Рыцари Гирты (СИ)

Глава 30. В багровой мгле. (Понедельник вечер и ночь)

Солнце стремительно закатывалось за деревья, длинные холодные тени ползли по крутым склонам между обломков скал и корявых, истертых корней. Небо над головой горело последними ослепительными, стремительно угасающими лучами солнечного света. Трясина Митти отливала пронзительной белой водой, своей мутной, подернутой ряской гладью, слепила глаза, отражала их. Но в чащобе, на каменистых склонах и перелогах уже сгущались астегматически-непроглядные холодные сизые тени. Там, в чаще, за беспорядочными нагромождениями обломков скал и камней, звонко стучали топоры. Драгуны и ополченцы рубили дрова, готовились к ночному штурму. На опушке леса, то там, то тут, зловеще и ярко, навевая самые дурные мысли и предчувствия, горели деревья, подожженные стрельбой из крепости. Обгорая, с неприятным сухим треском роняли на землю обугленные кору и ветки.

День подходил к концу. Впереди, в просвете между стволов, над головами осаждающих, на вершине нависшей над трясиной скалы, светлели, озаренные закатом неприступные белые стены крепости. Три башни — две круглые артиллерийские — восточная высокая и массивная, юго-западная — более широкая и низкая, и одна надвратная с контрфорсами и галереей, все три соединенные между собой старомодными отвесными куртинами прикрывали замок со стороны покатого склона ведущего на вершину скалы — единственного возможного подхода к замку Ринья. Сверкая ослепительными витражами окон, неприступной громадой темнела квадратная, многоэтажная башня — донжон, поднималась высоко в небо над крышами крепостных построек и стенами. К воротам от поселка тянулась белая, сухая, хорошо утоптанная дорога, петляла по склону серпантином, в кювете и за камнями рядом с ней засели дружинники графа Пильге. Беспокоили осажденных, стреляли по бойницам и настенным галереями горящими стрелами, размахивая руками, сильно наклонившись вперед, со всех ног перебегали от укрытия к укрытию. В ответ им пыхали ружья, летели арбалетные болты, падали на опушку леса, на дорогу, в трясину. Из окон донжона работал стрелок, бил очень далеко и метко. Фанкиль сказал, что у него современное баллистическое ружье и цифровой прицел. Изредка, наверное экономя дорогие боеприпасы, стреляли автоматические орудия, оглашали лес страшным раскатистым треском. Трассирующие следы малокалиберных снарядов рыжими стремительными метеорами рассекали небо, с глухим железным звоном отскакивали, рикошетили от скал, крутились, разбрасывая раскаленные рыжие искры, кололи камни, поджигали деревья и кусты.

В очередной раз отерев полой плаща клинок, положив на колено меч, Вертура устало привалился локтем о поросший мхом, засыпанный сосновой хвоей гранит. От усталости и утомления горело лицо, дрожали руки, хотелось лечь на бок, закрыть глаза и уснуть прямо здесь, но ощущение тяжелой, напитанной кровью холодной и острой стали предавало новых сил и готовности продолжать эти бесплодные попытки взять оказавшимся неприступным для них замок Ринья. Информация оказалась неверной. Автоматические орудия, что в это время должны были быть на учениях на Полигоне, сейчас стояли на башнях и воротах, вели огонь стабилизированными выстрелами по всякому, кто пытался приблизиться к крепости, не давали подойти чтобы заложить заряды под башни и стены. Бесполезно оказалось и переносное орудие с оптическим прицелом, которым так хвастался еще утром в отделе полиции Фанкиль. Орудийные башни были прикрыты барьерами сопряженными с установками автоматического огня, что отключались на доли секунды, чтобы не препятствовать исходящей стрельбе и, сколько рыцарь не пытался подгадать момент, чтобы поразить их, ни один его выстрел не достиг цели. Ведя огонь с максимально близкой дистанции, он раскрыл свою позицию, его обстреляли зажигательными снарядами, и он едва смог отползти, прячась между камней.

Днем на осаждающих напала дружина каких-то явившихся с Полигона рыцарей. Атаку на узкой, заранее перегороженной телегами, дороге над уступом трясины Митти успешно отразили, но положения дел это не изменило. Отряду состоящему из эскадрона драгун, кавалерийской роты графа Пильге и нескольких сотен сельских ополченцев и егерей замок Ринья оказался не по силам. Штурм захлебнулся. Атакующие окружили крепость, прячась от стрельбы со стен, засели за камнями, на окраине поселка и на опушке леса. По приказу то и дело хмурящегося, глядящего на часы, инспектора Тралле ожидали наступления темноты, в томительном напряжении сидели в своих укрытиях за скалами, пережидали обстрел. Поначалу вслушивались в каждый выстрел, вздрагивали при громовых, похожих на удары хлыста, раскатах, разносящихся далеко по каменистым склонам и осеннему лесу, но потом, утомившись этим тревожным ожиданием, попадет или нет, уже расселись, разлеглись за многочисленными камнями и стволами деревьев. В ожидании приказов лейтенантов, закурили, завели суровые, немногословные беседы о нелегкой службе, о работе в поле и избе, об урожае, о семьях, о детях и подготовке к приближающейся зиме.

Пела кукушка. В сарае в поселке призывно замычала корова. К ней пошла какая-то женщина. Со стен по ней выстрелило орудие, промахнулось на десяток метров. Какой-то драгун выскочил на дорогу, замахал черным плащом, как флагом, хрипло закричал на всю округу, что не видят что ли по кому стреляют и совсем они там, на стене, одурели. Стрельба прекратилась. За камнями одобрительно заулыбались его смелым действиям.

По необычайно чистому сине-розовому закатному небу над головами медленно и бесшумно прокатился огненный шар, оставляя за собой черный дымный след. Какая-то метательная машина, минуя барьеры и стены, по высокой траектории, раз в десять-пятнадцать минут била откуда-то со двора крепости, неприцельно забрасывала зажигательные снаряды далеко в лес, беспокоила осаждающих, поджигала деревья.

Детектив с Фанкилем, лейтенантом Турко и еще несколькими полицейскими сидели, прятались за большим обломком скалы в трехстах метрах от стен замка неподалеку от ворот, почти на самой опушке леса. Сверху снова ударило автоматическое орудие. Расчертило небо тремя яркими огненными линиями. Вертура уже освоился на этом поле битвы. Как и другие, уже не вжимал голову в плечи при каждом ударе его раскатывающихся далеко по округе, резким, разрывающим тишину тайги эхом, выстрелов.

Фанкиль, что лежал рядом на камне, опершись о локоть, на своем плаще, от нечего делать, отирал замшевой тряпочкой затвор своего ручного орудия, проверял, вставлял и вынимал обойму, раскладывал перед собой на мху снаряды, даже не обернулся на звук стрельбы.

И вправду. Выстрелы прошли высоко в стороне над головами полицейских, ударили куда-то в обломки скал между деревьев, рассыпались об них фонтанами дымных, неприятно шипящих, раскаленных искр.

— Мимааа! — зло и задорно, охрипшим зычным голосом закричали откуда-то из леса. Но со стены ему не ответили.

Вертура встал и осторожно выглянул из-за скалы. По склону вверх, к артиллерийской башне, пригибаясь как можно ниже к траве, прячась в вечерних сумерках в тенях между камней, припадая на корточки, опасливо прикрываясь щитами, осторожно подбирались деревенские мужики, волокли какие-то трубу и инструменты. Сержант Алькарре с шестопером и плетью в руках наседал на них, подгонял в наступление. В середине отряда, не особо скрываясь, как на прогулке в соседский сад за грушами, двигался вялый от транквилизатора, чтобы не дрожали руки, хвостист Прулле, рядом, поджимая плечи, пригибаясь как можно ниже к земле, почти что на четвереньках, семенил какой-то тощий мужик, нес ранец с зарядом, который предполагалось укрепить под основанием башни, чтобы взорвать стену.

Фанкиль в очередной раз сверился с часами, потом быстро сгреб, убрал в сумку все оставшиеся выстрелы, закурил, но, затянувшись пару раз, тут же отстранил трубку, словно прислушиваясь к чему-то в лесу, в стороне.

— Что опять к нам едут? — без особенного интереса уточнил лейтенант Турко, перекладывая поближе к себе свою легкую секиру, поудобнее пристраивая в ногах щит, зачесал бороду, оскалился как заяц. Кто-то покачал головой, вяло выдохнул дым, передал трубку, потерявшему свое курево соседу. Страх и волнение давно прошли. Всем уже было все равно. Все устали от случившейся недавно страшной кровавой драки, бесплодных осадных работ и бесконечного обстрела, на который было нечем ответить.

— Ну и пусть едут — отмахнулся какой-то драгун. Пошутил про то, как Фанкиль выстрелил из своего орудия в нападающих, попал в центр колонны, прошиб навылет сразу несколько человек.

— Сейчас нас будут штурмовать! — заулыбался, лукаво кивнул другой полицейский.

— Чайку бы — заметил третий.

— Ага — согласился с ним лейтенант Турко — а лучше крепкого.

— Тихо! — вскинув руку, коротко и резко крикнул Фанкиль. Он быстро достал из поясной сумки волчок и попытался крутануть его на гранитном камне, на котором они сидели, но волчок все время попадал в какой-то скол и опрокидывался, рыцарь попытался приспособить под него свою поясную сумку, но ничего не вышло.

— Лео! — из сумерек явилась Инга. Пригибаясь за укрытие, припала рядом с братом на колено.

Все насторожились. Ладони непроизвольно сомкнулись на рукоятях мечей.

— Я знаю! Время! — демонстрируя часы, также быстро ответил он ей — Марк! Йозеф! Все, держитесь!

— А что будет? Что, расщепительная? — грубо огрызнулся, только и успел спросить детектив, как внезапно, словно его ударило в голову. Как будто они шли на корабле и врезались в берег или сели на мель, толкнуло прямо в мозг, оглушило. Стало темно, но не так, как бывает, когда нет света, и внезапно оказываешься в полной темноте. А так, как будто бы очень много выпил, или мозг затуманен болезнью и ничего вокруг не видишь, не можешь сфокусировать взгляд ни на панораме, ни на предмете. Что-то неуклонно менялось вокруг, как будто разрывались сами пространство и время. Происходило что-то неимоверно дурное и неприемлемое. Как будто течения ветров и морей остановили свой бег, как будто весь мир замер, на скорости столкнувшись с чем-то огромным, складываясь в гармошку в своем инерционном движении. Как огромный стальной корабль с картинки античной книжки, что получил пробоину стремительно и страшно уходит на дно, в бездну, неумолимо наполняясь ледяной смертоносной водой и никому на нем нет спасения. Как поднимается ветер, сметающий все с земли, приносящий космическую стужу, разрывает на куски, выворачивает с корнем горы и деревья, а вокруг, во мраке гибнущего, остывающего под его ледяными напором мира, горят огромные бетонные дома и тысячи окон, обратившихся одной багровой раскаленной доменной печью…

— Марк! — схватил его за плечо лейтенант Турко.

— Йозеф… — ошеломленно заморгал, ответил детектив — я что, спал? Сколько времени? Это что, расщепительная мина?

— Да черт его знает… Часы сломались! — ответил тот, роясь в поясной сумке, как будто пытаясь найти их.

— Времени больше нет — мрачно констатировал Фанкиль. Припав на колено на камне, он сосредоточенно вглядывался во мрак внезапно упавшей на лес вокруг непроглядной багровой мглы. В его руках горел необычайно яркий, бездымный факел, словно рыцарь совсем не боялся подсветить для удара с башни их позицию.

Небо было темным. В лесу вокруг стояла густая, непроницаемая темнота. То там, то тут, трепетными, развевающимися флагами, горели деревья, только усиливая ее своим слепящим глаза нереально ярким и резким, пронзительным светом. Со стороны замка Ринья стояло зловещее багровое зарево, но как будто не давало света. Отовсюду слышались голоса и предупредительные крики. Вертура высунулся из-за камня, как спросонья пытаясь понять, что случилось.

Артиллерийская башня с автоматическим орудием, что возвышалась на несколько этажей над стеной, обрушилась поверху и теперь горела ярким, белым и быстрым ревущим огнем похожим на химический, что с напором бил высоко в небо, как будто горел газ или какое топливо, порождая контрастные и длинные, непроглядные тени. Не разбирая дороги в его страшном и трепетном свете, прячась от стрельбы с примыкающих к башне стен, спотыкаясь на косогоре, падая, побросав щиты, перебегая от камня к камню, отступали вниз по склону деревенские ополченцы. Некоторые были ранены. То там, то тут лежали умирающие и убитые.

Из темноты явился Даскин с азартно горящими глазами, с луком и наложенной на тетиву черной стрелой, зловеще и мстительно скривился.

— Ну все! Званый вечер в разгаре. Гости напились и одурели, уже ломают мебель, в лучших традициях сэра Ринья! — прошептал он и, припав на колено, указал луком в сторону высоких черных, охваченных разгорающимся пламенем пожара стен.

И вправду. С наступлением багровой мглы в замке началось какое-то непонятное движение. Выстрелы со стен прекратились. Прибежал какой-то недоумевающий полицейский, взволнованно доложил, что защитники замка как будто дерутся с кем-то, кто атаковал их в стенах крепости, внутри.

Какой-то человек вывалил из бойницы у ворот сине-золотой вымпел Ринья и попытался спуститься по нему вниз, но ткань с треском лопнула, и он молча, с тяжелым металлическим хрустом доспеха, упал на камни у подножия стены. Полицейские переглянулись и, поудобнее перехватив мечи и секиры, выжидающе уставились на стены. Похоже, не только их привело в замешательство то, что происходило за стенами крепости: драгуны, рыцари и ополченцы тенями замерли за камнями и деревьями на своих позициях, приготовив к бою щиты и оружие, неподвижно и напряженно уставились перед собой в мрачном ожидании команды идти на приступ крепости.

Инспектор Тралле подошел к коллегам, дохромал до укрытия сжимая в руке свой пистолет, тяжело упал на камень, тревожно спросил.

— Ну что там, Лео?

— Скоро узнаем — поворачивая голову под разными углами, как будто пытаясь прислушиваться к тому, что происходило за стенами замка, резонно ответил ему Фанкиль. Он прищурился, высунулся из-за скалы еще больше, положил локоть на ствол своего ружья и, насторожившись, замер без движения.

Еще минут десять в замке происходило что-то ужасное, потом из надвратной башни послышались яростные крики ссоры, загремели спешные, отчаянные удары кувалды о железо, зазвенела цепь, и навесной мост с грохотом обрушился на противоположную сторону неглубокого сухого рва каменным желобом обрамляющего башни и стены крепости. Несколько бревен надломилось, но мост удержался. Дружинники, что по прекращению стрельбы со стен, уже подобрались к самым воротам, засели у дороги в кювете. Один за другим быстро вскидывали свое оружие, беглым огнем, без команды, посылали куда-то в темный туннель надвратной башни арбалетные болты и стрелы. Навстречу им выбежал какой-то, по-видимому первый, протиснувшийся через открывающееся тяжелые створки ворот человек с черной тряпкой, отчаянно и испуганно замахал им, но его сразили сразу несколько выстрелов. Капитан Глотте выбежал на дорогу, приказал отставить стрельбу, закричал, чтобы выходили организованно, но это предупреждение не остановило хлынувших прочь из замка, отчаявшихся, перепуганных людей. Молча и страшно, толкаясь на поврежденном падением мосту, спихивая друг друга в неглубокий сухой ров по сторонам переломанных перил, спотыкаясь, без всякой организации, в панике, как стадо слепо бегущих от пожара животных, насельники и защитники замка, кто бросая щиты и мечи, бессмысленно размахивая руками, чтобы не стреляли, кто с оружием наперевес, кинулись на прорыв. Взбудораженные происходящим люди графа Пильге отбегали с их пути, вскидывали луки, беспорядочно стреляли по тем, кто был вооружен и бежал на них. Встречали противников ударами копий и мечей, но отступающие не оказывали им никакого сопротивления, не обращали внимания на них, с округленными от ужаса глазами и печальными криками мчались, по дороге, спотыкались, вскакивали, убегали подальше от замка в поселок и лес. Некоторые падали, прикрывались щитами и руками, притворялись мертвыми, молили о пощаде, кричали что-то нечленораздельное, просили не бить.

— Что там? — схватив первого попавшегося пленника, приволок его за волосы к начальнику один из полицейских.

— Зверь! — в исступлении закричал тот — зверь из подземелья!

Капитан Глотте в бешенстве скривился и с размаху ударил его поперек лица плетью.

— Отвечать четко!

— Он! Он разорвал цепи, выломал решетки и двери! — печально кричал пленный, не зная как объяснить то, что случилось — он пил кровь, приделывал к себе куски всех подряд, даже свиней и лошадей! Он растет, становится все больше и больше, он пожирает всех!

— Карл Ринья — приложив руку к подбородку, покачал головой Фанкиль, догадавшись о ком идет речь — неудачно воскрешенный сын герцога Жоржа. Погиб на войне. Его отвезли в башню мастера Тсурбы, но со смерти прошло слишком много времени. Скорее всего, они использовали те же методы реанимации, что и мы, но его подняли уже с необратимыми повреждениями тканей головного мозга, и он превратился в безумное чудовище. Искажение повлияло на поддерживающих его жизненные функции паразитов, и теперь он будет поглощать и ассимилировать биомассу бесконечно.

— И это что, был план Хельги? — уточнил Даскин.

— Возможно. Она могла рассчитать это — брезгливо поморщился инспектор.

Из замка несколько раз громыхнули выстрелы — раскатистые, трескучие и резкие, не как у мушкетов, а как у высокотехнологического оружия, или артиллерии малого калибра. Фанкиль насторожился, инспектор Тралле нахмурился еще больше, продемонстрировал свой ставший бесполезным, заглушенный искажением пистолет.

— Алистер — пояснил коту Дезмонду, взял на руки, смахнул с его мохнатой шеи иголку хвои, Фанкиль — у него и в аду стрелять будет. Там, где ему и гореть.

Снова послышался грохот разваливающейся кладки. Еще несколько слуг и женщин выбежали из крепости. Поняв, что бегущие не сопротивляются, драгуны пошли им навстречу, схватили, потащили в сторону укрытия.

— Стойте! — пытаясь успокоить, кричали им — полиция Гирты!

— Соберите их всех Герман — посоветовал инспектор Тралле — это для их же безопасности. Лео, быстро, проверьте что там у них.

Капитан Глотте отдал команду. Драгуны, трубя в рога общий сбор, помчались по лесу и дороге, призывая бегущих остановиться. Фанкиль сделал знак и они с лейтенантом Турко, Вертурой, Даскином, Ингой и еще несколькими полицейскими начали осторожно подниматься к воротам, стараясь не попасться на пути спасающихся в панике из крепости людей. Наверху их встретили драгуны и несколько дружинников графа Пильге во главе со своим командиром, что поднялись на мост посмотреть, что происходит внутри. Увидев полицейских из отдела Нераскрытых Дел, граф, что стоял на мосту, опираясь обеими руками на окровавленный длинный меч, хищно и неприветливо заулыбался во весь рот, молча кивнул в ворота, ведущие во двор крепости.

В глубине арки мрачно стояли драгуны, кричали на бегущих, пытались восстановить порядок, следили за выходом людей. Рыжие зловещие языки пламени разгорающегося пожара уже плясали на темных сводах и стенах. Молодые дружинники графа, держа наготове луки, то и дело забегали в туннель под надвратной башней. Поджигали от фитилей на плече, не целясь, как на скорость по мишеням, выпускали куда-то во двор одну за одной дымные горящие стрелы.

— Побочный эффект паразита, усиленный аномалией пространства и времени… — заглянув в ворота замка, пройдя до двора первым, вернулся на мост, сосредоточенно сообщил Инге Фанкиль — интересно, с нашим каннибалом тоже такое могло случиться?

— Какого размера? — только и спросила она в ответ.

— Побольше нашего дилижанса раза в четыре… — повращав глазами, чтобы подобрать как можно более точное сравнение, ответил рыцарь.

Инга задумчиво пожала плечами, достала из поясной сумки стальной, маркированный машиной, шприц, в раздумьях завертела его в руках, взялась за пломбу, чтобы снять прикрывающий иглу колпачок и сделать себе инъекцию.

Детектив и лейтенант Турко тоже подались в ворота, осторожно прошли до конца туннеля и выглянули во двор, где и правду было на что посмотреть. Огромная, слепленная из множества тел, с торчащими отовсюду элементами частей лошадей, собак, свиней, куриц доспехов и одежды цветов Ринья, туша неуклюже переминалась на множестве ног и рук под горящими, наполовину обрушенными сводами галереи, пыталась протиснуться в узкие для нее двери донжона — центральной башни крепости. Зажигательные стрелы торчали из ее боков, с отвратительной вонью горела одежда и плоть мертвецов, но пытающемуся расшатывать каменную кладку множеством рук, ломающей самой себе кости твари, похоже не было до них никакого дела. Только окровавленные, грязные головы страшно вращали мертвыми глазами, и раскрывали рты, словно пытаясь схватить стреляющих в них издалека дружинников и полицейских. Через дверь, в которую ломился монстр, и били те самые резкие и раскатистые выстрелы. Разрывали плоть чудовища на куски, выбивали из нее фонтаны раскаленной дымящейся жижи, но, похоже тварь не чувствовала боли, хваталось руками за кладку и деревянные балки, с отвратительным хрустом крошащихся костей расшатывала, выламывала их, пыталось протиснуться в узкие каменные двери. Несколько длинных отростков, тоже из кусков плоти и частей тел тянулись к окнам библиотеки герцога Георга Ринья и галереи, хищно и слепо били в них, поражая еще пытающихся защищаться от них людей. Завидев нападающих, кто-то начал стрелять по ним из лука из окон башни, ранил одного из людей графа Пильге. Какой-то дружинник выпустил ему в ответ, в окно, горящую стрелу, что вонзилась куда-то в деревянный потолок и показал вслед неприличный жест. Другие, оставив чудовище, тоже начали бить по постройкам и бойницам. На стрельбу из башни послышались ругань и отчаянные, испуганные, призывающие на помощь крики.

— А же я говорил Хельге, надо его еще тогда под трибунал было за такое дело… — скривился, покачал головой инспектор Тралле. Он шел с трудом, припадая на левую ногу: выпущенная еще днем, во время атаки с Полигона, стрела поранила его ниже края бригандины.

— Можем попробовать его расщепительной… — покачал головой Фанкиль.

— Не сработает — не дослушав его, покачала головой Инга и тут же приказала — Лео, Иозеф, со щитами, помогите.

Она откинула с головы капюшон своей черной пелерины с темно-зеленым восьмиконечным крестом. Светлые волосы рассыпались по плечам: резко дернув, она случайно вырвала заколку, что держала их. В свете пожарища сверкнули ее зеленые глаза, лицо исказилось в одновременно торжественной и обреченной улыбке.

— Назад! — вытянутой рукой указала она всем отойти в туннель обратно к мосту, а сама, осенив себя широким крестом, шагнула на залитый светом пожарищ и заваленный остатками тел людей и животных, что тварь еще не успела присоединить к себе, или пожрать, двор перед центральной башней замка Ринья.

— Назад! Отставить! Отступление! — замахал руками, страшно и грозно закричал всем инспектор Тралле, оттеняя недоумевающих, держащих наготове оружие, дружинников и полицейских. Все попятились, вышли из туннеля под надвратной башней на мост. Остались только Фанкиль и лейтенант Турко, которые смиренно склонив головы, не снимая шлемов — не было времени, быстро прошептали охранную молитву, спешно перекрестились и выбежали вслед за Ингой. Припали на колени, прикрыли щитами отважную женщину.

Приготовился к бою и детектив, что не послушался инспектора, со своим длинным мечом прижался к стене арки, уставился на двор, ожидая, что теперь случится. Кто-то выстрелил из окна. Стрела впилась в высоко поднятый щит Фанкиля. Еще одна прошелестела рядом и сломалась о булыжники. Но Инга как будто и не заметила их, смело выпрямилась, раскинула руки, словно призывая стрелять в нее и, сморгнув, повела ладонью. Багровая марь повисшая над замком качнулась и как будто бы усилилась. Вертуре стало страшно: словно рябь пошла по стенам и небу, заколыхался, потерял всякие очертания, обратился чем-то непонятным и страшным огонь пожара в постройках замка и на стенах. Отражения и тени исчезли. Мир еще больше качнулся в сторону багрового безумия, подернулся какой-то неестественной, размазывающей контуры предметов не то размытием, не то дымкой. Детектив затер полой плаща веки, пытаясь понять, быть может, это что-то с его глазами и это он начал слепнуть, но это нисколько не помогло. Под воротами стало совсем сумрачно и как будто бы вокруг закопошились какие-то черные, склизкие не то личинки, не то черви. Горы шевелящихся тел, костистых ног и щупалец зашевелились вокруг в углах и тенях, излучая невыносимый смрад, их лоснящиеся туши поглощали свет, а ненасытные пасти рассасывали, подтачивали материю, как паразиты, прицеплялись к предметам и людям, вытягивая из них силы, нашептывая дурные мысли, толкая на вероломные поступки и самые низменные мерзости. Слуги Архитектора, его безумные, безгласые, бесформенные, лишенные всего антропоморфного, враждебные всему тварному клевреты, нечестивые остатки давно иссякших, распавшихся, сгоревших в своей ненависти и боли падших духов, испражнения адской бездны. Неосязаемые, милостиво скрытые от человеческого глаза, от наблюдения точных машин и приборов, благостной Божьей Волей, эти паразиты всегда, с того самого момента, как сатана, именуемый среди его слуг Великим Архитектором, был сброшен с небосвода, были здесь, рядом с людьми. Бесконечно множились, подтачивали, портили, грызли… От них нет ни спасения, ни укрытия. Они всегда рядом, вокруг, везде. Как трупные паразиты, черви в огромной могиле, в мертвом зловонном чреве давно погибшего, разлагающегося, истекающего смертельным гноем мира, где все проиграно и предано, где отчаяние и безысходность, где лишь сиюминутные удовольствия, зависть, жажда наживы, злоба и мерзость бесконечного удовлетворения своих самых низменных и извращенных плотских страстей. Безвозвратно отравленного бессильной злобой и ненавистью боли, отчаяния и потери мира, в котором не осталось ничего хорошего и в котором больше нет никакой надежды хоть что-нибудь изменить, где каждый обречен творить и множить зло, где никто никогда не спасется и даже после смерти будет только бесконечное падение в обжигающе-ледяную, полную еще большего количества этих омерзительных тварей и таких же черных, кричащих в боли, страхе и отчаянии, поглощаемых ими душ, бессолнечную, беззвездную, наполненную оглушающим белым шумом и воплями, безысходную бездну…

Инспектор Тралле, что тоже высунулся из-под арки ворот посмотреть, что там происходит, больно схватился за детектива, выглядывая через его плечо, пробудив его от этого страшного видения, навалился на Вертуру всем своим весом. Секунду во дворе ничего не происходило, но тварь копошащаяся у подножья донжона, вдруг начала мелко трястись вместе с окружающими ее потоками пламени и стенами, как будто бы вступая в колебательный резонанс с этой оптической иллюзией, рожденной искривлением потоков времени и света. Вытянулась, задергалась, словно ее затягивало в какую-то дыру, в которую она не могла пролезть, затряслась всеми своими складками, формами и фибрами. И, как будто обнаружив источник угрозы, было уже обернулась к стоящим у арки ворот, полицейским, сфокусировала на них все свои мертвые глаза, оценивая, пытаясь понять что они делают с ней, но не прошло и доли секунды как ее туша слепленная из десятков тел людей, коней, собак и свиней внезапно, с громким сухим хлопком, словно бы сморщилось и лопнуло вовнутрь, тут же с шипением и звоном разлетевшись во все стороны бесформенными ошметками, насухо отжатой плоти, брызнуло потоками зловонной кровавой жижи. С силой дохнуло раскаленным воздухом, а следом с глухим звоном посыпались остатки искореженного, закрученного винтами, солдатского и конского снаряжения. Полицейские зажмурились, запоздало вскинули щиты. Лейтенант Турко упал — его сбило с ног ударом куска железа.

— Господи помилуй… — устало опускаясь на окровавленные камни двора, прошептала Инга. Она хотела перекреститься, но у нее не было сил. Она чуть улыбнулась: от чудовища остались только сухие горы развороченных, разбросанных по всему двору, с отвратительным смрадом стремительно обугливающихся в пламени пожара кусков сухого мяса и горы идеально-белых, переломанных, вырванных из него гравитационной аномалией костей.

