Рубин Великого Ламы

ГЛАВА II. Лев дня

При виде громадного камня, который принес Оливье Дерош, очевидно, такой же природы, как и предыдущий, только в десять или двенадцать раз больше, лицо ювелира вдруг страшно изменилось. В серо-голубых глазах его загорелся огонь. Тонкие губы, не прикрытые ни усами, ни бородой, которые он брил, затряслись от волнения. На всем его британском лице, свежем и цветущем, выступил горячий румянец, «профессиональный», если можно так выразиться, который покрыл его большими пятнами.

— Милостивый государь, — произнес он после некоторого молчания, стараясь побороть волнение, которое, кажется, грозило ему апоплексическим ударом… — Вы ведь не знали стоимости вашего первого камня… Должен ли я заключить из этого, что вы не знаете, что стоит этот?

— Не имею ни малейшего понятия!

— Но как же быть?

— Я желаю знать вашу цену.

Мистер Купер выпрямился во весь свой рост.

— Видите ли, сударь, — заговорил он медленным торжественным тоном, — если этот камень той же природы, что и прежний, — а в этом я убежден, — то он стоит миллионы! Я говорю: миллионы, милостивый государь!.. Сколько миллионов? Я не могу взять на себя ответственность сказать вам это так сразу, экспромтом… Это ускользает от непосредственной оценки и будет зависеть от предложений, от состояния торговли, от целой массы второстепенных причин… Но это царский камень, понимаете ли вы?.. Одна королева могла бы приобрести такую восхитительную драгоценность… А мы, ее верные и честные подданные, мы не должны бы позволить ни за какую цену, чтобы драгоценность подобной красоты попала в другие руки, а не в ее собственные… Вы непременно хотите, чтобы я над ним произвел основательную экспертизу?

— Как же! Я вас прошу об этом! — сказал молодой человек и поспешил снова передать в руки ювелира драгоценный камень, внутри которого сверкала как будто капля розового огня.

Ювелир, вставив лупу в правый глаз, погрузился в исследование рубина. Когда же, наконец, после продолжительного молчания, он поднял голову, румянец на его лице разгорелся еще сильнее, и точно соперничал с огнем, который таинственно дрожал в глубине камня.

— Милостивый государь, — произнес он изменившимся голосом, — ничего подобного я никогда не видел, — никогда! Вы меня понимаете? В течение всей своей уже долгой жизни я не видел ничего такого, ничего, чтобы хоть издалека приближалось к этому камню!.. Он… он… величественный… несравнимый и не имеет соперников… Это царь рубинов!.. Это камень Аладдина!.. Простите, могу ли я, не боясь быть нескромным, могу ли я спросить вас, откуда вы достали такое сокровище?

— Это, — сказал иностранец с улыбкой, которая особенной прелестью осветила его смуглое мужественное лицо, — это мой секрет… Простите меня, если я оставлю его при себе…

— О! конечно, конечно! еще наперед вам это прощается… Но… вы понимаете, я испытываю страшное любопытство при взгляде на этот камень… любопытство решительно одуряющее… Но оно, конечно также… понятно… с вашей стороны… хранить секрет… самый строгий…

При этих словах глаза ювелира оставались прикованными к рубину. Пальцы его, в которых он вертел лупу, вдруг вставили ее опять в глаз, и, не успев даже окончить фразы, он весь погрузился в рассматривание камня.

Минут через пять он положил лупу на стол и возвратил камень его законному владельцу, а сам, заложив руки в карманы, встал прямо против молодого француза с таким выражением, точно старался устоять против желания начать снова свой допрос.

— Милостивый государь, — наконец заговорил он, делая ударение на каждом слоге, — этот рубин самый огромный из всех, существующих на свете. Вы меня хорошо понимаете? Даже среди сокровищ персидского шаха, который владеет самыми прекрасными в мире камнями, даже у него нет камня величиной хотя бы в половину этого. Это единственный в мире камень, я утверждаю это и не возьму назад своих слов! А вы спокойно прогуливаетесь с таким царским сокровищем кармане! Простите меня за назойливость, но это весьма неосторожно!..

