Разлом в бесконечности

Глава 3 Безграничный космос

Истерика Рии Рэй прекратилась. С очень милой и очень избалованной молодой леди слетела вся внешняя легкомысленность, и теперь она вместе с остальными спокойно выслушивала теорию Фаулера о происшедшем ужасном событии. Пилот Бем с восхищением посмотрел на неё, и, когда она придвинулась к нему на сиденье, протянул руку, чтобы обнять и приободрить актрису.

— Итак, — заключил Фаулер, — таково наше положение и наша судьба. Мы заперты здесь, в безграничном космосе.

— Чепуха, — подал голос Ладлоу Гейтс.

— А? — Фаулер выглядел озадаченным, и все остальные быстро повернулись к нему.

Всех их охватил страх, переходящий грань отчаяния и заканчивающийся смирением. В голосе инженера, казалось, не было страха. Только раздражительность.

— Я сказал, что это чепуха! Этот ваш безграничный космос!

— Но, мой дорогой сэр, вам стоит просто взглянуть на небо.

— Чушь собачья! Я не профессор высшей математики и тем более не пилот. Я всего лишь горный инженер. Но, надеюсь, я всё ещё могу использовать свою голову по назначению.

Они уставились на него, и на их лицах было что-то похожее на благодарность. Его раздражительность, к которой, казалось, не примешивалось и тени страха, подействовала на них как тонизирующее средство.

— В безграничном космосе температура составляет 460,66 градуса ниже нуля по Фаренгейту. Кабина этого самолёта представляет собой тонкую металлическую оболочку. Как вы думаете, если бы снаружи был абсолютный ноль, здесь продолжало бы быть что-то меньше ста градусов (-73,33 °C)? Опять же, как вы думаете, двигатели продолжали бы работать при такой температуре?

— Но… — начал Фаулер.

— Помолчите. Безграничный космос! В безграничном космосе нет атмосферы. Но, похоже, снаружи её достаточно, чтобы обеспечить работу ваших двигателей с нагнетателями. И, похоже, атмосферы достаточно, чтобы пилот мог управлять самолётом с помощью хвостового руля направления и элеронов. Снаружи должен быть воздух или какая-то другая смесь газов с аналогичным содержанием кислорода.

Гейтс раздражённо повёл широкими плечами.

— Опять же, в космосе нет силы притяжения. Если бы мы были в открытом космосе, мы бы плавали по каюте, как пробки в тазу. А мы этого не делаем. Наши тела имеют какой-то вес.

Фаулер покачал головой. Часть его ужаса была компенсирована явным научным интересом, никогда полностью не утрачиваемым ни одним человеком науки, независимо от того, что его окружает.

— Вы понимаете, к чему вы ведёте? Ваши утверждения предполагают существование планеты поблизости. Это единственное, что могло бы объяснить те условия, которые, по-вашему, как вы считаете…

— «По-вашему, как вы считаете»? — проскрежетал Гейтс. — Будут ли бензиновые двигатели, хоть и с воздушным охлаждением, работать при абсолютном нуле? Останется ли здесь воздух, даже с включённым кислородным баллоном, хотя бы на минуту?

— Но планеты не может быть. Если бы она была, мы бы начали падать на неё с того момента, как столкнулись с этим изгибом пространства.

— Откуда вы знаете, что мы не падаем сейчас?

— Но планеты нигде не видно!

— Откуда вы знаете, что наши глаза правильно функционируют в этой части неба, где бы мы, чёрт возьми, ни находились? Может быть, вещество и световые лучи здесь отличаются от привычных нам.

Дверь в кабину пилота открылась. Вошла Милдред и села рядом с Энрайтом.

— Не думаю, что это что-то значит, — уныло сказала она, — но стало немного теплее. Сейчас минус шестьдесят восемь (-55,56 °C).

Гейтс уставился на Фаулера с лёгкой усмешкой.

— Ну, может ли температура безграничного космоса изменяться подобным образом? Разве это не противоречит всем теориям, которые вы, бездарь, тут навыдвигали?

Фаулер кусал губы. И тут Бем внезапно воскликнул. Он невидящим взглядом смотрел вперёд, в переднее окно самолёта, на созвездие в форме кинжала. Его рука так сжала руку Рии Рэй, что она тоже невольно вскрикнула.

— Смотрите! — прохрипел Бем, указывая на это созвездие.

Остальные тотчас уставились на него. И увидели любопытную вещь.

