Принцип "Земля"

Глава 6

На радио звучала легко узнаваемая песня, которая уже даже перестала быть назойливой, из категории ретро годов двадцатых третьего тысячелетия. На ней уже успело вырасти два поколения. Но песня жила. Жила вместе с третий десяток лет устаревающим радио. Да и, пожалуй, только на нем.

Одни удивлялись, что радио вообще еще до сих пор существует, других это раздражало, так как оно, все-таки, требовало денег налогоплательщиков на свое содержание, но в своем существующем виде популярностью уже давно перестало пользоваться. Оно просто было, хотя на нем ничего интересного не было, и при этом совершенно не менялось.

А вообще это касалось не только радио. Удивительным образом ничего не менялось и нечего как будто не происходило, как в заледеневшей пещере. Нет, мир по-прежнему кипел, работал и зарабатывал, продолжая традиции последних столетий, черпал источники своих финансовых успехов исключительно в стабильной инфляции, но выдавая это за новые достижения. Старая технология, которая, как и любая другая, была придумана кем-то для обслуживания конкретных интересов. Таким образом создавалась иллюзия развития. Но заглянув глубже… Одни не хотели этого делать. Другие не знали, что существует что-то, помимо того, что они видят. Третьи не могли, четвертые боялись смотреть, хотя знали, что все просто повязано густой финансовой централизованной паутиной, сложившейся еще несколько десятилетий назад, не позволявшей ничему повернуться. Паутина замкнулась, благодаря мании перекрестных инвестиций, которые были призваны снизить риски, стабилизировать конфликты. И теперь нельзя было отрицать, что такое положение вещей было великолепным удерживающим фактором.

Мир раздражался локальными конфликтами, словно очередной серией в сериале, не давая зрителю передышки и возможности расслабиться. И это было лишь частью придуманной технологии. Мир предлагал себе новые стили, течения, нравы, однако, все чаще это было лишь экстенсивно перефразированным старым или очередным экстравагантным купажем…

Мир словно застыл в этом своем состоянии непрерывного цикличного бурления, которое никуда больше не вело и ни к чему не стремило. Но оно вот уже третье десятилетие являло собой стабильность подчеркнутого равновесия.

Так было до самого начала столкновения.

Не узнать имя человека, начавшего столкновение, в течение нескольких месяцев было не возможно. Узнать, кто его на это подвиг, было так же просто. Стоило только подключиться к любому источнику информации: будь то телевизор или Интернет. Но как остановить столкновение пока не знал никто, поэтому ответа нельзя было услышать даже по радио, которое еще не знало о своем предстоящем повторном рождении.

Поскольку телевизоры висели на каждом углу, в любом магазине, офисе или учреждении информация просто выплеснулась в общество лавиной противоречий. Одновременно по всем каналам и страницам обсуждались сотни фактов, подтасовок, их интерпретаций и опровержений. Одна сторона пыталась связать воедино множество странных наблюдений и донести до всех понимание опасности, в которой находится мир. Другая сторона применяла испытанную тактику и пыталась рассеять внимание, выдвигая свои кандидатуры всеобщих врагов. Кем были эти стороны? Сколько их былò Это понять было не возможно, даже если круглосуточно от-слеживать все информационные потоки.

Но как бы там ни было, десятки профессиональных и любительских видеозаписей сделанных на всемирном благотворительном концерте, мгновенно обойдя весь мир, буквально взорвали его. Они были многократно отсмотрены всеми, умеющими видеть, без исключения.

В эфире одной телепередачи собеседники, имитируя динамичную дискуссию, активно соглашались друг с другом в одном мнении:

— Действительно, как мог один электротехник самостоятельно без чьей-то помощи сорвать концерт такого уровня?

— Да. Вне сомнений, здесь действовала высокоорганизованная группа террористов. А рассыпавшиеся в порошок министр мировой культуры и половина звездного состава концерта — лишь дешевый спецэффект, цель которого шоковыми методами отвлечь внимание от главной проблемы.

— Это неоспоримый факт, ведь министр культуры сегодня присутствует в нашей студии, поприветствуем его.

Другой телеканал докладывал об итогах своего расследования, где главным выводом было то, что видеозаписи, распространенные по всему миру — это просто качественный графический продукт. А никакого благотворительного турне и этого концерта вообще не было. Сообщалось, что это хорошо спланированная финансовая афера, в которой замешаны очень известные и высокопоставленные лица.

Третья версия была еще менее правдоподобной. В ней все произошедшее объяснялось тем, что мир уже давно находится под управлением внеземной цивилизации. Приводились ссылки на документы некого Семенского Я.Д. двадцатилетней давности, где впервые публиковались данные о захвате нашей планеты. Но эти сведения были впоследствии многократно перепечатаны с множеством дополнений, догадок и, как следствие, искажений, отчего потеряли к себе доверие, превратившись в слухи.

Теперь же утверждалось, что это было сделано намеренно, в расчете на особенности психологии человека: чем больше противоречивых вариаций у одного утверждения, тем меньше оно кажется достоверным. Люди с большей охотой верят в мифы Древней Греции, поскольку они уже несколько веков перепечатываются слово в слово.

Ярослава Дмитриевича сумели разыскать и пригласить на телепередачу. Будучи уже весьма престарелым и слабым здоровьем он пришел, пользуясь поддержкой сын. Он еще раз попытался подробно, насколько позволяла память, рассказать все, что ранее пытался изложить в своей диссертации и многочисленных статьях, растиражированных в Интернете. Сам он, однако, смог говорить только минут пятнадцать, после чего ему стало не по себе, и он покинул беседу. Продолжил, насколько знал, сын.

Параллельно на оппозиционных оппозиционным каналах всплыла информация, что Ярослав Дмитриевич Семенский в том же году, когда вышли его первые публикации, проходил психиатрическое освидетельствование. Умалчивалось, однако, что он был признан здоровым. Так же отмечалось, что свою диссертацию, законченную двумя годами позже, он так и не защитил, а своему сыну не позволил продолжить свои исследования.

С подтверждениями версии о внеземном контроле несколько раз в эксклюзивных интервью появлялся на экране и сам Джоска Кардаш, тот самый электротехник. Его безуспешно искала полиция. Но некоторым журналистам удавалось найти его и договариваться о встрече. Впрочем, возможности таких встреч, вероятно, искал он сам. Свое появление Джоска всегда сопровождал подтверждением своей подлинности, одновременно противопоставляя себя тем ненастоящим, против которых он ведет борьбу.

— Я теперь всегда, появляясь на публике, прокалываю себе палец медицинским скарификатором и показываю, что у меня есть кровь, — говорил Джоска. — Если я этого не сделал, значит, это перед вами не я, а моя копия, подобная копии рассыпавшегося министра. Не верьте ни чему, что будет говорить моя копия.

— На что был направлен срыв этого концерта? — задал очередной вопрос журналист, ведущий программу.

— Мы уже давно живем и не знаем, что все ключевые решения в мире принимаются не нами. Все первые лица не люди. И я всем это хотел показать. Кроме того, я показал всем способ, как с ними можно бороться.

— Надо сказать, что способ весьма не прост. Неужели это единственный способ?

— Для того чтобы определить, являются ли они людьми, достаточно просто нанести любую рану и убедиться, что у них нет крови. Обезвредить же намного труднее. Вы видели, что даже современные холодильные установки, почти мгновенно замораживающие воду, еле успели захватить рассыпавшиеся их тела.

— Да. Мы все много раз видели этот момент в многочисленных роликах. Вот Вы и в нашей беседе и в других все время говорите «их». О ком Вы говорите? Кто онù

— Нам известно не многое.

— Простите. Вы теперь сказали «нам». А кто такие мы?

— Мы — это люди. Кто такие они, мы не знаем. Но мы — весь мир, все люди — теперь убедились в их существовании. Они существуют среди нас.

Как бы там ни было, жуткое ощущение окружающей небезопасности словно смогом легло над городами и поселками, заползло в душу и глаза каждого, гнило в груди каждого человека, выедало силы бессонными ночами. В разных частях света стали появляться сообщения о случаях проверки на подлинность, имевших различные исходы. Сначала они были единичными. Их жертвами, к сожалению, стали обыкновенные люди. Никто не знал, чего больше бояться, «их», которые, как утверждается, уже десятки лет никому не причиняли вреда, или проверок. Поднялась волна общественного негодования, подкрепляемая средствами вещания.

Но когда таким образом все-таки был выявлен не человек, и мир снова взорвался известиями и сотнями комментариев очевидцев, волна отхлынула назад. Стали, однако, пропадать очевидцы этого события. В итоге взамен пришла другая волна новыми участившимися тестами на натуральность.

Мир погрузился в хаос, управляемый страхом. В нападениях не было порядка. И им уже не было числа. Несмотря на то, что в большинстве случаев проверок страдали или гибли люди, обнаружения нескольких не людей было достаточно для нарастания напряжения. На улицу без надобности никто не выходил. Подозрительным казался каждый прохожий, потому что он тоже смотрел на тебя подозревающим взглядом.

Вкупе с многие годы топтавшими по ушам слухами начинала все более отчетливо вырисовываться пугающая картина мира. Но обрести окончательные черты в гламурных эфирах телевидения и всеголосого Интернета, а, значит, и в сознании людей, она не успела.

В один миг вся информация просто оборвалась. Как по команде центрального рубильника. Большинство ресурсов, которые могли передавать хоть какие-либо сведения, теперь круглосуточно вещали белый шум. Были заблокированы все средства массовой и точечной коммуникации. Исключением стали только несколько правительственных телевизионных каналов.

В результате разрушились экономические связи и торговые цепочки. Транспортное сообщение встало на колени по самый пояс. Люди были вынуждены вернуться к наличным расчетам, а добыча наличность стала делом жизненной необходимости. Общество было полностью и надолго дезорганизовано и дезориентировано.

Так началось Столкновение. Как шок — невероятный, необъяснимый, но объясняющий. Что именнò Это стало понятно много позже.

Человечество оказалось втянутым одновременно в две борьбы. С одной стороны, с «ними», которые себя до сих пор никак явно враждебно или просто внятно не проявили, кроме отключения средств коммуникации. Это была борьба за выживание человечества. С другой стороны, велась борьба между собой за выживание личное.

В первый же месяц голод и хаос слизали треть населения Земли. В некоторых районах, которые больше других зависели от поставок из других регионов, выжило и вовсе до десяти процентов жителей. Еще треть была отпущена на вечную волю последней третью позже при дележе оставшихся ресурсов и формировании новых сфер влияния.

Эти процессы, как это ни печально, возобладали перед попытками всеобщей консолидации.

Прошли месяцы и годы — голодные, жестокие — прежде чем начали складываться новые шелковые пути.

— Да, Палаш, я тебя, наконец, слышу! Ты меня слышишь? Как связь?

— Отлично, Глеб! — ответила Пелагея.

Захар поймал хлопок победы от Милены и поднял руку, чтобы таким же образом поздравить с удачей Глеба. Кто одной, кто двумя руками, радостные поздравления раскатились волной по всему штабу.

— Вы что там, голубей запускаете? — спросила Пелагея.

— Палаш, все нормально! Ребята просто радуются за хорошую работу.

— Лаша, держи и ты пять! — поприветствовал Пелагею Захар. — Теперь мы надолго на связи!

Волна несколькими хлопками поздравлений передалась в не-многочисленный пока третий штаб.

— Связь-то налажена. Осталось только подождать несколько дней и убедиться, что они не смогут ее обнаружить. Канал зашифрован? — уточнила Пелагея.

Глеб посмотрел на Акима, инженера по связи:

— Что скажешь, дружище?

— Конечно, Палаш, — кивнул тот в ответ головой.

— Ну, будем надеяться, что этот канал они не увидят, — продолжил Глеб, — и старая добрая оптика нам еще послужит. Начинаем отсчет тестового периода. Мы пока прорабатываем подключение через оптику второго штаба. Вы в своем штабе сделали защиту?

— Да. Вся территория обшита металлической сеткой. Над нами находится обычный жилой дом с его обычным излучением, который нас дополнительно маскирует. У нас осталось километров пятьдесят волокна. Забирайте, если нужно для прокладки во второй штаб.

— Этого все равно мало. Они расположены от старых магистралей намного дальше вас. Поэтому с вас и начали. Ну, будем искать склады. Где-то же еще должно было остаться это старье?! Да и наверняка еще остались где-то производства. Запустим их, если стоят.

Глеб засмеялся при мысли, к на сколько старым технологиям им приходится теперь возвращаться.

— Тебе чего смешно-то сталò

— Да, просто. После оптики было еще два поколения технологий, но она еще не полностью умерла. И только то, что на демонтаж проложенных линий нужны были огромные деньги, которые попросту зажали, теперь, возможно, нас свяжет.

— Понятно. Ладно, давай теперь поговорим о планах. Изображение мы когда увидим?

— Аким, прокомментируешь? — попросил Глеб.

— Канал широкий. На данный момент актуально было наличие самой связи. Если канал будет работать, то контентом мы его наполним. Передача видео не сложнее передачи звука.

— Отлично! Много больно говоришь. Скажи, Аким, проще, когда я тебя увижу?

— Лаш, пару дней потерпишь?

— Так долгò

— Что долгò — неутерпел Аким.

— Ну, потерплю! Убаял! Сколько тебя помню, ты всегда умел это сделать. С самого детства! — засмеялась Пелагея.

— Да тебя вообще всегда было легко уговорить, — подначил ее Аким.

— Меня? — возмутилась Пелагея.

— Тебя, тебя. Особенно на какой-нибудь беспредел.

— Вы представляете, как мы навспоминаемся, когда увидим друг друга? — остановил из Глеб. — Ладно. Вернемся на землю. Видео — это наши ближайшие планы. Но нужно возвращаться к более сложным вопросам. Во-первых, нам необходимо уметь отличать их от нас, не стреляя в голову и не отрубая руку. В случае ошибки мы теряем человека. А в случае удачи никакого вреда им все равно не наносим. Они даже если и рассыпаются, то моментально восстанавливаются. Отсюда вторая задача, все-таки нужно иметь способ их нейтрализовывать.

— Ну, у нас есть как минимум один способ, — уверенно сказала Пелагея.

— Это ты какой именно имеешь в виду? — уточнил Глеб.

— Какой? Он единственный, насколько я знаю! Мгновенная заморозка. Зато он проверенный! Как минимум один раз! Я только технических подробностей не знаю.

— Лаш, ты смеешься что лù — Ей ответил Джоска, который как никто другой знал все трудности этого способа. — Я расскажу тебе подробности. Все мероприятие тогда проходило на искусственном льду, который можно практически мгновенно разморозить и снова заморозить. И это очень не просто! Это, конечно, отличный способ одновременно изолировать множество частей друг от друга. Но это только первая из задействованных тогда технологий. То, что они рассыпаются на мелкие части — это то немногое, что мы тогда о них знали.

— Впрочем, сейчас знаем не намного больше, — добавил Глеб.

— Согласен.

— Да и на сколько реально так все подтасовывать каждый раз, чтобы они оказались рассыпавшимися в воде, которая только их и ждет, чтобы резко замерзнуть? — добавил Захар.

— Вот, вот! Для создания эффекта парения артистов, — продолжил Джоска, — использовались магнитные подушки. Это вторая технология. Идею этого концерта мы тогда прорабатывали до мелочей. Продюсеры купились и тогда даже в очередь за ней стояли. Мы ее еще и хорошо продали! Только мы установили гораздо более мощные магниты, чем договаривались. Их тела состоят и множества мелких притягивающихся частиц. В магнитном поле, чтобы удержать форму, частицы начинают сопротивляться полю. Если сила магнитного поля превысит их предел сопротивления, то мы предполагали, что они будут разваливаться.

Вы видели на записях, что их движения стали неестественнымù Они все в итоге попытались покинуть лед. В этот момент мы, как и планировали, разморозили на несколько секунд ледовую арену. Дальше не все пошло по плану, но это оказалось даже лучше. От недостатка мощности вышли из строя цепи, обеспечивающие магниты. Резко пропало магнитное поле, и они рассыпались от собственного внутреннего напряжения. В этот момент сработала заморозка льда, и все, что попало в воду, уже не смогло соединиться в одно тело.

Заметь, все оборудование тогда закупалось не за наш счет.

— И тогда это все еще можно было достать! А теперь это гораздо труднее. Боюсь, производства-то такие стоят! — сказал Аким.

— Вот и я о том же, — ответил Джоска. — Этот способ слишком сложен. Он не может использоваться массово. А значит, не годится для борьбы.

— С момента начала столкновения прошло уже почти два года, а мы так мало знаем о нашем противнике, — отметил Глеб. — И единственный результат этих лет это то, что мы еще не уничтожены.

— Однако, это все-таки положительный результат, — добавила Пелагея. — Мы, кроме того, начали развиваться. Хотя бы налаживать связь. А без связи мы не сможем ничего стоящего предпринять. Кроме того, мы теперь знаем, как надежно от них укрыться.

— Положительный! — Глеб согласился. — Но это тоже порождает больше вопросов, чем ответов. Они не могут нас уничтожить? Или не хотят? Если не хотят, то почему? Зачем мы им нужны?

— О чем ты говоришь? Не хотят! Они ежедневно истребляют тысячи человек.

— Они проводят зачистки населения, преимущественно уничтожая солдат столкновения. Если бы они хотели, они бы могли за день уничтожить все население Земли. Вот и вопрос. Чем мы для них являемся?

— Еще скажи, что они пытаются сохранить нашу расу? — возмутился Джоска, который периодически захлебывался от ненависти или азарта борьбы.

— Скажу! — настаивал Глеб. — Не пытаются, а старательно и методично это делают! Ведь вспомните, за последние десятилетия, до войны, ведь в мире не осталось отсталых регионов. Везде была инфраструктура, люди забыли про голод. Везде было обязательное бесплатное образование вплоть до диссертаций! В школах до сих пор есть научные лаборатории! Их ведь не везде закрыли!

— Ну, уничтожают они не только солдат столкновения, — прервал Нейл, парнишка из третьего штаба, мрачную цепь рассуждений Глеба. — У нас в день убирают по несколько обычных людей, практически с улицы. Может, потому что город большой, поэтому так много. У нас есть человек, который собирал информацию обо всех таких случаях с самого начала столкновения: кого, при каких обстоятельствах…

— Единственной общей чертой всех смертей, я смогла сделать только такой вывод, — продолжила за Нейла Колет, — было наличие шумного происшествия, неразберихи, паники.

Колет по образованию была социологом, и до начала столкновения она служила в специальном подразделении полиции, где занималась исследованиями причин девиантного поведения в своих рядах. Позже ее перевели в архив, где она стала обращать внимание на дела, сдаваемые отрядами грифов с грифом «СЕКРЕТНО» и решением «ОТСУТСТВИЕ СОСТАВА». В отряде грифов таких дел было большинство.

— То есть, как только начинаются беспорядки, тут же появляются грифы полициù — предположил Глеб.

— Да. И если к этому моменту все не утихнет, то они уничтожают самого активного, хотя это может быть просто истеричная тетка, трясущая в панике руками. Впрочем, в последнее время они стали более точно выделять зачинщиков.

— То есть они стали лучше в нас разбираться, — заключила Пелагея. — Тогда формулируем третью задачу: нам тоже нужно в них разобраться.

— А для этого нам нужно решить первые две задачи. Вторую хотя бы для того, чтобы захватить одного из них и изучить. А потом уже будем думать о глобальной борьбе.

Ладно. На сегодня все. Отбой! — закончил совет Глеб. — Палаша, мы расходимся по домам. Как слышишь?