Что ж делать? — возразил молодой человек легким пожатием плеч.

— Но… например… поместить его в английский банк… я вас уверяю, что там наш знакомый запишет это не более как в двадцать минут… но мысль, что вы ходите по улицам Лондона с этим сокровищем, так близко от воров, эта мысль не даст мне уснуть… Это в высшей степени неблагоразумно… Позвольте мне, старому человеку, по-отечески предупредить вас об этом…

— В английский банк? Но я там никого не знаю… Может быть, вы согласитесь взять его себе на сохранение?

— Я весь к вашим услугам! Это чудный рубин… Но неужели вы бы желали также и от него освободиться? — спросил почти со страхом мистер Купер, лицо которого покрывалось всеми цветами радуги в ожидании ответа молодого человека.

Прежде чем ответить, француз взял необыкновенный камень и подержал его некоторое время в руках; потом, подняв его в уровень с глазами, он стал смотреть, как свет, проходя через полупрозрачный камень, сверкал в нем точно пламя.

— Жаль с ним расстаться, не правда ли? — вздохнул он с грустной улыбкой. — Но, наконец, ведь я не шах персидский, не принц индийский, не прекрасная женщина!.. Да! я его продам… если получу соответствующую цену…

При этих словах волнение мистера Купера дошло, кажется, до высшей степени, лицо его все более и более изменялось. Он вынул из кармана батистовый платок и отер лоб. Действительно, несмотря на свежесть утра, вся недавно выбритая физиономия честного торговца покрылась потом.

— В таком, случае, если вы этого желаете, — проговорил он дрожащим голосом, — мы попробуем дать ход этому делу.

И, схватив камень жадными руками, он опять принялся его рассматривать; то приближая, то удаляя от глаз, он заставлял свет играть в его гранях; щупал его и с любовью нежно глядел на него. Никогда никакой любитель картин, открывая где-нибудь позади лавки торговца старыми вещами истинную картину Рембрандта или Тициана, скрытую под массой запыленных дрянных картин, не почувствовал бы радости более сильной.

— Значит, вы хотите мне доверить ваш камень? — сказал он с трепетом.

— Да, я его вам доверяю!

— Благодарю! — воскликнул ювелир, желая побороть волнение, которое начинало сжимать ему горло, — ведь он, имея в руках в продолжение своей жизни множество красивых камней, никогда не встречался с таким чудом; мистер Купер попробовал шутить.

— Что особенно интересно в этом деле, — заговорил он с нервным смехом, — так именно, что нельзя даже подозревать вас в похищении. Ах! такой камень легко было бы узнать… Никто во всем мире не обладал таким колоссом! Сколько я знаю, ни в одной коллекции не упоминается о такой величине. Как я уже говорил, это — царь рубинов!..

— Ну, хорошо, сударь! Будьте теперь царским ювелиром! — сказал Оливье Дерош, оставляя ему камень.

Мистер Купер, тщательно взвесив его на своих точных весах, положил драгоценный камень в железную шкатулку.

Не запирая еще крышки, мистер Купер взял перо и четким почерком коммерсанта написал несколько строк на бумаге со штемпелем торгового дома.

Написанное он внимательно просмотрел и подал молодому человеку, который прочитал вполголоса:

«Я получил на сохранение от мистера Оливье Дероша необработанный рубин, весом в 930 карат, самый большой из всех, какие мне известны, для того, чтобы временно поместить его в Английский банк, с предложением найти покупателя.

Подписался: мистер Купер и К°.»

— Очень хорошо, многоуважаемый! — сказал молодой человек, складывая бумагу, чтобы спрятать в портфель. — Желаю, чтобы обладание этим камнем не тревожило вашего сна… Надеюсь, это не надолго. Вы найдете меня, как я уже вам сказал, в гостинице «Пельгам», в случае, если понадобится сообщить что-нибудь.

