Рассвет русского царства. Книга 2

Глава 20

— «Дмитрий Григорьевич Строганов», — мысленно произнёс я, пробуя новое имя на вкус. Звучало солидно и, чего уж греха таить, мне нравилось.

Митрополит Феодосий сработал чисто, комар носа не подточит. По словам Шуйского, было проделано много работы. Книги переписаны, архивы почищены. Теперь для всего мира я — потомок знатного рода! Вот только захудалого, но это я собирался исправить.

Был один немаловажный пунктик. Курмыш, с населением почти в восемьсот душ, и ещё две ближайшие деревеньки под названием Глубокое и Красное, с населением семьдесят душ в сумме, теперь переходили ко мне… Но вот вопрос… А сколько Ратибор заберёт с собой людей? Ведь когда он был сослан, забрал из Москвы немало мастеров. В воспоминаниях Митьки я натыкался на момент, когда он выглядывал из телеги, за которой тянулось много обозов. И я уверен, что как только Ратибор получит сообщение о том, что он прощён, начнётся агитация местных ехать с ним в Москву.

— «Надеюсь, Ратибор не обдерёт меня до нитки», — подумал я.

С Шуйскими я расстался на доброй ноте. Мы договорились, что арбалеты я теперь буду сбывать через них. Цену они предложили справедливую… и пусть чуть-чуть меньше, чем я сбывал бы их купцам, но взамен мог заказывать через них многие нужные мне вещи. Плюс ко всему рынок сбыта у них был куда больше, чем у меня. А если вспомнить, что двое из Шуйских были воеводами, в чьих обязанностях было оснащение войск, то перспективы для меня выходили самые радостные.

— Дима, ты чего задумался? — окликнул Ярослав. — Третий раз спрашиваю, а ты как где-то не тут.

Я встряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли.

— Да так… думаю.

— О чём? — подгоняя коня ближе спросил Ярослав.

— О смысле жизни, — поднял я голову кверху, — о вечном. О бессмертной душе нашей и…

— Ой, всё! — перебил меня Ярослав. — Не хочешь говорить, не надо. Просто надоело на тебя смотреть. Вечно хмуришься? — Он сделал паузу. — Тебе дали титул, землю, деньги, а ты ведёшь себя будто не рад.

— Рад, конечно, — возразил я. — Просто понимаю, что взвалил на себя большую ответственность. А с чего начинать не знаю. Сто рублей, конечно, немало, но давай смотреть правде в глаза, мне, чтобы дружину прокормить, надо в пять раз больше. Когда боярина сослали в Курмыш у него была своя дружина, верные воины, которым сильно сократили месячное жалование. Но они были ВЕРНЫМИ Ратибору. Их отцы и деды служили отцу и деду Ратибора. Поэтому не поменяли господина. Я же… У меня нет ничего, чем я смог бы заинтересовать воинов. Я могу сэкономить на броне, потому что сам встану за горн и буду ковать. Могу купить татарских лошадей, которые не так дорого стоят. Но если я не буду платить им жалование, то ко мне никто не придёт!

— Хм, — задумчиво произнёс Ярослав. — Тут я с тобой согласен. На самотёк эти вопросы нельзя оставлять. Но ты забываешь про то, что тебя освободили от любых податей на десять лет. Тебя! А не твоих людей. Установи оброк* (В 15 веке на Руси боярин, владевший вотчиной, мог взимать различные виды налогов и податей с крестьян и других жителей вотчины. Одним из основных налогов был оброк — это натуральный или денежный налог, который крестьяне платили владельцу вотчины за пользование землей. Оброк мог включать в себя продукты, деньги или трудовые повинности), не думаю, что у крестьян твоих есть деньги, но вот продукты, зерно, шкуры… Вези это всё в город и продавай. Хоть в Нижний Новгород, или те же Владимир или Тверь. Тем более с Михаилом Борисовичем у тебя хорошие отношения выстроились. Не должен обмануть.

— А знаешь, ты прав, — немного приободрился я.