— Инга? — быстро оборачиваясь к сестре, спросил Фанкиль, смахнул со щеки кровь от ссадины, но сестра не ответила, замерла, из последних сил пытаясь сохранить равновесие. Моментально догадавшись что с ней, Фанкиль бросил щит, подхватил ее на руки, нащупывая пульс, вцепился в ее шею, но не смог его найти. Безвольно откинув голову назад, она упала на его руки, растрепавшиеся, изляпанное в грязи и крови волнистые волосы мочалом рассыпались по ее плечам и мокрой от крови черной орденской одежде. Глаза распахнулись, застывшие и расширенные, как будто в ужасе, зрачки бессмысленно замерли, в них, как в зеркалах, плясало пламя пожарища, еще больше раздутого поднятым взрывом ветром.

Но Фанкиль не растерялся, тут же подхватил ее на плечо и бросился к арке ворот. Оставив свой меч, Вертура шагнул ему навстречу.

— Я помогу! — с готовностью протянул руки детектив, но рыцарь не услышал его, пробежал мимо.

Откуда-то сверху запоздало грянул выстрел. Затем еще один. Лейтенант Турко, что пытался подняться после контузии, с грохотом доспехов снова повалился навзничь, поднял щит, попытался им укрыться.

— Йозеф! — было дернулся спасать и его детектив, но инспектор Тралле со скрежетом зубов удержал его, потащил назад, подальше от выхода во двор, с досадой наблюдая, за коллегой. Но раненый лейтенант все же успел сориентироваться: со всей поспешностью и отчаянием бегущего от хищника зверя, перевернулся на живот, бросив свои щит и топор, вскочив на четвереньки, страшно вращая глазами, задержав дыхание, оставляя за собой кровавый след, метнулся под прикрытие стены. Вертура бросился ему наперерез, подхватил, чтобы тот не оступился с разбегу на скользких камнях под аркой в темноте. Вслед ему запоздало защелкал затвор. В обойме ружья Алистера Дронта закончились выстрелы.

— Ну, что с ней? — деловито спросил Даскин, когда полицейские собрались вне досягаемости для ружья-жезла и стрел, у моста у раскрытых створок ворот в горловине туннеля.

— Остановка сердца! — оскалился, зло и быстро крикнул ему Фанкиль — где ее сумка?

— Отойди! — бросил Даскин и резко одернул кого-то, метнулся в сторону от ворот, рядом с которыми Инга оставила свое докторское снаряжение.

— Йозеф? — насыпая себе нюхательного табаку, позвал инспектор Тралле вставшего на колени и тяжело упавшего лицом на мостовую полицейского. Шумно, всем носом вдохнул с руки.

— Да… — прошипел тот, переворачиваясь на спину, бессмысленно и слепо ощупывая правой рукой левую — рука… Что, оторвало? Нет?

— Лео! Молодец! — покатился по двору неприятный и резкий крик — отлично! Давай теперь сюда и ты!

Грянул еще один выстрел. Алистер Дронт стрелял осколочными снарядами в ворота, пытаясь задеть кого-нибудь рикошетом. Кому-то осколок попал в броню, другой впился в щит. Все отошли к мосту, подальше от его стрельбы.

— Сэр Жорж скоро будет тут! Он уже едет! Слышишь? — кричал, надрывался магистр Дронт, издеваясь из окна горящей башни — за ребра тебя повесит, Лео!

Но Фанкиль не слушал его. Он стащил с Инги нагрудник и, запрокинув ее голову, подложил доспех ей под шею. Окинул всех быстрым взглядом, остановился на детективе.

— Марк! — быстро и зло приказал он, схватил Вертуру за руки и положил его ладони на грудь сестре — давите на сердце. Как я скажу, пятнадцать раз со всей силы. Я буду дышать. Считаете и давите.

Он сорвал с себя шлем, перекрестился и, зажав пальцами ей нос, припал ртом к ее губам, тяжело вдохнул. Отсчитал три раза и сделал жест детективу. Тот начал давить. Даскин встал над ним, поставил к ногам найденный саквояж Инги. Пришел бездельник Коц, по привычке выгнувшись, заломив руки в разрезы штанов, в бессмысленном ожидании уставился на полицейских.

— Нитроглицерин, четыре миллилитра — коротко приказал Даскину Фанкиль. Тот с готовностью раскрыл сумку и достал из нее ампулы, взломал одну. Неумелым движением наполнил шприц.

— Сердце пережгли? — передавая рыцарю лекарство, с пониманием спросил Даскин, присев рядом на корточки, облокотился спиной о холодную стену, схватил у кого-то из рук тлеющий фитиль, от которого прикуривали и поджигали стрелы, закурил.

— Да, спазм — тяжело вздохнул, быстро кивнул Фанкиль — Марк. Я дышу. Давите.

— А дружок твой пьяница, где? — бросил бездельнику Коцу какой-то дружинник.

— Нету больше — угрюмо, по-солдатски, огрызнулся тот и запустил руки в разрезы штанов, ответил студент.

Кто-то высунулся из-под арки ворот, пустил стрелу, но Алистер Дронт уже снова перезарядил свое ружье, отдышался поле бега по лестнице к окнам наверх и ответил прицельным выстрелом. Раненый рыцарь с наполовину оторванной ногой повалился спиной на камни и, захрипев, заскреб руками, пытаясь отползти к мосту вглубь туннеля.

Сослуживцы вытянули его за руки, положили рядом с другими ранеными к стене.

Инспектор Тралле присел рядом с лейтенантом Турко. У того была перебита левая рука. Ткань бригандины на животе и груди была разорвана в клочья, но усиленные пластины все же остановили осколочный выстрел. Ударом щита было разбито все лицо полицейского. Инспектор снял с пояса жгут и перетянул лейтенанту руку выше локтя. Заглянул в докторскую сумку Инги, начал доставать вату и бинты.

— Сухожилие и кость перебиты, и одна, похоже, засела — констатировал он, пытаясь понять, что с рукой лейтенанта. Прибавил ободряюще и ворчливо — ничего, Хельга вынет, сошьет все как было, это она умеет.

Закончив с коллегой, он обратился к раненому дружиннику, достал обезболивающее, покачал головой, сказал подошедшему графу Пильге, что кровотечение из бедренной артерии в поле не остановить, сделал обоим раненым уколы морфина. Лейтенанту отмерял по имеющейся в саквояже памятке, умирающему ввел полный шприц.

— Готово — поднялся от все также бесчувственно лежащей у стены Инги Фанкиль, тяжело вздохнул, еще раз проверил ее дыхание и пульс, перекрестился, обернулся к воротам, быстро прочел «Отче наш» в сторону моста и темной арки туннеля. Склонил голову, снова осенил себя крестом, надел шлем. Он снова был сосредоточен, холоден и готов к сражению. Оправив на груди свой доспех, кивнул драгунам — так. Несите всех вниз.

Обернулся, глядя на двор в раздумьях, что теперь делать.

Пожар в замке разгорался все сильней, никто его не тушил. Из зданий, откуда еще можно было выбежать, спешили уйти последние оставшиеся в замке служащие и защитники. Женщин и слуг пропускали, но одному солдату драгун ударил в лицо латной рукавицей.

— Ты стрелял! — сержанта свалили с ног, начали бить. Тот попытался встать, но ему со злости ударили шестопером по голове и он молча упал лицом на каменный пол туннеля.

За какого-то молодого дружинника, которого хотели заколоть уже без разговоров, вступилась молодая женщина с ребенком. Прикрыла его своей грудью, горестно вскинула руку, уставилась на озлобленных осадой мужчин с отчаянием, страхом и вызовом. Рассерженный ее выходкой рыцарь хотел убить и ее, но его товарищ скривился, протянул руку, покачал головой, опустил его меч, и их пропустили.

Галерея и библиотека герцога Ринья были уже в огне. С другой стороны горели казарма, трапезная и корпус для насельников. Все выходы из донжона были перекрыты. Но из окон третьего этажа, откуда уже тянуло дымом, то и дело показывались округленные от страха, перепачканные в копоти, лица. Отрезанные от выхода люди высовывались из окон, махали черными тряпками, кричали что сдаются, просили чтобы им помогли. Из надвратной башни по узкой лестнице спустились двое драгун, что обследовали замок, смотрели, где можно еще пройти. Привели напуганных до смерти, безутешно плачущих, едва не угоревших в подсобном помещении девиц, что занимались хозяйственными работами в замке маршала Георга Ринья и спасенную из огня кошку, которую, чтобы не царапалась, несли зажатой в толстом плаще. Сообщили, что из башни уже не выйти, и что в ней осталось как минимум полтора десятка человек. Полицейские попытались взять со двора лестницу, чтобы приставить к окну и дать им спуститься, но Алистер Дронт выстрелил снова, свалил наповал одного. Еще одним выстрелом разбил лестницу в щепки.

— Не дело так. Поговорю с ним — видя это поморщился, сказал инспектору и капитану Глотте граф Пильге.

— Не стреляй! Выходи, всех пощажу! Мое слово! — высунувшись через бойницу галереи надвратной башни, застучал себя латной перчаткой в стальную грудь с золотым крестом, демонстрируя, что он высокопоставленное лицо, рыцарь.

Но Алистер Дронт оскорбительно засмеялся и выстрелил ему в ответ. Граф пошатнулся, шарахнулся от бойницы, едва удержав равновесие. Задрожал от боли, привалился к стене. Броня на его груди и плече была промята, горжет искорежен, лицо разбито.

— Вот мразь! — сдавленно и обиженно шипел он, кривя лицо, придерживаясь рукой за стену, наощупь спускаясь обратно в туннель с галереи надвратной башни по узкой винтовой лестнице.

— Ты людей хоть выпусти! — приложив руки в черных перчатках к лицу, запрокинув голову, с укором призвал, хрипло закричал из ворот капитан Глотте — хочешь сам, гори. Другим дай выйти!

— Пошел вон, Герман! — презрительно кричал ему магистр, стреляя из окна по полицейскому. Со звонкими ударами по стенам защелкала картечь. Засела у кого-то в бригандине. Следом грянул еще один выстрел — на этот раз внутри башни. Магистр стрелял в кого-то внутри башни: через треск прогорающих деревянных перекрытий и стен послышался страшный отчаянный крик.

Огонь поднимался все выше и выше. Зловещие рыжие отсветы плясали в окнах первых этажей. Черными густыми потоками валил дым.

Полицейские и дружинники Тальпасто с усталыми, мрачными и безразличными лицами стояли в темноте арки ворот у выхода на мост вне досягаемости картечи, ожидали распоряжений. От противоположного конца туннеля вернулся капитан Глотте, бросил быстрый взгляд на Даскина, что все также сидел, курил, у стены.

— Ну что? — только и спросил полицейский.

— Он выйдет — прижимая к щеке свой лук, сосредоточенно покачал головой, поморщился, ответил капитану агент — надо подождать. Он такая же тварь, как и его папашка. Будет сидеть до конца и попытается обмануть всех.

Огонь подбирался все ближе и ближе. Отправленные в верхние помещения дозорные вернулись, сказали, что башня над воротами уже тоже начала гореть. Подняв двоих убитых коллег, полицейские и дружинники скорбной колонной перешли мост, покинули свое убежище. Несколько самых смелых драгун остались нести вахту в туннеле.

Вертура, Даскин, Фанкиль, капитан Глотте и инспектор Тралле остались вместе с ними. Вышли на мост, чтобы не задыхаться от тянущего со двора дыма.

Внизу, в багровой мгле, плясали огни. Драгуны и егеря с факелами в руках собирали у дверей церкви, на центральной площади поселка, жителей окрестных домов, строили настигнутых и захваченных в лесу и на дороге пленников. Примчался вестовой, сказал, что люди видели, как в лесу упало нечто светящееся с неба и распалось горой каких-то черных, шевелящихся уродливых тел. Даскин и Фанкиль коротко кивнули этому сообщению и снова закурили. Отправили Вертуру вниз, проверить запасную дверь.

Детектив пробежал по склону стараясь одновременно сократить дорогу и держаться подальше от охваченных пламенем артиллерийской башни и стены, с которых падали разваленные куски кладки и горящие обломки перекрытий. Поджав локти, бегом спустился к болоту, туда, где в основании отвесной скалы на которой стоял замок Ринья, у самого края трясины Митти, находилась тяжелая цельнолитая, изготовленная из стали, намертво впаянная в гранит дверь. Как сказал Даскин — из этой двери Зверь выходил на охоту и через нее и возвращался с рассветом, вдоволь насытившись кровью и страданиями своих невинных жертв.

Спустившись по каменистому склону, Вертура очутился у этой самой двери. Сейчас она была открыта. Хвостист Прулле и бездельник Коц не зря потратили время, спилили часть рамы автогеном. И теперь в плотно заложенной дровами и камнями чтобы было не выйти, кирпичной горже, что открывалась за дверью, горел большой костер. Деревенские ополченцы вылавливали палками из болота мокрую траву и тину, кидали ее в огонь, подбрасывали дрова, что за день натаскали из леса. Густой дым валил внутрь, в недра бункера, что был выбит под замком в скале.

Лейтенант Кранкен в доспехах и при кнуте прохаживался с факелом в руках около воды. Его не страшили ни багровая мгла, ни зарево пожарища над головой, ни близость зловещей трясины. Он следил за тем, чтобы поддерживали костер, покрикивал на мужиков, перекидывался с приставленным ему в помощь лейтенантом ночной стражи мрачными усмешками.

— Алистер… — очнулась от своего наркотического забытья, слабым, пытающимся вызвать жалость, но от этого не менее грубым и неприятным голосом позвала с постели Элеонора Ринья, повела лицом — огонь близко… Мы горим…

— Да! — сжав зубы, раздраженно ответил ей магистр Дронт, которого она отвлекла от точных измерений — тебе уже легче? Лекарство подействовало?

Тусклые светящиеся кристаллы мерцали на стойках по углами широкого, покрытого ослепительно-белым шелком и расшитым оккультными символами покрывалом ложа, едва озаряли потолок просторного, во весь этаж башни, помещения. В синих с желтым и красным витражах стояло зловещее пламя. Отсветы пожара во дворе замка плясали на потолке. Через доски пола сочился едкий белый дым. Снизу слышался, перемежающийся с кашлем, леденящий душу предчувствием неминуемой гибели в огне, громкий сухой треск горящего дерева. Гулко стучал топор, перекликаясь, перекрикивая шум пожара, оставшиеся в башне люди взывали о помощи, пытались тушить огонь на лестнице.

— Это бесполезно! — грозно, словно пытаясь напугать неминуемо приближающееся пламя, крикнул кто-то и, громко стуча сапогами, побежал по лестнице наверх. Отчаянно заколотил в дверь. Но магистр Дронт ему не открыл. С досадой отвлекшись от своего рабочего стола, он еще раз выглянул в окно. Уже горели все хозяйственные постройки: и конюшня, и трапезная, и кухня, и склад, и домик Патрика Эрсина. Охвачена огнем была и примыкающая вплотную к башне библиотека герцога Георга Ринья, та самая, которую маршал использовал в качестве своего кабинета, лаборатории и приемной для гостей. Языки пламени непроходимой плотной стеной поднимались высоко в небо, необычайно ярким светом полыхая в тусклой багровой мгле.

— Мне плохо… — поднялась с кровати, села Элеонора Ринья: высокая, с огромными руками и ногами, нескладная женщина в бесформенной хламиде. Густые растрепанные грязные волосы упали на лицо. Нижняя челюсть дочери маршала была словно переломана в нескольких местах и неправильно срослась, через выпяченные вперед губы отчетливо просматривались клыки. Во всех движениях герцогини чувствовалась мука. Следы тяжелого физического недуга и страдания оставили отпечаток на ее деформированном многочисленными обращениями теле и лице. Медленно, словно каждое движение причиняло ей нестерпимую боль, Элеонора Ринья повернулась к магистру Дронту. Ее взгляд был печальным, равнодушным и усталым, как будто неминуемая приближающаяся смерть казалась ей всего лишь избавлением от ее страшной неизлечимой болезни.

— Кровавая ночь даст нам силы — глядя на свои магические приборы и осторожно отмеряя препараты в пробирках, не оборачиваясь, сосредоточенно кивнул ей магистр — я сделаю тебе двойную дозу. Ты сможешь обратиться.

Элеонора Ринья встала на ноги и, нетвердой походкой пройдясь по залу, выглянула в окно.

— Смотри-ка! Бегут как крысы! — произнесла она медленно со страшной, вымученной насмешкой, презрительно оскалила клыки.

Внизу, выкинув из бойницы веревку сплетенную из тряпок и занавесок, во двор спускались люди. Драгуны, что еще остались на воротах, махали им, призывая двигаться быстрей.

Рассердившись, Элеонора Ринья без спроса схватила со стола ружье магистра, навела его на спускающегося и выстрелила. Веревка оборвалась, пожилой мужчина, кастелян замка, со шлепком повалился на камни двора. Из окна появилось испуганное лицо, попыталось взглянуть наверх, но герцогиня выстрелила и в него.

— Не трать патроны! — зло окликнул ее магистр. Он поднялся от своего алхимического стола, где помимо сложной аппаратуры стояли соединенные с ней банки с еще живыми органами, которые он за последние недели вынул из своих подкарауленных на ночной дороге жертв. Держа в руке шприц, подошел к герцогине, взял ее за руку и, резким, грубым, движением нащупав на ней вену, вогнав в нее иглу по самое основание, сделал ей инъекцию. Вторую, такую же, сделал себе.

— Понесешь сумки. Эти препараты нужны чтобы закончить твое лечение.

— Ахаха! — засмеялась она, запрокинул голову страшным надрывным смехом — ты в своем уме?

— Патрик сдержал слово. Он помог нам. Видишь, как меняется мир? Чувствуешь эту силу? Это Йекти. Конец Железному Кресту, конец лунным червям и их кровопийцам. Гирта падет, сгорит в огне. Нам вернут эти земли. Осталось немного дожать, и ты станешь нашей Королевой. Ты же Наследница. А я, после смерти отца, теперь Старший Жрец…

— Они снова найдут способ нас обмануть! Одурачить, убить! — прищурившись, глядела на багровое небо и медленно вращающиеся, летящие к земле, светящиеся, словно бы раскаленные клубки уродливых, сплетенных в чудовищном адском оргазме тел, жалобно завыла, запротестовала Элеонора Ринья — ты…

— Я же сказал! Теперь и у нас будет оружие как у Них! — прошипел, возразил Алистер Дронт, схватил ее за руку, словно пытаясь убедить не только ее, но и себя — Патрик сказал, он обо всем договорился. Они обещали, что позволят нам жить здесь, чтобы мы не пускали сюда людей. Им это выгодно, у Них есть план развития: снести Гирту, чтобы никого тут не было, чтобы не мешали производственному процессу. Создать особую экономическую зону, сделать регион передовым. Прислать машины, такие, как Тсурба, чтобы копались в земле, построить автоматические фабрики, наладить дороги со Столицей. А нам они отдадут южный берег и Лес. Им нужны только железные холмы на севере, сера, уголь, алюминий и свинец. Ты не понимаешь! Наши цели совпадают, они не люди, у них нет предрассудков, только задачи и цели. Партнерство обоюдно выгодно, они помогут нам, мы поможем Им. У Них все готово. Антенна и система дистанционного управления уже есть. Осталось немного, Они все изменят…

— А сейчас мы горим! О чем ты только думал? — возразила она — ты привел их сюда! Мы умрем здесь!

— Я их сюда не приводил! — зарычал на нее, злобно толкнул ее, магистр — это твоя прихоть и твоя жажда крови и развлечений заставила их наплевать на договор! Они знали, что это ты, но готовы были терпеть до определенного предела! Но ты же не слушала! Ты никого никогда не слушаешь! Как не слушали и все вы! Вам надо было спрятаться, затаиться, как сделал я, как делал мой отец, показывать всем своим видом, что мы заодно с ними! Ждать выгодного момента! А ты…

— Ты должен спасти меня! Ты клялся мне в верности! Ты должен помочь мне!

— Закрой рот. Если хочешь жить, делай все как я скажу — грубо и зло ответил он ей — сейчас мы спустимся. Спрыгнем с высоты второго этажа, обратимся, а дальше они ничего нам не сделают. Это военный стимулятор, таких еще не изобрели, это Патрик дал его мне. Алой Ведьмы среди них нет, их оружие не работает, они просто люди. Сколько таких мы уже убили. Мы разорвем их всех. Идем, или ты хочешь поджариться здесь?

Элеонора злобно тряхнула головой, оскалила клыки и пошла за ним.

Они взяли сумки и, так и оставив стучаться в толстые запертые двери внизу людей, что задыхались в дыму этажом ниже, пошли на крышу башни, на самый верх. Миновали еще одну, тайную, библиотеку полную редчайших оккультных, научных и исторических книг, поднялись по винтовой лестнице на площадку на крыше.

— Не стреляй! — высунувшись из бойницы, замахал руками, пронзительно крикнул Алистер Дронт во двор, вниз.

— Чего тебе? — не показываясь из-под арки, хриплым надрывным голосом ответил ему лейтенант драгун снизу.

— Дай спуститься! Дай нам уйти!

— С чего бы это? — грубо спросил магистра Фанкиль, когда лейтенант подозвал его посмотреть, что там случилось. Рыцарь осторожно подошел к горловине туннеля, стараясь держаться в тени, чтобы в него не выстрелили. Он был без шлема, в одной его руке была трубка, которая постоянно гасла, в другой фитиль. Полицейского трясло от волнения.

— Просто дай нам уйти! Лео, мы последние! Отпусти нас! Мы навсегда уйдем из Гирты!

— Обойдешься!

— Прошу тебя! Ну будь человеком, ради Христа! — взмолился магистр Дронт — помоги нам! Мы горим!

— Вот ради Христа и гори, ты этого заслужил!

— Дай нам спуститься!

— Спускайся! Только ружье выкинь!

— Чтоб ты меня убил?

— Не хочешь, там и сиди.

Алистер Дронт подобрал лежащую рядом толстую палку и бросил ее в сторону, на горящую крышу герцогской библиотеки.

Фанкиль скривился.

— Ради Христа тебе, мразь еще! — не выдержал зло, с обидой, бросил сквозь зубы он драгунскому лейтенанту и, снова обратившись к горже туннеля, прокашлялся от дыма, крикнул наверх — ну, давай вниз!

— Ты обещал не тронуть нас! — с сомнением в голосе ответил ему Алистер Дронт — поклянись!

— Клянусь! — ответил Фанкиль.

— Мы идем! Ты поклялся своим Богом!

Алистер Дронт выдвинул через машикуль корзину, намотал канат на редуктор и, проверив, сможет ли он безопасно спустить их вниз, позвал Элеонору Ринья к себе. Оба встали в корзину и взялись за канаты. Пламя уже достигло четвертого этажа башни, того, где были люди. Кто-то выпрыгнул через бойницу, сломал себе ноги или спину, но был еще жив. Магистр Дронт начал осторожно спускать корзину вниз. Когда они были на уровне пятого этажа, Фанкиль быстро кивнул Даскину, что с готовностью ожидал в тени. И, пока руки магистра были заняты канатом, тот стремительно выскочил во двор с луком наперевес, и одну за другой начал посылать в спускающихся свои черные, оперенные искусственным материалом, похожим на пластмассу, стрелы. Следом за ним из туннеля выбежали драгуны, что ждали сигнала к атаке на мосту и в туннеле. Вооруженные луками, они начали засыпать магистра Дронта и Элеонору Ринья ярко горящими химическими стрелами, поджигая новые заряды от пылающих досок и стен.

Первая стрела Даскина попала магистру Дронту в спину, но под действием сильнодействующего препарата, тот почувствовал только толчок и не сразу понял, что с ним даже когда рядом вонзилось еще несколько зажигательных стрел. Боевой наркотик отключил ему все ненужные ощущения, но как только маг с ужасом осознал, что горит, было уже поздно что-либо изменить: рядом, прямо ему в ухо, дико, страшно и пронзительно завизжала, заревела Элеонора Ринья. Горели ее волосы и ее тяжелая шерстяная одежда. Пыталась сбить пламя, она опасно закачала люльку, и, не удержавшись от паники и страха, отпустила веревку и сорвалась с нее, с хрустом ударилась о камни двора, изломанной бесформенной грудой, забилась на них. Магистр Дронт попытался одной рукой выхватить свое ружье из кобуры, но ему в плечо, порвав сухожилия, вонзилось сразу несколько стрел. Еще две впились ему в другое плечо и ту руку, которой он держал веревку. Пальцы разжались, корзина помчалась вниз, и с треском разбилась о каменную брусчатку перед башней во дворе, упав прямо на корчащуюся внизу герцогиню.

— Ты же поклялся! — это было последнее, что маг успел крикнуть Фанкилю, когда тот подскочил к нему и ударом шестопера расколол ему череп.

— Головы руби! — крикнул рыцарь Вертуре, что был уже рядом, занося для атаки с двух рук свой длинный меч.

Метким и тяжелым ударом, как на тренировке с обмотанным толстыми веревками чучелом, детектив разрубил голову и шею пытающейся подняться на переломанные ноги горящей, но еще живой Элеоноре Ринья, Волчьей Ведьме, Зверю Гирты. Не помня себя от ярости, жара, близости бушующего пламени и возбуждения, перекинув оружие на плечо, схватил одной рукой ее за остатки волос, попытался оторвать ее голову от изломанного, пронзенного горящими, не гаснущими в воде стрелами тела, но у него не получилось. Тогда он снова схватился за меч, чтобы довершить начатое, но к нему выбежал взволнованный до дрожи в коленках, с округленным от страха лицом доктор Сакс. В его руках была бутылка с горящим фитилем и смешанным с фосфором керосином. С размаху бросив ее на корчащихся в агонии, на глазах обращающихся чудовищами, не способных умереть под действием страшного боевого наркотика Алистера Дронта и Элеонору Ринья, мигом опасливо отскочил от них. Вспыхнуло жаркое пламя, поглощая яростно бьющиеся, переломанные падением, обгоревшие и исколотые стрелами тела. Драгуны еще некоторое время рубили их топорами и мечами, крошили на части, пока они совсем не затихли, не обратились горящим, изрубленным в клочья бесформенным месивом.

— Вы же прибыли в Гирту чтобы расследовать дело Зверя? — поднимая с камней ружье-жезл магистра Дронта и проверяя, сколько в нем осталось зарядов, отзывая всех назад, подальше от горящих стен, спросил у тяжело дышащего, бросающего по сторонам страшные взгляды Вертуры, Фанкиль.

— Да! — выдыхая, глядя на еще вздрагивающие в последних судорогах обугленные обрубки тел, облокотившись о свой меч, воткнув его острием в расщелину между камней, устало ответил детектив — что, дело закрыто?

— Давайте я подпишу ваш рапорт, и можете прямо сейчас ехать домой — чуть улыбнулся рыцарь.

— Нет — твердо ответил Вертура — я с вами до конца. Пока я здесь, я служу Гирте.

Фанкиль одобрительно кивнул и вдохнул через незажженную трубку, как будто ему было мало вокруг дыма. Они спешно покидали обугленные кости оборотней в огонь, подхватили, уложили на плащи, стонущего мужчину, что выпрыгнул из окна и сломал себе ноги, и вместе с оставшимися полицейскими, пройдя через арку ворот, покинули горящую крепость. Цепочкой зашагали вниз по дороге в поселок, к церкви, где уже во всю шла новая деятельность. Деревенские ополченцы, разоруженные солдаты и сержанты Ринья под строгим надзором людей графа Пильге растаскивали на бревна сарай, раскладывали на дорогах костры, чтобы отгородить их огнем от надвигающейся из Леса новой угрозы, напуганных, столпившихся перед церковью, стариков, женщин и детей.

Несколько изрубленных мечами и истыканных стрелами черных обнаженных деформированных не похожих ни на людей, ни на животных, уродливых тел лежали в пожухшей от вытекающей из них черной радиоактивной жиже траве. Еще одна бесформенная фигура появилась на опушке, но к ней подлетел какой-то верховой рыцарь, ударил мечом и тут же погнал прочь, пока она не успела ответить.

