Рассказы. Том 5. Одержимость

1. Джо Хеншоу

Я раздобыл эти очки, купив заброшенный участок в городе за двадцать баксов. Когда я сказал ей об этом, Мэгги закричала так, что поднялись бы мертвые.

— Ты хочешь натащить в магазин еще больше барахла? У нас и так его полно. Все что ты получишь, это горы старой тряпичной одежды и сломанной мебели. Да ведь этой свалке больше двухсот лет! Никто не заходил туда со времен сухого закона, старый дом заперт на висячий замок. И ты еще выбросил двадцать баксов на то, чтобы порыться там!

И снова, и снова, о том, какой же я бездельник, и почему она вообще вышла за меня замуж, и кто не хочет застрять на всю жизнь в мусоре и торговле подержанными вещами. Все те же старые пластинки, которые она заводит годами. Мэгги всегда отличалась вспыльчивостью.

Ну, я просто ушел и позволил ей продолжать болтать с Джейком. Джейк, он готов выслушать ее. Он часами сидит в магазине, пьет кофе на кухне, когда должен работать, и позволяет ей бредить обо мне. Но я знал, что делаю. Делеханти из мэрии дал мне наводку на этот старый дом и сказал, чтобы я сделал заявку, он позаботится об этом. Они разбирали эту старую свалку возле пристани. Должно быть, когда-то это был классный особняк, хотя об этом говорили еще в дни сухого закона, а затем прикрыли на замок. Делеханти сказал мне, что наверху, куда никто никогда не ходил, было много всякой старой мебели — дюжина спален, полных одежды, все из далекого прошлого.

Может быть, Мэгги была права насчет того, что это мусор, а, может быть, и ошибалась. Никогда нельзя сказать наверняка. Как я и предполагал, там могут быть настоящие «антикварные вещи». Одна хорошая ходка, и я смогу сделать две-три сотни, продав барахло в аукционный дом в центре города. Вот так можно вырваться вперед в этом бизнесе. Время от времени нужно рисковать.

Так или иначе, я сделал свою ставку, и никто не сделал ставку против меня, поэтому я получил лот, по которому город дал мне три дня, чтобы перетащить вещи, прежде чем начнут разрушать дом. Делеханти передал мне ключ. Я вышел от Мэгги, забрался в грузовик и поехал туда. Обычно я заставляю Джейка сесть за руль и помочь мне погрузиться, но на этот раз я хотел сам разобраться во всем, если там действительно было что-то ценное. Ну, Джейк мой младший партнер, вроде того — и он хотел бы получить долю. Если бы он увидел эти вещи, то возникли бы проблемы.

Если я увижу их первым и унесу, он никогда не узнает. Так что пусть он остается снаружи и слушает Мэгги. Может быть, я и старый придурок, как она говорит. И, может быть, я довольно умный парень. Просто потому, что Джейк любит наряжаться по субботам и спускаться в «Светлое Пятно». Я говорю не об этом, я говорю об этих очках, которые нашел.

Как я уже сказал, я поехал к пристани на Эдисон и нашел развалины. Это, определенно, была жалкая куча хлама, которой было легко дать двести лет. Причудливые фронтоны, все сгнившие; никакой мародёр не извлёк бы много из этого хлама.

Паршивый висячий замок так заржавел, что мне чуть не пришлось взламывать дверь, но ключ, наконец, провернулся, и я вошел внутрь. Пыль, способная задушить свинью, была повсюду; на полу валялся только мусор и доски. Должно быть, когда федералы устроили облаву, они поломали перекладины и крепления. Я вроде как рассчитывал найти барные стулья и, возможно, немного металла, лежащего в округе, но планы накрылись медным тазом.

Поэтому я попробовал подняться по лестнице. Попробовал — это очень правильное слово. Ступени, уводящие вверх, почти сгнили прямо у меня под ногами. Причудливые перила, что-то вроде красного дерева — все это было в хорошем состоянии, но мне ни к чему. Даже под всей грязью я видел, что у этих развалин было славное прошлое. Примерно того периода, когда жил Джордж Вашингтон. Наверху было еще хуже. Восемь больших комнат, все в пыли и обломках мебели. Сломанные кровати. В основном кровати с балдахинами, с торчащими пружинами. Постельные принадлежности — уже просто тряпки. Я пошарил вокруг, но ничего не нашел, если не считать посуды под кроватями.

Нашлось несколько стульев с хорошим деревом, части рамы, но пружины и набивка были абсолютно испорчены. Была еще пара столиков вокруг, но всё как громоздкий хлам.

Я уже начинал сгорать от нетерпения. Я подумал, что самое меньшее, что там может оказаться, это картины на стенах; вы знаете, некоторые классные картины старых мастеров, таких как Рембрандт и так далее. Но меня обвели вокруг пальца, и теперь я знал это точно.

Хотя шкафы были забиты одеждой. Хорошо, что я не взял с собой Джейка, потому что он проболтается Мэгги, и тогда она точно будет знать, что права. Одежда была вся истлевшая и рваная, как она и говорила. И вонь!

Я пошарил вокруг и начал задаваться вопросом. В заброшенном доме редко встретишь старую одежду. И постельные принадлежности тоже. Почему они так торопились уйти, эти люди? И это было так давно! Да ведь та одежда по фасону была задолго до Гражданской войны. Модные мужские брюки. Пара сгнивших ботинок, от которых не осталось ничего, кроме пряжек. Я взял несколько штук. Серебряные пряжки. Я обошел вокруг шкафы в спальне и достал, наверное, с дюжину таких же. Еще я нашел саблю. Очень причудливая штука — в таких ножнах, которые, возможно, тоже были серебряными. Я разглядел — это точно была подлинная антикварная вещь!

Забавно, что эти люди оставили всё это барахло. Делеханти предупредил меня, что это дом с привидениями. Конечно, в моей практике подобные дома попадались. В своё время я обчистил около двухсот домов с привидениями — в каждом старом доме должны быть привидения. Но за тридцать лет я не видел ни одного привидения, ничего живого в тех местах, кроме разве что тараканов.

Затем я пришел в эту комнату с большой дверью. Все остальные спальни были распахнуты настежь, некоторые двери болтались на петлях. Но эта дверь была заперта. Заперта крепко. Мне пришлось использовать лом из грузовика. Я немного разволновался, потому что никогда не знаешь, что значит запертая дверь. Работал, потел и, наконец, открыл ее. Пыль ударила мне в лицо, а еще вонь, ужасная вонь. У меня, конечно, был с собой фонарик; не то чтобы было темно, но дом был мрачным, и не было никакого света, он был таким старым и всё такое.

Поэтому я закашлялся, включил свет и осмотрелся. Это была большая комната с кучами пыли по всему полу, а под слоем пыли лежала большая тряпка, которая когда-то была ковром. В этой комнате имелось несколько дубовых панелей, и мародёры, возможно, могли бы получить что-то за это, потому что это была всё ещё превосходная, старинная рухлядь — даже под пылью можно было определить, как давно это место построили.

