Предвестники конца: Развеивая золу

Глава 2

Исчез, словно его никогда и не существовало, а я придумала таинственного спасителя. Пока оглядывалась, стоя на помосте, как одинокий ясень среди поляны, Рефил, видимо, закончил отдавать распоряжения и в пару тяжёлых шагов оказался рядом.

— Астрид! Ветте тебя утащи! Что ты тут забыла? — Хирдман осуждающе смотрел из-под косматых бровей. — Старая пристань не место для дочери хэрсира.

— А где мне место? В закрытых комнатах среди прялок и котелков? А затем подле верного и сильного мужа, что защитит меня от всего, даже от собственных мыслей и желаний? — ядовито процедила я. — Мама умела сражаться, а мне припасли роль куска золота на размен.

Рефил покачал головой.

— Твоё упрямство дверга до добра не доведёт, Астрид. Что, если бы сейчас пьяницы избрали тебя для веселья? Что бы ты тогда сказала, младая госпожа? Говоришь о Герде и сражениях, но сама отвратительно владеешь оружием. Когда в последний раз тренировалась? Или думаешь, мастерство на голову падает? Поэтому шатаешься здесь в ожидании чуда?

Имя матери ранило, но я гнала мрачные воспоминания и в глубине души понимала, что Рефил прав. Резной нож всегда был со мной, но вряд ли он смог бы помочь против трёх зрелых мужчин. Вальгард пытался научить меня сражаться, но выходило откровенно плохо: я была слишком медленной и постоянно путалась. Брат смущённо вздыхал и заверял, что в следующий раз всё обязательно получится. Отец, глядя на наши «бои», молчал, однако слова были излишни: у двух прославленных воинов дочь не умела абсолютно ничего. Поэтому он сослал меня в обучение к Идэ, чтобы потом заключить выгодный союз с каким-нибудь богатым отпрыском в обмен на мою свободу.

— Я не виновата, что Идэ живёт неподалёку, — буркнула я. — Если бы не она, то я бы не появлялась здесь и не сталкивалась с грязью и жестокостью мира, как и подобает твоим истинным госпожам.

Хирдман сощурился:

— Истинную и безжалостную жестокость ты не видела, Астрид Дьярвисон, и надеюсь, Норны уберегут тебя от неё. Но пообещай мне впредь быть аккуратнее, иначе рискуешь попасть в беду.

Крыть в ответ мне было нечем. Оправдываться не хотелось — всё равно не поверит, что я оказалась на пристани случайно. Быть может, так было предопределено? Иначе как ещё объяснить странное состояние и колдовское действие кулона? Ладонь по привычке сомкнулась вокруг него, нервно перекатывая амулет меж пальцев.

— Скажи: ты сама не устала ещё рычать из-за тётки? Всё бунтуешь? — в басистом голосе угадывались нотки недовольства.

— Она вещает о семейном счастье, но сама, подобно Фригг, не замечает, как потух очаг, — насмешливо процедила я.

Удивление смешалось с осуждением и возмущением на лице хирдмана, а слова, видимо, обжигали ему губы, норовя сорваться потоком нотаций, но он смолчал. Молчала и я, не желая извиняться. Идэ несчастна и глупа, раз терпит измены, о которых судачат даже мыши по углам.

— Вести хозяйство — достойное мастерство, Астрид. И твоя тётка уж точно в этом преуспела, раз родила детей и муж при ней, так что не зазнавайся.

Я скривила губы и отвернулась. Несмотря на назидательный тон, с Рефилом было легко общаться и не скрывать мыслей, ведь он знал меня с детства. Навещая свою тётушку Линн, хирдман слушал, как я мучала струны и рассказывала наизусть песни скальдов. Для него не было тайной походы к вёльве и мои желания познать сейд. Рефил не осуждал и никогда не ругал, приговаривая: «Нужно делать то, что просит сердце, иначе рискуешь сойти с ума от тоски».

