"Фантастика 2025-195". Компиляция. Униги 1-23

Много ножек из ничего

Всё завертелось в конце сезона горького мёда по эльфскому календарю — разумеется, с подачи Йеруша. Доехав в запряжённой мурашами телеге до южной оконечности Старого Леса, Илидор и Йеруш попрощались с попутчиками, повернувшими на восток, и пешком двинулись дальше на юг. Без всякой ясной цели — как шутил Илидор, вспоминая слова Конхарда: «Чтобы показывать новые места неуёмным букашкам в своей голове».

Сейчас дракона это полностью устраивало. Чем дальше они уходили от Старого Леса и Такарона, тем меньше давил в спину золотого дракона выжидающий взгляд его отца-горы.

Они с Найло шли по холмам, мимо мелких зацветших за лето речушек, убранных полей, частых людских и редких эльфских поселений. Собирали в лесах грибы и осенние ягоды, ставили силки на мелкое зверьё, жгли по вечерам обычнейшие костры из веток и были настроены друг к другу как никогда миролюбиво.

Иногда пастухи козьих и коровьих стад угощали путников молоком, творогом и мёдом в обмен на сушеные лечебные травы из Старого Леса. Иногда Илидор и Йеруш ночевали в каком-нибудь посёлке, людском или эльфском, чутко ловили отголоски новостей из большого мира — но те по большей части оказывались не новостями, а старостями, а то и вовсе байками или неумными сплетнями. Ни слова про драконов и Донкернас не было сказано жителями этих земель.

Иногда путники прибивались к раннеутренним рыбакам и подолгу пялились на камышовые поплавки в прохладной серой воде. Валялись в кучах опавших листьев, которые поселяне ещё не успели поджечь. Дышали и не могли надышаться прозрачно-пряным осенним воздухом, напитанным тяжестью грядущих затяжных дождей, сыростью глубоко вспаханной земли, запахами кислых ягод, забродивших на кустах.

Обсуждали письменность гномов и эльфские героические эпосы. Дважды по ночам летали — сугубо вынужденно: в небе было холодно и ветрено, Йеруш до трясучки боялся полётов, а Илидор не терпел наездников. Зато за малую часть ночи им удавалось выбраться из глухих непроходимых лесов и преодолеть солидные отрезки пути на юг, вслед за перелётными птицами.

Куда ещё двигаться после излома осени, если не к югу?

Они не строили планов и не заговаривали о целях. Во всяком случае, Илидор был уверен, что они оба по молчаливому соглашению не задают вопросов «А дальше-то что?», стремясь растянуть, продлить это зависшее безвременье.

Но, разумеется, цель у Йеруша была, и выяснилось это на самом деле довольно скоро. В один не особенно прекрасный прохладный день он внимательно изучил ничем не примечательный дорожный указатель, удовлетворённо хмыкнул и подобрался, словно охотничья собака длинь, учуявшая грызуна. Или словно Йеруш Найло, узревший очередное кочерга знает что.

Илидор тоже посмотрел на затрёпанный дождями указатель и не понял, чего тут хмыкать. По направлению прямо значился посёлок Норка, направо — Большое Душево. Йеруш уже свернул направо, зашагал быстрее, бодрее, вцепившись почти судорожно в лямки своего небольшого рюкзака, воинственно сопя и подёргивая правым плечом.

Налетел прохладным стаккато ветерок, взмурашил шею.

Илидор повернул направо вслед за Найло, ускорил шаг.

— Что ты там увидел?

Йеруш, выдернутый из каких-то мыслей, покосился за спину досадливо, но ответил. Он уже знал: если не ответить — Илидор просто остановится, поставит наземь большой йерушев рюкзак со штативами, реактивами, посудой и всякой прочей тяжёлой ёрпылью, сложит руки на груди, изогнёт бровь и будет приветливо улыбаться, пока не получит все ответы, которые желает получить. И ответы, конечно, придётся дать — потому как сам Йеруш этот рюкзак даже не поднимет.

— Видел там знак?

Слишком энергично махнув рукой на оставшийся позади указатель, Найло ушёл в занос и повернулся лицом к шагавшему позади дракону. Тот привычным движением сгрёб Йеруша за плечи и развернул обратно, к пока невидимому Большому Душеву.

— Знак на указателе? Башня и волна?

— Угу. Это значит, в посёлок возят почту Университета.

— Почту?

— Ну, письма всякие, журналы…

Илидор присвистнул.

— В такую даль? От твоего Ортагеная досюда, наверное, тысяча переходов! И зачем отправлять эту самую почту настолько далеко?

— Чтобы её получали, — буркнул Найло, сгорбился, вцепился в лямки рюкзака и пошагал быстрее.

Дракон разглядывал Большое Душево с любопытством. Йеруш — с выражением лица мальчишки, примеряющегося отгрызть мухе крылышки. Посёлок тянулся сонной улиткой по правому берегу невразумительной речки. Илидор её переплыл бы, даже дыхания не сбив. А может, даже камень добросил до другого берега.

На невысоких дощатых заборах висели вверх дном глиняные горшки, кувшины в бело-зелёно-голубой росписи и любопытные старухи в наголовных платках с красно-сине-зелёной угловатой вышивкой. Во дворах квохтали куры, лениво вуфкали собаки. Там-сям поскрипывали двери и колодезные вороты. Вдоль дороги степенно прогуливались жирные желтоклювые гуси, махали крыльями при приближении чужаков.

Глинобитные красно-коричневые дома стояли на удалении от берега, подглядывали за ним застенчиво, чуть выставив из-за заборов скатные крыши, подслеповатые слюдяные окошки, бревенчатые бока. Многие дома прятались за перепутанными ветвями кустов барбариса и сирени, не облетевшими ещё яблоневыми кронами, за заборами повыше, за другими домами.

Почтовое хранилище, как и предполагал Йеруш, находилось при спальном доме — а как ещё это могло быть устроено в не особенно большом посёлке, по дорогам которого рассекает преимущественно ветер?

Можно было подумать, что в спальном доме останавливаются не путники, не люди или эльфы, а куклы. Десятки, а может, сотни их расположились в стенных нишах привхожего помещения. Куколки плетеные, глиняные, деревянные, сидящие на маленьких стульчиках и плетеных коврятах из яркого бисера. На коврятах — тот же мелкий сине-бело-зеленый угловатый орнамент, что на старушечьих платках, и точно так же от него перед глазами скачут мошки.

Посреди привхожего помещения — низкий некрашеный столик, вкруг него кособокие кресла, на столике плетёная чаша с фруктами: красно-зелёные осенние яблоки, сочно-сиреневые сливы. Пахнет тёплым деревом и пыльными тканями.

Входная дверь смотрит на арочный проём в стене, где сумрачно маячит освещённая лампами стойка, сделанная, похоже, из цельного куска неподъёмного опализированного дерева.

Огорошенные кукольно-опаловым великолепием, эльф и дракон какое-то время стояли в дверях.

— Чой-та замерли?

За стойкой шевельнулась сутулая туча. Блеснул лысый череп в свете лампы, комкастые бакенбарды бросили на стену узорчатые тени. Человек за стойкой был одет в блеклое, серое, коричневое, обычное, заношенное — не то из желания показать, что кукольно-коврятная красочность не имеет к нему никакого отношения, не то оставляя за ней право играть тут главную роль.

Илидор первым пошёл к стойке и невольно прищурился: отражение лампы в опализированном дереве играло слишком ярко, пронзительно и многоцветно, а за многоцветьем почти слышался голос камня — почти, неуловимо-раззадоривающе, как лёгкая щекотка в носу.

Человек за стойкой упёр руки в бока. В правой была зажата светлая тряпица — видно, для протирки пыли.

— Яка҆ри меня звать, — сообщил гулким рокочущим голосом.

— Йеруш Найло, — энергично представился эльф, выдернулся из-за плеча дракона, протянул руку с называем на запястье.

И, не дожидаясь, пока Якари считает называй, оперся обеими ладонями на стойку и тут же принялся подпрыгивать, точно собирался перемахнуть через неё. В очередной раз подпрыгнув, Йеруш завис над стойкой на весу, держась на руках. Наклонил голову, посмотрел сверху вниз на Якари. У того даже волос бакенбарды не дрогнул.

— Может быть, для меня есть письмо из университета Ортагеная?

— Йеруш Найло, — медленно повторил Якари, пожевал губами.

Отвернулся. Аккуратно положил тряпицу на столик рядом с собой. Принялся неспешно и тщательно складывать её. Йеруш, сильно стукнувшись пятками, утвердил себя на полу и стал жрать Якари глазами. Тот медленно и обстоятельно разглаживал тряпицу и не то о чём-то раздумывал, не то собирался с духом.

Наконец обернулся к путникам, упёр руки в бока и уставился на что-то под стойкой. Лицо Якари было застывше-напряжённым, и теперь казалось, будто бакенбарды топорщатся на нём воинственно.

— Йеруш Найло. Да. У меня есть письмо для Йеруша Найло.

Эльф с явственным трудом удержался от победного возгласа и от какого-то движения — словно рябь по воздуху прошла. А Якари поднял, наконец, взгляд — такой же приветливый и живой, как захлопнутые ставни.

— У меня есть для тебя письмо, но я его тебе не отдам.

Йеруш поискал и не нашёл достаточно хорошего ответа на это дивное заявление. Дракон хмыкнул, выбрался из лямок большого рюкзака, облокотился на стойку. Якари сложил на животе ладони-лопаты.

— Лихота у нас завелась по осени, вот чего. Притом лихота незнамая. Не мавка то, не вомперец болотный и ничто другое понятное. У речки оно трётся, а то и в ейной глуби. Зловредная и неуглядимая совсем. Вроде как сам воздух бегает!

Йеруш смотрел на Якари ободряюще, словно говоря: «Ну-ну, и когда ты захохочешь над этой дурацкой шуткой?». В отличие от Илидора, Йеруш не водил знакомства с гномами, ходившими в глубокие подземья и верившими во всякие странные вещи, потому не понимал, что Якари говорит серьёзно. А тот задрал подбородок и заявил:

— Так что письмо я тебе отдам, когда эту лихоту отыщешь и скажешь, чего она такое. И как её утихомирить. Ясно говорю?

Улыбка слиняла с лица Йеруша, и дракон рассмеялся его растерянности. Золотые бусины драконьего смеха звонко раскатились по привхожему помещению, настучали куколок по головам.

— Так, — отмер Найло. — Это не шутка, значит? А если я не собираюсь тут ничего углядывать, если я просто развернусь и уйду?

— Скатертью по гузну, — сердечно напутствовал Якари. — Подожду другого учёного умника, который приедет за письмом.

Илидор хрустнул пальцами и подался вперёд, но Якари и бровью не повёл, вообще едва ли обратил на него внимание.

— Я на тебя Университету нажалуюсь, — запальчиво заявил Йеруш.

— Жалуйся. Мне твой эльфячий университет не указ и власти у него тут нет, да он и не услышит тебя здеся. Кто почту от него привозит, как думаешь, — университетский посыльный? Как бы не так. Обычный человечий поштарь возит, через пятые руки.

Дракон хрустнул пальцами другой руки. Йеруш оскалился.

— Да что такое-то! Ну скажите про эту лихоту местным властям и не морочьте мне…

— Сказывали, — перебил Якари. — Те и слушать не стали. Если б лихота нам головы отжирала, вот тогда б владетели почесались, но она лишь по мелкости шалит. То садок рыбный отвяжет, то бельё в реку утащит. Или вот бабу по ляжке шлёпнет — какой с того вред?

— И правда, — почти промурлыкал дракон. — Какой с того вред?

— Зима идёт, — глухо ответил Якари. — Волчье время, смутное, колдовское. Ни к чему нам на пороге зимы незнамая лихота — кто ж ведает, а вдруг она на зиму не приляжет? Или приляжет прям тут?

Илидор и Йеруш, быстро переглянувшись, убедились: никто из них не имеет представления, о чём говорит Якари. А тот добавил:

— Да ещё и время свадеб на носу. Сына мельника женим уже завтра, а через три дня выдаём замуж дочку Талимы-вдовицы, а затем…

— И что, на свадьбе из-под стола вылезет речная лихота и заухает?

— Заухать она, мож, и не заухает, а от если к молодым прицепится, так всему селу житья не станет, и не видать нам боле ни урожая, ни приплода, и мало будет таких, кто доживёт до будущей осени. Не отдам письмо, говорю я, пока не скумекаете, что за лихота у нас завелась и как её прогнать её! Повертитесь тута, посмотрите, как чего. Завтра на свадьбе погуляете опять же, будете сыты-пьяны, оно вам плохо, что ли? А заодным делом, может, чего и узнаете. Тока говорить об этом никому не надо, ага. Боюсь я, лихота уже кой-кому из наших яйцев-то в ухи пооткладывала…

По улице шли девицы, пели что-то негромко и развешивали на заборах яркие тряпочные венки с длинными лентами — украшали Большое Душево к завтрашнему свадебному гулянью. Илидору чудилось нечто зловеще-неправильное в неживых цветочных венках, в тягучих песнопениях.

Они с Йерушем шли к реке, и девки, не прерывая своего занятия, не прерывая пения, поворачивали головы им вслед. «Как будто магичат нам издохнуть в страшных корчах», — неожиданно Найло оформил в слова мутненькое ощущение Илидора.

Хотя оба знали, что невозможно намагичить ничего подобного.

Взвилась мелкими брызгами стайка воробьёв, расселась на невысокой уводной вербе. Медленно прошествовала им вслед грязно-белая кошка: хвост трубой, ноги клешнями. Воробьи переливчато ругались и качались на ветвях. На приречных мостках бабы полоскали бельё, тревожно зыркая по сторонам.

Из-под воды слева поднялся вдруг пузырь воздуха, распластался по поверхности воды и вместе с течением медленно поплыл к мосткам, покачиваясь. Через прозрачную воду видно было, как илисто-песчаное дно медленно взошло бугорком размером с кошку и тут же осыпалось, исторгло новый пузырь. Йеруш покосился, не замедляя шага.

Якари их предупредил: «В песке зарыта рыба-глот, что со времён наших дедов там живёт. Она безобидная. Если тока близко не подходить и песок не каламутить».

— А если подходить и каламутить? — спросил его тогда Найло и получил исчерпывающий ответ:

— Тогда обидная.

Осень гнала с севера и запада стылые ветра. Йеруш был бледен, заброшен и зяб. Он старался лишний раз не смотреть на Илидора: от вида дракона делалось ещё холоднее, поскольку у того не было тёплой одежды. Илидор пока и не особенно в ней нуждался, ведь драконы созданы выживать в подземьях Такарона, а там бывает уж куда как холоднее, чем в южных людских землях в конце сезона горького мёда. Хотя и было непривычно-неуютно среди осенней зябкости, дракон бы не отказался от стёганой куртки и тёплых штанов, которые полагались донкернасским драконам в осенние и зимние сезоны.

Песок. Камыши. Мёрзлые осенние водоросли. Чуть наклоняя голову, Илидор выслушивал что-то под землёй, а Йеруш брёл вдоль берега, ворча себе под нос, ёжась от колкого приречного воздуха. И вдруг подобрался. Сверкнул глазами, вытянул шею из тёплого ворота куртки. Сделал шаг к воде, другой.

— Интер-ресненько!

Ноги Йеруша разъехались, подломились, он рухнул в прибрежный песок, растопырив колени под разными и одинаково неудобными с виду углами. Уставился на что-то в воде, чуть приоткрыв рот, склонил голову к одному плечу, к другому, надул щёки, задёргал носом. Илидор, ушедший вдоль берега дальше, вернулся.

— Что там?

Найло протянул руку со спазматически скрюченными пальцами, посмотрел на неё неодобрительно, потряс ладонью. Указал на цилиндрические, с палец длиной предметы, торчащие из песка. Илидор сначала принял их за камешки, но потом разглядел поднимающиеся к поверхности пузырьки — словно внутри камешков кто-то дышал.

— Это моллюски, Илидор. Называются «ногти русалки», и ты знаешь, что с ними не так?

— Да, у них идиотское название.

Йеруш ещё какое-то время смотрел на раковины, сидел и смотрел, сложив пальцы шалашиком и едва касаясь их губами, а потом вдруг принялся рисовать сердечки на песке.

— Ты сломался? — с надеждой спросил Илидор.

Внутри сердечек Йеруш быстро-быстро чёркал цифры и незнакомые дракону закорючки — косые линии с кружочками в верхней и нижней части.

— Эти моллюски — морские. Наглухо, до невозможности и бесповоротно морские.

Илидор присвистнул. Глаза Йеруша сияли, щёки чуть разрумянились, пальцы зарылись глубоко в холодный песок.

— Какого шпыня морские моллюски делают в речке? Это великолепный вопрос, о, какое счастье, когда в мире есть такие невозможно убийственные вопросы, какое счастье, что ты не способен двинуться с места, пока не найдёшь ответов! Или пока решишь их не находить! Чтоб этот Якари был здоровенький, как хорошо, что он не отдаёт мне письмо, у-у-у, я бы загрыз его за это!

Дракон хлопнул крыльями.

— Я могу придушить этого увальня или треснуть разок по черепушке, или просто мечом ему помахать. Он тут же отдаст твоё письмо и ещё десяток чужих сверху, в качестве аморальной компенсации, и мы пой…

— Нет! — отрезал Найло и с силой ахнул кулаками по песку, сминая начёрканные в сердечках цифры. — Не надо никого душить! Не смей!

— Но так же нечестно, — крылья плаща снова хлопнули. — И тебе наплевать с высокой горки на проблемы этого посёлка. Может…

— Нихрена ты не понимаешь, — прошипел Найло, отбивая каждое слово ударом ладоней по песку. — Да, мне наплевать на этот посёлок, и я сам хочу треснуть Якари, но если здесь завелась водная аномалия? Неужели ты думаешь, что гидролог в здравом уме…

— В каком-каком?

Подбежали двое мальчишек лет десяти, остановились в нескольких шагах, горячо о чём-то споря, потом подошли к Илидору и Йерушу, одобряюще подталкивая друг друга.

— Дяденьки, а дяденьки! Мы давеча в лесу логово видели.

Йеруш обернулся, как укушенный в зад, и мальчишки отпрыгнули.

— Чьё логово?

— Незнамо чьё.

— Но вонючее.

— Оно тама, у излучины, прям над берегом!

— Тока ветками завалено и будто обрыв!

— С воды видать, а с берега не видать!

— И воняет так, словно в ём подохло чего-т нехорошее!

Всё это мальчишки тараторили, пятясь под бешеным взглядом Йеруша, и наконец, развернувшись, убежали к приятелям, увязая в песке и постоянно оглядываясь, словно боялись, что эльф за ними погонится. Перед обиталищем рыбы-глота уже носились другие мальчишки в непоразмерных осенних одежках с плеч старших братьев, чумазые, тощие и громкие, как осы.

— Татыщ! Татыщ! — орал самый высокий, белобрысый, и изображал нечто вроде броска копья в реку.

— Фью-и! — свистел-подвывал другой и носился вокруг первого, растопырив руки, словно птица.

Третий степенно отколупывал кусочки макухи от большого, неровно сломанного куска. Отколупанное бросал в воду, и Илидор мимовольно потянул носом, ловя запах давленых подсолнуховых семечек — не уловил, далеко. Четвёртый мальчишка, самый мелкий и тощий, тоже то и дело отламывал от куска макухи, только не бросал добычу в воду, а украдкой жадно заглатывал сам. Не то изображал рыбу-глота, не то был голоден, а может, и то и другое сразу.

Илидор толкнул Йеруша локтем, указал подбородком на мальчишек.

— Что там за рыба у них в песке?

Найло дернул головой, и в его шее хрупнуло.

— Не знаю. Я гидролог, а не рыболог.

— Рыбы же плавают в воде! Разве ты не разбираешься в рыбах?

— Слегка, — Найло дёрнул головой в другую сторону. — Я слегка разбираюсь в ёрпыльной туче вещей, связанных с водой. Донных рыб знаешь сколько, знаешь, нет?

Йеруш вскинул руки, растопырил пальцы высоко над головой.

— Может, это парахлит какой-нибудь или мимикус, ой, слушай, ну какая разница! Это же не рыба вылезает из воды щупать баб, не рыба путает сети, нет! Рыба так не может, у неё плавники! В донных рыбах не водятся аномалии, так что пусть себе сидит, глаза таращит, ну какая разница!

Найло согнул-разогнул пальцы, вцепился в свои локти, сжался весь, съёжился, выставил вверх острые плечи, отчего куртка повисла на нём, как на палке. Неровно остриженные пряди волос покачивались у левой щеки и правого уголка рта, и сейчас это придавало Йерушу страшно жалостливый вид.

— Как же зябко, просто омерзительно. Почему я не рыба, интересно? Рыбы не зябнут.

На песок поодаль приземлилась крупная ворона, смотрела на Йеруша чёрными глазами, залитыми волчьей тоской. Перья блестели, как лощёная шерсть. Бабы с мостков расходились, забрав корзины с бельём.

— А знаешь, дракон, жрать рыбу полезно для работы мозга. Потому ты любишь рыбу, наверное, хах!

— А я подумал, потому тебе нужно выдать хорошего леща, — тут же отбрил Илидор. — На логово-то пойдём смотреть?

— Да на кой оно нам?

— Как это на кой? Неведомо чьё вонючее логово в лесу — это же страшно интересно, разве нет? Нет? Я так и думал. А ещё, кажется, я слышу подземный источник во-он там, под холмом, и он звучит как-то непохоже. Нужно подойти ближе, расслушать.

— Источник?

Йеруш обернулся в ту сторону, куда указывал Илидор, словно до этого не видел холма за деревней.

— А что значит «непохоже»?

Илидор не успел ответить: к ним шла одна из женщин, что полоскали белье на мостках. Свою корзину она передала товарке и шагала к Илидору и Йерушу с какой-то неохотной решимостью, как и давешние мальчишки. Дракон смотрел с интересом, как она подходит, шагая размашисто и принуждённо, точно её одновременно толкают в спину и держат за ноги. Очень сосредоточенной она была — высокая молодуха в опрятном тёплом платье и меховой жилетке поверх, через плечо перекинута толстая коса цвета ячменного колоса, и красными намёрзшимися руками молодуха всё теребит эту косу, точно прося у неё уверенности.

Остановилась в пяти шагах, глядя поверх плеча Илидора, и завела, вроде ни к кому не обращаясь:

— Старики кажут, в посёлке стал быть осенний злой дух. Взялся от ведьминой старой хаты и тут стал быть. Опасный дуже и зловредный.

Только что отрешённо сидевший на песке Йеруш вдруг вскочил на ноги с возгласом «Да что ж вас всех так прорвало-то?» и молодуха, ойкнув, отпрянула. Илидор встал между ней и Найло, лучезарно улыбнулся:

— Он не кусается.

— Я не кусаюсь? — Удивился Йеруш.

Женщина несмело улыбнулась Илидору. Найло попытался обойти его, но был схвачен за руку крылом драконьего плаща, слегка скручен и обездвижен в позе, напоминающей знак Ϡ, которым эльфы сокращают фразу «и всё такое прочее».

— Так откуда взялся дух? — вежливо переспросил дракон.

— Ведьмина хата в лесу стоит, недалечко, — женщина отёрла ладони о шерстяную юбку. Ладони были маленькие, пальцы красные, негнущиеся от ветра и холодной воды. — Сама ведьма померла давно, а хата всё стоит, стоит и не разваляется…

Илидор оглянулся на Йеруша, крыло выпустило руку эльфа.

— В этом есть какой-нибудь смысл? — тихо спросил дракон.

— Да мне почём знать? — сердито прошипел Йеруш. — Я не разбираюсь в ведьмах, заброшенных домах и невидимых злыднях! Я гидролог, а не лихолог!

— Старики молвят: то с ведьминой старой хаты стелется по посёлку злыдний дух, — бубнила молодуха и переминалась с ноги на ногу, опустив взгляд, теребя косу.

Илидор посмотрел на неё, чуть прищурившись, склонив голову, и этот наклон головы чрезвычайно не понравился Йерушу. Он вцепился в плечо Илидора и тихо прошипел:

— Так, дракон, даже не вздумай! Просто не смей!

— Чего ещё мне не вздумывать?

— Связаться с ещё одной женщиной, вот чего! — Йеруш шипел и махал свободной рукой, как покалеченная мельница, и молодуха попятилась. — Это плохо заканчивается! Я даже представлять не хочу, что случится в следующий раз, может, тебя на вилы наденут, а я не хочу, чтобы тебя надевали на вилы, я к тебе привык, ты уже даже почти меня не бесишь, ужасный дракон, нет! Да!

Илидор улыбнулся уголком рта, и это вдруг рассердило Найло.

— О-о, я ошибся! — выплюнул он и выпустил драконье плечо. — Ты по-прежнему невыносимо меня бесишь, Илидор! Делай ты что хочешь, в самом деле!

Развернулся, едва не упав, и пошёл к воде, сердито выбрасывая ногами фонтанчики песка и на ходу вытаскивая из карманов стеклянные пузырьки, обмотанные подвявшими зелеными листьями, чтоб не цокались друг об друга.

Илидор шагнул к молодухе, и та зарумянилась.

— И ты хочешь показать мне ведьмину хату? Очень-очень хочешь?

Женщина сделала шаг в сторону, с прищуром глядя на дракона. Лицо её побледнело, узкий яркий рот стал казаться хищным.

— Дух злобный, — повторила с нажимом. — Всем сразу надо ходить на хату глядеть, не к добру меньше трёх быть. Старики так говорят.

Илидор рассмеялся, и смех его проскакал цветными бусинами над водой, над холодным песком, умчался к лесу, рассыпался там на осколки среди зябнущих деревьев.

— Почему ты стараешься увести нас от реки?

Взгляд женщины забегал. Она что-то промямлила, но дракон не слушал. Шагнул к ней, и обманчиво-безопасными пальцами обхватил оба её запястья. Она дёрнулась раз, другой, забилась всем телом — с тем же успехом можно было вырываться из кандалов, Илидор едва покачнулся.

— Что тут творитс-ся? — голос его стал шипящим, змейским. — Что находится за холмом?

— Ничего! — Воскликнула она и перестала вырываться. — За холмом нет ничего!

Дракон выпустил её запястья и отступил, улыбаясь до изумления ехидно.

— Я так и подумал.

Йеруш ворчал и распихивал по карманам пробирки, в которые едва успел набрать воды. Илидор целеустремлённо шагал через посёлок по направлению к холму, почти тащил за собой Йеруша, а местные провождали их внимательными взглядами. Кто с любопытством и надеждой, точно желая и не решаясь что-то подсказать, кто с сердитой тревогой, словно тоже желая и не решаясь помешать чужакам свободно шляться по округе.

Йеруш ощущал недобрые взгляды плечами, словно в их касались одновременно десятки мелких коготков. У Илидора то и дело щетинилась на загривке чешуя, несуществующая в человеческой ипостаси.

На лавочках там и сям сидели мужики и бабы, загадывали друг другу диковатые загадки: «А как волосы кручёны, щёки бледны, поглядит на кого — словно ей монету задолжали!».

Ребятишки гоняли воробьёв. Из некоторых дворов неслись протяжные песни на несколько женских голосов. Кто пел о кудели-дороге, кто о богатом урожае, о добрых приплодах в каждом хорошем дому, и слова песен были светлые, радостные, но тягучие мотивы и горестные надрывы в голосах певуний навевали тоску. «Будто котёнок умер», — поморщившись, оценил Найло.

Сразу за околицей необъяснимо захотелось свернуть с дороги. Спрятаться неведомо от чего. Тугой пузырь чуждой магии, которую ощущал Илидор в подземном источнике, здесь становился плотнее.

— Глянь на деревья, Найло.

Йеруш посмотрел.

— Они голые. Такое бывает по осени, знаешь.

— Они словно горелые. Или нарисованные в небе углём.

Найло только фыркнул, ещё больше помрачнев, запахнулся в куртку, выставил вверх плечи. Каменисто-травяной холм приближался, и спустя ещё два десятка шагов Йеруш спросил:

— Так что, ты слышишь здесь воду?

— Угу. В этих камнях есть вода, и она какая-то… не знаю, тугая?

— Эй, а ну стоять! — хлестнул вдруг по спинам чуть запыхавшийся, чуть гнусавый голос с характерной для этой местности протяжной «е-э».

Илидор и Йеруш от неожиданности действительно остановились, обернулись.

Дорога в этом изгибе была пуста и сокрыта густыми кустарниками пожелтевшего любистока. Единственный дом, из которого можно увидеть этот участок дороги — пустой и полуразвалившийся, с просевшей крышей и давно сгнившим крыльцом, маячит за обвалившимся забором слева.

Нарочито вразвалку, выравнивая дыхание после быстрой ходьбы, к ним приближались двое мужчин. Один — амбал в заношенной шерстяной одежде, с лицом, не обезображенным проблеском мысли, и кулаками размером с горшок. Глаза его под косматыми волосами блестели, как у хворого. Второй человек, горбоносый, с заметными залысинами, походил на поджарого цепного пса, которого следует держать в поле зрения, если не желаешь беды. Злоба в его взгляде была утробной, глубинной. Такой человек, пожалуй, не начинает нового дня, не пнув собаку, не отвесив оплеуху ребенку, не свернув шею курице.

— Дальше хода нет, — заявил амбал.

Илидор смотрел на него с вежливым интересом.

— Почему? — Спросил Йеруш, сделал полшага вбок и назад, отступая за плечо дракона.

Точно так же горбоносый встал чуть за плечом здоровяка, оценивающе и угрюмо изучал чужаков. Здоровяк перевёл сумрачный взгляд с Йеруша на Илидора.

— Неча вам там.

— Посмотрим, — насколько мог спокойно проговорил Йеруш.

Дракон всё молчал, лица его Найло не видел, но приободрился, убедившись, что детина не рвётся в драку. А то ведь если кинется — кто знает, сумеет ли Илидор ему навалять. Дракон, конечно, сильный и крылатый, но селянин, вскормленный на деревенской сметанке, на полголовы выше дракона и тяжелее раза в полтора. Такой одним ударом вышибет полчелюсти зубов. А горбоносый, пожалуй, способен голыми руками выцарапать человеку печень.

— Не на что там смотреть, — после долгой-долгой паузы негромко произнёс горбоносый. Голос у него был хриплый и низкий. — Усадьба заперта от чужаков страшечными заклятьями. Худо будет, если заклятье вас разорвёт. Иль оскопит.

Йеруш уже открыл рот, чтобы ляпнуть: чушь! Нет такой магии, способной… Но упреждающе дёрнулось крыло драконьего плаща, и Найло промолчал.

Под ежино-царапучим взглядом горбоносого было физически неуютно, будто Йеруш стоял босиком на острой щебенке. На кой шпынь он во всё это влез, спрашивается?

Из-за поворота, чуть запыхавшийся, появился ещё один амбал, почти неотличимый от первого.

— Неча ходить к панской усадьбе, — немедленно высказался он.

Панская усадьба, значит.

Свежепоявившийся здоровяк сделал ещё несколько быстрых шагов и почти упёрся в Илидора. Йеруш сглотнул внезапно пересохшим горлом. Не нужно обладать богатой фантазией, чтобы понять: если это тело просто свалится на дракона, то сплющит его в блинчик. Как их только выращивают, таких здоровенных? И почему это так жутко — когда сильный и крылатый дракон, так беспечно стоящий между Йерушем Найло и чужой злобностью, выглядит вовсе не сильным и даже почти не крылатым, а совсем небольшим, щуплым и каким-то… ломким?

С Илидора, конечно же, станется выхватить меч. Или звонко рассмеяться и отвесить шутку. Или начать напевать — но Йеруш был уверен, что в стоящих напротив людях нет ничего настолько умного и светлого, к чему может обращаться драконья песня.

— Ну неча — значит, неча. Не больно-то хотелось, — наконец отмер Илидор.

Что-то про себя решив, сгрёб Йеруша за плечи и повлёк по дороге обратно, обойдя обоих здоровяков и горбоносого, как пустое место. От всех троих воняло хлевом и луком. Все трое обернулись, словно связанные, одновременно, через правое плечо, и тяжело смотрели в спины чужакам. Взгляды скреблись и царапались, от них хотелось втянуть голову в плечи.

Найло задрал подбородок. Он был уверен, что не обойдётся без каких-нибудь напутственных слов, и один из амбалов не разочаровал:

— Приглядывать буду.

— Приглядывай лучше, чтоб тут никто от скуки не помер, — бросил через плечо Илидор.

— Какого бзыря мы уходим? — придушенным шёпотом спросил Йеруш уже за поворотом, хотя и сам прекрасно знал — какого.

Дракон шкодно улыбался, точно ничего пренеприятного сейчас не произошло.

— Не драться же с ними. Хотя можешь вернуться и подраться, если хочешь, конечно.

Йеруш ускорил шаг.

— Я и сам понял, что они бы тебя поколотили.

Илидор расхохотался так, что на кустах съежились листья любистока.

— Они неповоротливые, как сараи, а у меня меч! Я бы их просто убил… Ну, если бы никто из них не успел мне врезать, конечно, только они бы не успели. Но мне ни к чему их протыкать мечом, честное слово, ведь эти люди не виноваты, что они тупые! Кроме того, здесь становится всё интересней. Местные так упорно не желают пускать нам именно в этом направлении, они так уверены, что могут не пустить… Это забавно! Найло, ты почему не выглядишь позабавленным? Тебе не хочется с ними поиграть? Это интересная игра: «Нельзя и ещё нельзее», ну! Брось ходить с такой кислой рожей! Давай, встряхнись, ты сможешь, да, давай поиграем, давай придумаем сейчас четыре способа попасть в панскую усадьбу, не привлекая внимания помешанных!

— Да на кой с ними играться? Мы время теряем!

— Надо же, теперь тебя это беспокоит! — Илидор хлопнул себя ладонями по ляжкам и крыльями по бокам. — Если я начнут тыкать в селян мечом — поверь, быстрее не станет! К этой усадьбе мы всё равно придём, ну или прилетим, если нам так захочется, а мне пока вот что интересно: кем себя возомнили эти малахольные, если так нагло полезли на человека с мечом?

Они вернулись в спальный дом в быстро густеющих сумерках. Якари был поглощён обмахиванием пыли с бесконечных наполочных кукол и занятия своего не прервал, только энергичными махами с «Отуда и вправо» объяснил, как попасть в приготовленную для гостей комнату. И добавил, указывая на подносы, стоявшие на привхожем столике: поскольку других гостей в Большом Душеве нынче не случилось, то стряпуха сегодня не приходила, потому на ужин лишь хлеб, творог, яблоки да сваренные вкрутую яйца. Кроме еды, на подносах стояли кувшинчики с элем. Илидор и Йеруш быстренько подхватили подносы и уволокли их, пока Якари не передумал так щедро кормить гостей.

Комната была похожа на все обычные комнаты людских спальных домов, которые прежде доводилось видеть Илидору: шесть шагов вдоль, четыре поперек, скрипучие половицы, низкие кровати с жиденькими одеялами, низкий потолок — руки не вытянуть — и маленькое окно, на крюке у которого висит яркая лампа. Ещё сундук под окном и два табурета.

— Стол, — проявил наблюдательность Йеруш. — Стола нет.

Илидор шагнул со своим подносом к подоконному сундуку. Усевшись на табурете, который высотой был почти с сундук, махом откусил четверть ковриги, жадно выхлебал полкувшинчика эля и принялся чистить яйцо. Йеруш уселся на второй табурет и рассеянно начал поедать творог.

На некоторое время в комнате воцарился успокаивающий стук ложек и кружек, хруст яичной скорлупы и сочных осенних яблок. Наконец Илидор собрал на один поднос пустые кувшины и кружки, разве что не вылизанные тарелки, яблочные хвостики и яичную скорлупу и выставил поднос в коридор.

— Ёрпыль знает что, — сказал тогда Йеруш. — Находили мы туда-сюдаев на несколько переходов, а всё без толку. Я даже почти отказываюсь верить, что источник морской воды может быть в той усадьбе. Откуда там быть морской воде?

— Откуда ей вообще быть в этом месте? — пожал плечами Илидор.

Глаза Найло потухли и тут же остекленели, а руки-ноги выстрелили вдруг во все стороны, как у паука, и потом снова собрались вокруг туловища по-всякому согнутыми загогулинами. Табуретка жалобно поскрипывала. Несколько мгновений спустя правую ногу Йеруша, видимо, свело судорогой, поскольку Найло, утробно заворчав, принялся тянуть на себя стопу сразу двумя руками.

— Тебя на свадебном пиру надо показывать, — сказал ему Илидор. — Вместо смешилы.

Йеруш, словно не слыша, уставился в слюдяное окно. За ним, разумеется, не было видно примерно ничего, помимо мутной темени.

— Завтра мы всё равно пойдём за холм, — прошипел он сквозь зубы. — И пусть только попробует какой-то замшелый селянин мне помешать!

— Сегодня, — возразил Илидор и поднялся на ноги. — Я слетаю туда сегодня. Сейчас. Отвлеки Якари, если он ещё не спит.

В поселках укладываются рано, и никто не должен был увидеть, как в тихий вечер над крышами домов Большого Душева врезалась крылатая тень. Вечер выдался тёмным: отяжелевшее осенней тучностью небо висело низко, прятало звёзды и дороги из лунной пыли. Тень над домами навернула круг, другой, едва взмахивая крыльями, и была в этих движениях, в звуке хлопков невысказанная и необъяснимая словами потребность, жажда чего-то недоданного.

Йеруш пытался удержать Илидора в доме, но со сходным успехом можно останавливать туман, восход солнца и смену сезонов.

Илидор пластался в ветряных потоках, среди набрякших сырой прохладой туч, он не видел внизу посёлка и не помнил о нём, дракона распирало изнутри ощущение какой-то неправильности, корявости, недоделанности этого дня, его чешую словно облепили вязкой слизью, и дракон пытался изгнать, сбросить с себя эту слизкую неправильность. Он летал над посёлком кругами, не видя его, не помня о нём и одновременно пропитанный его вязкостью насквозь, и он не мог перестать наворачивать эти круги, словно был не драконом, а мухой, подвязанной за лапку на верёвочке.

Илидор собирался лететь на запад, к холму, от которого в реку впадала неправильная вода, но с той стороны давило какой-то тошнотворной магией, словно стенкой тугого пузыря. Дракон до изнеможения махал и махал крыльями, летал и летал кругами в мокрых тучах над посёлком, стремясь приблизиться к холму и приблизиться не мог. Перевёрнутая, нелепая магия завязывала что-то в животе, подкатывала тошнотой к горлу, сбивала чувство пространства, и дракон принимался панически махать крыльями, чтобы удержаться в воздухе.

От этой неизбавимости в горле стало нарождаться низкое рычание, оно ширилось, крепло, набиралось гула и наконец выплеснулось в небо звонким пронзительным воплем, не драконьим, не звериным, не человеческим. Вопль раскатывался и сильнел, катился и катился в небо, и с ним вместе наконец стала вымываться из дракона растерянность перед происходящим.

Голос Илидора густел, крепчал, гудел, заворачивал мокрые тучи в невидимые плотные ленты, выжимающие из туч морось, и те сыпалась на Большое Душево, а тучи пытались увернуться от ленточной щекотки, но только распушивались ещё больше. Вопль длился, длился бесконечно, пока вместе с ним не вылилась из головы всё смутное беспокойство, а потом крик стал тише, глуше, на мгновение сделался вопросительным, а потом снова взвился — радостным. Это была радость от собственной мощи, молодости, неугомонимости, возможности в любой момент полететь куда-нибудь ещё.

Когда звонкий крик перешёл в бархатистый смех, дракон кубарем скатился под самые нижние слои туч и навернул там ещё полкруга, просто наслаждаясь полётом, а потом, тяжело дыша и чуть дрожа, наконец спустился наземь — подальше от домов, у воды.

Когда взъерошенный, очень сердитый и очень покрытый дождевой пылью Илидор возвращался в спальный дом, ему приходилось то и дело менять курс, обходя некоторые другие дома по теням и соседним улицам: там-сям торчали из дверей жители Большого Душева, смотрели в небо из-под козырьков и скатов крыш, осторожно вытягивали шеи, выискивали источник отзвучавшего крика-смеха. Сначала Илидора это забавляло, но потом он пару раз сбился с пути, продрог и в целом весьма умаялся обходить любопытствующих издомовторчателей. Потому настолько обрадовался, добравшись наконец до спального дома, что ему даже не пришло в голову проверить: а не торчит ли кто-нибудь из этой двери тоже? И дракон вывалился из-за угла дома прямо на Якари.

Тот отшатнулся, чувствительно ахнувшись о дверной косяк, схватился за грудь.

— Ты чего тут? — спросил придушенно, шалыми глазами посмотрел в небо, а потом на Илидора.

— А ты чего? — в тон ему спросил дракон и на деревянных ногах прошёл в дом, как ни в чём не бывало.

Якари остался в дверях таращиться Илидору в спину и подозревать нечто такое, что ему даже не хотелось облекать в слова.

Из дверного проёма ударил яркий свет, и сначала показалось, что в кладовку вошли трое селян, но уже через мгновение Илидор понял, что это три жреца солнца в голубых мантиях.

От удивления, от возмущения — их не должно здесь быть! — дракон вскрикнул. Выдал себя.

Он отбивался как мог, но их было трое, неумолимо-сильных и упорных, а его тело от ужаса делалось тряпочным и слабым. Трое жрецов легко скрутили его и, смеясь, поволокли в хорошо освещённую комнату с запахом металла, пыли и ужаса.

— Как всякую неразумную тварь, — изрёк низкий голос, и от него потекли тонкие, вибрирующие усики страха, оплели лодыжки и запястья Илидора. Дёрнули, выкручивая-растягивая руки кверху.

— Времени мало!

Хлестнуло болью вдоль хребта, между крыльями, и те испуганно облепили бока и бёдра. Задеревенели мышцы груди и живота: не кричать, некричать, НЕКРИЧАТЬ! Лязгнула сочленениями невидимая машина, загудела, дохнула злобой сбоку, двинулась к дракону: лязг, лязг, лязг.

— Эй!

Его потрясли за плечо, вцепившись у основания крыла, и дракон хотел вывернуться, чтобы не дать снова порвать себе крыло, но импульс движения застревал в голове и никак не передавался телу.

Из вязкого сумрака кто-то хихикал и часто дышал, звякал железками над головой дракона, где беспомощно сжимались в кулаки его закованные руки. Теперь он лежал на спине — наверное, всё-таки смог пошевелиться, только не сбросил руку с крыльев, а закрыл их собой.

В прошлый раз это не помогло.

— Илидор?

Звяканье, смех, учащённое дыхание на миг вылиняли, отдалились, словно не были настоящими. Настоящий кто-то осторожными пальцами отбросил взмокшие пряди волос со лба дракона.

Он дёрнулся к этой безопасной руке, но его снова потащило в липкую жару с запахом металла и ужаса. Лязгнула в углу машина-распырка. Обдало ухо и шею горячим дыханием:

— Куда пошёл эльф? Он нашёл живую воду?

Боль пульсирует в раздробленных пальцах, отдаёт в локти и плечи, кровь течёт из глубоких разрезов между рёбер и схватывается коркой на боках, горит рассеченный висок, смех мечется над его головой и приближается, приближается, приближается. С лязгом зависает над крылом машина с зазубренной щёткой, деревенеют мышцы живота в бесплодной попытке отгородиться от того неумолимого, что надвигается на него, что сейчас обрушится, схватит, скрутит, подомнёт…

— Илидор!

Его трясли уже за оба плеча, и эта тряска рывками вытаскивала дракона в реальность из хорошо освещённой комнаты с запахом металла и ужаса.

В реальности была темнота, и над ним нависала не машина, а Йеруш — вхлохмаченно-угловатый силуэт, обрисованный фоном беленого потолка. Держал его за плечи, влажные от пота, и отчего-то казался менее настоящим, чем отступающая память тела о раздробленных пальцах и взрезанных боках.

Дракон, тяжело дыша, таращился снизу вверх на силуэт эльфа — острые плечи, худые руки, торчащие кверху уши в неровно остриженных встрёпанных волосах — и в неотвалившемся ещё сонном ужасе пытался понять, почему не видит его глаз.

Цепкие пальцы Йеруша на его плечах дрогнули, словно хотели успокаивающе погладить основания крыльев — снова целых крыльев, убеждая и подтверждая, что машина-щётка способна вернуться только во сне.

— Юльдра сдох, — произнёс Йеруш.

— Я помню, — хриплым со сна голосом не сразу ответил дракон.

Холера его знает, как Найло понял, что ему снилось.

Когда Илидор подал голос, Йеруш вздрогнул и медленно разжал пальцы на его плечах, будто не вполне осознавая, что до сих пор их держит. С осторожностью и какой-то старательностью убрал со лба дракона ещё одну влажную прядь. Медленно выпрямил спину, сцепил руки на бедрах. Илидор смотрел на Йеруша, не шевелясь, всё ещё не вполне уверенный, что проснулся, и всё думал, почему не видит глаз Найло.

— Я кричал? — спросил он наконец.

Странно тогда, что не проснулся от собственного крика.

— Нет. Выразительно стонал.

Когда Йеруш поднялся с кровати дракона, его слегка шатнуло и захотелось немедленно снова вцепиться в Илидора: в темноте этой чужой комнаты потерялись расстояния, направления и ориентиры, потерялись особенно злостно и ненаходимо. На миг Йерушу показалось, что он совсем один стоит посреди пустынного ничего, безнадёжно затерянный в нигде.

Дракон завозился за его спиной. Обернувшись через плечо, Йеруш различил в темноте, что Илидор сел на кровати и скручивает волосы узлом над шеей. Кажется, тоже косится на него.

Порыв к успокоительным обнимашкам с порождением хаоса — пожалуй, не самая тупая идея Йеруша Найло, но в десятку она определённо войдёт. Дракону просто снился дурной сон. Дракона не нужно тискать и успокаивать, он сильный, почти неубиваемый и снова крылатый.

Йеруш втёк обратно в свою постель, натянул на плечи покрывало, но почти сразу сбросил его, вдруг поняв, что в комнате душновато. В изголовьях кроватей исходила жаром печная груба, и наверняка кошмар Илидора был навеян слишком усердно натопленным помещением.

Стоило бы открыть окно, подумал Йеруш, сползая в потустороннее отупение.

В отличие от Илидора, Йеруш Найло не сильный, не крылатый и даже не порождение хаоса. Ему бы, может, и не помешали успокоительные обнимашки. А то ведь ему может присниться собственный кошмарный сон — про лежащего на траве изжёванного дракона в разорванных крыльях, среди запахов крови, псины и смерти.

С утра Якари возился в привхожем помещении. Как и вчера вечером, он смахивал несуществующие пылинки с рядов деревянных, соломенных, глиняных, вязаных и кочерга ведает каких ещё кукол, стоящих на полках и в стенных нишах.

На вопрос про холм Якари оживился, принялся махать бровями, чуток подпрыгивать, подёргивать руками и очень чётко, многозначительно выговаривая слова, сообщил, что за тем холмом — панская усадьба. То есть летнее обиталище одного знаткого господина, которому принадлежит часть лесов и лугов потусторону холма. Минувшим летом, начится, господин изволил торчать в усадьбе безвылазно, чего в прежние годы не бывало никогда, а его слуги постоянно покупали в деревне молоко, мёд и рыбу. С наступлением же осенних дождей господин съехал и усадьбу, как бы это сказать, взял да бросил.

— Подбросил и не добросил? — без улыбки уточнил Йеруш.

Якари пояснил, что нет, подбрасывать усадьбу никто, конечным делом, не мог, а вот что закрыли её на все замки и даже слуг никаких не оставили — это точно. Ну, может, не совсем точно, однако за продуктами в деревню больше никто не ходит. Со значением мотая подбородком на окно и делая страшные глаза, Якари осторожно, точно боясь расплескать слова, сообщил, что присматривают за усадьбой, вроде бы, весьма крепкие и сердитые деревенские люди, те же самые, что летом носили знаткому господину рыбу, рубили для него дрова и вообще, понимаете ли, тёрлись при месте.

— Сразу не мог сказать? — разозлился Йеруш.

— Так вы сразу б туда и пошли, — рассердился Якари. — А люди бы потом сказали, что я вас науськал! Ну чего тут непонятного!

Йеруш Найло, невыспавшийся, изнемогший уже без своего письма и без разгадки дурацкой большедушевской тайны, сто раз обругавший себя последними словами за решение пойти на поводу у шантажиста Якари, теперь выпрямился-напрягся, как большой боевой лук. Чуть наклонившись вперёд, он уже почти устремился к Якари, неведомо что желая сделать, но Илидор ловко перехватил его руку повыше локтя и оттащил в сторонку.

Якари, обмахивающий фигурки, ничего не заметил.

— Зачем ты всё время их протираешь? — быстро спросил Илидор.

С наскока ему пришло в голову лишь два способа не дать Йерушу затеять свару: перевести его внимание на что-то другое или сесть на него.

От простого вопроса Илидора Якари как-то сдулся, усох. Ещё несколько раз махнул пуховым веничком, бережно, словно боялся поранить расписные фигурки, и ответил не своим, сжатым голосом:

— Жена моя их собрала. Она тут всё обставляла, это ей хотелось иметь спальный дом и поштарское место. Вот такое оно и было, такое и остаётся, в точности как ей хотелось и каким было при ней. Хотя вот уж двенадцать лет как нет её живой на свете.

Сейчас, видя перед собою такого жалкого сникшего Якари с его пуховым веничком и дурацкими фигурками, Илидор не просто попытался представить, а впервые до определённой степени прочувствовал — словно Якари ему послал сгусток понимательной силы, чтобы Илидор ощутил чешуёй и шкурой, — каково это. Вот кто-то был с тобой рядом, был рядом так долго-долго, что врос в каждодневье твоей жизни, разделил с тобой наполнение дней и движение лет, а потом вдруг раз — и перестал быть. Враз не стало нигде ни привычного каждодневья, ни наполнения лет, ни близкого существа. Остались только предметы, места и вещи, которые придуриваются, будто хранят в себе кусочки памяти об ушедшем человеке, об ушедшей жизни, но это ложь, ведь хранить память умеешь только ты сам, а места и предметы не хранят ничего.

— Наверное, трудно привыкнуть жить без кого-то настолько близкого, — пришибленно поделился своим удивительным открытием Илидор.

Якари взял одну глиняную фигурку — расписную кудрявую пастушку, повертел перед глазами.

— Трудно. Ток со временем привыкаешь, куда ж деваться.

Илидор сделал шаг к двери спиной вперёд, не сводя взгляда с Якари. Хотел ли тот что-то добавить или ушёл в свои мысли, разглядывая фигурку — дракон понять не мог, но ему было неловко и хотелось немедленно оказаться где-нибудь ещё.

Якари поставил фигурку на место и глухо проговорил:

— А потом вдруг в один день сообразишь: по правде-то страшно другое. То, что привыкаешь жить без кого угодно. Даже без самых нужных своих людей.

И принялся сосредоточенно обмахивать веничком соседние фигурки.

Смущённый дракон сейчас бы с радостью слился на улицу, но стоящий у окна Йеруш наконец привлёк его внимание сложными движениями бровей и страшными глазами указал на улицу.

Оказалось, вдоль спального дома вразвалку прохаживаются туда-сюда вчерашний знакомец-амбал и морщинистый усач лет сорока. Выглядели они донельзя нелепо в мягких солнечных лучах, пинали опавшие листья, многозначительно поглядывали то друг на друга, то на окна спального дома. Поодаль, привалившись к плетню, лузгал семечки горбоносый. Прошёл по улице второй амбал — видимо, он нарезал круги вокруг спального дома, и дракон искренне пожелал этому человеку стоптать ноги по колено.

Илидор смотрел и смотрел на горбоносого, на землю, которую тот заплевывал шелухой. Йеруш, сложив руки на груди, сумрачно разглядывал амбала.

— Найло, — тихо шепнул дракон, — а я понял. Те деревья, которые вроде бы горелые.

— Ну?

— Они магически высушенные. Ты не обратил на них внимания, потому что ты кусок непробиваемого эльфа, ты не ощутишь магических течений, если они сами не насандалят тебе по башке!

— Ты говоришь, словно какой-нибудь гном, — после неприятной паузы сердито буркнул Йеруш и нахохлился сумрачным комком всяческого неодобрения.

Они оба вздрогнули, когда в заднюю дверь гулко застучали — похоже, ногами, а может, рогами. «Открыто!», — гаркнул Якари, и в привхожее помещение, отдуваясь, ввалилась женщина с охапкой ярких тканей.

— Готовы-то к гульбищу, не? Девка уже вещи перенесла в мужнин дом, столы расставляют!

Йеруш ощетинился плечами и локтями.

— Всё село придёт свадьбу гулять, весело будет! — Подбодрил его Якари

— Циркачи-то переезжие случились, слыхал? — спросила его женщина.

— Да ну! — поразился Якари.

— Ага. Зазвали их кумедию дать! — Живо продолжала она, раскладывая ворох тканей на привхожем столике. — Простоту какую, канешным делом, весь цирк-то кормить кто будет? А пусть хоть чего кажут, пока дальше не стронулись! Будут давать кумедию, сказали, до заката!

Глаза Илидора блестели, бросая отсветы на ресницы. Йеруш выглядел так, словно ему скормили жирного жука.

— А как все перепьются, так вы, может, чего толкового разузнаете, — деловито шепнул им Якари и сумрачно глянул в окно. — Письмо-то своё не передумал получать, не?

До самого начала празднества Илидор и Йеруш делали вид, что полностью поглощены помощью с подготовкой, и ничего более увлекательного с ними произойти просто не могло. Йеруш очищал воду целыми котлами, выкипячивая её под растянутой льняной тканью. Илидор таскал дровяные колоды для каких-то игр, корзины дров и стопки посуды.

Четвёрка, с утра ходившая под окнами, тоже помогала готовиться к пиршеству, а заодно все они держали под присмотром чужаков. Йеруш делался нервным и тревожным от этого внимания, а Илидора оно, похоже, раззадоривало.

Гости понемногу собирались в праздничном коле — ярко одетые громкие мужчины, весёлые женщины в расшитых платках, крикливая детвора. Грудились вокруг накрытых столов, но пока не рассаживались, перекрикивались, смеялись, шутили, дружным топотом приветствовали дудочника и трещоточника, весело расталкивали снующих под ногами кошек и мелких собак-крысоловок. Угощались мочеными грибами и солёными огурцами на палочках, вишневой водой с мёдом и маленькими открытыми пирогами. Всем этим обносили гостей подростки, наряженные в странные узкие штаны и короткие синие жилеты.

Похрюкивающий от смеха Йеруш пояснил Илидору, что сие действо селяне явственно заимствовали: им, по всей видимости, доводилось наблюдать прием у какого-нибудь знаткого человека. Возможно, как раз в той самой усадьбе за холмом.

Появились циркачи, и вокруг них моментально собрались небольшие группы селян. Одна окружила невысокую женщину с совершенно седыми длинными косами, которая ловко жонглировала горящими факелами. Другая группа селян собралась вокруг маленького узкоглазого мужчины в вышитой мантии, показывающего фокусы с какими-то мелкими предметами.

Мельник, отец жениха, важный пузатый мужчина в красной шёлковой рубашке, стоял за пределами кола, окружившего маленького фокусника, и с довольным видом говорил:

— Олава-Кот его зовут. Величайший балаганный ловкач. Олава-Кот.

Не похоже было, чтоб собравшихся это имя впечатляло или о чём-нибудь говорило. Едва ли оно о чём-нибудь говорило самому мельнику до того момента, когда он нанял этого самого Кота Олаву.

Третий циркач, тощий эльф в абрикосово-оранжевом наряде, ходил на руках по доске, перекинутой между двух столов.

От одного циркача к другому ходила еще одна чужачка, которую Илидор видел то со спины, то чуть сбоку. Малорослая, с блестящими, словно чешуя, чёрными волосами и движениями недавно разбуженной змеи, на шее она носила противно тренькающую шарманку, а в руке — смотанный длинный хлыст. И невероятно напоминала Илидору донкернасских эльфов, отправившихся на выезд с драконом.

Циркачей, в отличие от драконов, особо в клетках не подержишь, и похоже было, что маленькая женщина с хлыстом досадует на это.

— Тай Сум, — произнёс кто-то из селян её имя. — Владыня цирка. Тай Сум.

— А от и молодые! — Вбуравился в уши голос Якари.

Илидор отвёл взгляд от Тай Сум, отметив, что держать подобную женщину на виду намного предпочтительнее, чем поворачиваться к ней спиной, и посмотрел на новоявленных мужа и жену. Он был рябой, улыбчивый и большой, как сарай. Она — порывистая, боевитая и скованная сейчашней собой, словно не понимающая, как оказалась в центре внимания и в вышитом платье с оборочками. Оборочки ей шли, как дракону слюнявчик.

— А он то — кровник.

Кровником был длинный и тощий, словно коромысло, парень. Он обходил кругом мужа и жену, рассыпал из ведёрка солому и приговаривал, видимо, что-то весёлое или скабрезное, поскольку стоящие неподалёку гости слушали его с интересом, то и дело покатываясь со смеху.

— Что он делает? — спросил Йеруш.

— Так отгоняет злыдних духов. Ежели не отогнать, то жена в первую ночь может обернуться змеёй. А то, бывает, дракон приходит в постель заместо мужа.

Илидор поперхнулся.

— От кровник и отгоняет злыдних духов, а потом всю ночь в сенях просидит, будет слова нарочные говорить, штоб ежели чего — прогнать змею от мужа или же от жены дракона.

Илидор поперхнулся снова.

— Захворал, штоль? — покосился Якари. — Иди вон сбитня выпей!

— Слова, чтобы прогнать дракона, — повторил Йеруш с бесконечно серьёзным лицом. — Они работают? Проверяли?

— Ну, драконов мы тут не видали сроду, так что слова, выходит, действенные, — решил Якари и отёр ладони о штаны. — Слова верные. Споконвечно передаются по нашим землям.

Оглянувшись по сторонам, он понизил голос и добавил:

— А если хочете тишком пройти в какое-нибудь место, так дождитесь, пока все перепьются и плясать пойдут. Так от. А пока идите себе, пейте-ешьте, да и я пойду к своим, вон машут уже, заждались…

— Да погоди! — Найло вцепился в его рукав. — Откуда взялись слова для прогнания драконов⁈

— От любопырный! Слова взялись от драконьих разговорников, што жили в позадавние времена. От тех людей, до которых драконы нисходили, штобы с ними говорить, понял? В вашем эльфятнике таких не водилось, что ли? Ну да оно конешно, где вам с драконами поладить, дракон — тварь могучая, что ей какой-то эльф. А вот среди людей в позадавние времена водились богатыри да умники несказанные, они нужные слова и узнали.

И Якари поспешил к поджидающим его друзьям, которые собрались вокруг пивного бочонка и приговаривали, похоже, далеко не по первой круже. Йеруш смотрел в спину Якари с детским восторгом и повторял тихонько: «Драконий разговорник, хах, разговорник!».

— Ты чего с ночи весь как в зад укушенный? — спросил вдруг Илидор, не глядя на Йеруша. — Боишься?

Найло сделал вид, что поглощён изучением обстановки, и не ответил Илидору.

— Чего ты боишься? — перефразировал тот, добавив голосу напора. — Не селян же?

Найло молчал, хотя и понимал, что это бессмысленно. Просто иногда, ну или всегда, кажется: если не обращать внимания на что-то плохое, мешающее, досадное, страшное, то остаётся шанс от него отвертеться, отвернуться, сделать вид, будто его здесь не стояло. Будто оно не нависает над плечом, не влияет решительно ни на что, и ты можешь идти по своей дороге уверенно и бодро, не отягощённый слишком многими опасениями, чувствами, оцепенениями.

— Я не отстану, — голос Илидора чуть снизился и рокотнул в груди. — Ночью тебе стало страшно. Может, больше, чем мне. И ты до сих пор взъерошенный.

— Ну нахрен ты такой настырный, — прошипел в ответ Йеруш. — Как будто сам не знаешь.

Илидор наконец посмотрел на него, дрогнул бровями, и Найло вцепился в его лицо ответным горящим взглядом. Теперь признаться было ещё страшнее, и почти невыносимо сделалось от мысли, что сейчас придётся проговаривать такие трудные, такие обнажающие слова, бултыхаясь в сиянии золотых драконьих глаз, да ещё когда разудалая гулятельная обстановка к этому совсем не располагает.

Но, возможно, чем хуже — тем лучше.

— Я не справлюсь один. Я решительно и наглухо всё продолбаю, ведь я забрался так безнадёжно далеко от всего, что знаю, от тех мест, с которыми умею обращаться, ты меня понимаешь, Илидор, или нет? Нихрена ты не понимаешь, ну конечно, ты же скачешь по жизни, как хренов дракон, ты можешь в любой момент улететь куда-то ещё, ты сильный, крылатый и весь из себя Илидор! А у меня есть всего лишь я. И вчера меня так полоснуло: ведь никогда бы я не очутился тут, если б ушёл из леса один. Я бы жварную прорву решений принял иначе. Ай, да что там лес! От самого Такарона! От самого Донкернаса! Да, с того момента, как я вошёл в ворота Донкернаса, ты понимаешь, со мной абсолютно всё было бы иначе, если б не ты. Я в тебя вляпался по самые брови.

— В каком смысле вляпался? — дракон дрогнул уголком рта в улыбке.

Йеруш на улыбку не ответил. Ему неистово хотелось заорать и треснуть Илидора.

— Я боюсь не справиться. Я не справлюсь без тебя. Ты доволен?

Илидор шкодно улыбнулся, вдруг протянул руку и подчеркнуто неспешно убрал прядь волос со лба Найло. Потом развернулся и растворился среди гостей, словно капля в склянке воды. А Йеруш стоял в воротах с открытым ртом и хлопал глазами с немым в них вопросом «Что сейчас, нахрен, произошло?».

Без Илидора сразу сделалось неуютно. Была у дракона удивительная способность становиться подходящим любому пространству, месту, обществу, куда он попадал — а может, Йерушу просто так казалось, ведь он сам-то везде и всюду ощущал себя неуместным, как торчащий узелок на тканом полотне.

Вот и сейчас. Вокруг хохотало, шевелилось, гомонило и звенело, а Йеруш стоял столбом, совсем не желал хохотать и звенеть, понятия не имел, что ему делать среди всех этих людей. Подошёл к первой попавшейся группе, которая собралась вокруг сидевшей за столом женщины. На столе стояла деревянная миска с водой, в воде плавали огарки да щепки, на дне лежали всякие мелкие предметы — колечки, височные кольца, пуговицы, что-то ещё.

— А у меня свой способ ворожбы, самый верный, — пьяненько хвастался этой женщине лысый мужичок и толкал стол бедром. — Семейный, ясно?

Мужичка хлопнула по плечу молодуха с русой косой. Возможно, та самая, которая вчера рассказывала про ведьмину хату, а может, и другая.

— Знаем мы твой семейный способ ворожбы! Напиться до синей бабайки и у неё спросить!

— Это что? — спросил Йеруш негромко ни у кого и разом у всех.

Обернулась к нему старуха в жилетке на сваляном собачьем меху и чёрном платке с зелено-белой вышивкой.

— Так знаки получаем! От Майень сидит, она ворожея! Свадебный вечер хороший дюже для ворожений!

— Что ещё за знаки?

Две девушки лет пятнадцати обернулись, захихикали. Одна, круглолицая, с выгоревшей за лето косицей бубликом, что-то зашептала на ухо подруге, постреливая глазами на Йеруша и розовея щеками. Вторая девушка медленно, словно рассеянно, обернулась, посмотрела на эльфа оценивающе, с интересом. Тёмные глаза её прищурились в хитрющей улыбке, задержались на остром кончике уха Найло, торчащем из-под встрёпанных волос.

— Ворожейные знаки, — прогудел высокий мясистый мужик и посмотрел на эльфа хоть и снизу вверх, а снисходительно. — На будущие дни научения, сечёшь? Чтоб знать, чего делать, а где от беды увернуться.

На снисходительный взгляд и тон Найло немедленно рассердился.

— У меня есть своё универсальное научение на каждый день, хотите?

— Какое-какое научение? — заволновалась ворожея.

— Мудрёное, — пояснил мужской голос с другой стороны стола.

— Колдунье, — припечатала старуха в собачьей жилетке.

— Давай, говори своё научение, — решил здоровяк.

— Избегать идиотов, не творить дичи, не пить лишнего, — торжественно изрёк Найло.

— Тю, — удивился лысый мужичок и качнулся. — Это как так-то?

— Тай Сум, сказали, тоже ворожит, — волнуясь, затараторила девушка с выгоревшей косой. — Но не всякому, а кому сама пожелает! Кто знает, чё ей надо, чтоб пожелать?

Сидящая за столом ворожея поджала губы.

— Она где-то здесь, Тай Сум, — трещала девушка. — Я её видала, да подойти постеснялась!

— Тю, — сообщил лысый и стал заваливаться на стол.

Ворожея сердито толкнула его ладонью в обратную сторону.

— Пойдём, поищем Тай Сум? — спросила светловолосая девушка у подружки.

Та мотнула головой.

— Не пойду. Я её боюсь.

С хитрой улыбкой стреляла глазками в Йеруша, теребила перекинутую через плечо длинную чёрную косу. Складывалось впечатление, что от Йеруша ожидаются каких-то действия по этому поводу, но он слабо представлял, какие конкретно. Не думает же эта девица, что Йеруш Найло планирует поувиваться за незнакомыми женщинами на поселковой гулянке?

Видя, что народ зашевелился, подала голос ворожея:

— Ну всё, всё! Закудахтали, кудахки! Давайте, кажите: кому научение?

Вперевалку подошла старуха. Ворожея накинула на миску платок и стала вдруг напевать:

— Виляй-виляй, заинька, виляй, побигаинька, не отвиляешься! Кому вынется, тому сбудется, не минуется…

Йеруш, не сводя глаз с собравшихся у стола людей, попятился в тень. Подумать только, совсем недавно он искренне считал, что Илидор его раздражает! Теперь же неистово хотелось немедленно найти дракона и вцепиться в него покрепче, как в островок нормальности среди решительно свихнутого мира.

Маленький фокусник Олава-Кот совершенно очаровал публику — пару десятков людей и одного золотого дракона. Много раз фокусник доставал из воздуха монетки и кусочки смолы, сгибал ложки, разрезал ножичком платок, а потом тот снова оказывался целым. А под конец заставил утиное яйцо прыгать по столу.

Потом Олава-Кот попросил передышки, чтобы выпить пива и перевести дух, а подошедший к нему мужик стал довольно громким шёпотом интересоваться, можно ли позвать фокусника выступить в соседней деревне, где живёт свояк этого самого мужика, но только провернуть бы всё так, чтоб заплатить напрямую фокуснику, а не владыне цирка.

Вопрос отсёк звонкий удар хлыста и заунывное «Тын-дын-дын» шарманки. Рядом стояла Тай Сум.

Дракон вместе со всеми обернулся к ней и вздрогнул. Лицо женщины перекашивал длинный шрам, брошенный от левого угла глаза к подбородку, и ещё один небольшой шрам почти надвое делил нижнюю губу, в двух верхних прорезях блестели узкие чёрные глаза, а в ротовой, почти сокрытый тенями, едва был виден маленький рот с тонкими губами.

Прорези? С трудом переведя дыхание, дракон понял наконец, что смотрит на маску.

«Тын-дын-дын», — глухо брякала шарманка.

— Тай Сум, ты мне поворожишь? — раздался откуда-то звонкий девичий голос.

Тай Сум стала оборачиваться на этот голос, но запнулась, замедлилась, как будто споткнулась, хотя стояла недвижимо. Застыла, словно опорный столб, а её уродливая маска была обращена прямо к Илидору.

И дракон смотрел на маску, хотел и пытался отвернуться, но не мог. Как повторяющийся сон, как неизбежность, Илидор вписывал в свою память все эти линии, рытвины, большие растянутые поры, шрамы, узкий разрез глаз, плоский лоб и скулы. Дракон размывался в отвратительном очаровании этого образа, его взгляд тащило, волокло по рытвинам и шрамам, тянуло, влекло к масочным прорезям, где блестели узкие черные глаза.

Словно по тесному и безысходному коридору приволокся он к этим глазам и влился в них, и пространство перевернулось, зашаталось, в ушах Илидора неестественно громко взорвалось восклицание, а потом явился хрип, бросающий мурашки на шею.

Узкие глаза в прорезях блестели, лихорадились, тоже бессильно и бессмысленно хотели перестать смотреть в золотые глаза дракона. Хрип выливался из-под маски стоном, и чадным дымом полился из прорези рта голос — не понять даже, женский или мужской, монотонный, низкий, чуть искажённый одновременно горловой сдавленностью и певучим акцентом:

— За далёкими лугами, за высокими стенами льётся-полнится скрежет зубовный, тихий, долгий, страшный, продрогший…

Перед глазами Илидора всё расплылось и пошло хороводом, как во время полёта в сильный ветер или… в грозу. Как в ту жуткую грозу, которая накрыла Донкернас в день его побега. Когда молнии резали небо, несли с собой драконий мор и погибель, а Илидор стоял на крыше замка и орал на Йеруша Найло под обалделыми взглядами стражих эльфов.

— Кровь, кровь нельзя разлить как воду, забыть как воду, кровь зовёт за дальние луга, за высокие стены!.. Одной дорогой лететь тебе за дальние луга, к стенам, за которыми стоит скрежет зубовный.

Боль прострелила оба уха сразу, Илидор зашипел и зажал их ладонями. Перед глазами медленно плыли круги, из них появлялись накрытые к празднику столы, цветные ленты, люди в ярких нарядах, не обращающие никакого внимания на Илидора. Прямо перед драконом, такая маленькая, росточком разве что чуть повыше гномки, почти слитая с тенями, качалась-расплывалась женщина Тай Сум с сокрытым за маской лицом и говорила низким, монотонным голосом с певучим акцентом:

— В краю подземных нор стоит звон металла, льются реки огня, поджидают, дремлют, дни считают, зовом полнят твою сонную песнь… Второй дорогой сойти тебе в край подземных нор и горящих рек.

Тихий голос грохотал, как камнепад в подземьях, лез в зажатые ладонями уши, как рудный бур пробирается сквозь толщу породы, ломая сопротивление. Вокруг истерили дудки, гармоники и трещотки, тараторили люди, что-то деревянно стучало и плюхало, пахло жареным мясом шестиногов, вечерней свежестью и горячей лавой.

— Третьей дорогой…

— Хватит! — грохотнул раскатистый гремучий голос.

Замерли с открытым ртами селяне, оборвала весёлый распев дудка, кувыркнулась в воздухе пролетавшая по своим делам галка, умолкла Тай Сум. Все смотрели на них с Илидором, не понимая, из чьей груди вырвался громоподобный наказ. Тай Сум выпрямилась, огляделась вокруг, будто в недоумении — что тут такое происходило? — и, словно очнувшись, выскользнула из окружившего её удивлённого внимания, мотнула блестящими волосами, затерялась в толпе. Селяне провожали Тай Сум взглядами, видимо, задаваясь вопросом, стоило ли подпускать циркачей к свадебному гульбищу, или ну бы их куда подальше.

Дракон стоял, согнувшись, прерывисто дышал, перехватывая воздух ртом.

— Ух ты, — выкрутился откуда-то из толпы Йеруш Найло. — Что это было?

Илидор не отвечал, одурело моргал, впившись пальцами в виски. Сделал один за другим несколько рваных вдохов, сплюнул — рот наполнялся слюной так, словно в дракона влили ковш отвара из листьев кислянки.

— Илидор, ответь!

— Отцепись! — просипел он, выпрямился с явственным трудом и пошёл, пошатываясь, к ближайшему столу.

Йеруш дёрнулся подставить плечо, Илидор дёрнулся опереться на него, но тут же прянул назад, пошёл сам. Шаг, другой, пятый — и дракон почти свалился на лавку. Подташнивало, немного кружилась голова.

— Это было пророчество, Илидор? Настоящее?

— Отстань, — едва ли не жалобно попросил дракон.

— Не отстану.

Илидор застонал и принялся наливать в чашку какое-то варево из широкогорлого глиняного кувшина. Руки его дрожали.

— Ты веришь в пророчества? — допытывался Найло с несвойственной ему озабоченностью. — Они бывают настоящими, как думаешь?

Илидор уткнулся в чашку. Варево оказалось грушево-сливовым узваром, и дракон цедил его долго, с наслаждением, мелкими глотками. Йеруш ждал.

— Ты учёный, не я, — выдохнул наконец Илидор, отставляя чашку. — Вот ты мне и скажи: пророчества бывают настоящими?

Йеруш топнул ногой под столом.

— Я гидролог, а не предсказолог! Я нихрена не понимаю в магии!

— Ладно. Предсказания — чушь, — отрезал дракон.

Глаза его пояснели, всё только что пережитое вдруг растеряло краски, словно изрядная его часть исчезла вместе с головокружением. Только что голос Тай Сум бурился дракону в уши, как рудный бур, а теперь отзвучавшие слова сделались чем-то вроде тревожного, странного и полузабытого сна. Илидор вдруг понял, что страшно голоден, и цапнул пирожок с подноса пробегавшего мимо паренька. Пора бы уже гостям рассаживаться за столы, но пока поселяне лишь подъедали закуски, пили из больших кожаных кружек, сбивались в кучки, оживлённо переговариваясь.

Обычно на всех праздниках, какие Илидору доводилось наблюдать, гости только и делали, что жрали, пили да плясали без передыху.

Найло продолжал выжидающе глядеть на дракона. Заглотив пирожок с капустой, Илидор пояснил то ли Йерушу, то ли себе:

— Если ты услыхал предсказание и принял его всерьёз, то либо хочешь, либо не хочешь его осуществленья. Пытаешься обрести предсказанное или увернуться от него. Но как ты сможешь понять: предсказание сбылось, потому что так было предначертано, или ты это ты его сбыл? А если оно не сбылось, то это потому что предсказание было чушью или потому что ты увернулся? Или ты так старался его сбыть, что нарушил ход вещей, и предсказанное стало неосуществимым? Но тогда какое это, в кочергу, предсказание, если оно не определено? В общем, всё это чушь, вот что я думаю.

— А в твоей голове порою можно отыскать удивительные вещи. Например, зачатки мышления, — одобрительно отметил Йеруш и тут же получил беззлобный тычок в живот. — Просто, знаешь, когда эта тётка тебя увидела, всё выглядело так, будто её по-настоящему накрыло. И это было, ну я не знаю, убедительно? Убедительно, да, тебе нравится это слово, Илидор?

— Нет, — дракон мотнул головой. — Мне не нравится, потому что меня тоже накрыло. Верно, какая-то заморская человеческая магия, о которой я ничего не знаю. Циркачи же должны уметь всякие такие штуки? А в предсказания я не верю. Вся суть жизни — в неопределённости, иначе какой смысл её жить?

Найло кивнул с явственным облегчением.

— Я вам всё отдаю! — мать новоявленного мужа прижимала к груди стиснутые ладони. — Всё как есть! И корову отдаю! И теля! И свинью! И курят!..

Лицо молодой жены с каждым словом вытягивалось всё жалобнее. С ледника торжественно несли огромное блюдо с мясным желе.

Йеруш потянулся к стоящему на столе горшку, пошуровал в нём черпаком, плюхнул в свою миску густого варева из перловой крупы, моркови, светлого птичьего мяса. Из крупяного месива торчала обломанная косточка и хвостик горчичного листа, пахло сытно и пряно.

— О! — обрадовалась сидящая через стол женщина с лоснящимся лицом. — Горчичный лист! Письмо получишь, значит — примета такая есть!

Йеруш, уже занёсший было над варевом деревянную ложку, так и застыл с открытым ртом, остекленел глазами.

— Письмо. Ну да, конечно.

Аппетит пропал мгновенно. Найло воткнул ложку в крупяную гущу, ложка медленно накренилась, упала черенком на борт, вытолкнула повыше горчичный лист.

Йеруш уставился на Илидора, который бодро трескал рыбёшек, обвалянных в крупно молотых зёрнах и зажаренных над углями. Дракон брал рыбку одной рукой за голову, другой за хвост, сгрызал мясо вместе с мелкими косточками, откладывал в сторонку обглоданный рыбий хребет, увенчанный скорбно выпуклившей глаза головой, и брал следующую рыбку. На столе рядом с ним высился уже целый курган из рыбьих хребтов и голов.

Почувствовав взгляд Йеруша, Илидор покосился на эльфа, оценил насупленную решительность найловских бровей и быстренько заглотил ещё одну рыбёшку, пока не началось.

Стараясь держаться как можно более естественно и не привлекать к себе внимания, они выбрались из-за стола (Илидор, разворачиваясь на лавке, чувствительно впечатался в столешницу коленом) и очень непринуждённо стали обходить танцующее коло.

На них почти не обратили внимания, поскольку отец жениха как раз принялся толкать речь о будущих детях молодожёнов, о том, как хорошо когда в семье детей много и есть кому работать в огороде и за скотом следить, а также за стариками-родителями ходить, «вот как за моим батьком невестки говно выносили, пока он влёжку лежал и всё не помирал».

Бочком, бочком Илидор и Йеруш Найло отступали в кусты за пределами столового гульбища, за что удостоились нескольких удивлённых взглядов: по кустам уже разбежались несколько молодых пар. Ни Йеруш, ни Илидор, к счастью, этих взглядов не поняли.

Не сразу сумели протиснуться к калитке мимо кола, танцующего под задорную дудочную игру, и дракон засмотрелся на энергичную деревенскую пляску: взявшись за руки, люди ведут хоровод, два приставных шага вправо, два влево, руки размыкаются и каждый второй танцор, кружась вправо, меняется местами с переследующим, становится в круг — и сразу же тут же кружатся-меняются местами оставленные на местах танцоры — и вот уже все оказываются в исходном порядке. Тогда дудка начинает играть быстрее, и подняв руки, танцующие делают три быстрых шага внутрь кола… Йеруш дергает дракона за руку — ненадолго сошедшееся коло даёт возможность проскользнуть к выходу. Илидор следует за Найло, оглядываясь на хоровод — в узком коле каждый кружится дважды, звонко хлопая над головой ладонями, затем руки снова соединяется и танцующие делают три шага назад, расходясь в большой круг, а потом дудка ещё ускоряет темп и всё начинается сначала: два приставных шага влево, два вправо…

На удалении от места гуляния было звеняще-тихо, посёлок даже казался просторнее без людей. Только во дворах звенели цепями собаки, квохтали куры, где-то хрюкала свинья, да у одного дома в отдалении сидела на поваленном бревне старуха, качала плетёную уличную люльку.

— Ну, — объявил Найло, — пошагали.

Илидор кивнул и первым направился к панской усадьбе.

Крепко подозревая, что давешняя бравая четвёрка может следить за ними или подкараулить где-нибудь на пути, Илидор и Йеруш пришли к усадьбе через огороды, пустырь и ещё один каменистый холм по соседству. Получилось, конечно, дольше, зато тише.

А взять с собой фонарь никому в голову не пришло и совершенно напрасно.

В усадьбу попали через сад, не с той стороны, с которой пытались зайти вчера, а с противоположной. Илидор, не мудрствуя, перелез кованую решетку с торчащими поверху пиками, а Йеруш сняв куртку, умудрился просочиться между прутьев, хотя, казалось, на это способна разве что не очень крупная кошка.

— Я думал, хотя бы голова застрянет, — подначил его дракон.

Найло фыркнул и полез обратно в куртку.

Через сад шли едва ли не ощупью: сумерки уже основательно сгустились. Ветки вишен и яблонь цеплялись за волосы мёртвыми сухими пальцами, под ногами хрустели нападавшие ветки и, кажется, ореховая скорлупа. С другой стороны сад тоже оказался огорожен.

Дальше шли, ориентируясь в основном на источник воды, который чувствовал Илидор. Дракон ворчал, что вода будто то и дело пропадает. Йеруш вертел головой, осматривал окрестности. Усадьба оказалась, с одной стороны, совсем небольшой — именно что летний домик, в который знаткий человек мог заезжать разве что по пути куда-нибудь на день-ночь. С другой стороны, места более чем достаточно, чтобы умаяться здесь выискивать то, не знаю что.

С третьей стороны — предельно странно, что усадьба пустует. Как это может быть, чтоб на месте не осталось никого совсем?

Но, судя по всему, никого не осталось. Несколько заброшенных крестьянских домиков, пустые загоны для скота, убранные огороды, закованный в каменную ограду панский дом в три этажа. На узкой стороне прилеплена нелепая, кургузая какая-то башня.

От домиков донёсся шорох. Йеруш дёрнул Илидора за рукав, но тот отмахнулся и ускорил шаг. Дракон заметил какую-то крытую постройку под холмом, где слышался голос странной воды, и шёл к ней, всё ускоряя шаг. Йеруш бросил: «А я там посмотрю» и, тоже ускоряя шаг, пошёл к домикам, подле которых ему почудилось движение.

Не почудилось, понял Найло, когда вошёл во двор. Пустой, покинутый, с давно небеленой мазанкой, следами срубленного вишневого сада и засыпанным колодцем, но…

В середине двора, подле собачьего кубла, стоял зверь. Палево-седая шерсть, вздыбленный загривок, оскаленная морда в шрамах. Янтарные глаза, умные почти по-человечески и полные почти человеческой злобы, смотрели на Йеруша.

Жёлтый взгляд пригвоздил его к месту, ноги словно влились в землю, и только порывистый ветерок панически вздрогнул сухими листьями у башмаков.

Какого лешего это животное делает в пустом селении? Так же не должно быть, он бы не выжил тут без людей, он бы давно ушёл, его не должно тут быть, неужели его кто-то подкармливает, или же он питается непрошенными гостями, или всё это какое-то недоразу…

Зверь гыркнул горлом, показал в оскале злые чёрные дёсны и пошёл на Йеруша, пригнув голову. Их разделяло шагов тридцать, и очень отчётливо, отстранённо Йеруш осознал, что бежать некуда, а орать бессмысленно.

Да, бежать было некуда, а орать бессмысленно, но когда зверь перешёл на рысь, Найло побежал и заорал во всё горло:

— Илидо-о-ор!

Успел потянуть на голову капюшон и вжать шею в плечи за миг до того, как в спину ударили могучие лапы, и под весом разогнавшейся груды мышц Найло срубленным деревцем рухнул в прелую траву. Зверь ахнулся ему на спину, выбив дух, когтистые лапы больно впились через куртку под лопатками, Йеруш брыкнулся, хватанул воздуха вместе с землей и травой, вцепился в капюшон у лица, но даже через плотную стёганую ткань затылок, казалось, обожгло горячим дыханием и тут же обледенило болью. Капюшон вместе с кожей стало рывками сдёргивать с затылка.

А потом время на миг застыло, сделалось тягучим и тяжким, где-то впереди вспыхнул невозможно яркий свет и залил отражённым сиянием янтарные звериные глаза.

За рыком зверя и бубухами собственного сердца Йеруш едва расслышал хлопанье крыльев. Зверь рявкнул, взвизгнул, скатился со спины Найло, а тот никак мог себя заставить открыть зажмуренные глаза, поднять впечатанное в траву лицо, разжать вцепившиеся в капюшон пальцы. Он слышал, как дракон приземлился в нескольких шагах, слышал ещё один грозный рявк зверя и его визг, рычание Илидора и хруст, и влажное хрупанье, и шум крови в ушах, и собственное хриплое дыхание. Лежал лицом в траве, вцепившись в капюшон, и не мог пошевелиться.

Пока наконец его не взяли за руки тёплыми ладонями и силой не разогнули оцепеневшие пальцы.

— Живой?

Илидор сидел перед ним на корточках, одним коленом упираясь в землю. Лицо его было безмятежным, разрумянившимся и даже, пожалуй, весёлым. Как будто здесь произошло нечто удивительно забавное, о чём так приятно будет вспомнить скучным зимним вечером.

Йерушу очень хотелось сейчас повести себя достойно и мужественно, однако руки-ноги тряслись, как в приступе лихорадки. Он попытался придумать какую-нибудь шутку, которая бы показала, что вовсе он не испугался до полусмерти, но все слова куда-то убежали из головы и не желали в неё возвращаться.

Дракон протянул ему руку, помог встать, легко поднялся сам и бодро отметил:

— Кажется, он с тебя сорвал кусок кожи. Есть какая-нибудь тряпка?

Тряпка у Йеруша была — мягкий толстый мешочек для пробирок. Илидор вывернул мешочек наизнанку, прижал к затылку Найло, который тут же прострелила остро-жгущая боль.

«А если придётся шить? — мысль как будто наползла из тумана, вильнула хвостом и тут же уплыла обратно. — А если куртка в кровище, чем я её отстираю?».

Дракон уже тащил его куда-то, блестя золотыми глазами в сумерках:

— Пойдём, пойдём, я тебе сейчас та-акое покажу!

Как во сне, деревянно переставляя ноги, Йеруш дотащился с драконом до холма. В нём оказалась явно рукотворная каменная пещера, а перед ней стояло…

— Охренеть!

Перед пещерой на постаменте стояло чучелизированное существо размером с собаку, только у него не было не шерсти, ни лап, а была гладко-мягкая голова и восемь длинных щупальцев с присосками. Некоторые свисали с постамента, словно изящные пальцы знаткого человека.

— Ох-ре-неть, — повторил Йеруш.

— Знаешь, что это?

— Спрут. Морской хищник. А! Да! Он откладывал яйца?

Не дожидаясь ответа, Йеруш шагнул к пещерке. По её потолку сочилась вода, поблескивала в умирающем дневном свете и гулко капала откуда-то. На дальних стенах Найло углядел что-то вроде развороченных и очень крупных сот, агакнул, довольный своей догадкой.

— Выходит, они где-то здесь!

Голос Йеруша укатился в пещерку гулким эхо: «Есь, есь!».

— Кто? — уточнил дракон, понизив голос.

— Спруты же! — Одной рукой Найло прижимал к затылку тряпицу и взмахнул второй. — Такие же, как эта штука! Как чучело! Тут его дети!

Илидор сделал шаг назад от пещерки.

— То есть таких ещё много и они сейчас с нами, в этой усадьбе?

Поморщившись от резкой пульсации в затылке, Найло указал на пещеру:

— Они там. Прячутся! Их нечего бояться, они мелкие, трусливые и не могут сожрать ничего крупнее карася. Наверное, выходили в реку через подводные течения, я лишь не понимаю, какой кочергени они всё ещё шевелятся в такую холодень! О-о, выходит, знатных дел наворотил тот дегенерат, что резвился здесь летом!

— Владелец усадьбы?

— Ну не конюший же! Зуб даю, привозил сюда магов и… А! Он, наверное, учёный! Может, рыболог или даже гидролог вроде меня, но только ненормальный!

Илидор изогнул бровь, но Йеруш не увидел этого в сумерках и продолжал трещать:

— Или никакой он не учёный, а разводил спрутов на продажу, к примеру! Они же вкусные, да, ты ел спрутов? Нет? Правда? Ну, может, ты хотя бы слыхал, что спруты вкусные, если их не переварить и подавать с уксусом…

Илидор отошёл подальше от пещеры и от Найло, стоял и рассматривал выставленное на постаменте чучело. Оно выглядело каким угодно, но не вкусным. Впрочем, под всеми слоями смолы и таксидермистских составов от него едва заметно пахло рыбой, так что всё могло быть.

— Ну и что нам с этим делать?

Йеруш, сопя, прижал покрепче к затылку тряпицу.

— Вот знаешь, честно говоря, мне уже совершенно наплевать, что именно местный народец будет со всем этим делать. Я предлагаю просто настучать Якари по башке и забрать моё письмо.

— Стучи, — легко согласился дракон.

Пока Йеруш искал подходящие к случаю слова, Илидор шкодно хмыкнул, вскарабкался на постамент и стащил с него чучелизированного спрута.

— Ну что, пойдём?

В праздничном коле перепились уже все, включая маленького фокусника, который хохотал, смешно таращил узкие глаза и обещал всех научить своему любимому трюку с платком и арбалетом.

Два амбала, горбоносый и черноусый, тоже очень навеселе, рыскали туда-сюда, натыкаясь на столы, гостей и лавки, в тревоге всматривались в лица и, судя по всему, плохо понимали, кого именно потеряли в толпе.

Когда в коле появился Илидор, волочащий за щупальце чучело спрута, разговоры и хохот быстро стихли. Никто даже не заметил Йеруша, прижимающего к затылку тряпку, пока он не заговорил:

— Мы тут гуляли и случайно узнали, что в поместье какой-то дегенерат порезвился летом не в меру. Устроил котлован с морской водой. Наверняка магов натащил в обход всех разрешений и правил, поскольку грунтовые воды и река ему точно не принадлежат. Хорошая новость в том, что магия постепенно истощится и морская вода перестанет поступать в реку. Плохая новость в том, что он там натворил ещё каких-то дел и перепугался так, что бросил всё и забрал из поместья всех.

Поморщившись, Найло нашёл взглядом четверых очень побледневших людей и добавил язвительно:

— Подробности может знать кто-то из ваших соседей, и я очень советую списаться по этому поводу с владетелем земель. А мы так, мимо проходили.

Силы закончились разом, как это обычно бывает после мощных переживаний и большого умственного напряжения. Йеруш стёк за ближайший стол и стал с отсутствующим видом цедить слабенький фруктовый эль. Поселяне, галдя, клубились вокруг чучела спрута, бравая четвёрка отступала за пределы праздничного кола, Илидор сидел на ближайшем столе, болтал ногами, уминал пирог с рыбой.

К Йерушу подошла черноволосая девица, которая хитро ему улыбалась возле стола ворожеи. Она и теперь улыбалась, только не хитро, а сочувственно, и вела за собой хромого расхристанного мужичка. Мужичок предложил осмотреть рану на голове Йеруша и зашить её, если имеется нужда.

Пастух, понял Найло и после короткого раздумья убрал от головы пропитанную кровью тряпицу. Сразу заболело и захолодило. Пастух просил черноволосую девушку подсветить так и тут, осторожно трогал съехавший с черепа лоскуток кожи и наконец заключил, что шить его не обязательно, требуется лишь срезать волосы и хорошенько заклеить рану смолистым воском. Такового воска у него в достатке, вот: на вишнёвой смоле, на сливовой…

Йеруш дал пастуху две монетки, и у того немедленно нашлась наицелебнейшая мазь на свежайшей облепиховой смоле и с перетертой травой чистотелки. Пастух вился вокруг взволнованно, но без суеты, рану обработал уверенно, велел ближайшие пять дней ей не тревожить и не спать на спине. А девушка прыснула и сказала, что затылок Йеруша теперь выглядит, словно лишайный, «А уши торчат даж мило». Йеруш на это вяло пожал плечами, и девушка ушла вместе с пастухом.

Найло поймал взгляд Илидора. Тот быстренько дожевал очередной рыбный пирог, кивнул и уверенным движением выдернул Якари из толпы поселян, всё шумевших вокруг спрута.

Втроём они быстро шагали в спальному дому и отошли за пределы слышимости кола молча. А потом Илидор остановился и обернулся таким текучим, кошачье-змейским движением, что Якари почудился звук трещотки на змеином хвосте. Хотя он никогда и не видал змей с трещотками на хвостах, а лишь слыхал о них от путников из сам-южных краёв. Якари застыл и ослабел коленями, увидев, как глаза Илидора наливаются недобрым оранжевым светом, точно разгораются в очаге едва теплившие угли.

— Ты, конечно, знал.

Якари сделал полшага назад, но в спину ему тут же упёрлись пальцы Йеруша — пускай Найло и не был сколько-нибудь угрожающей боевой единицей, да такого эльфа Якари мог бы просто пополам переломать, словно сухую ветку, — но когда тебе в спину втыкаются твёрдые, злобные, цепкие пальцы, словно готовые сей миг вырвать твой хребет, поневоле передумаешь совершать резкие движения.

