НЕКСУС ЭРДМАННА Нэнси Кресс (сборник)
Миротворец
На закате обваливается задняя стена спальни. Только что здесь была потрескавшаяся голубая древесная плита, усеянная блестящими шляпками гвоздей, а в следующее мгновение передо мной уже дыра два на четыре метра и забор из разнокалиберных реек высотой до талии; края его зазубрены и покрыты каким-то мхом, словно посыпаны пудрой. Сквозь дыру я вижу хилое деревце, пытающееся протиснуться в узкую щель между задней стеной нашего барака и бараком блока «Е». Я хочу встать, чтобы взглянуть на дерево поближе, но артрит сегодня разошелся — именно поэтому я лежу в кровати. В комнату врывается Рэчел.
— Что случилось, бабушка? С тобой все в порядке?
Я киваю и указываю на дыру. Рэчел наклоняется к пролому, и волосы ее в лучах заходящего солнца светятся вокруг головы, словно аура. Я делю спальню с Рэчел; ее матрас сложен под моей старомодной кроватью с пологом.
— Термиты! Проклятие. Я и не знала, что они у нас завелись. С тобой точно все в порядке?
— Все нормально. Я могу передвигаться по комнате, дорогая. Я в порядке.
— Ну что ж… Придется попросить маму, пусть как-нибудь уладит это.
Я ничего не отвечаю. Рэчел выпрямляется, бросает на меня быстрый взгляд, отводит глаза. Я по-прежнему ничего не говорю насчет Мэйми. В свете внезапно ярко вспыхнувшей масляной лампы я смотрю прямо на Рэчел, просто потому, что мне на нее приятно смотреть. Она не красавица даже по местным меркам, хотя болезнь затронула пока только левую сторону ее лица. Участок вздувшейся, липкой кожи, грубой, как старый пеньковый мешок, совершенно не заметен, если смотреть на девушку справа. Но у нее слишком большой нос, густые низкие брови и костлявый выпирающий подбородок. Точнее, прямой нос, выразительные брови, открытые серые глаза, подбородок, выступающий вперед, когда она запрокидывает голову, внимательно слушая собеседника. По моему мнению, на Рэчел приятно смотреть. Там, Снаружи, они так не думают. Но они ошибаются.
Рэчел говорит:
— Может быть, мне удастся выменять панель и гвозди на лотерейный билет, и я приделаю ее сама.
— Но термиты останутся.
— Ну да, однако нужно же что-то сделать, — Я не противоречу ей. Ей шестнадцать лет. — Чувствуешь, как оттуда дует? Сейчас холодно, ночью ты замерзнешь. Это ужасно подействует на твой артрит. А сейчас пойдем на кухню, бабушка, я развела огонь.
Она помогает мне дойти до кухни; от раскаленной докрасна металлической печи, в которой пылают дрова, исходит приятное тепло, согревающее мои суставы. Печь была пожертвована колонии год назад каким-то благотворительным обществом или группой по интересам, и я думаю, они получили налоговую льготу, предусмотренную при подобных сделках. Если, конечно, налоговые льготы еще существуют. Рэчел говорит мне, что к нам еще приходят газеты, и пару раз мне приходилось заворачивать овощи с нашего огородика в довольно новые с виду выпуски. Она утверждает даже, что молодой Стивенсон с помощью подаренного колонии компьютера организовал в общем зале блока «J» новостную сеть. Но я больше не ориентируюсь в налогообложении, действующем Снаружи. Я также не спрашиваю Мэйми, почему именно она получила дровяную печь, хотя в тот месяц мы не участвовали в лотерее.
Свет, исходящий от печи, ярче, чем свет масляной лампы в спальне; я замечаю, что, несмотря на озабоченность гибелью нашей спальни, Рэчел раскраснелась от возбуждения. Не юная кожа пылает от интеллигентного подбородка до границы пораженного участка, который, разумеется, не меняет цвета. Я улыбаюсь ей. В шестнадцать лет все вызывает волнение. Новая лента для волос из хранилища пожертвований; взгляд какого-нибудь юноши; секрет, поведанный кузиной Дженни.
— Бабушка, — произносит девушка, опускаясь на колени около моего кресла; пальцы ее бегают но потертой деревянной ручке. — Бабушка, у нас посетитель. Он приехал Снаружи. Дженни видела его.
Я продолжаю улыбаться. Рэчел — да и Дженни тоже — не помнит тех времён, когда в колонию приезжало множество посетителей. Сначала — громоздкие фигуры в защитной одежде, затем, несколько лет спустя, более изящные, в санитарных костюмах, занявших место тяжелых скафандров. Снаружи сюда поступали люди, и многие годы на контрольно-пропускном пункте движение происходило в обе стороны. Но, разумеется, Рэчел не может этого помнить; тогда она еще не родилась. Мэйми было всего двенадцать лет, когда нас поместили сюда. Для Рэчел посетитель, должно быть, великое событие. Я протягиваю руку и глажу ее по волосам.
— Дженни сказала, что он хочет поговорить со старейшими жителями колонии, с теми, кто поступил сюда в начале распространения болезни. Это рассказал ей Хэл Стивенсон.
— Правда, милая?
Волосы Рэчел мягкие и шелковистые на ощупь. У Мэйми в ее возрасте были такие же.
— Он, возможно, захочет поговорить с тобой!
— Ну что ж, я к его услугам.
— Но разве это не удивительно? Как ты думаешь, что ему нужно?
Я избавлена от необходимости отвечать ей — в этот момент входит Мэйми, за ней следует ее бойфренд Питер Мэлони с сеткой, набитой продуктами из хранилища.
Услышав звук поворачивающейся дверной ручки, Рэчел встает, отходит от моего кресла и начинает ворошить угли в печке. С лица ее исчезает всякое выражение, но я знаю, что это притворство. Мэйми восклицает:
— Мама, дорогая, как ты себя чувствуешь? И Рэчел! Ты не поверишь — у Пита оказался лишний талон на питание, и он раздобыл нам цыпленка! Я сделаю тушеную курицу!
— Задняя стена спальни обвалилась, — без выражения произносит Рэчел.
Она не смотрит на Питера с цыпленком в сетке, а я смотрю. Он ухмыляется своей терпеливой, волчьей усмешкой. Думаю, талон на питание он выиграл в покер. У него под ногтями грязь. Цыпленок завернут в газету, и я могу прочесть часть заголовка: «ЕЗИДЕНТ КОНФИСКУЕТ С».
Мэйми удивляется:
— Что значит — обвалилась?
— Просто взяла и обвалилась. Термиты, — пожимает плечами Рэчел.
Мэйми беспомощно смотрит на Питера, его усмешка становится еще шире. Теперь я словно вижу, что произойдет дальше. Спектакль состоится позднее, он будет устроен не совсем ради нас, хотя действо будет разворачиваться на кухне, у нас на виду. Мэйми начнет вежливо упрашивать Питера починить стену. Он, ухмыляясь, откажется. Она с глупой улыбкой намекнет на то, что сделает в обмен на починку стены, и каждый последующий намек будет откровеннее предыдущего. В конце концов Питер согласится. Поскольку другого теплого помещения, помимо кухни, у нас нет, нам с Рэчел придется смотреть в огонь, на пол или на свои туфли, ожидая, пока Мэйми и Питер демонстративно удалятся в свою комнату. Нас смущает именно это показное уединение. Но Мэйми нужны свидетели, которые бы подтвердили, что она еще привлекательна.
Питер, однако, смотрит не на Мэйми, а на Рэчел.
— Это цыпленок не Снаружи, Рэчел. Он с птичьего двора в блоке В. Я слышала, ты говорила, что у них там очень чисто.
— Ага, — коротко, почти грубо отвечает Рэчел.
Мэйми вращает глазами.
— Скажи «спасибо», дорогая. Питу пришлось немало потрудиться, чтобы раздобыть этого цыпленка.
— Спасибо.
— Ты можешь сказать так, чтобы это звучало искренне? — Голос Мэйми становится резким.
— Спасибо, — повторяет Рэчел.
Она направляется в сторону нашей спальни с тремя стенами. Питер, все еще не сводя с нее взгляда, перекладывает сумку из одной руки в другую. Сетка сдавливает курицу, и на ее желтоватой коже появляются полосы.
— Рэчел Энн Уилсон…
— Оставь ее в покое, — негромко произносит Питер.
— Нет, — говорит Мэйми. Под пятью шрамами, пересекающими крест-накрест ее лицо, появляется недоброе выражение. — Ей не мешает хоть немного научиться себя вести. К тому же я хочу, чтобы она услышала наше сообщение! Рэчел, выходи сию же минуту!
Рэчел возвращается. Я не могу припомнить, чтобы она хоть раз ослушалась мать. Она останавливается в дверях спальни и ждет. Два пустых подсвечника, почерневших от копоти, обрамляют ее лицо. В последний раз мы зажигали свечи прошлой зимой. Мэйми, лоб которой пересекают раздраженные складки, радостно улыбается.
— Это особый обед для всех нас. Пит и я хотим сделать объявление. Мы собираемся пожениться.
— Точно, — говорит Питер. — Поздравьте нас.
Рэчел, и без того неподвижная, казалось, становится каменной. Питер пристально смотрит на нее. Мэйми, покраснев, опускает глаза, и меня охватывают одновременно жалость и раздражение при виде ребячества дочери, которая в свои тридцать пять ищет поддержку у такого ненадежного типа, как Питер Мэлони. Я пристально смотрю на него. Если он только посмеет коснуться Рэчел… Но на самом деле я не верю, что это произойдет. Подобные вещи больше не случаются. Во всяком случае не здесь.
— Поздравляю, — бормочет Рэчел.
Она пересекает комнату и обнимает мать, которая сжимает ее в объятиях с показной горячностью. Еще минута, и Мэйми разразится слезами. Через ее плечо я мельком вижу лицо Рэчел, на нем отражаются любовь и печаль, и я опускаю взгляд.
— Ну что! За это нужно выпить! — весело восклицает Мэйми.
Она подмигивает, проделывает неуклюжий пируэт и вытаскивает какую-то бутылку с дальней полки буфета, доставшегося Рэчел на последнем розыгрыше пожертвований. Этот буфет странно смотрится на нашей кухне: он сверкает белым лаком, в нем есть что-то восточное, и он явно не на своем месте среди шатающихся стульев и изрезанного стола со сломанным ящиком, починить который ни у кого не находится времени. Мэйми триумфально размахивает бутылкой; я и не знала, что у нее там спрятано. Это действительно шампанское.
О чем они думают, эти люди Снаружи, когда жертвуют шампанское колонии неизлечимо больных? Пусть даже у этих несчастных и нет поводов для праздника… Или они вообще не представляют, что им делать с этой бутылкой… Все равно, пусть она достанется им — но при условии, что они будут жить подальше от меня, за колючей проволокой… Но на самом деле это не имеет значения.
— Я просто обожаю шампанское! — пылко восклицает Мэйми; по-моему, она пила его один раз в жизни. — О, смотрите, а вот к нам и гости, как раз вовремя! Заходи, Дженни, заходи, выпьем шампанского!
Дженни входит, улыбаясь. Я вижу на лице ее то же оживление, что и у Рэчел перед тем, как ее мать объявила о помолвке. Лицо Дженни сияет от радости; она прекрасна. На руках и лице ее не видно признаков болезни. Пораженные места должны быть, ведь она родилась Внутри, но никто не спрашивает, где именно находятся болячки. Возможно, Рэчел знает. Две девушки неразлучны. Дженни, племянница покойного мужа Мэйми, — двоюродная сестра Рэчел, и по закону Мэйми — ее опекунша. Но на такие вещи никто больше не обращает внимания, и Дженни живет с какими-то людьми в бараках в соседнем блоке, хотя Рэчел и я просили ее переехать к нам. Она качает головой, и прекрасные волосы, такие светлые, что кажутся почти белыми, рассыпаются по ее плечам, она краснеет от смущения, стараясь не смотреть на Мэйми.
— Я выхожу замуж, Дженни, — сообщает Мэйми, снова скромно опуская глаза.
Я гадаю, что и с кем ей пришлось проделать, чтобы получить шампанское.
— Поздравляю! — горячо восклицает Дженни. — И тебя тоже, Питер.
— Называй меня Пит, — говорит он уже не в первый раз.
Я перехватываю его жадный взгляд, брошенный на Дженни. Та ничего не замечает, но какое-то шестое чувство — оно действует даже здесь, Внутри — заставляет ее немного отступить. Я знаю, что она будет продолжать называть его «Питер».
Мэйми обращается к племяннице:
— Давай еще выпьем. Оставайся на ужин.
Дженни оценивает количество оставшегося в бутылке вина и размер цыпленка, медленно истекающего кровью на столе. Оценка ее скромна, и затем, разумеется, она лжет:
— Прости, но я сегодня уже ужинала. Я просто зашла спросить, бабушка, можно ли мне попозже привести к тебе одного человека, он хочет видеть тебя. Это посетитель. — Голос ее опускается до шепота, и румянец возвращается на щеки. — Снаружи.
Я смотрю в ее блестящие голубые глаза, на лицо Рэчел, и у меня не хватает духу отказать им. Несмотря на то что я, в отличие от девочек, знаю, как пройдет этот визит. Я никакая не бабка для Дженни, но она называет меня так с тех пор, как ей исполнилось три года.
— Хорошо.
— О, спасибо! — радуется Дженни, и они с Рэчел обмениваются восторженными взглядами. — Я так рада, что ты согласилась, иначе нам вообще никогда не удалось бы близко увидеть посетителя!
— Не за что, — отвечаю я.
Они так молоды. Мэйми явно недовольна; её помолвка отошла на второй план. Питер наблюдает за Дженни, которая импульсивно бросается на шею Рэчел. Внезапно я понимаю, что его тоже интересует, где именно на теле Дженни находится пораженный участок кожи и насколько он велик. Питер встречается со мной взглядом, затем смотрит в пол, прикрыв темные глаза, на лице его появляется слегка пристыженное выражение. Но тут же исчезает. В печи трещит полено, и на миг пламя вспыхивает ярче.
На следующий день Дженни приводит посетителя. Он сразу же удивляет меня: на нем нет защитного костюма, и он не социолог.
В первые годы после основания колоний нас посещало множество людей. Во-первых, врачи, не оставлявшие надежду избавить больных от толстых серых пятен на коже, медленно распространявшихся по всему телу. В некоторых случаях пятна не увеличивались в размерах, и никто не понимал причины этого явления. Болезнь обезображивала. Вероятно, она была смертельной. И очень заразной. В этом было все дело: она была заразна. Так что доктора в защитных костюмах приходили изучать больных и испытывать лекарства. Журналисты в скафандрах приходили в поисках материала на целый разворот в четыре цвета. Члены парламентских комиссий по борьбе с правонарушениями пытались искать правонарушения, но крайней мере до тех пор, пока Конгресс под давлением налогоплательщиков не отнял у жителей колоний право голоса. Люди, сами находившиеся под растущим давлением, воспротивились тому, что зависимые от них больные тоже голосуют. И целыми толпами приходили социологи с микрокамерами, готовые зафиксировать крах плохо организованных колоний зараженных, превращение их в бандитские шайки, живущие по волчьим законам, и наступление анархии.
Позднее, когда краха не произошло, пришли другие социологи, в защитных костюмах последней модели, чтобы выяснить, почему колонии не рухнули в положенное время. Все эти люди ушли неудовлетворенными. Они не нашли способов лечения, не выяснили происхождения болезни, не обнаружили ни сенсационных историй для газет, ни зрелища гибели, ни причин выживания.
Социологи продержались дольше остальных. Журналистам необходимы свежие, интересные сюжеты, а социологам просто нужно публиковаться. А кроме того, все культурные традиции говорили, что Внутри рано или поздно образуется несколько враждующих группировок. Лишите людей электричества (оно подорожало), муниципальной полиции (полицейские отказались жить Внутри), свободы покидать колонию, политического влияния, работы, скоростных автострад, кинотеатров, федеральных судей и государственных начальных школ, считали они — и получите беспредел, насилие и борьбу за выживание. Вся культура говорила в пользу этого. Взрывы бомб в бедных кварталах. «Повелитель Мух». Кабрини-Грин.[11] Вестерны. Воспоминания бывших заключенных. Бронкс.[12] Восточный Лос-Анджелес.[13] Томас Гоббс. Социологи знали, что будет.
Только ничего этого не произошло.
Социологи ждали. А мы здесь, Внутри, учились выращивать овощи и разводить кур, которые, как мы узнали, едят все подряд. Те из нас, кто умел обращаться с компьютерами, некоторое время, по-моему, лет десять, работали на настоящей работе в Интернете, пока оборудование, которое никто не заменял, окончательно не устарело. Бывшие учителя организовали занятия для детей, хотя программа, как мне кажется, с каждым годом становится все примитивнее: Рэчел и Дженни не блещут знаниями в области истории и естественных наук. Врачи лечили людей с помощью лекарств, пожертвованных корпорациями в обмен на налоговые льготы, и примерно лет через десять начали обучать желающих медицине. Какое-то время — вообще-то довольно долгое время — мы слушали радио и смотрели телевизор. Возможно, кто-то и сейчас его смотрит, если Снаружи нам жертвуют новые телевизоры.
В конце концов социологи вспомнили более старые модели существования в условиях лишений, дискриминации и изоляции от внешнего мира: еврейские гетто, общины французских гугенотов, фермы амишей.[14] Самодостаточные модели, инертные, но способные к выживанию. И пока ученые вспоминали, мы проводили розыгрыши товаров, обучали молодежь, распределяли еду из хранилищ среди тех, кто в ней нуждался, заменяли ломаную мебель другой ломаной мебелью, женились и рожали детей. Мы не платили налогов, не воевали, не обладали правом голоса, словом, не представляли собой ничего интересного. И спустя некоторое время — долгое время — посетители перестали навещать нас. Даже социологи.
Но вот передо мной молодой человек без санитарного костюма, карие глаза улыбаются из-под копны густых темных волос; он протягивает мне руку. Он не морщится, дотрагиваясь до клейкой кожи. И, кажется, не рассматривает кухонную мебель, чтобы потом описать ее: три стула, один — из пожертвований, имитация эпохи королевы Анны, один — сделанный Внутри, подлинный Джо Кляйншмидт; стол; дровяная печь; сверкающий новый буфет в восточном стиле; пластиковая раковина с ручным насосом, соединенная с трубой, по которой вода поступает Снаружи, из резервуара; деревянный ящик с пожертвованными дровами; на кусках прессованного дерева — клеймо «Дар Boise-Cascade»;[15] две восторженные, умные и любящие юные девушки, к которым лучше не пытаться относиться снисходительно, как к больным уродцам. Такое случалось — давно, но я это помню.
— Здравствуйте, миссис Пратт. Меня зовут Том Мак-Хейб. Спасибо за то, что согласились побеседовать со мной.
Я киваю:
— О чем же вы хотите поговорить, мистер Мак-Хейб? Вы журналист?
— Нет. Я врач.
Этого я не ожидала. Я также не ожидала увидеть внезапную судорогу, пробежавшую у него по лицу, прежде чем на нем снова возникла улыбка. Хотя напряжение и боль вполне естественны: войдя Внутрь, человек не может отсюда выйти. Интересно, где он мог подхватить болезнь. Насколько я могу припомнить, в нашу колонию давно не поступало новых зараженных. Может быть, по каким-то политическим соображениям власти отправляют их в другие колонии?
Мак-Хейб отвечает на мой взгляд:
— Я не болен, миссис Пратт.
— Тогда зачем же…
— Я пишу статью о течении болезни у тех, кто давно живет в колонии. Разумеется, для этого необходимо побывать Внутри, — объясняет он, и я сразу понимаю, что он лжет.
Рэчел и Дженни, разумеется, этого не понять. Они сидят справа и слева от него, словно беспокойные птички, и слушают.
— И как вы собираетесь опубликовать свою статью, когда она будет написана? — спрашиваю я.
— Я передам текст по радио, на коротких волнах, моим коллегам. — При этих словах он отводит взгляд.
— И эта статья стоит того, чтобы оказаться заключенным здесь навсегда?
— Как прогрессирует ваше заболевание? — начинает он, игнорируя мой вопрос. Он осматривает мое лицо, ладони, руки — пристальным профессиональным взглядом, который убеждает меня, что по крайней мере часть его истории — правда. Он врач. — Вы испытываете боль в пораженных участках?
— Нет.
— Наблюдаются ли функциональные нарушения или снижение активности, связанные с болезнью?
Рэчел и Дженни выглядят слегка озадаченными; он проверяет меня, хочет узнать, понимаю ли я терминологию. Нет.
— Не произошло ли за несколько последних лет каких-либо внешних изменений на старых пораженных участках кожи? Изменился ли цвет, плотность тканей, размер утолщенных краев?
— Нет.
— Не наблюдали ли вы каких-нибудь других симптомов, о которых я забыл упомянуть?
— Нет.
Мак-Хейб кивает и раскачивается на каблуках. Он хладнокровен для человека, которому вскоре суждено гораздо ближе познакомиться с этой болезнью. Я жду, что он скажет, зачем он здесь на самом деле. Молчание затягивается. Наконец Мак-Хейб произносит:
— Вы были независимым аудитором.
Одновременно с ним Рэчел спрашивает:
— Никто не хочет лимонада?
Мак-Хейб с радостью соглашается. Девушки, с облегчением поднявшись, наливают из-под крана холодную воду, открывают банку консервированных персиков и смешивают лимонад в коричневом пластиковом кувшине с глубокой вмятиной с одной стороны, там, где кувшин когда-то коснулся раскаленной печи.
— Да, — отвечаю я Мак-Хейбу. — Я была аудитором. И что?
— Теперь они не имеют права заниматься ревизиями.
— Аудиторы? Почему? Надежные столпы режима, — говорю я и понимаю, что прошло очень много времени с тех пор, как я употребляла подобные слова. Они имеют металлический привкус, как старая консервная банка.
— Больше нет. Теперь все расчеты налогов проводит Внутренняя налоговая служба, она же посылает в каждый дом особый счет. Процедура, по которой вычисляется ваш персональный налог, засекречена. Чтобы враги не узнали величину государственного дохода и, соответственно, количество денег, идущее на оборону.
— Вот как.
— Мой дядя тоже был аудитором.
— А кем он теперь работает?
— Не аудитором, — серьезно говорит Мак-Хейб.
Дженни протягивает стакан лимонада сначала мне, затем Мак-Хейбу, и гость улыбается. Дженни опускает ресницы, и щеки ее едва заметно розовеют. Что-то мелькает в глазах Мак-Хейба. Но не то, что я видела у Питера; совсем не то.
Я быстро смотрю на Рэчел. Кажется, она ничего не заметила. Она не ревнует, не взволнована, не уязвлена. Я испытываю облегчение.
Мак-Хейб обращается ко мне:
— Вы также опубликовали несколько статей в журналах, популяризирующих историю.
— Откуда вы это знаете?
И он снова не отвечает.
— Необычное сочетание интересов — бухгалтерское дело и написание исторических статей.
— Возможно, — говорю я безразлично. Это было так давно.
Рэчел спрашивает у Мак-Хейба:
— Можно задать вам вопрос?
— Конечно.
— У вас там, Снаружи, нет средства, чтобы вылечить дерево от термитов?
Ее лицо абсолютно серьезно. Мак-Хейб не улыбается, и я признаю — неохотно, — что он привлекателен. Он вежливо объясняет ей:
— Мы не лечим дерево, мы не допускаем проникновения термитов. Лучше всего строить из бревен, пропитанных креозотом, это химическое вещество, которое термиты не любят, так что они не забираются в стены. Но должны существовать препараты, которые убивают насекомых, уже расплодившихся в дереве. Я поспрашиваю и постараюсь привезти вам что-нибудь в следующий раз, когда окажусь Внутри.
В следующий раз, когда он окажется Внутри. Он бросает эту бомбу, словно беспрепятственные поездки Наружу и Внутрь — общеизвестный факт. Рэчел и Дженни распахивают глаза; обе смотрят на меня. Мак-Хейб тоже смотрит мне в лицо; взгляд его холоден и испытующ, он оценивает мою реакцию. Он ждет, что я начну расспрашивать о деталях или даже — я так давно не мыслила этими категориями, что это для меня усилие, — что я рассержусь на него за ложь. Но я не знаю, лжет он или нет, да и какое это имеет значение? Несколько людей Снаружи придет в колонию — как это может повлиять на нашу жизнь? Существенной иммиграции не будет, а эмиграции не будет вообще.
Я спокойно спрашиваю:
— Зачем вы здесь на самом деле, доктор Мак-Хейб?
— Я уже сказал вам, миссис Пратт. Чтобы изучить развитие болезни.
Я молчу. Он добавляет:
— Может быть, вы хотите больше узнать о том, какова сейчас жизнь Снаружи?
— Не особенно.
— Почему же?
Я пожимаю плечами:
— Они бросили нас на произвол судьбы.
Он пристально смотрит на меня.
Дженни робко произносит:
— Я бы хотела узнать побольше о том, как живут Снаружи.
Прежде чем Рэчел успевает добавить: «Я тоже», дверь резко распахивается и в комнату, пятясь, входит Мэйми, крича кому-то в коридоре:
— И не смей больше приходить сюда! Если ты думаешь, что я позволю тебе прикоснуться ко мне после того, как ты трахался с этой… этой… Надеюсь, у нее болячка между ног, и она пристанет к твоему…
Она замечает Мак-Хейба и замолкает, все тело ее трясется от ярости. Негромкие слова, слышные из коридора, смысл которых я не могу разобрать из своего кресла, заставляют ее задохнуться и покраснеть еще сильнее. Она с силой хлопает дверью, разражается слезами и убегает в свою комнату, в очередной раз с грохотом закрыв дверь.
Рэчел поднимается.
— Лучше я, детка, — говорю я, но, прежде чем я успеваю подняться — артрит сегодня почти оставил меня в покое, — Рэчел исчезает в комнате матери. На кухне звенит смущенная тишина.
Том Мак-Хейб встает, собираясь уходить.
— Сядьте, доктор, — прошу его я, надеясь, что, если он останется, Мэйми удержится от истерики — возможно — и Рэчел быстрее покинет спальню матери.
На лице Мак-Хейба появляется нерешительное выражение. Дженни присоединяется ко мне:
— Да, пожалуйста, останьтесь. Не расскажете ли вы нам… — я вижу ее неловкость, страх показаться дурочкой, — о том, как живут Снаружи?
Он рассказывает. Глядя на Дженни, но обращаясь ко мне, он говорит о недавно введенном военном положении, о том, что Национальной гвардии не удалось сдержать участников акции протеста против войны в Южной Америке и те добрались до забора из колючей проволоки, окружающего Белый дом; о растущем влиянии фундаменталистского подполья, которое другие подполья — он использует множественное число — называют «банда Господня». Он рассказывает нам о том, как приходит в упадок американская промышленность, уступая место корейским и китайским конкурентам, о резком росте безработицы, этнических беспорядках, горящих городах. Майами. Нью-Йорк. Лос-Анджелес — там годами бушевали восстания. Теперь — Портленд, Сент-Луис, Атланта, Финикс, Гранд-Рапидс в огне. Это трудно представить себе.
Я замечаю:
— Насколько мне известно, количество пожертвований в колонию не сократилось.
Гость снова смотрит на меня тем же проницательным, изучающим взглядом, оценивая что-то недоступное мне, затем касается ботинком края печи. Ботинок, замечаю я, такой же старый и изношенный, как те, что носим мы.
— Эта печь из Кореи. Сейчас почти все пожертвования делаются из Азии. Это реклама. Множество конгрессменов, даже те, кто выступал за военное положение, имеют больных родственников, но не желают в этом признаваться. Азиаты заключают такие сделки, чтобы избежать полного протекционизма, хотя ваши пожертвования, разумеется, лишь часть их политики. Но почти все, что вы, Внутри, получаете, сделали китаезы и прочие узкоглазые. — Он употребляет эти слова неумышленно, этот вежливый молодой человек, сообщающий мне новости с либеральной точки зрения, но это говорит мне о жизни Снаружи больше, чем все его рассказы.
Дженни неуверенно произносит:
— Я видела… наверное, это был азиат. Вчера.
— Где? — резко спрашиваю я.
Американцы азиатского происхождения очень редко заражаются болезнью; это еще одна вещь, которой никто не понимает. В нашей колонии их нет.
— На Границе. Один из охранников. Два других солдата пинали его ногами и обзывали — мы не могли разобрать, как именно, связь плохо работает.
— Мы? Ты и Рэчел? Что вы делали у Границы? — восклицаю я и сама замечаю свой тон.
Граница, широкая пустая полоса земли, огорожена колючей проволокой и заминирована, чтобы мы, носители заразы, не могли пробраться Наружу. Граница окружена милями земли, отравленной химикалиями, на которой уничтожены всякая растительность и живые существа. Кроме того, ее патрулируют солдаты, доставленные сюда против воли, они общаются с нами через интеркомы, установленные по обе стороны колючей проволоки через каждые пол мили. Давно, когда в колонии происходили драки, изнасилования или — такое случилось всего один раз, много лет назад — убийство, это происходило именно на Границе. Люди, полные ненависти, приходили, чтобы причинить нам боль, потому что за электрической оградой и колючей проволокой мы были беззащитны, и никакая полиция не последовала бы за ними сюда. Солдаты, а иногда и наши мужчины останавливали их на Границе. Наши мертвые были похоронены на Границе. И Рэчел с Дженни, о боги, они были там…
— Мы хотели спросить охранников по интеркому, не знают ли они, как остановить термитов, — резонно отвечает Дженни. — В конце концов, это их работа — останавливать всех, микробов и тому подобное. Мы решили, что они, может быть, подскажут нам, как вывести термитов.
Открывается дверь спальни, выходит Рэчел; ее юное лицо искажено. Мак-Хейб улыбается ей, затем снова смотрит на Дженни.
— Не думаю, что солдаты обучены выводить термитов, но я обещаю вам, что обязательно привезу вам какое-нибудь средство против вредителей в следующий раз, когда попаду Внутрь.
Снова он об этом. Но Рэчел лишь радуется:
— О, как здорово. Я сегодня поспрашивала насчет панели, но даже если мне удастся раздобыть ее, то же произойдет снова, если мы не выведем термитов.
Мак-Хейб говорит:
— А вы знаете, что термиты выбирают себе королеву? У них имеется тщательно контролируемая система баллотировки. Это факт.
Рэчел улыбается, хотя я не думаю, что она вполне понимает его слова.
— А муравьи могут свалить каучуковое дерево.[16]
Он начинает петь. Это старая песня из моего детства. «Большие надежды». Фрэнк Синатра на стереомагнитоле — это было еще до компакт-дисков, до появления множества вещей; чай со льдом и кока-кола в высоких стаканах воскресным вечером, тети и дяди, собирающиеся на кухне, футбол по телевизору в гостиной. На столе в вазе из искусственного хрусталя — последние пурпурные хризантемы из сада. Запах воскресного вечера, острый, но едва заметный. Последний уик-энд. В понедельник утром нас заберет желтый школьный автобус.
Дженни и Рэчел, разумеется, ничего этого не видят. Они слышат беззаботные слова, произносимые хорошим баритоном, простую мелодию, которую они могут запомнить, чувствуют надежду и бесстрашие в этих глупых виршах. Они в восторге. Мак-Хейб повторяет песню несколько раз, и девочки начинают петь хором, затем поют три песенки, популярные на танцульках в бараках, делают гостю еще лимонада и начинают расспрашивать его о жизни Снаружи. Они задают простые вопросы: Что там едят? Где берут еду? Что носят? Они втроем все еще сидят на кухне, когда я отправляюсь спать, — мой артрит в конце концов дает о себе знать. Я смотрю на закрытую дверь спальни Мэйми с печалью, которой я не ожидала и причину которой не могу назвать.
— Этому сукину сыну лучше не подходить ко мне, — говорит Мэйми на следующее утро.
День выдался солнечный, и я сижу у окна, вяжу одеяло, чтобы разработать пальцы, и размышляю, от какой овцы эта шерсть — корейской или китайской. Рэчел и Дженни ушли на трудовой вызов, углублять колодец в блоке «Е»; об этом говорили уже несколько недель, и, очевидно, у кого-то наконец нашлось время организовать работу. Мэйми неуклюже шлепается на стул, глаза ее покраснели от слез.
— Я застукала его, когда он трахался с Мэри Делбартон. — Язык у нее заплетается, как у двухлетнего ребенка. — Мама, он трахался с Мэри Делбартон.
— Оставь его в покое, Мэйми.
— Я опять буду одна. — Она произносит это с каким-то величием, но его хватает ненадолго. — Этот сукин сын ложится со шлюхой на следующий день после нашей помолвки, и я снова одна!
Я молчу; сказать тут нечего. Муж Мэйми умер, когда Рэчел было всего пять лет, после испытания лекарства, которое проводили посланные правительством врачи. Колонии представляли собой источник подопытных животных. Семнадцать человек из четырех колоний погибли, прежде чем правительство прекратило финансировать подобные эксперименты и законодательно запретило посещать колонии. Слишком велик риск заражения, говорили они. Ради защиты здоровых граждан страны.
— Я не позволю ему прикоснуться ко мне! — всхлипывает Мэйми, на ресницах ее дрожат слезы. Одна слеза падает, оставляет дорожку длиной в дюйм и натыкается на болячку, затем стекает вбок, ко рту. Я протягиваю руку и смахиваю слезу. — Черт побери, проклятый сукин сын!
Вечером они с Питером держатся за руки. Они сидят рядом, и он шарит у нее под юбкой, думая, что из-за стола ничего не видно. Мэйми засовывает руку ему в штаны. Рэчел и Дженни отводят глаза, Дженни слегка краснеет. В мозгу у меня мелькает обрывок воспоминаний, из тех, которые годами не всплывали на поверхность: мне около восемнадцати, я первокурсница Йельского университета, лежу на огромной железной кровати, покрытой одеялом с современным геометрическим рисунком, рядом со мной рыжеволосый мужчина, с которым я познакомилась три часа назад. Но здесь, Внутри… Здесь сексом, как и всем остальным, занимаются после долгих раздумий, осторожно, скрытно. Слишком долго люди боялись, что эта болезнь, как и та, что свирепствовала ранее, может передаваться половым путем. И еще люди стыдились своего уродливого тела, исчерченного шрамами, оставленными болезнью. Я не уверена, что Рэчел когда-либо видела обнаженного мужчину.
Я говорю, просто чтобы что-нибудь сказать:
— В среду танцы.
— В блоке «В», — подхватывает Дженни. Ее голубые глаза блестят. — Там будет группа, которая играла прошлым летом для блока «Е».
— Гитары?
— О нет! У них труба и скрипка, — сообщает Рэчел, на которую оркестр явно производит впечатление. — Ты должна послушать, как они звучат вместе, бабушка, это совсем не то, что гитары. Пойдем на танцы!
— Вряд ли я пойду, милая. А доктор Мак-Хейб там будет?
По лицам девушек я понимаю, что моя догадка верна.
Дженни нерешительно произносит:
— Он хочет поговорить с тобой перед танцами, несколько минут. Если можно.
— Зачем?
— Я не… не уверена, не могу сказать.
Она не смотрит мне в глаза: она не хочет говорить, но и лгать тоже не хочет. Мне впервые приходит в голову мысль, что среди нашей молодежи очень мало лжецов. И испорченных детей. Им можно доверять, но с ними нужно поступать честно.
— Ты встретишься с ним? — энергично спрашивает Рэчел.
— Да.
Мэйми, которая уже некоторое время не смотрит на Питера, резко произносит:
— Если дело касается тебя или Дженни, он должен говорить со мной, мисс, а не с твоей бабкой. Я твоя мать и опекунша Дженни и прошу не забывать об этом.
— Дело не в этом, мама, — возражает Рэчел.
— Мне не нравится ваш тон, мисс!
— Извини, — отвечает Рэчел тем же голосом.
Дженни, смущенная, смотрит в пол. Но прежде чем Мэйми доводит себя до настоящего приступа материнского негодования, Питер шепчет ей что-то на ухо, и она хихикает, прикрыв рот ладонью.
Позднее, когда мы остаемся на кухне вдвоем, я тихо говорю Рэчел:
— Постарайся не огорчать свою мать, милая моя. Она ничего не может с собой поделать.
— Хорошо, бабушка, — покорно соглашается Рэчел.
Но я слышу недоверие в ее голосе, недоверие, заглушаемое любовью ко мне и к матери, но все же — недоверие.
Рэчел не верит, что Мэйми не может совладать с собой. Рэчел, рожденная Внутри, не понимает, почему ее мать гак боится потерять Питера Мэлони.
Во время второго визита ко мне, шесть дней спустя, как раз перед танцами в бараке, Том Мак-Хейб выглядит иначе. Я уже успела забыть, что бывают люди, излучающие такую энергию и целеустремленность, что сам воздух вокруг них, казалось, звенит. Он стоит, слегка расставив ноги, справа и слева от него — Рэчел и Дженни, обе одетые в парадные юбки ради танцев. Дженни вплела в свои белокурые волосы алую ленту; лента горит, словно цветок. Мак-Хейб слегка дотрагивается до плеча девушки, и по ее ответному взгляду я понимаю, что между ними что-то происходит. У меня сжимается сердце.
— Я хочу быть откровенным с вами, миссис Пратт. Я говорил с Джеком Стивенсоном, Мэри Крамер и еще кое с кем из блоков «С» и «Е» и теперь понимаю, как вы здесь живете. По крайней мере немного. Я собираюсь сказать мистеру Стивенсону и миссис Крамер то же, что и вам, но я хотел, чтобы вы первая услышали это.
— Почему? — спрашиваю я более жестко, чем намеревалась. А может быть, и не намеревалась.
Он не обращает внимания на мой тон.
— Потому, что вы одна из первых выживших жертв болезни. Потому, что вы получили хорошее образование Снаружи. Потому, что муж вашей дочери умер от аксопиридина.
В эту минуту я понимаю, что собирается сообщить мне мистер Мак-Хейб, я также понимаю, что Рэчел и Дженни это уже слышали. Они внимательно слушают его, слегка приоткрыв рот, словно дети, которым рассказывают чудесную, но уже знакомую сказку. Но понимают ли они ее? Рэчел не видела, как умирал ее отец, хватая ртом воздух, который не принимали его легкие.
Мак-Хейб, наблюдая за мной, продолжает:
— Со времени этих смертей проведено множество исследований вашей болезни, миссис Пратт.
— Нет. Ничего не было. Это слишком рискованно, так утверждает ваше правительство.
Я вижу, что он понял намек.
— Испытание на людях любых лекарств запрещено, это правда. Чтобы снизить число контактов с зараженными.
— Тогда каким же образом возможно было проведение этих исследований?
— Их осуществляли врачи, которые добровольно приходили Внутрь и не возвращались обратно. Данные передавались наружу с помощью лазера. В закодированном виде.
— Какой же нормальный врач согласится прийти сюда, чтобы никогда не возвращаться обратно?
Мак-Хейб улыбается; и снова меня поражает эта клокочущая в нем энергия.
— О, вы будете удивлены. Трое жили в Пенсильванской колонии. Один уже миновал пенсионный возраст. Второй, истый католик, посвятил свои исследования Богу. Третьего никто не мог вычислить, это был непреклонный, целеустремленный человек, блестящий ученый.
Был.
— И вы?
— Нет, — спокойно возражает Мак-Хейб. — Я могу входить сюда и возвращаться.
— А что произошло с остальными?
— Они умерли. — Он делает правой рукой едва заметное, тут же подавляемое движение, и я догадываюсь, что он курильщик или был им. Сколько лет прошло с тех пор, как я сама перестала вот так же тянуться за несуществующей сигаретой? Почти два десятилетия. Сигареты — неподходящая вещь для пожертвования; они слишком дорого стоят. Но я все еще помню этот жест. — Двое из троих врачей заразились болезнью. Они проводили опыты на себе, а также на добровольцах. Затем в один прекрасный день правительство перехватило передачу, солдаты пришли и все уничтожили.
— Зачем? — спрашивает Дженни.
— Исследования, касающиеся этой болезни, запрещены законом. Люди Снаружи боятся утечки заразы: вирусов, каким-то образом попадающих наружу с комарами, птицами, даже в виде спор.
— Но за эти годы ничего не попало наружу, — возражает Рэчел.
— Верно. Однако правительство опасается, что, если ученые начнут сращивать и перекрещивать гены, вирус станет более устойчивым. Ты не понимаешь психологию людей, живущих Снаружи, Рэчел. Там все запрещено. Это самый темный период в американской истории. Все чего-то боятся.
— Но вы же не боитесь, — тихо говорит Дженни.
Я едва слышу ее. Мак-Хейб улыбается ей так, что у меня становится нехорошо на душе.
— Мы не желаем сдаваться. Исследования продолжаются. Но все происходит подпольно. И мы многого достигли. Мы узнали, что вирус затрагивает не только кожу. Существуют…
— Молчите, — прерываю его я, понимая, что сейчас он скажет нечто важное. — Подождите минуту. Дайте мне подумать.
Мак-Хейб ждет. Дженни и Рэчел смотрят на меня, и я вижу на их лицах с трудом подавляемое возбуждение. В конце концов я нахожу слова:
— Вам что-то нужно, доктор Мак-Хейб. Всем этим исследователям что-то от нас нужно, помимо чистой радости познания. Если дела Снаружи идут так плохо, как вы описываете, то там, должно быть, свирепствует множество болезней, которые можно лечить, не жертвуя собой. Многие из ваших сограждан нуждаются в вас, — он кивает, и глаза его светятся, — но вы пришли сюда. Зачем? У нас не возникает никаких новых симптомов, мы едва выживаем, а людям Снаружи давным-давно безразлично, что с нами происходит. У нас ничего нет. Так зачем вы здесь?
— Вы ошибаетесь, миссис Пратт. Напротив, у вас здесь происходит кое-что весьма интересное. Вы выжили. Ваше общество несколько деградировало, но не рухнуло. А ведь вы существуете в условиях, при которых существовать невозможно.
Снова эта чепуха. Я поднимаю брови. Он не отводит глаз от огня и негромко продолжает:
— Сказать, что в Вашингтоне беспорядки, — значит не сказать ничего. Вы не видели, как двенадцатилетний мальчишка швыряет самодельную бомбу, не видели человека, которому вспороли живот только потому, что у него была работа, а у его соседа — нет, не видели трехлетнюю девочку, умирающую от голода, потому что родители выбросили ее, словно ненужного котенка… Вы ничего не знаете. Такого не происходит Внутри.
— Мы лучше, чем они, — говорит Рэчел.
Я смотрю на свою внучку. Она произносит это просто, без чувства превосходства, но с некоторым удивлением. В свете горящих поленьев утолщенные серые участки кожи на ее щеке кажутся темно-малиновыми.
Мак-Хейб соглашается:
— Можно сказать и так. Как я уже начал говорить, мы выяснили, что вирус воздействует не только на кожу. Он также изменяет структуру нервных рецепторов, расположенных в мозгу. Этот процесс происходит довольно медленно, вот почему в суматохе ранних исследований его не заметили. Но он происходит реально, он так же реален, как стремительное увеличение емкости рецепторов, вызываемое, скажем, кокаином. Вы следите за моей мыслью, миссис Пратт?
Я киваю. Дженни и Рэчел тоже как будто понимают его, хотя они не разбираются во всей этой терминологии, и я догадываюсь, что Мак-Хейб, должно быть, объяснил им все это другими словами.
— По мере того как вирус воздействует на мозг, рецепторы, получающие импульсы возбуждения, постепенно становятся труднодоступными, а рецепторы, получающие сигналы торможения, работают быстрее.
— Вы хотите сказать, что мы тупеем.
— О нет! Интеллект совершенно не затрагивается. Происходят изменения в эмоциональной сфере и поведении, но не в интеллекте. Вы — все вы — становитесь спокойнее. Вы менее склонны к действию, к чему-то новому. Вы испытываете легкую, едва заметную депрессию.
Огонь угасает. Я беру кочергу, слегка погнутую — кто-то пытался воспользоваться ею в качестве лома, — и переворачиваю полено, прессованное синтетическое полено идеальной формы, со штампом «Дар «Weyerhaeuser-Seyyed»».[17]
— Я не испытываю депрессии, молодой человек.
— Это подавленное состояние нервной системы, но эта депрессия нового типа, не сопровождающаяся безнадежностью, обычно сопутствующей клинической форме болезни.
— Я вам не верю.
Правда? При всем уважении к вам, могу я спросить, когда в последний раз вы — или кто-нибудь еще из старожилов — пытались что-то существенно изменить в жизни Внутри?
— Здесь никакие конструктивные изменения невозможны. Вещи можно только принять. Это не химия, это реальность.
— Но Снаружи реальность не такова, — мрачно возражает Мак-Хейб. — Снаружи люди тоже не производят конструктивных изменений, но и не принимают действительность такой, как она есть. Они становятся жестокими. У вас, Внутри, почти не наблюдалось проявлений жестокости, за исключением нескольких первых лет, даже притом, что жить становится все тяжелее. Когда вы в последний раз ели сливочное масло, миссис Пратт, или курили сигарету, или надевали новые джинсы? Вы не знаете, что происходит Снаружи, когда товары первой необходимости становятся недоступными, а поблизости нет полиции. А здесь, Внутри, вы просто распределяете все, что у вас есть, как можно справедливее или обходитесь без каких-то вещей. Никаких грабежей, никаких бунтов, никакой разъедающей зависти. И никто Снаружи не понимает почему. А теперь мы поняли.
— Мы испытываем зависть.
— Но она не переходит в гнев.
Каждый раз, когда кто-то из нас заговаривает, Дженни и Рэчел поворачивают головы, глядя говорящему в лицо, как зрители, напряженно следящие за игрой в теннис, которой они никогда не видели. Кожа Дженни светится жемчужным светом.
— Наши молодые люди не подвержены приступам жестокости, но болезнь не успела сильно затронуть их.
— Они учатся тому, как вести себя, от старших — как и все дети.
— Я не ощущаю депрессии.
— Значит, вы полны энергии?
— У меня артрит.
— Я не это имею в виду.
— Тогда что же вы имеете в виду, доктор?
И снова это беспокойное движение украдкой за несуществующей сигаретой. Но голос его спокоен.
— Сколько времени прошло, прежде чем вы собрались воспользоваться инсектицидом против термитов, который я привез Рэчел? Она сказала мне, что вы запретили ей самой делать это, и были правы; это ядовитая штука. Сколько дней прошло, прежде чем вы или ваша дочь разбрызгали его?
— Отрава все еще в банке.
— Вы сейчас чувствуете гнев, миссис Пратт? — продолжает он. — Я думаю, что мы понимаем друг друга, вы и я, и теперь вы догадываетесь, зачем я здесь. Но вы не кричите на меня, не приказываете мне убираться прочь, даже не говорите, что вы обо мне думаете. Вы слушаете, и слушаете спокойно, и вы принимаете все, о чем я вам говорю, хотя понимаете, что мне от вас нужно…
Открывается дверь, и Мак-Хейб замолкает. В комнату врывается Мэйми, за ней — Питер. Моя дочь хмурится и топает ногой.
— Где ты ходишь, Рэчел? Мы уже десять минут стоим на улице и ждем вас всех! Танцы начались!
Еще несколько минут, мама. Мы разговариваем.
— Разговариваете? О чем? Что происходит?
— Ничего особенного, — успокаивает ее Мак-Хейб. — Я просто задал вашей матери несколько вопросов о жизни Внутри. Простите, что задержал вас.
— А меня вы никогда не расспрашиваете о жизни Внутри. И кроме того, я хочу танцевать!
Мак-Хейб предлагает:
— Если вы и Питер хотите пойти, идите, я приведу Рэчел и Дженни.
Мэйми прикусывает нижнюю губу. Я вдруг понимаю, что ей нужно пройтись по улице до танцплощадки между Питером и Мак-Хейбом, держа их под руки, и чтобы девушки шли следом. Мак-Хейб твердо смотрит ей в глаза.
— Ну ладно, как хотите, — с обидой в голосе отвечает она. — Пошли, Пит!
Она сильно хлопает дверью.
Я смотрю на Мак-Хейба, не желая задавать свой вопрос при Рэчел и надеясь, что он догадается, какое возражение я собираюсь привести. Он понимает.
— Всегда существует небольшой процент больных, у которых болезнь проявляется не в пассивности, а в раздражительности. Возможно, так происходит и здесь. Мы не знаем.
— Бабушка, — перебивает его Рэчел, которая явно не в силах больше сдерживаться. — У него есть лекарство.
— Оно избавляет только от накожных проявлений, — быстро говорит Мак-Хейб, и я вижу, что он не хотел бы выпаливать новость таким образом. — Но воздействие на мозг остается.
Я невольно спрашиваю:
— Как можно избавиться от одного, не затронув другое?
Он проводит рукой по волосам. У него густые каштановые волосы. Я вижу, как Дженни смотрит на его руку.
— Ткани, образующие кожный покров и мозг, различаются, миссис Пратт. Вирус достигает кожи и мозга в одно и то же время, но изменения в мозговой ткани, которая имеет более сложную структуру, гораздо труднее заметить. И их нельзя устранить — нервные клетки не восстанавливаются. Если вы порежете кончик пальца, то поврежденный кусок кожи отвалится и на этом месте вырастут новые клетки. Черт возьми, если вы достаточно молоды, у вас вырастет новый кончик пальца. Мы считаем, что наш препарат стимулирует клетки кожи и с пораженными участками произойдет то же самое. Но если вы повредите кору головного мозга, то новых клеток на этом месте не вырастет. И если другой участок коры не компенсирует работу погибшего, поведение, за которое отвечали умершие клетки, исчезнет навсегда.
— Исчезнет и сменится депрессивным, вы хотите сказать.
— Спокойным. Человек будет воздерживаться от активных действий… Страна нуждается в спокойствии, миссис Пратт.
— И поэтому вы хотите забрать кого-то из нас Наружу, вылечить накожные болячки и позволить распространиться «депрессии», «воздержанию», «нежеланию действовать»…
— У нас там слишком много действия. И никто не в состоянии его контролировать — это действие, приносящее вред. Мы хотим немного замедлить все происходящее — пока еще есть что замедлять.
— Вы собираетесь заразить все население Земли…
— Постепенно. Осторожно. Для их же блага…
— Разве вы имеете право решать, что является благом?
— Если вспомнить альтернативу, да. Потому что это работает. Колонии существуют, несмотря на все лишения. И они существуют благодаря болезни!
— Каждый заразившийся будет страдать от кожных проявлений…
— Которые мы вылечим.
— А ваше лекарство подействует? Отец Рэчел умер от подобного препарата!
— Вы неправы, — возражает он, и в его голосе чувствуется абсолютная убежденность молодости. Убежденность энергичного человека, который живет Снаружи. — Мы разработали препарат совершенно нового типа. Он обязательно подействует.
— И вы хотите испытать этот совершенно новый препарат на мне, как на морской свинке?
На мгновение повисает напряженная тишина. Мы обменивается взглядами серых, голубых, карих глаз. Прежде чем Рэчел успевает подняться с табурета, прежде чем Мак-Хейб успевает сказать: «Мы считаем, что лучший способ избежать появления шрамов — испытать лекарство на молодых людях с небольшими пораженными участками», — я все понимаю. Рэчел обнимает меня. А Дженни — Дженни, с алой лентой в волосах, сидящая на ломаном табурете, как на троне, Дженни, никогда не слышавшая о нейромедиаторах, медленных вирусах или рисках, просто говорит: «Это буду я» — и смотрит на Мак-Хейба глазами, в которых сияет любовь.
Я говорю «нет». Я отсылаю Мак-Хейба прочь и говорю ему «нет». Я спорю с девушками и говорю «нет». Они с несчастным видом смотрят друг на друга, и я размышляю, сколько времени пройдет, прежде чем они поймут, что могут действовать самостоятельно, не спрашивая ни у кого разрешения. Но вряд ли такое время когда-нибудь наступит.
Мы спорим почти час, а затем я настаиваю, чтобы они шли танцевать, и иду с ними. Ночь холодна. Дженни натягивает свитер, тяжелое бесформенное одеяние домашней вязки, закрывающее ее от шеи до коленей. Рэчел надевает черное синтетическое пальто, полученное в качестве пожертвования, вытертое на запястьях и подоле. Когда мы выходим из дому, Рэчел останавливает меня, положив руку мне на локоть.
— Бабушка, почему ты запретила нам?
— Почему? Дорогая, я целый час говорила тебе почему. Риск, опасность…
— Только поэтому? Или… — хотя в прихожей темно, я словно вижу, как она собирается с силами, — или из-за того — не сердись на меня, бабушка, прошу, не сердись на меня, — потому что лекарство — нечто новое, что принесет перемены? Нечто… новое, чего ты не хочешь, потому, что это интересно? Как сказал Том?
— Нет, не поэтому, — отвечаю я и чувствую, что она напряжена, и в первый раз за всю ее жизнь я не могу понять причину этого напряжения.
Мы идем по улице, направляясь к блоку В. На небе сияют луна и звезды, крошечные, бесконечно далекие булавочные головки, излучающие холодный свет. Блок В празднично освещен керосиновыми лампами и факелами, воткнутыми в землю перед обшарпанными бараками, которые образуют унылую четырехугольную площадь. Или она просто кажется мне унылой из-за того, что сказал Мак-Хейб? Может быть, мы могли бы жить лучше, чем живем сейчас, в этом бесцветном утилитаризме, среди этих приглушенных, тусклых красок, среди этого серого мира?
До сегодняшнего вечера мне не приходили в голову подобные мысли.
Я стою в темноте в начале улицы, как раз рядом с площадью, с Рэчел и Дженни. Напротив меня играет оркестр — скрипка, гитара и труба, у которой западает один клапан. Люди, одетые в лучшие наряды, наполняют площадь, собираются в группы вокруг факелов, говорят приглушенными голосами. Шесть или семь пар медленно танцуют посредине, на клочке голой земли, едва держась друг за друга и двигаясь под заунывное исполнение песни «Звездолеты и розы». Эта песня была хитом в тот год, когда я заразилась, а еще через десять лег ее снова вспомнили. В тот год, когда впервые отправились на Марс. Предполагалось, что астронавты учредят там колонию.
Интересно, они еще там?
Мы не пишем новых песен.
Питер и Мэйми кружатся среди других пар. «Звездолеты и розы» заканчиваются, музыканты начинают играть «Вчера». На мгновение в ярком свете факелов передо мной мелькает лицо Мэйми: оно напряжено, челюсти стиснуты, на щеках — следы слез.
— Тебе лучше сесть, бабушка, — говорит Рэчел.
Она заговаривает со мной в первый раз с той минуты, как мы покинули свой барак. Голос ее звучит глухо, но не сердито, и я вижу, что Дженни тоже не сердится, когда она раскладывает трехногий табурет, принесенный для меня. Они никогда не сердятся по-настоящему.
Табурет проседает под моим весом, ножки его неровно уходят в землю. Мальчишка двенадцати-тринадцати лет подходит к Дженни и молча протягивает ей руку. Они присоединяются к танцующим. Джек Стивенсон, страдающий от артрита гораздо сильнее, чем я, ковыляет ко мне со своим внуком Хэлом.
— Привет, Сара. Давненько не виделись.
— Привет, Джек.
Толстые полосы обезображенной кожи пересекают его щеки, уродуют нос. Когда-то, много лет назад, в Йеле, мы были любовниками.
— Хэл, иди потанцуй с Рэчел, — говорит Джек. — По сначала дай мне табурет. — Хэл послушно обменивает табурет на Рэчел, и Джек опускается рядом со мной. — Большие дела творятся, Сара.
— Я слышала.
— Мак-Хейб рассказывал тебе? Все? Он говорил, что, перед тем как зайти ко мне, побывал у тебя.
— Рассказывал.
— И что ты об этом думаешь?
— Не знаю.
— Он хочет испытать лекарство на Хэле.
Хэл. Я не подумала об этом. Лицо мальчика чистое и гладкое, единственный видимый признак болезни — на правой ладони. Я отвечаю:
— Он предлагал это и Дженни.
Джек кивает, он не удивлен.
— Хэл отказался.
— Вот как?
— Ты хочешь сказать, что Дженни согласилась? — Он изумленно смотрит на меня. — Она согласилась на такое опасное дело, как испытание нового лекарства? Я уж не говорю о предполагаемом бегстве Наружу.
Я не отвечаю. Питер и Мэйми появляются из-за спин танцующих, снова исчезают. Песня, под которую они танцуют, медленная, печальная и очень старая.
— Джек, а можем ли мы жить лучше? Здесь, в колонии?
Джек наблюдает за танцующими. Наконец он произносит:
— Мы не убиваем друг друга. Мы не сжигаем дома. Мы не воруем, или, по крайней мере, воруем мало. Мы не утаиваем продукты. Мне кажется, мы живем лучше, чем кто-нибудь когда-нибудь надеялся жить. Включая нас самих. — Он шарит глазами среди танцующих, ища Хэла. — Он самое лучшее, что есть в моей жизни, этот мальчик.
Еще одно мимолетное воспоминание: Джек выступает в Йеле на диспуте по какой-то давным-давно забытой политологической дисциплине; он молод, полон энергии. Он стоит, слегка раскачиваясь на каблуках, наклонившись вперед, словно фехтовальщик или танцор, его черные волосы блестят в свете электрических ламп. Девушки не сводят с него глаз, сложив руки на открытых учебниках. Он выступает в диспуте «за». Итог: разжигание превентивных войн в странах третьего мира — эффективный метод избежать ядерного конфликта между сверхдержавами.
Неожиданно музыка смолкает. Стоящие посреди площади Питер и Мэйми кричат друг на друга:
— …видела, как ты трогал ее! Подонок, бабник бесстыжий!
— Ради бога, Мэйми, только не здесь!
— А почему не здесь? Ты не против был танцевать с ней здесь, здесь лапал ее за спину, за задницу, за… за…
Она плачет. Люди смущенно отводят глаза. Какая-то женщина выступает вперед и нерешительно прикасается к плечу Мэйми. Та стряхивает руку, закрывает лицо и убегает прочь. Питер какое-то мгновение оцепенело стоит посреди площади, затем произносит, ни к кому не обращаясь:
— Мне очень жаль. Танцуйте, пожалуйста.
Он пробирается к оркестру, который начинает нестройно наигрывать «Didn’t We Almost Have It All».[18] Этой песне двадцать пять лет. Джек Стивенсон говорит:
— Может, тебе чем-нибудь помочь, Сара? С твоей дочкой?
— Чем?
— Ну, не знаю, — отвечает он.
Разумеется, он не знает. Он предлагает помощь просто из сочувствия, понимая, что безобразная сценка на танцплощадке расстроила меня.
Мы все можем вот так легко заметить у другого человека депрессию.
Рэчел танцует с каким-то незнакомцем, это мужчина старше ее, с безмятежным лицом. Она бросает озабоченный взгляд через плечо: Дженни теперь танцует с Питером. Я не вижу его лица. Но вижу лицо Дженни. Она ни на кого конкретно не смотрит, но это и не нужно. Я ясно понимаю, что она хочет сказать своим поступком: я запретила ей приходить на танцы с Мак-Хейбом, но не запрещала танцевать с Питером, и вот она танцует, хотя ей этого совершенно не хочется, и по лицу ее видно, что она сама испугалась своего неповиновения. Питер прижимает ее к себе, она с вымученной улыбкой отстраняется.
Ко мне подходят Кара Десмонд и Роб Котрелл, закрывая от меня танцующих. Они живут здесь столько же, сколько и я. У Кары есть новорожденный правнук, один из редких детей, рожденных со следами болезни на теле. Платье Кары, надетое для тепла поверх джинсов, порвано на подоле; голос ее звучит тихо:
— Сара. Как я рада видеть тебя.
Роб ничего не говорит. За те несколько лет, что я его не видела, он располнел. В мигающем свете факелов его лицо, украшенное двойным подбородком, излучает безмятежность; он похож на больного Будду.
Только через два танца я замечаю, что Дженни исчезла.
Я оглядываюсь вокруг в поисках Рэчел. Она наливает музыкантам травяного чая. Питер танцует с какой-то женщиной, у которой под платьем нет брюк, она дрожит и улыбается. Значит, Дженни ушла не с Питером…
— Роб, ты не проводишь меня до дома? Вдруг я споткнусь.
Холод пробирает меня до костей.
Роб без удивления кивает. Кара говорит: «Я тоже пойду», и мы оставляем Джека Стивенсона на его табурете ждать, когда ему принесут горячего чая. Мы идем по улице так быстро, как только я могу, хотя мне хотелось бы идти быстрее, и Кара беззаботно болтает по дороге. Луна зашла. Земля неровная, на улице темно, видны лишь звезды и редкие огни в бараках. Это свечи и масляные лампы. Один раз я замечаю мощный свет, исходящий, очевидно, от фонаря на солнечных батареях — я давно таких не видела.
Корейский, как сказал Том.
— Ты дрожишь, — замечает Кара. — Вот, возьми мое пальто.
Я качаю головой.
Я уговариваю их не провожать меня в дом, и они уходят, не задавая вопросов. Я бесшумно открываю дверь в темную кухню. Печь погасла. Дверь в спальню полуоткрыта, из темноты доносятся голоса. Я снова содрогаюсь, но пальто Кары сейчас не смогло бы мне помочь.
К счастью, я ошибаюсь. Голоса не принадлежат Дженни и Питеру.
— …не хочу об этом сейчас говорить, — произносит Мэйми.
— А я хочу поговорить именно об этом.
— Правда?
— Да.
Я стою, прислушиваюсь к голосам, которые звучат то громче, то тише, прислушиваюсь к раздраженному топу Мэйми и решительному голосу Мак-Хейба.
Дженни — ваша подопечная, гак?
— Ах, Дженни. Да. Еще год.
— Тогда она подчинится вам, даже если ваша мать… решать вам. И ей.
— Думаю, да. Но мне нужно подумать об этом. Мне нужна информация.
— Я отвечу на все ваши вопросы.
— Значит, ответите? Вы женаты, доктор Томас Мак-Хейб?
Тишина. Затем его голос, он уже звучит по-другому:
— Не надо.
— Вы уверены? Вы точно уверены?
— Уверен.
— Совершенно, совершенно уверены? Вы хотите, чтобы я остановилась?
Я пересекаю кухню, ударяюсь коленом о незамеченный в темноте стул. Через открытую дверь спальни я вижу проделанную термитами дыру и усыпанное звездами небо.
— О!
— Я сказал, перестаньте, миссис Уилсон. А теперь, пожалуйста, подумайте о том, что я сказал насчет Дженни. Я вернусь завтра утром, и вы сможете…
— Убирайся ты к дьяволу! — вопит Мэйми. И затем, другим голосом, странно спокойным, спрашивает: — Это потому, что я больна? А ты нет? И Дженни — нет?
— Нет. Клянусь, не потому. Я пришел сюда не за этим.
— Нет, — произносит Мэйми ледяным тоном, я никогда не слышала, чтобы она говорила так, — вы пришли помочь нам. Принести нам исцеление. Дать нам возможность выйти отсюда. Но не всем. А только тем немногим, у кого болезнь еще не зашла далеко, кто еще не слишком изуродован, — тем, кого вы можете использовать.
— Все не так…
— Немногим, кого вы можете спасти. И оставите всех прочих гнить здесь, как мы гнили все эти годы.
— Со временем исследования…
— Время! А что для нас здесь, Внутри, значит время? Здесь время — это дерьмо! Время имеет значение, только когда Снаружи приходит кто-нибудь вроде вас, выставляя напоказ здоровую кожу, и нам становится еще хуже, когда мы глядим на вашу новую одежду, на ваши новые часы, на ваши блестящие волосы, ваши… ваши…
Она разражается рыданиями. Я вхожу в комнату.
— Успокойся, Мэйми. Успокойся.
Никто из них не показывает, что замечает меня. Мак-Хейб стоит на месте; наконец я машу рукой в сторону двери, и он уходит, не сказав ни слова. Я обнимаю Мэйми, она прижимается ко мне и рыдает. Моя дочь. Даже сквозь пальто я чувствую толстые пласты обезображенной кожи на ее щеке, которая прижимается ко мне, и в голове у меня кружится единственная мысль: а я и не заметила, что у Мак-Хейба есть часы.
Позднее, ночью, после того как Мэйми, отупев от слез, впала в забытье, а я несколько часов провалялась на кровати без сна, в нашу комнату прокралась Рэчел и сообщила мне, что Дженни и Хэл Стивенсон получили инъекции экспериментального препарата Тома Мак-Хейба. Она дрожит от холода, но держится дерзко, хотя сама пугается своей дерзости. Я держу ее в объятиях, пока она, в свою очередь, не засыпает, и я вспоминаю Джека Стивенсона в молодости, вспоминаю, как блестели его волосы в свете ламп, когда он воодушевленно доказывал необходимость пожертвовать одной цивилизацией ради другой.
На следующее утро Мэйми уходит из барака рано. Веки ее припухли и покраснели. Я думаю, что она уходит искать Питера, и ничего не говорю. Мы сидим за столом, Рэчел и я, едим свою овсянку и не смотрим друг другу в глаза. Поднять ложку ко рту стоит неимоверных усилий. Мэйми все нет и нет.
Позднее я представила себе, как это было. Сейчас, после того, как Дженни, Хэл и Мак-Хейб пришли и ушли, я не могу избавиться от этой картины: Мэйми идет с распухшими глазами по грязным улицам, мимо бараков, по немощеным площадям, в уголках которых разбиты крошечные огородики с шаткими подпорками для бобов и желто-зеленой морковной ботвой. Мимо хранилищ с китайской, корейской и японской шерстью, дровяными печами, никем не охраняемыми товарами и медикаментами. Мимо птичников и загонов для коз. Мимо Центральной администрации, пыльного здания из шлакоблоков, где уже лет десять назад перестали вести записи актов гражданского состояния — кому вам доказывать, что вы родились или переехали в другой барак? Мимо последнего общественного колодца, соединенного с общим водным горизонтом. Мэйми идет, пока не достигает Границы, ее останавливают, и она рассказывает то, что хотела рассказать.
Они приходят несколько часов спустя, в полных защитных костюмах, вооруженные автоматическим оружием, на вид иностранного производства. Я вижу их лица сквозь противоударные пластиковые шлемы. Трое солдат открыто смотрят мне в лицо, на Рэчел, на руки Хэла Стивенсона. Двое отводят глаза, стараясь не смотреть на нас, словно вирус может передаваться через взгляд.
Они хватают Тома Мак-Хейба, сидящего за столом на кухне, тащат его с такой силой, что он спотыкается, и швыряют к стене. С Рэчел и Хэлом они обращаются мягче. Один из них с любопытством разглядывает Дженни, которая замерла у противоположного края стола. Они не дают Мак-Хейбу начать одно из страстных оправданий, с помощью которых он пытался убедить меня. Когда он пытается что-то сказать, главный ударяет его по лицу.
Рэчел — Рэчел! — бросается на этого человека. Она хватает его сзади своими молодыми, сильными руками и ногами и кричит:
— Прекратите! Прекратите!
Солдат стряхивает ее движением плеч, словно муху. Другой солдат силой усаживает ее на стул. Когда взгляд его падает на её лицо, он содрогается всем телом. Рэчел продолжает кричать, она просто кричит, не произнося никаких слов.
Дженни не кричит. Она ныряет под стол и прижимается к плечу Мак-Хейба, и лицо ее скрыто волнами золотистых волос.
— Вас, проклятых докторов, надо запереть здесь раз и навсегда! — рычит главный охранник, перекрывая вопли Рэчел. Слова доносятся сквозь шлем так четко, словно на солдате ничего не надето. — Думаешь, тебе позволено шастать туда-сюда, заражать нас всех?
— Я… — начинает Мак-Хейб.
— Пошел ты! — говорит охранник и стреляет в него.
Мак-Хейб сползает по стене. Дженни подхватывает его, отчаянно пытаясь поднять обмякшее тело. Солдат стреляет снова. Пуля задевает запястье Дженни, дробит кость. Третий выстрел — и Мак-Хейб падает на пол.
Солдаты уходят. Крови совсем мало, только две небольшие дырочки в тех местах, где пули вошли в тело. Мы здесь, Внутри, не знали, что теперь у них такое оружие. Мы не знали, что пули могут так убивать. Мы ничего не знали.
— Ты это сделала, — говорит Рэчел.
— Я сделала это ради вас, — отвечает Мэйми. — Ради вас!
Они стоят в противоположных концах кухни, Мэйми прижимается спиной к двери, которую она только что закрыла за собой, вернувшись наконец домой, Рэчел стоит у той стены, у которой умер Том. Дженни, напичканная снотворным, лежит в спальне. Хэл, юное лицо которого искажено яростью оттого, что он не смог противостоять пятерым вооруженным охранникам, сбегал за врачом, живущим в блоке «J», и застал его перевязывающим ногу козе.
— Ты это сделала. Ты. — Она говорит с трудом, глухим голосом.
Кричи, хочется мне сказать. Рэчел, кричи.
— Я сделала это, чтобы спасти вас!
— Ты сделала это, чтобы я навсегда осталась в этой тюрьме. Как ты.
— Ты никогда не считала это место тюрьмой! — кричит Мэйми. — Ты же была счастлива здесь!
— А ты никогда не будешь счастлива. Никогда. Ни здесь, ни где-либо еще.
Я закрываю глаза, чтобы не видеть этого ужасного, взрослого выражения на лице моей Рэчел. Но в следующее мгновение она снова становится ребенком, бежит мимо меня в спальню, содрогаясь от рыданий, и хлопает дверью.
Я смотрю Мэйми в лицо.
— Зачем?
Но она не отвечает. И я понимаю, что это не имеет значения; я не поверила бы ей, что бы она ни сказала. Она не отвечает за свои действия. Она больна, она в депрессии. Теперь мне приходится поверить в это. Она моя дочь, и ее мозг пострадал так же, как и ее кожа, изуродованная страшными болячками. Она жертва болезни, и никакие ее слова не смогут ничего изменить.
Скоро утро. Рэчел стоит в узком проходе между кроватью и стеной, складывая свою одежду. На покрывале сохранился отпечаток тела Дженни, которая здесь спала; саму Дженни Хэл Стивенсон отвел в ее барак, где ей, проснувшись, не придется видеть Мэйми. На грубо сколоченной полке рядом с Рэчел горит масляная лампа, отбрасывая тени на новую стену, от которой исходит запах средства против термитов.
Одежды у Рэчел немного. Синие колготки, старые, неумело заштопанные; свитер с торчащими нитками; две пары носков; юбка, которую она надевала на танцы. Все остальное — на ней.
— Рэчел, — говорю я.
Она не отвечает, но я понимаю, чего ей стоит это молчание. Даже такое небольшое неповиновение, даже сейчас. И все же она уходит. Используя связи Мак-Хейба, она уходит Наружу, уходит, чтобы найти подпольную лабораторию по производству лекарства. Если его коллеги разработали следующее поколение препарата, она возьмет его с собой. И даже если лекарства нет, она все равно пойдет. И по пути постарается заразить своей болезнью как можно больше людей, заразить депрессией и отвращением к насилию.
Она считает, что это ее долг. Из-за Дженни, из-за Мэйми, из-за Мак-Хейба. Ей шестнадцать лет, и она верит — несмотря на то что она выросла Внутри, она верит, — что должна что-то предпринять. Даже если это окажется ошибкой. Лучше сделать ошибку, решила она, чем вообще ничего не сделать.
Она понятия не имеет о жизни Снаружи. Она никогда не смотрела телевизор, никогда не стояла в очередях за хлебом, никогда не видела «домов крэка» и кровавых фильмов. Она не знает, что такое напалм, пытка, нейтронная бомба, групповое изнасилование. Для нее Мэйми, с ее смятением и эгоистическими страхами, воплощает высшую степень жестокости и предательства; неуклюжие, робкие домогательства Питера — самую страшную опасность; кража цыпленка — преступление, перед которым меркнет все остальное. Она никогда не слышала об Освенциме, Канпуре,[19] инквизиции, боях гладиаторов, Нате Тернере,[20] Пол Поте, Сталинграде, Теде Банди,[21] Хиросиме, Ми-Лаи,[22] ручье Вундед-Ни,[23] Бабьем Яре, Кровавом воскресенье, Дрездене[24] и Дахау. Выросшая в атмосфере вялости и инертности, она ничего не знает о ярости, вызываемой депрессией, об эпидемии разрушения, развязанной нашей цивилизацией, которую так же сложно остановить, как заразную болезнь.
Я не думаю, что она сумеет найти подпольных ученых, что бы там ни рассказывал ей Мак-Хейб. Не думаю, что, выйдя Наружу, она сможет заразить сколько-нибудь значительное число людей. Не думаю, что она пройдет большое расстояние, прежде чем ее схватят, вернут сюда или убьют. Она не может изменить мир. Он слишком старый, слишком устойчивый, слишком злой. У нее ничего не получится. Нет на свете силы мощнее разрушения.
Я собираю вещи, чтобы идти с ней.
Дика, своевольна, не обуздать…
Как известно, войны зарождаются задолго до первой ракеты, первой пули и первого копья. В недалеком будущем с помощью уравнения Раволи стало возможным рассчитать ключевую фигуру, которая в итоге приведет к конфликту. Институт времени под чутким руководством Церкви святых заложников, похищает Анну Болейн, супругу Генриха VIII, чтобы предотвратить гражданскую войну в Англии. Однако ее величество оказывается натурой весьма своенравной и не желающей мириться с подобной участью.
* * *
Как известно, войны зарождаются задолго до первой ракеты, первой пули и первого копья. В недалеком будущем с помощью уравнения Раволи стало возможным рассчитать ключевую фигуру, которая в итоге приведет к конфликту. Институт времени под чутким руководством Церкви святых заложников, похищает Анну Болейн, супругу Генриха VIII, чтобы предотвратить гражданскую войну в Англии. Однако ее величество оказывается натурой весьма своенравной и не желающей мириться с подобной участью.
Впервые демон явился к ней на галерее, опоясывающей замок Хивер. Она вышла сюда, чтобы проводить Генриха. Вот он там внизу, величественный на своем огромном боевом коне, хотя ног коня и не разглядишь за пылью, поднятой лошадьми свиты. Но сам Генрих виден отчетливо: привстал в стременах, полуобернулся, шарит глазами по окнам замка, хочет убедиться — против света, — что она смотрит ему вслед. Отвергнутый поклонник, уезжая, любуется через плечо эффектом, который сам же и вызвал! Она без труда представляла себе выражение его маленьких голубых глазок, выглядывающих из-под курчавых золотисто-рыжих волос. Мрачные глаза. Пронзительные. Не ведающие пощады.
Анна Болейн не шевельнулась. Пусть себе уезжает. Она ведь и не хотела видеть его здесь, в Хивере, и не звала сюда.
Но едва она отвернулась от окна галереи, в дальнем углу мелькнула яркая вспышка. Демон!
Демон весь состоял из света, что и неудивительно: разве Сатану не называют еще и Люцифер — светоносный? Удивительнее, что демон оказался квадратным, — безупречный квадрат света, какого она никогда не встречала. Анна осенила себя крестным знамением и сделала шаг вперед. Световой квадрат полыхнул еще ярче и тут же погас.
Анна застыла, не шевелясь. Нет, она не испугалась, ее вообще было нелегко испугать. Тем не менее, она вновь перекрестилась и прочла молитву. Нежелательно, если демон вздумает обосноваться в Хивере. Демоны могут оказаться опасными.
Впрочем, как и короли.
Лемберт отвлеклась от своего пульта и обратилась к Калхейну:
— Современники утверждали, что она ведьма…
— Ну и что? — откликнулся Калхейн. — В шестнадцатом веке каждую влиятельную женщину считали ведьмой.
— Нет, тут серьезнее. Ее записали в ведьмы до того, как она стала влиятельной. — Калхейн не ответил. Лемберт, выдержав паузу, добавила тихо: — Уравнения Раволи по-прежнему указывают именно на нее…
Калхейн еще помолчал и наконец выдохнул:
— Дай-ка я посмотрю.
Перейдя небольшую голую комнатку, он приблизился к пульту Лемберт. Та придала устойчивость изображению в центральном квадрате. Пульт моментально как бы вытянулся от пола до потолка колонной квадратов, сцепленных друг с другом: одни из них были вещественными, существующими в реальном времени, другие — лишь голографическими симуляциями, а третьих, по сути не существовало вообще, ни во времени, ни в пространстве, хотя догадаться об этом было нельзя. В квадрате фокусировки значилось:
ОТДЕЛ ПЕРЕБРОСОК ВО ВРЕМЕНИ
ОБЪЕДИНЕННАЯ ФЕДЕРАЦИЯ ВЕРХНЕЙ СЛИБЫ, ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ
В ФОКУСЕ: АННА БОЛЕЙН
ЗАМОК ХИВЕР, ГРАФСТВО КЕНТ, АНГЛИЯ, ЕВРОПА ГОД 1525, 645:89:3
КРАТКОСРОЧНОЕ РАЗРЕШЕНИЕ ЦЕРКВИ СВЯТЫХ ЗАЛОЖНИКОВ № 4592
В рамке квадрата временного прыжка виднелось лицо молодой девушки: темные волосы чуть выбиваются из-под чепца, рука замерла возле тонкой длинной шеи — похоже, крестится.
Лемберт заметила для себя и про себя:
— Сама-то она считает себя доброй католичкой…
Калхейн вглядывался в изображение. Голова его, в связи с недавним назначением на пост начальника отдела, была выбрита до блеска. Лемберт отметила, что он принял свое назначение, как ненадежную свеже-пересаженную ткань, которой грозит отторжение, посчитала это по-своему трогательным и уточнила:
— Вероятность, согласно уравнениям Раволи, составляет 0,798. Что определенно указывает на ключевую роль…
Калхейн втянул щеки, на которых еще не высохла должностная окраска, и откликнулся:
— У того, другого, тоже ключевая. Думаю, надо посоветоваться с Бриллом.
Камеристки наконец ушли. Ушли все — священники, врачи, придворные, няньки, — ушли и забрали с собой младенца. Даже Генрих ушел — куда? Играть в карты с Гарри Норрисом? Развлекаться с новой любовницей? Неважно: главное, что ее наконец оставили в покое.
Девочка!
Перекатившись на постели, Анна замолотила кулаками по подушке. Девочка! А не наследник престола, не принц, в котором нуждалась Англия, но еще более она, Анна Болейн. Девочка… И Генрих относится к ней прохладнее с каждым днем, ей ли не чувствовать: он больше не хочет ее, не любит ее. Он бы, конечно, продолжал спать с ней — о, никаких сомнений, — если бы это обещало ему сына, но ее собственная страсть иссякала. Нет, иссякла. Страсть, которую она сама ненавидела, презирая себя за чрезмерный пыл, но и не таила ее от Генриха: раз уж такова натура, то глупо не пользоваться этим, чтобы и в Генрихе страсть полыхала снова и снова… Но ее страсть уходила, нет, ушла. Она все еще королева Англии, но уходит и власть, как Темза в час отлива, и она, Анна, не в силах предотвратить потерю власти, как не в силах остановить отлив. Единственное, что могло бы сохранить ей власть, — рождение сына. А она родила дочь. Здоровенькую, крепенькую, с рыжими кудрявыми волосиками, как у Генриха, — но дочь! Девочку, а не мальчика…
Анна вновь перевернулась на спину, превозмогая боль. Крошке Елизавете уже месяц, однако ноет по-прежнему все тело, каждая клеточка. Ноги распухли, и хотя «белоножка» не так опасна, как родильная горячка, сил отнимает не меньше. Вот уже целый месяц не удается встать с постели. Служанки, придворные дамы, музыканты приходят и уходят, а Анна лежит в лихорадке и пытается составить какой-то план… Генрих до сих пор не предпринял ничего определенного. Он даже ребенка воспринял внешне вполне спокойно: «Она, — сказал он про Елизавету, — кажется, ядреная девка. Молю Бога послать ей братика такого же крепкого здоровья…» Однако Анну не обманешь.
Ее никогда нельзя было обмануть. Она знала точно, когда Генрих впервые положил на нее глаз. Знала до оттенков, как его тянет к ней все сильнее и сильнее — она не поддавалась целых девять лет. И знала с совершенной уверенностью, в какой момент безжалостный мозг, прячущийся за голубыми глазками, принял решение: «Овчинка стоит выделки. Разведусь с Екатериной и сделаю королевой Анну». Но точно так же, — наверное, даже раньше, чем он сам отдал себе в том отчет, — она уловила минуту, когда Генрих пришел к выводу, что совершил ошибку. Цена за коронацию Анны оказалась слишком высока. Она того не стоит. Разве что принесет ему сына.
А уж если нет…
В темноте опочивальни Анна плотно зажмурилась. Это всего лишь приступ послеродовой меланхолии, и переживаниям грош цена. Она никогда ничего не боялась — пусть боится кто угодно, только не она. Когда глаза откроются поутру, ночные страхи улетучатся, потому что так надо. Она должна продолжать борьбу, должна понести снова и родить сына, должна сберечь корону. И сберечь дочь. Никто за нее этого не сделает, и другого выхода нет.
Когда Анна открыла глаза, в углу опочивальни меж занавесями вспыхнул демон — квадрат света.
При появлении ее святейшества Лемберт почтительно склонила голову.
Первосвященница отличалась высоким ростом и отсутствием дополнительных внешних органов. Глаза, руки, уши, бритая голова, ноги под серо-зеленым церемониальным одеянием — все было натуральным, как и предписано уставом Церкви святых заложников. До Лемберт доходили слухи, что до выборов на высший пост первосвященница носила роскошные лиловые глаза и мощные руки типа гамма, но затем пришлось удалить и то, и другое и восстановить все, как было дано от природы. Что и правильно: она, как верховная надзирательница за всеми заложниками в Солнечной системе, не может разгуливать с органами — продуктами высоких технологий. Сами заложники, конечно, могут, но та, кто отвечает за их духовное и материальное благополучие, обязана представать перед теми, кого навещает, в однозначно человеческом облике. Четырехрукому космопроходцу, которого держат заложником на Марсе в условиях невесомости, она должна показаться человеком не в меньшей мере, чем генетически измененному летуну с планеты Ипсу, ставшему заложником в Новой Трайенской республике. И единственный способ добиться подобной цели — воздержаться от внешних дополнений.
С дополнениями по части внутренних органов дело, разумеется, обстоит иначе.
Рядом с высокой гостьей шествовал директор Института времени Тошио Брилл. На него запрет на внешние дополнения не распространялся, и его бритую черную голову украшали золоченые сенсоры — штука, по мнению Лемберт, несколько вызывающая. И озадачивающая — ведь Брилл по натуре не склонен к вычурности. Возможно, он просто стремился подчеркнуть свое неравенство с ее святейшеством. За Бриллом следовали начальники отделов, включая Калхейна, следовали молча, не рискуя произнести ни слова, пока к ним не обратились. Калхейн явно нервничал — он был честолюбивым, как подметила Лемберт, отчасти недоумевая, отчею ей самой это вовсе не свойственно.
— Впечатляюще, — произнесла первосвященница. — По крайней мере, до сих пор — впечатляюще. С материальной стороны условия содержания заложников у вас безупречные…
— С духовной стороной, естественно, труднее, — пробормотал Брилл. — Три заложника так сильно отличны друг от друга, что даже культурологи и историки не в силах помочь… заложники прибывают сюда в большом смятении…
— Окажись на их месте мы с вами, — заметила первосвященница без улыбки, — чувствовали бы себя не лучше.
— Так точно, ваше святейшество.
— И все же теперь вы хотите добавить к ним еще и заложницу из четвертой эпохи.
— Так точно.
Первосвященница, не торопясь, осмотрела главный пульт. Лемберт не могла не отметить, что гостье никак не удается взглянуть прямо на квадрат временного прыжка, — вероятно, периферическое зрение не натренировано. А вот на квадрат статического равновесия она уставилась неотрывно и надолго. Все заезжие посетители неизменно бывают зачарованы, когда узнают, что исполинское здание подвешено меж временных потоков. Или, быть может, ее святейшество внутренне не согласна с тем, что Институт времени (как, впрочем, и другие, еще более крупные, хотя вряд ли более богатые институты) свободен от всемирного налогообложения, питающего Церковь? Если уж недвижимость выпадает из времени, то и налоговой оценке не подлежит.
— Я не могу, — объявила гостья, — дать разрешение на политическое вмешательство, пока не осмыслю дело полностью — до мельчайших подробностей. Расскажите мне все заново.
Лемберт подавила усмешку. Первосвященница безусловно не нуждалась в напоминаниях. Она давно взвесила «за» и «против», давно обсудила все со своими советниками и, надо думать, давно пришла к положительному решению. Почему бы и нет — ведь это лишь добавит ей власти. И для Брилла ее решение тоже не секрет. А если его просят объяснять снова и снова, то исключительно ради того, чтобы продемонстрировать ему свою власть. Так будет продолжаться до тех пор, пока она — она, а не он, — не сочтет демонстрацию достаточной и не выдаст бессрочное разрешение на удержание в заложниках некоей Анны Болейн из Англии, временной поток Дельта, во имя альтруистической цели предотвратить доказуемую масштабную войну.
Само собой разумеется, Брилл и виду не подал, что чувствует себя униженным.
— Ваше святейшество, эта женщина — опорная фигура. Уравнения Раволи, разработанные в прошлом веке…
— Я осведомлена об уравнениях Раволи, — перебила первосвященница и позволила себе улыбку.
— Тогда вашему святейшеству известно, что любой человек, идентифицируемый как опорная фигура, прямо ответственен за ход истории. Даже если он или она в своем временном потоке казались лишенными реального влияния. Госпожа Болейн была второй женой английского короля Генриха Восьмого. Чтобы жениться на ней, он развелся со своей первой женой, Екатериной Арагонской, а чтобы развестись, вывел всю Англию из подчинения католической церкви. Протестантизм…
— Напомните, что это такое.
Тут даже Калхейн не сдержался, бросил мельком взгляд на Лемберт в очевидном смятении. Ее святейшество изволила играть! С директором института! Зачем? С другой стороны, неужели Калхейн не догадывается, что преувеличенная серьезность чревата сползанием к напыщенности и самомнению? Может, и не догадывается.
— Протестантизм — разновидность христианства, — отвечал директор терпеливо. До сих пор, не поддаваясь на провокации, он только выигрывал. — Разновидность воинственная, как и католицизм. В 1642 году протестанты, расколовшиеся на множество ветвей, стали бороться за политическое главенство в Англии, впрочем, как и католики. К примеру, король Чарльз, спустя столетие после Генриха Восьмого, вернулся к католичеству. Но для нас существенно, что религиозные распри привели к гражданской войне. Тысячи людей умирали в сражениях, погибали от голода, были повешены и замучены в пыточных камерах, как вероотступники…
Лемберт заметила, что ее святейшество поморщилась. Вероятно, первосвященница слышала про эти страсти уже не раз — для чего же иначе нужны советники? Однако гримаса на ее лице выглядела достаточно искренней.
Брилл продолжал наседать:
— Дети, чтобы выжить, были вынуждены ловить и есть крыс. В Корнуолле мятежникам отрубали руки и ноги, на рыночных площадях ставили виселицы и вешали на них людей заживо и…
— Довольно, — прервала первосвященница. — Наша церковь, как известно, существует для поощрения святых заложников, способных предотвращать войны.
— И того же, ваше святейшество, — поспешно откликнулся Брилл, — мы добиваемся в иных временных потоках, коль скоро наш собственный уже наслаждается миром. В потоке Дельта, который едва достиг шестнадцатого столетия — вашему святейшеству известно, что потоки движутся с неравными скоростями… — Первосвященница повела рукой — отчетливый жест нетерпения. Но Брилл продолжал: —…в потоке Дельта эта Анна Болейн является опорной фигурой. Если взять ее заложницей после рождения дочери Елизаветы, которой суждено впоследствии взойти на трон и длительно сохранять мир, и до того, как Генрих издаст закон о верховенстве короны над церковью — закон, послуживший толчком к религиозным раздорам, — мы спасем тысячи жизней. Уравнения Раволи показывают, что историю можно изменить в сторону более прочного мира с вероятностью 79,8 процента, и это изменение будет действовать на протяжении двух последующих веков. Религиозные войны…
— Были и другие религиозные войны, более кровавые, чем гражданская война в Англии.
— Совершенно верно, ваше святейшество, — смиренно согласился Брилл. Для Лемберт его смирение было равнозначно унижению. — Но ведь наша наука так молода! Обследовать иные временные потоки, выбрать один из них и вычленить опорные фигуры — все это так ново и сложно… Мы делаем все, что можем. Во имя мира.
Окружающие хранили благоговейное молчание. Лемберт с трудом подавляла усмешку. Во имя мира — а на деле-то во имя изысканий как таковых, дающих и весомую финансовую поддержку, и еще более весомую академическую репутацию. А Брилл вновь перешел в наступление:
— Да, мы здесь стремимся к миру столь же последовательно, как и возглавляемая вами Церковь. Если мы получим разрешение на бессрочное изъятие Анны Болейн в качестве заложницы, то в том временном потоке будут сохранены тысячи жизней — точно так же, как Церковь сохраняет мир и тем самым жизни в нашем потоке…
Первосвященница долго теребила рукав своего одеяния. Лица ее Лемберт не видела. Но когда высокая гостья подняла глаза, на лице вновь играла улыбка.
— Я порекомендую Всемирному форуму дать вам разрешение на четвертого заложника. Но учтите, директор: через два месяца я вернусь с официальным визитом, чтобы проверить ее состояние.
Лемберт с неудовольствием отметила про себя, что Брилл не сумел остановиться вовремя.
— Через два месяца, ваше святейшество? Но на вашем попечении все заложники Солнечной системы…
— Через два месяца, директор! За неделю до того, как Всемирный форум соберется для рассмотрения доходной части бюджета и нового налогообложения.
— Я…
— Сейчас я желаю посетить трех заложников, которых вы уже держите, исходя из задачи предотвращения войны…
Позже Калхейн в разговоре с Лемберт посетовал, что, по его мнению, Брилл обрисовал ситуацию не слишком ловко:
— Ему бы подчеркнуть, что дело не терпит отлагательств. Да оно же и впрямь неотложно! Эти гниющие трупы в Корнуолле…
Его передернуло. Лемберт взглянула на него не без удивления.
— А ты, оказывается, переживаешь. И притом искренне.
Он тоже удивился:
— А ты разве не переживаешь? Иначе ты не работала бы в моем отделе…
— Да, переживаю. Но не так.
— Что значит «так»?
Она задумалась: легко ли сделать мысль ясной не только для него, но и для себя?
— Гниющие трупы… Могу себе представить. Но ведь они не из нашей истории…
— Какая разница! Они тоже были людьми…
Он поразительно искренен. Душевное напряжение пылает в нем, как кожа после возбуждающих мазей. Интересно, Калхейн когда-нибудь пользовался такими мазями? Коллеги отзываются о нем как об аскете, отдающем всю свою энергию и время работе и только работе. Женщина — соседка Калхейна — рассказывала Лемберт, что он ведет беспорочную жизнь, добровольно наложив на себя, вплоть до завершения исследований, обет воздержания. До сих пор Лемберт никогда не встречала мужчин, способных на это, и была заинтригована.
— А что потом, Калхейн? Когда с перебросками во времени будет покончено, ты примешь сан?
Он вспыхнул. Краска поднялась от щек, с момента назначения на новый пост окрашенных в голубой цвет, к бритым вискам, и там проступили розовые пятна.
— Подумываю об этом.
— А пока что исполняешь обет воздержания?
— Да. А что тут особенного?
Тон его стал агрессивным. Обет воздержания — надо же, как старомодно! Лемберт окинула взглядом его фигуру — высокий, хорошо сложенный, сильный мужчина. Дополнения? Ну, может быть, мышечные — у него красивые мышцы…
— Да нет, ничего, — оборвала она разговор, склонилась над пультом и сделала вид, что трудится, пока не услышала, что он ушел.
Демон приближался. А Анна лежала без сил на постели под балдахином. Пыталась позвать на помощь, но голос отказывался повиноваться, — да и кто бы услышал? Плотные занавеси гасят любые звуки, служанки и фрейлины удалились на ночь, кто в одиночку, а кто и с кавалером; стражники лакают эль, который Генрих выставил всему Лондону по случаю крестин Елизаветы. И его, Генриха, рядом тоже нет. Ведь она обманула его надежды на сына.
— Уходи, — сказала она демону чуть слышно.
Он продолжал приближаться.
Ее считали ведьмой. Из-за крохотного недоразвитого шестого пальца, из-за пса по кличке Уриан, из-за того, что она ухитрилась опутать Генриха своими чарами, даже не подпуская его к себе.
Но, мелькнула мысль, если бы я и впрямь была ведьмой, я бы прогнала демона. Больше того, я удержала бы Генриха, отвратила бы его от этой малокровной Джейн Сеймур… Нет, увы, она не ведьма.
Отсюда следовало, что совладать с демоном она не в силах. Если он явился за ней, быть посему. Если Сатана, владыка лжи, решил покарать ее за то, что она украла мужа у другой женщины, а может, и за… Многое ли известно демонам?
— Это получилось против моей воли, — обратилась она к демону во вecь голос. — Я же хотела выйти совсем за другого…
Демон продолжал приближаться.
Ну и ладно, пусть забирает ее, куда хочет. Она не вскрикнет. Она никогда не кричала и не рыдала — и гордилась этим. Она не рыдала, когда ей объявили, что стать женой Гарри Перси ей не суждено. Не рыдала, когда ее отлучили от королевского двора — безоговорочно и безо всяких объяснений. Не вскрикнула она и тогда, когда узнала причину отлучения: Генрих пожелал выслать ее из Лондона, чтобы сделать своей любовницей, подальше от ревнивых глаз Екатерины. Точно так же не кричала она и когда толпа уличных шлюх ворвалась во дворец в час ужина, требуя освобождения Нэн Буллен, которую они считали своей подругой.[25] Анна спаслась от них, переплыв Темзу на утлом баркасе, и с ее уст не сорвалось ни стона. Все как один восхищались ее храбростью: Уайет, Норрис, Уэстон, сам Генрих.
Приближаясь, световой квадрат вырастал в размерах. У нее хватило времени только на то, чтобы сказать:
— Я была верной и истинной служанкой Господней, так же как и мой муж, король…
И квадрат поглотил ее.
— Войны зарождаются, — обратилась Лемберт к калейдоскопу лиц, собравшихся внизу в Зале всех времен, — задолго до того, как кто-то запустил первую ракету, произвел первый выстрел или метнул первое копье…
Она оглядела тех, кто толпился внизу. Одна из ее обязанностей как аспирантки заключалась в том, чтобы читать лекции совсем зеленой молодежи, среди которой попадались и те, кто намерен посвятить себя изучению истории. Занятия проводились неизменно в Зале всех времен, невзирая на непомерные расходы, связанные с поддержанием здесь режима статического равновесия в течение целого часа, с допуском слушателей в зал через силовое поле, с синхронной активацией всех квадратов. Позже лекцию повторят для студентов в записи — тогда, когда они окажутся в состоянии воспринимать слова. Не приходилось осуждать их за то, что нынче они, в сущности, не видят и не слышат лектора. Стены круглого зала, существующие фактически лишь в виртуальной реальности, заполнены квадратами, которых здесь в действительности нет, но которые воспроизводят сцены из настоящих войн, разразившихся когда-либо в чьей-либо истории.
Люди умирают, корчась в грязи, пораженные стрелами в живот, в шею, в пах, — сражение англичан с французами при деревне Азенкур, 1415 год.
Женщины распростерты поверх окровавленных тел своих детей — расправа англичан с сипаями в Канпуре, Индия, 1858 год.
Мухи облепили искромсанные лица героев битвы греков с персами при Марафоне — 490 год до Рождества Христова.
Фигуры с начисто сожженными лицами бредут на ощупь прочь от Хиросимы, 1945 год.
Еще фигуры — дышат как ни в чем не бывало, сидят аккуратными рядами под треснувшим куполом станции № 1, лица нетронуты, зато мозги обращены в жидкую кашицу под действием спекалина — это совсем недавно…
Лишь один слушатель повернул голову к Лемберт — юноша с широко расставленными фиалковыми глазами, в которых читалась искренняя мука. Лемберт ощутила, что благодарна ему, и начала заново:
— Войны зарождаются задолго до первой ракеты, первой пули и первого копья. В основе войн всегда лежат многие причины — экономические, политические, религиозные, культурные. Однако важным историческим открытием нашего времени является то, что если проследить каждую из этих причин до истока — по сохранившимся записям, по показаниям свидетелей, — если сопоставить все данные, с чем могут справиться только уравнения Раволи, то в конце концов придешь к ключевому, опорному моменту. К одному-единственному событию, или поступку, или личности. Это словно ветвистое дерево: тысячи тысяч развилок, чьих-то разнообразных решений, но где-то был корень, было самое первое «да» или «нет». Именно тут и кроется самое начало войны — и тут же точка, где ее можно предотвратить.
Удивительная особенность нашей работы, — перешла Лемберт к следующему тезису, — состоит в том, как часто выясняется, что опорной фигурой оказывается женщина. Да, когда война вспыхивает, ее ведут мужчины. Мужчины владеют золотом и оружием, вводят пошлины, правила судоходства и религиозные ограничения, что в последнем счете ведет к войне. Мужчины командуют другими мужчинами, теми, кто выходит на поля сражений. Но мужчины — всего-навсего мужчины. Они действуют в переломных точках истории, однако зачастую к действиям их так или иначе побуждают те, кого они любят. Женщина. Ребенок. Допустим, женщина стала тем пассивным грузом, который мужчина взвалил на себя и тем самым нарушил собственное равновесие. А значит, именно она, а не он, — та развилка, где вероятности разветвились и зародилась война…
Юноша с фиалковыми глазами смотрел на Лемберт неотрывно. Она нарочно замолкла, чтобы заставить его взглянуть на квадраты, — ведь именно за тем их всех сюда и привели, — а сама наблюдала за ним. Способный страдать и сострадать, способный почувствовать сердцем, что значит война, он может оказаться достойным кандидатом на работу в отделе, — конечно, по завершении предварительного курса. Чем-то он слегка напоминал ей Калхейна. Который сейчас, сию минуту, пользуясь правами начальника, не стал тратить драгоценное время на лекции, а предпочел провести беседу с новой заложницей.
Лемберт подавила в себе приступ зависти. Ревновать недостойно и недальновидно. Она не забыла, какое впечатление произвело на нее зрелище человеческих страданий, когда она была еще кандидатом на должность, какое влияние это зрелище оказало. Ей месяцами снились кошмарные сны. Она искренне считала тот день поворотным в своей судьбе, разделительной чертой, за которой ей никогда уже не стать прежней. Как можно быть прежней, если ей показали бездны, куда человечество сползло бы, не вмешайся Церковь святых заложников и Всемирное единение! Выжженные глазницы, расплющенные конечности, и в завершение всего генерал, восторгающийся с вершины холма: «Как мне по сердцу руки и ноги врага, взлетающие в воздух порознь!..» Это потрясало, да и должно было потрясти — зачем же иначе проводить предварительную ориентацию?
Юноша с фиалковыми глазами плакал. Лемберт поймала себя на желании спуститься с кафедры, подойти к нему, обнять за плечи и прижать его голову к себе… но почему? Из-за его способности к состраданию или фиалковых глаз?
Открыв глаза, Анна увидела склонившегося над ней Сатану.
Голова его была обрита, и он носил странные одежды безобразного сине-зеленого цвета. Щеки у него были заляпаны краской, а в одном ухе блестела и покачивалась какая-то железка. Анна осенила себя крестным знамением.
— Приветствую вас! — произнес Сатана нечеловеческим голосом.
Она попыталась сесть: если это предвестие вечных мук, негоже встречать их распластанной. Сердце поднялось к горлу. Но едва она села, зрение вернулось в норму, и она различила Князя тьмы с полной ясностью. Глаза чуть не выскочили из орбит: он выглядел совсем как человек. Накрашенный, безобразно одетый, увешанный какими-то железными коробками, — вероятно, орудиями зла, — но человек!
— Меня зовут Калхейн, — заявил он.
Человек! Мужчина! А уж она видывала мужчин: епископов, дворян, лорда-канцлера Уолси. Она одержала верх над Генрихом, владыкой Англии и Франции, Защитником веры.[26]
— Не бойтесь, госпожа Болейн. Я хочу объяснить вам, где вы находитесь и как сюда попали.
Она заметила, что голос исходит не изо рта, хотя губы и шевелятся, а из коробочки, подвешенной на шее. Как это понимать? Может, демон поселился в коробочке? Затем она осознала еще кое-что — и уцепилась за эту мысль, как за единственно понятную.
— Не называйте меня госпожой Болейн. Обращайтесь ко мне «ваша светлость». Я же королева…[27]
Какой-то зайчик мелькнул в глубине его глаз, окончательно убедив ее, что перед ней смертный мужчина. Она умела разгадывать чувства мужчин по глазам. Однако как прочесть вот эти глаза? Что выражает его взгляд — жалость? Или восхищение?
Она решила встать, оттолкнуться от низкого ложа и встать. Ложе было резное, из добротного английского дуба. Стены отделаны панелями темного дерева и увешаны расшитыми шерстяными гобеленами. Сквозь мелкий переплет окон лился яркий свет, падая на резные стулья и стол, на вместительный резной сундук. На столе — несессер для письменных принадлежностей и лютня. Чуть успокоившись, Анна одернула тяжелую ночную рубашку и поднялась на ноги.
Мужчина, до того сидевший на низкой скамеечке, встал тоже и оказался выше Генриха, — а она никогда не встречала никого более рослого, чем Генрих, — и к тому же превосходно сложенным. Кто же он — солдат? Страх полыхнул заново и заставил поднести руку к гортани. Зачем он так уставился на нее, на нее и на ее горло? Может быть, он палач? Может быть, она под арестом, опоена каким-то зельем и тайно доставлена в лондонский Тауэр? Кто-то выдвинул против нее какие-то обвинения? Или Генрих настолько разочарован ею, не принесшей ему сына, что решил избавиться от нее незамедлительно?
Ступая как можно ровнее, Анна подошла к окну. Сверкало солнце — но моста Тауэр-бридж за окном не оказалось. Не оказалось и Темзы, а за ней остроконечных крыш Гринвичского дворца. Вместо них взору предстало нечто напоминающее двор, где тихо урчали какие-то исполинские железные звери. Там была и трава, а на ней молодые мужчины и женщины, совершенно нагие, подпрыгивали, махая руками, бегали на месте, потели — и улыбались, словно не отдавая себе отчета, что ничем не прикрыты. Или все они сошли с ума?
Анна ухватилась за подоконник и чуть не упала: подоконник выскользнул из рук, это оказалось не дерево, а лишь нечто похожее на дерево. Она зажмурилась и долго не открывала глаз, повторяя себе: я королева. Я так боролась за то, чтобы стать королевой. И победила, завоевала короля, свергла лорда-канцлера, бросила вызов самому папе Римскому. И уж тем паче я не обнаружу страха перед палачом в этом проклятом месте, где бы оно ни находилось…
От окна она отвернулась с гордо поднятой головой.
— Можете начать свои объяснения, мастер… как вас?..
— Калхейн.
— Мастер Калхейн, мы готовы выслушать то, что вам угодно сказать. И мы не любим ждать.
Она расправила свою рубашку, словно драпировку бального платья, и расположилась в кресле, тоже не деревянном, но украшенном резьбой, как трон.
— Значит, я заложница, — повторила Анна. — В столетии, которое еще не настало…
Лемберт, заняв позицию у окна, наблюдала за ней, совершенно очарованная. Согласно докладу Калхейна, Анна Болейн выслушала его рассказ о переброске во времени не перебивая, в полном молчании, — правда, рассказ был составлен заранее, да еще и отрепетирован раз десять, чтобы сознание шестнадцатого века могло усвоить хоть что-нибудь относительно века двадцать второго. Нет, королева Анна не впала в истерику. Не вскрикнула, не упала в обморок, не выразила недоверия. Не задала ни одного вопроса. И выслушав Калхейна до конца, спокойно и с поразительным достоинством попросила аудиенции у правителя этого царства и его министров. Что и было сделано: Тошио Брилл, следивший за происходящим по трансляции, поспешно вызвал Лемберт и еще двоих сотрудников. Опыт подсказывал, что новым заложникам поначалу легче, если они имеют дело с одним человеком, — но теперь все трое обрядились в одежды до полу, обычно используемые для академических церемоний и никогда более, и торжественно, склонив головы, вошли в поддельную комнату шестнадцатого века.
Только склонив головы. Никаких приседаний. Анне Болейн следовало с самого начала уразуметь, что реверансы вышли из моды.
Лемберт исподтишка изучала четвертую по счету заложницу, столь отличную от троих остальных. Анна не изволила хотя бы приподняться со стула, но даже сидя она поражала своей хрупкостью. Тоненькая, слабенькая на вид, с огромными темными глазищами и шелковистыми черными волосами, ниспадающими водопадом на белую ночную рубашку. Нет, по современным стандартам ее никак нельзя было назвать хорошенькой, да и по стандартам своего века она хорошенькой не была. Но она была неотразимой — спорить не приходилось.
— Я здесь узница, — сказала Анна Болейн.
Лемберт включила прибор-переводчик: слова были смутно знакомыми, но акцент столь непривычным, что их не удавалось воспринять без электронной помощи.
— Не узница, — уточнил директор. — Заложница.
— Лорд Брилл, если я не могу выйти на свободу — значит, я узница. Давайте не будем играть словами. Ведь покинуть этот замок я не могу?
— Не можете.
— Прошу вас обращаться ко мне «ваша светлость». Вы надеетесь на выкуп?
— Нет, ваша светлость. Зато благодаря вашему пребыванию здесь будут спасены тысячи людей, которые иначе погибли бы.
Не без содрогания Лемберт увидела, что Анна просто пожала плечами: очевидно, смерть тысяч людей ее нисколько не волновала. Чего и следовало ожидать: с моральной точки зрения люди того века были варварами, даже женщины. Надо бы показать это студентам. Полузаметное пожатие плеч говорило, в сущности, больше, чем все битвы, воспроизведенные в квадратах. Симпатия к похищенной женщине мгновенно ослабла, и это было почти физическое ощущение, сродни естественным отправлениям. Выходит, собственные моральные критерии Лемберт пока не пострадали.
— И как долго я должна буду здесь пробыть?
— До конца жизни, ваша светлость, — ответил Брилл напрямик.
Анна не проявила никаких внешних эмоций — ее умение владеть собой внушало благоговение.
— А это сколько, лорд Брилл?
— Никто не ведает, сколько лет отпущено судьбой, ваша светлость.
— Но если вы утверждаете, что умеете читать грядущее, то должны знать и продолжительность моей жизни.
Ее не стоит недооценивать, подумала Лемберт. Эта заложница — не чета предыдущей. Брилл ответил с той же прямотой, а значит, с уважением к разуму собеседницы, — хотя она-то сама вряд ли отдавала себе отчет, что это уважение:
— Если бы мы не перенесли вас сюда, вы встретили бы смерть 19 мая 1536 года.
— Как я умерла?
— Не имеет значения. Вы больше не частица того времени, и то, что случилось там, вас не коснется…
— Как я умерла?
Брилл не ответил. Анна Болейн поднялась и подошла к окну, волоча подол рубашки по полу. Какая же она маленькая, удивилась Лемберт. Не поворачиваясь, Анна бросила другой вопрос:
— Где находится этот замок? В Англии?
— Нет.
Прежде чем произнести «нет», Брилл обменялся взглядом с Калхейном.
— Во Франции?
— Это место вообще не на Земле, хотя сюда можно попасть из трех разных точек Земли. Это место — вне времени.
Скорее всего, она просто ничего не поняла, но и не сказала ничего, лишь продолжала смотреть в окно. Через плечо заложницы Лемберт видела площадку для физических упражнений, в настоящий момент пустую, и генераторы антиматерии, по которым ползали двое техников и робот. Интересно, как воспринимает Анна то, что видит?
— Одному Богу известно, заслуживаю ли я смерти, — произнесла она.
Лемберт не могла не заметить, что при этих словах Калхейн вздрогнул. Брилл сделал шаг вперед.
— Ваша светлость…
— Оставьте меня одну, — приказала Анна, по-прежнему не поворачиваясь.
Они подчинились. Разумеется, она будет под непрерывным наблюдением — все параметры, начиная с течения мыслей и кончая работой кишечника. Она ни о чем не узнает — но если в непокорную голову придет мысль о самоубийстве, попытка заведомо обречена на провал. Страшно и представить себе, что случилось бы, если бы ее святейшеству доложили о самоубийстве заложника из другой эпохи… Последнее, что увидела Лемберт, прежде чем дверь захлопнулась, — спину Анны Болейн, прямую, как копье. Анна так и стояла у окна без движения, не сводя глаз с генераторов антиматерии, необходимых для поддержания всего здания в статическом равновесии вне времени.
— Калхейн, встретимся через десять минут, — распорядился Брилл.
Нетрудно было догадаться, зачем понадобилась такая отсрочка: директор хотел переодеться в привычную одежду. А, вообще, Тошио Брилл вышел от Анны Болейн каким-то съежившимся, даже потерял в росте, хотя, казалось бы, ее хрупкое сложение должно бы как раз подчеркнуть его статность.
Калхейн стоял в коридоре у запертой двери Анны, как в трансе. Может, испугался, что заложница попробует взломать дверь? На Лемберт он не смотрел. Пришлось окликнуть:
— Калхейн!.. Послушай, ты там в определенный момент чуть не подпрыгнул. Когда она заявила: «Одному Богу известно, заслуживаю ли я смерти…»
— На суде, после оглашения приговора, она сказала то же самое. Почти теми же словами…
Он по-прежнему не шевелился, будто его великолепное тело лишилось всех мускулов. Лемберт произнесла наобум:
— Значит, она произвела на тебя впечатление? Несмотря на свою худобу и невзирая на несомненную напряженность ситуации…
Наконец-то Лемберт добилась, чтобы Калхейн поднял глаза, — и эти глаза сияли! Калхейн, машина для научных изысканий, что с тобой?
— По-моему, она потрясающая женщина!
Она никогда не улыбалась. И знала, что они обратили на это внимание: ей довелось подслушать их разговоры в обнесенном стенами саду. Анна Болейн никогда не улыбается. Между собой они не называли ее ни «королева Анна», ни «ее светлость», ни хотя бы «маркиза Рошфор» — титулом, который пожаловал ей Генрих, сделав ее тем самым единственной на всю Англию женщиной, имеющей право именоваться леди не только по мужу. Нет, они называли ее просто «Анна Болейн», словно она не выходила за Генриха, словно не родила принцессу Елизавету. И добавляли: она никогда не улыбается.
А чего ради ей улыбаться в этом чудовищном месте, которое не жизнь и не смерть?
Анна шила наряд из янтарного бархата, шила ловко, стежок за стежком. Обращались с ней, в общем, неплохо. Ей выделили служанку и вдоволь тканей, чтобы она могла нашить себе платьев, — она всегда была умелой портнихой, и навык не угас даже тогда, когда она получила право заказывать любые платья, какие заблагорассудится. Ей приносили книги — шрифт знакомый, латинский, хотя картинки до смешного плоские, ни намека на вязь или рельефное тиснение. Ей разрешали заходить в любые покои замка, если они не были заперты, разрешали гулять в саду. Ее почитали священной заложницей.
Как только янтарное бархатное платье было закончено, она без промедления его примерила. Ей разрешили иметь зеркало. Лютню. Писчую бумагу и гусиные перья. И вообще все, о чем бы она ни попросила. Щедростью они будто состязались с Генрихом в те первые дни его страсти, когда он разлучил ее с любимым Гарри Перси и, собственно, тоже сделал заложницей, зависящей от его воли.
Клетки могут быть разного размера. И разной формы. И, если верить мастеру Калхейну и леди Мэри Лемберт, способны располагаться в разных временах.
— Никакая я не леди, — возражала Лемберт.
Протест не имел никакого действия. Разумеется, она не леди, а простолюдинка, как и все, кто здесь есть, — и понятия у них такие извращенные, что титул леди звучит для нее оскорбительно. Анна понимала, что Лемберт недолюбливает заложницу, хотя не могла взять в толк, почему. Женщина эта казалась Анне бесполой, как, впрочем, и все они здесь, — не интересуются ничем, кроме своих книжек и машин, скачут во дворе нагими вместе с мужчинами, и те обращают на них не больше внимания, чем солдаты друг на друга, когда спят на привале. Потому-то Анне и нравилось называть Лемберт леди, что та не желала быть ею, — ведь самой Анне теперь тоже приходилось терпеть то, что ей было никак не по нраву. «Анна Болейн», подумать только! Которая никогда не улыбается…
— А я желаю, чтобы вы стали знатной дамой, — заявляла Анна. — Жалую вас титулом баронессы. Кто посмеет мне противоречить? Я королева, а короля здесь у вас нет…
И Мэри Лемберт не нашлась, что ответить, лишь смотрела на заложницу тупым взглядом простолюдинки, бесполой и к тому же дурно воспитанной.
Закрепив последний узелок, Анна обрезала кончик нити серебряными ножницами. Теперь платье было окончательно готово. Она натянула его через голову и долго мучилась с пуговицами на спине, но звать служанку не стала. Глупая девчонка не умеет даже уложить волосы. Анна расчесала их сама и придирчиво осмотрела себя в зеркале — вот зеркало, ничего не скажешь, ей дали хорошее.
Для женщины, полтора месяца назад перенесшей роды, она выглядела достаточно крепкой. Ей сообщили, что ее лечат, добавляя лекарства в пищу. Нежная смуглая кожа сохраняла неизменный оттенок, янтарный бархат выгодно оттенял цвет лица — неспроста Анна и раньше отдавала предпочтение желто-коричневым тонам. Головного убора не было, скроить его самостоятельно Анна не рискнула, и волосы свободно ниспадали на плечи. Руки оставались тонкими и изящными, невзирая на зачаточный лишний палец. Она взяла розу, принесенную мастером Калхейном, поиграла цветком, любуясь не столько им, сколько собой, и гордо вскинула голову.
Ей предстояла аудиенция у ее святейшества, женщины-понтифика. Анна знала заранее, какую просьбу выскажет.
— Она попросит, ваше святейшество, чтобы ей открыли будущее. Будущее, которое ожидало бы Анну Болейн в ее собственном временном потоке после той даты, когда мы перебросили ее заложницей в наш поток. А также будущее ее страны, Англии…
Брилл потемнел лицом. Для Лемберт было очевидно, что это объяснение ему ненавистно. Предупредить своего главного оппонента, что заложница пожалуется на то, как с ней обращаются… Ведь не кто-нибудь, а заложница! То есть одна из тех, кто стали святыми, пожертвовав личной свободой во имя всеобщего мира. Когда Туллио Амаден Койюши, будучи заложником с Марса-3 в Китайской республике, объявил представителю Церкви, курирующему его дело, что ему не предоставляют должных условий для физических упражнений, последующий межпланетный скандал стоил республике двух крайне важных торговых соглашений. Другого способа поддержать уважение к политике взятия заложников просто не нашлось. Церковь святых заложников была могущественной в силу необходимости, поскольку в Солнечной системе должен был сохраняться мир.
Брилл, естественно, сознавал это. Ее святейшество — в той же степени.
Сегодня она надела торжественное официальное одеяние, пышно украшенное сотнями крошечных зеркалец, присланных почитателями со всех миров. Голова была свежевыбрита, в ушах поблескивали роскошные синтетические драгоценности. Брилл как бы приносил ей извинения авансом, и она слушала его с усмешкой. Лемберт, хоть и стояла далеко, не могла не видеть, что Брилл, как всегда вежливый, воспринимает эту усмешку едва сдерживаясь, превозмогая душевную боль.
— Но почему, собственно, — осведомилась ее святейшество, — нельзя сообщить леди Анне Болейн ее судьбу? И судьбу ее страны?
Лемберт прекрасно понимала, что первосвященница знает ответ. Просто она желает, чтобы директор сам вынужденно произнес то, что ему неприятно.
— Это неблагоразумно, ваше святейшество. Если помните, мы однажды уже предпринимали такую попытку.
— Ах да, вы о той, другой заложнице. Конечно же, я намерена навестить ее тоже. Что, состояние королевы Елены не улучшилось?
— Нет, — лаконично отозвался Брилл.
— И не помогают ни терапевтические мозговые препараты, ни электронные методы лечения? Она по-прежнему не в себе от шока, связанного с переброской в нашу эпоху?
— Увы, ничто не помогает.
— Вы же понимаете, я позволила вам взять новую заложницу с крайней неохотой…
Тут даже Лемберт чуть не задохнулась от неожиданности. Надо же: ведь окончательные решения от первосвященницы не зависят, только Всемирный форум вправе санкционировать или запретить взятие заложников как в пространстве, так и во времени. Церковь святых заложников лишь надзирает за их благополучием и дает согласие на продление их содержания — но санкция-то идет от форума! Недостойно первосвященницы претендовать на политическую силу, которой она не обладает…
Глаза директора полыхнули яростью. Но прежде чем он успел отреагировать, открылась дверь, и Калхейн ввел Анну Болейн.
Лемберт плотно сжала губы. Женщина сшила себе платье, нелепое сооружение из янтарного бархата, настолько тугое в груди и в талии, что становилось непонятным, как она дышит. Как женщины ухитрялись проводить всю свою жизнь в подобной сбруе? Талия была стянута почти до полного исчезновения, в квадратном вырезе проступали ключицы, тонкие, как у птички. Калхейн возвышался над ней могучим утесом.
Анна приблизилась к первосвященнице, преклонила колено, подняла глаза. Лемберт даже не пыталась скрыть ухмылку: она же ищет кольцо для поцелуя! А первосвященница никогда не носила ни колец, ни иных украшений, кроме серег. Надменная маленькая заложница совершила, таким образом, ошибку, непреднамеренную, но несомненно серьезную в ее эпоху.
И Анна Болейн вышла из положения, послав ее святейшеству улыбку — первую улыбку, которой заложница удостоила кого-либо в этих стенах. Улыбка преобразила худощавое лицо, сделала его озорным, а большие темные глазищи — колодцами соблазна. На память Лемберт пришли строки, принадлежавшие двоюродному брату Анны, поэту Томасу Уайету:[28] «Дика, своевольна, не обуздать, но жизнь за нее я готов отдать…».
В своеобразной, вроде бы живой и вместе с тем отстраненной манере, какой Лемберт ни у кого больше не встречала, Анна заявила:
— По-видимому, ваше святейшество, нам случалось грезить целями, которые попросту недостижимы. Но это наша, а не ваша вина, и мы выражаем надежду, что просьба, с которой мы к вам пришли, не окажется невыполнимой…
Откровенно. И даже изящно, несмотря на промахи электронного переводчика и вопреки несуразному царственному «мы» вместо «я». Лемберт снова взглянула на Калхейна — а тот смотрел на Анну сверху вниз с откровенным обожанием, как на редкий экзотический цветок. Ну как он может? Тощее тельце, никакого мышечного тонуса, не говоря уж о дополнительных органах, заурядное личико, мушка на шее… А нынче не шестнадцатый век. Калхейн глупец!
Точно так же, как глупцом оказался Томас Уайет. И сэр Гарри Перси. И Генрих, английский король. Всех их сразила не ее красота, а странное, неуловимое обаяние.
Ее святейшество рассмеялась.
— Встаньте, ваша светлость. В наше время перед официальными лицами колен не преклоняют.
Ваша светлость! Первосвященница взяла за правило обращаться к заложникам в манере, свойственной их родному времени. Но в данном-то случае это титулование лишь затруднит привыкание заложницы к новым условиям!
А какое мне, собственно, дело, вспылила Лемберт в собственный адрес, до того, привыкнет она или не привыкнет? Да ровным счетом никакого. Меня заботит безрассудная увлеченность Калхейна — это да, но и то потому, наверное, что он отверг меня как женщину. У отвергнутых аппетит разгорается еще сильнее — в любом столетии…
— Я намерена, ваша светлость, — произнесла ее святейшество, когда Анна поднялась, — задать вам несколько вопросов. Вы вправе ответить на них любым угодным вам образом. Моя задача — убедиться, что с вами обращаются хорошо и что благородной науке предотвращения войн, которая избрала вас святой заложницей, служат достойные люди. Вам понятно, что я говорю?
— Да, понятно.
— Получаете ли вы все необходимое вам для комфорта в быту?
— Да.
— А для комфорта душевного? Выполняются ли ваши просьбы о книгах, предметах искусства и вообще просьбы любого характера? Есть ли у вас с кем общаться?
— Нет, — ответила Анна.
От Лемберт не укрылось, что Брилл буквально оцепенел. Ее святейшество переспросила:
— Нет?
— Для нашего душевного комфорта — да и для комфорта в быту, если угодно, необходимо разобраться в нашем нынешнем положении со всей возможной полнотой. Без этого ни одно разумное существо обрести душевный покой не может…
— Вам, — вмешался Брилл, — сообщили все, что касается вашей нынешней жизни. Вы же хотите другого — узнать о событиях, которые теперь, в силу вашего пребывания здесь, никогда не произойдут.
— Но ведь они произошли, лорд Брилл, иначе о них никто бы не знал. И вы тоже.
