Принц Галлии

Глава III Лик смерти

Это случилось 2 мая 1445 года.

Утро было прекрасное, но чувствовал себя Филипп прескверно. Он гулял по дворцовому парку, проветривая тяжелую с похмелья голову. Вчера он впервые в своей жизни по-настоящему напился и теперь горько жалел об этом, клятвенно обещая себе, что впредь подобное не повторится.

Поначалу Филипп не собирался напиваться, но вчерашняя пирушка получилась не очень веселая, скорее даже тоскливая. Эрнан уехал в Беарн и должен был вернуться лишь через несколько дней, прихватив с собой Гастона и Амелину, благо герцог уже перестал сердиться на племянника. По той или иной причине отсутствовали и другие близкие друзья и подруги Филиппа; так что ему было немного грустно, и он выпил больше обычного. Затем ему в голову пришла мысль, что если он как следует напьется, то, глядишь, наберется смелости переспать с какой-нибудь из присутствующих барышень. Мысль эта была не слишком умная, здравой частью рассудка Филипп это понимал, но с достойным лучшего применения усердием налег на вино, стремительно пьянея от непривычки. После изрядного количества выпитого зелья его воспоминания о вчерашнем вечере внезапно оборвались.

Проснулся Филипп сам, однако не был уверен, провел ли он всю ночь один, и эта неизвестность мучила его больше, чем головная боль. Было бы до слез обидно потерять свою невинность в беспамятстве…

Филипп вздрогнул от неожиданности, услышав вежливое приветствие. Он поднял взгляд и увидел рядом с собой Этьена де Монтини — смазливого паренька девяти лет, служившего у него пажом.

— А-а, привет, дружище, — рассеянно ответил Филипп и тут же сообразил, что может расспросить его о минувшем вечере. — Послушай… мм… только строго между нами. Что я вчера вытворял?

Этьен в недоумении взглянул на него, затем вяло улыбнулся.

— Вы ничего не вытворяли, монсеньор. Все было в полном порядке.

— Когда я ушел?… И с кем?

— В одиннадцатом часу. Вы пожелали всем доброй ночи и ушли. Один.

— Точно?

— Точно, монсеньор.

Филипп облегченно вздохнул:

— Вот и хорошо… — Он внимательнее присмотрелся к Монтини и спросил: — Ты чем-то взволнован? Что произошло?

— В замок привезли девушку, — ответил Этьен. — Мертвую.

— Мертвую?

— Да, монсеньор. На рассвете она бросилась со скалы в реку. Двое крестьян, которые видели это, поспешили вытянуть ее из воды, но уже ничем помочь ей не могли. Она упала на мель, ударилась головой о камни и, наверное, тотчас умерла.

Филипп содрогнулся. Его нельзя было назвать слишком набожным и богобоязненным, но к самоубийству он относился однозначно отрицательно. Сама мысль о том, что кто-то может сознательно лишить себя жизни, заставляла его сердце болезненно ныть.

С трудом подавив тяжелый вздох, Филипп спросил:

— А кто она, эта девушка?

Монтини пожал плечами:

— То-то и оно, что никто не знает. Поэтому ее привезли в замок — она явно не здешняя.

— А как она выглядит?

— С виду ей лет четырнадцать-пятнадцать. Определенно, она не из знатных девиц, но и не крестьянка и не служанка. Скорее всего, из семьи богатого горожанина, правда, не из Тараскона, потому что здесь ее никто не узнал… — Тут Монтини замешкался, потом добавил: — Впрочем, это не совсем так. Кое-кто ее все же узнал.

— Стоп! — сказал Филипп. — Не понял. Ты же говорил, что ее никто не знает.

— Это верно, монсеньор, ее никто не знает. То есть не знает, кто она такая и откуда. Но вчера ее видели недалеко от Тараскона. Дело было вечером.

— И что она делала?

Монтини поднял голову и по-взрослому пристально посмотрел Филиппу в глаза. Взгляд его был хмурым и грустным, в нем даже промелькнуло что-то похожее на ярость.

— Вернее, что с ней делали, — уточнил он.

Сердце Филиппа подпрыгнуло, а потом будто провалилось в бездну. Они как раз подошли к мавританскому фонтану в центре парка, и он присел на невысокий парапет. Этьен молча стоял перед ним.

