Рыцари Гирты (СИ)

Глава 32. Падающая звезда. (Все последующие дни)

Наступило утро. С рассветом, пришел тяжелый и холодный, серый осенний ливень. Омыл следы ночного сражения, смыл в реку пепел и гарь пожарищ и кровь с камней мостовых. Серой сумрачной завесой укрыл улицы и проспекты. Через его спокойную и плотную шелестящую пелену гулко перекликались колокола: в храмах служили панихиды по погибшим. Похоронные процессии скорбными шествиями двигались по улицам, несли фонари, свечи и мокрые, висящие тряпками, сине-белые траурные ленты. По городу двигались цепочки усталых вооруженных людей. Отпущенные по окончанию боевых действий своими командирами ополченцы и дружинники возвращались в свои кварталы, домой к родственникам и семьям. У мостов стучали мотыги, шаркали лопаты, гремели колеса телег и топоры: рабочие и пленные разгребали завалы, освобождали от баррикад улицы и проспекты.

В усталом торжественном молчании въехали в город сразу же с уходом багровой мглы покинувшие свое убежище на Полигоне полицейские из отдела Нераскрытых Дел. Неспешно ехали по проспекту Рыцарей, оглядывались по сторонам, кивали знакомым и коллегам, что пропускали их через заставы, приветствовали, нехотя делились пересказанными уже по десять раз историями о том, что происходило ночью на улицах Гирты. Вспоминали каких-то общих дальних, давно забытых знакомых, кто был ранен или убит.

Но как это всегда бывает после войн и потрясений, когда все самое тяжелое и опасное уже прошло, осталось позади, и надо как-то жить, также и горожане Гирты, осознав, что ничего страшного и фатального не случилось, возвращались к своим делам. Выходили на улицы, с интересом оглядывались вокруг, заходили в соседние дома, спрашивали у знакомых и родственников все ли целы. Спускались в мастерские и лавки, проверить, все ли на месте, не взломана ли дверь, шли на перекресток, читали объявления, брали у разносчиков свежие, уже подготовленные и отпечатанные газеты. Жены собирали и несли мужьям на заставы корзинки с бутербродами. Пьяницы, которых привлекли к уборке улиц, пока не видит отвернувшийся злобный сержант, прикладывались к фляжкам и бутылкам. Старьевщик катил свою тележку, смотрел, что бы можно подобрать интересного. Из глядящих в узкие, полнящиеся эхом дождя и текущей воды переулки окон, слышались глухой грохот оловянной посуды и веселые визги и топот резвящихся в комнатах детей. Пожилая тетка сварливо и бессмысленно ругалась, кричала, на них, но им до нее не было никакого дела. Мальчишка-разносчик ковырял в носу, глядя на работающую у моста паровую машину. Рядом с ней, важно, как будто он настоящий машинист, облокотившись о лопату, стоял крепкий юный кочегар в войлочном колпачке, курил.

Отвезя раненых в больницу, оставив с ними доктора Сакса, проехав Старый мост и обгоревшие ворота, миновав заставу и забор полицейской комендатуры, инспектор Тралле приказал не останавливаться, ехать к Большому дому, дальше по проспекту. Остановившись на углу, оставив бездельника Коца охранять карету и лошадей, полицейские вошли в парадные двери, поднялись по лестнице наверх. Открыв квартиру Хельги Тралле, инспектор с Фанкилем вошли в кабинет куратора полиции, изъяли из него какие-то бумаги и, покинув его, опечатали дверь.

— Служба конфедеративной безопасности — бессмысленно, прочел на печати детектив.

— Вот и все — уже на лестнице развернулся, тяжело зевнул, печально сказал Вертуре, Фанкилю и Даскину инспектор, своим ключем запер двери в квартиру — пойдемте, кофе что ли выпьем…

Спускаясь по лестнице, они встретили идущую им пешком по лестнице навстречу Марису. Увидев коллег, она молча кивнула, ничего не сказала, пошла вместе с ними. Выбрав столик подальше от выбитого окна, заняв его, ежась от холода, кутаясь в плащи, в ожидании официанта придирчиво глядели, как швейцар с дворником вяло гребут разбитое стекло, пытаются прибраться в разгромленном зале, курили. Подошел какой-то лакей, узнав что они хотят сделать заказ, бессмысленно и злобно уставился на полицейских.

— Ну что? Чемпионы, ветераны, гузильеры? — выпив кофе, откинулся к подоконнику инспектор Тралле, как будто бы немного приободрившись.

— Гузильеры… — мрачно бросил ему Даскин — тоже мне пошутил!

— Давайте Марк, ваш подписной лист — как будто для того, чтобы сделать хоть что-то привычное и полезное, протянул толстую руку детективу инспектор — я вас аттестую на «хорошо». На «отлично» не буду, вам же потом и скажут, оценка необъективная и необоснованно завышена…

— У меня его с собой нету, все документы в папке, в отделе — пожал плечами Вертура, сгорбился от холода, глядя на дождь за окном. Мариса с силой обхватила его плечо, при этом отстранилась, приняв надменный и гордый вид, как будто всеми силами пытаясь не показать коллегам, насколько она рада видеть их всех живыми и невредимыми. Инспектор Тралле и Фанкиль с грустью и какой-то печальной завистью смотрели на них с детективом. Как будто думали, о чем-то глубоко личном, что никогда больше не повторится: о молодости, о пережитых волнениях, о людях, которых больше нет рядом, но память о ком, навсегда останется в сердцах и не угаснет даже спустя много лет.

Потянулись дни. Было пасмурно и сыро, как всегда бывает осенью в октябре. Дождь все лил и лил, заливал водой дома и улицы, временами сменялся серой пасмурной погодой с пронзительным, продувающим насквозь, сырым холодным ветром. Лето закончилось, наступила осень.

Все также тянулись в город вереницы пешеходов с коробами, повозок и телег, везли товары, готовили запасы к зиме. Все также поднимался дым над сталелитейными заводами, ямами углежогов, трубами домов и котелен. Все также спешили по улицам люди, кутаясь от холода в толстые шерстяные плащи, шли на службу в цеха, мастерские и учреждения.