Хирдман по праву считался другом семьи: Вальгард знал его как одного из наставников и советчиков, отец же странствовал с ним по миру, совершая набеги и проливая кровь в сражениях.

— Не злись, Златовласка, — я нахмурилась, услышав дурацкое прозвище, которым меня наградил Сигурд, но Рефил не обратил внимания. — Идэ, может, и не прекрасный человек, но и не самый ужасный. Ты сильно искушаешь судьбу, задерживаясь здесь дольше положенного и слоняясь без присмотра. И не говори мне, что Вальгард перестал забирать тебя вечерами.

Я поджала губы: брат действительно встречал меня каждый вечер, провожая по затхлым улицам в верхние районы, где высился наш дом.

Рефил протянул широкую ладонь, помогая слезть с помоста. Я благодарно кивнула и бросила взгляд на воинов, продолжающих возиться на пристани. Змеи вились подле своего драккара, намереваясь скоро отчалить. Они беззаботно хохотали и оглядывали округу, будто запоминали местность. Взор невольно скользнул к месту недавней стычки, и я не удержалась:

— С ней всё будет в порядке? С пленницей?

Хирдман кивнул, но продолжать тему не стал. Он мог пройти мимо или даже поизмываться сильнее — никто бы не осудил и не сказал ни слова, однако Рефил был другим — правильным.

— Кто прибыл? — полюбопытствовала я. Вальгард говорил, что до прихода кровавого месяца должны вернуться около десяти команд, многие из которых уплыли ещё в прошлом году. Бесконечные странствия по владениям Ньёрда были судьбой для большинства мужчин и женщин Риваланда.

— Кроме меня? — усмехнулся Рефил и двинулся вверх по разбитой тропе. Три месяца назад он отправился с визитом в земли кланов Вепря и Ворона, однако о цели я не знала — отец не поделился подробностями с Вальгардом. — На днях люди начнут возвращаться в родные стены. Только сегодня уже одна команда закончила странствия, привезя с собой трэллов, и ещё прибыл Эйрик Высокий, ярл Хваланда, вместе с приближёнными.

— Но я не заметила белых парусов, — возразила я и тут же захотела дать себе оплеуху за несообразительность: — Прошу простить, ярлам ведь не пристало высаживаться вместе с трэллами. Доски Главной пристани благословлены и продлевают власть всякого, кто по ним ступает: так шептались старухи в подворотне.

Главной или Новой пристанью назывался широкий деревянный пирс, на котором собиралась разномастная толпа, приветствующая визгами, песнями и наполненными элем и мёдом рогами: именитые гости и победители сражений гордо шествовали, улыбаясь и принимая дары. Оттуда же под молитвы заступникам отправлялись в походы, веря в лучшее. Крупные торговые суда тоже останавливались подле Новой пристани, однако мелким торговцам там разгружаться было запрещено — для них предназначалась затхлая Старая пристань.

На мой выпад Рефил усмехнулся, качая головой: видимо, обещал себе больше не критиковать «зазнавшегося барана Эйрика, вылезшего из трущоб».

— Потише, госпожа. Твой язык острый, но не к месту. — Хирдман снисходительно посмотрел на меня. — Белый парус драккара закрыли пять знамён с яростными волками, так что ворон не заметен среди синевы, откуда бы ты не глядела.

— И после этого ты говоришь, что я слишком резкая в суждениях, — парировала я, заставляя его разразиться смехом. — Сам меж слов иглы прятать любишь.

— Ох, Астрид, мне не хватало тебя, — неожиданно признался Рефил, трепля меня по голове. — Но вынужден признаться: последнюю пару недель у тебя была достойная замена — такая же циничная.

Миновав нижние районы, воздух словно стал чище, а под сапогами перестала пузыриться грязь. Широкая дорога, ведущая к западным воротам, разделяла город на две части, будто проводя черту между достатком жителей: чем дальше они забирались от края залива, тем больше сундуков с богатством получали — поощрительный приз в бесконечной гонке за лучшей жизнью. Мы перешли границу и двинулись в маленькую рощу со статуей Фреи, окружённую клёнами и ясенями. Жёлтые и рябые ветви скользили по лицу вана, роняя ей под ноги разноцветную скатерть листьев. Солнечные лучи мелькали на кольчуге хирдмана, отбрасывая блики, из-за которых приходилось идти, опустив голову.

