Прогрессоры

***

Анну, на всякий случай, приказал людям Лорсу присматривать за Ником и его женщиной. Просто из перестраховки. Только напомнил, что «присматривать за их безопасностью» вовсе не означает «подсматривать за их ласками». Северянка, вернувшая Анну верного волка Зушру, пусть даже в виде уставшей женщины, заслуживает любви. Северянка, доставившая письмо Барса, подтверждающее заключённый договор — заслуживает личной охраны. Северянка, ухитрившаяся найти и свести в пустыне два отряда — заслуживает уважения. Она — из северных волчиц? Тем лучше.

Тем более, что она — старая подруга Ника. Северяне были нужны Анну в принципе — Ник был нужен в особенности. Ник был — память о…

Анну понимал, что для дела Ник и А-Рин не так важны, как Юу: ведь это Юу — Барсёнок, названный брат Барса. Барс не Лев, собственных лап не отгрызает, его друг и родич в свите Анну выглядит, как гарантия клятв. Северяне честны, с ними легче иметь дело, чем с Прайдом, погрязшим в подлостях. Барс поклялся — и выполнит. Лев — клятвопреступник.

Да не назовёт нас никто предателями, думал Анну, всё-таки мучимый призраком этого слова. Сперва нас предали. Нельзя служить тому, кому не веришь — даже Эткуру, в конце концов, понял. Лев перестал быть Львом Львов, Владыкой Огня, Воды и Ветров, когда приказывал бесплотным доносить на Львят и когда приказал старшему Львёнку убить Маленького. Может быть, Лев перестал быть Львом Львов даже раньше — когда Прайд превратился в клубок шипящих друг на друга змей, когда родичи научились убивать друг друга изподтишка, когда бесплотные мудрецы, изверившись и запутавшись в Истинах и Заветах вконец, запретили поединки всем, вплоть до плебса, когда пленными бойцами стали торговать, как скотом, забыв про всякое уважение к доблести, а волков вынудили предавать и бросать своих боевых товарищей, когда слово перестало что-либо значить…

Чести и веры в Прайде не существует. Честь и веру нужно поднять из праха и вернуть в храм, на главный алтарь, чтобы все пали перед ними ниц. Ради этого придётся драться с братьями, но честь и вера в те времена, когда Прайд только рождался, были важнее клановых уз и даже уз собственной крови.

Удивительно, но это не надо было даже проговаривать вслух. Честь и вера — то, что горело у каждого волка Анну в душе. Как будто все знали, как будто все ждали — даже плебс, последний торгаш на базаре, последний бродяга, глядящий вслед отряду… Плебеи рассчитывают, что честь и вера запретят волкам отнимать детей у родителей, вот что. И Анну невольно вспоминал мальчишку с облезлой баской — и себя, тварь из гнилого Прайда, без веры и чести.

Взять беззащитного без боя — грех, о котором молчат Наставники. Похоже, настал момент, когда чужие муки отольются — всем мучителям, даже раскаявшимся, как Анну и его люди. Промыслом Творца. Муками совести. Муками потерь.

Голова Налису — на ограде лагеря. Нельгу, которого пырнули ножом свои же. Младшие командиры, которых застрелили перед строем. Опять-таки свои. Братья — убийцы братьев. Из дурной прихоти — или из рассчитанной злобы?

Ар-Нель.

Анну до сих пор понятия не имел, что потеря может причинять боль такой силы — будто кусок души, пропавший вместе с Ар-Нелем, был куском тела — и его отрезали ржавым ножом. Анну ненавидел Бэру истово и страстно, его вело в Чангран не только желание благих перемен, но и жгучее желание мести. Синий Дракон, Чистый Клинок, последний оплот веры — пресмыкается перед Прайдом?! Выполняет подлые приказы Льва? Он не достоин жить — и Анну собирался вершить правосудие. Только надежда ещё увидеть Ар-Неля держала на плаву над беспросветными глубинами отчаяния.

Бесплотный? Пусть. Анну это не важно. Лишь бы слышать его слово, сказанное в необходимый момент — и Анну найдёт, чем его утешить, смирится с положением вечного товарища, с холодом и отстранённостью бестелесности. Анну привык запрещать себе прикосновения и даже мысли о них. В конце концов, по Книге Завета, бесплотный — это спокойный разум. Такой ли уж это кромешный ужас для ледяного северянина, которого тяжело отогреть?

Женщина? Пусть. В таком случае — это женщина Анну. Будет убит каждый, кто скажет злое слово, потому что это будет боевая подруга и возлюбленная, это будет Львица — и пропади все правила пропадом!