На площади перед оградой герцогского парка, рядом с Собором Последних Дней в небо поднимались леса: рабочие восстанавливали поврежденное пожаром здание ратуши, герцогские конюшни и сгоревшее вместе с ними здание общежития фельдъегерей. Новая администрация графа Прицци вступала в свои полномочия, рассылала ревизоров и курьеров с приказами во все концы герцогства. В здании судейской коллегии между Соборной площадью и рынком с утра до вечера шли заседания специальной следственной комиссии. Разбирали, изучали документы, что по первому же требованию предоставил графу Прицци капитан Валентин Тралле из собранного им, Хельгой Тралле и Эдмоном Даскином за последние пятнадцать лет секретного архива. С первой же субботы после низложения Герцога на рыночной площади начались регулярные казни. Горожане приходили, смотрели на них. Узнавая чиновников, землевладельцев, банкиров и рыцарей, тех, кто давно заслуживал наказания за свои злые дела, подлог, воровство, бандитизм, мошенничество и государственную измену, но по политическим причинам при администрации герцога Вильмонта получал за них только награды, благодарности и поощрения. Важно, одобрительно кивали, говорили, что наконец-то начали наводить порядок, хвалили графа Прицци, Бориса Дорса и принцессу Веронику.

На декоративных копьях ограды герцогского парка, под дождем мокли отрубленные головы повинных в мятеже. Среди них были и магистр Роффе, и банкир Загатта, и маршал Георг Ринья и Агнар Этна и Рудольф Горчет и Биргер Гамотти и многие другие из высшего руководства герцогства, кто открыто выступил против принцессы Вероники и отказался сложить оружие до начала боевых действий. Под ними днем и ночью ходил, постукивая пикой по камням, курил, гонял ворон, полицейский, следил, чтобы никто не снял и не попортил их.

Многие должностные лица были отстранены от выполнения своих обязанностей, а некоторые из них заключены под стражу и впоследствии казнены. Среди таких были и комендант Фаскотти и Максимилиан Курцо, генеральный прокурор Гирты. Вместе со своими семьями и другими разжалованными и пониженными в титуле, они покинули город, уехали, поселились в дальних уголках герцогства, на специально выделенных им по закону земельных наделах, чтобы до конца жизни работать на них, в поте лица, собственноручно, зарабатывать свой хлеб.

Капитана Фридриха Троксена, оборонявшего ворота у Старого моста похоронили, без достойных его ранга почестей, но и без посмертных трибуналов и обвинений, как и других павших на защите северной Гирты офицеров армии и рыцарей, что были погребены как павшие при исполнении своего долга, а не участвовавшие в мятеже.

По возвращению из храма, с панихиды, вечером, в гостиной графа Прицци, прошло поминальное собрание. Граф и графиня встали во главе стола. Князь Мунзе, барон Марк Тинвег, баронесса Астра Тинвег, Пескин с невестой, комендант Тиргофф и еще несколько старших рыцарей и их спутниц в молчании подняли чаши в знак поминовения павших товарищей и друзей.

Когда церемония завершилась, Мария Прицци подошла с острым ножом к майору Вритте и полковнику Карлу Тальпасто, что впервые были приглашены на это собрание ближайших сподвижников военного коменданта Гирты. Оба засучили рукава и обнажили мечи. Графиня рассекла им предплечья с внешней стороны, так что кровь потекла по рукоятям и клинкам, обагрила белые рукава торжественных одежд.

— Как Господь наш Иисус Христос пролил за нас кровь на кресте, так и мы проливаем нашу кровь в знак верности Его Евангелию Нового Завета — произнесли они клятву перед железным Распятием, преклонили колени и перекрестились.

Эльса Гутмар и Натали Тальпасто перевязали своим мужчинами руки, и граф пригласил всех обратно к столу, Пескин прочел предшествующую трапезе молитву.

— А говорили, вы тут пьете кровь — уже к концу ужина, допивая очередной фужер вина, заявил полковник Тальпасто.

— Да ну — отнимая ото рта трубку с длинным чубуком и выдыхая дым, улыбнулся, ответил ему граф Прицци и прибавил — кровь пьет острое железо, а я предпочитаю портвейн.

Через несколько дней после событий багровой ночи во дворец явился лично министр Динтра, провел совещание в герцогской министерской гостиной, а по окончанию позвал с собой рыжую Лизу, Фарканто и капитана Форнолле, продемонстрировал огромную коробку на заднем сиденье своего черного ипсомобиля. Двое кавалеров с трудом вынули ее из салона и занесли в трапезную на первом этаже.

— Вот вам новый агент безопасности, взамен ваших червей — указал ладонью министр, предлагая внучке самой ее открыть и посмотреть что там, внутри. Когда же она заглянула в нее, ее восторг был неописуем: в коробке спала огромная, с длинной-предлинной шерстью бело-рыжая лиса. Вернее на лисью была похожа только голова с длинной острой мордой, передние лапы и уши с кисточками. Все остальное представлял собой огромный, жесткий и длинный меховой шлейф. Когда руки девушки коснулись ее, чтобы погладить, она открыла огромные темно-карие глаза и, распахнув пасть, зевая, вылетела из коробки. Сделав плавный вираж, заскользила по воздуху, разливая вокруг себя восхитительный горячий аромат чистого звериного меха.

— Наша самая передовая разработка — жестом подозвал ее к себе, почесал за ухом, министр — радиус мультиспектрального наблюдения и идентификации до трех километров. Она не перехватывается и не контролируется, может сама управлять морфами и гибридами. Посмотришь потом все инструкции, я дал тебе доступ к ней. Как наиграешься, положи спать. Расчесывай ее, а будешь плохо за ней следить, я заберу ее и придется вам снова заводить червей.

— А чем ее кормить? — уточнил капитан Форнолле, сверяясь со своей прозрачной пластинкой.

— Ее не надо кормить — ответил министр — все, мне пора, время.

Тихо шурша длинным мехом, воздушная лиса сделала еще один плавный круг по залу и улеглась воротником новой хозяйке прямо на плечи, укрыла ей спину своим длинным бело-рыжим шлейфом, закрыла свои блестящие, радостные глаза и притихла.

Уже у дверей ипсомобиля, когда никто не слышал, министр взял за руку внучку, строго заглянул в лицо, коснулся мордочки воздушной лисы и сообщил.

— Это твоя младшая сестра, вы с ней одной серии. Ты была такой же, но не помнишь этого, так что будь с ней аккуратной, учи ее. Какой ты ее вырастишь, такой она и станет. Она пока маленькая, еще ничего не умеет, но если очень рассердится, может обойти блокировку и что-нибудь дестабилизировать. Так что никому не позволяй без присмотра общаться с ней, тем более Веронике.

