Рецидив

Встреча с собой

Свет утреннего солнца, пробивавшийся из узкого прохода, по мере того, как братья Общины закладывали вход камнями, постепенно покидал пещеру. Скоро о том, что снаружи, день или ночь, можно было судить только по тонким лучикам света, проходившим свозь щели между камнями, но, через некоторое время, и они пропали, старательно замазанные глиной с внешней стороны.

Непроглядная тьма заполнила всё вокруг. Вздохнув, молодой человек в длинной льняной рубахе нащупал стену, и стал спускаться вглубь пещеры. Скоро глаза привыкли к отсутствию света, и контуры ближайших предметов стали чуть различимы. Испытуемый достиг небольшого расширения в конце, где тихонько журчал родник. Потолок был настолько низок, что находиться в пещере в полный рост было невозможно. Встав на колени и ощупав руками пол и стены вокруг, Эммануил нашел дорожную суму полную хлеба, лежавшую на большом плоском камне, а на ее дне – трут и кресало с маленьким масляным светильником. Юноша высек несколько, показавшихся в кромешной тьме, ослепительно яркими искр, зажег светильник и в его свете, рассмотрел свое временное жилище. Тут ему предстояло прожить следующие сорок девять дней и ночей. Пещера была вырублена в песчанике, стены и свод были выложены камнем, а на полу – песок.

Молитва придала уверенности и помогла скоротать немного времени, которое скоро совсем перестало ощущаться, и только потрескивание фитилька в плошке с маслом, да тихое журчание родника в углу напоминали о его существовании. Чтобы не сжечь все масло и не остаться без света, юноша задул огонек, затем, отломив кусок от хлебной лепешки, подобрался на четвереньках к роднику и, размочив хлеб, отправил в рот. Скоро темнота смежила веки и…

Тьма прорезалась мириадами ярких огоньков, складывающиеся в какие-то отдаленно знакомые образы. Разум почему-то стремился к одному из самых маленьких. И вот, он находится рядом с чем-то невероятно прекрасным и до боли знакомым… Яркий зелено-голубой шар, с одной стороны черный, а с другой залитый светом, подчеркивавшим выразительный рельеф его поверхности. Он был живой, дышал как существо и пульсировал жизнью, как город, как единый народ, собравшийся на открытом месте… Это был живой мир! Огромная сила исходила от этого мира, неведомая, могучая и манящая. Вдруг, позади и вокруг стали проступать некие сферические тени, подобные самому голубому шару, но совершенно темные, не отражавшие света. Их было не видно – они скорей угадывались по пульсации силы, исходившей от каждого из них. Они так же были живыми, и они говорили – многие голоса послышались с разных сторон и слились воедино в голове молодого человека.

«Мы здесь! Мы защищаем… тебя…»

«От заражения!»

«И это часть… Часть… Малая часть!»

«Тебя!..»

Не зная, как реагировать на эти голоса, первой реакцией стал страх.

«Не бойся! Тебе нельзя нас бояться… Мы часть тебя… Мы твоя стража!»

– Где я? Кто вы? – задал я вопрос.

«Ты здесь… Внутри!..»

«Мы зовемся Хранители…»

«Мы помогаем… Тебе!»

«И уничтожим любого, кто причинит боль… Тебе!»

«Любого иного…»

– А я кто, для Вас?.. – встревожился я.

«Ты… Элохим23…»

«Мы часть… Часть тебя…»

«Мы храним… Тебя!»

– Где Вы?

«Здесь… Вокруг тебя… Внутри… Тебя!»

Страх прошел! Меня наполнило чувство радости и защищенности, хотелось летать, кувыркаться в воздухе, слушать Хранителей и говорить с ними снова и снова.

И тут все резко оборвалось…

Я открыл глаза во тьме. Или мне показалось, что открыл глаза.

– Эй, вы где? Хранители! – позвал юноша, пытаясь продолжить разговор с невидимыми созданиями, страстно желая еще раз прикоснуться к этому чудесному миру.

Громкий звук отразился от каменных стен и потолка, вернувшись затухающим эхом.