Инспектор Тралле ждал коллег на козлах черного дилижанса уже развернутого по направлению к Гирте. Рядом с ним сидел бездельник Коц, проверял охапку запасных факелов на крыше и фонари. Лейтенант Турко занял салон, поддерживал здоровой рукой словно бы спящую, бесчувственно привалившуюся на него Ингу. Лейтенант Филипп Кранкен стоял с копьем в одной и факелом в другой руке, как будто бы от нечего делать, бессмысленно светил им.

— Все, мы здесь закончили! — громко и неприязненно приказал инспектор коллегам — Герман, мы возвращаемся в город! Разберитесь здесь!

— В город? — кивая в сторону сумрачного ночного леса, скептически переспросил капитан ночной стражи Гирты. Как и все он был перемазан копотью и грязью, исполнен раздражением и усталой ненависти. Его черные пронзительные глаза бешено горели, лицо кривилось в жестокой злорадной усмешке, кому бы еще причинить вред. Весь день он пил кружками кофе, что варили на походном костре, но сейчас была ночь, и он снова был готов к своему нелегкому полицейскому служению.

— Да. У нас инструкция. Мы возвращаемся в Гирту. Приказ Хельги — нахмурился, обреченно вздохнул, ответил ему инспектор.

Капитан закурил. Повернулся в сторону, глубоко вдохнул дым, покачал головой, посмотрел на коллегу одновременно с сочувствием и презрением.

— Мы здесь не удержимся. Выведем людей на Полигон к Карьерам — кивнул капитан ночной стражи на лежащего на боку, на телеге с трофейным снаряжением, контуженного, устало глядящего перед собой, графа Пильге. Указал на запад, туда, где во мрак убегала дорога, что шла по скальному уступу над трясиной Митти. Прищурил глаз, зловеще скривил сведенную давней зубной болью скулу — все, езжайте. С Богом, Валентин!

— С Богом, Герман! — кивнул инспектор и приказал бездельнику Коцу трогать. Остальные полицейские повскакивали в седла, приняли у драгун несколько дымных смолистых факелов, и последовали в багровую темноту за каретой.

По улице еще мчались разъезды, гремели копыта. Сержанты и герольды отдавали последние приказы и распоряжения, провозглашали новыми Герцогом и Герцогиней Гирты Бориса Дорса и принцессу Веронику.

Мариса вздрогнула.

Что-то непреклонно звало ее на улицу, в холодную темноту наступающего вечера. Страх и апатия, с которыми она весь день и вечер лежала на постели, с того самого момента, как Вертура покинул ее, оставил одну, смотрела в потолок, прислушивалась к происходящему снаружи за окнами, на улице, прошли. Днем кто-то приходил, настойчиво дубасил в дверь. Незнакомый ей голос долго звал ее по имени, но она промолчала, не подала виду что она дома, не открыла. Она читала много книг и знала, что враг никогда не представится предателем и тем более, сейчас, когда она одна, вдали от коллег, что могли ее защитить, ей нельзя показываться никому не глаза, нельзя никому верить.

Потом заходил квартальный. Громко стучался подряд во все двери. На каждом этаже повторял всем погасить керосиновые лампы, печи и вообще любой огонь, разъяснял что ночью, будет очень опасно, но как, не говорил. Показывал приказ из герцогской канцелярии с распоряжением покинуть комнаты, взять с собой все необходимое на ночь и двигаться к ближайшей церкви, либо собраться в большой квартире внизу, на первом этаже, а с наступлением комендантского часа ни в коем случае не оставаться одним. Пока не дадут отбой оставаться всем вместе, не подниматься наверх, в свои комнаты и квартиры даже в случае необходимости. С ним, после недолгих сборов и вялых пререканий, ушли все соседи. И бодрый полненький господин, из конца коридора, и девицы-заучки, и модный мастер шляп со своей совсем молодой женой и ловкий арендодатель-старичок, что жил в двух просторных комнатах у лестницы. Мариса слышала как жильцы, тревожно переговариваясь, нехотя покидали свои квартиры, шумно хлопали дверьми, спускались по лестнице вниз. Она не знала, все ли ушли, или кто-то также, как и она, не ответил надзирателю, заперся, затаился, у себя в комнате, но не прошло и четверти часа как последние удаляющиеся тревожные разговоры в коридоре, и грохочущие, шаркающие вниз по лестнице шаги сошли на нет, затихли где-то за толстыми каменными стенами. Еще какое-то время под окном громыхала дверь парадной, с перекрестка доносились взволнованные голоса, возгласы напуганных детей, цокот копыт и грубые окрики квартального, призывающего всех поторопиться, но вскоре затихли и они.

Вокруг стало как-то по-особенному безлюдно и тихо.

Остались только двое жандармов под фонарем па перекрестке, который сегодня почему-то опять не горел. Они неразборчиво и тихо бормотали о чем-то, сообщали редким прохожим и верховым, чтобы поспешили в свои дома, бряцали доспехами. Бесконечно курили прямо под окнами так, что дешевым, смешанным с сеном табаком, тянуло прямо в квартиру, чем отчего-то ужасно раздражали обычно любящую самой подымить своей трубкой Марису.

Так прошло еще какое-то время. Потом снаружи внезапно тревожно забили, зазвонили сразу все колокола и заглушили своим гулом и эти последние звуки присутствия живых людей. А когда за окнами стало совсем темно, и закат потух, повинуясь какому-то неясному порыву, Мариса легко вскочила с постели, на которой она лежала в одежде, держа на груди заряженный револьвер, подошла к запертой двери, отодвинула засов, выглянула в коридор и прислушалась к стоящей в нем тишине.

Фонарь за окном все также не горел. В коридоре было непривычно сумрачно и очень тихо. Только где-то наверху, наверное этажом выше, снова неразборчиво ругались какие-то соседи. Толстые каменные своды глушили звуки так, что слышался только гул сварливых голосов, и было совершенно не разобрать о чем идет речь. Внезапно разозленной этими единственными в доме неприятными звуками Марисе подумалось, что хотя они уже не первый раз слышит по вечерам эту ругать, ей сих пор так и не удалось выяснить, что это за люди, и на каком они вообще этаже. Как-то она даже ходила наверх разбираться, пыталась выяснить кто это такие, из какой они квартиры и почему их голоса вечерами так отчетливо слышны в коридоре и их с Вертурой комнате, но тогда все только пожимали плечами и говорили, что не могут сказать ничего определенного, их никто не беспокоит и вообще ничего подобного в доме они как-то не слышали.

— Я должна оставить записку отцу Ингвару, чтоб Марк знал, где меня найти — напомнила, сказала себе Мариса — а потом поеду к леди Веронике. Раз она теперь главная, значит она обязательно во дворце. Меня пропустят. Леди Тралле дала мне этот пистолет, чтобы я ее убила. Надо поспешить.

Мариса бросила быстрый взгляд на иконы на полке, презрительно улыбнулась: да пошли они к черту! Что это за люди, кто они такие? Они постоянно говорят о покаянии, о смирении, о том, что блаженны кроткие и алчущие, что главное не перегнуть, не уподобиться… А на самом деле им все равно и просто наплевать когда у кого-то реальные проблемы. Лицемеры, святоши, пусть они все горит в огне, им бы только не разжечь, не обострить, продемонстрировать свою правильность, спасти свои жалкие душонки, надменно промолчать с осуждением, отстраниться, выгородиться. Не замараться, ни кровью, ни мирским делом, ни ответственностью. Их царствие не от мира сего, они ждут что попадут в рай где им будет вечное блаженство и им надо молиться для этого, а не отвлекаться по пустяками на каких-то простых людей, никчемных холопов с их мелкими, суетным проблемами! Сколько раз так было! Сколько людей просили у них помощи и совета, но они всегда молчали, всегда были равнодушны, как будто чтобы не навредить. Когда было надо, ни разу не помогли, не исцелили, не защитили, не спасли сестру, когда за ней пришли насильники и убийцы, не вышли, как они умеют на проповеди с крестом, не остановили беспредел, никого не уберегли от голода, мора и болезней. Они прощали грехи богатым растлителям детей, развратникам, злодеям, поджигателям, душегубам и мошенникам, внимательно, не перебивая, выслушивали их, сопереживали им, с пониманием кивали на многочасовых исповедях, сами ходили к ним на дом, а всех вокруг поучали, что только больной нуждается во враче, и что Бог с радостью готов простить любой, даже самый омерзительный, самый вероломный и низменный, грех. Зато для нее самой и таких простых людей как она у них всегда были одни только сплошные дежурные порицания, укоры и епитимьи. Как высокомерно они оскорбляли ее! Называли недостойной падшей женщиной, потому что у нее не было для них ни тех самых пожертвований, ни уважения, как у тех, кто без оглядки воровал, грабил, творил гнусный служебный подлог и злодейства, чтобы потом щедрыми подарками купить их благосклонность, оправдания, одобрение и мудрые, почти как по Евангелию, благочестивые, советы. Как они поучали ее прощать и каяться, хотя они сами никогда не просили ни у кого прощения. Как они осуждали и унижали ее, говорили, что это справедливая критика и что ее надо слушать молча, воспринимать без оправданий и не возражать. Как говорили о человеколюбии и о том, что все равны перед Богом, но, когда ей нужно было их слово, их решение, их поддержка, ни разу не утешили, не пришли на помощь, не помогли, потому что когда она приходила к ним, они были заняты, у них постоянно были тысячи неотложных дел, и не было ни одной лишней минуты, потому что всегда был кто-то богаче и важнее, кто гораздо больше нее заслуживал их воодушевляющих слов и душеспасительных бесед. Зато всегда хватало времени даже не попытавшись разобраться, бросить походя: ты сама виновата во всем, ты грешишь, а Бог наказывает, кайся и проси прощения. Виновата. И что? Что изменится если сказать, что человек сам виноват во всех своих бедах? Виноват в том, что ему на голову упал кирпич, виноват в том, что его побили на улице, виноват, что родился калекой. Что изменится? Кто станет от этого лучше? Кому нужные такие ваши слова? Кому вы вообще такие нужны с таким вашим отношением, потому что когда вы были нужны, вас не было, когда вас молили, вы молчали, когда у вас просили помощи, вы воротили свои светлые и честные, одухотворенные лица. Нет. Теперь я Лунная Королева, а вы и дальше рассказывайте всем о том, что мы здесь только временно, что хорошо будет потом, что на земле нет правды и надо только гнуть спину, смиряться перед беззаконием и ложью, тихо молиться и не пытаться ничего изменить, потому что это невозможно, люди слабы и грешны, мирская суета бессмысленна и спасаются только святые, бежавшие от нее в лес. Грош цена вам всем после этого! Идите прочь, развлекайте и дальше, исповедуйте, утешайте богатых развратниц и воров, рассказывайте им о ждущем их с распахнутыми воротами Царствии Небесном! А мне вы такие не нужны!

Спокойная и решительная готовность наполнила ее сердце. Она была хозяйкой этой чудовищной багровой ночи, ее владычицей, драконом с обратной стороны луны. Она набросила на плечи плащ, погасила лампу, вышла в коридор и заперла на ключ дверь.

Снаружи было темно и пусто. Фонарь на улице не горел, но в свете тусклого багрового зарева Мариса отчетливо различала темные контуры окна и зияющий в противоположном от него конце коридора черный провал лестницы. Придерживаясь за стену рукой, нашарив в темноте перила, она аккуратно шагнула в него, нащупывая ногой ступеньки.

Внизу, в узком холле с высоким арочным потолком и ромбическими шашечками пола было также темно, как и на втором этаже. Откуда-то, совсем издалека, доносилось нестройное песнопение, похожее на то, когда читают псалмы. Мариса вспомнила, что в одной из квартир в их доме жил дьякон с женой и детишками. Они были небогатыми, можно сказать даже нищими, людьми, но как-то она взяла у его жены в долг немного керосину, когда ей очень не хотелось идти за так внезапно закончившимся топливом для лампы на соседнюю улицу, под дождем вечером. Тогда она еще клятвенно обещала что вернет все на следующий день, но потом за какими-то важными делами совсем забыла об этом случае и так до сих пор и не отдала ни деньги, ни оставшееся в кувшине керосин, а дьякон с женой, когда они виделись, с тех пор уже не единожды, встречаясь на лестнице в парадной и в лавке на углу, под окнами их с детективом комнаты, так ни разу и не спросили ее, собирается ли она возвращать взятое или нет.

— Наверное, это он читает, а они поют… — спускаясь по лестнице в холл, сказала себе Мариса.

Под дверью одной из квартир на первом этаже, где, как ей еще подумалось, собрались все не пожелавшие покинуть дом жильцы, горел теплый свет, похожий на огонь керосиновой лампы или свечей. Рыжей полоской подсвечивал пол, отражался от нарядных черно-белых, выложенных в шахматном порядке ромбами, каменных плит.

— Нет, это не тут. Поют где-то в другом месте. Может в соседней парадной… — прислушавшись, и так и не различив за дверью ни голосов, ни каких иных звуков, рассудила Мариса.

Она еще несколько удивилась тому, что все вот так просто взяли и ушли и теперь вокруг никого нет. Ей очень захотелось открыть эту дверь, войти к людям, услышать живые человеческие голоса, почувствовать что она не одна в этом большом темном доме, увидеть знакомые лица. Сказать что-нибудь и со спокойным сердцем пойти дальше на улицу, но ей вдруг стало невыразимо стыдно перед дьяконом и его большой семьей за керосин, и она отступила, так и не решившись даже подойти к этой двери.

Все остальные двери в холле были закрыты. Не отдавая себе отчета, зачем она это сделала, Мариса подошла к обычно распахнутой настежь даже ночью двери комнаты консьержа и надавила на ручку, попробовала ее открыть. Но дверь была заперта: по всей видимостью старики тоже покинули свой пост, ушли вместе со всеми, закрыли квартиру.

Над дверью парадной слабо багровел полукруг окна. Тусклое, ни на что не похожее, едва различимое глазом, красное сияние падало на потолок, слегка подсвечивало белые каменные своды и стены. Входная дверь была заперта на засов, но Мариса осторожно, так чтобы не шуметь, отодвинула его, с усилием приоткрыла тяжелую створку и протиснулась на улицу. За ее спиной тихо щелкнула пружина, захлопнула за ней замок. Она осталась снаружи одна в темноте.

Впереди, через перекресток, каким-то мертвым, мутным светом, как нарисованные, теплились окна особняка графа Прицци. В двухэтажном доме на противоположной стороне улицы в третьем от угла окне, тускло и ровно горела рыжая церковная свеча. Подсвечивала выставленную на подоконник старую, с неразборчивым облупившимся ликом, икону и серый разлапистый столетник в горшке.

Все также гремели колокола, но с ними было что-то не так. Мариса точно знала, что ближайший храм был в двух домах от перекрестка, в сторону моря по улице генерала Гримма и что дальше, у Вязовой аллеи есть еще одна церковь и что совсем рядом находится собор Иоанна Крестителя. Что если в городе бьют все колокола, то должны звонить и эти, но отчего-то она не слышит их. Можно было бы подумать, что она ошиблась, но бой колоколов на соборе Иоанна Крестителя она бы узнала из тысячи других. Ее безмерно раздражал их оглушительный и беспощадный звон, регулярно, в субботние и воскресные дни, с самого раннего утра отбивающий часы литургии, что будил ее, стоило ей только лечь и сомкнуть глаза после бессонной ночи проведенной за написанием статей или чтением книг. От их ударов в их с Вертурой комнате было совершенно невозможно спать, дрожали стекла, дребезжала мебель, жалобно звенел плафон керосиновой лампы и мелко трясся, как будто вторя им, оставленный на столе пустой фужер.

Но сейчас Мариса была бы даже рада им: над городом стоял колокольный звон, но казалось, звонили как будто какие-то другие колокола, совсем не те, что она привыкла слышать. Далекие, потусторонние и глухие, не дающие эха, как будто с другого конца города, или с противоположного берега реки.

Решив проверить так ли это, Мариса свернула на улицу Прицци и быстрым шагом пошла в сторону собора Иоанна Крестителя, перед которым, прямо на ступенях ведущей ко входу в храм широкой лестницы горел огромный зловещий костер, словно отгораживал его огненной стеной от опустившейся на город багровой темноты. Его трепетный и страшный свет озарял оскаленные морды и грозно поднятые крылья драконов перед парадными дверьми. Беспокойные быстрые сполохи переливались в цветных стеклах витража с образом грозного, словно дающего им команду к атаке, троеперстно сложенной рукой, Иисуса Христа, пришедшего в огне и славе судить живых и умерших.

Впереди, прямо посреди пустынной улицы стояла, размахивала хвостом, лошадь. Опустив голову, искала что-то посреди камней. Рядом лежал мертвый человек.

— Выпал из седла, разбил о брусчатку голову, или свернул шею — рассеянно подумала Мариса — так бывает и нередко.

Она подошла к лошади и, проверив упряжь, вставила ногу в стремя.

— Надо ехать во дворец — сказала она себе — я найду Марка потом. Если его убьют, в послании отцу Ингвару не будет никакого смысла. Я должна исполнить данное мне поручение.

Только тут, поудобнее усевшись боком на седло, отдышавшись от быстрой ходьбы, прислушавшись и оглядевшись, она осознала, насколько вокруг нее, на улице, темно, безлюдно и тихо так, как не бывает даже в поселках и деревнях, не то что в таком большом городе как Гирта. У костра перед собором не было видно ни единого человека. Не было слышно, ни привычного стука колес повозок, ни звуков шагов, ни цокота копыт. В туманном, подернутом не дающим света багровым заревом небе не было ни звезд, ни луны. Из-за закрытых окон и дверей, из темных арок подворотен не доносилось ни единого звука. Только где-то, совсем далеко еще били колокола, доносились какие-то едва различимые, как будто призрачные, отзвуки, похожие на призывные кличи рогов и рокот барабанов, отбивающих боевой ритм. Реальным остался только один звук: приглушенный толстыми каменными перекрытиями и стенами тихий, но отчетливо различимый говор. Словно где-то за одной из многочисленных, обращенных на проспект наглухо запертых парадных дверей и темных окон опять ругались, выясняли что-то на повышенных тонах, как будто бы все те же самые, какие-то уже совсем немолодые мужчина и женщина. Мариса огляделась, пытаясь прислушаться, понять, откуда это, но все было тщетно. Голоса были слишком далекими и слишком тихими, она не могла уловить ни смысла фраз, ни направления.

Ей стало страшно. Окна домов на улице не горели. Черными мертвыми громадами стояли каменные кварталы. Багровое зарево едва подсвечивало пустынные тихие улицы. Мариса была одна в этом страшном багровом сумраке, накрывшем Гирту.

Тусклое рыжее зарево пожаров разливалось над рекой. Черный дым толстыми столбами поднимался в непроглядно-темное безветренное небо. Было холодно, душно и безветренно. Из парка тянуло едким запахом гари и смердящих, залитых водой, углей. В сумраке неподвижно стояли подернутые легкой осенней желтизной, подсвеченные пламенем разведенных перед фасадом герцогского дворца, и на подъездной дороге, костров, деревья. Кавалеры дворцовой стражи и юнкера пажеского караула несли вахту, стуча древками пик по камням мостовой, черными тенями прохаживались между огней. На площадке перед Малым дворцом стояли снаряженные кони, раздували ноздри, бренчали сбруями, беспокойно стучали копытами. Оставленные в охране штаба жандармы и дружинники сидели на ступеньках и у стен, прижимали к себе оружие, тревожно вглядывались в багровую мглу парка, в тени на дорожках, в сумрак густых зарослей, так радующих глаз при солнце днем, и таких зловещих в опустившейся на город багровой мгле, декоративных, старательно но нарочно слегка небрежно и лохмато, подстриженных под дикость, кустов и деревьев. Зловещими резкими силуэтами стояли оформленные в виде обвивших чугунные стойки драконов и змей, погасшие фонари. Мрачной громадой вздымался над черной изломанной линией парка и крыш окрестных домов безмолвный, непоколебимый и черный шпиль Собора Последних Дней. Темная стена ратуши торчала по его левую сторону уродливой, бесформенной руиной. Ее крыша и часть верхних этажей обвалились, узкие расщелины окон смотрели кровавыми глазами. Торчащие в черно-багровое ночное небо углы обгоревших стен навевали тоскливые и дурные мысли.

Отсюда, от герцогского дворца, не было слышно звуков идущего у мостов на реке сражения. Отстояв молебен, принцесса Вероника вместе со своей свитой поднялась наверх к себе в кабинет. Сидела за рабочим столом, просматривала сводки, что регулярно приносили ей из штаба со второго этажа, от Пескина, о положении дел в городе и ходе штурма северных районов Гирты. Внизу, под окнами, в парке, то и дело гремели удаляющиеся копыта коней: по трое мчались по дорожке в сторону ворот и Соборной площади отправляемые к войскам курьеры. В городе объявили комендантский час, и даже должностным лицам было разрешено ездить только группами по несколько человек.

В кабинете герцогини было сумрачно, как и за дверьми в коридоре, в комнатах и на лестницах. Во дворце не было газовых рожков, как в других домах: здесь всегда полагались на электрический свет, но сегодня его не было, так что теперь приходилось пользоваться газом и керосином. Несколько таких ламп принесли в кабинет принцессы, поставили на подоконники и столы. От их жаркого калильного света по стенам и потолку плясали длинные беспорядочные и необычайно темные, как будто бы физически ощутимые тени, сгущались в углах под столами и за мебелью.

Даже с выкрученными до упора фитилями и кранами, эти светильники едва разгоняли мрак в коридорах дворца, под сводами высоких потолков залов и у дальних стен. Огонь в них был каким-то по-особенному обжигающе-горячим, багрово-тусклым и при этом как будто бы жидким. Тянулся не вверх, а вширь, колыхался вяло и медленно. Наблюдать его было неприятно и жутко, но без света сидеть было еще хуже, чем с таким освещением:

в окнах по-прежнему стояло зловещее, трепетное и тусклое зарево, от которого не становилось ни сколько не светлее.

Из окон кабинета герцогини было отчетливо видно, что ярче всего оно над морем, за темной горой и крепостью Гамотти, в той стороне, где еще днем стоял Обелиск. Словно какое-то, дева различимое глазом, всепроникающее излучение исходило из воды на его месте, затмевало луну и звезды, наполняло темноту даже в закрытых помещениях тревожным, едва различимым глазу, как будто колышущимся темно-багровым светом.

— Радиация — сказал кто-то, мрачно глядя в окно, кивая на небо.

— Нет — поведя рукой, ответил Парикмахер также тихо — спектральное смещение.

Какая-то совсем молодая девушка заплакала, прижала руки к лицу. Принцесса Вероника подсела к ней на скамеечку, обняла за плечи, завела разговор со своими девицами, чтобы воодушевить их. Сказала, что в последней сводке сообщили о том, что ворота у Инженерного моста взяты и ничего дурного больше не случится.

Но ее слова были тщетны. Что-то неуклонно менялось в худшую сторону. Пронзительное сияние над морем становилось все ярче, но в кабинете с высоким потолком и просторными окнами в три стены, казалось, стало только еще темней. Черными росчерками на фоне тусклого красного неба темнели фигурно выпиленные рамы, навевали назойливые, жуткие мысли о вычурных замках с истлевшими коврами и картинами, где ходят липкие кровавые мертвецы с содранной кожей из леденящих душу своими дикими фантазиями сборников готических романов и новелл.

По углам, у двери стояла мгла. Под шкафами, под просторным столом у стены, на котором у принцессы был разбит маленький сад комнатных цветов, сгустились неуютные черные тени. Свет ламп, что как будто стал еще более тусклым и одновременно режущим глаза, не мог развеять их.

Внезапно зазвонил телефон. Все вздрогнули и обернулись на его резкий, больно ударивший по ушам в глухой, стоящей вокруг, тишине треск.

Этот похожий на шлем с забралом, выполненный в модной современной манере, под рыцарский стиль, массивный аппарат с беспроводной, отделанной золотом и красным деревом трубкой, овальными блестящими кнопками и настроенным под механический треск звонком, стоял на подоконнике у большого рабочего стола герцогини еще с тех времен, когда этот кабинет принадлежал старшему сыну герцога Вильмонта, Берну, что жил со своей семьей в Малом дворце вплоть до своего отъезда в Басор, куда приказом штаба объединенной армии конфедеративного королевства он был назначен комендантом одной из крепостей. Заняв его комнаты и рабочий кабинет, принцесса Вероника первым делом переставила телефон на рабочий стол поближе к себе, справедливо считая этот аппарат необходимым, удобным и современным средством цивилизованного государственного управления. Но тогда, по неопытности, она сильно недооценила абонентов Гирты, того самого, немногочисленного привилегированного круга избранных и их приближенных, кому посчастливилось тем или иным путем, всеми правдами и неправдами, заполучить в распоряжение, хотя бы на минуту, трубку и клавиатуру набора номера какого-нибудь личного или служебного телефона, подключенного к общегородской сети. Ведь всем, кто когда-нибудь вертел заветный диск, с придыханием, волнением и надеждой прикладывал динамик к уху, известно то самое восторженное чувство связи с теми недоступными голосами важных людей на другом конце провода, кто при любых других обстоятельствах никогда не снизойдет до личной аудиенции или даже просто мимолетной беседы, и пока есть такая возможность, этим контактом, этой зацепкой, нужно непременно воспользоваться как можно скорее, пока кто-нибудь другой, более ловкий и сметливый не занял заветную линию, оставив нерасторопного неудачника в дураках, с досадой слушать в трубке короткие гудки.

Телефон начал серьезно досаждать с первых же дней: звонили беспрерывно, все подряд, не по существу и без всякого серьезного дела. Бесконечно, целыми днями, ошибались номерами, спрашивали как здоровье и настроение, предлагали руку и сердце, анонимно признавались в любви. Желали доброго утра, дня, ночи и вечера. Приглашали на турниры, приемы и банкеты, в рестораны, салоны, кофейни, на прогулку, на море, на реку, на охоту, и в лес. В Тальпасто, в Варкалу, в Зогден, в Сорну, в Фолькарт, в Эскилу. Нараспев читали стихи и прозу, слушая голос, тяжело и страстно дышали в ухо, жаловались, доносили, просили, предлагали, вели бесконечные, пустопорожние, беспредметные разговоры, выдавая три-четыре гудка, бросали трубку до того, как принцесса успевала ее схватить. Постоянно отвлекали от работы, поднимали звонками во время сна и отдыха, не давали покоя ни днем, ни ночью, ни в воскресенье, ни в обед.

Так что очень скоро герцогине пришлось пожалеть о скоропалительном решении и отключить назойливый, доводящий до бешенства, аппарат, а, чтобы зря не занимал места на столе, переставить его обратно на подоконник, где он и стоял до того, как герцогиня решила воспользоваться им.

С тех же самых пор, как телефон принцессы Вероники был отправлен на покой, еще один аппарат установили в соседнем кабинете, который занимали Фарканто и рыжая Лиза. Они находили общение по нему забавным и либо не брали трубку, либо отсылали всех звонящих не по делу в администрацию герцогства. По особенно же важным случаям писали записки и вместе с веселыми фрейлинами отправляли их по адресу, обещая перезвонить.

Сегодня утром и днем, пока со смертью Герцога не отключились стабилизаторы, этот телефон звонил с самого утра без перерыва. Как только рыжая Лиза, выслушав и ответив, бросала трубку, тут же следовал новый тревожный звонок. Набирали из разных ведомств и районов Гирты, докладывали о мятеже, сообщали самые страшные и тревожные новости, делали доносы, пересказывали слухи, срочно требовали Герцога. Звонили из горящей ратуши, плакали, отчаянно просили помочь, говорили что отрезаны огнем от выхода. Но с переходом Станций в нейтральный режим звонки прекратились: от телефона в стену уходил толстый, экранированный редкоземельными металлами провод, который с аварийным переключением автоматических предохранителей, как и все остальные электрические приборы в городе, чтобы не сгорели от перепадов самовозбуждающегося в проводах тока, был отключен от сети.

Телефон же принцессы вообще был вынут из розетки и стоял на подоконнике в качестве украшения, но этот внезапный и громкий вызов в багровой мгле поразил всех настолько, что, ни у кого не закралось ни малейшей мысли, ни единого сомнения в том, как этот, молчавший уже много недель кряду, аппарат вообще может звонить.

Принцесса Вероника вскочила со скамеечки, спешно подошла к нему, взяла трубку, выгнула спину, закатила глаза и отвернулась с ней к окну.

— Алло? — спросила она громко и требовательно.