— Конечно, прав! Дружина — это люди, на которых ты сможешь всегда опереться. Не только в бою, но и в мирной жизни.

— На крайний случай, буду ковать их, — похлопал я по поясу, где висела сабля.

— Сабля у тебя на зависть многим, — пожал плечами Ярослав. — И держать ты её умеешь. Я на своей шкуре убедился. — Он потёр плечо, где сегодня утром я особенно удачно попал деревянным клинком во время очередной тренировки.

— Господин, — обратился ко мне Тимур, десятник из приданной дружины Великого князя Ивана Васильевича. — Солнце начало кланяться за горизонт. Впереди, насколько я помню, селений нет, зато есть река, предлагаю там остановиться на отдых.

— Хорошо, — сказал я Тимуру. — показывай дорогу.

Он кивнул и ускакал вперёд.

Когда лагерь был разбит, я тут же пошёл окунуться в воду. Было начало июля, жара в самом разгаре, и вода была тёплой, как парное молоко. Купался я неподалёку от лагеря и, когда вышел, переоделся в сухую одежду, после чего подошёл к костру, у которого сидели мои холопы.

— А вы чего купаться не идёте?

— Сейчас доготовим, — начал отвечать Глав, помешивая похлёбку в котелке, — и пойдём. Я кивнул. И направился к Ярославу с Аленой.

— Хороша водичка? — спросил Слава.

— Очень, — ответил я. — Ты пойдёшь?

— Да, но попозже. С Алёной и её нянькой отъедем подальше, чтобы они тоже могли освежиться. А потом уже и я.

Минут через сорок они вернулись, как раз когда Глав стал разливать похлёбку по чашкам. Ярослав побежал в воду, пока солнце окончательно не скрылось за горизонт, а Алена, приняв из моих рук тарелку, села рядом.

Мы кушали в тишине. И в какой-то момент Ратмир и Глав вышли из-за импровизированного стола, оставив меня и Алёну одних.

— Ты Петра видел? Когда… когда всё случилось? — вдруг нарушила она тишину.

Вопрос прозвучал очень тихо, что я даже сначала не подумал, что обращаются ко мне, но, когда смысл сказанного до меня дошёл, мягко сказать расстроился.

— Видел, — не стал я врать. — И отца его видел.

— Страшно было?

— Грязно, — честно ответил я. — Смерть вообще редко бывает красивой, Алёна. Это в балладах герои умирают с красивыми словами на устах. А на эшафоте… там только страх, дерьмо и скрип верёвки.

Она помолчала.

— Я ведь за него замуж должна была идти. За Петра.

— Знаю.

— Отец говорил, партия выгодная. Рода соединим, силу умножим. — Она горько усмехнулась. — А я его даже не знала толком. Видела пару раз на пирах. Красивый был, такой статный. Улыбался так… открыто.

В этот момент я вспомнил слова Марии Борисовны. О том, как Пётр улыбался, уговаривая её довериться отравителю.

— Улыбка — не душа, княжна. Ведь змея тоже не скалится перед укусом.

— Знаю, — кивнула она. — Ярослав места себе не находит. Они с детства дружили. Он всё твердит: «Как же так? Мы же хлеб вместе ломали, на мечах бились». А я…

Она подняла на меня глаза.

— А я ничего не чувствую, Митри… Дмитрий, — исправилась она. — Ни жалости, ни горя. Наверное, я плохая, но я чувствую облегчение. Я рада, что он умер до того, как я стала его женой! Ведь если…

Говорить, что было бы, если Алена вышла замуж за Петра и только потом заговор был бы раскрыт, было ни к чему.

Жена Морозова отправилась в мир иной вслед за мужем. А остальных женщин отправили в монастырь. И вряд ли Иван сделал бы исключение для Алены, только потому что она недавно вышла замуж. В общем, ей очень повезло, что заговор раскрылся раньше.

— Это значит, что Бог тебя уберёг. Жить с предателем, рожать от него детей, а потом узнать, что он готов продать Родину и Государя за кошель серебра… Это страшнее вдовства. Реальный Пётр… он твоего сожаления не стоит.

