Путь шута

Глава 8 Монтойя. Бремя Белых

— У меня сегодня играют в покер, — небрежно роняет комиссар Шеве, когда мы возвращаемся с патрулирования. — Присоединяйся, капитан.

— С удовольствием, комиссар.

Жизнь на базе скучна и монотонна, развлечения у нас все больше простые и незамысловатые. Многие миротворцы предпочитают бордели, но я не из их числа. Возможно, я чересчур брезглив, хоть это и странно для человека с моей биографией.

А вот покер я люблю, да и вообще не представляю себе, как можно его не любить. Тем более что у комиссара обычно собирается хорошая компания. Пьют, как правило, немного, и это мне тоже по душе. Я не трезвенник, но никакого удовольствия в том, чтобы надраться до синих свиней, не нахожу. А вот посидеть пару часов за стаканчиком старого доброго скоча для меня истинное наслаждение. Комиссар, даром что француз, знает толк в настоящем шотландском виски. Впрочем, у него имеется также большая коллекция коньяков, которую он пополняет после каждого отпуска, но к коньякам я отношусь с прохладцей. Вот босс — тот, как мне иногда кажется, способен продать мать родную за бутылку какого-нибудь Otard Extra из погребов Паради Шато де Коньяк. Но босс, к счастью, появляется у Шеве редко. К счастью — потому что лучшего игрока в покер я в жизни не встречал. По его сонной одутловатой физиономии, по его фирменному взгляду утомленной рыбы не только нельзя догадаться, какой расклад у него на руках, но и вообще понять, следит ли он за игрой или просто дремлет, как это порой случается на совещаниях. Однако заканчивается партия с участием босса всегда одинаково: босс неизменно встает из-за стола несколько богаче, чем за него садится.

На всякий случай я уточняю у Шеве, будет ли там генерал. Комиссар со значением смотрит на меня и медленно качает головой.

— Зато будет кое-кто, с кем тебе полезно познакомиться, Луис.

Я поднимаю брови, но Шеве больше ничего не добавляет, и я предпочитаю не лезть к нему с расспросами.

На КПП нас маринуют минут десять. Два дня назад босс распорядился ввести усиленный порядок несения службы, и сразу же выяснилось, что необходимость выполнять все пункты инструкций, разработанных для режима усиления, съедает чертову уйму времени. С чем связана эта активность, никто толком не знает, но меня не оставляет ощущение, что виной всему наш позорный прокол в «Касабланке».

Кстати, никаких репрессий за провал операции по поимке хаддаровского эмиссара не последовало. Босс мрачно выслушал доклад Шеве, подвигал белесыми бровями, пожевал бескровными губами, словно порываясь произнести что-то в наш с комиссаром адрес, но, по некотором размышлении, раздумал. Ограничился коротким распоряжением рыть землю дальше. А на следующий день приказал ввести усиление.

Я сдаю оружие, расписываюсь за боекомплект и отправляюсь к себе на квартиру. База «Лепанто», доставшаяся нам в наследство от итальянских военных моряков, не слишком велика — командный пункт, административный блок, два жилых корпуса. И, разумеется, столовая — длинное одноэтажное здание, в плане напоминающее вертикальную черту в большой букве Т. Путь из оружейки в жилой корпус с неизбежностью пролегает мимо дверей столовой, и каждый раз после дневного патрулирования я подвергаюсь нешуточному испытанию. Я имею в виду запахи.

Если вы любите острое и жирное, то есть шанс, что албанская кухня вам понравится. Албанцы, не стесняясь, заимствовали многие блюда из итальянской и греческой кулинарных традиций, обобрали соседей-югославов и даже турок. За годы своей службы в этой стране я нашел с десяток изумительных ресторанчиков, в которых подают действительно очень вкусную еду. Например, в заведении «Азур» в трех километрах ниже по побережью готовят бродетто дель Адриатико, которое я не променяю ни на какое фирменное блюдо итальянских рыбных ресторанов. Но все это, к сожалению, не имеет ни малейшего отношения к ассортименту столовой нашей базы.

