"Сварщик" с Юноны 3 книга

Глава 1: Летун

Не жалею, что живу я часто как придётся…

Только знаю, что когда-нибудь, в один из дней,

Всё вернётся, обязательно опять вернётся —

И погода, и надежды, и тепло друзей.

"Утиная охота" | Александр Розенбаум

Пролог

— Опять читаешь? - здоровенный мужичина в полотняной рубахе навыпуск, шумно отдуваясь, плюхнулся на скамейку и насмешливо щёлкнул пальцем по газете в руках соседа.

Тот неодобрительно глянул на него и назидательно ответил: — Кабы я не читал, не сидел бы тут, - обвёл подбородком пустынную местность с огромным рвом, у отвалов сгрудились тачки рабочих, которые после сытного обеда у полевой кухни отдыхали под навесом.

— Да, - согласился первый, — Дай Боженька здравия нашему амператору Ляксандру Палычу, вярнул "Юрьев день", а то горбатил бы я доныне на сваго барина. А так и мир погляжу и деньгу зашибу, - он с хрустом потянулся, — Чаво пишуть?

— Суэцкий канал, - подглядывая в газету, назидательно поднял палец собеседник, словно в противовес первому росточка невеликого, зато жилистый и вёрткий как уж, — Россея и Хрансыя скоро достроять. И тады нашенским купчинам вкруг Африки плыть не надыть. А через ентот канал прям к Русской Америке!

— Эт дело справное, - вздохнул первый: — А нам-то чаво потом? Тут-то я закалачиваю деньгу, и на пропой души хватая, и домой жинка с ребятишками что баринья живуть, где ишшо я столько заработаю? - сокрушенно почесал лопатообразной пятерней лохматый затылок.

— Ща глянем, - оживился сосед, зашуршал, переворачивая страницы: — Во! Жалезную дорогу через всю Рассею ладить народишко созывають. Анжанера аглицкого, от войны у себя сбёгшего, царь-батюшка подрядил. Платить будуть, - он склонился, близоруко щурясь, — Да, поболе тутошнего... - удивлённо покачал головой.

Мимо прошли француз в панаме и египтянин в тюрбане, шурша листами и оживлённо обсуждая на паршивом русском ту же газету "Русское время". Здоровяк поморщился: — Немчура, а туды же, по-нашенски лопотать пыжатся.

— Эээ, голова! - ткнул его пальцем в лоб грамотей: — Ноне весь мир по-нашенски гутарить тянется. И денежки нашенские повсюду в ходу. Все народы друг с другом собачатся, а в Рассеи-матушке тишь да благолепие, все к нам и бягуть. Ляксандр Палыч добрых людишек привечает, землицы и дел на всех хватит, злых разворачивает.

— Повязло нам с ампиратором, - покивал головой первый.

— Говорять, - склонившись к уху здоровяка, зашептал второй, — Ему на Молебне привидился внук егойный, Ляксандр третий, миротворец, который и надоумил деда.

— Ет да, - согласно покивал крепыш, - Солдатушки нашенския боля по явропам не маються, кровушкой бареньёв ихних обороняя. А ты тож на жалезку опосля?

— Не-а. Я у Русскую Америку с сямьей подамся. Там, вишь, - ногтём черкнул по строчкам, - сокесарь царя-батюшки Николай Петрович Резанов землицы на кажного едока по тридцати десятин даёть и вольную даруя.

— Ни бряши! - округлил глаза первый.

— Истянный крест! - в подтверждение истово перекрестился второй.

— Эхма, - вдруг поскучнел детина, - туды таперича прорва денег, чтоб добраться, треба...

— Ни шиша! - победно воскликнул живчик и, кивнув на газету, уверенно пояснил: — Идешь к полномочному русско-американской кампании или княжества Русская Америка, хто ближе, кои и тут есть, и в кажном губернском городе, и записываишьси. И сам, и семейство свое. Всем, от грудника до старика выписывають прогонные и проездную бумагу на корабль.

— Дык иде ён, ентот палнамошный? - заозирался встрепенувшийся крепыш.

Собеседник показал подбородком.

