Приключения Сэмюэля Пингля

ЧЕТВЕРТАЯ ТЕТРАДЬ
I

Вероятно, я слишком долго лежал на тростниковой жесткой циновке. Страшно болела спина, а шевелиться было так мучительно, чтд я даже не мог приподнять веки. Во рту чувствовалась отвратительная горечь. Плутоватое размалеванное лицо Клипса плавало в фиолетовой мгле, освещенное прожектором из-за невидимой кулисы, и улыбалось.

— Сделай прыжок, Пингль, и ты снова станешь чемпионом…

— Не хочу — закричал я.

И в ту же секунду сильные руки энергично приподняли мою голову.

— Сделайте же глоток, Пингль. Пейте, говорят вам.

Стуча зубами о края металлической ложки, я проглотил теплую жидкость, пахнувшую миндалем и шафраном.

Лицо Клипса растаяло..

— Откройте глаз, Пвигль! — опята приказал властный голос.

Через распахнутую дверь видны далекие изумрудные горы. Койка, на которой я лежу, придвинута к стене бувгало, а рядом стоят Мильройс и высокая девушка в белом халате.

— Как живем, Пвнгль? — спросил Мильройс, дотрагиваясь до моей руки, лежавшей поверх нокрмвада.

— Хорошо. — пробормотал я, еще не зная, сновидение это или действительность. — Что со мной? Чума?

— Нет, всего только реакция на прививку против вабы в мари. Вам удалось выкарабкаться, Пингль. Через два дня будете здоровы и можете путешествовать по любым Набухатрам, если захотите. — Мильройс улыбнулся и обратился к девушке: — А может быть, Пингль погостит у нас? Как вы думаете, Лиз?

— У нас совсем неплохо, профессор, — мягко ответила Лиз.

— Вы будете жить здесь, Пингль, — сказал Мильройс. — Слуга Хо присмотрит за вами, пока вы еще нездоровы…

— Благодарю вас, профессор, — мог только вымолвить я.

Таково было мое пробуждение на научной станции профессора Мильройса, куда он привез меня из Набухатры.

Милый и чрезвычайно вежливый китаец Хо, принесший мне прекрасный завтрак, был очень приятно изумлен, когда я сказал ему несколько фраз на его родном, языке, и с этого момента я завоевал его доверие.

Два дня он не отходил от меня, ухаживая, как за ребенком, и от него я узнал некоторые подробности.

Станция расположена на берегу реки к северу от Рангуна, как раз на дороге, ведущей к этому порту, что на берегу Бенгальского залива, к западу от границы Таи. Мильройса здесь зовут «змеиным профессором», потому что он целыми днями возится в лаборатории с ядовитыми змеями, и считают очень богатым человеком.

На третий день я почувствовал себя совершенно здоровым и мог несколько ближе познакомиться с научной станцией.

Она состояла из одного каменного дома, где помещались лаборатория и комнаты профессора, и из нескольких бунгало, в которых жили его ассистентка мисс Лиз, туземец-шофер и несколько служителей-китайцев. За высокими стенами был разбит обширный тропический парк, где профессор разводил всевозможные породы змей.

— Я изучаю змеиные яды, Пингль, — сказал Мильройс, вводя меня в парк. — Мне думается, что их можно использовать для лечения некоторых заразных болезней. Но главное, змеиные яды, которые мы здесь собираем, нужны для изготовления противоядий против укусов этих гадов, которых вы видите перед собою…

Мы проходили по дорожкам между рядами клеток с мелкими решетками, где жили змеи.

— Ведь в Индии от укусов змей погибает не одна тысяча людей, а в Бразилии, скажем, ядовитые змеи кусают около двадцати четырех тысяч человек в год. Правда, лучшая профилактика — это массовое истребление змей, но когда человек уже укушен, его надо спасать прививкой…

Парк «змеиного профессора» поразил меня. Часть его была разделана под культурный ботанический сад, с дорожками, клумбами и водоемами, из которых вода переливалась приятно журчавшими водопадами. Здесь Лиз показала мне множество цветов и растений, о которых я только слышал на уроках ботаники. Ананасы и бананы я видел раньше, но только сейчас узнал, что листья ананаса дают отличное волокно, пригодное для тканей, и что куртка повара Хо, например, сшита из «ананасного полотна».