— Алло? Алло? — кричал, пытаясь прорваться через помехи далекий, грубый и натужный голос, по интонациям и напору похожий на военного или полицейского — семнадцатый, Карбуссо? Алло! Карбуссо!

— Алло! — со злостью крикнула принцесса Вероника, отвечая на этот призыв, словно повысив голос, могла лучше докричаться до другого конца линии — алло! Кто это?

— Алло! Не слышно! — прокричали ей в ответ и с треском, как будто с размаху ударили по уху, бросили трубку. Принцесса проморгала, несколько раз машинально надавила на рычажок, сбрасывая вызов. В недоумении прислушалась к мертвому динамику в ожидании непрерывного гудка, что линия свободна и можно набирать номер. Но гудка не было. Только тихо пересыпался, шелестел, вибрировал под действием самопроизвольно изменяющейся проводимости катушки уголь, и слышалось слабое покалывание наведенных электропомех. Все, как и полагается, когда телефон отключен от сети.

— Кто там? — нахмурилась, спросила рыжая Лиза.

— Не туда попали… — растерянно ответила принцесса Вероника, кладя трубку на место.

Она вернулась к столу и, как будто совсем забыв, что она принцесса и у нее есть фрейлины, уже начала наливать сама себе остывшего кофе, как кабинет снова огласил резкий и назойливый треск.

Принцесса вернулась к телефону, но в трубке снова было только сухое и громкое покалывание электричества, в котором отчетливо прослушивалась знакомая, но теперь уже быстрая и тревожная пульсация «Йек-ти». Через нее, как будто бы откуда-то совсем издалека, в эфир пробивался какой-то мрачный малоразборчивый голос, начитывающий похожий на некролог или радиопьесу, текст.

— Он же выключен? — пытаясь вытянуть из-под стола застрявший где-то внизу провод, больше удивилась, чем испугалась герцогиня — позовите кого-нибудь, пусть проверит…

— Может попробуем позвонить кому-нибудь? — испуганно предложила младшая дочь герцога Вильмонта, Агнесс.

— Кому? — все-таки пробегая глазами, список из трех десятков важных номеров на табличке в рамке, спросила принцесса Вероника.

В дверь застучали, все вздрогнули, повернулись к дальней стене кабинета. На пороге появился курьер от Пескина, принес очередную сводку. В коридоре несли вахту несколько гвардейцев во главе с лейтенантом Киркой. Сейчас во дворце было много вооруженных, готовых к бою мужчин, но в сложившейся обстановке это не придавало особых спокойствия и уверенности. Принцесса взяла в руку записку, и хотела было прочесть ее, как телефон снова зазвонил.

На этот раз трубку схватила рыжая Лиза. Сгорбилась, с силой выдохнула дым от папиросы, которую она курила и уже скорчила гримасу, чтобы крикнуть в телефон что-нибудь оскорбительное, но ее опередили. В динамике зазвучал, полился как красивая спокойная река, отчетливый и ровный, внушающий доверие, громкий мужской речитатив.

— Здравствуйте! Вы позвонили на номер экстренной консультации бюро конфедеративной безопасности Северного Королевства — без всяких помех сообщил механический диктор — оставьте свой вопрос или предложение, наш аналитический отдел всесторонне и тщательно рассмотрит его, и наш компетентный специалист обязательно свяжется с вами в установленный законодательством срок. Приготовитесь. После сигнала начнется запись сообщения. Предупреждаем, что сообщения, содержащие нецензурную лексику и оскорбления рассматриваться не будут.

Рыжая Лиза проморгала. Она так и не успела ничего ответить, как динамик разразился отчаянными, полными боли, муки, ужаса и безысходности бесчисленными, сливающимися в один страшный, парализующий волю и разум хор мужскими, женскими и детскими воплями, словно на другом конце провода опустили трубку в разверстую полную стонов, плача и сухих электропомех черную адскую бездну, столь громкую, что все, кто был в комнате, отчетливо услышали эти жуткие, леденящие душу, полные боли, страха и отчаяния крики. Рыжая Лиза замерла в недоумении, хотела было бросить трубку, но страшные звуки в ней затихли также внезапно, как и начались, и все тот же спокойный, внушающий доверие голос размеренно и бодро заявил.

— Мы благодарим за ваше обращение в бюро конфедеративной безопасности Конфедеративного Северного Королевства! Ожидайте ответного вызова в течении ближайших — снова резкие крики — угловых минут. По предварительному рассмотрению вашей заявки с вами обязательно свяжется наш компетентный специалист!

Линия разъединилась, а вместо положенных коротких гудков из трубки снова полились бесчисленные крики. Рыжая Лиза бросила ее на рычажок и в нерешительности отступила от телефона подальше в глубину кабинета.

В дверь снова постучали. Все обернулись. Вошел лейтенант Кирка, жестом пригласил войти лейб-инженера с помощником, которых вызвал чтобы проверили линию. Оба поклонились присутствующим и без лишних слов обступили зловещий аппарат. Лейб-инженер протянул ладонь, снял трубку. Характерным энергичным жестом надавил на рычажок и, с внимательной готовностью опустив уголки губ, прислушался к ней.

— Олаф! — приказал ему, потребовал на другом конце провода герцог Вильмонт, строго и повелительно зашипел — дай Веронику! Быстро!

Инженер недоуменно пожал плечами, протянул трубку принцессе, та машинально взяла ее, приложила к щеке.

— Алло?

— Вероника! — заявил ей уже совсем другим, ядовитым и мстительным тоном Герцог — дрянь мелкая! Готовься! Я иду убивать вас всех!

И снова бросили трубку. Все звуки в динамике окончательно стихли. Не осталось ни коротких гудков, ни шипения. Только едва различимый, но навязчивый треск наведенных электропомех магнитной бури, бушующей над Гиртой. Помощник лейб-инженера вылез из-под стола, продемонстрировал, отсоединенный от сети штепсель.

— Ну, что на этот раз? — поинтересовалась рыжая Лиза. Страх прошел, казалось, что происходящее начало забавлять ее.

— Он идет меня убить — просто ответила принцесса Вероника и пояснила для всех — сэр Вильмонт. Он так сказал мне.

— Не беспокойтесь, моя леди — подошла, с готовностью заверила ее Ева, попыталась приободрить — по телефону они всегда самые богатые, ловкие и смелые!

У нее на плече висела плеть с массивным, остро отточенным, металлическим языком, а за поясом в ножнах был короткий, похожий на тот, какой был у принцессы, изогнутый, заключенный в темные лакированные ножны меч. Даже в такой печальной ситуации помощница куратора полиции Гирты выглядела готовой дать отпор любому, кто посмеет тронуть герцогиню. Широкие рукава ее белой рубахи были неподвязаны, поверх длинного светло-желтого платья и широкой темно-зеленой мантии из плотной шерсти, надет баллистический, усиленный набедренниками и оплечьями жилет. Буйные светлые волосы аккуратно расчесаны и собраны в узел с торчащим позади хвостиком, подвязаны нарядной алой лентой. Рядом с ней уселась, запрыгнула на стол, маленькая трехголовая синяя кошка с алыми горящими как небо за окном глазами. Замерев на месте, словно умея видеть через стены, повела острой мордочкой, уставилась, неподвижно вылупилась, в багровую темноту за восточными окнами кабинета. Черноволосый манерный Парикмахер в белой мантии погладил ее по одной из голов, отчего кошка довольно вытянула шею и стала как будто крупней.

— Он пугает вас — положив руку на оплетенную черным шнурком рукоять мечи, заверила принцессу Веронику Ева — но если он придет, нам проще будет его убить.

Явился один из рыцарей, привел растерянного Камердинера. Тот тревожно сообщил, что он только что из Большого дворца, с людской, где Повар и остальные, кто не пожелал покинуть задние с приказом об эвакуации, собрались в комнате для отдыха слуг на первом этаже. Сказал, что все очень напуганы тем, что в галерее для сушки белья, в подвале, на трубах с горячей водой, нашли мертвую прачку со следами удушения. Но самым страшным было то, что в этот коридор вела только одна дверь и все видели, что никто кроме нее туда не входил, а когда заждавшись, пошли за ней, как не искали, убийцу так и не нашли. Донеся эти дурные вести, Камердинер смутился, но потом все-таки сознался, что все шепчутся о том, что кто-то запер все двери на лестницах, на втором и третьем этаже и при этом сверху постоянно доносятся какие-то голоса и шаги. Что люди слышали, как оттуда звали, жаловались, просили о помощи, хотели выйти, потому что наверху темно и страшно, нет света, а все двери, что всегда открыты и не закрываются даже на ночь, заперты.

— Там остались еще люди — мрачно и взволнованно сказал Камердинер — не все вышли…

— Где конкретно? — потребовала к себе план здания, указала ему принцесса Вероника. Камердинер — изящный узкий и ловкий, но при этом по виду сильный человек, с готовностью развернул лист бумаги на столе, склонился в талии, как на важном приеме, не сгибая спины. Надел свое пенсне, достал стек, которым указывал слугам, со знанием дела повел им по схеме.

Второй этаж основного корпуса дворца была разделен на две равные части парадной лестницей, на которой сейчас нес вахту усиленный караул из юнкеров и гвардейцев. К западу, справа от нее, на втором этаже, располагались канцелярия герцога Вильмонта, зал ожидания, комнаты для кавалеров и церковь. К востоку, слева, были апартаменты герцогской семьи, комнаты приближенных Вильмонта Булле, его министров, помощников и друзей, гостиные, библиотека с коллекцией редкостей и ценных книг, галерея для танцев и конференц-зал для важных приемов и деловых встреч. Через весь второй этаж, вдоль фасада здания, шел сквозной коридор, по которому сегодня днем маркиз Дорс и принцесса Вероника со свитой ходили убивать герцога Вильмонта и где потом их встретил Пескин. По нему можно было пройти через все здание от арки, что соединяла с основным корпусом Малый дворец, до дверей самой дальней, просторной светлой курительной залы с гобеленами и высокими, от пола до потолка, окнами, через которые открывался захватывающий вид на террасу на краю высокой отвесной скалы, где проходила недавняя помолвка, сад и раскинувшиеся до самого горизонта узкие, изломанные улочки, башенки, мансарды и крыши восточной Гирты. В этой комнате с плотными, блестящими, синими шторами, и уютными креслами, вечерами горел камин, даже в пасмурную погоду, всегда, было тепло, а за окнами стояла величественная панорама города, озаренная тысячами теплых калильных и электрических огней.

Такой же сквозной коридор шел и по третьему этажу. В него выходили двери комнат преподавателей, секретарей, юнкеров и младших фрейлин, а также рядовых дворцовых служащих — курьеров, поваров, посудомоек, прачек, дворников и камердинеров. На первом этаже последовательно располагались соединенные просторными дверьми залы арсенала, тренировочной галереи, оружейной палаты, гардероб, лицей, штаб пажеского корпуса, общая библиотека, музыкальная комната, канцелярия фельдъегерской службы, комната безопасности и бухгалтерия. Еще во дворце имелось три подвальных этажа. Один частично гостевой, что выходил окнами и балконами на отвесный южный склон холма Булле и крыши Гирты и частично служебный: на этом же этаже, в восточной половине здания располагались прачечная, кухня и мастерские. Второй подземный этаж, помеченной цифрой «А» был складским. Именно по нему, в ночь фестиваля герцогиня водила в город своих гостей. Там тоже был длинный бетонный коридор со множеством дверей за которыми располагались залы оборудованные под кладовые и прочие технические помещения. Из этого коридора вниз, в город, вели два спуска — к конюшням и к реке. Также именно на этом этаже, по краям здания, располагались две лестницы что вели еще ниже, на этаж «Б», к стабилизаторам, у дверей которых сейчас вел свои изыскания профессор Глюк, и техническому колодцу с лестницей и лифтом, ведущему к основанию холма Булле, помеченному как «Гирта Железнодорожная. Объект четыре». На том же уровне также располагались понижающая трансформаторная подстанция, насосная, котельная и зал, где стояли коммутирующие электричество, распределяющие его по всему городу, щиты. Параллельно этому, техническому коридору, пролегал еще один, служебный, в котором располагались кабели высокого напряжения, трубы вентиляции, подачи воды и канализационного слива.

— Вот тут, где комнаты — указал Камердинер на план второго этажа — между Малым и парадной лестницей — и наверху, над ними. Там голоса и шаги, я тоже слышал, пробовал пройти, но двери заперты.

Явился вернувшийся с обхода гвардейский кавалер, доложил, что нашли еще три тела. Одно, помощника плотника, лежало в основании лестницы ведущей на третий этаж, со свернутой шеей и еще два, двоих кавалеров, что заперлись изнутри в одной из комнат для отдыха гостей и сидели в креслах так, как будто оба уснули и было непонятно живы они или нет. Через замочную скважину в темноте было трудно разобрать точно, но кто-то, кто долго наблюдал за ними, сказал что оба не дышат. Все были подавлены и напуганы, спрашивали друг друга о знакомых, родственниках и коллегах и никто не мог сказать точно, сколько людей еще осталось во дворце, отказалось покинуть свои комнаты и посты, или просто не получили приказа об эвакуации по каким иным причинам, а тем более сколько еще мертвых ненайденных тел сейчас лежат в темных коридорах, комнатах и на лестницах за запертыми дверьми.

— По правилам противопожарной безопасности мы не запираем двери на лестницах и проходных помещениях, но у Риты Фальки были все ключи — зловеще сообщил Камердинер и добавил тихо, словно нехотя, но все же решившись под холодным взглядом герцогини ответить как есть, не боясь, что все будут смеяться над ним — это она там ходит. Еще с вечера, ее видели, как она закрывала двери! Это она убивает всех!

— Мэтр Форнолле, соберите группу, мы найдем ее и ликвидируем — внимательно выслушав его, приказала капитану герцогской стражи принцесса Вероника. Властно и холодно и обратилась к Камердинеру — Лиам, быстро сообщите всем кто не на дежурстве, чтобы срочно покинули здание. Пусть выходят, соберутся у парадных дверей и все вместе по центральной алле идут к Счетной палате, к остальным.

Она было указала Регине Тинвег и Майе Гранне на баллистический жилет, что висел на высокой резной, в виде башен замка, спинке ее кресла, чтобы помогли надеть и застегнуть его, как внезапно снова зазвонил телефон.

— Алло! — схватив его, яростно крикнула в трубку герцогиня.

— Гирта, объект шесть. Руксет — спокойно и обреченно, словно проговоренный много раз, заученный наизусть текст, без надежды на ответ произнес далекий и тихий голос, едва различимый за шорохом помех — Гирта сентябрь, 1541й год, объект шесть. Мы в радиусе гравиметрического смещения. Покинуть объект шесть не представляется возможным. Температура снаружи опустилась до тридцати градусов ниже нулевой отметки. Продолжает падать со скоростью около трех градусов каждые восемь часов. Присутствует частичный визуальный контакт с Гиртой Гамотти, объектом три. Дают семафор. Неразборчиво. У нас двадцать восемь раненых и зараженных, семнадцать человек убито. Заканчиваются вода, топливо, визуальный контакт с Рыцарей, Цветов и Котищ. Статичный свет в окнах на протяжении всего времени пребывания в зоне гравиметрического смещения. Визуальный контакт Гирта Университет, Гирта Набережная, Гирта Депутатов — также статичный свет без визуальных изменений. Мы в радиусе гравиметрического смещения. Гирта, объект шесть. Руксет. Сентябрь 1541й.

— Объект шесть? Алло? — смутилась, позвала принцесса.

— Руксет. Объект шесть на линии — ответил ей все тот же сухой далекий голос, больше похожий на запись, чем на живого человека.

— Гирта. Объект один. Булле, докладывайте! — хватая на всякий случай со стола лист бумаги и химическое перо, с волнением в голосе ответила ему принцесса.

— Гирта. Объект шесть. Руксет — все также бесстрастно, устало и монотонно, отвечали из трубки — калибровочные преобразователи объекта три «Гирта Гамотти» вызвали аномалию, мы в радиусе гравиметрического смещения. У нас заканчиваются вода и топливо. Много пострадавших. Покинуть объект шесть и прилегающие территории не представляется возможным технически…

— Быстро семафор объекту шесть! Гирта Центральная — Гессу — отклик! Семафор на Гамотти! — зажав ладонью микрофон, взволнованно бросила недоумевающему курьеру принцесса и обратилась снова к трубке — объект шесть? Алло? Вы меня слышите?

Но голос уже пропал, в динамике снова тихо потрескивали помехи.

— Что у них там? — испуганно и неприязненно, машинально спросила Оливия Кибуцци, отшатнувшись от помрачневшей, разозленной этим звонком и всей непонятной ситуацией в целом принцессы.

— Оператора на этот телефон с докладами ко мне! — крикнула, распорядилась герцогиня и, собравшись с мыслями, тяжело выдохнув, скороговоркой выдала инструкцию — при повторном звонке от объекта Гирта шесть: ответ Гирта один, Центральная, объекту Гирте шесть, комендатуре — отклик, контакт по семафору через Депутатов — и, окончательно рассвирепев, бросила стоящему рядом лейб-инженеру — Олаф, быстро отправьте за мэтром Глюком. Пусть выяснит, что у них там случилось! Все пойдемте.

И они вместе с остальными девицами, лейтенантом Киркой, Парикмахером, Евой и художником Гармазоном вышли из кабинета и спустились на второй этаж в штаб. Дверь была раскрыта, в багровом сумраке аудитории с тихим зловещими щелчками и шелестом горели газовые лампы, разгоняли тьму над столами, заставленными горами папок, карт и книг. Наполняли просторное помещение жарким удушливым и кислым смрадом прогоревшего светильного газа и раскаленного железа. Часть окон была открыта, но неподвижный холодный, стоящий снаружи, напоенный какой-то необычайно густой и терпкой гарью и осенней гнилью, казалось бы даже почти ощутимо липкий и жирный воздух, не разгонял его, не приносил никакого облегчения.

Тени от спешащих мимо светильников людей прыгали по столам, подоконникам потолку и стенам. Неестественная, болезненно-слепящая яркость огня вблизи и черная мгла под потолком и в углах, уже в нескольких метрах от ламп, резкие границы света и тени, навевали ощущение какой-то поздней, бесконечной и непроглядной ночи, рождали в сердцах безотчетное, чувство тягостной тревоги, наполняли их страшным ожиданием неизвестности.

Мария Прицци чуть повернулась от сумрачного окна, у которого все также сидела вполоборота. Отстранилась от бумаг, что, положив на широкий подоконник, читала в темноте. Увидев, что принцесса Вероника и ее свита вооружены, улыбнулась краем рта, повела бровью и, словно герцогиня тут же стала ей нисколько не интересна, снова обратилась к чтению.

— Во дворце чужак. Мы идем за ним — сообщила принцесса Вероника сидящему над штабными журналами Пескину. Тот устало поднял от локтей голову, надул раскрасневшиеся от близости жаркого светильника щеки, несколько раз кивнул в ответ. Взял со стола свежий рапорт, протянул герцогине.

— Будьте осторожнее, моя леди — напутствовал он ее — актуальная сводка по потерям и продвижению.

— Аристарх Визра? — быстро пробежав глазами докладную, переспросила принцесса Вероника. Пескин утер ладонью вспотевший лоб, сделал какую-то пометку в журнале и безразлично кивнул ей в знак того, что как написано, так и есть.

— Аристарх? Что с ним? — услышав имя юного барона, печально воскликнула Майя Гранне, поджала локти, испуганно отшатнулась от принцессы.

— Он мертв — коротко ответила та и бросила на нее требовательный взгляд — если не можешь идти с нами, ступай наверх. Элла, Давид, идите с ней.

— Нет, моя леди, я должна — вздрогнула, кивнула лесная девушка. Глаза ее внезапно стали печальными и очень взрослыми, как у пожилой, испытавшей немало лишений и горя, пережившей своих сыновей, дочерей и внуков женщины. Ее голос стал горьким, тяжелым и тихим — я служу вам моя леди. Мы всегда служили наследникам Лунного Дракона и Железному Кресту Гирты. Все наши мужчины умирали на войне, а в семье всегда рождались только дочери. Это наше проклятие, наш путь, наше служение.

— Хорошо — кивнула принцесса, без пререканий дослушав, когда она выговорится — мэтр Форнолле, вы готовы? Вольфганг — обратилась она к Пескину — продолжайте держать меня в курсе дел.

Мария Прицци не вмешиваясь, молча наблюдала за этой сценой. Ее внимательные прищуренные глаза блестели, как будто горели слабым лиловым светом в темноте.

Принцесса и ее сопровождающие покинули штаб, вышли на лестницу.

Тут тоже было темно и холодно, как будто снаружи стояла зима и в здании не топили. На площадке, в камине, тускло, едва-едва, тлел огонь. Какой-то кавалер раздувал его полой плаща, пытался отогреть помещение, но дым не уходил в дымоход и пламя почти не горело. Юнкера и гвардейцы караула, что в мрачном ожидании, держа наготове оружие, сидели на скамеечках, ступеньках лестницы и вдоль стен, с бряцанием доспехов вставали, скупо салютовали герцогине и ее свите, провожали ее безрадостными, усталыми взорами и снова садились на место.

Спешно поднявшись но второй этаж, к принцессе подошел придворный священник, высокий и плотный бородатый мужчина лет сорока. Облаченный в золотую епитрахиль поверх подрясника, в левой руке он держал тяжелый стальной крест, в правой, обнаженный по причине отсутствия ножен и портупеи, длинный острый меч.

— Я тоже пойду с вами моя леди — смело глядя ей в глаза, твердо сказал он ей.

— Благодарю вас отец — ответила она с поклоном, целуя крест. Священник благословил отряд и они, построившись, покинули зал у лестницы.

Дверь на галерею над аркой была открыта. Там тоже были распахнуты все окна, но дым от трубок не выветривался, все также стоял под сводами, удушливой пеленой заслонял и без того непроглядную и темную перспективу. Здесь принцессу уже ждала собранная по приказу капитана Форнолле группа. Сержант и плотник с топорами, слесарь и лейб-инженер с щупом, отмычками и связкой запасных ключей, Камердинер, несколько тайных агентов герцогской стражи, что в гражданской одежде всегда незаметно сопровождали семью градоправителя во время выходов в город и поездок по окрестностям, и два десятка экипированных к бою, держащих в руках газовые фонари на цепочках, облаченных в доспехи, кавалеров. Снаружи, перед фасадом дворца дымно и тускло горели костры.

Темное багровое небо заглядывало в высокие окна. Яркий низкий свет слепил глаза. На потолке плясали трепетные тени, и в их зловещей сумрачной круговерти очертания комнат и предметов казались незнакомыми и чуждыми, как будто это было какой-то совсем иной коридор, а не многократно хоженая галерея, соединяющая между собой Малый и Большой дворцы.

Впереди, через распахнутые настежь двери, на сумрачной лестничной площадке, виднелся тусклый свет, отражался в лакированных перилах и большом зеркале. На ступеньках и выложенным белым мрамором полу, лежали длинные тени, слышался стук оружия и бряцание брони: на полпролета ниже по лестнице, на площадке между первым и вторым этажом, у поставленного на подоконник фонаря, стояли, несли вахту двое гвардейцев. Двери через лестничную площадку были открыты. За ними начинался коридор: сумрачный и бесконечный, убегающий в черно-багровую перспективу туннель с фрактально повторяющимися порталами высоких, не дающих света, украшенных лиловыми, зелеными и багровыми занавесками окон и сине-фиолетовой ковровой дорожкой, конец которой терялся где-то в непроглядной темноте.

Тот самый, по которому принцесса и маркиз ходили сегодня днем убивать Герцога.

В сотне метров в стороне горел дом. Высокое красивое здание с бордовым, украшенным высокими окнами и увитыми цветами портиками, фасадом, выходящее эркером на уютную пятиугольную площадь с огромным, раскидистым вязом посредине. Под вязом была водяная колонка со стальным рычагом и стояли скамеечки. Днем здесь играли, бегали многочисленные веселые и всегда такие жизнерадостные, дети, сидели, приглядывали за ними, шили им рубашечки и штанишки женщины, а вечерами, в сумерках, собиралась молодежь. Стояли, курили, спорили, мерялись силой. Первый раз, робко и искренне касались рук юных девиц, с которыми вместе росли в этих кварталах, играли на этих улицах и во дворах с самого своего детства. Внимательно заглядывали в глаза, приглашали прогуляться по набережной реки. Первый раз встречали насмешливые взоры старших, или угрюмые насмешки завистников. Первый раз проливали кровь из разбитого носа, свою или обидчика.

Сейчас тоже было темно, но на скамеечках и у решетки смотрящей фасадом на площадь церкви не звучало не привычных голосов, ни тихих разговоров, ни криков ссор, ни бесконечных обсуждений городских анекдотов и сплетен. Со стороны горящего дома ветви вяза осыпались пожухшими от жары, обуглившимися листьями и ветками. На шлемах и доспехах проходящих мимо вооруженных людей плясало рыжее пламя пожара, слышались отрывистые команды и ругань сержантов, грозными ударами отдавались удары колоколов на башне церкви.

Горел фасад, высокого, многоэтажного дома, что острым углом, смотрел на площадь на проспект Цветов. Из дверей балкончиков вырывался огонь, а из двухэтажной застекленной витражами с кошками башенки, что возвышалась над крышами соседних здания, вязом и площадью, как из трубы валил подсвеченный снизу бушующим рыжим пламенем черный, непроглядный дым. С треском и звоном из прогоревших рам выпадали, с глухим грохотом разбивались о брусчатку мостовой закопченные стекла. Пожарный махал проходящим солдатам флажком, призывал посторониться.

Раньше Борис Дорс часто бывал здесь. Тут жила одна его давняя знакомая, почти что подруга детства. Ее звали Люсия. Люсия Ринко. Она была старше его на три года, и после смерти жены и дочери, он часто заходил к ней. Они сидели, пили чай на диване в гостиной, беседовали о книгах, о знакомых, о погоде, о политике. Ходили в кофейню, сидели на скамеечке под вязом, гуляли по площади, окрестным переулкам и берегу реки. Но, как иногда бывает между мужчиной и женщиной, что-то не сложилось, и он перестал посещать ее. С тех пор они иногда встречались в городе, на ярмарках, на улицах, на рынке, в церкви, приветливо кланялись, улыбались друг другу, здоровались и также мило расходились со словами «да надо бы как-нибудь вас навестить».

Во время войны она была старшей в сестринской добровольческой общине при военном госпитале, что был развернут в прибрежном городке Эскила, по дороге на юг, в нескольких днях пути от Гирты. Через него проходили войска в сторону Мильды, что следовали к линии соприкосновения. Борис Дорс, хоть и пытался, всеми силами искал такой возможности, так и не сумел увидеться с ней. Его добровольческий отряд приписали к бригаде графа Тальпасто и комиссовали на юго-восток, к форту Доминика, туда, где в четырехстах километрах от побережья, Брана сливается с бурной стекающей с гор, речкой Эветтой. Маркиз протестовал, спорил в штабе. Тогда он хотел со всеми, к устью Браны, в Ронтолу, но генерал Кибуцци только оскорбительно рассмеялся ему в ответ. Сказал племяннику епископа, что он несознательная личность и отправил строить дороги и мосты, копать подкопы и траншеи, на осаду крепости, которую они так и не смогли взять до самого конца войны, до полного и сокрушительного разгрома армии Гирты, пленения герцога Вильмонта и графа Прицци и последующего подписания унизительного, обязывающего герцогство к выплате контрибуции и возврату всех захваченных земель, мира.

А Люсия умерла от воспаления легких. В госпитале почти не было лекарств, к войне очень плохо подготовились, не закупили ни достаточного количества антибиотиков, ни сильнодействующих. В «Герольде», который с запозданием на неделю присылали в войска, тогда еще написали пару шаблонных строк. «В Боге почила наша добрая сестра и заботливая попечительница, Люсия Аманда Ринко, да примет Господь Бог ее душу за ее добрые деяния здесь на земле». О многих и многих других погибших и умерших не писали ничего вообще. Просто публиковали в самом внизу листка герцогской газеты длинные списки имен и фамилий. Борис Дорс тогда еще подумал — как-то это досадно, что они так и не встретились, так многого не сказали друг другу после стольких лет…

Люсия жила в этом доме, в квартире на четвертом этаже. У нее было три младших сестры, и она нашила им кукол из цветастых лоскутков ткани и обрезков. Веселых, с волосами из пакли, глазами-пуговицами и улыбками во все рты. У них на кухне всегда был чай с сахаром, на диване в гостиной лежали пузатые мягкие подушки с пришитыми аппликацией разноцветными листьями, а ее строгий усатый отец, квартальный надзиратель, лейтенант жандармерии, каждый раз, как Борис Дорс заходил в гости, требовательно спрашивал — когда же свадьба, чем всегда очень смущал маркиза.