Калека? Бездна адова, пусть и это! Анну обратится к любым силам — к северной науке, к божьему слову, к силам преисподней, к знахарям Ника, но вытащит Ар-Неля из смерти…

Лишь бы он не был уже…

И Анну изо всех сил старался не думать о мёртвом Ар-Неле, когда вёл свою армию — слишком маленькую армию, шесть сотен всего — против всех остальных сил Лянчина. Домой.

Анну возвращался домой.

И весь расцветающий мир вокруг напоминал об Ар-Неле. Заросли цветущего миндаля вокруг торгового тракта — о розовых цветах, которые Ар-Нель рисовал во время их первой встречи. Повозка торговца, груженная чеканными блюдами и кувшинами, завёрнутыми в холст — мастерскую чеканщика в Тай-Е, где Ар-Нель впервые заговорил о женщинах и заронил в разум Анну семя сомнения. Цверканье сверчков — его слова о том, что воину надлежит замечать частности… Каналы напоминали. Вспаханные поля напоминали. Деревеньки напоминали. Анну вытащил из седельной сумки и спрятал за пазуху веер цвета бледного неба — прикосновение прохладного шёлка бередило открытую рану: «Сухая ветвь расцвела от тепла твоих рук. Пески напоим водой, построим лестницу в небо…» Неужели придётся строить эту лестницу одному?

Боец привыкает к потерям, говорят волку или Львёнку, когда он идёт в первый бой. Сам Анну это говорил — но тогда он не знал, что есть потери, к которым невозможно привыкнуть. Впервые в жизни Анну думал: «Будь проклята война!» — и был готов хранить мир с Кши-На ещё и ради Ар-Неля, живого или мёртвого.

Я люблю север. Я люблю всякую силу, побеждающую или умирающую, так и не покорившись. Мой штандарт — Вера и Честь.

Вот мой новый Путь.

Анну остановил свою маленькую армию за грядой холмов, как ножом, разрезанной торговым трактом. А смотрел сверху. Сверху хорошо видно. Рядом. С холма можно разглядеть городские ворота.

Издали Чангран — это крепостной вал цвета песка и торчащие над ним сторожевые башни. На западе из плоской Чангранской долины торчит высокий каменный горб, с незапамятных времён имеющий прозвище Небесный Алтарь, а на его вершине, плоской, как стол, с тех же незапамятных времён возвышается неприступная доселе Синяя Цитадель. Изразцы на храмовых куполах над стеной темны и ярки, как вечернее небо ранней весной — сияют над ними стеклянные белые звёзды; со сторожевых башен Синей Цитадели наверняка видна армия Анну, это плохо. На востоке, за городской чертой, окружённый неприступной стеной, а перед стеной — изогнутым подковой каналом, подальше от городской суеты и маеты — Дворец Прайда, сокровищница и крепость; его с холмов не видно. Окружено всё это упавшими облаками сливовых и миндальных садов, чёрными и зелёными коврами полей, пыльной паутиной дорог, сходящихся сюда отовсюду.

Сердце Лянчина, закованное в броню. Охраняемое, как подобает сокровищнице, волками, готовыми перегрызть горло любому врагу. Обитаемое Прайдом, на котором почиет благодать, Святейшими Наимудрейшими, хранящими древнюю мудрость, и рабами, у которых по определению нет прав, зато есть обязанности: им надлежит повиноваться Прайду, работать на Прайд и — если вдруг задержалась очередная война и её трофеи — отдавать Прайду детей, чтобы львиный и волчий род не прекратился.

Что мы хотим сделать с нашим сердцем? Понимание греховности и зла — пониманием, но благоговейная любовь к Чанграну и старое трепетное отношение к Дворцу Прайда заставляли медлить, вызывали некоторую неуверенность, какой не бывало перед боем в любом из чужих городов.

Чангран хотелось ранить не слишком тяжело: так северянин думает о будущем партнёре в поединке. Анну хотелось выяснить все обстоятельства перед тем, как нанести удар.

И он, остановив отряд и рассматривая с верблюда далёкие городские стены, сперва думал о собственных родных братьях, но как-то замялся — с ними он давно уже не был по-настоящему близок. Потом хотел отправить в город Хенту, чтобы Хенту, вернувшись, рассказал, чем пахнет чангранский воздух — но тоже передумал. И возразила Зушру.

— Командир, — сказала она, — твоих бойцов некоторые помнят в лицо. Уж Хенту-то помнят точно — его же отправил за тобой Лев Львов. Прости меня, командир, если ты хочешь, чтобы по городу побродил лазутчик, которого не заметят, которого прозевают часовые — пошли женщину. Меня. Просто рабыню, ничтожную девку — я пройду, я услышу и увижу, меня — нет.

