Рассветный шквал

Глава VIII

Экхарду не спалось.

Такое иногда случается со всеми. И с монархами в том числе. Голова тяжелая — не поднять; глаза зудят, словно их песком засыпали. Кажется, лег бы и провалился, а сна нет и нет…

Король метался по дорогой тонкотканой простыне, обливаясь липким потом. Четыре узких стрельчатых окна, глядящие друг на друга с противоположных стен опочивальни, не спасали. Если порыв ночного ветра и проникал в них, то желанной прохлады с собой не приносил. Жаркий, злой суховей, как и во все остальные ночи, врываясь в легкие с хриплым дыханием, только заставлял раз за разом зачерпывать ковшиком из стоящего у кровати жбана слабенькое просяное пиво. Кислое и теплое.

Что гнало прочь королевский сон? Что не давало отдохнуть от трудов праведных, от тяжкого дня, проведенного в заботах о благе государства? Может, кабанье бедро, запеченное в углях с целой кучей острых и пряных травок, контрабандой доставленных из Приозерной империи? А может быть, тревожные известия, доставленные гонцами из пределов тала Ихэрен, вотчины своевольного и самолюбивого Витека Железный Кулак?

Да, пожалуй, и то и другое.

Только если обильная жирная трапеза давала знать о себе изжогой, которая почти наверняка уляжется к утру, оставив лишь мерзкую горечь на языке и нёбе, то весть о грядущей междоусобице не денется никуда. Тут нужно или стремительным ударом смять бунт, задавить в пределах одного тала, не давая вырваться и расползтись по окрестным землям, или сразу снять корону и подарить ее кому-нибудь более решительному и достойному звания монарха.

Отдавать корону Экхарду не хотелось. Не для того больше тридцати лет назад он приложил столько сил, пробиваясь к трону, чтобы нынче расстаться с ней за здорово живешь.

Мысль о возможной утрате символа власти настолько взволновала короля, что он приподнялся на ложе глянуть — на месте ли она? Хвала Пастырю Оленей! Бледные лучи Ночного Ока, проникающие в опочивальню, скользили по золотому обручу с затейливой резьбой по внешней стороне, горделиво умостившемуся на набитой конским волосом темной подушке. Корона Ард'э'Клуэна не имела ни зубцов, ни самоцветных каменьев. Ничего безвкусного, аляповатого или вычурного. Простые строгие линии скачущих в вечной погоне друг за другом круторогих оленей.

Приметив движение короля, заворочался прикорнувший у подножия подставки для короны широкогрудый серый пес. Приподнял желтые брови, глянул на хозяина грустно и внимательно темно-карими выпуклыми глазами.

— Лежи, лежи, Броко… — Экхард сел, свесив ноги с кровати.

До шкуры барса, небрежно скомканной на полу, его голые пятки все равно не доставали. Король не отличался великанским ростом, но шириной плеч превосходил многих талунов, да и гвардейцев — конных егерей — тоже. Правда, к своим пятидесяти двум годам он успел изрядно поднакопить жирку и даже отрастить круглое брюшко, но по-прежнему легко управлялся с мечом, палицей и рогатым копьем.

— Проклятая жара. Трижды и семижды проклятая…

Зачерпнув в очередной раз ковшиком, Экхард жадно проглотил утратившее всякий вкус пиво, смахнул капли с длинных усов и колючего подбородка. Посидел, зачем-то болтая в воздухе босыми ногами, почесал грудь под полотняной ночной рубахой.

Мысли монарха волей-неволей возвращались к ихэренскому бунту. Лазутчики доносили: Витек и его верные вассалы из числа мелкопоместной знати в спешном порядке вооружаются, укрепляют замки. Если принять во внимание примыкающие на западе к границам тала Железные горы с многочисленными рудниками, поселками сталеваров и мастеровых-оружейников, это у них должно получаться успешно. Приток готового оружия и металла в чушках в столицу — Фан-Белл — из-за Ауд Мора в последний месяц резко снизился. И это не могло не удручать. Следовательно, паромы и лодочные перевозы находятся под контролем смутьянов, а мастеровым испокон веку все едино, кому свою работу сбывать. Они и к трейгам намылятся, коль выгоду почуют. Втихаря и остроухим могут сталь продавать или менять на их товары чародейские. А Витек под боком, серебра у него навалом…

Притом в народе Витека любили. В отличие от короля.

Экхард покряхтел, потер затылок. Он-то любви у черни не искал. Правил жестко, и даже жестоко. Что любовь подданных? Прах. Мимолетное увлечение. Завтра появится кто-то другой, способный швырнуть от своих щедрот в толпу простолюдинов кость с большим куском мяса, чем твой. И все. Любовь прошла, цветы в саду увяли, как спел когда-то известный при дворе его батюшки, да пирует он вечно с Пастырем Оленей, бард. Певец, кстати, тоже больше двух десятков лет пирует. Короче язык иметь надо было. Но про любовь он сказал верно. Ненадежное это чувство.

Страх — другое дело. Он так легко не забывается. Поселяется глубоко-глубоко в душе. Пускает корни, как омела, вцепившаяся в ствол столетнего дуба. И так же, как омела пьет соки из дерева, высасывает душу. Страх вечен и непоколебим. Накажи примерно ослушников, вольнодумцев и бунтарей. Утыкай виселицами, кольями и плахами всю округу. И даже когда дерево их почернеет под грузом лет, о решительном и сильном монархе будут вспоминать с почтением и тоской. Грустить, рассказывая внукам о минувших днях. Вот, дескать, было времечко. Не то что сейчас. Порядок, скажут, был. Благолепие. Правда, не без строгости. Дык, как с нами, скажут, без строгости? Золотое было время…

Боятся — значит, уважают.

Так он и правил. Беспощадно пресекая всякие попытки к сопротивлению. Время от времени кидал толпе послабление, как кость собачьей своре. То налоги малость меньше сделает, то талунам хвост прикрутит.

Значит, мало прикручивал. Или не тому, кому надо. Ишь, взбеленился Витек — не сгодилась его девка ни в королевы, ни в королевские невестки. Так куда он такое страховидло хотел пристроить? В самый раз ворон да желтоклювок гонять с ихэренских полей. Ни кожи, ни рожи. Хотя с оружием управляется неплохо. Это король видел сам. У них там в Ихэрене все чуть-чуть чокнутые — девок с мечом и с копьем учат да из самострелов бить. Что Витек думал, он с ней в постели на мечах упражняться будет?