Мне очень понравилось «дерево путешественников». В парке была целая батарея таких деревьев. Верхушка этого высокого дерева представляет собой огромный веер из длинных двурядных листьев, похожих на пальмовые. Но это не пальма, а дерево семейства банановых. Воздух парка был напоен сильным ароматом, как в парфюмерном магазине. Буйно росли высокие, тропические травы — среди них имбирь, кардамон, ваниль. Огромные причудливые орхидеи пленяли фантастическими очертаниями цветов, пахнущих как тысяча откупоренных флаконов с лучшими духами. Ваниль оказалась тоже из семейства орхидных. Этого я не знал. Интересно было мне увидать, что плоды шоколадного дерева растут прямо из ствола, а не на ветках. Это небольшое дерево с темно-зелеными листьями. Зрелые плоды, красного и оранжевого цвета, немного больше огурца. В сочной мякоти плода содержатся многочисленные семена. Они-то и есть какао, из которого готовятся какаовое масло, порошок какао и шоколада. Еще до Колумба жители Центральной Америки готовили из этих семян питательный напиток и называли его «чоколатл». Отсюда и название «шоколад».

Часть парка сохранялась в первобытной неприкосновенности дикого тропического леса. Здесь было очень много пальм и ни одного хвойного растения. Пальмы источник благосостояния туземцев. Пальмы дают пищу финики, и кокосовые орехи, и строительный материал, и волокна, В индийской поэме «Брахарадж» перечислено свыше трехсот пятидесяти способов использования пальм для блага человека. Я видел пандусовые пальмы с воздушными корнями, мускатники, магнолии, многочисленные виды лавров, агавы и юкки. Длинные побеги лиан, протянутые от дерева к дереву, образовывали непроходимые чащи, в которых раздавались крики прыгающих по веткам обезьян и пение самых разнообразных птиц.

Особо сильное впечатление произвел на меня бенгальский баньян из семейства фикусовых. Птицы разносят семева баньяна и оставляют их на ветвях деревьев. И вот сначала баньян начинает расти высоко на другом дереве, не касаясь земли, подобно тому, как иногда на развалинах вырастает березка или осинка. Позднее баньян из своего ствола выпускает длинные воздушные корни. Они, изгибаясь, свешиваются сверху, как толстые змеи. Коснувшись земли, они прочно укрепляются в ней и превращаются в мощные колонны, подпирающие колоссальную шатровую крону баньяна. Первоначальное дерево, давшее семечку баньяна приют, уже сгнило, и остается гигантское произведение флоры, под которым свободно могут расположиться несколько высоких хижин — бунгало.

Ничто на первый взгляд не говорило о смертельных опасностях, таящихся здесь. В этой прекрасной тишине было интересно созерцать — величественную красоту деревьев, роскошь трав и цветов.

Но среди них были огороженные змеятники, где жили всевозможные виды змей. Те, которые морли ползать по деревьям, находились в запертых клетках. Остальные за изгородями, и их можно было свободно наблюдать.

Мильройе предложил мне служить сторожем в парке.

Я согласился. Он сам несколько раз показал мне, как надо обращаться с пресмыкающимися.

Он, мисс Лиз и я надевали высокие резиновые сапоги и вооружались особыми палками с расщепом на конце. Профессор, как азартный охотник, залезал в заросшие травой дебри. Надо было выискивать воры, шар под камнями, и выманивать змей наружу. Расщепом палки голову гада прижимали к земле, покуда он извивался, крепко брали его за загривок и стряхивали в брезентовый мешок. Профессор проделывал все это очень ловко. Мисс Лиз не отставала от него. Мне тоже не хотелось показать себя трусишкой. И профессору понравилось, что с первого же сеанса ловли змеи, плодившихся в парке на свободе, я не обнаружил страха.

Мне удалось поймать двух красноватых змеек, и я усердно старался вытащить из-под камня третью.

— Пингль, вы набрели на гнездо делиофиса, — сказала, приблизившись ко мне, мисс Лиз.

— Не совсем понимаю вас, — почтительно ответил я, смотря в блестящие черные глаза Лиэ.

— Но это же делиофисы, — улыбнулась Лиз почти ласково. — И вы не боитесь?

— Бояться? Страх, по-моему, пережиток, мешающий людям расправляться с природой, — скромно ответил я, повторив слова, когда-то слышанные мною от Повелителя гиен.

Лиз помогла мне освоиться с моей необычной должностью. Маленький подвижный китаец Ли чистил по утрам дорожки в парке, потом мы отбирали змей того сорта, какой заказывал профессор, и несли эти сокровища, шипевшие в закрытых корзинах, в лабораторию. Там, насколько я мог понять, Мильройc и Лиз собирали яды и как-то их обрабатывали. Во всяком случае, из Рангуна каждую неделю приезжал небольшой грузовой автомобиль и увозил аккуратно упакованные ящики с ампулами. На ящиках были написаны адреса получателей — Aмериканскиx фирм по изготовлению лечебных препаратов.

