Прогрессоры

Запись № 143-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, приграничные земли

Вокруг — Империя Зла.

Чувствую себя героем старого фильма. Очень забавно.

Ещё забавнее, что наша дипломатическая миссия, которой, само собой, старые земные фильмы видеть не приходилось, испытывает почти те же эмоции. Юу с оттенком чистейшего самодовольства говорит мне:

— Северяне ещё не проезжали по этой дороге в таком качестве. Мы — первые.

Ри-Ё бдит. Он ничему тут не доверяет. В каждых цветущих зарослях ему, кажется, мерещится засада — а целью этой засады он полагает убийство. Мне он тихонько говорит:

— Нельзя сказать, чтобы это место выглядело приветливо, Учитель. И люди здесь… недобрые.

Люди здесь недобрые. Это правда.

— Зачем они прячутся, а, Учитель?

Я думал, прячут лицо только женщины, но, похоже, закрыть лицо, или, хотя бы, часть его, стараются почти все. Женщины укутываются целиком, как в паранджу: из-под полотна можно разглядеть только ножку, если очень постараться. Мальчики, лет с девяти-десяти, и Юноши носят тёмные платки, закрывающие голову, шею и плечи. Из складок ткани только глаза видны — жарко им, беднягам, наверное. Мужчины часто закрывают нижнюю часть лица этакой «косынкой» — треугольным куском тонкой белой ткани. Иногда — платок, завязанный, как в старину на Земле «бандана», плюс эта косынка — человек без лица, только глаза и узкая полоска кожи вокруг них. Прицеливающийся взгляд. Длинные широкие рубахи-распашонки довершают картину. Человек выходит из дома, скрыв себя от чужих глаз.

Только волки-бойцы демонстративно не закрывают лиц. Выглядят среди лянчинского плебса совершенно чужеродно, вызывающе и агрессивно: рубахи заправлены под широкие ремни, кожаные штаны — в обтяжку, кованые волчьи морды скалятся или с ремней, или со своеобразных щитков на гениталиях. Цепи, заклёпки, оружие… Много оружия, оружие так же вызывающе выставляется напоказ, горит на солнце заточенная сталь — попробуй сунься!

А ведь плебс тоже носит оружие, хоть и не афиширует. Под подолами рубах угадываются ножны кинжалов — но только угадываются, закрыты. У некоторых взрослых мужчин за плечом на ремне — что-то вроде дубинки. Ар-Нель говорит Анну вполголоса:

— Палка, носимая с собой вместо меча, превращает человека в пародию на никудышника, привязавшего к поясу деревянную копию потерянной плоти.

— Палкой можно вломить и тому, что с мечом, если умеючи взяться, — отвечает Анну.

— Возможно, — Ар-Нель кивает. — Но неравенство оружия — рискованно, оскорбительно, низменно. И эти палки оскорбляют моё эстетическое чувство… В таком обыкновении мне видится грубость и нищета — тем более, что владельцы палок смотрят на вас, как на захватчиков, а не на хозяев.

Ар-Нель, как всегда, снайперски точен в формулировках. Я всё время ощущаю что-то похожее: волки кажутся совсем нездешними, чужими — и агрессивно чужими. Плебс не глазеет на них, плебс кидается ниц, шарахается с дороги в стороны, а если имеет возможность — то бежит под защиту собственных стен.

Стены по эту сторону границы — очень отличаются. Удивительно: проезжаешь десяток километров, видишь всё те же облака цветущего миндаля с его горьковатым ликёрным запахом, розовый ковёр вешнецветов, напоминающих крокусы, деревья т-чень, цветущие очень своеобразными, похожими на вытянутые ракушки, нежно-алыми серёжками… Природа фактически та же, что и на юге Кши-На, а вот первый же посёлок принципиально другой.

