Рыцарский долг

Глава пятая, в которой вода побеждает железо

Трансиорданское нагорье, окрестности ущелья Вади ай-Муджиб, двадцать четвертый день раби-ус-саании 626 года хиджры (1229 г. от Р. X., 22 марта)

Арьергард миновал перевал, и отряд, грохоча по твердой, словно камень, земле, запетлял по дороге, спускаясь к чернеющим вдали ущельям. Робер де Мерлан, отпустив поводья и предоставив Ветру возможность самому выбирать дорогу, скакал в шаге от Сен-Жермена, докладывая о том, что им с Жаком удалось разглядеть с высоты.

— Человек двести, мессир. Все конные, в доспехах, идут ускоренным маршем и вооружены до зубов. Точнее ничего сказать не могу, они слишком далеко, — Робер нахмурил рыжие брови и нехотя добавил: — Пока.

— Как ты думаешь, брат-рыцарь, скоро они нас догонят? — не отрывая глаз от дороги, спросил приор.

— Они на расстоянии дневного перехода. Если это германцы или апулийцы, из тех, что прибыли вместе с Фридрихом, стало быть, кони у них не слабее наших. Если же наемные пизанцы или генуэзцы — то это немного лучше. Вооружены они тяжелее и, значит, движутся не так быстро. Однако они, в отличие от нас, идут без обоза.

Рыцари одновременно обратили хмурые взоры на подпрыгивающие кибитки.

— В любом случае, — подытожил Робер, — если мы выдержим взятый темп, то до того, как они плотно сядут к нам на хвост, у нас примерно два дня.

— Чормаган! — привстав в стременах и подняв руку над головой, закричал приор.

Нойон, скакавший на расстоянии полета стрелы от рыцарей, отделился от плотной группы монгольских всадников и приблизился к Сен-Жермену.

— За нами погоня, нойон.

Робер перевел слова приора. Прославленный монгольский военачальник посерел лицом.

— Ваши кони в горах и быстрее, и выносливее, — продолжил Сен-Жермен. — Оставь на перевале отряд в пять — семь всадников. Пусть они движутся, не теряя из виду наших преследователей, и предупреждают обо всем, что там у них происходит. И постарайся, насколько это возможно, ускорить движение кибиток.

— Я понял, — кивнул Чормаган и, ударив пятками коня, помчался обратно к своим нукерам, отдавая на ходу распоряжения.

Услышав нойона, возницы все как один начали яростно нахлестывать взмыленные спины и бока коренников. Грохот, сопровождавший движение отряда, усилился чуть ли не вдвое. Жак, посланный Сен-Жерменом в хвост колонны, наблюдал за тем, как его обгоняют короткие, почти квадратные, крытые повозки с колесами из цельных деревянных кругов, оббитых полосами железа, с орущими на облучках погонщиками. Вдруг его взгляд сам собой остановился на третьей или четвертой по счету кибитке, и рыцарь ощутил ставшую уже привычной особую дрожь, какая у него появлялась при соприкосновении с неведомым. Снова, в который раз, перед мысленным взором появился суровый старик, что запретил ему перелезать через стену и отправил обратно, в помощь своему сыну. Жак понял: мертвое тело Чингисхана на расстоянии вытянутой руки, а неупокоенный дух великого и беспощадного воина, не знавшего поражений, витает над отрядом, требуя, чтобы посланники, во что бы то ни стало, исполнили его последний приказ. Втягивая потрескавшимися губами солоноватый тяжелый воздух, он глотал саднящим горлом слюну, представляя себе при этом все более призрачную цель их бесконечного пути — белые стены Святого Града. Жак еще ни разу не видел Иерусалим, и он представлялся ему изображением на старинной гравюре, где за грозным частоколом высоких и мощных башен вздымаются сотни золотых куполов, увенчанных крестами…

Но, словно насмехаясь над его мечтами, дорога, по которой они мчались к эфемерной цели, походила не на лестницу, ведущую в обетованные небеса, а скорее на путь в преисподнюю. Горная гряда, возвышавшаяся далеко в стороне, подбиралась все ближе, и вскоре узкая каменистая дорога превратилась в зажатую скалами тропу. Пологие склоны холмов, только вчера зеленые и живые, теперь вздымались справа и слева черными стенами, сдавливая небо, которое еще недавно куполом Господнего шатра раскидывалось от оставленной далеко позади Ханаанской равнины и до самых дальних моавитянских отрогов.

Ничего подобного Жак не видел еще никогда. Лишь единожды, вместе со своим наставником, отцом Брауном, он побывал в настоящих горах. Тогда, нанося визит в одну из альпийских обителей бенедиктинцев, он был поражен до глубины души видом величественного горного хребта, отделяющего Бургундию и Прованс от Верхней Италии, и его наставник, на латинский манер, называл Цезальпинской и Трансальпийской Галлией. Альпийские вершины показались ему тогда воистину сказочными местами, суровым, но пронзительно-ярким миром рыцарей, сражающихся с драконами, мощных и гордых замков и монастырских крепостей, за стенами которых духовные пастыри, отрешившись от земной суеты, возносят молитвы Всевышнему.

Но здесь, в Трансиорданском нагорье, для того чтобы оказаться среди вершин, нужно было не подниматься наверх, а спускаться вниз. И если это могло показаться сказкой, то мрачной и суровой. Здесь невозможно было себе представить огнедышащего дракона или безмолвно стоящего на вершине рыцаря. Напротив, за каждым изломом очередной скалы ему чудился хранитель преисподней — ифрит, или безмолвный ассасин, годами ожидающий в засаде свою жертву.

Прошло еще немного времени, и вокруг них окончательно воцарилось мрачное безмолвие мертвенных скал. Жаку почудилось, что эти скалы — и не скалы вовсе, а окаменевшие злые духи, возмущенные тем, что смертные осмелились потревожить их вечный покой и несутся вперед сломя голову по каким-то своим сиюминутным надобностям. Гудение ветра, бродящего среди огромных каменных глыб, напомнило бывшему монастырскому послушнику далекие звуки торжественно-зловещего органа. Вскоре в воздухе стала ощущаться болотная сырость, словно на них пахнуло из черного провала старого, много лет залитого водой подвала.

Источник запаха вскоре объяснился — по дну ущелья в сторону Мертвого моря текла неширокая горная речка. Обрадованные путники попробовали набрать в ней воды, чтобы смыть с себя грязь и пот и утолить жажду, однако вскоре со всех сторон до Жака стали доноситься плевки и проклятия на франкском, монгольском и лошадином наречиях. Он попробовал хлебнуть из пригоршни и только тогда понял в чем дело. Вода в речке была теплой, почти горячей и горькой, словно полынный отвар.

Ночь застала их в пути. Стены ущелья, по которому они двигались в сторону побережья, выросли до высоты в несколько сот футов, проход между ними медленно и неуклонно сужался. Вскоре отряд подошел к месту, где дорогу почти целиком преграждал каменный завал.

— Здесь, — остановив колонну на короткий привал, произнес Сен-Жермен, — нужно оставить заслон, человек в десять — пятнадцать. Место удобное для обороны, и если на то будет господня воля, то мы получим еще один день. Я не буду выкликать добровольцев, а сам назначу тех, кто останется нас прикрывать.

Взгляд приора заскользил по едва очерченным в сумраке, усталым лицам братьев Святого Гроба, в которых без труда читался немой вопрос.

— Брат Серпен! — после продолжительных колебаний произнес, наконец, приор, — выбери семерых сержантов. Оставайтесь здесь, дождитесь разведчиков. Как только вступите в бой, отправьте нам вслед гонца, чтобы мы знали… — Сен-Жермен осекся и не закончил фразу.

— Благодарю вас, мессир! — Услышав свое имя, брат Серпен просиял от радости, словно он получил не приказ идти на верную смерть, а, по меньшей мере, повышение до маршала или сенешаля Иерусалимского королевства. — Будем надеяться, что мой бывший слуга идет вместе с отрядом, и я смогу лично снести ему голову.

— Ваше дело не мстить, — ответил Сен-Жермен, — а продать свои жизни как можно дороже и, главное, продержаться как можно дольше. Если мы доберемся до Иерусалима, то отстоим всенощную за упокой ваших душ. Прощайте, братья!

— Прощаться не будем, — нахмурился брат Серпен. — Плохая примета. Неизвестно еще, как дела повернутся. Глядишь и останемся целы…

С этими словами Серпен направился к орденским сержантам, чтобы определить, кто из них останется с ним прикрывать отход, и забрать в обозе оружие и доспехи. Вскоре восемь крестоносцев, стреножив коней, выстроившись в ряд, провожали уходящую колонну. Все — и рыцари, и сержанты, и даже монголы, — поравнявшись с Серпеном, доставали из ножен мечи и салютовали, отдавая воинские почести горстке храбрецов.

Ущелье выгнулось широкой дугой, и вскоре место засады скрылось из виду. Отряд продолжил изнурительную гонку, единственным призом которой было ни много ни мало, как будущее Святой Земли и христианского Востока. Жак смертельно устал. За последние дни ему, как, впрочем, и всем остальным, удавалось прикорнуть лишь урывками, и он отчасти завидовал Серпену и его сержантам, у которых в полном распоряжении была эта ночь и еще не меньше чем полдня.

— Не сомневаюсь, что наш приятель уже положил голову на седло и спит, как сурок, — словно читая его мысли, пробурчал скачущий рядом Робер. — С самого первого дня, когда мы приняли присягу, приор был к нам с тобой несправедлив и всегда отдавал самые лучшие задания своим любимчикам.

— Не обижайся, брат-рыцарь, — Сен-Жермен скакал сзади и слышал всё, о чем говорил достославный арденнец. — Поверь, что не успеет начаться новая седмица, как все наши братья окажутся в любимчиках и получат от меня такие приказы, о которых можно только мечтать…

Робер весело рассмеялся в ответ, и к нему присоединились все, кто слышал эти слова. Жак, балансирующий на самой границе сна и бодрствования, пожалел о том, что ему никак нельзя поделиться своими видениями ни с кем, даже с ближайшими друзьями. Безмолвное общение со стариком, ожидающим на границе между миром живых и царством мертвых, с каждым днем закаляло его душу, поднимало его над обыденным миром, наполняя его тело силой и спокойной уверенностью, но делало бесконечно одиноким. «Скорее бы Иерусалим… — шептал он, словно молитву, когда был уверен, что его не слышит никто. — Пусть упокоится мятежный дух и не терзает мою душу, общаясь через меня с Божьим миром. Я хочу быть снова таким же, как все…» Когда солнце заглянуло в ущелье, и по тропе перед всадниками замелькали изломанные тени, они пересекали уже третий перевал. Жак всмотрелся в покрытый дымкой горизонт, и ему показалось, что там, в просветах между скал, вспыхивают проблески лучей, бегущих по водной глади.

— А это еще что такое? — воскликнул Робер, бесцеремонно указывая пальцем вперед.

Жак прищурил глаза и вскоре вслед за приятелем смог разглядеть несколько точек, ползущих им навстречу со стороны Мертвого моря. Когда ощетиненный копьями и мечами авангард приблизился к встречным настолько, что можно было их разглядеть, оказалось, что, во-первых, судя по коням, одежде и доспехам, это франкские рыцари, а во-вторых, кто бы они ни были, но это определенно не враги. Всадники, глядя на приближающихся крестоносцев, даже не помышляли о том, чтобы приготовиться к отражению атаки или как-то иным образом продемонстрировать недобрые намерения.

— Меня не устает поражать эта удивительная страна, — произнес, поравнявшись с ними, мастер Григ, — пустыни, скалы, безжизненные места. Казалось бы, откуда тут взяться людям. Так нет же, мало того, что постоянно тебе по дороге попадаются люди, так еще к тому же чаще всего и знакомые…

Когда дистанция между двумя отрядами сократилась до половины полета стрелы, Робер, возглавлявший передовой разъезд, демонстративно вогнал в ножны меч и поднял руку вверх, давая отбой атаке.

— Вот уж кого не ожидал увидеть здесь и сейчас, — пробормотал он, стаскивая с головы шлем, — так это… Однако нет худа без добра. Теперь будем считать, что нас раза в полтора больше. Послушай, брат! — закричал он, обращаясь к осаживающему коня гиганту, — как ты ухитрился не опоздать на этот раз?

Недобитый Скальд соскочил с шатающегося от непосильной ноши коня и привычным движением схватил его за гриву, удерживая от неизбежного падения.

— За вами гонятся германцы, сир Робер, — проворчал достославный рыцарь, стараясь из последних сил скрыть радость от того, что увидел старых друзей целыми и невредимыми. — А германцы мне так надоели в Яффе, что я бросил все, пригласил приятеля и ринулся вам наперерез, чтобы принять участие хоть в какой-то потасовке. Благодаря этому чистоплюю Фридриху, в Заморье так и не началась добрая война… Не правда ли, сир? — обернулся он к своему спутнику.

Следовавший за ним рыцарь, по примеру де Мерлана, снял свой богато инкрустированный шлем, продемонстрировав аристократический профиль пулена,[21] принадлежащего к одной из знатных иерусалимских фамилий. Это был де Барн.

— Прежде всего позвольте объяснить, почему мы здесь, — отвечая на немой вопрос, застывший в глазах у рыцарей, произнес собрат тевтонского ордена. — У нас нет времени на выяснения отношений, и, прежде всего, вы должны знать, что одновременно с рыцарским отрядом, который был отправлен вам навстречу, император послал эстафету в Каир. В письме к султану аль-Камилу он, во исполнение только что заключенного договора, истребовал военную помощь и попросил перехватить отряд, идущий из Багдада, если он, обходя заслоны, попробует прорваться в королевство вдоль берега Мертвого моря. Султан удовлетворил просьбу Фридриха, и теперь не менее пятисот воинов его икты движутся сюда с юго-запада и, скорее всего, уже вошли в ущелье.

— Это верно, друзья, — кивнул головой Недобитый Скальд, — они движутся вслед за нами, так что, самое позднее на исходе завтрашнего дня, вы столкнетесь с опасным противником.

Реакция Сен-Жермена была мгновенной.

— Сир Робер, — ровным голосом произнес приор, — передай Чормагану, чтобы он сей же час оправлял гонца к Серпену. Пусть отвезет мой приказ — немедленно снимать засаду и догонять отряд. Ударим вначале всеми силами по сарацинам, затем, очистив тылы, развернемся и дадим бой германцам, — пояснил он свои действия остальным. — Силы неравны, и всех опытных бойцов нужно собрать в кулак.

— Нас послал сюда Герман фон Зальца, мессир, — де Барн подъехал вплотную к рыцарям, и только теперь, рассматривая его вблизи, Жак увидел, насколько тот устал. — Почему он это сделал, вы поймете, когда узнаете обо всем, что произошло с тех пор, как мы встретились в Яффе с братом Серпеном. Надеюсь, он вернулся к вам в целости и сохранности.

— Да, брат Серпен уже давно возвратился и рассказал обо всем, что он видел и слышал, — ответил Сен-Жермен. — Мы знаем о том, что Фридрих все же вошел в Иерусалим и возложил на себя корону. Я горю от нетерпения в ожидании вашего рассказа. Однако у меня имеется еще одно небольшое дело, достопочтенные рыцари. Как только оно будет завершено, я выслушаю ваш рассказ.

Вскоре выяснилось, что «небольшим делом» приора стал тайный совет с монголами. В стороне от небольшой закрытой площадки, выбранной для короткого привала, за выступом скалы съехались Робер, Сен-Жермен, Толуй и Чормаган. Жак участия в совете не принимал, но, как один из посвященных, был поставлен приором в охранение и слышал негромкую беседу.

— Сколько кибиток везут настоящий груз, хан Толуй? — спросил приор, выделив голосом слово «настоящий». Робер, как мог, повторил его слова по-монгольски.

— Только три — ответил тот. — В первой — деньги, во второй золото, драгоценности, важные бумаги. Там же и ваши реликвии. В третьей…

— Не называй имени вслух, о, великий хан! — почтительно, но твердо перебил Толуя Чормаган. — Горные духи нас слышат, и мы должны быть осторожны, дабы не навлечь на себя их гнев.

«Христиане», — усмехнулся про себя Жак и посмотрел на запястье, где багровел еще не до конца затянувшийся шрам, оставшийся у него после братания с Толуем.

— Вот для чего я вас собрал. — Приор, как обычно, говорил ровным, почти бесцветным голосом, Робер переводил. — Наш главный враг, император, оказался предусмотрительнее, чем я предполагал, и выслал отряд нам навстречу. Ловушка захлопнулась, хан. Теперь все, что я могу для тебя сделать, — это отвлечь на себя все вражеские силы и дать время, чтобы ты мог уйти. Сейчас мы двинемся в путь. Поставь в арьергарде самых надежных своих людей и двигайся с ними сам. Те три кибитки пусть идут последними в колонне. Как только стемнеет, тихо и незаметно отстаньте от отряда и укройтесь в одном из боковых ущелий. Дождитесь, когда мимо вас пройдет германский отряд, а дальше действуйте по обстоятельствам. Я бы посоветовал спрятать тело и сокровища подальше в горах, куда не пройти на конях, после чего самим возвращаться обратно, в Монголию. Насколько я понял, ты должен, во что бы то ни стало, попасть на ваш харултай. Сделай это, хан, и тогда наша гибель не будет напрасной. Впрочем, не мне за тебя решать.

— Ты прав, нойон, — после долгой паузы медленно произнес Толуй. — Я принимаю твой план. С собой я заберу только десяток нукеров. Не обижайся, но я выберу лучших. Чормаган с остальными останется с вами и будет сражаться до конца.

Более не говоря ни слова, франки и монголы разъехались, чтобы отдать необходимые распоряжения и изменить походный ордер.

«Мы умрем», — подумал Жак. И в этих мыслях его не было ни страха, ни отчаяния. С тех пор как в Бургундии к нему на свадьбу приехал сеньор, желавший воспользоваться правом первой ночи, превратив его из виллана сначала в бунтовщика и беглеца, затем в пилигрима и рыцаря крестоносного ордена, смерть ходила от него в двух шагах. За два года, проведенных сперва в бегах, затем на борту «Акилы» и в Святой Земле, он привык к ее соседству и думал о ней скорее как крестьянин думает о граде, который может побить лозу и уничтожить урожай. «Да, мы умрем». Единственное, о чем он искренне сожалел, это о том, что так и не увидит Иерусалим.