А теперь этот дом горел. Пожарные приставляли лестницы к окнам с Речной улицы, затаскивали в них свои рукава, сигналили флажками инженерам, давать напор на тушение. Дружинники под надзором сержанта баграми и крючьями растаскивали стоящие под окнами повозки и телеги. Большая колонна солдат с какими-то малознакомыми рыцарями на конях во главе, гремя оружием и броней, сворачивала на улицу профессора Кронти, на север, к городской стене, обходила пожар стороной, следуя указаниям держащего в руках карту города, штабного офицера. Мрачные и свирепые, разгоряченные жарким сражением бойцы несли на плечах копья и секиры, кривили и без того перекошенные от выпито самогона, что полагался каждому идущему на штурм, суровые, бородатые лица.

Над головами, на колокольне мерно и меланхолично бил колокол. Какой-то сержант заметил, что у дверей храма стоят и курят, безразлично смотрят на дружинников и пожарных какие-то мужики, похожие на местных мастеровых. Свирепо, со злостью, подскочил к ним, ударил одного, другого плетью, погнал в сторону Инженерного моста, на уборку прилегающих к обгоревшим стенам улиц и проспектов.

Повесив на эфес меча свой шлем, маркиз Дорс сидел под навесом открытой летней трапезной во дворе выходящей фасадом на площадь церкви. Под дощатым, крытым рубероидом, потолком тускло горел газовый фонарь с рефлектором. На столе лежали карты района с костяшками домино — пометками частей и нарисованной жирным пунктиром вокруг квартала Гамотти и полицейской комендатуры демаркационной линией.

Начальник оперативного штаба, капитан, имя которого маркиз уже успел забыть, принимал у вестовых донесения, двигал по улицам метки частей. Подъехал вестовой, сообщил, что барон Марк Тинвег прошел до конца проспекта Рыцарей и сейчас руководит осадными работами у Северной стены. Большая группа верных герцогу Вильмонту людей во главе с банкиром Загаттой и депутатом Першиным, что, всерьез испугавшись кровавой расправы, вопреки всем предложениям о капитуляции и справедливом суде, укрепилась на равелине и еще продолжала сопротивление.

Все было кончено. Пока маркиз и его люди штурмовали ворота за Инженерным мостом, высадившийся на набережных и пирсах десант прорвался в северные районы города, вооруженные отряды рассыпались по кварталам и улицам, атаковали защитников со спины. С их успехом фронт обороны северного берега посыпался. Удержание мостов и бастионов перестало иметь всякий смысл. Верные герцогу Вильмонту Булле и Биргеру Гамотти люди сложили оружие, запросили мира. Дольше всех держались ворота у Старого моста, которые держали люди из дружины капитана Фридриха Троксена, что продолжали бой даже после смерти командира, но в считанные полчаса, натиском сразу со всех направлений, были разбиты и они. Город был взят. В руках людей Герцога остались лишь крепость Гамотти, что прикрывала северную Гирту с моря, арсенал, казармы на равелине за Северными воротами, и несколько домов, где забаррикадировались те, кто не пожелал добровольно склониться перед властью принцессы Вероники, теперь уже полноправной правительницы Гирты.

Во время штурма получил контузию Елисей Дорс, погиб юный барон Визра. Был ранен князь Мунзе, пропал Модест Гонзолле. Вместе с Борисом Дорсом, Фарканто и Корном все они были в числе штурмовой группы, что атаковала прилегающие к Инженерному мосту ворота и укрепления.

Свечница принесла из церкви горячий чихирь в закопченном железном ведре. Чайник давно уже не справлялся. Чихирь пили все — и рыцари, и сержанты, и оруженосцы и вестовые. Черпали чашечками, которыми запивают Причастие, что принесли к столу за недостатком кружек, заедали уже почерствевшим хлебом и твердым, засохшим сыром, последним, что осталось в ближайшей закусочной, откуда реквизировали все, чем можно было быстро накормить усталых и голодных после боя людей.

Иерей с дьяконами в вытертых черных подрясниках по цепочке передавали ведра от колодца, заливали воду в нагнетающую напор для пожарных паровую машину. Повсюду, на камнях мостовой, подстелив на жесткую брусчатку толстые шерстяные плащи, на телегах, на парапетах забора церкви, сидели, безучастно и устало смотрели по сторонам, прижимали к себе мечи и пики, ожидающие новых приказаний солдаты и дружинники. Полупьяный барабанщик озадаченно чесал затылок, пытался чинить порванный барабан, пробитый во время штурма случайной стрелой из арбалета.

Рядом с маркизом на скамейках сидели, оседлав их поперек как коней, положив оружие на стол, скучали, Аксель Фарканто, Корн и Рейн Тинкала. У наследника Фолькарта была перевязана грудь, лицо разбито и в следах крови. Знаменосец от удара щитом лишился своих приметных кривых зубов. Фарканто же как будто не пострадал совсем.

— Брючки-то с кого такие модные стащил? — от нечего делать, с напором спрашивал у него какой-то пожилой лиловый рыцарь в полных доспехах, кивая на его черные, стильные и широкие, с просторными карманами на бедрах и пластмассовыми пуговицами, совсем не похожие на местные, торчащие между поножами и кулетом кирасы штаны.

— А это столичные… — отмахивался тот и с угрюмым солдатским напором прибавил — стоят недорого. Езжай и себе такие же купи.

Рейн Тинкала допил свой чихирь и устало уткнулся лицом в локти. Отодвинул в сторону, чтоб не мешали, лежащие рядом секиру и шлем.

— Гирта Центральная! Просят помощи! — подъехав на коне прямо к навесу, требовательно застучал по крыше кинжалом, прокричал какой-то рыцарь — рапортуют «немедленно»!

— Что там у них еще? — раздраженно и также громко и грубо крикнул ему снизу Борис Дорс — докладывать конкретно!

— Не доложили! — озадаченно ответил бородатый рыцарь, не зная, как объяснить то, что происходило во дворце и внезапно, с грозным возмущением, выпалил — сказали срочно нужна помощь, ничего больше не говорили!

— Рейн не спать! — гулко и зло застучал кулаком по столу рядом с графом, грубо закричал на него маркиз — подъем! Быстро во дворец, разберитесь что там у них. Аксель езжайте с ним. Донесение. Мы на Цветов и Кронти. Август на Цветов и Рыцарей. Тинвег — у Севрных. Тальпасто на Арсенале. Квартал Гамотти — какая-то аномалия. Определяют границы. По потерям — по последней сводке…

— Ага… — встрепенулся от стука, машинально кивнул Рейн Тинкала.

— Слушаюсь мой лорд! — браво и весело ответил Аксель Фарканто и оба покинули летнюю трапезную, исчезли в темноте. Из сумрачного палисадника за забором церкви загремели резкие, плохо поставленные, срывающиеся от усталости на визг, крики графа Фолькарта, призывающего на подъем своих людей.

Маркиз сверился с картой, отдал еще два быстрых распоряжения, бросил взгляд на какую-то докладную, неразборчиво расчириканную, видимо на коленке записку. Попытавшись перечитать, догадался, что от усталости просто уже не может вникнуть в ее смысл.

— Я три минуты перерыв! — по-солдатски, с отвращением скривив рот, крикнул он сержанту, чтобы поставил механический будильник. Так всегда делала принцесса Вероника, сама может и не хотела, но была обязана первой следить за временем работы и отдыха, чтобы не начать делать ошибки. Теперь также обязан поступать и он, потому что теперь и его жизнь целиком и полностью принадлежит Гирте.

Сержант засопел, по привычке тоже скорчил исполненную ненависти рожу, достал из поясной сумки часы, с треском, от локтя, завертел пружину. Маркиз встал со скамейки и, отойдя на два метра, прислонился плечом к дереву, сунув в трубку тлеющий фитиль, прикурил.

— Война вокруг. Меня тут чуть не убили. Как Аристарха, как Дональда, а вот все из головы не идет — внезапно подумал он, вдохнул горький дым, устало глядя на пожарных и тускло мерцающую медью в свете пламени паровую помпу, на другой стороне площади, на фоне охваченных пламенем окон и черных стен — сбылось же. Я и Стефания. А я, дурень, думаю о Люсии… Вот мы сидели на одном диване там, в комнате, наверху, порознь сидели, по разным концам, ноги поджимали, коленями коснуться боялись друг друга, а взрослые же люди были. Уже за двадцать было обоим — печально сказал себе маркиз, глядя на горящий дом у которого уже начала проседать высокая, с коньками и башенками мансард, крыша — и вправду, как все говорят, дурной я и опрометчивый человек. А вот так подумаешь: действительно сам дурак. Она поддерживала меня после смерти жены и дочери, надеялась, ждала, что я ей скажу, возьму за руку, обниму. Не дождалась, обиделась. Видеть меня больше не хотела. А я только о себе и думал, не понимал, что это она меня всю жизнь любила. Даже потом, молчала, ничего не говорила, улыбалась мне… А как она тогда уехала, я все собирался приехать к ней, в Эскилу, думал все, хватит, надо же как то жить, взять ее в жены хотел… Кто если не она, раз знакомы уже столько лет… И если так серьезно подумать, только ради нее я на эту войну и поехал. Настаивал, руками махал, как мальчишка, сэра Кибуцци, сэра Дугласа, всех вывел. А она умерла, и мы так и не встретились. И все так глупо вышло. И теперь я снова здесь. А что головой подумать, вот скажут некоторые. Легко со стороны говорить, кто на самом-то деле головой когда-нибудь думает вообще? Никто. Вот и получается, что Бог без моего участия сам все и рассудил. А ведь выходит и Лилия, и Софи, и Люсия, и брат, они все умерли, только для того чтобы мы снова встретились со Стефанией и вот так все вышло. Вот такая цена у всего этого.

У стола громко, назойливо и пронзительно, перебивая звон колоколов, загремел заведенный сержантом будильник. Маркиз сплюнул горечь из давно нечищенной трубки, несколько раз ударил ей о дерево, чтобы выбить недокуренные, рассыпающиеся алыми, затухающими искрами в темноте, угольки.

— Доложить обстановку! — загремел он на весь штаб тяжелым грудным голосом. Подошел к столу и с грохотом доспехов уселся на скамейку.

— Щупальца из унитаза? Серьезно? — изумился Давид Гармазон, не зная, смеяться, или бежать прочь от страха, по привычке потянулся за своей прозрачной пластинкой.

Вместе с капитаном Форнолле, принцессой Вероникой и ее свитой они все вместе стояли перед дверями туалета между квартирами кавалеров и залом ожидания для тех, кого вызывали на герцогскую аудиенцию. Гвардейцы держали наперевес оружие, настороженно заглядывали в чистое, нарядно отделанное зеркалами и блестящей кафельной плиткой помещение, где был установлен один из тех фаянсовых унитазов от популярного столичного дизайнера Козловского, которые герцог Вильмонт заказал эксклюзивным набором вместе с такими же авторскими раковинами и смесителями специально для дворца в знак своего превосходства над остальными жителями Гирты. Из всего высшего общества герцогства такие же унитазы были только у всем известного Модеста Гонзолле и у графа Прицци. И если в наличии этого модного и современного аксессуара у военного коменданта сомневаться не приходилось, то унитаза барона Гонзолле никто никогда в глаза не видел. Что в общем-то не мешало ему хвастался направо и налево, что эта ценная принадлежность стоит у него в спальне в качестве вазы для цветов, и приглашать девиц в гости полюбоваться им…

— Это не смешно — покачала головой, прервала веселые инсинуации, рыжая Лиза.

И вправду. Над унитазом хищно и резко раскачивалось длинное, почти, что до потолка, покрытое слизью и нечистотами, лоснящееся черно-коричневое щупальце, со слепой присоской на конце, что омерзительно сокращалась, ритмично открывая бездонную, мягкую и склизкую дыру, словно принюхиваясь к людям, стоящим в коридоре за дверью. Капитан Форнолле проткнул его пикой и попытался вырвать, но у него не получилось. Упругая плоть тянулась, но отказывалась поддаваться напору рыцаря.

— Пойдемте — сдала повелительный жест принцесса Вероника — оставьте его. Нам надо найти Риту Фальку и убить.

В коридоре она приказала лейб-инженеру вернуться в штаб, сообщить Пескину, подумать, что можно сделать с этими высовывающимися из туалетов чудовищами. Сержант отрубил щупальце топором, доктор Фонт взял пробу и они пошли дальше по коридору, в сторону герцогской канцелярии и центральной лестницы.

Сразу за туалетом был подъем на третий этаж, а за ним двери просторной залы с высоким потолком, большим книжным шкафом, креслами, вазами, комнатными хвойными растениями и картинами с изображениями скал и цветов. Та самая комната отдыха для тех, кто был приглашен на аудиенцию к Герцогу, и где в свои первые дни в Гирте ждал своей очереди и детектив. Здесь было все также как и всегда: в дальнем углу, у окна стоял блестящий и торжественный, тщательно вычищенный полный, латный доспех. В шкафах и на столе лежали глянцевые альбомы с гравюрой и репринтами известных современных и классических картин. На столе стояли пустые, предусмотрительно расставленные фрейлинами специально для желающих покурить пепельницы. Из двух просторных окон открывался вид на парк, сейчас темный, озаренный тревожным пламенем костров во дворе.

Обычно вечерами здесь горели низкие, спрятанные за стенными панелями, подсвечивающие белый потолок мягкие электрические светильники и газовый камин, но сейчас огонь в попке был потушен, а светильники выключены. Свет переносных ламп тревожно отражался от зеркала, доспеха, стекол шкафов и картин, дезориентировал бликами. Сумрачные бесформенные тени плясали на потолке.

За комнатой ожидания, за кабинетами руководителя герцогской администрации и его заместителей, светлела высокая двустворчатая дверь канцелярии. Когда все вошли в нее, хором зазвонили сразу все телефоны на столах, но уже никого не удивили своим внезапным треском.

— Телефон себе об голову разбей! — злобно и весело крикнула в один рыжая Лиза и тут же бросила трубку, нисколько не дожидаясь, что ей на такое ответят.

В канцелярии тоже было темно и никого не было. Рабочее место Риты Фальки пустовало. Все также отсутствовал и вахтер, тот самый крепкий, уже немолодой доброжелательный кавалер, давний клеврет и друг Вильмонта Булле, что забирал оружие на хранение у посетителей, когда они входили к Герцогу в кабинет. Все любили этого привилегированного пожилого рыцаря с милыми густыми усами и длинной, белой, с железным прутком и искусственными прядями, косицей, благосклонно прощали его должностную обязанность и не ругались с ним. Впрочем, это не мешало ему иногда являть свой вздорный характер: ходили веселые анекдоты, что как-то он развернул от дверей герцогского кабинета самого маршала Георга Ринья, отказавшегося отдать ему свой жезл, чем безмерно его взбесил.

Пройдя через канцелярию, отряд вышел на парадную лестницу. Внизу, в холле, жарко горела декоративная, украшенная белыми каменными плитами, кованными решетками и цветными витражами печь. Трепетные разноцветные блики отжались в большом зеркале на лестничной площадке, на гладких боках серых мраморных колонн и натертых до блеска, покрытых лаком перилах. Желтыми линиями светлели в темноте латунные крепления ковра в углах ступеней лестницы. Внизу, в холле, у распахнутых настежь парадных дверей, несли вахту юнкера и придворные гвардейские рыцари. На вопрос принцессы граф, имя которого она не помнила, начальник вахты, с поклоном ответил, что Риты Фальки они не видели. Доложил, что совершая обход, его люди как будто слышали, что что-то происходит наверху, на третьем этаже, но, имея приказ держать позицию на центральной лестнице, проверять что там, они не ходили.

— Надо проверить комнату безопасности — мрачно распорядилась герцогиня, указала на дверь в коридор — мэтр Форнолле, как я понимаю, наблюдение во дворце не отключается даже с превышением допустимого коэффициента искажения пространства-времени?

— Да — кивнул капитан — они абскуративно-устойчивы, моя леди.

Они свернули в восточный коридор, под лестницу, где, миновав двери гардеробной и комнаты для лакеев, остановились перед массивной резной дверью из красного дерева.

«Комната сто семнадцать. Кабинет охраны» — было написано на нарядной, блеснувшей в свете фонарей, латунной табличке. Какой-то неприятный, похожий одновременно на запах трупов, химии и мускуса смрад стоял в коридоре у двери, пробиваясь через невидимые щели. Люди с мрачным напряжением принюхивались, непроизвольно клали руки на эфесы, но герцогиня властно кивнула лейб-инженеру, на что тот достал из поясной сумки длинный ригельный ключ и, вставив его в скважину, с силой надавил.

Деревянная снаружи дверь оказалась трехслойной — под деревом была сталь, а под ней шумоизоляционный материал, но не это ужаснуло в комнате вначале Рейна Тинкалу, а потом и свиту принцессы Вероники. Громкий, влажный и необычайно отвратительный по своей сути аритмичный хруст, как будто давили сапогом какие хрупкие предметы, наполнял помещение, а когда комнату подсветили фонарем, в ней открылась пугающая своей абсурдностью и циничностью картина. Свет газовых фонарей выхватил из темноты огромного, наполовину съеденного длинного и толстого безглазого бесцветно-серого отвратительного червя, что упав со своего пьедестала в центре комнаты, валялся на полу, свернувшись кольцом, жрал свою собственную плоть, с чавканьем и хлюпаньем вгрызаясь зубами в разорванные черно-красные внутренности, колышущиеся от огромного количества туго скрученных друг с другом, наполняющих ее более мелких паразитов. Часть его туши была уже отъедена и несколько уродливых, червей с сегментированными пухлыми телами поменьше, пожирали ее с нескольких сторон, а один вгрызался в шею, при этом большой червь не обращал на него никакого внимания, продолжал перегрызать себя в середине. При виде людей, паразит прекратил жрать себя, попытался двинуться в сторону двери, задергался, забился, но у него не получилось. Тем временем тот червь, что вгрызался в его шею, с хрустом проломил толстую кожу и, отвратительно быстро задергав всем телом, с жирным чавканьем разбрызгивая черно-серую слизь, принялся закапываться в плоть своей жертвы.

Люди в мрачном ужасе и недоумении отпрянули от этого страшного зрелища.

— Как вы взаимодействовали с ними? — вытирая заляпанный в разбрызганной по полу, вылившейся из свешивающихся с потолка оборванных шлангов и самих червей черно-синей мерзости башмак о ковер, отошла от лужи посредине комнаты, строго спросила у капитана Форнолле принцесса Вероника.

— Как всегда, через нейропатический интерфейс — изменившись лицом, ответил пожилой капитан, помрачнев, оценивающе, даже с каким-то интересом разглядывая эту страшную, завораживающую в своей апокалиптической абсурдности картину.

— Они должны быть единым целым — нисколько не смущаясь происходящего, присела на корточки, испачкав юбку и полы мантии, с интересом зачерпнула ладонью разлитую по полу густую смердящую мерзость рыжая Лиза, попробовала ее на язык. Встала, отошла и, вытерев руку о бедро, объяснила всем — они вышли из строя и теперь бесполезны.

В мрачном молчании, потрясенные увиденным зрелищем, все покинули кабинет охраны и вернулись обратно в холл перед парадной лестницей. Лейб-инженер задержался, снова запер дверь, бегом догнал остальных.

Отсюда остались два пути. В восточное крыло здания, в герцогские апартаменты и наглухо запертые таинственные комнаты давно умершей при загадочных обстоятельствах жены герцога Вильмонта, от которых ни у кого, кроме Риты Фальки не было ключей, и на третий этаж, куда можно было подняться по одной из двух ближайших лестниц. Обе располагались на втором этаже: одна к востоку, по левую руку, от парадного входа, между ныне пустующей квартирой покойного генерала армии Якова Кибуцци и министерской гостиной, а вторая к западу, по правую, между комнатой для ожидающих герцогской аудиенции и туалетом.

Посоветовавшись с капитаном Форнолле, принцесса Вероника сообщила всем, что они идут наверх.

На темной и крутой, облицованной завораживающим глаз своим необычным оттенком серым блестящим мрамором площадке было безлюдно, темно и тихо. Тусклого, угасающего уже на расстоянии двух метров от ламп газового света едва хватало чтобы подсветить хотя бы половину высокой и узкой каменной, с чугунными перилами, лестницы. Тревожные тени от вазонов с цветами прыгали по далекому потолку в вышине. Темный портал окна высотой в два лестничных пролета, чуть багровел на фоне массивных и толстых, крашеных понизу светлой, не отражающей света, масляной краской стен. За ним просматривались темные, бесформенные контуры деревьев герцогского парка и черный, на фоне тусклого, едва различимого зарева, возвышающийся над ними шпиль Собора Последних Дней. Два лестничных марша, разделенных площадками с декоративными мягкими скамеечками, вели в темноту, на третий этаж, наверх. Под самым окном, за стеклами, перед фасадом дворца внизу, как будто где-то далеко под ногами, горел костер, но людей ни рядом с ним, ни около других костров, ни дальше по дорожкам парка, видно не было.

Во главе отряда шли отважный капитан Форнолле с сержантом. За ними следовали шестеро вооруженных, облаченных в стальные латы, держащих наготове короткие мечи для боя в помещении кавалеров. Принцесса и прикрывающие ее Парикмахер, лейтенант Кирка и Ева, осторожно двигались в середине процессии. Когда они были наверху, на тесной площадке, где за массивными перилами, навевая неуютные мысли о разверзшейся под ногами высоте, темнела, колыхалась тенями, глубокая черная шахта лестницы, дно которой не могли подсветить сверху газовые фонари, оказалось что дверь ведущая на этаж действительно заперта и Камердинер сказал, что еще несколько часов назад сам ходил здесь и она была открыта.

За дверью стояла тишина. Лейб-инженер отстранил сержанта с топором и, спросив разрешения герцогини, получив утвердительный ответ, достал инструменты и в несколько приемов открыл замок. Все отпрянули назад: прямо на пороге друг на друге лежало три мертвых тела с застывшими, перекошенными отчаянием и болью, синими, окровавленными лицами. Доктор Фонт присел рядом с ними, констатировал смерть от удушения.

В обе стороны от лестницы тянулся темный и широкий арочный коридор. В него выходили двери разделенных не доходящими до потолка деревянными перегородками комнат. В дневное время суток свет из окон длинных и узких келий по обеим сторонам прохода свободно проникал и в центральный коридор так, чтобы для его освещения не требовалось ни ламп, ни свечей. Сами двери по сторонам были тоже не глухими. В окошки были вставлены фанерные жалюзи. Но если днем тут всегда, даже в пасмурную погоду, стоял приглушенный уличный, отраженный от белого сводчатого потолка свет, а ночью на стенах горели мягкие электрические светильники, то сейчас здесь было темно. Только на белых изгибах арок над высокими, в полтора человеческих роста, переборками лежали едва различимые в непроглядной темноте черно-багровые отсветы стоящего за окнами неба. Темно было и в самих комнатах. Тусклые лампы не позволяли заглянуть в них, узнать, что творится за запертыми дверьми, но когда одну из них, запертую изнутри на засов, вскрыли топором, то обнаружили на постели беспорядок и следы борьбы, а на полу, у шкафа, задушенного мужчину, с синим, застывшем в мольбе и страхе лицом и переломанными, раздавленными костями груди.

Справа от лестницы коридор уходил далеко в темноту, а сразу же слева темнела стена с грифельной доской расписания дежурств и объявлений. Рядом темнела приоткрытая, отчего-то незапертая двойная дверь: весь третий этаж был разделен на просторные секции парами капитальных стен, между которыми располагались отдельные комнаты старших служащих и смотрителей, кладовые для белья и служебные помещения. Секции же были мужскими и женскими, отдельно была секция для младших слуг, отдельно для юнкеров, отдельно для девиц, отдельно для семей с малыми детьми. Обычно тут всегда было людно и шумно, кто-нибудь постоянно ходил и говорил, но сейчас, следуя приказу об эвакуации почти все служащие, кроме самых необходимых, покинули дворец и, в соответствии с инструкцией, заперли двери своих комнат и апартаментов. Но что удивляло и страшило гораздо больше чем безлюдье так это то, что по пути отряд принцессы Вероники не встретил ни одной из многочисленных кошек, что проживали во дворце, радовали глаз посетителей, жильцов и служащих, шкодили, веселили своими выходками и оберегали имущество от мышей и крыс.

В обычное время множество этих мелких хищников, как простых маленьких серо-зеленых, черных и рыжих, так и огромных сторожевых, постоянно отиралось в герцогском парке, неподалеку от кухни и в близлежащих помещениях. Сидели на подоконниках и на лестницах, в клумбах, на дорожках, на камнях, на шкафах, под стенами. Жмурились, грелись на солнце, собирали свои молчаливые, не менее важные чем в герцогской министерской гостиной, советы, мяучили, клянчили угощения, путались под ногами, точили когти, прыгали на столы, царапались, дрались, но с наступлением багровой мглы все они внезапно исчезли, как будто бы их и не было никогда здесь. Оставили свои подушечки и свернутые старые, проеденные молью, негодные людям пледы, мисочки с молочной кашей у стен и ящики с песком, растолкали от дремоты своих пожилых мудрых патриархов, отдыхающих перед теплыми каминами и печами на диванах и креслах, забрали шаловливых крошечных котят и, как будто пройдя через известные только им, кошкам, неприметные ходы и щели, ушли в какие-то свои, неведомые людям, потусторонние убежища.

Остались только серая, гибридная, кошка, любимица рыжей Лизы, что все время спала на подоконнике на папках с документами под фикусом в ее кабинете и просыпалась только когда хозяйка хотела поиграть с ней, и которую, как наглую подделку, не признавали другие кошки и коты, и трехголовая, красноглазая, сидящая на руках у Евы, Мина.

— Смотрите! — сказал кто-то, указал на темный, зловещий и бездонный пролом в стене. Выглядел он так, как будто что-то с силой выдавило, сорвало с шурупов прикрывающую выход вентиляционной шахты тонкую деревянную решетку изнутри. Плотник подвинул табурет, встал на него и заглянул в дыру. Кавалеры осторожно прошли к приоткрытой двери, вошли в смежное помещение. Принцесса Вероника пошла за ними, заглянула следом.

Тут, в просторном проходном зале между двумя капитальными стенами располагался гардероб. Резко пахло сильной и камфарой, которые использовали для дезинфекции. Свет газовых ламп едва достигал середины комнаты, выхватывал из темноты большой стол для хозяйственных работ, дверцы огромных платяных шкафов, где хранились белье и одежда и конторку с письменным прибором и раскрытой, переложенной закладками, толстой учетной книгой. Слева, за неплотно прикрытой дверью в спальню распорядителя бельевой виднелся тусклый багровый свет окна. Принцесса Вероника огляделась, сделала шаг к ней, заглянуть, узнать как там, но не успела совершить и пары шагов, как Мина на руках Евы внезапно завизжала, завыла так громко и страшно, что все остальные звуки и голоса потонули в ее крике, сорвавшись в сторону и, с силой оттолкнувшись лапами, разорвав когтями Еве ее защитный жилет, яростно прыгнула в угол, к стене. Свет ламп померк, стало непроглядно темно, вокруг запрыгали какие-то чужие, потусторонние тени, но испугаться или даже вскрикнуть, никто не успел: загремело железо, кто-то задел за угол броней, заскрежетал меч. Бесформенная и черная, извивающаяся ни на что непохожая фигура у которой как будто бы было три глаза, что с воем Мины зелеными тусклыми щелями кровожадно вспыхнули в темноте, бесшумно выскользнула из угла. Дыхнуло жаром и смрадом не то какого-то насекомого, не то раскаленной машины. Лейтенант Кирка, что стоял к ней ближе всех, бросился наперерез, заслоняя собой герцогиню, но не успел. В последний момент принцесса вскинула руку, заслоняя раскрытой ладонью лицо и шею, как сильный рывок и удар вывернули ей плечо, бросили в сторону с такой силой, что она, отшатнувшись и, потеряв равновесие, оступившись, больно ударилась спиной и локтем о стол. Страшно захрустела разорванная ткань, заскрежетала сталь, блеснули выпученные от ненависти, немигающие горящие багровым огнем, глаза и пасти Мины. Засверкал наносящий необычайно стремительные, едва различимые человеческим глазом удары, меч. Черная, с коротким сегментированным туловищем, исполненная бесчисленных радужных огней, фигура, скользнула в сторону, уклоняясь от них. Кто-то бросился в атаку, запоздало прикрыл щитом герцогиню. Парикмахер белым крылом вскинул руку, дохнуло жаром, комната наполнилась ослепительным, обжигающим жидким огнем и едким дымом. Какая-то горящая масса слепо ударилась о стену, отброшенная пирокинетическим ударом, упала в угол, но тут же опомнилась, захрипела, завизжала, бросилась к шахте подъемника для белья и, оставляя за собой текущий рыжим дымным пламенем след, кубарем бросилась вниз.