— И кто же? — прервала я затянувшееся молчание, поддевая сапогом покрывало листьев.

Рефил шумно выдохнул, будто уже успел пожалеть о сказанном и надеялся, что я забуду или не придам значения.

— В Хваланде к моей команде присоединился колдун, Эймунд, — признался он, растягивая слова. — Я не против истинных из них: в конце концов они ведь не виноваты, что родились такими, но пускать к другим командам было опасно, мало ли чего удумают. Да и высказывался этот Эймунд слишком вольно: Один для него никто, попасть к Хель — не такая уж и страшная участь, а Вальгалла — сборище безумцев и марионеток.

Я пожала плечами:

— Колдуну дорога одна: в Хельхейм. Отчего же ему восхвалять чертог Одина? Лести ради?

Хирдман метнул на меня испытывающий взгляд и умолк, не желая спорить. Однако, боюсь, сегодня я перешла черту в вольном высказывании мыслей.

Слова о прибывшем колдуне заняли голову: не он ли исцелил меня на пристани? Незнакомец точно владел магией и имел надо мной власть, но расспрашивать Рефила опасно: любопытство породило бы подозрения и лишнее внимание, чего хотелось бы избежать. Кроме того, мужчин, владеющих колдовством, обходили стороной, унижали, а некоторые и вовсе убивали, не неся никакого наказания, ведь сейд — мастерство исключительно женское. Мужчинам полагалось становиться воинами, кузнецами, охотниками, рыбаками, а не видеть будущее и проводить ритуалы. Только одному было дозволено подобное — Одину, Всеотцу. Поэтому колдуны обычно селились отдельно от всех, ведя затворнический образ жизни и растворяясь в толпе, а значит, найти незнакомца будет сложно. Нужно попытать удачи у Сигурда-задиры, который посвящён во многие дела Виндерхольма благодаря отцу и вечно сплетничающим мачехам.

В размышлениях мы уходили в западную часть Виндерхольма, где пыхтели кузницы и толпились общественные конюшни. Там же располагались так называемые бараки, где размещались сторожевые Виндерхольма. Каждый житель считался воином в случае вторжения, однако не все были обязаны регулярно бороздить моря: кузнецы, крестьяне, сторожевые и хирд, как и хускарлы, чаще пребывали на суше. Обучением воинов обычно занимались с малых лет, однако близ бараков находились тренировочные площадки. Там же располагался учётный пост, где докладывались обо всём произошедшем и распределяли награбленное.

Мне было совершенно всё равно, куда идти, а Рефил наверняка решил навестить друзей-воинов, откуда потом отправиться в Длинный дом конунга. Обычно вернувшись, все мечтали поскорее увидеться с семьёй, отдохнуть в родных стенах, но у хирдмана не было никого, кроме команды и верной гнедой лошади.

В нос ударил запах навоза: стойла располагались за ближайшим поворотом. Смотреть на запертых лошадей не хотелось, как и спешить домой — там меня будут ждать крики и наказание. И пока была возможность насладиться свободой, я решила прогуляться до излюбленной поляны за границами города.

Низко склонив голову, произнесла:

— Спасибо, что заступился за пленницу. Никто не смеет так издеваться над человеком, даже если он трэлл.

Брови Рефила сошлись, а лицо сделалось хмурым, суровым.

— Моя обязанность — защищать честь конунга. Не думай, что я поступил так исключительно из-за собственной доброты или желания спасти ту девку. Если бы мой отряд не вмешался, то что бы подумали Змеи о конунге? Что Харальд позволяет отморозкам домогаться и унижать женщин на глазах толпы? Недопустимо, позорно и низко. Нельзя выказывать слабину: любое проявление уязвимости даст врагам повод собраться против нас войной. А Змеи будут первыми, кто постарается нас уничтожить. Так что не обманывайся, госпожа.

