Пылающие скалы

XXI

Светлану доставили в райцентр на вертолёте и поместили в районной больнице.

Вертолёт вызвал Астахов, когда врач биостанции вынес заключение, что состояние пострадавшей критическое и требуется срочная госпитализация. Везти её по приморским дорогам на рафике показалось рискованным. Ни подкожные инъекции адреналина и эфедрина, ни массированное искусственное дыхание существенного воздействия на развитие процесса не оказали. Больная бредила, пульс слабел, в сердце прослушивались фибрилляции. Сказывалась, очевидно, потеря времени. Ведь не менее четырёх часов прошло, прежде чем была оказана первая помощь. Да и то счастье, что совершенно выбившийся из сил Кирилл наткнулся в лесу на ребят с биостанции. С этого-то момента в его памяти произошёл своего рода провал, временная отключка. С трудом удалось восстановить связность событий. Высвечивались, вспыхивая и замедленно угасая, отдельные путающие фрагменты: её бессильно свисающая рука, тонкая струйка, выброшенная из шприца, тёмное, медленно расползающееся пятно — то ли пролитое лекарство, то ли просто горячая вода. Набегая дымчатым фильтром, оно почему-то постоянно маячило перед глазами. И ещё врезалась в мозг, прочертив круговые незаживающие бороздки, суматоха вокруг кислорода.

Сначала долго искали где-то на складах баллон, потом спешно подгоняли к редуктору трубки от акваланга. Кажется, всё это происходило уже под гром вертолёта, который завис над дорогой, взвихряя пыль. Вопреки каким-то инструкциям врачу удалось забрать кислород с собой. Нужно было через считанные минуты повторить инъекции, и он опасался непредвиденных осложнений.

Для Кирилла места в кабине не хватило, потому что высокий парень, принявший баллон, так и остался в зелёной машине, которая плавно оторвалась от земли, неуклюже развернулась хвостом вперёд и как-то боком пошла над морем. Потом он узнал, что это и был тот самый Астахов — его тоже не сразу нашли, — у которого хранилась ракетница.

Возвращаться в лагерь мучительно не хотелось. Здесь, на биостанции, даже воздух пронизывало живое дыхание Светы, её осязаемое присутствие, и было страшно нарушить хрупкую связующую нить. Напряжённо ожидая вестей из этого доселе неведомого ему Приморского, на котором отныне сосредоточились надежды и тревоги, Кирилл жадно выспрашивал всех, кому так или иначе довелось соприкоснуться с проклятым крестовичком. Отзывы были самые разные. Одни считали, что всё ограничится несколькими днями больницы, другие глухо пророчили длительный паралич, и становилось понятно, что их умолчание говорило о самом страшном. Но даже в таких отрывочных беседах таилась для него неодолимая притягательность. По крупицам вбирая слова утешения, он ненадолго успокаивался, преисполняясь горячей веры в благополучный исход.

Незаметно отгорел день. Впечатление, которое произвело на людей происшествие, потеряло свою остроту, растворившись в насущных заботах. Хочешь не хочешь, а надо было уходить. Докурив на ступеньках лабораторного корпуса последнюю сигарету, Кирилл спустился на дорогу. Здесь, уже на подходе к белому камню, его и догнал полный пожилой человек в тренировочном костюме и кедах, занимавшийся, судя по всему, оздоровительным бегом.

— Решили прогуляться? — спросил он, переходя на шаг.

— Да нет, просто возвращаюсь к себе в лагерь.

— Как, разве вы не отсюда? Но ведь это вы принесли вместе с Беркутом Светлану Андреевну?

— Я. — Кирилл замедлил шаг, припомнив, что, кажется, видел “бегуна от инфаркта” возле вертолёта. — А вы здесь работаете?

— С вашего позволения. — Церемонно наклонив голову, представился: — Александр Матвеевич Неймарк.

— Морские ежи? — обрадовался Кирилл. — Мне о вас Светлана Андреевна рассказывала, — пояснил он, назвавшись.

— Бедная женщина! Только этого ей не хватало. Вы не знаете случайно, как оно произошло?

— К сожалению, знаю. Это случилось на моих глазах. Крестовичок оказался в куче водорослей…

— Подумайте, какая неприятность! — Неймарк озабоченно поцокал языком. — Вообще-то, оно так и бывает. Крестовички всегда держатся возле зарослей. Их не было здесь года четыре, если не больше, а теперь, значит, нагнало. Придётся временно воздержаться от моря. Без гидрокостюма ни-ни! С гонионемой шутки плохи.