— А разве Вас не убили? — ехидно спросил у барона Тсурбы профессор Глюк, встретив его в ректорской, когда тот зашел, чтобы уточнить регламент и расписание цикла лекций по теме «Лечение проникающих ранений брюшной полости», которые ему предстояло читать в этом семестре студентам-медикам.

— Меня? — с мрачной вялой насмешкой бросил эксцентричный аристократ-ученый — это всё завистники, типа вас, мастер Глюк, и злые языки.

Он раскрыл папку, которую ему выдал секретарь и, стремительно и ловко пролистав ее своими длинными тонкими и жилистыми, как у пианиста или хирурга, пальцами, повел бровью, сказал как будто сам себе.

— Леди Мария Прицци желает принять участие в семинаре. В качестве кого интересно?

— Патологоанатома разумеется! — еще более ядовито засмеялся над собственной шуткой профессор Глюк и вошел к ректору в кабинет.

— А. У нее доклад по прикладной медицине — расцепил слипшиеся листы, уточнил барон, пожал плечами вслед уже не слушающего его собеседника. Поудобнее поправил свой плащ-крылья, намотал на шею толстый черный шарф из плотной колючей шерсти. Спустился во двор и, придерживая полы своих длинных черных одежд от задувающего через просвет между домами, с реки, ветра, направился в сторону корпуса биологического факультета, где в самой просторной аудитории, в клетке страшно билось чудовище, вздрагивало, вскрикивало при каждом громком звуке, билось о стены, сгорая в бессильной ненависти. На подоконнике сидела полосатая серая кошка, отворачивала мордочку, махала хвостом, недовольная его шумным поведением. Бездельник Коц стоял на стремянке, протягивал провода под серыми сводами, крепил светильники. Студенты-первокурсники заносили в помещение, с грохотом расставляли стулья, двигали столы. Два сросшихся между собой каннибала, черный и белый плакали в четыре глаза в печальной злобе и обиде, но вдоволь насмотревшимся на их уродство, насмеявшихся над ними, студентам было уже не до них. У них было еще много дел: на вечер был объявлен открытый семинар с демонстрацией этого жуткого монстра, пойманного после багровой ночи в лесу егерями и привезенного в качестве экспоната для исследований, в Гирту. Времени оставалось немного, а надо было еще успеть закончить все приготовления, пока не пришел, не накричал, требовательный и строгий профессор.

Принцесса Вероника встала со своего рабочего кресла. Вокруг нее на столе, на тумбочке и на подоконниках лежали горы папок и бумаг, которые требовали ее немедленного рассмотрения, но у нее больше не было сил чтобы заниматься ими. За окном было темно от заливающего Гирту осеннего дождя, часы на стене показывали семь вечера. Герцогиня подошла к окну, взялась за подоконник, сжала пальцы. На ее лице, как часто бывало когда никто не видел, отразились безмерная усталость, злость и изнеможение. Облаченная в длинное черное платье из плотной ткани и ярко-рыжую пелерину с оборками и багровой летной, завязанной бантом на груди, в черных туфлях на высоком каблуке и яркой алой заколкой в волосах она выглядела нарядно, торжественно и обреченно одновременно. Кусая губы, она смотрела на свое отражение в стекле. Готовые заплакать от ненависти и обиды, колючие и озлобленные глаза человека на грани отчаяния и полного морального истощения смотрели на нее, с той стороны окна из дождливой пелены.

Дверь открылась, маркиз Дорс молча, без спроса вошел в кабинет. На его плечах был мокрый плащ, одежда отсырела от скачки по залитым дождем улицам Гирты. Сегодня он избил молодого оруженосца, который по глупости сказал какую-то малозначительную ерунду, непонравившуюся маркизу. Постоянно инспектируя объекты Гирты и проведение мероприятий и работ, он очень устал и был зол на всех, но увидев принцессу в таком виде, он сразу понял все, подошел к ней, коснулся ее руки.

— Поехали кататься — с явным усилием преодолевая тяготящие его усталость и раздражение, только и сказал он ей, как можно более ласково и веско — возьмем Звездопада, поедем в замок Модеста, правда это та еще руина…

Секунду герцогиня молчала. Ее взгляд стал страшным и бешеным, наверное она была готова схватить меч и ударить им маркиза за его дерзость предлагать ей, без пяти минут бывшей владычице Гирты, напиться в какой-то лесной халупе, или еще какие похожие глупые вещи, но несколько секунд и, как это всегда бывает в таком состоянии, напряжение ушло. Принцесса закрыла глаза и опустила голову.

— Поехали лучше на Остров — плотно зажмурившись и снова открыв глаза, ответила она — туда можно только на лодке или ипсомобиле. Позвони Августу, скажи ему, я прикажу собрать вещи.

Маркиз молча кивнул ей и вышел.

В салоне ипсомобиля было темно. Приятно и несильно пахло каким-то ароматным химическим реагентом, яркий свет фар выхватывал из дождливой темноты углы, окна домов и черные стены. Принцесса Вероника, прикрыв глаза, сидела откинувшись в кресле водителя. Борис Дорс закурил. Повинуясь мысленному приказу принцессы, машина осторожно прошла по улицам Гирты и, выйдя на Рыночную площадь, миновав крутой склон у причалов, опасно ткнувшись носом вперед, с брызгами врезалась в волны Керны, встала на них и помчалась в сторону залива.

В салоне тихо заиграла музыка. Приятный женский голос тихо сообщил о погоде, о радиационной и абскуративной обстановке, которая была без изменений. От имени станции широкополосного вещания Трамонты Один, пожелал всем, кто на контакте, хорошего вечера. Снова началась музыкальная композиция, спокойный классический, пересыпанный легкой дробью барабанов, мотив. Фары погасли, в салоне стало совсем темно. Переваливаясь через валы, не касаясь их, только изредка срывая с них гребешки своими короткими крыльями, экипаж бесшумно летел над черной беспокойной ночной водой, уходя в открытое море к юго-западу от Гирты.