— В вашем временном потоке этих событий больше не случится.
Лемберт явственно слышала, что в голосе директора нарастает еле сдерживаемый гнев. Интересно, а первосвяшенница тоже слышит? Анне Болейн, разумеется, невдомек, сколь серьезные последствия может повлечь за собой обвинение со стороны ее святейшества в нарушении правил обращения с заложниками. Если Брилл честолюбив — а почему бы и нет? — подобное обвинение может поломать ему дальнейшую карьеру.
— Наше время стало теперь вашим временем, — быстро нашлась Анна. — Вы сами обратили одно в другое. Мы своего нынешнего положения не выбирали. И если ваше время стало теперь и нашим, тогда мы безусловно имеем право на знание, сопутствовавшее нашему собственному времени. — Она бросила взгляд на первосвященницу. — Во имя нашего душевного покоя.
— Ваше святейшество… — начал было Брилл.
— Нет, нет! Королева Анна права. Ее аргументы весомы. Вы выделите квалифицированного специалиста и обяжете его дать ответ на любые — подчеркиваю, любые! — вопросы относительно ее судьбы в потоке Дельта и относительно событий, ожидавших Англию в случае, если бы королева не стала священной заложницей.
Брилл нехотя кивнул.
— До свидания, ваша светлость, — произнесла ее святейшество. — Через две недели я вернусь и вновь поинтересуюсь вашим самочувствием…
Через две недели? Следующий визит сюда первосвященнице полагалось бы нанести не ранее, чем через полгода. Лемберт покосилась на Калхейна, хотела оценить его реакцию на эту вопиюще нарочитую охоту за ошибками Института времени. Но Калхейн не поднимал глаз от пола, к которому Анна Болейн склонилась в очередном неуместном реверансе, и от бархатных юбок, которые улеглись вокруг нее золотым кольцом.
И опять они прислали к ней простолюдина! Простолюдин будет рассказывать ей о нынешней ее жизни и той, какую она потеряла. И не сумеет скрыть, что очарован ею. Впрочем, этого от Анны не умел скрыть никогда и никто. И она терпела даже таких нахалов от сохи, покуда они были ей полезны. Вот если мастер Калхейн осмелится на излияния, тогда незамедлительно получит нагоняй, как получил выскочка Смитон.
Пусть представители низших сословий не рассчитывают, что она станет обходиться с ними учтиво, как с благородными дворянами.
Впрочем, он вел себя достаточно скромно, несмело вошел в комнату, присел на стул с прямой спинкой. А Анна расположилась в огромном резном кресле, однако плотно скрестила руки на груди, чтобы удержать их от дрожи.
— Скажите мне, какой смертью я умерла в 1536 году.
Господи Боже! Доводилось ли кому-либо прежде выговорить столь противоестественную фразу?
— Вы были обезглавлены, — пролепетал Калхейн. — Вас обвинили в измене.
Он запнулся, покраснев. Ей все стало ясно. Применительно к королеве обвинение в измене может означать только одно.
— Он обвинил меня в прелюбодеянии. Чтобы избавиться от меня и жениться в третий раз.
— Да.
— На Джейн Сеймур?
— Да.
— Успела ли я до того принести ему сына?
— Нет.
— А Джейн Сеймур родила ему сына?
— Да. Эдуарда Шестого. Но он умер шестнадцатилетним, через несколько лет после самого Генриха.
Ну что ж, вот известие отчасти радостное, но недостаточно радостное, чтобы расплавить комок в горле. Ее обвинили в измене. И у нее так и не было сына… Нет, Генриха не просто потянуло на эту стерву Сеймур. Значит, он возненавидел ее, Анну. Прелюбодеяние…
— С кем?
Несмотря на краткость вопроса, простолюдин понял и опять покраснел.
— С пятью мужчинами, ваша светлость. Всем при дворе было ясно, что обвинения ложные, призванные главным образом прикрыть собственные грехи короля, — это признавали даже ваши враги…
— Кто эти пятеро?
— Сэр Генри Норрис. Сэр Фрэнсис Уэстон. Уильям Бретон. Марк Смитон. И… и ваш брат Джордж.
На миг ей почудилось, что ее стошнит. Каждое имя падало как удар хлыста, последнее — как топор палача. Джордж. Ее любимый брат, музыкальный, отважный, остроумный… Гарри Норрис, друг короля. Уэстон и Бретон, молодые и беспечные, но по отношению к ней неизменно почтительные и осторожные… и еще Марк Смитон, тупица, допущенный ко двору лишь потому, что неплохо играл на верджинеле…[29]
Узкие изящные руки впились в подлокотники. Однако миг слабости миновал, и она сумела вымолвить с достоинством:
— Они отрицали обвинения?
— Смитон сознался, но его вынудили под пыткой. Остальные отрицали свою и вашу вину безоговорочно. Гарри Норрис вызвался защищать вашу честь в поединке с кем угодно.
Ах, как похоже на Гарри с его старомодными принципами!
— Все они умерли тоже, — выговорила она. Это не звучало вопросом: если ее казнили за измену, то должны были казнить и их. И не только их — никто не умирает от рук палача в одиночку. — Кого убили еще?
— Быть может, — промямлил Калхейн, — лучше отложить остальные вопросы до другого случая? Для вас же лучше, ваша…
— Кого еще? Моего отца?
— Нет. Сэра Томаса Мора. Джона Фишера…[30]
— Мора? За мое…
Она не сумела выговорить «прелюбодеяние».
— Казнили потому, что он не пожелал принести клятву, признающую верховенство короля над церковью. Ведь ради вас Генрих вывел англиканскую церковь из-под власти папы и положил начало религиозным смутам…
— Ничего подобного! Еретиков в Англии всегда хватало. История не может возложить вину за это на меня!
— Их было все же гораздо меньше. — Калхейн говорил почти извиняющимся тоном. — Королева Мария, прозванная «Кровавой Мэри», жгла на кострах как еретиков всех, кто, опираясь на закон о верховенстве короны, требовал разрыва с Римом… Ваша светлость! Что с вами… Анна?
— Не прикасайтесь ко мне!..
Королева Мария… Следовательно, ее кровная дочь Елизавета была лишена наследства, а то и убита? Неужели Генрих стал таким негодяем, что убил ребенка? Своего собственного ребенка? Разве что решил… Она еле-еле прошептала:
— А что с Елизаветой?
В глазах Калхейна наконец-то засветилось понимание.
— О нет, Анна! Нет! После Эдуарда сначала правила Мария, как старшая дочь от первого брака, но когда она умерла, не оставив наследников, Елизавете исполнилось только двадцать пять. И ваша дочь стала величайшим правителем, какого когда-либо знала Англия. Ее царствование длилось сорок четыре года, и именно при ней Англия превратилась в мировую державу.
Что? Ее малышка Елизавета? Руки Анны сами собой разжались, отпустили неприглядный искусственный трон. Значит, Генрих не отрекся от дочери и не убил ее. И малышка стала величайшим правителем, какого знала страна…
— Теперь вам ясно, — сказал Калхейн, — почему нам казалось, что лучше не посвящать вас в подробности.
— Сама разберусь, лучше или не лучше.
— Извините…
Он сидел скованно, свесив руки между колен. Ну точь-в-точь как крестьянин, как тупица Смитон… Однако тут ей припомнилось, что сотворил Генрих с нею самой, и гнев вспыхнул с новой силой.
— Я стояла перед судом. Мне вменили в вину связь с пятью мужчинами… и в том числе Джорджем. И все обвинения были ложными… — Что-то чуть заметно изменилось в лице Калхейна, а она следила за ним неотрывно. — Если… а вы уверены, что обвинения были ложными, мастер Калхейн? Вы хорошо знаете историю. Возможно, вам известно…
Докончить фразу она не сумела. Вымаливать приговор истории через такого простолюдина… не бывало худшего унижения. Даже испанский посол, посмевший назвать ее «королевской наложницей», унизил ее несравнимо меньше.
Калхейн ответил, осторожно подбирая слова:
— История об этом умалчивает, ваша светлость. Как вы вели себя… вернее, как повели бы… это знаете только вы сами.
— Как должна была, так и вела… так и повела бы, — злобно отозвалась она, передразнивая его. Он смотрел на нее жалобно, как побитый щенок, как деревенщина Смитон после нагоняя. — Скажите мне лучше вот что, мастер Калхейн. Вы изменили историю в направлении, какое сочли наилучшим, так вы уверяете. Останется ли моя дочь Елизавета величайшим правителем, какого когда-либо знала Англия? Я имею в виду — в моем временном потоке? Или в своем стремлении к миру любой ценой вы изменили и ее судьбу?
— Мы не знаем. Я же объяснял вам… Мы можем наблюдать за вашим временным потоком только по мере того, как он продвигается, а на текущий момент он достиг лишь конца 1533 года. Потому-то после анализа нашей собственной истории мы решили…
— Это вы уже говорили, не повторяйтесь. Выходит, должно пройти шестьдесят лет, прежде чем вы узнаете, станет ли моя дочь великим правителем или вы помешали этому. Не говоря уж о том, что, похитив меня, вы разрушили мою собственную жизнь…
— Похитив? Вас же должны были убить! Обвинить, обезглавить…
— И вы это предотвратили. — Она вскочила в ярости, какой никогда не видывали ни Генрих, ни Уолси, ни кто бы то ни было. — А заодно отняли у меня оставшиеся три года так же безжалостно, как Генрих отнял у меня старость. И, может статься, ограбили мою дочь, как хотел ограбить ее и Генрих с помощью наследника от Сеймур. Так велика ли разница, мастер Калхейн, между ним и вами? Какое у вас право считать его негодяем, а себя святым? Он держал меня в Тауэре до дня, когда моя душа вознеслась к Господу. Вы держите меня здесь, в этом замке, который я никогда не смогу покинуть, в замке, где нет времени и, может статься, нет и Бога. Спрашивается: кто нанес мне больший ущерб? Генрих дал мне корону. Вы — все вы, и лорд Брилл в том числе, — похоронили меня заживо, да к тому же поставили под угрозу корону моей дочери, внесли в ее судьбу неопределенность, которой она без вашего вмешательства не ведала бы. Кто же оказался для нас с Елизаветой худшим врагом? И все ради чего? Во имя предотвращения войны? Взамен вы объявили войну мне, мне лично! Убирайтесь отсюда вон, убирайтесь немедленно!
— Ваша…
— Убирайтесь! Не желаю видеть вас вообще никогда! Если уж я в аду, пусть в нем будет одним демоном меньше!
Лемберт отскочила от монитора и бросилась по коридору. Калхейн вылетел из комнаты заложницы пулей, а вслед ему по двери грохнуло что-то тяжелое. Он бессильно привалился к двери снаружи, из-под краски на щеках проступила бледность. Лемберт чуть было не пожалела его. Но подавила в себе неуместный порыв и сказала тихо:
— Я же тебя предупреждала…
— Она просто дикий зверь!
— Для тебя это не новость. Тому есть много документальных свидетельств, Калхейн. Я поставила ее под круглосуточное наблюдение на случай попытки самоубийства.
— Да, да. Правильно сделала. Я… она вела себя, как дикий зверь.
Присмотревшись, Лемберт воскликнула:
— Тебя все еще тянет к ней! Даже после такого!
Это отрезвило его, он выпрямился и ответил холодно:
— Она святая заложница, Лемберт.
— Я-то помню, что заложница. А ты?
— Не оскорбляйте меня, аспирантка.
Он раздраженно отвернулся, она удержала его за рукав.
— Калхейн, не сердись. Я хотела сказать всего лишь, что шестнадцатый век был очень непохож на наш. Но дело в том…
— Думаешь, я без тебя не знаю, что непохож? Я занимался историческими исследованиями, еще когда ты училась читать. И не наставляй меня на путь истинный!
Он двинулся прочь на негнущихся ногах. Она, проглотив ярость, уставилась на запертую дверь заложницы. Из-за двери не доносилось ни звука. И, обращаясь к безмолвной двери, она докончила свою предыдущую фразу:
— …дело в том, что иные соблазны остаются неизменными из века в век.
Дверь, естественно, не ответила. Лемберт пожала плечами. Какое ей, в сущности, дело до того, что случилось и случится с Анной Болейн как в том столетии, так и в этом? И с Калхейном, коль на то пошло. Стоит ли переживать? Есть и другие мужчины. Она же не Генрих VIII, чтобы обрушить весь окружающий мир ради страсти. Какой смысл исследовать время, если ты не способна хотя бы учиться на уроках минувшего?
Она задумчиво прислонилась к двери, пробуя вспомнить имя красавца юноши, так пристально внимавшего ей на лекции, того, с фиалковыми глазами.
И не трогалась с места до минуты, когда Тошио Брилл объявил, что созывает общее собрание. Голосом, охрипшим от гнева, он сообщил сотрудникам, что ее святейшество, глава Церкви святых заложников, обратилась к Всемирному форуму с ходатайством: ввиду особо важного и деликатного характера программы переброски заложников из других временных потоков передать Институт времени под непосредственный контроль Церкви.
Надо было подумать. Это никогда не бывало лишним — и когда она отвергала пылкого Генриха, и когда он к ней охладел. Думать, главное — думать…
Ей не вернуться в Лондон, не вернуться к Елизавете. Так ее заверили. Но с чего она взяла, что все эти заверения безусловно истинны?
Анна вышла из своих апартаментов, но на лестничной площадке, откуда она обычно спускалась в сад, свернула и попробовала другую дверь. Та легко подалась, и Анна очутилась в новом для себя коридоре. Очевидно, даже сейчас никто не собирался ее останавливать. А впрочем, если бы и остановили, то что они, собственно говоря, могли ей сделать?
Из разговоров с тупицей Калхейном и нескладной великаншей, леди Мэри Лемберт, Анна твердо усвоила: они не признают ни эшафот, ни дыбу. Они, видите ли, не верят в насилие, в возмездие, в смерть. (Хотя как же это не верить в смерть? Ведь и сами они когда-нибудь умрут!) Самое большее, что они могут, — запереть ее на ключ в ее комнатах. Но женщина-понтифик вот-вот объявится снова проверить, хорошо ли с ней обращаются…
Выходит, они, по сути, бессильны.
По обе стороны коридора шли двери, в большинстве своем со смотровыми окошечками. Анна заглядывала в комнаты — то со столами и машинами, то без столов и без машин, то с людьми, обсуждающими что-то, то с кухонным оборудованием, то снова со столами и людьми. Никто ей не мешал. В самом конце коридора она натолкнулась на комнату без окошечка, тронула дверную ручку. Заперто. Но не успела она отойти или хотя бы отдернуть руку, дверь внезапно открыли изнутри.
— Ох, леди Анна!..
Неужели никто в этом проклятом месте не научится обращаться к ней как положено? Женщина, что стояла в дверях, по всей видимости, служанка, носила ту же безобразную сине-зеленую форму, что и все остальные. Может, и не служанка, а, подобно леди Мэри, подмастерье женского пола. Неинтересная личность, зато за ее спиной Анна увидела нечто совершенно неожиданное. Что-что, а встретить здесь ребенка ей и не грезилось.
Оттолкнув служанку, Анна ворвалась в комнату. Мальчик, совсем еще маленький, одетый довольно странно — в какой-то мундир. Темные глаза, кудрявые темные волосы, чудная улыбка. Возраст? Годика четыре. И вокруг него витает аура, какую не спутаешь ни с чем: Анна была готова держать пари, что малыш — королевских кровей.
— Ты кто, мой хороший?
В ответ мальчик разразился потоком слов на языке, абсолютно ей не известном. Служанка бросилась к устройству, висящему на стене, и спустя мгновение в комнате появился Калхейн.
— Простите, ваша светлость, вы заявляли, что не хотите меня больше видеть. Но Кити послала вызов, а я оказался ближе всех…
Приглядевшись к нему, Анна без промедления решила, что видит его насквозь. Он вожделеет ее. Но и гордится своей диковинной и презренной профессией, и самонадеянно уверен в правоте якобы священной миссии, которая привела ее жизнь к краху. Ее жизнь и, возможно, жизнь ее дочери. Калхейн убежден, как и лорд директор Брилл, и даже простушка леди Мэри, что все совершенное ими правильно, поскольку они уже совершили это. Ей, как никому, понятно подобное поведение: именно так вел себя кардинал Уолси, правая рука Генриха, лорд-канцлер, посоветовавший королю оторвать Анну от Гарри Перси, а затем отговаривавший монарха от женитьбы на ней. Так Уолси вел себя, пока она, слабая Анна Болейн, дочь мало кому известного Тома Болейна, не настроила Генриха против кардинала и не отправила того под суд.[31] Она, и никто другой.
Решение пришло мгновенно.
— Я была не права, мастер Калхейн. Я позволила себе вспылить. Извините меня.
Она послала ему улыбку, протянула руку и испытала удовлетворение от того, что Калхейн незамедлительно покраснел.
Сколько ему лет? Определенно не первой молодости. Но и Генрих был тоже не юноша.
— Конечно, конечно, ваша светлость, — пролепетал он. — Кити сообщила, что вы говорили с царевичем…
Она скорчила гримаску, умудрившись при этом не погасить улыбки. Бывало, она поддразнивала так Генриха. И даже Гарри Перси. Боже, как это было давно! Целую жизнь назад. Нет, целых две жизни…
— С кем?
— Царевичем.
Он показал на мальчика. Интересно, а краска на щеках Калхейна держится постоянно или ее все-таки можно смыть? Анна сказала — не спросила, а сказала с полной уверенностью:
— Он тоже заложник. Как он ни мал, а способен, по вашему мнению, предотвратить войну.
Калхейн робко кивнул, не вполне разобравшись в ее настроении. Она озадаченно посмотрела на ребенка, затем победительно — на мужчину.
— Мне хотелось бы, чтобы вы рассказали мне о мальчике подробнее. На каком языке он говорит? И кто он такой?
— На русском. По рождению он был… он должен был стать императором. Но заболел ужасной болезнью. В ваше время она называлась кровоточивостью. И его мать, императрица, так переживала за него, что подпала под влияние одного святоши, и тот внушил ей ряд катастрофических решений, воспользовавшись тем, что сам император был в отсутствии на войне…[32]
— И эти дурные решения, — вставила Анна, — привели к другой войне?
— Из-за них вспыхнуло крупное восстание и пролилось много крови, неоправданно много крови.
— Значит, вы предотвращаете не только войны, но и восстания? Восстание было против монархии?
— Да. Оно… учтите, что история в своем развитии не пошла по пути монархий.
Это звучало полной бессмыслицей. Как может история повернуть против помазанников Божиих, коим предопределена власть? Корона всегда побеждает. Рано или поздно, но побеждает. Хотя и не без жертв — и если борьба долгая, то жертв, естественно, много…
Она прибегла к давней своей уловке: глаза темны и подернуты дымкой, а тело тем не менее неподвижно, холодно и недоступно. Эта уловка так привлекала Генриха, и Норриса, и Уайета, и нахального Смитона, будь он проклят!.. Она сказала:
— Повторяю, мне хотелось бы узнать побольше о маленьком заложнике и истории его страны. Вы мне расскажете?
— Да! Да…
Расшифровать его улыбку не составляло труда: он ощущал, что камень упал с души, но еще не понял, до конца ли прощен, ему не терпелось это выяснить. Знакомо, ох, как знакомо! Она позаботилась о том, чтобы не коснуться его в дверях, но пошла впереди, и достаточно близко, чтобы он вдыхал запах ее волос.
— Мастер Калхейн… на вашей дьявольской машине вы обозначены как «М. Калхейн».
— На… ах, вы про мой компьютер? Я и не догадывался…
— Да, я подсмотрела сквозь окошечко.
— Это отнюдь не дьявольская машина, ваша светлость.
Она пропустила его слова мимо ушей: какая ей разница, что это за машина! А вот тон Калхейна открыл ей кое-что. Ему было приятно успокаивать ее, утешать, подбадривать. В этом мире, где женщины делают ту же работу, что и мужчины, да еще и скачут вместе с ними на площадке безо всяких одежд, и так часто, что мужчинам лень хотя бы взглянуть на их тела, — в этом самом мире простофиле Калхейну все же приятно ее подбадривать! Она осведомилась:
— Что означает буква «М»?
— Майкл. Почему вас это заинтересовало?
Как только за ними закрылась дверь, маленький узник царских кровей залился плачем.
— Досужая фантазия, — улыбнулась Анна. — Мне подумалось: а вдруг ваше имя — Марк?..
— Какие аргументы выдвинула церковь, адресуясь к Всемирному форуму? — спросил один из старших сотрудников института.
Брилл произнес раздраженно, словно это могло служить ответом:
— Куда запропастился Маджуб?
Лемберт незамедлительно ответила:
— Он у Елены Троянской вместе с врачом. Ночью у королевы случился новый приступ…
Энцио Маджуб, на свою беду, числился главным руководителем последней из перебросок во времени. Брилл задумчиво потер себе шею. Ему бы не повредило заново побрить череп, да и краска на щеках была наложена кое-как.
— Тогда начнем, не дожидаясь Маджуба. Аргументы ее святейшества сводятся к тому, что наш институт, прежде занятый исключительно исследованиями природы времени, сделался прикладным, и главной прикладной его задачей стала переброска во времени. Мы ныне существуем ради того, чтобы брать заложников из других временных потоков, а раз так, то должны подпасть под прямой контроль Церкви святых заложников. Второй, хоть и немаловажный аргумент состоит в том, что заложники из иных эпох пока что не пользуются у нас всеми правами, предусмотренными Всемирной конвенцией 2154 года.
Лемберт обежала комнату взглядом. Кассиа Кохамбу, руководивший первой и самой успешной переброской, выпрямился с оскорбленным видом.
— Наши заложники не… На каких фактах базируются подобные обвинения?
— Формальные обвинения еще не предъявлены, — ответил Брилл. — Она жаждет вначале провести следствие. Утверждает, что из сотен потенциальных заложников, выявленных согласно уравнениям Раволи, мы сделали не самый удачный выбор и к тому же не обеспечили тем, кого отобрали, психического покоя и привилегий, предусмотренных конвенцией. Мы, мол, выбирали их, чтобы потешить свое любопытство, проявив вопиющее невнимание к их благополучию.
— Ничего себе невнимание! — взорвался Калхейн. Он вскочил на ноги, щеки под краской пылали огнем. Лемберт, как и прежде, следила за ним неотступно. — Как может ее святейшество обвинять нас в вопиющем невнимании, если без нашего вмешательства царевич Алексей постоянно мучился бы от гемофилии, королева Елена была бы похищена и изнасилована, герр Гитлер умер бы в своем бункере, а Анна Болейн погибла бы от рук палача!..
— Может, — резко ответил Брилл, — потому что царевич плачет, тоскуя по матери, леди Елена сошла с ума, а госпожа Болейн изволила заявить, что мы объявили ей личную войну…
Ну что ж, подумала Лемберт, хоть Гитлером нас не попрекают, и на том спасибо. Обвинения со стороны ее святейшества потрясли саму Лемберт не в меньшей мере, чем любого из сотрудников, но Калхейн, как всегда, не отличился хорошими манерами, да и здравый смысл ему изменил. Бриллу никогда не нравилось, если подчиненные берут на себя слишком много.
— Следственная комиссия Всемирного форума прибудет к нам через месяц. Комиссия небольшая — делегаты Соширу, Влахав и Туллио. Соберемся здесь же снова через три дня в семь часов. К этому времени каждая группа должна подготовить развернутую аргументацию в пользу своего заложника. Используйте соображения, какие вы выдвигали для получения предварительного разрешения, не забудьте математические модели, но пойдите еще дальше и всячески подчеркните выгоды, какие выпали заложникам после переброски. Вопросы есть?
Только один, решила Лемберт. И встала.
— Директор, скажите, список перечисленных вами делегатов был составлен по выбору самого Всемирного форума или по рекомендации ее святейшества? Кому они, в сущности, подотчетны?
Брилл отозвался раздраженно и строго:
— Аспирантка Лемберт, я полагаю, мы обязаны положиться на объективность делегатов Всемирного форума…
Лемберт потупилась. Выходит, ей еще многому предстоит учиться: таких вопросов вслух не задают.
А госпожа Болейн узнает о том, что здесь происходило, или не узнает?
Анна взяла мальчика за руку.
— Пойдем, Алексис. Пойдем прогуляемся…
Царевич поднял глаза. Какой он красавчик — густые кудрявые волосы и глаза лишь чуть-чуть светлее, чем у нее самой! Если бы она принесла Генриху такого мальчишку… Она отогнала эту мысль и обратилась к Алексису на примитивном русском, не прибегая к помощи коробки-переводчика, безобразно болтающейся на шее. Однако он ответил бурным словесным взрывом, за которым не уследишь, и пришлось включить проклятую коробку и подождать перевода:
— Зачем еще гулять? Мне и здесь в саду хорошо…
— Здесь действительно хорошо, — согласилась Анна. — Но я хочу показать тебе кое-что интересное.
Царевич тут же перестал возражать и поскакал рядом. Завоевать его доверие было совсем нетрудно — ну неужели никто здесь даже не задумывался, как обращаться с детьми? Смыть со щек отпугивающую краску, спеть песенку, подыгрывая на лютне — на инструменте, доступном его пониманию, в отличие от страховидных коробок без музыкантов, исторгающих чудовищные звуки, — да просто выучить несколько фраз на его родном языке? А Анне языки всегда давались легко.
Через калитку в стене, опоясывающей сад, она вывела мальчика на площадку, где жужжали машины, а обнаженные мужчины и женщины «упражнялись», по собственному их выражению, рядом на траве. Алексис глянул на дикую картину с любопытством, Анна ее полностью проигнорировала. Шурша длинными пышными юбками коричневатого шелка, она пересекла площадку и по короткой дорожке приблизилась к другой калитке, выводящей в никуда.
Однажды Генрих рассказал Анне, что Изабелла Испанская послала морскую экспедицию с целью обогнуть земной шар. От моряков требовалось найти кратчайший путь в Индию. Это им не удалось, но они и не выпали за край света, как им предрекали многие. Тогда Анна не выказала большого интереса к рассказу — ведь Изабелла была матерью Екатерины Арагонской. Однако вот он, край света, прямо перед ней.
Калитка упиралась в стену из ничего, невидимую, без запаха и вкуса — Анна пробовала даже лизнуть ее. А на ощупь стена была вполне осязаемой и слегка пощипывала. «Силовое поле», по словам Калхейна, вне привычного времени и пространства. Калитка, одна из трех в замке, вела в какое-то место на Земле по имени Верхняя Слиба, в страну, которая прежде называлась Египет.
Анна подняла Алексиса на руки. За какой-то месяц он заметно прибавил в весе — с тех пор, как она взяла за правило ежедневно навещать его, он стал лучше есть, больше играть и почти прекратил плакать, разве что по ночам.
— Смотри, Алексис, здесь калитка. Дотронься.
Мальчик послушался, но, ощутив пощипывание, отдернул руку. Анна рассмеялась, и спустя мгновение Алексис развеселился тоже.
А вокруг завыли тревожные сирены.
— Но зачем, ваша светлость? — взмолился Калхейн. — Зачем? И ведь не в первый раз!..
— Мне захотелось проверить: а вдруг калитка не заперта? Нам обоим захотелось…
Насчет обоих — это была сознательная ложь. Однако Калхейн мог и не догадаться, что ложь. Или догадаться, но не сразу.
— Я же объяснял вам, ваша светлость, что это не калитка в обычном понимании, которую можно запереть или отпереть. Калитка активируется изменением статического равновесия.
— Так измените его. Мы с царевичем хотим выйти наружу…
Калхейн потемнел лицом: с каждым разом встречи с ней становились все мучительнее. И каждый раз он летел к ней сломя голову. Он старался как мог избегать ее, посылал вместо себя подчиненных, но в обстоятельствах чрезвычайных деться было некуда: ведь именно его лорд Брилл назначил главным ее тюремщиком. Уж это Анна выяснила доподлинно, хотя и постепенно.
— Я говорил вам, ваша светлость, что вы не можете пересечь силовое поле, точно так же, как я не мог бы поселиться в вашем Гринвичском дворце. В потоке времени за этой калиткой — в моем временном потоке — вас попросту не существует. В ту же секунду, как вы проникнете за силовое поле, вы исчезнете без следа. Вы обратитесь в прах…
Опять та же угроза — что там, то и здесь. Алексису она сказала по-русски печальным тоном:
— Он никогда нас не выпустит. Никогда, никогда!
Мальчик заплакал. Она прижала его к себе, укоризненно глядя на Калхейна, которому становилось все труднее сдерживать невольный гнев. Точно уловив момент, когда гнев мог бы выплеснуться наружу, она произнесла с притворной, хорошо подделанной тоской:
— Но ведь здесь, в чужом для нас времени, нам почти нечего делать. Как вы не понимаете этого, мастер Калхейн? Разве не то же самое случилось бы с вами, окажись вы в Англии — у меня при дворе?
На его лице отразилась война эмоций. Свободной рукой Анна легко коснулась его предплечья. Он взглянул на ее длинные изящные пальцы, на нежный шелк, соприкоснувшийся со скучной, тусклой формой, и едва не задохнулся:
— Для вас я сделаю все, что в моих силах. Все, что не запрещено правилами, ваша светлость…
Нет, ей не удалось пока добиться, чтобы он, не сдержавшись, назвал ее Анной, как в тот день, когда она швырнула ему вслед канделябр. Она отвела руку, прижала плачущего мальчугана еще плотнее и зашептала ему что-то так тихо, что Калхейн ничего не услышал. Да и не понял бы, если бы услышал. Склонившись к ней, он спросил:
— Что вы сказали ему, ваша светлость?
— Не зайдете ли вы ко мне снова вечерком? Сыграем дуэтом — я на лютне, вы на гитаре, а Алексис послушает…
Калхейн отшатнулся. По глазам было видно, что он в панике.
— Ну пожалуйста, мастер Калхейн…
Он покорно кивнул.
Лемберт следила за монитором. На экране — госпитальная палата, зарешеченные окна, низкие белые кушетки. Однако Елена Троянская, как обычно, сидит на полу в полной неподвижности. Это ее единственное повседневное времяпрепровождение, если не считать тех ужасных, хотя и недолгих, минут, когда она вдруг впадает в буйство и, пронзительно вскрикивая, рвет свои немыслимо роскошные волосы. В ее криках нельзя разобрать ни единого членораздельного звука — и так с самой первой минуты, когда ей сообщили, куда она попала и почему. Может статься, ее хрупкий мозг, и без того перенапряженный на почве романа с Парисом, теперь сломался столь бесповоротно, что она вообще уже никого не слышит. Да уж, сказала себе Лемберт, Елена — отнюдь не ровня Анне Болейн.
А Анна сидела рядом с умалишенной, накрыв своими шелковыми юбками ее белую тунику, да еще и склонившись к ней всем телом так, что их волосы спутались — стремительный темный водопад с непокорными черными кудрями Елены. Не отдавая себе в том отчета, Лемберт провела рукой по собственной бритой голове.
Что пытается госпожа Болейн втолковать королеве Елене? Шепот был таким тихим, что микрофоны не улавливали слов, а двойная копна волос скрывала движения губ. И, тем не менее, Лемберт была более чем уверена, что Анна говорит что-то. А Елена, недвижная, как изваяние, все-таки слушает? Да какая разница, если, с точки зрения гречанки, язык, на котором к ней обращается гостья, появится лишь через две тысячи лет!
Однако эта неугомонная Болейн навещает Елену каждый день, сразу после царевича. Конечно, она из эпохи почти столь же варварской, как эпоха Троянской войны, — возможно, это дает ей преимущество воздействия на помешанную на уровне подсознания?
Вошел Калхейн, глянул на монитор, поморщился.
— Калхейн, ты глупец, — объявила она, не повышая тона. Он не ответил. — Ты бежишь к ней, когда бы она тебя ни позвала. Ты…
Он стремительно, чуть не прыжками, пересек комнату, схватил Лемберт за плечи, оторвал от пульта, рывком поднял на ноги. На мгновение ей почудилось, что он вот-вот ударит ее, — надо же, ученые подрались друг с другом! Она даже напряглась, чтобы без промедления дать сдачи. Только он вдруг отпустил ее и даже слегка подтолкнул, вынуждая мягко плюхнуться обратно на стул. И сказал:
— По сравнению с ней ты булыжник, оплывший салом…
Лемберт уставилась на него, не мигая. А он включил собственный пульт и принялся за работу, будто ничего не случилось. Что-то в ней оборвалось, подкатилось к горлу и застыло — каждый позвонок окунули в ледяную ванну. Она вновь поднялась, деревянными шагами вышла из комнаты и двинулась по коридору.
Булыжник, оплывший салом. Тяжелый, инертный и одновременно рыхлый, как улитка или слизняк. Неуклюжий, лишенный грации и привлекательности, а может, и индивидуальности, словно камни, неотличимые друг от друга. Булыжник, оплывший салом…
Анна Болейн как раз покинула палату королевы Елены. Когда Лемберт решила вернуться к монитору, она столкнулась с худышкой лицом к лицу. И, не удержав раздражение, проворчала голосом низким, как подземный гул:
— Оставьте его в покое…
Анна смерила Лемберт холодным взглядом, но кто имеется в виду, спрашивать не стала. А ту было уже не остановить:
— Вы что, не догадываетесь, что за вами наблюдают каждую минуту? Что вы не можете даже сесть на горшок без того, чтобы это не осталось в записи? Как вы надеетесь затащить его к себе в постель? Или сделать что-нибудь грязное с бедной Еленой?
Анна нарочито распахнула глаза, воскликнув:
— На горшке? Наблюдают? У меня что, нет права на уединение хотя бы в той мере, какую соблюдают даже дикие звери?..
Лемберт сжала кулаки: Анна играла! Кто-то уже сообщил ей, или она догадалась сама, о круглосуточном наблюдении. Теперь она разыгрывала спектакль — это было ясно, только непонятно, зачем. Какой-то частью сознания Лемберт объективно отметила, что впервые ощутила желание убить. Вот как, оказывается, сплетаются эмоции, которые исследователи времени постоянно наблюдают со стороны: ярость, ревность, стремление физически уничтожить соперника. Те самые эмоции, что разжигают войны.
— Лучше бы мне никогда не знать об этом! — крикнула Анна еще пронзительнее, чем прежде, и бросилась в свои апартаменты.
А Лемберт поплелась обратно на рабочее место. Булыжник, оплывший салом…
Анна лежала на траве между двумя массивными силовыми установками. Не трава, а пародия на траву: вроде и зеленая, но совсем без запаха. И никакой росы, даже по ночам. Калхейн пояснял, что траву эту, не подверженную болезням, вывели специально и что роса не выпадает в силу малой влажности воздуха. Упоминал он и о том, что ночь здесь такая же искусственная, как трава: настоящих ночей вне времени нет и быть не может. Генриха, наверное, это могло бы заинтересовать, ее же не волновало ни капельки. Но она все равно внимательно слушала и запоминала, как запоминала все, что говорил Майкл.
Она ждала не шевелясь — и дождалась: из-за нависших над головой машин выскочила одна из сотрудниц. Выскочила решительно и целеустремленно.
— Ваша светлость! Что вы здесь делаете?
Анна не удостоила ее ответом, просто поднялась и двинулась назад в замок. Значит, среди машин тоже не спрятаться: женщина точно знала, где искать беглянку.
Трио делегатов Всемирного форума вступило во владения Института времени с явной опаской. Их нельзя было не понять: для тех, кто никогда не покидал своего пространственно-временного континуума, пересечь границу силового поля и очутиться в месте, которого не существует ни в одном привычном смысле, — переживание довольно сильное. Делегаты вглядывались в почву под ногами, осматривали бытовые отсеки и задавали те же вопросы, что и все посетители, — и лишь через несколько часов освоились настолько, чтобы действительно приступить к следствию.
Для начала им был предложен обзор осуществленных перебросок во времени, с которым выступил сам директор. Лемберт, не принимавшая участия в подготовке текста, оценила взвешенную сентиментальность рассуждений о предотвращении войн, о высоком положении заложников в своих эпохах, о глубочайшем уважении Института времени к Всемирной конвенции 2154 года и об альтруистическом расширении святого дела мира на иные временные потоки. Затем Брилл мягко перешел к рассказу о конкретных заложниках, особо нажимая на самого первого. В течение четырех лет после того, как герр Гитлер был взят заложником, национал-социалистская партия Германии практически распалась. Президент Пауль фон Гинденбург умер в положенный срок, однако его преемники придерживались умеренных взглядов и мало-помалу навели в стране порядок. Правда, экономика Германии оставалась по-прежнему слабой, то и дело вспыхивали мелкие волнения, но мировой бойни не произошло.
Лемберт прекратила вслушиваться. Делегаты безусловно знали все это и без директора. Вся Солнечная система знала, что взятие Гитлера заложником обернулось грандиозным успехом, и именно первый успех послужил Институту предпосылкой для получения последующих разрешений. Герра Гитлера содержали в изолированных апартаментах, и он проводил дни за чтением крутых боевиков, — в его время авторов этих книжек еще и на свете не было.
— Весьма впечатляюще, директор, — заявил Горо Соширу, маленький, тоненький, весь вытянутый, типичный космопроходец, созданный для невесомости, с острым умом и репутацией абсолютной неподкупности. — Можно нам теперь поговорить с самими заложниками по очереди?
— И без мониторов. Полученные нами инструкции подчеркивают это категорически, — добавила Анна Влахав.
В следственной комиссии она была старшей. Элегантная, седовласая, с явной примесью китайской крови и с нарочитым отсутствием дополнительных органов. Нельзя было не заметить, что ее левая рука непрерывно подрагивает. Она входила во Внутренний совет Всемирного форума, а некогда сама провела три года в заложницах.
— Будьте любезны, — улыбнулся Сорен Туллио.
Он был молод, красив и очень богат. И малоинтересен. Очевидно, его ввели в комиссию просто за компанию. Каких-либо оригинальных высказываний за ним не числилось, а те, что были, никак не свидетельствовали об особой преданности Церкви. Выходит, ее святейшеству не удалось повлиять на состав комиссии, а может, она и не пробовала этого делать.
— Безусловно, — ответил Брилл. — Такая возможность будет вам предоставлена. В ваше распоряжение выделен малый конференц-зал. Согласно указаниям Церкви, он превращен в святилище, где нет мониторов какого бы то ни было вида. Однако я порекомендовал бы, чтобы вы разрешили присутствие при беседе с герром Гитлером хотя бы одного охранника. Хотя решать, разумеется, вам.
— Против охранника возражений нет, — высказалась Влахав. — Герр Гитлер — отнюдь не главная наша забота.
Вот это номер, подумала Лемберт. Ну а кто забота главная, догадаться нетрудно…
Гитлера делегаты отпустили через десять минут, а пребывающую в ступоре Елену — через три: из нее не вытянули ни слова. Разговор с царевичем продолжался полчаса. Зато Анна Болейн провела в малом конференц-зале четыре часа двадцать три минуты. Вышла она спокойно и сосредоточенно, с ничего не выражающим лицом, и прошествовала в свои покои. А трио делегатов осталось сидеть поджав губы, в полном молчании. Наконец Анна Влахав, бывшая заложница, объявила Тошио Бриллу:
— В данный момент мы воздержимся от комментариев. О нашем решении вам сообщат.
Брилл прищурился, — но что он, в сущности, мог сказать?
На следующий день ему повесткой предложили предстать перед Всемирным форумом по тягчайшему из обвинений — в дурном обращении с заложниками, удерживаемыми ради сохранения мира. В качестве судей выступит Внутренний совет в полном составе. Поскольку за директором сохраняется право встретиться с обвинителями лицом к лицу, заседание будет проходить на территории Института времени.
Что же такого она им брякнула? — изумлялась Лемберт. Они ведь не поверили бы никаким бездоказательным утверждениям. Как же она, негодяйка, добилась своего?
— Похоже, — поделилась Лемберт с Калхейном, — делегаты не видят разницы между политическими заложниками из нашей эпохи и заложниками, выхваченными из призрачных параллельных миров…
— А с какой стати им углубляться в различия? — холодно отозвался Калхейн.
Идеалист! Ну и куда тебя завел твой идеализм?
В тот вечер Лемберт дежурила у мониторов. Царевич мирно спал в своей кроватке. Тогда она переключилась на покои Анны Болейн и слушала, как та играет на лютне и напевает себе под нос баллады, написанные для нее Генрихом VIII в дни, когда их страсть была юной и свежей, то есть шесть столетий назад.
Анна наносила вышивку на бархатный рукав цвета корицы. Прядями черного шелка она выводила переплетенный вензель — «Г» и «А», Генрих и Анна. Пусть их шпионящие машины и они сами думают, что им заблагорассудится.
Дверь отворилась без стука, и появился Калхейн, даже не испросив разрешения войти. Остановился над ней, всмотрелся в ее работу, заглянул ей в лицо.
— Зачем, Анна? Зачем вы это сделали?
Она рассмеялась. Наконец-то он назвал ее просто по имени — Анна. Именно теперь, когда это, скорее всего, уже не имеет значения.
Поняв, что отвечать она не собирается, он прибег к более официальному тону.
— Вам в помощь выделен юрист. Он прибудет завтра.
Томас Кромвель[33] был юристом, как и сэр Томас Мор. И оба погибли по воле Генриха. Сам же мастер Калхейн ей об этом и сообщил, и тем не менее он до сих пор верит, что юридическая помощь, раз она предусмотрена законом, способна принести пользу.
— Юрист первым делом просмотрит все записи. Что вы делали и что говорили, минута за минутой.
Она насмешливо улыбнулась.
— Зачем вы сообщаете мне об этом?
— Вы вправе знать…
— Ах, как вы заботитесь о моих правах! Так же как и о моей безвременной смерти… — Она затянула конец нити и срезала остаток. — Как это у вас получается, что вы знаете все про свои машины, командуете ими и не ведаете той истины, что каждому из нас суждено умереть?
— Мы знаем об этом, — ответил Калхейн спокойно. Наконец-то его тяга к ней угасла, и она уловила перемену. Словно колодец пересох — то, что он назвал ее по имени, было последней каплей живой воды. — Просто мы стараемся предотвратить смерть, если только можем.
— В том-то и соль, что не можете! «Предотвратить смерть» — будто она то же самое, что лихорадка. Вы можете лишь отсрочить ее, мастер Калхейн, и даже не задаете себе вопроса: а стоит ли это делать?
— Я зашел к вам исключительно для того, чтобы предупредить о приходе юриста, — холодно произнес Калхейн и откланялся. — Спокойной ночи, госпожа Болейн.
— Спокойной ночи, Майкл, — ответила она и расхохоталась.
Приступ хохота продолжался и после того, как за Калхейном закрылась дверь.
Зал всех времен, рассчитанный на триста человек, был заполнен до отказа.
Лемберт припомнила свою лекцию, читанную здесь кандидатам в историки, включая того — как его звали? — с фиалковыми глазами. Тогда два десятка молодых людей жались у квадратов, виртуальных и имитированных, вглядываясь в разворачивающиеся на них ужасы, — но ни ужасов, ни самих квадратов в действительности здесь не было. Сегодня квадраты не возникали вообще, середина зала была пуста, а по всем четырем сторонам поднимались в десять рядов полированные скамьи с высокими спинками, на которых расположились члены Внутреннего совета, архиепископы, ламы и шаманы от Церкви святых заложников, а также репортеры, представляющие все крупнейшие сети новостей Солнечной системы. Ее святейшество сидела в окружении своих сторонников, делая вид, что не хочет привлекать к себе внимания. А Тошио Брилл занял отдельный стул лицом к лицу с нынешним председателем Всемирного форума, марсианином Дагаром Кренайа.
Анну Болейн провели на предназначенное ей место. Она шла с гордо поднятой головой, шурша длинными черными юбками. Лемберт припомнила, что именно черное она надела и на тот суд по обвинению в измене в 1536 году.
— Слушания начинаются, — провозгласил председатель Кренайа.
Он носил волосы до плеч, — вероятно, мода на Марсе вновь изменилась. Лемберт глянула на бритые черепа своих коллег, на длинные, свободно падающие черные волосы Анны Болейн и вдруг шепнула сидящему рядом Калхейну:
— Помяни мое слово, мы тоже вскоре отпустим патлы…
Тот посмотрел на нее, как на сумасшедшую.
А ведь и впрямь нетрудно сойти с ума, когда переживаешь любое событие дважды — сперва во время исследований и повторно наяву. Доступно ли такое суждение разуму Анны Болейн? Да, конечно, своей репликой насчет волос она, Лемберт, продемонстрировала собственное легкомыслие, — но уж куда ей до легкомыслия той же Анны, когда-то заявившей в Тауэре в канун казни: «Зато ни у кого не возникнет хлопот, когда мне будут придумывать прозвище. Останусь в истории королевой Анной Без Головы…»
Внезапно ненависть к этой женщине полыхнула в сердце Лемберт с новой силой. Она-то помнит слова, каких Анне теперь никогда не произнести, а Анна помнить не может. Но, завещав свои слова истории и передав их таким образом Лемберт, Анна Болейн их обесценила, и, может быть, именно в этом ее главное преступление, за которое ее никогда не осудят. Эти судебные слушания, столь важные для Лемберт, Брилла и Калхейна, сделались как бы переигровкой процесса, состоявшегося века назад. Все как бы известно заранее, а значит, обесценено. Анна украла у них их собственную эпоху, которую они, по-видимому, не умели толком ценить.
— Обвинения, — провозгласил Кренайа, — сводятся к тому, что Институт времени преступно нарушил основополагающие условия содержания святой заложницы Анны Болейн, которую взяли таковой ради предотвращения войны. Обвинения распадаются на три пункта, которые и будут сегодня рассмотрены. Первый: сотрудники Института сознательно умножили душевные муки заложницы, сосредоточив ее внимание на страданиях, выпавших на долю тех, кого она покинула в силу изъятия из своего времени, и на определенных аспектах ее нынешнего положения, которые вызывают эмоциональный стресс. Второй пункт: сотрудники Института вообще неправильно выбрали заложника, действительно способного предотвратить войну. И третий: сотрудники обдуманно использовали заложницу для сексуальных посягательств.
Лемберт ощутила, как все внутри сжалось и замерло. Калхейн вскочил на ноги, затем медленно опустился обратно на скамью. Лицо у него застыло, словно маска. Неужели он… Нет! Конечно, Анна ослепила его, но не до такой же степени, чтобы ради нее испортить себе карьеру. Он все-таки не Генрих — ведь и она, Лемберт, не позволила себе увлечься начальником настолько, чтобы потерять голову…
По рядам зрителей прокатился неровный шумок, будто испортилось электронное оборудование. Кренайа постучал молотком, восстанавливая порядок.
— Директор Брилл, каков ваш ответ на предъявленные обвинения?
— Обвинения ложны, председатель. Все три.
— Заслушаем показания против Института.
Анна Болейн заняла тот стул, где до нее сидел Брилл. «Она вошла, как триумфатор, и уселась с элегантностью и достоинством…» Цитата из иных времен. Лемберт впервые за много дней взяла Калхейна за руку. Рука была вялой и безвольной.
— Госпожа Болейн, — обратился к заложнице председатель: видимо, его не предупредили, что Анна требует обращения к себе как к королеве, и промашка принесла Лемберт злорадное удовольствие, — поведайте нам, почему и как ваши душевные муки умножились в силу действий сотрудников данного Института?
Анна протянула руку, и, к несказанному удивлению Лемберт, юрист заложницы подал ей лютню. На официальных слушаниях, проводимых Всемирным форумом, — лютню! Анна принялась наигрывать заунывный жалобный мотивчик. Неподвязанные черные волосы упали вперед, закрывая лицо, и хрупкое тело остро контрастировало с горечью слов:
Имя мое замарано — и, боюсь, навсегда.
В душе моей незвано поселилась беда.
Отныне и навеки пустыми будут года.
О горе мне, горе!
Беззаботно жила я день ото дня,
Лишь память о хорошем храня.
Голубушка смерть, укачай меня!
О горе мне, горе!
Меня осуждают со всех сторон —
Мне все равно, раз покинул Он.
Пусть скорбно звучит похоронный звон.
Смерть, возьми меня вскоре!
Едва отзвучала и замерла последняя нота, Анна подняла взгляд на председателя Кренайа.
— Я написала это, милорды, в той своей прежней жизни. Мастер Калхейн из здешнего замка играл это для меня, наряду с предсмертными песнями, сочиненными моим… моим братом…
— Госпожа Болейн…
— Не беспокойтесь, я возьму себя в руки. Хотя предсмертную песню брата мне, милорды, было очень тяжело слушать. Ведь он был обвинен и приговорен из-за меня, а я его горячо любила…
Кренайа повернулся к юристу, чьи помощники потратили добрый месяц на детальный, минута за минутой, просмотр записей.
— Калхейн действительно вынуждал ее слушать эти песни?
— Да, — подтвердил юрист.
Калхейн рядом с Лемберт сидел ни жив ни мертв.
— Продолжайте, — предложил Кренайа Анне.
— Он рассказывал мне, что меня заставляли страдать, наблюдая, как умирают те, кого обвинили вместе со мной. Как меня подвели к окну прямо над плахой, как мой брат Джордж опустился на колени и положил голову, как палач занес топор…
Она запнулась дрожа. По залу пронесся ропот. Да, это и впрямь походило на жестокость. Вот только кто был тут повинен? Кто обязал Калхейна делать то, чего сам он отнюдь не хотел?
— Но худшее, милорды, — продолжала Анна, — даже не это. Мне рассказали, что я отреклась от собственного ребенка. Я подписала бумагу, подтверждающую, что я не имела права на законный брак, поскольку была ранее обручена с сэром Генри Перси, а стало быть, моя дочурка Елизавета — дитя незаконное и не имеет права на трон.[34] Меня истязали тем, что я предала свою дочь, лишив ее будущего. И он повторял мне это снова и снова. Я имею в виду мастера Калхейна…
Кренайа опять обратился к юристу:
— Это тоже есть в записи?
— Да.
— Но, госпожа Болейн, — заявил председатель, — переброска во времени сделала все эти события невозможными. В вашем временном потоке их больше не случится. Почему же вы утверждаете, что они умножили ваши муки?
Анна встала, шагнула вперед, остановилась. И сказала хрипло, но горячо:
— Достойный милорд, ну как вы не понимаете? Их не случится только потому, что вы забрали меня сюда. Останься я в своем времени, они лежали бы на моей совести. И смерть брата, и гибель четырех других храбрых мужчин. И объявление моей дочери незаконным ребенком. И те страдания, что я попыталась выразить в музыке… Я избежала всего этого лишь благодаря вам. Пересказывать мне события в таких подробностях — не просто сообщить мне факты, о чем я сама просила, а терзать меня деталями, будоражащими душу и сердце, — означало внушать мне, что я по натуре — исчадие ада, приносящее горе даже самым близким людям. И в том временном потоке, куда меня перенесли, я стала верить, что все-таки совершила все это. Я ощутила свою вину и глубоко переживаю ее до сих пор. Вы сделали меня виновной. Лорд председатель, вы когда-нибудь были заложником? Можете ли вообразить себе мучения, вызванные сознанием того, какое горе вы причинили своим близким? Не просто боль утраты, а смерть, кровь, лишение наследства — и все это вызвали вы сами, а теперь вам втолковывают вашу вину в мучительных подробностях снова и снова, словами и даже песнями! Понимаете ли вы, что это значит для таких, как я, которым не дано вернуться и хоть чем-то утешить пострадавших по моей вине?
В зале висела мертвая тишина. Кто, изумилась Лемберт, мог подсказать Анне Болейн, что председатель Кренайа сам был некогда святым заложником?
— Простите меня, милорды, — произнесла Анна тусклым голосом. — Я позволила себе забыться.
— Вы вправе давать показания в любой форме, — отозвался Кренайа. Казалось, в его голосе зазвучали оттенки и полутона, каких прежде не было.
Допрос продолжался. Другой сотрудник, заявила Анна, уколол ее сообщением, что за ней следят даже на ночном горшке, — Лемберт потупилась, — и вынудил ее выкрикнуть: «Лучше бы мне никогда не знать об этом!..» С того дня, добавила она, скромность вынуждает ее ограничивать свои естественные потребности, что приводит «к отвратительным судорогам и самым неприятным ощущениям».
Затем ее спросили, почему она считает, что Институт выбрал не того заложника. Анна ответила, что ей сказал так лично лорд Брилл. Зал взорвался шумом, и Кренайа опять взялся за молоток.
— Продемонстрируйте запись, — распорядился он.
В центре зала возник квадрат, проецирующий запись сразу на три экрана.
— Милорд Брилл… неужели не нашлось никого другого, кроме меня, кого вы могли бы похитить ради предотвращения войны, до которой оставалось целых сто лет? Я имею в виду гражданскую войну в Англии.
— Математические расчеты указали именно на вас как на лучшую из возможных заложников, ваша светлость.
— Лучшую? В каком смысле лучшую, милорд? Если бы взяли самого Генриха, он не смог бы издать закон о верховенстве короны над церковью. Его исчезновение из жизни послужило бы вашим целям не хуже моего.
— Верно. Но исчезновение Генриха VIII в пору, когда его наследнице был всего месяц от роду… мы сомневались, не приведет ли это к гражданской войне само по себе. К войне между фракцией, поддерживающей Елизавету, и сторонниками королевы Екатерины, которая, не забывайте, била еще жива.
— И что, ваша драгоценная математика вам ничего тут не подсказывает?
— Вероятно, до войны все-таки не дошло бы, — ответил Брилл.
— Тем не менее вы выбрали меня, а не Генриха, и тем самым дали ему возможность обезглавить еще одну жену, мою кузину Кэтрин Ховард.[35] Вы же сами рассказали мне об этом.
Брилл беспокойно пошевелился.
— Совершенно верно, ваша светлость.
— Тогда почему не Генрих, а я?
— Боюсь, ваша светлость не сумеет в должной мере усвоить положения теории вероятностей, а я не сумею вам их объяснить. Увы, ваша светлость.
Анна довольно долго молчала, прежде чем сказать:
— По-моему, вся ваша теория вероятностей сводится к тому, что вам показалось легче справиться с женщиной, чем с Генрихом VIII, которому никто на свете не мог противостоять ни по силе чувств, ни по характеру.
Брилл не нашел ответа. Пленка крутилась десять секунд, пятнадцать — а он все молчал…
— Мистер председатель, — воззвал Брилл сдавленным голосом, — мистер председатель…
— Вам, мистер директор, будет предоставлено время для комментариев, — отрезал Кренайа. — Госпожа Болейн, переходим к третьему обвинению — о сексуальных посягательствах.
А ведь такого термина, подумала Лемберт, в шестнадцатом веке не существовало. Тем не менее Анна поняла, о чем речь.
— Я была напугана, милорд, странностью этого замка. Я опасалась за свою жизнь. Тогда я не ведала, что женщина вправе отказать тем, в чьей власти находится, не ведала, что…
— Потому-то, — вмешался Кренайа, — сексуальный контакт с заложниками запрещен безусловно и повсеместно. Расскажите, что, по-вашему, произошло.
Не что произошло, а что, по-вашему, произошло. У Лемберт чуть-чуть отлегло от сердца.
— Мастер Калхейн просил меня встретиться с ним в закутке… в маленьком алькове под лестницей рядом с кухнями. Ночью. Я была перепугана и пошла.
— Дайте запись, — распорядился Кренайа.
Виртуальный квадрат появился вновь. Анна, в той самой ночной рубашке, в которой ее взяли заложницей, выскользнула из своих покоев, прошмыгнула по темному коридору — запись была сделана в инфракрасных лучах. Вниз по лестнице, за угол от кухонь — и в каморку, спрятанную под лестницей: лестничные марши изгибались под необычным углом, словно их встроили или перестроили после того, как было возведено здание и установлена система слежения. Анна опустилась на колени, заползла под лестницу. И исчезла с экранов.
Лемберт ахнула. Заложники из иных эпох находились под постоянным наблюдением. Таков был непреложный закон. Нарушить его не удавалось никому, однако мерзавке Болейн удалось ускользнуть из-под контроля.
— Мастер Калхейн уже ждал меня там, — сообщила Анна тускло. — И… и использовал меня дурным образом.
Зал захлестнул общий шум. Кренайа повысил голос:
— Госпожа Болейн, записи не подтверждают, что мастер Калхейн, как вы его называете, уже ждал вас. Сам он поклялся, что его там не было. Можете ли вы представить доказательства, что говорите правду?
— Да. Два соображения, милорд. Первое: как бы иначе я узнала, что именно в этом потаенном алькове нет шпионящих машин? Не я же возводила этот замок, и не я здесь хозяйка…
Лицо председателя оставалось бесстрастным.
— А второе соображение?
— Я ношу под сердцем дитя мастера Калхейна.
Общее смятение. Кренайа был вынужден опять стукнуть молотком. Когда порядок восстановился, он обратился к Бриллу:
— Вы знали об этом?
— Нет, никоим образом… заложник вправе, согласно конвенции, отказаться от внутриполостных медицинских обследований. Она казалась здоровой…
— Госпожа Болейн, вы немедленно подвергнетесь врачебному осмотру.
Она кивком подтвердила свое согласие, и Лемберт в тот же миг поняла, что мерзавка сказала правду. Анна беременна — а, стало быть, интрига ее светлости потерпела фиаско. Хотя сама Болейн о том пока не подозревает.
Лемберт взвесила новый факт, взвесила объективно и холодно, — вывод напрашивался сам собой и представлялся неоспоримым.
— Откуда мы знаем, — осведомился Кренайа, — что вы не забеременели до того, как стали заложницей?
— Прошел всего месяц с рождения дочери Елизаветы, и у меня была «белоножка». Спросите своих экспертов, способна ли женщина в таком состоянии принимать мужчин. Спросите специалиста по женщинам моего времени, леди Мэри Лемберт.
Все, кто собрался в зале, завертели головами: кого спросить, кого?
— Кого спросить? — не смолчал и Кренайа. К нему наклонился один из помощников, прошептал что-то на ухо. — Хорошо, мы внесем ее имя в список свидетелей.
— Я ношу дитя Майкла Калхейна, — повторила Анна. — Я, которая оказалась не способной подарить королю принца…
Кренайа отозвался почти беспомощно:
— Ваше последнее замечание не имеет отношения к проводимому расследованию, госпожа Болейн.
Она посмотрела на него, как на скудоумного.
Когда настала очередь Брилла давать показания, тот высыпал на присутствующих гору уравнений вероятности, — но к ответу на вопрос, кого следовало выбрать святым заложником, Генриха или Анну, не приблизился ни на шаг. Так, может статься, женщина права? Проводилось ли собрание, где обсуждались оба кандидата, подсказанных уравнениями Раволи, и прозвучала ли на собрании реплика: «Надо думать о последствиях не только для истории, но и для нашего Института…»? Была ли выдвинута базисная теория о том, что среди тех, кто влияет на ход исторических событий, всегда большой процент женщин? И не увлекся ли кто-нибудь определенным периодом настолько, что решал проблему, исходя не из уравнений, а лишь из собственной увлеченности?
Лемберт и сама не могла бы ответить определенно ни «да», ни «нет». Она же всего-навсего аспирантка. Вернее, была аспиранткой.
Вызвали Калхейна. Он категорически отрицал, что соблазнил Анну Болейн. Баллады на лютне, описание смерти ее брата и судьбы ее ребенка преследовали единственную цель — доказать: то, от чего ее спасли, хуже того, на что ее обрекли здесь. При этом Калхейн так откровенно переживал, что произвел никудышное впечатление — тратил слишком много слов и оправдывался слишком пылко.
Затем пригласили Лемберт. Самым нейтральным тоном, на какой хватило сил, она подтвердила:
— Да, мистер председатель, документы свидетельствуют, что после рождения Елизаветы у королевы Анны были осложнения — так называемая «белоножка». Теперь мы назвали бы это лимфостазом. Ноги опухают и сильно болят, и такое состояние может длиться от двух-трех недель до многих месяцев. Как долго длилась — длилась бы — болезнь госпожи Болейн, точных данных не имеется.
— Может ли женщина в подобном состоянии быть расположена к сексуальной активности?
— Расположена? Нет, безусловно нет.
— Благодарю вас, научный сотрудник Лемберт.
Как только она вернулась на свое место, судьи приступили к выборочному просмотру записей. Час за часом. Калхейн у Анны, взволнованный, уступчивый, не помнящий себя. Анна с царевичем — изгнанница, которая пытается утешить ребенка, оторванного от матери. Елена Троянская, помешанная, внушающая жалость. Брилл, вещающий по всем сетям новостей Солнечной системы, что благородная программа перебросок во времени строится в строгом соответствии со Всемирной конвенцией 2154 года. А Лемберт в часы бесконечных просмотров думала об одном, только об одном, и это было известно всем в зале, кроме Анны Болейн: то, что интриганке могло сойти с рук в эпоху Генриха, в двадцать втором веке никак не получится. Отцовство будущего ребенка может быть подтверждено или опровергнуто генетически еще в утробе матери.
Кто же отец? Марк Смитон, как бы Анна о нем ни отзывалась? Или Генрих, посетивший ее досрочно, — допустим, позже был выкидыш, оставшийся незафиксированным в хрониках? Или все-таки Томас Уайет, ее двоюродный брат и самый преданный кавалер?
Наконец судьи решили, что видели и слышали достаточно, и всем было предложено покинуть зал. Лемберт успела заметить, что Анна удалилась в сопровождении врача. Все, ее песенка спета. Гадюка Болейн просчиталась.
Всемирный форум тянул недолго, чуть менее суток, и объявил решение. Дитя святой заложницы Анны Болейн никакого отношения к Майклу Калхейну иметь не может, и вообще генотип будущего ребенка не соответствует генотипу кого бы то ни было из сотрудников Института времени. Однако Институт виновен в дурном обращении с заложницей по двум другим пунктам. Статус Института как независимой, свободной от налогов организации аннулируется. Директор Тошио Брилл от своих обязанностей освобождается, а равно начальник отдела Майкл Калхейн и сотрудница Мэри Лемберт. Руководство Институтом передается Церкви святых заложников, под прямую ответственность ее святейшества.
Лемберт вышла из здания в примыкающий к нему сад. Смеркалось. Вдалеке на скамье сидела женщина, вокруг нее широко раскинулись юбки. Опоясывающая сад стена казалась темной, фигура женщины еще темнее. Лемберт приблизилась, Анна взглянула вверх на «леди Мэри», вроде бы не удивившись.
— Калхейн уже уехал, я уезжаю завтра. Ни ему, ни мне работать здесь больше не суждено…
Анна молчала, лишь подняла взгляд еще выше. Эти огромные темные глазищи, эта тонкая шея, такая хрупкая… Лемберт сцепила руки почти до хруста, потом спросила:
— Зачем? Зачем вам понадобилось повторять все сначала? Там вы использовали короля, чтобы одолеть церковь, а теперь, в нашем временном потоке, использовали церковь, чтобы… Тогда вы, по крайней мере, отвоевали корону. А здесь зачем? Вы же не добились для себя ровным счетом ничего!
— Вы могли бы взять Генриха. Он заслужил это, я — нет.
— Но мы взяли не Генриха, а вас! — воскликнула Лемберт. — Это уже произошло. Так на что вы рассчитывали?
Вместо ответа Анна повела рукой, показывая себе за спину. Рукав завернулся, и Лемберт отчетливо увидела недоразвитый шестой палец — знак нечистой силы. Через полуосвещенный сад бежал техник, да не просто бежал — несся со всех ног.
— Сотрудница Лемберт!..
— Что случилось?
— Вас просят в здание. Всех, не только вас. Королева — не эта, другая… Королева Елена покончила с собой!..
Сад расплылся перед глазами, с грехом пополам обрел очертания.
— Как ей удалось?
— Закололась серебряными портновскими ножницами, спрятанными под туникой. Так стремительно, что наблюдатели заметили движение на мониторе, но пресечь не успели.
— Передайте, что я иду. — Лемберт повернулась к Анне. — Это вы натворили, вы!..
Анна расхохоталась. Эта леди, записал один из тюремщиков в Тауэре, находит радость в смерти. Отсмеявшись, Анна произнесла:
— Леди Мэри, любое рождение есть приговор к смерти. А ваш век изволил об этом забыть.
— Елене было еще рано умирать! И способствовать тому, чтобы Институт времени распустили, было не обязательно — его распустят так или иначе. Распустят и не восстановят. Но когда-нибудь — не знаю, когда и как, — вы будете наказаны за ваши пакости. И уж я прослежу, чтобы наказание было серьезным…
— Как же вы меня накажете? Может быть, обезглавите?
Лемберт еще раз глянула на Анну: завораживающие черные глаза, шестой пальчик, хрупкая шея… Выдавливая из себя по слову в минуту, сказала:
— Вы сами желаете себе смерти. Как желали и тогда…
— А что еще мне остается? — усмехнулась Анна Болейн. — Кроме стремления приблизить мою жизнь к той, какую я вела и к какой привыкла?
— Вы этого никогда не добьетесь. Мы здесь не убиваем.
— Тогда каким же образом, — вновь усмехнулась Анна, — вы собираетесь меня наказать? Хоть когда-нибудь?..
Лемберт не сумела найти ответ. Безмолвно отвернувшись, она зашагала к поседевшим, помрачневшим в сумерках стенам за садом, к покоям, где распростерлась другая, бездыханная королева.
НЕСПЯЩИЕ
(цикл)
Книга I. Испанские нищие
Генетическими изменениями получен новый тип людей, которые не нуждаются во сне. У этих людей крепкое здоровье, они лучше приспособлены к жизни, умнее, талантливее. И одной из первых «Неспящих» стала Лейша Камден, дочка эксцентричного миллионера. Перед нами история взросления Лейши, когда она начинает понимать, что не такая, как все. Но в обществе растет неприязнь к «Неспящим», своими улучшенными качествами они вызывают зависть и ненависть окружающих…
Часть I
Лейша. 2008 год
Энергично идите вперед, будьте неусыпно бдительны и принесите нам победу.
Глава 1
На антикварных стульях работы Инеса притулились двое, им явно хотелось оказаться подальше отсюда. По крайней мере одному из них. Все это доктор Онг видел уже не раз. Через пару минут он окончательно убедился: в душе женщины вскипает яростное сопротивление. Но ей не победить. Позже, конечно, мужчина за это поплатится, причем платить придется долго и в основном по мелочам.
— Полагаю, доктор, вы уже проверили нашу кредитоспособность, — приветливо произнес Роджер Кэмден. — Давайте обсудим детали, хорошо?
— Конечно, — ответил Онг. — Прежде всего я хотел бы услышать, какие генетические модификации вы выбрали для ребенка?
Женщина внезапно заерзала на стуле. Ей около тридцати — типичная вторая жена. Но вид увядший, словно темп жизни с Роджером Кэмденом оказался ей не по плечу. И Онг охотно верил в это. Каштановые волосы, карие глаза, смугловатая кожа — почти красавица, если бы не мертвенная бледность. Коричневое пальто, не дешевое, но и не модное, туфли, наводящие на мысль об ортопедической обуви. Онг проверил свои записи: ее зовут Элизабет. Похоже, люди часто забывают ее имя.
По сравнению с женой Рождер Кэмден, казалось, прямо-таки излучал энергию. Мужчина за пятьдесят, в деловом костюме итальянского шелка. Чтобы вспомнить его имя, Онгу записи не потребовались. Карикатура этой физиономии красовалась на первой полосе вчерашнего выпуска «Уолл-стрит джорнэл» — недавно Кэмден сорвал крупный куш на инвестициях в транснациональную информационную систему.
— Девочка, — произнесла Элизабет Кэмден. Онг не ожидал, что она заговорит первой. Ее выговор свидетельствовал о принадлежности к высшему британскому обществу. — Блондинка. Глаза зеленые. Высокая. Стройная.
Онг улыбнулся:
— Думаю, вы знаете, добиться желаемых изменений внешности легче всего. Однако фигура зависит от генетической предрасположенности. От того, как вы будете кормить ребенка, естественно…
— Да, да, — перебил Роджер Кэмден, — конечно. А теперь — интеллект. Высокий интеллект. И бесстрашие.
— Простите, мистер Кэмден, личностные факторы еще недостаточно хорошо изучены, чтобы обеспечить генети…
— Я только сравниваю. — Кэмден изобразил добродушную улыбку.
— Способности к музыке, — подсказала миссис Кэмден.
— Опять-таки, миссис Кэмден, можно гарантировать только предрасположенность.
— Этого достаточно, — заметил Кэмден. — Разумеется, прекрасное здоровье.
— Конечно, — заверил доктор Онг.
Клиенты молчали. Пока что их список был довольно скромным, учитывая возможности Кэмдена; в основном клиентуру приходилось отговаривать то от заказа взаимоисключающих способностей, то от слишком больших изменений генотипа, а некоторые почему-то воображали, что за деньги им тут сотворят чудо. Онг ждал. Атмосфера накалялась. Становилось жарко.
— И еще, — произнес Кэмден, — отсутствие потребности во сне. — Элизабет резко отвернулась и уставилась в окно.
Онг взял со стола магнитный зажим для бумаг.
— Позвольте спросить, как вы узнали о существовании этой программы? — поинтересовался он как можно любезнее.
Кэмден широко улыбнулся:
— Так вы не отрицаете ее существования? Снимаю шляпу, доктор.
Онг сдержался:
— И все же откуда вы знаете?
Кэмден сунул руку во внутренний карман пиджака. Шелк сморщился и натянулся; тело и костюм принадлежали к разным слоям общества. Онг вспомнил, что Кэмден — иагаист, личный друг самого Кенцо Иагаи. Кэмден протянул Онгу копию спецификации программы.
— Не ищите утечку в вашей системе информации, доктор. Ни вы и никто другой ее не обнаружат. Далее. — Он внезапно наклонился вперед, чуть понизил тон. — Мне известно, что вы создали двадцать детей, совсем не нуждающихся во сне, что до сего момента девятнадцать из них здоровы, умны и психически нормальны. Более того, они развиваются, опережая свой возраст. Самому старшему уже четыре года, и он умеет читать на двух языках. Я знаю также, что для открытой продажи вы собираетесь предложить эту программу только через несколько лет. Но я хочу приобрести ее для моей дочери сейчас. За любую назначенную вами цену.
Онг встал:
— Я не уполномочен обсуждать с вами этот вопрос, мистер Кэмден. И похищение наших данных…
— Которое не является таковым — в вашей компьютерной системе произошел спонтанный выброс данных в общедоступную сеть. Вам понадобится чертовски много времени, чтобы доказать обратное…
— …и предложение о покупке именно этой генетической программы выходят за рамки моей компетенции. Это следует обсудить на Совете директоров института.
— Конечно, конечно. Когда можно поговорить с ними?
Кэмден посмотрел на него снизу вверх. На свете найдется немного людей, способных смотреть так уверенно, находясь на восемнадцать дюймов ниже глаз собеседника.
— Разумеется, мне хотелось бы сделать предложение тем, кто обладает реальной властью. Это всего лишь выгодная сделка.
— Не совсем так, мистер Кэмден.
— Но и не чисто научные исследования, — возразил тот. — Вы — корпорация, получающая прибыль. И имеете определенные налоговые льготы, предоставляемые только законопослушным фирмам, предназначенным для защиты меньшинств. Их еще ни разу не использовали для защиты потребительских прав, за исключением случая с И-энергетическими установками. Но применить можно, доктор Онг. Меньшинства имеют право пользоваться той же продукцией, что и большинство. Вряд ли ваш институт захочет доводить дело до судебного разбирательства, доктор. Ни одна из двадцати прошедших у вас бета-тест семей не принадлежит к негритянскому или еврейскому меньшинству.
— Суд… Но вы же не негр и не еврей!
— Я отношусь к другой диаспоре — польско — американской. Моя настоящая фамилия — Камински. — Кэмден наконец встал и тепло улыбнулся.
— Послушайте, мы оба знаем, какую шумиху поднимут вокруг этой истории газеты. И, естественно, мне бы не хотелось обнародовать вашу программу в недоработанном виде, только чтобы настоять на своем. Все, что мне нужно, — это купить ваше чудесное открытие для моей дочери. — На его лице появилось мечтательное выражение. — Доктор, знаете, чего бы я добился, если бы мне не приходилось спать?!
Элизабет Кэмден резко сказала:
— Ты и так почти не спишь.
Кэмден покосился на нее, как будто только что вспомнил о ее присутствии.
— Ну нет, дорогая, не сейчас. Но когда я был молод… колледж, я мог бы учиться в колледже и одновременно… Ладно. Это сейчас уже не важно. Главное, доктор, чтобы мы с вашим Советом пришли к соглашению.
— Мистер Кэмден, пожалуйста, немедленно покиньте мой кабинет сейчас.
— Пока вы не потеряли терпение из-за моей самонадеянности? Не вы первый. Надеюсь, вы назначите мне встречу на следующей неделе. Только сообщите моему личному секретарю, Диане Клаверс.
Онг не стал провожать их до двери. Кровь стучала у него в висках. В дверях Элизабет Кэмден обернулась:
— Что случилось с двадцатым?
— Простите?
— С двадцатым младенцем. Мой муж сказал, что девятнадцать из них здоровые и нормальные дети.
Биение в висках усилилось, кровь прилила еще сильнее. Онг понимал, что, невзирая ни на что, ответит, а позднее горько пожалеет о своей несдержанности.
— Двадцатый ребенок погиб. Родители развелись еще во время беременности, и мать не вынесла круглосуточного плача постоянно бодрствующего младенца.
Элизабет Кэмден широко раскрыла глаза:
— Она его убила?
— Случайно, — коротко произнес Кэмден. — Слишком сильно встряхнула малютку. — Он хмуро посмотрел на Онга: няни, доктор. Посменно. Вам следовало выбирать достаточно обеспеченных родителей.
— Это ужасно! — выпалила миссис Кэмден.
Когда они ушли, Онг принял десять миллиграммов циклобензаприна-3. Старая рана опять болит. Он долго стоял у окна, ощущая, как исчезает боль в висках и постепенно приходит спокойствие. Внизу мирно плескалось озеро Мичиган. Прошлой ночью полиция в очередной рейд прогнала всех бродяг, они еще не успели вернуться. Только жалкие пожитки пестрели в кустах прибрежного парка: потрепанные одеяла, газеты, пластиковые мешки, трогательно напоминавшие попранные знамена. Незаконно спать в парке, незаконно входить в него без разрешения местного жителя, незаконно быть нищим и не иметь собственного дома. Одетые в униформу смотрители парка начали методично собирать мусор и заталкивать их в чистые самоходные контейнеры.
Онг снял трубку и набрал номер председателя Совета директоров Биотехнического института.
Четверо мужчин и три женщины сидели вокруг полированного стола красного дерева в зале заседаний. «Доктор, адвокат, индейский вождь», — вспомнила детскую считалочку Сьюзан Меллинг, по очереди взглянув на Онга, Джуди Салливан и Кэмдена. Она улыбнулась. Доктор заметил ее улыбку и застыл, как замороженный. Индюк. Джуди Салливан, институтский адвокат, повернулась и тихо сказала что-то худому и нервному адвокату Кэмдена. Его хозяин, Роджер Кэмден, индейский вождь, казался самым беспечным в этом зале. Как это ему удалось стать таким богатым, начав с нуля? Благодаря своей энергичности, что ли? Кэмден просто сиял, лучился; он так отличался от других будущих родителей, что Сьюзан не на шутку им заинтересовалась. Как правило, будущие папы и мамы — особенно папы — сидели здесь, как на церемонии слияния корпораций. Кэмден же выглядел, будто пришел на день рождения.
Так оно, конечно, и было. Сьюзан улыбнулась ему, и ей стало приятно, когда он улыбнулся в ответ. Интересно, каков он в постели? Онг величественно нахмурился и встал.
— Леди и джентльмены, приступим. Вероятно, сначала надо всех представить. Мистер и миссис Роджер Кэмден — это, разумеется, наши клиенты. Мистер Джон Яворски, адвокат мистера Кэмдена. Мистер Кэмден, это Джуди Салливан, руководитель юридического отдела института; Сэмюэль Креншоу, представитель директора института доктора Брэда Марстейнера, и доктор Сьюзан Меллинг, разработавшая генетическую программу воздействия на сон. Несколько правовых замечаний, представляющих интерес для обеих сторон…
— Забудем на минуту о контракте, — перебил Кэмден. — Поговорим о сне. Я бы хотел задать несколько вопросов.
— Что вас интересует? — спросила Сьюзан.
Глаза Кэмдена ярко синели на грубоватом лице. Он оказался совсем не таким, как она ожидала. Миссис Кэмден выглядела то ли мрачной, то ли испуганной.
Онг кисло сказал:
— Доктор Меллинг, вам слово.
Сьюзан предпочла бы отвечать на вопросы. Ей было любопытно, как поведет себя Кэмден. Но она не стала дальше испытывать терпение Онга и послушно встала.
— Позвольте начать с краткой характеристики. Исследователи давно выявили три фазы сна. Первая — «медленный», который дает дельта-волны на электроэнцефалограмме. Вторая — сон «быстрых движений глаз», или БДГ, гораздо более глубокий, при котором появляется большинство сновидений. Эти две фазы образуют период «основного сна». Третья фаза «необязательный сон». Некоторые люди успешно обходятся без него и спят три — четыре часа за ночь.
— Это про меня, — сказал Кэмден. — Я добился этого тренировкой. А могут ли так все остальные?
Похоже, намечается все-таки диалог.
— Нет. У каждого свой механизм сна. Соединительные ядра в стволе головного мозга…
— Не стоит сильно углубляться, Сьюзан, — перебил Онг. — Придерживайтесь общеизвестных фактов.
— Соединительные ядра регулируют равновесие между нейронами-передатчиками и пептидами, которое порождает потребность во сне, не так ли?
Сьюзан не смогла удержать широкую улыбку. Кэмден, этот безжалостный финансист, ждет похвалы, словно приготовишка. Онг совсем скис. Миссис Кэмден смотрела в окно.
— Правильно, мистер Кэмден. Вы усвоили урок.
— Это же моя дочь, — ответил Кэмден, и у Сьюзан перехватило дыхание. Давненько она не слышала подобного благоговения.
— Значит, — продолжала Сьюзан, — вам уже известно, что люди спят потому, что мозг нуждается в отдыхе. Исследования последнего двадцатилетия показали, что это единственная причина. Ни «медленная» фаза сна, ни БДГ-фаза не выполняют каких-либо функций, которые нельзя было бы осуществить, пока организм бодрствует. Многие процессы могут происходить во время бодрствования, если произвести нужные гормональные изменения.
Сон играл важную роль в эволюции. После того как голодные предки млекопитающих набивали брюхо и разбрызгивали сперму, сон держал их подальше от хищников, помогая выжить. Но сейчас это рудимент, подобно аппендиксу. Поэтому можно выключить его на генетическом уровне.
Онг терпеть не мог, когда Сьюзан чересчур упрощала. Какое легкомыслие. Если бы заседание вел Марстейнер, никакого «брюха» или «спермы» не было бы.
— А что скажете о сновидениях?
— Они не нужны. Остаточная бомбардировка коры головного мозга, чтобы держать его в состоянии полуготовности отразить нападение хищника во время сна. Бодрствование для этой цели подходит больше.
— Почему же тогда оно сразу не вытеснило сон?
Кэмден пытался подловить ее. Восхищенная такой наглостью, Сьюзан щедро одарила его ослепительной улыбкой.
— Я уже говорила: инстинкт самосохранения. Но когда налетает современный хищник, скажем, инвестор в транснациональную информационную систему, безопаснее не спать.
— Какая доля БДГ-фазы у зародыша и младенца? — выпалил Кэмден.
— Опять-таки рудимент. Мозг прекрасно развивается и без нее.
— А восстановление нейронов во время медленной фазы?
— Верно. Но оно может происходить и во время бодрствования, если молекула ДНК запрограммирована на это.
— А производство энзимов роста?
Сьюзан опять поглядела на него с восхищением.
— Продолжается. Генетическое регулирование привяжет его к другим изменениям в шишковидной железе.
— А…
— Побочные эффекты? — встряла миссис Кэмден.
Сьюзан повернулась к Элизабет Кэмден. Она и забыла о ее присутствии.
— Хороший вопрос. — Сьюзан сделала паузу; она наслаждалась. — По сравнению со своими сверстниками неспящие дети, уровень интеллектуального развития которых не корректировался, более умны, жизнерадостны и лучше решают задачи.
Кэмден вынул сигарету. Эта архаичная привычка неприятно поразила Сьюзан. Затем она поняла, что Роджер Кэмден скрывает свои чувства этим демонстративным жестом.
— Позвольте мне объяснить, — сказала Сьюзан. — Сон возникает потому, что осаждаемая со всех сторон нейронами кора старается разобраться в возникающих образах и воспоминаниях, затрачивая на это уйму энергии. Если исключить эти издержки, мозг не будет страдать от испаза и сможет лучше справляться с поступающей извне информацией.
Врачам уже более полувека известно, что антидепрессанты полностью подавляют БДГ-фазу. Последние исследования доказали также справедливость обратного. Неспящие дети — жизнерадостные, открытые… веселые.
— А какой ценой? — миссис Кэмден изо всех сил сохраняла невозмутимость, но губы ее дергались.
— Никакой. Никаких побочных воздействий.
— Пока! — резко возразила миссис Кэмден.
Сьюзан пожала плечами:
— Пока.
— Им же всего четыре года!
Онг и Креншоу пристально смотрели на нее. Жена Кэмдена заметила это — она откинулась назад и поплотней запахнула шубку, ее лицо стало бесстрастным.
Кэмден выпустил облако дыма.
— За все надо платить, доктор Меллинг. — Сьюзан понравилось, как он произнес ее имя.
— Как правило — да. Особенно при генетических вмешательствах. Но мы не обнаружили ничего отрицательного. — Она улыбнулась Кэмдену. — Неужели слишком трудно поверить, что единственный раз природа дала нам нечто по-настоящему прекрасное, полезное? Без скрытых подвохов?
— Не природа. Разум людей, подобных вам, — ответил Кэмден. Эти слова поразили Сьюзан больше, чем все сказанное ранее. Финансист не сводил с нее глаз. В груди Сьюзан что-то сжалось.
— Полагаю, — заметил доктор Онг, — что мы немного вышли за рамки нашего совещания. Мистер Кэмден, если у вас нет больше вопросов, может быть, мы вернемся к правовым аспектам, затронутым мисс Салливан и мистером Яворски. Благодарю вас, доктор Меллинг.
Сьюзан кивнула. Даже не глядя на Кэмдена, она чувствовала его присутствие.
Дом выглядел примерно так, как она представляла, — громадное сооружение в стиле Тюдор на берегу озера Мичиган к северу от Чикаго. Между воротами и домом густо росли деревья, а к волнам озера тянулось открытое пространство. Спящую траву покрывали пятна снега. Сьюзан работала с Кэмденами уже четыре месяца и сегодня впервые навестила их.
Приехала еще одна машина. Грузовик по изогнутой подъездной дорожке подрулил к служебному входу в торце здания. Один из рабочих позвонил в дверь; второй начал выгружать из кузова детский манеж в пластиковой обертке. Розовые и желтые кролики на белом фоне. Сьюзан на мгновение зажмурилась.
Кэмден сам открыл ей. Похоже, он изо всех сил пытался скрыть беспокойство.
— Зачем вы приехали, Сьюзан!
— Решила предупредить ваш визит, Роджер. Миссис Кэмден дома?
— В гостиной.
Кэмден провел ее в большую комнату с камином. Английская мебель, репродукции картин, изображающих собак или корабли… все висит дюймов на восемнадцать выше, чем следовало бы. Наверное, интерьером занималась Элизабет. Она не встала со своего кресла, когда вошла Сьюзан.
— Я отниму у вас несколько минут, — сказала Сьюзан. — Мы получили результаты анализов аминокислот, ультразвукового обследования и теста Лэнгстона. Имплантированный зародыш развивается нормально. Однако возникло осложнение.
— Какое? — Кэмден достал сигарету, взглянул на жену и положил сигарету обратно.
— Миссис Кэмден, по чистой случайности в ваших яичниках в прошлом месяце развились яйцеклетки. Мы взяли одну для генной хирургии. Вторая яйцеклетка тоже была оплодотворена. Вы носите в себе два зародыша.
Элизабет Кэмден застыла:
— Близнецы?
— Нет, — ответила Сьюзан и тут же поправилась: — Я хочу сказать, да. Они близнецы, но генетическим изменениям подвергся один. Другой будет так называемый нормальный ребенок. А я знаю, что вы не хотели такого.
— Да. Я не хотел, — сказал Кэмден.
— А я хотела, — выговорила Элизабет. Кэмден бросил на нее яростный взгляд и на сей раз закурил. Сьюзан подозревала, что Кэмден затягивается чисто машинально.
— Влияет ли на зародыш присутствие другого плода?
— Нет, — уверила Сьюзан. — Конечно, не влияет. Они просто… сосуществуют.
— Вы можете сделать аборт?
— Придется изъять оба зародыша. Удаление немодифицированного эмбриона вызовет изменения в плаценте и, возможно, спонтанный выкидыш второго. — Она глубоко вдохнула. — Разумеется, есть и другой путь — начать все с начала. Но, как я уже говорила, вам очень повезло, что искусственное оплодотворение произошло всего лишь со второй попытки. Некоторым парам требуется восемь или десять попыток. Если придется все повторить, процесс может весьма затянуться.
— Повредит ли присутствие второго зародыша моей дочери? — спросил Кэмден. — Она будет полноценно развиваться? Или что-либо изменится на поздней стадии беременности?
— Нет. Я вижу только одну реальную угрозу — преждевременные роды.
— Насколько раньше? Это опасно для матери?
— Почти наверняка нет.
Кэмден продолжал курить. В дверях появился слуга:
— Сэр, звонят из Лондона. Джеймс Кендалл от мистера Иагаи.
— Я отвечу. — Кэмден встал, не сводя глаз с жены. — Все будет в порядке, Элизабет. Не волнуйся.
Целую минуту женщины сидели молча. Сьюзан чувствовала разочарование — не такого Кэмдена она ожидала увидеть. Она вдруг ощутила, что Элизабет Кэмден усмехается.
— О да, доктор. Он такой. Властный. Но ребенок слишком много для него значит. — Она тихо, взволнованно рассмеялась. — Двое. Вы… вы знаете, какого пола другой?
— Оба эмбриона женского пола.
— Я хотела девочку. И теперь она у меня будет.
— Так вы не станете прерывать беременность?
— О нет. Спасибо за то, что приехали, доктор. — Сьюзан явно давали понять, что визит окончен. Никто не провожал ее. Но когда она уже садилась в машину, Кэмден выбежал из дома.
— Сьюзан! Я хотел поблагодарить вас. Вы проделали такой путь, чтобы сообщить лично.
— Вы уже поблагодарили.
— Да. Хорошо. Вы уверены, что второй зародыш не повредит моей дочери?
— Зародыши абсолютно безопасны друг для друга, — сказала Сьюзан.
Он улыбнулся. И промолвил тихо и грустно:
— И вы считаете, что оба должны быть одинаково важны для меня. Чушь. Почему я должен притворяться? Особенно перед вами.
Сьюзан открыла дверцу машины. Нет, к этому она не готова… Кэмден нагнулся, чтобы закрыть дверцу, в его поведении не было и намека на флирт.
— Мне следует заказать второй манеж.
— Да.
— И второе детское сиденье для машины.
— Да.
— Но не вторую ночную няню.
— Это вам решать.
— И вам. — Внезапно он резко наклонился и поцеловал ее. Вежливый и преисполненный уважения поцелуй потряс Сьюзан. Даже похоть и властность оставили бы ее равнодушной, но это… Кэмден опередил ее реакцию: он захлопнул дверцу машины и пошел к дому. Сьюзан дрожащими руками держалась за руль, пока шок не сменился веселым удивлением — это был нарочито отстраненный поцелуй, специально придуманная загадка. И похоже, продолжение не заставит себя ждать.
Интересно, как Кэмден назовет своих дочерей?
Доктор Онг шел по полуосвещенному больничному коридору. Сестра, дежурившая у входа в родильное отделение, шагнула вперед, намереваясь остановить его — была полночь, часы посещений давно истекли, — но, узнав, отступила на свой пост. За углом было вмонтировано обзорное стекло в детскую. К немалому раздражению Онга, Сьюзан Меллинг стояла здесь, прижавшись к стеклу, и плакала.
Онг никогда не любил женщин. Даже самые выдающиеся из них не способны, очевидно, сдерживать свои эмоции и не выставлять себя в чертовски идиотском виде.
— Посмотрите. — Сьюзан с легким смешком вытерла глаза. — Доктор, вы только взгляните.
Роджер Кэмден в халате и маске держал младенца в белой распашонке и светлом одеяльце. Синие глаза Кэмдена — театрально синие, в жизни у мужчины не должно быть таких ярких глаз — сияли. Головку новорожденной покрывал светлый пушок; у нее были широко расставленные глаза и розовая кожа. Всем своим видом Кэмден словно показывал, что ни один ребенок на свете не обладал такими достоинствами.
— Роды без осложнений? — спросил Онг.
— Да, — всхлипнула Сьюзан Меллинг. — Идеальные. Элизабет чувствует себя хорошо. Она спит. Разве он не прекрасен? Самый предприимчивый из всех, кого я знала в жизни. — Она вытерла нос рукавом. Онг понял, что Сьюзан пьяна. — Я когда-нибудь говорила вам, что была обручена? Пятнадцать лет назад, еще в колледже. Я разорвала помолвку, потому что он стал казаться мне таким скучным. О Боже, зачем я все это рассказываю? Извините.
Роджер Кэмден положил младенца в маленькую колыбельку на колесиках. Табличка над ней гласила: НОВОРОЖДЕННАЯ КЭМДЕН, ДЕВОЧКА, 1. 5,9 фунта. Ночная дежурная снисходительно наблюдала за ним.
Онг отправился писать отчет. В этих обстоятельствах докладу Меллинг нельзя доверять. Беспрецедентный шанс зафиксировать все подробности генных изменений при наличии контрольного ребенка, а Меллинг больше интересуют собственные сентиментальные бредни. Стало быть, придетсяотдуваться самому. Ему не терпелось узнать подробности. И не только о румяной малютке на руках у Кэмдена. Он желал знать все о рождении ребенка, лежащего в другой колыбельке, где было написано: НОВОРОЖДЕННАЯ КЭМДЕН, ДЕВОЧКА, 2. 5,1 фунта.
Глава 2
Самое раннее воспоминание Лейши — по комнате текут полосы, а протянешь руку, чтобы потрогать, кулачок оказывается пустым. Позже она поняла, что эти переменчивые полоски — свет, солнечные лучи, косо падающие сквозь шторы ее комнаты, сквозь деревянные ставни столовой, сквозь решетчатые жалюзи оранжереи. В тот день, когда она сделала это чудесное открытие, девочка громко рассмеялась, и папа, сажавший цветы в горшочки, обернулся и улыбнулся ей.
Весь дом был наполнен светом. Он отражался от озера, струился по высоким белым потолкам, собирался в лужицы на блестящих деревянных полах. Они с Алисой постоянно двигались сквозь эти потоки, и иногда Лейша останавливалась, запрокидывала голову и позволяла им заливать лицо. Она чувствовала его, как воду.
Лучше всего, конечно, было в оранжерее. Именно там любил проводить время папа, бывая дома. Папа поливал деревья, напевая под нос, а Лейша и Алиса перебегали с теневой стороны, где росли крупные пурпурные цветы, на солнечную сторону — носились без устали взад-вперед.
— Растения, — говорил папа, всегда выполняют свои обещания. Алиса, осторожно! Ты чуть не опрокинула эту орхидею! — И Алиса послушно прекращала беготню. Лейше папа никогда не говорил ничего подобного.
Какое-то время спустя свет уходил. Сестрички принимали ванну, а после Алиса становилась — тихой или, наоборот, капризной. И няня укладывала Алису в постель, а Лейша оставалась с папой, пока он не уходил поработать в кабинете с бумагами, которые делают деньги. Лейше на мгновение становилось жаль, но почти сразу же приходила Мамзель и начинала заниматься с Лейшей. Узнавать новое было так интересно! Она уже умела петь двадцать песенок, писать все буквы алфавита и считать до пятидесяти. А когда уроки кончались, свет возвращался обратно и наступало утро.
Завтрак был единственным временем суток, которое Лейша не любила. Папа уже успевал уехать на работу, и девочки трапезничали с мамой в большой столовой. Мама сидела в красном халате, который Лейше нравился, и от нее еще не исходил странный запах, и она произносила нормальные слова, но все равно было скучно. Мама всегда начинала с вопроса:
— Алиса, милая, как ты спала?
— Хорошо, мама.
— Тебе снились хорошие сны?
Долгое время Алиса отвечала: нет. А однажды сказала: «Я каталась во сне на лошади». Мама захлопала в ладоши и поцеловала Алису, и с тех пор у сестры всегда был наготове сон для мамы. Тогда Лейша решилась:
— Я тоже видела сон. Свет проник в комнату и закутал меня, как в одеяло, а потом поцеловал меня в глаза.
Мама поставила чашку так резко, что кофе выплеснулся на стол.
— Не лги мне, Лейша. Тебе ничего не снилось.
— Нет, снилось, — настаивала Лейша.
— Только у тех детей, которые спят, бывают сны. Ты не видела никакого сна.
— Нет, видела! Видела! — закричала Лейша. Она видела сейчас это золотое солнечное покрывало.
— Я не потерплю, чтобы ребенок лгал! Ты слышишь, Лейша!
— Ты сама лжешь! — закричала Лейша, понимая, что это неправда, ненавидя себя и еще больше презирая маму за эту ложь. Алиса сидела неподвижно, широко раскрыв глаза.
— Няня! Няня! — громко позвала мама. — Уведите Лейшу немедленно. Ей нельзя находиться рядом с культурными людьми, если она лжет.
Лейша расплакалась. Она даже не съела свой завтрак. Но главное — огромные, испуганные глаза Алисы. И виновата она, Лейша!
Но Лейша быстро успокоилась. Няня почитала ей сказку, потом поиграла с ней в «Информационный скачок», а потом пришла Алиса и няня повезла их обеих в Чикагский зоопарк, где столько интересных зверей, которых даже во сне не увидишь. А когда они вернулись, мама ушла в свою комнату, и Лейша знала, что она останется там со своими странными бутылочками до вечера.
Но в ту ночь она пошла в спальню матери.
— Мне надо в уборную, — сказала она Мамзель.
Мамзель спросила:
— Тебе помочь? — возможно, потому, что Алисе все еще требовалась помощь. Лейша поблагодарила Мамзель, потом с минуту посидела на стульчике, чтобы ее не уличили во лжи.
Девочка на цыпочках прошла через холл. Сначала она заглянула в комнату Алисы. Маленькая лампочка горела на стене возле колыбельки. Лейша посмотрела на сестру сквозь прутья. Алиса лежала на боку с закрытыми глазами. Веки легонько трепетали, как занавески под ветром. Подбородок и шея казались очень нежными.
Лейша осторожно прикрыла дверь и пошла в спальню родителей. В их огромной кровати места хватило бы еще на несколько человек. Мама лежала на спине и храпела. От нее исходил сильный и странный запах. Лейша попятилась и подкралась к папе. Он был очень похож на Алису, только его шея и подбородок казались еще более мягкими. Папа так внезапно открыл глаза, что Лейша вскрикнула.
Отец скатился с кровати, схватил ее на руки и быстро взглянул на маму. Папа вынес Лейшу в холл, куда прибежала Мамзель, приговаривая:
— Ах, простите, сэр, она отпросилась в уборную…
— Все в порядке, — сказал отец. — Я возьму ее с собой.
— Нет! — вскрикнула Лейша, потому что на папе не было ничего, кроме трусов, и в комнате плохо пахло. Но папа понес ее в оранжерею, усадил на скамейку, завернулся в кусок зеленого полиэтилена и сел рядом.
— Ну, что случилось, Лейша? Что ты там делала? Ты смотрела, как люди спят, да? — и поскольку папин голос смягчился, Лейша прошептала:
— Да.
— Тебе стало интересно, да? Как Любопытному Джорджу из твоей книжки?
— Да, — ответила Лейша. — Я думала… Ты мне сказал, что делаешь деньги у себя в кабинете всю ночь!
Папа улыбнулся.
— Немного меньше. Но потом я сплю, хоть и не очень долго. — Он посадил Лейшу к себе на колени. — Мне не нужно много спать, поэтому я успеваю гораздо больше, чем большинство людей. Все люди по-разному нуждаются во сне. И очень немного таких, как ты, которым сон вообще не нужен.
— Почему?
— Потому что ты особенная. Необыкновенная. Еще до твоего рождения я попросил врачей помочь сделать тебя такой.
— Зачем?
— Чтобы ты могла делать все, что захочешь, и проявить свою индивидуальность.
Лейша отстранилась и посмотрела на отца: его слова ничего не объяснили. Папа дотронулся до единственного цветка на высоком дереве в горшке. У него были плотные белые лепестки, как сливки, с которыми отец пил кофе, а серединка светло-розовая.
— Видишь, Лейша, какую красоту родило это дерево. Потому, что может. Вон то висячее растение не может, и вон те не могут. Только оно. Поэтому самое важное в мире для этого дерева — вырастить свой цветок. Цветок — это проявившаяся индивидуальность дерева. Остальное не имеет значения.
— Я не понимаю, папа.
— Когда-нибудь поймешь.
— Но я хочу именно сейчас, — сказала Лейша, а папа радостно рассмеялся и поцеловал ее.
— Когда ты делаешь деньги, это твоя инди… эта штука…
— Да, — согласился папа.
— Значит, только ты умеешь делать деньги? Так же, как то дерево умеет цвести?
— Никто не может зарабатывать их точно так, как я.
— Как ты поступаешь с деньгами?
— Покупаю тебе разные вещи. Содержу дом, плачу Мамзель.
— А дерево с цветком?
— Гордится им, — туманно сказал папа. — Совершенство, вот что идет в счет, Лейша. Только оно имеет значение.
— Я замерзла, папа.
— Тогда я лучше отнесу тебя обратно к Мамзель.
Лейша прикоснулась к цветку:
— Я хочу спать, папа.
— Нет, не хочешь, дорогая. Сон — это зря потраченная жизнь. Это маленькая смерть.
— Алиса же спит.
— Она не такая, как ты.
— Почему ты не сделал Алису тоже особенной?
— Алиса сама себя сделала. Я не мог вмешаться.
Все это было слишком сложно. Лейша оставила деревце в покое и соскользнула с папиных коленей.
— Маленькая почемучка. Когда вырастешь, ты найдешь свой собственный идеал, и это будет нечто необыкновенное. Ты можешь даже стать такой, как Кенцо Иагаи. Он создал генератор для всего мира.
— Папа, ты такой смешной в этом полиэтилене, — засмеялась Лейша. Папа рассмеялся в ответ. Но потом девочка сказала: — Когда я вырасту, я найду способ помочь Алисе стать необыкновенной. — И отец перестал смеяться.
Он отнес ее обратно к Мамзель, и та научила девочку писать свое имя. Это было так интересно, что Лейша забыла о непонятном разговоре с папой. Пять разных букв, а вместе они составляли ее имя. Лейша снова и снова выводила его и смеялась, и Мамзель тоже смеялась. Но утром Лейша вспомнила о разговоре с папой. Она часто возвращалась к нему, снова и снова перебирая незнакомые слова, как маленькие твердые камушки. Но больше всего ее занимало нахмуренное папино лицо, когда она пообещала сделать свою сестренку особенной.
Каждую неделю доктор Меллинг навещала близнецов, иногда одна, иногда с кем-то. Девочкам нравилась доктор Меллинг, смешливая женщина с яркими и теплыми глазами. Папа часто присоединялся к ним. Доктор Меллинг играла с ними в разные игры, фотографировала сестренок и взвешивала. Заставляла их ложиться на стол и прикрепляла к вискам маленькие металлические штучки. Вокруг было полно всяких аппаратов, которые издавали разные интересные звуки. Доктор Меллинг так же хорошо отвечала на вопросы, как и папа. Однажды Лейша спросила:
— А доктор Меллинг особенная? Как Кенцо Иагаи?
Отец рассмеялся и, взглянув на Сьюзан, сказал:
— Ода.
Девочкам исполнилось пять лет, и они пошли в школу. Папин шофер каждый день отвозил их в Чикаго. Они занимались в разных классах, и это Лейше не нравилось: ее одноклассники были старше. С первого же дня она полюбила школу. Через полгода Лейшу перевели в другой класс, там учились дети еще старше, но и они прекрасно ее приняли. Лейша начала учить японский язык. Ей нравилось рисовать красивые иероглифы на толстой белой бумаге.
— Хорошо что мы выбрали школу Саули, — говорил папа.
Но Алиса в этой школе плакала и швыряла на пол краски. Она хотела учиться вместе с дочкой кухарки и ездить в школу на автобусе. Тогда мама вышла из своей комнаты — Лейша не видела ее уже несколько недель, но знала, что Алиса частенько сидит с ней, — и сбросила несколько подсвечников с каминной полки на пол. Лейша подбежала собрать осколки и услышала, как родители кричат друг на друга в холле.
— Она и моя дочь тоже! И я говорю, что ей можно ходить туда!
— Ты не имеешь права голоса! Плаксивая пьянчужка, ты для них не больше, чем декорация!.. А я-то думал, что женился на утонченной английской аристократке!
— Ты получил то, за что заплатил! Ничего! Ведь ты ни в ком не нуждаешься!
— Перестаньте! — закричала Лейша. — Перестаньте! — В холле воцарилось молчание. Лейша порезала пальцы; кровь капала на ковер. Папа ворвался в комнату и подхватил ее на руки.
— Это ты прекрати, Лейша. Ты не должна уподобляться никому из них.
Лейша зарылась лицом в папино плечо. Алису перевели в начальную школу Карла Сэндберга, и она ездила туда на желтом школьном автобусе вместе с дочкой прислуги.
Несколько недель спустя папа сказал дочерям, что мама уезжает в больницу, чтобы перестать так много пить. А потом она некоторое время поживет в другом месте. Дело в том, что родители не были счастливы вместе. Лейша и Алиса останутся с папой и будут иногда навещать маму. Он очень осторожно подбирал правильные слова, пытаясь донести до девочек правду. Лейша уже знала, что правда это верность самой себе, своей индивидуальности. Личность уважает факты и поэтому всегда придерживается истины.
Лейша догадывалась, что мама не уважала факты.
— Я не хочу, чтобы мама уезжала. — Алиса начала плакать. Лейша думала, что папа возьмет Алису на руки, но он просто стоял и глядел на девочек.
Лейша обняла сестру:
— Все хорошо, Алиса. Мы сделаем так, что все будет хорошо! Я буду играть с тобой все время, когда мы не в школе, чтобы ты не скучала по маме!
Алиса прижалась к Лейше. Лейша отвернулась, чтобы не видеть папиного лица.
Глава 3
Кенцо Иагаи собирался приехать в Соединенные Штаты с лекциями. Он посетит Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Чикаго, а в Вашингтоне у него запланировано специальное обращение к конгрессу: «Дальнейшее влияние дешевой энергии на политику». Одиннадцатилетнюю Лейшу Кэмден должны были представить ему после выступления в Чикаго, организованного ее отцом.
Лейша уже изучала в школе теорию холодного синтеза и знала от преподавателя, как изменился мир после открытий Иагаи. Произошло то, что раньше считалось чистейшей теорией: рост благосостояния третьего мира, агония старых коммунистических систем, упадок нефтяных империй, обновление мощи Соединенных Штатов. Ее группа написала сценарий документального фильма о том, как американская семья в 1985 году жила в условиях дорогостоящей энергии и уповала на социальную помощь, в то время как семья 2019 года пользуется дешевой энергией и уповает на право как основу цивилизации. Некоторые моменты в собственных исследованиях озадачили Лейшу.
— В Японии Кенцо Иагаи считают государственным изменником, — сказала она папе за ужином.
— Нет, — возразил Кэмден, — это мнение единиц. Осторожней с обобщениями, Лейша. Иагаи запатентовал и получил лицензию на И-энергию в Соединенных Штатах, потому что здесь сохранились крохи индивидуальной инициативы. Благодаря его изобретению наша страна пересмотрела свое отношение к личности, и Японии пришлось присоединиться. Индивид — это прежде всего его заслуги перед обществом.
— Твой отец всегда придерживался тех же убеждений, — сказала Сьюзан. — Ешь горошек, Лейша.
Отец женился на Сьюзан менее полугода назад, и ее присутствие в доме все еще казалось немного странным. Но приятным. Папа говорил, что Сьюзан стала ценным приобретением для них: умная, логичная и веселая. Как и сама Лейша.
— Запомни, Лейша, — произнес Кэмден, — ценность человека зависит от него самого. От того, что он в состоянии сделать хорошо. Люди продают плоды своего труда, и всем это выгодно. Основным инструментом цивилизации является контракт. Он всегда доброволен и взаимовыгоден. В отличие от принуждения.
— Сильные не имеют права отбирать что-либо у слабых, — добавила Сьюзан. — Алиса, ты тоже должна съесть горошек, дорогая.
— Так же, как и слабые у сильных, — добавил Кэмден. — Об этом будет говорить Кенцо Иагаи сегодня вечером, Лейша. Ты сама услышишь.
Алиса сказала:
— Я не люблю горошек.
— Твое тело его любит, — заметил Кэмден. — Он полезен.
Алиса улыбнулась, и Лейша просияла — сестра нечасто теперь улыбалась за обедом.
— Мое тело не заключало контракта с горошком.
— Нет, заключало, — в голосе Кэмдена послышалось нетерпение. — Твоему организму это выгодно. А теперь ешь.
Улыбка Алисы погасла. Лейша неожиданно нашла выход:
— Нет, папа, смотри — Алисе это гораздо полезнее, чем горошку! Это не взаимовыгодная сделка, значит, нет контракта! Алиса права!
Кэмден расхохотался во весь голос и сказал Сьюзан:
— Одиннадцать лет… одиннадцать.
Но даже после этого Алиса не захотела идти слушать Кенцо Иагаи. Она собиралась переночевать у своей подруги Джулии. Но Сьюзан тоже не поехала. Они с папой обменялись странноватыми, как показалось Лейше, взглядами, но девочка была слишком взволнованна, чтобы задуматься. Она увидит самого Кенцо Иагаи!
Иагаи оказался невысоким, темноволосым и стройным. Лейше понравился его акцент. И нечто неуловимое, что пока не поддавалось определению.
— Папа, — прошептала она в полутьме зала, — он веселый человек. — Отец обнял ее.
Иагаи говорил о духовности и экономике:
— Духовность, присущая только человеку, опирается на его собственные усилия. Достоинство не дается аристократическим происхождением — достаточно обратиться к истории — и не передается по наследству. Эти качества также не обусловлены самим фактом существования.
Нет, эти добродетели зиждятся на непрерывном самоусовершенствовании личности. Отнять у человека шанс добиться чего-то и продать свое достижение другим — значит ограбить его, лишив духовного достоинства. Вот почему коммунизм в наше время потерпел поражение. Всякое принуждение наносит ущерб нравственности и ослабляет общество. Оно не производит ничего нового. Только свобода — свобода добиваться, свобода беспрепятственно торговать результатами своих трудов — создает условия для развития настоящей личности.
Лейша так громко аплодировала, что у нее заболели ладони. Идя за кулисы вместе в отцом, она едва дышала. Кенцо Иагаи!
За кулисами томился народ. Повсюду стояли камеры. Папа сказал:
— Мистер Иагаи, позвольте представить вам мою дочь Лейшу.
Какой-то японец прошептал что-то на ухо Кенцо Иагаи, и тот посмотрел на Лейшу более внимательно.
— Ах, да.
— Взгляни сюда, Лейша, — позвал кто-то. Камера-робот зажужжала так близко, что Лейша в испуге отпрянула. Папа сделал кому-то резкое замечание. Какая-то незнакомая женщина вдруг опустилась перед Лейшей на колени и наставила на нее микрофон.
— Как ты оцениваешь то, что никогда не спишь, Лейша?
— Что?
Послышался неодобрительный смешок. «Выращиваем гениев…» Кенцо Иагаи схватил Лейшу и потащил прочь от журналистов. Немедленно, как по волшебству, позади Иагаи выстроилась шеренга японцев, расступившаяся только для того, чтобы пропустить папу. Добровольные конвоиры проводили их троицу в комнату, и Кенцо Иагаи закрыл дверь.
— Не позволяй им вмешиваться в твою жизнь, Лейша, — произнес он со своим чудесным акцентом. — Никогда. Есть старая азиатская пословица: «Собака лает, а караван идет». Не разрешай заступать путь своему каравану.
— Хорошо, — выдохнула Лейша, не совсем понимая, что хочет сказать ей этот бог, изменивший мир без кровопролития и войн.
— Мы изучаем в школе вашу философию, мистер Иагаи.
Кенцо Иагаи вопросительно взглянул на отца. Тот сказал:
— Частная школа. Однако сестра Лейши тоже изучает ее в общеобразовательной школе. Медленно, Кенцо, но она прорастает.
Дома Лейша несколько часов обдумывала случившееся. Когда Алиса на следующее утро вернулась домой, Лейша бросилась к ней. Но Алиса была сердита.
— Алиса, в чем дело?
— Тебе не кажется, что мне и так уже достаточно достается в школе?! — закричала сестра. — Но пока ты не высовывалась, это не имело слишком большого значения! Они уже было совсем перестали дразнить меня! Зачем ты это сделала?
— Что? — спросила озадаченная Лейша. Алиса швырнула ей в лицо утреннюю газету. Лейша уставилась на свою фотографию рядом с Кенцо Иагаи. Три колонки текста венчал броский заголовок: «Иагаи и будущее: будет ли в нем место для нас, остальных? Изобретатель И-генератора беседует с «освобожденной от сна» дочерью мегафинансиста Роджера Кэмдена».
Алиса пнула газету ногой:
— Даже по телевизору вчера вечером это показали — по телевизору. Я изо всех сил стараюсь не выглядеть воображалой или трусихой, а ты такое вытворяешь! Теперь Джулия, наверное, не захочет со мной дружить! — Она бросилась наверх в свою комнату по широкой изогнутой лестнице.
В голове Лейши звучал голос Кенцо Иагаи: «Собака лает, а караван идет». Она взглянула на опустевшую лестницу и сказала:
— Алиса, эта завивка и впрямь тебе очень идет.
Глава 4
— Я хочу познакомиться с остальными, — сказала Лейша. — Почему ты так долго держал меня в неведении?
— Ты ошибаешься, — ответил Кэмден. — Не предлагать вовсе не значит не позволять. Ты же сама о них не спрашивала?
Лейша взглянула на него. Ей исполнилось пятнадцать, она заканчивала школу Саули.
— Почему же ты молчал?
— А что я должен был сделать?
— Не знаю, — сказала Лейша, — но ты дал мне все остальное.
— В том числе свободу просить то, что ты хочешь.
— Я не просила у тебя многое из того, что ты делал для меня, потому что я слишком мало знала. Но ты никогда не предлагал мне встретиться с другими неспящими мутантами…
— Не употребляй этого слова, — резко оборвал ее Кэмден.
— …значит, одно из двух: или ты думал, что это несущественно для меня, или у тебя была другая причина не желать нашей встречи.
— Ошибаешься, — ответил Кэмден. — Есть и третья: я считаю, что в данном вопросе тебе гораздо полезнее, если инициатива будет исходить от тебя.
— Хорошо, — с вызовом сказала девушка и расправила плечи. — Сколько существует Неспящих, кто они и где находятся?
— Судя по тому, что ты применяешь термин «Неспящие», значит, уже читала о них кое-что, — заметил Кэмден. — Следовательно, ты уже знаешь, что пока вас 1082 человека в Соединенных Штатах, есть и за рубежом, в крупных городах. Семьдесят девять человек живут в Чикаго. Только девятнадцать старше тебя.
Кэмден, сидевший в своем рабочем кресле, подался вперед, чтобы получше рассмотреть дочь. Наверно, ему нужны очки, подумала Лейша. Его волосы уже совсем седые, редкие и жесткие, как щетина старой швабры. Газета «Уолл-стрит джорнэл» напечатала его имя в списке ста самых богатых американцев; газета «Вименз Вэар дейли» писала, что он единственный миллиардер в стране, который не посещает дипломатических приемов, благотворительных балов и не ищет дружбы министров. Реактивный самолет Кэмдена переносил его с одной деловой встречи на другую и почти никуда больше. Год от года он становился все состоятельнее, все рассудочнее и вел все более уединенную жизнь. Лейша почувствовала прилив прежней нежности к отцу.
Она боком уселась в кожаное кресло, свесив через подлокотник длинные стройные ноги.
— Ну, тогда я бы хотела познакомиться с Ричардом Келлером.
Юноша жил в Чикаго и из прошедших бета-тест Неспящих был ближе всех к ней по возрасту. Ему исполнилось восемнадцать.
— Можешь не спрашивать меня, а просто поехать.
Лейше послышались нетерпеливые нотки. Отцу нравилось, когда она сама разбиралась в чем-то и только потом сообщала ему.
Лейша рассмеялась:
— Знаешь что, папа? Ты предсказуем.
Кэмден тоже рассмеялся. Они все еще веселились, когда в кабинет вошла Сьюзан.
— Он, безусловно, непредсказуем. Роджер, как насчет этого совещания в Буэнос — Айресе в четверг? — Не дождавшись ответа, она переспросила пронзительным голосом: — Роджер?! Я с тобой разговариваю!
Лейша отвела взгляд. Два года назад Сьюзан окончательно бросила генетику, чтобы вести дом Кэмдена и следить за его расписанием; до этого она изо всех сил пыталась заниматься и тем, и другим. С тех пор как Сьюзан оставила Биотехнический институт, она, как казалось девушке, сильно изменилась. В голосе то и дело слышалось раздражение. Она настаивала, чтобы прислуга подчинялась ей беспрекословно. Русые косы сменили застывшие, тщательно уложенные платиновые волны.
— Оно состоится, — сказал Кэмден.
— Ну спасибо, что ответил. Я еду?
— Если хочешь.
— Хочу.
Сьюзан вышла из кабинета. Лейша встала и потянулась, поднявшись на цыпочки. Так чудесно чувствовать потоки льющегося из широких окон солнечного света. Отец смотрел на нее с каким-то странным выражением.
— Лейша…
— Что?
— Навести Келлера. Но будь осторожна.
— Почему?
Но Кэмден не захотел ответить.
Голос в трубке звучал настороженно.
— Лейша Кэмден? Да, я знаю, кто ты. В три часа в четверг?
Особняк в колониальном стиле, выстроенный лет тридцать назад на тихой пригородной улице, выглядел весьма скромно. Только на нескольких крышах виднелись ячейки батарей И-энергии.
— Входи, — пригласил Ричард Келлер.
Он был не выше ее, коренастый, кожа густо усыпана угрями. Видимо, никаких генетических изменений, кроме сна, родители не заказали, подумала Лейша. У него были густые черные волосы, низкий лоб и кустистые черные брови. Прежде чем закрыть дверь, он внимательно посмотрел на машину девушки с шофером, припаркованную у дорожки рядом со ржавым десятискоростным велосипедом.
— Я еще не умею водить, — пояснила она. — Мне только пятнадцать лет.
— Научиться легко, — заметил Ричард. — Итак, зачем пожаловала?
Лейше понравилась его прямота.
— Чтобы познакомиться с кем-нибудь из Неспящих.
— Разве ты еще ни с кем не знакома? Ни с одним из нас?
— А ты хочешь сказать, что вы все знакомы между собой? — Этого она не ожидала.
— Пойдем, Лейша.
Она последовала за ним в глубь дома. Его комната — большая и просторная — была уставлена компьютерами и картотечными шкафчиками. В углу стоял тренажер. Такая комната у любого хорошего ученика из ее класса, только эта более бедная, да еще отсутствие кровати делало ее просторнее.
— Эй, ты работаешь над уравнениями Боска?
— Над их применением.
— Каким?
— Схема миграции рыбы.
Лейша улыбнулась:
— Да, они подойдут. Мне никогда это не приходило в голову.
Казалось, Ричард не знает, как реагировать на ее улыбку. Он посмотрел на стену, потом на ее подбородок:
— Интересуешься экологией Гаэа?
— Да нет, — призналась Лейша. — Собираюсь изучать политику в Гарварде на подготовительном юридического. Но, конечно, нам преподавали Гаэа в школе.
Взгляд Ричарда наконец-то оторвался от ее лица. Он запустил пальцы в свою шевелюру:
— Садись, если хочешь.
Лейша с уважением посмотрела на плакаты, где по синему фону, как океанские течения, бежали лазурные разводы.
— Здорово. Сам программировал?
— Ты совсем не такая, как я себе представлял, — произнес Ричард.
— А какой ты меня представлял?
— Заносчивой. Высокомерной. Пустой, несмотря на твой высокий КИ.[36]
Она не ожидала, что ее это так заденет.
— Из всех Неспящих только двое по-настоящему богаты. Ты и Дженнифер Шарафи. Впрочем, для тебя это не новость, — выпалил Ричард.
— Нет. Никогда не интересовалась.
Он сел на стул рядом и, сгорбившись, вытянул ноги.
— Вообще-то смысл тут есть. Богатым ни к чему генетически изменять своих детей — они считают своих отпрысков и без того выше всех. Благодаря капиталам. А бедняки не могут себе этого позволить. Мы, Неспящие, принадлежим к верхушке среднего класса, где ценят ум и время.
— У моего отца такие же ценности, — сказала Лейша. — Он ярый сторонник Кенцо Иагаи.
— О Лейша, неужели ты думаешь, я не знаю? Или ты меня испытываешь?
Лейша смогла скрыть обиду.
— Прости. — Ричард резко оттолкнул стул и забегал по комнате. — Мне, правда, очень жаль. Но я не понимаю… не понимаю, что ты здесь делаешь.
— Мне одиноко. — Лейша поразилась собственным словам. Она взглянула на него снизу вверх. — Честное слово. У меня есть друзья, и папа, и Алиса. Но никто по-настоящему меня не понимает…
Лицо Ричарда осветила улыбка. Улыбка преобразила его лицо, оно прямо засветилось.
— Я тебя прекрасно понимаю. Что ты делаешь, когда они говорят: «Мне приснился такой сон!»?
— Вот именно! — сказала Лейша. — Но это еще полбеды. А вот когда я произношу: «Я для тебя это поищу сегодня ночью», — они очень странно реагируют.
— Ну, это тоже ерунда, — подхватил Ричард. — А вот когда ты играешь в баскетбол в спортзале после ужина, потом идешь в столовую, а после предлагаешь прогуляться, а тебе отвечают: «Я и вправду устал. Пойду спать».
— И это мелочи! — воскликнула Лейша, вскочив. — Стоит тебе увлечься фильмом и закричать от восторга, как Сьюзан говорит: «Лейша, можно подумать, что никто, кроме тебя, никогда не радовался».
— Кто такая Сьюзан? — спросил Ричард.
Настроение улетучилось, и Лейша тихо обронила: «Мачеха», — не испытывая лишний раз досады от несоответствия того, чем Сьюзан стала и чем могла бы стать. Ричард стоял всего в нескольких дюймах от нее и улыбался. Внезапно Лейша подошла к нему вплотную и обняла за шею, а когда он дернулся назад, только сильнее сжала руки. И разразилась рыданиями. Впервые в жизни.
— Эй, — произнес Ричард. — Эй!
— Остроумно, — рассмеялась Лейша.
Он смущенно улыбнулся:
— Лучше взгляни на кривые миграции рыб.
— Нет, — всхлипнула Лейша, и они долго стояли обнявшись, и Ричард неловко похлопывал ее по спине.
Кэмден ждал дочь, хотя уже миновала полночь. Он много курил. Сквозь синий от дыма воздух он спросил:
— Ты хорошо провела время, Лейша?
— Да.
— Я рад. — Он погасил сигарету и стал подниматься по лестнице — медленно, на негнущихся ногах, ведь ему было почти семьдесят, — в спальню.
Их видели вместе почти целый год: в бассейне, на танцах, в музеях, в библиотеке. Ричард познакомил ее с остальными двенадцатью Неспящими от четырнадцати до девятнадцати лет.
Вот что узнала Лейша. Родители Тони Индивино, как и ее собственные, развелись. Но четырнадцатилетний подросток жил с матерью, которой не особенно хотелось иметь неспящего ребенка, в то время как его отец, мечтавший именно о таком, обзавелся красной спортивной машиной и молодой любовницей. Тони не позволяли никому рассказывать о том, что он Неспящий, — ни родственникам, ни одноклассникам.
— Подумают, что ты ненормальный, — сказала ему мать, пряча глаза.
После того единственного раза, когда Тони ослушался и признался другу, что никогда не спит, мать избила его и перевезла семью в другой район. Мальчику тогда было девять.
Жанин Картер, такая же длинноногая и стройная, как Лейша, фигуристка, готовилась к Олимпийским играм. Она тренировалась по двенадцать часов в сутки и боялась, что газетчики пронюхают о ней и не допустят к соревнованиям.
