Рождение Клеста

Здравствуй, край родной!

Никогда не думал, что при виде леса у меня из глаз брызнут слёзы ручьём. И не только у меня: Малёк и Солнышко тоже как с ума посходили. Неделю назад степная речка закончилась островками грязной воды, где мы без труда наловили рубахами полусонную рыбу и запекли, закопав под угли. Потом топали только на запасах воды, заполнив подаренные в сёлах глиняные крынки. Почти двое бесконечных суток не встречалось никакого селения, и вот — лес. Дошли…

Мы бегали, хохотали, целовали деревья, ошалевшие от нашей непомерной радости, пока не рухнули в благодатной тени, обессиленные, сорвав с голов шапки из тряпок. Лошадь, оставшаяся нераспряжённой, принялась жадно хрумкать траву. Потом она, кстати, мучилась и пару дней ходила жидко, пережрав с непривычки свежей зелени, а мы боялись, что падёт, и куда тогда девать это проклятущее золото? — а бес его знает!

Похоже, что власть в стране совсем ослабла. Едва мы отъехали несколько лиг от деревушки, где заночевали, как повстречали разбойников. Я сразу же сообразил, что их навели на нас гостеприимные сельчане: то ли лошадка с телегой приглянулись, то ли думали, что медяков у нас много. Они заступили нам дорогу так небрежно и нагло, что только недалёкий слепец усомнился бы в том, что нас ждали. Рубахи — опрятные, рожи — не самые тощие: кто смог бы поверить, что они в лесу живут постоянно? — да это ж разбитные мужички из соседней деревушки! Они с таким хрустом вывалились из кустов, что дали нам форы во времени.

Только вот про наши копья их не предупредили… Мы же их возили прикрытыми и не афишировали. Учитель натаскал нас круче, чем сторожевых собак: едва заслышав первый же хруст, мы соскочили наземь, одним движением выхватив оружие из сена. Увидев нацеленные на них острия, разбойники смутились и замешкались, обступив, однако, нас со всех сторон — на всякий случай.

— Куды путь держите, гости дорогие? — начал придуряться заводила. — Может, помочь вам чем нужно в дороге дальней?

— Помощи нам не требуется, — отвечал я, рискуя, понимая, что становлюсь главной мишенью: умный враг сразу должен понять, что Малёк без моей команды бой не начнёт.

Их пятеро. Ерунда, но вдруг в кустах сидят ещё? И, не дай бог, с луками? Понятливая Солнышко лежала на телеге, уткнувшись носом в сено, но мы-то от стрел были совсем беззащитны.

— За проезд по нашим дорогам плату платить принято, — продолжал тот. — Верно я говорю, братцы?

«Братцы» хмуро кивнули, опасливо глядя на наши копья.

— Нет и нас ни шиша. Беженцы мы, — ответил я.

— Ну, как уж так ничего нет? Деваха вон у вас пригожая есть. Давайте так: оставляйте нам девку, а сами поезжайте с миром, а? Никто ведь не против? — и он глянул направо-налево.

Сообщники покивали, вроде бы даже обрадованные, что нашёлся приемлемый вариант. Судя по писку в тележном сене, Солнышке он совсем не понравился.

— Наша подруга не согласная, — ответил я, а Малёк ещё и рыкнул затравленным зверем. — Придётся пропустить нас просто так.

— Ну, что ж, раз так… — и заводила глянул через плечо.

Мы с Мальком всё прекрасно поняли и врасплох не попались: отбили копьями пару ножей, довольно ловко брошенных из-за деревьев. Разбойники сдуру кинулись на нас, ни капли не сомневаясь, что от летящего ножа нет спасения. Первый же напавший напоролся на моё копьё и отлетел, отброшенный моей ногой — это я так остриё от тела освобождал, чтобы не застряло. Уселся на дорогу, изумлённо разглядывая распоротый живот, запихивая вываливавшиеся кишки вовнутрь перемазанными кровью пальцами.

Второго я чиркнул острием по лицу — и он тоже к драке охладел. Малёк легко убил третьего, проткнув его копьём насквозь, успел выхватить с повозки меч, догнать и прикончить им четвёртого ударом по затылку. Заводила уже улепётывал в лес — только шум стоял; судя по всему, метавший ножи составил ему компанию.

