Превращение

Глава 2

Дня через три-четыре принцу Александру понадобился человек, умеющий читать. И не просто человек, а кто-то, на кого он мог положиться. Дворцовые писцы пользовались дурной славой шпионов и интриганов, вольно распоряжающихся поступающей к ним конфиденциальной информацией. Но Александр выбрал меня вовсе не потому, что доверял мне. Он просто мог вырвать мне язык, перескажи я хоть слово из того, что прочту. Я понимал это. Предательство ожесточает.

Я спал, когда Дурган спустил в подвал деревянную лестницу и принялся вопить, вызывая меня из моей убогой дыры. За годы, полные подобных наказаний, я научился извлекать пользу из часов заточения. Я приучил себя спать в любых обстоятельствах: изнемогая от зноя, замерзая, в оковах, связанным, в вечной сырости, боли, грязи и паразитах. На голодный желудок было сложнее всего, но голодом морили редко: рабы слишком дорого стоили, чтобы бездумно уничтожать их. Как правило, я не давал моим хозяевам повода превышать обычную норму колотушек и унижений, которая помогала им чувствовать себя счастливыми. Но сейчас я опасался, что все-таки зашел слишком далеко и мне не удастся так просто отделаться, однако, несмотря на беспокойство, я сумел проспать большую часть времени.

– Вон там бочка с водой, а твоя туника висит на крючке, – пробурчал Дурган, когда я, щурясь и дрожа, вылез на свет божий. – Приведи себя в порядок. За бочкой лежит нож – отрежь волосы. И не надейся, что я не проверю, остался ли нож на прежнем месте.

Я вздохнул и сделал, как мне было велено. Нож оказался тупым, и я морщился от каждого его прикосновения. Как это ни смешно, но приказание отрезать волосы оказалось наиболее обидным среди прочих мелких прелестей рабской жизни. Оно было таким бессмысленным.

– Ступай прямо в покои принца, – Дурган ни словом не намекнул, зачем я понадобился. Шел ли я прислуживать за обедом или на казнь – он понятия не имел, а если бы и имел, не сказал бы.

Я пробежал через суматошный слякотный двор к кухням, смыл грязь с ног в лохани у двери и стал подниматься по лестнице, с сожалением оставляя за спиной чудесные кухонные запахи и волны живительного тепла, исходящие от топящихся печей. Может быть, удастся задержаться на обратном пути. Едва ли принц приказал бы вымыть меня, если б решил казнить.

Я постучал в дверь, украшенную золотыми листьями, кляня себя за то, что нарушил самое твердое из своих правил – не загадывать наперед.

– Входи.

Прежде чем пасть на колени и опустить долу глаза, я успел заметить, что в комнате только двое: принц и еще один человек. Этот человек был гораздо старше принца: морщинистое лицо, тонкие седые волосы выбиваются из косы, а мышцы на руках выглядят так, будто он в свободное время жонглирует валунами.

Александр откинулся на парчовую подушку.

– Кто там? А… – Это «а» не означало приговора, но оно и не говорило «Ладно, я забуду твой проступок». У него была долгая память. – Подойди сюда и читай.

Дерзийская знать не учится ни читать, ни писать, а если и учится, то держит это в строжайшем секрете. Дерзийцы всегда были расой воителей, и хотя они и ценят образованность своих ученых и купцов, они ценят их так же, как и дрессированных собачек или птиц, приученных доставлять почту адресату. Они относятся к ним, как к фокусникам, превращающим кроликов в цветы и заставляющим исчезать с глаз публики знойных красоток. Сами они не намерены овладевать подобным искусством.

Я коснулся головой ковра, поднялся и снова опустился на колени рядом с подушкой принца, протягивающего мне свиток. Я начал читать хриплым голосом, ведь уже прошла почти неделя, как я ни с кем не разговаривал, но после того, как я прочел абзац, голос зазвучал нормально.

