"Вы просто не знаете, куда смотреть". Часть вторая: "Ведите себя правильно"

Глава 15. Говнюк Лимонадик

— Уехал он, — сказала Мадам Пирожок, глядя на меня с обидным сочувствием. — Пока ждали разгрузки, я ему коктейля налила, уж больно бледный. Парнишка подсел в зале к водителю, поболтал с ним — уж не знаю о чём, мне недосуг слушать, — а потом, смотрю, в кабине отъезжающего трака дурная голова маячит.

— Понятно. Тогда заберу товар сам. Видимо, теперь так и будет.

— Говорят, вы за него залог внесли? Правда, что ли?

— Внёс.

— Зря.

— Вижу. Будем считать, что я пополнил муниципальный бюджет крупным и не вполне добровольным пожертвованием. Надеюсь, город использует мои деньги на что-нибудь полезное.

— Не расстраивайтесь. Осенью люди больше пьют, а значит, бар становится прибыльнее.

— Осенняя депрессия — барменский хлеб, — согласился я, забирая тележку.

Выгрузив товар в подсобку, отправился в полицейский участок. Всё-таки нарушение условий залога — это почти побег из тюрьмы.

— Удрал, значит, — констатировал Депутатор, выслушав меня.

— Как есть удрал. Надо подавать в федеральный розыск, такой придурок далеко не убежит. Снова попробует ограбить какой-нибудь бар, и либо ему снесёт пустую башку из дробовика бармен, либо пристрелит при аресте полиция.

— Вы же не стали в него стрелять, Роберт.

— Он безобидный дурак. Но не все станут над этим задумываться.

— Я не буду подавать его в розыск, — вздохнул Депутатор.

— Даже так?

— Город не хочет внимания, и, как вы правильно сказали, парень опасен только для себя самого. Предоставим его судьбе. Залог вам, впрочем, всё равно не вернут, это местная юрисдикция.

— У вас на руках классическое ритуальное убийство или его удачная имитация, — удивился я. — Один сбежавший придурок на этом фоне ничего не меняет.

— У нас нет убийства, — сказал полицейский задумчиво. — Имел место несчастный случай.

— Споткнулся и случайно привязал себя к крючьям, воткнув в сердце кол?

— Нечто вроде этого. Только без подробностей. Расследование официально закрыто. Похороны завтра.

— Довольно цинично, не находите?

— Ему уже безразлично. Хотя моя профессиональная совесть крайне травмирована.

— Дело не в нём, — покачал головой я, — дело в том, кто будет следующим.

— Неофициально я продолжаю расследование. Собираюсь найти того, кто это сделал до того, как он соберётся продолжить.

— И как успехи?

— Пока не очень, — признался Депутатор. — Ваш завсегдатай, оказывается, был довольно загадочным типом. Вот, например: во сколько он обычно покидал ваш бар?

— Ну, иногда сидел почти до закрытия, но чаще всё же часов в шесть-семь. Приходил к открытию, быстро набирал ежедневную дозу и отчаливал.

— И куда он отправлялся, как вы думаете?

— Откуда мне знать? У меня в это время самый наплыв, кручусь за стойкой.

— На работу он выходил в ночную смену, после полуночи. Отсыпался после смены утром. В общежитие не возвращался, я выяснил. Где он пропадал шесть часов в сутки, будучи, как я понимаю, в наиболее активном и адекватном состоянии?

— У своей загадочной босоногой дамы?

— Особа, которую мы с вами видели, в городе не проживает. Он слишком мал для неучтённых жителей, тем более такой приметной внешности.

— Они встречаются в мотеле?

— Одна из версий, — кивнул полицейский. — Его дважды видели выходящим через заднюю дверь кафе, но это было перед самой смертью, за два дня и за день. До того — нет. Эта дверь в самом центре, место людное, да и участок в двух шагах. Войти и выйти незамеченным… не то чтобы невозможно, но уж точно не при регулярном посещении. Какие ещё варианты?