— Вам хорошо! А мы только собрались. У нас на днях должно проясниться одно дельце. Мы уже два месяца без связи, вы, наверное, не в курсе. Но, не буду забегать вперед…. Не подумай, что я суеверная. Просто потом все по порядку расскажу.

— Договорились! Эта осень, я смотрю, выйдет богатой на события.

— То ли еще будет! Она только началась.

— Палаша, подожди, не отключайся. Я еще хотел спросить, как твоя сестра?

— Да, никак. От Эвелины по-прежнему никаких известий, — ответила Пелагея, потускнев глазами и голосом.

Она явно скучала и более того переживала. Но как-то все больше в себе, не очень хотела об этом говорить. Даже с близкими, такими, как Глеб. Возможно, ее больше всего напрягало то, что она ничего не могла поделать, а может, то, что она ничем не могла утешить мать.

— Мать привет передавала тебе и родителям, — все-таки продолжила Пелагея через некоторое мгновение. — Она знает, что у нас сегодня должна быть связь. Очень хотела бы вас увидеть. Говорит, скучает.

— И мои скучают, — ответил Глеб.

Разговор дальше не строился. Тема не легкая.

«Наверное, зря потревожил, — подумал Глеб. — Да сам тоже беспокоюсь, и мать спрашивала. Ну, хоть узнал, что никаких новостей. Плохих».

— Ладно. Давай, наверное, на сегодня закругляться, — сказал Глеб. — Извини, что затронул больное.

— Да ничего. Все нормально. Пока.

Глеб вернулся домой не веселый из-за последнего разговора, но с ощущением маленькой, но победы. Голову осаждали циклические мысли: «Если им нужны люди, тогда почему трупы с улиц не пропадают, их либо находят родственники, либо кремируют коммунальные службы. Нужны живые? Тогда почему двум третям населения было позволено вымереть. Не пепел же им нужен? Тогда бы кремировали всех. Но есть, кого по старинке хоронят. Цель? Должна быть цель».

— Мам, пап, привет!

Нонна вышла встретить сына.

— Твои дети сегодня замучили деда, — улыбнулась она и поцеловала сына в щеку.

— Что, с ним опять случи…?

— Да, нет, — перебила мать, спеша успокоить. — Он нормально. Просто они весь день с ним.

— Сегодня снова налажена связь! — доложил Глеб, войдя в комнату, где играли дети и дед.

— На долго лù — отозвался Ярик.

— Яр, что ты сразу, в самом деле, — суетливо попыталась сгладить скепсис деда Нонна.

— На долго! — Глеб произнес слова уверенно. — Это не радио связь. Мы полгода над ней работали! Мы надеемся! Нам теперь важно следующее: нужно разработать прибор, который позволит нам достоверно отличать их. Нужен критерий. Мы слишком мало о них знаем. Планируем заполучить хотя бы один экземпляр. Не знаю пока как, но это нужно сделать. Будем работать.

Ярик слушал сына внимательно. Мысль Глеба медленно пробила ненадежные защитные барьеры от внешнего мира. И когда он осознал последнюю задачу, и попытался мысленно ее решить, его лицо снова исказилось, он взялся руками за голову, словно он что-то видел и при этом беспомощно зажмурил глаза. А, может, он слышал какие-то звуки, которые его беспокоили. Или…

Глеб всегда пытался, но так и не смог этого понять. Он просто включил музыку: Лист «Грезы любви». Добавил громкости и оставил отца в покое. Но старался не упускать его из вида.

Именно живая запись концертного рояля. Всего несколько мелодий: звучащая, «Вокализ» Рахманинова и «Сон одного человека» Хрисомаллиса могли перехватить внимание отца своими эмоциональными выплесками между фантастическими по широте фрагментами поистине умиротворяющего настроения.

Глеб прочувствовал эту музыку через отношение к отцу. Когда отец безрезультатно сдавливал синеющими ладонями уши, он чувствовал, как у него синеет сердце. И только в те моменты, когда в музыке появлялось Солнце, отца постепенно отпускало, волна за волною. А мать вообще не могла на это смотреть и очень боялась, когда это случалось с мужем только в ее присутствии.

Больше отцу ничто не помогало. Даже врачи. Большинство сходились на одной версии:

— Слуховые галлюцинации, — повторяли они, — их нельзя заглушить берушами, они возникают внутри, а не снаружи. Даже если он оглохнет, он все равно продолжит их слышать.

Отец надрывно прохрипел, глотая окончания:

— …нави…тскре…

Глеб не полностью разобрал его слова. Впрочем, он их уже давно выучил. За четыре с небольшим минуты легендарной музыки отец успел повторить их несколько раз с убывающей долей агрессии. Ярик и сам прекрасно знал, как помогает ему эта музыка. Поэтому он вслушивался в нее, отдаваясь полностью.

Вернулась Нонна, чтобы помочь мужу удержать состояние покоя. Ярик сидел на стуле, оперев голову на руки, а руги локтями на колени. Услышав ее шаги, он поднял взгляд. Они безмолвно посмотрели друг другу в глаза, и Нонна с любовью обняла его за голову. Она хотела что-то сказать, но как всегда не могла найти слов.

Глеб тревожно смотрел на них. Мать и отец поймали его взгляд. И в этот момент они каждый немного на свой манер подумали об одном и том же: «Как хорошо, что есть такие вещи на свете, которые очень сложно выразить словами, но которые можно молчать. И даже так они согревают изнутри. И может быть так они даже понятнее и дороже».

От былого чванства и статусности заведения, с присущей чистотой и аккуратностью во всем, что даже сопли у пациентов должны быть самой высокой категории, теперь осталось только сожаление. Однако, получить здесь работу по-прежнему стремились многие врачи с большой буквы, а уж докторишки просто грезили. Одновременно сюда стремились и пациенты, так как все-таки сохранился имидж высокого профессионализма. Или просто в других больницах он слишком упал, что не мог уже конкурировать с инстинктом самосохранения. Центр «Крони» теперь напоминал скорее гос-питаль, чем известный международный медико-исследовательский институт. Кругом полно людей, ходят, снуют, жуют, сидят, лежат, копошатся, чешутся. Даже в холле.

— Нам необходимо встретиться с доктором Браннекеном и доктором Уайдшером. Они у себя? — спросила Пелагея у регистратора, по старинке занимавшего место за стойкой у входа, когда они с Нейлом, Колет и Питом вошли в здание центра.

— Вам назначенò — последовал довольно учтивый ответ.

— Нам не требуется предварительное назначение, — сухо и уверенно заявила Пелагея.

— Тогда, боюсь, они могут быть заняты или даже быть на операции.

— Оповестите их по внутренней связи, чтобы они немедленно были у себя, — произнесла Пелагея, как бы уже заканчивая разговор и поворачиваясь уйти.

Это не был приказ. Но белый халат Пелагеи с узнаваемыми отливающими лацканами и нашивкой академии, а так же трое ее коллег, стоящих молча в центре холла с серьезными лицами, убедили или даже несколько напугали регистраторшу. И она не стала далее пререкаться.

— Доктор Браннекен, пятый этаж, кабинет 560, доктор Уайдшер, седьмой этаж, кабинет 738.

Пелагея, ничего на это не ответив регистраторше, вернулась к своим, и они вместе направились к лестнице. Видя, что посетители направились не в ту сторону, регистраторша учтиво решилась им помочь.

— Лифт у нас с правой стороны, сюда, пожалуйста.

— Спасибо. Мы по лестнице. Вы уже сообщили докторам? — строго спросила Пелагея.

Ответа они не стали дожидаться.

— Центр постоянно переполнен. Койки в коридорах и даже на лестничных клетках, — заметила Колет, проходя как раз мимо одной из них.

— Население стало в несколько раз меньше, а в госпитале не протолкнуться, — отметил Нейл.

— Власти все время ищут террористическую угрозу, хотя сами установили настоящий террористический режим по всему миру. Люди же боятся побежать, чтобы просто догнать автобус. Возможно и отсюда и такое наполнение центра, — попыталась найти объяснения Пелагея.

— Тем более что сотни других больниц попросту закрылись, — добавила Колет.

— Ну, вам на седьмой этаж, а мы с Нейлом пришли, — сказала Пелагея, когда они дошли до пятого этажа. — Удачи! — коротко добавила она, прикрыв сосредоточенно глаза.

Пелагея, даже не успев начать говорить, с первого взгляда держалась напористо.

— Мы из академии, подразделение биологической безопасности. В ваш центр на днях поступил пациент по имени Томаш Майшис. Нам сообщили, что его вели Вы.

— Нет. Не я, — возразил Браннекен. — Его ведет доктор Уайдшер. Я только принимал.

— То есть вы его осматривали, — выкрутилась на ходу Пелагея.

— Да. Это верно.

Браннекен не мог понять причину такого визита, был немало напуган, даже успел предположить, что это пришли они, что это все, конец, но все же старался держаться.

— Вы контактировали с ним?

— Конечно, — прищурился Браннекен.

«Вы контактировали с ним?» — в то же время в кабинете двумя этажами выше Колет так же напористо задавала тот же вопрос доктору Уайдшеру.

— В том числе непосредственно, пальпация, я имею в виду, и, наверное, в нарушение правил, без стерильных перчаток? — продолжила Пелагея.

— В том числе. С перчатками, знаете ли, напряженно, — оправдался Браннекен. Он все-таки попытался сбить их напор и перехватить инициативу. — Объяснитесь. Что это все значит? Вы в моем кабинете, чините мне допрос!

— Лучше успокойтесь, — более чем уверенно произнес Нейл. — Сейчас не лучший момент для эмоций. Пациент Майшис инфицирован опасным и малоизученным вирусом. Он вернулся сюда четыре дня назад из поездки на острова Молук, где сейчас вспыхнула эпидемия. Инкубационный период длится шесть-семь дней, после которых больной умирает в течение двух дней с крайне высокой вероятностью, по статистике на данный момент. Что влияет на выздоровление, пока не ясно.

Браннекен явно не ожидал такого поворота. Продолжила Пелагея.

— Первые признаки могут проявляться на коже, имевшей непосредственный контакт с зараженными.

Браннекен нервно непроизвольно дернул руками, бросил на них взгляд и снова посмотрел на гостей.

— Покажите Ваши руки, — попросила Пелагея.

Браннекен, потеряв всякую волю, растерянно протянул руки и наблюдал, как Пелагея надевает перчатки. Она положила его ладонь на свою и наклонила голову. Потом посмотрела на Браннекена и четко сказала?

— Смотрите в сторону.

Браннекен безропотно подчинился, ощущая сильнейшую пульсацию в голове.

Пелагея достала и кармана скарификатор и быстрыми четкими движениями проткнула два пальца Браннекена. Тот от неожиданности рефлекторно попытался отдернуть руку. Но Пелагея к еще большему изумлению Браннекена несвойственной даме хваткой удержала ее и посмотрела ему в лицо.

Когда Браннекен отвел свои глаза, не выдержав ее взгляда, она облегченно выдохнула.

— Нормальный, — выговорила она через паузу.

— Что все это значит? — возмутился Браннекен, вспыхнув как костер, в который брызнули бензином.

— Присядьте, доктор, — спокойно устало, как будто космос сняли с ее плеч, сказала Пелагея, сейчас мы все объясним. Она тоже опустилась на стул возле стола Браннекена. — Ваше имя Нейт?

— Нейт! — несколько повышенным тоном раздраженно ответил Браннекен.

— Нейт, забудь все, что мы тебе сейчас говорили про вирус. Это не правда. То, что мы сейчас сделали, было только проверкой.

Пелагея тем временем, бросив взгляд на Нейла, проткнула себе палец острым предметом, висевшим у нее на браслете. Палец закровоточил. Аналогичным образом поступил Нейл.

— Нам нужно было убедиться, что ты — человек, — закончила она.

За эти несколько секунд, прошедших после слов «не правда», Браннекен успел вскипеть еще сильнее.

— Что я… — человек? Что я — человек? Это… — он с трудом подбирал слова. — Что за балаган вы мне здесь устроили. Режете пальцы мне, потом себе. Покиньте мой кабинет. Сейчас же!

Но Пелагея даже не дрогнула. Она с чувством с таким трудом пройденного первого этапа спокойно продолжала:

— От всего, что ты услышишь дальше, напрямую зависит выживаемость человечества. Если эта информация будет передана тобой в ненадлежащие руки, можешь считать себя ответственным за гибель человечества. Если такое случится. Но, тем не менее, ты ее услышишь. А потом, если ты все-таки будешь настаивать, мы уйдем.

— Покиньте мой кабинет, — повторил Браннекен. — Или я сейчас вызову охрану!

— Ты этого не сделаешь. Потому что ты че… — Пелагей начала отвечать на вопрос Нейта до того, как тот успел его задать.

— Это почему же? — выпалил Браннекен.

— Ты человек. И мы люди. Ты только что в этом убедился. А охрана? Они ктò Ты же сам им не доверяешь.

Браннекен хотел было сесть, но последние слова словно выбили из-под него стул, он повел рукой позади себя и, не нащупав кресло сразу, передумал.

— Я Пелагея, это мой друг Нейл, — продолжила гостья. — Мы пришли к тебе и доктору Уайдшеру… Кстати, как его имя?

— Тревор, — натянуто процедил доктор.

В интонации Нейта читалась явная внутренняя борьба с желанием как можно быстрее закончить этот фарс и невозможностью его прервать.

— Тревор, — повторила Пелагея. — Сходится. Так вот. Мы хотим, чтобы забытая исследовательская лаборатория вашего центра снова начала работу. Самое главное, чтобы было получено разрешение, одобрение или просто молчаливое потворство руководства центра. Возобновление работы лаборатории не должно вызывать шума и подозрений.

— Как вы на меня вышлù

— Ты публичное лицо. Получить рекомендации о тебе можно не только на стенде в холле центра, но и далеко за пределами этого города. В Интернете, в конце концов, много твоих статей и монографий.

— Интернет уже несколько лет отключен.

— Но его серверы по-прежнему существуют, хотя никому и не доступны, — возразил Нейл.

— Без вас, врачей центра, кто работал там прежде, — продолжила Пелагея, — нам разрешение не получить. Кроме того, это может выглядеть подозрительно. Но вы нужны нам не только как прикрытие. Вы же, во-первых, сможете продолжить свои работы, а так же станете ценными участниками в освобождении Земли от них. Конкретно нас интересует технология анимации атрофированного нерва конечности, которую успели успешно внедрить еще до столкновения. Но, насколько нам известно, эта технология способна на большее. В том числе и на восстановление активности всего мозга.

— Эта информация не публиковалась, — отрывисто ответил Нейт, явно не проникшись еще доверием к посетителям.

— Поскольку была запрещена к публикации, — продолжила Пелагея.

— И внедрению, — добавил Нейл.

— Но это не причина, о ней не знать.

— Допустим, — выдавил Браннекен.

— Как ты видишь, мы об этом что-то знаем. А вам, думаю, было бы интересно продолжить свою работу.

Пелагея прекрасно понимала, что человеку, ученому, важно даже просто иметь возможность продолжать свою работу. Но если знать, что она будет оценена и тем более внедрена, это может быть гораздо бòльшим стимулом. И она добавила:

— Тем более, что теперь, перспектива ее применения более, чем вероятна. Это я тебе обещаю. Я первая завещаю тебе себя для испытаний, если со мной что-то случится.

«Предпоследние десять на этой неделе и еще десять на следующей, — считал Демид мысленно щитки, зарисовывал в журнал номер очередного, где он провел плановую замену блоков автоматического переключения на резервный источник питания. — А потом работы либо ой-ой-ой как прибавится, либо не ой-ой-ой как не станет!»

Демид был не только на вид простым добросовестным трудягой, не привыкшим разбрасываться стабильными позициями. Он действительно был проще пробки. Однако, выбить из-под него табуретку было бы не просто. И если оглянуться назад, то он, пожалуй, и не вспомнил бы и дня, когда б он не знал, что будет завтра, даже во времена самых рьяных смен владельцев Солнца. Он убеждал себя, что просто удачно выбрал профессию. Но значительное количество примеров безработных коллег, не наводили его на мысль, что есть у него какое-то особое чутье. Вот и теперь. То что он де-лал, казалось бы, идет вразрез с понятиями об определенности завтрашнего дня. Но он делал свою часть дела, понимая, к чему его работа может привести, но даже не имея представления об общей задумке.

Одновременно с заменой блоков резервников он вставлял в разъемы кабелей, прокачивающих ток от входных клемм до клемм распределительного щитка, иглы, которые представляли собой маленькие и примитивные радиоустройства и должны были при получении сигнала сымитировать перегорание проводника, сами при этом полностью расплавиться. Такие же иглы Демид неспеша-потихоньку уже в течение полугода вставлял на всех главных и периферийных, основных и резервных участках электросистемы телецентра Юро, а так же в кабелях, подключенных непосредственно к оборудованию.

В двух других оставшихся телецентрах, Дефанвей и Кариба, которые наравне с Юро продолжали вещание, проводилась аналогичная подготовка. Но об этом ему не сказали, а сам он не спрашивал. Он только знал, и эта мысль его тоже грела, что все ждут, когда он закончит свою работу.

Сверив часы и пожелав друг другу удачи, три окрыленных курьера разъехались по своим направлениям.

Самолет Инги приземлился почти по расписанию, что в последние годы перестало считаться обязательным. Через день она была уже в назначенном городе. Оставалось, правда, еще пять дней, которые нужно было провести не привлекая внимания, но при этом найти способ попасть в телецентр.

Впрочем, эта проблема предполагалась, но по факту подойти к центру Дефанвей было не сложно. Он находился в центре города, прилегающей территории не имел, а соответственно и охраны вне здания. Внутрь же попадать было не обязательно.

Лина из-за плохой погоды на принимающем побережье вынуждена была немного задержаться с вылетом. Но к назначенной дате она все же успела подготовиться.

Дольше всего до центра Юро с несколькими пересадками добираться пришлось Михею, так как ему пришлось довольствоваться услугами сухопутных сообщений. Все возможности авиации были сосредоточены на межконтинентальных перелетах, поскольку им не было альтернативы из-за царящего полного хаоса в морях.

Остановить работу всех трех центров планировалось одновременно. В нынешних условиях это было сделать довольно трудно, так как центры располагались в трех разных частях света, а возможности созвониться и скоординировать действия не было. Поэтому, каждый вынужден был терпеливо дождаться условленного часа.

— Ну, что ж? — Михей, наконец, сидел на скамейке в небольшом сквере под стенами телецентра Юро, смотрел на часы и беседовал сам с собою. — Надеюсь… Да, нет, я уверен, что вы сейчас делаете то же самое. Два, один… Да здравствует белый шум!

Потом он как бы неожиданно вскочил и посмотрел вверх на здание центра, где с наружной рекламы заискрило как будто от короткого замыкания. Реклама погасла, вслед за ней погасли окна, погас вестибюль и указатели подземной парковки. Михей, конечно же, поспешил в сторону прочь от здания, не переставая оглядываться.

Пелагея прибежала в штаб как смогла рано и сразу вызвала Пест в надежде, что Глеб еще не ушел домой, и Венец.

— Глеб, ты думаешь это случайность?

— Чтобы одновременно прервалось вещание трех телецентров практически на весь день? До сих пор ведь не восстановлено! Сомневаюсь!

— Они же не в одном здании находятся?

— Насколько я знаю, даже не на одном континенте! Как мини-мум один точно откуда-то от вас вещает. Наверное, Кариба, судя по названию.