– Проклятье! – произнес принц, резко выпрямляясь. – Без Кирила не получится настоящего праздника. На хорошей лошади оттуда всего две недели пути. Он мог бы приехать хотя бы на дня два-три из двенадцати, – принц выхватил из моей руки письмо и уставился на него, словно пытаясь передать свое недовольство автору. – Возможно, я смогу отозвать его. Кирил воин, а не дипломат. Отец может послать кого-нибудь другого на эту лакейскую работу, – он толкнул ногой пожилого человека. – Как ты позволил отцу послать туда Кирила? Я-то думал, он твой любимый племянник. Ты и своего сына отправил бы в изгнанье? Вот поэтому-то боги и не дали тебе сына.

– Разве не это я предсказывал? – воскликнул пожилой человек. В его голосе было куда больше беспокойства, чем заслуживал несчастный кузен. – Чем больше милостей получают келидцы от твоего отца, тем больше требований они выдвигают. Мне сообщили, что они хотят исключительного права для своих магов практиковать в Карн’Хегесе, а также права присылать своего представителя на все свадьбы, похороны или празднования дакраха. И трех месяцев не прошло, как твой отец отдал им город, а они уже диктуют ему условия, как будто это они его завоевали.

Я неподвижно стоял на коленях, сосредоточив взгляд на красных и зеленых узорах толстого ковра и стараясь ничем не выдать своего любопытства. Из моих хозяев только барон позволял мне узнавать настоящие новости извне, а не довольствоваться дворовыми сплетнями. И это уже было удовольствием в жизни, лишенной радостей, я больше всего сожалел именно об этом, когда меня вели на продажу.

– Ты напрасно беспокоишься, Дмитрий, – ответил принц. – Ты слишком долго пробыл на границе, и теперь просто расстроен тем, что отец отдал город, который ты отвоевал у Базрании. Научись расслабляться. Даже в этой ледяной дыре, куда нас отправил отец, можно найти массу развлечений. Ты уже шесть лет не охотился со мной и задолжал мне с последнего раза новый лук.

– А ты напрасно не беспокоишься, Сандер. Ты единственный сын Айвона, будущий правитель тысячи городов. Пора задуматься над этим. Эти келидцы…

– …все вместе не могут сражаться так, как это делает один легион дерзийцев. Они бегут, Дмитрий, и отсиживаются по двадцать лет. Они так боятся нас, что пришли молить о мире. Кому какое дело, что они творят в Карн’Хегесе? Какая разница, что они там делают со своими магами? С тем же успехом они могут заботиться о своих жонглерах и акробатах. Кстати… – Принц бросил короткий взгляд на человека, сидящего напротив него со скрещенными ногами, – …я решил позвать несколько их магов на свой праздник. Я слышал, что они просто великолепны.

– Не следует этого делать. Помазание Принца Дерзи в день его совершеннолетия зрелище не для иноземцев. В этот день в городе не должно быть чужаков. И если их маги являются частью их религии, как они утверждают, почему они позволяют пользоваться их услугами для увеселений? Я бы их отправил коленом под зад со всеми их книгами и магическими кристаллами.

Моя иссохшая эззарианская душа содрогалась от этого фривольного обсуждения предметов, связанных с силой. Словом «магия» именовались в Дерзи фокусы, ловкость рук и поверхностное знакомство с простенькими заклинаниями для развлечений и мистификаций. Настоящее волшебство было другим. Настоящая сила могла изменять природу, ее можно было использовать для целей, непостижимых для большинства людей. Я слышал о келидцах достаточно, чтобы верить в их знакомство с волшебством. Дерзийцы играли с вещами, которых не понимали. В мире были загадки… опасности… Я прикрыл глаза. Двери к моим знаниям и воспоминаниям были заперты, заперты в тот день, когда дерзийцы лишили меня свободы, а их Обряды Балтара отобрали у меня настоящую силу.

Лорд Дмитрий должно быть почувствовал что-то, казалось, он внезапно заметил меня. Он схватил мою руку и завернул мне за спину.

– Ты знаешь, какое наказание ждет хитрых рабов, вынюхивающих тайны и подслушивающих разговоры своих хозяев?

– Да, господин, – я не смотрел на него. Я видел подобные наказания в первые дни нашего завоевания, не было нужды убеждать меня вести себя как следует, напоминая о них. Я все равно постараюсь забыть это, как только засну.

– Убирайся, – бросил принц. – Скажи Дургану, чтобы вернул тебя на прежнее место.