— Ты знал, что ваша лихота лезет из панс-ской усадьбы, — прошипел Илидор.

Голос его тоже сделался змейским, и вечер вдруг перестал быть прохладным, а лоб Якари покрылся испариной. Мелькнула глупая и стыдная мыслишка, что сейчас эти двое чужаков разорвут его пополам, сожрут и остатки закопают, и никто в Большом Душеве не узнает, куда подевался добрый владелец спального дома Якари, никогда никому зла не чини…

Отступать было некуда, в спину втыкались пальцы Йеруша, едва не пробивая насквозь кафтан, рубашку и кожу.

— Ты знал, кто из жителей бывал в этой усадьбе, — Илидор почти навис над скукожившимся Якари, и крылья плаща вдруг захлопали сами собою, чисто колдовские, и лицо Илидора заострилось, сделавшись будто не совсем человечьим, а… — Да вы все знали! Но вам духа не хватало пойти в усадьбу самим — вы что, всем поселком одной псины боялись? Или боялись прижучить этих увальней, хотели чужими руками угли загрести?

— Так ну ж его! — Возопил Якари. — Тут же кажный у кажного на ладони! Всю жизнь плетнями трёмся! Думаешь, можно взять да такой разговор повести с соседями? За такое красного петуха в хату пустят, або ж здороваться бросят, жизни ж не станет, ну! Или земельным владетелям писать? Так они сами с паном усадебным дружкуюся! И чего? От одних и других достанется разом да поочерёдно!

Крылья Илидора чуть опустились, пальцы Йеруша перестали давить в хребет Якари, и мужчина встряхнулся виновато, как пристыжённый пёс. Добавил жалобно:

— Вы люди пришлые. С вас какой спрос? Шли мимо, увидели непотребство да написали кому след! И дальше двинулись по своим делам, и кто вас в чём завиноватит, кто вам чего сделает?

— Кто нам чего сделает? — вскричал Найло, вскинул руку к свежезаклеенной ране на затылке.

Рана пульсировала тянущей болью, холодный воздух пробирался под кожу, сквозь выстриженный клок волос, выстуживал череп до самых мозговых складок.

— Я уже всем сказал, — бормотал примирительно Якари, — уже сказал: ну чего ж, так вот вышло: делишки панские вскрыли пришлые люди, ну не удержалось шило в мешке, чего ж ты делать будешь, коли явились до нас такие любопырные путники, да ещё по воде учёные? Ровно ничего не можна было поделать: всё сами разведали, до всего докопались, все ж это видели! Все видели, как вы ходили по селу бестолково, а вовсе не сразу к усадьбе пошли. А я сказал соседям, дескать, вы уж и владетелю земель послание отправили… От вашего имени я его с циркачам дал ишшо засветло, штоб они вручили в городе поштарю. Уж не серчайте, а тока никак было иначе-то. Тока так и можна, штоб пришлые всё грязищу раскопали и разведали, штоб всё было по-правдашнему. А я чего, с меня спроса никакого, я тока поселил вас в спальном доме, бо где ж ещё вам было жить?

Йеруш взглядом попросил Илидора вколотить Якари в землю по пояс. Какого, спрашивается, жварного шпыня позволяет себе этот захухрый владелец ёрпыльного спального дома в бзырном поселке? Найло даже не понимал, что разозлило его сильнее — та ловкость, с которой его использовали, или что его, гениального Йеруша Найло, привыкшего смотреть на селян вроде Якари очень сильно сверху, этот самый Якари мгновенно и безошибочно раскусил, лишь только увидев на пороге спального дома. Ведь Якари сразу понял: Йеруш не станет болтать лишнего, не расскажет местным, что шатается по посёлку не от скуки, что владелец спального дома скотски не отдаёт ему важное послание…

Тьфу!

— А я говорил: нужно было сразу его треснуть и забрать твоё письмо, — Илидор отвернулся от Якари, хлопнул крыльями. — Не смотри так на меня, Найло, ты хотел изучить аномалию — ты получил ровно то, чего хотел. Теперь давай ты получишь второе что хотел и пойдём дальше. Я хочу покинуть это прекрасное селение, пока держу себя в руках. И пока местные держат себя в руках, а не мчатся сюда передать нам своё спасибо через почесание граблями и тяпками — надо думать, нам такое это в кочергу не упёрлось?

Якари, сообразив, что осерчавшие соседи всё ещё могут сжечь его спальный дом вместе с «любопырными» не в меру пришлыми людьми, засуетился, замахал одной рукой, отёр другую о полу кафтана и первым поспешил к спальному дому.

Йеруш заглотил глазами письмо, не прожёвывая смыслов и быстро перелистывая страницы, после чего поскрёб щёку, оставив яркие полосы на тонкой коже, и перечитал снова, внимательнее.

Якари едва слышно сопел и аккуратно тёр тряпкой невидимое пятно на опализированной стойке. Все усиленно делали вид, что между ними никогда не случалось недоразумений, однако друг на друга не смотрели: Якари было неловко, а дракону и эльфу — раздражительно. Потому Якари изучал пятна на стойке, а Илидор — нависшего над письмом Йеруша.

Тот некоторое время смотрел на сшитые листы бумаги остекленевшим взглядом, потом протянул письмо Илидору — так медленно, словно Илидор мог укусить его руку.

Дракон дрогнул бровями в удивлении, но письмо взял и принялся читать, едва заметно шевеля губами.

— Кого это там кутали? — почти сразу спросил он.

— Куталиʾ, — ноздри Найло трепетнули. — Ученик, значит.

— А.

Илидор снова уткнулся в письмо.

'Йерушу Найло, лично в руки, от Ллейнета Элло, декана кафедры гидрологии.

Надеюсь, ты пребываешь в добром здравии, кутали, хотя доходящие до меня вести внушают некоторую тревогу. По правде, я надеялся, что ты, завершив свои дела в Донкернасе, вернёшься в Университет хотя бы временно, но на днях до нас докатились быстроногие слухи о том, что из Донкернаса ты направился на северо-восток, к горам Такарона. Впрочем, быть может, это и к лучшему, что ты не возвращаешься в Университет сейчас, кутали, поскольку маг, способный создать предмет, о котором я хочу тебе поведать, находится ближе к Такарону, чем к Ортагенаю… Хотя, по правде сказать, в любом случае он довольно далеко'.

Илидор помотал головой и дважды перечитал абзац.

'…Я написал тебе одиннадцать писем с одинаковым содержанием и планирую разослать их в земли на юге и юго-востоке от Такарона. Насколько я понимаю, кутали, деятельная натура поведёт тебя в края, где ты не бывал прежде, и, значит, есть вероятность, что одно из моих посланий тебя найдёт.

К делу. Недавно в Университет пришло длинное письмо с чертежами — от безумца, как вначале решила канцелярия. Одно из сонмища странных, неумных или раздражающих посланий, которые мы получаем то и дело от душевно тревожных эльфов и людей праздного ума. Однако этот пакет не отправился в корзину, поскольку автор его ссылался на одну из твоих статей в "Омуте мудрости', а именно — на статью о давлении воды…'

Илидор добросовестно просмотрел следующую часть письма, даже не попытавшись осмыслить написанное: слишком много в ней было слов, которых Илидор не понимал. Нижнюю четверть листа занимали кропотливо сделанные наброски какого-то костюма с натыканными повсюду длинными трубками и пришитым к вороту шлемом. Вместо забрала пучилось нечто, напоминающее аквариум — похожий стоял в саду донкернасского таксидермиста и хранил в своих стеклянных недрах молчаливую бородавчатую жабу.

'Ректор счёл данные измышления не более чем умозрительно забавными. Однако я сумел убедить его выделить бюджет на этот дерзкий эксперимент под твоё имя, кутали, в том случае, если ты сочтёшь проект перспективным. А я полагаю, ты сочтёшь.

Прошу тебя изучить идею устройства. Если оно способно тебя заинтересовать и стать действенным подспорьем для подводных изысканий, то списки с чертежей, доработанные факультетом механики, и чек на своё имя ты найдёшь в ячейке банка Хальо в городе Анун. Я отправил чертежи и чек именно в Анун, поскольку в том городе живёт Фурлон Гамер — один из немногих известных мне магов сживления, достаточно талантливых и в то же время гибких разумом, чтобы взяться за подобный проект.

Конечно, ты понимаешь, кутали, что если решишь создать экспериментальную модель костюма и обналичишь чек, то тем самым возьмёшь на себя обычные изыскательные обязательства перед Университетом. Ректор будет ожидать от тебя заметок касательно испытаний прибора в солёной и пресной воде, а также изучения подводных обитателей там, где это представится возможным. Также Университет будет ожидать, что ты лично прибудешь вместе с костюмом на кафедру не позднее чем спустя год после того, как обналичишь чек.

Верю в твою энергичность и жажду знаний, кутали. Верю, что ты всё сделаешь как нужно и как должно. Верю, что ты в очередной раз оправдаешь и превзойдёшь мои ожидания и подаришь новые смелые гипотезы научному сообществу Маллон-Аррая.

Крепко жму руку и прошу тебя не забывать об осмотрительности в изысканиях. Отпиши мне немедленно после получения письма, где бы оно тебя ни застало, и какое бы решение ты ни принял в отношении этого проекта.

Писано в шестидесятый день сезона восточного ветра'.

— В банке, — дракон выделил из всего многословия самое царапучее слово. — Твой учитель оставил тебе какой-то охренительно интересный чертёж… в банке. Он издевается над тобой, правда?

— Вероятно, не счёл правильным оставлять чертежи и чек в дупле какого-нибудь дерева, — ровным голосом проговорил Найло. — Наверное, сомневался, что чертежи хорошо сохранятся в дупле дерева, а, как думаешь? Дожди, ураганы, осенние ветра, бешеные белки… А может, мадори Ллейнет действительно издевается. Слегка. Может, он так даёт понять, что соскучился. И расстроен, что я до сих пор не вернулся в Университет.

— А что такое чек?

По лицу эльфа дракон понял, что не хочет слышать объяснений прямо сейчас, потому задал другой вопрос:

— И что мы будем делать со всем этим?

— Мне надо подумать, — безжизненно ответил Йеруш.

— О-о, ну пожалуйста, только не это, Найло!

Йеруш встряхнулся-содрогнулся всем телом, словно высвобождаясь из чего-то липкого и очень прицепучего, ещё более прицепучего. Сморгнул патину с глаз, клюнул воздух, зашипел и оскалился.

— Доставай карту, давай! — Илидор ногой энергично подвинул к Йерушу его небольшой рюкзак. — Пойдём в этот город, как его — Анун? Нечего тут думать!

Дракон нетерпеливо шелестнул исписанными листами. Найло поморщился.

— Давай! — Илидор хлопнул крыльями. — Ну что с тобой не так, а? Зачем нужно было выпрыгиваешь из шкуры ради этого письма — чтобы теперь делать такое сложное лицо и печально размышлять? Не о чем тут размышлять! Давай, Найло, доставай карту, ну, ну-ну-ну!

Йеруш встряхнулся по-собачьи, всем телом, помотал головой, и волосы упали ему на глаза.

— Найло, если ты не пойдёшь в Анун сам, я тебя пинками погоню, ясно?

Якари, зная, что требуется получить ответ на доставленное Йерушу Найло письмо, выставил на стойку чернильницу, положил стопку поганенькой серой бумаги. Лысина его сильно блестела от пота, что можно счесть признаком как нервного возбуждения, так и чуточку слишком жаркой натопленности привхожего помещения.

Дракон сграбастал Йеруша за плечи и хорошенько тряхнул, отчего в шее у Йеруша хрустнуло, зубы клацнули, а в глазах взбаламутилась обычная йерушевская безуминка и затёрла, закрасила мне-надо-подумательную отрешённость.

— Да, да, хорошо, пойдём в Анун! — эльф вывернулся из драконьей хватки и ногой подвинул рюкзак обратно, к нему. — Только доставай карту сам! Давай, ты сможешь! Ты кого угодно достанешь, Илидор!

Люди дороги и прочие грани безумия

— Мужики, а чего это вы тут делаете?

Холера его знает, откуда взялись у речки двое путников. То ли свернули с дороги водички попить, то ли…

Шестеро сумрачных бородатых мужиков обманно-медленно, по-медвежьи обернулись на голос.

— Мы-то? — Кумлатий, самый сумрачный и самый бородатый, со значением поднял огромный кулак с зажатым в нём пуком верёвок. — Мы обережь плетём.

— Ух ты!

Один из путников конём ломанулся вперёд, поглядеть на обережь поближе, точно в словах Кумлатия было такое приглашение. Хотя его, конечно, не было и быть не могло, и вообще — любой сообразительный и не ушибленный на голову человек сейчас предпочёл бы убраться с речного бережка как можно быстрее и дальше. Но путник, видимо, на голову был сильно больнёхонек, поскольку пёр к Кумлатию, сияя плотоядной улыбкой и бешено блестя глазами.

Глаза были нелюдские. Переливчато-золотые, словно чешуя на пузе ручьистой форели или на боках зеркального карпа.

— А это что?

Не дойдя десятка шагов до Кумлатия, путник остановился, привлечённый качающимся на волнах плетёным гробиком. Гробик был мелким, словно его делали для некрупной кошки. Разобрать, что лежит внутри, возможно было, только подойдя ближе.

Путник и подошёл. Смотрел на гробик, склонив голову, и улыбался так зубасто, что против воли хотелось заулыбаться ему в ответ.

Была в его лице, в сияющих глазах искренняя, обезоруживающая жадность, готовность поглощать без остатка и не жуя все прекраснейшие проявления окружающего мира — и шальная, но заразительная уверенность, что мир может быть исключительно таким. Прекраснейшим.

Это жадное любопытство, эта непосредственность не выглядели неуместно детскими, не казались издевательскими, потому что… Сейчас мужики, а особенно Кумлатий, стоявший к путнику ближе прочих, явственно понимали, что живой интерес ко всему вокруг — это лишь то, что видно на самой-самой поверхности, вроде барашков на волнах. А в глубине, под ними, — бурлит некая могучая сущность, которую, быть может, сложно понять, осмыслить и объяснить своё понимание словами, — но переть против неё было бы страшно неумно.

В гробике лежала куколка из верёвок и соломы — девушка с рыбьим хвостом. Аккуратно заплетённые тугие косы, большая грудь, набитая то ли тряпками, то ли соломой, витой поясок из верёвки и крупный, с роскошным двойным плавником рыбий хвост. То место, где на лице должны находиться глаза, перетянуто травинками на манер повязки, и видно, что путник, увидав эту повязку, уже не может оторвать от неё взгляда. Какая-то чуйка ему подсказала, что это главное в кукле — не гроб и не хвост, а ослеплённое для надёжности пустое лицо.

— Мава-водява.

— А? — путник перевёл взгляд на Кумлатия.

Тот сплюнул себе под ноги. Остальные мужики наконец отмерли. Трое принялись к прерванному занятию — тащили из воды нечто увесистое и неразличимое в зарослях камышей. Двое за спиной Кумлатия переступили с ноги на ногу. По их лицам, как по пустому лицу куколки, ничего невозможно было понять.

— Мава-водява, — отмер вдруг второй путник, на которого до сих пор никто не обращал внимания. — Только на кой ёрпыль она вам нужна, и так все дороги раскисли в кисель!

Он тоже попёрся к берегу, раздвигая заросли приречной крушины и чуть повышая голос, который звонко нёсся во влажном воздухе, подбегал к воде и там гас, разрезанный острыми камышиными листьями:

— Слыхал про такие людские заморочки, ага, только не в этих землях. Вы пришлые, да? Обережные куколки, Илидор, это вроде-бы-защита от всякой недоброй шпынявости, от болячек, от голода, сглаза, ну ты понимаешь…

Второй путник вынырнул наконец полностью из зарослей и оказался эльфом. Какую только погань не встретишь на дорогах по осени! Держась за спиной своего приятеля, он подошёл к берегу и заглянул в качающийся на воде гроб.

— Ага. Мава-водява зовёт дождь. А мава-водява с завязанными глазами — забирает дождь? Это дело хорошее, у нас тоже башмаки по колено мокрые, а в дороге соломы особо не напасёшься.

Кумлатий поморщился.

— Только вся эта ёрпыль нихрена не работает, — бодро закончил эльф, вроде бы не замечая, как снова насупились мужики. Поморщился, тронул затылок. — Пойдём, Илидор.

— Не хочу, — отмахнулся золотоглазый и указал на верёвки в руке Кумлатия. — Можно с вами поплести?

— Ну Илидо-ор…

Золотоглазый дёрнул плечом и уставился на Кумлатия требовательно. Тот миг помялся и протянул путнику пук верёвок — кто знает, почему. Может, просто потому, что эльф ему нравился ещё меньше, чем этот, золотоглазый, а эльфа компания Кумлатия явственно тревожила, и он хотел уйти. Так что Кумлатий протянул золотоглазому верёвки и мотнул подбородком, приглашая сесть на примятую прибрежную траву. Скудное дополуденное солнце уже успело её подсушить.

Кумлатий назвал своё имя, Илидор — своё. Эльф сделал вид, что его тут не стояло, а остальные мужики вернулись к прерванным делам, враз и демонстративно потеряв к пришлым всякий интерес.

Илидор перенял два самых простых плетения, которые показал Кумлатий, повертел пучок верёвок, что-то там себе придумывая, потом вдруг усмехнулся и быстро-быстро принялся сплетать верёвки, склонив голову и беззвучно шевеля губами.

Осеннее солнце бликовало в его спутанных золотых волосах, и эти волосы Кумлатия раздражали — слишком какие-то эльфские, потому он, выплетая собственную обережь, то и дело косился на Илидора и дёргал губой, словно собака, прикидывающая: погавкать на наглого пришлого или леший бы с ним.

— Сы́ночку, не купишь стричку? — продребезжало вдруг со стороны тропы.

К Илидору, согнувшись, брела старуха, замотанная в серо-бурые лохмотья. На морщинистом, как иссохшее яблоко, лице, подрагивала просительная улыбка и лучисто сияли бледно-голубые глаза под обвисшими веками. Седенькие волосы непокрыты, что удивительно для взрослой женщины из этих мест. Скрюченными пальцами старуха держала ленточку, когда-то красную, а теперь линялую, ветхую, но чистенькую и старательно разглаженную.

— Купи стричечку, — приговаривала старуха. — Така красива буде обережь у тебя, сы́ночка.

Ленточка трепыхала хвостиком от едва заметного шевеления воздуха у воды и, казалось, пытается поёжиться.

До того ясными были бледно-голубые глаза и до того жалкой вся остальная старуха, что хотелось немедленно укрыть её одеялом вместе с ленточкой, усадить к костру и вручить большую тарелку горячей каши с излюбленной людьми жареной морковью. Но каши и костра у Илидора не было, потому он обернулся к Найло, который маялся у воды, переступая с ноги на ногу. Эльф насупился, но смиренно полез в скудно звякнувший кошель, достал монетку, бросил дракону.

Морщинистое лицо старухи расцвело счастливой улыбкой.

— От как славно, сы́ночка, от красивой какой буде твоя обережь!

Крепко зажала в дрожащем кулаке монетку, положила линялую ленту в протянутую ладонь Илидора и как могла крепко сжала его пальцы в своей сухой тёплой ладони, посмотрела в золотые глаза сверху вниз.

— Плети, сыночка, плети обережь красиву! А бабушка пойдёт готовкаться в дорожку. Скоро ж нам в дорожку, да, сыночка?

И, улыбаясь, уковыляла обратно в заросли крушины.

— Докука, ну, — негромко проворчал ей вслед Кумлатий.

— Знаешь её? — сообразил Илидор.

— Ну, — повторил Кумлатий, крякнул, держась за поясницу, отложил недоплетённую обережь и, оглянувшись на заросли, в которых исчезла старуха, пояснил: — То баба Мшицка. Увязалась за нами и всё монетки себе выгадывает, кочерыжка старая, прям дурно уже от неё. То купи, сё купи… и где только находит всё это барахло, ну.

— Увязалась? Так вы, значит, не местные, — обрадовался дракон, и Найло за его спиной закатил глаза.

В последние три дня пути, после того как Илидор и Йеруш свернули на очередной развилке к югу, они то и дело встречали людей дороги. Те двигались пешими и тележными группами, семьями, а то и небольшими поселениями; некоторые тащили всевозможный домашний скарб и детей, погоняли скотину. Многие запрягали в возки и тележки коров и осликов. Другие люди шагали налегке, с рюкзаками и котомками, по двое-трое-четверо. Были и такие, что двигались целыми гильдиями: ремесленники, мастеровые, хохмачи и глумцы всех мастей.

Группы часто сопровождали разномастные собаки — охранники, охотники и компаньоны, которые то и дело терялись, находились, затевали грызню, учиняли гам. По вечерам там-сям горели костры, найти не обобранную грибницу стало почти невозможно, а дичь так и вовсе разбежалась, даже белки в лесу теперь не встретишь.

Ни Йеруш, ни Илидор прежде не видали подобных людских ходов. Но если Йерушу было на них глубоко наплевать — он торопился в Анун и совершенно не жаждал ни с кем взаимодействовать — то Илидора жевало любопытство: какой кочерги все эти толпы народа куда-то прутся? Это любопытство и вынесло их сегодняшним утром на группу Кумлатия.

— А вы кто такие и куда идёте? — жизнерадостно спросил дракон.

Тут же рухнуло шаткое установившееся спокойствие, снова по-медвежьи подобрался Кумлатий, обернулся к своим приятелям — однако те не услышали вопроса. Двое как раз закончили собственные плетения, и на земле между ними теперь лежала горка верёвочных цветов с вытянутыми корявыми лепестками-хвостами, а мужики неспешно, усердно сплетали их в гирлянду. Осторожно перебирали верёвочные плетения толстыми неуклюжими пальцами, отсчитывали что-то, шикали друг на друга. Остальные трое, вытащив нечто массивное из воды, переговаривались над своей добычей в камышах, махали руками и придушенно спорили.

Оглядев приятелей, Кумлатий исподлобья зыркнул на Илидора.

— Не твоего разума дело. Доплетай свою плетень и топайте оба два куда топали.

Дракон сверкнул глазами, крылья его плаща начали было подниматься куполом, но эльф нервно дёрнул его за ворот рубашки.

— Пойдём уже.

Илидор бросил наземь недоплетённую обережь, легко поднялся на ноги и даже улыбнулся зубасто, хотя кто-нибудь мог бы сказать, что улыбка походила на оскал.

— Ну и ладно. Будьте здоровы, добрые человечки, куда б вас там ни понесло на корявой кочер…

— А ну стой!

Подняв пятерню с растопыренными пальцами, Кумлатий таращился на недоплетённую обережь.

Ничего такого нет в этом плетении, хотел сказать Илидор, но смолчал: ему было любопытно, чего это здоровенный мужик так окостенел при виде верёвки, сплетённой в форме корявого каплевидного щита. Такие висели в тренировочном зале Донкернаса, где властвовал мастер мечного боя Домин Ястро.

Кумлатий смотрел и смотрел на этот щит, а дракон, ведомый шкодным желанием сделать непонятную ситуацию ещё более непонятной, поднял только что брошенную обережь, придал лицу торжественно-кислое выражение (в лучших традициях Ахнира Талая) и повязал в навершие щита красную ленточку.

— Драконий заслон, — промолвил наконец Кумлатий. Перевёл взгляд со щита на Илидора, покосился на изрядно обалдевшего Йеруша, поморщился мимолётно. — Вы на юг движете, да? Так не пожелаете ль разделить с нами дорогу?

Мужики, тащившие тяжёлое из камышей, явили наконец миру свою ношу — огромный ячеистый ящик, в котором мог бы, пожалуй, поместиться человек, а сейчас билась крупная рыба: щука, несколько окуней, пара сомиков размером с локоть. Принялись шустро перекладывать добычу в корзины, до сих пор неприметно стоявшие у воды.

— Я думал, так только поселяне рыбу ловят, — Йеруш указал подбородком на ящик.

— Ну да, — не смутился Кумлатий. — Поселяне и ловят. Мы просто пришли обережь поплесть, а тут вона чего… Ну а мы того. Жрать-то хочется, небось.

Илидор и Йеруш со сложными выражениями лиц наблюдали за похищением рыбы.

— Права баба Мшицка, паршивое было молоко, — ворчал черноусый, стриженый под горшок мужик. — Аж до сих у меня с него живот подводит. То ли дело мясо, ну или вот рыба хотя б. Свежая, с самой изподводы!

Пока перекладывали рыбу и возвращали на место ловный ящик, Илидор и Йеруш узнали, что Кумлатий и его спутники — люди дороги, идущие в некое осеннее паломничество. С ними ещё четыре бабы и старуха Мшицка, которая не паломница, а просто увязалась. И, выходит, вместе с Илидором и Йерушем путников станет тринадцать, а это редкостно хорошее число и добрый знак — добавок к сплетённой Илидором обережи.

Тут Йеруш вопросительно посмотрел на Илидора, безмолвно вопрошая, отчего это число тринадцать — хорошо, но Илидор на этот взгляд только руками развёл и спросил Кумлатия про другое:

— Что делает драконий заслон?

Илидор был почти уверен, что заслон связан с желанием путников защититься от других людей: в последние два-три дня они с Йерушем встречали у перекрёстков дорог как-то слишком много разлагающихся повешенных. Илидор изрядно отвык их видеть после того как сбежал из Донкернаса и перестал ездить в людские земли, потому попервости даже вздрагивал, заметив у перекрёстка очередного казнённого преступника или почуяв удушливо-сладкий запах тлена задолго до того, как перед глазами возникало очередное несвежее тело, облюбованное мухами и хищными птицами.

Какое преступление совершил при жизни тот или иной казнённый — не всегда можно было понять: тут, в отличие от Уррека, развешанным на крепеньких деревьях преступникам не крепили на поясах пояснительных дощечек. Однако понемногу Илидор сообразил, что люди с отрубленными руками при жизни были пойманы на воровстве либо разбое. Другим, с запекшейся кровью на подбородке и шее, перед казнью явно вырывали языки — за наветы, ложные вести или возмутительные речи. «А это, видимо, был насильник», — заключил дракон, разглядев, что болтается на шее у очередного мертвеца.

— Я, конечно, не рассчитывал, что путь в Анун будет усеян розами, но что он будет увешан мертвецами, я рассчитывал ещё меньше, — бурчал Йеруш.

Найло зяб, потому ворчал сверх обыкновения.

Словом, теперь Илидор был почти уверен: неведомый ему драконий заслон должен защищать путников от лихих людей на дорогах либо от опасности самому повиснуть в петле в результате досадной стражьей ошибки. Но Кумлатий, шевельнув бровями, сказал совсем другое:

— Драконий заслон даёт защиту от осенней лихоты. Зима ведь идёт…

— … дурное время, колдовское, — припомнил Йеруш слова Якари, и Кумлатий удовлетворённо кивнул:

— Во-во, сам знаешь. А я уж подумал, вы совсем издалеков.

— Мы издалеков, — поспешил подтвердить Найло, уверенный, что им с Илидором ещё не раз предстоит влететь с разгона в какие-нибудь неизвестные поверья южных людей.

Мужики вернули в воду ловный короб, отправили плыть по реке косы-обережки, подхватили корзины, и все вместе двинулись к лагерю.

— Тогда порасскажу, как от нечисти борониться, а то, небось, встрянете по незнанию, — решил Кумлатий и махнул рукой, приглашая следовать за собою. — И даже со знанием встрять возможно — нас-то спервоначалу тожеть было тринадцать, ещё до вас и Мшицки. А тока нечисть после сбора урожая всяк год ведь вылазит и до самой зимы колобродит, пока не приляжет. Один з нас после заката к стоячей воде пошёл, и дурно то было — в стоячей воде болотные вомперцы просыпаються, а средствов против них нет, ваще никаких. Наведёт морок такая тварь, а затем ввампирится в ногу аль в шею и будет кровь сосать, пока не насосётся, и так она крепко зубами вцепляется, что оторвать её от себя совсем никакой нет возможности. А ежели болотный вомперец в раж войдёт — так всю кровь с тебя и высосет. Опосля тело твоё наденет на себя навроде кожи и до рассвету будет в ём ходить где ни попадя. Может и до лагеря выйти или до дома какого, и там тоже всех перекусать. Ежли же рассвет застанет болотного вомперца не на стоячей воде, тады он сделается туманом и будет летать повсюду, заблукивать путников вместе с шишагами. А коли рассвет застанет тварь на воде, так она обратно занырнёт и будет дальше жить, обёрнутая в твою кожу. От так дето наш тринадцатый пононеча и ходит.

Йеруш с Илидором снова переглянулись. На их пути от старолесья встретилось уже несколько стоячих водоёмов, рядом с некоторыми доводилось ночевать, и оттуда не исторгалось ничего опасней безумных осенних комаров.

Или им просто не приходило в голову, что появлявшиеся там-сям летучие клоки тумана — зловредны, поскольку дракону и эльфу они никак не вредили. И обращали на себя значительно меньше внимания, чем гниющие, расклёванные воронами тела висельников на перекрёстках.

— Не моги одиночким в лес заходить, — деловито продолжал Кумлатий, — посколь тебя лешак уведёт тут же, как нашу двенацтую. Нынче, правда, на юг идут многие люди дороги и всякие мастеровые идут, да ещё балясники да сказители всякие, а лешаки ж не любят шума, так они нонеча поушли глубже в чащобу, это оно канешна. Потому ближние к дорогам леса — они безопасные, считай. А всё ж таки одиночким в них лезть без надобности.

Мужики, тащившие рыбу, поглядывали на Илидора и Йеруша, но оставляли общение с чужаками Кумлатию.

— Такможе не вздумай в сю пору засыпать, если зол или печален, как заснул наш одиннацтый. Потому как пришла к нему снявая лихота и мотала его до самого рассвета, а все ж спали и не видали, как она его мучала. За ночь и истрепала, насылала ещё хужие печали во сне, а под утро сцепилась с ним намертво. Просыпаемся — глядь, а он уже химьяк! Насилу прогнали его с лагеря камнями! На целые годы повисла тоскливость за его плечом, теперь будет жрать его муку, будет жрать всего нашего одиннацтого до тех пор, пока уж не станет у его сил горе мыкать, пока не останется с-под него одна высушенная головешка.

Про таких созданий, о которых говорил Кумлатий, дракон не слыхал даже в напрочь рехнутом Старом Лесу, но едко шутить не стал.

— А если окажешься вдруг одиночкий перед какой нечистью, тогда помни: лучшее средство от неё — смех. Смеха всякая лихота боится, а ещё весёлых песен и детских голосов. К детям, считай, и не прицепляется вовсе, разве тока под сам-самый зимоворот. А как зимоворот настанет — так нечисть и приляжет, позаснёт и не пробудится аж до нового сбора урожая. Ну тока та нечисть, какая в людей повселялась — она не заснёт, это и так понятно.

— Что такое зимоворот? — спросил Илидор прежде, чем Йеруш успел его пнуть.

— Так двуночье прихода зимы, — удивился Кумлатий. — Вы из каких далеков пришли-то, что у вас даже зимоворот не празднуют? Откуда путь держите, а?

— Из Эльфиладона, — обобщил Илидор и отвёл взгляд от бешено сверкающих глаз Йеруша: «Кто тебя вечно за язык тянет⁈».

— Слыхал, — после короткой заминки кивнул Кумлатий. — Тока сам не бывал ни в эльфских землях, ни в рядных людских, делать нам там неча. Эльфы ж завсегда насамоте жили, своим умом, своими правилами, да и люди, которые поблиз эльфов отстроились, тожить от них понабралися всякого… Понабралися чудного и непонятного.

Покосился на Илидора, перевёл взгляд на Йеруша.

— Иди его знай, чего там понабралися, — повторил ворчливо, и на мгновение Илидору показалось, что Кумлатий передумал вместе идти на юг.

Однако Кумлатий не передумал. Илидор и Йеруш присоединились к его группе буднично и просто. Их представили четверым женщинам, одна из которых была стряпухой, и пятерым мужчинам, в числе которых был баюн. Старуху Мшицку знакомиться не позвали, и она просто улыбалась застенчиво, стоя поодаль.

А потом все пошагали на юг, неся на спинах кладь и таща за собою два небольших возка. В одном, гружёном потяжелее, громыхала посуда и лежали мягкие тюки, на нём же устроилась стряпуха чистить сворованную рыбу, на которую дракон поглядывал голодными глазами. Второй возок, лёгкий, был накрыт рогожкой.

Шли неспешно, так что другие группы людей дороги их то и дело обгоняли, однако привалов не делали до самого предзакатья и в результате одолели хороший кусок пути. В дороге по большей части помалкивали, говорили только Кумлатий да баюн, и то лишь по надобности, — к примеру, баюн в красках изложил историю про ведьму, которую когда-то пытались изгнать из леса, похожего на этот:

— … и когда четверо самых смелых селян пришли к её дому с вилами и обставили дом свечами по четырём сторонам света, то ведьма страшно завыла. Она вцепилась когтями в свои плечи и принялась метаться по двору, натыкаясь на всё подряд, точно ослепшая, пока не налетела сама собою на вилы, которые держал один из мужиков. И когда вилы проткнули тело ведьмы, полилась с её ран не кровь, а жижа вонючая, побежали жуки да тараканы. Бросил мужик вилы тут же, да только жуки всё бежали из ведьминых ран и жижа всё лилась, пока тело ведьмино не закончилось, не пропало всё как есть… В страхе селяне бежали от ведьминого дома, позабыв забрать вилы и свечи, однако ж ведьму извели, тихо стало в лесу. Да только к вечеру у тех четверых селян стали отваливаться ногти, а позднее пальцы, а чуть погодя стала слезать кожа. И так они разваливались на куски, пока не остались от них только головы, и эти головы безумолчно стенали да вопили, и никто не мог ничегошеньки с ними поделать. Пока не случилось проходить мимо мудрому человеку дороги, и тот присоветовал закопать головы на колодезную глубину. Так они лежат в своей гробнице по сей день и кричат там, и ежели кому случится по незнанию наступить на гробницу голов, то и на него падёт ведьмино проклятие…

Илидор, прежде не слыхавший жизнеутверждающих людских баек, диковато косился на путников, но те внимали истории невозмутимо, точно пожеланию доброго утра. На Йеруша байка тоже не произвела особого впечатления, — вероятно, Найло слышал ранее нечто подобное в землях Уррека или Чекуана, так что сейчас не счёл нужным даже бросить остроумный комментарий.

А дракон ещё какое-то время напряжённо косился на лес, вдруг показавшийся зловещим, и даже обрадовался, когда к нему подошёл Кумлатий, которому пекло пожаловаться на бабу Мшицку. Старуха основательно замедляла путников, а бросить её совесть не позволяла, пропадёт ведь одна на пути.

— Прибилась к нам дней шесть тому, — тихонько бухтел Кумлатий, — ровно после того как утеряли мы нашу двенацтую. Она неведомо с каких земель, Мшицка-то, сама не сказывает, а по имени да говору понять не можно. Чудна́я старуха, путь держит с запада, как раз с рядных людских земель близ вашего Эльфоладонья. К дочке туда приезжала, говорит, да тока слышь чего выявилось: вся дочерина семья померла от сыпняка ещё той год. И сама она померла, и мужик ейный, и сестра его ро́дная. Тока внук бабы Мшицки и выжил, пацанёнок мелкий, да пацанёнка, вишь как, соседи бродячему цирку продали, ну а кто его кормить будет, сироту, кому он нужен? От Мшицка про это прознала и теперича отправилась вслед за сим цирком на юга, внука свово выкупать.

— Выкупать? — переспросил Илидор.

— Ну да. Из бродячего цирка выкупать обратно, я ж говорю. Он щас недалечко впереди нас идёт на Анун

— Цирк, — повторил дракон. — Анун.

Разумеется, он сразу подумал про балаган Тай Сум, хотя мало ли бродячих циркачей могло шарахаться по дорогам туда и сюда. Но в хребте заскребло, захолодело.

— Оно, понятно, дело гиблое, — бубучил своё Кумлатий. — Цирк-то, мож, Мшицка и догонит, а тока внука она свово не найдёт. Ухайдокали его давно цирковые, ну, это ж обычное дело: купят ребятёнка и голодом уморят, а то искалечат и бросят потом на дороге, или…

На свадьбу в Большом Душеве Тай Сум не приводила детей, но мало ли что, туда всего-то трое цирковых пришло, а на их стоянке в лесу мог оставаться кто угодно, хоть ребёнок, хоть драконёнок.

Илидор зажмурился и помотал головой. Что ему до этого, в самом-то деле?

— Да и выкупать его не за что, сам видишь, — зудел и зудел Кумлатий. — Мшицка не из богатеев, сама в рванине ходит и всякий хлам продаёт, всё по монетке выгадывает. Ну однако ж идёт пока с нами, пока нам по одной дороге. Задерживает нас, конешным делом, ходит медленно, хотя ещё бодрая баба для своих годов, а всё ж старая. Но не бросишь её, совесть не позволяет бросить, нет, хоч от неё толку никакого нет, одна докука. Ток её мы не бросим, не погоним, потому как прибилась она к нам ровно взамен двенацтой. Да и совесть сожрёт за человечью судьбу. А с нечистой совестью по осени тускло на дороге: непременно сонная лихость станет мучать или какая иначая погань прицепится, как к нашему одиннацтому.

Дракон снова попытался выведать у Кумлатия, за какой надобностью куча народу тащится по дорогам в преддверье зимы.

— Кто на заработки движет, кто к родне на зимовье, кто ещё по каким потребностям, — скупо бросил Кумлатий. — Вы и сами-то имеете надобность двигать на юг, верно говорю? Ну так и у других людей нужда найдётся.

Мшицка, опираясь на палку, дважды догоняла Илидора и Йеруша, улыбалась им светло, щурилась блекло-голубыми глазами, предлагала купить за монетку «всякий хлам», как выражался Кумлатий. Что-то было в этой старухе обезоруживающе-искреннее, доброе, домашнее, и отказать ей было так же невозможно, как пнуть беззащитного. Потому, хотя денег у Йеруша оставалось немного, он, вздыхая, купил у Мшицки сначала горстяной мешочек соли с пряными травами, а потом кусочек древесного угля размером с ноготь — для очистки воды.

— Ну так-то это вещи полезные, — словно оправдываясь, говорил он Илидору.

Дракон и не спорил: ему тоже было жаль улыбчивую старуху. К тому же деньги их были вроде как общими, но на самом деле йерушевыми: рюкзак Илидора с немногими ценными вещицами остался валяться где-то в храмовой башне в глубине старолесья.

Один раз на полянке, ввиду тропы, показались недвижимые фигуры в дорожной одежде, сидевшие вкруг давно потухших кострищ. Люди дороги молча ускорили шаг, слегка сжимая губы, и никак не комментировали это дивное зрелище.

Дважды на перекрёстках проходили мимо повешенных с отрубленными руками, и тут баюн завёл явно остохреневшую его спутникам, но новую для Илидора и Йеруша «поучительную байку о снявой осенней лихоте, обманувшейся телом мёртвого человека и оттого не поспевшей навредить человеку живому».

— Я понял! — тихонько обрадовался тогда Йеруш. — Местные людишки так отгоняют от селений эту дурацкую лихоту! Видно, приберегают приговорённых до послесбора урожая, а потом развешивают по деревьям, как ленточки! Нет? Да! Я положительно в восторге от этой пришибленной местности!

Дракон обернулся на оставшегося позади висельника и потёр горло.

В предзакатье, завидев с тропы раздвоенный дуб, баюн громогласно заявил:

— Вот где следует встать на ночной привал — подле дуба, двойная мощь которого оборонит нас от осенней лихоты, от спутанных дорог, кровавого кашля, скитаний во мраке…

— Хватит, накличешь! — перебила одна из женщин.

— И правду, — загудел рыжебородый здоровяк, — ну чего ты вечно…

— А ну не свариться! — вскричала ещё одна женщина и тут же громко, задорно запела:

— А была я молодая,

А была я резвая,

И в окошко за гармошкой

К гармонисту лезла я!

Все рассмеялись и направились к раздвоенному дубу устраивать стоянку.

На юге темнеет рано, вдобавок поздняя осень — время по большей части бескрасочное. Вот если вылезет на небо солнышко — тогда заиграют жёлто-красными сполохами необлетевшие листья, и станет видно, как между шуршучими грудами облетевших кое-где зеленеет трава. Небо растянет по себе оттенки светло-голубого, суетливые птицы станут хвастать оперением: рыжим, сизо-зелёным, ярко-белым. Но дни короткие, часто пасмурные или дождливые, а в дождь, хмарность и сумерки повисает в мире мутно-серая взвесь, и весь он делается линялым, призрачным, да и всё время — такое же серое, призрачное, ничьё.

Потому вечерние привалы — ранние, а чтобы прогнать тоскливую серость, люди травят побаски, поют песни, некоторые пляшут у костров — отгоняют осеннюю нечисть смехом, весёлыми голосами, хорошим настроением. Никто не должен ложиться спать расстроенным, злым и печальным!

Женщина, певшая частушку, теперь обходила полянку, покачивая бёдрами в каком-то подобии танца, что-то нашёптывала деревьям. На поясе у нее висела веревочная кукла-девочка с длинными косами, без лица. Стряпуха, немолодая тётка с брюзгливыми складками у рта, выкладывала очажок из плоских камней, которые притащила из возка с посудой, и вид у неё был такой сварливый, что камни, казалось, виновато съёживаются.

Надежда Илидора на то, что сворованной поутру рыбой угостят всех, потухла: ещё в дороге стряпуха пересыпала тушки солью и подвесила сушиться на рогатинах, воткнутых меж поклажи в возках.

— Ну хоть из одной рыбы можно было сварить ухи, — вздохнул дракон, глотая голодную слюну.

Едва они с Йерушем развели собственный небольшой костерок поодаль от стряпухиного, как Илидор краем глаза уловил движение — от тропы приполз дрожащий от холода и сырости котёнок, совсем крошечный, с ладонь размером. Явно кто-то потерял или бросил это полосато-лопоухое несчастье — то ли ранее прошедшая группа, то ли лесная мама-кошка. Котёнок приполз на запах рыбы и звуки голосов, дрожа лапками, яростно дёргая хвостом и трясясь не то от холода, не то от голода.

— Это ещё откуда взялось?

Стряпуха сгребла слабо вякнувшее животное за шкирку, отнесла обратно к тропе, бросила на траву, словно тряпицу. Котёнок снова слабо вякнул, приземлившись на сырые лопушиные листья. Попытался подняться и снова поползти к лагерю, на запах еды, на звук голосов, но лапки больше не пожелали держать ослабевшее тельце, и оно осталось лежать на мокрой листвяной подстилке.

Ещё на десяток очень долгих и безнадёжных мгновений. Потом его снова сгребли — на сей раз не за шкирку, а под пузо, и рука была не грубой, а большой и осторожной, сильной и бережной, потому котёнок из последних сил издал новый жалобный мяк.

Дракон сунул за пазуху дрожащий комок отчаяния и недобрым взглядом полоснул спину стряпухи. А Йеруш от стоянки помахал дракону бровями, словно говоря: «Да-да, Илидор, ты сам увязался за этими бесчувственными путниками!». И тут же, приняв совершенно эльфский «А что такого-то?» вид, Найло подошёл к стряпухиному возку с посудой, вытащил из него небольшой казанок и баклагу воды и понёс их к своему костру.

Стряпуха, уперев руки в бока и раздуваясь ноздрями, наблюдала за этим самоуправством, а за стряпухой с интересом наблюдали мужики, сооружающие лёгкие навесы.

— Вечно вы ташшите сюда не пойми чего, — обернулась к ним стряпуха. — То рыбу краденую! То бабу Мшицку! То эльфов каких-то!

Мужики довольно улыбались — ну а чего, добытчики! Стряпуха ткнула пальцем в Йеруша, который ненавязчиво уволакивал к своему костру казанок.

— Вон, гляньте, у этого с головою чевой-та! Во, во, на затылке! Волосы не то выпали, не то выгрыз кто! А ну как оно заразное? Может, парша или же восец!

— Это меня курица клюнула, — бросил эльф через плечо.

— Чего ещё за курица? Курица разве до затылка допрыгнет? Разве так цапнет?

Найло развернулся всем телом, уставился на стряпуху невиннейшими яркими глазищами.

— Так курицы всякие бывают! Некоторые так злы и настырны, что докуда хочешь допрыгнут!

Мужики грохнули хохотом.

— А этот, вон, блоху приволок, — стряпуха ложкой указала на Илидора, у которого за пазухой тихо тарахтел котёнок. — На кой она нужна?

— Котята делают всё милым, — повысив голос, Илидор приветливо помахал стряпухе. — Хочешь котёнка?

— Тьфу на вас, — решила женщина и отвернулась к своему большому котлу.

Мужики поняли, что потеха закончилась, и вернулись к установке навесов. Илидор сполоснул руки, нарезал изрядно заскучавшую морковь, развернул белую тряпицу с остатками подсохшего ячменного теста. На запах высунулся пригревшийся за пазухой котёнок, получил кусочек теста, заглотил его, не жуя, и снова задремал, подёргивая ушками.

Йеруш, негромко споря с собою на разные голоса, чесал искусанный мошкарой кончик уха и разглядывал троих косматых мужиков. Те сгрудились поодаль вокруг низкого возка, накрытого рогожкой, и что-то бурно обсуждали. Любой из этих мужиков был на голову выше Илидора, много шире его и тяжелее. Да женщины все как одна мужикам под стать — статные, сильные, скупые движениями и мимикой, неизбалованные жизнью и явственно способные за себя постоять.

— И на кой шпынь этим людям нужен какой-то заслон? Да ещё и драконий. Тебя не тревожит, что они сказали «драконий»?

— Не-а, — бодро отозвался Илидор, устанавливая рогатые палочки у костра. — Я вообще не тревожный, если ты вдруг не заметил.

— Очень даже напрасно. Может, им на самом деле понадобился твой меч. Без остального тебя.

Люди рассаживались там-сям по двое, по трое. Кто-то напевал себе под нос, отгоняя осеннюю лихоту, другие принялись травить байки. Зазвенели-загудели голоса в прозрачном осеннем воздухе, и Йеруш почти ощутил, как поляна огораживается от внешнего мира упруго-непробиваемой защитой этих весёлых голосов.

— Знавала я как-то одного стражника, — нёсся справа весёлый голос частушечницы, — так он говорил: ежели кто порешил бабу — хватай её мужика! В четырёх разах из пяти не ошибёшься, если так сделаешь!

— А ежели кто порешил мужика? — спросил кто-то из мужчин.

Частушечница молчала — не знала, похоже, и вместо неё ответила другая женщина:

— Тогда хватай его бабу. Или собутыльника.

Баюн устроился наособицу, напевал себе под нос нечто подозрительно напоминающее похабные прибаски и неторопливо плёл обережь — плотный поясок из четырёх верёвок. На голые ветви ближайшего к себе куста усадил уже сплетённую кем-то человечью фигурку — демонстративно мужскую, безликую, с обвязанными вокруг лба сухими травинками.

— Я понял, — пробормотал Йеруш. — В том возке у них верёвки. Эти люди тащат за собой целый воз верёвок для обережи и плетут свою обережь всё время, пока не спят, и наверняка в конце пути их будет ждать целая верёвочная жила. Или шнурованый карьер. Или город шпагатов.

Мужчины поодаль сбились своей группой. Рыжий бородач, имени которого Йеруш не запомнил ровно так же, как большинства прочих имён, намазывал на костяшки пальцев жирное жёлтое снадобье и рассуждал, вроде как ни к кому не обращаясь:

— Вот интересно. Если долго родню не видел — как её потом признать, а? Вон баба Мшицка пока догонит своего внука, он вырасти успеет. И как она его признает?

— Да не найдёт она его, — Кумлатий растянулся на только что развёрнутом одеяле. — Его цирковые давно ухайдокали.

— Ну, может, и ухайдокали. А только как узнавать родню, если не видел её, к примеру, десять лет, а? От подумай: зустренешь человека, он скажет, что родня тебе — а ну как притворяется? Вот как узнать наверняка?

— Это к чему кому-то прикидываться твоей роднёй?

— Да мало ли к чему!

— Тьфу на тебя.

Тянулся к осеннему небу дым костров и запахи наваристой каши из котла стряпухи. Постепенно голоса умолкали, и взгляды всё больше прилипали к этому котлу, над которым с мрачно-деловитым видом стояла стряпуха. Пока наконец, сняв последнюю пробу, она не объявила громогласно, что настало время вечерней снеди для всех, «кто идёт до стола как положено».

Как-то с самого начала было понятно, что встреченным сегодня попутчикам не положено ничего, потому Илидор и Йеруш облизали голодными взглядами сыто булькающий котёл стряпухи и остались сидеть где сидели. Остальные же потянулись к стряпухе с мисками, и раньше всех подошла старуха Мшицка — застенчивая улыбка, добрые блеклые глаза, маленькая мисочка в неловких селянских руках.

— Сказывай свою сказь, — неохотно бросила ей стряпуха.

Илидор с Йерушем переглянулись, в глазах у обоих читалось «Чего?», но старуха, как и все остальные, явно понимали, чего ожидает стряпуха. И Мшицка, крепко стискивая свою маленькую мисочку, негромко нараспев заговорила:

— У матери моей собака был. Лохматый такой, рыжий собака. Здоровый что твоё теля. Охранял меня. Прибегал до меня завсегда. И носом делал вот так, носом под руку подлазил, гладиться хотел. А с чужаками завсегда лютый зверь был, лютый сильно. Берёг меня материн собака.

Искривлённые пальцы тронули воздух, и легко было поверить, что из сумерек в этот воздух вплёлся сейчас невидимый другим людям лохматый рыжий пёс. Пришёл к бабе Мшицке гладиться, толкнул носом под руку.

— Одного разу волка от меня отогнал. Лес недалечко от села стоял. Бывало в скудные года, если кто из людей за околицу выходил по зиме, так сразу их ели заблудшие волки. От и вышел той год скудный, зима холодна такая была, дров недоставало. И пришёл до села заблудший волк, одиночкий, голоднющий, а тут я в лес за сухостоем… Но материн собака его прогнал, волка. Подрал его собака дуже, а тока же и волк его подрал. Собака потом вёл меня домой, а за ним снег кровью красился. Я иду — реву на всё село с перепуга да жалкости, а собака молча так ковыляить за мной и красит кровью снег, красит. Довёл меня додому. Довёл. Передал матери.

— А сам чего? — заволновался черноусый.

— А сам помер к вечеру. На руках моих помер. Все руки у меня были красные от крови. Ревела я дуже, всё гладила его, гладила, всё просила чтоб не помирал. Тока помер он, дуже сильно волк его подрал. — Мшицка помолчала. — Мать его под порогом дома похоронила, хучь и трудно было яму рыть, ледяная сильно земля была, кострами греть довелось. А всё ж надо было собаку похоронить под порогом, чтобы охранял. Материн собака — он такой. Дажить мёртвый охраняет меня…

— Тьфу на тебя! — рассердилась стряпуха. — Нашла ж чего рассказать к ночи!

— Правда, — баюн покачал головой, — такими побасками тока привлекать лихоту, а не отгонять.

— Спасибоньки что потешила, тока нет тебе каши, — припечатала стряпуха и повернулась к частушечнице: — Ну а ты чего расскажешь? Давай уж постарайся, придумай повеселее!

Мшицка непонимающе смотрела на стряпухину спину, улыбалась ей застенчиво.

— Дочечка, мне покушать бы. Хоть чего бы.

Стряпуха делала вид, что не слышит. Баюн и черноусый, стоявшие рядом, не глядели на Мшицку, а с подчеркнутым вниманием глядели на частушечницу. Та лихо упёрла руки в боки и затянула звонко:

— А я девка боевая,

Правда, боевитая!

Семерым поизменяла,

Ни разу не битая!

Люди дороги дружно грохнули смехом и стряпуха принялась щедро накладывать в миску частушечницы наваристую кашу на бульоне. Мшицка непонимающе моргала в стряпухину спину и робко улыбалась, держала просительно свою кособокую деревянную мисочку.

— Да вашу ж мать! — Взвился Йеруш, вскочил, но Илидор опередил его, мягко скользнул к большому костру, обхватил Мшицку за плечи, развернул к их с Найло небольшому костерку.

Когда он увёл старуху, люди дороги заметно повеселели, расслабились спинами, помягчели лицами. Отчего ей пожалели каши, которой в большом котле было вдосталь, дракон не понял. Ну, рассказала бабка невесёлую историю, и что теперь?

Они с Йерушем сварили себе на ужин жидкую похлёбку из того, что ещё оставалось в котомках: немного моркови и дробленого ячменя, кожица с остатками сала. Поджарили на горячих камнях горстку лепешек из терпкой ячменной же муки. Словом, негусто было с едой, а что жрать завтра — и вовсе одна ржавая кочерга знает, но тем, что имелось, со старухой поделились.

— Хорошие вы люди, сы́ночки, — улыбалась Мшицка и неторопливо, наслаждаясь каждым глотком, хлебала варево, аккуратно отщипывала кусочки лепёшки, не роняя в траву ни крошечки.

Илидор отставил свою опустевшую миску, старательно игнорируя требовательное бурчание в животе, вытащил из-за пазухи котёнка, скормил ему половину последней собственной лепешки и опустил животное на листвяную постилку. Оно сначала заполошно мякнуло, решив, что его снова решили выбросить помирать от холода и голода, но тут же забыло про страх, заинтересовавшись желудями. Найло, усевшись под ивой на перевернутом вверх дном котелке, сорвал длинную ветку и пошуршал ею по листве. Котёнок отпрыгнул боком, вызвав смех одной из женщин от большого костра, а потом принялся атаковать ветку, заходя сбоку, хлеща себя хвостом, издавая воинственные мявы.

Илидор с весёлым изумлением наблюдал, как Йеруш Найло играет с котёнком, улыбается, совсем не выглядит безумным, не совершает дёрганых телодвижений и вообще невероятно похож на обычнейшее, нормальнейшее двуногое.

Вскоре уже весь лагерь покатывался со смеху, люди восклицали: «Гляди, гляди!» и «Ай да хищник, ай да крысолов растёт!». Только брюзга-стряпуха делала вид, что не слышит никакого хохота, да баюн в сторонке молча плёл обережь, впрочем, наблюдая за котёнком со спокойным благожелательным интересом.

Частушечница подошла тихо, и дракон от неожиданности вздрогнул, когда она села на пенёк рядом с ним. Покосился.

— Уступишь мне котёнка, Илидор?

Он обернулся всем телом, посмотрел на неё внимательно, с интересом. Была она крепкая, плотно сбитая, как все люди из группы Кумлатия, но какой-то летящести придавали ей бусины, вплетённые в светло-русые косы, широкий расшитый пояс с длинными завязками и весёлый прищур глаз. Почти лисьих, только весёлых.

Дракон поёжился.

— Правда, уступи котёнка. Он хорошим зверем вырастет, бойким, за ним смех идёт, будет боронить нас от осенней лихоты, а зимой как на постой станем, он мышей почнёт гонять. Я люблю котов, ты не думай. Кормить буду и заботиться, не выброшу и в обиду не дам. Вот чтоб мне голос потерять, если совру тебе!

Илидор молчал, в общем, просто от растерянности. Он ещё не думал, что собирается делать с котёнком, — подобрал его просто потому, что не мог оставить на дороге.

— Тебе же он не нужен, — продолжала упрашивать частушечница. — Тебя и так никакая лихота не возьмёт.

— С чего это?

Женщина мотнула головой.

— Не возьмёт и всё. Ты другой.

Дракон снова поёжился — теперь уже от вечерней прохлады — и ляпнул наобум:

— Уступлю тебе котёнка за три монеты.

Ни сам Илидор, ни частушечница в жизни не слыхивали, чтобы котят продавали, — хотя образованный Йеруш мог бы им рассказать про несколько эпидемий сыпняка и пузыристой трясучки в землях Эльфиладона и близлежащих людских. Болезни, как считалось, разносились крысами, так что в те годы котят от кошек-крысоловок продавали по цене хорошей дойной коровы.

Частушечница крепко задумалась и довольно долго, склонив голову, смотрела, как котёнок гоняется за веткой. Что-то прикидывала, шевеля губами.

— Негусто у меня с монетами сейчас. Может, мёдом возьмёшь? Или зайчатиной вяленой? Ещё есть беличьи шкурки, но они дороже трёх монет, их я в Хшане буду продавать. Если дотуда вместе дойдём, так смогу отдать и монетами.

Илидор не имел ни малейшего понятия, где находится город Хшан (или Хшана?), а в животе дрались голодные кишки.

— Можно и мёдом.

Наевшиеся осоловелые люди медленно расползались группками в сумерки. Где-то тихо напевали, где-то травили байки, и все голоса оборачивались вечерней сонной леностью. Только Илидор сейчас выглядел даже бодрее, чем днём, глаза его блестели, а тело тянулось к небу словно само собою, перехватывая управление у головы, разворачивало плечи, поднимало подбородок, трепетало крыльями.

— Я надеюсь, ты не планируешь носиться над лагерем и орать, — веско изрёк Найло.

И посмотрел таким эльфским взглядом, что на миг дракону показалось — Йеруш сейчас добавит: «Это прямое указание, сделанное в интересах Донкернаса, Илидор, если ты вдруг не понял».

— Взлечу повыше, ага. Так даже лучше, знаешь, небо ведь гигантское — за год не проорёшь.

— Илидор! — в голосе Найло прорезались почти-просительные нотки, он схватил дракона за плечо, едва ли осознав это. — Не надо сейчас летать! Вокруг прорва народа, тебя могут увидеть! Может, они будут бежать отсюда до самого моря с криками и всем о тебе расскажут, и потом в каждом городе стражи будут узнавать в тебе дракона! А может, эти люди сейчас побегут на тебя с дубинами! Нам не нужны сложности, нам не нужно создавать их больше, чем уже есть, ау, Илидор, ты меня слышишь, ты понимаешь все мои слова? Полетаешь в другой день, когда вокруг не будет стольких людей! Сейчас не время!

— Время.

Илидор улыбнулся так обезоруживающе, так искренне, что Йерушу захотелось прыгнуть ему на ногу. Дракон отцепил от своего плеча пальцы Найло, прижал к его собственному плечу и накрыл ладонью — ни дать ни взять покровительственный жест мудреца, наставляющего ученика какими-нибудь дурацкими прописными истинами, причём жест явно неосознанный, что само по себе рассердило Йеруша ещё больше. Что этот дракон о себе мнит⁈

— Самое время — сейчас, — повторил Илидор.

Посмотрел вверх, словно ожидая какого-то знака. Йеруш тоже посмотрел. Небо было низким, обложным. Хоть это хорошо: дракона могут не заметить в таком небе и в сумерках. Йеруш, конечно, отчаянно желал бы привязать Илидора к дереву и не отпустить в небо, но не то чтобы Илидор предоставлял ему хоть малейший шанс это сделать.

Впрочем, не драконам ли знать верней всех, когда оно наступает — лучшее время, чтобы взлететь? И время, чтобы вернуться.

Местность иссечена перелесками, там-сям горят костры. Просто удивительно, как много людей шатается по дорогам по осени.

Дракон поднялся выше, проткнул золотой спицей низко висящие дымчатые облака, отгородился ими от костров, перелесков и мельтешащих внизу людей. Выше, ещё выше, туда, где холодный воздух пробивает иголочками даже плотную драконью чешую. Распластался в небе, в космах осеннего ветра, распахнулся ему навстречу, обволок его крыльями и запел без слов. О вечном поиске неведомого. О том, что куда бы ты ни забирался, прежде всего находишь там себя. И о выборе, который есть у каждого смертного. Даже у дракона.

Звенящий голос, глубокий и обволакивающий, лился над холмами, перелесками, дорогой и над людьми дороги. Они шли в осень, а песня на незнакомом языке дарила им силы, вплеталась в сырой воздух и ветер, пахнущий дымом костров, разгоняла кровь, наливала задором уставшие мышцы, унимала боль в растёртых ногах и плечах.

«А чойта не дойду — дойду!» — воодушевился старик, ещё днём уверенный, что этогодняя осенняя дорога заберёт его жизнь.

«Непременно свидимся до лета, уж я-то постараюсь!» — решила женщина, ушедшая на заработки так бесконечно давно и из таких бесконечно далёких земель, что где-то в пути растеряла надежду в ближайшие годы увидеть оставленных дома детей.

«Путь — и есть цель», — ободрившись, припомнили вдруг суровые мужики, свежим-юным взглядом охватывая тени перелесков, небо в густых облаках и всегдашнюю нескончаемость убегающих за горизонт троп и направлений.

Бархатный голос летел над людьми дороги, и те слушали бессловесную песню, не пытаясь понять, откуда они берётся. Это не имело значения, поскольку некоторые вещи и некоторые явления не должны быть осмыслены, они лишь выцветают от ясности и определённости, и каждый человек сейчас твёрдо сознавал: эта животворная песня — одна из таких вещей. Только два или три ребёнка задрали мордашки к небу и увидели среди тёмно-серых вечерних облаков золотистые отблески.

Когда Илидор, качаясь на космах осеннего ветра, попрощался с небом и спустился под низкие дымчатые облака, оказалось, что он понятия не имеет, у которого из перелесков горит нужный ему костёр.

От обступивших стоянку деревьев подступали тени, Йеруш был в этом совершенно уверен. Вон та, в форме кляксы, совсем недавно лежала под осиной, а теперь вытянулась к свету костра, словно собака. А тот густой мрак, что поначалу казался черными тенями кустов, раскрошился на тёмно-серые клоки и лез к лежакам.

— Эй, Йеруш! — окликнула частушечница, и эльф подпрыгнул. — А где Илидор?

— Отошёл, — нервно ответил Найло.

Не мог же он сказать «Отлетел».

В свете костра появилась Мшицка — дребезжащий голос, улыбчиво-доверчивое лицо. Подрагивающие руки удерживали собранный в горсти передник.

— Сы́ночка, я грибочечков насобрала!

И под удивлённым взглядом Найло старуха вывалила в недавно вымытый маленький котёл с десяток крупных, пахучих сыроежек и поддубовников. Как она умудрилась найти их в густых сумерках, в исхоженном лесу, где все грибницы, как думал Йеруш, давно обобраны, как не побоялась пойти в темноту?

Додумать Найло не успел: едва не оттолкнув старуху, на стоянку вкосолапился средних лет незнакомец и громко бухнул:

— Тепло гореть вашему костру! А не видали вы щас в небе летучую тень?

Люди заволновались, стали подходить поближе, вразнобой переспрашивая: «Тень? Летучую? Прямо теперь? Что за тень? Где летучая?..»

— Спускалась вот щас прям с-под облака, — пояснял незнакомец и в волнении отирал ладони о штаны. — Такая здоровая, чисто мышь летучая, тока с размером с дом!

— И вовсе не с дом! — брякнул Йеруш. — С тяжёлую лошадь, ну или, может, с яка!

Все обернулись к нему, и Найло, запоздало поняв свою ошибку, тут же отстрелил, не меняя выражения лица:

— Нет, я такого не видал.

Люди дороги долго судили-рядили, что за тень могла спускаться из-под туч, если вся известная осенняя лихота ходит попросту по земле либо сидит в воде. Баюн полагал, что летучей тенью мог быть химьяк, поскольку достоверно не известно, откуда они берутся и как выглядят, не будучи прицепленными к человеку, а Кумлатий сомневался, была ли такая тень вообще, ведь в сумерках глазам немудрено и обмануться.

Так люди дороги ни к чему и не пришли, лишь постановили и без того понятное: тень явилась никак не к добру. А потому костры нужно разжечь поярче и спеть ещё несколько самых развесёлых песен. И похабных, поскольку ругани нечисть боится неистово.

Когда встревоженный незнакомец ушёл, на стоянку со стороны леса тихо вытек Илидор. Вид у него был озадаченный и слегка помятый, а на требовательно-вопросительный взгляд Йеруша дракон едва слышно ответил:

— Я их видел.

— А они тебя?

— Только унюхали. Один сказал, чует каменный дух.

Йеруш моргнул.

— Какой ещё дух, Илидор? Кого ты видел?

— Лихо… тов? Лихостей, или лихокотов? Нечисть какую-то.

Найло отступил на полшага, под его ногой хрустнула ветка, он вздрогнул. Несколько людей дороги косились на них с Илидором, шушукающихся в сторонке с взъерошенным и таинственным видом, и, видимо, спрашивали себя, настолько ли сильно им нужны эти беспокойные попутники.

Илидор сгрёб Йеруша за ворот куртки, притянул к себе и зашептал в ухо:

— Я ничего не придумал! Не спятил и даже не наелся обалдей-грибов! Я видел костёр и вокруг него нечеловечьи тени! Только тени! Кочка с глазами на стебельках, ломаное деревце с руками и вот такенными пальцами, горбатая собака и…

Почти беззвучно всхлипнув, Йеруш слабо дёрнулся в неразрываемой хватке Илидора.

— Ты уверен, что тебе не чудилось?

Дракон выпустил ворот его куртки, посмотрел с удивлением.

— Они же разговаривали. Горбатая собака говорила женщине в веночке что-то вроде «Даже звезды отвернулись от тебя при виде такой бесчестности»…

— Знаешь, — зачастил Йеруш, — некоторые болотные испарения вызывают галлюцинации. А от разности температур воздух может дрожать, и тогда кажется, будто видишь какие-то тени или силуэты. В следующий раз, если встретишь лихость у костра, ты проверь, нет ли рядом болота, ладно?

— В следующий раз я эту лихость приволоку к тебе, — фыркнул Илидор и отошёл.

Отцепил от большого рюкзака скатанное одеяло, улёгся на кучу лапника поближе к костру и плавно сполз в сон под бормотание старухи Мшицки.

Снились ему большие белые псы, бегущие по небу, и морские всадники в тяжёлых остроконечных шлемах, рассекавшие по подводному царству верхом на гигантских морских коньках.

Провозившись со сборами, в путь отправились после полудня, и с каждым мигом промедления Йеруш как будто становился всё мрачнее. Пока выбирались на узкую дорогу, Найло сквозь зубы объяснил Илидору, что его вечерняя выходка была совершенно лишней, идиотской и опасной, и что теперь он, Йеруш, желает как можно скорее отцепиться от группы Кумлатия, пока кто-нибудь шибко умный не сложил один и два.

Через несколько переходов дорога распалась на две равновеликие части, и о направлениях возвестил дорожный указатель — обрубок ствола высотой с человека. Спереди на нём грубо вырезано носатое низколобое лицо с огромной челюстью, ниже — крупные ладони, сжимающие палицу. Глаза, глубоко упрятанные под выступающим надбровием, кажется, следят за путниками. C исключительной благожелательностью, конечно же. Указующие надписи вырезаны на бугристых мышцах плеч: на правом «Бадьяк», на левом — «Нежухо».

— Это древние заклинания вызова почесухи? — с надеждой спросил Илидор.

— Ничё весёлого, — буркнул баюн, а дракон закатил глаза. — Места тут дурные, злонравные.

— Особливо по осени, — припечатала стряпуха.

По дороге на Нежухо удалялся небольшой отряд на приземистых мохнатых коняшках — сплошь мужчины хищной наружности, которая считывалась даже издалека и по спинам. Рядом с лошадками трусила пара крупных псов.

Эльф и дракон переглянулись: короткий путь на Анун лежал как раз через Нежухо.

Вперёд протиснулась частушечница. Из-за пазухи её куртки блестели любопытные глаза котёнка, в них отражалось носатое низколобое лицо, вырезанное на указателе. Частушечница скорчила ему рожу.

— Через Нежухо не пойдём, — припечатал баюн. — Поселок сей выстроен на старом кладбище людьми недальновидными и недоразмуными. Убирали они могильные камни и строили дома всам-на могилах — сам я не видал, канешным делом, а так бают. Дурное место. Не пойдём через Нежухо, не.

— А зачем нужно было строить поселение на могилах? — заинтересовался Йеруш. — Вокруг места валом вон, стройся — не хочу, сплошные луга-холмы, а селений среди них меньше чем…

— Так бают, — отрезал баюн.

— Что же, а мы пойдём через Нежухо, — Йеруш поправил лямки рюкзака и ещё раз мрачно посмотрел в удаляющиеся спины людей на приземистых кониках. — Нам нужно в Анун.

— От и ладненько, сы́ночки, — опираясь на палку, вперёд выбралась старуха Мшицка. — От мы с вами вместе и пойдём в Анун, а си паломники-полоумники нехай поспешают в Бадьяк или куда там им потребно.

— Драконий заслон… — начал было Кумлатий.

— А стричка на заслоне чия? — тут же перебила Мшицка, и Кумлатий как будто уменьшился в размерах. — Заслон вас, дурней, заслонив от лихоты на переходы окрест, с него спросу нема. Опосля ж моя дорога йдёть, моя стричечка.

Вскоре оказалось, что маленькая группа путников привлекает довольно много внимания. Совершенно лишнего. То и дело в спины кололи внимательные чужие взгляды, и в это время как будто мрачнел солнечный осенний лес. То и дело по лопаткам бежали мурашки, особо зловещими казались пролетающие над головами косяки птиц, недоброе чуялось в запахах прелой листвы и неистово хотелось обернуться.

Они не оборачивались.

Шагали весь день без остановки, стремясь поскорее одолеть оставшуюся часть пути. Несколько раз углублялись в лес, чтобы обобрать барбарисовый куст и собрать ещё немного грибов. Долго не могли найти воду. В лесу им дважды встречались родники, но у первому Йеруш не позволил даже подойти, указав на безобидное с виду растение, напоминающее обычную петрушку, и заявил, что никому не советует приближаться к воде, в которую корнями лезет неопознанное зонтичное. У второго родника долго принюхивался так и сяк, потом залил немного воды в пробирку, добавил пару голубых крупинок, поворчал и наконец позволил наполнить одну флягу, плеснув в неё уксуса. Но потом долго бухтел себе под нос.

Лишних денег ни у кого не водилось, а погода пока худо-бедно позволяла спать в лесу, так что Нежухо обошли стороной в недавно занявшихся сумерках и решили устроить ночлег на небольшой поляне, незаметной с хоженых дорог.

Но прежде, чем собрать ветки на лежанки и топливо для костра, путники присели перевести дух, обтереть припавшие пылью лица водой из тыквенных бутылок, отдышаться, вытянуть находившиеся ноги, размять измочаленные котомками плечи. Посмотреть на золотистые клёны и юные дубы с зелеными ещё бодрыми листьями, пощуриться, закинув голову, в светло-голубое, едва сереющее небо, вдохнуть запахи обобранных грибниц и улетевших паутинок, ощутить кожей печаль опустевших гнёзд и безнадёжность вечной погони за тем, что у тебя, вообще-то, и так есть.

За ними, видимо, таки проследили.

«Твою кочергу», — очень тихо произнёс Илидор, когда на поляну ступили трое мужчин.

Были это не люди дороги, не ремесленники, не… Словом, мужики явно местные и промышляющие отнюдь не работой на земле, шагали они нарочито вразвалку, плотоядно ухмылялись своей лёгкой добыче. За старшего, видимо, рыжий, коротко стриженый мужик лет тридцати. За его плечом — здоровяк примерно тех же лет. Позади и чуть сбоку — невысокий, вертлявый парень лет двадцати с пустыми глазами убийцы.

Все трое крепкие, а движения их, даже вроде бы расслабленные, напоминают поступь бойцовых псов. Все в плотных кожаных жилетках. Каждый держит небольшой топорик.

Вот когда бы дракону пригодился щит или хоть какая прочная коряга вроде куска дуба! Да только Домин Ястро из Донкернаса никого не учил биться со щитом. Эльфы ведь не собирались делать из драконов настоящих воинов.

— Спокойно, спокойно, — снисходительно цедил рыжий — самый высокий и, зараза, длиннорукий. — Чё заволновались? Никто вас рубить не будет, еси тока сами не напроситесь.

Ножны с мечом лежали подле Илидора, удачно прикрытые крылом.

— Тока вещички ваши приберём, — бубнил здоровяк, ощупывая путников внимательными глазами-жуками. — Вам-то ни к чему стока вещичек. От это чего, к примеру?

Йеруш не отвечал, глядел на него снизу вверх. Сине-зелёные глаза — как два бездонных озера посреди ледника. В длинных пальцах Найло покачивал невесть когда и откуда извлечённую склянку, вроде тех, в которых иногда продают вымороженное вино.

Шустрый наклонился за котомкой растерянно улыбающейся Мшицки.

— Сы́ночка, — произнесла старуха дрогнувшим голосом.

…Две жизни назад золотой дракон впервые вошёл в зал, в котором властвовал мастер мечного боя Домин Ястро. Тот бросил на Илидора цепкий взгляд, одобрительно бросил: «Сухощавый. Это хорошо. Труднее попасть» и тут же что-то швырнул в дракона. Илидор сначала увернулся, а потом уже удивился, металлический грузик покатился по полу, а Домин Ястро невозмутимо добавил: «Быстрый. Пластичный. Вот мы и поняли, как будем учить тебя»…

Илидор медленно поднялся на ноги. Ножны, прикрытые крылом плаща, держал у бедра.

— Сядь взад, — лениво бросил ему рыжий. — Полезешь мышцой играть — проиграешь.

Их с драконом разделяло шагов пять.

— Встречное предложение, — так же лениво ответил Илидор. — Убираетесь отсюда немедленно и целыми.

Вертлявый осторожно положил котомку Мшицки наземь и сделал мягкий шаг в сторону, готовясь зайти сбоку.

— Сы́ночки, сы́ночки, — губы Мшицки дрожали, глаза наполнились слезами, дрожащие ладони она прижимала к груди.

Йеруш одеревенел окончательно, зарылся пятками в опавшие листья. Вверх задорно торчали острые колени и носки башмаков.

Хлопнуло-вспузырилось крыло, открывая ножны, Илидор выставил их перед собой — одна рука на рукояти меча, вынутого из ножен на ладонь. Вопросительно изогнул бровь.

Он надеялся, что выглядит достаточно наглым и уверенным, чтобы на него не кинулись все троем разом. Шустрый действительно остановился, не то опешив при виде меча, не то вполне разумно осторожничая. Зато рыжий никакими сомнениями не мучался, он лишь паскудно осклабился, окинув взглядом Илидора, а здоровяк, масляно ухмыльнувшись, огласил своё немудрёное решение:

— Я поимею твой труп. Два раза.

Илидор был быстрым драконом, потому он успел выхватить меч, увернулся от удара и тут же подставил лезвие под рукоять топорика, под пальцы рыжего, сжимавшие её. Сломались не то два, не то три, со знатным хрупаньем и алыми кровяными брызгами. Топорик рыжего ещё не успел гупнуться на листвяную подстилку, а дракон, едва не вывихнув запястье, уже достал острием меча не закрытую кожаной жилеткой подмышку здоровяка. Тот как раз почти закончил знатный замах.

Что в топориках плохо — ими нельзя колоть.

Рыжий выл на земле, зажимая полуотрезанные пальцы. Здоровяк шатался и смотрел на дракона с обидой и недоумением, одна рука повисла плетью, вторая всё сжимала рукоять. Не дожидаясь, пока этот человек примет новое и верное решение самостоятельно, Илидор хорошенько пнул его в бок, уже основательно залитый кровью.

Вертлявый всё это время медленно пятился в подлесок, опустив топор. Когда здоровяк, охнув, осел наземь рядом с рыжим, вертлявый принял разумнейшее решение убраться отсюда поздорову.

Илидор тихо выдохнул. Насядь на него сразу все трое — на поляне бы только и осталось, что двенадцать стунов мелко рубленых драконьих котлет.

— Мой труп он поимеет, — процедил, недобрым взглядом окидывая здоровяка. — А будет чем?

Тот взвыл утробно, быстро закрыл причинное место здоровой рукой и принялся отползать, глядя на дракона дикими глазами.

Мшицка дрожащими пальцами приглаживала седенькие волосы.

— Зря ты с ними так, — отмер смертельно побелевший Найло. — В этой пробирке дремают милые крошечные червячки, они бы охотно поселились в чьей-нибудь печени.

Дракон содрогнулся.

— Зачем эта чрезмерная жестокость? Берите вещи и полетели отсюда.

— Ты хотел сказать «Пошли»?

— Я знаю, что хотел сказать, Найло. Не беси меня сильнее неизбежного.

Мшицка никак не отреагировала на превращение Илидора в дракона и никак не комментировала перелёт. Словно с ней каждый день случалось что-нибудь подобное или словно разум её был поглощён только что пережитым, и на остальное уже не оставалось запаса удивления. А может, она с самого начала предполагала в Илидоре нечто отличное от человека.

Теперь решили устроиться на ночлег подальше от хоженых мест и уже почти в полной темноте выбрали подходящую крошечную полянку. Илидор наконец отчистил меч и теперь, зажав точильный камень между камней у костра, с превеликим вниманием правил зазубрину на лезвии, то и дело крутил кистью правой руки и низко ворчал, когда в запястье похрупывало.

Йеруш снял последнюю пробу с нанизанных на веточки грибов и репы, которая к общей радости завалялась в котомке Мшицки, и спросил:

— Сколько монет ты насобирала, чтобы выкупить внука?

— Да уж вот почти трижды по десять, — расплылась в улыбке старуха. — Всюю осень собирала, покуль шагала досюдова, а не тратила ничегошеньки! Под крышей не ночевала, с земли кормилась, добрым людям поможала сколько было сил моих, и от как многонько монеток насобрала!

Йеруш покачал головой. С одной стороны, тридцать монет — это немало, существенно больше, чем у них с Илидором сейчас есть на двоих. С другой стороны, тридцать монет на бесконечность меньше той суммы, которую имеет смысл предлагать циркачам за ребёнка.

Но если у Найло хватило такта смолчать, то Илидор был откровенен:

— Не знаю, почём нынче в цирках дети, но тридцати монет тебе точно не хватит. Как бы не пришлось собирать монетки ещё пару десятков осеней!

— Да мне лишь нагнать сей цирк, — замахала руками старуха. — Надо лишь разъясниться с тем, кто у их главный! Той человек, главнюк, он же по незнанью Ерджи забрав, думав, за сироту горемычну даёт монетки, а Ерджи ж не сирота вовсе! Я ж у его есть! Ни в кого ж не было права продавать его, когда я есть на белом свете! Главнюк цирковой как про сё прознает, так и отдаст мне внучека! А монетки я ему собираю вдобавок, скока можу, бо он же потратился, когда тем негодникам уплатил. Так я ему верну монеток, сколькенько сможется!

Найло посмотрел на Илидора почти просительно. Старуху нужно вразумить сейчас, чтобы не было мучительно больно потом, но у Йеруша категорически не хватало окаянства говорить жестокие вещи, глядя в такое беззащитное, улыбчивое лицо Мшицки.

У Илидора почему-то хватало. Видно, в драконьих мировоззренческих концепциях не было места идеям лжи или хотя бы молчания во благо.

— Хозяин цирка не отдаст тебе Ерджи, не для того покупал. Скажет, что это была честная сделка, и всё тут. Что знать тебя не знает и видит впервые, что врёшь ты всё и никакая не бабушка Ерджи. Он его не отдаст.

В том светлом случае, если ребенок вообще еще жив, добавил про себя дракон, но уже этого-то вслух говорить не стал. Однако Мшицка лишь заулыбалась лучисто.

— Ты хороший человек, сы́ночка, тока мудрости тебе не достаёт. А какая без неё вера в добрость людскую? Люди-то хорошие, сы́ночка, от я скока живу на свете — тока хороших людей и встречаю, завсегда бывает от них и помощь, и щедрость…

— Видел я их щедрость, — в сердцах перебил Илидор, — когда тебе миску каши пожалели, а в котле её было — хоть топись! Доброта аж хлестала со всех клыков этих милых людей, как сейчас помню! А те, от которых мы сегодня улетели, были очень добрые! Так и рвались тебе помочь хоть в чём-нибудь!

— Хороший ты человек, — повторила Мшицка, роясь в своей тощей котомочке, — дажи еси и не человек вовсе, а тока мудрости тебе не хватает. От сего и терпячести не достаёт.

— Мне терпячести не достаёт? — возмутился Илидор. — Это ты ещё Найло не видела!

— Почему это не видела? — тут же ответно возмутился Йеруш.

Мшицка нашла в котомке то, что искала, и теперь смотрела на Илидора, улыбаясь, что-то держала в кулаке, сжимая бессильные искривлённые пальцы.

— От, сыночка, возьми-ка подарочек от бабушки, за добрость твою и сердце запальное! Сё мудрый спуд, что завсегда носила я с собою, а теперь ты его носи и береги. Бо дуже хочется мне, штоб дорожка твоя долгонько вперёд бежала, не запнулася!

Цапнула Илидора за руку, вложила ему в ладонь холодный камешек размером и гладкостью с голубиное яйцо. Сжала ладонь дракона в кулак своими сухонькими пальцами, гладкий камешек вдавил себя в кожу Илидора и вдруг потеплел, в мгновение согревшись. Мшицка улыбнулась, ещё раз сжала пальцы дракона и вперевалку отправилась собирать себе лежанку из наломанных загодя веток.

Илидор смотрел ей в спину со странным ощущением, будто краем крыла проскользил по границе сна или, хуже того, притчи. Найло тут же оказался рядом, разжал несопротивляющийся кулак Илидора и требовательно спросил:

— А в такое ты веришь?

— В какое? — попытался прикинуться дурнем Илидор.

— В камни мудрости. В заговоры жадности. В фиксацию неопределимого. Амулеты, обереги, наговоры, гадания, толкования снов…

Ничто в научно-выверенной картине мира Йеруша Найло не говорило о том, что подобные вещи способны сколько-нибудь влиять на реальность. К примеру, его мать обожала поутру за завтраком читать сонники, но Йеруш еще в раннем детстве понял, что никакие материны сны ничего не предвещают, а толкования их зачастую противоречат друг другу.

И Йеруш не верил, что неизмеримые сущности вроде значения снов, защит или мудростей можно воплощать в предметах, что мудрости можно хлебнуть, используя некий камешек. А если б, паче чаяний, такая возможность существовала, если бы какие-то из неизмеримых неформулируемых сущностей было возможно зафиксировать подобно тому, как маги фиксируют некоторые изменчивые состояния материи, то камни с мудростью не раздавали бы бесплатно где ни попадя всякие нищие старухи.

Словом, Йеруш считал, что подобное невозможно, но на всякий случай задавал вопросы о непознаваемом с присущей ему занудной настырностью.

— Не верю, — Илидор тоже посмотрел на гладкий камешек и сказал не то ему, не то Йерушу: — А будь подобное возможно, я бы выбросил его в реку.

— Выбросил камень, дающий мудрость? Это ещё почему?

Дракон посмотрел на Йеруша совершенно ясными, чистыми золотыми глазищами.

— Да потому что я не хочу себе мудрости, Найло. Она всегда жестока.

Поутру Илидор потребовал сделать ему списку с карты, на что Йеруш ужасно разворчался: пришлось пожертвовать для этого старым черновиком, исписанным только с одной стороны, а бумага, знаете ли, и так удовольствие дорогущее, у путешествующего же учёного она и вовсе на вес золота.

Дракон даже не дослушал негодовательный спич Йеруша — нетерпеливо пощёлкал пальцами, посеребрел глазами и со значением покосился на большой рюкзак. Бурча, шипя, словно бешеный кот, и рискуя опрокинуть походную чернильницу, Найло перерисовал карту с ближайшими селениями более-менее точно. После этого Илидор повадился куда-то пропадать во время привалов. Рыскал по окрестностям, причём, как подметил Йеруш, дракона интересовали в основном пригорки, осадочные породы и скалы, которые изредка попадались на пути. Постепенно Илидор заполнял свою списку пометками.

— Что ты там чёркаешь? — желал знать Йеруш, но дракон не отвечал, только блестел глазами и щурился, взглядом прося заткнуться.

Найло, что удивительно, затыкался. До следующей отметки на карте Илидора.

— Так, дракон, ты же не собираешься уйти один? — наконец напрямую спросил Йеруш.

Илидор непонимающе посмотрел на него, постучал себя костяшками пальцев по лбу, и Найло немного успокоился.

— Ну просто скажи, зачем тебе эти списки! — настаивал он.

Илидор помедлил, подбирая слова, и ответил, не отвечая:

— Просто… Мне хочется сберечь того, кто верит в меня больше, чем я сам.

Путь до Ануна занял ещё три дня. Чем ближе подходили к городу, тем быстрее шагала Мшицка, окрылённая своей надеждой, и тем сильнее нервничал Йеруш, жаждавший заполучить чек и чертежи.

Раз двести они с Илидором начинали спорить, куда отправятся испытывать костюм после того как маг сживления Фурлон Гамер его создаст. Раз триста пререкались о том, где будут жить, что делать и чем зарабатывать на жизнь в то время, что потребуется магу для создания костюма. Илидор жаждал примкнуть к какой-нибудь буйной гильдии, Йеруш желал убраться подальше от города и поискать интересные водные источники в округе. Про водные жилы восточных людских земель ему почти ничего не было известно, и это раздражало Йеруша почти так же сильно, как и то, что все встреченные по пути источники оказывались сокрушительно обыкновенными.

— Подумать только, — ворчал он, — целые гигантские пространства, заполненные страшнейшей убойной непримечательностью! Скучная, скучная, скучилищная скука!

Чем ближе к городу, тем сильнее занимала Найло мысль о костюме для подводного плавания, словно приближение к Ануну делало более реальной саму возможность существования такого костюма. А в ней Йеруш сомневался весьма. Ничего не понимая в конструировании подобных вещей, он постоянно что-то чертил и рисовал на земле палочками, бормоча себе под нос и сердито вуфкая, а потом, порыкивая, затирал свои рисунки и делался особенно мрачен.

А если маг сживления Фурлон Гамер просто посмеётся над этими чертежами? Что тогда?

Илидор подначивал Йеруша, Мшицка хлопотала и пыталась его отвлечь, рассказывая жутенькие людские сказки, которые и в самом деле странным образом успокаивали Йеруша. Напоминали, что в мире есть вещи пострашнее порушенных планов.

За эти дни стало совершенно ясно, что Мшицку невозможно оставить на произвол судьбы, самостоятельно разбираться с «главнюком» циркачей.

Узнав, что её внук Ерджи был продан в цирк Тай Сум, а не в какой-нибудь другой, не удивились ни Илидор, ни Йеруш. Едва услышав впервые от Кумлатия о бродячем цирке, они подумали именно про Тай Сум — висела над головами связанная с нею незавершённость после встречи в Большом Душеве, после гулкого речитатива недосказанных пророчеств, в которые решительно не верил Илидор.

В тот вечер в Большом Душеве у Йеруша возникло тягостное и совершенно иррациональное подозрение, что главное в другом: верят ли пророчества в Илидора.

Дорога к Ануну была широкой, испещрённой колеями. Бесконечные леса оказались конечными, в последний день пути дорога шла преимущественно по холмам, а город прорастал и приближался рыже-сизой тучей, не слишком широкой, зато горбатой.

Строили тут из камня и глины, в невысоких стенах было понатыкано множество ворот и по чистому везению путники сразу подошли к нужным. Улица за воротами оказалась ещё более колеистой, чем дорога, но почти сразу она распадалась перекрёстками и там уже дорогу мостили.

Серым камнем выложен путь к ратушной площади, желтоватым известняком — к мастеровым кварталам, дощатые настилы ведут через жилые улицы, позади них посыпанная гравием неширокая дорожка ныряет, видимо, к застенным домикам, где обитают обычно отземельные переселенцы со своей скотиной и огородиками.

Пройдя через ворота на закате, путники изрядно поплутали по перекрёсткам с указателями, пока поняли, в какой стороне находится банк и где простолюдная площадь, на которой после полудней выступают циркачи. Расспросив не шибко приветливых торопливых местных жителей, узнали, где есть достойные харчевни, и, самое главное, где ж тут находится спальный, кочерга ему в трубу, дом.

Долго обходили вкрюченную в центр города стену, ограждавшую гнездилище какого-то знаткого человека, потому добрались до спального дома уже в темноте и рухнули на лежаки в общей комнате — уютно-тёмной, хорошо протопленной, пахнущей соломой, наваристым супом и потом. Илидор, слабо дрыгнув ногой, пнул большой рюкзак Йеруша и вяло сообщил, что не притронется к этой здоровенной дряни больше никогда. Или как минимум пару дней. Найло хотел съязвить, но на это почему-то не оказалось сил. Как только его тело легло на топчан, а голова устроилась на набитой сеном подушке, слова куда-то разбежались, а глаза сами собой закрылись.

Они все проспали ужин, едва-едва приоткрыли глаза, когда в комнату стали заваливаться другие постояльцы, и снова рухнули в сон до утра.

Утром хозяева — весёлые толстяки, муж и жена, посмеиваясь, скормили им двойные порции еды. И разогретый вчерашний ужин — густую похлёбку из перловки на свиных костях, и сегодняшний завтрак — толстые лепешки с луково-морковной поджаркой, густой соус из давленых яблок и острых перцев и слабенький эль собственной варки, из тех, которыми скорей наешься, чем напьёшься.

— После такого можно возвращаться в кровать и дрыхнуть до обеда, — пошутил Илидор, ослабляя пояс, но Йеруш так на него зыркнул, что дракон едва не кубарем скатился с лавки.

К изумлению Илидора, Найло наотрез отказался идти в банк вместе с ним и Мшицкой, хотя дракон и твердил, что Найло затеял полную дурь — провести хотя бы мгновение в одиночку с большими деньгами в незнакомом месте, а Мшицка растерянно улыбалась и не понимала, почему вдруг «сыночка» Йеруш решил куда-то идти без неё. Но тон эльфа не предполагал возражений, он просто поставил спутников перед фактом: в банк и к магу сживления пойдёт сам, а потом присоединится к ним на площади, где будут выступать циркачи.

— Не вздумай подходить к Тай Сум без меня, — строго велел дракону Найло. — А то она ещё чего-нибудь тебе предскажет!

— А если ты будешь рядом, её это как-то остановит, что ли? — закатил глаза Илидор, и Йеруш понял, что дракон даже не подумает послушаться его доброго совета.

Ещё в Сейдинеле Йерушу доводилось слышать про банк семейства Хальо. Эта почтенная эльфская фамилия происходила из далёких восточных земель Маллон-Аррая, таких далёких, что и думать о них не было никакого смысла, но также Хальо имели несколько банков в южных человеческих землях, с которыми у Эльфиладона имелось какое-никакое сношение. И Йеруш хорошо помнил, как в юности его озадачивал вопрос: а почему банкиры Эльфиладона не стремятся распространять своё влияние подобно тому, как это делают Хальо, не выходят за пределы исконных семейных территорий, не основывают ответвлений за пределами родных городов или доменов, хотя разговоры об этом ведутся годами?

У отца и дядьёв не было на это ответа, который устроил бы Йеруша. Насколько он понял, истинная причина заключалась в том, что в Эльфиладоне семейства банкиров высоко ценят свой покой и соблюдают негласный консенсус: не нарушать давно установленный порядок и баланс сил, потому как ёрпыль его знает, кого может погрести под собой пошатнувшиеся порядок и баланс. А зачем эльфам из приличных семейств все эти волнения?

