Предвестники конца: Развеивая золу

Глава 7

Последующие несколько дней мы с Лив были предоставлены самим себе. Весна медленно наступала и стирала остатки снега. Солнце редко выглядывало из-за хмурых туч, но его тёплые лучи дарили улыбки каждому и заставляли поднимать лица к небу, согреваясь и предвкушая долгожданное лето. А вечерами вновь холодало, и иней сковывал землю, как бы намекая, что рано ещё расслабляться.

Старухи шептались, что с каждым годом зимы становятся всё холоднее и холоднее, и совсем скоро наступит Фимбульвинтер с её ужасными морозами и беспощадными буранами, скрывающими в себе двергов, великанов и Дикую охоту, что явится собирать души погибших. Предрекали и последующий Рагнарёк, видя в любой смерти дурное предзнаменование. Вот только спасения от конца света старухи не придумали, но считали своим долгом громко вздыхать и докучать прохожим, как будто точно знали, что таилось в слове «Рагнарёк».

В детстве Линн рассказывала, что люди понимали: жизнь может быть конечной и даже для богов когда-нибудь наступят сумерки, а потому и нарекли гибель мира — Рагнарёк. Каким он будет и чего ждать — неизвестно, но одно было понятно точно — смерти не избежать. Долгую зиму тоже вроде бы придумали люди, потому как мало что пугало так же сильно, как вечная мерзлота и голод. Однако Линн заверяла, что предсказаниями о Фимбульвинтер с вёльвами поделились сами боги, желая предупредить. Однако я упорно не понимала, чем это знание поможет противостоять всеобщему концу? Может, великие асы и ваны сами не ведали, как разрешится их судьба, и надеялись отыскать ответ среди людей, неистово желая избежать смерти? Я не знала и старалась не размышлять о подобном, потому что толку от тревог никакого, а изводить себя не хотелось — проблем и без того хватало.

Как и в Виндерхольме, сплетники ютились по углам и закоулкам и перешёптывались, постоянно оглядываясь и замолкая, стоило подойти чуточку ближе. Я пыталась осторожно подслушать хоть что-нибудь про смерть повитухи, однако ничего не узнала. Переговорить с Сигурдом не удавалось: он постоянно пропадал у командира, выслушивая отчёты и проверяя амбары, бараки и оружейные с драккарами, которые здесь берегли. Рефил приставил к нам с Бьёрнсон того же хускарла и, убедившись, что я извинилась перед воином за принесённое беспокойство, отправился помогать Харальдсону исполнять роль сурового надзирателя, который, казалось, обиделся на меня.

Жизнь поселения проходила однообразно и скучно. Скупые огороды близ каждого дома ожидали посева, изредка пыхтела кузня, пока мастер выполнял по одному заказу в день. Женщины стирали вещи в корытах, рядом разгуливали коровы и бараны. Свиньи вечно возились меж домов в поисках еды, гоняя гусей и куриц. Во Виндерхольме хоть и держали животных, но гораздо меньше: места не хватало и берегли облик столицы Риваланда с главным храмом богов и самым длинным домом, где и положено жить конунгу всех земель. В одалах же люди предпочитали делать подношения и молиться в колдовских кругах или устанавливать высокий идол с изображением Одина, обращаясь к нему как Всеотцу и всесильному защитнику. Дома же глав поселения хоть и выделялись на фоне остальных, однако немногим: амбары лишь были шире или сараев побольше.

Прогулки по округе навевали тоску: заштопанные платья качались на ветру вместе с чулками и перешитыми по несколько раз рубахами, показывая достаток людей. Редкие украшения в виде старых медных амулетов висели на шеях мужчин и женщин, одетых в выгоревшие наряды. Они не стремились красоваться и наряжаться, а довольствовались тем, что было, не гонясь за повышенным вниманием.

Сигурд обещал нам с Лив тренировочные бои, но вместо этого воины весьма неохотно рассказали о службе, давали поддержать затупленные топоры и показывали, как наносить удары по соломенному чучелу, а после ссылались на занятость и прогоняли нас. Настаивать на уроках мы не стали и ограничились краткими советами от сопровождающего хускарла.

— Не поддавайтесь на эмоции и не думайте, что противник будет вас жалеть, — наставлял он. — Любое промедление может стоить вам жизни, а потому действуйте быстро и точно.

Мой отец обучал хускарлов воевать, и, слушая объяснения, я невольно представляла, что это он учит меня — глупая и абсурдная мысль, не имеющая ничего общего с реальностью. Вместо Дьярви рядом шёл очередной хускарл, имя которого постоянно вылетало из головы.

— Но разве меткость не важнее скорости? — сомнительно протянула Лив. — Если бездумно махать топором, то можно выдохнуться и пропустить удар. Не лучше ли понять противника и предугадать его пасы, нанося решающий удар?

Хускарл покачал головой:

— И что же будете стоять посреди поля боя, выжидая? Вас, госпожа, быстрее застрелят из лука или метнут топор в голову. В битве всё решают инстинкты, а не мысли.

— Мне по душе стрельба из лука, а она подразумевает чёткое понимание поступков противника и его место, — возразила Лив, скрещивая руки на груди. — Важна сосредоточенность и уверенность. Что толку пускать стрелы бездумно? Промах может напугать жертву или же наоборот выдать моё укрытие. Разве я не права?

