Рубин Великого Ламы

ГЛАВА XVIII. Старшие и младшие ламы

Аэроплан был снабжен высоким подвижным шестом, на конце которого помещался электрический фонарь, который зажигался при случае. Когда они пролетали над Гималаями, то все время пользовались его светом, который бросал яркие лучи на мрачные горы, лежащие под их ногами. Чтобы фонарь мог гореть, должна была работать та же паровая машина, которая приводила в движение винт, и эта двойная работа производилась одновременно.

Когда уже аэроплан стал спускаться, то близко над землей было остановлено движение винтом, и как только машина перестала работать, тотчас же погас и фонарь. В эту минуту «Галлия» стала на землю.

Луна зашла за тучи, и путники очутились в темноте, не видя, куда они спустились.

Но вот очень скоро разъединили винт с машиной, которую пустили в ход. Тотчас же загорелся этот круглый электрический глаз и бросил вокруг яркие лучи света.

Все увидели, что «Галлия» стоит на лужайке, окруженной гигантскими деревьями.

Яркие лучи электрического фонаря, пробираясь далеко сквозь изогнутые ветви громадных деревьев, освещали ближайший лес белым матовым светом. Темные гигантские деревья с толстыми кривыми ветвями резко выступали вперед, точно черные великаны, принимая фантастические очертания; многие из путешественников глядели на них со страхом.

— Ветви деревьев, — сказала Мюриель, дрожа от ужаса, — похожи на громадные руки, которые как будто протягиваются к нам и хотят схватить, а эти густые листья точно скрывают какую-то ужасную тайну. Мне кажется, что это тот страшный лес, о котором я читала, где все деревья были осужденными преступниками…

— Это лес Дантовского ада?

— Да, да, верно! Вы помните?.. Если отрезать самую маленькую ветку, то дерево начинает стонать и плакать. Какие ужасные мысли!.. И мне кажется теперь, «то мы спустились в один из этих проклятых кругов…

— Успокойтесь, мадемуазель, прошу вас! — сказал Оливье. — Будьте уверены, что первый луч солнца рассеет все ваши фантазии…

Пока он говорил, вдруг Мюриель испустила пронзительный крик.

— Что я говорила!.. Там, там… я их вижу!.. Они приближаются двумя длинными линиями! Это, наверно, людоеды!..

И закрыв глаза руками, испуганная молодая девушка убежала в каюту.

Все стоявшие на палубе невольно повернулись в ту сторону, куда указывала Мюриель. Одного мгновения было довольно, чтобы убедиться в справедливости ее слов.

— Людоеды! — сказал Оливье с улыбкой. — Я не допускаю, чтобы мы могли бояться подобных вещей в Тибете. Внимание, тем не менее! Подождем, чего хотят от нас эти хитрецы.

Выйдя из тени густого леса, где они были замечены Мюриель, эти странники теперь вступили в яркую полосу электрического света; можно было ясно видеть их длинную красную одежду и высокие желтые шапки, наподобие митры. Медленной и твердой походкой они двигались прямо к «Галлии». Когда они были на некотором расстоянии от столбов аэроплана, они остановились и вдруг все сразу упали на колени, ударяясь лбами о землю.

— Вот видите! — сказал успокоительным тоном капитан Дерош, который, как ответственный за весь экипаж, не без некоторого беспокойства смотрел на приближение многочисленной толпы, — это вовсе не враги. Это духовенство, которое нас поздравляет с благополучным прибытием. Мы, очевидно, спустились на землю около какой-нибудь кумирни. Вот это, что называется, прямо попасть в цель, — сказал весело капитан. — В стране лам мы не могли бы выбрать лучшего места… Но слушайте, они собираются петь.

Распростершиеся на земле ламы наконец поднялись, по приказанию одного из них две длинные цепи сомкнулись в плотную массу, и вдруг послышалось стройное, довольно звучное хоровое пение, вроде гимна.

— Это странно, — сказал Оливье, внимательно вслушиваясь в первые строфы гимна, — слова ясно долетают до меня, но я совсем не понимаю их… Между тем я знаю тибетский или, по крайней мере, думал, что знаю корни хотя бы слов… Что вы на это скажете, господин Мей… то есть, я хочу сказать, господин доктор?