Джек Беллингэм, как и Лейша, в сентябре должен поступать в колледж. Однако он уже начал самостоятельную карьеру. Если с юридической практикой приходилось повременить до получения диплома, то для инвестиций требовались только деньги. У Джека было немного сбережений, но точный расчет позволил ему превратить 300 долларов, заработанных летом, в 3000, а затем сделать из них 10000. А с подобной суммой уже можно играть на бирже информации. Несовершеннолетний Джек все сделки оформлял на имя Кевина Бейкера, самого старшего из Неспящих, который жил в Остине. Джек рассказывал Лейше:
— Когда я получил 84 процента прибыли два квартала подряд, информационные аналитики выследили меня. Впрочем, работа у них такая, даже если сумма пустяковая. Их больше волнует схема. Интересно, если они удосужатся сверить банки данных и узнают, что Кевин — Неспящий, попытаются ли они как-то помешать нам?
— Безумная мысль, — покачала Лейша.
— Не скажи, — возразила Жанин. — Ты их не знаешь, Лейша.
— Ты хочешь сказать, что я папенькина дочка? — спросила Лейша. Никто не поморщился — здесь было принято высказываться без обиняков.
— Да, — сказала Жанин. — Я слышала, твой отец замечательный человек. И воспитал тебя в убеждении, что инициативу нельзя сковывать. Господи, он же иагаис. Мы рады за тебя. — В ее голосе не было сарказма. Лейша кивнула. — Но окружающий мир не столь добрый. Нас ненавидят.
— Не сгущай краски, — заметила Кэрол.
— Ну, может быть, — согласилась Жанин. — Но они не такие, как мы. Мы лучше, и, естественно, нам не могут этого простить.
— Что здесь естественного, — удивился Тони. — Гораздо логичнее восхищаться нами. Мы же не завидуем Кенцо Иагаи? Или Нельсону Уэйду или Екатерине Радуски?
— Мы не завидуем именно потому, что мы из другого теста, — подвел итог Ричард. — Что и требовалось доказать.
— Давайте создадим собственное общество, — предложил Тони. — Кто позволил ограничивать наши честные, природные достижения? Почему Жанин не допускают к соревнованиям с ними, а Джек не допущен к инвестициям на равных условиях только потому, что мы — Неспящие? Среди них тоже хватает одаренных. Ну а у нас большая сила воли, лучшая биохимическая устойчивость и уйма времени. Все люди созданы разными.
— Будь справедливым, Джек, официально еще никому ничего не запретили, — заметила Жанин.
— Подождите, — Лейшу очень встревожил этот разговор. — Да, мы во многом лучше них. Но ты вырываешь цитату из контекста, Тони. В Декларации Независимости не сказано, что способности у людей одинаковы. Она подразумевает, что все равны перед законом. У нас не больше прав на отделение или на свободу от ограничений, чем у любого другого. Нет иного способа продавать свои усилия, кроме как при наличии права на составление контрактов.
— Слова подлинного иагаиста. — Ричард сжал ее руку.
— Хватит с меня интеллектуальных заморочек, — засмеялась Кэрол. — Мы уже несколько часов ломаем копья. Мы же на пляже, побойтесь Бога. Ну, кто со мной в воду?
— Я, — отозвалась Жанин. — Пошли, Джек.
Все вскочили, отряхивая песок с купальников, побросали куда попало солнечные очки. Ричард помог Лейше подняться. Но когда они почти уже вбежали в воду, Тони положил ладошку ей на плечо.
— Еще один вопрос, Лейша. Если мы способны добиться большего, нежели средний человек, и если мы торгуем со Спящими на взаимовыгодных условиях, не делая различий между сильными и слабыми, тогда какие у нас обязательства перед теми, кто настолько слаб, что не может тягаться с нами? В любом случае мы отдадим больше, чем получим; обязаны ли мы превращаться в альтруистов? Должны ли мы заботиться о калеках, больных, беспомощных и лентяях, отдавая им результаты своего труда?
— А Спящие обязаны? — возразила Лейша.
— Кенцо Иагаи ответил бы отрицательно. Он — Спящий.
— Он сказал бы, что они получат выгоду от контрактной торговли, даже не участвуя напрямую в сделке. Весь мир лучше питается и стал здоровее благодаря И-энергии.
— Идите сюда! — закричала Жанин. — Лейша, они меня топят! Джек, прекрати! Лейша, на помощь!
Лейша рассмеялась. Помогая Жанин, она вдруг поймала на себе взгляды Ричарда и Тони. Во взгляде Ричарда читалось откровенное желание, Тони же был сердит. Странно. Чем же она обидела юношу?
Но тут Джек поднял целый фонтан брызг, Кэрол опрокинула Джека в теплые волны, а смеющийся Ричард крепко обхватил ее руками.
Когда Лейша протерла глаза, Тони уже не было.
Полночь.
— Ладно, — сказала Кэрол. — Кто первый?
Шестеро подростков, собравшихся на полянке среди зарослей куманики, посмотрели друг на друга. Свет И-лампы бросал причудливые тени на их лица и голые ноги. Густые и темные деревья Роджера Кэмдена словно стеной отгораживали их от ближних строений. Было жарко. Августовский воздух висел плотной, тяжелой пеленой. Они проголосовали против того, чтобы захватить с собой И-поле для кондиционирования, — ведь их ждал возврат к примитивной, полной опасностей жизни!
Пять пар глаз уставились на стакан в руке Кэрол.
— Ну, — спросила она. — Кто хочет выпить? — Ее беспечный голос звучал театрально. — Не так-то просто было раздобыть это.
— Как же тебе удалось? — удивился Ричард, происходивший из наименее влиятельной и наименее обеспеченной семьи. Если не считать Тони. — Да еще в потребном виде?
— Дженнифер достала, — объяснила Кэрол, и компания посмотрела на Дженнифер Шарафи, уже две недели гостившую в доме Кэрол. Дженнифер была дочерью голливудской кинозвезды и нефтяного принца. Родилась она в Америке — принц желал положить начало династии Неспящих. Сейчас кинозвезда была стареющей наркоманкой, а принц, вложивший свое состояние в И-энергию на заре деятельности Кенцо Иагаи, уже умер. Дженнифер Шарафи была куда богаче, чем когда-нибудь могла стать Лейша, и чрезвычайно изобретательна. В стакане находился интерльюкин-1, препарат, стимулирующий иммунную систему, побочным эффектом которого являлся крепкий сон.
Лейша пристально смотрела на жидкость. В низу живота разливалось тепло, похожее на то, которое она чувствовала, занимаясь любовью с Ричардом. Она поймала внимательный взгляд Дженнифер и вспыхнула.
Дженнифер беспокоила ее. Лейша никогда не встречала Неспящего, который не смеялся бы или говорил так мало и с такой нарочитой небрежностью. Лейша ловила себя на том, что нередко гадала: чего же не сказала Дженнифер Шарафи? Было странно испытывать такие чувства по отношению к Неспящей.
— Дай мне!
Кэрол подала стакан Тони.
— Помни, всего один глоточек.
Тони поднес стакан ко рту, замер на мгновение и обвел всех своими бешеными глазами.
Кэрол взяла у него стакан. Спустя минуту Тони лег на твердую землю и уснул.
Это было совсем иначе, чем наблюдать за спящими родителями, младшими братьями и сестрами, друзьями. Они прятали друг от друга глаза. Лейша избегала смотреть на Дженнифер. Ей почудилась в этом смутная непристойность.
Теперь наступила очередь Лейши. Она медленно глотнула и передала стакан Ричарду. Голова стала тяжелой, словно туда натолкали мокрых тряпок. Деревья на краю полянки расплывались. Свет портативной лампы плескался волнами и собирался в капли; если до него дотронуться, он размажется. Потом ее мозг поглотила темнота. «Папа!» Она пыталась позвать его, ухватиться за него, но тьма захлестнула ее.
Потом у всех болела голова. Они плелись назад через лес в предрассветных сумерках, и мучения усиливало странное чувство стыда. Они не прикасались друг к другу. Лейша старалась идти как можно дальше от Ричарда. Дженнифер решилась нарушить молчание.
— Вот теперь мы знаем, — сказала она, и в ее голосе прозвучало странное удовлетворение.
Целый день Лейшу изводила пульсирующая боль в затылке и тошнота. Она переждала это противное состояние в своей комнате. Несмотря на жару, ее сотрясал озноб.
Но снов она так и не увидела.
— Я хочу, чтобы ты пошла со мной сегодня вечером, — повторила Лейша в десятый или двенадцатый раз. — Мы обе через два дня уезжаем в колледж; это наш последний шанс. Я хочу познакомить тебя с Ричардом.
Алиса лежала на животе поперек кровати. Ее каштановые, лишенные блеска волосы падали на лицо. Дорогой шелковый спортивный костюм морщил под коленками.
— Зачем? Не все ли тебе равно, познакомлюсь я с Ричардом или нет?
— Потому что ты моя сестра. — Лейша воздержалась от выражения «мы близнецы». Ничто не могло сильнее рассердить Алису.
— Я не хочу. — В следующее мгновение выражение лица Алисы изменилось. — О, прости меня, Лейша. Но… но я не хочу. — Будет только Ричард. И всего-то на час, не больше. Потом ты вернешься
сюда и будешь собираться в Северо-Западный колледж.
— Я не еду в Северо-Западный.
Лейша уставилась на сестру.
— Я беременна.
Лейша села на кровать. Алиса перевернулась на спину, откинула с глаз волосы и рассмеялась. Лейше захотелось заткнуть уши.
— Посмотри на себя, — сказала Алиса. — Можно подумать, что это ты беременна. Но ты бы никогда этого не допустила, правда, Лейша? Пока не наступит подходящий момент.
— Как! — изумилась Лейша. — Нам же обеим поставили колпачки…
— Я его удалила.
— Ты хотела забеременеть?
— Вот именно, черт возьми. И папе ничегошеньки с этим не поделать. Разве что лишить меня средств к существованию, но я не думаю, что он на это пойдет. — Она снова рассмеялась.
— Но, Алиса… зачем? Не для того же, чтобы позлить папу?
— Нет, — ответила Алиса. — Просто мне хочется любить кого-нибудь, принадлежащего только мне. Кого-нибудь, не имеющего ничего общего с нашим домом.
Лейша вспомнила, как много лет назад они с Алисой бегали по оранжерее в потоках солнечного света.
— Не так уж плохо было расти в этом доме.
— Лейша, я никогда не думала, что умный человек может быть таким тупым. Убирайся из моей комнаты! Убирайся!
— Но, Алиса, ребенок…
— Вон! — взвизгнула Алиса. — Поезжай в Гарвард! За успехом! Только убирайся!
Лейша рывком встала с кровати:
— С радостью! Ты беспечна, Алиса. Ты не думаешь о будущем, ребенок…
Ей никогда не удавалось разгневаться. Гнев вытекал по капле, оставляя мозг пустым. Алиса внезапно протянула к ней руки. Сестры обнялись.
— Это ты — ребенок, — с удивлением произнесла Алиса. — Наивный ребенок.
Лейша ничего не ответила. Теплые руки Алисы вновь напомнили Лейше детей, бегающих в солнечных лучах.
— Я помогу тебе, Алиса. Если папа откажется.
Алиса резко оттолкнула ее:
— Мне не нужна твоя помощь.
Алиса встала и пнула распахнутый пустой чемодан, потом вдруг улыбнулась такой улыбкой, что Лейша смутилась и приготовилась к дальнейшим оскорблениям. Но Алиса произнесла очень мягко:
— Желаю тебе хорошо провести время в Гарварде.
Глава 5
Она влюбилась с первого взгляда.
Массачусетс-Холл был на полвека старше Соединенных Штатов. Лейша почувствовала нечто такое, чего никогда не испытывала в Чикаго. Древность. Корни. Традиции. Она прикасалась к кирпичным стенам библиотеки Уайднера, к витринам музея Пибоди, будто к святыням. Ее оставляли равнодушной мифы или драмы; страдания Джульетты казались ей надуманными, а муки Вилли Ломана — пустой тратой сил. Только король Артур заинтересовал ее. Но сейчас, проходя под огромными осенними кронами, она внезапно уловила тонкую связь поколений, формирующих грядущие столетия. Она остановилась и посмотрела сквозь листву на небо, на здания, назначение которых придавало им особую солидность. В такие минуты она думала об отце, победившем волю целого Института генетических исследований, чтобы создать ее такой, как ему хотелось.
Через месяц она перестала размышлять о таких высоких материях.
Нагрузка оказалась невероятной даже для нее. Гарвард знал, на что она способна, и задавал свою скорость. Руководимый последние двадцать лет человеком, который в молодости с отчаянием наблюдал за нарастанием экономического потенциала Японии, Гарвард вышел на первое место среди университетов, практикующих возврат к интеллектуальной эффективности. Конкурс составлял двести человек на место. Абитуриенты съезжались со всего мира. Дочь английского премьер-министра не сдала экзамены за первый год обучения, и ее отправили домой.
Лейша поселилась в новом общежитии: живя в Чикаго, она соскучилась по людям, но поселилась одна, чтобы не беспокоить соседок, работая ночами. На второй день после приезда к ней ворвался парень, чья комната находилась дальше по коридору, и присел на край письменного стола.
— Значит, ты и есть Лейша Кэмден?
— Да.
— И тебе шестнадцать лет.
— Почти семнадцать.
— Собираешься переплюнуть всех нас, как я понимаю, даже особенно не стараясь.
Улыбка Лейши погасла. Парень пристально смотрел из-под густых нахмуренных бровей. Он улыбался. От Ричарда, Тони и других Лейша научилась распознавать гнев, маскирующийся под презрение.
— Да, — спокойно ответила Лейша, — собираюсь.
— Ты так в себе уверена? С твоей-то хорошенькой кукольной мордашкой и мозгами мутанта?
— Ах, оставь ее в покое, Ханнауэй, — раздался чей-то голос. В дверях, вытирая мокрые волосы, стоял высокий светловолосый юноша, такой худой, что его ребра напоминали рябь на песке после прибоя. — Тебе не надоело валять дурака?
— А тебе? — Ханнауэй слез со стола и направился к двери.
Блондин посторонился. Но путь Ханнауэю преградила Лейша.
— Я буду учиться лучше тебя, — спокойно пообещала она, — потому что у меня есть определенные преимущества, в том числе способность бодрствовать. А когда я обгоню тебя, я с радостью помогу тебе подготовиться к экзаменам.
Блондин рассмеялся. Но Ханнауэй застыл на месте. что-то в его взгляде заставило Лейшу отступить назад. Он пулей выскочил из комнаты.
— Хорошо сказано, Кэмден, — заметил блондин. — Он получил по заслугам. — Но я нисколько не издевалась, — возразила Лейша. — Я помогу ему в учебе.
Блондин опустил полотенце и уставился на нее.
— Вот как? Значит, ты не шутила.
— Нет! Почему никто не верит?
— Ну, — ответил парень, — лично я верю. Разрешаю подтянуть меня. — Он внезапно улыбнулся. — Только мне не потребуется.
— Почему?
— Потому что я такой же способный, как и ты, Лейша Кэмден.
Она внимательно посмотрела на него:
— Но ты не Неспящий.
— Я и без того знаю, на что способен.
— Ты — иагаист! — с восторгом воскликнула Лейша.
— Разумеется. — Он протянул руку. — Стюарт Саттер. Не съесть ли нам по фишбургеру в «Ярде»?
— Здорово, — сказала Лейша. Они вышли, оживленно беседуя. Девушка старалась не замечать устремленных на нее пристальных взглядов. Она здесь, в Гарварде. И впереди масса интересного, в том числе встречи с людьми, подобными Стюарту, которые принимали ее и собирались помериться силами.
Пока бодрствовали.
Лейша с головой ушла в учебу. Роджер Кэмден приехал как-то раз, прошелся с ней по студенческому городку и остался доволен. Отец чувствовал себя здесь гораздо свободнее, чем Лейша ожидала, он знавал отца Стюарта Саттера и деда Кейт Аддамс. Они беседовали о Гарварде, о бизнесе, об Институте экономики Иагаи. Но все разговоры неизменно сводились к Гарварду.
— Как Алиса? — спросила Лейша, но Кэмден безмятежно обронил, что она ушла из дома и не хочет его видеть. Он переводит ей содержание через своего поверенного.
Лейша отправилась на вечер встречи с выпускниками прежних лет вместе со Стюартом. Он тоже специализировался в юриспруденции, но был на два курса старше. С Кейт Аддамс и еще двумя подругами она слетала на уик-энд в Париж на борту «Конкорда-З». Глупо поссорились со Стюартом из-за того, можно ли применить метафору о сверхпроводимости к иагаизму, а потом они помирились и стали любовниками. После первых неуклюжих сексуальных опытов с Ричардом Стюарт показался весьма искушенным; он улыбаясь обучал ее, как достичь оргазма вместе и как порознь. Лейша была поражена.
— Это доставляет столько радости, — сказала она, и Стюарт посмотрел на нее с нежностью, которая, как ей показалось, граничила с беспокойством.
В середине семестра успеваемость Лейши была самая высокая среди первокурсников. Тесты она сдала без единой ошибки. Они со Стюартом отправились праздновать в пивную, а вернувшись, нашли комнату Лейши разгромленной. Компьютер был разбит, банк данных стерт, дискеты и книги тлели в мусорном контейнере. Одежда оказалась порвана в клочья, стол и бюро разрублены пополам. Только кровать осталась нетронутой.
— Такое невозможно проделать бесшумно, — заметил Стюарт. — Наверняка даже на других этажах слышали и вызвали полицию.
Но происшествие оставило соседей безучастными. Лейша сидела на краешке кровати, тупо глядя на остатки своего бального платья. На следующий день Дейв Ханнауэй встретил ее ослепительной улыбкой.
Кэмден примчался, кипя от ярости. Он снял дочери квартиру в Кембридже с секретным дверным замком и нанял телохранителя. После его отъезда Лейша уволила охранника, но квартиру решила оставить. Здесь они могли уединяться со Стюартом и обсуждать тот дикий случай. Лейша уверяла юношу, что это случайность.
— Ненавистники существовали всегда, Стюарт. Антисемитизм, расизм, враждебное отношение к иммигрантам, теперь — к иагаистам. Я всего лишь последний субъект их неприязни. Впрочем, это не означает какого-то крупного раскола между Спящими и Неспящими.
Стюарт сел в постели и потянулся к сандвичам на ночном столике.
— Разве? Лейша, ты же совершенно другой человек. Приспособленный не только к выживанию, но и к господству. Другие объекты гонений, которые ты приводишь в пример, занимают более низкое социальное положение. Вы же, трое Неспящих в Гарвардском юридическом колледже, уже попали в «Юридическое обозрение». Кевин Бейкер, самый старший из вас, уже основал фирму по программному обеспечению биоинтерфейсами и делает много денег. Каждый из Неспящих отлично учится, здоров, а ведь многие из вас еще несовершеннолетние. Сколько, по-твоему, вам еще предстоит вынести, когда вы попадете в мир финансов и бизнеса, в мир большой политики, где число высоких кресел так мало, а ставки так высоки?
— Передай мне сандвич, — попросила Лейша. — Вот доказательства того, что ты не прав: ты сам, Кенцо Иагаи, Кейт Аддамс, профессор Лейн, мой отец. Каждый Спящий, живущий в мире честной торговли и взаимовыгодных контрактов. И таких, как вы, большинство. Ты знаешь, что конкуренция между наиболее способными приводит к огромной выгоде для всех — и для сильных, и для слабых. Неспящие вносят свою лепту в процветание государства. Это должно перевесить неприязнь. Мы для вас представляем ценность. И вы это знаете.
Стюарт смахнул с простыни крошки:
— Да, я знаю. Иагаисты знают.
— Иагаисты те самые киты, на которых стоит земля. В справедливо устроенном обществе иначе быть не может. Ты недооцениваешь людей, Стю. Понятие о морали присуще всем, а не только избранным.
— Надеюсь, ты права, — ответил Стюарт. — Потому что я тебя люблю.
Лейша положила сандвич.
— Радость, — пробормотал Стюарт, уткнувшись лицом ей в грудь, — ты — это радость.
Приехав домой на День Благодарения, Лейша рассказала Ричарду о Стюарте. Он выслушал ее, поджав губы:
— Спящий.
— Человек, — возразила Лейша. — Хороший, умный, предприимчивый!
— А тебе известно, что сделали твои замечательные Спящие, Лейша? Жанин не допустили к Олимпийским играм. «Генетические изменения, аналогичные употреблению стероидов с целью создания преимущества, не соответствующего спортивному духу». Крис Деверо ушел из Стэнфорда. Они разгромили его лабораторию, уничтожили результаты двухлетнего труда над протеинами, формирующими память. Компания Кевина Бейкера борется против подлой антирекламы. Проводят ее, разумеется, тайно, пугая родителей тем, что дети используют программы, составленные якобы нечеловеческим разумом. Коррупция, рабство разума, сатанинские влияния — налицо весь набор приемчиков охоты на ведьм. Проснись, Лейша!
Повисла долгая пауза. Ричард принял стойку, опираясь на носки и стиснув зубы. Наконец очень тихо он спросил:
— Ты его любишь?
— Да, — ответила Лейша. — Прости.
— Твое дело, — холодно произнес Ричард. — Чем ты занимаешься, пока он спит? Наблюдаешь за ним?
— Ты говоришь так, словно это какое-то извращение!
Ричард молчал. Лейша глубоко вздохнула, затем заговорила быстро, но спокойно:
— Ричард, я не хотела причинить тебе боль. И не хочу терять нашу группу. Спящие — такие же люди, как и мы. Ты собираешься наказать меня? Усугубить ненависть еще больше? Сказать, что мне заказан мир честных, достойных людей, независимо от того, спят они или нет? Сказать, что разделение обусловлено генетикой, а не экономикой и духовностью? Хочешь вынудить меня сделать неестественный выбор — мы или они?
Ричард взял со стола браслет. Лейша подарила ему это украшение летом.
— Нет. Так вопрос не стоит. — Он с минуту поиграл золотыми звеньями, потом поднял на нее взгляд. — Пока не стоит.
К весенним каникулам Кэмден сильно сдал: с трудом передвигался, жаловался на боли в сердце. Со Сьюзан он решил развестись.
— Она сильно изменилась после нашей свадьбы, Лейша. Раньше она была независимой, полной идей, счастливой, а через несколько лет растеряла все и превратилась в мегеру. Перемена произошла на твоих глазах. — Кэмден с искренним недоумением покачал головой.
Лейша вспомнила, как в детстве Сьюзан обследовала их с сестрой под видом «игры». Тогда и Алиса любила Сьюзан так же сильно, как Лейша.
— Пап, мне нужен адрес Алисы.
— Я еще в Гарварде сказал тебе, что у меня его нет. — Кэмден, не вставая с кресла, переменил позу нетерпеливым движением человека, не признающего физического старения. В январе Кенцо Иагаи умер от рака поджелудочной железы. Кэмден тяжело переживал утрату. — Я перевожу ей деньги через поверенного. Так она захотела.
— Тогда дай его адрес.
Понурый человечек по имени Джон Яворски отказался сообщить Лейше, где находится Алиса.
— Она не хочет обращаться к родственникам, мисс Кэмден. Она желает полного разрыва.
— Не со мной, — возразила Лейша.
— И с вами, — сказал Яворски, и нечто неуловимое в его взгляде напомнило девушке Дейва Ханнауэя.
Прежде чем вернуться в Бостон, Лейша полетела в Остин, опоздав на день к началу занятий. Кевин Бейкер принял ее, отменив встречу с представителями компании «Ай-би-эм» и засадил за работу лучших специалистов по компьютерным сетям. Два часа спустя она получила адрес Алисы из электронных файлов Яворски.
Алиса жила в Пенсильвании. В следующие выходные Лейша взяла напрокат вертолет с пилотом и полетела в Аппалачи.
Хай-Ридж оказался небольшим поселком. Ближайшая больница была в двадцати пяти милях. Алиса жила с молчуном по имени Эд, лет на двадцать старше себя. В домике посреди леса были только вода и электричество. Голая, покрытая кое-где снегом земля дышала сыростью. Алиса была на восьмом месяце.
— Я не хотела, чтобы ты сюда приезжала, — сказала она Лейше. — Зачем же ты сделала это?
— Потому что ты — моя сестра.
— Боже, так сейчас одеваются в Гарварде? Когда это ты стала модницей, Лейша? Ты ведь никогда не обращала внимания на внешность?
— Что все это значит, Алиса? Как ты здесь оказалась? Что ты делаешь?
— Живу, — ответила Алиса. — Вдали от папы, вдали от Чикаго, вдали от спившейся, сломленной Сьюзан — ты знала, что она пьет? Отец делает людей такими. Но я вырвалась.
— Вырвалась? Сюда?
— Я счастлива, — сердито сказала Алиса. — Разве не это цель вашего великого Кенцо Иагаи — счастье своими руками?
— Я рада за тебя.
— А ты счастлива?
— Да.
— Тогда я тоже рада, — произнесла Алиса почти вызывающе. В следующую секунду она яростно прижала к себе Лейшу, уперевшись огромным животом. Волосы Алисы пахли как свежая трава в солнечный день.
— Я приеду еще, Алиса.
— Не надо, — попросила сестра.
Глава 6
«Неспящий мутант умоляет перестроить его гены обратно! — кричала бегущая строка на световом табло в супермаркете «ФУД МАРТ». — «Пожалуйста, позвольте мне спать, как настоящие люди!» — жалобно просит ребенок».
Обычно не обращавшая внимания на рекламу Лейша подошла к газетному киоску, быстро набрала номер своей кредитной карточки и нажала на кнопку распечатки. Заголовок продолжал описывать круги. Один из рабочих магазина перестал выкладывать на полки коробки и уставился на девушку. Брюс, телохранитель Лейши, взял его под наблюдение.
Ей было двадцать два года, она заканчивала Гарвардский юридический, редактировала статьи для «Юридического обозрения» и была бесспорно лучшей студенткой своего курса. Ближайшими ее соперниками были Джонатан Кокчиара, Лен Картер и Марта Венц. Все — Неспящие.
Дома Лейша просмотрела распечатку. Потом подключилась к спецсети Группы, управляемой из Остина. В файлах хранилось еще несколько сообщений об этом ребенке. Но Кевин опередил ее и вызвал по аудиосвязи.
— Лейша! Я как раз собирался вызывать тебя.
— Что творится со Стеллой Бевингтон, Кев? Кто-нибудь проверял?
— Рэнди Дэвис из Чикаго. Он еще учится в средней школе. Живет в районе Парк- Ридж, а Стелла — в Скоки. Ее родители набросились на него чуть ли не с оскорблениями, но он все-таки повидал Стеллу. Это не похоже на жестокое обращение, обычная глупость: родители хотели вундеркинда, наскребали и экономили, а теперь не могут справиться с ее гениальностью. Они кричат на нее, заставляют спать, применяют авторитарные методы.
— А эмоциональное насилие?
— Думаю, нам пока не стоит вмешиваться. Двое из нас будут поддерживать со Стеллой тесный контакт — у нее есть модем, а родители о нашем существовании не знают; Рэнди будет навещать ее каждую неделю.
Лейша прикусила губу.
— В этой дерьмовой статейке сказано, что ей семь лет.
— Да.
— Может, все же не следует ее там оставлять? Я как гражданка Иллинойса могу зарегистрировать жалобу ребенка отсюда, если у Рэнди слишком много дел…
— Нет. Подождем немного. Возможно, все образуется.
Действительно. Почти все Неспящие самоутверждались независимо от сопротивления голосистого меньшинства. Большинство же людей постепенно привыкли к растущему числу Неспящих, особенно когда стало ясно, что они заботятся о преуспеянии всей страны.
Кевин Бейкер в свои двадцать шесть лет заработал целое состояние на микрочипах. Благодаря ему Искусственный интеллект превратился в реальность. Кэролин Риццоло получила Пулитцеровскую премию за пьесу «Утренний свет». Ей было всего двадцать четыре. Джереми Робинсон завершил новейшие исследования по сверхпроводимости еще будучи дипломником Стэнфорда. Уильям Теин, редактор «Юридического обозрения» в те годы, когда Лейша только поступила в Гарвард, сейчас имел широчайшую частную практику и не проиграл ни одного дела. Ему тоже было двадцать шесть, но практичные клиенты поручали ему все более важные дела.
Но не все шло так гладко.
Информационная сеть Кевина Бейкера и Ричарда Келлера сплотила всех Неспящих. Лейша Кэмден финансировала судебные баталии, оплачивала обучение Неспящих из малообеспеченных семей. Ронда Лавельер учредила и зарегистрировала в Калифорнии детский приют, и при малейшей возможности Группа забирала маленьких Неспящих из семей, где им приходилось несладко. В Группе было уже три дипломированных юриста; в ближайшем будущем лицензию на частную практику в пяти различных штатах должны были получить еще четверо.
Однажды, когда Неспящим не удалось забрать ребенка из семьи, они его выкрали. Над четырехлетним Тимми Демарцо издевались родители.
Он был слишком мал, чтобы позвать на помощь. Группа узнала о нем из полицейских сводок, сканируемых компанией Кевина. Теперь он жил в Северной Дакоте. Его приемная мать, родственница одного из Неспящих, позаботилась о том, чтобы ребенок не попал ни в один банк данных. О похищении знали не более десяти человек. А всего в Соединенных Штатах насчитывалось уже 3428 Неспящих. Из них 2691 человек входил в Группу и пользовался спецсетью. Еще 701 были слишком малы, чтобы пользоваться модемом. И только 36 Неспящих по различным причинам не состояли в Группе.
Похищение Тимми организовал Тони Индивино.
— Я хотел поговорить с тобой о Тони, — сказал как-то Лейше Кевин. — Он опять взялся за старое. На этот раз он покупает большой участок.
Она несколько раз сложила распечатку и очень аккуратно положила на стол.
— Где?
— В Аллеганах. На юге штата Нью-Йорк. Сейчас он прокладывает дороги. Весной будет построено первое здание.
— Дженнифер Шарафи по-прежнему субсидирует его?
— Да. У Тони начинают появляться сторонники, Лейша.
— Знаю.
— Позвони ему.
— Хорошо.
До полуночи она редактировала журнал, потом до четырех утра готовилась к занятиям. С четырех до пяти просмотрела юридические бумаги Группы. В пять позвонила Тони в Чикаго. Он окончил среднюю школу, проучился семестр в Северо-Западном, и на рождественские каникулы наконец-то разругался с матерью.
— Тони? Это Лейша.
— Отвечаю: да, да, нет, иди к черту.
Лейша заскрипела зубами:
— Чудесно. А теперь перечисли вопросы.
— Считаешь ли ты необходимым для Неспящих создать самодостаточное общество? Готова ли Дженнифер Шарафи финансировать строительство целого городка? Не будет ли это предательством наших идеалов? Не мешает ли жизнь в закрытом укрепленном городе торговым отношениям с внешним миром?
— Я бы никогда не отмахнулась от ТЕБЯ.
— Хвала тебе, — промолвил Тони. И добавил через мгновение: — Извини. Я говорю, как один из них.
— Это не то, что нам нужно. Тони.
— Спасибо, хоть не сказала, что у меня ничего не выйдет.
— Мы относимся к одному виду. Тони.
— Передай это Спящим.
— Ты преувеличиваешь. Ненавистников везде хватает, но сдаваться…
— Мы и не собираемся сдаваться. Плоды наших трудов можно будет свободно продавать: программное обеспечение, приборы, книги, юридические консультации. Мы вольны ездить куда захотим. Но у нас будет тихая гавань, свободная от идиотов, которые считают, что мы обязаны им по гроб.
— Дело не в долге.
— Правда? — сказал Тони. — Давай расставим все точки над «i», Лейша. Во что же ты веришь, иагаистка?
— Тони…
— Ответь! — настаивал Тони, и Лейша вдруг услыхала голос четырнадцатилетнего подростка, с которым ее познакомил Ричард. И тут же она вспомнила, как отец держал ее на руках и объяснял ей, что она особенная.
— Я верю в добровольный взаимовыгодный обмен. В духовность человека. В контракт. И в то, что мы должны помогать друг другу.
— Прекрасно, — отрезал Тони. — А что ты скажешь об испанских нищих?
— О ком?
— Ты идешь по улице одной из бедных стран, например Испании, и видишь нищего. Ты дашь ему доллар?
— Возможно.
— Почему? Он же ничего тебе не продает.
— Знаю. Подам из доброты, из сострадания.
— Ты видишь шестерых попрошаек. Ты дашь им всем по доллару?
— Возможно.
— Ну хорошо. Перед тобой сто христарадников, и у тебя нет состояния Лейши Кэмден. Ты дашь им всем по доллару?
— Нет.
— Почему?
Лейша вооружилась терпением. Нечасто ей хотелось прервать связь; но Тони как раз из тех…
— Это чересчур. В первую очередь я должна позаботиться о себе.
— Ладно. Теперь обдумай вот что. В Биотехническом институте, где зародилась наша с тобой жизнь, дорогая псевдосестричка, не далее как вчера доктор Меллинг…
— Кто?
— Доктор Сьюзан Меллинг. О Господи, я совершенно забыл, что она когда-то была замужем за твоим отцом!
— Я потеряла ее след, — сказала Лейша. — Я и не знала, что она вернулась к научной работе. Алиса когда-то говорила… впрочем, не важно. Так что происходит в Биотехническом?
— Только что обнародованы две потрясающие новости. Результат генетического анализа зародыша подтвердил: отсутствие потребности во сне является доминантным геном. Дети членов нашей Группы тоже будут бодрствовать.
— Мы всегда это знали, — заметила Лейша. — Карла Датчер — первая беременная среди Неспящих. Ее муж был Спящим.
— Весь мир ожидал этого.
— Но пресса все равно раздует скандал. Вот увидишь. Мутанты размножаются! Через поколение Новая раса будет господствовать!
Лейша не стала возражать:
— А вторая новость?
— Печальная, Лейша. Мы потеряли одного из наших.
Она почувствовала желудочный спазм:
— Кто?!
— Берни Кун. Из Сиэтла. — Лейша не знала такого. — Автокатастрофа. На первый взгляд все просто — на вираже отказали тормоза. Он водил машину всего несколько месяцев. Ему было семнадцать. Но вот что важно: родители предоставили его внутренние органы в совместное распоряжение Биотехнического института и патологоанатомического отделения Чикагского медицинского. Они собираются как следует посмотреть, как влияет на организм длительное отсутствие сна.
— Без этого не обойтись, — сказала Лейша. — Бедный парень. Но почему ты так боишься? Что они могут обнаружить?
— Не знаю. Я не врач. Но если всплывет что-то, что наши противники смогут обернуть против нас, то они не постесняются.
— Ты сошел с ума, Тони.
— Глупости. Неспящие гораздо спокойнее и лучше ориентированы в реальности. Разве ты не читаешь литературу?
— Тони…
— И все-таки. Ты идешь по улицам Испании, и сто нищих требуют подаяния. Ты говоришь им «нет». Но они так злы, что сбивают тебя с ног и отнимают все, а потом избивают? Просто так, от зависти и отчаяния?
Лейша молчала.
— Не хочешь ли ты сказать, что так не бывает, Лейша?
— Бывает, — бесстрастно ответила Лейша. — Но не так уж часто.
— Чепуха. Почитай газеты. Но вопрос вот в чем: что ты должна тем попрошайкам? Что делать праведному иагаисту, верящему во взаимовыгодные контракты с людьми, которые умеют только брать?
— Ты не…
— Что, Лейша? Будем объективны: что мы должны алчным бездельникам?
— Я уже говорила. Быть добрыми, милосердными.
— Даже если они не платят нам тем же? Почему?
— Потому что… — Она замолчала.
— Ну же? Почему законопослушные и трудолюбивые человеческие существа обязаны кормить тунеядцев? Какая здесь подоплека — философская, экономическая или нравственная? Будь честной как всегда.
Лейша уткнулась головой в колени. Вопрос выбил почву у нее из-под ног, но она не пыталась уклониться от ответа.
— Не знаю. Я просто знаю, что должны.
— Но почему?
Она не ответила. Мгновение спустя заговорил Тони. Теперь его голос звучал почти нежно.
— Приезжай весной посмотреть на строительство Убежища.
— Нет.
— Я бы хотел, чтобы ты приехала.
— Нет. Круговая оборона — это не выход.
— Нищие наглеют, Лейша, — сказал Тони. — Причем тем больше, чем богаче становятся Неспящие. Я говорю не о деньгах.
— Тони… — Лейша не знала, что сказать.
— Не очень-то разгуливай по улицам, вооруженная только памятью о Кенцо Иагаи.
В холодный мартовский день, когда резкий ветер свистел вдоль реки Чарлз, Ричард Келлер приехал в Кембридж. Лейшу он не предупредил — они не виделись уже три года. Она спешила по дорожке к своему городскому дому, закутанная в красный шерстяной шарф, а он поджидал ее, загородив собой дверь. Телохранитель Лейши напрягся.
— Брюс, все в порядке, это мой старый друг.
— Привет, Лейша.
Ричард потяжелел, раздался, отрастил бороду.
— Какая ты красивая, — сказал он.
Лейша сварила кофе.
— Ты здесь по делу?
По спецсети она узнала, что Ричард защитил докторскую диссертацию, провел выдающиеся исследования в Карибском бассейне, но год назад бросил все.
— Нет. Ради удовольствия. — Ричард улыбнулся прежней открытой улыбкой. — Я уже почти забыл, что это такое. Все мы хорошо знаем, какое удовлетворение приносит успешная работа. Но удовольствие? Прихоть? Каприз? Когда ты в последний раз делала глупость, Лейша?
Она улыбнулась:
— Я ела сахарную «вату» под душем.
— Правда? Зачем?
— Чтобы посмотреть, как она растекается.
— И как?
— Очень красиво.
— Когда это было?
— Прошлым летом. — Лейша рассмеялась.
— Ну, моя глупость посвежее. Я в Бостоне только чтобы увидеть тебя.
Лейша перестала смеяться:
— Ты слишком напряжен, Ричард.
— Ага, — натянуто ответил он. Она снова рассмеялась. — Я был в Индии, Лейша. И в Китае, и в Африке. Сперва путешествовал в обличье Спящего, не привлекая к себе внимания. Потом решил повидать Неспящих в Индии и Китае. Я пытался понять, почему в безнадежно отсталых странах — ведь там И-энергия доступна только в больших городах — спокойно принимают превосходство Неспящих, а здесь, в Америке, процветающей как никогда, неприязнь к нам растет.
— И ты понял? — спросила Лейша.
— Нет. Но, наблюдая за жизнью всех этих коммун и кампонгов, я понял нечто другое. Мы чересчур индивидуалистичны.
Лейша почувствовала разочарование. Она увидела лицо отца: «Превосходство — вот что имеет значение, Лейша. Превосходство, на основе индивидуальных особенностей…» Она потянулась за чашкой Ричарда:
— Еще кофе?
Он поймал ее руку:
— Пойми меня правильно, Лейша. Я говорю не о работе. Мы слишком рациональны. Слишком одиноки. Разобщенность убивает кое-что поважнее свободного потока идей. Она убивает радость.
Он не отпускал ее запястье. Она не замечала раньше, что его глаза такие глубокие. Подобное чувствуешь, заглядывая в ствол шахты. Страшно, кружится голова, и ты не знаешь, что на дне — золото или тьма. Или все вместе. Ричард мягко спросил:
— Стюарт?
— Все в прошлом. Студенческий роман.
— Кевин?
— Мы просто друзья.
— Я не был в этом уверен. Кто-то еще?
— Нет.
Он отпустил ее руку. Лейша бросила на него робкий взгляд.
— Это радость, Лейша.
Его смех отозвался в ней чем-то непонятным, а потом Лейша тоже рассмеялась воздушным, из мелких иголочек смехом, похожим на розовую сахарную «вату».
— Приезжай, Лейша. У него был еще один сердечный приступ.
Голос Сьюзан Меллинг в трубке звучал устало. Лейша спросила:
— Насколько это серьезно?
— Врачи не знают. Или обманывают. Он хочет тебя видеть.
Стоял май, месяц последнего рывка перед выпускными экзаменами. Корректура «Юридического обозрения» запаздывала. Ричард открыл новое дело — консультации для бостонских рыбаков, которые страдали от внезапных необъяснимых изменений океанских течений, и работал по двадцать четыре часа в сутки.
— Я приеду, — ответила Лейша.
В Чикаго было холоднее, чем в Бостоне. Почки на деревьях едва проклюнулись. На озере Мичиган, заполнившем громадные восточные окна отцовского дома, белые гребешки волн подбрасывали вверх холодные брызги. Сьюзан жила здесь — ее щетки для волос лежали на туалетном столике в спальне, журналы — в прихожей.
— Лейша, — проговорил Кэмден. Он сильно постарел. Серая кожа, впалые щеки, суетливый и озадаченный взгляд человека, для которого работа — как воздух. В углу, на маленьком стульчике восемнадцатого века сидела низенькая полная женщина с каштановыми косами.
— Алиса.
— Привет, Лейша.
— Алиса. Я искала тебя… Как ты?
— Хорошо, — ответила Алиса. Она держалась отчужденно, но мягко и была ничуть не похожа на ту рассерженную Алису, которую Лейша видела шесть лет назад в горах Пенсильвании. Кэмден с трудом повернулся в постели, и Лейша увидела, что его глаза не потеряли своей яркой синевы.
— Я просил Алису приехать. И Сьюзан. Я умираю, Лейша.
Лейша, зная, как он ценит правду, промолчала. От любви и жалости к отцу болело сердце.
— У Джона Яворски хранится мое завещание. Но я хочу сказать вам, что там написано. Последние несколько лет я продавал имущество. Большая часть моего состояния теперь хранится на банковских счетах. Я оставил одну десятую Алисе, одну десятую — Сьюзан, одну десятую — Элизабет, а остальное тебе, Лейша, потому что ты единственная сможешь должным образом распорядиться деньгами.
Лейша изумленно взглянула на Алису. Сестра была такой же невозмутимой.
— Элизабет? Моя… мать? Жива?
— Да, — ответил Кэмден.
— Ты сказал мне, что она умерла! Много лет назад!
— Да. Я думал, что так будет лучше для тебя. Она завидовала тебе. И ничего не могла тебе дать. Она бы только расстроила тебя.
Нищие в Испании…
— Ты ошибся, папа. Она моя мать… — Лейша не смогла закончить фразу.
Кэмден не дрогнул:
— Я так не думаю. Но ты теперь взрослая и можешь повидать ее.
Он все смотрел на нее своими яркими, запавшими глазами, а мир вокруг Лейши рушился. Отец солгал ей! Сьюзан с легкой усмешкой внимательно наблюдала за Лейшей. Неужели она рада, что Кэмден упал в глазах своей дочери? Неужели она с самого начала ревновала его к ней, к Лейше…
Стоп. Она рассуждает, как Тони.
Мысль помогла ей прийти в себя. Но Лейша все еще смотрела на отца, а тот не отводил взгляда — неумолимый, непоколебимый человек, даже на смертном одре уверенный в своей правоте.
Алиса коснулась плеча Лейши, а голос прозвучал так тихо, что расслышала только Лейша.
— Он все сказал, Лейша. А ты скоро оправишься.
Алиса оставила сына в Калифорнии со своим вторым мужем. С Беком Ватроузом, строительным подрядчиком, она познакомилась, работая официанткой в кафе на Искусственных островах. Бек усыновил Джордана.
— До встречи с Беком мне приходилось несладко. Знаешь, когда я носила Джордана, мне часто снилось, что он родится Неспящим. Каждую ночь я видела это во сне, и каждое утро меня мутило при мысли, что ребенок вырастет глупым и никчемным, как я. Я прожила с Эдом — помнишь, в Аппалачах — еще два года. Когда он бил меня, я радовалась. Мне хотелось, чтобы отец это видел. По крайней мере Эду я была небезразлична.
У Лейши вырвался хрип.
— В конце концов я уехала, потому что боялась за Джордана. В Калифорнии я целый год бездельничала. Стала весить 190 фунтов. Потом вернулась домой повидать маму.
— А мне не сказала, — упрекнула Лейша.
— Она почти не просыхает, — сказала Алиса с грубой прямотой, — и вряд ли захотела бы увидеться с тобой. Но меня приняла и обслюнявила, причитая, что я ее «настоящая» дочь, а потом обделала мое платье. Она кричала, что папа погубил наши с ней жизни, и все ради тебя. И знаешь, что я сделала? — Что? — Голос Лейши дрожал.
— Я полетела домой, сожгла всю свою одежду, нашла работу, поступила в колледж, похудела на пятьдесят фунтов и отдала Джордана в группу игрового воспитания.
Сестры сидели молча. Темное озеро за окном не освещали ни луна, ни звезды. Лейшу вдруг затрясло, а Алиса похлопала ее по плечу.
— Скажи… — Лейше просто хотелось слышать теперешний голос Алисы, мягкий и отстраненный, без глубоко запрятанной боли.
— Расскажи мне о Джордане. Ему сейчас пять? Какой он?
Алиса повернула голову и спокойно посмотрела на Лейшу.
— Он веселый, заурядный мальчик. Совершенно обыкновенный.
Кэмден умер неделю спустя. После похорон Лейша попыталась увидеться с матерью, но та лечилась от алкоголизма и наркомании в Брукфилдском центре. Врачи сказали, что Элизабет Кэмден не принимает никого, кроме своей единственной дочери, Алисы Кэмден Ватроуз.
Сьюзан Меллинг отвезла Лейшу в аэропорт. Она со знанием дела рассуждала об учебе Лейши, о Гарварде, о «Юридическом обозрении». Лейша отвечала односложно, но Сьюзан не отступала: когда Лейша сдает экзамены в адвокатуру? Когда у нее собеседования по поводу работы? Постепенно Лейша освободилась от оцепенения. Она поняла, что настойчивые расспросы Сьюзан были проявлением заботы.
— Он пожертвовал многими людьми, — неожиданно сказала Лейша.
— Но не мною, — сказала Сьюзан. — Только на короткое время, когда я оставила свою работу, чтобы заниматься его делами. Роджер не очень-то приветствовал жертвы.
— Он был не прав? — в словах Лейши невольно послышалась нотка отчаяния.
Сьюзан грустно улыбнулась:
— Нет, он был прав. Мне не следовало бросать работу. Потом мне пришлось слишком долго обретать себя.
«Он делает это с людьми», — прозвучал чей-то голос в ушах Лейши. Сьюзан? Или Алиса? Она не смогла вспомнить.
Лейша устала. Двадцать минут отдыха восстановят силы. Глаза жгли непривычные слезы. Она откинула голову на спинку сиденья и прикрыла веки.
Сьюзан поставила машину на стоянку и выключила зажигание.
— Я хочу сказать тебе кое-что, Лейша.
Лейша открыла глаза:
— Насчет завещания?
Сьюзан натянуто улыбнулась:
— Нет. Группа исследователей из Биотеха и Чикагского медицинского завершила исследование мозга Берни Куна.
Лейша повернулась к Сьюзан. На лице у мачехи отразилась сложная гамма чувств — решимость, удовлетворение, гнев и что-то еще, чему Лейша не знала названия.
— Мы опубликуем результаты на следующей неделе в «Новоанглийском медицинском журнале». Благодаря строжайшей секретности в прессу ничего не просочилось. Но сейчас я хочу рассказать тебе сама о том, что мы обнаружили.
— Говори, — сердце девушки сжалось.
— Помнишь, как ты и другие Неспящие ребята выпили интерльюкин-1?
— Как ты об этом узнала?
— За вами наблюдали гораздо пристальнее, чем вы думали. Помнишь, как у тебя болела голова?
— Да.
— Именно об интерльюкине-1 я и хочу поговорить. Этот препарат относится к большой группе веществ, которые запускают иммунную систему, стимулируют выделение антител, деятельность белых кровяных телец. У нормальных людей выбросы ИЛ-1 происходят во время медленной фазы сна, и иммунная система получает резкий толчок. Двадцать восемь лет назад мы исследовали, будут ли неспящие дети болеть чаще, чем спящие?
— Я же никогда не болела, — возразила Лейша.
— Нет, болела. Ветрянка и три простуды к концу четвертого года жизни, — дала точный ответ Сьюзан. — Но в общем, вы все здоровые люди. Это породило новую теорию: если взрыв иммунной активности возникает во сне, значит, колебания температуры тела во время БДГ-фазы увеличивают риск заболеваний. Другими словами, сон является причиной иммунной уязвимости, которую уравновешивают эндогенные пирогены, подобные ИЛ-1. При отсутствии сна эта проблема не возникала. Тебе понятно?
— Да.
— Конечно. Дурацкий вопрос. — Сьюзан откинула волосы. Они поседели на висках. Под правым глазом появилось возрастное пятнышко. — За долгие годы мы сняли с Неспящих тысячи, сотни тысяч однопротонных томограмм плюс бесконечные энцефалограммы, образцы спинномозговой жидкости… Правда, нам не удалось по-настоящему заглянуть в ваш мозг. Пока Берни Кун не врезался в дорожное ограждение.
— Сьюзан, — остановила ее Лейша, — скажи мне прямо, без обиняков.
— Вы не будете стареть.
— Что?
— Конечно, кожа слегка отвиснет под действием гравитации. Но отсутствие пептидов сна влияет на иммунную систему и восстановление тканей непонятным для нас образом. У Берни Куна был совершенный организм, не просто здоровый, не просто молодой — идеальный. У Неспящих происходит усиленная регенерация тканей, явно вызванная работой иммунной системы.
— Как долго это может продолжаться? — прошептала Лейша.
— Черт его знает. Берни Кун был молод. Возможно, в какой-то момент включится некий компенсационный механизм и все вы просто рухнете, как целый полк Дорианов Греев. Вряд ли это продлится вечно — вечной регенерации не бывает. Но долго, очень долго.
Лейша уставилась на собственное отражение на ветровом стекле. Ей привиделось лицо отца на фоне голубой шелковой обивки гроба в обрамлении белых роз. Его сердце не умело восстанавливаться.
— О будущем в этой связи можно только гадать, — нарушила молчание Сьюзан. — Пептидные структуры, вызывающие у нормальных людей потребность во сне, напоминают компоненты бактериальных клеток. Может быть, существует связь между сном и восприимчивостью к патогенным микробам. Однако отсутствие точных данных никогда не останавливало бульварных писак. Я хотела подготовить тебя, потому что вас будут называть суперменами, homo perfectus и еще Бог знает как. Бессмертными.
Женщины молчали. Наконец Лейша произнесла:
— Я расскажу остальным по нашей связи. Об утечке не беспокойся. Кевин Бейкер создал специальную сеть для Группы.
— Вы уже так хорошо организованы?
— Да.
Губы Сьюзан задрожали. Она отвела взгляд:
— Пойдем, пора, пропустишь свой рейс.
— Спасибо.
— Не стоит благодарности. — В голосе Сьюзан Лейше послышалась тоска.
Регенерация тканей. Эти слова музыкой звучали в мозгу Лейши, пока она летела в Бостон. И еще — бессмертна.
— Вы все улыбаетесь, — заметил сидевший рядом с ней бизнесмен. — Возвращаетесь с большого праздника в Чикаго?
— Нет, с похорон.
Сосед был шокирован. На лице появилась гримаса отвращения. Лейша посмотрела в окно. Реки напоминали микроцепи, поля — аккуратные индексные карточки. А на горизонте — пушистые белые облака, словно экзотические цветы в залитой светом оранжерее.
Письмо было не толще любого другого, но подобные письма они получали так редко, что Ричард встревожился.
— Там может быть взрывчатка.
Лейша посмотрела на письмо, лежавшее на столике в прихожей. «МИСС ЛЕЙШИ КЭМДЕН». Большими печатными буквами, с орфографической ошибкой.
— Похоже, писал ребенок, — заметила она.
Ричард опустил голову и широко расставил ноги. На лице отразилась смертельная усталость.
— Возможно, кто-то нарочно подделал почерк ребенка. Считается, что, вскрывая детское письмо, ты будешь менее осторожна.
— Ричард, мы сходим с ума?
— Да. На данный момент.
Неделю назад в «Новоанглийском медицинском журнале» появилась трезвая статья Сьюзан. Часом позже радиовещание и компьютерные сети новостей потряс взрыв досужих домыслов, драматических прогнозов, ярости и страха. Лейша и Ричард, а также все члены Группы пытались выяснить, какое же мнение преобладает: рассуждения («Неспящие, возможно, проживут века, и это приведет к…»); драматические прогнозы («Если Неспящий будет жениться только на Спящих, то за свою жизнь он переменит дюжину жен и народит несколько десятков детей…»); ярость («Нарушение законов природы привело к появлению так называемых людей, которым несправедливо дано преимущество во времени, чтобы аккумулировать власть и собственность…»); и страх («Скоро ли Суперраса захватит власть?»).
— Просто все боятся по-разному, — подвела итог Кэролин Риццоло.
Лейша сдавала дипломные экзамены. Каждый день она слышала замечания — и по дороге в студгородок, и в коридорах, и в классах; каждый день она забывала о них во время труднейших экзаменов. Потом, опустошенная, она молча шагала домой, к Ричарду, чувствуя взгляды людей на улице, зная, что ее телохранитель Брюс рядом.
— Все пройдет, — говорила Лейша.
В городке Солт-Спрингс, штат Техас, власти приняли постановление о запрете выдачи Неспящим лицензии на торговлю спиртным. Поскольку гражданские права основываются на положении Декларации Независимости «все люди созданы равными», а к Неспящим это явно не относится. Ни в самом городке, ни на сто миль вокруг не было ни одного Неспящего, и уж тем более ни один из них не собирался торговать спиртным, но эта глупейшая история была подхвачена агентством «Юнайтед Пресс» и Компьютерной сетью новостей, и тотчас по всей стране появились горячие статьи как за, так и против.
За первой ласточкой последовали другие. В Поллуксе, штат Пенсильвания, разрешалось отказывать Неспящим в найме жилья под тем предлогом, что их длительное бодрствование увеличивает как износ мебели, так и счета за коммунальные услуги. В Крэнстон-Истейтс, штат Калифорния, Неспящим запретили заниматься бизнесом, связанным с круглосуточной торговлей — так называемая неравная конкуренция. В Ирокез-Каунти, штат Нью-Йорк, Неспящие не могли отныне входить в состав присяжных, потому что подобный суд не подпадает под определение «суда равных по положению людей».
— Все эти решения можно опротестовать, — заметила Лейша. — Но, Боже мой, сколько же придется угробить денег и времени на писанину! — Она поймала себя на мысли, что говорит точь-в-точь как отец.
В штате Джорджия, где гомосексуализм еще оставался наказуемым, отнесли интимную связь между Неспящими и Спящими к уголовным преступлениям третьей степени наряду со скотоложеством.
Разработанный Кевином Бейкером пакет программ позволял с большой скоростью просматривать информацию, касающуюся дискриминации или прямых нападок на Неспящих. Эти файлы имелись в спецсети. Лейша просмотрела их и связалась с Кевином.
— Не мог бы ты создать параллельную программу, регистрирующую случаи защиты Неспящих? Картина получается однобокая.
— Ты права, — ответил озадаченный Кевин. — Я об этом не подумал.
Больше всего Лейшу огорчало отношение к Неспящим детям. Их сторонились одноклассники, обижали братья и сестры, избивали местные хулиганы, и даже собственные родители смотрели косо — ребенок, который будет жить столетия, смущал. Школьный совет в Колд-Ривер, штат Айова, проголосовал за то, чтобы не принимать таких детей в обычные классы, так как их быстрые успехи «создают чувство неполноценности у других детей». Совет выделил средства, позволившие Неспящим детям приглашать учителей на дом. Но среди педагогов не нашлось добровольцев. Все свободное время Лейша разговаривала с малышами по компьютерной сети.
А Стелла Бевингтон почему-то перестала пользоваться своим модемом.
Кевин составил сборник статей, требовавших справедливости к Неспящим. Школьный совет Денвера выделил фонды на проект, в рамках которого одаренные ученики, в том числе и Неспящие, должны были стать коллективными наставниками младших детей. В Рив-Бо, штат Луизиана, Неспящую Даниель дю Шерней выбрали в Городской совет, хотя ей было всего двадцать два.
Престижная фирма Хейли-Холл, занимающаяся медицинскими исследованиями, широко рекламировала факт приема на работу Кристофера Эмрена. Неспящего, имевшего степень доктора.
Дора Кларк, Неспящая из Далласа, распечатала адресованное ей письмо, и взрыв пластиковой бомбы оставил ее без руки.
Лейша и Ричард смотрели на конверт в прихожей. Кремовая плотная бумага окрашена под пергамент. Обратный адрес отсутствует. Ричард позвонил Лиз Бишоп, Неспящей, которая заканчивала колледж по уголовному праву в Мичигане. И хотя они не были знакомы, девушка подробно проконсультировала их и предложила помощь.
Ричард и Лейша проделали все по инструкции в подвале своего дома. Ничего не случилось. Письмо было вскрыто:
«Дорогая мисс Кэмден!
Мне очень жаль, что приходится увольняться, но профсоюз вынуждает. На вашем месте я бы попытался найти другого телохранителя на стороне. Будьте осторожны. Еще раз извините, но мне тоже жить надо.
— Смех сквозь слезы, — сказала Лейша. — Мы с тобой доставали все это снаряжение, несколько часов возились, чтобы взрывное устройство не сработало…
— Согласись, что ничем существенным я не пожертвовал, — печально заметил Ричард.
С тех пор как Неспящие попали в немилость, клиенты его консалтинговой фирмы, за исключением двух, закрыли свои счета. Ничего удивительного — они зависели от рынка, а следовательно, от общественного мнения.
Компьютер Лейши, настроенный на спецсеть, взвыл сигналом срочного вызова. Это был Тони Индивино.
— Лейша, мне нужна твоя помощь как юриста. Мне пытаются навязать драчку по поводу Убежища. Пожалуйста, вылетай.
Убежище окружал целый ряд свежевырытых траншей. Оно располагалось на юге штата Нью-Йорк, в Аллеганах, в старых, сглаженных временем горах, поросших соснами и кустарником. От ближайшего городка Коневанго вела превосходная дорога. Невысокие здания, спроектированные с изящной простотой, находились на разных стадиях завершения. Дженнифер Шарафи встретила Лейшу с Ричардом без улыбки. Она не слишком изменилась за шесть лет, разве что длинные черные волосы были непричесаны, а смоляные глаза казались огромными от напряжения.
— Тони просил меня сначала показать вам место.
— Что случилось? — тихо спросила Лейша.
— Потом. Сначала посмотрим Убежище. Тони очень дорожит твоим мнением, Лейша.
Каждый корпус был рассчитан на пятьдесят человек. В этих коммунах были огромные общие кухни, столовые, ванные и комнаты отдыха, с лабиринтом кабинетов, студий и лабораторий.
— Мы все равно называем их «спальнями», несмотря на двусмысленность этого слова, — сказала Дженнифер. Даже в этом замечании, которое в устах любого другого прозвучало бы игриво, Лейша уловила странную комбинацию обычного нарочитого спокойствия Дженнифер и сегодняшнего напряжения.
Лейша поразилась, как детально продумал Тони эту жизнь, коллективную и сугубо индивидуальную одновременно. В Убежище имелись гимнастический зал, небольшая больница. К концу следующего года планировался квалифицированный персонал, а также детский сад, школа и ферма с интенсивным земледелием.
— Большая часть продуктов будет поступать извне, конечно. Рабочие места тоже будут за пределами Убежища. Мы только создаем безопасное место, откуда можно вести дела с обществом.
Лейша промолчала.
Помимо энергоснабжения — самоподдерживающегося источника И-энергии, — ее поразило отношение к людским ресурсам. Тони сумел заинтересовать проектом Неспящих представителей практически всех профессий.
— Юристы и бухгалтеры в первую очередь, — говорила Дженнифер. — Это наша передовая линия обороны. Тони считает, что сражения за власть в наши дни проходят в судах и на заседаниях различных советов.
Напоследок Дженнифер показала им планы укреплений. Казалось, что она только сейчас немного расслабилась.
Система обороны была ориентирована на то, чтобы остановить нападающих, не причинив им вреда. Электронное наблюдение охватывало 150 квадратных миль территории, купленной Дженнифер. Побольше иного графства, подумала Лейша. На расстоянии полумили от ворот включалось силовое поле, наносящее удары электрошоком. Проникновение на территорию дистанционно управляемых машин или роботов отслеживалось системой, запрограммированной на любой движущийся металлический объект определенной массы. Устройство, не снабженное спецсигналом, сконструированным Дональдом Поспулой, Неспящим, бралось под подозрение.
— Конечно, мы не готовы отразить нападение с воздуха или нападение армии, — сказала Дженнифер. — Но мы и не ожидаем этого. Нам угрожают только слепые от ненависти безумцы.
Лейшу встревожил план обороны.
— Если мы не сможем интегрироваться в этот мир… Свободная торговля подразумевает свободу передвижений.
— Это предполагает свободный разум, — быстро отозвалась Дженнифер, и что-то в ее голосе заставило Лейшу посмотреть на девушку. — Мне нужно кое-что сказать тебе, Лейша. Тони здесь нет.
— Где он?
— В Коневанго, в тюрьме графства. Мы ведем настоящий бой за земли — это в такой глуши! Но дело в другом. Сегодня утром Тони обвинили в похищении Тимми Демарцо.
Стены комнаты заходили ходуном.
— ФБР?
— Да.
— Как… как они узнали?
— Какой-то агент наконец распутал этот случай. Тони нужен адвокат, Лейша. Билл Теин уже дал согласие, но Тони хочет, чтобы ты вела дело.
— Дженнифер, я сдаю экзамены только в конце июля!
— Он подождет. Пока Билл будет выступать его адвокатом. Ты сдашь экзамен?
— Конечно. Но я уже дала согласие работать в конторе «Морхауз, Кеннеди и Андерсон» в Нью-Йорке… — Она осеклась. Ричард пристально смотрел на нее, лицо Дженнифер оставалось непроницаемым. Лейша тихо сказала:
— Какой защиты он собирается придерживаться?
— Виновен, — ответила Дженнифер, — при… как это называется у юристов? Смягчающих обстоятельствах.
Лейша боялась, что Тони решит отпираться; ложь, увертки — опасная линия поведения. Она мысленно перебрала разные виды смягчающих обстоятельств, припоминая прецеденты… Можно использовать дело Клементса против Вой…
— Билл сейчас направился в тюрьму, — сказала Дженнифер. — Поедешь туда со мной? — В ее голосе прозвучал вызов.
— Да, — ответила Лейша.
Увидеться с Тони им не разрешили. Человек из офиса окружного прокурора объяснил, что посещать Тони может только его адвокат. Во время разговора лицо клерка оставалось неподвижным, но, когда девушки пошли к дверям, он, не пожалев пола своего кабинета, смачно плюнул им под ноги.
В аэропорт Ричард с Лейшей возвращались во взятой напрокат машине. Ричард решил немедленно переехать, чтобы помочь в строительстве.
Большую часть оставшегося до экзаменов времени Лейша проводила в своем городском доме, яростно занимаясь или общаясь по сети с детьми. Она не стала нанимать нового телохранителя и неохотно выходила из дому. Раз-два в день она просматривала электронные «новости» Кевина.
Появилась некоторая надежда. Газета «Нью-Йорк Таймс» опубликовала передовицу, подхваченную средствами массовой информации.
«ПРОЦВЕТАНИЕ И НЕНАВИСТЬ: КРИВАЯ ЗАВИСИМОСТИ,
КОТОРУЮ МЫ ПРЕДПОЧИТАЕМ НЕ ЗАМЕЧАТЬ
В Соединенных Штатах никогда не ценили спокойствие, логику и рациональность, считая эти качества «холодными». Наш народ более склонен восхищаться яркими чувствами и решительными действиями. Мы возвеличиваем свершения нашей истории — однако не саму Конституцию, а ее защиту у Иводжимы; не интеллектуальные достижения Линуса Полинга, а героическую страстность Карла Линдберга; не изобретателей монорельса и компьютеров, а авторов гневных революционных песен, которые нас разобщают.
И что особенно странно — эта тенденция усиливается в периоды благоденствия. Чем обеспеченнее наши граждане, тем больше они презирают трезвый расчет, который принес им это богатство, и все более страстно отдаются во власть эмоций. Вспомните безобразные эксцессы диких двадцатых годов, презрение к истеблишменту шестидесятых. Вспомните недавнее прошлое — беспримерное процветание, обеспеченное И-энергией, и неприязнь к самому Кенцо Иагаи; все, кроме ближайших последователей, считали его алчным и бесчувственным. И в то же время наш народ преклоняется перед писателем-нигилистом Стефаном Кастелли, «сентиментальной» актрисой Брендой Фосс и бросающим вызов самому дьяволу ныряльщиком в гравитационный колодец Джимом Морзом Лютером.
Размышляя над этим феноменом в обеспеченных И-энергией домах, отметьте нынешний взрыв неадекватных эмоций против Неспящих, нарастающий с момента публикации совместных открытий Биотехнического института и Чикагского медицинского колледжа.
Неспящие обладают тонким умом. Они спокойны, если определить этим повсеместно порицаемым словом умение направить свою энергию на решение проблем. (Лауреат Пулитцеровской премии Кэролин Риццоло вынесла на суд зрителей потрясающую пьесу об идеях, а не о буйстве страстей.) Все они отличаются врожденной целеустремленностью, которой способствует сэкономленное на сне время. Их достижения в основном лежат в области логики. Это: электроника, юриспруденция, финансы, теоретическая физика, медицина. Потенциальные долгожители, Неспящие педантичны, жизнерадостны и молоды.
И в нашей фантастически процветающей стране их все больше ненавидят.
И правда ли, что наша неприязнь, пышный расцвет которой мы наблюдаем в последние несколько месяцев, порождена «несправедливыми преимуществами», которые есть у Неспящих в получении работы, повышении по службе, деньгах и успехе? Действительно ли это зависть? Или корни ее в типично американской привычке «палить от бедра», ненавидеть превосходящий ум?
Если это и впрямь так, то следует призадуматься об основателях нашего государства: Джефферсоне, Вашингтоне, Пейне, Адамсе. Все они были обитателями Эры Разума. Эти люди создали наше упорядоченное и сбалансированное законодательство именно для того, чтобы защищать собственность, нажитую уравновешенными и рациональными индивидуалами. Возможно, Неспящие — это пробный камень нашей веры в закон и порядок. Да, Неспящие НЕ БЫЛИ «созданы равными», но отношение общества к ним следует выверить со всей тщательностью, доступной нашей юриспруденции. Возможно, мы узнаем о себе много нелицеприятного, но от результатов этого исследования зависит наша самооценка.
Реакции общественности на научные открытия последнего месяца недоставало здравого смысла.
Закон не театр. Прежде чем издавать вердикты, отражающие неприглядные и несколько театральные чувства, нужно хорошенько удостовериться, что мы в состоянии трезво оценить их».
Лейша обхватила себя руками и, широко улыбаясь, в восхищении уставилась на экран. Затем позвонила в «Нью-Йорк Таймс» и спросила, кто написал передовицу. Любезности у секретарши сразу поубавилось, и она резко ответила, что редакция не дает справок.
Но и такой ответ не испортил Лейше настроения. Радость требовала физических действий. Лейша вымыла посуду, перебрала книги, затеяла перестановку.
Сьюзан Меллинг позвонила ей, как только прочла передовую; они тепло побеседовали несколько минут. Не успела Сьюзан повесить трубку, телефон зазвонил снова.
— Лейша? Твой голос совсем не изменился. Это Стюарт Саттер.
— Стюарт!.. — Они не виделись четыре года. А весь роман длился два и сам собой кончился. Лейша вновь явственно ощутила его объятия, там, в общежитии, — сколько же воды с тех пор утекло! Воображаемые руки превратились в руки Ричарда, и внезапная боль пронзила ее.
— Послушай, — сказал Стюарт, — мне нужно кое-что тебе сообщить. Ты на следующей неделе сдаешь экзамен в адвокатуру, да? А потом тебе предстоит стажировка в конторе «Морхауза, Кеннеди и Андерсона».
— Откуда ты знаешь, Стюарт?
— Сплетни в курилке. Шучу. Но юристов в Нью-Йорке не так много, как тебе кажется. А ты — довольно заметная фигура.
— Да, — бесстрастно согласилась Лейша.
— Нет ни малейшего сомнения, что тебя вызовут и допустят к экзамену. А будешь ли ты работать у Морхауза — не известно. Два старших партнера, Алан Морхауз и Сет Браун, передумали после взрыва этой… хлопушки. «Неблагоприятная реклама для фирмы», «превращать закон в цирковое представление», и т. д., и т. п. Ты знаешь эти песни. Но у тебя есть и два сильных сторонника — Энн Карлайл и старик Майкл Кеннеди. Он довольно крупная величина. Вот я и решил посвятить тебя в ситуацию, чтобы ты знала, на что рассчитывать в борьбе.
— Спасибо, — сказала Лейша. — Стю… почему тебе не безразличны мои дела?
На другом конце линии воцарилось молчание. Потом Стюарт очень тихо ответил:
— Не все тут кретины, Лейша. Справедливость все еще что-то значит для некоторых из нас. И достоинство тоже.
Лейша почувствовала необыкновенный подъем.
— Многие также поддерживают вас в этой дурацкой борьбе за отвод земли под Убежище, — продолжал Стюарт. — Возможно, ты этого не знаешь, но это так. На суде вам будет оказана любая помощь.
— Я Убежищем не занимаюсь.
— Ну, я имел в виду всех вас в целом.
— Спасибо. От всей души. Как твои дела?
— Прекрасно. Я стал папой.
— Да ну! Девочка или мальчик?
— Девочка. Прелестная маленькая самочка по имени Жюстина. Я бы хотел познакомить тебя с моей женой, Лейша.
— С удовольствием, — ответила Лейша.
Остаток ночи она провела, готовясь к экзамену. Ликование не покидало ее.
Все будет в порядке. Неписаный контракт между ней и ее кругом — обществом Кенцо Иагаи, кругом Роджера Кэмдена — останется в силе. Невзирая на разногласия, споры и ненависть. Лейше вдруг вспомнился разговор с Тони об испанских нищих. Да, такие есть. Но контракт останется в силе.
Она свято верила в это.
Глава 7
В адвокатуру Лейша поступила. После экзаменов трое ее сокурсников, два парня и девушка, проявляли к ней пристальный интерес, пока Лейша не уехала домой. Студенты были Спящими.
На следующее утро Лейше предстояло лететь в Чикаго на встречу с Алисой. Большой дом на берегу озера надо было привести в порядок и выставить на продажу. Раньше у Лейши руки не доходили.
Она вспоминала, как отец, в старомодной плоской шляпе, выращивал в оранжерее орхидеи, жасмин и камелии.
В дверь позвонили. Она вздрогнула: к ней почти никто не приходил. Нетерпеливо включила наружную камеру — может, это Джонатан или Марта нагрянули в Бостон, чтобы отпраздновать — и как это она не догадалась! — и устроить вечеринку?
На мониторе появился Ричард. Лицо у него было заплаканное.
Лейша рывком распахнула дверь. Ричард не собирался входить. Лейша поняла, что это были слезы не ярости.
— Тони погиб.
Лейша, словно ослепнув, вытянула вперед руку. Ричард остался неподвижен.
— Его убили в тюрьме. Заключенные. На прогулке. Эти подонки вообразили, что имеют право убить ЕГО, потому что он лучше.
Ричард крепко схватил ее за руку:
— Да, мы лучше, но не кричим об этом, опасаясь задеть их чувства… Господи!
Лейша высвободила руку, оцепенело глядя в искаженное лицо Ричарда.
— Они били его по голове свинцовой трубой, а потом перевернули и…
— Не надо! — всхлипнула Лейша.
— Я приехал забрать тебя в Убежище, — тихо сказал Ричард. — В машине ждут Дэн Дженкинс и Вернон Балрисс. Мы отнесем тебя на руках, если понадобится. Тебе здесь находиться опасно. Твоя независимость раздражает. Надеюсь, ты понимаешь, что Убежище — наш единственный выход?
Лейша закрыла глаза. Перед мысленным взором Лейши появился четырнадцатилетний Тони. Испанские нищие.
— Я поеду.
Никогда еще она не чувствовала такого гнева. В течение этой долгой ночи он накатывал, словно океанские волны. Лейша с Ричардом сидели в библиотеке, и даже объятия юноши были бессильны перед этой яростью. Гнев взрывался криком, выливался слезами, но ничто не приносило облегчения. В гостиной тихо переговаривались Дэн с Верноном.
Холодным чужим голосом Лейша рассказала Ричарду, что собирается в Чикаго. Если Ричард, Дэн и Вернон посадят Лейшу в самолет, а Алиса встретит ее с профессиональными телохранителями, то ничего страшного не случится. Потом она обменяет обратный билет в Бостон на рейс в Коневанго, а оттуда на машине доедет с Ричардом до Убежища.
— Все уже съезжаются, — сказал Ричард. — Дженнифер Шарафи взвалила на себя все. Она подмазывает поставщиков из Спящих такими деньгами, что те не могут устоять. А как быть с этим домом, Лейша? Что делать с твоими вещами?
Лейша оглядела знакомый кабинет. Юридическая литература, красные, зеленые, коричневые корешки книг, выстроившиеся вдоль стен. Кофейная чашка, оставленная на письменном столе. Квитанция, которую она попросила сегодня у таксиста на память о счастливом дне, когда она сдала экзамены в адвокатуру. Голографический портрет Кенцо Иагаи.
— Пропади все пропадом, — махнула Лейша.
Ричард крепче обнял ее.
— Что случилось? — спросила притихшая Алиса. — Похоже, мы не просто убираем дом, да?
— Не отвлекайся, — ответила Лейша. Она выхватила из отцовского гардероба какой-то костюм. — Ты не хочешь взять что-нибудь для мужа?
— Это не его размер.
— А шляпы?
— Нет, — сказала Алиса. — Лейша, что происходит?
— Давай займемся делом! — Она свалила на полу всю одежду Кэмдена и, нацарапав на клочке бумаги «Для Благотворительного общества», бросила его сверху. Алиса стала выворачивать туда же содержимое комода.
С окон уже сняли шторы, свернули ковры. Красноватые отблески света ложились на голый деревянный пол.
— Что ты хочешь взять из своей бывшей комнаты? — спросила Лейша.
— Я отобрала кое-какие вещи, — сказала Алиса. — Грузовик приедет в четверг.
— Прекрасно. Что еще?
— Оранжерея. Сандерсон поливал все подряд, поэтому некоторые растения…
— Сандерсона уволим, — резко сказала Лейша. — Цветы можешь подарить больнице. Только проследи, чтобы туда не попали ядовитые растения. Пошли в библиотеку.
Алиса медленно опустилась на свернутый коврик посреди спальни Кэмдена. Она подстриглась; каштановые клочья нелепо торчали вокруг широкого лица. Сестра еще больше располнела и очень напоминала мать.
— Помнишь тот вечер, когда я сказала тебе, что беременна? — спросила Алиса. — Как раз накануне твоего отъезда в Гарвард?
— Пошли в библиотеку!
— Помнишь? — настаивала Алиса. — Господи, ты можешь хоть раз выслушать меня, Лейша? Почему ты так похожа на отца?
— Я — не папа!
— Черта с два! Но не в этом дело. Ты помнишь тот вечер?
Лейша вышла. Алиса не сдвинулась с места. Через минуту Лейша вернулась:
— Да.
— Ты тогда чуть не расплакалась, — неумолимо продолжала Алиса. — Может, потому что я не собиралась в колледж? Но когда я обняла тебя, впервые за много лет — за много лет, Лейша! — почувствовала, что мы сестры. Несмотря на твои ночные прогулки по дому, на твои показушные споры с папой, на специальную школу, на потрясающе длинные ноги и золотые волосы — на всю эту чепуху. Тогда мне показалось, что я нужна тебе.
— Что ты хочешь сказать? — спросила Лейша. — Что ты можешь сострадать только человеку, который попал в беду и нуждается в тебе? Что родственные чувства просыпаются у тебя, когда мне больно? Неужели в этом все вы. Спящие?
— Нет. Я хочу сказать, что ты можешь быть сестрой только тогда, когда тебе плохо.
Лейша пристально посмотрела на нее:
— Ты глупа.
— По сравнению с тобой — да.
Лейша гневно вскинула голову. Ей было стыдно за свои слова, но они обе
знали, что это правда. Но раздражение не проходило.
— В день нашего двенадцатилетия, — продолжала Алиса, — Сьюзан подарила мне платье. Ты ушла в какой-то поход с ночевкой, которые все время устраивала твоя чудная школа. Шелковое платье, бледно-голубое, со старинными кружевами. Я была в восторге. Ведь Сьюзан купила его для меня, а для тебя компьютерную программу. Мне тогда казалось, что это была я сама. — Ее широкое, некрасивое лицо с трудом угадывалось в сумерках. — Но когда я в первый раз надела его, какой-то мальчишка крикнул: «Стащила платье у сестры, пока она спала?» и захохотал, как ненормальный.
Я выбросила это платье. Сьюзан ничего не знала, но, думаю, она бы поняла. Твое было твоим, но и не твое — тоже. Так запрограммировал наши гены папа.
— Значит, ты тоже ничем не отличаешься от завистливых нищих?
Алиса поднялась с коврика. Медленно одернула помятую юбку, подошла и ударила Лейшу по губам.
— Теперь ты понимаешь, что я существую?
Лейша почувствовала привкус крови. Зазвонил телефон. Секретная личная линия Кэмдена. Алиса сняла трубку и спокойно протянула ее Лейше.
— Тебя.
— Лейша? Это Кевин. Мне позвонила Стелла Бевингтон по телефону, наверно, родители отняли у нее модем. Я услышал только, что ее бьет пьяный отец, и связь оборвалась. ВСЕ уехали в Убежище. Она недалеко от тебя, в Скоки. Надо бы попасть туда побыстрее. У тебя есть надежные телохранители?
— Да, — соврала Лейша. Ее гнев наконец нашел выход. — Я справлюсь.
— Не знаю, как ты ее вытащишь оттуда, — сказал Кевин. — Им известно, что она кому-то позвонила, может, ее избили до потери сознания…
— Я справлюсь, — повторила Лейша.
— С чем справишься? — спросила Алиса.
— С тем, что наделали ваши люди с одной из нас. Семилетнюю девочку истязают родители, потому что она — Неспящая, потому что она лучше вас… — Она побежала по лестнице к взятой напрокат машине, на которой приехала из аэропорта.
Алиса бежала следом:
— Не бери эту машину, Лейша, ее могут выследить. Садись в мою.
Алиса рывком распахнула дверцу потрепанной «тойоты», настолько устаревшей, что конусы И-энергетической установки торчали с обеих сторон, словно обвисшие щеки. Она втолкнула Лейшу на сиденье и втиснулась за руль. Ее руки не дрожали.
— Куда?
На Лейшу накатила слабость. Она не ела уже два, нет — три дня. С вечера накануне экзаменов.
Она назвала адрес в Скоки.
— Пересядь назад, — скомандовала Алиса, тормозя у обочины хайвэя. — Возьми из «бардачка» шарф и надвинь пониже на лоб.
Здесь можно нанять телохранителя. Нам нужно хотя бы создать видимость охраны, Лейша. Я быстро.
Она вернулась через три минуты с громадным детиной, одетым в дешевый темный костюм. Он втиснулся на переднее сиденье рядом с Алисой, не произнеся ни слова.
Маленький дом выглядел довольно обшарпанно, свет горел только внизу, наверху было темно. На небе зажглись первые звезды.
— Вылезайте и стойте здесь, у дверцы, — нет, встаньте на свет — и не предпринимайте ничего, если только на меня не нападут, — приказала Алиса телохранителю и пошла по дорожке. Лейша догнала сестру на полпути к пластиковой двери.
— Алиса, что ты, черт побери, делаешь? Это я должна…
— Тише. — Алиса бросила взгляд на телохранителя. — Тебя узнают. Имея Неспящую дочь, эти люди видели твои фотографии в журналах много лет, смотрели головидеофильмы о тебе. Они знают, что ты — будущий адвокат. А я для них — никто.
— Алиса…
— Ради Бога, вернись в машину! — прошипела Алиса и забарабанила в дверь.
Лейша отошла в тень от ракиты. Открыл мужчина с непроницаемым лицом.
— Агентство по защите детей. С вашего номера нам звонила маленькая девочка, — сказала Алиса. — Впустите меня.
— Здесь нет маленьких детей.
— Экстренный вызов первостепенной важности. Закон 186! Пропустите!
Мужчина бросил взгляд на огромную фигуру телохранителя.
— У вас есть ордер?
— В данном случае он не нужен. Если вы меня не впустите, у вас будут огромные неприятности!
Лейша плотно сжала губы. Никто не поверит этой бессмыслице… Разбитая губа болела.
Мужчина посторонился и пропустил Алису.
Телохранитель прошел вслед за ней. Лейша решила не вмешиваться.
Три минуты спустя они вышли. Охранник нес ребенка. Лейша побежала к машине, открыла дверцу и помогла телохранителю положить девочку на сиденье. Телохранитель насторожился.
— Вот, — сказала Алиса. — Здесь еще сто долларов, чтобы вы добрались до города.
Телохранитель не спускал с них глаз, пока Алиса выводила машину.
— Он отправится прямо в полицию, — с отчаянием сказала Лейша. — Иначе рискует вылететь из профсоюза.
— Знаю, — ответила Алиса. — Но к тому времени нас уже в машине не будет.
— Куда мы?
— В больницу.
— Алиса, мы не можем… — Лейша обернулась к заднему сиденью. — Стелла? Ты в сознании?
— Да, — раздался тоненький голосок.
Лейша нашарила выключатель освещения задней половины салона. Стелла вытянулась на сиденье с искаженным от боли лицом. Правой рукой она баюкала левую. Под левым глазом чернел синяк. Рыжие волосы грязные и всклокоченные.
— Вы — Лейша Кэмден, — заплакала девочка.
— У нее сломана рука, — сказала Алиса.
— Милая… — у Лейши перехватило дыхание, — …ты продержишься, пока мы отвезем тебя к доктору?
— Да, — ответила Стелла. — Только не везите меня обратно домой.
— Не повезем, — уверила ее Лейша. — Никогда. — Она посмотрела на Алису и увидела Тони.
— До больницы примерно десять миль, — сказала Алиса.
— Откуда ты знаешь?
— Я когда-то лежала там с передозом, — коротко ответила Алиса. Она сгорбилась над рулем, что-то лихорадочно обдумывая. Лейша пыталась придумать, как избежать судебного преследования за похищение. Вряд ли они докажут, что ребенок пошел с ними добровольно. Стелла, конечно, подтвердит, но она, вероятно, будет non sui juris…
— Алиса, мы не знаем номера страховки. Причем такого, который можно проверить по компьютерной сети.
— Послушай, — обратилась Алиса к девочке. — Я скажу им, что ты моя дочь. Ты упала с большого камня, когда мы остановились перекусить на площадке для отдыха у шоссе. Мы едем из Калифорнии в Филадельфию навестить бабушку. Тебя зовут Джордан Ватроуз, тебе пять лет. Поняла, милая?
— Мне почти восемь, — сказала Стелла.
— Ты очень крупная пятилетняя девочка. Твой день рождения 23 марта. Запомнишь, Стелла?
— Да, — голос малышки звучал тверже.
Лейша во все глаза смотрела на Алису:
— А ты запомнишь?
— Конечно. Я же дочь Роджера Кэмдена.
Алиса почти внесла Стеллу в приемное отделение маленькой больницы. Лейша отогнала машину в дальний угол стоянки под сомнительное прикрытие тощего клена и заперла ее. Поглубже надвинула шарф на лицо.
Наверняка файлы всех полицейских участков и контор проката автомобилей уже содержат сведения об Алисе. В медицинские учреждения данные поступали медленнее. Возможно, сейчас в больнице все пройдет нормально. Но Алиса не сможет достать другую машину.
А Лейша сможет.
Она оглядела парковочную площадку. Роскошный «крайслер», фургон «икеда», ряд «тойот» и «мерседесов», старомодный «кадиллак-99» — она представила, как вытянется лицо владельца, когда он обнаружит пропажу автомобиля, — десять-двенадцать небольших дешевых машин, вертолет с пилотом в ливрее. И замызганный фермерский грузовик.
Лейша подошла к грузовику. За рулем покуривал мужчина. Она вспомнила отца.
— Привет, — сказала Лейша.
Мужчина опустил стекло, но не ответил. У него были немытые каштановые волосы.
— Видите вон тот вертолет? — звонко спросила Лейша. Мужчина равнодушно скользнул взглядом; с его места пилота не было видно. — Мой телохранитель думает, что я в больнице, лечу губу, как велел отец. — Она потрогала языком распухший рот.
— Ну и?..
Лейша топнула ногой:
— Ну а я хочу смыться. Я дам вам 4000 кредиток за ваш грузовик. Наличными.
Мужчина широко раскрыл глаза, отбросил сигарету и снова посмотрел на вертолет.
— Не бойтесь, не надую, — попыталась усмехнуться Лейша. Колени у нее подгибались.
— Покажи деньги.
Лейша попятилась, чтобы водитель не смог до нее дотянуться. Достала деньги из сумочки. Она привыкла носить с собой крупные суммы — раньше с ней всегда был телохранитель.
— Выходите с другой стороны, — скомандовала Лейша, — и заприте дверцу. Оставьте ключи на сиденье, чтобы я их видела. Потом я положу деньги на крышу, туда, где вам их будет видно.
Смех мужчины напоминал скрип гравия.
— Ну прям малютка Дабни Энг. Этому вас учат в ваших чудных школах?
Лейша не имела ни малейшего представления о Дабни Энг. Она понимала, что этот тип пытается одурачить ее, и старалась не выдать своего презрения. Она думала о Тони.
— Ну ладно. — Он выскользнул из кабины.
— Заприте дверь!
Он ухмыльнулся, снова открыл дверцу и запер ее. Лейша положила деньги на крышу, рывком распахнула переднюю дверцу, забралась внутрь, заперлась и подняла стекло. Мужчина рассмеялся. Трясущимися руками девушка вставила ключ в зажигание, завела грузовик и вырулила на улицу.
Она медленно дважды объехала квартал. Мужчина уже ушел, а пилот вертолета все еще спал. Лейша боялась, что водитель может из вредности разбудить пилота, но все обошлось. Она припарковала грузовик и стала ждать.
Спустя полтора часа Алиса вместе с нянечкой выкатили Стеллу на носилках. Лейша выпрыгнула из кабины:
— Алиса, я здесь! — Темнота мешала рассмотреть выражение лица Алисы; оставалось только надеяться, что она не удивится при виде старенького грузовичка и что нянечка ничего не знает об их красной «тойоте».
— Это Джулия Бергадон, моя подруга, я ей позвонила, пока вы лечили Джордан, — сказала Алиса. Няня равнодушно кивнула. Женщины помогли Стелле забраться в высокую кабину. Девочка выглядела одурманенной. Ее рука была в гипсе.
— Как?.. — вымолвила Алиса, когда они отъехали.
Полицейский вертолет приземлился на противоположном конце стоянки. Два полисмена направились к запертой машине Алисы.
— Боже мой, — пробормотала Алиса. В голосе впервые прозвучал страх.
— Они нас не выследят, — заверила Лейша.
— Лейша! — с ужасом сказала Алиса. — Стелла спит.
— Нет. Она отключилась под действием болеутоляющих.
— А это нормально? Для… нее?
— Мы можем терять сознание и даже засыпать под воздействием определенных веществ. Ты разве не знала?
— Нет.
— Мы так мало знаем друг друга, правда?
Они ехали на юг. Наконец Алиса спросила:
— Куда мы отвезем ее, Лейша?
— Не знаю. Полиция в первую очередь будет проверять всех Неспящих…
— Тебе нельзя так рисковать, — устало сказала Алиса. — Все мои друзья — в Калифорнии. На этой колымаге далеко не уедешь.
— Конечно.
— Что же делать?
— Дай подумать.
На выезде со скоростной магистрали стояла телефонная будка. Линия Кевина может прослушиваться.
Линия Убежища прослушивается наверняка.
К кому обратиться?
Лейша закрыла глаза. Сьюзан Меллинг? Но бывшая мачеха Алисы, наследница Кэмдена, слишком заметная фигура — на нее сразу же упадет подозрение. Надо найти кого — то, никак не связанного с Алисой. Это мог быть только Спящий. Но кому Лейша может довериться, и есть ли такие? Вправе ли она так рисковать?
Она долго стояла в темной телефонной будке. Потом вернулась к грузовику. Алиса спала, запрокинув голову на спинку сиденья. Тонкая струйка слюны стекала по подбородку. Лицо выглядело бледным и измученным. Лейша вернулась к телефону:
— Стюарт? Стюарт Саттер?
— Да?
— Это Лейша Кэмден. — Она рассказала ему все без утайки. — Мне нужна помощь, Стюарт. — Лейшу била дрожь. В свисте ветра ей слышалось тонкое завывание попрошайки. И в собственном голосе.
— Ладно, — сказал Стюарт. — Моя двоюродная сестра живет в Рипли, недалеко от той дороги, по которой вы поедете на восток. Это штат Нью-Йорк; там моя лицензия действительна. Я предупрежу сестру о вашем приезде. В молодости она была большой активисткой. Ее зовут Джанет Паттерсон.
— Почему ты так уверен, что она захочет вмешаться? Ее могут посадить в тюрьму. И тебя тоже.
— Она провела в тюрьмах почти полжизни. Участвовала в политических протестах чуть ли не со времен Вьетнама. Не волнуйся. Теперь я твой адвокат. Я объявлю, что Стелла находится под охраной штата. Это будет нетрудно при наличии истории болезни в больнице. Потом ее можно передать приемным родителям в Нью-Йорк. Я знаю справедливых и добрых людей. Что до Алисы…
— Стелла — гражданка Иллинойса. Ты не можешь…
— Нет, могу. Как только ученые обнародовали свои открытия о продолжительности жизни Неспящих, на законодателей обрушились испуганные и завистливые избиратели. В результате появилась уйма противоречивых и глупых законов. Пока они в силе, я открою немыслимо запутанное дело. В процессе судебного разбирательства ребенка не имеют права вернуть родителям. Но Алисе понадобится защитник, имеющий лицензию в Иллинойсе.
— У нас есть такой, — сказала Лейша. — Кандас Холт. Нет, Неспящий не годится.
— Положись на меня, Лейша. Я найду хорошего адвоката. Ты плачешь?
— Нет, — всхлипнула Лейша.
— О Боже. Ублюдки. Мне очень жаль, Лейша.
Она вернулась к грузовику. Алиса все еще спала, Стелла была без сознания. Лейша как можно аккуратнее захлопнула дверцу. Двигатель чихнул и взревел, но сестра не проснулась.
В тесной и темной кабине с ними ехало множество людей: Стюарт Саттер, Тони Индивино, Сьюзан Меллинг, Кенцо Иагаи, Роджер Кэмден.
Она вела с ними мысленный разговор.
Стюарту Саттеру сказала: «Предупреждая о Морхаузе и Кеннеди, ты рисковал своей карьерой. Теперь ты рискуешь двоюродной сестрой ради чужого ребенка. И ничего не выигрываешь. Как и Сьюзан, которая отказалась от собственной жизни ради папиной мечты. Контракт, выгодный только одной стороне, не контракт; это знает любой первокурсник».
«Вы не учли всех тонкостей торговли, мистер Иагаи. Если Стюарт дал мне что-то, а я даю что-то Стелле, и спустя десять лет Стелла станет благодаря этому другим человеком и поделится с кем-то незнакомым — это прекрасно. В этой экологии торговли каждое звено необходимо, невзирая на отсутствие прямых контрактов. Нужна ли лошади рыба? Бесспорно».
Теперь ей было что ответить Тони: «Да, в Испании есть нищие. Но там есть и еще кое-что. Отринь попрошаек — и ты отринешь всю страну, обделишь ее своим милосердием. Именно этого добивалась беременная, испуганная Алиса так много лет назад. Она хотела помочь МНЕ, а я не позволила, потому что не нуждалась в помощи. А теперь все наоборот. Нищим так же важно помогать другим, как и получать помощь».
Наконец она УВИДЕЛА ОТЦА. С сияющими глазами он держал экзотические цветы. «Ты был не прав. Алиса — особенная. О папа, до чего же она особенная!»
И вдруг она испытала необыкновенную легкость. Лейше показалось, что ее пронизывает свет, уходя в иные миры.
Она везла спящую женщину и искалеченного ребенка на восток, к границе штата.
Часть II
Убежище. 2051 год
Можно сказать, что страна — это территория, люди и законы. И только территория обладает некоторой устойчивостью.
Глава 8
Джордан Ватроуз стоял у ворот фабрики скутеров, принадлежавшей движению «Мы спим», и глядел на пыльную дорогу. Фабрика была обнесена восьмифутовой оградой под напряжением. Не поле И-энергии, конечно, но пока атаки на завод дальше слов не идут, сойдет. А там посмотрим. Позднее им понадобится И-поле. Так сказал Хок.
За рекой, в Арканзасе, И-энергетические конусы завода «Самсунг-Крайслер» сверкали в лучах утреннего солнца.
Джордан прищурился. Волосы слиплись от пота, по шее струился пот. Охранница, жилистая баба с волосами, похожими на паклю, высунулась из будки и крикнула:
— Жарковато, а, Джордан?
— Как всегда, Мейлин, — ответил он через плечо.
— Вы, калифорнийцы, просто вянете в этом пекле.
— Наверное, мы не такие крепкие, как вы, речные крысы.
— Точно. Погляди только на мистера Хока.
Как будто кто-нибудь на фабрике «Мы спим» его не видел! Не сказать, что Хок не заслужил того почтения, которое прозвучало в голосе Мейлин. Прошлой зимой Джордан сопровождал Хока, зашедшего побеседовать в хижину Мейлин. Там было отопление и дешевая И-энергия, на которые имел законное право каждый гражданин, но водопровод отсутствовал, мебели было всего ничего, как и игрушек для тощих детишек. На прошлой неделе Мейлин важно объявила, что купила туалет и кружевные накидки на подушки. Джордан понял, что эта гордость была важнее самих обнов.
Джордан снова уставился на дорогу. Мейлин спросила:
— Ждешь кого-нибудь?
— Разве Хок не предупредил?
— О чем?
— Господи! — сказал Джордан. Терминал в будке резко зазвонил, и Мейлин отпрянула. Джордан видел сквозь пластистекло, как во время разговора каменело лицо женщины. Лед в пустыне. В Калифорнии он ни разу такого не видел.
Очевидно, Хок не только велел ей пропустить посетителя, но и назвал его имя.
— Да, сэр, — проговорила она, и Джордан поморщился: если на заводе кто-то называл Хока «сэр», значит, он был в ярости. Но свой гнев никто не осмеливался выплеснуть на Хока. Для этого находились другие козлы отпущения.
— Твоя работа, Джордан? — Мейлин вышла из будки.
— Да.
— Зачем? — Она выплюнула это слово, и Джордан наконец-то — Хок всегда говорил, что он слишком терпелив, — почувствовал, как его физиономия, в свою очередь, застывает.
— Не твое дело.
— Все, что происходит на этом заводе, — мое дело, — отрезала Мейлин, и это было чистой правдой. Хок сделал так, чтобы все 800 работников болели за свое предприятие. — Нам такие, как она, не нужны.
— Очевидно, Хоку виднее.
— Я спросила у тебя: зачем?
— Поинтересуйся у него.
— А я спрашиваю ТЕБЯ. Зачем, черт побери? — На дороге заклубилось облако пыли. Джордан внезапно испугался: ее предупредили, что не надо приезжать на «Самсунг-Срайслере»? Впрочем, она уже наверняка знала. Она всегда все знала.
— Я спрашиваю, Джордан! Что это мистеру Хоку взбрело, если он позволил одной из них приехать к нам на завод?
— Ого! Что за требовательный тон! — гнев пересилил нервозность, и Джордан обрадовался. — Но я тем не менее отвечу, Мейлин. Лейша Кэмден здесь, потому что Хок разрешил ей приехать.
— Ясное дело! Только не понятно, с какой стати!
Бронированный автомобиль подкатил к воротам. Он был битком набит телохранителями. Водитель вышел из машины, чтобы открыть дверцу. Это был не «Самсунг-Срайслер».
— С какой стати? — в голосе Мейлин послышалась такая жгучая ненависть, что даже Джордан поразился. Тонкие губы женщины изогнулись, но в глазах стоял страх, который Джордан сразу распознал (спасибо Хоку!), страх не перед людьми из плоти и крови, а перед унизительным выбором, косвенной причиной которого стали эти люди: потратить два доллара на полпачки сигарет или на пару теплых носков? Лишний пакет молока для детишек, сверх того, что им положено по Пособию, или стрижка? Голодная смерть невозможна в обществе благоденствия. Страх вызывала перспектива выпасть из этого процветающего государства. Стать вторым сортом. Оказаться паразитом. Гнев Джордана испарился, как только он почувствовал это. Злиться было гораздо проще.
Он постарался ответить как можно вежливее:
— Лейша Кэмден здесь потому, что она моя родная тетка.
Интересно, спросил он себя, сколько времени на сей раз потребуется Хоку, чтобы оправдать его?
— И на каждый скутер приходится по шестнадцать сборочных операций? — спросила Лейша.
— Да, — ответил Джордан. Они стояли в окружении телохранителей Лейши, парней в жестких шляпах и защитных очках, наблюдая за работой конвейера 8-Е. Трое рабочих суетились вокруг двух дюжин скутеров, не обращая никакого внимания на посетителей. Усердие превосходило результаты. И конечно, от Лейши это не укрылось.
Шесть месяцев назад, на вечеринке по случаю восемнадцатилетия его младшей сестры, Лейша так подробно расспрашивала Джордана о фабрике, что он понял и похолодел от ужаса: она попросит разрешения посетить ее. К его удивлению, Хок не возражал.
— Я думала, что мистер Хок присоединится к нам. В конце концов я приехала, чтобы встретиться с ним, — сказала Лейша.
— Он велел проводить вас в контору после осмотра.
Губы Лейши раздвинулись в улыбке, глаза прятались за массивными солнцезащитными очками.
— Указывает мне мое место?
— Думаю, да, — угрюмо сказал Джордан. Он не выносил, когда Хок, неординарный и непредсказуемый человек, опускался до игры в «я здесь хозяин».
Лейша коснулась руки племянника:
— Не переживай, Джордан. Он имеет на это право.
Джордан не знал, что на это ответить. В конце концов все дело было именно в этом.
Отношения между его матерью и теткой были такие странные. Или правильнее сказать «напряженные». И все же… Лейша навещала семью Ватроуз только по торжественным случаям. Алиса никогда не проведывала Лейшу в Чикаго. Однако мать, любившая возиться в саду, каждый божий день посылала свежий букет Лейше самолетом, что стоило, по мнению Джордана, совершенно безумных денег. Причем цветы были самые обыкновенные: флоксы, лилии, лимонно-желтые ноготки, подсолнухи — все это Лейша могла бы купить на улицах Чикаго за бесценок.
— Разве тетя Лейша не предпочитает оранжерейную экзотику? — спросил однажды Джордан.
— Да, — ответила мать и улыбнулась.
Лейша всегда привозила Джордану и его сестре Мойре чудесные подарки: наборы детской электроники, телескопы, пару биржевых акций, которыми можно играть по информационной сети. Алиса всегда приходила в бурный восторг, как и дети. Но когда Лейша показывала племянникам, как пользоваться каким-нибудь из них — как отрегулировать телескоп по азимуту и высоте, как писать японские иероглифы на рисовой бумаге, — Алиса обязательно уходила из комнаты. Джордан подрос, и ему иногда хотелось, чтобы Лейша позволила им с Мойрой самим прочитать инструкцию. Лейша объясняла слишком быстро, сложно и подробно и огорчалась, если дети не могли запомнить все с первого раза. И хотя сердилась тетя Лейша на саму себя, Джордж начинал чувствовать себя по — дурацки.
— Лейша все делает по-своему. А мы — по-своему, — говорила в таких случаях Алиса.
Но самым странным была близнецовая группа Алисы. Услышав об этом, Лейша была шокирована. Алиса добровольно работала там три дня в неделю. Эта организация подбирала сведения о близнецах, которые могли общаться друг с другом на большом расстоянии, знали, о чем думает каждый из них, чувствовали боль, когда другой попадал в беду. Она также наблюдала близнецовые пары в детском саду, чтобы узнать, как они учатся идентифицировать себя в качестве отдельных личностей. Вся эта смесь шарлатанства и научных методов озадачивала Джордана, которому тогда исполнилось семнадцать.
— Тетя Лейша говорит, что большинство ваших случаев объясняется статистикой. И по-моему, вы с ней даже не однояйцевые близнецы.
— Так и есть, — ответила Алиса.
В последние два года Джордан часто виделся с теткой, втихаря от матери. Лейша была Неспящей, а значит, экономическим врагом. Кроме того, она была честной и щедрой идеалисткой. Эти парадоксы смущали.
Впрочем, многое не давало ему покоя.
Экскурсия заняла около часа. Джордан пытался взглянуть на все глазами Лейши: люди вместо дешевых роботов; споры и крики на конвейере; гремит рок-музыка. Забракованные ОТК детали сваливаются в грязные картонные коробки. Чей-то недоеденный сандвич, отфутболенный в угол.
Когда Джордан наконец привел Лейшу в контору Хока, тот встал из-за массивного, грубого письменного стола из джорджийской сосны.
— Мисс Кэмден. Честь имею.
— Мистер Хок.
Они обменялись рукопожатием, и Джордан заметил, как тетка слегка отпрянула. Люди, знакомящиеся с Калвином Хоком, всегда отшатывались; в эту секунду Джордан осознал, с каким напряжением он ждал реакции Лейши. Внешность Хока приводила людей в замешательство: похожий на клюв нос, словно резцом высеченные скулы, пронзительные черные глаза, и в довершение картины ожерелье из острых волчьих зубов, которое когда-то принадлежало его пра-пра-пра-прадеду горцу, женатому на трех индейских женщинах и убившему три сотни храбрецов, как утверждал Хок. Могут ли волчьи клыки, которым почти двести лет, оставаться такими же острыми, спрашивал себя Джордан?
Лейша улыбнулась Хоку, который был выше ее почти на фут, и сказала:
— Спасибо, что позволили приехать. — И, не дожидаясь ответа, спросила напрямик: — Почему?
Он сделал вид, что не понял вопрос.
— Здесь вы можете обойтись даже без ваших головорезов. На моих заводах нет беспричинной ненависти.
Джордан подумал о Мейлин. Хоку нельзя возражать при посторонних.
— Любопытное использование слова «беспричинный», мистер Хок, — спокойно заметила Лейша. — В юриспруденции подобный прием называется намеком. Но раз уж я здесь, то хотела бы задать несколько вопросов, если можно.
— Конечно. — Хок скрестил огромные руки на груди и откинулся в кресле, выражая своим видом добродушную готовность помочь. На столе стояли интерком, кофейник с эмблемой Гарварда и деревянный божок племени чероки. Утром ничего этого не было. Джордан догадался, что Хок специально поставил декорацию. У Джордана заболела голова.
— Ваши скутеры — это модели без такелажа, с простейшими И-конусами и с минимальным комплектом оборудования, — сказала Лейша.
— Правильно, — приветливо кивнул Хок.
— Их надежность ниже, чем у любой другой модели. Только кожух дефлектора И-конуса имеет гарантию, причем дефлекторы запатентованы, а субконтракт вами не заключен.
— Вы хорошо подготовились, — заметил Хок.
— Максимальная скорость не более тридцати миль в час.
— Да.
— Цена на 10 процентов выше, чем у аналогичных скутеров Швинна, Форда или Сони.
— Тоже правда.
— И все же вы захватили 32 процента внутреннего рынка, открыли три новых завода за последний год и опубликовали доход корпорации на активы в 28 процентов, тогда как средняя цифра по промышленности едва достигает 11.
Хок улыбнулся. Лейша шагнула к нему и сказала с нажимом:
— Мистер Хок. Это ваша ужасная ошибка.
— Вы угрожаете мне, мисс Кэмден?
Джордан напрягся.
Хок намеренно превратил слова Лейши в угрозу, чтобы получить повод затеять ссору. Так вот почему он разрешил ей посетить завод «Мы спим»: хотел бесплатно потешить себя схваткой. Лидер всенародного политического движения беднейших слоев против крупнейшего адвоката Неспящих. Джордан разочарованно вздохнул — Хок должен быть выше этого.
Джордану необходимо уважать своего начальника.
— Вы сами знаете, что я вам не угрожаю, мистер Хок, — сказала Лейша. — Я только пытаюсь указать вам на то, что ваше движение «Мы спим» опасно и для страны, и для вас самих. Не лицемерьте. Вы прекрасно меня понимаете.
Хок продолжал приветливо улыбаться, но Джордан заметил слабое, ритмичное подрагивание жилки на шее.
— Вряд ли я неверно понял вас, мисс Кэмден. В своих статьях вы уже много лет бьете в одну точку.
— И буду продолжать. Все большее разобщение Спящих и Неспящих в конечном счете плохо для всех. Люди покупают ваши судна не потому, что они хорошие, дешевые или красивые, а лишь потому, что они изготовлены Спящими и прибыль пойдет только Спящим. Вы и ваши последователи раскалываете страну надвое, мистер Хок, создаете двойную экономику, основанную на ненависти. Это опасно.
— Но особенно для экономических интересов Неспящих? — уронил Хок равнодушно. Похоже, ему кажется, что неожиданный эмоциональный всплеск Лейши укрепил его позиции.
— Бросьте, мистер Хок, — устало ответила Лейша. — Наши интересы базируются на мировой экономике, особенно в области финансов и высоких технологий. Вы можете создавать любые машины и оборудование, строить дома безболезненно для нас.
Джордан подумал, заметил ли Хок это разделение на «их» и «нас».
— Тогда почему же вы здесь, мисс Кэмден? — вкрадчиво спросил Хок.
— По той же причине я езжу и в Убежище: борьба с глупостью.
Крошечная жилка на шее Хока запульсировала сильнее; Лейша свалила его в одну кучу с Убежищем, злейшим врагом. Хок протянул руку через стол и нажал кнопку. Телохранители Лейши напряглись. Хок обдал презрением предателей своих биологических собратьев. В контору вошла молодая негритянка.
— Хок, Колтрейн сказала, что я вам нужна…
— Да, Тина, спасибо. Леди интересуется нашим заводом. Ты не могла бы немного рассказать о себе?
Тина послушно повернулась к Лейше, не узнавая ее.
— Я работаю на девятом конвейере. Раньше у нашей семьи ничего не было. Мы получали пособие и ждали смерти. — Ее история отличалась от сотен других только мелодраматичной манерой рассказчицы. Несомненно, поэтому ее и вызвали сегодня к Хоку. Она сыта, одета в дешевую одежду — вот и все, на что она способна. Тут уж не до конкуренции. Пока Калвин Хок и движение «Мы спим» не дали ей работу, где платят зарплату. — Я покупаю и продаю продукцию только предприятий «Мы спим», — страстно выпевала Тина. — Единственный способ для нас получить кусок хлеба!
— А если кто-нибудь из вашей общины предпочтет другой продукт, потому что он дешевле или лучше… — начал Хок.
— Такие у нас не задерживаются, — загадочно произнесла Тина. — Мы за своими присматриваем.
— Спасибо, Тина, — сказал Хок.
Тина ушла, бросив на Хока тот же взгляд, которым награждали его все рабочие завода. Джордан надеялся, что Лейша узнала этот взгляд. На адвоката Кэмден так смотрели клиенты, которых она спасала от тюрьмы. Джордан немного расслабился.
— Ну и спектакль, — сухо заметила Лейша.
— Больше, чем просто спектакль. Превосходство индивидуальных особенностей — старый иагаистский принцип, не так ли? Или вы Отрицаете факты?
— Я признаю все ограничения экономики свободного рынка, мистер Хок. Спрос и предложение приравнивают рабочих к машинам, но только люди — не оборудование. Нельзя создать здоровую экономику, объединяя в союзы потребителей, как, впрочем, и рабочих.
— Именно поэтому я преуспеваю, мисс Кэмден.
— Это временное явление. — Лейша резко подалась вперед. — Вы надеетесь вечно удерживать своих потребителей на основе классовой ненависти? Вражда исчезает, как только человек займет более высокое социальное положение.
— Моим людям никогда не сравняться с Неспящими. И вы это знаете. Вы венец дарвинской эволюции. Поэтому мы опираемся на то, чем реально располагаем — количественное превосходство.
— Но в борьбе за выживание давно отпала необходимость!
Хок поднялся. Мышца на шее больше не пульсировала; Джордан видел: Хок чувствовал себя победителем.
— Разве, мисс Кэмден? А от кого это зависит? Ничтожное меньшинство Неспящих сейчас контролирует 28 процентов экономики. И эта цифра растет. Через холдинговую компанию «Аврора» вы являетесь акционером завода «Самсунг-Крайслер», там, за рекой.
Джордана потряс этот факт. И на секунду захлестнуло подозрение, едкое, как кислота. Его тетка попросила разрешения приехать, поговорить с Хоком… Он снова взглянул на Лейшу. Она улыбалась. Нет, ею двигало другое. Неужели он обречен всю жизнь терзаться сомнениями?
— В этом нет ничего противозаконного, мистер Хок, — сказала Лейша. — Я купила их с вполне очевидной целью — получить прибыль. Доход от самых лучших товаров и услуг, которые можно создать в условиях справедливой конкуренции, доступных всем.
— Весьма похвально, — язвительно произнес Хок. — Но разумеется, не все могут купить.
— Именно.
— Тогда мы согласны по крайней мере в одном: некоторые люди остались за бортом вашей прекрасной дарвинской экономики. И вы хотите, чтобы они покорно сносили это?
— Я хочу помочь им, — сказала Лейша.
— Каким образом, мисс Кэмден? Как нам конкурировать с Неспящими или с ведущими компаниями, обеспеченными целиком или частично финансовым гением Неспящих?
— Только не с помощью ненависти.
— А как же? Объясните.
Прежде чем Лейша успела ответить, дверь распахнулась и в комнату ворвались трое. Телохранители Лейши немедленно заслонили ее, выхватив оружие. Но незнакомцы, похоже, ожидали этого: они достали камеры и принялись снимать. Так как они видели только шеренгу охранников, им пришлось снимать этих молодцев. Растерянные телохранители искоса поглядывали друг на друга. Джордан, оттертый в угол, был единственным, кто заметил внезапную вспышку оптической панели под потолком этой самой комнаты, о которой настойчиво твердили, что никаких средств наблюдения здесь и в помине нет.
— Вон! — скомандовал сквозь зубы старший группки телохранителей. Операторы послушно вышли.
Для чего Хоку понадобилась эта скрытая съемка? Чего он хотел добиться этим снимком, который при желании можно свалить на ворвавшихся «репортеров»? И должен ли Джордан сказать ей правду? Не повредит ли это тетке?
Хок перехватил взгляд молодого человека и кивнул с таким участием, что юноша тут же успокоился. Конечно, Хок не причинит Лейше вреда. Он такими методами не действует. Его цели велики, всеобъемлющи, его дело правое, он печется об интересах отдельных людей, чего ни один Неспящий, кроме Лейши, не делает. Что бы ни писали в старинных книгах о необходимости, Хок не разбивает все яйца, чтобы сделать свою яичницу.
Джордан расслабился. Хок сказал:
— Извините, мисс Кэмден.
— Никакого вреда мне не нанесли, мистер Хок, — холодно сказала Лейша. И через секунду добавила задумчиво: — Или нанесли?
— Нет. Позвольте вручить вам подарок на память о вашем посещении.
— Что?
— Подарок. — Из чуланчика — телохранители снова насторожились — Хок выкатил скутер своего производства. — Конечно, он гораздо проще, чем тот, который у вас есть. Если только вы снисходите до скутера, как пятьдесят процентов населения.
Лейша наконец потеряла терпение. Она с громким свистом выдохнула сквозь зубы:
— Благодарю вас, мистер Хок. Я езжу на высококачественном скутере «крайслер-игла». Он изготовлен на фабрике в Нью-Мексико, принадлежащей американцам. Они делают все, чтобы продавать превосходную продукцию по справедливой цене, но, разумеется, представляют меньшинство, не имеющее искусственно защищенного рынка.
Джордан не посмел взглянуть в лицо Хоку.
— Я сожалею о своем выпаде, — сказала Джордану Лейша, садясь в машину.
— Не стоит, — ответил Джордан.
— Из-за тебя. Я знаю, ты веришь в то, что делаешь здесь, Джордан…
— Да, — тихо ответил племянник. — Верю. Несмотря ни на что.
— Когда ты так говоришь, ты похож на свою мать.
О Лейше нельзя сказать того же, подумал Джордан и сейчас же почувствовал себя предателем. Так оно и было. Алиса выглядела старше своих сорока трех, Лейша — много моложе. Старение, вызванное гравитацией, коснулось ее тонкого лица; старение, вызванное увяданием тканей, — нет. Должна ли она в таком случае выглядеть на 21,5? Пожалуй, ей можно было дать тридцать, и очевидно, она навсегда застабилизируется на этой отметке. Прекрасная, живая тридцатилетняя женщина, с едва заметными морщинками вокруг глаз.
— Как мать? — спросила Лейша. Джордан не был расположен разбираться в нюансах.
— Хорошо. Вы едете отсюда в Убежище?
— Откуда ты знаешь?
— Вы всегда так держитесь, когда собираетесь туда или возвращаетесь оттуда.
Она опустила взгляд; не надо было ему упоминать об Убежище.
— Передай Хоку, что я не стану подавать в суд из-за скрытой камеры. И не переживай, что не рассказал мне о ней. Тебе хватает сложностей, Джорди. Но, знаешь ли, я по горло сыта такими, как твой мистер Хок. Они подавляют физически. Их обаяние и непомерное «я» врезаются в тебя, как кулак. Это утомляет.
Она рывком забросила длинные ноги в машину. Джордан рассмеялся. Лейша снова подняла на него зеленые глаза, но он только покачал головой, поцеловал ее и захлопнул дверцу. Когда машина отъехала, он выпрямился без тени улыбки. Обаяние. Непомерное «я». Физически подавляющие личности.
Неужели Лейша не поняла, что она точно такая?
Лейша запрокинула голову на кожаную спинку кресла самолета компании «Бейкер Энтерпрайзис». Она была единственным пассажиром. Далеко внизу долина Миссисипи переходила в предгорья Аппалачей. Лейша задела книгу, лежавшую на сиденье рядом, и решила полистать ее. Чтобы перестать думать о Калвине Хоке.
Яркая обложка. Чисто выбритый Авраам Линкольн в черном сюртуке и цилиндре на фоне горящего города — Атланты? Ричмонда? — с ужасной гримасой на лице. Языки пламени лижут пурпурное небо. На экране компьютера цвета будут еще нахальнее. В трехмерной голограмме они станут флюоресцентными.
Лейша вздохнула. Линкольн никогда не бывал в горящем городе. В те времена, о которых написана ее книга, он носил бороду. Сей труд посвящен тщательному анализу речей Линкольна в свете Конституции. И никто не гримасничал.
Она провела пальцем по вытесненному на обложке имени: Элизабет Камински.
— Зачем тебе это понадобилось? — прямо спросила Алиса.
— Разве не ясно? — сказала Лейша. — Моя правовая деятельность привлекает слишком много внимания. Я хочу, чтобы книга вызвала интерес научного мира, и она это действительно заслуживает, а не…
— Я понимаю, — возразила Алиса. — Но почему ты выбрала именно этот псевдоним?
Спустя неделю Лейша придумала ответ, но небольшой официальный визит уже завершился и Лейша покинула Калифорнию. Она чуть было не позвонила сестре в Морро — Бей из Чикаго, но вспомнила, что уже глубокая ночь. Впрочем, сестры редко перезванивались.
«Из-за того, что сказал Линкольн в 1864-м, Алиса. И еще потому, что мне 43 года. И столько же было отцу, когда мы родились, и потому, что никто, даже ты, не верит, что я очень устала».
Скорее всего она не сказала бы этого Алисе ни в Чикаго, ни в Калифорнии. Почему-то все, что она говорила Алисе, начинало звучать выспренне. А мистическая чепуха Алисы о близнецовой группе казалась Лейше очень сомнительной и по логике, и по фактам. Сестры как будто разговаривали на разных языках, что сводило беседу к кивкам и улыбкам.
Двадцать две тысячи Неспящих на Земле, 95 процентов — в Соединенных Штатах. Восемьдесят процентов — в Убежище. И поскольку теперь почти все Неспящие рождались естественным путем, а не в пробирке, большинство появлялись на свет в Убежище. Родители продолжали генетические усовершенствования: повышенный КИ, более острое зрение, сильная иммунная система — любые изменения, не выходящие за рамки закона, самые тривиальные, как иногда казалось Лейше. Но не отсутствие потребности в сне. Красивые и умные дети могут столкнуться с завистью, но не с зоологической ненавистью. На них не будут смотреть, как на монстров, плетущих заговоры с целью захвата власти, контролирующих общество, оставаясь ненавидимыми и порицаемыми. Неспящие, как писала Лейша в своей статье, стали для двадцать первого века тем, чем были евреи для четырнадцатого.
Двадцать лет судебных баталий, чтобы изменить положение, и все напрасно.
— Я устала, — произнесла Лейша, словно пробуя слово на слух. Пилот не обернулся; он вообще был не слишком разговорчив.
Лейша откинула рабочий столик. Что за оправдание — усталость? Ее проблем это, к сожалению, не решает. А пока надо поработать. Еще три часа полета до Нью-Йорка, и два часа — обратно в Чикаго — достаточно, чтобы подготовить дело Кальдер против Металлургической компании Хансена. Встреча с клиентом предстоит в 16:00 в Чикаго, дача показаний под присягой в 17:30, встреча с еще одним клиентом в 20:00. Целая ночь остается для подготовки к завтрашнему процессу. Возможно, удастся все успеть.
Юриспруденция — вот что Лейше никогда не надоедало. И она верила, что общество с хорошо налаженной, относительно некоррумпированной (скажем, процентов на 80) судебной системой еще на что-то способно.
Повеселев, Лейша принялась за запутанный вопрос допущения prima facie. Но книга рядом на сиденье отвлекала ее, как и оставленный без ответа вопрос сестры.
В апреле 1864 года северные штаты содрогнулись от расистской резни в Форт-Пиллоу, федеральная казна почти опустела, война обходилась союзникам в два миллиона долларов в день. Линкольна ежедневно поносила пресса; каждую неделю он вел сражения в конгрессе. В тот тяжелый период президент откровенно признался Ходжесу: «Я не претендую на то, что управлял событиями, а честно признаю, что события управляли мной».
Лейша затолкала книгу под сиденье и погрузилась в дело Кальдер.
Дженнифер Шарафи оторвала голову от земли, грациозно поднялась и нагнулась, чтобы скатать молитвенный коврик. Жесткая горная трава была мокрая; к изнанке коврика пристали смятые травинки. Держа его подальше от своего белого аббая, Дженнифер пересекла небольшую полянку, направляясь к своему самолету. Длинные, свободно падающие черные волосы развевал ветерок.
Над головой пролетел легкий аппарат. Дженнифер нахмурилась: Лейша Кэмден уже здесь. Значит, Дженнифер опаздывает.
Ладно, Лейша подождет. Пусть Ричард займется ею. Дженнифер была против этого визита. Почему Убежище должно принимать женщину, которая все время выступает против? Даже мудрый Коран, простотой, свойственной эпохе, когда о глобальных информационных сетях и слыхом не слыхивали, недвусмысленно говорит о предателях: «Кто бы ни причинил тебе зло, поступай с ним так же, как он поступил с тобой».
Дженнифер скользнула на сиденье своего аппарата, мысли ее были заняты предстоящими дневными делами. Если бы не утешение и покой, приносимые молитвами, кое с чем она не справилась бы. «Но ты же не мусульманка, — улыбаясь говорил ей Ричард, — ты даже не религиозна». Дженнифер не пыталась объяснить ему, что стремление к вере создавало собственную силу, собственное вероисповедание и, наконец, собственную волю. Набожный становился Создателем.
— Я верую, — произносила Дженнифер каждый день на рассвете и в полдень, стоя на коленях в траве, в палой листве или в снегу, — в Убежище.
Она заслонила ладонью глаза, пытаясь разглядеть, куда именно направится самолет Лейши. За ним, конечно, следили и датчики Лэгдона, и противовоздушные лазеры. Она подняла в воздух свою машину и полетела под купол И-поля.
Что бы сказала ее пра-прабабушка по отцу Наджла Фатима Нур эль-Дахар о такой вере? Но другая ее пра-прабабушка, по материнской линии, кое-что знала об этом.
От нового поколения всегда требовалось пожертвовать корнями ради выживания. Дженнифер подумала, что Зевс не оплакивал ни Кроноса, ни Рею.
Внизу, в лучах утреннего солнца раскинулось Убежище. За двадцать два года оно разрослось почти на триста квадратных миль и занимало теперь пятую часть графства Каттарогус, штат Нью-Йорк. Дженнифер купила земли индейской резервации в Аллеганах сразу же после отмены соответствующих ограничений конгрессом. Отступные позволили аборигенам племени синека комфортабельно устроиться в Манхэттене, в Париже либо в Далласе. Их было немного. Не все социально гонимые обладали такими способностями к адаптации, как Неспящие, — например, умением купить землю, которую заведомо не собирались продавать ее владельцы. Или приобрести противовоздушные лазеры на международном рынке вооружений. А если подобные планы и существовали, у них не было общего дела, святой борьбы, которая называется Джихад.