Испытуемый снова был один в маленькой пещере. Тихое журчание родника подтверждало его догадку. Сколько длился этот чудесный сон, что сейчас, день или ночь? В какой стороне восходит солнце? Куда поворачиваться во время молитвы?.. Мысли спутались окончательно. Как он молился, когда только попал сюда, было уже не вспомнить.

Свет! Где-то здесь был светильник… Плоский камень возле родника. Ориентируясь по журчанию воды, человек пополз на звук. Кажется, здесь был плоский камень… Нет – не здесь… Обшарив весь пол, он так и не нащупал ни своей котомки ни плошки светильника с кресалом. Значит, теперь наступят тьма и голод?.. Сорок девять дней без еды и света! Наверное, когда братья распечатают вход, то найдут здесь только его иссохший труп… Нет. Нет…

– Помогите кто-нибудь! – позвал он во тьме.

Паника! Предательские мысли о неминуемом конце, несли с собой страх, который медленно вползал в сердце, лишая сил сопротивляться…

– Не-е-е-ет!!!

На несколько мгновений наступила абсолютная тишина, он оглох от собственного крика, только удары сердца отдавались в ушах, словно грохот молота по наковальне… Где-то есть выход отсюда! Надо ползти вверх по проходу и стучать в стену… Меня услышат и освободят! Учитель говорил об этом!..

Отчаянье готово было захлестнуть меня целиком. Но стоп! Если я прерву испытание, то, значит… останусь… как отец – простым плотником, посыльным…

Так вот, что это за испытание! Мне надо победить свое отчаянье, не поддаться ужасу, панике! Хорошо – повернуться на спину! Закрыть глаза! Успокоиться, замереть на теплом песчаном полу пещеры!

Я снова заснул. Или мне показалось, что заснул.

Я хотел проснуться, но не мог, словно кто-то незримый держал мои веки сомкнутыми, настойчиво погружая меня в грезы все глубже и глубже. Скоро я увидел сверху большой город с дворцами знати и маленькими домиками простых людей, а в его северной части огромный каменный дом, окруженный со всех сторон стеной. Дом Господа – наш Храм…

С благоговейным ужасом я стал приближаться к нему. Вот я прохожу через оба его двора – Израиль и Иудею, и… проникаю сквозь храмовые врата!..

«Куда? Мне же еще нельзя петь со взрослыми мужчинами!», – хотел я остановиться. Но неизвестная сила влекла меня вперед и вперед. И вот, я оказался в Святая-святых Дома Господа… Я сжался от благоговейного ужаса, и тут я увидел невероятное зрелище!

Бледный, как беленый лен, цадок24 Захария, в красочном жреческом одеянии, стоял перед раскаленной жаровней, безвольно уронив длинные руки, с зажатыми в них жертвенными дарами, и смотрел на неизвестного безбородого человека в длинном хитоне25, небрежно облокотившегося на резную колонну, украшенную ангельскими крыльями.

– Ты… – выдавил через силу Захария, – Как, ты, посмел осквернить наш Храм!..

– Да ладно тебе, Захария, – ответил, ничуть не смутившись, наглец, – Не раз наши воины входили сюда, и в эту комнату, разве ты не помнишь? Ну не беда!

Неизвестный повернулся к Захарии спиной и стал обходить Святая-святых, проводя рукой по стенам.

– Это только тем, кто верит в него, ваш бог посылает всякие наказания за несоблюдение ваших глупых правил, – продолжил незнакомец, – Но я-то не в его власти!.. Ты знаешь, Захария, мне очень хотелось испытать чувства Кресса26, когда он вошел сюда, что бы забрать богатства, принадлежавшие Риму.

Захария, впился в незнакомца ненавидящим взглядом, и не проронил больше ни слова.

– Но, ты знаешь, – продолжил незнакомец, плавно обведя рукой все помещение с жаровней, – Ничего особенного я тут не вижу и никаких особых чувств не испытываю. Обычное помещение для отправления провинциального культа…

Захария затрясся в бессильной ярости.

– Если бы я знал… что ты такой Квинт… я бы никогда не дал тебе крова!..