Основная проблема заключается в том, что все ее работники крадут продукты. Не то чтобы туда набирали каких-то особенно вороватых людей, просто для албанцев такое поведение вполне естественно. Бороться с этим злом бесполезно; на моей памяти поваров и официанток неоднократно меняли, но ситуация с каждым разом только ухудшалась. Вопрос о наведении порядка в столовой неоднократно ставился на офицерских собраниях, но босс, умудренный многолетним опытом службы в различных забытых богом странах, только пожимал плечами и цитировал «Бремя Белых» Киплинга. И правильно, в общем, делал: в конце концов, миротворцы Совета Наций находятся в Албании не для того, чтобы бороться с бытовой коррупцией.

Можете себе представить, какими запахами тянет с кухни, где свежее оливковое масло давным-давно заменено старым прогорклым, а половина морепродуктов куплена на роскошном рыбном рынке Дурреса с огромной скидкой, не фигурирующей, однако, ни в одном финансовом документе. Эту часть пути до своего корпуса я предпочитаю проходить быстро, по возможности задерживая дыхание.

Однако сегодня сквозь проем раскрытых дверей я вижу картину, которая заставляет меня забыть о чудовищном амбре из подгоревшего жира, машинного масла и активно пованивающей рыбы. Ну, не то чтобы совсем забыть — это невозможно, — но, по крайней мере, перестать обращать на него внимание.

Посередине пустой в этот час столовой стоит на коленях наш повар, толстый усатый хитрован Шариф. Над ним возвышается незнакомый мне офицер — собственно, я вижу только его туго обтянутую форменным кителем спину, но у меня достаточно хорошая зрительная память, чтобы с уверенностью сказать, что такой спины ни у кого на базе «Лепанто» нет. В руке у офицера зажат стек — старомодная тонкая трость, какие встречаются нынче только в исторических фата-морганах, — и этим стеком он методично обрабатывает голову, плечи и спину коленопреклоненного Шарифа. Повар сносит экзекуцию с поразительным терпением, даже не пытаясь прикрыться руками, и только еле слышно поскуливает. Зрелище кажется настолько невероятным, что минуту или две я тупо стою столбом, глядя на то, как стек гуляет по плечам тихо повизгивающего повара. Потом наконец в мозгу щелкает какой-то переключатель, я врываюсь в столовую и перехватываю руку со стеком в тот момент, когда офицер уже начинает оборачиваться на звук моих шагов.

Разумеется, я не нахожу ничего лучшего, чем задать совершенно бессмысленный в сложившейся ситуации вопрос:

— Что вы здесь делаете?

Он улыбается открытой, располагающей улыбкой. Великолепные зубы — один к одному, крупные, очень белые, такими можно перекусить ствол автомата. Вообще лицо у него хорошее — северный тип, светлые волосы, светлые глаза, не поймешь, то ли серые, то ли льдисто-голубоватые, высокий лоб, густые пшеничные брови и пшеничные же усы над твердой верхней губой. Если бы не стек в руке, которую я все еще сжимаю за запястье, он выглядел бы классическим хорошим парнем из старинного боевика. А со стеком он напоминает кого-то другого, не менее узнаваемого, но куда более неприятного.

— Восстанавливаю справедливость, — отвечает он. Английский его почти безупречен, хотя в нем угадывается жесткий акцент — то ли немецкий, то ли скандинавский. — Этот жулик пытался утащить с кухни десять фунтов первосортной свинины. Не так ли, любезный?

Он пытается пошевелить рукой со стеком, как бы указывая на досадное недоразумение, и я с неохотой отпускаю его. Шариф съеживается и бледнеет, жирные плечи его мелко трясутся.