Я снова коснулся головой ковра и вернулся в дом для рабов, сообщив Дургану, что меня следует запереть в подвал. Дерзийцы любят, когда рабы сами передают приказания о собственном наказании. Они заставляли бы рабов пороть самих себя, если бы это было возможно.

Темными холодными днями, между долгими часами сна и тремя минутами в день, которые я тратил на поглощение чашки овсянки с куском черствого хлеба или протухших мясных обрезков, которые не стал бы есть и бездомный пес, я думал о келидцах. Мой предыдущий хозяин, барон, мыслил традиционно по-дерзийски, он не доверял никаким иноземцам, если они не были завоеваны силой. Даже эззарийцы были для него лучше келидцев. Мы продержались три дня, пока дерзийцы пытались сделать что-нибудь с теплым зеленым дождиком, смывшим холмы на их южной границе. Барон считал, что мы глупы и слабы, поскольку позволяем править женщине и забиваем себе головы волшебством, но мы, по крайней мере, сделали все, что смогли, прежде чем нас завоевали.

– Эти келидцы, – говорил он, обращаясь ко мне, рабу, поскольку никто больше не хотел его слушать, – они вообще не сражались, прежде чем сдаться. Они заявили, что они никогда не участвовали в сражениях. Они даже верхом не ездили. У них нет лошадей. А теперь, посмотри-ка на них. Как они восседают на жеребцах, что они привезли с собой, жеребцах, которым базранийцы поклоняются как богам. Никто не убедит меня, что они не умеют сражаться и ездить верхом.

Барон был не слишком умен, но он знал лошадей и разбирался в военном деле. Я спросил его, что же тогда делали келидцы, если они не сражались. Он ответил, что они «пробовали на зуб» дерзийцев.

– Сунулись разок-другой и исчезли. Появились в другом месте, получили свое и опять пропали. Ушли и не вернулись. Они поняли, насколько мы сильны. Ты знаешь, мы ни разу не брали их живьем. Только мертвыми. Всегда мертвыми.

– Так в чем же разница? – спросил я. – Они поняли, что вы сильнее… мы тоже это поняли. Они просто продали свою свободу за меньшую плату, меньше смертей и разрушений.

Барон ничего не ответил на это. Его словарный запас позволял ему высказываться только на военные темы.

Интересно, знал ли лорд Дмитрий барона? Похоже, что он придерживался того же мнения по поводу беловолосых иностранцев из дальних земель, дальних настолько, что лишь немногие дерзийцы смогли побывать там. Три года назад келидцы снова объявились, прислав в Дерзи своего короля, с вырванным языком, в цепях. Они мечтали подчиниться Империи, желали выказать ей свою дружбу и безграничное уважение. Король был тут же казнен, а его голова вернулась в Келидар с военным наместником и небольшим гарнизоном. Почтовые птицы регулярно прилетали с отчетами от наместника, описывавшего прекрасное отношение к Империи келидцев в их далекой стране. С другими завоеванными народами отношения были совсем иными. Несчастный король, или кто он там был на самом деле, оказался единственным из них, кто был закован в цепи.

– Вставай и иди сюда! Дрыхнешь среди бела дня.

Я уже не чаял увидеть снова солнечный свет. Семь дней минуло с того момента, как я читал принцу письмо. Судя по всему, я не угодил ему, поскольку последние три дня из семи мне не спускали в подвал питья. Во рту пересохло так, что я не мог проглотить ни крошки от последнего ломтя хлеба, который у меня оставался. Смерть от жажды одна из самых мучительных. Могли бы убить меня сразу.

По странному закону пустыни я так пересох изнутри, что уже не хотел пить. Однако и в полусознательном состоянии я отдавал себе отчет в том, что я не являюсь засухоустойчивым жителем пустыни, мне необходимо выпить воды. Как только меня выпустили из моей дыры, я упал на колени перед Дурганом и протянул к нему руки.

– Прошу вас, мастер Дурган, можно мне попить? – Слова с трудом сходили у меня с языка.

Дурган взвыл и принялся звать кого-то по имени Филип. Тощий мальчишка-альбинос, фритянин, появился в огромной комнате, на покрытой соломой каменном полу которой могло разместиться не меньше сотни человек.