Он говорил жёстко, но я не поверила. Кто-нибудь другой, слепо следующий приказам и возложенным обязанностям, мог просто оттащить девушку в сторону или заставить силой подняться. Рефил же сам её освободил и заботливо передал воинам, намереваясь вылечить пленницу, однако спорить не стала: если он хочет казаться отстранённым и безжалостным, пусть так и будет — не мне лишать его сладостных грёз, и переменила тему:

— Ты ведь не уедешь в ближайшие месяцы?

Стоило, наверное, признаться, что всё же скучала по разговорам обо всём на свете и бесконечным историям, но не могла: не хотела казаться привязанной, уязвимой.

— Нет, не уеду, — он добродушно улыбнулся и легонько ткнул в плечо. — Озираешься, сбежать хочешь. Отговаривать не буду, но не уходи слишком далеко, Златовласка. Скоро стемнеет, а Дьярви с меня шкуру сдерёт, если прознает, что я позволил тебе сбежать. Тем более сегодня ты наверняка понадобишься дома.

Я недоумённо уставилась на него.

— Эйрик прибыл сюда вместе со своим сыном Эспеном, Астрид. Думаю, пояснять не нужно.

Визит ярла в сопровождении старшего сына на поклон к конунгу означал одно — дань традиции. Согласно предписанию древних, во имя доверия ярлы объединённых земель отправляли своих детей в другие кланы, чтобы обменяться знаниями и мудростью. Истинной же целью поездки всегда оставалась проверка на верность и разведывание военной обстановки: умелые лазутчики шныряли по амбарам, заглядывали на склады и, если удавалось, пробирались в казармы.

Харальд ни за что не отправит единственного взрослого сына в Хваланд, а значит, жребий падёт Вальгарду. Он так же обучен, как и Сигурд, и менее важен в семейном древе конунга.

К глазам подбежали слёзы, а руки затряслись — целый год без Вальгарда, целый год пустоты.

— Он знает? — прошептала я, представляя удивлённое лицо брата. Все его планы и надежды на поход в далёкие земли обратятся в прах. Отец не будет ни спрашивать, ни тем более отговаривать, слепо во всём доверяя Харальду.

— Эйрик должен был отправиться на поклон к конунгу, после совместное подношение Одину и Тору. Вечером будет пир. — Рефил опустился передо мной, заглядывая в глаза. — Не печалься, младая госпожа. Разлука будет не столь долгой, а пользы от неё будет много.

— Для кого же? Для конунга или для моего отца, у которого новый повод подлизаться к сводному и знатному брату? — огрызнулась я. За такое можно было получить затрещину и удары плетью, но Рефил лишь сжал кулаки и выпрямился.

— Вальгард будет занят до позднего вечера, ему сейчас не до тебя. Встретимся на пиру, Астрид, — отдал приказ хирдман и пошёл к конюшням, оставляя меня с пылающей болью в груди. И злостью, вытесняющей всё остальное. В этот миг я презирала отца, который всегда стремился угодить конунгу и послушно исполнял его приказы, становясь верной собакой у ног хозяина. Этна, моя тир, говорила, что это проявление благодарности, я же видела только зависть и раболепство, что подарили нам статус и дом.

Рефил был прав: Вальгард вместе с Сигурдом будут заняты до пира в обмене любезностями с гостями, участии в жертвоприношениях в храме богов, а после в обсуждении политических интриг с приближёнными конунга, пока ярла и его свиту будут устраивать на ночлег и развлекать беседами. Поговорить с братом не удастся до наступления сумерек, даже если слоняться по двору правителя, поджидая под дверьми. Идти домой не было смысла — кроме трэллов, собак и моей кошки Кётр там никого не было.