Подключился Венец.

— Томас, вы тоже без телевидения? Ой, привет, Рехема! — поправилась Пелагея, увидев, кто появился на дисплее.

— Томаса пока нет, — ответила Рехема. — Но у нас да! Телевидение отключено с полудня.

— У вас с полудня, значит. Ну…, - задумался Глеб, прикидывая разницу во времени. — Да. Одновременно с нами! А у вас со скольки, Лаш?

— Ночью оборвалось. Точно не знаю. Так говорят. Получается тоже одновременно с вами.

— Тогда точно не случайно, — подытожил Глеб.

— Это точно кто-то работает, — согласилась Рехема. — Вы обратили внимание, где-то раз в полгода происходит какая-нибудь неслучайность, направленная против правительства?

— Они зато что-то делают, в отличие от нас, — скептически отозвалась Пелагея.

— Подожди, подожди… Тебе наскучила тишина? — возмутился Глеб комментарию Пелагеи. — Да, согласен. Мы не ведем активных действий. Но это из тех соображений, что вести их вслепую попросту неэффективно. Мы сейчас не можем достоверно отличать нас от них. Против кого мы будем вести активные действия?

— Отбой, Глеб. Согласна. Мы и так теряем периодически людей. А их мало. А если это просто правительство отключило последние каналы?

— А почему они их тогда раньше-то не отключалù — молниеносно возразила Рехема.

— Мне другое интересно, чего они хотели добиться этим? — озадаченно произнес Глеб.

— «Они» это сейчас у тебя ктò Они или все-таки ты думаешь, что это дело рук человеческих? — уточнила Пелагея.

— Я думаю, что это люди, — задумчиво произнес Глеб. — Но мне не понятна их цель.

— Снизить влияние правительства на массы? — предположила Пелагея. — Но вещание ведь все равно восстановят.

— А смысл тогда? — продолжила Рехема.

— Вот и я волнуюсь, что из-за таких бессистемных акций может усилиться контроль полиции за населением. Нам это не очень будет удобно и, полагаю, может многое осложнить.

— Пела, это ты?

— Да, мам.

Пелагея, не спеша, развязала слегка испачканный с одного края бежевый шарф, свернула и положила его на трюмо, сняла пальто и аккуратней обычного усадила его на плечики, отряхнув и пригладив. Она пришла к себе уставшая от сложного дня и словно пыталась сосредоточиться на этих рутинных процедурах, которые обычно делала быстро и автоматически. Мать даже успела выйти ее встретить.

— Привет, милая?

— Привет, мам.

— Что сегодня новогò — спросила мать, по обыкновению интересовавшаяся очередными прорывами и идеями.

Она как тайный советник всегда хотела быть в курсе всех событий и деталей, сказывалась старая привычка. Обязательно, даже если Пелагея не хотела, давала свою оценку. Иногда даже подбрасывала интересные ходы.

— Сегодня? Сегодня, наконец, запустили лабораторию, — медленно ответила Пелагея, словно они эти лаборатории запускают каждый день по несколько раз.

Виолетта заметила, что дочь, отвечая ей, оставалась глубоко в своих мыслях, словно скрываясь там, чтобы не сказать лишнего.

«Это так она ответила о лаборатории, которую мечтала поднять больше года? — удивилась мать. — Еще несколько месяцев назад она весь вечер рассказывала, с каким трудом им удалось завербовать врачей».

— Лабораторию Тро…? — Виолетта попыталась вспомнить название.

— Крони, — спокойно поправила ее Пелагея. — Это та самая лаборатория нейротехнологий при медицинском центре Крони, которая свернула исследования с самого начала столкновения.

Виолетта даже вспомнила рассказы дочери, что в центре Крони попросту некому стало работать. Специалисты, пережившие деградационный период, стали ближе к людям и дальше от науки. Но врачей все равно не хватало. Кроме того, была отключена сеть, а все оборудование лаборатории управлялось от компьютеров интегрированных в нее.

Врачи, на которых вышла Пелагея, согласились инициировать восстановление лаборатории. Штаб завез несколько «заплесневелых арифмометров», так между собой они называли старинные персоналки, которые удалось найти. Они могли работать вне зависимости от наличия сети. Через них инженеры штаба развернули локальную сеть, в которой запустили все необходимое медицинское и научное оборудование. Отсутствие общей сети штабу было даже на руку, так как исключало контроль над деятельностью ла-боратории извне.

Виолетта помогла дочери привести одежду в порядок.

— Где-то ты испачкалась, — суетливо сказала она, увидев следы на шарфе. — Чем этò — она принялась разглядывать.

— А что там такое? — Старательно укладывая шарф, Пелагея все-таки не заметила ничего необычного. Она тоже посмотрела на шарф. — Наверное, помада, — равнодушно произнесла она.

— Как этò — удивилась мать.

— Глаза слезились, — ответила Пелагея.

— До подбородка?

— Просто… Да и ветер сегодня сильный и прохладный, — прервала первую мысль Пелагея.

— Пел, ты устала, — поинтересовалась Виолетта, глядя на бледную, хотя и только что с улицы, дочь.

— Не столько устала, сколько… — они прошли в комнату. — Садись, мам, расскажу, — предложила Виолетта. — Сегодня разговаривала с Глебом. Дядя Ярик умер.

Виолетта на какое-то мгновение замерла, не дышала, не моргала, даже не думала. Только взгляд медленно сполз с лица дочери и остановился на окне, вчитываясь в толщу воздуха перед ним. Ничего за окном она сейчас не видела. Потом она так же медленно вдохнула, словно делая это потяжелевшими глазами, и спокойно выдохнула.

— Ну, вот, — сорвалось с губ. И через паузу: — Таких людей единицы.

Виолетта почему-то мгновенно припомнила себе все, что мог бы припомнить ей Ярик, но так и не сделал этого. Её память вдруг озвучила ей слова Ярика: «Меня можно обидеть, но, наверное, нужно хотеть это сделать». И она подумала: «Он действительно не обращал внимания на житейские мелочи и перепады настроения. Хотя нет. Он обращал. И отличал их. Но не придавал им значения. А напротив, всегда старался сгладить, поддержать, помочь словом, делом. Беспокоился…».

Пелагея подошла к матери и прислонила ее голову к себе.

— Ты расстроилась? — спросила она.

— Мы так и не успели сходить к тебе в Чашу, чтобы еще раз увидеть друг друга, — ответила мать. — Ты передавала ли им привет, дочь?

— Конечно, мам, — тихонько сказала Пелагея.

— Да я знаю, что передавала, — ответила чуть погодя Виолетта. — Так. Спросила. Чтоб себя, наверное, успокоить.

— Все будет хорошо, мам. Так должно было быть, — попыталась утешить ее дочь.

Обе немного помолчали.

— Конечно, — прервала тишину Виолетта. — Но чем ближе это самое «должно», тем страшнее становится.

— Ты боишься? Ты же всегда говорила, что это глупо бояться того, что неминуемо случится.

— Говорила. Я же не смерти боюсь.

— А чего тогда? — осторожно поинтересовалась Пела, боясь глубже расстроить мать.

— За вас. За тебя и Эви, — откуда-то из прострации отвечала Виолетта. — Даже не зная, жива она или нет, я по-прежнему за нее боюсь. А со страхом ничего нельзя поделать. Можно привыкнуть к старости, к холоду, к боли. Можно делать вид, что не замечаешь их. Можно даже действительно не замечать их. Но нельзя привыкнуть к страху. Времена-то вон какие непонятные настали.

Они поговорили еще некоторое время, потом снова немного помолчали, пока Виолетта не предложила помянуть ушедшего друга.

Суета все еще не рассасывалась, несмотря на довольно позднее время. Глеб тоже задерживался в штабе. Он вызвал соединение с третьим штабом.

— Чаша на связи. Как нас слышите? — ответили шаблонно на вызов.

— Слышим отлично. Привет Орест.

— Привет Глеб. Есть новостù

— Да, не то чтобы новости… так, просто, революция маленькая. Лаша там есть поблизостù

— Что еще за революция? — встрепенулся Орест.

— Расслабься! Все нормально! Минут через десять собери народ, пожалуйста, у моста. Ладнò

— ОК, — медленно сказал Орест, так и не поняв хорошие или плохие новости их ждут.

Он позвал Пелагею и остальных.

— Что у вас там? — прибежала озадаченная Пелагея.

«Орест, похоже, не смог просто позвать людей и уже нарассказывал разных глупостей», — подумал Глеб, увидев обеспокоенную Пелагею.

— Пока еще ничего, минут через десять только. У вас как?

— Разгребаем документацию в лаборатории.

— В лабораториù В какой? — не понял Глеб.

— Ага! В какой, ему! Только после вашей революции!

— Хм. Вот вы, значит, какие сталù — улыбнулся Глеб. — Ну, ладно.

— Мать передавала тебе и семье соболезнования. Когда похоронилù — перешла на спокойную интонацию Пелагея, вспомнив, что мать очень просила передать Глебу и Нонне, что она переживает утрату вместе с ними.

— На прошлой неделе. Позавчера вот девять дней было. На кладбище были. Холодно, ветер, снег срывался. Но мама тоже была, — ответил Глеб.

— Тетя Нонна всегда была сильной. Моя мама жалеет, что отца твоего уже не успела больше увидеть, — добавила Пелагея.

— Да. С тех пор как вы уехали, мы больше ни разу не встречались, — не спеша, проговорил Глеб.

— Живьем не встречались! А так-то на видеомостах виделись, пиры пировали, — попыталась подбодрить его Пелагея.

— Это тоже когда былò Свободной связи сколько уже нет! Да! Уже тридцать лет я вижу тебя только на картинках. Да, я помню. Вы тогда с праздника зашли к нам в гости, мы не ходили в тот год, мама болела, и Эвелина все рассказывала про какого-то мальчика, которому она подарила цветы. А потом вы уехали.

— Давно было, — задумалась Пелагея и снова вспомнила сестру. — От нее по-прежнему нет известий. Ты-то как, без отца? Да тетя Нонна? Держитесь? Он у вас хорошо держался. Жаль только все в стороне от Примулы?

— Упрямый был. Или слишком в свое время запуганный. Никак не мог понять, что времена изменились. Уже все давно знают то, что он когда-то хотел до них донести.

— Да. Раньше ему не верили, а теперь уже достаточно тех, кто хотел его услышать. Так и не удалось его убедить. Если бы он не сказал, что электромагнитное поле они ощущают аки детекторы, — вспомнила вдруг Пелагея, — мы бы так и до сих пор пытались бы восстанавливать радиовышки с перспективами связи не больше, чем на неделю, и не смогли бы наладить связь между штабами.

— А сколько штабов было уничтоженò Мы все время думали, что это из-за утечки информации. С ним в последние годы все чаще случались непонятные приступы, он впадал в раздражение и потом часами шептал одно и то же: «Ненавижу этот скрежет», и требовал заглушить тишину.

— Скрежет?

— Я тоже не могу понять. Когда его накрывало, с ним бесполезно было говорить. А если спросить его про скрежет, когда он в норме, его сразу накрывало.

— Может, поэтому он и не хотел с нами…

— Второй штаб на связи, — доложил Аким, перебив разговор Пелагеи и Глеба.

— Внимание! — Глеб отвлек всех от своих дел. — Венец, вы нас слышите? Это Пест. Повторяю…

— Да, да. Это Венец, — отозвался Томас. — Приветствуем вас Пест. Слышим отлично. Наконец!

— В самом деле! Тоже рады слышать вас!

— Я уже думал, что мы опять на долго останемся без связи.

— Я тоже этого опасался.

— Хорошо, что быстро починили!

— Ну, вот! Вся Примула снова в сборе! Чаша тоже на связи. Мы их видим. Вы их можете пока только слышать. Канал упал, видео нет. Ребята разбираются с ним, — пояснил Глеб.

— Томас, привет. Это Палаша. Как вы?

— Слышу тебя. Привет, дорогая!

— И полгода не прошло, как мы снова только слышим тебя! Но даже и так мы очень рады, — весело сказала Пелагея.

— Да ладно тебе, — зацепился Глеб. — Мы планировали наладить связь к концу года, получилось через месяц, после связи с вами. Довольно быстро, я считаю, справились. И только последние дни сбой какой-то. А два месяца проработала. До конца года-то починим!

— Да, все отлично, Глеб. Томас, как вы там?

— Мы набираем людей. Нам не хватало как раз координации действий с вами. Теперь все изменится, — бодро отрапортовал Томас.

— Теперь, имея постоянную связь, мы сможем использовать и ваших специалистов. Сообщишь, кто у вас сейчас уже есть? — попросила Пелагея.

— Хорошо, сообщу.

— А нам как раз нужен хороший акустик, — добавил Глеб, — который сможет выжать из звука всю возможную информацию. У вас есть такие людù

— Я спрошу у ребят, разбирается ли кто в этом? — ответил Томас. — А что за тема?

— Тема? Ну, ввожу в курс дела! Разбирал я на днях вещи отца и нашел там его старый ноут. Ему уже лет двадцать с лишним, не меньше, но все еще работает. По тем временам продвинутый, наверное, был. Слил с него информацию. Там много любопытных звукозаписей, где он разговаривает и спорит с разными людьми о подмененном правительстве, о целях нового правительства, о причинах захвата нашей цивилизации, о том, когда это произошло, и почему это сделано так мягко. Требует объяснений по поводу исчезновения дяди Авдея. Пел, помнишь егò

— Конечно, помню, — отозвалась Пелагея.

— Аким вчера просто рыдал у меня на плече, услышав разборки отца за дядю Авдея.

— Я представляю. Ему, наверное, как ножом по старой ране, — Пелагея тоже словно повисла.

Возникшую паузу никто не решился прервать сразу. Получилась минута молчания.

— То есть теперь, наконец, станет все понятнò — все-таки осмелился заговорить Орест.

— Вряд ли, — продолжил Ярик. — Ответов ему прямых, конечно, никто не дает. В основном он пытается найти подтверждение своим гипотезам и разводит их на ответы. Мы еще не все прослушали. Речь не везде хорошо слышна. Но я уверен, что записи нужно слушать не только на предмет текста. Поэтому нужен человек, который знает о звуке все, и который сможет это все из звука вынуть. Это то немногое, что у нас есть.

— Может, найдем там какие зацепки, — предположила Пелагея.

— Именно их и хочется найти, — подтвердил Ярик.

— У нас тоже есть новость, — перехватила инициативу Пелагея. — Теперь мне хочется поделиться. Мы уже не раз говорили о том, что потеря даже одного человека для Примулы это большая утрата. Помнишь, Глеб, мы говорили о лаборатории центра Кронù

— Да. Конечно, помню.

— Мы возобновили ее функционирование. Запустили всю аппаратуру, и там есть ученые, которые готовы продолжить свою работу.

Через несколько дней напряженной работы Мад, специалист по звуку, которого нашли коллеги по Примуле в штабе Венец, связался с Глебом.

— Глеб, ты, наверное, тоже заметил, что здесь две группы записей с разницей в два года. В обеих группах встречаются фрагменты с довольно странным очень тихим на уровне пяти-десяти децибел напоминающим скрип звуком. Непонятный звук. Он то пропадает, то появляется. И он есть не во всех записях.

— На что, ты говоришь, похож звук? — переспросил Глеб.

— Ну, сложно сказать. Он непонятной природы. Это скрип, шорох, шелест, жужжание, шуршание… Что-то среднее, что-то в этом роде.

— Скрежет! — выдал Глеб.

— Может. Тоже подходящее слово. Похоже.

— Не-е-ет! Это не просто подходящее слово! Это слово отца. И если все… А включи-ка этот звук.

Мад включил фрагмент записи.

— Звук очень тихий. На грани порога слышимости, — комментировал он. — Но, тем не менее, его можно услышать, если вокруг нет постороннего шума. Он достаточно низкий, на него вполне можно и не обратить внимания. А разница записей в два года. Ты можешь пояснить? Были какие-то события?

Глеб посмотрел на даты файлов.

— Да. Первая группа — это год очередной экспедиции в Африку, во время которой отец пропал почти на полгода. Они пропали почти одновременно с дядей Авдеем, но в разных местах. Через два года он закончил работу над диссертацией. Но резко передумал защищаться. А после вообще завязал с наукой.

— Глеб, обрати внимание на этот диалог, — Мад включил другой фрагмент: «… то ломается, то гнется. Это какая-то новая технология? Для вас, наверное, да. Новая технология». — Ты что-нибудь понимаешь? — спросил Мад.

— Я слушал эти записи. И если мы с тобой вдвоем независимо думаем об одном и том же, то, наверное, это так и есть.

— Глеб. Ты понимаешь? Что, по-твоему, может означать «Для вас — да»? Слушай еще. Разговаривают здесь двое. Слышны шаги. Разные. То есть оба время от времени ходят. Но только одни шаги сопровождаются этим странным звуком.

— Скрежетом, ты имеешь в виду? — уточнил Глеб.

— Да. Будем называть его так, раз тебе так близко это слово, — согласился Мад.

— Да я просто ненавижу это слово! — возмутился Глеб. — Но оно не выветривается у меня из головы.

— Ладно, ладно… — успокоил его Мад. — Далее. Два удара стулом. В момент первого удара и сразу после, но не до, слышен скрежет. После второго нет.

— То есть они могут быть не только людьми, но и, например, стульямù — предположил Глеб. — Мад, это очень интересные сведения.

— Ну, это пока первые характерные особенности, которые мы нашли. Мы работаем дальше. Глеб, здесь еще Томас хотел с тобой поговорить.

— Глеб привет!

— Привет, Томас!

— Ну, как тебе наш звуковик?

— Он меня озадачил, если честно.

— Он больше всего сожалеет, что это была цифровая запись, а не аналоговая.

— Да, — вернулся в беседу Мад. — При оцифровке, хотя в то время она уже была весьма достоверной, уже перестали жадничать на бытовой записи, все равно теряется часть звука, которую даже самый захудалый микрофон способен услышать.

— Мад, в отличие от нас, застал аналоговые системы. Уверен, он знает, о чем говорит, — с улыбкой, которую никто не увидел, добавил Томас.

— Ну, здесь, как говорится, что имеем, от того и отталкиваемся, — сказал Глеб.

Вряд ли кто-то с уверенностью мог бы сказать, что природных катастроф стало меньше, но обсмаковать их теперь не предлагали ни на одном из правительственных телевизионных каналов. У простого обывателя вполне могло сложиться ощущение, что у природы настала долгожданная эра всеобщего благоденствия. Если бы не редкие слухи от приезжих, которых тоже стало значительно меньше по сравнению с прежними временами. С их слов можно было сделать вывод, что скорее всего все-таки где-то случаются смерчи, наводнения и землетрясения с привычной им частотой. Но эти слова, не находя привычной поддержки в газетах, на телеэкране, воспринимались как слухи и казались не слишком реальными. В отдельных благополучных районах уже успели вырасти поколения, которые просто не верили, что природа может быть суровой и даже жестокой.

Тем не менее, природа осталась природой. И несмотря на успешно реализованные программы по снижению антропогенного фактора влияния на природу, начатые единым правительством уже около тридцати лет назад и позволившие стабилизировать расшатавшийся баланс, природа все-таки баловалась. Точнее сказать продолжала жить и развиваться по своему закону, где события, которые мы воспринимаем как катаклизм, есть просто необходимый шажок ее эволюции или даже не шажок, а маленький чих, или просто что-то зачесалось в подмышке.

— Нет, Томас. Мы не слышали. Ну, я точно, — удивленно ответил Глеб.