Кши-На — душа нараспашку. В Кши-На любят ажурные решётки, зелёные изгороди, шпалеры, сетки, увитые плющом. Показывают собственные дворы всем желающим смотреть, даже крестьянские хозяйки хвастаются непременными клумбами под окнами домишек, играющими детьми, весёлой жизнью…

Лянчин отгораживается. Здешняя местность изобилует известняком и песчаником. В Кши-На этот камень идёт на строительство домов и своеобразный дизайн дворов, чем-то напоминающий альпийские горки — на мощёные дорожки, на которых побеги трав пробиваются между прихотливо уложенных каменных плит… В Лянчине, по крайней мере, на первый взгляд, каменные плиты идут на заборы. Каждый забор — как крепостной вал: высотой в человеческий рост и больше, с калитками или воротами из массивных, плотно подогнанных досок, с бойницами шириной в ладонь, длиной в две — закрытыми с внутренней стороны глухими заслонками. Дом лянчинца — крепость, в нём можно, я подозреваю, выдержать правильную осаду. Крыши домов и верхушки садовых деревьев еле виднеются над заборами.

Деревенский трактир — форпост. Каменная кладка — как на крепостном бастионе. Окошки — бойницы, двери, похоже, рассчитаны уцелеть при ударе тараном или выстреле из базуки. Конюшни для проезжающих — за частоколом. Колодец облицован камнем. Двор мощён, трава не растёт между булыжниками. Сада и цветочков вокруг трактира нет — ничто не должно закрывать обзор, если потребуется стрелять из окон, не иначе. На наш отряд смотрят из-под прикрытия — я понимаю нервозность Ри-Ё, но для южан это, кажется, в порядке вещей.

Храм Творца — вполне в том же милитаристском стиле. Отличается от гражданских построек вратами, отлитыми из чугуна, тяжёлыми опускающимися створами за вратами, стенами из красного песчаника толщиной в метр… В небо, вернее, в метафизические Небеса, он не устремлён, хоть и высок: врос в землю, как старое дерево на семи ветрах, неколебим — скала, утёс… Над входом, в овальной розетке, залитой синей эмалью — рельефный лик Творца-Отца, суровый, как Спас чистого письма, с тонким, умным, жестоким скуластым лицом, с хмурым заломом бровей над прицеливающимися чуть раскосыми глазами… Манера художника довольно-таки условна, реалистические изображения в Лянчине не жалуют — но безупречно выразительна. За головой Творца — солнечный диск, ощетинившийся стилетами лучей; для землянина похоже на нимб. Кровля увенчана короткой круглой башенкой, над ней — шпиль как штык. На штыке — восьмиугольная звезда Элавиль: солнце — лик Творца днём, Элавиль — его бессонный взгляд ночью.

Стены — спасать своих. А взгляд божества — карать чужих, грешников, отщепенцев, раскольников. Надёжность религиозных догм поддерживается страхом. Лица девочек-воинов гаснут, когда мы проезжаем мимо храма. Смуглянка в цветном платке вздыхает, как всхлипывает. Кто-то за моей спиной шепчет: «Отец милостивый, прости рабыню твою, недостойную, грешную и упрямую…»

— Тут никого не режут? — спрашивает Юу, передёрнувшись.

— Только волю, — отвечает Ар-Нель. — Вот, видите ли, милейший Господин Л-Та, эти отважные люди, решившие идти на смерть, уже подавлены мыслями о потустороннем возмездии. А ведь они шли в бой за своего бога — как он может карать их за боевые раны?

— Как ты это хорошо сказал, — говорит Анну. Возвысив голос, обращается к своим людям. — Вы — не грешники! Вы — праведники! Вы божье дело делаете, вы за справедливость, против вранья, подлости, предательства! Не сметь раскисать!

Лянчинцы выпрямляются в сёдлах.

Мы минуем деревню — и нас провожают взглядами, полными облегчения.

— Прайд не любим плебсом, — замечает Ар-Нель.