— Да, — всхлипывает он, затравленно косясь на стек, — я виноват, прошу простить меня… Прошу простить меня, господин…

Я выразительно смотрю на блондина. Он с некоторым сожалением опускает руку и похлопывает себя стеком по голенищу. Только тут я обращаю внимание на его обувь — и, должен сказать, слегка охреневаю. Надо иметь в виду, что большинство наших надевают армейские ботинки только на патрулирование или во время выполнения миссий, а по базе расхаживают в основном в кроссовках. На ногах же блондина красуются высоченные, начищенные до блеска черного зеркала сапоги с щегольскими отворотами. По-видимому, стек он носит как раз за одним из них, и я не удивлюсь, если за другим обнаружится неслабых размеров тесак.

— Майор Фаулер, — представляется блондин, явно довольный тем впечатлением, которое произвели на меня его сапоги. — Специальный комитет Совета Наций по борьбе с терроризмом.

— Капитан Монтойя, — хмуро отвечаю я. Когда я слышу слова вроде «специальный комитет», настроение у меня резко портится. — Скажите, майор, порка проворовавшихся работников столовой входит в задачи вашей организации? Или это так, хобби?

Пшеничные усы вздрагивают — майор то ли оценил мой сарказм, то ли едва сдерживается, чтобы не ответить резкостью. Я склоняюсь ко второму варианту — небожители не любят, когда их ставят на место.

— Знаете, капитан, мне приходилось бывать в разных интересных местах, и везде я замечал одну и ту же закономерность. Там, где миротворцы позволяют туземцам садиться себе на шею — воровать продукты с кухни, использовать в личных целях служебный транспорт, нарушать дисциплину, игнорировать приказы и так далее, — все обычно заканчивается полным провалом миссии. Нечто подобное происходило в Судане, безобразно обстояли дела на Филиппинах. А вот там, где миротворцы с самого начала умели себя поставить, все складывалось намного успешнее. Хотите пример? Вторая кампания в Сомали, миссия SOPROFOR-2. Командующим там был генерал Джим «Бобер» Харрис, человек старой закалки и консервативного воспитания. Так вот, однажды шофер его заместителя, из местных, разумеется, укатил в свою родную деревню на хозяйском «Хамви». Дело было ночью, никто не хватился, да и узнали об этом совершенно случайно. Но в контрразведке у Бобра служили жесткие парни, шофер во всем признался, и тогда Харрис приказал его повесить.

Фаулер делает небольшую паузу и со значением смотрит на меня.

— Честно говоря, капитан, я до последнего момента был уверен, что старик отменит свой приказ. До того самого момента, когда у шофера хрустнули шейные позвонки. И знаете, что самое интересное? Все ужасно боялись, что родственники парня начнут жаловаться, расскажут об этом происшествии журналистам, которые вились вокруг штаба словно стервятники… Никто не сказал ни слова. А местные с тех пор смотрели на Харриса как на бога. И когда люди Мусы Тахира захватили шестерых бюрократов из Комитета помощи беженцам, генерал вошел в Могадишо не как политкорректный слюнтяй, а как настоящий завоеватель, полководец легендарных времен…

— Вы собираетесь захватить Тирану, майор? — прерываю я его рассуждения. Невежливо, не спорю, да к тому же и небезопасно — учитывая то, что он старше меня по званию да к тому же работает в некоем неизвестном мне комитете. Впрочем, с тех пор, как четыре года назад после самороспуска Совета Безопасности старая система ООН окончательно перестала существовать, новые органы полуаморфной структуры, именуемой Советом Наций, возникали едва ли не каждый день. Все они словно по волшебству получают невероятные полномочия, а их сотрудники считают себя вправе объяснять профессиональным миротворцам, как и что им следует делать. — Полагаете, что, наказав старину Шарифа, наберете достаточный для этого авторитет?

— Ценю ваше чувство юмора, капитан, — Фаулер бросает брезгливый взгляд на скрючившегося на полу повара и легонько пинает его в бок носком своего замечательного сапога. — Однако не заставляйте меня думать, что вы недостаточно умны, чтобы не понять истинного смысла моих слов. Успех миссии почти всегда зависит от того, правильно ли ведут себя миротворцы с местным населением. С туземцами, если выражаться без обиняков. И если вы намерены мириться с тем, что туземцы воруют продукты, предназначенные для наших солдат, и кормят их дерьмом, — тут он демонстративно сморщил нос, и я, будто очнувшись, вновь ощутил ползущую из кухни вонь прогорклого масла, — то я мириться с этим не намерен.