— Ну… — задумался я. — Он как-то говорил мне, что любит гулять по здешнему лесу. Девственная природа, тишина, красота… Может быть, вечера он посвящал этим прогулкам?

— По лесу, значит… — сказал Депутатор.

Его тон показался мне странным, и я переспросил:

— А что такого? Многие люди любят прогулки. Лесной воздух полезен для здоровья.

— А не подскажете, где именно он гулял?

— Нет, он просто сказал «в лесу». Мол, из города он не виден, потому что рельеф…

— Рельеф, значит.

— Что-то не так?

— Посмотрите сюда, — полицейский отдёрнул занавеску на стене, за ней оказалась большая, два на полтора, карта города с окрестностями.

— Вы видите тут лес?

— Хм… Нет.

Если верить карте, населённый пункт окружён голой суглинковой пустошью без единого дерева.

— Откуда лес? — спросил Депутатор. — Тут даже трава толком не растёт. Сухие засоленные почвы. Горожане газоны с трудом поддерживают.

— Удивительно, что тут вообще кто-то поселился. Город, как я понимаю, довольно старый?

— Да, ему, как ни странно, сотни лет, никто не знает точно, сколько. Сходите в городской музей, если интересно, там есть какие-то материалы. Но, на мой взгляд, крайне скудные и недостоверные.

— Тут есть музей?

— При школе. Самодеятельный. Я как-то раз заходил. Вроде бы тут добывали соль, отсюда и поселение. Потом перестали, но появился завод… В целом, жизнь как-то теплится, но леса, как видите, нет, — полицейский снова показал на карту. — Скорее всего, ваш клиент вам зачем-то врал.

— А это точная карта? — усомнился я. — На ней и озера нет.

— Какого озера?

— Моя уборщица говорит, что ночами ходит купаться на озеро.

— Ночами?

— Она не любит компанию.

— В первый раз слышу об озере.

— Люди часто врут, — признал я, — но редко без мотива. У неё не было никакого резона что-то выдумывать. Впрочем…

Я пригляделся к карте.

— А где трасса? Мотель? Кафе?

— Они… не часть города. Это, как я понимаю, своеобразная традиция.

— В картографии? Оригинальный подход. Чего тут ещё нет? В силу традиции?

— Вы правы, я как-то не задумывался над этим. Да, видимо, карта может быть не вполне достоверной и в других деталях. Знаете, Роберт, а давайте прогуляемся и посмотрим сами?

— У меня не больше часа, — предупредил я, посмотрев на часы. — Дети придут отмечать окончание первого школьного дня. Ожидается ураганный спрос на газировку и намёки на то, что им почти восемнадцать, а значит, им почти можно пиво. Но «почти» не считается.

— Думаю, мы успеем, город небольшой… А впрочем… Хотите прокатиться?

— У вас есть машина? — удивился я.

— У полиции есть машина, — уточнил Депутатор. — Ещё у пожарных и у клиники. Работает мусоровоз. У завода грузовой трал, но он ездит только на перевалочный склад и обратно. И учебный автомобиль школы, чуть не забыл! Детишки получают права, хотя ездить тут не на чем и некуда. Кажется, этим городской автопарк ограничивается. Я не выписал ни одного штрафа за парковку.

***

— Какая древность! — восхитился я. — Он точно ездит?

В гараже участка стоит старый седан с длинным плоским капотом. Я такие только в кино видел.

— По регламенту техобслуживания я регулярно его завожу, — кивнул Депутатор. — И проверяю давление в шинах.

На улице на нас смотрели так, как будто мы ехали на цирковом слоне, сопровождаемые парадом-алле из клоунов-стриптизёров. Кажется, горожане отвыкли от автомобильного движения: о том, что это проезжая часть и автомобиль неплохо бы пропустить, вспоминали с трудом. Так что катились мы неспешно, чуть быстрее пешеходов, иначе просто передавили бы их к чертям. Но даже таким темпом до окраины оказалось пять минут.

— И где ваш лес? — спросил полицейский скептически.