Анну посмотрел на неё нежно. Добрая сестра, сколько дорог пройдено, сколько боёв… Зушру вернулась из мира теней, её Анну считал погибшей уже года три — и вот она вернулась, с седой прядью в смоляной чёлке, с синяками под усталыми глазами, с незнакомой морщинкой между бровей, женщиной — но вернулась. Друзья возвращаются, если о них помнишь и сожалеешь; может, вернётся и…

— Из тебя получится неважная рабыня, — сказал Шуху. — Вот если бы Чикру могла говорить…

— Не беспокойся, Шуху, — сказала Зушру. — Я родилась в Чангране, я знаю свой родной город, свой проклятый город.

— Не сильно ли сказано? — возмутился чангранец Лорсу.

— Нет, — Зушру только мотнула головой. — Все знают — Чангран проклят, как бы мы его ни любили. Наше дело — снять проклятие с любимого. Для этого мы и пришли сюда.

Никто не возразил.

— Идёт Зушру, — сказал Анну. — В её словах — во всех её словах — есть резон.

Волчицы переодели Зушру. Она оставила тяжёлый меч, пистолеты и метательные ножи, как настоящая женщина, не носящая стальных лезвий. Сняла сапоги, надела поверх штанов длинную холщовую рубаху из чьих-то вещей. Укуталась в плащ, повязалась платком до глаз. Босая плебейка, нищая девка. Добыча — если кто-то польстится.

— Хорошо бы взять с собой пару молодых, — сказала Зушру, рассматривая лица волчиц. — Взять того, кого пошлю к тебе, если придётся остаться там. Помнишь, как мы с Донгу открыли тебе ворота в Хасурне?

Анну не спорил. Три волчицы превратились в забитых рабынь — и Анну отметил для себя силу нового оружия, тихого и тайного, как яд.

В город они пошли пешком. Анну пронаблюдал, как тёмные фигурки, порознь добредя до тракта, смешались с редкой толпой идущих и едущих в город плебеев.

Волки уложили верблюдов.

— А я собираюсь во Дворец, — вдруг заявил Эткуру.

— Погоди, миленький, не стоит, наверное, — сказала Ви-Э, но Эткуру отмахнулся.

— Мне есть, что сказать Льву Львов! А кто посмеет остановить Пятого?!

— Знаешь, что, брат, — тихо сказал Элсу, — чутьё подсказывает мне, что нас с тобой остановят пулями.

— Мы придём во Дворец вместе, — сказал Анну. — И с нами будут мои волки. Я не хочу, чтобы тебя освежевали, как свинью, обвинив в государственной измене.

— А почему это ты не хочешь моей смерти, Анну? — спросил Эткуру, и Анну узнал Эткуру, которого не видел уже давно. Эткуру из Дворца Прайда. Львёнка, которого то и дело несёт. Близость Дворца вернула Эткуру в его собственное прошлое. — Тебе должно быть на руку, чтобы убили Львят Льва — ты ведь сейчас Глас Творца! Это нельзя ни с кем делить!

Ви-Э прикрыла глаза пальцами, отвернулась. Элсу хотел что-то сказать, но Эткуру его перебил:

— Что, неправда?! Анну ненавидит старый Прайд, думает о новом! Его люди рвутся строить новый мир! Он сделает советниками своих командиров, а нас с тобой, Элсу, велит приколоть вместе с прочими Львятами Льва! И его люди приколют, без разговоров — потому что…

— Эткуру, уймись, — приказал Анну. Резко.

Эткуру осекся, но только на миг.

— А что?! Вот, ты командуешь мной! Всегда считал меня дураком, всегда! Я тебя взбесил? Ну давай, прикажи убить меня! Моих людей здесь нет, только твои! Все ненавидят меня, все рады подставить — Лев, ты…

— Нашёл время для истерики, — пробормотал Элсу.

Кору смотрела осуждающе, а северяне, кажется, вообще не хотели видеть. В глазах волков Анну читал то самое отношение к Прайду, которое позволило Хенту и Винору увести своих людей в нарушение прямого приказа Льва Львов: не презрение ли?

— Эткуру, — вдруг весело сказал Ник, — брось, Лев, я тебя люблю.

Эткуру вздрогнул и уставился на него во все глаза. Кто-то из волчиц хихикнул.