— Я говорил о ближнем бое, а не о дальнем. Ваша мать сторонница схватки один на один и вроде бы не жалует тихих атак из лука.

Лив поджала губы и тряхнула волосами, колко бросив:

— Моя мать — истинный воин, который взвешивает все за и против. Она не станет подставляться и бездумно бросаться в атаку, даже если и принадлежит к ульфхеднарам. И да, это она впервые дала мне лук, видимо, оценив стрельбу.

И, не желая тратить времени на перепалку, она круто развернулась и пошла прочь от тренировочной площадки. Я соучаствующее посмотрела на хускарла и последовала за Бьёрнсон. После того дня у колдовского круга она пыталась выпытать у меня, что же там произошло и удалось ли встретить Эймунда, но я отмахивалась, не решаясь поделиться ни открывшимся видениям, ни тайной вдовы. Лив хоть и пыталась казаться невозмутимой, но даже слепцу было бы понятно, что она обижена, однако меня это мало волновало. Она и без того достаточно знала о моих приступах.

В молчании мы добрели до деревянного старого пирса, где повсюду были разбросаны верёвки, рыбацкие сети и бочки, а в море качались лодки. Вдруг мимо нас пронеслась гурьба детей в коротких куртках и съехавших шапках, хлюпая башмаками по лужам. Я отскочила в сторону, спасаясь от брызг на новом синем плаще, который Этна закончила ткать на прошлой неделе, но Лив так и замерла на месте, с улыбкой глядя на ребятню, играющую в догонялки. Вальгард всегда ловил меня за считанные мгновения, однако проигрывал, стоило начать играть в прятки. Однако потом хитрый Сигурд придумал шутку: когда они с Ледышкой не могли найти меня, то Харальдсон громко кричал, что видел, как по улицам бродит то тролль, то и вовсе злобная великанша Грила, похищающая детей. Тогда я с визгом выбегала из укрытия и неслась к мальчишкам, а они хохотали, держась за животы.

Лив вдруг наклонилась, подобрав подолы сиреневого плаща, и подняла с земли чуть запачканную тряпичную куклу.

— В детстве у меня была похожая, — с улыбкой произнесла она. — Помню, я тяжело заболела и не выходила из дома всю зиму. В комнате постоянно пахло жжёнными травами и отварами, которыми меня поили каждый день, а ещё иногда приходили колдуньи и били в бубны, напевая дикие песни. Отец тогда сильно злился и почти не появлялся дома, а мама… — она запнулась, горько усмехаясь. — Однажды ночью у меня случилась горячка, никто не верил, что доживу до утра. Престарелая тир посоветовала матери сшить куклу-оберег, чтобы защитить меня. Тогда она просидела подле моей кровати до зари, а на утро жар спал.

Я молчала: не думала, что Сигрид знакомы человеческие чувства и она способна заботиться о дочери. Большинству казалось, что Бешеной абсолютно всё равно на семью, однако рассказ Лив доказывал обратное.

— Ты до сих хранишь её? — поинтересовалась я, вспоминая, что куклам-оберегам приписывают мощное колдовское влияние. Если её потерять, сжечь или утопить, то несчастье обязательно ляжет на владельца, а потому к таким вещам прибегали редко.

Лив кивнула:

— Да, конечно. Помню, как нашла на подушке подарок от матери, которая обычно избегала меня, и на радостях не отпускала игрушку, пока болезнь не отступила. Я рассказывала ей сказки, пела песни и обещала, что покажу ей весь Виндерхольм. А затем наступила весна, я окрепла, и мать спрятала куклу. Я рыдала, умоляла вернуть её, но она была непреклонна. У меня не было игрушек и друзей, Астрид, кроме этой куклы, — призналась Лив, глядя сверкающими от слёз глазами. — В конце концов госпоже Сигрид надоело выслушивать истерики, и она пригрозила, что выбросит куклу, а заодно и меня, если я посмею хоть ещё раз открыть рот.

Зная характер Сигрид, я ничуть не сомневалась, что она выполнила бы угрозу, не моргнув и глазом.

— Она отдала мне куклу пару лет назад, сказав, что отныне я сама по себе, — продолжила Лив, утирая слёзы. — Тогда я поняла, что ей и отцу стало всё равно. Упади я в реку или заболей, они не станут заботиться. Я прорыдала всю ночь, прижимая куклу к груди, а после спрятала её в сундук и больше никогда не доставала.

Бьёрнсон заботливо отряхнула игрушку от грязи и оглянулась по сторонам, пытаясь отыскать владелицу. Однако детвора убежала далеко, и никто не думал возвращаться за потеряшкой. Лив вертела её в руках, явно не зная, что предпринять, как с неба стал накрапывать дождь.

— Возьми с собой, — предложила я. — Оставлять под дождём — плохая затея, промокнет и потом не высушишь. Травница, может, знает чья она.