Как-то раз я принес в лабораторию полную корзину змей лахеанс. Профессор милостиво кивнул мне.

— Только сейчас был разговор о вас, Пингль. Я говорил мисс Лиз о вас как о смышленом и смелом человеке.

Девушка исследовала пинцетом пасть какого-то гаденыша, которого держала в левой руке.

— Не находите ли вы, Пингль, что вам следует несколько ближе познакомиться с обитателями парка? — спросила она.

— С большим удовольствием! — горячо ответил я.

— Она даст вам несколько уроков, Пингль, — сказал профессор. — В школе графства вас, вероятно, на уроках биологии занимали разговорами о жуках и бабочках? усмехнулся он.

— Я окончил младшее отделение в Дижане, — с достоинством произнес я.

— Тем лучше, — одобрил профессор. — Хотя и там, думаю, вы мало что слыхали о змеях.

На следующее утро Лиз пришла в парк и спросила:

— Клетки готовы, Пингль?

— О да, мисс! Доброе утро.

— Сегодня у нас первый урок, — строго сказала девушка. — Пройдемте в южную часть парка.

Мы шли по широким песчаным дорожкам, залитым солнечным светом. Тугие листья кактусов лениво лежали на горячих скалах, покрытых голубыми и розовыми лишайниками. Лиз остановилась около камня, оплетенного тонколистными лианами.

— Нам придется выбрать из парка всех взрослых муссуран. Они так размножились, что скоро съедят всех наших лахезис. Я покажу вам, как обращаться с муссуран. Они не ядовиты, но могут укусить. Выделения из железок годятся как растворитель для других концентрированных ядов.

Лиз деловито надела толстые змееловные перчатки и быстро столкнула с места камень. Под ним зашипели притаившиеся гады.

Часа полтора мы охотились в парке, хватая коричневых, белопузых муссуран и сажая их в тростниковые клетки. Потом отдали их Ли уничтожить.

— Запоминайте названия змей, Пингль, — говорила Лиз. — Приглядывайтесь к их привычкам. Действительно, жаль, что в колледжах не преподают науку о змеях…

Да, профессор верно заметил, что на уроках с нами говорили о бабочках и жуках. Я еще помнил кое-что о жужелицах, истребляющих гусениц, и о жуках-плавунцах, питающихся личинками комаров. Знал, что жук-карапузик истребляет личинки мух, а жук-щелкун замечателен тем, что если его положить на спинку, то он ухитряется подпрыгнуть и опять встать на все свои шесть лап. Слыхал о жучках — точильщиках древесины и жуках-притворяшках, в минуту опасности свертывающихся в незаметный комочек.

Но змеи… Чем больше я слушал уроки Лиз, тем сильнее восхищался научной работой змееведов. Лиз была настойчивой и терпеливой учительницей, и я снова чувствовал себя эшуорфским школьником.

Вот желтая тоненькая змейка клубком свернулась на песке. Лиз слегка подразнила ее стеклянной палочкой, и гад раскрыл рот, где среди мелких зубов раздвоенный язычок дрожал, словно паутинка на сквозняке. Лукавые глазки змееныша налились притаенной злостью. Лиз сказала:

— Повторим главное, Пингль. Научное название змей вообще?

— Офидиа.

— Правильно. Они представляют собою…

— Отряд класса рептилий, или пресмыкающихся.

— Правильно. Типа хордовых, Для змей характерно отсутствие ног. Они делятся на несколько семейств: удавы, ужеобразные, гадюковые. Какая перед нами змея? Ну, Пингль?

Конфузясь и запинаясь, словно первоклассник, я ответил:

— Это молодая кошачья змея семейства ужеобразных. У них неподвижна и направлена вперед нижняя челюсть. По форме же и положению зубов кошачьи змеи принадлежат к группе заднебороздчатых…

— Хорошо, — одобрила Лиз. Взяв змееныша, она палочкой раскрыла ему рот. — Смотрите внимательно, Пингль. Змеи этой группы называются еще подозрительно ядовитыми. Видите проток верхнегубной железки? Выделения ее ядовиты, но зубы у кошачьей змеи и у всей этой группы расположены очень далеко, и практически укусить ими нельзя. Разве только если засунуть змее мизинец в рот.

Я счел возможным заметить вслух:

— Вряд ли это кому понадобится…

Месяца через полтора занятий Лиз благосклонно сказала:

— Вы сделали большие успехи. Я рада буду сообщить об этом профессору.