Как только отряд продолжил путь, Сен-Жермен, собрав рядом с собой рыцарей своего эскорта, подозвал Скальда с де Барном, чтобы, наконец, выслушать их рассказ.

— Прежде всего, де Барн, — задал вопрос приор, — ответь, как ты узнал, что мы пойдем именно этой дорогой?

— Не забывайте, мессир, что я родился и вырос в Палестине, — ответил рыцарь. — Другой дороги, по которой можно пройти к берегу и провезти повозки, в этих горах просто нет. А о том, что вы идете не налегке, императору уже известно.

— Расскажите нам, что происходило после того, как Фридрих вошел в город.

— Коронация оказалась сущим фарсом. Наутро в воскресенье Фридрих, ожидая прибытия патриарха, начал репетировать церемонию, в которой он должен был выступить главным действующим лицом, подобно коронациям, которые происходили в Палермо, Риме и Аахене. День подходил к концу, но, кроме преданных императору архиепископов Палермо и Капуи, в церкви Святого Гроба не появился не только патриарх Геральд, который по закону должен был совершить помазание, но и ни один из духовных лиц иерусалимского патриархата. Глупее ситуацию трудно себе представить. Фридрих уже вызвал с Мальты свой флот, чтобы тот сопровождал его в Италию, земля Палестины горела у него под ногами, но оставить освобожденный город, не увенчавшись короной, он не хотел, да и, по большому счету, уже не мог. Тогда фон Зальца и предложил Фридриху, чтобы он не устраивал торжественную мессу, а просто взял с алтаря корону и, без причастия и помазания, отнес ее к своему трону и сам возложил себе на голову. Фридрих вынужден был согласиться. Глашатаи объявили о начале церемонии. Церковь заполнили моряки — пизанцы, генуэзские арбалетчики и германские рыцари. Впереди всех стояли фон Зальца и тевтонские магистры, одетые в свои белые плащи с черными крестами. Рядом с ними, надутые как сычи, расположились великий прецептор[22] тамплиеров со свитой и несколько госпитальеров. Они присутствовали как бы неофициально, наблюдали за происходящим и копили впечатления, чтобы донести их до ушей патриарха, который, в свою очередь, отчитывался обо всем перед папой Григорием. Церемония заняла всего несколько минут. Фридрих чуть не вбежал внутрь, поспешно приблизился к алтарю, схватил с него заранее приготовленную корону и быстро нахлобучил ее себе на макушку. Корона оказалась мала, все время норовила слететь, и ему пришлось все время придерживать ее рукой. Затем Герман фон Зальца вышел вперед и огласил присутствующим вначале по-германски, затем по-франкски письмо императора, описывающее его деяния, начиная с того, как он взял крест в Аахене. Он описал жесткие меры, которые предпринял против него папа, возлагая вину не столько на понтифика, сколько на тех, кто вводил его в заблуждение, прозрачно намекая на происки акрского клира. В заключение он, отбросив всяческие иносказания, направил самые жестокие упреки в сторону патриарха и его сторонников, описывая их как лжехристиан и говоря, что они, пытаясь очернить образ императора, злонамеренно мешали заключению мира и освобождению Святой Земли. После этого император немедленно покинул церковь и, не снимая короны, проследовал в резиденцию госпитальеров, где приступил к переговорам с английским епископом, магистрами тевтонцев и госпитальеров, великим прецептором тамплиеров и прочими знатными людьми, которые готовы были принимать участие в укреплении и защите Иерусалима. Эти переговоры продолжались до утра, однако не достигли никакого результата. Камнем преткновения стала, в первую очередь, цитадель — башня Давида. Император пообещал ее тевтонцам, но тамплиеры, оставленные по договору без резиденции, требовали, чтобы ее отдали им в качестве замены.

Спор, грозивший затянуться надолго, разрешился самым неожиданным образом. Рано утром в город прибыл архиепископ Кесарийский и у врат церкви Святого Гроба от имени патриарха объявил о том, что на Иерусалим наложен интердикт.[23] Эта весть буквально оглушила как паломников-богомольцев, так и воинов-крестоносцев. Над городом повисла зловещая тишина. Разочарованные богомольцы, помолившись у запертых дверей знаменитых церквей и не получив отпущения крестоносного обета, стали собираться в обратный путь. Теперь положение как Фридриха, так и патриарха, стало окончательно запутанным, что, конечно, играло на руку папе, который в сложившейся ситуации выступал в роли главного арбитра и мог действовать так, как ему заблагорассудится.

Через час после провозглашения интердикта Фридрих, так и не завершив совет, вместе со своей свитой покинул пределы Иерусалима. Его отъезд всех поверг в изумление. Узнав об этом, представители орденов, которые принимали участие в переговорах, устремились вслед за ним, предлагая любые компромиссы, лишь бы он не бросал их на произвол судьбы. Император повел себя очень мягко, ответив, что будет обсуждать детали своих планов в другое время. Затем он вскочил на коня и столь быстро поскакал в сторону Яффы, что сопровождающие едва могли за ним угнаться. После его отъезда выяснилось, что он оставил деньги на восстановление городских укреплений, поручив это дело верным ему тевтонцам, а, кроме того, в полной тайне направил большой отряд наемников в сторону Аммана. Гран-мастер Герман, не ожидавший, что император так быстро и позорно сбежит, бросив все дела на полпути, теперь был всерьез обеспокоен сложившимся положением. Он вызвал к себе меня и Недобитого Скальда, рассказал нам обо всем, что узнал от императора про ваше посольство, и отправил нас навстречу, чтобы предупредить об опасности. При этом он сказал: «Я не знаю, что они там везут, брат де Барн, но, раз этого так не желает император, значит, оно может склонить в ту или иную сторону чашу весов. А сейчас для Святой Земли любой перевес сил окажется намного лучше, чем то, что происходит у нас на глазах. После того как все дела остались в подвешенном состоянии, я не удивлюсь, если тамплиеры пойдут брать штурмом башню Давида и в городе, и так уже отлученном от церкви, начнется кровавая заварушка, по сравнению с которой все наши гражданские войны будут казаться мелкими пограничными стычками». Одновременно с нами гранмастер послал гонца к патриарху в Акру. Он предупредил его о том, что ваш отряд в опасности. В тот же день мы собрались и поскакали вам навстречу, мессир. Теперь осмелюсь спросить: не желаете ли и вы в свою очередь пояснить нам со Скальдом, ради чего разгорелся весь этот сыр-бор?

Сен-Жермен, не вдаваясь в подробности и не раскрывая истинного назначения миссии, рассказал, что они сопровождают в Иерусалим монгольское посольство и корону Балдуина.

— После того как мы прибудем в Иерусалим, — завершил он короткую речь, — и восстановим сокровищницу церкви Святого Гроба, коронация Фридриха окажется недействительной. После снятия интердикта можно будет заново провести выборы и инаугурацию иерусалимского короля.

— А это опасно? — спросил у приора Недобитый Скальд.

— Сам посуди, сир рыцарь, — улыбнулся в ответ Сен-Жермен, — за спиной у нас большой отряд. Сколько там, говорите, воинов?

— Человек двести генуэзцев и сотни полторы пизанцев. Много конных арбалетчиков, — немедленно отозвался гигант.

— А впереди полтысячи отлично обученных и хорошо вооруженных мусульман. Справа и слева каменные стены. Нас же вместе с монголами от силы сотни две. Как сам ты считаешь, опасно это или нет?

— Отлично! — воскликнул Скальд и в сердцах слегка ударил пудовым кулаком своего коня между ушей. Бедное животное закатило глаза и чуть не потеряло сознание, но достославный рыцарь привел его в чувство двумя ударами плетки. — Наконец-то начнется хоть что-то, напоминающее войну. Как я устал от этого шутовского мира!

— Первоклассное сражение я тебе обещаю, — грустно улыбнулся приор, — только скажи мне вот что. Когда вы скакали нам навстречу, не встречали по дороге удобную позицию, где можно было бы отбивать атаки с обеих сторон?

— Было одно местечко, — расплылся в улыбке Недобитый Скальд, — ущелье там сужается так, что пять всадников в ряд едва пройдут. Поверху тоже не обойти — кругом отвесные скалы. Там течет родник, так что можно не бояться остаться без воды. А еще там имеется небольшое ответвление — рукав, в который можно отступить, если не останется сил на то, чтобы защищаться в двух направлениях.

— Если мне доведется когда-нибудь встретиться с мессиром фон Зальца, — все так же улыбаясь, ответил приор, — я в ноги ему поклонюсь за то, что он предупредил нас об опасности и послал на помощь двух блестящих рыцарей. Теперь же побережем силы и ускорим ход. Чем скорее мы достигнем названного вами места, тем больше у нас останется времени на подготовку позиции.

Жак скакал в середине колонны, наблюдая за тем, как отделяются от отряда, растворяясь в сгущающихся сумерках, три последние кибитки, окруженные монгольскими всадниками, среди которых выделялся хан Толуй.

Рано утром они достигли цели.

Три всадника передового дозора мусульман, заставляя коней чуть не тереться боками о серые каменные стены, вспугивая ящериц и ужей, мчались вперед по краю ущелья. Кони — арабские кобылицы с подрезанными хвостами и заплетенными в косы гривами, недовольно храпели, но беспрекословно слушались хозяев.

Эмир Салех не зря отправил вперед Джамута, старшего брата своей второй жены. Они уже не первый год воевали бок о бок и были столь удачливы, что если бы на невольничий рынок Каира вывели сразу всех рабов, приведенных ими из набегов, то там бы не осталось места, чтобы расстелить молитвенный коврик для намаза. Султан, в спешке отправляя Салеха в Трансиорданию на перехват какого-то загадочного франкского отряда, предупредил, что они будут иметь дело не с простыми воинами, а с настоящими шайтанами в человечьем облике, и умудренный жизнью эмир отнесся к словам светлейшего более чем серьезно. Однако, что такое несколько десятков неверных, даже отличных бойцов, против шести сотен воинов? И не каких-то там сирийских разбойников, что способны лишь грабить зазевавшихся караванщиков, а отборных всадников султана, которые на протяжении многих лет не знают иного ремесла, кроме войны.

Восточная поговорка гласит: «Бывают старые воины, и бывают безрассудно храбрые воины. Однако никто еще никогда не встречал старого, но безрассудно храброго воина». Возглавляющий дозор Джамут, хитрый, как лиса, египетский араб, чьи предки служили еще первым Фатимидам, отлично об этом помнил. Зная обманчивый нрав здешних гор, он вел себя так, будто ожидал, что в любую минуту из-под каждого камешка им навстречу выскочит вооруженный до зубов франк. Еще вчера, пройдя вдоль берега Соленого моря, они свернули в горы и устремились по древней дороге, ведущей прямо в Амман. Франки — если, конечно, они существовали на самом деле, а не были плодом воображения одного из многочисленных доносчиков — должны были обнаружиться уже сегодня, от силы завтра. Но бдительность дозорных, от которых зависело то, насколько быстро основные силы сумеют изготовиться к стычке, можно было уподобить разве что осторожности горного барса, который, выходя на ночную охоту, чутко реагирует на любой подозрительный шорох.

Очередной поворот дороги, казалось, не таил особой опасности, однако, завернув за небольшой изгиб, Джамут нахмурился и поцокал языком. Ущелье здесь сильно сужалось, и, мало того, дорогу почти полностью преграждали две лежащие друг против друга каменные осыпи, за которыми серел уступ выдающейся вперед скалы. «Уж больно хорошее место для засады, — внимательно осматривая скалы и придерживая лошадь, чтобы она не очень торопилась, подумал Джамут. — Нужно отправить вперед Раммаза, а самим подождать здесь, пока не подтянется отряд». Но серая в яблоках кобыла не умела читать мысли хозяина и не разделяла его опасений. Поэтому, пока Джамут размышлял о том, как ему поступить дальше, она, как ни в чем не бывало, проскочила мимо осыпей и, увлекая за собой остальных дозорных, завернула за выступ скалы.

Несмотря на постоянное ожидание встречи с франками, ни Джамут, ни его джигиты были совсем не готовы к тому, что увидели. Потрясенные всадники оказались прямо перед сомкнутым строем конных франкских рыцарей. Не сговариваясь, арабы натянули поводья, заставляя кобылиц присесть на задние ноги и развернуться на полном скаку, но было уже поздно. Откуда-то сверху послышались громкие щелчки. Лошадь Раммаза, скакавшего справа от Джамута, покатилась по камням, а сам Раммаз, выброшенный из седла, пролетел вперед и врезался головой прямо в острый выступ. Скакавший слева Аслан отпустил поводья и, завалившись боком, упал на землю.

Больше Джамут ни о чем подумать не успел — его отбросило назад, словно от удара копья. И если бы не изнурительные учения, которые устраивались в Каире четырежды в году, он бы не удержался в седле. Жгучая боль растеклась по груди араба. Он опустил вниз глаза и со стоном оперся на луку седла, пытаясь свободной рукой покрепче захватить неизвестно откуда взявшийся странный предмет. Из груди, пробив и искорежив пластины нового доспеха, на покупку которого ушел весь доход от урожая, собранного с имения у границ Нубии, торчал короткий железный стержень. Джамут посмотрел на висящее в зените солнце. «Мы не успели предупредить о засаде», — только и смог подумать храбрый воин, которому волей Аллаха так и не пришлось стать старым и мудрым воином.

Второй выстрел оказался точнее, и арбалетный болт, сокрушая сталь и черепную коробку, вошел в самую середину шлема. Последнее, что он увидел, был франк в ярко-белом плаще, потрясающий поднятым над головой копьем, на конце которого раздвоенным змеиным языком трепетал на ветру вымпел с ярко-желтым крестом.

— Святой Гроб и Иерусалим! — прошептал Сен-Жермен, сотрясая орденским штандартом.

Шпоры ударили в защищенные кольчужными чепраками бока боевых коней, и рыцарский эскадрон, словно вырвавшийся на волю горный поток, огибая недвижные тела расстрелянных в упор мусульман, ринулся навстречу врагу. Вылетев из теснины, конная лава растеклась по всей ширине ущелья, и братья пустили коней в галоп. Словно во время бесконечных тренировок в Джераше, рыцари в полном молчании сомкнули строй, выровняли ряды и, повторяя движения скакавшего на правом фланге приора, одновременно опустили копья.

Сарацинский отряд, полагаясь на бдительность дозора, спокойно двигался походным строем, и появление, словно из-под земли, целого эскадрона ощетиненных копьями неистовых франков стало для них громом средь ясного неба.

— Святой Гроб и Иерусалим! — теперь уже в полный голос прокричал приор.

Не успело горное эхо вернуть обратно его слова, как орденский боевой клич, исторгнутый из нескольких десятков луженых франкских глоток, обрушился на ошеломленного врага. Мусульманские всадники, скакавшие в первых рядах, резко осадили коней, и задние, еще не видя опасности, налетели на передних. Передние попытались развернуться и отступить, но им не давали это сделать стены ущелья. Хвост колонны, еще пребывая в полном неведении о том, что над авангардом нависла смертельная угроза, продолжал напирать. К тому времени, когда несущиеся во весь опор рыцари ударили по врагу, колонна сарацин уже представляла собой не боеспособный отряд, а беспорядочную свалку.

Главное преимущество тяжелой рыцарской конницы — таранный удар, благодаря опыту и предусмотрительности Сен-Жермена, организовавшего первоклассную засаду, было использовано в полной мере. Рыцари врезались в скопление испуганных людей и коней в тот самый момент, когда неразбериха достигла своего пика.

Жак упер копье в седельный крюк и в самый последний момент перед сшибкой жестко пришпорил коня. И без того распаленный атакой, дестриер[24] взвизгнул от боли, присел, с силой оттолкнулся копытами от земли и, словно выпущенная из баллисты стрела, врезался в толпу. Копье ударило в плотно сбитую толпу так, что Жак с трудом его удержал. Первый сарацин просто вылетел из седла, а его конь, потеряв равновесие, беспомощно завалился на бок. Остро заточенный стальной наконечник погрузился в людскую стену и пробил насквозь второго. Жаку ударила по ладони отдача, и раздался громкий треск — древко копья, не рассчитанное на боковые нагрузки, став рычагом в теле пораженного врага, не выдержало и сломалось. Отлетая в сторону с торчащим в груди обломком, пронзенный насквозь мусульманин сбил на землю еще двоих, и они тут же завершили свой земной путь, отмеренный Аллахом, под копытами не разбирающих дороги до бешенства возбужденных коней.

Жак отбросил ставшую бесполезной рукоять, наклонился и пошарил вдоль ноги, нащупывая седельные ножны. Сталь крестовины приятно охладила слегка саднящую после удара руку, а обитая тонкой телячьей кожей деревянная рукоятка привычно легла в ладонь. Он потянул меч на себя и, слушая ни с чем не сравнимый свистящий шорох выходящего из ножен клинка, вскинул руку, в которой теперь сверкала непобедимая фламандская сталь. Кисть привычно напружинилась, ощущая тяжесть хорошо сбалансированного меча. Он снова пришпорил коня и ринулся в гущу схватки.

Первого же врага он встретил прямым ударом от корпуса, вложив в него всю силу. Быкоподобный сарацин, привычно рассчитывая на свою мощь, попробовал ответить встречным прямым ударом. Но в бою на мечах редко побеждает грубая сила. Легкий, слегка искривленный клинок дамасской работы, встретившись с прямым лезвием, подставленным под правильным углом, со звоном вылетел из руки араба и, повиснув на шнурке, сослужил незадачливому хозяину скверную службу, сильно дернув его вниз и назад. Араб потерял равновесие и развернулся к Жаку полубоком. Этого было достаточно для того, чтобы рыцарь вторым замахом перерубил противнику незащищенное горло. Выбросив перед собой черный сгусток крови, араб с бульканьем и предсмертным хрипом рухнул на гриву своему беломастному коню, окрашивая его шею и грудь в ярко-алый цвет.

