Рубин Великого Ламы

ГЛАВА XV. От Александрии до Цейлона

Большая часть Средиземного моря прошла под ногами путешественников, пока они сладко спали. Один только бодрствующий на палубе капитан любовался всеми оттенками и переливами красок при переходе ночи к дню. Он видел, как гасли одна за другой звезды, как рассеивался ночной сумрак, окутывавший окрестности, и как торжествующий свет побеждал тьму. Трудно описать картину появления восходящего светила! С востока льются первые розоватые нежные лучи; с минуты на минуту они растут, расширяются, охватывая небо… Вот они уже появились на темных водах моря; оно ожило, засверкало, загорелось тысячью огней и, точно охваченное пожаром, разгоравшимся на небе, рассыпалось мириадами блесток… Все предметы теряли свои неясные очертания и выступали из мрака, точно снова нарождались и оживали… Вся природа ликовала, приветствуя это вечное чудо всеобщего возрождения…

Долго Оливье прогуливался по палубе, полный мыслей, проектов, смутных надежд и гордого удовлетворения, что предприятие его осуществилось и так счастливо оправдало его мечты, как вдруг колокольный призыв к завтраку наполнил его новыми чувствами приятного ожидания своих гостей к столу.

Со всех сторон пассажиры стали стекаться в столовую: леди Дункан, немного подбодрившаяся ночным отдыхом, но еще не примиренная с внезапным вторжением мисс Мюриель; Этель, свежая и чистая как снежинка, несмотря на недостаток сна, беспокойство и пролитые слезы; Мюриель расфранченная, как будто ее горничная сопровождала ее на «Галлию», и мистрис Петтибон, ровная и спокойная как всегда, точно это был завтрак у нее дома, на улице Гарлей.

Лорд Темпль хорошо выспался; теперь он казался вполне корректным, величественным, и, по обыкновению, довольным первенствующим положением в том обществе, которое предоставило ему такое прекрасное место. Лорд Эртон и Петтибон, напротив, очень дурно провели ночь. Комиссар до сих пор не мог опомниться от неприятностей, испытанных им накануне, и бросал злобные взгляды на этих самозванцев, один вид которых был для него непрерывным оскорблением: леди Дункан, лорд Эртон, Мюриель… Несчастный человек! Он и не подозревал, что горькая чаша еще не выпита до дна. Оставались еще Боб и Отто Мейстер, которых он мог узнать каждую минуту…

И кто знает, этим ли еще кончится!..

Что касается лорда Эртона, он казался жалким и смущенным, видимо, стараясь как-нибудь занять место возле леди Дункан. Рассматривая бедекер и альбомы, он с лихорадочной поспешностью пользовался каждой удобной минутой, чтобы продвинуться в нужном направлении и приблизиться к цели. Но увы! Ничего ему не удавалось; все места были распределены, и он очутился, как накануне, рядом с мисс Рютвен!

Пошли разговоры, обмен впечатлений. На пытливые расспросы Дероша об удобствах кают все отозвались с восторгом: как чудесно все устроено, какие необыкновенные автоматические приборы, какие роскошные постели, просто идеал комфорта! Таково было общее заключение. А затем — какой завтрак! На таких высотах, и вдруг — горячий хлеб, свежие сливки и яйца! Кофе, чай, жаркое — все такое вкусное, точно приготовлено руками волшебниц. Минут через десять, не больше, и Петтибон, и лорд Эртон даже забыли свои заботы, наслаждаясь вкусным завтраком.

— Можно было бы абонироваться, чтобы всегда путешествовать таким образом, — объявила Мюриель. — А затем, мосье Дерош, вы не откажетесь, надеюсь, объявить нам программу этого дня, чтобы каждый знал, на что он должен надеяться и чего ждать?

— К вашим услугам, мадемуазель! В час мы пристанем к берегу Александрии.

— Мы «пристанем»; это только оборот речи такой, не правда ли?

— Совсем нет. Мы действительно там остановимся, чтобы запастись топливом. На это понадобится часа три. Там уже приготовлены склады нефтяного масла в ожидании нашего прибытия.

— Александрия! Какое счастье! Я так хочу посмотреть там следы бомбардировки. Можно будет сойти?

— Увы, нет, мадемуазель! Я с сожалением должен сказать, что вы пленница.

— Но, наконец, ведь можно будет хоть смотреть все время?

— Конечно!

— А потом?

— В полдень уход; к ночи — пустыня и Красное море. Пока вы будете спать, мы перелетим через узкий пролив, Аравийское море и Оманский залив…

— Хорошо! хорошо! — перебила Мюриель без церемонии. — Это серьезная часть программы. Но другая?

— Другая?

— Да, другая часть, увеселительная. Нельзя же все время заниматься географией, не правда ли? Нужно и повеселиться немного.