Резервация в Аллеганах была уникальна тем, что на ее территории располагался город Саламанка. Неиндейское население арендовало город у племени синека еще в 1892 году. Саламанка входила в число купленных Дженнифер территорий. После длительных судебных разбирательств устаревшие городские постройки были превращены в высокотехнологичные службы Убежища — больницу, колледж, центр управления средствами защиты и прочие современные коммуникации — и все это в окружении экологически чистых лесов.
За воротами Убежища Дженнифер видела цепочку грузовиков, которые каждый день взбирались по горной дороге, привозя пищу, стройматериалы, нетехнологичную продукцию — все, что Убежище предпочитало импортировать. При этом жизнь в Убежище не зависела от этих ежедневных поставок. Его запасов хватило бы на год автономного существования. Неспящие контролировали огромное число заводов, транспортных магистралей, сельскохозяйственных исследований, товарных бирж и адвокатских контор за пределами Убежища. Собственно говоря, оно создавалось как укрепленный центр управления.
Автомобиль из аэропорта уже стоял перед домом на окраине Аргус-Сити, где жила Дженнифер с мужем и двумя детьми. Изящный, удобный дом представлял собой большой купол, но роскошным не был. Сначала безопасность, говорил Тони Индивино двадцать два года назад, затем технические постройки и школы, в последнюю очередь — личное жилье. Только сейчас настала очередь строительства новых жилых корпусов.
Дженнифер расправила складки своего аббая, глубоко вздохнула и вошла в дом.
Лейша стояла у южной стеклянной стены гостиной, глядя на голографический портрет молодого улыбающегося Тони. Золотистые волосы Лейши ослепительно сияли в лучах солнечного света. Она обернулась, услышав шаги Дженнифер.
Женщины пристально смотрели друг на друга.
— Здравствуй, Дженнифер.
— Привет, Лейша.
— Хорошо выглядишь.
— Ты тоже.
— Как Ричард и дети?
— Прекрасно, спасибо. — Повисло душное, как жара в июле, молчание.
— Ты, наверное, знаешь, зачем я приехала, — сказала Лейша.
— Нет, не знаю, — слукавила Дженнифер. Убежище следило за деятельностью всех Неспящих, но особенно пристально за Лейшей Кэмден и Кевином Бейкером.
— Не увиливай, Дженнифер! Если мы не можем прийти к соглашению, будем по крайней мере честны друг с другом.
Господи! Она совсем не изменилась, — удивилась Дженнифер. Идеализм брал верх и над умом, и над жизненным опытом.
Тот, кто слеп по своей воле, не заслуживает права видеть.
— Ладно, Лейша. Ты хочешь выяснить, не был ли вчерашний налет на текстильную фабрику «Мы спим» в Атланте делом рук Убежища.
— Боже правый, Дженнифер! — вспыхнула Лейша. — Неужели я не знаю, что это не ваши методы? Крошечная фабричка с годовым доходом в полмиллиона!
Дженнифер подавила улыбку: сочетание моральных и экономических аргументов было так характерно для Лейши.
— Рада, что твое мнение о нас улучшилось.
Лейша махнула рукой и нечаянно задела портрет Тони.
— Ты ясно дала понять, что мое мнение значения не имеет. Меня привело сюда вот что. — Она вынула из кармана бумагу и сунула ее Дженнифер.
Дженнифер постаралась изобразить бесстрастность, слишком поздно осознав, что эта поза скажет Лейше не меньше, чем взрыв эмоций. Как удалось им с Кевином достать распечатку? Увы, она не знаток информационных сетей. Значит, придется отозвать Вилла Ринальди и Касси Блументаль с других проектов и немедленно приступить к поискам канала утечки…
— Не беспокойся, — сказала Лейша. — Специалисты Кевина здесь ни при чем. Это мне лично прислали по почте — кто-то из ваших.
Час от часу не легче. Значит, в Убежище есть тайный сторонник Спящих, не признающий борьбу за выживание… Если, конечно, Лейша не лжет. Впрочем, правдолюбие — тоже часть трогательной, но опасной наивности Лейши.
Лейша скомкала бумагу и швырнула в угол.
— Зачем ты вбиваешь между нами клин, Дженнифер? Зачем создала тайный Совет Неспящих, члены которого должны давать так называемую клятву солидарности — «Клянусь ставить интересы Убежища выше всех личных, политических и экономических интересов и отдать за его выживание жизнь, состояние и честь». Какой дикий гибрид религиозного фанатизма и Декларации Независимости! Тебе всегда не хватало вкуса!
— Ты говоришь глупости. — Это было самое страшное ругательство, которое позволяла себе каждая из них. — Только два голубка — вы с Кевином не понимаете, что это битва на выживание. А войне нужны четкие стратегические ориентиры. Мы не допустим пятой колонны.
Лейша прищурилась:
— Ты НЕ права. Война предполагает боевые действия. Если мы не будем контратаковать, оставаясь работоспособными и законопослушными гражданами, то в конечном счете ассимилируемся, завоевав чисто экономическую власть. Но раскол на фракции смерти подобен! Раньше ты понимала это, Дженни!
— Не называй меня так! — С большим трудом ей удалось удержаться и не взглянуть на фотографию Тони.
— Ассимиляция зависит от власти политической, — спокойно добавила Дженнифер, — которой у нас нет и никогда не будет. Нас слишком мало, чтобы создать значительный блок избирателей. Ты раньше понимала это. — У вас уже имеется сильнейшее лобби в Вашингтоне. Вы покупаете голоса. Политическая власть замешана на деньгах, как, впрочем, и общество. Все наши ценности приходится пропагандировать или отстаивать с помощью того же презренного металла. Так мы и делаем. Но как мы сможем отстаивать единую среду торговли для Спящих и Неспящих, если ты расколешь нас на два враждующих лагеря?
— Этого бы не произошло, признай вы, что война уже идет.
— Я признаю ненависть. В вашей глупой клятве она есть.
Их спор опять зашел в тупик. Дженнифер подошла к бару.
— Хочешь выпить, Лейша?
— Дженнифер… — с усилием произнесла Лейша, — если Совет Убежища станет реальностью… вы оставите нас за бортом. Меня, Кевина, Жан — Клода, Стеллу и других. Мы не будем иметь права голоса при обращении в средства массовой информации, не будем участвовать в принятии основных решений, мы даже не сможем помогать новорожденным Неспящим, потому что никому из тех, кто принесет клятву, не позволят пользоваться нашей спецсетью, только связью Убежища… Что же дальше? Экономический бойкот?
Дженнифер молчала, и Лейша медленно произнесла:
— О Господи. Значит, это правда…
— Решение будет принимать Совет. Сомневаюсь, чтобы они поддержали такой бойкот.
— Но ты проголосуешь.
— Я никогда не принадлежала к иагаистам, Лейша. Я не считаю, что благосостояние личности должно преобладать над благосостоянием сообщества. Оба важны.
— При чем здесь иагаизм, Дженнифер. Ты ненавидишь все, что не можешь проверить как последний Спящий. Но ты их переплюнула. Ты превратила контроль в нечто священное, потому что тебе необходима еще и святость. Ты думаешь только о себе, Дженнифер Шарафи. И не прикрывайся сообществом.
Дженнифер вышла из комнаты, стиснув руки, чтобы не дрожали. Она сама виновата, что позволила кому-то взять верх. Ее провал. В холл выскочили дети.
— Мам! Посмотри, что мы построили!
Дженнифер положила ладони на детские головки. Дрожь прекратилась.
Малыши посмотрели в гостиную:
— Тетя Лейша приехала!
Малыши выскользнули из-под пальцев матери.
— Тетя Лейша, посмотри, что мы построили на САПРе!
— Сейчас, — послышался голос Лейши. — Но сначала мне надо узнать у вашей мамы еще одну вещь.
Дженнифер не обернулась. Предатель уже познакомил Лейшу с клятвой солидарности. Что же еще?
Но Лейша спросила всего лишь:
— Ричард получил повестку по делу» Симпсонпротив» Оффшорного рыболовства»?
— Да, получил. Готовит экспертное заключение.
— Хорошо, — холодно бросила Лейша.
Рики испуганно перевел взгляд с Лейши на мать.
— Мам… позвать папу? Тетя Лейша захочет увидеться с ним, правда?
Дженнифер с облегчением улыбнулась сыну. Права офшорного рыболовства! Бедная Лейша. Заниматься такими тривиальными вещами.
— Конечно, Рики, — Дженнифер наградила Лейшу щедрой улыбкой. — Твоя тетя Лейша обязательно захочет увидеться с папой.
Глава 9
— Лейша, — сказала секретарша, — джентльмен ждет уже три часа. Заранее он не звонил. Я предупреждала, что вы, возможно, не вернетесь сегодня в контору, но он остался ждать.
Мужчина держался чуть скованно, как любой, кто провел несколько часов неподвижно. Невысокого роста, субтильный, одет в помятый коричневый костюм, не дешевый, но и не дорогой. В руке свернутая распечатка из газетного киоска. «Спящий», — решила Лейша. Она всегда их узнавала.
— Лейша Кэмден?
— Прошу прощения, но я не беру новых клиентов. Поищите другого адвоката.
— Думаю, это дело вас заинтересует. — Голос вошедшего звучал на удивление твердо. — Пожалуйста, уделите мне десять минут.
Он развернул газету. На первой полосе красовалась ее фотография с Калвином Хоком. Заголовок внизу вопрошал: «Неспящие изучают движение «Мы спим»… Неужели мы обратили их в бегство?»
Понятно, почему Хок позволил ей посетить фабрику.
— Здесь написано, что снимок сделан сегодня УТРОМ, — сказал посетитель. — Ну и ну!
Лейша догадалась, что с системой телекоммуникаций он не связан.
— Зайдете в кабинет, мистер?..
— Адам Уолкот. Доктор Адам Уолкот.
— Доктор медицины?
Он прямо взглянул на нее. Глаза молочно — голубого цвета напоминали заиндевевшее стекло.
— Генетик.
Солнце садилось над озером Мичиган. Лейша переключила стеклянную стену на прозрачность, села напротив посетителя и стала ждать.
Уолкот заплел необычайно тощие ноги вокруг ножек стула.
— Я сотрудничаю с частной исследовательской фирмой «Самплис Биотехникл», мисс Кэмден. Мы занимаемся усовершенствованием генетического моделирования для крупных фирм, которые работают in vitro. Мы разработали процедуру Пастана для создания сверхъестественной остроты слуха.
Лейша равнодушно кивнула; подобное приобретение всегда казалось ей ужасной глупостью. Преимущество слышать шепот через шесть комнат перевешивалось неудобством слышать грохот опускающихся жалюзи под боком. Детям со сверхъестественным слухом в двухмесячном возрасте приходилось имплантировать устройство, контролирующее звук.
— Руководство «Самплиса» предоставляет исследователям полную свободу творчества. — Тоненький и неуверенный кашель Уолкота навеял Лейше мысль о простуженном привидении. — Но я убежден, что они просто не справляются. Там царит страшный беспорядок. Около двух лет назад я попросил разрешения поработать над пептидами, связанными с отсутствием потребности во сне.
— Неужели в этой области осталось еще что-то неисследованное, — сухо сказала Лейша.
Уолкот отрывисто захихикал, высвободил свои костлявые ноги и заплел их между собой.
— Распространенное заблуждение. Но я работал с пептидами взрослых Неспящих и использовал новые разработки лионского Технического института, Гаспар-Тьере. Вы знакомы с его работами?
— Наслышана.
— Вам, вероятно, не известен его новый метод. — Уолкот взъерошил шевелюру. — Мне следовало бы поинтересоваться, насколько этот кабинет защищен от утечки информации.
— Полностью, — ответила Лейша. — Иначе вас бы здесь не было.
Уолкот кивнул: очевидно, его не оскорбляли меры предосторожности Неспящих. Лейша почувствовала к нему симпатию.
— Короче говоря, мне кажется, что я нашел способ лишить потребности во сне взрослых Спящих.
Лейша пристально посмотрела на мужчину.
— Избавить?..
— Еще много нерешенных проблем. — Уолкот пустился в сложные рассуждения об изменении производства пептидов, нейронном синапсисе и избыточном кодировании информации в ДНК. Лейша ничего не поняла. И вдруг перед ней открылся новый потрясающий мир.
— Доктор Уолкот… вы уверены?
— Насчет избыточности переноса лизинов?
— Нет. Насчет возможности избавить от потребности во сне Спящих…
— Как мы можем быть уверены? Нужны эксперименты, серии экспериментов, проверки, не говоря уже о финансировании…
— Но теоретически это возможно.
— О, теория, — пренебрежительно воскликнул Уолкот.
— Со всеми вытекающими? Включая… долгожительство?
— А вот этого мы не знаем. Все еще очень приблизительно. Но прежде чем двигаться дальше, нам необходим юрист.
Фраза насторожила Лейшу. И тут ее озарило.
— Почему вы пришли один, доктор Уолкот? Все правовые вопросы, связанные с этими исследованиями, находятся в ведении компании «Самплис», и наверняка у нее имеется свой юрисконсульт.
— Я действую от своего имени. Мне нужен собственный адвокат.
— Продолжайте.
— Когда я осознал, куда ведут эти исследования, мы с помощником вывели все данные из компьютерной сети компании. Мы проводили моделирование на своих машинах, каждый вечер стирали программы, делали распечатки и уносили эти записи домой в портативном сейфе — все делалось в двух экземплярах. Мы никого не посвящали в свои изыскания, даже директора.
— Почему, доктор?
— «Самплис» — открытая компания, и 62 процента ее акций поделены между двумя фондами, которые контролируют Неспящие.
Он повернул голову, и ей показалось, что бледно-голубые глаза поглощают свет.
— Один из фондов основан «Кэннистон Фиделити», другой находится под контролем Убежища. Простите меня, мисс Кэмден, но директор Ли непорядочный человек. Его и раньше обвиняли в несправедливом распределении денег фондов. Мы с помощником боялись, что если кто-нибудь из Убежища обратится к Ли с просьбой прекратить исследования… или еще что-нибудь… пока это только предчувствие. Нами не заинтересуется ни одна приличная исследовательская фирма. По правде говоря, и сейчас есть только домыслы. Ведь Убежище могло предложить очень крупные деньги, чтобы прикрыть все это…
Лейша из осторожности промолчала.
— Так вот. Два месяца назад случилось нечто странное. Мы знали, конечно, что сеть «Самплис» может быть не вполне надежной — да и есть ли вполне надежные сети? Поэтому мы в ней и не работали. Но мы с Тимми — это мой помощник, доктор Тимоти Херлингер, — не знали, что сети можно проверить даже на то, чего в них нет. Очевидно, так и случилось. Вероятно, кто-то периодически сравнивает список служащих с файлами в сети, потому что однажды утром мы с Тимми увидели на терминале в лаборатории послание: «Над чем, черт возьми, вы работали эти два месяца, парни?»
— Почему вы думаете, что послание не является тонким намеком вашего директора? — спросила Лейша.
— Наш директор не сможет обнаружить нарыв на собственной заднице, — ответил Уолкот, снова удивив ее. — Но главное другое — подпись «акционер». По-настоящему нас с Тимми напугало то, что она появилась на отключенном от сети компьютере в запертой лаборатории.
— У кого еще есть ключи?
— Только у директора. А он был на конференции на Барбадосе.
— Он, видимо, оставил кому-нибудь ключ или дубликат. А может, потерял. Он или доктор Херлингер.
Уолкот пожал плечами.
— Только не Тимми. Но позвольте продолжить. Мы проигнорировали послание, однако решили спрятать нашу работу — к тому времени мы почти добрались до сути — куда-нибудь в безопасное место. Мы оставили единственный экземпляр, арендовали сейф в одном из филиалов Первого национального банка и взяли всего один ключ. Ночью мы закопали его у меня за домом, под розовым кустом.
Лейша посмотрела на Уолкота, как на безумца. Он слегка улыбнулся:
— Вы в детстве читали про пиратов, мисс Кэмден?
— Я не увлекаюсь беллетристикой.
— Ну, ладно. Наверно, это звучит глупо, но мы ничего другого не придумали. — Он опять запустил пальцы в свои редковатые волосы. Его голос вдруг потерял уверенность. — Ключ все еще там. Я проверил. Но сейф пуст.
Лейша подошла к окну. Кроваво — красный закат пятнами отражался в озере. Высоко в небе стоял молодой месяц.
— Когда вы обнаружили пропажу?
— Сегодня утром. Я выкопал ключ (мы с Тимми хотели кое-что добавить) и пошел в банк. Я сказал служащим, что сейф пуст, но они ответили, что за ним ничего не значилось, хотя я собственноручно положил туда девять листков бумаги.
— Вы зафиксировали это по компьютерной сети в момент аренды сейфа?
— Да, конечно.
— Вы получили копию квитанции?
— Да. — Он передал ей бумажку. — Но когда управляющий запросил электронную запись, она показала, что доктор Адам Уолкот на следующий день забрал все бумаги и даже оставил расписку. И у них действительно был документ.
— За вашей подписью.
— Да. Но это подделка!
— Нет, это должен быть ваш почерк, — возразила Лейша. — Сколько документов в месяц вы подписываете в «Самплис», доктор?
— Десятки.
— Заказы на оборудование, отчеты об использованных суммах, путевые листы. Вы их все читаете?
— Нет, но…
— Увольнялась недавно какая-нибудь из секретарш?
— Ну… кажется, да. У директора Ли большие проблемы со вспомогательным персоналом. — Тонкие брови сошлись над переносицей. — Но директор не имел ни малейшего представления о том, над чем мы работаем!
— Уверена, что так. — Лейша скрестила руки. Давненько клиенты не вызывали у нее дурноту. Адвокат, практикующий в течение двадцати лет, привыкает к неудачникам, преступникам, мошенникам, героям, шарлатанам, чокнутым, жертвам и прочему люду. Юристы верят в закон…
Но еще ни один адвокат не имел клиента, способного превратить Спящих в Неспящих.
— Продолжайте, доктор.
— Вряд ли кто-то мог украсть нашу работу, — тихо сказал Уолкот. — Во-первых, еще не записаны важные уравнения, над которыми мы с Тимми работаем. Но труд — наш, и мы хотим получить его обратно. Тимми отказывался от репетиций камерной музыки ради наших исследований. И конечно, когда-нибудь нас наградят.
Лейша уставилась на Уолкота. Найден способ преобразить человечество — а этот мозгляк рассуждает о розовых кустах, премии, камерной музыке.
— Вам нужен адвокат, чтобы выяснить ваше личное юридическое положение.
— Да. И представлять нас с Тимми в иске против банка, или против «Самплис», если до этого дойдет. — Неожиданно он взглянул с обезоруживающей прямотой. — Мы обратились к вам, потому что вы — Неспящая. Вы — Лейша Кэмден. Всем известно, что вы не одобряете разделения людей на «чистых» и «нечистых», и, разумеется, наша работа покончила бы с таким… — Он взмахнул газетой. — К тому же кража есть кража, даже в рамках компании.
— «Самплис» не воровал ваши исследования, доктор Уолкот. И банк тоже.
— Тогда кто…
— У меня нет доказательств. Но я бы хотела встретиться с вами и с доктором Херлингером завтра в восемь ноль — ноль здесь. А пока — это очень важно — ничего не записывайте. Нигде.
— Понимаю.
— Превратить спящих в неспящих… — невольно вырвалось у нее.
— Да, — сказал он. — Хорошо. — И отвернулся, уставившись через ее совершенно утилитарно обставленный кабинет на экзотические цветы, росшие под искусственным освещением в углу.
— С точки зрения закона все чисто. — Кевин вошел в кабинет Лейши с распечаткой. Она подняла взгляд от своих записей по делу «Симпсон против «Офшорного рыболовства». Цветы, которые Алиса настойчиво присылала каждый день — подсолнухи, маргаритки, ноготки, — не успевали увянуть до прибытия очередного букета. Даже зимой ее квартира была уставлена калифорнийскими цветами. У Лейши не поднималась рука их выбросить.
В свете лампы каштановые волосы Кевина блестели, на его гладко выбритых щеках играл румянец. Он выглядел моложе Лейши, хотя был на четыре года старше. «Пустышка», — когда-то заметила Алиса.
— Все законно?
— Все, что зарегистрировано в файлах, — сказал Кевин. — Уолкот учился в Университете штата Нью-Йорк в Потсдаме и Университете Дефлореса. Звезд с неба не хватал, но был неплохим студентом. Две небольшие публикации, чистая полицейская карточка, никаких неприятностей с налоговой службой. Две должности преподавателя, две — исследователя, никаких официально зафиксированных трений при уходе с работы: по-видимому, он просто непоседа. Херлингеру всего двадцать пять, это его первое место работы. Изучал биохимию в Беркли, окончил в числе первых пяти учеников, подающих надежды. Но накануне защиты диссертации был арестован и осужден за синтез вещества, вызывающего генные изменения. Получил срок условно, но найти хорошую работу сделалось проблематичным. По крайней мере на некоторое время. Никаких проблем с налогами и пока никаких сомнительных доходов.
— Что за вещество?
— Лунатический снег. Человек начинает воображать себя мессией. В судебных отчетах Херлингер утверждал, будто у него не было другого способа оплатить занятия в медицинской школе. Он кажется очень озлобленным. Может быть, сама просмотришь эти отчеты?
— Просмотрю, — сказала Лейша. — Как ты думаешь, это временное недовольство юноши из-за крупной неудачи? Или черта характера?
Кевин пожал плечами. Он не любил делать поспешные выводы. Его интересовали последствия, а не мотивы.
— Неужели середняк Уолкот способен на крупное открытие? — удивилась Лейша.
Кевин улыбнулся:
— Дорогая, ты всегда отличалась интеллектуальным снобизмом.
— Как и все мы. Ну хорошо, возможно, это просто удача. Или именно Херлингер вел исследования с ДНК, а не Уолкот; возможно, Херлингер очень талантлив, но его эксплуатируют, как простачка. Или же он не способен придерживаться правил. А что насчет «Самплис»?
— Заурядная компания, оборот менее трех процентов в год, что мало для высокотехнологичного производства, крупных инвестиций нет. Но все по закону. Я даю им еще год-два от силы. Руководство некомпетентное. Лоренс Ли получил кресло директора исключительно благодаря своему имени. Его отцом был Стентон Ли.
— Нобелевский лауреат по физике?
— Да. И еще директор Ли объявил себя потомком генерала Роберта Ли. Вранье, конечно, но в рекламных проспектах смотрится отлично. Уолкот не солгал: документация в компании ведется безобразно. Сомневаюсь, чтобы они нашли что-либо в своих файлах. Руководство практически отсутствует. А Ли получил выговор от Совета директоров за неправильное использование фондов.
— Первый национальный банк?
— Совершенно чист. Все записи об этом сейфе полные и точные. Конечно, это не означает, что их не могли подделать. Но я бы очень удивился, если бы банк оказался замешан.
— Я тоже, — мрачно произнесла Лейша. — Там сильная система безопасности?
— Самая лучшая. Мы проектировали.
Этого она не знала.
— Тогда существуют только две группы, способные на такое электронное волшебство. Одна из них — твоя.
— Как знать, — мягко заметил Кевин. — Среди Спящих тоже есть классные специалисты…
— Не настолько.
На сей раз Кевин оставил ее интеллектуальный снобизм в покое и тихо сказал:
— Исследования Уолкота могут изменить мир, Лейша. Еще раз.
— Знаю. — Она поймала себя на том, что пристально смотрит на Кевина; интересно, какие чувства отразились на ее лице?
— Хочешь вина, Кевин?
— Не могу, Лейша. Надо закончить работу.
— Да и мне тоже.
Он ушел в свой кабинет. Лейша взялась за бумаги по делу «Симпсон против «Офшорного рыболовства». Ей с трудом удавалось сосредоточиться. Когда они с Кевином занимались любовью в последний раз? Три недели? Четыре?
Возможно, ей удастся повидать его утром, перед отъездом. Нет, он летит другим самолетом в Бонн. Значит, в конце недели. Если оба окажутся в одном городе. Она не ощущала потребности срочно заняться сексом с Кевином.
И тотчас вспомнились руки Ричарда.
Лейша придвинулась к терминалу и углубилась в поиски прецедентов в морском законодательстве.
— Ты похитила бумаги Адама Уолкота из сейфа Первого национального банка в Чикаго, — невозмутимо произнесла Лейша.
Женщины стояли в противоположных концах гостиной Дженнифер в Убежище. Портрет Тони Индивино подмигивал и улыбался.
— Да.
— Дженнифер! — с болью воскликнул Ричард.
Лейша медленно повернулась к нему. Ей показалось, что Ричард переживает из-за того, что жена призналась.
Он стоял в той же боксерской стойке, как почти тридцать лет назад, когда Лейша приехала знакомиться с ним в Иванстон — приподнявшись на носки и наклонив голову. В Убежище он нашел нечто такое, в чем нуждался всегда — общность интересов. А Убежище означало Дженнифер. Дженнифер и Тони. Тем не менее, чтобы стать соучастником преступления, Ричард должен был измениться до неузнаваемости.
Он произнес хрипло:
— Дженнифер ничего не скажет в отсутствие своего адвоката.
— Ну, с этим не будет трудностей, — ядовито заметила Лейша. — Скольких адвокатов захватило Убежище на сегодняшний день? Канданс Холт. Уилл Сандалерос. Джонатан Кокчиара. Кто еще?
Дженнифер села на диван, расправляя вокруг себя складки аббая. Сегодня на стеклянной стене переливались мягкие сине-зеленые узоры. Лейша вдруг вспомнила, что Дженнифер никогда не любила облачных дней.
Дженнифер сказала:
— Если это официальное обвинение, Лейша, предъяви ордер.
— Я не прокурор. Я представляю доктора Уолкота.
— Значит, ты добираешься передать дело об этом так называемом похищении прокурору округа?
Лейша заколебалась. Дженнифер скорее всего тоже знала, что доказательств явно недостаточно даже для суда присяжных. Возможно, им удастся установить, что кто-то из новых служащих Первого национального также имел доступ к банковским квитанциям. И всего лишь. Насколько тщательно Убежище все спланировало? Их закрытая информационная сеть достаточно обширна, чтобы засечь мелких сошек из третьесортного биотеха, исследовавших проблемы Неспящих. Лейша готова биться об заклад, что ни один из новичков Первого национального банка никогда раньше не работал в «Самплис». Ничего, кроме домыслов. К тому же она знает способности Дженнифер, Неспящей. Но закону это безразлично.
Лейша почувствовала безысходность. И это пугало. Она попыталась встретиться взглядом с Ричардом. Он отвернулся.
Дженнифер сдержанно сказала:
— Зачем, собственно, ты сюда приехала, Лейша? Ты не ведешь с нами никаких юридических дел, и если твой клиент не имеет к нам никакого отношения…
— Ты только что призналась, что взяла бумаги.
— Разве? — Дженнифер улыбнулась. — Ты ошибаешься.
— Понимаю. Ты просто поставила меня в известность. А теперь хочешь, чтобы я ушла.
— Да, хочу, — согласилась Дженнифер, и вдруг Лейша поняла, что ей больше не суждено появиться в Убежище.
Она обратилась к Ричарду:
— Уолкот и Херлингер держат результаты исследований в голове. И с этим вам ничего не поделать. Я посоветую моему клиенту записать все, размножить и спрятать копии в нескольких надежных местах. Слышишь, Ричард.
Он не обернулся. Лейша смотрела в его согнутую спину.
Дженнифер сказала:
— Желаю приятного полета.
Адам Уолкот не скрывал разочарования.
— Значит, мы ничего не можем сделать? Совсем ничего?
— Нет веских доказательств. — Лейша обошла стол и села на стул напротив Уолкота. — Поймите, доктор, суды все еще борются за снятие ограничений на рассмотрение электронных документов в качестве доказательств. Тяжба длится почти полвека. Сначала компьютерные документы отвергали, потому что это не оригиналы. Потом запретили, потому что нарушить защиту систем стало легче легкого. Теперь, начиная с дела «Сабино против Лансинга», их рассматривают как отдельное, несущественное свидетельство. Во внимание принимаются только подписанные распечатки, а это означает, что воры, которые умеют манипулировать такими вещдоками, — короли даже в электронных преступлениях. Сказка про белого бычка.
По-видимому, экскурс в неофициальную историю юриспруденции Уолкота не заинтересовал.
— Но, мисс Кэмден…
— Доктор Уолкот, вы не думаете о главном: последние открытия находятся только у вас в мозгу. Так вы мне говорили, правильно?
— Правильно.
— Поэтому запишите все снова. Сейчас. Здесь.
Тщедушный человечек, казалось, не на шутку поразился.
— Зачем?
А Дженнифер считала Лейшу наивной!
— Доктор Уолкот, это исследование со временем принесет огромную прибыль. Она будет исчисляться миллиардами и принадлежать вам или «Самплис», или скорее всего вам обоим, в каком-то процентном соотношении. Я готова представлять ваши интересы, если вы хотите…
— О, как мило, — сказал Уолкот. Лейша пристально посмотрела на него. Доктор ничуть не иронизировал. Он рассеянно почесал правое ухо.
— Но вам должно быть ясно: там, где пахнет миллиардами, появляются воры. Вы уже убедились. И вы мне говорили, что не подавали заявки на патент, так как не хотели, чтобы директор Ли знал суть вашей работы. Правильно? — С этим человеком надо высказываться до конца.
— Правильно.
— Прекрасно. Значит, вы понимаете, что эти охотники за миллионами…
Боль в желудке помешала ей договорить.
— Вы хотите сказать, что воры могут покушаться на нас с Тимми. Даже без последней части наших исследований.
— Запишите все. Немедленно, — повторила Лейша.
Она выделила ему отдельный кабинет и отключенный от линии компьютер. Уолкот провел там всего двадцать пять минут. Она не ожидала от Спящего такой прыти.
Лейша сняла восемь копий записей Уолкота на маленьком аппарате, который держала для привилегированных клиентов, подавляя желание прочесть их. Скорее всего она все равно ничего бы не поняла. Один экземпляр она отдала ученому.
— Поймите меня правильно, доктор. Эти семь копий будут положены в различные сейфы. Одна здесь, одна — в сейфе компании «Бейкер Энтерпрайзис», принадлежащей Кевину Бейкеру, и он, уверяю вас, совершенно недоступен.
Уолкот ничем не показал, что знает, кто такой Кевин Бейкер.
— Оповестите как можно больше людей, что записи ваших нынешних исследований растиражированы и хранятся в разных местах. Я поступлю так же. Чем больше народу будет знать, тем безопаснее для вас. Расскажите директору, чем вы занимаетесь, и подайте заявку на патент от своего имени. Я должна присутствовать при вашем разговоре с Ли, если вы собираетесь претендовать на часть прав этой работы независимо от «Самплис».
— Что ж. — Уолкот запустил пальцы в свои редкие волосы. — Откровенность за откровенность.
Что-то в его голосе заставило Лейшу резко поднять голову.
— Дело в том, что те исследования, которые я только что записал для вас… — Он пригладил волосы и стал на одну ногу, этакий смущенный журавль.
— Да?
— Они не полные. Я опустил последний кусок. Тот, которого у воров тоже нет.
Значит, он не такой растяпа, как ей казалось. Лейша всегда считала, что безрассудные клиенты хуже, чем недоверчивые. Даже когда осторожность распространяется на собственного адвоката.
Уолкот смотрел мимо нее. В его странном голосе вновь зазвучала сила.
— Вы сами сказали, что не знаете, кто украл первый экземпляр. Но он представляет большую ценность для воспроизведения исследований. Или для того, чтобы помешать им. А вы — Неспящая, мисс Кэмден.
— Понимаю. Но для вашей безопасности, доктор, важно, чтобы вы записали и этот последний кусок. Можно в каком-нибудь другом, абсолютно безопасном месте. — Интересно, где его найти?
Уолкот наконец опустил поднятую ногу и кивнул.
— Я подумаю. Вы действительно считаете, что мне может угрожать опасность, мисс Кэмден?
— Да, — ответила она. — Считаю.
Глава 10
Джордан Ватроуз налил себе еще из бара, устроенного в старинном секретере в гостиной матери. Какой это бокал — третий? Или четвертый? С веранды, нависшей над океаном, как палуба корабля, донесся смех. Джордану он показался нервным. Что, черт возьми, Хок вещает на этот раз? И кому? Он не хотел привозить сюда Хока. Отмечали пятидесятилетие отца; Бек собирался устроить небольшую семейную вечеринку. Но мать только что закончила отделку нового дома и хотела похвастаться. Двадцать лет Алиса Кэмден-Ватроуз прожила, не прикасаясь к отцовскому наследству, за исключением тех случаев, когда надо было платить за обучение детей. Но когда ей исполнилось сорок, мать ни с того ни с сего выстроила огромный дом на берегу океана, в бухте Морро, где серые киты пускали фонтаны всего в нескольких милях от берега. Обставила его дорогой и якобы старинной английской мебелью, купленной в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Лондоне. Бек, самый легкий и мягкий человек из всех, кого знал Джордан, только снисходительно улыбался, даже несмотря на то, что подряд на строительство достался другому. Приезжая с матерью на стройплощадку, Джордан заставал Бека за работой вместе с плотниками. Он забивал гвозди и укладывал балки. Дом был готов, и Джордан с беспокойством ждал от матери новых сюрпризов. Начнет карабкаться вверх по социальной лестнице? Сделает пластическую операцию? Заведет любовника? Но Алиса не обращала внимания на престижных соседей, сохранила полную фигуру и, довольно напевая, ухаживала за своей музейной мебелью и садом.
— Почему непременно английская? — спросил однажды Джордан, ощупывая спинку шератоновского стула. — И антикварная?
— Моя мать была англичанкой; — В этот первый и последний раз Джордан услышал от нее упоминание о бабушке.
День рождения Бека совпал с новосельем. Алиса пригласила друзей семьи, коллег из Близнецовой группы, приятелей-соучеников и преподавателей Мойры, Лейшу Кэмден и Кевина Бейкера, и еще одну Неспящую, которую Джордан никогда раньше не видел, хорошенькую рыжеволосую Стеллу Бевингтон. Калвин Хок напросился сам.
— Не стоит, Хок, — сказал ему Джордан в конторе фабрики.
— Я хочу познакомиться с твоей матерью, Джорди. Редкий сын так отзывается о своей матери.
У Джордана вспыхнули щеки. Со школьных лет его дразнили маменькиным сынком. В последнее время любое слово Хока его жалило. Кто был тому виной
— Хок или сам Джордан, трудно сказать.
— Это ведь семейный праздник, Хок.
— Я, безусловно, не хотел бы вторгаться в семейный круг, — вкрадчиво сказал Хок. — Но ты же говорил, что это еще и новоселье, а? У меня есть для твоей матери подарок. Эта вещь принадлежала когда-то моей матери.
— Вы очень щедры, — ответил Джордан, и Хок ухмыльнулся: манеры юноши изрядно забавляли. Джордану хватало проницательности, чтобы заметить это, но он не знал, как реагировать. Он собрался с духом и признался:
— Я не хочу, чтобы вы туда ехали. Там будет моя тетка. И другие Неспящие.
— Я прекрасно это понимаю, — сказал Хок, и Джордану показалось, что вопрос закрыт. Но почему-то он возникал снова и снова. И безобидные на первый взгляд высказывания Хока ранили все больнее, а огрызаясь, Джордан чувствовал себя виноватым. И как-то вышло, что сейчас Хок на веранде беседовал с Беком и Мойрой, окруженный восхищенной группкой однокашников, Лейша с непроницаемым лицом наблюдала за Хоком. Джордан улизнул, чтобы налить себе очередную порцию виски. Он так спешил, что пролил спиртное на новый бледно — голубой ковер.
— Ты не виноват. — Лейша бесшумно появилась за спиной.
— Что делают, если пролилось виски? — спросил Джордан. — Пользуются пятновыводителем?
— Забудь о ковре. Ты не виноват, что Хок здесь. Ты наверняка не хотел привозить его, а он наехал, как паровой каток.
— Никто не может сказать ему «нет», — с несчастным видом произнес Джордан.
— О, Алиса смогла бы, если б захотела. Не сомневайся. Он здесь только потому, что она не возражала.
— Лейша, мама одобряет мое участие в движении «Мы спим»? — этот вопрос давно его мучил.
Лейша долго молчала:
— Она бы мне этого не сказала, Джордан.
Глупый вопрос. Он тщетно пытался вытереть ковер салфеткой.
— Почему ты сам не спросишь? — удивилась Лейша.
— Мы не говорим о… Спящих и Неспящих.
— Верю, — сказала Лейша. — В этой семье много табу?
— А где Кевин?
Лейша взглянула на племянника с искренним удивлением:
— Пытаешься уйти от ответа?
Его захлестнула волна смущения.
— Я вовсе не хотел…
— Джордан, перестань оправдываться. Кевин встречается с клиентом на орбитальной станции.
Джордан присвистнул:
— Я не знал, что на станциях есть Неспящие.
Лейша нахмурилась:
— Их там нет. Но большинство клиентов Кевина вовсе не Неспящие, а люди, которые…
— …достаточно богаты, чтобы заплатить ему, — сказал Хок, входя в комнату. — Мисс Кэмден, вы весь вечер не разговариваете со мной.
— А разве я обязана?
— Конечно, нет. Что может сказать Лейша Кэмден профсоюзному лидеру, который занимается недоумками, тратящими треть своей жизни на непродуктивное состояние зомби?
— Я никогда не думала так о Спящих.
— В самом деле? Вы считаете их равными себе? Вы знаете, что сказал о равенстве Авраам Линкольн, мисс Кэмден? Вы ведь опубликовали книгу о взглядах Линкольна на Конституцию под псевдонимом Элизабет Камински?
— Довольно, Хок, — сказал Джордан.
— Линкольн сказал о человеке, лишенном экономического равноправия: «Если вы сбросили его вниз и не оставили ему другого выбора, кроме жизни дикого зверя; если вы уничтожили его душу и поместили его туда, где луч надежды угас во тьме проклятия, можете ли вы надеяться, что демон, которого вы разбудили, не вернется и не растерзает вас?»
— Позвольте напомнить слова Аристотеля, — парировала Лейша. — «Равные бунтуют, чтобы получить превосходство. Таково одно из состояний ума, и оно порождает революции».
Черты лица Хока заострились; какая-то мысль промелькнула в глазах. Он хотел было что-то сказать, очевидно, передумал и только загадочно улыбнулся. Затем повернулся и вышел.
— Прости, Джордан, — сказала Лейша. — На вечеринке это непростительно. Наверное, я слишком привыкла к судебным баталиям.
— Вы ужасно выглядите, — неожиданно выпалил Джордан. — Похудели. Шея в морщинах, а щеки ввалились.
— Выгляжу на свои годы. — Лейшу это почему-то позабавило. Может быть, он плохо разбирается в женщинах. Джордан повернулся к веранде, поймав краем глаза отблеск крохотных огоньков в рыжих волосах Стеллы Бевингтон.
Лейша наклонилась вперед и схватила его за руку.
— Джордан, ты когда-нибудь хотел стать Неспящим?
Зеленые глаза Лейши возвращали свет, как отвергнутый подарок. Внезапно его уверенность как рукой сняло.
— Да, Лейша. Хотел. Нам всем хочется. Но нельзя. Вот почему я работаю с Хоком, объединяя в союз недоумков, которые тратят треть жизни на сон. Потому что мы не можем стать такими, как вы.
Появилась Алиса.
— Как вы тут? — Алиса переводила взгляд с сына на сестру. Как всегда приветливая, подумал Джордан, но что за чудовищное платье. И правда, это сложное сооружение из дорогого зеленого шелка отнюдь не украшало ее полную фигуру. На шее висел старинный кулон, подарок Бека. Когда-то он принадлежал какой-то английской герцогине.
— В полном порядке, — Джордан больше ничего не смог придумать. Близнецы — они и есть близнецы. Все трое молча улыбались друг другу, пока Алиса не заговорила, и Джордан с изумлением заметил, что мать слегка пьяна.
— Лейша, я тебе не рассказывала о новом случае, зарегистрированном нашей группой? Близнецы росли врозь с момента рождения, но когда один сломал руку, у второго несколько недель болела та же рука, и он не мог понять почему.
— Или придумал, что ощущает боль, — предположила Лейша, — задним числом.
— А-а, — протянула Алиса, как будто Лейша исчерпывающе ответила на какой-нибудь вопрос. Джордан увидал в глазах матери больше понимания, чем раньше. И были они такие же черные, как у самого Калвина Хока.
Ранним утром пустыня Нью-Мексико излучала жемчужный свет. Резкие тени, голубые и розовые — кто бы мог подумать, что они бывают такого цвета — ползли, как живые, сквозь обширное пространство. На далеком горизонте виднелся четкий силуэт горы Сангре-де-Кристо.
— Красиво, правда? — спросила Сьюзан Меллинг.
— Никогда не думала, что свет бывает таким, — сказала Лейша.
— Не каждому по душе пустыня. Слишком одиноко, враждебно человеческой жизни.
— Ты ее любишь.
— Да, люблю. Зачем ты здесь, Лейша? От тебя идут резкие порывы очень холодного ветра. Цивилизованный шторм.
Лейша невольно улыбнулась. Сьюзан уже исполнилось семьдесят восемь лет, и тяжелый артрит заставил ее бросить науку. Она переехала в крошечный городишко в пятидесяти милях от Санта-Фе. Лейша терялась в догадках. Ни больницы, ни коллег, очень мало людей, с которыми можно поговорить. Сьюзан жила в саманном доме с толстыми стенами. С крыши, используемой как терраса, открывался захватывающий пейзаж. На глубоких, беленых подоконниках и немногочисленных столах она разместила обломки скал, до блеска отполированных ветром, или вазы с дикими цветами на жестких стеблях, или даже кости животных, выбеленные солнцем до той же сверкающей белизны, что снег на далеких горах. Переступив порог, Лейша ощутила тяжелую неловкость, пока с внезапным облегчением не увидела в кабинете Сьюзан терминал компьютера и медицинские журналы. «Я очень долго работала головой. Теперь на ощупь пробираюсь к остальному», — все, что сказала Сьюзан по поводу своего ухода на пенсию. Лейша умом поняла это высказывание — она считала себя обязанной знакомиться с мистической литературой, — но по-другому понять не смогла. Что именно — остальное? Ей не хотелось расспрашивать Сьюзан из опасения, что это окажется чем-то вроде Близнецовой группы Алисы — чистой воды псевдопсихология. Лейша не вынесла бы, если бы тонкий ум Сьюзан поддался обманчивому утешению дешевыми эффектами.
Теперь Сьюзан сказала:
— Пойдем в дом, Лейша. Я приготовлю чай. Ты еще не доросла до пустыни.
Сидя рядом со Сьюзан на диване, Лейша спросила:
— Ты следишь за периодикой, Сьюзан? Тебе знакомы, например, прошлогодние исследования Гаспара-Тьере?
— Да. — Запавшие, но все еще яркие глаза Сьюзан вспыхнули и погасли. Она перестала красить волосы и заплетала их в седые косы, не уступающие по толщине тем, которые Лейша запомнила с детства. Только кожа стала прозрачной, как яичная скорлупа, и под ней проступили синие жилки. — Я не удалилась от мира, подобно средневековому монаху, Лейша. Я регулярно просматриваю журналы, хотя должна заметить, что давненько не появлялось ничего достойного, не считая работы Гаспара-Тьере.
— Теперь появилось. — Лейша рассказала о Уолкоте, «Самплисе» и краже. Не упомянула только о Дженнифер и Убежище. Сьюзан молча прихлебывала чай.
— Сьюзан?
— Дай взглянуть на записи исследований. — Она резко поставила чашку на стеклянный столик.
Сьюзан долго изучала бумаги. Потом ушла в кабинет проверить какие-то уравнения.
— Используй только не подключенный к линии терминал, — предупредила Лейша, — и сотри программу. Полностью. — Мгновение помедлив, Сьюзан кивнула.
Лейша прошлась по гостиной, разглядывая «куриных богов», камни настолько гладкие, будто пролежали миллион лет на дне океана, камни с неожиданными выступами, похожими на злокачественную опухоль. Она взяла череп какого-то животного и погладила кончиками пальцев кость.
Сьюзан вернулась более спокойная. Похоже, ее критические способности работали на полную мощность.
— Исследования выглядят подлинными на данном этапе разработки. Ты ведь это хотела узнать, да?
— Далеко ли они продвинулись?
— Зависит от недостающего куска. То, что здесь, — новинка, бесспорно, но скорее это случайное ответвление от генеральной линии, если тебе понятна разница.
— Да. Но может ли это служить логической основой для завершающего этапа, который действительно превратит Спящих в Неспящих?
— Не исключено, — сказала Сьюзан. — Он создал несколько неортодоксальных посылок на основании работы Гаспара-Тьере, но, насколько я могу судить на основании этих записей… да. Да, это возможно.
Сьюзан опустилась на диван и закрыла лицо руками.
— Какие из дополнительных эффектов могли бы…
— Ты хочешь спросить, смогут ли Спящие, став Неспящими, не стареть, как все вы? Боже мой, я не знаю. Биохимия все еще так туманна. — Сьюзан опустила руки и невесело улыбнулась. — Вы, Неспящие, не снабжаете нас материалом для исследований. Вы слишком редко умираете.
— Извини, — сухо сказала Лейша. — У нас слишком напряженное расписание.
— Лейша, — неуверенно спросила Сьюзан, — что теперь будет?
— Кроме борьбы внутри «Самплис»? Мы подадим заявку на патент от имени Уолкота. Вообще-то я уже начала эту работу, чтобы никто нас не опередил. Потом, после того как Уолкот и Херлингер… Да, это тоже проблема.
— Какая проблема?
— Уолкот и Херлингер. Я подозреваю, что Херлингер проделал большую часть работы, а Уолкот не захочет делить с ним успех. Уолкот — этакий смирный драчун. Идет по жизни рассеянно, но стоит его разозлить, и он взвоет и пустит в ход зубы.
— Знаю я этот тип, — сказала Сьюзан. — Твой отец был совсем другим.
Сьюзан редко говорила о Роджере Кэмдене. Она взяла в руки тот самый череп, который недавно рассматривала Лейша.
— Знаешь что-нибудь о Джорджии О’Киффе?
— Художница девятнадцатого века?
— Двадцатого. Она много раз рисовала такие черепа. И пустыню. — Сьюзан вдруг уронила череп, он со стуком покатился по каменному полу. — Лейша, роди наконец ребенка, о котором вы с Кевином вечно говорите. Нет никакой гарантии, что у тебя никогда не наступит менопауза. Даже фаллопиевы трубы, которые, по-видимому, не стареют, не могут вырабатывать новые гаметы. Твоим яйцеклеткам сорок три года.
— Сьюзан, ты жалеешь…
— Нет, — резко произнесла Сьюзан. — У меня есть вы с Алисой. Биологические дочери не имели бы для меня большего значения. Но кто есть у тебя, Лейша? Кевин…
Лейша быстро сказала:
— У нас с Кевином все прекрасно.
Сьюзан взглянула на нее нежно, но скептически, и Лейше пришлось повторить:
— У нас все прекрасно, Сьюзан. Нам очень хорошо работается вместе. В конце концов, это самое главное.
Но Сьюзан продолжала смотреть с той же нежностью и сомнением. Бумаги Адама Уолкота чуть подрагивали в ее изуродованных артритом руках.
Дело «Симпсон против «Офшорного рыболовства» оказалось непростым. Клиент Лейши, Джеймс Симпсон, Неспящий-рыбак, обвинял конкурирующую фирму в намеренном нарушении схемы миграции рыбы в озере Мичиган посредством незаконного использования ретровирусов. Конкурирующая компания принадлежала Спящим. Дело требовало юридической интерпретации Акта Кантона-Фенвика. Лейша должна была явиться в суд к десяти утра, поэтому встречу в «Самплис» она попросила назначить на семь.
— Маловероятно, что кто-нибудь появится там в такую рань, — проворчал Уолкот, — в том числе и я.
Лейша пристально посмотрела в худое лицо на экране видеофона, дивясь неповоротливости и мелочности ума, которому предстояло переделать мир. Был ли Ньютон таким? А Эйнштейн? Каллингвуд? Пожалуй. Эйнштейн никак не мог запомнить название железнодорожной станции, возле которой жил; Каллингвуд, гений практического использования И-энергии, постоянно терял туфли и месяцами не менял простыни. Уолкот — типичный, хотя и редко встречающийся вид. Иногда Лейше казалось, что процесс интеллектуального созревания заключается в открытии того факта, что редкие и даже уникальные случаи — всего лишь члены изредка встречающихся рядов. Она позвонила в «Самплис» и настояла на встрече в семь утра.
Директор Лоренс Ли оказался загорелым, интересным мужчиной. Головная повязка итальянского шелка, однако, не слишком соответствовала его возрасту. Дружелюбием, как и предсказывал Уолкот, от него и не пахло.
— Наши исследования, какие бы они ни были, принадлежат НАМ, черт побери! Эти два… ИССЛЕДОВАТЕЛЯ работают на меня, и не советую всяким там шустрым адвокатам забывать об этом!
Лейша была единственным «шустрым адвокатом» в поле зрения. Юрисконсульт фирмы «Самплис», Арнольд Сили, агрессивный человек с тяжелым взглядом, был для Лейши легкой добычей. Она перегнулась через стол.
— Я не жалуюсь на память, мистер Ли. По делам о научных разработках, особенно имеющих коммерческое применение, существуют прецеденты. Доктор Уолкот не входит в ту же категорию работников, что и плотник, ремонтирующий ваше крыльцо. В контракте, подписанном доктором Уолкотом с «Самплис» при приеме на работу, также есть неясности. Полагаю, у вас есть экземпляр этого документа, мистер Сили?
— Ах, нет… подождите…
— Почему же? — резко бросил ему Ли. — Где он? Что там сказано?
— Мне нужно проверить…
Лейшу захлестнула досада — как всегда, когда она сталкивалась с некомпетентностью. Она сдержалась; дело слишком важное, чтобы ставить его под угрозу несвоевременной демонстрацией своих эмоций или своего плохого настроения. Ли, Сили и Уолкот, держащие в своих неумелых руках восемь дополнительных часов в день для сотен тысяч людей, листали электронные записные книжки в поисках контракта.
— Нашли? — резко спросила Лейша. — Хорошо, второй абзац, третья строчка…
Она объяснила им неудачно сформулированные положения контракта, рассказала в качестве примера о постановлении суда по делу «Боинг против Фейна». Сили шарил тяжелым взглядом по экрану, барабаня пальцами по столу. Ли кипел. На губах Уолкота играла хитрая улыбочка. Только Херлингер, двадцатипятилетний ассистент, слушал с пониманием. Плотный и уже лысеющий ученый, Херлингер был бы похож на головореза, если бы от него не исходило какое-то горькое достоинство, стоически переносимое разочарование. Это не вязалось ни с его молодостью, ни с колючей эксцентричностью якобы гениального Уолкота. Совместная работа этих людей представлялась ей маловероятной.
— …я предлагаю уладить дело с патентами, не доводя до суда.
Сили быстро спросил:
— На каких условиях? Процент или фиксированная сумма?
Лейша сохраняла бесстрастность.
— Нам предстоит выработать эти условия, мистер Сили.
— Если вы собираетесь выманить у меня то, что принадлежит фирме… — Ли почти сорвался на крик.
Сили спокойно обернулся к нему:
— В вопросе о том, кому именно принадлежит фирма, акционеры могут не согласиться с вами.
В число «акционеров» входило Убежище, хотя Ли мог и не знать, что Лейше это известно. И Лейша, и Сили ждали, поймет ли Ли ситуацию. До него наконец дошло. Он метнул в Лейшу высокомерный, но испуганный взгляд. Давненько она не встречала таких противных типов!
— Может быть, — сказал Ли, — мы могли бы поговорить об урегулировании. На моих условиях.
— Прекрасно, — Лейша поняла, что дожала его.
Уолкот проводил Лейшу и ее телохранителя к машине.
— Они согласятся?
— Похоже, — ответила Лейша. — У вас любопытные коллеги, доктор.
Он настороженно смотрел на нее.
— Директор забывает, что руководит компанией, которая служит обществу; адвокат не в состоянии составить приличный контракт о найме, а ваш ассистент, работающий над генетикой Неспящих, уезжает на скутере фабрики «Мы спим».
Уолкот небрежно махнул рукой:
— Он еще молод. Не хватает денег на машину. И разумеется, если наши результаты подтвердятся, движение «Мы спим» исчезнет само собой. Никому не придется спать.
— Кроме тех, у кого не хватит денег на операцию. Или на машину.
— Вам больше пристало агитировать за другую сторону, мисс Кэмден, — усмехнулся Уолкот. — За экономическую элиту. В конце концов очень немногие могут позволить себе иметь неспящих детей.
— Я не агитирую, доктор Уолкот. Просто уточняю. — Чем-то неуловимым он напоминал Ли.
Уолкот махнул рукой:
— Наверное, вы иначе не можете. Раз уж вы адвокат…
Она так хлопнула дверцей машины, что телохранитель подпрыгнул.
Лейша опоздала в суд. Судья уже с раздражением оглядывался по сторонам.
— Мисс Кэмден?
— Прошу прощения. Ваша честь. К сожалению, меня задержали дольше, чем…
— Впредь не задерживайтесь, адвокат.
— Хорошо, Ваша честь.
Зал был почти пуст, хотя дело предстояло весьма интересное. Пути миграции рыбы не слишком привлекают прессу. Кроме представителей обеих сторон и юристов Лейша заметила какого-то репортера, работников федеральной службы охраны окружающей среды и аналогичной службы штата, трех юношей-студентов, то ли правоведов, то ли экологов, одного отставного судью и трех свидетелей.
И Ричарда Келлера, которого она пригласила в качестве эксперта. Но его выступление состоится только завтра.
Он сидел сзади, прямой, словно аршин проглотил, в окружении четырех телохранителей. Наверное, так бывает, когда живешь в Убежище безвылазно — остальной мир начинает казаться гораздо опаснее, чем в действительности. Ричард поймал ее взгляд. Лейша почувствовала холодок в груди.
— Если вы наконец готовы начать, адвокат…
— Да, Ваша честь. Я вызываю для дачи показаний Карла Тремолиа.
Тремолиа, свидетель противной стороны, зашагал по проходу. Клиент Лейши прищурился. У рыбака на лацкане красовалась электронная булавка с эмблемой «Мы спим». В дверях возникла какая-то возня: кто-то тихо, но настойчиво убеждал в чем-то помощника шерифа.
— Ваша честь, я прошу суд обязать свидетеля снять булавку с лацкана, — сказала Лейша. — Учитывая обстоятельства дела, выражение политических взглядов свидетеля устно или посредством украшения является проявлением предубежденности.
Судья сказал:
— Снимите булавку.
— Вы можете заставить меня снять булавку, но не можете заставить покупать что-либо у Неспящих!
— Вычеркните это, — сказал судья. — Мистер Тремолиа, если вы будете высказываться, когда вас не спрашивают, я привлеку вас за неуважение… Что там такое, шериф?
— Прошу прощения, Ваша честь. Срочная записка для мисс Кэмден.
Он протянул Лейше полоску бумаги. «Немедленно позвони в контору Кевина Бейкера».
— Ваша честь…
Судья вздохнул:
— Идите, идите.
В коридоре она достала из портфеля интерком. Встревоженное лицо Кевина появилось на миниатюрном экране.
— Лейша. Я насчет Уолкота…
— Линия не защищена, Кевин…
— Не имеет значения, все уже известно. Черт, через несколько часов весь мир будет знать. Уолкот не может запатентовать свое изобретение.
— Почему? «Самплис»…
— Забудь о «Самплис». Заявка на патент подана два месяца назад. Комар носа не подточит. От имени «Убежища инкорпорейтед»… Лейша?
— Я здесь, — произнесла она онемевшими губами. Кевин всегда утверждал, что фальсифицировать правительственную патентную документацию невозможно.
— Это еще не все, Лейша. Тимоти Херлингер мертв.
— Боже! Полчаса назад он уехал на скутере!
— Его сбила машина. Защитные экраны на скутере не сработали. Полицейский случайно оказался там несколько минут спустя, связался с медицинской информационной службой, и я, конечно, слежу за всеми сетями, чтобы выяснить ключевые имена.
— Кто его сбил? — голос Лейши дрожал.
— Какая-то Стейси Хилман, из Баррингтона. Мои ребята сейчас проверяют ее. Но с виду все, как несчастный случай.
— Защитные экраны скутера — это И-энергетические конусы. Они не ломаются; это одно из основных требований при продаже. Они просто не могут выйти из строя. Даже на убогом суденышке фабрики «Мы спим».
Кевин присвистнул:
— Он ехал на скутере «Мы спим»?
Лейша закрыла глаза:
— Кевин, пошли телохранителей к Уолкоту. Самых лучших, нет — своих собственных. Полчаса назад он был в «Самплисе». Пусть его проводят в нашу квартиру. Или контора надежнее?
— Надежнее.
— Я смогу уйти из суда самое раннее в два. И просить отложить рассмотрение уже нельзя. — Она уже откладывала это дело ради поездки в Миссисипи и в Убежище. Дважды — ради Убежища.
— Работай спокойно, — сказал Кевин. — Я позабочусь об Уолкоте.
Лейша открыла глаза. Стоящий у двери в зал помощник шерифа не сводил с нее взгляда. Ей всегда нравился этот добрый старик, любивший показывать слишком дорогие для него голографические снимки внуков. В противоположном конце коридора стоял в напряженной позе Ричард Келлер и ждал ее. Он знал, почему звонит Кевин. Она могла в этом поклясться.
Лейша пошла просить судью о переносе слушания.
Лейша провела Ричарда в свою контору, находившуюся в квартале от суда, держась подчеркнуто отстранение и даже не глядя на него. В кабинете она сделала окно непроницаемо черным. Лепестки экзотических пассифлор, оранжевых и огненных орхидей тут же начали закрываться.
— Рассказывай, — тихо произнесла она.
Ричард смотрел на засыпающие цветы.
— Их выращивал твой отец.
Этот тон ей хорошо знаком, она слышала его в полиции, в комнатах для допросов, в тюрьмах, в суде. Так говорят люди, которым нечего терять. В этом была определенная свобода, и Лейше в подобных ситуациях всегда хотелось спрятать глаза. Сейчас она смотрела на него в упор.
— Рассказывай, Ричард.
— Убежище выкрало записи Уолкота. Существует целая сеть: специалисты высочайшего класса плюс пятая колонна Спящих. Дженнифер создавала ее годами. Вот они-то все и проделали: и в «Самплис», и в Первом национальном.
Ничего нового. То же самое Ричард говорил ей в Убежище, в присутствии Дженнифер.
— Слушай внимательно, Ричард. Перед тобой адвокат Уолкота, и каждое твое слово на вес золота. Невозможность вызвать в свидетели супруга не распространяется на то, что Дженнифер говорила тебе в присутствии третьих лиц, например, на Совете Убежища — статья 861 Кодекса Соединенных Штатов. От тебя могут потребовать повторить то, что ты скажешь сейчас, под присягой. Понимаешь?
Он улыбнулся почти снисходительно. Интонация осталась той же.
— Конечно. Поэтому я здесь. Запиши все, если хочешь.
— Уже пишу. Продолжай.
— Убежище изменило патентные заявки, и электронные, и в распечатках. Даты тщательно подобраны — все бумажные заявки в Вашингтоне имеют штамп «Получено», но ни одна еще не прошла стадию рассмотрения, после которой появляются подписи высокопоставленных чиновников или отпечатки их пальцев. Именно об этом рассказал тебе Кевин, правда?
— Он сомневается, что кто-то смог бы проникнуть в федеральную систему — даже его люди.
— А! Но он бы пытался проделать это извне…
— У тебя есть доказательства? Имена, даты, названные в присутствии свидетелей, во время беседы, которая состоялась бы, даже если бы вы с Дженнифер не были мужем и женой?
— Да.
— У тебя есть письменные доказательства?
Ричард слегка улыбнулся:
— Нет.
Лейша взорвалась:
— Почему, Ричард? Бог судья Дженнифер. Но ты? Почему ты это сделал?
— Может ли кто-нибудь в двух словах ответить на подобный вопрос? Это же целая жизнь! Переселиться в Убежище, жениться на Дженнифер, родить детей… — Он встал, подошел к цветам. То, как он ощупывал шероховатые листья, заставило Лейшу подняться и пойти за ним.
— Зачем же ты мне сейчас все рассказываешь?
— У меня нет другого способа остановить Дженнифер. — Он невидящими глазами посмотрел на Лейшу. — Ради нее самой. Никто в Убежище уже не может с ней справиться — дьявол, они ее поощряют! Особенно Касси Блументаль и Уилл Сандалерос. Мои малыши… Обвинение в краже авторских прав по крайней мере отпугнет некоторых ее партнеров вне Убежища. Это страшные люди, Лейша, и я не хочу, чтобы она якшалась с ними. Я знаю, что даже при наличии моих показаний тебе нечего предъявить в суде, и скорее всего дело закроют за неимением доказательств, — неужели ты думаешь, что я своими руками отдал бы ее на растерзание? Я очень тщательно изучил дела «Уэйд против Тремонта» и «Джастроу против Соединенных Штатов». Я просто хочу, чтобы Дженни пресекли. Мои дети… ненависть к Спящим, которую им прививают, привычка делать все — все, что угодно, Лейша, — во имя самозащиты… Это пугает меня. Тони задумывал все по-другому!
Впервые за эти долгие годы Лейша и Ричард заговорили о намерениях Тони Индивино.
— Тони был не прав, — чуть спокойнее сказал Ричард. — И я тоже. Прожив десятки лет с другими Неспящими, отгородившись от остального мира, становишься другим человеком. Мои малыши…
— В каком смысле?
Но Ричард только покачал головой:
— Что теперь будет, Лейша? Ты передашь дело генеральному прокурору и он вынесет обвинение? В краже интеллектуальной собственности и подделке
правительственных документов?
— Нет. В убийстве.
Его глаза широко раскрылись. Лейша готова была поклясться жизнью, что он ничего не знал о гибели Тимоти Херлингера. Однако неделю назад она также была уверена, что Ричард ничего не знал о похищении.
— В убийстве?
— Тимоти Херлингер погиб час назад. При подозрительных обстоятельствах.
— И ты думаешь…
Лейша думала быстрее, чем он. Увидев, что он все понял, она отступила.
— Ты собираешься обвинить Дженнифер в убийстве. И заставить меня давать против нее показания. Из-за того, что я здесь сказал.
— Да.
— Никто в Убежище не планировал убийства! — Он крепко сжал ее руку. — Лейша, никто в Убежище… даже Дженнифер…
Самым ужасным было то, что он колебался. Ричард отнюдь не убежден, что его жена не способна на политическое убийство. Лейша спокойно смотрела на него. Она должна выслушать все. До конца. Потому что должна знать.
Но слушать было нечего. Ричард сжал ладонь, смяв цветок, который он все еще держал в руке. Он рассмеялся. Непрерывный резкий хохот продолжался, пока Лейша не открыла дверь кабинета и не попросила секретаря соединить ее с прокурором округа.
Глава 11
Камера из мыльного камня. Пять шагов вдоль, шесть поперек. Встроенная платформа для постели, два многоразовых одеяла, подушка, раковина, стул, унитаз. Окна не было. Терминала тоже. Уилл Сандалерос, адвокат заключенной, заявил протест: все камеры, кроме изолятора, оборудованы каким — либо вмонтированным в стену простым терминалом из небьющегося сплава. Его клиентке не запрещен доступ к программам новостей, библиотекам, ей можно получать письма, отправленные по почте. Начальник тюрьмы проигнорировал требование; не доверит он Неспящей терминал. Он запретил также общие прогулки, прием пищи с другими заключенными, не допускал в камеру посетителей, не исключая Сандалероса. Двадцать лет назад, заведуя тюрьмой в графстве Каттарогус, он потерял заключенного — Неспящего из Убежища убили прямо в остроге. Он не позволит этому повториться.
Дженнифер Шарафи велела адвокату прекратить протесты.
В первый день она внимательно обследовала все углы своей камеры. Юго-восточный был отведен для молитвы. Смежив веки, она представила восходящее солнце; через несколько дней закрывать глаза уже не было нужды. Солнце, вызванное силой воли и верой, было при ней.
В северо-восточном углу разместился умывальник. Она мылась с ног до головы дважды в день, стирала свой аббай, не доверяя тюремной прачечной. Камеры внутреннего наблюдения так же мало мешали, как каменные стены для лицезрения светила. Смысл имели только ее поступки, а не то, что думали о ней недочеловеки. Уже одно их фискальство позволяло с ними не считаться.
Два оставшихся угла занимала койка. Она так и не притронулась к постели, превратив кровать в учебную площадку. Она сидела на краю, выпрямив спину, в мокрой одежде. Когда по ее требованию, нерегулярно и с большими перерывами приносили бумажные распечатки, она разрешала себе просмотреть каждую газету, каждую юридическую книгу, каждый библиотечный лист. Когда читать было нечего, она разрабатывала подробные сценарии вселенского развития событий. Она представляла, как пойдет ее дело. Раздумывала над исследованиями Уолкота. Прогнозировала поведение Лейши Кэмден. Строила планы экономической самостоятельности каждого подразделения, каждой организации Убежища, перебирала личные и профессиональные отношения его обитателей. Вариантов было много; она изучала их до тех пор, пока, закрыв глаза, не увидела огромное раскидистое дерево ветвь за ветвью. Если из газет или от Сандалероса поступали новости, она мысленно подправляла соответствующие побеги, сопровождая каждое свое решение цитатой из Корана. Когда гигантская структура приняла законченный вид, Дженнифер открыла глаза и научилась видеть ее в трех измерениях, заполняя тесную камеру.
— Она все время сидит, уставившись перед собой, — докладывала надзирательница окружному прокурору. — Иногда с открытыми глазами, иногда с закрытыми. Почти не шевелится.
— Может, это кататония и нужно вызвать врача?
Надзирательница покачала головой:
— Откуда мне знать, что ей нужно!
По средам и воскресеньям пускали посетителей, но она принимала только Уилла Сандалероса. Адвокат приходил в пустую галерею для свиданий, где они, разделенные толстым плексигласом, разговаривали в окружении панелей наблюдения.
— Дженнифер, суд присяжных вернул обвинительное заключение на доработку.
— Ясно, — отозвалась Дженнифер. — Они назначили дату слушания?
— Да. Восьмое декабря. Освободить под залог опять отказали.
— Ясно, — не удивилась Дженнифер. Освобождение ее под залог в структуре не просматривалось — Лейша Кэмден давала показания перед присяжными. Она добавила утвердительно:
— Да. Свидетельские показания переданы председателю; я попытаюсь достать для вас распечатку.
— Мне уже два дня ничего не приносят.
— Я снова заявлю протест. В газетах все то же самое. Нет смысла читать.
— Нет, есть, — ответила Дженнифер.
Газетная истерия была ей необходима для укрепления веры, как сказано в Коране «напоминание верующим». «Неспящие убивают, чтобы править миром!», «Сначала деньги — теперь кровь?», «Заговор тайного картеля Неспящих в целях уничтожения Соединенных Штатов посредством убийства!», «Отступник Неспящих раскрывает число жертв мафии из Убежища», «Местная банда забила до смерти подростка: «Он был Неспящим».
— Я так и подумал, что они понадобятся, — сказал Сандалерос. Ему было двадцать пять, с четырехлетнего возраста он рос в Убежище. Родители добровольно отдали его на воспитание, разочаровавшись в ребенке с генетическими изменениями. Окончив юридический колледж в Гарварде, Сандалерос открыл контору в Убежище, неохотно покидая его только для встреч с клиентами и судебных заседаний. Родителей он почти не помнил.
— Еще одно, — произнес Сандалерос. — Дети просили передать кое-что.
Дженнифер сидела очень прямо. Каждый раз это было самое трудное. Именно для этого она дрессировала себя день за днем, сидя на краешке твердой металлической койки, выпрямив спину, спокойно заставляя себя погружаться в составление планов.
— Я слушаю.
— Наджла закончила составление программы номер три по физике. Рики нашел новые пути миграции рыбы на основании последнихданных по Гольфстриму и теперь наносит их на карту поверх разработанной отцом глобальной схемы.
Рики почти всегда умел упомянуть об отце; Наджла никогда. Дженнифер заставила Сандалероса рассказать детям, что их отец будет выступать против матери на суде. В этом мире потомкам Неспящих нельзя оставаться в блаженном неведении.
— Спасибо, — сдержанно поблагодарила Дженнифер. — Теперь мне хотелось бы знать, как мы построим защиту.
Позже, когда Сандалерос ушел, она долго сидела на койке, мысленно выращивая трехмерное древо решений.
— Ты действительно так решила? — Хорошенькое лицо Стеллы на экране интеркома выглядело напряженным и холодным. — Ты собираешься выступать против одной из нас?
— Стелла, — сказала Лейша. — Это необходимо.
— Почему?
— Потому что она не права. И потому что…
— Нет ничего плохого в том, чтобы заботиться о своих, даже нарушая закон! Именно ты научила меня этому — ты и Алиса!
— Это не одно и то же. — Лейша старалась держать себя в руках. За спиной Стеллы виднелись генемодные пальмы с длинными голубыми листьями. Что Стелла делает в Калифорнии? Ни один уличный аппарат не защищен как следует. — Дженнифер приносит неприятности всем — и Спящим и Неспящим…
— Только не мне. Это ты причиняешь вред, разрушая единственную семью, которая оставалась у нас. Мы не такие счастливчики, как ты, Лейша!
— Я… — начала было Лейша, но Стелла уже отключилась.
В библиотеке Лейши с Кевином Адам Уолкот рассеянно разглядывал ряды книг по юриспруденции, голографический портрет Кенцо Иагаи, скульптуру Монди Растелла. Лейша видела, как Уолкот поджал ногу, запустил руки в волосы, забавно передернул тощими плечами и опустил ногу на пол. Чудак — иначе и не назовешь. Самый странный из всех ее клиентов. Иногда она даже не знала, понимает ли он то, что она пытается до него донести.
— Доктор, вы все еще можете оспорить выдачу патентов, привлечь к суду и «Самплис», и Убежище, причем одновременно с рассмотрением дела по обвинению Шарафи в убийстве. — Ей удалось твердо выговорить эти слова. Иногда, в вынужденной изоляции своей квартиры, она практиковалась произносить их вслух: дело по обвинению Шарафи в убийстве.
— Значит, вы уже не будете моим адвокатом, — с раздражением сказал он, — вы меня бросаете.
Лейша терпеливо начала все сначала:
— Моей жизни серьезно угрожали. Охранники, мимо которых вы прошли в вестибюле, в лифте, и те, на крыше, — это федеральные агенты. Меня держат под домашним «арестом» до суда, потому что здесь безопаснее, чем где бы то ни было. Но я не могу выступить по делу о ваших патентах. А тянуть вам нельзя. В ваших интересах найти другого адвоката. Я составила список, из которого вы можете выбрать.
Лейша протянула распечатку. Уолкот даже не взглянул на нее.
— Это несправедливо! — напористо сказал он.
— Что?
— Человек готовится совершить генетическую революцию, вкладывает всю душу, все силы — и все это ради вонючей мелкой компании, не способной разглядеть гения, даже споткнувшись о него… Мне обещали, мисс Кэмден!
Она поневоле прислушалась. Поведение этого маленького человечка почему-то пугало.
— Что вам обещали, доктор?
— Признание! Славу! Внимание, которое в наше время достается только Неспящим! — Он широко развел руки, встал на цыпочки, его голос поднялся до визга. — Мне обещали!
Тут до него, по-видимому, дошло, что Лейша немало удивлена. Он опустил руки и улыбнулся настолько неискренне, что волосы зашевелились у нее на затылке. Трудно было представить, чтобы директор «Самплис» давал подобные обещания. Что-то здесь нечисто.
— Кто вам такое посулил, доктор Уолкот?
— А, ладно, — небрежно бросил он, избегая ее взгляда, — несбывшиеся мечты молодости.
Она сказала грубее, чем хотела:
— Каждый проходит через это, доктор Уолкот. Рушатся и более достойные мечты, чем о славе.
Он застыл, уставившись на портрет Иагаи, потом задумчиво почесал правое ухо.
— Возьмите другого адвоката, доктор Уолкот, — напомнила Лейша.
— Хорошо, — ответил он с отсутствующим видом. — Я так и сделаю.
Спасибо. До свидания.
Лейша долго размышляла, почему Уолкот так беспокоит ее. Может быть, ее разочаровала неприкрытая глупость талантливого человека? Типичное американское заблуждение: уж если ты профессионал, значит, и личные качества, и здравый смысл полагаются тебе автоматически. Миф не выдержал проверки историей: примеров тому предостаточно. Меланхолия Линкольна, неистовый характер Микеланджело, мания величия Ньютона. Идеал, конечно, Кенцо Иагаи, но кто сказал, что Иагаи — это правило, а не исключение? Почему она ожидает той же логики и дисциплины от Уолкота? Или от Ричарда, который нашел в себе силы остановить разрушительную деятельность жены, но теперь сидит в оцепенении целыми днями, не имея воли ни есть, ни мыться, ни разговаривать? Или от Дженнифер, которая направила свой блестящий ум на безудержное стремление к глобальному контролю?
А может, Лейша глупа, навязывая людям стереотипы поведения?
Она поднялась с дивана и побрела по квартире. Все терминалы были выключены; два дня назад она почувствовала, что больше не вынесет истеричных газетчиков. Окна затемнены, чтобы не слышать перебранок, то и дело вспыхивающих между полицейскими и группами демонстрантов. «Убивайте Неспящих, пока они не убили нас!» — кричал электронный транспарант с одной стороны, а в ответ раздавалось: «Заставьте Убежище поделиться патентами! Они — не боги!» Время от времени группки принимались драться друг с другом. И вчера, и позавчера Кевину приходилось бежать к дому между шеренгами телохранителей, полицейских и вопящих пикетчиков, а автоматические камеры сновали в нескольких дюймах от его лица, ведя топографическую съемку крупным планом.
Сегодня он опаздывал. Лейша поймала себя на том, что то и дело поглядывает на часы. Впервые в жизни она тяготилась одиночеством. Оставалась ли она одна когда-либо раньше? Вначале были папа с Алисой, потом Ричард с Кэрол, Жанин, Тони… Стюарт, и снова Ричард, а затем — Кевин. И всегда, всегда был закон. Его можно было изучать, подвергать сомнению, применять. Он позволял людям с совершенно различными убеждениями, способностями и целями жить бок о бок, не скатываясь в варварство. А у Кевина имелось свое кредо: социум, считал он, построен не на общей культуре, или романтическом понятии семьи, и даже не на неизбежности технического прогресса, а на фундаменте двойной прочности согласованных систем права и экономики. Только на них зиждется личная и общественная безопасность. Деньги и закон. Кевин понимал это, а Ричард никогда. Вот потому она с Кевином.
Где же он?
Терминал в библиотеке вызвонил секретный код личных звонков. Лейша замерла. Демонстранты, фанатики движения «Мы спим», само Убежище — столько врагов, даже если не считать их связи с ней… Она кинулась в библиотеку.
Звонил Кевин.
— Лейша, милая… Извини, что не позвонил раньше. Я пытался, но… — голос замер, совсем не характерно для Кевина. На экране линия его подбородка казалась чуть расплывшейся. Он прятал глаза. — Лейша, я не вернусь домой. Мы сейчас ведем очень важные переговоры по контракту Стейглица. Возможно, придется срочно вылететь в Аргентину, в их дочернюю компанию. Если эти сумасшедшие заблокируют посадочную площадку на крыше, мне придется брать дом штурмом… Я не могу так рисковать. — Спустя секунду он добавил: — Прости.
Она ничего не ответила.
— Я останусь здесь, в конторе. Может быть… черт, без всяких «может быть», когда контракт Стейглица будет подписан и суд завершится, тогда я вернусь домой.
— Конечно, Кев, — ответила Лейша. — Конечно.
— Я знал, что ты поймешь, дорогая.
— Да, — сказала Лейша. — Да. Я тебя понимаю.
— Лейша…
— До свидания, Кевин.
На кухне она сделала себе сандвич, гадая, перезвонит ли он. Не перезвонил. Лейша выбросила сандвич в мусоропровод и вернулась в библиотеку. Голографическое изображение Кенцо Иагаи изменилось. Японец сосредоточенно склонился над моделью И-энергетического конуса. Рукава белого лабораторного халата закатаны выше локтей.
Лейша села на простой деревянный стул и обхватила колени руками, тотчас вспомнив о Ричарде. Она подошла к окну, переключив его на прозрачность, и посмотрела на улицу с высоты восемнадцатого этажа, пока вдруг возникшее среди крошечных демонстрантов волнение не навело на мысль, что кто-то разглядел ее в бинокль. Она снова затемнила окна, вернулась к стулу и села, выпрямив спину.
Лейша потеряла счет времени. Ей вспомнился случай тридцатилетней давности. Однажды они со Стюартом пошли погулять вдоль реки Чарлз. Дул резкий, холодный ветер, и они хохоча бежали ему навстречу, а потом, не обращая внимания на погоду, сидели на берегу реки и целовались. Вдруг, ковыляя по увядшей траве, к ним подошел член секты калнапов (калек-напоминателей). Калнапы уродовали свое тело, чтобы напомнить миру о страданиях в странах, где царит тирания, и просили милостыню для уничтожения мук на всей земле. Этот отхватил себе три пальца на руке и половину левой ступни. На изуродованной кисти было вытатуировано «Египет», на голой синей ноге — «Монголия», а на покрытом уродливыми шрамами лице — «Чили».
Он протянул свою чашку Лейше и Стюарту. Лейша, преисполненная знакомого стыдливого отвращения, опустила стодолларовую бумажку. «Половина для Чили, половина для Монголии», — прокаркал он; его голосовые связки тоже были изувечены в назидание. Он бросил на Лейшу такой чистый, радостный взгляд, что она отвела глаза и крепко вцепилась в ледяную траву. Стюарт обнял ее и пробормотал на ухо:
— Он счастлив, Лейша. Счастлив. Он собирает подаяние для страдающих всей планеты. Он выбрал для себя дело и не обращает внимания на свои увечья.
Глава 12
Ярмарка на набережной к Восьми часам вечера была в полном разгаре. Миссисипи, бесшумная и темная, скользила внизу, под стеной из мыльного камня. Невидимый купол И-поля, диаметром с добрый стадион, накрывал излучину реки, сотню ярдов широкой набережной и полукруг жесткой травы между фабрикой скутеров и рекой. Из дальних кустов иногда доносились хихиканье и шумная возня.
Вокруг киосков с закусками, топографических будок и лотерейных терминалов толпились люди. Движение «Мы спим» частично субсидировало крупные выигрыши. Шумный оркестр, название которого Джордан позабыл, разрывал ночь танцевальной музыкой. Каждые тридцать секунд трехмерная эмблема «Мы спим» вспыхивала шестифутовыми буквами над головами кружащихся пар. За рекой целомудренно сияли огни «Самсунг-Крайслера», слегка размытые краями И-купола.
— Твоей тете Лейше следовало бы родиться в восемнадцатом веке, — заметил Хок. — Съешь мороженого, Джорди.
— Не стоит. — Джордану не хотелось обсуждать с Хоком Лейшу. Он пытался увлечь их к танцплощадке, где музыка заглушала голоса.
Но Хок гнул свое.
— Это мороженое из натуральной земляники сделано по последнему биопатенту «Генефреш Фармз». Два рожка, пожалуйста.
— Я, правда, не хочу…
— Ну и как тебе, Джорди? Ты бы догадался, что это соя? В прошлом квартале получили 17 процентов прибыли.
— Потрясающе, — кисло сказал Джордан. Мороженое вопреки ожиданиям оказалось превосходным.
По насмешливым взглядам Хока Джордан догадывался, что один из учредителей «Мы спим» вот-вот сделает «Генефреш Фармз» предложение. Ярмарка на набережной и была устроена в честь компаний, которые стали или станут новыми ячейками в революции, вынашиваемой «Мы спим».
Движение процветало. С появлением первых сообщений о деле Шарафи средняя прибыль подскочила до 74 процентов. Истерия в обществе породила миллионы новых последователей. «Так мы и знали!» — кричали члены движения «Мы спим». «Неспящие нас боятся! Они пытаются контролировать нас с помощью убийств!»
На фабрике скутеров выпуск продукции подскочил вдвое. Хок повсюду развешивал графики роста производства, щедро раздавал свои загадочные улыбки, объявил о ярмарке, «где политики времен моего пра-пра-прадеда устраивали пикники и жарили зубатку».
Калифорниец Джордан не имел представления, кем был его далекий предок, и не знал, что немодифицированная зубатка съедобна. Хок поймал его косой взгляд и рассмеялся:
— Не тот мой родич из племени чероки, Джордан. Этот дед занимал совершенно другое положение в обществе, хоть и не был твоим хозяином жизни.
— Не «моим». Я происхожу не из этого класса, — ответил уязвленный Джордан.
— Конечно, нет, — снова рассмеялся Хок.
И вот теперь Хок как ни в чем не бывало вещал:
— Твоя тетка настоящий анахронизм. Опасно родиться не в свое время.
— Давайте оставим Лейшу в покое, Хок. Ладно?
— Идеалы восемнадцатого века — общественная совесть, рациональное мышление и вера в порядок. С такими взглядами они собирались переделать мир, все эти Локки, Руссо и Франклины, и даже Джейн Остин, а ведь она тоже попала не в свой век. Похоже на Лейшу Кэмден?
— Я же просил…
— Но, конечно, романтики все послали к чертям, и люди никогда больше к этому не возвращались. До тех пор, пока не появились Неспящие. Интересно, а, Джордан? Биологическая новация перевела назад стрелку на шкале социальных ценностей.
Джордан повернулся к Хоку. Над рекой возникла голограмма «Мы спим», задрожала и исчезла во вспышке электронного света.
— Вас и в самом деле не интересуют мои чувства? Прете, как паровой каток. Только ваши слова имеют значение.
Хок насмешливо глядел на юношу.
— Вы взяли меня на работу, чтобы постоянно щелкать по носу, отметать возражения, выставлять меня глупцом и…
— Мне нужно, — тихо перебил его Хок, — заставить тебя рассердиться.
— Заставить…
— Разозлиться. Я хочу, чтобы ты научился отражать нападки, иначе ты никогда не будешь нужен движению. Как ты полагаешь, черт побери, в чем наша цель? Пробудить гнев!
В этом была какая-то фальшь или впечатление портило мороженое, текущее по рукам? Обращается к Джордану со страстной речью, а взгляд сосредоточенно шарит по толпе — зачем? Проверить, слышал ли его кто-нибудь? Только молодая пара, идущая к ним от голографической будки, могла бы их услы…
Миссисипи взорвалась. Вода фонтаном рванула вверх, набережная затряслась и раскололась. Второй взрыв, и голографическая будка разлетелась на куски. Парочку бросило на землю, как кукол. Люди кричали. Под ногами Джордана разверзлась трещина; в следующее мгновение Хок схватил его за руки, толкнув в безопасное место. Падая, Джордан увидел, как над ним вспыхнула и раздулась до чудовищных размеров голограмма. Но почему-то это оказалась не эмблема «Мы спим», а надпись из красных с золотом букв «Самсунг-Крайслер».
Разъяренное правление «Самсунга» отказалось взять на себя ответственность за нападение. Старинная, почтенная фирма; даже рабочие фабрики скутеров не поверили, что «С-К» мог разместить подводные заряды вдоль набережной. Не поверили журналисты, не поверил Совет движения «Мы спим».
— Это ваших рук дело, — сказал Джордан Хоку.
Хок невозмутимо смотрел на него. На столе в пыльной заводской конторе были разложены распечатки из газетного киоска: «За взрывами на ярмарке «Мы спим» стоит Убежище! Неспящие снова прибегли к насилию!» Дешевая бумага скручивалась по краям крошечных пробоев, сделанных принтером киоска, ненадежным изделием производства «Мы спим», сработанным и проданным в Вичита. Громадными пальцами Хок теребил распечатку. Фабрика содрогалась от грохота ручных инструментов и камнедробилок.
— Вы ничем не брезгуете, — продолжал Джордан. — Истерия в печати по поводу убийства Херлингера — вам не важно, правда ли это. Главное — воспользоваться подвернувшейся возможностью в своих целях. Вы не лучше, чем Убежище!
— На ярмарке никто не пострадал, — заметил Хок.
— Но могли пострадать!
— Исключено.
Джордан на секунду замолчал:
— Мороженое таяло у вас в руках. Это и был детонатор, да? Чувствительный к температуре микрочип, прямо под кожей. Чтобы вы могли выбрать момент, когда никто не пострадает.
Хок мягко сказал:
— Ты все еще сердишься, Джордан? Хочешь взглянуть на младенцев, лишенных медицинского обслуживания и проточной воды, потому что по теории иагаизма обеспечение питанием и И-энергией — основное право, а врачей и водопровод изволь приобретать на контрактной основе? Хочешь взглянуть на взрослых, которые не могут найти работу, так как не в состоянии конкурировать с автоматикой в неквалифицированном труде и с генемодами в квалифицированном? На детишек, зараженных глистами, подростков-бандитов, получающих от общества все что угодно, только не настоящую работу? И ты еще сердишься?
— Такие средства никакая цель не оправдывает! — закричал Джордан.
— Черта с два!
— Вы не помогаете беднякам из Спящих, вы просто…
— Вот как? Ты давно говорил с Мейлин? Ее старшую девочку только что приняли в Роботех. И она может заплатить за обучение благодаря тому, что работает у нас.
— Ладно, допустим. Но вы раздуваете ненависть!
— Проснись, Джордан. Любое социальное движение всегда играет на расколе общества. Революция, аболиционизм, профсоюзы, борьба за гражданские права…
— Это не было…
— Данное разделение по крайней мере придумали не мы — это сделали Неспящие. Феминизм, права гомосексуалов, пособие по безработице…
— Прекратите! Оставьте вашу демагогию!
Хок ухмыльнулся:
— Демагогия… Ты уже один из нас. Что сказала бы тетя Лейша, верховная жрица разума?
— Я ухожу, — сказал Джордан.
Хок, казалось, не удивился:
— Хорошо. Но ты вернешься.
Джордан направился к двери.
— Знаешь, почему, Джорди? Потому что если бы у тебя родился ребенок, ты бы сделал его Неспящим. Правда? Но вынести этого ты бы не смог.
Дверь скользнула в сторону.
Хок вдогонку мягко произнес:
— Когда ты все-таки вернешься, я скажу: «Добро пожаловать, Джордан».
Только оказавшись на берегу мирно скользившей реки, Джордан понял, что идти ему никуда не хочется.
Мейлин наблюдала за ним из своей сторожки. На таком расстоянии он не мог разглядеть выражение ее лица. Школа Роботеха. Глисты. Работа.
Джордан повернул назад, к фабрике. Мейлин открыла ему ворота.
На экране интеркома морщинистое лицо Сьюзан Меллинг возникло на фоне лаборатории, плотно заставленной терминалами, пластмассовой посудой и роботами — манипуляторами.
— Сьюзан, ты где? — спросила Лейша.
— В Чикагском меде, — решительно ответила женщина. — Исследовательский сектор предоставил гостевую лабораторию. — Глубокие морщины на лице разгладились от волнения.
— Ты работаешь над…
— Да, — перебила Сьюзан, — над той генетической проблемой, которую мы обсуждали в Нью-Мексико. Медицинский колледж ее засекретил.
Лейша поняла, что интерком не защищен от прослушивания. Она чуть не рассмеялась: что в нынешних обстоятельствах могло служить надежной защитой?
— Мы приступили к исследованиям, прилетел мой выдающийся коллега-китаец и присоединился к нам.
Китаец? Сьюзан выразительно смотрела на нее, и Лейша наконец вспомнила. Интеллект Клода Гаспар-Тьере подвергался генетическим изменениям, и на банкете какого-то международного симпозиума он рассказал Сьюзан, что донором был китаец. Этот факт почему-то импонировал ему. Ученый принялся собирать вазы эпохи Мин и голографические изображения Запретного Города, что, в свою очередь, нравилось Сьюзан.
Гаспар-Тьере мог прилететь из Парижа только в том случае, если Сьюзан убедила его, что открытия Уолкота заслуживают внимания.
— Мы проработали начало проблемы, повторив более ранние исследования в этой области, — решительно продолжала Сьюзан, — а сейчас у нас возникла заминка. Мы будем держать тебя в курсе. Метод мистера Вонга мы применим на конечном этапе, потому что именно в конце возникает наибольший пробел.
Лейша поняла, что Сьюзан упивается не только исследованиями, но и обстановкой псевдосекретности. Кажется, стоит закрыть глаза, она увидит мачеху такой, как сорок лет назад — с разлетающимися косами, полной энергии, ведущей двух девчушек сквозь «игру» контрольных тестов. Внезапная нежность захлестнула Лейшу.
Она решила прервать паузу:
— Начинать с конца? Это почти то же самое, если вместо свидетельских показаний при подготовке процесса использовать приговор.
— Отнюдь, — весело произнесла Сьюзан. — Как твои дела, Лейша?
— Суд на следующей неделе.
— Ричард все еще…
— Без перемен.
— А Кевин…
— Он не вернется.
— Черт с ним, — сказала Сьюзан. Больше всего Лейшу ранило то, что Кевин предал всех Неспящих, а не лично ее. Неужели она больше не способна любить?
— Сьюзан, знаешь, что мне вчера пришло в голову? В целом свете только три человека способны понять, почему я свидетельствую против Неспящих. Ты, Ричард и… папа.
— Верно, — сказала Сьюзан. — Роджер никогда не считал классовую солидарность важнее правды. Он сам себе был классом. Но таких людей гораздо больше, Лейша.
Лейша взглянула на груды распечаток в другом конце комнаты. Теперь она не могла их не читать.
— Не похоже.
— А-а, — протянула Сьюзан. Тот же звук нередко вырывался и у Алисы. — Ты знаешь, что в прошлом году в Соединенных Штатах было официально зарегистрировано всего 142 генетические модификации in vitro для создания неспящих младенцев?
— Так мало?
— А десять лет назад их были тысячи. Даже справедливые, умные люди не хотят, чтобы их дети подвергались дискриминации. Но если исследования твоего Уолкота… — Она замолчала.
— Не моего, — возразила Лейша. — Уж точно не моего.
— А-а, — Сьюзан многозначительно вздохнула.
Глава 13
— Слушается дело «Народ против Дженнифер Фатимы Шарафи». Всем встать. Лейша поднялась со скамьи свидетелей. Сто шестьдесят два человека — присяжные, зрители, пресса, свидетели, адвокаты — встали вместе с ней. Единый организм со ста шестьюдесятью двумя враждующими умами. Поля безопасности накрывали зал суда, здание, весь город Коневанго. Два самых плотных слоя не пропускали передач по интеркому. Пятнадцать лет назад штат Нью-Йорк в очередной раз запретил применение записывающих устройств на судебных заседаниях. Все представители прессы обязаны были зарегистрировать эйдетическую память, акустические и нейронные импланты, или и то и другое. Лейша цинично прикинула, у скольких из них вдобавок есть скрытые генемоды?
Рядом с репортерами сидели голохудожники. Незаметными движениями они лепили голограммы для вечерних новостей.
— Верховный суд графства Каттарогус, штат Нью-Йорк, председатель — достопочтенный судья Даниель Дж. Дипфорд. Боже, храни Соединенные Штаты и их досточтимый суд!
Лейша спросила себя, услышал ли еще кто-нибудь это лихорадочное восклицание.
В первый день выступали свидетели. Две с половиной недели безжалостных допросов понадобилось, чтобы подобрать присяжных. Триста восемьдесят девять отводов — немыслимое число. В окончательный состав суда вошли восемь мужчин и четыре женщины. Белые, черные, цветные. Выпускники колледжей и люди со средним образованием, моложе пятидесяти и старше. Бездетные и доноры яйцеклеток. Работающие и получающие пособие. И ни одного Неспящего.
«Гражданина должен судить суд равных».
— Можете начинать, мистер Хоссак, — обратился судья к прокурору, крупному мужчине с густой седой шевелюрой, обладавшему ценным умением удерживать внимание аудитории своим спокойствием. Лейша знала о Джеффри Хоссаке все. Ему пятьдесят четыре года, на 23 выигранных процесса приходится 9 поражений, чист перед налоговой инспекцией, не получал взысканий от коллегии адвокатов, покупал хлеб только из настоящей пшеницы, был подписчиком двух информационных сетей и канала для интересующихся Гражданской войной. Старшая дочь прокурора отставала по тригонометрии.
И он, и судья Дипфорд имели репутацию честных, справедливых и способных юристов.
Несколько недель назад Лейша размышляла над досье Дипфорда и Хоссака. Вряд ли Убежище могло влиять на выбор судьи или прокурора; власть Неспящих распространялась преимущественно на экономику. Конечно, Убежище могло купить юристов или конгрессменов, но ничто не указывало на продажность Хоссака или Дипфорда.
Что еще важнее, Дипфорд не был Спящим-фанатиком. Он председательствовал на девяти гражданских процессах, где одной из сторон были Неспящие, и каждый раз руководствовался соображениями разума и справедливости.
Хоссак коротко и ясно изложил перед присяжными суть дела: существуют доказательства, что дефлектор И-энергии на скутере доктора Тимоти Херлингера был поврежден намеренно. В дальнейшем свидетели покажут, виновна ли в этом Дженнифер Шарафи.
— Сканер сетчатки глаз, которым оборудован скутер, леди и джентльмены, дал три отпечатка: ребенка соседей, игравшего в то утро на улице, самого доктора Херлингера и взрослой Неспящей. Мы продемонстрируем далее, что эта Неспящая занимает один из самых высоких постов в Убежище. Она контролирует передовую технологию в мире.
Хоссак сделал паузу:
— В гараже «Самплис», рядом с местом, где стоял скутер доктора Херлингера, найден кулон. Его микрочип настолько отличается от известных, что правительственные эксперты все еще не могут продублировать его. Но мы выяснили, что он открывает ворота Убежища. Итак, обвинение докажет, что поломка скутера явилась частью сложного преступного плана, задуманного и осуществленного Убежищем. И единственный человек, который мог разработать этот план, — Дженнифер Шарафи, создатель незаконных властных структур. Внедрение в банковскую систему сейчас расследуется специальным подразделением Департамента юстиции Соединенных Штатов…
— Протестую! — выкрикнул Уилл Сандалерос.
— Мистер Хоссак, — сказал судья, — вы явно вышли за рамки вступительного слова. Не следует отвлекать внимание присяжных параллельным расследованием при рассмотрении данного дела.
Присяжные дружно взглянули на Дженнифер, сидевшую очень прямо в своем белом одеянии за пуленепробиваемым экраном. Слово «властный» висело в воздухе, подобно электрическому заряду. Дженнифер упорно смотрела в одну точку.
— Мисс Шарафи, — продолжал Хоссак, — пыталась всячески помешать исследованиям, которые позволили бы Спящим стать Неспящими, получив все биологические преимущества последних. Убежище не хочет, чтобы мы с вами имели эти привилегии. Дженнифер Шарафи не остановилась даже перед убийством.
Присяжные напряженно слушали с невозмутимым видом.
— Я не знаю, как опровергнуть представленное обвинение, — начал Уилл Сандалерос. Его красивое лицо с резкими чертами казалось растерянным. Ни один Неспящий не мог позволить себе обратиться к присяжным даже с малейшим намеком на вызов. Лейша наклонилась вперед, пристально всматриваясь в Сандалероса. Он выглядел сосредоточенным и энергичным. Компетентным.
— Дело в том, — продолжал Сандалерос, — что Дженнифер Шарафи не виновна в убийстве. У обвинения нет веских доказательств. И я это докажу.
Сандалерос вплотную придвинулся к скамье присяжных, и женщина в первом ряду слегка отпрянула.
— Обвинение, леди и джентльмены, располагает очень прочной паутиной, сотканной из предубеждений, ненависти и инсинуаций с целью опорочить мисс Шарафи, потому что она — Неспящая.
— Протестую! — гневно воскликнул Хоссак. — Перед Законом все равны. При использовании доказательств мы также не делаем различия между Спящими и Неспящими.
Взгляды присутствующих обернулись на судью Дипфорда, который не колебался ни минуты. Очевидно, он заранее продумал этот ход.
— Я разрешаю адвокату продолжать, — тихо произнес он, давая понять своим поступком, что предвзятости на его процессе нет места. Лейша почувствовала, как ее правая рука вонзилась в ладонь левой. Здесь какая-то ловушка…
— Ваша честь… — очень спокойно начал Хоссак.
— Протест отклоняется, мистер Хоссак. Мистер Сандалерос, продолжайте.
— Это суд над Неспящей, — повторил Сандалерос, — именно потому, что она Неспящая…
— Протестую! Подсудимой предъявлено обвинение на основании рассмотренных судом доказательств!
Все посмотрели на Хоссака. Лейша уловила тот момент, когда он осознал, что сыграл на руку Сандалеросу. Независимо от фактов весь зал знал, что Дженнифер Шарафи была признана виновной двадцатью тремя членами большого жюри именно потому, что она Неспящая. Отрицая это, Хоссак выставил себя лгуном или глупцом. Человеком, не желающим признать уродливую действительность. Человеком, чьи слова должно подвергать сомнению.
Лейша подумала, что на обостренном чувстве справедливости Хоссака здорово сыграли.
Дженнифер Шарафи ни разу не шевельнулась.
Первыми выступали свидетели, оказавшиеся на месте гибели Тимоти Херлингера.
С их помощью Хоссак установил, что Херлингер превысил скорость, сделал резкий левый поворот и, как многие водители скутеров, вероятно, понадеялся на автоматический И-энергетический дефлекторный экран, который должен был удержать его на стандартном расстоянии в один фут от любого препятствия. Но этого не произошло, и он врезался в автомобиль мисс Стейси Хилман — она как раз трогалась с места. Херлингер никогда не носил шлема; дефлекторы сделали это необязательным. Он умер мгновенно.
Робот дорожной полиции провел общий осмотр скутера и дал положительное заключение. Это настолько противоречило свидетельским показаниям, что один из полицейских осторожно опробовал скутер и обнаружил неисправность. Судно отправили на экспертизу.
Элен Кассабиан, начальник энергетического отдела судебной экспертизы, тщательно подбирала слова. Присяжным такая манера казалась авторитетной, но Лейша знала, что за этим может скрываться упрямство и отсутствие гибкости. Хоссак подробно расспрашивал ее о скутере.
— Каким изменениям был подвергнут дефлектор?
— Экран был настроен так, чтобы при первом же ударе на скорости свыше пятнадцати миль в час выйти из строя.
— Легко ли можно сделать подобное?
— Нет. К И-конусу прикрепили специальное приспособление, чтобы вызвать поломку. — Она быстро скатилась на непонятный технический язык. Тем не менее присяжные внимательно слушали.
— Вам доводилось видеть такое устройство раньше?
— Нет. Насколько я знаю, такого еще не было.
— Тогда откуда вам известно, как оно работает?
— Мы провели всестороннюю проверку.
— Могли бы вы теперь воспроизвести это приспособление?
— Нет. Но я уверена, что в принципе это возможно. Но очень сложно. Мы пригласили специалистов из Министерства обороны…
— Мы вызовем их в качестве свидетелей.
— …и они сказали, — невозмутимо продолжала Кассабиан, — что здесь использована передовая технология.
— Итак, для создания подобного механизма потребовался бы очень развитый, скажем необычный, интеллект?
— Протестую! — сказал Сандалерос. — На свидетельницу оказывают давление.
— Ее профессиональное мнение как раз и интересует суд, — возразил Хоссак.
— Разрешаю, — произнес судья.
Хоссак повторил вопрос.
— Да, — ответила Кассабиан.
Хоссак дал этой мысли повиснуть в воздухе, пока просматривал свои записи. Глаза присяжных шарили по залу в поисках Неспящих — обладателей мощного интеллекта.
— Теперь рассмотрим третий отпечаток, сделанный сканером в то утро, когда погиб доктор Херлингер, — произнес Хоссак. — Почему вы уверены, что это след взрослой женщины — Неспящей?
— Отпечатки сетчатки глаза являются отпечатком ткани. И как всякая ткань, с возрастом она разрушается. Там, где клетки не регенерировали, появляется так называемая размытость. Ткани Неспящих каким-то образом регенерируют — Лейша второй раз в жизни почувствовала горькое сожаление в этих словах, — и изображение очень четкое, резкое. Чем старше объект, тем с большей уверенностью мы можем идентифицировать отпечаток Неспящего. У маленьких детей иногда даже компьютеру трудно увидеть различия. Но это была взрослая женщина.
— Понимаю. И он не совпадает ни с одним из известных отпечатков Неспящих?
— Нет. Он не зарегистрирован.
— Поясните кое-что суду, мисс Кассабиан. У обвиняемой Дженнифер Шарафи был взят отпечаток сетчатки при аресте?
— Да.
— Совпадает ли он с изображением сканера со скутера доктора Херлингера? — Нет.
— Значит, мисс Шарафи не могла лично участвовать в установке приспособления на скутер?
— Нет. — Кассабиан предоставила возможность обвинению отметить этот момент прежде, чем защита извлечет из него выгоду.
— Совпадает ли этот отпечаток с отпечатком Лейши Кэмден, которая находилась с доктором Херлингером как раз перед его гибелью?
— Нет.
Лейша почувствовала на себе взгляды присутствующих.
— Но именно Неспящая наклонилась в то роковое утро над сканером и, следовательно, установила приспособление на скутер.
— Протестую, — сказал Сандалерос. — Это предположение свидетеля!
— Снимаю вопрос, — сказал Хоссак. Он снова оказался в центре внимания. Затем медленно повторил:
— Отпечаток Неспящей. — И только потом добавил: — У меня все.
Сандалерос яростно обрушился на свидетельницу. Куда подевалась его недавняя растерянность.
— Мисс Кассабиан, сколько отпечатков сетчатки Неспящих хранится в банке данных правоохранительных органов Соединенных Штатов?
— Сто тридцать три.
— Всего? Из 22000?
— Да, — ответила Кассабиан, и по тому, как она чуть дернулась на свидетельском стуле, Лейша поняла, что Элен Кассабиан не любит Неспящих.
— Эта очень маленькая цифра, — недоумевал Сандалерос. — Скажите, при каких обстоятельствах отпечатки сетчатки глаза человека вводятся в банк данных полиции?
— Когда на него заводят уголовное дело.
— Только в этом случае?
— Или если он работает в системе правоохранительных органов. Полиция, судьи, тюремные стражники. И так далее.
— И адвокаты?
— Да.
— Так вот каким образом вы получили для проверки отпечаток, скажем, Лейши Кэмден.
— Да.
— Мисс Кассабиан, какой процент из этих 133 отпечатков Неспящих принадлежит работникам правоохранительных органов?
Кассабиан ответила с явной неохотой:
— Восемьдесят процентов.
— Восемьдесят? Вы хотите сказать, что только 20 процентов из 133 Неспящих — 27 человек, арестовано за те девять лет, в течение которых собирались такие отпечатки?
— Да, — ответила Кассабиан преувеличенно нейтрально.
— Известно ли вам, за что их арестовали?
— Троих за неприличное поведение, двоих за мелкие кражи, двадцать два за нарушение общественного порядка.
— По-видимому, — сухо заметил Сандалерос, — Неспящие довольно законопослушны, мисс Кассабиан.
— Да.
— Может показаться, что самым распространенным преступлением Неспящих является само их существование. Именно оно вызывает волнения в обществе.
— Протестую, — сказал Хоссак.
— Протест принят. Мистер Сандалерос, у вас есть еще вопросы к мисс Кассабиан?
И все же, подумала Лейша, Дипфорд позволил огласить статистику, явно не относившуюся к доказательствам и весьма косвенно — к делу.
— Есть, — отрезал Сандалерос. Его поведение изменилось; он как будто стал выше ростом.
— Мисс Кассабиан, может ли третье лицо ввести отпечаток в сканер?
— Нет. С таким же успехом третье лицо могло бы, например, оставить отпечаток вашего пальца на пистолете.
— Но третье лицо могло бы подменить чей-то пистолет тем, на котором имеются мои отпечатки. Можно ли проделать такое со сканером, если злоумышленник будет очень осторожен?
— Ну… это очень сложно. У сканеров специальная защита…
— Кто-нибудь может это сделать?
Кассабиан неохотно ответила:
— Только кто-то, обладающий огромными техническими знаниями и опытом, необычный человек…
— С позволения суда, — твердо сказал Сандалерос, — я хотел бы еще раз прослушать ту часть записи, где мисс Кассабиан говорит о человеке, который, как мы знаем, испортил защитный дефлектор скутера.
— Найдите и зачитайте, — приказал Дипфорд.
— Достаточно, — прервал Сандалерос. — Итак, мы имеем некую личность, которая способна вывести из строя И-энергию и поэтому должна быть, по вашему собственному высказыванию, доктор Кассабиан, также способна подменить предварительно заряженным сканером тот, который был установлен на скутере доктора Херлингера.
— Я не говорила…
— Возможен ли такой вариант?
— Для этого надо было…
— Отвечайте на вопрос. Это ВОЗМОЖНО?
Элен Кассабиан глубоко вздохнула;ей явно хотелось разорвать Сандалероса на части. Прошла долгая секунда. Наконец она произнесла:
— Да.
— У меня больше нет вопросов.
Глава отдела судебной экспертизы уставилась на Сандалероса в молчаливой ярости.
Лейша подошла к окну библиотеки и взглянула на полуночные огни Чикаго. Заседание суда отложили на уик-энд, и она улетела домой, устав от мотеля в Коневанго. В квартире было тихо и пусто. На прошлой неделе Кевин вывез всю свою мебель и картины.
Она вернулась к терминалу. Надпись на экране не изменилась:
СЕТЬ УБЕЖИЩА. ДОСТУП ЗАКРЫТ.
— Отмена пароля, ввести идентификацию по сетчатке и голосу, команда прежняя.
ДОСТУП ЗАКРЫТ.
Сеть Убежища, некогда открытая для каждого Неспящего в мире, не желала признать ее даже по обязательным идентификационным признакам. Но это еще не все. Лейша знала: Дженнифер хочет наказать ее сильнее, чем простым исключением.
— Личный вызов, срочно, Дженнифер Шарафи, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
ДОСТУП ЗАКРЫТ.
— Личный вызов, срочно, Ричард Келлер, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
ДОСТУП ЗАКРЫТ.
Она попыталась думать. Голову сдавило, будто она находилась глубоко под водой. Последний букет от Алисы наполнял комнату душным сладким запахом.
— Личный вызов, срочно. Тони Индивино, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
На экране появилась Касси Блументаль, член Совета.
— Лейша, я говорю от имени Дженнифер. Совет Убежища проголосовал за клятву солидарности. Тем, кто ее проигнорировал, закрыт доступ в само Убежище, запрещено вступать в деловые отношения с любым из нас, кто присягнул. Дженнифер просила передать тебе, чтобы ты перечитала речь Авраама Линкольна на съезде республиканцев в Иллинойсе в июне 1858 года, и добавила, что уроки прошлого вспомнили не только потому, что Кенцо Иагаи поставил личные достижения выше ценностей сообщества. Со следующего месяца все присягнувшие начнут расторгать коммерческие связи с тобой, с «Кэмден Энтерпрайзис», с соответствующими дочерними компаниями, как и со всеми компаниями Кевина Бейкера, включая пользование спецсетью, если он будет и далее отказываться от солидарности с сообществом. Это все.
Экран погас.
Лейша долго сидела неподвижно.
Она запросила из библиотечного хранилища выступление Линкольна. По экрану поползли буквы, послышался звучный голос актера, но ей не нужно было ни то, ни другое: с первых же слов она вспомнила всю речь. Линкольн, чья юридическая практика в тот период окрепла, дал согласие баллотироваться в конгресс против Стефана Дугласа, блестяще защищавшего права штатов самим принимать решение о введении у себя рабства. Линкольн обратился к раздираемой спорами партии со словами: «Дом, который воюет против себя, не может выстоять».
Лейша выключила терминал и пошла в комнату, в которой они с Кевином уединялись для нечастых занятий любовью. Он забрал кровать. Немного помедлив, она легла на пол, вытянув руки вдоль тела.
Ричард. Кевин. Стелла. Убежище.
Осталось ли у нее еще что-нибудь, что было бы жаль потерять.
Дженнифер Шарафи смотрела на Уилла Сандалероса сквозь слегка колеблющееся защитное поле, размытое как раз настолько, чтобы смягчить твердую юношескую линию его генетически смоделированного подбородка. Она сказала:
— Доказательства моей причастности к неисправности скутера по большей части несущественны. Достанет ли ума присяжным, чтобы понять это?
Он не стал ей лгать:
— Присяжные из Спящих…
Последовало долгое молчание.
— Дженнифер, ты что-нибудь ешь? Ты не очень хорошо выглядишь.
Она искренне удивилась. Неужели это имеет значение — как она выглядит, ест или нет. Недоумение сменилось недовольством. Она считала Сандалероса не столь сентиментальным. Нужно, чтобы он осознал, что такие мелочи ничто по сравнению с тем, что ей предстоит. Для чего же еще она самоистязалась, если не для настоящего блага Убежища. Ничто другое не играло здесь роли, и она с честью вышла из тяжелой битвы. Она превратила заключение, изоляцию, разлуку с детьми, стыд в дорогу к идеалу. Уилл Сандалерос обязан понимать это. Он должен испить ту же чашу, ибо он нужен ей в конце пути. Но не следует пытаться привести его туда слишком быстро. Вот в чем она ошиблась с Ричардом. Она думала, что Ричард идет рядом так же ровно и быстро, но он споткнулся, а она не заметила. Ричард был приверженцем устаревших идей и, возможно, все еще привязан к Лейше Кэмден. Ревности не было. Ричард оказался слабаком, вот и все. Уилл Сандалерос, обязанный Убежищу жизнью, будет достаточно сильным. Дженнифер сделает его таким. Но не сразу.
Поэтому она сказала:
— Со мной все в порядке. Что у тебя еще?
— Лейша получила доступ в сеть вчера ночью.
Она кивнула:
— Хорошо. А остальные из нашего списка поклялись?
— Все, кроме Кевина Бейкера. Хотя он все-таки съехал с ее квартиры.
Удовольствие захлестнуло ее.
— Его можно убедить дать клятву?
— Не знаю. Он нужен тебе Внутри?
— Нет. Извне.
— Его трудно будет держать под электронным наблюдением. Боже, Дженнифер, большая часть всех этих приспособлений — его детище.
— Наблюдение не удержит такого человека, как Кевин. И солидарность тоже. Мы будем действовать при помощи контрактов. Используем инструменты иагаизма в наших интересах. И никакой слежки.
На лице Сандалероса отразилось сомнение, но он не стал спорить. Еще одну черту придется в нем сформировать. Он должен научиться возражать. Закаленный металл прочнее незакаленного.
— Кто еще Извне принял клятву?
Она внимательно слушала. Еще одного имени, которое ей хотелось услышать, среди них не оказалось.
— Стелла Бевингтон?
— Нет.
— Время терпит. — Дженнифер наклонила голову и задала тот единственный вопрос, который позволяла себе при каждом свидании: — А мои дети?
— Все в порядке. Наджла…
— Передай, что я их люблю. И вот еще что. Приготовься сделать для меня одну важную вещь, Уилл. Этот шаг станет самым главным в истории Убежища.
— Какой?
Она рассказала ему.
Джордан закрыл дверь в свой кабинет. Шум мгновенно прекратился — стук механизмов, рок-музыка, голоса и — громче всего — трансляция с процесса Шарафи на двух суперэкранах, которые Хок взял напрокат и установил в каждом конце похожего на пещеру административного здания. Джордан заплатил за работы по обеспечению звуконепроницаемости из собственного кармана.
Он прислонился к дверному косяку, благословляя тишину. Резко зазвучал сигнал интеркома.
— Джордан, ты там? — позвала Мейлин. — В третьем строении беспорядки, а я нигде не могу найти мистера Хока.
— Что случилось?
— Похоже, драка.
— Иду. — Джордан рывком открыл дверь.
«…Так я ей говорю…» — «Подай мне вон тот номер пять…» — «Последние свидетельские показания демонстрируют некоторые сомнения со стороны доктора Адама Уолкота, предполагаемой жертвы заговора Убежища…»
— «Та-а-анцевать весь ве-ечер с тобо-о-ой…» — «…яростное нападение на фирму Неспящих «Карвер и дочь» прошлой ночью неустановленными…»
Джордан решил провести весь отпуск в каком-нибудь заброшенном, пустынном, тихом месте. В одиночку.
Он пробежал к невысоким зданиям, где хранились комплектующие, полученные от поставщиков, готовые скутеры и служебное оборудование. Строение 3 занимала Инспекция поступлений: наполовину склад, наполовину сортировочная. Дефектных деталей было много. Упаковочные пенопластовые коробки валялись по полу. В глубине, между высокими стеллажами, слышались крики. Пока Джордан бежал на звук, восьмиметровый стеллаж рухнул, с шрапнельным грохотом посыпалась комплектация. Закричала какая-то женщина.
Плотные охранники в мундирах удерживали мужчину и женщину, которые с воплями вырывались. Охранники растерялись: среди рабочих «Мы спим», доведенных Хоком до состояния истеричной преданности, драки были редкостью. На полу стонал еще один, держась за голову. Рядом с ним неподвижно лежало огромное окровавленное тело.
— Что здесь, черт возьми, происходит? — спросил Джордан. — Кто это — Джоуи?
— Он — Неспящий! — взвизгнула женщина и попыталась пнуть распростертого гиганта. Охранник оттащил ее. Окровавленный шевельнулся.
— Джоуи? — Джордан перешагнул через стонущего рабочего и с трудом перевернул гиганта на спину. Джоуи — другого имени у него не было, умственно отсталый человек невероятной силы, которому Хок разрешил жить, работать и питаться на фабрике, весил 350 фунтов при росте шесть с половиной футов. Джоуи таскал коробки и выполнял другую несложную работу, которую на всех предприятиях, кроме заводов «Мы спим», давно уже автоматизировали. Таких, как Джоуи, движение «Мы спим» спасало от нищеты и гибели. Однако теперь бедный парень зависел от Хока и терпел от рабочих те же насмешки, как в любом приюте. Джордан ни с кем не делился своими наблюдениями. Джоуи казался счастливым и был рабски предан Хоку. Как и все остальные.
— Он — неспящий! — с отвращением крикнула женщина. — Здесь таким не место!
Джордан холодно сказал типу, все еще рвавшемуся из рук охранника:
— Дженкинс, сейчас тебя отпустят. Если ты сделаешь хоть шаг к Джоуи прежде, чем я во всем разберусь, пойдешь за ворота. Ясно? — Дженкинс мрачно кивнул. Охраннику Джордан сказал: — Попроси Мейлин вызвать «скорую». Дженкинс, расскажи мне, что произошло.
— Этот ублюдок — Неспящий, — бубнил Дженкинс. — Нам не нужны такие…
— Почему вы так решили?
— Мы за ним следили, — ответил Дженкинс. — Он никогда не спит.
— Шпионит! — взвизгнула женщина. — Небось для Убежища и этой суки Шарафи!
Джордан повернулся к ней спиной. Встав на колени, он заглянул в лицо Джоуи. Закрытые веки дрожали, и Джордан вдруг понял, что рабочий в сознании. Дешевый синтетический костюм сильно порван. Грязный, с клочковатой бородой и немытыми космами он напоминал загнанного зверя. Джордан никогда не слыхал об умственно отсталых Неспящих, но если Джоуи стар — он выглядел старше самого Господа Бога, — то, возможно, ему была когда-то сделана только модификация, регулирующая сон. И если его коэффициент умственного развития был очень низким… но как он оказался ЗДЕСЬ? Неспящие заботятся о своих.
Джордан тихо спросил:
— Джоуи, ответь мне, ты — Неспящий?
Джоуи открыл глаза; он всегда подчинялся прямым приказам. Слезы покатились, оставляя на лице грязные дорожки.
— Мистер Ватроуз, не говорите мистеру Хоку! Пожалуйста!
У Джордана екнуло сердце. Он встал. К его удивлению, Джоуи тоже с трудом поднялся на ноги, опираясь на стеллаж, который угрожающе зашатался. Джоуи отпрянул, обдавая Джордана невыносимой вонью. Гигант дрожал от ужаса. Он боялся Дженкинса, мрачно глядевшего в пол, Тернера, стонавшего и окровавленного, изрыгавшую брань Холли.
— Заткнись, — приказал ей Джордан. — Кэмпбел, оставайтесь с Тернером до приезда «скорой». Дженкинс, убирайте этот разгром, позовите кого-нибудь из шестого цеха, чтобы доставка деталей к конвейерам не прерывалась. Обоим явиться в кабинет Хока сегодня в три часа. Джоуи, ты поедешь с Кэмпбелом и Тернером в больницу.
— Не-е-ет, — зарыдал Джоуи, цепляясь за руку Джордана. Снаружи раздался вой сирены «скорой помощи».
Как медики среагируют на Неспящего?
— Ладно, — резко сказал Джордан. — Ладно, Джоуи. Я попрошу, чтобы тебя осмотрели здесь.
Раны Джоуи оказались пустяковыми. После осмотра Джордан провел Джоуи в обход главного здания, через боковую дверь в свой кабинет. Дорогой он изумлялся: неужели запуганный, грязный, глупый, несамостоятельный Джоуи — Неспящий?
Звуконепроницаемая дверь обрубила шум.
— Теперь рассказывай, Джоуи. Как ты попал на эту фабрику?
— Пешком.
— Я хочу сказать — почему? Почему ты пришел на фабрику «Мы спим»?
— Не знаю.
— Тебе кто-то велел?
— Мистер Хок. Ох, мистер Ватроуз, не говорите мистеру Хоку! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не говорите мистеру Хоку!
— Не бойся, Джоуи. Послушай меня. Где ты жил до того, как мистер Хок привел тебя сюда?
— Я не знаю!
Джордан все еще допытывался, мягко и настойчиво, но Джоуи не мог ответить ни на один вопрос. Единственное, что он помнил и повторял снова и снова: какая-то миссис Чивер наказывала ему никому не говорить, что он Неспящий.
— Джоуи, — сказал Джордан, — а ты…
— Не говорите мистеру Хоку!
На экране появилась Мейлин.
— Джордан, мистер Хок возвращается. — Она с любопытством покосилась на Джоуи. — ЭТО ОН-ТО — Неспящий?
— Только ты не начинай, Мейлин!
— Черт, я только сказала…
Хок вкатился в комнату и сразу стало ясно, кто хозяин в кабинете. Почти такой же громадный, как Джоуи, он настолько подчинял всех своей воле, что даже Джордан невольно съежился.
— Кэмпбел все рассказал мне.
— Уууууух, — застонал Джоуи, закрыв лицо руками.
Джордан надеялся, что Хок сразу поймет свою ошибку. Ведь он так добр к людям. Но Хок все еще молча смотрел на Джоуи с еле заметной улыбкой, как будто это доставляло ему нескрываемое удовольствие.
— Мистер Хок, м-м-мне п-п-придется уйти?.. — от волнения гигант начал заикаться.
— Конечно, нет, Джоуи, — сказал Хок. — Оставайся, если хочешь.
На лице Джоуи появилась надежда.
— Д-д-даже если я н-н-никогда н-не с-сплю?
— Даже если ты Неспящий, — улыбаясь согласился Хок. — Мы можем использовать тебя здесь.
Джоуи, спотыкаясь, двинулся к Хоку и упал на колени. Обхватил руками, уткнулся в его твердый живот и зарыдал. Хок смотрел сверху вниз на Джоуи, слегка улыбаясь.
Джордана замутило.
— Хок, он не может здесь остаться.
Хок погладил Джоуи по грязным волосам.
— Джоуи, выйди из кабинета, — резко велел Джордан. — Это пока еще мой кабинет.
Джордан замялся. Он не мог послать Джоуи в цех: слух уже наверняка разнесся по всей территории. Кабинет Хока заперт, складские помещения не годились вовсе — словом, не было ни одного места, где Джоуи не грозила бы опасность.
— Отправляй его ко мне, — предложила с экрана Мейлин. Джордан забыл, что интерком все еще включен. — Здесь его никто не тронет.
Джордан быстро обдумал этот вариант. У Мейлин имелось оружие, но… нет. Она этого не сделает. Он понял по голосу женщины.
— Иди в будку к Мейлин, Джоуи, — сказал Джордан властно. — Сейчас же.
Джоуи не двинулся с места.
— Давай, Джоуи, — произнес Хок насмешливо, и Джоуи ушел.
Джордан повернулся к боссу.
— Его убьют, если он останется здесь.
— Откуда ты знаешь?