Молодой француз удалился, оставив достойного ювелира наедине с рубином.

Мистер Купер заперся на ключ в своей лаборатории и не выходил оттуда все послеобеденное время. Он испытывал камень, вертел в руках, ощупывал его, бил, перекладывал его на всякие весы, взвешивая со всевозможной точностью; словом, он отдался лихорадочному восторгу собирателя редкостей.

Ведь для мистера Купера это не было только коммерческой операцией, которая могла сделать его известным, нет, для него в этом было наслаждение артиста. Унего была страсть к своему ремеслу; один вид этого замечательного камня заставлял сердце его биться с тревожной быстротой.

Чтобы стать собственником этого камня, без всякого сомнения, он бы пожертвовал всем своим состоянием. Но он был слишком благоразумен, слишком дорожил благами жизни,чтобы мечтать о подобной глупости; оставалось только согласиться поискать покупателя, — для ювелира, влюбленного в свою профессию, довольно и взятой на себя подобной миссии.

Спустя дней восемь, каждый, открывая какую-нибудь английскую газету, мог быть уверенным, что найдет там один или два столбца, посвященные дневным событиям, с такими заглавиями:

Чудовищный камень, написано было в одной газете.

Мамонт рубинов, в другой.

Самый громадный камень в мире.

Французский рубин.

Царь рубинов.

Стоит всех драгоценных камней.

Историческая драгоценность.

Счастье в одной драгоценности и т. д.

Не было такого листка, который не твердил бы об этом; знаменитый рубин стал предметом всех разговоров. Рассказывали, что известные ювелиры с улицы Бонд, мистер Купер и К°, получив предложение купить необыкновенный камень и не имея на это собственных средств, образовали синдикат, чтобы приобрести камень и отшлифовать его. Этот синдикат из богатейших купцов Лондона предлагал за камень громадную сумму в четыреста сорок тысяч фунтов стерлингов, т. е. больше одиннадцати миллионов франков.

Предложение было принято.

Насчет образования синдиката количество статей все увеличивалось, в легком, шутливом тоне, или в серьезном, смотря по направлению журнала; что же касается самой вещи, то здесь уже печать давала полную волю фантазии.

Вся публика была заинтересована; бились об заклад, держали пари; каждый имел собственное мнение, каждый толковал по-своему. Не было обеда, где бы каждый, едва успев проглотить первое блюдо, не задавал бы соседу одного и того же вопроса.

— Каково ваше мнение, мадам или мадемуазель, об этом замечательном рубине?..

Некоторые из верного источника сообщали, что камень стоит в двенадцать раз больше объявленной цены; другие уже утверждали, что камень в столько карат ускользает от определенной оценки, — он может быть оценен наполовину меньше и в десять раз больше. Почтенные торговцы кивали головами, полагая, что синдикат сделал большую неосторожность, что ему трудно будет возместить уплаченные деньги-Многие дамы стали презрительно отзываться о своих украшениях; не один супруг мог услышать язвительные замечания насчет ничтожества бриллиантов той дамы, от камней которой прежде приходили в восторг и даже сохли от зависти ее добрые приятельницы.

— Дорогая моя, кажется, бриллианты теперь не имеют никакой ценности?..

— То же и я слышала… а ведь правда, у меня темные волосы, рубины гораздо более шли бы ко мне…

— Да, но если все захотят рубинов, их не найдешь потом… Надо спешить…

— Милый Альфред, нельзя ли на моем ожерелье переменить бриллианты на рубины?.. Бриллианты вышли из моды. Никто их больше не носит…

— Это семейные бриллианты!.. Подумай! — возражал супруг.

Раздраженные мужья поднимали руки к небу, отцы жаловались на кокетство дочерей. Дамы, которые носили рубины, возгордились. Те же, у которых их не было, чувствовали сильное желание растоптать ногами это необходимое украшение. В четыре дня магазины ювелиров были положительно обобраны, и заметно было особенное возрастание цены на рубины. Даже в пансионах и школах девочки говорили о знаменитом рубине и выражали желание, когда они вырастут, выйти замуж только за такого господина, который им предложит самые большие рубиновые камни.

