Рассказы. Том 1. Мифология

ЖУКИ (Beetles, 1938) Перевод Е. Лаврецкой

Друзья говорили, что по возвращении из Египта Хартли изменился. О причинах этой перемены можно было только гадать, так как Хартли не встречался ни с кем из знакомых. Однажды вечером он посетил клуб, а затем скрылся от мира, уединившись в своей квартире. Держался он с недвусмысленной враждебностью и вел себя крайне невежливо; лишь немногие из друзей решились на визит, но и этих случайных посетителей он не принял.

Его странности вызвали немало пересудов — откровеннее говоря, сплетен. Многие помнили, каким был Артур Хартли до экспедиции и, естественно, терялись в догадках по поводу столь резкой метаморфозы. В избранной им сфере науки — археологии — Хартли обладал репутацией одаренного ученого и чрезвычайно эрудированного полевого исследователя; в то же время, он был совершенно очаровательным малым. Он был наделен светским шармом, какой обычно приписывается героям сочинений Э. Филлипса Оппенгейма, и не иначе как дьявольским чувством юмора, причем объектом шуток нередко становился он сам. Хартли был способен отпустить идеально подходящую к случаю ремарку и при этом улыбнуться так, словно сам был поражен этим не меньше собеседника. Большинство друзей находили его утонченность, лишенную малейшего намека на позерство, крайне располагающей. Изысканное чувство смешного он переносил и на свои исследования; будучи известным и увлеченным работой археологом, Хартли неизменно отзывался о ней как о «возне с древними черепками и нашедшими их допотопными окаменелостями». Понятно, что произошедшая с ним перемена стала для всех полной неожиданностью.

Известно было только то, что он провел около восьми месяцев в экспедиции по египетскому Судану. По возвращении он немедленно разорвал все связи с институтом, где работал. Бывшие друзья и знакомые живо обсуждали самые разные предположения о том, что могло случиться в экспедиции. Что-то точно произошло, уж в этом никто не сомневался.

Тот вечер, когда Хартли появился в клубе, стал решающим доказательством. Он вошел незаметно, слишком незаметно. А ведь Хартли был из тех, кто в полном смысле слова возвещает о своем появлении. Высокая и изящная фигура, облаченная в безупречный смокинг, так редко встречающийся вне страниц мелодраматических романов, поистине львиная голова с взъерошенными а-ля Стоковский седыми волосами — все это приковывало к себе внимание. Его где угодно приняли бы за бонтонного джентльмена или модного фокусника, ожидающего своей очереди выйти на сцену.

Но в тот вечер, как сказано, он вошел тихо и незаметно. Он был одет к обеду, но казался скованным: плечи опущены, исчезла пружинистость походки. Волосы поседели еще больше и свисали на лоб бледными вихрами. Его черты покрывала бронза египетского солнца, но лицо выглядело болезненным. Помутневшие глаза тонули в неприглядных складках кожи. Лицо словно утратило свою лепку, губы безвольно расслабились.

Он ни с кем не поздоровался и в одиночестве уселся за столик. Конечно, друзья подходили к нему поболтать, но он никого не пригласил присоединиться. Как ни странно, никто из них не настаивал, хотя в обычное время они с радостью навязали бы ему свое общество и рассеяли бы дурное настроение ученого — что, как они знали, в его случае сделать было нетрудно. Но в тот вечер, обменявшись с Хартли несколькими словами, все спешили отойти.

Как видно, уже тогда они что-то почувствовали. Некоторые высказались в том смысле, что Хартли, должно быть, все еще страдал от какой-то подхваченной в Египте лихорадки; но мне не думается, что сами они этому верили. Потрясенные видом Хартли, все в один голос твердили, что будто ощутили в нем некую чужеродность. Да, таким они никогда Артура Хартли не видели: перед ними сидел пожилой незнакомец, настороженно повышавший ворчливый голос, когда его спрашивали, как прошло путешествие. Он и впрямь казался незнакомцем, так как, судя по всему, даже не узнавал некоторых их тех, кто его тепло приветствовал, другим же отчужденно кивал; не самая лучшая формулировка, но что можно сказать, когда старый друг после долгой разлуки молча глядит в пространство, а в его глазах отражаются какие-то зловещие, далекие ужасы?

В этом-то и заключалась странность, которую все подметили в Хартли. Он боялся. Страх оседлал его сутулые плечи. Страх окрасил бледностью его мертвенное лицо. Страх светился в его пустых, устремленных вдаль глазах. Страх заставлял его голос дрожать от подозрительности.