Здание банка Хальо в Ануне оказалось почти таким же большим, как здание банка Найло в столице Сейдинеля, но, с удивлением понял Йеруш, гораздо менее представительным. Никакой роскоши, изящной резьбы и фонтанов, приглушающих шаги дорожек, обилия уютно мерцающих ламп, дверей из массива дерева — вроде той, к которой он когда-то прислонялся спиной, глядя на обитые бархатом стулья под стенами и…

Найло тряс головой, пока непрошеное воспоминание не выпало на каменный пол банка Хальо. А потом шагнул вперёд, чувствуя, как сами собой разворачиваются плечи, поднимается подбородок, позвоночник выстраивается в элегантно-властную струнку, по-новому усаживаясь на подобравшиеся мышцы груди и живота, горло размягчается, готовясь выпустить новый голос, сниженный до обволакивающего тёплого баритона…

Он прикрыл глаза и позволил своему телу принять накрепко вбитое в него, отработанное годами положение, приличествующее единственному наследнику средней ветви банковского дома Найло. Позволил себе обрести тело, голос и манеру держаться, идеальные для этой ситуации, для этого места. Самые правильные и удобные при взаимодействии с любыми другими представителями любого другого банковского дома. Даже с наёмными клерками. Особенно с клерками.

Йеруш скорее откусил бы себе голову, чем позволил, чтобы эту его ипостась увидел золотой дракон.

До полудня Илидор и Мшицка исходили изрядную часть западного Ануна, где находились лавки мастеровых и давили на плечи густо натыканные дома с маленькими окошками. Потом исходили близцентральную южную четверть, занятую харчевнями, двухэтажными домами с коваными перилами, клумбами с отцветшими астильдами, вербениками и древообразными розами. В тутошних харчевнях тихо и неумолчно пели дудки, висели запахи наваристого бульона, кисловатого пива, изрядно перчёного мяса, собирались рудокопы, кузнецы и торгаши средней руки.

Илидор, оставив подуставшую Мшицку в одной из харчевен клевать носом над тарелкой похлёбки, сделал крюк в северную близцентральную четверть города — к лавке ювелира и в гильдию водовозов. Близцентральная четверть находилась на пригорке, улицы тут были вымощены плохо обтёсанными камнями, на которых Илидор то и дело оступался и дважды едва не подвернул ногу, а дома тут вздымались на три этажа, и дракону всё время казалось, что сейчас все эти черепички крыш, балконы и башенки свалятся-сложатся прямо ему на плечи, — от этого неистово хотелось взлететь, так что крылья плаща приходилось прижимать локтями.

В результате побегушек по Ануну дракон распродал все сделанные по пути карты руд и подземных водных источников. Попутно обнаружил, что хотя ремесленники с подозрением встречали незнакомца, желавшего продать им «какие-то почеркушки», и читать карты умели далеко не все они, однако жажда наживы в этих людях говорила достаточно громко, чтобы её можно было подогреть почти беззвучным напевом и тем самым изрядно убавить подозрительность. Потому удалось получить за все карты именно столько денег, сколько Илидор считал справедливым, и выуженный из йерушевого рюкзака кожаный мешочек изрядно потяжелел от монет.

Возвращаясь в харчевню за Мшицкой, напевшийся дракон слегка пошатывался от упадка сил и некоторое время почти всерьёз раздумывал о своих перспективах в торговом деле. А потом, заглотив большую миску наваристого супа и краюху ржаного хлеба, заметил, что солнце уже прошло треть пути от зенита до запада.

Значит, цирковое представление вот-вот начнётся и нужно поторопиться.

По пути от банка к ратуше Йеруш услыхал несколькоголосое пение — очень знакомое, и вздрогнул всем телом. На какой-то из соседних улиц находился Храм Солнца, и сейчас жрец и жрица вдохновенным дуэтом славили своего отца.

Найло покрепче прижал к груди под курткой свеженабитый кошель и кожаный тубус с чертежами, ускорил шаг и замотал головой, чтобы пение поскорее отцепилось от его ушей, но не смог вытрясти его полностью. Не то отзвуки, не то воспоминания о словах и мелодии храмового гимна застряли в левом ухе и донимали Йеруша ещё долго — пока он искал нужный вход в ратушу и нужный кабинет, пока шагал туда-сюда по темноватому коридору в очереди к писарю-справлятелю.

Народа тут было порядком. Сидела на лавке недовольная чем-то старуха в сопровождении сына и невестки, желала справиться о порядке дележа наследства. Бесконечно пререкались в углу представители двух ремесленных гильдий, громко спорили, кто из них прав в претензиях на какое-то место разработки, уверяли друг друга, что «писарь-то щас карты подымет и вам скажет!». Жалась к стене небольшая семья голодранцев, не нашедшая в городе когда-то живших здесь дядьёв.

Дважды к писарю пытались вне очереди прорваться новопришедшие. В первый раз хитроглазая тётка, по виду рыночная торговка, подкатилась к двери, умиротворяюще журча «Я на мгновеньице, уточнить одну малость», но ремесленники тут же посулили в одно мгновеньице малость оторвать лицо любому, кто не встанет в очередь. Во второй раз с видом высокомерным и отстранённым к двери направился эльф, закованный в тесный замшевый костюм. На его пути возник Йеруш с фирменной найловской улыбкой и бархатно-баритонным «Дезориентированы? Могу я указать вам край очереди?».

Всё бубнило на разные голоса, вскрикивало, всхлипывало, зевало, шевелилось, приходило, уходило, сновало по коридору, пахло душистой водой, металлом, застарелым потом, кошками, пирожками с капустой, немытыми телами, опалёнными волосами.

Йерушу казалось, он провёл в ожидании не менее месяца, когда наконец пришёл его черёд войти в дверь и задать писарю-справлятелю очень простой вопрос: где в этом замечательном, мать его кочерга, городе, найти почтенного мага сживления Фурлона Гамера, да продлятся его дни бесконечно и да преумножатся знания?

Писарь был молод, чуть старше Йеруша, хитроглаз и уже успел слегка оплыть такой рыхлостью, которая случается с людьми от долгого недвижения. Двигаться тут было некуда и незачем: писарь сидел в заваленной бумагами каморочке, как паучок на развалинах паутинного города. Но дело своё он, по всей видимости, знал, — во всяком случае, Йерушу ответил сразу, не справляясь ни с какими записями:

— Маг сживления Фурлон Гамер прежде жил и работал на улице Чистой, к северу от голосистой площади. Только он уехал.

— Ку-да⁈ — опешил Йеруш.

Писарь смазал цепким оценивающим взглядом изрядно поношенный, но из прекрасной шерсти дорожный костюм Йеруша, отменно сшитую куртку, дорогущие, проклёпанные гвоздями неубиваемые ботинки и нетерпеливое пламя в глазах. Со значением заглянул в услужную кружку, прикрученную на край стола, и промямлил нарочито жалобно:

— Да чёта трудно припоминается. Столько всего припоминать приходится — никакой головы не хватит. Могу, канешным делом, справиться по бумагам, но на то есть отдельная очередь, и ежели вопрос терпит до послезавтрева полудня…

Йеруш сумел схватить за самый кончик хвоста первый порыв — подпрыгнуть и заорать. Стараясь двигаться медленно и плавно, чтобы ненароком ничего не сшибить, ощущая на груди тяжесть университетского кошеля, полез в тощенький собственный кошель и наощупь отделил пару монет. Бросил их в кружку медленно и печально, одну за другой: звяк, звяк.

Лицо писаря сложилось в маску рьяной борьбы с отвращением; примерно с таким выражением лица матушка Йеруша могла бы держать не совсем чистую чашку с травяным отваром, поднесённую в гостях. Непонятно, что вызывало у писаря омерзение — то ли собственное стремление к вымогательству, то ли ничтожность его плодов.

Звяк — добавил Йеруш ещё одну монету, и по его лицу писарь понял, что на этом следует остановиться, если он не желает, чтобы следующий звяк издали его зубы. Подобрался и уже совсем другим, деловитым и бодрым голосом принялся извергать факты на все деньги:

— Фурлон Гамер уехал на юг. И учеников своих забрал. Летом ещё, хех. Видите ли, получил приглашение на сезонную работу из города Лиски и сказал, что будет прям до невозможности рад поменять своё обиталище. Его тутошний контракт как раз заканчивался, и продлевать его… — писарь гневно трепетнул ноздрями, — Фурлон отказался. Заявил, что в Ануне «закончились масштабные задачи, на которых можно обучать учеников», а учеников-то у него аж трое тут было… Словом, тяга к шатунству взыграла у него, вот как я скажу. Маг пришибленный, что тут ещё скажешь.

С большим трудом Йеруш Найло сдержал гневный вопль, а писарь добавил:

— А впрочем, ещё кое-что скажешь. Он имя поменял.

— Чего⁈

— Ну, так я понял, — пожал плечами писарь. — Говорили, Фурлон снял свой называй и отправился в путь как неназва. Не то чтоб учеников своих дрессировать в дороге, ну, чтоб не прятались за именем мастера, не то и вовсе решил подыменкой заделаться. Я ж говорю, он странный был, хотя маги-то завсегда башкой свёрнутые, а у Фурлона ещё вдобавок вечно шило кололо под мантией. Хотя никакой мантии он и не носил вовсе. Так что нынче он, быть может, вовсе не под своим именем живёт и не обязательно в Лисках!

…Вывалившись на крыльцо ратуши, Йеруш Найло наконец заорал. Громко, бранно и с упоением.

К началу представления Илидор и Мшицка не успели, немного заплутав на подходах к простолюдной площади. Она была окружена узкими немощёными улочками, по которым носились ватаги замурзанных ребятишек, небольших довольных жизнью собак с пушистыми хвостами и редкостно крикливых воробьёв, которые своим гомоном перебивали даже детский визг. Изредка с площади пробивались бодрые дудочные мотивы, крики зазывалы и топот ног, которым собравшиеся зрители встречали начало циркового представления.

Наконец Илидор и Мшицка вырулили к простолюдной площади, окружённой двухэтажными домами и лавочками. Прямо посередине возвышался сейчас большой навес, из последних сил старавшийся быть красно-сине-зелено-оранжевым, а на деле — поблекший, замотанный жизнью, затрёпанный ветрами. Перед ним зрители стояли рядами, жадно следили за кем-то, кто, видимо, носился туда-сюда по кругу близ шатра, тянули шеи, иногда принимались громко топать ногами в знак одобрения.

Туда-сюда по площади ходили лотошники, предлагали груши в душистом меду, пряники, калёные орехи и семечки. В дальней части площади торговали готовым платьем и тканями. Засмотревшись на цирковой шатёр, дракон едва не сшиб одного из лотошников, потом взял за руку взбледнувшую Мшицку и стал просачиваться через людскую взвесь поближе к шатру. Удалось добраться до середины толпы — дальше люди стояли плотной стеной, и все попытки Илидора протиснуться вперёд закончились несколькими чувствительными тычками под рёбра и сердитым шипением.

Илидор и Мшицка пришли как раз на перемене представлений: в шатёр убегала вприпрыжку девушка в ярко-розовом платье, за ней поспешала ведомая на веревочке крупная коротколапая кошка. Вслед им кто-то бросил из толпы яблочный огрызок. А потом негромкий заунывный «дын-дын-дын» испортил воздух, и дракон вдруг понял, что посреди площадки стоит не кто иная как Тай Сум. С шарманкой на шее. Всё в той же маске — изуродованное шрамами плоское лицо в рытвинах, с крупными порами. В опущенной руке женщина держала короткий хлыст.

— Трын-дын-трын, — хныкала шарманка.

— Поразительные истории путешественника Амриго! — гаркнула Тай Сум, заглушая шарманку.

Безобразное лицо маски повернулось к зрителям, и гомон в рядах мгновенно утих. Тай Сум неуловимо-быстрое двинула плечом, и хлыст отрывисто щёлкнул в воздухе.

— Путешественник Амриго прибыл к вам из дальних краёв!

Из шатра на площадку вынес себя упитанный балясник с обезьянкой на плече. У Амриго были длинные усы, подкрученные кверху, сердитый рот и красно-сиреневые пятна на щеках. Обезьянка носила красно-бурый кафтан и замурзанную шапочку на завязках.

Балясник рассыпался в приветствиях и принялся кичливо рассказывать, в сколь дальних краях ему довелось побывать вместе со своей обезьянкой, имени которой он решительно не может назвать почтенной публике. Почтенная публика угрожающе загудела. Ещё один огрызок яблока упал у ног Амриго, и тот мгновенно сменил тон.

Трубно всхохотнул, принялся отвешивать поклоны и льстивые замечания в адрес прекрасного города Ануна и его добрых жителей. Потом запел скабрезные частушки, вызвавшие большое оживление и смех в толпе, а обезьянка то корчила потешные рожицы, то в притворном ужасе закрывала рот или глаза крошечными ладошками, что тешило людей ещё сильнее. Вскоре над площадью уже нёсся гогот и громкие топанья ног, а вместо огрызков яблока под ноги Амриго бросали теперь монетки, которые шустро собирала обезьянка под тяжёлым взглядом узких глаз из-под прорезей маски Тай Сум.

Илидор старательно не смотрел на Тай Сум, но казалось, что маска выискивает в толпе его лицо. В голове звучал слышанный в Большом Душеве монотонный голос: «Одной дорогой лететь тебе за дальние луга, к стенам…»

Балясник корчил рожи и ходил вразвалку, изображая кого-то надменного и пузатого, неизвестного Илидору, но явно известного толпе: хохот поднялся такой, что у дракона зазвенело в ушах.

Мшицка стояла недвижимо, вцепившись сухими пальцами в драконью ладонь, смотрела на балясника и не видела его, и всегдашняя улыбчивость куда-то сбежала с лица старухи.

Амриго прекратил паясничать, чинно сложил руки на животе, сделал своё лицо загадочно-серьёзным и принялся рассказывать «былички» про эльфские земли под названием Варк-ик-зень, где прямо в подземных норах растут дивной красоты дома, и дома эти забирают себе всё самое лучшее из земли, воздуха, воды и живущих в тех краях эльфов, которые поэтому все как один чудовищно уродливы. Илидор почувствовал: сейчас что-то произойдёт, и взял Мшицку под руку, давая ей опору.

— Благоволите сами зреть, каких уродцев рождают эльфские земли Варк-ик-зеня! — гаркнул Амриго, и эхо его голоса отсёк щелчок хлыста Тай Сум.

Та же девушка в розовом, что выходила с кошкой на поводке, появилась из шатра, ведя за руки двух уродцев-мальчишек лет восьми. Дракон был уверен, что видит перед собою человеческих детей, хотя Амриго и объявил их эльфами. Просто оба были длиннорукими, длинноногими и страшно тощими, так что ещё год-другой циркачам удастся выдавать детей за эльфят при помощи накладных ушей, плохо различимых под нарочно взлохмаченными волосами. Если, конечно, публика будет столь же непритязательной, как этот люд, собравшийся сегодня на площади.

На дворе стоял ясный день, рядом с детьми шла девушка с весёлым, румяным и круглощёким лицом, и уродства мальчишек выглядели от этого особенно ужасными, отвратительными. У одного мальчика рот разрезан в улыбку едва не до ушей, нижняя губа растянута и выворочена до подбородка — видимо, для этого на неё подвешивали какие-то грузы; сломанные и неправильно сросшиеся ноги изогнуты как попало, из-за чего походка получается шаткой и неловкой. Второй ребёнок слеп, у него нет фаланг нескольких пальцев, он тоже идёт неловко и шатко — слишком маленькие стопы заключены в тяжёлые уродливые деревянные башмаки, плечи чрезвычайно сутулы и одно другого выше — видимо, хребет привык к искривлённому положению, которое обеспечивало телу хоть какую-то равновесность.

Дети, опираясь на руки девушки, ковыляли вдоль зрительского кола, а люди с преогромным любопытством их разглядывали, громко обсуждали уродства, многие смеялись, некоторые плевали себе под ноги. Кто-то бросил ореховой скорлупой в мальчика с порезанным лицом. Кто-то сунул монету слепому мальчишке, и Тай Сум проводила её цепким взглядом плотоядной змеи.

Мшицка висела на плече Илидора, едва дыша. Стоящие впереди люди закрывали обзор, старуха не могла толком рассмотреть детей и не хотела их рассматривать, до смерти страшась и узнать, и не узнать в одном из них своего внука Ерджи. Провожала взлохмаченные макушки полубезумным взглядом, губы её тряслись, тряслась сухая вислая кожа под подбородком, дрожали большие руки в старческих крапушках, слабли ноги. Когда часть лица, щека, нос одного из медленно бредущих детей оказывались различимыми сквозь спасительно-непробиваемый частокол стоящих перед нею людей, Мшицка всё пыталась и не могла посмотреть на них повнимательнее.

Она не видела внука два года, а дети растут так быстро. Могла ли она узнать Ерджи, даже если бы он спокойно стоял перед ней, не изуродованный жестокой рукой балаганщика, не дрожащий от ужаса, не истощённый до полупрозрачного состояния?

И уж тем более — разве могла бы она узнать подросшего и обезображенного внука, разве могла быть уверена, что не обманывают её слабосильные старческие глаза?

Разве могла бы она не узнать его?

Мир плыл, подёргивался и разъезжался вокруг Мшицки, лез в уши смех и восклицания бурлящей толпы, спасительно плавились перед глазами лица изувеченных детей, и всему этому, казалось, не может быть конца.

— А теперь поразительные трюки покажет обезьянка, привезённая мною из далёких краёв! — Бодро выкрикнул Амриго, когда девушка в розовом наконец увела мальчишек в шатёр.

Балясник поднял с земли деревянные кольца, и обезьянка стала скакать через них, корча уморительные рожицы. Илидор этого не видел — он держал совсем повисшую на нём Мшицку и стискивал зубы до хруста, воздух с трудом проходил через сжавшееся горло. Глаза потемнели, крылья напряглись, и наверняка сейчас под ними нарождались молнии.

Бродячие циркачи — одна из причин, по которым эльфы Донкернаса избегают привозить драконов в города. Слишком уж болезненно драконы воспринимают неволю других существ, которые не имеют надежды пережить своих пленителей и даже умозрительно не могут послать их в ручку ржавой кочерги, в любой момент бросившись в небо, хоть бы даже это стало последним, что они сделают. Бескрылые пленники не могут выбрать умереть освобождёнными.

Мшицка, ухватившись за руку дракона, более-менее твёрдо встала на ноги, отёрла сухие покрасневшие глаза тыльной стороной ладони. Илидор повторял себе, что нужно стоять смирно и ничего не делать, дожидаться конца представления. Дожидаться, пока всё это закончится и толпа рассосётся. А затем, уж будьте уверены, он добьётся возможности посмотреть на изувеченных детей поближе. Он выгрызет такую возможность из циркачей, даже если придётся сделаться очень неприятным, рычащим и откровенно угрожающим драконом.

Да разбросать бы в ёрпыль собачью весь этот балаган, разорвать пополам балясника Амриго, втереть Тай Сум в плотно слежавшуюся землю простолюдной площади!

Звонкий щелчок хлыста. Командный рявк:

— Акробаты Панадерь и Пластический Мальчик! Удивительные трюки на чердачной высоте!

Под свист и топанье десятков пар ног из циркового шатра вынырнули две фигуры, одетые в светлые льняные костюмы: тоненькая детская и высокая худощавая. Для эльфа Панадерь был, пожалуй, коренаст — чисто сподручник из Донкернаса. Пепельноволосого Пластического Мальчика он держал за руку, и оба шли к центру арены, махая толпе, а следом двое служек в затрёпанных фартуках несли длиннющий шест, на который Илидор поначалу не обратил внимания.

Панадерь и мальчик, остановившись на почтительном расстоянии от Тай Сум, раскланялись на все стороны, после чего эльф приставил правую руку к спине мальчика и перекувырнул его три раза в воздухе. Люди вокруг засмеялись и затопали ногами, а Мшицка вцепилась в рукав Илидора и жутким шёпотом, не отводя взгляда от мальчишки, выдохнула дракону в ухо:

— От Ерджи!

Илидор вместо ответа перехватил Мшицку одной рукой за плечи, другой за локоть, чтобы не вздумала ринуться на арену. Даже не подумал о том, что стоящие впереди люди её не пропустят.

Она прижимала дрожащие пальцы к губам, не сводила глаз с тоненькой фигурки, обтянутой светлым костюмом. Большие ногти её посинели.

Зрители умолкли, многие затаили дыхание в предвкушении потехи, и в наступившей тишине стало слышно, как заунывно тренькает шарманка на шее Тай Сум. Дракон смотрел на шест, который поднимал Панадерь, шест длиннющий — как будто тесали его из старолесского кряжича; на одном его конце был опоясок, на другом — перекладина.

Мшицка снова обернулась к Илидору. В глазах её полоскался ужас:

— Он хоче, чтоб Ерджи лез доверху?

Эльф поднял шест, укрепил его на своём поясе и, некоторое время побалансировав, принялся приводить в равновесие вторую его часть. Какая там «чердачная высота» — пожалуй, даже такие двухэтажные дома с чердаками, какие встречались дракону в людских городах близ Эльфиладона, были пониже! Если этот шест рухнет в толпу, то убьёт пяток зрителей — кажется, та же мысль пришла в головы самим зрителям, и многие стали пятиться. Илидор и Мшицка остались на месте — дракон развернулся боком, выставил перед собой локоть, крылья закрыли его и старуху, и когда толкучая толпа снова успокоилась, между Мшицкой и её внуком почти не осталось людей.

Приведя шест в равновесие, Панадерь что-то шепнул мальчику, тот влез ему на плечи (шест зашатался, зрители ахнули), а потом, обхватив шест руками и ногами, Ерджи стал подниматься наверх, и теперь эльфу приходилось балансировать, переступая с одной ноги на другую.

Мшицка осела, словно из её тела выдернули хребет. Илидор покрепче обхватил её за плечи и стал протискиваться вперёд, уже не обращая внимания на шипение, которое понеслось ему в спину. Кто-то снова больно двинул локтем под рёбра, кого-то хлестнуло крыло, кто-то хотел подставить подножку, но посмотрел в лицо Илидора, на его сжатые губы, заострившиеся скулы — и предпочёл поздорову уступить дорогу.

Негромко и заунывно трещала шарманка на шее Тай Сум.

Громкое «Ай да!» раздалось в толпе как раз в тот момент, когда Илидор и Мшицка выбрались в первый ряд: Ерджи достиг верхушки шеста. Мшицка вцепилась ногтями в щёки, глядя как маленькая фигурка, покачивающаяся на перекладине в вышине, посылает зрителям воздушные поцелуи.

Тай Сум громко свистнула, и из циркового шатра выбежали четверо в цветных балахонах. Маленький смуглокожий человек в красном поднёс к губам дудку и, обегая вокруг Панадеря, завёл задорный пастуший мотив. Синий Балахон остановился сбоку от эльфа и подальше от Тай Сум, вплёлся в дудочный мотив песней небольшой гармоники, стал пританцовывать на месте. Оранжевый Балахон утвердил на плече неизвестный Илидору музыкальный инструмент вроде фигуристой лютни. Тай Сум шикнула на него: «Скрипач не нужен!», но человек невозмутимо занёс над диковинной лютней нечто похожее на шерстяную пилу. Илидор, на миг забыв про мальчика на шесте, глядел на музыканта, разинув рот, и ожидал, что же будет, когда тот начнёт пилить струны своей лютни, но Тай Сум, выхватив из-за пояса хлыст, звонко щёлкнула им прямо под ногами Оранжевого Балахона — тот сдулся, сгорбился, потрусил обратно в шатёр, прижимая к животу пилу и лютню. В это время Зеленый Балахон поднял трещотку, увешанную лентами и колокольчиками, и пошёл вкруг зрительского кола, исторгая из трещотки щёлкающие звуки.

Ерджи вытянулся на руках и медленно стал выгибаться назад, пропуская ноги между головой и перекладиной. Казалось невероятным, что человек может так изогнуться. Мшицка снова стала оседать наземь, Илидор поддерживал её, но сам едва ли это сознавал — он подобрался, крылья ещё выше понялись куполом над лопатками, вызвав удивлённое восклицание стоящего позади человека. Трещотка трещала, гармоника и дудка наяривали танцевальную мелодию, маленькая фигурка немыслимым образом изгибалась на огромной высоте, лишённая какой-либо опоры, помимо собственных тоненьких ручек и ходящего ходуном шеста. Было заметно, что Панадерь удерживает его с величайшим трудом — лоб его и кончики ушей были покрыты каплями пота, тело подрагивало.

— Довольно! Довольно! — тоненько вскричала какая-то знаткая девчушка из зрителей, невесть какая оказавшаяся с нянькой на простолюдной площади.

Ерджи удалось лечь на спину и утвердиться на перекладине, приведя ноги в равновесие с головой, а потом он медленно начал скользить на спине вниз вдоль шеста.

— Довольно! Довольно!

Потом случилось сразу всё, и объяснить потом невозможно было ничего. Фигурка скользнула по перекладине ещё ниже, и в этот миг всем стало ясно: сейчас это скольжение перейдёт в падение, остановить которое уже нельзя.

Сбилась с такта гармоника, щёлканье трещоток сменилось глухим стуком, свет ярче солнечного ослепил стоящих в первых рядах зрителей, и от этого света время почти остановилось, сделавшись тяжёлым, как громадье воды над речным омутом, и в этом омуте невозможно оказалось пошевелить даже пальцем, а потом время потекло как обычно, но что-то изменилось: у самой арены возникло нечто большое и неосмыслимое, оно ухватилось за полотно случайностей и дёрнуло его на себя ровно в то мгновение, когда Панадерь ахнул и схватился обеими руками за шест, Красный балахон выронил дудку, а сползание маленькой фигурки с шеста перешло в падение.

Большое и неосмыслимое закрыло собой небо, шест и фигурку, смолкла дудка, завопили зрители, задребедезила шарманка не шее Тай Сум. Золотой дракон, переливчато сверкнув чешуёй в лучах скудного солнца, подхватил Ерджи почти над самой землёй, сшиб крыльями шест, Панадеря, Тай Сум, шарманку и хлыст.

Зеленый Балахон вдохнул открытым ртом раз, другой. Потом обернулся к ошалелым зрителям и закричал, пожалуй, последнее, чего можно было ожидать:

— Драко-он! Прячьте женщин!

Однако зрители, вынырнувшие из первомгновенного потрясения, единодушно решили, что дракон — немыслимая, невероятная и потрясающе удачная часть циркового представления, восторженно закричали и затопали ногами. Илидор меж тем развернулся, краем крыла выдав подзатыльник Тай Сум, чудом не сбросив с неё маску, выхватил из толпы полуобморочную Мшицку и, с трудом удерживая в охапке её и Ерджи, поднялся над ареной.

Следом за ним поднимались крики «Ай да!», топот и свист. На арене сидели, разинув рты, три Балахона и Панадерь. Вякала шарманка. На куполе шатра покачивался шест. Тай Сум поднималась на ноги, держась за затылок, и что-то кричала дракону, уродливая маска притягивала к себе его взгляд и хотела воткнуть его в прорези, где блестели узкие глаза, но Илидору было не до того.

Он огляделся, от души выругался на гномский лад, увязывая в сложном сочетании глубинные порождения, шерсть горбачей-шестиногов, гнутую кочергу и паучьи слюни, и быстро полетел к ближайшему пригородному лесу.

— Значит, снова цирк Тай Сум, — тараторил Йеруш, пока Илидор вёл его по больничным коридорам к закутку, где устроили Ерджи. — Судьба не разлучает тебя с этой тёткой, а, драконище? Скажи, она сняла свою маску?

— Нет.

— Надеюсь, она не сделала тебе ещё одно предсказание? И не досказала первое? Я её боюсь, Илидор! Она же тогда не договорила…

— Класть мне на предсказания. Уймись, Найло. Я вообще почти не говорил с ней сейчас. Они просто явились сюда…

— Они?

— Тай-Сум и Олава-Кот. Фокусник, который был в посёлке, помнишь его?

— Не помню. И что?

— Они пришли за Ерджи, а я его выкупил.

— Ага, и Тай Сум вот так просто взяла да уступила?

— Я умею угрожать.

— Ты хотел сказать «убеждать»?

— Нет.

В городе только и разговоров было, что о драконе. Многие сочли его удивительным фокусом циркачей, однако отряд стражих был спешно отправлен на разведку в ближайший лес, вслед за драконом. Но Илидор, Мшицка и Ержди к тому времени уже вернулись в город, просочившись в товарные ворота вместе с крестьянами, которые пригнали на бойню небольшое стадо овец. Взбудораженные воротные стражие даже не обратили внимания на старуху и молодого мужчину, который нёс на руках спящего вроде бы ребёнка.

Ерджи устроили в огороженном ширмами закутке, достаточно просторном, чтобы хватило места для кровати, настенных полок, сидящей у постели внука Мшицки, остановившихся в пяти шагах Илидора и Йеруша. Можно сказать, невиданно роскошные условия для лечения какого-то там циркового мальчишки.

— Он выживет? — Почти беззвучно спросил Йеруш. — Или его совсем сильно приложило?

Илидор зажмурился и потряс головой: он только что ясно увидел призрак большого серого пса, который появился рядом со Мшицкой и положил правую лапу на топчан Ерджи. Дракон моргнул раз, другой — пёс сидел. «Какой кочерги?» — спросил себя Илидор, не нашёл ответа и обернулся к Йерушу:

— Ты его видишь?

— Кого, пса? — уточнил Найло, не отрывающий взгляда от топчана Ерджи. — Нет, не вижу.

— … такой уж он был, материн собака, — прорезался в реальность голос Мшицки. — Завсегда меня оборонял. Даже после смерти. И тебя он тож оборонит. Я лапу-то его с собою ношу не просто так…

Илидор снова зажмурился, снова помотал головой. Призрак исчез.

— Что до Ерджи, — медленно проговорил дракон, — приложило его, конечно, знатно, я прям чувствовал, как он хрустит о мои лапы. Но он выживет. Всё-таки упал не наземь.

Помолчал и добавил с напором:

— Он выживет, потому что иначе вся вот эта чешуя вообще не имеет смысла. Я не хочу такой истории, где он умрёт.

Ещё какое-то время они стояли, глядя, как старуха гладит внука по пепельным волосам. Илидор всё мрачнел, потом сгрёб Йеруша за плечи, оттащил подальше от ширм, к другим топчанам, пока пустующим.

— Я выкупил Ерджи из цирка и заплатил лекарям за сегодняшний день. У меня больше нет ни монеты, а нужно оплатить ещё кочерга знает сколько дней в лекарне. И потом они должны будут пережить зиму и доплюхать до дома, который где-то в Декстрине.

Найло дёрнулся, но Илидор держал его очень-очень крепко, и Йеруш чувствовал, как нарождается переливчатый рык в груди дракона, прижатой к его предплечью.

— Да у меня тоже почти ничего не осталось, Илидор! Я почти последние три монеты отдал писарю, чтоб узнать, куда делся Фурлон Гамер!

— Ты же получил деньги Университета по… по… — у дракона сделалось напряжённое лицо.

— По чеку, — подсказал Йеруш, оскалился нервно. — Получил. Но это деньги Университета на научный проект, Илидор. Я не могу взять и отдать Мшицке половину денег, которые даже не мои!

— Ага, значит, половины им хватит! — Просёк дракон. — Ну, тем легче нам будет заработать её обратно. Раз твоего мага всё равно нет в Ануне и нам переться за ним кочерга знает как далеко, то по дороге мы сможем…

Йеруш вцепился в запястья Илидора тощими пальцами, стиснул до боли, словно прошил сразу десятью спицами, дракон рефлекторно дёрнулся, выругался, сбросил руку Найло.

— Илидор, мы сейчас говорим про ёрпыльную прорву деньжищ! Ты не заработаешь даже половину половины этой половины, разведывая руды в горах, и даже если подрядишься таскать рудокопам тележки — тоже не заработаешь! Это не такие деньги, которые можно просто взять и…

— Значит, строгуешься с магом за меньшее, — упёрся Илидор. — Маг едва ли оставит себе все эти жуткие деньжищи за работу, правильно? Половину отстегнёт своей гильдии или что-нибудь такое?

— Да нет же! Деньги в основном нужны на материалы, а не на мага! Там и медь, и стекло, и укрепления для стекла, и сок такого редкого расте…

— Кстати про материалы: твой маг наверняка торгует с мастерами, им всем пригодятся мои отметки на картах. В общем, Найло, мы как-нибудь выкрутимся, мы молодые и здоровые, что-нибудь придумаем, решим, договоримся, сторгуемся! А Мшицка не выкрутится, не решит и не придумает! Она старуха с больным ребёнком на руках, ей никто другой не поможет!

Оба тут же вспомнили, как Мшицка стояла с пустой мисочкой подле стряпухи, которая делала вид, что не замечает её. И Йеруш прекратил подёргиваться, брыкаться, прикидываться линялой тряпочкой. Вдохнул очень-очень глубоко, потом очень-очень медленно выдохнул и довольно долго молчал, а его лицо, только что такое упрямо-суровое, делалось растерянным, задумчивым, жалобным, почти испуганным.

На самом деле оно почти не менялось — разве что дрогнут слегка губы, изогнётся бровь, на миг наморщится нос, — но Илидор всё чувства Йеруша читал по этим подёргиваниям, как по большим цветным картинам.

— Ты прав, — выплюнул Найло наконец. — Да. Ты прав, дракон, честное слово, ну кто бы мог подумать. Мшицка не выживет без помощи. На самом деле, дурацкий дракон, если бы ты не сбил меня с толку, я бы сам об этом подумал!

— Я сбил тебя с толку? — изумился Илидор.

— Ну а кто ещё? — вытаращился Йеруш. — Я был приличным учёным, пока не связался с тобой! Но я мог и сам сообразить: у Мшицки должен быть живой и здоровый внук, а не глухая старость посреди ничего, от которой остаётся только сдохнуть поскорее! А у пацана… — Губы Найло дрогнули. — У каждого ребёнка в мире должен быть кто-то, кто его любит, просто так и нипочему. Если я могу сделать, чтобы всё так и стало, потратив на это всего лишь какие-то дурацкие деньги, то какого ж ёрпыля?

Мальчик спал, и лихорадочное пламя уходило с его щёк. Мшицка что-то шептала, гладя его по плечу.

— В городе есть Храм Солнца, — наконец сообщил Йеруш. — Я слышал пение жрицы.

Илидора передёрнуло.

— Зима близко, — Йеруш поёжился. — Мальчишка истощён, он сейчас не перенесёт дороги на север, тем более если и впрямь какая-то нечисть шарахается по дорогам. Да и Мшицка тоже: она крепкая старуха, но всё-таки старуха. Пусть зиму потрутся при храме.

— Да, хорошо, — неохотно согласился Илидор. — В любом другом месте у них могут отобрать деньги. А по весне, может, прибьются к храмским шатунам. В Декстрине они должны бывать.

Прощание со Мшицкой было недолгим, да оно и к лучшему: счастливые слёзы старухи, её искренняя и бескрайняя благодарность дракону и эльфу были до того трогательны, что едва не заставили их тоже прослезиться.

Илидор оставил Мшицке сплетённый им щит-оберег. Мшицка снова заплакала. Отвязала от щита красную ленточку, отдала её Илидору. Просила беречь подаренный ею камень мудрости, «бо в ём великая сила покоится, сей камень от свекрухи мне достался, и я его желала Ерджи передать, да тебе нужнее, сы́ночка».

Чтобы приглушить трогательную колючесть расставательных пузырьков, которые поднимались из груди и щекотали глаза, Йеруш принялся посвящать Илидора в курс дела сразу же, как они попрощались со Мшицкой. Вслед за драконом эльф шёл по узким коридорам лекарни вдоль расставленных под стенами лежанок, неосознанно морща нос от пронзительных запахов, нечистот, немытых тел, крови, рвоты, нестиранных одеял, гноящихся ран и травяных настоев, обходя торчащие из-под покрывал руки, ноги, головы и культи.

— Маг сживления уехал в людской город Лиски, — говорил Йеруш, а с ближайшего топчана ему вторил мечущийся в горячке хворый: «Оу-ау-оу!». — Я смотрел по карте, это шпынь знает как неблизко. И я очень надеюсь, Илидор, что пока доберёмся дотуда, сумеем восполнить хоть какую-то часть суммы.

— Или твой мадори тебя загрызёт, — бодро отметил дракон.

— Да, да, да, мадори меня непременно загрызёт, если я не вернусь в Ортагенай с кучей материала!

Выбрались в коридор, где топчанов не было — только многочисленные шаткие деревянные двери да висящие подле них лампы. В некоторых горел огонь. Запахи и звуки ослабли, отсечённые дверями, места тут хватало, чтобы идти рядом, а не друг за другом.

Илидор негромко напевал, пританцовывал на ходу, размахивал крыльями и, кажется, ничуть не беспокоился из-за внезапной необходимости где-то добыть огромную прорву деньжищ. Для Илидора, кажется, эта задача становилось чем-то вроде нового приключения, и гораздо больше его сейчас занимал тот забавный факт, что они немного заблудились в лекарне. Во всяком случае, дракон не встретил за поворотом двери, которую ожидал увидеть, а встретил новый длинный коридор.

Йеруш трепал свои волосы, отчего делался похожим на полоумного ежа, то и дело впивался пальцами в виски, утробно подвывал и в ужасе зажмуривался.

— Поверить не могу, что я настолько вляпался, Илидор, ну что ты идёшь и распеваешь, нам же совсем не весело! Давай, дракон, давай идти быстрее, сколько можно торчать в этом городе, как перья в чернильнице, если впереди ждёт жварная прорва дел! Вдобавок ко всем нежданностям, наш Фурлон Гамер мог сменить имя…

— Он вовсе не наш! — Илидор наугад свернул в очередной коридор.

— … что изрядно затруднит нам поиски!

— Погоди! — Илидор обернулся так резко, что Йеруш едва не врезался в него. — Ты уже жалеешь, что отдал деньги?

Полоумный ёж ощетинился колючками ещё сильнее, и околодверная лампа сломала на нём тени.

— Илидор, не беси меня! Я не жалею, это было правильно, хотя и вдрызг неправильно, конечно, и мадори Ллейнет меня действительно сожрёт, если я не смогу оплатить костюм! Или того хуже: мадори может отправить семейству Найло требование закрыть мой долг…

— И они закроют? — поразился дракон.

— Конечно, закроют, это же вопрос чести для фамилии! Даже если меня вычеркнули из семейной книги! Дважды! Но этого я уж точно не перенесу, дракон, только не это, нет-нет-нет! Я ушёл не для того, чтобы обосраться, ты понимаешь меня, Илидор? Если я когда-нибудь дам о себе знать семье, то это будет вовсе не сообщение типа «Я неудачник, как вы и хотели». Нет! Нет, я лучше сдохну, чем допущу такое! Я нихрена не шучу, Илидор!

Лицо дракона сделалось озадаченным, а Йеруш шагал всё размашистее, едва не толкая его в спину.

— Давай, дракон, давай мы сейчас двинем дальше очень срочно! О-о, души прекрасные порывы, какую роскошную проблему они нам создали, а, ну, ты ведь тоже в восторге от её огромности, правда, дракон? Ведь мы оба не пред-став-ляем, как её решать!

Изрядно поплутав по лекарне, эльф и дракон наконец вышли на улицу, неся в груди острое и бесконечно светлое щемящее чувство ненапрасно прожитых дней. Илидор глубоко вдохнул прохладный воздух с запахом мокрой псины и опадающих листьев. Посмотрел с непонятной Йерушу укоризной на ползущее к закату солнце и решился:

— Сам не верю, что говорю это, но отведи меня в храм. Не смотри так, мы потом сразу уйдём из города, обещаю. Но сначала я попробую устроить судьбы ещё пары цирковых мальчишек.

Вершки, корешки и наследие гномов

— Итак, — канцеляр постучал пером по краю чернильницы. — Почему мы должны заплатить за эту работу именно вам?

Йеруш дико вытаращился, ожидая, что канцеляр рассмеётся собственной дурацкой шутке, но мужик был серьёзен и уныл, как стоящая на его столе чернильница. Глухая серая рубашка, серый жилет, серое узкое лицо со скорбным крючковатым носом, линялые глаза под нависшими веками, бледные худые пальцы в чернильных пятнах — глупо ждать шутки от такого человека. Подобные люди появляются на свет, чтобы делать всё по времени и по правилам, того же требовать от других, множить в мире скуку, безысходность и осеннюю сонливость.

Йеруш усердно и медленно вдыхал затхлый воздух с запахом бумажной трухи и воска. Канцеляр ждал, чуть прищуривая левый глаз от падающего из окна света, и Найло, смирившись с тем, что этот человек не пошутил, нетерпеливо выплюнул:

— Да кому ещё-то⁈

Канцеляр постучал пером по чернильнице. Звук попытался разлететься, но увяз в стопках бумаг на столе и в стенах, обитых блеклой тяжёлой тканью.

— У вас есть рекомендательные письма? Контракты с прежних мест работы? Какое-нибудь подтверждение вашего мастерства? Желательно из близлежащих земель, конечно…

— Нет, нет, нет у меня никаких писемных контрактов и лежащих земель! Но вы же видели мой называй!

Йеруш рывком выставил перед собой левую руку со сжатым кулаком. Браслетная пластина называя не была видна под рукавом куртки, так что жест вышел двусмысленным.

Линялый взгляд канцеляра улиткой прополз по листу и добрался до верхних строк.

— Всё верно. Вопросы касаются не вашей личности, Йеруш Найло, гидролог, домен причисления — Ортагенай. Это где-то в Эльфиладоне? Вопросы касаются вашего мастерства, квалификации. Вы можете её подтвердить?

Йеруш яростно замотал головой. До сих пор единственной рекомендацией, которая ему требовалась, было упоминание собственного имени (изредка) или университета Ортагеная (по обыкновению). После этого желающие немедленно нанять Йеруша Найло на работу выстраивались в очередь. Но на каком-то этапе долгого-долгого осеннего путешествия они с Илидором слишком удалились от тех мест, где упоминание университета из эльфского домена имело смысл.

Стоило бы подумать об этом раньше, конечно, но Йеруш не подумал. В его собственном мире университет занимал слишком важное место.

Найло зажмурился, заставил себя сделать долгий вдох. Открыл глаза, встряхнулся всем телом, по-собачьи, и махнул ногой, желая закинуть её на подлокотник кресла, но обнаружил, что сидит на стуле, на котором нет никаких подлокотников. В блеклых глазах канцеляра появилась туманная тень тревоги, встрепенулся на миг огонёк в одной из ламп на столе.

— Слушайте, у меня тьмущая тьма научных публикаций, я проводил бездну опытов в ортагенайском университете, исследовал подводные жилы в Эльфиладоне, спасал от засухи Донкернас! Я составил карту подводных горизонтов Чекуана и Варкензея с учётом сезонных магических колебаний! Таскался по Старому Лесу вдоль и поперёк притоков Джувы и нашёл там такое, что всем вашим лежащим землям не приснится в сладострастных снах… Ай, да мы с вами не выйдем отсюда до завтра, если я буду просто перечислять все свои работы, которые наработал в западной части Маллон-Аррая, но я вовсе не хочу сидеть тут до завтра! Я учёный! Гидролог! Неустанный практик! Я вытаскивал поселения из таких обезвоженных задниц, в которые вы бы заглянуть побоялись! А теперь вы, не видя этих задниц, спрашиваете, почему именно мне нужно заплатить за такую ерундовую работу? За такую скучную тягучую простоту, как исследование вильнувшего водного горизонта в этом затрюханном городе? Вы серьёзно сейчас?

Канцеляр, невозмутимо записывающий слова Йеруша, поднял на него пустой взгляд:

— Ваши исследования публиковались в эльфских научных журналах?

Найло размашисто клюнул воздух, что было воспринято как кивок.

— У вас есть при себе авторские экземпляры?

Снова Йеруш уставился на канцеляра с недоумением.

— Впрочем, — бормотал тот, продолжая чёркать пером, — это не имеет большого значения, ведь кабинетные теории никак не помогают решать прикладные задачи, такие как исследование водных горизонтов.

Йеруш улёгся грудью на свои колени и стиснул планку стула под сиденьем.

— Что касаемо многочисленных работ, якобы выполненных вами… Вы не можете предоставить доказательства их выполнения. Почему-то у вас нет с собой рекомендательных писем из… Доне-кер-наса, я правильно записал название? Это тоже в Эльфиладоне? Че-ку-ан… тоже некие крайне отдалённые земли, очевидно. А также…

Йеруш скрипнул зубами и выпрямился, положил руки на колени. Его пальцы были скрючены, как когти разъерепененной птицы. Канцеляр постучал пером по чернильнице.

— Вы говорите, что выполнили огромное множество работ для огромного множества работодателей, но у вас нет при себе ни одного рекомендательного письма. Вы говорите, все ваши работодатели очень далеко отсюда, и никто не может поручиться за вас лично. Я верно излагаю? Так почему мы должны заплатить за эту работу именно вам?

После столь «удачного» общения с канцеляром Йеруш даже не удивился, что местный писарь-справлятель понятия не имеет, где найти мага сживления Фурлона Гамера. У Йеруша просто не осталось запаса удивления, всё сгорело в топке злости.

Писарь-справлятель сообщил, что в городе обретается недавно прибывший из Ануна маг сживления, только зовут его Брантон и он молод — возможно, сообразил Найло, это один из тех учеников, которых увёл за собою Фурлон Гамер. У Йеруша больше не было лишних монет, чтобы порадовать услужную кружку, потому писарь-справлятель пробухтел, что адрес искомого мага Брантона можно будет получить не ранее, чем завтра перед закатом.

Когда Йеруш вышел из ратуши, сонное осеннее солнце уже довольно высоко подняло тяжелое пузо над горизонтом и жизнь в городке Лиски бурлила. На ратушной площади народу было немного, а вот на соседней улице Торговой — даже очень.

Эльф и дракон прилетели к Лискам ранним утром. На перелёте настоял Йеруш, хотя до оцепенения боялся летать сам и страшно ворчал, если Илидору приспичивало подняться в небо над густо населённой местностью. Но глашатай в неподалёком городке Камьене возгласил на гласной площади, что градоправитель Лисок «приглашает на недолгую, но прибыльную работу опытного знатока движений водных жил» и прочая, и прочая. И Йеруш, услыхав это, немедленно подпрыгнул, замахал руками, изошёл пятнистыми щеками и глазами бешено заблестел, показывая, что видит в словах глашатая судьбоносный знак и руководство к действию одновременно.

Дракон тоже оживился. Деньги их к этому моменту почти окончательно иссякли, что весьма омрачало повседневность сложными вопросами «Где бы найти жильё подешевле, а желательно бесплатно?» и «Чего б пожрать?». В прежней жизни Илидора и Йеруша такие вопросы устраивались как-то сами собою, потому оба слабо представляли, как их решать.

Сушеные травки из Старого Леса и взятые на обмен вещицы из Гимбла закончились ещё в сёлах после Ануна. Ягоды окончательно отошли, для птичьего яйцекладения не сезон, грибами в холмистой местности не разжиться, а из мяса есть только снулые суслики, да и тех попробуй выковырять из нор. Рыба упорно не желала вылавливаться из рек, а для мысли таскать птицу из курятников дракон ещё недостаточно оголодал. Йерушу такая мысль вообще едва ли могла прийти в голову. Зато ему пришло в голову, что «рыбу в реках до самого моря распугали драконьи вопли и ничего удивительного, Илидор, ты так верещал над облаками в ночи, что даже меня чуть не распугал».

Дважды Илидору удавалось заработать обоим еду и ночлег, помогая в попутных деревнях со всякими работами, и тогда Йеруш вёл себя восхитительно, то есть становился очень тихим, признательным и дружелюбным. Однако еда заканчивалась быстро, а голод приходил снова, от прохладной погоды делаясь особо мучительным, хотя сам позднеосенний холод был весьма терпимым здесь, на юге.

Вопрос «Как восполнить деньги Университета в этой чудесной ситуации?» мрачно реял над головами, становясь уже по-настоящему тревожащим.

Вдобавок дороги в этой местности представляли собой сплошь колеи, размытые обочины и широкие ручьи, над которыми никто не озаботился выстроить постоянных мостов, зато озаботился проложить доски и выставить стражников, чтобы собирали плату с путников. Так что полёт выглядел очень-очень привлекательным даже в глазах Йеруша, несмотря на страх, желание осторожничать и нещадный холод, живший в высоте.

И вот после всех мук город Лиски паскуднейшим образом не оправдал надежды, что Йеруш сейчас легко получит доходную непыльную работу. И Фурлон Гамер не оправдал надежды, что будет найден в Лисках. На кой, спрашивается, он снова потащился в неведомые дали?

Платить ему за подводный костюм всё равно сейчас было нечем, но Йерушу пекло хотя бы узнать, возможно ли создать такой костюм в принципе.

Теперь эльф и дракон брели в утренней толпе по улице Торговой от ратуши до спального дома. Шли мимо лавочных рядов под аккомпанемент тележных скрипов, стука копыт лошадок и пони, криков зазывал, людского гомона, голодных ворчаний в животах и верещания грачей. Йеруш шипел, пыхтел, тихо порыкивал, переживая встречу с «деревянным по пояс бумагомаракой, чтоб ему жидким воском подавиться», пихался локтями, если его кто-нибудь задевал, и не представлял, что делать дальше.

Илидор вертел головой и блестел глазами — у него было приключение. Почти всякий тупик можно счесть приключением, если ты дракон и в любой момент можешь улететь куда-нибудь ещё.

На улице Торговой смешивались пласты запахов: свежевыпеченный хлеб, кое-как выделанные кожи, краска для ткани, что-то сладкое, сушёные травы, воск, дровяной дым, перегар, топлёные жиры. Ухо то и дело выхватывало из людского гомона обрывки фраз:

— … и подумала пироги затеять…

— Куда торопишься, красавица?

— Агор одаб унах вебар нэ!

— Та ш-штош ты толчёшься, ну!

— … не иначе как лихота осенняя…

Потом в гомон ввинтились и перекрыли его звонкие детские голоса:

— Травник Кунь Понь продаёт настои для домашней скотины! Болтушки от роговой почесухи, мази от трещин на вымени!

— Аптекарь Касидо, сын Маруны, приготовит нарочный целебный настой по вашему заказу! Мази от воспалений, настои для облегчения родов, ароматные травы от головных болей!

Вопили дети лет десяти: вихрастый чернявый мальчишка стоял с правой стороны улицы, под кованой вывеской-цветком, а девочка с тощими соломенными косичками — слева, под фигурной деревянной вывеской в форме чаши весов. Стараясь перекричать друг друга, дети краснели лицами от натуги, то и дело срывались на визг, голоса их взрезали мерный гомон уличной толпы.

— Травник Кунь Понь обучит делать составы от нудного кашля и от тошноты! Обучись лечить себя сам и не плати аптекарю! Ученикам Кунь Поня скидка на травы и склянки!

— Аптекарь Касидо, сын Маруны, купит толчёные рога козла, быка али другого зверя! Такможе заплатит, не скупясь, за клыки оленя, кровь дракона и сброшенную змейскую чешую не короче локтя!

Илидор остановился так резко, что в спину ему врезалась кудрявая девица с корзиной, прыснула со смеху. Илидор обернулся, сверкнул зубами, придержал девицу за локоток, без нужды помогая обойти внезапно вставшего себя, смешаться с потоком идущих по улице людей. Девушка улыбнулась в ответ и вплелась в толпу.

— Дай пробирку, — потребовал Илидор, чуть повернув голову к Найло, а глазами провожая ворох каштановых кудряшек.

— На кой ёрпыль?

— Дай, — повторил Илидор и протянул руку. — И маленький ножик. И отойдём куда-нибудь, что ли, а то затопчут…

В аптеке Касидо, сына Маруны, было сумрачно и тесно от уходящих к потолку стеллажей с коробками и склянками. Пахло мятой, тёплым воском и чем-то свеже-кислым. Сам аптекарь сейчас вздымался из-за прилавка длинной сутулой загогулиной и негодующе смотрел на человека, который только что вошёл в аптеку и протянул ему, Касидо, склянку с кровью, радостно заявив: «Вот! Драконья!».

— Ты за кого меня принимаешь, наглец⁈ — загрохотал аптекарь. — Думаешь, я не отличу крови дракона от людской или даже звериной? В твоей пробирке что угодно, но не драконья кровь!

— Да-а?

Изумление посетителя было таким искренним, что Касидо немедленно прекратил негодовать и даже ощутил некоторую неловкость, а ещё — что-то вроде сочувствия к этому улыбчивому золотоволосому пареньку. Видать, он так открыт и доверчив, что и всех окружающих считает такими же, а жизнь его ещё не треснула как следует. Вот и умудрился поверить какому-нибудь гнусному обманщику, который ему продал пробирку обычнейшей крови по цене драконьей.

— Драконья кровь черна и переливчата, как звёздное небо, мой друг, — отечески-снисходительно проговорил аптекарь, прочистив горло. — Кровь детишек — жидка, ровно сок вишни, девичья — розовата, как смущённый румянец. В твоей же пробирке обычнейшая кровь взрослого человека или, быть может, домашней скотины. Я, конечно, готов купить её у тебя по обычной кровной цене.

Аптекарь протянул руку за пробиркой, и посетитель, вздохнув, отдал её Касидо.

— Всё это хорошо, но монета-другая не решат моих проблем.

Касидо благожелательно улыбнулся, аккуратно переливая кровь в собственный пузырёк.

— Если жаждешь заработать больше, отправляйся на Сытую площадь или в рыночные ряды. Харчевникам и торговцам часто требуются помощники. Они платят за день до трёх-четырёх монет, и если продержишься у них достаточно долго…

Посетитель вздохнул. Теперь, когда он перестал улыбаться и сиять глазами, Касидо заметил, что он бледноват, одежда его слишком легка для поздней осени и болтается чуточку слишком свободно. Едва ли в последнее время этому человеку часто доводилось поесть досыта — уж всяко не горячей еды, а после излома осени на подножном корму даже свиньи дохнут, как говаривала Маруна, матушка Касидо.

— Харчевники и торговцы обычно кормят своих работников, — как будто между прочим добавил аптекарь.

И чуть было не сказал, что обычная цена за малую пробирку крови — не одна монета, а три, хотя это было неправдой, и страшно удивился сам себе. Немного поспешно протянул посетителю опустевшую пробирку и монету — пока его вновь не обуяло нежданное благодушие.

— Харчевни либо рыночные торговцы, значит. — Цок-цок ногтем по стеклу. — Не знаешь, кто из них сейчас ищет помощников?

Странный посетитель снова улыбался, и Касидо решил, что усталость и недокормленность этого человека ему причудились — не иначе как от скудного изоконного света. Надо бы лампу зажечь.

— Ардану Нурею с западного рынка по осени всегда нужны люди на переборку овощей. Клинк Скопидом из «Свистящего гейзера» ищет помощника на кухонный подвоз и за порядком в зале следить. В спальном доме «Тихая ночка» вечно проблемы с поломоями…

— Клинк Скопидом? — повторил золотоволосый. — Гном?

— Нет, эльф, — окрысился Касидо неожиданно для самого себя и застыл с открытым ртом, не придумав сходу, как сгладить свой дурацкий выпад.

А золотоволосый рассмеялся, неожиданно заразительно и при том раскатисто, словно в горле у него жил не обычный голос, а корабельный колокол, махнул рукой на прощанье и исчез за дверью. Словно причудился.

Харчевня «Свистящий гейзер» находилась недалеко от торговой улицы, на углу, где встречались мастеровой квартал и жилые дома средней благополучности. Самое, в общем-то, место для гномской харчевни. Она выглядела обманно-приземистой из-за массивных двойных дверей и некрупных окон — словно норовила закопаться под землю, откуда происходили далёкие предки её хозяина. Илидор пришёл рано — харчевня работала с полудня, и ещё даже не вился дымок над печной трубой, но владелец харчевни оказался на месте — обходил дозором владенья свои.

Клинк Скопидом был гномом лет пятидесяти, косматым, весьма пузатым, исполненным эдакой почти зримой ворчливой могучести. Он носил яркую красную рубаху, засаленную шерстяную жилетку и седоватую бороду в форме лопаты для погрузки руды.

— Плащ сымай, — буркнул гном, впуская Илидора в зал.

Дракон и бровью не повёл. С удовольствием вдохнул запахи дерева, пушистой пыли и прогоревших дров.

— Начтак, работник мне нужен так-то постоянный, дел в харчевне непроворотно. Ты если пришёл на поденщину, то я тебя могу взять, но как найдётся другой человек, который насовсемную работу хочет — с тобой мы попрощаемся, не взыщи. Мне насовсемные работники нужны, а не такие, каких можно даже по имени не запоминать, потому как всё равно скоро уйдут.

Илидор беспечно улыбался и вертел головой, оглядывая зал. Дерево тяжёлое, морёное и светлое, резное, тесаный камень и тяжелые занавеси из ткани, какое-то закрытое помещение, стена которого выходит прямо к входной двери, а вход, видимо, образует нишу в дальнем углу зала справа, окна небольшие, зато все с короткими занавесками и с подоконниками, уставленными кувшинами, подсвечниками, плошками; у дальней стены три приземистых постамента с бочонками, повсюду колонны с крюками, на которых висят лампы; столы на четверых и на шестерых, грубые стулья и лавки, бесконечные полки по стенам, открытые и закрытые тканевыми занавесками, а у противоположной стены — дровница и камин, в котором, пожалуй, можно запечь медведя, над камином снова полки…

Дракон понадеялся, что кухонные работники и уборщики харчевного зала в «Свистящем гейзере» — совсем разные люди.

— Кормёжка с меня, — загибал толстые пальцы Клинк, — простая, конечно, кормёжка, зато непременно горячая, уж два-то раза в день непременно.

Пытливо зыркнул на Илидора, желая удостовериться: этот человек рад? Он понимает щедрость предложения доброго Клинка Скопидома? Илидор продолжал улыбался и сиять глазами, так что успокоенный гном продолжил:

— Платить буду две монеты за день, кажное утро выдаю плату, тока не наперёд, а за прошедший день — это моя такая придумка, а то работал тут один запойца, получит свои монеты вечером, а утром башкой мается или вовсе не выходит. Не надо мне такого боле, и запойцев я не терплю, ну да ты не из них, оно ж видно. Если покажешь себя хорошо на работах — подниму плату до трёх монет, тока это не раньше чем дней через двадцать.

Махнув приглашающе рукой, Клинк покосолапил к двери в кухню, что находилась напротив входной, на одной стороне с камином, и дракон последовал за гномом. Выскобленные доски пола приятно и едва слышно поскрипывали под ногами. От столов пахло пивом, деревом и едва заметно — мокрой тряпкой.

— Делать будешь чего я скажу и чего Ундве понадобится, это дочь моя, она кухней заправляет. Дрова носить, продукты носить, вечером мебель расставлять. Может, прибраться поможешь или там перенести-переставить чего.

Гном открыл дверь, пропуская Илидора в кухню, с сомнением оглядел дракона со спины. Клинк бы предпочёл нанять кого-нибудь покрепче и посерьёзней с виду, а не это… летяще-танцующее недоразумение. Не оставь Илидор ножны в большом рюкзаке Йеруша, у него был бы шанс больше впечатлить Клинка — или сразу получить от дверей поворот, поскольку кто поверит, что оборванец с гномским мечом на поясе всерьёз желает наняться на кухонный подвоз.

— Иногда, бывает, нужно врезать кому-нибудь, кто напьётся как хряк и буянит сверх меры. Осилишь такую работу?

И гном протянул руку — пощупать мышцы на плече Илидора, но как только ладонь Клинка сомкнулась над локтем дракона, тот рефлекторно и молниеносно развернулся, вывернул-вырвал руку из захвата и врезал Клинку под дых. Гном впечатался в дверную коробку и согнулся вдвое.

Илидор зажмурился.

— Ага, — просипел Клинк, хватая воздух ртом и утирая слёзы. — Осилишь. Сомнений боле не имею.

Кухня огромная, размером с общую комнату в спальном доме, пожалуй. Печь в полстены, несколько разделочных столов, ряд крюков и полок с посудой да утварью. К одному из углов пол идёт скосом, к сливу, закрытому сейчас мелкой сеткой — видимо, от мышей. В кухне пахло тестом и пряностями. Необъяснимо хотелось провести ладонью по огромной столешнице.

Клинк затеплил пару ламп, и дракон принялся искать взглядом корзины, подобные тем, в которых хранила продукты Нелла Пивохлёб из Гимбла.

Корзины тут были — под настенными полками у дальней стены, и дракон улыбнулся.

— Работать будешь с послеполудня до самой темени. Ночевать можешь в дровяльне при харчевне, туда отдельный вход и вон груба печная выходит к стенке, можно в тепле устроиться. Тока не вздумай у меня за спиной дрова продавать — я тут же прознаю и насандалю тебе по башке, понял?

Илидор не понял, но на всякий случай кивнул.

Между самым большим разделочным столом и окном Илидор обнаружил ещё одну печь, маленькую, утопленную в пол. Над ней стоял треножник — подставка под котёл, как не сразу сообразил Илидор. Треножник с трёх сторон держат на своих плечах три большие кованые мыши, каждая размером с откормленного кота. Ноги мышиные растопырены, левые позади, правые впереди — получается, треножник на самом деле шестиножник. Передними лапами мыши поддерживают друг друга под локти, создавая круговую опору для дна котла. А верхняя его часть, видимо, должна лежать на плечах и затылках — мышиные головы наклонены вперёд.

— Дед мой выковал, — с гордостью пояснил Клинк Скопидом, увидев, как завороженно Илидор таращится на треножник. — Дед кузнецом был, первейшим во всех Лисках. До сих пор его ковка по всему городу, на воротах, на лавочных вывесках, в домах богатейских, да много где…

До послеполудня Йеруш обходил городские улицы и площади, читал объявления на вестных досках, прислушивался к разговорам и не представлял, как искать работу. Не заходить же во все дома подряд с вопросом: дескать, не нужен ли вам толковый гидролог, уважаемые жалкие людишки?

Впервые в жизни Йеруш Найло оказался один в новом месте, где о нём никто не знал, куда его никто не звал и никто в нём не нуждался, и Йеруш понятия не имел, как сделать так, чтобы в нём ощутили надобность. Нанять, что ли, крикливого ребёнка вроде тех, которые зазывали людей в аптеку Касидо и к травнику Кунь Поню? А что, не такая плохая мысль — пусть бы какой-нибудь мальчишка стоял на оживлённой улице и вопил: «Гидролог Йеруш Найло проследит направления водных жил! Расчёт истечения питьевых и постирочных вод с учётом сезонных магических колебаний! Анализ воды на включения и пригодность для питья! Определение мест для рытья колодцев!»…

Отличная идея, просто замечательная, только, во-первых, вряд ли в Лисках можно развернуть подобную деятельность без какого-нибудь разрешения, а во-вторых, и разрешение, и зазывала будут стоить денег, которых у Найло уже, считай, не было. Даже оплата крошечной каморки в спальном доме сейчас была проблемой, не говоря уже о постоянно сосущем чувстве голода. Того и гляди — придётся тратить оставшиеся деньги Университета, просто чтобы прожить ещё какое-то время.

Твою жвару, какой стыд и ужас! Эльф из хорошей семьи, первый платиновый выпускник за всю историю Университета Ортагеная, истратил половину университетских денег и никак не может их возместить, более того: не может даже заработать себе на ночлег и пропитание! Шляется по людскому городу в затерянных ёрпылях среди голодухи и неприкаянности! Совершенно не представляет, что ему делать!

Йеруш аж зажмурился, бредя по улице к спальному дому. Он даже не может сдаться. Не может, поджав хвост, вернуться в Университет немедля, хотя такое желание то и дело проскакивает — да, Йеруш, возможно, поджал бы хвост и вернулся к Ллейнету Элло, пока ситуация из паскудной не превратилась в непоправимую… Но, прав Илидор, из этих мест до Ортагеная не менее тысячи переходов, и пусть даже до Декстрина какую-то часть пути можно пролететь, а не пройти — дорога всё равно будет долгой, и оставшиеся деньги Университета так или иначе иссякнут.

Не говоря уже о том, что неохота Илидора кого-то носить на спине сопоставима по силе разве что с ужасом Йеруша перед полётами на драконе.

Может, действительно нанять зазывалу, а там видно будет? Во всяком случае, людишки, окружающие Йеруша прямо сейчас, смогут узнать, что на свете существуют гидрологи и они могут быть полезны; Йеруш сможет это донести до людишек, не взаимодействуя с каждым персонально и не глядя в их тупые глаза.

Уже почти решившись нанять ребёнка-зазывалу, Йеруш добрёл до спального дома. Погружённый в свои мысли, он не увидел, что его там поджидают — при виде Найло буквально подпрыгнул круглолицый белобрысый мужчина лет тридцати, в душном с виду костюме и с беспокойными руками, которые никак не вязались с этим костюмом. Йеруш же обнаружил ждуна, только когда тот преградил ему путь к двери и, натянуто улыбаясь, ляпнул:

— Мерзкая погода, правда?

Найло перевёл взгляд на нежданное препятствие и дёрнул-клюнул головой. Мужчина попытался упереть руки в бока, но костюм таких движений не позволял, потому втиснутый в него человек сложил ладони на животе и чуть подрагивающим голосом продолжал:

— Погода мерзкая и вода вокруг города ведёт себя мерзко, знаете ли.

— Бывает, — нетерпеливо мотнул головой Йеруш, решительно не понимая, какой захухры от него хотят. — Это же осень.

— Да-да, осень, осень, конечно, ну так что же?

— Вон листья опадают! — Йеруш ткнул пальцем в старый вяз, растущий во дворе спального дома. Развернулся с заносом: — Вот небо поблекло! А вон птички на деревьях сидят напупыженные!

— Мало ли что, знаете ли, — бормотал незнакомец, сжимая-разжимая пальцы. — Осень — ещё не причина, ведь не первая же она в Лисках, а только прежде никогда ведь с водой такого не случалось, никогда прежде на моей памяти…

Йеруш чуть наклонил голову и уставился на странного человека глазами диковатой птицы.

— Вода под землёй присыпает, когда магические колебания мурыжат почву. А они вполне могут мурыжить, когда листья опали, цветочки завяли и птички напупыжились. Магические колебания для того и нужны, чтобы всех заколебать.

— Да, да. — Лицо молодого человека как будто перелепилось и теперь выражало страдающую жалкость. — Просто я в этом не понимаю, а городу так нужна помощь, и я не могу упустить… Вы же гидролог, правильно?

— Илидор, принеси дров! — распаренное лицо Ундвы вынырнуло из клубов пара.

Гномка энергично замахала полотенцем на горшок, в котором варились-ворочались яйца, то и дело подпрыгивая и выставляя гладкие коричневатые бока наружу. Словно пытались воздуха глотнуть.

Илидор бодро агакнул, пронёсся к двери мимо Ундвы, одной рукой дёрнул её за завязку фартука, другой рукой цапнул со столика варёное яйцо, из тех, что стыли там с прошлой варки. Ундва хотела шлёпнуть Илидора полотенцем, но не успела. Рассмеялась, отбросила за спину пегую косу.

Очень радовал Ундву этот новый кухонный работник. Неутомимый и бодрый, он деловитой шаровой молнией носился по кухне, залу, улице, дровяльне, потрескивал от распирающей энергии, делился ею со всеми вокруг. Илидор постоянно что-то напевал-мурчал себе под нос, и от этого мурчания-напева работа Ундвы спорилась бойчее, пироги получались особо румяными и пышными, каши — рассыпчато-аппетитными, а уж какой вышел суп на коровьей голяшке! Даже подпирающие котёл кованые мыши, казалось, жадно дёргают носами!

И было в Илидоре нечто неощутимое и невыразимое словами, но такое понятное и близкое, что Ундва моментально признала этого человека своим — глубинно, от кишок своим. Ей в голову не приходило пересчитывать и проверять продукты, которые Илидор по её поручению привозил на тачках от торговцев, или следить за ним, пока он находился в кухне. Обычно-то с новых кухонных работников Ундва не спускала глаз, но Илидор — он как будто был ей кем-то вроде давнего друга или даже близкого родственника. Старшим братом, к примеру, да — ещё одним старшим братом, который до сих пор почему-то не обзавёлся собственной семьёй и не уехал из отчего дома.

Пинком открыв кухонную дверь, Илидор внёс в поддоне целую гору дров, а вслед за ним в помещение вкатился прохладный осенний воздух и звуки улицы — гомон, скрип колёс, гусиный гогот, лай собак, карканье ворон, что прилетели в Лиски на зимовье из морозных северных краёв. Ундва смотрела, как Илидор несёт поддон к большой печи, выглядывая из-за дровяной пирамиды. Обычный человек бы шатался от тяжести, кряхтел, пыхтел, то и дело перехватывал свою ношу, а Илидор просто шёл и всё, ему было неудобно нести громоздкий поддон, неудобно — но не тяжело. Хоть по виду и не скажешь, но Илидор сильный, словно вытесанный из того же камня, из которого когда-то появились на свет гномы в глубинах Такарона.

Дождавшись, когда дрова будут сложены в дровницу у печи, Ундва взяла из стопки посуды миску побольше. Пускай до вечера ещё далеко, а Клинк не особенно одобряет, когда работников кормят чаще двух раз в день, но пока кухней распоряжается Ундва, у Илидора тут будет сытный завтрак, обед и ужин. И пусть отец хоть горы сотрясает — держать хорошего работника на скудном пайке она не станет!

— Передохни, поешь.

Упрашивать себя Илидор не заставил, ополоснул руки в бадейке и сел за стол, на котором Ундва резала овощи и разводила тесто — с краешку нашлось место, не занятое досками, ложками, ножами, мешочками, тряпицами. Гномка поставила перед Илидором миску с тушёными овощами и кусочками оленины. Хотела сказать, чтобы он снял плащ хотя бы за столом, но не сказала — все предыдущие просьбы на эту тему Илидор игнорировал, и было как-то понятно, что настаивать не стоит, если только не хочешь выглядеть глупо, а Ундва не хотела.

Потому она ни словечка не сказала про плащ, а принялась раскатывать слоёное тесто на другом конце стола — пришла пора приниматься за предвечерние бураги с грибами и сыром. Каждый день за ними приходит мальчишка-лотошник, и до глубокой ночи он будет продавать в Неспящем квартале эти бураги — гномские слоёные пироги, а ещё открытые пирожки с яйцами и луком «по-селянски», которые замечательно готовит одна из жительниц Окраинной улицы, и ещё печёные корзиночки с рыбой в сметане, до которых большая мастерица приезжая эльфка из каких-то северных далей. И ещё лотошник будет разносить сладкие рогульки, которые его хозяин пекарь сделает из остатков теста.

— Клинк сказал, его дед был кузнецом в Лисках, — заглотив первые несколько ложек еды, заговорил Илидор. — А среди твоих братьев есть кузнецы? Или рудокопы?

— Рудокоп есть, — кивнула гномка. — Один из средних братьев, Трогбард. А тебе зачем?

Илидор помедлил с ответом, делая вид, что перемешивает овощи и мясо, и решил сказать правду:

— У меня есть карта рудных рождений. Они, правда, не рядом с Лисками, а в окрестностях Камьеня, зато я всей своей головой ручаюсь за точность этой карты. Может, кому нужно олово и железо? Может, кто заплатит за карту? Только к незнакомцам приходить с таким заверением — сама понимаешь, толку маловато. Ладно бы рождения были рядом с городом, а дальние — нет, дальние у незнакомца никто не купит.

— Это верно, — кивнула гномка. — Только Трогбард сейчас копает к западу от Лисок, а с чужаком главы гильдий и сами говорить не будут. Но ты не расстраивайся, — Ундва заговорила быстрее, увидев, как притухло золотое сияние в глазах Илидора, — Трогбард на днях вернётся, и я вас сведу, договорились? Могу и с парой кузнецов тебя познакомить, но они мне подальшая родня, свояки двоюродные и дедастые дядьки. Лучше будет поговорить с Трогбардом.

Дракон кивнул и, чтобы не дать Ундве спросить о происхождении карты, перевёл разговор на первое, что в голову пришло:

— А вы давно стали вершинниками?

Гномка отёрла лоб рукавом. Её веснушчатый нос был присыпан мукой, и дракон подумал, что в подземном городе Гимбле веснушки на лице гнома выглядели бы до невозможности дико.

— Мы в Лисках двести лет живём. Ещё с тех пор, как и города-то не было — лишь поселение вокруг каменной твердыни. Твердыни уже давно нет, а город — вот он, разросся. Знаешь, Илидор, ты первый человек, который знает слово «вершинник». Ты в странствиях встречал гномов, да?

— У меня есть друзья среди гномов, — уклончиво ответил Илидор.

— У меня тоже, — рассмеялась Ундва. — В Лисках живёт ещё двенадцать гномских семей, со многими мы в родстве. Я имею в виду — ты встречал гномов из Такарона?

— Даже несколько раз, — столь же уклончиво признал дракон.

— Так интересно! — Ундва даже перестала раскатывать тесто. — Расскажешь про них? Все гномы, которые живут в Лисках, давно потеряли связь с камнем, а мне всегда хотелось знать: как это — чувствовать его?

Илидор некоторое время сидел, не поднимая глаз, и выравнивал ложкой остатки густого варева в миске.

— Я мало знаю о том, как гномы чувствуют камень, — в конце концов сказал он. — Мне нужно вспомнить, что я слышал об этом.

Ундва снова принялась раскатывать тесто.

— Меня порадуют любые истории про гномов из Такарона, Илидор. Всегда ужасно хотелось знать, какие они, как живут, какие песни поют, как общаются друг с другом и с жителями надкаменного мира. Отец не любит, когда я говорю об этом, и ещё отец не любит вспоминать нашего предка, который первым вышел из подземий… Если ему за это не платят, конечно.

— Платят?

— Ну да! — Ундва рассмеялась и заговорила быстрее: — Из всех тутошних гномов наш род был первым, кто поселился в Лисках. Мы ведь сейчас очень далеко от наших родных гор, ты это и сам знаешь, наверное. Так вот, мой первый предок, который вышел в надкаменный мир, — Хардред Торопыга. Он ушёл из подземий Такарона после войны с драконами…

Илидор поперхнулся капустным соцветием и зашёлся кашлем, так что Ундве пришлось постучать его по спине локтем — ладони её были покрыты мукой.

— Так вот, он ушёл из Такарона после войны с драконами, привёз сюда жену и детей, а сам пустился в странствия. И мой отец не очень одобряет Хардреда, ну ты понимаешь, хотя напрямую такого о предке не скажешь, конечно, просто это видно. Отец считает, что незачем гному мотаться по свету, где родился — там и сиди, делай честно своё дело, умножай семейное достояние, расти детей. А Хардред Торопыга только и делал, что носился по миру, он даже умер не здесь, не рядом со своей семьёй, а где-то на юге.

— И твоему отцу платят, чтобы он это вспоминал? — недоумевал Илидор.

— Да нет же! — Ундва снова рассмеялась. — Ты такой забавный, просто ужас! Нет, у нас просто остались кое-какие вещи Хардреда. Его секира со времён войны, хорунок его отряда, кое-какие записи…

— Записи?

— Ну да. Только никто не знает, что там написано, ведь Хардред вырос в Такароне и писал рунами, а кто их здесь может прочитать?.. Да отец и не хочет знать. Он как-то обмолвился: дескать, ничего в этих записях быть не может, помимо каких-нибудь непотребств или недостойного хвастовства. Но отец устроил целую выдвижку с вещами Хардреда и показывает её за деньги новым гостям. Знаешь, многим любопытно посмотреть на настоящие гномские вещи из-под земли, да ещё такие старые! Ну вот отец и водит гостей смотреть на выдвижку и берёт за это две или три монеты. И когда гости платят за то, чтобы посмотреть на вещи Хардреда, то отец про него говорит очень почтительно, аж с придыханием!

Улыбаясь, Ундва принялась размазывать начинку по тонко раскатанному тесту.

Илидор задумчиво облизывал ложку. Он и не заметил, когда всё съел.

— Слушай, а мне можно посмотреть на эти вещи?

— А-а! — Гномка шутливо погрозила ему деревянной лопаточкой, измазанной в мягком сыре. — Я же говорила: многим интересно! Но ты едва ли отдашь дневной заработок, чтобы посмотреть на выдвижку.

Гном, который ушёл из Такарона после войны с драконами, который видел последние битвы и, может даже участвовал в них? Который оставил после себя вещи и оружие, принесённые из подземий, да какие-то записи? Кусочек Такарона сейчас находится совсем рядом! Могло ли оружие Хардреда потерять связь с камнем — иначе почему дракон не почувствовал секиру, выкованную из руды Такарона? — но в любом случае, прямо сейчас где-то здесь лежат предметы, которые видели жутчайшие дни в истории драконов, которые были созданы в недрах отца-горы, а вдобавок записи гнома, который путешествовал по миру и…

Любопытство Илидора было расчёсано настолько сильно, что он бы отдал целую пригоршню дневных заработков за возможность посмотреть на выдвижку — но дракон хорошо понимал, что подобное рвение вызовет совершенно ненужные вопросы у Клинка и Ундвы. Может, это ни к чему плохому и не приведёт, а может, и приведёт, кто знает. Потому дракон сказал так:

— Я был бы счастлив увидеть эти вещи бесплатно.

Гномка призадумалась:

— Ну, если я напомню отцу, что в выдвижке давно не прибирались, он может позвать тебя на помощь… Но сначала расскажи мне про подземных гномов, хорошо?

— Хорошо, — легко согласился Илидор, судорожно прикидывая, какие интересности он может рассказать Ундве, при том не проговорившись, что сам провёл в подземьях Такарона довольно много времени.

Его молчание уже почти начало выглядеть натянутым, когда в кухонную дверь заколотили с улицы. Возможно, ногами.

— Это ещё что такое! — возмутилась Ундва, голос её зазвенел и…

Дракон даже глазом не успел моргнуть, а смешливая-милая гномка без следа исчезла. Вместо ней появилась другая — незнакомая, воинственная и сверкающая глазами, она схватила у мышиной печи кочергу побольше и ринулась на дверное бубуханье с этой кочергой, как Эблон Пылюга кидался, бывало, на подземных тварей с молотом наперевес. Гномка откинула задвижку, распахнула дверь и, даже не попытавшись выяснить, по какой надобности был поднят шум, бросилась с воплями на незваного гостя, а тот с воплями побежал от неё.

— Это кто тут ломится, как к себе домой? — кричала Ундва, размахивая кочергой, словно секирой. — Это кому я тут ноги повыдергаю да в ухи затолкаю⁈

Обалдевший Илидор выглянул в дверь, посмотрел, как гномка с кочергой гоняет по улице Йеруша Найло, и пошёл к печи, чтобы положить себе ещё немного тушёной оленины с овощами.

— Тебя кто воспитывал, свиньи навозные? — неслось с улицы, перекрывая хохот и свист нечаянных зрителей. — Чего удумал — ломиться в чужие двери грязными сапожищами! Да я тебе эти сапожища с ногами повыдергаю и затолкаю…

— В ухи, — тихонько подсказал Илидор и снова ухмыльнулся.

Когда Ундва наконец умаялась и остановилась, зрители-прохожие наперебой засвистели и одобрительно затопали ногами. Йеруш Найло отчаянно хватал ртом воздух, дёргал пальцем горловину куртки и в ужасе смотрел на демоницу, которая чуть было не забила его до смерти железным дрыном посреди бела дня на глазах у всего города. Демоница была ростом едва-едва ему по плечо, отчего пережитый ужас становился ещё более стыдным и обидным.

— Ну⁈ — она воинственно упёрла руки в бока и дунула на пегую прядку, выбившуюся из косы.

— Ундва! — из открытых дверей кухни махал ложкой улыбающийся Илидор. — Ундва, не бей его больше! Он просто хотел увидеть меня!

Не то качестве извинения за свою вспышку, не то из жалости к этому тощему созданию (и как только ноги переставляет?) Ундва позволила Йерушу войти в кухню, да ещё и положила ему в большую миску горячей пшённой каши со свиными шкварками и солёной капустой. Подумав, отломила кус ржаного хлеба и налила в плошку пахучего горчишного масла.

Сама Ундва пошла к большой печи, стала выкладывать пироги-бураги, а Илидору пришлось дожидаться, пока Найло сможет объяснить, какой кочерги ему потребовалось — Йеруш заталкивал в себя кашу, хрустел капустой, купал хлеб в душистом масле, тихо постанывал и на все вопросительные взгляды дракона только выпукливал глаза и заглатывал следующую ложку восхитительно горячей еды.

Наконец миска опустела и Найло смог объяснить, что подрядился тайно помочь зауряд-ревнителю покоя Тархиму. Этот не блестящий умом, но честолюбивый выходец из знаткой семьи страстно желал найти причину проблем с водой в Лисках, чтобы выслужиться перед старшим ревнителем покоя. Гидролог, который устроил бы градоправителей, всё никак не находился (тут Йеруш снова страстно проклял идиота-канцеляра), так что Тархим поспешил воспользоваться удобным затишьем и ещё более удобным Йерушем Найло, который столь кстати пришёл в Лиски и попал в затруднительное положение.

— Всего-то нужно — быстренько узнать, отчего вода ушла с восточного края города, — Йеруш крепко сжимал в кулаке облизанную ложку и постукивал черенком о столешницу. — Денег он обещал целую жменю!

— Обещал, — пфыкнул Илидор. — А дал задаток?

Найло мотнул головой. Дракон фыркнул.

— Обещалка — пустышка, а простачку отрада, — через плечо бросила Ундва, перетирая вымытые миски. — Зауряд-ревнитель Тархим — человек пустой и ненадёжный, вот что я скажу.

— Ты мне нужен, Илидор, — не удостоив гномку ответом, тараторил Йеруш. — Ты мне поможешь сделать эту работу быстро…

— Каким ещё образом? — удивился Илидор.

Даже если местность была гористой, в людских городах и на подступах к ним дракон не слышал голосов руд и воды. Они вязли в многолюдье, в нагромождениях мёртвых камней, мёртвых деревьев и всяческих сплавов. Даже по ночам почти невозможно было разобрать ни звонкой песни подземных вод, ни голосов руд, рокочущих, как морской прибой, обёрнутый текучим мёдом, ни пения драгоценных камней, подобного брызгам лунного смеха.

И чем дракон может помочь Йерушу Найло в городе, спрашивается?

— Найдёшь старые карты подземных течений, конечно! А я возьму пробы из ближайших колодцев, которые не пересохли, а потом мы с тобой поговорим с жителями…

— Найло, — перебил дракон, — ты возьми задаток, а потом спроси меня ещё раз. Может, тебе и в радость бесплатно делать чужую работу, а я в это время года не в настроении спать под забором.

— Слушай, если мы начнём прямо сейчас…

— Илидор будет здесь до закрытия харчевни, — звякнув металлом в голосе, перебила Ундва. — Сегодня, завтра и каждый следующий день, пока работает у моего отца.

Йеруш Найло тихо клацнул челюстью. Илидор поморщился, но смолчал.

— Ты можешь иногда навещать здесь своего друга, если хочешь помочь ему в работе, — спокойно закончила гномка и поставила перед Йерушем метлу. — Ты поел? Тогда давай-ка подмети пол и вынеси очистки в компостную яму.

Сначала Йеруш был уверен, что Тархим укажет ему на нужные кварталы да уйдёт по своим делам. Потом Йеруш подумал, что этот человек никак не уходит, поскольку хочет перенять способ действий обученного гидролога, и ухмыльнулся про себя: смотри-смотри, всё равно нихрена не сможешь повторить. Но постепенно до Йеруша доходило, что Тархим не присоединился к нему, а его присоединил к себе, вплёл Йеруша Найло в собственное представление о том, как следует решать проблему обезвоживания восточной части Лисок.

При том, что Тархим даже приблизительно не понимал, как её решать. То, что делал этот человек, Йеруш не мог назвать иначе, чем имитацией кипучей деятельности.

— Нужно понимать тонкости обращения с местным людом, — благожелательно вещал Тархим, и Йеруш чувствовал почти неодолимое желание пнуть его в лодыжку. — Неверно выстроив разговор с ними, можно испортить всё начинание.

— Да мне просто нужно получить информацию, и я сходу…

— Так нельзя.

Тархим даже слушать не захотел о том, чтобы дать Йерушу доступ к картам и прочим документам. В довольно резкой форме дал понять, что не стоит Найло больше приближаться к канцеляру и вообще к ратуше желательно не подходить.

Решительно ничем этот Тархим не напоминал того мямлю, который полдня назад встретил Йеруша у спального дома.

С большим трудом удалось его убедить отправиться на местный рынок на поиски птичек-маликни. Йеруш почти не надеялся их найти в это время года на обычном городском рынке, но кто знает: вдруг ему предстоит приятно обмануться?

Пока они ходили меж полупустых уже рядов, Тархим упивался звуком собственного голоса и рассказывал, сколько когда в городе было выкопано колодцев. И как градоправитель Лисок интересовался весьма системой водоносных фонтанов в одном из приречных подалёких городов. И что устроить подобную систему в Лисках не представляется возможным из-за отсутствия реки.

Затем перешёл на поучительные истории об особенностях поведения местного люда. Судя по всему, Тархим не выезжал из Лисок далее чем на пяток переходов, так что все его откровения звучали до неимоверности пафосно и глупо.

Йеруш изо всех сил держал себя за язык, боялся взбрыкивать, чтобы не потерять столь выгодный заказ в столь сложное время жизни. Злился из-за неожиданного подчинённого положения, злился на свою вынужденную кротость, злился на странную самоуверенность Тархима.

Сначала Йерушу хотелось, чтобы Тархим заткнулся. Потом хотелось его треснуть. Затем придушить. Потом Найло признал про себя, что был бы совершенно не против, если бы Тархима внезапно одолела падучая. Чуть погодя стал яростно этого желать и выискивать яды на столиках торговцев.

На обход рынка ушло безумное количество времени, поскольку Тархим то и дело выныривал на смежные улицы и таскал Йеруша по ним. Извергал из себя очередные «поучительные истории», отходил перекинуться словечком со знакомыми стражими — словом, тратил время оглушительно бездарным способом. Немного примирило Йеруша с ситуацией лишь то, что в одной из таких вылазок они с Тархимом зашли перекусить в неподалёкую харчевню. То, что зауряд-ревнитель называл перекусом, Йеруш Найло звал полноценным ужином: каждый съел по толстому капустному пирогу размером с голову и по миске зернового супа — жидкого, зато на наваристом бульоне.

«Я обязан, обязан держать себя в руках обеими руками, ведь будь Тархим иным, мне бы не перепало этой работы никогда-никогда-никогда, — говорил себе Йеруш Найло и всеми силами старался не расплескать своё раздражение наружу. — Мне должно сохранять невозмутимость. Дышать, дышать, дыша-а…»

— Просто нужно действовать по правилам, — сыто отдуваясь, говорил Тархим. — Я тебе всё смогу объяснить, ты быстро освоишься.

Йеруш вцепился под столом в своё колено и сильно стиснул пальцы, чтобы отвлечься на боль и не послать этого дундука в наиёрпыльнейшую жварь. Вся работа, за которую брался Йеруш Найло прежде, подразумевала, что ему должны заплатить, отойти и не мешать, а затем получить результат и рассыпаться в благодарностях.

Если у вас тут есть правила, которые позволят решить задачу, то какого бзыря вы её до сих пор не решили, спрашивается?

Отсутствие Илидора ощущалось почти как физическая боль. Будь тут дракон, Тархим раздражал бы Йеруша не так сильно. Дракон бы забавлялся дурацким поведением этого человека, и Йерушу передавалась бы частица той лёгкости, с которой Илидор принимал любую иначесть других.

Никаких птичек-маликни на рынке, разумеется, не оказалось. Тархим, совершенно уверенный, что это дело поправимое, купил вместо них пересмешника, как Найло ни пытался ему объяснить, что пересмешник принесёт примерно столько же пользы, сколько ношеный башмак.

Уже в темноте доведенный до белого каления Йеруш перебил Тархима на полуслове очередной бессмысленной сентенции:

— Завтра. С утра. Идём смотреть на сухие колодцы. Мне нужно узнать, какая бзырная жварь с ними случилась!

Едва ли не вырвал у Тархима верёвку с пересмешником и, круто развернувшись, зашагал прочь. Вернувшись в спальный дом, сумрачно потребовал подать птицу варёной.

Травник Кунь Понь оказался приземистым человечком средних лет и выглядел, словно двоюродный брат Олавы-Кота. Такой же низкорослый, чернявый, с желтоватой кожей, упитанный и сдобный, как подошедшее тесто. Лицо круглое, оладушком, и узкий разрез очень тёмных глаз. Угольные волосы сверху подстрижены коротко, стоят ёжиком над широким лбом и макушкой, а сзади сплетены в косицу и перетянуты тонкими синими верёвочками.

Илидор вывалился из кухни в зал с корзиной сушёного гороха как раз в тот миг, когда Кунь Понь с пьяненькой горячностью что-то горячо доказывал аптекарю Касидо, для убедительности перекладывая на столе хлебные корки, а Касидо, посмеиваясь, качал головой.

Почувствовав взгляд Илидора, аптекарь поднял голову. Узнал его, приветливо кивнул, дракон кивнул в ответ. Аптекарь, кажется, хотел что-то сказать или спросить о чём-то, но тут Кунь Понь ахнул пустую кружку на стол и хлопнул Касидо по плечу:

— А давай нашу! Бесконечную!

Остальные люди, сидевшие за столом, грянули хохотом, и незнакомый Илидору бородач заколотил ладонью по столешнице в предвкушении.

Илидор волок свою ношу к камину. Корзина была большой, да вдобавок с далеко разнесёнными ручками, потому дракон нёс её медленно, в распашистой обнимашке и пиная коленями.

— А за деревом де-ерево! — затянул Касидо, и к нему немедленно присоединились другие голоса: — а за деревом де-дерево! А за деревом де-рево! А за деревом куст!

Илидор улыбнулся усердию, с которым добродушные нетрезвые люди выводили простецкий мотив, и той торжествующей довольности жизнью, с которой сплетали они незатейливые словечки. Не всякий, кто видел исполненного занудного достоинства Касидо за аптекарским прилавком, мог бы представить его захмелевшим, в полурасстёгнутой рубахе, распевающим дурацкую песенку в гномской харчевне.

— За кустом снова де-ерево! — Голоса ушли в нестройное крещендо. — А за деревом де-дерево! А за деревом де-рево! А за деревом… гы-ы… ку-у-уст!

И, не в силах больше сдерживать хохот от этой потрясающе удачной шутки, прочие певуны повалились на стол, но Касидо с Кунь Понем, обняв друг друга за плечи, качались из стороны в сторону, махали кружками и продолжали вопить:

— За кустом снова де-ре-во! А за деревом де-ерево!..

Дракон смеялся и представлял, как в это самое время где-нибудь в другом месте точно так же делят еду и веселье мальчишка с девчонкой, которые днём стоят у дверей лавочек Конь Поня и Касидо и перекрикивают друг друга, зазывая покупателей. Что ни говори, а у людей в городах мозги вывихнуты в какую-то совершенно особую сторону.

— А не дойдём сегодня мы до до-ома! — пьяным воплепением надрывались несколько возчиков за другим столом. — Харче-евный стол нам — лучшая крова-ать!..

Последнего хмельного посетителя Клинк выставил из харчевни незадолго до полуночи. Ещё до того Ундва («Чтоб тебе быть здоровенькой!» — искренне пожелал дракон) согрела для Илидора ведёрко воды, выдала большую застиранную тряпицу и предложила ополоснуться в углу кухни, где скос пола уводил слитую воду в сточную яму. «Хоть теперь-то плащ сними» — улыбнулась гномка, прикрывая за собой двери, и дракон покосился ей вслед настороженно.