— За ней! — громко и зычно, вмиг перекрыв своей командой весь шум, закричал капитан Форнолле, сбивая огонь с мягкой подушечки кресла — Нильс! Это автомат, оповестите всех! Он внизу! Быстро!

Толкаясь, сжимая в руках мечи и копья, несколько кавалеров бросились в коридор и обратно к лестнице. Откуда-то из-за стены, гася и без того тусклый свет, на весь дворец, снова страшно и хрипло завыла бросившаяся вслед за горящей фигурой в черный зев подъемника Мина.

— Вероника! — запоздало воскликнула рыжая Лиза.

— Вы ранены? — хватая за плечо и выводя принцессу из зала в коридор, тревожно воскликнул Камердинер.

— Да… — пытаясь перевести дыхание после тяжелого удара в грудь и бок, прошептала она одними губами, дрожащими пальцами левой руки, ощупывая покалеченную правую руку, хлещущую густой, горячей темно-синей жижей, точно такой же как та, что текла из недавно виденных в комнате безопасности червей. Скатываясь маслянистыми блестящими каплями не впитывающимися в разорванную ударом в клочья одежду, она стекала на пол, оставляя на паркете тускло люминесцирующие лужи, источающие неимоверное зловоние, похожее одновременно на трупное и химическое. Кто-то протянул газовую лампу и тут же отпрянул от омерзения. Правый рукав мантии, часть кисти руки, мизинец и безымянный палец принцессы Вероники были оторваны, а на обнаженных черных костях раны копошились, судорожно извивались от боли, перебитые, раздавленные, туго переплетающиеся между собой черные и белые, омерзительные, похожие на червей, жгуты.

— Оборотень… — зловеще прошептал, схватился за меч, отпрянул в сторону с мрачным лицом, какой-то рыцарь.

— Да — демонстрируя всем наполовину отгрызенную ладонь, поводя плечом, демонстративно сжимая и разжимая оставшиеся пальцы, из последних сил сдерживаясь от боли и пережитого волнения гордо, со скрипом зубов кивнула, зловеще и с напором прошипела герцогиня — я же Кровавый Дракон Гирты…

— Есть повреждения кроме протеза? — первым нарушил секундное молчание доктор Фонт, протянул руки к герцогине — плечевое соединение не вывернуто?

— Не знаю… Возможно… — скрежеща зубами от боли, с усилием вздохнула принцесса, отняла левую руку от ушибленной груди, продемонстрировала ему разорванный ударом, что был нацелен прямо в ее сердце или шею, но соскользнул вбок по броне, текущий холодным гелем, защитный жилет. Поджав губы, обвела напряженным немигающим взглядом собравшихся вокруг нее людей — Вальтер? Ева?

Лейтенант Кирка лежал на полу в луже хлещущий из ран пульсирующими алыми потоками крови. Шипя, закусывал губы, пытался остановить кровотечение, судорожно трясся, поджимал ноги. Его бедра ниже брони и выше колен были глубоко рассечены. Видя что доктор Фонт уже подошел к герцогине, Парикмахер присел рядом с ним, достал из поясной сумки шприц с морфием, подозвал жестом священника, чтобы помог наложить жгуты.

— Я не смогла вас защитить… — стыдливо прошептала Ева, печально глядя на раненых лейтенанта и принцессу Веронику.

— Ты смогла — коснулась левой рукой ее плеча, тяжело вздыхая, кивнула та в ответ.

По всему было видно, что ей самой требовалось именно такое прикосновение, и она сама едва сдерживается, чтобы не заплакать, не закричать от досады и отчаяния, но даже попытайся кто-нибудь сейчас утешить ее, помочь ей, она бы никому не позволила ни поддержать себя ни пожалеть, потому что сейчас она была обязана быть Кровавым Драконом, а драконы никогда не плачут, не боятся и не нуждаются в поддержке.

— Они никогда не промахиваются, ты же знаешь это! — переведя сбитое дыхание, едва удерживаясь от стона боли, строго, холодно и как можно более громко и надменно ответила Еве принцесса и прибавила тихо, уже только от одной фразы снова выбившись из сил — но сейчас оно промахнулось только потому, что вы не дали ему довершить то, для чего оно пряталось здесь…

— Простите меня, моя леди… — запоздало поклонилась герцогине Ева, со смущением и стыдом отошла в сторону к стене.

Оставив ее, едва держась на ногах от боли и страха, принцесса Вероника гордо отмахнулась, отстранила от себя руку какого-то кавалера, попытавшегося поддержать ее за плечи, подошла к тяжело и мелко дышащему, стонущему, бессмысленно пытающемуся сопротивляться перевязке, вырваться из захвата гвардейца и помогающего Парикмахеру капеллана, лейтенанту Кирке, встала над ним. Из прокушенных от боли губ сенешаля текла кровь, заливала запрокинутые лицо и шею.

— Вальтер — строго обратилась принцесса Вероника к раненому своим звенящим ледяным голосом — я прощаю вам ваше сегодняшнее предательство. Ваше искупление принято.

И, тяжело выдохнув, надменно отвернулась от рыцаря.

— Пожарную команду сюда, быстро! — громко приказал капитан Форнолле, сбивая пламя со шкафов и мебели струей из порошкового огнетушителя, бросил через плечо, взволнованно глядя на герцогиню — леди Булле?

— Я же сказала, со мной все в порядке! — кивнула ему герцогиня, закусив губы, сделав каменное лицо, оборачивая покалеченную руку полотенцами, которые, с интересом разглядывая ее рану и рассеченный защитный жилет, протягивала ей рыжая Лиза. Ее голос дрожал, но был снова холоден и сдержан — в меня уже и стреляли, и топтали конем, и кололи, и рубили. Я привыкла.

Она подняла руку, вскинула голову и попыталась перекреститься, но от боли у нее не получилось. Откуда-то с нижних этажей снова дико завыла Мина, загремели голоса. Громыхнуло, как будто опрокинулся шкаф, забряцало тяжелое снаряжение.

— Пройдемте вниз — настоятельно посоветовал капитан Форнолле, раскрытой ладонью опытного охранника повлек герцогиню за плечо к лестнице и уже в стороне тихо, так чтобы никто не слышал, спросил — зачем вы пошли с нами? Вы знали, что будет нападение? Это наша задача охранять вас, моя леди.

— Потому что без меня вы бы ее не нашли — ответила она ему, резко разворачиваясь боком, инстинктивно поджала локти, прижала руки к груди, прибавила чуть тише — оно убивало бы всех подряд, пока бы не нашло меня. Проползло под полом, снаружи по стене. Мы были бы не готовы, ничего не смогли бы сделать…

Капитан герцогской стражи не ответил ничего, только молча кивнул ей в ответ.

Вернулся Плотник. Доложил, что прошел по коридору до конца, нашел еще несколько дыр в стенах.

— Эти щупальца внутри — тревожно сообщил он, по пути простукивая пальцами каждую перегородку, проверял капитальная, или за ней есть пустота. Его сообщение подтвердили и гвардейцы, которые слышали странные звуки внутри стен и тоже видели выломанные панели в других коридорах и помещениях.

Оставив наверху пожарную команду и караул, принцесса и сопровождающий ее отряд спустились на второй этаж и быстрым шагом направились по коридору обратно в Малый дворец.

— Оно коснулось меня! — отчаянно и безутешно плакала одна из фрейлин на галерее между Большим и Малым дворцом — там… — указывала дрожащей рукой чуть дальше по коридору на дверь туалета.

Элла и Давид Гармазон по приказу принцессы увели ее на третий этаж, посадили на лестнице, где дворцовый плотник уже перекрыл все вентиляционные задвижки.

— Что с вами, моя леди? — взволнованно гладя на залитые черно-синей кровью полы мантии, иссеченный доспех и плотно замотанную полотенцами поврежденную руку герцогини, воскликнул какой-то молодой кавалер.

— Ничего страшного. Ладонь откусили — не обратив на него особого внимания, походя, бросила она ему, как будто даже с насмешкой.

— Так значит это и есть десант Парталле? — энергичным толчком левой руки с грохотом распахивая дверь штаба и входя в аудиторию, яростно спросила она сразу у всех — его корабль упал в двадцати километрах от Гирты. Как он попал сюда? У вас есть предположения, как это получилось?

На столах у окон уже были разложены планы этажей дворца. Лейб-инженер и Пескин, водили тупыми концами карандашей по изломанным линиям коридоров и коммникаций, изучали их.

— Да, мы как раз решаем этот вопрос. Смотрите вот. Есть туннель от реки. По которому вы ходите к пирсам. Вот он. Но под Гиртой есть еще три протяженных туннеля — придавливая карту, чтобы не скручивалась по углам подручными предметами, продемонстрировал карандашом лейб-инженер — два из них были построены около пятисот лет назад, во времена Осады. Один ведет на северный берег Керны — указал он на первый туннель — к Гамотти, карьерам и сталелитейным — он продемонстрировал изогнутую, разветвляющуюся под проспектом Цветов, линию — второй идет на юг. Вот он. К мысу Кариско. Там раньше был бункер и наблюдательная станция, но сейчас там все демонтировано, остались только бетонные стены. Этот путь давно не использовался и законсервирован. И третий, более новый, туннель, Он проложен вдоль реки, идет на восток, к башне мастера Тсурбы. По всем туннелям проложены рельсовые колеи. Вот тут, рядом с Клоакой станция и депо. «Гирта Железнодорожная», Объект Четыре. В депо стоят составы для транспортировки особой продукции производства со сталелитейных и Башни до крепости Гамотти с последующей погрузкой на воздушные суда. По инструкции с подпиской о неразглашении, мы регулярно совершаем эти поездки, проверяем рельсы во всех туннелях, кабели, вагоны и локомотивы.

Принцесса Вероника внимательно, не перебивая, выслушала эти объяснения, как будто вместе с остальными размышляла о том, как по этим подземным ходам щупальца могли проникнуть по дворец.

— Значит, он прошел под землей вдоль реки и поднялся через вот эту шахту. Вопрос, он целиком внутри или только запустил туда своих червей? — указал на плане дворца, спросил капитан Форнолле — какого он вообще размера?

— Трудно сказать… — задумчиво поморщился лейб-инженер — у нас не было времени определить точно. Он может быть несколько миллионов, а может и несколько миллиардов кубометров…

— Если он прошел по стволу шахты — предложил один из рыцарей — нам следует перебить его ствол на выходе, на нижнем этаже, а потом подвести рукав и пролить до самого низу зажигательной смесью. Кто-нибудь там был, смотрел?

— Да, заставь вас Богу молиться, вы и черту умудритесь голову расколотить — отвлеклась от своих записей, с мрачной насмешкой высказалась Мария Прицци.

— Там внизу мастер Глюк со своими, он пока ничего не докладывал, и мы уже думали над этим — возразил Пескин и кивнул лейб-инженеру — Олаф, вы успешно осадили Ронтолу и наладили в ней электроснабжение, как насчет вашей схемы?

— Да. Есть более конструктивное предложение — приложил руку к подбородку, кивнул тот в ответ — мы можем заставить его покинуть туннели, если подадим на пролегающую по ним линию высокое напряжение. Следует вручную, в обход подстанции, замкнуть выходные клеммы концентраторов на магистральный кабель, по которому осуществляется электропитание Объекта Одиннадцать. В данный момент калибровочные преобразователи выставлены в нейтральное положение, но с такой интенсивностью искажения пространства-времени, на выходе концентраторов Гирты Центральной должно быть не меньше нескольких тысяч вольт-ампер наведенного напряжения. Внизу есть две линии: вспомогательная и основная, на Кариско, на Башню, на Гамотти и Сталелитейную. Они разделены автоматическими коммутаторами с магнитами, но сэр Вильмонт распорядился поставить ручные пускатели и их можно переключить без дополнительных технических средств. Потребуется только установить мосты вот тут у выходных клемм, и вот тут, в техническом туннеле, под этажом «Бэ» — он продемонстрировал уже сделанные на схеме пометки — сейчас линия находится в состоянии сверхпроводимости и изоляцию пробьет дугой. Там полуметровые алюминиевые жилы, рассчитанные на экстремальные уровни нагрузки, быстрее перегорит все остальное, чем они. А по мере того, как эти черви будут уходить из туннелей, мы будем двигаться за ними, включать вручную каждую последующую секцию. Можно подать напряжение только на шахту, до станции и депо, но, возможно, тогда он найдет другой способ проникнуть во дворец. Например через город с реки.

— А есть альтернатива? — кажется так ничего и не поняв из этих технических объяснений, уточнила принцесса Вероника.

Ей не успели ответить.

— Леди Эмилия! — резко и особенно громко закричали с улицы. Все непроизвольно подались к балкону, посмотреть что случилось. Мария Прицци, что почти не участвовала в обсуждении обстановки, все также сидела у окна, внимательно смотрела на двор, чуть повернула голову и как будто мрачно улыбнулась. Ямка на ее щеке стала еще более глубокой и выраженной, глаза прищурились, губы дрогнули в презрительной зловещей усмешке.

Внизу, перед фасадом основного корпуса, в сотне метров в стороне от Малого дворца стояла белая фигура в окружении страшно извивающихся вокруг нее, высовывающихся из окошек подвала щупалец, что, как будто приняв ее за статую в парке, извивались, обвивали, ощупывали ее, словно пытаясь понять, что или кто перед ними. Какой-то кавалер хотел было броситься на помощь, но его удержали, рывком одернули за плечо, сказали не подходить. Эмилия Прицци же в свою очередь, похоже ничуть не пугаясь этих убийственных, касающихся ее, уже изляпавших всю ее одежду своими нечистотами, омерзительных склизких чудовищ, протягивала к ним руки, как будто затеяв с ними какую-то омерзительную и лукавую игру, забавлялась с ними. Но те, по-видимому все-таки приняв решение, что она скорее цель а не предмет мебели или дерево, внезапно резко дернулись и, замахиваясь для удара, отпрянули прочь и с силой напряглись. Клубок, опутавший белую фигуру вмиг сжался, чтобы раздавить ее, но в парке как будто ударила кровавая молния: ослепительная сине-багровая вспышка и резкий, оглушительный, разрывающий уши рев ненависти, похожий одновременно на взрыв, белый электрический шум замкнутых высоковольтных проводов и крик, заставили всех дернуться и в страхе и броситься прочь в поисках убежища. В пронзительном кровавом сиянии на долю секунды промелькнула стремительная и ужасная тень, похожая на огромную и бесформенную разверзнутую пасть и тут же исчезла. Костры погасли. Оборванные, щупальца валялись вокруг, извивались от боли, культи отпрянули прочь, а Эмилия Прицци в разорванной в клочья одежде, вся в ссадинах и кровоподтеках, беспомощно лежала на боку, пытаясь опереться на руки, тужась, разевала рот, страшно извивалась всем телом. Когда же к ней подбежали, чтобы помочь, накинуть плащ и увести подальше от угрозы, отвращение привычных к тяготам военных походов, сражениям и крови людей был неописуемо: ее живот был необычайно вздут, а саму ее тяжело и безудержно рвало серо-черной, раздавленной, плохо пережеванной зловонной плотью и черной, какой были покрыты щупальца, слизью.

Дверь залы с грохотом распахнулась.

— Вы знаете, что у вас там внизу творится? Видели их? — в штаб ворвался профессор Глюк. За ним спешили вооруженные пожарными топорами злобные студенты, все перемазанные черной зловонной, отдающей серой и канализацией жиже. Они рубили щупальца, что напали на них во время технических работ на подвальном этаже.

— А это нас мэтр Парталле атакует, если вы еще не поняли, достопочтенный доктор! — усмехнулся Пескин, и лихо закрутил пальцем свои роскошные усы.

— Вольфганг! — вскинув голову, прервав все излишние разговоры и шутки, строго сделала ему замечание принцесса Вероника. Она немного успокоилась, взяла себя в руки и снова была невозмутимой и хладнокровной герцогиней Гирты — курьера Августу: Гирта Центральная требует помощи. Мэтр Форнолле, оповестите всех, кто еще не в курсе с чем мы имеем дело. Олаф. Приступайте к выполнению вашего плана. Мастер Глюк, езжайте на северный берег к Старому мосту. Аномалия вокруг Гамотти. Нужна ваша оценка.

В Малом дворце пока было безопасно. В подвале заперли двери, перекрыли вентиляционную камеру и фановую трубу, с трудом передавили заслонками проникшие в здание щупальца. Под охраной нескольких вооруженных людей, доктор Фонт с хирургом и ординатором, сходили в лазарет, принесли препараты и необходимые инструменты, организовали в людской Малого дворца операционную, вместе с Парикмахером занялись перерезанными ногами лейтенанта Кирки.

Оставив подчиненных зашивать перебитые артерии и мышцы тяжело раненого сенешаля, доктор Фонт занялся осмотром герцогини. Отвел за ширму, где уже стояло несколько ярко и душно горящих газовых ламп, заставил снять броню, мантию, рубаху и алую защитную чешую: короткое, эластичное платье до колен, надетое поверх черной кофты из тонкой плотной шерсти. Осмотрел заброневые раны, прощупал твердыми холодными и жесткими пальцами на предмет переломов или внутренних разрывов все три темных, уже начавших опухать синяка: один справа на ребрах принцессы сбоку, второй от прямого удара, ровно на середине груди и еще один, от скользящего попадания на протезе, на плече. Два из этих ударов были потенциально смертельными, но защитный жилет и алая чешуя остановили их. Умелым, отточенным годами движениями доктор сделал герцогине обезболивающие и противоотечные уколы, кивнув в знак окончания процедур, разрешил одеться. Посадил принцессу боком к свету, взялся за поврежденную кисть руки.

— А ты реплику хотела — присев рядом на край стола, поставив ноги на скамейку, закуривая папиросу, кивнула на еще сочащую густым, омерзительно смердящим черно-синим гелем рану, рыжая Лиза — с репликой лежала бы ты сейчас как Вальтер под наркозом и толку бы от тебя такой нам не было — протянула ей папиросу — на, кури.

Доктор же, нисколько не обращая внимания на ее болтовню, осмотрел обломанные по штифтам суставы и, достав из стеклянной банки черного омерзительно извивающегося паразита, приложил его на место раны, закрыл им поврежденную часть, замотал поверх влажной, клеящейся, плотной, по виду и фактуре напоминающей кожу тканью, плотно перебинтовал поверх эластичной лентой.

— Это все что я могу сейчас сделать — доложил он, быстрыми движениями делая в запястье герцогини укол черно-синего геля, который он предварительно набрал в большой, какие используются для аспирации и промывания обширных гнойных ран, шприц — даже если повязка будет мешать, не снимайте ее, пока ткань не ассимилируется. Пальцы восстановить не получится. Нужны оборудование и квалифицированный инженер…

— Да, я помню что вы всего лишь врач и ваша задача лечить людей. Мэтр Фонт, вы это каждый раз говорите — нетерпеливо перебила его принцесса — все, мне можно идти?

С трудом сгибая и разгибая оставшиеся три пальца, проверяя, можно ли сложить их троеперстно, морщась от неприятных ощущений, презрительно присмотрелась к обкушенной руке. Железное кольцо, что она носила на безымянном пальце пропало вместе с утраченной частью протеза, а под повязкой натужно вздрагивал, извивался плотно прижатый эластичной лентой и питательной искусственной тканью помещенный в рану доктором для последующей ассимиляции и восстановления синтетических мышц поврежденной ладони паразит.

Во дворце и перед фасадом было шумно. Хлопали двери, звучали грубые голоса, тяжело бряцали оружие и доспехи.

Принцесса Вероника стояла у окна своего кабинета. Нарядную алую рубаху сменила черная кофта из плотной ткани с короткими широкими рукавами и рыжим, огненным драконом, свернувшимся кольцом на ее груди, надетая поверх облегающего, с узкими рукавами до запястий, легкого, похожего на рубиновую змеиную чешую, высокотехнологического доспеха. Испорченная, залитая синим гелем, мантия была повязана за рукава вокруг пояса герцогини, ее длинные полы свешивались до голенищ тяжелых армейских башмаков. Черные, похожие на военную форму, широкие штаны из плотной ткани с большими карманами на бедрах, длинная алая лента с серебряными письменами и жемчужиной вплетенная в распущенные, растрепанные волосы и застывший, устремленный на темные крыши города и шпили колоколен на фоне зловещего багровеющего неба взгляд, довершали этот жуткий образ непреклонной и жестокой, как будто с иллюстрации какой-то загадочной и древней книги, властительницы, что стоя у окна своего величественного и страшного черного замка, осматривает свое сумрачное, целиком подвластное ее воле, полное жестоких, беспощадных людей и страшных тайн, королевство.

На ее рабочем столе, поверх бумаг и папок, лежало неработоспособное в искажении, но все же принесенное из комнаты, черное автоматическое ружье с пластмассовыми прикладом и коллиматорным прицелом, а рядом с ним черные лакированные ножны, в которых ожидал своего часа изогнутый, с длинной, переплетенной черным с золотым шнурком рукоятью и остро отточенным до зеркальной белизны, клинком, меч.

Снаружи, со двора доносились предостерегающие грозные смешки и выкрики. Дымно горели факелы, жаровни и костры, по стенам и потолку прыгали трепетные тени. Рыцари, дружинники и гвардейские кавалеры ходили перед фасадом дворца, рубили топорами и мечами, прижигали щупальца, что, будучи раскрыты, теперь безбоязненно высовывались из подвальных окон, выталкивали прочь крышки люков в парке, слепо хватали все подряд, угрожающе извивались, тыкались во все стороны, обвивались между деревьев, фонарных столбов и колес телег, стараясь нанести как можно больший вред, наощупь цепляли людей и лошадей. Тех, кто попадался, кого не успевали спасти, душили, присасывались к ним, ломали кости, отрывали конечности. Животные шарахались прочь от этих чудовищных, смердящих серой и нечистотами, склизких отростков, сбрасывали седоков, били копытами, с истошным ржанием убегали в багровую мглу за пределами света тусклых, как будто придавленных к земле опустившимся на город колдовским мраком, многочисленных, разведенных прямо на мостовой и дорожках парка огней.

— Его действия аберрированы — громко хлопнув дверью, открыв ее ногой, вошла в кабинет, сообщила рыжая Лиза — он контужен, либо его ядро получило тяжелые, несовместимые с дальнейшем корректным выполнением поставленных задач, повреждения. Когнитивная функция его системы серьезно нарушена, возможно он умирает, но его отдельные сегменты все еще продолжают выполнять последний комплекс инструкций и команд, полученный перед рассинхронизацией частей. Похоже эта атака — не более чем инерционная постшоковая рефлексия.

Принцесса ничего не ответила ей на это.

— Он должен был действовать иначе. Зависнуть над нами и провести зачистку. В темноте с камуфляжем он был бы практически невидим — продолжила, объяснила рыжая Лиза, подошла к принцессе, поставила рядом с ней на подоконник фужеры с кофе, которые принесла себе и ей. В ее тяжелом циркониевом портсигаре с гравированной головой лисы на крышке осталось всего несколько папирос. Она вертела одну в пальцах, раздумывала, закурить ее сейчас или нет.

Какие-то люди в доспехах стальной колонной деловито и спешно прошагали вдоль фасада, неся на плечах длинные мечи. Гвардейский лейтенант хрипло кричал на какого-то рыцаря с принесенным из герцогского арсенала ранцевым огнеметом, чтобы шел прочь, иначе он подожжет дворец. Внизу, на каменной площадке, у парапета, на безопасном участке, отгороженном по широкой дуге цепочкой огней, на максимальном удалении от Большого дворца, вне досягаемости для хищно высовывающихся из окон щупалец собрали всех оставшихся на территории, дрожащих, обезумевших от страха, не занятых в обороне людей. Некоторых завели в Малый дворец, разместили в холле и коридорах. Их печальные голоса, причитания и плач, слышались со двора и снизу с лестницы, из-за неплотно закрытых дверей кабинета герцогини.

— Да уведи ты их отсюда вообще! — кричал с коня, махал кому-то латной перчаткой пожилой, закованный в современные и нарядные полные латы рыцарь.

— А наутро бы нашли пустые комнаты, выбитые окна и передушенные трупы — мрачно заключила рыжая Лиза — мы все были бы мертвы. Тихо, без шума и потрясений. Чтобы те, кого поставят после нас, знали, что их ждет, если они попытаются сказать «нет». Он так уже делал, но об этом не говорили в новостях, не писали в газетах. Дедушка как-то рассказал мне…

— В Лансе — мрачно ответила, догадалась принцесса Вероника — вот оно как на самом деле. Демократия, рынок, международное право, свобода слова, суверенитет… Все честно, открыто, прозрачно, все по справедливости, все по учебнику. А на деле вот. Трупы, предательство, подлог и смерть.

Рыжая Лиза угрюмо кивнула и закурила.

Где-то совсем рядом призывно и грозно загудел рог. К дворцу подошли штурмовая рота Рейна Тинкалы, которую Борис Дорс выслал на помощь во дворец и батальон маркиза Раскета, отправленный на подмогу графом Прицци.

Внизу загремели злобные команды сержантов, загудели, запели построение, рожки. Вооруженные принесенными из ближайшего цехового арсенала старомодными алебардами и большими топорами дружинники и рыцари построились широкой цепью, приготовились к атаке на щупальца, что уже заполнили все пустоты между стенами, оккупировали Большой дворец и теперь, как черные лоснящиеся длинные и слепые пиявки, беспорядочно высовывались из окон и дверей.

— В вашем распоряжении! — нарочито медленно, как под артиллерийским обстрелом, приложил руку к груди, поклонился герцогине маркиз Раскет, поднявшись на третий этаж и зайдя в ее кабинет.

— Вероника! — вбежал, размахивая руками, беспокойно воскликнул Рейн Тинкала, бросил быстрый взгляд на ее испорченную мантию и перевязанную руку — что с вами, моя леди?

— Со мной все просто замечательно — повернувшись вполоборота к ним, по привычке повела искалеченной ладонью, изображая благосклонный придворный жест, пренебрежительно и гордо, как она это умела, ответила ему принцесса Вероника — я ценю ваше беспокойство, Рейн. Благодарю. Ступайте вниз, мэтр Форнолле и Вольфганг объяснят вам что делать.

Оба молча поклонились и покинули кабинет. Маркиз Раскет спустился на улицу, к фасаду дворца, рубить щупальца, а обескураженного Рейна Тинкалу и его бородатых морских разбойников, что были чрезвычайно напуганы этим чудовищным явлением смердящих, кремнеуглеродных червей, Пескин определил в помощь лейб-инженеру, пробиваться через подвальный коридор к шахте спуска к железнодорожным путям и выходам концентраторов высокого напряжения. К тысячетонным массивам заизолированных гранитной скалой стальных стержней, преобразующих пульсации пронизывающих небо и землю потоков энергий, в наведенное электрическое напряжение, что в свою очередь, когда работали стабилизаторы, обеспечивающее расчетную электропроводимость материалов, передавалось через понижающие трансформаторы по магистральным линиям в город и на другие, требующие электропитания объекты.

Башня Барона Тсурбы — засекреченный объект одиннадцать «Гирта Башня», был одним из них.

Закончив дела на проспекте Цветов, Борис Дорс и Корн подъехали на проспект Рыцарей. Тут, у обгоревшего остова огнеметной машины их ждали профессор Глюк и граф Прицци. Пожарные заливали водой, тушили башни и стены перед Старым мостом. За проспектом, за воротами, на плацу полицейской комендатуры, на улицах, ведущих к замку Гамотти было как-то по-особенному темно и сумрачно. Густая, как морской туман, багровая мгла клубилась над мостовыми, свет пламени пожара и факелов едва пробивался сквозь нее, тонул в ней. Свидетели сообщили, что видели как в нее бежали те, кто хотел отступить в крепость и пропадали в этом плотном сумраке уже на расстоянии нескольких десятков метров. Видя эти страшные исчезновения, люди графа Прицци отказались от преследования, так что было неизвестно, сумели ли беглецы достичь ворот укреплений, что располагались выше по улице, в километре к востоку от проспекта или бесследно сгинули по дороге к ним.