Я прижал к дереву остриём копья раненого в лицо:

— Кто вас подослал? Из какой деревни?

— Не знаю я… сказали — я и пошёл…

— Выбирай: или ты жить будешь, или — он, — я кивнул на раненого в живот. — Так кто?

— Пресветлым клянусь: не знаю!

— Ну, как знаешь…

— Стой, стой, погоди: Пасечник нас навёл!

— Какой пасечник?

— Ну, из той деревни, где вы ночевали…

— А вас послал сюда ваш староста?

— Не, не он. Староста не при делах: он не в доле. Нас Хромой послал, Пасечник всегда ему весточку посылает.

— Хрен тут вас поймёшь! — и я проткнул задержанному ногу.

— А-а-а-а-а-а!!! Ты же обещал!..

— А я тебя и не убил. Будешь теперь вторым Хромым…

Он, корчась, начал обзывать меня всякими обидными словами, но мне было на него наплевать.

В очередной деревне, встреченной нами по дороге, я рассказал тамошнему старосте про нападение, про Хромого и Пасечника, про оставленных на дороге двоих раненых. Тот поохал, покивал, пообещал разобраться и покарать, но на его предложение переночевать я ответил категорическим отказом. Хрен его знает, что тут у кого на уме. Мы уж в лесочке поспим — зато глотки целее будут.

После стольких мытарств по степям мы впервые заночевали в лесу. И насекомые тут стрекочут не так надоедливо, и воздух совсем другой, родной…

— Если бы у них луки были — хана бы нам, — Малёк всё никак не мог отойти от лесной стычки, а выпивки не имелось.

— У нас ведь и щиты есть. Забыл? — лениво ответил я, не желая бросать наслаждение упоения мягкой ночью.

— Надо их будет всегда держать наготове.

— Луки — они у охотников. Если у человека есть лук, то с голоду он не умрёт, и душегубством заниматься не пойдёт.

Послышались всхлипы. Нашу неунывающую спутницу прорвало всё-таки.

— Солнышко моя, ты что?! — вскинулся Малёк и принялся гладить свою подругу.

— Мальчики, я так больше не могу… нападают, нападают, нападают! Я устала… сил больше нет…

Меня словно по сердцу резануло: мы с Мальком могли дойти хоть к чёрту на кулички, но у Солнышко запас прочности уже заканчивался. Мелькнула мысль: быть может, оставить её в следующей деревне? А что: мы своё слово, данное нашему сотнику, исполнили: спасли его дочь от жизни под нихельцами. Если вспомнить, чем кончил Мясник, то, быть может, и от чего-то ещё более страшного. Её там откормят на молоке и сметане, а за её умения на руках будут носить, и нам будет спокойнее.

Я, почти не думая, озвучил свою идею…

Ох, зря, зря! Ребята, не торопитесь никогда молоть языком: лучше сначала сто раз подумайте, тем более — в разговоре с женщиной. Даже если сто раз уверены в своей правоте. А, если тут каким-то боком лямур замешан, — вообще лучше помолчать. Уверяю…

Девушка сразу замолчала, а потом они на пару с Мальком так меня отчехвостили, что я и не рад был своей свежей идее. Кажется, городская барышня вовсе не желала проводить остаток дней в деревенской глуши среди брехливых собак и обнаглевших свиней, валявшихся прямо на тропинках, думая про величину удоя у кур и переживая, почему овцы не несутся в срок: ей это казалось страшнее разбойничьих ножей. Моё смущённое мычание, что, мол, она могла бы работать по профессии, было прервано презрительным фырканьем, что, мол, приёму родов у коров её не обучали. Хм, зачем же так оскорблять крестьянок??? А Малёк, тоже мне друг! — бабёнке своей подпевает. Сказал бы я, какой друг ему товарищ, да ведь эти строки и барышни могут читать…

Ну, хотя бы горшками в меня швыряться не стали — уже хорошо. Если бы мы раскидали золото по ночному лесу, то в столице нас точно бы не поняли.