В этот момент воздух наполнил звон колокола, обозначая окончание обеденного перерыва, и работяги споро подхватив тачки, бодро поспешили к запыхтевшему паром земснаряду.

Глава 1: Летун

в которой Савелий, наконец, в Калифорнии и хочет незамедлительно броситься к дубу-порталу, но вынужден утрясать дела русской колонии

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,

Преодолеть пространство и простор,

Нам разум дал стальные руки-крылья,

А вместо сердца - пламенный мотор.

"Марш авиаторов"

Нога ещё не коснулась новой земли, а прибрежный ветерок уже снует по палубе, выгоняет изо всех щелей застойный дух, головокружительными запахами расправляет плечи истосковавшихся по тверди переселенцев.

Над волнами к берегу стремится бумажный самолётик. Запущенный сорванцом Петькой, сынишкой со-владельца моего тела Резанова.

Вон он, нетерпеливо подпрыгивает у борта "Юноны", которая царственно-величаво раздвигает воды залива Сан-Франциско, преодолевая последние сотни метров на подходе к порту Галичье, форпосту Российской Империи в Калифорнии.

Грудь переполняется предчувствием перемен, а тело жаждой деятельности, которыми хочется поделиться с хозяином организма: "Вашбродь, глянь как классно!" - тормошу его. - "Радоваться буду, когда "Владимира" с купцами отыщем", - недовольно бурчит он.

Ну да, это сейчас океан мерно дышит. С трудом верится, что всего два дня назад здесь бурлило как в котле. Чёрт бы побрал тот шторм! Из-за которого мы потеряли три купеческих судна и один военный корабль - мою гордость, пароходофрегат "Владимир", А ведь так и не нашли...

Из-за этого и с совладельцем тело повздорили. Дуется он на меня за то, что не послушал старожилов. Которые по известным им приметам предсказывали шторм.

Да, нас потрепало, но капитаны остальных посудин благополучно отстояли свои, а этим кто виноват, я что ли!

Мы на подходе к гавани Галичье в заливе Сан-Франциско, напротив одноимённого испанского порта.

Бумажный самолетик мечется над волнами подобно потерявшему близких человеку.

23 июля 1808 года за чудным чудом для этого времени наблюдают все. И сорванец Петька, старший сынишка, наследник Резанова, запустивший его в полёт с борта "Юноны". И переселенцы с экипажами со всех торговых судов и военных кораблей прибывшей из России флотилии и с чужестранных. И встречающие русские колонисты в Калифорнии с иноземными гостями, облепившие берег бухты Галичье в северной части залива Сан-Франциско.

Бумажный летун падает камнем, но на полпути к воде выправляется и устремляется к берегу. Петька в восторге колотит по планширю. А я загадываю: Если долетит, то не зря я тут барахтался. Сердце бухает в ушах, во рту тошнотный привкус.

Пусть этот мир и не мой, раз Нельсон здесь жив.

Самолётик кренится и наддает в открытое море, слева в груди щемит.

Краем глаза вижу, как рядом Прокоп в парадном мундире с орденской лентой машет встречающей Анхелике, как на купеческих и военных судах свободные члены экипажей и переселенцы взволнованно галдят вдоль бортов, но ничего из окружающего не осознаю, гипнотизирую игрушку.

И самолетик, словно нехотя плавно разворачивается к берегу.

Мой облегченный вздох вливается в мощный хор пассажиров, членов команд флотилии и встречающих.

Но тут летун "клюёт носом", а навстречу ему тянется гребень отбойной волны, рукой пены кидается за добычей... Посмевшей бросить вызов стихиям.

Вопли болельщиков перекрывают гудение ветра в снастях и шуршание трущихся о борта волн, с берега несколько фигур отчаянно бросаются в воду.

Горсть наиболее алчных хлопьев пены облапили нежные крылья, по самолётику, словно по живому, пробежала судорога.

Моё сердце пропустило удар.

Но животворный ветерок не покинул в беде приятеля! В последний момент. Дружески подбросил нос самолётика, тот взмыл и убийственная лапа пены, лишь краешком мазнув по хрупкому крылу, в бессильной злобе с шипением плюхнулась в пучину.