Но меня не интересовали пыль, тряпки и панели. Я хотел знать, почему комната была заперта. И фонарик подсказал мне. Он показал мне стены. Книжные полки. От пола до потолка, книжные полки, по всей паршивой комнате. В этой комнате, должно быть, была тысяча книг, кроме шуток, обычная библиотека, которая была там у какого-то парня. Я пробрался через грязь и вытащил пару ближайших книг. Переплеты были подобием кожаных — то есть когда-то они были кожаными. Теперь книги просто смялись у меня в руках, как и страницы. Все пожелтело и сгнило, вот почему здесь так сильно воняло. Я начал ругаться. Я не деревенщина, и знаю, что на старых книгах можно заработать деньги. Но только если они в хорошем состоянии. А эта дрянь была гнилой.

Потом я заметил кое-что в железных переплетах. Отлично, то, что надо, железная обшивка! Большие застежки приходилось расстегивать, прежде чем открыть их. Я снял одну и открыл ее. Это была какая-то иностранная писанина, может быть, на греческом, не знаю. Но я запомнил имя на первой странице — «De Vermis Mysteriis». Нелепость. Никогда не знаешь, что из этого ценное, и я решил, что отнесу все хорошие вниз к грузовику и посмотрю, что Сигал даст мне за партию. Может быть, здесь всё-таки было что-то ценное. Тогда я еще разок осмотрел комнату. Никакой мебели. Здесь вообще не было столов и стульев, как в спальнях. Разве что вон в том углу.

В углу стоял вот этот столик. Что-то вроде письменного стола, наверное. И прямо на крышке стола, в его центре, лежал череп. Клянусь, это был человеческий череп, весь желтый и ухмыляющийся. Когда луч фонарика высветил его на мгновение, я чуть было не кинулся прочь из этого дома с привидениями. Потом я заметил, что верхушка черепа высверлена для одной из этих старомодных гусиных ручек. Парень, который собрал все эти иностранные книги, видимо, использовал череп вместо чернильницы. Для тебя звучит как полный бред, да?

Но стол — это то, что меня заинтересовало, действительно заинтересовало. Потому что это был антиквариат. Сплошное красное дерево, да и резьба — все виды причудливых завитков и маленьких глупых лиц, вырезанных на дереве. Внутри него имелся ящик, и он не был заперт. Я был взволнован, соображая, что никогда нельзя сказать, что найдёшь в таком месте — может быть, множество ценных бумаг, кто знает. Поэтому я не стал тратить много времени, открывая ящик.

Только тот оказался пуст. В нем вообще ничего не было. Я так разозлился, что произнес пару крепких слов и пнул ногой край стола. Вот так я их и нашел. Очки-обманщики, то есть.

Потому что я ударил одно из маленьких тупых лиц, и что-то вроде панели в боковой части стола слева просто распахнулось, и там был этот ящик. Я приготовился и вытащил очки. Просто очки, вот и всё, но очень смешные. Маленькие линзы, квадратной формы, с большими тяжелыми дужками — наверное, так они называются. И толстая перекладина над переносицей оказалась серебряной. Я ничего не понимал. Конечно, оправа была из серебра, но не могла стоить больше пары баксов. Так зачем же прятать эти очки в потайном ящике?

Я поднял очки и стер несколько пылинок с линз, которые были из желтого стекла вместо обычного, прозрачного, но не очень толстого. Я заметил маленькие черточки в серебряных рамках, похожие на выгравированные линии. И прямо через переднюю дужку тянулось слово, вырезанное в серебре. Я помню это слово, потому что никогда раньше его не видел.

Слово это «Veritas» и было написано забавными квадратными буквами. Еще немного греческого, наверное. Может быть, хозяин был греком. Ну, тот парень, у которого была запертая библиотека, череп вместо чернильницы и очки в потайном ящике.

Мне пришлось прищуриться, чтобы разглядеть в полумраке надпись, потому что мои глаза видели не слишком хорошо, и это навело меня на мысль. В моем возрасте иногда становишься близоруким. Я всегда думал, что пойду к врачу-офтальмологу, но у меня так и не нашлось времени. Но, глядя на очки-обманщики, я сказал себе: почему бы и нет?

Так я надел их.

Дужки, или как их там называют, оказались для меня довольно короткими. И как я уже сказал, линзы были маленькими. Но я не чувствовал себя в них неуютно. Только глаза заболели, не совсем привычной болью, а так словно болело внутри меня. Как будто внутри меня все тянули и крутили. Звучит странно? Ну, это тоже было странно. Потому что вся комната на минуту отодвинулась в сторону, а потом приблизилась, и я быстро заморгал.

После этого всё пришло в норму, и я мог видеть довольно хорошо. Всё было чётко и ясно.

Я оставил очки на носу и спустился вниз, потому что уже темнело, и я рассчитывал вернуться с Джейком завтра и загрузить грузовик. Не было никакого смысла делать все это в одиночку, Джейк был намного моложе, он мог поднять тяжелый груз. Так что я пошел домой. Я пришел в магазин, и все было в порядке, и Джейк и Мэгги сидели в подсобке и пили кофе. Мэгги вроде как улыбнулась мне. Потом сказала:

— Ну и как тебе это удалось, Джо, паршивый ты старый бабуин? Я рада, что мы собираемся убить тебя.

Нет, конечно, всего этого она не произносила. Она просто сказала:

— Как ты справился, Джо?

Но она подумала остальное, я видел это. Не спрашивайте, как — мне не объяснить: я это видел. Ни слов, ничего такого я не слышал. Но глядя на нее, я понял, о чем она думает и что планирует. Как и то, что будет дальше, почти.

— Много нашёл? — спросил Джейк, и я понял: «надеюсь, что ты так и сделал, потому что всё это моё, как только мы тебя прикончим, а мы точно сделаем это сегодня вечером».

— Что ты так вылупился, Джо, ты заболел или что? — спросила Мэгги вслух, про себя подумав: «Какая разница, вскоре ему станет гораздо хуже. Хорошо, что он ничего не заподозрит. Нет, конечно, нет, он не мог, старый козёл так и не узнал про нас за целый год. Просто подожди, пока мы с Джейком не станем владельцами этого места и страховки в придачу. Всё спланировано».

— Да, — сказал я. — Я отнес вещи в дом, и мне уже не так жарко. Пожалуй, мне лучше присесть.

— Что тебе нужно, так это немного выпить, чтобы согреться, — сказал мне Джейк. Сам себе он заявил: «Вот так, мы начнем, как и предполагали, напоим его, а потом, когда он поднимется наверх, я столкну его вниз, и, если это не прикончит его, Мэгги приложит его доской, и останется такой же синяк, как от падения. Все знают, что он пьёт, это просто несчастный случай, и я могу в этом поклясться».

Я заставил себя улыбнуться.

— Где ты взял эти очки? — спросила Мэгги, приговаривая себе: «Боже, какая у него невзрачная рожа, меня тошнит от одного взгляда на это лицо, но теперь это ненадолго».

— Я забрал их из дома, — сказал я.

Джейк достал пинту виски, открыл ее и извлек несколько стаканов.

— Пей до дна, — сказал он.

Я сидел там, пытаясь понять происходящее. Почему я мог читать их мысли? Почему я знал, что они спланировали? Я не знал. Но я видел, что они замышляли. Я мог это видеть. Может быть, это очки-обманщики? Да, обманщики. Джейк и Мэгги были обманщиками. Крутили за моей спиной шуры-муры, готовясь прикончить меня. Столкнуть с лестницы. Не важно, как я узнал. Я знал, и это было главное.