Известное дело, что Витек думал. Самому к короне подобраться. Своего тала уже не хватает, решил все королевство к рукам прибрать.

Ладно, я тебе приберу — мало не покажется… Экхард снова почесался, хлебнул пива, машинально проверил взглядом — на месте ли корона.

Войско для подавления непокорного вассала уже начало собираться. Не так просто, конечно, взять и стянуть к столице армию, достаточную для подавления бунта такого размера. А ведь их еще потом за Ауд Мор перебрасывать. Железный Кулак — наглец, каких поискать, но воевать умеет. И на рожон не полезет. Будет сидеть на левом берегу, копить силы да козни всяческие строить.

Основная сила, на которую рассчитывал Экхард, были конные егеря. Гвардия. Отборные бойцы. Все, как один, пришлые. Из Империи, из соседних королевств, из Пригорья, что далеко-далеко на юге. Каждый по какой-либо причине, о которой, впрочем, в Фан-Белле никто не спрашивал, оказались изгоями родной страны. Такие ни перед чем не остановятся, выполняя королевский приказ. Ни у Витгольда, ни у Властомира наемной гвардии не было. Но трейги и веселины с удовольствием ездили верхом. Ардана, особенно из благородных, так просто в седло не затянешь. А держать гвардию на колесницах — курам на смех. Кроме гвардейцев, король мог рассчитывать на «речных ястребов» Брохана Крыло Чайки. Эти тоже не испытывали к талунам нежных чувств, поскольку Брохан, сам пробившийся из черни — пятый сын в семье нищего траппера из поймы Аен Махи, — набирал себе бойцов не по красоте герба и древности рода, а по лихости в бою и преданности Ард'э'Клуэну.

Подтянутся, само собой, и талуны из северных и восточных областей королевства. Война с Ихэреном сулила, кроме богатой добычи, еще и премного славы, ведь вассалы Витека — бойцы отменные. Об этом всем известно. А талунам только дай похвастать друг перед другом победами на полях сражений.

Вот кого поставить старшим над войском, Экхард пока не знал. Капитан конных егерей Брицелл зарекомендовал себя как толковый вояка. И при подавлении талунских волнений незадолго перед войной, и во время самой войны с остроухой нечистью, где он был вначале помощником, правой рукой Эвана, а после исчезновения последнего где-то в отрогах Облачного кряжа принял командование остатками гвардии. Во многом благодаря ему удалось ардэклуэнскому войску устоять под ударами Эохо Бекха и переправиться за Аен Маху, сохраняя видимость порядка. Но назначение Брицелла командующим могло иметь нежелательный политический отклик. О каком дерьме приходится задумываться!

Брохан Крыло Чайки — командующий речным флотом королевства. Тоже кандидат подходящий. Умен, в меру смел, решителен, пользуется уважением среди простых воинов. Но ставить талунов под руку сына траппера? Нельзя. Никак нельзя. Многие просто не придут в нужный момент. Откажутся, найдут сотню причин. А на счету каждая колесница, каждый боец.

Оставались два варианта — Тарлек Двухносый и наследник престола Хардвар. А не назначить ли их обоих? Вот будет штука! Экхард даже улыбнулся своим мыслям, но тут же опять скривился и полез за пивом. Хорошая мысль. Один опытен и осторожен, второй отважен до безрассудства. Одного ценят талуны за то, что много уж лет смягчает королевский гнев, а второй олицетворяет для многих из землевладельцев новые времена, которые настанут, когда корона перейдет к нему.

Ждите, ждите… Экхард к Пастырю Оленей в ближайшие двадцать лет не собирался. Но рано или поздно, а сына приобщать к делам в королевстве надо, а то вымахал телок крепкошеий да круторогий, а на уме одни развлечения. Охота, девки, драки. Вот там и надерется по самое не могу.

Решено.

Король вздохнул, поманил пса. Броко подошел, положил тяжелую лобастую голову на колени хозяина. С высунутого языка капала слюна, обильно орошая подол ночной рубахи.

— Что, и тебе жарко?

Пес молчал. Только глядел грустными и умными глазами. Эта порода считалась старшей на материке и брала свое начало от охотничьих собак перворожденных. Тех, что вдвоем смело выходят на пещерного медведя, а втроем не боятся и грифона. Когда-то далекие предки Броко помогали сидам ловить людей, являясь незаменимым подспорьем малочисленным дружинам ярлов в Войне Обретения, или, как называли ее сами остроухие, Войне Утраты. Да и в нынешней войне причинили немало хлопот соединенным войскам трех королевств. Они да чародеи филиды, которые напрямую в сражения не вмешивались — видите ли, запрещают им их поганские убеждения, — но могли запросто поднять ветер, сносящий стрелы лучников-людей в сторону, напугать коней, каковому случаю сам Экхард свидетелем был — еле спасся из свалки, напустить туману для прикрытия вылазок своих или же чтобы сбить с толку врагов.

В Ард'э'Клуэне псы, подобные королевскому телохранителю, были слишком ценны, чтобы брать их в бой. Даже Броко оставался в Фан-Белле до возвращения войска. Их использовали в основном для охраны. Знали — в схватке они стоят доброго десятка воинов-людей, а уж о преданности и говорить не приходилось.

— Охраняй, Броко, охраняй. — Король кивнул на постамент с короной, и умница пес вернулся на место.

Экхард встал на ноги, потянулся, яростно зевнул. Зевай не зевай, а сон не идет. Ну, хоть с командующим определился.

Теперь оставалось одно проверенное средство от бессонницы… Вернее, средства было два. Давних, надежных и многажды испытанных. Вино и женщины. А лучше все сразу. И много.

Но вина по такой жаре да после пива что-то не хотелось. А вот в покои Бейоны прогуляться стоит. И не просто прогуляться, а задержаться до утра.

При одной только мысли о Бейоне — черноволосой смуглой красавице у короля побежали мурашки по пояснице. Как он сразу не сообразил, минуя собственную опочивальню, отправиться к ней? Ах да! Она же сказалась больной сегодня вечером. Утомилась от шумного пира и дурацких, как она сама выразилась, бардовских песен. Ничего, сейчас полечим. Как говорил покойный король Экварр, живот на живот, и все заживет. «Да, проказник батюшка был», — покачал головой Экхард. Себя он проказником, разумеется, не считал.