— Может быть, вы и правы, мисс Рютвен, — сказал Оливье, улыбаясь, — но…

— Вы, значит, случайно забыли про увеселения в вашем плане?

— Не буду отрицать; я совершенно не обращал внимания на эту сторону вопроса.

— Вот это меня удивляет с вашей стороны! — произнесла Мюриель тоном упрека и разочарования.

— Вы меня извините, если я вам напомню, что мы совсем не ожидали такого многочисленного и прелестного общества.

— Что же с того? Но теперь у вас многочисленное общество, и надо найти, чем его развлечь, — сказала мисс Рютвен с таким убеждением, которое уничтожает все препятствия. — Мы не можем целых шесть часов сидеть с вытаращенными друг на друга глазами. Увидим, что вы придумаете для нашего времяпрепровождения!

— Боюсь, что очень мало. Прежде всего, любоваться видом, который открывается под нашими ногами…

— О! вид весьма прекрасный! Но можно устать от самых прекрасных вещей, когда их получаешь через меру. Один час на созерцание. А потом?

— Чтение.

— Книги! — воскликнула Мюриель. — Слава Богу, я уже вышла из школьного возраста! Я выезжала уже в последний год пребывания в школе, мосье Дерош!

— И с каким успехом, мы это знаем! — добавил Оливье.

— Я смотрю с ужасом на чтение. Признаюсь вам по секрету, что отдала бы все книги в мире за один хороший вальс.

— Мисс Рютвен! — вмешалась леди Дункан, — своей беззастенчивостью ужасно избалованного ребенка вы удивляете меня!

— Увидим, лорд Эртон, — продолжала Мюриель, оставляя Оливье, чтобы напасть на своего соседа, — не можете ли вы чего-нибудь придумать?

— Можно было бы, — рискнул робко ответить лорд Эртон, — употребить день с пользой, срисовывая различные места вида, открывающегося нашим глазам…

— Гм! От этого не стало бы очень весело. Покажите больше воображения!

— Можно в кругу общества декламировать стихи или что-нибудь рассказывать…

— Вот это лучше. Знаете что, лорд Эртон, вы споете нам какую-нибудь национальную песню, воинственную. Если вы согласитесь, то я обязуюсь протанцевать национальный танец, которого никто так не танцует, как я, могу сказать без хвастовства. Ну, что же? Согласны на такое условие?

— Но я не умею петь! — растерянно простонал несчастный маленький человек.

— Мы будем снисходительны.

— У меня нет даже и признака голоса!

— О, ужас! Как же вы говорите?

— Совсем нет слуха!

— Всякий человек имеет слух, по крайней мере тот, кто претендует быть учителем музыки.

— Мисс Рютвен, — с отчаянием протестовал лорд Эртон, — это все равно, что предложить мне протанцевать на канате…

— Ах, это недурно придумано! Акробатические упражнения, это идея! — воскликнула Мюриель с воодушевлением. — Лорд Эртон, вы уже доказали ваше умение в этом искусстве на винте. А вы умеете держать яйцо в равновесии на ладони, бегая галопом? Умеете вы кувыркаться назад и вперед? Ах! это так хорошо проделывал Боб! Стойте! У меня появилось желание позвать его…

Здесь молодая болтушка закусила губу и внезапно остановилась, покраснев до самых корней волос. Взгляд Оливье Дероша предупредил ее, что она затеяла опасную штуку. Опустив глаза к тарелке, она замолчала, да так и просидела до конца завтрака, к великому облегчению лорда Эртона и леди Дункан.

В это время произошла важная перемена. Уже несколько минут виднелась земля, а когда сторожевой крикнул: «Александрия!», все поспешили из-за стола.

На длинной полосе земли, которая простирается между Средиземным морем и древним озером Мареотис, показался старинный город; утренние лучи освещали его новейшие постройки и в стороне от них знаменитые развалины: дворец вице-короля, мечеть со множеством колонн, укрепления, арсенал морских орудий. С картой в руке лорд Темпль, как довольно сведущий археолог, указывал своим спутникам место, где когда-то возвышался горделивый дворец, храм Сераписа, знаменитая библиотека, музей, обширный ипподром, обелиск, Помпейская галерея, обелиски Клеопатры, один из которых стоит теперь на площади Согласия, а другой на туманном берегу Темзы.

Становилось заметно слабое движение в ленивом городе, в глубине его двух гаваней, на канале, который соединяет этот город с Каиром и сливается с одним из рукавов Нила.

Оливье оставил своих гостей и поспешил на свой пост капитана. Нужно было сделать быстрый поворот. Как-то выдержит «Галлия» спуск?