Я знал, о чем они думали, пока сидели там, пили и смеялись вместе со мной, только по-настоящему насмехались надо мной и ждали, пока я напьюсь достаточно, чтобы меня можно было убить. Я притворялся, что много пью, пока они меня не накачали, пока я не заставил их выпить рюмку за рюмкой вместе со мной. Я не мог опьянеть до тех пор, пока видел их. Эти мысли, проносящиеся в их головах, от них кровь стыла в жилах, и никакая выпивка не могла бы опьянить меня, когда я знал такие вещи.

Мне стало очень холодно, но я знал, что делать. Я заставил их выпить со мной, и их разговор делался всё громче и мысли их становились всё хуже. Я слушал их разговор и всё время видел их мысли.

«Мы убьем его, через некоторое время. Почему бы ему не отключиться, он пьет как рыба. Не следует ему принимать слишком много. Надо, чтобы он ничего не заподозрил. Боже, как я ненавижу его уродливую физиономию. Я хочу увидеть, как она сокрушительно разобьётся, жду, пока он не уберется с дороги, и Мэгги будет со мной. Когда я захочу, он умрет, и я мог бы пропеть это, он умрет, умрет, умрет…»

Я просто знал, что делать. Они смеялись и пели, и это было весьма кстати. После наступления темноты я вышел к грузовику, чтобы поставить его в гараж на ночь. Они остались, думая о том, как сделать это сейчас, как уберечься от подозрений. А меня это не беспокоило. Подозрения, я имею в виду. У меня всё было готово. Я убрал грузовик и вернулся на кухню, взяв лом, который использовал в доме.

Я вошел в кухню и запер дверь. Они увидели меня с ломом, стоящего там.

— Эй, Джо, — сказал Джейк.

— Джо, что случилось? — сказала Мэгги.

Я не сказал ни слова. Времени на разговоры не осталось, потому что я ударил Джейка по лицу ломом, разбив ему нос, глаза и челюсть, а потом я ударил Мэгги по голове, и её мысли вырывались наружу, но это были не слова, а просто крики, а потом не осталось даже криков. Так что я сел и снял очки, чтобы отполировать их. Я все еще дул на них, когда подъехала патрульная машина и полицейские забрали меня.

Они не разрешили мне взять очки-обманщики, и я больше никогда их не видел. Впрочем, это не имело особого значения, я мог бы надеть их на суде, но какая разница, что подумали обо мне тогда? И, в конце концов, мне пришлось бы снять очки. Я знаю, что они заставили бы меня снять их, когда надевали мне на голову черный капюшон, как раз перед тем, как повесить.

2. Мириам Спенсер Олкотт

Я отчетливо помню, что это было в четверг днем, потому что именно в это время Олив посещает свой Бридж-клуб, и, конечно, ей просто необходима помощь мисс Тукер. Олив слишком дипломатична, чтобы запирать меня в моей комнате, и я всегда удивлялась, почему мне так хочется спать по четвергам, когда у меня есть шанс незаметно ускользнуть. Наконец до меня дошло, что она что-то подсыпает мне в завтрак — скорее всего, это работа доктора Кремера.

Ну, я не полная дура, и в этот четверг я просто приняла решение. Когда принесли поднос, я просто откусила кусочек тоста — это казалось безопасным — и вылила остальное в сами-знаете-что. Так что Олив ничего не поняла, и когда я легла на кровать и закрыла глаза, она почувствовала удовлетворение.

Должно быть, я отдыхала около часа, пока не услышала, как открылась входная дверь и на лестнице раздались голоса. И тут я поняла, что это Саффи и пора вставать. Я надела платье и напудрила нос, а потом достала десять долларов из подушечки для булавок, где хранила остатки наличности. После этого ничего не оставалось делать, как очень тихо на цыпочках спуститься по лестнице и ускользнуть.

Олив и ее друзья сидели в гостиной, закрыв за собой дверь. Мне пришлось немного отдохнуть у подножия лестницы из-за моего сердца, и на мгновение у меня возникло странное искушение открыть дверь в гостиную и показать ей язык. Но это было бы не очень по-женски. В конце концов, Олив и ее муж Перси переехали жить ко мне и заботиться обо мне, когда умер Герберт, и они уговорили мисс Тукер помочь мне, когда у меня случился первый сердечный приступ. Я не должна быть грубой. Кроме того, я знала, что Олив никогда больше не позволит мне выходить одной. Так что будет разумнее, если я не стану беспокоить ее сейчас. Я вышла очень быстро и… пошла на север, подальше от окон гостиной. Я свернула на Эджвуд и решила сесть на автобус на углу. Это стоило десять центов, но мне было не до экономии.

В автобусе ехало несколько человек, и они стали смотреть на меня. В наши дни люди кажутся такими грубыми, что я не могу не заметить этого. Когда Герберт был жив, у нас был электрический катер, и мне никогда не приходилось вступать в контакт с людьми, но теперь я стара и одинока, и некому меня защитить.

Я знаю, что моя одежда старомодна, но она свежая и опрятная, и нет никакого повода для грубого и вульгарного любопытства. Я ношу туфли на высоких каблуках для укрепления лодыжек, и если я решила проявить разумность в отношении сквозняков, это мое дело. Я имею в виду серые муслиновые чулки и шарф. Пальто у меня меховое и очень дорогое; его нужно заново заштопать и, возможно, немного починить, это правда, но, как известно, я могу оказаться совсем нищей. Они не должны быть такими грубыми. Даже моя сумка вызывает любопытство со стороны этих хамов. Мой прекрасный ридикюль, который Герберт привез мне из-за границы в 22-м году!

Мне не понравилось, как они уставились на мою сумку. Это было почти так же, как если бы они знали. Но откуда им было знать? Никто никогда ничего подозревал. Я шмыгнула носом и откинулась на спинку сиденья. Теперь мне нужно было все спланировать. Я должна сойти к востоку от реки. Тогда я смогу пойти либо на север, либо на юг. Я еще не совсем поняла, что собираюсь делать. У меня было десять долларов, помните? Если я пойду на север, мне понадобится моя сумка. Если бы я пошла на юг, как в прошлый раз…

Но я не могла этого сделать. Последний раз было страшно. Я помню, как была в том ужасном месте, и мужчины смеялись, и я пела, и думаю, все еще пела, когда Перси и Олив приехали за мной в такси. Как они меня нашли, я никогда не узнаю. Возможно, им позвонил хозяин таверны. Они привезли меня домой, и у меня случился один из моих приступов, и доктор Кремер сказал им никогда больше не упоминать об этом. Так что никаких обсуждений не было. Я ненавижу дискуссии. Но нет. Сегодня я не смогу снова направиться на юг.

Я вышла из автобуса к востоку от реки и пошла на север, у меня начало покалывать во всем теле. Это напугало меня, но мне было… приятно. Мне стало еще приятнее, когда я вошла в «Уоррэм» и стала рассматривать камеи. Клерк был мужчиной. Я сказала ему, что мне нужно, и он отправился на поиски. Он предложил широкий выбор, и я попыталась принять решение. Я рассказала ему о своей поездке в Баден-Баден и и о том, что мы с Гербертом видели в ювелирных магазинах во время войны, за границей. Он был очень терпеливым и понимающим. Я вежливо поблагодарила его за беспокойство и вышла, вся дрожа. В моем ридикюле лежала брошь, очень красивая вещь.