Со следующим противником, сжимавшим в руке легкое кавалерийское копье, пришлось повозиться. Жак едва успел изготовиться для отражения атаки и принял удар копья на щит боковым отводом. Тонкий как игла наконечник ударил в железную полосу обивки и с хрустом прошел по дереву, разрывая толстую воловью кожу. Всадник попробовал отдернуть его назад, чтобы повторить удар, но было уже поздно — их кони съехались почти вплотную. Сарацин взвизгнул, отбросил копье и попытался достать свой меч, прикрываясь при этом коротким круглым щитом.

«На таком только рыбу жарить», — усмехнулся про себя Жак и в два сильных верхних удара разнес его в мелкую щепу. И без того паникующий сарацин, судя по оружию и одеждам, знатный и богатый, запутавшись в ножнах, вжался в седло и зажмурил глаза. «Эх, как сказал бы Робер, такой пленник пропадает», — подумал Жак и обрушил меч прямо на подставленный загривок, перерубая противнику шейные позвонки, которые прикрывало лишь совершенно бесполезное в бою кожаное подобие кольчужной защиты. Джигит испустил протяжный стон, и Жаку почудилось, что враг его раздваивается, — внутренним взором он видел, как душа убитого понеслась к Аллаху, дабы тот определил ей место в мусульманском раю или аду, а обычное зрение показывало тело, окровавленной куклой валящееся на землю.

Не успел Жак перевести дух, как на него вылетел третий сарацин. На вид он был хлипким и неумелым, но после первого же обмена ударами Жак понял, что имеет дело с очень опасным противником. Жилистый араб, отражая нападение, подставил под удар и умело отдернул щит, сведя на нет всю вложенную в него силу, проскочил за спину и, не давая Жаку ни секунды покоя, стал вертеться вокруг, отвлекая рыцаря ложными выпадами в ожидании, когда франк подставит под удар какую-нибудь незащищенную часть тела. Если бы не умение замедлять свое время в бою, Жак вряд ли вышел бы из этого поединка победителем. Однако боевое искусство братьев-рыцарей Святого Гроба оказалось выше многолетней выучки и боевого опыта сарацина. Жак привычными упражнениями быстро вогнал себя в транс. Противник прямо на глазах превратился из быстрого, как молния, атакующего шершня в осу, что застряла в банке свежего кленового сиропа и, пытаясь выбраться на свободу, еле перебирает лапками в вязкой густой жиже.

Чтобы не тратить времени и сил, Жак, отклонившись от меча, привстал на стременах и, аккуратно подцепив острием пластину доспеха, вогнал лезвие прямо в сердце сарацина. Через рукоятку он ощутил, как жизнь покидает судорожно сотрясающееся тело.

Жак выдернул меч, снова уклонился от вражеского клинка, уже выпадающего из ослабевшей руки, и почувствовал, что силы, необходимые для ускорения времени, у него почти на исходе.

Возвращаясь в мир привычных звуков и движений, Жак придержал коня, чтобы получше оглядеться вокруг. Над ущельем, отражаясь резким коротким эхом от скал, метался сабельный звон. Как и предполагали предводители отряда посланников, чуда не произошло. Три десятка рыцарей, пусть даже самых лучших в Заморье, даже при самом удачном исходе, не могли перебить шесть сотен подготовленных арабов. Сарацины понесли большие потери, но, тем не менее, справились с паникой, смогли выстоять и начали оказывать франкам организованный отпор. И, самое неприятное, ситуацию быстро взял под контроль мусульманский командир.

На небольшом возвышении в стороне от стычки Жак заметил одинокого всадника, который, судя по всему, и возглавлял посланный против них султанский полк. Старый, убеленный сединами араб решительными движениями и командами быстро наводил порядок и проводил перегруппировку. Хаос на поле боя уменьшался прямо на глазах.

Жак обернулся к засаде, где скрывались арбалетчики в надежде, что он сможет привлечь их внимание и указать цель, по которой нужно было вести стрельбу. Однако они слишком удалились от укрытия.

Тем временем энергичные действия командира начали приносить свои плоды. Беспорядочно мечущиеся всадники опомнились, перестали паниковать, сформировали некоторое подобие боевого порядка и начали быстро, но организованно откатываться назад. Несколько рыцарей, среди которых Жак различил Недобитого Скальда и Робера, разметав прикрытие, словно это были не опытные воины, а соломенные чучела на учебном плацу, бросились было в погоню, но их остановил громовой голос приора:

— Все назад!

Увлеченные боем братья стали осаживать коней, возвращаясь назад, под знамя. В этот самый момент до Жака донесся громовой клич «Угррахх!!!» — это, по команде Сен-Жермена, в бой вступили монголы. Они вынеслись из-за скал и, стреляя на полном скаку из луков, черной толпой налетели на отступающих сарацин. Мусульманскому командиру ничего не оставалось делать, как остановить ретираду и встретить врага лицом к лицу.

Жак возвратился под знамя и занял место в строю. Как обычно бывает после таранной атаки, копья уцелели едва у половины рыцарей.

К Сен-Жермену подлетел на взмыленном Ветре Робер.

— Чормаган отдает команду к отходу, — тяжело дыша, выпалил арденнский рыцарь, — он начал терять людей.

— Все верно, — кивнул приор. — Мы так и сговорились, не ввязываться в затяжные стычки. Налетели, ударили и немедленно назад.

Монголы и франки, оставив врага считать убитых и перевязывать раненых, вернулись за осыпь.

— Арбалетчики, держать позиции! — распоряжался приор. — Первому эскадрону — спешиться, отвести коней в нишу и передохнуть, второму — заменить копья в обозе и стать в засаду.

Возвращаясь под защиту скал, Робер и Чормаган скакали бок о бок, что-то горячо обсуждая на ходу. Жак скакал немного позади. После горячки боя он ощущал страшную усталость и единственное чего сейчас желал, так это осушить кувшин терпкого бургундского вина, которое так хорошо утоляло жажду после весенней подрезки лозы в Монтелье. Братья-рыцари соскочили с коней, передав их на попечение оруженосцев. Не успели друзья перевести дух, как к ним спустился один из оруженосцев Сен-Жермена, приглашая подняться на наблюдательную площадку.

Сен-Жермен, Недобитый Скальд и де Барн вернулись обратно немного раньше, остальных. Они стояли у сложенного из камней ограждения, вглядываясь в дальние камни, за которыми укрывались отступившие враги. С появлением Жака и Робера, Сен-Жермен открыл небольшой совет:

— Первый бой мы, похоже, выиграли. Кто может сказать, братья, какие потери у врага и какие — у нас?

— Убитых врагов посчитать непросто, мессир, — пророкотал Недобитый Скальд, недовольно оглядывая зубцы окровавленной булавы и брезгливо отдирая с нее куски расколотого черепа с прилипшими волосами. — Да, честно говоря, и не до того было. Однако по всему выходит, что мы положили десятков семь, не меньше.

— Я успел переговорить с Чормаганом, — добавил Робер. — Наши потери — два рыцаря и пятеро монголов.

— Получается примерно один к десяти, — ухмыльнулся гигант. — Неплохо. А что, если после небольшой передышки попробовать атаковать их еще раз, пока они окончательно не пришли в себя?

Сен-Жермен отрицательно покачал головой:

— Ничего не выйдет. В первый раз мы ударили неожиданно, отсюда и такой сокрушительный успех. А в открытом бою на равных потери будут намного больше. Поэтому теперь мы должны стать в глухую оборону и уповать на то, чтобы патриарх послал нам на выручку сильный отряд из преданных ему крестоносцев.

— В окрестностях Иерусалима сейчас находятся только рыцари-монахи, — стараясь не глядеть на булаву Недобитого Скальда, произнес Жак. — Вы думаете, что это будут тамплиеры, мессир?

— Скорее всего, именно они, — кивнул приор. — Судя по тому, что поведал де Барн, госпитальеры заняты укреплением своей резиденции в Иерусалиме, а тамплиеры, разъяренные тем, что договор с султаном никак не учитывает их интересы, спят и видят, как бы досадить императору. Но если они по каким-то причинам задержатся…

— Считаете, что мы не выстоим, мессир? — вскинулся де Барн, услышав свое имя. — Я рыцарь, мессир, и не мне страшиться умереть в бою. Однако хотелось бы знать, к чему готовиться — к жизни или смерти?

— Вот-вот, — кивнул Недобитый Скальд, похлопывая приведенной в порядок булавой по своей необъятной ладони. — Одно дело сражаться, ожидая подмоги, совсем другое — продать свою жизнь подороже. Разный, знаете ли, боевой настрой…

— Скорее всего, второе, сир рыцарь, — грустно улыбнулся приор, — разве что сарацины окажутся столь неосмотрительны, что будут постоянно пытаться атаковать нас в лоб и положат половину бойцов под арбалетами…

— Видел я их командира, тот ошибок не допустит, — ухмыльнулся арденнский рыцарь. — Глядя на него, надеяться на подобную глупость, мессир, — все равно что просить у Господа Бога, чтобы он открыл хляби небесные и смыл неверных новым всемирным потопом.

— Не богохульствуй, де Мерлан, мы тут не на пир собрались, — неодобрительно поморщится Сен-Жермен. — Голову даю на отсечение, что вскоре сарацины перегруппируются и попробуют пойти на штурм, чтобы получше оценить наши силы.

— Эх, положить бы их сегодня еще с полсотни, — вздохнул Робер под одобрительные кивки Скальда и де Барна, — глядишь и появился бы шанс прорваться, пока наемники с тыла не нападут. Тогда нам и тамплиеры не нужны, сами справимся…

Жак нахмурился. В отличие от Робера, полностью поглощенного предстоящим боем, он понимал, что Сен-Жермен, желая обезопасить Толуя, не будет идти на прорыв, а напротив, сделает все для того, чтобы отвлечь на себя противника. Призрачная тамплиерская подмога, по его мнению, была лишь лучом надежды, который приор оставил для того, чтобы окруженные воины не пали духом и сражались до конца.

Со стороны врага послышались шум и крики. Все, кто был на площадке, как по команде обернулись к сарацинским позициям. Из-за дальних камней выкатилась пешая толпа. Беспорядочно двигаясь и прикрываясь щитами, мусульмане пошли в атаку.

— Сержанты, поставить заслон! — закричал Сен-Жермен. — Арбалетчики, заряжай. Залп по готовности!

Выполняя приказ, орденские сержанты, сменив кавалерийские щиты на пехотные — тяжелые прямоугольники от земли до подбородка, выстроились в два ряда между осыпями, перегораживая проход.

Сарацины явно боялись обстрела — они двигались короткими перебежками и постоянно оглядывались назад, словно ожидая команды к отступлению. Но страх перед тем, кто послал их на верную смерть, был столь велик, что они, сжимаясь от ужаса, продолжали двигаться в сторону ощетиненной мечами живой стены, словно лягушка в пасть удаву.

Не успели нападавшие проделать и четверть пути, как над осыпью поднялась шеренга воинов в шап-ле-ферах,[25] и до ушей Жака донеслись частые щелчки. Это арбалетчики, изготовившись к стрельбе под защитой камней, поднимались в полный рост и, выбрав цель, выпускали в сторону сарацин короткие тяжелые стрелы. Атакующие словно только того и ждали. Едва завидев над осыпью первых стрелков, они беспорядочно заметались по ущелью, спасаясь от прицельной стрельбы. И это им удалось — залп из десяти арбалетов смог поразить лишь двоих. Но не успели еще стрелы застучать по каменным стенам ущелья, как всем, кто находился на наблюдательной площадке, стало ясно, что безумная пешая атака была всего лишь отвлекающим маневром, — из-за поворота вынеслась плотная конная лава.

Справа и слева от Жака раздалась громкая ругань — так де Мерлан и Недобитый Скальд, каждый на свой манер, выражали свое отношение к происходящему.

— Обманули, нехристи! — рычал достославный арденнец. — Ухо даю на отсечение, что этот их командир на осаде христианских крепостей собаку съел. Теперь, пока арбалетчики снова изготовятся к стрельбе…

— Где моя булава? — вторя приятелю, ревел, словно раненый буйвол, рыцарь из Гента. — Сейчас я спущусь вниз, и будем их валить!

— Побереги свои силы для более достойного противника! — остановил его Сен-Жермен. — С этой атакой справятся и сержанты, а до захода солнца еще далеко и, бог знает, какие хитрости еще имеются в арсенале этого аксакала.

Недовольно ворча, Недобитый Скальд возвратил булаву на пояс и продолжил наблюдать за тем, что происходит на поле боя. Рассыпавшиеся по ущелью как горох вражеские пехотинцы теперь во весь дух неслись обратно, под защиту скал и камней, а мусульманские всадники, не дожидаясь, пока арбалетчики вновь приготовятся к бою, на полном скаку пересекли опасное пространство и обрушились на сержантов, защищающих проход. Однако лобовая атака, как и следовало ожидать, не принесла врагу никакого результата. Сержанты, упершись ногами в землю, не дрогнув, встретили коней на щит, так что строй даже не прогнулся. Мечи и дротики мусульман также не причинили вреда: благодаря тяжелым доспехам, франки ощущали вражеские удары и уколы не сильнее, чем комариные укусы.

Но сарацины были опытными воинами. Они быстро сменили тактику. Держась в мертвой зоне, всадники закрутили карусель — метали дротики, целясь в щели между щитами и в незащищенные места, затем отходили назад, освобождая место для следующих.

Пока сержанты отражали атаку, а арбалетчики, вставив в пазы рычаги — козьи ноги, взводили тугие тетивы и вкладывали стрелы в желоба, со стороны сарацинского лагеря появился следующий конный отряд. На этот раз арбалетчики были наготове и встретили всадников прицельным огнем. Несколько сарацин с криками покатились по земле, остальные стали двигаться зигзагами. Жак чуть не присел, снова услышав с обеих сторон громовые богохульства. Повторяя предыдущий маневр, едва арбалетчики сделали залп, через опасное пространство ринулась еще одна конная группа.

— Эдак они подтянут человек сто, и нам придется всем становиться в строй или идти в контратаку, — угомонив рвущихся в бой рыцарей, произнес Сен-Жермен. — Сейчас я дам приказ арбалетчикам разделиться и стрелять по очереди.

— А толку? — покачал головой де Мерлан. — Одним болтом семерых, как ни старайся, не уложить. Большая часть все равно прорвется. Арбалет — не оружие быстрого боя. — Вдруг по лицу арденнца пробежало озарение. — Есть у меня одна идея. Слушай, Чормаган!..

Робер наклонился вниз, туда, где Чормаган-нойон формировал отряд, собираясь возглавить вылазку. Хмуро глядя на то, что происходит вокруг, он внимательно выслушал де Мерлана, но, как только понял, чего именно хочет рыцарь, лицо монгола сразу же расплылось в улыбке. По команде Чормагана монгольские нукеры достали луки и стрелы и замерли в ожидании приказа. Едва очередной отряд бросился на прорыв, Робер взмахнул рукой, и в воздух взмыла, заслоняя небо, целая туча стрел. Монголы стреляли навесом прямо поверх каменного выступа, ухитряясь сделать подряд, почти без паузы пять или шесть выстрелов. Сарацины, уже находившиеся на полпути до укрытия, угодили под смертоносный град. Обстрел оказался настолько эффективным, что в мертвую зону добрались только двое.

Штурм захлебнулся. Не получив подкрепления и не пробив ряды защитников, сарацины россыпью, бросая коней из стороны в сторону, словно раненые зайцы, бросились назад. Но теперь арбалетчики смогли продемонстрировать все свое умение, и три сотни шагов, отделяющие отступающих врагов от укрытия, преодолела едва половина. Дно ущелья было усеяно телами и трупами коней. Уцелевшие скакуны, шарахаясь из стороны в строну и натыкаясь на убитых и раненых, пытались выбраться на свободное пространство. Мусульмане подзывали их гортанными криками. Вскоре кони вернулись в свой лагерь, и только одна серая в яблоках кобыла, повод которой обмотался вокруг руки убитого хозяина, обреченно ржала и дергалась, стараясь освободиться из ловушки.

— Никому не стрелять! — громыхнул Сен-Жермен. — Старшина арбалетчиков, взмахни над головой оружием, подай им знак. Пусть без опаски забирают убитых и раненых.

Через некоторое время из укрытия ползком вылезли несколько человек. Прикрываясь щитами, они стали с помощью крюков оттягивать ближайшие к ним тела. Поняв, что их никто не собирается убивать, мусульмане успокоились и засновали между камней, быстро очищая площадку. Сарацины оценили благородство противника. Старый эмир выехал из укрытия, поклонился в сторону сверкающих на солнце шлемов, выражая благодарность, и сделал молитвенный жест, словно умывался воздухом.

— Кого-то мне этот аксакал напоминает, — буркнул Недобитый Скальд. — Слушай, сир де Барн, не иначе как это Салех аль-Гази!

— Старый змей, — кивнул тевтонец. — Этот в набегах на христианские поселения зубы стер и нас живыми не пропустит. С другой стороны, тоже неплохо. Вновь назначенный граф Яффы за его голову уже и награду объявил — триста сарацинских безантов.

— Не порадовал ты меня, приятель, — ухмыльнулся Робер, но ухмылка его на сей раз вышла довольно кислой. — Стало быть, как говорил мой покойный дядюшка Гуго, граф де Ретель, не прорыв нам светит, а от мертвого осла уши. Если вы не против, мессир, — обернулся он к приору, — мы с Жаком отправимся к наблюдателям, что поставлены с тыла. Чует мое сердце — еще до заката и с той стороны тоже гости пожалуют. Составишь нам компанию, Скальд?

— Чуть попозже, если ты не возражаешь, — напуская на себя загадочный вид, ответил гигант. — Тут у меня одна мысль появилась, хочу с мессиром ее обсудить…

Спускаясь к ручью, чтобы утолить жажду, Жак с Робером столкнулись с мастером Григом. Киликиец, вооружившись тяжелым охотничьим ножом, старательно резал приклад своего арбалета.

— Что, решил приклад укоротить? — ехидно поинтересовался Робер.