Мне обо всем рассказали, и я решил навестить Артура Хартли. Другие говорили, что предприняли к этому немало усилий и целую неделю после вечера в клубе пытались прорваться в квартиру Хартли. На звонки в дверь, жаловались они, Хартли не отзывался, телефон был отключен. Но виной тому, рассудил я, был страх.

Я не готов был бросить Хартли на произвол судьбы. Мы были довольно хорошими друзьями; должен также признаться, что я чувствовал в этой истории привкус тайны. Сочетание оказалось неотразимым, и как-то в послеполуденный час я отправился к Хартли и позвонил в дверь.

Никакого ответа. Я стоял в полутемном холле и прислушивался, надеясь услышать звук шагов, уловить какие-то признаки жизни в квартире. Ничего. Полное, глухое молчание. На миг у меня мелькнула дикая мысль о самоубийстве, но я тут же со смехом ее отбросил. Нелепо и думать о таком — и однако, во всех рассказах о душевном состоянии Хартли отмечалось тревожное единодушие. А когда самые флегматичные и недалекие из скучных завсегдатаев клуба сходятся в оценке чьего-либо состояния, возникают причины для беспокойства. Но самоубийство…

Я снова позвонил, больше для проформы, чем в ожидании ощутимых результатов, затем повернулся и стал спускаться по лестнице. Помню, перед уходом я даже почувствовал мимолетное и необъяснимое облегчение. Размышления о самоубийстве в этом полутемном холле я не назвал бы приятным времяпрепровождением.

Я дошел до двери внизу, открыл ее — и знакомая фигура быстро проскользнула мимо меня на площадку. Я обернулся. Это был Хартли.

С тех пор, как Хартли вернулся из Египта, я впервые увидел его — и вид археолога меня ужаснул. Каким бы ни было его состояние в клубе, за минувшую неделю оно лишь невероятно ухудшилось. Его голова была опущена; когда я поздоровался с ним, он поднял взгляд, и я испытал страшное потрясение. В глубине его глаз скрывался кто-то незнакомый, запуганный и преследуемый. Могу поклясться, что он задрожал, когда я к нему обратился.

На нем было потрепанное пальто, висевшее на исхудалом теле, как на вешалке. Я заметил, что он держал в руке большой пакет, завернутый в коричневую бумагу.

Я что-то произнес. Не помню, что именно; в любом случае, мне было нелегко скрыть свое замешательство. Думаю, я был до назойливости сердечен — ведь было заметно, что он с удовольствием взбежал бы по лестнице, не заговорив со мной. Мое удивление вылилось в задушевные слова. Довольно-таки неохотно он предложил мне подняться.

Мы вошли в квартиру, и я заметил, что Хартли запер дверь на два оборота ключа. Для меня это стало явным доказательством происшедшей с ним метаморфозы. В былые времена Хартли всегда в буквальном смысле слова держал открытый дом. Его могла задержать работа в институте, но случайный гость всегда находил его дверь открытой. А теперь Хартли запер ее на два оборота ключа.

Я обернулся и оглядел квартиру. Не могу сказать, что я ожидал увидеть, но взглядом искал, безусловно, признаки каких-то радикальных перемен. Ничего подобного. Мебель не передвигали, картины висели на своих местах, темными громадами высились книжные шкафы.

Хартли извинился, удалился в спальню и вскоре вернулся, избавившись от пальто. Прежде чем сесть, он подошел к каминной полке и чиркнул спичкой перед маленькой бронзовой фигуркой Гора. Миг спустя в воздух, в лучших традициях экзотической романистики, поднялись густые серые кольца дыма, и я ощутил пикантный и жгучий аромат крепких благовоний.

Вот и первая загадка. Подсознательно я вел себя как детектив в поисках улик — или, возможно, психиатр, выискивающий психоневротические отклонения. Тот Артур Хартли, которого я знал, терпеть не мог благовония.

— Отгоняет запах, — объяснил он.

Я не спросил, какой запах. Не стал я и расспрашивать Хартли о путешествии, о его необъяснимом поведении после отъезда из Хартума, когда он перестал отвечать на мои письма, или о том, почему он по возвращении целую неделю избегал моего общества. Вместо этого я позволил говорить ему.