— Да, я так и думал. В новостях-то ничего не передают. Ну, трясло хорошо!

— А где, прямо у вас?

— Не прямо у нас. Километров тысячу с небольшим на северо-восток. Разрушения есть: дома, постройки. Район не богатый, но достаточно людный. Ведь у нас, где вода — там люди. А вокруг пустыни. А здесь как раз и вода, и еще горы. Соответственно не только трясет, но еще где-то что-то обсыпается. Реки повыходили. Рассказывали, в озере сильно поднялся уровень воды. Собственно поэтому и реки разлились.

Я сам там, конечно, не был. Больше со слов. Говорят, что самым страшным, однако, оказалось не само землетрясение с наводнением. А грифы полиции! Понятно, что в такой ситуации у людей паника. Кто-то пытается спасти остатки скарба, кто-то в потоке на каком-то бревне может застрять и просто звать на помощь. Так эти сволочи, они же не разбирают, похоже, по какому поводу народ беспокойствует. Они методично стреляют в таких!

В интонации Томаса чувствовалось полное недоумение по этому поводу с откровенной злостью.

— То есть? Это че, выходит, убегать от каменного завала тоже нужно пешком? — изумилась Милена. — Глеб, ты что-нибудь понимаешь?

— Получается так. Ну, если только повезет, и тебя не заметят! — ответил Томас.

— Что тут понимать? — сказал Глеб. — Система охраны порядка давно превратилась в систему террора. Это видно и у нас в городе, и Палаша то же самое рассказывает. А полицейские грифы — это же машины. Им заложено одно, пресекать суету, они и секут ее без пощады. Какая им разница, сам ты прыгаешь по земле, или это земля под тобой прыгает?!

Мад, по мере того как наковыривал хоть что-то любопытное в записях Ярика, сбрасывал информацию Глебу, который пытался во всем этом разобраться, старался, как мог, по воспоминаниям слов отца пояснить Маду смысл некоторых фрагментов записей. Роились гипотезы, Мад какие-то моменты после этого переобрабатывал снова и снова.

Прошла встреча очередного нового года. Считал ли его кто-нибудь долгожданным? Возможно, в этот рад да. В новом году все ожидали прорыва, ведь при наличии устойчивой связи Примула стала действовать слаженнее и взрослее, уже наработала некоторую базу возможностей, и от подготовительных действий уже всем хотелось перейти к более активным.

Глеб связался с Венцом и попросил позвать Мада. Пелагеи не было в штабе, но главное, что присутствовал электронщик Орест, он вышел на связь от Чаши. Как раз он-то и был нужен Глебу.

— Мад, скажи, а скрежет на всех записях одинаков? — уточнил Глеб.

— Не идентичен, но имеет ряд общих характерных признаков, — ответил Мад.

— А тот, что двумя годами позже?

— Такой же.

— Этот звук можно достоверно идентифицировать в произвольном звуковом потоке?

— С некой вероятностью.

— С какой именнò — поинтересовался Джоска.

— Кто же ее считал? Просто думаю, что существует некоторая вероятность ошибки. Полагаю, не высокая.

— Десять, тридцать, восемьдесят процентов? — предложил оценить хотя бы грубо Глеб.

— Да, ну! Ну, процента полтора, два!

— Это хорошо, — оценивающе сказал Глеб.

— Это практически безошибочно! — радостно заметил Джоска.

— Именно это я и хотел услышать, — заключил Глеб. — Тогда на этой базе мы можем разработать детектор. Мад, расскажешь Оресту все об этом звуке, как его выделить, идентифицировать, измерить и так далее. Орест, вам с Мадом нужно разработать устройство, которое бы постоянно анализировало звук вокруг и могло бы дать нам знать, что вблизи нас кто-то из них. Думаю, это может быть какой-то браслет, который было бы удобно постоянно держать при себе. Как часы.

— На экранчике высвечивать расстояние до источника, — предложил Мад.

— Расстояние определить невозможно просто по приемнику, — сообщил Орест. — Интенсивность без проблем покажем.

— Думаю, не очень будет удобно и возможно постоянно смотреть на часы, — возразил Нейл.

— Согласен с тобой. Надо, чтобы детектор информировал более активно. Вибрацией, но ее может быть слышно, или нагревом на тыльной стороне часов, например, чтоб я это просто кожей легко мог ощутить, — сформулировал задачу более четко Глеб.

— Эта вещь еще, наверное, должна быть компактной и простой в производстве, — добавил Томас.

— Это тоже важно, — согласился Глеб. — Нужно срочно придумать, где мы будем это производить.

В этот момент прибежала в штаб Пелагея. Глеб продолжил:

— У нас регион промышленный, производства электроники тоже есть, наверное, найдутся где-нибудь связи. В своих регионах тоже попробуйте выяснить.

— Мы, конечно, поищем. О чем речь? — пообещала Пелагея. — Пест, Венец привет всем!

— Кажется, у нас будет детектор. Потом расскажу тебе детали, — пояснил Орест.

— Спустя три года! — оглянулась назад во времени Пелагея.

— Если это заработает, — начал строить планы дальше Глеб, — то через какое-то время мы получим приблизительную информацию о численности и местах, где они бывают. И нужно значит усиленно думать о том, как их ловить. Джоска, ты, кажется, что-то уже предлагал? — вспомнил Глеб.

— Да. Я думал, — сказал Джоска. — Много думал. Надо исходить из того, что мы сможем достать. Сейчас все будет куда сложнее, чем три года назад. Предлагаю попробовать использовать просто достаточно мощный магнит, который просто прижмет к себе все, что угоднò

— Ну, да! Нам ведь сейчас не нужно создавать антураж в виде шоу, — добавил Захар.

— Ну, вот! Умные ребята? — улыбнулась Пелагея.

— А ты нет? — улыбнулся ей в ответ Глеб.

— Ну, в чем-то, безусловно, да! — кокетливо согласилась Пелагея.

— А на сколько мощный магнит нужен, ты уже рассчитывал? Мы сможем такой найтù — уточнил Глеб.

— Не то чтобы рассчитывал, — ответил Джоска. — Чтобы рассчитывать нужны исходные данные. А их нет! Поэтому только прикидывал.

— Так же как и в прошлый раз? — подколола его Пелагея.

— Ага. И потом взяли с кратным запасом! — поддерживая расположение Пелагеи, ответил Джоска.

— Мне кажется, главное только нужно расположить магнит правильно и достаточно близко, — включилась в идею Милена. — То есть нам придется объект заманивать. Мы не сможем с магнитом охотиться?

— Да, нужно окопаться в таком месте, чтоб ничего лишнего не прижало к нему! — вставил Томас. — Но чтобы там оказался один из них. Я прав, Джоска?

— Прав. И чтобы между магнитом и одним из них не оказался один из нас! — уточнил Джоска.

— Это хорошо, что Джоска в штабе сегодня, — добавил Томас. — Чет как с вами не свяжешься, он по жизни на работе! А вы как бы и нет, все прохлаждаетесь! — пошутил Томас.

— А вы не иначе, паритесь! — ответил в том же духе Глеб.

— Ну, мы-то, конечно! У нас лето! Паримся!

— Везет вам! А у нас зима. Мы реально прохлаждаемся! У вас-то ваше лето от зимы отличается на десять градусов!

— Точно! Вы и зимой не озябнете! — добавила Пела.

— Все правильно говоришь. У нас и зимой не приходится прохлаждаться!

— Ладно. Джоска, скооперируйся с нашими физиками. Нужно от прикидок все-таки к расчетам переходить. Как бы там ни было сложно, комбинацию необходимо будет придумать, — закончил Глеб. — Давайте, до связи!

Сотни разноумных пратиарийцев занимались прямо или опо-средованно, с научной или только с производственной позиции принципом Земля. Но как никто другой сложность ситуации понимал Деш. Люди, вынутые с экспериментального носителя, нужны были, чтобы оценить результаты текущего этапа их развития. Но что делать с ними потом, когда все мерки сняты и синхрофазограммы записаны?

Несмотря на то, что эксперимент длился уже четвертый сиклон, этот вопрос так и не был еще решен. А точнее явно возник только сейчас. Спорные мнения были даже по поводу того, а позволять ли им хотя бы общаться между собой?

С прежними контрольными отборами поступали просто — весь материал уничтожали, руководствуясь соображениями безопасности, поскольку технология еще находится в статусе экспериментальной. Но в последний раз изъятие с тестового носителя проводилось уже после официального запуска проекта в производство. И университет Пианс не мог их уничтожить после того, как были закончены с ними лабораторные работы, занявшие в общей сложности около двух обиоров.

Деш думал об этом еще во время изъятия. Одного человека, изъятого в числе последних и сложно приходившего в норму, Деш решил забрать к себе домой. Но только после того, как тот полностью адаптируется. Среди коллег Деша нашлись желающие поступить так же. Поэтому те люди, кто воспринимал новую среду легче, смогли раньше поменять шкуру подопытного кролика на роль диковины, которую все разглядывают. А интерес к технологии был довольно велик.

Однако, Деш четко ставил условие, что это не серийные образцы, и их нельзя использовать по прямому назначению технологии.

Этот же вопрос, только в многократном масштабе, касался уцелевших людей с первого производственного носителя, который пришлось перезапускать с нуля. Ведь их было около тысячи человек. Если позволить им общаться, то может случиться то же, что и на носителе — они начнут истреблять друг друга. Не позволять — они, очевидно, чувствовали дискомфорт в отсутствие общения и вообще в отсутствие какого-либо занятия. Как следствие возможны агрессия или напротив апатия, но в любом случае деградация. Поэтому большую их часть постоянно держали штабелями в состоянии глубокого сна, оставляя бодрствовать не более пяти процентов уцелевших экземпляров.

Деш один сидел в гостиной, читал газету. На столе поблескивала чашка свежезаваренного таойи. Асан был на исходе, и за окном уже обессиленно таяли сумерки. Деш просматривал новости, статьи, отзывы о внедренном принципе.

— Тебе не удалось хорошо отдохнуть, Авдей? — поинтересовался Деш, видя не бодрое лицо Авдея, вразвалочку спускающегося с верхнего этажа.

— Нет, спасибо. Отдохнул я хорошо, — ответил Авдей, хотя его голос не звучал бодрее, чем выглядело лицо.

Вслед за Авдеем примчался и пыхтящий Картес, виляя хвостом, и встал рядом с ним.

— Тогда отчего такой вид?

— А отчего быть бодрым, если сейчас ты пойдешь спать, мне одному куковать весь день.

— Ну, вот… — отметил для себя новую проблему Деш. — Ничего, что-нибудь придумаем. Думаю завтра забрать детей из педагогиума домой, познакомить с тобой. Ты вроде уже освоился здесь немного. Уверен, тебе станет не так скучно!

— Осваиваюсь, — ответил Авдей.

Пребывание в столь новой для себя обстановке явно не располагало Авдея к многословности.

— Я смотрю, пес от тебя не отходит! — с улыбкой заметил Деш. — Он сколько у нас живет, ни за кем так не увивался. Скорее дети не отходили от него.

Авдей погладил пса за ушами, присел на корточки и позволил псу облизать себе ухо.

— А, этот да-а-а. Ни на шаг от меня! — подтвердил Авдей.

На его постном лице отразилось понимание того, что его даже радует такое собачье безобразие. Хотя прежде он не сильно слезился от удовольствия от этих манерных животных нежностей.

— Зачем он это делает? — удивился Деш.

— Без понятия! — вальяжно недоумевая и при этом зевая, ответил Авдей. — Собаки такие!

— Первый раз вижу такое!

Конкретно за этой формой не велись пристальные наблюдения. Деш мысленно пытался просчитать, что в процессе развития принципа могло сформировать такую потребность, но пока не находил ответа и не понимал смысла действий собаки именно в отношении Авдея.

— Серьезнò — Пес уже, словно голодный, лобызал щеки и колючий подбородок Авдея. Он и в самом деле давно не видел людей. — А меня больше удивляют местные бесконечные дни.

Авдей уже несколько ариядов жил, если это можно так назвать, у Деша в доме, привыкал к обстановке и режиму, точнее его уже ломало от борьбы с ним. В отсутствие Деша, весь круг общения — это Картес. Эта вполне приличная породистая, как решил Авдей, но не определил точно породу, бестия лишь несколько минут при первой встрече недоверчиво обнюхивала его, после чего больше не отходила, страдая от редких уединений Авдея в уборной.

— Арияды, ты хотел сказать, — поправил его Деш. — Привыкай, привыкай.

— Привыкаю. Не могу привыкнуть к тому, что вы днем, в этот ваш арияд, — сам на этот раз поправился Авдей, — спите, а ночью, когда темно, работаете, гуляете.

Авдей уже почти смирился с мыслью, что ему придется привыкать называть дни ариядами, но подсознание все равно протестовало.

— Ну, асаны у нас не такие уж и темные. Из-за остаточного света Асаны полностью никогда не темнеет. Даже в полный асан.

— Что значит, в полный асан? — смутился Авдей. — Бывает не полный?

— С заходом Сиклана начинается мягкий асан. В атмосфере Асаны остается рассеянный свет одновременно Сиклана и Асаны. А когда Калипр заходит в тень Асаны, она закрывает свет Сиклана, пропадает найвоновый оттенок света, остается только рассеянный свет Асаны.

Авдей старательно по крупицам выстраивал астрономическую модель в голове, но она пока не срасталась в нечто совсем понятное. Из объяснений Деша ясно было только одно, что иногда все-таки темнеет.

— А мы как те куры. Чуть стемнело — спать! Хотя… Куры… Ты, может, и не знаешь, что это такое? — махнул рукой Авдей и не стал продолжать мысль.

— Тебе не обязательно сидеть дома. Если уже освоился, можешь выходить на улицу.

— Я выходил один раз, когда ты спал. Тут рядом стоял. Так высоко, голова кружится сразу. Да, у меня здесь на восходе почему-то болит голова.

— Со временем это должно пройти. У тебя достаточно сложно и первичная адаптация к нашим условиям проходила.

— Я всегда был метео-чувствительным. И у себя дома, — ответил Авдей.

— И, кстати, долго, — добавил Деш, — почти пять обиоров. Поэтому я тебя так долго не забирал.

— А я чуть с ума не сошел в этой вашей лаборатории, хотя вы меня почти все время держали в состоянии сна. А как проснешься, и не знаешь, что думать, куда себя деть. Где я? Когда я? Я это я, вообще?

— Будешь таойù — предложил Деш, одновременно сбивая Авдея от входа в мысленный тупик. — Только что заварил свежие. Добавил цветы паиса. Причем очень вовремя сорванные! Цветы только, только раскрылись, еще не успели растратить аромат. — Деш показал на потолок, где Авдей смог увидеть раскрывшиеся довольно изящные венцы, гармонично дополнявшие приглушенную курчавую зелень своими ненавязчиво белыми тонами.

— Ааа, их можно тоже заваривать? Я думал с таойи только листья донники можно заваривать.

— Добавить к таойи можно все, что угодно, из того, что оплетает этот дом. Листья паиса тоже можно, например. Попробуй как-нибудь.

Авдей с видом прогоняемой нерешительности сел напротив Деша.

— Деш, я уже долго не могу решиться сказать об этом. Точнее, снова хочу вернуться к старой теме. Я хочу вернуться домой.

Деш задумался и попытался снова обрисовать перспективу, которая возможна здесь.

— Допустим, ты этого не хочешь. Здесь ты мог бы…

— Нет! Допустим, вы этого не хотите, — не позволяя сбить себя с толку, перебил Авдей. — А я хочу! Ты главное скажи, это в принципе возможнò

— Чисто технически это, безусловно, возможно. Я уже говорил тебе об этом. Но…

— Тогда верните меня обратно. Для вас мы всего лишь, наверное, очередная находка. А я не хочу видеть и даже знать, как вы поступите с моим миром. Предпочту погибнуть с ним.

— Мы не планировали ничего делать до тех пор, пока вы там существуете.

— Тем более! Мы с тобой достаточно побеседовали, еще пока я был в лаборатории. Я же теперь знаю, в чем наши основные проблемы. И я не хочу видеть, как гибнет моя цивилизация.

— Едва ли это целесообразно. Поверь, твои чувства мне вполне понятны. Там остались те, кто тебе дорог. И более того, кому был дорог ты. Но относительно твоего возврата есть, по меньшей мере, два препятствия.

Во-первых, и ты сам прекрасно это знаешь, тебя одного никто там не послушает! А даже если кто и услышит, тебе просто не поверят. Тому есть сотни доказательств в вашей же так называемой истории. Но даже и это не самое страшное. Даже если и поверят многие, то достаточно будет влияния некоторых, чтобы не допустить изменения вашего миропорядка.

— Некоторых, — хмыкнул Авдей.

— Вы не знаете их имен. Впрочем, о некоторых можете догадываться.

— А вам они известны?

— Нам они известны, только нам они ни к чему.

— Но что-то же все-таки можно сделать. Не сделать ничего — это еще хуже. Хотя бы спасти родных.

— Боюсь тебя огорчить. Прошло уже пять обиоров, как ты находишься здесь. За это время у вас прошло более двадцати лет. А за эти последние двадцать лет, которые ты отсутствовал, продолжительность жизни, заканчивающейся естественным путем, вопреки стараниям вашей медицины, но благодаря усилиям прогресса, сократилась в среднем до шестидесяти лет.

— Но вы же можете вернуть меня обратно, в том числе и в мое время.

— Вам известно, что это весьма небезопасно.

— Увы, не известно. Мы еще не освоили технологии перемещения во времени.

— Зато у вас уже сложилось представление, что это всего лишь технология, которую нужно освоить. И многие из возможных парадоксов ее вы уже верно просчитали.

Впрочем, то, что вы ее не освоили, даже хорошо для вас. Вот это, кстати, еще очень занятная черта вашей цивилизации! О чем бы ни предупреждали вас ваши же фантасты, а они практически всегда были правы в своих предсказаниях, вы все равно будете стремиться реализовать эти идеи. И ведь воплотите их! Только в худшем из возможных сценариев. Обращенными на разрушение, а не на созидание!

Авдей пил таойи и обдумывал слова Деша.

— Плохо! От того, что все мои родные и друзья уже умерли, стало еще хуже, — Авдей старался говорить об этом просто как об историческом факте.

— Но это же естественные процессы для вас: рождение, смерть… — попробовал несколько смягчить свои слова Деш.

— Это естественно, — Авдей немного провалился в послевкусие своих слов и продолжал говорить с видом слегка умалишенного философа, — когда происходит своим чередом: когда ты хоронишь супруга…

Деш напрасно, на самом деле, попытался что-то смягчить. От пояснений, начатых Авдеем, Авдею самому к горлу подкатился ком, но он все же старался держаться и продолжал:

— …когда тебя хоронят дети… Но даже в этом случае это очень глубоко переживается. А когда тебе вот так просто сообщают, что ты уже давно один, и они умерли, так и не узнав, что случилось с тобой… — Они оба замолчали. Авдей неожиданно вернулся. — Ладно. Все. Не будем дальше об этом.

Услышав в очередной раз, что надежды нет никакой, Авдею пришлось прервать разговор и уйти.

Деш уже весьма склеивался, самым разумным было отправиться отдыхать. А даже Авдей медленно в мыслях соглашался, что местное население должно быть более разумным, чем люди, считающие себя разумными. Авдей остался один.

В залитой светом из всех окон гостиной в нише во всю ее ширину и высоту был большой затуманенный как бы экран. Как бы полупрозрачный, но за ним просто темнота. Или просто создавалось такое впечатление.

