Рай с привкусом тлена

— Диего, что ты делаешь? — увернувшись и обретя наконец возможность говорить, воскликнула я.

— Ласкаю свою жену, — жарко выдохнул мне в ухо Диего, в то время как его рука стаскивала с моих плеч платье: без рабынь я так и не сумела застегнуть пуговицы на спине.

— Не надо, зачем ты…

— Ты моя, — шептал он, теперь путаясь в юбках и упрямо пробираясь рукой между моих стиснутых ног. — И я имею право.

— Диего, прошу тебя! — взмолилась я, упираясь ему в грудь, но он вновь закрыл мне рот поцелуем.

Меня охватила паника. Буквально вчера я едва не подверглась насилию со стороны Джая, и вот теперь мой собственный муж, галантный и обходительный, берет меня силой, пусть и таким странным способом… Вправе ли я отказать ему в этом подобии близости? Ведь так или иначе, он мой супруг, а я как жена обязана подчиняться… И я сдалась, хотя от стыда и унижения по щекам покатились слезы, когда неумолимые пальцы Диего принялись орудовать между моих ляжек. Зачем, зачем он это делает?

Пришлось замереть и ждать, пока он с натугой терся низом живота о мое бедро и отрывисто постанывал — то ли от возбуждения, то ли от боли.

Отвернувшись, я молча глотала слезы. К счастью, эта постыдная возня длилась недолго: Диего убрал руку и затих, опустив голову и касаясь взмокшим лбом моего виска.

— С ним ты тоже плачешь в постели? — в его хриплом голосе сквозила горечь.

— Зачем ты спрашиваешь? — отодвинувшись как можно дальше, чтобы не соприкасаться с ним никакой частью тела, я бездумно поправила задранную юбку. — Я этого не хотела. Ты меня заставил. Так какая тебе разница, плачу я или нет?

— Вельдана, я…

— Что ты придумаешь дальше? — его лицо расплывалось у меня перед глазами. — Придешь ко мне в спальню и станешь смотреть, как смотрел на Кима с той рабыней? Или заставишь меня лечь с вами обоими?

— Вельдана…

— Оставь меня в покое, Диего, — всхлипнула я и утерла слезы. — Если ты мужчина, то найди в себе смелость сделать выбор. Либо будь мне мужем, дели со мной ложе и прими участь, ниспосланную тебе Творцом, либо… не прикасайся ко мне больше, толкая меня в постель к другому.

Не дожидаясь ответа, я тяжело поднялась с кровати и побрела к выходу — как была, в сползающем с плеч платье. Но уже взявшись за ручку двери, остановилась.

— Что ты сделал с ним?

— Ничего, — послышался за спиной глухой ответ. — Просто высек слегка. Но — клянусь, Вельдана! — если я увижу на тебе еще хоть один синяк, ему не жить.

Переступив порог спальни, я буквально упала в объятия Лей и разрыдалась у нее на плече.

— Что стряслось, госпожа?

Говорить я не могла. Лей шикнула на Сай, заставив ее убраться восвояси, и незаметно увлекла меня на диван. А после обняла и долго гладила по спине, пока мои судорожные рыдания не превратились в бессмысленные редкие всхлипы.

— Все в порядке, Лей, — наконец выдавила я из себя. — Просто… оказалось, что это невыносимо — чувствовать себя несвободной.

— Несвободной? — Лей приподняла мое лицо и бережно вытерла слезы краем батистового платка. — Что вы имеете в виду, госпожа? Вы ведь не рабыня.

— Скажи, Лей… — подавив очередной всхлип, я отобрала у нее платок и высморкалась. — Почему ты не захотела уйти, когда я предлагала тебе свободу?

— Что мне с ней делать, госпожа? — удивленно пожала плечами Лей.

— Ходить, куда хочешь. Делать, что душа пожелает. Выйти замуж за того, кого любишь.

— Ходить мне некуда, — тряхнула она черными кудрями. — Да и вы — часто ли ходите куда-то одна, без мужа? Часто ли делаете то, что хотите? То, что я делаю, мне не в тягость, для меня удовольствие служить вам, госпожа. А замуж я не хочу. И детей не хочу, чтобы они становились чужими…

Она осеклась, закусив губу, а я договорила за нее:

— …рабами? Но ведь если ты станешь свободной, твои дети тоже будут свободными!

— Но кто накормит их? Кто даст им кров? Кто наймет меня на работу, если в каждом поместье довольно рабов, которым не надо платить? Я видела свободных людей, которые живут на улице. Видела нищих в порту, просящих милостыню. Видела, как они умирают от болезней. Видела, как отрубали им руки, потому что от голода они промышляли воровством. Вот что я скажу вам, госпожа: свободные люди, если только это не богатые доны, часто живут хуже рабов.

Пылкие слова Лей заставили меня задуматься, и собственные горести теперь перестали казаться значимыми. А что, если она права? Что, если рабы Кастаделлы вовсе не хотят быть освобожденными? Мелькнула мысль как можно быстрее поговорить об этом с Джаем, но я тут же от нее отказалась. С Джаем сегодня вовсе не хотелось встречаться.

— Простите, госпожа, — добавила Лей уже другим тоном, словно спохватившись. — Я позволила себе дерзость. Но что за беда случилась с вами? Вы поссорились с доном Диего?

— Ах, Лей, — я махнула рукой. — Не бери в голову. Лучше приготовь мне ванну и помоги вымыться. Я вся взопрела в этом платье.

— Как пожелаете, донна.

— И вот что, Лей… Когда закончишь со мной, найди, пожалуйста, Джая. Диего наказал его, и теперь ему наверняка потребуется помощь. А я… я просто не могу. Не сегодня.

— Не волнуйтесь, госпожа, все сделаю, — послушно кивнула Лей.

Вот только мне показалось, что в ее глазах я заметила проблеск злорадства.

Вместе с сумерками наваливается усталость: тело ломит от усердных тренировок. Свежие ссадины на спине пульсируют болью, которая напоминает о пережитом унижении. Усилием воли гоню ее прочь. Несмотря на досадное недоразумение, сегодняшним днем я доволен: возведение стен продвигается споро, а над будущей тренировочной площадкой к вечеру начали поднимать каркас для навеса. А еще… Лей проболталась вскользь, что Вель все-таки отправила посыльного к Вильхельмо. Значит, у Аро есть шанс.

Новичков Хаб-Ариф вымотал до предела, да и сам заметно утомился. День закончен, мы помогаем друг другу вымыться и в сопровождении стражей возвращаемся в поместье. В маленькой пустой комнате после открытого пространства становится неуютно. Невольно бросаю взгляд на неподвижный гобелен, но заставляю себя не думать о Вель. Растягиваюсь на кровати лицом вниз, прислушиваюсь к отголоскам утихающей боли и закрываю глаза.

Воспоминания о вчерашнем срыве наполняют меня стыдом. Вель, похоже, так и не простила меня, да еще и наверняка пожаловалась красавчику. Иначе зачем бы он прискакал за возмездием? Хорошо хоть сама не пришла меня лечить, прислала рабыню. Ее жалости сегодня я бы просто не вынес.

Ловлю себя на том, что глаза открыты и смотрят на темный прямоугольник гобелена. Еще не так поздно, возможно, она пожелает прийти…

Но время проходит, а в комнате так же тихо, как и прежде. Сон не идет, и я продолжаю пялиться на треклятый гобелен.

Неожиданно раздается негромкий стук в дверь.

— Да? — вскидываю голову, чувствуя, как сердце забилось у горла.

Но на пороге возникает Лей с лампой и мазью.

— Не спишь? Госпожа велела зайти к тебе вечером.

— Как видишь, — разочарованно опускаю голову и отворачиваюсь к стене.

Лей по-хозяйски располагается на краю кровати и заворачивает на моей спине рубаху. Ловкие пальцы снуют по свежим рубцам на коже, но я их почти не ощущаю.

— Как она?

— Кто?

— Не притворяйся, что не понимаешь. Как госпожа?

— Сегодня в дурном расположении духа. После церкви не выходила из комнаты. Повздорила с мужем.

Кусаю губы в раздумьях. Вопросов больше, чем ответов: из-за чего у четы Адальяро случился раздор? Неужели из-за меня? Или я слишком много о себе возомнил? Но почему тогда не пришла? Все еще сердится на меня за вчерашнюю выходку?

— Она… говорила что-нибудь обо мне?

— Ничего. Но я все сама видела. Синяки на ее шее.

Прячу лицо в подушку, словно это может унять жгучий стыд.

— Все не так, как ты думаешь.

— Мне-то что, — в голосе Лей сквозит обидное спокойствие. — Ты дурак. Тебе стоило бы целовать ей ноги, а ты оставляешь на ней синяки. Но твои отметины, — она больно надавливает на разодранную хлыстом кожу, — говорят о том, что скоро ты доиграешься.

— Может быть, скорее, чем ты думаешь, — морщусь я, стараясь разбудить в себе злость.

Но ее почему-то нет. Хочется, чтобы сейчас вместо Лей здесь была Вель. Может, я смог бы ей объяснить…

— Что? Неужели тебя продают?

— Не продают. В субботу я выйду на смертельный поединок.

Руки Лей надо мной замирают. Долго, долго молчит, не двигаясь и почти не дыша. И, наконец, произносит:

— А… Хаб-Ариф?

— Нет. Только я.

Слышу неприкрытое облегчение в ее протяжном выдохе. И ощущаю легкий укол зависти. Если бы что-то случилось со Зверем, его было бы кому оплакать.

А кто заплачет, если погибну я?

Нет. Никаких «если». Запрещаю себе даже думать об этом. Тот, кто опасается поражения, — уже проиграл. А мне надо выиграть. Ради Аро. Ради всех остальных.

====== Глава 24. Мечты на краю пропасти ======

Комментарий к Глава 24. Мечты на краю пропасти Коллажик к главе: https://picua.org/images/2019/08/12/41076cfd80e91f15b3de206095022a82.jpg

Пока ты жив, не умирай,

На этот мир взгляни:

У многих здесь душа мертва,

Они мертвы внутри!

«Там высоко» (группа «Ария»)

Тусклый свет зарождающегося утра постепенно изгонял из спальни полумрак. Я проснулась еще до рассвета, выспавшись в одиночестве, словно младенец. Однако близость нового дня нисколько не радовала. Внутри поселилась пустота, будто жизнь покинула меня, оставив лишь мертвую оболочку.

Джай так и не пришел ко мне вчера. Вероятно, злится из-за Диего. Но оправдываться мне не хватило бы духу. Я устала от того, что каждый из моих мужчин винит меня в своих бедах, в то время как я всего лишь пытаюсь воззвать к их разуму.

Да и к чему теперь оправдания? Все пошло прахом. Я собственными руками подписала Джаю смертный приговор, когда отправила письмо Вильхельмо с согласием на поединок. Жить ему остается только до субботы, а дальше… Думать о том, что будет дальше, не хотелось, но закрывать глаза на очевидное просто глупо. Без Джая вся затея с освободительным восстанием потеряет смысл. Диего продолжит меня унижать и поселит в его комнату другого раба. Может быть, Кима.

При мысли об этом меня передернуло.

Рука сама собой легла на живот. Если Джай успел зародить во мне жизнь, часть его останется со мной после его смерти. А если нет…

Пролежав с открытыми глазами до тех пор, пока за окном не рассвело окончательно, я заставила себя подняться и дойти до купальни. Видеть никого не хотелось, поэтому девушек я звать не стала. Сама вымылась в прохладной воде, сама досуха вытерлась, расчесала волосы и кое-как заплела их в простую косу. Зато выбор одежды поставил меня в тупик. Северное платье, спасавшее меня накануне, вечером отнесли к прачкам, а южные наряды, слишком открытые и вызывающие, вновь выставят напоказ мои еще не сошедшие синяки. Пришлось выбрать самое скромное. А плечи можно будет укрыть кружевной накидкой.

Рабыням теперь запрещали будить меня по утрам, поэтому Сай терпеливо ожидала в коридоре. Приоткрыв дверь, я поманила девушку внутрь.

— Где Лей?

— Повезла строителям тележку с едой, госпожа.

— Джай у себя?

— Нет, госпожа. Ушел вместе с Хаб-Арифом и новенькими на тренировку.

Я доставила Сай не слишком много хлопот: от нее потребовалось лишь как следует затянуть корсет и поправить складки платья.

— Что Диего, еще не уехал?

— Нет, госпожа. Дон Адальяро совсем недавно спустился к завтраку.

— Что ж. Выходит, сегодня я успею составить ему компанию.

Голоса в столовой мгновенно стихли, стоило мне открыть дверь. Как же раздражают эти шушуканья за моей спиной! Интересно, Диего уже успел поделиться с матерью тем, как прошел наш вчерашний день?

— Вельдана? — искренне удивилась Изабель. — Не ожидала увидеть тебя так рано. Снова не спится?

— Напротив, я отлично выспалась. Доброе утро.

— Доброе утро, — холодно отозвался Диего и поднялся, чтобы помочь мне сесть.

Изабель негромко хлопнула в ладоши и велела возникшей из ниоткуда рабыне принести дополнительный прибор. Миловидная смуглая девушка расторопно налила мне в чашку горячего кофе и добавила молока.

— Что-то печалит тебя, дорогая? — ласково спросила Изабель.

— Нет, матушка. Я всем довольна.

— Рада слышать. Как удачно, что ты сегодня решила выйти к завтраку. Мы как раз обсуждали дела. Диего считает, что можно пока приостановить строительство. На деньги, которые мы платим Монтеро за найм плотников и каменщиков, мы могли бы нанять больше рабов для сбора хлопка. Не за горами сезон дождей, надо успеть собрать урожай. На торгах уже началась настоящая война за фрахт судов на будущие месяцы.

— Нет, приостанавливать работы мы не будем, — холодно ответила я, берясь за нож и вилку.

Изабель демонстративно поджала губы и опустила глаза в тарелку.

— К чему это все теперь? — подал голос Диего. — Твой раб силен и мог бы со временем принести тебе не один выигрыш и больше бойцовых рабов, но ему не победить Несущего Смерть. А новички выглядят не слишком-то свирепыми.

Напоминание о скорой смерти Джая напрочь отбило у меня аппетит. В глубине души я признавала ужасающую справедливость слов мужа, но продолжала цепляться за свою призрачную надежду, будто она могла что-то изменить.

— Монтеро уже получил свой задаток, — сухо возразила я.

— Сделку никогда не поздно расторгнуть, — так же сухо заметил Диего, не глядя на меня. — Выплата неустойки может обойтись дешевле, чем дальнейшее бесполезное строительство.

— Оно не бесполезное, — не соглашалась я уже из чистого упрямства. — Джай пока еще не умер. Что бы ни случилось с ним в эту субботу, у меня остается Хаб-Ариф. Я не собираюсь выставлять на смертельные поединки всех своих рабов.