— Конечно, люблю, — продолжал Ник. — От имени Барса и от своего собственного имени. И никому не позволю тебя убить — ты же обещал показать мне конюшни Прайда, а сейчас мы буквально в двух шагах от этих конюшен…

— О, да! — радостно воскликнула Ви-Э со своим милым и дурацким акцентом. — Я ведь тоже тебя люблю, солнышко — мы с Ником будем тебя защищать, если кто-нибудь пожелает напасть. Ты знаешь, я — грозный воин, из четырёх ос по пяти не промахиваюсь… — и встала в боевую стойку, вооружась какой-то сухой хворостинкой. — Анну, если ты будешь обижать Большого Льва, я вызову тебя на поединок и победю!

Волки уже откровенно смеялись. Эткуру смотрел на Ви-Э, как проснувшийся, щёки у него горели, а глаза сделались влажными. На Анну он оглянулся виновато:

— Всё это было глупо, да? Не вовремя?

Анну протянул ему руки.

— Всё это было в прошлом, брат. Творец дал нам разные души и разную силу, но это неважно. Когда я говорил, что не бросаю своих — ты, Эткуру, ты должен был это принять и на собственный счёт. Я понимаю, что ты чувствуешь. Это пройдёт после боя.

Эткуру схватил его руки и заглянул в глаза:

— Да. Да. Я дерусь вместе с тобой.

— Мы дождёмся Зушру, — сказал Анну. — Не торопись, брат.

Тёмная тень вражды над его людьми пропала, не успев сгуститься.

Ещё до того, как вернулась Зушру, Анну многое узнал о происходящем в его городе.

Они ждали слишком близко. Олу и Кору сообщили Анну, перечитывавшему письмо Барса в тени дремлющего верблюда:

— К нам, от города — приближаются всадники. Двое. Что делать?

— Встретить, — сказал Анну и встал.

Неизвестно, что это за люди, но кто бы они ни были, с ними обязательно нужно поговорить. Эти люди — новости Прайда во плоти.

Они гнали коней против движения толпы, заставляя плебс шарахаться в стороны и падать в пыль. Волки. Анну наблюдал, как они подъезжают, положив руки на рукояти пистолетов; его волки следили и выжидали.

Но приехавшие не собирались затевать заваруху — и не несли на себе знаков послов Прайда. Они были — волки сами по себе, хотя ещё несколько месяцев назад Анну бы не поверил в возможность такого невероятного явления.

И юный боец, не волк, волчонок ещё, спрыгнув с коня, поклонился Анну, скрестив руки у сердца.

— Это, значит, ты, Львёнок Анну, — сказал он, мешая в тоне почтительный страх, восхищение и ещё что-то, тяжело поддающееся анализу. — А все спорят, ты это или не ты. И кто, если не ты. Тебя ведь ждут.

Анну усмехнулся.

— Ждут…

— Лев Львов приговорил тебя к смерти, — медленно сказал боец постарше. — Но кое-кто считает тебя… в общем, мой командир… велел передать… что он… не верит. В твою измену не верит.

— А кто твой командир? — спросил Анну.

— Салту ад Инура. Сотник городской стражи, — Анну чувствовал, как бойцу тяжело говорить. — Я даже и не знаю, что я сейчас делаю: Льва Львов предаю или… или свою душу спасаю.

— А ещё что-нибудь Салту передавал? — спросил Анну.

— Я хочу тебе сказать! — выпалил мальчишка. — Я, а не этот парень! Я всё знаю! Знаю, что гонец из Аязёта приехал, в Аязёте — заваруха, оттуда ждали войска, с Кши-На воевать, а они не придут, там Шестого Львёнка Льва убили, Тхорсу убили! Еретики, гады, приняли истинную веру для виду, а сами Книгу Завета отрицают и пророков не чтят! Моего дядю убили в Аязёте! Еретики, гады, убили! И отец сказал: поезжай, сказал, к Анну, его надо спасти, предупредить — он с шаоя разберётся, если Львёнок Тхорсу такой слабак!

— Здорово… — пробормотал Анну, думая, как ко всему этому относиться. — Лев Львов собирается на большую войну, а у нас беспорядки в тылу… Ладно. А кто видел Синего Дракона?

— Синие охраняют Дворец, — сказал волк из сотни Салту. — Все в курсе: Лев Львов приказал Дракону разделаться с твоей свитой, — и покосился на женщин, — а тебя и Львят Льва доставить во Дворец живыми. Чтобы казнить, как изменников. Но самого Дракона, вроде, в городе нет. Говорят, он в Цитадели и молится за Льва Львов, за его благополучие и победу.

