Прогрессоры

Запись № 147-03; Нги-Унг-Лян, Лянчин, пустыня и торговый тракт на Чангран

Результаты допроса, который устраивает мне Анну, вряд ли могут его утешить. Я обещаю только медицинскую помощь его людям. Единственное, на что осторожно намекаю — вроде бы, мой товарищ-знахарь не видал Ар-Неля в мире мёртвых. Укрепляю его надежду — нужна ему надежда.

Похоже, Анну мне и за это благодарен. За надежду в чистом виде. Милый-дорогой Ча — важный компонент его планов. Интересно, в какой степени Анну вообще решился на бунт из-за Ар-Неля? Искренне надеюсь на здравый смысл упомянутого Синего Дракона — может быть, он не станет сразу убивать заложника?

Всё, впрочем, выяснится позже, а пока замечательно идёт!

Я слушаю разговоры бойцов и наблюдаю зарождение новой идеологии Прайда. Мне было уже совершенно очевидно, что в случае нашей победы новый Прайд будет состоять из трёх Львят, приближённых волков и, скорее всего, совершенно аномальной, по старым меркам, группы Львиц — не «ночного совета», не бахчисарайского гарема, а вполне себе полноценных бойцов с прямым правом голоса, в нарушение всех старых клановых традиций. Я наблюдаю Львицу Кору — ни много, ни мало. И очень возможно — Львицу Ви-Э. Они уже давно не рабыни — если они и их мужчины останутся в живых.

Новые женщины Лянчина. Сними чадру, открой лицо, для всех прекрасной будь.

Забавно, что себя сейчас я воспринимаю только как транслятор сигнала, как передвижную антенну и, отчасти, как переносную аптечку для бойцов. Меня увлекло всеобщее настроение — когда обрыдли эти долгие концы, походы, переходы и неизвестность. Кажется, подсознательно я тоже рвусь в бой — хотя, конечно, в их бою я не имею ни малейшего права участвовать.

Но аптечка при мне лучшая, чем я мог бы рассчитывать — плюс маленький, но мощный диагност, настроенный на ДНК нги. И я чувствую себя во всеоружии: неси мне щит и шлем, достань мою кольчугу, да не забудь копьё и меч булатный мой — я еду на войну, как рыцарь молодой.

Мне интересно, как всё это действо воспринимает Кирри — но поговорить с Кирри, хоть по-лянчински, хоть по-русски, я всегда успею, если останусь жив. Подозреваю, что он-то будет вполне откровенен — с учётом обычных местных шпилек, конечно. Кирри — настоящая нги-унг-лянская душа: общаясь с ним, надлежит всё время быть начеку, чтобы не принять тонкую издёвку за чистую монету.

Подозреваю, что это земная школа. Нори-оки — проще, это лично Кирри иногда хотелось сказать что-нибудь не слишком тактичное, но не позволяла благодарность. И он, как истый нги, совместил довольно злые шуточки с самым, что ни на есть, комплиментарным тоном.

«Высокий IQ», — сказал Илья. Ну да. Похоже. Способ отвести душу при моральной невозможности хорошенько нахамить. Большинство землян, во всяком случае, земных мужчин, решили бы эту дилемму проще… У нги другой психический манёвр.

Возможно, действительно, ближе к женскому.

Между тем, песчаная пустыня сменяется пустыней каменистой — началом вельда. Здесь растут зонтик-деревья, любопытные растения, корни которых достигают в поисках подземных вод и десяти, и двадцати метров длины. Здесь попадаются клубки перекати-поля, здорово похожие на земной аналог, только сейчас они ещё не катаются по высохшему грунту — не сезон для семян. Верёвочник оплетает глубокие трещины в земле. Место жительства скорпионов, мурашей-землекопов и ящеров-муравьедов, уморительных созданий, похожих на бурый самоходный огнетушитель. Километрах в двадцати-тридцати начинается мир жёстких трав, нги-унг-лянских антилоп и степных буйволов — родина нори-оки. Но до сердца вельда мы не добираемся.