— Для вас тоже не новость. Вы так долго поощряли ненависть к Неспящим… — Он остановился. Так вот, значит, в чем смысл движения «Мы спим». Ненависть не только к Кевину Бейкеру, Лейше Кэмден и Дженнифер Шарафи, сильным и умным людям, которые сами могут о себе позаботиться. Но также к Джоуи, несчастному придурку, который не сумеет воспользоваться своей силой, даже если растолковать ему, в чем она.
— Не думай так, Джордан, — тихо сказал Хок. — Джоуи — аномалия. Соринка в статистике Неспящих. Он ничего не значит в реальной борьбе за справедливость.
— Он значит достаточно, чтобы вы обратили на него внимание. В противном случае вы бы отослали его в безопасное место. На фабрике его убьют, и вы закрываете на это глаза, чтобы еще раз восторжествовать над Неспящими, не так ли?
Хок изящно присел на письменный стол Джордана, как сотни, тысячи раз раньше. Хок устраивался поудобнее, чтобы с удовольствием растоптать Джордана, уничтожить наивную веру, одержать легкую победу над человеком, разум которого даже сравнить нельзя с его собственным.
Но не на этот раз.
— Ты не учитываешь один существенный момент, Джорди, — начал босс. — Критерием личности служит выбор. Джоуи решил остаться. Все защитники человеческого достоинства от Эврипида до Кенцо Иагаи и Авраама Линкольна утверждали, что индивидуальный выбор должен перевешивать давление сообщества. Ведь сам Линкольн говорил — твоя замечательная тетушка могла бы точно процитировать — об опасности эмансипированных рабов…
— Я ухожу, — прервал Джордан.
Хок улыбнулся:
— Ну, Джорди, не будем начинать все сначала. Что из этого вышло в прошлый раз?
Джордан вышел из кабинета. Хок и его даст убить, только по-другому. Откровенно говоря, он только этим и занимается, просто Джордан не замечал. Или это тоже — часть дьявольского плана? Может, Хок хочет, чтобы он ушел?
Ни в чем нельзя быть уверенным.
Его оглушил шум фабрики. На северном суперэкране красовался снимок Убежища с воздуха. «Сторонники военных действий давно уже разрабатывают планы нападения на это якобы неприступное…» «Рит-тат-тат». «Гуля-а-ал с моей девчо-онкой…» Джордан вышел в боковую дверь. Джоуи весит на 157 фунтов больше, чем он, и Джордану никак не увести его с фабрики силой. А убедить его может только Хок. Но оставить Джоуи здесь нельзя. Как же быть?
Джоуи привалился к единственной непрозрачной стене будки. Мейлин выключила связь с кабинетом Хока; она, должно быть, слышала спор между Хоком и Джорданом. Женщина избегала смотреть в глаза» Джордану.
— Я дала ему чуточку чая моей пра-прабабушки.
— ЧАЯ…
— Мы, речные крысы, знаем много такого, о чем вы, калифорнийские мальчики, и не догадываетесь, — устало произнесла Мейлин. — Забери его отсюда, Джордан. Я вызвала Кэмпбела. Он пособит тебе погрузить Джоуи в машину, если от мистера Хока не будет других распоряжений. Шевелись.
— Мейлин, почему ты помогаешь Неспящему?
Мейлин пожала плечами:
— Ты только погляди, какая скотина! Даже грязные пеленки моего малыша так не воняют. Думаешь, я хочу бороться вот с ЭТИМ? — И добавила уже другим тоном: — Бедняга.
Джордан пригнал машину к воротам. Они с Мейлин и ничего не подозревающим Кэмпбелом затолкали туда Джоуи. Перед тем как отъехать, Джордан высунулся из окна автомобиля:
— Мейлин?
— Что? — Она опять стала колючей. Бесцветные волосы, растрепавшись от усилий, упали на лицо.
— Поехали со мной. Ты же больше в это не веришь.
Мейлин замкнулась. Пламя превратилось в лед.
— Нет.
— Но ты же видишь, что…
— Здесь все, что осталось от моей надежды, Джордан.
Она вернулась в караулку, склонилась над мониторами. Джордан тронулся в путь со своим пленником, чья вонючая туша громоздилась на заднем сиденье. Джордан не оглянулся. Больше он не вернется.
Глава 14
Спустя две недели судебных заседаний Ричард Келлер давал показания против своей жены. Пресса бурлила. Пальцы голохудожников летали; цветожурналисты шептали в субвокальные диктофоны. Лейша замечала злорадные улыбки, свойственные мелким, жестоким людям при виде чужой боли.
Ричард был с ног до головы в черном. Лейша вспомнила, как он любил закладывать яркие цвета в программы домашних картин и окон. Чаще всего цвета моря: зеленый, синий, светло-серый и кремовый. Ричард, сгорбившись, наклонился вперед, руки безжизненно лежали на коленях, и в освещенном зале его широкое лицо с туго натянутой кожей казалось плоским. Не очень чистые ногти были подстрижены неровно. Ричард, который страстно любил море!..
— Когда вы узнали, что ваша жена похитила разработки доктора Уолкота и запатентовала их от имени Убежища? — спросил Хоссак.
Сандалерос вскочил:
— Протестую! Этот факт еще не установлен, и нигде — нигде! — не зафиксировано, что разработки похищены.
— Протест принят, — судья пристально посмотрел на Хоссака. — Ваш промах нельзя объяснить неопытностью, мистер Хоссак.
— Мистер Келлер, когда ваша жена сказала вам, что Убежище подало заявку на патенты по исследованиям, которые позволяют Спящим стать Неспящими?
— Утром 28 августа, — монотонно произнес Ричард.
— Через шесть недель после подачи заявки?
— Да.
— Какова была ваша реакция?
— Я спросил ее, — Ричард сидел в той же позе, — кто в Убежище разработал эти методы.
— И что она ответила?
— Она сказала, что получила их Извне и ввела заявку в систему Патентного Бюро Соединенных Штатов задним числом.
— Протестую! Показания с чужих слов!
— Протест не принимается, — произнес Дипфорд.
— Другими словами, она призналась, — продолжал Хоссак, — что вторглась в информационные сети Соединенных Штатов.
— Да.
— Вы спрашивали о том, как было совершено похищение?
— Да.
— Расскажите суду.
В предвкушении именно этого момента зрители набились в зал, как сельди в бочку. Послушать, как власть Убежища разоблачат изнутри, выпотрошат человека, который уже выпотрошил сам себя. Напряжение в зале росло.
— Я уже объяснял Лейше Кэмден, что я не специалист по информационным сетям. Я не знаю, как это сделали. То немногое, что мне известно, было записано в Департаменте юстиции Соединенных Штатов. Если хотите услышать, поставьте запись. Я не стану повторять.
Судья Дипфорд подался вперед:
— Мистер Келлер, вы находитесь под присягой. Отвечайте на вопрос.
— Нет, — сказал Ричард.
— Если вы не ответите, — сказал судья, — я обвиню вас в неуважении к суду.
Ричард рассмеялся:
— Вот так? — Он поднял руки, как боксер, получивший сокрушительный удар, и безвольно уронил их. На дальнейшие вопросы он не отвечал, только невпопад улыбался и бормотал «неуважение». Судья объявил часовой перерыв.
Заседание возобновилось. Все, кроме Уилла Сандалероса, устали. Рвать человека на части — тяжкий труд, в оцепенении подумала Лейша.
Уилл Сандалерос же казался воодушевленным.
Хоссак покачал кулоном на золотой цепочке перед носом свидетеля:
— Вы узнаете этот предмет, мистер Келлер?
— Да. — Лицо Ричарда напоминало черствый пончик.
— Что это?
— Микроэнергетический контроллер, настроенный на И-поле Убежища.
Каплевидный кулон был сделан из какого-то гладкого непрозрачного материала зеленого цвета. Угрюмый смотритель гаража нашел его возле ячейки скутера доктора Херлингера после того, как заметил, что какой-то человек в маске и перчатках выбежал в боковую дверь. Экран у входа был снят. «Чтобы не регистрировал каждую мою отлучку, понимаете?» — объяснил тогда смотритель. Лейша не усомнилась в его показаниях. Многолетний опыт научил ее сразу распознавать свидетеля, которому настолько наплевать на правосудие, что он не станет лгать.
— Кому принадлежит это устройство, мистер Келлер?
— Я не знаю.
— Разве кулоны не идентифицируются? Инициалами, цветом или как-то еще?
— Нет.
— Сколько их всего?
— Не знаю.
— Почему?
— Я не отвечал за их производство или распределение.
— А кто?
— Моя жена.
— Вы имеете в виду обвиняемую, Дженнифер Шарафи?
— Да.
Хоссак углубился в свои записи. Лейша прямо-таки читала мысли присяжных: что же заставляет мужа позорить свою жену? Она сжала кулаки.
— Мистер Келлер, вы являетесь членом Совета Убежища. Почему же вы не знаете, сколько таких кулонов существует?
— Я не хотел знать.
Если бы Лейша была адвокатом Ричарда, она ни за что не позволила бы ему произнести эти слова. Но Ричард отказался от услуг адвоката. Она неожиданно подумала: а есть ли у него такой кулон? Или у маленькой Наджлы? У Рики?
— Вы осуждали деятельность своей жены?
— Протестую! — яростно воскликнул Сандалерос. — Мистер Хоссак навязывает свидетелю предвзятые мнения. К тому же вся линия обвинения не связана с моим клиентом. Адвокат противной стороны знает, что такие контроллеры есть еще по крайней мере у двадцати человек. Если мистер Хоссак думает, что этично козырять второстепенными обстоятельствами ради их сенсационности…
— Ваша честь, — сказал Хоссак, — мы сейчас доказываем, что Убежище, совершенно очевидно, связано с поломкой скутера…
— Протестую! Неужели вы считаете, что кто-либо из Неспящих мог обронить амулет? Глупости. Улика подброшена, и мисс Шарафи…
— Протестую!
— Представителям сторон подойти к судейской скамье!
Сандалерос с заметным усилием взял себя в руки, Хоссак проплыл вперед, мрачный, как туча. Дипфорд гневно склонился к ним через стол. Но когда оба юриста вернулись на места, Сандалерос был вне себя от ярости.
Лейша закрыла глаза. Теперь она точно знала, чего ожидать от перекрестного допроса, который устроит Сандалерос.
Долго ждать не пришлось.
— И вы говорите суду, — начал Сандалерос с явным недоверием, — что вы, обратившись к Лейше Кэмден, предали собственную жену с целью…
— Запрещенный прием! — устало сказал Хоссак. — Предательство — это провокация.
— Протест удовлетворен.
— Итак, вы утверждаете, что разоблачали свою жену, потому что она нарушила закон, тот самый закон, который не защитил ваш бизнес от предрассудков Спящих, не защитил вашего друга, Энтони Индивино, от убийства Спящими, не…
— Протестую! — закричал Хоссак.
— Отклоняется, — сказал Дипфорд.
— …не защитил ваших детей от угроз сброда из движения «Мы спим» в аэропорту «Звезды и Полосы», не уберег ваше исследовательское судно от диверсии — и тем не менее вы изобличаете жену?
— Да, — прохрипел Ричард. — Не было другого способа остановить Дженнифер. Я говорил ей, умолял… я пошел к Лейше еще до того, как узнал о Херлингере… Лейша не сказала мне…
Даже Дипфорд отвел глаза.
Сандалерос едко повторил:
— Значит, на обличение вас подвигли супружеская забота и гражданский долг. Похвально. Скажите, мистер Келлер, были ли вы когда-нибудь любовником мисс Кэмден?
— Протестую! — Хоссак сорвался на визг. — Это к делу не относится! Ваша честь…
Дипфорд внимательно разглядывал свой молоток. Лейша поняла, что он разрешит продолжать во имя справедливости к угнетенному меньшинству.
— Протест отклонен.
— Мистер Келлер, — произнес Сандалерос сквозь зубы; Лейша видела, как он с каждой секундой превращается в ангела-мстителя. Первоначальный Уилл Сандалерос почти исчез. — Состояли ли вы с Лейшей Кэмден в любовной связи?
— Да.
— И будучи в браке с Дженнифер Шарафи?
— Да, — ответил Ричард.
— Когда? — спокойно спросил Кевин с экрана гостиничного интеркома.
— До того, как мы с тобой начали жить вместе. — Лейша тщательно подбирала слова. — Дженнифер не могла забыть Тони, и Ричард почувствовал… Это не имеет значения, Кевин.
Она тотчас поняла, что сморозила глупость. Для суда этот факт имел огромное значение. Для Ричарда. Возможно, даже для Дженнифер, хотя чужая душа потемки.
— Дженнифер знала. Мне кажется, время от времени ей хотелось, чтобы я попыталась вернуть Ричарда.
— Я собираюсь принять клятву Убежища.
— Почему?
— Иначе я не смогу заниматься бизнесом, Лейша. «Бейкер Энтерпрайзис» слишком тесно связан с фирмой Дональда Поспулы, с «Аэродином», с полудюжиной других компаний Неспящих. Я понесу огромные убытки.
— Что ты об этом знаешь!
— Лейша, пойми. Это сугубо финансовый ход.
— Разве это главное?
— Конечно, нет. Убежище не требует ничего аморального, только солидарности с сообществом, в основном экономической.
Лейша отключила интерком. Кевин в ладу с самим собой. Дженнифер никогда бы не заразила его своей одержимостью.
Несколько дней назад ей показалось, что все самое дорогое она уже потеряла. Сегодня список пополнился.
Безопасность, закодированная в кулонах. Клятвы верности. Подброшенные улики. Но сей факт суд оставит без внимания.
Лейша сидела на гостиничной кровати, которая занимала почти всю комнату. Впервые попав в этот отель, Лейша подумала: в гостиничном бизнесе секс играет главную роль. Ложная посылка. Для них важнее всего сон.
Конечно, она не рассчитывала на кристальную честность судей. Практикующие адвокаты не столь наивны. Но она надеялась хотя бы на то, что закон имеет достаточно широкое толкование.
Лейша вспомнила день, когда поняла, что иагаистская экономика весьма ограниченна. Ее зацикленность на совершенства индивида оставляла за бортом тех, кто не имел и никогда не будет иметь никаких достоинств. Нищие подобны паразитам на теле млекопитающего, но они служат пищей другим насекомым, а те идут в пищу птицам, которые становятся жертвой грызунов, а уже их ест страдающее от блох млекопитающее. Кровавая экология торговли, вот что существует на самом деле, а не контракты иагаистов, заключаемые в вакууме. Экология включает Спящих и Неспящих, производителей и нищих, и даже тех, кто кажется бесполезным. Благодаря этому поддерживается экологическое равновесие.
А если закон сдерживают тесные рамки?
И посему он не может дать объективную оценку способностей и правильно трактовать Неспящего или разобраться, что же произошло между ней и Ричардом. И почему нельзя убрать из жизни зависть, вечную, как генетическая структура. Многочисленные акты по правам человека, чтобы избавиться от предрассудков по отношению к биологическим группам: черных, женщин, индейцев. Но никогда прежде в Соединенных Штатах одна и та же группа не становилась одновременно объектом зависти и не порождала столько предубеждений.
Лейша опустила голову. Уже ясно, как пойдет судебный процесс. Ее показания Сандалерос преподнесет как ревность любовницы к законной жене. Ричарда смешают с грязью. Хоссак разыграет свой главный козырь — могущество Убежища. Сандалерос запретит Дженнифер выступать: ее самообладание присяжным — Спящим покажется бесчувственностью, ее желание защитить своих — нападками на внешний мир…
Но ведь так оно и есть.
Присяжные выберут что-нибудь одно: оправдать Дженнифер, поверив в мифический любовный треугольник. Или осудить ее как Неспящую, к тому же из высших эшелонов, и тогда Дженнифер ни за что не выжить в тюрьме. Убежище еще сильнее затаится — могущественный паук, плетущий электронную паутину, все больше проникающийся страхом перед Спящими, которых он редко видит, никогда не вступает в контакт, если только Неспящие не разрушат эту экономику. «Они установили над всем тайный контроль. Они работают с международными компаниями, чтобы поставить нас на колени. И они не остановятся перед убийством».
И тем самым докажут изначальную правоту Дженнифер, защищавшей своих. Словно змея, заглатывающая собственный хвост. Стремясь быть справедливым и одинаковым для всех, закон слишком многое упускает. В будущем настанет царство беззакония.
Лейшу покидала ее прежняя вера в закон, будто из комнаты выкачивали воздух. Она задыхалась, падала в холод и темноту безвоздушного пространства.
Лейша попыталась встать, но ноги не слушались. Ничего подобного раньше не случалось. Она оказалась на полу, на четвереньках, и какая-то часть ее разума сказала: «Сердечный приступ». Но сердца Неспящих не изнашиваются.
Дверь в номер открылась, но сигнализация не сработала. Лейша с трудом поднялась на ноги. В дверном проеме появилась массивная фигура, державшая в руках нечто столь же массивное. Лейша не двигалась. Ее люди оборудовали номер точно такой же системой безопасности, как в ее чикагской квартире. Кода в Коневанго никто не знал.
Если Убежище организует убийства так же хорошо, как кражи…
Незнакомец шарил в поисках выключателя.
— Зажгите свет, — четко произнесла Лейша.
Алиса мигала от яркого света. Огромный предмет оказался чемоданом.
— Лейша? Ты сидишь в темноте?
— Алиса!
— Код твоей квартиры открыл обе двери… Тебе не кажется, что его надо сменить? В холле толпа репортеров…
— Алиса! — Лейша вдруг очутилась в объятиях Алисы и зарыдала.
— Разве ты не знала, что я приеду?
Лейша замотала головой.
Алиса разжала руки, и Лейша увидела, как светится лицо сестры.
— Я знала, что сегодня будет твоя ночь. Ночь, когда ты упадешь в Дыру. Я ПОЧУВСТВОВАЛА вчера. — Она вдруг звонко рассмеялась. — Это было как озарение. За 3000 миль я поняла, что на тебя надвигается огромная беда, и приехала.
Лейша перестала рыдать.
— Сердце подсказало мне, — повторила Алиса. — Точно так же, как у других близнецов!
— Алиса…
— Не надо, Лейша.
И Лейша поняла, отчего светилось лицо Алисы. Это был триумф.
— Я знала, что нужна тебе. И вот я здесь. — Она снова обняла Лейшу, смеясь и плача. — Все будет хорошо. Ты не одна.
Лейша изо всех сил вцепилась в сестру. Она единственная вытащит ее из пустоты. Алиса, надежная, как мать — земля. Алиса, которая отныне всегда будет рядом. Алиса. Единственное, что Лейша не потеряла.
— Я знала, — прошептала Алиса. И прибавила, уже громче: — Теперь я могу уже не посылать эти треклятые цветы.
Сестры проговорили много часов, и Алису стало клонить в сон, когда раздался сигнал интеркома. Лейша выключила его: только срочный сигнал мог пройти через линию. Она повернулась к экрану. На нем вспыхивали два пароля. Неизвестно почему, линия связи принимала их одновременно.
— Это Сьюзан Меллинг. Я должна…
— Говорит Стелла Бевингтон. Я только что включила сеть. Тот…
— …немедленно поговорить с тобой. Позвони…
— …кулон, который был…
— …мне по защищенной линии…
— …найден на стоянке в гараже…
— …как только сможешь!
— …принадлежит мне!
— Мы закончили исследования, — произнесла с экрана Сьюзан. Седые волосы сальными прядями торчали из небрежного пучка, глаза горели. — Гаспар-Тьере и я. Избыточные коды Уолкота в ДНК Неспящих.
— И что же? — спросила Лейша.
— Это незащищенная линия? К чертям, пусть пресса подслушивает. Пусть Убежище подслушивает, пусть знает весь мир!
— Сьюзан, пожалуйста…
— Никаких «пожалуйста». Уравнения не сработают. Между отключением механизма сна на доэмбриональном генетическом уровне и попыткой сделать то же самое после того, как мозг начинает дифференцироваться, — огромная разница. Это невозможно преодолеть. По вполне определенным биологическим причинам. Опуская подробности, скажу — превратить Спящего в Неспящего не сможет никто и никогда. Ни Уолкот, ни сверхумники из Убежища, ни вся королевская конница и вся королевская рать. Уолкот лжет.
— Я… я не понимаю.
— Он все фальсифицировал. Достаточно правдоподобно, чтобы специалистам потребовалось некоторое время на проверку. Но в основе всего — миф, и он, как ученый, не мог этого не знать. Уолкот пришел к тебе со своим псевдо открытием. Убежище подделало ложные патенты, а Дженнифер Шарафи теперь судят за убийство.
Лейша ясно чувствовала присутствие Алисы в комнате.
— Зачем?
— Не знаю, — сказала Сьюзан. — Но все — небылицы! — И расплакалась.
— Сьюзан… ох, Сьюзан…
— Прости. Вот чего я не хотела, так это плакать… Кто с тобой? Ты не одна?
— Алиса.
— Я подумала, что могу стать созданием своих рук. Глупая идея, а? Мировая литература нам доказала, что творец не может стать творением.
Сьюзан перестала плакать так же внезапно.
— В конце концов, Лейша, это ведь бред какой-то, правда? Если все станут меценатами? — и жестко сказала: — Уничтожь Уолкота, Лейша. Как любого шарлатана, который бессовестно играет на чувствах умирающих.
— Уничтожу. — Лейша неожиданно поняла, кто стоял за спиной Уолкота.
Глава 15
Заспанный Джордан открыл дверь. 4:30 утра. На пороге стояла Лейша Кэмден с тремя молчаливыми телохранителями.
— Лейша! Что…
— Собирайся быстрее — уверена, Хок уже знает, что я здесь. Никак не могла сообщить тебе о своем приезде, чтобы он не перехватил. Поторапливайся, Джордан. Едем на фабрику «Мы спим».
Надо бы объяснить ей, подумал Джордан, что он окончательно порвал с фабрикой. Но, взглянув на тетку, понял, что она поедет туда и одна. На Лейше был длинный голубой свитер. Голубые тени подчеркивали мешки под глазами. Она приподнялась на цыпочки и подалась вперед, и Джордану пришло в голову, что Лейша очень нуждается в нем.
— Сейчас, — произнес он.
В темной прихожей Джоуи приподнялся с раскладушки.
— Иди в комнату, — сказал Джордан. — Все в порядке.
Рядом с домом на площадке для парковки стоял самолет, свернутый для вертикального приземления. Но это был не аэрокар — на панели управления отсутствовали опознавательные знаки. В воздухе он раскрылся и стремительно понесся над спящим городом.
— Лейша, что все это значит?
— Хок убил Тимоти Херлингера.
У Джордана засосало под ложечкой.
Он знал, что это правда, еще до того, как Лейша заговорила. Казалось, Лейша излучает резкий, зловещий свет, предупреждающий людей об опасности. Она повторила:
— Убийство доктора Херлингера — дело рук Хока.
— И ты рада, — услышал Джордан собственный голос.
Лейша с немым изумлением уставилась на племянника. Они смотрели друг на друга в тесной кабине самолета. Слова вырвались невольно, но и они были правдой. Она рада, что Неспящие здесь ни при чем. Поэтому ей нужно, чтобы Джордан ехал с ней.
— Свидетель обвинения, — произнес он.
— Что?
— Не важно. Рассказывай.
Она нисколько не колебалась.
— Отпечаток сетчатки на сканере совпадет с отпечатком Стеллы Бевингтон. Скорее всего Хок получил его на дне рождения Бека, когда все беззаботно веселились. Помнишь, он вынудил тебя взять его с собой? Именно тогда он стащил кулон Стеллы. Дженнифер передала ей контроллер, чтобы залучить Стеллу в Убежище. Стелла сняла его на вечеринке, потому что еще раз убедилась в доброте и терпимости Спящих, таких, как твоя мать. Стела сообщила Дженнифер, но без подробностей, из-за меня…
Тетка отвернулась. Джордан подавил в себе жалость: Лейша ничего не теряет. Убийца — Спящий.
— Дженнифер знала, что невозможно случайно обнаружить назначение кулона; в противном случае устройство самоликвидируется. Поэтому она не очень встревожилась. Дженнифер уже клюнула на приманку Хока — патенты. Джордан, нет способа превратить Спящих в Неспящих. Хок все блестяще спланировал. Он нанял Уолкота и Херлингера, чтобы они придали мифу наукообразный характер. Убежище проникло в правительственную информационную сеть и оформило заявки задним числом. Он заставил Уолкота заявить о краже, натравил прессу и даже без обвинительного приговора нанес Убежищу сокрушительный удар. А движение «Мы спим» расцвело.
«Так и произошло», — подумал Джордан. Хок всегда был отменным стратегом. Маленький самолет начал снижаться над фабрикой.
— Но у Херлингера проснулась совесть. Он собирался разоблачить Уолкота и Хока. Поэтому Хок убрал его.
Как это характерно для Лейши, подумал Джордан. Даже в такой ситуации она выдумала угрызение совести, предположила, что причиной гибели ученого стали порядочность и ответственность перед обществом.
— У тебя нет доказательств, — сказал Джордан. — А если все твои слова правда, Хок уже знает, что мы летим к нему, и никаких улик не останется.
Лейша взглянула на него, сверкнув глазами:
— В любом случае там не осталось никаких улик.
— Тогда зачем весь сыр-бор?
Она не ответила.
С ворот фабрики был снят защитный экран. Незнакомая охранница взмахом руки пропустила их на территорию.
Хок ждал в кабинете. На столе выстроился весь парадный набор: куклы племени чероки, кофейная кружка Гарварда, кипа полуграмотных писем от благодарных рабочих, золоченые статуэтки с предприятий «Мы спим». Некоторые Джордан никогда раньше не видел; должно быть, Хок доставал их одну за другой, тщательно расставляя, чтобы видели все входившие. Дешевые поделки. Тотемы сомнительных успехов. Джордану стало холодно. Значит, это реальность. Хок убийца.
— Мисс Кэмден?
Голос Лейши был спокоен, но зловещее сияние не пропало.
— Вы убили Тимоти Херлингера.
Хок улыбнулся:
— Я не убивал.
— Нет, убили, — повторила Лейша, но Джордану показалось, что она не будет настаивать на своем. — Вы организовали фальшивые исследования, чтобы раздуть ненависть к Неспящим, а когда вам представился случай подставить Неспящего, вы не побрезговали.
— Не знаю, о чем вы говорите, — приветливо улыбался Хок.
— Вы пошли на это, чтобы увеличить прибыли предприятий «Мы спим». Скорее вы думали, что такова ваша цель. На самом деле вы из тех слабаков, которые стремятся уничтожить превосходство, если оно им недоступно.
Лицо Хока начало наливаться кровью. Джордан попытался вмешаться:
— Лейша…
— Все в порядке, Джордан, — четко произнесла она. — Мистер Хок знает, что мои телохранители хорошо тренированы, приборы самолета фиксируют каждый мой шаг, я веду запись. Мне ничего не грозит. — Она повернулась к Хоку. — Вам, разумеется, тоже. Вы с Дженнифер чисты. Как только обнаружат, что отпечаток сетчатки принадлежит Стелле Бевингтон, обвинение рассыплется в прах. Она объяснит не только, как потеряла кулон, но и где находилась в то злополучное утро. Стелла была на собрании корпорации в Харрисбурге, штат Пенсильвания. Вы знали, что все это всплывет, не правда ли, мистер Хок? Как только кулон будет представлен в суде и Стелла его опознает. Но ненависть разгорится еще сильнее, а это самое главное для вас.
— Чушь, мисс Кэмден. — Хок овладел собой. — Но я все-таки отвечу на ваше последнее утверждение. — Он взял со стола пачку писем. — Вот это имеет значение. Благодарность людей, которые обрели достоинство работающего человека благодаря «Мы спим».
— Достоинство? Основанное на подлоге, воровстве, убийстве?
— Единственную кражу, о которой мне известно, совершило Убежище,
похитив патенты Уолкота. Так сообщают «новости».
— А! — Лейша выдохнула. — Тогда позвольте мне рассказать еще об одном грабеже, мистер Хок. Вы украли еще кое-что у моей сестры Алисы, у моего друга Сьюзан Меллинг и у каждого из Спящих, поверившего в возможность получить долгую жизнь. Они надеялись в те ночные часы, когда лежат без сна и думают о жизни и смерти. Вы удивляетесь, откуда мне это известно. Сьюзан Меллинг знает, что умирает от неоперабельной опухоли мозга, и ей отчаянно хочется жить. Вы посулили выход, мистер Хок, а потом украли его. У Алисы, у Сьюзан, у каждого из Спящих, которые не признают ненависть. Вы ограбили порядочных людей, которые стараются быть выше ненависти.
На лице Хока застыла улыбка. Спустя некоторое время он насмешливо
произнес:
— Мисс Кэмден, вам в пору писать поздравительные открытки.
Лейша невозмутимо повернулась к выходу, показав этим презрительным движением, как мало ожидала она от встречи. Она бросила вызов Хоку, желая оставаться честной перед собой.
Никто не остановил их. Они не разговаривали, пока самолет не заскользил над черными полями, перерезанными черной рекой. Джордан посмотрел на тетку:
— Ты хотела открыть мне глаза на Хока.
Лейша взяла его за руку:
— Да. Кроме тебя, у меня ничего нет, Джордан. Только ты.
— Сообщество, — спокойно объясняла Дженнифер Шарафи своим детям, — всегда должно стоять на первом месте. Вот почему папа больше не вернется домой. Он предал свое сообщество.
Дети смотрели на свои туфли. Дженнифер понимала, что они ее боятся. Что ж, страх — всего лишь древнее название уважения.
Наконец Наджла тоненько произнесла:
— Почему нам надо покидать Убежище?
— Мы не покидаем Убежище. Оно навсегда с нами. Повсюду, где есть сообщество, будет и Убежище. Вам понравится новое место. Там мы будем в большей безопасности.
Рики поднял на мать глаза — уменьшенная копия Ричарда.
— Когда будет готова орбитальная станция?
— Через пять лет. Мы должны спланировать ее, построить, оплатить. — Пять лет — за такой срок еще никому не удавалось создать орбитальную станцию, даже если купить готовую оболочку у правительства Дальнего Востока.
— И мы никогда больше не вернемся на Землю?
— Отчего же? Ты вернешься сюда, когда вырастешь. Большая часть нашего бизнеса останется здесь. Но мы будем вести дела с орбитальной станции и найдем способ использовать генемоды для построения самого прочного общества на все времена.
Наджла спросила с сомнением:
— А это законно?
Дженнифер встала, складки аббая упали на сандалии. Дети поднялись вслед за ней. У Наджлы на лице все еще было написано сомнение, у Рики — беспокойство.
— Мы сделаем это законным для вас и ваших потомков.
— Мама… — начал Рики и замолчал. По его маленькому лицу пробежала тень. Дженнифер наклонилась и поцеловала его, поцеловала Наджлу, повернулась и направилась к дому. Она поговорит с детьми позже. А сейчас у нее много дел. Надо держать все под контролем.
Глава 16
Сьюзан Меллинг и Лейша Кэмден расположились в шезлонгах на крыше дома в пустыне Нью-Мексико, наблюдая за Джорданом и Стеллой, медленно идущими к огромному тополю у ручья. Над головой слабо мерцал летний треугольник — Вега, Альтаир и Лебедь. Над горизонтом гасли последние красные отблески. Темнота протянулась к горам, вершины которых все еще сверкали в лучах невидимого солнца. Сьюзан вздрогнула.
— Я принесу свитер, — предложила Лейша.
— Мне не холодно, — ответила Сьюзан.
Лейша нашла пуловер в неприбранном кабинете Сьюзан и на секунду остановилась в гостиной. Полированные черепа исчезли. Она взобралась по лестнице и закутала пуловером плечи Сьюзан.
— Посмотри На них, — произнесла Сьюзан с явным удовольствием. Силуэт Джордана слился с тенью Стеллы. Лейша улыбнулась: по крайней мере зрение у Сьюзан по-прежнему острое.
Женщины молчали. Сьюзан нарушила тишину:
— Опять звонил Кевин.
— Нет.
Маленькая, больная старая женщина шевельнулась на стуле.
— Ты не веришь в прощение, Лейша?
— Нет, верю. Но Кевин не подозревает, что совершил нечто такое, за что нужно прощать.
— Мне кажется, он не знает, что Ричард здесь, с тобой.
— Мне все равно, — сказала Лейша. — Кто теперь что-то может знать?
— Так же, как ты не могла знать, что Дженнифер Шарафи не виновна в убийстве. И поэтому не можешь простить себе, как не можешь простить Кевина.
Лейша отвернулась. Лунный свет резанул щеку, словно скальпель. Донесся тихий смех. Лейша неожиданно сказала:
— Если бы здесь была Алиса!
Сьюзан напряженно улыбнулась. Пора опять увеличивать дозу болеутоляющих.
— Возможно, она снова появится, если ты позарез будешь в ней нуждаться.
— Ничего смешного.
— Лейша, ты не веришь, что Алису посетило сверхъестественное предчувствие?
— Я верю, что она в это верит, — осторожно ответила Лейша. Она слишком дорожила их новыми отношениями с сестрой. Единственное, что у нее осталось после года катастрофических потерь, — Алиса и умирающая Сьюзан.
Тем не менее раньше она всегда была честна со Сьюзан.
— Ты же знаешь, я отрицаю паранормальные явления. Нормальные — то понимаешь с трудом.
— А паранормальные слишком нарушают твое видение мира, да? — Помолчав минуту, Сьюзан добавила мягче: — Ты боишься, что Алиса не одобрит отношений Джордана со Стеллой? Неспящая и Спящий?
— Боже, конечно, нет. Уверена, что одобрит. — У нее неожиданно вырвался резкий и хриплый смех, похожий на лай.
Сьюзан добавила, словно это относилось к делу:
— Еще тебе звонили Стюарт Саттер, Кейт Аддамс, Миюки Иагаи и твой секретарь, забыла его имя. Я им пообещала, что ты перезвонишь.
— Не хочу.
— Их больше двенадцати.
Внизу открылась дверь, Ричард вышел и направился к далекому пологому холму. Он с трудом переставлял ноги, по-видимому, не понимая, куда идет! Теперь очень немногое имело для него значение. Здесь он оказался исключительно заботами Джордана, который посадил Ричарда в машину и привез сюда. Теперь Джордан колебался редко, предпочитая действовать. Спустя секунду вслед за ним радостно протопал Джоуи, которому было все равно, где гулять.
— Ты думаешь, суд над Шарафи покончил со всякой надеждой на взаимодействие Спящих и Неспящих?
— Да.
— Надежда умирает последней, Лейша.
— Да? Как же случилось, что ты умираешь? Прости.
— Ты не можешь прятаться здесь вечно только потому, что разочаровалась в законе.
— Я не прячусь.
— А что ты делаешь?
— Просто живу.
— Черта с два! Не занимайся самообманом, я одной ногой в вечности.
Против воли Лейша рассмеялась.
— Молодец. Немедленно позвони Стюарту и всем остальным.
— Нет.
Ричард исчез в темноте. Джордан и Стелла, держась за руки, возвращались обратно. Сьюзан простодушно сказала:
— Мне бы хотелось, чтобы Алиса была здесь.
Лейша кивнула.
— Да, — добавила Сьюзан, — было бы неплохо собрать твоих друзей.
Сьюзан погрузилась в изучение пустыни, а под ними крался какой-то невидимый мелкий зверек, над головой одна за другой зажигались звезды.
Часть III
Мечтатели. 2075 год
Догмы спокойного прошлого неприменимы к бурному настоящему. Мы оказались в чрезвычайно сложных обстоятельствах и, должны с честью справиться с ними. Наше дело новое и сподвигает нас думать и действовать по-новому. Мы должны освободиться от рабства.
Глава 17
Утром того дня, когда ей исполнилось шестьдесят семь лет, Лейша Кэмден сидела во дворе своего дома в Нью-Мексико и рассматривала свои ноги.
Прямые и сильные, узкие ступни, высокий подъем, кожа — здоровая и свежая. Короткие ногти. Сьюзан Меллинг одобрила бы. Сьюзан придавала стопам огромное значение: состояние вен и костей служило ей барометром старения. Или отсутствием такового.
Лейша невольно рассмеялась. Вспомнить Сьюзан, умершую двадцать три года назад, в связи с собственными ступнями. In memoriam bipedalis.
С каких это пор она считает смешными такие вещи? Конечно, в двадцати-, тридцати-, сорока- или пятидесятилетнем возрасте все воспринималось слишком серьезно. Наверное, она была очень скучной. Вероятно, молодые не могут быть серьезными, не впадая в уныние. Им не хватает самого важного. В физике это называется моментом вращения. Слишком много времени впереди, слишком мало позади. Словно человек несет лестницу горизонтально, ухватившись за один конец. Даже достойное увлечение не может как следует все уравновесить. Какой уж тут юмор, если балансируешь изо всех сил?
— Чему ты смеешься? — Стелла вошла в кабинет Лейши без стука. — Репортер ждет тебя в конференц-зале.
— Уже?
— Пришел раньше времени. — Стелла фыркнула: она была против бесед Лейши с журналистами. «Пусть празднуют свое трехсотлетие без нас, — говорила она. — Какое теперь это имеет к нам отношение?» Стелла иногда бывала так нелюбопытна. Конечно, ей всего пятьдесят два, и поэтому она еще так серьезна.
— Скажи, что я иду, — попросила Лейша, — только сначала загляну к Алисе. Угости его кофе или пусть ребятишки сыграют ему на флейте, он сразу же будет очарован.
Сет и Эрик только что научились делать флейты из костей животных, которые отыскивали в пустыне. Стелла снова хмыкнула и вышла.
Алиса только что проснулась. Она сидела на кровати, а сиделка осторожно стаскивала с нее сорочку. Лейша поспешно отступила в холл; Алиса не выносила, когда сестра видела ее обнаженной. Только услышав слова сиделки: «Вот так, миссис Ватроуз», Лейша вошла в комнату. Алиса была одета в широкие хлопковые штаны и белую просторную блузку, которую могла надевать правой рукой; левая висела безжизненной плетью после удара. Седые кудри были расчесаны. Сиделка, стоя на коленях, обувала ее в мягкие тапочки.
— Лейша, — произнесла Алиса с чувством. — С днем рождения!
— Ты меня опередила!
— Ужасно, — сказала Алиса. — Шестьдесят семь лет.
Женщины посмотрели в глаза друг другу: Лейша — стройная и прямая, в белых шортах и маечке, и Алиса — опирающаяся единственной рукой с выступающими венами на спинку кровати.
— С днем рождения, Алиса.
— Лейша! — заявила Стелла командным голосом. — У тебя совещание по интеркому в девять, поэтому поторопись…
Алиса еле слышно пробормотала:
— Бедный Джордан…
— Ты же знаешь, ему это нравится, — так же тихо ответила Лейша и пошла в конференц-зал.
Репортер немало удивил Лейшу: долговязый подросток с острыми локтями и плохой кожей, одетый, должно быть, по последней молодежной моде: шорты в форме воздушного шара и пластиковая блуза, обшитая крохотными висюльками в виде скутеров — красными, белыми и голубыми. Он опасливо примостился на краешке стула, а Эрик с Сетом плясали вокруг него, играя на флейтах и ужасно фальшивя. Лейша выпроводила своих внучатых племянников и уселась напротив парня.
— Какую сеть «новостей» вы представляете, мистер… Кавенау?
— Сеть моей средней школы, — выпалил он. — Я не сказал об этом той леди, когда договаривался о встрече.
— Разумеется, — сказала Лейша. Забавно. Впервые за десять лет она согласилась дать интервью, и репортер оказался школьником. Сьюзан оценила бы подобную иронию по достоинству.
— Ну так начнем, — произнесла Лейша. У мальчика прямо-таки на лбу написано, что он никогда не разговаривал с Неспящими. Но никакой зависти паренек не испытывал.
Он оказался более организованным, чем можно было судить по его виду.
— Мама говорит, что раньше ишаки и даже Жители ненавидели Неспящих. Почему?
— А почему ты к ним нормально относишься?
Казалось, его искренне удивил этот вопрос. Он нахмурился, потом искоса взглянул на Лейшу.
— Ну, я не хочу оскорбить вас, или что-нибудь еще, но… с чего бы мне вас ненавидеть? Именно ишакам — Неспящие ведь в некотором смысле просто супер ишаки, не так ли? — приходится трудиться в поте лица. Мы, Жители, только получаем удовольствие от плодов их труда. Знаете, — выпалил он в порыве откровения, — я всегда недоумевал, как ишаки этого не понимают и терпят НАС.
— Plus ca change, plus c’est la meme chose.[37]
— Что вы сказали?
— Ничего, мистер Кавенау. А в вашей школе есть ишаки?
— Не-а. У них свои школы.
Лейша, конечно, об этом знала. Теперь общество Соединенных Штатов состояло из трех слоев: неимущие, которые благодаря таинственному гедонистскому наркотику философии Подлинной Жизни получили в дар праздность. Жители, восемьдесят процентов населения, отбросившие этику труда ради безвкусной общепринятой формулировки аристократов древности: удачливым работать нет необходимости. Над ними — или под ними — находились ишаки: Спящие с улучшенным генотипом, который приводил в действие экономические и политические механизмы под диктовку новоиспеченных бар. Роботы ишаков трудились денно и нощно. И наконец, Неспящие. Вся эта трехслойная организация покоилась на дешевой и общедоступной И-энергии, которая позволяла выделять щедрое Пособие, обеспечивала хлебом и зрелищами избирателей. Лейша подумала, что только воистину американская структура умудряется сочетать демократию с материализмом, посредственность с энтузиазмом, власть — с иллюзией управления снизу.
— Скажите, мистер Кавенау, как вы с друзьями используете свободное время?
— Используем? — удивленно переспросил юноша.
— Да. Например, сегодня. Что вы будете делать, когда закончите записывать интервью?
— Ну… занесу его учителю.
— Он Житель или ишак?
— Конечно, Житель, — ответил мальчик с легким упреком. Акции Лейши стремительно падали. — Потом, возможно, почитаю до полудня, пока не закончатся занятия, — я уже почти научился. Это довольно бесполезное занятие, но мама заставляет. В полдень начнутся гонки на скутерах…
— Кто их оплачивает и организует?
— Наш член законодательного собрания, Кэти Миллер. Вот она — ишак.
— Конечно.
— После одни мои приятели устраивают брейни — вечеринку, наш конгрессмен передал что-то новенькое из Колорадо или еще откуда-то, а потом я хотел бы посмотреть головидео…
— Как оно называется?
— «Тамарра из марсианских морей». Вы будете смотреть? Это агро.
— Возможно, — ответила Лейша. Мойра, дочь Алисы, эмигрировала в одну из марсианских колоний. — Вам известно, что на Марсе нет никаких морей, не правда ли?
— Неужели? — спросил он равнодушно. — Еще мы с приятелями собирались поиграть в мяч, потом я, наверное, трахнусь со своей девушкой. Если успею, съезжу к родителям в загородный домик, они устраивают танцы. Мисс Кэмден! Я сказал что-то смешное?
— Извините, — задыхаясь проговорила Лейша. — Ни у одного аристократа прошлого не было такой насыщенной светской жизни.
— Ага, ну я ведь агро Житель, — скромно ответил мальчик. — Но я должен задавать вам вопросы. Чем занимается фонд, которым вы управляете?
— Он изучает проблемы нищих и субсидирует тех, кто хочет изменить свою жизнь.
Парень выглядел озадаченным.
— Если вы бы захотели стать ишаком, — сказала Лейша, — то Фонд Сьюзан Меллинг послал вас в школу и финансировал обучение.
— С чего бы мне этого хотеть?
— Действительно? — согласилась Лейша. — Но некоторые не прочь.
— Я таких не знаю, — решительно парировал мальчик. — По-моему, это довольно глупо. Скажите, зачем вы содержите фонд?
— Потому что, — со свойственной прямотой ответила Лейша, — сильные должны помогать слабым. Наше общество только ступень, а не результат, и признавая за непродуктивными такую же индивидуальность, как и твоя собственная, можно исполнить долг перед испанскими нищими.
Парень, конечно, ничего не понял. Но не переспросил. Он встал, собрал свою аппаратуру с явным облегчением и протянул руку.
— Учитель сказал, что четырех вопросов достаточно. Спасибо, мисс Кэмден.
Она пожала ему руку. Такой вежливый мальчик, чуждый зависти или ненависти, такой довольный. Такой глупый.
— Спасибо вам, мистер Кавенау. За то, что удовлетворили мое любопытство. Можно задать еще вопрос?
— Конечно.
— Если ваш учитель запустит это интервью в сеть школьных «новостей», будет ли кто-нибудь его смотреть? — Он отвел глаза; Лейша поняла, что ему не хочется огорчать ее. — А вы вообще смотрите «новости», мистер Кавенау? Теперь он прямо взглянул на женщину. Похоже, вопрос шокировал.
— Конечно! Вся наша семья смотрит! Иначе родители не узнали бы, какой из ишаков даст нам больше других за наши голоса.
— А! — заметила Лейша. — Американская Конституция в действии.
— А в следующем году будет трехсотлетие, — с гордостью произнес мальчик; все Жители были патриотами. — Ну, еще раз спасибо.
— Вам спасибо, — ответила Лейша. Суровая Стелла проводила парня к выходу.
— Лейша, связь по интеркому через две минуты, а сейчас…
— Стелла, сколько заявок обработал фонд в этом квартале?
— Сто шестнадцать, — Стелла вела всю документацию фонда, в том числе финансовую.
— На сколько процентов меньше, чем в прошлом квартале?
— На шесть.
— А с тем же временем в прошлом году?
— На восемь. Ты это знаешь.
Конечно. Если бы фонд работал с прежней нагрузкой, Стелле не пришлось бы изобретать для нее занятия. Должно быть, Стелла прочитала мысли Лейши и неожиданно сказала:
— Ты могла бы вернуться в юриспруденцию. Или написать еще одну книгу. Или основать еще одну корпорацию, если бы захотела конкурировать с ишаками.
— С ними соревнуется Убежище, — мягко ответила Лейша. — А новый экономический порядок все равно основан на высококачественном уровне жизни. Так мне только что сказал один молодой человек. Отстань, Стелла, у меня сегодня день рождения. Что там за шум?
— Какой-то ребенок вопит что есть мочи, требуя только тебя и больше никого.
— Ребенок — Неспящий? — разволновалась Лейша. Иногда все еще встречались нелегальные генемоды. Ребенок постепенно осознавал, что гонки скутеров, головидео и брейни-вечеринки почему-то привлекают его меньше, чем друзей. Потом он случайно узнавал о существовании Фонда Сьюзан Меллинг, обычно от одного из добрых ишаков, и решительно пускался в пугающее путешествие в поисках себе подобных. Принимать таких детей или даже взрослых Неспящих у себя, помогать им стать на ноги было самым большим наслаждением для Лейши в течение двух с половиной десятков лет жизни в этой оторванной от мира пустыне.
Но Стелла сказала:
— Нет, не Неспящий. На вид лет десять, грязный. Эрик сказал ему, что день открытых дверей у тебя завтра, но он дал Эрику в глаз и заявил, что не может ждать.
— И Эрик его отметелил? — спросила Лейша. У двенадцатилетнего сына Стеллы были силовые генемоды. Плюс уроки каратэ и характер, которого не должно быть ни у одного Неспящего.
— Нет, — с гордостью ответила Стелла. — Эрик становится взрослым. Он научился сдерживаться, если нет явной необходимости защищаться.
Лейшу беспокоил Эрик Бевингтон-Ватроуз. Но она только сказала:
— Впусти мальчика.
— Лейша! Токио уже на связи.
— Передай, что я перезвоню. Сделай одолжение, Стелла, сегодня же мой день рождения. Я уже старая.
— Это Алиса старая, — быстро ответила Стелла. — Извини.
— Приведи мальчика. По крайней мере прекратятся вопли. Как, ты сказала, его зовут?
— Дру Арлин, — сказала Стелла.
На орбите, над Тихим океаном, Совет Убежища разразился аплодисментами. Четырнадцать человек сидели под куполом Совета вокруг полированного металлического стола в форме стилизованной ленты Мебиуса. На расстоянии трех футов от пола купол опоясывала плексигласовая полоска, по которой проходили тонкие металлические опоры. Купол примостился на конце цилиндрического орбитального комплекса, поэтому обзор из зала заседаний отличался приятным разнообразием. К «северу» тянулись сельскохозяйственные угодья. К «югу» простирался неумолимый космос. На «севере» — теплый и ясный «день», где солнечный свет вливался в орбитальный комплекс сквозь длинные незатемненные секции окон; на «юге» нескончаемая ночь, попеременно заполненная то звездами, то подавляюще огромной Землей. Неправильная форма стола для заседаний и прикрепленные к полу стулья означали, что шесть членов Совета сидели лицом к звездам, а восемь — к солнцу.
Дженнифер Шарафи, неизменный глава Совета, всегда сидела лицом к «северу», к солнцу. Ее глаза светились от удовольствия.
— Результаты сканирования головного мозга, картографии спинного мозга и, конечно, анализов ДНК весьма впечатляют, — сказала она. — Нам следует от всей души поздравить доктора Толивери и доктора Клемента. А также, разумеется, Рики и Гермиону.
Она тепло улыбнулась сыну и невестке. Гермиона наклонила голову, и по ее необычному, прекрасному лицу пробежала судорога. Примерно половина семей в Убежище уже не прибегала к изменению генов, довольствуясь интеллектуальными и физиологическими преимуществами и желая сохранить фамильное сходство. Гермиона, обладательница фиалковых глаз и стройных ног, принадлежала к другой половине.
— Нельзя ли посмотреть на младенца? — спросил Советник Виктор Лин. — Разумеется, окружающая среда должна быть стерильной.
— Пожалуйста. — Советница Люси Эймс вспыхнула. Ей только исполнился двадцать один год, она родилась в орбитальном комплексе и еще не свыклась с тем поразительным фактом, что ее имя выпало в гражданской лотерее на очередной срок заседаний Совета. Дженнифер улыбнулась:
— Я хочу еще раз напомнить: этот ряд генетических изменений существенно превосходит то, чем мы владели до сих пор. Если мы хотим сохранить свое преимущество над Спящими Земли, мы должны изучать малейшие возможности улучшить наш генофонд. Однако существуют неизбежные издержки, с которыми приходится мириться.
Восемь советников, выигравшие свои места в Совете, переглянулись. Они не принадлежали к семейству Шарафи, которое контролировало 51 процент финансов Убежища и, следовательно, 51 процент голосов. Шесть постоянных заседателей — Дженнифер, Рики, Гермиона, Наджла, муж Наджлы Ларе Джонсон и муж Дженнифер Уилл Сандалерос — сохранили решительные улыбки. Все, кроме Гермионы.
— Принеси ребенка, — обратилась к ней Дженнифер.
Гермиона вышла. Рики нерешительно потянулся к жене, когда она проходила мимо, но отдернул руку и уставился в окно. Повисло тягостное молчание.
— Вот, — произнесла Дженнифер, — Миранда Сирена Шарафи. Наше будущее.
Гермиона положила ребенка на стол заседаний и развернула желтое одеяльце. Миранде исполнилось десять недель. Кожа ее была бледной, а волосы — густыми и черными. Смоляные глаза перебегали с предмета на предмет, не в состоянии остановиться. Сильное крошечное тельце беспрестанно дергалось. Миниатюрные кулачки сжимались и разжимались так быстро, что невозможно было сосчитать пальчики. Девочка излучала невообразимую жизненную энергию, казалось, будто ее взгляд вот-вот просверлит стенку купола.
Советница Эймс закрыла рот ладонью.
— На первый взгляд, — сдержанно произнесла Дженнифер, — может показаться, что у нашей Миранды заболевание нервной системы. Или параамфетаминоз. Но это нечто совершенно иное. Мозг Мири работает в три или четыре раза быстрее, чем наш, при чрезвычайно развитой памяти и такой же концентрации внимания. В качестве побочного эффекта имеются незначительные аномалии в моторике. Генемоды Мири включают высокий интеллект, но именно изменения ее нервной системы дадут ей возможность применить этот интеллект, правда, пока мы не знаем, каким образом. Подобная генемода — лучший способ избежать такое распространенное явление, как интеллектуальный регресс.
Кое-кто из присутствующих кивал, слушая эту лекцию; другие, которым было известно о менее выдающихся показателях Рики и Наджлы по сравнению с самой Дженнифер, уставились в крышку стола. Советница Эймс смотрела на извивающегося младенца широко раскрытыми глазами.
— Миранда — первая, — сказала Дженнифер. — Но не последняя. Здесь, в Убежище, собраны представители лучших умов Соединенных Штатов. Мы должны сохранить это преимущество ради всеобщего блага.
Советник Лин тихо сказал:
— Обычные дети Неспящих, обладающие генемодами, успешно справляются с этим.
— Да, — Дженнифер лучезарно улыбнулась, — но в любое время эти нищие на Земле могут изменить свою близорукую политику и начать все с начала. Нам нужно выжать все из генетической технологии.
Уилл Сандалерос легонько коснулся ее руки.
На долю секунды в глазах Дженнифер вспыхнула ярость, и она рассмеялась:
— Я снова ораторствовала? Простите. Я знаю, что все мы правильно понимаем философию Убежища.
Советница Эймс не отрывала завороженных глаз от дергающегося в конвульсиях младенца. Гермиона перехватила полный ужаса взгляд молодой женщины; она тотчас же завернула Миранду в одеяльце. Тонкая желтая ткань корчилась. По краям одеяльца были вышиты белые бабочки и темно-синие звезды.
Дру Арлин стоял перед Лейшей Кэмден, расставив ноги. Она еще никогда не видела такого резкого контраста, как между этим мальчиком и только что ушедшим репортером — подростком.
Грязь засохла коркой на каштановых волосах Дру, на остатках пластиковой рубашки и штанов, на дырявых башмаках, выданных в качестве Пособия. Кожа острых, как долото, локтей покраснела и воспалилась. Один зуб был выбит; только зеленые глаза ярко выделялись на лице, выражая пылкое упрямство, будто Дру приготовился что-то отстаивать каждой частицей своего грязного, тощего существа. Он явно не принадлежал к классу ишаков.
— Дру Арлин — это я, — произнес он таким тоном, будто сейчас вот-вот заиграют фанфары.
— Лейша Кэмден, — торжественно ответила Лейша. — Ты хотел со мной встретиться.
— Я хочу в ваш фонтан.
— Фонд. Где ты слышал о моем фонде?
— Кто-то сказал. Я долго добирался сюда. Из Луизианы.
— Пешком? Один?
— Иногда ехал тайком, — отмахнулся мальчик. — Но теперь я тут. Начинайте.
Лейша обратилась к домашнему роботу:
— Принеси из холодильника сэндвичи. И молока.
Дру не сводил глаз с робота, пока тот не покинул комнату.
— Этот робот может заниматься борьбой? Для накачки мускулов. Я видел их по сети «новостей».
— Нет. Это базовый роб для поиска и записи информации. Ну и к чему же ты готов, Дру?
— Чтобы начать.
— А что ты под этим понимаешь?
— Но вы же леди из фонтана! Отмыться, получить образование и стать кем-нибудь!
— Ты хочешь стать ишаком?
Мальчик нахмурился:
— Нет, но мне придется с этого начать, правда?
Робот вернулся. Дру жадно поглядел на еду. Лейша сделала приглашающий жест, и он набросился на пищу, как голодный щенок.
— Когда ты ел в последний раз?
— Вчера утром.
— Твои родители знают, где ты?
Дру подобрал крошку и сунул в рот.
— Маме все равно. Она теперь пропадает на брейни-вечеринках. Папа умер. — Последние слова он произнес хриплым голосом, глядя на Лейшу в упор своими зелеными глазами. Лейша сняла со стены трубку компьютерной связи.
— Им нельзя позвонить, — сказал Дру. — У нас нет терминала.
— Я собираюсь выяснить кое-что о тебе, Дру. Где именно в Луизиане ты живешь?
— В Монтронс-Пойнте.
— Персональный биопоиск, первичные банки данных, — произнесла Лейша. — Дру, какой у тебя номер Пособия?
— 842-06-3421-889.
Монтронс был крохотным городишком Дельты с населением в 1922 человека. Школу посещало 16 процентов учащихся. Благодаря усилиям учителей-добровольцев она работала пятьдесят восемь дней в году. Дру входил в эти 16 процентов. Медицинской карточки на него не существовало, но карточки его родителей и двух младших сестер были зарегистрированы.
Выслушав информацию, Лейша сказала:
— Твои оценки даже для такой школы не слишком-то роскошны.
— Да. — Мальчик не отрывал от нее взгляда.
— И у тебя, по-видимому, нет каких-либо выдающихся способностей к спорту, музыке или к чему-то еще.
— Не-а.
— И ты не очень-то хочешь выучиться, чтобы получить работу ишака.
— Это я могу, — агрессивно сказал он.
— Фонд Сьюзан Меллинг существует для того, чтобы помогать людям добиться своей цели. Как ты представляешь свое будущее? — Абсурдно задавать такой вопрос десятилетнему ребенку. Бедному. Не особенно одаренному. Тощему. Вонючему. Спящему.
И все же — неординарному; яркие зеленые глаза смотрели на Лейшу с прямотой, недоступной большинству Спящих. Во взгляде Дру сквозила уверенность, что ему не откажут в помощи. Дру держался так, будто они с Лейшей — деловые партнеры в надежном бизнесе.
— Вы слышали в терминале, как умер мой деда, да?
— Он погиб на строительстве Убежища, — ответила Лейша.
— Папа был еще маленький. Пособие тогда почти ничего не стоило.
— Я помню, — сухо ответила Лейша.
Она ожидала, что Дру оставит ее замечание без внимания, большинство детей считали прошлое чем-то несущественным. Но, к ее удивлению, мальчик очень заинтересовался.
— Вы помните? Сколько вам лет, Лейша?
«Он не знает, как обращаться ко мне», — снисходительно подумала Лейша и вдруг поняла, в чем заключался дар малыша. Его интерес к ней был настолько пристальным, свежим и искренним, а глаза так сияли, что хотелось удовлетворить его любопытство. Он окружен безгрешностью, словно ароматом духов. Понятно, как ему удалось добраться невредимым из Луизианы в Нью-Мексико: ему помогали.
А ведь Дру всего десять лет.
— Мне шестьдесят семь.
Его глаза широко раскрылись.
— О! Вы не похожи на старую даму!
«Посмотрел бы ты на мои ступни». Она рассмеялась, мальчик тоже улыбнулся.
— Спасибо, Дру. Но ты еще не ответил на мой вопрос. Что именно ты хочешь от фонда?
— Мой папа вырос, без отца и поэтому спился, — сказал Дру, будто это могло служить ответом. — Он бил маму, бил сестер, бил меня. Но мама говорила, что, если бы дедушка был жив, папа стал бы другим человеком, добрым и хорошим. Это не папина вина, — повторил Дру. — Но я думаю, что и не моя тоже. Поэтому мне надо было выбраться из Монтронса.
— Да, но… чего же ты хочешь?
Лейша никогда не думала, что ребенок может так смотреть. Такой взгляд теперь нечасто встретишь даже у взрослого: холодная, как лед, решимость.
— Я хочу Убежище.
— Хочешь? Что ты имеешь в виду? Рассчитаться с ним? Разрушить? Причинить боль людям?
Взгляд мальчика смягчился; в нем появилось насмешливое удивление.
— Конечно, нет, дурочка, — сказал Дру. — Я хочу им завладеть.
Сигнал тревоги раздался во всех помещениях орбитального комплекса. Техники бросились к скафандрам. Матери подхватили испуганных, кричащих детей и отдали команды в терминалы дрожащими голосами. Биржа Убежища немедленно заморозила все сделки; никто не должен нажиться на катастрофе. — Выводи флайер, — скомандовала Дженнифер Уиллу Сандалеросу, уже надевшему защитный скафандр. Она натянула свой и выбежала из купола.
Уилл поднял флайер. Когда они подлетали к зоне свободного падения, вдоль центральной оси комплекса, интерком ожил:
— Четвертая панель. Это снаряд. Роботы будут через тридцать три секунды; команда техников через полторы минуты. Следите за вакуумным давлением…
— Мы не доберемся туда так быстро, — резко сказал Уилл. В его голосе Дженнифер послышалось удовлетворение. Уиллу не нравилось, что она лично кидается в опасный район. Но остановить ее невозможно.
Дженнифер увидела брешь в сельскохозяйственной панели. Роботы уже разбрызгивали над пробоиной прочный пластик. Чтобы они не улетели вместе с драгоценным воздухом Убежища в пространство, их удерживали мощными присосками. Когда роботу надо было передвинуться, присоски отключались по очереди. Грациозно вращаясь, подлетели флайеры техников, и команда, одетая в скафандры, тут же принялась распылять над посевами изолирующий герметик, пока не будет готов анализ ДНК.
Оружие как таковое еще полбеды; гораздо страшнее заражение. Не все страны на Земле запретили генетические исследования.
— Где снаряд? — спросила Дженнифер по интеркому у командира техников.
— Секция «Ж». Ее уже загерметизировали. Он расколол панель, но не пробил насквозь… Это удачно; снаряд можно изучить, не забирая внутрь из космоса.
— На что похож?
— На метеорит.
— Может быть.
Дженнифер была довольна, что рядом Уилл. Иногда с ней летал Рики, и это было весьма утомительно.
Обратно через комплекс летели медленнее. Под ними расстилалось Убежище — поля и купола, дороги и электростанции, смотровые панели, постоянно очищаемые специальными крохотными роботами. Яркий искусственный солнечный свет наполнял воздух золотистой дымкой. Когда они сели, пряный запах соевых цветов, новейшего декоративно-съедобного растения, донесся до Дженнифер.
— Я хочу собрать Совет, чтобы заслушать доклад лаборатории, — сказала она Уиллу.
Ни секунды отдыха. По крайней мере в этом Коран совпадал с историей Соединенных Штатов: «И те, кто выполняет свой обет и стойко терпит неудачи, лишения и потери, — именно они и есть истинно верующие». И еще: «Цена свободы — вечное бдение».
Но у Убежища не было подлинной свободы.
Дженнифер стояла перед Советом. Рики посмотрел на мать и напрягся. Наджла уставилась в окно. Советница Эймс крепко сжала руки, лежавшие на металлическом столе.
— На сей раз отчеты лаборатории неутешительны, — произнесла Дженнифер. — Снаряд относится к метеоритам Джей-класса, что, конечно, не исключает возможности его захвата и перспективы использования в качестве оружия. Он, по-видимому, не включает в себя активных микробов, а найденные на нем споры соответствуют Джей-классу. Почва не содержит чужеродных бактерий, генетически измененных или других, которые мы могли бы идентифицировать. Возможно, они скрыты при помощи мимикрии ДНК для последующей активации генными детонаторами.
— Мать, — осторожно перебил Рики, — никто, кроме нас, не обладает таким генетическим потенциалом. И даже у нас еще случаются неувязки.
Дженнифер лучезарно улыбнулась:
— Никто из тех, о ком мы знаем.
— Мы следим практически за каждой лабораторией на Земле.
— Отметим слово «практически», — сказала Дженнифер. — На самом деле не известно, все ли они у нас под контролем, не так ли?
Рики поерзал на стуле. Этому грузному черноглазому мужчине с густыми волосами над низким лбом исполнился тридцать один год.
— Мать, это шестнадцатая ложная тревога за два года. Восемь метеоритных ударов, три пробоины. Три временных неисправности. Две спонтанные мутации микробов из-за космического излучения, с которым мы ничего не можем поделать. Один…
— Шестнадцатая, официально зарегистрированная, — возразила Дженнифер. — Ты гарантируешь, что именно сейчас в воздухе, которым ты дышишь, нет мимикрировавших на уровне ДНК микробов?
Советница Эймс робко произнесла:
— Но при отсутствии доказательств…
— Доказательства — это понятие нищих, — отрезала Дженнифер. — Вы никогда не были на Земле, Люси. Там это понятие извращено, чтобы правительство могло распоряжаться своими лучшими людьми. Они могут «доказать» что угодно в своих судах, в сетях «новостей», в финансовых сделках. Какие налоги вы уплатили в прошлом году Финансовому Управлению, Люси? Штату Нью-Йорк? А что взамен? И все же президент Соединенных Штатов доказал бы вам, что вы обязаны поддерживать слабых, выплачивая деньги, иначе военные захватят и уничтожат те самые средства, которые поддерживают вашу жизнь и жизнь вашего сообщества.
— Но ведь Убежище платит налоги, — растерялась Советница Эймс.
Спустя секунду Уилл Сандалерос успокаивающе сказал:
— Да. Платим.
Рики Келлер произнес:
— Дело в том, что ни один из этих случаев не был вторжением. Но мы неизменно предполагаем самое худшее, и даже свидетельства в пользу обратного вызывают у нас подозрения. Не слишком ли далеко мы зашли в своем безумии?
Дженнифер посмотрела на сына. Сильный, верный, работоспособный член сообщества, таким можно гордиться. Она и гордилась им. Любила их с Наджлой так же сильно, как тогда, когда они были еще детьми, но ее любовь оказала им плохую услугу. Из-за ее защиты, яростного стремления заслонить их от всех неприятностей они выросли в слишком большой безопасности. Ее дети не сталкивались с яростной ненавистью нищих, которые могут добиться своего, только разрушая жизни тех, кто лучше их. Подобно диким зверям, наевшимся до отвала, сейчас нищие дремлют под солнцем дешевой И-энергии, и легко забыть, как они опасны.
Но Дженнифер всегда будет помнить. За всех.
— Бдительность — не безумие, — возразила она. — И доверие вне пределов сообщества может поставить всех нас под угрозу.
Дженнифер знала, что никто и никогда не поставит на карту сообщество.
— У меня есть для вас предложение, — сказала Дженнифер. Уилл напрягся. Только он знал, о чем собирается говорить его жена.
— Все наши меры безопасности носят сугубо оборонительный характер. Однако стержнем нашего существования является выживание сообщества и отстаивание его прав. Пора Убежищу подкрепить ведение переговоров разработкой оборонного вооружения. Ранее это было невозможно из-за пристального международного контроля за каждой сделкой между Убежищем и Землей, какой бы секретной она ни была. Единственным способом не допустить сюда нищих было не дать им ни малейшего повода для получения ордера на обыск.
Дженнифер испытующе оглядела присутствующих. Уилл и Виктор Лин прочно на ее стороне. Это хорошо, Лин пользуется большим влиянием. Еще трое с готовностью слушают. Трое замкнуты и хмурятся. У восьмерых на лицах удивление или неуверенность, в том числе и на лице юной Люси Эймс и ее детей.
Она сдержанно продолжала:
— Единственный путь создать оборонительное оружие, не дав Спящим возможности проникнуть в Убежище, — это использовать наш главный козырь: генетику. Пришло время показать свою силу.
Раздались протестующие возгласы. Они с Уиллом этого ожидали. Мысль о ведении военных действий вызывала внутреннее неприятие. Дженнифер и Уилл внимательно слушали, подсчитывая сторонников. Все должно быть открыто и легально: сообщество — прежде всего. Но оно тоже меняется. Восемь выбранных советников будут занимать свои кресла только два года. Ларе Джонсон — второй муж Наджлы; она может еще раз выйти замуж, а у Рики может появиться другая жена. А по достижении шестнадцати лет в выборах будет участвовать следующее поколение. Шестнадцать лет для Неспящего с генемодами — достаточно зрелый возраст, чтобы сделать разумный выбор; выбор Миранды будет сверхразумным.
Значит, можно подождать. Никого принуждать не придется. Именно так функционировало сообщество здесь, в Убежище. Постепенно достигалось взаимопонимание среди членов, которые имели право на собственное мнение именно потому, что продуктивно работали. Дженнифер выждет, пока ее сообщество само не придет к решению. При этом научно-исследовательские лаборатории принадлежат ей. Они построены и финансируются на ее деньги. А то, что принадлежит ей, приступит к работе немедленно. И к тому времени, когда сообществу понадобится биологическое оружие, оно будет уже готово.
— Полагаю, — сказала Наджла, — что нам следует подумать о следующем поколении. Какие отношения сложатся у нас с федеральным правительством спустя двадцать лет? Если мы подставим все переменные в уравнения социальной динамики Гиери-Толлерса…
Дочь. Умная, талантливая, преданная. Дженнифер любовно улыбнулась Наджле. Она защитит свое дитя.
И начнет исследования по генемодному биовооружению.
Поселившись у Лейши в пустыне, Дру столкнулся с двумя проблемами: Эрик Бевингтон-Ватроуз и пища. Он догадывался, что ни одна живая душа не подозревала о них. Окружающие считали, что мальчика тревожит совсем другое: незнакомый образ жизни, сбивающее с толку обличие людей, разговоры ишаков, которых он раньше никогда не слышал, то, что очень многие не спят, и то, что в ожидании сентября придется бездельничать.
Все это отнюдь не волновало Дру. Но ничегонеделание, как он понял в первый же день, не поможет удержать скутер на ходу в таком месте. Эти люди боялись праздности.
Поэтому он находил себе занятия и старался, чтобы все видели. Он выучил имена всех обитателей компаунда, как они прозвали это место. Он выучил их родственные отношения. Во-первых, Лейша. Потом ее сестра, старая дама — Спящая. Затем ее сын Джордан, тоже Спящий, и его жена Стелла, Неспящая; Дру очень быстро усвоил, что их лучше называть «мистер Ватроуз» и «миссис Бевингтон-Ватроуз», такими уж они были. У них трое детей — Алисия, Эрик и Сет. Алисии уже, наверное, лет восемнадцать, но еще не замужем, что казалось Дру странным. В Монтронсе женщины в ее возрасте уже рожали. Возможно, у ишаков все по-другому.
Жили там и другие люди, в основном Неспящие. Дру узнал, что они занимались законом, деньгами и тому подобными делами ишаков, и старался проявить интерес или оказать услугу, бегая с поручениями и поминутно спрашивая, не нужно ли им чего. Однажды он услышал, как Алисия сказала: «Подобострастный лакей», — но старая леди довольно резко оборвала ее:
— Не смей судить о нем, юная леди. Невзирая на свою наследственность, он ведет себя молодцом, и я не позволю оскорблять его!
Дру не знал, что значат все эти слова. Но понял, что нравится старой леди, и старался изо всех сил услужить ей.
— У тебя случайно нет брата — близнеца, Дру? — спросила она однажды, медленно — медленно перебирая кнопки терминала.
— Нет, мэм, — поспешно ответил он. От такого предположения у него даже мурашки побежали по телу. Чтобы кто-нибудь был похож!
— А! — старая леди слегка улыбнулась. — Значит, ты абсолютно уникален.
Они употребляли уйму непонятных слов, непонятными были их мысли, привычки. Они велели ему пользоваться ножом и вилкой, не разговаривать с полным ртом, говорить «спасибо». Дру прилежно подчинялся. Они попросили научиться читать, и он работал с терминалом каждый день, недоумевая, зачем это нужно. Терминалы беседуют с тобой обо всем, что тебя интересует, а когда на экране написаны слова, то для рисунков остается мало места. Картинки всегда были понятнее. Он воспринимал окружающее в виде образов, цветов и форм. Старая леди, например, представлялась ему в виде спирали красновато-коричневого цвета.
Еще ему велели ладить с Эриком Бевингтон-Ватроузом, и есть, что оказалось потруднее чтения. Именно Эрик первым заметил, что Дру трудно есть их пищу.
— Не нравятся настоящие харчи, да? — поддел Эрик. — Привык к эрзацам, и все натуральное жжет тебе брюхо?
— А что тебе нравится? — тихо спросил Дру. Эрик пошел за ним к огромному тополю у ручья, туда, где Дру любил посидеть в одиночестве. И вот он напрягся и начал медленно поворачиваться так, чтобы за спиной оказалась вода.
— Ты гаденыш, — сказал Эрик. — Неплохо здесь устроился, паразит. Ни читать, ни есть по-человечески не умеешь. Даже мыться. Зашел бы хоть в воду, чтобы волны вымыли твою задницу!
Глядя на Дру, Эрик поворачивался тоже. Это хорошо: Эрик, конечно, тяжелее на двадцать фунтов и старше на два года, но ему не хватало верткости, а это в драке немаловажно. Солнце показалось из-за левого плеча Дру. Он продолжал свой маневр.
— Не вижу большой отдачи от тебя. Твоя бабушка говорит, что ты ее головная боль.
Лицо Эрика побагровело.
— Как ты смеешь обсуждать меня с моей собственной семьей! — завопил он и бросился вперед.
Дру упал на колено, собираясь перебросить Эрика через плечо и швырнуть в ручей. Но, оказавшись перед Дру, Эрик подпрыгнул, и Дру обдало тошнотворной волной страха: Эрик знал приемы, о которых Дру понятия не имел, и ударил ботинком Дру в подбородок. Боль взорвалась под челюстью. Голова резко откинулась назад, и что-то треснуло в позвоночнике. Все вокруг стало мокрым и красным.
Очнулся Дру на кровати. Какие-то провода и иглы тянулись от его тела к шумевшим и жужжавшим машинам. Он попытался приподнять тяжелую голову. Шея не двигалась.
Тогда он медленно повернул голову так далеко в сторону, как только смог, всего на несколько дюймов. На стуле возле кровати сидел Джордан Ватроуз.
— Дру! — Джордан вскочил со стула. — Сестра! Он проснулся!
В комнате было очень много людей, большинство из них не значились в тщательно составленном Дру списке обитателей компаунда. Он не видел Лейши. Голова болела.
— Лейша!
— Я здесь, Дру. — Она подошла к изголовью, положила на щеку прохладную руку.
— Что случилось?..
— Ты подрался с Эриком.
Он с изумлением увидел слезы в глазах Лейши. Медленно возник ответ — она плачет из-за него. Из-за Дру.
— Мне больно.
— Я знаю, милый.
— У меня шея не двигается.
Лейша и Джордан обменялись взглядами.
— С ней все в порядке. Но твои ноги…
— Лейша, еще не время, — умоляюще сказал Джордан. Дру никогда не слышал такого голоса у взрослого мужчины. Так жалобно говорили мама или сестры, получив хорошую взбучку от папы.
«Это не просто так», — подумал мальчик.
— Нет, сейчас, — твердо произнесла Лейша. — Правда лучше всего, а Дру — крепкий парень. Милый, в твоем позвоночнике что-то сломалось. Мы проделали большую работу, но нервные ткани не регенерируют… С твоей шеей будет все в порядке в ближайшее время. Но ноги… — Лейша отвернулась, чтобы мальчик не видел слез. — Ты больше не сможешь ходить, Дру. У тебя будет самое лучшее кресло-каталка, но… ходить ты не будешь.
Внезапно Дру все понял и яростно произнес:
— Значит, я не пойду в школу?
Лейша испуганно смотрела на него.
— Милый, сентябрь уже прошел. Но ты, разумеется, пойдешь в школу, со следующего полугодия, если захочешь. — Она посмотрела поверх кровати на Джордана с такой болью, что Дру тоже взглянул на него.
Джордан казался сгоревшим. Дру знал, как выглядят такие люди. Он видел женщину, у которой утонул ребенок; он помнил лицо своей матери. Кажется, эти люди уже не могут чувствовать, потому что эмоции так сильно ранят, что человек никому не в силах помочь. Даже самому себе.
— Мистер Ватроуз, сэр, — Дру выучил слово, которое им нравилось, — Эрик не виноват.
Лицо Джордана стало жестким.
— Неправда. Эрик рассказал нам, как все произошло.
Дру подумал, что он, видимо, не понимал Эрика. Если бы можно было все переиграть…
— Милый, не надо, — попросила Лейша. — Я знаю, это кажется ужасным, но жизнь не кончена. Ты сможешь учиться в школе, «стать кем-то», как ты говорил… Мужайся, Дру, ты храбрый.
Да, он храбрый парень. Так ему говорили даже в вонючем Монтронсе. Он — Дру Арлин, которому в один прекрасный день будет принадлежать Убежище. И он никогда, никогда, никогда не будет таким пришибленным, как мистер Ватроуз.
Он сказал Лейше:
— Каталка сможет лететь на три дюйма над полом и спускаться по лестницам?
— Ты сможешь в ней полететь на Луну, если захочешь!
Дру заставил себя улыбнуться. Теперь он кое-что понял. Прямо перед ним висело нечто, похожее на большой радужный пузырь. Как же он раньше не заметил? Он чувствовал этот сверкающий теплый шар каждой клеточкой своего тела. Мистер Ватроуз удрученно произнес:
— Дру, мы сделаем все, что в наших силах…
У Дру не хватало слов — у него почему-то всегда не хватало слов, пока ему кто-нибудь не подсказывал, — но это и был пузырь. Ему больше не придется бегать по поручениям старой леди, или учиться вести себя, или есть настоящую пищу. Он будет делать только то, что захочет. Теперь они будут вынуждены ублажать его по гроб жизни.
Они у него в руках.
— Я знаю, — сказал он Джордану. Долгое мгновение пузырь держал его, а Лейша и Джордан обменялись пораженными взглядами. Потом пузырь лопнул. Не удержал. И Дру заплакал. Неподвижный привязанный к больничной койке десятилетний мальчишка, в комнате, полной чужих людей, которые никогда не спят.
Глава 18
— Далее в нашей программе: «Умиротворенная страна. Соединенные Штаты на пороге трехсотлетия», — произнес диктор программы «новостей». — Глубинный анализ СНС.
— Ха! — хмыкнула Лейша. — Они не способны на глубинный анализ даже блюд из синтетической сои.
— Тише! Я хочу послушать, — сказала Алиса. — Дру, дай мне очки, они на столе.
Они расположились полукругом возле голоэкрана — двадцать шесть избранных представителей человечества. Лейша на минуту оторвалась от комичной в своей серьезности передачи и поглядела на Дру. Он провел в каталке уже год и управлялся с ней не задумываясь. За месяцы занятий в школе он вытянулся, но оставался таким же худым. Притих, стал скрытным, как положено мальчику в пубертатный период. Похоже, он приспособился к новой жизни. Лейша снова сосредоточилась на голоэкране.
Этот плоский прямоугольник в отверстиях и выступах, прикрепленный к потолку, был новейшим достижением технологии ишаков. Он проецировал трехмерные голограммы на высоте пять футов от пола голосцены. Цвета были ярче, чем в действительности, а очертания расплывчатыми, поэтому изображения приобретали многоцветность и мягкость детских рисунков.
— В этот день триста лет назад, — неестественно красивый ведущий, явный генемод, был одет в безупречный мундир армии Джорджа Вашингтона, — основатели нашей страны подписали самый важный документ в мировой истории — Декларацию Независимости. Ее слова до сих пор волнуют нас: «Если одному народу необходимость диктует разорвать узы, связывающие его с другим народом, и занять среди мировых держав особое и равноправное положение, предназначенное законами природы и Господа, порядочность и уважение к мнению человечества требуют, чтобы этот народ объявил о причинах, побудивших на такое отделение. Мы считаем очевидной истиной то, что все люди созданы равными…»
Алиса фыркнула. Лейша увидела, что сестра улыбается.
— «…что Создатель наделил их определенными неотъемлемыми правами, в том числе правом на жизнь, свободу и счастье…»
Дру хмурился. Интересно, подумала Лейша, понимает ли он хотя бы значение этих слов: школьные оценки были не ахти. В другом конце комнаты прислонился к стенке мрачный и подавленный Эрик. Он ни разу прямо не посмотрел на Дру, но Дру, как заметила Лейша, из кожи вон лез, подкатывая свое кресло к Эрику, заговаривая, улыбаясь своей ослепительной улыбкой. Месть? Нет, это было бы слишком для одиннадцатилетнего мальчика. Желание помириться? Потребность общения?
— Все вместе, — решительно разрешила ее сомнения Алиса. — Но ты, Лейша, никогда не разбиралась в театре.
Живописный рассказчик покончил с Декларацией Независимости и исчез. Последовали репортажи о праздновании Четвертого июля в стране: Жители, жарившие шашлыки из синтетической сои в штате Джорджия; парад красно-бело-синих скутеров в Калифорнии; бал ишаков в Нью-Йорке: модные строгие платья женщин и пышные украшения из усыпанного драгоценными камнями золота.
Голос за кадром звучал через электронные усилители:
— Подлинная свобода — от голода, нужды, конфликтов, которые так долго разобщали нас. От иностранной зависимости, от зависти, от классовых противоречий. От новшеств — прошло десять лет с тех пор, как Соединенные Штаты сделали последний значительный рывок в области технологии. Довольство, по-видимому, порождает комфорт. Но этого ли хотели для нас Отцы-основатели. Оглядываясь на наш трехсотлетний опыт, можем ли мы сказать, что пришли в конечный пункт назначения или обрели покой в стоячих водах?
Лейша была поражена: когда это в последний в программе «новостей», даже для ишаков, задавали вопрос? Джордан со Стеллой подались вперед.
— И какое влияние, — продолжал невидимый диктор, — оказывает это равновесие на нашу молодежь? Работающие, — на экране возникли сцены из жизни Нью-йоркской фондовой биржи, заседаний конгресса, заседания объединения комитетов по экономике «Фортуна 500», — все еще полны сил и энергии. Но так называемые Жители представляют собой все уменьшающийся фонд, из которого выбирают самых лучших и самых талантливых для строительства будущего Америки. Однако, чтобы стать таковым, необходимо прежде всего желание отличиться…
— О, выключите, — громко сказал Эрик. Стелла сердито взглянула на него.
Джордан отвел взгляд. Средний сын разбивал сердца обоих родителей.
— …и тут, возможно, не обойтись без трудностей. Почти дискредитированные идеи иагаизма, столь популярные сорок лет назад, когда…
Изображение Уолл-стрит и гонок скутеров исчезли. Рассказчик продолжал описывать голокартинки, а сцена заполнилась густой чернотой.
— Что за… — начал Сет.
Появились звезды. Космос. На фоне звезд возник медленно вращающийся орбитальный комплекс, а под ним — знамя со словами другого президента, Авраама Линкольна: «Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим человеком без его согласия».
Комната наполнилась гулом голосов. Какое-то мгновение Лейша сидела в растерянности, но постепенно поняла. Убежище, располагая несколькими спутниками связи, использовало очень узкую, направленную полосу частот. Значит, все это адресовано только в компаунд, ей, и больше никому. Двадцать пять лет назад Лейша последний раз разговаривала с Убежищем. В отсутствии связи крылась причина их праздности, их умиротворенного застоя: ее, Джордана и детей Джордана.
Дженнифер просто напоминала, что Убежище еще существует.
Звезды — самое первое воспоминание Мири. Второе — это Тони.
Вот бабушка поднимает ее на руках к длинному изогнутому окну, а за этим окном — чернота, испещренная сияющими неподвижными огоньками; на глазах у Мири один из них пролетел мимо.
— Метеорит, — сказала бабушка, и Мири протянула ручки, чтобы потрогать прекрасные звезды. Бабушка рассмеялась. — К ним можно прикоснуться только разумом. Всегда помни об этом, Миранда.
Она хранила в памяти каждую мелочь. Правда, не помнила, что брат Тони появился на свет спустя год после ее рождения.
Но она помнила, когда родились близнецы Никос и Кристина Деметриосы. А вскоре Аллен Шеффилд и Сара Серелли. Шестеро кувыркались в детской под бдительным присмотром мисс Паттерсон или бабушки Шарафи.
По соседству, в том же куполе, находилась еще одна детская, и каждый день пластиковая стена между ними открывалась и ребятишки играли вместе.
Но однажды все прекратилось.
Джоан Лукас, рослая девочка с блестящими каштановыми волосами, спросила у Мири:
— Почему ты так извиваешься?
— Я н-н-не з-знаю, — ответила Мири. Она, конечно, замечала, что все дети из ее детской дергаются и заикаются, а ребята из соседней комнаты — нет. Мири никогда не задумывалась над этим. Судороги казались ей таким же естественным делом, как цвет волос.
— У тебя слишком большая голова, — заметила Джоан. — Не хочу с тобой играть.
Тотчас рядом оказалась мисс Паттерсон.
— Джоан, в чем дело?
Джоан остановилась и поглядела на мисс Паттерсон. Все дети понимали этот тон воспитательницы. Лицо Джоан сморщилось.
— Ты ведешь себя глупо, — сказала мисс Паттерсон. — Мири — член твоего сообщества. Убежища. Ты будешь с ней играть.
— Да, мэм, — ответила Джоан. Когда взрослые произносили слово «сообщество», дети подчинялись. Но лицо девочки оставалось недовольным, и Мири очень быстро расхотелось играть.
Она запомнила это.
Каждый «день» у них были уроки, малыши учились все вместе. Мири врезался в память тот день, когда она поняла, что терминал можно заставить что-то делать. Терминал знал ответы на тысячи вопросов: что такое «день», почему потолок вверху, сколько лет папе. Он знал больше бабушки и папы с мамой. Терминал задавал ей задания и, если она справлялась, показывал девочке улыбающееся лицо, а если нет — приходилось начинать с начала.
Мири хорошо запомнила тот день, когда впервые поняла, что компьютер ошибается.
Джоан вместе с Мири работали у терминала. Мири не любила работать в паре с Джоан; Джоан была слишком медлительной.
В этот день девочки тренировались в чтении. Задание было таким: «кукла: пластик: ребенок?» Мири напечатала слово «Бог». На терминале вспыхнуло изображение нахмуренного лица.
— Неправильно, — в голосе Джоан послышалось удовлетворение.
— Н-нет, правильно, — возразила Мири с беспокойством. — Т-т-терминал ошибся.
— Должно быть, ты знаешь больше, чем терминал!
— Б-бог — это пр-правильно, — настаивала Мири. — Здесь ч-ч-четыре ц-ц-цепочки в-в-вниз.
Джоан невольно заинтересовалась:
— Что ты имеешь в виду? В задании нет цепочек.
— Н-н-не в з-з-задании. — Мири пыталась придумать, как объяснить то, что она ВИДЕЛА у себя в голове. Не успела она начать, как рядом очутилась мисс Паттерсон.
— В чем дело, девочки?
Джоан ответила без злорадства:
— Мири дала неверный ответ, но настаивает на своем.
Мисс Паттерсон взглянула на экран:
— Почему ты так уверена. Мири?
— П-п-понимаете, м-мисс П-п-паттерсон, «к-кукла» — это «иг-грушка». Получается первая цепочка. Игрушка — это вм-вместо «п-п-притворяться». М-мы считаем п-п-п-падучую з-з-звезду н-н-настоящей, п-поэтому м-м-можно п-поставить слова «п-п-падучая з-звезда» с-следующим в п-п-первой ц-цепочке. Чтобы с-с-схема работала. — Мири перевела дыхание. — Н-но п-п-падучая з-звезда н-на с-самом д-деле м-м-м-метеорит, п-п-поэтому к-к-конец п-первой ц-ц-цепочки, ч-ч-четыре м-м-маленьких ответвления вниз, — это «м-м-метеорит».
Мисс Паттерсон пристально смотрела на нее.
— Продолжай, Мири.
— П-потом «п-п-пластик», — объясняла Мири почти с отчаянием, — п-п-первая ц-ц-цепочка должна вести к «изобретению», должна вести, п-п-потому что «игрушка» в-в-вела к «п-п-притворяться». — Она пыталась объяснить, что маленькие цепочки отстоят друг от друга на одно звено и являются фрагментом рисунка, повторяющегося в обратном порядке, но это было слишком трудно для понимания. Девочку смущало, что рассказать об общей схеме ей мешает заикание. — «Изобретение» в-в-ведет, к-к-конечно, к л-людям, а ц-цепочка от л-людей в-в-ведет к «с-с-сообществу», и эта связь д-д-должна в-вести к «к-к-комплексу», п-потому что д-д-две эти ц-цепочки по соседству д-д-друг с д-другом д-дают ответ: «м-м-метеорит: к-комплекс».
— Вполне разумная аналогия, — голос воспитательницы дрогнул. — Метеорит действительно ассоциируется с орбитальным комплексом: первый — нерукотворный, второй создан человеком.
Мири не совсем поняла, почему мисс Паттерсон казалась какой-то робкой, а Джоан — растерянной. Все же она настойчиво пробиралась дальше.
— П-потом д-для «р-ребенка» — п-п-первая ц-ц-цепочка в-в-ведет к слову «м-м-маленький», вторая — к «з-защищать», к-как я з-защищаю Т-т-тони, п-п-потому что он м-м-меньше м-м-меня. Следующая ц-цепочка в-ведет к «с-с-сообществу», п-потому что с-сообщество з-з-защищает л-людей, а ч-четвертая м-м-маленькая ц-цепочка д-должна заканчиваться словом «л-люди».
Голос у мисс Паттерсон оставался странным.
— Итак, в конце трех рядов из четырех цепочек — Джоан, не переключай пока экран — получается ответ «метеорит относится к орбитальному комплексу, как люди к Богу».
— Д-д-да, — ответила Мири уже веселее — мисс Паттерсон все же поняла! — п-потому что к-к-комплекс — это изобретенное с-сообщество, а м-м-метеорит — п-просто г-голый к-камень, и Б-бог — это з-запланированное объединение р-р-разумов, а л-люди п-по отдельности — п-п-просто песчинки.
Мисс Паттерсон отвела ее к бабушке. На этот раз Мири было легче объяснять, потому что с ее слов бабушка нарисовала схему, и девочка пожалела, что не догадалась сама.
Когда она закончила, рисунок показался Мири очень простым.
кукла —> игрушка —> притворяться —> падучая звезда —> метеорит
пластик —> изобретение —> люди —> сообщество —> комплекс
ребенок? — > маленький —> защищать —> сообщество —> люди: Бог
Бабушка долго молчала.
— Мири, ты всегда думаешь цепочками?
— Д-да, — удивленно ответила Мири. — А т-ты р-р-разве н-нет?
— Почему ты напечатала на терминале ответ по аналогии с четырьмя цепочками?
— П-п-почему н-не в-в-восемь или д-десять ц-ц-цепочек в-вниз? — спросила Мири, и глаза бабушки широко раскрылись.
— Ты знала, какой ответ нужен терминалу?
— Д-да. Н-но… — Мири заерзала на стуле, — …м-мне иногда н-н-надоедают в-в-верхние ц-ц-цепочки.
— А! — сказала бабушка. — Где ты слышала, что Бог — это спланированное сообщество разумов?
— В-в п-п-передаче «н-новостей», к-к-когда п-приходила д-домой.
— Ясно. — Бабушка встала. — Ты особенная, Мири.
— И Тони, и Н-никос, и К-кристина, и Аллен, и С-сара. Б-бабушка, а н-н-новый р-ребенок, к-к-которого х-хочет м-м-мама, т-тоже б-будет особенным?
— Да.
— И б-будет д-д-думать ц-ц-цепочками?
— Да, — ответила бабушка, и Мири навсегда запомнила выражение ее лица.
Больше она не видела «новостей» с Земли.
— Вот станешь старше, — пообещала бабушка, — и столкнешься с идеями нищих, но сначала узнай то, что правильно.
Именно бабушка или дедушка Уилл, решали, что правильно, а что нет. Папа часто уезжал по делам. Мама оставалась с ними, но Мири казалось, что дети ей в тягость. Она отворачивалась от Мири и Тони, когда те входили в комнату.
— М-мы н-н-не н-н-нравимся м-маме п-потому, ч-что д-дергаемся и з-з-заикаемся, — пояснила Мири брату.
Тони разревелся. Мири обняла его и тоже заплакала, но не взяла своих слов обратно. Мама слишком красивая, чтобы ей нравились дети, которые дергаются, заикаются и распускают нюни. А правда играла в Убежище важнейшую роль.
— Я — т-твое с-с-сообщество, — сказала она Тони. Это интересное предложение вылилось в схему из шестнадцати цепочек. В это сложное и уравновешенное, как молекулярная структура кристалла, сооружение вошли ее знания математики, биологии, астрономии. За такое не жалко заплатить слезами брата.
Но, подрастая. Мири почувствовала, что в ее построениях чего-то не хватает. Кроме того, сам процесс рисования и обдумывания выливался в новые схемы из многоуровневых цепочек и пересечений и так до бесконечности. Черчение никак не могло угнаться за мыслями, и Мири в безуспешных попытках теряла терпение.
Когда ей исполнилось восемь, она уже понимала биологию того, что сделали с ней и другими, такими же, как она Супер-Неспящими. Еще она уяснила главный принцип Убежища — продуктивность и сообщество незыблемы. Быть работоспособным означало быть в полной мере человеком. Делиться своей плодотворной деятельностью с сообществом по справедливости — значит быть источником силы и защиты для всех. Любой, кто попытался бы нарушить истины, вел себя недостойно звания человека. Мири эта мысль внушала отвращение. Ни один человек не мог так пасть морально в Убежище.
Изменения в нервной системе должны были сделать ее более продуктивной, нежели прежних Неспящих. Им всем это внушали, и в конце концов они приняли это. Теперь Джоан с Мири играли каждый день. Мири преисполнилась благодарностью.
Но как бы сильно она ни любила Джоан, как ни восхищалась ее длинными каштановыми кудрями, чудной игрой на гитаре, ее звонким милым смехом. Мири знала, что только с другими Суперами она в своем кругу. Она старалась скрывать свои несправедливые чувства. Тони, конечно, исключение, и когда-нибудь вместе с ней и младенцем Али, который все же оказался не Супером вопреки бабушкиным словам, он присоединится к блоку голосов Шарафи, который контролирует 51 процент акций Убежища плюс доходы семьи.
Ее интересовало все. Она научилась играть в шахматы и на целый месяц забросила все остальное — игра позволяла выстраивать десятки комбинаций, сложным образом переплетавшихся с цепочками противника! Но спустя некоторое время Мири охладела: игра исчерпывалась всего двумя рядами цепочек, хоть и очень длинных.
Неврология увлекла ее сильнее. В десять лет Мири уже ставила на себе и
безотказном Тони опыты по позированию нейропередач, используя Кристину и
Никоса в качестве контрольных объектов. Доктор Толивери поощрял ее:
— Миранда, скоро ты будешь своими руками создавать новых Суперов!
Но в ее цепочках все еще чего-то не хватало. Мири могла поделиться только с Тони, а он, как оказалось, не понимал ее.
— Т-ты х-хочешь с-с-сказать, М-мири, м-мы пользуемся н-неполной б — б-базой данных?
За его словами стояло нечто большее — цепочки, о которых она могла догадываться потому, что так хорошо знала брата. Он сидел, поддерживая крупную голову руками, как все они часто делали, его лицо искажал нервный тик, густые черные волосы колыхались в такт конвульсивным движениям тела. Его цепочки были красивыми, прочными и остроумными, но не столь сложными, как у Мири. Ему было девять лет.
— Н-н-нет, — медленно произнесла она, — дело н-не в б-базе д-данных. Б-б-больше п-похоже н-на… п-п-пространство, г-где ц-ц-цепочки д-должны п-п-проходить в-в д-другом измерении.
— Трехмерное мышление, — с удовольствием проговорил он. — З-з-здорово. Н-но — з-зачем? В-все укладывается в-в д-два измерения. В п-п-простоте с-схемы — ее п-п-превосходство.
Ничего нового: бритва Оккама, минимализм, элегантность программы, геометрические теоремы. Мири неловко махнула рукой. Никто из них не мог похвастать сноровкой; они избегали тех экспериментов, которые требовали работы вручную, и тратили уйму времени на программирование роботов, если без такой работы нельзя было обойтись.
— Н-не з-знаю.
На сей раз даже Дженнифер была потрясена.
— Как это случилось? — Советник Перрилион был так же бледен, как и Дженнифер.
Врач, молодая женщина, покачала головой. Она пришла к Дженнифер прямо из родильного отделения, и та созвала экстренное заседание Совета. Врач чуть не плакала. Всего два месяца назад она вернулась после обязательного курса обучения на Земле.
— Вы уже заполнили метрики? — спросил Перрилион.
— Нет, — ответила врач.
Она умна, — подумала Дженнифер, и ей стало чуть легче. — Значит, в Вашингтоне еще ничего не знают.
— Тогда у нас есть немного времени, — сказала Дженнифер.
— Если бы мы не были связаны со штатом Нью-Йорк и правительством, было бы проще, — заметил Перрилион. — Заполнение свидетельств о рождении, получение номера страховки для Пособия, — он фыркнул, — занесение в списки налогоплательщиков…
— Сейчас все это не имеет значения, — с нетерпением перебил его Рики.
— Нет, имеет. — Упрямая складка залегла на лбу Перрилиона. Ему уже семьдесят два, всего на несколько лет меньше, чем Дженнифер. Он прилетел сюда из Соединенных Штатов с первой волной переселенцев и прекрасно помнил, каково было там — в отличие от Неспящих, рожденных в Убежище. Его мнение было на руку Дженнифер. Жаль, что скоро его срок истечет.
— Нам предстоит решить, — сказала Наджла, — что делать с этим… ребенком. Если всплывет, что документы подделаны, какому — нибудь проклятому агентству ничего не стоит получить ордер на обыск.
Этого они страшились больше всего — легального основания для появления Спящих в Убежище. Двадцать шесть лет они скрупулезно подчинялись каждому требованию администрации как Соединенных Штатов, так и штата Нью-Йорк: Убежище как собственность корпорации, зарегистрированной в штате Нью-Йорк, подпадало под его юрисдикцию. В этом штате Убежище регистрировало все свои сделки, получало лицензии для адвокатов и врачей, платило налоги и ежегодно посылало своих юристов в Гарвард, чтобы они выучились на законном основании поддерживать раздельное существование «там» и «здесь».
Новорожденный мог уничтожить все.
Дженнифер взяла себя в руки:
— Предположим, ребенок умер и его тело отправили бы в Нью-Йорк для вскрытия, как полагается в подобных случаях.
Перрилион уже понял, куда она клонит и одобрительно кивнул.
— В этом случае Спящие могут получить законное основание для проникновения в Убежище — подозрение в убийстве.
На этот раз все будет не так, как тридцать лет назад. Суд признает Убежище виновным.
— С другой стороны, — звонко произнесла Дженнифер, — медицина позволяет нам представить дело так, будто младенец погиб от какой-либо болезни неизвестного происхождения. В противном случае нам придется его растить здесь, вместе с нашими детьми. — Она помолчала. — Мне кажется, наш выбор ясен.
— Но как это могло случиться? — выпалила молодая и сентиментальная Советница Кивенен.
— Нам известно далеко не все о генетической передаче информации, — сказал доктор Толивери. — Естественным путем родилось всего два поколения Неспящих…
Он замолчал. Неужели Главный генетик Убежища в чем-то раскаивается? Дженнифер охватил гнев. Раймонд Толивери превосходный специалист, он создал ее драгоценную Миранду… Этот новорожденный уже вызвал раздор в сообществе.
Советница Кивенен обратилась к врачу:
— Расскажите нам еще раз, что произошло.
— Роды прошли нормально. Мальчик сразу же заплакал. Акушерка вытерла его и понесла к сканеру Маккелви — Уоллера для неонатального исследования мозга. Оно занимает около десяти минут. Пока он лежал в мягкой корзинке под сканером, он… уснул.
Тягостное молчание нарушил доктор Толивери:
— Регрессия ДНК к среднему значению… мы так мало знаем об избыточном кодировании…
— Вы ни в чем не виноваты, доктор, — резко перебила Дженнифер и объявила заседание открытым.
Совет рассмотрел все возможные сценарии с юридической точки зрения.
Но Дженнифер с помощью Уилла и Перрилиона неизменно возвращала дискуссию к главной проблеме: благо сообщества против блага одного, который навсегда останется аутсайдером. Причиной раздора, потенциальным поводом для вмешательства иностранных государств, человеком, который никогда не сможет быть производителем того уровня, что остальные, который всегда будет брать больше, чем давать. Нищим.
Голоса разделились: восемь против шести.
— Я не возьму грех на душу, — внезапно произнесла врач.
— Вам и не придется, — сказала Дженнифер. — Я — Глава исполнительной власти, моя подпись стояла бы на липовых метриках; это сделаю я. Доктор Толивери, вы уверены, что укол создаст картину смерти, не отличимую от естественной?
Бледный как полотно Толивери кивнул. Рики уставился на крышку стола. Советница Кивенен зажала рот ладонью. Врач страдала.
Но никто из них после голосования не протестовал. Они были сообществом.
После того как все было кончено, Дженнифер заплакала. Горячие, скупые слезы унижали. Уилл обнимал ее, и она чувствовала, как он напряжен. Она сама этого не ожидала.
— Дорогая, ему не было больно. Сердце остановилось мгновенно.
— Знаю, — холодно ответила она.
— Тогда…
— Прости. Я не хотела.
Спустя некоторое время она больше не извинялась. Но, словно оправдываясь, сказала Уиллу, когда они гуляли под аркой сельскохозяйственных и технических панелей, служившей им небом:
— Этим дурацким законам мы обязаны враньем. Если бы мы не входили в состав Соединенных Штатов…
Они навестили Миранду в детском куполе, а потом отправились в специальное подразделение Лабораторий Шарафи, работавшее в условиях чрезвычайной секретности под твердым, продуктивным небосводом Убежища.
В пустыню пришла весна. Колючее грушевое дерево зацвело желтыми цветами. Тополя вдоль ручьев испускали зеленоватое сияние. Ястребы-перепелятники, проводившие большую часть зимы в одиночестве, расселись на ветвях парочками. Лейша сардонически спрашивала себя, не потому ли скромность пустыни кажется ей такой привлекательной, что напоминает ее изолированность. Здесь ничто не подвергалось генетическим изменениям.
Она жевала яблоко, стоя у рабочего терминала, и слушала, как программа пересказывает четвертую главу из ее книги о Томасе Пейне. Комнату заливал солнечный свет. Кровать Алисы подтащили к окну, чтобы она могла видеть цветы. Лейша поспешно проглотила кусок яблока и обратилась к терминалу:
— Изменение текста: «Пейн, спеша в Филадельфию» на «Пейн, торопясь в Филадельфию».
— Ты и вправду думаешь, что кто-то еще обращает внимание на эти старомодные правила? — спросила Алиса.
— Я на них обращаю внимание, — ответила Лейша. — Алиса, ты даже не притронулась к обеду.
— Я не голодна. И тебе эти правила безразличны; ты просто убиваешь время. Послушай, перед домом какая-то возня.
— Ты все равно должна есть, понятно? — Алиса выглядела много старше своих семидесяти пяти. Тучность, от которой она страдала всю жизнь, исчезла; теперь тонкая кожа туго обтягивала кости, похожие на изящную проволочную конструкцию. Недавно она перенесла еще один удар и не могла уже работать за терминалом. В отчаянии Лейша предложила ей снова заняться парапсихологией близнецов. Алиса грустно улыбнулась — эта работа была единственным предметом, который они никогда не могли по-настоящему обсуждать, — и покачала головой.
— Нет, дорогая. Слишком поздно. Чтобы пытаться убедить тебя.
Однако болезнь не уменьшила любовь Алисы к семье. Она широко улыбнулась, увидев источник суеты в комнате.
— Дру!
— Я вернулся домой, бабушка Алиса! Привет, Лейша!
Алиса с готовностью протянула руки, и Дру направил свое кресло прямо в ее объятия. В отличие от родных внуков, Дру никогда не отталкивала застывшая левая половина лица Алисы, струйка слюны из уголка рта, невнятная речь. Алиса крепко прижала его к себе.
Лейша положила яблоко — на этот раз комбинация агрогенов оказалась неудачной — и напряглась в ожидании, привстав на цыпочки. Когда Дру наконец повернулся к ней, она сказала:
— Тебя вышибли из очередной школы.
Дру начал было расплываться в своей обворожительной улыбке, но, вглядевшись в лицо Лейши, мигом посерьезнел:
— Да.
— Что на этот раз?
— Не отметки, Лейша.
— Что тогда?
— Драка.
— Кто пострадал?
Он угрюмо ответил:
— Один сукин сын по имени Лу Берджин.
— И я полагаю, со мной теперь свяжется адвокат мистера Берджина.
— Он первый начал, Лейша. Я только дал сдачи.
Лейша внимательно посмотрела на Дру. Ему исполнилось шестнадцать. Несмотря на кресло-каталку — или благодаря ему он фанатично занимался физкультурой, и верхняя половина тела была в превосходной форме. Нетрудно поверить, что он смертельно опасен в драке. Лицо юноши еще не сформировалось: нос слишком велик, подбородок маловат, на коже прыщики. Только глаза были красивы — живые, зеленые, в обрамлении густых черных ресниц. В последние два года между Лейшей и Дру начались трения, периодически смягчаемые неуклюжими попытками Дру вспомнить, скольким он ей обязан.
Его исключали уже из четвертой школы. В первый раз Лейша проявила снисходительность: очевидно, интеллектуальные требования школы, где полно детей-генемодов, непосильны для маленького калеки-Жителя. Во второй раз она стала строже. Дру провалился по всем предметам, перестал посещать уроки, коротая время за своей полуавтоматической гитарой или игровым компьютером. Никто не собирался заставлять его — будущие администраторы страны учились без понуканий.
Потом Лейша отправила его в структурированную школу с огромным выбором дисциплин. Дру она пришлась по сердцу: он открыл для себя драматургию и стал звездой в актерском классе. «Я нашел свою судьбу!» — заявил Лейше. Но спустя четыре месяца Дру снова очутился дома. Ему не удалось получить роль ни в «Смерти коммивояжера», ни в «Утреннем свете». Алиса мягко спросила:
— Их смущает Вилли Ломан или Келланд Ви в инвалидном кресле?
— Это политика ишаков, — сплюнул Дру. — И так будет всегда.
Тогда Лейша поставила перед собой трудновыполнимую задачу: найти школу с необременительной академической программой, регламентированным учебным днем и высоким процентом учащихся из семей без сильных финансовых связей или выдающихся предков. Казалось, школа в Спрингфилде, штат Массачусетс, понравилась Дру, и Лейша решила, что дело пошло на лад. И вот он снова здесь.
— Посмотри на себя, — угрюмо сказал Дру. — Почему бы тебе не произнести это вслух? «Вот опять вернулся облажавшийся Дру, который не в состоянии ничего довести до конца. Что, черт возьми, нам делать с бедным маленьким Жителем Дру?»
— И что же нам делать? — жестко спросила Лейша.
— Махнуть на меня рукой?
— О нет, Дру, — сказала Алиса.
— Я не о тебе, бабушка Алиса. Ведь, по мнению Лейши, таким отщепенцам нет места.
— Естественно, если думать, будто само твое существование — подарок, и ничего не делать.
— Прекратите, — резко перебила Алиса.
Провокация задела Лейшу за живое и она сказала юноше:
— Тебе будет интересно повидать Эрика. Он чудесным образом исправился и делает подлинные успехи в составлении глобальных атмосферных кривых. Джордан невероятно гордится им.
Глаза Дру вспыхнули. Лейше вдруг стало до тошноты стыдно за себя. Ей семьдесят пять — а этому мальчику шестнадцать. Спящий, без генемод, даже не из ишаков… Постарев, она утратила способность к состраданию. Иначе зачем же ей отсиживаться в этой крепости в Нью-Мексико, убегать из страны, которой когда-то надеялась помочь?
Алиса устало сказала:
— Ладно, Лейша. Дру, Эрик просил меня передать тебе кое-что.
— Что? — огрызнулся Дру. Впрочем, он никогда долго не сердился на Алису.
— Он вымыл свою задницу в Тихом океане. Что это значит?
Дру рассмеялся:
— Да, он и вправду изменился. — В его голосе снова зазвучала горечь.
Стелла в смятении вбежала в комнату. Она прибавила в весе и теперь выглядела, как женщины на картинах Тициана — с пухлой, здоровой плотью и юношески рыжими волосами.
— Лейша, там… Дру! Что ты здесь делаешь?
— Он приехал в гости, — ответила Алиса. — Что случилось, дорогая?
— Посетитель к Лейше. Точнее, трое. — Двойной подбородок Стеллы дрожал от волнения. — Вот они!
— Ричард!
Лейша пулей пронеслась по комнате в его объятия. Ричард поймал ее, смеясь, потом отпустил. Лейша тотчас же повернулась к его жене. Аде, стройной полинезийке с застенчивой улыбкой.
Когда после двадцати лет бесцельных скитаний по свету Ричард впервые привез Аду в компаунд в Нью-Мексико, Лейша приняла ее настороженно. Они с Ричардом давно уже не были любовниками: Лейше претила мысль спать с мужем Дженнифер. И Ричард не делал попыток. Он долгие годы тосковал по своим детям, Наджле и Рики, разлученным с ним навсегда, и это глубокое горе было так нехарактерно для Неспящего, что Лейша не знала, как реагировать. Она чувствовала облегчение, когда он отправлялся в длительное путешествие. С одним кредитным кольцом Ричард объездил Индию, Тибет, антарктические колонии, пустыни Центральной Америки — всегда какие-нибудь технологически отсталые страны, насколько это возможно в мире, обладающем энергией Кенцо Иагаи. Лейша никогда не расспрашивала его о странствиях, а он не рассказывал. Она подозревала, что он притворялся Спящим.
А четыре года назад он привез Аду. Свою жену. Она родилась в одной из добровольных культурных резерваций в Тихом океане. Ей было пятнадцать лет. Она не говорила по-английски.
Лейша начала учить язык самоа, всячески скрывая, что уязвлена до глубины души. Ричард отверг все возможности, открывавшиеся перед Неспящим. Честолюбие. Разум.
Но постепенно Лейша поняла. Главное для Ричарда было то, что Ада так не походила на Дженнифер Шарафи.
И Ричард казался счастливым. Он сделал то, что не удалось Лейше, и по-своему примирился с прошлой жизнью. Конечно, это больше напоминало капитуляцию, но могла ли Лейша утверждать, что отживший свой век Фонд Сьюзан Меллинг лучше?
— Я вижу тебя, Лейша, — произнесла Ада по-английски, — радостно.
— И я вижу тебя радостно, — тепло ответила Лейша. Для Ады это была длинная речь, требующая большого умственного напряжения.
— Я вижу вас радостно, mirami Алиса. — «Mirami», как однажды объяснил Ричард, выражало глубочайшее уважение к старикам. Ада наотрез отказывалась верить, что Алиса и Лейша — близнецы.
— И я тебя вижу радостно, дорогая, — сказала Алиса. — Ты помнишь Дру?
— Привет, — весело бросил Дру. Ада слегка улыбнулась и отвела взгляд, как подобает замужней женщине при разговоре с мужчиной.
— Привет, Дру. — На этот раз в голосе Ричарда уже не слышалось затаённой боли. Лейша изумленно захлопала глазами. Она никогда не понимала эту печаль: Дру был на целое поколение моложе сына Ричарда. И к тому же Спящий.
Голос Алисы дрожал от усталости.
— Стелла говорила о трех посетителях…
И тут появилась Стелла с младенцем на руках.
— О, Ричард! — воскликнула Лейша.
— Это Шон. В честь отца.
Смуглый младенец был до смешного похож на Ричарда: низкий лоб, густые черные волосы, черные глаза. Они, очевидно, не подвергали его никаким модификациям. Лейша взяла новорожденного на руки, не отдавая себе отчет в своих чувствах. Шон серьезно посмотрел на нее. И в душе у Лейши все перевернулось.
— Он красивый…
— Дай подержать, — жадно попросила Алиса.
Лейша порадовалась, что наконец-то Ричард обрел семью, о которой так долго мечтал. Два года назад медицинские тесты подтвердили, что ее собственные яйцеклетки непродуктивны.
У Кевина Бейкера, единственного выдающегося Неспящего, оставшегося в Соединенных Штатах, было четверо детей от молодой жены, тоже Неспящей.
Из сведений о регистрации новорожденных в Соединенных Штатах она знала, что у Дженнифер Шарафи четверо внуков.
Алиса, конечно, потеряла Мойру, эмигрировавшую в марсианскую колонию, но у нее остался Джордан и трое его детей.
Перестань, приказала она себе.
Младенец переходил из рук в руки. Стелла суетилась, подавая кофе и пирожные. Джордан вернулся с поля, где выращивал экспериментальные генемодные подсолнухи. Ричард непринужденно рассказывал, как они с Адой путешествовали по Охотничьему заповеднику на Искусственных Островах у берегов Африки.
— Эй, — окликнул Дру, и все посмотрели на него. — Этот ребенок спит.
Лейша застыла. Потом подошла к креслу Дру и уставилась на переносную люльку. Шон спал, закинув крошечные кулачки за голову. У Лейши перехватило дыхание. Значит, Ричард так ненавидит себе подобных, что произвел генемод in vitro,[38] чтобы вернуть своему сыну способность спать.
— Нет, Лейша, — тихо сказал Ричард. — Все произошло естественно.
— Естественным…
— Да. Вернувшись с Искусственных Островов, мы целый месяц искали в Чикагском медицинском институте причины спонтанной регрессии. Но там не осталось ни одного настоящего генетика. — Ричард замолчал, потому что они с Лейшей знали, что это неправда. Существовало Убежище.
Лейша с трудом проговорила:
— Им по крайней мере известно, широко ли распространено такое явление, есть ли рост…
— По-моему, довольно редкий случай. Теперь так мало Неспящих, что о статистике не может быть и речи.
Снова наступило молчание.
Ада грациозно встала и подошла к колыбели. Нежно глядя на ребенка, она сказала:
— Я вижу тебя радостно, Шон. Я вижу ты спать, — и впервые за все время взглянула Лейше в глаза.
Да, внешне все изменилось, а по сути — ничего.
Глава 19
Дженнифер, Уилл и два генетика, доктор Толивери и доктор Блур, наблюдали за рождением миниатюрной планеты.
В пятистах милях отсюда, в космосе, плавал пластиковый пузырь. На глазах группы людей из Убежища, следившей за экраном из специального подразделения Лаборатории Шарафи, пузырь надулся до максимальной величины и в нем туго натянулись тысячи пластиковых мембран. Внутренность пузыря представляла собой соты из тонкостенных тоннелей, камер и перегородок четырехдюймовой высоты. Как только пузырь наполнился стандартной атмосферной газовой смесью, голоэкран спроецировал прозрачную трехмерную модель.
Из четырех камер на поверхности пузыря выпустили по пять мышей. Они пробирались по тоннелям, исключавшим возможность свободного падения, и истерично пищали. На голомодели их путь отмечался двадцатью черными линиями. Второй экран знакомил с показателями биодатчиков грызунов.
Мыши бегали десять минут. Затем из внутреннего резервуара пузыря был выпущен генемодный вирусообразный организм, который Толивери и Блур создавали семь лет.
Показания приборов изменились, а писк, усиленный передатчиком, прекратился. Данные от первых трех мышей перестали поступать в течение трех минут, от следующих шести — спустя несколько минут, еще от пяти — спустя десять минут. Последние шесть продержались почти тридцать одну минуту.
Хмурый Блур ввел данные в программу экстраполяции. Он был очень молод» и борода, которую так старательно отращивал доктор, напоминала скорее пух. — Не годится. На насыщение самого маленького орбитального комплекса потребуется более часа при такой скорости. А для города нищих в тихий день — и того больше.
— Слишком медленно, — заметил Уилл Сандалерос.
— Да, — согласился Блур. — Но мы уже ближе к цели. — Он снова посмотрел на замершие шкалы приборов. — Подумать только, что кто-то может воспользоваться такой штукой.
— Нищие могут, — заметила Дженнифер Шарафи.
Ей никто не возразил.
Мири и Тони сидели в лаборатории Научного купола номер четыре. Обычно для выполнения учебных заданий дети пользовались школьными лабораториями, а не профессиональными: пространство орбитального комплекса слишком ценилось, чтобы раздавать его без разбору. Но Мири и Тони Шарафи были исключением из правил. Совет Убежища, Лаборатория Шарафи и Совет по образованию на специальном заседании обсуждали, как классифицировать нейрологические эксперименты Мири и работу Тони по усовершенствованию информационных систем: как школьные программы, частное предпринимательство или работу по найму на Корпорацию Убежища, и кому будет принадлежать прибыль? Все так гордились Суперами, что споров не возникло. Постановили считать эти работы собственностью Убежища, а 60 процентов прибыли от коммерции выделить детям в качестве гонорара. Мири исполнилось двенадцать лет. Тони — одиннадцать.
— П-посмотри н-на это, — сказал Тони. Мири не отвечала сорок пять секунд: она находилась в решающей точке конструирования мысленной цепочки. Тони весело ждал. Брат все делал весело, и Мири редко замечала черные мысленные цепочки в его графических сооружениях. Это и был проект, над которым он сейчас трудился: изображение мыслительного процесса Суперов. Он начал с фразы: «Ни один взрослый не имеет права претендовать на плоды труда другого взрослого; слабость не является моральным оправданием для предъявления подобного требования сильному». Много недель Тони вытаскивал из двенадцати Суперов все цепочки и поперечные соединения, которые вызывала у них эта фраза, и составил для каждой отдельную программу.
Работа двигалась медленно. Джонатан Марковиц и Луди Калвин, младшие Суперы, участвовавшие в эксперименте, теряли терпение и дважды сбегали с собеседований. Но Тони был упрям. Хаотичные цепочки Марка Мейера программа отказывалась распознавать, пока Тони не переписал некоторые разделы. Никос Деметриос охотно помогал, но в разгар работы простудился, а когда вышел спустя три дня, его цепочки настолько отличались от прежних, что, опасаясь заражения программы, Тони выбросил все его данные.
Но он упорно продолжал трудиться, сидя за голотерминалом напротив Мири, дергаясь и бормоча себе под нос. Сейчас он улыбался.
— Взгляни!
Мири обошла кругом их двойной стол. Трехмерный дисплей с ее стороны был непрозрачным. Увидев предварительные результаты. Мири ахнула от восторга.
В модели ее собственных цепочек для фразы Тони каждое конкретное понятие изображалось маленьким рисунком, а абстрактное — словом. Сияющие разноцветные линии образовывали карту перекрестных связей первого, второго и третьего уровней. Впервые она видела такое подробное изображение своих мыслей.
— Это п-п-прекрасно!
— Т-твои ц-ц-цепочки — д-да, — сказал Тони. К-к-компактные. Элегантные.
— М-мне з-знаком этот р-р-рисунок! — Мири повернулась к библиотечному экрану. — В-в-включить т-терминал. В-в-вызвать б-библиотеку. З-земной б-б-банк д-д-данных. Ш-шартрский с-с-собор, Ф-франция. Окно с-с-с р-розой. Г-г-графическое изображение.
На экране засияло сложное переплетение линий витража тринадцатого века. Тони критически разглядывал его глазами математика.
— Н-н-нет… н-не с-с-совсем т-такое.
— П-по ощущению т-т-такое же. — Мири охватило знакомое отчаяние: между окном с розой и компьютерной моделью Тони имелась некая существенная связь. Ее разум не мог этого выразить. Чего-то всегда недоставало в ее цепочках.
— Взгляни н-на Д-д-джонатана, — предложил Тони.
— К-как он м-м-может т-т-так д-д-думать!
Модель Джонатана походила на неряшливую амебу, цепочки от нее торчали во все стороны, высовываясь наружу, неожиданно изгибаясь назад и устанавливая странные связи. Каким образом битва при Геттисберге связана с постоянной Хаббла?
— Я п-пока т-только эт-т-ти д-д-две с-сделал. М-м-моя с-следующая. П-потом п-п-программа с-с-совместит их и б-б-будет искать п-п-принципы с-связи. К-к-когда-нибудь, М-мири, м-мы н-не т-т-только п-продвинем н-н-науку, н-н-но и с-сможем р-разговаривать д-д-друг с д-другом при помощи терминалов!
Мири с любовью посмотрела на него. Его работа — подлинный вклад в сообщество. Возможно, когда-нибудь она тоже внесет свою лепту в науку и создаст нейропередатчик, который не будет вызывать заикания. Она погладила большую голову Тони.
Джоан Лукас ворвалась к ним без стука:
— Мири! Тони! Игровую открыли!
Мири тотчас же выбросила из головы нейропередатчики и принципы связи. Все дети, и Нормы и Суперы, с нетерпением ждали этого уже много недель. Она схватила Тони за руку и нетвердой походкой поспешила за подругой. Длинноногая и легкая Джоан быстро опередила их, но каждый ребенок в Убежище знал дорогу к новой Игровой. Стоило только взглянуть вверх.
В центре цилиндрической планеты, закрепленный прочными тонкими тросами, плавал у оси комплекса надувной пластиковый пузырь. Гравитация в нем почти отсутствовала. Мири и Тони втиснулись в лифт, надели перчатки и тапочки из велкрона и завизжали от восторга, когда их втолкнули внутрь огромного шара. Внутреннее пространство пересекали прозрачные розовые распорки с матовыми отсеками для игры в прятки, с карманами и тоннелями, которые обрывались в никуда. Повсюду торчали мягкие надувные поручни и полосы из велкрона. Мири бросилась головой вперед, пересекла пластиковую комнату и полетела назад, столкнувшись с Джоан. Девочки захихикали, медленно, цепляясь друг за друга, поплыли вниз и взвизгнули, когда Тони с незнакомым мальчиком пронеслись над ними.
В мозгу Мири пульсировали и мелькали хаотические цепочки, состоявшие из мифических образов, ангелов и флайеров, Икара, уравнений ускорения, Орвила Райта и астронавтов, улетевших к Меркурию, мембран млекопитающих, второй космической скорости, отношения силы мускулов к весу. Восторг.
— Давай сюда! — крикнула ей Джоан, перекрывая визг. — Я тебе расскажу секрет! — Она втолкнула Мири в прозрачную подвесную кабинку и втиснулась следом. Внутри было тихо.