— Рассказывай! — внезапно осипшим голосом велел ему Филипп.

— Ну… Я знаю совсем немного. Лишь то, что услышал из разговора слуг. Эту девушку видели… видели, как господин Гийом вез ее связанную в свой охотничий домик.

Филипп судорожно сглотнул. Так называемый охотничий домик Гийома находился в двух милях от Тараскона. Там его старшие братья вместе со своими приближенными время от времени устраивали оргии, которые нередко сопровождались групповым изнасилованием молоденьких крестьянок, имевших неосторожность оказаться за пределами своих деревень, когда Гийомова банда шныряла по округе в поисках развлечений. Крестьяне неоднократно жаловались герцогу на его старших сыновей. Каждый раз герцог устраивал им взбучку и строжайше запрещал заниматься подобным «промыслом», но, несмотря на это, Гийом и Робер втихую (а когда отца не было дома, то и в открытую) продолжали свои гнусные забавы.

Герцог как раз отсутствовал — он отправился в Барселону, чтобы договориться с тамошним графом о совместном использовании порта и верфей, и взял с собой Робера, — так что Гийом, почувствовав свободу, разошелся на всю катушку.

Филипп в гневе заскрежетал зубами. Перед его мысленным взором стремительно пронеслись красочные картины, изображавшие различные варианты мучительной смерти Гийома. Наконец, овладев собой, он спросил у Монтини:

— А это точно та самая девушка?

— Слуги так говорят, монсеньор. К тому же… — Этьен судорожно сглотнул. — Когда ее только привезли, я, еще ничего не зная, имел возможность осмотреть ее вблизи…

— Ну?! — нетерпеливо воскликнул Филипп.

— Ее платье местами разодрано в клочья, кожа на ее запястьях натерта до крови, а на теле я видел следы от ударов плетью…

Филипп резко вскочил, сжимая кулаки. Лицо его исказила гримаса ненависти и отвращения.

— Господи! — простонал он. — Какие они скоты!.. Господи Исусе…

Он снова сел и низко наклонил голову, чтобы Монтини не увидел слезы в его глазах. После некоторых колебаний Этьен, не спрашивая разрешения, присел рядом с ним.

— У тебя есть братья? — спустя минуту отозвался Филипп.

— Нет, монсеньор, — ответил Монтини. — У меня только сестра. Но я понимаю вас…

Филипп горько вздохнул.

— Почему, — проговорил он, обращаясь к самому себе, — почему они не умерли вместе с их матерью? Почему они живут и позорят нашу семью? Это несправедливо!.. — Он снова встал. — Где та девушка?

— На хозяйственном дворе, монсеньор. Если, конечно ее не…

Дальше Филипп его не слушал. Он стремглав побежал вдоль боковой аллеи к правому крылу здания, миновал арочный проход, затем свернул немного влево и через минуту очутился на широком подворье, примыкавшем к хозяйственным постройкам замка. Как всегда в такую пору, там было шумно и многолюдно, но обычного оживления Филипп не обнаружил — лица у слуг были мрачные, а взгляды хмурые.

— Где девушка? — громко и чуть визгливо спросил Филипп, оставив без внимания почтительные приветствия в свой адрес.

— Ее только что забрали, ваше высочество, — сказал один из надзирателей, указывая древком хлыста в противоположных конец двора, где через распахнутые ворота выезжала повозка в сопровождении нескольких вооруженных всадников. — Похоже, монсеньор, что на сей раз ваш брат попал в серьезную переделку.

Филипп поднялся на цыпочки и посмотрел в том же направлении. Он не узнал всадников со спины, но цвета их одежд были ему хорошо знакомы.

«Только не это! — подумал Филипп, цепенея от ужаса. — Господи, только не это!..»

Несколько секунд он простоял неподвижно, затем стряхнул с себя оцепенение и бросился к воротам, отталкивая по пути не успевших уступить ему дорогу слуг.