У караванного тракта, который делает развилку — на Данхорет и на Чангран — нас встречает отряд, ведомый Хенту, одним из младших командиров Анну и его доверенным лицом. Я рассеянно слушаю доклад Хенту о том, как после прибытия в лагерь Третьего Львёнка случился мятеж среди данхоретских офицеров, как кого-то убили, подозревая в измене, как офицеры решили, что присяга Прайду исключает верность тому, кто честь Прайда предаёт… я слушаю о казнях, убийствах, расколе, чьём-то дезертирстве, о Третьём Львёнке, которого надо было вздёрнуть на воротах, о пленных, об истине — мне не сосредоточиться. Я просто транслирую информацию — и смотрю на женщин.

Женщин с данхоретскими вояками никак не должно быть. Это — чистый нонсенс. А северных женщин — не должно быть вдвойне.

Южанки — бывшие военнопленные, я догадался. Очень непростые, кстати, южанки. Старый соратник Анну, его бывший офицер и пропавшая без вести после жестокого боя родная сестра офицера данхоретцев, волка Винору — проверенные люди, те, которым только страх перед смертельным унижением и потерей лица мог помешать бежать из любого плена и вернуться к боевым друзьям. А северянка — Госпожа А-Рин. Говорящая-с-Птицами. Которая рассказала выкупленным пленным о новой истине, которая нашла отряд и которая, как говорили, ясновидящая.

И её цель — спасти великий город. Чангран или Тай-Е — всё равно. А при нынешнем положении вещей — безумном — скорее, Чангран. В южной армии — идеологический раскол. Это всё, что я пока сумел понять.

А чего я пока понять не могу — где я видел Уважаемую Госпожу. А я её точно видел. Но не при дворе в Тай-Е.

Ей страшно рад Дин-Ли. Госпожа А-Рин радуется встрече не меньше. Я уже видел такое — только железная северная самодисциплина заставила её удержаться, не кинуться Дин-Ли в объятия. Она лишь церемонно касается его плеча кончиками пальцев — госпожа благоволит вассалу — но её глаза блестят влажно, а губы заметно дрожат.

— Счастлива видеть вас в добром здравии, мой дорогой друг, — говорит она.

— Уважаемая Госпожа, — улыбается Дин-Ли, — я счастлив не меньше. Это вы всегда оказываетесь в самом невероятном месте, проходите по шёлковой нити, не покачнувшись — а я просто солдат, выполняющий пустяшное задание. Я был абсолютно уверен, что мы с вами ещё увидимся и выпьем жасминового настоя. Я даже хотел поймать пустынного тушканчика вам в подарок — но эти зверьки спят по ночам, а днём прыгают слишком шустро…

Госпожа А-Рин слушает его, обхватив правой рукой локоть левой, как бойцы в задумчивости. Я смотрю на неё — и никак не могу вспомнить, где встречался с Госпожой из кшинасского спецназа — или контрразведки? Её лицо, обветренное, открытое, с большими серыми глазами, коротким светлым рубчиком на скуле и чуть вздёрнутым носом, не породистое и не прекрасное, но милое, её локоны цвета ржаной соломы, не украшенные бусинами, и короткая толстая коса, её плотная фигура честной плебейки — всё это парадоксальным образом мне знакомо. Ещё больше знаком голос — чистый столичный выговор, особый, чуточку утрированный выговор, будто попав в штаб особистов, деревенская девочка — или она была ещё мальчиком? — старательно перенимала у старших по званию манеру говорить, изживая собственную безыскусность…

Она очень интересная особа, Госпожа А-Рин. И она, очевидно, чувствует мой взгляд.

— Вы хотели что-то сказать, Вассал Ник? — весело спрашивает она, повернувшись ко мне. — Я уполномочена передать вам слова доброй дружбы от Государыни и уверение в искреннем уважении от Государя.

Я открываю рот, чтобы поздороваться и тоже выразить уверения в совершеннейшем почтении и преданности — и не могу произнести ни единого звука. Я, наконец, её узнал.

— Простите, — еле выговариваю я, с адским трудом взяв себя в руки. — Я не ожидал… вас здесь увидеть… Уважаемая Госпожа… А-Рин.

— Да что с тобой, Ник? — спрашивает Юу, подходя ближе. — Не то, чтобы я ждал от тебя светских манер, но обычно ты не выглядишь, как мужлан, увидевший даму на Государевой службе впервые в жизни.