Потом Ундва и Клинк прихватили два ведра объедков и очисток для свиней, заперли харчевню, пожелали Илидору доброй ночи и Клинк торжественно вручил ему ключ от дровницы, который днём и так всё время был у дракона. Когда гномы ушли, на поздневечерней улице сразу сделалось до жуткости пусто и тихо — она словно выцвела, перевернулась прежде не виденной, неправильной стороной. Не то чтобы угрожающей, но до того заброшенной и тоскливой, что забиться в какую-нибудь тихую конуру стало казаться очень-очень хорошей идеей.

Когда Илидор ходил в дровницу днём, он видел это помещение совсем иначим, теперь же мысль переночевать тут перестала казаться дикой. Вечер сделал это место удивительно уютным, безопасным и тихим. Пахло деревом и пылью, было сонно и тепло — под одну стену, как и говорил Клинк, выходила горячая печная груба из кухни. Прямо под ней стоял топчан с толстым соломенным тюфяком и жиденькой подушкой — судя по тяжести, она была набита не пухом, а пером, но неизбалованному дракону было плевать — хоть камнями, и ещё на топчане лежало тонкое мягкое одеяло.

Илидор снял одежду, бросил её на полуразобранную низкую поленницу, с удовольствием потянулся и улёгся на топчан. Обернулся крыльями и одеялом и только теперь обнаружил маленькое слюдяное окошко, непонятно зачем вырезанное вверху стены. Через окошко сочился приглушённый свет звёзд. Дракон вытянулся на топчане, закинул руки за голову и с улыбкой смотрел на этот звёздный свет, пока его не сморил сон. Крепкий, здоровый сон честно потрудившегося человека. Без всяких сновидений.

В это же время Йеруш свернулся угловатым калачиком на жёстком матрасе в тесной каморке спального дома. Впервые за долгое-долгое время он ночевал в одиночестве, и ему снилась вода. Вокруг было целое море воды, а он оказался заперт в каком-то закутке старого корабля — словно, билось в его голове диковинное сравнение, словно в дупле старого вяза. Йеруш был заперт, а вода снаружи буянила, швыряла корабль по волнам, захлёстывала палубу и с каждым перехлёстом подбиралась к закутку, где был заперт Йеруш, булькала и поднималась.

«Я же утону? — стучало в висках. — Она просочится, хлынет, затопит, и я утону»…

С утра под напором бешеной энергии Йеруша Тархим на какое-то время стушевался, потому Найло удалось взять пробы воды из нескольких колодцев, граничащих с обезвоженными кварталами. Потом он вернулся в спальный дом, чтобы разлить пробы по склянкам и поколдовать над ними.

Тархим за это время успел позавтракать, пообщаться с очередными стражими, пройтись с некой «проверкой» по нескольким лавочкам на Торговой улице. И преисполнился вновь той уверенно-занудной энергией, которая вчера чуть не раздавила Найло в лепешку и сегодня планировала продолжить.

Они ещё даже не вернулись к тому месту, откуда Йеруш набрал водных проб, а ему уже снова хотелось утопить Тархима. К счастью, тот принёс Йерушу коржик и кусок сыра, так что рот и руки у Найло какое-то время были заняты.

На смотровой площадке Верхней улицы Йеруш задержался, увидев отнюдь не типичную для людских городов картину — уличного художника. Тот явно где-то встречал художников эльфских и теперь беззастенчиво повторял их манеру стоять у мольберта, картинно выставив вперёд ногу и заложив одну руку за спину, повторял отчасти их манеру одеваться — зеленый плащ, замшевый берет и невесть как добытые в этих местах остроносые ботинки.

Правда, выглядел художник вовсе не изящным и не вдохновенным, как эльфские мастера, а манерным, самовлюблённым и нелепо ряженым. Столь же нелепо-беспомощной оказалась картина, которую он выписывал.

Йеруш, игнорируя попытки Тархима его остановить, подошёл к художнику, постоял позади и сбоку, разглядывая грязно смешанные на холсте краски, которые должны были изображать осеннюю улицу Лисок. Послушал надрывную историю, которую художник излагал якобы слушателям — но слушателей не было.

— И она обрушила моё сердце прямиком в сиреневую твердь!

Художник всхлипнул, трубно высморкался в большой льняной платок, снова зажал его в ладони, заложил руку за спину и поддал драмы:

— А может, даже в ультрамариновую.

Что действительно интересно — это как долго он пишет свою картину на улице. Почему его краски не пересыхают? Йеруш с типичным эльфским «А что такого?» видом подошёл сзади и ткнул пальцем в охристое пятнышко на палитре. Художник покосился на него и решил не реагировать. Размашисто нанёс пятно сажи на холст.

Йеруш отошёл, растирая охристую краску пальцами — она явственно пахла маслом и ещё чем-то едким.

— И ты сейчас что-нибудь узнал? — с ледяной вежливостью спросил Тархим.

— Да, — вполголоса ответил Йеруш, подстраиваясь к его шагу. — Краски у него любопытные. А сам художник никудышный, из какой дыры вы его вытащили?

Губы Тархима сложились куриной гузкой.

— Градоправителю рекомендовали его весьма чиновники из канцелярии, изучив премногие заявки, представленные…

— Ясно.

Круто развернувшись, Йеруш Найло размашисто пошагал обратно к художнику, перебил его на полуслове и ткнул пальцем в холст, измазав палец чёрной краской вдобавок к охристой. И прошипел:

— Тень — никогда не сажа. Тень — цвет основы плюс цвет объекта.

Художник открыв рот, смотрел на эльфа мгновение, другое, потом сухо сглотнул, дёрнув кадыком, и быстро-быстро закивал. Найло назидательно потряс измазанным в краске пальцем и столь же размашистым шагом вернулся к Тархиму.

— Что ты ему сказал? — тут же требовательно вопросил тот.

— Кое-что о картине, не бери в голову, — Йеруш дёрнул верхней губой и сунул в рот измазанный палец.

— Так ты ещё и в картинах разбираешься, — куриная гузка грозила впитать в себя всё остальное Тархимово лицо. — Я думал, ты водный гений, но ты ещё и красочный! Впечатляющий охват знайства.

Йеруш сильно прикусил палец и некоторое время его мусолил, прожёвывая первые восемь ответов. Потом выдохнул и неохотно пояснил:

— Я знал одну художницу в Университете.

— В Университете?

— Это такое место, где хранят охваты знайств и раздают их всем, кто сможет взять.

Тархим плавно махнул-повёл рукой, словно говоря: «Пренебречь!».

— Быть может, в Эльфиладоне это так. У нас же раздают строго необходимые, тщательно отмеренные знайства.

Йеруш фыркнул.

— И раздают их исключительно достойным особам.

— А как узнают этих достойных? — спросил Йеруш, чувствуя, как в груди вскипает, и не ожидая ответа. — Или их не узнают, а просто определяют? Выбором других особ, самоназначенных достойными?

Глаза Тархима забегали.

— Такое закукливание — идиотизм, мешающий развитию науки, — отрезал Йеруш. — В Эльфиладоне раньше ходили по этому пути. Когда каждый день, каждый год нужные знания просто не достаются людям, которые могли бы совершать прорывы, делать открытия! Но их считают недостойными знаний, а вместо этого пытаются впихнуть бесценную информацию в неблагодарные головы. Да, в головы каких-нибудь знатких дуболомов или тупеньких детей богатеев, которым эти знания обычно в захухру не упёрлись, потому выходит невпихуемо.

Дай Йеруш себе труд посмотреть на Тархима — увидел бы его розовеющие уши и понял, что какому-то очень умному эльфу стоило бы заткнуться ещё до того, как он открыл рот. Но Йеруш на Тахима не смотрел, поскольку Тахрим его раздражал, и вообще его всё раздражало, потому Найло просто давал выход злости, срываясь на первом подвернувшемся предмете.

— А потом какая-нибудь незначительная ёрпыль вроде вильнувшего водного горизонта окажется не-ре-шаемой проблемой! О которой надо аж в соседних городах орать, потому как рядом нет никого, кому давали нужные знания, кто теперь умеет их применять! И самоназначенные достойными не сумеют решить простой проблемы, даже если оборут все города на свете, ведь спустя десятилетия тщательных отмерений они все оказались слишком тупыми! Слишком тупыми, чтобы справиться с проблемой самостоятельно. Слишком тупыми, чтоб просто узнать решение, когда оно придёт и усядется напротив них за стол!

Тут они наконец свернули в кварталы, поражённые колодезным иссыханием. Тархим указал на это, и Йеруш ускорил шаг, мгновенно забыл о теме, которую столь страстно только что развивал.

Дорога тут когда-то была посыпана гравием, но теперь об этом остались по большей части камешки-воспоминания. Зато улица расширилась, а дома усохли, и сразу стало легче дышать.

Тархим какое-то время мрачно сопел, не без труда поспевая за длинноногим эльфом, а потом заговорил:

— Может, в твоих краях и заведено обучать всех желающих зазнаек, но не хотел бы я подобной участи родной земле. Не всякому человеку положены знания, поскольку не всякий способен ими пользоваться в силу природного недостатка ума. Достаток ума же определяется происхождением и воспитанием.

— Во многом, — неохотно буркнул Йеруш, вертя головой.

«Без всего этого — развился бы ты настолько, чтоб хотя бы суметь произнести слово „гидрология“?»

Самый верх квартала был двухэтажным, но от него вниз стекали уже совершенно сельские домики. Йеруш отмечал иссохшие деревья в палисадниках, отсутствие диких птиц и даже вечно рыскающих под ногами крыс, кошек и кур, молчание собак.

— Я хочу сказать, — раздельно, как глуповатому ребёнку, втолковывал Тархим, — человеку, который всю жизнь будет растить рожь, требуются знания о выращивании ржи. Ничего более. Что толку обучать его заморским языкам или географии?

— А вдруг, если бы его обучили, он бы стал картографом? — походя окрысился Йеруш. — Он же не должен только растить рожь, если так делали его предки! Или ковать железо, или работать в банке…

— Ну конечно должен, — удивился Тархим.

У Йеруша покраснели щёки и кончики ушей, и в какой-то миг Тархиму пришла дурная мысль, что Найло сейчас его облает. Но эльф лишь принялся злобно плеваться словами, смысла которых Тархим сперва не уловил:

— Конечно, удобно не давать образования всем желающим и способным! Удобно тщательно его дозировать! Это отличный способ хранить в покое самоназначенных достойными! Ну а что, отличный план: каждый будет ступать сугубо в предопределённый след, и тогда никто не сможет выбресть на дорогу, по которой ходят самоназначенные достойными. Ни у кого случайного на это не окажется знаний, связей и умений! Однако для общности в целом это скорбный путь.

— Только такой путь и достоин, — упёрся Тархим, наконец поняв, о чём толкует Йеруш. — За моей спиной стоят незримо поколения предков, служивших своим городам. Все они, как и я, все были ревнителями либо высшими канцелярами, иногда чернильными приказчиками или чинарями…

Голос его обрёл торжественность, и Йеруш скривился мимолётно. Он очень хорошо знал этот тон.

— Они стоят за моей спиной, а я продолжаю их дело, — вещал Тархим. — Я знаю, куда мне идти и каким быть, как поступать должно и как правильно. Так же твои предки стоят за твоей спиной. Знаткие учёные, верно? Я с самого начала понял, что ты из знаткой семьи, обычник бы так не гневался на канцеляра.

Найло какое-то время молчал, а когда заговорил, голос его стал гораздо тише, зато каждое слово обрело объём, вескость и стать.

— Это верно, что за моей спиной стоят поколения учёных. От первого эльфа, которому пришло в голову изучать свойства воды, до моего мадори, а он один из лучших гидрологов Маллон-Аррая. Все их поиски, путешествия, опыты, неудачи и успехи, их гипотезы, научные публикации, споры и школы. Их великие умы и великие дела чередой стоят за мною, и начало цепочки теряется в веках. Идя в их след, я в то же время двигаюсь своей дорогой, я знаю, какой она должна быть и как мне должно поступать. Большие учёные стоят за моим плечом и дают мне ориентиры. Только это нихрена не имеет отношения к моей знаткой семье.

Они помолчали, спускаясь в восточную низину, но потом Тархим заявил уверенно:

— Тогда твой путь менее надёжен, чем мой. Выходит, ты не можешь в точности знать, какой ты, куда идёшь и как следует поступать. Если у тебя нет пути, которому ты с рождения должен, то нет и подлинной опоры в каждодневье. Есть лишь тот путь, что ты сам себе выдумал.

— Как что-то плохое, — окрысился Йеруш. — Заметь, именно ко мне ты обратился за помощью, когда потребовалось действительно решить проблему. А не к кому-то, кто ходит тут предопределёнными кругами без всякого толка.

Тархим насупился, а потом ухмыльнулся.

— Но ведь это тебя занесло ветром в мой город, это ты искал, кому здесь можешь пригодиться. Это я тебе обещал деньги за работу. Кто же из нас в более прочном положении на своём пути?

На это у Йеруша не нашлось хорошего ответа. Да и плохого, в общем, тоже. К счастью, они наконец увидели первый уличный колодец, и Найло ринулся к нему.

— А пересмешник-то где? — спохватился наконец Тархим.

С усилием сдвигая колодезную крышку, Йеруш мрачно пропыхтел:

— Не пригодился.

Колодец, разумеется, оказался пустым. Воняло из него сухой тиной и земной сыростью.

И магией, но этого Йеруш не способен был ощутить.

— Вот, — Ундва положила на лавку стопку одежды. — Я не спрашиваю, что случилось с твоими вещами, но по всему видать — есть только те, что на тебе. Так что здесь пара тёплых рубашек и штанов, их когда-то носил мой брат Даргас, он из всех братьев самый высокий, тебе одежда будет почти впору. А ещё вот мягкий шарф, я его сама вязала. Можешь носить всё это, пока работаешь у нас, а можешь забрать одежду насовсем, если хочешь.

Илидор смущённо пробормотал слова благодарности, и гномка тоже смущённо замахала руками:

— Не о чем тут говорить, Илидор! Я очень порадуюсь, если ты будешь носить эту одежду, потому как мне даже смотреть на тебя холодно! Такая тонюсенькая рубашка на самом пороге зимы, и как ты только не простужаешься, хотела бы я знать! Эх, я бы принесла тебе ещё куртку, но разве осталась хоть одна приличная от моих буйных братьев? Матушка сказала, эти штаны и рубашки уцелели только потому, что Даргас стремительно растолстел, то есть возмужал!

Позднеосенняя прохлада и вечно холодные руки не то чтобы причиняли Илидору страдания, но всё-таки выросший в Донкернасе дракон привык одеваться теплее. В кухне он умыкнул один из ножей, пользуясь тем, что Ундва была занята раскладыванием на полотенчике принесённых из дома яиц, шмыгнул в дровяльню и как мог аккуратно прорезал на спине рубашки дыры для крыльев. Получилось так себе, криво-корявенько, но зато не поджимало в плечах. Тёплую рубашку дракон надел прямо на свою, сшитую Неллой, коротковатые рукава закатал до локтя и подумал, что выглядит сейчас как заправский бродяга.

Не решив, куда девать нож, Илидор сунул его под матрас и вышел на улицу как раз в тот момент, когда к кухонной двери подъехала тележка мясника, запряжённая огромным мощногрудым псом. Карие пёсьи глаза проследили за Илидором с показным равнодушием, но метнулся туда-сюда пушистый хвост и приподнялись чёрные вислые уши — видимо, пёс решил, что дракон, завернувшийся в людскую шкурку, играет в какую-то изумительно интересную игру, и показывал: он, пёс, с удовольствием бы принял участие в этой неведомой проказе!

Пока Ундва торговалась с мясником, Илидор решился вежливо погладить могучее собачье плечо. Хвост ещё раз метнулся туда-сюда, но мясник не дал псу и дракону времени подружиться: с грохотом отсыпал свиных голяшек в подставленное Ундвой ведёрко и хлопнул пса по холке. Тот посмотрел на Илидора, плямкнул пастью, как бы говоря: «Что поделаешь, приятель, работа!» и неспешно потащил тележку дальше. Поскрипывали грудные ремни, шагал рядом мясник, пересчитывал полученные от Ундвы монеты, гомонил кругом народ, скользили следом тощие кошки, жались к теням и домам — не то мышковали, не то увязались за тележкой в надежде чего-нибудь стащить.

В кухне Ундва принялась хлопотать с готовкой — поставила на мышиную печь огромный котёл с водой и свиными голяшками, замесила тесто, села перебирать зерно для варки эля. Дракон растапливал большую печь, выкладывал дрова в дровницу и рассказывал Ундве про Такарон.

Про тамошних жителей, дома и харчевни, про бьющие из-под земли гейзеры и текущую по стенам зеленовато-жёлтую лаву. Про устройство города Гимбла и его кварталов, чудную еду из мяса горбачей-шестиногов и муки кустов-ползунов, про любовно сваренное подземное пиво и привычку гимблских гномов повсюду ходить при оружии.

Увлёкшись, Илидор добавлял в рассказ всё новые и новые мелочи, интересные Ундве: какие одежды носят под землёй и какие песни поют, как гимблцы чтят своего короля Югрунна Слышателя и слега посмеиваются над премудростями векописцев. В какие гильдии молодые гномы могут пойти на обучение, и когда им позволяется сделать гильдийные татуировки на висках. Про самую любопытную гильдию механистов — так называют себя гномские маги подобия, создатели живых машин из металла, обсидиана и лавы…

Когда дракон наконец понял, насколько больше разумного он тут наболтал, было уже очень-очень поздно делать вид, будто он лишь пересказывает чужие истории. Осознав это, Илидор умолк едва не на полуслове и захотел очень срочно найти хорошее объяснение своей невероятной осведомлённости, но сходу такого объяснения не придумалось, да и не сходу тоже.

Ундва, не поднимая глаз, пересыпала ячмень из ладони в ладонь, и дракон не видел выражения её лица.

Да в конце концов! Что такого-то, если даже она поняла, что он сам был в Такароне⁈ Мало ли кто там шляется, в самом деле: в Гимбле ведь есть эльфские и людские посольства, Храм Солнца там годами стоял, в город пускали даже Ахнира Талая и Йеруша Найло, что вовсе не говорит о разборчивости гномов…

Но в голове Илидора всё равно родился и рос глупый, нерациональный, зряшный страх, что Ундва поняла: никакой он не человек, этот случайный странный путник, который пришёл неведомо откуда и нанялся кухонным работником в гномскую харчевню.

Впрочем, даже если сам Илидор сейчас признается: «А я — дракон», то что с того? Никакие законы не запрещают быть драконом! В самом худшем случае гномы просто выставят его вон из «Свистящего гейзера».

При мысли об этом Илидору сделалось вдруг невыносимо жалко себя, такого одинокого и забредшего кочерга знает в какую даль от найденного и оставленного дома, по кочерга пойми какой надобности. В этом большом и непознаваемом мире самыми близкими ему существами, сходными с ним, понятными ему, были гномы. И если они его прогонят — это будет всё равно что лишиться малой искры памяти о доме, да на сей раз — не по собственной воле.

Дракон развернул плечи, ослабляя хватку вцепившихся в него крыльев. И откуда только появляются такие дурацкие мысли? Не иначе как на него плохо влияют человеческие города или Йеруш Найло, или холодная почти зимняя погода, или же всё вместе!

— Спасибо что доверил мне эти чудесные истории, — произнесла наконец Ундва. Она стояла, опустив взгляд на ведёрко с зерном. — Я придумаю что-нибудь, чтобы отец показал тебе выдвижку с вещами Хардреда.

Илидор кивнул. Ундва наконец подняла взгляд, улыбнулась с какой-то непонятной дракону весёлой отважностью, как перед прыжком в глубокую воду.

— Твои рассказы про подземный город восхитительны. Но я совершенно уверена, что мои ячменные ватрушки значительно вкуснее тех, которые готовят в Гимбле из муки кустов-ползунов!

Расспросить о пропаже воды жителей пострадавших кварталов — решение верное и очевидное. Однако о чём и как их расспрашивать — на этот счёт у Тархима и Йеруша, как оказалось, мнения решительно расходятся. Тархим отирал Найло от этих людей и эльфов, влезал во всё и задавал свои, не относящиеся к делу и потому неимоверно раздражающие вопросы. У него это называлось «Брать правильный тон в общении с людьми».

— Почему ты разводишь гусей, а не кур, к примеру?

— А на цепи у тебя пёс или псица?

— Твоя жена местная?

— Когда был построен этот дом, лет сорок назад?

Люди бурчали, время утекало, Йеруш злился.

Он в который раз попытался донести до Тархима, что будет здорово, если тот попросту заткнётся: ведь когда просишь помощи у кого-то нарочно обученного, то разумнейшим поведением будет отвалиться в сторонку и не мешать этому обученному работать.

Воззвания Йеруша разбивались о Тархима, как склянка о каменную стену. Этот человек считал себя главным здесь и сейчас и гордо нёс уверенность, что всё должно развиваться в меру его собственного разумения.

— Говорят, осенняя лихота воду забрала, — дребезжаще сообщила старушка, разводившая гусей.

— Ты знаешь, что гусиные яйца следует долго варить? — в ответ спросил её Тархим.

Старушка поджала губы и не ответила.

Поскакав рядом какое-то время и не сумев задать местным ни одного стоящего вопроса, Йеруш понял, что дело безнадёжное. Пока Тархим выяснял у очередного семейства, сколько детей было в роду их дедушек и бабушек, Йеруш тихонько слился на смежую улицу.

Народу тут, к сожалению, не было, зато был небольшой перекрёсточек с колодезным журавлём. Найло сначала повис на холодном бревне, немного повыл, потом встал на колени перед пересохшей чашей и некоторое время истошно орал в неё плохое.

Немного полегчало, но почти тут же его нашёл удивлённый Тархим. Найло, всё ещё не желая затевать свару, посмотрел на него безумным взглядом через плечо и ляпнул первое, что пришло в голову:

— Искал кладбище.

Тархим, что удивительно, поверил, будто посещение кладбища отлично вписывается в расследование дела о пересохших колодцах, и повёл Йеруша в низину, где был устроен небольшой секториальный погост. В очередной раз подивившись стремлению людей держаться поближе к своим мёртвым дедушкам, Йеруш с умным видом прошёлся среди могил.

Было тут безлюдно, лишь семейная пара средних лет подновляла покосившийся частокол веточек. А ещё, быстро понял Найло, в этом квартале жил самый поэтически настроенный гробовщик Маллон-Аррая. Никакие другие надгробия, виденные Йерушем прежде, и в подмётки не годились восточным лискинским. «Здесь лежит Андорро, сын Мируны, до конца жизни сожалевший, что остался». «Тут покосится неведомый нам чужестранец, до конца жизни неуспокоенный тем, что ушёл». «Певунья Озерка, сулившая стать самым тревожным призраком на сто переходов окрест»…

Оглядывая надгробия, Йеруш подумал, что в городе буянит какая-нибудь погостная лихота. Как же было ей не приманиться на эдакую вкуснятину — глазки оближешь.

За погостом улица виляла и разбивалась о границу города, где не было ни стены, ни ворот. Тянулась бугристая балка, которую Йеруш, глянув вскользь, не счёл достойной внимания.

На улице же собралась небольшая толпа — как раз подъехала бочка водовоза. Тот балагурил, принимая в плату яйца, эль и пирожки, легко махал полными вёдрами воды. Пара мулов, запряжённых в водовозку, стояла, свесив головы и вяло гоняя хвостами воображаемых мух.

Пока Тархим не успел открыть рот и всё испортить, Йеруш громко и требовательно спросил сразу у всех:

— Какие странности у вас тут случалось в последние месяцы, м?

— Ах ты ж пряничек! — немолодая румяная эльфка умилительно сложила ладони под подбородком, разглядывая Йеруша. — А у меня дочка есть! На выданье!

«Пряничек» Найло от такого поворота опешил и даже чуточку струхнул.

— Не помню я, чтоб у тебя дочка была, — удивился водовоз.

— А увидел бы — навсегда запомнил! — эльфка, смеясь, упёрла руки в бока. — Она девка резвая, тут же стала б тебе загадки загадывать да сиськами смущать!

Тархим неожиданно сделал шаг назад, словно смущали его прямо здесь и сейчас, а Йеруш спросил:

— При чём тут загадки?

Эльфка махнула рукой, словно говоря: «Ничего ты не знаешь, Йеруш Найло, что толку на тебя время тратить», забрала своё ведро и побрела к дому.

Йеруша дёрнула за рукав румяная баба в тёплой куртке и красном шерстяном платке.

— Странности у нас случаются! Бывают странности! От мужик мой трезвый ходит уж который день! Чего это он? Может, его химьяк прикусил, а?

Люди окружали Йеруша и Тархима.

— А вы сами-то откуда?

— Странностей у нас полно! Давеча мышь сама под ноги лезла, штоб её давили!

— Ардан Нурей с рынка ворует коровью срань! Приходит с мешками по ночам и крадёт!

— А вы воду будете возить, или чего?

— От мне третьего дня камень в лепешке попался. Откуда камень, когда сам тесто месил?

— Дождя нет уже дней двадцать! Вся небная вода в бочках вышла давно! Чего ж страньше по осени!

— А ночью голая девка ходит меж домами и поёт!

— Какая ещё голая девка? Ты ври да не завирайся!

— А я и не завираюсь!

Йеруш вцепился сразу в обе мочки ушей и сильно их сжал, чтобы не завопить в голос. Пальцы у него были ледяными, а в голове стучало отчаянное: «Я сплю. Я просто сплю и мне снится придурочный сон. Сейчас я проснусь, мы с Илидором полетим в Лиски, всё сложится прекрасно, мы найдём Фурлона Гамера, я получу работу и… Тогда я, кажется, снова окажусь на этой улице среди сумасшедших!»

— Илидор, сюды подь! — махнул рукой Клинк.

Дракон как раз уложил последнее полено в дровницу у камина и отёр лоб рукавом. В волосах его запуталось несколько кусочков коры, щёки раскраснелись, новая рубашка выглядела так, словно Илидор в ней рубил лес. Весь.

— Подь сюды, помоги передвинуть кой-чего, — повторил Клинк и потопал вперевалку к стене с выдвижкой.

Дракон рыбкой поскакал вслед за Клинком, от нервозности принявшись было напевать «А за деревом де-ерево», но тут же оборвал дурацкий прицепучий напев. И через пару мгновений снова поймал себя на нём: «А за деревом де-рево-о»…

Скопидом громыхнул засовом, и дракон мимовольно вытянулся стрункой, выслушивая и всё не слыша голос Такарона там, где дверью. Она открылась с торжественно-потусторонним скрипом и явила за собой темноту.

Изнутри пахнуло прогоревшим жиром и почему-то воском. В глубине помещения высилось, раскидывалось, раскладывалось в пространстве что-то пока неразличимое, тянуло к себе, ворчливо мурчало на грани слышимости.

Илидору пришлось довольно долго заправлять светильники маслом под руководством Клинка, погибая от желания хотя бы посмотреть на выдвижку внимательно и не подавая в том вида, не поворачивая к ней головы, поскольку он понимал: если взглянет на гномские изподземные вещи хотя бы мельком, то уже не сумеет отвести глаз.

Потом они с Клинком выносили небольшую, но тяжеленькую лавку в зал харчевни. Потом Илидор под присмотром Скопидома смазывал дверные петли.

И когда дракон уже совсем изнемог от неудовлетворённого любопытства, уже почти слышимо ворчал и почти заработал зажим в шее, пытаясь не вертеть головой, Клинк расплылся в улыбке.

— Ну ладно, ладно, иди погляди!

И пошёл к выдвижке первым, чтобы зажечь стоящие вокруг неё лампы. Затеплял из одну за другой, и из тени выступал ступенчатый постамент, на котором стояли, лежали, висели разные вещицы: кожаный допех с металлическими пластинами, впечатляющая секира, амулеты, мешочки, листочки, ножики…

Илидор медленно шёл-скользил к выдвижке, и с каждым шагом его всё полнее его накрывало дичайшее, до кома в горле разочарование. Чем яснее выступали из темноты доспех и секира, тем точнее дракон понимал: он не чувствовал эти вещи вовсе не потому, что он утратили связь с камнем. Да предметы и не способны её утратить, ведь это не гномы-вершинники новых поколений, которые рождаются за пределами отца-горы, нет, — предметы одинаковы раз и навсегда, они не способны утерять связи с породившей их горой!

Просто эти предметы из металла и кожи никогда не имели связи с Такароном. Они не были созданы подземными гномами-мастерами из руды отца-горы.

И доспех, и секиру сделали наверху. Притом, верно, не двести лет назад, а менее сотни — слишком уж хорошо сохранился нагрудник. Быть может, именно знаменитый на все Лиски кузнец — дед Клинка Скопидома и выковал этот доспех и эту секиру, а потом придумал историю про наследие героического предка из подземий — и теперь, спустя сто лет, его собственные потомки знать не знают, что это неправда.

Клинк Скопидом, как прежде его отец, просто повторяет историю о сохранившихся вещах Хардреда Торопыги, который вышел в надкаменный мир из подземий.

Дракон шёл к фальшивому гномскому постаменту медленно, скорбно и, кажется, ужасающе долго, и тихо шуршал мелкий сор под его ногами. Выдвижка — фальшивка. И Клинк об этом даже не подозревает, ведь Клинк стоит рядом с последней зажжённой лампой и смотрит на Илидора с гордостью, словно спрашивая: «Ну, видал?».

Хардред Торопыга никогда не видел выставленных тут вещей. Или это действительно его вещи — просто Хардред не был первым надземным гномом своего рода, или Хардред тоже родился вершинником. Мало ли о чём говорят семейные побаски двухсотлетней пыльности, ведь для людей, гномов, эльфов два века — огромный срок. За это время у них сменяется десять поколений, и за такой вереницей лет можно припрятать какие угодно выдумки.

Потемневшими глазами Илидор разглядывал нагрудник и с досадой думал, что мог бы сделать отменную карьеру оценщика где-нибудь на севере, в неподалёких от Такарона краях. Безошибочно и мгновенно дракон отделял бы вещи, действительно созданные гномами из руды Такарона в подземьях, от вещей, созданных вершинниками или не гномами вовсе.

Когда Илидор, чмыхнув носом, отвёл взгляд от секиры и доспеха — безусловно, главных вещей на выдвижке — брови его дрогнули в удивлении, крылья плаща подобрались, в груди сильно толкнулось сердце. Дракон наконец увидел невзрачный, затрёпанный, очень старый кожаный хорунок, лежащий на плоском камне вроде тех, которыми мостили улицы городов. И дракон встрепенулся, и глаза его заблестели: Илидор понял, что поторопился считать ложью всю историю Хардреда.

Торопыга действительно был в подземьях во времена войны с драконами! Об этом ясно говорят руны, вытравленные на очень старом кожаном хорунке, — правда, дракон не настолько хорошо знал гномскую письменность, чтобы сходу прочитать длинную пафосную фразу, но ему и не требовалось читать. Илидор уже видел эту надпись в городе Гимбле, на каменной плите легендарии в обиталище векописцев. Илидор знал, что тут написано.

«Готовьтесь, свободные гномы северных подземий: скоро нас позовут на последнюю битву этого мира!».

Хардред Торопыга был в подземьях во время войны с драконами.

Клинк Скопидом, явственно польщённый вниманием Илидора к хорунку (хотя что за дело, казалось бы, владельцу харчевни до восторгов наёмного работника), довольно крякнул:

— Да это что! Тут письмен-то ещё мало, а ты во куда погляди!

Заставляя себя двигаться спокойно, хотя ноги его дрожали, дракон последовал за Клинком на другую сторону выдвижки, и гном с величайшей бережностью поднёс лампу к кожаному лоскуту. Теперь Илидор готов бы поверить, что некоторым вещам на выдвижке сравнялось двести лет: как и хорунок, лоскут был изрядно затрёпан, местами пыль и грязь въелись в него так, что едва можно было разглядеть руны.

Шевеля губами, Илидор прочитал самые уцелевшие из них, и его мнение о Хардреде Торопыге снова качнулось — теперь дракон пришёл в восторг, и тут же разделил его с Клинком:

— Так твой предок был гномом-моряком!

У Клинка Скопидома жалобно вытянулось лицо, но дракон этого не заметил — он жрал глазами руны и восторгом приговаривал:

— Какой же мощи был гномище! Дитя камня выбралось наружу и бросилось бороздить моря!

Лицо Клинка застыло в приветливом оскале.

— Слушай, — Илидор мельком глянул на него, — а ты уверен, что такое гномище сбежало от драконов? Такое гномище должно было бежать на драконов и страшно орать! Слыхал я боевой клич подземных гномов, у меня от него волосы в жилах стыли!

— Чего? — окончательно ошалел Клинк.

— Может, Хардред вовсе не от войны ушёл на поверхность, а? Его не драконы должны были гнать, не страх, а шило в…

Скопидом издал утробный стон и прикрыл ладонью глаза, а Илидор вдруг замер, уставившись на расплывшиеся руны.

— Погоди-ка! Так Хардред не просто плавал на корабле! Он был пира…

Клац! Клинк сильным шлепком под нижнюю челюсть захлопнул Илидору рот, впился в подбородок пальцами. Илидор удивлённо мукнул и скосил глаз вниз, на гнома.

— Не надо такого говорить! — просипел Клинк, едва не бодая дракона в щёку. — Не нужно. Ты услыхал меня? Понял?

Медленно убрал руку. Илидор потёр челюсть.

— Чего не надо говорить? Про пира…

Клац! Гном снова захлопнул рот Илидору, и дракон уже с лёгким раздражением разжал цепкие гномьи пальцы.

— Да почему? Это ж правда.

— Не надо, — рыкнул Клинк, подался к Илидору, как задиристая птица. Легко было представить в каждом его крыле, то есть руке по тесаку с потёками крови. — Вся моя семья, и я, и дети мои, и отец мой, и дед, и братья, и дядья — мы приличные гномы, ясно? Двести лет живём в Лисках, всегда были тут на хорошем счету, всегда.

Илидор вскинул брови, терпеливо ожидая продолжения, и едва заметно подвигал нижней челюстью влево-вправо. Пальцы гнома оставили красноватые следы на его коже.

Клинк резким движением отёр со лба выступившую вдруг испарину. Невидимый тесак взрезал воздух.

— Может, мой прапрадед и был занозой в жопе мира, только я об этом знать ничего не хочу, и другим про это знать нечего. Ясно тебе? Не позволю в моём доме говорить таких слов, какие порочат моё родовое достоинство! В моём семействе — сплошь приличные гномы. Не дам полоскать наше имя и тень на него наводить, ты понял?

— Понял, — соврал Илидор.

Кочерга его знает, почему Клинк так завёлся из-за того, что двести лет назад его предок был удалым морским разбойником, почему Клинк от этого совсем-совсем не в восторге и отчего он думает, будто из-за этого на его семействе лежит какая-то там тень — но спрашивать, кажется, нет смысла.

— Можно мне дочитать, что он написал? — очень смирно спросил Илидор и мотнул подбородком на кожицу-тряпицу с рунами. — Кажется, твой прадед спрятал где-то…

— Нельзя.

— … какие-то цен…

— Нет.

— … он пишет, что это насле…

— Я сказал: нет! — рокотнул Клинк и решительно указал на дверь. — Ни слова больше про занозы в жопе мира! Ни слова ни про что такое! Катись в зал, грамотей! Катись Ундве помогать, дрова таскать!

— И тебе совсем-совсем не интерес…

— Ни слова больше, я сказал! — заорал Клинк уже в полный голос, и глаза его налились кровью, а космы бороды заходили волнами, сами собою, словно кожу Скопидома встревожил шальной бриз. — Не надо мне этого! Знать ничего не хочу! Не смей читать! Не смей говорить!

Гном пузом двинулся на Илидора, стал вытеснять его из выдвижки. Дракон послушно пятился, не зная, хохотать ему или сердиться, а Клинк при каждом новом шаге изрыгал рублено:

— Грамотей недодавленный! Жили себе, ничего не зная! Это просто выдвижка, ты понял? Ты понял меня? Просто выдвижка! Моего предка! Наша гномья история! С тайными письменами! Тайными! Я сказал!

С раннего вечера дотемна Йеруш проваландался в ратуше. Тархим, к его глубочайшему тихому возмущению, отправился вместе с ним. Может, подозревал Найло в стремлении рассказать всем и каждому в ратуше об их тайном уговоре. Может, искренне считал, что без него Йеруш совсем-совсем не справится — хотя Тархим ему никак и ни в чём не помогал. А может, просто так его сопровождал, по велению широкой, шпынь ему в ёрпыль, души.

Получив наконец адрес Брантона, ученика Фурлона Гамера, Йеруш не без труда избавился от Тархима и отправился было в одиночку бороздить городские кварталы, но очень быстро понял, что многие встреченные на пути стражие очень-очень внимательно следят за его передвижениями.

Трогбард-рудокоп, сын Клинка Скопидома, появился в «Свистящем гейзере» перед закатом. Привёл с собой пару приятелей-гномов, таких же весёлых и чернолицых от въевшейся рудной пыли, а также сынишку лет трёх. Пока гномы беседовали, трапезничали и наливались пивом, ребёнок стремительным клубочком катался по залу, выпукливал глаза, размахивал деревянным топориком и пронзительно кричал: «Ну-ка подставляй башку!». Илидор, никогда прежде не видевший столь активных и воинственных детей, изрядно веселился. Посетители харчевни, видимо, не разделяли его веселья, потому как зал довольно быстро опустел. А может, просто время настало такое, междутрапезное.

Ундва, как и обещала, улучила момент, чтобы позвать Трогбарда в кухню. Там она подсунула брату тарелку хрустящих свежепожаренных вафель на вине, а Илидор предложил ему купить карту с рудными рождениями подле Камьеня. Трогбард поначалу не принял Илидора всерьёз, ну ещё бы: какой-то оборванец смотрит честными глазами и хочет продать тебе небыстро проверяемые сведения? Послать такого сразу в ручку ржавой кочерги — Трогбард и послал бы, не будь его рот занят вафлями. Пока он хрустел, Ундва уверила брата, что Илидор — человек честный и прямодушный, так что хорошо бы отнестись к нему со вниманием.

Потому Трогбард, из любви к сестре не послав Илидора в ручку ржавой кочерги, пригляделся к карте и сразу призадумался. Неплохо зная выработки вокруг Камьеня, гном сообразил: пометки сделаны в таких местах, где никто на его памяти не копал и даже не разведывал: тут слишком дорого, там слишком сложно, а здесь и в голову никому не приходило.

Трогбард стал хмыкать, чесать бороду, ещё усерднее хрупать вафлями и внимательно глядеть на оборванца, предложившего карту. И, приглядевшись, решил, что никакой он не оборванец, а просто человек дороги — Трогбард не больно-то уважал этих походимцев, но в странствиях видали они всякое и любопытные сведения у них иногда в самом деле водились. Если перепродать эту карту знакомцам из Камьеня, соображал гном, то может выйти очень неплохой навар. А если глава лисковской рудокопной гильдии уговорится с камьенскими, что сам проведёт разведку, если он впрямь найдёт помеченную на карте медь — так это может обернуться даже повышением для Трогбарда.

Он уже не думал о том, что карта может оказаться поддельной или ошибочной. В человеке, который её принёс, Трогбард теперь с удивлением обнаружил эдакую надёжную основательность и спокойную прямоту, сродственную гномьей — то, чего в людях дороги сроду не встречалось. Трогбард не мог бы сказать, в чём состояла и выражалась надёжность, прямота и знакомость этого человека — в том ли, как он держался, двигался и располагал себя в пространстве, или в песне, которую он тихонько напевал, не разжимая губ.

В конце концов Трогбард решился и карту купил. Даже не поторговавшись — отчего-то ему было ясно: Илидор называет немалую, но честную цену за небыстро проверяемые сведения, которые, однако, не окажутся ошибочными.

Илидор порадовался своей удаче, но гораздо больше, чем горсть монет, его мысли занимал сейчас кожаный лоскуток с гномскими рунами. Или он нихрена не понимал в этой жизни, или Хардред Торопыга указал, где спрятал свой пиратский гномий клад.

Когда Йеруш Найло поскрёбся в кухонную дверь, Илидора уже почти разорвали на части Клинк и Ундва. Клинка беспокоила нарастающая в зале свара, а Ундва не могла одновременно отмерять лотошнику бураги, спускаться в погреб за вином и перемешивать на сковороде тыквенные семечки, которые какой-то кочерги решила пожарить именно сейчас.

Потому столь кстати возникшего на пороге Йеруша немедленно приставили к перемешиванию семечек, дав в одну руку лопатку, а в другую — кусок ковриги с салом и солью. А Илидор умчался в зал. Там перегавкивались двое работяг и всё бы ничего, но оба пришли с приятелями, и начнись сейчас драка — она бы моментально стала свальной.

— А ты думал!

— А ты не думал!

— Слышь, ты чего!

— А ты сам чего!

Каждая фраза сопровождалась ударом кулаком по столу и клюющим движением головы в сторону оппонента. Оба были изумительно пьяны.

За пререкательством великих умов равнодушно наблюдали двое стражих из-за углового столика. Просто сидели, скучно поглядывая на начало безобразия и наливались пивом в компании… Илидор глянул вскользь на третьего человека за их столом, и дёрнул плечом — по хребту как будто пробежала слизкая многоножка. Что-то было мерзкое в этом мужчине, кочерга его знает, что именно. С виду приличный, хорошо одетый и хорошо кормленный, лет тридцати, не буян и не пьяница, но что-то такое гаденькое скользит в прищуре его глаз, в подёргивании ноздрей, в самой позе и даже в том, как он держит кружку с вином.

Илидор про себя прозвал этого человека Хорьком.

— Ты щас не отсядешь, так я тебя отсяду!

— Ты чего, слышь, ты!

— А сам ты чего!

Наконец один из работяг ощутил стремление перевести дискуссию в качественно иное поле и, замахиваясь кружкой, ринулся на другого, но влетел лицом прямо в широкую ладонь Клинка.

— Но-но! — строго сказал Скопидом и за лицо же толкнул буяна обратно на лавку. — Знай ешь.

— Гы-гы! — порадовался работяга из-за другого стола.

Его дружки наконец обратили внимание на затевающуюся свару, за столом стали стихать говорки, головы поворачивались к Клинку, который что-то негромко втолковывал взятому за лицо гостю, уперев вторую руку в бок. Гость пока не выражал стремления броситься на массивного гнома, только пучил глаза и пытался выглянуть из-за спины Клинка.

Второй работяга наконец сообразил, что у него появилась хорошая возможность врезать первым и внезапно, рванул в атаку прямо с табурета, не разгибая ног, но Илидор ловко подставил ему ножку. Мужик с уханьем рухнул и поднял на дракона мутный взгляд.

— Оступился? — посочувствовал Илидор. — Так садись обратно и больше не вставай, пол сегодня шатучий.

Упавший не сразу осмыслил эту идею, но потом она показалось ему хорошей, и он не без труда вскарабкался обратно на свой табурет.

Первый мужик, успокоенный Клинком, отвернулся к своим приятелям и уже разрывал с кем-то пополам краюху хлеба.

Поняв, что драка отменяется, Илидор разочарованно вздохнул (ещё один спокойный вечер!) и отправился обратно в кухню. По пути услышал, как Хорёк говорит своим приятелям:

— Плохо, что сейчас он не на виду, но я не тревожусь. Слабость больших умников в том, что он не ждут быть обманутыми.

Йерушу горело отправиться к Брантону немедля, но Илидор не мог уйти из харчевни до закрытия, а наносить визиты после полуночи — такое эльфу из рода Найло в голову не могло прийти никогда, будто он хоть четырежды нетерпелив или полностью безумен.

— Я в спальный дом не вернусь, там Тархимы ходят, — негромко сообщил Илидору Йеруш, когда гномы заперли харчевню и ушли. — Переночую здесь, а с утра пойдём к Брантону.

Дракон помедлил, глядя в спины удаляющимся Клинку и Ундве, выдыхая в ночную прохладу едва заметный парок, и спросил без особой надежды:

— Ты ведь это не всерьёз?

— Открывай, — почти просительно прошипел Найло из кокона куртки и стукнул пяткой дверь дровяльни.

Посветив себе прихваченной из кухни лампой, Илидор звякнул ключом, грюкнул замком и распахнул перед Йерушем дверь. Тот рыбкой занырнул в натопленное помещение, издал протяжный счастливый стон — намерзся на улице, пока Клинк раздавал Илидору ценные указания — и уселся на дровяную колоду, прикрыв глаза. Наконец выдохнул.

Всё это время у Йеруша было ощущение, будто за ним следят из темноты Тархим, стражие, ратушные писари, уличные нищие, мыши и жвара знает кто ещё. Теперь его отсекли от Тархимов закрытая дверь, темнота, запах дерева и тёплой пыли, который жил в дровяльне.

Он слышал, как шуршит мелкий сор под ногами Илидора, снова грюкает замок на двери, глухо звякает поставленная на пол лампа. А потом вдруг, внезапно, хотя ничто не предвещало, почувствовал, как ладони Илидора впечатались в поленницу, почти касаясь его бёдер, и очень драконий голос жарко проворковал ему в шею:

— Как славно, что ты решил разделить со мной этот топчан!

Йеруш, для разнообразия, не подскочил и не заорал, а замер, не открывая глаз и не понимая, что сейчас нужно делать. Волосы Илидора щекотнули его щёку и нос. Что-то коснулось кончика уха — кажется, зубы. Что-то сдавило горло — не понять, изнутри или снаружи.

Потом всё враз исчезло, и дракон обычным голосом спросил откуда-то сбоку:

— Как ты себе это представляешь, на самом деле?

Йеруш открыл один глаз. Илидор развалился на топчане, разбросав по нему крылья, и глядел насмешливо. У Найло как-то вылетело из головы, что топчан в дровяльне один.

— Я могу спать стоя! — горячо заверил он. — Как боевая лошадь!

— Ты боевой балбес, Найло, — с чувством ответил Илидор.

Топчан он всё же уступил Йерушу, а сам свернулся бубликом на полу в драконьем облике. Найло, согнавший Илидора с его законной лежанки, чувствовал себя неловко, но не настолько, чтобы возвращаться в спальный дом, близ которого толпами бродят Тархимы.

Найло вытянулся на топчане со страдающе-счастливым стоном, дракон потушил лампу и неожиданно для себя спросил почти невидимый в темноте тёмный ком:

— Скучаешь по своей приличной эльфской жизни?

— М-м, — ответил Найло.

Дракон думал, что продолжения не последует, поскольку ответа-то вопрос не предполагал, но спустя пару мгновений Йеруш переспросил:

— Скучаю ли я по жизни, в которой не нужно мёрзнуть, мокнуть и бесконечно одолевать пешком безумные расстояния? Говорить с тупыми людьми, что-то им доказывать? Хм. По окружению умнейших учёных, об которых можно бесконечно точить свой разум, с которыми интересно спорить, которых всегда стоит послушать. По возможности проводить опыты, читать, писать, размышлять или ехать с исследованиями в ёрпыльную даль, когда захочется ехать. Хм-м. По приличной одежде и непромокающим ногам. По булочкам из белой муки, оленьему мясу, сладкому красному вину. По собственной комнате и тёплому отхожему месту со сливными трубами.

Илидор в темноте улыбался. Йеруш умолк, и было слышно, как он ворочается на топчане.

— Я не знаю, скучаю по всему этому или нет. Мне сейчас есть чем заняться, и все мои чувства направлены на цель, ты понимаешь, а остальное, наверное, не очень важно. Я пойму, соскучился ли по своей приличной эльфской жизни, когда мы вернёмся в Ортагенай.

Илидор на это «мы» изогнул несуществующую в драконьей ипостаси бровь и состроил язвительную морду, но Найло не мог увидеть этого в темноте. Он завернулся в одеяло, заснул почти мгновенно и впервые за последние несколько дней спал без тревожных сновидений.

Проснулся Йеруш ни свет ни заря и тут же растолкал Илидора. Очень-очень сильно пекло встретиться с Брантоном и узнать наконец, куда делся Фурлон Гамер после посещения этого замечательного города.

Пробыв тут несколько дней, Найло скорей понимал Фурлона, который ушёл, чем Брантона, который остался. Какого хрена тут делать приличному магу сживления, в самом-то деле? Маги с такой неординарной специализацией обычно оседают в местах с развитой чего-либо добычей либо при учёных, которым требуется регулярно проверять новые гипотезы, либо на дорожно-торговых перепутьях, где постоянно трётся самый разный народец с разнообразными надобностями. Тем же добытчикам и учёным бывает удобно навестить мага, живущего неподалёку от торжища или разъезжей дороги. Проходя мимо, не пройти мимо.

Но чем занимается маг сживления в Лисках — Йеруш не мог понять.

Недоумение его разрешилось довольно быстро: в Лисках маг сживления Брантон занимался шарлатанством пополам с бессовестным надувательством, притом очередь перед его дверьми выстроилась такая, что сперва Илидор и Йеруш решили, будто перепутали адрес и в этом доме раздают бесплатную похлёбку.

Задав несколько осторожных вопросов и прислушавшись к разговорам в очереди, они выяснили, что маг Брантон берёт плату за гадания, ворожение, толкование снов и другие подобные вещи. И веры ему много, поскольку он маг обученный, а не кто попало, и пришёл в город из самого издалека, стало быть, мир повидал и набрался мудрости, не смотри что сам ещё молод. А главное: посетившие его люди обыкновенно бывают очень довольны. Перед многими открываются новые смыслы прожитого, приходит иной взгляд на повседневье и становится в целом спокойней на душе. Потому люди приходят к Брантону снова и другим советуют поступать так же.

— Какая любопытная трансформация, — пришибленно отметил Йеруш, незаметно для себя перейдя на высокий штиль знаткости.

— И что мы предполагаем с этим делать? — спросил дракон, так оценивающе разглядывая очередь, словно примерялся, кого тут нужно съесть первым, чтобы остальные тут же разбежались и освободили подходы к дому.

Ясно же, что если встать в череду ожидающих, то простоишь тут до следующего рассвета.

Пройдя вперёд, они увидели установленный у двери навес и под ним столик. За столиком сидела эльфка, к которой обращались люди, дождавшиеся своей очереди. Йеруш длинно и скорбно вздохнул, прошипел себе под нос что-то вроде «Как же я это ненавижу» и спросил Илидора почти жалобно:

— Если я тебя попрошу отвернуться и заткнуть уши, ты же этого не сделаешь?

— Да с чего бы? — поразился дракон.

— А если я попрошу занять место в очереди и подождать меня там?

Илидор вместо ответа сложил руки на груди и уставился на Йеруша выжидающе. Что-то было героически-надрывное в непопогодно одетом, замотанном в ярко-рыжий вязаный шарф драконе, в его заострившихся скулах и воинственно сияющих, нахально-кошачьих глазах.

В общем-то, Йеруш понимал, что спрашивать ни о чём не стоило, он просто оттягивал момент неизбежности и настраивал себя так, чтобы выпустить на волю не слишком много банкирских найловских фокусов. Чтобы только хватило на эту эльфку у входа.

— Ладно. Ладно. Хорошо. Можешь смотреть, если у тебя совести нет, Илидор.

Дракон изогнул разлётистую тёмную бровь как-то нарочито паскудно, подтверждая, что совести у него нет совсем. Но Йеруш уже не смотрел на Илидора. Йеруш ушёл в себя и там тщательно, осторожно, на волос за раз отпускал найловско-банкирский поводок.

Хрупнула-удлинилась шея на расправившихся плечах, гордо уселась на этой шее дурная голова, взгляд заледенел, как лужица воды под неумолимым шагом зимней стыни, расслабился-изогнулся рот, тело вытянулось элегантно-властной стрункой, поднялась к поясу одна ладонь, сложенная в какую-то неповторимую ступенчато-утончённую композицию пальцев.

Незнакомый Илидору важный, исполненный достоинства эльф с лицом Найло величественно шагнул к столику эльфки, и волны-барашки ожидающих людей раздвинулись вокруг него, не помыслив издать хоть звук возражения. И незнакомый Илидору голос, размягчённый до тёплого баритона, величаво сообщил эльфке, что мага сживления Брантона желает видеть Йеруш Найло, и Йеруш Найло изволит говорить с магом Брантоном о Фурлоне Гамере.

Эльфка тут же поднялась из-за стола, быстро закивала, присела в неуклюжем книксе и исчезла за дверью. Илидор, медленно моргая, смотрел на Йеруша, а тот смотрел прямо перед собой, на дверь дома Брантона холодным строгим взглядом, и вся очередь притихла, уважительно молчала, и обращённая к Илидору щека Йеруша медленно наливалась краской.

Их тут же пригласили в дом, эльфка услужливо посеменила рядом, указывая направления и открывая все двери. Из последней навстречу вышел мужчина в добротном замшевом костюме, по виду торговец средней руки, прошествовал на выход, что-то подсчитывая на пальцах.

Брантон сидел в хорошо освещённой комнате, окружённый запахами цветочного воска и сушеных ягод. Мягкие яркие занавески на окнах и плотные ткани с набивным рисунком на стенах, чисто выскобленный деревянный пол, прикрытый плетёными половиками, нагромождение полок, подушек, табуретов, стульев, скамеечек. Хозяин восседал в высоком кресле, одновременно похожем на трон и на пушистое облако, к нему боком обращён был стол, заваленный бумагами, странного вида глиняными посудинами, свистульками, колокольцами и прочей дребеденью.

А сам Брантон выглядел… обычно. Илидор ожидал увидеть балаганщика, достойного занять видное место в цирке Тай Сум, но сидел перед ним обыкновеннейший человек лет двадцати с небольшим. Темноволосый, длинноносый, с аккуратной бородкой-щёткой, в практичной шерстяной одежде, которую мог бы носить ратушный служитель — синяя рубашка с отложными манжетами, коричные штаны, перетянутые мягким кожаным поясом. Разве что на шее болтается амулет на толстой серебряной цепи — осьминог с перьями. Разве что волосы, лежащие на плечах очень уж аккуратными волнами, явственно завиты.

И выражение лица. Таинственное и ободряющее, важное и радостное, словно вылепленное из чьей-то кожи и аккуратно, обстоятельно натянутое на настоящее лицо. Прирастающая, неотделимая маска. Потому что не может быть такого выражения лица у обычного мага двадцати с небольшим лет, которому предстоит проделать ещё очень долгий путь, чтобы дойти хотя бы до тени подлинного мастерства.

На самом деле, это ведь так невыносимо — две трети жизни идти к мастерству, которое, быть может, не принесёт ничего особенно важного. Не принесёт ничего, значимого настолько, чтобы последняя треть жизни окупила вложения первых и лучших двух.

— Вы от мадори Фурлона?

Йеруш предостерегающе наступил Илидору на ногу, но дракон и не думал вмешиваться. Он нихрена не понимал, что случилось с Найло в этом месте, и, строго говоря, маг сживления не был заботой Илидора. Потому он просто старался сохранять непробиваемо-невозмутимый вид, который едва ли имел особое значение, ведь Брантон смотрел только на Йеруша.

— Когда вы в последний раз видели вашего мадори? — спросил Найло скучливо-ледяным тоном, от которого маг непроизвольно вытянулся в нитку.

— Да вот когда мы остановились в Лисках. Я решил остаться, мне нравятся города и вообще настало время закончить обучение. Так я счёл.

— И ваши пути с Фурлоном Гамером разошлись, когда… — требовательно-вопросительная интонация Найло подвисла в воздухе, подхлестнула неспешное плетение речей Брантона.

— Мадори отправился в Сварью. С ним что-то случилось?

— В Сварью? — повторил Найло своим обычным голосом, но всё ещё ничего не понимающий Брантон этого не заметил и поспешил пояснить:

— Сварья — посёлок далеко на юго-востоке, в разливе, там встречаются три реки, действует известный плавучий рынок и вообще хорошая путевая развязка…

— Далеко на юго-востоке, — выплюнул Йеруш, как ругательство. — Ну твою же ржавую кочергень!

Зашипел, съёжился-согнулся, вцепился в свои плечи, круто обернулся к Илидору.

— Ты это слышал⁈ Как это назвать? Он что, издевается, хотелось бы мне знать, или это весь мир издевается надо мной, только что я ему сделал, я же просто… О-о-у-а!

Брантон обалдело наблюдал за явлением Йеруша Найло из шкуры приличного вроде бы эльфа, а потом, повысив голос, перебил:

— Вы кто вообще такие? Вам чего надо?

Поскольку Йеруш шипел и пыхтел, не обращая внимания на мага, за него ответил Илидор:

— У нас дело к Фурлону Гамеру. Мы тащимся за ним уже прорву дней, и каждый раз оказывается, что он недавно был, но снова куда-то ушёл.

— А я-то думал, вы с вестями, — протянул Брантон. — Или, не знаю, нагоняй от него передать хотите.

— Нагоняй бы тебе точно не помешал, — окрысился Йеруш. — Выучиться на мага сживления и сделаться мошенникам, дурить людям головы, позорить имя своего мадори!

В лице Брантона что-то словно лопнуло, с него слетела маска самодовольного проныры и явила открытое, доброе лицо человека, гнусно обманувшегося в лучших своих ожиданиях.

— А что я сделаю, если людям не нужны мои особые умения? — горько спросил этот настоящий человек. — Мне стоило честно подохнуть от голода? Что я сделаю, если людям не нужна истинная магия, ведь она сложна и плоды её часто невзрачны? Люди жаждут яркого волшебства, впечатляющего балагана. Им нужна сытная порция утехи на каждый день, нужен кто-то другой, важный, иначий, кто якобы знает, как нужно жить эту жизнь! Я просто даю им то, чего они желают, и взамен получаю свой кусок хлеба.

— С мяском, — едко бросил Йеруш.

Брантон пожал плечами, и маска таинственной важности снова стала прорастать через кожу его лица. Менялась его лепка, выражение, взгляд, посадка головы и осанка.

— Полагаю, вы желаете откланяться. Вы ведь уже отняли у меня так много времени…

Солнце уже подбиралось к зениту, а значит, «Свистящий гейзер» скоро откроется. Йеруш буркнул, что ему нужно подумать, и ушёл бродить по городу, не давая дракону ни единой возможности задать вопрос типа «Что это было?» или сказать хоть слово по поводу свежеявленной ему ипостаси Найло.

Илидор слёту не смог для себя решить, что думает об этом. Это как если бы у эльфов, подобно драконам, было по две ипостаси. С той разницей, что тело Йеруша оставалось более-менее прежним, хотя и производило впечатление чего-то совсем иного, но Йеруш как-то изменился внутри. Будто в его вывернутом теле исчез сам Найло, уступив место кому-то другому, да, кому-то вроде Ахнира Талая или даже Теландона.

В какой-то миг там, у двери, у Илидора возникло твёрдое убеждение, что незнакомый ему другой Йеруш способен одолеть Теландона, случись им вступить в противостояние убежденной непререкаемости.

Но поскольку Илидор не желал думать про странного сегодняшнего Йеруша, мысли дракона в очередной раз вернулись к кожаному лоскуту с выдвижки, на котором Хардред Торопыга оставил своё послание потомкам.

По всему выходит, что ближайшие потомки ничего не сделали по поводу этого послания, ну а следующие поколения постепенно утратили знания о письменности предков. И был немалый шанс, что спрятанное Торопыгой сокровище — если дракон верно понял тему послания — всё ещё находится там, куда Хардред его упрятал.

Могло спрятанное сохраниться спустя две сотни лет?

Конечно, ценности Хардреда не имеют никакого решительно отношения к золотому дракону, но ведь Клинк заявил, что ему не интересно, о чём говорят руны на кожаном лоскуте. А то, о чём он не знает, его и не расстроит. Правильно?

Илидор прекрасно знал, что неправильно. Но твёрдо решил найти способ дочитать руны. Ведь Йеруш лишился половины университетских денег из-за его, Илидора, идеи, так что будет здорово выдать новую идею — такую, которая вернёт Йерушу деньги.

Он обязан добраться до выдвижки снова, а дальше будет видно. Может, Клинк согласится разделить находку. А может, дракон ошибся, и Хардред написал не «драгоценные камни», а «тяжеленные наковальни», к примеру.

И тогда… Дракон пока не придумал, что тогда. Но в худшем случае всё просто останется без изменений, а в лучшем — у него может найтись решение проблемы или хотя бы его часть.

Йеруш ходил по улицам Лисок долго и бесцельно — чтоб только не быть у спального дома, оттянуть неизбежный миг встречи с Тархимом, однако шаг его сам собой всё ускорялся, и Найло чувствовал, как нарастает в груди нетерпение. Как закладывает уши и жжет пятки от желания предпринять наконец полезное.

Всё прояснить и выяснить. Восторжествовать. Положив самую ржавую и трухлявую кочергу на любые пожелания, которые имеются у других существ к Йерушу Найло и к действиям, которые он предпринимает. Открыто наплевать с шарумарской башни на ожидания и дурацкие правила Тархима. На осмотрительность, к которой призывает Илидор (кто бы говорил вообще!). Плевать на всех, кто объясняет Йерушу Найло, что он должен и чего не должен делать.

Можно сказать, Йеруш сам не очень понял, как оказался у кладбища обезвоженных кварталов. Неогороженная забором балка приветливо распахивала свой зев впереди и внизу, а вокруг не было совсем, совсем, совсем никого.

Восхитительно.

Нет, правда, восхитительно. Никто не маячит, не бубнит, не мешает и не говорит, что ему делать.

— Ты ж пряничек!

Найло подпрыгнул.

Он мог поклясться: только что улица была пуста. Теперь в пяти шагах за ним стояла уже знакомая эльфка в вышитом плотном сарафане, глядела с умильной улыбкой. Протирала миску льняным полотенчиком, смотрела на Йеруша глазами самой доброй в мире тётушки-каннибалки и сюсюкала:

— Пришёл представиться моей доченьке?

— Нет, — буркнул Найло и пошагал прочь, вниз, к балке. Просто так и нипочему, потому что там он ещё не был.

— Как встретишь мою дочечку — помни: будет тебе загадки загадывать да сиськами смущать!

Помимо изучения самой воды, Йеруш попутно немного исследовал её влияние на живых существ. В числе прочего подмечал и несколько раз вскользь упоминал в своих статьях (пока что без исследований — просто как наблюдаемое явление), что недостаток питья негативно влияет на умственные функции. Внимание, память, сосредоточенность, способность выполнять сложные задачи — всё это заметно страдало у жителей тех мест, где начинались проблемы с водой.

Впрочем, Йеруш был крайне невысокого мнения про умственные способности абсолютного большинства живых существ, даже когда чистой воды у них вдосталь. Потому на эльфку даже не обернулся: её диковатое поведение его не особенно удивило и не заинтересовало. Корчей нет, глаза не запали — ну и хорошо.

Над балкой висела ломкая прозрачная тишина, куполом отсекавшая это место от неподалёкого города. Крутая каменистая осыпь, пожалуй, объясняла недоумение Йеруша на тему «Какого ёрпыля это место не огорожено, если в Лисках так любят ворота и стены?». Во всяком случае, сам Найло при спуске дважды чуть не сверзился, один раз оступился и в итоге бесславно съехал в балку на заднице. Посмотрел вверх и не решил, сумеет ли залезть обратно или придётся блуждать до следующего сезона в поисках другого ближайшего входа в город.

Тут не было ни троп, ни дорожек, не встречалось ни птиц, ни зверья, зато чем дальше Найло шёл, тем более влажной становилась почва и отчётливо сырел воздух. В какой-то миг, проведя ладонью по волосам, Йеруш понял, что они влажные. Во всяком случае, в балке никакого обезвоживания нет. Скорее даже тут избыток воды, и, кажется, среди тех кустов поблёскивает…

Пруд. Его неровно скошенная чаша подобна чьему-то логову, подумал Найло обеспокоенно, очень уж заботливо окружают его камыши, осины, вербы, а на дальнем крае устроено что-то вроде навеса или пещеры, а может, даже маленького домика. Пруд невелик, но на него наползает дымка, и там, на дальнем конце пруда, она настолько густа, что может спрятать, кажется, что угодно.

Или кого угодно. Вцепившись в свои плечи, Йеруш смотрел, как некто идёт к нему через дымку с противоположного края пруда.

Сначала казалось, что он снова видит настырную эльфку, которая называет его пряничком и грозится дочкой на выданье, но, вглядевшись в туманную дымку, Найло понял: нет. Разумеется, не она, тут и не может быть той эльфки. Из надводной дымки к нему идёт-скользит юная и совершенно незнакомая человеческая девушка.

Она медленно бредёт по колено в воде, словно не ощущая холода, прижимает к груди охапку сухих камышиных стеблей. На ней только лёгкая сорочка, облегающая округлое тело, складки обрисовывают движения бёдер и плеч — довольно призывные движения. Подол оканчивается выше колен.

Мурашечное ползёт по шее Йеруша, когда он смотрит на эту девушку — как она идёт, почти не тревожа воду плесками, вроде не чувствуя никакой неуютности от позднеосеннего холода, движется расслабленно и неспешно, с нечеловеческой какой-то пластикой, словно в её теле нет костей. С непонятной жадностью смотрит на эльфа — точно видит нечто очень-очень жданное и при том достаточно тупое, чтобы не бежать.

На миг закладывает уши, перед глазами плывёт, Йеруш зажмуривается — а потом звон в ушах и рябь в глазах пропадают, девушка выпускает из рук охапку камышей, выходит на берег из надводной дымки, и у Йеруша перехватывает дыхание. Это не человеческая женщина, а молодая эльфка. И отчего ему казалось, будто тело её округло, а лицо — незнакомо?

Очень даже знакомо. До мельчайшей чёрточки, до каждой едва намеченной улыбчивой складочки в углу рта и веснушинки на щеках. Знаком каждый завиток тёмных волос, выбившийся из перекинутой на плечо косы, и вплетённая в неё голубая лента.

Вторая лента хранится в красном замшевом конверте.

На краю сознания шевельнулась мысль, что довольно глупо сейчас замирать столбом, но Йеруш понятия не имел, какие тут могут быть разумные действия, потому просто стоял и смотрел на эльфку, и взгляд его сделался необычно расслабленным, мягким, словно оглаживающим её лицо и тело. Йеруш понимал странность её появления здесь — но не врут же ему глаза, на самом деле! Он знает её, он тысячи раз видел эти грациозные движения, эту улыбку уголком рта и весёлую прищуринку жёлто-зелёных глаз.

Она остановилась в шаге от него, глядя на Йеруша снизу вверх, и он неосознанно подался ей навстречу.

Этот запах он тоже знает: душистая вода с вытяжкой из травы-кислянки и красного яблока. И едва уловимо — канифоль, ведь Бирель всенепременнейше влезает пальцами в чернила, когда что-нибудь пишет. Йеруш закрыл глаза и сделал ещё один медленно-ненасытный вдох. Трава-кислянка и сочное красное яблоко — запах из прежней жизни, из наполненных и быстротечных студенческих лет, когда будни были существенно проще, а вода, кажется, несколько мокрее…

— Ты скучал?

Он открыл глаза.

— Временами.

Улыбаясь уголком рта, она стояла перед ним, чуть покачиваясь из стороны в сторону, заложив руки за спину, и с каждым покачиванием всё сильнее наклонялась к Йерушу, а он наклонялся к Бирель, и наконец она уткнулась носом в его шею, а он обхватил её за талию и плечи.

Она была тёплой, как будто не стояла в одной тонкой сорочке посреди осеннего холода. И дыхание её было тёплым. Бирель что-то тихо сказала, жарко дохнув ему в ключицу — Йеруш не разобрал слов, он гладил Бирель по спине, по плечам, тёрся щекой о её волосы, и в ушах у него шумело.

Она обхватила его обеими руками, с нажимом провела пальцем по позвонкам — словно поток горячей воды пролился по хребту, лаская, щекоча и причиняя боль одновременно, и Йеруш непроизвольно дёрнулся. Бирель засмеялась — её тело мелко дрогнуло под его руками, прижалась к нему, дотронулась губами до ямки под шеей в почему-то расстёгнутом вороте куртки. Дотронулась слегка, но это оказалось больно, а потом ещё больнее, и Йеруш снова дёрнулся, попытался отстраниться — она прижалась крепче, словно стремилась втереться в его тело, сцепила на его спине неразрываемое кольцо тонких рук, и от её губ в грудь и живот Йеруша стали изливаться волны леденящего жара, накатами, волнами, приливами.

— Ты что де…

Бирель содрогнулась с каким-то стоном-всхлипом, стиснула его так, что нечем стало дышать, и ошеломлённый Йеруш Найло вдруг совершенно ясно понял, что она действительно пытается втереться в его тело, и расходящиеся от её рта волны жаркого холода лишают его сил и желания противиться, а её губы у него под горлом — как и прикосновение к позвоночнику, ласкают, щекочут и причиняет боль одновременно.

Йеруш наконец сообразил, что Бирель… что это существо его кусает.

— Да ёрпыляйся ты шпынявой кочергой захухрой жвары!

Оно с визгом отлетело шага на три, словно от удара, замерло на корточках у кромки воды. Йеруш трясущимися пальцами дотронулся до ямки под своей шеей, между двух косточек, нащупал горящую болью рану. Чувствовал, как кровь бежит из неё по груди, впитывается в ткань рубашки.

Вампир в своём истинном обличье сидел у воды, жадно подрагивая окровавленным ртом, щупал воздух толстым раздвоенным языком, искал источник тепла или звука. Зеленовато-бурое приземистое тело — нагое, бесполое, лицо пустое, безглазое, с тёмными провалами ноздрей и маленьким острозубым ртом.

От мысли, что он обнимал это и позволял этому прикасаться к себе, Йеруша затрясло в ознобе. Кровь текла, и вампир чувствовал её — дёргал языком, подавался вперёд всем телом.

— Рассандаль твою шпынявость через ёрпыльную жварь, — вибрирующим голосом выдал Найло нечто не вполне вразумительное, плохо согласующееся с правилами синтаксиса и физиологией известных ему двуногих существ, однако вампир проникся, снова жалобно вскрикнул и с плеском отпрыгнул в воду.

Йеруша раздирали страх, омерзение, ярость, боль, ощущение абсолютной нереальности происходящего, и кровь всё текла по груди, и холод впивался в его тело, а сознание, не в силах осмыслить разом всю эту чехарду, выбросило наверх самую дурацкую из мыслей: «Надеюсь, никто не видит, каким идиотом я сейчас выгляжу». И от этой мысли, от ошалелости и облегчения, что вампир не нападает прямо сейчас, у Найло неожиданно вырвался нервный смешок. Потом ещё один, ещё один, а потом Йеруш согнулся от приступа смеха, который никак нельзя было остановить, можно было только переждать, когда рту перестанет быть смешно, когда тело закончит конвульсивно биться, слёзы прекратят выливаться из глаз и снова можно будет вдохнуть полной грудью…

Когда Йеруш наконец разогнулся, оказалось, что смех стал для нечисти последней каплей — вампир скрылся не то в воде, не то в надводной дымке, и даже следа после себя не оставил.

Вскоре после заката в кухонную дверь уже почти привычно поскрёбся Йеруш Найло, погружённый в мантию с глубоким капюшоном.

— Я ненадолго. Мне нужно немного посидеть и подумать там, где доставать никто не будет. В спальном доме меня точно будут доставать.

На вопросительный взгляд Илидора Ундва лишь махнула полотенцем: иди, дескать, что ж теперь. Дракон отвёл Йеруша в дровяльню, уселся на топчан.

— Ну давай, Найло, удиви меня. Что произошло?

— Ах тебя удивить⁈

Йеруш вынырнул из омута своих мыслей и вскинулся, влепился в поленницу затылком, зашипел от боли.

— Удивить тебя. Я попробую, дракон, да! Попробую, а ты скажи: это достаточно сильно тебя удивляет, или мне попозже прийти?

Рванул на себе куртку, ушибившись об поленницу снова, на сей раз локтем. Илидор прыснул.

— Я не знаю что ты собираешься мне показать, Найло, но можешь раздеваться с меньшим пылом? Тут не очень много места для твоих грандиозных заносов!

Швырнув куртку на топчан рядом с драконом, Йеруш оттянул горловину мантии.

— Вот!

Илидору вмиг расхотелось шутить: под горлом у Найло обнаружился припухший кровоподтёк с отчётливыми следами зубов. Дракон подался поближе, чтобы рассмотреть укусы в неярком свете лампы — судя по всему, зубы были тонкие, короткие и очень острые, словно два загнутых шила. По плечам Илидора медленно-медленно поползли мурашки.

— Твою кочергу, Найло. Ты что, подрался с какой-то нечистью?

Йеруш кивнул.

— Серьёзно? — поразился своей верной догадке дракон. — Тебя правда укусила неведомая хрень⁈

Ещё один кивок.

— Ты что, попёрся один туда, куда не должен был ходить? Ты совсем идиот, Найло? Ты зачем подпустил к себе какую-то тварь, как вообще её зубы оказались у тебя на горле, Найло, ну твою кочергу! Ты собирался её отыметь, или что? Эй, эй, Найло, что с твоим лицом? Ладно, не отвечай, мне плевать, какого хрена ты собирался делать с нечистью. Просто скажи: ты её запинал? Да? И она сбежала? Ну здорово. Кто бы мог подумать, что ты способен не только орать и дёргаться! А ты не заразился чем-то вроде бешенства? Я имею в виду, тебе и своего вполне достаточно…

— Я не знаю! — Перебил Йеруш поток драконьего сознания. Оскалился, зашипел, и лампа дрогнула в руке Илидора. — Надеюсь, у неё в пасти не было трупного яда или ещё какой заразы.

Илидор наконец осознал, что ощущает несвойственное для себя стремление бегать по стенам и орать, расправил плечи, повёл головой туда-сюда, заговорил медленнее:

— И теперь эта нечисть бегает по городу, я правильно понимаю?

— Уже нет. Это долгая история про замороченную башку эльфской тётки. У меня нет ни сил, ни времени её пересказывать, тем более что новости сами скоро прибегут в харчевню и ты всё узнаешь. Я нашёл причину обезвоживания на востоке, а попутно нашёл болотного вампира, который всё это устроил, и теперь Тархим должен отдать мне кучу денег и на пару лет стать моим рабом, так мне думается, — а впрочем, нет, мне так не думается, ведь на кой шпынь мне такой самодовольный раб?

— Ладно, — Илидор потёр пальцами виски. — Я мало что понял, но это нормально, когда тебя несёт, то есть примерно всегда. Нужно показать тебя аптекарю. А то вдруг ты сейчас начнёшь помирать, а я без понятия, что с этим делать, и твой труп на кровати мне вообще без надобности. Сюда, в харчевню, по вечерам ходят не только новости, а ещё и аптекарь, и травник, давай спроси их…

— Спрошу, — согласился Йеруш и полез обратно в куртку. — Только позднее. Ты видишь, я совсем не похож на труп, мне не нужно бежать к аптекарю сей миг! А вот что мне сейчас нужно — так это встретиться с унылым бездарем Тархимом и забрать у него мои деньги. Не смотри на меня так, дракон, я не в силах ждать до утра! Я лазил по затопленным лощинам, я видел живого вампира, этот вампир меня обманул в самых светлых чувствах, понимаешь, мне теперь прямо больно их чувствовать, и укус этот болит знаешь как? Я пострадавший от нечисти эльф! Мне нужна немедленная компенсация за страдания! Иначе какой смысл во всей этой жварной шпыни, хотел бы я знать⁈

Илидор толкнул дверь ногой, выразительно поглядел на тёмную улицу, помахал лампой. Йеруш насупился, накинул на голову глубокий капюшон мантии.

— Ты точно хочешь идти за деньгами один? Вот в эту темень, полную нечисти и злобных людей? Я ведь не могу сейчас с тобой…

— Да ты мне нянька разве? — дёрнулся Йеруш, ахнулся о поленницу локтем и зашипел. — Ты мне дракон, понятно? Я не собираюсь…

— Всё, всё, — отмахнулся Илидор и ещё одним пинком растворил дверь пошире. — Иди один снова, мне-то что? Только не прибегай сюда жаловаться, если тебя там опять покусают, ясно?

Как и предполагал Найло, новости докатились в харчевню довольно быстро. То один, то другой человек рассказывал, пуча глаза и размахивая руками, как в восточной балке нашёлся о-отакой отстойник упёртой из колодцев воды. Ила на дне — во! А в отстойнике, сталбыть, болотный вомперец засел. Глаз — во! И клычищи!

Поймать его, канешным делом, не поймали, да и не ловили, но спешно стянутые по тревоге стражие его сами видели. И не просто видели, а очень даже нагляделись. Вомперец вился вокруг всё время, пока стражие засыпали землей отстойник и громко распевли непристойные частушки, чтоб вомперец не подобрался ближе. Тот и не пытался, дурной он, что ли — на толпу стражих лезть, но вился на границе светотени, вызывающе белея голыми боками, и шипел злобно.

Да и до сих пор, говорят, шипит то здесь, то там даже внутри города, если, конечно, не чудится.

Выход в балку огородили наспех собранным забором из завалявшихся на складе деревяшек и повесили на него фонари. Из ратуши спешно спустили указание поддерживать в городе достаточную освещённость даже в самое сонное время ночей, до самого зимнего солнцеворота. Городским фонарщикам велено участить обходы и не допускать, чтоб пламя в фонарях тухло, ни на каких улицах, даже в Глухом квартале, в котором фонари неожиданно повесили, изрядно озадачив обитателей этой дыры.

Эльфку, замороченную болотным вомперцем, пока поместили в узилище, но утром, верно, отпустят. Поскольку непонятно, что с ней делать и чего с неё взять, ведь заморочилась она не по своей воле и не по злому умыслу.

Но вомперец, может, и не убежал вовсе, а просочился на какую-нибудь из улиц и поселится теперь в колодце или же в корыте для скота, добавляли посетители харчевни. Так что бдительность ослаблять нельзя ни в коем разе, потому как вомперец тот, по всему ясно, старый хитрый пройдоха и, опять же, глаз у него — во! Так что даже в городе и при ярком свете нельзя ослаблять внимательность до самого зимнего солнцеворота. И за это непременно нужно выпить.

Главное, что вынес из всего этого Илидор — Найло действительно должен был получить свои деньги и, видимо, пришло им время уходить из Лисок. Фурлона Гамера тут нет, делать в городе больше нечего… А значит, хоть ты тресни, дракон, но до полуночи ты должен попасть в выдвижку и дочитать Хардредово послание.

Причём нет смысла просить Клинка этому поспособствовать. У того случится разрыв пятки, если Илидор заговорит с ним про Хардреда ещё раз.

Посетители сегодня не засиживались долго, одни только Касидо и Кунь Понь привычно засели за своим любимым столом с заката да налегали на пиво с сушёными рыбами.

Поздно вечером появился Хорёк. Поначалу вёл себя тихо, но скоро к нему подтянулись приятели — уже виденные Илидором стражие, и компания начала весело что-то обсуждать, наливаясь вином. Судя по всему, эти тоже решили остаться надолго, и дракона это раздражало, хотя что ему за дело. Просто морды у них сегодня были наимерзейшие, прямо как у Куа, когда ему удавалось сотворить какую-нибудь гадость, и дракону неистово хотелось стукнуть лбами этих троих.

Натаскав дров и воды Ундве, Илидор вытащил дровяную корзину в зал и обнаружил, что Касидо и Кунь Понь усадили за свой стол Клинка. Холодея ладонями, Илидор тащил корзину к камину и думал, что вот оно — лучшее время почесать своё изрядно изнемогшее любопытство и пробраться в выдвижку без позволения хозяина, который так удачно сидит к ней спиной.

Илидор сможет. Прямо сейчас. Он станет очень наглым и очень незаметным драконом и прочитает послание Хардреда. Потому что какой, спрашивается, кочерги.

От углового стола, где сидел Хорёк, грохнуло хохотом, и дракон вздрогнул, корзина съехала набок и больно впечаталась ему в ногу.

— Не, ты видал его рожу, видал? Аха-ха! Аха-ха-ха-ха! — заливался один из стражих.

— За деньгами он пришёл, ага-га, ага-га-га-га! — Хорёк стучал кулаком по столу. — Во лопух!

— Даж жаль, што он такой дурила, — спокойно пробасил второй стражий и степенно отпил из своей кружки.

Его друзей это отчего-то развеселило ещё больше.

Текучая тень скользнула по стене — Илидор направился к выдвижке. В зале громко, шумно и суетно, твердил он себе. Никто не обратит на меня внимания.

Колени предательски слабли.

— Не-ет, дружище Клинк! Так не выйдет!

Травник Кунь Понь обращался к гному, но смотрел на аптекаря Касидо и ему же грозил широким полуобглоданным хвостом сушёного карася. Касидо сидел, подбоченясь и глядел на Кунь Поня, надувая щёки. Бордовая шёлковая рубаха с широкими рукавами казалась аптекарским знаменем, в которое Касидо замотался для пущей важности.

В этот день, полный волнующих событий, Клинк наливался пивом наравне с гостями.

На Илидора никто не обратил внимания, даже когда он снял с крюка на стене одну из ламп.

— А как он в канцелярию рвался, ага-га, ага-га-га-га!

Очень тихо, очень медленно, хотя шумящая в ушах кровь требовала перейти на рысь, Илидор двинулся к двери. Выставочный засов грюкнул, Илидор на миг мимовольно втянул голову в плечи, но никто на него так и не посмотрел.

— Не-ет, Клинк! Совет Касидо хорош не для всякого применения! Подходит это средство только пациентам с сухим и твёрдым телом! Пациентам же с плавными телесными контурами…

Хорёк и его дружки снова расхохотались. Илидор тихо притворил за собой дверь.

В дрожащем жёлтом свете лампы выдвижка казалась величественным и давно заброшенным пьедесталом, подготовленным для статуи предка, какие гномы Гимбла ваяли из цельных кусков мрамора. А со стен непременно должны были смотреть гигантские лица великих гномов прошлого — гимблские мастера выбивали такие лица прямо в скальной породе над городом.

Илидор подошёл к выдвижке, и свет лампы сломался в линиях рун, вытравленных на кожаной хоругви: «Готовьтесь, свободные гномы северных подземий: скоро нас позовут на последнюю битву этого мира!».

Тишина звенела. Тишина требовала ответа: зачем потомок побеждённых драконов пришёл к месту, которое хранит память гнома, одного из победителей?

«Скоро нас позовут на последнюю битву…»

Илидор помотал головой. Едва ли Хардред Торопыга сражался в войне с драконами. Был в подземьях в то время — да, а чтобы сражался… Кочерга его знает, где Торопыга раздобыл ту кожаную тряпку и зачем нанёс на неё знакомый всякому гимблцу призыв, но на настоящих гномских хоругвях и знамёнах никаких рун не травили. Во всяком случае, на те знамёна и хоругви, которые Илидору доводилось видеть в Гимбле, были нанесены только отрядные знаки. И дракон повидал их немало: у городских и приглубных стражих, в хранилищах векописцев, в харчевнях и гильдийных цехах.

На настоящих гномских хоругвях не травили надписей, но откуда об этом знать жителям людского городка Лиски в надкаменном мире, далеко-далеко от северных такаронских подземий?

Едва взглянув на хоругвь, Илидор пошёл к единственному интересовавшему его предмету — кожаному лоскуту.

Да, Хардред был тем ещё прохиндеем, и в его прохиндейство хорошо укладывалась история про поддельную хоругвь, самовлюблённую выдвижку, лихой морской разбой и пиратский клад. И о его потомках — приличных гномах, которые не желали знать никаких подробностей про своего непоседливого предка. Сгинул вдали от дома — и ладно. А так мы, конечно, к нему со всем почтением.

Тишину проткнул грохот: в зале что-то свалилось со стула и пьяно возорало.

Илидор очнулся и осознал, что смотрит на слегка смазанные руны, гласившие: «…или пусть забудется моё имя — Хардред Торопыга и…» здесь непонятно, но, видимо, «затупится моя секира»… Кровеплюйка? Кровопийца?

Илидор не ошибся: на тряпице-кожице Хардред написал о кладвище, или, как говорят гномы, потайке — месте, где спрятал драгоценные камни, в которые обращал монеты и вещички, собранные в набегах и странствиях. Описание кладвища — путаное, не все руны знакомы Илидору, не все он может прочитать и совместить в сейчашнем волнении, ясно лишь то, что место это существует и находится оно в море.

Сохранилось ли кладвище спустя двести лет? Взгляд дракона скользит по рунам, но голова отказывается вчитываться в них, голова играет огненными сполохам возбуждения — тайна, старый клад, возможность решить задачу Йеруша в упоительном приключении, которое сулит столько нового, неизведанного, непощупанного прежде; и тоненькой ниточкой мечется меж этих сполохов осколок рассудительности, который верещит: в любой момент Клинк Скопидом может подняться из-за стола, подойти к выдвижке и увидеть, что засов открыт, нужно бы немедленно сливаться отсюда!

Но руны манят, шепчут, изгибаются в неровном свете лампы, отсветы ломают тени, пляшут на доспехе и сероватом булыжнике в соляных разводах, на обломке большого ключа и огромном клыке, подобном медвежьему, на пустом затасканном кошеле с нечитаемыми, затёртыми рунами, на прочем барахле, которое то ли принадлежало когда-то Хардреду, то ли просто создаёт наполненность выдвижки.

Сквозь сполохи восторгов и возбуждений в голове Илидора то и дело прорывались ещё ошмётки холодной рассудительности, бубухали в виски дельными вопросами. Много ли ценностей буйный гном не успел прогулять, пропить, прокутить? Надо думать, ещё что-то он передавал тогда своей семье, живущей в Лисках. Сколько драгоценных камней он мог собрать в своём кладвище-потайке, и что это за камни?

Положим, если вот эта чёрточка — часть руны ист, а не трещина на коже, то в кладвище Хардреда около двух десятков драгоценных камней. Сколько это может быть в деньгах и в костюмах для подводного плавания? Сохранилось кладвище или его давно уже смыла вода, или нашли и разграбили люди моря? Как быть с тем, что к нему, Илидору, эти ценности не имеют решительно никакого отношения? Хардред оставил указания для своих потомков, а вовсе не для какого-то дракона, который забредёт в город спустя двести лет!

Илидор так увлёкся разгадыванием полурасплывшихся рун, что даже не услышал, как открылась дверь.

— Ты какой кочерги тут делаешь? — взрокотал Клинк Скопидом.

Изнутри Йеруша разрывало на части негодование, чувство мощнейше ущемлённой справедливости требовало немедленного отмщения и воздаяния, — и в то же время снаружи, извне, из безумного рехнувшегося мира давили на Йеруша ужас и беспомощность, от которых леденело в животе.

Он оказался совершенно один посреди холодного, злого, враждебного мира, у него не было никаких способов повлиять на эту глухую враждебность. Реальность поломалась и грозила поломать Йеруша Найло, а он и прежде-то был не особенно целым.

Он сидел на кожаной котомке, за спиной его мрачнели запертые городские ворота и высоченная стена, рядом стоял маленький дорожный рюкзак. Большой остался в спальном доме. Йерушу даже не позволили забрать все вещи, когда вышвыривали его за городские ворота с наказом больше никогда не возвращаться в Лиски, больше не сметь омрачать покой горожан своими «позорными наветами, подозрительными познаниями в чём ни попадя и непостигаемой связью со всяческой нечистью».

Очень странным сочли в городской канцелярии тот факт, что Йеруш Найло обнаружил в городе болотного вомперца, тварь зело хитрую и в города обычно не ходящую. Наверняка Йеруш Найло просто знал, что она там. Вернее всего, сам же ее и приманил, как-то затащил в Лиски — быть может, приволок в своём огромном рюкзаке. Гнусно втёрся в доверие к добрым горожанам, подвергал их опасности, играл на их страхах, жаждал получить денег и славы, а может, даже должность при городском совете!

Хорошо, что зауряд-ревнитель Тархим, повышенный теперь до полного ревнителя, раскрыл коварный план Йеруша Найло. И теперь пусть Йеруш скажет спасибо, что ему позволяют убраться поздорову из этого почтенного города, не накладывая на него повинных выплат, не запирают в казематы, не тащат на судилище, не рубят головы. Исключительно потому, что подобные мероприятия повлекли бы за собой многие хлопоты, включая необходимость списываться с неведомым Университетом в далёких эльфских землях. Словом, пусть Йеруш Найло убирается из города, пока городские власти не передумали просто выставить его за ворота и воспретить возвращаться.

Тархим смеялся, когда Йеруша гнали из города.

— Как там учёные за твоим плечом, сильно помогли? — издевательски бросил в спину напоследок, когда уже почти захлопнулась воротная калитка.

Никаких денег, разумеется, Найло не получил и вообще ничего не получил, помимо жесточайшего унижения. А потерял множество всего, включая последние собственные деньги и целый рюкзак вещей, нужнейших в работе и странствиях. Потерял кураж и убеждённость в своей способности как-нибудь выкручиваться из передряг. И веру в хоть какую-то справедливость, честность, упорядоченность этого мира.

Незримо стоящая за плечом череда великих учёных, разумеется, никак сейчас не помогала.

Список мест, куда мне запретили возвращаться, стал длиннее списка мест, где меня не попытаются избить. Может, и правда было бы лучше, стой за моим плечом семья? Будь у меня нелюбимое, но прочно определённое в мире место, с которым мы взаимно должны друг другу?

Йеруш сидел один за городскими воротами в непроглядной темноте, на холодной обочине, в заброшенности. В его ушах стоял смех Тархима, голову разрывали на кусочки бессильная ярость, детская обида на чужую подлость, растерянность и страх. И голоса, голоса в голове. Они, кто бы сомневался, раздухарились и вскоре стали такими громкими, что заглушили смех Тархима. Голоса в голове кричали, кричали, кричали о том, что у Йеруша никогда не могло ничего получиться. Он ни разу в жизни ничего не смог сделать правильно. С рождения до сего дня он жалкий, никчемный, нелепый, неудачный, вечно разочаровывающий Йер.

Но если бы за его плечом стояла семья, то даже будучи жалким и нелепым, он бы не оказался один в столь унизительной безысходности.

Найло взвыл, зажмурился, вцепился в свои волосы.

Как его и предупреждали, в конечном итоге он остался в оглушительном одиночестве и ни с чем, притом произошло это довольно быстро. Сколько времени минуло с той ночи, когда он вылез из окна родительского дома и отправился к стоянке ночных экипажей — шесть лет? — и вот он уже потерпел крах.

На всех направлениях. Во всех начинаниях.

Стиснув стальными пальцами предплечье Илидора, Клинк оттащил его в просторную вещную кладовую, где дракон прежде не бывал. Илидор думал, что в кладовой припрятан семейный боевой молот, которым его сейчас попытаются сокрушить, и вообще чувствовал себя до крайности неловко.

В кладовой жили запах пыльных тканей и небольшой кособокий стол. Множество лавок и табуретов составлены друг на друга под длинными стенами, на короткой — ряды полок, прикрытых плотными полотняными занавесями.

Клинк усадил дракона за стол, уселся сам и потребовал объяснить, какой кочерги происходит.

— Я-то с сам-начала понял, что не так ты прост, — буркнул вдобавок, сложил руки на груди и вперился в дракона хмурым взглядом из-под кудлатых бровей.

Любой гном из подземья просто снёс бы голову тому, кто без спроса пролез к нарочно запертым вещам, но гномы, двести лет живущие среди людей, имели гораздо более мягкие нравы. К большой удаче Илидора. Или Клинка.

Дракон прочистил горло. Смотреть на Скопидома было совестно, потому Илидор начал говорить, не поднимая глаз:

— Когда Хардред Торопыга вышел из Такарона, он пытался стать торговцем. Но что-то пошло не так и спустя пару лет он уже пиратствовал в южных морях. Сменил несколько кораблей и купил штук двадцать драгоценных камней. Не то спрятал, не то собирался их спрятать в южном море, на одном удалённом острове.