— Ну, тогда нечего хныкать! — подвёл я итог этого бурного обсуждения.

Больше всего я боялся, конечно, того, что, вот придём мы в столицу, а война — проиграна, и там сидят нихельцы. Но обошлось: Нихелии для решающего штурма сил уже не хватило.

Тем не менее, соваться в город, который, как мы с Мальком прекрасно помнили, кишмя кишел ворами, уличными головорезами и просто прохиндеями, почувствовавшими раздолье в тяжёлое военное время, с телегой, отягчённой золотом, казалось бесспорным безумием. С тяжёлым сердцем я взял из ханской оплаты лечения пару золотых и решил идти в столицу один — добиваться аудиенции у министра финансов, как меня подучил Ухват. А друзья остались в деревне недалеко от города.

Я прошёл городские ворота, назвавшись добровольцем, готовым служить в армии, снял комнатушку в корчме и начал «министерские хождения».

Секретарь, тщедушный хлыщ, едва ли сильно меня старше, кормил меня сказками, что «сегодня министр не принимает», «завтра, быть может», «в отъезде на два дня». Я, что называется, «рвал рубашку», доказывая, что, мол, дело очень важное и касается пополнения государственной казны. Он отмерял меня презрительным взглядом и отвечал, что «никак невозможно».

В корчме, за кружкой пива, я соврал, что мне нужен военный министр, и мне давали советы, что к любому министру попасть можно только после взятки. Иначе, мол, тут никак. Но не давать же взятку золотом, которое сам же несёшь в казну! (Я про него ничего никому не говорил, даже секретарю: боялся.) А моих личных грошей для взятки в военное время маловато будет… Отдать всё ханское золото? А потом жить на что, при военной дороговизне? Но, быть может, и до этого дойдёт…

Отчаявшись, я начал кружить возле здания министерства, пытаясь подловить министра сам лично и выспрашивая прохожих, не является ли финансистом тот или иной богато одетый дядька, выходящий из парадных дверей. Не поймал, но зато поймали меня, как нетрудно было предугадать: крепкие ребята из Службы безопасности повязали меня прямо на улице.

Лёжа на соломе, пропахшей мышами, я мрачно размышлял о том, что для своих лет ночую в застенках Службы безопасности слишком уж часто. Едва ли этой пойдёт на пользу моему здоровью. Читатель, наверное, сразу же подумает, что нужно было сразу топать в это учреждение: оно обеспечит надёжный конвой нашему золоту и доставит его точно по назначению, так что не требовалось крутиться возле министерства сутками напролёт, справляя малую нужду где и как придётся. Я и сам в этом ни капельки не сомневался, но, наслушавшись по кабакам разных горестных и душераздирающих историй, стал железно уверен, что доверять нельзя вообще никому. Да, сохранят. Да, доставят. Но при этом могут объявить, что это их личная заслуга, получить за неё награду, а нас пришить втихаря, как ненужных свидетелей, чтобы их награду не оспаривали. Им — карьера, а нам — сточная канава.

Поэтому я решил придуряться: мол, хотел устроиться на работу поближе к деньгам, потому и искал протекции у министра. На войну я пошёл добровольцем, а мой полк уже не существует — едва ли кто вообще сможет доказать, что я в армии успел послужить. Если моя игра сработает, то меня, как явно слабоумного, обратно в армию закатают, а не на каторгу. Или домой взашей вытолкают.

Поутру меня приволокли в кабинет начальника местной Службы безопасности. Обшарпанная мебель, знавшая лучшие годы, заросшие паутиной давно не беленные стены, зарешеченное окно, чтобы у гостей не появлялось соблазна в него сигануть — всё честь по чести. Некая серая личность — не толст, не худой, не высок, не низок, ни грустен, ни весел, в простом сером гражданском сюртуке. Глянул на меня блёклыми глазами — словно наждаком провёл. Я стоял со связанными руками, перетянутыми кожаным ремешком, из которого никак не выскользнуть, а меня за локти держали два охранника. Мда, никакой интимной беседы не намечается…

— Вы знаете, в чём вас обвиняют? — спросил меня невзрачным голосом хозяин кабинета.