Он поднимает стек — Шариф дергается и закрывает руками лицо — и аккуратно засовывает его за отворот сапога.

— Ты немедленно вернешь мясо на кухню, — холодно приказывает майор, — и используешь его по назначению. Масло заменишь на свежее, иначе мне придется еще раз проучить тебя, ясно?

— Да. — Повар проворно отползает от возвышающегося над ним Фаулера. — Да, господин, конечно же, я все сделаю как надо…

Я наблюдаю за его ретирадой со смешанными чувствами. Албанцы — гордый народ, совершенно не склонный к рабскому подчинению. По-видимому, майор Фаулер действительно обладает редким даром убеждения. Я не могу одобрить его методов, но, положа руку на сердце, воровство Шарифа и его работничков действительно заслуживает наказания. Может быть, не такого сурового, но, во всяком случае, справедливого.

— Майор, — говорю я, когда повар исчезает за дверями кухни, — мне почему-то кажется, что ваш способ общения с местным населением не найдет понимания среди офицерского состава. Наш командующий отличается от генерала Харриса. Кардинально.

— Генерал О'Ши? — Фаулер поднимает пшеничные брови. — Я встречался с ним, когда он еще не носил генеральских звезд. Правда, и сам я тогда был всего лишь зеленым лейтенантом. Тем не менее я хорошо его помню. Не думаю, что у нас с ним возникнут какие-то разногласия.

«Что ж, — комментирую я про себя, — блажен, кто верует». Босс, он же бригадный генерал Майк О'Ши, известен своими либеральными взглядами на политические процессы в странах «третьего мира» и участие в них миротворческих сил, что не мешает ему оставаться чрезвычайно тяжелым и даже деспотичным командиром для своих подчиненных. Впрочем, чего еще вы хотите от ирландца, воспитанного в католической вере и перешедшего в англиканство в двадцатилетнем возрасте? Насколько я разбираюсь в людях, он скорее отправит под арест бравого майора Фаулера, чем накажет за воровство бедолагу Шарифа.

— Дело тут не в позиции, которой придерживается сам старина Майк, — майор слегка приобнимает меня за плечи и ведет к выходу из столовой. — Я знаю, что он предпочитает миндальничать с туземцами, я читал донесения о его работе в Шри-Ланке. Но поверьте, капитан, полномочия, с которыми я сюда прибыл, заставят его примириться с моими несколько консервативными взглядами.

У него, к счастью, хватает такта — или проницательности — убрать руку с моего плеча за мгновение до того, как я решаю ее сбросить. Для нас, испанцев, границы личного пространства не так нерушимы, как для тех же скандинавов, но прикосновение Фаулера меня раздражает.

— Вы упомянули о полномочиях для того, чтобы я начал вас расспрашивать, не так ли? Считайте, что я уже спросил.

— Военная полиция, — с непонятной интонацией произносит Фаулер. — Ex ungue leonem [1], как говорили римляне.

Если это лесть, то весьма неуклюжая. А если издевка, то слишком хорошо завуалированная. Я не могу удержаться и подыгрываю ему:

— Это ведь только первая половина поговорки. Ex auribus asinum [2], майор.

Пусть на секунду, но Фаулер выглядит ошарашенным. Не ожидал, судя по всему, от простяги-полицейского знания крылатых латинских выражений. Значит, не заглядывал еще в мое досье — первым документом там лежит рекомендация, данная мне отцом Бастианом, директором колледжа Святого Луки в Мадриде. Добрейший отец Бастиан особо отмечал мои превосходные успехи в изучении древних языков.

— Превосходно, капитан! Отдаю должное вашей эрудиции. Что же касается моих полномочий, то ваше любопытство будет полностью удовлетворено. Сегодня же вечером, во время партии в покер.

— Вы знакомы с комиссаром Шеве?