Выйдя в коридор, монарх выдернул из связки просмоленный факел, разжег от торчащего в стене. Коридоры замка он знал как свои пять пальцев, но не пристало королю пробираться впотьмах, словно поваренку, решившему навестить кухарку.

Бейона вошла в его жизнь с начала травника, явившись получить невыплаченное жалованье погибшего капитана Эвана. Случайно повстречав ее во дворе замка, Экхард понял, что никакая другая королева ему не нужна. Всяческие слухи, носящиеся по городу и прилежно собираемые Тарлеком, его мало интересовали. Плевать, что она является хозяйкой заведения, где целый день те из горожан, кто мог себе это позволить, вычищали друг другу карманы в кости, а вечером любой мог подняться с приглянувшейся ему девкой из числа многочисленной прислуги — а прислуги ли? — наверх в маленькую комнату. Все удовольствие стоило четверть серебряного империала или два местных «оленька» — цена немалая. Да вина выпивали за сутки столько, что Экхард подумывал уже ввести монополию короны на такие дома. Кстати, свое прибыльное дело Бейона не оставила, даже перебравшись во дворец. Поручила управляющему почестнее да посообразительнее.

Сама она была с юга. Из Пригорья, как и Эван. В Фан-Белл они приехали вместе и не скрывали близких отношений. Как-то раз Экхард спросил ее, почему им обоим не сиделось на родине. С ее-то красотой да деловой ухваткой и его умением сражаться. Бейона отшутилась двусмысленно. Дескать, жарковато на юге. А и правда, пригоряне всегда воюют. Может, и такому бойцу, как Эван, хвост припалили невзначай?

В коридорах замка царила мертвая тишина. Так и должно быть ночью, во время, отведенное Пастырем Оленей для сна и отдыха. Охрану внутренних покоев обитатели королевской резиденции не признавали. От кого охранять, когда все свои? Караул конных егерей дежурил, правда, возле кухни и людской, но то был не караул, награда, по словам Брицелла, отличившимся бойцам. Еще бы, такое место: с одной стороны харч, а с другой — поварихи. Поэтому, случись что, на них рассчитывать не приходилось. Зато снаружи обиталище правителя Ард'э'Клуэна охранялось куда как тщательно. Дозоры с факелами, несколько сторожевых собак — лиса не проскочит.

Вот и покои Бейоны. Экхард толкнул незапертую дверь. Полный сладостного предвкушения, шагнул через порог и замер как громом пораженный.

Трепещущее пламя факела высветило небольшую, богато убранную комнату, роскошную кровать, а на ней… Два блестящих от пота, слившихся в порыве страсти тела. Мужское и женское. Рассыпавшиеся по покрывалу длинные волосы цвета воронова крыла места для сомнений не оставляли.

Мгновение-другое король стоял опешив, веря и не веря увиденному. Закушенная губа Бейоны, пальцы, вцепившиеся в изголовье, и смуглые ноги, обхватившие поясницу ритмично раскачивающегося мужского тела. Мускулистые руки и светлые усы, так похожие на его собственные. А потом кровь ударила в лысеющую голову монарха. Взревев, как раненый медведь, он запустил факелом прямо в сплетение тел. Двух самых близких, как он верил до сих пор, людей. Его сына и его любовницы.

— Убью!!!

Горящая смола врезалась Хардвару в бок, вызвав громкий крик боли. Отскочив, мазанула женщину вдоль бедра.

— Сука!!! И ты, мразь! Обоих убью!!! — Пальцы короля сжимались и разжимались, взгляд блуждал по комнате в поисках любого предмета, способного послужить оружием.

Бейона гибким движением отодвинулась подальше от занимающейся огнем простыни, без тени страха, скорее с любопытством, взглянула на готовых сцепиться из-за нее самцов.

Принц кубарем скатился на пол по ту сторону кровати. Вскочил, с шипением прижимая ладонью обожженные ребра. Как был нагишом, шагнул навстречу отцу. Каким-то уголком сознания, чудом сохранявшим спокойствие и рассудительность, Экхард позавидовал мужскому достоинству сына. При других обстоятельствах он бы даже гордился этим. Но не сейчас!

На глаза разъяренному монарху на свою беду попался инкрустированный столик. Глиняный кувшин полетел на пол, разлетаясь кучей мелких черепков. Двум посеребренным кубкам повезло больше — звеня и подпрыгивая, обгоняя друг друга, поскакали они в темный угол.

— Ваше величество… — Слабая попытка наследника урезонить короля только еще больше взъярила его.

— Кобель похотливый! Своими руками оскоплю!..

Несчастный предмет меблировки в щепы разлетелся о каминную полку. Ударилась об пол и раскололась шкатулка с драгоценностями. Но и граненая ножка в руках Экхарда продолжала оставаться оружием.

Хардвар, спасая свою жизнь, метался по комнате, уворачиваясь от ударов отеческой руки. И лишь когда оказался загнанным в угол, прыгнул вперед, норовя выбить деревяшку из пальцев короля. Острая щепка пребольно рванула за ухо, но он уже врезался в пропитанную потом, облитую пивом рубаху, боднул отца головой в подбородок и опрокинул навзничь.

— Неси чем вязать, — кинул он через плечо невозмутимой Бейоне, которая в это время сталкивала ногами факел и горящую простыню на каменный пол.

Экхард бросил ножку стола, попытался вцепиться сыну в горло, но неожиданно захрипел, выпучив глаза на стремительно наливающемся кровью лице.

Проходит ли перед глазами умирающего вся жизнь? Вот вопрос вопросов. Сказители и песенники утверждают — да, проходит. И некому рассказать правду, опровергнуть наглых лгунишек.

Экхард не увидел всю свою жизнь. Только лицо собственного отца, перекошенное гримасой ненависти, со всклокоченным венчиком седых волос, с которых он только что сорвал вожделенную корону. И слова Экхарда, казавшиеся прочно забытыми, а поди ты, всплыли: «Сдохнешь, как я…»

Король дернулся, судорожно выпрямил ноги и затих.

— Ваше величество?! — Принц опасливо — не ловушка ли — разжал объятия. — Ваше величество!!

— Тише, не ори. — Гораздо быстрее сообразившая, что к чему, женщина соскользнула с кровати, легким танцующим шагом приблизилась к телу. — Не дышит.

Приложила ухо к остро воняющей потом королевской груди:

— И сердце не бьется.

Сын медленно отполз от трупа отца и, стоя на четвереньках, завыл, захлебываясь в рыданиях без слез.