Сперва он ничего особенного не сказал. Говорил он бессвязно и перескакивал с предмета на предмет, и за всем этим я чувствовал отчужденность, о которой меня предупреждали. Он сказал, что забросил работу, и намекнул, что собирается уехать из города и поселиться в фамильном имении. Он долго болел. Он разочаровался в египтологии и ее ограниченности. Он ненавидит темноту. В Канзасе все чаще случаются нашествия саранчи.

Это был бред сумасшедшего.

Я все понял — и с извращенной радостью, рожденной ужасом, вцепился в эту мысль. Хартли сошел с ума. «Ограниченность» египтологии. «Я ненавижу темноту». «Саранча в Канзасе».

Но я продолжал молча сидеть, а он тем временем принялся зажигать в комнате большие свечи; я молчал и смотрел сквозь облака дыма на его подергивающееся лицо, освещенное пламенем свечей. И тогда он не выдержал.

— Ты друг мне? — выпалил он. В его голосе звучал вопрос и недоуменное подозрение; внезапно мне стало жаль его. Ужасно было видеть его помешательство. И все же я с самым серьезным видом кивнул.

— Ты мой друг, — продолжал он. На сей раз его слова прозвучали утвердительно. Последовавший за ними глубокий вздох подсказал мне, что Хартли на что-то решился.

— Знаешь, что было в том пакете? — неожиданно спросил он.

— Нет.

— Так я тебе скажу. Средство от насекомых. Вот что там было. Инсектицид!

Его глаза загорелись поразившим меня торжеством.

— Я неделю просидел дома. Боялся распространить заразу. Они, понимаешь ли, повсюду следуют за мной. Но сегодня я придумал способ — и до абсурда простой. Я вышел и купил средство от насекомых. Много фунтов порошка. И жидкость для опрыскивания. Особая формула, смертельней мышьяка. Самое элементарное изобретение, если вдуматься — но именно его прозаичность может одолеть Силы Зла.

Я глупо закивал. Можно ли устроить так, что его заберут этим же вечером? Если мой приятель, доктор Шерман, диагностирует…

— Теперь пусть приходят! Это мой последний шанс — благовония не работают, и даже при свете они ползают по углам. Странно, что панели еще держатся; они наверняка источены.

О чем это он?

— Прости, я забыл, — сказал Хартли. — Ты ведь ничего не знаешь о них. Я хотел сказать, о заразе.

Он наклонился вперед; тени его белых рук извивались на стене, как щупальца осьминога.

— Поверь, я сам над всем этим смеялся, — произнес он. — Археология — занятие не для суеверных. Мы постоянно копаемся в развалинах. Заклятия, наложенные на старые вазы и разбитые статуи, никогда не казались мне чем-то важным. Но египтология — нечто совсем иное. Там мы имеем дело с человеческими телами. Мумифицированными, но все же человеческими. К тому же египтяне были великим народом — мы даже не подозреваем, какими научными секретами они владели, и даже не начали приближаться к их мистическим концепциям.

Ага! Так вот он, ключ! Я внимательно слушал.

— Я многое узнал во время последнего путешествия. Мы вели раскопки новых гробниц в верховьях реки. Мне довелось освежить в памяти династические эпохи; разумеется, всплыла и религиозная составляющая. О, мне известны все мифы — легенда о Бубастис, история воскрешения Изиды, истинные имена Ра, аллегория Сета.

Мы нашли там, в гробницах, разные вещи — чудесные вещи. Мы увезли с собой керамику, предметы мебели, барельефы. Но экспедиционные отчеты скоро будут опубликованы; там ты все прочитаешь. Мы нашли и мумии. Проклятые мумии.

Теперь я, кажется, начал понимать.

— Я повел себя как последний глупец. Я кое-что совершил, на что никогда не должен был пойти — как по этическим, так и по более важным причинам. Причинам, которые могут стоить мне жизни.

Я с трудом держался, твердя себе, что он безумен, что его убедительный тон основывается на бредовых представлениях душевнобольного. Иначе — там, в этой темной комнате — я поверил бы, что некая потусторонняя сила довела моего друга до крайности.

— Да, я совершил это, говорю тебе! Я читал о Проклятии Скарабея, священного жука, как ты помнишь. И все же я это сделал! Не мог же я знать, что все это правда. Я был скептиком; все мы достаточно скептичны, пока с нами что-то не происходит. Это похоже на феномен смерти: ты читаешь о нем, ты знаешь, что смерть случается с другими, но не способен представить, что она случится с тобой. Однако рано или поздно ты умираешь. Таково и Проклятие Скарабея.