— Нет, сир рыцарь, — мастер Григ так увлекся своим делом, что не заметил в словах арденнца подвоха, — отмечаю свои успехи. — Он гордо продемонстрировал приклад из вишневого дерева, на котором белело три свежих зарубки.

— Смотри, уважаемый мэтр, к концу дня на прикладе лака не останется, — ухмыльнулся рыцарь, — надеюсь, что хоть одна из зарубок означает сарацина, а не его коня…

Мастер Григ, поняв, наконец, что над ним откровенно подтрунивают, возмущенно вскинулся, чтобы достойно ответить шутнику, но приятели предпочли оставить поле боя и исчезли между скал.

Низко склонившись над небольшим углублением, Жак наполнял свою флягу, в то время как Робер хмуро сотрясал своей походной посудой, сделанной из небольшой тыквы, пытаясь извлечь из нее последние капли вина.

— Эх, зря я так с нашим вольным каменщиком, — вздохнул достославный арденнец, так и не добившись успеха в извлечении из сосуда вина, и обреченно поглядывал на воду. — Если мне не изменяет нюх, у него, похоже, в обозе остался еще бочонок этой шотландской дряни. Пить ее — испытание, сравнимое разве что с Божьим судом, когда подозреваемому вливают в глотку кипящее масло, зато действие от одного глотка посильнее, чем от целого кувшина бургундского…

Не вслушиваясь в жалобы приятеля, Жак поднял глаза вверх.

— Погляди, Робер, небо затягивают грозовые тучи, и парит так, что не продохнуть. Чует мое сердце, ближе к вечеру начнется сильная гроза, — произнес он, оглядывая небо внимательным взглядом земледельца. — Скоро, похоже, воды будет здесь столько, что и фляга не понадобится — подставляй рот да пей…

Забрав убитых и раненых, сарацины, то ли ожидая подкрепления, то ли готовя очередную каверзу, сидели за своими скалами тихо как мыши.

— Неплохо было бы взглянуть, что они там затевают, — произнес Сен-Жермен, спустившись с Недобитым Скальдом в скальную нишу, где рыцари и монголы готовили к бою коней.

— Наши союзники уже предприняли определенные шаги, — обрадованно доложил Робер. — Чормаган сказал, что он отправил наверх Атлана.

— А что, у этого Атлана крылья как у ангела, и он умеет летать? — искренне изумился Недобитый Скальд.

— Нет, — покачал головой арденнец. — Летать он точно не умеет. Но Чормаган сказал, он может двигаться по отвесным стенам.

Робер показал рукой куда-то наверх, и взгляды присутствующих обратились к отвесной стене ущелья. Там, почти на самом верху, распластавшись по стене и перебирая руками, словно паук, спускался вниз монгольский нукер. Вскоре монгол спустился на землю и теперь стоял перед предводителями отряда, обтирая ладони, каждая размером с добрую лопату, об не стиранные от роду шаровары.

— Что они делают? — спросил приор.

— Готовят большие щиты, — перевел Робер. — Оббивают войлоком, обтягивают шкурами убитых коней.

— Хорошо придумали, — мрачно кивнул приор. — Под такими щитами они в пешем строю продвинутся вплотную и навяжут нам ближний бой, в котором не помогут ни кони, ни копья, ни арбалеты. А так как их больше раз в пять…

— Менять караулы! — прерывая приора, разнесся крик рыцаря, отвечавшего за сторожевые посты.

Жак, Робер и мастер Григ, отправленные приором в тыловой дозор, отыскали в скалах удобное укрытие и, поставив в наблюдатели глазастого Рембо, готовились к походному обеду. Арденнский рыцарь уговорил незлобивого и отходчивого киликийца откупорить последний бочонок огненного припаса, который тот, как зеницу ока, берег на черный день. Убедить вольного каменщика в том, что именно такой день для них и настал, оказалось до смешного легко. Не успели они приложиться к извлеченным из походных вьюков по такому случаю кубков, как меж камней появился Недобитый Скальд.

— Празднуете? Ну-ну! — буркнул гентец.

С этими словам он бесцеремонно схватил с аккуратно расстеленной салфетки наполненный до краев кубок и, видимо решив, что там находится вино или пиво, сделал несколько добрых глотков. Жак, ожидая, что шотландский напиток обожжет достославному рыцарю глотку и кишки, зажмурился, даже не пытаясь себе представить, что после этого произойдет. Однако гигант лишь удовлетворенно крякнул и, несколько подозрительно поглядев на друзей, поставил опустошенный бокал на место.

— Слушайте, братья, — заявил он, завершив свой мародерский акт, — с любезного соизволения мессира, я забираю у вас до рассвета слуг и оруженосцев. Есть для них работа.

— Рембо не отдам! — категорично заявил Робер и, хмуро глянув на пустой бокал, кивнул мастеру Григу. Тот ответил не менее хмурым кивком, тяжко вздохнул и наполнил его из дорожной фляги.

— Вот Рембо-то мне в первую очередь и нужен, — безапелляционно ответил гентский рыцарь. — Он будет всю ночь напролет на своей бандуре бренчать и развлекать мою бригаду.

— Вижу в конце ущелья каких-то солдат! — прерывая спор, самым непосредственным образом касающийся его ближайшего будущего, заорал откуда-то сверху бывший трубадур.

Жак, Робер и Недобитый Скальд, забыв о еде и питье, бросились на скалу. Вслед за ними, предусмотрительно прихватив лежащий рядом арбалет, поспешил и мастер Григ. Меж камней засверкали стальные шлемы.

— Это, наверное, возвращается брат Серпен! — обрадовался Жак. — Вижу рыцарские шлемы.

— С каких это пор Серпен и ушедшие с ним сержанты стали носить на шлемах генуэзские гребни? — ехидно поинтересовался Робер.

— Генуэзцы?.. Отлично! — Недобитый Скальд потеребил висящую на поясе булаву.

— Значит, брат Серпен погиб? — В голосе Жака звучало больше удивления, чем грусти. — Но я чувствую, что он еще здесь, по эту сторону Стены…

— Может, ранили да взяли в плен, — высказал предположение Робер, — хотя, конечно, брат Серпен не из тех, кого можно взять живьем. В общем, — завершил он короткую эпитафию, одновременно разглядывая осторожно приближающихся к укрытию солдат, — так или иначе, а нам нужно готовиться к новой атаке.

— Но почему они не идут колонной, выслав вперед дозор, а, оставив лошадей, пробираются меж камней? — спросил Жак.

— Скорее всего, заслышали издалека звуки боя, — ответил де Мерлан. — Вот их командир и решил не рисковать и выслал вперед наблюдателей. А вот и он сам, собственной персоной!

Примерно в четырех сотнях шагов от них, видимо считая, что он находится на безопасном расстоянии, появился богато одетый генуэзец. Еще один, потоньше и помоложе, но тоже одетый так, словно он находился не в трансиорданском ущелье, а на ежегодном праздничном приеме в генуэзской ратуше по случаю дня Святого Георгия, приблизился к первому и, вовсю размахивая руками, принялся его в чем-то убеждать.

— Мастер Григ! — спокойно произнес Робер. — Этим лигурийским торгашам, похоже, пока неведомо, на какую дистанцию стреляют наши арбалеты. Не угодно ли вам, сударь, занять позицию, соответствующую высокому званию старшины гильдии каменщиков, и продолжить свои стрелковые упражнения? К концу нашего великого сидения в Джераше, помнится, вы уже так наловчились, что могли сбить шлем за сотню-полторы шагов.

Киликиец согласно кивнул. Прикрывшись куском запыленной мешковины, который делал его неотличимым от камней, он выбрался на самую верхушку скалы, осторожно взвел свое оружие и прильнул к прикладу.

— Там их двое, — сказал Робер. — Похоже, что именно они и командуют. Капитан, скорее всего, тот, что постарше. Цельтесь, мэтр, в того, что стоит справа и не размахивает руками. Бог вам в помощь и да не ослабит вашу руку это мерзкое пойло, которое мы с вами уже успели пригубить.

Мастер Григ, наводя прицел, подвигал арбалет вверх-вниз, затаил дыхание и плавно нажал на спусковую скобу…

Капитан генуэзских наемников, Франческо, прибыл на службу к императору Фридриху вместе со своим отрядом из далекого киликийского Тарса. За этот рейд им было обещано воистину царское вознаграждение, поэтому даже упрямые как ослы пизанские конные арбалетчики, приданные им для усиления, не препирались по дороге, а в точности выполняли все его приказания. Слава богу, что один из старых приятелей из императорской свиты за небольшое вознаграждение прояснил ситуацию и рассказал, с кем ему придется иметь дело. Франческо было глубоко наплевать, кого им придется догнать и убить — крестоносцев, церковников, мусульман, язычников или евреев, — было бы за это заплачено. Однако рыцари орденского братства, имевшие славу самых лучших бойцов Заморья, требовали к себе профессионального уважения — он был наслышан о них достаточно, чтобы не ринуться в бой сломя голову. Заслышав еще на подходе к узкому, удобному для засады участку лязг железа и крики, а чаще всего, предсмертные возгласы «Алла!», капитан лишний раз убедился в своей правоте.

Франческо остановил свой отряд в трех полетах стрелы, приказал всем спешиться, чтобы не маячить над камнями, а сам приблизился к предполагаемой вражеской позиции, чтобы лично провести рекогносцировку. В том, что преследуемые заперты в ущелье с двух сторон, не оставалось сомнений. Теперь торопиться было некуда. Он решил дать непродолжительный отдых своим людям, а на рассвете начать штурм. Неодобрительно поглядывая на черные грозовые тучи, медленно надвигающиеся со стороны побережья, думая, что находится на безопасной дистанции, он вышел из-за камней, чтобы продемонстрировать врагу, с кем они будут иметь дело, а заодно и получше рассмотреть будущее поле боя.

В это самое время к нему подбежал юный наглец, из богатеньких, буквально навязанный ему местным консулом перед самым выходом из Тарса, и стал, размахивая руками, словно ветряная мельница, чуть не загонять его, старого и опытного командира, в укрытие. Капитан начал было объяснять мальчишке, что любому члену отряда, пусть даже и выходцу из знатной семьи, нужно знать свое место и раскрывать рот лишь тогда, когда капитан задает ему вопрос, как вдруг ощутил резкую боль в боку. Арбалетная стрела была почти на излете, однако она смогла пробить кольчугу и почти целиком вошла в мускулистое тело. Капитан, и так уже побагровевший от возмущения, на глазах у нескольких десятков наемников стал пунцовым, словно сицилийский померанец, и, тяжело засипев, рухнул на землю, как подкошенный. Он умер через полчаса, не приходя в сознание.

Своим точным выстрелом мастер Григ вызвал искреннее восхищение друзей, но оказал отряду медвежью услугу. После трагической гибели Франческо, после небольшого препирательства со старшиной пизанских конных арбалетчиков, командование отрядом наемников принял молодой Лоренцо — младший сын графа Лучиано, который был военачальником от Бога. Он быстро подчинил себе солдат и расставил их на позиции. Не дожидаясь завтрашнего утра, они открыли навесную стрельбу. Сен-Жермен был вынужден перебросить всех своих стрелков на новый участок, и они, не жалея стрел, устроили такой заградительный огонь, что генуэзцам пришлось отступить. Не успело солнце уйти к невидимому из ущелья горизонту, как приклад любимого арбалета мастера Грига украсили еще четыре зарубки, одна из которых, вдвое длиннее и глубже других, обозначала грешную душу капитана Франческо, уже ожидающую у врат, ключи от которых, как известно всем добрым христианам, доверены Спасителем святому Петру.

С наступлением темноты боевые действия сами собой прекратились. Прицельную стрельбу вести стало нельзя, а генуэзцы не разводили огонь, который мог бы служить ориентиром. Сарацины, соблюдающие все предписания своего учения, отправились творить вечерний намаз и угомонились.

Наступила тревожная ночь. Никто в лагере посланников, вплоть до последнего слуги, теперь не сомневался, что штурм, который решит их судьбу, начнется с рассветом. Густые слоистые облака, с вечера затянувшие небо, не пропускали в ущелье звездный свет. Луна еще не взошла, и в ущелье царил мрак, лишь кое-где отодвинутый светом разведенных костров. Если не брать в расчет усиленные караулы и наблюдателей, напряженно всматривавшихся в сторону вражеских позиций, то казалось, что окруженный с двух сторон лагерь живет обычной походной жизнью. Единственным, что напоминало о постоянной готовности к отражению атак, были оседланные кони. Укрытые в самом конце глубокой скальной ниши, они недовольно всхрапывали, требуя вечернюю порцию зерна. Монголы и орденские слуги готовили ужин — от двух очагов, щекоча ноздри смертельно уставших за день рыцарей, шел головокружительный аромат жареного мяса.

Недобитый Скальд, отгородившись коновязью от любопытных взоров, покрикивал на своих помощников и вдохновенно крушил ни в чем не повинные кибитки. Приор, согласившись с тем, что кибитки в любом случае больше не понадобятся, с согласия Чормагана разрешил гиганту делать с повозками все, что он пожелает.

Стук, доносившийся из глубины скальной ниши, время от времени сливался с далекими раскатами грома. Где-то над морем неистовствовала гроза — по низким облакам гуляли едва различимые отблески молний. На дальнем краю площадки, отделенной от ниши скалой, оруженосцы, вооружившись заступами, долбили каменистую землю, пытаясь вырыть могилу для воинов, погибших в сегодняшнем бою. Свободные от службы франки и монголы в ожидании ужина устраивались на ночлег. Все, от предводителей отряда до самого молодого нукера, которому не исполнилось еще шестнадцати лет, знали, что завтрашний день будет для них последним, но, как и подобает настоящим солдатам, предпочитали встретить смерть сытыми и хорошо отдохнувшими.

Получив от кашевара полкраюхи хлеба и большую плошку жареной баранины на двоих, Жак и Робер, которым выпало дежурить вторую половину ночи, отыскали глубокую удобную нишу с козырьком, который мог их защитить от дождя, и начали обстоятельно устраиваться на ночлег.

— Ты только погляди! — отхлебывая из фляги выбитую чуть ли не с боем у мастера Грига шотландскую огненную воду и морщась, словно он разжевал ежа, говорил Робер. — Грозовая ночь, а стервятников в скалах — словно чаек вокруг рыбацкой фелуки. Вон, погляди, на карнизах сидят рядками. — Сжимающей флягу рукой он указал на стену ущелья. — Мерзкие твари. Чуют добычу еще тогда, когда та сама не подозревает о собственной судьбе…

Жак, расправившись с сочными ребрышками, растянулся на походном плаще и, глядя на засыпающий лагерь, собирался отправится в объятия Морфея.

— Сен-Жермен приказал всем рыцарям перед рассветом облачиться в чистое орденское платье, — почти сквозь сон сказал он Роберу. — Мессир желает, чтобы мы встретили свой последний бой с честью. Так же, как и наши предшественники, защищавшие Святой Крест в битве при Хаттине.

— Последний бой, — Робер снова с видимым усилием приложился к фляге, — знали бы мы с тобой о том, что все закончится именно так, когда встретились первый раз в трюме марсельского нефа…

— Даже если бы знали, сир Робер, это что-то изменило бы?

— Пожалуй что, ничего, — ты прав, приятель. Положа руку на сердце, с тех самых пор, как нас с тобой перепутал этот смешной моряк… — как его звали? Кажется, Понше… — у меня такое ощущение, будто меня ведут на поводу, словно безропотного мула. Знать бы только, как именно выглядит этот неведомый поводырь. Может, у него крылья за спиной и золотой нимб, а может, — рожки, копыта и хвост…

— Знаешь, друг, мне и самому все чаще приходит в голову подобный вопрос, — Жак присел на своем ложе. Сон у него прошел. — После того как мы с тобой погрузились на этот злосчастный неф, все, что со мной происходило до этого, словно осталось в иной жизни. Я, сын повешенного виллана, лишенный всего — земли, дома, семьи, — теперь пилигрим, крестоносец, рыцарь, да к тому же не простой, а принадлежащий к одному из самых прославленных орденов. Правда, нет у меня ни титулов, ни владений. Да, наверное, никогда уже и не будет.

— Честно скажу тебе, Жак, — Робер в порыве дружеских чувств протянул боевому товарищу наполовину опустошенную флягу, — да останься ты хоть трижды простым паломником-вилланом, ты бы все равно стал моим другом. И я вогнал бы в глотку свой меч любому, кто попробовал хотя бы поглядеть на тебя свысока… В то утро, когда храмовники ввалились ко мне в донжон, чтобы отобрать последние родовые владения, я понял, что все эти «де» и «дю» не делают сердце благороднее и не меняют цвет крови.

— Не скажи, сир! Золотые шпоры, и пояс с мечом, и белый орденский плащ, как ни крути, а меняют любого человека. Это я чувствую по себе.

— Все это чепуха, друг! — Коварный напиток мастера Грига сделал свое дело, и теперь глаза Робера горели хорошо знакомым Жаку лихорадочным огнем. — Я тебе сейчас кое-что расскажу. С того самого дня, когда этот Фридрих соизволил прибыть в Акру, у нас так и не было времени для разговора. То скакали в Багдад, то обратно, то твоя рана и болезнь. Я все откладывал и откладывал на потом. Но сегодня… Если бы не знал, что не доживу до завтрашнего вечера, ни за что бы не признался в том, что ты услышишь.

— Ты доживешь до завтрашнего вечера, — ответил Жак. В его усталом голосе сквозила спокойная и какая-то ледяная уверенность, словно он повторял чужие, нашептанные в ухо слова. — И до послезавтрашнего. И вообще, доживешь до старости и умрешь своей смертью.

— Чувствуешь? — Робер на время забыл о своих откровениях, вскинул голову и внимательно поглядел на боевого товарища.

— Знаю, — все так же спокойно ответил Жак.

— Не смеши, приятель, — де Мерлан пришел в себя и отхлебнул из фляги еще раз. Теперь, для того чтобы извлечь из нее напиток, ему приходилось запрокидывать голову. — Если мне удастся выжить в этой заварушке, клянусь Иисусом Христом и святыми угодниками, что я навсегда оставлю рыцарскую службу и уйду в отшельники.