На душе лежал тяжёлый камень: дурное предчувствие пробудилось в груди, вынуждая изводить себя мыслями. Что, если Вальгарда схватят, когда он проберётся в казармы или казну? Такое не прощают, будет тинг, позорная казнь на усмотрение Эйрика, который не упустит возможности поиздеваться и развязать войну против Харальда.

Преисполненная мрачных мыслей и не зная, чем себя ещё можно занять, я поплелась в нашу с Вальгардом обитель спокойствия. Спрятав разметавшиеся волосы под капюшоном, быстро юркнула в узкие проходы между домами, намереваясь незаметно добраться до горного ручья, шумевшего по западному краю поселения. Он спускался со снежных вершин и изворотливой змеёй петлял по лесу и рощам, впадая во фьорд. От старого деревянного моста до укромной лазейки в высоком палисаде, окружавшего Виндерхольм со всех сторон, было чуть больше двухсот шагов, а дальше бескрайний лес.

О секретном проходе прознала случайно: однажды, сбежав в очередной раз от Идэ, я заметила, как Вальгард и Сигурд вместе с рыбацкими девицами исчезли в зарослях. Последовав за ними, я узнала, как брат проводит свободное время подле мелкого озера в лесной тиши, разрезаемой стонами. Вылазка подарила мне нескончаемый запас шуточек над Сигурдом и Вальгардом, который решил пойти на компромисс и показал мне окрестности Виндерхольма, испещрённые едва заметными охотничьими тропами, уходившими далеко в горы. Одна из них вела к поляне, надёжно скрываемой завесой деревьев и кустарников — туда я и намеревалась сбежать в очередной раз.

Придерживая в руках подолы плаща и хангерока, я быстро добралась до теневой завесы елей и оглянулась: никто не увязался следом. Поймав редкий солнечный луч на фибулах, двинулась вдоль течения прыткого ручья, осторожно ступая по мшистым валунам. Холодная вода пенилась подле каменных ступеней и звонко журчала у скользких берегов. Прохладная свежесть щекотала нос. Птицы обменивались тайнами в вышине, жухлая трава покачивалась от мерного дыхания Ньёрда — природа готовилась к зиме. Одинокие красные ягоды мелькали среди увядающей зелени, в раскидных корнях изредка мелькали мухоморы. Перейдя ручей по поваленному дереву, я миновала последний ориентир — старый корявый пень, покрытый наростом бледных грибов.

Дальше, за мшистыми стволами елей, виднелась поляна, нежившаяся в лучах выглянувшего солнца. Посреди неё высился булыжник, который Вальгард прозвал алтарным камнем. Я присела подле него, откидывая наконец капюшон и прикрывая глаза. Вереск щекотал кончики пальцев, над головой проплывали облака, но даже лесная тишина не дарила спокойствия: голова разрывалась от переживаний. Что я буду делать без Вальгарда? Кто будет со мной болтать до рассветного часа, теша легендами о далёких странах? Он учил меня молитвам, распевал песни солнцу и луне, рассказывал о великанах и прекрасных девах. Вместе ловили рыбу и даже однажды принесли домой пять сомов, катались на лошадях и тренировали собак. А теперь Вальгарда заберут в чужие земли, где не будет ни покоя, ни безопасности — кругом лишь враги. Набатом простучала ясная мысль: если вдруг его не станет, то в тот же час умру и я.

Смахнув скопившиеся слёзы в уголках глаз, я сорвала охапку цветов и стала плести венок. Когда мы впервые оказались здесь с Вальгардом, он пересказал сказки мамы о сияющей Вальгалле и прекрасном Фолькванге — чертогах героев, куда непременно попадают все отважные и смелые эйнхерии.

— Её место должно быть там и нигде иначе, — шептал Вальгард, раскладывая полевые цветы на камне. Так он почитал её память, ведь отец запрещал ходить к кургану с останками, приговаривая, что мёртвым это ни к чему.