Ну, пора включать дурака:

— Никак нет, господин хороший. Гулял по городу, никого не трогал, мухи не обидел. Повязали, навалили, затащили. Нет, не так: навалились, завязали, потащили. Нет, не так: повалили, затащили, наваляли. Ну, как-то так…

— Давайте обсудим ваши прогулки, — сухо продолжил страж безопасности, зачерствевший на подобных шутках. — Вы служили в армии, разбитой в Гренплесе. Поэтому сейчас, по логике, гулять вы должны или в райских садах, или в Нихелии, или где-то в районе Гренплеса, где пленных используют на каменоломнях. А как вы оказались в столице? И почему никому об этом не сообщили?

Я только рот разинул: вся моя легенда про «сельского» недоумка летела к чертям собачьим. Зато прилетало ко мне обвинение… догадались, читатель? — правильно: в шпионаже. А это грозило даже не каторгой, а пеньковым галстуком.

— Не успел. Хотел сначала на работу устроиться.

А что я мог сказать умного?

«Ну, давай, про голубей спрашивай.»- подумал я с глухой тоской.

— На работу в министерство финансов? Похвальный выбор. А зачем нихельцы приказали вам устроиться именно сюда?

«Вот и началось в деревне утро…»

Я вежливо отвечал, что с нихельцами проблемы своего трудоустройства не обсуждал, а действовал исключительно по личной инициативе. Сбежал из плена во время работ по расчистке взятого города и смог добраться до столицы. Хотелось кушать, поэтому пошёл искать работу.

На стол легли два моих золотых:

— А это нихельцы вам суточные выдали?

— Я по дороге в одной деревне убил и ограбил нихельского офицера.

— Откуда у нихельца монета нашей чеканки?

— Если Вы уверены, что эти деньги дали мне нихельцы, то зачем спрашиваете? Значит, имеются у них такие монеты.

Он снова и снова задавал мне каверзные вопросы, пытаясь подловить меня на связях с врагом, но, так как я шпионом не являлся, то попасться никак не мог.

— Я — честный человек! — гордо заявил я. — Прошу меня отпустить и направить на службу — в министерство или в армию, — куда сами считаете нужным.

— Не очень-то вы и честный, — буркнул начальник. — В Гренплесе вас задержала Служба безопасности и направила служить в штрафной десяток.

— Ну и что? — возразил я. — Мы с другом свою вину кровью искупили: уничтожили две таранные машины.

— Кстати, а где ваш друг?

Во как! Он знал всё: и про мой арест, и про Малька. Хм, меня, значит, выдал кто-то, кто тоже был в Гренплесе, а теперь ошивается тут…

— Понятия не имею, — отвечал я твёрдо и уверенно.

Чтобы казаться правдивым, я начал рисовать себе картину типа того, что Малёк ведь мог и уйти из деревни, не дожидаясь моего возвращения.

— Мы с ним сбежали вместе, но по дороге назад я его потерял.

А на другой день меня закатали в камеру пыток…

Пытали, надо признаться, без великого усердия, — даже ни одного зуба не выбили, стараясь по моему лицу догадаться, что в моём рассказе ложь, а что — почти правда. Но отдубасили знатно; я, используя некоторые уроки Учителя, прятал свои чувства. Тут «работал» другой человек, заставивший меня снова повторять и своё имя, и свои истории.

Отлёживаясь на соломе, я мрачно размышлял о том, что влип по самое некуда. Похоже, тут умели тонко чувствовать враньё, и будут трясти меня до тех пор, пока я не рассыплюсь на куски или не расскажу всё, как есть. Будь я один, я, наверное, уже сегодня рассказал бы про золото, и чёрт с ними — будь, что будет. Но я пришёл не один… Если Солнышко попадёт в лапы этой службы, то это будет не лучше варианта с нихельцами!

На следующий день меня привели в кабинет к прежнему следователю. Он так же сухо со мной поздоровался и начал вежливую беседу, словно бы не зная, как меня вчера раскатывали тонким слоем. Мой фонарь под глазом светил ярко и вызывающе, но начальник в упор его не видел.