Услышав позади шум, сопровождавшие повозку всадники, оглянулись и придержали лошадей; остановилась также и повозка. Филипп подбежал к ней и увидел, что тело девушки полностью накрыто двумя широкими плащами, из-под которых выбивалась наружу лишь небольшая прядь темно-каштановых волос. На какое-то мгновение он замер в нерешительности, моля небеса, чтобы его страшная догадка оказалась неверной, и наконец откинул край плаща.

Он знал эту девушку. Конечно же, знал…

Красивое смуглое личико, юное, совсем детское, всегда такое веселое, улыбчивое и жизнерадостное, теперь было бледным и неподвижным, точно маска. На нем застыло выражение боли, скорби и тоски за утраченной жизнью. А на левом виске виднелась запекшаяся кровь — очевидно, туда пришелся роковой удар…

— Нет! Нет! — надрывно закричал Филипп. — Боже мой, нет!

Подчиняясь внезапному импульсу, он бросился прочь от повозки, вновь отталкивая оказавшихся у него на пути слуг. Теперь он знал, что ему делать.

Филипп рыскал по всему дворцу в поисках Гийома, пока не встретил его в одном из коридоров. Увидев младшего брата, который, сжав кулаки и гневно сверкая глазами, стремительно мчался к нему, Гийом попытался было скрыться, но не преуспел в этом — Филипп бегал гораздо быстрее и вскоре догнал его.

Гийом был на десять лет старше, на голову выше и в полтора раза тяжелее, однако Филипп имел перед ним преимущество в быстроте, ловкости и изворотливости. Молниеносным движением он нанес ему удар кулаком в челюсть, затем пнул коленом в пах. Не успел Гийом согнуться, как на него обрушилось еще два удара — ребром ладони в шею, чуть выше ключицы, и по почкам. В следующий момент Филипп мастерским приемом сбил его с ног и, решив, что этого достаточно, выхватил из ножен кинжал, намереваясь заколоть своего старшего и самого ненавистного брата, как свинью.

Сбежавшиеся на шум драки стражники не вмешивались. Они не питали симпатии к Гийому, поэтому решили ничего не предпринимать, пока перевес на стороне Филиппа. Однако в любой момент, едва лишь удача улыбнется Гийому, они готовы были немедленно разнять их.

Понимая это и видя, что Филипп без шуток собирается убить его, Гийом резко вскочил на ноги. С неожиданной ловкостью он увернулся от кинжала и что было силы, вложив в этот удар весь свой вес, толкнул Филиппа к лестнице в надежде, что брат не удержится на ногах, покатится вниз по ступеням и, чего доброго, свернет себе шею.

Филипп в самом деле споткнулся, но, к счастью, на ровном месте, не долетев до крутой лестницы. При этом он сильно ударился головой о каменный пол, глаза ему ослепила яркая вспышка, затем свет в его глазах помер, из носа хлынула кровь, и он потерял сознание.

Стражники вовремя оттащили Гийома, ринувшегося было добивать бесчувственного брата…

Филипп приходил в себя медленно и мучительно. Иногда мрак, поглотивший его разум, частично рассеивался, и он слышал какие-то голоса, но смысл произносимых слов ускользал от его понимания. Он не знал, кто он такой, не знал, что с ним случилось и где он находится. Обилие вопросов, на которые помраченный рассудок позабыл ответы, приводило его в панику и вновь ввергало в мрак забытья.

Лишь на четвертый день Филипп наконец очнулся. Некоторое время он лежал в полной темноте, пока не додумался раскрыть глаза. Это была еще не мысль, а скорее осознание того факта, что он способен думать, а значит существует.

В комнате царили сумерки, но это не помешало Филиппу узнать свою спальню. С трудом повернув голову и застонав от острой боли, он обнаружил, что окна зашторены, а по краям тяжелых штор слабо пробивается свет. Значит, там, снаружи, сейчас был день.

«Надо раздвинуть шторы», — была его первая связная мысль, и в то же самое время его губы произнесли первые осмысленные слова:

— Дайте свет… темно…

Послышались быстрые шаркающие шаги — в комнате он был не один.

— Слава Всевышнему, наконец-то! — Преподобный Антонио, его духовный наставник, увидев разумный блеск в глазах Филиппа, радостно и облегченно вздохнул. — Я так волновался за тебя, сын мой, так боялся, что ты никогда не придешь в себя.

