Прыжок в послезавтра

Безразличие? Недобрый умысел?

Ракета с лунного космодрома улетела раньше, чем намечалось. Дополнительные защитные экраны и аппаратура были установлены не за пять, а за четыре часа.

Экипаж получил строжайший приказ: подлететь к шаровидному телу, но не ближе, чем на десять километров; с помощью приборов выяснить расположение жилого и машинного отсеков; световыми сигналами и радиоимпульсами различной частоты и силы привлечь внимание хозяев шара, отмечая любой знак ответной заинтересованности. Но ничего более! Никакого вольничания!

К сожалению, планетолетчики приказа не выполнили, хотя очень старались и даже сблизились на пять километров вместо десяти. Пришельцы не проявляли никакого желания устанавливать контакт. Что было за этим: безразличие? Недобрый умысел?

Фотографии, сделанные планетолетчиками, прибавили очень немного. На отполированной оранжевой поверхности шара не было ни единого выступа или углубления. Идеальное ядро, совсем как в старинной артиллерии. Только размеры гигантские. И это ядро неслось в сторону Земли. Ракета с планетолетчиками с трудом поспевала за ним.

А на Земле и на Луне наступили тревожные дни.

Схватки с космическими пришельцами никто не хотел. Однако готовились к худшему.

Дважды в день заседали в Комитете защиты. Впрочем, «заседание» - не то слово. Никакого общего стола, председательствующего, даже общей комнаты не было. Вместо всего этого крохотные уютные каюты, в каждой из которых находилось сооружение, напоминающее не то кровать, не то кресло. К его спинке был прикреплен массивный аппарат, по форме похожий на опрокинутое дном вверх ведро. Внутри оставалось пространство, точно соответствовавшее голове человека.

Филипп Чичерин, предположивший, что Комитет защиты решил воспользоваться аппаратурой для коллективного мышления, угадал.

Перед первым «заседанием» Валентина порядком помучили двое ученых, отлаживая аппарат в соответствии с особенностями его мозга. Но потом он не испытывал неудобств. Наоборот, участие в коллективном мышлении вызывало множество чувств, которые были ярче и сильнее восторга или гордости. Сам мозг испытывал удовольствие от работы и жаждал новых и новых усилий. Так рвется вперед скакун, возбужденный общей кавалерийской атакой.

Однако и это сравнение, хотя оно казалось Валентину наглядным, все-таки не передавало во всей полноте того наслаждения, которое возникало при коллективном мышлении. (Валентин усмехался, слыша слова «коллективное мышление»: старый термин неожиданно получил новое. очень конкретное значение).

Мысли обретали волшебную освобожденность и прозрачность, и было их удивительное множество, не всегда согласных, а иногда явно противоположных, стремившихся опрокинуть, опровергнуть друг друга. После окончания «заседания» Валентин не мог порой вспомнить хотя бы сотую часть этих мыслей. Однако во время самого коллективного мышления он был энциклопедистом-гением. Он знал все, что знало земное человечество. Он с легкостью виртуоза оперировал несусветной сложности доказательствами. Он был всемогущ и сознавал это свое всемогущество как естественное, даже обязательное состояние, которым нелепо кичиться. Короче говоря, он был невиданно, необыкновенно счастлив.

Когда коллективное мышление оканчивалось, Валентин не спешил покинуть каютку, в которой лежал. Ему требовалось время, чтобы вполне освоиться с обыденным миром, а главное со своей ординарностью, точнее сказать, с ограниченностью. В первые дни он думал, что такое горестное состояние возникает лишь у него. Но как-то его сосед, в котором Валентин без труда признал Ричарда Брэкли, недавнего Элиного руководителя, откровенно пожаловался: «После коллективного мышления чувствуешь себя прямо-таки ничтожеством… А знаешь, Валентин, в природе мозга, видимо, есть что-то коллективистское. Иначе как объяснить удивительное наслаждение от коллективного мышления?»

Откровенность большого ученого очень подбодрила.

Впрочем, уже оттого, что Валентин стал членом Комитета защиты, многое изменилось в его жизни. Он почувствовал почти такую же ответственность за все, что делалось на Земле, как и в прежней своей первой жизни. В его поведении и словах появилась осмотрительность и уверенность одновременно.

Это сразу отметил Филипп и, конечно, Эля. Главное, что и она тоже.

Между прочим, она очень разволновалась, узнав, что соседом у Валентина - Бэркли.