— Как вы думаете, профессор, это очень серьёзно? — с замиранием сердца осведомился Кирилл.

— Вы же видели, в каком она состоянии?.. Но будем надеяться на лучшее. Патогенное действие яда сказывается очень различно. Одни, как говорится, отделываются лёгким испугом, у других это протекает много сложнее.

— Но она… — Кирилл поперхнулся, не в силах выговорить до конца.

— Конечно же, нет, — понял его Александр Матвеевич. — Даже думать про это не надо… Однако последствия могут быть самые разные. По сути, гонионема единственное по-настоящему опасное животное в наших водах.

— А морской дракончик? — напомнил Кирилл.

— Не идёт ни в какое сравнение, хотя ваша правда, он вполне заслужил свою дурную славу… В конечном счёте всё зависит от вовремя оказанной помощи. Хочется верить, что она не опоздала. Нам очень повезло, что отыскался этот баллон. Вот уж действительно счастливая случайность! Ведь у нас никто не работает с кислородом.

— Вы случайно не знаете, профессор, как лучше всего добраться до Приморского?

— Хотите поехать? Очень похвально, молодой человек! Мне тоже обязательно следует навестить Светочку. Мы ведь с ней старые приятели, хоть так и не принято выражаться в отношении женщин. Особенно юных… Думаю, что мы сообразим что-нибудь насчёт машины.

— Тогда, если позволите, я подойду утром?

— Утром? — Неймарк на мгновение заколебался. — Впрочем, вы совершенно правы, утречком будет лучше всего! Давайте так и договоримся… Вы что, плавали вместе со Светланой Андреевной или по работе знакомы? — деликатно полюбопытствовал он.

— По работе, — с лаконичной твёрдостью ответил Кирилл.

— Её многие знают, — удовлетворённо кивнул Неймарк. — Очень яркая женщина, очень… Значит, до завтра, молодой человек?

Придя в лагерь, Кирилл зашёл к начальнику — попрощаться. Отделавшись от неизбежных вопросов общими замечаниями насчёт здоровья и аллергических особенностей местной флоры, естественно вымышленных, он оставил записку для Тамары, препоручив ей всё своё барахло. Что и говорить, это было не слишком великодушно, но обычно щепетильный до крайности, он словно оглох к угрызениям. Ничто не задевало его, кроме единственной сверхзадачи. Не таскать же за собой палатку, в конце-то концов? И чехлы с охотничьим снаряжением были бы до крайности неуместны. Решив взять только самое необходимое да ещё подводную камеру, чтобы загнать, когда подопрёт нужда, он забрался в спальный мешок и, вопреки ожиданиям, провалился в беспамятство.

Но просыпался зато тяжело, продираясь сквозь разрозненные видения с таким громоздким ощущением беды, что дыхание перехватывало. О том, что ждёт его в Приморском, даже думать боялся, заклинал непокорное воображение.

До посёлка они с Неймарком добрались без всяких приключений. Опытный Александр Матвеевич догадался остановить рафик у райкома. Наливайко оказался уже в курсе событий. Из кратких замечаний его на пространные разглагольствования профессора Кирилл понял одно: слава богу, жива! Хоть ночь прошла для медиков хлопотно и состояние всё ещё остаётся тяжёлым, зажавшая горло стальная рука ослабила волчью хватку — жива! В больницу поехали вместе с секретарём, что существенно облегчило общение с медицинским персоналом.

Главный врач, пожилая румяная женщина с обесцвеченными гидропиритом волосами, никого до больной, конечно, не допустила, слегка обнадёжив, что наблюдаются изменения к лучшему.

— Невзирая на то что она всё ещё без сознания? — попытался уточнить Неймарк.

— Дыхание выровнялось, — объяснила главврач. — А это сейчас главное.

— Сердце? — он продолжал обстоятельно расспрашивать.

— Пока без существенных перемен. Но сердце мы ей поддерживаем. Давление падает, вот что тревожно.

— Давление? — Александр Матвеевич сосредоточенно пожевал губами. — Отчего же давление? Значит, сердце всёже не справляется?