У Слейда и Беннера я купила шарф. Эта девушка была дерзкой молодой девчонкой, и я почувствовала, что мне действительно нужно купить корсаж, чтобы отвлечь ее внимание, он выглядел вульгарно и стоил 39 центов, заоблачные деньги. Но шарф в моей сумке был из импортного шёлка.

Это было очень интересно. Я ходила по магазинам, и моя сумка начала наполняться. Надо быть очень осторожной, знаете ли. Ни одна из моих покупок не была экстравагантной, но мне удалось потратить более четырех долларов. И все же у меня теперь была маленькая статуэтка, медальон и совершенно огромная баночка крема для бритья. Это казалось глупым, но, возможно, Перси найдет ей применение.

Потом я стала ходить в эти букинистические лавки и антикварные магазинчики возле мэрии. Никто никогда ничего не знает. Мой ридикюль был почти полон, но я все еще могла делать покупки. Я увидела прекрасный секретер в окне заведения под названием Хеншоу, явно из цельного красного дерева и с прекрасной резьбой. Существовал небольшой шанс, что он может быть доступен за ничтожную сумму; владелец был толстяком. Я улыбнулась ему.

— Я заметила этот секретер в вашем окне, мистер Хеншоу, — начала я.

Он покачал головой.

— Он продан, мадам. Кроме того, я не Хеншоу. Он мертв. Разве вы не читали об этом деле в газетах? Его повесили.

Я подняла руку и принюхалась.

— Пожалуйста, — сказал я. — Пощадите меня.

— Меня зовут Берджин. Я купил этот магазин. У нас есть много хороших вещей, кроме этого письменного стола.

— Я немного осмотрюсь, если можно.

— Конечно, мадам.

Я увидела стол с керамикой и сразу подошла к нему. Стол притягивал взгляд. Я ощущала тонкие покалывания и нервничала. Была одна вещь, которую я просто обожала. Я открыл сумку, и мне понадобилось только мгновение…

Он был прямо за мной. Он видел, как двигалась моя рука.

— Сколько это стоит? — сказала я очень быстро, взяв наугад какой-то предмет с одного из подносов.

— Два доллара! — огрызнулся он.

Я пошарила в кармане и дала ему четвертак. Затем быстро вышла из магазина и захлопнула за собой дверь. Только дойдя до улицы, я остановилась и осмотрела предмет, который держала в руке. Очки. Как мне вообще удалось стащить очки с этого подноса?

И все же они были довольно необычными — тяжелыми и явно серебряными. Я поднесла их к свету и в лучах заката заметила слово, выгравированное на мосту между линзами.

«Veritas». Латинский. «Истина». Странно. Я сунула их в карман и быстро зашагала по улице. Я устала, да, но чувствовала необходимость покинуть этот сомнительный район до заката, к тому же Олив скоро попрощается со своими гостями, а я должна вернуться до того, как мое отсутствие будет обнаружено.

Взглянув на часы мэрии, я с удивлением обнаружила, что уже больше пяти. Так не годится. Должно быть, мое отсутствие обнаружено, и меня ждет неприятная сцена.

Поездка на такси до дома стоит пятьдесят центов. Но это была чрезвычайная ситуация. Я подозвала таксиста и села в его машину. По мере того как мы ехали, я все больше и больше тревожилась. Даже мысль о моей удачной экспедиции, о том, что у меня было в сумке, не утешала меня. Вдруг я вспомнила кое-что ещё. Олив и Перси сегодня ужинали в ресторане!

А доктор Кремер должен был приехать и осмотреть меня! Конечно, они бы заметили мое отсутствие. Как я могла это объяснить? Я пошарила в кармане в поисках денег. Мои руки наткнулись на холодный предмет — очки. Таково было решение. Я решительно водрузила их на переносицу и поправила дужки, как раз когда мы свернули на подъездную дорожку. Когда такси остановилось, ощущение покалывания, казалось, вернулось, и на мгновение я почувствовала, что меня ждет еще один приступ. Но я справилась с этим. Возможно, очки немного «притягивали» мои глаза. Через мгновение я могла видеть ясно, и покалывание исчезло.

Я расплатилась с водителем и быстро зашагала к дому, прежде чем он успел прокомментировать отсутствие «чаевых». Потом я достала ключ и открыла дверь. Очки, казалось, облегчали задачу. Возможно, мне действительно нужны были очки. Доктор Кремер как-то упоминал этот факт — во всяком случае, у меня был легкий астигматизм, и все казалось ясным, совершенно ясным. Все было ясно. Позвольте мне теперь выразиться как следует, чтобы вы непременно поняли.

Я открыла дверь. Внутри стояли Олив и Перси: Олив такая высокая и худая, а Перси такой маленький и толстый. У обоих была бледная кожа. Как у пиявок. Почему бы и нет? Они и были пиявками. Я смотрела на них, и мне казалось, что я встретилась с ними впервые. Они улыбались, но были чужими. Не совсем чужими, потому что я их знала. Но я могла их видеть такими, какие они есть. Пиявки. Переехали в мой дом, когда Герберт умер… Используют мою собственность. Живут на мой доход. Заставили мисс Тукер прийти и… не спускают с меня глаз. Науськали доктора Кремера сделать из меня инвалида. С тех пор, как умер Герберт. Теперь они ждали, когда я умру.

— А вот и старуха.

Я не буду повторять это слово. На мгновение я была потрясена до глубины души. Подумать только, что кроткий маленький Перси будет стоять там, улыбаясь, и говорить мне такое в лицо! Потом я поняла, что он этого не говорил. Он думал об этом. Я читала его мысли. Вслух он сказал:

— Дорогая, куда же ты пропала? Мы так переживали.

— Да, — сказала Олив. — Мы не знали, что и думать. Тебя могли задавить.

В ее голосе звучала знакомая дочерняя нежность. А за ней — мысль: «жаль, что старуху не переехали».

Опять это слово! Так вот что она обо мне думала. Вот что они оба думали обо мне! Я начала дрожать.

— Садись, дорогая. Расскажи нам все.

Перси… ухмыльнулся. Как пиявка с пухлым ртом, сосущая мою кровь. Я собрал все свои силы.

— Да, матушка. Где ты была? — улыбнулась Олив как чопорная пиявка. Размышляющая, «ты что, опять моталась по улице, старая дура? Или ты опять создавала нам проблемы, воруя из магазинов? Те времена, когда Перси приходилось спускаться вниз и зарабатывать на товарах…»

Я уловила эту мысль и заморгала за стеклами очков. Я этого и не подозревала. Знали ли они, что я делала в магазинах? И разрешали это до тех пор, пока. Перси?

Но тогда я вообще ничего не понимала! Они все были против меня, я увидела это впервые. Из-за очков.

— Если вам так нужно знать, — сказала я очень быстро, — я пошла в центр города, чтобы купить себе очки.

Прежде чем они успели полностью это обдумать, я поднялась по лестнице, вошла в свою комнату и захлопнула дверь. Не сердито, но довольно твёрдо. Я действительно была очень расстроена. Не только самими их мыслями, но оттого, — и это был факт — что я теперь могла читать их. Олив и Перси пребывали в ожидании, когда я умру. Я знала это — но как? Возможно, это всё мое воображение. Может быть, я действительно больна. Они всегда так говорили. Мисс Тукер обращалась со мной как с инвалидом. Доктор Кремер приходил регулярно два раза в неделю. Он придёт сегодня вечером. Он был очень мил. Пусть он скажет мне, что случилось. Потому что это не могли быть очки. Этого не может быть, такие вещи на самом деле невозможны. Просто я так сильно устала и так стара.