Я подумал о египетском Священном Жуке, вспомнил семь казней. Я уже знал, что он мне сейчас расскажет.

— Мы отплыли домой. На корабле я впервые их заметил. Каждую ночь они выползали из углов. Когда я зажигал свет, они исчезали, но всегда возвращались, как только я пытался заснуть. Я жег благовония, чтобы их отогнать, после перебрался в другую каюту. Но и там они продолжали преследовать меня.

Я не осмеливался кому-либо рассказать. Практиканты подняли бы меня на смех, да и египтологи из нашей экспедиции не смогли бы помочь. Кроме того, я не мог признаться в своем преступлении. Пришлось полагаться на собственные силы.

Его голос перешел в хриплый шепот.

— Это был сущий ад. Как-то ночью на пароходе я увидел черных тварей в своей тарелке. После этого я ел в своей каюте, в полном одиночестве. Я начал всех сторониться, боясь, как бы они не заметили преследующих меня тварей. А те от меня не отставали: если я оказывался на палубе в тени, они ползли за мной. Только солнце или пламя отгоняли их. Я едва не сошел с ума, пытаясь найти логическое объяснение; я не понимал, как могли они пробраться на корабль. Но все это время в глубине души я знал правду. Их послали за мной — то было Проклятие!

Мы прибыли в порт, и я сейчас же уволился из института. Мне в любом случае грозил скандал, поскольку мой проступок открылся; я предпочел уволиться. Продолжать работу я не мог — везде, где бы я ни оказался, ползали эти твари. Я боялся встречаться с людьми. Естественно, я пробовал. Тот единственный вечер в клубе был ужасен — я видел, как они ползли по ковру и карабкались по ножкам кресла, и только страшным усилием воли удержался от крика и поспешного бегства.

Теперь я провожу свои дни здесь, взаперти. Мне нужно решить, как быть дальше, но прежде я должен сразиться с Проклятием и победить. Больше ничто не поможет.

Я хотел было что-то вставить, но он отмахнулся и с отчаянием в голосе продолжал:

— Нет, бежать бессмысленно. Они последовали за мной через океан; они преследуют меня на улицах. Я могу заколотить все двери и окна и они все равно появятся. Они приходят каждую ночь и ползают по кровати, и стараются заползти мне на лицо, а мне нужно хоть немного поспать, иначе я сойду с ума, они ползают ночью по моему лицу, ползают…

Ужасно было видеть, как он цедил слова сквозь стиснутые зубы; он яростно боролся, пытаясь удержать себя в руках.

— Может, их убьет инсектицид. Нужно было сразу об этом подумать, но в панике я, конечно, обо всем позабыл. Да, я верю в средство от насекомых. Изумительно, правда? Сражаться с древним проклятием с помощью средства от насекомых, надо же.

Я наконец заговорил.

— Это жуки, не так ли?

— Да. Жуки-скарабеи. Ты ведь знаешь, что это за проклятие. Нельзя безнаказанно осквернить мумию, находящуюся под защитой Скарабея.

Я знал. Одно из древнейших проклятий, известных истории. Как и все легенды, эта возвращалась снова и снова. Быть может, мне удастся переубедить Хартли.

— Но почему ты навлек на себя проклятие? — спросил я.

Да, пожалуй, я попробую переубедить Хартли. Египетская лихорадка повредила его рассудок, которым овладела живописная легенда о проклятии. Если я буду рассуждать логически, то сумею, быть может, доказать ему, что все это — только галлюцинации.

— Почему ты навлек на себя проклятие? — повторил я.

Он немного помолчал и с трудом заговорил, точно слова тянули из него клещами.

— Я украл мумию. Я похитил мумию храмовой девственницы. Думаю, я просто обезумел — под этим солнцем с человеком что-то происходит. В саркофаге было золото, драгоценности и украшения. И надпись с Проклятием. Я заполучил и то, и другое.

Я глянул на него и понял, что он говорит правду.

— Потому-то я и не могу продолжать работу. Я похитил мумию, и я проклят. Я не верил, но появились эти ползучие твари, как и предупреждала надпись.

Вначале мне думалось, что в этом и состоит Проклятие, что жуки будут всюду следовать за мной, и там, где окажусь я, окажутся и они — что они будут вечно преследовать меня и обрекут меня на вечное одиночество. Но в последнее время я изменил свое мнение. Мне кажется, жуки станут орудием мести. Думаю, они собираются меня убить.