— Мири, моя мама ждет ребенка!
— З-з-здорово! — воскликнула Мири. Яйцеклетки матери Джоан типа эр-14 с трудом поддавались оплодотворению даже in vitro. Джоан исполнилось тринадцать, и ей давно уже хотелось маленькую сестричку или братика. — Я т-так р-р-рада!
Джоан обняла ее:
— Ты моя самая лучшая подруга, Мири! — Она внезапно выпорхнула из кабинки. — Лови меня!
Но где там! По сравнению с Джоан, относившейся к Нормам, она была слишком неуклюжей. Но от полноты чувств бросилась за Джоан, взвизгивая, как и все остальные, а внизу, под ней, кувыркалась вся планета, в узорах из гидрополей, куполов и парков, таких же прекрасных, как цепочки мыслей.
Во вторник отмечали День Памяти. Мири тщательно оделась в черные шорты и тунику. Мрачные формы ее цепочек двигались в унисон плоским овалам мыслей. К религиозным праздникам в Убежище относились по-разному; некоторые справляли Рождество, Рамадан, Пасху, Йом Кипур или Дивали; многие вообще ничего не отмечали. Но общими для всех считались два праздника — Четвертое июля и День Памяти, 15 апреля.
На центральной площади собралась толпа. Парк расширили, накрыв соседние поля с супер продуктивными растениями временной решеткой из распыленного пластика, достаточно прочной и просторной, чтобы выдержать всех обитателей Убежища. Те немногие, кто не мог оставить работу или был болен, сидели у экранов. Над толпой парила платформа для оратора. Высоко над ней плыла опустевшая Игровая.
Стояли в основном семьями. Но Мири и Тони находились в группе других Суперов, скрытой тенью энергетического купола. Мири подумала, что мама даже не стала искать их: ее. Тони и Али. У Гермионы родился ребенок, которому она отдавала все свое время. Никто не объяснил Мири, почему этот младенец, как и маленькая Ребекка, был Нормом. И Мири не допытывалась.
Где же Джоан? Мири вертелась во все стороны, но нигде не видела семью Лукас.
Дженнифер Шарафи, облаченная в черный аббай, поднялась на платформу. Сердце Мири наполнилось гордостью. Бабушка была красивее мамы или тети Наджлы. А сосредоточенное, решительное выражение ее лица всегда вызывало у Мири цепочки и поперечные связи, представлявшие ум и силу воли человека. Никто не мог сравниться с бабушкой.
— Граждане Убежища, — ровный голос Дженнифер, усиленный микрофоном, доносился до всех уголков орбитального комплекса. — Невзирая на то, что правительство Соединенных Штатов называет нас своими гражданами, мы думаем иначе. Ни одна еще навязанная сверху власть не была действенной. Правительство, которое не в состоянии признать тот факт, что люди не созданы равными, не может распоряжаться нами. Правительство, позволяющее нищим претендовать на продуктивный труд других, не имеет морального права руководить нами.
Сегодня, в День Памяти, мы утверждаем, что Убежище имеет право на собственное правительство, на собственное представление о реальности, на плоды собственного продуктивного труда. К сожалению, пока мы не имеем возможности реализовать свои права. Мы несвободны. Нам не разрешают занять свое «особое и равноправное положение, предназначенное законами природы и Господа». Благодаря предвидению нашего основателя Энтони Индивино у нас есть Убежище, но нет независимости.
— П-п-пока, — решительно прошептал Тони на ухо Мири. Она сжала его руку и приподнялась на цыпочки, оглядывая толпу в поисках Джоан.
— И все же мы многого добились, — продолжала Дженнифер. — Находясь под юрисдикцией штата Нью-Йорк, мы ни разу за тридцать три года не обращались туда с судебным иском и не подвергались преследованиям. Мы проводим в жизнь собственное правосудие. Подчиняясь требованиям, мы выправляем лицензии для наших брокеров, врачей, адвокатов и даже учителей. Мы законопослушны даже в тех случаях, когда приходится жить какое-то время среди нищих и повиноваться их глупым правилам.
Мири наконец заметила Джоан. Она продиралась сквозь толпу, расталкивая всех локтями, и Мири страшно удивилась, увидев, что подруга не надела положенный траур. На ней были темно-зеленые шорты и топ. Мири изо всех сил замахала ей рукой.
— Но существует одно требование нищих, которое мы не можем игнорировать, — сказала Дженнифер. — Налоги. Чтобы обеспечивать миллионы непродуктивных Жителей Соединенных Штатов, Убежище ограблено на сумму, составляющую 64,8 процента годового дохода, под видом федеральных налогов и налогов штата. Мы не можем бороться с этим, не подвергая риску Убежище. Мы можем только помнить, что это означает — с точки зрения морали, политики, истории. И каждый год 15 апреля, когда нас беззастенчиво грабят, мы об этом вспоминаем.
Красивое личико Джоан припухло и хранило следы слез. Мири попыталась припомнить, когда она в последний раз видела, чтобы кто-нибудь в возрасте Джоан плакал. Взрослые пытались мягко расспрашивать девочку, но она, не обращая ни на кого внимания, протискивалась к Мири.
— Мы помним ненависть к Неспящим на Земле. Мы помним…
— Пойдем со мной. — Джоан потащила подругу на другую сторону энергетического купола, пока кривизна поверхности не заслонила от них Дженнифер. Однако голос Дженнифер доносился до них так же ясно, как если бы она стояла рядом с дрожащей всем телом Джоан. В мозгу у Мири взорвались цепочки. Она никогда не видела, чтобы Нормы дрожали.
— Знаешь, что они сделали. Мири?
— К-кто? Ч-ч-ч-что?
— Они убили младенца!
У Мири потемнело в глазах, и она осела на землю.
— Н-н-нищие? К-к-как?
Беременность мамы Джоан насчитывала всего несколько недель, и она не покидала Убежища. Значит, нищие уже здесь…
— Не нищие! Совет! Под председательством твоей драгоценной бабушки!
Клубок цепочек распутался и порвался. Нервная система Мири всегда балансировала на грани биохимической истерики. Закрыв глаза. Мири овладела собой.
— Ч-ч-что п-п-произошло, Д-джоан?
Спокойствие Мири немного отрезвило Джоан. Она соскользнула на траву рядом с Мири и обхватила руками колени.
— Мама позвала меня в кабинет, как раз когда я собиралась переодеться ко Дню Памяти. Она лежала на платформе для секса и плакала. Совет принял решение прервать беременность, — продолжала Джоан. — Меня это удивило — если предварительные тесты показывают сильные отклонения в ДНК, происходит самопроизвольный выкидыш. При чем здесь Совет?
— Ч-ч-что они с-с-сделали?
— Мама сказала, что все ДНК совершенно здоровы.
Голос Дженнифер окружал их со всех сторон:
— …предположение о том, что из-за их слабости они автоматически имеют право на труд сильных…
— Я спросила маму, почему Совет приказал сделать это, если ребенок нормальный. Она ответила, что это настоятельная рекомендация и они с папой собираются подчиниться. И снова заплакала. Генный анализ показал, что ребенок…
Она не могла выговорить. Мири обняла подругу одной рукой.
— …он… Спящий.
Мири отдернула руку и тотчас горько пожалела об этом, но было уже поздно. Джоан вскочила на ноги.
— Ты тоже считаешь, что маме надо сделать аборт!
Мири не была уверена. В ее голове кружились цепочки: генетическая регрессия, избыточность информации в ДНК, детская, лаборатория, продуктивность… нищие. Она вспомнила Тони на руках у своей мамы, бабушку, поднимающую Мири вверх, чтобы показать ей звезды…
Голос Дженнифер стал громче:
— Прежде всего помнить, что мораль определяют те, кто вносит в жизнь свой вклад…
Джоан закричала:
— Я больше никогда не буду дружить с тобой, Миранда Шарафи! — Она уже бежала прочь, ее длинные ноги мелькали под зелеными шортами, которые ей не следовало носить в День Памяти.
— П-п-подожди! — закричала Мири. — П-п-подожди! Я думаю, ч-что С-с-совет н-н-не п-п-прав! — Но Джоан не остановилась.
Медленно, неуклюже Мири поднялась с земли и направилась в лабораторию Научного купола номер четыре. Терминалы обрабатывали программы. Мири выключила их и смахнула все распечатки со своего стола.
— Ч-ч-черт! — Она вложила в это слово всю боль. Ее цепочек недостаточно. Мири ощутила внутреннюю пустоту, в которой кружился по спирали братик Джоан, Спящий, которого завтра уже не будет, как нет недостающего фрагмента в мысленном уравнении. Теперь Джоан ее ненавидит.
Мири скорчилась под столом и зарыдала.
Там и нашла ее Дженнифер спустя два часа после митинга. Мири услышала, как бабушка остановилась в дверях и не колеблясь пересекла комнату, будто уже знала, где Мири.
— Миранда! Вылезай.
— Н-н-нет.
— Джоан рассказала тебе, что ее мать носит зародыш Спящего, который должен быть уничтожен.
— Этот р-р-ребенок м-м-мог б-бы ж — ж-жить. Он н-н-нормальный в-в-во в-всех д-д-других отношениях. И они т-т — так х-х-хотели его!
— Родители сами должны принять решение. Никто не в силах сделать за них этот выбор.
— Т-тогда п-п-почему Д-Джоан и ее м-м-мама п-п-плачут?
— Потому что необходимое иногда очень трудно. Они еще не научились принимать суровую действительность философски. Запомни, Мири. Сожаление непродуктивно. Так же, как вина или горе, хоть я и испытывала и то, и другое в отношении тех пяти зародышей Спящих, которые появились в Убежище.
— П-п-пяти?
— Да. Пять за тридцать один год. И все родители, как родители Джоан, предпочли поступить так же, потому что осознали суровую необходимость. Ребенок — Спящий-нищий, а сильные, продуктивные личности не признают паразитических претензий нищих. Благотворительность — это отдельный вопрос.
— Р-р-ребенок-С-спящий б-б-был бы п-п-продуктивным!
Дженнифер грациозно присела на рабочий стул Тони. Складки ее черного аббая легли на пол возле скорчившейся Мири.
— В первую половину жизни — да. Но продуктивность вещь относительная. Спящий может прожить пятьдесят плодотворных лет, начиная, скажем, с двадцатилетнего возраста. Но в отличие от нас к шестидесяти или семидесяти годам их организм слабеет, изнашивается, становится жертвой болезней. Тем не менее они могут протянуть еще тридцать лет, представляя обузу для сообщества, стыдясь самих себя, потому что позорно не работать, когда работают все остальные. Даже если Спящий был трудолюбив и обеспечил свою старость, купив роботов, он кончит дни в изоляции, не в состоянии принимать участия в повседневной жизни Убежища. Могут ли любящие родители желать своему ребенку такой судьбы? Может ли сообщество содержать таких людей, не возлагая на себя духовное бремя? Нескольких — да, но как быть тогда с принципами?
Спящий, воспитанный среди нас, будет не только аутсайдером — проводящим вбессознательном состоянии по восемь часов в день, пока сообщество продолжает идти вперед без него, — над ним будут постоянно довлеть бесчисленные болезни нищих. Ты понимаешь, на что обречен такой человек?
Мири поняла. Но не захотела произнести вслух.
— Ему придется покончить с собой. Ужасно планировать такое для ребенка, которого любишь!
Мири выползла из-под стола:
— Н-н-но, б-б-бабушка, м-мы в-в-все умрем к-к-когда-нибудь! Д-даже т-т-ты.
— Конечно, — сдержанно ответила Дженнифер. — Но после долгой и продуктивной жизни я умру как полноправный член моего сообщества — Убежища, основы нашего существования. Я бы не хотела ничего иного для своих детей и внуков. И мать Джоан тоже.
Мири задумалась и нехотя кивнула.
Дженнифер сказала, как будто только что и не одержала победу:
— Мири, ты уже достаточно взрослая, чтобы начать смотреть передачи с Земли. Мы разрешаем их с четырнадцати лет, считая, что в этом возрасте ваши принципы уже сформированы и вы можете все понять правильно. Возможно, мы ошибались, особенно с вами, Суперами. С вами мы все еще пробираемся на ощупь, дорогая моя. Но вам будет полезно взглянуть, какую паразитическую жизнь предпочитают вести нищие — они называют себя теперь Жителями.
Мири почувствовала странное нежелание смотреть передачи с Земли, но опять кивнула. От бабушки пахло чем-то легким и чистым; ее длинные волосы, стянутые в узел, блестели, как черное стекло. Мири застенчиво положила руку на колено Дженнифер.
— И еще одно, милая, — сказала Дженнифер. — В двенадцать лет уже стыдно плакать, Мири, особенно из-за суровой необходимости. Одно только выживание требует от нас слишком много сил. Запомни.
— З-з-запомню, — ответила Мири.
На следующий день она увидела Джоан на пути от купола родителей к парку. Мири окликнула ее, но Джоан продолжала идти как ни в чем не бывало. Секунду спустя Мири вздернула подбородок и пошла в другую сторону.
Глава 20
Пять молодых парней ползли к решетчатому ограждению, держась в тени неподстриженных кустов, деревьев, сломанных скамеек — того, что когда-то было парком. Лунный свет серебрил ограду. Непрочные звенья решетки широко отстояли друг от друга; несомненно, ограда служила только для обозначения границ, а подлинную охрану скорее всего обеспечивало И-поле. Его слабое дрожание невозможно было разглядеть в темноте, и они не могли определить его высоту.
— Бросай повыше, — прошептал Дру ближайшему напарнику. Все пятеро были одеты в темные пластикостюмы и черные ботинки. Дру знал по имени только троих. Он познакомился с ними сегодня днем в баре, вскоре после того, как его занесло в этот городок. Похоже, им не исполнилось и девятнадцати, но это не имело значения. Они уже получили кредит Пособия на выпивку и брейни-вечеринки, так почему это должно его волновать? Почему что-то должно его волновать?
— Давай! — заорал кто-то из них.
Они бросились вперед. Кресло Дру зацепилось за пучок крепкой, не скошенной травы, и он полетел головой вперед. Ремни удержали его, а кресло выпрямилось и покатилось дальше, но остальные уже добрались до И-поля и швырнули самодельные бомбы, изготовленные из украденного с брошенной фермы бензина. Никто, кроме Дру, не знал, что это такое, так как только Дру слышал о «коктейле Молотова». Среди них он единственный умел читать.
— Дерьмо! — вскрикнул самый младший. Его бомба, должно быть, ударилась о верхнюю часть энергетического барьера, взорвалась и рассыпала дождь огня и осколков пластика по земле. Сухая трава загорелась. С двумя другими устройствами случилось то же самое; четвертый паренек выронил свой снаряд и с криком побежал прочь. Рубашка на нем вспыхнула, подожженная одним из осколков.
Дру подогнал свое кресло на расстояние шести футов к ограде, размахнулся и бросил бомбу через верхнюю границу И-ограждения. Трава по обе стороны защитного экрана ярко запылала.
— Карла зацепило! — закричал кто-то. Три парня бросились назад, к своим скутерам. Один подскочил к ревущему Карлу и принялся катать его по земле. Дру неподвижно наблюдал за пожаром, слушая вопли сирены, которые заглушали крики горящего мальчика.
— Тебя пришли вытащить, засранец. — Помощник шерифа открыл И-запор и распахнул дверь камеры. Дру издевательски посмотрел на него с лежанки из пенокамня, но ухмылка сползла с лица, когда он увидел своего спасителя.
— Ты! Зачем?
— А ты снова ждал Лейшу? — спросил Эрик Бевингтон-Ватроуз. — Увы. На этот раз тебе достался я.
— Ей надоело вносить за меня залог? — протянул Дру.
— Давно должно было опротиветь!
Дру пристально смотрел на него, пытаясь ответить столь же холодным презрением. Тот разъяренный мальчик, который дрался с ним под тополем, исчез бесследно. Коротко стриженные волосы, чистая кожа. Эрик носил черные хлопковые брюки и черный пиджак с косым вырезом — консервативно, но модно. Он напоминал красивого решительного ишака, привыкшего управлять ходом событий, тогда как сам Дру был похож на Жителя, опустившегося донельзя. Так и было на самом деле. Дру внезапно увидел Эрика и себя самого в образе гладкого, прохладного овоида, плавающего рядом с кривой, скособоченной пирамидой с рваными краями.
Кто виноват в том, что он изуродован? Кто его искалечил? Чья проклятая благотворительность открыла ему глаза на собственную никчемность?
— А если я не захочу выходить под залог?
— Сгниешь здесь, — сказал Эрик. — Мне лично наплевать.
— Охотно верю. В таком — то костюмчике с зазнайством Неспящего и денежками твоей тетки!
Но этим Эрика было не пронять.
— Теперь это мои денежки. Я их зарабатываю. В отличие от тебя, Арлин.
— Некоторым это немного сложнее.
— Сейчас я тебя пожалею. Бедняжка Дру. Бедный вонючий калека и мелкий преступник Дру, — настолько равнодушно произнес Эрик, что Дру захлопал глазами. Даже Лейше не удавалось принять такой отстраненный вид.
А если бы удалось, разве пришел бы кто-нибудь из них в эту камеру?
— Охранник, — позвал Эрик, — мы уходим.
Никто не отозвался, не заикнулся о возбуждении дела, адвокатах, внесении залога, обо всей дерьмовой системе правосудия.
Дру подтащился к двери, отталкиваясь локтями, и забрался в кресло, стоявшее прямо за решеткой. Никто ему не помог. Он последовал за Эриком, почему бы и нет? Какая, к черту, разница, гнить в этом городишке, где всего один скутер, или где-то еще? Своим равнодушием он доказывал глупость любого из вариантов.
— Если бы ты действительно так думал, ты бы остался здесь, — бросил Эрик через плечо, не замедляя шага, и Дру снова почувствовал, что его ткнули мордой в грязь: они были просто умнее. Проклятые Неспящие.
Их ждал наземный автомобиль. Дру повернул свое кресло-каталку в противоположную сторону, но не успел тронуться с места, как Эрик одним ударом отключил подачу И-энергии на панели управления в ручке кресла.
— Эй!
— Заткнись, — сказал Эрик. Дру нацелился дать ему правой, но Эрик имел преимущество в подвижности. Кулак врезался в подбородок Дру, и боль пронзила лицо до самых висков. Когда боль слегка стихла, Дру оказался в наручниках.
Он разразился потоком брани, выплескивая всю грязь, которую собрал за восемнадцать месяцев скитаний. Эрик вытащил Дру из кресла и швырнул на заднее сиденье машины, где уже ждал телохранитель, который посадил Дру прямо, пристально посмотрел ему в глаза и просто сказал:
— Не надо.
Эрик скользнул за руль. Это было что-то новое для ишаков — самим водить машину. Дру проигнорировал охранника и поднял руки над головой, намереваясь с силой опустить их на шею Эрика. Телохранитель перехватил руки Дру в верхней точке и сделал что-то настолько болезненное с его плечом, что он рухнул на сиденье, ослепнув от боли, и разразился рыданиями.
Они привезли его в один из мотелей для Жителей, один их тех, которые обычно снимают для брейни или секс-вечеринок на кредитную карточку Пособия. Эрик с охранником раздели его и затолкали в дешевую, огромную ванну, рассчитанную на четверых. Дру захлебывался водой, пока не удалось вытянуть себя на поверхность; никто и не думал помогать ему. Эрик вылил в воду полбутылки генемодного растворителя грязи. Телохранитель забрался в ванну к Дру и начал отмывать его.
Потом его привязали ремнями к кровати.
Связанный, беспомощный, Дру лежал, проклиная собственные слезы. Телохранитель ушел прогуляться, а Эрик склонился над Дру.
— Не знаю, почему ей хочется возиться с тобой, Арлин. Зато знаю, почему я здесь. Во-первых, мне жалко Лейшу, и во-вторых, я мог бы врезать тебе хорошенько, как ты заслуживаешь. С тобой носились словно с писаной торбой, а ты на все наплевал. Ты тупой, недисциплинированный, и в девятнадцать лет у тебя отсутствует даже элементарная порядочность, которая заставила бы тебя поинтересоваться, что же стало с твоим другом после вашего бесцельного налета. Как человеческое существо, ты — ноль даже для Жителя, но я дам тебе еще один шанс. Запомни хорошенько: то, что с тобой произойдет, задумано не Лейшей. Она ничего об этом не знает. Это мой тебе подарок.
Плевок Дру немного не долетел до Эрика, шлепнулся на пол из пенокамня. Отворачиваясь, Эрик даже не нахмурил брови.
Его оставили связанным на всю ночь. На следующее утро телохранитель кормил Дру с ложечки, как младенца. Дру выплюнул еду ему в лицо. Сохраняя невозмутимость, телохранитель дал ему в челюсть и выбросил остатки пищи в мусоропровод. Он швырнул Дру чистую одежду, самую дешевую из выдаваемой на Пособие: простроченные брюки и свободную рубашку из неокрашенной биодеградирующей серой ткани. Дру кое-как натянул брюки, подозревая, что иначе его бросят в машину голым. Наручники мешали надеть рубашку. Он прижимал ее к груди, когда телохранитель вынес его из комнаты.
Они ехали четыре или пять часов, остановившись только раз. Перед этим телохранитель завязал Дру глаза. Дру внимательно прислушался, когда Эрик вышел из машины, но до него доносилось слабое бормотание то ли на испанском, то ли на еще каком-то языке. Машина снова поехала. Спустя некоторое время телохранитель снял с него повязку; за окном тянулась та же пустыня. Мочевой пузырь Дру болел, пока он в конце концов не опорожнился прямо в машине. Присутствующие промолчали. Пластиковые брюки не давали моче испариться с кожи.
В следующий раз они остановились перед низким большим строением без окон, похожим на ангар. Дру не знал, в каком они городе, в каком штате. Эрик за все утро не проронил ни слова.
— Я туда не пойду!
— Сначала сними с него мокрые штаны, Пэт, — сказал Эрик с отвращением. Дру прекратил бесполезное барахтание, когда в поле его зрения неторопливо появилась птица. Из ее клюва свисала полусъеденная змея. На зеленой коже оранжевыми буквами было написано «puta».
Они находились в таком месте, где подпольные опыты в области генной инженерии даже не надо было скрывать от копов.
Казалось, строение состояло из бесконечных серых коридоров, блокированных И-полем. В каждом пункте проверки Эрик становился перед сканером сетчатки, и его пропускали без звука. Все было явно организовано заранее.
С каждой секундой в Дру рос страх.
Наконец они оказались в маленькой комнатке, в которой стояла чистая белая каталка. Пэт затолкал на нее Дру. Тот скатился вниз, ударившись о пол голой задницей, и попытался ползти к двери. Пэт без усилий сгреб его, швырнул обратно на каталку и привязал ремнями. Кто-то невидимый дотронулся до его головы электродом.
Дру закричал. Комната стала оранжевой, потом красной в ярких горячих точках, и каждая жгла его. Пока к нему прикасался только холодный металл. Но они собирались выжечь его мозг…
— Дру, — тихо сказал Эрик ему на ухо, — это не электронная лоботомия. Это новая генемодная методика. Твой мозг заразят преобразованным вирусом, который не позволит блокировать поток образов, идущих к коре головного мозга. Затем установится обратная биосвязь, выработаются проводящие пути для преобразования изображений в тета-активность. Понимаешь?
Он ничего не понял. Страх поглотил остаток разума, серый пузырящийся ил потек внутрь, обжигая, как раскаленное железо, и когда кто-то закричал, его пронзил стыд, потому что кричал он. Включилась машина, и комната исчезла.
Он пролежал на каталке шесть дней. С помощью капельницы в его организм вводили питательные растворы; катетером отводили мочу. Дру ничего не чувствовал. За это время неуловимые электрохимические тракты укреплялись, расширялись, подобно тому, как дорожные рабочие ремонтируют шоссе, но не знают, как именно будет эксплуатироваться эта дорога. Образы свободно текли из подсознания Дру, из его расовой памяти, оставшейся от рептилий, к новой, сформированной жизнью в обществе коре, которая обычно воспринимает их не отфильтрованными через сны и символы и которая рухнула бы под напором хаоса без прочных строительных лесов из генемодных лекарств, которые ее скрепляли.
Он припал к скале в лучах солнца, у него когти, зубы, мех, перья, чешуя. Его челюсти терзают существо, которое беспомощно вопит, и кровь брызжет ему в морду, в рыло, на гребень. Запах крови возбуждает, и голос в ушах твердит: «Мое, мое, мое, мое…»
Он встал на задние лапы, могучие, как поршни, и снова обрушил обломок скалы на голову противника. Его отец, корчась в блевотине, молил о пощаде. Дру нанес могучий удар камнем, а в углу берлоги съежилась его мать, покрытая блестящим от брейни мехом, в ожидании пениса, уже налитого силой…
Они гнались за ним — Лейша, отец, завывающие твари, которые хотели перерезать ему глотку, по местности, которая все время двигалась: деревья никак не желали стоять на месте, кусты открывали пасти и щелкали зубами, реки старались засосать его в темную глубину… потом местность превратилась в компаунд в пустыне, и Лейша кричала ему, что он заслуживает смерти, потому что никогда и ничего не может сделать как следует, не может даже не спать, как все настоящие люди. Он швырнул Лейшу на землю и ощутил такую поразительную свободу и могущество, что громко рассмеялся, а затем они с Лейшей оказались голыми, и он оглядел ее кабинет и произнес сдавленно: «Все это мое, мое, мое, мое…»
— Он не испытывает боли, — сказал врач. — Эти судороги — не более чем усиленные мышечные рефлексы, как реакция на бомбардировку коры мозга. Несколько напоминает сон.
— Сон. — Эрик уставился на извивающегося Дру. — Сон…
Врач от напряжения пожал плечами. Такая экспериментальная психиатрическая методика применялась всего в четвертый раз. Они находились за пределами Соединенных Штатов, а в Мексике на генемодные операции следовало получить дорогостоящее разрешение. У врача такое разрешение имелось. Конечно, не на то, что он сейчас делал, но, с другой стороны, кому могло быть выдано подобное разрешение? Он снова пожал плечами.
— Прошло уже три дня, — сказал Эрик. — Когда эта фаза… закончится?
— Сегодня после полудня мы начнем вводить укрепляющие. Мы… сестра, что там такое?
— Вызывают мистера Бевингтон-Ватроуза. — Молодая мексиканка выглядела испуганной. — Мисс Лейша Кэмден.
Эрик медленно обернулся:
— Как она нас нашла?
— Не знаю, сэр. Вы… вы подойдете к терминалу?
— Нет.
Сестра вернулась спустя девяносто секунд.
— Сэр, если вы не поговорите с мисс Кэмден, она через два часа будет здесь.
— Я не буду разговаривать. — Зрачки Эрика расширились, неожиданно сделав его гораздо моложе. — Доктор, что произойдет, если прервать сейчас лечение?
— Сейчас его нельзя прерывать. Мы точно не знаем, как… но, несомненно, последствия для мозга будут самые серьезные. Несомненно.
Эрик продолжал смотреть на Дру.
Образы превратились в очертания, нисколько не потеряв подлинности: очертания были нечто большим, чем образы. Они были сущностью образов и одновременно принадлежали и не принадлежали Дру: это были его личные ангелы, демоны, герои, страхи, стремления, побуждения и одновременно — всех остальных людей. Они оставались невидимыми для всех, кроме него, и были его переводом универсалий. Дру знал, что никогда не забудет эти образы, которые он еще не закончил создавать.
— Теперь мы вводим тета-активность, — сказал врач. — Мы насильственно вызываем в его коре волны, характерные для медленной фазы сна.
Эрик не мог оторвать глаз от стенных часов.
— Конечно, мистер Бевингтон-Ватроуз, вы подписали все юридические документы, снимающие с нас ответственность за исход лечения мистера Симпсона, но вы также уверяли нас, что, если возникнут осложнения с экстрадицией, вы в состоянии…
— Не все Неспящие обладают одинаковыми возможностями, доктор. Я, например, обладаю такой же властью, как те, кто занимается экстрадицией, но моя тетка обладает еще большей властью. Она приложит все силы к тому, чтобы мы оба приняли это к сведению.
Дру спал. И все же это был не обычный сон. Образы поступали теперь в кору головного мозга, и он узнавал их. Но теперь он двигался среди них, Дру, лунатик, обладающий привилегией сомнамбул: спать и все же управлять своими мышцами. Он двигался среди очертаний и менял их, формировал их в своих прозрачных сновидениях.
— Энцефалограмма показывает дельта-активность, — врач обращался то ли к Эрику, то ли к себе. — Большая часть сновидений бывает во время быстрого сна, но некоторые появляются во время медленной, и это имеет большое значение. Лечение построено на том факте, что сокращение медленной фазы связано с шизофренией, с возникновением тяги к насилию, с плохой регуляцией сна вообще. Прокладывая искусственные проводящие пути между бессознательными импульсами и состоянием медленного сна, мы заставляем мозг бороться и подавлять те импульсы, которые порождают нарушения поведения. Теория утверждает, что это приводит к состоянию повышенного спокойствия без отупляющих аспектов обычных депрессантов, подлинного спокойствия, основанного на новой связи мозга между враждующими… никто не может пройти мимо охранного И-поля этого здания, мистер Бевингтон-Ватроуз.
— Кто проектировал систему безопасности?
— Кевин Бейкер. Через посредника, разумеется.
Эрик улыбнулся.
Дру дышал ровно и глубоко, его глаза были закрыты, мощный торс и бесполезные ноги лежали неподвижно.
Он был хозяином космоса, прокачивал все космические явления через свой мозг, он придавал им форму при помощи своих прозрачных сновидений. Он, который ничего не имел и был никем, теперь стал хозяином всего.
Смутно, сквозь сны, Дру услышал звонок будильника.
Четыре дня у нее ушло на поиски. И только прибегнув к помощи Кевина, она обнаружила их.
Глядя на Дру, соединенного проводами с машинами, на Эрика, обхватившего себя руками, Лейша подумала, что теперь они никогда не вернутся назад. Ее не смущал пафос этой холодной мысли. Внук Алисы стоял над Спящим, словно над лабораторной крысой или дефектной хромосомой, будто Эрик был одним из тех ненавистников, которые на протяжении трех четвертей столетия считали Неспящих неполноценными людьми. Как будто Эрик — это Калвин Хок, или Дейв Ханнауэй, или Адам Уолкот. Или Дженнифер Шарафи.
Дру лежал голый. Во сне черты его лица разгладились, он больше походил на того ребенка, который когда-то пришел в ее компаунд в пустыне, полный хвастливой самоуверенности. Безжизненные ноги, казалось, не имели отношения к мускулистому, взрослому торсу. На груди виднелся шрам от ножа, на правом плече — свежий ожог, на челюсти — синяки. Лейша знала, что она сама и ее близкие в ответе за юношу. Лучше было отправить Дру обратно девять лет назад и не навязывать ему свои ценности.
«Папа, когда я вырасту, я найду способ сделать Алису тоже особенной!» И ты не бросала попыток, правда, Лейша? Со всеми Алисами, всеми неимущими, которым жилось бы лучше, если бы ты их оставила в покое.
Тони, ты был прав. Они слишком отличаются от нас.
— Что ты с ним сделал? И зачем, — сказала Лейша племяннику.
Маленький врач принялся с готовностью говорить:
— Мисс Кэмден, это эксперимен…
— Я жду, — повторила Лейша.
Телохранители оттеснили ее от врача, встав между ними. Комната была полна охранников.
Эрик коротко ответил:
— Я отдал долг.
— Вот так?
— Последняя возможность стать человеком.
— Он и так был человеком! Как ты посмел ставить опыты…
— Мы сами — тоже результаты эксперимента, и неплохие, — в голосе Эрика послышалась такая уверенность, что у Лейши перехватило дыхание. Была ли она сама когда-нибудь такой молодой?
— Ты всегда ожидаешь самого худшего, Лейша, — продолжал Эрик. — Да, я рисковал, но эксперименты с четырьмя другими пациентами прошли удачно…
— Рисковал! Чужой жизнью! Это медицинское учреждение даже не имеет лицензии!
— Простите, — вмешался врач, — у меня есть разрешение на…
— А сколько научных учреждений теперь могут этим похвастаться? — спросил Эрик. — Ишаки запрещают эксперименты. Они свернули генемодные исследования, прежде чем те превратились в более сильное оружие и подорвали их статус-кво… Лейша, все другие пациенты после такой операции чувствуют себя хорошо, стали спокойнее, они лучше управляют своими эмоциями…
— Эрик, как ты смел принять подобное решение! Ты меня слышишь? Дру этого не выбирал!
На какое-то мгновение Эрик снова превратился в угрюмого, сердитого ребенка.
— Я тоже не просил, чтобы меня сделали таким. Папа выбрал за меня, женившись на Неспящей. Кому вообще предоставляется возможность выбора?
Лейша уставилась на него. Он не лукавил. Внук Алисы, привилегированный изгой, считал, что такое положение сделало его мудрым.
Но разве не все они так считали? Начиная с Тони?
В глубоком сне, причмокивая, Дру сосал несуществующую грудь.
В комнате медленно светлело: серые тени образовали жемчужный туман, а потом все залил чистый и бледный свет. Дру попытался повернуть голову, изо рта потекла струйка слюны.
Нечто исключительно важное появилось у него в голове. Оно и было им самим. А вот почему он находится в этой комнате, он не знал.
Некто в белом произнес:
— Он проснулся.
Лица распускались над ним, как цветы. Медсестры искоса поглядывали друг на друга. У низенького, оливково-смуглого врача сильно дергался левый глаз. В сознание Дру проник страх этого человечка в виде ломаной красной линии, которая внезапно стала трехмерной, и тотчас слилась с очертаниями тревоги и вины Дру. Дру понял, что понимает этого врача, который всю жизнь балансировал на грани страха, не ради богатства, но чтобы убежать от небытия, таящегося в нем. Этого человека никогда не удовлетворял собственный успех — но неудача означала уничтожение. В одно мгновение Дру прочувствовал жизнь этого человека, пропустив ее не через сердце — он не испытывал сострадания, — а сквозь оболочки мозга.
— Поднимите голову, — резко сказал врач.
Экран справа начал монотонно попискивать. Врач пристально следил за показаниями прибора.
В комнату вбежала Лейша.
При виде ее сознание Дру внезапно обступило множество очертаний, и он не смог произнести ни слова. Она бросила взгляд на экран и положила прохладную ладонь на его лоб.
— Дру…
— Привет, Лейша.
— Как… как ты себя чувствуешь?
Он улыбнулся, потому что на этот вопрос было совершенно невозможно ответить.
— С тобой все будет в порядке, но есть много вещей, которые ты имеешь право знать, — ее голос звенел от напряжения, и Дру увидел это ясно, тонкое равновесие из проблем права и привилегий, с которыми Лейша боролась всю свою жизнь, сделав их частью своей жизни. Он видел чистую, аскетичную форму самой Лейши, сражающуюся с другими беспорядочными очертаниями, которые она пыталась поймать в сети принципов и законов. Борьба имела очертания, но слов для нее не находилось. Он всегда испытывал трудности со словами. Наиболее подходящим было древнее слово «рыцарь», но и оно было слишком бледным для яркой резкой формы Лейши, стремящейся упорядочить мир, лишенный законов. Слово оказалось неверным. Он нахмурился.
— О, не плачь, Дру, дорогой, — сказала Лейша.
Она не поняла, что ему вовсе не хотелось плакать. Дру и сам не понимал, что с ним произошло. Эрик хотел причинить ему боль, но, оказывается, Дру только теперь по-настоящему обрел себя. Мышцы, кости, сердце остались теми же. Но себе он казался необыкновенным.
— Доктор, — сказала Лейша, — он не может говорить.
— Он может говорить, — возразил врач, и его очертания снова вернулись к Дру: истеричное, разросшееся возбуждение и триумф от того, что он не подает виду. — Сканирование мозга не выявило поражений речевых центров!
— Скажи что-нибудь, Дру! — умоляла Лейша.
— Ты красивая.
Как же он раньше не замечал? Волосы Лейши отливали золотом, как у молоденькой девушки, а лицо выражало решительную уверенность зрелой женщины. Как он был слеп? Грудь мягко обрисовывала тонкая материя рубашки; шея напоминала теплую колонну, голубые тени подчеркивали белизну кожи. Как прекрасна Лейша.
Лейша слегка отстранилась хмурясь и спросила:
— Дру… какой сейчас год? В каком городе тебя арестовали?
Он рассмеялся и впервые осознал, что ребра опоясывает липкая лента, а руки все еще привязаны. Эрик встал у изножья кровати Дру, и в сознании Дру стали тесниться новые очертания. Ему открылись тайные замыслы Эрика, начиная с того давнего дня у тополя, когда двое мальчишек дрались не на жизнь, а на смерть. Следом возникли очертания отца Дру, избивающего детей в приступе пьяной ярости, и раненного осколком бомбы горящего Карла. Дру словно со стороны наблюдал за этими уродливыми формами и невыносимо страдал. Он закрыл глаза.
— Он без сознания! — воскликнула Лейша, а врач резко возразил: «Ничего подобного!», — и даже с закрытыми глазами Дру видел очертания, которые порождали он с Эриком. Теперь он понял, в чем главное.
— Лейша… — произнес он еле слышно. А ведь он чувствовал себя таким сильным! Он сделал еще одну попытку. — Лейша, мне нужно…
— Да? Все что захочешь, Дру, все.
Он перенесся в тот день, когда стал калекой. Те же самые очертания. Глубинные, древние, вобравшие в себя не одну человеческую жизнь.
— Программируемый голографический проектор Стонтона-Кэри.
— ?
— Да, — прошептал Дру из последних сил. — Мне он нужен сейчас.
Глава 21
Мири исполнилось тринадцать. Уже целый год она смотрела передачи Спящих с Земли. Первые месяцы они поглощали все ее внимание, потому что у девочки голова шла кругом. Почему так важны гонки скутеров? Почему эти красавцы и красавицы из «Ночных историй» постоянно меняют партнеров по сексу? Почему у женщин такие громадные груди, а у мужчин большие пенисы? Почему женщина — член конгресса из Айовы обвиняет конгрессмена из Техаса в расточительности, если она сама, по-видимому, тратит не меньше и они все равно принадлежат к разным сообществам? Почему все передачи превозносят Жителей за ничегонеделание — «творческий досуг» — и почти не говорят о людях, которые ведут все дела да еще работают над передачами?
В конце концов Мири нашла ответы на эти вопросы, но они оказались не очень интересными. Похоже, главным критерием Жителей было сиюминутное удовольствие.
Она мысленно построила длинные цепочки, включив принцип Гейзенберга, Эпикура, порочную философию экзистенциализма, постоянные нейроусилителей Раволи, мистицизм, социальную демократию и басни Эзопа. Цепочка получилась хорошая, но часть, взятая из земных «новостей», все-таки была неинтересной.
Мири выяснила, что политическая организация и распределение ресурсов зависело от неустойчивого равновесия между голосами Жителей и властью ишаков, а это, в свою очередь, по-видимому, определялось беспорядочной социальной эволюцией, а не планированием или принципами.
Она решила, что дело в самих Соединенных Штатах, развращенных дешевой И-энергией, богатеющих на продаже патентов за границу, деградирующих, как всегда утверждала бабушка. Мири выучила русский, французский и японский языки и несколько месяцев просматривала передачи на этих языках. Ответы получились такими же неинтересными. Известный французский диктор всегда заканчивал свои передачи фразочкой: «Ca va toujours».
Ни в одной из популярных программ Мири не встретила упоминаний о настоящих научных исследованиях или открытиях, о политических волнениях, о сложной музыке, литературе, о глобальных идеях, подобных тем, которые они с Тони обсуждали каждый день.
Спустя шесть месяцев она уже не смотрела передачи.
Но одно изменение все-таки произошло. Благодаря передачам с Земли она заинтересовалась отцом. Бабушка проводила все больше времени в Лаборатории Шарафи, и Мири обращалась за разъяснениями к отцу. Он не всегда находился с ответами, а те объяснения, которые слышала девочка, создавали в ее мозгу короткие, скособоченные цепочки. Он рассказал дочери, что покинул Землю, когда ему было десять лет, и хотя иногда летал туда по делам, со Спящими общался мало. Для этих целей существовал посредник. Неспящий, который тем не менее жил на Земле. Кевин Бейкер.
О Бейкере было много сведений в банке данных. По мнению девочки, он заслуживал некоторого презрения. Человек, который не гнушался получать прибыль от нищих и предпочитать выгоду связям с сообществом. В отличие от матери, отец прямо смотрел в дергающееся лицо Мири, спокойно выслушивал ее заикание. В его черных глазах притаилось что-то такое, чему она не могла дать названия, сколько бы цепочек ни накручивала вокруг этого. Все цепочки начинались со слова «боль».
— П-п-папа, г-г-где т-ты б-б-был?
— В Лаборатории Шарафи. С Дженнифер. — Отец, в отличие от тети Наджлы, часто называл свою мать по имени. Мири не помнила, когда это началось.
Лоб отца покрылся испариной, хотя Мири казалось, что в Лаборатории прохладно. Он казался потрясенным. Цепочки Мири включали сейсмические толчки, влияние адреналина, сжатие газов, которое зажигает звезды.
— Ч-ч-ч-что д-д-делают в Л-л-л-лаборатории?
Рики Келлер покачал головой. И неожиданно спросил:
— Когда ты начнешь заседать в Совете?
— В-в-в ш-ш-шестнадцать л-л-лет. Ч-ч-через д-д-два г-г-года и д-д-два м-м-м-месяца.
Покорная улыбка отца породила цепочку, которая, к ее удивлению, протянулась к одной передаче Спящих, виденной много месяцев назад. У человека по имени Иов отнимают одну собственность за другой, а он не пытается защищаться и не ищет способов возвратить или возместить отнятое. Мири сочла Нова бесхребетным и глупым и потеряла интерес к передаче до того, как она закончилась. Но отец произнес только:
— Хорошо. Ты нужна нам в Совете.
— З-з — з — з-зачем? — резко спросила Мири.
Он не ответил.
— Сейчас, — произнес Уилл Сандалерос.
Дженнифер подалась вперед, пристально глядя на трехмерное голографическое изображение пузыря. В космосе, на расстоянии тысячи миль от них, в его оригинал, надутый и заполненный обычным воздухом под давлением, выпустили мышей, выведенных из гипотермического состояния. Крохотные стимуляторы на ошейниках быстро вернули их биологические системы в норму. В течение нескольких минут биодатчики на ошейниках показали, что мыши рассеялись по пузырю, топография которого была конгруэнтна городу Вашингтону, округ Колумбия.
— Начинаю отсчет, — сказал доктор Толивери. — Шесть, пять, четыре, три, два, один, пуск.
Генемодные вирусы выпустили на свободу. Воздушные потоки, аналогичные юго — западному ветру, дующему со скоростью пять миль в час, понеслись в пузыре. Дженнифер сосредоточилась на показаниях биодатчиков, появлявшихся на другом экране. Спустя три минуты какой-либо активности не наблюдалось.
— Да. — Уилл взял ее за руку. — Да.
Дженнифер кивнула.
— Великолепная работа.
— Мы готовы к следующему этапу, — очень тихо сказала она Уиллу.
— Приступай к переговорам о покупке орбитального комплекса Кагура с другим посредником.
Уилл Сандалерос не возражал, когда ему выдавали решение, принятое вместе много лет назад. Он понимал потребность жены отдавать приказы. Блестящими глазами он снова взглянул на биодатчики.
Тони переехал в собственную лабораторию в Научное строение номер «2» шесть месяцев назад, когда в прежнем помещении не стало хватать места для обоих проектов. Каждый раз, когда взгляд Мири останавливался на половине стола, принадлежавшей раньше брату, ей становилось грустно. Ее работа продвигалась плохо. За два года она промоделировала все генетические модификации, какие только могла придумать, и все же не приблизилась к решению, как избавить Суперов от заикания и дергания. Исследования все чаще казались ей бесплодными, напоминая о недостающем, неизвестном компоненте в самих цепочках. Сегодня ее постигла очередная неудача. Она была в ужасном настроении, в мыслительных цепочках царил хаос. Она нуждалась в немедленной поддержке брата.
Дверь в помещение оказалась запертой, но отпечаток сетчатки Мири хранился в картотеке, а надпись «Стерильная среда» не горела. Она приложила правый глаз к сканеру и распахнула дверь.
Тони лежал на полу, подмяв под себя Кристину Деметриос. Глаза Кристины расширились, потом потемнели. «Ох!» — выдохнула Кристина. Похоже, Тони ничего не слышал. Его обнаженные ягодицы мощно сжались, тело сотрясалось в оргазме. Мири попятилась, захлопнула дверь и убежала к себе.
Она сидела за столом, сжав руки, низко опустив голову и дергаясь всем телом. Тони ничего ей не говорил. Впрочем, это его дело. Цепочки выстраивались и перестраивались у нее в голове: уйма старых, непонятных прежде историй обрела теперь смысл. Гера и Ио. Отелло и Дездемона. Она представляла всю физиологию секса — секрецию гормонов, наполнение сосудов, эрогенные зоны. Она знала все. Она была невинна.
Ревность. Самая разрушительная для сообщества эмоция. Чувство нищих.
Мири принялась рассеянно ходить взад-вперед. Она должна быть выше ревности. Тони заслуживает большего от своей сестры. Идеализм (стоицизм, постулат эпикурейцев «Нас формирует и совершенствует то, что мы любим»). Она решит эту проблему по-своему.
Мири ополоснула лицо, вымыла руки. Надела чистые белые шорты, подвязала черные волосы красной ленточкой. Крепко сжала губы. Она уже знала, к кому обратится.
Дэвид Аронсон был на три года старше нее. Очень умный Норм, страстно верил в Клятву Убежища и в мудрость ее бабушки. У него были черные вьющиеся волосы, почти такие же, как у Мири, но очень светлые, серые глаза под черными ресницами. Ноги длинные и косая сажень в плечах. Большой рот с полными, упругими, красиво очерченными губами. Последние шесть месяцев Мири только и смотрела на губы Дэвида.
Она нашла его там, где и предполагала — в порту орбитальных шаттлов, работающим в поте лица над чертежами механизмов у дисплеев САПР. Спустя два месяца ему предстояло продолжить учебу и защитить диссертацию в области техники в Стэнфорде; это будет его первое путешествие на Землю.
— Привет, Мири. — Девушке нравилась нарочитая грубоватость его голоса.
— Д-д-дэвид. Я х-х — хочу у т-т-тебя к — кое-что с-с-спросить.
Он смотрел мимо нее, на голоэкран САПР.
— Что?
Ей ничего не стоило высказаться откровенно. Сложности в общении возникали из-за заикания и примитивности устной речи по сравнению с необычайной сложностью ее мышления. Говоря с Нормами, она привыкла максимально упрощать. А здесь и так все просто, и превосходно вписывается в ограниченные рамки языка.
— Т-т-ты м-м-можешь з-з-заняться с-с-со м-м-мной с-с-сексом?
Дэвид выпрямился. Щеки его залила краска. Он не отрывал взгляда от экрана.
— Извини, Мири, это невозможно.
— П-п-п-почему?
— У меня уже есть любовница.
— К-к-кто?
— Это бестактный вопрос.
Мири не понимала, почему он скрывает имя своей партнерши. Некоммерческая информация была открытой для всех в сообществе. Она привыкла получать ответы на свои вопросы.
— П-п-почему т-т-ты н-не х-х-хочешь м-м-мне с-с-сказать, к-к-кто?
Дэвид демонстративно склонился к экрану. Красивый рот сжался.
— Думаю, разговор окончен. Мири.
— П-п-почему?
Мыслительные цепочки стянулись вокруг нее, как петля.
— П-п-потому ч-ч-что я уродлива? П-п-потому ч-ч-что я д-д-дергаюсь?
— Нам больше не о чем говорить!
Отчаяние, смущение или гнев взяли верх над учтивостью, и он наконец прямо взглянул на нее. Мири часто видела такой взгляд у матери, когда Гермиона не успевала отвернуться от них с Тони. Мири поняла, что спровоцировала каким-то образом его на грубость. Он не хотел ее, она не имела права давить. И настаивая, унизила себя. Ни один Норм не захочет ее.
Осторожно, словно неся драгоценный сосуд, Мири пошла обратно и попыталась успокоиться. Подумать. Соорудить упорядоченную, уравновешенную схему, которая включала бы все, что нужно для решения проблемы с интеллектуальной, эмоциональной, биохимической точек зрения, — все продуктивное. Спустя двадцать минут она вышла из лаборатории.
Никос Деметриос, брат — близнец Кристины, увлекался финансовыми операциями. Их международный поток, колебания, применения, изменения, символичность, как он однажды выразился, были сложнее и важнее любых природных геосхем Земли и гораздо интереснее. В четырнадцать лет он уже внес ряд предложений по международной торговле, и ими успешно пользовались взрослые биржевики Убежища. По рекомендациям Никоса они разместили вклады по всему земному шару: в новую технологию слежения за перемещениями ветра, разрабатываемую в Сеуле; в применение катализаторов антител, предложенное в Париже; в зарождавшуюся аэрокосмическую промышленность Марокко. Мири нашла его в крошечном кабинете здания центра связи.
— Н-н-н-никос…
— П-п-привет, М-м-мири.
— Т-т-ты м-м-можешь з-з-заняться с-с-со м-м-мной с-с-сексом? — Никос пристально посмотрел на нее. Красные пятна поползли по его шее ко лбу. В отличие от Дэвида, его не смутила прямота вопроса. Причина могла быть только одна. Мири спотыкаясь вышла из кабинета.
— П-п-подожди! М-м-мири! — крикнул он с подлинным отчаянием; всю жизнь они были товарищами по играм. Но его координация движений была еще хуже, и Мири легко убежала.
Заперев лабораторию и включив надпись «Стерильная среда». Мири изо всех сил запрещала себе плакать. Бабушка была права: приходится сталкиваться с суровой необходимостью. Слезы не помогут.
Она была вежлива с Никосом, но держалась отстраненно, а он не знал, как поступить. Однажды она увидела его с одной из Норм, хорошенькой четырнадцатилетней Патрицией, которую завораживало искусство Никоса делать деньги. Мири и раньше не часто разговаривала с Кристиной, теперь она общалась с ней еще реже. Дэвида она больше не встречала. С Тони вела себя по-прежнему: он был ее товарищем по работе, другом, наперсником. Братом. Просто между ними появилась область, на которую не распространялось доверие.
Спустя две недели Мири возобновила просмотр программ с Земли, но только секс-каналов. Она убрала из программы замка на двери лаборатории все отпечатки, кроме собственного, и научилась эффективно мастурбировать дважды в день. Эта биохимическая реакция оказалась столь же гипертрофированной, как и все остальные. Она запрещала себе думать в эти моменты о Тони, и Тони никогда не спрашивал, почему ему больше нельзя входить в ее лабораторию без предупреждения. Он и так знал. Ведь он ее брат.
Усаживаясь на стул, указанный Дру, Лейша поймала себя на смешной мысли: «Жаль, что я не курю». Она помнила, как ее отец устраивал целый ритуал, закуривая сигарету. Роджер всегда говорил, что, затягиваясь, он расслабляется. Но даже тогда Лейша знала, что это неправда: он становился бодрее.
Чего ей хотелось сейчас: покоя или хлопот? Впрочем, с Дру ей не видать ни того, ни другого.
Он настоял, чтобы она была первым зрителем.
— Новая форма искусства, Лейша. — Упрямство появилось у него после нелегального эксперимента Эрика. Лейше стало страшно. Так вот что чувствует мать — страх, что ребенок не получит то, к чему лежит его душа. Что он потерпит неудачу, и тебе будет больнее, чем от своих собственных срывов. Как Алиса вынесла такое? Как справилась Стелла?
Но Роджер с самого начала был уверен, что его ребенок будет счастлив. «Сюрприз тебе, папа. Я кисну в пустыне уже двадцать лет, этакий Ахилл, чей Агамемнон сражался на ее собственной глупой войне, пока я растила сына, основным талантом которого были мелкие преступления». Да и никакой он не сын.
— Ты знаешь, что я равнодушна к искусству. Может быть, кто-нибудь другой…
— Я знаю. Потому и хочу, чтобы это была ты.
— Ладно. Давай начнем.
Это прозвучало гораздо равнодушнее, чем она хотела.
— Выключить свет, — произнес Дру. Комната, заполнившаяся за последние семь месяцев театральным реквизитом на полмиллиона долларов, погрузилась во тьму. Кресло Дру передвинулось. На потолке зажегся голографический проектор. Вокруг все исчезло. Только Дру парил в бархатной черноте стандартной нуль-проекции.
Он тихо заговорил. Лейша никогда раньше не замечала, что у него такой красивый голос. Потом до нее дошли слова. Поэзия. Дру — Дру! — читал старое стихотворение о золотом дожде из листьев… Ей стало немного стыдно за Дру. Декламировать стихи под голографические иллюстрации было так по — детски… Сердце ее сжалось. Еще один неверный шаг, еще один провал…
Из темноты наплывали очертания.
Они были неопределенными, но она их узнала. Они проплывали над головой Дру, позади него, перед ним, даже сквозь него, а он принялся читать снова. То же самое стихотворение. Лейша никогда не увлекалась поэзией, но если бы даже и любила, ей было бы трудно сосредоточиться. Очертания полностью поглотили внимание; она силилась проникнуть взглядом сквозь Дру, тщетно пытаясь уследить за ним. Колеблющиеся силуэты снова появились из-за спины Дру, но уже другие. Она подалась вперед, чтобы понять, что это такое… она узнала их…
Дру начал в третий раз. «О чем горюешь, Маргарита, о золотом дожде из листьев…»
Контуры скользили, входя в ее сознание, и вдруг Дру исчез… Надо же запрограммировать такое… горе разбухло и заполнило ее. Роджер, ее отец, стоял в старой оранжерее, в доме на озере Мичиган. Он держал кремово — белый экзотический цветок с толстыми лепестками и яркой розовой серединкой. Лейша вскрикнула, а отец ясно произнес:
— Ты не потерпела фиаско, Лейша. Ни с Убежищем, ни с попыткой сделать Алису особенной, ни с Ричардом, ни с юриспруденцией. Настоящая неудача — не суметь реализоваться, а ты сумела. Ты старалась всю жизнь.
Лейша поднялась со стула и подошла к отцу. Он не исчез, даже когда она оказалась прямо под голографической проекцией. Ричард взял ее ладони и сказал мягко: «Ты стала тем, к чему я стремился», и Лейша резко встряхнула головой. Ее волосы были повязаны голубой ленточкой: она снова стала ребенком. Вошла Мамзель с Алисой, и сестра сказала: «Ты никогда не обижала меня, Лейша. Мне нечего прощать». Потом все исчезли, а Лейша бежала по лесу, залитому солнечным светом, который зелеными и золотыми потоками струился сквозь деревья. Она смеялась, ощущая тепло живых растений, запах весны и вкус прощения. Никогда еще Лейша не была такой свободной и радостной. Она побежала быстрее, потому что на тропинке стояла смеющаяся мать, и ее лицо светилось любовью.
Лейша очнулась на стуле в саманной комнате. По щекам текли слезы. Горел свет.
— Что ты видела? — нетерпеливо спросил Дру.
Лейша согнулась пополам, борясь с приступом тошноты.
— Что… ты сделал?
— Расскажи, что ты видела, — безжалостно потребовал молодой художник.
— Нет!
— Значит, впечатление было сильное. — Он улыбаясь откинулся на спинку кресла.
Лейша медленно выпрямилась и уже спокойнее повторила:
— Что ты сделал?
— Я заставил тебя видеть сны.
Но это совсем не походило на сон. Совсем. С интерльюкином все было по-другому.
Это напоминало ту ночь, когда Алиса пришла к ней в гостиницу во время суда над Дженнифер Шарафи. Ту ночь, когда Лейша стояла на краю пропасти…
Темнота…
Пустота…
Сегодняшний сон был светом. И все же нечто огромное, неуправляемое могло поглотить крошечный, робкий огонек ее разума… Тогда вопреки всякой логике появилась Алиса.
А теперь Дру каким-то образом манипулировал неведомой частью ее рассудка…
Дру энергично говорил:
— Гипноз частично тормозит кору головного мозга, вызывая универсальные… очертания, как я их называю. У меня не хватает слов, Лейша, ты же знаешь, мне их всегда не хватало. Я просто знаю, что они существуют во мне и во всех остальных. Я вызываю их наружу, и они принимают свои собственные контуры во сне человека. Это нечто вроде частично управляемого сна наяву. — Он глубоко вдохнул. — Это мое открытие.
У Лейши возникли вопросы, и она немного успокоилась.
— Ты хочешь сказать, что ты определял, что именно мне будет… сниться? — Она не смогла сохранить бесстрастный тон. Ее одолевало слишком много разноречивых чувств. — Дру, это и называется спать? Именно это происходит со Спящими?
Он покачал головой:
— Нет. Очень редко. Мне кажется… я еще сам не знаю, что получил. Ты же первая, Лейша!
— Мне… снился отец. И мать.
Глаза юноши блестели.
— Я работал с очертаниями своих родителей.
Его лицо внезапно потемнело, и Лейше вдруг не захотелось поделиться с ним воспоминаниями. Сновидения… это слишком интимно. Слишком иррационально. Слишком много табу снято. Но если это капитуляция солнечному свету, нежности… Нет. Она всегда знала, что сны — это бегство, она, которая никогда не видела снов. Забвение — такой же уход от реальности, как псевдонаука Алисы о близнецах. Но Дру ее заставил испытать такое…
— Я слишком стара, чтобы выворачивать свой мир наизнанку, словно носок!
Дру неожиданно просиял такой торжествующей улыбкой, что она ослепила Лейшу. Но она крепко держалась за свой разум.
— Дру, четыре пациента после такой же операции не приобрели подобного дара… — Она не могла подобрать нужного слова.
— Они ведь не были художниками, — возразил он с уверенностью заново родившегося человека. — А я — творец.
— Но… — Лейша не смогла продолжить, потому что Дру, все еще улыбаясь, подался далеко вперед из своего кресла и крепко поцеловал ее в губы.
Лейша застыла. Ее тело отозвалось на поцелуй впервые за… сколько лет? Много. Соски стали твердыми, мышцы живота напряглись… от него пахло мужским естеством. Лейша резко отодвинулась.
— Нет, Дру.
— Да!
Ей очень не хотелось портить его триумф. Но в другом она была тверда.
— Нет.
— Почему? — Он побледнел, зрачки стали огромными.
— Потому что мне семьдесят восемь лет, а тебе двадцать. И для моего разума, Дру, ты ребенок. И всегда им останешься для меня.
— Потому что я — Спящий!
— Нет. Потому что нас разделяют те пятьдесят восемь лет, которые ты не прожил.
— Ты думаешь, я этого не знаю? — яростно спросил Дру.
— Да. Ты не представляешь себе, что это значит. — Она накрыла его ладонь своей. — Я думаю о тебе как о сыне, Дру. Не о любовнике.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
— Чем так испугал тебя сон об отцах и детях?
— Мне очень жаль, Дру, — она вложила в эти слова все сострадание, на которое была способна.
— Я усовершенствую свое искусство, Лейша, и покажу тебе такое, о чем ты никогда… Лейша!
Лейша тихо закрыла дверь.
Вечером, когда она придумала, как вернуть этот головокружительный эпизод в разумные рамки, Стелла сообщила, что Дру уложил вещи и уехал.
Мири заняла свое место за столом в куполе Совета. В день ее шестнадцатилетия в зале заседаний появился пятнадцатый стул, привинченный к полу у полированного металлического стола. С этого дня 51 процент акций Убежища, принадлежащих семейству Шарафи, будут представлять семь равноправных голосов. В следующем году, когда Тони исполнится шестнадцать, их станет восемь.
— Совет Убежища имеет честь приветствовать нового члена, Миранду Сирену Шарафи с правом голоса, — официально провозгласила Дженнифер. Советники зааплодировали. Мири улыбнулась. Бабушка на мгновение разрядила царящее напряжение, такое сильное, что его можно было бы графически изобразить на матрице Хеллера. Мири исподлобья огляделась. У нее вошло в привычку наклонять голову: если верить зеркалу, тремор в таком положении менее заметен. Мать аплодировала, не глядя дочери в глаза. Отец улыбался с покорной грустью, которая теперь никогда не покидала его лица. Красивая тетя Наджла, готовящаяся родить еще одного Супера, смотрела решительно.
Временные советники улыбались, но Мири не знала, что скрывается за их благодушием. Семейные привилегии по законам Убежища были гораздо щедрее, чем в любой корпорации Земли. Если верить транслируемым пьесам, так называемым драмам, то обычно на Земле молодые люди убивали своих отцов, чтобы получить власть, и женились на молодых вдовах покойных. Какая варварская и отвратительная социальная система! Мири не поверила, что подобное происходило в реальности, и решила, что драматургам нищих нравилось копаться в низменных проявлениях человеческой психики. Мири с отвращением отказалась от драм и вернулась к секс — каналам.
— Повестка дня сегодня обширная, — мелодично сказала Дженнифер. — Прошу вас. Советник Дрекслер.
Отчет казначейства — малоинтересное скопление цифр — не разрядил обстановки. Мири, за которой теперь никто не наблюдал, пристально вглядывалась в лица. Что-то очень беспокоит собравшихся?
Главы сельскохозяйственного, правового, судебного и медицинского комитетов зачитали свои доклады. Гермиона задумчиво накручивала на палец медово-золотистую прядь (Мири много лет назад прикасалась к волосам матери). Наджла поглаживала раздутый живот. Девор, молодой худощавый человек с большими добрыми глазами, дергался, будто на иголках.
Наконец Дженнифер сказала:
— Советник Девор вынесет по моей просьбе на всеобщее обсуждение пояснение к медицинскому отчету. Как вам известно, у нас произошел несчастный случай. — Дженнифер вдруг опустила голову, и Мири с изумлением поняла, что бабушке потребовалось перевести дух, прежде чем продолжить. А девочка считала ее неуязвимой.
— Табита Селенски из компании «Кенион Интернэшнл» ремонтировала преобразователь подачи энергии в Деловой центр, строение номер три, и пострадала от энергетического разряда… Ткани очень медленно регенерируют. Но часть нервной системы разрушена необратимо. Она никогда полностью не придет в сознание, останется на животном уровне… Ей потребуется постоянная сиделка. Более того, она никогда больше не будет продуктивным членом сообщества.
Дженнифер по очереди оглядела всех членов Совета. Цепочки Мири спутались в ужасный клубок. Стать беспомощной, зависеть во всем от других, отбирать чье — то время и ресурсы, ничего не отдавая взамен…
Стать нищей.
Она почувствовала желудочный спазм.
— В детстве я знала одну женщину, — начала Дженнифер. — Мать моей подруги. Ее второй ребенок родился с серьезным заболеванием нервной системы. В рамках так называемого лечения мать должна делать ему упражнения, имитирующие ползание, чтобы запечатлеть в мозгу соответствующие связи и стимулировать его развитие. Она проделывала эту процедуру шесть раз в день по шестьдесят минут. А в промежутках кормила ребенка, мыла, ставила клизму, проигрывала предписанные записи, купала и разговаривала с ним по три часа подряд через равные промежутки времени. В прошлом профессиональная пианистка, эта женщина теперь не подходила к инструменту. Когда ребенку исполнилось четыре года, лечение дополнили новыми процедурами. Четыре раза в день ровно пятнадцать минут мать должна была возить ребенка в коляске по двору мимо одних и тех же предметов, расположенных в определенном порядке опять-таки для того, чтобы создать в его мозгу определенные реакции. Моя подруга безропотно помогала ей, но с годами возненавидела свой дом. Так же, как и муж той женщины, который в конце концов однажды сбежал. Никого из них не было рядом в тот день, когда мать застрелила и ребенка, и себя.
Дженнифер взяла со стола бумагу.
— В Совет поступило заявление от мужа Табиты Селенски с просьбой покончить с ее мучениями.
Летти Рубин, молодая женщина с точеными чертами лица, страстно произнесла:
— Табита еще может улыбаться… и еще немного реагирует. Она имеет право на жизнь!
— Тот малыш тоже умел улыбаться. Вопрос в том, имеем ли мы право жертвовать ради калеки жизнью другого человека?
— Если мы установим график дежурств за Табитой, никому не придется жертвовать.
— Но принцип останется, — заметил Уилл Сандалерос. — Слабый претендует на труд сильного. Мы не признаем требований нищих.
Инженер Джеймисон, такой же старый, как бабушка, имеющий единственный генемод — отсутствие потребности во сне, покачал головой.
— Ведь это жизнь члена нашего сообщества, Советник Сандалерос. Разве мы не обязаны оказывать своим членам всестороннюю поддержку?
— Вы считаете, членство в сообществе — непреложный закон? Так недалеко и до общественной патологии. Разве быть членом сообщества не означает активно поддерживать сообщество и вносить свой вклад? Будет ли ваша компания. Советник Джеймисон, включать в списки клиентов человека, переставшего выплачивать страховку?
Джеймисон молчал.
Летти Рубин воскликнула:
— Но сообщество должно означать нечто большее, нежели деловое сотрудничество!
Дженнифер резко перебила Советницу:
— Прежде всего оно должно означать, что Табита Селенски не захочет стать обузой для нас. Принципы и достоинство, не позволяющие ей влачить так называемую жизнь в качестве нищей, должны были заставить ее включить в свое завещание стандартную фразу об условиях прекращения жизнедеятельности. Мы с Уиллом пошли на это, вы, Летти, тоже. Табита смалодушничала и предала принципы нашего сообщества.
— Самосохранение — инстинкт, мама, — заметил Рики.
— Инстинкты сплошь и рядом ограничивают на благо цивилизации, — возразила Дженнифер. — Супружеская верность, официальные законы, запрет на кровосмешение — чем это не запреты, установленные для всеобщего блага? Иначе люди убивали бы из мести и совокуплялись до умопомрачения, как только приспичит.
Мири никогда не слышала, чтобы Дженнифер употребляла подобные слова. Речь бабушки всегда звучала официально. В следующее мгновение, поняв, что это было сделано нарочно, она почувствовала легкое отвращение, вслед за которым снова возникло неприятное ощущение в желудке. Бабушка сомневалась, что ее аргументы убедят Совет убрать Табиту Селенски.
Убить.
Цепочки вихрем завертелись у Мири в голове.
Жан — Мишель Девор сказал:
— Неспящие, по сути, такое же насилие над природой?
Дженнифер улыбнулась.
— Думаю, все согласятся, что здесь ключевым является понятие сообщества, — сказала Наджла Шарафи.
— Хорошая отправная точка, — одобрительно заметил Уилл Сандалерос.
— Член сообщества должен обладать тремя особенностями, — сказала Дженнифер. — Быть неспящим, вносить свой вклад в сообщество, а не тянуть из него, и ставить общественное благо выше собственных сиюминутных желаний. Люди, у которых эти качества отсутствуют, опасны для общины. — Она подалась вперед, положив ладони на стол. — Поверьте, я знаю.
Длительное молчание нарушил тихий голос Гермионы:
— Всякий, чье мышление слишком отличается от нашего, не является членом сообщества.
Мири резко подняла голову и уставилась на мать. Но та на нее даже не взглянула. Цепочки медленно переместились и вывернулись наизнанку. У Мири перехватило дыхание.
Но ведь мать имела в виду только принципы…
Слова из двух десятков языков вплелись в ее цепочки: Хариджан. Проскрит. Буй дой. Инквизисьйон. Кристалнахт. Гулаг.
— С-с-с-сообщество… — волнение мешало вытолкнуть наружу проклятые слова, — раздираемое противоречиями, обречено на гибель.
— Поэтому мы не должны делиться на работоспособных и паразитирующих, — быстро сказала Дженнифер.
— Я н-н-не это имела в-в-в виду!
Спустя пять часов непрерывных споров голоса разделились девять против шести за то, что Табита Селенски должна покинуть сообщество. По желанию мужа ее можно будет отправить на Землю, к нищим.
Мири голосовала на стороне меньшинства. Отец, к ее удивлению, тоже. Решение большинства огорчило ее, хотя она, конечно, подчинится — она обязана быть лояльной Убежищу. Но она чувствовала себя сбитой с толку и хотела побыстрее обсудить все с Тони, используя всю глубину и ширину поперечных связей, третичных ассоциаций, цепочек значений. Компьютерная программа брата пользовалась огромным успехом. Суперы повсеместно использовали ее для общения друг с другом, обмениваясь массивными программными построениями, без преодоления извечных баррикад, возводимых речью.
На выходе из купола Совета ее остановил отец. Под глазами Рики Келлера залегли тени. Мири пришло в голову, что, глядя на отца, сидящего рядом со своей матерью за столом Совета, многие подумали бы, что Дженнифер моложе. С каждым годом Рики становился все мягче. Он положил руку на плечо дочери:
— Жаль, что ты не знакома с моим отцом, Мири.
Имя Ричарда Келлера никогда не упоминали. Мири казалось чудовищным то, как он поступил с Дженнифер, своей женой, на суде.
— Думаю, он бы тебе понравился, хоть ты и Супер. Наследственность гораздо сложнее, чем мы думаем. Дело не только в количестве хромосом.
Мири не знала, польстили ей или оскорбили. Ричард Келлер предал Убежище. Ей обычно говорили, что она похожа на бабушку, «энергичную женщину». Но в глазах отца таилась нежность. Мири смотрела на его сутулую спину.
На следующий день Табите Селенски сделали укол, и она умерла. Ходили упорные слухи о самоубийстве, но Мири не верила. Иначе Совет проголосовал бы по-другому. Табита, по словам бабушки, была почти растением.
Часть IV
Нищие. 2091 год
Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим без его согласия.
Глава 22
Перед 125-м конгрессом Соединенных Штатов стояли проблемы годового торгового дефицита, который за последние десять лет увеличился на шестьсот процентов, федеральный долг вырос более чем в три раза, бюджетный долг возрос на двадцать шесть процентов. Почти целое столетие патенты на И-энергию, по завещанию самого Кенцо Иагаи, продавались наследниками исключительно американским фирмам. Благодаря И-технологии Соединенные Штаты вышли из опасного мирового экономического кризиса на рубеже двух столетий и из еще более опасной внутренней депрессии. Американцы повсеместно внедряли И-энергию. Орбитальные комплексы; самолеты; оружие заполонило «черные» рынки всех крупных стран мира. Колонии на Марсе и Венере выжили благодаря И-генераторам. Тысячи приспособлений на Земле очищали воздух, перерабатывали отходы, отапливали города, снабжали энергией заводы, выращивали генетически эффективную пищу, поставляли все, что полагалось на Пособие, и обеспечивали непрерывным потоком дорогостоящей информации корпорации, которые с каждым годом становились все богаче, недальновиднее и одержимее.
В 2080 году срок действия патентов истек.
Международный комитет по торговле открыл доступ к И-энергии всем. Государства, подбиравшие крохи со стола процветающей Америки, были наготове. Они выжидали уже много лет: фабрики построены, инженеры обучены в крупных университетах ишаков в Америке, планы разработаны. Десять лет спустя Соединенные Штаты потеряли шестьдесят процентов мирового рынка И-энергии.
Жители не волновались. Для этого они выбирали конгрессменов и перекладывали заботы на них. Избиратели, которые еще к чему-то прислушивались, были спокойны. Количество скутерных гонок, выдаваемых на Пособие средств, развлекательных передач и оплаченных политиками массовых сборищ, на которых бывало вдоволь еды и пива, строящихся жилых районов, продолжало расти. А в тех областях, где оно не росло, политиков не переизбирали. Американцы всегда считали, что голоса избирателей, в конце концов, надо зарабатывать.
Внутренний дефицит достиг угрожающих размеров.
Конгресс повысил налоги с корпораций. Сначала в 2087 году, потом в 2090-м. Фирмы ишаков, которые послали в конгресс своих родственников, запротестовали. К 2091 году проблему уже нельзя было игнорировать. Дебаты в палате представителей продолжались шесть дней и шесть ночей, возродив процедуру обструкции, и транслировались в программах «новостей». Ими мало кто интересовался. Одной из этих немногих была Лейша Кэмден, другим — Уилл Сандалерос.
К концу шестого дня конгресс принял большой свод законов о налогообложении. Основному удару подверглись синдикаты. С корпоративных объединений взимался налог в девяносто два процента при строгих ограничениях на возмещение расходов в форме участия в управлении Америкой. Для корпораций рангом пониже налог составлял семьдесят восемь процентов и после этого резко уменьшался.
Из синдикатов, облагаемых семидесятивосьмипроцентным налогом, больше половины базировались на орбитальном комплексе Убежища. Только одна корпорация подпадала под девяностодвухпроцентное налогообложение — само Убежище.
Конгресс принял законы в октябре. Лейша, смотревшая передачу в Нью-Мексико, невольно взглянула в окно. На голубом небе не было ни единого облачка.
Уилл Сандалерос представил полный отчет Дженнифер Шарафи, только что вернувшейся с орбитального комплекса Кагура, где завершались основные переделки. Дженнифер спокойно слушала, складки ее белого аббая грациозно лежали вокруг ступней, черные глаза блестели.
— Вот так, Дженни, — сказал Уилл. — Начиная с первого января.
Дженнифер кивнула и посмотрела на голопортрет Тони Индивино, висевший на стене купола. Спустя секунду она снова взглянула на Уилла, но он уже с головой ушел в распечатки предполагаемых сумм выплаты налогов с Убежища.
Мири преследовала смерть Табиты. Размышляла ли она о своих исследованиях, шутила с Тони, мыла голову — незнакомая Табита Селенски вплеталась, запутывалась, увязала в ее цепочках.
Мири сидела в пустой Игровой и думала о Табите. Мири стала слишком взрослой, чтобы посещать Игровую, но ей все же нравилось приходить туда, когда никого не было, и медленно плавать от одного поручня к другому: в отсутствии посторонних наблюдателей ее неуклюжесть исчезала.
Впрочем, она была не одинока — еще пятеро, в том числе ее отец, голосовали вместе с ней, чтобы оставить Табиту в Убежище, даже в качестве нищей. Но причины, побудившие их так поступить, были разными. Мири не могла выразить их ни словами, ни цепочками, и это сводило на нет ее усилия. Старая проблема — каких-то связей по-прежнему недоставало в ее рассуждениях. На том месте, где должно было быть объяснение, зияла дыра.
Она смотрела на поля, купола и дороги внизу. В мягком, очищенном от ультрафиолета солнечном свете Убежище казалось прекрасным. Вдалеке плыли облака; наверное, бригада обслуживания планировала дождь.
Убежище. (Святилище, церковь, закон, защита личности и собственности, равновесие прав человека и прав общества Локк Пейн, восстание Ганди…) Убежище было всем для Неспящих. Почему же ей кажется, что смерть Табиты толкнула ее туда, где право Убежища нарушено (Беккет в соборе, кровь на каменном полу…)? Туда, где в конечном счете безопасности нет?
Мири медленно спустилась из Игровой и пошла искать Тони, который сможет понять ее. Ей вдруг показалось, что этого очень мало. Она недопонимала чего-то существенного.
Чего?
В конце октября у Алисы случился сердечный приступ. Ей было восемьдесят три. Она неподвижно лежала в постели, боль заглушали наркотики. Лейша сутками сидела рядом, понимая, что осталось недолго. Большую часть времени Алиса спала или плавала в наркотическом дурмане с легкой улыбкой. Лейша держала ее за руку и не имела ни малейшего представления, где блуждает сознание сестры, но однажды ночью взгляд Алисы прояснился и сфокусировался. Она улыбнулась Лейше так тепло и ласково, что Лейша затаив дыхание склонилась к ней.
— Да, Алиса?
— Папа п-поливает цветы! — прошептала Алиса.
У Лейши защипало в глазах.
— Да, Алиса.
— Он дал мне цветок.
Алиса снова погрузилась в сон и, улыбаясь, ушла туда, где маленькая девочка вечно купается в отцовской любви.
Второй раз она очнулась спустя несколько часов и с неожиданной силой вцепилась в руку Лейши. С безумным взглядом она пыталась сесть и повторяла:
— Получилось! Я все еще здесь, я не умерла! — Она упала обратно на подушки.
Джордан, стоявший рядом с Лейшей, отвернулся.
Придя в себя последний раз, Алиса с любовью посмотрела на Джордана, и Лейша поняла, что Алиса ничего ему не скажет. Алиса отдала своему сыну все, в чем он нуждался, и он был в безопасности. Она прошептала Лейше:
— Позаботься… о Дру.
Алиса почему-то всегда знала, кому помощь нужнее всех.
— Хорошо, Алиса…
Но Алиса уже закрыла глаза, и улыбка снова играла на ее губах.
Пока Стелла с дочерью приводили в порядок редкие седые волосы Алисы и хлопотали о выдаче особого разрешения на захоронение в частном владении, Лейша ушла в свою комнату. Она сбросила одежду и встала перед зеркалом. Кожа была чистой и розовой, грудь слегка опустилась, но все еще оставалась полной и гладкой. Золотисто-русые волосы, которые заказал Роджер Кэмден, струились мягкими волнами. Ей захотелось схватить ножницы и выстричь их неровными клочьями, но она была слишком стара для такого театрального жеста. Ее сестра-близнец умерла от старости. Уснула навсегда.
Лейша оделась и пошла помогать Стелле и Алисии.
Ричард с семьей приехали в Нью-Мексико на похороны. Девятилетний Шон оставался единственным ребенком — неужели Ричард боялся, что второй ребенок окажется Неспящим? Ричард выглядел довольным, солидным, насколько позволяла его кочевая жизнь, ничуть не постаревшим. Он составлял карту течений усиленно разрабатываемого фермерами участка Индийского океана вблизи континентального шельфа. Он обнял Лейшу и принес свои соболезнования. Сквозь горе проступило удивление: когда-то этот мужчина был самым главным в ее жизни, а теперь она ничего не чувствует в его объятиях. Их связывает только биологический выбор родителей и старые, давно ушедшие мечты.
Дру тоже приехал проститься с Алисой.
Лейша не виделась с ним четыре года, хотя и следила за его блистательной карьерой на головидео. Она встретила его на мощенном камнем дворе, усеянном яркими кактусами, которые цвели круглый год, и экзотическими растениями под сохраняющими искусственную влажность прозрачными И — колпаками. Он без колебаний направил к ней свое кресло-каталку:
— Привет, Лейша.
— Привет, Дру.
Теперь Дру носил скромную дорогую одежду и только сверкающая бриллиантовая запонка выдавала прежнего мальчишку. Его плечи раздались вширь, лицо стало осмысленным. Красивый мужчина, отметила Лейша без всякого желания.
— Жаль Алису. Большой души человек.
— Ты прав. Это заслуга только ее.
Он не уточнил, что Лейша хотела сказать; слова никогда не были средством общения для Дру.
— Мне будет ее ужасно недоставать. Я не был здесь много лет. — Он говорил без тени смущения — очевидно, пережил ту неловкую последнюю сцену между ним и Лейшей. — Но каждое воскресенье мы с Алисой часами разговаривали по интеркому.
Лейша почувствовала укол ревности:
— Она тебя любила, Дру. И упомянула в завещании.
— Да. — Лейшу приятно удивило, что Дру не проявил никакого интереса к наследству. Тот, маленький Дру все еще здесь. И все же Лейше следовало сказать о его карьере, не так ли? Это талант Дру.
— Я следила за тобой по голопрограммам. Мы гордимся твоими успехами.
В его глазах затеплился огонек.
— Ты смотрела выступление?
— Нет. Только рецензии, похвалы…
— Все в порядке, Лейша. Я знал, что ты не сможешь смотреть.
— Не захочу, — вырвалось у нее.
— Нет — не сможешь. Даже если ты никогда больше не позволишь мне снова погрузить тебя в светлое сновидение, ты будешь влиять на мою работу больше, чем все остальные.
Лейша открыла было рот, но Дру прибавил:
— Я кое-кого привез с собой.
— Кого?
— Кевина Бейкера.
Неловкость Лейши испарилась. Дру еще мог сбить ее с толку, но Кевина-то она знала уже шестьдесят лет — с тех времен, когда отца Дру еще на свете не было.
— Зачем он приехал?
— Спроси сама, — коротко ответил Дру, и Лейша поняла, что Дру каким-то образом наслышан обо всем, что произошло между ней и Кевином. Время прессуется, как пыль, подумала Лейша.
— Где он сейчас?
— В северном патио. — Когда она уходила, Дру бросил ей в спину: — Лейша, мое желание осталось прежним.
— Я тебя не понимаю, — она презирала себя за мелкую трусость.
Он сделал нетерпеливый жест:
— Неправда, Лейша. Я хочу того же, чего хотел всегда. Тебя и Убежище.
Все-таки он сумел застать ее врасплох. Убежище. Десять лет назад Дру последний раз упоминал о нем. Лейша считала, что детская мечта давно забылась. Дру сидел в своем кресле, крепкий мужчина, несмотря на искалеченные ноги, и когда их глаза встретились, его взгляд остался твердым.
Он все еще ребенок.
Она пошла в северный патио. Кевин стоял там в одиночестве, рассматривая камень, которому ветер пустыни придал удлиненную, закругленную на концах форму, напоминавшую слезу. Увидев его, Лейша осталась равнодушной; видимо, возраст иссушил ее сердце.
— Привет, Кевин.
Он быстро обернулся:
— Лейша! Спасибо, что пригласила меня.
Так, значит, Дру солгал ему. Впрочем, это не имеет значения.
— Добро пожаловать.
— Я хотел отдать последний долг Алисе. — Он неловко пожал плечами, потом печально улыбнулся. — У Неспящих неуклюже получаются соболезнования, правда? Мы не думаем о смерти.
— Я-то думаю, — возразила Лейша. — Хочешь сейчас пойти к Алисе?
— Подожди. Мне надо тебе кое-что рассказать, вдруг потом не будет возможности. Похороны через час?
— Кевин, послушай. Я ничего не хочу слушать о событиях сорокалетней давности.
— Я не собирался оправдываться, — ответил он напряженно, и Лейша вдруг вспомнила, как когда-то сказала Сьюзан Меллинг на крыше этого самого дома: «Кевин не понимает, за что его нужно прощать». — Я хотел поговорить совершенно о другом. Прости за бестактность. Ты знаешь, что я адвокат Дру?
— Я не знала, что вас связывают деловые отношения.
— Я веду все его дела, кроме контрактов на выступления — этим занимается одно агентство. Он…
— Мне казалось, что Дру не самый выгодный клиент.
— Так и есть, — Кевин нисколько не смутился, — но я стараюсь во имя нашей дружбы, Лейша. Дру настаивает на размещении своих денег исключительно в фондах или сделках, заключаемых с Убежищем.
— И что?
— Большую часть дел я все равно веду с Убежищем, но на их условиях. Участвую в переговорах на Земле, когда они не хотят посылать сюда своих людей, и обеспечиваю безопасность перевода их средств партнерам с Земли и наоборот. Еще хватает людей, которые ненавидят Неспящих, несмотря на благоприятный социальный климат, создаваемый средствами информации.
— Так о чем ты хочешь мне рассказать?
— С Убежищем что-то происходит. Особенно хорошо это видно благодаря скромным инвестициям Дру, потому что он хочет размещать средства как можно ближе к предприятиям самого Убежища. Они ликвидируют все, что могут, переводя вклады в оборудование и материальные ценности, такие, как золото, программное обеспечение, даже предметы искусства. Это моя сторожевая программа отметила в первую очередь — ведь раньше ни один Неспящий всерьез не увлекался искусством. Мы были равнодушны.
Лейша нахмурилась.
— Поэтому я продолжал копать даже в тех областях, которыми не занимаюсь. Их систему безопасности стало труднее преодолеть; должно быть, у них появились очень дельные молодые ребята. Уилл Сандалерос купил японский орбитальный спутник, «Кагуру», очень старый, со множеством внутренних повреждений, использовавшийся в основном для генетических экспериментов по выведению мясных пород скота для продажи роскошным ресторанам. Сандалерос действовал от имени компании Шарафи. Они распорядились «Кагуру» странно — всех жителей эвакуировали, но никакой информации о вывозе животных не поступало. Предположительно, они доставили туда собственных людей для ухода за животными, но я не смог разыскать ни одной официальной записи. А теперь они отзывают всех своих людей с Земли и незаметно отправляют в Убежище. Но все возвращаются обратно.
— Что все это значит?
— Не знаю. — Кевин положил голыш. — Я думал, ты догадаешься, потому что знала Дженнифер лучше, чем кто-либо из нас.
— Кев, я никого по-настоящему не знала в своей жизни, — вырвалось у Лейши.
Дру въехал в патио на своей каталке. Глаза у него покраснели.
— Лейша, ты нужна Стелле.
Мысли теснились в голове: Убежище, смерть Алисы, грабительские законы конгресса, инвестиции Дру, ее иррациональный страх перед искусством Дру… По-видимому, у нее уже не хватало энергии, чтобы, как в молодости, оставаться разумной. Невозможно думать о стольких вещах одновременно. Требовался другой способ мышления. Папа, почему ты не ввел это в генемоды. Лучший способ интеграции мышления.
Лейша натянуто улыбнулась. Бедный папа. Это даже забавно — перекладывать на него собственные неудачи. Спустя восемьдесят лет, возможно, это ее очень повеселит. Нужно только, чтобы достаточно скопилось этой пыли времен.
«Пепел — к пеплу, прах — к праху…»
Именно Джордан нашел эти прекрасные, полные боли, сентиментальные слова. Дру никогда раньше не слышал поминальной молитвы и не вполне понимал значение этих архаичных фраз, но, глядя на лица стоявших вокруг могилы Алисы Кэмден-Ватроуз, он был уверен, что их выбрал Джордан. Для Алисы этого было бы достаточно.
Очертания тихо скользили в его сознании.
«Ибо он знает состав наш, помнит, что мы — персть. Дни человека, как трава: как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его».
Это прочёл Эрик — внук Алисы, старый враг Дру. Дру смотрел на красивого, серьезного мужчину, и контуры стали глубже, заскользили быстрее. Нет, не очертания, на этот раз ему захотелось найти слово для Эрика, Неспящего, рожденного быть талантливым и властвовать. Дру хотел найти слово для Ричарда, стоявшего с опущенными глазами рядом со своей женой — Спящей и маленьким мальчиком, притворяясь, что он такой же, как они. Слово для Джордана, сына Алисы, всю жизнь разрывавшегося надвое между своей матерью — Спящей и блестящей теткой — Неспящей, защищенного только собственной порядочностью. Слово для Лейши, которая любила Спящих гораздо сильнее, чем кого-либо из себе подобных. Своего отца. Алису. Дру.
Теперь из какой-то другой старой книги читал Джордан: «Сон после тяжких трудов, порт после бурного моря, покой после войны, смерть после жизни…»
Лейша подняла взгляд от гроба. Лицо было решительным, неуступчивым. Свет пустыни омыл ее щеки, бледные упругие губы. Она посмотрела на камни, отполированные ветром, на могиле Алисы: БЕКЕР ЭДВАРД ВАТРОУЗ и СЬЮЗАН КАТРИН МЕЛЛИНГ, а потом прямо перед собой, в никуда. В воздух. И хотя они не обменялись ни единым взглядом, Дру внезапно понял, что он никогда не ляжет с ней в постель. Она никогда не полюбит его как мужчину. Лейша такая, как есть. Она не меняет принципов. Как и большинство людей. Она не становится гибче. Дру не мог дать определения. Но у всех Неспящих была эта несгибаемость, и поэтому Лейша никогда не ответит ему взаимностью.
Его захлестнула такая сильная волна боли, что на мгновение гроб Алисы исчез из поля зрения. Алисина любовь позволила Дру вырасти таким, каким никогда бы не позволила любовь Лейши. Зрение вернулось, и он позволил боли свободно течь, пока она не стала еще одним очертанием, изорванным и неровным, большим, чем сама мука, большим, чем он сам. И поэтому ее можно было выдержать.
Он никогда не получит Лейшу.
Значит, остается Убежище.
Дру огляделся. Стелла спрятала лицо на груди мужа. Алисия приобняла своих маленьких дочерей. Ричард не подымал головы. Лейша стояла одна. В беспощадном свете пустыни Дру видел гладкие веки, твердо сжатые губы.
Дру озарило. Слово, за которым он охотился. Слово, которое подходило всем Неспящим, — жалость.
Мири в ярости склонилась над терминалом. И дисплей, и приборы показывали одно и то же. Эта синтетическая нейрохимическая модель работала хуже, чем предыдущая. Лабораторные крысы нерешительно стояли в сканерах мозга. Самая маленькая сдалась: она легла и уснула.
— П-п-потрясающе, — пробормотала Мири. Почему она решила, что ей следует заниматься биохимическими исследованиями? Супербездарность.
Цепочки из генетического кода, фенотипов, энзимов, рецепторов образовывались и распадались в голове. Пустая трата времени. Она швырнула калиброванный прибор через всю лабораторию.
— Мири!
Красивое лицо Джоан Лукас исказила гримаса боли. Они не разговаривали уже много лет.
— Ч-ч-что с-с-случилось, Д-д-джоан?
— Тони! Пойдем сейчас же. Он… — Кровь отхлынула от лица Мири.
— Ч-ч-что?!
— Он упал с Игровой.
С Игровой. С оси комплекса… нет, это невозможно, Игровая герметична, и после падения с такой высоты ничего бы не осталось…
— Упал с наружного лифта. Ты же знаешь, как мальчишки подзадоривают друг друга, кто проедет на фермах конструкции, а потом нырнет в ремонтный люк…
Тони никогда об этом не рассказывал.
— Пойдем! — закричала Джоан. — Он еще жив!
Бригада медиков уже занималась его раздробленными ногами и сломанным плечом, прежде чем переправить в госпиталь. Глаза Тони были закрыты; полголовы залито кровью.
Мири быстро добралась до больницы в скиммере «скорой помощи». Она сидела с невидящим взглядом и подняла голову только тогда, когда пришла мать.
— Где он? — крикнула Гермиона, и Мири подумала, посмотрит ли хоть теперь мать в лицо своему старшему сыну. Теперь, когда все исчезло. Улыбка. Выражение глаз. Голос, с трудом выталкивающий слова.
Сканирование мозга показало обширные повреждения. Но сознание каким-то чудом сохранилось. Наркотики приглушили боль, одновременно уничтожив индивидуальность. Однако Мири чувствовала, что он все еще где-то здесь. Она сидела рядом с ним, не выпуская безвольную руку, ни с кем не разговаривая.
Наконец врач придвинул к ней стул и коснулся плеча девушки.
— Миранда…
Веки Тони затрепетали чуть сильнее, чем раньше…
— Миранда, выслушай меня. — Он мягко приподнял ее подбородок. — Нервная система не сможет регенерировать. Мы никогда еще не сталкивались с такими повреждениями.
— Д-д-даже у Т-т-табиты С-с-селенски? — горько спросила она.
— Другой случай. Результаты сканирования Тони по методу Мэллори показывают большую аберрацию мозговой активности. Твой брат жив, но у него обширная, невосстановимая травма основания головного мозга. Миранда, ты знаешь, что это значит. У меня с собой данные, чтобы ты…
— Я н-н-не х-х-хочу их в-в-видеть!
— Нет, — возразил врач, — хочешь. Шарафи, поговорите с ней.
Над Мири склонился отец. Только сейчас она осознала его присутствие.
— Мири…
— Н-н-не д-д-делайте этого! Н-н-нет, п-п-папа! Т-т-только н-н-не Т-т-тони!
Рики Келлер не стал притворяться, что не понял. Не стал притворяться сильным. Рики взглянул на разбившегося сына, потом на Мири и медленно, сгорбившись, вышел из комнаты.
— Убирайтесь в-в-вон! — крикнула Мири врачу, сестрам, матери, которая стояла у двери. Все вышли, оставив ее с Тони.
— Н-н-нет, — прошептала она брату и судорожно сжала его руку. — Я н-н-н-не… — Мысли возникали в виде узких прямых линий страха.
«Не позволю. Я буду бороться за тебя. Я такая же сильная, как они, но гораздо умнее. Они не помешают мне защитить тебя; никто не в силах меня остановить…»
В дверях появилась Дженнифер Шарафи:
— Миранда…
Мири медленно обошла кровать и встала между бабушкой и Тони. Она не сводила глаз с Дженнифер.
— Миранда, он страдает.
— Ж-ж-жизнь — это с-с-страдание. — Мири не узнала собственного голоса. — С-с-суровая н-н-необходимость. Т-т-ты м-м-меня т-т-так учила.
— Он не выздоровеет.
— Т-т-ты этого н-н-не з-з-знаешь! Еще р-р-рано!
— Мы уверены. — Дженнифер быстро двинулась вперед. — Я переживаю не меньше твоего! Он мой внук! И к тому же Супер, один из драгоценных и немногих, которые несколько десятилетий спустя понадобятся нам больше всего, когда ресурсы придется изобретать собственные, чтобы покинуть эту солнечную систему и создать где — нибудь колонию, которая наконец-то обеспечит нам безопасность. Нам нужен каждый из вас!
— Если т-т-ты убьешь Т-т-т-т… — Самые важные слова в жизни она не могла выговорить…
С болью в голосе Дженнифер сказала:
— Слабые не имеют права претендовать на труд сильных и продуктивных. Видеть в слабости большую ценность, чем в работоспособности, аморально.
Мири бросилась на бабушку. Ногти согнутых пальцев превратились в когти, она изо всех сил ударила Дженнифер коленом, рухнула сверху и попыталась сомкнуть дрожащие, трясущиеся руки на шее Дженнифер. Ее оттащили от бабушки. Мири сопротивлялась и кричала, стараясь разбудить Тони…
Все провалилось в темноту.
Мири три дня вводили наркотики. Очнувшись, она увидела, что возле нее сидит отец, безвольно свесив руки между коленями. Он сказал, что Тони умер от травм. Мири молча отвернулась к стене.
Она заперлась в лаборатории и два дня голодала. Взрослые даже не пытались преодолеть защиту входного замка, созданную Тони.
Один раз мать попыталась вызвать ее по интеркому. Мири выключила экран, и больше мать не предпринимала попыток. Отец сдался позже. Мири слушала его с каменным лицом, включив одностороннюю связь. Бабушка затаилась.
Она сидела на полу в лаборатории, обхватив колени худыми, трясущимися руками. Гнев бушевал в ней, периодически сметая все цепочки, все мысли, заливая все потоками первобытной ярости. Для страха места не оставалось. Единственная мысль пульсировала на грани с ее прежним «я»: гипермоды влияют на эмоции так же, как и на процессы в коре. Впрочем, это показалось ей неинтересным. Ничто больше не заслуживало внимания, кроме смерти Тони.
Убийства Тони.
На третий день все экраны в лаборатории ожили — экстренный вызов прорвался сквозь все системы защиты. Мири подняла глаза и сжала кулаки. Взрослые оказались умнее, чем ей казалось.
— М-м-мири, — сказала Кристина Деметриос с экрана, — в-в-впусти н-н-нас. П-п-пожалуйста. Я т-т-тоже его л-л-любила!
Мири подползла к двери и едва не потеряла сознание; она даже не подозревала, что настолько ослабла. Обмен веществ гипертрофированного организма нуждался в огромных количествах пищи.
Вошла Кристина с огромной миской соевых бобов. За ней Никос Деметриос, Аллен Шеффилд, Сара Серелли, Джонатан Марковиц, Марк Мейер, Диана Кларк и еще двадцать Суперов Убежища старше десяти лет. Они заполнили лабораторию, трясясь и дергаясь, широкие лица были залиты слезами или искажены яростью. От напряжения нервный тик стал еще сильнее.
Никос сказал:
— Они с-с-с-сделали это, п-п-п-потому ч-ч-что он б-б-был одним из н-н-нас.
Мири медленно повернула голову и посмотрела на него.
— Т-т-т-тони б-б-б-б-б-б… — Никос рванулся к терминалу Мири и вызвал свою программу, составленную Тони, и программу для кодирования ее в схемы Мири. Он ввел ключевые слова, посмотрел на результат, снова внес изменения. Кристи молча протянула Мири миску с бобами. Мири посмотрела Кристи в лицо и съела ложку. Никос нажал клавишу. Мири принялась изучать результат.
Суперы документально аргументировали свою уверенность в том, что случай Тони резко отличался от случая Табиты. Результаты сканирования мозга свидетельствовали лишь о неопределенной степени повреждений. Тони мог сохранить, а мог и не сохранить прежние умственные способности; времени, чтобы установить это, было слишком мало. Но в любом случае он, несомненно, проводил бы какую-то часть дня во сне.
Однако на голоэкране появился не только эпикриз, взятый из больницы Убежища так, что не осталось никаких следов вхождения в базу данных. Он переплетался с цепочками концепций сообщества, мыслями о динамике развития общества в длительной искусственной изоляции, о ксенофобии, об известных Мири стычках Суперов с Нормами в школе, в лабораториях, в Игровой. Математические уравнения психологической защиты были связаны с историческими событиями на Земле. Ассимиляция. Преследование еретиков. Классовая борьба. Крепостное право и рабство. Карл Маркс, Джон Нокс, лорд Эктон.
Мири никогда не видела цепочки сложнее. Никосу потребовался на обдумывание весь день после вскрытия Тони. Мири знала, что это самая важная цепочка в ее жизни.
И все-таки чего-то — как всегда! — в ней недоставало.
Каждый элемент в комплексной молекуле цепочки Никоса подразумевал: «Нормы думают, что мы, Суперы, относимся к сообществу, созданному ими для собственных нужд. Они стали бы это отрицать, но тем не менее это факт».
Одиннадцатилетние дети, окружившие ее, не были детьми. С каждой новой генемодой открывался потенциал для образования новых связей в мозгу; расширялось использование тех структур, которые раньше проявлялись только в моменты сильных стрессов или мощного озарения. Каждое новое поколение все сильнее отличалось от взрослых Норм, которые их создали. Самые младшие Суперы были детьми Нормальных сугубо в биологическом смысле.
Какие узы связывают ее, Мири, с Гермионой Уэлс Келлер, которая не может даже заставить себя смотреть на дочь? С Ричардом Энтони Келлером, порабощенным собственной матерью? С Дженнифер Фатимой Шарафи, убившей Тони ради сообщества, которым она вертит по своему усмотрению?
Кристина мягко сказала:
— М-м-м-мири, ешь.
— Это не должно повториться, — произнес Никос.
— М-м-мы н-н-н-н… — Аллен в отчаянии передернул плечами. Речь всегда давалась ему труднее, чем остальным; иногда он молчал сутками. Он оттолкнул Мири от терминала, вызвал собственную программу, быстро набрал текст и преобразовал результат. Она увидела красиво упорядоченные и скомпонованные цепочки, утверждавшие, что, если Суперы будут делать общие допущения относительно всех Норм, они будут столь же неэтичны, как и Совет Убежища. К каждому человеку, Супер он или Нормальный, следует подходить индивидуально, тщательно учитывая требования безопасности. Они уже сейчас могут обеспечить тотальный контроль за системами Убежища, если это необходимо для защиты Суперов, но не могут контролировать Норм, которых включат в свою систему. Эту нравственную дилемму нужно решить, чтобы не уподобиться Совету. Факторы нравственности пронзали цепочки Аллена, являясь неоспоримыми исходными посылками в цепочках Никоса.
Мири рассматривала изображение, ее цепочки образовывались и сплетались с сумасшедшей скоростью. Ее жгла ненависть к убийцам Тони. И все же Ален прав. Они не могут отвернуться от своих родителей, бабушек и дедушек, от других Неспящих — от своего сообщества.
Мири кивнула.
— З-з-з-защита. Н-н-н-наша, — выдавил Аллен.
— Вкл-л-лючая Н-н-норм, к-к-к-которые… п-п-п-правильные, — сказала Диана Кларк, и остальные интуитивно построили цепочки того, что она подразумевала под словом «правильные».
— С-с-с-сэм С-с-смит, — произнес Джонатан Марковиц.
— Д-д-джоан Л-лукас. Ее н-н-не р-р-рожденный б-б-братик, — вымолвила Сара Серелли.
Мири вспомнила День Памяти. Как могла она быть такой жестокой? Как могла не понимать?
Тогда она еще не прошла через это.
— Н-н-нам н-н-нужно н-н-название. — Диана заняла место Аллена и вызвала свою программу. Сложное сооружение говорило о значении наименований для самоидентификации и для сообщества, о положении Суперов в Убежище в том случае, если навсегда отпадет необходимость самозащиты. Может статься, что ни один из них никогда не подвергнется угрозе от Нормальных, и два сообщества будут десятилетиями существовать бок о бок, понимая, что на самом деле они единое целое.
— Название, — произнесла Мири.
— Д-да. Н-н-название, — подтвердила Диана.
Цепочки Дианы текли в топографической проекции, подробно рассматривая как обособленность Суперов, так и сложные ограничения их физической и эмоциональной зависимости.
— Н-н — н-нищие, — сказала Мири.
— У меня не было выбора, — произнесла Дженнифер.
— Конечно, — ответил Уилл Сандалерос. — Она слишком молода, чтобы заседать в Совете, Дженни. Мири еще не научилась владеть собой. Спустя несколько лет ты восстановишь ее в Совете, дорогая. Вот и все.
— Но она не хочет со мной разговаривать! — воскликнула Дженнифер и в следующую секунду взяла себя в руки, разгладила складки черного аббая и потянулась, чтобы налить себе и Уиллу еще чаю. Длинные тонкие пальцы, сжавшие ручку старинного чайника, не дрожали; ароматная струйка особого генемодного чая, выращенного в Убежище, полилась в красивые чашки, которые Наджла собственноручно отлила к шестидесятилетию матери. Но резкие складки пролегли от носа Дженнифер к губам. Глядя на жену, Уилл понял, что горе бывает похожим на старость.
— Дженни, повремени. Мири пережила тяжелый удар, а ведь она еще ребенок. Ты помнишь себя в шестнадцать лет?
Дженнифер испытывающе посмотрела на Уилла.
— Мири не такая, как мы.
— Да, но…
— И не только Мири. Рики тоже со мной не разговаривает.
Уилл поставил чашку. Он подбирал слова столь же тщательно, как для выступления в суде.
— Рики всегда был несколько неуравновешенным для Неспящего. Слабым, как его отец.
— И Рики, и Мири придется признать то, чего никогда не мог принять Ричард: долг сообщества — защищать свои законы и культуру. Без этих устоев мы — только скопище людей, живущих по соседству. Убежище должно себя защищать. Особенно сейчас.
— Верно, — согласился Уилл. — Повремени, Дженни. Она твоя внучка в конце концов.
— А Рики мой сын. — Дженнифер взяла поднос. Она избегала взгляда мужа. — Уилл?
— Да?
— Установите за кабинетом Рики и лабораторией Миранды наблюдение.
— Невозможно. По крайней мере за лабораторией Мири. Суперы экспериментировали с системами безопасности. То, что проектировал Тони, невозможно незаметно переделать.
Неизбывное горе отразилось в глазах Дженнифер. Уилл обнял ее.
— Переведите Мири в другую лабораторию. Туда, где мы сможем вести наблюдение, — сдержанно сказала она.
— Да, дорогая. Сегодня же. Но, Дженни, Мири талантливая девочка. Она вернется к нам.
— Я знаю, — ответила Дженнифер. — Переведи ее немедленно.
Глава 23
Спустя неделю после смерти брата Мири отправилась на поиски отца. Управление помещениями Убежища вышвырнуло ее из лаборатории и перевело в Научный купол номер «2». В тот же день к ней зашел Терри Мвакамбе, самый гениальный Супер в области управления системами. С Тони они редко работали вместе, потому что цепочки Терри затрудняли его общение с другими. Радикальные генемодные изменения с не выясненными до конца нейромеханическими последствиями делали его чужим даже среди Суперов. Цепочки состояли в основном из математических формул теории хаоса и новейшей теории дисгармонии. Ему было двенадцать лет.
Терри провел несколько часов у терминалов и настенных панелей Мири, яростно моргая. Детский рот был сжат в тонкую, дергающуюся линию. В конце концов Мири поняла, что за его молчанием скрывалась ярость, сродни ее собственной. Терри любил своих родителей. Норм, изменивших его гены, чтобы создать его странный, выдающийся ум, который теперь те же самые Нормы пытались контролировать, словно Мири, одна из них, была нищей бродягой. Возмущение Терри таким предательством заполняло лабораторию, подобно раскаленному воздуху.
Он закончил, но системы наблюдения Совета работали безупречно. Они показывали Мири, занятую бесконечной игрой в шахматы со своим компьютером. Защита от горя. Стремление доказать свою мощь, обнаружив, что она бессильна против смерти.
Мири нашла отца в парке, под парящей в вышине Игровой. Он сидел, держа на руках второго нормального ребенка, которому исполнилось уже почти два года. Красивого мальчика с генемодными каштановыми кудрями и большими черными глазами звали Джайлс. Рики держал его так, будто он мог разбиться, а Джайлс вертелся, пытаясь вырваться.
— Он еще не говорит, — сказал отец. Мири обдумала скрытый смысл этого замечания.
— З-з-з-заговорит. Н-н-н-нормы иногда п-п-просто н-н-накапливают, а п-п-потом с-с-сразу выдают п-п-предложения.
Рики крепче прижал извивающегося малыша.
— Откуда ты знаешь. Мири? Ты сама еще ребенок.
Без цепочек и мысленных конструкций ответ на его настоящий вопрос — каким образом ты думаешь, Мири, — был бы настолько неполным, что не имело смысла объяснять. Но отец не понимал цепочек.
— Т-ты л-л-любил Т-т-тони.
— Конечно. Он был моим сыном. — Но спустя мгновение прибавил: — Ты права. Твоя мать не любила его.
— И м-м-м-меня т-т-тоже.
— Она пыталась. — Джайлс захныкал. Рики ослабил хватку, но не спустил малыша на землю.
— Бабушка настояла на твоем исключении из Совета. Она внесла поправку в положение о возрастном цензе для членов Совета от семьи до двадцати одного года, так же, как для временных заседателей. Предложение приняли.
Мири нисколько не удивилась. Многие не одобряли различные критерии распределения голосов для семейства Шарафи и для всех остальных. Возможно, недовольство по поводу ее участия имело все те же причины: она была Супером.
Джайлс изо всех сил дернулся и завопил. Рики наконец-то отпустил его и с трудом улыбнулся.
— Наверное, я ждал, когда он разразится фразой: «Папа, пожалуйста, отпусти меня исследовать мир». Ты в его возрасте так бы и сказала.
Мири прикоснулась к мягким, шелковистым волосам Джайлса, с довольным видом изучавшего генемодную травку.
— Он — это н-н-не я.
— Да. Придется помнить об этом. Мири, зачем вы собирались ночью в лаборатории Аллена?
Она встревожилась. Если Рики заметил и задумался, то ведь и другие… Могут ли они навредить Нищим? Терри с Никосом говорили, что никто не преодолеет систему безопасности, которую они установили, но каждый мог заинтересоваться такой мощной защитой. Не вызовет ли удивление поток репрессий? Нормы для Суперов — закрытые книги.
— Мне кажется, — осторожно сказал Рики, — что вы оплакиваете Тони втайне ото всех. Если кто-нибудь из Норм спросит, зачем вы собираетесь, так и отвечайте.
Мири отпустила волосики Джайлса и вложила руку в ладонь отца.
— Д-д-д-да, п-п-п-папа. М-м-мы т-т-так и с-с-скажем.
Полтора месяца они вводили скрытые программы управления основными системами Убежища. Львиную долю работы сделали Терри Мвакамбе. Никос Деметриос и Диана Кларк. Некоторые защитные программы они не смогли взломать, в основном в системе внешней обороны. Терри трудился по двадцать три часа в сутки под прикрытием своей программы, которая должна была обмануть службу наблюдения. Невыразимое отчаяние Терри ощущалось почти физически. Мири поразилась, насколько быстро Нищие взяли под контроль орбитальный комплекс, хотя изменить им пока ничего не удалось. А может, и не удастся. Или не придется.
В начале второго месяца Терри проник в основную систему защиты. Они с Никосом созвали общий сбор. Мальчики были бледны как мел. Паутина красных капилляров пульсировала над маской на лбу Терри. В последнее время с десяток Суперов стали носить пластиковые маски, закрывавшие нижнюю часть лица — от подбородка до глаз — с отверстием для дыхания. Некоторые девочки украшали свои маски. Тедети, которые были близки со своими родителями — Нормами, как заметила Мири, масок не носили. Она не знала, связал ли кто-нибудь появление повязок со смертью Тони Шарафи.
— Л-л-лаборатория Ш-ш-ш-ш… — Терри резко взмахнул рукой, что должно было означать — «К черту». Язык жестов Суперов стал более резким.
— Л-л-лаборатория Ш-ш-шарафи изготовила и х-х-хранит с-с-с-с… — Никос тоже был перевозбужден. Терри вывел цепочку на терминал; как обычно, ее никто не понял. Тогда Никос преобразовал ее в программу Мири, которая была самой доступной для группы. Двадцать семь ребят столпились у экрана.
Лаборатория Шарафи разработала и синтезировала высокоактивный, мгновенно действующий, распространяющийся воздушным путем смертельно опасный генемодный организм. Упаковки с этими замороженными организмами, которые по команде из Убежища можно разморозить и распылить, размещены в Соединенных Штатах доверенными людьми. Такие пакеты находятся в Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго, Лос-Анджелесе и на орбитальной станции Убежища «Кагура». Пакеты невозможно обнаружить обычными методами. Вирусы убивают любой организм, имеющий нервную систему, в течение семидесяти двух часов и самоуничтожаются. Великолепный образчик генной инженерии.
Аллен нарушил молчание:
— Д-д-для з-з-защиты Убежища! Н-н-не д-д-для упреждающего…
— Д-д-да! — горячо перебила Диана. — Т-т-только д-д-для обороны! М-м-мы н-н-не…
— К-к-как и м-м-мы, — с отчаянием произнесла Кристина. — К-как п-п-поступают Н-н-нищие.
Всем хотелось верить, что Убежище поступает так же, как они сами, устанавливая тайные механизмы защиты. Неспящие имеют право на самозащиту, если Убежище подвергнется прямому нападению. Неспящие — не убийцы.
Мири посмотрела сперва на Терри, потом на Никоса, на Кристи, на Аллена. Потом перевела взгляд на биологическое оружие бабушки, хранящееся в тайне даже от Совета Убежища.
Знал ли об этом отец?
Мири вдруг подумала, что теперь тоже сделает себе маску из пластика.
После нескольких часов взволнованного обсуждения Нищие не пришли ни к какому решению. Они ничего не могут сделать. Если они расскажут Совету о том, что им известно. Совет поймет, каковы их реальные возможности. Если они обезвредят механизмы дистанционного управления, взрослые тоже догадаются, и, значит, Нищие потеряют свой тайный шанс. И в любом случае, чем же тогда отличается Лаборатория Шарафи от Нищих?
Дети установили защитные механизмы отключения и больше ничего не предприняли.
Мири медленно двинулась в свою лабораторию, и фиктивная программа наблюдения Терри снова заработала, показывая, как она выигрывает партию за партией в несуществующей шахматной игре.
Открытие Нищих не давало Мири покоя много дней. Она пыталась проводить собственные исследования по подавлению заикания. Сломала хрупкий биосканер, неправильно надиктовала важную часть программы в рабочий терминал и швырнула мензурку об пол. Перед глазами стоял отец с барахтающимся Джайлсом на руках. Рики любит ее. И поэтому подозревает, что Суперы замыкаются в своем собственном сообществе. Но что он может сделать?
Цепочки пролетали в голове, как туманные вихри из сопел ремонтников: верность, предательство, самосохранение, солидарность, родители и дети.
Прозвучал сигнал интеркома. Несмотря на свое возбуждение. Мири застыла, увидев на экране лицо Лукас.
— Мири, если ты в лаборатории, включи двухстороннюю связь.
Была ли Джоан ее старым другом? Или новым врагом? Старые мерки больше не годились.
— Или тебя нет, или ты не хочешь разговаривать со мной, — продолжала Джоан. За последний год она стала еще эффектнее, семнадцатилетняя генемодная красотка с решительным подбородком и огромными фиолетовыми глазами. — Ладно. Я знаю, ты все еще… горюешь о Тони. Но если ты все-таки на месте, включи информационную сеть 22 Соединенных Штатов. Сейчас выступает артист, которого я иногда смотрю. Он помог мне с некоторыми… духовными проблемами. Я подумала, что тебе будет интересно. — Джоан опустила глаза, будто тщательно взвешивала слова. — Если ты все-таки включишь программу, не регистрируй ее в главной памяти. Наверняка Суперы знают, как это сделать.
Мири поняла, что Джоан вызвала ее при помощи кода.
Мири раздумчиво жевала прядь неухоженных волос — эту привычку она приобрела после смерти Тони. Неужели какой-то артист с Земли помог Джоан в ее «духовных проблемах»? Какие проблемы могут быть у людей, идеально вписавшихся в свое сообщество?
Она подняла брошенную мензурку, вымыла и продезинфицировала. Вернулась к программе ДНК и занялась утомительной проверкой миниатюрных точечных гипотетических изменений в формуле, которая могла оказаться отправной. Где-то вкралась ошибка. Мири ударила кулаком по терминалу. «Д-д-дерьмо!» Никос или Терри моментально устранили бы ее. Или Тони.
Мири рухнула в кресло. Снова нахлынуло горе. Когда самая тяжелая волна прошла, она опять повернулась к терминалу, но не нашла причину отказа даже при помощи обслуживающей программы.
Она вернулась к интеркому и вызвала информационную сеть номер 22.
Экран стал совершенно черным. Еще одна неисправность? Мири вскочила, намереваясь дотянуться до миниатюрной голосцены и постучать по полу, как вдруг в середине сцены появилось светлое пятно. Человек в кресле заговорил.
…Счастливые те дни,
Когда невинным был младенцем!
И прежде, чем познал я мир…
Это? Артист, читающий какое-то стихотворение нищих? Ради этого Джоан нарушила молчание, длившееся долгие годы?
Мрак за спиной человека обрел форму. Нет, из него стали появляться очертания, неуловимо отличающиеся друг от друга, странным образом захватывающие. В голове у Мири стали образовываться цепочки, и хотя они состояли из самых земных мыслей, тем не менее их контуры чем-то напоминали те, что скользили мимо декламатора в инвалидном кресле. Возможно, это следует посмотреть Диане: она работает над уравнениями, описывающими формирование мыслительных цепочек, основываясь на данных, которые получил Тони незадолго до смерти.
Но под одеждами из плоти
Я проблеск вечности увидел…
— произнес артист.
Мири вдруг поняла, что его кресло оборудовано специальными приспособлениями. Он, наверное, болен или искалечен. Ненормален.
Цепочки стали более плоскими, спокойными. Силуэты на голоэкране изменились. Она слышала слова и не понимала их; слова не имели значения. Но ведь так и должно быть? Артист скрылся, но и она, Миранда Сирена Шарафи, тоже постепенно исчезала, соскальзывая вниз по крутой длинной горе, становясь все меньше и меньше, и теперь невидимкой, прозрачным призраком, оказалась в углу какой-то незнакомой комнаты.
Она знала, что это глубокое здание состоит из уймы комнат, соединенных друг с другом, наполненных светом, настолько ощутимым, что казался живым. Он неожиданно превратился в дикого зверя с пятнадцатью головами. У Мири в руках появился меч. «Нет, — произнесла она вслух, — я не могу орудовать мечом», — но зверь рыча бросился на нее, и она отрубила одну голову. Мири увидела, что это голова ее бабушки. В полу появилась дыра, и голова, слегка улыбаясь, скользнула в нее. Мири знала, что она попадет в другую комнату и не исчезнет насовсем. Ничто никогда не исчезает бесследно. Зверь снова кинулся на нее, и она отрубила еще одну голову, которая так же безмятежно провалилась вниз. Это была голова ее отца.
В приливе ярости Мири принялась сечь без передышки. Последней была голова Тони, но вместо того чтобы исчезнуть, она отрастила генемодное тело Дэвида Аронсона. Тони-Дэвид начал раздевать ее, и она тотчас почувствовала возбуждение. «Я всегда хотела тебя», — сказала она. «Знаю, но сперва я должен был перестать дергаться». Он вошел в нее, и мир взорвался цепочками.
«Подожди минуту, — сказала она Тони, — это неправильно». Она сосредоточилась и изменила их в нескольких точках. На неподвижном лице Тони улыбались только красивые губы. Когда Мири покончила с исправлением, он снова обнял ее, и девушку захлестнули такая нежность, такой покой, что она весело сказала: «А мама не имеет значения!» «И никогда не имела», — ответил Тони, и она рассмеялась и…
…проснулась.
Мири охватил ужас. Она спала и видела сны.
— Н-н-н-нет, — простонала Мири. Как она могла спать? Сны — это то, что видят Спящие. Эти мысленные конструкции описаны в теоретических исследованиях мозга… Голотерминал снова стал черным. Человек медленно растворился в нем.
Очертания. Оборудование проецировало силуэты, а ее мозг в ответ формировал свои. Чувство покоя, радости, полного единения с Тони могло прийти только из коры ее мозга. Она мечтала об этом. Артист-Мири выудила из памяти земное слово — «загипнотизировал» ее своими контурами, своими стихами об одиночестве, и очертания на голограмме вытянули словно магнитом контуры ее собственной мечты…
Но было и нечто большее. Озарение. Она сосредоточилась на цепочках и целенаправленно изменила их. Она помнила сейчас оба варианта.
Мири сидела неподвижно, так же, как во сне.
— Дру Арлин, — вещали с экрана о человеке в кресле, — Властитель Светлых Сновидений. Новое искусство покорило страну с быстротой молнии. Эта программа не поддается воспроизведению, и если Жители страны Головидео хотят приобрести копию одного из шести Светлых Сновидений Дру, необходимо…
Мири включила программу записи. Человек в кресле застыл во времени.
Мири подняла голову и подошла к рабочему терминалу. Исправить ошибку в программе оказалось просто: надо было всего-навсего руководствоваться теми цепочками, которые она изменила во сне. Она впечатала точечный код ДНК, за которым охотилась три года, в таблицы нейрохимических взаимодействий. Ответ появится спустя некоторое время, но Мири уже знала — эти генемоды правильные.
Вот чего ей недоставало всю жизнь! Идей, навеянных сновидениями, а точнее, светлыми сновидениями. Того, чем она могла манипулировать в мире грез.
Мири взглянула на застывшее изображение художника; невидимый свет играл на его блестящих волосах. Ярко — зеленые глаза улыбались. Она снова ощутила оргазм, испытанный во сне. Всей душой она потянулась к Дру Арлину, который подарил ей это возрождение.
Светлые сновидения.
Мири захотелось синтезировать свое нейровещество, провести с ним опыты. Оно прекратит заикание и конвульсии Суперов, не повредив их суперспособностям, позволит им быть собой, открыв дополнительные возможности.
Как светлые сновидения, которые помогают еще ярче раскрыться твоей сути.
Но для начала надо сделать еще кое-что. Она настроила библиотечную программу на самый широкий поиск: данные Убежища, легальных банков данных Земли плюс подпрограммы поиска, составленные Тони, которые могли взламывать защиту частных банков данных. Мири хотела знать о Дру Арлине все, что можно.
А потом она придумает, как с ним встретиться.
Нищие сидели на скамейках, на столе, на полу в лаборатории Рауля и тихо переговаривались, как обычно, подолгу ожидая, пока собеседник выговорит слова. Они никогда не смотрели в глаза друг другу. Почти все были в масках.
Маска Мири была без украшений. Она не собиралась носить ее долго.
— Н-н-н-нуклоидные п-п-протеины…
— …н-н-нашел н-н-новые п-п-потоки…
— …т-т-тяжелее н-н-на д-д-два ф-ф-фунта…
— М-м-моя н-н-новорожденная с-с-сестра…
— К-к — к-к-к-к… — стон отчаяния. Первый терминал заработал, показывая программу цепочек.
— Подождите минутку, — сказала Мири. — Я вам что-то покажу.
В комнате воцарилось гробовое молчание. Мири сняла маску и откинула длинные пряди волос. Она безмятежно смотрела на Суперов, и ее лицо оставалось неподвижным.
— Ох-х-х-х! — выдохнул кто-то, будто получил удар в солнечное сплетение.
— Я нашла точечный код, — пояснила Мири. — Энзимы легко синтезировать, побочных эффектов я не наблюдала у себя до сих пор. Их можно ввести с помощью медленно рассасывающегося подкожного пластыря. — Она закатала рукав и показала небольшой быстро регенерирующий шрам.
— Ф-ф-ф-формула! — жадно потребовал Рауль, второй биолог-исследователь.
Мири вызвала на рабочий терминал конструкцию из цепочек.
— К-к-когда? — спросила Кристи.
— Я поставила пластырь три дня назад, и с тех пор из лаборатории не выходила. Никто, кроме вас, еще не видел.
— С-с-сделай м-м-мне! — попросил Никос. Мири заранее приготовила двадцать семь кусочков пластыря. Нищие встали в очередь. Сьюзан дезинфицировала предплечье, Рауль делал надрез, Мири вставляла пластырь, а Диана плотно бинтовала руку.