«Наверное, как наш телевизор» — решил Авдей.

Но не нашел, как его включать. Странно было и то, что в нишу можно было войти. Из нее дом выглядел как обычно.

На столе лежали лишь подобия газет, но и их он, естественно, не смог прочесть. Авдей даже задумался, насколько много параллелей; действительно ли люди придумали сами, все то же, что есть здесь?

Но ему, собственно ничего не оставалось, как снова выйти из дома в сопровождении нового верного друга Картеса.

На улице Авдей не стал далеко отходить от дома, чтобы не терять его из вида и не заблудиться. Тем более что ходить по подвесным, как ему казалось, дорогам, или скорее тропинкам, он тоже еще не привык. Он, однако, отметил для себя некий прогресс: в прошлый раз он не смог на это осмелиться.

На чем они висят, понятно не было. По нижней стороне большинства дорог обвисала, по всей видимости, поросль. Чегò Наверняка Авдей знать не мог. Впрочем, и строить гипотезы тоже не стал, так как все, что здесь росло, было для него новым. Местами поросль была небольшая, а местами прилично вытягивалась вниз, доставая до тропинок проходящих ниже и даже дальше. Под свою дорогу он по велению инстинкта сохранения не стал заглядывать, уж слишком прост у нее был край. Сорваться не хотелось, даже несмотря на тоску.

Тропинки были местами совершенно неубедительными и по надежности, и по ширине, что и вдвоем расходиться нужно аккуратно, а втроем уже и вовсе не просто, в отсутствие бортов и оград. А высота была впечатляющей. Картес уже чувствовал себя здесь более уверенно, но далеко не отходил.

Дороги были пусты. И это было понятно, все спали. Все отдыхали на крышах своих домов, коих множество располагалось ниже и выше дороги, по которой шел Авдей. Ему сверху хорошо было видно их крыши.

«Они спят прямо на улице, — думал Авдей. — Прямо под Солнцем! — Он посмотрел на Солнце, стоящее еще низко. — Другое, — в очередной раз отметил он. — И называется, наверняка, иначе. Надо будет спросить как. Хотя это наверное тот самый Сиклан. Или Асана? Нет. Если Асана закрывает свет Сиклана, то это Сиклан».

Но самое главное на сегодняшней прогулке он увидел позже. Он вдруг заметил, что вдалеке внизу по другой дорожке, проходившей вкрест под его дорогой, шел человек. Обычный человек!

Сначала Авдей подумал, что он просто видит то, что хочет видеть, ведь за все время, что он был здесь, он ни разу людей не видел. Он поспешил оказаться ближе к месту пересечения. Поспешить оказалось не сложно, так как его дорожка довольно круто брала вниз. Здесь он невольно разогнался.

«Хорошо, что еще почти прямо, а то ведь можно было бы и сорваться» — промелькнула мысль, едва он замедлился.

Он стал ждать, когда приблизится человек. Тропинка проходила внизу на расстоянии приблизительно нескольких ростов. И это оказался действительно вполне обычный мужчина.

— Эй, послушай, послушай, — пытался поговорить с ним Авдей. — Эй ю, лук. Хай [(англ.) Эй ты, послушай. Привет], - пробовал он заговорить на другом языке, который слегка знал.

К сожалению, тот мямлил неуверенно что-то на своем языке, но ничего не смог внять из того, что кричал Авдей, и вообще, как ему показалось, не очень-то и хотел разговаривать.

— Черт! — Авдею только оставалось негодовать.

Потом он еще увидел, в окне женщина что-то делала вроде на кухне. Его, конечно, учили, что заглядывать в окна не прилично, а тем более беспокоить так людей, но ситуация не была стандартной. И тем более в окне была женщина! Авдей был верным семьянином и часто вспоминал Маришку, сына Акима. Хотя Деш и говорил, что на Земле прошло много времени, но это никак не могло уложиться в голове Авдея. Он ждал обычной теплой вечерней домашней с запахом готового ужина встречи с этими самыми близкими и нужными людьми. Он был уверен, что они тоже ждут его, как ждали его возвращения из обычной экспедиции. Маришка будет смотреть ему в глаза, пока у него по спине не побегут мурашки; Аким в этот вечер непременно будет дома, отложив все свои молодые дела, чтобы просто пожать отцу руку и побыть всей семьей вместе. И все же, даже несмотря на стресс от здешней новой обстановки, все еще стучавший в висках, неизмеримое в привычных днях, но бесконечно долгое время, проведенное здесь, внезапно открыло шандоры, освободив лавину гормонов.

Но увы, и она не смогла понять его, а отвечала, на слух, похоже, на том же наречии, что и мужчина.

На следующий асан Деш ушел из дома как обычно рано. Авдей хотел с ним поговорить, но не получилось.

В университете Пианс Деш и Сантер по пути в лабораторию встретились со своими учителями, имилотами Сайконом и Кефера. Сайкон поспешил сообщить Дешу новость о созыве очередного лигата.

— Раньше это было больше в твоих интересах, — говорил Сайкон, — выступить на лигате, сообщить о своей работе. Теперь же мне организаторы прямо сказали, что очень заинтересованы в твоем докладе. Твой принцип сегодня невероятно актуален.

— Это так! И уже есть, о чем сказать! Мы едва справляемся с поставками.

— Ускорьте носитель! — с некоторым удивлением сказал Сайкон. Этот шаг казался ему очевидным.

— До безумства разгонять там время не очень хорошо, поскольку при этом усложняется управление. Мы попросту можем не успеть среагировать. Мы по мере возможности оставляем там часть готовых экземпляров, наращивая таким образом постоянную численность.

— Понятно. Чем больше численность, тем больше прирост, — сформулировал вывод имилот Кефера. — А на сколько вы уже увеличили производство с момента запуска?

— В три приблизительно раза за счет увеличения плотности времени и в тридцать с лишним раз за счет прироста численности. Отгружено почти миллион триста тысяч единиц, — гордо доложил Деш.

— Всего за восемь обиоров? — изумился имилот Кефера. — Потрясающее начало!

— Планируем увеличивать численность, чтобы еще как минимум утроить производство, — добавил Деш.

— Сейчас на носителе все нормальнò А то, я помню, с первой попытки у вас что-то не пошло, — поинтересовался Сайкон.

— Да. Сейчас все под контролем. Идея, воспитать веру в лучший более счастливый мир, была на столько же успешной, на сколько провальной была первая идея, заселить промышленный носитель половозрелыми людьми, взятыми с экспериментального носителя.

— Это была одновременно возможность сэкономить время, но в итоге потеряли, — отметил Сайкон.

— Впрочем, новая идея не была нами придумана. Она была в чистом виде скопирована с Земли.

— А носитель справляется с такой нагрузкой? Я имею в виду численность, — продолжил Сайкон. — Тестовый носитель, насколько я помню, был на грани.

— Справляется, — заверил Деш.

— До предела еще очень далеко, — уточнил Сантер. — За состоянием Клетиона следим мы, и поддерживаем там должный уровень чистоты субстрата. А за состоянием Земли следят, точнее не следят, сами люди. И они с такой же мечтой о лучшем вечном мире плевать хотели на свой собственный.

— Причем, забавно, но достоверных знаний о существовании лучшего мира у них нет, — добавил Деш.

— Странно! То есть им все равно, что будет на их Земле? Главное, там будет лучше! А на Земле, мол, плохò — отчасти даже возмутился Сайкон.

— В общем да, — ответил Деш. — Это их усредненное мировоззрение. Вот такой вот не логичный феномен принципа!

— Ну, в какой-то мере это логично: если вечное лучше, то нет смысла заботиться о временном.

— Приблизительно так. Некоторым жалко, другим страшно перед вероятным самоуничтожением, которое может коснуться, если не их самих, но их детей. Но в массе они считают, что все равно потом будет Рай. И это даже, якобы, лучше!

— А какие планы по развитию, кроме очевидного наращивания объемов? — спросил Кефера.

— Наш глобатиат Манкоа предлагает уже переходить ко второй части соглашения и готов отобрать еще четырнадцать форм для внедрения, — рассказал Деш.

— Имеются в виду некогнитивные формы, — уточнил Сайкон. — Когнитивная там всего одна.

— На самом деле не одна. Их изначально было несколько, но выжило в процессе развития две.

— А почему вы не внедряете тогда вторую, но внедряете некогнитивные? — спросил Сайкон.

— Вторая микроскопически мала и в быту не применима. По крайней мере, пока не разработаны прикладные ее формы. И потом, она требует аккуратного обращения, поскольку мала. Пожалуй, это самая маленькая форма на Земле, но весьма многочисленна.

— Ты говоришь, остальные когнитивные формы погибли, а эти две уживаются. Они друг другу не мешают, получается? — имилот Кефера продолжил тему. — Кажется странным, наличие двух доминирующих форм.

— Наша форма А очень хочет и делает все возможное, но не может уничтожить форму А2, мы ее так условно называем, поскольку А2 сильно изменчива и, еще раз повторю, мала и крайне многочисленна. В совокупности она многократно превышает численность всех остальных форм вместе взятых.

— А форма А не самая многочисленная?

— Отнюдь! Скорее наоборот!

— То есть А2 она на самом деле доминирует, но не уничтожила остальные формы?

— Да! Это, кстати, как дополнение к только что упомянутому феномену, А2 на самом деле может все уничтожить. Раньше при большей оседлости формы А это было труднее. А теперь одна эпидемия, то есть одна массированная атака, может покончить со всеми сразу. Но А2 осознает тот факт, что она способна существовать, точнее реплицироваться, а значит жить, только внутри тел других форм. Поэтому она сохраняет некий баланс.

— Любопытно! И какая же из этих двух форм более когнитив-ная? Может нам все-таки стоило бы внедрить именно А2? — оценив услышанное, сказал Кефера.

— Имилот, Вы забываете, что А2 микроскопически мала, — снова напомнил Сантер.

— Ну, как? Система обозначений, которую я вам дал, сложная? — спросил Деш детей, когда они почти пришли домой.

— Да что там сложногò Не все логично, только, — ответил Майол.

— Совсем не сложная, — согласилась Фиея.

— А зачем она нам? Ведь люди говорят, как мы? — спросил Майол.

— Не все. Тот, что живет у нас, не говорит. Я вас сегодня забрал из педагогиума, чтобы познакомить с ним. Его зовут Авдей.

— У нас дома тоже живет человек? — восторженно вскричала Фиея. — Настоящий?!

— Самый настоящий! Более настоящего быть не может, — ответил Деш.

— Как этò — удивился Майол. — Как они могут быть по-разному настоящимù

— Этот с Земли!

— Но, он же все равно такой же?

— Не совсем. Он вот не знает нашей речи, например.

— А что он умеет делать?

— Он археолог.

— И что это такое?

— Что это такое? — задумался Деш. А как можно объяснить сыну то, чему у них на Прата нет аналогов? — Это такая профессия. Они ведут раскопки в исторических регионах, ищут древние объекты, предметы.

— Зачем им старые? Они разве не могут сделать себе новые? — поинтересовалась Фиея.

— Они же служники. Конечно, не могут, — торопливо предположил Майол.

— Нет. Они могут. И делают. Старинные вещи они ищут, чтобы знать свою историю, — пояснил Деш.

— Разве для этого нужно копать и искать? — удивился Майол.

— У людей нужно.

Пратиарийцы тоже при необходимости узнавали нужные факты из прошлого, но для этого им достаточно было сосредоточиться и вникнуть в тон. Нельзя сказать, что в информационном тоне все само бросалось в глаза, стоит только в него погрузиться. Иногда даже это требует много времени. Тоже своего рода археология, только без лопат. И это делали все просто по необходимости, а не кто-то специально обученный.

— А им зачем нужно знать историю? — продолжил расспросы Майол.

— Об этом ты лучше спросишь потом у Авдея. Хорошò — предложил Деш.

Они как раз подошли к дому. Деш слегка надавил на дверную ручку и опустил ее вниз.

Первой их встретила собака, обнюхала, признала за своих.

— Картес! Привет! — обрадовался Майол. — Иди сюда! Деш тебя здесь кормил?

— Кормил, — ответил Деш. — Но уже несколько конжонов его кормлю не я.

Майол погладил пса по спине. Фиея тоже подошла к Картесу и почесала ему бока.

— И где же человек? — спросила она.

— Он, наверное, отдыхает, — ответил Деш.

— В асане? — удивился Майол.

— Большинство людей предпочитают спать именно во время асана. Так что придется подождать немного.

— А его можно позвать? — спросила Фиея.

— Не нужно, — ответил Деш. — Им так же необходимо отдыхать, как и нам.

Авдей проснулся по прошествии нескольких часов и спустился ко всем. Картес замешкался: посмотрел на него, потом на Майола, завилял хвостом, но слабо заскулил, застыв в неопределенности. Авдей не растерялся, чуть присел и, хлопнув руками по коленям, просто ласково произнес:

— Картес!

Пес кинулся к нему и, поднявшись на задние лапы, стал облизывать лицо.

— Как ты это сделал? — удивился Майол.

— Что этò — удивился в свою очередь Авдей.

— Он к тебе побежал!?

— Это же собака! — для Авдея это было естественно. — Попробуй сам.

Майол попытался сделать то же самое, но был бы Картес глупой комнатной болонкой, может, он и бегал бы на каждый хлопок. Его решение было в пользу Авдея, который прямо таки с трудом удерживал напор пса. Деш засмеялся, а после добавил:

— С тех пор как Авдей живет здесь, я их порознь практически не видел.

Он познакомил детей и Авдея.

— Я рассказал им, — объяснял Деш, — что ты занимаешься археологией, историей. Но у Майола, мне кажется, осталось много вопросов.

— Занимался, — уточнил Авдей, выдохнув с ностальгией.

— Деш рассказал, что ты занимаешься только раскопками древних предметов и больше ничем…, - перенял инициативу Майол.

— Не только раскопками. Мы так же изучаем найденный материал, — ответил Авдей. — Пытаемся объяснить назначение предметов, понять особенности культуры, языка, если находим записи.

— Это все равно, одно и то же, — сказал Майол.

— Это не одно и то же. Хотя задача общая, — согласился Авдей.

— А если вы найдете то, что никому не интереснò

«Хм, для ребенка рассуждает, пожалуй, очень уверенно», — подумал Авдей.

— В данный момент, может, и не интересно. Но факт все равно раскрывает какую-то сторону истории. А историю знать нужно. Она позволяет многое понять. В том числе и смысл своего существования, — ответил Авдей.

— А какой для вас смысл в том, чтобы понять смысл своего существования? — вмешался Деш.

— А какой смысл существовать без смысла? — удивился такому нелепому вопросу Авдей.

Деш, однако, не удивился подобному ответу, ведь правило причинности было заложено в принцип «Земля», как основополагающее. Деш снова отметил для себя вывод, теперь полученный не просто из наблюдений со стороны, что если базовые элементы принципа проявляются даже просто в обычном разговоре, значит, они прочно руководят и всей их сознательной деятельностью.

Беседа продолжилась и обещала продлиться, пока дети просто не отключатся сами. Но Сиклан уже приближался к зениту, и Деш отправил их спать. Самому ему, однако, не удалось уйти сразу вместе с ними.

После работы Деша снова ждал дома залежавшийся разговор. Авдей готовился к нему все время, пока не спал, а уснул он с трудом, и притом ненадолго.

— Деш, скажи. Я здесь не один? — осторожно задал вопрос Авдей, желая узнать ответ, и одновременно боясь его.

Он понимал, то, что он мог в итоге выясниться, могло не совпасть даже ни с одной из самых невероятных гипотез, придуманных им за эту ночь.

— Конечно, нет. Я тоже здесь.

— Я имею в виду я, человек, здесь ведь не один? Я сегодня днем, в асан, то есть, — поправился Авдей, — видел здесь людей.

— А, ты вот о чем?

— Только они меня не поняли, как и я не понял, ни одного произнесенного ими звука.

— Они говорят на местном наречии. Человеческих языков они не знают, — ответил Деш.

— А с тобой… я ведь разговариваю на своем языке, — медленно произнес Авдей.

— Мы выделили несколько ваших языков, чтобы иметь возможность объяснять вам необходимое сразу, как только вы приходили в себя.

— На местном, значит, — вязко говорил Авдей, продолжая обдумывать услышанное. — А все-таки, как это место называется? Мой дом — Земля. А это чтò — Авдей провел руками по сторонам, вверх, показывая, что он имеет в виду вообще это все.

Он вспомнил, что уже спрашивал об этом Деша, но не помнил, отвечал ли ему тот.

«Разговор как-то сразу перетекал в совершенно другую область, и я забывал об этом, — подумал Авдей. — Или я был не в себе, что возможно, меня ведь постоянно усыпляли. Я и до сих пор неважно себя здесь чувствую. Или Деш умеет переключить внимание».

— Это Прата, — с удовольствием ответил Деш. — Конкретнее, это Калипр, который является частью системы Прата. Я тебе уже как-то говорил. Но ты, видимо, еще не готов был воспринимать новые сведения. Если еще более точно, то мы находимся в стационе Мантама.

— Мы люди, а вы ктò — продолжил Авдей, даже удивившись, что конкретно этот вопрос возник у него только теперь.

— Если называть аналогично имеющимся примерам в ваших языках, то мы пратиарийцы.

— А в ваших языках таких аналогий нет?

— У нас всего один язык, одна нация. Такую аналогию найти сложно.

— Но люди здесь тоже есть? — Авдею на этот раз удалось не сбиться начатой темы.

— Уже есть. И уже много.

Авдей с подозрением посмотрел на Деша, как бы требуя рас-крытия последней фразы. Деш это понял и добавил:

— Раньше людей здесь не было, — пояснил он. — Но вот уже девять обиоров, как вы есть среди нас. И вас становится с каждым конжоном все больше.

— Они тоже просто у кого-то живут? Зачем?

— Каждый из них что-то умеет делать. Они работают, помогают, читают, развлекают, убирают, охраняют… Я знал, что заложенная в вас обязательная мотивированность, рано или поздно заставит меня отвечать на эти вопросы. Мне рассказывали коллеги, так было со всеми из вашей группы.

— Группы? Вы выкачиваете людей с Земли, как и меня, целыми группамù — в голосе Авдея уже появилось не просто неодобрение, но несогласие с таким порядком, даже негодование, но еще не протест.

— Нет. С Земли непосредственно сюда мы брали совсем не много людей. Для контроля только. Как тебе объяснить?… Сюда попадают люди с недавно запущенного Клетиона, это, считай, вторая Земля. Изначально Клетион заселялся людьми с Земли, но это было совсем небольшое количество, несколько десятков тысяч человек всего.

— Действительно небольшое! — подняв брови, выдавил медленно Авдей.

— Вы же на Земле развивались долгое время свободно, — про-должал Деш, решив не заострять внимание на замечании Авдея. — С самого начала мы не вмешивались в этот процесс.

— То есть, вы обнаружили нашу расу, — перебил его Авдей, — до поры до времени не трогали нас, а теперь фактически поработили. Только не непосредственно на Земле, а на каком-то Клетионе.

— Подожди, я не договорил. С самого момента, как мы запустили Землю, нас интересовала, прежде всего, ваша устойчивость и способности, и, в конечном счете, эффективность. И мы в этом убедились. Но Земля изначально рассматривалась, как эксперимент. Кроме того, у вас возникло много ошибок.