— Да, мы встречались прежде. Итак, до вечера?

Он еще раз демонстрирует мне свои великолепные зубы, точно сытый, довольный жизнью лев, покровительственно скалящийся при виде какого-нибудь мелкого хищника. Затем поворачивается и устремляется к административному корпусу — очень прямой, очень собранный и энергичный.

Я задумчиво гляжу ему вслед. Почему комиссар ничего не сказал мне об этом Фаулере раньше? И не к майору ли относилась загадочная фраза «Там будет кое-кто, с кем тебе полезно познакомиться»? Что ж, в любом случае я еще смогу узнать это у самого Шеве — достаточно прийти к нему на полчаса раньше назначенного времени.

Забегая вперед, скажу, что выполнить это намерение мне не удается.

Придя домой — если можно назвать домом две тесные комнатки со спартанской мебелью и минимумом удобств, — я первым делом заглядываю в душ, но воды, разумеется, нет. Для Албании это нормально. В Тиране, расположенной значительно ближе к горным озерам, воду дают четыре часа в сутки — два часа утром и два часа вечером. В Дурресе все обстоит куда сложнее, потому что здесь уже несколько лет работает построенный на деньги ЕС опреснитель, и вода теоретически должна поступать в некоторые кварталы бесперебойно. База «Лепанто» расположена как раз в одном из таких кварталов, но воду мы видим так же редко, как и жители столицы. Понять это невозможно, как, впрочем, многое в Албании.

Приходится ограничиться обтиранием спиртовыми салфетками. Иногда мне кажется, что, вернувшись домой в Испанию, я первые две недели вообще не буду вылезать из ванны. Так или иначе, я чувствую себя немного чище, натягиваю домашнюю одежду, вытаскиваю из холодильника бутылку «Туборга» и с наслаждением опускаюсь в кресло.

Однако не успеваю я сделать глоток, как в кармане моей куртки, уже повешенной в шкаф, принимается выть сирена воздушной тревоги. Я едва не выпускаю из рук бутылку. «Воздушная тревога» — личный позывной босса. Интуиция подсказывает, что я понадобился ему через час после окончания дежурства не для того, чтобы поговорить о погоде. А значит, с надеждой на краткий миг спокойного dolce far niente [3] можно смело распрощаться.

— Слушаю, босс, — покорно говорю я, выудив наконец завывающий телефон из кармана куртки.

— Луис, — без каких-либо предисловий объявляет он, — ты мне нужен. Сейчас же.

Вот так всегда. Никакого намека на то, что он испытывает неловкость, вытаскивая меня из уютного кресла после тяжелого рабочего дня.

— Есть, босс. Через десять минут я у вас.

Разумеется, я могу успеть и быстрее. Но иногда полезно бывает продемонстрировать, что у тебя тоже есть характер.

Генерал О'Ши по своему обыкновению занимается физкультурой. Он помешан на физических упражнениях и уделяет им львиную долю своего свободного времени. А поскольку степень свободы он определяет сам — на то он и босс, — то создается впечатление, будто генерал О'Ши не расстается с тренажерами, которыми уставлен его кабинет. Когда я вхожу, он лежит в странного вида коробке из обитых мягким пластиком труб и одновременно двигает руками и ногами, напоминая перевернутого на спину огромного майского жука.

— Проходи, Луис, — хрипло приветствует он меня. — Садись к столу, я сейчас закончу.

На столе у босса всегда царит творческий беспорядок, наводящий на мысли не об армии, пусть даже такой несерьезной, как корпус миротворческих сил, а о богемной берлоге какого-нибудь обитателя Сохо или Барри. Все мы уже давно привыкли и смирились с этим, поэтому я испытываю настоящее потрясение, обнаружив, что широченный стол генерала с вмонтированным в него дисплеем стратегического компьютера «Фараон» чист, будто душа младенца. Куда исчезли горы бумаг, которыми обычно завален стол, загадка — мне почему-то приходит в голову, что босс принял решение утилизировать их в нашей котельной. Пока я рассматриваю пустой стол, генерал заканчивает упражнения и с преувеличенным кряхтеньем выбирается из своего ящика.

