Ритуал

Глава 13

Жан шагал по дороге, ведущей к большой деревне. За спиной у него висела заплечная сума с мехами и шкурами, которые он собирался продать на рынке, чтобы заработать пару ливров. Постоянные скитания по следу бестии подтачивали его благосостояние. Ему с сыновьями нужно было на что-то жить.

Среди свинцового цвета гранитных валунов зеленел Жеводан, и человеку наивному могло бы показаться, что лучшей жизни и быть не может. Но Жан знал про последние нападения в начале месяца, унесшие жизни мальчика и девочки. Жизнь не могла быть хуже.

Данневали устраивали одну охоту за другой у подножия гор Монмуше, Моншове и Монгран. Именно там, где были родные края Пьера и Антуана. И его собственные. Равно как и вверенные им лесные угодья. Нормандцы что-то подозревали.

Была и другая причина, по которой он предпочел бы не показываться в Согю: пересуды. Его лишала покоя не только людская толчея, но и косые взгляды и перешептывания у него за спиной. Они станут пялиться на него, шептаться, мол, к ним снова заявился сын ведьмы. Но меха и шкуры они, тем не менее, покупали охотно. Когда возникала необходимость отправляться в деревню, ему всякий раз приходилось пересиливать себя, но людям он виду не подавал. Им он, как всегда, казался закрытым и неприветливым.

Миновав первые дома, Жан свернул на ведущую к рынку улицу. По пути он прошел мимо дома старой Иветты Шаброль и даже удивился, что ее дверь стоит нараспашку. Иветта пользовалась столь же сомнительной славой, как и он сам, поскольку с годами стала немного странной. Истинного ее возраста не знал никто. Сколько Жан себя помнил, Иветта существовала всегда. Сколько ей? Восемьдесят лет? Девяносто?

Остановившись, Жан прислушался и разобрал приглушенные голоса и тихий стон.

— Мадам? — вопросительно крикнул он в открытую дверь, но не получил ответа. Он быстро переступил порог, чтобы посмотреть, не случилось ли чего со старушкой.

К огромному своему удивлению, у постели Иветты в маленькой спаленке он застал аббатису Григорию. Аббатиса сидела спиной к двери и его не заметила. Выжав тряпку над миской с водой, она отерла ею влажный от пота лоб старухи и помогла ей сесть. Потом осторожно поднесла к ее губам чашку с чаем — аромат ромашки Жан ощутил от порога.

— Видите, все не так плохо, мадам Шаброль, — тихо, но ободряюще сказала аббатиса. — Травы помогут вам от кашля и поставят вас на ноги. Господь благословил вас в старости. По воле Божьей вы еще многих в Согю переживете. Но вам надо больше следить за собой. Получше укрываться ночью. — Она опустила старуху на подушки. — На следующей неделе я снова вас навещу. А завтра придет сестра Магдалена.

Старуха схватила ее за руку.

— Спасибо, достопочтенная аббатиса. Пусть Господь наградит вас за труды, — просипела она.

— Меня вам благодарить не надо, — качнула головой в высоком чепце Григория. — Я делаю это с радостью, мадам Шаброль.

— Но, верно, у вас уйма других дел, помимо забот об умирающей, — сипло, но горячо запротестовала старуха.

В легких у нее было полно воды. Жан узнал этот шум. По его прикидкам, жить ей осталось еще день-два, и он не решился привлечь к себе внимание. Если Иветта испугается, это может приблизить час ее смерти — а его самого еще больше опорочить.

— Кому захочется говорить про смерть в такой чудесный день, мадам Шаброль? — улыбнулась аббатиса, вновь отирая старушке лоб. — Дайте травам оказать свое действие. Я помолюсь за вас, и вот увидите, вы скоро проснетесь здоровой и бодрой.

— А я попаду в рай, достопочтенная аббатиса? — голос Иветты все слабел. — Вы же знаете, что в молодые годы я не всегда была непорочна благонравна.

— Я помолюсь за вас. А так как вы раскаялись в своих грехах, то обязательно отправитесь в рай, мадам Шаброль. Но пока поживите еще немного.

Жан увидел, как Григория быстрым движением постаралась стереть слезу в уголке левого глаза. Она прекрасно знала, что Иветта на пороге смерти.

Узловатые пальцы снова сжались, сдавили белую руку аббатисы.

— Но патер Фрик сказал мне после исповеди, что Господь принимает лишьдуши самых благочестивых, достопочтенная аббатиса. — По всей видимости, старуха страшилась того, что ожидает ее в загробном мире.

— Не тревожьтесь, мадам Шаброль. — Григория, успокаивая, погладила ее по седым волосам. — Господь любит всех. А теперь отдыхайте. — Она встала.

Повернувшись, Жан тихонько вышел. Ему не хотелось, чтобы Григория его заметила.