— Первые результаты появляются спустя несколько часов, — сказала Мири. — Энзим должен выработать достаточное количество передающих нейронов.
Суперы смотрели на Мири сияющими глазами. Она наклонилась вперед:
— Нам надо еще кое-что обсудить. Вы знаете, что я искала эту генетическую модификацию почти четыре года. Но я нашла решение благодаря «светлым сновидениям».
Это похоже на то, что делают Спящие, и именно Спящему я обязана открытием. Но мы тоже можем видеть светлые сновидения, и хотя у меня еще нет данных сканирования мозга, я считаю, что мы будем делать это не так, как Спящие. И даже не так, как Нормы.
Мири рассказала о вызове Джоан, о Дру Арлине, о том, как увидела собственные цепочки во сне и исправила их.
— Похоже, что цепочки — это мостик между ассоциативным и линейным мышлением, а светлые сновидения — другой мостик. Он достает до подсознания, примерно так же, как сны Спящих. Но Спящие не могут придать форму сновидениям, потому что у них нет цепочек. Возможно, очертания действуют только на эмоциональном уровне. — Мири пожала плечами. — Кто знает, как работает мозг Спящих?
Светлые сновидения похожи на… второе рождение в мир с большим числом измерений, чем наш. И я хочу, чтобы вы это испытали.
Из кармана шорт Мири вынула картридж с программой ее любимого второго выступления Дру. Записать всю серию из шести представлений не составило трудностей для программ Тони, что бы ни заявляли передающие студии.
Терри Мвакамбе раскинул вокруг лаборатории Рауля непроницаемое защитное поле еще до начала собрания. Мири вставила картридж в голотерминал. На этот раз она не хотела спать; она хотела наблюдать за остальными.
Глаза Суперов туманились, хоть и не закрывались. Музыкальный голос Дру Арлина ласкал их веки. Суперы спали.
Когда все кончилось, они проснулись почти одновременно. Дети смеялись, плакали, взволнованно говорили о своих снах, все, кроме Терри. Он сгорбившись сидел в углу, низко опустив голову.
В какой-то момент синтетические ферменты Мири стимулировали производство трех различных взаимозависимых химических веществ, которые изменили трудно уловимый состав цереброспинальной жидкости.
Терри встал. Худое тело и большая голова были совершенно неподвижны. Глаза больше не мигали.
— Я понял, как убрать последние защитные программы Лаборатории Шарафи. И я знаю, что за ними скрывается.
Глава 24
В первый день нового года Лейша прогуливалась вдоль ручья под тополями. Поблескивал легкий снежок. Она подняла взгляд и увидела бегущего к ней Джордана. Морщины на его загорелом лице напоминали туго натянутую проволочную сетку.
— Лейша! Убежище вышло из состава Соединенных Штатов!
— Да, — Лейша нисколько не удивилась. Вскоре после смерти Алисы она пришла к выводу, что таковы истинные намерения Дженнифер. Все сходилось. Пожалуй, только двое в Америке предвидели подобный поворот событий — она и Кевин Бейкер.
Лейша подобрала камешек — почти идеальный овал, отполированный терпеливым ветром и древними водами. Он был холодным как лед.
— И ты не пойдешь в дом смотреть «новости»?
— Мы ведь всегда их смотрим? — Джордан ошарашенно уставился на Лейшу.
Убежище сделало заявление в 8:00, 1 января 2092 года одновременно пяти крупнейшим информационным сетям, президенту и конгрессу Соединенных Штатов. Текст его гласил:
«Когда в процессе развития человечества возникает законная необходимость в самоотделении народа, этика требует, чтобы этот народ объявил о причинах, побудивших его к обособлению.
Мы считаем очевидными следующие истины: Люди не созданы равными. Они имеют право на жизнь, свободу и счастье, но не за счет свободы, труда и счастья других. Правительство, которое не в состоянии защитить права своих граждан, народ вправе сменить и учредить новое, организовав его власть в такой форме, которая представляется ему наиболее эффективной.
Действия нынешнего правительства Соединенных Штатов свидетельствуют о постоянных злоупотреблениях и незаконных акциях, о намерении лишать народ того, что принадлежит ему по праву. Позвольте познакомить беспристрастный мир с фактами.
Соединенные Штаты запретили участие представителей Убежища в любом законодательном или правообразующем органе из-за широко распространенной ненависти Спящих к Неспящим, порожденной невежеством.
Соединенные Штаты установили для Убежища разорительные налоги, создав de facto беспрецедентное налогообложение и отнимая таким образом под угрозой применения силы плоды труда граждан Убежища.
Соединенные Штаты не обеспечили своему налогоплательщику — Убежищу ни защиты, ни социальных благ, ни законного представительства, ни преимуществ в торговле. Ни один гражданин Убежища не пользуется дорогами федерации или штатов, школами, библиотеками, больницами, судами, услугами полиции и пожарных бригад. Пособием, публичными развлечениями или какими — либо другими благами. Те граждане Убежища, которые посещают аспирантуру в университетах Соединенных Штатов, полностью оплачивают расходы на обучение, отказываясь от государственных компенсаций.
Несправедливые налоги и торговые квоты вынудили Убежище торговать с иностранными государствами на заведомо невыгодных условиях.
Соединенные Штаты мешают отправлению правосудия, отказываясь принять законы для создания судебных органов в Убежище, поэтому мы лишены основополагающего права на суд присяжных среди равных.
Наконец, Соединенные Штаты использовали против Убежища военную угрозу, отстранив тем самым от власти истинное правительство Убежища, и начали против нас войну.
Поэтому мы, представители Убежища, в лице Генерального Совета, призывая Высшего Судью Вселенной в свидетели честности наших намерений, торжественно заявляем от имени и по поручению народа Убежища, что наша орбитальная колония является, и должна таковой быть по праву, свободным и независимым государством; что мы освобождаемся от всех обязательств по отношению к Соединенным Штатам Америки и что всякая политическая связь между нами и Соединенными Штатами должна быть прервана. Статус суверенного государства позволит Убежищу объявлять войну, заключать мир, подписывать соглашения о сотрудничестве, вести торговлю и предпринимать прочие правовые действия. Отныне мы слагаем с себя обязанность выплачивать Соединенным Штатам разорительные и несправедливые корпоративные поборы. В поддержку данного заявления мы, законно избранные представители Убежища, взаимно ручаемся друг перед другом своими жизнями, состоянием и священной честью».
На факсимиле документа, показанном в программе «новостей», стояло четырнадцать подписей во главе с крупно выведенным «Дженнифер Фатима Шарафи». Лейша помнила, что раньше Дженнифер писала мелко и аккуратно.
— Они на это пошли, — сказала Стелла. — Они решились.
— Лейша, что теперь будет? — спросил Джордан.
— Налоговое управление подождет до 15 января, и, если платежи не поступят, оно применит процедуру принудительной оценки имущества с целью вычисления налогов. Они будут вправе захватить материальные ценности в качестве залога до получения сборов.
— Физически захватить Убежище? Даже без предварительного слушания в суде?
— Штрафные санкции предполагают сначала захватить имущество, а потом уже проводить слушание. Вероятно, поэтому Дженнифер предпочла такую последовательность. Всем придется пошевеливаться. Половина конгресса сейчас на каникулах. — Лейша удивилась, как равнодушно звучит ее голос.
— Но как же правительство завладеет Убежищем? — спросила Стелла.
— Они могут сбить его с орбиты ракетой типа «Трут», — заметил Джордан.
— Нет, — возразила Стелла, — зачем уничтожать собственность, на которую претендует налоговое управление? Должно произойти… вторжение. Но орбитальные комплексы такие хрупкие. О чем, черт возьми, думает Дженнифер?
— Не знаю, — ответила Лейша. — Посмотрите на подписи. Ричард Энтони
Келлер Шарафи, Наджла Шарафи Джонсон, Гермиона Уэлс Келлер — думаю, Ричард не знает, что его дети обзавелись семьями.
Стелла с Джорданом переглянулись.
— Лейша, — упрекнула Стелла в своей обычной резкой манере, — тебе не кажется, что это выходит за рамки семейных новостей? Это гражданская война! Дженнифер наконец удалось отделить почти всех Неспящих от остального народа, от основных течений в американском обществе…
— Ты не находишь, — Лейша безрадостно улыбнулась, — что мы, двенадцать человек, сидящие в этом заброшенном компаунде в пустыне, сделали то же самое?
— Ты думаешь, — нарушила молчание Стелла, — что Убежище может на равных сражаться с Соединенными Штатами?
— Не знаю, — сказала Лейша, и Стелла в ужасе взглянула на Джордана. — Я плохой оракул. Всю свою жизнь я ошибалась в Дженнифер Шарафи.
— Но, Лейша…
— Я иду к ручью, — сказала Лейша. — Позовите меня, если начнется война.
Она оставила сердитых, сбитых с толку родственников, которые не могли отличить преступное равнодушие от преступной бесполезности, что Лейша находила гораздо страшнее.
Конгресс Соединенных Штатов серьезно отнесся к угрозе отделения Убежища. Это же Неспящие. Сенаторы и конгрессмены, разъехавшиеся было на зимние каникулы, поспешно вернулись в Вашингтон. Президент Кэлвин Джон Мейерхофф, крупный, малоподвижный мужчина, прозванный журналистами «молчаливый Кэл-2», обладал острым умом и слыл тонким политиком. Если Мейерхофф и видел иронию судьбы в том, что крупный внешнеполитический кризис в конце срока его президентства связан с частью округа Каттарогус, штат Нью-Йорк, то эта ирония не нашла выхода в пресс — релизах Белого дома.
Однако информационные сети Жителей усмотрели пищу для забавных двухминутных комедийных скетчей. Немногие Жители когда-либо сталкивались с Неспящими — те предпочитали работать с ишаками. Программы Жителей восторженно предсказывали: «Очередь за Орегоном! Взгляд изнутри!» Голоактеры с наклеенными ресницами упражнялись на тему необходимости для жителей Орегона «разорвать политические узы, связывающие их с другим народом». Лозунги «Свободу Орегону» украсили гонки скутеров, брейни-вечеринки, дворцы для бесплатных танцев. Кимберли Сэндз выиграл Белмонтские зимние гонки на скутере, на котором флаг Орегона был нарисован поверх государственного флага.
Третьего января Белый дом сделал заявление о том, что в документе Убежища содержится подстрекательство к государственному мятежу и террору, поскольку Убежище является частью штата Нью-Йорк. Подобные призывы противоречат условиям свободной демократии. Национальная гвардия находилась в состоянии боевой готовности. 10 января делегация чиновников Госдепартамента и Налогового управления — редчайшее сочетание в истории американской дипломатии — прибудет в Убежище «для обсуждения ситуации».
Убежище пообещало встретить огнем любой космический корабль, который приблизится к орбитальному комплексу.
Конгресс собрался на экстренное заседание. Налоговое управление объявило о принудительной оценке имущества компании «Убежище, Инк.» и его главных акционеров — семейства Шарафи. Таблоидные информационные сети, которые больше интересовались внешней стороной дела, вопили, что Убежище выставляют на аукцион для оплаты налогов и штрафов. «Кто-нибудь желает купить подержанный шаттл? Слегка поврежденную орбитальную панель? Орегон?» Компания ВБРН, «Брейни-канал», поставила спектакль, в котором Орегон достался паре из Монтеррея, штат Калифорния, и супруги заявили, что Национальный Парк Кратерного озера требует независимости.
Восьмого января Отдел информационных сетей «Нью-Йорк Таймс» вместе с почтенной газетой ишаков под тем же названием опубликовал статью «Зачем удерживать Орегон?» Переданная по всем ежедневным сетям экранная версия была озвучена комментатором; бумажная распечатка состояла только из этого материала.
«ЗАЧЕМ УДЕРЖИВАТЬ ОРЕГОН?
За последнюю неделю наша страна столкнулась как с серьезной угрозой со стороны Убежища, оплота Неспящих Америки, так и с порожденным ею шоу, поставленным так называемыми таблоидными информационными сетями. Такие представления могут казаться забавными, вульгарными, издевательскими или тривиальными. Однако шоу вокруг легкомысленного движения «Свободный Орегон» небесполезно, поскольку позволяет лучше понять поступок Убежища.
Предположим, что Орегон действительно захотел выйти из состава федерации и здравомыслящий, объективный человек решил аргументирование опровергнуть право Орегона на такой шаг.
Первое. Напрашиваются параллели с американской революцией, а не Гражданской войной, во время которой одиннадцать штатов Конфедерации пытались отделиться. Действительно, в развлекательной кампании, развернутой безответственными информационными сетями, ни разу не упоминалось о Форте Самтер или Джеффе Дэвисе. Эта аналогия подразумевает стиль так называемой Декларации независимости Убежища, которое явно считает себя угнетенной колонией. И серьезные контрдоводы документу Убежища должны начинаться с исследования этого документа.
Он не слишком убедителен. Связь между 1776 и 2092 годами крайне слаба. Жители тогдашних колоний находились под властью иностранного государства, навязанной им без их представительства, иноземные солдаты размещались на их земле, американцы занимали второстепенное положение в собственной стране. В то же время ни один федеральный чиновник не ступал на территорию Убежища за 36 лет, прошедших со времени первого обследования. Убежище имеет представителей в законодательных органах штата Нью-Йорк, в федеральном конгрессе и в лице президента — все это посредством заочного голосования по бюллетеням, которые жители Убежища неизменно получают во время каждых выборов и которые, как свидетельствуют надежные источники, ни разу не вернулись обратно.
Верно, что Убежище подверглось очень тяжелому налогообложению после принятия нового свода законов, одобренного конгрессом в минувшем октябре. Но Убежище также является самой богатой корпорацией не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире. Прогрессивное налогообложение вполне законно. В отличие от американских колоний Убежище не занимает второстепенного положения в мировой экономике. Вполне вероятно, что Убежище занимает более высокое финансовое положение в мировой экономике, чем Соединенные Штаты, и, вне всякого сомнения, их акции котируются, выше на международном рынке. Мы обнаружили бы, что на деле Убежище скорее эксплуатирует, нежели подвергается эксплуатации. Ежегодный дефицит Убежища — если таковой существует — явно гораздо меньше, чем у правительства Соединенных Штатов.
В соответствии с критериями первой Декларации Независимости, и Орегон, и Убежище должны оставаться в составе государства.
Другим аргументом в пользу сохранения Орегона является отрицательный прецедент. Если Орегон может отделиться, почему не может Калифорния? Или Флорида? Или Гаррисбург, штат Пенсильвания? Вопрос о балканизации США был решен 225 лет назад, во время конфликта, упоминания о котором Убежище тщательно избегает в своем документе.
Третье. Взаимоотношения. Именно при помощи ресурсов Соединенных Штатов, включая борьбу граждан, Орегон был образован, достиг экономического процветания, стал центром торговли мехами в девятнадцатом веке и производства интеркомов класса «Е» в двадцать первом. Орегон обязан уважать эти взаимные отношения, даже если они ему надоели, и не напоминать своим поведением неблагодарное чадо.
И еще одна причина, по которой Орегону нельзя позволить отделиться, — это просто-напросто незаконно. Демонстративное нарушение суверенитета Соединенных Штатов, отказ от уплаты налогов, угроза добиться независимости путем агрессии — все это запрещено Кодексом Соединенных Штатов.
И если все вышеизложенное справедливо по отношению к Орегону, то справедливо и по отношению к Убежищу.
Независимо от того, кто его населяет».
Дру появился в Нью-Мексико вечером 6 января. День выдался необычно холодный; он кутался в красный шарф, а ноги прикрыл пледом. И то, и другое, как заметила Лейша, было из тонкой ирландской шерсти. Он проехал в своем кресле через большую открытую гостиную, когда-то построенную с расчетом на семьдесят пять гостей. Дочь Стеллы, Алисия, со своей семьей переехала обратно в Калифорнию, Эрик был в Южной Америке, Сет с женой — в Чикаго. Дру снова изменился, подумала Лейша.
Привык к славе. Здороваясь, Дру смотрел открытым взглядом, но теперь в нем не было даже жажды внимания. Он уверен в себе и без ее поддержки. Но в то же время Дру все еще взирал на мир с интересом, но к этому добавилась легкая вызывающая улыбка.
Лейша помнила — так смотрел ее отец.
— Я решил вернуться домой, — сказал Дру, — на тот случай, если политическая ситуация станет по-настоящему напряженной.
— Ты думаешь, этого не произойдет? — сухо спросила Лейша. — Хотя ты ведь не знаешь Дженнифер Шарафи.
— Да. Но зато ты знаешь. Лейша, скажи мне, что будет с Убежищем?
В его голосе слышалась прежняя одержимость. Неужели Убежище питает его светлые сновидения?
— Военные не расстреляют Убежище, если ты это имеешь в виду, — ответила Лейша. — Там, наверху, гражданские лица и примерно четверть из них — дети. Дженнифер всегда хватало политической осторожности, чтобы не пересекать грань, за которой может последовать серьезный ответный удар.
— Люди меняются, — заметил Дру.
— Возможно. Но даже если фанатизм пересилил здравый смысл Дженнифер, там много других разумных людей. Очень умный адвокат Уилл Сандалерос, и Касси Блументаль, и, конечно, ее взрослые дети…
Лейша вдруг вспомнила, как сорок лет назад Ричард сказал: «Становишься другим, просидев десятки лет взаперти только с Неспящими…»
— Ричард тоже здесь.
— Ричард?
— С Адой и малышом. Стелла суетилась вокруг них, когда я вошел. У Шона, кажется, грипп. Ты удивлена, Лейша?
— Да. — Она неожиданно улыбнулась. — Ты прав, Дру, люди меняются. Тебе не кажется это забавным?
— Не знал, что у тебя есть чувство юмора, Лейша.
— Не дразни меня, Дру, — резко сказала она.
— Я и не пытался, — улыбнулся он, и Лейша поняла, что Дру говорит правду. Возможно, их понятия о юморе очень разные.
Вошел Ричард:
— Привет, Лейша. Привет, Дру. Надеюсь, ты не возражаешь против нашего
неожиданного визита. Я подумал…
— Что если Наджла или Рики захотят связаться с тобой, то сделают это через меня? — закончила за него Лейша. — Ричард, дорогой… Мне кажется более вероятной кандидатурой Кевин. Он посредник Убежища…
— Нет. Они не обратятся к Кевину, — сказал Ричард, и Лейша не спросила, откуда ему это известно. — Лейша, что будет с Убежищем?
Все, словно сговорившись, задавали ей этот вопрос. Ей, которая просидела — «надувшись», как говорила Сьюзан Меллинг, — тридцать лет без дела в пустыне. Что творится с ее близкими?
— Не знаю, Ричард. Что, по-твоему, сделает Дженнифер?
Ричард отвел взгляд:
— Она взорвет весь мир, если решит, что это необходимо для ее безопасности.
— Ты понимаешь, что говоришь, Ричард? Значит, философия Убежища до сих пор сводится к личным нуждам одного человека. Ты правда так думаешь?
— По-моему, такова любая политическая философия, — ответил Ричард.
— Нет, — не согласилась Лейша.
— Любая, — на сей раз возразил Дру.
— Только не Конституция, — неожиданно для себя сказала Лейша.
— Посмотрим. — Дру разгладил дорогую ирландскую шерсть, прикрывавшую его высохшие ноги.
Убежище, где не было ни ночи, ни дня, ни времен года, всегда жило по часовому поясу западного полушария. Этот факт неожиданно поразил Дженнифер своей гротескностью. Убежище, земля обетованная Неспящих, форпост следующей ступени эволюции человека, все эти годы было привязано к Соединенным Штатам древнейшими узами — узами времени. Стоя во главе Совета Убежища в 6:00, Дженнифер решила, что, как только кризис минует, эти путы будут разорваны. Убежище изобретет собственную систему времяисчисления, свободную от понятий дня и ночи и унизительных жизненных циклов Спящих. Убежище покорит время.
— Пора, — произнес Уилл Сандалерос. — Огонь.
Члены Совета стояли, положив ладони на полированный металлический стол либо сжав кулаки, глаза были прикованы к экранам. Взволнованные, решительные, полные боли лица. Чтобы заменить жеребьевку выборной системой, Дженнифер потратила десять лет. Она долго маневрировала, чтобы получить именно этот состав Совета, отговаривала людей от выдвижения своей кандидатуры, убеждала, торговалась, бросала пробные камни, ждала, шла на компромиссы. И теперь у нее был Совет, способный, за одним исключением, поддержать в решающий для всех Неспящих момент и освободить их навсегда от устаревшего государства, потерявшего всякое значение в человеческой эволюции.
Роберт Дей, патриарх большой и богатой семьи, десятилетиями рассказывал о Неспящих, которых во время его детства оскорбляли и ненавидели в Соединенных Штатах.
Кэролайн Ренлей, молодой блестящий эксперт по коммуникациям, фанатично верила в биологическое превосходство Неспящих по Дарвину.
Касси Блументаль, стоящая рядом с Дженнифер, участвовала в событиях, приведших к суду над Дженнифер.
Пол Алеон, математик-экономист, который не только предвидел крушение основанной на И-энергии экономики Америки, когда закончатся международные патенты, но спрогнозировал будущее Убежища в качестве независимого государства.
Джон Вонг, сорокапятилетний адвокат, гордился тем, что Неспящие обращались к нему только по вопросам интерпретации контрактов. Но Вонг, историк, понимал значение отправления правосудия для законопослушных людей во времена непростых перемен и верил в перемены.
Чарлз Стоффер, глава внешней безопасности Убежища. Как все хорошие солдаты, он пребывал в постоянной готовности отразить удар.
Барбара Барчески, шестьдесят три года, молчаливая, задумчивая, глава фирмы, занимающейся моделированием корпоративной информации. Долгое время Дженнифер не была уверена в Барчески. Она занималась изучением политических систем с эпохи Возрождения до промышленных революций и ранних орбитальных утопий и за многие десятилетия пришла к убеждению, что неограниченный технологический прогресс и верность сообществу в корне несовместимы. Изучение парадоксов, как знала Дженнифер, небезопасно. Она ждала. В конце концов Барбара Барчески поддержала Дженнифер.
Доктор Раймонд Толивери, шестьдесят один год, глава исследователей Лаборатории Шарафи. Дженнифер никогда не сомневалась в его поддержке — он был ее соавтором. Трудность заключалась только в том, чтобы провести Толивери в Совет, так как загруженность работой превратила его в затворника.
И еще там были Уилл Сандалерос, Наджла с мужем. Ларе Джонсон и Гермиона Шарафи. Они стояли напряженно и гордо, полностью осознавая последствия того, что собирались предпринять.
Только Рики, прислонившись к дальней стене купола, глядел в пол, сложив руки на груди. Гермиона избегала смотреть в его сторону. Наверное, они поссорились. И именно невестка Дженнифер встала на сторону справедливости. Дженнифер подавила щемящее чувство материнской вины. Сейчас не время обдумывать неудачу с сыном.
Уилл включил коммуникационную сеть Убежища, экраны интеркомов и голосцены в зданиях, наружные громкоговорители. Дженнифер расправила складки белого аббая и шагнула вперед.
— Граждане Убежища. Говорит Дженнифер Шарафи. В куполе Совета сейчас проходит экстренное заседание. Соединенные Штаты ответили на нашу Декларацию независимости объявлением о вторжении, назначенном на завтрашнее утро. Этого нельзя допустить. Разрешить их делегации высадиться в Убежище означало бы согласиться начать переговоры — тогда как никакие переговоры невозможны, свидетельствовало бы о нерешительности — тогда как мы настроены решительно, допускало бы возможность экономического и судебного наказания — тогда как мы правы с точки зрения морали и эволюции. Делегация не должна высадиться в Убежище.
Но, попытавшись силой остановить нищих, мы окажем себе плохую услугу. Неспящие не нападают, пока находятся в безопасности. Мы признаем самооборону, но не желаем войны. Мы хотим, чтобы нам позволили жить по-своему, быть свободными и добиваться счастья собственным трудом.
Самое большее, что мы можем предпринять, чтобы остановить нищих, это устроить им демонстрацию той силы, которую мы не станем применять, если нас к этому не вынудят. Демонстрация, санкционированная властью Совета Убежища, будет транслироваться одновременно по всем основным информационным сетям Соединенных Штатов.
Кэролайн Ренлей набрала код на своем пульте. Уилл Сандалерос по закрытому каналу отдавал распоряжения службе внутренней безопасности Убежища. На экранах всех интеркомов Убежища и Земли, подключенных к пяти серьезным информационным сетям ишаков, появилось изображение ветхого спутника, орбитального комплекса «Кагура», что в переводеозначало «божественная музыка».
Дженнифер комментировала передачу.
— Говорит Совет Убежища. Правительство Соединенных Штатов объявило о вторжении в Убежище завтра утром под видом миротворческой делегации. Однако не может быть подлинного мира там, где существует физическое и экономическое принуждение. Мы не давали согласия на этот визит. Если Соединенные Штаты не уважают наше желание, то это означает, что они оставляют за собой право превентивного удара. Мы не позволим напасть на Убежище.
С целью не допустить такого нападения и продемонстрировать, как далеко мы можем пойти, защищая свой дом. Убежище проводит настоящую демонстрацию. Мы не хотим, чтобы наш выход из состава Соединенных Штатов омрачался обвинениями в сокрытии важной информации. Мы действительно хотим избежать войны, показав, насколько ужасной она может быть.
Перед вами орбитальная станция Убежища «Кагура». На ней остались только животные: домашний скот, насекомые, птицы и пресмыкающиеся, мелкие грызуны.
В пакете, находящемся на станции, находится организм, разработанный генетиками Убежища. Он распространяется воздушным путем. В его генетический код встроен механизм самоуничтожения, который сработает спустя семьдесят два часа после активации. Сейчас этот пакет будет дистанционно вскрыт из Убежища.
На спутнике ничего не изменилось. Легкий ветерок, созданный системами жизнеобеспечения, пробежал по листьям. Корова, жевавшая листья, закатила глаза и со стоном рухнула.
С неба камнем упали птицы. Жужжание насекомых смолкло. Спустя две минуты только листья шелестели под смертоносным ветерком.
Дженнифер тихо произнесла:
— Станция «Кагура» открыта для посещения научных экспедиций, желающих проанализировать это явление. Если вы прибудете раньше, чем истекут семьдесят два часа, наденьте полный защитный костюм и проявляйте максимальную осторожность. Мы советуем дождаться окончания инкубационного периода.
Аналогичные пакеты в больших количествах размещены в Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго и Лос-Анджелесе.
Не пытайтесь высадить делегацию в Убежище завтра или нанести упреждающий удар. В противном случае мы будем считать ответный удар справедливым. Вы только что видели, во что он выльется.
Расставаясь с вами, мы, Убежище, хотим напомнить высказывание одного из ваших великих государственных деятелей, Томаса Пейна: «Мы сражаемся не за порабощение, а за освобождение страны и за жизненное пространство для честных людей».
Кэрблайн Ренлей оборвала передачу.
Экраны Совета сейчас же заполнила информация о происходящем в Убежище. Люди стекались в центральный парк, где обычно отмечали День Памяти. Растения не оградили защитными решетками, и Дженнифер, пристально наблюдавшая за происходящим, решила: хороший знак, что никто не ступает по посадкам.
В Убежище никого заранее не известили о демонстрации на «Кагуре», кроме членов Совета, тщательно отобранных выпускников университетов, которые разместили пакеты на Земле, и работников службы безопасности. Дженнифер выдержала трудную битву за такую секретность. Выборные советники, горячо преданные своим избирателям, хотели обсудить с ними новое оружие, и Дженнифер пришлось напомнить о собственном судебном процессе, вызванном предательством Неспящего из прежнего Убежища. Совет неохотно подчинился.
— Убежище — не военная машина! — кричал в интерком Дуглас Вагнер, первопоселенец, в юности активный борец за мир. Со своими огромными организаторскими способностями он мог приобрести очень большое влияние.
— Возьмите его тихо, — попросила Дженнифер так, чтобы слышал только Уилл. — Не давайте им объединиться. — Она пыталась наблюдать за всеми экранами одновременно.
— Нас должны были оповестить! — кричала женщина. — Чем же Убежище отличается от общества нищих, если решения, касающиеся нас, принимают, не считаясь с нами? Нам не сказали об этой части плана борьбы за независимость! — Женщину окружила небольшая толпа.
— Я ее знаю, — сказала Советник Барчески. — Уилл, приведите ее в зал заседаний, я с ней поговорю.
Ожил экран связи со службой безопасности:
— В секторе «Б» все спокойно, Уилл. Люди, похоже, согласны, что демонстрация была необходима.
— Хорошо, — отозвался Уилл.
— Идут, — произнес Советник Дей.
Группа жителей Убежища решительно шагала к куполу Совета, стены которого заранее сделали непрозрачными. Внешний экран показал, как они попытались открыть дверь и убедились, что купол заперт. Компьютер непринужденно произнес:
— Совет выслушает ваши соображения по поводу демонстрации силы Убежища, но в данный момент мы должны сосредоточиться на реакции Земли. Приходите, пожалуйста, позже.
Неспящие громко протестовали минут десять, потом ушли.
Начались передачи с Земли.
— …беспрецедентная террористическая угроза со стороны тех, кого давно уже подозревали не только в отсутствии лояльности, но и в том, что они социально опасны…
— …мгновенный кризис в нарастающем противостоянии между орбитальным комплексом Убежища и правительством Соединенных Штатов…
— …паника в четырех городах, предположительно заминированных смертоносным вирусом, хотя официальные лица…
— …ошибочно считать, что объявленную угрозу есть возможность осуществить. Американский эксперт по генемодам, доктор Стэнли Кассенбаум, находится сейчас здесь, чтобы…
— Леди и джентльмены, президент Соединенных Штатов!..
Информационные сети ишаков среагировали быстро.
Неторопливый раскатистый голос президента Мейерхоффа вселял уверенность в сердца людей.
— Граждане Америки, Соединенные Штаты получили угрозу от террористов из орбитального комплекса «Убежище». Они заявляют о возможности причинить нам серьезный вред посредством незаконно генетически модифицированных вирусов. Они угрожают развязать бактериологическую войну, если федеральная делегация попытается высадиться завтра в Убежище. Это недопустимо. Соединенные Штаты давно приняли решение не торговаться с террористами ни при каких обстоятельствах. В то же время безопасность и благополучие граждан имеют первоочередное значение.
Жители Нью-Йорка и Чикаго, Вашингтона и Лос-Анджелеса, не покидайте ваши дома. Соединенные Штаты не позволят спекулировать на вашей безопасности. В данный момент команды экспертов обеспечивают вашу защиту. Я повторяю: самое лучшее, что вы можете предпринять, — это сохранять спокойствие…
Информационные программы показывали толпы беженцев. Над землей летели потоки аэромобилей; вагоны супермонорельсов были забиты до отказа; шоссе заполнили наземные автомашины.
Передача из Белого дома так и не ответила на вопрос, попытается ли делегация высадиться в Убежище завтра утром.
— Оставляют за собой свободу выбора, — мрачно произнес Советник Дей. — Ошибка.
— Спящие, — презрительно заметил Советник Алеон.
Спустя час после демонстрации со станции «Кагура» Убежище получило послание из Белого дома с требованием немедленно сдать все нелегальное оружие, включая преступные биологические препараты. В ответ Убежище процитировало Патрика Генри: «Дайте мне свободу, или…»
Спустя два часа после демонстрации Убежище отправило еще одну многоканальную передачу, в которой объявило, что пакеты со смертоносным генемодным вирусом спрятаны в Вашингтоне, Далласе, Новом Орлеане и Сент-Луисе.
Люди побежали из Сент — Луиса, в Новом Орлеане разразился настоящий бунт. Из Чикаго, Нью-Йорка и Лос-Анджелеса эвакуация продолжалась теми же темпами.
Какая-то истеричка из Атланты сообщила, что все голуби на ее террасе мгновенно сдохли. Люди начали покидать Атланту. Бригада противохимической защиты обнаружила, что птицы отравились крысиным ядом, но к этому времени уже поступило сообщение о падеже скота возле Форт-Ворта.
Дженнифер подалась к экрану:
— Какая беспомощность!
Протесты в Убежище достигли высшей точки и стихли. Спонтанные лидеры либо дискутировали с советниками за закрытыми дверями, либо были «изолированы» в здании, негласно подготовленном службой безопасности Сандалероса, либо занимались сбором подписей на официальных петициях, обычной формой выражения протеста. Раньше этого было достаточно.
— Нищие совершенно не умеют планировать, — заметила Дженнифер. — Даже когда это жизненно важно.
— Лейша, — робко произнесла Стелла, — нам ничего не нужно сделать для… безопасности?
Лейша сидела перед тремя экранами интеркомов, настроенными на разные информационные сети, и даже Стелла не могла разрушить эту стену молчания.
— Как же я не подумал об этом раньше! — воскликнул Джордан. — Прошло так много времени с тех пор, когда кто-то ненавидел Неспящих… Стел, кто у нас здесь остается на этой неделе? Может быть, нам установить дежурство, если понадобится…
— Компаунд обнесен И-полем шестого класса, патрулируемым тремя вооруженными охранниками, — сказал Дру.
Стелла и Джордан изумленно уставились на него.
— С сегодняшнего утра, — прибавил Дру. — Извините, что не предупредил вас. Я не ожидал, что Убежище пойдет на такое.
— Как ты догадался, что они задумали? — Стелла снова стала агрессивной.
— Кевин Бейкер догадался.
— На него похоже, — фыркнула Стелла.
— Спасибо, Дру, — сказал Джордан, и у Стеллы хватило совести выглядеть немного виноватой.
— У нас нет выбора, — сказала Мири Никосу. В лаборатории Рауля столпились восемь Суперов, примчавшихся, услышав объявление о демонстрации на «Кагуре». Некоторые побежали в лабораторию Мири, прячась от демонстрантов и от службы безопасности — с каких пор в Убежище появились мундиры. Официальный приказ «оставаться в помещениях» разнесся по всем аудиоканалам — с каких пор в Убежище командуют? Дети включили интеркомы, связывавшие три здания.
Обычные интеркомы в Убежище не работали.
Терри Мвакамбе разразился потоком брани. Краешком сознания Мири отметила, что ругательства, должно быть, как-то связаны с математическими прогрессиями, раз они получаются у Терри настолько естественно.
Он немедленно активизировал скрытую коммуникационную сеть.
— Никос? Ты там? Кто с тобой?
Никос появился на экране:
— Диана, Кристи, Аллен, Джеймс, Тошио.
— Где Джонатан?
— У меня, — к линии подключился Марк. — Мири, они созрели.
— Что будем делать? — Кристи крепко обнимала одиннадцатилетнюю плачущую Луди.
— Мы ничего не можем сделать, — сказал Никос. — Это не противоречит нашему соглашению. Они стараются освободить Убежище для всех нас.
— Из-за них нас всех убьют! — закричал Рауль. — Или от нашего имени они убьют сотни тысяч других людей. В любом случае нам определенно наносят вред!
— Вопросы внешней обороны, — возразил Никос, — не касаются Нищих.
— Это предательство, — холодно произнес Аллен. — Охранники в мундирах, приказы не покидать зданий, отключение связи — Господи, я видел, как они арестовывают людей на улице! За преступление думать по-другому! Чем это отличается от убийства Тони? Но если другие бессильны, то мы можем что-то предпринять.
— Они наши родители… — сказала Диана с болью, на которую всей душой откликнулась Мири.
— Мы свяжемся со всеми Нищими, где бы они ни были, — решительно произнесла Мири. — Кто знает, где сейчас Питер? Терри, найди его. Потом мы все тщательно обсудим.
«Для нашего блага», — прибавила она про себя.
Спустя три часа после демонстрации Убежище передало, что полностью уничтожит генемодный вирус, если конгресс одобрит указ президента о том, что корпоративное объединение «Убежище, Инк.» получает статус независимого государства.
Государства, которые были теснее других связаны с Соединенными Штатами, официально заклеймили «бунтовщиков» за террористические акты, но отказались ввести торговое эмбарго. Зарубежные комментаторы указывали, что давление Белого дома может привести к нежелательным откровениям в вопросе о том, как сильно американские союзники зависят от широкого международного финансирования и генемодных исследований, контролируемых Убежищем.
Страны, которые в данный момент не входили в число союзников Соединенных Штатов, осудили стороны за моральное варварство. Только Италия, в которой снова воцарился социализм, умудрилась занять оригинальную позицию. Рим провозгласил Убежища Неспящих борцами за освобождение рабочего класса, которые поведут мир к новой эре использования информационных сетей для служения труду.
Шаттл с международной научной группой отправился к «Кагуре». По стране прокатилась волна демонстраций с требованием запретить ему вернуться на Землю.
Одного Неспящего, который жил в Нью-Йорке, вытащили из квартиры и забили до смерти.
Убежище разразилось еще одним посланием: «Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим без его согласия. — А. Линкольн».
— Это для тебя, — сердито сказала Стелла. — Они путают революцию и Гражданскую войну. Дженнифер приплела Линкольна только потому, что ты занималась его изучением!
Лейша не ответила.
— Захватив орбитальный комплекс без предупреждения, мы поступим безнравственно. — Никос послал программу цепочек в другие здания, где собрались Суперы. Этика, история, солидарность сообщества тщательно сбалансированы не менее весомыми противоположными ценностями. Такая цепочка больше характерна для Аллена, чем для Никоса. Мири одобряла этот лаконизм, значит, Никос не занимает резко противоположной позиции.
У Кристи возникла идея предупредить Убежище, и в цепочке появились новые элементы: Пирл Харбор. Израиль. Хиросима. Генерал Уильям Текумсе Шерман. Нейтралитет Парагвая. Цепочки Суперов редко включали военную историю; Мири не знала, что память Кристи зафиксировала так хорошо эти факты.
Одиннадцатилетняя Луди сказала:
— Я не могу угрожать моей маме!
«А я могу», — подумала Мири и посмотрела на Никоса, на Кристи, на Аллена, на непредсказуемого Терри.
Цепочки вероятностей свивались в петли, завязывались в узлы, вращались.
— Уилл, еще одна группа граждан требует пропустить их в купол Совета, — сказала Советник Ренлей.
Сандалерос обернулся:
— Как они прошли так далеко? Ведь был приказ не покидать помещения?
— Как? — переспросила Барчески с некоторым отвращением. — Ногами. Сколько сторожей у вас там, снаружи? И насколько наши граждане боятся их?
Дженнифер спокойно сказала:
— Никто не стремится запугать людей.
— Они и не боятся, — заметила Барбара Барчески. — Они требуют возможности войти и поговорить с вами.
— Нет, — ответил Сандалерос. — Пока нам не до разговоров.
— Тогда никто не поинтересуется, что вы сделали, чтобы получить независимость, — произнес Рики Шарафи впервые за три часа.
— С ними Хэнк Кимбал, — сказала Кэролайн Ренлей. — Мы работали вместе с ним над системами защиты. Охранное поле купола может не выдержать.
Касси Блументаль подняла глаза от терминала.
— Выдержит.
Спустя некоторое время недовольные ушли.
— Дженнифер, — сказал Джон Вонг. — Сеть номер «4» усиленно агитирует за то, чтобы взорвать Убежище вместе с нашими «предполагаемыми детонаторами» одним махом.
— Они не сделают этого, — ответила Дженнифер. — Только не Соединенные Штаты.
— Ты рассчитываешь на порядочность нищих, — удивился Рики Шарафи.
— Я думаю, Рики, — сдержанно сказала Дженнифер, — что, если бы ты пережил столько, сколько мы с Уиллом, ты был бы другого мнения о порядочности нищих. Я попрошу тебя воздержаться от высказываний.
Похоже, легкий надрыв в голосе не укрылся только от Рики.
Ричард Келлер незаметно вошел в голокомнату и встал позади Стеллы и Джордана, прислонившись к дальней стене. Первым его увидел Дру. Юноше Ричард казался сдавшимся, ушедшим в себя, хотя Дру не мог понять своих ощущений. В конце концов Ричард женился снова, родил ребенка, путешествовал по всему миру, учился и работал. И все же Дру почему-то считал, что Лейша, спрятавшаяся в пустыне, не сломалась, а Ричард — сдался.
Бессмыслица какая-то. Дру еще некоторое время боролся с абстракциями, а потом, как обычно, отказался от попыток облечь их в слова.
Ричард сгорбился, слушая воинственные вопли комментаторов, требовавших смерти его детей, которых он не видел уже сорок лет.
Если правительство взорвет Убежище, вдруг подумал Дру, у Ричарда все же останутся Ада с Шоном. А если бы Шон погиб, например, от какого-то несчастного случая, появился бы у Ричарда еще один ребенок? Пожалуй. А если бы умер и этот, Ричард завел бы следующего.
Дру начал понимать, почему именно Ричард сдался.
— Обращение президента Соединенных Штатов к Убежищу. — Лицо Мейерхоффа заполнило экран Убежища. «Это характерно для Спящих, — подумала Дженнифер, — укрупнять изображения, считая, что это укрупняет действительность». В куполе Совета все, свободные от наблюдений за мониторами, быстро собрались у экрана.
Работал канал двухсторонней связи.
— Говорит Дженнифер Шарафи, Глава исполнительной власти и президент Совета орбитального комплекса «Убежище». Мы принимаем вашу передачу, господин президент. Пожалуйста, продолжайте.
— Мисс Шарафи, вы преступно нарушаете Кодекс Соединенных Штатов.
— Мы больше не являемся гражданами Соединенных Штатов, господин президент.
— Вы также нарушаете Соглашение ООН 2042 года и Женевскую конвенцию.
Дженнифер ждала, когда президент поймет, что своими словами согласился придать Убежищу статус независимого государства. Она уловила момент, когда он это осознал, и ответила:
— Вынесите на одобрение конгресса резолюцию о том, что Убежище является независимым от Соединенных Штатов обществом, и ситуация будет исчерпана.
— Соединенные Штаты не пойдут на это, мисс Шарафи. Мы не ведем переговоры с террористами. Но мы привлечем к суду каждого члена Совета Убежища за государственную измену.
— Поиски независимости от тирании не являются государственной изменой. Господин президент, если вы не можете сказать нам ничего нового, я не вижу смысла продолжать беседу.
Взгляд президента стал колючим.
— Если сегодня до полуночи вы не раскроете госсекретарю местонахождение ваших пакетов с биологическим оружием, завтра утром Соединенные Штаты атакуют Убежище.
— Нет, господин президент. Ваши обычные средства, с которыми мы довольно хорошо знакомы, не смогут их обнаружить. Материалы и методы неизвестны Соединенным Штатам. Господин президент…
Снаружи раздались сигналы тревоги. Касси Блументаль не поверила своим глазам: охранное И-поле было прорвано. Уилл Сандалерос бросился восстанавливать прозрачность окон. Но прежде чем он успел это сделать, дверь купола Совета открылась, и на пороге появилась группа Суперталантливых детей во главе с Мирандой Шарафи.
— …в настоящий момент нам больше нечего обсуждать, — закончила Дженнифер. Выражение лица президента изменилось при звуках сигналов тревоги. Касси Блументаль быстро перекрыла все каналы связи с Землей.
Двадцать семь Суперов вошли в зал заседаний.
Уилл Сандалерос резко сказал:
— Что вы здесь делаете? Идите домой!
— Нет, — ответила Мири. Взрослые переглянулись: не привыкли к отсутствию заикания и дергания. Однако теперь дети казались им еще более чужими.
— Миранда, домой! — прогремела Гермиона. Дженнифер быстро двинулась вперед, чтобы овладеть ситуацией, которой нельзя было позволить выйти из-под контроля.
— Миранда, что ты здесь делаешь? Ваше поведение неуместно и опасно.
— Это ваша вина, — сказала Мири. Дженнифер пришла в ужас, увидев выражение глаз внучки.
— Миранда, либо вы немедленно уйдете, либо наша охрана выпроводит вас силой. Это военный штаб. То, что вы хотите сказать Совету, терпит до окончания кризиса.
— Нет, — сказала Мири. — Это касается кризиса. Вы угрожали Соединенным Штатам без согласия жителей Убежища. Ты убедила остальных членов Совета, или запугала, или подкупила…
— Уберите детей, — обратилась Дженнифер к Уиллу. Охранники уже столпились в переполненном куполе. Одна из женщин схватила Мири за руки. Никос очень громко сказал:
— Мы, Суперы, установили полный контроль над всеми системами Убежища. Наши скрытые программы вы не в состоянии обнаружить.
Женщина, державшая Мири, выглядела сконфуженной. Доктор Толивери в ярости воскликнул:
— Невозможно!
— Не для нас, — ответил Никос.
Дженнифер оглядела детей, лихорадочно соображая.
— Где Терри Мвакамбе?
Никос проговорил в интерком, закрепленный на лацкане:
— Терри, возьми на себя терминал Касси Блументаль и соедини его с системой внешней обороны Чарлза Стоффера.
Касси Блументаль сдавленно застонала. Она ввела голосовые команды в консоль, потом переключилась на клавиатуру и стала быстро печатать. Ее глаза широко раскрылись. Чарлз Стоффер рванулся вперед. Он отпечатал команды, которые, подумала оцепеневшая Дженнифер, наверное, были кодами программы. Дженнифер попыталась говорить спокойно:
— Советник Стоффер?
— Мы потеряли контроль. Но ракетные отсеки открываются… А теперь закрываются.
— Сообщите Соединенным Штатам, что вы уничтожите все пакеты с вирусами на Земле в обмен на неприкосновенность жителей Убежища, кроме членов Совета. Сообщите им, что разрешите федеральной комиссии проинспектировать Убежище. Или это сделаем мы, Суперы.
Роберт Дей резко втянул воздух:
— Вы не можете.
— Нет, можем, — произнес Аллен без тени сомнения в голосе.
— Вы же дети! — сказал кто-то хрипло.
— Мы то, чем вы нас сделали, — произнесла Мири.
Дженнифер посмотрела на внучку. Этот испорченный и избалованный ребенок пытается помешать ей, Дженнифер Шарафи, которая вызвала к жизни Убежище одной лишь силой воли, стремится разрушить все, над чем трудилась Дженнифер, за что страдала, что вынашивала всю свою жизнь… Нет.
Она сказала охранникам:
— Отведите всех в помещение для задержанных и поместите в надежную комнату. Но сначала заберите у каждого все технические приспособления. — Она немного поколебалась. — Разденьте их догола, и не оставляйте даже такой одежды, которая выглядит безобидной. Ничего.
— Дженнифер! — воскликнул Роберт Дей. — Они же наши дети!
— Значит, таков ваш выбор? — сказала Миранда.
Много лет назад Дженнифер подавила свою ненависть. И вот она снова нахлынула из всех потайных уголков сознания, куда Дженнифер запрещала себе заглядывать… На какое-то мгновение у нее потемнело в глазах от ужаса.
— Немедленно найдите Терри Мвакамбе и заприте с остальными. Не забудьте тщательно обыскать.
— Дженнифер! — воскликнул Джон Вонг.
— Ты знаешь, не так ли, — Мири обращалась прямо к Дженнифер, — что Терри нечто большее, чем мы все, вместе взятые… или ты думаешь, что знаешь. Тебе кажется, что ты понимаешь нас, как Спящие всегда считали, что понимают тебя. Они никогда не верили в твою человечность, правда? Поэтому ты не принадлежала к их сообществу. Ты была злой, холодной, расчетливой — и много умнее их. Все Неспящие считали себя на голову выше остальных, которых прозвали нищими. Вы убили одного из нас, потому что больше не могли его контролировать. Он не вписывался в твои рамки сообщества. А теперь мы способны делать такое, что вы себе даже вообразить не можете. Кто же теперь нищий, бабушка?
— Разденьте их, обыщите. И… И задержите моего сына, — Дженнифер не узнала собственный голос.
Мири сама начала раздеваться. После мгновения потрясенной тишины, подчиняясь быстрой команде Никоса, другие дети тоже принялись снимать одежду. Никто из Суперов, даже самые маленькие, не плакал.
Мири стащила через голову рубашку:
— Ты отдала свою жизнь сообществу. Но мы, Суперы, не принадлежим к этому сообществу, не так ли? Во-первых, мы видим сны. Ты знала об этом, Дженнифер? Спящий научил нас светлым сновидениям. — Мири сбросила сандалии.
— Система связи не работает, — в голосе Касси Блументаль слышалась паника.
— Прекратите, — сказал Чарлз Стоффер. — Дети, оденьтесь!
— Нет, — ответила Мири. — Потому что тогда мы будем выглядеть, как члены вашего сообщества, правда, Дженнифер?
Ожил интерком.
— Мы взяли Терри Мвакамбе. Он не сопротивляется.
— И даже твоя собственная община по-настоящему тебе безразлична, — продолжала Мири. — Иначе бы ты согласилась с нашими требованиями. В этом случае только ты предстала бы перед судом по обвинению в государственной измене. Нищие там, внизу, гарантировали бы остальным членам Совета неприкосновенность. Теперь их всех осудят за политическое преступление. Ты не захотела их спасти, потому что это означало бы для тебя отказ от тотального контроля. Но ты в любом случае проиграла. В день, когда убила Тони.
Мири осталась обнаженной. Суперы смотрели на Дженнифер холодными, недетскими глазами, будто думали… думали о чем-то неведомом… Мири нисколько не стеснялась: соски напряглись, темные волосы на лобке были такими же густыми, как у Дженнифер. Она улыбалась, высоко подняв голову.
Рики вышел вперед и набросил на плечи Мири свою рубашку. В первый раз девочка отвела взгляд от Дженнифер. Она мучительно покраснела и прошептала:
— Спасибо, папа.
Касси Блументаль устало сказала:
— Только что в Белый дом отправлено заранее записанное сообщение. Нам прислали копию. В нем рассекречены места размещения и способы нейтрализации каждого пакета с вирусами в Соединенных Штатах.
— Ни одна из внешних систем обороны Убежища не действует, — произнес Чарлз Стоффер.
— Защитное поле вокруг купола для задержанных не работает. Я не могу восстановить его… — вторила Кэролайн Ренлей.
Касси Блументаль сказала:
— Вторая запись отправлена в… в Нью-Мексико…
Миранда рыдала на груди отца, сломленная нервным напряжением шестнадцатилетняя девочка.
Глава 25
Лейша смотрела передачи о беспорядках в стране. Из небытия всплывали старые лозунги. «Ядерную бомбу на Неспящих!» Неужели они держали все эти плакаты и знамена в пыльных подвалах тридцать или сорок лет? Снова та же риторика, то же отношение, те же «бородатые» шуточки в дешевых информационных сетях. «Что получится, если скрестить Неспящего с питбулем? Челюсти, которые никогда не разжимаются». Этот анекдот Лейша слышала еще в Гарварде шестьдесят семь лет назад.
Она негромко произнесла:
— «И обратился я и увидел, что нет ничего нового под солнцем, и что не проворным достается успешный бег, не храбрым победа, не искусным благорасположение…»
Джордан и Стелла с беспокойством смотрели на нее. Негуманно волновать их патетическими цитатами. Особенно после долгого молчания. Следует поговорить с ними, объяснить им, что она чувствует…
Она так устала.
Больше семидесяти лет она видит одно и то же. «Если ты идешь по улице в Испании и сто попрошаек просят у тебя по доллару, а ты им не дашь, и тогда они в ярости бросаются на тебя…» Убежище. Закон, иллюзорный творец универсального сообщества. Калвин Хок. И за всем этим — Соединенные Штаты: богатые, процветающие, близорукие, великолепные и мелочные, не желающие, вечно не желающие уважать ум. Удачу, везение, веру в Бога, патриотизм, красоту, дерзость или отвагу, мужество и хватку — да, но никогда — интеллект. Не существование Неспящих вызвало все эти беспорядки, а сама идея и ее последствия.
Как было в других странах? Лейша не знала. За восемьдесят три года она ни разу не покидала Соединенные Штаты надолго. Да и не стремилась.
— Я всегда любила свою страну. — Лейша тут же поняла, насколько странным должно казаться такое неожиданное проявление чувств.
— Лейша, милая, не хочешь бренди? Или чашечку чаю? — спросила Стелла.
— Когда ты так говоришь, ты мне очень напоминаешь Алису.
— Лейша, — вмешался Дру, — мне кажется, неплохо бы тебе…
— Лейша Кэмден! — раздался голос с голосцены. Стелла ахнула.
Передачи из Белого дома, бунтующего Нью-Йорка, снимки Убежища со спутников — все исчезло. Молодая девушка с крупной, немного раздутой головой и огромными черными глазами застыла посреди научной лаборатории, заставленной незнакомым оборудованием. На ней была тонкая синтетическая рубашка, шорты и простые шлепанцы, непокорные черные волосы стянуты на затылке красной лентой. У Ричарда, о присутствии которого Лейша забыла, вырвался сдавленный стон.
— Говорит Миранда Сирена Шарафи, из Убежища. Я — внучка Дженнифер Шарафи и Ричарда Келлера. Советом Убежища это послание не санкционировано.
Легкое сомнение отразилось на серьезном юном личике девушки. Похоже, что она никогда не улыбалась. Сколько ей лет? Четырнадцать? Шестнадцать? Она говорила с легким акцентом, придающим ее словам особую серьезность. Лейша невольно сделала шаг к голосцене.
— Нас здесь 28 человек, старше десяти лет. Мы — нечто большее, чем Неспящие. Нас называют Суперталантливые, и я — самая старшая. Мы захватили Убежище, послали данные о местонахождении пакетов с биологическим оружием вашему президенту, дезактивировали системы обороны Убежища и остановили войну за независимость.
— Боже правый! — сказал Джордан. — Дети.
— Если вы получите мое сообщение, значит, мы, Суперы, арестованы моей бабушкой и Советом Убежища. Однако мы не сможем здесь оставаться. Я изучила все, что касается вас, Лейша Кэмден, и вашего воспитанника Дру Арлина. Светлые сновидения очень помогают нам, Суперам.
Дру пристально смотрел на Миранду Шарафи. Лейша отвела взгляд.
— Я не знаю, что произойдет дальше, — продолжала Миранда. — Может быть. Убежище позволит нам взять шаттл или ваше правительство заберет нас. Может быть, самые младшие Суперы останутся здесь. Но некоторым из нас срочно понадобится улететь из Убежища, поскольку мы добьемся ареста Совета Убежища по обвинению в заговоре с целью государственного переворота. Нам необходимы место, оборудованное системой безопасности, и квалифицированный юрист. Вы были адвокатом, мисс Кэмден. Не можем ли мы приехать к вам?
У Лейши защипало в глазах.
— Думаю, что с нами будет несколько Норм, в том числе мой отец, Ричард Шарафи. Вряд ли вы сможете напрямую связаться со мной и ответить на эту передачу, хоть и не знаю наверняка ваших возможностей.
— Уж не такие, как у них, — произнесла Стелла так, будто у нее закружилась голова. Дру бросил на нее насмешливый взгляд.
— Благодарю вас. — Миранда переступила с ноги на ногу, отчего показалась еще более юной. — Если… если Дру Арлин будет с вами, когда вы получите это сообщение, и если вы позволите нам приехать к вам, пожалуйста, попросите его остаться. Я бы хотела с ним познакомиться.
Миранда вдруг улыбнулась настолько откровенно, что Лейша была поражена. Она уже не ребенок.
— Мы придем к вам нищими, — сказала Миранда. — Нам нечего предложить, нечем торговать. Мы просто нуждаемся в помощи. — На экране возникло трехмерное графическое изображение из словесных цепочек, в которых каждое слово или фраза соединялось со следующей. Все было раскрашено в различные цвета, чтобы сделать предельно ясными любые оттенки смысла. Шар медленно вращался.
— Что, черт возьми, это такое? — спросила Стелла.
Лейша встала и быстро обошла шар, пристально всматриваясь.
— Я думаю… это философская аргументация.
— А-хх! — выдохнул Дру.
Лейша зацепилась за фразу, выведенную зеленым цветом: разногласия в доме: Линкольн. И внезапно села на пол.
Стелла нашла выход во взрыве хозяйственных хлопот.
— Если их разместить по двое, можно открыть западное крыло и переселить Ричарда с Адой в…
— Я уеду, — тихо сказал Ричард.
— Но Ричард! Твой сын… — Стелла смущенно осеклась.
— То была другая жизнь.
Стелла покраснела. Ричард тихо выскользнул из комнаты, взглянув на Дру, который ответил ему таким же прямым взглядом.
Лейша изучала цепочки Миранды, пока голограмма не исчезла. Когда она подняла взгляд на троих оставшихся в комнате, Стелла ахнула.
— Лейша…
— Все меняется, — Лейша сияла. — Появляются второй и третий шансы, четвертый и пятый.
— Ну конечно, — ответила озадаченная Стелла. — Лейша, пожалуйста, встань!
— Все и правда меняется, — повторила Лейша, как маленькая девочка. — И не просто количественно. Даже для нас. Все-таки, все-таки, все-таки!
Их было тридцать шесть. Они прилетели на правительственном самолете из Вашингтона. Двадцать семь «Суперталантливых»: Мири, Никос, Аллен, Терри, Диана, Кристи, Джонатан, Марк, Луди, Джоанна, Тошио, Питер, Сара, Джеймс, Рауль, Виктория, Анна, Марта, Билл, Одри, Алекс, Мигуэль, Брайан, Ребекка, Кэти, Виктор и Джейн. И четверо «нормальных» Неспящих детей: Джоан, Сэм, Хако и Андрула. И еще пятеро родителей, казавшиеся более скованными, чем их дети. В том числе Рики Шарафи.
Он очень напомнил Лейше Ричарда, каким тот был после суда над Дженнифер: нетвердая походка, неизбывная боль в глазах.
Все члены Совета Убежища находились сейчас в вашингтонской тюрьме.
— Мой отец здесь? — тихо спросил Рики в первый вечер.
— Нет. Он… он уехал, Рики.
Казалось, он ничуть не удивился.
Миранда Шарафи — Мири — сразу взяла в свои руки инициативу. Покончив с организационными хлопотами. Мири с отцом пришли в кабинет Лейши.
— Спасибо, что позволили нам приехать сюда, мисс Кэмден. Мы хотим обсудить условия проживания, а платить мы сможем, как только ваше правительство разморозит наши активы.
— Зовите меня Лейша. Это правительство теперь и ваше. Нам не нужна никакая плата. Мири. Будьте как дома. Мы рады принять вас у себя.
Мири изучающе смотрела на нее. Странные глаза, подумала Лейша, кажется, они видят то, чего не видят остальные. Взгляд девочки смущал. Как глубоко этот мозг — усовершенствованный, особый, лучший — проникает в тайны души Лейши?
Наверное, то же когда-то чувствовала Алиса рядом с сестрой. А Лейша не понимала.
Улыбка преобразила Мири.
— Спасибо, Лейша. Мне кажется, вы считаете нас своим сообществом, и за это мы тоже искренне благодарны. Но мы все же предпочли бы платить вам. Мы — иагаисты, знаете ли.
— Знаю. — Лейша спросила себя, как обстоит дело с чувством юмора у Мири. Все-таки ей всего шестнадцать лет.
— А… а Дру Арлин еще здесь? Или на гастролях?
— Он вас ждал.
Мири вспыхнула. «Вот как! — подумала Лейша. — Вот как…»
Дру взглянул на Мири с откровенным интересом и протянул руку.
— Привет, Миранда.
— Я бы хотела поговорить с вами, — Мири густо покраснела, — о нейрохимическом влиянии светлых сновидений на мозг. Я проводила кое-какие исследования, может быть, вам будет любопытно взглянуть на ваше искусство с научной точки зрения… — Лейша поняла запинающуюся тираду девочки правильно: это был подарок. Она предлагала Дру то, что считала лучшей частью себя — свою работу.
— Спасибо, — в глазах Дру вспыхнул огонек. — Я буду рад.
Лейша еще раньше спрашивала себя, не ревностно ли ей оттого, что Дру переметнулся к Мири. Нет. Желание защитить вспыхнуло в ней стеной огня. Если Дру вздумает использовать этого необычного ребенка, чтобы добраться до Убежища, она его уничтожит. Мири заслуживает лучшего, потому что она сама лучше…
Мири улыбнулась во второй раз. Дру все еще держал ее за руку.
— Вы изменили нашу жизнь, мистер Арлин. Я расскажу вам.
— Пожалуйста. И зовите меня Дру.
Лейша снова взглянула на Миранду: черные волосы, румянец, раздутая голова. Стена огня разрасталась. Миранда забрала у Дру свою руку.
— Мне кажется, — сказал Рики Шарафи, — что Мири надо поесть. Лейша, мы сильно истощим ваши запасы. Позвольте нам расплатиться. Вы даже не представляете, что могут сделать Терри, Никос и Диана с вашим коммуникационным оборудованием.
Рики взглянул на Лейшу и грустно улыбнулся. Лейша поняла, что Рики так же боится возможностей своей дочери, как когда-то Лейша боялась светлых сновидений Дру, и так же втайне ими гордится.
— Жаль, что вы не знали мою сестру Алису, — обратилась Лейша к Рики. — Она умерла в прошлом году.
Казалось, он понял все, что она хотела сказать этой простой фразой.
— Мне тоже жаль.
Мири вернулась к вопросу о плате:
— И когда ваше… наше правительство разморозит наши активы, мы все станем богатыми по здешним меркам. Я, собственно, собиралась спросить, не поможете ли вы тем, кто хочет создать компании, зарегистрировать их в штате Нью-Мексико. Мы ведь несовершеннолетние. Нам понадобятся легальные компании, которыми руководят взрослые, а мы станем там работать по найму.
— Я никогда этим не занималась, — осторожно ответила Лейша. — Но могу предложить сведущего человека. Это Кевин Бейкер.
— Нет. Он работал посредником для Убежища.
— Разве он не был честен?
— Да, но…
— С вами он тоже будет честным. Кевина всегда интересовал бизнес.
Мири сказала:
— Я обсужу с остальными.
— Но даже если мы пригласим Кевина Бейкера, — продолжала Мири, — нам все же понадобится адвокат. Вы будете представлять наши интересы?
— Спасибо, нет. — Лейша пока не могла объяснить Мири свой отказ. — Но могу порекомендовать нескольких хороших юристов. Джастин Саттер, например, дочь моего очень старого друга.
— Спящая? — спросила Мири.
— Она очень хороший адвокат. И именно это имеет значение, не так ли?
— Да, — сказала Мири.
— Может быть, это к лучшему, — сказал Рики Шарафи. — Вашим адвокатам предстоит работать с законами о собственности Соединенных Штатов в конце концов. Возможно, нищая прекрасно в них разбирается.
— Если вы собираетесь жить здесь, Рики, вам придется перестать употреблять это слово, — сказала Лейша. — Во всяком случае, в этом смысле.
— Извините.
Вот как все просто. А человеческие существа воображают, будто понимают что-то в генетических манипуляциях!
Дру вдруг спросил у Мири:
— Убежище когда-нибудь перейдет к вам по наследству?
— Да, — спустя некоторое время задумчиво проговорила Мири. — Возможно, спустя сто лет. Или больше. Но когда-нибудь перейдет.
Дру и Мири обменялись взглядами, и Дру наконец улыбнулся.
— Годится.
Глава 26
Лейша сидела на своем любимом плоском камне в тени тополя. Ручей совершенно высох. В четверти мили, вниз по пересохшему руслу медленно шел кто-то из Суперов, склонившись к земле. Наверное, Джоанна; ее очаровали ископаемые, и она занималась конструированием трехмерной цепочки мыслей, описывавшей связи между копролитами и орбитальными станциями. Мири назвала это поэзией и добавила, что никто из них не «строил поэзию», пока они не начали заниматься светлыми сновидениями.
Неподалеку сумчатая крыса зарывалась в сухую землю. Короткие передние лапки рыли землю со скоростью механического бура, а длинные задние лапы отбрасывали выкопанное в сторону. Внезапно зверек повернул голову и посмотрел на Лейшу: у него были круглые ушки и выпуклые блестящие черные глаза. На макушке виднелась странная шишка. Опухоль в начальной стадии, подумала Лейша. Зверек вернулся к своей работе. На границе света и тени воздух дрожал от лютой жары, несмотря на начало июня.
Лейша знала, что если она обернется, то увидит, как на высоте сорока футов над компаундом молекулы воздуха искажались новым видом энергетического поля, с которым экспериментировал Терри. Он сказал, что это будет крупное открытие в области прикладной физики. Кевин Бейкер вел переговоры с «Самсунгом», «Ай-би-эм» и «Кениг-Роттслером» по поводу регистрации некоторых патентов Терри.
Лейша сбросила ботинки и носки. Это было небезопасно; она находилась за пределами зоны, где электронные средства разгоняли скорпионов. Но так приятно ощущать босыми подошвами шершавую поверхность камня, теплую даже в тени.
Лейша ждала, когда Мири прибежит к ней с обвинениями. Пора бы ей появиться; должно быть, девочка засиделась взаперти в своей лаборатории. Или, может быть, она с Дру, несколько дней назад вернувшимся с гастролей.
Сумчатая крыса исчезла.
— Лейша!
Фигурка в зеленых шортах яростно мчалась от компаунда. Восемь, семь, шесть, пять, четыре, три…
— Лейша! Почему?
Суперы всегда начинают с конца.
— Потому что я так хочу, Мири.
— Хотите? Защищать бабушку от обвинения в государственной измене? Вы, написавшая глубокую, исчерпывающую книгу об Аврааме Линкольне?
Лейша поняла, какое отношение имеет к разговору ее книга. За последние три месяца она понемногу усвоила, как думают Суперы, научилась восстанавливать пропущенные звенья, когда эта девочка, ставшая для нее важнее всех после смерти Алисы, разговаривала с ней.
— Садись, Мири. Я хочу объяснить тебе, почему я решила стать защитником Дженнифер.
— Я постою!
— Садись, — повторила Лейша, и Мири откинула черные волосы со лба и сердито плюхнулась на камень, даже не посмотрев, нет ли на нем скорпионов.
Как много прозаических земных вещей Мири еще предстоит усвоить!
Лейша заранее тщательно отрепетировала свою речь.
— Мири, мы с твоей бабушкой принадлежим к первому поколению Неспящих. Нас объединяло нечто общее с предшественниками. Мы понимали, что невозможно одновременно добиться и равенства — вы зовете это солидарностью, — и личного превосходства. Когда личности предоставлена свобода выбора, то одни станут гениями, а другие — завистливыми нищими.
Поэтому два поколения предпочли неравенство. Мой отец выбрал его для меня. Кенцо Иагаи выбрал его для американской экономики. Калвин Хок, о котором ты ничего не знаешь…
— Знаю, — перебила Мири.
— Конечно. Глупое замечание. Ну вот, Хок встал на сторону рожденных неравными и попытался немного исправить уравнение, покарав превосходство. Из всех Неспящих только Тони Индивино и твоя бабушка старались создать такое сообщество, которое так же ценило бы свою солидарность — «равенство» тех, кто является его членами, — как и разнообразные личные достижения этих членов сообщества. Дженнифер потерпела фиаско. И с каждой неудачей становилась более фанатичной, пытаясь добиться своего, сваливая вину за все промахи на людей, не принадлежащих к сообществу. Сужая рамки определения. Теряя самообладание. Думаю, тебе это лучше известно.
Но хотя Дженнифер все дальше и дальше уходила от своей мечты о сообществе, сама идея — «Мечта Тони» — заслуживает восхищения, несмотря на ее прекраснодушный утопизм. Разве ты не простишь свою бабушку ради этой светлой мечты?
— Нет. — Лицо Мири застыло. Молодые не прощают. Разве Лейша простила собственную мать?
— Поэтому вы защищаете ее? — спросила Мири. — В память о прекрасной мечте?
— Да.
Мири встала. На ногах остались крошечные отпечатки камня. Черные глаза впились в Лейшу.
— Сужая рамки определения сообщества, бабушка убила моего брата Тони. — Она пошла прочь.
Лейша на мгновение онемела от шока, потом вскочила и босиком побежала за девочкой.
— Мири! Подожди!
Мири послушно остановилась и повернулась к ней. Глаза девочки были сухими. Лейша наступила на острый камень и запрыгала от боли. Мири помогла ей дойти до камня, где валялись размякшие от жары ботинки и носки.
— Проверьте, нет ли в них скорпионов, — приказала Мири, — почему вы улыбаетесь?
— Не обращай внимания. Ты всегда удивляешь меня своими знаниями. Мири, ты бы исключила меня из категории лиц, чье поведение может быть оправдано? Или Дру? Или твоего отца?
— Нет!
— Но все мы с течением времени переоцениваем ценности. Вот в чем ключ, дорогая. Вот почему я собираюсь защищать Дженнифер.
— В чем ключ? — резко спросила Мири.
— Перемены. И еще, Мири, Неспящие живут долго. А за это время много воды утечет. Даже Спящие меняются. Дру пришел ко мне нищим. Теперь он обогатил науку, изменив процесс мышления у Суперталантливых. Нельзя никому отказывать в оправдании. Dum spiro, spero, Мири? Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Я подумаю, — проворчала Мири.
Лейша вздохнула. Размышления Мири на эту тему будут настолько сложными, что Лейша, вероятно, даже не узнает собственных аргументов, если увидит их в сооружении из цепочек на голограмме.
Мири вернулась в дом, а Лейша, надев носки и ботинки, продолжала сидеть на плоском камне, глядя в пустыню.
Люди меняются. Нищие становятся артистами. Талантливые адвокаты — отчаявшимися бездельниками. Морские эксперты могут стать бродягами. Возможно, Спящие не могут стать Неспящими — или могут?
«Тони, — сказала Лейша, — испанские нищие разные. И тот, которому ты сегодня дал доллар, завтра может изменить мир. Или стать отцом того человека, который его изменит. Не существует стабильной экологии торговли, как не существует ничего постоянного и тем более застойного. И непродуктивного. Нищие — это только генетические линии, временно протянутые между сообществами».
Сумчатая крыса вынырнула из норы и обнюхала примулу. Опухоль у нее на голове имела слишком правильную форму и казалась чем-то вроде датчика. Зверек был генемодом — здесь, в пустыне, вопреки всем законам и ожиданиям.
Лейша завязала ботинки и встала. Она вдруг почувствовала себя юной, невинной девушкой. Преисполненной энергии и света.
Так много предстоит еще сделать.
Она побежала к компаунду.
Книга II. Спящие псы
Новые технологии будут столь же опасны, как и полная бесконтрольность в их применении. Но в отдаленном будущем социальные ограничения все равно отступят перед новыми технологиями.
Идея Папочки вырастить и продать генетически улучшенных псов, которые не нуждаются в сне, привела к целому ряду трагических событий. Достаточно ли изучены последствия генной инженерии, чтобы пользоваться ею необдуманно?
* * *
— Это, знаешь ли, может иметь потрясающие последствия для нас, — говорит Папочка, когда фургон заворачивает в наши ворота, — невероятно важные.
Я одергиваю свитер, чтобы он потуже облегал меня. Холодный весенний воздух нахально забирается мне в рукав, где была здоровущая дырка. Фургон, покрытый грязью сверху донизу в результате прогулки в горы, плюхается в колдобину на подъездной дороге, а затем с трудом вылезает из нее. У водилы за ветровым стеклом морда такая, будто он клянет все на свете предпоследними словами, хоть мне их и не слышно. Зато прекрасно слышно, как вопит в доме Драгоценная. У нас вышла вся овсянка, да и молоко почти кончилось. Так что ив самом деле нам не помешало бы нечто, имеющее потрясающие последствия.
— Подавай вперед! Еще вперед!.. Стой! — орет Папочка. Но водила на него ноль внимания. Остановился где хотел, и задняя дверь фургона тут же открылась. Я обошла машину, сунулась к двери и заглянула внутрь.
Внутри смотреть было не на что, кроме здоровенной железной клетки, которыми пользуются для перевозки собак.
А в клетке на боку лежит сука. Не больно-то породистая, впрочем, по виду, может, даже и лабрадор, только неясно, где она обзавелась таким облезлым хвостом — разве что у немецкой овчарки. Глаза карие — совсем как у Драгоценной. И еще очень даже беременная.
— Не трогай ее, Кэрол Энн! Немедленно отойди от машины! Кто ее знает, какой у нее нрав! — кричит Донна и отталкивает меня в сторону. Потом лезет в фургон, даром что только что меня от него отпихивала, сует руку в клетку и начинает гладить суку, ласково причитая: — Ах ты, моя лапочка… ах ты, старушка моя… тебе у нас понравится, собаченька моя…
Донна ведь верит всему, что ей всучивает Папочка.
А я иду к кабине водилы фургона, туда, где большими оранжевыми буквами написано «Стенли Экспресс», и прибываю туда как раз вовремя, чтобы увидеть» как из нее вылезает научник из «Арроугена». Это я так решила, что он научник, — разве в водилы такого возьмут? Этакого коротышку мне еще видеть не доводилось — футов пять, да еще тощий-претощий. Одет в деловой костюм с манишкой и булавкой для галстука. Видок его мне не по душе, тем более что он на Папочку пялится, будто тот какой деревенский олух. И все же мне любопытно. Надо полагать, ученые-генетики могли бы своих ребятишек и подлиньше делать. А может, он в своей семье первый научник, так что его родители — самые обыкновенные люди вроде нас? Этим можно объяснить, почему он так хамит Папочке.
— …понять, что тебе никак не удастся связаться с нами и получить техническую помощь. Так что задавай вопросы, если они у тебя есть, сейчас.
— Нет у меня вопросов, — отвечает Папочка, и так оно и есть. У него вообще никогда вопросов не бывает, он вечно приступает к делу и плывет, будто облачко в вышине в солнечный мартовский денек, пока на него не обрушится нежданный шторм. И Донна у нас тоже такая.
— Ты уверен, что нет вопросов? — спрашивает научник, и его голосишко чуть ли не вибрирует от негодования.
— Нет, сэр, — отвечает Папочка.
— У меня они зато есть, — вмешиваюсь я.
Научник из «Арроугена» смотрит на меня так, будто думал, что я вообще не умею еще разговаривать, хоть ростом я и повыше его. Мне семнадцать, только выгляжу я куда моложе.
Тут Папочка говорит:
— Кэрол Энн, кажись, Драгоценная плачет. Не могла бы ты…
— Сейчас очередь Донны, — говорю я, хотя это и чистый смех, так как Донна никогда не нянчит Драгоценную, даром что на два года старше меня и работать должна больше. Дело тут не в том, что она Драгоценную не любит. Просто она детского плача слышать не может. Донна вообще не слышит того, чего слышать не хочет. В этом отношении она — копия Папочки.
И я говорю:
— А что, если помет суки, который у нее будет, окажется вовсе не той генетической обработки, которую вы нам наобещали? Раз уж мы не сможем вас отыскать, чтобы, значит, получить техническую помощь, так и для того, чтобы денежки назад выручить, не найдем тем более. Так?
А он смеется, черт бы его побрал.
— Это верно, юная леди. Но ваш родитель и я все это уже обговорили. И я вас заверяю, что щенята будут иметь то самое генетическое изменение, которое вы заказали.
— Большие? Сильные? И все кобели?
— Точно.
— И не будут спать? Никогда?
— Не больше, чем Лейша Кемден, Дженнифер Шарифи или Тони Индивидо.
Это он называет мне имена трех самых знаменитых Бодрствующих: двух богатейших девиц и одного политического краснобая. Репортеры из Новостей гоняются за ними, прямо проходу не дают. Все они всего на несколько лет старше Донны, но по виду — совсем взрослые. Обе женщины очень красивы и битком набиты деньгами. А парень — Тони Индивидо — называет себя активистом и треплется насчет «дискриминации, порожденной завистью и страхом», а также о «необходимости содействия эволюции человеческой расы». Мне он кажется противным, а там кто его знает, может, он и прав. Мне-то какое дело. По правде говоря, я о Бодрствующих не больно-то голову ломала до тех пор, пока Папочка не выдумал эту идею, которая может иметь для нас величайшие последствия.
И я говорю научнику из «Арроугена»:
— Эта сука, которой вы имплантировали яйцеклетки, она ведь беспородная? А как насчет зародышей?
— Тоже нет.
— А почему? Ведь породистые щенки стоят куда дороже?
— Зато куда легче проследить, откуда они. А твой папаша добивается наивысшей степени секретности. — Научник оскалился. Ему явно не по душе, когда его допрашивают.
— Но если животные, которые не спят, могут приносить такую прибыль, то почему никто не додумался их выводить и продавать?
Он, вероятно, мне бы и вообще не ответил — я для него всего лишь деревенская дуреха, кабы в эту минуту из-за фургона не вышла Донна, ведя суку на одном из наших старых поводков. Донна очень похожа на Мамочку, только, пожалуй, еще прелестней. А я помню каждую черточку Мамочкиного лица. Еще бы не помнить, когда после ее смерти прошло так мало времени. Драгоценной-то еще и двух годиков нет. Донна встряхивает своей рыжей гривой, улыбается и идет к нам. И эта зараза — карманный научник — тут же начинает сиять.
— Нет, юная леди, это, конечно, верно, что не знающие сна животные еще не произвели на рынке фурора. Да и с какой стати? Зачем вам корова или курица, которая не спит, а только ест больше благодаря повышенному обмену веществ, но без сопутствующего увеличения выхода мяса или молока? Конечно, есть исследователи, которые делали попытки в этом направлении, рассчитывая выяснить, даст ли полная ликвидация вызывающих сон медиаторов[39] те же побочные явления, что и у людей. Такими последствиями являются…
Он продолжает свой треп, обращаясь теперь уже исключительно к Донне, которая улыбается ему так, будто он самый завлекательный мужик в мире. А сама ни словечка не понимает. Папочка, естественно, тоже не слушает, а покачивается с носка на каблук, как делает всегда, когда его захватывает новая деловая идея. Он-то уверен, что это последнее предприятие сделает нас богачами. Он уже изобрел рекламный слоган — тайный, разумеется, так как подобные дела, пока их не одобрит Федеральное Агентство, считаются незаконными. «Бенсоновские генетически улучшенные псы. Не спят никогда, так что дрыхните на здоровье». В доме вопит Драгоценная, а два пса в загородке, оставшиеся от последнего вполне легального предприятия (БЕНСОНОВСКИЕ ГЕНЕТИЧЕСКИ УЛУЧШЕННЫЕ ПУШИСТЫЕ ПЕСИКИ ЧЕРТОВСКИ ХОРОШИ), лают как безумные. Это они новую суку почуяли.
И я отправляюсь к Драгоценной. Наш дом рушится: отваливается пластами старая краска, половицы покороблены, вода льет сквозь дырявую крышу, которую Папочка никак не удосужится починить. Но все же внутри тепло. Игрек-энергетические конусы стоят куда дешевле продуктов питания. Драгоценная стоит в своей колыбельке и вопит. Но в ту минуту, когда она замечает меня, вой прекращается, а она весело смеется, хотя я и знаю, что ребенок голоден. Я хватаю Драгоценную на руки, прижимаю к себе, она визжит от восторга и тоже жмется ко мне. Она такая же веселая, как Папочка и Донна, и такая же красивая. В семействе только я одна дурнушка. Я чувствую, как пахнут детством волосы у нее на затылке, и думаю, а осталась ли у нас какая-нибудь еда, чтобы хоть чем-то утолить ее голод. Было ведь что-то, чего Папочка не дал собакам, так как он их очень жалеет. Генетически улучшенные голубые большеглазые колли, которых ни один разумный человек в свою комнату ни за какие деньги не впустит. Они и на собак-то не похожи.
В глубинах буфета я нахожу чуточку риса, который тушу с сушеными яблоками. И когда я кормлю Драгоценную, то в окошко вижу, как фургон «Стенли Экспресс» выезжает из ворот и исчезает в горах.
Донна назвала суку Лейша по имени Бодрствующей с броскими золотыми волосами и зелеными глазами. Смысла в этом маловато, но вскоре мы все привыкли звать суку Лейшей. Она начала щениться ночью прямо у меня в постели. Я тут же разбудила Папочку и Донну. Папочка перенес Лейшу на кухню, а Донна притащила собственное одеяло, чтобы подложить под тяжело дышащую суку.
— Вот и второй… Наконец-то!.. Смотрите, вон головка… еще один кобелек…
Папочка пыхтит тяжелее Лейши. Он счастлив, таким я его еще никогда не видела. Видно, я тут одна, которая вспоминает о Мамочке, умершей как раз от родов. Появилось еще два щенка, тоже кобельки.
Во всяком случае, пока научник из «Арроугена» нас не обманул. Все щенки крупные, может, частично доберманы, а может, и доги. Пока такие маленькие, по ним не скажешь.
Еще один щенок выдавливается наружу. Выходит послед. Лейша слишком измучена, чтобы его съесть. Два щенка коричневых с черным, два черных, а один вроде бы серый — цвета испорченного йогурта. Глаза у всех закрыты.
— Какие милашки, — взвизгивает Донна.
— Вылитые утоплые крысы, — говорю я. Она смотрит на меня с укором. Лейша повизгивает и ерзает по безнадежно испорченному одеялу.
— А Драгоценная-то как обрадуется, когда их увидит, — говорит Донна.
— Слушай, принцесса, — вмешивается Папочка. — Мы не можем позволить Драгоценной привязаться к этим щенкам. Они ведь у нас не останутся. — Он глядит на нас, склонив голову набок, будто принимает сверхважное решение. А глаза просто сияют.
— В них наше будущее.
У нас нет компьютера. Был когда-то, но после смерти Мамочки Папочка его продал. Он тогда сделал кучу вещей, в которых было маловато смысла. Его горе было глубоким, но длилось недолго. Вскоре в нем опять вспыхнул интерес к жизни. Но я все равно не хочу, чтоб он был другим. Во всяком случае, как правило, не хочу.
В библиотеке Колсвилла есть терминал общего пользования. Раз в месяц приятель нашего Папочки Дэнни Паттерсон отвозит одну из нас с гор в город за покупками. В кабине фургончика Дэнни помещаются только два человека. В этом месяце очередь моя.
«СОБСТВЕННОСТЬ ШТАТА ПЕНСИЛЬВАНИЯ, — высвечивается на экране, когда я вхожу в Сеть, — ВАШ ЗАПРОС, ПОЖАЛУЙСТА». Такое бедное графство не может позволить себе иметь терминал, работающий с голоса и голосом.
Я умею пользоваться Сетью. В пятнадцать я окончила компьютерный класс средней школы по компьютерному обеспечению, так что у меня есть права, и это важно, так как должен же кто-то ухаживать за Драгоценной. Донна к этому плохо приспособлена. Я печатаю запрос в единственном формате, который доступен общественному терминалу:
* Персональный поиск.
* Нужны: основные сведения. Последние разработки.
* Уровень: первый курс колледжа.
* Тема: отсутствие сна у собак.
Ответы я считываю прямо с экрана — распечатки стоят слишком дорого. Не так-то уж много я извлекаю из сообщения. Говорится, что исследования по отсутствию сна у собак занимают второе место после работ по постоянному бодрствованию у людей, так как обезьяны используются и как лабораторные животные, и как основные объекты бета-тестов. То, что известно об отсутствии сна у собак, указывает, что механизм сходен с механизмом, наблюдаемым у людей. Отмечаются те же побочные эффекты, что и при отсутствии сна у людей. Не знающие сна собаки психически более спокойны, едят, больше, никогда не спят и имеют повышенную сопротивляемость к заболеваниям. Собаки, использованные в исследовательской работе, принадлежали к разным породам, главным образом мелким, так как те более удобны для содержания и выгула. Все подверглись уничтожению. Федеральное Агентство (ФДА) не выдавало разрешений на содержание собак с генетически вызванной бессонницей, а потому их изъятие из лабораторий для личных нужд является противозаконным деянием. Никаких заявлений о легализации торговли собаками с генетически вызванной бессонницей не поступало, так как наличие рыночного спроса на них не установлено.
Все это я и без них знала. Тогда я печатаю новый запрос:
* Персональный поиск.
* Нужно: основные сведения. Новейшие данные.
* Объем: 2000 слов.
* Тема: рыночный спрос на сторожевых собак в Пенсильвании.
На этот раз поиск длится дольше. Ответ: информации по данному вопросу не имеется. Роскошно. Толку чуть.
Продовольственные кредитные талоны я получаю в правительственном офисе. В лавке трачу много времени, выбирая нужное. Если я правильно распоряжусь талонами, то у меня останутся еще талоны, на них я хочу купить Драгоценной комбинезон из синтетической ткани, которая отталкивает грязь и не рвется. И еще я выбираю еду, чтобы она хорошо хранилась и не слишком быстро расходовалась: рис, овсянку, сою, синтетическое мясо. Беда в том, что собаки все это тоже любят.
Те же побочные явления, что и у Бодрствующих: собаки психически более спокойны, едят больше, никогда не спят и обладают более высокой сопротивляемостью к болезням. Едят больше — вот в чем проблема! Я обдумываю, куда бы спрятать продукты так, чтобы их хватило нам до конца месяца. Меня не интересует, что там думают Папочка и Донна, но для меня на первом месте стоит Драгоценная. Во всяком случае, перед Лейшей и ее щенками. Все-таки собаки — они не люди!
А вообще-то они милашки, надо признаться. Звать их — во всяком случае, до продажи — Тони, Кевин, Ричард, Джек и Билл. Так их прозвала Донна в честь Бодрствующих, которых часто показывают по телику. Тони Индивидо — краснобай, считающий, что Бодрствующие должны жить в своем собственном охраняемом городе отдельно от «нормальных». Кевин Бейкер — первый генетически не знающий сна. Ричард Келлер — дружок Лейши Кемден. Джек Беллигхэм — богатый инвестор, а Уильям Тейн — хитроумнейший гарвардский адвокат. Воображаю их чувства, узнай они, что какие-то дворняги названы их именами.
К тому времени, когда август перешел в жаркий сентябрь, щенки стали огромными. День и ночь они жевали все, что было в доме. Папочка наконец-то стал выгонять их днем из комнат в открытый загон. Донна принялась за их обучение. Она у нас здорово разбирается в животных. Однако щенки ничему учиться не желали.
— Не понимаю, — говорит она мне. — Они же умные. Погляди, как они здорово отыскивают еду, когда я ее прячу. И их вовсе не так легко отвлечь от поиска, во всяком случае, труднее, чем большинство обычных щенят, которых я тренировала.
— Ну так в чем дело? — спрашиваю я, хотя, если по правде, так меня это не очень интересует. Я уже почти потеряла веру в то, что «Бенсоновские геномодифицированные сторожевые псы» и в самом деле радикально изменят наше положение. Конец месяца не близок, а у нас осталась лишь чуточка риса и консервированных бобов, а у Драгоценной растут зубки. И она все время капризничает. Ей нужны лекарства, чтобы класть на десны, ей необходима настоящая кроватка, так как из колыбели она выросла, ей нужна новая одежда. Я сижу во дворе в тени сахарного клена и чувствую, что вот-вот взорвусь. Воздух жарок и тяжел. Ощущается приближение грозы, но она не сулит ни снижения температуры, ни повышения влажности. Звенят москиты. Я держу Драгоценную на коленях, а она изо всех сил пытается вырваться, чтобы добраться до зарослей сумаха, который вызывает у нее аллергию. Я чувствую, что мне глубоко плевать, если Тони, Кевин, Ричард, Джек и Билл так никогда и не научатся что-то там охранять.
А Донна все говорит:
— Просто не понимаю, что такое с этими щенками! Они достаточно умны, чтобы учиться.
— Это ты так говоришь. — А Драгоценная трется головкой о мое плечо, слюнявит его и хнычет.
Они просто не слушаются. Они ведут себя не так, как вели собаки, которых я тренировала. Они… больше похожи на кошек…
— Донна, ты несешь чушь!
— Знаю. Но может, тот маленький научник заложил в них кошачьи гены?
— Это невозможно. Нельзя смешать… Драгоценная, перестань… — Она вцепилась в мои волосы и очень больно. Поднимаю руку и пытаюсь вытащить из ее крошечного кулачка прядь волос. Драгоценная издает вопль и кусает меня в плечо.
Я освобождаюсь и начинаю свирепо ее трясти. Теперь она вопит уже по-настоящему, закатывает глаза и багровеет. Только минут через пять мне удается ее успокоить. И тогда я поворачиваюсь к Донне.
— Плевать мне, что щенки ведут себя как кошки или даже слоны! Меня заботит лишь то, что они денег в дом не несут! Нам столько всего необходимо для одной-единственной цели — выжить, что просто для удовольствия мы их держать не можем. Крыша в ванной протекает еще сильнее! Дом полон собачьего дерьма, а Папочка не желает выпускать их ночью во двор, боясь, что кто-нибудь обнаружит, что щенки не спят. А кто такой этот кто-то, мать его… Кроме Дэнни и его новой девки, мы уже месяц, как лица человеческого не видали! Донна глядит на меня выпученными глазами.
— Что на тебя нашло, Кэрол Энн? Ты всегда такая спокойная и услужливая…
— А я по горло сыта и спокойствием, и услужливостью! Я по горло сыта собаками, которые гадят, лают и грызут наши вещи по двадцать четыре часа в сутки!
— …с тех пор как тебе стукнуло восемнадцать, ты превратилась в какую-то трижды трахнутую суку!
Восемнадцать. День рождения был еще на прошлой неделе. Я забыла о нем и была уверена до последней минуты, что другие — тоже. А они вспомнили, да еще только затем, чтобы сообщить, что этот день превратил меня в суку!
Я отшвыриваю Драгоценную к Донне, да с такой силой, что та опять ревет. Донна смотрит на меня расширенными глазами, невинными, точно цветочки. Я ненавижу ее. Я ненавижу все: собак, нищету, собственный день рождения, а заодно и все прочее тоже. Все идет наперекосяк, и мне хочется одного — чтоб глаза мои на это все не глядели. Я плетусь по двору, я настолько вымотана, что даже не вижу, как во двор садится аэрокар. Я даже не подозреваю, что он уже сел, пока Донна молитвенным шепотом не говорит:
— …ах ты, трижды трахнутый японский бог!..
Я в натуре никогда аэрокаров не видела — только по телику. Этот маленький — на двух человек. Игрек-энергетические конусы нарисованы на нем тоже серой краской, но другого оттенка. В нашем дворе он смотрится как пуля на разорванном и гниющем трупе. Из кара выходит мужик, и у Донны захватывает дух:
— Тони Индивидо!
Так оно и есть. Даже я узнаю его лицо благодаря телику. Он среднего роста, чуть полноват, не слишком красив. Его семья не имела средств, чтобы купить ему какие-либо другие достоинства, кроме бодрствования. Во всяком случае, так по телику говорили. Он вышагивает по двору к нам, а мы с Донной стоим вроде как столбы. Она толкает Драгоценную ко мне и начинает разглаживать юбку. Драгоценная во все глаза таращится на кар, вдруг свалившийся с неба, и тут же перестает капризничать. Значит, вот что нам нужно: посадка аэрокаров каждые пять минут, чтобы отвлекать ее от зубной боли!
— Хелло… Не могу ли я поговорить с мистером Дэвидом Бенсоном?
Донна лучится улыбкой, и я вижу ответную реакцию в его глазах, хоть реагировать он явно не хочет. Бодрствующий мужчина — он все равно мужик.
— Дэвид Бенсон в данный момент отсутствует. Я его дочь, Донна. Чем могу быть полезна, мистер Индивидо?
— Вы тут из-за собак? — вмешиваюсь я.
— Кэрол Энн! — вскрикивает Донна. — Где твои манеры! Тони Индивидо колеблется, но только одно мгновение.
— Верно. Я хочу поговорить с вашим отцом о собаках.
— Вы хотите купить собаку? — гну я свое.
Он глядит на меня, но теперь уже внимательнее. Глаза у него серые, с мелким коричневым крапом. И я продолжаю, чтобы не допустить никаких осечек:
— Вы хотите купить собаку. Мой отец не будет ни с кем разговаривать о собаках, кроме как по этой причине.
Теперь улыбается Тони, ему, видно, такой разговор по душе.
— О’кей. Верно. Я хочу купить. Одну. Тут Донна вопит:
— Но они же еще не обучены!
А он на нее и не смотрит. Тони Индивидо нужен обученный сторожевой пес, как третья нога. Бодрствующие имеют уйму всяких там игрек-полей, телохранителей, секретного оружия, чтобы защищать себя; Да и кто захочет причинить вред Тони Индивидо? Ему нужна эта собака, чтобы его умные друзья разобрали ее на части в какой-нибудь лаборатории и увидели, чем она отличается от других собак. Меня интересует одно: сколько он готов за нее заплатить. Я, может, из него косую вытяну. Сам он из «нищих» Бодрствующих (ага, есть и такие), но его подружка, кажись, сама Дженнифер Шарифи. Дочь арабского нефтяного принца и американская голографическая звезда. Богатейшая женщина во всем мире.
А может, пару косых? Кровать для Драгоценной, компьютер, новая одежда…
А Донна опять свое:
— Может, вы собачку сейчас купите, а заберете ее позже, когда я тренировку закончу? — Ей эта идея больше по душе.
— А как идут тренировки? — спрашивает Индивидо.
— Отлично, — вмешиваюсь я. Не хочу я давать ему повод снизить цену. Смотрю на Донну в упор, и она наконец кивает.
— Вот как? — говорит Индивидо.
— А почему им и не идти хорошо? — спрашивает Донна.
Голос Индивидо становится серьезным:
— Никакие особые причины мне не известны. Но именно об этом я и хотел поговорить с вашим отцом.
— Можете поговорить со мной, Папочка уехал охотиться в горы дня на два-три. — Я вру. — Но я передам ему любую информацию, которую вы захотите оставить.
Он не колебался ни минуты. Видно, Бодрствующие уже привыкли к юным девицам, готовым принять на себя ответственность куда большую, чем это делают окружающие их взрослые. Ведь самому старому Бодрствующему всего двадцать семь.
— То, что я хотел сказать вашему отцу, не является твердо установленным фактом. Скорее это общий, очень важный принцип. Вот он: высшие биологические системы невероятно сложны. Они перешли ту критическую черту, за которой поведение особи сложно, но предсказуемо. Они перешли в область, где поведение становится хаотичным и более чувствительным даже к ничтожным изменениям окружающей среды или других условий. Вы понимаете, что это означает?
— Ни слова, — говорит Донна и улыбается.
— Вроде бы, — говорю я, так как нечто в этом духе я слышала в курсе компьютерного обеспечения.
И тогда Индивидо сообщает нам то же, что говорил, но в упрощенном варианте:
— Это значит, что генетические изменения, которые работали в человеке одним образом, могут сработать в собаке совершенно иначе. Или они могут так же сработать в большинстве собак, а в ваших сработать иначе. Или в одних ваших собаках из одного и того же помета они сработают так, а в других — иначе. У них могут быть отклонения в генетическом плане, а может, оказались чуть другие условия in vitro или другие условия среды.
— Но наши собаки не знают сна так же, как и вы — Бодрствующие, мистер Индивидо. Пойдемте посмотрим, — говорит Донна.
Но он смотрит на меня, и я говорю:
— Это означает, что нам надо быть очень осторожными.
— Да, — отвечает он. — Беда в том, что проблема собачьей бессонницы плохо исследована, и вам нечем руководствоваться.
Никаких просьб легализовать торговлю не знающими сна животными в ФДА не поступало, так как наличие рыночного спроса на них не установлено. Хотелось бы знать в таком случае, откуда Тони Индивидо узнал о нашем предприятии? Папочка никаких объявлений не давал. Да и не мог дать, поскольку денег на них у него нет, компьютера — тоже. Я ощущаю, что по спине у меня бегут холодные мурашки, а тут еще Драгоценная рвется из рук. Я ставлю её на землю, и она, спотыкаясь, ковыляет к аэрокару.
— Вам нужно выбрать себе собачку, мистер Индивидо. Вот увидите, какие они очаровашки, и… — нудит Донна.
— А как вы о нас узнали? — требую я. — Кто вам сказал? Он молчит.
— Вы намерены сообщить о Папочке властям? — Самое удивительное, что такая возможность мне только сейчас приходит в голову. Бодрствующие очень законопослушны. Может, потому что с них самих глаз не спускают.
— Нет, я не собираюсь выдавать его властям. Я прилетел только для того, чтобы посоветовать вам соблюдать осторожность.
— Но почему? Вам же дела нет, если наше предприятие пойдет прахом? — Я чуть было не сказала «как и все прочие», но удержалась. Не хочу я, чтобы он нас жалел!
— Ваш бизнес меня не волнует, — холодно отвечает Индивидо. — Но Бодрствующие хотят знать о генетических исследованиях все. И думаю, вам понятно почему. Даже о тех, которые ведутся подпольно. А как мы этого добиваемся, вас не касается. Я здесь для того, о чем вам сказал. Ну, и немного из любопытства.
Тут игриво вмешивается Донна:
— Значит, вам будет любопытно взглянуть на собачек и выбрать какую-нибудь.
Она берет его под руку и уводит в дом. Драгоценная пытается влезть по гладкой округлой стенке аэрокара, чего, разумеется, сделать не может. Еще минута, и она плюхается на свой задик прямо в грязь. Я бегу к ней, оставляя Тони Индивидо Донне и ее щенкам. Какая мне разница, какого щенка он выберет и приедет ли он за ним снова, чтобы забрать домой. Важно одно: заплатит ли он нам до отлета?
Что он и делает. Две с половиной косых, причем прямо оплаченными кредитными карточками, а не чеком. Я сжимаю карточки в руке, Донна пляшет и поет в кухне, а Драгоценная взобралась на свой высокий стульчик и громко гукает. Сумасшедший дом какой-то. Но сейчас это меня не колышет. Деньги действительно для нас имеют колоссальное значение.
А еще через две недели все кончается.
— Пойди-ка глянь на это, — кричит Папочка из кухни. Он сидит за кухонным столом перед нашим новеньким терминалом, отыскивая то, что он величает «объявлениями о будущем» в Теневой сети. Это Папочку его приятель Дэнни научил, тот самый, что с фургоном. Показал ему, что и как надо делать. Папочка мне не сказал, откуда Дэнни это все знает иди что именно он продает и покупает по подпольным объявлениям. Мне известно, что с Теневой сетью возиться нелегко. Войти в нее нетрудно, но после входа она зависает, ежели ты не знаешь кодовых слов и процедур, которые все время меняются. «Теневая экономика» зовут ее в видеоновостях, а иногда еще «Призрачный рынок». Считается, что по Тенесети можно получить все, ежели знать как.
— Кэрол Энн! — кричит Папочка еще громче. — Подойди сюда!
— Я занята! — ору я со двора, где присматриваю за Драгоценной, которая с помощью столовой вилки копает ямку в земле. Она сидит в косых лучах осеннего солнца, потная и счастливая, как сам этот солнечный денек. Слышно, как совсем рядом, в лесочке, Донна отдает приказы собакам. Обучение идет плохо. Ей приходится тратить на них уйму времени.
— Я сказал иди сюда, Кэрол Энн, и требую, чтоб ты пришла! — кричит Папочка. Я встаю и иду в дом.
Как странно, когда в доме есть денежки, хоть и маленькие. Всю зиму и весну, когда я экономила чуть ли не каждую рисинку и фасолину, а Папочка просиживал штаны, пытаясь добыть денег на покупку зародышей для имплантации их в Лейшу, а у Донны было одно-единственное платье, так вот, всю эту долгую зиму мы все были в отличнейшем настроении. Веселы и исполнены надежд. Мы были добры и ласковы друг с другом. С тех же пор, как мы получили кредитные карточки Тони Индивидо, мы сделались нервными и напряженными. Может, я и была такая всегда, но Папочка и Донна — никогда. Ни тот, ни другая.
Теперь наши аппетиты выросли. Папочке приходится соображать, где разместить рекламу. Тенесеть рекомендует, как сделать это выгоднее и как получше обойти закон. Мы не можем допустить ошибок. Ведь Новости полны сообщений о том, как федеральные власти громят подпольные генетические лаборатории. Щенки не слушаются Донну, если она не дает им мяса (именно это она имела в виду, говоря о кошках). Они делают то, чего ты от них добиваешься, только если ты стоишь перед ними с плеткой или с куском мяса. Все мы на пределе.
Дело в том, что нам есть что терять.
— Скажи мне, что это значит! — рычит Папочка. Я наклоняюсь к экрану. Это рекомендация ФДА Конгрессу насчет производства геномодных животных. Фразы длинные и запутанные, напичканные множеством ученых слов. Ничего я в них не понимаю.
— Что-то о том, что новый закон должен разрешать или запрещать в генной инженерии, — объясняю я. — В резюме говорится: «Никакие геномоды, изменяющие внешность или главные функции организма, делающие это животное резко отличающимся от других животных этого рода, вида или даже породы…»
— Читать я и сам мастак, — сердито обрывает меня Папочка. — Извини, Кэрол Энн, мне просто нужен смысл этих слов. Вот ты мне и объясни. Предложение за предложением.
— Папочка, я не могу…
— Еще как можешь! Ты самая умная из нас и не думай, что я не знаю, что это тебе хорошо известно.
— Но…
— Пожалуйста, девочка. Помоги мне разобраться.
Что я и начинаю делать. Каждое предложение отдельно, ища значение слов, пытаясь извлечь смысл из их сочетаний. Это требует времени. Много времени, вплоть до того мгновения, когда раздается неописуемый вопль Драгоценной.
Полсекунды, и вот мы уже за дверью. Но Драгоценной нет. И тут же смолкают и ее крики.
Донна выбегает из леса, крича: «Ричард! Ричард!» — и мне требуется чуть ли не минута, чтобы сообразить — это она кличет пса. У нее совершенно безумные глаза. Мы стоим, будто застряли в вязкой воздушной стене, и только наши лица поворачиваются из стороны в сторону. Я не вижу Драгоценной. Не могу найти ее. И вдруг Донна, слух у которой не хуже, чем у собак, кидается в лес, что слева от дома.
Я услышала треск челюстей еще до того, как увидела самого Ричарда. Его челюсти трудятся над куском мяса, который Донна, должно быть, дала ему — награда за послушание. Он лежит на брюхе, мирно пожирая мясо, и движения его головы и тела по опавшей листве производят тихие шуршащие звуки. Я слышу эти шорохи, потому что лес внезапно превращается в самое тихое место на земле. С такой тишиной я уже никогда больше не встречусь.
Драгоценная лежит футах в восьми от Роджера у подножия небольшого холма, где течет крошечный ручеек. У нее сломана шея. Ее ладошки вымазаны кровью от куска мяса, который она пыталась отнять у Роджера. Может, она хотела откусить от него кусочек. А может, думала, что это такая игра — кто кого перетянет. Но Ричард не играл. Он отшвырнул Драгоценную прочь — следы его зубов отчетливо видны на ее маленькой ручонке. И Драгоценная покатилась по склону, приземлившись у подножия. Она ударилась головой, или свернула шейку, или еще как-то. Позже коронер сказал, что это был глупый несчастный случай. Если не считать руки, то на ней нет ни царапины, даже водой ручейка ее не забрызгало. Она лежит спокойно, в своем новеньком грязеупорном розовом комбинезончике, будто просто заснула.
А Папочка рвет тишину воплем — кажется, сам ад вырвался наружу. Я бегу к Драгоценной и поднимаю ее на руки.
Я даже почти не слышу, как в десятке футов от меня гремит ружейный выстрел. А других выстрелов — четырех в лесу, а потом еще одного, бессмысленного, в Лейшу — я вообще не слышу. Ни эха, ни визга. Ничего.
Не знаю я, что одних людей удерживает от распада, а других заставляет разваливаться на части. Должно быть, об этом говорил Тони Индивидо: поведение хаотично, оно определяется незначительными отклонениями в условиях среды. Не знаю. Ничего я не знаю.
А Папочка не удержался. Он начал пить сразу после похорон и уже не смог остановиться. Он не стал ни злым, ни слезливым. Он просто сидел за кухонным столом ночь за ночью, опустошая одну бутылку за другой. А днем ждал прихода ночи. Потом он перестал его ждать.
Донна оставалась с нами недолго. Разбираться, что к чему, она не стала. Несколько месяцев рыдала почти без передышки. А еще ей хотелось все время говорить о Драгоценной, а я этих разговоров слышать не могла. В конце концов она нашла того, кто мог, — государственного служащего в Колсвилле, который даже отыскал ей место официантки в хорошем ресторане. Посетителям Донна нравилась. И постепенно она перестала плакать. У нее появилось несколько знакомых, а там и дружок возник. Я ее редко видела. А когда мы. встречались, нам трудно было смотреть друг дружке в глаза.
А я? Не знаю, выдержала ли я. Слишком уж я сдвинута, чтобы судить об этом.
— Ты ведь дочка Дейва, — говорит мне Дэнни, будто он не возил меня в своем фургоне в Колсвилл несколько лет подряд. Он принадлежит к числу людей, которые больше всего на свете боятся женских истерик. — Что я могу для тебя сделать, а?
— Я — Кэрол. Ты можешь позволить мне остаться и вести твое хозяйство.
Он глядит на меня так, будто у меня крыша поехала.
— Ну… э… Кэрол, я в толк не возьму… Я думал, ты ведешь хозяйство отца, он ведь наверняка нуждается в тебе, раз уж…
— Никто ему не нужен, — говорю я, — а ты в этом нуждаешься.
Я огляделась вокруг. Жена Дэнни ушла от него окончательно уже с месяц назад. Ей надоели его бесконечные девки, а последняя из них совершенно переполнила чашу ее терпения. С тех пор как она ушла, Дэнни не вымыл ни одной тарелки, ни одной тряпки и даже не протер столешницу. Его подружки, с которыми он встречался в баре «Придорожное гнездышко», никак не относились к типу домохозяек. Две кошки начисто отказались пользоваться своим песочным ящиком. Из-за запаха Дэнни держал все окна открытыми, но этого было мало. Больше того, вонь расходилась по всей округе, а косой дождь бил в окна и заливал загаженный кошками диван Дэнни. У всех людей есть порог выносливости к вони. У Дэнни он был необычайно высок, но все же я была готова спорить, что все-таки он существует.
— Я хорошая хозяйка, — говорю я. — И умею готовить. Папочка говорит, что сочтет за услугу, если ты позволишь мне здесь жить. Он понимает, что мне надо на время уйти от воспоминаний, которые хранят стены нашего дома.
Дэнни медленно кивает. Ему становится легче, что все это сойдет за услугу Папочке. И все же сомнения остаются.
— Тут вот какое дело, Кэрол… Ты же знаешь, какой у нас народ. Болтают всякое. А ты уже не ребенок. Не хочу я, чтобы все думали…
— Считаться следует только с Папочкой. А он все понимает. Кроме того, если ты собираешься продолжать водиться с подружками, то эти леди всем и все расскажут. И что я сплю в отдельной комнате, и что ты относишься ко мне как к дочке… и все это ради Папочки.
И Дэнни опять кивает. Ему нравится идея иметь подружек и одновременно чистый дом.
— Но я не могу платить тебе, Кэрол. Нынче времена трудные. Может, когда попозже…
— Не нужны мне деньги, Дэнни. Все, чего я прошу, это чтобы ты научил меня пользоваться Тенесетью. На твоем терминале, как ты уже Папочку научил. Для начала по два часа в день.
Ему это не нравится. Слишком много времени. Но как раз в эту минуту одна из кошек присаживается на столе и гадит прямо в тарелку с рисом, таким засохшим, что твердые рисинки, видимо, показались кошке неотличимыми от наполнителя в кошачьих уборных. — О’кей, — говорит Дэнни.
Всю зиму я работаю как проклятая. Я выкидываю диванчик Дэнни и все прочее, что не могу прокипятить. Я скребу полы, чиню, делаю новый диван для Дэнни из досок и одеял. Я готовлю и получаю продукты по продовольственным талонам Дэнни. Два раза в неделю я хожу к Папочке и занимаюсь у него тем же самым. Половину ночи я осваиваю то, чему днем меня обучил Дэнни, пока не устаю так, что уже не могу уснуть. Днем глаза у меня болят от чтения, причем не только от одних программ Тенесети. Часами я не вылезаю из научных разделов Сети. Когда одна из подружек Дэнни заявляет, что я «воображала», я понимаю — мой словарь изменился. Что ж, так тому и быть… все ведь изменилось.
К тому времени, когда крокусы начали вылезать из-под снега, Дэнни уже нечему меня учить. Фактически же я знаю гораздо больше, чем он мне дал, так как по Тенесети я нашла и других, готовых мне помочь. Есть целый класс пользователей Тенесетью, главным образом, молодежи, той, которой терять нечего. Для них самое, оно — похвастаться своими познаниями. А я научилась тому, как вызывать их на откровенность.
Однако вся эта мелкота располагала лишь фактами. И Дэнни — тоже. А у меня в обмен — ничего, чистый ноль, так что я так и не могу получить через Тенесеть единственную вещь, которая мне нужна. И если я буду торчать здесь, то мне ее никогда не добыть.
Я пишу записки Папочке и Дэнни и начинаю спускаться с гор к шоссе.
Транспортная компания «Красная золотая рыбка» охраняется собаками.
Еще, конечно, имеет место проволока, символически указывающая на наличие игрек-энергетического барьера, окружающего всю территорию компании. Одной рукой я дотрагиваюсь до невидимой защиты. По ощущению она запоминает мне кирпичную стену. Но каждая защитная система, находящаяся под током, замечательна тем, что ток этот надо включить, а стало быть, его же можно и выключить. Вот собак отключить труднее, разве что убить. А такие штуки, как пуля или кусок отравленного мяса, «пропихнутые» сквозь барьеры, образованные большинством игрек-энергетических полей, как правило, тут же включают сигналы тревоги. В Тенесети можно почерпнуть слухи о том, что Бодрствующие изобрели ракетные снаряды, способные пробивать игрек-энергетические барьеры, а также барьеры, способные таким снарядам противостоять и не пропускающие даже воздуха. Но это лишь слухи. Да и оружия Бодрствующие не продают. Они слишком умны, чтобы вооружать врагов.
Я стою в нескольких дюймах от ограды и любуюсь транспортной компанией «Красная золотая рыбка». Это здание без окон, построенное из пенобетона и стоящее среди множества рядов белых фургонов. Все они на каждом борту имеют изображение красной золотой рыбки. А раньше вместо золотой рыбки у них была синяя надпись «ПЕНСИЛЬВАНСКИЕ ПЕРЕВОЗКИ». А еще раньше там красовались голубые маргаритки Линии Цветочной доставки. А до этого на фургонах большими оранжевыми буквами было написано: «СТЕНЛИ ЭКСПРЕСС». Именно фургон «Стенли Экспресс» доставил Папочке Лейшу — беременную суку — для его нового делового предприятия.
Никаких сведений об этой сделке официально не существует. По Тенесети трудно проследить даже переход компаний из одних рук в другие. А уж сведения об их клиентах — тем более. Или об их владельцах.
Я гляжу сквозь ограду уже вторую ночь, слежу осторожно, пока наконец у меня не остается сомнений в отношении собак. Все три — немецкие овчарки, самцы, не подвергшиеся кастрации. Вполне возможно, что они генетически модифицированы в отношении силы и слуха. Великолепно обучены, гораздо лучше, чем это могла бы сделать бедняжка Донна. Спят посменно. Модификации по интеллекту явно нет.
В генетическом смысле с собаками много чего можно сделать, но функционально они все равно остаются собаками. А есть вещи, которые недостижимы. Например, невозможно кардинально поднять собачий интеллект. Если попытаться этого достичь, то характер нейронных связей станет слишком сложен для управления собачьим мозгом. Тогда произойдет то же самое, что с информационным каналом, перегруженным информацией. Замыкание. Сигнал не проходит. Щенки сидят, не двигаясь с места, дрожат и повизгивают. Исправить ничего нельзя, так что остается одно — уничтожить. Когда ученые из Гарварда опубликовали статью об этом, которая появилась в Сети, выяснилось, что некоторые подпольные лаборатории в Огайо и Флориде знали об этом еще раньше. В Тенесети было даже объявление «Собаки с высочайшим Ай-Кью». Но дальше этого дело не пошло. Кто-то их тоже разыскивал, но, думаю, не разгневанный клиент. Думаю, копы.
Копы — главное связующее звено между Сетью и Тенесетью. Но не единственное.
Собаки транспортной компании «Красная золотая рыбка» патрулируют барьер каждые шесть минут. Они внимательны, настороженны и преданны. И все же они только собаки.
Как раз когда одна из них пробегает мимо меня, я переворачиваюсь на спину. Я надушена: этот запах получен в генетической лаборатории и используется для приманивания волков в «Ареалах дикой природы». Он разработан в Калифорнийском университете в Ла-Джолла, и патент принадлежит этой лаборатории. Но еще этот же препарат производится в подпольных лабораториях Айдахо и Миннесоты. Атрактант[40] можно заказать по Тенесети: 784 Кевин Март, доступ 431СЕ7946 через Джамаль Таун, оплата наличными. Более детальные сведения дополнительно.
Сторожевой пес чувствует запах. Он кидает на меня косые взгляды, на то, как я валяюсь на спине, махая в воздухе поднятыми руками и ногами — поза покорности в волчьих стаях. И в собачьих тоже. Но я нахожусь по другую сторону ограды. Немного задержавшись, он обычной пробежкой продолжает свой обход по периметру ограды.
Проходит шесть минут, я все еще здесь.
В полночь псы сменяются. Я не знаю условного сигнала смены. Новый пес проходит те же самые стадии реагирования на меня: останавливается, потом уходит. Я слегка поворачиваюсь, шевелюсь, но руки и ноги, как и прежде, подняты в воздух. В 3 часа ночи я иду домой. Рабочие приходят начиная с четырех.
В следующую ночь я опять тут. И в следующую. Днем я работаю. В компании домашних услуг. У клиентов я быстро начинаю пользоваться известностью. Очень здорово обучилась обращению с разного рода бытовой техникой для проведения различных домашних работ. Особенно хорошо у меня получается чинить приборы, сломанные другими домашними работницами.
На двадцатую ночь пес, дежуривший с четырех дня и до полуночи, останавливается у ограды и просовывает лапу сквозь игрек-энергетическое поле, довольно грубо пихает меня в зад. Это пес-альфа[41], вожак стаи, самый крупный среди остальных, тот, что держит хвост выше других и лучше всех настораживает уши. Он рвет когтями мои утепленные брюки, а затем убегает патрулировать ограду.
Лежу тихо, жду, когда он вернется. Пес появляется через шесть минут. Снова пихает меня лапой, снова убегает.
К концу месяца он уже чуть ли не наполовину высовывается за пределы игрек-поля, о существовании которого он, видимо, даже не подозревает, и валяет меня по земле. Иногда пес очень груб, иногда просто резвится. На шее и на руках у меня царапины и следы укусов. Я стараюсь удерживать его подальше от своего лица, но когда это не удается, мне приходится, уходя на работу, делать специальный макияж. Когда пес оказывается наверху, щелкая зубами и притворно рыча, я отгоняю от себя воспоминания о Драгоценной.
Пес ведь в том не виноват. Работа его мозга прочно детерминирована. Во всякой стае есть одна собака, которую обижают все остальные. Такая уж функция у собаки-омега. Она самая презираемая, самая низшая по иерархии, и она служит для остальных псов объектом издевательств и унижений. Стае необходима эмоциональная разрядка, и не будь собаки-омега, они принуждены были бы драться между собой. Потребность в собаке-омега у них в генах заложена.
Иногда, когда пес-альфа хватает мою руку зубами и трясет ее, я кладу ему другую на шею. Я чувствую слабое гудение где-то под самой его кожей. Это проходит электронный сигнал, позволяющий псу проникать сквозь поле, если он заденет последнее случайно, чтобы в таком случае не возник сигнал тревоги. И все, что будет в этот момент связано с собакой, тоже проникнет сквозь поле. Вы же не хотите, чтобы тревожные сирены выли каждый раз, когда хвост вашего сторожевого пса коснется игрек-поля или когда к высунувшемуся наружу хвосту прицепится репей.
На тридцать третий день я обхватываю руками шею вожака и вместе с ним волокусь сквозь игрек-поле, издавая запах волчицы. Внутри ограды он сильно бьет меня лапой в плечо и убегает, оставляя одну. Его никто не тренировал пускать посторонних внутрь. Но я из его стаи, я занимаю в ней определенное место и выполняю определенные функции. А это уже совсем другое дело.
Тенесеть без, устали повторяет, что никаких архивов она не хранит. Но ведь сама сеть и есть, в определенном смысле, непрерывно пополняемый архив. Без посторонней помощи никто ведь не может запомнить каждую деталь каждой сделки. Особенно если вам нужно выяснить, с кем вы ни в коем случае не должны иметь дело вторично.
Внутри здания транспортной компании «Красная золотая рыбка» ничего не запирают. Но там нет и того, что я ищу. Здание без окон используется преимущественно для хранения грузов и ремонта фургонов. Административный офис мал, грязен и засунут в какой-то угол. Есть в нем и терминал, но я знаю, что в нем искать бесполезно. Вообще-то терминал с другими системами не связан, но правительство располагает теперь таким оборудованием, которое может снимать данные с терминалов, даже не подключенных к сетям. Лишь бы они были не обесточены. Тенесеть говорит, что у них можно приобрести даже такое оборудование. Я не верю этому. Не верю ничему, что связано с Тенесетью, до тех пор, пока не проверю, что я и сделала, когда искала волчий атрактант. К тому же мне известно, что архивы «Красной золотой рыбки» выполнены не на электронной аппаратуре.
Они на пластике, пишутся от руки на прочных голубых карточках, лежащих в голубой коробке, спрятанной в самой глубине шкафа. И они закодированы.
В офис вбегает собака-бета. Она сейчас отдыхает. Я позволяю псу немного повозиться со мной, после чего он сворачивается в клубок в углу и засыпает.
Я забираю с собой всю голубую коробку, с помощью пса-альфа проникаю сквозь барьер и успеваю на последний автобус. В автобусе я засыпаю мертвым сном, самым крепким в моей жизни. Это моя награда.
В коробке пять голубых пластиковых карт, нумерованных цифрами 1, 2, 3, 4, 5. Может, это хронологические ряды, может, группировка по видам перевозок, может, черт его знает что. Каждая карта исписана мельчайшим бисерным почерком. Строчка за строчкой, строчка за строчкой — буквы, цифры, символы, причем все вплотную, без пробелов. Карта номер пять заполнена только на две трети.
Донна поражена, когда я со своим чемоданом появляюсь в ее ресторане в Колсвилле. Там она работает. Ресторан не имеет ничего общего с забегаловками, где автоматы выдают вам тарелки с синтетической едой. Здесь еда настоящая, а обслуживают официантки, среди которых и Донна. Она одета в черное форменное платье с голубым передничком. Волосы рыжие, собраны в пышный пучок. Как две капли воды похожа на Мамочку.
— Кэрол! Как с неба свалилась! А Папочка сказал, что ты чуть ли не насовсем уехала куда-то в Огайо!
— Уехала. И вернулась. Могу я немного пожить у тебя?
— Конечно, можешь, лапочка. И я познакомлю тебя со своим дружком Джимом. Я уверена, что вы оба…
— А нет ли у вас тут фирмы, занимающейся домашними услугами? Я работала горничной.
Донна хохочет.
— Это в Колсвилле-то? Ты шутишь. Но в столице штата… Знаешь, у нас теперь есть гравипоезд, он ежедневно ходит туда и обратно раз в сутки. Его только недавно пустили. Но, детка, ты выглядишь ужасно. С тобой ничего не случилось?
Я гляжу на нее. Вылитая Мамочка. И она так же мертва для меня, как мертва Мамочка. Донна начисто выбросила Драгоценную из головы. Она ничего не знает о глубоких черных провалах, в которые можно упасть, но из которых нет выхода. Она просто не знает о них.
— Я в порядке, — отвечаю я. — Скажи мне свой адрес и дай ключ. У тебя есть терминал, Донна?
— Арендую его вместе с квартирой, — говорит она с гордостью. — Хотя и почти не пользуюсь, разве что Новости послушаю. Работай на здоровье, ребенок. Можешь пользоваться всем, что есть в квартире, кроме Джима…
Она громко хохочет, я пытаюсь улыбнуться, а потом иду в ее дом и первым делом чищу его до блеска.
Следующие три месяца я работаю как дьявол, подобно тому, как работала когда-то у Дэнни. Каждое утро сажусь на местный гравипоезд, еду до Города и занимаюсь своими домашними услугами. Мне там рады. Я умею обращаться с любой техникой, имеющей отношение к домашней уборке. Каждую ночь я сижу у терминала в гостиной Донны размером десять футов на десять, пытаясь не слышать того, как Донна и Джим занимаются любовью в спальне тоже размером десять на десять.
Я начинаю с трех бесплатных декодирующих программ. Я сообщаю им все данные с пяти голубых карт и пробую одну за другой. Ни одна не может извлечь из карт ровным счетом ни шиша.
Через месяц у меня на кредитной карточке накопилось достаточно, чтобы воспользоваться более совершенными, уже платными, программами. Ни одна из них не сработала.
— Чем ты занимаешься, сидя за этим терминалом все ночи напролет, детка? — спрашивает Донна. — Под твоими славными глазками уже появились черные круги. Может, ты хочешь сходить с нами и поразвлечься? У Джима есть милые развеселые друзья.
— Нет, спасибо, — говорю я. — Ты давно видела Папочку? Ее лицо сразу стало замкнутым.
