Рай-1

3

Шмидт изменился в лице. Вся надежда из его взгляда улетучилась, и он смиренно кивнул.

– Просто… пойдемте со мной. Я вам кое-что покажу.

– Мы никуда не пойдем, пока не прибудет подкрепление, – отрезала она, помогая ему подняться, и посмотрела на грязных людей в лохмотьях. Те снова принялись разрывать упаковки с едой и поглощать их содержимое, потеряв к ней и Шмидту всякий интерес.

Нахмурившись, Петрова обдумывала, что делать дальше. Нужна информация, решила она.

– Объясните, что произошло. В деталях. Немедленно.

И он подчинился. Начал рассказывать и быстро перешел к той манере, в какой врачи отчитываются о состоянии пациентов.

– Все началось в больнице, в поселении в кратере Нергал[4], это в паре сотен километров отсюда. Пожилой мужчина. Как я уже говорил, у него была афазия. Врачи не смогли найти причину. Не обнаружили ни следов травмы, ни признаков болезни. Физически он казался совершенно здоровым, но не мог говорить. Более того, он вообще не мог общаться.

– Что вы имеете в виду?

– Абсолютно не мог. Обычно, когда происходит расстройство речи, даже в случае тяжелой формы афазии, пострадавшие все равно хоть как-то изъясняются. Иногда они в состоянии читать, писать или по крайней мере использовать жесты и мимику. По поведению таких больных видно, что они вас понимают. Они способны плакать или хмуриться, чтобы сообщить, что им больно. Этот пациент тоже явно пытался общаться, но его действия не имели никакого смысла. – Шмидт печально покачал головой. – Он размахивал руками, гримасничал, но никто не понимал, что он имеет в виду…

– Это один пациент, – сказала Петрова. – Но я вижу почти двадцать человек.

– Да, – кивнул Шмидт. – Вторым случаем стала девочка-подросток. Это очень встревожило лечащего врача. У пожилых пациентов встречаются всевозможные неврологические нарушения, но для молодых это большая редкость. Потом поступила целая семья, и врачи забеспокоились, что это заразно, но не смогли найти ни вируса, ни фактора, вызывающего болезнь. Вскоре пациентами заполнилось целое отделение, и тогда врачи решили, что им нельзя помочь. Им не могли предложить никакого лечения. – Шмидт шумно вздохнул. – Они собирались отправить пациентов в специальное учреждение. Я понимал, что это значит. Эти люди больше не будут пациентами. Над ними будут проводить опыты – пока не кончится список экспериментов, – а потом… потом этих бедняг выпотрошат.

На лице Шмидта отразилось страдание. Петрова была уверена, что он говорит правду.

– Я не мог этого допустить.

– То есть вы похитили пациентов из больницы и привезли сюда?

– Да, – сказал Шмидт. – Чтобы спасти.

– И теперь…

– Теперь я их кормлю! Стараюсь поддерживать их здоровье. Я немногое способен сделать, но… но я не мог позволить им… Я не мог… – Он открыл глаза и спросил Петрову: – Как вы собираетесь с ними поступить?

– Не мне решать, – ответила она.

Шмидт долго изучал ее лицо. Должно быть, пытался найти в ней милосердие. Она искренне пожалела, что не может его предложить. В конце концов он просто кивнул, похоже, смирившись с тем, что теперь судьба несчастных не в его власти.

– Я больше не в силах на них смотреть, – произнес он. – Пожалуйста. Тут есть место, где мы можем подождать ваших друзей.

Он был похож на побитую собаку – не пытался больше сбежать. Однако лучше подстраховаться. Петрова стянула с него скафандр и жестом показала, чтобы он шагнул из него. Без скафандра он никуда не денется – умрет, как только выйдет из шлюза.

– Теперь вперед!

Шмидт подвел ее к двери, из-под которой пробивался странный свет.

– Не двигайтесь, – велела она.

Шмидт опустился на пол, обхватил колени, склонил голову. Он выглядел сломленным.

Она коснулась кнопки, открывающей дверь, и та с легкостью открылась. Петрова заглянула внутрь. Комната была полупустой, только груда деталей от компьютера виднелась в углу. А рядом с ней красноватым светом мерцала голограмма – трехмерная фигура маленького мальчика. Он сидел, уткнувшись лицом в колени. Только голограмма и освещала комнату.

– Что за чертовщина? – спросила Петрова, едва ли заметив, что переступила порог.

– Искусственный интеллект, старая модель. Вам надо с ним поговорить.

– Что? – переспросила она, сбитая с толку.

Она уставилась на маленького мальчика, который начал подниматься на ноги. Цвет голограммы изменился, стал темно-красным. Интересно, что это значит.