Он снова начал выкатывать мне вчерашние вопросы, и я снова повторил свои ответы. Неожиданно следователь сказал:

— За вас просит один поручитель. Прошу ввести, — и кивнул моим стражам.

В кабинет… вошла Солнышко! Я обомлел — моя грешная душа словно ухнулась вниз. Зачем, ну, зачем?!…. А глупая девчонка с радостным визгом кинулась ко мне на шею, прижавшись ко мне своими мягкими формами, и даже чмокнула в щёку.

— Вы знаете этого человека? — задал следователь запоздалый идиотский вопрос.

— Знаю, знаю, знаю! — затараторила Солнышко. — Это он! Это он золото из Гренплеса спас!!! Отпустите его, ну, пожалуйста!

«Приплыли…»

— Надеюсь, не будет сильных осложнений? Золото — оно, знаете, ли, — ценная вещь. Я бы не стал терять вообще ни минуты: мало ли что…

Оказывается, вместе с девушкой в комнату вошёл представительный мужчина, совершенно мне не знакомый, и моё изумление возросло. Особенно после слов Солнышки:

— А это мой дядя!

В конце-концов, мне кое-как удалось вытянуть из ополоумевшей от радости девчонки некоторые подробности. Оказывается, я не учёл, что мой друг Малёк — нетерпелив по природе своей, и Учителю так и не удалось полностью выбить из него его неугомонную горячность. За несколько дней он совсем извёлся в пустом ожидании и Солнышку измучил. Они, подогревая друг друга, решили идти к министру сами (я строжайше запретил им искать меня, даже если исчезну навсегда). Бросить казну Гренплеса без охраны казалось немыслимым, и в столицу отправилась одна Солнышко.

А теперь представьте себя на месте министерского секретаря. Сначала вокруг вас кружит, как надоедливая муха, некий хмырь босяцкой наружности, уверяя, что у него государственное дело по наполнению казны, но отказывающийся сообщать подробности. Его визиты уже начинают порядком надоедать, и вдруг в один из непрекрасных дней к вам заявляется симпатичная крестьянка и тоже начинает надоевшую до чёртиков знакомую песню про наполнение казны…

Вы начинаете медленно сходить с ума и докладываете своему начальству: пусть он тоже голову себе поломает. Всё-таки барышня — это совсем не то, что бродяга со взглядом бывалого убийцы и манерами тёртого уголовника. И, пожалуйста, результат: Солнышку приняли на следующий же день, тогда как меня замытарили «завтраками». Где справедливость?!

Остался сущий пустяк: убедить министра, что рассказ про телегу, груженную золотыми монетами, — это правда. Кто мог бы поручиться за слова бродячей девчонки? Солнышко вспомнила, что в столице жил её родной дядя, брат отца, но где — не знала. И где работает — тоже не знала. И даже не была уверена, что он её узнает: давно не виделись.

Тот следователь, с которым я мило беседовал, оказался загруженным двумя задачами: допросом то ли дезертира, то ли шпиона и поиском пропавшего воина, который золото до столицы довёз. Пока меня лихо лупцевали в пыточной, он разыскал дядю Солнышки и также установил, что «неизвестный герой», подходящий под словесное описание, тоже остановился в корчме, в которой жил и захваченный шпион, но пропал без вести — к неудовольствию корчмаря. Более того: он почему-то оказался очень похож на прощелыгу, которого обихаживали трудолюбивые палачи, и тоже ночевал в его комнате, в одно время.

Вы думаете, что следователь догадался, что шпион и герой — один человек? — да как бы не так! Ему в башку втемяшился вывод, что эти двое очень хорошо знали друг дружку, и поэтому он решил устроить очную ставку: вдруг Солнышко его тоже знает? Если узнает, то ему можно задавать новый вопрос: куда сбежал герой и почему бросил свои пожитки?

Дядя Солнышки оказался служащим, работавшим по части налогов. Он сразу же признал племянницу и ни капли не усомнился в её словах, а потом пригласил нас пожить в его просторном доме.

Вот так и завершилось моё приключение по спасению золотого запаса Гренплеса, при котором на нас покушались и свои, и чужие. Вернее, не совсем так, а праздничным обедом у дяди.

