Рассвет русского царства. Книга 2

Глава 17

Рана заживала паршиво. Нет, воспаления не было, спасибо Ярославу, который ответственно подошёл к обработке раны, и хлебному вину, которым я промывал её, но тянуло знатно.

Вот и сейчас, после осмотра, я осторожно сел, стараясь не напрягать пресс, и выдохнул сквозь зубы.

— Опять болит? — раздался голос Марии Борисовны.

Я повернул голову. Великая княгиня полулежала на высоких подушках, и цвет её лица мне нравился всё больше. Та смертельная, восковая бледность, от которой веяло смертью, ушла. На щеках появился пока еще слабый, но всё же румянец, а в глазах начинала играть жизнь.

— Терпимо, Мария Борисовна, — соврал я. — Как твоя ночь прошла? Живот не крутило?

— Нет, — она улыбнулась. — Впервые за долгое время я спала без сновидений. И проснулась голодной.

Это безусловно была лучшая новость за утро. Аппетит был первым признаком того, что организм перестал воевать сам с собой и начал восстанавливаться.

— Это хорошо, — сказал я, подходя к столику с кувшинами. — Значит, сегодня перейдем с бульонов на протертую кашу.

В этот момент в дверь постучали, условленным способом: три коротких и один длинный — значит свои.

Анна Шуйская вошла, как всегда, собранная, словно на войну. За ней семенили две холопки с ведрами и тряпками. Отношения между Марией Борисовной, мной и Анной Тимофеевной стали, если не дружескими, то около того. Поэтому она, не чинясь, произнесла:

— Всем доброго утра, — и окинув меня цепким взглядом, добавила. — Бледный ты, Митрий, поспать бы тебе.

— Отосплюсь на том свете, — отмахнулся я. — Мария Борисовна есть просит.

Глаза Анны вспыхнули.

— Правда? Сама?

— Сама, Анна, сама, — подтвердила княгиня. — И если ты сейчас снова начнешь мыть полы, я, право слово, встану и помогу. Сил нет лежать в этой чистоте, скоро сама скрипеть начну, как половицы.

Анна фыркнула, но я заметил, как дрогнули уголки её губ.

— Потерпи, Мария Борисовна. Митрий сказал чистота залог здоровья. Значит, будем мыть. Девки, приступайте! Только тихо, не греметь ведрами!

Я отошел к окну, наблюдая за привычной уже суетой. Каждые два дня в покоях устраивалась генеральная уборка. Стены, полы, подоконники — всё протиралось с уксусом или щёлоком.

— Митрий, — позвала меня Мария Борисовна, когда Анна ушла на кухню распорядиться насчет каши.

Я подошел ближе.

— Помоги мне встать.

Я нахмурился.

— Мария Борисовна, я бы ещё пару дней рекомендовал полежать. К тому же, если у тебя голова закружится, я не удержу с такой раной, — показал я себе на грудь.

— Я не прошу танцевать, — возразил она. — Я хочу дойти до окна. Я столько времени видела только потолок и стены. Я хочу увидеть небо.

Спорить с женщиной, которая только что выкарабкалась с того света, было бесполезно.

— Хорошо, — сдался я. И, услышав наш разговор, мне на помощь подошла Шуйская. — Только медленно и держись за нас крепко.

Мы шли до окна целую вечность. Пять шагов, которые дались ей как марафон. Но она дошла. Оперлась руками о подоконник и жадно вдохнула прохладный весенний воздух.

— Боже… — выдохнула она. — Как же хорошо.

Она стояла, глядя на купола соборов, на суету внутреннего двора, где стражники сменяли караул.

— Знаешь, Митрий, — не оборачиваясь сказала она. — Я этого не забуду. Никогда.

— Я просто делал свою работу, — уже на автомате поклонился я.

— Нет, — покачала она головой. — Ты сделал больше и…

Она хотела сказать что-то еще, но тут дверь без стука распахнулась. И на пороге показался Иван Васильевич.

Он замер, увидев жену у окна.

— Маша? — удивленно спросил он. — Ты… стоишь?

— Стою, Ваня, — улыбнулась она. — Благодаря Митрию и Божьей помощи.

Великий князь шагнул вперед, подхватил жену на руки, словно пушинку, и бережно понес обратно к кровати. Я отступил и тут же ещё раз поклонился. То же самое сделала Шуйская, но не так глубоко склонила голову, как я.