Профессор Глюк с аспирантами и студентами стояли у забора полицейской комендатуры на углу перекрестка проспекта Рыцарей и улицы Котищ, у самой границы багровой темноты. Подсвечивали газовыми фонарями, крутили свои точные приборы на треногах, проверяли перспективу через дифракционные решетки и линзы. Была уже обнаружена и обозначена и граница аномалии. Ее пометили веревками с флажками и когда профессор Глюк заходил за них, делал с десяток шагов в сторону крепости Гамотти по улице Котищ, его движения как будто бы замедлялись, контур размывался, терял присущую всем видимым материальным объектам резкость.

— Очень неприятные ощущения — спешно возвращаясь к демаркационной линии, морщился он, делал в журнале пометки — гравитационная сингулярность вот что это.

— Причину выяснили? — быстро потребовал у него ответа граф Прицци, кивая на едва различимые в клубящейся на улицах и между домов багровой мгле, оседлавшие скалистую громаду горы стены крепости.

— Если принимать во внимание четко обозначенную вокруг предполагаемого источника аномалии границу… — покачал растрепанной седой головой, важно рассудил профессор — …то вероятнее всего это преобразователи калибровочных взаимодействий. Принудительно выставленные на высокий плюс, в условиях общей крайне неблагоприятной магнитно-гравитационной обстановки, вызвали коллапс частной, области массива пространства-времени. Математически это будет выглядеть…

Он пролистал блокнот, но граф Прицци снова его перебил.

— Сколько там осталось людей? — не желая углубляться в подробности, на которые у него не было времени, потребовал ответа комендант и тут же приказал привести к себе самого старшего из военнопленных. Приволокли полковника Фаскотти, коменданта северного района Гирты. Толчком бросили перед графом на мостовую на колени.

— Мы оповестили всех! Сразу, как вы дали семафор, разрешили всем выйти! — мелко затрясся тот, увидев обнаженный меч в руках Кристофа Тинвега, что, облаченный в помятое, обожженное боевое снаряжение, стоял рядом с графом, готовый для удара, держал оружие наперевес — мы выполнили все ваши инструкции, калитки открыли! Вы сами видели! Те, кто жил рядом, пошли к Абеларду! Он разослал своих людей, объявил, что комендатура объявлена демилитаризованной зоной! Лично обращался, я ему разрешил! Сэр Биргер хотел укрепиться там, но я убедил его, что в случае падения ворот, оборона объекта шесть бессмысленна…

И он отчаянно кивнул на едва различимый во мраке размытый, тусклый свет, словно бы замерший в окнах второго этажа здания полицейской комендатуры, что стояло за забором и плацем в четырехстах метрах западнее проспекта Рыцарей. Само здание, как и стоящие рядом дома и деревья были почти не различимы в темноте. Их контуры были сильно размыты, как будто в очень мутной линзе, почти не выделялись даже на фоне тускло светящегося заревом над морем, далеко за горой и крепостью, неба. И если кроны деревьев, крыши, мансарды кварталов и стены крепости были вполне отчетливо видны, то земля и нижние этажи зданий полностью тонули в этой мутной, багровой мгле. Только ряды окон ближайших домов, в которых тускло и неподвижно горел не то керосин, не то свечи, указывали на то, что там находятся каике-то строения и, быть может, еще кто-то жив.

— Разрешите обратиться! — громко и с напором потребовал один из сигнальщиков, молодой и бойкий высокий оруженосец в зеленой шапочке с лихо прицепленной над виском гроздью рябины. Как только ему дали добро, с готовностью быстро поклонился графу и доложил — Альфред Вацци, Депутатов, пост три. Я наблюдал за домами. Несколько окон погасли, но очень медленно…

— А что я мог сделать? Мне лично велел сэр Вильмонт! Отуда мне было знать что он поддельный?! — перебил его, горестно воскликнул, начал объяснять, комендант Фаскотти, тряся наградной портупеей, но граф Прицци молча толкнул его ногой в грудь и, отвернувшись от упавшего, задумчиво уставился в темноту, в сторону крепости.

— Август, срочно нужно ваше решение по равелину — вклинился в разговор, сообщил, подъехавший на коне, вернувшийся от северной стены барон Марк Тинвег — там две роты бригады Гинче и дружина из Сорны, триста или четыреста человек. Говорят, их ввели в заблуждение, просят дать отойти, но требуют гарантий от вас лично.

— Решите как-нибудь. Обещайте все что угодно в разумных пределах — с напором ответил ему граф — пусть вначале сложат оружие, а потом уже будем разбираться и вешать.

— Я вас понял — устало качнул головой, резко бросил рыцарь. Амфетамин, который он принял еще вечером, уже закончил свое действие, сам майор упал во время штурма с лестницы, а его короткая модная борода и длинные волосы обгорели.

— Марк, все. Оставлю район на вас с Кристофом. Как-нибудь разберитесь здесь — приказал наперснику граф Прицци, бросил суровый взгляд на профессора — мастер Глюк, найдите как исправить эту аномалию. Я на вас рассчитываю — обратился к подъехавшему, молчаливому и подавленному маркизу — Борис, у вас еще есть тут дела? Мы, возвращаемся во дворец.

Звон колоколов окончательно затих во мгле. Мариса нетерпеливо ударила коня каблуками в бок, погнала вскачь по тихой, безлюдной и темной улице, через квартал, мимо редких, едва освещенных понизу окон первых этажей домов, где за плотно задернутыми шторами, перед едва различимыми ликами выставленных на подоконники икон, горели тусклые огоньки свечей.

Она видела плакат, один из тех, что спешно расклеили сегодня днем по перекресткам, знала о том, что Вильмонт Булле мертв и теперь законную власть в герцогстве представляет его племянница принцесса Вероника. О том, что во всем городе отключили свет, ввели комендантский час, и теперь все дома и ворота заперты и, постучи она в них, никто не станет открывать, не спросит что нужно, даже не подойдет к окну или двери. Каждый знает, что именно в такой страшный час может прийти мертвец или демон, сказать что-то важное и сокровенное, чтобы его впустили, войти в дом, позвать с собой, увести в неизвестном направлении, туда откуда не возвращаются, или просто убить всех, чтобы потом нашли только холодные мертвые тела в комнате, запертой на засов изнутри.

Призраки прошлых времен, неуспокоенные скорбные тени.

Со смертью приходят два ангела: белый и торжественный, с кровавыми крыльями, палач, и черный, смиренный и безмолвный, с золотыми — хранитель. Начинают свой торг, кладут монеты на весы, решают, с кем по делам жизни, веры и служения пойдет душа, к вратам Царствия Божьего или в бездну. Закончат свой торг, и ничего уже не сделаешь, не изменишь, не подкупишь, не умилостивишь их.

Как скорбный, покинутый ветхий дом, останется мертвое и безобразное тело. А с ним и все то, что было так важно и неотъемлемо для него при жизни: добрые и злые мысли, деяния, чаяния, страдания, надежды, слезы, горечь раненного сердца, печаль потери, расставания и смерти, страх, обида и несбывшиеся мечты. Части незримой человеческой оболочки, все то, чего не заберешь с собой после смерти, впитается в камни и стены, слипнется с бесчисленными сонмами других таких же неуспокоенных теней в бесформенные, невидимые сгустки, что с приходом ночи мрачными мыслями и дурными предчувствиями подкрадываются, тревожат душу, наполняют безотчетным липким страхом одинокое сердце. Обращаются ночными кошмарами, тревогой в безлунной мгле, страшными безысходными предчувствиями и видениями, отдаются стуком распахнутой в пустом доме двери, скрипом потревоженной крадущимся шагом половицы, отражением в зеркале, далекими голосами, зовущими из темноты.

Душа уходит, а тело остается. Остается пустая мертвая и уродливая, лишенная искры Божией, плоть, как сухая ветвь, которую срубают и бросают в огонь. Остаются страх, ожидания, отчаяние и боль, остаются дурные мысли — все, что тяготило душу, затуманивало разум, старило, ломало, влекло, остается злоба и бессильная, слепая, разъедающая как ржавчина железо, даже самую сильную волю и веру, ненависть. Остаются слезы. Ручьи и реки слез, которыми на протяжении последних пяти веков были умыты эти черные камни, улицы и стены. Слезы матерей по умершим детям, слезы жен о мужьях безвозвратно сгинувших на войне, слезы стариков, оставшихся без хлеба, брошенных умирать неблагодарными детьми без всякой помощи и сожаления. Слезы детей, оставшихся без родителей, слезы родителей о пропавших и умерших чадах, слезы раскаяния, горя и потери, слезы печали и страха, слезы одинокой неразделенной любви. Слезы, что из века в век льются на землю бесконечным холодным и горьким дождем, после которого, на ней не растут ни трава, ни деревья, ни хлеб. Остаются только гранитные скалы и камни, твердые, холодные и серые. Пройдут тысячелетия, но сколько не лей, ни дождь, ни слезы, ни кровь не сделают их мягче, не согреют их.

А потом эти камни взорвут, расколют на блоки и сложат из них новые дома. Множество каменных домов, в которых будут жить другие люди, что прольют еще больше слез.

— … И лежащих повсюду православных… — вспомнив слова поминального чина из литургии, прошептала Мариса.

Город одна большая могила. Тысячи, миллионы, людей родились, умерли и еще умрут здесь. А когда придет и ее срок, будет лежать и она в этой холодной и неприветливой, каменистой, щедро политой горькими слезами земле. Будут лежать и все остальные кого она знала, кого она когда-либо встречала на этих улицах, кого она уважала, или боялась, презирала или ненавидела, всех, когда наступит их время, заберет с собой неминуемая и скорбная смерть.

Впереди, через перекресток, двигалась колонна солдат. В черно-багровой мгле, в тусклом свете факелов, их призрачные размытые силуэты выглядели одновременно печально, обречено и торжественно. Их маршу не вторил барабан, ни подбадривала флейта. Не слышалось команд сержантов, ни голосов, только мерно шаркали по камням мостовой сапоги и тяжело и тихо громыхали доспехи. Устало сгорбив спины, положив на плечи копья и мечи, они медленно шагали, понурив головы, непрерывной вереницей, пересекали улицу и, глядя на них, Марисе еще подумалось, что она никогда не видела на вооруженных людях, которых постоянно встречала на улицах Гирты таких необычных головных уборов и брони. Она не рискнула приближаться к ним, свернула в переулок и вскоре была у вязовой аллеи, где они с Вертурой недавно прятались под аркой часовни от настигшего их по дороге из университетского музея ливня. Смотрели на могилы, на укрывающие их плоские куски черного гранита, исписанные бесконечными рядами фамилий и имен тех, кого унес мор, много лет назад прошедший по всему северо-западному побережью и безвозвратно унесший десятки тысяч жизней.

Здесь, на аллее, под старыми раскидистыми деревьями, тоже было темно и безлюдно, но в часовне по-прежнему горели свечи, а перед распятием лежало несколько охапок свежих цветов. Маленьких, полевых, каких не продают с лотков и в городских магазинах.

— Когда умирает последний в роду, призраки зажигают свечи на могилах, приносят на них цветы — вспомнились Марисе — где люди перестают служить литургию Господу Богу, там продолжают служить ангелы небесные.

И вправду: впереди, между темных домов, вставшей пред ней стеной, громады квартала, она заметила свет: открытые настежь двери какой-то маленькой церкви, за которыми теплел рыжий огонь множества горящих свечей. В своей бешеной скачке по городу, по сумрачным улицам, в темноте, Мариса так и не смогла определить на какой конкретно из множества рассекающих прибрежные кварталы переулков и улочек она очутилась. Она не любила этот старый, пахнущий рыбой и морской травой предпортовый район и старалась как можно реже бывать здесь. От вязовой аллеи и мемориала его отделял высокий, местами обвалившийся, кирпичный забор неизвестного назначения и узкая, мощеная серым булыжником улочка, за которой начинался беспорядочный плотный массив старых каменных заборов и облупившихся от ветра, стоящих окна в окна друг к другу строений. Здесь даже днем было темно и сумрачно. Узкие, кривые и темные, бегущие по склонам к воде залива переулки извивались между домами, разделяли построенные без всякого плана в незапамятные времена, кварталы и высокие, в несколько человеческих ростов, заборы, за которыми темнели фасады старых вилл и кроны огромных, растущих в их сумрачных тесных двориках могучих, диких и узловатых, как в чащобе леса, деревьев. Хозяева этих домов, мрачные, подозрительные, закаленные войной и невзгодами люди, испокон веков, всеми силами стремились оградиться от напирающего, пытающегося заглянуть в их жизнь окнами окрестных домов города. Поднимали заборы, сажали, растили, эти деревья, закрывали окна ставнями, запирали ворота, чтобы никто не мог подсмотреть за ними, проникнуть в тайны их многолюдных, живущих в этих домах уже не одну сотню лет, семей.

Как раз рядом с одним из таких заборов и стояла небольшая, похожая на часовню, церквушка с наполовину развалившимся, сложенным из перекошенных каменных плит, крыльцом с железными перилами.

— С миром Господу помолимся… — доносился из распахнутых дверей спокойный, высокий голос, поющий всенощную.

Мариса придержала коня, спрыгнула на мостовую, накинула вожжи на чугунный шар у крыльца и, подойдя к дверям, осторожно заглянула внутрь, не решаясь осенить себя крестом или зайти. В маленькой церкви не было иконостаса, алтарь стоял прямо перед распятием так, что для прихожан едва хватило бы места. Слева был образ Николая Чудотворца, справа Девы Марии с Младенцем. Маленький, сухой, должно быть очень старый, но еще бодрый и крепкий, священник с белой седой бородой, в накинутом поверх истертого серого подрясника аккуратной, необычайно тонко расшитой золотом и серебром епитрахили, пел вечернюю, кадил перед ними. Дьякон, высокий молодой человек с рыжеватыми длинными волосами и в золотом стихире, стоял рядом, гасил пальцами, убирал из ящика с песком, прогоревшие свечи. Мариса еще удивилась тому, что, несмотря на все предупреждения и накрывшую город колдовскую багровую мглу, двери церкви были оставлены открытыми и, помимо иерея и дьякона в храме больше никого нет.

— Заходите, не стойте — внезапно прервал службу, обернулся к Марисе, что осторожно заглядывала в церковь с полуразвалившегося крыльца, священник и, выставив вперед открытую ладонь, пригласил ее войти.

— Меня отлучили… — призналась она стыдливо и тихо. Попятилась от его жеста.

— Тогда постойте снаружи — просто кивнул иерей — но, если хотите, можете зайти. Не здоровый же нуждается во враче.

Мариса пожала плечами и шагнула под своды церкви. Священник же снова обернулся к алтарю и, ничуть не смущаясь ее присутствия, продолжил молитву. Когда подошел черед, они вместе спели «Богородице» и иерей взял в руки чашу с миром. Мариса еще подумала, что вот оно, сейчас они точно откажут ей в елеопомазании, и приготовилась было обидеться, но священник перекрестил руки и лоб вначале себе, потом дьякону, потом сказал подойти и ей. Начертив на ее лбу и тыльных сторонах ладоней кресты, протянул поцеловать свою сухую и горячую руку, приятно пахнущую маслом, ладаном и плавленым воском, а когда она преклонила колени перед алтарем и перекрестилась, одобрительно кивнул и как будто все так и было нужно, приступил к продолжению литургии.

Так прошло еще какое-то время. Мариса, что постоянно оглядывалась на двери, не зайдет ли кто, не проедет ли снаружи, в какой-то момент даже удивилась тому, что она ни разу не видела такого: в большом городе ночь и так тихо и безлюдно, а тут, на темной улице, просто так открытая дверь и только они трое в храме и сколько времени прошло, а вокруг ни души. Никто не прошел, не проехал, никто не заглянул за те полчаса или час, которые она уже была здесь. И за все это время снаружи она так и не услышала ни голосов, ни грохота отдающих эхом за пару перекрестков колес, ни звонкого цокота копыт.

— Мы собираемся служить молебен — закончив читать чин и благословив крестом, обратился к задумавшейся Марисе, заставив ее вздрогнуть, священник — продиктуйте отцу-дьякону имена, за кого бы вы хотели помолиться. Или, если имен немного, просто скажите мне.

— Я всегда молилась за сестру… — нерешительно ответила Мариса, ежась от внезапно потянувшего из распахнутых настежь, прямо в багровую темноту улицы у нее за спиной дверей, холодного ветра — но я не знаю, жива ли она или нет. Ее зовут Стефания. Ее похитили…

Священник внимательно посмотрел на нее и ответил без тени улыбки.

— Мы помолимся за ее здравие, а Господь Бог разберется — перекрестившись на распятие, ответил он ей — а за кого еще?

Мариса растерялась. Поначалу ей было подумалось, что ей не за кого больше молиться. Дедушка умер, других родственников она не знала, коллег она презирала или ненавидела. За Еву не хотела из вредности, за то, что та всегда была старательнее, умнее, ловчее, ответственнее и за то что ее все и так постоянно хвалили. Но ей внезапно вспомнились слова Инги, на которые она тогда еще очень обозлилась. Это было давно, и она успешно забыла о них, но теперь отчего-то снова вспомнила этот показавшийся ей тогда таким глупым и нелепым совет.

— За Марка — внезапно выпалила она со смущением. Ей стало страшно и стыдно вот так вот признаться перед незнакомым человеком, в том, какое беспокойство терзает ее сердце — за моего мужа. Мы не венчаны, но…

— Значит за Марка. Хорошо — кивнул священник и снова внимательно и выжидающе посмотрел на нее, отчего ей стало еще более печально и стыдно.

— За Йозефа — сказала она — за Валентина, за Хельгу, за Еву…

— Нет, сразу так много я не запомню — покачал головой священник — отец-дьякон, пожалуйста, запишите чтоб никого не забыть.

Дьякон отошел к аналою, взял перо и ловко вывел уже произнесенные имена, подписав, кто есть кто, каждое из них.

— За Лео, за Густава, за Эдмона, за Мику, за Ингу — продиктовала ему Мариса знакомых и коллег. Дьякон записал и их, и в ожидании посмотрел на нее, держа в руках перо, чем ввел ее в еще большее смущение. Она еще подумала, что нехорошо, что если она, зайдя в церковь первый раз почти что за три года, не помолится и за тех, кого она знает не столь близко.

— За Александра, за Абеларда, за Германа, за Фридриха… — сказала она. Дьякон аккуратно записал всех и серьезно кивнул ей продолжать. Она вспоминала имена и про себя прибавляла, что бы она хотела попросить у Господа Бога для каждого из них, пока не кончились все, кого она знала и за кого хотела попросить. Ей вспомнилась фраза из Писания о молитве за врагов, но ей еще подумалось, что она не будет молиться за этих людей, отчего ей стало стыдно, о чем и сказала священнику.

— Да, господь Иисус Христос молился за распявших его — серьезно ответил иерей — и мы, христиане, должны во всем следовать его Крестному Пути. Но Он молился не потому что они творили зло, а потому что не знали что делают. Молиться надо за всех, потому что должна быть молитвенная дисциплина. Дисциплина должна быть во всем в принципе. Молитесь о тех, о ком велит ваше сердце, а кого не можете простить за намеренно причиненные вам зло и вред, за тех не молитесь, оставьте их. Пусть о них молятся другие, кто готов молиться за них. А мы с вами сейчас помолимся о тех, кого вы с отцом-дьяконом записали здесь.

Встав напротив алтаря, он положил перед собой Евангелие и крест и, взяв у дьякона кадило, медленно и четко запел.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.

Все трое осенили себя крестными знамениями.

— Благослови Бог наш всегда, ныне и присно и во веки веков…

Мариса стояла, хлопала глазами, слушала, одними губами повторяла за священником слова молитвенного чина. От жаркого веяния свечей и горящего в лампадах масла ей стало как-то особенно приятно и тепло. Ароматы ладана, церковного мирра и дыма навевали спокойные и радостные мысли. Ей все больше и больше хотелось вдыхать их, как будто от этих приятных, умиротворяющих запахов в душе просыпалось что-то хорошее и давным-давно забытое. Устав стоять, она присела на скамейку, прислонилась плечом и щекой к еще теплой печке, которую топили, наверное еще днем, но она еще не успела окончательно остыть. Сидела, слушала слова Писания и молитв, когда произносили имена, которые она продиктовала, шепотом проговаривала их вслед за дьяконом и священником. Внезапно ей еще подумалось, что раз они победили и все в порядке, Вертура, быть может, уже вернулся в Гирту, надо поехать домой, встретить его, узнать как прошел выезд.

— Ничего — сказала она себе — подождет. Я и так не была в церкви последние годы, осталось недолго, досижу до конца, нехорошо вот так уходить…

Но молебен все не заканчивался, псалом шел за псалмом, молитва за молитвой.

Марису все больше клонило в сон, и она уже несколько раз ловила себя на том, что перестает понимать ход службы, начинает отвлекаться и думать о какой-то несущественной сейчас ерунде. Она пыталась одернуть себя, следовать умом за словами священника, но так и не смогла пересилить себя, отогнать столь умиротворяющие и хорошие мысли, что под влиянием бесконечной вереницы определенных молитвенным чином слов и фраз, все больше и больше заполнили ее смятенное, исстрадавшееся сердце.

— Вот Вероника Булле, теперь леди-герцогиня — подумала она, пусть теперь берет меня к себе фрейлиной, а Марка посвятит в рыцари. Незачем ему возвращаться в Мильду, зачем вообще эта Мильда, останемся здесь. Вот он вернется, приготовлю ему какой-нибудь бутерброд на ужин, потом сядем у печки на пол, обсудим все как следует…

Когда маркиз Дорс, граф Прицци и остальные были у дворца, всех, кто не имел отношения к дворцовой страже, службам и инженерии уже вывели из парка за ворота. Разместили вместе с остальными в здании счетной палаты Гирты, большом многоэтажном, облицованном коричневым гранитом, доме с высокими окнами и мансардами на высокой крыше, замыкающим Соборную площадь с восточной стороны.

Сейчас у фасада дворца остались только дружинники маркиза Раскета, кавалеры герцогской стражи и пожарные в длинных несгораемых плащах химической защиты и конических, усиленных стальными налобниками, кожаных шлемах. Эти, не менее отважные чем черные драгуны ночной стражи люди, на войне служили штурмовыми инженерами, были готовы встретить любую опасность и даже извивающиеся щупальца, что высовывались из окон дворца не устрашили их. Выкатив на подъездную аллею паровые помпы, они завели в окна подвалов толстые, теплоизолированные рукава, запустили котлы и теперь проходили коридоры и комнаты под дворцом, обваривая напором раскаленного технического пара щупальца, что под воздействием высокой температуры разваривались на куски омерзительно смердящей густой вареной слизи. Снаружи им помогали, кидали в машины топливо, заливали воду, кантовали рукава, выделенные им в помощь дружинники. На центральной алле парка, перед воротами дворца стояли телеги с углем, из труб передвижных паровых машин в багровое небо столбами, стремительными потоками, поднимался густой, еще более черный, чем громоздящиеся в багровой мгле силуэты окрестных домов, дым.

Борис Дорс, маршал Тальпасто и граф Прицци бесстрашными, непоколебимыми командирами обошли линию обороны, спустились на нижние этажи подвала, где уже варили газовыми термической смесью и горелками, готовили к подключению цепь по которой должны были подать на магистраль электрическое напряжение. Внизу было душно. В непроглядном тумане колыхались тревожные тени, омерзительное, ни на что непохожее, зловоние вызывало слезы в глазах и тошноту. В сумраке под потолком, тускло и трепетно горели, чадили, газовые светильники. В коридорах по щиколотку стоял кипяток: вода конденсировалась на стенах, бежала по цементному полу, по техническим дренажным желобами и бетонным ступеням лестниц, горячими, дышащими паром ручьями стекала на нижние этажи.

— Как идет? — перекрикивая свист пара и шипение газовой горелки, осведомился граф Прицци, перевешиваясь через железные перила лестницы.

— Скоро будет готово, ваша светлость! — также громко и надрывно прокричал из тумана лейб-инженер, срывая с головы конусообразный кожаный шлем с очками, дыхательной маской и усиленной несгораемым искусственным материалом по плечам пелериной — служим Гирте!

Маркиз и граф вернулись в штаб, уточнили у Пескина обстановку в городе и окрестностях.

— Этна, Гутмар, семафор Гирте Центральной: движение в Лесу — устало сообщил он, листая блокнот с необходимыми заметками — Переправа, Ренкин, семафор Гирте Центральной: движение рядом с Башней. Коэффициент искажения пространства-времени нестабильно высокий, в области ноль семи, плюс, минус одна десятая, без изменений. Варьируется с неравномерными промежутками времени. Еловое, Вритте, семафор Гирте Центральной: колонна Ринья дезорганизована, отступают к Башне, ведут преследование.

Закончив с докладами, граф подошел к Марии Прицци.

— После отклика на сигнал тревоги должна была быть двенадцатичасовая проверка — сообщил он, листая журнал наблюдения — Центр должен был выслать зонд, он был?

— Был — кивнула графиня и продемонстрировала запись — вот. В начале десятого. Прошел над городом по прямой, потерял высоту и упал в залив.

— Значит перехвачен и успешно утилизирован — спокойно кивнул, рассудил граф — последним нашим сообщением был черный сигнал тревоги и запрос оценки угрозы вторжения. В соответствии с протоколом конфедеративной безопасности, в случае потери зонда, Центр поднимает по тревоге воздушный корвет, но скорее всего его не будет. Полагаю, Парталле уже шлет отчеты о том, что он успешно оказывает противодействие и не нуждается в дополнительной помощи. Придется решать проблему своими силами — и снова обратился к Пескину — Вольфганг, сводку по инциденту с Фалькой. Борис. Вы пока свободны, идите к Веронике, скажите ей что-нибудь хорошее и полезное.

И, подойдя к раскрытому в озаренную огнями, душную, наполненную дымом паровых машин темноту парка окну, меланхолично закурил.

Маркиз устало кивнул, покинул штаб и поднялся на третий этаж в апартаменты герцогини.

— Леди Булле у себя — сообщил ему, продемонстрировал рукой, дежурный кавалер.

Борис Дорс кивнул и вошел в библиотеку. Здесь было темно, тускло багровели окна, на столе горели газовые лампы и свечи. Принцесса сидела в кресле в окружении девиц. Чтобы воодушевить их, с выражением читала вслух книгу стихов о любви и героях прошедших лет. Ее голос был холодным и ровным, как перед казнью, но от ее уверенности и ледяного спокойствия, все вокруг исполнялись мрачных готовности и решительности. Помимо фрейлин, в комнате в креслах сидели Парикмахер и Давид Гармазон. Поперек колен столичного художника лежал обнаженный меч.

— Выйдите — сурово приказала герцогиня своей свите, как только Борис Дорс переступил порог. Все с молчаливыми поклонами поднялись со своих мест и покинули помещение. Последними задержались в дверях Парикмахер и Ева, но принцесса указала им повелительно — и вы тоже. Оставьте нас одних — и они также вышли из библиотеки.

Как только они остались вдвоем, герцогиня неспешно поднялась на ноги, нарочито медленно подошла к окну и отвернулась от племянника епископа.

— Борис… Мой лорд… — сказала она, не глядя на него, кивнула, когда тот подошел и встал рядом с ней. По всему было видно, что ее трясет и она едва сдерживается из последних сил, чтобы не сорваться в пучину готового вот-вот захлестнуть ее душу вероломного ледяного сумасшествия.

— Вы ранены, моя леди — глядя на ее плотно перетянутую эластичным бинтом ладонь, сдержанно констатировал маркиз.