Лив кивнула и, последовав моему примеру, натянула капюшон. Дождь усиливался и загонял людей по домам, а на горизонте сверкали молнии. Ветер разгонялся, прижимая к земле ветви деревьев и швыряя пыль в глаза. Я обернулась на дом Эймунда, надеясь, что в непогоду он не бродит на улице, а сидит в уюте, однако ничего не выдавало его присутствия. С того дня на берегу я вообще больше не видела колдуна и не могла понять, где можно пропадать столько времени. Тревожная мысль уколола сердце: а что, если после всех обрядов и использования сейда, ему плохо? Может, стоило зайти и проведать? Я сделала шаг в сторону, но Лив окликнула меня и пришлось возвращаться — не хотелось бы привлекать внимания и создавать проблем.

Хускарл проводил нас и поспешил убраться к остальным, пока не начался ливень.

— Я уж начала волноваться! — воскликнула травница, хлопоча у очага и помогая развесить мокрые плащи. — До утра теперь будет буря, даже не думайте выходить. Сокол твой умный, — она ткнула под потолок, где Ауствин чистил перья. — Только первые капли упали, как он влетел через окно.

— Мы бы вернулись раньше, но хотели найти владелицу, — Лив протянула женщине куклу. — Не знаете, чья это?

Травница повертела игрушку в руках и пожала плечами:

— Сожалею, но помочь ничем не могу. Не волнуйся, завтра погода успокоится, и дети снова выбегут на улицу, а там уж и спросите. Вы ж не уезжаете на рассвете?

— Через пару дней, — ответила я, суша волосы. — Мы сильно вас стесняем? Можем попроситься в другой дом.

Она тут же замахала руками:

— Что вы, что вы, госпожа! Ничуть не мешаете! Я больше за погоду беспокоюсь! Весна коварна. С утра солнце светит, а через пару мгновений уж дождём веет, а путь до Виндерхольма не близкий.

Я кивнула, но всё же не поверила напыщенной учтивости, однако спорить и острить не стала. Сама не была бы рада, если бы в наш дом подселили чужих и заставили им улыбаться и готовить, так что травница ещё держалась бодро. Не желая злоупотреблять гостеприимством, предложила помочь с домашними хлопотами, надеясь отделаться уборкой, но хозяйка начала готовить ужин. Лив тут же принялась чистить овощи для похлёбки, оставляя меня возиться с рыбой и проклинать свой длинный язык, от которого толку всегда было мало.

За болтовнёй о жизни поселения время пролетало незаметно. Травница помогала многим, спасая от болезней и предсказывая погоду. До появления Эймунда она была единственной, кто умел заклинать сейд, и слыла проводником между людьми и богами.

— Но колдун здесь долго не задержится, — рассуждала травница, обгладывая рыбу. — Такие как он никогда не остаются на одном месте, а постоянно бродят в поисках чего-то особенного.

Лив метнула на меня быстрый взгляд, но я не обратила внимания: пускай, думает что угодно, а поддаваться на провокации не стану.

— Особенного? — переспросила Бьёрнсон, всё ещё поглядывая на меня.

— Про таких, милочка, говорят, что они себе на уме. Замкнутые и нелюдимые. От них нож в спину получить можно, и глазом моргнуть не успеешь. Вот знаешь…

И она пустилась в воспоминания, рассказывая про колдуна, что извёл всё поселение за то, что ему не заплатили за работу. Судить его было сложно, ведь его подло обманули, однако и его кара оказалась слишком суровой. Лив тяжело вздыхала и качала головой, явно осуждая колдуна и ему подобных.

— Вы знаете так много историй, — восхитилась Бьёрнсон, вызывая у меня усмешку. По мне травница была обычной сплетницей и любила хорохориться, нежели чем рассказывала путные и достойные истории. — Но, простите, если кажусь слишком любопытной, как же вы оказались здесь? Столько знаете, наверняка видели многое.

Я едва не поперхнулась бульоном, слушая льстивые речи Лив. Обычно тихая и зажатая девочка сейчас пыталась задобрить женщину добрыми словами и похвалой, будто пыталась загладить мой хмурый взгляд и дурной характер. Оказывается, Бьёрнсон полна секретов, однако я тут же отругала себя за впечатлительность: Лив ведь всю жизнь существует подле тех, кому на неё всё равно, а значит, пришлось учиться приспосабливаться и переступать через себя.

— Повелась на слова тётки, — травница грустно хмыкнула, но в глазах её мерцала злоба. — Она говорила, что дар может отвернуться, если познать мужчину и его близость.

Я насторожилась: подобные слухи действительно окружали вёльв и колдунов. Предрекалось, что сейд благоволит им только до тех пор, пока они не ставят никого другого выше, чем их предназначение. Однако подтверждений тому не было. Тьодбьёрг и вовсе происходила из древнего племени ведущих, где дар передавался по наследству, и никто из потомков не был обделён способностями. Травницы нередко имели много детей и точно не жаловались на сейд. Быть может, они, конечно, врали, и магия оставила их, а отвары получались только благодаря отточенному мастерству. Однако я сомневалась: скорее, мало кто хотел родниться с ведущими, боясь порицания.