Нелепость подобного обета была столь очевидна, что достославный арденнский рыцарь не сдержался и рассмеялся во весь голос. Его смех заметался по ущелью, усилился, многократно отражаясь от скал, словно зажил собственной жизнью, и, после того как рыцарь замолчал, еще долго носился по горам.

Кашевары сняли с перекладины котел, и пламя костра, поднявши сноп искр, взметнулась вверх, ярко освещая скальную нишу. По лицу Жака заплясали отблески языков огня. Робер вскочил, подошел к коням, порылся в седельной суме и вскоре возвратился к Жаку, сжимая в руках два пергаментных свитка, с которых свисали на кожаных шнурках большие патриаршие печати красного сургуча.

— Это я еще давно обустроил, — пояснил он оторопевшему Жаку. — Ты у нас грамотей, так что читай.

— Что это? — удивленно спросил Жак, разворачивая первый свиток.

— Завещание, — нахмурив брови и встопорщив усы, ответил тот.

— Но мы же вроде давали клятву уступить все держания Святому Гробу?

— Шиш с оливковым маслом, как тамплиерам, так и святошам из акрского капитула, — рявкнул в ответ арденнец. — Читай и забирай бумаги себе. Если выживешь — пригодятся. Я сговорился с одним из писцов, он мне завещание накропал, я его в куче бумаг на подпись патриарху и подсунул. А патриарх, он ведь еще и папский легат. Так что считай, что эта хартия утверждена Святым престолом.

— Сеньория де Мерлан, — читал тем временем вслух оторопевший Жак, — и два рыцарских фьефа вместе с селением Вази, что находятся в греческой земле Морее, в мегаскирстве[26] Афинском, по смерти моей или пропаже без вести переходят в наследственное владение Жаку из Монтелье, брату-рыцарю ордена Святого Гроба…

— Возьми их обратно, Робер, — Жак протянул Роберу вновь скрученные свитки. — Я же тебе сказал, что ты не погибнешь…

— Тоже мне, великий предсказатель, — хмыкнул Робер. — Ну не верю я тебе на сей раз, хоть убей. К тому же, если так уверен в том, что я не погибну, тем более храни завещание у себя.

Жак с неохотой засунул пергаменты в поясной кошель и туго затянул шнурок.

— Об одном тебя прошу, — голос Робера дрогнул, — жив будешь — сделай так, чтобы Хафиза моя, та, что в Тире, не нуждалась ни в чем всю свою жизнь.

— Да успокойся, брат-рыцарь, — Жак искренне не верил в гибель Робера и отговаривался только для того, чтобы не расстраивать его перед боем. — Все будет как ты сказал. Хотел бы и я тебе что-нибудь завещать, да только нечего, мои виноградники давно уже граф Колиньи-ле-Неф отобрал.

Робер возмущенно взмахнул рукой:

— Не болтай чепухи. Уж кто-кто, а ты-то ни за что не погибнешь. Не для того тебя с того света обратно вернули. Лучше расскажи мне, — в голосе рыцаря появились просительные нотки. — Есть там что-то или нет? Райские кущи, геенна огненная…

— Да не знаю я ничего, — нахмурился Жак. — Может, мне все просто в бреду привиделось. Это простая каменная стена, вроде тех, которыми в Провансе пастбища огораживают. А за ней — полумрак, выжженная степь и туман… Давай-ка лучше отдыхать, брат-рыцарь. Рассвет не за горами, а завтра нам предстоит нелегкий день.

Жак опустился на походное ложе, закрыл глаза и, чувствуя, как на него наваливается усталость, провалился в сон. Откуда-то издалека ему слышался громкий храп арденнца и стук молотков по дереву, но чудится это или происходит на самом деле, он разобрать не мог…

Вынырнув из сна, словно из глубокого омута, Жак раскрыл глаза и увидел, что наглухо затянутое грозовыми облаками небо начало светлеть. На Трансиорданию опустилось призрачное, недоброе утро. На этот раз привычная розовая полоска рассвета так и не поднялась над дальними вершинами, и наглухо укутанное тучами черно-косматое небо с восходом невидимого солнца просто сменило свой ночной цвет на бледно-серый. По низинам, скрадывая звуки, стелился белый, молочный туман. Лагерь медленно пробуждался, и в ущелье стояла глухая зловещая тишина, которую изредка нарушали вскрики нетерпеливых стервятников. Птицы, число которых на скальных карнизах к рассвету чуть не удвоилось, словно побуждали осажденных и осаждающих к тому, чтобы те и другие скорее начинали сражение, да не щадили друг друга в бою и оставили знатное угощение, вкуснее которого нет ничего на свете.

Жак встал, умылся, не чувствуя вкуса, проглотил оставшееся с вечера мясо и отправился к коновязи. Там он обнаружил и Робера. Двужильный арденнец, похоже, не нуждался в ночном отдыхе. Он уже успел устроить разгон слугам и оруженосцам за недостаточную, по его мнению, заботу о животных и теперь, уже полностью облаченный для предстоящего боя, стоял в снежно-белом сюрко и с ладоней кормил Ветра ячменным зерном. Рыцарь, то и дело привставая на носки, что-то нашептывал на ухо своему любимцу, тот хрустел зерном и тыкался носом ему в плечо. Неподалеку от них, ожидая хозяина, возмущенно всхрапывал Лаврентиус-Павел.

Убедившись, что его конь накормлен, напоен, оседлан и готов к сражению, Жак, вместе с остальными рыцарями, воткнул в землю меч и, опустившись на колени, трижды прочитал «Отче наш…». Губы его шептали привычные слова, а мысли в это время были далеко. Едва они завершили молитву, со стороны мусульманского лагеря послышались многочисленные крики «Алла!». Сарацины, завершив утренний намаз, готовились к штурму.

— Кажется, началось, — взвешивая на ладони меч и прилаживая к плечу щит, спокойно произнес Робер. — Ну вот, теперь, брат Жак, и поглядим, кто из нас двоих настоящий пророк.

Рыцари в седлах, с копьями на седельных крюках выстроились на выходе из скальной ниши в готовности к контратаке. Монголы с изготовленными к стрельбе луками били пятками коней, удерживая их на месте. Орденские арбалетчики затаились на гребне осыпи, а пешие сержанты выстроились в проходе.

По команде Сен-Жермена защитники выехали из скальной ниши и построились перед проходом, образуя вторую линию обороны.

— Дева Мария, двенадцать апостолов и святой Георгий! — только и успел произнести восхищенный Робер. — Так вот, значит, что удумал наш гентский малыш.

Разобранные кибитки стараниями гиганта и его недобровольных помощников за ночь были превращены в двуколки, которые вместо короба для поклажи теперь имели вертикальный деревянный щит. Сзади у двуколок были закреплены оглобли, которые упирались в землю и не давали им откатываться назад. Впереди из щитов торчали острия мечей, наконечники копий. Ряд двуколок, установленных поперек прохода, полностью загораживал его, превращая в непреодолимую преграду.

— Рибодекины! — в ответ на вопросительный кивок Жака хмыкнул Робер. — Фламандцы используют их для защиты от фланговых кавалерийских ударов. Лошадь с тяжелым рыцарем не перепрыгнет, напорется на острия. Перевозить их — легче легкого, и пехоте за укрытием воевать не в пример сподручнее…

Пояснения арденнца утонули в ржании, грохоте и звоне оружейной стали. Готовясь к штурму, сарацины учли все вчерашние ошибки и мчались вперед плотной толпой, прикрывая головы своими круглыми щитами. Заградительная стрельба не смогла нанести конной массе значительный урон — потеряв человек пять или шесть, нападавшие благополучно миновали половину пути и, подбадривая себя и своих коней боевыми кличами, ринулась вперед, грозя смести защитников прохода, пробить оборону и ворваться в глубину позиций. И вдруг, к ужасу атакующих, шеренга пехотинцев, защищавшая проход, раздалась, откатилась назад, и перед глазами оторопевших сарацин появилась ощетиненная железом стена, на которую с ходу налетели первые ряды.

Первый, самый опасный массированный удар был отражен без потерь. Мусульманские всадники, поняв, что пред ними непреодолимое для лошадей препятствие, по сарацинской привычке собрались было отступить, но командир штурмового отряда оказался на высоте. Понимая, что каждый маневр через простреливаемое пространство будет приводить к невосполнимым потерям, он заставил всадников спешиться, вооружиться дротиками и повел их на штурм. Заграждение из рибодекинов представляло серьезное препятствие и для пехоты, но здесь сказалось численное преимущество. Сержанты, вооруженные лишь мечами, теперь не могли достать до нападавших. Те в свою очередь, пользуясь малейшей оплошностью, поражали их дротиками и пытались растащить заграждение. Вдобавок к этому, из укрытия вывалилась вторая половина отряда во главе с самим Салехом, который решил, во что бы то ни стало, покончить с упорными франками еще до третьего намаза и бросил на прорыв все свои силы. Конники, подлетев к заграждению, метали дротики поверх голов пехотинцев, поэтому сержантам, которые вынуждены были одновременно защищаться от копий и лезущих через щиты сарацин, пришлось несладко.

— Освободить проход! — прогремела команда Сен-Жермена. — Сержанты — в укрытие! Рыцари — к бою! Монголы — в резерв!

Сержанты, схватив рибодекины за оглобли, споро откатили их в стороны. В освободившийся проход, опуская на ходу копья и смыкая строй, понеслись конные рыцари. Завидев ощетиненную шеренгу, Салех не рискнул испытывать судьбу и дал команду к отступлению. Сарацины, не заставляя просить себя дважды, дружно вскочили на коней и ринулись наутек. Сен-Жермен, имея опыт полевых сражений с мусульманами, опасаясь засады, немедленно отозвал рыцарей назад в укрытие. Довершили дело монголы. Спешившись и поднявшись на скалы, они вместе с арбалетчиками начали обстреливать из луков незащищенные спины врагов. Рыцари вернулись обратно в укрытие, и сразу же после этого сержанты восстановили заграждение.

А в воздухе уже явственно пахло сыростью. Сверху с большими промежутками начали, предвещая ливень, падать теплые тяжелые капли. Жак поймал одну из них на ладонь и очень внимательно поглядел на небо.

— Хотелось бы мне знать, что происходит здесь во время зимних дождей? — спросил он, не обращаясь ни к кому конкретно.

— И гадать не нужно, — отозвался только что спустившийся со стрелковой позиции мастер Григ, — погляди, какие промоины снизу на стенах. Клянусь своим первым мастерком, что здесь со дня сотворения Господом тверди земной уже тысячи раз проносились потоки воды.

— Значит, если начнется дождь и будет идти день или два… — начал рассуждать вслух Жак…

— …то нашим противникам придется несладко, — завершил его мысль внимательно прислушивавшийся к разговору Робер. — И тот и другой лагерь окажутся на пути у потока. А вот у нас будет шанс отсидеться в своем укрытии — скальная ниша поднимается вверх почти на высоту конской холки.

— Значит, Господь, несмотря ни на что, все же предоставляет нам шанс, — вздохнул Жак.

— Погоди, приятель, — невесело усмехнулся Робер. — Слышишь, зовут занимать оборону на тыловой позиции? Чует мое сердце, что теперь о наших шансах придется беседовать с генуэзцами.

Сколоченных за ночь рибодекинов хватило и на то, чтобы перекрыть дорогу, по которой посланники прибыли в ущелье. Сюда, к склону, который венчало несколько черных, изборожденных трещинами скал, сменив не спавший ночью заградительный отряд, по приказу Сен-Жермена пришли пятнадцать рыцарей, половина наличествующих в отряде арбалетчиков и четыре десятка монголов. В последний момент к ним присоединился и мастер Григ.

— Молите Бога, чтобы старый шакал Салех, заслышав шум боя, снова не пошел в атаку, — отдавая последние напутствия Роберу, назначенному командиром отряда, говорил приор. — Если и те и другие навалятся одновременно с двух сторон, мы вряд ли сдюжим.

С тревогой прислушиваясь к звукам, доносящимся со стороны генуэзского лагеря, где шли последние приготовления к бою, Робер, организовал быстрый смотр подчиненного ему отряда и распределил все наличные силы.

— Значит, так, — сказал он, уважительно глядя на арбалетчиков, рядом с которыми стоял, поглаживая приклад, киликиец. — Вас всего шестеро? Вон там, в скалах, отличное место для позиции. Распределитесь на дистанции не меньше трех-четырех локтей друг от друга, шапы свои пылью присыпьте, чтобы не блестели, и стреляйте прицельно, с умом. Не обращайте внимания на мечников и всадников, бейте только по стрелкам. Там, если верить де Барну, с ними отряд пизанцев, а эти стрел на ветер не бросают. Если мы не заставим их лежать, уткнувшись носами в землю, то они перещелкают нас, как утят в мерланском пруду. Жак! Возьми пару сержантов и десяток нукеров. Займете оборону у подножия скалы, на вершине скоса, да будьте начеку. Как только их командир догадается о том, что мы охотимся на стрелков, он обязательно направит на вашу позицию штурмовой отряд. Поддерживать мы вас не сможем, у самих работы будет невпроворот. Наемников из Генуи, хоть пеших, хоть конных, на голый рибодекин не возьмешь, тут придется поработать мечами на совесть. Так что постарайтесь справиться самостоятельно. Ну, слава богу, вот и гости пожаловали, а то я опасался, что придется долго ждать.

Арденнский рыцарь завершил свою речь и опустил на лицо полумаску, из-под которой немедленно высунулись рыжие усы. Жак посмотрел в ту сторону, куда Робер указывал пальцем, и сердце его заледенело от ужаса. Ему показалось, что на них надвигаются ожившие надгробные статуи Лионского собора, которых он так боялся в детстве, когда они с отцом приходили на мессу. Наемники, числом не менее ста человек, в черных сюрко и вороненых шлемах с высокими железными гребнями, по колено в тумане, медленно приближались разомкнутым пешим строем. Вслед за ними ровняли ряды всадники, в руках которых просматривались контуры арбалетов. Самым ужасным было то, что двигались они совершенно неслышно.

— Ну что же, пойдем мы со стрелками пизанцев спешивать, — мастер Григ забросил на плечо свое оружие и затрусил вверх по склону, туда, где, в точности выполняя распоряжение арденнского рыцаря, старательно замазывали глиной свои мокрые от росы шап-ле-феры арбалетчики.

Заняв позицию под прикрытием острых, словно зубы дракона, камней, Жак продолжал наблюдать, как генуэзцы, все так же безмолвно, приближались к линии обороны. Монголы и франки, спрятавшись за своим укреплением, не желая раньше времени продемонстрировать врагу свою малочисленность, тоже не подавали признаков жизни.

Вдруг откуда-то сверху раздалось ставшее уже привычным жужжание, и в сторону гарцующих всадников понеслись железные стрелы. Обстрел застал пизанцев врасплох, поэтому обещанное Григом спешивание прошло вполне успешно. Четверо, получив по смертельному удару, кто в голову, кто в грудь, сразу рухнули на землю, а остальные, не дожидаясь, пока засевшие наверху стрелки перезарядят арбалеты и повторят свое приглашение, посыпались вниз не многим медленнее, чем убитые.

Сразу же после этого в рядах наступавших мечников прошло перестроение. Идущий в пешем строю генуэзский командир быстро оценил обстановку и, как и предполагал Робер, отдал распоряжение, содержание которого не оставляло ни малейших сомнений. Рубящими движениями ладони, «от сих до сих», он выделил часть строя, ткнул пальцем, назначая старшего, и указал рукой в сторону скалы, где укрылись орденские арбалетчики. Беспрекословно подчиняясь приказу, два десятка мечников отделились от строя и, ускоряя шаг, бросились вверх по склону.

Краем глаза Жак отмечал, как генуэзцы, словно перестоявшееся тесто, что медленно и упорно лезет из горшка, наползли на линию обороны и начали, отбивая удары защитников, раздвигать рибодекины. Но вскоре ему стало не до того. Наблюдая за приближающейся шеренгой и впервые не ощущая рядом плеча Робера, он по-настоящему испугался. Однако взял себя в руки, отбросил страх и, заставив выстроиться сержантов и монголов, занял позицию в середине строя и бросился навстречу наемникам. Вблизи, насквозь промокшие, разгоряченные бегом, с паром, вырывающимся из-под полумасок — их изрядно вымотал подъем по длинному пологому склону, — генуэзцы уже не напоминали надгробия и не вызывали сверхъестественного ужаса. Теперь это были просто враги, состоящие из плоти, которая могла быть разрублена мечом, и крови, которая при этом непременно бы полилась из ран.

Жак еще раз оглядел свой отряд, принял боевую стойку и, подняв меч в среднюю позицию, сделал два пружинящих шага навстречу первому врагу. Генуэзец — длинный как жердь, с полуторным мечом-бастардом, сверкая глазами в прорезях полумаски, грамотно оценил обстановку и, сделав хороший — не слишком широкий, но в то же время и не слишком маленький замах, попытался нанести прямой рубящий удар в не защищенный щитом бок. Жак легко отклонился назад и, уходя от свистящего в дюйме от тела лезвия, обрушил свой меч сверху вниз, стараясь попасть в просвет между кольчужным рукавом и пластинами перчатки. Прием, которому еще в Акре месяцами обучал их Сен-Жермен, доводя неофитов до полного изнеможения, сработал отлично. Меч генуэзца, а вместе с ним и крепко сжимающая рукоятку кисть упали на землю и покатились вниз по склону, а их бывший хозяин замер, наблюдая за тем, как из обрубка толчками фонтанирует кровь. Довершив дело милосердным колющим ударом снизу вверх, в подбородок, Жак не стал наблюдать за тем, как тело врага медленно заваливается назад. На каждого из них приходилось по два-три противника, поэтому наслаждаться плодами своего воинского искусства было пока рановато.