- Помнишь, я уверяла, что он поймет мое желание заняться историей? Я не ошиблась, - сказала она. - И очень приятно, что такой человек рядом с тобой… А лаборатории, как мне сообщили, разрешено воспользоваться аппаратурой для коллективного мышления, и они уже выяснили много важного. Я могла бы хоть завтра вернуться к ним. Но я не хочу.

Еще недавно перед каждой вылазкой в горы или встречей с кем-то Эля вопросительно смотрела на Филиппа: он следил за состоянием здоровья Валентина, он имел право разрешить или отменить… Сейчас в первую очередь она спрашивала самого Валентина: свободен ли он?

Самочувствие у Валентина было преотличное, и даже Филипп вынужден был признать это.

- Вот странно: нагрузка большая, тревоги, а тебе даже лучше, чем когда во всем тишь и гладь… Правильно считают; человека нельзя, конечно, перегружать - износится преждевременно. И недогружать нельзя - изнежится, ожирением душевным заболеет, - и закончил с горечью. - Опять, понимаешь, психология, в которой я так мало смыслю.

- Век живи, век учись, - сказала Эля, вздохнув. - Старо как мир, а правда.

- Учусь. Как не учиться… - не без грусти согласился Чичерин. - Вот понять бы, как ее загодя определять, эту самую нервную нагрузку на каждого человека.

Ни для кого из друзей не было секретом, что Филиппа в первую очередь интересует состояние человеческого организма после восстановления, и с этим все, в том числе Валентин, мирились как с неизбежностью. В конце концов не Филипп, так кто-то другой. Уж пусть лучше Филипп, во всех отношениях симпатичный парень, хотя и придира.

- Займусь я методами определения оптимальной нагрузки на человеческий мозг, - промолвил Чичерин. - Не сейчас, конечно…

Комитет защиты каждую оборонительную меру обсуждал дважды. Утром собиралась половина членов Комитета. Принятые рекомендации хранились втайне, пока не оканчивалось коллективное мышление у второй половины. После этого выводы сравнивались, и принималось окончательное решение.

Валентин участвовал в работе обеих групп: так высоко ценились его военные знания. По сути дела ради его отдыха устраивался четырех-пятичасовой перерыв между коллективными мышлениями.

По приказу Комитета защиты все сотрудники научных орбитальных станций были отозваны на Землю. На космодромах оставили роботов и очень небольшое число планетолетчиков. Луна и двадцать два ликоса с их массивными платформами стали главными пунктами обороны. Специальные команды роботов спешно смонтировали там ультралазерные батареи. Мощность каждой была огромна - на земле с их помощью пробивались тоннели. Ультралазеры превращали в летучую плазму любое материальное тело, попавшее под их удар. В грозной готовности застыли ракеты, вооруженные аннигиляционными торпедами; их начинили антиматерией, которую совсем недавно научились выделять. Готовили эту антиматерию для опытов с фотонными ракетами, способными развить, как предполагалось, световую скорость. А пришлось отдать для торпед…

Срочно осуществлялись меры биологической защиты. Глубоко под Землей строились убежища, в первую очередь для будущих матерей и детей. В подводных городах и тоннелях подземных дорог все делалось для того, чтобы укрыть взрослое население.

Валентину невольно вспомнилось строительство оборонительных рубежей возле их городка в ту, давнюю теперь войну. Были горы земли, стук лопат и хриплое дыхание людей… Он тоже рыл тогда траншеи и противотанковые рвы. Он видел, как, надрываясь, взрослые устанавливали ежи из рельсов, рубили лес. Люди, тысячи людей. Не только мужчины, а главным образом женщины, старики, подростки. Мелькание лопат и слабых рук.

Сейчас все были не похоже на прежнее. В космосе, под землей, под толщей морей и океанов все делали умные механизмы. А люди, даже те, кто по приказу Комитета защиты разрабатывал оборонительные проекты, тотчас после выполнения задания принимались за обычные свои дела. Опасность, грозившая Земле, сплотила всех, и если раньше кто-то и чем-то был недоволен, кто-то считал себя обделенным, теперь эти обиды казались по-детски несерьезными. Люди, сильнее, чем когда-нибудь раньше, ощутили свое родство, свою общечеловеческую принадлежность. Была и внешняя перемена: все стали строже, сдержанней, реже смеялись. Микростанции связи получили распоряжение быть начеку: ведь в любой момент могли поступить чрезвычайные сообщения.