На Шмидта она не смотрела. Глупая ошибка. Без предупреждения он пнул дверь, и та с щелчком закрылась.

– Нет! – крикнула Петрова. – Нет!

Она откинула пистолет, бросилась к выходу, замолотила по поверхности кулаками. Бесполезно. Дверь нельзя было открыть изнутри.

– Шмидт! Шмидт! – Она стучала и стучала, но ответа не было.

Черт побери! Какая идиотская ошибка, промах новичка. Вся ее учеба, все силы, что она в нее вложила, и… и глупость, которую не должен совершать ни один офицер, – недооценивать объект.

Для этой работы нужна жесткость, Сашенька. А в тебе нет жесткости.

Мать говорила ей это сотни раз. Мать, которая выполняла эту работу, которая, по сути, создала регламент ОСЗ. «Может быть, она была права», – подумала Петрова, и сердце заныло. Но времени на раздумья не осталось. Она услышала позади шум, похожий на шелест бумаги или… Нет, как будто шептал детский голосок.

Она замерла.

Шепот повторился. Такой тихий, мягкий. Она не могла разобрать слова, но была уверена, что это тот самый мальчик. Голограмма. Он пытался поговорить с ней. Красный свет заливал комнату, отбрасывая на пол длинные черные тени.

– Чего ты хочешь?

Шепот так и манил. Она была уверена – если прислушается, то сможет понять, что говорит мальчик. Ей отчаянно захотелось повернуться и посмотреть на него. Возможно, если она так и сделает, то разберет его слова.

Но внутри нее звучал другой голос. Голос матери. Все еще упрекающий за глупость, но теперь еще и предостерегающий.

Не смотри, глупышка. Если ты повернешься, то пропадешь.

А шепот не смолкал. Она была уверена – если повернется, если бросит взгляд на губы мальчика…

Петрова ощутила, что не может сопротивляться. Как будто не было смысла бороться. В то же время она понимала, что это не ее чувства. Как такое возможно?

Вдруг она осознала, что задыхается.

Медленно, осторожно она открыла глаза. Начала поворачиваться, чтобы посмотреть на голограмму. Она понимала, что, как только увидит нечто, притаившееся в углу, пути назад не будет. Но часть ее души желала знать.

Не смотри, Сашенька. Ты должна быть сильной.

Она не должна была смотреть. Но и не могла сопротивляться. Посмотреть – значит обречь себя на гибель. Как именно умрет, она не знала, но была уверена, что погибнет.

Она не могла смотреть.

Она не могла не смотреть.

Шепот не отпускал ее.

Она едва не плакала от усилий, от необходимости бороться с собственным телом. Оно хотело сдаться. Каким облегчением это бы стало. Все проблемы, все заботы останутся позади, если она просто…

Повернется.

И посмотрит.

Она начала поворачиваться…

Затем остановилась, заметив что-то у ног. Просто яркая точка. Вся комната была залита кроваво-красным, за исключением одного крошечного участка пола, который светился зеленым.

Зеленым был индикатор на ствольной коробке пистолета, который она уронила.

Кто-то из Службы надзора наконец-то дал добро на использование оружия.

Петрова взяла его обеими руками. Закрыв глаза, она крутанулась на месте и пальнула в сторону голограммы, снова и снова нажимая на спусковой крючок, пока шепот наконец не утих. В голове начало проясняться. Она подбежала к двери. Та все еще была заперта, но несколько ударов носком ботинка открыли ее.

Она выскочила в коридор, понятия не имея, что могло бы случиться, если бы она не… если бы она…

– Шмидт! – крикнула она. – Шмидт! Ты идешь со мной. Сначала разберемся с тобой, а потом…

Он стоял прямо за ее спиной. Ошеломленная, с помутившимся рассудком, она попалась на очень старый трюк. Шмидт держал массивный гаечный ключ. Удар пришелся в бок, в наименее защищенную часть скафандра, и Петрова задохнулась от боли. Повалившись на пол, она пыталась извернуться, чтобы найти точку опоры и ударить в ответ.

– Ты убила его, – прорыдал Шмидт. – Ты убила его, ты убила его… ты…

Слезы из-за низкой гравитации скапливались вокруг его глаз и медленно стекали по щекам. Его слова слились в сплошной страдальческий вой, он снова замахнулся гаечным ключом.

– Стой! – Она почти умоляла. Если Шмидт нападет, у нее не останется другого выбора, кроме как защищаться. – Просто брось его!

Но он не послушался. Не остановился. Вместо этого Шмидт зарычал и бросился на нее, явно намереваясь разбить шлем.

И она выстрелила.