Я сняла очки, легла на кровать и вдруг заплакала. Должно быть, я заснула, потому что, когда проснулась, было уже совсем темно. Внизу хлопнула дверь. Теперь шаги поднимались по лестнице. Мисс Тукер. Она открыла дверь одной рукой, а в другой несла поднос. Чайник и немного печенья. Часть диеты доктора Кремера. Он знал, как я люблю поесть, и не разрешал этого. Я скорчила гримасу мисс Тукер.

— Уходи, — сказала я.

Она слабо улыбнулась.

— Мистер и миссис Дин уехали на званый обед, — сказала она. — Но они подумали, что вы, возможно, уже хотите поужинать.

— Уходи, — повторила я.

— Вы уверены, что чувствуете себя хорошо? — спросила она, ставя поднос на столик возле кровати. — Доктор Кремер должен скоро приехать, и…

— Пошли его наверх и ложись спать, — резко ответила я. — И держись подальше отсюда.

Её улыбка погасла, и она направилась к двери. На мгновение у меня возникло странное желание надеть очки и посмотреть на нее сквозь них. Но все это было иллюзией, не так ли? Я смотрела, как она уходит, потом села и начала рыться в своих сокровищах. Это заняло довольно много времени. Я так увлеклась, что даже не заметила прихода доктора Кремера. Его стук испугал меня. Я поспешно запихнула свою коллекцию обратно в сумку и бросила ее на край кровати. Потом легла на спину и сказала: «войдите».

Доктор Кремер всегда был очень вежлив, он вошел тихо, несмотря на свою солидность, и сел в будуарное кресло возле моего туалетного столика.

— Что это я о вас слышу, юная леди? — усмехнулся он.

Он всегда называл меня «юная леди», это была наша маленькая шутка.

— Что вы имеете в виду? — я приветливо улыбнулась ему.

— Я слышал, что вы сегодня немного попутешествовали. Миссис Дин что-то говорила о очках…

Я пожала плечами. Он наклонился ближе.

— И вы ничего не ели. Вы плакали.

В его голосе слышалось такое сочувствие. Замечательный человек этот доктор Кремер. И никто мне не поможет.

— Я просто не была голодна. Видите ли, Олив и Перси не понимают. Мне так нравится выходить на воздух, и я ненавижу беспокоить их. Я могу все объяснить насчет очков.

Доктор улыбнулся и подмигнул.

— Сначала немного чая.

— Боюсь, к этому времени он уже остынет.

— Это легко исправить.

Он повернулся и поставил чайник на маленькую электрическую конфорку в углу. Он работал быстро, эффективно, напевая себе под нос. Было приятно наблюдать за ним, приятно видеть его в гостях. Сейчас мы с ним сядем за чашку чая, и я ему все расскажу. Он знает и все поймет. Все будет хорошо. Я села на кровати. Очки звякнули рядом со мной. Я надела их. Доктор Кремер повернулся и подмигнул мне. Когда он подмигнул, я закрыла глаза и почувствовала, как очки словно натягиваются на них. Потом открыла глаза и… узнала. Я знала, что доктор Кремер был здесь, чтобы убить меня.

Он улыбнулся мне и налил две чашки чая. Он взял вторую чашку со стола, где все еще стоял мой поднос с завтраком. Я смотрела, как он наливает чай. Наблюдала, как он наклонился над чашкой слева и насыпал порошок в горячий чай. Он принес поднос к кровати, и я сказала:

— Доктор, дайте салфетку, пожалуйста.

Он взял салфетку, сел рядом со мной и вежливо поднял свою чашку, когда я подняла свою. Мы выпили. Моя рука не дрожала, хотя он наблюдал за мной. Я опустошила свою чашку. Он выпил свою и снова подмигнул.

— Ну что, барышня, полегчало?

Я подмигнула ему в ответ.

— Стало намного лучше. А вам?

— Первый класс! Теперь мы можем поговорить, а?

— Да, — ответил я. — Мы можем поговорить.

— Вы собирались мне что-то сказать?

— Совершенно верно, — ответила я. — Я хотела вам кое-что сказать, доктор Кремер. Я собиралась сказать вам, что знаю всё.

Он снова моргнул. Продолжая улыбаться, я сказала:

— Да. Я знаю, как Перси и Олив заставили вас сделать это. Они унаследуют моё имущество и дадут вам одну треть. Не знаю, во сколько точно, но, когда я вернулась домой расстроенная сегодня вечером, они подумали, что было бы неплохо, если бы вы сделали все немедленно. Мисс Тукер знала, что у меня все равно может быть приступ, и она выступит в качестве свидетеля. Не то чтобы свидетель был им нужен. Вы должны подтвердить причину смерти. Мое сердце, вы знаете.

Доктор Кремер вспотел. Чай был довольно горячим. Он поднял руку.

— Миссис Олкотт…

— Пожалуйста, не перебивайте. Я еще не закончила. Я рассказываю вам о плане. Через полчаса, а то и меньше, у меня будет припадок. Вы спуститесь вниз и попросите мисс Тукер позвонить опекунам на их званый обед. Потом вы вернётесь и попытаетесь помочь мне. Естественно, будет уже поздно. К тому времени, как приедут моя любимая дочь и её муж, я уже буду мертва. Ведь так оно и есть, не правда ли?

— Но…

Я внимательно посмотрела на него.

— Вы удивляетесь тому, откуда я все знаю? Я не могу объяснить силу, которой обладаю. Достаточно того, что она у меня есть. Я могу читать ваши мысли.

— Тогда…

Я наклонила голову.

— Пожалуйста, не утруждайте себя разговорами. Читая ваши мысли, я знаю, что вы собираетесь сказать дальше. Вы удивлялись, почему, зная всё это, я позволила вам отравить меня. Удивляетесь, почему я доверяю вам, зная, что вы вероломный, лицемерный…

Здесь я использовала мужскую форму эпитета, который Перси придумал в связи со мной.

Кремер выпучил глаза. Видимо, он не привык к таким выражениям и покраснел, как свекла.

— Да, — прошептала я. — Вы удивляетесь, почему я позволила вам отравить меня. И ответ таков — я этого не делала.

Он потянул себя за воротник и приподнялся со стула.

— Вы не делали?

— Нет. — Я мило улыбнулась. — Когда вы принесли мне салфетку, я поменяла наши чашки местами.

Я не знаю, какой яд он использовал, но тот оказался эффективен. Конечно, его возбуждение помогло ускорить процесс. Ему удалось выпрямиться, но только на мгновение, а затем он снова опустился в кресло. Там он и умер. Я смотрела, как он умирает. В течение пятнадцати минут я наблюдал процесс распада его личности. Его голос сорвался почти сразу. Его голова закачалась. У него пошла пена, а затем его вырвало. Его глаза расширились, а лицо стало фиолетовым, за исключением уголков рта, где он прокусил губы.

Мне хотелось прочесть его мысли, но ничего связного уже не осталось. Только образы. Слова молитвы и богохульства смешались вместе с картинками отчаяния. Мерзкие картинки. А затем всё заслонило всепоглощающее господство боли. Мне было больно читать его мысли, поэтому я сняла очки и просто смотрела. У меня по всему телу побежали мурашки, когда я увидела, как он умирает.