Я вышел из машины, посмотрел на бескрайний, плоский, раскинувшийся до горизонта глиняный солончак с редкими островками какой-то живучей степной травы, и сел обратно.

— Давайте попробуем в другую сторону.

Мы неторопливо пересекли город, провожаемые удивлёнными взглядами жителей. На противоположной окраине ровно то же самое — уходящая в даль, плоская, как стол, пустошь. Улица кончается с последним домом, дороги дальше нет.

— Жаль, тут нет окружной, — сказал я. — Объехали бы по периметру.

— Ничего, — утешил меня Депутатор. — Сейчас прокатимся на юг и север.

В участок мы вернулись через полчаса после выезда, так что времени действительно хватило.

— Приходится констатировать, — признал я, — что карта верна. Там, где на ней ничего нет, действительно нет ничего. Я одного не понимаю…

— Чего?

— Чёрт с ними, с лесом и озером. Но трасса? Если задняя дверь кафе в центре города, то где же проходит шоссе?

— Очень уж тут рельеф… обманчивый.

— Да, врёт как дышит, — согласился я.

— Просто надо знать, куда смотреть, — вздохнул Депутатор. — И вести себя правильно.

***

Швабра вошла в бар молча. Глядя мимо меня, промаршировала в подсобку, вышла оттуда через две минуты в джинсах и рубашке, засовывая платье в пакет. Что-то в выражении её лица подсказало мне, что вопрос «Как прошёл первый учебный день?» лучше не задавать.

— Может, я их сам обслужу? — спросил я осторожно.

Боюсь, сегодня она может не ограничиться плевком в стакан.

— Я справлюсь, — отрезала девушка. — Не лезь ко мне!

Школьников, как назло, много. Сухость учебного материала вызвала у них жажду, и газировка течёт рекой. Мне не нравится, как они поглядывают, перешёптываясь, на Швабру, мелко и неприятно хихикая. Не все. Некоторые. Но этого хватает. Её ненакрашенные губы сжались в бледную ниточку, а глаза сверлят одноклассников злыми буравчиками. Девушка сдерживается с трудом.

— А мне пива, — развязно говорит один из подростков, подойдя к стойке.

— Детям не наливаем, — цедит Швабра сквозь сжатые зубы.

Я в подсобке, разбираю утренний завоз, но, слыша её тон, сдвигаюсь ближе к двери. Это один из тех хихикающих подошёл. Раньше ни его, ни его компании я тут не видел. Новенькие, значит.

— Да ладно тебе, две недели осталось!

— Вот через две недели и попросишь. Если доживёшь.

— Ты мне угрожаешь, что ли, коза драная?

— Спроси меня об этом через две недели.

— Так некого будет спросить-то. Отродья должны умереть!

— Лимонадику? — спросила она его ледяным тоном.

— Пива налей, отродье.

— В жопу иди, говнюк.

Так, кажется, сейчас кто-то получит шваброй в глаз. Не надо нам этого.

— Вопросы, молодой человек? Пожелания? Предложения? — вышел из подсобки я. — Администрация может отказать в обслуживании без объяснения причин.

— Ничего. Я газировочки просто выпью, — сказал тот, резко побледнев.

— Отличный выбор, молодой человек. Также настоятельно рекомендуется проявлять вежливость к персоналу заведения. Например, если вы невольно нагрубили, очень правильным шагом будет извиниться.

Он возмущённо поднял брови, открыл было рот, чтобы сказать глупость, но посмотрел мне в глаза и передумал.

— Извини, — буркнул он Швабре. — Один лимонад. Сдачи не надо.

— Нет уж, — сказала она зло, — вот твоя сдача.

И высыпала ему пригоршню мелочи в стакан с газировкой. Он взял его, покосился на меня, выдавил из себя «спасибо» и пошёл обратно к столику при гробовом молчании собравшихся подростков.

— Я и сама бы прекрасно справилась, босс, — прошипела девушка. – Тоже мне говнюк-лимонадик.