Клинк молчал, покачивался на табуретке, утопив бороду в груди, смотрел на Илидора. Дракон от досады хотел было добавить, что доспех и оружие с выдвижки никогда не нюхали подземий, но не набрался для этого окаянства. Сказал другое:

— Сначала мне было интересно посмотреть на выдвижку, а теперь мне интересно посмотреть на Хардредово кладвище. Но ты не особо был расположен про это говорить. Где-то на уровне «Заткнись нахрен, Илидор».

Скопидом буравил дракона глазами и пожёвывал губу. Похожим образом вела себя Корза Крумло, когда Илидор был драконышем: узнав о каких-то проделках или шалостях, она усаживалась напротив, требовала немедленно ей всё рассказать, а потом молчала, молчала, смотрела и молчала до бесконечности. Из-за этого драконышам казалось, что Корза знает больше, чем они уже сказали, и они признавались в новых и новых проказах под этим выжидающим немигающим взглядом.

Илидор сложил руки на столе, сцепив в замок пальцы, и стал смотреть на Клинка. Всё в чем имело смысл повиниться, он уже сказал, пусть Скопидом теперь хоть до полуночи молчит. В полночь ему харчевню закрывать.

— Ундва хорошо о тебе говорит, — наконец изрёк Клинк. — А Ундва к работникам строга. Трогбард говорил о тебе хорошо, а Трогбарду трудно прийтись по душе. Ты можешь читать старые гномские руны, которых никто из гномов Лисок давно уж не упомнит.

Илидор молчал. Скопидом внимательно рассмотрел его сцепленные в замок пальцы и воткнул испытующий взгляд в посеребревшие глаза. Тягуче, словно покачивая каждое слово на языке перед тем, как выпустить его в мир, Клинк проговорил:

— Кто ты, в кочергу, такой? Я хочу знать.

Дракон глаз не отвёл, не разомкнул стиснутых пальцев. Медленно качнул головой.

— Нет. Не хочешь.

— Ну, — Клинк на миг надул щёки. — Тогда я не хочу с тобой дальше говорить про писанину Хардреда Торопыги. Из ответного наплевательства.

— Из наплевательства я мог бы просто стащить этот лоскут и уйти! — с досадой выплюнул Илидор.

Клинк Скопидом, всё так же глядя на дракона в упор, медленно качнул головой.

— Нет. Не мог бы.

Илидор скрипнул зубами. Клинк ещё долго сидел, смотрел на него, о чём-то размышлял, пыхтел и сопел, выдыхая запахи крепкого пива и копченого сала.

— Ты не мог бы украсть. Ведь Ундва хорошо говорит о тебе и Трогбард говорил о тебе хорошо. И ты знаешь не одни только старые руны, нет. Ты знаешь ещё того, кто тебя им учил. Ты знаешь многое, про что не сказал бы ни мне, ни Ундве, ни Трогбарду. Быть может, самому себе бы тоже не сказал.

Гном тяжело поднялся на ноги, впечатал кулаки в столешницу и опёрся на них.

— Ты сильнее, чем кажешься, глаза у тебя нелюдские, умеешь читать гномские руны, а мои дети тебя приняли за кого-то навроде родича. Дай-ка подумать, хм, хм.

Огромным усилием воли Илидор не отвёл взгляда и заставил себя дышать ровно. Клинк отвернулся первым и вперевалку неспешно пошёл к настенным полкам. Неспешно откинул закрывающую их ткань, завозился там, и голос его стал звучать глуше.

— Не украл бы ты ничего, Илидор. Это я верно знаю. А вот отправишься ль ты в море без моего позволения — это не знаю. Это, так я мыслю, ты отчего-то можешь. Ты знаешь, что мне наследство Хардреда ни к чему, но ты ж не из той породы, что охотится за чужим добром и хватает плохо положенное. Зачем тебе те ценные каменья? Сокровищницу собираешь?

— Не мне, — признался Илидор неохотно. — Они помогут одному эльфу. Камни нужны для научных изысканий, которые ему поручили другие страшно важные эльфы. Изыскания тоже страшно важные. Для него это, считай, дело чести, притом дело срочное, и срок уже идёт.

Клинк на мгновение обернулся, прекратив шуршать и звякать чем-то на полках.

— Тот эльф, что приходил ввечеру тогда? А он тебе кто?

— Он мне заноза в загривке, — с чувством ответил Илидор.

Клинк Скопидом одной рукой задёрнул ткань, снова закрыл настенные полки. Второй рукой он прижимал к боку набор для письма: чернильницу, перья, несколько кожаных лоскутов и листов бересты, тряпочки, ножички, каменную песочницу.

— Вот. — Подошёл вперевалку, разом сгрузил всё добро на стол перед драконом, и тот успел схватить пыльную чернильницу, чтобы не упала набок. — Можешь сделать списку с рун Хардреда.

Илидор поднял на Клинка недоверчиво-вопрошающий взгляд.

— Если доберешься до места, что он указал, если там чего отыщешь — забирай всё барахло себе или, хочешь, раздай кому или в море утопи. Мне этого наследия не нужно, я от своих слов не отступаю. Да и не верю я, что Хардред спрятал ценности, наверняка вся его писанина — пустое бахвальство, то есть, э, я хочу сказать, наверняка это были лишь планы, мечтанья, вот чего я хотел сказать. Быть может, и собирался Хардред разбогатеть и спрятать клад, быть может, и хотел, да наверняка не было у него никаких ценностей и не было такой удачи, чтоб надёжно их схоронить в верном месте. Поскольку жил Хардред Торопыга странно и помер невесть где, а потому не верю я, что шла с ним рука об руку какая-то удача. Не дело гному по свету мотаться, и думаю я, да, вот знаешь, ещё я думаю, потайка Хардреда, даже будь она впрямь на свете, не принесла бы счастья моей семье. Такая уж уверенность есть у меня, и всё тут.

Илидор медленно гладил запылённый бок чернильницы. Жидкости в ней плескалось совсем чуть.

— Условий у меня будет два, — Клинк опёрся могучими руками на столешницу и на неё же возложил живот. — Если решишься искать чего-то по Хардредовым рунам и будешь кому-то про это говорить — не моги называть имён. Ни его имени, ни моего, ни детей моих, ни харчевни, ни города. Это первое. А вот второе. Если я ошибаюсь, если отыщется у Хардреда кубышка и найдёшь ты там какую ценность и продать надумаешь — продавай гному, никому иному. Торговцу, оружейнику, кузнецу, старьевщику — мне без разницы. Но чтобы гному. Больше никаких условий тебе не ставлю, но эти два исполни непременно. А если ты их нарушишь, Илидор, если снебрежёшь моими словами и отступишь от сих условий, то да услышит меня камень…

Голос Клинка расширился, загудел, и в горле дракона эхом взрокотало низкое рычание. Клинк осёкся, посмотрел на Илидора, моргнул. Покивал.

— Ты не отступишь. — Помолчал, жуя нижнюю губу, и в сердцах добавил: — Один отец-Такарон знает, как я это понимаю. Но понимаю верно: ты сделаешь, как я сказал, всё исполнишь, Илидор. Кто бы ты ни был, откуда бы ни пришёл. Ты прав в том, что я не хочу этого знать. Не хочу знать, почему тебе верят Ундва и Трогбард. И отчего я сам тебе выболтал больше, чем своим соседям за последние двадцать лет.

Вероятно, это конец, говорил холодный голос в голове Йеруша, и через него пробивались отзвуки смеха Тархима, а за спиной нависала и давила городская стена — чернейше чёрного, мрачнее мрачного. В этом бесконечном унижении и безнадёжности Йеруш Найло, возможно, даже не переживёт этой ночи, такой бесконечной, сырой, холодной, беззвездной. Ему некуда, не с чем, незачем больше идти, его бестолковый, никчемный, напрасный жизненный путь закончится именно так, как и должен был закончится, — нелепо, унизительно, разрушительно, именно так, как все эти годы предрекали голоса в его голове. Маленький жалкий ручеёк иссох, иссяк, испарился, причудился, потому что его никогда не было. Он выдумал сам себя. Он никогда не мог добежать до моря.

Найло раскачивался из стороны в сторону, сильно зажмурившись, то и дело дёргал головой, словно очумелая слепая птица. Ночной холод заползал под его капюшон, под рукава, леденил, омертвял.

…Как-то раз, во время их с Илидором путешествия, в ответ на походя брошенное замечание Йеруша о каком-то совершенно пропащем бродяге Илидор сказал:

— Нельзя продолбать свою жизнь полностью. Непременно останется что-нибудь на донышке.

— Это какая-то драконья мудрость? — огрызнулся тогда Йеруш.

Теперь он вдруг вспомнил слова Илидора и неистово захотел в них поверить. Схватиться за соломинку этих слов последним рывком своего неистового, опустошённого, поникшего разума, выбросить из головы издевательский смех и обвиняющие голоса.

Что осталось на донышке его жизни после череды неудач, глупых и недальновидных решений, чужой подлости, собственной дурости? Йеруш очень старался, но никак не мог понять, что же у него осталось. Ничего, ничего, ничего, повторяли голоса в его голове. У тебя ничего не осталось, поскольку ничего никогда и не было. Ты выдумал сам себя, и за твоим плечом стоят только призраки.

Тархим хохотал ему в спину.

Спасительная соломинка выскользнула из рук, и последней надеждой утопающего Йеруша стала мысль про Илидора.

Возможно, Илидор будет его искать. Возможно, найдёт. Быть может, даже раньше, чем гениальный учёный Йеруш Найло окончательно сгниёт на обочине от всей этой безнадёжности. От осознания собственной никчемности, неудачности, нелепости, — везде, куда бы ни отправился, и от ужаса перед этим огромным и таким гнусно-враждебным миром, с которым гениальный учёный Йеруш Найло, оказывается, совсем не умеет справляться.

Он захотел разозлиться на свою слабость и жалкость, на беспомощность, из-за которой оказался скукожен тут, на сырой обочине, из-за которой сделался похожим на потерянную тряпочку, безвольно ждущую спасения. Но на злость не оказалось сил.

— А ведь меня полным ревнителем назначили! — заходился в зале основательно захмелевший Хорёк.

Илидор вообще-то шёл на кухню к Ундве, но при слове «ревнитель» остановился — что-то скребнуло в груди.

— Неужели, — протянул развалившийся на лавке Кунь Понь.

На Хорька он смотрел с откровенным презрением и явственно чхать хотел и на ревнителей, и на их полноту, и на стражих — приятелей Хорька, которые пили с ним вино.

— С этим поздравлять положено, — с пьяным вызовом продолжал Хорёк и смотрел мутными глазёнками в тоже не самые прозрачные глаза Кунь Поня и Касидо. — А кроме того, с ревнителем кр-райне желательно быть в добрых отношениях, ведь столь разумное поведение ведет к спокойствию и процветанию! Да, к процветанию и благоденствию разумно поведённых и всего сообщества. Верно ли говорю я, други мои?

Стражие слаженно не то кивнули, не то икнули.

— Так что ожидаю от вас поздравлений, — и Хорёк потряс полуобъеденным гусиным крылом.

Кунь Понь скривился. Хорёк прищурился, и тут подал голос молчавший до сих пор Касидо. Изрёк заплетающимся языком:

— Раз положено, то поздравляю с назначением. А также хочу добавить, что ты редкостная падаль, Тарх-хим.

Хорёк поперхнулся, его друзья-стражие разом проснулись, а у Илидора зазвенело в ушах. В голове со щелчками вставали на места смыслы обрывочных фраз, услышанных этим вечером от углового столика.

Дракон медленно сделал шаг вперёд, другой шаг, и что-то было в его пружинисто-текучем движении такое, что привлекло внимание разъерепененного Хорька, отвлекло его от Касидо, от неловкости и возмущения, от необходимости немедленно, сейчас выдумать хороший ответ, который покажет, насколько важно дружить с ревнителем.

Илидор встретился взглядом с хмельными глазами Хорька и медленно проговорил:

— Значит, ты Тархим?

— Эй, эй!

Клинк шагнул между столом и Илидором, широко разведя руки — одна поднятая ладонь обращена к дракону, другая к столу.

— Что ты сделал с Найло? — очень спокойно спросил Илидор, поверх головы гнома глядя на Тархима.

Тот зыркнул на приятелей-стражих, ища в них уверенности и поддержки, но тщетно. Холера его знает, что видели они в стоящем перед ними безоружном человеке, который и до этого вертелся в харчевне, в котором никакой опасности не замечалось прежде, но глаза у обоих были серьёзные, несмотря на пьяную поверхностную муть.

— Йеруш Найло покинул город, — выбрал Тархим самое обтекаемое из возможных выражений.

— Вот как, — у Илидора как будто заострились скулы, он сделал ещё шаг вперёд, почти упершись плечом в выставленную ладонь Скопидома. — На ночь глядя? Один? Не попрощавшись? Надо думать, со всеми деньгами, которые ты ему обещал? Со всеми своими вещами и…

Его голос набирался каменного грохота, от которого на полках зазвенели кувшинчики.

— Илидор, — веско произнёс Клинк, и в его голосе тоже грохотнуло.

Дракон остановился, но по-прежнему буравил взглядом Тархима. Взгляд был ярый, глаза нечеловечьи — словно сотни раскалённых монет ворочались в них. У Тархима пересохло во рту.

— Он…

— Мы за ним не следили, — вымолвил вдруг один из стражих и мотнул головой, отгоняя невесть почему накативший страшок. — Тебе интересно — так иди вослед своему дружку и сам гляди. С чем он там ушёл да куда.

— Точно так, — ободрился Тархим.

Илидор чуть наклонил голову.

— Мы тут прибыльцев не пествуем, — с нажимом добавил второй стражий и положил руку на рукоять меча, прислонённого к лавке. — Вы пришли — ладно. Вы ушли — два раза ладно. Нам-то что? Пусть вас за вратами хоть собаки дерут.

— Илидор, — теперь из-за своего стола поднялся аптекарь Касидо.

Дракон плотоядно улыбнулся и громко хлопнул крыльями.

Чёрная, глухая, неизбывная безысходность обуяла Йеруша. Замёрзший, оцепеневший, заброшенный и всеми забытый, смотрел он широко открытыми глазами в непроглядную ночь и не мог разглядеть впереди ничего, кроме мрака. Он спрашивал себя, к чему же был весь его путь, к чему был весь Йеруш, — и не находил ответа. А другие голоса в голове — о да, они охотно давали ответы, но от них Найло вбивался ещё глубже в холод, мрак и безысходность. Он медленно соскользнул-погрузился в ступор и застыл там, замер, окостенел, перестал слышать, перестал думать…

Спустя примерно вечность в абсолютной тишине, темноте и беспросветности на горизонте прорезалась серая полоса светлеющего неба. А потом в лесу тихо и переливчато запела птица. Одна. Йеруш понятия не имел, какая, но было в её трелях что-то настолько искреннее, простое, жизнеутверждающее, что окостеневший кокон из Йеруша Найло вздрогнул. Что-то слабо хрупнуло в заледеневшей груди.

Небо наливалось светом — сначала это была едва заметная тёмно-серая полоса, потом она посветлела и расширилась, ушла в бело-голубой оттенок, а к одинокому птичьему голосу присоединился второй. Йеруш поднял голову и стал недоверчиво рассматривать светлеющее, наливаемое красками небо. Бледно-голубой ушёл в бело-серость и едва заметную зелень, под ним протянулся серо-жёлтый, быстро разошёлся вширь и заоранжевел. Звонко засвистела третья птица, и Йеруш с удивлением понял, что голоса в его голове молчат, а он сам ощущает себя уже чуточку менее окостеневшим и самую капельку способным чувствовать нечто кроме холода и безысходности.

Позади и справа, где высилась сумрачная громада городской стены и наглухо запертых чёрных ворот, что-то скрипнуло и потом сухо стукнуло, но Йеруш не осознал этого звука. Он смотрел на восток, на оживающее светом небо. По нижней кромке прорезалась золотисто-сияющая полоса. Она выталкивала сумрачную ночную безысходность с возрождённого утреннего неба, и безысходность бежала на запад сужающейся чёрной полосой, пока не пропала вовсе. Небо сделалось серо-бежево-рыжим, и уже десятки птичьих голосов летели в это небо — трели, свист, щёлканье, переливы сливались в звонкий, юный, торжествующий гимн нового утра, которое всегда приходит в свой черёд, когда заканчивается время непроглядного ледяного мрака.

Птичьи голоса и золотистая полоска на горизонте как будто впрыснули живую воду в тело Йеруша. Тоска, апатия, мысли о своей беспомощности и полнейшей зряшности существования казались теперь такими мелкими и недостойными того, чтобы тратить на них своё время и чувства, что Йерушу сделалось почти стыдно за них. Он смотрел на золотую полоску в небе, слушал птичий гимн и ясно понимал, что едва ли в его жизни происходило нечто более простое и животворящее, чем этот нежданный рассвет.

Йеруш расправил плечи, легко и радостно поднялся на ноги навстречу солнцу и только тогда осознал, что улыбается ему. Ведь это самая естественная вещь на свете — улыбаться навстречу солнцу нового дня, которое неостановимо и легко поднимает себя из пучин загоризонточного мрака.

Шаги за спиной он услышал в тот миг, когда птичьи голоса умолкли на долю мгновения. Услышал и улыбнулся ещё шире, задрал подбородок, а над горизонтом возник яркий до невозможности солнечный бок, золотисто-белый, ехидный и неугомоняемый.

Потом птичьи голоса грянули с новой силой, а Йеруш обернулся к тому, кто прихрустел шагами от городских ворот и встал за его плечом.

Совсем как тогда, в Старом Лесу, но ещё более вовремя. Как нельзя более.

Глаза дракона были такими же сияюще-ехидными, как золотистый солнечный свет. Как и в тот день, на поясе Илидора висел меч, а на плечах теперь болталась не котомка, а большой Йерушев рюкзак. Илидор держался за лямки обеими руками, и Йеруш хорошо видел свежесбитые костяшки его пальцев.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись, весело и легко, как могут смеяться только люди, сотворившие совершенно дурацкую, необязательную, замечательную дичь. Смеялись и смеялись, вдруг сделавшись совершено, безоглядно довольными собой, друг другом и всем миром, этой новой встречей, её похожестью на другую встречу и новому дню, и мелкости прежних неудачностей.

Со стен на них с непроницаемыми лицами смотрели городские стражие.

В голове и на языке Йеруша толкались десятки вопросов, которые стоило задать дракону: сильно ли досталось Тархиму, уцелел ли городской склад, не нужно ли бежать подальше от города очень быстро, расстроился ли уходу Илидора хозяин харчевни и… Йеруш не мог ни о чём спросить, потому что смеялся.

Подумать только: вот совсем недавно ему казалось, что жизнь закончилась. И что на него нашло?

Отсмеявшись, эльф шагнул к дракону и потыкал пальцем сначала его, а потом свой вновь обретённый рюкзак. Йерушу снова хотелось убедиться, что они настоящие. И, убедившись, Найло обеими руками вдруг схватился за плечи дракона, впился взглядом в его шкодные, тёплые и согревающие глаза, задал единственный вопрос, в котором был смысл прямо сейчас:

— Куда дальше?

Йеруш почему-то не сомневался, что у дракона есть ответ, а также не сомневался, что сейчас им нужно не в Сварью, куда вроде бы двинулся Фурлон Гамер. Несмотря на нещадно утекающее время, несмотря на то, что стоит догнать этого мага, пока его не понесло куда-нибудь ещё, Йеруш был абсолютно уверен: сейчас им с драконом нужно в иное место. И дракон точно знает, куда именно.

— На побережье, — сказал Илидор. — Западный край южного клина.

— Дней за десять дошагаем? — вспоминая карту, прикинул Йеруш.

Дракон, чуть склонив голову, смотрел, как солнце отлепляется пузом от горизонта, взбирается выше в небо. Слушал птичий гомон, слушал что-то в себе.

— Можем пролететь часть пути, если хочешь побыстрей убраться отсюда.

Первой мыслью Йеруша было: «Но я ненавижу летать!», второй — «Так ведь стражие увидят!», третьей — «Ой, да не шпынялось бы всё оно ржавой бзырей?».

В то рассветное утро что-то случилось близ города Лиски с солнцем, ветром и временем. Кто говорил, время остановилось, а кто говорил — растянулось до самого горизонта, а ещё уверяли, будто сразу после рассвета ещё одно маленькое яркое солнце вспыхнуло за воротами прямо над землёй — но всё это были лишь слухи, а что произошло на самом деле, толком не знал никто. Кроме стражих, которые стояли тем утром в дозоре на стене у юго-восточных врат.

Те привратные стражие несли заведомую чушь про человека, который вышел за ворота, а потом взял да превратился в золотого дракона и в виде дракона улетел на юго-запад, играя с ветром, переливаясь в солнечных лучах и распевая песню, а на спине у него сидел другой человек и тоже что-то горланил.

Разумеется, ни одному слову привратных стражей никто не поверил.

Попутного ветра и мачтой по морде

Портовый город Гребло нервировал Илидора, чем-то неуловимо напоминая о трудном детстве в драконьей тюрьме. Была в нём эдакая глубинная зловещинка, нависающая сумрачно над головой…

А может, просто такая случилась сегодня погода. Мерзкая и хмарная, в воздухе висела мокрая взвесь, а в давно не кормленном животе от этого что-то сжималось.

Весь город, можно сказать, целиком состоял из припортового района, населённого ремонтниками, докерами, лямочниками, пьяницами, шлюхами, крысами и кошками. Между неровными рядами подслеповатых домишек, среди запахов дёгтя и нечистот барражировали пьяненькие, но страшно лихие с виду мужики в широкополых шляпах, коротких куртках и сапогах с отворотами.

— Ты замечал когда-нибудь, насколько контекст ситуации влияет на её восприятие? — спросил вдруг Найло.

Дракон покосился на эльфа, потом обернулся — поблизости никого не было, так что, видимо, Йеруш разговаривал именно с ним.

— Я имею в виду, что одно дело — когда вокруг просто забулдыги, а другое дело — когда это морские разбойники, ненадолго сошедшие на берег.

— Обязательно разбойники? — усомнился Илидор. — На всех этих пьянчуг в морях разбоя не напасёшься.

— Это да, — неожиданно согласился Йеруш. — Наверняка большинство — бессмысленно пропадающие люди. А где найти тех, которые пропадают осмысленно, а? Осмысленно, задорно, с огоньком?

Илидор дёрнул плечом и не ответил, да Найло ответа и не ждал.

Хорошая новость заключалась в том, что Хардред Торопыга устроил свою потайку в таком месте, до которого едва ли кто-нибудь добрался за минувшие годы. Плохая новость была оборотной стороной хорошей: потайку гном оставил в бухте Треклятого Урочища, в гиблом месте, где, по легенде, рыщет корабль-призрак, капитан которого жаждет заполучить себе новый, настоящий корабль.

Поди найди безумцев, которые туда поплывут.

По мнению Йеруша, байка о призраках не стоила и битой колбы, а дурацкое название бухты — лишнее тому подтверждение. Кто в своём уме назовёт урочищем место посреди моря?

Илидор не разделял пренебрежительного отношения Йеруша к моряцкому поверью: дракон, в отличие от Найло, навидался призраков. Если гномы и созданные ими машины способны становиться бестелесными духами, то почему бы этого не мочь кораблю и его капитану? Правда, призраки гномов и машин, порождённых камнем, не могли причинить вреда живому, даже не видели его, — но мало ли на что способны призраки, рождённые силой воды?..

Распахнулась приземистая дверь одного из домов, показались сухие старушечьи руки, держащие большую миску. Илидор схватил Йеруша за плечи, потащил в сторону и вовремя — миг спустя из миски прямо на дорогу шлёпнулись рыбьи потроха.

— Какой шпы… — начал было Найло, но миска и старушечьи руки уже пропали во тьме домишки, дверь захлопнулась.

Железисто-кровяной запах пополз по улице, с задворок на него выскочила мелкая чёрная кошка, бросилась к рыбьим потрохам, ей перебежали дорогу две шустрые длиннохвостые тени, выхватили что-то из влажно блестящей кучи и канули обратно во тьму под домами. Захлопали крылья — к нежданной добыче слетались чайки.

Илидор сгрёб Йеруша за ворот куртки, притянул-прижал к себе покрепче, потащил дальше. Эльф упирался пятками, впивался в Илидора костями через куртку, ободряюще махал чайкам свободной рукой и кричал кошке «Брысь!». Кошка пригибалась к земле, растопырив когти, и заглатывала рыбьи потроха, не жуя.

— Привет, милые! — замахала путникам шлюха, что отиралась чуть дальше, через пару домов, на углу улицы.

— О! — Йеруш внезапно просветлел лицом и ломанулся к шлюхе так целеустремлённо, что Илидор в растерянности выпустил его куртку.

Странная была это женщина: осанка молодая, даже юная, а лицо — измятое, такое же утомлённое жизнью, как и застиранное-затасканное красное платье, облегающее плотное тело и объёмную грудь, и притом руки тонкие, а плечи — хрупкие, как у совсем юной девицы.

Йеруш схватил шлюху за плечо.

— Ты!

Она ловко вывернулась, игриво шлёпнула Найло сложенным веером по тыльной стороне ладони. На запястьях стукнули деревянные браслеты, в декольте колыхнулась щедро открытая грудь.

— Сначала платишь, потом трогаешь, милый!

Илидор подошёл, остановился в сторонке.

— О! — эльф порозовел ушами, на миг обернулся к дракону, словно прося поддержки, и, пошарив в кошеле, с явным сожалением вытащил монетку. — Я даже трогать больше не буду, только спрошу. Договорились? Договорились, да?

Женщина покосилась на монетку, кивнула. Глаза её весело блестели, подрагивали задорной улыбкой уголки губ, и это ужасно не вязалась с измятым лицом, чуть оплывшим у подбородка, с немного нависающими веками и сеточкой сосудов на крыльях носа.

— Где в этом прекрасном городе собираются самые живучие и самые пришибленные моряки из всех, какие есть? — требовательно спросил Йеруш. — А? Вот с кем бы ты не пошла ни за какие деньги?

— А «не за какие» — это сколько? — живо заинтересовалась шлюха. — Вот, к примеру, с Ордо Долговязым я б ни за что не пошла, ну ни за что, вот за пять монет разве что подумала б, ты понимаешь меня, милый, а вот к Обрубку Свиле я б даже за десять монет не подошла больше, потому как этот сын акулы мне той раз всё платье изорвал…

— Тьфу ты, — Йеруш звонко пощёлкал пальцами перед её лицом. — Соберись, красавица, ну! Ты слышала, что я сказал?

— Конечно, милый! Ты назвал меня красавицей. Хах, да видел бы та, какой я была в пятнадцать лет, о! До чего ж хороша, все мужики тогда были мои, да и эльфы тоже, вот была б я щас пятнацтилетним яблочком налитым — ох, ты бы не мялся, милый, ты б не жался к дружку своему…

Уши Йеруша покраснели сильнее, а Илидор, стоявший позади, давился беззвучным смехом и шарфом. По другой стороне улицы прошаркал пьяный, длинно присвистнул.

— Так, давай ещё раз: где тут пьянствуют самые лихие и пришибленные моряки из всех, а? Говори, красавица, или верни мою монету!

— Так в «Трёх кочевниках», милый! Это во-он туда, туда, прям по улице иди! Смотри, слева желтый дом с вывеской, не пропустишь, то нарядные торги, а…

— Нарядные торги?

— Одежды там продают. Кто из каких земель их привозит, кто где раздобудет, понимаешь, милый? Там всякоразные одежды есть, моё платье вот, как думаешь, откуда, а? Красивое платье, милый, новое почти, его прежде, говорят, одна дама знаткая носила, тебе нравится?

Шлюха развернула плечи, и её увесистая грудь, стянутая тесноватым расшитым лифом, нацелилась на эльфа. Что-то тихонько затрещало — то ли шов платья, то ли терпение Йеруша.

Илидор даже смеяться перестал, затаил дыхание. Ему страшно хотелось, чтобы лиф платья лопнул — чтобы увидеть, какое идиотское лицо будет у Найло. Нечасто дракону доводится видеть Йеруша настолько не в его эльфской гидрологической тарелке, и ситуация должна получиться жутко забавной, ну пожалуйста, ну что тебе стоит хорошенько треснуть по шву, дурацкое заношенное платье, а?

Но лиф, зараза, не лопнул.

— А в пяти домах за нарядными торгами по другой стороне и будут «Три кочевника», милый. В нижнем зале харчевня, а наверху — спальные комнаты. Если задержишься в городе и заплатишь за комнату — не забудь позвать меня, милый, хорошо?

Йеруш подавился словами благодарности, двумя руками схватил ладонь Илидора и потащил дракона по улице в указанном направлении.

— Будь у меня такой дружок, я б тоже к нему жалась, — вздохнула шлюха им вслед.

На ушах Найло, пожалуй, можно было поджарить лепёшку. Из подстенных теней путников провожали взглядами кошки, блестели глазами, поворачивали головы вслед.

— Зайдём сначала в нарядные торги, у меня появилась пр-рекрасная идея! — шипел Йеруш, подёргивая головой. — Потом пойдём в эти «Три кочевника» и заплатим за комнату.

— А потом позовём шлюху? — ужасно серьёзно спросил Илидор.

— Не беси меня, дракон! Потом ты пойдёшь пить пиво в зале и ждать меня.

— А ты позовёшь шлюху?

— Да что ты несёшь, Илидор! Дурацкий дракон! Я позову моряков, разумеется!

— Ух, твою кочергень, Йеруш, я и не знал, что ты вот настолько извращенец!

— О-о! — Найло остановился, надломился в поясе, вцепился в своё волосы. — У-у-а-а! Илидор!

— Найло? Тебе плохо?

— Мне ужасно! Мне невыносимо! Мне невыносимо рядом с тобой, Илидор, пожалуйста, заткнись! Заткнись! Это невыносимо, просто заткнись! Я больше ни слова тебе не скажу о своих планах, никогда, никогда, никогда, тебе понятно⁈

Дракон, склонив голову, сочувственно посмотрел на беснующегося эльфа и примирительно похлопал его по плечу. Найло выпрямился так резко, что Илидор едва не отшатнулся, спрятал руку за спину, точно его поймали на чём-то недостойном, неприличном. Вдали засмеялась шлюха. Отчего-то Илидору совершенно расхотелось шутить над эльфом, а Йеруш впился в его лицо таким бешеным пылающим взглядом, что дракон снова едва не сделал шаг назад.

— Илидор, — голос Найло перестал звенеть, упал до сдавленного хрипа. — Ты абсолютно ужасный невыносимый дракон. Я никак не могу к тебе привыкнуть, ты понимаешь, хотя я бы никогда не впутался во всё вот это один и я бы так хотел привязать тебя к себе, понимаешь, привязать неразвязным морским узлом, чтобы ты никуда не делся! Но я бы тут же отвязал тебя от себя, отвязал навсегда, непоправимо, я бы даже вернул тебя в Донкернас, потому что это же, нахрен, невозможно. Ты сокрушительно невыносим, Илидор. Ты оглушительно ужасно меня бесишь!

Смесь запахов пива, вяленины, пота, дровяного дыма в зале «Трёх кочевников» была такой плотной, словно её источали сами стены. На полу под окном, выходящим на северную сторону, валяются несколько чудных треугольных монет. В углу между досками пола с западной стороны косо воткнут посох, диковинным навершием на нём — мумифицированная голова волчонка. Стеклянные глаза заботливо протёрты от пыли. Под восточной стеной валяется хорошо выделанная шкура странного животного — по размеру, пожалуй, волчья, но мех длинный и мягкий, рыжий с чёрным. Рядом с этой стеной нет ни столов, ни лавок.

Всё сверкает, бухтит, звякает, брякает, гогочет и гомонит главным образом в середине зала, где как попало расставлены между опорных столбов столы на восьмерых, лавки и стулья. Цветастые повязки на длинных сальных волосах или шляпы с яркими перьями неизвестных Илидору птиц, массивные серьги с цветными камнями, удивительно непритязательными в свете ламп, короткие куртки прямого кроя, звякающие браслеты и цепочки.

Одноглазый моряк, развалившийся у стойки, пытается продать увесистого крючконосого попугая «c собственного плеча» другому моряку, а тот выясняет, случайность ли это, что у первого моряка нет глаза как раз с той стороны, где сидит попугай.

«Гуп, гуп, гуп», — со значением пробухало вдруг по лестнице, ведущей на второй этаж.

Негромким был этот звук, но каким-то весомым, потому все разом умолкли и обернулись к лестнице. Илидор, как раз делавший глоток из кружки, тоже обернулся, и пиво пошло у него носом.

По лестнице с мрачным «Гуп-гуп» спускался Йеруш Найло, и золотой дракон мог бы поспорить на самые блестящие чешуйки со своего хвоста, что никто и никогда прежде не видел Йеруша таким. В умопомрачительных сапогах с высокими отворотами, штанах из кожи старолесских ящериц, в бешеной синей рубахе без ворота, плотно запахнутой на поясе, свободной в плечах и с рукавами-парусами. Увешанный нашейными шнурками с ракушками и костяными фигурками змей, взлохмаченный, тощий и неистовый, Найло был подобен юному морскому ветру, который по недоразумению запутался в бельевой верёвке, погряз своими вихрями во всём, что на ней висело, и теперь мечется среди одежд и простыней с воплем «На абордаж!».

Только Йеруш ничего не вопил — он молчал и цепко пожирал горячечным взглядом каждое обращённое к нему лицо. Не подпрыгивал, не дёргал руками, губами, глазами, и у Илидора, отчаянно давящего в груди кашель, было ощущение, что Найло поглощён, порабощён, навсегда потерян в вихрях юного морского ветра. Ну почему бы нет, разве не должно было отыскаться в закромах природы нечто более тревожное и безумное, чем Йеруш Найло? Разве это тревожное и безумное не могло поглотить, растворить, размыть в себе малахольного эльфа?

Найло остановился на второй снизу ступени и обвёл собравшихся исступлённым взглядом. Моряки сидели и смотрели на него снизу вверх, не понимая, что это такое видят перед собой — эльф явственно не морской и даже не приморский, но ведёт себя так, словно ему тут самое место. И есть нечто глубинно-правдивое в этой уверенности, есть в нём нечто родственное водной пучине — об этом негромко шепчет морякам та особенная чуйка, без которой не выживают люди моря в походах близких и дальних.

Спустись по этой лестнице любой иной приезжий в эдаком виде и с эдаким выражением лица — его бы, верней всего, тут же утопили в бочке чавы. А этого эльфа, пожалуй, сперва выслушают.

— Ну что! — Воскликнул Найло. — Мне сказали, это здесь собираются самые просоленные кости южных морей! Да только так ли вы солоны, как кажется, а?

Гул понёсся по залу. Некоторые моряки медленно принялись вздыматься на ноги — чисто тугие волны, что катятся из серых глубин, чтобы разметать в щепки заблудшую в открытых водах шлюпку да покатиться дальше, играя обломками.

— Найдутся здесь те, у кого хватит духа плыть до Треклятого Урочища, а? — рявкнул Йеруш, и набиравшие высоту исполинские волны разом схлынули, смолкли, рассыпались искристыми брызгами.

По залу прокатился звук отъезжающих по полу лавок и тут же — многоголосое «Тьфу-тьфу!» — моряки спешили сплюнуть под ноги название гиблого места, чтобы не зацепилось за язык.

— До Треклятого Урочища и дальше! — Заходился Йеруш.

Кто-то выругался. Кто-то веско стукнул по столу кружкой. Где-то металлически звякнуло. Сердитый гул зародился в дальнем углу мушиным жужжанием, стукнулся о стену и рассыпался, неокрепший. Ему навстречу понёсся другой — из середины зала, более плотный, сухой и сердитый.

— Зря глотку дерёшь, — перевесил вдруг все звуки низкий и немного гнусавый голос.

Здоровяк со сломанным носом и бурой повязкой на голове сидел за маленьким столом у окна. Смотрел на Йеруша в упор, жевал губами, двигал туда-сюда массивной челюстью, синеватой от щетины.

Словно прицениваясь смотрел на Йеруша этот человек. Словно он способен был разглядеть под всеми штуками, которые навесил на себя Найло, истинного и неукрашенного эльфа, который никем не притворяется, никого тут не пытается подзуживать и подначивать, а просто кровь из носу хочет зафрахтовать корабль, который поплывёт туда, куда ни один моряк в здравом уме плыть не станет.

Здоровяк усмехнулся уголком рта.

На загривке Илидора встала дыбом чешуя, несуществующая в человеческой ипостаси. Неистово зачесался нащипанный пивом нос. А здоровяк положил на стол локти и припечатал с уверенностью и какой-то окончательностью, словно запирая воском важное письмо:

— Никто из нас не поведёт корабль к Треклятому Урочищу.

Под звук отъезжающих лавок и многоголосое «Тьфу-тьфу!» Йеруш вдруг рассмеялся, так заразительно-весело, будто юный ветер пощекотал ему пятки, или будто здоровяк предложил восхитительную и нерешаемую гидрологическую загадку.

— Никто из вас не поведёт, значит! — звенящий голос Найло пронёсся по залу, раздавая щелчки стеклянным кувшинам и стёклам фонарей. — А где сидит тот, кто поведёт? Ты ведь знаешь такого человека?

Здоровяк оскалился, а потом вдруг ухмыльнулся и едва заметно двинул веками вверх-вниз.

— Медузу мне в пузо, — одними губами произнёс Илидор.

— Так я о чём, — говорил здоровяк, вразвалку шагая по пирсу, — если у вас нет корабля и капитана, так их и надо подыскать первым делом. А вовсе не команду. Вы же припёрлись собирать команду, не имея ни корабля, ни капитана. Одно слово — мыши сухопутные.

Здоровяка звали Зарян. Он сказал, что назван в честь солнечного восхода, но Илидору это имя почему-то навевало воспоминание о пыльной и жаркой степи, причём воспоминание забавное, но какое именно — дракон не мог сказать. Не менее забавным ему виделось, что дракона называют мышью, притом сухопутной.

Вместе с Заряном увязалось ещё с полдесятка моряков. Только что эти люди сплёвывали на пол название гиблого места, а теперь прутся к капитану, который, возможно, согласится туда плыть. Как только Йеруш сказал Заряну, что ему требуется найти кое-что очень важное в дурных и опасных водах, в которые не всякий корабль решится отправиться и ещё более не всякий корабль способен войти, — тут же нашлись моряки, готовые поговорить на эту тему с самым лихим капитаном побережья и даже почти протрезвевшие по такому случаю.

Это дракона тоже забавляло.

Йеруш же не веселился совершенно. Он лихорадочно блестел глазами, сжимал губы в нитку, хрустел суставами пальцев и выглядел так, словно в следующий миг вопьётся кому-нибудь в глотку.

Мысль, начатую Заряном, подхватил тощий высокий моряк в красной рубахе:

— Капитан, который, может, и отважиться сплавать к Треклятому Урочищу… — Он произнёс и тут же сплюнул название, и его приятели эхом повторили: «Тьфу-тьфу!». — Единственный такой капитан — это Морген. Но, правду сказать, он давно уже не вёл дел ни с кем из наших.

Отчего-то в памяти Илидора возникла выброшенная на дорогу рыбья требуха, к которой сбегаются кошки и чайки.

Слово взял щуплый моряк нездешнего вида: ярко-голубые глаза чуть навыкате, нос приплюснутый, кожа очень смуглая, а брови, щетина и волосы — смоляные. Голова обмотана мягкой линяло-рыжей тряпицей, затылок открыт и с него на спину спускается косица с палец толщиной. Ещё больше выпучив глаза, моряк заговорил:

— Морген непрост. Говорят, лет тридцать назад он возник из ниоткуда в порту, который нынче нельзя называть. Шхуна без команды пришла в тот порт и врезалась в пирс, а на борту не было совсем никого, кроме одного мальчонки. Говорят, море изгнало его!

— Но Морген всё время возвращается обратно, — треснутым голосом добавил кто-то, шагавший позади.

— А я слыхал, он родился на берегу! — влез Красная Рубаха. — В прибрежном городе далеко на северо-западе, в землях, прозываемых Чекуаном, и в ночь рождения Моргена волны бросались на волнорезы, принимая форму змеи!

— Не удивительно, — выкрикнул тот же треснутый голос.

По пирсу пронеслось несколько смешков. Иные моряки зашикали, один с притопыванием обернулся вокруг себя дважды через правое плечо.

— Да-а! Он подлинный змей моря, Морген Полуэльф!

— Почему его называют Полуэльфом? — Найло сумел наконец вставить словечко.

Моряки уставились на Йеруша, как на дурачка.

— Потому что он полуэльф, — после недолгой паузы ответил Зарян.

У этого пирса было пусто и тихо. Почти бесшумно ворочалось море, серебристо блестело, пахло солью и подгнившими водорослями. На берегу, поодаль врастали в землю заброшенные дома. По дырявым крышам и покосившимся стенам ходили любопытные толстые чайки.

На пирсе стояли корабли — все как один небольшие и такие же заброшенные с виду, как и дома, что пялились на пирс пустыми оконными рамами. Корабли с голыми мачтами и пустыми палубами выглядели собственными надгробиями — все, кроме…

Илидор наклонил голову, крылья встряхнулись и хлопнули, как ударенные ветром паруса.

Один корабль что-то бормотал в полузабытьи. Это отдалённо напоминало звон руды в толще камня или шёпот самого камня, который мог поделиться с драконами тенью своих чувств, дыханьем своей памяти.

Все другие корабли молчали. Все немногие корабли, когда-либо виденные драконом, молчали, Илидору даже в голову не приходило, что может быть иначе, пока он не услышал это бормотание. Дракон быстро нашёл взглядом его источник — небольшой корабль, двухмачтовый, с виду очень потрёпанный, с поставленным косым парусом на второй, высокой мачте у кормы. Бриг, всплыло в памяти неизвестно когда и от кого услышанное слово.

Этот бриг звался «Бесшумный». Когда-то он был лёгок, неутомим и куражлив, как тысяча морских демонов. Сотни раз сапоги самых лихих моряков гарцевали по его палубе, её омывали крепкой чавой и кровью, и не было в Южном море такого края, куда не могли донести «Бесшумного» полные ветром хищные паруса. Многие годы шустрый и отважный бриг был грозой всех вод от Пьяной Бухты на Южном мысе Маллон-Аррая и докуда глаз хватало, ибо не знал этот корабль ни усталости, ни страха. И всегда ему думалось, что самые упоительные приключения, земли и воды — еще впереди, и всегда ему верилось, что горизонт не заканчивается нигде…

Паруса помалу истрепались ёршистыми ветрами, брюхо стало тяжёлым от наросших ракушек и тины. Кураж выветрился через бесконечность полученных таранами пробоин, неутомимость надломилась вместе с четырежды сломанными мачтами, и шаги моряков всё реже бодрили доски палубы, и лёгкий ветер уже так бесконечно давно не прибегал петь в хищные паруса…

Илидор совсем не удивился, когда Зарян повёл их именно к этому кораблю. И совсем не удивился тому, что они поднимались на борт в тишине, пустоте, никем не остановимые — здесь и должно быть так, открыто и пусто, только так и должно быть на этом корабле, который что-то бормочет в полузабытьи, словно выпавший из пространства и времени. Открытый всем ветрам и заблудшим посетителям — да разве кому придёт в голову подняться на давно заскучавшую палубу? И захочет ли ветер снова наполнить собой обессиленные паруса?

День был прохладным, но Илидору казалось, что палуба греет его ноги сквозь башмаки, словно солнечное тепло когда-то впиталось в эти доски и теперь живёт в них, такое же беспокойное и ждущее, как сам бриг.

— Вон Морген, на шканцах, — прошептал Косица и указал на возвышение между мачтами.

Распахнутая дверь, ведущая куда-то в недра корабля, огромный рычаг посреди возвышения и перед ним — массивный ящик с двумя крюками для подвеса ламп. Перед ящиком на раскладном стуле сидит Морген Полуэльф, сидит, закинув ногу на ногу, покачивает носком кожаного сапога с впечатляющим отворотом. Морген ещё молод, подтянут и гибок, и даже в том, как он сидит, ощущается скрытая мощь и порывистость. Он словно застыл на шканцах в остановившемся времени, не замечая, что бриг «Бесшумный» уже очень-очень давно не выходил в море и не ловил ветер в паруса.

Морген сидит на раскладном стуле и перебирает какие-то записи или же карты. Голова его непокрыта, что довольно странно для моряка, длинные тёмно-русые волосы связаны в хвост, низкий, на самой шее. Правый локоть опирается на ящик, бриз застенчиво трогает широкий рукав выбеленной рубахи. Морген не может не слышать шагов, не видеть краем глаза движения по палубе, однако он даже ухом не ведёт. А уши его и впрямь заострённые, но слегка — не как у эльфов, а как у… Илидор не может найти определения. Как у какого-нибудь чудища из мрачных баек, получеловека-полузлобника.

Незваные гости прошли по палубе, как по одной из тех дорог, что разматываются перед человеком во сне. Отчего-то казалось, что каждая верёвочная бухта, каждый ящик, тень от мачты и свёрнутых парусов провожает чужаков внимательным взглядом, что-то шепчет у них за спиной.

Корабль жил, пусть и в полузабытьи.

Они поднялись на шканцы и остановились в трёх шагах от Моргена, не зная, как себя вести посреди пустоты, на этом малахольном корабле, капитан которого столь демонстративно не обращает на них внимания. Как будто где-то на середине трапа они умерли и сделались призраками, и сейчас легчайший бриз, играющий рукавом рубашки Полуэльфа, развеет незваных гостей по палубе и ближним водам, как обрывки воспоминаний.

Морген, шевеля губами и покачивая ногой, изучал бумаги. Склонённое лицо толком не разглядишь — тёмные брови, резкие черты. Илидор думает, что Морген, если б не уши, больше всего походил бы на дракона — его поза и движения слишком текуче-пластичные для человека, но он не такой тонкокостный и длинноногий, как эльф. Что-то среднее. Полуэльф, одним словом.

Помнится, библиотечные старички Донкернаса говорили, что эльфы с людьми практически никогда не дают общего потомства, и против воли Илидор почувствовал почти-симпатию к этому обормоту: золотых драконов ведь тоже не бывает.

— Ну-ну, Зарян.

Когда он заговорил, все вздрогнули. Голос у Моргена оказался неожиданно звучным, шершавым, как кошачий язык, и более низким, чем ожидал Илидор.

— Помнится, ты говорил, что больше не желаешь ходить под моей командой. Как давно ты носа сюда не казал, напомни?

— Поскольку так себе был последний поход, — скупо бросает Зарян, смотрит на Моргена в упор и с нажимом добавляет: — Помнитс-ся.

Полуэльф понимает взгляд. Высокие скулы, резко очерченная линия щёк и небольшие, глубоко посаженные пронзительные глаза придают ему сходство с хищной птицей. Из-за пушистых тёмных ресниц верхние веки кажутся подведёнными. В сухую кожу лица, по-людски плотную и по-эльфски безволосую, впитался загар, навечно сделав её золотистой. Единственное явственно людское в Моргене — это подбородок: квадратный, упёртый, словно вырубленный топориком.

— Помнится, по пути к Серой Лагуне кто-то перегрыз якорную цепь! — добавляет из-за плеча Заряна молодой моряк с клочкастой бородёнкой.

Полуэльф вдруг улыбается — и улыбка солнечным светом заливает его лицо, стирает с него хищность, упрямство и затаённую едкую горечь, растрескивает-смахивает шелуху суровости, глаза вспыхивают задором, делаются тёплыми. Миг — и вместо капитана «Не пойми как ко мне подступиться» перед незваными гостями оказывается свойский рубаха-парень, который всю жизнь мечтал разделить с ними какое-нибудь безумное приключение. Просто так, без всяких условий, во имя врождённого стремления во что-нибудь вляпываться, чтобы было о чём вспомнить на старости лет.

— Да, то ещё вышло плавание, — охотно признаёт Полуэльф, и тут же его взгляд снова становится цепким, как рыболовный крючок. — Так какая каракатица притащила вас сюда сегодня? Вы знаете, я давно солю якоря.

И, не давая морякам возможности ответить, Морген поднялся со стула, легко и пружинисто. Шагнул-скользнул к Илидору и Йерушу, которые стояли чуть в стороне.

— А вы что тут забыли? Вы не люди моря.

— Мы нелюди дела, — жёстко отрезал Найло, всё это время смотревший на Моргена с пытливым интересом учёного, который нежданно обнаружил неизвестный науке вид паразита. — Прибыли в этот затрюханный город ради развития науки!

Кто-то из моряков прыснул. Полуэльф изогнул одну бровь, сложил руки на груди. В правой были зажаты свёрнутые в трубку бумаги, и Морген похлопывал себя ими по плечу.

— Нам, — продолжал Йеруш, повышая голос, — нужны безумные и умелые моряки, согласные сплавать за границу Треклятого Урочища! Во имя науки мы должны вытащить с одного из тамошних островов кой-какие важнейшие вещи!

При упоминании гиблого места Полуэльф сохранил непроницаемое выражение лица, и ни один из моряков не посмел сплёвывать название. Морген бросил бумаги на раскладной стул. Илидор посмотрел — это были карты, с виду страшно древние, непрочные и кем-то зализанные до полусмерти.

— Так мы нашли умелых и безумных моряков, или нам ещё поискать? — спросил Найло и впился глазами в лицо Полуэльфа.

— Может, нашли, а может, нет, — скупо отрезал тот. — Зависит от нашей выгоды.

Йеруш под взглядом Моргена задрал подбородок так, что Полуэльф чуть качнулся назад, видимо, подумав, что Найло сейчас проткнёт его подбородком под носом. Но тут же качнулся обратно и впился в Найло ответным колючим взглядом, чуть снизу вверх — Йеруш, единственный эльф, был самым высоким в этой небольшой толпе.

— Ну-у? — с нажимом протянул Морген.

— С глазу на глаз, — отрезал Найло.

Полуэльф скупо кивнул и мотнул подбородком, указывая Йерушу на открытую дверь, приветливо распахнутую из недр корабля.

Илидор был совершенно уверен: всё, услышанное сейчас от Найло, Морген перескажет команде, если, конечно, команду доведётся собирать, и очень надеялся, что Найло хватит ума не говорить, какие именно ценности нужно забрать с архипелага за Треклятым Урочищем. Впрочем, возможно, признаться придётся: дракон не был уверен, что оставшихся денег Университета хватит на организацию плавания и выплату той цены, которую заломит капитан и команда, чтобы подставлять свои шею самому опасному месту в этих водах. Возможно, придётся рассказать про ценности и обещать поделиться.

Снова влезла в память рыбья требуха, валяющаяся на дороге, и спешащие к ней хищники.

Пока Йеруш и Морген общались в недрах корабля, Илидор изо всех сил набрасывал на себя скучающе-уверенный вид в лучших традициях ледяной драконицы Хшссторги, искоса поглядывал на стоящих вокруг него людей и мысленно пожимал себе руку за то, что сделал прямую списку с записей Хардреда — гномскими рунами. Что бы ни было на уме у Моргена и других моряков — без Илидора им до места не добраться.

Морген, в отличие от матросов, наверняка обучен грамоте, но Илидор был абсолютно уверен: на всём протяжении пути от Такарона до города Гребло он, золотой дракон, — единственный, кто умеет читать гномские руны, а это очень-очень немаловажно в предстоящем плавании.

Йеруш и Морген быстро нашли общий язык, после чего всё завертелось стремительно и бурно. Нашёлся в городе Гребло поверенный под вывеской известной фамилии писарей, которому Найло решился поручить составление контракта и хранение положенной морякам платы до возвращения «Бесшумного». Также Йеруш затребовал большой хранительный ящик и оставил в нём оба своих рюкзака, решив ограничиться в плавании котомкой с самыми необходимыми вещами.

— Куда следует отправить вещи в случае гибели доверителя или его невозвращения в течение сорока дней по любой причине? — без всякого выражения пробубнил писарь, шкрябая пером по серовато-жёлтой бумаге.

Илидор вытаращился на писаря, но Йеруш и ухом не дёрнул, столь же занудно пробубнил:

— В Университет Ортагеная, Эльфиладон. Расходы за счёт доверителя.

Любопытно, подумал дракон, а если бы я решил оставить здесь на хранение свой меч и огорчительно скопытился во время плавания — посыльные этого писаря смогли вернуть меч в Гимбл? Некоторое время Илидор веселился, представляя, как посыльные бесплодно бьются о привратных стражей.

Большая часть оставшихся денег Университета ушла на задаток морякам и закупку бездны необходимых для плавания предметов. По словам Моргена, в самом благополучном случае экспедиция должна занять дней десять, «если никакие непредвиденные обстоятельства не пожелают нас задержать или сбить с курса, но я не припомню ни одного плавания, в котором такие обстоятельства не возникали». Потому предстояло закупить еды с запасом — это при слегка безумных ценах на вяленину, крупу, муку и прочие продукты, способные храниться вне подпола; также нужно было организовать доставку на борт пресной воды в изрядном количестве и докупить кое-какой инвентарь: багры, топорики, гардаманы для безопасных парусных работ — ведь команды набралось всего ничего и здоровье каждого человека требуется беречь, вёдра, парусные иглы, вертли, чаву…

— Никакой чавы, — отрезал Найло, едва не вызвав бунт на неотчалившем ещё корабле, и в конце концов согласился закупить слабенького овсяного пива.

…рукавицы, уключины, паклю, сетки, кружки и ложки, новые тюфяки взамен давно истлевших и возок соломы для набивки тюфяков…

— Хватит! — Йеруш схватился за голову, и Морген сочувственно похлопал его по плечу, пояснив, что кораблю придётся выживать посреди ничего, и недостающих вещей в море взять неоткуда, потому необходимо ещё…

…несколько фонарей, свистульки — на случай встречи с другим судном или если придётся пересаживаться в шлюпки, или если туман над Стоячей Запрудой будет особенно густым, а также канаты, масло, найтовы, топорики…

— Топорики уже были! — Найло хлопнул по столу ладонями и заявил: — Всё, закончили! Ещё слово — и мы раздоговоримся обратно!

Спустя три дня бесконечной беготни, споров и непредусмотренных денежных трат бриг «Бесшумный» был готов к отплытию в самые опасные воды близ Южного мыса. Бриг, пробудившийся от своей многолетней дремоты, бодро хлопал парусами, едва не подпрыгивал на волнах и ожидал, ожидал, когда же весёлый ветер снова прибежит петь в его хищные паруса. Команда, лишённая чавы, была деятельно расстроена, то есть полна сил, ворчлива и готова горы сотрясать. Морген Полуэльф знал о цели путешествия значительно больше, чем Илидор пожелал бы ему говорить, но Найло только руками разводил — он и сам не понял, как получилось, что он выболтал капитану много слов сверх тех, которые собирался сказать.

Впрочем, чего не сделаешь в радостном предвкушении, когда цель уже почти-почти можно разглядеть в дальней дали сурово блестящего позднеосеннего моря!

И наконец бриг «Бесшумный» отправился в своё новое, долгожданное, почти уже нечаянное приключение после зычного гарканья капитана Моргена Полуэльфа: «С якоря сняться!». Бриг вздрогнул, встрепенулся, только теперь окончательно поверив, что ему снова судилось выйти в открытые воды, и стремительно, задрав нос и поскрипывая всеми снастями от нетерпения, врубился в солёную пену, понёсся, набирая скорость, по волнам, наперерез побережным торговым шхунам, которые неспешно волокли в Гребло какой-то товар из восточных и западных земель.

«Бесшумный» шёл в открытое море, упоительное, опасное и бесконечное. Шёл к открытому горизонту и ловил ветер в истосковавшиеся паруса, заскорузлые от долгой мимовольной оцепенелости. Толпящиеся на пирсе коробейники провожали бриг оценивающими взглядами прищуренных глаз: куда, интересно, пошёл, с чем вернётся, привезёт ли товара для хорошего навара?

Поманив к себе на мостик Заряна, Морген вполголоса спросил:

— Они уже жалеют или ещё в неведении?

— Сам-то как думаешь? — буркнул Зарян и мотнул подбородком на совершенно счастливых Илидора и Йеруша, которые, гупая пятками, носились по полубаку вокруг фок-мачты.

Красная Рубаха, Зарян, Треснутый Голос и некоторые другие моряки уже, бывало, ходили в одной команде на разных кораблях, и этим кораблям несколько раз случалось брать на борт людей суши. В таких случаях моряки всегда держали между собой пари: как долго и как далеко будут блевать сушные люди, оказавшись на борту, даже если судно пойдёт обычно, побережно, и находящиеся на палубе смогут всегда видеть милую их сердцу землю.

В этот раз идти предстояло в открытое море, однако матросы, приглядевшись так и эдак к своим пассажирам, не стали заключать пари: никто не пожелал поставить на то, что Йерушу или Илидору поплохеет от качки.

Найло так и взошёл на борт в сапогах с высокими отворотами, кожаных штанах и синей рубахе без ворота, с рукавами-парусами. Цирковой смешила, надевший нечто подобное, мог бы изрядно веселить портовую публику, изобразив человека, который хотел притвориться моряком, но не знал, как на самом деле выглядят люди моря. Однако на Йеруше эти вещи не выглядели нелепыми — наоборот, он оказался странно органичным, и даже откровенно идиотские нашейные шнурки с ракушками и костяными фигурками змей не смотрелись на нём как издёвка или неудачная шутка.

Этот эльф не пытался сделаться похожим на людей моря. Он оделся так, как ему нужно было одеться для встречи с каким-то собственным морем — Зарян, Треснутый Голос, Красная Рубаха и остальные чувствовали это.

Чувствовали в Йеруше невыразимую словами сродственность даже не себе, людям моря, а самому морю, хотя ни у одного из матросов и не было подходящих слов, чтобы выразить это ощущение красиво. Просто ясно было: этот эльф — последнее существо в мире, которое побежит блевать с борта, поскольку приходится он большой воде кем-то вроде племянника.

А может, он племянник подводным чудищам или даже самому главному из них, имени которого никто не называет, взойдя на борт. Ощущалась в Найло зловещинка, а ещё пуще того — сила, глубинная, займанная, чрезмерно весомая для тощего тела и удерживаемая в узде лишь благодаря разуму недюжинной мощи, такому же вечно неспокойному и хаотическому, как бесконечная бескрайность воды.

Что касается второго пассажира, то стоило «Бесшумному» выйти в открытые воды, как этот малахольный развернулся в плечах, словно заполненный ветром парус, вперился взглядом вдаль и заблестел золотыми глазами, а чуть погодя с какой-то кошачьей ловкостью взвился по вантам на самый крюйс-марс и, кажется, намерился провести там остаток плавания.

Дракон впервые оказался в открытом море, впервые вокруг него размоталось такое ровное полотно бесконечного пространства, так что Илидору немедленно захотелось забраться повыше, увидеть побольше. Вот он и взобрался как мог высоко — и у него перехватило дыхание, как в детские годы от первого полёта. Илидор видел горизонт, который не заканчивался совсем-совсем нигде. За целым морем воды длилось и длилось море горизонта, и дракон был сражён, потрясён, оглушён его нескончаемой огромностью.

В груди взбурлило — не песня, не рычание, скорее гул на нижней границе слышимости, и дракон ощутил почти физически, как этот гул пульсирует в груди, горле, ушах, как отзывается на него истосковавшийся по морю бриг «Бесшумный» и завороженно подстраивает своё движение под едва слышимый рокот волненья, рождённый в драконьей груди.

— Драконизация всего корабля, — тихонько бухтел себе под нос Йеруш, подпрыгивал у борта и желал видеть дельфинов. — Или радуйтесь, или бегите.

Илидору никогда не встречалась карта, способная вместить в себя море. Крылья плаща трепетали, требуя немедленно исследовать загоризонточность, взвиться в небо и помчаться туда, за пределы видимости, найти там новые чудесные земли, совсем не похожие на уже виденные, изучать их, ощупывать и обнюхивать, собирать истории этих земель, брать себе на память какие-нибудь их кусочки, а потом…

Дракон наклонил голову, прислушиваясь к ощущениям внутри себя, как прислушивался, бывало, к голосу вод и руд, которые звучали из-под земли. Да, он хотел бы полететь за море и найти там удивительные вещи, а потом вернуться и рассказать о них кому-нибудь, кто не умеет летать за моря. Он хотел бы исследовать всё, что находится за этим горизонтом и за другими.

Именно сейчас, оказавшись в восхитительно открытом море, бесконечном, наполненным запахом соли и длинными неукрощёнными ветрами, дракон впервые по-настоящему осознал, как же много неисследованного в мире, какая огромность может оказаться под его крыльями, если он прямо сейчас поднимется в небо.

Вместе с тем, при мысли о том, чтобы приносить кому-нибудь истории о далёких загоризонточных землях, в груди трепыхнулась тревога. Было в этом желании что-то тревожное, досадное и лишнее, словно камешек, попавший в башмак.

Несколько дней «Бесшумный» шёл в открытое море, на юг. Ветру эта затея, видимо, оказалась не по нраву, и он то едва-едва наполнял паруса, то вовсе менялся на встречный. Йеруш, исполненный бесконечного терпения, возился на юте со своими пробирками, в которые позаливал морскую воду, и почти полностью выпал из реальности.

Илидор вертелся на палубах, мачтах, реях и вантах, донимал моряков расспросами, помогал с самыми простыми из не-неприятных палубных работ. Моряки относились к нему добродушно-снисходительно, как к придурочному и дружелюбному щенку. С удовольствием развлекали Илидора бесконечными байками, часто скабрезными, часто жуткими в своей беспечной жестокости, временами неправдоподобными. По большей части ужасно смешными.

— А то было дело, мы захватили кока.

— Кока⁈

— Дык да! В долгом плавании это ж один из важнейших людей!

С этим дракон горячо согласился: сейчашний кок «Бесшумного», похоже, не видел котла до того, как попал на борт, так что кормил команду то подгоревшей кашей, то слишком жидкой похлёбкой, а ещё изрядными непрожевываемыми кусками холодной вяленины и сухарями, которые царапали дёсны. И свежевыловленной рыбой, конечно, которую кок тоже умудрялся испортить. Вечно недочищенная, недопотрошенная, горчащая, разваренная в едва ли не кашицу, она вызывала у дракона тихое негодование и ностальгические воспоминания о рыбе, тушёной с луком и ягодами палянии, какую готовила для гостей эльфка Фиррэ в спальном доме Бадираля.

Спали Илидор и Йеруш в «каютах», как моряки в насмешку называли клаустрофичные помещения-коробчонки, в которых раньше, кажется, перевозили скот. Как везде на корабле, тут были низкие потолки, запах плесени, застоявшийся воздух, а по ночам темные сыроватые помещения вообще казались скрипучими гробиками.

Ради сохранения душевного равновесия имело смысл засыпать до наступления темноты, и Йерушу, который почти ни с кем не общался, это удавалось вполне. А вот Илидор вечно задерживался за болтовнёй с матросами или застревал на вантах, завороженно наблюдая за закатным морем и подрагивая крыльями. Матросы предлагали ему спать в кубрике, где хватало незанятых гамаков, но Илидор смекнул, что отдельная клетушка-«каюта», пускай и похожая на гроб, намного приятней компании храпучих малознакомых людей, пахнущих, к тому же, отнюдь не розами.

Дважды «Бесшумный» бросал якорь в виду больших островов, и человек десять отправлялись на шлюпке к берегу, чтобы пополнить запасы пресной воды, хотя её, вроде бы, с запасом погрузили на борт в порту, и протухнуть ей ещё никак не полагалось.

Люди моря исправно и охотно продолжали развлекать Илидора байками. Хотя им постоянно приходилось работать и бесконечно тащить-тянуть-закреплять снасти, словоохотливости им это отнюдь не убавляло. Они трепались, балагурили и скабрезничали всё время, пока бодрствовали.

— Лет семь назад, было дело, Моргену продали карту острова Повсюду. Обыскались мы его по всем южным водам!

— Ага, ага, это ж тогда в Криворуслом Проливе заплутали? Там острова людожоров, Илидор, они делают сыпучие мели на корабли!

— Ну да, тогда! Потом еще до самого Ледащего Течения нас гнал косяк акул с железными зубами. Ты чего лыбишься? Да пусть меня пучина поглотит, если вру!

— Ладно, ладно. Что это за остров такой — Повсюду, зачем он нужен был Моргену?

— Да каракатица его знает. Мы ж его так и не нашли.

И после недолгого молчания Красная Рубаха высказал, видимо, общее мнение моряков:

— Так и ваш остров в Треклятом Урочище мы не найдём. Разметает нас ещё на подходах, поскоку с давних давен никому не удавалось пройти в воды Урочища.

— А мы пройдём, — весело отбрил его Илидор, хотя на деле понятия не имел, пройдут они или нет.

Просто понимал: байки байками, дружелюбие дружелюбием, но имея дело с людьми моря, нехудо держать в рукаве дополнительную костяшку. А лучше две. Или хотя бы делать вид, что рукава твои не пусты. Зарян внимательно посмотрел на дракона, изогнул бровь вопросительно. Илидор глазами указал на Йеруша, который на юте пререкался со своими пробирками и размахивал руками. Широкие рукава рубашки хлопали, как крылья.

— С ним — пройдём.

Моряки, против ожиданий, не рассмеялись.

Дракона боялись палубные кошки, исчезали с глаз долой всякий раз при его появлении. Поначалу он даже думал, что моряки его разыгрывают и нет никаких кошек на корабле, но потом в коридорах нижней палубы Илидору встретились блестящие в темноте глаза, и дракон решил считать, что это кошачьи.

Несколько раз в день Илидор поднимался на «воронье гнездо» или просто взбирался на ванты повыше и внимательно-цепко оглядывал бескрайний морской простор, подмечая, где находится солнце, что-то считал или запоминал, шевеля губами. Моряки над ним подшучивали, дракон невинно улыбался в ответ, не отвечая и не бросая ответных шуток, хотя в другое время за словом в карман отнюдь не лез.

Постоянная изменчивость моря завораживала. Стеклянно-гладкое, ёршитое, яростно-буйное, серо-холодное, бездонно-зелено-голубое, желтовато-серо-прозрачное, подверженное влиянию солнца, ветра и собственных настроений, природных и рукотворных сил, его окружающих, и множеству тварей, его наполняющих, — но глубинно-неизменное в вечном движении, в хаотичной своей переменчивости.

— Откуда у Моргена этот корабль? — спросил как-то Илидор у матросов. — Это же не простой корабль.

Зарян по своему обыкновению поглядел пытливо и не ответил. А Треснутый Голос, неспешно взвешивая слова, проговорил:

— Точно никто не знает. Многие скажут, Морген в прежние годы ходил на «Бесшумном» простым матросом и забрал корабль себе, забив до смерти предыдущего капитана на глазах у команды.

— Но мы в это не верим, — махнул рукой Красная Рубаха. — Быть того не может, чтоб Морген ходил простым матросом.

Компанию паруснику составляли по большей части дельфины и редкие буревестники. Несколько раз, болтаясь на вантах, Илидор видел в глубине чьи-то исполинские спины, неосмыслимо огромные, как угольные драконы в его давних снах. Наяву Илидор страстно не желал верить в существование чего-то столь гигантского, потому решил считать исполинские спины игрой теней. Хотя и понимал, что это глупый малодушный самообман.

Один раз ему довелось наблюдать всплывшую мёртвую тушу большого рыбообразного существа. Оно было много меньше тех глубинных теней, — размером примерно с треть «Бесшумного». Туша колыхалась на воде, а на ней пировали крикливые птицы.

— Что вы потеряли в Треклятом Урочище? — то и дело допытывались моряки. — Что за ценность вынуждает рисковать жизнями в дурных водах?

— Жизни нынче дёшевы, — отшучивался Илидора. — Вы-то рискуете всего лишь за монеты.

Глаза людей моря тогда становились колючими и расспросы прекращались. Не то чтобы надолго.

Других судов им не встречалось — «Бесшумный» ушёл слишком далеко от маршрутов побережных торговых судов, а для непобережных поздняя осень была не сезоном. Лишь раз неподалеку продрейфовал чахлый и по виду заброшенный кораблик без парусов и всяких признаков жизни на борту.

— Полоумная шхуна, — скупо бросил Треснутый Голос в ответ на вопросительный взгляд Илидора.

Ничего не понявший дракон затребовал объяснений и получил их, о чём немедленно пожалел и сам дракон, и моряки, поскольку Илидор решительно затребовал сменить курс и проверить, остался ли на борту шхуны кто-нибудь живой. С большим трудом до дракона донесли, что полоумная шхуна отправляется в плавание без еды и воды, а до ближайшего берега даже под парусами идти не менее трёх дней, и если на палубе никого нет, то все безумцы давно уже посигали в море, мучимые жаждой, и пополнили команду морского чудовища, имени которого никто не называет, находясь на борту. И что если Илидор не уймётся немедля, то рискует отправиться за полоумной шхуной вплавь.

Дракон не унялся и буйствовал ещё долго. Эта вспышка Илидора, его упрямство, его вдруг разгрохотавшийся голос что-то неуловимо изменили в отношении людей моря. До этого матросы относились к нему с добродушной снисходительностью — дракон чувствовал, что добродушие временное, хотя не мог бы сказать, где оно закончится — но после встречи с полоумной шхуной люди моря посерьёзнели, подобрались, у них изрядно поубавилось словоохотливости, а глаза сделались цепче и колючей.

— Ты поосторожнее, — как-то раз буркнул Косица, когда они с Илидором сматывали веревочные бухты на верхней палубе. — У кой-кого из команды на руках столько крови сухопутных мышей, что мышата видят этих людей в кошмарах.

— Я не мышь, — насупившись, бросил Илидор.

— И не человек моря, — был ответ.

Носиться по кораблю так, как носился Илидор и при этом держать меч на поясе — решительно невозможно, но дракон не был настолько беспечен, чтобы оставлять оружие в каюте. Потому его ножны в основном болтались на боку Йеруша, который по вантам не лазал, по палубе не ползал, но постоянно запинался об этот хренов меч и ругался себе под нос.

Оба понимали, что в случае чего у Найло будет больше шансов лишиться оружия, чем воспользоваться им, и оба понимали, что Илидор скорее перемелет в фарш всю команду и до кучи корабль вместе парусами, чем лишится этого меча во второй раз.

А бриг «Бесшумный» всё летел вперёд, наслаждаясь каждым дуновением ветра, лучом солнца и светом звезды, каждым восходом и закатом, каждым преследующим судно дельфином и плеском волны. Парусник, как и дракон, мечтал о горизонте, который не закончится нигде, парусник страстно надеялся однажды добраться в дальние страны, до которых прежде не доносили его хищные паруса, а ещё он хотел снова поиграть с ветром далёких портов, которых не видел уже много лет, услышать чудную речь, которой не понимал…

Запах моря менялся день ото дня. В Гребло волны пахли солью и едкостью, в открытых водах едкости поубавилось, но появился едва уловимый влажно-травный запах водорослей. То и дело длинные ветра приносили новые запахи: гниющая рыба, разбухшие от воды доски, нагретые солнцем перья, сухостой с продуваемых островов.

Чем ближе они подходили к Треклятому Урочищу, тем явственнее дракон чувствовал озоновый запах мощной грозы. Тем менее дружелюбными становились их спутники, тем больше они начинали походить на подобравшихся перед дракой крупных и пренеприятнейших псов.

Красная Рубаха хохотнул, собирая кости.

— Не, вы как хотите, а такого невезучего игрока я ещё не видал!

Косица хлопнул Илидора по плечу:

— Да, приятель, в игре тебе крепко несчастливится! Ну да зато тебя бабы любят, небось, а? Поговорка такая есть, знаешь: кому в игре не прёт, тому в любви везёт!

— А то, — Зарян смерил Илидора неспешно-цепким, оценивающим взглядом. — Конечно, бабы его любят, такого смазливого.

Не сводя глаз с дракона, что-то тихо сказал Красной Рубахе. Тот стрельнул взглядом в Илидора и прыснул. Дракону сделалось вдруг неуютно за этим столом, с этими людьми, — странно, ведь они провели рядом несколько дней, трепались, ели, играли в кости, иногда Илидор подключался к мелким работам на палубе, его допускали на реи, доверяли ему травить шкоты, научили завязывать несколько простых узлов, но…

Пробегала иногда между ними некая недосказанная странность, которую дракон не мог бы описать словами, но от которой ему делалось неловко и хотелось поскорей выйти на свежий воздух.

А сейчас недосказанная странность вдруг окрепла, обрела форму и плотность — словно непроницаемый полог отсёк Илидора от людей моря. Нечто такое, чего он не понимал, о чём не думал, вдруг прорвалось в действительность, пролегло слизкой тенью между ним и моряками. В первые мгновения дракон чувствовал: ещё можно обратить всё в шутку, но эти мгновения быстро иссякли, на их месте возникла пропасть, возникла и отсекла Илидора от весёлой компании, частью которой он вроде как был все эти дни.

Быть может, близость Треклятого Урочища напомнила людям моря: этот сушный человек — не такая уж и подходящая для них компания. Он никогда не был и не мог бы стать своим. Он чужак, ненадолго и лишь волей случая попавший на борт корабля.

— Его, небось, даже в Пыжве бы каждый раз встречали, как в первый! — изрёк Красная Рубаха и заржал, опёршись обеими руками на столешницу и упершись взглядом в Илидора.

Через мгновение все остальные заржали тоже. Косица — несколько принуждённо.

— Да что смешного? — Илидор почувствовал, как загораются краснотой его уши — до того неловко стало находиться под тремя постранневшими взглядами.

— Ну, ты знаешь, Пыжва — эт бойкий торговый порт по восточный край моря, — посмеиваясь, пояснил Зарян. — Там много торговцев из тех, кому можно сбыть любой товар, много пьяных домов и всякого полезного люда. И есть там Большой Бурдак с бабами. Другие тоже есть, но этот — прям огроменный, в три этажа.

— Да-а, — мечтательно подтвердил Косица, вздохнул и с досадой добавил: — Сам я в Пыжве не был, но это правда про Большой Бурдак, это все знают. Там таки-ие…

— Щас я говорю, — Зарян пнул Косицу ногой под столом. — Ну так вот, Илидор, случается, на корабле, который в Пыжве хорошо известен, приходит человек моря, который прежде в Пыжве не бывал или бывал, но не в нужной компании. И такого нового человека с правильного корабля в Большом Бурдаке принимают бесплатно лучшие шлюхи, сечёшь? Хоть на всю ночь! Штоб этот моряк в другой день, в другой раз пришёл в Большой Бурдак с деньгой. Штоб знал, как его там встретят, ага, и в другие бурдаки носа не казал, понял?

— Ну и вот! — Красная Рубаха снова заржал, но лишь щербатый рот его смеялся, а глаза сделались рыбьими. — Тебя, Илидор, Большом Бурдаке и во второй раз обслужили б бесплатно! А то и в третий!

Моряки покатились со смеху и долго хохотали, подвывая и колотя ладонями по столу. Дракон смотрел на них с недоумением, глаза его потемнели.

— А может, тебя и самого б там к делу пристроили! — утирая слёзы, добавил Зарян. — Тебя ж не только бабы могут полюбить, такого смазливого, а?

— Ну какой кочергени, — Илидор с укоризной посмотрел на потолок. — Всё в порядке же было! Пусть в каком-то хреновом, но в порядке же!

Не мудрствуя, сграбастал Заряна за грудки, мощным рывком поднял обалдевшего здоровяка с лавки и врезал ему по лицу.

О приближении к Треклятому Урочищу можно было не сообщать: близость чего-то грозного ощущалась в воздухе и плотнела, как невидимый тошнотворный туман. Птиц не было видно со вчерашнего дня.

Йеруш, с утра снедаемый мутной тревогой, к полудню ощутил острейшую потребность поговорить с кем-нибудь поумнее морской воды в пробирке. Илидора не нашёл и поднялся на шканцы к Моргену.

— Пол-румба правее, — Полуэльф хлопнул рулевого по плечу, и рулевой потянул колдершток.

Волны громко ворчали за бортом и довольно сильно раскачивали корабль. Из сердца Южного моря ползло что-то клубистое и мрачно-серое.

Чуть повернув голову к Йерушу, но не глядя на него, Полуэльф спросил:

— Ты тоже ощущаешь её, Найло? Ощущаешь веху судьбы?

Йеруш шевельнул бровями. Голос Моргена изменился, сделался шершавым, как сухие доски палубы.

— Теперь, когда мы почти достигли цели, ты наконец заволновался, ты понял, что тебе не достанет окаянства и мощи. До тебя наконец дошло, что ты не сумеешь прожевать откушенный кусок и не подавиться.

Полуэльф улыбался уголком рта, и эта улыбка переплавляла свойского рубаху-парня в новое, ещё не виденное Йерушем существо. Неприятное до изумления.

— Я ведь хорошо знаю таких, как ты, Найло, — Морген наконец перевёл на Йеруша свой новый заострившийся взгляд. — Ты так усердно прячешь настоящего себя, что становишься только заметнее под любой маской, как огонь под стеклом фонаря. Ты не обманул бы меня ни на миг, Найло, ведь я хорошо знаю такую породу эльфов. Даже в том, как ты держишь дорожную котомку, виден воспитанный мальчик из хорошей семьи.

Йеруш дёрнул верхней губой, обнажая округло-острые зубы.

— Большой дом, куча родни, какое-нибудь почётное непыльное занятие, слуги, книги, восхищение героями эльфских эпосов… Да, — с удовольствием повторил Морген, — я насквозь вижу таких, как ты, мальчик Йеруш из хорошей семьи.

— Осторожнее выбирай слова, — вкрадчиво посоветовал неведомо когда возникший на шканцах Илидор, скользнул тенью за спиной Йеруша мимо рулевого. — Полагаю, последнего, кто назвал Найло мальчиком, Найло занудно забубучил до смерти.

Морген обернулся к Илидору, смерил его злым раздевающим взглядом. Мимолётно прищурился, увидев разбитые костяшки, надорванный на плече рукав и свежий кровоподтёк на скуле.

— Я хорошо знаю и таких как ты. Сложное детство в каком-нибудь паскудном месте с жёсткой подчинённостью, — но всё же недостаточно паскудном, чтоб выколотить дурь из твоей башки. Чтобы показать тебе, насколько мир бывает опасен, жесток и несправедлив. Нет! Ни один из вас даже не подозревает по-настоящему, насколько мир херов! Никто из вас не потянет важного поступка — испугается, надорвётся, скинет на того, кто сильнее! Ведь сильные могут. Даже когда не хотят. Именно потому вы оба здесь.

Морген отвернулся и стал смотреть за борт. Илидор и Йеруш — оба глядели Моргену в затылок, и по их лицам совершенно ничего невозможно было прочесть, но если бы Полуэльф обернулся и посмотрел в глаза Илидору или Найло — он бы, пожалуй, получил много неожиданной пищи для размышлений. Однако Морген не смотрел на дракона и эльфа, он смотрел за борт.

Там буянили серо-зелёные волны, несли-качали бриг, пенились от нетерпения, понукали его быстрее плыть к Треклятому Урочищу. Понаблюдав за волнами и словно прочитав в их пене глубокомысленное послание, Полуэльф снова обернулся.

— Вот скажи мне, мальчик Йеруш из хорошей семьи, почитатель эльфских эпосов, — он помолчал, давая Найло время возразить, что вовсе он не мальчик, не из хорошей семьи и эльфские эпосы не почитает, однако Найло не возразил. — Скажи, ты никогда не думал, что герои этих эпосов могли со-вер-шенно не желать геройств? Просто у них было очень-очень много… внутреннего наполнения, которое позволило выжить в исключительно поганых положениях?

Йеруш выжидательно смотрел на Моргена, наклонив голову к правому плечу и мерно поднимая-опуская левое. Полуэльф чуть повысил голос — ветер крепчал и слишком быстро уносил слова.

— Что Рубий вовсе не стремился проходить свои Пять Проживаний? А Мьелла не жаждала изобретать способ покорить огонь, жертвуя собственной свободой? И Герланд мог не хотеть сражаться с трёхголовым Пьёселем? Просто они были вынуждены, потому как больше некому, и у них оказалось достаточно сил, чтобы выжить, — вот и вышла история геройства, получился подвиг или значимое для мира свершение. Их просто не убило то, что убило других.

Найло смотрел на Моргена, не моргая, и крутил плечом, а Морген стоял-покачивался на пятках, сунув локти в ячейки вант, и смотрел на Йеруша. Тело Полуэльфа как-то само подстраивалось к качке, он ни на миг не терял равновесия, даже стоя в такой неустойчивой с виду позе, когда бриг то высоко задирал нос, взбираясь на очередную волну, то катился вниз по её спине, а Йеруш раскачивался, стоя перед ним и едва удерживал равновесие. Морген смотрел, смотрел в шальные сине-зелёные глаза Найло, и ветер трепал пряди волос Полуэльфа, как живые водоросли, а может, как подводных змей. Волны грохотали о борт корабля, словно вторя низкому голосу Моргена.

— Но как совершить нечто значимое, если не имеешь выдающихся сил? Если у тебя нет избыточного внутреннего наполнения? Если то, что убивает других, убьёт и тебя? Ты думал об этом, мальчик Йеруш из хорошей семьи?

Полуэльф не ожидал ответа, но Йеруш ответил, и, хотя качка едва не швыряла Найло по шканцам, не позволяя сохранять хотя бы видимость достоинства, голос его оказался наполнен исключительной эльфской едкостью:

— А ты, Морген, капитан затрюханного корабля, не думал, что не будет места для геройства Рубия, если кто-нибудь очень обычный перестанет тащить на своих плечах мир, да, тот самый весь мир, в котором можно пройти Пять Проживаний? Что самые важные поступки совершают самые обычные эльфы, гномы и люди, просто никто не замечает их ежедневного подвига? Ты ведь об этом не думал настолько сильно, что не думал даже подумать об этом! Ты абсолютно уверен, что для свершения обязательно иметь особенные силы? А? Вдруг нет, Морген Полуэльф? Вдруг для большого свершения не обязательно иметь особенное внутреннее наполнение, вдруг достанет одного лишь упорства и решимости, вдруг это и есть самое выдающееся, а, а-а? Просто идти к своему свершению день за днём, непрерывно, неостановимо, и в конечном итоге обогнать всех! Даже выдающихся, избыточно наполненных, способных на геройство! Тебя не беспокоит эта мысль, а, Морген Полуэльф, капитан ушатанного брига?

У Илидора уже слегка позвякивало в голове от ветра, качки, грохота волн, тихой сосредоточенной ругани рулевого и запутанных клубков смыслов, которые плели Йеруш и Морген. Дракон отнюдь не был уверен, что они сами понимают, о чём говорят, хотя и выглядят, как надувшиеся и очень важные индюки.

Морген несколько очень длинных мгновений смотрел на Йеруша, то ли не находя ответа, то ли не желая отвечать, и в глазах его потухло самодовольное ехидство, а потом вдруг медленно, со вкусом и чуть понизив голос, Полуэльф продекламировал:

— Я лежу на берегу со стрелой в глазнице, потому что лучше смерть, чем позорный плен…

Илидор посмотрел на Йеруша — тот глядел на Моргена с непробиваемым презрительным прищуром, но дракон-то легко считал бурю едва уловимых теней мимической пляски на лице Найло. Дракон понял: Йеруш услышал в словах Моргена куда больше, чем услышал Илидор, — больше, чем значили сами по себе произнесённые слова, и Йеруша они не на шутку встревожили. Наверняка Полуэльф цитирует какой-нибудь из упомянутых им эльфских героических эпосов, намекая на что-то бесконечно многослойное, важное, многоумное и бесячее.

Вода уже то и дело перехлёстывала через борт. Бриг «Бесшумный» карабкался вперёд по бурлящим волнам, хотя это было кочерга знает как трудно, но бриг шёл и шёл вперёд, упивался свободой и собственной мощью, а из сердца Южного моря ему навстречу двигалась тьма. Её предвестники бросали в лица порывы хлёсткого ветра и почти невесомые пока что капли. В золотых кудрях Илидора они блестели, как роса в паутине.

— А вот и солнце меркнет, — чуточку вибрирующим голосом произнёс Йеруш и отвернулся от Полуэльфа.

Дракон привычным жестом сграбастал Йеруша за плечи и увлёк его на палубу, по которой сновали туда-сюда матросы. Мелькнула на трюмном трапе красная рубаха — дракон не заметил, он обернулся к Найло, обернулся как раз в тот момент, когда у того за спиной сухое небо взрезала молния. В золотых глазах Илидора на миг вспыхнули солнечные зайчики.

— О чём говорит Морген?

Йеруш не отвечал, он в ужасе смотрел вперёд, в пучину.

— Найло! — дракон тряхнул его за плечо. — Проснись и ответь!

Йеруш оторвал взгляд от тьмы, поднимавшейся из пучины, и очумело хихикнул. Он не слышал вопроса. Дракон тряхнул его ещё раз и повторил:

— «Я лежу на берегу со стрелой в глазнице, потому что лучше смерть, чем позорный плен». Ну? О чём это на самом деле?

— О том, что есть другой план и другой уговор, — ответил Йеруш, словно чужими губами. — И нам забыли сообщить о нём.

— Почему Морген говорил про это сейчас?

— Я не знаю. Он любит играться с добычей?

— Да что с ними со всеми сегодня такое…

Тьма шла из сердца моря, а из тревожных волн под её брюхом сплетался-прорастал силуэт гигантского судна, и это взволновало Йеруша значительно больше слов Моргена. Ведь время слов ещё не настало, а неведомая морская ёрпыль — наставала прямо сейчас и ещё как!

— Это кракен! — возопил впередсмотрящий и схватился почему-то за задницу.

Илидор вздрогнул и всем телом обернулся, чтобы встретить льющуюся с неба тьму — обернулся очень не вовремя и поймал грудью вовсе не призрачную тьму, а тяжеленую верёвочную бухту, и рухнул на палубу, пребольно ударившись локтем.

Тьма шла из сердца Южного моря и накрывала архипелаг. Исчезали острова, лагуны и соединяющие их водяные пути, плащ бездны сочился с неба, опускался на морской хоровод, а тот растворялся в пожирающей его тьме, пока не пропал совсем, как будто никогда и не было его на свете. Бриг «Бесшумный» хохотал от восторга, хотя его швыряло по бушующим волнам, а между ним и исчезнувшим архипелагом из воды неспешно вздымался огромный призрачный трёхмачтовый корабль.

— Кра-аке-ен! — орал Косица и бегал по палубе, схватившись за голову.

— Держать курс! — ревел на шканцах Морген.

Матросы подпрыгивали, висли на веревках, тащили их своим весом вниз. Паруса, полные порывистым ветром, почти звенели над их головами, снасти рвались из рук.

Илидор, отбросив верёвочную бухту, поднимался на ноги, а было это не так просто на качающейся палубе, через которую всё сильнее перехлёстывала вода, а перед драконом полукругом стояли Красная Рубаха, Зарян и Треснутый Голос. У Заряна и Треснутого в руках были длинные ножи, у Красной Рубахи — копьё.

— Да вы все ополоумели сегодня, что ли⁈ — рявкнул дракон и выхватил меч из ножен на поясе Найло.

Ветер бросил волосы ему в лицо, за спину рыбкой сиганул Йеруш и схватился за бока дракона, чтобы не упасть.

А в памяти Илидора взбурлило давнее, забытое: как Куа подкараулил его в саду Донкернаса и попытался сломать нос, и тогда Илидор никак не мог поверить, что Куа это всерьёз. И ещё когда Юльдра запер его в храмовой пыточной…

Моряки стояли, чуть согнув ноги, легко приноравливаясь к качке и смеялись, смеялись, как безумные. С мрачным удовлетворением дракон отметил вспухающие сиреневые кровоподтёки на их лицах.

— Брось меч! — гавкнул Красная Рубаха, перекрикивая грохот волн.

Копьё смотрело прямо в грудь дракона, не двигалось ни на волос, даже когда бриг скатывался с очередной волны.

Илидор несколько мгновений скрипел зубами, подобравшись, сжимая рукоять, и палуба качалась под его широко расставленными ногами, и крылья трепетали, как паруса «Бесшумного», — а потом, быстро и коротко размахнувшись, дракон бросил меч. Прямо в Красную Рубаху. Рукоять с глухим «тыщ» впечаталась тому в живот, и моряк согнулся, Илидор сбросил руки Йеруша со своего пояса и поднырнул под копьё, схватил свой меч одной рукой, древко копья — другой, но кто-то уже намотал на кулак его волосы, а под ухо приставил лезвие кинжала. Ровно в то место, куда не так давно колол шилом жрец солнца Юльдра, и у дракона на миг ослабели колени.

— Брось меч, — скучным голосом повторил Зарян и сплюнул тягучую красную слюну — кровь всё текла из разбитой Илидором губы.

Треснутый Голос выволок вперёд Йеруша. Тоже с ножом у горла, разумеется. Бриг швыряло по волнам, кинжалы кололи кожу, проколы кровили.

Илидор, выругавшись на тему жирных отродий глубоких подземий, выпустил рукоять, и Красная Рубаха, всё ещё держащийся за живот, схватил его меч.

— Смотри, не залапай! — Велел Илидор — громко, чтобы перекрыть голос бури. — Этот меч мне очень дорог!

Красная Рубаха отступил, глядя на дракона, как на умалишённого. Зарян же шагнул вперёд, сгрёб Илидора за грудки и со всей накопившейся страстью врезал ему под дых. От этого удара дракон не улетел в море спиной вперёд лишь потому, что Зарян его держал. Согнулся пополам, зашёлся хрипом, не в силах перехватить воздуха. Рот заполнился желчной горечью, в ушах звенело, перед глазами кипела лава глубоких подземий, в лицо швыряло солёные морские брызги.

— Держать курс! — ревел на шканцах Морген Полуэльф, вторя грохоту волн. — Все наверх паруса убирать!

Призрачный корабль впереди медленно разворачивался к бригу носом. Призрачный капитан шёл за новой командой. Огромный пучинный корабль шёл не то поглотить маленький бриг, не то выдавить его с выбранного курса, но Морген Полуэльф орал «Держать ку-урс!», потому бриг «Бесшумный» нёсся прямо на сгинувший во тьме архипелаг, наперерез гигантскому призрачному кораблю, нёсся и выл от восторга.

Как давно старому бригу не перепадало настоящих опасностей! Сколько бесконечно длинных, унылых, лишних лет не бились в его борта злые волны грозных морей! До чего ж скучна и жидка жизнь, если ничто не грозит отобрать её у тебя!

Кто-то из матросов сжался в комок на палубе, кто-то вертелся вокруг себя, сплёвывая и колотя ладонями по ляжкам.

Выкрутив руку хрипящему дракону, Зарян волок его на нижнюю палубу, следом Треснутый Голос погонял пинками Йеруша. Красная Рубаха подскочил вперёд, всё ещё держась за живот, открыл дверь в ближайшую каюту. Дракон и эльф не успели даже понять, что происходит, как оказались внутри, впечатанные лицами в каютные стены. Впрочем, их тут же выпустили, на прощание несильно и обидно приложив о стены лбами. И заперли. Судя по топоту, двое моряков помчались на верхнюю палубу выполнять команды капитана, третий же остался у двери — Красная Рубаха, как было ясно по сиплому дыханию.

Когда Илидор наконец сможет разогнуться, толком вдохнуть и собрать мысли в кучу, он понадеется, что удар рукояти что-нибудь повредил в Рубахиных кишках.

Зычное Моргеново «Садить гитовы!» едва пробилось через запертую дверь. Бриг бросило под очередную волну, пол накренился. Йеруш скрючился у двери иссохшим деревцем, шипел ругательства, трогал кровоточащие порезы на шее, дёргал верхней губой и трясся всем телом.

