Русская война 1854. Книга третья

Глава 19

Мы со Стервой внимательно смотрели друг на друга, словно размышляя, а не поговорить ли по душам.

— Николаю никто не возразил, потому что боялись немилости? — наконец, спросил я.

— Такова система, когда во главе стоит абсолютный монарх. Вначале он еще может кого-то слушать, но проходят годы, и от этой привычки не остается и следа.

— Но всегда будут те, с кем он начинал. Для кого он не великий монарх, а просто первый среди равных. Или больше того, воспитанник, которому не грех и совет дать, а то и подзатыльник животворящий.

— На Паскевича намекаете? — Стерва нашла в моих словах скрытый подтекст. — Да, он был командиром Николая в Париже, учил его военному искусству. И как неглупый человек, более того, наместник Польши, он прекрасно видел истинную суть наших якобы союзников и мог бы остановить Николая. Меншиков бы тоже мог. Но первый ограничился лишь намеками, а второй так и вовсе чуть ли не своими руками поджег фитиль войны.

— Ваши слова звучат разумно, но давайте не будем игнорировать такую важную вещь как время, — возразил я.

— Что вы имеете в виду, Григорий Дмитриевич? — глаза Стервы недобро прищурились.

— Следите за пальцами, — я тоже начал распаляться. — Июнь 1853-го — переговоры в Стамбуле закончены, Меншиков убедился, что наши противники не пойдут на попятную. Помните этот фарс, что якобы он забыл карты и попросил ее у австрийцев? Ну, очевидно же, что это было сделано не просто так.

— Он хотел… Они с царем хотели, чтобы те четко знали границы наших притязаний. И это знание в том числе удерживало их армию на месте в первые месяцы.

— Возможно, но это все догадки. А факты — это даты, вернемся к ним. Июль 1853-го — наши переходят Прут, идут к Дунаю и без боя занимают Румынию и Валахию. Убедить врага дать тебе начать войну, когда ты готов, а он нет — что это, как не искусство?

— То есть царь взял свое и был готов остановиться?

— С июля по октябрь — почти четыре месяца ничего не происходило. Мы могли наступать, но не делали этого. Враг не мог и… проводил мобилизацию. Так что я не считаю ошибкой то, что было сделано. Я считаю ошибкой то, что в итоге мы остановились и не воспользовались преимуществом, которое у нас было.

Стерва молчала, а потом огорошила меня очередным неожиданным выводом.

— Я попыталась представить, кто мог бы поступить по-другому на месте Николая, и мне пришли на ум только два имени. Суворов и Наполеон — те, кто умел не просто подготовить и выиграть сражение, а видел всю войну разом. Могли чувствовать момент, могли бросить вызов всему миру и… победить. Это же так просто! Быстрый рывок. Никакого триумфа или парада в Бухаресте, просто блокировать город, и дальше до Дуная. Никаких осад Силистрии как в 1853-м — заход через Констанцу, и развивать-развивать преимущество. Казаки вперед — неготовая к бою Плевна не устоит, и проход к Балканским горам будет открыт. Ханкиойский перевал, Шипка, и мы в подбрюшье Османской империи. На пути к Константинополю больше нет укреплений! Конечно, для такого наступления потребовалась бы армия не в 80 тысяч, как было у нас в начале кампании, а триста. Двести, чтобы единым кулаком, по-суворовски, по-наполеоновски, ударить по вражеской столице…

Девушка замолчала, чтобы перевести дыхание, а я слушал ее и невольно думал, как же похоже то, что она описала, на победную кампанию 1878 года, когда наши как раз дошли до Константинополя. Кажется, не зря кто-то провел столько времени в армии.

— А еще сто тысяч? — я напомнил, что рассказ еще не окончен.

— Прикрыть тыл, чтобы австрийцы, у которых точно зачешутся руки, не смели показать и носа на наших землях, — Стерва рубанула кулаком.

Странная она, иногда преклоняется перед всем, что приходит с Запада, а иногда горит так, что самым ярым патриотам не стыдно было бы брать с нее пример.

— А хватит? Всего сто тысяч? Сейчас Австрия держит у наших границ армию в два раза больше.

— Это сейчас, к концу второго года войны. А в начале, как ты правильно заметил, они были бы не готовы. Чтобы рискнуть напасть на нашу сотню, им бы пришлось собрать как раз те самые двести тысяч. И это заняло бы столько времени, что все давно было бы уже кончено.

Определенно, Австрию Стерва не уважала. Впрочем, а за что?