— Не сомневаюсь.

— Врёшь.

— Вру.

— К чёрту. Если бы мне не были так нужны деньги…

— Что это за разговорчики про отродья?

— Глупости, не обращай внимания.

— И всё же.

— Радио переслушали. Самая весёлая игра сезона в школе — решаем, кто в классе человек, а кто отродье. Угадай, куда записали меня.

— А если отродье, то что?

— То не человек. А значит, можно всё. Пока у них хватило фантазии только в сумку насрать. Я осталась без тетрадей. Впрочем, говорят, что училку почти уломали на досрочную аттестацию, так что они, может быть, не понадобятся.

— Полна оптимизма?

— Как всегда, босс. Как всю мою жизнь, идущую в жопу под лозунгом: «Дотерпеть и не сдохнуть». Я дотерплю, босс, что тут осталось-то. Всё, пора тащить этим дебилам радио…

***

— …Слушайте меня, братья и сёстры! — проклюнулся сквозь шум прогревающегося приёмника голос.

Тот самый, директорский. Ей богу, если бы его надутый вид не исключал наличие каких-либо творческих хобби, кроме употребления односолодового, я бы решил, что он на досуге развлекается любительскими постановками.

Голос вещает:

— Я расскажу вам об отродьях! Вы не хотите о них слышать, я знаю. Мы не говорим о них. Мы отводим глаза. Мы делаем вид, что их нет. Но, пока мы это делаем, их становится больше! Наши прадеды топили их в мешках, как котят. Наши деды откармливали ими свиней. Наши отцы вешали их на осинах и оставляли так, пока не сгниют, чтобы Ведьма знала, как мы им рады!

Интересно, какой возрастной рейтинг у этой программы? Её точно стоит слушать несовершеннолетним?

— …Но мы стали слабы! — продолжает распинаться радио. — Мы приняли их. Да, я знаю, что мор забрал много наших детей. Но был ли он случайным поветрием? Не наслала ли его Ведьма, чтобы мы пали духом? Не в этом ли был её план — заменить их отродьями? Не лучше ли тогда нашим родам пресечься и нашим семьям прекратиться без потомства, нежели допустить её торжество?

Подростки слушают этот бред, забыв про выдыхающийся лимонад. Тает в креманках мороженое, прекратилась болтовня и смешки. Внимают с горящими глазами, сжав пальцы на краях столов.

— …Вы снова отводите глаза! — возвышается до обвиняющего пафоса голос. — Делаете вид, что это не про вас. Каждый скажет, что уж его-то ребёнок точно не отродье! Он рождён матерью от отца, а не подброшен к порогу осенней ночью, взамен умершего от поветрия младенца, не так ли? Каждый из вас поклянётся в этом. Каждый. Но все ли скажут при этом правду? Посмотрите друг на друга — кто-то из ваших соседей лжёт. Посмотрите на их детей — точно ли они люди? Я знаю, что отродья среди них есть. Вы это знаете. Все это знают. Не ждите, пока к вам придут с факелами и кольями. Сделайте то, что должно сами. Подайте пример колеблющимся. Устрашите упорствующих. Отродья должны умереть!

***

— Чаевых неплохо накидали, однако, — слегка воспряла духом Швабра, — умеешь ты нагнать жути, босс. Так на него посмотрел, даже у меня что-то ёкнуло. А где наша приблудная вонючка? Почему не выносит мусор?

— Сбежал, — ответил я коротко.

— То есть ты вложился за него баблом, а он тебя кинул?

— Да. Кстати, он вчера ещё и из кассы денег стащил. На самогонку.

— Какой прекрасный человек! — восхитилась Швабра. — Может, ещё одного такого заведём, раз этот сбежал? Глядишь, следующий тебя во сне зарежет…

— Это не было моей идеей. Его мне навязали.

— Да ладно, босс, не верю, что ты не смог бы отмазаться.

— Ну, значит, дурак я.