Дыхание Илидора понемногу выравнивалось. Знать бы, что сейчас происходит наверху, насколько близко гигантский корабль и куда подевался кракен, про которого орал впередсмотрящий…

С немалым опозданием до дракона дошло: «Кракен» — название судна, а не чудища. «Кракен» — это тот самый корабль, исторгший себя из пучины, это на нём ходит капитан-призрак, который ищет себе новое судно и команду. И, выходит, сейчас Морген и его люди, эти вероломные куски акульих плавников — единственное, что стоит между драконом, эльфом и ожившим проклятием этих мест.

Знал ли Морген нечто важное и особенное о призраках Урочища или полагается на одну лишь неведомую Илидору шальную звезду, которая хранит бесшабашных моряков? Сумеет ли он уйти на «Бесшумном» от ужаса южного моря?

Нет, сегодня определённо не самый удачный день, чтобы оказаться запертыми в какой-то сумрачной норе, да ещё и без оружия!

Пол каюты ходил ходуном, крики наверху и грохот волн слились в один нескончаемый звуковой водоворот, а Илидор сидел напротив запертой двери, завернувшись в шарф и крылья, и занимался самым идиотским, что можно было делать в этой ситуации — разговаривал караулящего их матроса.

— Вы ж сами рассказали про клад! — Голосил Красная Рубаха с той стороны двери, и его крик доносился в каюту, как приглушённое гудение. — Значит, хотели, чтоб он вам не достался! Понимаете, небось: мышам сухопутным не по зубам такое, надо другим эту ношу доверить, другим, которые сильнее! Вот вы нас и накликали!

— И что же, вы теперь всё себе заберёте?

— Конечно, заберём! И уйдём в Пыжву, на той край моря. В Пыжве хорошо зимовать, да!

— Совсем-совсем всё заберёте? И мой меч — он теперь твой?

Голос Илидора полнился чернейшем отчаянием, но лицо оставалось невозмутимым, и Йеруш бы непременно обратил на это внимание, сохрани он способность рассуждать здраво, — но, похоже, Найло обронил эту способность где-то на палубе, когда ему приставили к горлу нож и он ощутил у своей щеки чужое гнилозубое дыхание.

— Меч теперь мой! Да! Справный меч, кто ковал-то?

— Гномский мастер.

— Ого!

Йеруш вцепился в свои волосы, слушая, как снаружи буянит море. Волны носили бриг по волнам, пол ходил под ногами туда-сюда, и было слышно, как вода захлёстывает палубу, и было понятно, что с каждым перехлёстом море подбирается туда, где сидят беспомощные, запертые эльф и дракон. Вода за дверью булькала, поднималась.

«Я же утону? — стучало у Йеруша в висках. — Она просочится, хлынет, затопит, и я утону».

— Уйди в угол, — вдруг тихо велел Илидор.

— А? — Найло вскинулся-проснулся.

— В угол, — повторил дракон сквозь зубы, сгрёб Йеруша за плечи и почти швырнул в указанном направлении.

Глаза Илидора горели так, что отблеск падал на ресницы, крылья дрожали — не от страха, понял эльф, и предпочёл тихонько скукожиться в узел подле двери, не задавая вопросов и не пытаясь влезть между драконом и его намерением, каким бы оно ни было.

— А если я тебе один секрет скажу? — спросил Илидор через дверь. — Про сокровище! Тогда ты вернёшь мне мой меч?

В голосе его была робкая надежда, а на лице — мрачное обещание, которого Йеруш в точности не понимал. На ум приходило что-то вроде «раскатать в блинчик».

— Что ещё за секрет? — заинтересовался Красная Рубаха.

— Ну, слушай. Только я не всё сразу тебе скажу, ясно? Я хочу знать, что получу за свой секрет!

«Бесшумный» в очередной раз нырнул под волну, и Йеруш чуть не выкатился из своего угла под ноги Илидору. Тот же, хлопнув крыльями, удержал равновесие и дальше сделал непонятное: отступил от двери, к которой с другой стороны прилип Красная Рубаха, сел на пол, посмотрел на низкий потолок каким-то оценивающим взглядом и…

Йеруш понял всё за миг до того, как каюту залил свет ярче солнечного, такой невозможный и нужный в этой мрачной дыре, и время застыло, как букашка в меду, и рядом с Найло появилось нечто большое и ещё более невозможное на корабле — только Йеруш не мог разглядеть дракона, ослеплённый сиянием и слезами.

Чудовищным ударом задних лап Илидор выбил дверь, и она впечатала под себя Красную Рубаху.

Когда Йеруш снова проморгался от хлынувшего света, Илидор в человеческом облике стоял на двери, придавившей матроса, возвращал в ножны меч и строго говорил Йерушу:

— Сиди тут и не высовывайся. Понял?

— Ты что, охренел? — шёпотом прокричал Найло дракону в спину. — Почему мы не улетаем? Илидор! Илидор!

Дракон исчез, словно причудился, сверху донёсся новый рёв Моргена, в котором Найло не разобрал слов, и корабль бросило вправо, впечатав Йеруша в стену каюты.

Он согнулся, обхватив себя за плечи. Дверь от качки немного съехала с матроса и упёрлась в стену углом. При мысли, что Красная Рубаха сейчас придёт в себя и увидит его, у Найло закостенел загривок.

Илидор не возвращался. В коридор затекала морская вода, пахла грозой, ужасом и утонувшими рыбами.

Йеруш потёр нос, отпустил и расправил плечи, решительно задрал подбородок и, едва не убившись об накрывшую матроса дверь, выбрался в коридор. Последовал за Илидором. Он не собирался сидеть тут и ждать, пока капитан призрачного корабля сделает его своим призрачным гидрологом, или пока Красная Рубаха очнётся и свернёт ему шею, или пока настанет конец времён в непонятно-чего-ожидании.

Илидор как раз увидел среди моряков Заряна и собирался хорошенько начистить ему лицо, когда качка вышвырнула на палубу Йеруша Найло. Илидор длинно выругался.

Йеруш вцепился в подвернувшиеся снасти, а бушующее море бросило ему в лицо гигантскую пенную волну, ледяную и хлёсткую, окатившую с головы до ног.

— Да ты какого ёрпыля творишь! — завопил Найло, мотая головой.

С его волос разлетались брызги, одежда влипла в тело, отчего Найло мгновенно стал похожим на птицу-ходульчика — тощую, длинноногую и слегка ощипанную.

— Ты утопить меня решило, или что⁈

Лишь проорав это в запале, Найло вдруг замер с открытым ртом, совершенно холодно, по-новому осмысливая прошлое и настоящее, и поразился от души: как в давнем своём сне, так и только что, запертый в каюте, он боялся воды. Он боялся, что вода может его убить, а это невозможно никак, если только вода не рехнулась бесповоротно или не обозналась, решив обрушить свою мощь на гидролога. Причём не на абы какого — на платинового выпускника Университета Ортагеная, который всю свою жизнь положил на то, чтобы вертеться рядом с водой, изучать все её мыслимые состояния и настроения, который всегда был с ней в куда лучших отношениях, чем с сушей или с кем-либо из живых существ, он растворялся в ней как мог, а вода всегда вилась вокруг него, как пространство вьётся вокруг старейших снящих ужас драконов.

Что за жварный шпынь впился в голову Йеруша, когда ему приснилось, будто он может утонуть, и какой дважды шпынявый жвар сейчас оглоушил реальное, живое, не приснившееся в кошмаре море, если оно пытается угробить корабль, на котором находится Йеруш Найло?

В груди его взбурлило негодование, он развернулся к борту, вцепившись в ванты, и гаркнул:

— А ну прекрати эту херню!

Море не слышало. Море ревело и дрожало, аж гудя, и вдалеке за бортом вздымалась гигантская, иссиня-чёрная волна. С призрачного парусника, который был уже в какой-нибудь паре корпусов от «Бесшумного», донёсся звонкий «тын-дын» рынды.

Заорали все, включая дракона, который на миг забыл, что может обратиться и взлететь, вцепился в трос, корабль тут же швырнуло на волнах, вырывая трос из рук, счесывая кожу с ладоней. Илидор спиной налетел на кого-то, тут же получил удар в висок — к счастью, скользящий, двинул назад локтем, не глядя. Ветер взвыл и рванул паруса; с неслышимым в грохоте криком сорвался с «вороньего гнезда» матрос, прочертил линию на фоне буйного неба, канул за борт.

Призрачный парусник накренился, будто желая прилечь. По его верхней палубе метались клоки серой дымки, такая же носилась вверх-вниз по вантам.

— Акулий хрен тебе, а не команду! — проорал ему Морген и, оттолкнув рулевого, сам схватил колдершток.

Большая чёрная волна размером с трёхэтажный дом вздыбила себя из глубин и с рёвом ринулась к «Бесшумному».

Снова заорали от ужаса все. Кроме Моргена, который хохотал, как помешанный, и Йеруша — тот смотрел на гигантскую волну сердито, словно на котёнка, нагадившего в тапок, потом перехватил воздуха и взревел, срывая горло:

— Кто тут берег потерял⁈ Какой ржавой кочергени ты творишь, тебе по гребню надавать, а? А? Ты хочешь получить по гребню и по холке, и в подошву пенделей? Прекрати эту херню сейчас же, я сказал!

Море наконец услышало его. И море дрогнуло.

Гигантская волна словно споткнулась, на полмгновения зависла без движения, сбрасывая злобный пенный гребень, а потом вдруг завертелась сразу несколькими водоворотами, словно искала, куда бы спрятаться, но не нашла и, всплеснув, рассыпалась холодными брызгами.

Рында на призрачном паруснике поперхнулась и стала издавать жалобные тонкие звяки. Бегающие по вантам клоки тумана словно завязли в киселе.

Ошалели абсолютно все, кто был на палубе и видел Найло, от Моргена Полуэльфа, который вдруг точно проснулся, до золотого дракона, который как раз в очередной раз врезал Заряну локтем в бок и уже всерьёз намерился сменить ипостась, чтобы показать драконью морду всей этой команде неотёсанных каркалыг.

Море отражалось в бешеных глазах Йеруша Найло, море плюхало неловко и смущённо, точно проспавшийся пьяница, припоминающий вчерашнее, море опадало в замешательстве.

Волны, только что бодающие борта и перехлёстывающие через них, плямкали, съёживались, всасывались сами в себя и помалу затихали под кораблём. Пена рассыпалась крошечными воздушными пузырьками. Где-то смеялся дельфин.

Ветер обмяк и перестал с воплями носиться вокруг «Бесшумного», распластался по водной ряби. Всё притихло. Заткнулась рында на призрачном корабле, и во внезапном штиле этот огромный парусник как-то растерял свою убедительность, колыхался теперь нереальной дурацкой страшилкой справа по борту. Вместо всего чудовищного безумия, которое творилось вокруг всего пару мгновений назад, настал тихий умиротворяющий плеск волн с виноватым прибулькиванием.

— И жвару эту забери! — Йеруш требовательно ткнул пальцем в корабль-призрак.

Притихшая вода тихонько сглотнула призрачный парусник, а ветер, сориентировавшись, деловито задул в единственный неубранный парус «Бесшумного», направляя бриг прямо к архипелагу Треклятого Урочища в оглушительном, бесконечном молчании.

Люди моря, разинув рты, смотрели на эльфа. Лицом капитана Моргена играла целая буря мыслей одновременно, и всю её можно было свести к вопросу «Это что сейчас такое было, каракатицу вам в чаву?». Зарян, забыв о страстном желании немедленно отмутузить Илидора, даже если это будет последним, что он сделает в жизни, деревянно покачивался: очень хотелось суеверно обернуться вокруг себя через плечо, но ещё больше не хотелось быть первым, кто сейчас пошевелится.

Никто бы не удивился, появись из пучины самое главное морское чудище, имени которого никто не называет, находясь на борту, и рассыпься это чудище в извинениях перед Найло. Прости, дескать, родич, не разглядел тебя на корабле, как мне загладить свою вину? Могу я предложить тебе согревающего чаю из осьминожьей кровищи?

Йеруш наконец проморгался от солёной воды, воинственно шмыгнул носом и рукавом отёр испарину со лба.

Очень медленно и торжественно, в полнейшей тишине «Бесшумный» заходил в воды Треклятого Урочища.

И всё могло бы сложиться иначе, не появись в этот момент на палубе Красная Рубаха. Он наконец вылез из-под упавшей двери, потеряно моргал, ощущал себя изрядно разобранным из-за боли в животе и звона в ушах. И первым, кого он увидел на палубе, оказался Йеруш Найло. Красная Рубаха, пропустивший всё произошедшее, сделал то, что показалось ему единственно верным в этой ситуации — бросился на Йеруша, сшиб его с ног и хорошенько приложил головой о доски палубы.

Немного потёршись среди людей моря, Илидор примерно представлял, сколько пренеприятных забав они могут придумать для своих пленников, когда на это есть время, и тихо радовался, что, во-первых, времени нет, а во-вторых — что этого не понимает Йеруш. Иначе, пожалуй, совсем бы оцепенел.

Оцепенелый Найло ему сейчас нахрен был не нужен.

Важно лишь, что вредительством моряки сейчас заниматься не станут, им некогда. «Бесшумный» бросил якорь у нужного острова уже в темноте, на ночь Илидора и Йерушем забросили в каюту, выставив снаружи двух матросов для охраны.

Йерушу удалось уснуть после полуночи. Илидор то и дело проваливался в дрёму, но почти сразу из неё выныривал: мешала тревога и ворчание корабля. «Бесшумный» не хотел стоять на якоре, «Бесшумный» хотел бежать дальше, наполнять ветром паруса, щекотать носом дальние воды. Ещё хоть раз, хотя бы раз поздороваться с тёплыми волнами дальних краёв и ветром чужих прибрежий, пахнущим пряными травами, покачать на снастях беспечных южных птиц, не знающих зимы.

Илидор слушал ворчание брига, плеск волн, поскрипывание, поплюхивание, смотрел в потолок.

Ясное дело, на корабле моряки не станут делать с ним и Найло ничего плохого: дураков нет после того, что Йеруш вытворил. На острове, окружённом водой, вероятно, тоже предпочтут не причинять им вреда, насколько понимал Илидор. Вернее всего, сейчас люди моря планируют оставить их с Найло на острове, когда найдут Хардредово кладвище. Забрав себе все драгоценные камни, разумеется.

Как показало утро — Илидор вовсе не переоценивал осторожность людей моря. При всей своей лихости и жестокости, они проявляли большую мнительность в отношении предметов и явлений, на которые не умели влиять, которых не могли увидеть, пощупать и треснуть. Так что моряки остереглись даже оставлять на борту их вещи, и Йеруш на рассвете садился в шлюпку, держа в руках свою котомку. А дракон выбил позволение остаться при мече, — правда, в обмен на обещание Заряна перерезать Найло глотку, если только Илидор дёрнется к рукояти.

Илидор прекрасно знал, что никто не осмелится резать Найло, и Зарян это знал не менее прекрасно. Но пока что им нужно было подобие паритета, при котором Илидор якобы верит, что люди моря выполнят хоть какую-то часть уговора, найдя клад, а люди моря якобы верят, что Илидор будет честно читать им руны и не попытается ничего выкинуть.

Впрочем, до поры Илидор и собирался читать честно: он совсем не возражал, чтобы поисками занимались люди моря. Часть рун на лоскуте Хардреда была затёрта до нечитаемости, и кто знает, о чём говорилось в той нечитаемости. Зная гномов, Илидор бы удивился, не окажись в потайке ловушек.

Две шлюпки несли к острову восемнадцать человек, одного дракона и одного эльфа. Им вслед негромко ворчал бриг «Бесшумный». Он не желал, боялся снова стоять на якоре, ему неистово хотелось нестись вперёд, взрезая волны и ловя беспокойный ветер в паруса.

Но ворчание брига слышал только дракон.

Они шли вглубь острова, растянувшись небольшой цепью, увязая в песке и засохших по осени травах. Красная Рубаха то и дело пихал в спину Илидора и Йеруша. Чаще Илидора, на которого крепко серчал из-за отобранного обратно меча и гнусного обмана: обещал ведь рассказать секрет, а вместо этого приложил дверью, ну кто бы из-за такого не расстроился?

Вдобавок никто не понял, как Илидору удалось выбить эту дверь, потому над Красной Рубахой изрядно потешались другие матросы, уверенные, что он просто плохо её закрыл.

— У тебя есть план? — улучив мгновение, прошипел Йеруш.

— Подумаю об этом, когда найдём потайку, — почти не разжимая губ, ответил Илидор.

Некоторое время шли молча, а потом дракон, решившись, добавил:

— Если она есть вообще.

— Что⁈ — подпрыгнул Йеруш и тут же получил тычка от Красной Рубахи.

Некоторое время Найло ощущал его взгляд на своём затылке. Потом это ощущение пропало, а дракон очень тихо заговорил:

— Возможно, Хардред написал послание до того, как спрятал камни.

— Ч-что? — Йеруш споткнулся сразу обеими ногами и словами. — Ты говорил, Хардред точно описал место!

— Угу. — Илидор говорил очень тихо, оттого его голос казался линялым, потерявшим жизненную силу. — Но руны трудно прочесть двести лет спустя, и лоскут был затрёпан. Одна из потёртостей в начале второго уступа похожа на руну ган.

Процессия остановилась прежде, чем Йеруш узнал, что означает руна ган, и у Найло было стойкое ощущение, что это знание его очень расстроит. Красная Рубаха подошёл сзади едва ли не вплотную, так что захотелось съёжиться, и продолжать разговор стало невозможно. Шедшие впереди моряки о чём-то спорили, Морген и Зарян размахивал руками, при этом Морген показывал вправо, на прибрежный лес, а Зарян — влево, на холмы. Морген обернулся к Илидору:

— Ты говорил, там написано: «Отыскать фонарь при свете дерева».

Дракон кивнул.

— Ну вот, — Полуэльф снова указал вправо и пошёл к лесу, больше не слушая возражений Заряна вроде «Но это ж просто дичь, якорь мне на ногу».

Красная Рубаха обеими руками толкнул в спины Илидора и Йеруша. Найло прикусил язык, беззвучно выругался и пообещал себе, что если выживет, то утопит этого моряка в самой вонючей сточной канаве самого вонючего города в Маллон-Аррае. Дракон поморщился и просто пошёл вперёд, точно зная, что не сможет никого утопить в сточной канаве, даже если будет очень этого желать.

— Руна ган обозначает намерение, не свершение. Возможно, то была потёртость на лоскуте, а возможно, Хардред не дописал послание, то есть уплыл прятать ценности и не вернулся, и…

— Не вернулся, — деревянным эхом повторил Найло.

— И этот призрачный корабль, — шептал Илидор. — Какой кочерги ему вертеться рядом с архипелагом? Дурная слава этого места появилась до или после Хардреда?

— Ты думаешь, призрак — корабль Хардреда? — очень спокойно уточнил Йеруш, чувствуя, как в груди что-то вскипает.

— Корабль, на котором ходил Хардред, — уточнил Илидор. — Что-то произошло на острове, из-за чего корабль остался здесь. Может, кто-то поднял бунт. А может, они разбились в непогоду. Я лишь знаю, что на этих островах была пиратская база, а Торопыга собирался сделать здесь потайку. Но добрался ли он до места?

— То есть ты! Хочешь сказать! — заорал наконец Йеруш во весь голос и тут же получил мощного пинка от Красной Рубахи.

Что-то хрустнуло в плече, Найло пролетел рыбкой вперёд, впечатался лицом в подлесок, счесал ладонь о корешок. Застонал от невыносимости унижения и неправильности всего происходящего.

Ведь он просто хотел создать костюм по чертежам, присланным учителем! Какой ржавой захухры он вообще оказался посреди ёршистого моря, растративший почти все деньги, окружённый дурацким беспечным драконом, так желающим видеть жизнь простой, и безумными головорезами, которых сам же и нанял по самонадёжности, наивности, глупости? На что, жвар ему в шпынь, он рассчитывал, когда решил, будто ему удастся держать в узде людей моря, находясь на их территории, в их стихии?

Как подобное случилось с Йерушем Найло, эльфом из хорошей семьи, гениальным гидрологом и первым платиновым выпускником Университета Ортагеная?

И какой кочерги сейчас, когда всё это происходит, он одной частью сознания неистово негодует, а другой — другой он согласен, что только так и должно было случиться, ведь с плохими эльфами обязаны происходить плохие вещи, а он, Йеруш Найло, глобальное разочарование своих достойных родителей, — плохой, ужасный, негодный, вечно всех разочаровывающий эльф!

С деревьев противными голосами орали птицы.

Тихо рыкнув в опавшие листья осин, Найло мысленно выдал себе пинка, поднялся на ноги, задрал нос и зашагал вперёд, в красках представляя, как топит Красную Рубаху в отхожем месте.

Илидор чему-то улыбался уголком рта.

— Мать моя каракатица!

Лес закончился на скальном уступе, на котором из куска известняка был вытесан большой, в пару ростов человека, корабль. Трёхмачтовый. Даже на неопытный взгляд Илидора, невероятно похожий на то призрачное скотство, которое охраняет Треклятое Урочище.

Сразу несколько моряков быстро обернулись вокруг себя, похлопывая ладонями по ляжкам. Налетел колкий ветерок, закружил листья в оставшемся позади лесочке.

Морген шагнул вперёд уверенно и твёрдо. Встал перед бортом известнякового корабля с видом до того требовательным, что дракон подумал, Полуэльф сейчас произнесёт напыщенную долгую речь перед этим кораблём. А потом задерёт лапу и пометит борт.

Напряжённое молчание длилось и тянулось, и наконец Полуэльф спросил, ни на кого не глядя:

— Что потом? Когда отыщется фонарь при свете дерева?

Дракон и бровью не дрогнул. Он раньше Моргена заметил аккуратно вырезанный фонарь на корме известнякового корабля, и он наизусть знал нужную часть списки. Там почти все слова были понятными, а теперь ещё их смысл стал очевиден. Даже не заглядывая в списку, дракон продекламировал:

— «Как фонарь относится к носу, так Вулбен относится к Гимблу, и следуй в сторону Вулбена, пока не наступишь на вторую дверь».

Красная Рубаха выругался, призывая сто якорей воткнуться в зад Илидора, который говорит такую непонятную чушь, а потом, давая волю своей осерчалости, ударил дракона по щеке наотмашь тыльной стороной ладони.

Илидор прикрыл глаза, сделал медленный глубокий вдох и не ударил в ответ. Хотя страшно велик был соблазн.

— И? — с убойной учтивостью спросил Морген. — Куда же дальше?

Дракон мог бы сразу сказать «Вперёд и вправо», но тогда бы никто не понял в полной мере, насколько это было сложно и насколько важен сейчас Илидор — чтец рун и носитель бесценных знаний, позволяющих толковать написанное. Потому дракон сейчас рьяно жмурился, будто что-то припоминая — хотя старые карты подземий стояли перед глазами, будто нарисованные на веках — и смотрел на солнце, шевеля губами, делая вид, будто считает. Затем мотнул подбородком на Красную Рубаху:

— Вот это от меня уберите. Оно мешает.

Красная Рубаха выругался и замахнулся снова, но споткнулся взглядом о безмятежно-звериные глаза Илидора, которые ясно говорили: в этот раз я тебе врежу ответно. Притом не ладонью и не по щеке, а кулаком и в живот.

Видно, то же самое прочитал Йеруш, потому как сделал длинный шаг назад, чтобы не помешать Илидору замахнуться хорошенько, и тут же получил упреждающий тычок под рёбра от одного из матросов.

В животе у Красной Рубахи и так было тошно и нудно после удара рукоятью, потому руку он опустил и обрадовался, когда меж ним и Илидором скользнул Косица. Кивнул, сильно выпукливая свои светлые глаза, такие жутенькие на темнокожем лице: отдохни, дескать, приятель, а то умаялся весь. И Красная Рубаха отошёл.

— Вперёд и вправо, — тут же сказал Илидор.

— Вперёд? — переспросил Морген.

Это означало, что с каменного уступа нужно спускаться в гигантскую лощину, в чашу-котлован. Подойдя к уступу, люди моря увидели, что чаша эта состоит из полуразрушенных, частично ушедших в землю, заброшенных домов и домиков, остатков сараюшек, навесов, чахлых акаций и безымянного пушистого кустарника между ними. Место явно было заброшено десятки, а то и сотни лет.

И Полуэльф, и пятеро матросов с лопатами кривились, а кое-кто ругательски шипел. Моряки определённо ожидали, что копать нужно будет прямо здесь, подле известнякового корабля.

Илидор мог бы им сказать, что рун на лоскуте еще много и поиск предстоит непростой, но ничего не сказал, ясное дело. Ещё чего. Пусть люди моря неправильно рассчитывают свои силы. Пусть они проявляют нетерпение, раз за разом ожидая близкого конца пути и раз за разом обманываясь. Тем быстрее согласятся на сделку с драконом.

Илидор пока не представлял, что это будет за сделка и как он собирается не отдать этой толпе разбойников наследие Хардреда Торопыги, но волевым усилием запретил себе переживать на этот счёт. И не пытался построить хотя бы чахленький план. Слишком много непонятностей ждало впереди, пытаться учесть каждую — всё равно что гадать о будущем по дыму костра.

К тому же, как неустанно показывала Илидору жизнь: сколько ни планируй, а в итоге всё равно придётся импровизировать.

Спускались долго: люди моря не славились ловкостью лазанья по крутым гористо-крохким осыпям. К тому же, чем ниже они спускались, тем более зловещей выглядела чаша-лощина.

Не видно и не слышно птиц, их противные голоса остаются в лесу, позади, словно зловеще-провожающие проклятия. Не течёт вода, не бродит зверьё, и даже пожелтевшие листья акаций, кажется, не шевелятся, поскольку ветер сюда не приходит тоже.

— Дурное место, — негромко припечатал Зарян.

— В самый раз для тебя, — сухо ответил Морген. — Останешься?

Зарян мотнул головой и благоразумно умолк.

Спуск забирал сильно вправо, к просторному бревенчатому дому со скатной крышей. Когда-то она была покрыта не то камышом, не то соломой, сгнившими за истекшие годы, на гниль намело земли, и неё проклюнулись семена. И крыша сделалась зелено-увядше-землистой, в проплешинах с ещё зелёной и уже высохшей травой, чахлыми подобиями земляничных кустов, грязью, а местами, казалось, под дёрном лежат пуки чьих-то длинных волос. Из-за пёстрой расцветки сверху крыша сливалась с пространством, и поначалу никто даже не понял, что это дом. Притом самый крупный из всех, что ещё стоят в лощине.

Чем ниже люди спускались, тем выше казался этот дом, словно не они к нему подходили, а он подбирался к ним, заполонял пространство, зловеще закрывал его собою. И, хотя в списке было ясное указание, что искать нужно какой-то лаз — «пока не наступишь на вторую дверь» — люди моря шли к дому, будто зачарованные его мертвенным величием.

Илидор и Йеруш остановились, Косица тоже встал, а другие моряки один за другим проходили мимо них, ступали на врастающий в землю порог, и дверной проём сглатывал их одного за другим. Двери не было. Окна скрыты покорёженными временем ставнями, точно дом закрыл руки ладонями и притворялся, что не видит незваных гостей. Между досками наросли комья густо-зелёного мха, под крышей натыканы давно опустевшие гнёзда.

Люди моря шли внутрь, в темноту, словно завороженные, пока кто-то не додумался наконец зажечь лампу. Тогда все сразу ожили и встряхнулись, а Косица, сурово сдвинув брови, указал Йерушу и Илидору на дом. Понимая, что спорить бессмысленно, те нехотя проследовали внутрь, и Косица с такой же явной неохотой пошёл за ними.

Старый дом внутри был пуст, выстужен, безнадёжно заброшен. Занесённый грудами пыли очаг — давно остановившееся сердце просторного зала, по которому нынче гуляют разве что тени воспоминаний. Обветшалые лестницы на второй этаж, иссохшие на перилах сети. Столы и лавки, безнадёжно ждущие возвращения людей, резные рыбо-змеи на дверных проёмах, ведущих в другие помещения, куда никто не пожелал заглянуть.

— Не дело мы затеяли, — пробежал по залу сиплый шёпот одного из моряков. — В дурное место правили руль.

— Негоже было приходить сюда, — поддержал другой. — Я ровно как в свою могилу гляжу.

Морген чуть повернул голову, и шепотки стихли. Только сейчас все увидели, под чем стоит Полуэльф.

Над самой большой дверью, ведущей не пойми куда и заложенной досками, висела на длинном штыре пиратская шляпа из когда-то красного бархата, а также странного вида ржавый кривой меч и коричневые перчатки без пальцев. Все эти вещи, покрытые слоем пыли и паутины, казалось, поблёскивают каким-то немыслимым образом, красуясь перед Моргеном и поддразнивая его.

Полуэльф же стоял и смотрел на них, и даже по его спине был понятен накал каких-то сложных и нетипичных для Моргена эмоций: почтенный трепет пополам с возмущением, неуверенность и неверие, алчность и ожесточённость.

Кочерга его знает, как спина могла выражать такие эмоции и как их могла вызывать старая пыльная шляпа.

— Красный бархат, — отмер наконец Зарян, тоже пялящийся на шляпу.

С десяток людей моря, выпучив глаза, поспешили обернуться вокруг себя. «Бладдан Чернобородый», — выдохнул кто-то, и ещё с десяток моряков тут же сплюнули это имя. Некоторые даже дважды.

Илидор вопрощающе посмотрел на Косицу, тот развёл руками, словно говоря: «Я очень издалека и тоже нихрена не понял».

Морген же медленно, точно во сне, шагнул к двери, над которой висела треуголка, и тут же что-то сжалось в груди Илидора, толкнуло его вперёд. Он сделал шаг, другой к Полуэльфу, и шаги эти прозвучали громко и гулко в пустом доме. Откуда-то дракону пришла уверенность, что если не вмешаться, не разорвать контакт Моргена и шляпы, то всех их выбросит за пределы действительного и возможного, и тогда уже будет очень-очень-совсем не до Хардредовой потайки.

Дурацкое ведь чувство, спокойно подумал дракон, но его тело без всякой согласованности с головой шагнуло вперёд, развернуло списку и бодрым голосом принялось зачитывать:

— «Спустившись во вторую дверь, вернись лицом к Вулбену и отсчитай к нему столько по столько шагов, сколько в Гимбле было королевских семей».

От голоса дракона в дом вернулись запахи: пыль, сырость, плесень, заброшенность, мышиный помёт. Люди отмерли и зашушукались с явным облегчением.

Морген ещё пару мгновений постоял, поедая взглядом шляпу, и обернулся к Илидору.

— На выход и направо?

Дракон кивнул.

— Ты и ты, — не глядя, Полуэльф ткнул пальцем в первых попавшихся моряков, — догоните нас, когда снимете шляпу.

Моряки нога за ногу потащились к заложенной двери, и по виду их было ясно, что они бы предпочли снова оказаться в море перед призрачным кораблём, чем тянуть руки к вещам давно сгинувшего Бладдана Чернобородого, кем бы он ни был. Остальные поспешили выбраться из дома, пока Морген не удумал ещё каких-нибудь поручений.

— И сколько в Гимбле было королевских семей? — спросил Полуэльф негромко, чуть повернув голову к Илидору.

По голосу Моргена дракон понял, что сейчас лучше не кочевряжиться, и ответил коротко:

— Четыре.

— Хорошо. Дальше что?

— «Но за кладвищем моим поспешай с чистым сердцем, — вдохновенно стал зачитывать Илидор. — Не учини на острове ни свары, ни драки, и уж тем более убийства до смерти. Кто делал такое, тот до скончания времени остался в услужении призрачного капитана, и видал я такого в достатке».

Моряки аж рты раззявили. Даже Морген. Некоторые обернулись на дом.

— Это прям так и написано? — усомнился Зарян.

— На, сам прочитай, — протянул списку Илидор.

Зарян насупился, кто-то из моряков прыснул со смеху.

— А чего ты про это раньше не сказал? — досадливо спросил Красная Рубаха.

Видимо, прикидывал, считаются ли сварой те тычки, которыми он подгонял Илидора и Йеруша всю дорогу. Ну и пощёчина, конечно.

— Я по порядку читаю, — невозмутимо ответил дракон. — А ты чего заволновался? Собираешься устроить драку или убийство до смерти?

Рубаха замотал головой. Кто-то за его спиной сплюнул, как сплёвывают дурные названия.

— Вперёд, — велел Морген.

В списке, разумеется, не было ни единой руны про драки и убийства, неуёмный дракон придумал эту дурацкую фразу на ходу. Подосадовал, что в голову не пришло ничего подобного раньше, а то ведь можно было заставить моряков проскакать весь путь на одной ноге, к примеру.

На самом деле, Илидору потому не приходило в голову дурачить моряков, что положение и так было слишком шатким, и дракон даже сейчас не был уверен, пожелают ли моряки вспороть ему живот. Шутить над жестокими и суровыми людьми моря — так себе идея, даже если ты дракон и в любой момент можешь улететь куда-нибудь ещё. Любой момент может просто не успеть настать.

Пришлось изрядно понервничать прежде, чем нашлась наконец та дверь, на которую двести лет назад следовало попросту «наступить». Крышка люка была здоровенной, словно дверь в королевский дворец, и её старательно окружили «кармашком» из сложенных друг на друга брёвен, да только за минувшие годы всё это в кочергу замело землёй и листьями, включая сам кармашек. Так что люди моря долго бродили между развалинами домов и сараюшек, пока Морген не споткнулся о край бревна, торчащий из жухлой травы, и не велел: «Тут копайте». Прошло ещё довольно много времени, прежде чем разрыли сам «карман» и крышку люка под ним.

Тут наконец вернулся один из моряков, оставленных в доме с поручением. Без шляпы. Что-то прошептал на ухо Моргену с очень виноватым видом, а Морген сквозь зубы процедил: «Удавлю» и велел этому моряку идти первым в раскопанный наконец-то лаз. Второй матрос так и не вернулся из дома.

Люди моря наверняка считали, что под люком окажется какой-нибудь не слишком большой подпол, что указанные Хардредом шестнадцать шагов приведут их наконец-то к цели. Дракон же понимал, что внизу предстоит разгадать несколько загадок. Про одну из них он ничего не понял, поскольку руны на лоскуте Торопыги слишком затёрлись — в том месте был сгиб. Про вторую загадку дракон тоже не понял нихрена, поскольку там тоже была стёрта часть рун, а в той части, которую удалось прочитать, Хардред говорил о своих домочадцах. В третьей объяснялось, как обезвредить рычаг, запускающий какую-то тяжёлую ёрпыль, но дракон не хотел его обезвреживать, а хотел понять, откуда ёрпыль вывалится, и вывалить её на моряков.

Ничего из этого делать не пришлось. Ни разгадывать загадки, ни обезвреживать ловушки, ни попадаться в них.

Когда люк начали поднимать, он развалился на части, и во все стороны посыпались подгнившие доски да проржавевшие оковки. Выдолбленные в земле ступени вели в просторное помещение, которое прежде явно использовалось и как склад, и как тайное убежище на случай кочерга пойми чего. Зимовки, войнушки с другими пиратами, игр в прятки для заскучавших людей моря? Внизу стояли стеллажи и ящики со всяким барахлом, валялись вёсла, мешки и корзины. Сам коридор распадался ещё на несколько, со множеством дверей, частью выпавших, частью покосившихся или заваленных осыпями: много где подпорки сгнили и обвалились.

Нужный коридор выглядел целым, но каждый человек, эльф и дракон остро ощутили, как ненадёжно это подземное устроение, созданное прорвищу лет назад, и как желательно поскорее завершить тут все свои дела и выбраться наружу.

Пахло чем-то вроде сгнивших грибов, и от запаха першило в горле.

Быстро, кучно и стараясь не шуметь, в качком свете ламп они отсчитали шестнадцать шагов в правую часть коридора до нужной двери. И дверь снова развалилась, в руке у отправленного вперёд матроса остались только куски щепы да корявый кусок янтаря, когда-то вделанный в дверную ручку.

Матрос обернулся к Моргену, втягивая голову в плечи, словно пнутая псина. Морген мотнул подбородком, приказывая идти дальше. Остальные следовали на удалении, растянувшись цепью.

И если бы отправленный вперёд матрос шёл этим самым коридором двести лет назад — наверное, он бы не дошёл. Но сейчас все препятствия, которые должны были остановить непрошеных гостей, безвредными валялись на полу либо истлевали в стенах. Время, которое они могли провести в мире, давно вышло.

Люди моря шагали медленно и завороженно, вертя головами, иногда перешушукиваясь.

Посреди следующего коридора лежал большой валун, частично ушедший в землю, служил невольным опорным столбом для осыпавшейся сверху земли и камней. Илидор был уверен, что где-то в стенных нишах, куда следовало совать пальцы, дабы открыть следующую дверь, давно иссох какой-нибудь яд на каких-нибудь шипах.

Дракон замедлял и замедлял шаг, захлёстнутый внезапным упадком духа. Это место, в котором годами разрушалось всё, заложенное создателями, словно шептало ему: ты видишь, видишь, как это бывает? Сколько ни планируй, ни создавай, ни придумывай — вскоре оно перестаёт иметь значение. Всё созданное разваливается на куски. Как и твои планы, хитроумные схемы и обретения, как всё, что было любимым, как и всё, что желали сохранить.

Что остаётся в вечности от того, у кого не было вечности?

В следующем коридоре было пять дверей.

— Дальше? — нетерпеливо спросил Морген.

— Я не знаю, — Илидор потёр лоб ладонью, смахивая накатившую тоску. — Тут всё развалилось.

Дракон действительно понятия на имел, какая дверь им нужна. Сейчас, пожалуй, можно было просто проверить их одну за другой — едва ли ошибка обойдётся дорого.

А жаль. Илидор рассчитывал, что к этому моменту моряков уже не будет так много.

Под ногами хрустела пыль и смешавшаяся с нею ржавчина бывших рычагов и спусковых механизмов. В стенах, защищённые от доступа воздуха просмолёнными кожухами, бессмысленно валялись грудами гномские шестерни, и давно раскрошились натянутые между ними ремешки…

Шестерни дракон чувствовал. Как и голоса других металлов, рождённых в недрах Такарона. Они звучали ещё в первом коридоре. Не то какое-то особое расположение этих предметов, не то сама связь с этим местом как будто усиливали металлические голоса, и чем дальше Илидор шёл по коридору, тем раскатистей они гремели громом, обёрнутым медовой сладостью, втекали в уши и разливались почти чувственной вибрацией вдоль хребта, вдавливались в спину между лопатками, чтобы вылиться мелкой дрожью в основании крыльев.

В этом коридоре с пятью дверьми голоса металлов Такарона слились в какофонию.

Илидор рассчитывал, приблизившись к потайке Хардреда, просто почувствовать драгоценные камни, если гном таки успел их спрятать. Но в окружившем его многоголосии металла он не мог услышать ничего, кроме собственно металла. Камни всегда звучали тише и деликатней — не могучим гулом, а нежным напевом, ненавязчивым и чуточку отстранённым — пение того, кто не стремится быть услышанным и не торжествует свою мощь, как делают это простые металлы и руды. Голоса драгоценных камней глубоки и прекрасны, но они не стремятся заглушить всё остальное, они лишь делятся с миром своей силой и радостью.

Сколько же всего Хардред тут разбросал!

Оловянная посуда. Покрытые свинцом дверные петли. Остатки стальных буров. Куски проволоки. Кочерга… знает что ещё. Как будто Торопыга нарочно скупал у такаронских гномов всякий подземный хлам, подозревая, что однажды некто, чувствующий камень и не имеющий прав на его наследие, придёт исследовать потайку.

Да, наверное, Торопыга действительно всё это скупал и кропотливо раскладывал здесь. Тёртый он был гном и сам большой охотник до вещей, которые ему не принадлежали. Уж наверное озаботился защитить собственное кладвище от таких же пройдох, каким был сам.

— Илидор, — вкрадчиво вымолвил Морген Полуэльф. — Ты завёл нас слишком далеко, чтобы чего-то не знать. Ты ступаешь по охеренно тонкому льду.

Косица за спиной Моргена деловито сгрёб Йеруша поперёк груди. Во второй руке Косицы тускло блестел морской кинжал — тонкий, гранёный, прямой.

Дракон заставил себя дышать медленно и спокойно, двигаться плавно. Развернул списку.

— Тут сказано: «Когда увидишь ходов столько, сколько без меня гномов в нашем доме…», а дальше было затёрто, так что ничего невозможно понять, а потом: «в сторону окна, под которым спит наш самый…» и дальше три руны, которые я просто не понимаю, как собрать в слова. Потому я правда не знаю, куда дальше.

— Так. Этого — держать.

Косица, повинуясь указанию Полуэльфа, толкнул Йеруша под колено, и тот рухнул на четвереньки, выругавшись сквозь зубы. Деловито, без злости и без жалости, Косица схватил Йеруша за волосы, прижал его голову к своей груди. Поднял нож.

— Я не могу рассказать того, чего не знаю, даже если ты его зарежешь, — как мог спокойно произнёс Илидор, прикидывая, не стоит ли перекинуться в дракона.

Может, стоит, может, нет.

— Никто никого не режет, — оскорбился Косица.

В руке Полуэльфа тоже возник морской кинжал, такой острый, что даже смотреть на него было больно. В рукоять был вделан неогранёный красно-розовый камень. Интересно, подумал Илидор, Полуэльф знает, что камень ненастоящий, или принимает его за какой-нибудь топаз или рубеллит?

— Ты, — Полуэльф ткнул кинжалом в сторону Илидора. — Встань туда к стене.

Дракон послушно проследовал, куда было велено. Он думал, к нему тут же подскочит Красная Рубаха или Зарян, но оба предпочли держать себя на расстоянии от Илидора. Оба понимали, что затевать свару и уж тем более резню — не ко времени, и команды такой не было, но терпение у обоих давно закончилось, а кинжалы остались.

Двое других моряков подошли к Илидору, один встал за спиной, и дракон на это нервно дёрнул плечом, второй привалился к стене прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки, и уставился Илидору в глаза.

У дракона не было ни малейшего желания играться в гляделки с каким-то остолопом, потому дракон стал коситься на Полуэльфа.

— Ты, — Морген ткнул кинжалом в сторону моряка, которого назначил впереди идущим по подземной норе. — Открывай. Сначала эту.

В напряженной ожидающей тишине прохрустели осторожные шаги, и матрос толкнул указанную дверь. Она не поддалась. Толкнул снова, ещё и ещё раз.

— Ты, — Полуэльф посмотрел на Красную Рубаху, мотнул подбородком. — Следующую.

— А чего сразу я, — пробухтел Рубаха.

В землю меж его ног вонзился кинжал с красно-розовым камнем в рукояти.

— Следующую.

Втянув голову в плечи, Рубаха маленькими шагами потопал к указанной двери. Морген неспешно подошёл, вытащил из земли кинжал, не глядя, отёр его о жилетку ближайшего матроса.

Люди моря избегали взгляда своего капитана, все смотрели под ноги или же делали вид, будто поглощены наблюдением за матросом, который, пыхтя, толкает первую дверь и уже начинает потеть.

— Может, её нужно тянуть? — Подал вдруг голос Йеруш Найло.

Косица стукнул его рукоятью кинжала в висок, и Йеруш потерял охоту острить.

На двери, к которой подошел Красная Рубаха, висел мудрёный замок с тремя вращающимися дисками. Рубаха осторожно потрогал саму дверь, потом внешний диск. Попробовал повернуть его, но только с противным «т-ш-ш» проехался мозолистыми пальцами по холодному поржавевшему металлу. Ещё помявшись, сообщил, что за дверью наверняка яма с отравленными кольями.

Морген холодно ответил, что сам закинет Рубаху в такую яму, если тот немедленно не откроет замок. И добавил непонятное «Если там ещё есть вода, конечно».

Тут первый матрос, всё налегавший на дверь, одолел наконец её сопротивление, хорошенько приложившись плечом. Дверь распахнулась и матрос, влекомый собственным напором, влетел в задверную нишу, там сшиб опорный столб, и сверху на него обрушился град булыжников. Матрос только и успел, что дрыгнуть ногами.

— Твою бездну, — закатил глаза Морген. — Вытащите его оттуда. Ты и ты.

Но никто не успел приблизиться и схватить бедолагу за подёргивающиеся ноги, чтобы вытащить его из-под завала: булыжники всё сыпались и сыпались, а потом стали вдруг сползать вниз вместе с телом. Это выглядело так, словно каменный монстр схватил в пасть половину человека и вместе с ним теперь уходит в свою нору под землю: нелепо торчащие ноги в паршивых башмаках ещё дёрнулись раз и другой, а потом их стало всё быстрее затягивать в задверную нишу, а булыжники всё сыпались, и ноги затягивало всё дальше, а потом вдруг и булыжники, и влекомое ими тело рухнули, продавив своим весом что-то в полу.

Матросы в голос ругались, тело их приятеля рушилось в невидимую уже бездну среди гулкого перестука камней. Когда закончились камни, сверху посыпался металл: оловянные миски, дверные петли, сломанные ножи, куски проволоки… Всё рушилось и падало вниз бесконечно, словно под этим убежищем находилась бездонная бездна — а может, там и впрямь бездна, думал Илидор, у которого уже заходил ум за разум, может, под этим местом ползают в своём неведомом мире гигантские черви вроде такаронских хробоидов, родившиеся от буйства моря.

Когда наконец прогрохотались булыжники, унесшие человека, когда перестали сыпаться сверху куски металла, донимавшее Илидора многоголосье сломалось. И когда распался слаженный хор металлов Такарона, в первый миг дракону почудилось, будто он оглох.

А потом услышал. И дрогнул бровями.

— Сюда.

Все обернулись к Илидору. Он указывал на четвёртую дверь — ближайшую к тому месту, где стоял. И все посмотрели на эту дверь, включая того придурка, который неотрывно пялился дракону в глаза, даже когда камнепад затягивал в бездну его приятеля.

— Так. — Морген подошёл поближе. — Откуда ты это узнал?

— Понял, как сложить те три руны, — спокойно соврал Илидор, глядя прямо в лицо Полуэльфу. — Когда упали камни, я понял.

— Ну что же, давай, — приветливо улыбнулся Полуэльф. — Открой дверь.

Йеруш что-то пробормотал, Косица раздражённо велел ему заткнуться. Моряки зашушукались, Красная Рубаха с огромным облегчением отошёл от двери с тремя дисками.

Нужная дверь тоже, разумеется, оказалась заперта, причём замков на ней не было. «Какой кочерги?» — тихо пробормотал дракон.

— Посветите кто-нибудь.

— Сам себе посвети, — буркнул ближайший моряк, державший лампу.

Илидор пожал плечами, подошёл, взял лампу. Дёргая дверь так и эдак, понял, что замок находится на границе её нижней трети. Некоторое время спустя нашёл в коробе едва заметное прямоугольное отверстие для ключа.

Ключ. Ну конечно же! Можно не сомневаться, что в какой-то из затёртых частей кожаного лоскута были руны про ключ!

Илидор представил, как сейчас попытается что-то объяснить Моргену, посмотрел на подобравшихся людей моря, на Йеруша, которого Косица так и держал на коленях, запрокинув ему голову, открывая тонкую кожу на горле с такими близкими синими венами… Илидор медленно выдохнул, так же медленно вдохнул и в три удара с ноги вынес к хробоидовой бабушке дверь вместе с замком.

Драконам не очень-то нужны ключи.

— Ну я же говорил, — пробормотал Красная Рубаха в повисшей тишине.

Потом всё случилось быстро. Моряки хлынули к двери, Косица выпустил Йеруша, тот отпрыгнул к стене и согнулся там, шипя и ругаясь на затёкшие ноги, стал покачиваться и позвякивать нашейными украшениями. Морген вырвал у кого-то фонарь и поднял его повыше, Илидор первым шагнул в комнату за упавшей дверью, и сразу же прихлынувшие к нему моряки схлынули обратно, рассыпались по коридору, словно брызги волны, убившейся о волнорез.

— Призрак!

Те, кто успел заглянуть в комнату, теперь крутились вокруг себя, колотили ладонями по ляжкам, сплёвывали страшное слово, крутились и сплёвывали, не в силах остановиться, выпукливали шалые глаза. Не успевшие заглянуть в комнату отбегали подальше.

— При-изра-ак!

Два моряка выскочили в первый коридор, ещё двое отступали к нему же, выставив перед собою лопаты, многие прижимались спинами к стенам и в ужасе таращились почему-то на Моргена. Все думали о призрачном корабле, все думали о его капитане, который ищет себе новую команду, но кто же мог представить, что кто-то из его нынешней призрачной команды находится на суше, под землёй?

Наверняка записка о кладе — ловушка, в которую попались алчные люди моря! Теперь им не выбраться из этого гиблого места иначе, чем на призрачном корабле, имя которому «Кракен»!

Наверняка на острове есть и другие призраки, которые прятались до поры, а теперь вытекают из своих укрытий! Наверняка они уже обступили подземное убежище и караулят живых моряков, которым никуда от них не деться с проклятого острова посреди проклятого архипелага! И запертый в комнате призрак теперь свободен, вот сейчас он двинется к людям из могильной тьмы своей комнаты, он раскинет руки, восхохочет призрачным ртом…

Морген Полуэльф, внешне невозмутимый, словно утёс в заволновавшемся море, шагнул к двери, держа фонарь над головой, и посмотрел в комнату поверх плеча Илидора.

В ней стояла старая, покрытая грудами пыли мебель: тахта, сундук, стул. На полу лежало нечто, прежде бывшее плетеным ковриком, в стены были вделаны крюки для ламп. А призрак сидел на кровати, прямо напротив двери. Призрак бородатого, немолодого, высохшего гнома. Обхватив свои колени, точно ребёнок, он покачивался из стороны в сторону и негромко напевал: «Насмешку бросай в лицо врагам! Теснее ряды! Разворот и удар!».

— Чтоб тебе медузами блевать, — непонятно кому пожелал Морген и отступил обратно в коридор. — И где он спрятал камни?

Кто-то из моряков всхрюкнул. Камни! Кто в такое время способен мыслить про наживу, а не про то, как бы унести ноги из этого места?

Илидор не двигался.

— Камни, — повторил Морген.

— Пусть этот поищет, — предложил Косица, кивая на Йеруша.

Найло медленно выпрямился, глаза его заблестели.

— Нет. — Морген ткнул Илидора рукоятью кинжала в плечо. — Ты иди. Не вздумай что-нибудь выкинуть.

Пираты, затаив дыхание, смотрели на Илидора, ожидая возражений, ругани, попытки к бегству… но Илидор покладисто шагнул в комнату.

Его лампа тут же погасла.

Никто не издал ни звука. Слышно было только, как осыпается песок в недавно отворенную яму, да напевает призрак: «И волны споют о конце твоего пути»…

Потом в комнате гулко стукнуло, и снова всё умолкло. Что-то проехалось, кажется, по стене, шершаво, с нажимом. Морген поднимал фонарь и, щурясь, вглядывался во тьму, но свет падал только на порог, дальше его ел мрак, а подходить ближе Полуэльф не спешил.

«Звенит кирка, хрустит руда, поёт харчевенный народ! Летит дракон, крушит кордон, громит харчевню, гнома жрёт!».

Хруст, шуршание — шаги. Пение обрывается. Несколько очень долгих мгновений все прислушиваются к тишине, а потом темнота выплёвывает приглушённое «хлоп». И снова «хлоп». Словно некто с усилием опускает сложенную ковшиком ладонь на нечто мягкое, а может, это призрак с усилием втирается в живое тело, чтобы занять его место.

Как призрачный капитан корабля, что рыщет подле Треклятого Урочища в поисках новой живой команды, так и призрачный потерявшийся гном, сидящий в подземном убежище на одном из островов, жаждет обрести живое тело.

Все неотрывно смотрели на дверной провал, проглотивший Илидора, и даже двое моряков, выскочившие было в первый коридор, вернулись обратно. Подниматься наверх вдвоём показалось им менее удачной идеей, чем держаться команды и капитана.

— Он сгинул? — очень тихо спросил наконец Красная Рубаха с надеждой и ужасом одновременно.

Полуэльф покосился на него, и Рубаха вжал голову в плечи, поняв, что сейчас ему придётся идти и проверять, сгинул там Илидор или нет, но Морген не дал такого приказа, а сам шагнул вперёд, и свет его фонаря застенчиво осветил непроглядный мрак.

«Черная бездна, бездонный мрак, бушприт прорежет туман. Смерть — мой попутчик! Меня поведёт, как пена, седой капитан»…

Что остаётся в вечности от того, у кого не было вечности?

— Оно его сожрало, — просипел Красная Рубаха.

Морген сделал ещё шаг. У тахты что-то шевелилось.

— Выходи, или я тебя вытряхну.

Во тьме произошло шевеление и приближение чего-то из тьмы, Красная Рубаха охнул и отпрянул, другие моряки подались кто вперёд, кто назад, Морген стиснул рукоять кинжала… Из комнаты вышел Илидор. Стоило ему шагнуть за порог, как пение оборвалось.

— Это ты или не ты? — шёпотом спросил Косица.

Илидор его не услышал. Нашёл взглядом Найло. Как-то нехорошо, оценивающе оглядел моряков… словно еду.

Морген Полуэльф требовательно протянул руку, и в этом жесте было столько категоричной властности, что Илидор бы не удивился, заговори сейчас Полуэльф голосом ледяной драконицы Хшссторги. Он помедлил, ещё раз оглядел моряков. Косица стоял рядом с Йерушем, недвусмысленно поигрывая кинжалом.

Дракон чуть сжал губы, отвернулся и положил на ладонь Моргена небольшую шкатулку, всю во въевшейся пыли и ошметках паутины.

Моряки разом оживлённо загомонили. Косица, глядя во все глаза на шкатулку, на всякий случай приставил кинжал к боку Найло, но Йеруш, уже изрядно уставший бояться людей, которые постоянно тыкают в него ножами, даже не обратил на это внимания.

Полуэльф поставил на пол фонарь медленно, сохраняя вид вроде бы невозмутимый, и только капли пота над верхней губой выдавали его волнение. Он долго не мог сообразить, как открывается шкатулка — явно того же самого не мог понять в темноте комнаты Илидор — но наконец, едва не вывихнув палец, сумел сдвинуть что-то на донышке, и крышка с сухим «крак» откинулась.

В шкатулке лежал холщовый мешочек, который Морген уже с явным нетерпением развязал. В мешочке многообещающе постукивало.

Люди моря подходили всё ближе и ближе, освещая Полуэльфа своими фонарями и лампами, и наконец в их свете на ладонь Моргена посыпались из мешочка огранённые камни. Ярко-красный рубин размером с ноготь мизинца. Две, три, четыре идеально-круглые перламутрово-белые жемчужины. Что-то почти чёрное, потом сиреневое, зеленоватое… Десятка два драгоценных камней.

Десятка два драгоценных камней, любого из которых хватит на сытую, пьяную и развесёлую зиму в любом портовом городе, куда могут домчать паруса брига «Бесшумный».

— Славно, — кивнул Морген.

Илидор непринуждённо перетёк к стене и прислонился к ней плечом. Может, если дела примут совсем плохой оборот, а он будет окружён моряками только с трёх сторон, то успеет перекинуться в дракона. Косица уже не тыкал в Йеруша ножом, а переместился поближе к капитану и его добыче.

Морген ещё мгновение помедлил, принимая, как видно, окончательное решение, и заключил:

— Теперь мы отправимся в Пыжву. А вы останетесь здесь.

Илидор едва сдержал облегчённый вздох. Он видел, как расслабились плечи Косицы, как насупился Красная Рубаха и сложил руки на груди Зарян. Но большинство моряков отнеслось к решению Моргана как к чему-то малозначительному: люди видели добычу, люди больше не слышали призрака, людям пекло наконец выйти наружу, где наверняка уже начало смеркаться, и убедиться, что снаружи нет призраков, а затем со всей возможной скоростью покинуть Треклятое Урочище.

Отправиться в развесёлую Пыжву, продать камешки и зимовать в тёплом крае в своё удовольствие, пить чаву, тискать девок, жрать от пуза, горя не знать.

А Морген смотрел на Йеруша, и подрагивали от сдерживаемой улыбки уголки его рта. Он забавлялся, наблюдая, как бессильная ярость распирает Найло, треплет рябью его лицо, колотится жилкой на шее, сжимает его кулаки, скрипит его зубами. Полуэльф смотрел на Йеруша и медленно пересыпал драгоценные камни из ладони в ладонь.

Цок-цок-цок-цок, почти черный гранат, венозно-красный рубин, сиреневый сапфир, а может, циркон, три жемчужины, зелёный изумруд, а может, турмалин, цок-цок-цок, цок-цок-цок твои планы и надежды, Йеруш Найло, глупый порядочный мальчик из хорошей семьи, цок-цок-цок твоей наивной уверенности, будто ты способен вести серьёзные дела с серьёзными людьми, вот смотри: рубин, три жемчужины, изумруд или турмалин, циркон или сапфир, цок-цок-цок…

Илидор тоже смотрел на Йеруша — предостерегающе: только не выкинь какую-нибудь дурость, только не ляпни ничего, пожалуйста, пожалуйста! — и пропустил тот миг, когда к нему шагнул один из матросов с топориком наперевес. Ещё двое материализовались из теней сбоку. Крылья едва заметно приподнялись над лопатками Илидора.

— Знаешь чего, ты меч нам отдай. Дорогой, небось.

Как живой, он выпрыгнул из ножен и сделался продолжением руки Илидора. Несколько человек заговорили разом, крылья драконьего плаща едва слышно хлопнули, моряки один за другим оборачивались к Илидору. Только Морген с Йерушем всё смотрели друг на друга и переругивались взглядами.

— Последний, кто пытался отобрать этот меч, до самой Пыжвы будет срать кровью, — спокойно напомнил Зарян.

Он стоял поодаль, привалившись плечом к стене и освещённый дрожащим светом лампы. Багровел кровоподтёками, которые оставили драконьи кулаки, и выглядел как ожившее напоминание о всяческих неприятностях.

— Трусишь, что ли? — нарочито хохотнул моряк с топориком.

— А ты если не трусишь, то дурак. Мне лично ни к чему на него лезть, и так подохнет. Но если кто желает навалиться, так не томите. На воздух хочу.

— Вы не настолько тупые, чтоб выходить в море с нашими вещами, — тихо изрёк Илидор. — Поверьте.

И троица отступила, ворча.

Дракон отметил, что Морген молчал и не вмешивался. Словно оставлял матросам на откуп право принять своё решение, ошибиться в нём и выбыть из предстоящей делёжки добычи. Ну или кочерга его знает, что там было на уме у Моргена. В любом случае, Илидор сомневался, что до Пыжвы дойдёт много моряков, которым доведётся поделить то, что Морген считает добычей.

Полуэльф же провёл по лицу Йеруша Найло последним, долгим и насмешливым взглядом и сделал полшага назад. Йеруш дёрнулся к нему, словно привязанный верёвочкой. Найло как будто вообще не очень замечал, что происходит вокруг: с того момента, как на свет появились камни, он смотрел только на Моргена. Только на гранаты, изумруды, сапфиры, которые тот пересыпал из ладони в ладонь, словно пригоршню зёрен.

Смотрел отчаянным взглядом на свою цель, уверенно заграбастанную чужими руками по праву сильного, наглого и превосходящего числом. Едва ли сознавая в этот момент себя, едва ли способный думать о чём бы то ни было, кроме камней, Йеруш сделал шаг и ещё шаг к Моргену, и очнулся, лишь когда Илидор выбросил едва ли не в лицо ему ладонь со скрюченными пальцами.

Найло остановился. Что он сейчас мог, в самом деле? Топать ногами и орать на потеху людям моря, доставить Моргену ещё и такое удовольствие? Вот уж нет. Йеруш скрипнул зубами, задрал нос и стал смотреть поверх плеча Полуэльфа.

У Илидора, возможно, есть план получше — да, почему бы ему не превратиться уже наконец в огромную ёрпыль с крыльями и…

— Я хочу оставить себе на память один камешек, — заявил Илидор очень спокойно и как о чём-то крайне незначительном.

Глядя в глаза Полуэльфу, сделал мягкий, текучий, очень плавный шаг вперёд, потом ещё один и ещё.

— На такую короткую память, которая нам осталась, сгодится любой из камней, и пусть это будет самый невзрачный.

Он так быстро цапнул камень, что Морген не успел даже шлёпнуть Илидора по руке, не говоря уж о том, чтобы перехватить её. Моряки в один голос охнули, а потом неожиданно заржали, радуясь, что Моргена кто-то уделал так мелко и по-детски, смешно и очень безопасно, и что уделал Моргена тот, что скоро сдохнет, притом весьма паскудной смертью. Ладно уж, пускай этот человек, приведший их к жирной добыче, порадуется немного перед тем, как сдохнуть. Это куда как приятней, чем отчаянные крики и бесплодные мольбы.

Конечно, всегда неловко оставлять кого-то умирать посреди моря, но — такова жизнь. В любом начинании можно выиграть, а можно проиграть. Что до простаков, которым достало глупости просить Моргена Полуэльфа о помощи в поисках клада, — такие лишь потерять и могли!

Илидор почему-то не выглядел как тот, кто собирается сдохнуть в обозримом будущем. Он спокойно держал камень на открытой ладони, словно предлагая забрать его обратно, если Морген против, сиял глазищами и тихонько напевал, не размыкая губ.

Йеруш смотрел на дракона, как на безумного. И с надеждой. Тоже безумной.

Камень, как и отметил Илидор, был удивительно невзрачным, и Моргену вовсе ни к чему было забирать этот камень обратно. Размером с ноготь, какой-то серо-сумеречный, словно полупрозрачный кусок угля, невыразительный и глухой в жёлтом свете лампы. Мусор, неведомо как попавший в компанию переливчато-сверкающих благородных камней и шутки ради огранённый неведомым ювелиром.

В самом деле, почему бы не подарить этот никчемный камень обречённым на смерть простачкам, которые так любезно привели команду к настоящим ценностям? Хотя Моргену вроде как и хотелось треснуть этого нахального придурка, вернуть обратно пусть невзрачный, но честно отобранный у простачков камешек — однако обстановка вдруг неуловимо перестала к этому располагать.

Полуэльф снисходительно улыбнулся, погладив большим пальцем бок кровавого граната.

— Хорошо. Оставь себе этот хлам, как последнее утешение.

Пение оборвалось, Илидор улыбнулся ещё шире. Морген отвёл взгляд от сумеречного камешка, ссыпал оставшуюся добычу обратно в мешочек. Царапнулось в груди дурацкое ощущение, что его нежданное спокойное благодушие как-то связано с бессловесным напевом.

А Илидор уже принялся напевать что-то другое, и Морген отогнал от себя придурошную мысль, мотнул головой, развернулся и пошёл прочь, и за ним поспешила команда — всем вдруг сделалась невыносимой мысль провести ещё хоть миг рядом с теми, кого они оставляли на острове, обрекали на смерть.

— Что! Это! Было⁈

Йеруш схватил Илидора за грудки и принялся трясти. Дракон болтался в руках Найло и хохотал, как помешанный, закинув лицо к небу, и солнце гладило его щёки, и золотые волосы полоскались на ветру.

— Что это, нахрен, было, Илидор⁈ Какого бзыря ты их отпустил⁈ Они же всё забрали! Да всю кафедру гидрологии можно было одеть в подводные костюмы, если продать эти камни! А ты! Ты просто дал уйти этим жварным шпыням ёрпыльной захухры!

Дракон смеялся до слёз, отирал глаза тыльной стороной ладони. Сумеречный камушек был зажат в его второй руке.

— Какого шпынявой кочерги ты не перекинулся в дракона и не разогнал это отребье? Какого ёрпыля ты дал им уйти с камнями? На кой забрал эту бесполезную жварную стекляшку, ты, ты, самый тупой дракон из всех тупых драконов!

— Ну всё!

Илидор ловко перехватил руку Йеруша и так же ловко завёл её Найло за спину. Тот вякнул, согнулся и прошипел-прохрипел:

— Ты хотя бы сможешь вынести нас отсюда?

— Ага, — беспечно ответил Илидор и разжал свою стальную хватку.

Йеруш выпрямился и, сопя, повёл плечом туда-сюда.

— Я примечал по пути острова и всякие скальные обломки, их достанет, чтобы я мог переводить дух по пути. Постараюсь донести нас до берега дня за два… Надеюсь, на каком-нибудь острове найдётся хотя бы немного воды. И, надеюсь, поверенный в Гребло не такая же сволочь, как эти плавуны, и не успел ещё потратить твой задаток.

— Ладно, ладно, хорошо, я понял, хотя ни хрена не понял, но мы не сдохнем в этой дыре, так что я почти счастлив!

Йеруш обхватил себя за плечи и принялся вышагивать туда-сюда, очень стараясь чеканить шаг, но бесславно увязая в песке.

— Ну какого ёрпыля ты их отпустил⁈ — заорал снова.

— Да уймись, Найло! Их было слишком много! И мы с тобой всё равно не умеем управлять кораблём!

Йеруш принялся скакать по песку, вбиваясь в него пятками и бессвязно вопя. Вероятно, это значило нечто вроде «Может, ты и прав, но моя ярость требует выхода», однако Илидор даже не смотрел на Йеруша — дракон провожал взглядом уходящий корабль и улыбался.

— Почему, Илидор? Почему, зачем и, главное, нахрена⁈

Дракон улыбнулся так искренне и светло, что у Йеруша заболели зубы.

— Этот бриг так хотел ещё хоть раз увидеть дальние воды! Он просто умирал в Гребло на приколе, он там стоял так долго и так безнадёжно, и ты бы знал, как это невыносимо — стоять на якоре, имея паруса…

— О-о-у-а-а-а! — возорал Найло. — Теперь мы ещё с кораблями тетешкаемся, отлично, да ты серьёзно, что ли, Илидор! Может, спеть кораблику песенку? Покрошить ему хлебушка? О-о-о, ну почему же ты такой дракон, Илидор, это невыносимо, ты понимаешь меня, понимаешь, да, я тебя не выношу-у! У меня просто всё в животе связывается морским узлом, вот тут, вот прямо всё закручивается ромбододэкаэдром, настолько сильно ты перетряхиваешь мне кишки до самых кишок!

С каждой фразой голос Йеруша взвивался всё выше и пугал жирных чаек в небе, а дракон словно и не слышал — смотрел и смотрел, как уходит вдаль по волнам старый бриг «Бесшумный».

— Ну какого ёрпыля ты выпросил у Моргена этот бесполезный кусок стекла? Не мог забрать что-нибудь сто́яще? Что мы теперь будем делать? Ты понимаешь, что теперь всё, теперь мадори Ллейнет меня точно живьём сожрёт⁈ У нас был такой роскошный шанс, а мы его выпустили прямо из рук! Но ведь я не могу допустить провала с этим проектом, ни с каким другим проектом, ну скажи, что ты понимаешь меня, драконище! Скажи-и!

Илидор снова рассмеялся, наконец обернулся и разжал кулак, с видом фокусника протянул Йерушу камень. При дневном свете тот переливался, словно лужица жидкого серебра, а в глубине у него таилась сумеречность грозового неба. Найло против воли утих и залюбовался игрой холодного света в потёках мрака, и даже орать вдруг как-то расхотелось. Йеруш наклонил голову, клюнул воздух и стал смотреть на серебристо-сумрачные переливы.

— Я забрал именно его потому, что это — единственный драгоценный камень из всей заначки Хардреда, — медленно, с удовольствием проговорил Илидор. — Все остальные — полудрагоценные или вообще стекляшки. Нет там никаких гранатов, изумрудов и прочего. Есть довольно приличный жемчуг, несколько топазов, но и только. А всё что выглядит как драгоценные камни — это подделки, Найло. Все, понимаешь? Стекло, смола, краска, не знаю, что ещё. Единственная стоящая вещь — вот она.

Йеруш задохнулся, застонал, вцепился в свои волосы и принялся их трепать, как безответную зверушку. Во всей этой беготне он умудрился напрочь забыть, что дракон чувствует драгоценные камни, чувствует их издалека и безошибочно. В отличие от каких-то там портовых забияк, гнусных полуэльфов и даже от гномов, которые много лет прожили под землёй и оказались достаточно лихими, чтобы выйти в надкаменный мир и покорить себе море.

Всё это чушь и блажь, и море не покоряется никому.

— Я не знаю, как называется этот камень, — немного смущённо признался Илидор, — но он очень ценный. Он звучит громче рубинов, Найло, честное слово, я точно это знаю, я как-то находил рубины в подземной шахте в Варкензее…

Дракон махнул рукой.

— В общем, покажи этот камень толковому ювелиру, он будет в восторге. И прекрати уже орать, как помешанный, даже если ты помешан.

Йеруш осторожно, с совсем другим уже выражением лица принял от Илидора камень. Сначала хотел положить его в кошель, но тут же одумался. Раскопал в котомке небольшой холщовый мешочек, бережно поместил в него серебристо-грозовой камешек.

— Когда полетим?

Илидор сунул руки в карманы и нога за ногу прошёлся вдоль кромки воды.

— Морген уйдёт подальше — и полетим.

— А ведь этого засранца ждёт тот ещё сюрприз, — осклабился Йеруш. — Надеюсь, ему будет икаться до самой весны. Или он сдохнет с голоду за зиму в этой его Пыжве. Или команда его порвёт на тряпки, а потом их самих тоже кто-нибудь порвёт, или они сдохнут от холеры на самых гнусных вонючих задворках! Даже не знаю, что меня бы устроило больше, вот ты как думаешь, вот тебя бы что больше устроило, дракон, а?

Илидор молчал и улыбался, глядя вдаль. У его ног тревожно ворочалось и ворчало море, разгоняло барашками волны на край окоёма. По их спинам скользил-уходил к горизонту бриг «Бесшумный», и заново окрылённый ветер играл в его парусах, цеплялся за снасти и напевал по памяти песню, которую услыхал как-то раз от золотого дракона.

Колдун шелудивый и хуже того

Воротный стражник, здоровяк с впечатляющими рыжими усами, преградил путь, качнув в сторону Йеруша копьём.

— Кто таков и по какой надобности явился в Бобрык?

Йеруш огляделся вокруг с непонятно-на-что надеждой, но и дорога, и приворотье были пустыми.

— А что-то случилось?

— Случилось, — буркнул стражник. — Блудники шалят, а может, шишаги. Тока и поспеваем в сем году, што потеряшек собирать по предгородьям. Как с самого начала осени заладились теряться, так и…

— Пдитом бдогих бодедяшек даходим уже задохдыми, — простуженно пробубнил второй стражник и трубно высморкался в затрёпанную тряпку.

— И, — веско добавил первый, — подозрительно выглядят путники, что просто пришли себе в Бобрык незаблуженными и с довольными рожами. А ну как вы тоже нечисть какая? Мало ли, чего там прётся на наши земли, когда идёт зима? Зима ведь — это…

— … дурное время, колдовское, — раздражённо перебил Йеруш. — Сколько я слышал этот напев от самых старолесских приграниц, а толковую нечисть увидел лишь раз!

Стражники переглянулись.

— Вот мой называй, — эльф нетерпеливо протянул руку. — В Бобрыке я проходом, на день-другой, хочу заглянуть к мастерам по своим научным надобностям.

Простуженный стражник, шевеля губами, считал надпись на браслетной пластине. Что-то прошептал на ухо первому, и тот скривился, точно от кислого пива. Подбородком указал на Илидора.

— А этот? Тоже учёный? Не похож чего-то.

Илидор внутренне возмутился: да, он походит сейчас на оборванца, — но Йеруш Найло и сейчас, и год назад, и всегда походит на малахольную птицу, так почему на его счёт у стражников не возникает сомнений?

— Это помощник мой, — Йеруш дёрнул губой, обнажая клыки, и стражник чуток задеревенел лицом. — В деревне нанятый. Поклажу таскает. Я могу уже наконец пройти через эти восхитительные ворота, или мне ещё нужно ими полюбоваться? Да? Нет? Я уже налюбовался почти до блевоты, честное слово, вы же не хотите, чтобы меня вытошнило прямо вам на…

— Сдышь, ды, — простуженный шагнул к Йерушу.

Крылья Илидора попытались хлопнуть, но большой рюкзак прижимал их крепко, что сейчас было к лучшему. Дракон старательно сохранял на лице выражение полнейшей отстранённости. Усатый стражник придержал простуженного за плечо, но лишь для того, чтобы отодвинуть его в сторонку. Подошёл и сам в упор уставился на дракона.

У Илидора, разумеется, не было называя, потому дракон принялся изображать обострение врождённого таланта к исключительной тупости.

Меч они запихали в рюкзак на подходе к городу, в надежде, что никто не станет осматривать поклажу двух пеших путников. И хорошо, что запихали, подумал Илидор, иначе бы у стражих возникли очень, очень сложные вопросы касательно «нанятого в деревне помощника» с мечом.

— Ну проходите, — неохотно проворчал наконец усатый. — Ток вести себя прилично в Бобрыке, ясно? На улицах не срать, к порядочным людям не приставать, по ночам не лаять!

Простуженный, шмыгая красным носом, выдал Илидору и Йерушу по деревянной фишке в форме ёлки.

— Отдадите стражим на выходе, — скучно пробубнил усатый. — Выход через Узкие ворота. Ежели задержитесь дольше чем до завтра, так возвращайтесь за новым пропуском, и штраф запла́тите тогда, за шатанья по городу без надобности.

— А ежеди джево — вбиг с-бод зебди достану и бод деё верду, — веско добавил простуженный.

Йеруш, уже прошедший за ворота, обернулся в прыжке, взмахнув руками, и стражники, опешив, одновременно выставили вперёд копья, но Илидор привычно сгрёб эльфа за плечи и потащил за собой по улице, что-то сердито шипя ему в ухо.

— Примаханные, — сказал усатый, провожая взглядом две удаляющиеся спины.

— Ага, — кивнул первый. — Мож, здырковые? Одздали от звоих?

— Не, — второй мотнул головой. — Цирк жуткий. А эти двое — просто придурки.

— Ну, я подубал, мож, сбешилы…

— В этих краях все малахольные! — Радовался дракон. — И люди, и селения, и нечисть! Мы сколько дорог исходили — и всего раз на тебя что-то напало, а местных послушать — так хоть за ворота не выходи, тут же нечисть ка-ак прыгнет!

Йеруш ежился в своей куртке, как отощавший медведь в слишком свободной шкуре, то и дело оступался в дорожных колеях, смотрел на вывески, искал указатели. Илидор думал, что Найло его и не слушает, но тот ответил:

— Нечисть знает, кто её принимает всерьёз, я уверен. Лезет к тем, кто боится, кто накормит страхом, а от нас ей что толку? И в Гребло — ты заметил? — ни один человек не говорил про лихоту, болотных вомперцев и прочих блудников. Я еще тогда подумал, что в Гребло ничего такого и нет. Приморские люди мало думают про сухопутную ёрпыль — так она к ним и не приходит. С людьми моря ей голодно, с нами тоже. Что с нас взять, помимо пенделей?

Илидор фыркнул. Тоже ещё, раздаватель пенделей выискался. Могучий воин Йеруш Найло! Гроза селений и морей, большой знаток боевого приёма «Спотыкучий ухват»!

Мастеровые кварталы начинались почти сразу за Железными воротами, улицы наполнял гам, стук, слоистая непознаваемая вонь и суета. Йеруш по сторонам так и не смотрел — только на вывески, и в него чуть было не врезался мальчишка, несущий в обеих руках по полному ночному горшку.

— Что за! — воскликнул Найло, отпрыгивая.

Мальчишка буркнул, не поднимая головы. Илидор проследил за ним взглядом, пока мальчишку и его пахучую ношу не поглотила дверь лавки дубильщика, стоящей на отшибе от прочих, под самой стеной.

— Ты здесь скорей ворьё найдёшь, чем покупателя, — укорил Йеруша дракон. — Под ноги лучше смотри.

Мастеровые кварталы тянулись, как осенняя морось. Хлюпала под ногами глинистая почва, мокрая не то от дождей, не то от нечистот, бегали туда-сюда куры, кошки и дети, капало с низких крыш, рябило в глазах от цветастых одежд и фигурных вывесок.

Шибала в нос вонь отходов и мусора, которые тут сбрасывали прямо в канавы, и на грудах этого мусора преспокойно возились жирные крысы и мелкие псы. Поодаль, как показалось дракону, рылась в отходах небольшая дикая свинья, а впрочем, это могла быть особо жирная крыса или старуха в кожаной жилетке.

Трижды Илидор стряхивал с рюкзака повисшего на нём хитроглазого ребенка — не понять притом, одного и того же или разных, а Йеруш спазматически прижимал к груди кошель и мешочек с сумеречным камнем.

Дорога, понемногу петляя между мастерскими и лавками, поднималась в гору и злонамеренно не радовала Найло. На поворотах там и сям стояли бочки с протухшей дождевой водой и мусором. Один раз дорогу перебежала такая жирная крыса, что Йеруш принял её за кошку.

За ним и драконом тащилась уже целая ватага оборванных детей с недетски-внимательными глазами и вкрадчивыми кошачьими движениями, и никто из детей не выглядел дружелюбно. Илидор довольно слабо представлял, что он должен делать и думать по этому поводу — шугать их вроде не за что, но очень хочется оказаться как можно дальше, притом побыстрее, и дракон всё ускорял шаг. Йеруш, едва ли это замечая, тоже шагал всё шире, чтобы не отставать.

— И правда, в таком месте ювелиры бы не прижились, — бормотал себе под нос Найло. — А где бы они прижились? Может, их вообще нет в этом городе! Почему мы не спросили стражих на воротах, скажи мне, вот скажи, что меня сбило с толку и зачем оно это сделало? А?

Дракон не отвечал: Йеруш и без него знает, что в этом городе есть гном-ювелир. Если, конечно, не помер от неведомой болячки на днях и если пожелает с ними разговаривать.

Бобрык был четвертым городом, куда они пришли в поисках мастера-гнома, способного купить сумеречный камешек.

До этого были Птиц, Мякошь и Полудна. В первом городе ремесленников-гномов не оказалось: утверждения на работу выдавались только гильдийцам, а в гильдии брали исключительно людей.

Илидор и Йеруш всё-таки потолкались по рынку и лавкам, и дракон наконец утеплился: после отчаянного торга он продал карту больших залежей кварца в паре дней пути от города, и вырученных денег хватило на тёплые непромокаемые неснашиваемые сапоги неприметно-серого цвета с мягким складчатым голенищем, многослойной подошвой и небольшим каблуком, а также на плотные шерстяные штаны и жилетку из собачьего меха с просторным капюшоном.

Исправно зябнущий в куртке Йеруш смотрел на Илидора с ужасом, но тот выглядел вполне довольным и согретым, «к тому же, Найло, от твоего идиотского рюкзака спине так жарко, что даже жилетка не особенно нужна». Вид у Илидора был бодрым, руки — тёплыми, а Йеруш бурчал, что драконы — твари неосмыслимые.

Во втором городе, Мякоши, единственным гномом, способным купить драгоценный камень, был орнатурщик, живший в расписном двухэтажном доме с резными перильцами. Гном с ними общаться не пожелал — передал через своих караульщиков, что ему не о чем говорить с безродными пешими оборванцами, которых непонятно кто пустил в приличный квартал, и никакое барахло он у них покупать не собирается, и пусть пешие оборванцы поздорову убираются восвояси.

Раздосадованный Илидор отступил от крыльца на пару шагов и, глядя на дрожащую занавеску высокого окна, спросил грохотучим голосом: не желает ли зазнавшийся коротышка, чтоб посетитель прилетел к нему на драконе, поскольку это легко можно устроить? Смертельно побледневший Йеруш Найло, напротив, стал наседать на караульщиков у двери с воплями, что принадлежит к известной знаткой фамилии Сейдинеля, и не какому-то вшивому гному называть его безродным, и прочая, и прочая. Но караульщики, вместо того чтобы устыдиться, поспешно захлопнули дверь и грюкнули изнутри засовами, а занавеска в высоком окне трепетать перестала и, возможно, в обморок упала. Хотелось верить.

До следующего города, небольшой бесстенной Полудны, добрались быстро лишь потому, что пролетели несколько переходов лесов и угрюмых болот, «наверняка кишащих комарами, трясучкой и вампирами», как сердито прокомментировал Йеруш. Он оказался недалёк от истины — в Полудне прежде работал гном-огранщик, но по осени он помер от лихорадки.

Илидор уже всерьёз опасался, что Найло тоже вот-вот помрёт от невыносимого внутреннего давления: как будто было мало всего пережитого за последний месяц, мало унижений, разочарований и порушенных планов, так теперь еще злая судьба нависла над сумеречным камешком и ни в какую не позволяет ему сделаться наконец-то проданным!

Сам Йеруш сразу бы отнёс этот камень в первый попавшийся банк, даже зная, что продешевит в деньгах — ему уже очень нужен был выигрыш во времени. Но Илидор отрезал жёстко: «Я обещал продать камень гному, и ты продашь его гному», а Йеруш против обыкновения не посмел даже движением брови выразить несогласие.

Немного успокаивало, что двигались они в нужном направлении: в Полудне Йеруш узнал наверняка, что гном-ювелир достойного имени работает в Бобрыке, а Илидору в Мякоши удалось найти второго ученика мага сживления, из тех, которые ушли с Фурлоном Гамером ещё из Ануна. Ученик этот был мрачен и немногословен, об учителе говорил без всякой теплоты, но подтвердил слова Брантона: Фурлон Гамер направился неназвой в Сварью — большой посёлок с водным рынком к югу от Мякоши.

— Продадим камень и дальше будем только лететь! — отрезал тогда Йеруш.

— Правда? — переспросил Илидор с настолько нарочитым смирением, что Найло немедленно потух. — Я к тебе как вестник пришёл, вообще-то, а вовсе не как конь!

Пробежав через мастеровые кварталы, дорога поднялась на маленькую площадь, занятую уличными торговцами и попрошайками.

Женщина с крутыми кудрями, тонущая в пышных оборках, держала на шее лоточек с раскрашенными кожаными лоскутами и обещала самую правдивую ворожбу. Прыщавый толстяк продавал сильно заскучавшее сладкое тесто на палочках. В распахнутой двери цирюльни стоял тощий мужчина в сером переднике и, щурясь на солнце, чистил ножичек для вскрытия гнойников. На дальнем краю площади завывала дудка, носился туда-сюда ряженый смешила с дубиной в виде мужского признака, два бодрых жеребёнка увлечённо качались на деревянных напольных качалках вроде тех, на которые иногда ставят игрушки.

Илидор пружинисто обернулся к преследовавшей их стайке детей и деловито спросил Йеруша:

— Кого первого поймаем и продадим циркачам?

Найло, даже бровью не дрогнув, ткнул пальцем в одного из мальчишек:

— Этого. Он мелкий, ему легко ноги сломать.

Мелкий, изменившись в лице, отбежал на несколько шагов. Другие мальчишки неуверенно переглядывались — эти взрослые дядьки несли явную чушь, потому как никто не может продавать чужих детей, но своих-то взрослых рядом нет, а эти чужие и уверенные — очень даже есть.

— И ещё этого, — Йеруш шагнул к самому старшему из ватаги, тот отпрыгнул, — он страшный, как моя жизнь, всего-то останется что выбить ему все зубы да уши отрезать — и можно будет показывать как полновесного урода.

Мальчишки, ещё раз переглянувшись, дружно решили, что ну его в кочергу, и ватага с топотом схлынула обратно в мастеровые кварталы. Единственная добыча, которая им досталась — пара ремешков с пряжками, которые они успели отцепить от большого рюкзака ещё внизу.

— То-то же, — порадовался дракон.

Йеруш Найло уже выкинул из головы детей. Схватив за грудки подвернувшегося лотошника, он выяснял, где в этом прекрасном городе найти ювелира Рунди Рубинчика и приличный спальный дом, в любом порядке. Лотошник, испуганно глядя в бешеные сине-зелёные глаза эльфа, тараторил и махал руками, лоток на его шее съехал набок и на нём смешались в кучу пряничные лошадки и человечки.

Достойный спальный дом с хранилищными ящиками нашёлся неподалёку. Перепоручив хозяевам огромный Йерушев рюкзак, Илидор облегчённо застонал, с хрустом потянулся и пожелал немедленно съесть завтрак, а лучше два.

Однако Йерушу слишком сильно горело добраться наконец до ювелира, потому в спальном доме завтракать не стали и в харчевни тоже не пошли, а по дороге купили уличной еды: запечённые в тесте кусочки кроликов, пироги с капустой и свекольными листьями. Найло больше тревожился и озирался по сторонам, чем ел. Илидор заглотил свою порцию, почти не жуя, и плотоядно посматривал на попутные лавочки при пекарнях, где продавали сладости: засахаренные вишни, жареные в тесте яблочные дольки с пряными приправами, булочки с орехами, пряники. Но Йеруша было не остановить и даже не замедлить.

Лавка ювелира Рунди Рубинчика находилась в бойком месте: на самом выходе к площади Пёстрой, где утром торговали простонародные, а вечером приличные торговцы тканями, ароматными маслами и всякими мелочами, по полудням вещал глашатай, если было о чём, по вечерам в значные дни устраивались празднества с угощениями. Сейчас на площади было пусто, только по наспех уложенному помосту скакали акробаты в линялых тряпках и орал что-то зазывала в затрёпанных мехах.

— Не город, а сплошной балаган, — проворчал Йеруш, выискивая взглядом ювелирную вывеску.

Илидор едва его услышал. Что-то притягивало его взгляд к линялым акробатам, и дракон уже почти поймал узнавание за хвост, но тут Найло, издавая взволнованные восклицания, утащил его за угол, заприметив кованую вывеску в форме колечка.

Ювелир Рунди Рубинчик оказался на месте, в лавке его было пусто, и гном не возражал вести дела с посетителями, пришедшими пешком. Он не выглядел хворым, источал ощущение покоя и основательности, и Йеруш от счастья готов был расцеловать Рунди прямо в седоватые бакенбарды и впечатляющий нос.

Пока Найло сбивчиво излагал своё дело и выколупывал сумеречный камешек из мешочка, Илидор ходил по маленькой светлой лавке, где на многочисленных полках за коваными дверками лежали камни, украшения и кусочки металлов. Все подлинные, насколько дракон мог судить в окружившем его многоголосии: камни напевали тихонько и радостно. В лавке было чисто, светло и до того уютно, что Илидор поймал себя на желании свернуться, урча, в пятне падающего из окна света.

Окна, хоть и небольшие, натыканы часто и сплошь из стекла, и дракон проникся к ювелиру ещё большим уважением. Известная фамилия — это, конечно, хорошо, но каждый представитель важных фамилий достоин или недостоин дел предков в меру собственных личных качеств (Йеруш Найло — неплохое тому подтверждение). А обилие чистого света из окон указывает, что ювелир стремится демонстрировать камни при естественном освещении, чтобы покупателям понимали в точности, как будет выглядеть купленное украшение в обычный день и при обычном свете.

Ещё во время Донкернаса, когда Илидор то и дело разыскивал драгоценные камни, он наслушался историй о ювелирских ухищрениях, и рад был, что этот гном, похоже, не стремится морочить голову клиентам и строить из себя того, кем не является.

Пока Илидор осматривал лавку, Йеруш завершил свой рассказ, а ювелир вдоволь насмотрелся на камень через выгнутое стёклышко. Теперь Найло нетерпеливо подпрыгивал перед столом-прилавком:

— Так что, ты купишь этот камень?

Рунди Рубинчик с достоинством наклонил голову.

— Полагаю, я хорошо заплачу за него.

Найло опёрся ладонями на столешницу, подался вперёд, вскинув брови.

— Спешишь, что ли? — прокряхтел гном. — Спешить хорошо, но только не всегда. Вот сейчас спешить — совсем нехорошо получается, а вовсе даже зряшно. Зачем ты делаешь мне спешку, эльф недоразумный? Как же взять вещь, не узнав её, а? Молчишь?

Опешивший Найло действительно молчал, только глазами хлопал. Собирая из ящиков стола что-то глухо брякающее, шуршащее и дзинкучее, Рунди Рубинчик приговаривал:

— У вещи для начала расспросить надо: что она да откуда, накалину снять с неё, если имеется.

— На-калину?

— Тяжка бывает память о былом, — назидательно потряс пальцем ювелир и стал рисовать на столе белым мелком. — Или думаешь, камень — он не человек?

Йеруш наблюдал за действом со слабой надеждой, что Рунди Рубинчик его разыгрывает. Только что же казался самым приятным гномом на свете, а теперь какую-то дичь несёт! А Рунди обрисовал камень кругом, этот круг аккуратно обрисовал ромбом, от его граней повёл длинные завитушки, на концах которых тоже нарисовал по кругу.

Над дверью лавки брякнул колокольчик, на миг ворвался с улицы гам и холодный воздух, шагнула на порог плотная женщина, замотанная в цветастый платок поверх куртки. Рубинчик посмотрел на неё строго исподлобья, и женщина, махнув рукой, вышла, однако перед тем неожиданно пытливым взглядом зацепилась за Йеруша. Найло решил, что она его с кем-то перепутала.

Илидор, вроде бы бездумно смотревший в окно, вдруг вздрогнул. Наморщил лоб, ещё раз посмотрел, дёрнулся, остановился, снова дёрнулся. Повысив голос, спросил Рунди:

— Это долго? Накалину снимать?

— Тяжка бывает память о былом, — повторил гном с нажимом. — Откуда мне иметь знание, сколь она тяжка у этого камня?

— Я отойду, — бросил Илидор Йерушу. — Вернусь потом сюда или в спальный дом.

— Ты чего ещё? — заволновался Найло уже в спину дракону. — Ты кого там увидел?

— Циркачей Тай Сум, — скупо бросил дракон, и дверь лавочки захлопнулась за ним.

— И… что с того? — беспомощно спросил Йеруш закрытую дверь.

Илидор и сам понятия не имел, что с того. Просто увидел, как мимо окна лавки проходят трое: фокусник Олава-Кот, вместе с которым Тай Сум приходила в лекарню к Ерджи, балясник Амриго и ещё один незнакомец. Увидел и не смог не выскочить за ними, удивлённый, что уже в третий раз судьба сталкивает его с цирком Тай Сум, хотя вроде бы каждый идёт по своим дорогам, и тех дорог вокруг — ёрпыльная прорва.

Но узрев этих троих, Илидор сразу понял, почему его взгляд привлекли оборванные акробаты на Пёстрой площади: у тех за спинами маячили музыканты в синем и в оранжевом балахонах.

Не придумав, какой кочерги ему нужно от циркачей, особенно от мерзкого Амриго, и что он им скажет, Илидор просто догнал этих троих и окликнул Олаву-Кота. И тот, хотя не вмиг, но узнал Илидора без подсказки: прищурив и без того узкие чёрные глаза, прижал к груди ладони и сообщил, что этот наполненный светом голос навсегда остался в его памяти.

Сказав так, Олава-Кот спокойно и естественно взял дракона под руку и предложил разделить трапезу — циркачи как раз собирались подкрепиться, поскольку завтрак уже прошёл, до обеда ещё далеко, а стало быть, настало время второго завтрака.

Дракон на это заинтересованно дрогнул бровями, а третий человек, смуглолицый, горбоносый и очень весёлый с виду, заключил:

— По-моему, он не знает про второй завтрак!

Амриго сумрачно молчал, глядел вперёд и делал вид, будто никакого Илидора тут нет, из чего дракон сделал вывод, что балясник — не большой охотник до общения, и это Илидора полностью устраивало: сам он с куда большим удовольствием выбил бы Амриго зуб-другой, чем стал развивать знакомство.

Дракон понадеялся, что Йерушу хватит ума подождать его в лавке ювелира, а не разгуливать по чужому городу с деньгами в одно своё малозащищённое эльфское лицо. За чертежи Илидор был спокоен: тубус он носил в своей поясной сумке.