Под конец у него начались судороги. Он попытался выцарапать себе горло. Я стояла над ним и смеялась прямо в его разинутую пасть. Не очень-то по-женски, признаю, но у меня было оправдание. Кроме того, это вызывало у меня покалывание. Потом я спустилась вниз. Мисс Тукер спала, и никто меня не остановил. Я заслужила небольшой праздник. Я набросилась на холодильник и вытащила поднос, нагруженный индейкой, соусом, трюфелями и кумкватами — о, они хорошо пировали внизу, мои любящие дочка и зять! Я принесла и графин с бренди. Я отнесла всё в свою комнату. Этого было достаточно, чтобы у меня закружилась голова при подъеме по лестнице с таким грузом, но как только дверь за мной закрылась, я почувствовала себя лучше. Я наполнила свою чайную чашку бренди и провозгласила тост в честь фигуры, развалившейся передо мной в кресле. Пока я ела, я безмолвно насмехалась над ним. Я вежливо осведомлялась, хочет ли он перекусить, хочет ли немного бренди — бренди был божественным — и как вело себя его сердце в эти дни?

Бренди был крепкий. Я доела всю еду, до последней крошки, и снова выпила. Покалывание смешалось с теплом. Мне хотелось петь, кричать. Я сделала и то, и другое. Чашка разбилась. Я отпила из графина. Никто меня не видел. Я протянула руку и закрыла ему глаза. Выпученные глаза. Мои собственные глаза болели. Очки. Не следовало носить их. Но если бы я этого не сделала, то была бы мертва. Теперь доктор был мёртв, а я осталась жива. Очень даже жива. Живое покалывание. Еще бренди. Изжога. Слишком много еды. Бренди тоже жег нутро. Я снова легла на кровать. Всё кружилось и обжигало. Я могла видеть, как он лежал там с открытым ртом и смеялся надо мной.

Почему он смеялся? Он ведь был мёртв. Это я должна была смеяться. У него был яд, у меня — бренди. «Спиртное для вас яд, миссис Олкотт».

Кто это сказал? Доктор Кремер сказал это в последний раз. Но он был мёртв. Я не отравилась. Так почему же мне было больно, когда я пыталась смеяться?

Почему у меня так болела грудь, и почему комната ходила кругом, и когда я попыталась сесть и упала лицом вниз на пол. Почему я рвала ковер, пока мои пальцы не оттопырились назад и не сломались один за другим, как кренделя, но я не могла их почувствовать, потому что боль в моей груди жгла намного сильнее, сильнее всего, сильнее самой жизни. Потому что это была смерть.

Я умерла в 10:18 вечера.

3. Перси Дин

После того как дело замяли, мы с Олив на некоторое время уехали. Теперь мы могли позволить себе путешествовать, и я распорядился, чтобы весь дом перестроили, пока нас не будет. Они действительно сделали прекрасную работу. Мы не гонялись за деньгами, они не были самоцелью. Все эти годы, потраченные впустую, мы сидели и ждали, когда старая леди умрет; и однажды пришло время. Теперь мы с Олив действительно могли держать в обществе голову высоко поднятой. Больше никаких унижений, никаких больше скрытых оскорблений и сплетен о «миссис Олкотт и её зяте… выскочке, который не соответствует тому кругу, к которому принадлежит».

Я поклялся себе, что всё это изменится. Наконец-то мы с Олив займем своё законное место в обществе. Конечно, у нас была своя история, и теперь у нас было достаточно денег, чтобы вращаться в лучших кругах и развлекаться.

Развлечения. Это был первый шаг. Костюмированная вечеринка действительно была идеей Олив, хотя именно я связал ее с нашим «новосельем».

— В костюмированной вечеринке есть определенная атмосфера веселья и неформальности, — сказал я ей. — Это отвлечет внимание от гостей; так много из них знают о… э-э… неудачном происшествии шестимесячной давности, и обычный званый обед выйдет напряженным. Но костюмированная вечеринка — это как раз то, что нужно.

— Может быть, мне удастся уговорить маленькую танцевальную труппу развлечь нас, — задумчиво произнесла Олив. — Пуэрториканцы в этом сезоне в моде. И мы могли бы также использовать сад.

Мне было приятно видеть, с каким энтузиазмом она откликнулась на предложение. Мы принялись планировать, определяя, кого пригласить. Вот где вступила в игру моя превосходная проницательность. В течение многих лет я сопротивлялся, разочарованный своим позорным положением «нахлебника»; неспособный общаться наравне с деловыми и финансовыми лидерами общества.

Мне казалось, что я посещаю их обеды и вечеринки при полном снисхождении и не могу ответить взаимностью на их приглашения. В результате я никогда не мог поучаствовать в некоторых делах, которые относились к недвижимости и облигациям. Я знал ключевых людей, и у меня были полностью разработаны деловые предложения. Я мог бы зарабатывать деньги в этом городе; совсем немного денег. Сейчас было самое время.

— Торгесен, — сказал я, сверяясь со списком. — Определенно да. Харкер, если он придет. И доктор Кэссит. Пфлюгер. Отвратительный человек, но он мне нужен. И мисс Кристи тоже. Хэтти Рукер. Отлично.

— Если у нас есть Хэтти, мы должны пригласить Себастьяна Гримма, — напомнила Олив.

— Гримм? Кто он такой?

— Романист. Проводит лето здесь, в городе. Его приглашают всюду — просто всюду!

— Как пожелаешь.

Мы все спланировали, разослали свои приглашения и получили очень приятный ответ. Предшествующая неделя была наполнена бесконечными подробностями, которые занимали наше время. Собственно говоря, именно в день вечеринки Олив подняла очень важный вопрос.

— Наши костюмы, Перси, — сказала она.

— Костюмы?

— Это же костюмированная вечеринка, глупыш! И мы забыли выбрать свои собственные. — Она улыбнулась. — Ты отлично справишься с ролью пирата.

Я нахмурился. Не люблю легкомыслия. Мысль о том, чтобы надеть костюм, вызывала у меня отвращение.

— Но они все будут в костюмах, — сказала мне Олив. — Даже такие достойные старики, как Харкер. А миссис Лумис потратила недели, просто недели, на свою пастушку Ватто. Мне сказала об этом портниха.

— А что ты наденешь? — спросил я.

— Что-то испанское, с мантильей. Тогда я смогу носить серьги, — она вопросительно посмотрела на меня. — Но с тобой будут проблемы. Честно говоря, Перси, ты слишком толстый для обычных вещей. Если только ты не хочешь одеться как клоун.

Я резко заговорил с ней. Но это было правдой. Я посмотрел на свое отражение в зеркале: залысины, двойной подбородок. Она заглянула мне через плечо.

— Как раз то, что надо! — объявила она. — Перси, прекрати! Ты будешь Бенджамином Франклином.

Бенджамин Франклин. Я должен был признать, что это была неплохая идея… В конце концов, Франклин был символом достоинства, стабильности и мудрости — я склонен сбрасывать со счетов эти нелепые слухи о его любовницах, — и именно этот образ я искал. В этот вечер я рассчитывал произвести впечатление на гостей. Это был очень важный первый шаг. Дело кончилось тем, что я спустился к костюмеру, рассказал ему о своих запросах и вернулся в тот же вечер с колониальным костюмом, включая парик.