А бумажный летун победно перемахнул через задравших головы встречающих, подбадриваемый с обеих сторон неравнодушными зрителями. С ним взлетело и моё настроение.

Петька, который и запустил бумажную модельку, от возбуждения подпрыгивает у борта.

На моих руках, то есть на руках хозяина моего тела, Николая Петровича Резанова, заливается в восторге его младший сынишка Мигель. А справа, подхватила под руку Кончита:

- Ой, Коля, у меня чуть сердце не разорвалось! Ух, маленький негодник! - шутливо погрозила пальчиком довольному проделкой пацанёнку Петьке. А я, по устоявшейся негласной договорённости с владельцем тела, как бы отступил внутрь.

Резанов принялся любезничать, его суженная звонко смеётся, а я в этот момент друг отчётливо осознаю: Вот они любят друг друга, они друг у друга есть, а где моя Машка? Перед внутренним взором роятся картинки наших с любимой выкрутасов. Сердце защемило.

Вот он, берег. Какие-то полторы сотни километров до дуба-портала. Ещё несколько часов, пусть даже дней и я вновь дома.

Первый раз это мысль пробила меня через три дня после битвы с эскадрой адмирала Нельсона в Зундском проливе на выходе из Балтийского моря. Да как! - словно прикладом "калашникова" по башке оглоушило! Ведь если Нельсон жив сейчас, в 1808 году, вряд ли это мой мир! В моём мире этот настырный одноглазый британский адмирал погиб в трафальгарском сражении 1805 года. А я тут лишь с 1806-го. А коли так, то, что я тут делаю!?

Нет, в самом деле, всё, что я изначально задумал, при моём сюда попадании в марте 1806 года: уберечь от преждевременной гибели Резанова, обвенчать его с Кончитой с лихвой перевыполнил как "стахановец". А значит, имею полное право вернуться домой! Поэтому и гнал нашу флотилию.

"Ты что это, Сергей Юрьевич, задумал?" - внезапно услышал я в голове голос совладельца тела. - "А? Что" - "Приплясываешь чего? Что задумал, спрашиваю?"

Я уже забыл, что он изучил меня вдоль и поперёк, получше, чем я сам себя знаю. И подмечает такие особенности моей личности, которые проходят мимо моего рассудка. Говорить ему сейчас правду не имеет смысла: ворчать начнёт, нудить.

«А? Так, Вашбродь. Вот прибыли, радуюсь", - благоразумно увильнул.

Ну не стану же говорить, что решил как только сойду на берег, мчаться к дубу-порталу. Мол, что свои дела поделал, теперь пора возвратиться домой.

Какой смысл в бесполезных объяснениях? Он сейчас ведь по-дворянски упрётся: " Уйти немедля никак не возможно, Сергей Юрьевич! Это не принято... Так мы сделаем тому-то плохо... Тех-то поставим в неловкое положение...".

Я, конечно, подыщу подходящие доводы, чтобы убедить его - не первый раз. Но чего ради тратить время и напрягаться, если в итоге всё равно выйдет, по-моему? Да не буду ничего говорить и всё. А просто сделаю. Потом по факту поймёт, что так лучше.

Поэтому "перевёл стрелки": "Да вот, Вашбродь, всё-таки как-никак Новая земля, наша с тобой Вотчина, волнуюсь".

Ничего необычного Резанову я не сказал. Он хмыкнул и придрался: "А ты что же, в этой простолюдинской хламиде так и пойдёшь?" - "А что такого?" - оглядел я свои "гершалки", аналог джинсов моего мира, покрой которых я показал нашему портному Гершелю на рейде Архангельска, весьма удобными получились. Тот с сыновьями с азартом в походе их нашил, нарасхват шли.

Надо сказать, что свободную одежду: "гершалки", рубахи навыпуск и т.п. Резанов до сих пор не одобрял. Хотя красноармейские гимнастерку и галифе за удобство для солдат воспринял благосклонно.