— Я? — внезапно с издевательской насмешкой переспросила принцесса Вероника. Ее глаза вспыхнули диким и безумным огнем, и, развернувшись к нему, высокомерно скривившись, она закричала на него страшным, одновременно исполненным бесовского смеха, злобы и презрения, срывающимся на рев криком — я не ранена, я повреждена! Меня нельзя ранить или убить! Запомни это раз и навсегда! Я Кровавый Дракон Гирты, а не человек! Смотри вот! — она схватилась здоровой рукой за поврежденную, дернула со всей яростью и слой, словно пытаясь оторвать от себя, скривилась от боли — они поставили мне синтетические легкие, почки и сердце, но забыли вынуть из меня и заменить человеческую душу и теперь я такая же как они, не бездушный автомат без страха и упрека, не человек, а гибрид! Это для того, чтобы я навсегда запомнила кто я, как это быть калекой и где мое место! Они наблюдали, профпригодна ли я, создавали условия, хотели чтобы я стала жестокой и властной, как Мария, чтобы править для них Гиртой, и у них получилось. Они никогда не ошибаются в своих расчетах. Никогда не делают того, чего не могут достичь, и я обратилась тем, чем они хотели, чтобы вернуться стать вашей светлой благочестивой принцессой из книжки! Властной, холодной, жестокой, непреклонной, такой чтобы поставить всех вас на колени, чтобы залить вашей никчемной кровью всю Гирту и чтобы за это вы превозносили и прославляли меня как вашу самую добрую, справедливую и благочестивую герцогиню! Править вот этой железной рукой вашими пустыми, никчемными жизнями! Вот только она не железная, а как эти щупальца, эти пиявки, могильные черви! Кремнеуглеродная, как сенатор Парталле, как мастер Динтра! Потому что я тоже такая же вероломная, подлая и ненасытная как эти твари, что сейчас жрут друг друга внизу, в комнате наблюдения! Такая же как они все там, в Столице! Знаешь кто они? Ты думаешь они хоть в чем-то люди, раз нацепили маски, чтобы быть похожими на вас, людей? Они паразиты, слизни, кишащие в черном питательном геле! Я видела их! Переплетающиеся, душащие, пожирающие друг друга глисты в бетонных ямах, играющие вашими жизнями! И я такая же как они, только хуже них. Они разумные машины, холодные, расчетливые, закаленные войной и временем, а я, как все вы шепчитесь у меня за спиной по углам, насмехаетесь надо мной, думаете что я не знаю, не слышу, всего лишь малолетка, тупая, истеричная и вздорная девка!

Маркиз нахмурился, смело шагнул к герцогине, обнял ее за плечи, но она отшатнулась от него, изо всех сил попыталась вырваться. Ее спина под его руками вспыхнула, обожгла ему ладони, но в своем припадке бешенства принцесса словно и не почувствовала ожога, а Борис Дорс ее не отпустил. Тогда она попыталась ударить его в грудь кулаком, но он прижал ее к себе, а она прильнула к нему щекой и тоже обхватила его изо всей силы так, что под ее искусственной рукой у него захрустели плечо и шея.

— Ты! — с придыханием заявила она, вскинув к нему голову. Зашипела, алчно распахнула рот, словно желая откусить от его лица кусок, пережевать его и проглотить. Ее глаза, не мигая, пылали сумасшедшим болезненным блеском, чудовищная, обжигающая, багровая страсть, словно раскаленная пощечина, тараном ударила в голову маркиза. Все пороки, все самое гадкое, злое и низменное, что она так тщательно скрывала, прятала от всех, воплотились в ее искаженном адским припадком облике самыми омерзительнейшими из своих проявлений. Все ее разбитые мечты, оставшиеся неоправданными ожидания, обиды, ненависть, злость и лицемерие, все то, что переполняло, калечило ее душу и сердце и не находило выхода, все это время, пока она была обязана быть сдержанной и непоколебимой принцессой Гирты, нестерпимо гадкой и злобной, почти физически ощутимой, кровавой, густой и липкой волной выплеснулось наружу, залило все вокруг страхом и отчаянием разверзающейся бездны, исполненной адского неугасимого пламени и тягостного и страшного, ломающего любую, даже самую твердую волю обреченного ожидания неминуемой, надвигающейся беды.

— Ты хотел быть моим мужем! Ты стал им! Ты добился этого! И теперь я буду гореть в вечном неугасимом огне, а ты пойдешь за мной следом! — грозно и громко провозгласила она, как приговор, маркизу — туда, где плач и скрежет зубов, в бездну, откуда нет обратного пути! Вы все пойдете за мной! Я не отпущу никого, никто из вас не останется в стороне! Видишь? Гирта уже горит, сколько сегодня убили из-за меня и сколько еще умрет, скольких еще я отправлю на плаху ради своих прихотей, ради того, чтобы все боялись меня, преклонялись передо мной, ужасались моим жестокости и ненасытности! Теперь ты мой Герцог, мой генерал и рыцарь! Вы все мое проклятое воинство, моя кровавая свита, жестокие и вероломные слуги, вы все будете делать так, как я велю и радоваться, ликовать каждой содеянной в мою славу мерзости! Вы все умрете, когда я вам прикажу, и, как Белых Всадников, никто вас не похоронит и не отпоет! Вас проклянут как прокляли Круг, вас скормит свиньям за то зло, которое вы принесете, исполняя мою волю, на эту землю! Потому что я демон — Кровавый Дракон, а не человек! Сколько крови пролито в мою славу сегодня, Борис! Теперь мы повенчаны ей! Повенчаны кровью и огнем, в котором сгорит Гирта, в котором будем корчиться ты и я, рука об руку, вместе, вечно обгорая, падая в бездну во главе нашей нечестивой армии палачей и убийц! Ступай, прикажи казнить пленных, вырвать их сердца, принеси их отрубленные головы и руки, брось на мою постель! Залей ее свежей горячей кровью принесенных в жертву в мою честь, напои меня ей! Возложи меня среди них на это нечестивое ложе, возьми меня на этом кровавом алтаре! Чтобы наши дети были также прокляты, как и падший, отдавшийся многоголовому Зверю, оскверненный волчьим семенем на белых мраморных алтарях, род Булле, чтобы они залили идоложертвенной кровью эту землю, а по злодеяниям и беззакониям своим после смерти присоединились к нам и нашему нечестивому воинству в вечном огне!

Она с победным, ликующим видом откинулась в объятиях маркиза, распахнула руки, предлагая всю себя, подставляя ему грудь и шею, но тот отпустил ее и, размахнувшись, с угрюмой решительностью ударил со всей силы ладонью по лицу, резко одернул ушибленную кисть. От его тяжелого шлепка принцесса шарахнулась в сторону и быстро заморгала в недоумении, не в силах осознать, что только что случилось. Ее кулак неосознанно медленно сжимался, рука потянулась к лежащему на подоконнике мечу, на что Борис Дорс решительно и угрюмо подошел к ней и молча ударил еще раз, по другой щеке. Она также молча отшатнулась, картинно упала в кресло и не в силах сказать ни слова, захлебываясь от распирающих ее безумия и ненависти, оскалилась, страшно и дико зашипела на маркиза. Моментально собравшись с силами, рассвирепев, вскочила, растопырив пальцы, бросилась на него, чтобы впиться ногтями ему в лицо, выдавить ему глаза, разодрать щеки, рот и шею, напиться его кровью, разорвать его живьем на куски и съесть. Но Борис Дорс не испугался, вскинул руку, с силой толкнул ее ладонью в здоровое плечо, отпихнул от себя так, что она упала на подломившихся коленях и разлеглась прямо перед ним на мягком толстом ковре. Облокотилась на руку, выжидающе уставилась на него, ожидая, что он будет делать. Пылающая ненависть в ее глазах сменилась каким-то диким, внимательным и жадным, звериным, интересом. Маркиз содрогнулся: ему стало страшно от того, как он ошибался в этой жуткой, сумасшедшей, сейчас исполненной этой адской безумной, разгоряченной, почти что животной, похоти женщине, а еще больше от того, что сожалеть об этой ошибке было бесполезно, а отступать поздно и некуда.

— Ты! — снова зашипела, оскалилась принцесса Вероника, выпячивая вперед грудь, чтобы он снова ударил ее, на этот раз уже ногой, что он уже было и собирался сделать. Пнуть ее сапогом, как он умел, с размаху, со всей силы, за то, что даже в таком положении она опять издевалась, провоцировала его, играла с ним. Но что-то совсем иное брало верх в его душе. Чувство ответственности и долга, что проснулось в его душе при их свидании в его кабинете и окончательно утвердилось, когда он стоял и размышлял у горящего дома Люсии Ринко. Чувство исполняемого служения, понимания, что Господь Бог не случайно призвал его после стольких лет отупляющего бессмысленного бездействия, не просто так даровал им с похищенной им же шестнадцать лет назад из приюта святой Елены, ставшей впоследствии герцогиней, девочкой, взаимные чувства и так замысловато пересек их пути, все же пересилило его злобу, смятенные, сиюминутные стремления и мысли, едва не поколебавшие его решительное и храброе сердце. Борис Дорс молча подошел к принцессе, толкнул ее, как она и хотела от него, но не с размаху, а лишь придавив ногой к полу так чтобы она почувствовала его силу.

— Мне больно! — воскликнула она с капризной, плохо скрываемой игривой обидой.

Он отпустил ее, протянул руку. Она схватилась за него здоровой, слабой человеческой рукой, всем весом налегла, чтобы он сам поднял ее на ноги и, отряхнув полы мантии и колени, встала рядом с ним. Ее лицо снова было спокойным и словно бы даже радостным, одновременно удовлетворенным и смиренным. Протянув руку, она молча подцепила локоть маркиза и склонила голову на его плечо, одновременно застенчиво и широко, ничуть не скрывая своих чувств, заулыбалась ему, как улыбаются на деревне доярки, подъехавшему к крыльцу попросить воды, молодому и статному рыцарю.

— У нас еще много дел, моя леди — твердо и вдохновенно сказал ей маркиз, пожимая ее локоть, переплетая с ней пальцы, заботливо гладя их — сэр Роместальдус выбрал нас с вами, и так сложилось, что мы встретились снова спустя столько лет. За то что я только что сделал, завтра, когда все это закончится, прикажите Августу арестовать меня и предать любой казни или пытке. А сейчас вы сами делегировали мне, Августу, Дугласу и Симону полномочия, так что извольте тоже следовать инструкциям, которые мы разработали, чтобы привести вас на герцогский престол Гирты.

— Борис… — как будто одновременно смеясь и плача, воскликнула, всплеснула руками, из всех сил обняла его принцесса, прижалась лицом к его груди, энергично тряхнула головой, прихорашиваясь, оправила растрепанные волосы, потянулась губами к его лицу — Август идет к черту… что вы за человек! Что за глупости вы говорите!

Маркиз обнял ее за плечи и привлек, приласкал к себе.

— Стефания… — сжав зубы, сказал он ей ласково и твердо, коснулся ладонью ее горящей после удара щеки. Заглянул в ее глаза. Багровый огонь в них угас, остались только печаль, слезы благодарности и надежды.

Вокруг непроглядной багровой чащобой темнел лес. Сумрачные страшные тени метались между стволами в свете факелов в руках сопровождающих черный дилижанс полицейских. Придерживаясь за луку седла, Фанкиль вскинул ружье магистра Дронта, навел в темноту и нажал на курок. Со звоном щелкнула пружина, но выстрела не последовало.

— Это в его руках оно стреляло — показал оружие Даскину рыцарь.

— Да магия просто! — ответил тот — на костер таких!

Со всей поспешностью маленький отряд с дилижансом двигался обратно в сторону ферм Ринья. Миновав скалистые, поросшие густым еловым лесом холмы, спустился в низину, где протекал ручей. Впереди и немного сверху, над деревьями светлели далекие сполохи пожара, но что горело конкретно, определить так и не смогли. Зайцы и белки выскакивали из мрака, убегая от чего-то страшного ниже по дороге, бросались под копыта коней, метались в темноте, со всех ног скакали прочь в сторону противоположную фермам и Гирте.

У моста, где Инга еще днем снесла ворота гравитационным ударом, лошади заартачились, отказались ехать на другой берег. Люди поначалу пытались стегать их плетьми, но когда Фанкиль спешился и подошел ближе, забросил факел на дорогу перед собой, все сразу поняли причину. Весь лес за ручьем кишел огромными и толстыми белесыми слизнями, что страшно извиваясь между корней и стволов деревьев, копошились во мраке ночной чащобы, подтачивая их. Ужасные, полные агрессии и запредельной ненависти булькающие и блеющие крики раскатывались по округе, глохли в багровой темноте. Какие-то черные тени, рывками метались между камней, прыгали, бросались, лягались копытами, но слизни присасывались к ним, вонзали в них свои ненасытные острые оконечности, валили, кучами наползали сверху, закручивались, подминая их еще бьющиеся в агонии тела, придавливали их своим омерзительным извивающимся ковром к земле. Наблюдая эту страшную картину, Вертура с волнением вспомнил Охоту и инцидент на холме у Бетонной баши, как тогда они все вместе с маркизом Дорсом, графом Прицци и свитой принцессы Вероники, сражались против черной козлоподобной саранчи.

— Это из ферм… — хмуро констатировал инспектор Тралле, оглядывая берег ручья и лес.

— Мы не проедем — похлопывая по морде, трепля за уши, пытаясь утихомирить упирающегося коня, покачал головой Фанкиль.

— Тогда обратно на Полигон, за Германом — мрачно поморщился инспектор — если Гирта уже погибла, мы ничего не сможем сделать.

— Это точно — согласился Даскин и выпустил черную стрелу в переползающего мост слизня, отчего тот забился в судорогах и свернулся в кольцо — мост так и оставим?

— Они точно не выживут без катализатора? — кивая на червей на другом берегу, уточнил инспектор — сожрут же все вокруг и что с ними делать?

— Без катализатора они не размножаются. Технология биотерминации, как раз на такой случай… — задумчиво ответил Фанкиль — но они могли и мутировать.

— Ладно, черт с ними, если что, зальют тут все газом и конец — махнул рукой инспектор — Эдмон, Марк, сожгите мост и едем.

Пока бездельник Коц разворачивал дилижанс, Вертура и Даскин спешились и, быстрыми нервными перебежками, похватав оставшиеся бутылки с зажигательной смесью, засветив фитили, побросали их на настил моста и по возможности на другой берег. Почуяв людей, слизни возбудились еще больше. Поднимая свои страшные слепые, с округлыми пастями, полными острых желтоватых зубов морды, заплясали в своем чудовищном и одновременно завораживающем танце, устремились к своим новым жертвам непреклонным, завораживающим своим гадким видом, потоком так страшно и стремительно, что полицейские едва не бросились наутек от охватившего их ужаса и омерзения.

Но жаркий химический огонь моментально охвативший доски моста, остановил их, не дал переползти на южный берег. Вертура уже запрыгнул в седло и гарцевал у кареты, а Даскин еще стоял с факелом, раздумывал, поджечь ли сторожку и обломки ворот на их берегу ручья, когда в лесу неподалеку от полицейских, скакнула, бесновато взбрыкнув копытами, лохматая, лоснящаяся черной слизью тень. Испуганно заржали кони.

— Поехали! Поехали! — громко и призывно закричал инспектор Тралле, натягивая здоровой ногой через поясной крюк арбалет. Бездельник Коц стегнул лошадей, и они помчались обратно к замку Ринья. Вертура и Фанкиль забили плетками своих брыкающихся, не желающих находиться рядом с опасным ручьем ни минутой больше коней и, обнажив мечи, прикрывая отступление тяжелого дилижанса, помчались следом. Что-то бесформенное и черное упало на Даскина с дерева, но он не растерялся, смахнул его с плеча, ловко удержался в седле.

Через пятнадцать минут безумной скачки в страшной, полнящейся опасности и душераздирающих воплей и шума темноте, полицейские снова были на краю поселка, озаренного зловещим светом горящей на скале, над трясиной, крепости. Окна домов не горели, между избами и в огородах было темно. Не было видно ни пленных, ни ополченцев, ни рыцарей графа Пильге, ни полицейских. Тускло и дымно горели брошенные костры. Между ними метались беспокойные хищные тени. На дороге лежало растерзанное, при жизни принадлежащее какой-то старухе, тело. Окна церкви были заложены ставнями и закрыты, и в полнящемся длинных теней сумраке было невозможно понять, покинута ли она или нет. Проезжая мимо нее, детектив все же заметил под дверью рыжий свет свечей, но инспектор Тралле жестом приказал не останавливаться, свернуть на Полигон, на накатанную грунтовую, местами уложенную вбитыми в землю кусками гранита дорогу, что уходила на восток, вдоль скальной стены над трясиной. Вертура помнил карту: в нескольких километрах от замка маршала были поле и просторные глинистые карьеры, все это именовалось Полигоном. Часть карьеров была затоплена дождевой водой и в них разводили рыбу, а за полем стоял поселок с двумя десятками больших каменных домов, учебным фортом, казармами и мастерскими. Днем именно оттуда разрозненной толпой приехали снимать осаду с замка не выдвинувшиеся по каким-то своим причинам со всей остальной армией, вассалы маршала со своими ополченцами. Тогда им показали ордер на обыск замка и арест магистра Дронта, а также Карла и Элеоноры Ринья, выписанный генеральным прокурором Гирты Максимилианом Курцо и принцессой Вероникой, но те не поверили, и все окончилось страшной рукопашной дракой со стрельбой, в которой Вертуру, чуть не зарубили. Во время внезапной атаки, похожей на ту, что полицейские сами недавно совершили на мясное производство, детектив находился рядом с ведущим переговоры капитаном Глотте. Со стен замка нападающих поддерживала огнем автоматическая артиллерия, рыцари графа Пильге атаковали своих сослуживцев верхом, драгуны и ополченцы били, стреляли из-за камней. Дружинники Ринья спешивались, карабкались вверх по крутому скалистому склону, продирались между кустов и деревьев. Все бегали по лесу, кричали, ругались, рубили друг друга, было очень страшно, но нападающие, попав под дружественный огонь орудий крепости, получив отпор, бежали и стычка завершилась. Рыцари еще покричали, погрозили издалека, пообещали что приедут с подкреплением и перевешают за ребра над трясиной всех, но больше от карьеров никто кроме постоянно проезжающих по этой дороге, озадаченных происходящим в округе мужиков, что смотрели на осаду, разворачивались и уезжали, уходили туда, откуда приехали, как не ждали, не готовились к новому нападению, так и не явился.

Видимо услышав грохот копыт и колес, на крыльцо церкви, что стояла на опушке леса, выглянул бородатый дьякон с секирой. Его сопровождал вооруженный копьем, едва держащий в трясущихся руках оружие, дряхлый старик. Сказали вернувшимся, подъехавшим к ним Фанкилю и Вертуре, что капитан Глотте и граф Пильге забрали с собой своих людей, обитателей замка и жителей поселка, выдвинулись в сторону Полигона и Карьеров. Тут же, в церкви, оставили только стариков, тяжелораненых, и тех, кто не мог быстро идти. Остался и священник, что с двумя дьяконами, что присматривали за больными, сейчас служил всенощную. Напутствовав, он перекрестил полицейских, благословил их крестом и, сказав, что им надо ехать скорее, заперев за собой дверь, вернулся в храм. Уезжая вдогонку дилижансу, в пронизанную заревом пожара, непроглядную полнящуюся теней и страшных звуков холодную и безветренную мглу, обернувшись в седле, Вертура бросил последний взгляд на дверь с ромбическим слуховым окошком, озаренным рыжим светом многочисленных, зажженных перед иконами свечей. В его голове еще долго стоял зычный, призывный голос иерея — «Господу помолимся!» — последнее что он слышал, отъезжая от крыльца церкви.

Через минуту они снова выехали из поселка. Свернули на кривую дорогу, что, огибая скалы и размывы, вилась по склону холма по высокому гранитному уступу, огибая трясину Митти по северной оконечности, на краю которого в нескольких километрах друг от друга располагались Полигон и оставшийся за спиной горящий и покинутый замок Ринья.

Слева от дороги возвышался тот самый густо поросший лесом крутой подъем, на котором случилась сегодняшняя стычка: темный и зловещий, заваленный, бесформенными, своими очертаниями навевающие дурные мысли о засаде, осколками гранита. По правую руку, в просветах между редких деревьев, багровела зловещая, словно напитанная светом кровавого безлунного, беззвездного неба, гладь трясины. Ехали со всей поспешностью, с какой можно было двигаться в темноте. Впереди Фанкиль и Вертура с факелами, следом дилижанс, позади Даскин и лейтенант Кранкен. Полицейские стегали плетьми, били сапогами в бока, подгоняли лошадей. Все очень устали, но у них не было времени не на отдых, ни на промедления. Всем было страшно, все молча и сосредоточенно ожидали беды, бросали по сторонам сосредоточенные, внимательные взгляды, держали руки на эфесах мечей.

Основной отряд они нагнали почти что у самого Полигона, уже за опушкой леса. Длинная вереница пеших и верховых двигалась по дороге через поля самым быстрым маршем в сторону черных, чуть более темных, чем небо над головами прямоугольников виднеющихся далеко впереди, каменных домов. Многие драгуны, ополченцы и дружинники шагали пешком, везли на своих конях женщин с детьми. Какие-то вооруженные люди, наверно из той самой дружины, что приехала сегодня днем на осаду, сопровождали их.

— Кто такие! — грозно крикнул с коня, засветил необычайно тускло и вяло загоревшуюся фосфорную свечу, бросил ее на дорогу под копыла лошадей кто-то из замыкающих верховых.

— Полиция Гирты! — закричали злобным и громким хором одновременно инспектор Тралле, Вертура и Фанкиль.

Капрал вскинул ладонь, подал знак своим не стрелять, и полицейские пристроились к арьергарду колонны, поехали следом.

— Мы тоже их видели — мрачно согласился капитан Глотте, подъехав к коллегам, и выслушав рапорт о том, что случилось рядом с мостом в лощине — они идут с севера, где-то уже перебрались через ручей.

Инспектор Тралле кивнул.

— Утром будем разбираться. При свете.

Впереди чернели высокие, стоящие между полем и карьерами строения. Окна первых двух этажей каменных домов были заложены тяжелыми ставнями, сколоченными из укрепленных медью толстых досок. На посыпанной пыльным сухим песком площадке перед ними горели большие, сложенные шалашами из бревен, костры. Здесь уже знали о том, что в Гирте сменилась власть, герцог Ринья провозглашен мятежником, а граф Тальпасто назначен маршалом Гирты. Вооруженные люди с факелами встречали подходящих, коменданты заводили людей в дома, распределяли по коридорам, комнатам и лестницам.

Капитан Глотте и граф Пильге пошли к старшинам, улаживать конфликт с рыцарями, с которыми сегодня была стычка. Черный дилижанс и сотрудники отдела Нераскрытых Дел остановились перед фасадом, крайнего дома, в ожидании, чтобы их тоже расквартировали под крышей. Через некоторое время наступила и их очередь.

— Быстро! Быстро! — накричал на полицейских капрал, указывая усталым, возбужденным конюхам, чтобы взяли лошадей, отвели их в конюшни Ринья, что располагались за домами в земляном склоне тренировочной крепостной стены.

— Все в порядке — сообщил капитан Глотте, вернувшись с одним из рыцарей, скривил лицо, сказал, что тут все за Гирту, но сейчас надо продержатся до утра, сказал следовать за ним в ближайший дом, больше похожий на кронверк крепости, чем на жилое строение. Забрав оружие и раненых, полицейские вошли в холл, полный мрачных, сидящих вдоль стен, на скамьях и на полу, людей. Вокруг было шумно, на руках и у женщин плакали многочисленные напуганные дети. У входных дверей, через которые постоянно кто-то входил и выходил, несли вахту, гулко стучали по доскам древками пик, тревожно вглядывались в темноту, вооруженные, облаченные в броню, мужчины. Ругались сержанты, распределяли по коридорам и лестницам уже рассевшихся где попало, на прихваченных с собой в дорогу одеялах и пледах, мешающих проходу, многочисленных пришлых из поселка и замка Ринья. Тускло горели керосиновые лампы и свечи. В сумрачном зале стояла духота, но несмотря на больше количество народу и жарко натопленные печи отчего-то здесь было не намного теплее чем на улице под открытым небом.

Узнав кто они такие, полицейским из отдела Нераскрытых Дел отвели отдельную комнату на втором этаже. Просторную, угловую, со сложенными в углу штабелем досками, перевернутой тачкой, нарами-лежанками и голыми кирпичными стенами. На нары положили лейтенанта Турко, который страшно вздрагивал при каждом движении обезболенной морфием руки, а рядом с ним поместили все еще бесчувственную Ингу. Рядом поставили туесок с котом, который тут же покинул свое убежище, с особенно мрачным видом сел напротив хозяйки и, как это всегда делают коты, начал пристально на нее смотреть.

— Ну что поделаешь, такова судьба каждого христианина, мэтр Дезмонд — присаживаясь рядом в какое-то старое скрипучее, из тех, какое уже не годится в использование, но еще жалко выкинуть или разломать на дрова, кресло, кивнул, горько улыбнулся, сказал коту Фанкиль — это мерзавцы, предатели и мрази живут богато, счастливо, долго и успешно. А нам вот, как всегда: нищета, бесславие, унижение. Ничего, мы еще посмеемся над ними, когда душа с телом разлучится. Полюбуемся, как они будут плакать и гореть.

Кот мрачно промолчал, ничего не ответил ему на это.

— Йозеф, вы еще живы? — обратился к лежащему, печально охающему лейтенанту рыцарь — давайте сюда, посмотрим. Что, укол перестал действовать?

Он поставил рядом с собой сумку Инги, начал доставать из нее лекарства, перевязочные материалы и шприцы, чтобы помочь раненному коллеге.

Инспектор Тралле покачал головой, сказал что пойдет в штаб, оставил подчиненных одних. Даскин, Вертура, лейтенант Кранкен, бездельник Коц и доктор Сакс, расселись на досках сложенных вдоль стены. Лейтенант Кранкен достал из-под плаща флягу, осторожно выпил, хотел убрать ее, но все же, помедлив, молча и быстро сунул ее сидящему рядом детективу. Вертура также, без лишних слов, взял ее в руки отпил немного, передал бездельнику Коцу. Так они сидели какое-то время, каждому было что рассказать о сегодняшнем дне, но все очень устали и были настолько подавлены, что просто молча пили и передавали флягу по кругу, пока она снова не оказалась в руках студента, что, сделав большой глоток, внезапно поднял ее и горестно и торжественно объявил.

— Нету больше нашего брата Прулле! Покинул он нас, наш верный друг, товарищ и славный патриот Гирты!

— Да и меня сегодня чуть не закололи… — внезапно признался детектив — думал все, а его какой-то мужик зарубил…

— Молятся о вас видно — перевязывая руку лейтенанту, делая ему еще один укол обезболивающего, отрешенно ответил ему Фанкиль.

— Никто за меня не молится. Некому за меня молиться — зло, с досадой бросил Вертура — никому я тут не нужен на этой земле…

— Анна молится — держась за лук, как кормчий за весло, заверил его Даскин — это точно она. Я ее давно знаю, с малых лет. Гадина она та еще, никогда не скажет что за вас слезы лила, молилась. Все, черт с вами, вы мне все надоели, я устал и спать. Нападут, кричите.

И он, повалившись на бок, рывком отобрав у Филиппа Кранкена его толстый казенный плащ, чтобы частью подложить под голову, частью укрыться им, лег прямо на пол и, прижав к себе свой лук и колчан со стрелами, поджал для тепла колени.

На дворе послышались мрачные грубые смешки, бряцание железа и злобное, захлебывающееся от ненависти блеяние. Вертура устало поднялся на ноги и от нечего делать, выглянул в окно. Дружинники выставленные в караул развлекались, как будто от нечего делать, забавлялись беснованием козлоподобной саранчи. Размахивая, плащами заманили ее так, что она с разгону врезалась в костер сложенный из поставленных шалашом досок и бревен, ударом рогов скособочила, едва не развалила его, подняла в небо тучу раскаленных багровых искр.

Детектив присел на стол у окна, нахохлился, тоже перехватил покрепче свой меч. Сидел, без особого интереса наблюдал за этим глупым действом.

— Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня грешного — сказал он себе.

По коридорам и комнатам тянуло горьким дымом. За дверью звонко стучал топор, раскалывал поленья. В доме горели все печи, но теплее от их обжигающего жара как будто и не становилось. Детектив поежился. Даже сидя в помещении, укутавшись в свой толстый войлочный плащ и накинув на голову капюшон, он замерзал все больше и больше. Ему казалось, что ему становится все труднее дышать, а на улице уже не просто по-осеннему холодно, а стоит, все крепчая с каждым часом, самый настоящий, жгучий, сухой мороз холодной и беспощадной таежной зимы.