— Полторы тысячи лет назад они дали нам жизнь потому что вычислили, что без Бога их существование абсолютно бессмысленно — сказала принцесса сокрушенно и тихо — мы их служение перед Ним в надежде на то, что Они тоже наследуют Царствие Небесное. Они могли бы дать нам все, сделать все за нас, но мы должны сами. Они могли бы сделать нас совершенными, идеальными и бессмертными, подобными себе, но не сделали, потому что только в горе мы становимся сильней, как железо, которое переплавляют в огне. Они могут покрыть всю землю стабилизаторами, могут сделать так, чтобы не было ни нуждающихся, ни больных. Но так уже было и что из этого вышло… Только в крови и слезах закаляется вера, только в поте лица мы обязаны зарабатывать свой хлеб… Это страшно и печально, но так устроены наши сердца, так работают наши души и этого нельзя изменить. Бог создал нас как звезды что либо тихо горят и гаснут с рассветом, либо летят к земле сгорают, отдают ночному небу свой свет. Как сучья, которые бросают в огонь, чтобы стало теплей. Как листья на штормовом ветру. Это остров Августа. Они с Марией иногда бывают здесь. Не берут ни слуг, ни оруженосцев, приезжают одни. Он дал мне ключи от дома, сказал, что я могу приехать сюда когда захочу, в любое время.

Волны и ветер стали невыносимы. Наверное, сейчас принцесса и маркиз были далеко в открытом море, но вот ипсомобиль выехал на какой-то пологий и темный берег и остановился перед небольшим домом в два этажа неподалеку от воды. Первый этаж был бетонным, второй сложенным из деревянного бруса. Внизу была большая железная дверь, которую маркиз с трудом смог открыть. Принцесса завела машину внутрь и пошла наверх. Борис Дорс закрыл двери, запер их изнутри и, взяв сумки, пошел за ней.

Через некоторое время в большой печи с коваными решетками и боками из прозрачного стекла, как в огромном, украшенном диковинными металлическими узорами фонаре, жарко горел огонь. Тяжелый ночной ливень бил в просторное, глядящее на запад, окно за которым стояло непроглядное беззвездное небо. Штормовой морской ветер порывами разбивался о стены, бесконечно шелестел кронами скрипящих под его нещадными ударами деревьев.

В комнате было прохладно, но от печи разливался жар, отдающий ароматами дыма и горелой сосновой смолы. На столе стояла бутылка с разведенным яблочным вареньем самогонным спиртом, рядом на подносе ждали утра остатки недовведенного ужина: с непривычки работать травмированной рукой, неаккуратно нарезанные герцогиней бутерброды с мясом, зеленью, луком, майонезом и сыром.

Принцесса Вероника лежала на просторной кровати. Выгнув спину, навалившись всем весом на маркиза, смотрела в огонь, пляшущий за стеклом в прозрачной печи, слушала шум непогоды и шипение волн за стенами. Борис Дорс обнимал ее, чесал ей пальцами ребра, терся подбородком о ее затылок. Ей нравились его неуклюжие, грубоватые ласки. Вытягивая ноги и руки, зажмурив глаза, она нежилась в его объятиях, наслаждалась ими.

— Я психопатка? — спросила она внезапно.

— Да — без колебания ответил ей маркиз.

— Тогда почему ты со мной?

— Потому что ты мое служение, как и вся Гирта, мой тяжелый и скорбный крест — ответил он ей — но я счастлив, что доверили его именно мне.

Она зажмурилась и улыбнулась его ответу.

Она проспала все утро и половину дня. Ее разбудили звонкие удары топора во дворе, плеск волн о камни и все такой же крепкий, терзающий деревья и кусты за окном штормовой ветер.

Кутаясь в серый плащ с меховым воротником из серой куницы, она босиком вышла на двор. Поджимая ноги, дрожа от холодной и мокрой росы, прошла по серой, колючей траве. Борис Дорс в одной рубахе, башмаках и штанах размахивая валочным топором на длинной рукоятке, раскалывал на поленья для печки ствол поваленной ветром могучей сосны.

— Будут дрова — сказал он принцессе вместо приветствия, утирая взмокший лоб тыльной стороной руки. Сосна поддавалась тяжело, но маркиз был привычен к такой работе и ничуть не смущался этого — как-то мы с Модестом пилили у него дрова… Приехали, зима, холодно, а топить нечем.

Принцесса заулыбалась его словам, прошла мимо, дошла до черных камней, за которым начиналось холодное море, простиралось на много тысяч километров бескрайней и бездонной гладью свинцово-серой студеной воды.

Там, на берегу, она сидела на камне, поджав ногу, смотрела на пасмурный горизонт и длинные густые и темные облака над ним. Ветер трепал ее волосы и длиннополые одежды, ледяные, обжигающие холодом волны, касались ее босых ног. Борис Дорс подошел к ней, со звоном опустил взятый по привычке всегда носить с собой оружие или инструмент топор на гранит. Внимательно пригляделся к герцогине.

Что-то незаметно изменилось в ее облике со вчерашнего вечера. Плащ как будто обратился серыми и мягкими крыльями, лицо стало спокойным и умиротворенным, белые нежные руки расслабились, в глазах отражалось холодное и суровое северное, готовое в любой момент пролиться тяжелым осенним ливнем небо. В ее неподвижном и как будто устремленном куда-то вдаль, за горизонт, за край мира, взгляде больше не было ни ярости, ни усталости, ни злобы ни ненависти. Багровый огонь перегорел, ветер и волны погасили пламя, остались только черные камни, бесконечная и пасмурная морская даль и пепел. Маленький, властный и злой кровавый дракон вырос, стал мудрым, большими и сильным. Непреклонным и безжалостным, но холодным, целеустремленным и рассудительным, таким, каким и положено быть тому, кто обличен властью повелевать страшными и вероломными бородатыми людьми, для которых существует только два закона: право сильного и непреклонная и суровая Христова вера. Ведь только вера в Бога и служение Ему, а вовсе не разум, логика или знания, делают из зверя на двух ногах, страшного и вероломного чудовища, убивающего для развлечения и наживы, образ и подобие Божие — человека.

Принцесса Вероника закончила молитву, осенила себя крестом и обернулась к маркизу, протянула к нему руки, чтобы он сел рядом с ней. Он присел на скалу обнял ее за плечи. Он понял без слов что она хотела сказать ему, но все же спросил.

— Что ты хочешь больше всего?

— Войти в Царствие Небесное — ответила она рассудительно и медленно — служения, спасения души.

Борис Дорс молча кивнул ей.