— Что ж, — процедил сквозь зубы муж и демонстративно обратился к Изабель: — Раз уж Вельдане угодно развлекаться, тогда нам придется на время ограничить кое-какие другие расходы. Или взять банковский займ у Микеле.

— А что случилось? — насторожилась я. — Разве у нас денежные затруднения?

— Лишь временные, — нехотя признался Диего, по-прежнему не поворачиваясь в мою сторону. — Сенат Саллиды обеспокоен участившимися пиратскими нападениями у островов Дескари и у Суэльского архипелага. Он постановил усилить патрули в южной и западной акватории полуострова. С этой целью сенаторов всех городов Саллиды призвали отказаться от жалованья на несколько месяцев, чтобы объединить усилия и укрепить флот, изрядно потрепанный в стычках с Халиссинией. Семье Адальяро оказана немалая честь, — Диего раздраженно скрипнул зубами. — Наша лесопилка в ближайшее время будет работать на государственный заказ по строительству военных судов. Издержки нам, разумеется, компенсируют, но не сразу.

В раздумьях я прикусила губу. Мне даже в голову не могло прийти, что Адальяро могут испытывать трудности в средствах.

— А почему Сенат Саллиды принял такое странное решение? Почему нельзя построить флот за счет государственной казны?

— Казна почти пуста: оборона приграничья и борьба с контрабандистами требует немалых средств, — Диего нервно побарабанил по столу пальцами. — Налоги растут, а с ним растет и недовольство граждан, сенаторы опасаются бунта. Мы не можем повышать взносы на содержание армии бесконечно.

— Как только мы продадим урожай хлопка, все должно наладиться, — с деланным спокойствием произнесла Изабель. — Хорхе буквально зубами выдрал подходящий корабль, который уходит в Аверленд до начала штормов. И нам нужны руки. Много рук.

Ее слова заставили меня задуматься. Первым бессознательным порывом было отдать свои личные деньги на нужды поместья: у меня еще оставалось немного дядиного золота и несколько монет с прошлых выигрышей. Правда, я собиралась сама найти им применение. Например, стоило бы посетить модистку и заказать ей пару-другую платьев более скромного фасона. Мне не хотелось делать это за счет мужа и свекрови. Кроме того, деньги могут понадобиться Джаю. Вдруг случится чудо, и мне позволят выкупить для него этого Аро? Поэтому, сдержав приступ великодушия, я благоразумно промолчала.

После завтрака мы с Изабель проводили Диего до ворот. Когда карета скрылась за поворотом дороги, я собиралась вернуться к себе, но свекровь неожиданно предложила:

— Мне кажется, тебя тяготит одиночество. Мы с Хорхе хотим сегодня объехать хлопковые плантации. Если хочешь, присоединяйся к нам — сама посмотришь, как идут дела, а то и поможешь.

Первым желанием было отказаться: если Изабель я еще худо-бедно могла терпеть, то Хорхе вызывал во мне омерзение. Однако слова отказа так и не сорвались с моих губ.

Почему, собственно, и нет? Я и так чувствую себя в этом доме совершенно бесполезной, не занимаясь ничем, кроме праздного времяпрепровождения за вышивкой и чтением, в то время как Изабель пытается удержать на плаву благосостояние семьи. Возможно, ей и в самом деле требуются помощники, ведь Хорхе тоже не может уследить за всем сразу. И даже если толку от моего присутствия на плантациях будет чуть, то проявить интерес к делам определенно стоит.

— С удовольствием, — после некоторых колебаний ответила я. — Когда выезжаем?

— Да прямо сейчас, — развела руками Изабель. — Хорхе уже заложил двуколку.

К счастью, в легком экипаже мне не пришлось сидеть слишком близко к неприятному управляющему: он правил двуколкой, а мы с Изабель расположились на обитой мягкой кожей скамье, спрятавшись в тени легкого парусинового навеса. Совсем скоро моему взору предстали обширные хлопковые поля, на которых, согнув спины, трудились рабы. Всю их защиту от палящего солнца составляли просторные одежды из грубого полотна и плетеные широкополые шляпы. Грязные платки закрывали лица почти каждого человека до самых глаз. Я не сразу поняла, зачем, пока не разглядела едва заметные облачка пыли, поднимающейся среди сухих стеблей при каждом движении. Некоторые работники бросали в нашу сторону настороженные взгляды, но большинству, похоже, не было дела до пожаловавших господ: их движения выглядели заученными и монотонными, а глаза —безжизненными и пустыми. Среди рабов я заметила немало детей — некоторые были настолько малы, что, пожалуй, едва научились разговаривать; но и они уже щипали с колючих кустов серовато-белые пушистые комочки. Поглощенная созерцанием рабского труда, я не сразу заметила, что двуколка остановилась и Изабель рядом нет.

— Прошу вас, донна, — вывел меня из оцепенения нетерпеливый голос Хорхе.

Превозмогая брезгливость, я оперлась на предложенную руку и выбралась из двуколки.

— Сколько акров убрано на сегодня? — деловито поинтересовалась Изабель, расправляя над собой легкий зонт и окидывая хозяйским взглядом плантацию.

— Акров двадцать. Может, немногим больше, — прищурившись, на глаз оценил Хорхе. — Эй, ты! Поди сюда.

К управляющему немедленно подбежал немолодой худощавый человек и низко поклонился.

— Как продвигается работа? — без намека на приветствие обратился к нему Хорхе.

— Хорошо, господин, — мужчина еще ниже пригнулся к земле.

— Как очистка? Сколько фунтов уже готово на продажу?

— Около шестидесяти, господин.

— Шестидесяти? — Хорхе нахмурил густые сросшиеся брови. — С двадцати акров должно быть уже все девяносто!

— Простите, господин, — лоб несчастного, что комкал в руках шляпу, едва не касался земли. — Рук не хватает.

— Ах, рук не хватает?! — вскричал вдруг Хорхе и резко стеганул несчастного хлыстом. Мы вздрогнули одновременно: я от неожиданности, а нерадивый работник от боли. Его спина выгнулась, но он не издал ни звука. — Откормили дармоедов! И ты еще называешься смотровым? Ну-ка, веди! Я вас научу работать!

— Как пожелаете, господин, — раболепно поклонился провинившийся мужчина и, ссутулив плечи, поспешил к краю плантации, где я увидела нечто вроде широкого длинного сарая.

К этому месту рабы один за другим сносили холщовые мешки с белым пушистым хлопком. Я раскрыла зонт и последовала за Хорхе и Изабель. После инцидента с хлыстом на душе остался неприятный осадок, и все же мне было любопытно посмотреть на то, как в Саллиде убирают хлопок.

Униженно кланяясь, раб-смотровой привел нас к огромному сараю, служившему и местом сортировки, и амбаром. Бесформенные тюки уже очищенного хлопка громоздились у задней стены, посередине возвышалась гора необработанного мягкого урожая, который сноровисто перебирали ловкие пальцы рабынь.

— Лодыри! — продолжал разоряться Хорхе. — Почему только шестьдесят фунтов?! К сегодняшнему утру должно было быть девяносто!

Я заметила, как при звуке его голоса головы рабынь склонились ниже. Они молчали, но тонкие пальцы, отделяющие белый пух от семян и шелухи, казалось, забегали быстрее.

— Ты знаешь, что такое норма? — Хорхе вновь повернулся к несчастному смотровому и ткнул его концом хлыста под подбородок. — Знаешь, я спрашиваю?

— Знаю, господин.

— Значит, распределяй работу так, чтобы дневная норма была выполнена! Иначе за каждый недополученный фунт твоя шкура отведает удар кнута! А это еще что? — Он вдруг отвлекся, глядя в сторону, и я заметила, что в углу сарая, прислонившись к балке, сидит спиной к нам одинокая девушка. — Почему не со всеми?

Мой язык от страха прилип к небу: я уже знала, что ждет несчастную, которая посмела в разгар работы отсиживаться без дела. Не успела я предупреждающе вскрикнуть, как на узкую спину в ветхом рубище опустился хлыст.

Девушка взвизгнула, неловко завалившись набок, и только теперь стало ясно, почему она сидела в стороне: у ее груди недовольно запищал крохотный младенец.

— Простите, господин, — заплакала она, отползая и прижимая к разбухшей груди хнычущее дитя. — Я вчера родила ребенка…

— Это было вчера! — рявкнул Хорхе, ничуть не смутившись и вновь замахиваясь хлыстом. — А сегодня тебе что мешает?!

Новый удар опустился на плечо девушки, которым она прикрыла дитя. Тонко взвыв, бедняжка заплакала еще горше.

— Прекратите! — вне себя от возмущения я рванулась к Хорхе.

— Вельдана, стой! — Изабель попыталась ухватить меня за руку, но я проворно вывернулась и подскочила к управляющему.

— Как вы смеете ее бить? Она же сказала, что вчера родила ребенка! Ей нужно покормить малыша!

— Простите, донна, но я знаю, что делаю, — раздраженно сверкнул на меня угольными глазами управляющий. — Эта женщина нагло отлынивает от работы! Она может подвязать своего ублюдка платком, пусть хоть весь день висит у нее на груди, руки ей для этого не нужны! Ее руки стоят денег, между прочим, и она обязана отработать свою еду!

— Вы бесчеловечны, — на мои глаза навернулись слезы. — Отойдите от нее и дайте ей покормить дитя.

— Вельдана, не вмешивайся! — сталью прозвенел голос Изабель у меня за спиной. — Ты приехала помогать или мешать?

— Чем же я могу помочь? — обернулась я к ней, чувствуя, как гнев подступает к горлу. — Вместе с Хорхе пороть этих несчастных?

— С этим Хорхе и без тебя управится, — холодно сказала свекровь. — Иди со мной.

— Я должна убедиться, что он больше не станет бить эту девушку, — упрямо нахмурилась я.

— Хорхе, оставь ее, — слегка повернула голову Изабель. — А ты, — она строго посмотрела на плачущую юную мать, — если не хочешь снова отведать хлыста, делай как он сказал. Привяжи ребенка к груди и садись за работу. Запомни: я не кормлю лодырей.

— Да, госпожа.

Девушка утерла слезы и, придерживая хнычущее дитя, ползком подобралась к равнодушным товаркам. Я не могла больше смотреть на издевательство над несчастной матерью и вышла из сарая. Изабель незамедлительно последовала за мной.

— Вельдана, когда ты уже научишься обращаться с рабами? — зашипела она мне на ухо, больно дернув за локоть. — Они тебе не друзья, не дети и не родители — это рабы, и они должны делать только одно — работать. Если не держать их в строгости, они распустятся и вместо прибыли станут приносить одни убытки.

— Что я должна делать? — не глядя на нее, сухо повторила я. — Зачем вы меня сюда пригласили?

— Так-то лучше, — свекровь смягчила тон и сунула мне в руку свернутую в трубочку бумагу вместе с заостренным грифелем. — Видишь вон тех рабов, которые следят за работой остальных? Это смотровые. Каждый из них отвечает за определенный участок. Надо сверить вот эти цифры — норму сбора с тем, что удалось собрать. Ты можешь начать с восточного участка, я обойду западный. Хорхе пройдется по южному и северному. Быстрее справимся — быстрее уедем отсюда.

— Но зачем? — я недоуменно посмотрела на нее.

— Как зачем? — в свою очередь удивилась Изабель. — К отплытию корабля надо успеть собрать и обработать все поля до последнего дюйма. Если рабы будут недостаточно расторопны — мы потеряем выручку.

Я вздохнула. Бродить среди зарослей хлопка под зонтом и сверять цифры у понурых надсмотрщиков — самая скучная работа, которую только можно придумать. Но не собирать же хлопок вместе с рабами, в самом деле.

— Как скажете, — покорно произнесла я.

Медленно оглянулась, подобрала зонт, зажала в руке вверенную мне бумагу и побрела к восточному краю плантации.

Я знаю то, что я видел сам,

верю глазам, а не чужим голосам,

Верю небесам и его чудесам,

тебе надо чудо — сделай его сам.

«Сам» (Noize MC)

День тянется мучительно долго. Все привычно, все в точности так, как было у Вильхельмо. С утра активная разминка: бег, прыжки, переброски, подтягивания; после тренируем новобранцев, заставляя повторять освоенные приемы боя, затем отработка видов оружия, напоследок вольная борьба. Пообедав и слегка отдохнув, лиамец и кочевник дерутся между собой, демонстрируя нам со Зверем, чему научились, а вслед за ними встаем в пару и мы.

— Сильнее, — рычу я, отбивая удар деревянного меча. — Ты не женщину ласкаешь, а разишь врага. Хотя бы сделай вид, что пытаешься выжить.

Хаб-Ариф усмехается углом рта и почти достает меня коварным ударом из-под щита.

— Сильнее! — свирепею я и вымещаю на нем злость серией мощных ударов.

Зверь пятится назад, норовя прикрыться щитом; все его попытки контратаковать успешно пресекаются мною. В конце концов его меч ломается от удара моего, и теперь я рычу уже в ярости настоящей, пугая опешивших Кйоса и Тирна.

— Что с тобой?! Солнце маковку напекло? Дерись, мать твою, или я за себя не ручаюсь!

Хаб-Ариф раздраженно отбрасывает обломок меча и щит, упирает руки в бока.

— Это я хочу спросить тебя: что с тобой? Ну-ка, остынь.

Он толкает меня в тень, в сторону бочки. Обливается сам и щедро плещет в меня водой. Прохладные капли приятно пощипывают ссадины на спине.

— В чем дело? — продолжает допрос Зверь. — Какая муха тебя укусила сегодня?

— Не муха, — утираю мокрое лицо. — Ты должен драться в полную силу. Даже в две силы. Так, как ты дрался, когда мы с тобой стояли друг против друга на Арене.

— Зачем? — подозрительно сощуривает глаза Хаб-Ариф.

— Затем, — грубо обрываю я и сажусь на бревно. — Видел завершающий бой в эту субботу?

— Кровавую бойню, ты хочешь сказать? Тот монстр по праву заслужил свое прозвище. Никогда в жизни не видел таких огромных людей. Истинный бог смерти.

— Вот именно. В субботу я должен с ним сразиться.

— Что?! — у Хаб-Арифа отвисает челюсть. — Ты шутишь?

— Ничуть. Выжить я смогу лишь одним способом: победить.

Некоторое время он обдумывает услышанное. Второй рот — татуированная пасть вокруг его настоящих губ — теперь выглядит странно печальным.

— Драться с ним тебя заставляет госпожа? Ради денег?

Горько усмехаюсь в ответ на невольную иронию его слов.

— Нет. Скорее, это я заставляю ее выставить меня. Так надо. И ты должен сделать все возможное и невозможное, чтобы я на тренировках ощутил мощь Несущего Смерть.

Зверь вновь надолго задумывается, а затем пожимает плечами.