— Удивляешься? — спрашивает он, проследив направление моего взгляда.

Я молча пожимаю плечами. Чем меньше говоришь боссу, тем меньше шансов нарваться на головомойку.

— Встречался уже с Фаулером? — интересуется генерал, усаживаясь напротив меня.

Храня верность выбранной стратегии, ограничиваюсь кивком.

— Поговорили?

«Что за допрос! — раздраженно думаю я. — Интересно, он нас из окна видел или ему донес кто-то?»

— Он пытался наказать повара, а я пытался ему помешать. В общем, мы познакомились.

Босс ухмыляется. Очень, знаете, неприятное зрелище — ухмыляющийся бригадный генерал Майк О'Ши. Если взять средних размеров акулу, натянуть на нее камуфляж и рыжий парик, подкрасить щеки, или что там есть у акул, румянами и научить ее криво улыбаться — получится нечто похожее.

— Если ты дотронулся до этого парня хоть пальцем, Луис, можешь быть уверен: он тебя запомнит. Лоэнгрин не из тех, кто позволяет обижать себя безнаказанно.

— Лоэнгрин? — тупо переспросил я.

Ухмылка босса становится совсем уж людоедской.

— Так его звали в Форт Брагге. Не то чтобы мы все там были повернуты на классической музыке, но один из наших преподавателей фанател от Вагнера, и нам поневоле приходилось кое-что слушать. Фаулер ухитрился сдать ему экзамен, не ответив ни на один вопрос по специальности. Все, о чем он говорил, касалось только оперы «Лоэнгрин». И не то чтобы он не знал предмета — знал, конечно. Но для него важно было доказать всем, что он может сдать что угодно и кому угодно. Оперу он, разумеется, никогда в жизни не слышал, зато внимательно читал либретто.

Босс многозначительно замолкает, и я понимаю, что по сценарию мне нужно спросить его, что такое либретто. Но я не собираюсь доставлять ему такого удовольствия.

— Шустрый парень, по всему видно. А что это за спецкомитет по борьбе с терроризмом? Очередная игрушка мудрецов из Шестиугольника?

Генерал хмуро смотрит на меня и медленно качает головой.

— Не знаю, Луис. Откровенно говоря, о нем мало что известно. Даже на моем уровне.

Вот так. Ненавязчиво поставил зарвавшегося капитана на место. Поделом тебе, капитан, не забывай, что любопытство убило кошку. Лимит своих вопросов ты исчерпал еще на «Лоэнгрине».

— Могу сказать только одно — Фаулера прислал сюда сам Йошимицу, — снисходит до объяснений босс, когда я полностью осознаю всю бестактность своего поведения. Я снова молчу — на этот раз потому, что просто не могу найти слов.

Помощника генерального секретаря Совета Наций Минатори Йошимицу за глаза называют не иначе как Сёгуном. Поговаривают — и, кажется, не без основания, — что именно он решает все по-настоящему важные вопросы международной политики, оставляя на долю своего номинального шефа представительские функции. Гений аппаратной интриги, Йошимицу вертит Исполнительным комитетом Совета Наций (в просторечье Шестиугольником) с ловкостью опытного кукловода. Неудивительно, что Фаулер, если он и вправду человек Сёгуна, так уверен в себе.

— То есть нам придется отдавать этому парню честь и выполнять все его приказы?

— Возможно, — сухо отвечает босс. — Если понадобится.

Он складывает руки в замок и демонстративно хрустит пальцами. На языке жестов, которым генерал О'Ши владеет в совершенстве и который я за последние два года неплохо научился понимать, это означает «продолжай задавать свои дурацкие вопросы».

— Босс, — говорю я, — вы же вызвали меня к себе не для того, чтобы узнать, понравился ли мне майор Фаулер?

У генерала маленькие, красные от многочисленных лопнувших сосудов, чертовски выразительные глаза. Сейчас они похожи на два сверла, пытающихся проделать аккуратные отверстия у меня во лбу.