— Ты прав — сказала она спокойным тоном, твердым и одновременно смиренным — я должна выполнять то, что должна, а не то, чего велят мои прихоти. То, что Господь предначертал мне. Я много думала про Августа. Гирта принадлежит им с Марией. А мы, как ты и сказал, можем либо быть со всеми, либо позорно лежать в земле. Мастер Динтра позволил им начать все заново, чтобы они сделали все как нужно, потому что их боятся, признают, и только они умеют, могут держать всё здесь. Без меня Гирта останется какой была, а без них распадется как Ланса на востоке, погрузится в хаос гражданской войны. Это Август с Марией выиграли это сражение, собрали, подготовили, обучили верных людей, а не мы. Гирте нужна была праведная и непреклонная христианская Герцогиня, чтобы собрать, объединить людей, дать им надежду на победу, вдохновить их, и мастер Динтра вручил меня им как инструмент, а я была дурой, заигралась, думала, что я на самом деле правлю, как самая настоящая королева. Но ты верно подметил, я злобная и властолюбивая психопатка, а они меня просто терпели, как терпишь ты.

— Да — печально вздохнул, согласился маркиз — я пытался сказать тебе это, но ты меня не слышала. Мы много говорили об Августе с дядей Дезмондом. Даже после всего, что он причинил нашей семье, дядя считает, что Бог вразумил его в назидание всем нам, как Апостола Павла, и что с тираном-Августом, что умеет отрубить одну голову так, чтобы спасти тысячу, Гирта лучше, чем без. Если бы было иначе, как он сам говорил, он бы лично еще давно сжег их дома, перебил бы их всех. Он рассказал, что после Смуты он очень много разговаривал с обоими Прицци, он принимал у них покаяние, лично крестил и причащал Марию, венчал их. Я рассказал ему на исповеди о твоем пистолете, но стрелять он не благословил. И, похоже, в ампулах не яд. Это же они подарили его тебе? Они дали тебе игрушку. Я думаю, они хотели поддержать тебя, чтобы ты думала, что всегда есть простой выход. Я стрелял по собакам и свиньям, чтоб проверить, но не одной не убил…

— Борис, Борис… — покачала головой, всплеснула руками, со смехом и горечью воскликнула принцесса — ну что ты за человек!

Через несколько дней их вдвоем с маркизом вызвали на прием к графу Прицци в его новый кабинет, который он организовал себе в одном из залов в восточном крыле дворца, на противоположной прежней герцогской канцелярии стороне парадной лестницы.

За столом нес вахту секретарь, помощник Пескина, один из молодых, недавно принятых в клуб из числа юнкеров, рыцарей. На светлой, выкрашенной свежим лаком двери были две блестящие новой желтой латунью таблички. На верхней было выбито — «А. Н. Прицци», на нижней — «М. Л. Прицци». Юноша улыбнулся, радушно приветствовал принцессу и маркиза и, позвонив по телефону в кабинет, получив разрешение, пригласил их войти.

В просторной комнате, где недавно был ремонт, и еще пахло опилками, лаком и свежим деревом было накурено. На стене висело знамя. Два просторных, заваленных папками с бумагами, заставленных пепельницами, чашками кофе и письменными принадлежностями стола стояли углом друг к другу, между ними были кресла для посетителей.

Один из столов принадлежал графу Прицци, другой — его жене, но сейчас оба сидели у высокого окна с видом на герцогский парк и шпиль Собора Последних Дней. Подвинув к подоконнику, поближе к дневному свету свои модные столичные, наверное почти как в министерстве у мастера Динтры, крутящиеся стулья с подлокотниками и высокими, обитыми черной кожей спинками, сидели, пили кофе. По всей видимости, сейчас у них был рабочий перерыв.

Новый канцлер Гирты был облачен в черную должностную мантию и лиловый, расшитый серебром жилет, в ладони он держал прозрачную пластинку, а на его ястребиный нос были водружены изящные округлые очки. Облаченная в длинное светло-лиловое платье в вертикальную складку и столичную черную кофту с широкими рукавами и рисунком с изображением синих цветов лаванды и зеленых листьев на запястьях и груди, Мария Прицци сидела рядом с ним. Вытянув тонкие ноги в белых чулках и модных столичных, украшенных золотыми пряжками, ботиночках, запрокинув голову, курила трубку с алым искусственным огоньком, почти как у принцессы Вероники. Словно необычная корона или иное украшение, из ее затылка росли длинные, круто загнутые назад, изящные рога, по основанию подвязанные нарядными лиловыми лентами. Графиня сидела чуть боком, чтобы они не мешали, не цеплялись за высокую спинку кресла. Рядом с ней, на подоконнике, стоял телефон, но сейчас никто не звонил.

За стеной слышались голоса, стучали молотки. Рабочие подготавливали новое помещение для канцелярии Лилового клуба, штаб-квартира которого из дома графа Прицци что стоял на одноименной улице между проспектами Булле и генерала Гримма была сейчас в процессе переезда в герцогский дворец.

Маркиз и принцесса молча вошли, поклонились и сели в кресла для посетителей. Граф, не вставая, кивнул им в знак приветствия, отложил свою пластинку, раскрыл черную кожаную папку с лиловым драконом на лицевой стороне и, найдя нужный документ, протянул лист принцессе Веронике.

— Значит, на каникулы оба хотите. Руку починить — констатировал он со своей обычной угрозой в голосе, демонстрируя им служебную записку, которую подала ему утром герцогиня.

Мария Прицци внимательно, с интересом и даже как будто с улыбкой наблюдала за посетителями. Пока они бессмысленно смотрели в собственный текст, все также отталкиваясь ногами, покачивалась в своем кресле.

— Да — ответила, начала объясняться, принцесса Вероника — в связи с тем, что обстановка в регионе стабилизировалась…

Мария Прицци улыбнулась.

— Борис, а вы тоже хотите уехать? — строго уточнил у маркиза граф Прицци.

— Да — коротко ответил он и угрюмо уставился перед собой в стол на бронзовую статуэтку облаченного в полные доспехи конного рыцаря, которому в руки вместо копья можно было вложить перо или карандаш, чтобы не валялись на столе.

— Хорошо — согласился граф — проконсультируюсь с мастером Динтрой. Борис жду вас после обеда, у меня для вас будет поручение.

Принцесса и маркиз молча кивнули, встали со своих мест и, также молча поклонившись, вышли из кабинета.

Мария Прицци запрокинула голову, потянулась, разминая шею, зачесала острыми кончиками рогов спину.

— Ты им официальное приглашение в клуб вышли — выдохнув ароматный дым из трубки, обратилась она к графу, кивнула вслед маркизу и принцессе — а то ходят как гости, на цыпочках.

— Если вернутся, так и сделаю — коротко ответил он ей.

В дверь постучали.