Олив была в восторге от результатов. После ужина я поспешно оделся, так как наши гости должны были прибыть рано, а Олив просто заглянула в хозяйскую спальню и осмотрела меня в последний момент.

— Замечательно! — сказала она. — Но разве у Франклина не было очков?

— Конечно были. К сожалению, теперь уже слишком поздно, чтобы обзавестись очками. Надеюсь, гости простят мне эту оплошность.

Гости так и сделали. Я провел очень приятный вечер. Все приехали, выпивка была хороша и обильна, костюмы добавляли должную нотку легкомыслия, а развлечения — хотя и вульгарные — хорошо приняла публика.

Хотя сам я совершенно не пью, я, тем не менее, следил за тем, чтобы соответствующие лица пили. Такие люди, как Торгесен из банка, старик Харкер, доктор Кассит и судья Пфлюгер. Мне удалось удержать их возле чаши с пуншем, и их радушие росло по мере приближения вечера. Я был особенно заинтересован в расположении Торгесена. Через него я мог бы получить членство в клубе Джентри, и рано или поздно я бы пробрался в комнату 1200 — сказочную комнату «покерного клуба», где совершались действительно большие сделки; на миллионы долларов, небрежно заключенных между тем, как власть имущие сдавали свои карты.

Себастьян Гримм вложил эту мысль мне в голову.

— Вечеринка, кажется, идет неплохо, — протянул он. — Я почти уверен, что было бы безопасно оставить дам наедине на час или около того. У тебя ведь нет свободного покерного стола, Дин?

Покер. Именно. Игра в моём доме. Разве не было бы естественно предложить еще одну встречу в конце этой игры? Может быть, Торгесен в следующий раз предложит клуб Джентри, и я напомню ему, что не являюсь его членом.

— Это легко исправить, — скажет он. — Вот что я тебе скажу, Дин. Отлично!

— Наверху есть большой стол, — рискнул я. — Подальше от толпы и шума. Если вы, господа, заинтересованы…

Они согласились. Мы поднялись по лестнице. Я ненавижу покер. Я не люблю все азартные игры. Я не считаю их аморальными, но инстинктивно не приемлю спекуляции, где элемент риска зависит от случая. Но это было исключением. Я достал фишки и карты. Торгесен, Доктор Кассит, судья Пфлюгер, Харкер… и мы с Гриммом уселись вокруг стола. Я бы исключил Гримма, если бы это было возможно — высокий, худой сардонический писатель был доставляющим беспокойство элементом, и его присутствие не имело для меня ценности. Но это было его предложение, и я никак не мог от него отделаться. Олив постучала в дверь, прежде чем мы начали играть.

— Так вот ты где, — сказала она. — Я все думала, куда ты пропал, Перси.

Она улыбнулась всем присутствующим.

— Однако я вижу, что ты в хорошей компании. Кто-нибудь хочет, чтобы ему прислали закуску? Мы организуем шведский стол внизу через несколько минут.

Наступило неловкое молчание. Я почувствовал досаду.

— Очень хорошо. Я не буду вам мешать. О, Перси, я нашла кое-что для тебя. В старой маминой комнате.

Она подошла ко мне сзади и надела что-то на мои уши и нос.

— Очки, — хихикнула она. — Ты помнишь, мы не смогли найти их для твоего костюма. Они были у мамы в ящике. Сейчас. — Она отступила назад и оглядела меня. — Вот и все. Он действительно похож на Бенджамина Франклина, вам не кажется?

Мне не нужны были очки. Они режут мне глаза. Но меня охватило смущение. Я заставил себя улыбнуться и помахал ей рукой, чтобы она вышла из комнаты. Мужчины были поглощены раздачей фишек. Торгесен сидел на банке. Я вытащил бумажник и положил на стол стодолларовую купюру. Я получил стопку из двадцати белых фишек. Они играли за «красное». Очень хорошо… Я улыбнулся.

— Теперь немного красного, — сказал я, положил на стол ещё пять стодолларовых купюр и получил двадцать красных фишек.

— Так-то лучше, — прокомментировал я. Так оно и было. Ибо я хотел проиграть. Тысяча долларов или около того, вложенных должным образом сегодня вечером в проигрышную игру, почти гарантировали бы, что на мое членство будут смотреть с благосклонностью другие игроки. За моими рассуждениями стояла здравая психология. Я хотел проиграть, и более того, проиграть изящно. Любезно. Как джентльмен. Но это не сработало.

Я слышал о ясновидении, о телепатии, о шестом чувстве, о «чувстве карты». Все эти явления я всегда сбрасывал со счетов. И все же в этот вечер что-то сработало. Поскольку, прищурившись, я смотрел сквозь очки на карты, я мог читать с рук других игроков. Не глазами, а разумом.

«Пара восьмерок внизу. Поднимаю ставку. Возьму другую. Две дамы. Интересно, есть ли у него сильная карта? Лучше пас. Не стоит высовываться с этими десятками. Сброшу. Вернусь на новом круге. Буду блефовать для остальных».

Знание струилось ко мне ровным потоком. Я знал, когда сдавать, когда оставаться, когда поднимать, когда блефовать. Конечно, я хотел проиграть. Но когда человек знает, что делать, глупо отказываться от преимущества. Это логично, не так ли? Хорошее дело. Они уважали проницательность, здравый смысл. Как я мог помочь себе? Я не хочу останавливаться на реальных событиях игры, достаточно сказать, что я выиграл почти все раздачи. То, что я был способен поднять, блефовать, как я полагаю, они это называют, и всё из-за этого чудесного потока интуиции, истинного психического чувства, которое никогда не покидало меня. У меня было больше девяти тысяч долларов, когда Харкер сжульничал.

Напряжение от концентрации было чудовищным. Я не обращал внимания ни на время, ни на какие посторонние обстоятельства, ни на мысли, ни на движения. Это была всего лишь игра — чтение их мыслей — и расчет моих ставок. А потом: «я оставлю туза до следующей раздачи», подумал Харкер. Я почувствовал эту мысль. Ощутил силу, отчаянную алчность, стоящую за этим. Старик Харкер, стоящий три миллиона, жульничает за покерным столом.

На мгновение я испугался. Сделали следующую раздачу. Я сосредоточился. У Харкера под левым рукавом лежал туз пик. Он получил семерку и туза, да ещё имел туза с прошлой раздачи. У него будет три туза, если он поменяет семерку. У меня были королевы. Карты были розданы — четвертая, пятая. У остальных ничего не было; Гримм — мог бы сыграть. Харкер продолжал поднимать ставки. У меня оказалась еще одна дама пятой картой. Я поднял ставку, Гримм остался. Харкер снова поднял. Он злорадствовал. Разговор стал оживленным. Это была жизненно важная игра; банк оказался внушительный. Шестая карта принесла мне еще треф. У меня на руках оказался «фулл хаус». Комбинация для гарантированной победы практически в любой семи-карточной игре. У Харкера были свои тузы. Моя пара королев была для меня максимумом. Харкер поднял ставку. Я тоже поднял. Гримм вышел из игры.