— Это объясняется очень легко, — поспешно приближаясь, сказал черный доктор, довольный случаем опять попасть в милость. — Вы, наверно, изучали язык под руководством учителя, который не имел той певучести и особой музыкальности, которой отличается говор Лхасы, вот и все.

— А вы сами понимаете?

— Как нельзя лучше. Но успокойтесь. Вы тоже поймете через некоторое время, так как знаете слова. Для человека, привыкшего, как вы, говорить на многих языках, это дело нескольких дней.

— О!., нескольких дней! — сказал Оливье. — Я боюсь, в таком случае, что мне придется покинуть Лассу, не обмолвившись ни одним словом с жителями.

— Я очень хотела бы знать, что они поют, — произнесла Этель, внимательно прислушивавшаяся к песне, — напев и размер мне кажутся превосходными.

— Ваш вкус не обманул вас, мисс Дункан, — сказал доктор. — Это гимн Тамерлана, поэтическая вещь, истинно единственная в своем роде. Хотите, я вам переведу?

— Буду вам премного обязана! — ответила Этель. Доктор громко стал переводить:

«Когда божественный Тимур жил под нашими шатрами, монгольский народ был воинственный и страшный; его воины покоряли все земли; один взгляд его сковывал ужасом десятки тысяч народов подлунного мира.

О, божественный Тимур, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись!., мы ждем тебя, о Тимур!

Мы живем среди обширных лугов, тихо и спокойно, как ягнята; но наше сердце кипит ключом, оно еще полно огня. Память о славном времени Тамерлана преследует нас всегда. Где тот властитель, который должен стать во главе и сделать нас доблестными? О, божественный Тимур, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись! Мы ждем тебя, о Тимур!

Молодой монгол имеет могучие руки, чтобы укротить дикого коня; он умеет далеко в степях отыскать следы блуждающих верблюдов… Увы! но у него нет силы, чтобы натянуть лук своих предков; глаза его не могут распознать хитростей врага.

О, божественный Тимур, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись… Мы ждем тебя, о Тимур!

Мы увидели, что на святом холме развевается красный шарф Великого Ламы, и вновь надежда расцвела в наших шатрах… Скажи нам, о великий Лама, когда с уст твоих слетает молитва, открывает ли тебе Ормузд что-нибудь о нашей будущей судьбе?

О, божественный Тимур! скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись!.. Мы ждем тебя, о, Тимур!

Мы жгли благоухающее дерево у ног божественного Тимура; с лицом, опущенным к земле, мы предлагали ему зеленые листья чая и молоко наших стад. Мы, монголы, готовы восстать, о, Тимур!.. А ты, великий Лама, окропи счастьем наши стрелы и наши копья!

О, божественный Тимур, скоро ли возродится твоя великая душа? Вернись! Вернись!., мы ждем тебя, о Тимур!»

Гимн кончился, ламы снова растянулись в две линии, и тот, кто был во главе хора, приблизился почти к самой решетке, где стояла группа путешественников, и произнес несколько слов.

— Без сомнения, он желает говорить с нами, — сказал Оливье, — но я с трудом понимаю его слова. Господин доктор, позвольте попросить вас быть нашим переводчиком.

— К вашим услугам, — согласился Отто Мейстер, нисколько не сердясь при таком случае, который доказывал, что присутствие его все-таки было не бесполезно.

Он подошел к капитану и, став около него, переводил слова ламы, а затем ответ Оливье — на тибетский язык. Все это он делал с легкостью человека, для которого восточные языки не имели тайн.

Речь тибетца сводилась приблизительно к следующему: они увидели спускающийся с облаков воздушный корабль и пришли поклониться чуду. Благородные путешественники, вероятно, знают, что спустились в ограду великой кумирни?

Сам оратор был одним из сановников этого учреждения. От имени своих братьев он просил посетить кумирню, обращаясь к славным гостям, которых посылает к ним милость неба…

На такой прекрасный прием Оливье ответил устами Отто Мейстера с подобающей учтивостью; наконец, после некоторого обмена любезностями, он обещал, что утром, при наступлении дня, отряд путешественников, состоящий из капитана, переводчика и лорда Темпля отправится посетить кумирню; а пока они будут отдыхать.