Бейона выпрямилась, нырнула в полотняную сорочку.

— Король умер, — задумчиво произнесла она, помолчала и добавила: — Да здравствует король! Оденьтесь, ваше величество. — Хардвар непонимающе уставился на нее:

— Что теперь делать?..

— Слушать меня, мальчишка, и все будет в порядке. — В голосе королевской любовницы зазвенел металл — сразу видно: урожденная пригорянка.

Пока наследник престола с отсутствующим взглядом влезал в штаны и широкую рубаху, Бейона продолжала:

— Его величество, король ардэклуэнский Экхард, был у меня с самого заката. Тебе понятно? Запоминай. Мы должны говорить одно и то же. Еще с ужина королю нездоровилось. Ты ведь помнишь, как он жаловался на головную боль и тяжесть в груди? Помнишь или нет?

Хардвар кивнул, застегивая пояс.

— Слушай дальше! Среди ночи его величество поднялся по нужде…

— По какой? — не понял принц.

— Какая тебе разница? По большой, по малой? Ночной горшок все равно пустой! Встал с кровати, зачем-то зажег факел. Запоминай. Меня разбудил звук падения и крик… Да, еще ж факел… Падая, король уронил огонь мне на ногу. Я побежала за помощью…

— За какой помощью? Разве мы можем кого позвать?..

— Помощь — это ты, — с трудом сдерживая раздражение, отчеканила Бейона. Что за мужчины на этих равнинах? И это еще наследник престола сурового северного королевства! — Ты примчался так быстро, как только мог. Но король уже не дышал… Все понял?

— Да. — Хардвар уже оправился в какой-то мере от пережитого потрясения. — Бейона, ты понимаешь, что я только что сделал?

— И что же?

— Я убил родного отца.

— Во-первых, не убил. Это удар. Жила лопнула в голове. Экхарду еще повезло, что он умер и сразу отправился к Сущему…

— К кому?

— Мы так зовем вашего Пастыря Оленей. Мог бы еще лет несколько жить паралитиком: дышать, есть да под себя ходить — вот и вся забава. Во-вторых, было бы лучше, если бы он размозжил тебе череп этой деревяшкой?

— Нет, но…

— Все, что делает Сущий, — к лучшему. Если мы будем как следует хранить нашу маленькую тайну, ничто не воспрепятствует тебе получить корону. Ну же, взбодритесь, ваше величество! Жизнь, настоящая жизнь, только начинается.

— Но… — Хардвар беспомощно развел руками. — Как же…

— Я буду нема, как рыба. — Бейона положила руки ему на плечи. — Не бойся, я всегда буду рядом. Ведь ты же не выгонишь меня прочь из замка перебиваться сухими корками и развлекать завсегдатаев трактиров веселыми сказками? Ну?

— Я буду королем. — Голос Хардвара обрел решительность. — А ты… Ты будешь моей королевой!

— Вот и славно, ваше величество. — Насмешка в голосе женщины если и была, то легкая, почти незаметная. — Я благодарю вас, ваше величество.

Она присела в глубоком поклоне на имперский манер.

— Я пошел за охраной…

— Конечно, ваше величество. Только…

— Что «только»?

— Позволю себе отвлечь ваше драгоценное внимание.

— Давай, да поскорее.

— Ничего, ему уже все равно. Первым делом мы должны убрать Тарлека Двухносого.

— Канцлера?

— Его родимого.

— Но почему?

— Он слишком умен. И слишком долго изучает людей. Ты думаешь, он поверит нашей сказочке?

— А почему бы и нет? Ты так все придумала…

— Эта сказка хороша для тупых егерей и черни. Двухносый даже не дослушает нас до конца — поймет, что все это выдумка. Думаешь, он стерпит?

— А что?

— Нет, ваше величество, без моих советов вы не просидите на троне и дня. Да что там, вас сожрут прежде, чем вы до него доберетесь. Тарлек потребует высшей справедливости, а высшая справедливость — это суд знатнейших талунов королевства. Каждый из них спит и видит в короне себя. Что останется от страны? Да еще с ихэренским бунтом в довесок!

— Понял. Сегодня же ночью Тарлек умрет.

— Вот и славно. Возьми десяток егерей.

— А Брицелл? — Хардвар направился было к выходу, но вдруг обернулся.

— Брицеллу полезна прочная королевская власть. От короля он получает свое жалованье. В разодранной талунской смутой стране он никому не будет нужен. Поэтому он поддержит вас, ваше величество.

Новоиспеченный король, кивнув, вышел. Бейона брезгливо присела на испорченную постель, оглядела, сморщив носик, царящий в комнате разгром.

— Вот и славно, мой мальчик. Кто же знал, что так все удачно выйдет?

И она рассмеялась низким грудным смехом, всем нутром ощущая ту цель, к которой стремилась всю жизнь, — богатство и власть.

Все-таки в том, что Желвак прибился к нашему отряду, при желании можно было усмотреть и преимущества, и недостатки.

Вначале о хорошем.

Начать хотя бы с того, что первые четыре дня он вел нас, выступая в непривычной для себя роли проводника. Штольня тянулась очень далеко. Кому пришло в голову в стародавние времена пробивать такую выработку, крепить ее, поддерживать в исправном состоянии, ума не приложу.

Сперва мы видели отходящие влево и вправо через равные промежутки — шагов пятьдесят — штреки. Это само по себе объяснимо и понятно. Выпади мне честь руководить горными работами, то, призвав на подмогу весь опыт и кое-какие знания, вбитые мне в голову, а то и в другое место при помощи розог, в Школе, я сделал бы то же самое. Длинная штольня, как артерия в теле человека, несущая основной поток крови от сердца, от нее — штреки, чтобы разбежаться в стороны, отойти подальше и захватить как можно большую площадь для добычи самоцветов. От штреков наверняка должны разбегаться частые, недлинные рассечки, где, собственно, и велись работы. Все по правилам — не придерешься. Но потом черные лазы штреков перестали попадаться. А штольня тянулась и тянулась. Для чего? С какой целью? Кто даст ответ? Только давно умершие старатели, проделавшие эту поистине каторжную работу, могли бы помочь. Но от них ждать подсказки не приходилось.