Звезда, образующая остриё кинжала, исчезла. Затем она снова стала видна отчётливо и, наконец, снова исчезла. Во втором случае звезда над ней тоже исчезла из поля зрения.

— Там, в небе, что-то есть! Что-то прямо впереди, между нами и этим созвездием!

— Там не может ничего быть, — запротестовал Фаулер, наморщив лоб, как сбитый с толку ребёнок. — Если бы там была маленькая планета или астероид, они бы хоть немного отблёскивали в отражённом звёздном свете.

— Да? — недовольно сказал Гейтс. — Разве вы никогда не видели материалов, не отражающих свет? Я видел.

— И вы не видели. Такие материалы отражают хотя бы немного света!

— Ладно, — фыркнул Гейтс, — тогда впереди нас ничего нет. Это всего лишь наше воображение.

Бем продолжал смотреть вперёд. Теперь почти вся звёздное скопление в форме кинжала было скрыто от них. На фоне других, более тусклых звёзд он мог разглядеть сегменты огромной кривой.

Слабый гул моторов постепенно становился громче, что указывало на то, что атмосфера снаружи каким-то образом сгущалась. Огромная часть неба перед ними была чёрной, без звёзд. Это было похоже на то, как если бы перед Т-12 находилась огромная тарелка.

Только самой тарелки видно не было. Единственным признаком её существования было то, что сквозь неё ничего не было видно.

— Там есть планета, — сказал Бем и оглядел бледные лица остальных. — И что теперь?

Заговорила Рия Рэй:

— Нужно высадиться на неё.

— Высадиться на неё? — усмехнулся Гейтс.

— Это единственное, что мне пришло в голову. Конечно, нужно снижаться к ней. Мы же не сможем летать здесь вечно, не так ли?

— Но бог знает, что может быть там, внизу! Возможно, мы не сможем дышать их атмосферой. Там могут быть опасные формы жизни. Планета может оказаться похожей на Луну — вся в кратерах глубиной в сотни миль, в которые мы можем провалиться.

— Ладно, — отрезал Гейтс, — летайте здесь, пока не кончится бензин, и всё равно разобьётесь. Потому что у этой штуки явно есть сила притяжения. Мы уже весим больше. Гравитационного притяжения хватит, чтобы размазать нас так же основательно, как если бы мы упали на Земле с высоты ста миль.

Бем ничего не ответил на это. Сказать было нечего.

Через мгновение он встал и подошёл к пульту управления самолётом. Энрайт и Милдред последовали за ним, а через некоторое время и Рия Рэй. За их спинами Фаулер и Гейтс спорили — Фаулер искренне и безнадёжно, а Гейтс проявлял только нетерпение и раздражение.

— Он очень хладнокровный, — сказал Энрайт, глядя на крупного, невозмутимого инженера. — Не думаю, что в его теле есть хоть один нерв.

— Он самый храбрый человек из тех, что я когда-либо видел, — сказал Бем срывающимся голосом. — Я слышал о людях, которые действительно совершенно не боялись смерти. Но никогда не думал, что увижу такого.

Круглая чёрная дыра в усеянном звёздами небе быстро увеличивалась, наводя на мысль о том, что небесный объект, к которому они приближались, был довольно миниатюрным. Большая сфера была бы заметна с расстояния, на преодоление которого потребовались бы недели. Или столетия.

— Но там не может быть планеты! — сказал Энрайт. — Так близко к Земле! Такое соседство дало бы о себе знать самыми разными способами. Приливы, отливы и тому подобное.

— Она не близко к Земле, — вздохнул Бем. — Она на противоположном краю космоса от Земли.

— Но у космоса нет краёв. Как может что-то, у чего нет конца, иметь край?

— Прекрати, — сказала Милдред. — Смотри. Термометр.

В кабине было сравнительно тепло: всего пятьдесят два градуса ниже нуля (-46,67 °C). И дышать стало заметно легче. Из соображений экономии Бем потянулся и выключил кислородный баллон; но вскоре выяснилось, что они всё-таки были ещё зависимы от него; поэтому он снова открыл кислород, снизив скорость подачи.

До них донёсся голос Фаулера.

— Это невозможно. Каким бы пустым ни был космос, шансы миллиарды к одному на то, что мы, случайно попав в него, так же случайно окажемся вблизи одного из редких небесных тел.

— Хорошо, — проскрежетал Гейтс. — Шансы миллиарды к одному, что на планете, подобной Земле, сложатся атмосферные и другие условия, сделавшие бы возможным такое редкое явление, как жизнь. И всё же они сложились. А это значит, что ваши шансы «миллиарды к одному» иногда действительно срабатывают.