Когда дело было устроено, все разошлись по каютам, между тем как ламы, погруженные в размышление, уселись на корточках вокруг аэроплана.

Предосторожность, которую Оливье считал необходимой, посылая сначала авангард на разведку, вполне оправдывалась установившейся за Тибетом репутацией негостеприимной страны. Из всех мест Средней Азии Тибет менее всего исследован европейцами.

Два или три путешественника, не больше, уже в новейшее время проникли в эту страну, но только один из них, француз, дошел до Лхасы и вернулся назад. Тибетцы действительно всегда на страже, их подозрительность вытекает из опасения властолюбивых замыслов Англии, от которой они отделены одной стеной Гималайских гор; опасения порождают разнообразные притеснения, которыми они подвергают всех европейцев, пришедших с юга. Какие бы то ни было исследования возможны только с восточной стороны, по дорогам из Китая.

Лхаса — святыня, святилище, земля жрецов, сохранила до нашего времени свой таинственный характер по своей недоступности, а для азиатов ее таинственность увеличивается еще от того, что это — священная резиденция Далай-Ламы, или Великого Ламы.

Великий Лама — это первосвятитель, папа и в то же время государь своей страны, которая находится под протекторатом Китая; но, мало того, он является бесспорным воплощением Будды на земле, то есть предметом поклонения для четырехсот миллионов верных буддистов.

Все знают, что Будда воплощается на земле таким образом, что вечно присутствует в виде какого-нибудь человека; дух его переселяется из одного человека в другого, который имеет различные черты, но одну и ту же сущность. Когда наступает момент переселения души Великого Ламы, тело его умирает, но душа его в ту же минуту входит в другое тело, предназначенное небом; тогда все верные ждут со страхом и в трауре, пока не откроется им новое воплощение божества.

Очень скоро через посредство лам они узнают, что где-то в отдаленной хижине открылось ламам воплощенное божество; иногда это бывает новорожденный, который в первый же день своего появления на свет объявил о своей священной миссии родителям, которые проникаются благоговением. Тотчас же снаряжается громаднейший караван, и народ, предводительствуемый ламами и нагруженный богатейшими дарами, пускается в путь на розыски молодого «Chaberou» (так называются великие ламы в детстве и первой юности); путешествие совершается с большой пышностью и великолепием. Молодого ламу везут в святилище, то есть в Лхасу, где он воспитывается и проходит буддийскую премудрость. С этих пор и до смерти он — воплощение Будды на земле. Как только он испустит последний вздох, душа его переселяется в ребенка, которого укажут ламы. Земной Будда знает все переселения своей души, бывшие раньше. Он рассказывает об этом со всеми подробностями, и даже больше, — он до тех пор не признается Великим Ламой, пока не выдержит публичного допроса о всех прошедших превращениях. Он также, по убеждению буддистов, обладает от рождения всеми знаниями и понимает все языки вселенной, но не следует забывать при этом, что для тибетцев вселенная заканчивается на востоке Китаем, а на западе и юге Индией. За этими границами, говорят они, существует только одно страшное безбрежное море…

Из всего этого видно, что настоящая власть вполне в руках лам.

Повсюду разбросаны обширные монастыри лам, или кумирни, которые поглощают все народные богатства. Невероятное количество золота, серебра и драгоценных камней уплывает из рук бедного населения, насыщая ненасытных лам. Но, несмотря на очевидные выгоды этого сословия, не следует думать, что всегда состав их пополняется добровольно. Нет, обыкновенно бывает, что родители с самого рождения решают судьбу своих сыновей, будут ли они в числе длинноволосых, то есть простых смертных, или с голой головой, то есть лам, которым с детства бреют голову. Ребенок, посвященный в ламы, с раннего детства воспитывается в какой-нибудь кумирне, где ему преподают буддийские законы. Существует три разряда лам: ламы, живущие по своим домам, странствующие ламы и ламы при кумирнях. Первого рода ламы ведут жизнь такую же, как все остальные кочевники, то есть пасут стада и живут в шатрах вместе с братьями и сестрами и едва ли исполняют какие-нибудь религиозные обряды; все их отличие от обыкновенных людей заключается в том, что они дают обет безбрачия и носят красные и желтые одежды. Странствующие ламы, как показывает само название, не имеют своего жилья, а должны постоянно странствовать, переходя через все пустыни Тибета. Повсюду они пользуются гостеприимством, но они предпочитают больше всего спать под открытым небом, под лучами солнца, прикрытые, как они говорят, обширным шатром, который называется вселенной. Что касается лам, живущих в кумирнях, то они там живут большими общинами в четыре или пять тысяч человек. Эти огромные цифры объясняются тем, что в семьях только один старший сын остается на свободе, все же остальные посвящаются в священное сословие.