— Подожди, подожди, — теперь уже скачкообразно соображал Авдей. — Это что же получается…. запустили Землю…. - бормотал он, — то есть вы не просто другая раса…. и мы не просто другая раса, возникшие во вселенной?… Земля, эксперимент…. Вы, как ты говоришь…. - в голове Авдея робкими шагами, вероломно ломая все стереотипы, включая чувство вселенской не опровергнутой уникальности и превосходства, склеивалась предательская мысль: «…они создали…». — Вы создали… Брр… Мы просто ваша техно-логия? И вы нас просто используете? Это… Это…

— Это то же самое, чего достигли и вы. Только пока в пределах самой Земли. Вы создаете технологии, стремитесь, чтобы они были разумными, подобно вам, и эти технологии на вас работают.

— Это все слишком неожиданно прояснилось, — немного подумав, ответил Авдей. В определенный момент разговора ему перестало сидеться. И теперь он уже почти бегал по гостинной, то порываясь уйти наверх, то возвращаясь с очередной мыслью или эмоцией. — То есть запустили Клетион… А что тогда сейчас стало с Землей?

— Она по-прежнему существует. Если интересно, можешь посмотреть, — Деш показал рукой на экран и поджал пальцы, как бы подзывая экран к себе. — Сейчас Земля — это актуальная тема. О ней много говорят.

— Шикарно! — Авдей всматривался в проявляющееся изображение в темной нише. Его начинавшее дерзить негодование мгновенно перекрылось светом новых технологий. — Я так и думал, что это вроде как телевизор. Честно говоря, я его даже пробовал включить, но не получилось, кнопок, пульта не нашел. Хотел все спросить, как это сделать?

— Чего ты не нашел? — Деш сразу не понял, о чем говорит Авдей. — Да, ничего и не нужно. — Деш элементарным и естественным движением руки все погасил. — Просто поворачиваешься к нему, и, например, рисуешь рукой в воздухе круг, — Деш одновременно говорил и показывал. — Вот он включился. Возможны другие, столь же очевидные жесты. Теперь просто рукой выбираешь, что тебе интересно, — он небрежно водил рукой в воздухе, на экране отражался ее след. — Попробуй.

«Конечно трехмерное! Как же иначе! — подумал Авдей и не-вольно улыбнулся, одновременно отметив: — Здесь все иначе, но только в деталях. Тот же телевизор, тоже объемное, только более продвинутое все… Все как бы на один шаг развития вперед. В этом бреду нет ничего сверх революционного. Он вполне может быть работой моего воображения… Мне нужно только дождаться, когда я проснусь. Когда же я, наконец, проснусь?» — медленно, словно прячась за дальними рядами колоннады, ползла мысль, отвлекая от того, что показывал Деш.

То, что казалось темнотой, спрятанной за туманом, теперь оказалось глубоким пространством. Впрочем, изображение выдавалось и вперед из ниши. Авдей поднял руку, и все действительно оказалось очень просто: полистал, легкий толчок пальцами вперед — раскрылся интересовавший объект.

— Ну, вот. Ты сам догадался, — отметил Деш.

— Все так же, как у нас, только рукой.

— Это просто потому, что у вас все так же логично, как у нас, — уточнил Деш.

— А как выключить?

— Сам догадаешься. Что ты делаешь, когда тебе что-то перестает быть интересным?

— Просто уйти и нечего не делать? — улыбнулся Авдей.

— Можно и так. Или обратный круг. Ты меня извини, но мне нужно отдохнуть, — устало сказал Деш. — Я тебя оставлю.

Деш ушел отдыхать. Авдей остался у экрана. Он действительно нашел канал, где был доступен вид Земли из космоса. Но ориентировался исключительно по изображениям — Деш не учел того, что Авдей не знает их письма.

Увидев незнакомые обозначения, Авдей сразу представил ту письменность, которую они пытались разгадать у себя дома. Но то, что он видел здесь, не имело с той ничего общего.

Нашел он на самом деле целую группу каналов с общим названием. На некоторых тоже показывали людей, пратиарийцев там не было, но это явно была не Земля. Могла измениться мода, архитектура, манеры, но не природа. Растительность там напоминала скорее ту, что он видел здесь за окном, да и в самом доме.

Вернувшись к каналу с Землей, ему, естественно, захотелось получить вид не только из космоса. Он поднял руку, задержал ее в воздухе и после попробовал потянуть от экрана. Изображение начало плавно увеличиваться и как будто наплывать. Он невольно одернул руку. Изображение, при этом, не отреагировало, очевидно, сочтя этот жест не адресованным себе.

«Умная ведь, зараза» — сам себе произнес Авдей и повторил первый фокус.

Земля снова начала расти, он покрутил ее, снова приблизил и вдруг осознал: «Гугл! К ходилке не гадать! Один в один!».

Вслед за этим он вспомнил Лизон, это она их заражала так переворачивать фразы. Защемило где-то под левыми ребрами.

«Интересно, — подумал Авдей. — Это они так специально сделалù Этакий конвертер мысли в укол в сердце? Хотя… сердце не болит колющей болью. Пусть не сердце, но колет ведь! Или, может, вообще ничего не болит на самом деле, а это ошибка в нервных импульсах? А люди мучаются от болей из-за ошибки. Или это заложен такой механизм проявления любвù Чтоб могли ее прочувствовать».

Вырвавшись из воспоминаний и рассуждений, он сразу кинулся в северное полушарие. И домой.

Через какое-то время он понял, на что реагирует система управления, и сделал для себя простой вывод: «В принципе, ни одного противоестественного движения».

Он пытался узнать крыши домов, поворачивал пространство, как угодно, заглядывал в окна, надеясь увидеть там знакомые лица и найти опровержение словам Деша, что все его друзья уже умерли. Но кругом были только неизвестные ему люди. Он бросался из района в район, из города в город, но с большим трудом узнавал местности, только по самым главным историческим и культурным объектам, которые все-таки были до сих пор в каком-то виде сохранены. Невольно соглашался с мыслью, что там действительно прошло много лет. Хотя по себе он вообще не ощущал перемен.

Загрузившись на всю голову, он отключился прямо в гостиной.

На закате Деш разбудил его.

— Ты уснул прямо здесь? А что будешь делать в асан?

— Да, ладно. Асан, не асан…

— Вы все любите спать в темноте? — не для информации, а скорее для поддержания беседы спросил Деш.

— Да. Обычно свет мешает. Здесь конжоны все равно слишком длинные, чтобы в асан спать, а в арияд не спать. Тем более, что вы отдыхаете наоборот, когда светло, в арияд. А я весь асан спать и не могу, многовато. Между асанами еще пару раз приходится отдыхать, а то и больше. Скука валит с ног сильнее усталости. Ты просто в это время обычно отсутствуешь и не видишь.

— Понимаю, что тебе здесь скучно. Встреча с детьми тебя не на долго развлекла. Да они здесь и не все время. Я тебе обещаю, подумать над этим, — улыбнулся Деш. — Ладно. Мне пора.

— Пойдем. Я тоже с тобой пройдусь. Сначала вместе, докуда дойдем, дальше сам.

— Мы вместе-то далеко не дойдем. Вы только по дорогам передвигаетесь, а я сразу вниз.

— То есть? — озадачился Авдей.

— Как тебе объяснить, — затруднился Деш и изобразил что-то жестами. — Понятней будет это увидеть.

— Пожалуй, я на это посмотрю тогда, — Авдея это даже заинтересовало.

И он вдруг вспомнил.

— А послушай, Деш, Гугл — это, получается, ваша разработка?

— Гугл?

— Ну, я нашел там канал, вид Земли из космоса, можно приблизить, как угодно разглядеть. Точно такая же, да, я уверен, что она же, была у нас на Земле. Она существует еще со времен, когда я заканчивал университет, тогда она еще была двумерная, потом с развитием…

— А, да, я вспомнил. Конечно. Это он и есть.

— Это вы его сделалù

— Нет. Я же говорю, мы не вмешиваемся в развитие Земли.

— Но…

Авдей с недоумением смотрел на Деша, не понимая, как тогда это работает здесь.

— Несколько обиоров назад, когда интерес к вам возрос, мы просто подключили один канал к вашему Гуглу, как обычный клиент.

— И через такое расстояние от Земли досюда доходит сигнал? — Авдею это казалось удивительным.

— Через какое расстояние? Ты думаешь, это далекò Земля находится у меня в лаборатории! Точнее находилась, — уточнил Деш. — Сейчас перенесли. Но это все равно не далеко. Ну, вообще-то так…, если учесть повышенную плотность и ваши технологии передачи… Для вас, наверное, действительно далеко. — Деш попытался выстроить логическую цепочку Авдея. — А сигнал-то, ты думаешь, какой?

— Радио, свет…. Не знаю, какой еще.

— Это все электромагнитные. Не серьезно! Этим можно пользоваться только на коротких расстояниях. Здесь связь идет в синхроне.

После завтрака они вместе вышли на улицу и через несколько шагов попрощались.

— Только ты так не пробуй, — предостерег Деш Авдея. — Ты так не сможешь, даже несмотря на то, что здесь гравитация слабее.

— Мы у вас получились слишком тяжелымù — иронично заметил Авдей, отметив для себя, что он уже иронизирует по поводу новых фактов о своем происхождении.

— Да, тяжеловатыми, — усмехнулся Деш. — Хотя мы не расценивали это как минус.

Деш подошел к краю дороги, слегка оттолкнулся и скользнул вниз.

Авдей снова остался один в предасановых сумерках.

«Асан. Толи уже асан, то ли еще нет. Когда он у них начинается? Сейчас уже почти стемнело, но потом стемнеет еще… до этого, правда, можно успеть выспаться и устать» — размышлял Авдей, наблюдая и пытаясь сориентироваться в сплетении многочисленных дорог.

В это время конжона он вышел на улицу впервые. Прежде выходил только в арияд.

«Город, или это у них деревня…. или поселок, кажется, ожил», — отметил Авдей.

По дорогам, подобно Дешу, легко прыгали вниз и вверх пратиарийцы. И людей сегодня было больше. Никто из них, однако, не выглядел праздно прогуливающимся, как собственно Авдей. Кто-то, судя по всему, ходил за покупками, кто-то просто что-то куда-то вез в коробе позади себя. Где-то подкрашивали жилище.

«Белым цветом. Как везде. Вовсе не оригинально!» — оглянувшись вокруг, подумал Авдей.

Кому-то досталось собирать паисы. В общем обычная с виду житейская суета затянула всех в свой обычный круговорот. Кроме Авдея.

И, вероятно, от этого некоторые из местных с непониманием смотрели на не спеша прогуливающегося Авдея.

В этот раз Авдей не заметил, как потерял из виду дом Деша. Остановило его то, что дорога уперлась в тупик. Причем, она как будто врастала в этот тупик, осмотрев который Авдей пришел к выводу, что это, вероятно, дерево. Очень высоко вверху у него даже была крона, хотя и довольно жиденькая.

Он впервые не мельком смотрел вверх, до этого момента его внимание всегда перетягивала на себя высота, находившаяся под ним. Высота владела не только вниманием, но и всем телом Авдея, так как вызывала инстинктивное ощущение предельной осторожности.

«Все-таки здесь все весьма необычно, и многого можно сразу не заметить, — признался себе Авдей. — Даже то, что дороги одним концом всегда упирались или, скорее, судя по всему, вырастали из этих исполинских деревьев. А я, кажется, шел все время прямо. Да и свернуть было некуда, или…».

Теперь он заметил, что с дороги немного раньше можно было на самом деле свернуть. К ней прирастала тропинка, которая, очень похоже, вела как раз вокруг дерева. Сперва Авдей решил пойти обратно, чтобы не потеряться, но потом ощущение безразличия к этому возможному факту заставило его продолжить задумчивую прогулку.

«Если Дешу будет очень нужно, он меня сам найдет, — так он решил. — А мне здесь все одинаково не нужно. Хотя… — вдруг он вспомнил. — Картес. Пожалуй, он все-таки нужен мне. Он такой земной. Земнее этих ни разу не понимающих людей. — Авдея даже немного пробрала злость. Ему так хотелось, чтобы его кто-то понял. Но ему казалось, что дома любой деревенский иностранец смотрел бы на него не настолько тупым взглядом, как люди здесь. — А Картес остался дома один. Он мне так рад, — по душе Авдея разлилось тепло, и он невольно улыбнулся. — К Майолу, Фиее и Дешу он равнодушен, — отметил Авдей. — Все-таки придется искать дорогу домой, — решил он».

Затем Авдей свернул куда-то еще раз. Далее он стал выбирать тропинки, ведущие в низ. И так, пока не оказался у подножья гигантских деревьев. Так же заставило задуматься о дороге обратно просыпающееся чувство голода, которое к моменту возвращения домой уже успело убедить Авдея, что он опрометчиво зашел во время прогулки так далеко, что все-таки есть вещи, которые ему здесь необходимы.

Вернувшись домой, он в обнимку с Картесом снова включил канал Гугл. Другие каналы смотреть было бессмысленно, так как языка Авдей не понимал. Он обратил внимание, что северная половина сменила белесо-бурый цвет на зеленый с желтым. Прыгнув вглубь, он понял, что это просто уже сошли снега. Он почувствовал запах и настроение весны. Захотелось попасть туда, захотелось большего присутствия.

Но изображение, хотя и было объемным, было где-то в стене, впереди. Тогда Авдей интуитивно поднял руку, и, приготовившись управлять, вместо этого как будто за что-то ухватился и потянул на себя. И в очередной раз мысленно отметил: «На сколько все интуитивно и естественно».

Земной шар выплыл из своей ниши, повис над головой Авдея, заполнив почти все пространство гостиной. Даже показалось, что он затягивает своим вращением. Авдей снова нашел свой город, здесь был день. Улицы были заполнены людьми. Здесь были и взрослые, и дети. У многих в руках были цветы.

«Примулы, — с грустью узнал их Авдей. — Удачно я включился. В прошлый раз еще была зима, а сейчас я как раз попал на этот день».

— Не могу спокойно проводить этот день, — сказала Пелагея матери, задумчиво глядя в окно на проходившую по улице разукрашенную в разные цвета колонну людей.

Колонна казалась бесконечной.

«Несмотря ни на что, бесконечные колонны людей все-таки возможны» — подумала она.

Под словами «несмотря, ни на что» она имела в виду и гибель двух третей человечества, и странные порядки, когда вроде все можно, но страшно элементарно пробежать по улице. Грань установленного контроля приходилось изучать на ощупь, а понять и объяснить ее было еще труднее.

— Наверное, раньше все-таки не все выходили на этот праздник, перебила ее мысли Виолетта. — А теперь праздник стал более актуальным. А почему ты не чувствуешь себя спокойной в этот день? — поинтересовалась мать.

— Я вспоминаю Эви. Так хочется надеяться, что она где-то сидит, не важно, в какой точке Земного шара, возможно, у окна, так же смотрит на людей и тоже ощущает тяжесть на глазах.

Виолетта посмотрела на фотографию, висевшую на стене.

— Эви, ты, — не спеша, перечисляла она, — Бубён — белая скромная наглость, — она не смогла сдержать улыбку. — Даже не знаю, что лучше, не знать никаких новостей, в том числе и плохих, или знать плохие?

— Мам, я опять тебя расстроила? — подошла к ней Пелагея. — Прости. Я не хотела.

— Да, нет. Я и сама в этот день не перестаю думать о ней. Эви любила этот праздник. По правде сказать, я иду туда и надеюсь встретить ее в толпе.

Пелагея увидела, что мать из последних сил старается говорить спокойно.

— Виолетт, ну, ты идешь или нет?

— Да, Герасим. Минутку.

Отец заглянул в комнату.

— Пел, может, и ты все-таки пойдешь с намù Ну, чего тебе сидеть здесь?

— Не, пап. Идите с мамой. Я побуду дома. Так будет лучше. Пап, ты бы надел шляпу, весна в этом году прохладная. Я смотрю, там ветерок есть.

Они обменялись взглядами-дифирамбами и не добавили больше к этому ни слова. Но все-таки улыбнулись друг другу.

— Раньше ты обычно ходил на праздник Матери-Земли. И зачастую всю неделю участвовал в каких-то мероприятиях. А теперь почему-то сидишь дома? — полюбопытствовала Нонна.

— Так лучше из соображений безопасности, — ответил прагматичный Глеб. — Нам не нужно лишний раз светиться в неприятностях. Мало ли, что там, в толпе, может случиться. Несмотря на то, что примула, символ праздника, стала символом и нашего движения, мы не хотим явно показывать, что мы существуем.

— Но при этом ты часто выглядываешь в окно, смотришь на проходящих мимо людей, — заметила мать.

— Пытаюсь понять, почему этот праздник существует даже после начала столкновения.

— Люди хотя праздника!

— Допустим, люди хотят и отмечают по привычке. Но если бы не было централизованной поддержки, все бы медленно утихло. А правительство поддерживает почему-то это торжество. Это единственное в году разрешенное массовое мероприятие. Причем всемирного масштаба.

— Ты забыл, сын, про Новый год, — возразила Нонна.

— Да. Ты права, — согласился Глеб. — Еще Новый год. А ты сама-то почему не пошла? — в свою очередь спросил он.

— Настроение куда-то пропало.

— Чё это так? С утра крутилась возле зеркала, примеряла даже что-тò А теперь вдруг передумала?

— То-то и оно. Покрутилась и передумала.

— Что-то как-то не срастается, — улыбнулся Глеб и попытался выпутать мать из ее надуманных причин. — Ты не захворала часом?

— Нет, — уверенно ответила Нонна. — С чего ты взял?

— А что тогда случилось?

— Ну, там в основном одна молодежь, что я там буду как… — она даже не стала договаривать.

— Да ладно тебе, мам! Что ты, в самом деле, ерунду-то гово-ришь?! И чем ты молодежи помешаешь-тò Молодежь на столько что ли глупая?

— Молодость глупа, зрелость занята, старость нелицеприятна, — несколько театрально ответила Нонна.

— Я, кажется, даже знаю, чьи это слова. Или от тебя, или от отца я их уже слышал, — улыбнулся Глеб. — Того самого соседа, с которым я на полгода всего по жизни пересекся? Как там его звалù — Глеб стал вспоминать имя.

— Ванька, — помогла мать и медленно, уважительно произнесла его полное имя. — Иван Афанасьевич Бублов.

Ее глаза моментально подобрели от возникших в памяти картинок, как она просила его не на долго остаться с малышом, а он убегал сначала побриться, чтобы, сюсюкаясь, не колоть ребенка щетиной, как они уговаривали его переехать к ним, но Ванька сам становился, словно ребенок, и ни в какую не соглашался.

— Не смогли мы его уберечь, — добавила Нонна.

— А отцу, кажется, больше нравился несколько другой вариант этой фразы.

— Да? А я что-то не припомню.

— Там, кажется, как-то так было: в молодости есть время и красота, в зрелости есть красота и уже немного мудрости, в старости достаточно мудрости и времени. И, получается, всю жизнь чего-то не хватает!

— Да, сосед у нас был с изюминкой. А мы, представляешь, с ним почти год просто пили пиво! Пока он однажды, допивая при этом, наверное, уже третью кружку, не сказал, что мы напрасно теряем за этим пивом время.

Глеб удивился и улыбнулся.

— А вы что же?

— Мы-то, конечно, были повидавшие жизнь, по восемнадцать, девятнадцать лет всем! В жизни, мол, нужно отрываться по полной! А он тут нам такое сообщает! Но он все-таки настаивал, что жизнь мала. Но не потому, что она длится всего шестьдесят, семьдесят лет, кому как повезет. Просто жизнь — это на самом деле редкие часы или даже минуты между «должен» и «нужно». Притом только те из них, которые ты сумел прожить осмысленно! — Пока Глеб осмысливал фразу, Нонна продолжала вспоминать. — Практи-чески с этого момента все и изменилось.