Понятно, что личность собственника чудесного камня стала особенно занимать всех и каждого. Кто знает Лондон, тот поймет, с какой быстротой расходятся там все сплетни. Складывались всевозможные легенды насчет личности Оливье Дероша. Плохо только, что никто его не знал. Французская колония, довольно многочисленная в Лондоне, ничего не знала о его существовании. Имя его, весьма обыкновенное, ничего не говорило. Его не знал ни посланник, ни французский консул. Он не принадлежал ни к какой партии, но, вероятно, не был несостоятельным. Не получая на это ответов, оставалось или из всех легенд создать биографию этого человека, что и случилось, или подождать, не захочет ли он проявиться тем или другим способом.

Но что особенно возбуждало любопытство, так это разрешение вопроса, откуда он мог достать такой камень. Об этом все с тоской спрашивали друг друга. И, наконец, все хлынули на улицу Бонд, особенно после того, как пронесся слух, наделавший шума, что рубин выставлен у Купера за железной решеткой.

В этот вечер во всех ресторанах таинственный вопрос принял иную форму; уже не спрашивали:

— Что вы думаете о рубине?

— Видели ли вы рубин?

И было величайшим позором признаться, что не видел его. Несчастный Купер и его компаньоны боялись потерять головы; чтобы лучше видеть рубин, у них разбили стекло витрины, стоящее больше двадцати фунтов стерлингов.

Но все толки шли только про камень.

Что же касается героя, счастливого собственника самого прекрасного рубина на свете, так он только что снял обширный, комфортабельно меблированный дом на улице Кромвеля, о чем немедленно разнеслась молва. Те люди, которые прекрасно знали этот дом, обедали там сколько раз, имели сношения с владельцем дома, У которого были больные легкие и который проводил зиму в Ницце, — эти люди сразу приобрели значительное почтение.

— Господин такой-то! А! да… он знает дом, где живет собственник рубина… Нужно его пригласить завтра Же к себе на обед…

И, в благодарность за обед, господин этот должен был описывать вдоль и поперек жилище владельца рубина. Узнали достоверно, что дом этот вполне «респектабельный», конюшни роскошны, а меблировка не только хорошего вкуса, но «эстетична». Драгоценное сведение!.. Все радовались, получив хоть какое-нибудь понятие о склонностях жильца дома. Это уже было «нечто».

Вскоре увидели в парке фаэтон, запряженный парой чистокровных лошадей; в фаэтоне молодой человек элегантно одетый, свободно правил лошадьми.

— Владелец рубина! — сейчас же пронеслось повсюду. Сколько прекрасных глаз устремилось на него. Сколько лиц обернулось в сторону его экипажа, приняло ангельский вид!.. Сколько нежных улыбок!.. Отцы и матери этих очаровательных девиц, прекрасно знавшие их характер дома, были очень удивлены… Но сами они, занятые трогательным осмотром богатого иностранца, не имели времени критиковать поведение своих дочерей…

И в самом деле, ведь это человек, имеющий в кармане такой рубин! Есть от чего улыбаться, я думаю! И девушка, которой удалось бы выйти за него замуж, разве не была бы в большом выигрыше! Ни на одного человека никогда не устремлялось столько взглядов. Молодые люди заметили, что «он недурно правит», «для француза», поспешили они прибавить; а дамы, все без исключения, находили его очаровательным. Вся женская половина из бывших в этот день в парке решила немедленно же завести знакомство с молодым человеком, таким богатым, и не одна из матерей, окидывая взглядом самую красивую из дочерей, сказала себе:

— Вот какого жениха нужно для моей красавицы! — и, наверно, поклялась ничего не упустить, чтобы добиться такого желанного брака.