И она… Госпожа, так сказать, А-Рин, Говорящая, чтоб ей пусто было, с Птицами, одаривает Юу нежной улыбкой.

— Государыня не забывает вас, дражайший Господин Л-Та. Огорчаясь невозможностью видеть вас, она пользуется любым случаем, чтобы пожелать вам всех благ. Прощаясь со мной, Государыня выразила надежду вскоре услышать о вас — а если Небеса пожелают, то и увидеть. Её сердце полно нежной родственной любви к вам, она о вас вспоминает. А нельзя ли передать её слова Вассалу Ча?

Юу выслушивает эту тираду с миной самодовольной и печальной одновременно.

— Прошу прощения, Уважаемая Госпожа. Мой друг, Господин Вассал Ча, то ли похищен, то ли убит. Мне жаль.

Лицо А-Рин омрачается.

— О да, — говорит она. — Государь и Государыня будут огорчены. Они полагали, что Вассал Ча — проверенный дипломат, и его слово будет немало стоить в создании мира между нашими державами…

— Войны с севером не будет, — режет Анну, подходя. — Это бессмысленно. Бессмысленная война. Она ничего не принесёт, ни славы, ни земель. Мы потеряем наших братьев зря.

— Бессмысленно пытаться воевать на севере, когда Лев готов грызть собственные лапы, — говорит Элсу горько.

— Мы отправляемся в Чангран, — говорит Анну. — Вызываем Льва Львов на разговор — а если не удастся говорить… Тогда будем драться с Львом Львов, стравливающим между собой собственных Львят и бросающим своих солдат на произвол судьбы. Если север не нападёт.

— Север не нападёт, — говорит А-Рин, передавая Анну свиток. — Слово Государя и его печать. Для Кши-На это тоже бессмысленная война. Государь опасается, что Лев с Барсом растерзают друг другу горло — и шакалы из соседних стран, маленьких и слабых, сожрут их плоть. Этого нельзя допустить.

Анну читает письмо про себя, шевеля губами — и Львята Льва смотрят на него, не как на подданного, а как на командира. Нет смысла бороться за власть, когда ясно, за кем идут войска.

— Мы выступаем, — приказывает Анну своим офицерам. — Северяне подтвердили старые клятвы.

Бойцы поднимают верблюдов, а я не удерживаюсь.

— Уважаемая Госпожа, — говорю я А-Рин, — мне совершенно необходимо сказать вам несколько слов наедине. Полномочия, полученные от Государя лично, позволяют мне требовать этого разговора… цель которого — уточнение некоторых известных нам обоим обстоятельств.

Она отвечает королевским кивком.

— Как только я найду время и возможность, Уважаемый Вассал Ник.

Ох, как я жду этого «времени и возможности»! Как старшеклассник — свидания. И внутри у меня всё кипит, я еле отвечаю на вопросы моих удивлённых друзей. Я не могу сосредоточиться, я использую глаза, как видеокамеру, я транслирую путь по Чангранскому тракту на спутник — и еле унимаю сердце.

Я отмечаю взгляды проезжающих по тракту купцов-плебеев на наших Львят. Я слушаю Анну, Элсу и Эткуру, я слушаю Хенту и его людей, но мои мысли — в совершенно другом русле, и с этим ничего нельзя поделать. Я не анализирую, а просто передаю. Я непростительно рассеян — но в этом виновата…

Мы останавливаемся на последний привал в дне пути от Чанграна, на караванной стоянке с колодцем. Наши верблюды-трудяги, наконец-то напиваются вдоволь. Нас окружает вельд, трава, растущая на полумёртвой почве жестка, как наждак — но верблюды ухитряются её ощипывать. Мне больше всего на свете хочется выкупаться — но до благ цивилизации далеко, как до звёзд.

И я жду разговора. Нет ничего ужаснее, чем отложенный разговор, ждать — хуже, чем догонять, оэ!

А Госпожа наша А-Рин изволит уделить мне время не раньше, чем все, наконец, угомонились и устроились на ночлег. Я понимаю, что она права — но злюсь на задержку. Мне стоит большого труда не наговорить грубостей сходу — молчу исключительно потому, что жажду увидеть, как эта особа будет оправдываться.

А она подходит, поправляет церемониальную прядь у виска, поднимает на меня глаза и говорит:

— Сердишься, Коля? — не на кши-на, а… как полагается.