— Бесполезно. Ты умрешь.

— Заткнись. От тебя я не стану это слушать.

— Ты умрешь. И что будет дальше? Что будет с нами? Что будет со всеми остальными? Ты ведь обещал! И я, глупец, тебе поверил!

— Заткнись, — озираюсь опасливо. — Если меня не станет — по этой или любой другой причине — ты должен возглавить наше дело. Стать лидером. Госпожа тебе в этом поможет. Но умирать я пока не собираюсь. Я намерен победить.

Хаб-Ариф кривит губы в злой гримасе.

— Ты умрешь.

— Если я еще раз услышу это от тебя, ты останешься только с одним набором зубов. Тем, что нарисованы на твоей роже.

Он вздыхает и сердито качает лысой татуированной головой.

— Зачем тебе это нужно?

— Есть причина. Но она касается только меня.

Следующие слова он выталкивает из себя с видимым усилием:

— Если никак нельзя обойтись… Выставь меня против этого мясника.

— Нет. Драться должен я. Никто больше не выйдет на Арену в этот день. Огласили правила на следующую субботу: поединки до смерти одного из соперников. Я не могу так рисковать всеми нами.

— Ты безумец.

— Я знаю. И я никогда не проигрывал. Слышишь? Никогда. Не проиграю и в этот раз.

О том, что я проиграл свою жизнь в тот единственный раз, когда попал в окружение, а следом и в рабство, я стараюсь не вспоминать.

Второй рот Хаб-Арифа устрашающе кривится.

— Если вам выпадет кулачный бой, ты мертвец. Никаких шансов. Молись всем богам, каким веришь, Вепрь, чтобы жребий пал на оружие. Так или иначе, у тебя будет только один выход: нападать. А теперь становись в круг и держи удар.

До самого вечера Зверь гоняет меня по засыпанной песком площадке то с копьем, то с топором, то с молотом, для надежности заставляя отбиваться от всех троих бойцов одновременно. Когда черед доходит до мечей, я уже изрядно утомлен, но Зверь словно черпает силы из воздуха, каждый раз оттесняя меня к сложенному из камня ограждению. Хвалю себя за то, что не пропустил ни одного серьезного удара, вовремя подставляя щит, но Хаб-Ариф недоволен. Наконец он втыкает меч в песок и мрачно хмурится, потирая взмокшую макушку.

— Что? — смахивая пот со лба, выдыхаю я.

— Хрень полная, — выносит он свой вердикт. — В обороне ты неплох, но она приведет тебя в тупик. Он вымотает тебя и дождется малейшей ошибки, чтобы одним ударом снести твою тупую башку.

— Неправда, — упрямо дергаю головой, слышу хруст напряженных позвонков. — Я просто устал. Вас трое, а я один.

— Несущий Смерть не спросит тебя, устал ты или нет. И он стоит десятерых, а не троих, — не дает мне поблажки Зверь.

— Что ты предлагаешь?

— Возьми второй меч вместо щита и нападай. С первых ударов старайся выбить оружие из руки врага. Чем быстрее ты лишишь чудовище возможности атаковать, тем больше шансов пробить брешь в его обороне.

Молча смотрю на измочаленный край деревянного учебного клинка и обдумываю совет Хаб-Арифа. Правила боя допускают замену щита на второй вид оружия. Но как выставить себя перед монстром совершенно без защиты?

— А если выпадет копье?

— Тогда вместо щита выбери алебарду.

— А если топор?

Халиссиец задумчиво хмурится.

— К топору подойдут «когти». Блокируй топор своим, обходи защиту и доставай его под щитом столько раз, сколько сможешь. В бедро, живот, горло, если достанешь, — рано или поздно он ослабнет и истечет кровью.

«Когти» — это жуткое, смертельное изобретение халиссийцев: железный накулачник, из сочленений которого торчат острые закругленные ножи с зазубринами, напоминающие лапу хищника. Они допускаются как вспомогательное оружие и уже оставили немало страшных рваных ран на телах бойцов. Я не слишком жалую гнусные виды оружия, но теперь не до бравады честью, и слова Хаб-Арифа стоят того, чтобы их хорошенько обдумать.

— Ладно, — нехотя сдаюсь я. — Подумаю.

Пожалуй, надо бы наведаться к оружейнику и со всей тщательностью подойти к выбору оружия. Вот только захочет ли Вель сегодня увидеться со мной?

В этой картине сгущаются краски

Искренне любят, но терпят фиаско

Что-то опять

Случилось в раю.

«Безвоздушная тревога» (Би-2)

Мы возвращались домой в гнетущем молчании, утомленные прогулкой среди хлопковых кустов под палящим солнцем. Изабель демонстративно смотрела в другую сторону, даже не пытаясь заговорить меня своими привычными любезными глупостями. Видимо, всерьез переживала за свой урожай.

Хорхе, напротив, был в приподнятом настроении. На плантациях он собственноручно выпорол нескольких нерадивых смотровых и клятвенно заверил Изабель, что к вечеру нормы сбора и очистки хлопка будут выполнены.

За обедом мы общались сухо и после немедленно разошлись по своим комнатам на послеобеденный сон. Я вяло поборолась с желанием сходить на строительную площадку и увидеться с Джаем, но все-таки решила остаться в доме. Все грустней становилось оттого, что он не кажет носа в мою спальню, но дурацкая гордость не давала мне сделать первый шаг.

А еще я его боялась. Боялась резких, обидных слов, несправедливых обвинений, холодного презрительного взгляда. Будто наяву слышала его язвительный голос: «Что, нажаловалась на меня муженьку?»

Боялась и за него. Мысль о том, что жить ему остается всего лишь до середины субботы, не оставляла меня ни на мгновение. Я и подумать не могла, что за последний месяц успела настолько привыкнуть к нему. К его упрямству, неукротимой воле к свободе, к его ласкам — порою откровенно грубым, порою нежным до слез. Страшно, страшно себе представить, что со мной будет, когда его не станет.

Так, в раздумьях, я и задремала прямо в одежде, проспав до тех пор, пока тихий стук не разбудил меня в положенный час. Когда Лей помогала мне искупаться, переодеться и переплести волосы, я заметила, что она непривычно молчалива и задумчива.

— Что случилось?

— Ничего, госпожа. Все в порядке, — заверила она поспешно, опуская глаза.

— Лей, — я перехватила ее запястье. — Ответь, что тебя тревожит? Опять Хорхе? Он вновь позволил себе грубость?

— Нет, госпожа, — Лей мягко опустилась на колени и почти коснулась лбом моих ног. — Простите. Я не должна была думать о таком, я всего лишь рабыня… Но меня страшат грядущие игры на Арене. Ходят слухи, что в эту субботу поединки будут смертельными. Джай сказал, что он выйдет биться против опасного соперника. А что до Хаб-Арифа, госпожа?

Ее вопрос поначалу заставил меня растеряться. Почему ее беспокоит именно халиссиец, а не другие? И уже через миг я мысленно отругала себя, невольно смутившись.

— Тебе… нравится Хаб-Ариф?

Лей закусила губу и стыдливо потупила взгляд.

— Успокойся, Лей, — я положила ладонь ей на голову, сдвинула чепец к затылку и погладила вьющиеся смоляные волосы. — Неужели ты думаешь, что я стала бы посылать людей на смерть ради прихоти? Хаб-Ариф не выйдет на Арену в эту субботу. Не выйдут и другие. Джай… сам решил рискнуть. Я отговаривала его, но он не пожелал слушать.

Лей подняла голову, и во взгляде ее черных глаз я прочитала облегчение вместе с удивлением.

— Но зачем?

«Ради спасения одного человека», — едва не ответила я с укоризной в голосе, но осеклась. Разве я не пожертвовала бы собой, чтобы спасти дорогого мне человека? Чтобы спасти Джая?

Вот только едва ли можно спасти того, кто упрямо не желает был спасенным.

Эй! А кто будет петь, если все будут спать?

Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать…

«Легенда» (В. Цой)

Вечером Лей приходит по поручению госпожи, чтобы смазать мне спину. Самой госпожи я не видел с воскресного утра. Она избегает меня, и ее отсутствие гнетет, хоть мне и не хочется этого признавать. Только теперь, поостыв и получив время на раздумья, я понимаю, что она хотела донести до меня в тот злополучный вечер субботы. Ей кажется, если я погибну на Арене, то наши усилия пропадут даром. А ведь Зверь способен справиться не хуже меня. Он силен, свиреп и упрям, он сумеет поднять людей на восстание.

Вот только как объяснить это Вель? Она наверняка считает, что я предал и ее, и самого себя. Если посудить здраво, это и в самом деле глупость: ради одного человека рисковать столь многим.

Но этот человек — Аро, и я не могу упустить шанс вытащить его из лап ублюдка Вильхельмо.

Надо поговорить с Вель во что бы то ни стало.

Приняв решение, уверенно отдергиваю гобелен. Сердце молотом бьется в горле, кровь шумит в ушах, пока я преодолеваю разделяющее нас расстояние: кого я обманываю? Я хочу ее видеть. Если даже прогонит, если не позволит произнести ни слова, хотя бы мгновение побуду рядом.

Ее силуэт замечаю сразу: она сидит на широком подоконнике, обняв руками колени, и смотрит в вечернее небо. Скрип двери, даже тихий, и мои шаги она не может не слышать, и все же не поворачивает голову.

Подхожу ближе, замираю на мгновение, не представляя, что делать дальше. А затем опускаюсь на колени.

— Госпожа.

Она молчит, не двигаясь.

— Вель. Я обидел тебя, признаю. Позволил себе дерзость. Я не вправе был кричать на тебя, не должен был хватать… так сильно. Я вспылил. Твой муж справедливо меня наказал. Ты простишь меня?

Наконец она поворачивает ко мне лицо. В темноте тонкие черты едва различимы, но мне кажется, что она смотрит удивленно.

— Справедливо? Никто не имеет права наказывать тебя. Пожалуйста, встань.

Мне не хочется подниматься с колен: мое место здесь, у ее ног, я утратил даже право смотреть ей в глаза. Но все же нехотя поднимаюсь: я раб, и желание госпожи для меня закон.

— Я думала, ты злишься на меня, — продолжает она. — Но моей вины в этом нет, поверь. Я не жаловалась Диего, он просто увидел… увидел…

Она теряется, роняет взгляд на колени, закусывает губу, и меня вновь охватывает жгучий стыд. Такая хрупкая и тщедушная телом, но сильная духом. «Тебе стоило бы целовать ей ноги», — звучит в ушах упрек Лей. Стою столбом, чувствуя рядом с ней, тонкой и изящной, свою неуклюжесть; вижу плавный изгиб шеи, округлость груди, угадывающуюся под легкой тканью рубашки, обнаженную руку; хочу прикоснуться к ней, вдохнуть запах распущенных волос, ощутить губами вкус нежной кожи, но не смею шевельнуться.

— Я виноват, Вель. Клянусь, я не хотел напугать тебя или причинить боль. Но я не могу оставить Аро там, у Вильхельмо. Я должен за него побороться.

— Тсс… — она прикладывает к губам палец и отворачивается, смотрит на ночной сад. — Слышишь, как поют цикады? Будто колыбельную.

Я сбит с толку ее странным вопросом. Цикады? О чем она? И колыбельной в беспорядочном стрекоте я не слышу — это ночное верещание скорее раздражает, чем убаюкивает.

— Ты когда-нибудь слышал цикад на севере? — продолжает задумчиво, будто разговаривая сама с собой.

— Не помню.

Она молчит, будто забыв обо мне, и я тоже умолкаю. Любуюсь линией ее колен под складками длинной рубашки. С удивлением замечаю, что мои пальцы дотрагиваются до края полупрозрачного подола, слегка подтягивают его вверх, обнажая узкую белую ступню. Ладонь накрывает ее, ощущает удивительную такой теплой ночью прохладу кожи. Вторая ладонь осторожно ложится на тонкую талию. В грудь упирается острое плечо, нос зарывается в россыпь волос, губы обхватывают нежную мочку, целуют шею за ухом.

— Джай, — выдыхает она, поворачивает лицо и скользящим движением задевает губами скулу, вгоняя меня в дрожь. — Тебе не обязательно… Лей говорит, что в эту пору уже ничего не выйдет…

— Я хочу тебя, — признаюсь шепотом, дотрагиваясь губами до соблазнительной шеи.

Жар зарождается в груди, спускается вниз, сворачивается ноющим клубком в животе. Чувствую податливость Вель, когда поднимаю ее на руки, несу на кровать. Осторожно укладываю головой на подушку, нетерпеливо дергаю завязку рубашки на груди. Она замирает, когда я склоняюсь над обнаженным плечом, медленно целую ключицу. Хочется большего, хочется видеть ее голой, чувствовать тепло женского тела своей кожей. Добравшись до груди, широко раскрываю рот, вбираю ее всю, язык дерзко играет с напрягшимся соском. Вель ласкает мой слух тихим стоном, вцепляясь пальцами мне в плечи. Спина болит при каждом движении, но сейчас это сладкая боль, она дарит нездоровое наслаждение и отзывается горячей пульсацией в паху.

Одежды на нас раздражающе много, но вскоре я ее побеждаю, накрываю Вель своим телом. Вот теперь хорошо, теперь все как надо. Она притягивает к себе мое лицо и с жадностью целует в губы, в то время как мои руки трогают, гладят, сжимают манящие изгибы. Мне хочется подарить ей больше ласки, больше нежности, больше поцелуев — того, чего она достойна. Но зов плоти берет свое, ее бедра призывно обнимают мои, и напряженный член легко скользит к ее увлажнившемуся входу.

Держу ее бережно, двигаюсь медленно, и она, закрыв глаза, запрокидывает голову мне на предплечье. Прохладные ладони гладят мои плечи и грудь, соскальзывают на поясницу, усиливают близость наших тел. Невольно она задевает незажившие рубцы, и боль слегка отрезвляет, но ее прикосновения так невыносимо сладки, что я ускоряюсь.

Она стонет, уже не таясь, и я слышу свой размеренный хрип, пальцы с натугой сжимают подушку, чтобы не оставить на чувствительной коже синяков. Кажется, что нет в мире силы, способной сейчас меня остановить, теряю напрочь способность мыслить…

Эта ночь порождает в нас обоих небывалое прежде безумие, и мы отдаемся ему до тех пор, пока темнота в спальне не начинает рассеиваться. Пережив очередной миг острого удовольствия, переворачиваюсь на спину, прижимая к себе утомленную Вель, пытаюсь успокоить сердцебиение и смотрю, как над нашими разгоряченными телами вьется пар. Ее влажные волосы на затылке завиваются в колечки, и я лениво играю с ними кончиком пальца. Вель расслабленно устраивается у меня на плече, рассеянно гладит мой живот и тихо произносит:

— Давай не ссориться больше. Нам и без того так мало осталось…

— М-м-м? — глупо мычу я: пока еще трудно сосредотачиваться на словах. — Почему мало? Разве ты уже понесла?