Алёна наклонила голову и внимательно посмотрела на меня.

— Теперь я, кажется, поняла…

— Что поняла? — не понял, что имеет в виду девушка.

— Почему Ярослав в первую нашу встречу сказал, что ты ни одной юбки у себя в Курмыше не пропустил. Вот только, кажется, он немного соврал.

— Немного? — ухмыльнулся я.

— Это не ты за девками бегаешь, а они за тобой.

На этих словах активизировалась тихо сидящая до этого момента в уголочке нянечка.

— Кха-ха, — кашлянула она. — Поздно уже, госпожа. Пойдём укладываться спать.

— Да, ты права. Идём, — произнесла Алена. И, перед тем как уйти, несколько секунд смотрела мне в глаза.

— Спасибо. Мне после разговора с тобой даже дышать легче стало.

— Всегда пожалуйста, госпожа, — перешёл я на официальный стиль. — Доброй тебе ночи.

— И тебе… Дмитрий Григорьевич.

Я уже стал привыкать к дорогам, запахам этого мира, но кажется я никогда не привыкну к гнусу. Комары… их было очень много, и никакие травки, дым и даже дёготь их не отпугивали. Единственный вариант от них спастись ночью было завернуться в плотную ткань и не высовывать части тела из-под неё.

В общем, я не выспался, и когда утром увидел счастливого и выспавшегося Ярослава, не смог устоять от того, чтоб не стереть эту улыбку.

— Ну что, княжич? — окликнул я его. — Разомнём кости? Или у тебя ножка болит?

В глазах парня вспыхнул азартный огонёк.

— Строганов! — огрызнулся он, сбрасывая кафтан. — Сегодня я тебя достану. Прям чувствую это.

— Чувства к делу не пришьёшь, — вставая в стойку, усмехнулся я.

Алёна уселась на поваленное бревно, поджав ноги, и с интересом наблюдала. Нянечка была тут как тут. Она протёрла яблоко и, подав его княжне, тоже уселась рядом посмотреть на бесплатное представление.

— Сестра, ты же за меня болеть будешь? — сделал несколько пробных взмахов Ярослав.

— Ставлю рубль на Дмитрия, — заявила она с усмешкой.

— Цыц, женщина! — буркнул Ярослав. — Смотри и учись.

Он пошёл в атаку резко, без разведки. Рубящий удар сверху, переход в боковой.

Я ушёл с линии атаки мягким перекатом стопы, принял удар на сильную часть клинка и тут же ответил коротким тычком в корпус. В последний момент остановил деревянный клинок у его груди и слегка толкнул — можно сказать просто обозначил удар.

— Раз, — ухмыльнулся я. — Слав, ты бьёшь так, будто хочешь разрубить меня пополам вместе с конём.

— Замолчи и дерись! — разворачиваясь, прошипел Ярослав.

Снова серия ударов. Теперь хитрее. Он попытался сделать финт: показал удар в голову, а сам метил в колено. Подло? Нет, в бою правил нет.

Но я этого ждал и не стал блокировать. Просто шагнул на него, сокращая дистанцию, и ударил гардой ему в плечо, одновременно поставив подножку.

Ярослав полетел в траву, выронив саблю.

— Два, — констатировал я. — Сабля длинная, но руки-то короче. Ты замахнулся для удара в ногу, открыл корпус и потерял равновесие.

Ярослав лежал на спине, глядя в небо, и тяжело дышал.

— Да чтоб тебя… — выдохнул он. — Откуда ты это знаешь?

Я протянул ему руку.

— Жизнь учила, Слава. Тебе бы взять пару уроков у моего отца. Он, в отличие от меня, не останавливал клинок, и бил так, что слезы на глазах наворачивались. Но, — сделала я паузу, — благодаря этому я ещё жив. А вот многие мои противники лежат в земле.

Ярослав ухватился за мою ладонь, рывком поднялся.

— Ты дерёшься не как дружинник, — сказал он, отряхиваясь. — Ты дерёшься как… как убийца.

— Блин, Слав, мы уже с тобой это проходили. Вспомни новгородцев, разве они били нас честно?