Циркачи отвели его в харчевню неподалёку. Это была приземистая длинная мазанка, свежепобеленная по осени, расписанная цветами, пирогами да ягодами. Внутри пахло подошедшим тестом, варёным мясом, жареным луком и морковью, и в животе отзывчиво заурчало.

Девица-подавайка принесла им большую ковригу тёмного хлеба, миску шкварок, варёные яйца кур и уток, горячую и очень густую острую похлёбку на эле с грибами, морковью и репой, сладкие творожники со сметаной. Олава-Кот потребовал также два больших кувшина пива, которое, по его словам, великолепно варила хозяйка, жена харчевника. На удивлённый взгляд Илидора пояснил, что в такое сложное время жизни, которое сейчас переживают циркачи, большой кувшин пива на завтрак — благотворнейшая вещь.

Утолив первый голод и разлив по кружкам пиво, Олава-Кот вкрадчиво спросил:

— Ты расскажешь нам про дракона? Нам очень интересно узнать про дракона, который тогда унёс с представления нашего мальчика.

— Не вашего, — тут же отбрил Илидор, с трудом вынимая себя из сытой расслабленности.

Подчищая кусочком творожника остатки сметаны, Олава-Кот невозмутимо возразил:

— Тогда Ерджи был нашим мальчиком. Вот сидит мой добрый друг Хмет. Он может подтвердить, что честно и собственноручно купил того ребенка в дальних людских землях, именуемых… Как именуют те дикие места, Хмет?

— Декстрин, ага.

Хметом звался смуглолицый горбоносый весельчак. Он присоединился к разговору, одновременно передвинув свой табурет так, чтобы оказаться поближе к миске со шкварками.

— Того мальчонку купил я в Декстрине, — повторил Хмет, набирая ложкой со дна миски шкварки и натекший с них жир. — Места дикие, злющие, холодные. А мальчонка сиротой остался, ага. Олава-Кот говорит справно: в цирке лучше было ему. А дракон его забрал. Твой дракон-то?

Илидор спрятал нос в кружке с пивом, но все трое циркачей смотрели на него, ожидая ответа. Хмет — с живым открытым интересом: «Расскажи мне историю!». Балясник Амриго всё молчал и глядел мрачно, хотя ему-то что сделал дракон, унесший Ерджи? Но Илидор бы не удивился, открой балясник рот и скупо попроси рассказать, где найти и как убить дракона.

Олава-Кот ожидал ответа с благодушной улыбочкой, и ничего нельзя было прочесть по этой улыбочке, по прищуру узких глаз и спокойно лежащим на столе рукам. Однако Илидор мало в чём был так уверен, как в том, что этот человек мгновенно опознает ложь, и врать ему — возможно, одна из самых неудачных идей, которые могут посетить человека или иное мыслящее существо.

По загривку Илидора пробежали топотучие мурашки.

— Это был ничей дракон, — медленно выговорил он наконец, глядя в тёмные живые глаза Хмета.

Пусть лишь кто-то попробует сказать, что это ложь.

— А зачем он забрал ребёнка? — очень-очень мягко задал следующий вопрос Олава-Кот.

Голос его был спокоен, как гладь глубокого озера, и столь же многое скрывал под своей невозмутимостью. Илидору пришлось перевести взгляд на маленького круглолицего человека — было бы странно отвечать ему, продолжая смотреть на дружелюбного улыбчивого Хмета.

— Драконы не терпят неволи.

— Но Хмет прав. В цирке мальчику лучше, чем на улицах Декстрина.

— Дракон не вернул его на улицы Декстрина.

Безмятежные глаза круглолицего человечка топили Илидора в своей холодной бездонности.

— Откуда появился этот дракон?

«Прилетел из Донкернаса», — чуть было не произнёс Илидор, но осёкся: если циркачи бывают в Декстрине, странно им не знать про Донкернас, и почему-то показалось плохой идеей упоминать это место, так же, впрочем, как Старый Лес или Такарон. Под внимательным взглядом бездонно-чёрных глаз Илидор нашёл другой правдивый ответ:

— Драконы появляются от камня.

— Дракон не вернулся в город Анун, откуда унёс мальчика. Он поручил ребенка тебе?

Поди пойми, как тут ответить! «Да?», «Нет?», «Я сам дракон?».

— Я сам… решил позаботиться о ребёнке.

— Как ты оказался в лесу, куда полетел дракон?

— Пришёл с севера, — снова умудрился не соврать Илидор.

По пути в Анун они с Йерушем и Мшицкой действительно проходили тот лес с севера — можно сказать, тогда Илидор тоже в нём «появился». Крепло подозрение, что Олава-Кот интересуется не только его способностью давать честные ответы, но и делать их по возможности менее предметными. Во всяком случае, он ни разу не попросил уточнения, что дополнительно сбивало Илидора с толку. Не разговор, а дурацкий сон, право слово.

— Нёс ли дракон поветрие?

Илидор вскинул брови.

— Дракон не был хворым и никто вокруг него не болел.

— Имеет ли дракон отношение к болезни Тай Сум?

— Ничего об этом не знаю. Она больна?

— Она умирает. Желал ли дракон зла Тай Сум?

— Желал. Но не делал.

— Куда делся дракон из леса? — мягко улыбаясь, любопытствовал Олава-Кот. — Стражие не нашли его.

— Он отправился к морю.

Пусть и не сразу из леса, а сильно позднее.

— Ты ему так велел?

— Дракон сам решает, куда ему отправиться.

— Ты знаешь, как призвать дракона?

— Нельзя призвать дракона. Он ничей.

Олава-Кот долго молчал и с улыбкой смотрел в золотые глаза Илидора, а Илидор вдруг понял, что круг замкнулся. Маленький круглолицый человек коротко поклонился, прижав ладони к груди:

— Спасибо за твои ответы.

— Спасибо за твои вопросы, — проворчал Илидор, желая уколоть его, но Олава-Кот просиял и немедленно заказал ещё кувшин пива.

Когда кувшин принесли и пиво было разлито, дракон осторожно поделился наблюдениями:

— Представление сегодня выглядело странным. Не похоже на то, которое я видел… — Илидор вдруг сообразил, что его как бы не было на площади Ануна в день падения Ерджи, и спешно перебил сам себя: — В другом месте прежде.

— Смутное время настало для нашего семейства, — тут же зажурчал словами Олава-Кот. — Каждый пытается сделать то, чего не делал прежде, но мало что получается так хорошо, как получалось прежде

— Да, знаешь, — процедил вдруг до сих пор молчавший Амриго, — дела у нас довольно херово на самом деле. Херово, знаешь, стало после того как Тай Сум накрыла неведомая зараза. Как только она перестала мочь управлять цирком, настало не пойми что.

Хмет возмущённо фыркнул.

— Тай-Сум и правда умирает? — почти промурлыкал дракон.

Желал ли он зла этой женщине? Ещё как. Она была кем-то вроде механиста Жугера, разве что размахом пожиже: так же, как Жугер, она уродовала или позволяла уродовать других людей, превращая их в собственные инструменты, не думая или не придавая значения тому, что у человека, изуродованного по её милости физически или душевно, нет в запасе другой жизни, а есть только вся полнота последствий, которые он теперь проживает самостоятельно и в одиночку. Что бы ни говорили ему до этого, какими бы словами не воодушевляли на то, чтобы сделаться инструментом. Если выбор вообще был.

Так что да, дракон желал зла Тай Сум, дракон вовсе не возражал против того, что она страдает и не может сейчас причинять боль другим.

— Лекари говорят, на Тай Сум проклятие, — мягко вмешался Олава-Кот. — Полагают, в дороге к ней прицепился химьяк или ещё какая-то… как это называют в здешних местах, лихость?

— Я слышал, осенняя лихота цепляется только к тем, кто её боится, — заметил Илидор, мысленно скорчив рожу Найло.

— Кто знает, чего боялась эта женщина, — пожал плечами Олава-Кот.

— А для меня лично самое херовое, — с напором продолжал Амриго так, словно его не перебивали, — это не болезнь Тай Сум, а то, что мы лишились трёх цирковых пацанов сразу. По твоей милости, припоминаешь?

— О, — не смутился Илидор, — значит, жрецы забрали покалеченных мальчишек?

Амриго глядел на Илидора исподлобья, пока пауза не стала откровенно неловкой, и лишь тогда ответил:

— Забрали. Ты так зубасто улыбаешься, полагая, будто сделал нечто хорошее?

— Я не полагаю, я уверен.

На самом деле тогда, в Ануне, выйдя из Храма Солнца, Илидор поделился с Йерушем сомнениями: что если храм заберёт мальчишек из цирка, но те вырастут кем-то вроде Юльдры? «А в цирке они точно не вырастут», — ответил тогда Йеруш, и дракон бросил забивать себе голову дурными мыслями.

— Не обижайся на Амриго, — примирительно закивал Олава-Кот. — Тай Сум получила за детишек много денежек от Храма, но не поделилась ими даже с Амриго, не говоря уже обо всех остальных. А выступления Амриго лишились многого шарма, когда он перестал показывать эльфят из Варк-ин-зеня.

— Это легко исправить, — дракон снова зубасто улыбнулся баляснику. — Ты всегда можешь изувечить себя. Уверен, это многих порадует.

Олава-Кот опустил голову, Хмет покатился со смеху. Амриго дернул верхней губой.

Рунди Рубинчик установил в четыре маленьких круга по небольшой свечке, устроился в своём кресле поудобнее и… принялся петь. Низким, пробирающе-гортанным голосом, вобравшим в себя мощь камня, жар кузнечных мехов, звучание руд и жвара знает что ещё. Свечи трещали, дымок их полз к сумеречному камешку, а Йеруш Найло понимал, что вот ещё мгновение, ещё один миг — и он просто лопнет. Или рехнётся.

Пение гнома длилось и длилось, и Йерушу приходилось то и дело встряхивать головой, тереть уши, прижиматься лбом к прохладному окну, чтобы его не убаюкала эта песня, как лучшая отупляющая колыбельная.

Интересно, гном долго планирует так завывать? И как скоро, жвар ему в ёрпыль, возвратится Илидор?

Спустя какое-то время, не в силах больше выносить напевы и речитативы Рунди Рубинчика, Йеруш вышел из лавки и залез с ногами на скамейку у входа. Казалось, он спит и ему по недоразумению достался сон какого-нибудь умалишённого. Поющие ювелиры, пропавшие драконы, безвременный город, в котором не началась зима, которая уже должна была прийти в любые другие земли, где Йерушу доводилось бывать…

Перед ним вдруг проявился небритый детина с мутными глазами голодного пса. За спиной его маячила женщина, перевязанная тёплым платком поверх куртки.

— Слышь ты, колдун! — окликнул Йеруша детина.

Найло подпрыгнул прямо сидя, и детина от неожиданности клацнул зубами.

— Я тебе не «слышь ты»! — вызверился Йеруш. — И не колдун! Я учёный!

— Колдун шелудивый, значит, — мгновение поразмыслив, уточнил детина. — Верно говорят, что ты умеешь заговаривать камни?

«Твою ёрпыль, твою жвару, твою шпынь», — шёпотом выругался Найло, что было немедленно принято за подтверждение.

— Я ж говорила, — промолвила женщина в платке.

От испуга, что эти двое его сейчас куда-нибудь уволокут или просто отлупят, если он примется отнекиваться, Йеруш ляпнул первое, что в голову пришло:

— Я нихрена не понимаю в камнях, я только с водой разговариваю!

— О! — порадовался детина. — Это ж ещё лучше, воды у нас — залейся! Ток никуда не уходи, шелудивый колдун!

В затылок давило гнусно и нудно, вытаскивая дракона из мутного полусна-полузабытья.

Залежал шею, понял Илидор, хотел было повернуть голову и с вялым удивлением понял, что спит сидя, положив голову на сложенные руки. Открыл глаза и тут же закрыл — в них шибануло светом ламп. Потом голова осознала звуки и дракон с ещё большим изумлением сообразил, что уснул за столом харчевни.

Потёр глаза, сел прямо. Во рту пересохло, в животе нудно-тошнотно заурчало.

— Какой кочерги?

Вопрос был в пустоту: за столом сидел один Илидор. Он потёр глаза ещё раз и принялся вытаскивать из памяти всё что там болталось: циркачи, отвратно-жутенькое представление, Олава-Кот с бездонно-чёрными глазами и чередой вопросов о драконе… До этого момента всё было просто, а дальше начиналась мешанина обрывков, подобных цветастым осколкам: узкая улица, другая харчевня, громкие голоса, смех и давящий в висок злой взгляд. Пиво, подогретое вино с пряностями, которые так шипуче-остро кусают язык, игра в кости…

На кой я стал играть, если знаю, что мне не везёт в игре?

Цирковые байки, шутки, мрачная рожа Амриго, пьяненький и весёлый Олава-Кот. Хмет, бьющий себя в грудь и восклицающий:

— Да слово честное, не магия это! Я истинный трюкач, сам все трюки ставил, вот этими двумя руками!

…Во рту было сухо. Илидор потёр лицо ладонями, заглянул в один из стоявших на столе кувшинов, принюхался. Вино с пряностями — о, сколь прекрасно-согревающим оно было в горячем виде, как окутывалось вуалью остро-пахучих специй, как задорно пузырилось от него в голове! Сейчас вина не хотелось совсем.

Дракон смутно подозревал, что после такой неумеренности в питье должно быть худо — во всяком случае, он видел, как донкернасские эльфы маются тошнотой и головными болями после возлияний. Но у Илидора лишь нудно ломило виски и страшно хотелось пить.

Судя по цвету, который принимают оконные пузыри, на улице почти сумерки. Вопрос в том, уже или ещё.

Дракон огляделся. В одной из тарелок лежал кусок сыра, не успевший подсохнуть и даже заскучать — выходит, день не закончился, и проспал дракон не так уж долго. Если учесть, что до этой второй харчевни добрались они явно после полудня, а смеркается сейчас рано…

Куда делись циркачи? Почему оставили его спать на столе? Бр-р, должно быть неловко, наверное? На самом деле, было скорее смешно, но еще царапалось какое-то неуютное, неприятное воспоминание о том, о том, как… Дракон ногой постучал в дверь своей памяти, и та исторгла две картины. В первой был Хмет, желающий плясать, а потом зарезать в честь Илидора лучшую цирковую козу. Во второй Олава-Кот горячился, размахивал кружкой, как саблей, и обвинял в жульничестве какого-то фокусника из другого цирка:

— Ни единого трюка он сам не придумал! Всё перенял у старого Крыльдина, сына Рамасы! И фокус с платком в яблоке, и трюк с арбалетом…

Во втором стоящем на столе кувшине оказалась вода с листьями мяты, и дракон страстно припал к нему, делая мелкие-мелкие глотки, чтобы вода впиталась в каждую жаждущую клеточку и не закончилась слишком быстро.

За стойкой громко хохотал и звенел монетами бородатый толстяк. Подавайка, веснушчатая девушка с двумя толстыми косами, смотрела на Илидора, чуть покачивая бёдрами и спрятав руки за спину. Её лицо было отсутствующе-мечтательным, и дракон поискал в себе уверенность, что не сказал и не сделал этой девушке ничего, о чём ему пришлось бы пожалеть. И еще теперь, когда жажда немного отступила, дракон ощутил саднящую боль в костяшках пальцев. Посмотрел на свои руки с большим удивлением и еще раз постучал в законопаченную дверь памяти, уверенный, что явленная картина ему не понравится…

Очень узкая улица, ведущая наверх, холод на щеках, ядовитое бурчание Амриго, собственная злость, очищенная вином от цепей приличий, как луковица от шелухи. Ответные злые слова. Амриго, схвативший его за грудки, орущий что-то ему в лицо, капельки слюны, летящие изо рта балясника, вонь больного зуба и вина. Амриго, улетающий от дракона спиной вперёд и рушащий чей-то навес.

Гупанье стражничьих шагов, собственное тихое ругательство.

— Кто это тут безобразия чинит?.. За уличную драку зачинщику штраф две монеты… Это еси у побитого ничё не сломано… или сразу яма!

Улыбчивый Олава-Кот, отвешивающий стражникам мелкие поклоны: «У него ничего не сломано». Колючий стражничий взгляд, от которого выветривается из головы винное веселье.

— И еси он на тебя жалобу подавать не будет!

Пружинистый разворот к Амриго, который уже стоит на ногах и обескураженно трёт бок.

— Ты будешь жалобу подавать?

Мрачно-опасливый взгляд исподлобья.

— Недосуг мне разбирательства чинить.

Холодные квадратики монет в кошеле под пальцами и неожиданная идея, которая кажется страшно весёлой.

«Значит, побить человека стоит в Бобрыке две монеты?» — «Еси тока ничего ему не сломать, зубов не выбивать и если он жалобу подавать не будет».

Нетерпеливо протянутая ладонь стражника, ссыпанные в неё монеты и удивлённое:

— Эй! Тут четыре!

— Да!

И ещё один удар Амриго под дых.

…Илидор беззвучно засмеялся. Какой же идиотизм. Впрочем, он бы с радостью врезал Амриго в третий раз. Дракон поднялся из-за стола и стал пробираться к выходу через прибывающую толпу посетителей и жаркую вонь харчевни. Йеруш наверняка давно его потерял и от волнения уже сгрыз что-нибудь нужное.

Но харчевня не хотела отпускать Илидора. Следила взглядом подавайка и что-то еще ворочалось в памяти — тревожное, неприятное, о чём не хотелось думать, но подумать было надо, притом срочно…

Это было до того, как он врезал Амриго, или после? Не понять. Но Хмет спрашивал полушутливо, случайно ли Илидор и циркачи снова оказались в одном городе, не желает ли он лишить их еще кого-нибудь важного из труппы. У дракона к тому моменту в голове изрядно пузырилось от пива, веселья и вина, но про сумеречный камушек он не рассказал. Зато рассказал, что идёт в след уехавшего из Ануна мага сживления и…

Про чертежи.

Кочергу ему в загривок, он рассказал циркачам про чертежи! И даже показал их. Какого-то ёрпыля это казалось очень логичным в том мире, где по голове носились винно-пивные пузырьки.

Дракон схватился за кожаную сумку на поясе. Пусто.

На затылке встала дыбом чешуя, крылья громко хлопнули, он стиснул зубы так, что в висках заломило с новой силой. Ахнул кулаком по столу, и люди от ближайших столиков обернулись на дракона.

— Твою кочергу, — со свистом процедил он через стиснутые зубы. — Да как это могло с-случиться⁈

Детина и перемотанная платком женщина принесли по кружке воды и попросили наговор от слабости кишок. Йеруш, памятуя горькие слова Брантона про людей, которым не требуется правда, исправно что-то побормотал над кружками. А потом, осенённый здравой, в общем, мыслью, изрёк со всей доступной ему важностью:

— Теперь эта вода поможет от слабости кишок. Чтобы её хватило надольше, добавляйте по плеску в ведро другой воды и варите перед тем как пить.

— Варить воду? — переспросил детина. — Ты смиёсся над нами, колдун шелудивый?

— Кошка твоя шелудивая! — окрысился Найло, и детина отшатнулся, подумав, что колдун сейчас на него кинется. — Сказано тебе: варить воду, пока не закипит, как суп!

Заплатив ему по три монетки за наговор, мужчина и женщина ушли. Йеруш некоторое время сидел, пересыпая монеты с ладони в ладонь, и думал, что Брантон, возможно, ну в какой-то степени, был не так уж неправ.

А потом ещё несколько горожан притащили Йерушу воду.

У подмостков того, что сейчас называлось цирком Тай Сум, хохотали и спорили цветные Балахоны.

— Кто на зазыве играет?

— Дудку, дудку наперёд!

— Трещотки тише!

— Скрипку, скрипку куда?

— Скрипач не нужен, сколько можно повторять?

— Хромку наперёд!

— Сам ты хромка, а это гармонь!

— А я говорю, дудку наперёд!

— Да лишь бы не шарманку!

И все грохнули смехом, но тут же он потух, съежился, словно не к месту брошенное слово.

Сумерки уже загустели, и перед подмостками собралась толпа. Не нужно было обладать особой наблюдательностью, чтобы увидеть отличия этой толпы от той, что смотрела представление в Ануне. Там собирался работящий честный люд, пришли самые простые, но опрятно одетые мужчины и женщины, многие привели детей. Эта же толпа была едкой, нечистой, гулкой. В основном она состояла из мужчин опасного или потрёпанного вида. Немногие женщины — либо ещё более свирепы с виду, либо почти слиты с сумеречными тенями, бледны, вжимают головы в плечи, не поднимают глаз.

Циркачи наконец определились, кто будет играть на зазыве, и весёлые дудочные напевы, разбавленные трещоточными взбрыками, понеслись над толпой. Люди затопали ногами, и на сцену выбежали те самые акробаты, которые днём выглядели жалкими и затасканными на Пёстрой площади, под холодным полузимним солнцем.

Но сейчас, в сумерках, при свете множества фонарей, расцвели и заиграли лоском дешёвые ткани цирковых костюмов, которые при свете дня смотрелись линялыми тряпками. Заискрились, засверкали дешёвые стекляшки на шеях и в волосах акробатки, обрёл благородную глубину облезлый кроличий мех в оторочке плаща зазывалы. Магия сцены и дрожащего света переломила, вывернула наизнанку антураж, превратила жалкое — в изумительное, нищее — в роскошное.

Акробаты кувыркались, ходили на руках, жонглировали яблоками под одобрительное гудение и смех толпы, мужчины подбрасывали в воздух женщин, и те кувыркались в полёте. Гупали пятки, заливалась дудка, присоединилась гармонь. Музыканты в цветных балахонах ритмично пританцовывали по краям помоста. В Ануне цветные Балахоны выглядели бодрыми и напористыми, но сейчас они казались Илидору такими же заклёванными, как женщины в толпе зрителей.

Дракон медленно, но верно пробирался к помосту. Его пинали, толкали, он пинался и толкался в ответ, каждый миг ожидая, что дело перерастёт в драку. Но люди были достаточно поглощены ужимками акробатов.

Вдруг, расталкивая бурлящее переплетение их тел, на подмостки выкатился Хмет. Он вёз за собой перекладину в форме знака «ᴝ:», означающего звук «й-о», а на плече у Хмета, заботливо им придерживаемая, висела деревянная кукла размером с ребенка лет трёх, клацала челюстью, вращала глазами-камешками.

Толпа гудела, свистела, топала ногами. У дракона шевелилась на затылке чешуя, а крылья на миг обхватили тело так плотно, что Илидор споткнулся.

Утвердив на подмостках перекладину, Хмет хитро улыбнулся и поднёс к ней куклу. Кукла клацнула челюстью, подняла руки, вцепилась в перекладину и принялась подтягиваться.

Зрители ахнули, Илидор помянул последовательно и во взаимном переплетении отрубленный хробоидский хвост, морщинистое эльфское ухо и осколок отца-солнца, протыкающий грудину, и принялся пробиваться за подмостки. Толпа не пускала. Люди, разинув рты, смотрели на куклу и не двигались с мест, и на несколько очень долгих, жутких и неприятных мгновений дракону казалось, что все эти зрители сами превратились в кукол, вот-вот они поднимут руки и примутся подтягиваться на перекладинах, клацая челюстями.

Пришлось дожидаться, пока Хмет и кукла закончат своё короткое представление. После них на подмостки выбежали две молодые и прыгучие полуобнажённые девицы, неуловимо напоминающие шлюху из портового города Гребло. Взвизгивая и непонятно чему хохоча, девицы пустились в какой-то змеиный пляс, качая бёдрами, извиваясь и оглаживая себя, а толпа оглушительно засвистела и одобрительно затопала. Илидор наконец смог пробиться через ряды зрителей.

За подмостками, на куске земли, огороженной ящиками, навешанными тканями, мешками, реквизитом, дракон быстро нашёл знакомцев. Олава-Кот и Хмет осматривали куклу. Поодаль сидела на ящике девушка, которую Илидор видел во время представления в Ануне, подшивала оборку на платье. У её ног дремал большой коротколапый кот.

Хмет, увидев Илидора, как будто совсем ему не удивился и принялся радостно размахивать куклой.

— Видал? Ну, видал, какой ловкач? Я ж обещал тебе его показать!

«Да?» — про себя удивился дракон. Видимо, его память вернула не все дневные воспоминания. А Хмет подхватил куклу и поставил на ближайший ящик.

— Ну, куклу, которую сделал тот маг сживления, что в Ануне прежде жил! Страшно могучий дедуган, ага, я ж говорил! Ток больной на всю башку! Здоровый такое сотворит разве, ну? Я ж ему пошутил просто… а он вона чего — взял и взапрямь сделал куклу! Кто ж думал, что такое можно сделать взапрямь, а? Мы ж в Анун тогда тоже из-за него поперлись, из-за мага, ток он делся неведомо куда, а теперь уж какая разница. А куклу я Гуркой назвал.

Гурка, клацая челюстью, покачивался на ящике. Хмет и Олава-Кот после дневных возлияний выглядели слегка помятыми, но вполне бодрыми. Видно, не зря в харчевне оба утверждали, что при беспокойной цирковой жизни хорошая порция вина посреди дня приносит не только радость, но и рабочее рвение.

«Тут и впрямь все рехнутые», — порадовался дракон.

— Тай Сум не позволяла выпускать куклу, — огорчённо свёл брови Олава-Кот. — Но теперь у Тай Сум нет силы препятствовать, а наш добрый друг Хмет очень любит Гурку.

А ведь при Тай Сум цирк был относительно приличным местом, запоздало сообразил Илидор. Впрочем, ему всё это совершенно не важно.

— Мне нужны чертежи, — ровным голосом произнёс дракон. — Кажется, кто-то из вас их прихватил по рассеянности.

Хмет и Олава-Кот переглянулись с видом «Ну я же говорил».

— Возможно, у Амриго появились некоторые планы на этот предмет, — мягко пророкотал Олава-Кот. — Возможно, Амриго намерен что-то изменить в своем пути после того, как с нами не станет Тай Сум. Это случится довольно скоро. Быть может, уже сегодня. И мы не можем препятствовать Амриго в стремлении изменить и улучшить свой путь, хотя Амриго и не является нашим добрым другом.

— Где он? — сквозь зубы спросил Илидор.

Хмет молчал и делал вид, что его нет здесь. Хмету явно было неловко, да и хмель его ещё не полностью отпустил, но встретив взгляд Илидора, он указал глазами направление: вперёд, за пыльные занавеси, ограждающие заподмостье, а потом влево.

Олава-Кот улыбался очень вежливо и стоял перед Илидором с видом человека, которого ничто не может поколебать в намерении торчать на этом месте молча и неустанно хоть до следующего лета, развлекать дорогого гостя вежливой текучей беседой и не позволять ему пройти туда, где нечего, знаете ли, делать посторонним людям, даже если они нам весьма симпатичны.

У Илидора не было времени на вежливость и текучие беседы. Даже с симпатичными ему людьми. Илидор положил руку на рукоять меча и спокойно посмотрел в непроницаемые глаза Олавы-Кота.

И тот, не меняя выражения лица и вежливости улыбки, шагнул в сторону.

Дракон пошёл вперёд, в сокрытую пыльными тканями неизвестность, по пути едва заметно кивнув Хмету.

Йеруш сидел на скамье перед лавкой ювелира, скрестив ноги в лодыжках и сложив ладони шалашиком, покачивался из стороны в сторону и страдальчески мычал. Мимо сновали люди, на ветках перегавкивались грачи, под скамейкой то и дело пробегали крысы. Карманы отяжелели от монет, а голова лопалась от мыслей.

Рунди Рубинчик давно ушёл обедать, заперев лавку и оставив камешек «успокаиваться». Он звал с собой Йеруша, но тот, хотя и проголодался, решил остаться на скамейке: вдруг за обедом Рунди снова примется петь? Ну, вдруг ему потребуется, очистить от плохих воспоминаний кашу?

— Так я спрашиваю её: ну как же ж человека от выпивки отвадить?

— А она что?

— А она говорит: есть один верный способ, тока сама я его не проверяла, а мне надёжная знахарка сказывала…

Казалось, реальность сошла с ума в этом межсезонье и испытывает на прочность терпение Йеруша Найло, словно показывая ему раз за разом: нет, скудоумный эльф, ты видел ещё далеко не все способы, которыми я могу поломать твои планы!

И Йеруш Найло сидел на скамье перед лавкой, в городе, который находился за тысячи переходов от мест, которые Йеруш знал всю свою жизнь, и делал лучшее, на что был способен: не шевелился, не разговаривал, ни во что не вмешивался, чтобы случайно не доломать действительность окончательно.

— Ловкач Лянь-Монт выберется из бочки с водой со связанными руками! — радостно гавкнул зазывала, и полог из плотной ткани отсёк Илидора от цирковых подмостков.

Звуки притухли, свет померк, действительность стала плотным и удивительно сухим туманом, простирающимся прямо перед драконом. У подмостков ничего похожего, разумеется, не было.

«Я знаю, что это ненастоящий туман, — говорил себе Илидор. — Конечно, же, я знаю». Магический? Иллюзорный? В него не хотелось ступать, а ещё меньше хотелось думать, что это может быть ловушка. Но даже если так, то что оставалось дракону — уйти обратно без чертежей? Найло на это, пожалуй, лопнет и заляпает кишками весь городок.

И дракон пошёл вперёд — шаг, другой, и вот уже ноги погружаются в ненастоящий туман, исчезают в нём, а в голову приходит неожиданная и полная уверенность, что если пойти дальше, то весь растворишься в туманной дымке и сделаешься одним из её сухих ненастоящих клочьев.

Дракон щурит золотые глаза — норовисто, своенравно, и шагает дальше.

Когда погружаешься в туман полностью, он даже немного редеет. Магия? Иллюзия? Ловушка?

Впереди туман вдруг сплетается в нечто мощнолапое и тёмное, ростом примерно до середины бедра Илидора. Дракон делает ещё шаг и другой, а потом наконец останавливается, различая в мощнолапом очертания пса. Тот оживает, когда останавливается дракон, молча и тихо делает свой шаг, а потом другой, чуть поводя вверх-вниз тяжёлой треугольной мордой.

На самом деле он светлый. Тёмен только в сравнении с седым туманом. Дымчато-пегая шерсть струится по воздуху, словно из тумана на пса дует ветер или словно шерстинки его легки, как подводные водоросли. Они волнуются от каждого движения пса, утекают в туманную дымку, делаются её частью.

Пёс пахнет. Он не иллюзорный и не магический, но, возможно, ловушечный. Он идёт к дракону — не дружить, не знакомиться и, пожалуй, не грозить. Он идёт отсекать чужака от остального тумана, от сокрытого в нём, от шепчущего там, во влажной клубистой глубине.

Дымчатый страж туманного мира.

Илидор двинулся навстречу псу — такой же текучий шаг и за ним другой, такая же спокойная уверенность, без желания дружить или заискивать, без страха, без оглядки, без малейшего сомнения в праве быть здесь и определять своё место в этом пространстве.

Пёсий взгляд вплыл в глаза Илидора — так же спокойно-уверенно, как плыл в пространстве сам пёс. Миг, другой, глаз не отрывая, не пригибая головы, не опускаясь до банального собачьего рыка, но мельча шаг, растрачивая уверенность, переставая понимать, как нужно поступить с этим…

Не человеком.

Илидор думал, что ещё шаг-другой — и спокойная стражья сила слиняет с пса, сменится упреждающим рыком или, напротив, примирительным дружелюбием, какое проявляли все собаки, которых встречал дракон прежде. Вот-вот пёс либо наклонит голову и оскалит клыки, либо мотнёт хвостом и потрётся плечом о драконье бедро…

Дымчатый страж остановился в нескольких шагах. Стоял и смотрел.

Дракон шёл вперёд.

Текучий шаг и за ним другой, абсолютная уверенность в своём праве быть здесь и занимать столько пространства, сколько будет угодно его драконьей душе. Илидор шёл, старательно держа в памяти образ Оссналора, старейшины снящих ужас, Оссналора, который играл пространством, жрал пространство, хватал его за глотку, сворачивал в бараний рог или миловал, если ему было так угодно. Илидор держал в памяти образ Оссналора, всегда оцепенявший его до дрожи, и этот образ отгораживал золотого дракона от страха, от вопроса в глазах дымчатого пса.

И пёс пропустил дракона. Стоял и смотрел, как тот проходит мимо, туда, где шевелится, клубится и шепчет.

Илидор пошёл в туман и растворился в тумане. Он сначала шагал уверенно, потом всё медленнее — направления терялись, тени звуков стихали, истончались отблески света. И наконец дракон остановился, охваченный ощущением, что ушёл дальше, чем следовало, и совсем не по той дороге.

— Раз-два-три-четыре-пять, — произнёс у него за спиной детский голос.

На затылке встала дыбом чешуя, несуществующая в человеческой ипостаси.

— Я иду тебя искать.

Голос был пришибленный, будто сонный.

Илидор обернулся — никого, ничего, туман. Что-то колышется над землей — не то большие кочки, не то… сидящие на коленях дети?

— Поведу тебя с собой, — нараспев произнёс другой тонкий-сонный голос.

Снова за спиной. Илидор опять обернулся — ничего, помимо тумана и неясных силуэтов.

— Нарисованной тропой.

Крылья вцепились в его тело — в первый миг почудилось, что это чужое прикосновение, и дракон схватился за рукоять меча. А голоса стали громче, голоса стали ближе и звонче, они звучали теперь с трёх сторон разом:

— Шесть-семь-восемь-девять-десять!

Илидор развернул плечи, повёл шеей, ослабляя хватку крыльев, и предположил:

— Будем вместе куролесить?

Повисла тишина. Илидор считал мгновения. Тишина длилась и длилась, пока не стало ясно, что продолжения не будет. Тогда дракон облизал пересохшие губы, снял руку с рукояти меча и насколько мог невозмутимым тоном похвалил неведомо кого:

— Хороший фокус.

Глаза попривыкли отличать силуэты, и теперь Илидор почти-ясно почти-видел, что невидимая тропа стелется до деревянной арочной двери, воткнутой в красноватую глиняную стену бесконечной ширины и высоты. Дракон пошёл к ней, и с каждым шагом в нём нарастало осознание собственной ничтожности перед чем-то столь исполинским и неодолимым, как бесконечная стена. Оно делалось больше и больше, пока не стало почти оглушительным, пока не затопило желанием немедленно войти, ворваться в эту дверь, низкую и хлипкую, — это единственное действие, имевшее смысл посреди бесконечности тумана у бесконечности стены.

Дракон встряхнулся, поморгал. Перед глазами немного прояснилось. Туман, наверняка не настоящий, уползал из-под ног клочьями. И не было никакой стены. Просто деревянный амбар, а может, склад.

Илидор обернулся. В расползающихся туманных клоках на коленях сидели… нет, не дети, как ему показалось в тумане. Карлики в детских одеждах. Сидели и смотрели на него, а он смотрел на них, не в силах придумать, что бы такого умного сказать, и не в силах отвести глаз от наряженных уродцев.

— Мы репетируем, — тонким голосом сказала маленькая женщина.

— Не буду вам больше мешать, — вежливо ответил Илидор.

— Ты не мешал, — обычным, не детским голосом возразил мужчина в синей рубашонке. — Ты хорошо помог.

Дракон кивнул и толкнул дверь амбара. Он надеялся, что движется в верном направлении, поскольку было у Илидора дурное ощущение, что ушёл он уже очень давно, очень далеко и очень не туда.

Хотя вроде как было больше некуда.

Дверь, которая в тумане казалось внушительной и арочной, на самом деле вела в обычнейший хранильный склад, каких много ставят в городах подле портов и в мастеровых кварталах. В таких складах обычно множество дверей, и толчётся вокруг них масса всякого люда.

Илидор никогда не был внутри складов. Притворив за собою дверь, он прошёл вперёд по пустоватому просторному помещению, уставленному там-сям клетками, тачками, ящиками и мешками. Понял, что выходов со склада значительно более одного и остановился, не понимая, куда двигаться дальше.

И тут же, словно ожидая, когда он ощутит неуверенность, скрипнула впереди-слева невидимая за ящиками дверь, прошуршали полы мантии, и балясник Амриго образовался перед драконом. Шагах в десяти.

Не без удовольствия Илидор отметил, что левая челюсть и ухо балясника припухли, отчего лицо кажется искажённым гримасой — знатно его приложило об опору того навеса. Рядом с Амриго совсем уж бесшумно, словно соткавшись из тумана, появились трое мужчин — крупные, большерукие, явно из тех, которые таскают тележки и клетки. И, вероятно, угомоняют недовольных представлением зрителей. И ломают ноги детям, которым не посчастливилось быть проданными циркачам.

— Удивительно, насколько недалёкими бывают люди, — протянул балясник мягко. — Удивительно, до чего упорно они нарываются на неприятности. Как эти люди верят в свою удачливость и безнаказанность лишь оттого, что однажды им удалось легко отделаться.

Не сводя глаз с Амриго, Илидор проверил, легко ли выходит из ножен меч, и ответил в тон:

— Странное дело, я думал о том же.

Позади и справа возникла еще одна фигура — Олава-Кот. Возникла и замерла, прижав ладони к груди. Илидор без особого удивления, но с изрядной досадой сообразил, что даже от подмостков сюда ведёт более одного пути.

— Прямо сейчас я размышляю, — вкрадчиво продолжал Амриго, — сможет ли один человек заменить мне двух потерянных мальчишек? Сколько монеток можно собирать с потешных боёв на мечах, как думаешь? Если один человек будет поочередно биться на выступлении со всеми сильными циркачами, три боя, пять боёв подряд? Если каждое выступление он будет заканчивать избитым и не способным подняться на ноги, выплёвывая сгустки крови, моля о пощаде — как полагаешь, сколько монеток удастся собирать такому человеку каждый день? И сколько дней ему придётся плеваться кровью, чтобы восполнить мне потерю двух прекрасных цирковых мальчиков?

— Жаль, тебе не придётся этого узнать, Амриго. Ведь никто из цирковых не сможет выйти против человека, способного обращаться с мечом. Никто из цирковых не умеет даже двигаться правильно, и такое выступление закончилось бы для циркачей плачевно. Впрочем, как знать, сколько монеток набросала бы публика за другое зрелище — как циркачи собирают выбитые зубы отрезанными пальцами?

— О, — не растерялся балясник, — я разве не сказал? У человека, которому предстоит драться, будет неудачно сломана нога. И этот человек тоже не сможет правильно двигаться, я верно понимаю?

Илидор ответил ему приятнейшей улыбкой, позаимствованной из арсенала Юльдры, сына Чергобы, жреца солнца и мага смерти.

— Меня тронула твоя мечтательность, Амриго. Но никто из цирковых не сможет сломать ногу человеку с мечом. Я уже говорил, что вы не умеете правильно двигаться?

Глаза Амриго сделались ледышками. Балясник прижал к губам сложенные лодочкой ладони, делая вид, будто задумался всерьёз и о важном. Позади Илидора зашуршали шаги. Ещё двое. Олава-Кот отступил в сторону, в тень. Балясник вкрадчиво заключил:

— Если ломать человеку ногу будут сразу несколько циркачей, их число перебьёт неумение.

Илидор рассмеялся, закинув голову, и его смех раскатился в полупустом помещении, как отдалённый раскат грома.

— Тебе кажется, я сказал нечто смешное? У тебя есть возражения?

— Лучше. У меня есть дельное предложение: верни мой тубус, и никто не пострадает.

— Ах, — огорчился Амриго, — у меня есть целых две причины тебе отказать. Во-первых, тубус у Тай Сум. Мне нужны были деньги, а не чертежи. И я не могу тебе позволить тревожить покой умирающей. Во-вторых, дело не в том, что меня волнует Тай Сум — просто я очень даже хочу, чтобы ты страдал, Илидор!

Не дослушав балясника, дракон пригнулся, выхватывая меч, прянул в сторону, и палка вышибалы свистнула у его уха, по касательной задев левый локоть, — боль прострелила до уха. Ещё полмига — и меч самым остриём чиркнул вышибалу по сухожилию под коленом. Ещё четверть вздоха — второй верзила согнулся от удара рукоятью в живот и потерял интерес к Илидору.

Но остальные трое набросились разом. Кто-то двинул дракона в висок — похоже, кастетом, перед глазами взорвалась желтая молния, в голове лопнула ослепляющая боль, звон едва не прорвал изнутри барабанные перепонки. Кто-то двинул под дых, вышибая из груди воздух, удар по почке уронил Илидора на колено, но он даже не почувствовал боли — только злость, и он даже не понял, когда…

…сияние ярче солнечного залило пространство, и люди увязли в замедленном времени на несколько жутких мгновений, неспособные ни шевельнуться, ни вдохнуть, а потом время потекло как обычно, но человек, которого они только-только окружили и начали бить, исчез — вместо него на заплеванной земле стоял золотой дракон с мечом Илидора в лапе и… даже не рычал.

Три удара — лапой наотмашь, мечом и головой — быстрые, как прочерк падающей звезды — и золотой дракон стоит один на заплеванной земле. Верзила с кастетом сползает спиной по тележному борту и булькает разорванным горлом. Ещё один сидит на земле и гудит низко, на грани слышимости, жалобно и удивлённо, прижимает руки к разваленному животу, от него начинает расползаться вонь крови и нечистот. Третий надсадно кашляет и не может вдохнуть воздуха раздробленной грудной клеткой.

Вышибала с перерезанным сухожилием, повторяя бескровными губами «Мамочка, мама» отползает от дракона на трёх здоровых конечностях, пока не упирается спиной в штабель клеток. Его напарник, отделавшийся ударом рукояти в живот, пятится, так и не разогнувшись и не сводя глаз с дракона. Амриго стоит на коленях и содрогается, извергая наземь свой ужин. Олава-Кот — недвижимая тень, прижимающая ладони к груди и чуть склонившая набок голову.

— Достали, — шипит золотой дракон и морщится от звона в голове. — Где мои чертежи? Отвечай, балясник, или я тебя сожру, камнем клянусь.

— Вернись в мою лавку, юный недоразумный эльф, — нараспев велел Рунди Рубинчик, высунув нос из двери.

Йеруш поднялся, с удивлением ощутив, насколько закостенело его тело и скрючилась спина. Словно он и впрямь просидел недвижимо полжизни.

— Очень хороший камень ты принёс, ценный и редкий, чистый и удивительно удачной огранки, — вперевалку топая к столу, говорил Рунди. — Скорбность и боль не прилипли к нему накрепко, очистился камень хорошей хорошего, много радости принесёт он в мир, чтоб тому миру быть здоровеньким.

Йеруш тихо вздохнул. Впервые в жизни он не просто хотел треснуть гнома, а был готов это сделать, даже понимая, что ответным движением гном просто сломает его пополам.

— Сразу нельзя было сказать? Обязательно нужен был этот балаган с песнями?

Рубинчик укоризненно покачал головой и погладил пальцем сумеречный камешек, уже лежащий на бархатной подложке.

— Не тревожься, мой хороший, эта нетерпеливость к тебе не прилипнет.

Найло взвыл и, словно сломавшись в поясе, рухнул ладонями на стол.

— Хватит, хватит, хватит, очень сильно хватит! Просто заплати мне, и я пойду, и забуду тебя, как дурной сон!

— Кто другой бы тебе задал за такие слова, но не Рунди Рубинчик, — с достоинством проговорил гном, сложил руки на животе. — Рунди Рубинчик отстреливает такие глупейшие мысли задолго до их подлёта к голове, и не надо мне завидовать.

Йеруш наконец понял, что либо умолкнет и примется почтительно внимать, либо не выйдет отсюда до завтра, и теперь старательно молчал.

— Уплачу сполна и по честной справедливости, а это выходит даже дороже, чем я поначалу предполагал, — важно продолжал Рунди. — Возьмёшь монетами, кочерга тебя бодай, или распиской, чтоб ты здоровый был? Восточный банк в центральной части Бобрыка обеспечит…

Поскольку Йеруш понятия не имел, где сейчас Илидор и когда он вернётся, неохотно ответил:

— Распиской. На моё имя.

«И поскорее, пока я не треснул пополам, ну зачем тебе нужно, чтобы я трещал у тебя в лавке, я потратил тут уже такую прорву времени-и-и!».

Покачивая головой, гном расставлял на столе принадлежности для письма и ворчал:

— Всё прыгаешь. Всё суетишься. Тебе, эльфу недоразумному, лишь по молодости кажется, будто время определяемо. А на самом деле ты лишь делаешь плохо своим нервам.

Йеруш едва слышно, почти по-драконьи, зарычал.

Усевшись на стул, Рунди макнул перо в чернила и поучительно продолжил:

— Как и кажется тебе по молодости, будто всё меряется деньгами. Но послушай старого Рубинчика и запомни себе на носу: за вещи, которые вправду важны, платят кусочками души.

Гном хотел добавить ещё что-то, но столкнулся взглядом с глазами Йеруша, полными всяческого буйства, и принял мудрое решение сосредоточиться на расписке.

Она была в шатре одна. Сидела, скукожившись комком слабосилия, прямо посередине, в ворохе тканей, наплечных платков и маленьких подушек. В углу тренькала шарманка. Светились три большие лампы. Пахло ламповым жиром, затхлостью и болезнью.

— Ты, — выдохнула Тай Сум, когда Илидор вошёл.

На полу, прямо у входа валялась маска, изображающая изуродованное, покрытое шрамами и рытвинами плоское лицо. Илидор смотрел в настоящее лицо Тай Сум — точно такое же, как на маске, только без шрамов и с тонкой, гладкой кожей. Совсем не страшное.

Она сидела, охватив себя за плечи маленькими пальцами, качалась из стороны в сторону, смотрела на него и, как был уверен поначалу Илидор, принимала его за кого-то иного. Но потом Тай Сум заговорила снова:

— Ты-дракон наслал мне хворь. Чего пришёл ты-человек? Радоваться?

— Хочу забрать свои чертежи.

Илидор подошёл, сел на коврик напротив Тай Сум. Возвышаться над ней было глупо, да впрочем, Илидор и сидя возвышался. Как все круглолицые люди с чёрными-чёрными глазами, она была невелика ростом. Сейчас, вблизи, Илидор видел, какие маленькие у неё ладони, какое хрупкое тело, и недоумевал: как могла эта крошечная женщина держать в стальном кулаке целый цирк? Почему её боялись?

Может быть, из-за пророчеств?

— Чер-те-жи, — проговорила она с трудом.

Смотрела на Илидора снизу вверх, изогнув шею, и на покрытом испариной желтоватом лице отражалась трудная работа мысли. Тай Сум словно силилась удержать эту мысль в голове, но та ускользала: у тела не было сил, чтобы держаться за мысли.

— Амриго принёс чертежи. Сказал, там костюм. Для жизни в море.

— Не совсем, — спокойно ответил Илидор.

Она трудно сглотнула. Он смотрел и ждал. Если Тай Сум думает, что дракона может обуять жалость к женщине, по велению которой калечили детей, то Тай Сум стоит передумать.

— Мне нужны эти чертежи. Где они?

Тай Сум молчала. Шарманка плаксиво тренькала. Илидор поднялся, хлопнул крыльями, оглядел шатёр. Матрас со скомканными одеялами и подушками, тумбочка, пара табуретиков, несколько тканевых мешков.

— Отдай мне тубус. Не вынуждай рыться в твоём барахле.

Снаружи вдруг донеслись неожиданно громкие звуки дудки и трещотки, хотя Илидору казалось, что он сейчас находится в сотне переходов от цирковых подмостков.

— Никто не ведёт меня смотреть, — бормотала Тай Сум. — Последний осенний кар-на-вал. По-следний.

Умолкла, уставилась в стену шатра. Узкие глаза на пожелтевшем лице казались нарисованными чёрточками, в глубине которых нет ничего.

Шарманка захныкала громче. Дракон поёжился, посмотрел на Тай Сум с досадой — и увидел край тубуса. Он лежал на полу, накрытый её юбкой.

— Он мне нужен, мне, — горячечно шептала Тай-Сум, заламывала пальцы. — Я сама отнесу его магу, са-ма.

Дракон наклонился, и Тай-Сум неожиданно проворно цапнула тубус, прижала к груди, словно могла не позволить Илидору забрать его.

— Маг сделает костюм для меня, для меня!

Глаза Тай-Сум блестели то ли от слёз, то ли от жара, она заискивающе заглядывала в лицо Илидору, она очень хотела, чтобы он понял. Чтобы… позволил?

— Никогда не плавала в море. Всегда лишь хотела.

Шарманка хныкала, всхлипывала, поскуливала. Дракон вздохнул. Нет, ему было не жаль Тай Сум, — просто грустно. Просто потому что какой же кочерги, человек, которому всегда хотелось плавать в море, ты не отправился плавать в море, а набрал себе полный балаган циркачей и лупил их плёткой, мотаясь вместе с ними по городам? Даже не приморским. Что было у тебя в голове все эти годы, человек, желающий плавать?

Что остаётся в вечности от того, у кого не было вечности?

— Я доберусь до моря. Доживу. Уплыву далеко. Глубоко. Совсем одна. Маг мне сделает костюм!

Он видел: она ищет в его глазах если не привычный ужас перед ней, Тай Сум, то хотя бы восхищение её замыслом, хитростью, дерзостью. Она знала, что уже не способна никого напугать, и лицо её становилось всё желтее, и лоб всё сильней блестел от пота, но она всё ещё зачем-то хотела, чтобы кто-то возмутился её смелостью иди нахальством, или чтобы разозлился на неё…

В потемневших глазах Илидора тускло блестела бесконечность печали. Дракон опустился на пол рядом с Тай Сум, опёрся спиной на маленькую тумбочку, закинул голову к глухому тканевому пологу и тихонько запел.

Может быть, провожая других в вечность, ты тоже даёшь миру немного спокойной созидательной силы. Ведь уходящим в вечность важно верить, что путь не заканчивается вместе с ними. Что кто-нибудь подхватит меч или нить, выпавшие из обессилевших рук, а если в руках не было мечей и нитей, то пусть кто-нибудь подхватит искру памяти, подхватит и понесёт дальше, туда, где продолжается огромный мир, ещё помнящий твои стремления, желания и надежды. Пусть дурацкие, пусть наивные и несбывшиеся, но не погасшие вместе с тобой.

Тай-Сум слушала песню золотого дракона, закрыв глаза. Одной рукой всё цеплялась за тубус, а другой нашла руку Илидора и сжала её так крепко, как могла. Котёнок сжал бы сильнее. Но Тай Сум улыбалась. Её лицо разгладилось, сделалось успокоенным и от этого странным образом стало выглядеть старше.

Когда она заговорила монотонным низким голосом, дракон вздрогнул и умолк.

— Одной дорогой, — произнесла Тай Сум, не открывая глаз, — лететь тебе за дальние луга, к стенам, за которыми стоит скрежет зубовный.

Сглотнула сухим горлом. Илидор поискал глазами кувшин с водой — не нашёл. Шарманка в углу брякала тихо и глухо, на последнем издыхании.

— Другой дорогой, — Тай Сум трудно исторгала из себя слова, — мчаться тебе дальше дальнего от стен, за которыми стоит скрежет зубовный, сойти тебе в край подземных нор и горящих рек.

Зрачки её бегали под сомкнутыми веками. Маленькая горячая ладонь сжимала пальцы дракона. Лицо как-то стекло вниз, голос упал до свистящего шёпота:

— Третьей дорогой зарыться тебе глубже глубокого от нор, где… горят реки и звучит твоя песнь сна. А четвёртой дорогой…

Последние слова Тай Сум произнесла одними губами, и дракон не расслышал слов. Да и не пытался.

Нельзя провожать другого в вечность и не быть ему ближе всех прочих в эти мгновения. Ведь даже отчаянный храбрец страшится неизвестности, окончательности, страшится идти в вечность один, потому нет в эти неумолимые мгновения ничего важнее, чем рука, на которую можно опереться.

И невозможно ответно не впустить в своё сердце того, кто уходит в вечность, сжимая твою руку. Впустить на несколько мгновений — зная, что след останется навсегда.

Какое-то время Илидор сидел недвижимо. Его плечи словно придавила вся мировая скорбь, он не мог сейчас пошевелиться, ему казалось кощунственной сама мысль нарушить грянувшее плотное молчание, со всей принесённой им непоправимостью и какой-то странной затёртой торжественностью.

Снаружи едва слышно доносился топот ног толпы, напев дудки и весёлые голоса.

Дракон медленно повёл плечами, ослабляя хватку крыльев и всей мировой скорби. Аккуратно разжал пальцы Тай-Сум и вытащил из них тубус с чертежами.

Шарманка больше не плакала. Это докучливое устройство наконец замолчало и теперь расстилало вокруг себя тягучую, равнодушную, совершенно окончательную тишину.

Вместо шарманки плакало что-то внутри золотого дракона.

Во имя науки и мятного джема

Пожалуй, Йеруша должно было слегка насторожить, что в ответ на вопрос «Где найти мага сживления?» жители посёлка Сварья кривились, скалились, плевали себе под ноги и, ускоряя шаг, проходили мимо, не удостоив Йеруша ответом. Но его это не насторожило — он слишком поглощён был близостью к цели и не думал ни о чём другом.

Илидор даже не пытался скрыть зубастую улыбку. Почти все эльфские маги, которых он встречал ранее, вызывали у него ровно те же эмоции, что у людей, населявших посёлок Сварья, и, как считал Илидор, эльф, способный создать нечто столь сложное и странненькое, как костюм для подводного плавания, просто обязан был оказаться самым отвратным магом из всех. Потому очень закономерно, что жители Сварьи перетряхиваются от одного лишь упоминания о нём.

В конце концов старушонка, ведшая по улице облезлую вредноглазую козу, в ответ на вопрос Йеруша махнула рукой на лодочный причал, а от него провела дрожащий палец в направлении ближайшего из островов, разбросанных в виду Сварьи.

У причала стояли три обшарпанные плоскодонки, а островок выглядел удивительно зловредным — кочерга знает, как это ему удавалось. На дальней его оконечности торчала деревянно-каменная и тоже очень зловредная с виду башенка.

Следуя за Йерушем к причалу, Илидор прикидывал — он бы добросил до маговского островка камень? Среднеувесистый такой, весом примерно в одну десятую стуна, из тех, что удобно ложатся в ладонь и которыми можно здорово бить людей по головам? Да, почти наверняка дракон бы добросил до острова камень. А вот человек — едва ли.

Хотя остров находился совсем рядом, добрались до него не сразу. Вначале, сев в лодку, оба взяли себе по веслу, но тут неожиданно для Йеруша обнаружилось, что Илидор не умеет грести, так что лодка какое-то время задорно крутилась по серой воде под ругань Найло и смех дракона. Потом Йеруш сам сел на вёсла, но у него так тряслись руки от возбуждения, от близости цели, что грёб он не многим лучше Илидора.

Пока Йеруш сражался с вёслами и сонным течением, на пристани даже собралась небольшая группа селян, привлечённых необычным зрелищем. Местные весело и живо спорили, кто же победит в этом негаданном противостоянии, всей душой болея за лодку, поскольку она-то была своя, родная, сварьинская, а примаханные чужаки — невесть откудошние.

Однако Йеруш совладал с вёслами и взял на остров мага уверенный, хотя и несколько нервный курс.

Единственная тропа к башне шла через отсечённый оградой сад. Входную арку охранял страж — шестирукий воин-щитник, тесаный из каменных блоков, соединённых шарнирами и толстыми прутами. В камень там и сям были вкрючены обрезки металла. На двух из шести рук воина висело по круглому щиту, в остальных руках он держал оружие: шестопер, кастет, дубинку и копьё.

Дракон при виде стража развернул плечи, вытянулся, и что-то командное появилось в его вздёрнутом подбородке, в сжатых губах и порывистости движений — а в следующий миг Илидор снова был обычным Илидором. Безотчётная реакция его тела на появившийся рядом механизм могла бы дать Йерушу много поводов для раздумий о войске Илидора, которое осталось в глубинах Такарона, о его связи с драконом и месте в его мыслях, — но Йеруш на Илидора не смотрел, он раздувался ноздрями, подпрыгивал на ходу и нёсся к башне, нёсся к магу сживления Фурлону Гамеру, до которого наконец добрался через все возможные препятствия и парочку неосмыслимых.

За спиной стража, за садовой оградой, росли как попало кусты и деревья, которые трудно было опознать с облетевшей листвой, стояли там-сям беседки, между двумя вроде бы яблонями болтался забытый с лета матерчатый гамак.

Сад, пожалуй, мог уронить в восторженный обморок гимблского механиста — столько тут было всевозможных приспособлений, при том большая часть из них выглядела недоделанной или неработающей, что давало восхитительный для всякого безумца повод возиться с этими механизмами снова и снова, пока они не начнут делать что должно или не сотрутся в труху, изнемогнув. Между деревьями стояли каменные, глиняные, деревянные, плетеные устройства, на которых то ли упражнялись в магии сживления, то ли просто измывались из любви к сочетанию несочетаемого.

Эльф и дракон шли через этот тихий безумный сад, как через привратье, отделяющее мир яви от мира магии или сна, или безумия, а может, всего вместе.

Дверь в башню оказалась заперта, и барабанить колотушкой пришлось так долго, что Йеруш забеспокоился, не помер ли Фурлон Гамер от старости, пока они добирались до Сварьи. И вообще: что прикажете делать, если дверь не захочет открываться — карабкаться по стене, лезть в окно, кричать, ожидать неведомо чего и сколько?.. Найло, добравшийся наконец до конечной цели своего пути, был так взбешён и обескуражен этой пустяшной последней преградой, что разорался не хуже приморской чайки. Дракону пришлось пригрозить треснуть Йеруша, если тот не утихнет.

В конце концов дверь открыли — а возможно, распахнули пинком, только сделал это вовсе не почтенный маг Фурлон Гамер, а совершенно внезапная эльфка. Как показалось Илидору сначала — совсем юная, лет семнадцати. Пушистая шапочка светло-рыжих волос, мелкие черты треугольного лица, сильно выпирающие ключицы в горловине плотного серого платья. Взгляд прямой и цепкий, глаза прозрачно-серые с тёмно-пурпурными пятнышками. И по этому прямому взгляду, по отсутствую в нём всякой приветливости как-то сразу сделалось ясно: эльфка — полноправная хозяйка башни.

— А где делуля? — слабым голосом спросил Йеруш.

— Я за него, — ответила эльфка сухо.

Скупым движением подбородка указала на придверную стену, и золотой дракон увидел одну из самых безвкусных композиций, какие ему доводилось зреть: в стену вделан деревянный ключ размером с ладонь, а под ним (ох уж эти маги сживления!) вьётся надпись, составленная из песчинок и мелких речных ракушек: «Победителю-ученику от побеждённого учителя».

— Ты избила старика-эльфа и отобрала у него эту башню? — притворно удивился дракон.

На самом деле он бы не удивился. Ощущался в этой эльфке какой-то внутренний напор.

— Я получила достоинство преемницы и позволила ему наконец отойти от дел, — всё так же сухо ответила она. — Он решил посвятить себя преподаванию и уехал в Университет Ортагеная.

Йеруш издал утробный стон.

— Так что если вам нужен Фурлон Гамер, то двигайте в Ортагенай. Если у вас дело к магу сживления — можете говорить со мной. А если сами не знаете, какого жварного шпыня вам надо, то убирайтесь отсюда и отнимайте время у кого-нибудь ещё. Мне работать надо. Лодки в той стороне.

Найло обхватил себя за плечи, длинные пальцы его скрючились, словно машинные манипуляторы, впились в тело, наверняка причиняя боль, которой Йеруш сейчас не ощущал. Голова клюнула воздух, под левым глазом быстро-быстро дёргалась жилка, а рот с досадой выплюнул слова:

— Ёрпыль! Знает! Что!

Опасаясь, что Найло сейчас наломает несклеиваемых дров, и даже немного разделяя это желание, Илидор аккуратно отёр Йеруша плечом и дружелюбно спросил:

— Тебя как зовут?

— Давайте решать вопросы по мере их значимости, — поморщилась эльфка. — Если у вас нет ко мне дела, то не имеет значения, кого как зовут.

«Два заносчивых эльфа в одном месте — это слишком для меня», — раздосадовано подумал дракон, но вслух заявил невозмутимо и лишь чуточку едко:

— И всё-таки начнём от кузни. Вот это вот — Йеруш Найло, он учёный-гидролог, хотя по виду не скажешь. У него есть чертежи костюма для подводного плавания, и мы пришли к магу сживления, чтобы он сделал такой костюм. Теперь ты скажи, Неназываемая: у нас есть к тебе дело, или этого слишком много для твоей занятой важности?

Брови эльфки вознеслись на невероятную лобную высоту, рот на мгновение округлился в изумлённо-безмолвном «Оу», руки дёрнулись, будто хотели прижаться к животу и накрутить на пальцы поясок платья. Она качнулась назад, но тут же выпрямилась (Илидор, наученный общением с Йерушем, прямо увидел, как эльфка выдала себе пинка) и воткнулась лицом в маску невозмутимости.

— Мне нужно видеть чертежи.

Йеруш издал новый страдающий стон, ссутулился. Он так и стоял, вцепившись в свои плечи, и печально помукивал. Илидор облизал губы.

— Мы можем войти?

— Не можете. Если хотите присесть — вон столики в саду.

Не дожидаясь ответа, эльфка сдёрнула откуда-то из-за двери лёгкую куртку, набросила её на плечи и вышла из башни. Прикрыла за собой дверь, приглашающе махнула на столик под густым виноградным навесом. Эльфка была высокой, угловатой, двигалась немного дёргано, словно при ходьбе ей приходилось контролировать каждый взмах руки, сгибание колена и прочие движения, и при этом она слегка путалась в их очерёдности.

Под навесом стоял тяжёлый столик, похоже, дубовый, круглый, вокруг него в беспорядке расставлены четыре круглые же деревянные табуретки. Столешница покрыта тонким слоем пыли, облетевшими виноградными листьями, дохлыми мошками, засохшим птичьим помётом и целым семейством глазурованных чашек со следами давно выпитых отваров. Подле чашек пузатятся большая подзакопчённая кружка и неожиданно чистый глиняный же горшочек, накрытый крышкой. Эльфка села за стол, сдвинула чашки в сторонку, приглашающе похлопала ладонью по ближайшей табуретке.

— Ну давайте! Время не ждёт!

Нахмурилась, и дракон вдруг понял, что эльфка не настолько юна, как ему показалось сначала. Она, пожалуй, ровесница Йеруша или даже старше на год-другой. И если она одержима магией сживления хотя бы вполовину так, как Найло — гидрологией, то и впрямь могла успеть обучиться ремеслу. Возможно, даже хорошо обучиться.

А вот насчёт мастерства — очень сомнительно. В Донкернасе дракон знавал нескольких магов-мастеров, и все они были старше сорока лет, эльфке же с самой большой из возможных натяжек — не более двадцати пяти.

Йеруш всё это наверняка понял быстрее Илидора, потому и подвывал сейчас так тоскливо. Однако отступать было поздно и некуда, потому дракон последовал за эльфкой и сел за стол. Прямо перед ним оказался глиняный горшок, накрытый крышкой, и дракон потянул носом. Из горшка едва уловимо тянуло прохладой и сладостью, и в животе немедленно заурчало. Илидор вздохнул, понимая, что ни на какое угощение здесь рассчитывать не приходится, и аккуратно вытащил чертежи из кожаного футляра.

Подумать только, какой долгий путь они проделали — присланные в Университет Ортагеная безвестным изобретателем, основательно подправленные университетскими механиками, пропутешествовавшие в далёкий-далёкий Анун, а потом — через добрые пару сотен переходов южных людских земель, похищенные, найденные, отданные на хранение, едва не потерянные… Сколько возни с ними было, сколько событий происходило! Разве не чудо вообще, что эти бумаги в итоге добрались-таки до мага сживления, который хотя бы приблизительно сможет понять, как воплотить стройно расчерченную на бумаге теорию?

Вот только сможет ли маг?

Йеруш наверняка считает, что нет, потому и не идёт к столу, стоит около башни скорбным памятником самому себе. Что, интересно, он собирается делать дальше? Что он собирается делать, если эта молоденькая магичка сживления не способна создать костюм для подводного плавания — а магичка, вероятно, не способна? Илидор покосился на Йеруша и уверился, что у того не было запасного плана на подобный случай. У Илидора тоже не было плана — точнее, дракон сознательно и с определённой долей упорства предпочитал пока что следовать в русле устремлений Найло.

Для его собственных ещё рано и слишком спокойно. Но если сейчас окажется, что они напрасно припёрлись в Сварью, если окажется, что у Йеруша нет никаких идей и обязательств на следующие несколько месяцев, то…

— Это безумие.

Эльфка прижала бумаги ладонями к столешнице с какой-то судорожной жадностью, пурпурные пятнышки в серых глазах стали как будто светлее, впалые щёки порозовели, и у Илидора на миг возникла фантасмагорическая мысль, что он видит перед собой Йеруша Найло в чужом теле.

— Это шаткое, пугающее, сугубо теоретическое безумие, — повторила она немного дрожащим голосом, тыкая пальцем в чертежи, и каждое слово звучало всё громче и звонче. — Это не способно уместиться в реальности.

Йеруш, видимо, услыхал в голосе эльфки что-то нежданное и небезынтересное, потому как вдруг очнулся от своей глубинной скорби, обернулся и с видом «Я плохо понимаю, где нахожусь» побрёл к столу.

— Именно за такие задачи и нужно браться, — эльфка обернулась к Йерушу. — Меня зовут Сайя.

Листая чертежи, эльфка забрасывала Йеруша вопросами, и каждый из них разжигал бестолковый восторг в глазах Найло. Как будто его расспрашивали о чём-то крайне волнующем и важном, и Йеруш внутренне орал от восторга, что у кого-то хватает ума и интереса на столь важные, глубокие, невероятные вопросы.

Что в них было такого невероятного, хотел бы знать дракон.

— В каких водах планируешь плавать: морских, речных, озёрных? В какой местности хочешь использовать костюм? Какую предполагаешь глубину погружения? Как часто рассчитываешь всплывать на поверхность? Что-то будешь брать под воду, помимо костюма? Будет доступ к крупным поселениям? Как долго требуется оставаться под водой? Сколько времени костюм будет использоваться в течение дня? Как предполагаешь его хранить на суше? Условия и частота перевозки?..

Ответы Сайя принимала, не отрывая взгляда от чертежей, то и дело возвращаясь к уже просмотренным и ругаясь на них:

— Нет же, нет и нет! Это не сработает никогда! Вовсе не кожа, конечно! А тут? О-о, хм-м, да! Положим! И-и… любопытно. Но здесь? Нет и нет! И снова нет! Лён так неохотно поддаётся сживлению! А медь? Я хотела бы знать: эти эльфы тебя ненавидят? Если это будет медь, ты утонешь! Нет и нет, мы придумаем иное, нам не нужно, чтобы ты утонул!

Выкрики, дёрганые движения Сайи, внезапная и горячая увлечённость идеей подводного костюма — всё это так явно роднило её с Йерушем, что Илидор некоторое время развлекался, пытаясь угадать, и даже удачно, следующее движение или фразу эльфки.

Наконец вопросы иссякли, Сайя снова принялась просматривать чертежи от начала до конца. Те никак не хотели разворачиваться полностью после долгого пребывания в тубусе, и эльфка потешно растопыривала длинные тонкие пальцы, прижимая то верхние, то нижние части бумаг. Ногти её, к удивлению Илидора, не были обкусаны.

— Потрясающе интересная задача, упоительно страшная, оглушительно невыполнимая, но я, разумеется, планирую её решить. Я могу даже отложить некоторые заказы ради настолько необычного проекта…

Сайя многозначительно умолкла, побарабанила пальцами по чертежам. Йеруш едва ли вообще сознавал смысл слов, сказанных этой эльфкой: он поедал её жарким взглядом, разве что не чавкая.

— … если вы сможете мне помогать кое с какими делами, — закончила она.

— С какими? — подозрительно спросил Илидор.

— Мы сможем, — одновременно с ним ответил Йеруш.

Сайя наконец подняла взгляд, споткнулась о бешеные глаза Найло и вспыхнула так, что Илидор огляделся в поисках ведёрка с водой или песком — у эльфки моментально покраснели щёки и шея, а кончик носа сделался белым-белым и как будто острым.

«Нет, два малахольных эльфа — это очень сильно слишком», — подумал Илидор и стал прикидывать, получится ли быстренько и ненавязчиво утащить Йеруша подальше от этой женщины. По всему выходило, что ненавязчиво не получится, ни быстренько, ни долгенько.

— Тогда я буду донимать вас всяческими поручениями.

Сайя вдруг улыбнулась, совершенно преобразившись. Улыбка сделала её такой искристой-милой, словно где-то внутри эльфки жила яркая лампа дружелюбия, которая сейчас вдруг решила включиться.

— Для начала попрошу извести крыс в подвале!

Илидор покосился на Йеруша, взглядом спрашивая, что это такое сейчас было: эльфская шутка или обещание невиданных (в смысле, вовек бы их не видеть) перспектив. Но Йеруш на Илидора не смотрел, Йеруш смотрел на Сайю, и в его бешеных сине-зелёных глазах орала буря.

«Ещё никогда, — подумал Илидор, — ещё совсем-совсем никогда мне так сильно не хотелось отвесить тебе пинка, Найло».

Судя по тому, что Сайя опустила взгляд и явственно смутилась — фраза про крыс всё-таки была шуткой, и Йерушу полагалось как-то на неё отреагировать.

— Или, — проговорила эльфка, выключая свою дружелюбную лампу, — можем начать с мерок и материалов. Есть повышенная чувствительность к каким-нибудь тканям? Я бы взяла в основу крапивное полотно, оно хорошо сживляется, но если у тебя от него возникает почесуха…

— Не возникает у меня никаких почесух! — очнулся Йеруш. — С чего бы вдруг? Я разве выгляжу больным?

«На всю голову», — одними губами проговорил Илидор.

— Почесуха может случиться у каждого, не обязательно у больного, — смутилась Сайя. — Если ничего такого нет, то я сниму мерки и составлю перечень материалов, самых простых и первых, которые нужны уже сейчас.

К этому времени дракон устал наблюдать за мямленьем двух эльфов. Поднялся и направился в ту часть сада, где стояли за ограждениями недоделанные полумашины, намереваясь хорошенько их изучить, пока Найло будет здесь корчить из себя умалишённого.

— Не нужно никуда ходить без моего позволения! — повысила голос Сайя.

Дракон обернулся и в лучших традициях Хшссторги сложил на лице гримасу вежливого удивления.

— Некоторые садовые устройства не закончены и опасны. Потому они огорожены. Мне бы не хотелось тратить время на новые визиты караульных и стражих, которые будут выяснять, почему тут кому-то оторвало руку.

— Новые визиты?

— Скорей он сам оторвёт руки твоим машинам, — качнул головой Йеруш. — Но не будем проверять. Не будем злоупотреблять гостеприимством, да, Илидор?

Дракон поднял лицо к небу, сделал долгий вздох и с трудом поборол желание немедленно улететь куда-нибудь ещё. А Найло посмотрел на него непривычно-встревоженным взглядом, и дракон понял не без удивления: Найло категорически, панически не хочет, чтобы он отходил за пределы видимости. Найло боится, что он отойдёт.

Какого лешего происходит с эльфами в этом месте?

В башню Сайя их не пригласила, сходила за письменными принадлежностями и длинной веревкой с часто навязанными узелками. Разложила это добро на столе, отодвинув подальше чайники, чашки и пахнущую сладкой свежестью банку, быстро накарябала список на одном листе. Бумага была хорошая, плотная, светло-серая с равномерными вкраплениями волокон, резаная на небольшие аккуратные листы.

Видя в эльфке глубинное сходство с Йерушем, дракон ожидал, что Сайя и пишет такими же убористыми, корявыми, расползучими во все стороны строками, как Найло. Но почерк у эльфки оказался птичий: крупный, отрывистый и скачущий.

— Вот, — она протянула лист Йерушу. — Список базовых материалов, которых у меня нет. Вот это, — кривая скобка и маленькая клякса внизу, — можно купить у скорняка, это должно быть на рынке. С металлами решу на днях. Стекло тоже может быть на рынке. За свою работу я возьму пятьдесят монет.

Илидор едва не поперхнулся, хотя чего он ожидал, спрашивается, — не того же, что маг сживления запросит плату лямочника. Найло кивнул, медленно и очень старательно сложил бумагу, сунул в карман. Пока он отсчитывал монеты, Сайя положила перед собой ещё один лист бумаги и стала отчерчивать на ней строки и колонки.

— Теперь замеры. Я начну эксперименты первых дней с небольших образцов материалов, разумеется, но следует сразу рассчитать общую площадь сживления. Через несколько дней будет готов дообразный костюм. Окончательную основу пошьёт, конечно, портной. Ты будешь носить костюм поверх нательной одежды? Или на тёплую? Или на голое тело?

Этот вопрос, видимо, не приходил Йерушу в голову, и он уставился на Сайю широко распахнутыми растерянными глазищами. Несколько мгновений эльфы смотрели друг на друга, в глазах их происходил невоспроизводимый словами диалог, и очень быстро он пришёл к чему-то такому, отчего оба потупились.

— Поверх нательной, — натянутым, не своим голосом произнёс тогда Найло, глядя на стол.

— Тогда раздевайся, — так же натянуто велела Сайя, глядя на только что расчерченную таблицу.

У Илидора появились сразу две очень смешные шутки на тему всего происходящего и не происходящего в этом саду, и стоило большого труда держать рот закрытым. Найло скинул расстёгнутую куртку, Сайя взяла свою верёвку с навязанными узлами и, дважды наткнувшись на углы стола, подошла к Йерушу с видом очень важным и деятельным.

— Стой прямо.

Измерила длину его руки от плеча до кончиков пальцев, придвинула свою расчерченную бумагу и чернильницу, быстро поставила закорючку в одном из полей. Охват запястья, охват руки у подмышки. Найло стоял недвижимо, послушно отставив в сторону руку как-то не по-найловски, и плечи его были развёрнуты спокойно и мягко, словно…

Да, как в тот день в посёлке Лиски, когда Йеруш превратился в незнакомого Илидору страшно надутого эльфа и сумел встретиться с магом Брантоном без всякой очереди. Сейчас, как сообразил дракон, тело Найло подобным образом приняло некое давно отработанное положение — видимо, в той, другой жизни Йеруша, о которой Илидор почти не знал, с него часто снимали мерки.

Он стоял спокойно, смотрел поверх головы Сайи отстранённым скучающим взглядом, точными скупыми движениями выполнял её указания: развернуться, согнуть руку, поднять руку. Только когда она стала измерять его шею, встав прямо перед ним и подняв к нему лицо, Йеруш в который уж раз за сегодня проснулся, дрогнул губами и зарозовел щеками.

— Руки в стороны, — скомандовала эльфка и предприняла бесплодную попытку перехватить верёвку за спиной Йеруша, при этом не прикасаясь к нему.

Верёвка упала. Эльфы краснели. Дракон, которому уже откровенно хотелось треснуть обоих, поднял верёвку и с издёвкой спросил:

— Может, я? Меня он не обжигает.

— Обжигает? — переспросила Сайя и покраснела ещё сильнее.

Илидор чмыхнул носом, обернул верёвку вокруг груди Йеруша, на миг нарочито крепко прижавшись к его спине и едва не отвесив пинка.

— Вот, раз, два… девять узелков.

Сайя выдернула верёвку из рук дракона.

— Прошу, посиди смирно. Угощайся джемом.

— Джемом?

Эльфка кое-как смотала верёвку, подошла к столу и сняла крышку с чистой глазурованной банки. Сладко-свежий, холодящий нос запах усилился. В банке оказалось нечто похожее на густое варенье, прозрачное и неожиданно зелёное, и небольшая глиняная же ложечка.

— Вот. Мятный джем. Выпей отравы, то есть отвара, поешь джема, подожди своего друга спокойно, будь любезен.

Дракон мог бы ответить, что такая деловитая властность пристала гномской хозяйке доброго дома, а вовсе не взъерошенной молоденькой эльфке, магичке сомнительной квалификации и ещё более сомнительно-законной владелице островной башни. Но дракон ничего не сказал. Пообещал себе, что в будущем, насколько возможно, сведёт к минимуму свои визиты на этот остров.

А может, и вовсе улетит куда-нибудь ещё. Найло добрался до своего мага. Дальше он справится и один, с магом, с костюмом, с исследованиями подводы, университетом и всем прочим, что ему там потребуется.

Так что Илидор достал из закромов ещё немного терпения, покорно сел за стол, вытащил из банки ложку, пленённую плотной зелёной массой, и осторожно лизнул. Не так сладко, как человеческое варенье из смородины, но намного слаще донкернасского жучиного желе. Прохладно-щипучая тугая субстанция, которую хочется не то разделять языком, не то втягивать в себя, придурочно складывая губы трубочкой.

Дракон придвинул банку и принялся деловито уписывать джем, не обращая больше внимания на эльфов. Только раз почти неслышно хрюкнул со смеху, когда Йеруш принуждённо пошутил:

— Ты всё ещё замеры снимаешь, или мне уже нужно на тебе жениться?

Сайя, сидящая на корточках и обмеряющая найловскую ляжку, только молча полоснула его взглядом.

Съесть весь джем Илидор не сумел, хотя очень старался. Слишком он оказался сытный и слишком всё-таки сладкий, так что ещё и полбанки не опустело, а дракону уже захотелось в противовес чего-нибудь солёного или кислого. К тому же мятная прохлада так сильно нахолодила рот, что холод стал отдавать даже в уши. И дракон с сожалением отодвинул банку как раз в тот момент, когда Сайя поставила последнюю закорючку в своей таблице и с явным облегчением объявила:

— Вот и всё! Жду вас завтра к полудню с материалами. И одевайтесь во что-нибудь такое, что не жалко будет запачкать.

— Мы что, будем рыть подземный ход? — пошутил дракон.

— Нет, — невозмутимо ответствовала эльфка. — Вы будете расчищать сад к зиме. Всё, идите отсюда, мне нужно работать!

С этими воодушевляющими словами Сайя развернулась и ушла в башню, переставляя руки-ноги так неловко, словно ей приходилось контролировать каждое движение. Весьма впечатлённые таким прощанием дракон и эльф прошли через сад молча. И только когда они спускались к пристани, Илидор выдохнул:

— Какая же она злющая. Просто куст чертополоха, а не эльфка!

— Злющая? — Переспросил Йеруш с искреннем удивлением и обернулся, точно хотел убедиться, что Сайя не крадётся за ними, чтобы послушать. — Но злая — это как добрая, только без пустого трёпа и лицемерия. Знаешь, я, пожалуй, вполне понимаю её чувства, дракон.

— У неё есть чувства? — восхитился Илидор. — И какие же?

У Йеруша сделалось такое сложное лицо, словно он мучительно искал забытую кочерга знает где вещь или мысленно сочинял новое письмо своему декану, усердно подбирая слова. Наконец ответил:

— Похоже, она болтается в таком парадоксе жизни, в котором ограниченные охламоны неустанно пытаются чему-то её научить.

Помимо многочисленных больших и малых спальных домов, на каждой улице Сварьи сдавали комнаты, углы или пристройки для приезжих. Сейчас, когда торговый сезон уже почти завершился, жильё подешевело до смешного, так что Илидор и Йеруш легко нашли места в наиудобнейшем месте. Почти в самом центре посёлка, на одной из самых приличных улиц им сдали просторную мансардную комнату с балконом.

Хозяйствовала тут семейная пара солидного возраста. Мужа звали Андрик, жену — Андрица. Они были дружелюбны и разговорчивы ровно настолько, чтобы гости чувствовали себя тепло принятыми в этом доме, но не имели ощущения, будто хозяева суют носы не в свои дела.

Хотя их весьма интересовало, зачем гостям потребовалась магичка, но прямых вопросов они не задавали, а от кривых Йеруш ловко уходил. Илидор же при упоминании Сайи принимал до того страдальческий вид, что его тут же прекращали донимать вопросами и начинали усиленно кормить. А кормили в Сварье так сытно, обильно и дёшево, что спустя пару дней Илидор начал шутить насчёт выпусков, которые придётся заложить в костюм для плавания.

Хозяева готовили разом и на себя, и на гостей, «чтоб два раза не возиться». Овощей и фруктов у сваричан было вдосталь, они тут почти ничего не стоили, на злаки вышел хороший урожай, молоко вполне обильно давали местные овцы и козы, рыбу не только ловили в реке, но и разводили в нарочных ставках, а сахар, мёд, уксус и специи продавались на водном рынке у приезжих продавцов.

На столе всегда стояли плошки с соусами, которые поначалу вызвали изрядное удивление Илидора, а Йеруш, сняв пробу, закатил глаза с очень найловским видом. В одну плошку хозяева наливали жидкий ягодно-пахучий уксус, смешанный с черным перцем и растительным маслом непонятного происхождения — запах пряно-терпкий, не тыквенный, не ореховый, не семечковый, не злаковый. Во второй плошке — густой соус из рисовой муки и кислого виноградного сока. В третьей — винно-ягодно-ореховый.

Соусы полагались ко всему подряд: от обычных сухариков до блюд из рыбы, которых тут готовили преизрядно, добавляя в неё при готовке множество остро-сладких приправ. Большие тушки мариновали в том же уксусно-масляном соусе и травах.

Пили в основном не воду с уксусом или мятой, не компоты и не эль, как в северных землях, а молоко во всяких видах: парное, кипяченое, кислое, забродившее, холодное из подпола, с мёдом либо с сушеными ягодами смородины, вишни, шелковицы. Илидор и Йеруш быстро обнаружили, что и эльфский, и драконий организм способен без неприятных последствий постоянно пить только кислое или забродившее молоко.

Тогда хозяева, посмеиваясь, охотно стали готовить для гостей узвары: ягод и фруктов тут летом вырастало столько, что их решительно некуда было девать. Виноград, вишню, смородину, сливу вялили или сушили, смородину трёх цветов и крыжовник перетирали с сахаром и оставляли дожидаться своего срока в подполах в кадушках, диковинные для Илидора персики лежали в ящиках, сорванные целыми и залитые мёдом. Мушмулу, чем бы она ни была, сушили нанизанной в бусики прямо в кухне. Яблоки сушили, варили сидры, жарили в тесте, добавляли в каши, разминали в пюре на продажу для соседских детей и стариков, а чуть подпорченные скармливали домашней скотине.

Репой под завязку были забиты закрома, свекла тут росла диковинная — в салат шли не только листья, но и варёные сладковатые клубни. Тыкву вялили, солили и варили в сиропе, делали из неё солёное пюре с рисом и сладкое с вяленым виноградом или абрикосами, давили сок, добавляли в каши, варили и тушили с мясом, жевали сушёной.

В самое сердце поразила Илидора местная морковь, мелкая и сочная. Все люди во всех краях обожали морковь жареной, а тут её или грызли просто так, или тушили вместе с мясом и рыбой, или делали из неё сладости. К примеру, нарезали тонкими полосками и варили с мёдом или сахаром, пока морковные полоски не становились полупрозрачными, а из сахара либо мёда получался густой сироп. Сырую мелко рубленую морковь смешивали со сметаной, творогом и вялеными сливами либо бескостным виноградом, иногда добавляли мёду и трескали за обе щёки.

Андрик и Андрица легко уговаривались с приезжими торговцами на обменные услуги: к примеру, скидывали цену на готовую еду или ночлег, получая взамен специи либо другие товары, которые им требовались. Устраивали обмены для местных.

Андрик то и дело сетовал, что местным не разрешается держать торговые лодки, потому сваричане, желающие распродать урожай, должны переться в ближайшие города обычно, тележно. В родном посёлке дозволялось продавать только готовую еду, пиво, эль, свежевыловленную рыбу, спальные места и услужения, сопутствующие торговле.

Наводно-торговая жизнь была ещё бурной, но на удалённых от берега улицах посёлок делался медленным, спокойным и сонным. Тут не ходили люди чуждого вида в странных балахонах, многослойных одеждах, отороченных мехом плащах, не скрипели тележки и уключины, не вопили развозчики и лямочники, тут не торговались, не толпились, не дрались. Шла обычная жизнь обычного посёлка, и если не знать, что в низине, в разливе, устроен крупный водный рынок — почти никак нельзя было этого понять.

— Летом народа уж куда больше, — объясняли сваричане. — Нынче торговля на спаде. Зима близко! Кто в зиму прётся торговать на воду? Только те, которые ещё не распродались!

Некоторые нераспродавшиеся добирались до Сварьи на последнем издыхании. Притащился простуженный, слишком легко одетый торговец специями, которому пришлось провести в дороге на месяц дольше запланированного. Оглашая причал грудным кашлем, он выходил на воду ещё затемно, спешил распродать острый перец, желтый порошок курамы, ломаные стручки корицы, сушеную траву базилус. Мешочек базилуса у него купил Йеруш и то и дело утыкался в этот мешочек носом, точно в ароматную подушечку.

А вчера посёлок развлекали текущие по улицам ручейки вина и горестный вой торговца. За время пути вино в его бочках приобрело гнилостный запах, и торговец попытался его отбить, положив в бочки несколько кусков красной руды, но махинация его быстро вскрылась, наказание последовало по всей строгости. Торговые смотрящие в Сварье были бдительны, свирепы и не то чтобы совсем неподкупны, но по карману далеко не всякому.

Однако уже за первые четыре дня, что провели в Сварье Илидор и Йеруш, заметно было, как затихает-замирает предзимняя деятельность и живость. Гостей в доме Андрика тоже становилось всё меньше, и на пятый день к завтраку собрались лишь четверо: дракон, эльф и хозяева дома.

— Зима близко, — бодро подметил Андрик, заливая оладьи морковным сиропом.

— А если по-нашему, так она уже пришла, — ответил Йеруш с тоской.

Всё меньше времени ему оставалось до возвращения в Ортагенай, а значит — всё меньше времени на собственные подводные исследования.

— Трудно, небось, жить на северах, — посочувствовала Андрица. — Зима долгая у вас! И снег же, снег! Каждый год выпадает?

— Выпадает, — с достоинством подтвердил Йеруш.

— И дикие звери, говорят, приходят к поселениям, — подхватил Андрик. — Режут скот и разносят обурь.

— Бывает. Так и у вас наверняка тоже.

— И у нас тоже бывает. А у вас в иные годы, говорят, снега лежат до середины весны.

— Брешут.

— И говорят, на северах вовсе не пьют вина, бо виноград у вас не растёт.

— Опять брешут. Растёт, в Сейдинеле, Декстрине и Урреке.

— Ха! Да то разве виноград! Мелкий, небось, и кислый, как…

— Ну хватит! — Перебила мужа Андрица. — Заболтал мальчика совсем, поесть ему не даёшь!

— Цыть, баба! — Окрысился Андрик, но трепаться перестал.

А Йеруш, не отвлекаясь более на разговоры, быстренько доел свой завтрак и принялся прыгать по трапезной, издавая звуки нетерпеливого эльфа: скорей-скорей нужно уже идти к кузнецу за стальными трубками и к скорняку за кожухами! Сайя сегодня должна была дособрать первый, дообразный костюм. Пока, правда, без стекольного забрала, но всё равно это был стр-рашно волнительный день в жизни Йеруша, Сайи и самого костюма.

За минувшие дни Илидор понял, что значительная часть университетских денег предназначалась не просто на материалы для костюма, а на материалы, которые маг испортит во время экспериментов. От башни Сайи по течению вниз постоянно уплывали погубленные ткани, ремешки, разноцветные массы чего-то нераспознаваемого с запахом жжёного конского волоса, скошенных трав, перебродивших ягод. Неплавучий мусор сбрасывался в яму за башней, к которой невозможно было подобраться из сада и у которой, как подозревал Илидор, нет дна.

А первый результат всего этого перевода материалов выглядел… обескураживающе. Даже со скидкой на то, что это всего лишь дообраз.

Однако Сайя держала костюм за плечи развернутым и потряхивала им эдак красовательно, явно довольная монструозным порождением своего сумрачного гения. Щёки её румянились, лицо сияло улыбкой, глаза блестели. Йеруш тоже сиял и блестел, и весь прибашенный сад как будто грелся в лучах радости этих двух эльфов.

Илидор непривычно ощущал себя самым вредным среди собравшихся.

Цельный льняной костюм, сшитый, несмотря на тщательные обмеры, криво-косо, был полностью обмазан какой-то тёмной субстанцией. В ней знакомо поблескивали частички ткани, похожей на «щучку», из которой во многих землях делались осенние плащи, но эта мазня была плотнее. Костюм нелепо изгибался в руках Сайи, одновременно слегка подпрыгивая, словно внутри у него жил какой-нибудь дух неуёмности. Шлема, по сути, и не было: кожано-щучевое недоразумение не могло им зваться по определению. В нём только и можно сделать, что немедленно задохнуться, причём даже не понимая, куда тебя течение понесло: в чертежах на шлеме спереди была полоса стекла, в шлеме Сайи — лишь два отверстия для глаз, закрытые слюдой. А под шлемом — металлические трубки, уходящие за шею.

Подобное нелепое одеяние, пожалуй, сумел бы создать и сам дракон, притом гораздо быстрее и забесплатно!

— Возможно, будет протекать, — деловито сообщила Сайя. — Я не стала изводить на дообраз слишком много сока ипомеи.

Йеруш кивнул, словно всё понял — да он, видимо, действительно понял. Илидор же смотрел на костюмный шлем и подозревал, что Сайя решила угробить ему Найло. Она же не всерьёз хочет, чтобы он вот в этом лез под воду?

— Самое главное сейчас — сбалансировать вес и свободу движений, — сообщила она.

Дракон сложил руки на груди, изогнул бровь. Сайя словно не замечала его — либо в самом деле не замечала, вдохновенно продолжая вещать:

— Сейчас на плечах лишь намётки, но потом будут полноценные крылья-плавники. Они создадут эффект экрана, как у птиц, которые парят над водой. Под крыльями у них образуется воздушная подушка, можно дольше лететь и при этом тратить меньше энергии. Ты не будешь лететь, конечно, но при плавании по поверхности потратишь меньше сил.

Йеруш приметливо ощупывал, осматривал и едва не обнюхивал зародыши нарукавных крыльев, а Илидор иронически пробормотал:

— Волшебно.

— Мир вообще полон волшебства для тех, кто не изучал свойства материй, — буркнула Сайя.

Дракон сделал долгий вдох. Он был совершенно уверен, что в этом чудесном месте ему приходится приструнять свои чувства намного чаще, чем даже в Донкернасе. За эти дни ему много раз хотелось взять эльфку за бока и швырнуть в реку или занести её на крышу башни, чтобы посидела там, поверещала и выкричала из себя избыток нервической спеси.

В который раз Илидор себе напомнил, что Йерушу нужна эта магичка, и если Найло не получит готовый костюм в ближайшее время, то стенаниями доведёт дракона до белого каления ещё быстрее, чем это сделает желчность Сайи.

Ну или дракон может положить кочергу на обоих и улететь прямо сейчас куда-нибудь ещё. И пусть забубучат друг друга.

Илидор отошёл. Сел за большой стол, стоящий обособно, под навесом у башни, и принялся бездумно открывать-закрывать крышки стоящих на столе ящичков. В одном обнаружилась мята — очень-очень много вяленых листьев и стеблей. В другом ящике стояли горшочки с загустевшим мёдом. В третьем лежали деревянные ложечки, ситечки и маленькие ножи. В четвёртом — сухие жёлтые шкурки какого-то фрукта с ярко-кислым запахом. Ещё был ящичек с сушеными яблоками. И кастрюля, в которой стояли друг на друге чисто вымытые пустые горшочки.

Будь тут печь, дракон бы решил, что за этим столом Сайя готовит джем, но печи не было. Зато самого джема стояло три банки, и дракон принялся его поглощать, хотя и не успел ещё проголодаться. Просто хотел чем-то занять себя, пока Найло лезет в нелепость, называемую костюмом.