— Вот уж нет, — сказала Швабра серьёзно, — кто угодно, но не ты. У тебя-то точно всё продумано. Одно мне обидно, что деньги пропали. Эх, мне бы их…

Интересно, а она меня за кого принимает?

— Слушай, — спросил я, — а где озеро, куда ты купаться ходишь? Я бы тоже, может быть, сходил, пока осенние холода не начались. Как-то не выдалось в этом году искупаться.

— Ну, как, — удивилась она, — за городом же. Я бы показала, но днём не хочу идти. Там, поди, мужики в трусах будут. Заблюю весь пляж. А ночью хорошо, ночью пусто. Ни разу никого не встретила.

— Так проводи меня ночью, после закрытия. Недалеко?

— Тут всё недалеко. А ты не полезешь голый купаться? А то при начальстве блевать неудобно.

— Отвернёшься.

— Не поможет. Я же буду знать, что ты голый.

— Я и сейчас голый. Под одеждой.

— Тьфу на тебя, — побледнела Швабра, — разве можно такие гадости девушкам говорить? Ну вот, опять тошнит… Я сегодня уже трижды блевала в школе. Не хочу больше.

— Просто старайся об этом не думать. А я обещаю, что не буду при тебе купаться. Ни голый, ни в трусах, ни в водолазном костюме. Покажешь озеро и уйдёшь.

— В водолазном костюме можно, — фыркнула девушка. — У него шлем смешной, с окошками. И можно на шланг наступить, пока ты там булькаешь. Я бы не наступила, босс, честно! Но смотрела бы на него и думала: «А ведь могу!»

Добрая девочка Швабра.

— Только не сегодня, ладно, босс? Мне надо платье успеть постирать школьное, оно блевотиной пахнет. В холодной воде, чтобы не село, а то даже на мои мослы не налезет. Оно и так на мне выглядит как тряпка на швабре…

— Давай сходим в лавку, куплю тебе новое. За счёт заведения.

— Иди к чёрту, босс, — внезапно разозлилась Швабра.

— В чём дело?

— Ни в чём, отстань. Себе платье купи и ходи в нём, если деньги девать некуда.

— Мне не пойдёт, у меня ноги волосатые.

— Ты сегодня решил обязательно довести меня до рвоты? Не уймёшься, пока я не заблюю тут всё?

Я молча пожал плечами. Что на неё нашло?

Швабра сосредоточенно драила столы, потом мыла посуду, потом расставляла пепельницы, но всё это было с таким видом, как будто я её смертельно оскорбил и она ждёт извинений. Я бы извинился, мне не сложно, но у меня нет ни единой идеи, за что именно. И это всего лишь моя уборщица! А некоторые ещё спрашивают, почему я не женат.

— Извини, — сказал я в конце концов просто так, без уточнений.

Скоро открываться, а она таким лицом всех клиентов распугает.

— Иди в задницу, босс, — ответила она, но уже без злости, спокойно. — Ты правда не понимаешь, что ли?

— Чего не понимаю?

— Что все скажут, если ты придёшь со мной платье покупать?

— Что?

— Ты думаешь, почему я блевала в школе?

— Из-за говна в сумке?

— Я тебя умоляю, я тут сортир мою каждый день! Говно как говно, что из-за него блевать-то? Нет, из-за тебя.

— И чем я заслужил?

— Мне на перемене начали рассказывать, что ты меня… Ну, то есть я у тебя… Ну, в общем, мерзость всякую. Да ещё с подробностями, на которые у меня бы фантазии не хватило. Меня тошнит, а им весело. Проблююсь, выйду — а они по новой, в деталях обсуждают, что да как. Я опять блевать, до желчи, а они ржут. Если бы урок не начался, вывернулась бы наизнанку, наверное.

— Отличное начало учебного года.

— И не говори. Так что засунь свою благотворительность себе в задницу, пожалуйста. Не нужно мне от тебя ничего, кроме зарплаты, и тебе от меня ничего не нужно, кроме швабры. Давай этим и ограничимся, ладно?