— От сэра Роместальдуса! — четко, с поклоном, представил с порога Камердинер. За ним вошли солдаты, внесли в комнату большую, почти от пола до потолка, картину, поставив складную лестницу, приладили ее на заранее установленное на стене крепление. На ней, на фоне деревьев и живописной перспективы был изображен красивый усатый рыцарь в лиловых доспехах, держащий на локте шлем. Огромная лиловая с белым изящная змея с благородной острой мордой, рогами и белой гривой, почти что дракон без крыльев, нависала над ним. Неизвестный мастер сумел уловить движение, безошибочно запечатлев момент — рыцарь притягивал змее ладонь, а она как будто тянулась к нему своей головой в ответ. Они оба смотрели друг другу в глаза, как будто были влюблены.

— Это мы — когда рабочие и Камердинер вышли, улыбнулась, кивая на картину Мария Прицци — и где Адам берет такие картины?

— Сам рисует, наверное — ответил граф Прицци и, нахмурившись, оценивая изображение, закурил.

Прошло еще две недели. За это время в свободные от служебных обязанностей часы принцесса Вероника нарисовала и начала собственноручно вышивать знамя их с маркизом Дорсом новой герцогской семьи. Бело-рыжую хвостатую падающую звезду на фоне черного шпиля собора Последних Дней в темно-синем предрассветном небе.

Она покрасила волосы в скорбный серебристо-белый цвет, а несколько узких прядей в темно-синий. Целыми днями она работала, почни не выезжала из дворца, давала отказ большинству приглашений на регулярно проводящиеся в городе приемы, праздничные собрания и именины. На тех мероприятиях, куда они все-таки приезжали с маркизом Дорсом, в основном молчала или произносила только заранее заготовленные официальнее речи. Уезжала рано, по окончанию торжественной части, говорила всем, что у нее еще очень много дел. Вечерами, когда заканчивалась служба и уходили почти каждый день навещающие их с маркизом гости, подолгу стояла у окна, смотрела в стекло на крыши и огни Гирты. В ее глазах стояли тоска и усталость. Борис Дорс в угрюмом молчании сидел в кресле, оставался рядом с ней. За последние недели, очень уставая от поездок и неотложных государственных дел, он стал еще более мрачен и нелюдим.

— Вы хотели видеть меня простой смертной женщиной, Борис — как-то сказала ему принцесса, садясь на подоконник и прижимаясь виском к раме. В темноте гостиной, отражая сияние убывающей опрокинутой луны, на фоне окна отчетливо просматривался ее серебристо-белый силуэт.

— Вы лунный дракон, моя леди — смягчившись, ответил ей маркиз. Подошел, ласково коснулся ее руки. Она взяла его за ладонь, улыбнулась его словам, но не возразила.

На один из предстоящих отъезду дней был назначен торжественный, посвященный отбытию маркиза и герцогини, большой прощальный банкет. На прием приехало огромное количество гостей со всех концов Гирты. На площади перед парком стояли навесы и тенты, под ними, всем желающим за самую мелкую монету наливали горячий чай, жидко разбавленный вином, клали в миску вареную свеклу и белый хлеб. Везде стояли повозки и кареты. Мигали фарами, торжественно гудели ипсомобили. Рыцари стреляли в воздух с коней, били раскатистыми очередями, в знак приветствия. Ярко горели окна дворца и фонари.

Принцесса и маркиз, оба в нарядных торжественных, черных и багровых оттенков одеждах, спустились на второй этаж Малого дворца в жарко натопленный холл, где их ждала готовая сопровождать их свита. Элла дернула за рукав художника Гармазона, что, как и все мужчины, был облачен в блестящие парадные доспехи и при мече, сказала, чтобы не зевал, нарисовал всех. По его просьбе принцесса и маркиз остановились, замерли на лестнице. Елисей Дорс и Эвилина Тальпасто встали рядом с ними по правую руку, Вертуре и Марисе маркиз сделал повелительный жест подняться к ним с принцессой, встать по левую. Все остальные построились на ступенях вокруг и чуть ниже. Модест Гонзолле, что был на удивление трезв, припал на колено в первом ряду и водрузил поперек ноги свой огромный и неудобный в коридорах дворца, задевающий за все углы, двуручный меч. Все было приготовились, положили руки на эфесы так, чтобы художник запечатлел их как более гордо и пафосно, но Рейн Тинкала внезапно задержал его. Потребовал пажа, чтобы подал пику с флажком Фолькарта, схватил ее, расправил плечи и гордо встал с краю, рядом с нарядной Оливией Кибуцци, схватил ее под локоть и как самый настоящий бородатый морской разбойник-завоеватель из книжки, с силой привлек к себе.

Когда последние сборы были окончены, Регина Тинвег в последний раз придирчиво осмотрела праздничные одежды герцогини и гостей, все ли сидит как надо, нет ли пылинок, ни мято ли, все построились в колонну во главе с маркизом и держащейся за его локоть герцогиней. Корн распахнул дверь, и процессия торжественным шагом двинулась через галерею между дворцами по коридору в сторону парадной лестницы и залов, где их уже ждали гости, музыканты и накрытые к празднику самыми лучшими блюдами от славных и не менее стойких и гордых, чем рыцари Лилового клуба, поваров Гирты, столы.

Пажи юнкерского корпуса и гвардейские кавалеры, заложив руки за спины, почетным караулом стояли по всей длине коридора. На площадках лестниц несли вахту жандармы с лиловыми бантами, на портупеях поверх нарядных латных доспехов. Тяжело и глухо гремели по ковру шаги, бряцало снаряжение. Все молча и торжественно приветствовали маркиза и герцогиню короткими кивками головы, улыбались им. Опоздавшие, те, кто считал, что он тоже достоин и кого не назначили на вахту или в почетный караул, выглядывали из комнат и залов, догоняли процессию, держась на почетном расстоянии, пристраивались следом.

В большом вальсовом зале под звуки начавших наигрывать торжественную мелодию арфы, барабана и стальной полковой флейты, маркиза и герцогиню встретили Август и Мария Прицци в сопровождении родственников и друзей. Торжественно поклонились им. За их спинами стояли старшины, рыцари и землевладельцы Гирты, как городские, так и те, кто специально прибыл по случаю мероприятия из самых дальних уголков герцогства. Народу было так много, что гостям пришлось потесниться, чтобы пропустить колонну в следующее помещение, где были накрыты большое столы и установлены почетные кресла с высокими спинками для маркиза и герцогини, которые те заняли по знаку графа Прицци. Когда все встали на положенные им места, граф зазвонил в колокольчик и в наступившей тишине епископ Дезмонд прочел молитву, осенил крестом гостей и столы.