— Господи, Маша, как же ты меня напугала, — с нежностью проворчал он, — Вот скажи мне, куда ты вскочила? А если бы упала?

— Не упала бы. Анна Тимофеена и Митрий были рядом. Ты же сам видел.

Иван Васильевич бросил на меня быстрый взгляд. В нем не было теплоты, но уважение там вроде присутствовало.

— Что там насчёт моих неудавшихся убийц? — решила узнать информацию у мужа

— Дознание идет, — коротко бросил он жене. — Ключница заговорила. Франческо пока молчит, но это ненадолго. Тверской рвет и мечет, хочет лично голову отрубить тому, кто это затеял.

— Ясно, — сказала Мария Борисовна. После чего переключилась на другую тему. — Дети, Ваня, — тихо спросила Мария. — Можно мне увидеть детей? Я так соскучилась.

Иван нахмурился, глянул на меня.

— Митрий, можно? Детям не навредит?

— Можно, — ответил я. — Отрава не заразна. Но первое время не долго. Час, не больше. И никаких громких игр.

(От авторов: Мы уже писали, в Кремле уже были установлены часы. И появились они в 1404 году. Их создал сербский монах Лазарь, прибывший из Афона, по указу великого князя Василия Дмитриевича (Сын Дмитрия Донского). Эти часы были установлены не на башне, а на великокняжеском дворе, за Благовещенской церковью. И исправно работали 217 лет!)

Детей привели после обеда. Младшему Ивану было пять лет, а его сестре Насте было двенадцать. Вроде бы был ещё один ребёнок — девочка четырех лет Елена, но, как я понял, её отправили к родне, когда заболела Мария Борисовна.

Дети вошли робко, как будто слегка побаиваясь. Рядом с ними шли две дородные женщины, которые, скорее всего, были няньками. Их я не пустил внутрь, так сказать, от греха подальше. Мария Борисовна только-только пошла на поправку, а размотать змеиный клубок до сих пор не могли, так что я никому не верил.

— Идите ко мне, мои хорошие, — Мария Борисовна протянула к ним руки.

Иван, будущий наследник, насупился, пытаясь выглядеть взрослым. А его сестра, словно только и ждала этих слов. Она тут же плюхнулась к Марии Борисовне на кровать и обняла её.

— Ты в порядке? — спросила Настя. Но не успела Мария Борисовна ответить, как к ним наконец-то забрался Иван, и уткнулся носом в материнское плечо…

Великая княгиня обняла их и глубоко вдохнула.

— Всё теперь будет в порядке.

Всё это время я сидел в углу, стараясь быть незаметным, и чинил порванный ремень на своей сумке. Но дети есть дети. Через десять минут, когда первые слезы и объятия закончились, Иван заметил меня.

Он слез с кровати и бойко подошел, держа руки за спиной. Причём я был уверен, что он копировал походку отца. И больше всего это было заметно, когда он выпятил грудь и нахмурил светлые брови.

— Ты кто? — требовательно спросил он.

— Митрий, — встал я со своего места и низко поклонился наследнику Великого князя. — Лекарь.

— Это ты маму резал? — выпалил он.

Я поперхнулся воздухом.

— Кто тебе такое сказал, княжич?

— Дядька Франческо говорил, что ты живодер и режешь людей, — заявил он с детской непосредственностью.

Я отложил ремень и присел, чтобы наши глаза были вровень.

— Дядька Франческо много чего говорил. А мама твоя жива и здорова. Вот только он в темнице, а твоя мама идёт на поправку. — И тут же спросил. — Думаешь, твой отец позволил бы плохому человеку находиться подле твоей мамы?

— Эммм, — растерялся ребёнок. — Нет…

— А это у тебя что? — вдруг спросила Настя, показывая на мою грудь.

— Царапина.

— Болит? — включился в разговор Иван.

— Немного.

— А сабля у тебя есть? — глаза пацана загорелись. — Настоящая?.

— Есть. Но она у меня не с собой, — соврал я, заметив отрицательный жест Марии Борисовны головой.

На самом деле, после нападения я попросил вернуть мою саблю. Так вот, когда Шуйский узнал, что у меня её нет, он крепко так выругался, и попросил рассказать, когда и при каких обстоятельствах у меня её забрали. Я поведал как дело было, при этом уже догадываясь, что вероятнее всего уже тогда шла подготовка к устранению Марии Борисовны.

Уже к полудню следующего дня после нападения мне вернули саблю и теперь она лежала в углу за дверью, до которой с моего места мне было рукой подать.