— Я родом из одала с западной части Виндерхольма, — продолжила травница. — Перед побегом родители хотели выдать меня замуж. Нареченного я знала: хороший, честный мужчина из нашего же поселения. А я только-только стала понимать силу трав — гордилась собой, бросать не хотела. Родителям не говорила — боялась. Крестьянам положено на земле работать, урожай собирать, а не разбирать листочки и цветочки, думая, что в них смысл жизни. Однако я была иного мнения и нашла утешение в лице тётки, которая слыла травницей. Родители не любили её, осуждали, а мне податься больше было не к кому. Она-то и убедила меня, что свадьба только горечь принесла бы. Забрал бы муж и честь, и дар. — Она тяжело вздохнула, глядя на дверь, за которой плакал ливень. — Глупая была, наивная. Рыдала долго, но решила, что раз могу помогать людям, значит, на то воля богов и перечить ей не должна. Поэтому сбежала накануне сватовства и скиталась по одалам, за миску супа лечила хворь и слабый желудок, пока однажды в Виндерхольме не повстречала тётку. Хотела подойти, спросить совета, а затем увидела её выпирающее брюхо и своего жениха рядом с ней.

— Она специально вас обманула? — возмущённо перебила Лив, ударяя ложкой по миске, заставляя брызги взлететь. Я протянула тряпку, и пока Бьёрнсон смущённо протирала стол, травница продолжила:

— А как же, — она повела плечами, будто разминаясь. — С годами выйти замуж становится всё сложнее, милочка, а тётка моя уж увядать начала. Вот и избавилась от соперницы.

Лив принялась браниться и осыпать предательницу проклятиями, заставляя травницу качать головой и улыбаться. Но за её ухмылками скрывалось что-то злое, тёмное, будто она разделалась с обидчицей раз и навсегда. Эймунд сейчас точно бы закатил глаза и сказал, что я придумываю, а не ищу правду в сейде, но пользоваться им было рискованно — вдруг травница заметила бы? Поэтому я предпочла отмалчиваться и не смотреть на колдунью, чем наверняка её позабавила. Могла она чувствовать мой сейд так же, как и я ощущала её чёрное, опасное нутро? Вопросов становилось только больше, а единственный, кто мог дать мне ответы, пропадал неизвестно где.

Остаток вечера Лив всё не унималась и болтала с травницей о погоде, жизни поселения, командире, который вроде всех устраивал и старался помогать каждому. О странностях и происшествиях здесь не слышали, и все были знакомы друг с другом. А затем женщина мельком обмолвилась о повитухе, что умерла от резких болей во всём теле.

— Вот это странная смерть, — призналась она. — Вроде бегала, планы строила, рыбу покупала, а тут взяла и померла. Командир меня даже не стал звать на тело смотреть, всё сам как-то. Но оно и понятно, повитуха-то из его крестьян бывших. Он же половину своего одала сюда притащил.

Я не удержалась:

— Что это значит, госпожа?

Травница, облизав жирные пальцы, пояснила:

— Видар был из бондов, но затем дела его совсем плохо пошли: засуха погубила урожай, а после амбар сгорел. Словом, боги отвернулись от него, — прошептала она, боязливо поглядывая на дверь. — Ну вот он сюда и подался. Старый командир поселения с радостью ему бразды правления отдал и перебрался в смотровую башню на Утёсе, а Видар тут всем заправлять стал. Так что неудивительно, что все и знают друг друга как облупленные веником.

— Но есть ведь и другие? Не его люди? Вы, например, — проговорила Лив, убирая со стола тарелки и начиная их намывать в чане с остывшей водой.

Травница покачала ногой и устало зевнула:

— Таких мало. Домов три или четыре наберётся: я, колдун этот, вдова конюха и дед старый, что совсем головой уж слаб. Ой, девоньки милые, спать уж пора, а мы с вами всё болтаем и болтаем, — и, ещё раз громко зевнув, травница стала разбирать постели.

В ту ночь я так и не смогла уснуть, маясь тревожными мыслями о пропавшем Эймунде и вдове с её тайнами. Неудивительно, что Видар не боялся тут никого и мог творить, что угодно, ведь окружение состояло только из его верных людей, которым он наверняка мог угрожать. Мало нашлось бы крестьян, готовых пойти против того, кто кормил их. И хоть сейчас ситуация изменилась, и Видар больше не слыл бондом, однако привычки долго искореняются. Вдова же была из «новеньких» — ожидаемо, что командира влекло к ней. Скольких же тогда детей он убил и похоронил в своём одале? Слабо верилось, что случай был единичным. Злость одолевала с новой силой, но я стиснула в кулаке медальон, боясь вновь услышать потусторонний шёпот. Может, так люди и начинают сходить с ума? Видят страшные и пугающие образы, думая, что это прошлое или будущее, а после с ними начинает общаться мистический голос, который могут слышать только они. Если так, то сколько ещё я продержусь в здравом рассудке? Мне нужен был Эймунд и его наставления, но как быть, если он оставался в поселении на окраине, а я в Виндерхольме? Есть ли у меня шанс не сойти с ума? В терзаниях и сомнениях я встретила рассвет, и глаза болезненно закрылись, навевая дрёму.