Все эти пояснения необходимы, чтобы дать более определенное понятие о том месте, куда спустилась «Галлия».

В шесть часов утра Оливье Дерош и три его спутника, верные обещанию, спустились по лестнице аэроплана, чтобы поговорить с главой лам. Это был старший лама Матанга, как он назвал себя гостям, прежде чем осведомиться об их звании и титулах.

По его знаку все ламы опять выстроились в процессию, а впереди их Матанга с четырьмя европейцами. И в таком порядке все двинулись в лесную чащу. Лес этот, который так напугал Мюриель, на самом деле вовсе не был так непроходим, как казался, и минут через десять, не больше, процессия уже вышла на открытое место. Перед взорами европейцев открылась живописная картина: солнце, стоявшее уже высоко, обливало ее ярким светом. Обширный луг, покрытый дерном и изрезанный ручейками, огибал лесистый холм; на лугу теснились рядами кучи беленьких домиков в таком большом количестве, что, казалось, они лезли друг на друга и давили; среди них зеленели сады, в тени которых возвышались буддийские храмы со своей величественной и причудливой архитектурой, изящными колоннами и позолоченными крышами.

Тропинки, разделявшие длинные ряды домиков, были полны народа. Ламы, в красных одеждах и желтых шапках, своей твердой и медленной походкой и особыми плавными жестами сразу выделялись из толпы многочисленных буддистов, наводнявших кумирню с разных сторон. Пассажиры «Галлии» таким образом вовсе не были единственными посетителями. В этот день был праздник, а потому все верные, а также и любопытные, стекались с разных сторон. За стенами кумирни слышен был стук колес, топанье мулов, пронзительный крик верблюдов и рев яков, привозивших все новые толпы богомольцев. Весь этот смешанный шум напоминал деревенскую ярмарку. Одни шли на храмовый праздник просто из любопытства, но другие, и, вероятно, большая часть, чтобы помолиться в святой кумирне. Этот базар, который виднелся со всех сторон, не обходился без странствующих торгашей, предлагавших богомольцам во множестве различные товары, например, четки, зеркальца, стеклянные вещи, металлические священные изображения, разную мелочь, а также чай и благовония, словом, здесь можно было найти не только предметы для молитв, но и обыденные вещи.

Избегая многолюдных дорог, Матанга провел своих гостей в отдельный, более скрытый сад, квартал сановников, высших лам, где дома заметно отличались» от простых построек низших лам. Здесь очень скоро они остановились перед величественным храмом. Крыша, или, вернее, крыши, потому что их было две, одна над другой, — из которых нижняя выступала вперед, были выложены золотыми черепицами, необыкновенно эффектными при ярком блеске солнца. Верхняя крыша поддерживалась красивыми колоннами, покрытыми красным лаком; эти колонны составляли галерею с окнами — единственными отверстиями, через которые свет имел доступ в храм. К храму вела дорога, по обеим сторонам которой расставлены были скамейки для молящихся. Со всех сторон виднелось множество распростертых перед храмом богомольцев.

При входе в храм их встретили три особы и рассыпались в любезных приветствиях. Так же, как и прежние, эти в выспренных выражениях снова предлагали в распоряжение свое добро, свои услуги и свою преданность. А затем величественно удалились, оставив пассажиров «Галлии» на попечение Матанги.

Первый из этих сановников, как объяснил лама, был настоятель, верховный глава кумирни; второй — ам-бань, лицо, на обязанности которого лежало поддерживать дисциплину, но в действительности это был представитель китайского правительства, который следит, какой дух в кумирне, — дружеский или враждебный китайскому владычеству. Третий человек был святой.