"Что такого, Что такого, - проворчал Резанов, - "Э-э-э, аполитично рассуждаешь, - голосом товарища Саахова из фильма "Кавказская пленница", невесть как вытащенным из моей памяти, проскрежетал Резанов: - "Ты есть кто? Ты есть сокесарь Императора России здесь! А не простой приезжий переселенец. Значит, соответствовать должен. И нашим людям здесь приятно чествовать представителя Императорской семьи, как признание их заслуг, что они не гости тут безродные, а хозяева настоящие. Я тебе, Сергей Юрьевич, поражаюсь. Иной раз мыслишь с умом государственного мужа, а порой рассуждаешь как ребятёнок. Ты, как-никак, властитель этих мест

соответствовать должен. Глянь, иноземцев порядочно: испанцы, американцы, французы, англичане. Торговцы, просто зеваки. Видишь, мелькают их кафтаны там на берегу. Вот то-то! И они будут своим правительством эту встречу расписывать".

А встречают по одёжке!"

- "Тьфу ты!" - в сердцах чуть было не плюнул я на палубу, но вовремя сдержался. Об этом я и не подумал. И, понурившись, передал ребенка. Кончите, для порядка отбрёхиваясь, поплелся облачаться.

Поманил Сидора, который стоял возле зятя: - Пойдём, Сидор батькович, поможешь мне нарядиться.

У старого слуги Резанова аж глаза засияли - в кои-то веки будет помогать барину облачаться!

Как и мне, Сидору особо было нечего делать в Петербурге, и поэтому он намеревался в Русской Америке, в средиземноморском калифорнийском климате встретить свою старость, благо и его зять Орлиный коготь и дочка, и внучок, - все были рядом.

Подле Петьки нянька Мигеля приподняла над бортом Ольгу, дочку Резанова от первого брака. Девочка во все глазёнки пялится на неизведанный и потому пока страшный берег, прижимая любимую куклу. Зыркнула в мою сторону, я подмигнул, и личико маленькой барышни осветилось радостной улыбкой. Эх, как мало нужно ребенку для счастья...

А у меня перед глазами всплывают личики обеих моих дочек, какими они теперь стали? Скулы сводит от нестерпимого стремления вернуться. И тут же прошибает холодный пот: стоп, а ведь там я слепой! Спотыкаюсь на ровной палубе, Сидор бросается поддержать барина, трясу башкой, мол "всё в порядке". Встряхиваюсь и внутренне: а и фиг с ним! Пусть слепой, но со своими, а здесь своим я себя так и не почувствовал, так, приправа к Резанову.

В каюте слуга принялся за священнодейство. Ох, и натерпелся я, покуда он все шнурочки, застёжки, пуговки, петельки приладил.

Когда я вновь выбрался на палубу, морщась от полузабытых ощущений жмущего то под мышками, то под коленями, то в вороте сокесарского облачения, подлетела радостно возбужденная Кончита: - Коля! Как ты мужественно выглядишь! - она подхватила меня под локоть и прильнула щечкой к предплечью, снизу лучисто заглядывая в глаза.

Гормоны Резанова взбурлили, дыхание перехватило и у меня.

И я вернул комплимент: - Катюша, ты так прелестна в этом платье!

Вновь уступил место Резанову, и они засюсюкали.

А перед моим внутренним взором с чёткостью кинокадра, словно живая возникла моя Машка. Аж скулы свело. Внутри защемило от дикого желания оказаться рядом со своими.

Обвёл взъерошенным взглядом палубу.

У ближнего к берегу борта стоит Прокоп. Бедолага с самого утра парится в своем мундире губернского секретаря. Ещё и в залив не входили, а он уже потел в нём. И как не бился его будущий родственник Фернандо, носить чиновничью одежду Прокоп так и не умеет. Вон, шпага неприкаянно болтается. Сразу видно человека, который с оружием не в ладах. А вот светописец в футляре на груди сжимает обеими руками. Видимо, это единственный привычный ему предмет, который его хоть немножко успокаивает, но смотрится это со стороны смешно. А орден Святой Анны, Высочайше пожалованный за цветную светопись, надраенный до солнцеподобного сияния не загораживает, выпячивает.