Тем временем Иван разочарованно вздохнул.

Вдруг я вспомнил слова матери из моей первой жизни.

«Мальчишки такие мальчишки», — и это меня немного улыбнуло.

Темница.

В подклетях Кремля, там, куда даже днем не проникал солнечный свет, пахло сыростью, крысиным пометом и тем особым, металлическим запахом страха, запекшейся крови и отчаяния.

Василий Фёдорович Шуйский стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на человека, прикованного к стене. Человеком это существо можно было назвать с натяжкой. Лицо Павла Готликова, так звали выжившего убийцу, представляло собой сплошную багровую маску из лопнувших волдырей. Жирный мясной бульон, которым его «угостил» лекарь Митрий, сделал своё дело не хуже палаческого кнута. Кожа слезала лоскутами, один глаз заплыл так, что его не было видно, а потом уже и здесь добавили и губы превратились в кровавое месиво.

Но Шуйский не испытывал к нему жалости. Жалость умерла в нем в ту секунду, когда он увидел мертвых стражников у дверей Великой княгини, когда увидел синяк на лице своей жены. Когда помогал Ярославу класть на стол Митрия с раной на груди…

— Воды, — прохрипел Готликов, облизывая разбитые губы.

— Воды? — переспросил Шуйский, делая шаг вперед. — Воду заслужить надо, Паша. Пока что ты заслужил только кипяток.

Василий Фёдорович кивнул палачу. И кряжистый мужик шагнул к жаровне, где грелся нехитрый инструмент.

— Я ведь не спрашиваю, кто тебя послал, — продолжил Шуйский, разглядывая свои ногти. — Времени у меня много. Мы уже знаем, как тебя зовут, и скоро доберёмся до твоих родных. Смотри, — подошёл он к стене напротив. — Вот в эту цепь я закую твою мать или жену. А может, всех вместе… — Шуйский сделал вид, что задумался. — Мы пока не знаем, кто твоя родня. Но сыск уже идёт, и твоего подельника уже опознали и его отца уже везут сюда. И скоро…

Готликов дернулся в кандалах,

— Не надо… — заскулил он. — Я скажу… Я всё скажу!

— Что ты скажешь? Кто тебя послал?

— Да…

— Паша, ты мне соврёшь. Не надо, не рассказывай мне ничего. Ты всего два дня держался. Неужели ты не хочешь повстречаться с родными? Посмотреть им в глаза? — говорил Шуйский тихим голосом, вот только у Павла Готликова жилы в теле стыли, когда он представлял, что палачи сделают с его семьёй.

— Я скажу правду. Всё, что знаю. Обещаю. Только…

— Говори, — равнодушно бросил Шуйский.

— А мои родные… Ааааааа… — закричал Голиков, когда ему к шее прислонили раскалённый железный прут.

— Условия свои ты лукавому ставь. А мне говори, кто тебя послал!

— Мне заплатили… Десять рублей…

— Кто? Имя! — теряя терпение рявкнул Василий. Время утекало сквозь пальцы. Если заказчик узнает, что исполнитель жив, он попытается обрубить концы и сбежать. И хоть Шуйский позаботился о том, чтобы во всём Кремле распространились слухи, что оба нападавших были убиты при попытке погубить Марию Борисовну, но он знал, что рано или поздно заговорщики узнают о том, что один убийца выжил.

— Боярин… — сплевывая сукровицу Готликов закашлялся. — Человек от боярина Морозова… Григория Васильевича…

Шуйский замер. В подвале повисла тишина, нарушаемая лишь треском углей в жаровне.

— «Морозов?» — не мог он поверить о своим ушам. Григорий Морозов, один из старейших и влиятельнейших бояр Москвы. Род, корни которого уходили вглубь веков не меньше, чем у самих Шуйских. Но хуже всего было другое. Племянница Василия, Алёна, сестра Ярослава, ехала в Москву именно для того, чтобы выйти замуж за сына Морозова. Этот брак должен был скрепить союз двух могущественных кланов. А теперь выходило, что Шуйский, сам того не ведая, вез овечку прямо в логово к волкам.

— Ты врешь, пес, — прошипел Шуйский, хватая Готликова за грудки. Ожоги на лице пленника натянулись, и тот взвыл от боли. — Морозов богат, как Крез*. Зачем ему смерть Великой княгини?

(Выражение «богат, как Крез» — устойчивый фразеологизм, означающий исключительное, легендарное богатство. Откуда пошло выражение?