Откровенный бред.

— С тех пор я не открывал саркофаг. Боялся снова прочитать надпись. Футляр здесь, в доме — я запер его на замок и тебе не покажу. Я хочу его сжечь, но пока он мне еще нужен. Это ведь, в своем роде, единственное доказательство того, что я в своем уме. И если твари меня прикончат…

— Ну хватит! — твердо произнес я и начал свою речь. Не помню в точности, что я говорил, но из меня так и лились утешающие, сердечные, трезвые слова. Выслушав, он улыбнулся измученной улыбкой одержимого.

— Галлюцинации? Жуки настоящие, не сомневайся. Но откуда они появляются? В панелях нет никаких трещин. Стены прочны. И все же каждую ночь приходят жуки, карабкаются на кровать и стараются добраться до моего лица. Они не кусаются, только ползают. Их тысячи — черные легионы безмолвно ползущих тварей. Ползучие существа длиной в несколько дюймов. Я смахиваю их на пол, но стоит мне заснуть, и они появляются снова; они умны, а я не умею притворяться. Мне ни одного не удалось поймать — они очень быстро двигаются. Кажется, они читают мои мысли; они или Сила, которая их послала.

Ночь за ночью они выползают из Преисподней. Долго я не выдержу. Однажды я беспробудно засну, они заползут мне на лицо и тогда.

Он вскочил на ноги и закричал.

— В углу — там, в углу — из стен.

Темные тени двигались, приближались.

Я увидел что-то размытое, и мне показалось, что я разглядел шелестящие формы, наступающие, ползущие, огибающие пятна света.

Хартли зарыдал.

Я включил электрическую лампу. Конечно же, там ничего не было. Хартли съежился в кресле, закрывая лицо руками. Я ничего не сказал и поспешил уйти.

Я отправился прямо к своему приятелю, доктору Шерману.

Шерман поставил диагноз, какого я и ожидал: фобия, осложненная галлюцинациями. Хартли преследовало чувство вины, связанное с похищением мумии. Результатом стали видения жуков.

Шерман изложил это в сопровождении технической тарабарщины профессионального психиатра, но понять его оказалось несложно. Мы позвонили в институт, где работал Хартли. Там частично подтвердили рассказ археолога. Да, все верно, Хартли украл мумию.

Вечером Шерман был занят, но пообещал встретиться со мной в десять: мы договорились вместе посетить Хартли. Я решительно на этом настаивал, так как считал, что время терять нельзя. Видимо, я воспринял все слишком болезненно, но этот странный разговор с Хартли глубоко меня встревожил.

Я провел остаток дня в нервных размышлениях. Надо полагать, думал я, что таким образом действуют все так называемые «египетские проклятия». Нечистая совесть заставляет грабителя могил проецировать на себя тень воображаемого наказания. В своих галлюцинациях он видит сцены возмездия. Это может объяснить таинственные смерти, вызванные «проклятием Тут-Анкх-Амена»; бесспорно, таково же объяснение самоубийств.

Именно поэтому я настоял на визите Шермана к Хартли. Я обоснованно опасался самоубийства — Артур Хартли находился на грани полной психической катастрофы.

Мы добрались к нему, однако, только около одиннадцати. На звонок никто не ответил. Мы стояли в темном холле; я постучал, затем забарабанил в дверь, но все было напрасно. Молчание за дверью лишь усиливало мою тревогу. Я и вправду боялся за Хартли, иначе не осмелился бы воспользоваться отмычкой.

Но цель, подумал я, оправдывает средства. Мы вошли.

В гостиной никого не было. Со времени моего посещения ничего не изменилось — я это ясно видел; горели все лампы, еще дымились оплывшие свечные огарки.

Мы с Шерманом одновременно почувствовали сильный запах инсектицида; пол был почти равномерно покрыт толстым белым слоем средства от насекомых.

Мы позвали Хартли, конечно, прежде чем я решился войти в спальню. Было темно, и комната показалась мне пустой. Я зажег свет и увидел на кровати скорчившуюся под одеялом фигуру. Это был Артур Хартли, и с первого же взгляда я понял, что его побелевшее лицо искажено смертью.

В спальне стояло густое зловоние инсектицида, горела курильница, но ко всему примешивался еще один, едкий и кислый запах, напоминавший запах дикого зверя.