Я никогда не спорила с Вальгардом, но всегда понимала, что для мамы нет места ни в Вальгалле, ни в Фолькванге. Она умерла не в битве, и ни одна валькирия не явилась к ней перед смертью. Её забрала болезнь, выжигая жизнь изнутри. Подобная участь светила дорогой только в Хельхейм, и даже положенный отцом в могилу топор не мог помочь ей попасть в златые чертоги. Мама десять лет без устали бродила в густом тумане вместе с остальными мертвецами, не ведая спасения.

Возложив венок и прошептав короткую молитву Фрейи о заступничестве, я собиралась уйти, как вдруг раздался пронзительный крик. Звук доносился с левой стороны, где в высоте кружили во́роны, а затем резко срывались вниз, к траве, и раскатисто каркали, заставляя кого-то умоляюще пищать от боли. Недолго думая, я сломала ветку орешника и рванула вперёд, замечая среди зарослей маленькое отравленное тельце птенца, которого безжалостно клевали. Один из воронов гаркнул возле уха, и острый клюв поцарапал щёку.

— А ну прочь! — я замахнулась веткой, стараясь отогнать стервятников. Жизнь едва трепетала в птенце, и нужно было срочно бежать к Тьодбьёрг, но вороны словно обезумели. Они проворно уклонялись и пытались подлететь ко мне, желая выколоть глаза.

Понимая, что дело плохо, я решила схватить птенца и бежать прочь. Но стоило только поднять израненное тельце к груди, как уже знакомый жар окатил тело, а перед глазами замелькали чёрные всполохи. Издав громкий клич, вороны синхронно впились когтями мне в плечи и принялись остервенело клевать. Я закричала от боли, попыталась сбежать, но споткнулась и рухнула на землю. Кровь сочилась из ран, вороны бесновались, а в ладонях умирал птенец. Пелена заслонила взор, лишая зрения, тело перестало слушаться. Отчаянная мысль, что это конец, билась в голове, заставляя проститься с жизнью.

Вдруг по лесу прокатилась мощная волна ветра, от которой затрепетало всё живое. Незнакомый говор заполонил поляну и пролесок, и тотчас всё затихло: ни клича ворон, ни плеска ручья вдалеке, ничего, кроме ударов сердца в груди. Я осторожно подняла голову и попыталась встать, но меня тут же осторожно взяли под локоть и усадили на скрюченные корни дуба.

— Не шевелись, — раздался приказ, и передо мной на колени опустился мужчина, развязывая узелки сумки. Капюшон его поблекшего зелёного плаща соскочил с головы, открывая чёрные волосы. Я удивлённо уставилась на незнакомца, которому, казалось, было чуть больше двадцати зим. Красивое лицо с бледной, будто снег, кожей уродовал рваный шрам на щеке, доходивший до острого подбородка, и добавлял ему необузданной свирепости. Но больше всего пленяли неестественно чёрные глаза, в которых, казалось, притаилась сама Гиннунгагап.

— Кто вы? — прошептала я, но незнакомец не обратил внимания. Он выудил бурдюк и вылил три капли медной жидкости на лежащего на моих коленях птенца. Тяжёлый запах трав ударил в нос, а таинственное зелье вспенилось на кровавом тельце, заставляя птицу трепыхаться, будто в предсмертной агонии. — Что вы с ним сделали? Отвечайте! — вскричала я, схватив его за кожаные наручи.

Он смерил меня презренным взглядом и, выдернув руку, едва прикоснулся к птице, шепча заклинание. Перед глазами замелькали сверкающие золотом нити, которые устремлялись к пальцам колдуна и вливались в маленькое тельце — немыслимое зрелище. Однако взгляд меня не обманывал, сколько бы не моргала.

Птенец умолк, дыхание его выровнялось, стоило только колдуну закончить шептать заговор.

— Выпей. Травить не собираюсь, — он протянул бурдюк и ожидающе уставился на меня.

— И почему я должна верить? — хотела казаться невозмутимой, но голос дрожал от страха и волнения. Слишком много событий для одного дня.

Волчья улыбка расплылась по лицу колдуна.