В остальном жизнь текла, как обычно. В выпуске общепланетных известий вслед за информацией о космическом пришельце непременно рассказывали о новостях, связанных с проектом «Циолковский».

Валентину было по душе, что Всемирный Совет распорядился продолжать подготовку к осуществлению проекта. Это порождало в людях уверенность. Это пресекало панические слухи, которые неизбежно возникают при опасности.

Управление общественного мнения передало результаты опроса, объявленного около месяца назад. Человечество было готово высвободить не два-три, а пять миллионов ученых, преимущественно рамэнов и расэнов… Наступало время не в мечтах, а и на практике выбираться из колыбели земного разума. Если же существа в шаровидном теле и пославшая их цивилизация встанут на пути, тем более надо идти в космос, искать друзей и союзников. Обороняясь, думай о прыжке в завтрашний и послезавтрашний день!

Как-то вечером, вернувшись после коллективного мышления, Валентин застал в своей квартире Филиппа.

Тот сидел у видеопанорамы, уже включенной, но безмолвной: была минутная пауза в передачах.

- Я сейчас говорил с Элей, - сообщил Чичерин. - Она идет сюда… У тебя есть новости?

- Ничего важного… Впрочем, шаровидное тело, кажется, начало притормаживать.

- А способ торможения?

- В том-то и дело, что никакого, как ты выражаешься, способа. Скорость снижается и все.

- А у нашей ракеты? Она ведь рядом.

- Планетолетчикам пришлось включить тормозные двигатели, чтобы не обогнать шаровидное тело…

- Вот тебе и ничего важного: опять и опять загадки! Не нравится мне это.

Появилась Эля, кивнула в сторону экрана:

- Общепланетная?

Ответа не потребовалось, потому что на экране возникло изображение Земли, опоясанной алой лентой с надписью: «Разум преобразует природу».

Эля, тоненькая и стройная, никогда не казалась Валентину красивее. И недоступнее - тоже. После проводов Халила что-то изменилось в ее отношении к нему, но он не мог понять, в чем перемена, к лучшему ли она.

- Товарищи!..

Кто это? Даниэль Иркут? Здесь? Фу-ты! До сих пор видеопанорама словно подшучивает над ним. Даниэль Иркут далеко. Он либо в студии, либо в своем кабинете, в институте. А рядом с рабэном, видимо, кто-то из сотрудников информационной службы.

- Дорогой друг, - обратился этот сотрудник к Даниэлю Иркуту. - Хотелось бы узнать твое мнение о двух предложениях, которые присланы в Совет общественных наук. Не удивляйся, что я пришел к тебе. Оба предложения касаются проекта «Циолковский». Первое из них… Хотя есть смысл сказать сначала вот о чем. Все мы давно привыкли, что любая принципиально новая проблема рассматривается в двух институтах или двух комиссиях, а уж затем принимается решение. Так?

- Опыт убедил, что это наиболее разумно, - подтвердил Даниэль Иркут. - Сравнивая два проекта, легче увидеть достоинства и недостатки каждого из них, принять более выгодное решение.

Сотрудник информационной службы удовлетворенно кивнул.

- Позволю себе напомнить и еще одну общеизвестную истину, - продолжал он. - Дублирование приносит как пользу, так и урон.

- Что ж, оно, как и всякое явление, противоречиво, - опять согласился Даниэль Иркут. - Дважды разрабатывается одна проблема, времени и энергии тратится вдвое больше. Но в конечном счете этот урон сторицей перекрывается теми выгодами, которые приносит острее отточенное, порой оптимальное решение.

- До сих пор, - снова заговорил собеседник рабэна Иркута, - в институтах или комиссиях, дублирующих друг друга, работали, как правило, лишь сотни, самое большее - тысячи людей. Ущерб от дублирования был не слишком ощутим. А сейчас сотни тысяч, если не миллионы, ученых будут впервые мыслить словно один огромный мозг. Коллективное мышление при разработке проекта «Циолковский» - это ведь твоя идея.

- Ты хочешь сказать, что предложения, поступившие в Совет общественных наук, предусматривают отказ от принципа параллельной разработки?

- Мнения разноречивые, - последовал ответ. - Часть авторов как раз настоятельно рекомендует сохранить дублирование. Более того, кое-кто считает возможным и даже целесообразным поручить работу не двум, а трем независимым друг от друга коллективам ученых.