Меньше чем через год появился ты. Отец хотел бросить учебу, чтобы нас кормить. Но Ванька гонял его, чтобы тот не бросал университет, сидел с тобой, чтобы я поспала немного. Всего не вспомнишь, чем мы ему обязаны, — Нонна немного задумалась, а потом добавила. — Мы его хоронили, родственников так и не нашлось. Потом присматривали за его могилой, пока была возможность.

Глеб внимательно смотрел на мать и заметил, что выражение ее лица изменилось.

— Тебе без них скучно, мам? — спросил он.

— Нет. Тоскливо, — ответила Нонна.

— А есть разница?

— Конечно. И очень большая.

Глеб вопросительно посмотрел на мать.

— Это две совершенно разные вещи, сын, — ответила она на неозвученный вопрос. — От скуки хочется спать, а от тоски — сдохнуть.

К сожалению, последний день праздничной недели, посвященной Земле, был испорчен. В этот день по заведенной традиции кто-то из людей, пользующихся мировым признанием, делился своими личными достижениями, способствовавшими тому, чтобы Земле стало лучше. Эту речь человек произносил со специального дирижабля, который взлетал с поля Трех надежд. Он прилетал сюда в первый день праздничной недели, и на нем привозили новый вид примулы, которого еще не было на этом поле. Его высаживанием открывался праздник.

Поле было открыто в конце двадцатых годов по инициативе Международного Союза Охраны Природы. И в день открытия были высажены более ста видов примулы, в том числе и редких.

В этом году чести завершить празднества своей речью был удостоен известнейший актер Саверио Перолла, который уже будучи на пике карьеры, решил снять серию фильмов об охоте на диких животных, пропагандировавших отказ от этой забавы.

Когда дирижабль оторвался от земли и медленно проплывал над площадью Трех надежд, расположенной в центре поля Трех надежд и заполненной людьми, Саверио стоял один на сцене в носовой части дирижабля. Микрофон в его руке взорвался. Взрыв был очень мощным: Саверио оторвало руку и, как впоследствии сообщалось в прессе, он скончался в больнице. Дирижабль был тоже сильно поврежден. Его еле удалось посадить недалеко от поля, но где не было такого скопления людей. Оторванная рука Саверио упала вниз.

Происшествие постарались замять, в считанные дни ликвидировав слухи и, естественно, не допустив никакой информации в средствах массовой информации, кроме тех кадров, которые все видели в прямом эфире. Но очевидцы тайком поговаривали, что рука не была окровавленной. И вообще не была похожей на оторванную живую человеческую.

Открыто свидетельствовать люди боялись, поминая подобные случаи времен начала столкновения.

— Пашала, как же здорово вы меня тогда поймали! — признался Браннекен.

Пелагея посмотрела на Нейта, пытаясь сообразить о чем это он. По ее лицу Нейт прочитал, что она, конечно же, не поняла его. Но Пелагея не стала сдаваться и пошла в наступление.

— И не только тогда!

— Как не толькò — возмутился Нейт. — А когда еще?

— Вот! Только что! — звонко засмеялась она. — А ты про когда говоришь?

— Вот паразитка! Я-то про тот день, когда вы с Нейлом меня в центре проверяли. Я тогда пригрозился позвать охрану, а ты сказала, что я этого не сделаю, потому что не знаю, кто они.

— Ааа. Вон ты про что. А ты, наверное, сегодня их проверил?! — догадалась Пелагея.

— Первым делом, как только пришел в центр! Полгода ждал, с самого момента, как Глеб сообщил, что они придумали способ. И тут получается либо детектор не работает, либо… Но все охранники — люди! Регистратура, веришь ли, тоже.

— Регистратуру мы тоже проверили. Только без крови обошлось. Когда я от нее потребовала вызвать тебя и Тревора, она побледнела.

— Кровь отхлынула.

— Ну, видимо, да. Так, значит, ты говоришь, их в центре нет. А главный?

— Человек! — с некоторым удивлением ответил Нейт.

Пелагея немного задумалась.

— Видимо, в том числе и поэтому нам так легко удалось продавить расконсервирование лаборатории. Давайте, пока не будем делать окончательных выводов и расслабляться. Честно говоря, я тоже весь день ждала неожиданной встречи. Но так ни разу меня эта штуковина и не ужалила!

— Я сегодня весь день здесь был, в штабе. Здесь тоже тишина, как на фабрике телевизоров, — отвлекся от своей работы Орест. Он говорил несколько вальяжно. — Но чтобы убедиться, что детектор работает, я ашных два раза включал запись. Сразу жалит, собака такая!

— Кстати на одной из таких никому не нужных фабрик сейчас собираются наши детекторы. Хорошо, что телевизоры и прочая подобная техника теперь мало, кому нужна, и таких фабрик много. Глеб пробовал подобраться, наверное, к нескольким десяткам таких. Не так-то это просто! И все-таки! Пока не будем делать окончательных выводов о том, работает детектор или нет, и расслабляться, — повторила Пелагея. — Мы только вчера их получили. Это первые образцы.

— Палаш, а вы знали, что они людù Охранникù

— Мы об этом не думали, но сомневались в них так же, как и в тебе. Скажи-ка, как дела с нашей новой технологией? Я смотрю, наши нейропсихологи с программистами сидят практически безвылазно в штабе.

— Говорят, типа, работают для вас, — добавил Орест. — Не подойди к ним, сразу орут, мол, не отвлекай. О, блин, говорю, ща как отрублю сетку вам.

— Я те отрублю, — цыкнула на него Пелагея. — Хорош баять-то, дай спросить у человека.

— С ними больше Тревор общается, — продолжил Браннекен. — Я больше занимаюсь биологической частью. Но без правильной логической и программной начинки ничего не выйдет. На самом деле нужно заниматься этим более плотно. А так… И нас мало, и психологов. Программистов хоть пока хватает. Насколько я знаю, ребята многое пишут на свое усмотрение. А потом работы будет еще больше.

— Ничего! Чем меньше народу, тем меньше потери информации! Это факт! — отметил Орест. — Лаша, заметь, замечание по делу!

— Не поспоришь! — ответила Пелагея.

— Надеюсь, что-то получится, — пробубнил Браннекен, стараясь в интонациях скрыть собственное ощущение утопичности идеи.

Сознание огромной работы и малых возможностей порождало неверие, а первые успехи питали веру. И как настоящий ученый, даже ощущая маловероятность удачи, он работал с упорством умалишенного.

— У вас уже был хотя бы один опытный образец? — поинтересовалась Пелагея.

— Если пациент поступает в центр вовремя, то он, как правило, выживает. Если не выживает, то, значит, его привезли слишком поздно. И он уже мало подходит для нашего эксперимента. Но даже и в этом случае, не факт, что мы сможем его получить себе. Есть же правила.

— Хм… — с досадой выдохнула Пелагея и многозначительно добавила, отметив для себя новую задачу. — Хорошо. Это надо будет как-то решить!

— А что тут решать? Все части технологии мы отладим по отдельности. А потом уже будем искать подходящее тело, прямо на улицах. Операция по вводу нашего модуля будет проста, и ей не нужно много времени.

— Вот все хотела спросить, как это работает? В общих чертах я, наверное, смогу это понять.

Браннекен не считал себя высококлассным лектором и не рассчитывал ввиду секретности в ближайшее время кому-то докладывать о своих разработках. Тем более в неученых кругах, где требования к доступности текста возрастают иногда даже парадоксально.

— Сам модуль может находиться где угодно. Лучше всего под кожей в той части тела, для восстановления которой капсула предназначена. В нашем случае на затылке, где позвоночник входит в череп. Сначала активизируется грибок, задача которого разрастись и обнаружить нужные нервные окончания.

— Грибок же, мне казалось, уничтожает то, на чем селится?

— Зачастую, да. Но, во-первых, это происходит не быстро. Во-вторых, это настоящие грибы. Нашего гриба в природе нет. Он ведет себя иначе.

Достигая нервов, он под действием его электрического импульса меняется, а сам импульс проводит в модуль. Далее, изменившись, он перестает разрастаться во все стороны и уплотняет ту поросль, которую уже сформировал. Через некоторое время грибок погибает, его тело преобразуется и становится просто каналом наподобие…

Пелагея изменилась в лице как шестиклассник, попавший на защиту докторской диссертации по математике. Браннекен заметил это и остановился.

— Я уже поросла твоими грибками, — улыбнувшись, призналась она. — Но ты говори, говори.

— Хорошо. Я сосредоточусь тогда на практической части, — предложил Нейт,

— Да, да. А я отмечу важные для себя вещи, — согласилась Пелагея.

— …и становится каналом наподобие нерва, — продолжил Браннекен. — Поэтому важно, чтобы человек был еще живым, мозг и нервы функционировали. Иначе их не сможет обнаружить гриб. А если их деятельность будет слишком слаба, то их импульс не сможет остановить рост гриба. Если нормального человека можно откачать в течение где-то, ну, от пяти до десяти минут, край пятнадцать, то и мы так же находимся в этих рамках. Позже двадцати минут вводить модуль уже бессмысленно.

Первая задача модуля уже по первичным связям с нервной системой отключить болевые ощущения. К сожалению, боль, как первичный сигнал о проблеме, укололась ли ты или сильно надавила на ногу, в случае сильных повреждений глушит мозг и не дает ему возможности принять одно правильное решение и запустить восстановление. Он, получая миллионы болевых сигналов, пытается отдернуть руку, например, или вызывает кашель, хотя зачастую лучше бывает наоборот полное обездвижение тела.

— Поэтому врачи всегда стараются быстрее обезболить и усыпить?

— Именно так. В покое, особенно во сне, когда мысли не провоцируют лишних действий, как, например, учащение сердцебиения на эмоциональной почве, организм восстанавливается гораздо быстрее. Модуль погружает организм в глубокую кому. Продолжая анализировать болевые сигналы, строит схему повреждений и начинает корректировать работу мозга по восстановлению. В дополнение к этому далее высвобождаются стимуляторы регенерации тканей.

— И наступает чудодейственное исцеление. Человек снова жив! — будучи под впечатлением, заключил Орест.

— Чудес, Орест, не бывает, — возразил Браннекен. — В случае с восстановлением нерва конечности это почти так, хотя человек уже без этого модуля жить не сможет. В смысле пользоваться, как и раньше, скажем, рукой. Модуль ему пожизненно необходим, хотя его роль потом снижается. А здесь затронут мозг.

Гриб целенаправленно внедряется в центральные связи, чтобы блокировать реакцию на боль. Я хочу сказать, что человек в дальнейшем не полностью самостоятелен, он частично зависит от модуля: в режимах сна и бодрствования, например, даже в действиях, целях, настроении, выборе способов и так далее.

— Тогда с таким же успехом можно живого человека подсадить на ваш модуль и сделать из него кого угодно!? Чтобы он делал то, что нужно нам?

— Нет, Палаш. Гриб мгновенно погибнет на живых активных нервах, не успев образовать связь нервной системы человека с модулем.

— Можно придумать другой гриб. Более устойчивый к электрическим импульсам. Ведь и этого гриба раньше, ты говоришь, не было. Он искусственный!

— Ну, в принципе из-за этих опасений эту программу и раньше ограничили только конечностями и запретили развивать дальше. Я думаю, что это возможно, Но пока нам так и не удалось получить грибок, который бы выдерживал токи здорового организма, но при этом своевременно реструктурировался бы и погибал бы. Правда мы и не ставили такой цели.

— А! Так он все-таки может не погибнуть и тогда как обычный гриб он просто уничтожит организм? Я была права!

— Ну, да. Хотя, как уничтожить? Он просто успеет разрастить шире, если не найдет нервов с достаточными токами.

— Сожрет заживо! — не церемонился Орест.

— Да, — повернулся к нему Нейт и зловеще направил на него пальцы рук. — Но с падением температуры он все равно погибнет, это уже не его среда. Это если человек не выживет. А в здоровом организме его просто подавит иммунная система, как и в случае с десятками тысяч грибных спор, с которыми ты ежечасно сталкиваешься.

— Тогда почему его не подавляет иммунная система нездорового, раненого человека? — поинтересовалась Пела.

— Ты уже, наверное, запуталась. У раненого человека иммунитет ослаблен, нервные импульсы слабее. Грибок гибнет, достигнув их, и при этом преобразуется, создавая связь нервной системы с модулем. Далее модуль подавляет в течение необходимого периода иммунную систему в части подавления ею гриба.

— А почему именно грибок? Я как всегда позволю себе небольшую глупость? — спросил Орест.

— Да собственно от грибка-то осталось одно название и модель поведения. В открытой среде он даже не образует спор.

— И кто же это все придумал? — задумалась Пелагея.

— О! — многозначительно прогудел Браннекен, осознавая важность работ его предшественников. — Это несколько поколений ученых! Это суперпозиция десятков идей и изобретений!

— О, как сказал! — отметил Орест, аж захлебнувшись от того, что сам бы так не смог завернуть.

— А то! — осознавая свою причастность к этим достижениям, ответил Нейт и добавил — Еще пару тройку месяцев и будем пытаться поднять человека.

— Что-то ты как-то не очень уверенно об этом говоришь, — заметила Пелагея. — Это ты реальный срок называешь? Или просто повторяешь те сроки, которые мы тебе ставим?!

Браннекен тяжело выдохнул, пытаясь оттянуть момент ответа и надеясь, что это поможет ему даже уйти от него. Но никто эту паузу не заполнил другими мыслями, а Пелагея еще более настойчиво повторила свой вопрос.

— Ты мне четко скажи. Этот наш проект вообще реально реализовать? Или он безнадежен?

— Ну, как тебе сказать? Не безнадежен, конечно. Но если раньше у нас была возможность общаться с другими учеными и использовать весь мировой опыт, теперь приходится полагаться только на себя. Даже если кто-то где-то и работает над чем-то подобным, мы не можем об этом узнать. Ведь полный информационный вакуум!

— Ты меня пугаешь, Нейт! — встревожилась Пелагея. — Мы, кажется, не об этом договаривались!

— В творчестве и в науке, как частном его случае, не может быть договоренностей о сроках, — уклончиво ответил Браннекен. — Ладно. Если не ошибаюсь, Тревор пришел. И сразу к своим побежал.

— Даже не поздоровался! — заметила Пелагея.

— Ну, он такой человек просто. Если у него в голове крутится идея, он ничего вокруг может не замечать. В том числе и формальностей этикета.

— А идея у него крутится всегда! — добавил Орест.

— Точно! — подтвердил Нейт. — Хорошо, если их меньше десятка. Тогда он еще как-то реагирует на мир!

Все засмеялись. Нейт ушел, а Орест сообщил Пелагее:

— Звонил Глеб. Просил все случаи срабатывания детекторов фиксировать.

— Да. Я знаю. Необходимо понять, сколько их среди нас. Спасибо, Орест.

Краеугольным при переезде из Лесного педагогиума в Цен-тральный деловитая, но дотошная, дама Штапа считала, чтобы не прерывался прием теста Матильды ни на один арияд. Поэтому все делалось постепенно. Часть своих дам, принимавших тесты, она уже перевела, и они начали работу на новом месте.

— Теперь настал момент, когда и я покидаю мой любимый Лесной. Насовсем! — грустно вздыхала дама Штапа.

— Не расстраивайтесь так, — успокаивала ее коллега. — Все-таки не насовсем. Вы сможете прилетать сюда на выходные.

— Я не расстраиваюсь. Мне просто грустно.

— Такое бывает.

Разговоры обитателей Клетиона по сложившейся или сложенной привычке редко выходили за рамки того, что очевидно, обсуждаемой темы или наблюдаемого явления. Если они общались, то это было зачем-то нужно, кому-то полезно.

— Со мной такое впервые, — продолжила дама Штапа, вдаваясь в подробности своих ощущений, несколько стесняясь, и это чувство тоже ей было довольно непривычно, об этом говорить, так как сомневалась, интересно ли это ее собеседнице. — Сама даже не могу понять это чувство, но почему-то мне кажется, что о чем-то подобном рассказывала дама Назира, когда она вспоминала рассказы дамы Журы. Дама Жура иногда делалась совсем, совсем грустной и говорила, что у нее немного защемило сердце. «О Родине», как она поясняла.

— О Родине? Что этò

— Она не рассказывала. При этом она отказывалась идти в медику. И убеждала даму Теччу, что это не поможет.

Даме Штапе было не просто объяснить, что чувствовала дама Жура, ведь ей самой об этом только лишь рассказывали, причем те, кто тоже только слышал. Своих чувств она так же не могла описать точными словами, но чувствовала, что именно об этом ей и рассказывали когда-то.

Ей в Лесном очень нравилось, она прожила здесь практически всю жизнь. Но необходимость покидать его была придумана не ей. Это строгое решение, принятое на последней встрече Совета развития Клетиона.

Совет собирается один раз в обиор по местному времени. Так было с самого начала. На нем присутствуют только те, кто стал старшей дамой или старшим господином. Кроме людей на совете еще всегда были пратиарийцы, но об этом участники совета не имели права рассказывать.

Как пратиарийцы попадали на Совет и как уходили, никто не мог понять, но зал совета открывался для людей, только когда пратиарийцы уже были за столом, точнее за его половиной, на своих местах.

Стеклянная, по всей видимости, перегородка разделяла стол на две половины и не давала возможности пройти на вторую часть зала. Но стол выглядел единым целым. Иллюзия общего пространства и тесного общения была полной.

Дама Штапа вошла в совет, когда не стало дамы Куни, которая заменила даму Назиру, и так далее до дамы Матильды и дамы Журы, что была первой дамой, выбирающей главные занятия для детей.

Их правило, руководствоваться интересами и способностями детей, соблюдается и по сей арияд. А для определения способностей используются тесты Матильды для разных возрастов. Уже дама Жура одна с трудом справлялась с тем, чтобы правильно определить занятие всем детям. Потом детей стало больше, и Матильда, став дамой, создала целую группу и разработала специальную систему тестов.

На последнем совете решили, что в Лесном педагогиуме останутся только дети ясельного возраста и младенцы. Здесь их будут оставлять мамаши. С детьми дошкольного возраста здесь уже давно стало тесно. Тем более, на совете было сказано, что численность будет продолжать расти. А, кроме прочих преимуществ, Центральный педагогиум в несколько раз больше Лесного, он способен разместить всех детей как раз до момента прохождения заключительно теста Матильды.

Выбор для этого возраста Центрального педагогиума не был случайным. Он находится возле парома. Дети будут видеть, как взрослые будут улетать на нем в Большой мир. Так будет формироваться их мечта, что когда-нибудь и они улетят. Остальные до момента отправки в Большой мир будут жить в Горном, Озерном, Прохладном и других педагогиумах.

Резвящий энтузиазм и предвкушение гадости, которую, если все сложится, удастся подкинуть врагу, весьма и весьма помогали. Одновременно страх заставлял подходить к делу тщательно.

Пришлось долго искать подходящее место, не очень людное, желательно на окраине или за городом, но не за три неизмеримых расстояния от него, и где одновременно было бы достаточно невостребованных электрических мощностей. Заброшенных городов было много, а заводов и цехов еще больше, но большинство из них были обесточены самым простым воровством проводов.

— Возможно, какие-то провода даже были сняты для наших нужд, — предположил Аким, когда обследовали очередной цех. — Так что не будем сильно напрягаться и ругать вандалов.