— Зачем Прайду любовь плебса? — фыркает Эткуру. — Зачем пастушьим псам и самому пастуху любовь овец? Кто вообще их спрашивает? От них требуются шкуры, сыр и мясо — и всё!

У Ри-Ё вспыхивают щёки. Он бросает из-под ресниц довольно-таки враждебный взгляд на старшего Львёнка — и поспешно отворачивается, чтобы не наговорить резкостей аристократам. Придерживает жеребца, хочет быть ближе ко мне, чем к южанам.

— Плебс — не скот, — говорит Ар-Нель. — Во всяком случае, не овцы. А доверие буйволов или жеребцов их хозяевам весьма желательно — если они не хотят быть убитыми копытом или пропоротыми рогами.

Эткуру вздёргивает подбородок.

— Ча, эти земли принадлежат Прайду. Прайд приходит, куда хочет, и получает, что хочет. Семья Львов — вот чей Юг! Лев одним ударом ломает буйволу хребет!

Ар-Нель пожимает плечами.

— Да. Когда лев один и буйвол один.

Ри-Ё бросает на него быстрый признательный взгляд. Анну хмуро молчит, думает о чём-то. Когда он глубоко задумывается, у него появляется морщинка там, где ни у кого нет — вертикальная морщинка на подбородке слева. Элсу и Кору едут впереди и не участвуют в разговоре, а вот девочки-воины, похоже, прислушиваются. Им неспокойно — но кто был бы спокоен на их месте!

Мы едем между вспаханных полей. Они ещё совершенно черны — трава обрамляет их яркой зеленью.

Работают люди, и с ними — небольшие, красно-рыжие буйволы местной породы. Рога у них — как гнутые клинки, попасть на такие — мало не покажется, но морды мирные и усталые. Буйволы тянут плуги с привычным терпением, их хозяева при виде нашего отряда кланяются земно; Эткуру бросает на Ар-Неля победительный взгляд:

— Буйволы! Ты сказал — буйволы! Вот что могут буйволы — пахать!

— Да, — отвечает Ар-Нель кротко. — Обрезанные.

Юу смеётся, Ри-Ё улыбается и смотрит на меня, приглашая посмеяться тоже — у него совершенно удовлетворённый вид. Усмехается даже Анну.

— Ча спорит, как гуо, — говорит Эткуру возмущённо.

— Ча спорит, как северянин, брат, — возражает Анну. — Ничего не упускает. Будь я Лев Львов — сделал бы Ча советником.

— Ах, дорогой друг, — улыбается Ар-Нель, — как ты мне польстил! Я думал — любимой рабыней…

— Одно другому и не мешает, — язвит Юу.

— Не в Лянчине, — отзывается Ар-Нель. — Взгляните-ка вокруг, Уважаемый Господин Юу. С тех пор, как мы пересекли границу, вы всё время видите вокруг множество южан, имеющих право голоса, не так ли? Среди них — дамы?

— Это шутка? — хмыкает Юу.

— Нет. Я тоже их не вижу. Мне представляется, — продолжает Ар-Нель задумчиво, — что бойцы нашего эскорта — единственные свободные дамы на территории Лянчина.

— Это не надолго, — тихо говорит Анну, и все смолкают, глядя на дорогу.

Я наблюдаю.

Я думал, что нам придётся добираться до Чанграна с боями или, во всяком случае, в обстановке крайнего неприятия. С неприятием всё хорошо — но, похоже, к девушкам-бойцам оно не имеет отношения. Здесь просто активно не любят представителей Прайда. И боятся. Крестьянам всё равно, женщины волки или мужчины — и те, и другие воспринимаются как опасность и зло.

Барские выверты?

Впрочем, мы ещё ни с кем не вступали в плотный контакт. А Лянчин выглядит местом довольно-таки негостеприимным. Мы проезжаем явно нищий хуторок — и тут хатёнки-мазанки окружены деревянными частоколами: и последний бедолага старается отгородиться от мира, как может. Не смотри на меня. Не тронь меня. Оставь меня в покое, чужой!