— Из засады, как бесчестные твари и…

— Эммм… — перебил я друга. — Я бы на твоём месте поаккуратнее говорил такие вещи.

— Это почему?

— Александр Ярославич, получивший прозвище Невский*… напомни, за что? Разве он не воспользовался тем, что швед был не готов к сражению?

(*Битва развернулась у устья реки Ижоры, где она впадает в Неву. Русские войска подошли не прямо по Неве (откуда шведы могли ожидать нападения), а по суше — через реку Тосну и речку Большую Ижорку, что позволило нанести удар с неожиданной стороны.)

— Это другое и…

— Это военная хитрость. Победивший живёт дальше и наслаждается жизнью, а проигравший кормит червей. Скажи, что ты выберешь?

— Конечно же жизнь, — ответил Ярослав.

— Так скажи мне, что лучше: красиво умереть или некрасиво победить? — спросил я.

И в этот момент я атаковал, сразу загоняя Ярослава в защиту. Дерево стучало о дерево сухим, трескучим звуком. Ярослав пятился, пытался огрызаться. Пару раз он неплохо всё-таки достал меня, один раз по рёбрам (больно, зараза!), один раз чиркнул по плечу.

Мы остановились только, когда пот заливал глаза.

— Сдаюсь, — прохрипел он. — Ты дьявол, Строганов.

Я сел рядом, чувствуя, как гудят мышцы, и ощутил приятную усталость.

— Не дьявол, — я принял миску с кашей из рук Ратмира. — Просто хочу, чтобы ты выжил.

На этом наша тренировка была окончена, и после завтрака мы начали собираться в дорогу.

Развилка появилась на четвёртый день пути от Москвы. Слева дорога, разъезженная сотнями телег, уходила к Волге, к богатому и шумному Нижнему Новгороду. Справа узкая тропа ныряла в лесную чащу, ведя на юго-восток, в сторону глухого пограничья в Курмыш.

Мы остановились у старого дуба, что стоял посреди перекрёстка уже бог знает сколько лет.

Ярослав спешился первым, и я увидел, как он поморщился, видимо нога ещё беспокоила его при резких движениях. Хотя чего ещё ожидать, если он весь путь домой преодолел верхом, а не в телеге.

— Дима, ну ты подумай ещё раз, — Ярослав подошёл ко мне. — Отец пир закатит! Баня, меды хмельные… Ты же теперь дворянин, тебе по статусу положено связи налаживать. Где их налаживать, как не у удельного князя?

Я слез с коня, чувствуя, как затекшие за день мышцы с трудом разгибаются.

— Не могу, Слава. Правда, не могу, — покачал я головой. — У меня там хозяйство без присмотра. Холопы, стройка. Если я сейчас загуляю, к зиме с голой задницей останусь. Дворянство дворянством, а кушать хочется всегда. Да и отец… он же не знает ничего толком. Гонец от Шуйского поехал, но это не то. Надо самому рассказать, пока добрые люди не переврали.

Искушение было, врать не буду. После недель в седле, после всей этой московской нервотрёпки, хотелось просто упасть на пуховую перину и забыться.

Ярослав вздохнул, понимая, что спорить бесполезно.

— Упёртый ты, Строганов. Как баран.

— Зато живой, — усмехнулся я. — И очень умный.

Алёна подъехала ближе. Она откинула капюшон дорожного плаща, и ветер трепал выбившиеся из косы русые пряди. Её зелёные глаза не оставляли меня равнодушным, даже спустя столько времени. И сейчас в них застыла какая-то взрослая печаль.

— Дмитрий Григорьевич прав. Хозяин должен быть на своей земле. Это и тебя касается, братец. Уверена, отец захочет узнать обо всём от тебя. Так что даже не думай отправляться в Курмыш.

— Я не… — хотел возразить Ярослав, но сестра знала брата лучше всех. — Эх, как с тобой порой тяжело, — отмахнулся Ярослав от Алены, после чего протянул мне руку. — Просто, скучно без тебя будет. С кем на саблях биться? С кем речи умные вести, и…

— Свидимся ещё, княжич. Уж куда-куда, а в Нижний я буду часто приезжать. Но если совсем скучно будет, то сам приезжай или письма шли.