Он, несомненно, походил на своего брата: такой же сухопарый, только вислоухостью страдал гораздо меньше. Губы поджаты, словно боится слова лишнего сказать: наверное, должность такая… За столом держался чинно, словно заправский аристократ, которому под мышки вставили тяжеленные книги, а к спине привязали железную планку. Глядя, как он подоткнул за шею белоснежную салфетку и принялся ножичком с вилкой разделывать котлету, я невольно затосковал, вспоминая, как строгал ножом полусырое мясо, обжаренное на костре, держа его голой рукой и хватая зубами надрезанные куски.

Малёк, если так можно выразиться, тоже сидел перед своей тарелкой не в своей тарелке. Мда, непутёвого отпрыска богатой семьи жизнь тоже изрядно потрепала: он ковырялся вилкой явно неуклюже… И только Солнышко весело застучала столовыми приборами.

— Ну-с, молодые люди, — провозгласил Дядя, — давайте выпьем за столь успешное завершение вашего дела.

Нестарая ещё служанка налила в наши бокалы вина из запотевшего глиняного кувшина. Что ж, раз такое дело, то почему бы нам и не вмазать? Жаль, что золото из деревни вывозили уже без меня, и опись из потайного места в телеге изъяли тоже без меня, не дав насладиться вкусом победы и поглядеть на рожи сельчан, к которым нагрянул целый эскадрон стражей безопасности: меня продержали взаперти до тех пор, пока золотишко до монетки не оприходовали. Чтобы я не скучал, ко мне в темницу втолкнули ещё и Малька — как в старые, добрые времена.

Вино пахло так приятно, что я, не выпивший после освобождения ещё ни капли спиртного, замахнул бокал залпом сразу же после того, как мы прочокались. Малёк сделал тоже самое. Поставив на стол пустую посуду, я со смущением увидел, что хозяин, как и наша подруга, лишь слегка пригубил напиток.

«Это вино вот так, что ли, пить полагается?»- мелькнула паническая мысль, но почти сразу ушла, выдавленная разлившимся по телу блаженству. Дядя как будто бы не заметил нашей торопливой жажды, сосредоточенно брякая по тарелке и задумчиво разглядывая её содержимое; служанка, по еле заметному от него кивку, подложила ему пахучий салат.

Мы с Мальком налегли на запечённое мясо, нарезанное ломтиками и обложенное листочками свежей зелени.

Служанка набулькала нам ещё; Дядя в это время поправил свою салфетку, как будто галстук — я, спохватившись, схватил свою и запихал её конец под воротник.

— Я бы хотел поговорить с вами про ваши будущие планы, — сказал Дядя, прожевав.

— Какие у нас планы? — удивился я. — Мы — люди служивые: нам уже завтра велено явиться в столичный полк. Куда пошлют — туда и ладно.

— Я не об этом хочу вас спросить! — строго сказал Дядя, подняв и покачав вилку, словно полководец — свой жезл. — Война — дело временное. Я вас спрашиваю: чем вы после войны собираетесь заниматься?

— Я останусь в армии, — ответил я, пожав плечами. — Уже давно для себя решил.

Малёк почему-то молчал, смущённый, уставившись на своё блюдо.

— А вы, молодой человек? — хозяин уже откровенно начал напирать на моего друга.

— Я?.. тоже служить буду… может, домой вернусь. Дело у нас там, семейное…

— Ну, выпьем тогда за наше будущее, — предложил Дядя, поднимая свой бокал.

Дзинь-дзинь-дзинь… Я впросак попадать не хотел, но, чёрт возьми, винцо было такое душевное, что полбокала всё же осушил.

— Я вас почему спрашиваю, — продолжил он, поставив так и не опустевший бокал на стол. — Я пока что не слепой и вижу, что у вас… хм, скажем так: сложились определённые чувства с моей племянницей. Пока судьба моего брата не прояснится, я обязан быть ей вместо отца. И поэтому мой долг спросить вас: насколько ваши чувства серьёзны? Намерены ли вы жениться?

— Дядя! — воскликнула вспыхнувшая Солнышко.

Он накрыл своей ладонью её руку и прижал к столу:

— Помолчи! Пусть сначала твой друг ответит.