Шерман подошел и встал рядом.

— Что будем делать? — спросил я.

— Я спущусь вниз и позвоню в полицию, — сказал он. — Ни к чему не прикасайтесь.

Он выбежал из комнаты. Я последовал за ним, чувствуя тошноту. Я не мог заставить себя приблизиться к телу друга — так испугало меня ужасное выражение его мертвого лица. Самоубийство, убийство, сердечный приступ — мне не хотелось гадать, как именно он умер. Довольно и горьких мыслей о том, что мы пришли слишком поздно.

У двери спальни меня с новой силой настиг отвратительный запах, и я все понял.

— Жуки!

Но откуда было взяться жукам? Жуки являлись иллюзией и жили лишь в сознании бедного Хартли. Даже его искаженный разум осознавал, что в стенах не было никаких отверстий и что другие жуков не видели.

И все же в воздухе по-прежнему стоял запах — запах смерти, разложения, древней порчи, царившей в Египте. Я проследовал за запахом во вторую спальню, выбил дверь.

На кровати лежал саркофаг. Все правильно, Хартли говорил, что запер его здесь. Крышка была опущена, но приоткрыта.

Я поднял крышку. На боковых стенках были надписи, и одна из них, вероятно, имела касательство к Проклятию Скарабея. Не знаю — я смотрел только на отталкивающее, лишенное покровов тело, лежащее внутри. Это была мумия, и она была высосана насухо. От нее осталась только оболочка. В животе зиял громадный провал и, заглянув туда, я увидел несколько существ, медленно переползавших с места на место — черные пятна длиной около дюйма с длинными шевелящимися ножками. Они забегали быстрее, прячась от света, но я успел разглядеть на твердых внешних панцирях хитиновые узоры скарабеев.

Так вот в чем заключалась тайна Проклятия — жуки обитали в теле мумии! Жуки питались ее тканями и гнездились внутри, а по ночам выползали. Все это было правдой!

Мысли кружились в голове. Я вскрикнул и бросился в спальню Хартли. Снаружи, на лестнице, слышались шаги; полицейские уже прибыли, но ждать я не мог. Я вбежал в спальню, чувствуя, как сердце замирает от ужаса.

Соответствовал ли истине рассказ Хартли? Являлись ли жуки орудием божественного мщения?

В спальне я склонился над скорчившимся на кровати телом и стал осматривать и ощупывать труп в поисках раны. Мне нужно было знать, как умер Артур Хартли.

Не было ни крови, ни ран или царапин, рядом с телом я не нашел никакого оружия. Значит, все-таки шок или сердечный приступ. Я подумал об этом со странным облегчением.

Я выпрямился и вновь опустил тело на подушки. Да, я был почти счастлив — ведь во время осмотра, пока я ощупывал тело Хартли, мои глаза бегали по комнате. Взглядом я искал жуков.

Хартли страшился жуков, выползавших из мумии. Если верить его рассказу, они выползали каждую ночь, осаждали спальню, карабкались по ножкам кровати, по подушкам.

Но куда же они подевались? В теле мумии их нет, из саркофага они скрылись, Хартли мертв. Где же они?

Внезапно я снова пристально поглядел на Хартли. С лежащим на кровати телом определенно было что-то не так. Когда я приподнимал труп, он показался мне необычно легким для человека с телосложением Хартли. И сейчас его тело выглядело опустошенным, словно из него исчезла не только жизнь. Я вновь заглянул в измученное лицо и содрогнулся. Жилы на шее Хартли конвульсивно дергались, грудь вздымалась и опадала, голова на подушке склонилась набок. Он жил — или нечто внутри него жило!

И когда ожили его искаженные черты, я громко вскрикнул. Я понял, как умер Хартли — понял, что убило его. Я проник в тайну Проклятия Скарабея. Я понял, почему жуки выползали из мумии и карабкались на кровать. Я осознал, что они намеревались сделать — и что сотворили этим вечером. Когда лицо Хартли зашевелилось, я закричал еще громче, надеясь, что мой вопль заглушит чудовищный шелест, заполнявший комнату и доносившийся из тела Хартли.

Теперь я знал, что его убило Проклятие Скарабея — и испустил безумный крик, когда его рот медленно открылся. Падая в обморок, я увидел, как мертвые губы Артура Хартли раздвинулись и шелестящий рой черных скарабеев выплеснулся на подушку.