Я только инстинктивно оглядываюсь, убеждаясь, что никто не слушает. А она говорит:

— Не волнуйся. Я — дикарка, с гор Хен-Ер. Так что — язык знаю. Правда, не очень афиширую происхождение с тех пор, как Господин Эр-Ми назначил меня Советницей Сражающихся-в-Тени, но ведь от судьбы не уйдёшь, правда?

— Марина, — говорю я по-русски, — какого чёрта ты тут делаешь? Вот просто — какого дьявола?

— Ты удивишься, — улыбается Марина. — Работаю.

— Давно?

— Дольше тебя. Четвёртый год. Прибыла на одних крыльях с первым резидентом Этнографического Общества. Он — его звали Олег Гнатюк — через месяц был отстранён от программы из-за тяжело поддающихся контролю агрессивных импульсов, а я осталась. С тех пор была негласным резидентом КомКона.

Я тру подбородок. Ну да. Всё правильно. И где были мои глаза?

— Хорошо, — я пытаюсь улыбнуться. — Всё это хорошо и даже прекрасно. Я восхищён твоим профессионализмом. Но к чему был этот цирковой номер дивной зимней ночью в дворцовом парке? «Цыганочка» с выходом — блондинка из старого глупого анекдота? Никак по-другому нельзя было сказать… что вы там хотели сказать!

Марина качает головой.

— По-другому ты бы не поверил.

— Так решил твой болван-куратор? Рашпиль, да?

Марина смеётся.

— Это ты дядю Ваню так приласкал? Добрый же ты человек… Коль, прости, ведь ты даже сейчас злишься и отказываешься верить, что никто из нас не желает зла — ни тебе, ни Нги-Унг-Лян. Я права?

— Почему я должен верить? Ты скажи, почему я должен верить — если вы как конкистадоры… нет, как фанатики во время Крестовых походов? Кирзовыми сапогами… Я понятия не имею чему вас учат и как учат — но у меня достаточно здравого смысла, чтобы определить, к чему это приводит. Насильники и убийцы, — сорвалось у меня с языка само собой, и я тут же пожалел о сказанном. — Я имел в виду вашу неразборчивость в средствах, — поправился я, снизив тон.

— Всё правильно, — говорит Марина печально. — Поэтому твоё руководство и не хотело допускать тебя до работы. Дядя Ваня приложил много сил, чтобы уговорить Резникова. Этнографы считали, что твоя эмоциональная травма может всерьёз помешать работе в таком непростом мире, как Нги, а наши — что работа успокоит тебя, а твой настрой, скорее, поможет ничем не повредить.

Я демонически хохочу.

— О! Моя эмоциональная травма! Рашпиль уговаривал Резникова! Барышня, вы меня уничтожили! Антон Семеныч считает меня одним из лучших резидентов Общества, а ты пытаешься…

— Коля, — тихо говорит Марина, — послушай, пожалуйста. Если можешь.

Я ловлю себя на желании обхватить себя руками, как абориген, не желающий ничего слышать. Усилием воли сую пальцы за ремень.

— Ладно. Готов внимать любому бреду.

— Я читала твоё личное дело, — говорит Марина виновато. — На всякий случай. Дядя Ваня не исключал возможности нашей совместной работы, поэтому… в общем, я знаю. Знаю, что твой отец погиб в результате непрофессиональных действий его напарника-комконовца. Знаю, что ты фанатически любишь этнографию, что ты продолжаешь династию, и что тебя ещё в университете пытались убедить поменять специализацию — но ты упёрся… из-за отца. И потом — тебе претили любые намёки на использование контактов с ксеноморфами в практических целях. Ты хотел заниматься чистой наукой.

— Да, я упёрся. Я — упрямый осёл. Дальше что?

— Дальше ты развёлся, — говорит Марина еле слышно. — И, судя по досье, у тебя были веские причины.

— Я — женоненавистник, — констатирую я. — Никаких причин не было, я бросил её просто так. Из страсти к мучительству. А ещё я лично сжёг Джордано Бруно, бомбил Хиросиму и мечтал отравить вашего шефа. Дальше?