Жак сделал два коротких поворота головы вправо и влево. Бой рассыпался вдоль всего подножия скалы. Справа, где были монголы, сражение перешло в кулачную потасовку — там шевелилась каша из переплетенных размахивающих руками и дико орущих тел. Слева, там, где стояли сержанты, дела обстояли намного хуже. Их прижали к скале, и на каждого приходилось не меньше пятерых генуэзцев. Оценив, кто из товарищей прежде всего нуждается в его помощи, Жак приготовился к отражению следующей атаки. Теперь на него надвигалось сразу двое. Эти мечники оценили и его мастерский уход от удара, и то, как он в два замаха отправил на тот свет сильного противника, и решили не рисковать. Не приближаясь на дистанцию поражения, для начала они взяли его в клещи и заставили отступать. Сделав несколько шагов назад, Жак уперся в один из «драконьих зубов». Теперь, когда его спину надежно защищал торчащий из земли камень, он почувствовал себя в относительной безопасности и остановился, быстро переводя взгляд с одного противника на другого, чтобы не прозевать миг, когда первый из них попробует нанести удар.

Как и следовало ожидать, эти двое попробовали пробить его защиту отвлекающим маневром. Левый, со стороны щита, с диким криком ринулся вперед, а правый принял боевую стойку и ждал, когда Жак отвлечется и, совершив ошибку, откроется, дав возможность нанести удар. Но и такой прием был ему хорошо известен — италийскую школу боя на мечах братья-рыцари ордена изучали досконально. Приняв меч первого на щит, так чтобы клинок скользнул по поверхности и заставил атакующего потерять равновесие, Жак, без видимого перехода от защиты к нападению, сделал ложный прямой выпад в сторону правого, заставив того уйти в глухую защиту. Удар был нанесен в выверенной верхне-средней позиции, так что генуэзцу пришлось поднять край щита чуть выше уровня глаз. Пропав из поля зрения противника, Жак сделал нырок вперед и вправо, и, неожиданно оказавшись вплотную к противнику, изо всей силы вонзил ему меч прямо в бок. Не рассчитанные на мощный колющий удар, кольца изрядно поношенного доспеха, как того и следовало ожидать, лопнули, раздались, и остро отточенный клинок, войдя точно под нижнее ребро, глубоко погрузился в тело не успевшего опомниться врага.

Между тем начавшийся с рассветом дождь незаметно усилился, так что теперь на сражающихся падали уже не редкие отдельные капли. Обернувшись к оставшемуся противнику, Жак облегченно вздохнул. Глинистая земля под ногами раскисла и стала скользкой, словно укрытая льдом гладь пруда в Монтелье, так что потерявший равновесие генуэзец поскользнулся и упал на землю. К тому времени, когда Жак, вытянув меч из пробитого бока, перепрыгнул через поверженного врага, генуэзец едва успел подняться на ноги и выпрямиться. Не успевший встать в защитную стойку противник был для Жака целью не более сложной, чем учебный манекен. Нанеся два простых, но эффективных и, главное, отработанных до автоматизма удара, Жак, совершенно не интересуясь результатом, ринулся на подмогу братьям.

Во всем, что касалось пешего боя, сержанты ордена проходили подготовку наравне с рыцарями, и противнику пришлось несладко. Однако многократное численное превосходство не могло не сказаться на результате столкновения — рядом с тремя черными телами поверженных генуэзцев на черной от воды земле белел плащ убитого сержанта. Отвлекая на себя внимание, Жак заорал что было мочи и обрушил меч на незащищенные спины врагов. Оказавшись меж двумя опытными бойцами, генуэзцы не растерялись и, став спина к спине, в мгновение ока организовали круговую оборону. Пока Жак примеривался, как бы пробить стену из щитов и мечей, у него за спиной раздался громоподобный крик «Валить ублюдков!» и на врагов обрушилась знаменитая булава Недобитого Скальда.

Для тяжелого чугунного шара размером с голову с торчащими из него острыми шипами, надетого на пятифутовую рукоятку, которую сжимала огромная рука, генуэзские доспехи не представляли серьезной преграды. Вскоре чудом уцелевшие в бойне наемники, побросав разбитые в щепы щиты, что есть духу мчались вниз по склону, то и дело поскальзываясь на мокрой глине и со стонами хватаясь за мятые шлемы со сбитыми, искореженными гребнями.

Четыре монгола, которым досталось шесть противников, к радости Жака, оказались целы и невредимы. Пока уцелевшие в схватке после появления Недобитого Скальда не бросились наутек, они смогли отправить на тот свет двоих.

В скоротечном, но изнурительном бою Жак почти лишился сил. Опираясь обеими руками на меч, он тяжело пустился на мокрые камни. Тем временем гроза медленно, но неуклонно надвигалась на позицию, и небо теперь закрывали черно-синие тучи. Гром грохотал совсем рядом. Немного переведя дух, Жак поглядел вниз и убедился, что защитники прохода тоже выстояли и заставили противника отступить. Он привстал и помахал им рукой. Один из рыцарей подал ему ответный знак. Жак вздохнул с облегчением — эта коренастая фигура и короткопалая пятерня могли принадлежать только одному из братьев…

Воспользовавшись затишьем, Жак поднялся на гребень скалы, чтобы поглядеть, как обстоят дела у стрелков. Первым, кого он там увидел, был мастер Григ. Уважаемый мэтр, присев на корточки и сосредоточенно сопя, словно мальчишка, вырезающий дудочку, вдохновенно терзал ножом ложе своего любимого арбалета.

— Как у вас дела? — спросил Жак, отвлекая киликийца от важного дела. — Велики потери?

— У нас подстрелили только одного арбалетчика, — закончив работу и вкладывая нож в чехол, ответил тот. — Пизанцы потеряли не меньше двух десятков бойцов. Вначале они вели стрельбу не укрываясь, затем сообразили, что мы их щелкаем, как гусей, и начали выбирать позиции получше. Но мы были терпеливы: прятались, маскировались, переходили с места на место и били только наверняка, так что братья, защищающие проход, все это время могли не опасаться обстрела. Теперь пизанцы боятся и нос высунуть, а наши стрелки, сменяя друг друга, чтобы не уставали глаза, сидят наготове. Мы охотимся за самыми опытными воинами и особо — за их капитаном. Однако тот еще ни разу не дал возможности не то что выстрелить — даже прицелиться.

— Брат Жак! — раздался вдруг снизу, из-под скалы, голос одного из сержантов. — Прибыл гонец от мессира. Сарацины всеми силами ударили с той стороны, и Сен-Жермен приказывает отходить назад, в скальную нишу. Брат Робер ожидает нас всех немедля внизу.

Когда Жак, мастер Григ и Недобитый Скальд спустились к проходу, защитники уже разобрали подвижную стену и перевели рибодекины в походное положение.

— Салех услышал с нашей стороны шум боя и немедленно пошел в атаку, — отирая пот напополам с водой с нахмуренного лба, проговорил арденнский рыцарь. — Сен-Жермен отправил к нам де Барна, чтобы он все толково объяснил. — Де Мерлан кивнул в сторону яффского рыцаря. — Атаку они там, конечно, отбили, но потери… Лучше и не говорить. С теми силами, что остались в распоряжении Сен-Жермена, еще одного штурма им не сдержать. Так что будем уходить в углубление, под защиту скал. Глядишь, до вечера и продержимся… Вот же нечистая сила! — перебивая сам себя, заревел де Мерлан. — Они решили снова идти в атаку!

Отчаявшись взломать хорошо организованную оборону и потеряв половину арбалетчиков, Лучано, едва завидев, что враг собирается отступать и разбирает заслон, решился на кавалерийский удар. Подняв на конь всех своих солдат, а их, из трехсот двадцати человек, осталось чуть больше двух сотен, он погнал их вперед, рассчитывая ударить в тыл беззащитной колонне.

— Жак и Скальд, на правый фланг! Стрелки — в укрытие! Остальные за мной! — дико кричал Робер.

Жак, выполняя приказ, кинулся вслед за гентским рыцарем.

— Ты, приятель, прикрывай меня со спины, — фыркая, словно морж, поучал его на бегу гигант. — Да гляди в оба и вертись, как белка в колесе. Не ровен час, сам угодишь под мою булаву.

Доспех генуэзцев был намного тяжелее сарацинского, однако мощные монгольские луки, с костяными накладками на рогах, на ближней дистанции справились и с этой задачей. Прямой залп оказался столь эффективным, что атака едва не захлебнулась. Генуэзцы сразу же потеряли монолитность строя и, разделившись на несколько отрядов, кинулись на защитников. Скальд размахнулся своим оружием и пошел вперед. В точности следуя совету гиганта, Жак вертел во все стороны головой, следя за тем, чтобы их не атаковали с тыла. Однако храбрость генуэзских наемников не превышала их благоразумия. После того как первый из нападавших, с ребрами, вдавленными могучим ударом булавы, вылетел из седла и, описав широкую дугу, бездыханно рухнул на камни, они придержали коней и приготовились к таранной атаке.

— Хотят меня маневра лишить, — прорычал из-под шлема гентец. — Прижмут конями с двух сторон — мне не размахнуться.

Он решительным движением стянул с запястья кожаную петлю, отбросил подальше булаву, склонился над ближайшим рибодекином и взялся за оглобли. Затем он крякнул, поднял его на уровень груди и, держа прямо перед собой, словно это была не тяжелая деревянная конструкция, а какой-нибудь арбалет или копье, ринулся навстречу врагам. Не ожидавшие ничего подобного всадники не успели остановиться и с ходу налетели на гентца. Закрепленные на щите острия, пробивая кольчужные хаурты, ранили одновременно двух коней. Храпя от боли и страха, животные взвились на дыбы и, сбрасывая седоков, отпрыгнули в разные стороны. Оказавшись посреди отряда, Скальд начал действовать столь решительно, что вскоре ни у кого из уцелевших участников стычки не осталось ни малейших сомнений, кто оказался в ней победителем.

— Добивай спешенных, а я сейчас! — крикнул, обернувшись в сторону Жака, гигант и скачками, размахивая перед собой рибодекином, бросился в гущу схватки, разгоревшейся вокруг отряда, который возглавлял Робер.

Вдруг со стороны генуэзского лагеря раздался резкий звук боевого рожка. Заслышав знакомую мелодию, наемники, все как один, вышли из боя и, подбирая на скаку раненых и тех, кто остался без коней, поскакали назад.

— Они сыграли общий отбой, — взобравшись на ближайший камень, де Мерлан пытался разглядеть, что происходит у противника. — Я слышу там крики и шум сражения. Похоже, что к нам прорывается подмога!

— Хотелось бы мне, конечно, чтобы это были посланные патриархом тамплиеры, — покачал головой Недобитый Скальд. — Но какого ифрита они идут со стороны Аммана?..

— Кто бы они ни были, нам нужно их поддержать! — воскликнул де Барн.

— Само собой, — кивнул головой Робер. — Однако я, не зная обстановки, не могу рисковать всем отрядом. Вот что, тевтонец, ты вызвался — тебе и исполнять. Быстро бери два десятка монголов и скачи с ними на звук. А мы пока будем продолжать отход.

Вскоре де Барн и монгольские всадники скрылись среди скал. Жак вместе с остальными волочил по раскисшей земле рибодекин и с тревогой вслушивался в шум боя, который уже полностью перекрывался гремящим почти над самой головой громом. Ему очень хотелось верить, что к ним подошла долгожданная подмога, но сердце его подсказывало, что в их сторону движется нечто совсем иное.

— Они возвращаются! — раздался из арьергарда голос наблюдателя.

Побросав оглобли и, на всякий случай, вытащив из ножен мечи, франки и монголы с тревогой всматривались в стену дождя, из которого стали появляться размытые очертания. К отступающему отряду приближались три хорошо знакомые кибитки, окруженные плотным строем монгольских и франкских всадников. Колонну возглавлял де Барн, а вслед за ним скакали…

— Архангел Гавриил и святые угодники! — очумело произнес Робер.

— Будь я проклят, если это не ваш монгольский хан Толуй, а вместе с ним и брат Серпен! — громыхнул прямо над ухом у Жака голос Недобитого Скальда.

Глядя на монгольских нукеров, которые, едва узнав в осунувшемся мокром всаднике своего царевича, все как один повалились на колени и стали отбивать поклоны, Жак широко раскрыл глаза и тихо охнул, не в силах сдержать изумление.

Вскоре вновь прибывшие поравнялись с отрядом Робера.

— Целы? — озабоченно спросил де Мерлан, в глазах которого светилась неподдельная радость. — Вот и славно! Все остальное потом, когда окажемся в безопасности. Сейчас давайте отходить, пока они не опомнились. Скажите лишь одно: как скоро они пустятся в погоню?

— Время у нас есть, — улыбаясь чуть не до ушей и поводя широкими плечами, ответил Серпен. — Мы вышли им в тыл в самый разгар сражения и решили ударить с ходу. Как только первые всадники появились перед палатками, я закричал во весь голос: «За барона Ибелина и Бейрут!», «Босеан!»[27], «Первая баталия[28] вперед, вторая третья и четвертая — обходи с флангов!» Не успели они отозвать штурмовой отряд и ввязаться в бой, как появился де Барн с монголами. Бедные наемники решили, что против них выступила вся армия Иерусалимского королевства, отступили и укрылись среди скал, дав нам возможность проскочить через их лагерь. Теперь, пока поймут в чем дело, пройдет немало времени.

Жак не отрывал взгляда от второй кибитки. Она словно излучала какой-то невидимый свет, и именно этот свет, как ему стало теперь понятно, притягивал к себе грозу. Словно в подтверждение его мыслям и чувствам, очередная молния ударила в стену ущелья почти над самой головой. Сверху посыпались мелкие камни.

— Уходим! — закричал Робер. — Пешие и конные, шире шаг! Как бы то ни было, но теперь мы снова вместе, и да поможет нам Бог!

Скальная ниша, которая волей судьбы оказалась для посланников последним рубежом обороны, представляла собой крепость, созданную самой природой. Это был довольно глубокий рукав, окруженный со всех сторон отвесными стенами. Дальний его конец представлял собой возвышение с многочисленными скальными выступами, на котором спокойно могла разместиться небольшая армия.

Воины, плотным строем окружая кибитки, миновали проход, оставленный для них в заграждении из рибодекинов. Сен-Жермен, поднявшись на камень, отдавал команды, расставляя солдат на позициях. Рядом с ним стоял Чормаган. Едва завидев вновь прибывших и разобрав, кто находится перед ними, приор и нойон, не сговариваясь, бросились к ним навстречу. Глаза Чормаган-нойона, и без того раскосые, превратились в узкие щелочки. Лицо его посерело. Он придержал стремя, чтобы помочь царевичу слезть с коня, отвесил ему низкий поклон и долго о чем-то говорил. Судя по интонациям, преданный нойон одновременно радовался, что его повелитель цел и невредим, и, вместе с тем, упрекал его в том, что тот не воспользовался предоставленной возможностью и не ушел в Монголию. Несколько раз он повторял слова «Каракорум» и «харултай», делая на них особый упор.

— Почему ты вернулся, хан? — дождавшись, когда монголы завершат разговор, спросил приор. — Мы радовались, думая о том, что ты уже на пути в Каракорум. А теперь — он многозначительно кивнул в сторону поднимающихся по склону кибиток, — весь наш поход потерял всяческий смысл.

— У меня не было иного выхода, — перейдя на греческий, отвечал Толуй. — Когда ваш отряд скрылся из глаз, мы двинулись в обратную сторону, выискивая место для тайника и ожидая встречи с противником. Однако первый, кто встретился у нас на пути, был возвращающийся отряд…

— Да, мы как раз шли обратно, — подхватил брат Серпен. — Как только к нам прибыл гонец, я немедленно дал команду сниматься с позиции и поспешил вслед за вами, чтобы как можно скорее воссоединиться с отрядом. С Толуем встретились перед самым рассветом. Было уже темно, мы едва узнали друг друга и чуть не схлестнулись…

— Мы решили продолжить путь вместе, — кивнул головой Толуй. — Вначале искали место для тайника, но вскоре убедились, что в этом ущелье невозможно устроить надежное укрытие, — в скалах не было ни углублений, ни пещер, ни глубоких трещин. Думали вырыть большую яму, но вскоре поняли, что и в этом нет ни малейшего смысла: враги, возвращаясь назад, непременно бы заметили участок свежевырытой земли. Небольшая выемка в скале, на время скрывшая нас вместе с кибитками и лошадьми от посторонних глаз, не могла быть надежным укрытием для бесценной ноши. В любом случае, рано или поздно, схрон непременно оказался бы достоянием случайного отряда или каравана, которых не так уж мало в этих, на первый взгляд безлюдных, местах. К счастью, идущие за вами вслед генуэзцы очень спешили. Когда их замыкающий дозор скрылся из глаз, мы долго думали, как нам поступить, и наконец решили, что двигаться дальше в сторону Аммана не было ни малейшего смысла.

— Хан Толуй долго колебался, — спрыгивая с коня, подтвердил брат Серпен. — В конце концов, сказал, что не видит другого выхода. Нужно возвращаться назад, дожидаться, пока не начнется сражение, и атаковать врага. Если Бог на нашей стороне, то мы прорвемся все вместе. Если нет, значит, так тому и быть. Мы шли вслед за отрядом наемников, затем, выждав подходящий момент, ударили по их лагерю. Остальное вам уже известно.

Сен-Жермен долго молчал. Лицо его, как всегда, казалось бесстрастной, непроницаемой маской. Невозможно было понять, о чем он размышляет, — то ли оценивает планы дальнейших действий, то ли пытается смирить себя с неизбежным.

— Силы слишком неравны, — наконец, словно подведя итог тяжелой внутренней борьбе, произнес приор. — Сейчас начнется схватка, в которой мы все погибнем. То, что мы должны доставить в Иерусалим, достанется нашим врагам. Господи! — Крестоносец поднял очи горе и перекрестился. — Если ты и в самом деле желаешь, чтобы Святая Земля оставалась христианским феодом, сделай так, чтобы к нам подоспела подмога!

— Что остается делать? — вздохнул Робер, обтирая клинок куском замши. — Значит, будем драться насмерть и до последнего момента надеяться на приход тамплиеров. Или того, кого там отправил к нам на выручку патриарх. Позиция у нас хорошая, оружия столько, что хватит на всех с избытком.