Во всех особенно почитаемых кумирнях встречается такое привилегированное лицо, которое не занимается ни служебными, ни какими-нибудь светскими делами, а держится только для того, чтобы появляться на церемониях. Такое лицо придает особую славу учреждению в силу своей всеми признанной святости. Присутствие этого святого значительно увеличивает приток доходов, вокруг него сыпятся в изобилии богатые приношения.

Святой, которого видели наши путешественники, был редкого достоинства, как с гордостью объяснил это Матанга, — он истинный живой Будда; через него справедливо поднялось могущество кумирни Кумбун (конечно, ценой самых изощренных интриг), и благосостояние ее уже заметно возросло. Говоря все это, Матанга повел своих гостей вокруг храма, наблюдая при этом, чтобы святыня оставалась непременно по правую руку: исполнение этого правила требуется во всей стране лам. Из-за этого, с лордом Темплем произошло неприятное приключение. Рассматривая интересную архитектуру храма, он отстал, а потом, чтобы сойтись с остальными путниками, направился к ним таким образом, что храм остался у него по левую руку. Лишь только он сделал два или три шага, как вдруг две сильные руки схватили его за плечи и повернули обратно, чтобы храм пришелся справа. Это грубое движение сопровождали оскорбительным выговором, чтобы он не забывал этикета, установленного для святых мест.

Осмотрев храм снаружи, путешественники вошли внутрь. Тут прежде всего их поразило изображение Будды, сделанное из чистого золота. Вокруг него они увидели бесчисленное множество сокровищ. Кувшины, разные сосуды, кадильницы из драгоценных металлов с роскошной чеканкой; статуэтки из золота, серебра и бронзы; картины, манускрипты, чудно разукрашенные ковры и дорогая обивка стен, — все это дышало роскошью и несметным богатством, но стояло в полумраке под высокими и темными сводами. В этом сумраке они заметили на стенах изображение двух стражников с отвратительным предметом в руках, сделанным из кожи змеи и человеческих черепов; дьяволов с головами собаки, орла или быка, — имеющих целью, вероятно, своим ужасным видом устрашать воров, которые имели бы дерзость проникнуть сюда.

Сокровища были рассмотрены, и путники вошли в молельню. Моления в кумирне производились по такой оригинальной системе, что наши путешественники не могли не удивиться.

Вдоль длинной галереи стояло множество маленьких столиков. Все они были расставлены параллельными рядами; около каждого из этих миниатюрных алтарей сидел лама, весь поглощенный своими делами: громко, во весь голос, с ошеломляющей быстротой читавший по листочкам большой сверток, который лежал перед каждым. Это были 108 тибетских канонов, которые делились между всеми ламами одной кумирни для прочтения. Каждому приходилось прочесть громко около сорока страниц ежедневно, а потому вся задача их сводилась к тому, чтобы читать как можно быстрее. Время от времени лама проглатывал чашку чая, подносимую одним из верных, которые слушали эти молитвы. Проглотив чай, лама с новой энергией начинал чтение, похожее на какое-то беспрерывное жужжание или урчание.

Рассматривая все это с большим интересом, путешественники убеждались в то же время, что им не грозит никакой опасности в столице Великого Ламы. Действительно, мало того, что с ними обращались с изысканной вежливостью, заметно было еще особенное почтение, которое внушали ламам пассажиры «Галлии», вероятно, вследствие их внезапного появления с неба на воздушном корабле.

Ввиду всего этого, участники авангарда думали вскоре пригласить с собой остальных пассажиров, чтобы полюбоваться невиданным зрелищем.

Приближалось время завтрака, капитан Дерош обратился к сановнику Матанге, приглашая его на аэроплан разделить с ними трапезу. Предложение тотчас же было принято с самым любезным видом.

Дамы не могли нахвалиться любезностью ламы и со своей стороны прилагали все старания, чтобы отплатить тем же, хотя невозможность понимать друг друга очень затрудняла эту задачу. Но доброе желание делает чудеса. Не прошло и трех четвертей часа, как мисс Рютвен, совершенно забывшая свой первый испуг, была готова просить любезного Матангу повторить «Гимн Тамерлана», и объясняла ему, что имеет большое желание научиться тибетскому языку. Отто Мейстер, желая доказать необходимость своего присутствия, неутомимо переводил все, что его просили, а Оливье после недолгого упражнения уяснил этот особенный строй языка, так что, в общем, все достигли возможности понимать друг друга.