— Ты улетел с Земли с облегчением, — продолжает Марина. — С головой ушёл в работу. Был поразительно успешен на Шиенне. Твоя миссия была прекращена из-за нервного срыва — в результате непрофессиональных действий куратора ты потерял основной объект…

Такое чувство, что плеснули кипятком в лицо. В мозгу — стремительно прокрученный видеоролик: каморка на чердаке, фестоны паутины, стена в бурых потёках, к стене прислонена законченная картина, с которой прямо ко мне тянет тонкие пальцы нервный и дивный лучезарный шиеннский ангел. И — помятая растерянная физиономия в порезах от неумелого бритья, больные глаза под опухшими веками: «Ты ещё немного не уходи, Николь…»

Я с усилием проглатываю ком в горле.

— Вот, — говорю я, стискивая кулаки. — Вот весь КомКон в одной фразе. Я «потерял основной объект». Демченко повёл себя как последний мерзавец, он убил Линку, просто убил. Всё равно, что ножом пырнул. А я всего лишь врезал ему по морде. Я ударил подлеца и убийцу, да. И вот как вы это называете: «нервный срыв вследствие потери основного объекта»!

Марина молчит и ёжится.

— Я подал рапорт о возвращении, — говорю я, — потому что не мог смотреть аборигенам в глаза. Один из моих соотечественников убил гениальнейшего художника их эпохи, которому я имел честь быть другом — разумеется, я ощутил себя оккупантом. Пособником убийц. Мне было стыдно, что я землянин.

— Демченко пожизненно дисквалифицирован, — говорит Марина глухо.

— Это что-нибудь исправило? Вернуло Линку? Оправдывает землян?

Марина закручивает шнурки корсажа в тугие спиральки, сама того не замечая.

— Смерти, конечно, ничто не исправит, — говорит она. — Но я бы, всё-таки, вспомнила несколько обстоятельств, смягчающих вину Демченко.

— Ага. Я читал. Объект, антропоид Шиенны, гражданин страны Нагулар, Офри Линка, по факту являлся наркоманом, истериком и аморальной личностью. Я ничего не забыл? Демченко тоже ничего не забыл упомянуть? Твои коллеги пытались объяснить мне, что поведение Линки было якобы совершенно непредсказуемо — а один умник решил, что с собой он покончил по пьяни. Ни с того, ни с сего. Неспровоцированно. Белая горячка, а?

— Тебя не убедили.

— Они Линку не знали. Он был страшно одинок, глубоко несчастен, боялся людей и тянулся к ним, пил, чтобы побороть страх — и создал первую на Шиенне теорию перспективы. Ты видела его работы?

Марина кивает.

— Перед смертью выпил, чтобы хватило духу. Он был не из героев, Линка, это правда. Дико боялся, больше смерти боялся потерять лицо перед землянами — только землянам и верил, в нашем обществе мог немного расслабиться… а этот скот Демченко отменно ему показал, что лицо-то уже потеряно… И Линка умер, думая, что его не предали даже, а просто побрезговали… в двадцать восемь лет, чёрт бы вас побрал, КомКон… и перед смертью меня он наверняка тоже считал предателем…

Тут я замечаю, что Марина кусает губы и не знает, куда деть глаза. Скидываю обороты.

— Ладно. Будем считать, что у меня нервный срыв.

— На Земле тебе было очень плохо? — говорит Марина.

Внутри что-то разжимается.

— Да. Тошно. Стыдно. Тяжко. Чтобы не жевать сопли, надо было что-то делать — и я начал изучать Нги-Унг-Лян. Быстро понял, что страшно хочу работать здесь — потому, что Нги считали заколдованным местом и потому, что слишком многие болтали всякую пошлую чушь.

— Чтобы предотвратить, что сможешь? — кивает Марина. — Помочь, спасти, изменить к лучшему? В особенности — если видишь, что твои предшественники делают ошибку за ошибкой?

— Да. Мои предшественники лажали по полной программе… А расскажи-ка мне про Мерзлякова. Как вышло, что вы — мало того, что дали его убить, так ещё и труп оставили местным учёным?

Марина неожиданно улыбается.

— Ты чего?

— Живой профессиональный интерес. Тебе лучше? Выговорился?

Я усмехаюсь.

— Отработалась? Общаешься со мной, как с ксеноморфом…

Марина смотрит так тепло, что у меня перехватывает дыхание.