— А Англия и Франция? — спросил я.

— Год! — напомнила Стерва. — Ровно год прошел между нашим входом в Дунайские княжества и высадкой там же экспедиционного корпуса союзников. И сколько там было солдат? Шестьдесят тысяч! Даже если бы они справились не медленнее турок, даже если бы каким-то образом смогли высадить их не слишком далеко от центральной Турции, что вряд ли… Нас было бы больше! И мы бы уже взяли все турецкие укрепления! И ведь как просто… Просто действовать решительно, просто идти до конца и не бояться бить! Если уж начинать воевать, то делать это до конца!

— Ты говоришь, что так было бы по-наполеоновски, но куда это привело самого Бонапарта? Если раз за разом играть с судьбой на все, что у тебя есть, иногда можно и проиграть.

— Так для этого и нужен царь. Чтобы остановить полководца, который слишком заиграется. А вот сами генералы должны идти до конца.

— То есть царь все-таки нужен?

— Тьфу на тебя, Григорий Дмитриевич, — Стерва выругалась как-то совсем уж не по-благородному. — Все ты вывернешь наизнанку.

— Просто замечаю противоречия. А еще стараюсь искать логику в поступках других: иногда это дает больше пользы, чем если считать всех за идиотов. Например, я сказал, что у нас было несколько месяцев, которые мы не использовали, и что на мой взгляд было ошибкой… В то же время нельзя говорить, что в этом стоянии не было смысла. Помнишь стояние на Угре? Иногда можно победить и без сражения… Так вот каждый месяц этой паузы Горчаков по советам Паскевича использовал, чтобы забить военные склады. И да, мы сейчас не под Константинополем, но в то же время наша армия на Дунае сейчас фактически питается по ценам 1853 года, а союзники платят вдвое или втрое больше, не считая доставки. И что будет через год такой войны, если никто не нанесет никому решительного поражения?

— Мы вышли из Дунайских княжеств, — напомнила Стерва.

— И их заняла Австрия, которая при всех наших подозрениях еще не предала. Крым — держится, Кавказ — мы так даже наступаем. Инфляция подросла, что нехорошо, но мы сейчас запустим воздушное сообщение и еще посмотрим, куда пойдут цены, вверх или вниз.

— То есть пауза играет на нас?

— В текущей конфигурации фронта и экономики — да. И в результате без большой войны, просто по итогам грядущего мира, мы сможем получить все, что нужно империи. Если не допустим ошибки, если не дадим врагам вырваться вперед, — я сделал важное уточнение, а потом в голову пришла еще одна интересная мысль. — Знаешь, в чем сила Англии?

— Флот? — девушка пожала плечами.

— Точно. А еще в том, что пока он сильнее других флотов. Это гарантирует безопасность метрополии. Абсолютную! И у нас до недавнего времени был статус-кво. Сила сухопутной армии России считалась абсолютной, что гарантировало нашу безопасность и учет наших интересов. Сейчас эту силу поставили под сомнение, и если мы не докажем, что враг ошибся, то еще десятки лет нас еще будут нагибать за это в любом более-менее важном вопросе!

— Нагибать? — задумчиво спросила Стерва. А потом поняла, представила и покраснела.

— Может, вернемся к делу? — я тоже смутился. — Ты же не Наполеона и планы военной кампании хотела обсудить?

— Это точно, я пришла по твою душу. Только решила сначала напомнить себе, да и тебе самому, чем ты отличаешься от тех, кто обычно греет старческие лысины рядом с царем. Не скажу, что твои идеи всегда удачны, но ты не боишься их высказывать. Не боишься ошибаться. И пусть Николай сколько угодно говорит, что ценит инициативу, подобная фронда его раздражает.

— И чем мне это грозит?

— Сам царь тебе ничего не будет делать, он умеет держать себя в руках. Но его недовольством воспользуются все, кто не желал бы возвышения человека, которого они не контролируют. На тебя уже написали с десяток жалоб. Часть ушла Уварову в Академию наук — обижаются, что ты не отчитался за свои изобретения и не принял к сведению мудрые советы. К твоему счастью, Сергей Семенович адекватный человек, он не стал спешить, решив дать тебе время.

— Хм, ладно, — решил я. — Сегодня у нас вылет. В смысле выезд. Потом отосплюсь, а послезавтра могу и отчитаться. Устрою им презентацию.

— Что?

— Картинки с пояснениями, что именно я придумал.