— Объясните мне, пожалуйста, если можете, — обратился к присутствующим командир, — смысл некоторых слов, которые все утро звучат у меня в ушах. Где мы только не были, каких людей ни встречали, — ламы, продавцы, богомольцы, женщины и дети, — отовсюду, из каждых уст я слышал одну и ту же фразу, которую могу вам повторить, хотя ничего в ней не понимаю…

— Я также, — сказали лорд Темпль и Оливье почти одновременно. — «От mani padme houm»!

— Это она самая и есть, — подтвердил лорд Дункан. — Какой смысл этих слов?

— Это, может быть, не так легко объяснить, — ответил доктор, — буквальный ее смысл такой: «О! драгоценность в лотосе! Аминь».

— И в то же время, — возразил Оливье, — как она слышится из всех уст, вы ее видите написанной со всех сторон. На камне, на мраморе, на металле, на флагах и знаменах, повсюду я ее встречал. Что бы это могло значить?

— «Mani», как это все произнесли здесь без запинки, — сказал доктор, — есть лучшее средство приобрести добродетели и стоять на верном пути. Его проповедуют и распространяют путем гравирования, письма или красок и всякими другими возможными средствами, — это есть понятие высшей степени филантропии и добродетели… Но я вижу, что лама Матанга понимает, о чем мы говорим; он, наверно, может рассказать нам много интересного насчет «mani»…

Лама действительно догадался, о чем шла речь и, так как был прекрасным рассказчиком, то готовил уже с улыбкой маленький рассказ.

— Эта формула, — начал он, когда доктор передал ему суть дела, — имеет в глазах верных величайшую ценность. Вот ее происхождение:

«Однажды совершенный Будда, называемый „бесконечным светом“, вошел в состояние нирваны; из его правого глаза вышел луч белого света, а из левого — луч голубого света; лучи эти милостиво упали на народы запада. Там в это время царствовал государь, называемый «Наилучший». Он управлял четырьмя материками; богатства его были неизмеримы, а могущество безгранично, но у него не было детей. В этой же стране существовало одно озеро, называемое озером Лотоса, и каждый год в известное время туда приходили царские посланники, чтобы нарвать цветов для священного жертвоприношения. Но вот однажды, придя за цветами, они остановились в изумлении. На середине озера возвышался лотос, украшенный стеблями в виде копий и прикрытый листьями в виде щита. Посланные поспешно вернулись к царю, чтобы сообщить эту новость, на что царь ответил: «Нет никакого сомнения, что в этом цветке произошло чудесное зарождение какого-нибудь творения, я сам хочу увидеть этот чудесный предмет». И, позвав жену, министров и всю свиту, он отправился на телегах, наполненных подарками и различными дарами, со знаменами и флагами, среди курений фимиамом, при звуках божественной музыки.

На берегу озера все сели на корабли и длинной процессией направились к чудесному цветку.

Как только приблизился корабль с царем, вдруг лотос раскрылся, и все увидели юношу лет шестнадцати, отмеченного всеми характерными знаками Будды. Его окружала слава, красота его была чудна, он сверкал драгоценностями и держал в руках блестящий меч. Из уст его послышались слова: «Любите всякую тварь».

Тогда царь и вся свита пали ниц, преклоняясь перед ним, а затем отвезли его во дворец; он сделался предметом общего почитания под названием «Сердце лотоса». И чудесный ребенок, бросая взгляд сострадания на весь мир, увидел, что люди погрязли в мутной воде разврата, закованы цепями эгоизма, закутаны покрывалами невежества, сжигаемы огнем страстей и охвачены духом гордыни. Обильные слезы потекли из его глаз и с уст его сорвалось шесть слов, которые должны спасти мир:

«Отmanipadmehoum»«.

Все были очарованы рассказом Матанги, хотя, в сущности, рассказ этот проливал только слабый свет на смысл изречения. Лама прибавил к этому много подробностей из своей жизни, рассказывал о занятиях, богатствах и искусствах ламы. Об искусствах он распространялся с таким Одушевлением, особенно о барельефах, такими яркими красками изображал их, что каждому захотелось все это самому увидеть. Лучше нельзя было выдумать, и праздник цветов, который теперь там справляли, был именно выставкой этих барельефов. Немедля все согласились сейчас же отправиться в кумирню, чтобы увидеть эти чудеса; на этот раз и дамы приняли участие.