Через несколько минут братья Святого Гроба, собравшись для молитвы, внимали словам Сен-Жермена. Дождь, словно осознавая важность происходящего, вдруг прекратился и не мешал ему говорить. На этот раз глаза приора горели огнем, а в голосе звучала неподдельная страсть:

— Братья-крестоносцы! Перед тем как повести вас в бой, который, скорее всего, для всех нас окажется последним, я хочу поднять завесу тайны и поведать вам о том, зачем мы, испытывая лишения, преодолевая огромные расстояния и ежедневно подвергая себя смертельной опасности, отправились в Багдад. Цель нашей миссии — перед вами, — Сен-Жермен подал знак рукой, и брат Серпен, наклонившись, поднял с земли большой шелковый плат, под которым обнаружился кованый золотой обруч с зубцами, украшенный большими рубинами, и огромная книга с девятью золотыми запорами.

— Перед вами, — голос приора зазвучал торжественно, словно литургия, — корона Иерусалимского королевства и письма Святого Гроба — две святыни, которые еще великим королем Балдуином были переданы под защиту нашего ордена!

Благоговейный ропот побежал по рядам крестоносцев.

— Мы везем их в Иерусалим, чтобы вернуть в церковь Святого Гроба, — продолжил приор, в голосе его зазвучали грозные, металлические нотки. — Однако враги Святого престола, заключив предательское соглашение с неверными, возжелали короновать на царствование не истинного христианского монарха, а отлученного от церкви германского императора! Посмотрите, кто сражается против нас! Наемники-генуэзцы, чей город столь безбожен, что годами живет под интердиктом, а также и головорезы эмира Салеха, от чьих набегов мы не раз защищали христианские поселения. Но святой отец не оставит нас без поддержки. Помощь близка, братья, и она уже в пути. Скоро сюда, в ущелье, придет армия рыцарей-тамплиеров, и враг будет повержен. Наша главная и единственная задача — стойко держаться до последней капли крови и до конца выполнить свой рыцарский долг.

У Жака, который вместе со всеми, затаив дыхание, слушал приора, начало вдруг ни с того ни с сего саднить раненое плечо. Боль, заполняя все тело, быстро усиливалась и вскоре стала почти нестерпимой. В глазах у него потемнело, и перед внутренним взором вновь встала уже хорошо знакомая картина. Каменная Стена, за ней Серая Степь и ждущий на границе миров Чингисхан. На сей раз старик стоял не в отдалении, как раньше, а почти у самой Стены. Опершись на невысокую преграду, он внимательно глядел Жаку прямо в глаза и отрицательно качал головой.

— Тебе плохо, Жак? — Испуганный голос Робера вывел его из забытья. Боль исчезла так же неожиданно, как и появилась. Открыв глаза, Жак увидел, что он стоит, уставившись на одну из кибиток. Не нужно было никаких уточнений, чтобы понять, что именно находилось за ее деревянными бортами и парусиновым верхом…

— Всем — не только рыцарям и сержантам, но также слугам и оруженосцам — разобрать оружие и стать в строй. Никаких резервов, никаких передышек — сражаются все. Или мы выстоим и дождемся подмоги, или обескровим противника настолько, что он вынужден будет отступить, или все погибнем в этих горах. А теперь пусть каждый из вас прикоснется к святыням, прочтет молитву и да поможет нам Господь!

Братья ордена Святого Гроба подходили к Сен-Жермену, перед которым на бархатном красном покрывале лежали корона и книга, становились на колени, прикасались к реликвиям, осеняли себя крестным знамением, шептали молитвы и, словно приняв на себя частицу благодати, которую, несмотря на многолетний сарацинский плен, хранили в себе святыни, спешили занять свое место в строю. Вскоре, сначала робко, а потом все увереннее и увереннее к ним начали присоединяться монголы.

Надев шлем и ощущая в руке привычную тяжесть меча, Жак подивился тому, как мудро поступил приор, доверив братьям лишь ту часть тайны, которая принадлежала только франкам, не упомянув ни словом о саркофаге. Защитники, прилаживая на ходу щиты и вынимая оружие, выходили на позиции, выстраиваясь под защитой подвижного заграждения. Не успели они выровнять строй, как из-за скал стали появляться враги, и вскоре на рибодекины начала надвигаться защищенная передвижными укрытиями живая стена.

Свежеиспеченный юный капитан генуэзских наемников и умудренный опытом арабский эмир, убедившись в том, что противник оставил позиции, разведали дорогу, обменялись посланниками, встретились и быстро нашли общий язык. Этим языком, как нетрудно догадаться, оказалась лингва франка — дикая смесь из арабского, тюркского, прованского и франкского наречий, которым пользовались для общения между собой средиземноморские купцы. Оба командира получили примерно одинаковое задание — полностью уничтожить отряд, возвращающийся из Багдада, забрать все ценное, что при нем обнаружится, и доставить к пославшим их властителям. И Лучано, и Салех отдавали себе отчет, что слава победителей загадочного крестоносного орденского братства, о котором и по ту и по эту сторону моря ходили легенды, откроет перед ними такие карьерные горизонты, о которых им до этого приходилось только мечтать. Проведя короткий военный совет, они согласовали свои действия, приняв решение штурмовать хорошо защищенные позиции братьев в пешем строю и по очереди — чтобы не давать противнику передышки и, в то же время, не выматывать своих солдат. Воины Аллаха, прикрываясь подготовленными щитами, которые разглядел со скалы Аслан, первыми двинулись вперед.

Жак вместе с Робером и Серпеном держали строй в центре линии обороны. Было что-то жуткое и неумолимое в этой медленно надвигающейся стене вывернутых наизнанку сырых, окровавленных шкур, над которыми висело облако потревоженных мух.

— Луками не пробить, можно даже и не пытаться, — покачал головой Робер.

— Разве что арбалеты… — кивнул в ответ Серпен. Похоже, Сен-Жермен придерживался того же мнения, что и рыцари. Над головами защитников привычно просвистело, и в щиты с громким стуком вонзились железные стрелы. Но шкуры, натянутые в три-четыре слоя, погасили силу удара, и болты, не принеся врагу никакого урона, увязли в древесине, набухшей от влаги. Вскоре щиты приблизились вплотную к линии обороны настолько, что ноздри Жака начали ощущать исходящее от них зловоние. Строй замер, ожидая, когда сарацины ринутся в атаку.

Но замысел хитроумного эмира оказался намного коварнее, чем можно было предположить. Приблизившись на расстояние копья, сарацины, по команде Салеха, бросили щиты вперед, превратив их в настилы, по которым, словно по мосткам, перекинутым на стены осажденной крепости, нападавшие стали взбегать на заграждение и с воплями «Алла!» бросались на строй обороняющихся рыцарей и монголов.

Рибодекины, представлявшие непреодолимую преграду для конницы, перед нападением хорошо защищенной пехоты, которая, к тому же, воспользовалась опытом, полученным при осаде крепостей, оказались бессильны. Однако Сен-Жермен, хорошо знавший Салеха, не дал застать себя врасплох. Приор немедленно дал команду к перестроению. По шеренгам защитников, от центра к флангам побежали две волны — это сквозь рыцарский строй выдвинулись на передний край слуги и оруженосцы, вооруженные длинными пехотными копьями. Маневр оказался успешным — спрыгивающие с настилов сарацины, не успев нанести удар, налетели на остро отточенные широкие острия двадцатифутовых копий. Как обычно бывает в свалке, задние теснили передних, и те, обреченно вопя, падали, нанизываясь на толстые дубовые древка, словно куропатки на вертел. Но сарацин было намного больше, чем копий в руках защитников, и те, кому удалось спрыгнуть на землю, не угодив при этом на острие, рассредоточивались вправо и влево, подбирались к копейщикам вплотную и, оказавшись в безопасности, начинали действовать дротиками и мечами.

Копейщики, приняв на себя первый удар, по сигналу приора отошли назад. Теперь на мусульман обрушилась тяжелая орденская пехота. Удара рыцарей и сержантов, от подбородка до щиколоток укрытых щитами, мусульмане, привычные к маневренному и быстротечному конному бою, выдержать не смогли. Они отхлынули назад и, разметав по дороге уже бесполезную защитную стену, освободили поле боя для генуэзцев.

При виде приближающейся фаланги защитники быстро перестроились. Теперь в первых рядах стояли вперемешку франкские мечники и монгольские нукеры. За ними, подпирая строй и выставив вперед свое оружие, закрепились копейщики. Лигурийские[29] наемники, в отличие от арабов, были вооружены тяжелыми пехотными мечами, полуторными, а кое-кто и двуручными. В умелых и сильных руках клинки, изготовленные в Милане, Болонье, Флоренции и далекой Фландрии, были способны пробить любой доспех. Их владельцы имели богатый опыт боев с тяжелой рыцарской пехотой и понимали почти полную бессмысленность лобовой атаки в ограниченном пространстве, где невозможно взломать строй и обратить противника в бегство кавалерийским фланговым обходом. Но острый юный ум свежеиспеченного капитана Лучиано с ходу нашел необычное и, к несчастью, очень удачное решение. Подчиняясь его приказу, мечники не стали теснить строй, вступая в рукопашную схватку, а, держась на расстоянии от противника, стали наносить удары по щитам и древкам торчащих копий.

Строй защитников готовился к отражению таранного удара, поэтому они стояли столь плотно, что не имели ни малейших возможностей для маневра. Располагай Сен-Жермен хоть каким-то ощутимым резервом, он непременно отдал бы приказ идти в контратаку и немедленно сблизиться с противником. Но рисковать основными силами, ломая строй, он не мог. Предводителям отряда оставалось лишь, кусая локти, наблюдать, как генуэзские мечники обрушивают на щиты и копья защитников всю мощь своего оружия. Пробивая воловью кожу и разрубая металлические полосы, мечники медленно, но верно добивались своей цели и постепенно начали оголять монолитный до этого строй. Вскоре то здесь, то там начал раздаваться обреченный хруст дубовых досок. Рыцари начали отбрасывать в стороны щиты, превращенные в щепы. Добившись цели, генуэзцы по приказу своего юного капитана отошли назад и начали смыкать строй, готовясь к таранному удару. Приор решил, что тот самый критический момент, ради которого он держал последний резерв, уже настал…

Зазвучал боевой рожок. Подчиняясь условному сигналу, защитники раздались вправо и влево, освобождая проход, и на ошеломленных генуэзцев обрушился вниз по склону копейный рыцарский эскадрон.

— Яффа и Аскалон!!! — донесся до Жака отчаянный возглас.

Это был родовой клич де Барна. Он возглавил десяток конных рыцарей и повел их на таранный удар. Конный клин с ходу врубился в наемников и разметал только что собранную фалангу, отбросив ее центр чуть не на самое дно ущелья. Маневр для всадников был самоубийственным — взломав строй противника, они попадали под стрелы пизанских арбалетчиков, так что после первого же залпа в живых осталось только четверо из одиннадцати участвовавших в атаке рыцарей. При этом все они потеряли коней. Окруженные врагами, они встали в круг, готовясь как можно дороже продать свою жизнь. К храбрецам со всех сторон начали подбираться оправившиеся от удара наемники. И тут случилось то, чего не ожидал никто — ни осажденные, ни нападавшие. С громоподобным криком «Валить басурман!» командовавший правым флангом Недобитый Скальд, увлекая за собой всех, кто находился рядом с ним, ринулся на выручку окруженным.

Полная непредсказуемость этого безрассудного удара предопределила его успех. Рассредоточенные, потерявшие все преимущества сомкнутого строя генуэзцы, атакованные с тыла, стали легкой добычей для булавы достославного гентца. Не успел никто и опомниться, как он, оставляя за собой дорожку, выстеленную из трупов, прорвался к уцелевшей четверке и, под прикрытием пехотинцев, отошел обратно. Сен-Жермен облегченно вздохнул и подал сигнал к отбою. Защитники отошли назад и снова сомкнули строй.

Сарацины и генуэзцы не решались возобновить штурм. Воспользовавшись захваченными рибодекинами, они укрылись от обстрела и выжидали, опасаясь повторной кавалерийской атаки. Однако и строй посланников уже не был той монолитной стеной, которая встречала первые удары.

Привычная, а потому ставшая почти незаметной гроза, зацепив ущелье кончиком крыла, прошла стороной, и теперь на сражающихся капал лишь мелкий моросящий дождь. Воспользовавшись прояснением, атакующие, повинуясь окрикам своих командиров, оставили укрытие и, не заботясь более ни о строе, ни о тактических приемах, толпой ринулись вверх по склону…

— Ну вот и все, — спокойно произнес де Мерлан, разглядывая сквозь прорези полумаски орущую беспорядочную толпу. — Теперь нам точно конец, сир провидец. Мы-то, конечно, их положим немало, однако если на каждого приходится по три-четыре опытных противника, да не в строю, а в поединке, то тут никакая боевая выучка не поможет, разве что везение. Хотя тут, положа руку на сердце, тоже жаловаться грех. Его, везения этого самого, нам с тобой, приятель, было отпущено, пожалуй, поболе, чем на всех вместе взятых Мерланов, начиная с основателя нашего рода… Рембо! — не оборачиваясь назад, крикнул достославный рыцарь. — Оставь строй, поднимись наверх, вложи в ножны меч и возьми в руки лютню! Послушаем напоследок какой-нибудь из твоих похабных куплетов.

Трубадур, привыкший беспрекословно подчиняться своему господину, немедленно выполнил его приказ. Не успели первые из атакующих, налетев на строй, вступить в рукопашную схватку, как над скалами, перекрывая завывания ветра, шум дождя и раскаты отдаленного грома, полилась торжественная песнь.

На сей раз бывший жонглер, обычно избегавший торжественных песнопений, изменил себе и исполнял не любимый всеми орденскими братьями «Сказ о рыцаре, студенте и юной дочери графа», а старинную рыцарскую «Балладу о деяниях», шансон-де-жест. Такие баллады обычно исполняют долгими зимними вечерами в тиши старых замков, в обеденных залах с огромными, в человеческий рост, каминами и стенами, что увешаны трофеями, захваченными еще в битве при Пуатье[30]… Высокий и чистый голос разносился по ущелью. Жак узнал древнюю песнь, рассказывающую о паломничестве Карла Великого в Иерусалим. В ней грозный император называл себя «протектором Святого Гроба» и одним из легендарных основателей их крестоносного братства. Сейчас, перед лицом неминуемой смерти, торжественные слова баллады ничуть не казались пафосными и выспренними:

«Чем ближе от себя человек ощущает дыхание смерти, — подумал Жак, вонзая меч в грудь налетевшего на него араба, — тем меньше он стыдится высоких чувств». Это была последняя связная мысль, которая пронеслась у него в голове. Вскоре все его помыслы были полностью поглощены схваткой. Под лязг мечей, грохот булав, бьющих по кольчугам и шлемам, вопли и предсмертные крики сражающихся Рембо завершил длинный шансон о Карле Великом и сразу же начал песнь о Роланде. Увлекшись, он покинул укрытие и, желая, чтобы его было лучше слышно, поднялся на большой камень.

— Прячься, жонглер! — оглянувшись назад, что есть мочи завопил Робер. Но было уже поздно.

Скучавшие во время свалки пизанские стрелки, увидев отличную мишень, выстрелили чуть не все одновременно. Несчастный певец, в жизни которого было много грехов, но нашлось место и подвигу, способному прославить имя любого рыцаря, оборвал песню на полуслове и с громким стоном рухнул вниз. Он погиб как настоящий трубадур — в сражении и с лютней в руке. Братья-рыцари, а вслед за ними и монголы взревели и, мстя за Рембо, в едином порыве бросились в контратаку.

Бой продолжался невероятно долго. Ряды защитников медленно и неумолимо таяли. Тяжелые генуэзские мечники вместе с легкими и подвижными мусульманами были опасны втройне. Даже хорошо обученный рыцарь или сержант не мог долго противостоять врагу. Все его внимание поглощал наемник, пропущенный удар которого был смертелен, а с флангов, целя дротиками в плохо защищенные участки, крутились сарацины. Строй постепенно редел.

Наконец, когда едва появившееся из-за слегка разошедшихся туч солнце уже цепляло нижним краем горные вершины, настал момент, когда поредевший строй дрогнул и в одночасье рассыпался на отдельные очаги сопротивления.

— Наверх! — закричал Робер, увлекая за собой Жака и Серпена.

Они бросились к последнему рубежу обороны — небольшой площадке под скалой, на которой были оставлены кони и стояли кибитки.

К тому времени, когда друзья, преодолев подъем, достигли цели, там уже находились все, посвященные в тайну. Сен-Жермен, Толуй, Чормаган стояли в одном строю с рыцарями, сержантами и нойонами, сжимая в руках последние оставшиеся щиты и готовые до последней капли крови защищать бесценный груз. Оглянувшись назад, Жак увидел, что бой внизу уже завершается, а к ним бегут мастер Григ, де Барн и еще несколько человек.

— Вы заняли не лучшую позицию, мессир, — мгновенно оценив обстановку, покачал головой де Мерлан. — Они сейчас покончат с теми, кто еще жив, и начнут нас расстреливать арбалетами! Выставляйте вперед те кибитки, что с золотом, и прячьтесь за ними. Это нам даст еще немного времени. Когда они пойдут на штурм, позволим заглянуть внутрь — и им сразу станет не до нас. Мусульмане Салеха и генуэзские наемники по сути своей — бандиты, они воюют за наживу. Поэтому при виде золота они на время о нас забудут и начнут дележ, никто не захочет подставлять головы под мечи, в то время как остальные набивают кошели.

Оценив предложение арденнского рыцаря, защитники выставили вперед две кибитки, укрылись за ними и с болью в сердце наблюдали за тем, как враг расправляется с последними, кто остался внизу. Победа досталась нападавшим дорогой ценой — больше половины воинов полегло в бою. Уцелевшие думали лишь о мести. Ни мусульмане, ни наемники не стали брать пленных. После того как был добит кинжалом последний раненый сержант, взгляды Салеха и Лучано одновременно обратились наверх.

— Вот они, пизанцы, со своими арбалетами. Уже тетивы конопляным маслом натирают, — пробурчал, выглядывая из-за щита, Робер. — Хорошо все же, что их осталось в живых всего человек пять, иначе было бы совсем худо.