Созданные Прокопом ростовые светопортреты Императора и царской семьи обрели оглушительную популярность не только в России, вся «просвещённая» Европа ими очарована. Вот и на "Юноне" один в кают-компании на видном месте наклеен. Так что заслужил парень свой дворянский чин.

"Юнона" во главе флотилии идёт вдоль берега к причалу, а по суше за ней следуют встречающие. Среди которых хорошо видна нареченная юноши, Анхелика. И Прокоп пока не может её слышать, но бледен и кусает губы, не отводит от девушки влюбленных глаз. Пытается его успокоить и Кончита.

Орлиный Коготь, на плече держит сынишку, на что-то на берегу показывает Пальцем, тот лопочет, хлопает в ладошки, хватает отца за шею. Рядом за своими мужчинами ревниво наблюдает Матрена, привалившись плечом к благоверному. Чуть позади Сидор, который не очень доверяет беспечным молодым родителям и готов подхватить внучонка если что.

Акулина с большим животом держит за ручку Наташу и, несмотря на кажущееся спокойствие, всё-таки я-то её давно знаю, по сдуванию чёлки краем рта понятно, что и она волнуется. Хотя Фернандо всячески оберегает супругу и сейчас заботливо поддерживает её за раздавшуюся талию.

Наконец наш капитан Хвостов виртуозно подводит "Юнону" к пока единственному в Галичье причалу. Так, что даже краска с борта не обтёрлась. Я готов был поклясться, что волос не прошёл бы между береговым настилом и бортом бригантины.

Качнувшись, судно прочно встало на якорь. И одновременно с полетевшими на причал швартовыми концами судовой духовой оркестр грянул сначала "Боже царя храни", а следом переделанный мною для Великого княжества Русская Америка гимн Российской Федерации моего мира, и на причал опустился парадный трап.

Который в Санкт-Петербурге изготовили по личному указанию Императора России Александра I, до сих пор бережно хранившийся в трюме. С широкими перилами, украшенными царскими гербами, мною уже доработанными.

Меня коробило от классических Российских гербов, которые вызывали ассоциации с Чернобыльскими двухголовыми петухами. И поэтому придал им вид по-настоящему хищных птиц: с напряжённо распростёртыми крыльями и по-охотничьи вытянутыми остроклювыми головами. Вот и настал момент торжественного спуска.

Не успел я поставить ногу на шаткие сходни, как из-под руки юркнул Петька и горохом ссыпался на пристань, ловко ввернувшись в торжественные ряды встречающих. Раскрыли рты девушки с хлебом-солью, недоуменно поднял брови глава форт Росс и по совместительству порта Галичье Кусков. Я тоже было опешил, но мгновенно сориентировался и развёл руками, мол, "молодым везде у нас дорога!"

Стоявшая по правую руку от Кускова молодая симпатичная женщина в традиционном русском наряде, но с классическим индейским лицом, высокими скулами, чуть раскосыми глазами, улыбающаяся, по знаку главы поселения вышла вперёд, и звонким голосом, чуть поклонившись, молвила: - Твоё СоВеличество, добро пожаловать в Русскую Америку! Отпробуй нашего угощения!

Я чиниться не стал, ухватил щепотью, сколько смог, отломил добрый кусок каравая и, щедро окунув в солонку, сунул в рот. С солью погорячился, но хлеб и впрямь на славу: мягкий, Тает во рту, хрустит корочкой. Сотворил лицом наслаждение, одновременно промычал "У-у-у!" и поднял руку с отогнутым вверх большим пальцем, чтобы колонисты увидели удовольствие сокесаря Императора России.

Притихшие поселенцы одобрительно загудели, закивали, принялись перешептываться. А я шагнул вперёд и, протягивая для рукопожатия ладонь Кускову, кивнул на хлеб: - Из своего урожая?

- Из своего. И со своей мельницы. - С гордостью гудит глава Галичья.

- Ну, угодил, Иван Александрович! - и я, крепко пожав руку, приобнял его.

Как в своём мире всегда здоровался с коллегами по службе, как дань уважения бойцам. В нашем братстве так поздороваться означало знак доверия.