– Когда ты последний раз давал воду тому, кто сидит в подвале?

Белоглазый парень пожал плечами.

– Вы сказали, чтобы я кормил его. Больше ничего не говорили.

Дурган ударил мальчишку ребром ладони по голове так, что того покачнуло. Он отскочил, передернул костлявыми плечами и выскочил за дверь.

– Пей, сколько хочешь, – Дурган бросил мне тунику и жестяную чашку, указав на бочку, стоящую в дальнем углу комнаты. При этом он пробормотал:

– Проклятый фритянин. Все они безмозглые.

Были времена, когда я верил, что пить и мыться из одной и той же бочки недопустимо, это признак внутренней испорченности, которая не позволяет человеку усвоить простые истины и делает его нечистым. Молодость бывает до смешного серьезна. Теперь же моей единственной проблемой было, как оставить немного этой коричневой грязной жижи, чтобы ее хватило и на умывание. Когда я оделся, Дурган сообщил, что я снова должен идти к принцу.

– Веди себя как следует. Он спрашивал меня, есть ли еще раб, который умеет читать. Он не доверяет тебе.

Да, у меня сложилось такое же впечатление. Если бы единственным возможным наказанием было удаление меня от двора, я продолжил бы вести себя неподобающе, но дело было не в том. Я не хотел привлекать к себе немилостивое внимание будущего Императора Дерзи. Выживание по-прежнему было моей главной задачей, хотя я не стремился к нему с той же страстью, что и в восемнадцать лет, когда я только узнавал, что такое кнуты и кандалы.

– Спасибо, Дурган. И благодарю тебя за воду. Я не сделаю ничего, что обратило бы его гнев против тебя, – я уважительно поклонился ему. Он мог бы и не позволить мне пить, раньше чем я исполню приказ принца.

– Ладно, ступай.

На этот раз принц был один в скромном кабинетике, примыкающем к его покоям. Стены кабинета были завешены картами Империи. Поверхность стола и пол были буквально завалены свернутыми в трубку картами, указками черного дерева и золотыми и серебряными значками, использующимися для обозначения положения войск. Массивная люстра висела над столом, ярко освещая все предметы. Принц Александр стоял рядом с одной из карт, лениво водя пальцем по одному из ее углов и потягивая из стакана вино. В отличие от большой залы, кабинет не был наполнен ароматами духов, призванными заглушить запах множества тел. Сам принц казался довольно опрятным, но его подданные, жители пустынь, чаще всего не особенно соблюдали чистоту. В комнате с картами пахло только горящими свечами и вином.

В первые месяцы моего рабства я невероятно много времени тратил на воспоминания о том, что было. Но один человек, который провел в оковах сорок лет, обучил меня самодисциплине, необходимой для сохранения разума.

– Посмотри на свою руку, – сказал он мне. – Смотри внимательно на кости, кожу, суставы и ногти и на железный браслет, охватывающий твою кисть. Теперь представь себе руку с раздутыми суставами, с сухой дряблой кожей, с толстыми коричневыми ногтями, со старческими пигментными пятнами, как у меня. И с тем же железным браслетом вокруг запястья. Скажи себе… прикажи себе… только тогда, когда не останется разницы между твоей рукой и той, что ты сейчас представил… только тогда ты позволишь себе вспоминать. Когда-нибудь это произойдет, ты дождешься. А когда время придет, ты уже не сможешь точно вспомнить, о чем ты рыдал, и никакая сила не заставит тебя сделать это.

Я последовал его совету и постоянно практиковался. Но бывали моменты, когда я не мог выполнить упражнение, и передо мной вставали ясные картины из моей жизни настоящим человеком.

Один из таких моментов настиг меня, когда я опустился на колени в кабинете принца Александра, заваленном картами, и ощутил такой родной запах свечного воска и крепкого красного вина. Перед моим взором появилась уютная комната, заставленная книгами, завешенная коврами, вытканными моей матушкой в мягких осенних тонах. Мой меч и плащ на полу, там, где я уронил их после долгого дня тренировки. Восковая свеча бросает мягкий отсвет на сосновый стол, и чья-то живая и твердая рука передает мне стакан вина…

– Я сказал, пойди сюда! Ты глухой или просто наглый?