– Ну, полно тебе… – с умиротворяющей улыбкой продолжил осквернитель Храма, – Я очень благодарен тебе, Захария, и хотел предупредить, что твоя Елисавета тяжела и скоро родит, так долго ожидаемого вами, ребенка… Надеюсь, твоего наследника!.. Ха-ха! А я покидаю твой гостеприимный дом, у меня еще дела в Вифлиеме… И еще, не пытайся звать ваших храмовников или как-то навредить мне – ты сделаешь хуже только себе… Прощай!

Захария склонил седую голову в золоченом кидаре27, безвольно опущенные плечи в богато расшитом меиле28 беззвучно затряслись, а на священном жертвеннике, нарушая гробовую тишину, зашипели, испаряясь несколько капелек влаги.

Как же мне хотелось туда – успокоить уважаемого старика, наброситься на подлого иноплеменника, осквернившего наш Храм и восстановить справедливость! Но та же сила, что привела меня в это место, властно вытолкнула обратно во тьму Пещеры.

«Это было давно…» – услышал я чужие голоса.

Боль обиды за доброго цадока, сжала сердце раскаленными клещами и наполнила глаза слезами. Я не хотел открывать их, чтобы не расплакаться. И скоро тьма, сменившая видение, стала собираться в новые образы.

Обнаженный мужчина в причудливой золоченой маске с руками, выкрашенными серебряной краской, приближался к молодой девушке, скорее, даже – девочке, забившейся в угол между большой кроватью и столом. Мужчина нес перед собой масляную лампу, огонь которой осветил испуганное лицо девочки. В ее широко распахнутых глазах отразились яркие огоньки пламени. Черные локоны, в беспорядке спадали на голые, по-детски острые, плечи. Тонкие, изящные руки крепко стиснули колени, прижатые к обнаженной груди. Ее лицо… Оно было до боли знакомым!

– Чего ты боишься? Глупенькая! – заговорил мужчина приятным и таким знакомым баритоном, – Через меня к тебе приходит Бог!

– Я верю в Яхве… – всхлипнула девочка, закрывая лицо узкими ладонями.

– Да, да! Феб29! Я Феб, златокудрый, среброрукий бог любви и плодородия! Я сын Юпитера!

Мужчина приблизился к девочке настолько близко, что закрыл ее своим телом… Затем, ведение затуманилось и померкло, но скоро я увидел лист пергамента, испещренный крупными незнакомыми буквами… Я пригляделся – это было ромейское письмо, а деревянная палочка продолжала выводить причудливые черточки, и тут я отчетливо стал понимать каждое слово.

«С превеликим удовольствием и почтением обращаюсь я к высочайшему Экзарху30… Эти люди, к которым я был послан Вашей волей, для подготовки плодородной почвы поселения Юпитера, совершенно не годятся для ассимиляции с нами… Они настоящие варвары, и поклоняются не сомну высших существ, величайшим среди которых, конечно же, может быть только Юпитер, а никому не известному совершенно безликому божку, которого они называют Игова или Яхве, у их божка даже имени постоянного нет, и изображать его они не смеют… Воистину эти люди ничтожны, как и их земля, иссушенная солнцем и лишенная живительной влаги! Они совершенно отвергают достижения нашей инженерии, такие как акведук или клоака31, а ведь это могло бы решить многие проблемы в их земле; не стоит даже говорить о философии и таких необходимых социальных дисциплинах, как право и свободное волеизъявление – для этих варваров такие институты под строжайшим запретом, и поэтому, их земля так ничтожна, а в их селениях всегда страшное зловоние и удручающая нищета… Прошу донести до внимания великого Консула, что этот народ не имеет для Республики никакой ценности. Хотя, что касается их женщин, то они весьма нежны, словно лесные лани и доверчивы, как ручные голуби. Мне довелось отведать тут двух сестренок… Их девушки стали бы достойным украшением патрицианских спален, попади они на наши рынки!.. И еще, не оставьте, пожалуйста, без внимания мою последнюю просьбу. Прошу позволения на перевод из этой забытой всеми богами этнархии32, куда-нибудь, например, в Кесарию палестинскую, ведь я, Ваш покорный слуга, хоть и не патрицианского рода, но всегда добросовестно выполнял Ваши поручения. Надеюсь на Вашу безмерную милость.