Крез (или Крёз) — царь Лидии (регион на западе Малой Азии, ныне территория Турции) в 560–546 гг. до н. э.

Почему Крез стал символом богатства? — Золотые россыпи Лидии.

Крез унаследовал контроль над богатыми золотоносными месторождениями реки Пактол.)

— Не знаю… — рыдал убийца. — Клянусь крестом, не знаю! Мне велели только… сказали, лекарь мешает. Сказали, если княгиня выздоровеет, то всему конец. Что Тверь силу возьмет… А Морозовы… они с Ливонским орденом знаются…

Шуйский отпустил его, брезгливо вытирая руки о платок. Картина начала складываться. Смерть княгини открывала дорогу для нового брака Ивана, возможно, с той самой Софьей Палеолог, о которой говорили новгородцы. А за Софьей стоял Рим и, косвенно, Литва.

— А кто ещё? — спросил Шуйский, наклоняясь к пленнику. — Кто помогал Морозову?

Готликов замотал головой, но Василий Фёдорович кивнул палачу. Раскалённый прут приблизился к лицу убийцы.

— Франческо! — завопил Готликов. — Он яд давал! Он всё знал!

Шуйский выпрямился.

«Значит, итальянец тоже в деле», — ухмыльнулся князь. В отличие от Готликова Франческо до сих пор утверждал, что его ложно обвиняют.

В итоге за несколько часов Готликов рассказал всё, что знал и о чём просто догадывался.

— Пиши всё, что он скажет, — бросил Шуйский дьяку, сидевшему в углу за шатким столиком. После чего развернулся и вышел из подвала, бросив на ходу страже. — Никого не впускать и не выпускать. Если этот сдохнет до утра, вы сдохнете следом.

Иван Васильевич последнее время плохо спал. Великий князь сидел за дубовым столом, и смотрел на пляшущее пламя свечи.

Когда ему доложили, что к нему в столь поздний час пришёл Шуйский, он, не раздумывая, велел пропустить его.

— Ну? — только и спросил он.

Василий Фёдорович, не тратя времени на поклоны, подошел к столу и, тяжело вздохнув, посмотрел в глаза Великому князю.

— Лекарь Франческо… по всей видимости, человек из Рима, он травил Марию Борисовну.

— Вася, ты зачем мне говоришь, что и так понятно. Что по убийце? — прицелил Великий князь.

— Прошу меня простить, — поклонился Шуйский. — Павел Готликов был нанят неделю назад в Новгороде через посредника, чьего имени он пока не назвал или и впрямь не знает. Заказчик, — сделал он паузу, — боярин Григорий Морозов.

Иван Васильевич не вскочил, не закричал. Но воздух в комнате словно сгустился. Князь медленно, очень медленно сжал кулак, лежащий на столе. И костяшки пальцев побелели.

— Морозов… — тихо произнес он. — Тот самый Морозов, что пил со мной из одной чаши на Троицу? Тот, что клялся в верности моему отцу, а потом и мне?

— Он самый, государь. Убийца говорит, Морозовы боятся усиления церкви, также имеют сношения с Ливонским орденом.

Иван резко встал, опрокинув тяжелое кресло.

— С орденом… Значит, измена. Двойная измена. Покушение на жизнь моей жены и сговор с врагом.

Он прошелся по комнате, собираясь с мыслями. И в какой-то момент воскликнул, хотя они были единственными к комнате.

— Василий!

— Я здесь, государь, — тут же откликнулся Шуйский.

— Бери мою личную стражу и иди к Морозову. Сейчас же!

— Государь, — осторожно начал Шуйский. — У Морозова много воинов. К тому же, если нападём на него ночью, может подняться шум на всю Москву. Бояре всполошатся…

Иван остановился и посмотрел на Шуйского так, что у того мороз по коже прошел.

— Пусть полошатся. Пусть видят. Мне не нужен тихий арест. Мне нужен пример. Возьми столько людей, чтобы раздавить их, как клопов. Дом окружить. Никого не выпускать. Самого Григория ко мне. — Он сделал паузу. — Живым. Остальных, кто возьмется за оружие, рубить.

— А семья? — спросил Шуйский, думая об Алёне. Слава Богу, свадьба еще не состоялась, и девушка была в безопасности, на подворье Шуйских.

— Всех, — отрезал Иван. — Жену, сыновей. Всех в железо. Род, что поднял руку на княгиню, должен быть выкорчеван.