Самые чужие — Прайд.

Мы едем вдоль канала, явно искусственного, прямого, как стрела, поросшего по берегам кустарником с красно-фиолетовыми ветвями и серебристым пухом цветов. Элсу рассказывает, что во времена объединения Лянчина Первый Лев Львов, Линору-Завоеватель, обязал провинции обеспечить себя водой — и каналы копали от гор Лосми, от немногих ледниковых рек. Тяжёлая повинность, отобравшая много сил, сперва навлекла на голову Линору-Завоевателя общие проклятия, но потомки проклинавших — благословили: засухи стали куда как менее опустошающи.

Современные жители Лянчина, впрочем, не кидаются благословлять потомков Линору-Завоевателя, несмотря на каналы, проложенные мощёные дороги и храмы. По крайней мере, у меня не создалось такого впечатления.

Параллельно каналу идёт одна из дорог Линору, явно стратегического назначения — широкая, мощённая каменными плитками, отлично сохранившаяся. По обочинам легкомысленно выросли весёлые жёлтые цветы, очень напоминающие земные одуванчики. На этой дороге, уже далеко за полдень, происходит первая встреча кое с кем посерьёзнее, чем перепуганный плебс. Десяток вооружённых до зубов всадников на кровных жеребцах — явные волки. То ли патруль, то ли люди хозяина здешних земель.

Вот они — шокированы. Ещё как! Рубака, командующий патрулём — угрюмый бритый налысо боец лет сорока, лицо в шрамах, кираса надраена до солнечного блеска, на запястьях — боевые браслеты с шипами — отвешивает поклон, но не спешит убраться с дороги.

Его люди осаживают коней, разглядывают наших девочек и северян, даже не пытаясь скрыть недоброжелательного удивления.

— Кто такие? — спрашивает Анну, выезжая вперёд.

— Волки Львёнка Хотуру ад Гариса, — говорит бритый, облизывает губы, поправляет ворот рубахи под кирасой. — Кто с тобой, старший брат? Что это?

— Этот Хотуру — Львёнок Львёнка? — отвечает Анну вопросом на вопрос. — Его земли, что ли?

— Его отец получил их из рук Льва Львов, — говорит бритый. — Почему…

— Львята Льва — на его земле, — говорит Анну. — Пятый Львёнок и Маленький Львёнок. С ними — воины Прайда и гости Прайда.

— Девки, — говорит бритый, снижая голос. — Почему твои воины — вооружённые девки? Ты — настоящий Львёнок, старший брат?

— Безбожно, — громким шёпотом, кивая, говорит парень в чёрной «бандане» у бритого за спиной. — Противоестественно и безбожно вообще.

— Смотри, Горту, — говорит другой боец, — эти, беловолосые — язычники. Позор.

Наши девочки превращаются в валькирий прямо на глазах — их руки тянутся к эфесам сами собой. У Эткуру багровеет лицо.

— А ну молчать! — рявкает он, перебив Анну, не успевшего что-то сказать. — Не сметь рассуждать в присутствии Пятого Львёнка Льва, собаки! Отребье! Я тут решаю! Лев Львов — отец мне! Я решаю!

— Да это — враньё, — говорит пожилой боец из местных и тычет пальцем в Эткуру. — У Львёнка Льва — чтоб в свите были безбожники и девки? Они — поддельные. Шпионы с севера.

— Ты, брат — пока брат — слушай, — говорит пожилому Анну, останавливая Эткуру, схватившегося за меч. — Ты Львёнка Льва оскорбил. За такое — смерть. Мои люди убили бы тебя, если бы не земли приграничные. Я знаю — вы живёте в тревоге. Но — ты оскорбил. Напрасно. Знаешь Печать Прайда?