Ради интереса и чтобы занять себя хоть чем-то, я считал шаги. На четвертой тысяче споткнулся, ударился плечом о стойку и сбился. Больше не начинал. Да и Сущий с ней, со штольней этой. Самое интересное началось, когда она вывела нас в пещеру. Тут была вода. Думаю, и пещера была прогрызена подземной рекой. Так нам рассказывали, хотя вообще-то в Соль-Эльринской Храмовой Школе этому не учат. Вот Академия в Вальоне, городе на Озере, другое дело. Ну, да там и учат не жрецов, а лекарей, рудознатцев, законников, да мало ли кого еще… Всех не упомнишь. Наши отцы-наставники налегали все больше на историю материка и, главным образом, Империи, древние и нынешние языки и на умение пользоваться Силой. Но какие-то знания об окружающем бренном мире все же давали.

Почему-то именно лекции, не связанные с магическими закавыками, запомнились мне больше всего. И теперь я мог бы доходчиво объяснить любому, проявившему любопытство, что холмы, в которых мы рылись на Красной Лошади, сложены сверху совсем не той породой, что несет в себе драгоценные камушки. Холмы — это самый обычный известняк. Из него на моей родине рубят камни для строительства домов. Дробят его и получившийся щебень используют как подушку на прославившихся широко за пределами Приозерной империи дорогах. Известняк послабее будет, чем гранит либо базальт, но все-таки крепче, чем сланец, не говоря уже о глине. Но самое главное свойство известняка — он может размываться водой. Конечно, любой камень не выдержит, если изо дня в день на протяжении нескольких сот, а то и тысяч лет лить на него воду. Но известняк размоется раньше того же гранита. Так вот, известняк лежал тут много лет назад, ровный как скатерка, пока из глубины земных недр не рванулась к воздуху и солнечному сиянию другая порода. Та, которая приносит кому-то успех и богатство, а кому-то разочарование и гибель. Как нужно разогреть камень, чтобы он потек? Мой разум воспринимать такое отказывался, рисуя картины третьего круга Преисподней — огненного, где вечно жарятся грешники, не прошедшие Поле Истины. Севернее холмов расплавленный камень прорвался и вспучился Облачным кряжем, чьи вершины и пики поражают воображение всякого, увидевшего их впервые. А у нас не сдюжил. Только повздувал грибами известняковые пласты, взбугрив некогда ровную землю. А когда остывали жидкие камни — зародились в них смарагды и топазы, бериллы и турмалины, горный хрусталь и гранаты.

Но известняк хоть камень плохонький, а все же камень. Гнуться, как листовая медь под ударами молотка чеканщика, он не захотел или не смог и пошел трещинами. Где мелкие и неглубокие, где широкие и протяженные, они пронизали все тело холмов. В трещины пошла вода. От частых ливней осенью — близкие горы придерживают набегающие с юга тучи, и они изливаются на наши головы с середины яблочника почти до конца златолиста, до морозов. Весной — талая, от обильных снегов, которыми заметает нашу негостеприимную землю в зимние месяцы — листопад, порошник, сечень, лютый. Вода бежала, размывала и расширяла трещины в известняке. Они сливались, образуя желоба и каналы. Тоненькие водяные ручейки собирались в полноводные ручьи, а потом и в реки. Нам повезло, что лето выдалось сухое и жаркое. Безводное. Иначе брести нам по колено, а то и по пояс в ледяной воде. Кто бы подумал! Шагая под землей, я радовался тому, что за весь жнивец не сорвалось ни единой дождинки с неба. Мысли о засухе, о неурожае и грядущем голоде куда-то спрятались.

Первое, что мы сделали, наткнувшись на весело журчащий в темноте ручеек, — дружно упали на колени и пили взахлеб ломящую зубы воду. И гордые перворожденные, и грязные салэх.

Напились вволю и наполнили водой кожаный мех, оказавшийся среди припасов бережливого Желвака.

Вот тут пора добавить о второй выгоде от встречи нашего бывшего головы. Скопидом он оказался ужасный. Я так и не понял, накопил Желвак все это добро, будучи нашим начальником, или натаскал, уже лишившись прибыльной должности, подбирая все, что плохо лежит? Скорее всего, и то и другое. Рядом с добротными вещами хранилось в его тайнике и множество бросового хлама. Здесь соседствовали добротные кожаные плащи, какие носят осенью арданы, и обкусанные ложки, отличные сапоги — сам король надеть бы не погнушался — и треснутые горшки. И все это Желвак хотел утащить с собой. Пришлось убеждать его взять только самое новое и полезное, причем плащи, а их нашлось штук восемь, раздать всем — летняя жара под землю не проникала. Кроме плащей я настоял на емкости для воды, в остальном дав новому спутнику полную волю. Он и постарался. Набил огромный тюк, вызвав улыбку даже у невозмутимого Этлена. Теперь мы были одеты и для блужданий в подземном мире, и на случай выхода на поверхность. Как ни крути, а лето уступало свои права более холодному времени года.

На этом преимущества Желвакова общества закончились и начались недостатки. Попутчиком он оказался не из самых лучших. В начале пути всю дорогу нудил о том, как он любит перворожденных, в каких замечательных дружеских отношениях был с Лох Белахом и прочими сборщиками подати. Этими рассказами он, прежде всего, измучил самих сидов, чем добился эффекта прямо противоположного желаемому. На мой взгляд, он в живых остался только потому, что Мак Кехта во время боя потеряла где-то свой корд.

К концу третьего дня, счет которым вел, сверяясь с каким-то внутренним чутьем, Этлен, Желвак успокоился, решив, очевидно, что никто его в смерти Лох Белаха не винит, и начал ныть, какой, дескать, у него тяжелый мешок. Тут уж взбеленился я. Взял его за шкирку драной, латаной рубахи и объяснил доходчиво, куда этот мешок он может себе засунуть, как будто кто-то заставлял его это добро с собой волочить.

Вняв моим «уговорам», Желвак произвел решительную чистку мешка, оставив только самое дорогое и любимое.

Я радовался, тешась пустой надеждой, что нытья отныне не будет. Как бы не так! Теперь он решил играть роль постоянно обделяемого харчами. Это верно. Пищу мы берегли, поскольку не знали, на сколько суток придется растянуть припасы из моего мешка. Перворожденные вообще клевали, как зензиверы, — по малой крошке. Должно быть, не могли смириться с уязвляющей их гордость мыслью, что кормятся от щедрот жалкого человечишки.