- Лично я готов присоединиться к этим авторам, - сказал Даниэль Иркут. - Извини, если я обижу тебя. Почему ты спрашиваешь о такой, в сущности, прозрачной истине?..

- Прозрачной для тебя, рабэн Иркут… Но ты не выслушал доводов тех, кто против.

- И какие они, эти доводы?

- Вот основной: коллективное мышление - это качественно более высокая ступень в развитии разума. Такой коллективный мозг если чего-либо и не учтет, то лишь мало значащие пустяки. А стоит ли из-за пустяков тратить дополнительные усилия и время миллионов людей? Когда-то говорили: нет смысла стрелять из пушки по воробьям. Аргумент, как видишь, основательный.

- Мог бы возразить или согласиться, имей мы опыт коллективного мышления.

- А возвращение к жизни Валентина Селянина?

- К сожалению, один или даже несколько обнадеживающих фактов - это еще не закономерность. Откровенно же говоря, коллективное мышление вряд ли гарантирует от промахов. В конце концов все решения зависят от добытых нами знаний. А знания далеки от полноты и совершенства.

- Следовательно, ты сторонник дублирования?

- Да, разумнее перестраховаться. Если делать, то так, чтобы потом не переделывать… Ты говорил, что явился еще с одним предложением. Какое второе?

- Речь о том, чтобы выяснить как объективные, так и субъективные причины ошибок и заблуждений человечества за всю его историю.

Валентин быстро взглянул на Элю. Та стояла, напряженно вытянувшись. Почувствовав же, что на нее смотрят, Эля бросилась прочь из комнаты.

Валентин вышел следом за нею. Дверь оставалась открытой, и оттуда доносился голос сотрудника информационной службы. Изредка раздавалось одобрительное:

«Что ж, толково… Даже очень неглупо…» Это говорил Даниэль Иркут.

- Почему ты убежала? - подходя к девушке, спросил Валентин.

Эля словно сжалась и стала суетливо шарить рукой, ища опоры. Валентин пододвинул к ней кресло, но она не села. Губы ее и подбородок мелко вздрагивали и, казалось, она вот-вот разрыдается.

- Да что с тобой, Эля? - уже не на шутку всполошился Валентин. - Ведь тебя хвалят!

- Не меня… - чуть слышно вымолвила девушка.

- Ну, не тебя - так твою задумку. Да и могло ли быть иначе? Ты умница, Эля… Ты лучше всех, кого я знаю…

Он хотел успокоить ее, а она вдруг расплакалась, уткнувшись в его грудь.

Эля, обычно такая сдержанная Эля, показалась Валентину маленькой девочкой, и он стал утешать ее тоже, как маленькую девочку, ласково поглаживая по голове и говоря какие-то успокоительные слова.

- Я очень боялась в последнее время… - сказала она.

- Чего боялась? - удивился Валентин.

- Что никакой из меня историк не получится… И я… я поссорилась с Халилом.

- И ты уже раскаиваешься?..

Эля отпрянула от Валентина. Он шагнул было к ней, но девушка как-то сразу, в одно мгновение, успокоилась, и он не посмел подойти.

А сзади донесся возглас Филиппа:

- Куда вы запропастились?.. Я поздравляю тебя, Эля.

- И я… я тоже, - сказал Селянин, а сам смятенно думал, что кроется за противоречивым поведением девушки. - Можно лишь пожалеть, что не назвали твоего имени.

- Но ты же сам сказал: нет разницы - хвалят меня или мою идею.

Эля тоже спешила спрятаться в разговоре, который был подальше от недавних ее признаний.

- Все-таки лучше, если хвалят и идею, и автора.

- Сейчас считают иначе, Валентин, - объяснил Филипп.

- Как же так? А чествование Даниэля Иркута, Акахаты и других?

- О, ты слишком далеко махнул! - весело рассмеялся Филипп. - Решение проблем анабиоза или коллективного мышления - это же звездные вехи в истории человечества. Особенно коллективное мышление.