— Картинки — это хорошо. Некоторые только их и смогут понять, — Стерва не удержалась от яда. — Вот только Академия наук — это еще не все. Ты же не забыл про Священный Синод? Как ты думаешь, сколько верующих оскорбил твой полет над городом и сколько ждет доступных объяснений от святой церкви? Кстати, и с представителями старообрядцев тоже можно было бы встретиться и поговорить по душам. Они особо не высовываются, но зачем тебе даже тихие противники?

— Спасибо, — я искренне поблагодарил девушку за советы. Кажется, я только что понял еще одну причину, почему ее ценит тот же Горчаков. Умеет она грамотно подать политические расклады. То, в чем так не хочется разбираться, но без чего, увы, никак нельзя.

— И это не все, — Стерва нахмурилась. — Еще под тебя почему-то копает великий князь Константин. И чем ты насолил нашему морскому мальчику?

— Кажется, он завидует успехам на Черном море.

— А надо было всего-то заехать к нему с докладом, признать его власть, и все. Дальше жил бы себе спокойно. А так… Ты не знаешь, но он вывез со складов все 68-фунтовые пушки, чтобы они не достались тебе. Отправил одну, чтобы ты раньше времени не узнал, но…

— Они тяжелые, я уже от них отказался, — я отмахнулся, а Стерва закашлялась, но быстро пришла в себя.

— Еще тебя не любят англичане. Британский посол уже помог посланнику Дании составить возмущенную ноту о твоем варварском нападении на мирный порт.

— Интересно, а корабли они оттуда убрали? Или не верят еще в меня?

— Не знаю, — девушка прищурилась. — Ты так спокоен… Только не говори, что от атаки на Копенгаген ты уже тоже отказался?

Я пожал плечами.

— Царь сотрет тебя в порошок.

— Победителей не судят, — я упрямо поджал губы.

— После успехов в Севастополе ты смог бы просить организовать новый вид войск, но теперь…

— Зачем мне новый вид войск, если командование уйдет кому-то другому?

— Гордыня?

— Желание, чтобы тот, кто ничего не понимает в небе, не испортил то, что было сделано с таким трудом.

— Ты… — неожиданно Стерва все поняла. — Ты ведь изначально задумывал что-то подобное. Сделать дело, но нарушить приказ. Получить высылку из столицы, естественно, обратно в Севастополь. И какое-то время после такого ты мог бы не беспокоиться о покровителях. Только это уж слишком не похоже на тебя. Скорее… Это интрига светлейшего князя?

— Да, — я не стал отнекиваться. — Когда я пришел за советом, Меншиков предложил несколько вариантов. Просить в шефы самого царя, искать покровительства у Александры Федоровны или же… Вариант с почетным наказанием.

— Ты не получишь деньги.

— Они у меня есть.

— Ты не получишь заказы.

— Интересно, у кого еще императорская армия сможет заказать летающие аппараты?

— Ты… просто несносен.

— Спасибо.

— Ты… раздражаешь.

— Это помогает мне меньше общаться с людьми. Знаешь ли, я интроверт.

— Ты… — Стерва хотела сказать что-то еще, но взяла себя в руки. — Удачи… Удачи в твоем налете и в том, что будет, когда ты вернешься! Не знаю, какая битва окажется страшнее, но… Можешь умереть, но не смей проигрывать.

И она развернулась, запрыгнула обратно в свои сани и уехала, так больше ни слова и не сказав. А я стоял, глядел ей в след, а в голове крутилось вечное… С щитом или на щите. Живым или мертвым — неважно, главное, сохранить честь.

Мы выдвинулись в 16:00. Построили двадцать одну аэролодку, провели тесты всех систем и экипажей, и три машины разом выбыли из строя. Все ведь проверяли заранее, но спешная сборка не могла не сказаться. К счастью, восемнадцати кораблей все равно было достаточно для выполнения задуманного.

— Построить «Волков» в линию! — я командовал, а капитан Иванов, все-таки сдавший экзамен по связи, дублировал мои слова с помощью фонарика. Иначе сквозь рев вентиляторов никто бы ничего не услышал.

— А почему «Волков»? — тихо уточнил Лесовский, который пропустил момент, когда я придумал название для аэролодок.

— Видел, как волки бегают? — я на мгновение отвлекся. — Впрочем, еще увидишь… Уже скоро!