А вот Желвак хотел есть всегда и помногу. Тут уж на него окороту найти мы не сумели. Ну, не морду же бить скудоумному? А слов он упорно не воспринимал. Тянул свое, как избалованный ребенок. В конце концов я начал даже находить в его постоянных жалобах какое-то пусть безрадостное, но развлечение. Мы с Гелкой даже затеяли нечто вроде игры — угадать, какое еще «неоспоримое» доказательство необходимости увеличить порцию он придумает.

Так мы и шли. Этлен командовал, когда приходила пора сделать привал. Каким образом он определял, где день, где ночь? Наверное, нужно прожить больше тысячи лет, чтоб развить в себе такое ощущение времени. И направления. Ведь после того, как Желвак признался, что дальше он не отваживался забираться, поиском дороги занимался тоже телохранитель Мак Кехты.

Пещера — есть полость в земле нерукотворная, учили нас в Школе. А следовательно, разобраться, куда идти, в ней очень и очень тяжело. Бесчисленные отнорки, повороты, перекрестки, когда ходы раздваивались, а через пару сотен шагов опять сходились. К стыду своему, вынужден сознаться — восемь лет работы под землей нисколечко не подготовили меня к подобному испытанию. А как перворожденный, представитель расы, не сильно жаловавшей подземелья, умудрялся не отклоняться от основного, «главного», тоннеля? Благодаря его чутью не единожды избегали мы обидного попадания в тупики лабиринтов и изматывающего блуждания по кругу в кольцевых промоинах.

Этлен шагал впереди, сжимая в левой руке факел. Правая всегда наготове. Уж я-то знал: случись что — клинок сам порхнет сиду в ладонь.

Мак Кехта, безучастная и какая-то неживая, шла за ним. Это было правильно — так спокойнее обоим. Следом за ней тащился без умолку бормочущий себе под нос Желвак. После него — Гелка, а потом и я.

Когда мы шестой раз остановились на ночевку — правда, я не испытывал уверенности в том, что наверху тоже ночь, — Этлен рассказал о преследующем его целый «день» ощущении ветра на щеке. Это могло означать только одно — где-то неподалеку есть выход. Осталась самая малость — найти его. Большого выбора у нас не было — в такие переделки до сих пор я не попадал, но здравый смысл подсказывает: иди или по ветру, или против ветра. Сам по себе воздух двигаться не начнет. Нужны хотя бы два отверстия, как в печи — труба и поддувало. А если одно из них будет на вершине холма, а второе — в низине, возникнет тяга.

Спорить и строить предположения никому не хотелось. Гелка вообще отмалчивалась, стараясь не произносить и самого слова «выход» — у арданов, а ведь по отцу с матерью она все же арданка, очень сильна боязнь спугнуть удачу, если много болтать о ней вслух. Наверное, у сидов тоже есть такое поверье, и капризную удачу они уважают, несмотря на потуги считать себя единственными законными властителями материка. Даже Этлен старался делать вид, будто всю жизнь собирается провести в пещере и что получает от скитаний с факелом в руке несказанное удовольствие. А Мак Кехта молчала, поджав губы. Понятное дело, высокородной ярлессе наша компания наверняка казалась грубой, не утонченной, а уж коли мне поблизости провонявшего грязью, потом и мочой Желвака находиться было не мед, то каково же ей? Ничего, выберемся, если Сущий не оставит своих рабов, и разойдемся каждый в свою сторону. Мы с Гелкой на юг прямиком двинем, чтоб до заморозков хотя бы в южные талы Ард'э'Клуэна выйти, а лучше всего — в Восточную марку Трегетрена. А до остальных мне дела нет. Не маленькие — няньки им не нужны.

На «утро» седьмого дня, подкрепившись наспех, все, не сговариваясь, уставились на старика-сида. Кому ж еще вести, как не ему?

Этлен покачал головой и, призвав всех сохранять неподвижность, высоко поднял факел, благо высота свода это позволяла. Закусай меня стрыгай! Пламя действительно легонько колебалось, наклоняясь все время в одном и том же направлении.

— Пойдем на ветер, — окончательно решил сид, и мы двинулись.

Потеряли таким образом полдня.

Место, где свежий воздух врывался в каменные норы, мы нашли, но находка принесла только разочарование.

Длинная трещина, шириной в полторы ладони, наискось расколола стену пещеры, начинаясь от пола и теряясь верхним концом где-то там, в непроглядной темноте, куда не доставал освещавший наш путь огонь.

О том, чтобы лезть туда, даже мысли ни у кого не возникло. Мы же не крысы каменные. Расширить? А как это сделаешь без инструмента? Топорик я захватил, но камень лучше рубить обушком. Да и кто знает, какова глубина скального разлома? Не десяток стоп, явно. За такую работу я все же взялся бы. А если сотня, две, три? Тут не один год копошиться…

Ну что же, подышали свежим воздухом, и на том спасибо провидению. Во всяком случае, на слова упрека никто не решился. Даже гордая феанни, считавшаяся госпожой Этлена. Впрочем, отношения у них были скорее, как у отца с дочерью, у учителя с ученицей, но не как у слуги и хозяйки. Может, это они такая необычная пара, а возможно, у перворожденных понятия «слуга-хозяин» трактуются несколько иначе, чем у людей.

После краткого отдыха пошли «за ветром», как сказал Этлен на этот раз.

Ответвление пещеры, выбранное сидом для пути, постоянно понемногу забирало вниз. Сразу закрадывались сомнения — как можно надеяться выбраться, уходя все глубже и глубже под землю…

И вдруг тоннель кончился. Огромный зал — свет факела не достигал ни до потолка, ни до трех остальных стен — встретил нас веселой капелью. Как в травнике, когда ласковые солнечные лучи мягкими пальцами скользят по намерзшим за зиму сосулькам, заставляя их лить непрерывные слезы. Бесчисленные капельки, срывающиеся с потолка, били веселыми серебряными молоточками по поверхности там и сям раскинувшихся луж.

Этлен поднял факел повыше и высветил окруживший нас каменный лес. Искрящиеся, отражающие свет гранями мелких кристалликов столбы тянулись вверх. А навстречу им с потолка свисали подобные им каменные сосульки. Чудо, которое мне до сей поры видеть не приходилось. Да и учителя храмовые тоже как-то обошли вниманием такое явление природы. Как образуются эти столбы? Из чего? Ведь не из воды же нарастают?

Не у одного меня захватило дух при виде застывшей красоты. Гелка охнула и прикрыла ладошкой рот. Этлен покачал головой. Кажется, с одобрением. Даже Мак Кехта, позабыв о своей печали, вертела головой направо и налево. Желвак кряхтел и чесал затылок пятерней, потом попытался отломать кусочек каменного дерева. Ну-ну, тебе же его и тащить…

— Где может быть выход, Эшт? — Этлен явно преувеличивал мои знания о земле и подземном мире.