Его представление об аббатисе внезапно изменилось. Вот уж кого он не ждал встретить здесь и ни за что бы не подумал, что она сама станет ухаживать за Иветтой. Или что ее расстроит близкая кончина старушки. До сих пор он считал ее надменной монахиней из аристократов, которая вела себя как прочие люди церкви. Увиденное и услышанное его удивило. Выходит, за невозмутимостью кроется нечто большее, чем надменность и ослепление верой. Невероятно!

Погрузившись в раздумья, он незаметно дошел до рынка.

Шастель разложил свои товары рядом с колодцем, не обращая внимания на окружающее. Вскоре первые прохожие заинтересовались его беличьими шкурками. Он охотно разговаривал с покупателями, но ни на су не снижал цену.

Небо тем временем затянуло, в воздухе запахло влагой. Освежающий ветер принес с собой облака, и вдалеке Жан различил серую пелену, словно одеяло, укрывшую горизонт.

Над горами и лугами лил дождь.

— Доброго вам дня, мсье Шастель, — услышал он вдруг рядом с собой детский голосок.

Он обернулся.

— Бонжур, Мари Денти. — Присев на корточки, он протянул ей руку.

Девочка улыбнулась в ответ, ее большие карие глаза сияли. Одета она была в грубое льняное платье, темно-золотистые волосы прикрывал белый чепчик. Стоявшая рядом с ней корзинка была размером почти с нее саму.

— Ты все стираешь, и с каждым днем все хорошеешь, — подразнил он девчушку, и та рассмеялась. — Тебя уже зовут замуж?

— Мне же только десять! — смущенно отмахнулась она.

— Только десять? — С наигранным удивлением всплеснул руками Жан. — Ушам своим не верю, а выглядишь ты как настоящая маленькая мадам. — Он пощекотал ей животик, и она привычно беззаботно рассмеялось. От этих звуков у него потеплело на душе. — Тебя мама прислала?

— Да, мсье Шастель. — Она указала на лотки кругом. — Мне нужно принести домой овощи и грудинку.

— Ах, вот как, у вас сегодня на обед густая похлебка, — заключил он из этого поручения и запустил руку в заплечную суму. — У меня для тебя кое-что есть. — Он подмигнул девчушке.

— Как, опять зверек? — Поставив плетеную корзинку на землю, она сунула руку в карман платья. — Смотрите, все прошлые я сохранила. — На ладошке Мари лежало несколько резных фигурок, которые он ей подарил: четыре маленькие и две побольше. — Мне все так завидуют! — с гордостью добавила она. — А я всегда отвечаю, что это вы мне их подарили, мсье Шастель.

Погладив ее по голове, он достал последнюю свою поделку. Это была наполовину готовая птица из бука размером с ладошку Мари.

— Сейчас ее закончу, — пообещал он, вынимая из ножен нож.

И под бдительным и полным ожидания взглядом девочки стал вносить последние штрихи. Полетела тонкая стружка, все более мелкие детали проступали в дереве. Тем временем упало несколько капель дождя — первые предвестницы надвигающейся грозы.

— Ласточка! — радостно воскликнула Мари, узнав птицу.

— Ласточка, — подтвердил он и, проделав острием ножа маленькую дырочку, продел в нее тонкий кожаный шнурок и подал девочке ее подарок. — Нравится?

— Очень, — просияла Мари, почтительно беря подвеску. Надев на шею шнурок, она обняла лесника. — Спасибо, мсье Шастель.

— Ладно, ладно, — смущенно пробормотал он, отстраняя девочку. — А теперь беги за покупками. Иначе вам нечего будет есть, и ты промокнешь до нитки, прежде Чем попадешь домой.

Она схватила корзинку.

— Мне все равно, что про вас говорят, мсье Шастель. Ко мне вы всегда добры. После мамы и папы вы мой самый любимый человек на свете.

Убежав, она помахала ему от прилавка мясника, которому протянула корзинку.

Провожая сердечным взглядом малышку, которая деловито бегала по рынку, Жан обнаружил аббатису. Она застыла рядом с прилавком торговца овощами, стояла, сложив перед собой белые руки, и, очевидно, стала свидетельницей его разговора с Мари. В ее лице читалось удивление. По меньшей мере, такое же, какое испытал он, увидев ее у постели Иветты Шаброль. Чем дольше она на него смотрела, тем больше напоминала ему статую святой.

Тут тучи разверзлись, обрушив на деревню проливной дождь. Выругавшись, Жан схватил меха и шкурки и, прикрывая их плащом, бросился под крышу. Аббатиса тоже юркнула и укрытие, но он сделал вид, что ее не заметил, и, чтобы скрыть смущение, опустившись на колени, начал укладывать свой товар в, суму. Сегодня он все равно ничего больше не продаст.