— Как скажешь. Тем более, уже и открываться пора.

***

Училка пришла, когда уже стемнело. Бар полон. Кажется, никогда ещё не собирался такой аншлаг — не только все завсегдатаи разом, но и новые лица. Похоже, первое сентября заставило многих вспомнить, что они уже не школьники, возрадоваться и немедля отметить этот счастливый факт. Плывёт в воздухе табачный дым, играет музыкальный автомат, смешиваются в белый шум разговоры, я разливаю со скоростью циркового жонглёра.

Идущую через зал Училку провожают удивлёнными и часто не самыми добрыми взглядами. Местное общество отчего-то придерживается мнения, что учительница — это что-то вроде монахини. Должна служить Божеству Образования, соблюдая строжайшую аскезу. Не ожидал её здесь увидеть в такой час.

— Мохито? — спросил я, потянувшись за стаканом, и только потом поднял глаза на её лицо.

— Не мохито, значит. Что случилось?

— Мой сын. Он пропал.

Женщина бледна так, как бледнеют чернокожие, в серый пепел. В больших тёмных глазах плещется ужас.

— Успокойтесь. Воды?

— Да, пожалуйста.

Я налил минеральной. Её зубы стучат о стакан, руки дрожат.

— Не надо паники. Это маленький тихий город… — я вспомнил застывшую боль в мёртвых глазах Калдыря, но упрямо повторил: — Тихий город. Как давно вы его видели?

— Утром. Перед тем, как ушла на работу. Я обычно беру его в школу с собой, но сегодня там столько суеты… Попросила посидеть дома, ведь он уже большой мальчик. Вернулась, а его нет. Я уже оббегала все места, никто его не видел!

— Почему вы пошли не в полицию, а сюда?

— Там темно, дверь закрыта, а вы…

Чёрт, ну вот куда унесло Депутатора, когда он нужен?

— Вы же сегодня ездили на полицейской машине… Я подумала… Вы и говорите как полицейский! Простите, я просто не знаю, что мне делать!

— Не паниковать. Мальчика нет всего несколько часов. Он мог загуляться, забыть про время…

— Нет, — помотала курчавой головой она. — Только не он. Он очень обязательный! Всегда делает, как я скажу!

— До поры до времени, поверьте. У каждого пацана наступает однажды возраст безумного идиотизма. Может быть, пришла его очередь. Вы правильно сделали, что пришли сюда, полиция подтянется позже, а пока…

— Внимание! — сказал я громко, выключив музыку и постучав мерной ложечкой по бокалу. — Важное сообщение. У этой женщины (вы все её знаете, это ваша школьная учительница) пропал ребёнок. Скорее всего, ничего страшного не случилось, но лучше бы так было и дальше. Поэтому я прошу вас, вас всех, припомнить, не видел ли сегодня кто-нибудь этого мальчика. Вы наверняка в курсе, как он выглядит, обойдёмся без описаний. Итак, кто что может сказать?

Направленные на меня взгляды потухли, люди разом отвели глаза, отвернулись, уставились в свои стаканы и рюмки, зачиркали зажигалками, закуривая. В нашу сторону обращены одни затылки. Что творится? Если пацана никто не видел, то должна быть рефлекторная отрицательная жестикуляция — покачивание головой, пожатие плечами, разведённые руки, сочувственные заинтересованные взгляды с оглядкой на соседей. Заткнуться и отвернуться, как будто я не обратился к ним с просьбой, а внезапно громко пёрнул — мягко говоря, нетипичная реакция в таких случаях. Сидящие у стойки быстро допивают, кладут деньги и идут к выходу. Сидящие за столами начинают собираться.

Что тут происходит, чёрт побери?

— Я не понимаю, — жалобно говорит Училка. Глаза её быстро наполняются слезами.

— Так, — сказал я громко и чётко. — Бар закрывается досрочно. Прямо сейчас. Допивайте и выметайтесь, или оставайтесь и помогите искать ребёнка.

Ни один не остался. Ни один.