В парке «змеиного профессора» я понял, как много дает непосредственное наблюдение над животными. Змеи… Их, по словам Лиз, тысячи полторы видов. Они представляют собой ветвь ящериц, на протяжении миллионов лет жизни нашей планеты приспособившихся к ползанию на брюхе и заглатыванию крупной добычи целиком. Поэтому у них атрофировались ненужные при ползании конечности. А для заглатывания крупной добычи выработалось характерное приспособление. У змей подвижны не только челюсти, но и остальные кости нижней части черепа.

Вот почему змеи могут так широко разевать пасть, которая кажется при этом непомерно огромной по сравнению с их головой.

Очень интересно, что у змей веки неподвижны. Они прозрачны, сращены друг с другом и прикрывают змеиные глаза наподобие часовых стеклышек. Может быть, это придает змеиному взгляду особый, отвратительный оттенок?

Я так сжился с офидиями, что даже если видел во сне полчища удавов, то ничуть не страшился, а вступал с ними в борьбу. Я разбирался в коварных привычках карликовых удавов, которые подкарауливают людей в песках пустынь. Узнал повадки змей-стрел, которые взбираются на ветви деревьев и оттуда летят на жертву, будто спущенные из туго натянутого лука. Научился наблюдать коралловых аспидов, пышно расписанных кобр и траурных ехидн, этих опаснейших врагов человека. Ни один щитомордник не мог укрыться от меня в траве, а гремучников я умел различать за сорок футов.

Однажды повар Хо пожаловался, что маисовые мыши поселились в кухонном складе, портят ему продукты. Профессор распорядился доставить из парка десяток змей иигшу. Ли вытряхнул их из корзины перед кухней. Они были тощи и похожи на поясные ремни, эти полутораметровые ииг-шу. Оглядевшись, они чинно поползли к бунгало, где хранились наши продовольственные припасы, довольно ловко взобрались по лестницам и скоро успокоились на чердаке, как будто всегда там жили.

Ночью я прошелся по парку посмотреть, все ли в порядке, и китайцы позвали меня к кухне. Глухая возня слышалась там. Это иигшу, бесподобные мышееды, насыщались, уничтожая мелких грызунов.

— Ни одна кошка не может сравниться с иигшу, — заметил профессор, поднимаясь утром со мной на чердак. — Полюбуйтесь, Пингль…

На чердаке лежали, вытянувшись, иигшу. Но это не были прежние тощие, худосочные змееныши. Лежали толстые существа, набившие себя мышами досыта, и блаженно спали. Нет в мире силы, способной разбудить иигшу, после того как она насытится. Надо дожидаться, пока иигшу не переварит съеденного. Тогда она проснется, и ее можно нести на новое мышиное место. Там, где побывали иигшу, мыши не рискнут показаться по крайней мере полгода.

Ли собирал сонных тварей в кoрзину, а Хо рассказывал профессору, как служил раньше у французского миссионера в Камбодже и как маисовые мыши устроили нашествие на бунгало святого отца. Они съели у него все запасы, всю библиотеку, всю обувь и обгрызли ножки у кровати, а миссионер провисел неделю в гамаке, изнывая от голода и любуясь, что проделывали в его доме эти маисовые дьяволята.

— Вот что бывает, — заметил профессор, — если нет под руками ииг-шу или в крайнем случае хорошего кота.

Отзыв Лиз о моих успехах привел к тому, что профессор заявил мне:

— Надо будет найти другого сторожа, а вас, Пингль, я буду постепенно приучать к работе в лаборатории.

С некоторым трепетом я надел белый лабораторный халат.

— Из вас выйдет дельный лаборант, Пингль, — заметил профессор, — если вы будете держаться драгоценного правила: «Чистота и аккуратность прежде всего».

Я сам буду учить вас. Может случиться, что вы ничего не потеряете в сравнения со старшим отделением Дижана…

Мильройс относился ко миг, как и все на станции, очень доброжелательно и начал понемногу приучать меня к лабораторной технике. Я узнал, что все змеиные яды по своему действию нa человека делятся на два видa: одни яды парализуют нервную систему, а другие вызывают гангрену тканей.

Силу яда в лаборатории проверяли на морских свинках. Кроме этой работы, профессор отдельно занимался в своем кабинете, и на моей обязанности было готовить ему чистые пробирки и колбы.

Я уже выучился приготовлять несложные растворы и не мог дождаться дня, когда будет нанят новый сторож и Профессор окончательно переведет меня в лабораторию.