Пока падре раздвигал шторы на ближайшем окне, Филипп размышлял над его последними словами — впрочем, без особых результатов. Боль в голове мешала ему сосредоточиться.

— И откройте окно, — добавил он. — Душно.

Дон Антонио исполнил и эту его просьбу. Повеяло приятной прохладой. Филипп с наслаждением вдыхал чистый и свежий воздух, наполненный ароматами поздней весны.

Падре вернулся к Филиппу, присел на край широкой кровати и взял его за руку.

— Как ты себя чувствуешь?

— Плохо, — откровенно признался Филипп. — Голова болит, слабость какая-то… Что случилось, падре?

— Ты сильно ударился и, похоже, у тебя было сотрясение мозга. К счастью, все обошлось.

— Сотрясение мозга, — повторил Филипп. — Понятно… И как долго я был без сознания?

— Три дня.

— Ага… — Филипп попытался вспомнить, как его угораздило получить сотрясение мозга, но безуспешно: прошлое плотно окутывал густой туман забытья. — Я не помню, как это произошло, падре. Наверно, я здорово нахлестался и спьяну натворил делов. Больше я не буду так напиваться.

Преподобный отец встревожено воззрился на него:

— Что ты говоришь?! Ведь ты был трезв.

— Я? Трезв? — Филипп в недоумении захлопал своими светлыми ресницами. — Вы ошибаетесь, падре. Тогда я много выпил, очень много… даже не помню, сколько.

— Это было накануне. А ударился ты на следующий день утром.

— Как это утром? Разве я утром… Нет, не понимаю. Я ничего не понимаю!

— Так ты не помнишь об этом? — спросил падре, внимательно глядя ему в глаза.

— Об этом? О чем? — Филипп вновь напряг свою память, и вскоре у него с новой силой разболелась голова. — Я ничего не помню о следующем дне, падре. Последнее, что я могу вспомнить, это как я пил на вечеринке… А что стряслось? Что?

Дон Антонио покачал головой:

— Лучше тебе самому вспомнить… А если не вспомнишь, тем лучше для тебя.

— Вот как! — Филипп вконец растерялся. — Я вас не понимаю. Расскажите мне все.

Падре вздохнул:

— Нет, Филипп, не сейчас. Разумеется, рано или поздно ты обо всем узнаешь — но лучше позже, чем раньше… Ладно, оставим это. — Преподобный отец помолчал, прикидывая в уме, как перевести разговор на другую тему, потом просто сказал: — Вчера приехал граф д’Альбре с сестрой.

Филипп слабо улыбнулся:

— Это хорошо. Я по ним так соскучился… Я хочу видеть их. Обоих.

Падре медленно поднялся.

— Сейчас я велю разыскать их и сообщить, что ты уже очнулся.

С этими словами он направился к выходу, но у самой двери Филипп задержал его:

— А Эрнан? Он вернулся из Беарна?

— Да. Вместе с графом д'Альбре, — ответил падре, на лицо его набежала тень.

— Тогда пошлите, пожалуйста, вестового в Кастель-Фьеро…

— В этом нет необходимости, — мягко перебил его дон Антонио. — Господин де Шатофьер здесь.

— Где? — оживился Филипп.

— Полчаса назад я видел его в твоей библиотеке.

— Так позовите его. Немедленно.

— Ладно, — снова вздохнул преподобный отец. — Позову. И пока вы будете разговаривать, пойду распоряжусь насчет обеда.

Спустя минуту, а может, и меньше, в спальню вошел Эрнан — высокий крепкий парен с черными, как смоль, волосами и серыми со стальным блеском глазами. В каждом его движении сквозила недюжинная сила, и потому он казался на несколько лет старше, чем был на самом деле.

— Привет, дружище, — натянуто усмехнулся Филипп. — Пока тебя не было, я в такой переплет попал…

Шатофьер как-то отрешенно поглядел на него и молча кивнул. Лицо его было бледное, с болезненным сероватым оттенком, а под глазами явственно проступали круги.

— Ты плохо себя чувствуешь? — участливо спросил Филипп.

