Прыгнуть выше себя (Художник И. Шуриц)

4

Арсений Семенович Бурундук, сорока двух лет, работает в институте четырнадцатый год. За это время однажды избирался в комитет ДОСААФ. Беспартийный. Диссертацию защищал по проблемам программирования интегральных роботов. Опубликовал статьи и книги по этой теме, а также по другим, не имеющим с его основной деятельностью почти ничего общего, таким, как генетика и биофизика. Является автором нескольких научно-фантастических рассказов. Член институтских сборных команд по плаванию и шахматам. Неплохо поет, иногда выступает на вечерах художественной самодеятельности. С Анатолием Сукачевым был знаком со студенческих лет.

Эти сведения об ученом Павел Ефимович почерпнул из его личного дела и бесед с работниками института. У него сложился образ Арсения Бурундука, и он почти не удивился, когда этот образ совпал с реальным человеком при личном знакомстве.

Арсений Семенович, с тренированной, гибкой фигурой, энергичными движениями, подвижным, переменчивым лицом и открытой улыбкой понравился ему с первого взгляда. На вопросы отвечал быстро, не таясь, не раздумывая над формулировками, иногда излишне многословно.

— С Анатолием Сукачевым учился с первого курса. Был он студентом добросовестным, активистом, не зациклился на истории с отцом. Видите ли, отец его, капитан дальнего плавания на пассажирских линиях, однажды не уберег теплоход от аварии. К тому же нарушил кодекс чести капитана: бежал с тонущего корабля раньше положенного времени. В общем, неприятная история. И когда Толя отказался ехать со стройотрядом — у него были свои причины, — один дурак упрекнул его в малодушии да и намекнул на отца: дескать, яблоко от яблони… С той поры Толе стало казаться, что все пытаются травить его, он замкнулся, выработал в себе эдакий комплекс травимого. А комплекс этот, — он с прицельным прищуром глянул на следователя, — не лучшие качества в человеке воспитывает.

— У разных по-разному, — роняет Павел Ефимович.

— Не скажите. Противостоять ему удавалось немногим. Да и тех он в какой-то мере озлоблял. А большинство людей после подобного потрясения предпочитают надевать маски. Вселенский карнавал. Волк, как известно, рядится в овечью шкуру, шакал прикидывается тигром или зайцем — в зависимости от обстоятельств и возможностей…

— А Сукачев?

— Чаще всего играл в добряка и чистосердца, хотя таковым не являлся.

— И все из-за нескольких неосторожных слов? Арсений Семенович откидывается на спинку стула, грозит пальцем так непринужденно и весело, будто они с Трофимовым знакомы много лет.

— А вы хитрец, товарищ следователь. Верно! Из-за нескольких слов да из-за того, что тебя в чем-то облыжно подозревают, человек не меняет натуру. Я и сам, наблюдая Толю, над этим задумывался, да времени на досужие размышления немного оставалось. Слова того дурня, видимо, только подхлестнули события, пробудили зерно дремлющее.

— Что именно?

— Пожалуй, в первую очередь недовольство своим положением в обществе.

— К нему относились несправедливо?

— Случалось и такое. Кто подобного не изведал или не заподозрил, пусть бросит в меня камень.

Трофимов исподлобья метнул веселый взгляд:

— Так изведал или заподозрил? И кто же из нас хитрец?

Арсений Семенович смеется, на худых щеках неожиданно появляются ямочки:

— Случалось и то и другое — как в жизни.

— И с вами?

— Что со мной? Ах, несправедливость? Ну, я — совсем другое дело. Я человек самоуверенный, не то что Толя. Меня не прошибешь.

Он опять рассыпчато смеется, но в смехе Трофимову чудятся горчинки. Павел Ефимович украдкой смотрит на часы и спрашивает напрямик:

— Вам известно, что он в своих публикациях использовал работы других?

— Чьи?

— Например, аспиранта Швыдкого и… ваши.

Бурундук супит брови, прячет растерянность за показной сердитостью:

— Мои — это мое дело. Может быть, я их ему подарил. Имею право? А Швыдкого? Слышал, но слухи, сами знаете, — доказательство ненадежное, особенно в науке.

— Вы были другом покойного?

Арсений Семенович отрицательно качает головой. Уголки губ против воли брезгливо изгибаются.

— Нет, другом не был. Друг — большое слово. Ответственное. За всю жизнь у меня один друг был. А с Толей мы — сокурсники, сослуживцы, старые знакомые…

— Вы часто ссорились?

Бурундук удивленно воззрился на собеседника:

— Ах, вот оно что! Случалось.

— Можно узнать, по каким поводам?

— Узнавайте, только не от меня.

— Почему же? Вы человек откровенный, не так ли?

— Знаете, о мертвых — хорошо или никак.

И опять губы брезгливо изгибаются, что-то неуловимо затаенное мелькает на добром, открытом лице, глаза прячутся за пушистыми ресницами.

— Нам еще придется вернуться к разговору о Сукачеве. — Павел Ефимович встает и протягивает для прощания руку.

— Что ж, пожалуйста.

Рука Бурундука оказывается мягко-беззащитной, вяловатой.