- А остальным, не гениям, что же, никакого поощрительного стимула? Ведь материальные блага у всех одинаковые…

- Не одинаковые, а оптимальные, то есть самые лучшие. Для того и существуем мы, профилакторы, чтобы каждый получал столько и такой пищи, носил такую одежду, жил в такой квартире, которые обеспечивали бы здоровье, долголетие, работоспособность. А без этого возможно ли счастье? Права же у людей не всегда одинаковые. Выдвинь идею позначительнее, получишь возможность бесконтрольно использовать какое-то количество энергии. Выполнив задуманное, сможешь обнародовать результаты, выступить, например, перед коллегами или даже по видеопанораме. Но если всего этого не будет, если наградой тебе - сознание честно исполненного долга, разве это малая награда?

- Не малая, конечно… - пробормотал Селянин. - Но я…

- Ты привык к иному?

- Нет… то есть, пожалуй, да… И вот что еще: достаточно ли действенна такая система… ограниченность мер поощрения?..

- Но мы же не дети. Мы доказали, что стали зрелыми людьми. Как можно проявить в работе недобросовестность? Перестанешь уважать себя самого. Да вот и Эля подтвердит.

Эля грустно улыбнулась.

- Разве сам ты, Валентин, рвался на Север, в тундру в расчете на награду? - спросила она. - А в партизанском отряде сражался?

- Не я один воевал, не я один работал.

- Значит, и в твое время были люди, которые добросовестно выполняли свой долг не потому, что надеялись получить поощрение, а потому, что иначе поступать не могли?.. Сейчас так ведут себя все, кто получил звание зрелого человека.

- Это что же, вроде аттестата зрелости?

- Не совсем, но похоже, - ответила Эля. - Присуждают его за год, за два до окончания высшей школы. Всей жизнью, а не только успехами в учении заслуживается звание зрелого человека. Готовили нас к этому с детства. Вот там, в детстве, были и поощрения.

- Наказания тоже - усмехнулся Филипп. - Мне влетало частенько. Помню… - Он осекся под взглядом Эли. - Ясно, воспоминания отменяются…

И хотя он сказал это, но в глазах его по-прежнему была лукавая смешинка. А Валентин тоже вспомнил два случая, но не из своего, а из Элиного детства - спортивную схватку на холме, в которой она отличилась, и отчаянный разговор в загородном лагере, когда ее упрекали в неумении победить страх перед водой. Валентин догадывался, что за всем этим - сложная и многообразная методика воспитания, о которой вряд ли стоит заводить разговор сейчас. И он только сказал:

- Ну ладно, о детском воспитании как-нибудь после. Но те, кто получил звание зрелого человека, неужели они на всю жизнь гарантированно хорошие?

- Если кто-то из них проявит эгоизм или недобросовестность, его накажут, - ответила Эля и сжалась совсем так же, как недавно, перед отчаянным своим плачем.

Неужели ссора с Халилом вызвана эгоизмом или схожей с эгоизмом причиной? Валентин не допускал возможности, что виновата Эля. Значит, Халил? Тоже вряд ли…

- И в чем наказание?

Эля умоляюще посмотрела на Филиппа. Она не хотела отвечать.

- Наказание? - переспросил Чичерин. - Как в чем? Поручат наименее интересную работу… Лишат права на путешествие в космос… Наконец, могут отобрать звание зрелого человека и послать в воспитательный город.

- Воспитательный город? Я уже слышал однажды о воспитательном городе, но не обратил внимания на это. Помнится, там еще говорили, что их пришлось дополнительно создавать. Я тогда не понял, а теперь догадываюсь: это вроде исправительной трудовой колонии? Да?

- Вот уж не берусь судить - вроде или не вроде… В воспитательном городе наказывают за плохую работу и хвалят за удовлетворительную. - Филипп снисходительно усмехнулся. - Совсем, как детей… Обиднее ничего нет для взрослого человека.

…Наступила ранняя южная весна. Днем солнце припекало совсем по-летнему. Буйно зацвели сады. Но вечера были холодные.

В свободное время друзья отправлялись в горы или катались на коньках. Эля любила свернуть на какую-нибудь тихонькую аллейку и, подкатив к скамейке у цветущей яблони, предлагала передохнуть. Но это лишь говорилось так: передохнуть. Бегать на коньках было сущим удовольствием. Усталости никто не чувствовал. Просто Эле очень нравился чуть уловимый аромат цветущей яблони. Она прижимала к щеке всю в белом ветку, а глаза у нее сияли. Она была счастлива - от весны, от катания, от ласкового прикосновения яблоневых цветочков.

И каждый раз, глядя на нее, Валентин с тревогой думал о похожем на ядро теле, которое примчалось из неведомой космической бездны.

Что принесет людям встреча?