Этна часто ворчала, что разговаривать со мной можно только после полудня — до этого времени я хуже, чем тролль под мостом. Вальгард с ней соглашался и старался не подходить до обеда, боясь нарваться на уничижительный взгляд и поток брани, которым я крыла ранние подъёмы. В особенности тогда, когда меня о них никто не предупреждал. А сегодняшнее утро как раз было таким: мало того, что я совсем не выспалась, так и проснулась от настойчивой Лив, которая радостно заявила, что ливень стих и мы наконец-то можем подняться на смотровую башню. Размазывая кашу по миске, я слушала болтовню Лив о предстоящем приключении, которое обещали Рефил и Сигурд. Последний, видимо, успел когда-то укусить Бьёрнсон, иначе сложно было объяснить не замолкающую Лив. А, может, она всегда была такой, просто потенциал скрывался из-за отсутствия общения.

Наспех позавтракав и натянув шерстяные платья с плащами, мы с Лив вышли на улицу, где нас уже ждали Рефил и Сигурд, который радостно улыбался. Казалось, ничто не способно испортить ему настроение.

— Доброе утро! — пробасил он. — Сегодня прекрасный день, чтобы посмотреть на природу с высоты. Ветер точно не сорвёт нас вниз, а небо не смоет со скал. Так что бодро топаем и день проводим на вершине Утёса, общаясь со старым командиром.

Рефил хмуро кивнул и поспешил вперёд, явно избегая меня. Что ж, заслужила, но стало обидно: он ведь видел, что со мной всё в порядке и не стоило волноваться, однако по-другому хирдман не мог.

Сигурд поравнялся со мной и Лив и принялся рассказывать о жизни поселения и его обязанностях:

— В случае нападения воинам важно успеть зажечь сигнальный огонь в нижней смотровой башне, — он указал на высокий холм, где располагалась каменная башня. — Огонь из неё будет виден на Утёсе. Там воины также подожгут огонь, предупреждая об опасности. Пламя будет заметно и в Виндерхольме, и в Одинокой башне.

— То есть Одинокая башня нужна для повторения сигнала, если вдруг туманы, буря? — поинтересовалась я.

Харальдсон щелкнул пальцами, явно красуясь:

— Абсолютно точно. Она способна предупредить не только Виндерхольм, но и всю восточную часть Хвивальфюльке. Люди в одалах тоже должны быть предупреждены об опасности и готовы броситься на помощь.

Лив задумчиво протянула:

— Тогда как Орлам удалось пройти мимо всех поселений и добраться до ворот Виндерхольма?

Я напряглась, боясь услышать ответ. В кошмарах Оли и Рота расстались как раз возле Одинокой башни, но огни её не пылали.

— Тогда не было сигнальной башни в нижнем поселении — не успели достроить, — пояснил Сигурд. — Орлы об этом знали и решили воспользоваться шансом напасть на нас. Кроме того, неужели ты думаешь, что существует только одна дорога от Виндерхольма до сюда? Конечно, нет. Есть горные тропы, можно пройти вдоль побережья и ещё через пролесок, минуя повороты на одалы, в которые мы специально заезжали.

Лив не унималась:

— Но откуда Орлам известны наши дороги? У них было так много соглядатаев? Почему тогда никто ничего не понял, и Орлы дошли до наших ворот?

Рефил остановился и круто повернулся к Лив, произнося по слогам:

— Потому что нас предали. А тебе неплохо было бы знать историю кланов, Бьёрнсон.

Губы Лив задрожали от обиды: если её избегали и мать, и отец, так откуда же она могла знать историю становления кланов и раздела земель? Идэ не рассказывала дочерям ничего путного, только восхваляла Волков, именуя их лучшими и сильнейшими, просто потому что они родились в Хвивафюльке. Мои знания были бы такими же, если не Линн и Вальгард с Сигурдом, которые терпеливо отвечали на вопросы.

— Ей никто не рассказывал, Рефил, — я сочувствующе посмотрела на Лив, желая её подбодрить, но та лишь отвернулась, заставляя пожалеть о проявленной жалости. Знала же, что её характер меняется, как погода в море.

— В таком случае самое время узнать, — бодро заявил Сигурд, замедляя шаг и желая избежать ссор. — Раньше не существовало никаких кланов — просто земли, на которых ютились люди. Из дальних земель стремились корабли и часто нападали на них, лишая урожая и крова. Постоянные разорения и пожары, нищета и голод стали причинами для заключения союзов. Люди тогда жили преимущественно на Хвивафюльке, но постепенно места стало становится всё меньше и меньше, и тогда было решено отправиться в разведку.

— Стоит сказать, что фьорд не был заселен, — добавил Рефил. — Люди обитали в восточной части острова, не рискуя уходить далеко от плодородной земли.

Спорное заявление, ведь на востоке, как раз где мы были сейчас, много гор и холмов, однако страх и привычки диктовали людям условия, пока терпеть стало невмоготу.

— Население росло, смельчаки перебирались на запад, заселяли фьорд и отправлялись на другие острова, — продолжил Сигурд. Ветер трепал его светлые кудри, сверкающие украшениями на солнечных лучах. — Проходило время, образовывались целые независимые поселения, что потом стали именоваться кланами.

Лив едва заметно кивнула:

— А где тогда обитали Орлы? — видимо, карту она всё же представляла хорошо.