— Ну вот и ясно, — сказал Анну, для которого смысл всех событий действительно стал кристально ясен, как горный воздух. Горячая боль воткнулась под лопатку напротив сердца. — Значит, Синий — меч Прайда. Ясно. Но что ещё, всё-таки, передавал мне Салту? Он не верит — и? Сотня Салту присоединится к нам? Не будет стрелять, если прикажут? Что?

Волк замялся.

— Нет… этого он не говорил. Просто хотел, чтобы ты…

Анну улыбнулся, видя перед внутренним взором обожаемую ледяную улыбку Ар-Неля.

— Чтобы я перед смертью не держал зла на него? Скажешь ему — я люблю его, брат, — и повернулся к волчонку. — Ты, мальчик, принёс более полезное слово. Я благодарен. Хочешь — оставайся, хочешь — возвращайся к отцу. Мы с тобой придём в Аязёт… — он повернулся к Лотхи-Гро, улыбнувшись и ей, — по-другому, не так, как Тхорсу. Но потом. Сейчас нам надо закончить дела в Чангране.

Всё и вышло так, как Анну ожидал. Взрослый волк ушёл, а мальчишка остался; день клонился к вечеру. Никто в городе не делал никаких попыток напасть — там и вправду ждали, когда Анну дёрнется первый, но опыт подсказывал Анну, что при всей ненависти и страсти спешить нельзя.

Его крохотная армия не сможет взять город приступом — даже в том случае, если не пришли войска из Аязёта — в особенности, если его армию в городе ждут.

Остаются… женщины.

Зушру не вернулась. Зато, когда вечерние тени уже сгустились до тёмной синевы, пришла молодая волчица из её свиты. Такая обыкновенная чангранская рабыня, что даже волки Анну узнали её не сразу: Олу остановил, спросив:

— Куда это ты так шустро, сестра? — и ей пришлось скинуть с головы платок, взглянуть ему в глаза и вызывающе улыбнуться, чтобы быть опознанной.

— Никто не заподозрил, — сказала она Анну. — Волки из Дворца ждут мужчин, им не приходит в голову взглянуть в сторону женщин. А напрасно. В Хасурне вам с Зушру было труднее — ворота в Чангран мы сегодня откроем без всякого риска. Будьте готовы.

— «Мы» — это Зушру и её волчицы? — спросил Анну.

— «Мы» — это волчицы Зушру и волки Зушру. Вышло очень смешно. Стражники Львёнка Львёнка, ад Суриту, кажется, остановили нашу Винку. Стали спрашивать, чья она — а она сказала, что принадлежит бедному торговцу, приехала на базар с ним и потерялась. Надо говорить, что они решили забрать себе чужую женщину?

— И стали волками Зушру? — удивился Хенту.

— Нет. Её волками стали бесплотные рабы ад Суриту. А его рабыни, шаоя, нори-оки и вполне наши единоверки — они пойдут с нами, как только погаснет заря. Мы отлично побеседовали через пролом в ограде, не привлекая внимания воинов — кому интересна женская болтовня!

— Когда будут открыты ворота? — спросил Анну.

— В синий час. Мы зажжём три фонаря над воротами, близко друг к другу, в ряд. Это будет сигналом.

— А пушки на сторожевой площадке? — спросил Лорсу.

— Пушек осталось только две, — сказала волчица. — Остальные, как говорят, отвезли во Дворец Прайда: Лев Львов боится нападения и готовится его отражать. А эти две пушки не выстрелят, Зушру поклялась Творцом.

— Ночная стража у ворот, — сказал Анну. — С полсотни? Больше?

— Полсотни, — кивнула волчица. — Но они ждут нападения снаружи, а не изнутри. И ещё. В городе уверены, что ты направишься во Дворец. Что ты хочешь убить Льва Львов и объявить себя его преемником. Болтают, что синяя стража Прайда ждёт тебя каждую минуту, да ещё и отряд, пришедший из Чойгура — невелик, сотен пять, но всё же — тоже охраняет Дворец. Лев Львов боится нас так, что принимает все мыслимые меры.

Эткуру коротко рассмеялся.

— Ты был прав, брат, — сказал он Анну. — Не надо во Дворец, Дворец никуда не уйдёт…

— Надо на базар, — сказал Анну. — И наши — оружейные лавки и рабы. Все рабы, сколько их есть — наши братья, даже те, кто не братья по вере. Мы освободим всех — а оружие они возьмут сами.

— Ты сумасшедший, — сказал Элсу.

— Да, безумие, — пробормотал Л-Та.

— Верное дело, — сказал Анну, ощущая, как неземной покой сходит на душу. — Я сумасшедший, но всё получится.