— Ох, милый вы мой! — певуче вздохнула женщина и объяснила ему, как ребенку: — Борется сердце, изнемогает, потому как трудно ему. У больной наблюдаются патологические изменения печени.

— Это типично при подобных поражениях?

— К сожалению.

— Неужели ничего нельзя сделать? — не выдержал Кирилл. — Может, переливание крови? Так у меня первая группа!

— Всё, что необходимо, мы делаем.

— Может, связаться с Москвой? — обратился Александр Матвеевич к Наливайко. — Директор института тропической медицины мой хороший приятель, и я бы мог узнать…

— Да оставь ты в покое своего приятеля! — досадливо оборвал его Пётр Фёдорович. — Как что, так сразу Москва! Мы здесь лучше их знаем, что нужно делать. Думаешь, первый случай такой? Как бы не так! Слушай лучше, что Анна Спиридоновна тебе толкует. — Он дружески подхватил врачиху под локоток. — Она не одного на моих глазах выходила. А в твоей тропической медицине они бы загнулись, так и знай! Правду я говорю?

— Случай не простой, — уклончиво ответила Анна Спиридоновна. — И пока не прошёл острый период, трудно делать прогноз. На данный момент, говорю со всей ответственностью, непосредственной угрозы не наблюдается, а там посмотрим.

— Сколько он продолжается, острый период? — спросил Кирилл.

— Обычно дней пять… Потом можно будет провести все необходимые анализы и назначить лечение.

— Иные по полгода маются, — заметил Наливайко. — Вот же проклятый крестовичок!

— И часто у вас такое случается? — не отставал от Анны Спиридоновны неугомонный Неймарк.

— В плохие годы — три-четыре случая, а так крайне редко. Последнего больного — помните Арзамасова, Пётр Фёдорович? — благополучно выписали три года назад.

— Но намучился он, бедняга, основательно!

— Да, довелось-таки повозиться. В печени возникли длительные и стойкие изменения.

— Ему даже пришлось на материк переселиться. Он, понимаете, водолазом у нас работал, а после такого камуфлета человеку на море делать нечего.

— Почему? — тревожно ловя каждое слово, осведомился Кирилл.

— Яд гонионемы обладает способностью вызывать анафилоксию — повышенную чувствительность — к повторному введению даже очень небольших доз того же токсина, — объяснила главврач. — Почти все смертельные случаи приходятся поэтому именно на повторное поражение. Так что выбирать не приходится. Уж очень велика степень риска.

— Значит, первичные?.. — попытался поставить точку Кирилл, преданно глядя на Анну Спиридоновну.

— С ними, разумеется, проще, — поняла она недосказанное.

— И на том спасибо, — нехотя отступил Неймарк, склонив голову.

— Куда вы теперь? — поинтересовался Наливайко, присев покурить в тени тополей. — Сразу назад или у нас погостите?

— Домой поедем, Петр Фёдорович, забот полон рот.

— Я бы остался, если можно, на несколько дней, — попросил Кирилл, упрямо сдвинув брови. — Здесь есть какая-нибудь гостиница?

— Гостиниц у нас в райцентре пока не построено, мил-человек, — сообщил Наливайко. — Но устроить, конечно, можно. Турбаза сгодится?

— Буду очень благодарен.

— Значит, замётано… А с работы начальство отпустит? Астахов, я знаю, насчёт этого строг.

— Я здесь на отдыхе, товарищ Наливайко, в лагере СКАН живу. Как говорится, сам себе хозяин.

— Тогда дело другое. — Петр Фёдорович посмотрел на часы. — Садитесь ко мне в машину, подброшу… Ну, в таком разе прощай, Матвеевич, — он протянул Неймарку руку. — Звони, если чего понадобится, не стесняйся.

— До скорого, Фёдорович. Можешь не сомневаться, я позвоню.

— Сам из Москвы? — спросил Наливайко, усаживаясь рядом с Кириллом.

— Из Москвы, Петр Фёдорович.

— А по специальности кто?

— Химик, в научно-исследовательском институте работаю.

— Не по нашей, океанической, части?

— Ничего общего, к сожалению, но море люблю.

— Если б не любил, не приехал… Вон оно как обернуться может, море. Жаль Светлану Андреевну, это же надо, чтоб так не повезло человеку?

Кирилл ничего не ответил, глядя в окно, за которым проносились розовые и голубые домики и тополя, тополя.