— На Хваланде и Бьёрндалире, — вспомнила я рассказы Линн. — Они занимали половину земель клана Медведя и не думали тесниться, строя огромные рвы и возводя неприступные заборы. Ещё Орлы первыми обосновались на Хваланде, а Вороны были вынуждены занимать горную местность. Но падальщикам не место среди благородных хищников, и началась резня.

Бьёрнсон удивлённо уставилась на меня. Большинство судачило и вспоминало только нападение Орлов на Волков, забывая, что началось всё с Хваланда и междоусобицы в горах.

— Верно, — кивнул Харальдсон. — Клан Медведя тогда ещё не окреп и, не желая рисковать, предпочли скрыться на Вильмёре, поэтому Вепри являются смешанными отпрысками переселенцев из разных кланов. Так, у Орлов в распоряжении оказалось полтора острова, но им было мало: они жаждали Хваланд. Вороны пытались проводить мирные переговоры, которые заканчивались угрозами, драками и стычками на ножах. Некоторые из страха покидали дома, не желая спорить с Орлами, которых было гораздо больше. Позже беженцы расселились по всему Риваланду, в том числе и на островах Змеев.

— Первые постройки и храмы на островах воздвигли именно они, — вклинился Рефил. Он-то застал большую часть событий и прекрасно помнил происходивший раздор.

Мы поднялись и медленно брели к смотровой башне, предаваясь истории. Весна постепенно вступала в права, однако после ночного ливня, земля хлюпала под ногами, а в небе громко кричали чайки, которых гонял Ауствин. Солнечные лучи припекали шерстяные плащи, однако гуляющий ветер на Утёсе разгонялся и пробирал до костей.

— Тем не менее нашлись смельчаки, которые решили остаться в горах Хваланда и не согласились покидать обжитых земель, говоря, что каждый клан достоин своего острова, — продолжил Сигурд. — Вороны хотели поделить земли пополам и мирно сосуществовать с соседями, однако Орлы были иного мнения: им хотелось править всем и сразу. Тогда они и решили истреблять противников: сжигали поселения, грабили амбары, убивали и насиловали. Те, кому удалось сбежать, просили помощи у сторонних кланов, однако никто не спешил развязывать войну. Волки первыми решили вмешаться и созвали совет, на котором разделяли территории, закрепляя за Орлами полтора острова и не более. Однако хватило на пару лет: Ворон уничтожали, а после стали вторгаться и к Медведям.

— Дед Сигурда, Гуннар Свирепый, решил отдать отпор, — мрачно пробасил Рефил, предаваясь воспоминаниям. — Он призвал воинов сплотиться и сокрушить смутьянов. Сотни вооруженных мужчин и женщин подняли топоры и мечи, не желая терпеть распри внутри страны. Реки крови омывали земли и берега, а море пенилось от потопленных дракаров. Потери были колоссальными: горы трупов на поле сражений, вырезанные поселения и пепелища с разрушенными домами — пострадал каждый остров. Решающее сражение состоялось близ Хваланда на драккарах, где и был якобы убит предводитель Орлов — ярл Ролло, однако ему удалось выжить.

Об этом негодяе ходило много легенд, и, судя по побледневшему лицу Лив, она их тоже слышала. Линн рассказывала, что когда-то Ролло был хитрым и изворотливым человеком, нажившим богатство грабежом и убийствами. Он не стеснялся брать женщин где угодно, а неугодных пытал и устраивал ужасные казни, одну из которых назвал даже в свою честь — «кровавый орёл».

— И что случилось после? — осторожно поинтересовалась Лив, желая поскорее дослушать мрачную историю, пока мы не подошли вплотную к смотровой башне.

— После крушения более двадцати драккаров Гуннар получил прозвище Свирепый и созвал совет, разделяя земли Риваланда между шестью кланами, закрепляя за остатками Орлов половину Хваланда, — продолжил Рефил. — Однако хватило на несколько лет. Негодяи и мерзавцы со всего Риваланда стремились к Ролло, а наёмники из Змеев стали его верными псами, что проникали повсюду. Нарастив войско и призвав убийц даже с Дальних Земель, Ролло во главе Орлов напали на каждый клан. Тогда-то и прогремело кровавое восстание, закончившееся победой Волков. Орлы, включая женщин и детей, были истреблены и сожжены на восточных берегах Хваланда.

Перед глазами тут же замелькали образы мёртвых тел, виселицы и костры, дым от которых доставал небес. Жадность и зависть заставили Орлов пойти войной против всего Риваланда, не оставив после себя ничего живого. Я тряхнула головой, прогоняя навязчивые образы, от которых мутило.

Разговор пришлось оставить: перед нами выросла узкая лестница, ведущая на вершину смотровой башни, где уже ждали воины. Седовласый командир хмуро кивнул, позволяя его помощникам показать окрестности, которых и не было: только конюшня и маленький амбар. Внутри башни было три этажа, на которые вела приставная лестница, а на каждом из уровней хранились сундуки, тюфяки и оружие с доспехами. На самой вершине находился очаг и площадка для обзора. Забираться туда мы с Лив не стали, не желая смущать воинов, и побрели к обрыву. Сигурд и Рефил обещали догнать нас там, закончив беседу со смотрителями.