— Трудно так сразу. — В действительности у меня вообще не было никаких мыслей по этому поводу. — Может, разлом? В стене или потолке?

— Быть может. — Телохранитель кивнул задумчиво и затушил факел сапогом.

Желвак забурчал что-то недовольным тоном, рассчитывая, что сиды его не расслышат. Нет, дружок, не надейся. Если даже я услышал.

Зачем перворожденный оставил нас во тьме, я догадался почти сразу. Он хотел увидеть проникающие снаружи отсветы. Если трещина небольшая или далеко, то свет факела мог заглушить слабые лучи солнца.

А вдруг сейчас ночь?

— Нет, — раздался в темноте голос Этлена. — Дело идет к закату, но еще день.

Сколько бы он ни убеждал меня, что не читает мысли, не поверю.

— Держитесь за мной, как тогда, в норе стуканца, — продолжал сид. — И пойдем понемногу.

Шаг за шагом, стараясь не разбить лоб о каменные столбы, мы пошли по направлению середины зала. Во всяком случае, мне показалось, что к середине.

Каковы же размеры этой пещеры? С первого взгляда представлялось, что в ней запросто разместятся самое малое четыре главных соль-эльринских храма Сущего, работы знаменитого мастера позапрошлого столетия Трезиния Кавра. Вместе со всеми портиками, шпилями и колоннадами. А я еще не видел большей части зала.

— Солэс, — тихо, словно опасаясь спугнуть, проговорил Этлен. — Солнце.

— Солнышко! — В голосе Гелки было столько надежды и веры в спасение.

— Аат' солэс, Этлен? — Как ни сдерживалась феанни, а волнение скрыть не смогла. — Где солнце, Этлен?

— Ан суэс. Ан гриан аг татнимх. Там вверху. Там видны лучи.

Телохранитель был прав. Из-под самого потолка пробивался слабый, бледный, но такой родной солнечный свет. Как же я истосковался по нему! Не должен человек жить, как чернохвостый суслик или каменная крыса, под землей.

Однако радость быстро сменилась разочарованием.

— Можешь обратно зажигать факел, Этлен, — вымолвил я, сам не узнавая своего севшего голоса.

Было от чего расстроиться. Мы же не нетопыри — взлететь к самому потолку и выбраться на волю. И здесь не повезло. Придется продолжать таскаться по проклятым переходам и лабиринтам и искать другой путь наружу, более подходящий бескрылым созданиям, какими, без сомнения, являлись и мы, люди, и перворожденные.

— Подожди. Не надо впадать в отчаяние, — отозвался сид. — Посмотрим еще.

Пусть смотрит. Не буду его разубеждать. Сам я каким-то внутренним чувством сразу ощутил — другой дыры здесь не будет. Вполне достаточно для проветривания — воздух и впрямь был чистый, приятно освежающий — не то что затхлый, неподвижный дух привычных мне рассечек. Может, и света немного даст, если полдня станем дожидаться. А вот выход… Спасение…

Безуспешный осмотр подтвердил правильность моего первоначального предположения. Больше отверстий ни в потолке, ни в стенах не оказалось.

Этлен высек искру, поджигая факел. Мы находились почти в центре зала — отдушина приходилась прямо над нашими головами. Наверное, днем здесь светло. По крайней мере есть освещенный круг.

Неохотно разгорающийся, отсыревший факел осветил наши убитые разочарованием лица, ближайшие столбы, которые перестали казаться мне воплощением красоты, и кучу земли, насыпавшуюся сверху, наверное, в то время, когда образовалась дыра. А из рыжеватого глинозема торчала рука со скрюченными, как когти ястреба, пальцами.

— Глянь, — указал я Этлену на страшную находку, но он все уже увидел и без моей подсказки.

— Ан бохт. Ка блиен'… Бедняга. Сколько лет…

— Что «сколько лет»? — не понял я.

— Он упал очень давно, — пояснил сид. — Видишь браслет? Такие делали только в Б'энехт Ольен. Тысячу лет тому…

— Это перворожденный? — осторожно спросил Желвак.

— Люди таких браслетов не носили, — отозвался телохранитель, а Мак Кехта сквозь зубы пробурчала что-то о грязных салэх и вонючих шкурах.

— Его следует похоронить согласно вашим обычаям? — вмешался я. — Или можно считать…

— Пожалуй, можно считать, — отрезал сид.

— Кад сэ эньшо, Этлен? Почему он здесь, Этлен? — феанни подошла ближе к погибшему соплеменнику.

— Кье юул? Кто знает? — Старик, а мы следом за ним, тоже приблизился к трупу, посветил факелом.

Кроме кисти руки с золотым — Желвак даже засопел от сдерживаемой алчности — браслетом, из-под глины виднелся край некогда белого одеяния. Таких я раньше не видел ни на людях, ни на перворожденных.

— Едэх филид… Ан спьеш… — словно прочитала мои мысли Мак Кехта. — Одежда филида… Любопытно…

— Смотрите, сумка, — переборов робость, подала голос Гелка.

Действительно, из слежавшейся земли торчал край холщовой сумки.

— Что делал филид в одиночку в пустых холмах? — Мой вопрос не предназначался никому — просто рассуждение вслух.

— Кье юул? Кто знает? — Этлен присел на корточки, прикоснулся к материи кончиками пальцев, отдернул руку, словно от огня…

— Кад ан? Что такое? — встрепенулась феанни.

— Н'арт… — покачал головой телохранитель. — Сила…

— Что ты имеешь в виду? — Я присел подле сида, не принимая во внимание очередную реплику Мак Кехты о салэх.

— Трудно сказать… — озадаченно отозвался Этлен. — Странное чувство… Не разобраться…

Что же такое кроется в самой обыкновенной сумке, не отличимой от сотен других, с какими бродят по Империи нищие странники, если уж неустрашимый Этлен шарахнулся, как от пестрой гадюки?

Сила, он говорил… Сила? Какой-то амулет?

Я протянул руку и, не дотрагиваясь, раскрыл ладонь. Приблизил пальцы к сумке, прислушиваясь к ощущениям. Магии не было. Заряженный амулет отзывается легким покалыванием в кончиках пальцев. Щиплет словно утренний морозец. Здесь же ничего подобного. Мешок мешком.