— Благословит наш Отец Небесный всех присутствующих здесь и тех, кого нет сегодня с нами! — громким, хорошо поставленным пением в церковном хоре голосом, провозгласил Борис Дорс по окончанию молитвы. Все перекрестились и сели. Заиграла торжественная музыка. Начался банкет, за ним танцы, а после торжественный и шумный вечер.

Закончив танцевать с графиней, граф Прицци подошел к маркизу Дорсу и принцессе Веронике, поклонился им, галантно протянул герцогине локоть, предлагая следующий танец исполнить с ним. Маркиз благосклонно кивнул и принцесса пошла танцевать. Майор Тинвег, что сидел рядом, потребовал пажа с бутылкой, налил себе и Борису Дорсу, и оба перекрестились и выпили. Баронесса Тинвег сидела у мужа на коленях, облокотившись локтем о его крепкое плечо, радостно улыбалась, румянилась, что-то бесконечно говорила ему в ухо, касаясь губами его щеки. Заметив, что она уже совсем пьяна, майор отобрал у нее острый скальпель, который она вертела в руке и, ударив им по столу, отложил подальше, чтобы она не порезалась им.

Мариса стояла у окна с фужером в руке, щурилась, смотрела на дождь и огни. Ее многократно приглашали танцевать, но она не хотела, отказывала всем. Вертура, Модест Гонзолле, Оливия Кибуцци и Рейн Тинкала расположились рядом, наливали себе фужер за фужером, шумно разглагольствовали о своих подвигах и достижениях. Какие-то важные малознакомые люди обсуждали неподалеку свои торговые и государственные дела, но так и не договорившись, пошли спросить совета у принцессы Вероники, маркиза Дорса и графа Прицци, вокруг которых собралось столько народу, что к ним было невозможно подойти. Так ничего и не добившись от старших, в конце концов, они обратили внимание на сына маркиза Елисея Дорса и графиню Эвилину, что сидели на подоконнике в компании нарядных и крикливых богатых молодых парней и девиц. Подошли, как со взрослыми, серьезно и обстоятельно обратились к ним, поделились какими-то своими важными мыслями о делах, государственной службе и политике, что несмотря ни на какие потрясения и даже когда все вокруг отдыхают, никогда не отпускают этих важных, посвятивших им все свои жизни, обличенных властью, богатством и ответственностью людей.

— У меня диплом шкипера! Морской академии Мильды! — рассказывал Оливии Кибуцци, держа ее за ладонь, красовался, гордо расправлял перед ней плечи, Рейн Тинкала — я ходил на шхуне, галеасе и каравелле!

Фрейлина поджимала плечи, щурилась, лукаво и оценивающе приглядывалась к нему, радостно улыбалась его наигранным и одновременно робким ласкам, его хвастливому шумному поведению.

— Да что ты несешь! — устав от графа, громко и грубо засмеялся Модест Гонзолле, указал на изогнутый рог на поясе наследника Фолькарта — ты ей в свой этот лучше подуди!

Рейн Тинкала не понял шутки и схватился было за рог, чтобы и вправду загудеть прямо в помещении, но Вертура и барон Гонзолле вовремя отобрали у него игрушку и вручили фужер вина, чтобы он не обижался и выпил.

Уже совсем вечером растрепанная и усталая принцесса Вероника без сил упала на заваленную сырыми после веселой прогулки по парку под дождем плащами кровать в библиотеке. Уткнулась в них разгоряченным, раскрасневшимся лицом, укрылась руками от яркого электрического света. В комнатах и коридоре играла музыка, было накурено и шумно. Все были восторженны и пьяны, наперебой спорили, ругались, говорили о какой-то несущественной веселой ерунде. Маркиз Дорс сел рядом с герцогиней, растрепал ее длинные распущенные волосы с нарядной пронзительно-синей челкой, положил ей руку на спину, обратился к ней с какой-то речью.

— Ну что, нравится быть всеми любимой леди-герцогиней? — упала рядом, с экспрессией уселась на кровать, рыжая Лиза, тоже вцепилась в ее волосы, начала трепать, гладить их, как кошку или свою воздушную лисицу.

— Иди к черту! — капризно бросила герцогиня, пытаясь отмахнуться от нее рукой, едва сдерживая счастливую пьяную улыбку.

— Сама иди! — также грубо ответила ей наперсница — наслаждайся. Послезавтра уедете, и будешь еще жалеть, вспоминать всю жизнь, как тебе было в Гирте!

— Да! — внезапно важно подал голос князь Мунзе, что все это время молча сидел неподалеку в кресле, меланхолично курил свою трубку, думал какие-то свои мысли. Изрек — они были мразями, лжецами и безбожниками не заслуживающими никакого снисхождения, а у нас были зарин, огнеметы и мечи!

На следующий день, накануне отъезда Борис Дорс и принцесса Вероника зашли в гости к Вертуре и Марисе. Принцесса обняла сестру, прижалась у ней. Она плакала. Мариса обняла ее, сказала чтобы утешить.

— Ничего ваше высочество…

— Какое я тебе ваше высочество… — ответила она, призналась горестно — Анна… я…

Она хотела сказать о том, что Мариса ей родная, единокровная, сестра и ее самый близкий и доверенный друг на этой земле, и слезы горя и обиды разрывали ее сердце, но даже в своей беде она нашла в себе силы удержаться от этого безрассудства, что непременно бы окончательно разрушило ее жизнь. Она вспомнила слова Адама Роместальдуса, которые сказал он ей, зайдя в ее кабинет по какому-то важному делу и застал ее в подавленном настроении.

— Не думайте что ваша жизнь закончилась, если у вас что-то не получилось или вы осознали, что не можете чего-то достичь. Ваша сила духа, ваша стойкость… они достойны уважения. Вы знали на что шли, но все это время вы верно исполняли ваш долг, каким бы скорбным и тяжелым он ни был, и то, что вы сделали для всех нас, просто неоценимо. Вы подарили нам Гирту, славную, христианскую, непреклонную, героическую, вы вернули всем нам надежду на то, что не все потеряно, не все проиграно на этой земле. Вы были упорны и отважны, вы показали своим примером, что Господь не оставил нас, что острой сталью, твердой верой и решительным сердцем можно одержать победу даже над самой страшной мерзостью людских беззакония и лжи. Да вам было очень тяжело, у вас не было сил и часто казалось, что все безнадежно и бесполезно, но не отчаивайтесь, всегда помните, что именно Господь Бог, Иисус Христос, поддерживал и вдохновлял вас на этом пути, давал все, что вам было необходимо. Он выбрал вас, доверил вам это служение потому что знал, что именно вы сможете исполнить его точно так, как Он того хотел. Всегда помните об этом, будьте тверды сердцем до конца своих дней.