Жак подумал, что в состоянии «совсем худо» они находятся уже третий день, но спорить с другом не стал. Его вновь приобретенный дар предвидения вдруг обострился до предела, и он вдруг отчетливо понял, что, несмотря ни на что, сегодня поле битвы останется за ними.

— Ну все, сейчас перестреляют лошадей! — воскликнул де Барн.

— Нет, как раз лошадей они не тронут, — спокойно, словно речь шла о ценах на фуражное зерно, а не об их жизнях, ответил Робер. — Они считают, и не без оснований, что загнали нас в ловушку, — зачем наносить ущерб собственному имуществу? Орден Святого Гроба всегда славился лучшими в Заморье дестриерами.

— Если позволите, — отодвигая де Мерлана, в щель между кибитками протиснулся мастер Григ. В руках у него был взведенный арбалет.

Не теряя времени, киликиец прицелился, затаил дыхание и плавно нажал на спуск. Тяжелый болт ушел так быстро, что Жак не успел его разглядеть. Он лишь услышал удаляющийся свист, и сразу же один из пизанских стрелков схватился за горло и упал навзничь. Остальных в тот же миг как ветром сдуло.

— Это им за Рембо, — произнес вольный каменщик, вставляя в паз рычаг — козью ногу и набрасывая на крюк толстую тетиву из воловьих жил. — В беззащитного трувера они стрелять могут, поглядим теперь, как они со мной справятся.

Пизанцы немного пришли в себя и, укрываясь за камнями, попытались в свою очередь найти и уничтожить меткого стрелка. Но мастер Григ за время пути стал настоящим виртуозом, и любопытство напополам с недопустимой в бою беспечностью стоило жизни еще одному врагу. Тот приподнялся из укрытия, стараясь получше рассмотреть позиции противника, и тотчас упал в объятия боевых товарищей с торчащим из глазницы болтом.

— Прекращай, Григ, — пробурчал Робер, — не искушай судьбу, их там трое или четверо, а ты своей стрельбой и так уже всех птиц распугал.

Действительно, сидящие на карнизах стервятники и присоединившееся к ним недавно воронье, словно испугавшись негромких стуков арбалетной тетивы, в одночасье взмыли в воздух и теперь кружили над полем боя, оглашая ущелье паническими криками.

— Гроза, — поглядев на небо, сказал Сен-Жермен. — Гроза возвращается, похоже, вскоре снова хлынет ливень. В этих местах так часто бывает — бури словно ходят кругами. Что же, это нам только на руку. Враги будут скользить на подъеме и не смогут разогнаться для атаки.

— Мессир! — произнес вдруг Робер. Взгляд его не предвещал ничего хорошего. Для врагов. — Их там осталось всего-то сотни три, не больше. А нас тут два десятка. Давайте я возьму девять человек и…

Что хотел предложить храбрый арденнский рыцарь, защитники так и не узнали — его речь заглушил жуткий многоголосый визг, сопровождаемый хрипами и храпением. Это вслед за птицами словно взбесились одновременно все кони. Издавая истошные звуки, они вставали на дыбы и рвали поводья.

— Все к стене! — стараясь перекричать обезумевших животных, что есть мочи, заорал Недобитый Скальд.

Защитники ринулись в сторону скалы, и вовремя, — потерявший голову, неуправляемый табун, сметая все на своем пути, ринулся вниз по склону. Животные, словно они все и сразу ослепли, мчались прямо на выставленные щиты, сбивая их и топча укрывавшихся за ними генуэзцев и сарацин, натыкались на полном скаку на подставленные рибодекины и, будто не ощущая боли, кувыркаясь, перелетали прямо через них, обрушиваясь всем корпусом на тех, кто пытался таким образом найти спасение. За несколько мгновений, показавшихся вечностью, под копытами не разбирающих дороги коней погибло не меньше половины вражеских отрядов. Достигнув дна ущелья и упершись в противоположную стену, кони стали беспорядочно метаться взад-вперед, продолжая сеять панику.

Только теперь Жак заметил, что дождь, сошедший было на нет, снова начал усиливаться и уже почти превратился в ливень, а небо опять заволокли низкие, висящие почти над самой головой, облака. Действительно, сделав круг и дойдя до развалин Керака, гроза не просто возвращалась, а шла прямо на них.

— Ну, Скальд, ты как хочешь, а я пошел! — С этими словами де Мерлан вытянул из ножен меч и понесся навстречу уцелевшим врагам.

— Всем стоять! — Окрик приора словно пригвоздил к земле ноги Жака, который вместе с другими рыцарями устремился вслед за Робером. — Я не знаю, что случилось с нашими конями, но они нам подарили еще один шанс уцелеть. Поэтому нужно выстоять и удержать рубеж, не поддаваясь безумству!

Защитники наблюдали, как Робер, медленно двигаясь вниз по склону, словно языческий бог войны, сеял вокруг себя смерть. Маленький рыжеволосый рыцарь работал мечом со скоростью мельничного колеса во время паводка и отправлял христиан в преисподнюю, а мусульман к Аллаху еще до того, как они успевали сообразить, в чем дело.

Первыми опомнились сарацины. Собранные Салехом и его личной гвардией, они образовали подобие строя, смогли, хоть и ценой ощутимых потерь, остановить Робера и теперь оттесняли его назад. Вскоре к мусульманам присоединились и генуэзцы. Окруженный Робер вскочил на небольшое возвышение и теперь отражал атаки одновременно со всех сторон. Он был словно заговорен от железа — ни одно из многочисленных копий до сих пор не смогло его задеть.

Последний оставшийся в живых пизанец вскочил на камень, взвел арбалет, прицелился и… рухнул лицом в пропитанную кровью землю. Мастер Григ опустил свое оружие и присел на порожек кибитки.

— Я пойду к нему, мессир! — воскликнул Жак. — Если Робера убьют вот так, прямо у меня на глазах, а я буду просто стоять и смотреть, я не смогу этого себе простить никогда.

— Жак, Серпен, Скальд, вперед! — крикнул Сен-Жермен. Как опытный командир, он понимал, что братьев-рыцарей не остановит сейчас никакой запрет, и облек их волю в свой личный приказ, чтобы придать им силы и добавить уверенности.

Не дожидаясь повторного распоряжения, рыцари рванулись с места и устремились к возвышению, плотно окруженному со всех сторон врагами. Но Лучиано, наблюдавший за всем происходящим с удобной позиции, и здесь оказался на высоте. Он вовремя заметил, что к неистовому франку идет подкрепление, и отправил им на перехват свой последний резерв.

— Удержать их, во что бы то ни стало, пока остальные не прикончат этого ублюдка! — крикнул генуэзец.

Лучшие воины республики Святого Георгия, выстроившись в цепь и выставив перед собой мечи, стали стеной перед рыцарями.

— Ах ты, гаденыш! Да сколько же ты нам еще кровь будешь пить! — С этими словами Недобитый Скальд ринулся в сторону юного генуэзского капитана. Тот, как ни странно, не пустился наутек, а напротив, проявил недюжинную храбрость — обнажил меч и бросился навстречу гиганту.

Их поединок напоминал бой Давида с Голиафом. Одного удара знаменитой булавы было вполне достаточно, чтобы голова генуэзца раскололась вместе со шлемом, как орех, но тот, двигаясь быстро, словно ласка, не давал возможности гиганту нанести удар. Уклоняясь от свистящей шипованной головки, которая вздымала то фонтаны земли, то, попадая в камень, снопы искр, он стремился занять позицию, из которой можно было бы поразить Скальда мечом. В то же время стремительный, словно матерый секач, фландрский рыцарь успевал вертеться во все стороны, одновременно размахивая булавой и уходя из-под удара.

Пока они исполняли свой смертельный танец, не в силах поразить друг друга, Жак, обезумев от отчаяния, прорубался на выручку приятелю, не видя врагов в лицо, словно он шел через лес. Но силы де Мерлана были уже на исходе. Генуэзец с двуручным мечом, улучив момент, успел нанести удар, от которого арденнец едва успел увернуться. Однако кончик меча, скользнув по ноге, сумел пробить доспех и углубиться в мягкие ткани. Вниз на камень потекла струйка крови, а Робер, вначале не замечавший ранения, стал заметно прихрамывать.

Генуэзцы, оставшись на время без предводителя, быстро превратились в то, во что почти всегда превращается любое христианское войско, лишенное сильной руки, — то есть в разрозненную группу бойцов, сражающихся по отдельности, в меру личных способностей и собственного разумения. Каждый из них, не сообразуясь с общим замыслом, выбрал себе достойного, на его взгляд, противника и полностью был поглощен поединком, думая о том, что общая победа, как ни крути, достанется командиру, у которого молоко на губах не обсохло, а поединок принесет славу и трофеи каждому из них в отдельности.

В конце концов, Недобитый Скальд оказался проворнее юного противника и, сделав обманный маневр, обрушил ему на голову свою булаву. Удар был так силен, что неуязвимый миланский шлем расплющился, словно старый медный горшок, превратив всю верхнюю часть головы несостоявшегося военного гения в кровавое месиво из мозгов и обломков черепа.

Стремясь как можно скорее пробиться на помощь Роберу, Жак выдохся настолько, что мог применять лишь те приемы, что были у него отработаны до автоматизма. Он двигался, уходил от удара, подставлял то щит, то меч, наносил ответный удар, в два или три подхода расправлялся с очередным противником и продвигался вперед. Наступил, наконец, момент, когда от сарацин, полностью поглощенных сражением с Робером и повернутых к Жаку спиной, его отделял только один человек. Экономя силы, он нанес последнему противнику точный боковой удар. Тот застонал и, схватившись за рубленую рану, медленно осел на землю. Но и это препятствие оказалось не последним. Серый в яблоках конь со стрелой, торчащей из спины, оседая на задние ноги и рывками двигаясь вперед, оказался на пути у Жака, полностью перегородив ему дорогу, — чей-то шальной, явно сделанный наудачу выстрел задел ему позвоночник. Скакун, визжа от боли, присел, не давая рассмотреть, что происходит впереди.

Думая лишь о том, как скорее прийти на помощь другу, и не находя иного способа быстро расчистить дорогу, Жак со всего маху обрушил меч на выгнутую шею. Удар оказался таким сильным, что голова бедного животного немедленно отделилась от тела. Туловище завалилось на бок, несколько раз дернулось в предсмертной судороге и затихло.

Не чуя земли под ногами, Жак, наступив на тушу, бросился вперед. И почти сразу же остановился, бессильно опустив меч. Вокруг камня, на котором только что защищался арденнец, высилась гора неподвижных тел, а на его верхушке плясали, сотрясая мечами, вопящие «Алла!» сарацины.

— Где Робер? — раздался над ухом громовой голос. Рядом с ним, очумело озираясь по сторонам, стоял Недобитый Скальд.

— Он там! — указал рукой Жак. Голос его предательски дрогнул.

— Не успели все-таки! — проревел гигант. — Раз так, басурманам теперь не жить!

Скальд, Жак и присоединившийся к ним в последний момент Серпен бросились на врагов. Началась грубая, тупая свалка, лишенная какого бы то ни было военного изящества и к тому же проходящая под настоящим ливнем. Ветер уже не свистел, а завывал. Косые струи падали на землю и, размывая глину, устремлялись вниз все более полноводными ручьями. Молнии, пробиваясь сквозь сумрак, били в вершины ближайших гор, и, совсем ненадолго запаздывая, грохотал гром. Видно было не дальше, чем на три шага. В пелене дождя люди казались бесплотными призраками, и Жак, из последних сил нанося удары по врагам, давно уже не знал, кто бьется рядом с ним, кто выжил, а кто погиб. Только раз ему показалось, что мимо промелькнул мастер Григ, но он был в этом до конца не уверен.

Невозможно было сказать, сколько прошло времени до тех пор, когда дождь начал понемногу утихать. Воины устали настолько, что едва находили силы для того, чтобы поднять меч. Они беспомощно топтались в грязи, обмениваясь слабыми ударами, при этом, не в силах удержать равновесие, то и дело поскальзывались и падали на землю. В конце концов, сражающиеся стороны признали полную бессмысленность дальнейшего противоборства и, по молчаливому согласию, разошлись, чтобы хоть немного отдохнуть.

Опираясь на подобранный с земли обломок копья, Жак доковылял до верхней площадки, присел на порожек ближайшей кибитки, откинулся спиной на бортик, стянул с себя шлем и подставил лицо под струи падающей воды. Устремив невидящий взгляд на поднимающихся вверх по склону франков и монголов, он, едва шевеля губами, шептал слова молитвы, ощупывая при этом под доспехом грамоты, которые передал ему арденнский рыцарь, а перед глазами его проходили воспоминания о том, что происходило с ними, начиная с первого знакомства…

Рядом кто-то грузно опустился на корточки. Жак обернулся. Это был Чормаган. Не говоря ни слова, нойон кивнул в сторону камня, на котором принял последний бой де Мерлан, склонил голову в знак уважения к воинской доблести и перекрестился на свой несторианский манер.

Гром ударил над самой головой. Истошно вскрикнули разом птицы. Грохот был так силен, что Жаку показалось, будто от него содрогнулось самое основание горы. Прислушиваясь к эху в глубине ущелья, Чормаган нахмурился, склонил голову набок, словно внимательно прислушиваясь к чему-то вдали, затем вдруг приложил ладонь к скальному основанию. Лицо монгола прояснилось. Он упал на колени, приложил ухо к земле и начал быстро говорить.

— Что происходит? — спросил встревоженный голос. Рядом стоял де Барн.

— Он говорит, — перевел оказавшийся неподалеку мастер Григ, — что земля содрогается от топота копыт. Степняки с детства умеют разыскивать табуны и знают о приближении отрядов, слушая землю.

— И что это значит? — Из-за кибитки выглянул Недобитый Скальд.

— Это значит, — ответил де Барн, — что к нам движется подмога.

— Чормаган-нойон говорит, — добавил мастер Григ, — сюда приближается большое войско. Два, а то и три тумена.

— Посмотрите! — вскричал, вглядываясь в пелену дождя, де Барн. — В стане врагов началось шевеление. Они, похоже, тоже услышали приближение многих всадников.

— Значит, теперь в ловушке не мы, а они, — обрадованно громыхнул гигант. — Что же, подождем немного и в случае чего ударим с тыла.

Теперь гул, исходящий от земли, ощущали не только монголы. Снизу раздались испуганные крики, и вскоре защитники увидели, что уцелевшие враги несутся вверх по склону беспорядочной толпой.

— Валить! — привычно закричал Недобитый Скальд и бросился им навстречу, размахивая булавой. Вслед за ним, собрав остатки сил, двинулись и остальные.

У Жака вдруг сильно кольнуло сердце. Он остановился, чтобы перевести дух, и ощутил вначале ногами, а затем и всем телом, как гудит под ногами земля. И гул этот был так силен, что его, наверное, не смогла бы произвести и вся христианская армия Заморья, соберись она целиком для защиты посланников. Гудение усилилось и перешло в мелкую дрожь. Сердце его охватил ледяной холод — он понял, что эта дрожь исходит не от копыт, а от самой земли. Снова ударил гром, и сразу же после этого скала, нависающая над ними, зашаталась. Откуда-то сверху, прямо на толпу бегущих врагов, обрушился черный камень, размером со взрослого быка, придавив не меньше десятка человек, и сразу же вслед за этим на ущелье обрушился град камней. Дрожь под ногами перешла в настоящую тряску. Так страшно Жаку не было еще никогда — земная твердь, основа мироздания и порядка, содрогалась и раскачивалась, словно палуба утлого суденышка.

Все, что происходило дальше, он видел словно во сне. Его сознание отказывалось воспринимать происходящее, даже когда земля начала шататься, словно поверхность стола на разболтавшихся ножках, сбивая с ног бегущих людей, а на то место, где погиб Робер, обрушился сильный камнепад. Теперь весь склон представлял собой дьявольскую смесь каменных обломков, доспехов и окровавленных тел. Люди в белых орденских одеждах метались в поисках спасения и падали под ударами вперемешку с черными генуэзцами, сарацинами и одетыми в меха монголами.

Жак обернулся назад. В вершину скалы, которой оканчивалась ниша, ударила молния, и ему показалось, что от этого удара цельная каменная стена пошла трещинами и начала оседать. В свете вспышки он разглядел наполовину заваленные камнями кибитки. «Там спасение», — подумал рыцарь и сломя голову бросился вперед. Камни падали со всех сторон, но не задели его ни разу. Чудом добравшись до площадки целым и невредимым, Жак прижался всем телом к борту кибитки и с ужасом наблюдал за происходящим.

Но оказалось, что землетрясение и камнепад — это еще не конец света. Из ущелья вдруг донесся тяжелый, утробный рев, и из прохода, который они защищали с утра, вынеслась стена воды. То ли ливень собрал в ущелье сходящие с гор ручьи, превратив их в поток, сокрушающий все на своем пути, то ли землетрясение, разрушив какие-то неведомые подземные плотины, заставило исторгнуть горное или подземное озеро всю свою воду, — но сейчас по дну ущелья неслась, увлекая за собой камни, крутя вырванные с корнем деревья, мощная полноводная река. Бурлящая черно-коричневая вода смывала и во мгновение ока уносила все, что оказывалось на ее пути, — кони, люди, сарацинские щиты и рибодекины сметались и исчезали из поля зрения, словно щепки. Молнии били по ближайшим холмам, словно сам Илья-пророк кружил над скалами на своей колеснице. Удары грома, падающие сверху камни и поднимающийся все выше и выше ревущий поток слились перед глазами Жака в нечто единое и неумолимое. Он стоял ни жив ни мертв, словно завороженный, не в силах пошевелиться и оторвать взгляд от происходящего. Камни сыпались прямо в воду, вздымая вверх водяные столбы, вокруг которых, то появляясь, то исчезая, мелькали головы и руки уносимых потоком людей.

Рядом с кибитками упал огромный камень, вслед за ним еще один, и еще. Не в силах сопротивляться, Жак осел на землю и закрыл глаза. Он слышал как рядом, все ближе и ближе продолжают падать камни — большие и маленькие. Затем он ощутил сильный удар в грудь. Последнее, что он почувствовал, была страшная боль в раненом плече.