За такие спонтанные жесты Резанов меня всегда кострошил. Мол, "люди купеческого звания и чиновный Люд супротив подобного панибратства". Однако толи Кусков не сильно проникся тем, что теперь большой чиновник, толи не считал себя великим купцом, но этот простой жест пронял его так, что глаза повлажнели и, чтобы скрыть смущение, он отвернулся и ухватил себя за золотую серьгу в левом ухе.

- Вот что, Иван Александрович, - сказал я чуть погодя, отводя в сторонку: - Торжественную часть давай маленько перенесём. Поскольку, - я кивнул в сторону флотилии: - Прибывшие со мною люди тоже достойны поучаствовать. Засиделись они в этих душных скорлупках. Сейчас организуем, чтобы они съехали на берег. А когда соберёмся, тогда уж я для всех речь толкну. Ты не против? - Кусков замотал головой. - Ну, отлично!

Я повернулся к Фернандо и распорядился обеспечить высадку экипажей и пассажиров на берег.

Пока идём к площади, где состоится митинг, совладелец тела беспокойно осматривался, пытаясь отыскать Петьку. Я за мальца, который мне импонирует, не переживаю. Он напоминал меня в детстве, поэтому и я в его способности вывернуться из любой передряги уверен. И подуспокоил Резанова: "Вашбродь, не ссы, найдётся".

Стоя на трибуне, обвожу глазами взирающих на меня людей. И поселенцев, и гостей, и пассажиров, и экипажи судов. Смотрят с ожиданием. И с любопытством поглядывают на водруженную рядом со мною громотуху.

Два дюжих бойца налегли на рукояти мехов, нагнетая воздух в пневматический усилитель звука. На глазах изумлённой публикис утробным вздохом надулся, распрямляясь, промежуточный кожаный мешок, похожий на те, что в шотландских волынках. Воздухонапорный усилитель с широтно-импульсной модуляцией звука, более простой и надёжный, нежели пока громоздкий, хрупкий и маломощный на радиолампах, готов к работе. Механик аккуратно вставляет восковой валик, накручивает ручкой пружину, кивнул, мол: "Всё готово".

Я начал:

- Друзья! Вы знаете меня как командора и совладельца Русско-Американской компании. А ныне я пред Вами как представитель Государя русского. Слушайте приветствие вам от самого нашего Императора Александра I Павловича!

Киваю помощнику, тот устанавливает иглу звукописца, передвинул рычажок, валик завертелся, и из медной трубы-рупора разнеслось громогласное: "Наши подданные в Русской Америке! Волею Господа я беру под руку Российской Империи земли, освоенные Русско-Американской компанией, кои объединяю в Великое Княжество Русская Америка под правлением полномочного сокесаря Императора России Великого Князя Николая Петровича Резанова. Что согласовано всеми великими державами.

Как ни далеко вы сейчас, а благодаря сокесарю Императора России Николаю Петровичу Резанову я могу обратиться к вам, словно и нет меж нами никаких расстояний. И я люблю вас также, как и тех моих подданных, до коих могу дотянуться рукой. А мои глаза, уши и руки в образе сокесаря Николая Петровича Резанова всегда будут рядом с вами и столь же внимательно выслушают, столь же надёжно защитят, как и я сам. Пусть крепнет наша общая Родина, наша Русь!"

Мертвую тишину, в которой собравшиеся ловили каждое слово Императора России после секундной паузы по окончании воспроизведения, расколол воодушевленный рёв. Находящиеся в толпе солдаты и матросы перекрыли организованными возгласами: "Урра Россия! Урра Император! Уррра Сокесарь!"

И вскоре все присоединились к зачинщикам и дружно скандировали здравицы. Воодушевление людей достигло вершин, они кричали, хлопали, по лицам многих струились слёзы ещё минут пятнадцать.

Дожидаюсь, пока страсти поутихнут и, подняв руку, привлекаю всеобщее внимание, начинаю речь:

- Я, сокесарь Императора России, говорю, что Земля сия, - топаю по доскам трибуны, но все поняли меня, - отныне и вовеки веков Русская!