Она выдержала спуск на землю самым лучшим образом. Винты были остановлены, «Галлия» несколько минут держалась над водой, а потом стала медленно опускаться с легким колебанием из стороны в сторону. Но вот спуск стал быстрее. Тогда по знаку капитана были выдвинуты эластичные столбы, и на конце каждой такой эластичной ноги появилось шарообразное утолщение от давления паровых насосов, приводимых в действие машинами, отчего ноги аэроплана стали похожи на ноги слона.

Описывая кривую линию, «Галлия» тихо стала на шарообразные теперь ноги, которые только немного погрузились в воду, поддерживая аэроплан над водой. Работа машин прекратилась.

Все это аэроплан исполнил за три минуты с полным успехом.

Общее восклицание пассажиров приветствовало последний толчок аэроплана, после чего огромная машина точно уснула на желтых водах Нила.

Тотчас же от берега отделилась лодка и привезла на «Галлию» длинную медную трубу, которая растянулась от берега прямо из резервуара с нефтяным маслом и была соединена с резервуаром «Галлии». Приготовлены были нагнетательные насосы.

Издали аэроплан должен был походить на громадный плот. Но любопытные не появились. Жители, очень апатичные, не выражали никакого желания познакомиться с этим чудом. Молодой капитан очень радовался в душе этому. Кто мог поручиться, что вид такой необыкновенной новой машины не пробудил бы ярости среди невежественной толпы, полной предрассудков?

Приведены были в действие накачивающие машины. Оливье захотел высадиться, чтобы самому убедиться, все ли хорошо идет на берегу у заготовленных резервуаров с маслом. Он мог бы, строго говоря, избавить себя от этого труда, но хорошо знал, что нет ничего лучше хозяйского глаза, и, чтобы дело шло успешно, лучше всего полагаться на самого себя. Все даже мельчайшие части машины были плодом его личного труда; он никогда не позволял кому-нибудь исполнить то, что могло иметь жизненное значение для его творения. Нельзя было допустить, чтобы в экипаже, оставленном под надзором специалиста, могли произойти какие-нибудь неожиданности!

— Как вы думаете, — спросил он Этель и леди Дункан, — не послать ли нам отсюда телеграмму капитану, чтобы предупредить о вашем прибытии?

Предложение было принято с благодарностью. Боясь, чтобы сообщение о таком быстром прибытии не подействовало роковым образом на больного, они все вместе составили такую телеграмму, которая давала бы надежду, не удивляя неожиданностью; и это еще больше укрепило близость между Этель и Оливье… Снабженный этим документом, Оливье оставил «Галлию» под надзором Петтибона, а сам направился в город.

Этель попробовала было попросить позволения тоже посетить город, но получила форменный отказ. Дерош указал ей на то, что участие ее в поездке могло привести к серьезным случайностям и опозданию, а потому она вынуждена была уступить, говоря на прощанье:

— Мосье Дерош, привезите, по крайней мере, какого-нибудь гостинца!

Оливье уехал, смеясь. Он обещал, если позволит время, непременно поискать просимого гостинца, который он позволит себе поднести Этель.

Но сначала он должен был убедиться, все ли в исправности, как он требовал в корреспонденциях: в достаточном ли количестве запасено нефтяного масла, хорошего ли оно качества и как быстро опорожняются резервуары.

Результаты осмотра были вполне удовлетворительны; все меры приняты, и не о чем было хлопотать.

Увидев, что он может располагать временем, пока производится переливание масла, Оливье решил отправиться на базар. Его экскурсия не привела к большим результатам: он привез несколько драгоценностей грубой работы, вызвавших, однако, восторг у Мюриель, любившей всякие новинки.

Каждой из дам он приготовил какой-нибудь подарок. Этель с милой улыбкой приняла браслет с амулетом, который, вероятно, носила какая-нибудь красавица феллахов, но она не торопилась одевать его на руку, как другие.

Между тем резервуары наполнились маслом, и наступила минута взлета. Одна за другой тяжелые медные трубы были сброшены. «Галлия», освобожденная от них, стала разводить пары. Скоро все машины стали действовать, и рев чудовища возвестил, что оно готово лететь.

Отдано последнее приказание, и винты стали переходить из горизонтального в вертикальное положение, ноги сложились; тяжеловесное чудовище превратилось в легкую птицу и, поднявшись в воздух, полетело своим путем.

Был полдень. Несмотря на жаркое солнце, вся публика оставалась на палубе, никто не хотел ничего потерять из той картины, которая раскрывалась под их ногами.

Ведь дельта такая интересная, полная воспоминаний; Порт-Саид, Суэцкий перешеек, перерезанный узким каналом, где корабли, видимые сверху, казались маленькими шариками, медленно скользящими один за другим. Затем Сирия, такая маленькая и в то же время такая великая, где каждая пядь земли полна воспоминаний и поэзии…

Но вот уже Синайский полуостров остался позади; его высшая точка, Синай, исчезла, и при ослепляющем глаза солнце они увидели пустыню, печальную, голую и обширную. Ослабленные нестерпимым жаром, путешественники ушли в салон; даже мисс Рютвен, у которой пробудились библейские воспоминания и которой непременно хотелось видеть место, где сомкнулись воды Красного моря, потопив фараона, — и она вынуждена была спрятаться в каюту, чувствуя головную боль.