Печатью Прайда отмечено оружие, она же вычеканена на упряжи. На рукоятях мечей — священные львиные головки. Но ни они, ни Печать Прайда никого не убеждают: я вижу, что местные вояки сходу ввязались бы в стычку, будь нас меньше.

— Враньё, — повторяет пожилой. — Что — печать… Львёнок — виден в повадках. Какой Львёнок возьмёт в свиту девок? И безбожных тварей?

— Это сказано верно, — говорит бритый.

— Вас всех надо убить? — спрашивает Элсу. — Вы предаёте Прайд?

— Если ты вправду из Прайда, то ты и предал Прайд, — говорит бритый. — Это твоя рабыня? Да? С открытым лицом, без знаков Прайда, с оружием…

— Ты — сволочь, — в тихой ярости говорит Кору. — Сволочь, разнеженная без войны, волк, живущий в господском доме. Ты ничего не знаешь. Смерть — за оскорбление Маленького Львёнка, лучшего из всех.

Заговорившая девочка воспринимается здешними волками, как Валаамова ослица. С одной разницей — Валаам прислушался к ослициным словам.

— Собака! — скорее удивлённо, чем злобно восклицает бритый и тянет меч из ножен. — Паршивая сука! И твой… ряженый… да я сам его…

И Кору всаживает ему в переносицу метательный нож. Я даже не успел проследить, когда и как она его достала.

— А, измена! — кричит пожилой в ярости и ужасе. Его товарищи хватаются за мечи.

Всё. Драка.

— Стойте!! — голос у Анну такой, что его жеребец прижимает уши. Да, так можно командовать войсками. — А ну стоять, псы! Оружие — в ножны. Я тебе сказал, сын свиньи, оружие в ножны! Я всем приказал! Ты, старик. Проводишь меня и моих людей к Львёнку Хотуру. С него — отдых людям и корм лошадям. А что делать с тобой — решит твой господин.

— Что со мной делать… — бормочет пожилой. — Измена же… девка убила Инху…

— Оруженосец Маленького Львёнка, любимого сына Льва Львов, — говорит Анну презрительно. — Повтори. А не девка. Поехали.

Местные мнутся. Наши блестят глазами и так и не убирают рук с эфесов.

— Оруженосец… женщина… а Инху-то…

— Ты что, забыл, старик, что смерть — за оскорбление Прайда, за оскорбление Львят? — продолжает Анну. — Что Львята решают, Львята из Прайда, а не волки? Мне надо было не удерживать людей, да? Чтобы вы передохли тут все?

— Это мудрое слово, слышь, Ориту, — робко говорит молоденький местный. — Они бы могли всех убить… их больше.

— Трус! Шакалёнок! — вопит Ориту на молодого, замахивается.

Наш Лорсу перехватывает его руку:

— Не позорься, старик. Сам боишься — сам называешь младшего трусом?

— Не понимаю! — восклицает парень в «бандане». — Не понимаю, как это возможно! Не похоже ни на что, не видел я такого никогда…

— Довольно, всё! — командует Анну. — Старик, ты меня слышал?

Местные укладывают труп бритого на седло. Косятся на Кору с ненавистью и страхом. Кору профессионально оценивает обстановку, прикрывая Элсу, как телохранитель.

— Оэ… — бормочет Юу. — Хорошо начали, Анну.

— Хорошо, — говорит Анну спокойно и жёстко. — Один труп. Могло быть больше.

— Мой добрый друг жалеет своих братьев, — говорит Ар-Нель. — Даже если братья морально готовы перерезать ему горло. Это очень и очень добродетельное поведение, я восхищён тобой.

— Да, они — братья, — говорит Анну. — Братьев не выбирают.

— Этот старик — он виноват, — говорит Эткуру и морщится. — Он — провокатор.

— Их Львёнок решит, как с ним быть, — режет Анну. — Львёнок в ответе за своих людей.

Местные разворачивают лошадей. Мы отправляемся в резиденцию хозяина этих мест.