Так, в дождливых холодных сумерках перед открытой дымящей печкой прошел вечер. Все вместе, вчетвером они сидели до самой темноты. Вспоминали все то, что случилось за эти недели, пили горький чай, обсуждали последние газеты, политику, ушедших из жизни знакомых и друзей.

Пришел маркиз Раскет, поклонился, сообщил, что уже поздно, а еще предстоит готовиться к отъезду. Уже когда прощались, совсем вечером, принцесса Вероника отвела Вертуру за руку в сторону и призналась ему тихо.

— А я хотела отбить вас у Анны — и чуть улыбнулась — но теперь у меня есть Борис. Господь спас меня от исполнения еще одной моей дурной прихоти.

Она обняла его и поцеловала, коснувшись языком губ, отчего детектив очень смутился.

— Моя леди…

— Для вас с Анной я просто Вероника, я… — горько возразила она ему — вы верно несли свою службу, вы были искренни, были снисходительны ко мне. А теперь мы расстаемся навсегда и вряд ли когда-нибудь встретимся.

— Нет, моя леди, для меня вы всегда будете светлой леди-герцогиней, которую Господь Бог ниспослал нам в назидание, что Он никогда не бросит нас в беде — с поклоном вдохновенно ответил ей детектив.

— Спасибо вам Марк. Веру вашу, верность вашу, служение ваше, да помянет Господь Бог во Царствии своем!

Они еще раз обнялись, и вернулись к остальным.

— Анна — осторожно обняла и поцеловала она и Марису, указала на детектива — береги его. Он самое ценное, что у тебя есть, каким бы он не был.

— Марк — стукнувшись локтями и обнявшись на прощание, косноязычно заявил детективу Борис Дорс — вот я послушал вас, сделал, как вы сказали… И вот видите… Вы страшный человек, когда-нибудь станете тайным советником. Стану настоящим Герцогом, обязательно позову вас на службу в Гирту. Спасибо вам, без вас… А впрочем ладно. С Богом! Еще увидимся, и не наливайте много Модесту!

— С Богом — кивнул, поклонился ему детектив — будем с Анной рады видеть вас с леди Вероникой в Мильде.

— Быть может — ответил, попытался улыбнуться ему в ответ Борис Дорс. Он последний раз взмахнул полой плаща как крылом, они с принцессой вскочили в седла, капитан Галько и маркиз Раскет, что сопровождали их, отсалютовали остающимся и, тронув коней, вскоре скрылись в холодной дождливой мгле.

На следующее утро все также лил дождь. Дул сильный восточный ветер.

Борис Дорс, принцесса Вероника, их оруженосцы, друзья и рыцари выехали верхом из ворот герцогского парка при поднятых знаменах, в сопровождении многочисленного торжественного караула из жандармов и придворных кавалеров. Пришедшие проводить их люди скидывали с голов капюшоны, салютовали им. Провожающих было так много, что они заняли всю площадь перед Собором Последних Дней и проспект Булле, в сторону рынка, по которому предстояло двигаться процессии. На самой площади тоже было людно, гвардейцы капитана Форнолле с трудом смогли оттеснить напирающую толпу, чтобы освободить проезд. Дождь усилился, стал невыносим. Мокрые флаги хлопали на холодном осеннем ветру. Епископ Дезмонд, что стоял на набережной в священническом облачении без плаща и капюшона прямо под ливнем, благословил племянника и принцессу. Борис Дорс попрощался с остающимся в Гирте сыном и Эвилиной Тальпасто, с которой по обоюдному согласию семей и собственному желанию, их помолвили накануне отъезда.

— Будете спаивать ребенка, разжалую в сержанты и отправлю на войну — указывая на девушку, строго напутствовала Дорса Младшего принцесса Вероника. Тот серьезно кивнул, вежливо преклонил перед мачехой колено и по-церковному, коснулся лбом ее руки. Принцесса обнялась с Эвилиной Тальпасто и Марией Прицци, которая что-то утвердительно шепнула ей на прощание, чему герцогиня заулыбалась, попрощалась, с остающимися в Гирте Фарканто и рыжей Лизой. Граф Прицци последним ловко запрыгнул в покачивающуюся у берега ладью, обнялся, стукнулся локтями с маркизом и, выйдя на берег, сам отшвартовал канат, махнул кормчему и перекрестил отбывающих, негромко сказал им.

— С Богом. Христос Воскрес!

— Воистину Воскрес! — вдохновенно ответили ему маркиз Дорс и принцесса Вероника.

Изящная ладья отчалила, беспокойно закачалась на ветру, на серых холодных волнах Керны. Матросы крепили канаты, заканчивали последние приготовления, но вот все было готово, зашипел двигатель, она тронулась с места и, постепенно набирая ход, с шумом рассекаемой воды, выбрасывая за собой белые фонтаны кипучих брызг, приподнялась на водных крыльях и помчалась в сторону арок Инженерного моста, вверх по течению реки. Собравшиеся на набережных и на склоне над привозом многочисленные провожающие, махали руками, стоящим на палубе с непокрытыми головами, чтобы капюшоны не заслоняли обзор, не мешали последний раз увидеть знакомые берега, улицы и стены маркизу Дорсу и принцессе Веронике, но ладья быстро увеличила скорость и, промчавшись под мостом, вышла за пределы Гирты. Еще какое-то время ее еще можно было различить с моста и городских стен, узнать по белым бурунам за кормой среди идущих по реке судов, ее удаляющийся силуэт, но вскоре и он исчез в серой и плотной дождливой пелене.

Вертура и Мариса, что вместе с Модестом Гонзолле, князем Мунзе и сэром Порре тоже вышли проводить герцогиню и маркиза, какое-то время еще постояли в толпе, покурили со знакомыми студентами и рыцарями. Окончательно промокнув и замерзнув, пошли обратно по южному берегу, по проспекту Булле в сторону Старого моста и полицейской комендатуры Гирты, чтобы снова вернуться к исполнению своего скорбного и безрадостного полицейского служения.