— Как ты проницателен, Луис! Разумеется, нет. Я вызвал тебя потому, что в появлении на нашей базе майора Фаулера виноват ты.

Боюсь, у меня не получается сохранить контроль над своими лицевыми мышцами. Босс морщится и отводит взгляд.

— Ну, не только ты… Вы на пару с комиссаром Шеве. Вы провалили миссию по захвату эмиссара. Вам не удалось перехватить курьера. Вы упустили груз, который он доставил в страну. Вот поэтому майор Фаулер сейчас здесь.

— Из-за какого-то контрабандиста?

— Нет, капитан. — Тон О'Ши внезапно становится очень официальным. — Патрини — мелкая сошка. А вот то, что он передал людям Хаддара, как выяснилось, вызывает живой интерес у самого господина Йошимицу.

— Что же это, босс? Неужели атомная бомба?

Взгляд, которым одаривает меня генерал, даже ледяным не назовешь. При такой температуре замерзнет даже солнце.

— Хуже, — произносит он после невыносимо долгой паузы. — Много хуже, Луис. «Ящик Пандоры».

— Это же миф, — вырывается у меня, прежде чем я понимаю, что ничего не знаю о «ящике Пандоры» наверняка.

Впрочем, о нем никто ничего не знает. Восемь лет назад экстремисты из организации «Зеленый Кашмир» взорвали на атомной станции под индийским городом Раджабадом некое устройство, названное ими «шкатулкой Айши». Обслуживающий персонал станции погиб в течение нескольких минут, а затем взорвался реактор и начались совсем уж загадочные события, совершенно не похожие на классический «чернобыльский вариант». Войска, которые пытались оцепить зону поражения, выкосила какая-то странная болезнь — за двое суток умерли несколько тысяч солдат. Одновременно сошли с ума жители двух больших городов — причем в одном из них находились крупные химические предприятия. Безумцы взорвали несколько цехов с ядовитыми веществами, и эта часть Индии надолго превратилась в непригодное для жизни место. За несколько лет население страны сократилось почти на треть — в основном, правда, за счет эмигрантов, но счет погибшим тоже шел на миллионы, а экология Индостана оказалась необратимо нарушена. И хотя никто официально так и не признал, что в этой глобальной катастрофе виновата «шкатулка Айши», миф о страшном оружии, которым террористы из «Зеленого Кашмира» грозили Западу, превратился в один из наиболее популярных ужастиков нашего времени. Поскольку мусульманская легенда о праведнице, повелевавшей джиннами, была неизвестна западной публике, это оружие с легкой руки журналистов получило имя «ящика Пандоры».

Честно говоря, вся эта история слишком отдает политическим триллером. Мой отец обожал подобное чтиво, Ле Карре и Форсайт были его любимыми авторами, но мне такая литература никогда доверия не внушала. С другой стороны, босс не из тех людей, которые цитируют желтую прессу. Если уж он упомянул «ящик Пандоры», то у него наверняка были на это веские причины.

— Ты уверен? — без улыбки спрашивает он. — Насчет мифа?

Босс не имеет привычки шутить с такими вещами, и я с щемящей ясностью осознаю, что дело дрянь.

— Почему вы не сказали мне об этом раньше? Если бы мы знали, что искать…

— Что бы изменилось? — недобро щурится генерал. — Ты хочешь сказать, что вы с комиссаром что-то упустили? Пренебрегли какими-то своими обязанностями?

— Нет, сэр, — мрачно ответил я. Действительно, что бы изменилось? Да, мы наверняка бы сильнее нервничали. И, возможно, наделали бы кучу ошибок. Впрочем, какая разница? Ошибались мы или не ошибались, а эмиссар Хаддара по-прежнему гуляет на свободе. А местонахождение груза, который привез для него синьор Патрини, по-прежнему остается для нас загадкой.