— А что произошло дальше? — вдруг спросила Лив, возвращаясь к беседе. — Ну после того, как Орлов истребили.

— Любое упоминание их клана и ярла оказалось под запретом, — пояснила я. — Гуннар Свирепый погиб от руки Ролло, труп которого так и не нашли, якобы из-за пожара. Харальда быстро объявили конунгом, дабы воины не теряли предводителя, а тот начал кровавое преследование, за что и был наречён Ярым. Ну а после Риваланд был разделён на земли кланов, и более никто не смеет нарушать покой.

— А что, если Ролло остался жив? — несмело предположила Лив, которую, видимо, история сильно впечатлила.

— Вполне возможно, однако лучше не упоминай о нём лишний раз. Не думаю, что тебя за это похвалят.

Лив хотела добавить ещё реплику, но стушевалась, стоило Сигурду подойти ближе. Он всё не унимался и восхвалял красоты Хвивафюльке, славя богов и называя их щедрыми за позволение жить в таком прекрасном крае. Рефил лишь закатывал глаза и старался держаться в сторонке, а я заворожённо смотрела на разбивающиеся внизу волны.

Вальгард говорил, что на Утёсе в голове не остаётся ни одной мысли, и только один ветер свищет повсюду — он оказался прав. Здесь не было ни деревьев, ни кустарников — ничего, кроме пустоты и камней, поросших мхом. Величественный Утёс взирал на бескрайние морские просторы и резко уходил вниз, рассыпаясь скалистыми рифами внизу. Маленькие заводи пенились в ямах между камней, на которые в бурю с легкостью могли налететь корабли и разбиться. Обломки лодок и драккаров навсегда остались лежать там под вечным накатом волн. Ветер трепал волосы и подолы одежды, избавляя от мыслей и оставляя безмятежность. Я раскинула руки, представляя себя Ауствином, парящим над морем и горами и не ведающим страха — только свобода и стихия. Всё же поездка сюда — лучший подарок, который только мог преподнести Сигурд.

— О, смотрите! Здесь кто-то собирал каирн, — воскликнула Лив, заметив слева башню из сложенных друг на друга камней.

— Знак в память о погибших, — отрезал Рефил. — Возвращаемся, завтра на рассвете отправляемся в Виндерхольм.

Я обернулась: неужели хирдман забыл о Видаре и его проступке? Или Рефил предпочёл сделать вид, будто ничего не произошло? Злость стала подниматься липкой волной к сердцу и умоляла сорваться бранью, но я прикусила язык и, выждав, пока Лив с болтуном отойдут подальше, обратилась к хирдману:

— А как же Видар и смерть ребёнка?

Рефил ответил не сразу, видимо, размышляя, как лучше огорчить меня:

— Я не стал говорить Сигурду и решил сам выяснить, что произошло, однако вдова молчит и не желает разговаривать. А если пострадавшая не жалуется, то, что мы можем сделать? Пойми, если человек не хочет спасаться, то бесполезно нырять за ним на дно или заходить в костёр — быстрее сама погибнешь.

— И что? Вдруг он запугал её? Эймунд говорил…

Рефил вспылил:

— Эймунд да Эймунд! Отродье Локи, вот он кто! Вскружил тебе голову своими обрядами, наговорил невесть что, а затем исчез, будто Хельхейм под его ногами открылся. Пропал твой ненаглядный, и никто теперь ничего не докажет.

— А ты не думал, что он может быть в опасности? Что Видар мог прознать и избавиться от свидетеля? — теперь пришла моя очередь злится, ведь это совсем не походило на всегда правильного хирдмана, который очень ревностно относился к долгу. Горькая мысль осенила голову: Эймунд был колдуном, а их не особо ценили, так что мало кто и заметил бы пропажи «гнилого и мерзкого человека».

— Чего ты от меня хочешь, Астрид? — устало вздохнул Рефил, замирая напротив. — Чтобы начинать расспросы, нужно иметь обвинения, донос или случайно обнаруженное тело наконец. Но никто не жалуется и не просит наказать виновного, так что же я или Сигурд можем сделать? Бросить Видару в лицо подозрения и слова, которые никто не сможет подтвердить? Да нас на смех поднимут и перестанут уважать, а замену командира на столь далёкий пост найти крайне сложно. Так что уж прости, если на сей раз не похожу на героя славных саг и песен.

Ответить было нечем: мало кто согласился бы променять уютный дом на глушь, а обвинениями разбрасываться не стоило. Однако и просто так оставить произошедшее я не могла.

— Позволь сходить на колдовской круг ещё раз и поискать там Эймунда, — с мольбой произнесла я. — Быть может, он объявится и всё же решится помочь вдове. А если и нет, то я буду рада хотя бы возможности попрощаться.

Рефил наградил меня испытывающим взглядом, а после в очередной раз тяжело вздохнул и отпустил, приставив в сопровождение одного из хускарлов, стоило нам только вернуться в поселение. Лив любопытно поглядывала и активно подмигивала, будто намекая, что её стоило бы взять с собой, но я предпочла не обращать внимания и, дождавшись воина, ринулась к колдовскому кругу.