Фламин Феба33 – Квинт Максимус.»

– Ты снова что-то пишешь? – две изящные ручки обвили широкие плечи, склонившегося над столом мужчины.

– Да, милая… Мне сообщили, что я должен покинуть твою страну. Я пишу, чтобы меня оставили здесь, рядом с тобой, еще ненадолго… – он накрыл девичью кисть своей ладонью, повернул бритое лицо к ней и виновато улыбнулся.

– Но… Но, я тяжела от тебя… – она отпрянула от него и умоляюще сложила красивые руки на девичей груди, ее лицо выражало неподдельный ужас.

– Не бойся! Ты понесла не от меня, а от бога, которого я впустил в себя! Кроме того, если не ошибаюсь, ты принадлежишь к древнему роду. Твои соплеменники не посмеют причинить тебе зло!..

Бритое лицо мужчины осветилось улыбкой. Он приблизил ее к себе и крепко поцеловал в губы.

«Квинт Максимус! Запомни этого иноземца…», – сказал мне кто-то невидимый.

Отец был вне себя от гнева! Его седая борода топорщилась в разные стороны, глаза яростно сверкали, казалось, сейчас они вылетят из глазниц, как камни, из пращи.

– Как ты могла, дочь?! Что ты наделала? Ты понесла от язычника! По доброй воле!.. Какой позор! – отец в бессилии рухнул на единственный табурет у стола и опустил голову.

– Ты хоть понимаешь, в какую ситуацию мы с тобой угодили?! Такой позор для нашего уважаемого рода! Храм разграблен такими же язычниками… Люди перестали приносить жертвы в Доме божьем, у меня никто не покупает цыплят и мышат – нам скоро нечего будет есть… Что нам делать с этим ребенком?.. Что?! – отец поднял обреченный взгляд.

– Твоя старшая сестра Елизавета могла бы помочь с твоим замужеством… А теперь?! Что нам делать теперь?.. – вторила отцу мать, стоявшая, до того, в стороне, – Кому ты будешь нужна?..

Девушка, не в силах больше выносить родительские причитания, закрыла лицо руками и бросилась в свою комнату, и там, упав ничком на соломенную лежанку, предалась своему горю.

Голос матери вернул ее из легкого забытья, в которое она провалилась от слез.

– Мы подумали с отцом… – она присела рядом, – Тебе придется спрятаться до разрешения от бремени… Мы надеемся спрятать тебя в общине ишеев…

– Где тебя заставят работать с утра до ночи и прикасаться там к твоему телу побрезгуют! – послышались крики отца из соседней комнаты, – Какой позор!.. Что ты наделала!?!

– А после родов, ишеи охотно оставят этого ребенка у себя, и ты сможешь вернуться домой. Бедная, моя девочка… – дрожащая мамина рука, не переставая гладила ее по волосам.

***

– Мириям, сестричка, я так давно тебя не видела! – тонкие пальцы Лизы, с накрашенными хной, по последней ромейской моде, ногтями мягко обхватили запястья Мириям, но та старательно отводила взгляд от счастливых глаз сестры и даже попыталась высвободить свои руки.

– Что с тобой, милая моя, Мириям? – разволновалась Елизавета.

– Ты… ты… – Мириям готова была разрыдаться.

Все обидные слова, которые она приготовила для сестры, превратились в тихие всхлипы.

– Пойдем скорей к Храму, тебе надо обязательно помолиться Ему, – Елизавета властно повлекла свою младшую сестру к ступеням, где была женская половина.

Мириям хотела скорей рассказать Елизавете о том, как коварно поступил с ней ромейский жрец, с которым она ее познакомила, но та не дала ей и рта открыть.

– Молись, Мириям, и Он обязательно поможет тебе, как помог мне и Захарию! – щебетала Елизавета, словно весенняя птаха.

Елизавета накрыла голову покрывалом и опустилась на колени перед ступенями Храма, а затем потянула к себе Мириям.

Вокруг, также на коленях, спрятав головы и лица под разноцветной материей, стояли другие женщины, поющие слова молитвы. Вдруг легкая рябь прошла по разноцветному полю покрывал, головы под ними повернулись ко входу.