— Я бы хотел, — начал Бем, — чтобы профессор переключил свой мозг с невозможности существования планеты, находящейся, как мы все знаем, прямо под нами, на проблему того, какой она может быть.

Всё небо перед ними — или под ними, если можно так выразиться — теперь было чёрной беззвёздной пустотой. Но всё же чернота больше походила на дыру, чем на твёрдое тело.

— Может быть, эта штука похожа на большую чашу, и мы опускаемся в неё, — с сомнением предположил Энрайт.

— Вряд ли, — сказал Бем. — Любое вещество, свободно вращающееся в пространстве, обязательно примет сферическую форм.

— Мы в точности этого не знаем. Это всего лишь теория…

— Мужчины такие забавные, — сказала Милдред, и в горле у неё запершило, а потом она выдала короткий смешок. — Когда нас ждёт неминуемая смерть, вы готовы спорить о форме того, на чём мы умрём.

— Лучше спорить, чем сходить с ума, — сказал Энрайт.

— О, я же не говорила, что мужчины глупые. Я просто сказала, что они забавные.

— Посмотрите на альтиметр! — внезапно воскликнул Энрайт.

Они взглянули. Он показывал пятьдесят пять тысяч футов.

Бем выровнял самолёт рывком, который даже в такой разрежённой атмосфере вызвал неприятный крен.

— Господи, мы летим так быстро! Не думаю, что смогу посадить самолёт на той скорости, что мы разовьём в этом воздухе.

— Всё будет в порядке, если мы сможем найти достаточно длинное ровное место, — сказала Милдред.

— Найти, да? — спросил Бем.

Все трое смотрели теперь не вперёд, а вниз, так как он вывел Т—12 из больше похожего на падение метеорита силового пикирования. Затем они посмотрели друг на друга.

— Ничего не видно. Ни черта. Шар может быть гладким, как мрамор, или изрезанным скалами и пропастями, как большая вафельница. Нам придётся садиться наугад, вот и всё.

Рука Милдред, лежавшая на плече Энрайта, дрожала.

— Ты же знаешь, как мало шансов избежать крушения, если спускаться на Землю вслепую, наугад!

— Остаётся надеяться, что здесь более ровная поверхность, чем на Земле, — сказал Бем.

Он опустил нос самолёта. Больше разговоров не было. Он выключил фары и стал всматриваться вперёд, надеясь, что так сможет увидеть больше. Но там по-прежнему не на что было смотреть. Не на что! Альтиметр показывал десять тысяч футов. И они понимали, что он показывает правильно. Как ни странно, они чувствовали огромную массу под собой. Но всё, что они могли сделать, это чувствовать её. Они могли видеть её не больше, чем разглядеть чёрный бархат в тёмной комнате.

Альтиметр показал шесть тысяч футов, потом четыре, потом одну.

— Скажите им, чтобы держались, — бросил Бем, облизнув потрескавшиеся губы.

Милдред пошла назад. Энрайт увидел сквозь стеклянную перегородку, как шевелятся её губы, как она садится и хватается за мягкие подлокотники кресла.

Пятьсот футов. Двести. Повинуясь какому-то инстинкту, Бем до минимума снизил обороты двигателей. Колёса заскрежетали, и самолёт сильно тряхнуло. А затем они приземлились со столь сильным ударом, что разорвал бы Т-12 на куски, если бы он весил как обычно, а не, возможно, четверть земного веса.

Бем попытался затормозить, но самолёт, казалось, собирался мчаться по поверхности бесконечно. Они кусали губы, шептали проклятия, похожие на молитвы, и ждали, что вот-вот налетят на препятствие или рухнут в бездонную пропасть. Но ничего этого не происходило. Самолёт опускался и поднимался, как будто катился по волнам окаменевшего океана, и, наконец, остановился, целый и невредимый.

— Двигатели! — прозвучал скрипучий голос Гейтса. — Не останавливайте их полностью. Возможно, мы не сможем запустить их снова в такой холод. И нам нужны генераторы для питания этих костюмов.

Бем переключил двигатели на самые низкие обороты холостого хода и облизал сухие, потрескавшиеся от холода губы.

— Ну что ж, — сказал он, — мы на месте. Где бы это, чёрт возьми, ни находилось.

— Интересно, есть ли в этом месте залежи буры? — раздался спокойный, сухой голос Гейтса.