— Нет, — она смущенно утыкается носом мне в грудь. — Еще слишком рано, чтобы это понять. Но… до субботы остается всего четыре дня.

— И что? — моя ладонь вольготно гуляет по узкой обнаженной спине, пальцы легонько прощупывают лопатки и ребра под тонкой кожей. — После субботы наступит воскресенье. А там и понедельник, и…

— Зубоскалишь, — вздыхает она, приподнимает голову и целует меня в подбородок, заставляя замереть от этой невинной ласки. — Ты ведь знаешь, о чем я. Ты можешь не пережить этой субботы.

О, поверь, милое дитя, я знаю, о чем ты. Ты не веришь в меня нисколько и уже убедила себя в моем поражении. Это неприятно задевает, но я не могу тебя винить: Несущий Смерть кому угодно способен внушить ужас.

Невольно она снова заставляет меня задуматься, что будет, если я и в самом деле погибну. В Хаб-Арифе я уверен, а вот Аро… остаток его жизни превратится в ад. И едва ли эта жизнь будет долгой.

Еще я никогда не узнаю, оставил ли после себя сына. Пытаюсь представить себе, каким бы он был, мой сын? Наверняка светлокожим и сероглазым, как северянин. И он никогда не узнает, кем был его настоящий отец. Эта мысль неприятно скребет у виска.

А если Вель не в тягости… тогда мое место в ее постели займет другой. И от этого становится еще неприятнее.

Нет. Не бывать этому. Все люди смертны, и гороподобное чудовище не исключение.

После такой невероятной ночи мне вовсе не хочется говорить о серьезном, и я пытаюсь отшутиться:

— Обсудим это в воскресенье.

Она молчит, но я буквально кожей ощущаю, как тяжелыми камнями ворочаются в хорошенькой головке мрачные мысли. Кончики ее пальцев продолжают рассеянно скользить по моему животу. Это так приятно, что я расслабляюсь и почти уплываю в сон, когда вдруг вновь слышу ее голос:

— Что это?

— М-м-м? — с неохотой разлепляю свинцовые веки.

— Вот это, — она осторожно проводит пальцем по застарелым ожогам у нижнего левого ребра. — Странные шрамы. Будто лучи солнца расходятся во все стороны.

Ее слова заставляют сердце ускорить свой ритм, а легкие отказываются делать вдох. Перед глазами встает образ, который я хотел бы забыть навсегда.

«Ты снова кончил. Разве я разрешала тебе? — впивается в уши до тошноты мерзкий голос. — За это ты будешь наказан». Будто наяву, ощущаю тепло маленькой настольной жаровни, вижу раскаленный металлический прут, слышу шипение собственной плоти, вспоминаю отчаянные попытки не дергаться и не кричать. О, она долго учила меня. Удовольствие для раба — недозволенная роскошь, оно преступно и приносит боль.

Такие же отметины есть и у Зверя, в этом мы с ним похожи, как братья.

С трудом втягиваю воздух сквозь зубы и накрываю ладонью неугомонные тонкие пальцы.

— Разве все шрамы упомнишь. Засыпай, Вель. Скоро рассвет.

Взмокшая спина неприятно липнет к простыне, незажившие рубцы противно зудят от пота. Поворачиваюсь набок и притягиваю к себе Вель еще теснее, обнимаю обеими руками. Жарко, несмотря на желанную прохладу ночи, и все же я хочу чувствовать ее тело своим. Зарываюсь лицом в разметавшиеся по подушке волосы и в этот раз засыпаю.

====== Глава 25. В поединке со Cмертью ======

Пусть уйдет далеко кривоногая, злая беда.

Пусть его на руках добрый ангел от горя уносит.

Я прошу тебя, Бог: ты ему помогай иногда.

Он хороший, поверь. Просто сильный — и сам не попросит.

Береги его, Боже (Анна Васильченко)

— Госпожа! — вырвал меня из грустных раздумий робкий голосок Сай. — Позволите войти?

— Входи, — сказала я и захлопнула книгу.

Все равно вместо того, чтобы осмысливать прочитанное, я напряженно гадала, позволит ли мне Диего сегодня выехать к оружейнику. Утром за завтраком мы вновь поссорились: когда я заикнулась о том, что Джаю надо купить достойное оружие для предстоящего поединка, он вспылил, упрекнув меня в неуместной расточительности. Мне пришлось сцепить зубы, чтобы не наговорить лишнего, ведь от его ответа могла зависеть жизнь Джая.

После отъезда мужа я пыталась некоторое время наблюдать за тренировками на площадке, но в конце концов расстроилась еще больше, доведя себя до мигрени мрачными мыслями, и вернулась к себе.

— Что там? Послание от дона Адальяро?

— Нет, госпожа, — качнула головой Сай, сменяя вспыхнувшую во мне надежду разочарованием. — К вам гость. Просит вас принять его.

— Гость? — удивилась я. — Ко мне? Ты уверена?

— Он так сказал, госпожа. Попросил встречи с донной Адальяро. Вун сообщил ему, что донна Изабель вместе с доном Хорхе с утра уехали на плантации, но этот господин сказал, что хочет увидеться с супругой господина сенатора. Вот, — спохватившись, Сай протянула мне небольшую белую карточку.

Я с любопытством взглянула на вензель. Имя доктора Гидо Зальяно тут же заставило меня позабыть о мигрени и горьких мыслях.

— Проводи его в беседку у фонтана. И попроси подать нам фруктов и лимонной воды.

Сай ушла выполнять распоряжения, а я поспешно заглянула в зеркало, поправила волосы и уложила сползающую накидку так, чтобы не было видно все еще заметных синяков на шее. Грудь вздымалась от волнения: что может означать визит доктора Зальяно? Одно из двух: либо он хочет попросить у меня разрешения увидеться с Джаем перед смертельным боем, либо… либо что-то случилось с рабом по имени Аро.

Убедив себя, что оттягивать встречу бессмысленно, я в последний раз придирчиво оглядела отражение в зеркале, набрала в грудь побольше воздуха и направилась к назначенному месту.

— Дон Зальяно! — приветливо улыбаясь, словно душу не отравляла въедливая тревога, поздоровалась я. — Как приятно, что вы решили воспользоваться приглашением и навестить нас!

— Донна Адальяро, — сухонький немолодой господин поднялся с места и склонился передо мной в глубоком поклоне. Я отметила краем глаза, что при себе он имел небольшой лекарский саквояж. — Удовольствие лицезреть вас несравнимо ни с чем. Я безмерно благодарен вам за то, что согласились меня принять.

— Оставим церемонии, — я подала ему руку для приветственного поцелуя и взглядом отослала Сай, принесшую фрукты. — Может быть, хотите чаю или кофе?

— О нет, госпожа Адальяро, не стоит беспокоиться, я не задержу вас надолго.

— Вы хотите увидеться с Джаем?

— Да, — выдохнул лекарь, взглянув на меня с непривычной робостью и мольбой в темно-карих глазах. — Если позволите.

— Разумеется. Позвать его сюда или провести вас на тренировочную площадку?

— На площадку? — недоуменно моргнул седовласый дон.

— По желанию Джая мы начали строительство тренировочной арены для бойцов. Это его детище. Хотите взглянуть?

— О… это было бы чудесно. Но прежде, если позволите, я хотел бы задать вам вопрос.

— Вы можете не стесняться и спрашивать о чем угодно, — ощущая к этому человеку необъяснимую симпатию, милостиво разрешила я.

— Благодарю вас, донна. Скажите старику… это правда, что в ближайшую субботу Джай выйдет на поединок с этим горцем, Несущим Смерть? Дон Вильхельмо упомянул об этом вскользь, но мне трудно поверить…

— Увы, — тема предстоящего боя всколыхнула в груди на время забытую боль, и на плечи вновь опустилась свинцовая плита. — Это правда.

Дон Гидо изменился в лице, волнение завладело им настолько, что некоторое время он не мог произнести ни слова. А затем сделал то, чего я никак не могла ожидать: встал передо мной на колени и умоляюще сложил руки.

— Прошу вас, добрая госпожа! Не посылайте его на смерть! Он… бывает строптив, я знаю, но он хороший человек и не заслуживает такой страшной смерти. Молю вас, позвольте мне выкупить его! Мне известно, что вы заплатили за него высокую цену, но я готов предложить вам за этого раба вдвое больше!

Эмоции захлестнули меня настолько, что даже вздохнуть как следует не получалось. В горле застрял комок, на глаза навернулись слезы от искренней тревоги этого человека.

— Дон Зальяно… — я протянула к нему руки и заставила подняться. — Прошу вас, успокойтесь. Все не так, как кажется на первый взгляд. Позвольте мне объяснить. Но сперва выпейте, пожалуйста, лимонной воды.

Доктор Гидо послушался меня скорее для соблюдения приличий, через силу сделав глоток из запотевшего стакана. От моего взгляда не укрылось, как мелко дрожали его суховатые пальцы.

— Не знаю, говорил ли вам Джай при вашей первой встрече, но я собиралась отпустить его на свободу. И даже сделала это — увы, еще не зная правил, — однако первое, что он предпринял, это пошел убивать дона Вильхельмо. Думаю, об этом вам известно.

Потупив взгляд, доктор Зальяно кивнул.

— Да, знаю… Этот безумный поступок его не красит, и я весьма благодарен вам за то, что вы оставили его в живых.

— Я никогда не хотела убивать Джая или причинять ему боль. Я не собиралась держать его в рабстве. И будь я всего лишь его госпожой, я бы непременно согласилась на ваше щедрое предложение. Однако теперь все не так просто, как кажется. Джай находится здесь по собственной воле.

Доктор Гидо посмотрел на меня недоверчиво.

— Вы имеете в виду…

— Его вольная выписана по всем правилам и находится при нем. В любое время, когда Джай захочет, он может воспользоваться ею. — Я запнулась, поскольку это была лишь часть истины, ведь купчая по-прежнему хранилась у Изабель. Кроме того, я отнюдь не была уверена, что этого доброго лекаря можно посвятить в подробности нашей опасной затеи, поэтому могла рассказать ему лишь кусочек правды. — Только теперь все сложнее. Мы решили, что здесь, в поместье Адальяро, ему и другим бойцовым рабам будет лучше, чем где бы то ни было. Их не станут наказывать без нужды, их будут кормить вдоволь и позволят выбирать себе битвы и соперников. Что до поединка с Несущим Смерть… Джай сам так решил. Уверяю вас, дон Гидо, моим самым горячим желанием было бы не допустить этого боя. Я вовсе не хочу отправлять людей на смерть, да вы и сами могли бы в этом убедиться. Но этого боя требует дон Вильхельмо. Взамен, если Джай победит, господин Верреро обещал продать мне раба по имени Аро. Это то, чего хочет Джай и ради чего он хочет сразиться.

Дон Зальяно в изумлении приоткрыл рот.

— Но… это ведь безумие! Ему не победить горца!

— Это понимаем мы с вами, — я грустно качнула головой. — Но Джай думает иначе, и я уважаю его право решать свою судьбу.

Доктор Гидо ошеломленно молчал, не в силах произнести ни слова. А меня внезапно осенило: ведь на поверхности лежит решение настолько простое, что удивительно, как оно сразу не пришло мне в голову!

— А что, если вы попросите дона Верреро продать вам Аро, как только что просили меня продать Джая? Я согласна заплатить любую цену!

Доктор досадливо махнул рукой, отведя глаза.

— Не надейтесь, донна, пустое. Я уже пытался купить мальчишку, но Вильхельмо словно помешался на нем. Не соглашается ни на какие уговоры.

Мое сердце упало. Ведь как хорош был бы план! Но Вильхельмо этот Аро определенно нужен, чтобы отомстить своему бывшему рабу, покусившемуся на жизнь господина. Признавая поражение, я вздохнула.

— Тогда мне остается лишь просить вас о взаимной услуге: попробуйте переубедить Джая. Возможно, именно вас он послушает.

— Что ж, — бесцветно произнес доктор Зальяно после короткой заминки. — Я попробую. Благодарю вас за все, госпожа Адальяро. Ваша доброта не знает границ.

Не откладывая, я проводила лекаря к пустоши, лелея вновь зародившуюся надежду: а вдруг и в самом деле этому человеку удастся уговорить Джая отказаться от самоубийства? Когда мы поднялись к ограждению и остановились у недавно сооруженной насыпи над тренировочной площадкой, дон Гидо обвел растерянным взглядом кипевшее вокруг строительство. Джай заметил нас сразу, отбросил в корзину с оружием учебное копье, плеснул на себя воды из бочки, обтер тряпицей плечи и грудь, после чего подошел к нам.

— Госпожа, — он припал на колено и склонил голову у моих ног. — Дон Гидо. Чему обязан?

Глаза лекаря ощупали свежие шрамы на спине Джая и с укоризной метнулись в мою сторону. Я прикусила губу и вспыхнула, чувствуя себя до крайности неловко. Что добрый лекарь теперь подумает обо мне? Что я лгунья, мгновение назад клятвенно заверявшая его в добром отношении к Джаю, а на самом деле при каждом удобном случае полосующая своего раба хлыстом? И как теперь оправдаться и не выглядеть при этом глупо, отвечая на невысказанный вопрос?

— Я вас оставлю, — только и смогла произнести я, сгорая от стыда, но не найдя слов для оправданий. — Если понадоблюсь, то буду здесь, неподалеку.

Отойдя к своему привычному месту в тени парусинового навеса, я сделала вид, что заинтересована продолжением поединка между новенькими бойцами под руководством Хаб-Арифа. Сама же украдкой поглядывала в другую сторону в надежде, что неожиданный гость сумеет уберечь Джая от смерти.

Никто не может спасти тебя сейчас.

На короля возложена корона:

Победи или умри!

Никто не может спасти тебя сейчас,

Единственное, что ты слышишь, —

Это боевой клич

Battle Cry (Imagine Dragons)

Слепящее солнце мешает смотреть в лицо Гидо, и я увлекаю его в сторону, в скудную тень от высокого частокола. К чему скрывать от самого себя: я рад видеть старика. Рад, что он меня не забыл. Рад, что он, возможно, принес мне важные вести.

— Что с Аро? — не теряю времени на любезные расшаркивания.

— Жив, — скупо отвечает Гидо. За этим ответом может скрываться что угодно, но я не выпытываю дальше: к чему? Любые сантименты сейчас неуместны, а главное он сообщил. — Больше ничего не хочешь мне сказать?

— О чем вы?

И Гидо будто взрывается праведным гневом.

— Зачем тебе нужно это безумие? Вильхельмо похвалился, что нашел способ тебя проучить. И я могу тебя заверить: весьма действенный способ! Несущий Смерть не зря получил свое имя, неужели ты не понимаешь? Это убийца, он был сотворен убийцей! Ты ничем не поможешь Аро и погибнешь сам. Кому ты сделаешь лучше?