— … выстланы пузырями, — доносился до него голос Сайи, — и воздухообмен. Если будет сильное сердцебиение, беспокойство, трудное дыхание — немедленно всплывай.

— Она точно хочет утопить мне эльфа, — покачал головой дракон и зачерпнул ещё ложку джема.

В конце концов, если Найло настолько доверяет этой женщине, что позволит ей себя угробить, — возможно, это и к лучшему.

Надев наречённое костюмом недоразумение, Йеруш не особенно преобразился: как обычно, выглядел бешеным пугалом, только более округлым. Он сквозь шлем что-то спрашивал у Сайи, но Илидор услышал лишь ответ эльфки:

— Жабры должны быть размером с мой сад, а не с твой костюм.

К облегчению дракона, в котором он бы ни за что не признался, Йеруш не полез в открытую воду. Костюм предполагалось опробовать в закрытом резервуаре, который, оказывается, был в низине за башней. В него поступала не то речная, не то подземная вода для всяких хозяйственных нужд.

Йеруш, неловко ступая и смешно задирая голову, отправился за Сайей к резервуару. Илидор немедленно прекратил строить из себя умудрённого опытом дракона, которого ничто в мире не в силах удивить, и последовал за Найло, прихватив свою банку с джемом.

Резервуар был размером с комнатушку в спальном доме и приметно такой же высоты — не наныряешься. На дальнем краю устроена лебедка, стоят ведра и кадушки, гигантской медузной кляксой лежит рядом огромное полотно накрывала, явно подвергнутое магическому надругательству — поверхность его выглядела очень похожей на покрытие найловского костюма. Дракон ухмыльнулся: значит, выполняя работу ценой в полсотни монет, Сайя воодушевлялась куском ткани, которую когда-то сделала для защиты водного резервуара от мусора.

Сайя виновато покосилась на вёдра и накрывало, с явным усилием поборола порыв засуетиться, прибирая всё лишнее, и стала напутствовать Йеруша:

— В воду заходишь постепенно, если костюм даст течь — отмечаешь, откуда пойдёт вода. Войдя по пояс, ложись на воду лицом вниз. Сразу сильный выдох и отметь, как поступает воздух. Очень важно отследить баланс, не тянет ли на дно какую-то часть тела. Затем ныряй, а я буду считать, на сколько тебе хватает сейчас воздухоподачи под водой.

Найло, слушая её, нетерпеливо кивал и спускался по ступенькам. Потешным образом в его движениях сочеталось ужасное нетерпение и осторожность — видимо, этот чехол для эльфов ровно настолько неудобен, насколько кажется.

Неловко взмахивая руками, ступая с той деревянностью, с которой двигаются, когда боятся оскользнуться, Йеруш заходил в воду, и, тревожимое кругами, трепетало на водной глади его кривое отражение.

И тут за башней откуда-то возник обычнейший, по виду деревенский мужик, слегка запыхавшийся после подъема по тропе от причала.

— Слышь, хозяйка, куды яблоки волочь? — гаркнул он жизнерадостно.

— Потом, — отмахнулась Сайя, явно даже не поняв смысла вопроса. — А при погружении под воду главным будет…

Но никто не узнал, что будет главным при погружении, поскольку Найло как раз зашёл в резервуар по пояс, и вода просто вытолкнула его из себя.

Глухо выругавшись из-под шлема, Йеруш подскочил ввысь нелепым поплавком, взмахнул руками и ляпнулся на спину, погнав изрядную волну. Илидор рассмеялся.

— Пере… пере… — пискнула Сайя и прижала ладони ко рту.

Колотя руками и ногами по воде, Найло качался на поверхности резервуара, как перевёрнутая на спину черепашка, дергал головой, силясь поднять её повыше, и мычательно орал в глухой шлем.

Мужик, привезший яблоки, вытащил из кармана пригоршню тыквенных семечек и принялся их лузгать, с интересом глядя на нежданное представление. Сайя, издавая пронзительные бессвязные восклицания, суетилась на краю резервуара и тянула Йерушу руку, хотя всякому было ясно, что Найло не достанет до неё, а если бы достал, то сбросил бы Сайю в резервуар, и не факт, что случайно.

Йеруш качался и глухо орал, поднятые его барахтаньем волны бились о края резервуара и весело блестели на солнце. Сайя махала руками и бессвязно, но пронзительно восклицала невнятное. Мужик лузгал семечки. Илидор давился смехом.

Из омута, к которому скатывался забашенный обрыв, вынырнула любопытная коряга, завертелась, заволновалась, силясь посмотреть наверх. Вокруг неё расходились круги и плескали волны, коряга скрипела и кряхтела, пока на неё не опустилась ехидная галка. Коряга замерла, а галка, поглядывая наверх, заперхала ей: «Кэ-кэ-кэ, ка-а, ка-а!».

Илидор, вытирая слёзы, наконец прохохотался настолько, чтобы поставить наземь горшочек с вареньем. Метнулся за метлой на длинной ручке, стоящей у башни, протянул эту длинную ручку Йерушу. С третьей попытки Найло сумел за неё схватиться и, не переставая истошно орать в шлем, поехал на буксире к каменным ступеням.

Пока он выбирался из воды, Сайя стояла, прижав ко рту пальцы и не моргая, смотрела на Йеруша с видом растерянным донельзя и никак не могла найти слов, способных перевести всё произошедшее в конструктивное русло или хотя бы убедительно объяснить, что это, нахрен, было.

— Скажи: «Всё прошло по плану», — беспечно посоветовал Илидор. — Мало ли, какой пришибленный у тебя план?

Сайя его даже не услышала. Мужик-яблочник хехекнул и сплюнул шелуху. Сидящая на коряге галка сообщила: «Кэк!», и коряга, качнувшись вправо-влево, неспешно погрузилась обратно в омут.

Йеруш, сорвавший, наконец, шлем, полоснул Сайю обжигающе-негодующим взглядом, и эльфка скукожилась под ним.

— Плотность. Воды. — Выплюнул Найло. — Вытесняющая. Сила. Не слышала⁈

— Я считала! — Вспыхнула Сайя.

— Значит, стоило пересчитать!

Йеруш принялся стаскивать с себя костюм, что оказалось не так просто: гибкий упругий материал мешал движениям, и как Найло ни пытался яростно и злобно срывать его с себя, движения выходили скорее беспомощными и немного комичными. Разумеется, это ещё больше бесило Йеруша.

— Получается, я просто потерял четыре дня, да? У меня так мало дней, и среди них нет ни одного лишнего!

Мужик-яблочник предложил Илидору семечек. Теперь они вдвоём наблюдали за бешеными эльфами, как зрители за циркачами.

— Я могу тебе перечислить всё то, что сделала за четыре дня с твоим проектом и что безусловно пойдёт в последующую работу, — сердито ответила Сайя. — Только ты ведь ничего не поймёшь из моих объяснений. Ты не маг!

— А ты не гидролог! — Взвился Йеруш. — Почему ты просто не попросила меня сделать расчёты?

— Потому что это моя работа здесь и сейчас! — Топнула ногой Сайя. — Я должна сделать её сама! Или ты здесь останешься навсегда, для всех водных расчётов в моей жизни⁈

Выпалив это, эльфка покраснела пятнами, до самой шеи, даже острые ключицы в вырезе платья сделались розовыми. Йеруш на миг тоже смутился, но как будто сам не заметил этого за бурлящей в нём яростью.

Наконец вылез из костюма весь, едва не сорвав костюмные штаны вместе со своими.

— Это не практическая работа в университете! Ты не учишься об мои проекты в вольном темпе, я здесь не для того! Я здесь ради результата, мне нужен мой долбаный костюм! У меня горит научный проект!

— Чисто балаган, — тихонько заметил яблочник.

— Только дудочника не хватает, — согласился Илидор.

— Я всё исправлю, — твердила Сайя, густо краснея. — Никто же не ожидал, что дообразный костюм получится идеальным, ты тоже понимал, что будут ошибки…

— Но не насколько же системные! Не в самой же основе основ!

Как будто не слыша его, Сайя закончила начатую фразу:

— … и что процентов восемьдесят успеха может зависеть от количества попыток.

— Потому тебе не пришло в голову сделать хотя бы одну попытку до того, как натянуть костюм на меня? — Вызверился Найло. — Надеть его на себя и посмотреть, что получится?

Он отёр лицо ладонью и отошёл от резервуара, явно плохо понимая, где находится, куда движется и что его окружает. Наверное, Найло наткнулся бы на мужика-яблочника, не придержи его Илидор за плечо. И с невиннейшей улыбкой дракон тихо посоветовал:

— Не останавливайся. Ты же знаешь: если кто-то ошибся, нужно на него долго орать, только тогда он поймёт, как всё сделать правильно.

Найло зажмурился, постоял так мгновение-другое, потом открыл гораздо более осмысленные глаза и обернулся к Сайе, которая так и стояла у резервуара, держа в охапке костюм. С костюма стекала вода, но эльфка от расстроенных чувств едва ли понимала, что весь подол у неё уже насквозь мокрый.

А Йеруш вдруг развернул плечи, как-то повелительно-уверенно устроил голову на хрустнувшей шее, посмотрел на Сайю совершенно спокойно и сказал гораздо более приятным и мягким голосом:

— Я должен попросить прощения за форму всего мной сказанного. Не за содержание. Я весьма расстроен и тороплюсь, но я не должен был так разговаривать. Предлагаю решение, которое поможет нам обоим и пойдёт на пользу делу: я сам сделаю все расчёты, связанные с водой, и прочие, которые могу сделать и в которых будет польза. Мы будем работать над ошибками совместно и ускорим процесс, насколько возможно.

Эльфка побелела, развернула плечи так, что её лопатки, наверное, стукнулись друг о друга. Голос её тоже стал иным — только не мягким и спокойным, а ледяным и звонким:

— При всём уважении, я не могу тебе позволить вмешиваться в мою работу.

— При всём уважении, — огрызнулся Найло ей в тон, — я не могу себе позволить сидеть грибочком и хлопать глазками, когда время продолжает заканчиваться. Бессмысленное упорство не ускорит процесс. Не заставляй меня нести тебя к счётной доске в охапке.

На мгновение казалось, что Сайя сейчас пошлёт Найло шпыняться ёрпылем, а может, сделает что-нибудь лишнее и беспомощное в зряшной попутке остановить обоюдное пузырение дурных эмоций — к примеру, попытается свести всё в шутку.

Но замешательство длилось недолго: эльфка явным усилием воли выровняла своё лицо, придав ему выражение спокойной сосредоточенности, молвила спокойно: «Прошу за мной» и направилась к башне. Мокрый костюм тащила под мышкой, словно гигантского нашкодившего кота.

И ничто, казалось, не могло нарушить достигнутого скриплозубого равновесия этого момента, но тут раздалось весёлое:

— Эй, хозяйка, так куда яблоки волочь?

Илидор научился очень пристойно обращаться с вёслами и, отплывая к башне Сайи, они с Йерушем больше не устраивали представлений для скучающих сваричан. Даже если приходилось плыть, удерживая ногами на дне лодки груды жестяных трубок и кучу стальных кожухов.

Теперь Илидору приходилось проводить целые утра и дни в прибашенном саду или в нижних комнатах башни Сайи. Вечерами она обычно занималась другими заказами для других людей и эльфов, и с берега видно было, что в башне горит свет с предрассветья до поздней ночи. Иногда эти другие эльфы и люди появлялись на острове, забирали некие предметы в коробках, вёдрах, ящиках, или уносили на себе странные одежды вроде пульсирующего толстого пояса.

Илидор отчаянно скучал и даже не знал, смеяться ему или злиться. Найло упорно и неистово настаивал, чтобы дракон сопровождал его во всех взаимодействиях с Сайей, Илидору же это было скучно, неинтересно и ни к чему.

Эльфы подолгу сидели в комнате или за садовыми столиками, склонившись над счётными досками, свитками или исписанными закорючками листами, совершенно одинаково горели глазами, что-то подсчитывали, бормоча, наматывали на пальцы пряди коротких волос, грызли кончики перьев, шипели и бормотали. Временами вскакивали и носились вокруг стола с безумно-пустыми взглядами, перекидывались словами и фразами, которые не говорили дракону ни о чём, подолгу и страстно спорили о вещах, в которых Илидор ничего не понимал.

Он бы с куда большей охотой проводил время, выискивая руды и окрестных оврагах, болтаясь по водному рынку, пока ещё полному диковинных людей и вещиц, или донимая местных мастеров. Может, нанялся бы на какие-нибудь работы — да хотя бы подмастерьем к кузнецу. Таскать уголь и раздувать мехи, присутствовать при рождении творений из металлов было бы куда веселее, чем поливать деревья и слушать монотонный бубнёж что-то высчитывающих эльфов, играть с самим собой в досочки или «Девять пляшущих мужичков».

С ещё большей охотой он бы вообще улетел отсюда.

Пару раз по вечерам в спальном Йеруш видел, что Илидор достаёт подаренный Мшицкой «камень мудрости» и пристально всматривается в него посеребревшими глазами.

— Ты что, поверил в каменную мудроту? — спросил он в первый раз. — Хочешь получить у него совет?

— Наоборот, — глухо ответил Илидор. — Хочу убедиться, что мудроты у меня нихрена не добавилось.

Всё чаще дракону чудилось, словно маленький камешек передаёт ему звонкие напевы подземных камней. Всё чаще он спрашивал себя, какой кочерги зашел настолько далеко не по своей дороге и до сих пор не предоставил Найло самому себе. Хотя бы во время утренне-дневных бдений на острове Сайи.

Но Йеруш вцеплялся в Илидора неотрываемо-жалобной пиявочкой и просил сопровождать его. С юношеским волнением, таким непривычным для вечно-всё-знающего Найло, твердил, что не может приходить к Сайе один и не может оставаться на острове один. Не объясняя, разумеется, причин и гневно отвергая все шутливые драконьи намёки на романтический интерес между эльфами и сопутствующую ему повышенную робость у обоих.

Сайя отвергала такие шуточки ещё более гневно, и к тому же всякими способами давала понять, что шутить с ней вообще не следует. Но не то чтобы это могло остановить золотого дракона.

Илидора то забавляли, то раздражали ужимки обоих эльфов, и сами эльфы его сердили значительно больше, чем можно было ожидать. Дракон досадовал на их похожесть в страсти к своему делу и нетерпимость ко всем прочим существам вокруг, и на их взаимное притяжение, по поводу которого Йеруш и Сайя старательно притворялись валенками, делая вид, будто притяжения не существует.

Вдобавок ко всему, эльфы постоянно и молчаливо соревновались в учёности, умности и в полезности своих профессиональных умений. Что было полностью бессмысленно: меряться успешностью в науке обычной и в магической — всё равно что сравнивать волну и камень.

Может, и есть смысл в упорном стремлении этих эльфов держать дистанцию, признавал дракон: пожалуй, если им дать волю, они просто разорвут друг друга на куски. И не обязательно в порыве страсти.

Илидор привык, что негласно-подвешенная опция разорвать Йеруша на куски является его прерогативой.

Была во всём происходящем и светлая сторона: дело спорилось, вчера Йеруш уже благополучно смог нырять в резервуаре, облачившись в свой жуткий костюм. Теперь эльфы решали две малопонятные дракону задачи: «сопротивление давлению воды на глубине» и «баланс воздухорасхода при движении».

Обыкновенно Сайя, ожидая их, расхаживала среди недоделанных садовых статуй, накручивала на палец пряди взлохмаченных волос, то и дело постукивала или поглаживала то одну, то другую статую. История про оторванные руки, которую магичка рассказала в день встречи, оказалась, разумеется, наглой эльфской ложью, что не особенно удивило Илидора. На самом деле каменные болваны не двигались — именно в таком виде их оставил ученице Фурлон Гамер в качестве последнего испытания, и Сайя лишь надеялась когда-нибудь заставить их шевелиться.

Дракон сильно подозревал, что и сам Фурлон не смог бы этого сделать. Во всяком случае, среди донкернасских машин не было ничего даже отдалённо напоминающего самостоятельных каменных стражей, а уж где магическая охранная мысль развилась как нельзя более широко — так это в эльфском «испытарии». Потому, вполне вероятно, Фурлон Гамер оставил своей ученице задачу, не имеющую решения, и сейчас ехидно хохочет над своей прощальной остротой где-то в Эльфиладоне.

Самостоятельные сторожевые машины создавали только гномы Такарона. А та магия, которую они упорно называли механистией, не была доступна никому из жителей надкаменного мира, не говоря уже о том, что гномские машины создавались только из металла и лавы подземий.

Сегодня, глядя на Сайю, которая ходила вокруг каменных статуй с таким видом, словно у неё мучительно болит живот, Илидор неожиданно для себя сообщил:

— Я в цирке видел куклу, которую сделал твой мадори. С виду она была попроще этого каменного безобразия, но у меня от неё волосы в жилах стыли.

— А? — переспросила Сайя, потёрла лоб. — А, да, я помню цирковую куклу. В ней больше механики, чем магии. Самым трудным было устроить систему ремешков и шестеренок внутри, чтобы ничего не разлеталось, мадори даже привлекал какого-то гнома, чтобы её одвижить. А магия сживления просто не даёт шестерням разлететься.

Эльфка задумчиво погладила по лысине каменного мечника, стоящего на одном колене, и добавила:

— А я всегда хотела одвижить что-нибудь пушистое.

— Пу-шистое? — переспросил Йеруш.

— Да! — Глаза Сайи заблестели, пурпурные пятнышки в них сделались светлее. — Я бы связала пушистых существ вроде собак или выдр! А может, я бы сшила их из кусочков шерсти, из кожи, или собрала бы из веток и обмотала пряжей. И сделала бы их одвижимыми, и каждому дала бы подходящее занятие! Мелкие пушистики могли бы собирать травы. Большие — встречать приезжих и лодки с припасами. Самые крепкие охраняли бы башню, конечно, и бросали в воду всяких надоедал. А ещё пушистики носили бы дрова и топили печь, и выбивали половики…

Одна часть Илидора возжелала немедленно убраться подальше от рехнутой эльфки, а другая часть Илидора захотела себе пушистого питомца, который бросал бы в воду надоедал. Даже если ничего подобного на самом деле невозможно намагичить. Или возможно? Кочерга разберёт этих эльфских магов.

Йеруш таращился на Сайю горящим взглядом, но смотрел как будто сквозь неё, и почти можно было увидеть, как в голове Найло ворочаются шестеренки — не хуже, чем внутри цирковой куклы.

— Я бы отправил таких существ мыть пробирки!

— И посуду! — воскликнула Сайя.

Эльфы рассмеялись, и в который раз за эти дни между ними почти ощутимо протянулось что-то незримое и тёплое, мудрое и простосердечное, чему не нужны были важные лица, сложные пояснения и какие бы то ни было подпорки. Что-то такое, чему для радости существования требовались лишь очень простые и важные вещи, вроде того, чтобы смеяться вдвоём.

Смех быстро оборвался почти осязаемым смущением. Дракон закатил глаза. Стукнуть бы лбами этих двоих, право слово!

— Всё, хватит болтать, — заявила эльфка своим обычным защитно-деловым тоном, — нам всем пора работать.

Она поспешила в башню, двигаясь так, словно каждый шаг требовал преогромного контроля, и волоча за собой возок с привезёнными материалами.

Драконье любопытство зудело и желало знать, как именно Сайя сживляет предметы, материалы, субстанции. Но, хотя эльфка и пустила их в башню после первого испытания костюма, Илидор и Йеруш ни разу не попадали за пределы сеней и одной комнаты.

Даже мятный джем Сайя готовила магией. Некоторые люди ходят туда-сюда, решая сложную задачу, или рассуждают вслух, или что-нибудь чертят палочками на земле, — а Сайя готовила магией мятный джем. Мятно-яблочный, если точнее, и тот самый мужик, который привозил ей яблоки (а также мёд и горшочки), выкупал потом джем и куда-то отправлял его на продажу. Сайя даже не спрашивала, куда и по какой цене: ей было достаточно получать взамен материалы, которые позволяют бесконечно магичить новый и новый джем.

Как она его готовит, Илидор ни разу не видел, она не позволяла наблюдать ни за какими магическими манипуляциями. Дракон знал только, что Сайя сидит у башни за столом, спиной к башенной двери, и что-то бормочет. А на столе потом появляется новый горшочек с джемом, которому требуется примерно полдня, чтобы загустеть.

Сегодня Сайя колдовала с костюмом в башне, а Илидор отправился к колодцу таскать воду. Дождей в Сварье не было уже давно, а вечнозелёным садовым растениям требовалось запасти влагу перед долгой зимой.

Йеруш устроился с какими-то расчётами между парой больших валунов и каменной статуей гнома-щитника. Здесь тосковал давно не работающий фонтан, и кто бы сомневался, что Найло потянет к этому месту.

Илидор и Йеруш сейчас почти не говорили друг с другом: в обоих копилось раздражение, так или иначе связанное с Сайей, а максимум добродушия, на которое сейчас способен был дракон, выражалось в едких шутках, которые Йеруш воспринимал крайне болезненно. Потому оба предпочитали помалкивать и держаться друг от друга на расстоянии, чтобы не досадовать ещё больше и чего-нибудь не ляпнуть. Только раз, проходя мимо Йеруша, который свернулся у фонтана в форме трагической, ничего не означающей загогулины и, кажется, не занимался ничем, помимо самокопания, Илидор не сдержал досадливого восклицания:

— Как же ты всё усложняешь, Найло!

Против ожидания, Йеруш не подпрыгнул, не завопил, не огрызнулся и не сделал вид, будто поглощён расчётами, а скукожился в своей загогулине ещё плотнее.

Дракону стоило действительно серьёзных усилий не треснуть его ведром. Зачем, спрашивается, они оба таскаются на этот остров, если им обоим тут нехорошо? Илидор бы сейчас предпочёл съездить на водный рынок. Взять одну из всехних плоскодонных лодок и поплыть в разлив, где на воде покачивались пузатые товарные лодки приезжих торговцев. На водном рынке даже сейчас шумно, красочно и весело, не то что в предзимнем прибашенном саду.

Или улететь наконец. Улететь туда, где горит шальная звезда, где звучит голос камня и отзвуки его собственной сонной песни. Туда, откуда доносится скрежет зубов и куда дракон так упорно не летит.

Неизвестно, в какую пучину уныния удалось бы погрузиться Илидору или Йерушу в этот день, но тут в башне что-то глухо бумкнуло, а дымоход выплюнул нечто круглое и красиво вертящееся в ранних южных сумерках. Сначала показалось — голову, но, вероятно, это был всего лишь шлем. Судя по звуку, он шмякнулся на крышу, а из приоткрытого окна на втором этаже медленно, с достоинством поплыл наружу оранжеватый дым.

Найло взвился едва ли не выше фонтана и в огромном волнении рванул к башне. Илидор поспешил следом, разгорячённый работой, в мокрой рубашке с закатанными рукавами, непонятно как не околевающий на предзимнем продуваемом острове.

Дверь в башню была не заперта. За привхожим помещением, отделённым ещё одной дверкой и наполненным коробками со всяким барахлом, была небольшая низкопотолочная комнатушка с очагом и столом, заваленным писчими принадлежностями. Тут жил запах дубовых чернил, дерева и камня, тут они трое сидели, когда Йеруш и Сайя занимались своими расчётами.

Дальше этой комнаты эльфка их не приглашала.

Как теперь оказалось, проём в стене вёл в кухню-кладовку, в которой ничего невозможно было рассмотреть, поскольку лампы тут не горели, но при свете, падающем из первой комнаты, Илидор увидел следующий дверной проём и лестницу на второй этаж.

Когда дракон и эльф, стукаясь о стены, ступеньки, опорные столбы и выпирающие отовсюду балки наконец добрались до комнаты на втором этаже, из камина уже перестал валить оранжевый дым с запахом горелых костей, а у Сайи уже почти совсем не слезились глаза. Волосы её были встрёпаны, платье в саже и местами в мелких пропалинах. Сидя на полу у камина, она шипела что-то про шпынячьи жвары. Перед ней стояла баночка с густой мазью, судя по всему, от ожогов, из воска и пронзительно пахучих трав. Тыльная сторона одной ладони Сайи уже была покрыта этой мазью.

В комнате стоял низкий столик с кучей выемок, частично заполненных разным барахлом: резаные ткани, цветные порошки, ещё какие-то мелочи. На стене висел парный портрет взрослых эльфов, похожих на Сайю. Точнее, это Сайя была на них похожа: материнский изгиб рта и цвет волос, отцовский прищур глаз и форма носа.

— Вы что тут делаете? — Возмутилась эльфка.

— Это я тебя хочу спросить, — Йеруш упёр руки в бока. — Ты что тут делаешь с моим костюмом? Ты знаешь, что шлем только что вылетел в трубу?

— Правда? — Сайя уставилась на него сердитыми серыми глазищами. — А я думала, ему просто срочно понадобилось выйти. Странно, ведь мы почти начали с ним ладить.

— Он на крыше! — Йеруш ткнул пальцем вверх, словно Сайя могла позабыть, где у этой башни крыша. — Как ты собираешься его снимать, хотел бы я знать? Что с ним вообще произошло?

Илидор зажмурился и сильно потёр лоб. Несложно представить, сколько времени потребуется двум нелетающим эльфам, чтобы добраться до крыши башни, а если один из них по дороге убьётся, это совершенно точно не ускорит процесс.

— Я достану шлем, — вызвался он, и эльфка посмотрела на него с огромным удивлением. Тихо добавил Йерушу: — Хотя одна кочеряжья мать знает, зачем он нужен твоей пустой голове. Проследи, чтобы Сайя не выходила.

Густеющие сумерки наливали в реку чернильные кляксы. Крылатая тень взлетела на башню почти неслышно — крылья хлопнули не громче, чем если бы кто-то вытряхивал покрывало.

Илидор зацепился всеми лапами за выступ у трубы. Он видел шлем, вылетевший в дымоход, он мог и вроде как собирался просто взять этот шлем и спуститься, но вместо этого висел наверху башни, тянул к небу голову на длинной гибкой шее, а потоки холодного воздуха гладили тонкие чешуйки на его щеках.

Во все стороны, куда ни посмотри, раскидывалась бесконечность, и сейчас, вися среди неё на макушке башни, Илидор особенно ясно чувствовал, как это легко — взмахнуть посильнее крыльями и улететь. Куда угодно, просто улететь.

Ничто в целом мире ему не мешает взять этот ёрпыльный шлем, забросить его обратно в дымоход с такой силой, чтобы он вылетел из камина, сплющившись в лепёшку, стряхнуть с себя налипшее безвременье, упасть в небо, как в воду, дать ему себя унести, как вода уносит листья.

Из северных подземных нор Илидору пели камни, оттуда звала лава и металл, и золотой дракон слышал их, хотя это было, разумеется, абсолютно невозможно…

Казалось, Илидор провисел на башне ужасно долго, но Сайя удивилась, когда он вернулся. Она прибирала всякие мелочи в кухонной кладовой, а Йеруш очень тихо и недвижимо сидел на лестнице. Кто бы сомневался, что эти эльфы, оставшись наедине, примутся неловко молчать.

— Как быстро! — обрадовалась Сайя, когда появился Илидор, держа под мышкой шлем. — Я боялась, это займёт больше времени… то есть…

Йеруш немедленно перестал изображать наступенчатую статую и тоже втёк в кухню.

— Ты чего так долго?

— Долго? — удивлённо переспросила Сайя, перебирая веточки мяты в коробке. — Ты сам разве бы справился быстрее?

Йеруш дернул головой, словно птица, склевывающая зерно.

— Я-то нет! Но у него же крылья!

Сайя вскинула брови и спросила Илидора, который испепелял взглядом покрасневшего Йеруша:

— Это какая-то шутка, которой я не понимаю?

— Шутка? — Переспросил дракон страшно вредным голосом. — Не похоже. Йеруш Найло всегда серьёзен и кислорож. Он даже спит с этим умным видом, честное слово.

Эльфка пару мгновений морщила лоб, потом сообразила:

— Ты сейчас тоже шутишь. И получается почти смешно, знаешь, могло быть хуже!

— Да и ты не так безнадёжна, как мне казалось, — с достоинством ответил Илидор и вручил ей шлём.

Сайя в досаде хлестнула его по плечу веточкой мяты.

Странный образ преследовал Йеруша в последние дни — не то сон, не то грёза или видение, необычайно яркое и поразительно настырное. Видение о том, как однажды в его жизни настанет такой важный, такой освобождающий и всё итожащий миг, когда посреди привычных дней трудов и превозмоганий он вдруг откроет совершенно рядовую, ничем не примечательную дверь — а она распахнётся в сияющее лето.

Там будет дорога, убегающая в зелёные холмы и волшебный лес, там будут летать мыльные пузыри и цветные ленты, какие часто бывают на сейдинельских городских праздниках, и на пороге двери, которую распахнёт Йеруш, его будет ждать весёлый бело-рыжий кот с мудрыми глазами. Кот-проводник в сияющее лето, в лёгкость и блаженство, которые однажды непременно наступят.

И Йеруш поймёт в тот миг, что всё, чего он на самом деле хотел всем собой, всем разумом и сердцем, — вот эта самая дверь в беспечное и красочное лето.

И пузыри будут лететь и менять цвета под солнцем, а деревья — шуршать и звать его к себе, обещая рассказать массу удивительных и счастливых историй, и бело-рыжий кот с мудрыми глазами пойдёт на мягких лапах к этому лесу, в лето, оборачиваясь и приглашая Йеруша следовать за собой.

А Йеруш, всё ближе подходя к двери в лето, всё яснее будет понимать, что она слишком мала для него. Он мог выйти в эту дверь раньше, давно, когда был другим, когда был моложе, восторженней и лучше, кажется, но все те годы, когда он ходил по другим дорогам, все годы, когда он не понимал, как открывается дверь, отдаляли его от беспечного и всё итожащего лета.

Такой Йеруш Найло, каким он стал за минувшие годы, не сможет войти в эту дверь. И цветные пузыри будут с беспечной жестокостью пролетать мимо, и волшебному лесу останется нашёптывать свои сказке пустоте, и бело-рыжий кот, как бы призывно ни оглядывался, уйдёт по дороге без него.

Даже в этот миг, просто стоя на балконе комнаты в спальном доме, просто смотря сверху вниз на засыпающую Сварью, Йеруш чувствовал себя безнадёжно неостановимым путником, обречённым на движение. Даже стоя на балконе, он движется вперёд, к бесконечно манящему, определённому для него горизонту, где горит шальная звезда. Этот путь нельзя изменить, невозможно свернуть с него и уж тем более остановиться, даже замедлиться решительно невозможно, — ведь никто не выбирает свою одержимость.

Он услышал, как на пороге балкона возник Илидор — шорох занавески на грани слышимости. И уже по шороху занавески Йеруш понял, что дракон собирается сказать нечто такое, чего ему вовсе не захочется слышать.

Не обернулся, но вцепился в перила так, что пальцы онемели.

Илидор глянул на перила почти с сочувствием. В странствиях, в долгих пеших переходах и постоянной необходимости что-то делать руками и телом Найло изрядно окреп, хотя его по-прежнему можно было спрятать за кочергой.

— Ты уже настроил планов на то, что будет дальше? — начал Илидор насколько мог издалека.

Дракон понимал, что тонкость этого вопроса примерно сравнима с охватом трёхсотлетнего дуба, но Йеруш вроде как немного помягчел плечами.

— Более-менее. У меня много разных планов, каждый дальше прежнего.

И прежде, чем дракон успел вставить словечко, Найло обернулся и затараторил, сжав кулаки, подавшись вперёд:

— Я знаю, ты хочешь убраться отсюда, Илидор, я тоже хочу! Правда. Это так невыносимо — оставаться на месте, просто ждать, когда нужно двигаться, идти дальше, я понимаю, я знаю, я чувствую. Это просто такое дурацкое время, здесь, теперь, перед началом зимы, когда всё застывает и пар идёт изо рта, когда дыхание растворяется в воздухе, это пустое время, ямное, трясинное, ни для чего. Я знаю, мы подзастряли в нём. Но оно вот-вот закончится, это же просто время, которое придётся пережить, ты знаешь, я знаю, да, некоторые времена нужно просто пережить! Даже если кажется, что ты ничего не делаешь, но это время делает тебя, это события происходят тобой…

— Найло! — Илидор повысил голос и поднял ладони. — Послушай меня, подожди, замри на мгновение. Я другое хочу спросить: ты точно хочешь идти дальше?

И точно ли ты хочешь идти дальше со мной.

Йеруш пару мгновений смотрел на Илидора, открыв рот и стремительно белея, потом рывком отвернулся и опять вцепился в балконные перила. Теперь его голос звучал отрывисто и гулко, словно в горло попала драконья чешуйка:

— Конечно, я хочу идти дальше. Я должен. И буду. Лишь это имеет смысл! Лишь то, что дальше горизонта. Что выше головы. Всегда.

Илидор не сразу смог выговорить то, что вертелось у него на языке все эти дни: слова прилипали к нёбу и просили, чтобы их оставили непрозвучавшими, неодушевлёнными, неосмысленными. Безопасными. Несуществующими. Но дракон всё равно спросил:

— А может, ты уже пришёл?

Йеруш чуть качнулся, словно ему влепили подзатыльник, но ответил тут же:

— Не говори ерунды, Илидор. Я ещё даже не начал идти. Я ещё не сделал десятой части того, что стоило бы, и при этом я довольно сильно выбиваюсь из графика. Так что нет, Илидор, нет, нет же! Мне не нужно останавливаться. Напротив, хорошо бы было ускориться, да, как тебе нравится мысль ускориться, дракон?

— По-моему, тебе нужно растрясти мозги, — проворчал Илидор. — Они у тебя в трубочку завернулись от напряжения и опухшей серьёзности.

Йеруш промолчал. Его слегка потряхивало, он поводил плечами так, словно мёрз, и вокруг него почти ощутимо вихрилось ощущение тоскливого одиночества, совершенно-ни-в-чём-не-уверенности. Дракон смотрел, как Йеруш ёршится, словно продрогшая вода, и ощущал очень нехарактерное для себя стремление укутать другое существо в кокон своих крыльев.

— Правда, подумай. Позови уже Сайю, не знаю, покататься на лодочке к утренним торгам. Поплавайте между лодками, посмотрите на кучу ненужных вещей, проведите время без толка и убедитесь, что небо не упало на землю. А потом сплавайте на какой-нибудь тихий островок, посмотрите уже друг на друга, выбросьте наконец из головы эти дурацкие эльфские подёргивания. Дай себе волю, Найло, и пусть она тоже…

— Илидор, не нужно, — Йеруш говорил так, словно каждое слово резало ему язык, как осколок стекла. — Не нужно говорить о том, в чём ты нихрена не понимаешь, дракон.

— Это я-то не понимаю? — поразился Илидор.

— Ты. — Найло стиснул перила так, что они заскрипели. — Ты же просто… скачешь по жизни, как бабочка, выхватываешь из неё что поярче. То встречаешь на пути каких-нибудь людей, то теряешь их опять, несёшься дальше с песнями и воплями, ни к чему не привязываешься, ни в чём не ищешь глубины…

Илидор вскинул брови. Йеруш на него не смотрел, он говорил и говорил, всё быстрее, всё яростнее выплёвывая слова:

— Ты же, дракон, понятия не имеешь, что это такое — встреча двух существ как двух миров. Когда за другим эльфом, ну или человеком, или драконом, когда за ним — целая система смыслов, целей, важностей, система сложная, прицельно выстроенная и давно… давно функционирующая по своим законам и надобностям. Поразительный, могучий, самодостаточный мир. Что будет, если встретятся два таких мира, что будет если они сблизятся и начнут взаимопроникать, а? Нет, не отвечай, это слишком простой вопрос! Это риторический, нахрен, вопрос, Илидор, на него ответит даже очень тупой драконыш! Если два таких мира сблизятся, они врежутся, вторгнутся, вонзятся друг в друга, и тогда случится катастрофа!

Йеруш обернулся к Илидору так резко, что тот едва не шарахнулся. Щёки Найло раскраснелись, в глазах орала буря, кулаки были сжаты, под кожей выступили синие вены — эльфа будто разрывало изнутри что-то неизмеримо более страстное и безумное, чем он сам, и у дракона на загривке встала дыбом несуществующая в человеческой ипостаси чешуя — никогда ему так явственно не казалось, что Найло сейчас на него бросится.

— Катаклизм! — выкрикнул Йеруш, наклонившись вперёд, и впился в лицо Илидора безумными глазами. — Разгром налаженных систем! Крушение циклов, сметание целей, крах выстроенных взаимосвязей, падёж векторов, обнуление законов! Коллапс всего! Может быть, для одного мира коллапс получится побольшим, а для другого поменьшим, но поломается всё, всё-всё-всё, что было выстроено годами ради огромных, гигантских, системообразующих нужностей и важностей! Ни один из двух миров после этого не будет прежним, ни один из них не сможет дальше быть собой, они оба будут сломаны, даже если один посильнее, а другой поменьше! И что, я спрашиваю, дракон, что именно может быть настолько важным, чтобы устроить взаимный катаклизм? Какое желание ты считаешь достаточно мощным, какой каприз настолько неодолимым, чтобы смять, сокрушить, разгромить два мира?

— Найло, ты знаешь слово «преувеличение»? — осторожно спросил дракон.

— Да! — Йеруш снова взвился, как будто ему в зад впилось шило. — Я даже знаю слова «гротеск» и «драматизация», Илидор, только это нихрена не они!

Снова обернулся кругом, только взметнулись взмокшие от пота волосы на лбу и висках. Стиснув перила, Йеруш глубоко, сосредоточенно дышал и ненавидящим взглядом впивался в едва заметные в темноте островерхие контуры крыш. Он старался дышать глубоко и ровно, но уголки его губ всё дёргались книзу, да жалобно кряхтели балконные перила, стиснутые цепкими пальцами.

Внизу спокойно и мирно горели лампы в окнах домов, доносились бодрые людские голоса, откуда-то едва слышно вспевала дудка.

Дракон сложил руки на груди, привалился плечом к стене за спиной Йеруша.

— А по-моему, Найло, ты рисуешь катастрофу в таком месте, где нет ничего, кроме обычнейшего хода вещей. Разве так делают нормальные эльфы, когда между ними воздух начинает искрить?

— И ничего он не искрит! — гаркнул Йеруш.

Илидор закатил глаза.

— Ай, да я же сказал, ты нихрена в этом не понимаешь, дракон! Не понимаешь, что такое целый мир в другом драконе, ну или эльфе, что такое мир самоценный, построенный вокруг одержимости, под завязку полный важных дел, которые нельзя не делать, полный особенных смыслов и вот таких огромных, непрозреваемых важностей! К такому миру вообще нельзя приближаться с другими, со своими важностями и полными делами! Нельзя! С чего ты взял, что можно? С чего ты взял, что я могу подвергать риску чужой мир, полный смыслов, задач и достаточностей? А? Такой шикарный мир нельзя соединить с другим полным миром — его возможно объединить только с пустотой, но нахрена самодостаточному миру пустота?.. Ну скажи, дракон, разве я бы не перегрыз горло тому, кто разломает важные вещи в моих повседневностях?

Илидор покачал головой, хотя Йеруш его не видел, но Йеруш и так знал драконий ответ.

— А можешь себе представить, чтоб я смирненько вздохнул и выбросил свои сломанные смыслы или заменил их чужими? Ты можешь представить, чтобы такое сделала Сайя? Мы не способны предложить друг другу ничего более важного, чем то, что у нас уже есть. Понимаешь меня, дракон? Мы не можем! И мы не смеем даже думать об этом! Нельзя предложить другому меньше того, чем у него уже есть, даже если в какой-то момент этого очень-очень хочется!

Дракон молчал. Йеруш тоже умолк на несколько мгновений. Тяжело дыша, словно давя в себе хохот или крик, он изгибался-наклонялся над перилами, цеплялся за них так, словно вот-вот оторвёт.

— Ты себе представляешь, Илидор, что это такое — жизнь, выстроенная вокруг одержимости? Это сильнее страсти и больше, чем любовь! Да! Это больше, сильнее, могучей, чем любовь, если бы она могла случиться! Ничто другое, никто другой не сможет стать более важным и ценным, потому что свою одержимость мы не выбираем, её нельзя приглушить, Илидор, её нельзя перестать чувствовать, её невозможно отменить или заменить, ничем, никем, никак, никогда! Ведь это не одержимость есть у нас, это мы есть у неё — ну хоть это-то ты должен понимать, ты же дракон!

— Я понимаю.

Наконец Йеруш продышался и выпрямился. Он стоял теперь очень прямо и вроде бы спокойно, плечи расслабились и даже слегка поникли, голова была поднята, словно что-то там, в вышине, могло и хотело отвечать на вопросы Йеруша, в особенности на те, которые не требовали ответа. Голос его теперь тоже звучал спокойно, и, возможно, только Илидор способен был расслышать в глубине его напряжённую дрожь-вибрацию.

— Думаешь, Сайя променяет свою башню на меня? Станет наблюдать, как я занимаюсь гидрологией, как я укрепляю свой мир, пока её собственный зарастает паутиной? По-твоему, это будет достойная замена хотя бы тени её одержимости? Или ты думаешь, я останусь бродить вокруг Сварьи, придумывать тут себе какие-то ерундовые задачи, лишь бы не отходить далеко от Сайи, — думаешь, я променяю свой мир на разглядывание чужого?

Илидор покачал головой. Неодобрительно.

— Ради чего? Ради чего конкретно? — Речь Йеруша снова ускорилась и стала набирать гула. — Страсти, которая пройдёт? Любви — любви к тому, кто перестал быть собой, как только начал быть с тобой? Думаешь, хоть одному из нас будет от этого лучше, чем теперь? Да мы возненавидим друг друга через год! А через два года каждый из нас возненавидит себя, разрушившего чужой мир ради проходящести, ради иллюзорности, ради каприза, который казался неодолимым! Нет, Илидор, нет-нет-нет! Лучшее, что можно сделать с таким роскошным чужим миром — посмотреть, восхититься и руками ничего не трогать, не подходить слишком близко, чтобы не случилось катастрофы! А, да что толку об этом говорить, зачем я говорю об этом с тобой, нет, нет, мне срочно нужно заткнуться, считай, что я уже заткнулся, Илидор! Встреча двух миров, наполненных, достаточных и страстно увлечённых, — это сложнее, чем тисканья с драконицей на дереве бубинга! Между поливом огурцов в теплице и сбором жуков для желе!

— Сколько бесповоротности в твоих рассуждениях, — невозмутимо ответил Илидор. — И вся она лишняя.

— Да неужели! — Йеруш спазматически дёрнул руками и таки оторвал кусок перил.

Посмотрел на зажатую в руке деревяшку, безмолвно спрашивая, какого ёрпыля она тут делает, потом разжал пальцы и деревяшка упала в сад. Йеруш уставился в мрачное небо без звёзд, а мрачное небо уставилось на бешеную бурю в глазах эльфа.

Дракон заговорил, и голос его был мягким, как тряпица для полировки серебра:

— Не обязательно сталкиваться, взаимопроникать и что-то ломать в чужих мирах. Можно быть просто рядом — на расстоянии, никуда не врываться с разгона и ничего не разрушать. — Илидор протянул руку, и кончики его пальцев почти коснулись затылка Йеруша. — Держать дистанцию — просто она будет чуть ближе, чем ты говоришь, и тогда два мира смогут обогащаться друг другом, не сталкиваясь и ничего не круша.

Найло покачал головой, его волосы щекотнули пальцы Илидора, и тот одёрнул руку.

— Зафиксировать себя на безопасном расстоянии? Хотя бы понять, где оно? Это больше, чем я могу, Илидор. Это больше, чем я в силах осмыслить, не говоря уже о том, чтобы вытерпеть правильное расстояние хоть сколько-нибудь долго. И знаешь, я вообще не понимаю, с чего ты затеял этот разговор. Не понимаю, о чём я рассуждал сейчас, у меня ведь и в мыслях не было… Выбрось это всё из головы. Хорошо?

Илидор ещё какое-то время постоял, ожидая нового потока слов, нового витка смыслов, но Йеруш молчал. Молчал и не двигался, стоял изваянием, чуть закинув голову и глядя в тёмное тучливое небо без звёзд. И дракон оставил Йеруша наедине с несказанными словами, с неотпущенными в мир смыслами и пустым тучливым небом, бесшумно и молча отступив с балкона в комнату. Только занавеска колыхнулась.

Сайе никак не удавалось придать нашлемному стеклу достаточной прочности, чтобы вода на большой глубине не вдавила это самое стекло в лицо Найло. Эльфы исписывали расчётами стопки бумаг, размахивали руками, заляпывались чернилами, невпопад краснели, тратили прорву времени на обсуждение идей, в которых Илидор мало что понимал. Листали книги и свитки, накопившиеся у Сайи за годы учёбы. Допекали странными вопросами немногих оставшихся в Сварье торговцев из дальних краёв.

Но самой жизнеспособной пока была брошенная в сердцах идея Илидора: «Да поставьте вы кучу мелких стёкол вместо одного большого!». Йеруш пока сопротивлялся ей, желая большое стекло и неперекрытый обзор, но время поджимало и ничего более стоящего не придумывалось.

Дни пришли холодные, потому творческие поиски всё чаще проходили в башне, за распитием отваров и поеданием мятного джема целыми банками. Нынче засиделись до сумерек, когда пришёл за своим заказом последний переезжий торговец. Сайя выдала ему магически упрочнённую упряжь для мула, торговец ушел, и вокруг вдруг стало как-то особенно тихо.

Дремала Сварья, засыпал на зиму водный рынок, окончательно передохла докучливая мошкара, замедлились мысли в головах и бурление крови в телах.

Два эльфа и дракон, одуревшие от творческих поисков, играли в смолилки, пили травяные отвары и поедали мятный джем. И у всех было такое чувство, словно в этот вечер затихло и замерло абсолютно всё в мире, кроме них троих. И в груди дракона стало нарастать щемящее, сладко-горькое чувство какой-то окончательности, гармоничности и завершённости — как будто в этом месте, в этом времени обязан был закончиться некий важный отрезок пути. И его собственного, и возможно, пути Йеруша, и, быть может, Сайи, которая тоже бесконечно куда-то шла и бежала, даже оставаясь на месте.

Как будто им не нужно идти дальше, или не нужно идти так и туда, куда они двигались до этого. Как будто пришла пора успокоить разум и чувства, отвести взгляд от горизонта, который не заканчивается нигде, посмотреть на что-нибудь более близкое и определимое.

Дракон с силой потёр уши. Чушь собачья. Никуда он не пришёл. Ему здесь делать не просто нечего — ещё меньше, чем нечего. Все эти дни он словно стоит на одной ноге. Даже не поёт. Откуда вдруг могла возникнуть дурацкая мысль, будто путь золотого дракона может завершиться в подобном месте?

Илидор резко поднялся, едва не опрокинув столик, и вышел из башни, чуть пошатываясь от долгой неподвижности, от сонности, навеянной нагретым камином и сухим воздухом.

Вышел на улицу, подставил лицо колючему ветру. Не сразу понял, что смотрит на север.

Где-то там его путь. Среди подземных нор и песни сна, что отзывается в нагретых лавой камнях. И в дальнем крае на северо-западе, где стоит скрежет зубовный, продрогший и страшный. Там звенит, поёт, трепещет тот путь, на который дракон так упорно не хочет смотреть.

Но всё равно смотрит.

Позади хлопнула дверь, на улицу вышел Йеруш. Кто бы сомневался, что он не выдержит наедине с Сайей дольше нескольких мгновений.

— Я вспомнил одну вещь, — сказал дракон, чуть повысив голос.

Его голос чуть сминала дрожь — быть может, от холода или от волнения, но у Йеруша в этот миг возникла странная уверенность: в голосе Илидора гудит эхо такаронских подземий. И эта мысль полоснула Йеруша такой внезапной, неприятной болезненностью, такой ядовитой ревностью, что ответил он резко и грубо:

— И ты решил устроить вечер очешуительных драконьих воспоминаний?

Илидор лишь чуть повернул к нему голову и ответил тоже непривычно резко:

— Знаешь, Найло, ты меня злишь уже всерьёз. С тех пор, как ты встретил эту эльфку, стал невыносимее прежнего.

— Подумаешь, — Йеруш привалился плечом к стене. — Ты меня тоже постоянно бесишь, я же не жалуюсь.

— Жалуешься.

— Да? Наверное, я просто очень громко думаю. Так что там такого вспомнил?

— Найло.

Илидор развернулся текуче, как жидкая кошка, сделал такой же текучий, невозможно длинный шаг к Йерушу и вдруг впечатался ладонями в стену над его плечами, и Йеруш внутренне сжался: показалось, через мгновение Илидор вопьётся ему в горло.

— Найло, тебе точно нравится злить дракона?

Йеруш вжался затылком в стену, полоснул взглядом, как клинком.

— Нет. Неточно. Но у тебя получится вытерпеть это ещё один раз.

Ещё не договорив последнее слово, он понял, что шутка вышла крайне нековременной: глаза Илидора вспыхнули оранжевым, крылья хлопнули-растопырились, тело вскинулось-подобралось, будто в позвоночнике распрямилась пружина и во все мышцы разом плеснули распирающей мощи, и стена под его ладонями, казалось, затрещала и стала прогибаться.

— Ладно, Илидор, я не имел в виду…

Золотой дракон, вытянув шею, неожиданно чужим, жутким, змейским движением подался к Йерушу, как зверь подаётся к новому запаху, Илидор смотрел на Йеруша как на… нет, нет-нет-нет, вовсе не как на еду, конечно же нет, билась в голове Найло безумная мысль.

До Йеруша наконец стало доходить то, что самый тупой сподручник Донкернаса понимал печёнкой за три-четыре дня: с драконами, как с огнём, долго играть нельзя.

Он вжался в стену ещё сильнее, хотя уже было некуда. В горле Илидора вскипало низкое «Урррр», крылья драконьего плаща хлопнули едва слышно, но звук был похож на удар хлыста Тай Сум. Стоило незамедлительно сказать Илидору что-нибудь умное и примиряющее, но голос и мысли Йеруша отказались ему помогать и куда-то исчезли, и хребет пробирало от жути этих диких золотых глаз напротив, от змейского наклона головы, от горлового урчания на грани слышимости.

Кто бы только мог подумать, что Йеруша когда-нибудь оцепенения перепугает Илидор, ведь это же просто золотой дракон, да, просто дракон, подумаешь…

Каким надо быть недоумком, чтобы хамить дракону⁈

— Я просто пошутил! Я не хотел тебя обижать! — жалко выкрикнул Йеруш и по темнеющим глазам Илидора тут же прочитал, куда ему следует идти.

А потом эти же глаза его ослепили, вспыхнув ярче солнца.

«Не смей!» — хотел крикнуть Йеруш, но не смог: рот не открывался в застывшем времени, а потом время понеслось дальше, выдав Йерушу беззвучную оплеуху. И сразу после этого он получил первую в своей жизни затрещину драконьим хвостом — в шее хрустнуло, из ослепших глаз брызнули слёзы, стена впечаталась в затылок, башня и небо перевернулись и Найло ахнулся наземь, накрывшись ногами. Вкус крови во рту и звон в ушах осознались чуть позже.

Илидор бухнулся в небо, мощно взмахивая крыльями, забросил себя в охлаждающие потоки почти-зимнего воздуха, бешено сияя оранжевыми глазами и вибрируя от низкого, на грани слышимости рычания в горле, а его чешуйки в сумерках казались сизыми. На мгновение повис, озираясь, словно не понимая, как оказался в этом небе, развернулся на север и стал подниматься ещё выше в обложное небо, чтобы вскоре почти пропасть из виду.

— Ну какого хрена ты творишь? — простонал Йеруш и вцепился в свои волосы.

В ушах звенело. Золотой дракон улетел, так и не сказав, о чём же он вспомнил. Наплевав на то, что оставил непрозвучавшими какие-то очень важные слова, и что его превращение могла видеть Сайя или какой-нибудь заблудший рыбак, или кто угодно из жителей Сварьи. Ещё решительнее наплевав на то, что Йеруш Найло вовсе не хотел, чтобы он улетал, и Йеруш уже давно перестал понимать, что он будет делать, если рядом с ним вдруг не станет золотого дракона.

Найло сидел на оглушённой морозцем земле, моргал, тянул себя за взъерошенные пряди, сплёвывал кровь и смотрел Илидору вслед.

Из речки высунулась покрытая тиной коряга, закряхтела, завертелась, озираясь, потом сердито махнула веткой и ушла обратно под воду.

Жители безымянного пришахтного посёлка праздновали начало зимнего солнцеворота — сегодня начинали отворяться врата для нового года, когда всё начнётся заново. С наступлением темноты в посёлке погас весь свет, потухли в окнах даже отсветы лучин, которые обыкновенно держали у печей. А прямо посреди деревни, на голосистой площадке, сложили огромный, в два человеческих роста костёр.

Зима наконец приходила в южные земли. На месяц позже, чем в прочие, но приходила, и два дня зимнего солнцеворота станут её вратами.

Против обыкновения, Илидору не хотелось сейчас быть среди людей и делить с ними радостное волнение праздника. Илидору хотелось просто смотреть сверху на новорожденное пламя, и пока поселяне добывали трением огонь, чтобы зажечь костёр, дракон уходил всё дальше и выше от затевающегося празднества. Он поднимался по горной тропе к шахте неспешно и почти не останавливаясь. Лишь раз обернулся — посмотреть, как разгорается огромный, дикий и торжественный зимний костёр.

По-хорошему, отсюда тоже пора было улетать, но Илидор еще не решил окончательно, куда именно будет лететь, потому продолжал идти к шахте, полуосознанно напевая себе под нос. Холодный вечер нёс дым огромного костра, чужие песни, чужое празднество и нежданную для дракона вуаль раздумчивой печали. Эта нежданная печаль желала вылиться в мир едва слышным пением.

В мире существовала только одна пара ушей, способная не только услышать сейчас этот напев, но даже, кто бы подумал, разобрать в нём отдельные слова. Не их смысл, который понимали все и всегда, даже думая, будто Илидор поёт без слов, а сами слова, — их дракон, как оказалось, выговаривал на языке, давно не существующем в надземном мире: «заложники несбывшихся пророчеств», «дорожное сродство» и «боль невозвращений».

— То есть ты всё-таки собирался вернуться в Сварью? — спросил за спиной Илидора обладатель единственных в Маллон-Аррае ушей, разобравших слова песни золотого дракона.

Илидор вздрогнул, остановился. Простоял недвижимо несколько стуков сердца и потом спросил, полуобернувшись:

— Ты как меня нашёл?

Йеруш, хрустя гравием, подошёл ещё ближе. Шелестнул бумагами.

— Высчитал вероятное место твоего приземления и пошёл по радиусу. Ловил людей, задавал вопросы.

Илидор проглотил первые несущественные три вопроса («Чего?», «По чему пошёл?», «Какой кочерги?») и задал четвёртый:

— Как ты мог высчитать, куда я прилечу, если я сам этого не знал?

Найло снова шелестнул бумагами.

— Я знал направление. Прикинул скорость полёта с учётом её изменения по мере того, как шило перестаёт колоть тебя под хвост, и суммарное время полёта. Ты быстро остываешь, так что не мог умчаться далеко, и погрешность была небольшой.

Внизу, в поселке, горел огромный костёр, нёс наверх дым, потрескивание и зимнюю неумолимость.

— Надеюсь, ты извёл на расчёты кучу бумаги, — проворчал Илидор, не скрывая досады.

Какой кочерги Йеруш Найло смог просчитать действия дракона, которые для самого дракона были чистым набором случайностей? Какой кочерги этот эльф взялся в том месте, где никак не должен был появиться? И какой кочерги он оставил Сайю и свой костюм, чтобы прийти сюда?

— Мне нужно тебе рассказать кое о чём, — очень ровным голосом проговорил Йеруш. — Ты спрашивал об этом прежде, но я не хотел отвечать. В общем, сейчас тоже не хочу.

Найло умолк.

— Ты шагал за мной несколько дней, чтобы рассказать, как не хочешь со мной говорить, — холодно резюмировал дракон. — Ясно.

— Илидор, ты напрасно пытаешься меня взбесить, я и так достаточно взбешён, — огрызнулся Йеруш. — Просто я подумал, знаешь, да, я подумал, и мне не понравилось — ты ведь долго идёшь за мной и вместе со мной, а я не тот эльф, который будет прыгать и всех обнимать, и тебе, наверное, кажется будто я…

— Мне вовсе не нужно, чтобы ты меня обнимал.

— Илидор! Я уже понял: тебе шлея под хвост попала, а я плохой ужасный Йеруш! Я достал тебя смертельно и всё такое, но просто выслушай меня! Можешь потом развернуться и идти дальше в гору, если тебе так хочется, или под гору, или улететь настолько далеко, и я никогда тебя не найду, даже если очень постараюсь! Просто выслушай меня сначала! Пожалуйста! Я разве так часто тебя о чём-то прошу?

— Постоянно!

— Да? — искренне удивился Йеруш. — Ну, тогда это ещё одна маленькая просьба.

Дракон смотрит на большой костёр поверх головы Йеруша, который стоит ниже него, медлит с ответом непонятно почему, и у Найло в животе скручивается тревожный узел. Неужели Илидор вот прямо настолько не хочет больше с ним говорить? Почему, отчего, что такого страшного случилось?

Помимо того, что дракону, возможно, попросту надоело быть рядом с Йерушем Найло. Возможно, для дракона его компания не так важна, как Найло хотелось думать, и всё вот это ощущение их схожести, взаимного понимания, глубинной способности смотреть на мир одними глазами — может быть, всё это Йеруш просто придумал себе.

Он кои-то веки глядит на дракона снизу вверх, едва не режется о его скулы и упрямый излом рта, а Илидор на него не смотрит и как будто даже не думает о его присутствии, о его просьбе, о несказанных словах, пекущих ему язык, и сейчас, возможно, дракон просто развернётся и продолжит свой путь по тропе, как ни в чем не бывало. Либо действительно улетит.

Холера его знает, что на самом деле на уме у драконов, у которых есть впереди целая вечность и которые в любой момент могут полететь куда-нибудь ещё.

Наконец Илидор переводит взгляд на Йеруша, и золотые глаза его блестят в темноте. Дракон садится на кучу вывороченной земли и мотает подбородком, предлагая Найло сесть тоже. И Йеруш садится рядом с Илидором, не касаясь его, но очень близко — чувствует тепло от драконьего бока.

— В Старом Лесу ты спрашивал, — начинает он, и горло его внезапно становится сухим. — Ты спрашивал, почему вдруг из почти трупа стал снова живым и почти не помятым. Так вот: это потому, что я в тебя влил живую воду, Илидор.

Дракон не пошевелился, не издал ни звука — только крылья, в человеческой ипостаси живущие собственной жизнью, медленно подобрались, обхватили его тело. Йеруш этого не видел — он сейчас не мог смотреть на Илидора и глядел на костёр внизу. Как вокруг него пляшут люди в хороводе и парами, как новорожденное пламя освещает едва заметные сверху фигуры, одаривая их своими огненными оберегами — от зимней стыни, от тоски, от холода и голода.

От несказанных вовремя слов. От несделанных к месту признаний. От непротянутых рук и неслучившихся объятий. От невыстроенных мостов и непригодившихся стен.

— У меня была живая вода, она существует, я добыл её, да. Я собирался её изучить, наладить производство, спасти полмира. Прославиться в веках. Но так вышло, что для этого нужно было позволить тебе умереть, и у меня не получилось.

Илидор поворачивает голову, смотрит на Йеруша, хотя это немыслимо трудно после прозвучавшего признания. К счастью, Найло не глядит на дракона — он смотрит перед собой невидящими глазами, рассматривая другие картинки из других времён и мест.

— На самом деле я не уверен, что ты тогда не умер. Или я.

Дракон медленно и сильно трёт щёки ладонями. А Йеруш продолжает тихо, глядя прямо перед собой:

— Я не знаю, то ли ты был великой жертвой, которую я не сумел принести, чтобы получить великую силу. То ли великая сила была мне дана, чтобы спасти тебя, а жертвой было всё остальное. Хах, я этого уже не узнаю. Никогда. Впрочем, это и не особенно важно теперь.

Наступает молчание, долгое и дрожащее, и его наконец ломает голос Илидора — севший, хриплый, как будто потерявшийся в горле:

— Я не знаю, что сказать. Никогда не думал, что кто-то может сделать для меня настолько много.

Йеруш медленно качает головой и что-то произносит одними губами, но Илидор не видит — он сидит, упёршись лбом в сжатые кулаки, и очень-очень быстро переосмысливает свою жизнь.

— Почему ты сразу не сказал? Я же спрашивал!

— Не хотел, — жёстко отрубает Йеруш. — Да я ведь сказал: я и сейчас не хотел и не планирую обсуждать это в будущем, никогда. Незачем. Просто сейчас никак иначе я не смогу объяснить, насколько мне не наплевать на тебя, Илидор. Насколько я тобой не-пренебрегаю, что бы там тебе ни показалось или подумалось! Но я не имею в виду, будто ты мне что-то должен по этому поводу, ясно? Это было моё решение.

Тишина, темнота, молчание и много-много мыслей. У каждого разных, но одинаково обрывочных, сумбурных.

— Однако я… буду рад, если ты вернёшься и разделишь мой путь, дракон. Хотя бы ещё на какое-то время. Или до самого горизонта. Пока тебе не станет скучно или тягостно, пока не захочется уйти. Если уже не захотелось, конечно.

Тишина.

— Не заставляй упрашивать. Я не буду.

— Я и не жду. Я думаю.

— О, надо же. Стоит это отметить.

— Так не стесняйся, можешь пойти в поселок и упиться в синие слюни.

— Ага. Бегу.

Тишина. Темнота. Молчание становится тяжёлым, как намокшая тряпка.

— Ты больше не хочешь делить со мной путь, Илидор, да?

Шуршание: дракон качает головой.

— Чем дольше я иду с тобой, тем труднее тебе будет не пойти со мной в свой черёд. Но захочешь ли ты разделить мой путь, когда он созреет? Вопрос в том, захочешь ли ты, Йеруш. Сможешь ли ты. Принять его и прожевать, не подавившись, и кем ты можешь обернуться на моём пути. И с кем рядом ты выбрал бы встать, будь ты с самого начала сам по себе. Я думаю о том, нужны ли тебе эти вопросы в будущем, или сейчас мне самое время оставить тебе твою дорогу и одному уйти по своей.

Ползучий холодок по хребту. Мурашки на кончиках ушей. Молчание дракона звенит, как перетянутая струна — он сказал одновременно слишком мало и слишком много.

— То есть ты не зря ты уходил от вопросов про машинное войско. — Йеруш произносит это деревянными губами, они дрожат и прихлопывают звуки, не желают выпускать их в мир. — И про другие семейства драконов, а, может, даже про Донкернас, — ну я же так и знал, что ты не просто так уходишь от этих вопросов! Тебя слишком много для обычного, да, дракон? Ты всё-таки придёшь к чему-нибудь из этого. Всё-таки придёшь.

— Когда смогу не потеряться на любой из этих дорог, — очень ровным голосом произносит Илидор. — Когда уйду достаточно далеко, чтобы нельзя было не прийти обратно.

Йеруш дёргает головой, словно ему влепили пощёчину.

— Это всё Тай Сум. А говорил, не веришь в предсказания!

— Да кочергу я клал на предсказания. Я ещё до ухода из Гимбла всё это понял, только хотел верить, что ошибаюсь, ты понимаешь, я думал, если буду жить свою жизнь безоглядно, если уйду подальше, то всё оставленное за спиной постепенно рассосётся. Но оно не рассосётся. И вопрос не в моём выборе, Йеруш, а в твоём. Я не хочу тебя ставить перед невозможным выбором в будущем. Это будет нечестно, это может оказаться слишком много для тебя. Мне вовсе не нужно, чтобы тебя поломало в трёх местах только потому, что я… тоже хочу идти дальше вместе с тобой.

Найло медленно поднимается, и под его ногами хрустят камешки. Вцепляется в свои плечи обеими руками и тут же раскидывает их так сильно, что его закручивает вокруг собственной оси. В лунном свете блестят мягкие, неровно остриженные волосы, качаются слева у подбородка и у правой щеки. И глаза тоже блестят, бешено, яростно.

— Ну что же, это шпынь знает как неудачно и не на это я рассчитывал, но я разделю с тобой твой путь, когда придёт его время, и я буду на твоей стороне, дракон. Она чересчур похожа на мою, и я не смогу выбрать что-нибудь ещё.

Илидор тихо, легко и счастливо смеётся, а Йеруш добавляет:

— Но иногда я буду всерьёз пытаться перегрызть тебе горло, имей в виду.

— Я знаю. — Дракон легко поднимается на ноги. — В этой шахте добывали голубой кварц. Было трудно, но я её нашёл.

Он бросает Йерушу небольшой холщовый мешочек.

— Голубой кварц, — непонимающе повторяет Найло.

— Я же говорил: кое-что вспомнил тогда. Пару раз я бывал в шахтах Варкензея, где добывают стеклянный корень. Владелец одной шахты говорил Талаю, что варкензейский стеклянный корень неразбиваемый, как стекло, укреплённое голубым кварцем.

У Йеруша перехватывает дыхание.

— Ах ты…

— Осторожней со словами, если не хочешь, чтобы я вбил их тебе в горло вместе с парой зубов, — мурлычет Илидор, и в темноте, только по его голосу, Йеруш не может понять, насколько дракон шутит или пользуется случаем безнаказанно нахамить. — Словом, ты можешь возвращаться в Сварью, отдай Сайе кварц, и пусть она уже домучает твой несчастный костюм. Это во-первых. Во-вторых, я вернусь с тобой и пойду с тобой дальше, но при одном условии.

— Надеюсь, в нём нет ничего слишком противоестественного?

— Я сам выберу место на побережье, где мы остановимся, — огорошил Илидор. — Меня уже тошнит идти туда, куда нужно тебе, Найло. Твоя очередь идти за мной. Даже если пока что мы идём по твоему пути.

После паузы в несколько вздохов Йеруш просто ответил:

— Ладно.

Оба понимали, что ему совершенно не всё равно, где именно испытывать свой подводный костюм. Что Илидор, несмотря на всё услышанное сейчас (или как раз поэтому) бессовестно хватает реальность железной хваткой и выкручивает её до хруста, желая увидеть, где бьётся её пульс, желая понять очень точно: сколько правдивой искренности в Йерушевом «Ты мне ничего не должен»? И что в своё кроткое «Ладно» Найло сейчас обернул всю немногую смиренность, которая у него есть, всё возможное доверие к дракону, — обернул и протянул их ему, как бабочку в кулаке.

Когда это вообще стало возможным? Сколько времени прошло с того дня, когда я колотил этого эльфа головой об пол машинной, а он таскал меня по болотам в клетке? Когда, где, как всё успело настолько измениться?..

Дурацкий вопрос, золотой дракон. В Такароне. Абсолютно всё изменилось в Такароне и, возможно, когда вы с Найло вышли из гимблских врат, то не только вы двое, а и весь остальной мир уже не был прежним.

В низине люди плясали и прыгали вокруг костра, а с посветлевшего неба вдруг медленно и торжественно посыпались… Дракон вздрогнул: в первый мир ему показалось, что с неба посыпались хлопья пепла. Но это были просто снежинки — пушистые, торжественно-неспешные в вечернем безветрии.

Илидор закинул голову, стал смотреть на снег и смотрел, пока не появилось ощущение, будто он падает вверх, в бесконечное небо без звёзд. Пушистые снежинки опускались на его щёки, на ресницы, на меховую жилетку, покалывали голую полоску шеи над шарфом, укрывали кружевом золотые волосы. Илидор медленно падал в пушистое небо без звёзд и думал, что не зря полетел из Сварьи на север. Не просто на север, а в горы — тут холоднее, тут чувствуется наступление зимы, ну хоть какой-нибудь, хоть мягкой южной, которая приходит на месяц позднее, чем Илидор привык. Дракон не любил сонную медленную зиму, но сейчас понял, насколько ему не хватало зимнего волшебства. Не хватало снега, который падает с неба без звёзд и отсекает пространства, меняет расстояния, замедляет действительность. Во время снегопада, когда исчезают горизонты, взгляд может наконец сместиться на что-то более близкое.

Что остаётся в вечности от того, у кого не было вечности?

— Год переворачивается, — не понять зачем сообщил Йеруш. И тут же спросил: — Почему драконы не отмечают дни рождений?

— Потому что у нас нет календарей. Только вечность, — помедлив, ответил Илидор, высунул язык и стал ловить снежинки.

Найло долго молчал, сжавшись в комок, сунув руки в рукава куртки. Он мёрз, но не накидывал капюшон — тоже по-своему любовался первым снегом и позволял ему укрывать свою голову ни хрена не греющей шапкой.

— У тебя нет вечности, — наконец сказал он очень тихо.

Кочерга его знает, как Найло это понял. Может быть, когда Илидор потребовал своей очереди определять место, где пройдёт ещё один кусочек жизни, Йеруш наконец сложил воедино все части подобных историй. И наконец сообразил, почему Илидору не наплевать на такие маленькие для обычного дракона отрезочки жизни. Или же что-то дрогнуло в голосе Илидора, когда он сказал «У нас нет календарей», и Йеруш услышал фальшь в этом «у нас». Или же ничего Йеруш не понял, а просто ляпнул наугад.

Илидор не ответил, да Найло и не особенно рассчитывал на ответ. Но чувствовал, как что-то внутри него делается чуть менее торопливым, чуть менее взъерошенным от неожиданного, обескураживающего осознания: они с Илидором схожи ещё и в этом. У них обоих нет впереди вечности.

Ещё долго падал пушистый снег и всё ярче разгорался в селении гигантский костёр, который будут поддерживать до переследующего утра, помогая году перевернуться. Сегодня на рассвете каждая хозяйка подожжет от этого костра лучину и отнесёт её в свой дом, и в каждом доме родится новый печной огонь от чистого пламени.

Всю ночь люди безымянного горного селения будут плясать, петь, смеяться и ворожить вокруг огромного костра. Ослеплённые его светом, они не увидят, как от одной из ближайших гор оттолкнётся легкокрылая тень и полетит на юг, едва заметно поблёскивая золотыми чешуйками в свете звёзд, почти не заметных в ночном заснеженном небе.

По берегу Сварьи плыли огни фонарей, доносились отголоски дудки. Наверняка там плясали люди, взявшись за руки в коле, да не в одном. Сегодня на рассвете каждая хозяйка отнесла к своей печи по лучине, подожжённой от нового чистого пламени. К закату вокруг костра расставили столы с угощениями, а между ними ходили дудочники. Люди смеялись, шутили, ели, пили, перемигивались, во что-нибудь играли и заигрывали друг с другом, снова плясали.

В саду Сайи пахло травяными отварами с вишней, смородиной и корицей, мятным джемом и грозой.

Откровенно говоря, дракон бы предпочёл сейчас быть там, на берегу поселка, среди танцев, пения и смеха, а не в тихом прибашенном саду. В общем, никто не мешал Илидору слиться отсюда, но, по привычной странности, ни Сайя, ни Йеруш этого не хотели. Оба исподволь бросали на дракона встревоженные взгляды, безмолвно вопиющие: «Пожалуйста, не уходи!».

Илидор откинулся на спинку стула, с улыбкой посмотрел на ранние звёзды и принялся напевать себе под нос. Совсем негромко, очень ненавязчиво — что-то волнительно-обещающее, очень подходящее к настроению праздника, столь редкому ничегонеделанию, внезапной близости с тем, кто в круговерти дел мог казаться далёким, но может стать куда ближе и важнее, чем…

— Не надо, — произнёс Йеруш, почти не разжимая губ.

Илидор вопросительно изогнул бровь. Сайя сидела, опустив взгляд, сильно розовела ушами и сосредоточенно вылавливала из чашки смородиновую труху.

— Не надо, — повторил Найло уже почти совсем беззвучно. — Это нечестно. И не нужно.

Магия драконьего пения почти не действовала на Йеруша, но теперь он различал в этом пении некоторые слова. И слова он понимал.

— Какой же ты зануда, — тоже почти беззвучно ответил дракон, поднялся и бодро спросил в полный голос: — Сайя, можно мне в честь праздника пообнимать садовые статуи?

Эльфка встрепенулась:

— Да! Да. Только возьми лампу. И… Может, я с тобой пойду? Проверю, чтобы ты ничего не поломал и себе не навредил.

Илидор смотрел на Сайю, изогнув бровь. Она сцепила пальцы.

— Ладно, лампу возьми, да поярче. — И чуть раздражённо пояснила в ответ на непонимающий взгляд: — Не нужно сегодня переходить границу светотени, потому лучше вообще не ходи никуда.

— Это ещё почему?

Она обхватила себя за плечи длинными костлявыми пальцами.

— Если я начну объяснять, вы решите, что я слишком долго жила среди людей. Я не разделяю их суеверий и не праздную их праздников, но в такую ночь как эта… Кто знает, что можно встретить сегодня за гранью тьмы?

— Например?

— Я не знаю. Магические завихрения? Незаснувшую нечисть? Дракона?

Йеруш поперхнулся чаем и зашёлся в кашле.

— К слову о драконах! — Илидор сделал длинный шаг назад. — Найло тебе про них рассказывал? Ты знаешь, что он бывал в Донкернасе?

— О!

Сайя, забыв о своём смущении, обернулась к Йерушу, и дракон наконец тихонько слился в сад, прихватив лампу.

Год переворачивался, и впервые это что-то означало в жизни Илидора. Драконы никогда не обращали внимания на эльфские значные дни или человеческие праздники — для драконов они имели меньше смысла, чем пыль под ногами. У самих драконов не было календарей, праздников и значных дней — только вечность и ветер, наполняющий крылья.

Но теперь Илидор не жил среди драконов. Теперь вокруг него были лишь те, у кого нет впереди вечности, нет даже крыльев. Те, кому нужны путевые вехи. И дракон, впервые примеряя на себя другой способ жизни, мог попытаться понять: а зачем эти вехи?

Под ногами его ломались сухие ветки и мёртвые листья. Он бродил по саду Сайи среди неработающих механизмов — сломанных, неудачных, неправильно срощенных, и кожей ощущал, как они перекликаются, переговариваются с другими механизмами, которые встречал золотой дракон в другом месте и времени.

Переворачивался год, наматывал время на одни события и тянул за собой другие, и в этом обороте с иных углов виделась важность случайностей и неизбежность последствий собственных действий. Или бездействий.

Дракон медленно проводил кончиками пальцев по изломанной конечности каменной фигуры, похожей на гномскую. Она шершавила и холодила кожу. Она стояла перед драконом, большая и бесполезная, величественная в своём бессмыслии, дающая возможность называть её как угодно и думать о ней что захочется. Ей всё равно, она просто стоит в саду. Всё, что могут увидеть другие в этой фигуре, не о ней, а о том, кто смотрит.

Илидор закинул голову к небу и глубоко вдохнул холодный зимний воздух, так что защипало в глазах и закололо в груди.

Значные дни нужны людям, чтобы осмыслить потери и обретения. Дать себе время и право насладиться радостью случившегося и отгоревать печаль неудач. Прожить потери и воздать благодарность обретениям: местам и чувствам, событиям и существам. Тем, кто остался, и тем, кто ушёл.

Значные дни и праздники нужны, чтобы скидывать вечно налипающую на плечи шелуху привычности. Чтобы двигаться дальше с чувством незряшности. Праздновать жизнь, пока она не прошла, любить её и верить, что она любит тебя в ответ. В этом ведь смысл.

…Огромный костёр на берегу Сварьи прогорал. Наступило время волка, самое тёмное предрассветье, и костёр усыхал, становясь из последнего осеннего первым зимним. Завершался солнцеворот, знаменующий начало нового года по календарю южных людских земель.

— И даже без сбруи? — доносился до Илидора непривычно звонкий голос Сайи. — Как же удаётся учёным Донкернаса управлять драконами в полёте?

— Только давить им на совесть, — отшутился Йеруш, и Сайя, к удовольствию Илидора, рассмеялась, поняв, что это шутка.

Люди на берегу Сварьи праздновали начало зимы, плясали вокруг костров, а золотой дракон снова смотрел на большой костёр издалека. Он сидел на одном из садовых валунов, освещённый скудным светом лампы. Одна нога согнута в колене, крылья улеглись складками, словно полы мантии. Илидор напевал песню на языке, которому давно уже не было названия в надкаменном мире, среди живых людей, да дракон и сам не знал этого языка — слова всегда приходили сами собой, незнакомые и естественные, как само пение, как дыхание, как способность упасть в небо в любой момент.

Он пел, подняв лицо к чёрному зимнему небу, к россыпям сияющих звёзд, и его голос обнимал зимневоротную ночь. Йеруш и Сайя сидели в двадцати шагах, смотрели на Илидора и позволяли жизнеутверждающей силе драконьей песни подхватить себя и пронести через осенне-зимнее безвременье. Не сопротивляясь, не анализируя, не сожалея.

В каком-то смысле учились праздновать жизнь. Пока она не прошла.

Сайя впервые в жизни слышала песню золотого дракона, и Сайя растворилась в его бархатном голосе, открывавшем в её сердце давно законопаченные двери, о которых она давно забыла, а то и вовсе не знала. Драконий голос её расконопатил, распахнул навстречу свежему воздуху и шальному ветру.

Организованность и планирование, дисциплина и жесточайшая экономия времени на всех второстепенных важностях в угоду главнейшим целям и устремлениям — всё это сейчас казалось грудой блестящего сора, а самым важным, нужным и надёжным сделалась бесконечность неба и лежащих под ногами дорог. Когда у тебя есть дороги и небо, то планирование и дисциплина не имеют особого значения, и ты можешь просто позволить жизни случаться.

Впервые при мысли, что она не может контролировать абсолютно всё, Сайя ощущала не парализующий ужас, а безбрежную лёгкость и умиротворение.

А Йеруш Найло с отстранённым удивлением понимал: он разбирает даже длинные фразы в драконьем пении. И отчего прежде Найло был уверен, что Илидор поёт без слов, если у драконьих песен всегда были слова? Принадлежали они давно исчезнувшему языку, которого никогда не знал никто из жителей надкаменного мира и не помнил никто из ныне живущих. В том числе сам Илидор, откуда бы ни являлись к нему слова.

Йеруш тоже не знал этого языка. Понимание слов просто стало приходить к нему так же, как к дракону, — естественное, словно дыхание.

И голос Илидора лился, тёплый, чистый, в точности так же, как прежние времена, когда Илидор был ещё совсем юным глупым драконом, мечтавшим сбежать из Донкернаса, замка-тюрьмы. Тот дракон смотрел на мир за донкернасскими стенами почти исключительно через прутья решётки и был уверен, что настоящий, цельный, обезрешеченный мир за пределами клетки — прекрасен, упоителен и наполнен пряничными сюрпризами. Мир только и ждёт случая обрушить все свои поразительные чудеса на золотого дракона — нужно лишь вырваться за стены Донкернаса, а дальше всё непременно сделается хорошо.

Сейчашний Илидор, прошедший смертельно буйные подземья Такарона и тягучую сумрачность Старого Леса, пел так, будто со времён Донкернаса его беспечно-открытое отношение к миру только укрепилось и посильнело, несмотря на все тумаки. Сейчашний дракон знал: мир никогда не собирался ткать перед ним пёстрое покрывало удивительных возможностей; мир может и, очень возможно, будет состоять из бесконечных полей отравленных кольев, ловушек, капканов, разочарований, предательства, боли, жути, необходимости принимать решения, которых никто принимать не должен, и нести за них ответственность, нести-волочь её на себе до самого горизонта, а потом ещё дальше…

Илидор знал всё это и продолжал любить мир. По-новому, по-другому, по-взрослому, но так же безусловно, нараспашку и взахлёб, как давнишний золотой дракон. Тот самый, который когда-то стоял под деревом бубинга, вытянувшись струной и пожирая глазами небо, в которое эльфы запретили ему падать, и фыркал на Йеруша Найло, который спросил: «А разве у тебя не раздвоенный язык?».

Кто-то же должен любить и праздновать жизнь, пока она не прошла. И тогда, быть может, кое-то останется в вечности от того, у кого не было вечности.

На берегу Сварьи догорал первый зимний костёр. Сварья напелась и наплясалась вокруг этого костра под угощения, приготовленные хозяйками от нового пламени, и теперь люди помогали солнцу совершить последнее движение в трудном зимнем перевале. В это тёмное предрассветье люди поминали своих мёртвых, называя их имена и выставляя нарочные угощения к границе непроглядной тени и света костра. Самые смелые сельчане ходили по краю этой тени в посмертных масках, служа проводниками из мира мёртвых в мир живых в единственное предрассветье года, когда такой переход возможен, — на зимнем солнечном перевале.

А на маленьком острове в виду поселения золотой дракон Илидор пел звёздному небу, и небо слушало его песню. Изо рта дракона вырывались клубы пара, щеки покраснели от мороза и пальцы окоченели, зато сверху на него смотрели звёзды, словно маленькие далёкие солнышки. Звёзды и солнышки возвращаются к миру каждое утро, не неся в себе памяти о печалях прошлого дня и даря своё тепло безусловно и щедро каждому, кто просто пожелает быть одаренным.

Йеруш Найло слушал песню золотого дракона, и в груди Йеруша царапалась досада на то, что он не такой сильный и беспечный, как Илидор, что он не может быть настолько же открыт миру со всеми его погаными идеями и отравленными кольями, и он не настолько крепок, чтобы выносить удары отравленных кольев и не быть сломанным. Наверное, чтобы сохранить в себе открытость и глубинное принятие мира, нужно иметь не только физическую мощь и способность в любой момент улететь куда-нибудь ещё, — нет, кроме того, ясно осознал Йеруш, требуется ещё иметь внутри себя особый источник жизненной силы: пылающий, неиссякаемый, незамутняемый, способный своей чистотой перехорошить любую гадость вовне.

Такой источник силы наверняка есть у солнца. И у Илидора.

Большой костёр на берегу Сварьи догорал, знаменуя свершившийся солнечный перевал.

Год переворачивался вместе с зимним солнцем, и всё начиналось заново.

Если бы кто спросил мнения Илидора, он бы сказал, что этот костюм можно выставлять на бульварах эльфского города Шарумара, рядом с невозможно прекрасными и надменными эльфскими же статуями. Причём ещё неизвестно, что будет выглядеть более прекрасным среди цветущих вишнёвых деревьев и белокаменных зданий — статуи или костюм для подводного плавания.

Дракон не представлял, как тот первый, кургузый и нелепый, на коленке сшитый чехол для эльфов мог дать начало великолепию, лежавшему сейчас на садовом столе, освобождённом от чашек и чайников. Великолепие было гладко-чёрным, прочно-гибким и могуче-неутомимым на вид, с плотными плавниками-крылышками на рукавах, с полосой идеально-прозрачного, чуть голубоватого стекла на шлеме. Низ шлема обвивали трубки на подвижных посадках, защищённые кожаными кожухами чуть более светлого чёрного цвета, и казалось, будто у шлема растёт мудрая учёная борода. Пальцы перчаток заканчиваются разномастными ухватами и держателями, пальцы ног — удлинёнными загребущими пальцами с перепонками наподобие утиных.

Быть может, этот костюм и без всякого гидролога внутри себя способен занырнуть в глубины и вытащить оттуда на свет все подводные тайны мира вместе взятые, включая те, о которых мир сам не знал или давно позабыл.

— Не жалко его отдавать? — вырвалось у дракона.

Едва ли не впервые на его памяти Сайя улыбнулась. И вполне ожидаемо задала встречный вопрос вместо того, чтобы дать ясный и прямой ответ:

— Некоторые подмастерья годами не получают отпущения у мастера, хотя технически они уже способны работать самостоятельно. Знаешь, почему?

— Мастер не хочет отпускать от себя дармовую рабочую силу, — со всей возможной вдумчивостью предположил Илидор, тараща на Сайю наивнейшие золотые глаза.

Йеруш улыбнулся уголком рта, опуская голову. Сайя же, так толком и не узнавшая дракона, осталась сокрушительно серьёзной. Покачала головой.

— Определяющее качество мастера в том, что он не стремится привязать к себе своё творение. Мастер отпускает его в мир без ревности, с удовольствием, с лёгким сердцем — как мудрейшие из родителей отпускают выросших детей. И высшее счастье мастеров и мудрых родителей — если их создание оказывается абсолютно достаточным в своей самостоятельности, в оторванности от творца.

Илидор решил больше никогда не шутить с магами сживления, а вместо этого помалкивать и запоминать маго-сживленческие изречения — весьма красиво и умно они звучали. Йеруш же выглядел так, словно мечтает создать первую эльфскую легендарию из изречений Сайи, и вид ошалело-восторженного Йеруша Найло снова развеселил Илидора, и тут же его глаза хитро заблестели.

— Слушай, Сайя! — Он щёлкнул пальцами, словно осенённый нежданной идеей. — А можно, мы вернёмся в конце лета? Ненадолго! Заглянем на огонёк, сугубо во имя науки. Найло тебе расскажет кучу историй, как этот костюм показал себя в морях, тебе же будет интересно, правда? И ещё, ну я не знаю, обсудите какие-нибудь костюмные доделки прежде, чем Найло потащит свои выкладки в университет!

На миг с лица эльфки стёрлась отстранённая серьёзность, сменилось растерянностью и почти детским смущением. Её взгляд метнулся к Йерушу, а Йеруш и так не неё пялился, не отрываясь, и когда их глаза встретились на миг, оба тут же потупились.

— Ладно, хорошо, — Сайя обернулась к Илидору, обхватила себя за плечи, съёжилась, как улитка, которую ткнули палочкой. — Приезжайте летом. Ненадолго.

Сжала пальцы в замок, тут же его разжала, спрятала ладони за спину. Йеруш побелел и сильнее обычного заострился лицом, сглотнул, сделал короткий вдох и шагнул вперёд с видом сигающего с реи моряка:

— Сайя…

— Вот. — Не поднимая взгляда, эльфка суетливо сгребла со стола костюм, сунула его Йерушу и поскорее одёрнула ладонь, чтобы не коснуться его. — Идите уже отсюда. Мне работать надо.

Спускаясь к лодке по тропе, Йеруш прижимал к себе костюм для подводного плавания и оглядывался на башню. Из башни ему в затылок и в висок давил ответный взгляд, или же Йерушу просто хотелось так думать.

— И всё-таки, — сказал ему Илидор, — иногда можно подойти очень-очень близко к чужому миру и не навредить ему. И ты бы мог. Подойти ненадолго и с краешку. Ты знаешь, что я прав, Йеруш, точно знаешь, просто ты слишком тупой кусок упрямого эльфа, чтобы признать мою правоту!

Найло засопел и ускорил шаг.

— Ты боишься, — обличающе бросил ему в спину дракон. — Но что такого ужасного случится, если не получится?

До спасительного и окончательного причала оставалось совсем немного — быть может, шагов пятьдесят. Пройти поскорей эти полсотни шагов и сесть в лодку, оттолкнуться от берега как можно сильнее, и тогда водная гладь наконец разорвёт собой этот невозможный и ненужный разговор, успокоит невозможную и ненужную бурю в груди, эту совершенно лишнюю опасность и щекотное рвение признать, что…

— Упускаешь роскошный шанс, — ехидно продолжал Илидор. — Из тех, которые выпадают так редко, так метко и далеко не каждому… Хотя, знаешь, ладно. Ну и кочерга бы с ним. Не переживай на этот счёт, Найло, это всё-таки не в последний раз!

Найло обернулся, чуя подвох. Илидор улыбался невиннейшей из улыбок.

— В твоей жизни будет ещё бесконечное множество упущенных шансов!

Йеруш остановился, зашипел на дракона, оскалился, а уголки его рта дёргались вниз, как будто Найло собирался разрыдаться — но не разрыдался, разумеется, ещё чего.

Лодка колыхалась впереди, в десяти шагах, и прямо за ней бликовала спасительная, разделительная, угомонительная река.

Йеруш чмыхнул носом, съежился-сгорбился, сделал два решительных шага к причалу, прочь от башни, прочь от Сайи, прочь, — и тут же, словно в позвоночнике его разжалась пружина, распрямился-выпрямился, сделавшись сразу очень высоким и как будто менее взъерошенным, не глядя сунул Илидору свой драгоценный костюм, развернулся и пошёл обратно к башне.

— То-то же, — ухмыльнулся Илидор йерушевой спине.

Эльф и дракон отправились в путь на следующее утро. Найло — задумчиво-пришибленный и явственно невыспатый, с лицом, подобным встрёпанной ветром водной глади: брови ломаются «домиком» и тут же лоб разглаживается, щёки теплеют от внутреннего жара, вздрагивают губы, шепчут что-то, а потом только что гладкий лоб вспарывает морщинка, рот разъезжается оскалом и тут же мягчеет…

Илидор старался не улыбаться слишком уж зубасто. Он мог бы сказать, что вчера в ночи видел в башенном саду два взъерошено-тощих эльфских силуэта. Они сидели рядом на углу стола, уставленного чашками, парой пузатых чайников, плетёнками с хлебцами и двумя открытыми баночками с пахучим мятным джемом. Они ничего не ели и не пили — один ушасто-тощий силуэт махал руками и взахлёб говорил про Университет Ортагеная, а другой, подавшись вперёд, жадно поглощал каждое слово и то и дело издавал воодушевлённые восклицания. Полюбовавшись на эту дивную картину, дракон тихо слился в непроглядную приречную ночь, и что происходило в прибашенном саду потом — не знал.

Хотя знал, конечно. И много чего мог бы сказать по этому поводу.

Много чего дурацкого, неловкого, весёлого и доброго. Много слов поддержки и подначки. И, наверное, Йерушу было нужно, чтобы Илидор сказал это всё — или хоть что-нибудь из этого. Чтобы среди всех возможных слов у дракона отыскались те самые, способные стереть рябь с лица Найло, успокоить его нервные руки, распрямить остро-ёжистые плечи.

У Илидора были такие слова. Добрые, умные, тёплые и поддерживающие. Потому что он, золотой дракон, понимал сейчас если не всё, то очень многое, и он, золотой дракон, разумеется, вовсе не был настолько поверхностен в своих чувствах, насколько привык считать умный-разумный-учёный Йеруш Найло.

Достаточно не поверхностен, чтобы держать Йеруша Найло в неведении на этот счёт.

Потому, хотя Илидор мог бы сказать сейчас нечто истинно участливое, правильное и дружеское, хотя Илидор видел, что Йерушу это нужно — дракон не говорил ничего. Даже в страшном сне он не пожелал бы назваться другом Йеруша Найло и обрушить на свою голову необходимость по-настоящему уживаться с другим миром. Драконы ведь хорошо понимают, что это такое — когда двух миров оказывается слишком много для одного жизненного пространства, а Илидору хотелось и дальше делить своё пространство с йерушевым.

И он, в отличие от Йеруша, мог не только определить нужную для этого дистанцию, но и зафиксировать себя на ней и на ней же держаться.

Потому Илидор оставлял все нужные слова непрозвучавшими и ничего не пытался донести до Найло, а делал лучшее из того, что мог в это утро — пружинисто шагал вперёд, крепко держась обеими руками за лямки рюкзака, круша ногами хребты заиндевевших листьев и жадно ощупывая сияющими золотыми глазами дорогу в прекрасное далёко, подёрнутую прохладной бодрящей дымкой.

И едва слышно мурлыкал бессловесный напев, лёгкий и прозрачный, как воздух мягкой южной зимы. Хрустальным звоном в песне золотого дракона сплеталась светлая грусть разлуки и твёрдое обещание новых прекрасных встреч и свершений.