Когда для них все закончилось, они переключились на наши последние карты. Я получил нужную карту. Харкер получил четвертого туза. У меня чуть не разболелась голова, когда я почувствовал, как волна ликования захлестнула его. Он поднял ставку, я тоже поднял, он поднял, я заколебался — и Харкер поменял карты. Четвертый туз пошел в руку. Семерка скользнула ему под рукав. Именно этого я и ждал.

Я поднял ставку. Харкер тоже.

— Шесть тысяч долларов на кону! — пробормотал кто-то.

Я раскрылся. Харкер тоже, очень осторожно. Я торжествующе опустил руку.

— Фулл хаус. Четыре королевы. Я начал загребать банк. Обезьянье лицо старика Харкера сморщилось в усмешке.

— Не так быстро, друг мой. У меня, — он нетерпеливо облизнул тонкие губы, — четыре туза.

Все ахнули. Я закашлялся.

— Простите, мистер Харкер. Но обратили ли вы внимание на то, что у вас на руках восемь карт?

Тишина.

— Недосмотр, без сомнения. Но если вы будете настолько любезны, что поднимете левую руку со стола — там, под рукавом.

Молчание становилось все оглушительнее. И вдруг взорвалось шумом. Но не раздалось ни единого звука слов. Только шум мыслей. Они больше не думали о картах. Но я все еще мог читать их мысли!

«Этот мерзавец… шавка… обвиняющий Харкера… вероятно, сам подбросил туда карту… мошенник… мерзкий маленький толстолицый дурачок… никогда не должен был… быть изгнан из приличного общества… вульгарный… скупердяй… свел ее в могилу…»

У меня заболела голова. Я думал, что если смогу говорить, боль пройдет. Поэтому я заговорил и рассказывал им все, что знал, и что я о них думаю, а они только смотрели. Поэтому я подумал, что если бы я мог кричать, это могло бы снять напряжение, и я закричал и приказал им уйти из моего дома и назвал их по именам, но они смотрели на меня, как на сумасшедшего. А Харкер думал обо мне такое, чего ни один мужчина не мог вынести. Ни один человек не мог вынести таких мыслей, даже если бы его голова не раскалывалась, и не знал, что все пропало, все они ненавидели меня, смеялись и глумились.

Так что я опрокинул стол и схватил его за сморщенное горло, а потом они все разом набросились на меня, и я не отпускал их, пока не выжал всю боль, все это, и мои очки упали, и все, казалось, потускнело. Я поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть Торгесена, который через мое плечо целился мне в голову графином с водой. Я попытался отодвинуться в сторону, но было уже поздно. Графин опустился, и всё исчезло.

Навсегда.

4. Себастьян Гримм

Все произошло быстро. Очень быстро. Когда я поднял с пола эти странные очки с желтыми линзами в старинной оправе и незаметно сунул их в карман, в смятении, возникшем при вызове врача и полиции, — мною двигало простое любопытство.

Это любопытство возросло, когда во время дознания я случайно услышал замечание по поводу исчезновения очков. Вдова, Олив Дин, рассказала о своей матери и о том, как она привезла очки домой перед ночью ее трагической гибели. Определённые аспекты той игры в покер и поведение Дина возбудили моё воображение. Утверждения во время расследования теперь ещё больше интриговали меня.

Мой интерес также вызвало начертанное на передней дужке очков слово «Veritas». Я не буду утомлять вас своими изысканиями. Любительское исследование — однообразная, хотя иногда и полезная процедура. Достаточно сказать, что я предпринял частное расследование, которое привело меня в магазин подержанных вещей и, в конце концов, в частично разрушенный дом на Эдисон-стрит. Исследования в местном историческом обществе позволили мне установить, что очки первоначально принадлежали Дирку Ван Принну, имевшему сомнительную репутацию. Легенды о его интересе к магии являются общим достоянием и могут быть легко подтверждены в любом томе, посвященном ранней истории этого города. Мне нет нужды подчеркивать очевидное.

Во всяком случае, мое довольно тщательное расследование принесло свои плоды. Я мог, пользуясь некоторыми вольностями, основанными на косвенных уликах, «реконструировать» мысли и поступки различных лиц, случайно надевших очки со времени их обнаружения в потайном ящике секретера старого Дирка Ван Принна.

Эти мысли и поступки легли в основу нашего повествования, в котором я взял на себя смелость предположить, что персонажи мистера Джозефа Хеншоу, миссис Мириам Спенсер Олкотт и мистера Перси Дина — все умерли. К сожалению, последняя глава еще не написана. Когда я начал свое расследование, я понятия не имел, что это будет необходимо. Если бы я что-то заподозрил, я бы немедленно отказался. Ибо я знал, что когда Дирк Ван Принн убрал очки в ящик, он понял, что это — проклятый предмет, что наследие мудрости от его предка, печально известного Людвига Принна, было злой мудростью, что линзы происходили, почти буквально, из ада. Да, я знал, что истина не предназначена для того, чтобы ее видели люди; что знание чужих мыслей ведет только к безумию и разрушению.

Я размышлял над банальностью и очевидностью этой морали, и ни за что на свете не стал бы подражать бедному Джо Хеншоу, или миссис Олкотт, или Перси Дину и надевать очки, чтобы смотреть на других людей и другие умы. Но падению предшествует гордыня. И когда я писал о трагической судьбе этих несчастных глупцов, чьи поиски мудрости закончились катастрофой, я не мог не задуматься о том, для чего были созданы эти странные очки.

«Veritas».

Истина. Правда о других приносила дурные последствия. Но — правда о самом себе?

Познать себя — может ли быть, что в этом заключалась тайная цель очков? Чтобы позволить владельцу обраться внутрь? Конечно, в этом не может быть никакого вреда. Не в руках умного человека. Мне казалось, что я «познал» себя в обычном смысле этого слова; возможно, благодаря естественному предрасположению и самоанализу я был более осведомлён, чем большинство людей, о своей врожденной природе.

Я воображал, размышлял, верил. Но я должен был узнать. Да, я должен был знать. И именно поэтому я надел их, прямо сейчас. Надел их и уставился на себя в зеркало прихожей. Я уставился на себя. И увидел себя. И узнал себя. Целиком и полностью.

Есть вещи о подсознательном разуме, о так называемом «подсознании», которые психиатрия и психология жаждут открыть. Теперь я всё это знаю, но никогда не заговорю. И я знаю гораздо больше.

Я знаю, что Хеншоу и миссис Олкотт претерпели настоящую агонию, а также Перси Дин при чтении мыслей. Другие — ничто по сравнению с тем, что рождается от чтения собственного ума. Я стоял перед зеркалом и смотрел в свое сознание, видя там атавистические воспоминания, желания, страхи, самообман, порождающее безумие, скрытую грязь и жестокость, скользкие ползучие тайные формы, которые не осмеливаются подняться даже во сне; видя невыразимую мерзость под всей оболочкой сознания и интеллекта, которая является моей истинной природой. Природой каждого человека. Возможно, её можно подавить и контролировать. Но просто осознать, что она есть, — это высший ужас. Это не должно быть разрешено. Я закончу этот отчёт, прямо сейчас. Затем я возьму «обманщиков», как подходяще называл их Джо Хеншоу, и уничтожу навсегда.

Обманщики!

Я использую для этой цели револьвер; целясь в эти проклятые инструменты, уверенно и твердо, я уничтожу их одним выстрелом.

И в этот миг, в миг выстрела они будут на мне.