— Ничего не слышу. Что за сила?

— Древняя и очень злая. — Ответ телохранителя поразил меня еще больше.

— Это как-то связано с колдовством?

— Откуда мне знать? Я не филид, я воин. Но теперь я понимаю, он лежит здесь неспроста.

— Эта сила убила его? — Оказывается, Мак Кехта внимательно прислушивалась к нашему разговору.

— Не думаю. — Этлен старался придать голосу уверенность, но у него выходило с трудом.

— Может, посмотреть? — рискнул предложить я, раз на меня не действует скрытая аура таящегося в сумке предмета.

Перворожденные переглянулись. Нежелание тревожить прах тысячелетие назад погибшего соплеменника и страх перед неведомым заставляли их колебаться. Что ж, их право. Если откажутся, настаивать не буду.

— Посмотри, — выдохнул Этлен. — Посмотри. Иначе я перестану себя уважать. Это же надо, испугаться, как малолетка…

— Хорошо. Ты сказал. — Осторожно-осторожно я потянул край холстины на себя. Сумка не поддавалась. Скорее всего, присыпавшая ее земля за долгие годы ссохлась, приобретя твердость камня.

— Ножом, — подсказал сид.

Лезвие моего ножа без труда взрезало древнюю ткань. Что же кроется внутри?

Корень?

В первый момент я не поверил своим глазам. Быть того не может. Обычный корень. Каких в каждом лесу без счету. Или все же не обычный? Мои пальцы, прикоснувшиеся к нему, ощутили легкое тепло, исходящее от корявой деревяшки. Словно в глубине ее тлел огонек. Такого, конечно, не могло быть. Дерево не сталь, но все едино остынет в подземелье…

Вот и вся находка. Корень лежал у меня на ладони, освещаемый багровыми отблесками пламени. Не больше двух ладоней в длину, толщиной с мое запястье. Слегка изогнутый — по форме уродливой ноги. Таких ног нет ни у людей, ни у перворожденных. Ближе всего к лапе медведя и клыкана.

— М'акэн? — удивленно протянула сида. — Корень?

— И ты ничего не чувствуешь? — заинтересованно глянул Этлен.

— Ничего. — Я не кривил душой. — Только слабое тепло.

— Видно, очень мы разные, — покачал головой телохранитель.

— Думаю, он хотел его уничтожить, — проговорила Мак Кехта.

— Зачем для этого…. — Я хотел сказать, что полный идиот стал тащить бы обычную деревяшку через пустошь, ведь тысячу лет назад не было людей и на приисках никто не работал, вместо того чтобы швырнуть ее в костер прямо там, где нашел.

— Да, феанни. — Этлен кивнул. — Он нес его на Большой Совет. В Уэсэл-Клох-Балэ.

Красивое название — Стены Благородного Камня. Должно быть, какое-то сидское святилище.

— Мы должны… — начала было Мак Кехта, но телохранитель прервал ее:

— Каким образом? Я не возьму это в руки. И тебе, феанни, не позволю. Я с тобой, чтобы охранять, а не подвергать риску.

— Но мы не можем…

— Разговор исчерпан, феанни. Пролежал же он здесь до сих пор.

— А ты не думаешь, что войны, смерти и горе терзают нашу несчастную землю последние несколько сот лет из-за этого корешка? — Голос сиды зазвенел, взлетая к своду пещеры.

Ого, вот она как поворачивает. Оказывается, решить все проблемы проще простого. Уничтожь этот почерневший от времени и сырости кусок дерева, и на всем материке воцарятся мир и согласие. Люди и сиды начнут брататься и водить веселые хороводы вокруг беллен-тейдовского столба…

— Феанни, — устало проговорил Этлен. — Эохо Бекх был военным вождем еще в Б'энехт Ольен, я же тебе рассказывал… Войны и смерть принес в наш мир не этот корешок, пусть даже он и обладает скрытой мощью…

— Но если он сможет их унести?

Вот тут крыть нечем. Как ни верти, а Мак Кехта права. Правда, слишком много непонятного в этой истории. Где погибший филид — жрец по-нашему — добыл такой артефакт, от которого шарахается бесстрашный воин, видавший столько раз смерть, сколько я видел восход солнца? Куда его тащил? На Большой Совет ли, в этот, как его там, Уэсэл-Клох?.. Или думал воспользоваться сам заключенной в нем Силой? Почему был один? Можно ли его вообще уничтожить? И что для этого предстоит сделать?

Но если есть хотя бы малая надежда на то, что с помощью этого невзрачного корешка можно избыть из нашего мира ненависть, убийства, злобу и жестокость, я готов тащить его хоть в Северную Пустошь и дальше в мир белого безмолвия, хоть за горы Крыша Мира и в жаркий ад начинающихся за ними джунглей.

Перед моим взором чередой прошли обезображенное кровоподтеками лицо Лох Белаха и скорбно опущенные уголки губ Сотника, захлебывающийся кровью Жихарь и удивленное выражение глаз Коннада, ощутившего смертоносную стрелу под лопаткой.

— Я могу… — Голос сорвался, пришлось откашляться и продолжить: — Я могу нести его. Если нужно…

— Ты хочешь?! — поразился Этлен.

Куда девалась его обычная проницательность? Да, я сделал выбор.

— За последние полгода умерло слишком много людей… да и перворожденных тоже, которых я бы предпочитал видеть живыми. Я устал от смертей.

Мак Кехта вначале фыркнула — еще бы, по ее мнению, я смертей-то и не видел по-настоящему. Потом быстро надела на себя маску бесстрастности. Пусть. Это ее идея — унести корень. Конечно, высокородной сиде не очень-то понравится в очередной раз принимать услугу от «салэх», но придется потерпеть, если хочет изменить мир к лучшему.

Она стерпела. Ничего не сказала. Ничем не выказала неудовольствия. Только отвела глаза и пожала плечами. Мол, назвался груздем — полезай в короб.

А Этлен совершил поступок, которого я никак не ожидал от сида. Наверное, слишком долго вбивали в наши головы понятия, кто здесь господа, а кто — рабы. Старик молча вынул из ножен меч и отсалютовал мне, подняв крестовину до уровня глаз. И так же молча вернул клинок на место. Но в его взгляде я прочел: отныне мы равны, и мое слово будет иметь для него такое же значение, как и собственное.

Думал ли ты, Молчун, когда, что достигнешь такой чести?