— Если вы пришли лишь за этим, не стоит попусту сотрясать воздух.

— Глупый мальчишка!

— Это она позвала вас?

— Кто? — непонимающе переспрашивает старый лекарь.

— Донна Вельдана, — бросаю взгляд в сторону расположившейся поодаль госпожи. — Она надоумила прийти и уговаривать меня?

От гнева бледное лицо Гидо покрывается красными пятнами.

— Ты думаешь, мне самому до тебя нет дела? Ты мне как сын!

Мои губы презрительно кривятся.

— Я сейчас расплачусь. И что вы собрались со мной делать по праву отца? Воспитывать? Слегка поздновато. Смазать разбитые коленки? Они уже давно не болят.

Так лучше. Чем меньше жалости в слегка выцветших глазах старика, тем меньше в моем сердце остается чувства вины. Некоторое время сморщенные губы под седыми усиками раскрываются и закрываются, как у выброшенной на берег рыбы, но в конце концов он произносит:

— Не болят? А как насчет шрамов на твоей спине? Неужели тебе нравится получать их ни за что?

На мгновение теряюсь, не зная, что ответить. Понимаю, что он мог себе вообразить, но не знаю, как объяснить в двух словах, откуда шрамы. А Гидо тем временем расценивает мое молчание по-своему и произносит уже тише:

— Донна Адальяро поначалу показалась мне порядочной и милосердной женщиной, но теперь очевидно, что это не так. Я хотел выкупить тебя и отпустить на свободу, сынок. Но твоя госпожа солгала, что ты сам этого не хочешь.

— Она не лгала.

— Ты пытаешься выгородить ее, но я вижу доказательства на твоей спине.

— Это не она.

Гидо смотрит на меня с болью, отступает на шаг назад, укоризненно качает головой. Во мне привычно вспыхивает злость, хватаю его сухое запястье — чуть сильнее нажмешь, и переломится — и склоняюсь к его лицу.

— Это не она! Не смейте думать об этой женщине плохо. Она сказала правду: здесь я по своей воле. И я хочу вытащить Аро. Поэтому в субботу выйду на бой.

Несколько долгих мгновений он буравит меня взглядом и в конце концов сдается.

— Что ж. Тогда мне мало что остается. Вот, возьми, — Гидо высвобождает руку из моей хватки и суетливо раскрывает свой потрепанный саквояж. Долго роется среди коробочек и пузырьков, достает знакомую мне бутылочку. — Выпьешь утром накануне боя. Всю, до конца.

— Это придаст мне сил? — усмехаюсь углом рта, чувствуя, как вместо злости в груди разливается тепло.

— Именно, — вздыхает Гидо. — Постарайся победить, сынок. Я верю: ты можешь.

Вместо ответа сгребаю тощую фигурку старика в объятия и на долю мгновения прижимаю к себе. И сразу жалею об этом дурацком порыве. Бросаю взгляд на Вель, рядом с которой невесть откуда взялась девчонка Сай, и закусываю губу, чувствуя себя еще глупее.

— Я провожу вас к госпоже.

Старик Гидо, понурив плечи, подбирает саквояж и бредет за мной. Вель напряженно вглядывается в наши лица. Кажется, Гидо слегка качнул головой, кажется, в ее взгляде проскользнуло разочарование. Вздохнув, она поднимается нам навстречу и произносит:

— Собирайся, Джай. Дон Диего прислал карету — едем к оружейнику. Дон Зальяно, если желаете, можем вас подвезти.

Научи меня бороться,

И я покажу тебе, как побеждать.

Ты мой смертный порок,

И я твой судьбоносный грех.

Дай мне почувствовать остроту

Боль

Огонь

Под моей кожей

Warrior (Beth Crowley)

Как бы мне ни хотелось, чтобы время до субботы превратилось в вечность, но утро, которого я так боялась, настало. Я проснулась в одиночестве: накануне вечером мы слегка повздорили с Джаем, когда я выпроводила его из спальни. Мое сердце разрывалось, ведь это могла быть наша с ним последняя ночь, но я не могла рисковать и истощать его силы бессмысленной похотью перед смертельным боем. А утром, дождавшись, когда стражи принялись заковывать в цепи рабов — на этот раз в качестве зрителей, а не бойцов, — я взяла ошейник с цепью и ключ, попросила рабынь меня не беспокоить и зашла к Джаю.

Он был готов. Одет, сыт, спокоен. И даже выдавил из себя улыбку, разгладив вечно насупленные брови.

— Ты не злишься? — на всякий случай спросила я, шагнув ближе. Цепь противно звякнула в моих руках.

— Нет, — его теплая ладонь мягко легла поверх моей, скользнула по предплечью и скрылась за спиной.

Он обнял меня с неприсущей ему нежностью и легонько коснулся губами моих губ.

— Пора ехать, — вздохнула я, когда он выпустил меня из объятий.

— Решила заковать меня сама? — усмехнулся он, указывая взглядом на цепь.

— Решила перед отъездом побыть с тобой наедине.

Он послушно повернулся и завел руки за спину. Приподнявшись на цыпочки, я осторожно надела на него ошейник, застегнула ремешки на запястьях и пристегнула их к цепи. Щелкнула ключом и прижалась лбом к его плечу.

— Эй, — он медленно повернулся, и я невольно спрятала лицо у него на груди. — Все будет хорошо.

Мне хотелось, чтобы его ладонь легла мне на голову, погладила волосы. Но его руки, увы, теперь были скованы за спиной. Повинуясь внезапному порыву, я обвила руками его шею, притянула бритую голову к себе и поцеловала его в губы.

— Я люблю тебя, Джай. Постарайся выжить.

Он, казалось, опешил от моего неожиданного откровения. Его рот так и остался приоткрытым, а зрачки удивленно расширенными. Не говоря больше ни слова и не давая ему возможности ответить, я стремительно вышла из комнаты, на ходу смахивая слезы.

Сражайся, словно никогда не умрешь,

Сражайся, чтобы выжить,

Сражайся, чтобы поднять корону,

Сражайся, чтобы уничтожить их

(…)

Сражайся ради себя и меня

Сражайся, борись

Ради себя и меня

Fight (All Good Things)

Гул трибун привычно врывается в уши, распорядитель старается его перекричать зычным голосом, усиленным эхом от купола Арены.

— А теперь, благородные доны и донны, на ваших глазах состоится поединок сезона! Непобедимый воин, Несущий Смерть, гроза всех континентов, способный одним только видом остановить сердце противника, сегодня вновь предстанет перед вами!

С трибун раздается единый восторженный вопль благородных зрителей. Сегодня было много смертей, много крови, но алчущая толпа не насытилась как следует, справедливо ожидая, что к финалу ей выкинут самый вкусный кусок свежего мяса. Противник, которого я вижу второй раз в жизни, ступает в центр круга. Вблизи он выглядит еще крупнее и мощнее, чем издалека. Разглядываю его с интересом: есть в его облике что-то нечеловеческое. Он просто огромен. Его словно надули силой изнутри: стальные мышцы играют под кожей, натертой маслом, каждая рука в обхвате как полторы мои, бугристая грудь шириной с океан, живот на вид твердый, как надгробный камень. Бычья шея напоминает тренировочный столб на нашей площадке. В такой увязнет любая секира, даже ювелирно наточенная. Темно-синяя вязь татуировок покрывает весь торс, руки, ноги и даже гладко бритую голову. Особенно густой рисунок на спине, отчего та кажется облитой чернилами.

— Кто же мог стать его соперником, как не счастливчик Вепрь, победивший в Битве за свободу? Перст судьбы указал на него и даровал ему жизнь вместо смерти!

Ступаю в центр, толпа шумит уже не так восторженно, в разрозненных криках мне слышится жалость. Взгляд сам собой уплывает вправо, в сенаторскую ложу, выхватывает бледную как молоко Вельдану Адальяро. Голубые глаза издалека кажутся темными — игра света и тени? Или от страха расширены зрачки? Не сразу в поле зрения попадает ее красавчик-муж, сенатор Адальяро. Он тоже смотрит на меня, уголки мальчишечьего рта надменно приподняты. Перехватив мой взгляд, он властно и медленно кладет ладонь на голое плечо Вель. Слышу, как хрустят стиснутые в кулаки пальцы, и заставляю себя отвести глаза. Не на того сейчас должна быть направлена моя злость. Несущий Смерть — чудовище, спустившееся с гор, — вот на ком должно быть сосредоточено мое желание убить.

— Сегодня жребий пал на мечи, и пусть судьба вновь определит своего баловня! Жизнь или смерть, вот какого ответа ждем мы от нынешнего поединка! И жизнь, смею вас заверить, получит в качестве награды только один!

Рев толпы звенит в висках, голос распорядителя тонет в многозвучном океане воплей, топота и аплодисментов. Слов не слышно, но жесты читаются ясно: нам с противником предлагается пожать друг другу руки. Рядом с этой горой мышц ощущаю себя карликом, внезапный тошнотворный ужас подползает к желудку, давит на грудь, вытесняет уверенность в победе. Но наметанный глаз цепко вглядывается в движения соперника, привычно ищет слабые места. Несущий Смерть — левша. Наверняка он попытается использовать свою особенность и уменьшить мое преимущество. Едва ли он знает о том, что я одинаково ловко умею разить обеими руками.

Огромная лапища Несущего Смерть на долгий миг обхватывает мое предплечье. Жилы на татуированной руке мгновенно вздуваются, переплетая огромный бицепс подобно корабельным веревкам. Каменные пальцы с силой впиваются в плоть, словно моя кожа мягче сдобного теста. Пытается устрашить перед боем. Внутренне усмехаюсь: неужели он тоже меня опасается? Заставляю себя поднять голову и взглянуть Смерти в глаза. Это оказывается тяжело, будто в лицо дует мощный штормовой ветер. Толстые мясистые губы кривятся в угрожающем оскале, в угольно-черных глазах нет ни тени страха.

Весь страх мира теперь живет во мне.

Раздается звук гонга: деваться некуда. Надо побеждать.

На огромной круглой арене Несущего Смерть много. Слишком много. Он будто заполняет собою все пустое пространство, отнимая возможность увернуться от взмахов огромного меча. Сотни ног отбивают на трибунах устрашающий ритм, зрители кричат, разинутые рты меняют лица до неузнаваемости. Но мне не до них, для меня сейчас весь мир сузился до одного лица — широкого, плоского, с отвратительными толстыми губами.

Стараюсь приноровиться к мощным броскам соперника, отбиваюсь то левым, то правым клинком, двигаюсь вдоль самого края арены, уводя его за собой. Что бы ни говорил Хаб-Ариф, с таким крупным противником атаковать и демонстрировать силу — провальный план. Я мельче, но быстрее и хитрее. Должен быть таким, иначе Аро никогда не увидит свободы. Лучшая тактика — изматывать врага, провоцируя его на мощные удары, в которые он будет вкладывать всю силу. А самому — вести себя подобно мангусту: вертеться, уклоняться, следить за опасностью. Ни в коем случае не пропустить удар. Дать возможность противнику показать свои слабости.

Но слабостей нет: горец не только огромен и силен, но и быстр. Меч, с которого я не спускаю взгляда, неожиданно возникает прямо передо мной. Уклоняюсь, отбиваю резко, но наточенное острие успевает обжечь щеку и плечо, а внезапный удар щита в живот сбивает с ног. Как я умудрился не заметить его движений?!

Меч свистит надо мной, целясь прямиком в сердце, но тело делает рывок, вихрем перекатывается по песку. Прыжком вскакиваю на ноги, едва не поранившись о собственный клинок; успеваю заметить, как огромный меч Несущего Смерть наполовину погружается в песок, еще хранящий отпечаток моей спины. Вот он, тот самый момент! Неужели все кончится так быстро? Не успеваю додумать, как мой клинок уже вонзается в незащищенный, густо покрытый татуировками бок, кромсает плоть, ломает кости…

…в моем разгоряченном воображении. Вместо податливой плоти лезвие встречает щит противника. Удар такой силы, что в запястье будто вонзается тысяча игл, а в глазах искрит от боли. Вихрь песка, от которого успеваю увернуться, — и вот уже снова сверкает наставленный на меня меч. Тело ныряет вниз, левая рука направляет клинок в голый татуированный живот — победа близка как никогда…

Но вместо того чтобы распороть страшилищу брюхо, сталь лишь вскользь задевает бедро, тело неуклюже ныряет вслед за замахом, а мой собственный бок взрывается огнем: щит гиганта с хрустом ломает мне ребра. В глазах темнеет, мозг теряет контроль над обездвиженным страшной болью телом, поверхность арены уходит из-под ног. Спасают от близкой смерти лишь брызги песка, поднятые ступней при падении: они попадают чудовищу в глаза, заставляя его издать яростный рев. Времени на передышку нет: судорожно пытаюсь вдохнуть и усилием воли заставляю себя не замечать боли. Пока гигант протирает глаза, тяжело поднимаюсь на ноги. Арена вибрирует от тысячеголосого крика, а я слышу лишь шум собственной крови в ушах.

Взгляд выхватывает лысую голову с извилистыми линиями татуировок, клинок обрушивается на бычью шею.

Несущий Смерть не зря завоевал себе титул непобедимого. Вместо разрубленных шейных позвонков и фонтана крови из артерии вижу искры, высеченные металлом: горец успевает извернуться с невероятной быстротой и отбить удар. Однако лезвие все же рассекло кожу на густо-синем плече, и — о чудо! — мой левый клинок вышибает огромный меч из руки исполина. Запястье дрожит от усилия, но мне удается удержать рукоять. А в следующий миг колено чудовища врезается мне в живот и перешибает дыхание. Я едва успеваю напрячь мышцы, чтобы защитить внутренности: от подобного удара они вполне могут превратиться в кровавую кашу. Тело сгибается, будто переломанное пополам, в глазах снова темнеет, а желудок пытается вылезти через глотку. Ноги будто кисель, отказываются держать тело. Силюсь не упасть, но на спину обрушивается удар такой чудовищной силы, что едва не ломает мне хребет: рычащий диким зверем гигант вновь бьет ребром щита.

Мне удается вильнуть в сторону: тело, скованное болью, все еще помнит вдолбленные на тренировках навыки. Хватаю ртом воздух, мучительно откашливаюсь, слюна смешивается с кровью. Краем глаза замечаю, как горец склоняется за оброненным мечом, отползаю подальше и перекатываюсь волчком, когда вражеский клинок рассекает надо мной воздух. Противник не дает отдышаться и тут же разит с другой стороны, но следующий удар успеваю принять на основание меча. Рука гудит от силы удара и нечеловеческого напряжения; еще немного — и в ней лопнут вены. Изо всех оставшихся сил пинаю гиганта в живот. Как ни странно, мне удается пошатнуть исполина и даже подняться — быстрее, чем получается у него.