— Да… В общем, неважно, — ответил Эрнан, голос его звучал глухо и прерывисто, как стон. После короткой паузы он добавил: — Дон Антонио предупредил, что ты ничего не помнишь. Он просил не говорить с тобой об этом, но я… я ни о чем другом думать не могу…

— Что случилось, Эрнан? — вконец растерялся Филипп. — Хоть ты мне объясни!

— Она… — Из груди Шатофьера вырвался всхлип. — Она была мне как сестра… Больше, чем сестра, ты знаешь…

В этот момент память полностью вернулась к Филиппу. Он пронзительно вскрикнул и зарылся лицом в подушку. Ему казалось, что его голова вот-вот расколется от нахлынувших воспоминаний. Туман забытья, окутывавший события того рокового утра, в одночасье развеялся, и Филипп с предельной ясностью вспомнил все…

Ее звали Эжения. Она была дочерью кормилицы Эрнана и его сверстницей — как тогда говорили, она была его молочной сестрой. Мать Шатофьера умерла вскоре после родов, отец — немногим позже; их он, естественно, не помнил и мамой называл свою кормилицу, а ее дочь была для него родной сестрой. Они росли и воспитывались вместе, были очень привязаны другу к другу, а когда стали подростками, их привязанность переросла в любовь. Никто не знал об истинных намерениях Эрнана в отношении его молочной сестры; но кое-кто, в том числе и Филипп, предполагал, что он собирается жениться на ней. Лично Филипп этого не одобрял, однако не стал бы и пытаться отговорить друга, окажись это правдой. Эрнан был на редкость упрямым парнем, и если принимал какое-нибудь решение, то стоял на своем до конца. Кроме того, Филипп хорошо знал Эжению и считал ее замечательной девушкой. Единственный ее недостаток заключался в том, что она была дочерью служанки…

— Как это произошло? — спросил Филипп, не поворачивая головы.

Эрнан подошел к кровати и сел.

— В тот вечер она поехала к своим деревенским родственникам, — тихо, почти шепотом произнес он. — И не взяла сопровождения… Сколько раз я говорил ей, сколько раз… но она не слушалась меня!.. — Шатофьер сглотнул. — А позже в Кастель-Фьеро прибежала ее лошадь. Мои люди сразу же бросились на поиски и лишь к утру нашли ее… мертвую… Будь оно проклято!..

В комнате надолго воцарилось молчание. За окном весело щебетали птицы, день был ясный, солнечный, но на душе у Филиппа скребли кошки. Ему было горько и тоскливо. Так горько и тоскливо ему не было еще никогда — даже тогда, когда умерла его матушка, Амелия Аквитанская.

Он первый заговорил:

— Где сейчас Гийом?

— Под арестом. Так распорядился мажодорм. Но я уверен, что когда вернется твой отец, его освободят. Ведь нет такого закона, который запрещал бы дворянину глумиться над плебеями. Любой суд оправдает этого мерзавца… Где же справедливость, скажи мне?! — Эрнан снова всхлипнул, и по щекам его покатились слезы.

Преодолевая слабость, Филипп поднялся и сжал в своих руках большую и сильную руку Шатофьера.

— Есть суд нашей совести, друг. Суд высшей справедливости. — В его небесно-голубых глазах сверкнули молнии. — Гийом преступник и должен понести наказание. Он должен умереть — и он умрет! Таков мой приговор… Наш приговор!

Эрнан вздрогнул, затем расправил свои могучие плечи, находившиеся на уровне макушки Филиппа.

— Гийом умрет. — Голос его звучал твердо и решительно. — Как бешеная собака умрет! И все эти подонки из его компании умрут. Я еще не решил, что делать с Робером — его счастье, что он поехал с твоим отцом в Барселону, ему повезло… — Эрнан сник так же внезапно, как и воспрянул. — Но ничто, ничто не вернет мне Эжению. Ее обидчики будут наказаны, но она не восстанет из мертвых. Я больше никогда не увижу ее… Никогда… — И он заплакал, совсем как ребенок.

Филипп сидел рядом с ним, усилием воли сдерживая комок, который то и дело подкатывал к горлу.

«Говорят, что мы еще дети, — думал он. — Может, это и так… Вот только жизнь у нас не детская».

Детство Филиппа стремительно подходило к концу, и у него уже не оставалось времени на ту короткую интермедию к юности, которая зовется отрочеством…