Кое-что, из того, что было необходимо, нашлось здесь же: мощные фонари еще были в исправном на вид состоянии, кабеля, чаны, вода, шланги и тросы достаточной длины. Что именно понадобится, наперед никто не знал, но все, что могло бы пригодиться, на всякий случай расположили в пределах удобной досягаемости. Аким откуда-то приволок и наладил звуковую аппаратуру.

— Нашел полнейший хлам, но орать будет. Нам ведь и нужно всего-то для привлечения внимания, — оправдывался он по поводу качества звука.

— Да, да, дружище, — соглашался Глеб. — Лишь бы орала. Главным образом басила, как мне кажется.

— Согласен. Басы лучше огибают препятствия и медленнее тухнут, — добавил Аким.

— Вам спецам виднее, — подмигнул ему Глеб.

— Давай еще прожектора завяжем на музыку! — предложил вдруг Аким.

— Если хочется… Только зачем?

— Типа здесь заводная тусовка! Здесь же в цеху есть окна, будет видно снаружи, сильней привлечет внимание.

— Ну, давай. Сильно только не заморачивайся. Если все успеем, на той неделе попробуем захлопнуть ловушку. Джоска обещал со своей частью тоже управиться. Да, Джоска? — уточнил Глеб, крикнув на весь цех.

— Че? — несколько тянучими интонациями откликнулся тот.

— Управишься к той неделе?

— Должон! Уже везут! — снова вытянул он пару фраз.

— Я вот думаю, здесь люди нужны будут, или все оставить, чтоб на автомате сработалò

— Думаю, надежней будет с людьми. Хрен его знает, куда оно сначала полезет! — ответил Джоска.

— Мне тоже так кажется, — поддержал его Аким.

— Если оно вообще сюда прилетит. Это мы думаем, что привлечем их внимание, — засомневался Глеб.

— Да куда оно денется?! Ну, всегда стоит только подняться шуму… — ответил уверенно Аким.

— Точно! Тут как тут! — продолжили Джоска и его эхо.

— А шум мы обеспечим первосортный! — заранее похвастался Аким. — Здесь такая туса будет. Я бы сам не отказался…

— Ну, ладно тебе! — остановил его Глеб, а потом сам размечтался. — Как только разберемся с ними, закатим здесь же на этом заводе такую замануху…!

— А я все-таки сделаю что-нибудь кричащее и со светом, — решил Аким. — Пригодится еще, когда будем праздновать.

Он направился в закоулки цеха, поискать подходящее старье. Глеб кинул взгляд на уходящую походку, и почему-то ему снова бросилось в глаза ее сходство с лучшим другом отца дядей Авдеем. Глеб не часто замечал эту наследственность, поскольку Аким в характере и внешне сильно отличался от своего отца. Авдей был спокойным и рассудительным, а Аким всегда с головой бросался в очередную идею. Но забавная угловатая пластичность их движений выдавала без остатка одного в другом.

— Ну, нихрена-ли-не-видали…! — тяжело выдохнув, громко скомандовал Глеб. — Все! Запускай! Ждем-с гостей!

— Главное, чтобы он был один! — крикнул Аким.

— Все будет как обычно. Они парами не летают, — уверенно сказал Джоска.

Музыка орала так, что не оглох бы только глухой от рождения. Свет мигал скучно, но противно бликовал по глазам и не давал заснуть. Видно, Аким все-таки не стал напрягаться, хотя в его характере было такое, он мог ради просто интереса увлечься и сделать если не шедевр, то хотя бы очень прикольно. В десяти метрах от ворот от боковой стены установили перегородку почти во всю ширину и высоту ангара, за ней смонтировали освещенную площадку. Второй выход с площадки был в высокий проход, соединявший два цеха. Попасть туда можно было, только обойдя перегородку.

Глеб и Джоска разместили себя в импровизированной инженерной будке под сводом цеха — отличное место наблюдения. Еще несколько человек удрали в соседнее здание. Главное было не дрогнуть и не привлечь внимание к себе.

— Дааа. Если нас здесь обнаружат, нам не избежать серии вопросов, — прогундел Глеб.

— Да, мы-то чтò — отозвался Джоска.

— Вот и объясняй потом, что мы…

— Там мы-то вообще не при делах. Сидим здесь на балконе и даже семечки ни в чью сторону не плюем, — приподнял настроение шуткой Джоска.

Глеб улыбнулся.

— Ладно. Потом поплюем семечки. Тссс, — он перекрестил пальцем губы.

В былые времена нашлись бы желающие оторваться здесь. Но сейчас приходилось хранить полную тишину на фоне кричащей музыки.

Сценарий сработал железно. Месяцы наблюдений прошли не зря. На возникший несанкционированный шум гриф появился менее чем через десять минут. Он завис у ворот, пытаясь выявить источник активности. Он был явно наготове. Оружие уже было в руке.

Увидеть грифа на улице было вполне обычным делом, но и Глеб и Джоска осознавали особенность ситуации, которая все-таки сковывала мышцы и мысли. Не найдя ничего особенного и объясняющего в первой части огромного помещения, гриф двинулся вперед, облетел ширму, направился в проход, где мигал, заманивая, очередной прожектор.

— Готов! — шепнул Джоска, почувствовав на запястье четкое жжение, и утопил рукоять рубильника.

Грифа резко осадило на пол. Из лежачего положения он попытался встать на колени, но ноги выгибало. Еще сильнее при этом выгибало и растягивало спину.

— Тварь тягучая, сопротивляется, — злобствовал Джоска.

Но дальше действовал уверенно. Он закрыл ворота, отрубил все лишнее, и вывернул на максимум регулятор мощности электромагнита. Грифа пылью осыпало на пол и размазало тонким ровным слоем.

Внезапная тишина свистела в ушах, казалось, что пульс в венах отзывается эхом после каждого удара. Эхо, накладываясь на себя, давило вены. Все трое сидели, ощущая постоянное жжение детекторов. Оно не нарастало, значит, присутствие их было постоянным.

— Мы три года хотели это сделать, — негромко неуверенно нарушил тишину Глеб, — с одной единственной целью…

— …а теперь боимся подойти ближе и…

— …посмотреть, кто же онù

Справившись с нервами и одновременно выждав паузу, но так и не дождавшись других грифов, они двинулись с места.

— Мы точно не знаем, что будет дальше, и сколько у нас будет времени, поэтому нужно извлечь из каждой минуты максимум, — дал установку подбежавший раньше их Аким.

В течение остатка дня Глеб, Джоска, Аким, да собралось почти все крыло Пест, кто жил неподалеку, изучали пойманный образец, разглядывали, прислушивались. Помимо того, что полностью все происходящее снималось на видео, делались десятки фотографий, общих и детальных. Аким заметил:

— Ни одной крупной части, кроме пистолета.

— Да. Полностью развезло в кляксу, — согласился Джоска, прищурился, — слоем приблизительно в миллиметр, мне кажется, не больше.

— Чёсе! Получается, что даже одежда — это имитация! — добавил Захар. — Капитос!

— Возле него детектор дает постоянный сигнал, — обратил внимание Глеб.

— Глазами почти невозможно увидеть, проще ощутить рукой, — ответил Захар и приложил одну руку на пятно грифа, а другую руку на пол. — Может, это кажется, но здесь есть ощущение постоянной какой-то мелкой вибрации, возни, что-то кишит под рукой, в отличие от того, что здесь. И глазами смотрел, тоже какая-то дрожь, как будто мутит. Аж тошнить начинает. Но я сколько ни смотрел, не нашел ни одной крупной детали. Чем-то же все это должно управляться?

— А ты думаешь, что центральный блок должен быть обязательно как ящик? — поинтересовался Джоска.

— Пусть не ящик. Коробочка, — улыбнулся Захар.

— Даже наши технологии уже позволяют делать такие вещи микроскопическими, — возразил Аким.

За несколько часов обследований накопилась какая-то информация, а за весь день поднабралось и усталости. Решили продолжить завтра, оставив нескольких человек дежурить. Джоска решил ночевать здесь, рассудив, что в случае необходимости его могут разбудить.

— Привет, Палаша, — затопленным голосом произнес Глеб. — Браннекен что говорит?

— Привет, Глеб. — Пелагея была несколько озадачена таким вопросом, заданным прямо вот так сразу. — Что-то случилось? Как прошла операция? Браннекен… Ты что имеешь в виду?

— Технология. Когда он ее запустит?

— Последний раз он называл срок три месяца, но сам в это не верил. Это завершение разработок. А о полной готовности он не говорил вообще.

— Спросишь? — сухо продолжил Глеб.

— Спрошу, — ответила Пелагея, понимая, что явно что-то случилось. — Они там что-то уже навороченное паяют. Говорят, что будут встраивать дополнительную память, чтобы запоминать все, что люди будут видеть. Только спорят, какой потребуется объем. Я им говорю, что все запоминать не обязательно, нужно запоминать избирательно, только то, что связано с заданием.

— Подожди, а зачем вообще запоминать? — спросил Глеб. — Они потом с них информацию сливать будут?

— Сливать не будут. Но в памяти смогут восстановить все мельчайшие подробности увиденного.

— Ты серьезнò Это что реальнò — но по тону Глеба не было заметно, что эта новость его воодушевила и взбудоражила.

— Говорят, реально. Тревор, кажется, в штабе, можно у него уточнить прямо сейчас. А ты какой-то скучный и прямолинейный сегодня, — заметила Пелагея.

— У нас погибло четверо человек, — ответил Глеб. — Мы не можем такими количествами терять своих людей. Их и так очень мало. Поэтому я испрашиваю, когда Нейт и Тревор думают заканчивать работу.

— Уразумела враз, — ответила Пелагея. — Что-то пошло не так?

— Я не был вчера в штабе, но ты, наверное, звонила, слышала. Мы поймали одного. Мы допоздна возились с ним, изучали. На ночь оставили охрану. Тим говорит, что появились еще три грифа. Они уже не искали зачинщиков. Просто зачистили территорию, полностью уничтожили оборудование, соответственно все обесточили. Тим один успел убежать и спрятаться. Остальные погибли. Естественно наш гриф тоже ушел.

— Это значит, он как-то сообщил о том, что его захватили, и передал свое местонахождение?

— Получается так. Рации при нем не было. Единственный крупный предмет — это пистолет. Мы тоже ломаем головы. Значит, есть какая-то другая связь. С другой стороны, если есть другая связь, почему наряд не нагрянул раньше? Мы несколько часов боялись, стояли на стреме, потом только расслабились.

— Возможно, он, когда направлялся к вам, оставил где-то в участке данные, куда направился, что зафиксировал нарушение порядка, — предположила Пелагея.

— Возможно. И они, не дождавшись его возвращения, ночью пошли ему на выручку, — достроил с иронией цепочку событий Глеб. — А знаешь, Палаш, уточни у Колет, оставляют ли они в участках данные, куда направляются?

— Она, вроде, тоже здесь была. Попробую найти ее.

Пока Пелагея разговаривала с Колет, Глеб продолжил разговор с Орестом.

— Мне кажется, что не записываются они нифига нигде, — сказал Орест. — Они в участках практически не появляются. Они же не приводят нарушителей, а избавляются от них!

— Желательно знать точнее, чем кажется.

— Ну, это насколько я понял с рассказов Колет, — уточнил источники своих предположений Орест. — Грифы — это особое подразделение полиции. Достаточно закрытое.

— Да, да, — подтвердила Колет, спешившая к мосту. — Куда направляются, не говорят, и о проделанной работе в участке не отчитываются.

— Ну, вот! Я же говорил, — утвердился в своей правоте Орест. — Поэтому они так спокойно беспределят. Никто не считает, сколько народу они косят!

— Глеб, вызывай, давай, Венец, да давай вместе все обсудим. Все равно же какая-то информация теперь есть. Всем нужно знать, — предложила Пелагея.

— Аким, вызовешь? И собери наших. ОК? — попросил Глеб Акима и продолжил общаться с остальными. — Из материалов остались только фотографии. Видео материалы уничтожены, так как аппаратуру мы не успели снять и унести. Ну, и то, что осталось в наших головах.

Подключился Венец. Глеб попросил собрать у моста всех, кто находился в штабах.

— Развезло его в пятно площадью метров в пять слоем меньше миллиметра, точно не измеряли. Мы попробовали посчитать. Это значит, в нормальном виде гриф должен быть полым, — добавил Захар к тому, что всем включившимся в разговор пересказал Глеб. — Слой состоял из, судя по всему, каких-то мелких однообразных крошек. Это же видно и на фотографиях при большом увеличении. Сами видите.

И в Чаше и в Венце на своих экранах уже рассматривали вовсю снимки.

— Ну, как и в том случае со льдом. Тоже в пыль, — вспомнил Орест.

— Так, значит, никакого… Ничего похожего на главный блок? — рассуждал Томас.

— Похоже, что так и есть. Ничего похожего на чип, сердце, ядро, как мы привыкли это видеть в кино и в своих технологиях. Называть можно как угодно. Вся эта ни на что не похожая мелочевка выглядит равноправной, — продолжил Глеб.

— Почему ни на что не похожая? — сообразил Захар. — Вполне сойдет за конструктор. Мелковат только!

— Слишком мелковат, я бы сказала! — ответила поглощенная Пелагея. — Это скольки кратное увеличение? — уточнила она, глядя на монитор.

— Как тут скажешь, смотря, с какого расстояния снимали. Линейку никто не догадался приложить, — ответил Орест. — Судя по тому, что на снимке только это пятно видно, это макросъемка. — Он посмотрел на процент, показывающий масштаб отображения. — Увеличение, наверное, раз в двадцать с лишним.

— Вот я и говорю, мелковато. Даже при таком увеличении и то не разглядеть.

— Эт че, значит, получается, уколом в сердце их не поразить? Бессердечные! — выдал с досады Орест.

— Бессердечные, — уныло согласился Захар. — Но как-то же они организуются в некое целое, эти частицы. Не просто в некое целое, а в некое целое, выполняющее осмысленные действия.

— И оно как-то, возможно, тем же образом общается между собой, — продолжил Глеб.

— Ну, тогда, если прикинуть, сколько грифов шатается по улицам мира, а мы знаем, что они не только грифы. Правильно я говорю, Глеб, статистику ты сводил?

— Да, правильно, — ответил Глеб. — Если кто не знает. За три месяца мы чаще всего получали сигнал детектора вблизи грифов. Среди обычных людей они почти не встречаются, некоторые чиновники только. Среди больших боссов и чистеньких магнатов, к кому мы смогли приблизиться, очень часто. Кроме того, в общественных местах встречались предметы, дающие сигнал. Нейт Браннекен, крыло Чаша, сообщил, что плетеные скамьи у них в госпитале в холле, когда садишься, встаешь, регистрируются детектором, и даже растения, что примечательно растущие и чудесно цветущие.

— Так что, получается, уши и глаза могут быть везде, — подытожил Аким. — И они легко могут менять форму и назначение. Это видел отец Глеба.

— Тогда, если они все общаются, должен быть постоянный фон, — закончил свою прерванную мысль Орест.

— Тогда вам с Акимом и карты в руки, — сказала Пелагея. — Просканируйте его.

— В каком диапазоне? — наивно поинтересовался Орест.

— В максимально широком! — не менее наивно, но молниеносно ответила Пелагея.

— Во всех известных, — уточнил Аким. — Только у нас нет такого оборудования, чтобы просканировать все известные диапазоны.

— Что-то специальное нужнò — продолжила Пелагея.

— Пел, ну, не тазиком же гамма-излучение, например, сканировать!? — ответил Аким.

— Если б присутствовал постоянный гамма-фон, мы бы уже, наверное, давно все вымерли. А мы знаем, что они здесь уже не менее семидесяти лет, — сообщил Глеб, — если сопоставить работы отца, начало раскопок и так далее.

— Про гамму я так просто сказал, но она, наверное, тоже разная бывает.

— Гамма довольно сильно поглощается любым веществом, даже обычным воздухом, — увещевательно сообщил доктор Адиса ученый из исследовательского ядерного центра, член крыла Венец, тоже присутствовавший у моста. — Для связи оно… — Адиса скептически покачал головой.

— Ладно вам, послушайте умных людей не умничайте, — остановила спор Пелагея и снова обратилась к Оресту. — Вы поняли, что именно нужно просканировать. Скажем так, нужно проверить все известные нам способы дистанционной передачи информации.

— Подождите, на счет фона, — включился снова в разговор доктор Адиса. Обычно он не много говорил во время мостов. — Я тут припоминаю, как-то давно на конференции, посвященной парадоксам природы, я слышал про некое предполагаемое поле, потом мне попадалась информация в публикациях. Группа ученых где-то в тридцатых еще годах, уже давно, в…, не помню, где они базировались, исследовали белки, и, как они решили, белок реагировал на какое-то воздействие при полной изоляции образца от всяких известных внешних воздействий.

— Да это просто белок гнил у них! — предположил насмешливо Орест.

— Ну, тебе, конечно, виднее, чем людям, которые этому жизни посвятили, — сдержанно ответил ему Адиса.

— Ладно, пусть они не обижаются.

— Да, некоторые из них, может, уже и не могут обижаться. Так что не беспокойся об извинениях, — доктор Адиса был спокоен в пример для подражания.

— Там проблема пошла от биологов, — продолжил он. — Один наблюдаемый ими вид медуз, они заметили, мигрировал в более низкие слои воды. Притом, что вид требователен к свету. Точнее не сам вид, а симбиотические водоросли, от которых зависело питание и самих медуз. Ну, так или иначе, не пойдем сейчас в детали, я их сам не знаю, медузы вопреки этому ушли вглубь. Подробности поищу у себя в записях. Но факт в том, что медузы мигрировали вдруг! — Адиса подчеркнул последнее слово. — Предыдущие тысячелетия или, по крайней мере столетия с тех пор, как их открыли и наблюдали, они существовали стабильно без миграций. Значит, фактор ранее отсутствовал.

— Да там факторов разных могло быть, атомная лодка раз чихнула под медузами, они и того, — снова отсветился Орест.

— Ну, видишь, ты быстро догадался, а они пять лет работали, прежде чем решиться опубликовать свои выводы — снова выдержанно прокомментировал Адиса.

— Орест, — предложила Пелагея. — А ты вот не потешки глаголь, а у нас же есть возможность порыться в базах некоторых поисковиков, свяжись с ребятами.

— Они же опять ссылки только дадут, самих страниц не вынут, — проныл Орест. — Ну, или ко крайней мере не все или не целиком.

— В курсе! Не первый раз, — ответила Пелагея. — Сами страницы у них, понятно, все не обязаны храниться. Они только по ссылкам названия центров, университетов, компаний, чьи лаборатории, страны, города, адреса еще лучше, все, что можно, пусть восстановят.

— Ладно. Схожу сегодня.

— Больше мне никакой информации по этой теме потом не попадалось, — припомнил доктор Адиса.

— Могу предположить, их просто закрыли, — сказал Аким. — Я имею в виду эти исследования, если это действительно связано с ними… Так же, как и работы моего отца. Согласен Глеб?

— Да, согласен, — отозвался угрюмо Глеб.

— А когда мы будем ловить следующегò — неожиданно задался вопросом Нейл.

— А смысл? Поймаем, на следующий день его друзья вынут, а наших положат при этом — ответил Захар. — Нужно теперь научиться их изолировать.

— А если мы сможем изолировать одного, то, возможно, придумаем, как перекрыть связь им всем, в пределах всей Земли, — развила мысль Пелагея.