Правый клинок входит сопернику в незащищенное бедро — увы, по касательной, поскольку горец успевает извернуться и отбить клинок огромным щитом. Меня внезапно охватывает ярость, рассудок отказывается трезво мыслить, и я начинаю со всей дури лупить двумя клинками по вражеским щиту и мечу.

Мне кажется, это длится целую вечность, но на деле проходит всего нескольких мгновений, которых хватает гиганту, чтобы восстановить равновесие и вложить силу в новый мощный замах, призванный снести мне голову. Жажда жизни вопит во всю глотку: принимать удар на клинки бесполезно, и я вновь ныряю под тяжелую разукрашенную руку, чувствуя, как взрываются болью сломанные ребра. Мой ответный удар приходится горцу в спину, пока его несет инерцией прочь от меня. Подло, бесчестно, но сейчас мне не до благородства, сейчас у меня единственная цель: выжить. Увы, бросок громадного тела сделал мой удар не смертельным, но я еще относительно цел, а противник серьезно ранен как минимум в трех местах.

Но так ли уж серьезно?

Пока горец ревет от боли и медленно, словно нехотя, поднимается, я пользуюсь короткой заминкой, чтоб отдышаться и собрать силы воедино. Вспотевшие ладони крепче перехватывают клинки. Налитые кровью глаза противника обжигают чистой ненавистью, а я шаг за шагом отступаю назад, к бортику арены.

Смерть уже надвигается, вертя здоровенный меч в руках так, будто это легкая деревянная трость. В этот раз увернуться не удается, и мой клинок, принявший вес тяжелого меча посередине, ломается надвое. Зато второй клинок, движения которого противник не уловил, выбивает меч из его ручищи вместе с фалангами пальцев. Оглушающий рев горца смешивается с воплем ужаса на ближайших трибунах: смертоносное оружие летит прямо в зрителей. Я на мгновение цепенею от страха: Вель? Ведь ее ложа в первом ряду… Кружу по арене, теряясь в пространстве — где она? Но меч горца, на счастье, падает на ступеньки между рядов, а светлое платье Вель мелькает гораздо левее.

В груди зарождается торжествующий крик, но вдруг захлебывается; из глаз сыплются звезды, а Арена идет кувырком. Затылок вспыхивает огнем: что-то твердое едва не проломило мне голову. Падаю ничком, в рот и нос тут же забивается песок. Слепой как морская звезда, ошалевший от звенящей в затылке боли, пытаюсь ползти по песку и даже умудряюсь перевернуться на спину, когда тяжелая нога гиганта обрушивается мне на грудь, вышибая из легких остатки воздуха. Тошнота подкатывает к горлу, ребра трещат, словно мне на грудь повалили гору. А прямо в лицо несется убийственный край огромного щита.

Из последних сил принимаю удар на обломок меча, который все еще зажат в руке. О чудо! — это сработало. Щит ломается надвое, одна из половинок летит в сторону, другая все еще болтается на исполинской руке. Левый клинок потерян при падении, поэтому приходится замахнуться обломком правого, но тщетно: оставшаяся часть щита вновь обрушивается на мою голову. Удар стал бы смертельным, но я успеваю увернуться. Движимый инстинктом, дергаю мускулистую татуированную ручищу на себя и впиваюсь в жилистое запястье зубами. Несущий Смерть рычит и кулаком свободной окровавленной руки без кончиков пальцев бьет меня по лицу — кулак тверже гранита. И все же ему приходится выпустить остаток щита, чтобы вырвать руку из моих зубов, оставляя у меня на языке вкус крови и сырого мяса. Удары беспалого кулака сыплются градом: в лицо, в грудь, в живот, в поломанные ребра. Ошалевший от боли, я способен лишь хрипеть и захлебываться кровью, слабовольно пропуская каждый второй замах.

Если он не будет видеть меня, я сумею спастись, — мелькает на задворках сознания здравая мысль. Нахожу в себе силы выбросить слабеющую руку и впиться пальцами в налитые кровью глаза горца. Слышу, как он ревет от боли, чувствую, как пытается отодрать мою пятерню от своего круглого, как темная луна, лица. Я почти ощущаю, как лопаются под пальцами его глазные яблоки, но тут мою руку выворачивает так, что я сам ору от боли, когда трещит и ломается предплечье, будто хрупкая птичья кость.

Левая рука, судорожно мечущаяся по песку в попытке ухватиться за что-нибудь, вдруг нащупывает твердость дерева. Обломок щита, брошенный горцем. Подтягиваю его ближе, перехватываю крепче и что есть силы всаживаю острый край в бритый висок.

Чудовищная хватка на правой руке ослабевает. Несущий Смерть пытается схватиться за голову, пока я угрем выворачиваюсь из-под него, перекатываюсь и встаю на колени. Нещадная боль вгрызается в тело всюду: в ребра, в живот, в голову, в спину, в безвольно повисшую правую руку, но последним ударом левой я вколачиваю острую деревяшку глубже в окровавленный висок горца.

Кровь и пот заливают глаза, но главное я успеваю увидеть: предсмертные конвульсии огромного тела, неестественно бьющегося на песке. В голове гудит и пылает, боль разрывает мозг, меня выворачивает кровью прямо на окровавленную тушу под ногами. Успеваю услышать голос распорядителя, который пытается поднять мою левую руку, но песок арены неумолимо несется к голове, и наступает спасительная темнота.

Небо бывает и хмурым и ясным.

Радость бывает. Бывает беда.

Что б ни случилось, любви никогда не погаснуть.

Если любить, так любить навсегда.

С полуслова (Александр Градский)

— Он умер?! — моя рука сама собой схватилась за руку Диего.

— Несущий Смерть — определенно, — задумчиво ответил муж, не отрывая глаз от Арены. — А вот Вепрь… интересно, как распределятся ставки, если погибнут оба бойца?

— Это все, что тебя заботит?! — я ошеломленно уставилась на него.

Моим первым порывом было встать и бежать на арену, упасть на колени рядом с Джаем, приложить руку к его груди и убедиться, что его сердце все еще бьется. Но ноги, как назло, совсем не двигались, будто налились свинцом.

— Ты ведь понимала, чем это может закончиться, — невозмутимо пожал плечами Диего, и, словно читая мои мысли, крепко придержал меня за руку. — Однако, должен признать, Вепрь сумел меня удивить.

— Святой Творец… — я не могла отвести взгляда от помощников распорядителя, которые гурьбой столпились вокруг неподвижного тела Джая.

— Похоже, жив, — с заметным удивлением произнес Диего, наблюдая вместе со мной за тем, как Джая перекладывают на носилки и уносят с Арены. Его правая рука была вывернута под неестественным углом, и ее так небрежно забросили ему на грудь, что у меня екнуло сердце. — И правда, его объявляют победителем. Невероятно.

Распорядитель в самом деле что-то вещал из центра бойцового круга, стараясь перекричать толпу, но я ничего не слышала, кроме собственных мыслей: Джай жив! Это действительно невероятно. Вот только в каком он состоянии? Сумеет ли он выжить после того, как это чудовище изломало его?

Неистовая пульсация в висках мешала думать и воспринимать происходящее. Пустыми глазами я смотрела на то, как несколько бритоголовых рабов выволакивают с арены огромное бездыханное тело Несущего Смерть.

А Диего продолжал держать меня за руку и пытался добиться какого-то ответа.

— Что? — я рассеянно повернулась к нему.

— Ты ставила на Вепря?

— Святые Угодники, Диего! О чем ты только думаешь!

— О деньгах, разумеется, — с раздражающим спокойствием откликнулся он. — Выигрыш за этот поединок должен быть огромен. Ставки на смертельные поединки и без того десятикратно превышают обычные, но сегодня все наверняка ставили на победу горца. Если ты выбрала Вепря, то сорвешь невероятный куш.

На глаза навернулись слезы бессильного отчаяния. Черствость Диего просто убивала: в то время как я сходила с ума от тревоги за жизнь Джая, он думал лишь о деньгах! С усилием высвободив руку, я поднялась с места, подобрала юбки и направилась к выходу из ложи, но Диего вновь удержал меня, поймав за локоть.

— Куда ты?

— Хочу увидеть Джая.

— Успеешь.

— Кто знает? Может, я уже не увижу его живым?

— Так или иначе, ты ему не поможешь. Им займутся.

— Откуда ты знаешь? — вспылила я не на шутку. — Ты даже не потрудился послать за лекарем!

— У Вильхельмо есть свой лекарь, который обязан заботиться о рабах.

— Ты так надеешься на Вильхельмо? — я уже почти кричала, пытаясь выдернуть руку из хватки Диего. — Но ведь ему нет никакой выгоды спасать нашего раба!

— Ах да, я и забыл, — нахмурился он. — Ты ведь билась с ним об заклад. Надеюсь, не продешевила со ставкой?

— Ох, Творец, дай мне сил! — выдохнула я. — На кону были не деньги.

— Не деньги? А что же? — не унимался Диего.

— Раб.

— Раб? Еще один? Но зачем…

Короткий миг его растерянности помог мне освободиться, я выскочила из ложи и опрометью бросилась к служебному входу, расположенному за открытой частью арены.

Джай нашелся почти сразу же, в закутке без дверей напротив конторы дона Вильхельмо. Он лежал на низком топчане, над ним склонился дон Гидо — хоть здесь Диего оказался прав! — и колдовал над неподвижным окровавленным телом вместе с двумя помощниками. Растолкав толпу рабов и зевак, я приблизилась к ложу и заглянула через плечо доктора.

Джай выглядел плохо. По правде говоря, очень плохо. Его лицо превратилось в неузнаваемую кровавую маску, разбитые губы распухли и чернели рваными ранами, веки заплыли, бок побагровел и сочился кровью, рука… ох, лучше бы мне этого не видеть.

— Он жив? — с трудом собрав силы, отважилась спросить я.

Дон Гидо бросил на меня быстрый взгляд и раздраженно ответил:

— Пока жив. Прошу вас, донна Адальяро, отойдите подальше. Ему нужен воздух. Эй, там, я долго буду ждать воду и бинты?!

Последний вопрос предназначался явно не мне. Отпрянув, я растерянно раскрыла рот, но не нашлась, что сказать.

— Донна Вельдана, — раздался сзади вкрадчивый низкий голос. — Какая приятная встреча. Не составите мне компанию, совсем ненадолго?

Обернувшись, я увидела Вильхельмо. Конечно, кто бы еще мог прийти полюбоваться чужим горем? Приподнимая юбки, чтобы не запутаться в подоле платья, я заметила, что мои руки мелко дрожат.

— Надеюсь, господин сенатор не будет против, если я украду его драгоценную супругу на несколько слов, — продолжал упражняться в церемониях Вильхельмо.

— Что вам нужно? — спросила я холодно, оказавшись наедине с ним в просторной конторе.

— О, я всего лишь хотел поздравить вас с победой. Откровенно говоря, не ожидал, что Вепрю удастся одолеть Несущего Смерть. Я безутешен: вы меня разорили.

— Вы сами предложили мне пари, — не желая потакать его лживой игре, возразила я. — Не ждите от меня утешения сейчас, когда Джаю грозит смерть. Кстати, вы должны мне раба.

— Я помню, донна Вельдана, ведь я человек чести. Сегодня же Аро доставят к вам в поместье. Вот только… я должен его отдать не бесплатно, если вы помните.

— Разумеется, — могла бы, заморозила бы алчного рабовладельца взглядом. — Сколько?

— Двести золотых.

— Сколько?! — воскликнула я, понимая, что у меня просто нет таких денег. — Двести золотых?! За одного раба?! Он что же, умеет превращать песок в золото?!

— Увы, дорогая донна. Этого он не умеет. По правде сказать, парнишка тщедушен и ни на что не годен, разве что служить подстилкой для своих сородичей. Однако я должен как-то возместить убытки, понесенные за Несущего Смерть.

— Но это бесчестно! — я едва не задыхалась от гнева. — Ни один раб не может стоить так дорого!

— Позвольте напомнить, но цену во время сделки мы не оговаривали. Я мог бы назначить любую, хоть тысячу. Я назвал двести лишь из уважения к вам и вашему благородному супругу. Ваше дело — покупать раба или нет.

Я сникла.

— Но у меня сейчас нет таких денег. И Диего ни за что на свете не ссудит мне столько…

— О, моя дорогая госпожа Адальяро. Вы напрасно печалитесь. Разве вы забыли, что сегодня стали сказочно богаты?

Вильхельмо ленивым жестом снял со стола тяжелый бронзовый колокольчик и прозвенел им так громко, что у меня заложило уши. Через несколько мгновений в конторе появился слуга и, низко поклонившись, остановился у двери.

— Звали, дон Верреро?

— Вы подсчитали сегодняшний выигрыш по последнему поединку?

— О да, дон Верреро, — слуга кашлянул и развернул свиток. — Семьсот шестьдесят восемь дукатов золотом, пятьсот двадцать три серебром и больше тысячи медью.

Я на миг потеряла дар речи.

— Отсчитайте причитающееся на налоги и выдайте оставшуюся сумму донне Адальяро, — меж тем спокойно распорядился дон Вильхельмо и обратился уже ко мне: — Так что же, покупаете моего раба или нет?

Я лишь кивнула, облизав пересохшие губы.

— Тогда отсчитайте еще двести монет золотом и подготовьте купчую на Аро.

Низко поклонившись, слуга вышел из конторы.

— Но… как? — ничего не понимая, наконец спросила я.

— Как вы умудрились выиграть такие деньги? Все просто. Сегодня только вы поставили на Вепря. Такое случается совсем нечасто, поверьте, настроение зрителей редко отличается подобным единодушием. Что теперь скажете? Выгодно ли иметь со мной дело? — хохотнул Вильхельмо, подкручивая черный напомаженный ус.

— Я бы очень хотела больше никогда не иметь с вами дел, — тихо ответила я и шагнула к двери. Но, задержавшись на пороге, бросила через плечо: — Распорядитесь прислать мой выигрыш вместе с моим рабом в наше поместье.

Комментарий к Глава 25. В поединке со Cмертью Чем не образ Несущего Смерть? :)

https://yt3.ggpht.com/a/AGF-l7-JEJ20PRo-g0jxg2JYjCNZw5clCm54wpD75A=s900-c-k-c0xffffffff-no-rj-mo

====== Глава 26. Потери и приобретения ======

Пожалуйста, только живи,

Ты же видишь, я живу тобою.

Моей огромной любви

Хватит нам двоим с головою.

Хочешь? (Земфира)

Я металась по лужайке перед воротами подобно дикому зверю, попавшему в клетку. Время от времени выходила за калитку — посмотреть, не покажется ли из-за поворота карета. Мысль о том, что Джай может умереть от ран на руках у доктора Гидо, приводила меня в беспредельное отчаяние.