— Не верь, тогда сдохнешь от яда воронов.

Я покосилась на высокую траву, где средь зелени лежали бездыханные и скрюченные туши птиц. Клювы их раскрылись в немом крике, а глаза вываливались из орбит. От увиденного меня замутило. Проследив за моим взглядом, колдун хмыкнул:

— Промедление грозит их участью. Подумай, стал бы я спасать, а после убивать?

— Обязательства за спасение дорогого стоят, — процедила я, корчась от ноющей боли в плечах — кровь выступала багряными пятнами сквозь плащ.

Незнакомец не ответил и, оставив бурдюк лежать на корнях, наклонился к воронам, осторожно переворачивая их туши веткой. Звуки внезапно заново наполнили лес, словно барьер сейда спал.

Присмотревшись к мирно спящему птенцу, которого, кажется, больше не тревожила боль, я потянулась за бурдюком и сделала первый глоток. Вязкая горечь разлилась по горлу, даря облегчение и тепло.

— Спасибо, — прошептала я и тут же подавилась, напоровшись на колючий взгляд колдуна.

— Дважды должна будешь, — уголки его губ чуть поднялись. — Заберёшь зелье домой, промоешь рану и нанесёшь потом на плечи, — вроде напутствия для спасения, но в то же время приказы, отданные низким, глубоким голосом. — Дней семь хватит.

Слова благодарности почти сорвались с языка, как едва не завыла от собственной глупости: кто ещё мог спасти меня на пристани и о ком ещё мог рассказывать Рефил, если не об этом странном человеке, который подозрительно случайно оказывался рядом в нужный момент уже во второй раз.

— Преследуете меня, господин Эймунд?

В его глазах на миг вспыхнул игривый огонёк.

— Нет нужды. Неприятности находят только одного человека на моём пути. Не справиться со сейдом, а после нарваться на проклятых птиц — поразительная ловкость, недоведущая.

Жар возмущения окатил с головы до ног. Ведущими называли тех, кто овладел искусством сейда, в его же словах таилась только издёвка.

— Прежде чем поток брани выкажет твоё истинное воспитание, Астрид, вспомни, что я только что спас тебя.

— Нет нужды напоминать об этом каждый миг — я не забыла и уже поблагодарила. Но если этого мало и не оправдало ваших надежд на золото хэрсира…

Чёрные глаза опасно сверкнули, заставляя умолкнуть на полуслове. Не стоило так грубить, но разве не об этом предупреждал Вальгард? Раз Эймунд назвал моё имя, значит, прознал и о статусе отца: многие бы не упустили возможности получить оплату от хэрсира за спасение его дочери.

— Мне не нужно золото, — потрёпанный плащ, стёртый рисунок на наручах и сапоги со сбитыми носами — золото явно не помешало бы Эймунду, но гордость, звенящая в стальном голосе, заглушала шёпот нужд. Странный человек. — Но в благодарность сделай милость, недоведущая: не попадайся больше в неприятности. А теперь уходи — нечего здесь сидеть. Сокола вёльве покажи, выходить должна.

Я взглянула на птенца: что в нём выдавало сокола — не понимала, но словам поверила. Вальгард с Рефилом точно скажут: они ни раз ходили на охоту вместе с ловчими птицами и отправляли тех в разведку. Осторожно поднявшись, я нерешительно замерла, не решаясь подходить ближе к колдуну. Никогда прежде не доводилось видеть подобных ему, а здесь будто сами Норны судьбы спутали. Любопытство подначивало задать сотню вопросов, и я рискнула:

— Расскажите, что произошло на пристани? Пожалуйста.

Эймунд оторвался от созерцания мёртвых птиц и выпрямился во весь рост. Смоляные волосы волнами спускались на плечи, сверкая серебряными бусинками, притаившимися среди прядей. Тёмная верхняя накидка сочеталась со штанами и резко контрастировала с синей рубахой. Широкий кожаный пояс украшали руны и несколько сумок и мешочков, в которых наверняка хранились травы и амулеты. Пара кинжалов и длинный меч добавляли суровости.