Все казалось серым на таком далеком расстоянии, как только мог видеть глаз. Глубокая тоска охватывала душу при виде этой выжженной солнцем пустыни, от этого моря, нестерпимо бившего в глаза ярким блеском. Пустыня казалась громадным рефлектором, сосредоточившим знойные лучи, отраженные на аэроплан. Не было возможности оставаться на мосту. Весь экипаж, исключая, конечно, капитана и дежурных, не мог выносить жары и ушел в каюты.

День тянулся ужасно; цветное знамя было поднято при общей апатии; никто не прикоснулся к пище, освежаясь только ледяной водой.

Время от времени раздавался окрик вахтенного.

Коссейер! Джидда! — два важных порта на берегу Красного моря. — Мекка! — цель путешествия пилигримов.

В десять с половиной часов аэроплан попал в более умеренные широты, освежаемые морским течением, и только к вечеру можно было свободно дышать. Все точно воскресли. Возбудившее всех слово «Мокка», шутливо произнесенное Оливье, хотя они были еще далеко от этого места, пробудило общее оживление. Мисс Рютвен, привыкшая болтать без умолку, первая выразила желание попробовать кофе «мокко».

И, точно по мановению волшебной палочки, по одному знаку капитана, который совершенно ничего не утратил из своей обычной живости, появился аппетитный напиток вместе с обедом.

Было одиннадцать часов вечера, но никто не имел желания оставаться в душных каютах и не освежиться свежим ветерком на палубе. Все согласились бодрствовать подольше ночью. Тогда Мюриель, которая не оставила своей мысли об увеселениях, предложила выдумать что-нибудь, чтобы убить медленно тянувшееся время.

— Каждый, — объявила она доброжелательным тоном, — должен, по своим способностям, содействовать общему развлечению. — И чтобы подать пример, она протанцевала обещанный национальный танец грациозно и с живостью; несчастный лорд Эртон был тоже вовлечен в этот танец, под предлогом, что одна мисс Рютвен танцевать его не может. Она проделывала все характерные фигуры национального шотландского танца, подражая голосом звуку волынки.

Все присутствующие были в восхищении от этого неожиданного спектакля и, воодушевленные, принялись после этого, в свою очередь, кто петь песню, а кто рассказывать сказки. Веселье дошло до высшей степени, когда мистрис Петтибон, войдя во вкус этого представления, предложила мистеру Петтибону пропеть с ней одну из негритянских песен репертуара «ChristyMinestrels».

К общему удивлению, Петтибон пропел, как настоящий артист, что подняло его в общем мнении. Это верно, что, глядя внимательнее на человека, всегда находишь положительные черты даже у самого бесполезного человека!

Таким образом, очень весело прошла ночь. В час сорок пять минут они проходили над Баб-эль-Мандебским проливом. При свете луны все увидели вместо пустыни цветущие берега, покрытые пальмами и опоясанные морем. В четыре часа они были над Маскатом, проходили мимо мыса Разельгад, азатем покинули сушу и видели в продолжение нескольких часов только море и небо; солнце здесь грело еще сильнее, так как они все более и более приближались к экватору.

Снова все стали искать убежища от палящих лучей в своих каютах, снова приближался такой же, как накануне, знойный день. В три часа сорок пять минут они пролетали между Лаккадивскими островами и Малабарским берегом, а затем через Деканское плоскогорье иего вершину Анамалай, возвышающуюся на две тысячи шестьсот девяносто три фута.

Леди Дункан и мисс Этель приближались к конечной цели путешествия.

Перенося жар и усталость, обе дамы уже давно приготовились к этому. В шесть часов семнадцать минут уже виднелся Коломбо на Цейлоне. С бьющимся сердцем они стояли на носу аэроплана, вглядываясь в этот порт, где их ждала жизнь или смерть.

Почти так же взволнованный, как они, Оливье в подзорную трубу старался проникнуть сквозь эту неизвестную даль. Вдруг он невольно воскликнул:

— Вы замечаете судно?

Дрожащая леди Дункан стала смотреть в трубу, но ее глаза, отуманенные слезами, ничего не видели. Этель схватила у нее подзорную трубу.

— Это «Аллигатор»! — воскликнула она, бледнея. — Я различаю надпись. Ах!., ох!., мама!., мама!.. Что это? я схожу с ума!.. На лодке!.. Смотрите!., смотрите!..

— Это капитан! — воскликнула леди Дункан. — Он делает знаки платком.

И, пораженная счастьем, точно громом, она упала почти без сознания на руки дочери и Оливье Дероша.