Последствием этой прогулки было то, что известные швеи, модистки, перчаточники и сапожники получили заказов в три раза больше, чем обыкновенно, и в десять раз большего труда им стоило угодить своим клиентам. Ах! какая это ужасная конкуренция в Лондоне, и как трудно добиваться, чтобы не остаться позади!

На следующий день мистер Рютвен, член парламента, и мистрис Рютвен, его жена, сидели за завтраком в обществе своих детей. Было около девяти часов утра. Мистрис Рютвен, с правильным лицом, прекрасной еще фигурой, затянутая в платье из серого сукна, которое застегивалось на пуговицы до самого подбородка, сидела перед серебряной вазой, вокруг которой стояли широкие чашки. Напротив нее мистер Рютвен торопливо ел яичницу с ветчиной, запивая ее в то же время крепким чаем и пробегая глазами газеты. По сторонам продолговатого стола сидели три молодые девушки, а два места были пустые. Все три девицы походили друг на друга, но одна из них была, очевидно, объявлена красавицей семьи. Это видно было по ее весьма красивому лицу, и, кроме того, по ее более изысканной прическе, более изящному туалету, а также по известному высокомерному и грубому тону с сестрами, который, как говорят, всегда сопровождает признанную роль красавицы в британских семействах. Ее сестры были только недурны; но она вполне очаровательна, с волосами цвета золоченой бронзы, розовыми щеками и тонкой талией.

— Еще чаю, Мюриель? — сказала с улыбкой мистрис Рютвен.

— Да, пожалуйста!

— А вы хотите, Полли, Марта? — продолжала мистрис Рютвен менее нежным тоном. — Я вам советую, Марта, не пить его; это вам портит цвет лица, вы были ужасно красны вчера на балу.

— Это не моя вина, — отвечала Марта недовольным тоном.

— Но от этого вы не можете похорошеть, моя милая… Мюриель, милочка, еще немножко сливок в чай… Для вас есть еще горячие бисквиты… Я знаю, вы их любите…

— О! но это испортит ей цвет лица! — заметила Полли ироническим тоном.

— Ее цвет лица не может испортиться, — произнесла мистрис Рютвен с гордостью. — Она может танцевать всю ночь, и на ней не отразится…

— Я бы хотела, чтобы оставили в покое мой цвет лица! — проворчала нетерпеливо Мюриель.

— Где это ваш брат, Боб, Марта? — поспешила спросить мистрис Рютвен, чтобы переменить разговор. — Как это он до сих пор еще не вышел?

— Я это не знаю!..

— Пойдите напомните, что завтрак подан.

— Мюриель может пойти!

Мюриель не шевельнулась и с равнодушным видом продолжала есть жаркое.

Видя, что ни одна из дочерей не поднимается, мистрис Рютвен встала с места и нажала пуговку звонка.

— Сообщите мистеру Роберту, что уже полчаса, как подан завтрак! — приказала она появившейся прислуге.

— Какие новости в газетах? — обратилась она к мужу, садясь снова на свое место.

— Гм!.. фонды понижаются… слухи о европейской войне… египетский вопрос… длинная статья о драгоценных камнях… биография этого знаменитого господина Дероша…

— Ах, прочтите! — воскликнули все четыре дамы в один голос, внезапно заинтересованные…

Тогда отец прочел от начала до конца статью, в которой сообщалась несколько фантастическая биография молодого француза.

Когда он закончил, вокруг стола воцарилось довольно продолжительное молчание.

— Джордж, — сказала наконец мистрис Рютвен, нарушая молчание, — как вы думаете, не должны ли мы познакомиться с этим молодым человеком?

— Э! какой молодой человек? А, этот француз! Совершенно не знаю зачем.

— Это нужно безусловно, — продолжала жена. — Не может ли кто-нибудь вам его представить?

— Каким образом и где?

— Но… в клубе… в собрании… в парламенте!., да где вы захотите!