— Бонжур, мсье Шастель, — сказала ему в спину Григория, тем самым лишая его возможности и дальше ее игнорировать. — Это не вы случайно заходили в дом мадам Шаброль?

— Нет. — Он встал и обернулся. — Не случайно.

Ее черная ряса пропиталась влагой, тускло поблескивала и местами льнула к телу, открывая изящную фигуру больше, чем пристало ее сану.

— Я услышал ее голос и зашел посмотреть, что с ней. Но вы меня опередили.

— А почему вы ничего не сказали?

— Чтобы до смерти испугать старушку? Нет, это я оставлю патеру Фрику.

Темные брови аббатисы поднялись, она посмотрела на него с упреком.

— То, что вы старались не шуметь, делает вам честь. Но не то, что вы подслушивали.

Он против воли улыбнулся.

— Может, вы боитесь, что я запомнил ваши слова? Благодаря толстому попу и его болтовне раньше старушка уж очень боялась ада, который ждет таких грешниц, как она.

Григория кашлянула.

— Вас удивило, что я с ним не заодно?

— Да.

— Господь милосерден, мсье Шастель. Зачем Ему, чтобы старушка на пороге смерти прожила свои последние дни в страхе?

— Я говорил не про Бога. Я говорил про патера Фрика, — поправился он. — Помните мои слова на опушке леса в Виварэ? Фрик — одна из многих причин в сутане, почему церковь вызывает у меня отвращение. Теперь и вы знаете почему.

Она подняла голову.

— Я вас понимаю, мсье Шастель. Это было несправедливо. И хотя мне и не пристало осуждать или наставлять священника, я все же с ним поговорю.

Жан уже приготовился к новой словесной перепалке, и уступчивость аббатисы его огорошила.

— Вы… вы одна в Согю? — спросил он.

— Нет. Другие сестры разошлись по домам заболевших. В нашем аптекарском огороде много трав от разных болезней. — Григория протянула руку под дождь. — Вы умеете находить общий язык с детьми, мсье Шастель.

— Вы за мной следили?

— Как и вы за мной. — Ветер гнал струи дождя по переулкам. Аббатиса не сводила глаз со стен домов, по которым стекала вода. — Вы хорошо знаете малышку? — Опустив руку, она стряхнула с ладони воду.

— Ее зовут Мари Денти. Мы с ее отцом часто охотились вместе. Все изменилось, когда мне пришлось ухаживать за женой. — Он проводил взглядом стружку, которую подхватила и медленно уносила за собой по размякшей земле вода. — Она мне как дочь. И для меня большая честь, что ее родители мне доверяют.

— Я знаю, что о вас судачат, мсье Шастель. И должна признать, что после нашей первой встречи у меня было большое искушение поверить слухам. Но сегодня я поняла, что в них нет ни капли истины. Господь простит мне мою ошибку. И не забудет вашего сочувствия к мадам Шаброль. — Она помолчала. — Вам известно, что Данневали расспрашивают про вас и вашу семью? Больше всего их интересует ваш младший сын Антуан и его собаки.

— Не знаю, о чем вы.

— Они приезжали ко мне в монастырь и спрашивали меня, потому что крестьяне замыкаются, едва услышав имя Антуана Шастеля. Это показалось Данневалям… странным, — продолжала Григория. — Вам известно, что большинство в здешних краях называют вашего сына лишь «тот человек», поскольку боятся произносить его имя?

— Известно, — с трудом выдавил Жан. — Он не всегда был таким странным. Я… временами я сам его едва узнаю. Чужие страны изменили его.

— Присматривайте за сыном, мсье Шастель, — озабоченно посоветовала аббатиса. — Я говорю это не только из-за моей воспитанницы. До меня дошло, что король в большом гневе и после шестидесяти смертей и сорока раненых хочет видеть успех. Нормандцы ополчились на Антуана и его со-бак. Было бы не сложно выдать их за бестию.

Подняв с дощатого настила суму, Жан кивнул и сбежал под дождь. Он не прийык, чтобы с, ним разговаривали так дружелюбно, и уж никак не ожидал предостережения от аббатисы. При каждой встрече она сбивала его с толку, ему все труднее становилось ненавидеть ее, как остальных церковников.

Григория смотрела вслед леснику, который спешил прочь по раскисшим улицам, покидая Сото с парой монет в кармане. Она видела маленькие деревянные фигурки, какие стояли на столе у старой Иветты. Нетрудно было догадаться, кто их вырезал.

В ней вдруг вспыхнуло чувство, какое положение и обеты ей воспрещали. Его она тут же поборола молитвой, ее мокрые пальцы заскользили по бусинам четок. С принесения обетов в ее жизни не было места ничему, кроме любви к ближнему.

Никогда больше.