— Ведущим опасно пренебрегать зовом сейда, — терпеливым, мягким тоном произнёс он, будто объяснял непутёвому ребёнку. — Ты убегаешь от него, не желаешь учиться и понимать. Продолжишь — сойдёшь с ума от подобных приступов. Или умрёшь раньше, учитывая твою удачу.

Я прикусила щёку изнутри, не желая поддаваться на глупую провокацию, и переменила тему:

— Вы сказали, что птицы отравлены. Разве это возможно?

Эймунд тяжело вздохнул, снизойдя до пояснений:

— А ещё я сказал, чтобы ты уходила прочь, но разве ты слушаешь? — он брезгливо взглянул на птиц. — Раз упомянул яд, значит, так оно и есть. Чуешь вонь? Так пахнет гнилая печень волка, в которой измазаны вороны. Бешенство и хворь — первое, что можно наслать так. Однако перья птицы покрыты жжённым порошком трав, что уже интересно. Вопрос, Астрид, кому это всё было предназначено? Человеку или этому птенцу, что встал на пути у воронов? Но прежде, чем ты успеешь ляпнуть ещё что-то, прошу: уходи. Или заставлю потрошить птиц вместо меня, а после гадать на их внутренностях.

И, взглянув на моё лицо, Эймунд громко захохотал. Не желая испытывать его терпение, я поспешно проговорила:

— Благодарю за объяснения, господин. Мне действительно пора, — я заправила бурдюк за пояс, глубоко поклонилась на прощание и, прижимая сокола к груди, поспешила прочь под пристальным взглядом колдуна.

Уже смеркалось: я и не заметила, как в лесу пролетело время. По пути домой приходилось плутать по улочкам и дворам, не рискуя попадаться на глаза зевак. Их любопытный и праздный взгляд наверняка бы засмотрелся на грязную и порванную одежду, порождая очередную порцию сплетен о «колдунье Астрид». Сокол мирно спал, но пренебрегать советом Эймунда было опасно, однако сомнения душили: как объяснить Тьодбьёрг запекшуюся кровь? Сказать, что колдовала сама — не поверит и будет права. В раздумьях я топталась на развилке позади домов знатных господ, и когда всё же решилась повернуть к дому вёльвы, увидела Вальгарда. Злого. В своих излюбленных сине-чёрных одеждах и широком плаще, развевающемся при каждом шаге, он всегда походил на грозовую тучу, но сейчас от него так и разлетались искры.

— Ты что тут делаешь? — прошипел он, явно желая прочитать нотации, но тут же осёкся, заметив птицу и кровь на одежде. — Астрид, что случилось?

Его серые, будто лёд, глаза полнились беспокойством, что мне стало стыдно: опять принесла неприятности.

— Я гуляла в лесу и услышала крик: малютку пытались загрызть вороны. Я не могла пройти мимо, Вальгард. Ну а когда ринулась вытаскивать птенца, то они напали на меня.

Брат нагнулся, осматривая сокола, а позже осторожно прикоснулся к порванному плащу.

— Как остановила кровь?

— Мне помогли, — призналась я. Врать не хотелось. — Прошу, не спрашивай, кто и почему — я расскажу позже. Сейчас важнее отнести птенца к Тьодбьёрг, поэтому пойдём скорее.

Вальгард покачал головой.

— Поступим иначе: я отнесу птенца, а ты идёшь домой и приводишь себя в благопристойный вид. Проклятие, Астрид! — он запустил руку в густые тёмные кудри — верный знак, что брат злится. — Рефил же предупреждал тебя, что сегодня пир в честь гостей из Хваланда, а ты опять сбежала. Отец крайне недоволен, Астрид.

Я виновато посмотрела на брата: мне опять достанется, а он не сможет защитить меня.

— Иди домой и поторопись. Поговорим позже. И, пожалуйста, в этот раз не натвори ничего, — и он ушёл, забрав у меня птенца.