Изабель, против обыкновения, не ушла в любимую беседку в саду у фонтана, а устроилась на послеобеденный отдых прямо во дворе близ террассы. Сидя в уютном плетеном кресле, обложенная мягкими подушками, она слушала чтение Лей и время от времени укоризненно поглядывала на меня.

Диего, расположившийся было возле матери в по-домашнему расстегнутой у ворота легкой рубашке, в конце концов не выдержал моих метаний, поднялся и бросил через плечо:

— Вельдана, может, ты успокоишься? Благородной даме не мешало бы уметь держать себя в руках.

Я замерла в растерянности, не зная, что ответить. Он был прав, и я сознавала это: нельзя так явно, на виду у всех, выражать свое беспокойство за раба. Но страшные картины смерти Джая продолжали назойливо лезть в голову, и я ничего не могла поделать с обуревающим меня волнением.

Диего, дернув плечом, склонился над матерью, поцеловал ей руку и произнес нарочито громко:

— Пойду к себе. Устал, да и поясница ноет. Ким, ступай за мной, разомнешь мне спину.

Ким, до сих пор таившийся среди широких мраморных колонн на террасе, преданной тенью скользнул вслед за хозяином. Я напряженно проводила их глазами, закусив губу. Не хотелось думать о том, что за массаж будет делать моему мужу Ким. И то ли досадливые мысли были тому причиной, то ли жара, окончательно лишившая меня способности думать связно, но мне показалось, что Ким торжествующе улыбнулся, скользнув по мне взглядом перед тем, как исчезнуть в доме.

Изабель с интересом проследила за мной, усмехнулась, но ничего не сказала.

Я снова обратила свой взор на кованые ворота, и тут наконец послышался цокот лошадиных копыт, перемежаемый скрипом колес.

Приехали!

Сердце бешено заколотилось в груди, быстрее птицы я метнулась к калитке. Но меня немедленно постигло разочарование: в повозке не было ни доктора Зальяно, ни Джая.

От Вильхельмо прибыл посыльный с рабом, внушительных размеров ларцом и запиской. Даже не взглянув ни на услужливо переданный мне клочок бумаги, ни на ларец, я посмотрела на человека, ради которого Джай рискнул всем: жизнью, свободой, избавлением бессчетного множества рабов — и за которого я заплатила безумные по местным меркам деньги. Щуплый паренек, на вид совсем еще подросток, затравленно жался в комок в углу повозки, глядя на меня полными страха темными глазищами.

Несмотря на то, что губы задеревенели и не слушались, я заставила себя ободряюще улыбнуться.

— Ты Аро?

Он ответил не сразу: казалось, из его больших испуганных глаз вот-вот брызнут слезы. Сухие губы, вокруг которых виднелись странные синяки, несколько раз приоткрылись и сомкнулись, будто он был нем и не умел говорить. Но в конце концов из повозки послышался тихий дрожащий голос:

— Да, госпожа.

Повинуясь моему взгляду, молчаливый Вун спустил наземь увесистый ларец и помог скованному цепями мальчишке выбраться из повозки. Откланявшись и вручив мне ключ от кандалов, посыльный дал знак вознице, и телега отбыла восвояси.

— Вун, будь добр, отнеси сундук в мои покои.

— Как пожелаете, госпожа, — послушно склонился немолодой раб.

У меня снова сжалось сердце, когда я посмотрела на крепкую спину, согнувшуюся под тяжестью ноши. Никогда я не видела на лице этого мужчины улыбки, всегда опущенные в пол глаза таили пустоту и щемящую тоску, лишь время от времени обнажая вечный страх быть наказанным за малейшую провинность.

От меня не укрылся алчный взгляд, которым проводила кованый ларец в руках Вуна Изабель. Зато она едва не выронила веер, когда увидела мое новое приобретение.

— И это тот самый раб?! — воскликнула она, не скрывая изумления. — Ради которого ты поставила на кон своего Вепря?!

«Да ты рехнулась, милочка!» — вот что слышалось в ее искреннем возгласе.

Что я могла сказать в ответ? Что позволила Джаю пойти на глупость ради близкого ему человека? Надменные господа Саллиды, упрямо не считающие рабов за людей и даже не признающие за ними права переступить порог обители Творца, никогда меня не поймут.

Тронув покорно остановившегося и втянувшего голову в плечи Аро за локоть, я холодно ответила:

— Мы обсудим это позже.

Лей посмотрела на меня с тревожным вопросом в глазах, но я взглядом дала ей понять, что она может остаться с Изабель. Беспокоиться ей нечего: ее Хаб-Ариф сегодня не дрался и вернулся в поместье вместе с нами, живой, невредимый и даже не слишком подавленный. Похоже, он всерьез поверил, что после победы в такой битве Джаю не может грозить смерть.

Разумеется, я предпочла бы видеть Лей рядом, чтобы как следует выплакаться у нее на плече и излить ей свои тревоги, но для первого разговора с Аро свидетели мне были не нужны.

Сама не знаю почему, но я привела его не в свои покои, а в пустую комнату Джая. В груди разлилась гнетущая тоска, когда взгляд наткнулся на заправленную постель, нехитрую утварь на деревянном столике, свежую одежду, аккуратно сложенную рабынями поверх покрывала.

— Повернись, — мягко попросила я паренька.

Он вздрогнул от звука моего голоса и сжался еще сильнее, хотя это казалось уже невозможным.

С этим юношей явно было что-то не так. Джай говорил, что опасается за его жизнь у Вильхельмо, но что дон Верреро мог делать с ним? Тщедушный и хилый, Аро никак не мог быть бойцом. Тогда какую работу он выполнял и почему так сильно запуган?

От первого же прикосновения к своим запястьям Аро дернулся, будто я обожгла его раскаленным железом. Стараясь отныне не прикасаться к нему без необходимости, я осторожно сняла с него оковы и указала глазами на стул.

— Садись.

Аро вскинул на меня большие темные глаза, которых ни на мгновение не покидал страх, растерянно оглянулся и после некоторых колебаний сел, сложив руки на коленях, подобрав босые ноги и ссутулившись так, что шеи почти не было видно.

А он красив, этот мальчик, отметила я с удивлением. В отличие от прочих рабов, особенно бойцовых, ему не брили голову, и сейчас на скуластое лицо Аро падали вьющиеся темные волосы. Его кожа, не изуродованная татуировками, была необычного, золотисто-оливкового оттенка, — темнее, чем у северянина, но гораздо светлее, чем у типичного халиссийца.

Я присела напротив него на край кровати и ласково спросила:

— Ты боишься меня?

Взгляд Аро, испуганный и растерянный, заметался между моим лицом, решеткой на окне и его собственными острыми коленями со странными незажившими ссадинами, чтобы в конце концов застыть на полу.

Мальчик молчал.

— Не бойся, Аро. Здесь тебе не причинят зла. Скажи, дон Вильхельмо… обижал тебя?

И вновь быстрый затравленный взгляд из-под красивого разлета темных густых бровей, тут же скрывшийся за волной волос, упавших на лоб.

— Нет, госпожа, — тихо ответил он. — Дон Вильхельмо был добр.

Я не стала обвинять его во лжи.

— Ну что ж. Как бы там ни было прежде, сейчас тебе нечего бояться. Знаешь, почему ты здесь?

Мальчишка задержал на мне взгляд чуть дольше, закусил припухшую нижнюю губу и отрицательно качнул головой. Густые волосы, не слишком опрятные, но все же красивые, скользнули по голым костлявым плечам.

— Твой друг Джай хотел вызволить тебя из беды. Выкупить тебя у дона Вильхельмо не получалось, и он рискнул жизнью, чтобы забрать тебя оттуда.

При имени Джая Аро вскинул голову, и в темных влажных глазах его вспыхнуло нечто похожее на тоску. И надежду.

— Ты знаешь бойца по имени Несущий Смерть?

На лице Аро, который теперь не отвел взгляда, отразился безотчетный ужас. Сглотнув, он кивнул.

— Джай сражался с ним сегодня. И победил. Благодаря этому у меня появилась возможность выкупить тебя.

В безмолвном взгляде мальчика мелькнуло страдание. Мне показалось, что на лице его застыл вопрос, но он так и не разомкнул губ. Тонких, изящных, по-девичьи красивых губ, которые портили разве что странные синяки вокруг рта.

Ах да. Ведь рабам не позволено задавать вопросы хозяевам, за подобную дерзость всегда грозило жестокое наказание.

— Ты хочешь о чем-то спросить? Не бойся, со мной можно говорить свободно. Никто больше не станет наказывать тебя или причинять боль.

С большим трудом — я видела, как дергается его едва обозначившийся кадык — Аро приоткрыл губы и произнес:

— Джай… жив?

— Надеюсь, — выдохнула я, отводя глаза. — Сильно избит, но, когда я покидала Арену, он был жив, хоть и в беспамятстве. Доктор Гидо заботится о нем. Его вот-вот должны привезти. Эта комната принадлежит Джаю.

Аро несмело оглянулся и затих, печально потупив взор и кусая губы. Моя душа разрывалась от сострадания к этому мальчику, хотя совсем недавно я ничего не знала о нем, а кроме того — стыдно признаться самой себе! — малодушно винила его в том, что случилось с Джаем.

Памятуя о своем первом разговоре с Лей, я понимала, что к вопросу о свободе надо подходить со всей деликатностью, но я не могла тянуть дальше и терзать беднягу неведением.

— Признаюсь тебе, Аро. Я не хочу держать тебя в рабстве.

Стараясь не замечать смятения и страха в устремленных на меня огромных глазах, я продолжила:

— Я хочу, чтобы ты стал свободным человеком. Уверена, что и Джай хотел именно этого. Я не позволю заклеймить тебя вновь и сегодня же выпишу вольную на твое имя.

Аро судорожно сглотнул, по его худенькому телу прошла нервная дрожь.

— Вы… прогоните меня, госпожа?

— Нет. Гнать тебя я не стану — ведь я знаю, что идти тебе некуда. Первое время ты можешь оставаться здесь. Пообвыкнешься, поправишь здоровье.

Я сочувственно посмотрела на торчащие из-под тонкой кожи ребра. Все тело Аро усеивали синяки и ссадины разной давности, но ничего слишком серьезного на вид. Насколько я успела заметить, спина его ни разу не была разорвана плетью.

— Со временем, когда привыкнешь к свободе, ты сможешь поступить так, как тебе заблагорассудится. Если захочешь, останешься здесь служить мне — мы придумаем как, — или же наймешься на службу к любому другому господину. Быть может, ты станешь полезен Джаю.

Я запнулась, вновь подумав о человеке, которого я очень боялась не увидеть больше живым.

Аро теперь не сводил с меня изумленных глаз, слушая очень внимательно, впитывая каждое слово. Кажется, немногое из того, что я ему сказала, он сумел осознать. Говорить с рабом о свободе — все равно что рассказывать рыбе, вынутой из воды, как прекрасна жизнь на суше.

Вздохнув, я решила переменить тему.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать, госпожа, — смелее ответил парнишка.

Шестнадцать. Как странно. Немногим младше меня, но выглядит как подросток. Вспомнились слова Джая о том, что в семнадцать он ушел на войну. Сложно было представить Аро воином всего через год.

— Как ты попал к дону Вильхельмо?

— Я всегда там жил.

— Всегда? Ты имеешь в виду, что родился там?

— Да, госпожа.

— Кто же твоя мать?

Аро молча потупил взор, но я заметила, как побелели его плотно стиснутые губы.

Мне стало совестно: невольно я задела болезненную для него тему, хотя могла бы догадаться. Чьим сыном мог быть мальчик, родившийся в рабстве у Вильхельмо? Наверняка одной из рабынь, а может, даже из тех, кого выделяли для ублажения бойцовых рабов.

Постельной рабыни.

Об отце в таком случае и спрашивать нечего — откуда бедная женщина могла знать, чье именно семя дало в ней всходы?

Я поспешила задать следующий вопрос, чтобы не заставлять мальчика страдать сверх меры, но покончить со всем за один раз.

— Она жива?

— Нет, госпожа, — качнул он головой.

Как завороженная, я глядела на его крупные вьющиеся кудри. Если присмотреться, можно уловить даже некоторое сходство с Диего — красивый, черноволосый, темноглазый мальчик с узким лицом и гибкой фигурой. Внезапно пришла в голову нелепая мысль: так мог бы выглядеть мой сын, будь Диего мне мужем во всех смыслах этого слова…

Тряхнув головой, чтобы отогнать от себя глупости, я заговорила вновь:

— Ты голоден?

Мальчик затравленно взглянул на меня, и я заметила, как он сглотнул слюну. Но не признался.

— Нет, госпожа.

Святой Творец. Что же делают с рабами жестокие господа, если даже в простых человеческих нуждах им зазорно сознаться?

Я поднялась, чтобы окликнуть Сай и дать ей необходимые распоряжения насчет Аро, но тут раздался торопливый стук в дверь, и моя запыхавшаяся служанка сама возникла на пороге.

— Приехали, госпожа! — поспешно выпалила она, метнула быстрый взгляд на паренька и тут же отвела глаза.

— Приехали? Он жив? С ним доктор Зальяно?

Сай кивнула дважды, и я судорожно выдохнула, мысленно вознося молитву Творцу.

— Ну что же ты стоишь тогда? Проводи их сюда.

Джая внесли на носилках, и внутри меня все оборвалось: он по-прежнему был без сознания и совершенно не походил на себя. Повинуясь торопливому жесту доктора Гидо, я отошла в сторону и напряженно вгляделась в безвольное тело, которое рабы-носильщики осторожно перекладывали на кровать. Правая рука Джая была согнута под прямым углом, охвачена лубками и примотана к туловищу, от подмышек до нижнего края ребер туго стянутому широкой плотной тканью. На лицо моего героя больно было смотреть: распухшее, разбитое, иссеченное порезами и швами, перехваченное бинтами вокруг лба и под челюстью, оно казалось совершенно безжизненным.

— Он будет жить? — помертвевшими губами спросила я.

Доктор велел рабам выйти, внутри остались лишь мы с ним, взволнованный Аро и любопытная Сай.

— Вероятно, — не глядя на меня, Гидо с отеческой заботой поправил свесившуюся с постели левую руку Джая, забинтованную вокруг кисти. — Правое предплечье сломано, но это ерунда: сустав не поврежден. Несколько недель побудет в лубках — ему не привыкать. Два ребра тоже сломаны, но значительного внутреннего кровоизлияния нет, значит, ничего серьезного. Через месяц-другой срастутся. Вывих челюсти я вправил, некоторое время ему будет больно говорить и жевать, но это не страшно. Один зуб пришлось удалить, но при его образе жизни… удивительно, что он вообще умудрился к своим годам сохранить зубы. В нескольких местах его зацепило мечом, но жизненно важные сосуды не задеты, он не потерял слишком много крови.