Лейтенант кивнул и с нетерпением прищурился, а я, убедившись, что все аэролодки заняли свои места, начал отдавать новые команды. Включить фонари, передние и задние, запомнить свое место в строю, убедиться, что соседи все сделали… Каждому из командующих «Волками» все это, конечно, было донесено заранее, но пусть мы сейчас лишний раз повторим, чем кто-то что-то забудет или не доложит о неисправности.

А народ-то может! Вон с какой обидой смотрят на нас экипажи выбывших аэролодок.

— Малый ход! — я медленно двинулся вперед, разгоняя в стороны снежные вихри.

Сначала на восток — через пару километров мы плавно съехали на лед Невы прямо на виду у выходящих со смены рабочих Стеклянного завода. Недавние крестьяне, случайные горожане, прогуливающиеся по уже начавшим погружаться в сумерки столичным окраинам — все смотрели в нашу сторону. Кто-то с первобытным ужасом, кто-то с восторгом следил за развевающимися андреевскими стягами.

— Замедлить ход! — по команде все машины сбросили обороты до минимума, чтобы вентиляторы шумели потише.

А потом в дело включились приглашенные Лесовским музыканты. А то после разговора со Стервой я подумал, что одного доброго дела и фотографий может оказаться недостаточно, и решил заняться своей репутацией. Для этого на каждого «Волка» дополнительно посадили по барабанщику и трубачу — я выбрал тех, кто должен был справиться со своим делом хоть под грохот вражеских пушек, хоть под рев паровых моторов.

— Музыка!

Новая команда, и над Невой грянул заранее напетый и легко подхваченный местными марш. Любит их сейчас Николай, так пусть получит «Прощание славянки» за шестьдесят лет до Первой Мировой.

— Запевай!

Еще одна команда, и над замершей рекой полетели всплывшие в памяти слова.

…Но грозный час борьбы настал,

Коварный враг на нас напал.

И каждому, кто Руси сын,

На бой с врагом лишь путь один.

Много было версий этого марша, много разных слов. До революции, после, в середине двадцатого века — я вот вспомнил именно эти, что-то добавил от себя. И народ, неизбалованный зрелищами механизированных колонн, проникся. На втором круге в пение включились и зрители, кажется, кто-то даже плакал…

Мы исполнили марш еще четыре раза — три, когда на берегах оказывалось много людей. И последний — на стрелке Васильевского острова, практически под окнами Зимнего дворца. Даже интересно, как это выглядело со стороны… Впрочем, обо всем узнаю в свое время, а теперь надо было сосредоточиться на главном.

Дождавшись, пока царский дворец скроется из виду, я скомандовал остановку. Музыканты бодро спрыгнули на лед, довольные и жалованьем за игру, и необычной поездкой. Ну, а мы уже без лишнего груза перешли сначала на средний ход, а потом и на полный, удаляясь вглубь Финского залива.

Николай, как обычно, работал до позднего вечера. Война требовала всего его внимания, как внутри страны, так и за ее пределами. Особенно теперь, когда он осознал, что, возможно, не все учел и не все предусмотрел… Время от времени мысли перепрыгивали на молодого капитана, который так повеселил его две недели назад. Тогда он дал слово, что подготовит отряд для морской атаки по зимнему скованному льдом морю.

Идея казалась невероятной, но капитан пришел не с пустыми словами, у него были чертежи, и Николай, как инженер, увидел в них смысл. Поэтому он разрешил себе поверить и поэтому же не стал спешить, когда на новенького посыпались жалобы. Причем каждая новая была серьезнее предыдущей. Неуважение к церкви, сокрытие тайны от Отечества… А Константин сегодня так и вовсе высказал предположение, что Щербачев специально хочет запутать их, увести ресурсы от действительно важных направлений и изобретений. Предательство… Обычно, едва услышав о его возможности, Николай сразу начинал действовать. Как тогда, в декабре 1825-го…

Но не в этот раз. Капитан, словно подозревая возможные обвинения, почти ничего не просил. Два десятка сбитых на скорую руку лодок и рота солдат — что это, когда на любое другое изобретение нужны десятки и сотни тысяч рублей? И ведь еще не все готовы брать ассигнациями, серебро им подавай… Царь нахмурился, но в этот момент через чуть рассохшуюся от жара отопления раму до него долетели звуки незнакомого марша.

Какой-то гвардейский полк отправляется на фронт?.. Мысль появилась и тут же исчезла, когда царь осознал, что его окна выходят не на площадь, а на Неву. Но тогда… Николай поднялся на ноги и, задумчиво прищурившись, двинулся к окну.