— Свой среди чужих, чужой среди своих… Давно хотела с тобой работать. Я тобой восхищаюсь, Дуров. Знаешь, как? Ты, даже не зная истинных целей миссии, на одной интуиции делаешь то, что надо. Ты вправду — один из лучших наших агентов влияния, ты везучий, феерически везучий! Мы изо всех сил старались тебе помочь, дядя Ваня считал, что тебе ни в коем случае нельзя чувствовать неуверенность в себе — и вся наша команда была готова делать тебе носорога, играть фашистов, террористов, инквизиторов и вивисекторов, лишь бы ты чувствовал себя совершенно правым.

У меня — приступ… не знаю, чего. Я просто обнимаю её за плечи и притягиваю к себе, а она прижимается, тыкается носом в мою шею — она своя — она — Господи ты Боже мой — своя — моя — кои-то веки…

— Какую дуру я валяла, — бормочет Марина, когда я целую её в висок — и прикосновение как откровение. — Какую идиотку — но ты купился, потому что и не ждал другого. Так тебе нужна была поддержка Земли — и так ты не хотел поддержки Земли… а я только и могла…

— Молчи, — шепчу я, и мы целуемся по-настоящему.

На ней — церемониальная одежда знатной дамы, я чувствую себя чудесно и странно, я чувствую себя с северянкой, побеждённой в чертовски тяжёлом бою, я чувствую себя совершенно здешним и совершенно настоящим — и её тело под шёлком жёстче, чем я ожидал, упругая мускулатура… ах, да, она же боец… спортсменка… где сейчас это всё? — нас трясёт от возбуждения и нетерпения, мы торопимся, путаемся в собственных тряпках, как подростки… Госпожа А-Рин, Говорящая-с-Птицами, плебейка, принятая в штабе за стратегический талант, не красавица, нет, но восхитительная, видит Небо, невероятная! У неё — маленькая рука, тонет в моей, я успеваю рассмеяться, она шепчет: «Мы совпадаем по происхождению, Ник», — я растворяюсь в её тепле…

Потом мы сидим на остывшем песке под звёздами. Марина переплетает косу; я смотрю на неё — и горло перехватывает от нежности.

— Был влюблён на Нги? — спрашивает она с тихим сочувствием.

— Нет. Не могу себе позволить, — я нервно хихикаю. — Я теряю контроль только с землянами. С ксеноморфами я — сталь, кремень. Не смею. А ты?

Марина закрывает лицо рукавом, как женщина из Кши-На, вызывая у меня дикое желание ещё её целовать.

— Я — да. Нет. Я тоже не могу себе позволить. Но на Нги-Унг-Лян отправилась исключительно потому, что была влюблена в фотографии её жителей. Ах, как они меня очаровывали… Тебе не понять.

— Это почему? Я почти год борюсь с противоестественным желанием вызвать нги на поединок.

— А я увидела принцев из своих детских фантазий. Живых и настоящих. Которым, как выяснилось позднее, я не нужна ни в каком виде, кроме как в роли товарища и военного советника. Ибо — женщина. А женщина здесь — тень чужой любви, когда каждому хочется свою.

— Ты, значит, всё знаешь… а другие наши женщины на Нги-Унг-Лян работают?

Марина смеётся, трясёт головой.

— Песок в волосы набился… Нет. Женщинам тут едва ли не тяжелее, чем мужчинам. У женщин аборигены вызывают сюсюк стомегатонной мощи, неконтролируемое слюноотделение и собственнические инстинкты. Видел бы ты нги нашими глазами! О, какие лапушки! Затискать бы насмерть! А скажи-ка мне, товарищ мой по оружию, нужны ли наши сюсюканья и тисканья здешним чистым бойцам?

— Как амёбе — телескоп.

— Вот именно. Наши женщины устроены не так, как здешние. Нашим тяжело быть одиночками, чьи неземные прелести демонстративно игнорируются именно лапушками, от которых слюни текут, — Марина хихикает. — А лапушки демонстративно игнорируют: клеить чужую женщину — значит, оскорбить её смертельно… Большинству женщин тяжело быть бесполым объектом деловых контактов, с которым в флирт даже не играют. Будь ты хоть как сильна и мудра — нервы сдают в конце концов. Комплекс неполноценности, знаешь ли…

Становлюсь на колени.