— И ты шли, — серьёзно ответил он. — Если тяжко с деньгами будет… знай, в Нижнем у тебя друг есть.

Мы разжали руки. Я повернулся к Алёне.

— Прощай, Алёна Андреевна.

Она чуть склонила голову, и уголки её губ дрогнули в едва заметной улыбке.

— До свидания, Дмитрий Григорьевич. Береги себя. И… спасибо. За всё.

Они сели на коней. Ярослав махнул рукой, развернул лошадь и поскакал влево, к Нижнему. Алёна задержалась на миг, обернулась ко мне и помахала рукой.

Стало вдруг пусто и тихо.

— Хорошие люди, — сказал Ратмир, подойдя сбоку. Он стоял, скрестив руки на груди, провожая взглядом поднимающуюся за ними пыль. — Ну что, Дмитрий Григорьевич? — в его голосе звучала непривычная ирония, смешанная с уважением. — Домой?

— Домой, — выдохнул я, разворачивая коня. — Поехали. Нечего грязь месить.

Остаток пути мы проделали в хорошем темпе. Двадцать дружинников, которых дал мне Иван Васильевич, были ребятами тёртыми, службу знали. Вечером следующего дня я увидел на холме у реки Суры деревянную крепость.

Ещё вчера вечером мы наткнулись на разъезд, и наше приближение к Курмышу не стало ни для кого неожиданностью.

Мы въехали в Курмыш и я огляделся. Мало что изменилось. Те же покосившиеся избы, та же грязь под ногами, тот же шум с небольшой торговой площади. Но люди… люди останавливались глядя на наш отряд и шептались, показывали пальцами.

— Митька вернулся!

— Говорят, дворянином стал!

— Брешешь! Митька, сын Григория-десятника? Дворянин?

Я даже не удивился тому, что слухи обо мне уже разошлись. Не в первый раз уже замечал, что секреты тут сохранить крайне трудно.

Я не стал останавливаться. Потом проехал мимо своего участка. Баня почти достроена, крыша у конюшни лежит ровно. И как бы мне не хотелось зайти домой, я решил, что первым делом надо ехать к Ратибору.

Но до его терема я доехать не успел. Видимо, ему доложили, что я въехал, и он выехал меня встречать. Мы одновременно спешились и подошли друг к другу. Народ глазел на нас и что-то шептал.

Честно, я подготовился и приоделся, перед тем как заезжать в Курмыш. И сейчас на мне был дорогой, украшенной вышивкой синий кафтан, сабля на поясе, а позади меня в начищенных кольчугах дружинники, которые оглядывались по сторонам.

Ратибор остановился в трёх шагах от меня и окинул внимательным взглядом. Посмотрел на кольчугу доброй работы, на саблю, на отряд за спиной. В его глазах мелькнуло что-то сложное: облегчение, удивление и… тревога?

— Здрав будь, Дмитрий Григорьевич, — произнёс он громко, так, чтобы слышали все вокруг.

Толпа, начавшая собираться вокруг, ахнула. «Григорьевич?» 'Дмитрий"? Не Митька? И сам боярин ему первым кланяется?

Я поклонился в ответ — с достоинством, не ломая шапку, как раньше, а как равный (ну, почти равный).

— И ты здравствуй, Ратибор Годинович.

Он шагнул ко мне, сгрёб в охапку, похлопал по спине — крепко, аж дух вышибло.

— Ты даже не представляешь сколько у меня вопросов к тебе, — шепнул он мне на ухо, пока мы обнимались, и чуть громче добавил. — Ишь, вырядился…

Отстранившись, обратился к своему Федору, скомандовал:

— Людей разместить в казармах! Накормить, напоить, баню истопить! Обидите гостей — шкуру спущу! — Он повернулся ко мне. — А ты, Дмитрий, пойдём. Разговор есть. Не для чужих ушей.