Киваю бойцу корпуса охраны Императора, и на флагшток взвивается стяг Российской Империи, а на втором, рядом, Великого княжества Русская Америка, кумачовый, со стилизованным двуглавым орлом, как на балясинах трапа, с серпом и молотом в лапах в углу и медведем в центре.

Восторженный рёв вновь прокатывается по толпе. Дождавшись относительной тишины, продолжаю: - Русская теперь официально. Окончательно и бесповоротно. Документы, подписанные королём Испании о передаче этих земель России, представителям Испании передам в своё время. А Вам всем говорю: Кто бы Вы ни были: коренные русские, местные индейцы, англичане, испанцы, французы, мексиканцы - все, кто решит здесь, на нашей земле, идти одной с нами дорогой, по одному с нами пути - Милости просим! И будем рады Вам! Переговоры со всеми остальными, кому положено, мы проведем позже, а сейчас все и так утомились: кто здесь живёт - в ожидании, мы, прибывшие сегодняшним караваном - умаялись на судах. И поэтому посвятим остаток дня знакомству, как это заведено у нас, в России, за угощением. А уже завтра примемся за дела. У нас говорят: "Делу время, потехе час". Поэтому сегодня потеха, а с завтрашнего дня дело на благо нашей общей родины России!

Гул одобрения был мне наградой.

После разговора с Кусковым я, по устоявшейся практике, передал бразды правления нашим общим телом Резанову. Ну не моё это: решать хозяйственные вопросы. А он тут как рыба в воде. И я, уйдя вглубь, в подкорку, дальше наблюдал за происходящим, словно из подводной лодки через перископ, в тишине, отстраненно.

Наблюдал, как Резанов, по настоянию Кончиты, подошёл к ожидавшим в сторонке её семейству, пожал руку тестю, поцеловал ручку тёще, дал небольшие подарки детям. Выяснил, что старший брат Кончиты, Луис, остался "на хозяйстве" в крепости Сан-Франциско. Он теперь комендант, а тесть ушел на покой.

Затем, взяв под локоток оробевшего Прокопа, Подвел к разрумянившейся Анхелике с родителями. Которые приехали как бы встречать сына Фернандо. Тот с молодой женой Акулиной и приемной дочкой Наташей оказался тут как тут, и принялся выручать своего друга, будущего родственника Прокопа, расписывая, какие тот совершал подвиги и что за это получил, да что сам Император России Александр I ему руку пожал, и что он теперь дворянин. Напряжённое лицо отца семейства Лопес после таких новостей разгладилось.

Резанов подходил то к одной группе людей, то к другой, везде перекидывался словцом. А я в это время напряженно соображал: где и как мне ввернуть свои хотелки и как вклиниться, чтобы поскорее отправиться в Верховье, поселение, Где растёт дуб-портал.

В досаде вспомнилась известная песенка моего времени, Аллы Пугачёвой кажется: "Всё могут короли, но что, ни говори, жениться по любви не может, ни один король". Сокесарем быть, конечно, хорошо. В некоторых случаях. Власти у сокесаря прорва. Но без согласования с окружением шагу не ступить... Хорошенькое дело! Надо пошустрее делать отсюда ноги домой! Однако одно я в праве сделать, невзирая на брюзжание совладельца тела - переодеться в удобное для застолья!

По пути к навесам со столами напрягал насупленный Кусков : - Иван Александрович, чего такой смурной? Ай, не рад приезду сокесаря? - попытался я шуткой растормошить его.

- Ты что! - замахал тот руками, - Твой приезд мне гора с плеч. А невесел оттого, что замолчала наша одиночка за хребтом, на Миссури.

Я быстренько покопошился в нашей с Резановым общей памяти, вспомнил, что это крещёный в православие индеец-чинук, но озвучивать не стал, чтобы замять тему. А зря, имело смысл порасспросить, чтобы разузнать подробности.

Вместо того лихорадочно соображал, как позарез мне нужно отыскать или на худой конец придумать правдоподобный повод метнуться в Верховье к дубу-порталу.

Эх, кабы заранее знать...