Когда я поднял глаза, принц внимательно смотрел на меня. Я быстро поднялся, стараясь сохранять хладнокровие и силясь преодолеть приступ тоски.

Принц указал мне на стул. На столике передо мной лежала бумага, перо, чернила и песок.

– Хочу посмотреть, как ты пишешь.

Я взял перо, обмакнул его в чернила и посмотрел на него.

– Ну, давай.

Его неудовольствие ожесточало меня.

– Вы хотите, чтобы я написал что-нибудь конкретное, мой господин?

– Проклятье! Я сказал, что хочу посмотреть, как ты пишешь. Я разве сказал, что мне интересно, что ты напишешь?

Лучше всего было ответить на этот вопрос делом, и я написал:

«Да пребудет честь и слава с принцем Александром, наследным принцем Империи Дерзи». Я развернул лист так, чтобы он мог видеть, и снова обмакнул перо.

– Мне написать что-нибудь еще?

– Ты написал мое имя, – обвиняюще заявил он.

– Да, ваше высочество.

– Что еще там написано?

Я прочел ему все предложение. Он молчал, и я сидел, не отрывая взгляда от бумаги.

– Не слишком оригинально.

Я изумился подобному проявлению юмора. Возможно, оттого, что я был еще под властью своего видения, незащищенный, ослабевший от голода, или опьяневший от воды после трех дней воздержания, но я усмехнулся и произнес:

– Зато безопасно.

Он замер, и мне показалось на мгновенье, что мне придется пожалеть о своем легкомыслии, но он хлопнул меня ладонью по спине – чернила брызнули на лист – и рассмеялся.

– Точно. Сложно найти здесь преступление, даже мне, – он осушил свой стакан и пододвинул мне другой лист бумаги.

– Ты, кажется, неплохо пишешь. Пиши то, что я буду диктовать тебе.

Во время диктовки он ходил вокруг стола. Чем быстрее он ходил, тем быстрее диктовал, усиливая мое головокружение. Я хотел как-нибудь остановить его, но он был знаком с правилами диктовки и чувствовал, когда его мысль начинала опережать мою руку. Тогда он делал паузу, давая мне возможность дописать, но не прекращая при этом ходьбы.

Я прочитал написанное принцу, внес по его желанию несколько небольших поправок, а затем по наивности спросил, не хочет ли он сам подписать письмо, пока я растапливаю воск для печати.

– Наглая свинья! – Его рука взметнулась в до боли знакомом жесте, и я немедленно упал на колени, прижавшись лбом к полу. В первые годы рабства я не мог проделать подобное, не ощущая, как желудок сжимается в комок, а руки дрожат от ярости. Но со временем я понял, что такая поза сильно мешает разгневанному хозяину опустить кулак на твою голову. А чтобы начать бить ногами им необходимо некоторое размышление и подготовка.

– Прошу прощения за свою глупость, мой господин. Жду ваших распоряжений, – с моего языка слетели необходимые слова. Не слишком много. Никаких униженных извинений. От этого они злятся еще больше.

Он долго молчал, и я осмелился взглянуть на него.

– Растопи воск.

Я поднялся и подошел к столику, резкий прилив крови к моей больной голове вызвал новый приступ головокружения и я схватился за стол.

– Что с тобой?

– Ничего, мой господин, – на самом деле ему не хотелось этого знать. – Взять белый воск или зеленый, или какой-нибудь еще?

– Красный. Для Кирила всегда красный.

Я поклонился и принялся запечатывать письмо. После того, как он прижал к теплому воску свое кольцо, он позвонил в колокольчик. Один из его людей тут же явился, еще раньше чем умолк звон колокольчика. Кроме четырех вооруженных охранников, перед его дверями дежурило не меньше двух одетых в золото слуг.

Принц велел доставить письмо в Парнифор, затем развернулся ко мне. Мне было неловко праздно сидеть за столиком под его неподвижным взглядом.

– Убирайся. Скажи Дургану, чтоб всыпал тебе десять плетей за наглость. Ты слишком много думаешь, и ты не говоришь, что ты думаешь.

Я выполнил поручение и ничего не сказал… Во всяком случае, из того, что думал.