— Я… хочу просить руки вашей племянницы… — выдавил, наконец, Малёк. (У меня внутри что-то подпрыгнуло, а потом ухнуло вниз.) — Но только у меня сейчас ничего нет, ни гроша за душой. Я не смогу обеспечить ей достойную жизнь. А я хочу, чтобы она не жила в нищете.

— Очень интересные слова от человека, который привёз в столицу целую телегу золота, — послышался саркастический ответ, и Дядя неторопливо, с достоинством промокнул свои губы салфеткой.

— Это же не моё золото, а казённое, — возразил Малёк.

— Не скажите… В нашей стране давно введена система денежного вознаграждения за деяния в пользу державы. В вашем случае речь может идти о сумме, примерно равной одному из ваших горшков с золотом, — отвечал хозяин. — Если не больше.

Мы все аж рты пораскрывали — все трое.

— Конечно, эти деньги вам завтра не выдадут. Будет бумажное согласование по разным инстанциям, долгое. Но я не чужой вам человек и не последний в этом городе: чем смогу — помогу в положительном решении данного вопроса. По крайней мере, у моей племянницы будет хоть скромное, но всё же не нищенское приданое.

— Я вашу племянницу готов взять даже без денег! — возмутился Малёк.

«Ой, дура-а-а-а-а-к…..», — я мысленно схватился за голову.

— Вот скажете — «давай завтра под венец!» — завтра и пойду!

«Вроде и выпил немного…….»

Дядя даже креветку бросил лущить, слыша такие горячие слова. Солнышко покраснела, как маков цвет, совершенно забыв про еду.

— Молодой человек, я вас за язык не тянул, — Дядя опять взялся звенеть приборами. — Приятно иметь дело с честным человеком. Тем более, что ситуация ваша диктует именно такое решение.

— Какая ситуация? — не понял Малёк.

— Вот так? — приподнял бровь хозяин стола. — Вы даже не в курсе? А подруга ваша, вообще-то, беременна…

«Мама дорогая!»- я чуть куском не подавился и торопливо допил бокал.

— Неужели?! Как?! — Малёк совсем растерялся.

Я заметил, что Солнышко бросила мимолётный осуждающий взгляд на служанку, а та еле заметно пожала плечами и дёрнула подбородком на Дядю.

— Я уверен, что вы и сами прекрасно знаете, КАК появляются дети. Но, боюсь, что объяснять серьёзность такого факта придётся именно мне, а не вашим родителям…

Вот теперь-то я, наконец, смогу сказать, что история с казной Гренплеса завершилась окончательно. Малёк и Солнышко скромно обвенчались сразу же после обеда, так как назавтра нам, как я говорил, надлежало явиться в полк. Всё прошло быстро, сумбурно, а мы, слегка поддатые, молодые и весёлые, не успели насладиться свадебным торжеством. На церемонию пришли вообще все: мы трое и Дядя со служанкой.

Возле храма Пресветлого, куда мы пришли на венчание, сидел грязный попрошайка, заросший щетиной, явно в похмельном виде. Ну, сидел и сидел — такие хмыри частенько возле храмов ошиваются, рядом с убогими. Но он очень уж зорко стрельнул глазом по нашей группе, и я невольно начал рассматривать его повнимательней…

— Шпыняй?! Ах, ты!.. — и я, сломя голову, бросился к нему.

Он вскочил и сиганул прочь, как шуганный заяц — я не ожидал от него такой прыти. Сообразив, что погоня затянется на полгорода, и при этом мне никак нельзя доводить дело до уголовщины, а потом ещё нужно обратно возвращаться, и не желая портить себе настроение перед грядущим событием, я остановился и в сердцах пнул его шапку с парой медяков ему вслед. Шапка летала плохо и Шпыняя не догнала.

Сразу стало понятно, кто сдал меня в Службу безопасности со всеми потрохами. Когда же представится очередной случай потолковать с этим мерзавцем? — ну, ничего: мир, говорят, тесен: ещё свидимся как-нибудь… непременно!

Эх, надо было на его шапку сначала плюнуть, а уже потом — пинать. Но не бежать же сейчас за ней…