Я внимала скупым словам, затаив дыхание. В докторе Гидо, этом невысоком сухоньком человеке, чувствовалась внутренняя сила и уверенность мастера, знающего свое дело. С каждым новым словом эта уверенность невольно передавалась и мне.

— А вот что меня беспокоит, так это его голова, — нахмурился дон Зальяно. — Перелома черепа нет, но на затылке сильный ушиб с рассечением. Видимо, из-за него он до сих пор не приходит в себя.

— Но он очнется?!

— Надеюсь, — сухо ответил доктор. — Однако вы должны быть готовы ко всему.

— К чему? — ушедшая было тревога вспыхнула внутри с новой силой.

— К тому, что он может ослепнуть. Оглохнуть. Онеметь. Может забыть, кто он такой и что с ним произошло. Может очнуться с разумом младенца.

— Что вы такое говорите?! — ужаснулась я, невольно отпрянув.

— Не хочу вас пугать, но удар по голове может привести к тяжким последствиям. Ему повезет, если он отделается лишь головными болями. Но если он придет в себя, то уж наверняка будет жить. Ему потребуется полный покой. Первое время — только жидкая пища. Никаких волнений. Никаких движений. Заботливый уход. У вас есть рабы, способные обеспечить ему этот уход?

Я растерянно оглянулась на Сай. Было бы лучше, чтобы Лей была рядом, но…

— Я могу, господин, — послышался за моей спиной тихий голос.

Доктор Гидо оглянулся, и я заметила, как смягчился его жесткий взгляд.

— Аро, дружище, — он шагнул ближе и сжал ладонью худое плечо мальчика. — Как я рад, что ты здесь. Джай… очень хотел этого. Надеюсь, госпожа будет хорошо обходиться с тобой.

Гидо произнес эти слова со значением и выразительно посмотрел на меня. Признаться, меня задел этот взгляд, в котором чувствовалась укоризна. Ее-то я уж точно не заслужила.

— Аро теперь свободный человек, — отчетливо и прохладно произнесла я.

Дон Зальяно замер, удивленно вскинув седоватые брови. Воспользовавшись заминкой, я велела Сай сбегать за Лей и, когда за ней закрылась дверь, обратилась к лекарю снова:

— Вы напрасно считаете меня чудовищем. Будь моя воля, Джай давно был бы на свободе и вернулся бы в Аверленд, если бы захотел. Но он решил по-другому.

— Прошу меня простить за дерзость, госпожа, — доктор Гидо словно вспомнил о том, что говорит с супругой сенатора, и низко поклонился. — Я вовсе не имел в виду ничего дурного. Вы и в самом деле отличаетесь милосердием.

— Как и вы, — примирительно ответила я. — Благодарю вас за то, что помогли Джаю, дон Зальяно.

Спохватившись, я порылась в поясном кошеле и протянула лекарю несколько золотых монет для оплаты, но он отмахнулся:

— Не стоит, донна Адальяро. Мне известно, что вы изрядно поиздержались сегодня. А я всего лишь выполнял работу, за которую мне платит дон Вильхельмо. Но теперь я должен идти, иначе меня хватятся.

— Да, конечно, — не без сожаления я шагнула в сторону, освобождая ему путь к двери.

— Если Джай очнется… не сочтите за труд, пришлите мне посыльного с известием. Надеюсь, вы позволите мне навещать его по вечерам после службы?

— Я была бы вам очень за это признательна.

Когда доктор Гидо ушел, я посмотрела на Аро, который теперь не сводил тревожных глаз с Джая.

— Ты правда хочешь ухаживать за ним?

Аро повернул ко мне удивленное лицо. Я видела, как из него рвались чувства, которые он не мог или боялся высказать, будучи в сознании своем все еще рабом, опасающимся властного господина.

— Да, госпожа, — наконец произнес он. — Если позволите.

Вскоре вернулись обе мои служанки, и все вместе мы обсудили, как будем делить заботы о раненом. После этого я велела Сай показать Аро приготовленную для него комнату, накормить его и принести воды для мытья. Лей ушла на тренировочную площадку рассказать новости Хаб-Арифу, а я заняла место сиделки у постели Джая.

Лишь оставшись наедине с ним и глядя на то, как едва заметно поднимается и опускается его забинтованная грудь, я в полной мере осознала, что сегодня на моих глазах свершилось чудо.

Джай не умер. Он победил саму Смерть.

Каждый день я просто пытаюсь выжить,

Продолжая подниматься в гору.

Даже когда мне кажется, что я умер, —

Продолжаю подниматься в гору.

The Mountain (Three Days Grace)

Боль врывается в мозг так стремительно, что не успеваю сдержать рвущийся из груди стон. Несколько мгновений стараюсь справиться с нею: мысленным взором отыскиваю места, где боль сильнее всего, стараюсь охватить их разумом и взять под контроль. Но получается плохо: боли слишком много, и невыносимо раскалывается голова.

Следом появляется первая мысль.

Я жив.

Но где я? По-прежнему на Арене? А может быть, меня бросили в гору трупов, сочтя мертвым после поединка?

Нет, нет. Слишком спокойно. Слишком ровно. Слишком тихо и не воняет кровью и смертью.

Пытаюсь пошевелить руками и ногами — цел ли я? Вспышка резкой боли в правой руке заставляет открыть глаза. Веки тяжелые, будто сверху на них сидит сам дьявол.

— Джай, — пробивается в сознание тихий обеспокоенный голос.

Вель.

Со второй попытки открыть глаза получается, но перед ними мелькают и расползаются красные круги.

— Ты меня видишь?

Чувствую легкое прикосновение пальцев к скуле.

Из океана сжигающей меня заживо боли выныривает воспоминание — легкое, светлое, как чайка над волнами. Тревожное лицо Вель, порывистое объятие и чуть слышный шепот: «Я люблю тебя».

Это был не сон. Хочется улыбнуться, но губы чужие, непослушные, словно их сшили нитью между собой. И болят так, будто в них впивается разом целый рой диких пчел.

С трудом моргаю, чтобы разогнать красный туман и сфокусировать зрение, и наконец вижу склонившееся надо мной взволнованное лицо.

— Вель, — силюсь сказать я, но вместо имени с губ срывается невнятное мычание.

В прозрачных серых глазах появляется облегчение: она понимает. Склоняется чуть ниже, пытается ободряюще улыбнуться. Я нахожу единственную часть своего тела, которой не завладела въедливая боль — левую руку, — и дотрагиваюсь трясущимися пальцами до бледной щеки. Хочу сказать Вель, как рад ее видеть, но проклятые челюсти словно залиты густым воском и не желают повиноваться.

— Я знаю, тебе больно, — шепчет она, накрывает мою руку своей, прижимает теснее, трется щекой о мою забинтованную ладонь, легонько целует запястье. — Но все будет хорошо. Доктор Гидо лечил тебя. Лучше пока не двигаться и не говорить. Тебе крепко досталось: сломаны ребра и правая рука, на бедре порезы от меча. А говорить больно, потому что была вывихнута челюсть и на губах несколько швов.

О. Да я гребаный счастливчик.

Хочется вздохнуть глубже, но острая боль в ребрах не дает грудной клетке подняться как следует. Чувствую себя так, будто сверху на меня навалилась гора. И очень, очень болит голова.

— Хочешь пить? — спрашивает она.

Болезненно сглатываю: во рту раскаленная пустыня, но как пить, если не можешь раскрыть рта?

Вель ловит мой растерянный взгляд, осторожно перекладывает потяжелевшую руку себе на колени и подносит к моим губам чашку с соломинкой. Делаю несколько жадных глотков и неожиданно закашливаюсь, поперхнувшись.

О боги! Боль мгновенно разрывает тело в клочья. Судорожно пытаюсь восстановить дыхание, дожидаясь, пока перед глазами перестанут мелькать кровавые звезды, и лишь потом до ушей доносится виноватый шепот:

— Прости, прости! Это я глупая. Давай-ка вот так.

Медленно, очень медленно и осторожно она приподнимает мою голову вместе с подушкой — как будто опасаясь, что я рассыплюсь от этого движения. В затылок с каждым ударом сердца вбивается тяжелый молот: ах да, ведь мне крепко досталось от горца щитом.

И все же я победил. Победил и выжил. Это хорошо, это очень важно, это что-то должно означать… Пока пью — на этот раз неторопливо, размеренно, контролируя каждый глоток, — ответ внезапно находится: Аро!

Соломинка выпадает из губ, глаза едва не вылезают из-под распухших век, когда я натужно силюсь произнести имя мальчишки.

И Вель, как ни странно, снова понимает, отставляет чашку и успокаивающе гладит меня по щеке.

— Успокойся. Аро здесь. Жив и здоров, дожидается встречи с тобой. Подожди немного, я его позову.

Она исчезает, оставляя меня одного, и я устало закрываю глаза. Когда не без усилия открываю их снова, на стуле возле кровати сидит Аро — Аро! живой! здесь, со мной! — и смотрит на меня огромными темными глазищами, перепуганными, словно у загнанного зайца. Торопливо и придирчиво ощупываю взглядом тщедушную фигурку: от Вильхельмо можно было ожидать напоследок чего угодно, но… помимо синяков на лице и напряженного взгляда не вижу ничего, что могло бы вызывать беспокойство.

Я готов возносить молитвы всем богам, какие только есть на этом свете: что бы там ни было прежде, сейчас мальчишка жив и находится в безопасности. Значит, отныне все будет хорошо…

Долго и радостно мычу, жестикулируя левой рукой — правая затянута в лубки и надежно привязана к туловищу, — но Аро, в отличие от понятливой Вель, лишь растерянно моргает длинными черными ресницами. В конце концов выдавливаю из себя подобие улыбки — швы на губах при этом нещадно болят — и ободряюще сжимаю пальцы на костлявом плече.

И тогда впервые за долгое время слышу тихий голос Аро:

— Госпожа рассказала мне. Ты пошел на смерть, чтобы спасти меня. Спасибо.

Я бы свернул самому себе челюсть еще раз, лишь бы иметь возможность сказать парнишке хоть слово. Мне не нужны его благодарности, мне нужно, чтобы он жил, чтобы дышал, чтобы не дрожал по ночам, забившись в угол от ужаса, чтобы не испытывал больше боли и унижений, чтобы чувствовал себя…

— Госпожа подарила мне свободу, — вновь произносит Аро, перебивая поток моих мыслей и беспомощное мычание. От этих слов перехватывает дух. — Теперь моя жизнь принадлежит тебе.

День за днём всё искренней притворство,

День за днём мы привыкаем просто.

День за днём обманом жить, храня покой.

Жанна Агузарова

Покинув комнату Джая, первым делом я зашла к себе и выписала вольную для Аро, на всякий случай заверив ее дважды: фамильным гербом отца и новой печатью — вензелем семьи Адальяро. Подумав, сделала копию: пусть одна бумага хранится у Аро, а вторая у меня — так надежнее. Несколько раз перечитала оба документа — не упустила ли я чего? И лишь после этого поняла, что не позволяет моей совести успокоиться: Хорхе. Нельзя повторить ошибку, которую я совершила с Лей: если я сразу не объявлю, что Аро больше не раб, излишне рьяный управляющий, чего доброго, заклеймит парня при первой же возможности.

Спрятав бумаги в ларец, я вышла из покоев и решительно направилась на поиски Хорхе.

В подземельях его не было — если мне не солгали рабы-стражники, караулившие у входа. У конюшен на заднем дворе я не нашла его тоже. Уехать на плантации или на лесопилку он не мог: двуколка стояла на месте, а любимая верховая лошадь управляющего была расседлана и спокойно лакомилась овсом. Не нашелся Хорхе и у пустующих бараков. Сквозь землю он провалился, что ли?

Осталось последнее: наведаться на кухню, где вовсю шла подготовка к ужину. Завидев меня, кухонные рабыни, как по команде, опустили глаза и присели в книксенах, а немолодая пышнотелая кухарка — кажется, ее звали Нейлин, из вольнонаемной прислуги — приветливо улыбнулась.

— Вам что-то угодно, госпожа?

— Я ищу дона Хорхе. Вы, случайно, не знаете, где он?

— Отчего же не знать. Хозяйка позвала его к себе, и еще закусок к вину велела подать.

Я на мгновение опешила: вино? закуски? почти перед самым ужином? Да еще в покоях Изабель, которая обычно духоте комнат предпочитает свежесть тенистого сада?

Что ж, так даже лучше. Раз они обсуждают дела, я смогу ненадолго отвлечь их и предупредить сразу обоих.

— Может, и вам закусок подать в комнату, госпожа? — предложила хлебосольная Нейлин.

— Благодарю, я не голодна, — вежливо улыбнулась я и отправилась прямиком к покоям Изабель.

У двери свекрови я заколебалась. Время не раннее и не позднее, да и час послеобеденного сна давно миновал, но все же будет ли вежливо отвлекать ее от беседы с управляющим?

Разумеется, я увижу ее за ужином, но вот Хорхе… как служащий поместья, он не имел права делить трапезу с хозяевами. А значит, пока я буду в столовой, Аро может грозить опасность… нет, этого нельзя допустить.

Но не караулить же Хорхе у порога Изабель подобно собачонке!

Решившись, я постучала в дверь.

Никто не ответил, только мне показалось, что изнутри раздался сдавленный стон.

Выждав еще немного, я постучала громче. Стон теперь раздался раздраженный, и через некоторое время на пороге показалась раздосадованная Изабель… в небрежно запахнутом халате! И я готова была поклясться, что никакой нижней рубашки под халатом не было!

— Чего тебе? — неприязненно осведомилась свекровь, даже не потрудившись изобразить привычную льстивую улыбку.

Ошеломленная, я ответила не сразу.

— Я ищу Хорхе…

— Хорхе? — Изабель нехорошо сощурила глаза. — Зачем он тебе? Что у тебя за дела с Хорхе?

— Никаких дел, — с трудом произнесла я, чувствуя, что выгляжу жалко. — Просто хотела предупредить его, чтобы не трогал моего раба, потому что я…

— Раба? Ты решила ворваться ко мне в покои, чтобы опять досаждать мне своими рабами?

Я осеклась. Ничего такого я не имела в виду, но… видимо, я действительно пришла крайне не вовремя. Ведь из покоев Изабель донесся явственный шорох, значит, она не одна. И стоит передо мной почти раздетой!

— Хорхе занят, — словно решив добить меня окончательно, сухо бросила Изабель. — Я передам, что ты его искала.

Вспыхнув, я отвела взгляд. Картинка складывалась вполне отчетливая: вот почему Хорхе, будучи всего лишь наемным работником, ведет себя в этом поместье с безнаказанностью хозяина. Как выгодно, видимо, ублажать в постели немолодую вдовушку!