Однако там меня ожидала только пустота: всё те же серые камни, кучка со жжёными травами и слегка раскопанная ямка, и больше ничего. Я бродила туда-сюда, пыталась рассмотреть следы, но едва ли различала их очертания, и, не придумав ничего лучше, присела подле алтаря, закрыв глаза. Хускарл тут же засуетился и предложил убраться отсюда поскорее, однако я лишь цыкнула в ответ, пытаясь погрузиться в сейд. Вдруг Эймунд был здесь, а затем случилось что-то страшное, и его избили, похитили или вовсе убили, выбросив тело в море.

Тряхнув головой, будто это могло помочь избавиться от дурных мыслей, я стиснула зубы и принялась погружаться в сейд, как и учил колдун. Вокруг мерцали нити, переливаясь всевозможными цветами и храня в себе различные воспоминания и эмоции. Мерцала чуть жёлтая нить хускарла, что неодобрительно косился на меня, а вокруг всё утопало в сложной паутине из синих, зелёных, красных и прочих оттенков. В тот раз Эймунд виделся в голубых отблесках, а значит, стоило поискать именно их среди разнообразия. Несмело я мысленно потянулась к белой нити, опоясывающей округу, и тут же зашипела от боли: сейд противился вторжению, норовя обжечь. Прикусив губу, попробовать снова: нужно всего лишь прикоснуться и ощутить всё произошедшее. Представила, что вокруг всё утопает в воде, а я лишь опускала руку в прохладу и пыталась пробраться к воспоминаниям.

— Смелее, Астрид, — его голос звучал в голове, придавая смелости. Я должна справиться, ведь никому не было дела до пропажи колдуна. Нужно представлять себя частью мира: сопящий рядом хускарл, клич птиц, шум прибоя и скитание ветра — они часть Мидгарда, как и я. Глубокий вдох и выдох, и так по кругу: снова и снова, снова и снова, пока не получится.

Вдруг раздался крик, заставляющий встрепенуться: Эймунд громко вопил за камнями близ берега и умолял о помощи. Я вскочила и ринулась в сторону, боясь опоздать. Как же могла не заметить раньше? Неужели он всё время лежал там без чувств и откликнулся только на зов сейда? Хускарл кричал вслед, умоляя остановиться, но мне было всё равно: я спасу его, не позволю умереть.

Осторожно перелезая через мокрые камни и едва не срываясь в прибой, упорно лезла вперёд. Но почему он не смог выбраться сам? Что же такого произошло? Руки скользили по валунам, брызги долетали до лица, сапоги намокли от пены — всё не имело значения, если Эймунд действительно за этими камнями.

Однако стоило только перелезть через последний валун, как едва не сорвалась вниз, обдирая руки до крови на катком выступе. За грудой камней меня встречала пустота, и никакого Эймунда. В растерянности обернулась на хускарла, однако и он пропал. Я оглянулась: вокруг только камни и море, и ничего более. Резкая боль пронзила висок, и я упала на колени, зажимая голову руками. Противный звон оглушал, грудь горела от амулета, дышать становилось всё сложнее и сложнее.

Погода резко переменилась: яркое полуденное солнце скрылось за завесой чёрных туч, а на горизонте закручивался ураган, надвигавшийся всё ближе и ближе. Волны усиливались и поднимались всё выше и выше, норовя затопить округу. Едва соображая, я отползла за валун, дрожа от холода и ужаса. Неужели перестаралась и натворила шторм, самого того не понимая? Нет, не могла — слишком никчёмная, а значит, это видение. Но сколько бы себя ни щипала, ни била по щекам, становилось только хуже. Молния ударила совсем рядом, и я закричала от страха, но голос терялся в рёве природы, что стонала от урагана.

Раскатистый смех пронёсся по округе, и я осторожно выглянула из-за валуна, обомлев от ужаса. Прямо из глубины водной пучины стала подниматься женщина исполинского роста, достигающего неба, а подле неё открывались одна за другой воронки, засасывающее в себя всё, что оказывалось рядом. Синие и зелёные водоросли опоясывали тело великанши, чёрные, как смоль, волосы подобно щупальцам развевались в разные стороны, а глаза сияли молниями.

— Ран, — едва прошептала я, и она тут же обернулась, зловеще хохоча:

— Ба’р’н миркр*, — жутко взревела она на неизвестном языке. — Эр бэгга**.

Жуткое подобие улыбки исказило её лицо, не предвещая ничего хорошего: море вспенилось, ветер завыл меж скал, волны поднимались в высоту Утёса, а я неотрывно глядела на Ран, что приближалась, волоча за собой легендарную сеть. В золотых, сияющих сейдом узлах барахтались акулы, касатки и драккары, а вместе с ними и люди. Леска изорвала их одежду и искромсала лица, но они всё кричали и кричали, умоляя о помощи и захлёбываясь в морской воде.

Вдруг Ран наклонилась ко мне, протягивая ладонь, на которой лежал рунный камень с высеченным, будто кровью, знаком халагаз.

— Така ве’л вэйм***, — рассмеялась она и окатила меня волной.

Я ударилась головой об скалу и перед глазами потемнело. Миг вокруг погрузился во мрак.

* — Дитя тьмы; ** — Я ждала; *** — Добро пожаловать