— Я тобой очарован. Ты прекрасна, кровь моя — Небо мне свидетель.

Марина хохочет, отмахивается тренированным жеманным северным жестом.

— Ага! Я — старая уродина с неудачной метаморфозой!

— Злыми словами я пытался бороться со старой и безнадёжной любовью, — говорю я. — Ты помнишь, А-Рин, как мы вместе росли, дрались на палках и мечтали друг о друге — там, в нашей чудесной деревушке в горах Хен-Ер? Нас разлучили, мы сражались с другими, годы нас изменили — но старая страсть…

Марина фыркает и порывисто обнимает меня.

— Ничего — легенда? — шепчу я ей в ухо, и мы снова целуемся. До головокружения.

Нам требуется почти полночи, чтобы слегка остыть. Мы разговариваем, когда заря уже окрашивает пески в нежно-розовый цвет — нам никак не заснуть, мы — как впервые влюблённые школьники или нги в первую брачную ночь. Больно и сладко.

Мы разговариваем на более-менее профессиональные темы между поцелуями.

— Так почему вы бросили Мерзлякова? — вспоминаю я. — Почему не сработал сигнал тревоги?

Марина перебирает мои волосы.

— Коль, у комконовцев нет «тревожной сигнализации». Агенты влияния работают в агрессивной среде и экстремальных обстоятельствах. У каждого из нас сердечко ёкает периодически — мы ведь часто и сознательно идём на риск. Как же нам вживлять «сигнализацию»? Спасатели могут угробить миссию, милый, а миссия иногда стоит дороже, чем жизнь резидента.

Я инстинктивно прижимаю её к себе.

— Хочешь сказать, что вы работаете совсем без прикрытия?

Она улыбается.

— Почти. Большой Брат следит — но и только. В случае с Артуром — ничто не предвещало, как говорится. Одна из наших будничных трагедий…

— Но вы оставили тело…

— Нет. Забрали его живым. Раненым, правда, и с тяжёлой психической травмой — но, уверяю тебя, не бросили. Ты знаешь, как используются психотропные средства, когда надо украсть у аборигенов пару часов жизни? Разве что — не поставили этнографов в известность, чтобы поубавить прыти вашим искателям приключений…

— Погоди, погоди… мне рассказывали о вскрытии тела, Марина!

— Мы оставили им макет. Максимально достоверно изготовленный, чтобы они смогли хорошенько с ним познакомиться. В смысле, с ней — с земной анатомией.

— Хок! Зачем, Небеса благие?!

— Мы создаём прецедент. Морально готовим нги к возможности существования разумной жизни такого вида. Поэтому за всю историю изучения Нги-Унг-Лян ни разу не использовали никаких достоверных подделок — люди, только живые люди. Люди — среди здешних ксенолюдей. Будущая легенда, будущее сотрудничество… Кши-На — исключительно высоко развитая для своих лет культура…

— Говоришь, как о рёбенке…

— Цивилизация-дитя… умненькое, чистое дитя, я бы сказала. Мы готовим почву для будущих прямых контактов, Коля — а будущим контактам выгодна Кши-На. В Кши-на зреет качественный скачок научной мысли, ты отчасти наблюдал его признаки. Там очень удобный менталитет для рывка прогресса — его ничто не тормозит, ни религия, ни общественное мнение. Готовая почва для будущего взлёта, но ещё важнее — этическая зрелость. Им будет просто принять новый технологический уровень — они уже морально готовы. Именно поэтому так важно предотвратить войну.

— Лянчин может уничтожить северную культуру?

— Да, — говорит Марина, и её глаза темнеют. — В настоящий момент — да. Лянчин — сборная солянка, винегрет из кочевых и оседлых племён юга, объединённый Прайдом. Прайд создал свою цивилизацию из клочков чужих — и эта синтетическая культура жизнеспособна только в войнах. На данный момент, как ты, очевидно, заметил, ее может — если может — спасти только исключительно масштабная война. Лянчин на войнах зубы съел — война с ним может уничтожить Кши-На или откинуть цивилизацию на много лет назад… Но возможен и другой вариант.

— Кши-На сама уничтожит Лянчин, — киваю я.