— Вот именно. К тому же у меня не было полной уверенности. Мы получили сигнал по линии Европола, а ты ведь знаешь тамошних бюрократов. Сплошные обтекаемые выражения и двусмысленности. Но когда Сёгун прислал к нам Фаулера, я убедился в том, что «ящик» и в самом деле здесь. Фаулер тот еще жук, но профессионал отменный.

— Почему же он до сих пор майор, босс?

— В основном потому, что ему так удобнее. Он обожает полевую работу и ненавидит штабных. Считает их ни на что не годным мусором. Ну и, кроме того, его политические взгляды… ты уже, должно быть, понял, что они собой представляют?

Вообще-то в миротворческих силах Совета Наций существует негласное табу на политические дискуссии — отголосок тех давних времен, когда один офицер-ливанец после горячего спора о законности вторжения США в Ирак расстрелял нескольких своих коллег-американцев, среди которых были женщины. Но отцы-иезуиты учили меня, что политика есть неизбежное зло, разбираться в котором — долг каждого образованного человека.

— Он ультраправый, — отвечаю я. — Религиозный фундаменталист, или как там еще это называется. Скорее всего, католик…

— Нет, — живо возражает генерал. — Фаулер — баптист-пятидесятник. А насчет ультраправого — все верно. Воинствующий консерватор, вот кто он такой. В современной Америке очень сложно сделать карьеру с подобными взглядами. Впрочем, Фаулеру еще повезло — он любимчик самого Сёгуна. А значит, на всех остальных он может смело… м-м… плевать.

— Значит, он прибыл сюда исправлять наши ошибки? Искать «ящик Пандоры»? Можно подумать, мы сами не в состоянии это сделать…

— Не в состоянии, — жестко обрывает меня босс. — Вы с Шеве доказали это во вторник.

— Мадонна! — вырывается у меня. Вообще-то я избегаю упоминать пресвятую деву всуе. — У нас была одна попытка, причем мы не знали точно, что ищем! С каких пор это считается провалом?

Генерал скрещивает короткие мускулистые руки на животе и с интересом смотрит на меня.

— Ты собираешься оспаривать решения Сёгуна?

— Не собираюсь, — огрызаюсь я. — Ладно, босс, считайте, что вы меня пристыдили. Но ведь это же еще не все, правда?

— Не все. Фаулер будет рыть носом землю, только бы найти этот проклятый «ящик». У него неограниченные полномочия, и, уж будь уверен, он ими воспользуется. Сам понимаешь, если он добьется успеха, военная полиция корпуса получит самый болезненный щелчок по носу со времен Лавальери. Поэтому ты должен сделать все возможное, чтобы отыскать «ящик Пандоры» первым.

Очень хочется спросить, почему босс облекает таким доверием именно меня, но я предпочитаю промолчать. Просто гляжу на него печальным взглядом обиженного французского бульдожки и жду продолжения.

— Перед комиссаром будет поставлена аналогичная задача, — успокаивает меня генерал. — Но его я предполагаю оставить в Дурресе, а тебя отправить в Тирану.

— Могу я узнать почему? — официальным голосом спрашиваю я. Шутки кончились. Обойти любимчика самого Сёгуна — миссия почетная, но крайне неблагодарная. Если уж босс собственноручно вкладывает мою голову в пасть льву, пусть по крайней мере объяснит свои резоны.

— Потому что Фаулер наверняка начнет с Дурреса. А я почти убежден, что эмиссару удалось вывезти ящик отсюда. Таким образом, ты получишь фору.

Он рывком отодвигает кресло и встает. Молча меряет шагами кабинет, потом с решительным видом направляется к своим тренажерам. На языке протокола это означает: «Аудиенция закончена».

— Не будете ли вы так любезны, сэр, — спрашиваю я, поднимаясь, — пролить свет на причину такой уверенности? Не сочтите за любопытство, мне важно знать, есть ли у вас какие-то источники информации…

Гремит железо. Босс примеряется к очередному орудию пыток.

— Интуиция, Луис, — с очаровательной акульей улыбкой отвечает он. — Всего лишь старая добрая интуиция.