Праздник был в полном разгаре, особенно за оградой этого селения. Приезжие торговцы разносили свои товары, громким голосом; местные же сидели в неудобной позе по тибетскому обычаю, приставая без разбору ко всем проходящим, из которых жители Лхасы пользовались особым почтением. Но скоро один случай показал нашим путешественникам, что, несмотря на кажущуюся свободу, ламы зорко наблюдали, чтобы праздник сохранял религиозный характер и не походил бы на настоящую ярмарку.

Матанга вдруг увлек своих спутников на одну улицу где они увидели толпу, которая, точно охваченная паническим ужасом, разбегалась в разные стороны с криками «gekor лама! gekor лама»! Семь или восемь каких-то людей в черных повязках на головах, вооруженные длинными кнутами, подходили к толпе, хлеща без милосердия всех, кто попадался. Ими распоряжался сановник, прекрасно одетый, с бритой головой. Это и был gekor, цензор, или старшина; его обязанностью было следить, чтобы устав кумирни точно исполнялся. Заметив, что шалаши комедиантов, игорные столы и другие запрещенные развлечения помещались в ограде кумирни, он со своими ликторами сию же минуту принимался за прекращение такого скандала. Идя вперед, эти стражи переворачивали столы, разгоняли комедиантов, хлестали собственников театров, ломали, что ни попадалось, и в одно мгновение скандал был устранен и повеления лам восстановлены.

Страшные мстители удалились. Матанга поспешил повести гостей на главное зрелище этого дня, перед которым все остановились в изумлении. Ни один из них не мог себе представить, чтобы в стране, отсталой, варварской, далекой от цивилизации, могли процветать такие творения искусства.

Искусственные цветы были выставлены под тенью развесистого дерева напротив храма, который путешественники осматривали утром. Бесчисленное множество огней сверкало среди цветов, придавая всей картине волшебную красоту. Они не могли себе представить устройства зрелища, пока не рассмотрели во всех подробностях эти чудеса терпения, искусства и действительного таланта, который тибетцы проявляют в этих недолговечных произведениях искусства. Все это были барельефы. Потрачено было не меньше трех месяцев, чтобы вылепить фигуры из воска и разрисовать их, а пройдет день праздника — все это будет разбито и уничтожено. Выставка этих легких и изящных шедевров стоит больших трудов, потому что надо работать, постоянно смачивая руки водой, чтобы материал не растаял, а так как все три месяца, предшествующие выставке, самые холодные в году, то положение создателей не всегда приятно.

Эти скульпторы, которые не ищут другой славы, как только прославления своей кумирни, и которые похожи на творцов наших старых соборов, — забывающие себя, чтобы отдаться вполне искусству, они-то и есть истинные артисты.

Барельефы по большей части у них бывают двадцати футов в длину и десяти в высоту. Барельеф окружен рамой из цветов, птиц и разных религиозных эмблем. Для сюжета барельефа берется обыкновенно сцена из истории в раю или в аду. Фигуры, стоящие впереди, бывают футов трех высоты, а задние постепенно уменьшаются, изображая процессию, битву или охоту; все это исполнено тщательно, вполне законченно, движение и выражение лиц передано с таким изумительным искусством, что картина производит полную иллюзию реальности происходящего. Мало того, что одежда сделана очень искусно и естественно, но даже с одного взгляда можно узнать ткань, которую артист желал изобразить…

Шерсть баранов, лисиц и волков исполнена с таким совершенством, что многие из посетителей даже пробовали ее ощупывать, чтобы убедиться, что это статуя, а не животное. Надо еще прибавить, что барельефы раскрашиваются. Лишь только скульптор кончит барельеф, он передает его живописцу, который придает жизненный колорит.

Наши путешественники не могли налюбоваться этим новым для них искусством, к великому удовольствию Матанги, который был в восхищении от того, что национальное искусство оценено по достоинству. Мисс Рютвен особенно выразила свой восторг тем, что пожелала увезти в Лондон один образчик скульптуры лам. Но это было невозможно: шедевр растаял бы раньше своего прибытия…