— Да. Отец нынешнего Государя Вэ-На считал, что Карфаген должен быть разрушен, — говорит Марина. — У этой точки зрения полно сторонников… не исключено, что у Кши-На хватило бы сил. Но.

— Но Лянчин — тоже уникальная культура.

— Да. Более того: Лянчин — естественный противовес Кши-На, её конкурент, вынуждающий её к интенсивному развитию. Падение Лянчина будет первым шагом к упадку Кши-На… падать, правда, будет дольше — но всё равно конец известен. Поэтому так ценно то, что ты делаешь.

Чувствую, как моя физиономия расплывается сама собой.

— Что ж я делаю?

— Сначала подготовил двор в Кши-На к самой возможности мирной политики в отношении юга. Я уж не говорю об Ар-Неле — этот парень просто находка, горе и беда, что вы его потеряли. А потом — способствуешь будущей реформе и веры, и государственной власти… помоги тебе Небо, Ник. Все эти весёлые игры и придворные анекдоты в Тай-Е о «людях-половинках», все эти дружеские связи в Кши-На, вся тёплая трепотня с лянчинцами, вся эта добрая ересь, которую в своей жестокой стране проповедует Анну с аккуратной подачи Ар-Неля и твоей — всё это работает на нас. На будущее Земли и Нги.

— КомКон наложил на Нги-Унг-Лян когтистую лапу?

— Коля, прости: Нги — стратегически важный объект в этом районе. Не стану распространяться о том, какие силы могут наложить на неё… скажем, щупальце. Ей надо взрослеть как можно скорее, приобретать собственный голос — наши спутники на её орбите могут вызвать… пересуды. Мы не сможем слишком долго охранять чужую колыбель. И ещё. Ты ведь понимаешь: Нги должна вырасти нашим союзником.

— Нет мира под звёздами, — вспоминаю я.

— Нет мира меж звёзд, — поправляет Марина. — Мы в Галактике не одни — и нас на всё не хватит. Нам нужны глаза, уши и дружественный разум в тех местах, где иначе укоренится и обоснуется зло. Я не всё могу тебе рассказать, ты всё-таки не комконовец… пока. Можешь учесть, к примеру, что мы почти провалились на Шиенне. Отчасти, возможно, из-за профессиональных ошибок — но, в основном, из-за чудовищной инертности, косности её культуры. Если Шиенна — умственно отсталый, заторможенный ребёнок, то Нги — дитя-вундеркинд. Кши-На и Лянчин — в военном и торговом противостоянии — раскачают прогресс, уместив сотни лет в десятилетия, вот на что мы надеемся. Нам не придётся искусственно подталкивать их в нужную сторону — сами сделают. Но только если уцелеют сверхдержавы — и ты, Колька, и все, кого ты знаешь и кого не знаешь, работаете на то, чтобы они уцелели.

— Много наших на Нги? — спрашиваю я. — Тех, о которых даже Этнографическое Общество не в курсе?

— Этнограф — ты один. Остальные — комконовцы, их — человек пятнадцать. Которые готовы выложиться здесь — из любви к этому миру, из любопытства, из чувства долга… Они — маньяки, Коля. Те немногие, которым не дико, не страшно и не… гормоны в голову не ударяют. Земная общественность в массе Нги-Унг-Лян особенно не одобряет — по разным поводам, но ты же знаешь: мы — ксенофобы. Земная общественность называет кундангианцев «синими обезьянами», «радиоактивными кинг-конгами» — а ведь кундангианцы наши ближайшие и вернейшие союзники на данный момент… военные союзники в том числе. Нелюбимы народом. Нги придумают прозвища и похлеще, я уверена, но мы сделаем всё возможное, чтобы нги тоже стали нашими союзниками — когда вырастут. Мы постараемся создать моду на Нги. Фильмы, куклы, тряпки, духи… придумаем что-нибудь ещё. Мы — вместе с Космическими Вооружёнными Силами — продадим Земле интерес к этому миру за деньги, на которые будем охранять ростки прогресса… до тех пор, пока нги не подрастут и не начнут охранять мир в Галактике вместе с нами.

— Ох, — говорю я. — Я люблю Нги-Унг-Лян. Я люблю тебя. Я, пожалуй, ваш человек.