— Я не вижу в этом надобности!.. Во всяком случае, — добавил мистер Рютвен, — нужно подождать, пока он станет известен. Это, может быть, какой-нибудь авантюрист… большая часть иностранцев авантюристы.

— Это абсурд! — сказала резким тоном мистрис Рютвен. — Человек, имеющий такие рубины, не может быть каким-то бродягой. Подумайте, если мы будем ждать дома, его у нас перебьют, и мы останемся в толпе! Тогда мы будем для него таким же семейством, каких тысячи. Нужно найти средство познакомиться с ним раньше!

В эту минуту появился Боб, отсутствовавший брат, высокий молодой человек, белокурый и розовый. Он прикоснулся губами ко лбу матери, пробормотал: «С добрым утром!», проходя мимо отца, и сел на один из пустых стульев, посылая оттуда легкий кивок головой своим сестрам.

— Вы всегда опаздываете, Боб, — вздохнула мистрис с упреком, подавая ему чашку чая. — Вы, к тому же, знаете, что своей неаккуратностью приводите меня в ужас!

— А Реджинальд? — заметила Полли, которая, казалось, была в семье чем-то вроде Иоанна Златоуста. — Реджинальд постоянно опаздывает, а ему никогда ничего не говорится!

— Реджинальд — старший сын, — ответила тотчас же мистрис Рютвен. — Я вас прошу не забывать этого!..

Перед этим британским аргументом Полли уступила и замолчала.

— О чем пишут? — спросил Боб веселым тоном, доставая себе из буфета большой кусок холодной говядины.

— О мистере Дероше! — ответили все дамы вместе.

— Это становится законом, — заметил Боб, смеясь, — ни о чем больше не говорят, как только о нем. Половина женщин Лондона потеряла головы из-за этого рубина. А знаете, я его встретил, этого феномена!

— Встретил?

— Где?

— Когда?

— Как?

— Вчера я был в Гамптонских верфях и поехал кататься на лодке… нас опрокинуло судно с углем… Молодой человек тоже ехал в лодке… Это замечательный гребец и пловец… он меня вытащил. Мы обменялись карточками, и таким образом я узнал этого знаменитого Дероша.

— Боб! Я прощаю вам все ваши шалости прошедшие и будущие! — воскликнула обрадованная мистрис Рютвен. — Вы, по крайней мере, пригласили его прийти?

— Ба!.. чтобы посмотреть кучу дам? — сказал Боб непочтительно. — Очень это интересно!

— Джордж! Вы должны сделать ему визит.

— Я? — возразил мистер Рютвен, поднимая голову. — Пусть меня повесят, если я пойду…

— Вы это должны, непременно должны сделать! — повторила мистрис Рютвен решительно. — Это будет только благодарностью за спасение вашего сына…

— Ах, ах! — воскликнул Боб, заливаясь громким смехом. — Я, вероятно, не сумел бы выплыть?., бедный ребенок!..

—Я думаю, что он сам может о себе позаботиться! — сказал мистер Рютвен, улыбаясь.

— Если вы не сделаете этого, то сделаю я! — продолжала мистрис Рютвен. — Самая простая вежливость требует, чтобы мы пригласили его завтра к обеду!

Оба мужчины опрокинулись на спинки своих стульев, хохоча от всей души.

— Так я сейчас же напишу ему несколько слов, — продолжала мистрис Рютвен, не двигаясь. — Его адрес Боб?

— 304 bis, улица Кромвеля, — сказала в ту же минуту Мюриель.

— О! о! мисс Мюриель!.. Как это вы знаете, скажите пожалуйста? — спросил Боб.

— Я прочитала в газете, — отвечала совершенно спокойно молодая девушка, — а вчера, катаясь верхом по парку, проезжала мимо его дома… Он очень красив…

— Отлично! напишем! — сказал мистер Рютвен, соглашаясь. — Мы увидим этого удивительного мистера Дероша.

— Он имеет вид вполне порядочного молодого человека! — добавил Боб, уплетая апельсиновый мармелад.