— Увижу завтра. Ты же знаешь, я к нему езжу по четвергам. Хочешь, поедем вместе?
Я отрицательно покачала головой и вернулась к терминалу. Донна тоже промолчала. Она ушла, а я еще долго ощущала запах ее духов — пряный и сладкий.
Самые лучшие программы декодирования — не те, которые можно купить. Они принадлежат людям, которые берут ваши данные и пропускают их через свои декодирующие алгоритмы. Все они дерут дорого, хотя с ними можно и поторговаться. Подобные фирмы принадлежат, разумеется, к Тенесети. Мне приходилось читать, что некоторые из них пользуются программами, украденными у военных. Вполне возможно.
Вся проблема в том, чтобы выбрать лучшую фирму. У горняшек заработок не очень-то велик, даже если они именуются техниками по механизации домашних услуг.
Наконец я нахожу через Тенесеть фирму, именующую себя «Бент». Она, по-видимому, орудует на территории штатов Пенсильвания, Нью-Йорк и Огайо. Наша сделка имеет высокий уровень защиты, хотя фирма и принимает деньги прямо с кредитных карточек, а не чистоганом. Я даю им данные с голубых карт, а они опустошают мой банковский счет. Я его закрываю, но тут же открываю другой, уже в другом банке.
В эту ночь мне впервые за все время снится Драгоценная. Она сидит на своем высоком стульчике, в розовом комбинезоне, и весело хохочет. То, над чем или кем она смеется, находится у меня за спиной, но когда я пытаюсь обернуться и увидеть, что там такое, я каменею. Изо всех сил пробую повернуть хотя бы голову, но мышцы меня не слушаются. А Драгоценная хохочет.
Донна и Джим притащили кресло. На эту покупку они долго копили деньги. Оно ядовито-зеленого цвета и может испускать восемь различных запахов, включая сексуальные атрактанты. Минут десять обсуждается вопрос, куда лучше поставить это кресло.
— В этот уголок, радость моя, — воркует Донна.
— В спальне было бы лучше.
— Кэрол Энн, а как ты думаешь?
Я думаю, что более отвратительной мебели еще никогда не видела.
— Мне безразлично.
— Как и все остальное, — бурчит себе под нос Джим. Ему очень не по душе то, что я живу тут так долго, но он помалкивает, так как таково желание Донны.
— Ладно, в спальне так в спальне, — решает она, и они смотрят друг на друга так, что мне ясно: надо уходить куда-нибудь эдак на часок.
Я ухожу на три, бродить более или менее бесцельно по улицам. Когда «Бент» сообщит мне, кто те подонки, что продали Папочке собак, не знающих сна… Ружье Папочки — единственная вещь, которую он не продал, чтобы купить виски. Я знаю это точно, так как сама перед отъездом зарыла его, предварительно хорошенько смазав, позади того места, где раньше был собачий загон. Патроны стоят недорого. Их можно заказать по Тенесети, никто и не подумает задавать вопросы, никто ничего нигде не запишет (это уж точно!).
Этого научника из «Арроугена» я узнала бы где угодно. Его внешность, его голос, его манеру свысока разговаривать с простыми людьми. Научники — это вам не копы. Не ходят с оружием. Я не больно хороший стрелок, но с этим ружьем им и быть не надо.
Конечно, я бы предпочла совсем другое. Я бы отвела его в какое-нибудь укромное местечко и обмазала бы Кровью только что убитого кролика. А потом спустила бы свору собак, с недельку не кормленных.
Вот такие мысли и заполнили эти три часа. Они же заполняли ночи, недели и месяцы. Я гуляю, пока солнце не начинает садиться, а потом возвращаюсь к многоквартирному дому Донны. Около него стоят два полицейских аэрокара. Идет санитар, рядом катится автоматическая каталка.
— Джим! Что…
Каталка проезжает мимо. Ко мне подходит коп.
— Кто вы такая, мисс?
— Я тут живу! Он… Где моя сестра?
Донны в квартире нет. Она ушла на работу. Коп говорит, что за ней уже послали, она уже едет, она в полном порядке.
— Джим…
— Врач сказал, что он поправится. Его сильно избили. А теперь скажите, мисс, не пропало ли чего из квартиры.
Я оглядываю квартиру Донны. Все ящики выдвинуты, мебель перевернута, кровать разломана на куски. Притворяюсь, что внимательно вглядываюсь в этот бардак, но мне уже все ясно. Ничего не пропало, кроме пяти голубых пластиковых карт. А в следующий раз, когда я обращусь к фирме «Бент», в Тенесети мне сообщат, что ее уже не существует.
Значит, «Арроуген» вовсе не маленькая подпольная лаборатория. Похоже, это часть мощной организации, обладающей программами, позволяющими снимать данные с любого терминала. И с наемными охранниками. И с железным намерением защищать своих шоферов, своих ученых, свою анонимность.
— Мисс?
Бороться с такой организацией я не могу. И не сможет никто, даже правительство, иначе ФБР уже давно прихлопнуло бы ее как муху. При такой мощи и такой решительности… Разве что другая подобная ей организация…
— Мисс, я снова вас спрашиваю, не заметили ли вы какой пропажи?
— Нет, — говорю я. — Здесь все как было.
Тони Индивидо уже жил в Убежище, когда посетил нас той весной. Только мы тогда этого не знали. Нам было безразлично.
Убежище уже практически завершено, когда я туда добираюсь. Оно огромно, занимает чуть ли не половину одного сельского округа штата Нью-Йорк, обнесенную игрек-полем. Большинство Бодрствующих Соединенных Штатов теперь селятся здесь, где чувствуют себя в относительной безопасности. Они торгуют со всем миром информацией и изобретениями. Я не разбираюсь в их экономике и денежных сделках. Знаю, что среди их товаров преобладает информация, но есть и материальные ценности, о которых имеются сообщения в Сети. То, что рекламируется в Тенесети, — подделки.
Я стою у главных ворот Убежища в толпе туристов, которые сходят с непрерывно подъезжающих автобусов. Они что-то бормочут и кидают на ворота злобные взгляды.
— То ли от нас отгородились стеной, то ли нас от себя отгородили!
— Лучше им, мать их растак, сидеть за оградой, а то может и не поздоровиться!
— Монумент геномодифицированному нарциссизму!
Я смотрю на человека, произнесшего последнюю фразу. Он выглядит человеком, у которого вполне могут быть улучшенные гены: красив, отлично одет, но явно не Бодрствующий. А настроен так же злобно, как и остальные ненавистники, которые готовы тратить свои денежки только на то, чтобы приезжать сюда и таращиться на место, где полно людей, которых они на дух не переносят. Вот и понимай как хочешь.
Перед воротами установлен большой экран с эмблемой фирмы «Бодрствующие, Инк» — огромный широко открытый глаз. Мальчишки швыряют в него камни, и довольно крупные, но экран даже не колышется. Он тоже защищен игрек-полем. С экрана раздаются не очень громкие слова, повторяющиеся снова и снова:
«Если вы желаете оставить свои пожелания нашей Корпорации или кому-то из живущих в Убежище, будьте добры высказать их отчетливо в один из пяти микрофонов, расположенных под экраном. Благодарю вас. Если вы желаете…»
Люди становятся в очередь, чтобы высказать пожелания, главным образом нецензурные. Я понимаю, как работает эта система. Некое «умное» устройство сортирует «пожелания», ставит на них кодовые символы, а затем отбирает те из них, которые следует куда-то передать. Если, конечно, таковые окажутся. Люди, имеющие дела с Убежищем, таким каналом связи не пользуются.
У меня к Убежищу вполне реальное дело.
Когда подходит моя очередь, я говорю тихо, чтобы эти полоумные, что стоят сзади меня, ничего не могли подслушать:
— Это послание Тони Индивидо от Кэрол Бенсон. Вы посетили наш дом в графстве Фуражир, Пенсильвания, в конце марта сего года, чтобы предупредить насчет геномодных собак, которых мой отец купил по Тенесети. Яйцеклетки, из которых они развились, были обработаны на бессонницу и имплантированы беспородной суке компанией «Арроу-ген». Вы были правы в отношении этих псов, и теперь мне надо поговорить с вами, хотя бы минуту. Пожалуйста, поговорите со мной. — А затем, когда собралась с силами и смогла выдавить из себя эти слова, добавила: — Моя маленькая сестренка была убита одной из не знающих сна собак.
Жду. Ничего не происходит. Стоящий сзади мужчина говорит:
— Я думаю, моя очередь наконец подошла. — Когда он повторяет это дважды, я отхожу.
Сколько времени нужно этой умной программе? А что, если Тони Индивидо нет в Убежище? Он, надо думать, иногда выходит? Был же он у нас?
Через пять минут экран вспыхивает. На нем появляется другое изображение: мое имя. Экран говорит: «Мисс Кэрол Бенсон просят подойти к лифту». А вот и он — небольшое углубление в воротах, похожее на кабину лифта с отделанными деревянными панелями стенками. Прежде чем публика успевает отреагировать, я стрелой влетаю в кабину. «Дверь» закрывается. Я ощупываю дверь и стенки. Все это лишь части силового поля с голографическим изображением деревянных панелей. И вся эта механика никуда не движется. Она просто открывается на противоположную «двери» сторону и на стенном экране появляется надпись: «Пожалуйста, мисс Бенсон, подождите минуту».
Я хочу дотронуться до двери в противоположном конце комнаты, чтобы узнать, настоящая ли она и закрыта ли. И узнать, нельзя ли мне по-настоящему попасть в Убежище, куда простых смертных не допускают. Не осмеливаюсь. Я же здесь нищенка.
Дверь открывается и входит женщина. Одна. Высокая, с длинными черными волосами. Одета в джинсы и свитер. В натуре она куда красивее и экзотичнее, чем в телике.
— Мисс Бенсон, я — Дженнифер Шарифи. Тони Индивидо мой партнёр. Сам Тони прийти не может. Будьте добры, расскажите мне, что случилось с собаками, не, знающими сна.
Она совсем не такая, как Тони Индивидо. Он был дружелюбен. Она холодна, как королева, разговаривающая с грязным мужланом! И все, время почему-то откидывает назад свои длинные черные волосы, даже если они не падают ей на лицо. Она мне не нравится, но мне необходимо с ней говорить, и я отвечаю:
— Мой отец заказал зародышей по Тенесети в «Арроуген». Собаки были запрограммированы не…
— Все это я уже знаю, — перебивает меня Дженнифер Шарифи. — Тони рассказывал мне о поездке к вам. Что случилось после того?
Это что же? Она запоминает все, что ей говорит Тони? Очень может быть. Она геномодифицирована по всем способностям. Внезапно я вспоминаю историю, которую Мамочка рассказывала нам с Донной, когда мы были еще маленькими. «Спящая красавица». Феи при рождении натра-дали ее всем: красотой, умом, изяществом, талантами, богатством…
— Как умерла ваша сестра? — спрашивает Дженнифер Шарифи и снова откидывает свои длинные волосы. — Ее убил не знающий сна пес?
— Да. Нет. Не намеренно. Драгоценная — ей было всего два годика — приставала к нему, когда он ел, и он просто отшвырнул ее. Она упала на землю под углом, и ее шейка… — Закончить я не смогла.
— Действовали ли собаки и раньше против обычных собачьих реакций?
— Да. Моя сестра — другая сестра — никак не могла их обучить. Она говорила, что они больше похожи на кошек. Они… просто не желали учиться.
Она молчала так долго, что я снова заговорила:
— Мисс Шарифи, я пришла сюда, чтобы…
— Биологические системы очень сложны, — говорит она, — и различные виды не одинаковы в своих наследственных нейронных связях, даже когда структуры кажутся почти идентичными. Собака — не человеческое существо, и искусственное бодрствование не может действовать на нее и на человека одинаково.
— Это я уже знаю, — резко бросаю я. Это же самое говорил мне Тони Индивидо в прошлом марте, только выражался он проще… — Вы мне должны сказать, что убило мою сестру. Если знаете..
— Мы знаем, — отвечает она спокойно и четко. Но ее рука вновь поднимается к длинным черным волосам. — Мы следим за всеми научными исследованиями в мире, относящимися к бессоннице, даже если они еще не попали в Сеть! Один датский научный институт работает в области бессонницы у собачьих. Все дело в снах.
— В снах? — Этого я никак не ожидала.
— Да. Позвольте мне объяснить в терминах, которые будут вам понятны. — Минуту она обдумывает, и я вижу, что она не понимает, как все это выглядит со стороны. Или ей на это плевать.
— Одна из особенностей человеческого мозга — его способность с помощью воображения создавать другие реальности. Сегодня я не ела печенья. Но я могу вообразить то печенье, которого мне хочется, и испечь его завтра. Или дом, или концерт, или город. Это один способ, с помощью которого мозг создает альтернативные реальности. Другой способ — фантазировать вещи, которых в природе нет и быть не может. Ну, скажем, рассказы о магии. И еще один способ — сновидения ночью, во время сна. Вы меня понимаете?
Не такая уж я дура. Но я все же говорю: — Да.
— Мы — Бодрствующие — не видим снов, это очевидно. Но мы вполне способны создавать альтернативные реальности другими способами. Фактически даже лучше, нежели вы. Поэтому данная способность мозга упражняется у нас в достаточных масштабах.
Теперь посмотрим на собак. Они произошли от волков, но сами они уже не волки. Они одомашнены людьми по меньшей мере двадцать тысяч лет назад. За это время… Вы что-нибудь слышите?
— Нет, — отвечаю я. Ее глаза перебегают от двери к стенному экрану и обратно. И она снова откидывает волосы.
Она чего-то ждет. И насторожена, как кошка. Тем не менее она продолжает:
— После того как собаки были одомашнены, в них стала развиваться способность поступать так, как поступают люди, и способность видеть альтернативную реальность. Разумеется, все это до какой-то степени, масштабы определить трудно. Собака не только помнит своего хозяина. Она не только поддается дрессировке и приобретает условные рефлексы по Павлову. Есть доказательства, полученные современными методами исследования деятельности мозга, что определенные участки головного мозга собаки активизируются в то время, когда она общается с человеком. Когда, например, человек ласкает собаку, она видит себя в альтернативной реальности вместе с человеком. Может быть, дома перед камином, может быть, играющей и катающейся по траве. Очень трудно представить себе это, но химические, электромагнитные и церебральные доказательства очень основательны и определенны.
Я киваю, я внимательно слушаю, мне кажется, что я всё понимаю.
— Есть еще одно очень важное открытие, которое имеет непосредственное отношение к нашей проблеме. Те же самые функциональные реакции мозга имеют место во время фазы «быстрого» сна, когда собака видит сны. Это тоже имеет прямое отношение к созданию альтернативных реальностей, как я уже говорила.
Она смотрит на меня так, будто уверена, что я не понимаю ни слова. Я киваю. Я ее ненавижу, но должна доказывать ей, что все понимаю. Тони Индивидо таким не был.
— И теперь самое главное. У никогда не спящих собак фазы «быстрого» сна не бывает. А поскольку ее нет, то отсутствуют и сновидения. А когда собака не видит снов, то способность мозга создавать альтернативные реальности постепенно слабеет и наконец совершенно исчезает. Когда щенки появляются на свет, то эта функция мозга у них еще присутствует, но через несколько месяцев она пропадает. Без подпитки снами воображение, как люди называют это качество, исчезает. Без воображения связь с человеком слабеет и дремучие древние инстинкты берут в поведении собаки верх. Так что все дело в сновидениях. Их отсутствие убило вашу сестренку.
Я пытаюсь вдуматься.
— Вы хотите сказать… потому, что собака не может вообразить человека с собакой, которые занимаются не тем, что происходит в данную минуту… она не может обучаться… и поэтому ей не было дела до Драгоценной… она погибла Потому, что щенок Лейши не видел снов?
— Что такое? — резко перебивает меня Дженнифер. — Кто не мог видеть сны?
Тут я вспоминаю, что она и Лейша Кемден, по имени которой Донна назвала суку, заклятые враги. Они по-разному видят будущее Бодрствующих. Дженнифер хочет собрать их, всех в Убежище, а Лейша — чтобы они жили вне его, в реальном мире, вместе с нами — низшими животными.
— Собака… — заикаюсь я. — …Моя сестра назвала щенков… Моя другая сестра, не я…
— Вот и все, что я хотела вам сказать, мисс Бенсон, — говорит Дженнифер Шарифи. Она резко встает. Я надеюсь, что полученная вами информация объясняет все. Убежище соболезнует вашему горю. Если вы снова войдете в лифт…
— Нет, погодите! Вы не сказали главного из, того, что мне нужно!
— Я сказала все, что могла. Прощайте.
— Но я должна знать, где находится компания, которая продала Папочке зародышей. Тогда они назывались «Арроуген», но сейчас я не могу отыскать их по Тенесети, они либо изменили название, либо закрылись… Но у меня в руках были архивы их транспортной компании… только они закодированы, и я не знаю человека, который мог бы их дешифровать…
— Такой информации я вам дать не могу. Прощайте, мисс Бенсон.
Я прыгаю на неё. Это ошибка. Я ударяюсь о невидимый барьер, который, по-видимому, был тут с самого начала. Я не ушиблась, но добраться до Дженнифер Шарифи не моту.
Она оборачивается.
— Если вы не войдете в лифт, мисс Бенсон, то силовое поле очень осторожно вытеснит вас в кабину. Й не утруждайте себя писанием записок к Тони. Его здесь нет, а если б был, то сказал бы вам, что Убежище предназначено для выживания, а не для мести.
Она уходит. Игрек-поле теснит меня к лифту, который, открывается в другую сторону, и я снова оказываюсь среди Аллеганских холмов.
Вечером того же дня, когда я сижу в автобусе, везущем меня домой, я слышу по Новостям, что активный деятель Бодрствующих Тони Индивидо только что арестован. ФБР подозревает его в кинднеппинге, имевшем место четыре года назад. Индивидо похитил четырехлетнего мальчика по имени Тимми Да-Марцо. Ребенок был Бодрствующим, и его «нормальные» родители избивали его за то, что он не давая им ни одной ночи проспать спокойно. Тони укрыл мальчика у друзей, которые заботились о нем гораздо лучше родителей. Но теперь Тони схвачен и должен предстать перед худом. Он содержится без права на освобождение под залог в тюрьме округа Коневанго штата Пенсильвания.
Должны быть еще какие-то методы, пользуясь которыми, можно было бы без помощи Тенесети отыскать подпольную лабораторию по генной модификации. Мне они не известны. Я сделала все от меня зависящее, чтобы отыскать ее. Как могу я отказаться от поисков убийцы Драгоценной? Ведь если я откажусь…
За окнами автобуса дорога взбирается все выше и выше в горы. Уже июнь. Леса бушуют листвой, хотя она еще не стала темно-зеленой, сохранив молодую ярко-зеленую окраску со слабой примесью желтизны. Этот оттенок можно видеть лишь в течение недели или десяти дней в году. Обочины дороги вспыхивают маргаритками, лютиками и лилиями. Бегут ручьи., булькают родники.
Если я потеряю бушующий во мне гнев, от меня вообще ничего не останется.
На секунду я заглядываю во тьму такую бездонную и холодную, что у меня перехватывает дыхание. Но тьма уходит, а автобус продолжает взбираться по горной дороге.
Я вылезаю в Колсвилле и пешком иду еще выше в горы. Только к закату я добираюсь до места. Двор Папочки выглядит прежним. Сорняки, ржавчина, покосившееся крыльцо. Но на крыльце сидит не Папочка. Донна.
— Я так и думала, что ты явишься сюда, — говорит она, не вставая. Или ты сначала заходила ко мне домой?
— Нет. — Она сидит в тени и я не вижу ее лица.
— А может, ты ходила в больницу, узнать, как себя чувствует Джим?
— Нет.
— Нет, — повторяет она. — Конечно, нет. Он тебя не интересует, не так ли?
Я пропускаю эти слова мимо ушей.
— А где Папочка?
— Спит. Нет, мертвецки пьян. Давай для разнообразия поговорим откровенно, Кэрол Энн.
Но ведь это Донна всегда отклонялась от истины! Кто всегда старался быть солнечным зайчиком в мире, где солнце светит одним богачам? Но я молчу.
Донна продолжает:
— Ведь именно ты виновата в том, что Джим так пострадал, верно? Ив том, что моя квартира разгромлена. Это ты занималась чем-то, чем не следовало заниматься, и какой-то шишке это не понравилось.
— Тебя это не касается, Донна.
— Значит, не касается. — Она встает — там, в густой тени крыльца. — Не касается. Да кто ты такая, мразь долбаная, чтобы присваивать себе право указывать мне, где мое дело, а где — не мое? Сколько ещё мне придется терять родственников из-за тебя? Нет, это не Донна. Это кто-то чужой. Я взбираюсь по ступенькам и поворачиваю её лицо к солнцу. Она не плачет, но в красных лучах заходящего солнца она вдруг начинает трястись от ярости. И за миллион лет не могла бы я поверить, что она способна на такое.
— Ты, идиотка-потаскушка, ты понимаешь, что ты дела-, ешь? Из-за тебя изуродовали Джима, и скоро ты сама попадешь в такую же историю! Или я, или Папочка! Что бы ты ни делала, это не вернет Драгоценную к жизни, ты этим даже справедливости не достигнешь, потому что справедливости вообще на свете нет! Ты что же — и этого не знаешь? Тебе с этими людьми не справиться. Все, что ты можешь, — это держаться от них подальше, а если случайно встретишься, то бежать куда глаза глядят, забыв все, что успела про них разузнать. А Иначе они сломают все, что у тебя осталось в жизни.
— Донна, ты. не понимаешь…
— Нет, это ты не понимаешь! Ты ничего не понимаешь в том, каков этот мир! Ты у нас считаешься умницей, а меня принимают за круглую дуру — серую и тупую. Бедная глупышка Донна! Но я знаю, ты не можешь сражаться с ними, не можешь их победить. Ты можешь только потерять еще больше, чем ты уже потеряла. А я не желаю терять ничего из того, что у меня осталось! И ты не имеешь права отнимать у меня это, Кэролл Энн. Обещай мне, обещай сейчас же, вот на этом месте, на могиле нашей Драгоценной, что ты бросишь все, что затеяла!
— Не могу.
— Нет, поклянись!
— Я сказала — не могу.
Мы смотрим друг на друга в свете почти уже умершего дня, и я знаю: никогда нам не понять наших чувств. Мы с самого рождения были слишком разными. Она живет в мире, где, если вас сильно ударят, вы подниметесь и пойдёте дальше. А я в этом мире не живу. И не хочу жить. И в этом-то и состоит разница между нами.
Первой ломается Донна.
— Ладно, Кэрол, — говорит она устало, видимо, даже не вникая в смысл своих слов. — Ладно.
— Мне очень жаль, — говорю я. И тоже не думаю этого. Больше мы не разговариваем. Солнце зашло, где-то под горой лает собака.
Я возвращаюсь в большой город и снова поступаю работать в свою фирму домашних услуг. Когда возможно, я работаю в две смены — одна смена в домах, вторая — в офисе… Я так устаю, что не могу даже уснуть. Однажды ко мне приезжает Донна. Я кормлю ее ужином, веду ее в кино, а на следующий день она гравипоездом уезжает к себе. Все время она болтала, смеялась, обнимала меня. Мужчина из соседней квартиры смотрел на нее, как на звезду трехмерного кино.
Я живу по принципу: день-ночь, сутки прочь. Стараюсь ни о чем не думать. Ничего не жду. Даже не знаю, чего именно не жду. Дни темны, ночи бессонны.
А вот в стране все не так. Каждый день что-то случается. Подросток из Бодрствующих погибает в автомобильной аварии в Сиэтле. Врачи тщательно исследуют мертвое тело, особенно мозг. Они обнаруживают, что все ткани в прекрасном состоянии. Не просто в хорошем — ему ведь только семнадцать, — а в идеальном. У Бодрствующих ткани регенерируют. Бодрствующие не стареют. Неожиданный побочный эффект, говорят врачи.
В одном из округов штата Нью-Йорк принимается постановление, запрещающее включать Бодрствующих в состав присяжных. Говорится, что они нам «не равны».
Какой-то ученый в Иллинойсе публикует статью о воробьях, которым «привили» бессонницу. Обмен веществ у них получился такой, что они не успевают съесть столько, сколько необходимо для жизни. Они умирают, непрерывно кормясь, от голода.
Округ Поллукс в Пенсильвании принял закон, по которому Бодрствующим может быть отказано в праве найма квартиры. Они не спят слишком много, увеличивая тем самым расходы домовладельца на оплату услуг по ремонту и содержанию дома.
Какой-то институт в Бостоне доказал, что «бодрствующие» мыши не могут заражаться или быть источниками заражения многими опасными вирусами.
Проповедник, выступающий по телику, объявил Дженнифер Шарифи антихристом, посланным на Землю в качестве представителя абсолютного Зла перед наступлением Армагеддона.
«Нью-Йорк таймс» печатает передовую, содержание которой сводится к тому, что пора наконец успокоиться и прекратить вредную болтовню о Бодрствующих.
А в июле заключенные в тюрьме графства Коневанго убивают во время прогулки Тонн Индивида Они забивают его насмерть обрезком свинцовой трубы.
Я узнаю об этом из одиннадцатичасовых Новостей, когда пью пиво и убираю собственную квартиру. Мой терминал — стандартный настенный экран, обрамленный черной пластмассовой рамой. Кадров, показывающих смерть, нет.
«…обещано тщательное расследование этого происшествия, имевшего место в двенадцать часов двадцать минут по стандартному восточному времени. Генеральный Инспектор Исправительной Службы Нью-Йорка…»
Если им известно точное время «происшествия», то почему они его не предотвратили?
Я стою, уставясь на экран, со стаканом пива в одной руке и пыльной тряпкой — в другой. Красный огонек, означающий вызов, мигает на черной раме терминала. Эти дешевые системы «не умеют» делить экран, поэтому я нажимаю кнопку приема, и тут же весь экран занимает символ Убежища.
«Послание Кэрол Э. Бенсон, — говорит приятный компьютерный голос, — от Дженнифер Шарифи из «Убежища, Инк.», штат Нью-Йорк. Послание защищено по категории класс 1-А. Оно не может быть записано ни на одну систему и будет воспроизведено лишь один раз. Вот оно: «Арроуген» сейчас действует под названием «Маунтвью Бионетикс», Сарахела, Пенсильвания. Главный исследователь — доктор Тайлер Роберт Уэллс; 409 Харперскрест-лейн. Конец послания».
Экран опустел.
«Если бы Тони сейчас был здесь, он сказал бы вам, что Убежище предназначено для выживания, а не для мести». Теперь это уже не так.
Около получаса я вожусь с терминалом, но компьютерный голос был прав. Послание не записано. Не осталось никаких следов ни в моей системе, ни в других, более совершенных. Я единственная, слышавшая его.
Папочкино ружье оказывается там, где я его оставила, и в прежнем состоянии. И Папочка — тоже.
— Привет, Папочка!
Ему требуется время, чтобы сфокусировать взгляд.
— Кэрол Энн?
— Я самая.
— Рад видеть тебя. — Внезапно он улыбается, и я вдруг вижу его таким, каким он был когда-то, вижу его прежнюю живость и добродушие, но они тут же тонут в тяжелой сивушной вони. — Ты здесь? Надолго?
— Нет, — отвечаю я, — только до завтра.
— Тогда спокойной ночи. Спи крепко. Сейчас еще только семь вечера.
— Конечно, Папочка. И ты тоже.
— Нет, я еще посижу чуток. — Вот и умница, Папочка.
На следующее утро я ухожу в пять. Ружье разобрано и лежит в моей туристской сумке. На мне джинсы и прочные ботинки. В семь я уже в Колсвилле. Автобус на юг идет в восемь. Я выпиваю чашку кофе и просматриваю заголовки в киоске Новостей.
По делу Тони Индивидо подозреваемые не установлены. «Никто не проговорился», — заявляет начальник тюрьмы Коневанго (статья 1).
ФБР получило анонимный звонок насчет бомбы в Убежище (статья 2).
Смерть Индивидо — национальный позор страны (статья 3).
Сильнейший шторм на Юго-Востоке (статья 4).
Франция требует реформы Еврокредита (статья 5).
Ученые вывели геномедифицированную водоросль. Огромный потенциал для решения продовольственной проблемы, говорит лауреат Нобелевской премии (статья 6).
Я опускаю один кредит и нажимаю кнопку 6. Наружу выползает грязноватый оттиск, но времени читать его до отхода автобуса нет. Я сую листок в сумку и сплю всю дорогу до Сарахелы, Пенсильвания.
Квартал 409 по Харперскрест-лейн — хорошо защищен. Через его ворота я вижу улицы, уходящие к приречному парку. Дома высокие, узкие, стоят труппами по четыре-пять строений, почти соприкасающихся друг с другом. Видны деревья, детские площадки, клумбы прекрасных генетически модифицированных цветов. Река, названия которой я не знаю, посверкивает голубым.
Это община, жители которой кооперируются друг с другом, где люди хоть и шапочно, но все знакомы. День, который я провожу болтаясь у ворот, позволяет мне установить название наиболее популярной фирмы по оказанию домашних услуг. Фирма называется «Серебристый блеск». На следующий день я уже работаю в фирме. Там очень рады заполучить такого опытного техника.
Семья доктора Тайлера Узллса приглашает такого техника каждый четверг. На второй неделе моей работы в фирме я меняюсь дежурством (один день за два!) с другой работницей, сказав ей, что среда мне необходима для визита к врачу. В шесть часов я уже в доме Тайлера Уэллса. Запускаю пылесос-автомат пропылесосить пол в кухне и промыть кухонную раковину органо-молекулярной очищающей пеной. На обеденном столе — четыре грязных прибора. Иду смотреть другие комнаты дома. Две детские комнаты — игрушки, брошенная одежда. Дети, видимо, ушли в школу.
Женский голос напевает в ванной комнате, примыкающей к спальне родителей.
Больше в доме ни души. Спускаюсь по лестнице. На полпути, на лестничной площадке, стоит скульптура греческого борца. Прямо над ней — окно с холодно-голубоватым стеклом. Я вижу, как он выходит из сарайчика, неся садовый совок и перчатки. Коротенький, тощенький, слегка облысевший доктор Тайлер Роберт Уэллс, ученый, работает в саду сам, без автоматов.
Я вытаскиваю ружье из чемоданчика с инструментами; собираю его и подхожу к окну. Когда доктор оказывается в перекрестье нитей прицела, я отдаю распоряжение чипу взять управление на себя, удерживая прицел на голове жертвы. На голове, в которой хранится знание, что геномодифицированные собаки убивают детей других родителей. Я кладу ружье на широкий подоконник, и оно следит за каждым движением Уэллса, поворачиваясь на шарнире, дающем ему круговой обзор. Я запрограммировала ружье на свой голос, действующий в радиусе пяти метров. Все что остается — это сказать: «Огонь!»
— Не надо! — говорит чей-то голос.
Я смотрю вверх, думая увидеть женщину из ванной, но она все еще поет где-то в дальних комнатах. Женский голос раздается снизу, где стоит гораздо более пожилая женщина в форме телохранителя. У нее пистолет того типа, который держат в руке.
— Кэрол, помолчи. Сначала выслушай меня.
Телохранительница не может знать моего имени. А я не должна терять время на выслушивание той чепухи, которую мне может предложить телохранительница. Она все равно опоздала и не сумеет помешать моей устной команде. Вот это только и важно. А вопрос о том, удастся ли мне скрыться, никогда мной не рассматривался.
— Не говори ружью кодовое слово, ведь доктора мы все равно возьмем. Мы — это правительство. Да, мы знаем, кто ты такая, с тех самых пор, как ты попыталась использовать фирму «Бент» для дешифровки архивов транспортной компании «Красная золотая рыбка». Мы пошли по этим следам и прихлопнули ее. Мы возьмем и Уэллса, обещаю тебе. Но если ты убьешь его сейчас, мы не получим нужную нам информацию. Не произноси кодового слова. Просто спускайся вниз, а я уничтожу программу ружья.
— Нет.
— Кэрол, если ты убьешь его, мы будем тебя судить. Мы будем обязаны это сделать. Если ты не убьешь, то я гарантирую, что тебя отпустят. И твоего отца — из-за тех купленных им зародышей — тоже.
— Нет.
— Я знаю все о твоей погибшей сестренке. Но наши шансы получить улики против Уэллса будут крепче, если он некоторое время побудет еще на свободе. Это очень важно для нашего дела.
— Огонь! — говорю я ружью и закрываю глаза. Не происходит ровно ничего.
Я открываю глаза. Ружье все еще лежит на подоконнике, медленно поворачиваясь, чтобы следить за затылком Уэллса. Агент ФБР поднимается к нам по лестнице. Она кладет мне руку на плечо. Я чувствую в ее хватке присутствие биометалла. Глаза ее печальны.
— Я дала тебе шанс уйти. Теперь иди со мной и не дури.
— Что… Как…
— У нас есть контрполя, о которых ты, видимо, ничего не знаешь. Ты ведь взялась не за свое дело. Оружие непрерывно совершенствуется. А ты даже не профессионал.
Я позволяю ей тихонько увести меня из дома и посадить в аэрокар с надписью «Блайсдельские телохранители, Инк.». Никто даже внимания на нас не обратил. Когда мы покидали Харперскрест-лейн, то последние две вещи, которые я заметила, были: доктор Уэллс, с восторгом склонившийся над своими цветочками, и собака колли, лежащая на ярко-зеленом геномодифицированном газоне в палисаднике соседнего дома. Крепко спящая собака.
Агент ФБР оказался вовсе не агентом ФБР. Она работает для какой-то организации, которая называется Федеральное Агентство Соединенных Штатов по контролю за генетическими стандартами — ФАКЗАГС. Это нечто новое, нечто, созданное из-за бума генетических исследований легальных и нелегальных. Агентство хочет предать меня суду. Оно вынуждено так поступить, утверждает мой адвокат. Но они не торопятся, чтобы выиграть время и пригвоздить мистера Уэллса и «Маунтвью Бионетикс» и «Бент», и все прочие компании, повязанные в этом деле с подпольными лабораториями. Бесспорно, правительство схватит мистера Уэллса, говорит мой адвокат. В этом мой федеральный агент была права.
Но она ошибалась в другом. И я, сидя день за днем на тюремной койке, думаю, как глубоко она ошибалась.
Ничто не имеет существенного значения. Ни для чего. Системы слишком сложны. Вы искусственно изменяете собак, делаете их Бодрствующими, и вы уничтожаете в них воображение. Вы искусственно изменяете Людей, превращая их в Бодрствующих, и вы получаете суперменов, которые могут вообразить все что угодно и все что угодно изобрести. Но Тони Индивидо убит самым распоследним подонком, а Дженнифер Шарифи создает Убежище уже не для спасения, а для мести. Донна прячется от всего, что делает ее несчастной, но черная бездонная пропасть живет в ней так же, как она живет во мне. Папочка пережил смерть жены, но смерть дочери сломала его. Мышь, ставшая «бодрствующей», обретает мощную иммунную защиту, а такие же воробьи умирают от голода. У Бодрствующих регенерируют ткани, изменение в водорослях обещает покончить с мировым голодом. Собаки, у которых искусственно повышен интеллект, впадают в катотонию, а сторожевые псы, натасканные лучшими в мире кинологами, возвращаются к нравам и обычаям волчьих стай, если собака-омега пахнет как надо.
Ни один фактор не однозначен. В мире слишком много факторов. И, возможно, так было всегда.
Именно поэтому я позволю моему адвокату, которым является Бодрствующий по имени Льюис, защищать меня. Он хочет взяться за это дело, так как считает его «блестящим шансом установить важные конституционные прецеденты». Свободное от судебных заседаний время он проводит в Убежище.
Может быть, он вытащит меня, а может, и нет. И в том, и в другом случае я все равно не знаю, что будет со мной после суда. Ни со мной, ни с кем-либо еще. Я могу лишь попробовать убрать с моего пути какие-то небольшие препятствия: получить работу, помириться с Донной, поступить в колледж. Возможно, в один прекрасный день я поступлю, работать в ФАКЗАГС. Все это, конечно, не вернет к жизни ни Драгоценную, ни кого-либо еще. Но может быть, это вызовет крошечные, совсем незаметные, но необходимые последствия.
Книга I. Испанские нищие
Генетическими изменениями получен новый тип людей, которые не нуждаются во сне. У этих людей крепкое здоровье, они лучше приспособлены к жизни, умнее, талантливее. И одной из первых «Неспящих» стала Лейша Камден, дочка эксцентричного миллионера. Перед нами история взросления Лейши, когда она начинает понимать, что не такая, как все. Но в обществе растет неприязнь к «Неспящим», своими улучшенными качествами они вызывают зависть и ненависть окружающих…
Часть I
Лейша. 2008 год
Энергично идите вперед, будьте неусыпно бдительны и принесите нам победу.
Глава 1
На антикварных стульях работы Инеса притулились двое, им явно хотелось оказаться подальше отсюда. По крайней мере одному из них. Все это доктор Онг видел уже не раз. Через пару минут он окончательно убедился: в душе женщины вскипает яростное сопротивление. Но ей не победить. Позже, конечно, мужчина за это поплатится, причем платить придется долго и в основном по мелочам.
— Полагаю, доктор, вы уже проверили нашу кредитоспособность, — приветливо произнес Роджер Кэмден. — Давайте обсудим детали, хорошо?
— Конечно, — ответил Онг. — Прежде всего я хотел бы услышать, какие генетические модификации вы выбрали для ребенка?
Женщина внезапно заерзала на стуле. Ей около тридцати — типичная вторая жена. Но вид увядший, словно темп жизни с Роджером Кэмденом оказался ей не по плечу. И Онг охотно верил в это. Каштановые волосы, карие глаза, смугловатая кожа — почти красавица, если бы не мертвенная бледность. Коричневое пальто, не дешевое, но и не модное, туфли, наводящие на мысль об ортопедической обуви. Онг проверил свои записи: ее зовут Элизабет. Похоже, люди часто забывают ее имя.
По сравнению с женой Рождер Кэмден, казалось, прямо-таки излучал энергию. Мужчина за пятьдесят, в деловом костюме итальянского шелка. Чтобы вспомнить его имя, Онгу записи не потребовались. Карикатура этой физиономии красовалась на первой полосе вчерашнего выпуска «Уолл-стрит джорнэл» — недавно Кэмден сорвал крупный куш на инвестициях в транснациональную информационную систему.
— Девочка, — произнесла Элизабет Кэмден. Онг не ожидал, что она заговорит первой. Ее выговор свидетельствовал о принадлежности к высшему британскому обществу. — Блондинка. Глаза зеленые. Высокая. Стройная.
Онг улыбнулся:
— Думаю, вы знаете, добиться желаемых изменений внешности легче всего. Однако фигура зависит от генетической предрасположенности. От того, как вы будете кормить ребенка, естественно…
— Да, да, — перебил Роджер Кэмден, — конечно. А теперь — интеллект. Высокий интеллект. И бесстрашие.
— Простите, мистер Кэмден, личностные факторы еще недостаточно хорошо изучены, чтобы обеспечить генети…
— Я только сравниваю. — Кэмден изобразил добродушную улыбку.
— Способности к музыке, — подсказала миссис Кэмден.
— Опять-таки, миссис Кэмден, можно гарантировать только предрасположенность.
— Этого достаточно, — заметил Кэмден. — Разумеется, прекрасное здоровье.
— Конечно, — заверил доктор Онг.
Клиенты молчали. Пока что их список был довольно скромным, учитывая возможности Кэмдена; в основном клиентуру приходилось отговаривать то от заказа взаимоисключающих способностей, то от слишком больших изменений генотипа, а некоторые почему-то воображали, что за деньги им тут сотворят чудо. Онг ждал. Атмосфера накалялась. Становилось жарко.
— И еще, — произнес Кэмден, — отсутствие потребности во сне. — Элизабет резко отвернулась и уставилась в окно.
Онг взял со стола магнитный зажим для бумаг.
— Позвольте спросить, как вы узнали о существовании этой программы? — поинтересовался он как можно любезнее.
Кэмден широко улыбнулся:
— Так вы не отрицаете ее существования? Снимаю шляпу, доктор.
Онг сдержался:
— И все же откуда вы знаете?
Кэмден сунул руку во внутренний карман пиджака. Шелк сморщился и натянулся; тело и костюм принадлежали к разным слоям общества. Онг вспомнил, что Кэмден — иагаист, личный друг самого Кенцо Иагаи. Кэмден протянул Онгу копию спецификации программы.
— Не ищите утечку в вашей системе информации, доктор. Ни вы и никто другой ее не обнаружат. Далее. — Он внезапно наклонился вперед, чуть понизил тон. — Мне известно, что вы создали двадцать детей, совсем не нуждающихся во сне, что до сего момента девятнадцать из них здоровы, умны и психически нормальны. Более того, они развиваются, опережая свой возраст. Самому старшему уже четыре года, и он умеет читать на двух языках. Я знаю также, что для открытой продажи вы собираетесь предложить эту программу только через несколько лет. Но я хочу приобрести ее для моей дочери сейчас. За любую назначенную вами цену.
Онг встал:
— Я не уполномочен обсуждать с вами этот вопрос, мистер Кэмден. И похищение наших данных…
— Которое не является таковым — в вашей компьютерной системе произошел спонтанный выброс данных в общедоступную сеть. Вам понадобится чертовски много времени, чтобы доказать обратное…
— …и предложение о покупке именно этой генетической программы выходят за рамки моей компетенции. Это следует обсудить на Совете директоров института.
— Конечно, конечно. Когда можно поговорить с ними?
Кэмден посмотрел на него снизу вверх. На свете найдется немного людей, способных смотреть так уверенно, находясь на восемнадцать дюймов ниже глаз собеседника.
— Разумеется, мне хотелось бы сделать предложение тем, кто обладает реальной властью. Это всего лишь выгодная сделка.
— Не совсем так, мистер Кэмден.
— Но и не чисто научные исследования, — возразил тот. — Вы — корпорация, получающая прибыль. И имеете определенные налоговые льготы, предоставляемые только законопослушным фирмам, предназначенным для защиты меньшинств. Их еще ни разу не использовали для защиты потребительских прав, за исключением случая с И-энергетическими установками. Но применить можно, доктор Онг. Меньшинства имеют право пользоваться той же продукцией, что и большинство. Вряд ли ваш институт захочет доводить дело до судебного разбирательства, доктор. Ни одна из двадцати прошедших у вас бета-тест семей не принадлежит к негритянскому или еврейскому меньшинству.
— Суд… Но вы же не негр и не еврей!
— Я отношусь к другой диаспоре — польско — американской. Моя настоящая фамилия — Камински. — Кэмден наконец встал и тепло улыбнулся.
— Послушайте, мы оба знаем, какую шумиху поднимут вокруг этой истории газеты. И, естественно, мне бы не хотелось обнародовать вашу программу в недоработанном виде, только чтобы настоять на своем. Все, что мне нужно, — это купить ваше чудесное открытие для моей дочери. — На его лице появилось мечтательное выражение. — Доктор, знаете, чего бы я добился, если бы мне не приходилось спать?!
Элизабет Кэмден резко сказала:
— Ты и так почти не спишь.
Кэмден покосился на нее, как будто только что вспомнил о ее присутствии.
— Ну нет, дорогая, не сейчас. Но когда я был молод… колледж, я мог бы учиться в колледже и одновременно… Ладно. Это сейчас уже не важно. Главное, доктор, чтобы мы с вашим Советом пришли к соглашению.
— Мистер Кэмден, пожалуйста, немедленно покиньте мой кабинет сейчас.
— Пока вы не потеряли терпение из-за моей самонадеянности? Не вы первый. Надеюсь, вы назначите мне встречу на следующей неделе. Только сообщите моему личному секретарю, Диане Клаверс.
Онг не стал провожать их до двери. Кровь стучала у него в висках. В дверях Элизабет Кэмден обернулась:
— Что случилось с двадцатым?
— Простите?
— С двадцатым младенцем. Мой муж сказал, что девятнадцать из них здоровые и нормальные дети.
Биение в висках усилилось, кровь прилила еще сильнее. Онг понимал, что, невзирая ни на что, ответит, а позднее горько пожалеет о своей несдержанности.
— Двадцатый ребенок погиб. Родители развелись еще во время беременности, и мать не вынесла круглосуточного плача постоянно бодрствующего младенца.
Элизабет Кэмден широко раскрыла глаза:
— Она его убила?
— Случайно, — коротко произнес Кэмден. — Слишком сильно встряхнула малютку. — Он хмуро посмотрел на Онга: няни, доктор. Посменно. Вам следовало выбирать достаточно обеспеченных родителей.
— Это ужасно! — выпалила миссис Кэмден.
Когда они ушли, Онг принял десять миллиграммов циклобензаприна-3. Старая рана опять болит. Он долго стоял у окна, ощущая, как исчезает боль в висках и постепенно приходит спокойствие. Внизу мирно плескалось озеро Мичиган. Прошлой ночью полиция в очередной рейд прогнала всех бродяг, они еще не успели вернуться. Только жалкие пожитки пестрели в кустах прибрежного парка: потрепанные одеяла, газеты, пластиковые мешки, трогательно напоминавшие попранные знамена. Незаконно спать в парке, незаконно входить в него без разрешения местного жителя, незаконно быть нищим и не иметь собственного дома. Одетые в униформу смотрители парка начали методично собирать мусор и заталкивать их в чистые самоходные контейнеры.
Онг снял трубку и набрал номер председателя Совета директоров Биотехнического института.
Четверо мужчин и три женщины сидели вокруг полированного стола красного дерева в зале заседаний. «Доктор, адвокат, индейский вождь», — вспомнила детскую считалочку Сьюзан Меллинг, по очереди взглянув на Онга, Джуди Салливан и Кэмдена. Она улыбнулась. Доктор заметил ее улыбку и застыл, как замороженный. Индюк. Джуди Салливан, институтский адвокат, повернулась и тихо сказала что-то худому и нервному адвокату Кэмдена. Его хозяин, Роджер Кэмден, индейский вождь, казался самым беспечным в этом зале. Как это ему удалось стать таким богатым, начав с нуля? Благодаря своей энергичности, что ли? Кэмден просто сиял, лучился; он так отличался от других будущих родителей, что Сьюзан не на шутку им заинтересовалась. Как правило, будущие папы и мамы — особенно папы — сидели здесь, как на церемонии слияния корпораций. Кэмден же выглядел, будто пришел на день рождения.
Так оно, конечно, и было. Сьюзан улыбнулась ему, и ей стало приятно, когда он улыбнулся в ответ. Интересно, каков он в постели? Онг величественно нахмурился и встал.
— Леди и джентльмены, приступим. Вероятно, сначала надо всех представить. Мистер и миссис Роджер Кэмден — это, разумеется, наши клиенты. Мистер Джон Яворски, адвокат мистера Кэмдена. Мистер Кэмден, это Джуди Салливан, руководитель юридического отдела института; Сэмюэль Креншоу, представитель директора института доктора Брэда Марстейнера, и доктор Сьюзан Меллинг, разработавшая генетическую программу воздействия на сон. Несколько правовых замечаний, представляющих интерес для обеих сторон…
— Забудем на минуту о контракте, — перебил Кэмден. — Поговорим о сне. Я бы хотел задать несколько вопросов.
— Что вас интересует? — спросила Сьюзан.
Глаза Кэмдена ярко синели на грубоватом лице. Он оказался совсем не таким, как она ожидала. Миссис Кэмден выглядела то ли мрачной, то ли испуганной.
Онг кисло сказал:
— Доктор Меллинг, вам слово.
Сьюзан предпочла бы отвечать на вопросы. Ей было любопытно, как поведет себя Кэмден. Но она не стала дальше испытывать терпение Онга и послушно встала.
— Позвольте начать с краткой характеристики. Исследователи давно выявили три фазы сна. Первая — «медленный», который дает дельта-волны на электроэнцефалограмме. Вторая — сон «быстрых движений глаз», или БДГ, гораздо более глубокий, при котором появляется большинство сновидений. Эти две фазы образуют период «основного сна». Третья фаза «необязательный сон». Некоторые люди успешно обходятся без него и спят три — четыре часа за ночь.
— Это про меня, — сказал Кэмден. — Я добился этого тренировкой. А могут ли так все остальные?
Похоже, намечается все-таки диалог.
— Нет. У каждого свой механизм сна. Соединительные ядра в стволе головного мозга…
— Не стоит сильно углубляться, Сьюзан, — перебил Онг. — Придерживайтесь общеизвестных фактов.
— Соединительные ядра регулируют равновесие между нейронами-передатчиками и пептидами, которое порождает потребность во сне, не так ли?
Сьюзан не смогла удержать широкую улыбку. Кэмден, этот безжалостный финансист, ждет похвалы, словно приготовишка. Онг совсем скис. Миссис Кэмден смотрела в окно.
— Правильно, мистер Кэмден. Вы усвоили урок.
— Это же моя дочь, — ответил Кэмден, и у Сьюзан перехватило дыхание. Давненько она не слышала подобного благоговения.
— Значит, — продолжала Сьюзан, — вам уже известно, что люди спят потому, что мозг нуждается в отдыхе. Исследования последнего двадцатилетия показали, что это единственная причина. Ни «медленная» фаза сна, ни БДГ-фаза не выполняют каких-либо функций, которые нельзя было бы осуществить, пока организм бодрствует. Многие процессы могут происходить во время бодрствования, если произвести нужные гормональные изменения.
Сон играл важную роль в эволюции. После того как голодные предки млекопитающих набивали брюхо и разбрызгивали сперму, сон держал их подальше от хищников, помогая выжить. Но сейчас это рудимент, подобно аппендиксу. Поэтому можно выключить его на генетическом уровне.
Онг терпеть не мог, когда Сьюзан чересчур упрощала. Какое легкомыслие. Если бы заседание вел Марстейнер, никакого «брюха» или «спермы» не было бы.
— А что скажете о сновидениях?
— Они не нужны. Остаточная бомбардировка коры головного мозга, чтобы держать его в состоянии полуготовности отразить нападение хищника во время сна. Бодрствование для этой цели подходит больше.
— Почему же тогда оно сразу не вытеснило сон?
Кэмден пытался подловить ее. Восхищенная такой наглостью, Сьюзан щедро одарила его ослепительной улыбкой.
— Я уже говорила: инстинкт самосохранения. Но когда налетает современный хищник, скажем, инвестор в транснациональную информационную систему, безопаснее не спать.
— Какая доля БДГ-фазы у зародыша и младенца? — выпалил Кэмден.
— Опять-таки рудимент. Мозг прекрасно развивается и без нее.
— А восстановление нейронов во время медленной фазы?
— Верно. Но оно может происходить и во время бодрствования, если молекула ДНК запрограммирована на это.
— А производство энзимов роста?
Сьюзан опять поглядела на него с восхищением.
— Продолжается. Генетическое регулирование привяжет его к другим изменениям в шишковидной железе.
— А…
— Побочные эффекты? — встряла миссис Кэмден.
Сьюзан повернулась к Элизабет Кэмден. Она и забыла о ее присутствии.
— Хороший вопрос. — Сьюзан сделала паузу; она наслаждалась. — По сравнению со своими сверстниками неспящие дети, уровень интеллектуального развития которых не корректировался, более умны, жизнерадостны и лучше решают задачи.
Кэмден вынул сигарету. Эта архаичная привычка неприятно поразила Сьюзан. Затем она поняла, что Роджер Кэмден скрывает свои чувства этим демонстративным жестом.
— Позвольте мне объяснить, — сказала Сьюзан. — Сон возникает потому, что осаждаемая со всех сторон нейронами кора старается разобраться в возникающих образах и воспоминаниях, затрачивая на это уйму энергии. Если исключить эти издержки, мозг не будет страдать от испаза и сможет лучше справляться с поступающей извне информацией.
Врачам уже более полувека известно, что антидепрессанты полностью подавляют БДГ-фазу. Последние исследования доказали также справедливость обратного. Неспящие дети — жизнерадостные, открытые… веселые.
— А какой ценой? — миссис Кэмден изо всех сил сохраняла невозмутимость, но губы ее дергались.
— Никакой. Никаких побочных воздействий.
— Пока! — резко возразила миссис Кэмден.
Сьюзан пожала плечами:
— Пока.
— Им же всего четыре года!
Онг и Креншоу пристально смотрели на нее. Жена Кэмдена заметила это — она откинулась назад и поплотней запахнула шубку, ее лицо стало бесстрастным.
Кэмден выпустил облако дыма.
— За все надо платить, доктор Меллинг. — Сьюзан понравилось, как он произнес ее имя.
— Как правило — да. Особенно при генетических вмешательствах. Но мы не обнаружили ничего отрицательного. — Она улыбнулась Кэмдену. — Неужели слишком трудно поверить, что единственный раз природа дала нам нечто по-настоящему прекрасное, полезное? Без скрытых подвохов?
— Не природа. Разум людей, подобных вам, — ответил Кэмден. Эти слова поразили Сьюзан больше, чем все сказанное ранее. Финансист не сводил с нее глаз. В груди Сьюзан что-то сжалось.
— Полагаю, — заметил доктор Онг, — что мы немного вышли за рамки нашего совещания. Мистер Кэмден, если у вас нет больше вопросов, может быть, мы вернемся к правовым аспектам, затронутым мисс Салливан и мистером Яворски. Благодарю вас, доктор Меллинг.
Сьюзан кивнула. Даже не глядя на Кэмдена, она чувствовала его присутствие.
Дом выглядел примерно так, как она представляла, — громадное сооружение в стиле Тюдор на берегу озера Мичиган к северу от Чикаго. Между воротами и домом густо росли деревья, а к волнам озера тянулось открытое пространство. Спящую траву покрывали пятна снега. Сьюзан работала с Кэмденами уже четыре месяца и сегодня впервые навестила их.
Приехала еще одна машина. Грузовик по изогнутой подъездной дорожке подрулил к служебному входу в торце здания. Один из рабочих позвонил в дверь; второй начал выгружать из кузова детский манеж в пластиковой обертке. Розовые и желтые кролики на белом фоне. Сьюзан на мгновение зажмурилась.
Кэмден сам открыл ей. Похоже, он изо всех сил пытался скрыть беспокойство.
— Зачем вы приехали, Сьюзан!
— Решила предупредить ваш визит, Роджер. Миссис Кэмден дома?
— В гостиной.
Кэмден провел ее в большую комнату с камином. Английская мебель, репродукции картин, изображающих собак или корабли… все висит дюймов на восемнадцать выше, чем следовало бы. Наверное, интерьером занималась Элизабет. Она не встала со своего кресла, когда вошла Сьюзан.
— Я отниму у вас несколько минут, — сказала Сьюзан. — Мы получили результаты анализов аминокислот, ультразвукового обследования и теста Лэнгстона. Имплантированный зародыш развивается нормально. Однако возникло осложнение.
— Какое? — Кэмден достал сигарету, взглянул на жену и положил сигарету обратно.
— Миссис Кэмден, по чистой случайности в ваших яичниках в прошлом месяце развились яйцеклетки. Мы взяли одну для генной хирургии. Вторая яйцеклетка тоже была оплодотворена. Вы носите в себе два зародыша.
Элизабет Кэмден застыла:
— Близнецы?
— Нет, — ответила Сьюзан и тут же поправилась: — Я хочу сказать, да. Они близнецы, но генетическим изменениям подвергся один. Другой будет так называемый нормальный ребенок. А я знаю, что вы не хотели такого.
— Да. Я не хотел, — сказал Кэмден.
— А я хотела, — выговорила Элизабет. Кэмден бросил на нее яростный взгляд и на сей раз закурил. Сьюзан подозревала, что Кэмден затягивается чисто машинально.
— Влияет ли на зародыш присутствие другого плода?
— Нет, — уверила Сьюзан. — Конечно, не влияет. Они просто… сосуществуют.
— Вы можете сделать аборт?
— Придется изъять оба зародыша. Удаление немодифицированного эмбриона вызовет изменения в плаценте и, возможно, спонтанный выкидыш второго. — Она глубоко вдохнула. — Разумеется, есть и другой путь — начать все с начала. Но, как я уже говорила, вам очень повезло, что искусственное оплодотворение произошло всего лишь со второй попытки. Некоторым парам требуется восемь или десять попыток. Если придется все повторить, процесс может весьма затянуться.
— Повредит ли присутствие второго зародыша моей дочери? — спросил Кэмден. — Она будет полноценно развиваться? Или что-либо изменится на поздней стадии беременности?
— Нет. Я вижу только одну реальную угрозу — преждевременные роды.
— Насколько раньше? Это опасно для матери?
— Почти наверняка нет.
Кэмден продолжал курить. В дверях появился слуга:
— Сэр, звонят из Лондона. Джеймс Кендалл от мистера Иагаи.
— Я отвечу. — Кэмден встал, не сводя глаз с жены. — Все будет в порядке, Элизабет. Не волнуйся.
Целую минуту женщины сидели молча. Сьюзан чувствовала разочарование — не такого Кэмдена она ожидала увидеть. Она вдруг ощутила, что Элизабет Кэмден усмехается.
— О да, доктор. Он такой. Властный. Но ребенок слишком много для него значит. — Она тихо, взволнованно рассмеялась. — Двое. Вы… вы знаете, какого пола другой?
— Оба эмбриона женского пола.
— Я хотела девочку. И теперь она у меня будет.
— Так вы не станете прерывать беременность?
— О нет. Спасибо за то, что приехали, доктор. — Сьюзан явно давали понять, что визит окончен. Никто не провожал ее. Но когда она уже садилась в машину, Кэмден выбежал из дома.
— Сьюзан! Я хотел поблагодарить вас. Вы проделали такой путь, чтобы сообщить лично.
— Вы уже поблагодарили.
— Да. Хорошо. Вы уверены, что второй зародыш не повредит моей дочери?
— Зародыши абсолютно безопасны друг для друга, — сказала Сьюзан.
Он улыбнулся. И промолвил тихо и грустно:
— И вы считаете, что оба должны быть одинаково важны для меня. Чушь. Почему я должен притворяться? Особенно перед вами.
Сьюзан открыла дверцу машины. Нет, к этому она не готова… Кэмден нагнулся, чтобы закрыть дверцу, в его поведении не было и намека на флирт.
— Мне следует заказать второй манеж.
— Да.
— И второе детское сиденье для машины.
— Да.
— Но не вторую ночную няню.
— Это вам решать.
— И вам. — Внезапно он резко наклонился и поцеловал ее. Вежливый и преисполненный уважения поцелуй потряс Сьюзан. Даже похоть и властность оставили бы ее равнодушной, но это… Кэмден опередил ее реакцию: он захлопнул дверцу машины и пошел к дому. Сьюзан дрожащими руками держалась за руль, пока шок не сменился веселым удивлением — это был нарочито отстраненный поцелуй, специально придуманная загадка. И похоже, продолжение не заставит себя ждать.
Интересно, как Кэмден назовет своих дочерей?
Доктор Онг шел по полуосвещенному больничному коридору. Сестра, дежурившая у входа в родильное отделение, шагнула вперед, намереваясь остановить его — была полночь, часы посещений давно истекли, — но, узнав, отступила на свой пост. За углом было вмонтировано обзорное стекло в детскую. К немалому раздражению Онга, Сьюзан Меллинг стояла здесь, прижавшись к стеклу, и плакала.
Онг никогда не любил женщин. Даже самые выдающиеся из них не способны, очевидно, сдерживать свои эмоции и не выставлять себя в чертовски идиотском виде.
— Посмотрите. — Сьюзан с легким смешком вытерла глаза. — Доктор, вы только взгляните.
Роджер Кэмден в халате и маске держал младенца в белой распашонке и светлом одеяльце. Синие глаза Кэмдена — театрально синие, в жизни у мужчины не должно быть таких ярких глаз — сияли. Головку новорожденной покрывал светлый пушок; у нее были широко расставленные глаза и розовая кожа. Всем своим видом Кэмден словно показывал, что ни один ребенок на свете не обладал такими достоинствами.
— Роды без осложнений? — спросил Онг.
— Да, — всхлипнула Сьюзан Меллинг. — Идеальные. Элизабет чувствует себя хорошо. Она спит. Разве он не прекрасен? Самый предприимчивый из всех, кого я знала в жизни. — Она вытерла нос рукавом. Онг понял, что Сьюзан пьяна. — Я когда-нибудь говорила вам, что была обручена? Пятнадцать лет назад, еще в колледже. Я разорвала помолвку, потому что он стал казаться мне таким скучным. О Боже, зачем я все это рассказываю? Извините.
Роджер Кэмден положил младенца в маленькую колыбельку на колесиках. Табличка над ней гласила: НОВОРОЖДЕННАЯ КЭМДЕН, ДЕВОЧКА, 1. 5,9 фунта. Ночная дежурная снисходительно наблюдала за ним.
Онг отправился писать отчет. В этих обстоятельствах докладу Меллинг нельзя доверять. Беспрецедентный шанс зафиксировать все подробности генных изменений при наличии контрольного ребенка, а Меллинг больше интересуют собственные сентиментальные бредни. Стало быть, придетсяотдуваться самому. Ему не терпелось узнать подробности. И не только о румяной малютке на руках у Кэмдена. Он желал знать все о рождении ребенка, лежащего в другой колыбельке, где было написано: НОВОРОЖДЕННАЯ КЭМДЕН, ДЕВОЧКА, 2. 5,1 фунта.
Глава 2
Самое раннее воспоминание Лейши — по комнате текут полосы, а протянешь руку, чтобы потрогать, кулачок оказывается пустым. Позже она поняла, что эти переменчивые полоски — свет, солнечные лучи, косо падающие сквозь шторы ее комнаты, сквозь деревянные ставни столовой, сквозь решетчатые жалюзи оранжереи. В тот день, когда она сделала это чудесное открытие, девочка громко рассмеялась, и папа, сажавший цветы в горшочки, обернулся и улыбнулся ей.
Весь дом был наполнен светом. Он отражался от озера, струился по высоким белым потолкам, собирался в лужицы на блестящих деревянных полах. Они с Алисой постоянно двигались сквозь эти потоки, и иногда Лейша останавливалась, запрокидывала голову и позволяла им заливать лицо. Она чувствовала его, как воду.
Лучше всего, конечно, было в оранжерее. Именно там любил проводить время папа, бывая дома. Папа поливал деревья, напевая под нос, а Лейша и Алиса перебегали с теневой стороны, где росли крупные пурпурные цветы, на солнечную сторону — носились без устали взад-вперед.
— Растения, — говорил папа, всегда выполняют свои обещания. Алиса, осторожно! Ты чуть не опрокинула эту орхидею! — И Алиса послушно прекращала беготню. Лейше папа никогда не говорил ничего подобного.
Какое-то время спустя свет уходил. Сестрички принимали ванну, а после Алиса становилась — тихой или, наоборот, капризной. И няня укладывала Алису в постель, а Лейша оставалась с папой, пока он не уходил поработать в кабинете с бумагами, которые делают деньги. Лейше на мгновение становилось жаль, но почти сразу же приходила Мамзель и начинала заниматься с Лейшей. Узнавать новое было так интересно! Она уже умела петь двадцать песенок, писать все буквы алфавита и считать до пятидесяти. А когда уроки кончались, свет возвращался обратно и наступало утро.
Завтрак был единственным временем суток, которое Лейша не любила. Папа уже успевал уехать на работу, и девочки трапезничали с мамой в большой столовой. Мама сидела в красном халате, который Лейше нравился, и от нее еще не исходил странный запах, и она произносила нормальные слова, но все равно было скучно. Мама всегда начинала с вопроса:
— Алиса, милая, как ты спала?
— Хорошо, мама.
— Тебе снились хорошие сны?
Долгое время Алиса отвечала: нет. А однажды сказала: «Я каталась во сне на лошади». Мама захлопала в ладоши и поцеловала Алису, и с тех пор у сестры всегда был наготове сон для мамы. Тогда Лейша решилась:
— Я тоже видела сон. Свет проник в комнату и закутал меня, как в одеяло, а потом поцеловал меня в глаза.
Мама поставила чашку так резко, что кофе выплеснулся на стол.
— Не лги мне, Лейша. Тебе ничего не снилось.
— Нет, снилось, — настаивала Лейша.
— Только у тех детей, которые спят, бывают сны. Ты не видела никакого сна.
— Нет, видела! Видела! — закричала Лейша. Она видела сейчас это золотое солнечное покрывало.
— Я не потерплю, чтобы ребенок лгал! Ты слышишь, Лейша!
— Ты сама лжешь! — закричала Лейша, понимая, что это неправда, ненавидя себя и еще больше презирая маму за эту ложь. Алиса сидела неподвижно, широко раскрыв глаза.
— Няня! Няня! — громко позвала мама. — Уведите Лейшу немедленно. Ей нельзя находиться рядом с культурными людьми, если она лжет.
Лейша расплакалась. Она даже не съела свой завтрак. Но главное — огромные, испуганные глаза Алисы. И виновата она, Лейша!
Но Лейша быстро успокоилась. Няня почитала ей сказку, потом поиграла с ней в «Информационный скачок», а потом пришла Алиса и няня повезла их обеих в Чикагский зоопарк, где столько интересных зверей, которых даже во сне не увидишь. А когда они вернулись, мама ушла в свою комнату, и Лейша знала, что она останется там со своими странными бутылочками до вечера.
Но в ту ночь она пошла в спальню матери.
— Мне надо в уборную, — сказала она Мамзель.
Мамзель спросила:
— Тебе помочь? — возможно, потому, что Алисе все еще требовалась помощь. Лейша поблагодарила Мамзель, потом с минуту посидела на стульчике, чтобы ее не уличили во лжи.
Девочка на цыпочках прошла через холл. Сначала она заглянула в комнату Алисы. Маленькая лампочка горела на стене возле колыбельки. Лейша посмотрела на сестру сквозь прутья. Алиса лежала на боку с закрытыми глазами. Веки легонько трепетали, как занавески под ветром. Подбородок и шея казались очень нежными.
Лейша осторожно прикрыла дверь и пошла в спальню родителей. В их огромной кровати места хватило бы еще на несколько человек. Мама лежала на спине и храпела. От нее исходил сильный и странный запах. Лейша попятилась и подкралась к папе. Он был очень похож на Алису, только его шея и подбородок казались еще более мягкими. Папа так внезапно открыл глаза, что Лейша вскрикнула.
Отец скатился с кровати, схватил ее на руки и быстро взглянул на маму. Папа вынес Лейшу в холл, куда прибежала Мамзель, приговаривая:
— Ах, простите, сэр, она отпросилась в уборную…
— Все в порядке, — сказал отец. — Я возьму ее с собой.
— Нет! — вскрикнула Лейша, потому что на папе не было ничего, кроме трусов, и в комнате плохо пахло. Но папа понес ее в оранжерею, усадил на скамейку, завернулся в кусок зеленого полиэтилена и сел рядом.
— Ну, что случилось, Лейша? Что ты там делала? Ты смотрела, как люди спят, да? — и поскольку папин голос смягчился, Лейша прошептала:
— Да.
— Тебе стало интересно, да? Как Любопытному Джорджу из твоей книжки?
— Да, — ответила Лейша. — Я думала… Ты мне сказал, что делаешь деньги у себя в кабинете всю ночь!
Папа улыбнулся.
— Немного меньше. Но потом я сплю, хоть и не очень долго. — Он посадил Лейшу к себе на колени. — Мне не нужно много спать, поэтому я успеваю гораздо больше, чем большинство людей. Все люди по-разному нуждаются во сне. И очень немного таких, как ты, которым сон вообще не нужен.
— Почему?
— Потому что ты особенная. Необыкновенная. Еще до твоего рождения я попросил врачей помочь сделать тебя такой.
— Зачем?
— Чтобы ты могла делать все, что захочешь, и проявить свою индивидуальность.
Лейша отстранилась и посмотрела на отца: его слова ничего не объяснили. Папа дотронулся до единственного цветка на высоком дереве в горшке. У него были плотные белые лепестки, как сливки, с которыми отец пил кофе, а серединка светло-розовая.
— Видишь, Лейша, какую красоту родило это дерево. Потому, что может. Вон то висячее растение не может, и вон те не могут. Только оно. Поэтому самое важное в мире для этого дерева — вырастить свой цветок. Цветок — это проявившаяся индивидуальность дерева. Остальное не имеет значения.
— Я не понимаю, папа.
— Когда-нибудь поймешь.
— Но я хочу именно сейчас, — сказала Лейша, а папа радостно рассмеялся и поцеловал ее.
— Когда ты делаешь деньги, это твоя инди… эта штука…
— Да, — согласился папа.
— Значит, только ты умеешь делать деньги? Так же, как то дерево умеет цвести?
— Никто не может зарабатывать их точно так, как я.
— Как ты поступаешь с деньгами?
— Покупаю тебе разные вещи. Содержу дом, плачу Мамзель.
— А дерево с цветком?
— Гордится им, — туманно сказал папа. — Совершенство, вот что идет в счет, Лейша. Только оно имеет значение.
— Я замерзла, папа.
— Тогда я лучше отнесу тебя обратно к Мамзель.
Лейша прикоснулась к цветку:
— Я хочу спать, папа.
— Нет, не хочешь, дорогая. Сон — это зря потраченная жизнь. Это маленькая смерть.
— Алиса же спит.
— Она не такая, как ты.
— Почему ты не сделал Алису тоже особенной?
— Алиса сама себя сделала. Я не мог вмешаться.
Все это было слишком сложно. Лейша оставила деревце в покое и соскользнула с папиных коленей.
— Маленькая почемучка. Когда вырастешь, ты найдешь свой собственный идеал, и это будет нечто необыкновенное. Ты можешь даже стать такой, как Кенцо Иагаи. Он создал генератор для всего мира.
— Папа, ты такой смешной в этом полиэтилене, — засмеялась Лейша. Папа рассмеялся в ответ. Но потом девочка сказала: — Когда я вырасту, я найду способ помочь Алисе стать необыкновенной. — И отец перестал смеяться.
Он отнес ее обратно к Мамзель, и та научила девочку писать свое имя. Это было так интересно, что Лейша забыла о непонятном разговоре с папой. Пять разных букв, а вместе они составляли ее имя. Лейша снова и снова выводила его и смеялась, и Мамзель тоже смеялась. Но утром Лейша вспомнила о разговоре с папой. Она часто возвращалась к нему, снова и снова перебирая незнакомые слова, как маленькие твердые камушки. Но больше всего ее занимало нахмуренное папино лицо, когда она пообещала сделать свою сестренку особенной.
Каждую неделю доктор Меллинг навещала близнецов, иногда одна, иногда с кем-то. Девочкам нравилась доктор Меллинг, смешливая женщина с яркими и теплыми глазами. Папа часто присоединялся к ним. Доктор Меллинг играла с ними в разные игры, фотографировала сестренок и взвешивала. Заставляла их ложиться на стол и прикрепляла к вискам маленькие металлические штучки. Вокруг было полно всяких аппаратов, которые издавали разные интересные звуки. Доктор Меллинг так же хорошо отвечала на вопросы, как и папа. Однажды Лейша спросила:
— А доктор Меллинг особенная? Как Кенцо Иагаи?
Отец рассмеялся и, взглянув на Сьюзан, сказал:
— Ода.
Девочкам исполнилось пять лет, и они пошли в школу. Папин шофер каждый день отвозил их в Чикаго. Они занимались в разных классах, и это Лейше не нравилось: ее одноклассники были старше. С первого же дня она полюбила школу. Через полгода Лейшу перевели в другой класс, там учились дети еще старше, но и они прекрасно ее приняли. Лейша начала учить японский язык. Ей нравилось рисовать красивые иероглифы на толстой белой бумаге.
— Хорошо что мы выбрали школу Саули, — говорил папа.
Но Алиса в этой школе плакала и швыряла на пол краски. Она хотела учиться вместе с дочкой кухарки и ездить в школу на автобусе. Тогда мама вышла из своей комнаты — Лейша не видела ее уже несколько недель, но знала, что Алиса частенько сидит с ней, — и сбросила несколько подсвечников с каминной полки на пол. Лейша подбежала собрать осколки и услышала, как родители кричат друг на друга в холле.
— Она и моя дочь тоже! И я говорю, что ей можно ходить туда!
— Ты не имеешь права голоса! Плаксивая пьянчужка, ты для них не больше, чем декорация!.. А я-то думал, что женился на утонченной английской аристократке!
— Ты получил то, за что заплатил! Ничего! Ведь ты ни в ком не нуждаешься!
— Перестаньте! — закричала Лейша. — Перестаньте! — В холле воцарилось молчание. Лейша порезала пальцы; кровь капала на ковер. Папа ворвался в комнату и подхватил ее на руки.
— Это ты прекрати, Лейша. Ты не должна уподобляться никому из них.
Лейша зарылась лицом в папино плечо. Алису перевели в начальную школу Карла Сэндберга, и она ездила туда на желтом школьном автобусе вместе с дочкой прислуги.
Несколько недель спустя папа сказал дочерям, что мама уезжает в больницу, чтобы перестать так много пить. А потом она некоторое время поживет в другом месте. Дело в том, что родители не были счастливы вместе. Лейша и Алиса останутся с папой и будут иногда навещать маму. Он очень осторожно подбирал правильные слова, пытаясь донести до девочек правду. Лейша уже знала, что правда это верность самой себе, своей индивидуальности. Личность уважает факты и поэтому всегда придерживается истины.
Лейша догадывалась, что мама не уважала факты.
— Я не хочу, чтобы мама уезжала. — Алиса начала плакать. Лейша думала, что папа возьмет Алису на руки, но он просто стоял и глядел на девочек.
Лейша обняла сестру:
— Все хорошо, Алиса. Мы сделаем так, что все будет хорошо! Я буду играть с тобой все время, когда мы не в школе, чтобы ты не скучала по маме!
Алиса прижалась к Лейше. Лейша отвернулась, чтобы не видеть папиного лица.
Глава 3
Кенцо Иагаи собирался приехать в Соединенные Штаты с лекциями. Он посетит Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Чикаго, а в Вашингтоне у него запланировано специальное обращение к конгрессу: «Дальнейшее влияние дешевой энергии на политику». Одиннадцатилетнюю Лейшу Кэмден должны были представить ему после выступления в Чикаго, организованного ее отцом.
Лейша уже изучала в школе теорию холодного синтеза и знала от преподавателя, как изменился мир после открытий Иагаи. Произошло то, что раньше считалось чистейшей теорией: рост благосостояния третьего мира, агония старых коммунистических систем, упадок нефтяных империй, обновление мощи Соединенных Штатов. Ее группа написала сценарий документального фильма о том, как американская семья в 1985 году жила в условиях дорогостоящей энергии и уповала на социальную помощь, в то время как семья 2019 года пользуется дешевой энергией и уповает на право как основу цивилизации. Некоторые моменты в собственных исследованиях озадачили Лейшу.
— В Японии Кенцо Иагаи считают государственным изменником, — сказала она папе за ужином.
— Нет, — возразил Кэмден, — это мнение единиц. Осторожней с обобщениями, Лейша. Иагаи запатентовал и получил лицензию на И-энергию в Соединенных Штатах, потому что здесь сохранились крохи индивидуальной инициативы. Благодаря его изобретению наша страна пересмотрела свое отношение к личности, и Японии пришлось присоединиться. Индивид — это прежде всего его заслуги перед обществом.
— Твой отец всегда придерживался тех же убеждений, — сказала Сьюзан. — Ешь горошек, Лейша.
Отец женился на Сьюзан менее полугода назад, и ее присутствие в доме все еще казалось немного странным. Но приятным. Папа говорил, что Сьюзан стала ценным приобретением для них: умная, логичная и веселая. Как и сама Лейша.
— Запомни, Лейша, — произнес Кэмден, — ценность человека зависит от него самого. От того, что он в состоянии сделать хорошо. Люди продают плоды своего труда, и всем это выгодно. Основным инструментом цивилизации является контракт. Он всегда доброволен и взаимовыгоден. В отличие от принуждения.
— Сильные не имеют права отбирать что-либо у слабых, — добавила Сьюзан. — Алиса, ты тоже должна съесть горошек, дорогая.
— Так же, как и слабые у сильных, — добавил Кэмден. — Об этом будет говорить Кенцо Иагаи сегодня вечером, Лейша. Ты сама услышишь.
Алиса сказала:
— Я не люблю горошек.
— Твое тело его любит, — заметил Кэмден. — Он полезен.
Алиса улыбнулась, и Лейша просияла — сестра нечасто теперь улыбалась за обедом.
— Мое тело не заключало контракта с горошком.
— Нет, заключало, — в голосе Кэмдена послышалось нетерпение. — Твоему организму это выгодно. А теперь ешь.
Улыбка Алисы погасла. Лейша неожиданно нашла выход:
— Нет, папа, смотри — Алисе это гораздо полезнее, чем горошку! Это не взаимовыгодная сделка, значит, нет контракта! Алиса права!
Кэмден расхохотался во весь голос и сказал Сьюзан:
— Одиннадцать лет… одиннадцать.
Но даже после этого Алиса не захотела идти слушать Кенцо Иагаи. Она собиралась переночевать у своей подруги Джулии. Но Сьюзан тоже не поехала. Они с папой обменялись странноватыми, как показалось Лейше, взглядами, но девочка была слишком взволнованна, чтобы задуматься. Она увидит самого Кенцо Иагаи!
Иагаи оказался невысоким, темноволосым и стройным. Лейше понравился его акцент. И нечто неуловимое, что пока не поддавалось определению.
— Папа, — прошептала она в полутьме зала, — он веселый человек. — Отец обнял ее.
Иагаи говорил о духовности и экономике:
— Духовность, присущая только человеку, опирается на его собственные усилия. Достоинство не дается аристократическим происхождением — достаточно обратиться к истории — и не передается по наследству. Эти качества также не обусловлены самим фактом существования.
Нет, эти добродетели зиждятся на непрерывном самоусовершенствовании личности. Отнять у человека шанс добиться чего-то и продать свое достижение другим — значит ограбить его, лишив духовного достоинства. Вот почему коммунизм в наше время потерпел поражение. Всякое принуждение наносит ущерб нравственности и ослабляет общество. Оно не производит ничего нового. Только свобода — свобода добиваться, свобода беспрепятственно торговать результатами своих трудов — создает условия для развития настоящей личности.
Лейша так громко аплодировала, что у нее заболели ладони. Идя за кулисы вместе в отцом, она едва дышала. Кенцо Иагаи!
За кулисами томился народ. Повсюду стояли камеры. Папа сказал:
— Мистер Иагаи, позвольте представить вам мою дочь Лейшу.
Какой-то японец прошептал что-то на ухо Кенцо Иагаи, и тот посмотрел на Лейшу более внимательно.
— Ах, да.
— Взгляни сюда, Лейша, — позвал кто-то. Камера-робот зажужжала так близко, что Лейша в испуге отпрянула. Папа сделал кому-то резкое замечание. Какая-то незнакомая женщина вдруг опустилась перед Лейшей на колени и наставила на нее микрофон.
— Как ты оцениваешь то, что никогда не спишь, Лейша?
— Что?
Послышался неодобрительный смешок. «Выращиваем гениев…» Кенцо Иагаи схватил Лейшу и потащил прочь от журналистов. Немедленно, как по волшебству, позади Иагаи выстроилась шеренга японцев, расступившаяся только для того, чтобы пропустить папу. Добровольные конвоиры проводили их троицу в комнату, и Кенцо Иагаи закрыл дверь.
— Не позволяй им вмешиваться в твою жизнь, Лейша, — произнес он со своим чудесным акцентом. — Никогда. Есть старая азиатская пословица: «Собака лает, а караван идет». Не разрешай заступать путь своему каравану.
— Хорошо, — выдохнула Лейша, не совсем понимая, что хочет сказать ей этот бог, изменивший мир без кровопролития и войн.
— Мы изучаем в школе вашу философию, мистер Иагаи.
Кенцо Иагаи вопросительно взглянул на отца. Тот сказал:
— Частная школа. Однако сестра Лейши тоже изучает ее в общеобразовательной школе. Медленно, Кенцо, но она прорастает.
Дома Лейша несколько часов обдумывала случившееся. Когда Алиса на следующее утро вернулась домой, Лейша бросилась к ней. Но Алиса была сердита.
— Алиса, в чем дело?
— Тебе не кажется, что мне и так уже достаточно достается в школе?! — закричала сестра. — Но пока ты не высовывалась, это не имело слишком большого значения! Они уже было совсем перестали дразнить меня! Зачем ты это сделала?
— Что? — спросила озадаченная Лейша. Алиса швырнула ей в лицо утреннюю газету. Лейша уставилась на свою фотографию рядом с Кенцо Иагаи. Три колонки текста венчал броский заголовок: «Иагаи и будущее: будет ли в нем место для нас, остальных? Изобретатель И-генератора беседует с «освобожденной от сна» дочерью мегафинансиста Роджера Кэмдена».
Алиса пнула газету ногой:
— Даже по телевизору вчера вечером это показали — по телевизору. Я изо всех сил стараюсь не выглядеть воображалой или трусихой, а ты такое вытворяешь! Теперь Джулия, наверное, не захочет со мной дружить! — Она бросилась наверх в свою комнату по широкой изогнутой лестнице.
В голове Лейши звучал голос Кенцо Иагаи: «Собака лает, а караван идет». Она взглянула на опустевшую лестницу и сказала:
— Алиса, эта завивка и впрямь тебе очень идет.
Глава 4
— Я хочу познакомиться с остальными, — сказала Лейша. — Почему ты так долго держал меня в неведении?
— Ты ошибаешься, — ответил Кэмден. — Не предлагать вовсе не значит не позволять. Ты же сама о них не спрашивала?
Лейша взглянула на него. Ей исполнилось пятнадцать, она заканчивала школу Саули.
— Почему же ты молчал?
— А что я должен был сделать?
— Не знаю, — сказала Лейша, — но ты дал мне все остальное.
— В том числе свободу просить то, что ты хочешь.
— Я не просила у тебя многое из того, что ты делал для меня, потому что я слишком мало знала. Но ты никогда не предлагал мне встретиться с другими неспящими мутантами…
— Не употребляй этого слова, — резко оборвал ее Кэмден.
— …значит, одно из двух: или ты думал, что это несущественно для меня, или у тебя была другая причина не желать нашей встречи.
— Ошибаешься, — ответил Кэмден. — Есть и третья: я считаю, что в данном вопросе тебе гораздо полезнее, если инициатива будет исходить от тебя.
— Хорошо, — с вызовом сказала девушка и расправила плечи. — Сколько существует Неспящих, кто они и где находятся?
— Судя по тому, что ты применяешь термин «Неспящие», значит, уже читала о них кое-что, — заметил Кэмден. — Следовательно, ты уже знаешь, что пока вас 1082 человека в Соединенных Штатах, есть и за рубежом, в крупных городах. Семьдесят девять человек живут в Чикаго. Только девятнадцать старше тебя.
Кэмден, сидевший в своем рабочем кресле, подался вперед, чтобы получше рассмотреть дочь. Наверно, ему нужны очки, подумала Лейша. Его волосы уже совсем седые, редкие и жесткие, как щетина старой швабры. Газета «Уолл-стрит джорнэл» напечатала его имя в списке ста самых богатых американцев; газета «Вименз Вэар дейли» писала, что он единственный миллиардер в стране, который не посещает дипломатических приемов, благотворительных балов и не ищет дружбы министров. Реактивный самолет Кэмдена переносил его с одной деловой встречи на другую и почти никуда больше. Год от года он становился все состоятельнее, все рассудочнее и вел все более уединенную жизнь. Лейша почувствовала прилив прежней нежности к отцу.
Она боком уселась в кожаное кресло, свесив через подлокотник длинные стройные ноги.
— Ну, тогда я бы хотела познакомиться с Ричардом Келлером.
Юноша жил в Чикаго и из прошедших бета-тест Неспящих был ближе всех к ней по возрасту. Ему исполнилось восемнадцать.
— Можешь не спрашивать меня, а просто поехать.
Лейше послышались нетерпеливые нотки. Отцу нравилось, когда она сама разбиралась в чем-то и только потом сообщала ему.
Лейша рассмеялась:
— Знаешь что, папа? Ты предсказуем.
Кэмден тоже рассмеялся. Они все еще веселились, когда в кабинет вошла Сьюзан.
— Он, безусловно, непредсказуем. Роджер, как насчет этого совещания в Буэнос — Айресе в четверг? — Не дождавшись ответа, она переспросила пронзительным голосом: — Роджер?! Я с тобой разговариваю!
Лейша отвела взгляд. Два года назад Сьюзан окончательно бросила генетику, чтобы вести дом Кэмдена и следить за его расписанием; до этого она изо всех сил пыталась заниматься и тем, и другим. С тех пор как Сьюзан оставила Биотехнический институт, она, как казалось девушке, сильно изменилась. В голосе то и дело слышалось раздражение. Она настаивала, чтобы прислуга подчинялась ей беспрекословно. Русые косы сменили застывшие, тщательно уложенные платиновые волны.
— Оно состоится, — сказал Кэмден.
— Ну спасибо, что ответил. Я еду?
— Если хочешь.
— Хочу.
Сьюзан вышла из кабинета. Лейша встала и потянулась, поднявшись на цыпочки. Так чудесно чувствовать потоки льющегося из широких окон солнечного света. Отец смотрел на нее с каким-то странным выражением.
— Лейша…
— Что?
— Навести Келлера. Но будь осторожна.
— Почему?
Но Кэмден не захотел ответить.
Голос в трубке звучал настороженно.
— Лейша Кэмден? Да, я знаю, кто ты. В три часа в четверг?
Особняк в колониальном стиле, выстроенный лет тридцать назад на тихой пригородной улице, выглядел весьма скромно. Только на нескольких крышах виднелись ячейки батарей И-энергии.
— Входи, — пригласил Ричард Келлер.
Он был не выше ее, коренастый, кожа густо усыпана угрями. Видимо, никаких генетических изменений, кроме сна, родители не заказали, подумала Лейша. У него были густые черные волосы, низкий лоб и кустистые черные брови. Прежде чем закрыть дверь, он внимательно посмотрел на машину девушки с шофером, припаркованную у дорожки рядом со ржавым десятискоростным велосипедом.
— Я еще не умею водить, — пояснила она. — Мне только пятнадцать лет.
— Научиться легко, — заметил Ричард. — Итак, зачем пожаловала?
Лейше понравилась его прямота.
— Чтобы познакомиться с кем-нибудь из Неспящих.
— Разве ты еще ни с кем не знакома? Ни с одним из нас?
— А ты хочешь сказать, что вы все знакомы между собой? — Этого она не ожидала.
— Пойдем, Лейша.
Она последовала за ним в глубь дома. Его комната — большая и просторная — была уставлена компьютерами и картотечными шкафчиками. В углу стоял тренажер. Такая комната у любого хорошего ученика из ее класса, только эта более бедная, да еще отсутствие кровати делало ее просторнее.
— Эй, ты работаешь над уравнениями Боска?
— Над их применением.
— Каким?
— Схема миграции рыбы.
Лейша улыбнулась:
— Да, они подойдут. Мне никогда это не приходило в голову.
Казалось, Ричард не знает, как реагировать на ее улыбку. Он посмотрел на стену, потом на ее подбородок:
— Интересуешься экологией Гаэа?
— Да нет, — призналась Лейша. — Собираюсь изучать политику в Гарварде на подготовительном юридического. Но, конечно, нам преподавали Гаэа в школе.
Взгляд Ричарда наконец-то оторвался от ее лица. Он запустил пальцы в свою шевелюру:
— Садись, если хочешь.
Лейша с уважением посмотрела на плакаты, где по синему фону, как океанские течения, бежали лазурные разводы.
— Здорово. Сам программировал?
— Ты совсем не такая, как я себе представлял, — произнес Ричард.
— А какой ты меня представлял?
— Заносчивой. Высокомерной. Пустой, несмотря на твой высокий КИ.[36]
Она не ожидала, что ее это так заденет.
— Из всех Неспящих только двое по-настоящему богаты. Ты и Дженнифер Шарафи. Впрочем, для тебя это не новость, — выпалил Ричард.
— Нет. Никогда не интересовалась.
Он сел на стул рядом и, сгорбившись, вытянул ноги.
— Вообще-то смысл тут есть. Богатым ни к чему генетически изменять своих детей — они считают своих отпрысков и без того выше всех. Благодаря капиталам. А бедняки не могут себе этого позволить. Мы, Неспящие, принадлежим к верхушке среднего класса, где ценят ум и время.
— У моего отца такие же ценности, — сказала Лейша. — Он ярый сторонник Кенцо Иагаи.
— О Лейша, неужели ты думаешь, я не знаю? Или ты меня испытываешь?
Лейша смогла скрыть обиду.
— Прости. — Ричард резко оттолкнул стул и забегал по комнате. — Мне, правда, очень жаль. Но я не понимаю… не понимаю, что ты здесь делаешь.
— Мне одиноко. — Лейша поразилась собственным словам. Она взглянула на него снизу вверх. — Честное слово. У меня есть друзья, и папа, и Алиса. Но никто по-настоящему меня не понимает…
Лицо Ричарда осветила улыбка. Улыбка преобразила его лицо, оно прямо засветилось.
— Я тебя прекрасно понимаю. Что ты делаешь, когда они говорят: «Мне приснился такой сон!»?
— Вот именно! — сказала Лейша. — Но это еще полбеды. А вот когда я произношу: «Я для тебя это поищу сегодня ночью», — они очень странно реагируют.
— Ну, это тоже ерунда, — подхватил Ричард. — А вот когда ты играешь в баскетбол в спортзале после ужина, потом идешь в столовую, а после предлагаешь прогуляться, а тебе отвечают: «Я и вправду устал. Пойду спать».
— И это мелочи! — воскликнула Лейша, вскочив. — Стоит тебе увлечься фильмом и закричать от восторга, как Сьюзан говорит: «Лейша, можно подумать, что никто, кроме тебя, никогда не радовался».
— Кто такая Сьюзан? — спросил Ричард.
Настроение улетучилось, и Лейша тихо обронила: «Мачеха», — не испытывая лишний раз досады от несоответствия того, чем Сьюзан стала и чем могла бы стать. Ричард стоял всего в нескольких дюймах от нее и улыбался. Внезапно Лейша подошла к нему вплотную и обняла за шею, а когда он дернулся назад, только сильнее сжала руки. И разразилась рыданиями. Впервые в жизни.
— Эй, — произнес Ричард. — Эй!
— Остроумно, — рассмеялась Лейша.
Он смущенно улыбнулся:
— Лучше взгляни на кривые миграции рыб.
— Нет, — всхлипнула Лейша, и они долго стояли обнявшись, и Ричард неловко похлопывал ее по спине.
Кэмден ждал дочь, хотя уже миновала полночь. Он много курил. Сквозь синий от дыма воздух он спросил:
— Ты хорошо провела время, Лейша?
— Да.
— Я рад. — Он погасил сигарету и стал подниматься по лестнице — медленно, на негнущихся ногах, ведь ему было почти семьдесят, — в спальню.
Их видели вместе почти целый год: в бассейне, на танцах, в музеях, в библиотеке. Ричард познакомил ее с остальными двенадцатью Неспящими от четырнадцати до девятнадцати лет.
Вот что узнала Лейша. Родители Тони Индивино, как и ее собственные, развелись. Но четырнадцатилетний подросток жил с матерью, которой не особенно хотелось иметь неспящего ребенка, в то время как его отец, мечтавший именно о таком, обзавелся красной спортивной машиной и молодой любовницей. Тони не позволяли никому рассказывать о том, что он Неспящий, — ни родственникам, ни одноклассникам.
— Подумают, что ты ненормальный, — сказала ему мать, пряча глаза.
После того единственного раза, когда Тони ослушался и признался другу, что никогда не спит, мать избила его и перевезла семью в другой район. Мальчику тогда было девять.
Жанин Картер, такая же длинноногая и стройная, как Лейша, фигуристка, готовилась к Олимпийским играм. Она тренировалась по двенадцать часов в сутки и боялась, что газетчики пронюхают о ней и не допустят к соревнованиям.
Джек Беллингэм, как и Лейша, в сентябре должен поступать в колледж. Однако он уже начал самостоятельную карьеру. Если с юридической практикой приходилось повременить до получения диплома, то для инвестиций требовались только деньги. У Джека было немного сбережений, но точный расчет позволил ему превратить 300 долларов, заработанных летом, в 3000, а затем сделать из них 10000. А с подобной суммой уже можно играть на бирже информации. Несовершеннолетний Джек все сделки оформлял на имя Кевина Бейкера, самого старшего из Неспящих, который жил в Остине. Джек рассказывал Лейше:
— Когда я получил 84 процента прибыли два квартала подряд, информационные аналитики выследили меня. Впрочем, работа у них такая, даже если сумма пустяковая. Их больше волнует схема. Интересно, если они удосужатся сверить банки данных и узнают, что Кевин — Неспящий, попытаются ли они как-то помешать нам?
— Безумная мысль, — покачала Лейша.
— Не скажи, — возразила Жанин. — Ты их не знаешь, Лейша.
— Ты хочешь сказать, что я папенькина дочка? — спросила Лейша. Никто не поморщился — здесь было принято высказываться без обиняков.
— Да, — сказала Жанин. — Я слышала, твой отец замечательный человек. И воспитал тебя в убеждении, что инициативу нельзя сковывать. Господи, он же иагаис. Мы рады за тебя. — В ее голосе не было сарказма. Лейша кивнула. — Но окружающий мир не столь добрый. Нас ненавидят.
— Не сгущай краски, — заметила Кэрол.
— Ну, может быть, — согласилась Жанин. — Но они не такие, как мы. Мы лучше, и, естественно, нам не могут этого простить.
— Что здесь естественного, — удивился Тони. — Гораздо логичнее восхищаться нами. Мы же не завидуем Кенцо Иагаи? Или Нельсону Уэйду или Екатерине Радуски?
— Мы не завидуем именно потому, что мы из другого теста, — подвел итог Ричард. — Что и требовалось доказать.
— Давайте создадим собственное общество, — предложил Тони. — Кто позволил ограничивать наши честные, природные достижения? Почему Жанин не допускают к соревнованиям с ними, а Джек не допущен к инвестициям на равных условиях только потому, что мы — Неспящие? Среди них тоже хватает одаренных. Ну а у нас большая сила воли, лучшая биохимическая устойчивость и уйма времени. Все люди созданы разными.
— Будь справедливым, Джек, официально еще никому ничего не запретили, — заметила Жанин.
— Подождите, — Лейшу очень встревожил этот разговор. — Да, мы во многом лучше них. Но ты вырываешь цитату из контекста, Тони. В Декларации Независимости не сказано, что способности у людей одинаковы. Она подразумевает, что все равны перед законом. У нас не больше прав на отделение или на свободу от ограничений, чем у любого другого. Нет иного способа продавать свои усилия, кроме как при наличии права на составление контрактов.
— Слова подлинного иагаиста. — Ричард сжал ее руку.
— Хватит с меня интеллектуальных заморочек, — засмеялась Кэрол. — Мы уже несколько часов ломаем копья. Мы же на пляже, побойтесь Бога. Ну, кто со мной в воду?
— Я, — отозвалась Жанин. — Пошли, Джек.
Все вскочили, отряхивая песок с купальников, побросали куда попало солнечные очки. Ричард помог Лейше подняться. Но когда они почти уже вбежали в воду, Тони положил ладошку ей на плечо.
— Еще один вопрос, Лейша. Если мы способны добиться большего, нежели средний человек, и если мы торгуем со Спящими на взаимовыгодных условиях, не делая различий между сильными и слабыми, тогда какие у нас обязательства перед теми, кто настолько слаб, что не может тягаться с нами? В любом случае мы отдадим больше, чем получим; обязаны ли мы превращаться в альтруистов? Должны ли мы заботиться о калеках, больных, беспомощных и лентяях, отдавая им результаты своего труда?
— А Спящие обязаны? — возразила Лейша.
— Кенцо Иагаи ответил бы отрицательно. Он — Спящий.
— Он сказал бы, что они получат выгоду от контрактной торговли, даже не участвуя напрямую в сделке. Весь мир лучше питается и стал здоровее благодаря И-энергии.
— Идите сюда! — закричала Жанин. — Лейша, они меня топят! Джек, прекрати! Лейша, на помощь!
Лейша рассмеялась. Помогая Жанин, она вдруг поймала на себе взгляды Ричарда и Тони. Во взгляде Ричарда читалось откровенное желание, Тони же был сердит. Странно. Чем же она обидела юношу?
Но тут Джек поднял целый фонтан брызг, Кэрол опрокинула Джека в теплые волны, а смеющийся Ричард крепко обхватил ее руками.
Когда Лейша протерла глаза, Тони уже не было.
Полночь.
— Ладно, — сказала Кэрол. — Кто первый?
Шестеро подростков, собравшихся на полянке среди зарослей куманики, посмотрели друг на друга. Свет И-лампы бросал причудливые тени на их лица и голые ноги. Густые и темные деревья Роджера Кэмдена словно стеной отгораживали их от ближних строений. Было жарко. Августовский воздух висел плотной, тяжелой пеленой. Они проголосовали против того, чтобы захватить с собой И-поле для кондиционирования, — ведь их ждал возврат к примитивной, полной опасностей жизни!
Пять пар глаз уставились на стакан в руке Кэрол.
— Ну, — спросила она. — Кто хочет выпить? — Ее беспечный голос звучал театрально. — Не так-то просто было раздобыть это.
— Как же тебе удалось? — удивился Ричард, происходивший из наименее влиятельной и наименее обеспеченной семьи. Если не считать Тони. — Да еще в потребном виде?
— Дженнифер достала, — объяснила Кэрол, и компания посмотрела на Дженнифер Шарафи, уже две недели гостившую в доме Кэрол. Дженнифер была дочерью голливудской кинозвезды и нефтяного принца. Родилась она в Америке — принц желал положить начало династии Неспящих. Сейчас кинозвезда была стареющей наркоманкой, а принц, вложивший свое состояние в И-энергию на заре деятельности Кенцо Иагаи, уже умер. Дженнифер Шарафи была куда богаче, чем когда-нибудь могла стать Лейша, и чрезвычайно изобретательна. В стакане находился интерльюкин-1, препарат, стимулирующий иммунную систему, побочным эффектом которого являлся крепкий сон.
Лейша пристально смотрела на жидкость. В низу живота разливалось тепло, похожее на то, которое она чувствовала, занимаясь любовью с Ричардом. Она поймала внимательный взгляд Дженнифер и вспыхнула.
Дженнифер беспокоила ее. Лейша никогда не встречала Неспящего, который не смеялся бы или говорил так мало и с такой нарочитой небрежностью. Лейша ловила себя на том, что нередко гадала: чего же не сказала Дженнифер Шарафи? Было странно испытывать такие чувства по отношению к Неспящей.
— Дай мне!
Кэрол подала стакан Тони.
— Помни, всего один глоточек.
Тони поднес стакан ко рту, замер на мгновение и обвел всех своими бешеными глазами.
Кэрол взяла у него стакан. Спустя минуту Тони лег на твердую землю и уснул.
Это было совсем иначе, чем наблюдать за спящими родителями, младшими братьями и сестрами, друзьями. Они прятали друг от друга глаза. Лейша избегала смотреть на Дженнифер. Ей почудилась в этом смутная непристойность.
Теперь наступила очередь Лейши. Она медленно глотнула и передала стакан Ричарду. Голова стала тяжелой, словно туда натолкали мокрых тряпок. Деревья на краю полянки расплывались. Свет портативной лампы плескался волнами и собирался в капли; если до него дотронуться, он размажется. Потом ее мозг поглотила темнота. «Папа!» Она пыталась позвать его, ухватиться за него, но тьма захлестнула ее.
Потом у всех болела голова. Они плелись назад через лес в предрассветных сумерках, и мучения усиливало странное чувство стыда. Они не прикасались друг к другу. Лейша старалась идти как можно дальше от Ричарда. Дженнифер решилась нарушить молчание.
— Вот теперь мы знаем, — сказала она, и в ее голосе прозвучало странное удовлетворение.
Целый день Лейшу изводила пульсирующая боль в затылке и тошнота. Она переждала это противное состояние в своей комнате. Несмотря на жару, ее сотрясал озноб.
Но снов она так и не увидела.
— Я хочу, чтобы ты пошла со мной сегодня вечером, — повторила Лейша в десятый или двенадцатый раз. — Мы обе через два дня уезжаем в колледж; это наш последний шанс. Я хочу познакомить тебя с Ричардом.
Алиса лежала на животе поперек кровати. Ее каштановые, лишенные блеска волосы падали на лицо. Дорогой шелковый спортивный костюм морщил под коленками.
— Зачем? Не все ли тебе равно, познакомлюсь я с Ричардом или нет?
— Потому что ты моя сестра. — Лейша воздержалась от выражения «мы близнецы». Ничто не могло сильнее рассердить Алису.
— Я не хочу. — В следующее мгновение выражение лица Алисы изменилось. — О, прости меня, Лейша. Но… но я не хочу. — Будет только Ричард. И всего-то на час, не больше. Потом ты вернешься
сюда и будешь собираться в Северо-Западный колледж.
— Я не еду в Северо-Западный.
Лейша уставилась на сестру.
— Я беременна.
Лейша села на кровать. Алиса перевернулась на спину, откинула с глаз волосы и рассмеялась. Лейше захотелось заткнуть уши.
— Посмотри на себя, — сказала Алиса. — Можно подумать, что это ты беременна. Но ты бы никогда этого не допустила, правда, Лейша? Пока не наступит подходящий момент.
— Как! — изумилась Лейша. — Нам же обеим поставили колпачки…
— Я его удалила.
— Ты хотела забеременеть?
— Вот именно, черт возьми. И папе ничегошеньки с этим не поделать. Разве что лишить меня средств к существованию, но я не думаю, что он на это пойдет. — Она снова рассмеялась.
— Но, Алиса… зачем? Не для того же, чтобы позлить папу?
— Нет, — ответила Алиса. — Просто мне хочется любить кого-нибудь, принадлежащего только мне. Кого-нибудь, не имеющего ничего общего с нашим домом.
Лейша вспомнила, как много лет назад они с Алисой бегали по оранжерее в потоках солнечного света.
— Не так уж плохо было расти в этом доме.
— Лейша, я никогда не думала, что умный человек может быть таким тупым. Убирайся из моей комнаты! Убирайся!
— Но, Алиса, ребенок…
— Вон! — взвизгнула Алиса. — Поезжай в Гарвард! За успехом! Только убирайся!
Лейша рывком встала с кровати:
— С радостью! Ты беспечна, Алиса. Ты не думаешь о будущем, ребенок…
Ей никогда не удавалось разгневаться. Гнев вытекал по капле, оставляя мозг пустым. Алиса внезапно протянула к ней руки. Сестры обнялись.
— Это ты — ребенок, — с удивлением произнесла Алиса. — Наивный ребенок.
Лейша ничего не ответила. Теплые руки Алисы вновь напомнили Лейше детей, бегающих в солнечных лучах.
— Я помогу тебе, Алиса. Если папа откажется.
Алиса резко оттолкнула ее:
— Мне не нужна твоя помощь.
Алиса встала и пнула распахнутый пустой чемодан, потом вдруг улыбнулась такой улыбкой, что Лейша смутилась и приготовилась к дальнейшим оскорблениям. Но Алиса произнесла очень мягко:
— Желаю тебе хорошо провести время в Гарварде.
Глава 5
Она влюбилась с первого взгляда.
Массачусетс-Холл был на полвека старше Соединенных Штатов. Лейша почувствовала нечто такое, чего никогда не испытывала в Чикаго. Древность. Корни. Традиции. Она прикасалась к кирпичным стенам библиотеки Уайднера, к витринам музея Пибоди, будто к святыням. Ее оставляли равнодушной мифы или драмы; страдания Джульетты казались ей надуманными, а муки Вилли Ломана — пустой тратой сил. Только король Артур заинтересовал ее. Но сейчас, проходя под огромными осенними кронами, она внезапно уловила тонкую связь поколений, формирующих грядущие столетия. Она остановилась и посмотрела сквозь листву на небо, на здания, назначение которых придавало им особую солидность. В такие минуты она думала об отце, победившем волю целого Института генетических исследований, чтобы создать ее такой, как ему хотелось.
Через месяц она перестала размышлять о таких высоких материях.
Нагрузка оказалась невероятной даже для нее. Гарвард знал, на что она способна, и задавал свою скорость. Руководимый последние двадцать лет человеком, который в молодости с отчаянием наблюдал за нарастанием экономического потенциала Японии, Гарвард вышел на первое место среди университетов, практикующих возврат к интеллектуальной эффективности. Конкурс составлял двести человек на место. Абитуриенты съезжались со всего мира. Дочь английского премьер-министра не сдала экзамены за первый год обучения, и ее отправили домой.
Лейша поселилась в новом общежитии: живя в Чикаго, она соскучилась по людям, но поселилась одна, чтобы не беспокоить соседок, работая ночами. На второй день после приезда к ней ворвался парень, чья комната находилась дальше по коридору, и присел на край письменного стола.
— Значит, ты и есть Лейша Кэмден?
— Да.
— И тебе шестнадцать лет.
— Почти семнадцать.
— Собираешься переплюнуть всех нас, как я понимаю, даже особенно не стараясь.
Улыбка Лейши погасла. Парень пристально смотрел из-под густых нахмуренных бровей. Он улыбался. От Ричарда, Тони и других Лейша научилась распознавать гнев, маскирующийся под презрение.
— Да, — спокойно ответила Лейша, — собираюсь.
— Ты так в себе уверена? С твоей-то хорошенькой кукольной мордашкой и мозгами мутанта?
— Ах, оставь ее в покое, Ханнауэй, — раздался чей-то голос. В дверях, вытирая мокрые волосы, стоял высокий светловолосый юноша, такой худой, что его ребра напоминали рябь на песке после прибоя. — Тебе не надоело валять дурака?
— А тебе? — Ханнауэй слез со стола и направился к двери.
Блондин посторонился. Но путь Ханнауэю преградила Лейша.
— Я буду учиться лучше тебя, — спокойно пообещала она, — потому что у меня есть определенные преимущества, в том числе способность бодрствовать. А когда я обгоню тебя, я с радостью помогу тебе подготовиться к экзаменам.
Блондин рассмеялся. Но Ханнауэй застыл на месте. что-то в его взгляде заставило Лейшу отступить назад. Он пулей выскочил из комнаты.
— Хорошо сказано, Кэмден, — заметил блондин. — Он получил по заслугам. — Но я нисколько не издевалась, — возразила Лейша. — Я помогу ему в учебе.
Блондин опустил полотенце и уставился на нее.
— Вот как? Значит, ты не шутила.
— Нет! Почему никто не верит?
— Ну, — ответил парень, — лично я верю. Разрешаю подтянуть меня. — Он внезапно улыбнулся. — Только мне не потребуется.
— Почему?
— Потому что я такой же способный, как и ты, Лейша Кэмден.
Она внимательно посмотрела на него:
— Но ты не Неспящий.
— Я и без того знаю, на что способен.
— Ты — иагаист! — с восторгом воскликнула Лейша.
— Разумеется. — Он протянул руку. — Стюарт Саттер. Не съесть ли нам по фишбургеру в «Ярде»?
— Здорово, — сказала Лейша. Они вышли, оживленно беседуя. Девушка старалась не замечать устремленных на нее пристальных взглядов. Она здесь, в Гарварде. И впереди масса интересного, в том числе встречи с людьми, подобными Стюарту, которые принимали ее и собирались помериться силами.
Пока бодрствовали.
Лейша с головой ушла в учебу. Роджер Кэмден приехал как-то раз, прошелся с ней по студенческому городку и остался доволен. Отец чувствовал себя здесь гораздо свободнее, чем Лейша ожидала, он знавал отца Стюарта Саттера и деда Кейт Аддамс. Они беседовали о Гарварде, о бизнесе, об Институте экономики Иагаи. Но все разговоры неизменно сводились к Гарварду.
— Как Алиса? — спросила Лейша, но Кэмден безмятежно обронил, что она ушла из дома и не хочет его видеть. Он переводит ей содержание через своего поверенного.
Лейша отправилась на вечер встречи с выпускниками прежних лет вместе со Стюартом. Он тоже специализировался в юриспруденции, но был на два курса старше. С Кейт Аддамс и еще двумя подругами она слетала на уик-энд в Париж на борту «Конкорда-З». Глупо поссорились со Стюартом из-за того, можно ли применить метафору о сверхпроводимости к иагаизму, а потом они помирились и стали любовниками. После первых неуклюжих сексуальных опытов с Ричардом Стюарт показался весьма искушенным; он улыбаясь обучал ее, как достичь оргазма вместе и как порознь. Лейша была поражена.
— Это доставляет столько радости, — сказала она, и Стюарт посмотрел на нее с нежностью, которая, как ей показалось, граничила с беспокойством.
В середине семестра успеваемость Лейши была самая высокая среди первокурсников. Тесты она сдала без единой ошибки. Они со Стюартом отправились праздновать в пивную, а вернувшись, нашли комнату Лейши разгромленной. Компьютер был разбит, банк данных стерт, дискеты и книги тлели в мусорном контейнере. Одежда оказалась порвана в клочья, стол и бюро разрублены пополам. Только кровать осталась нетронутой.
— Такое невозможно проделать бесшумно, — заметил Стюарт. — Наверняка даже на других этажах слышали и вызвали полицию.
Но происшествие оставило соседей безучастными. Лейша сидела на краешке кровати, тупо глядя на остатки своего бального платья. На следующий день Дейв Ханнауэй встретил ее ослепительной улыбкой.
Кэмден примчался, кипя от ярости. Он снял дочери квартиру в Кембридже с секретным дверным замком и нанял телохранителя. После его отъезда Лейша уволила охранника, но квартиру решила оставить. Здесь они могли уединяться со Стюартом и обсуждать тот дикий случай. Лейша уверяла юношу, что это случайность.
— Ненавистники существовали всегда, Стюарт. Антисемитизм, расизм, враждебное отношение к иммигрантам, теперь — к иагаистам. Я всего лишь последний субъект их неприязни. Впрочем, это не означает какого-то крупного раскола между Спящими и Неспящими.
Стюарт сел в постели и потянулся к сандвичам на ночном столике.
— Разве? Лейша, ты же совершенно другой человек. Приспособленный не только к выживанию, но и к господству. Другие объекты гонений, которые ты приводишь в пример, занимают более низкое социальное положение. Вы же, трое Неспящих в Гарвардском юридическом колледже, уже попали в «Юридическое обозрение». Кевин Бейкер, самый старший из вас, уже основал фирму по программному обеспечению биоинтерфейсами и делает много денег. Каждый из Неспящих отлично учится, здоров, а ведь многие из вас еще несовершеннолетние. Сколько, по-твоему, вам еще предстоит вынести, когда вы попадете в мир финансов и бизнеса, в мир большой политики, где число высоких кресел так мало, а ставки так высоки?
— Передай мне сандвич, — попросила Лейша. — Вот доказательства того, что ты не прав: ты сам, Кенцо Иагаи, Кейт Аддамс, профессор Лейн, мой отец. Каждый Спящий, живущий в мире честной торговли и взаимовыгодных контрактов. И таких, как вы, большинство. Ты знаешь, что конкуренция между наиболее способными приводит к огромной выгоде для всех — и для сильных, и для слабых. Неспящие вносят свою лепту в процветание государства. Это должно перевесить неприязнь. Мы для вас представляем ценность. И вы это знаете.
Стюарт смахнул с простыни крошки:
— Да, я знаю. Иагаисты знают.
— Иагаисты те самые киты, на которых стоит земля. В справедливо устроенном обществе иначе быть не может. Ты недооцениваешь людей, Стю. Понятие о морали присуще всем, а не только избранным.
— Надеюсь, ты права, — ответил Стюарт. — Потому что я тебя люблю.
Лейша положила сандвич.
— Радость, — пробормотал Стюарт, уткнувшись лицом ей в грудь, — ты — это радость.
Приехав домой на День Благодарения, Лейша рассказала Ричарду о Стюарте. Он выслушал ее, поджав губы:
— Спящий.
— Человек, — возразила Лейша. — Хороший, умный, предприимчивый!
— А тебе известно, что сделали твои замечательные Спящие, Лейша? Жанин не допустили к Олимпийским играм. «Генетические изменения, аналогичные употреблению стероидов с целью создания преимущества, не соответствующего спортивному духу». Крис Деверо ушел из Стэнфорда. Они разгромили его лабораторию, уничтожили результаты двухлетнего труда над протеинами, формирующими память. Компания Кевина Бейкера борется против подлой антирекламы. Проводят ее, разумеется, тайно, пугая родителей тем, что дети используют программы, составленные якобы нечеловеческим разумом. Коррупция, рабство разума, сатанинские влияния — налицо весь набор приемчиков охоты на ведьм. Проснись, Лейша!
Повисла долгая пауза. Ричард принял стойку, опираясь на носки и стиснув зубы. Наконец очень тихо он спросил:
— Ты его любишь?
— Да, — ответила Лейша. — Прости.
— Твое дело, — холодно произнес Ричард. — Чем ты занимаешься, пока он спит? Наблюдаешь за ним?
— Ты говоришь так, словно это какое-то извращение!
Ричард молчал. Лейша глубоко вздохнула, затем заговорила быстро, но спокойно:
— Ричард, я не хотела причинить тебе боль. И не хочу терять нашу группу. Спящие — такие же люди, как и мы. Ты собираешься наказать меня? Усугубить ненависть еще больше? Сказать, что мне заказан мир честных, достойных людей, независимо от того, спят они или нет? Сказать, что разделение обусловлено генетикой, а не экономикой и духовностью? Хочешь вынудить меня сделать неестественный выбор — мы или они?
Ричард взял со стола браслет. Лейша подарила ему это украшение летом.
— Нет. Так вопрос не стоит. — Он с минуту поиграл золотыми звеньями, потом поднял на нее взгляд. — Пока не стоит.
К весенним каникулам Кэмден сильно сдал: с трудом передвигался, жаловался на боли в сердце. Со Сьюзан он решил развестись.
— Она сильно изменилась после нашей свадьбы, Лейша. Раньше она была независимой, полной идей, счастливой, а через несколько лет растеряла все и превратилась в мегеру. Перемена произошла на твоих глазах. — Кэмден с искренним недоумением покачал головой.
Лейша вспомнила, как в детстве Сьюзан обследовала их с сестрой под видом «игры». Тогда и Алиса любила Сьюзан так же сильно, как Лейша.
— Пап, мне нужен адрес Алисы.
— Я еще в Гарварде сказал тебе, что у меня его нет. — Кэмден, не вставая с кресла, переменил позу нетерпеливым движением человека, не признающего физического старения. В январе Кенцо Иагаи умер от рака поджелудочной железы. Кэмден тяжело переживал утрату. — Я перевожу ей деньги через поверенного. Так она захотела.
— Тогда дай его адрес.
Понурый человечек по имени Джон Яворски отказался сообщить Лейше, где находится Алиса.
— Она не хочет обращаться к родственникам, мисс Кэмден. Она желает полного разрыва.
— Не со мной, — возразила Лейша.
— И с вами, — сказал Яворски, и нечто неуловимое в его взгляде напомнило девушке Дейва Ханнауэя.
Прежде чем вернуться в Бостон, Лейша полетела в Остин, опоздав на день к началу занятий. Кевин Бейкер принял ее, отменив встречу с представителями компании «Ай-би-эм» и засадил за работу лучших специалистов по компьютерным сетям. Два часа спустя она получила адрес Алисы из электронных файлов Яворски.
Алиса жила в Пенсильвании. В следующие выходные Лейша взяла напрокат вертолет с пилотом и полетела в Аппалачи.
Хай-Ридж оказался небольшим поселком. Ближайшая больница была в двадцати пяти милях. Алиса жила с молчуном по имени Эд, лет на двадцать старше себя. В домике посреди леса были только вода и электричество. Голая, покрытая кое-где снегом земля дышала сыростью. Алиса была на восьмом месяце.
— Я не хотела, чтобы ты сюда приезжала, — сказала она Лейше. — Зачем же ты сделала это?
— Потому что ты — моя сестра.
— Боже, так сейчас одеваются в Гарварде? Когда это ты стала модницей, Лейша? Ты ведь никогда не обращала внимания на внешность?
— Что все это значит, Алиса? Как ты здесь оказалась? Что ты делаешь?
— Живу, — ответила Алиса. — Вдали от папы, вдали от Чикаго, вдали от спившейся, сломленной Сьюзан — ты знала, что она пьет? Отец делает людей такими. Но я вырвалась.
— Вырвалась? Сюда?
— Я счастлива, — сердито сказала Алиса. — Разве не это цель вашего великого Кенцо Иагаи — счастье своими руками?
— Я рада за тебя.
— А ты счастлива?
— Да.
— Тогда я тоже рада, — произнесла Алиса почти вызывающе. В следующую секунду она яростно прижала к себе Лейшу, уперевшись огромным животом. Волосы Алисы пахли как свежая трава в солнечный день.
— Я приеду еще, Алиса.
— Не надо, — попросила сестра.
Глава 6
«Неспящий мутант умоляет перестроить его гены обратно! — кричала бегущая строка на световом табло в супермаркете «ФУД МАРТ». — «Пожалуйста, позвольте мне спать, как настоящие люди!» — жалобно просит ребенок».
Обычно не обращавшая внимания на рекламу Лейша подошла к газетному киоску, быстро набрала номер своей кредитной карточки и нажала на кнопку распечатки. Заголовок продолжал описывать круги. Один из рабочих магазина перестал выкладывать на полки коробки и уставился на девушку. Брюс, телохранитель Лейши, взял его под наблюдение.
Ей было двадцать два года, она заканчивала Гарвардский юридический, редактировала статьи для «Юридического обозрения» и была бесспорно лучшей студенткой своего курса. Ближайшими ее соперниками были Джонатан Кокчиара, Лен Картер и Марта Венц. Все — Неспящие.
Дома Лейша просмотрела распечатку. Потом подключилась к спецсети Группы, управляемой из Остина. В файлах хранилось еще несколько сообщений об этом ребенке. Но Кевин опередил ее и вызвал по аудиосвязи.
— Лейша! Я как раз собирался вызывать тебя.
— Что творится со Стеллой Бевингтон, Кев? Кто-нибудь проверял?
— Рэнди Дэвис из Чикаго. Он еще учится в средней школе. Живет в районе Парк- Ридж, а Стелла — в Скоки. Ее родители набросились на него чуть ли не с оскорблениями, но он все-таки повидал Стеллу. Это не похоже на жестокое обращение, обычная глупость: родители хотели вундеркинда, наскребали и экономили, а теперь не могут справиться с ее гениальностью. Они кричат на нее, заставляют спать, применяют авторитарные методы.
— А эмоциональное насилие?
— Думаю, нам пока не стоит вмешиваться. Двое из нас будут поддерживать со Стеллой тесный контакт — у нее есть модем, а родители о нашем существовании не знают; Рэнди будет навещать ее каждую неделю.
Лейша прикусила губу.
— В этой дерьмовой статейке сказано, что ей семь лет.
— Да.
— Может, все же не следует ее там оставлять? Я как гражданка Иллинойса могу зарегистрировать жалобу ребенка отсюда, если у Рэнди слишком много дел…
— Нет. Подождем немного. Возможно, все образуется.
Действительно. Почти все Неспящие самоутверждались независимо от сопротивления голосистого меньшинства. Большинство же людей постепенно привыкли к растущему числу Неспящих, особенно когда стало ясно, что они заботятся о преуспеянии всей страны.
Кевин Бейкер в свои двадцать шесть лет заработал целое состояние на микрочипах. Благодаря ему Искусственный интеллект превратился в реальность. Кэролин Риццоло получила Пулитцеровскую премию за пьесу «Утренний свет». Ей было всего двадцать четыре. Джереми Робинсон завершил новейшие исследования по сверхпроводимости еще будучи дипломником Стэнфорда. Уильям Теин, редактор «Юридического обозрения» в те годы, когда Лейша только поступила в Гарвард, сейчас имел широчайшую частную практику и не проиграл ни одного дела. Ему тоже было двадцать шесть, но практичные клиенты поручали ему все более важные дела.
Но не все шло так гладко.
Информационная сеть Кевина Бейкера и Ричарда Келлера сплотила всех Неспящих. Лейша Кэмден финансировала судебные баталии, оплачивала обучение Неспящих из малообеспеченных семей. Ронда Лавельер учредила и зарегистрировала в Калифорнии детский приют, и при малейшей возможности Группа забирала маленьких Неспящих из семей, где им приходилось несладко. В Группе было уже три дипломированных юриста; в ближайшем будущем лицензию на частную практику в пяти различных штатах должны были получить еще четверо.
Однажды, когда Неспящим не удалось забрать ребенка из семьи, они его выкрали. Над четырехлетним Тимми Демарцо издевались родители.
Он был слишком мал, чтобы позвать на помощь. Группа узнала о нем из полицейских сводок, сканируемых компанией Кевина. Теперь он жил в Северной Дакоте. Его приемная мать, родственница одного из Неспящих, позаботилась о том, чтобы ребенок не попал ни в один банк данных. О похищении знали не более десяти человек. А всего в Соединенных Штатах насчитывалось уже 3428 Неспящих. Из них 2691 человек входил в Группу и пользовался спецсетью. Еще 701 были слишком малы, чтобы пользоваться модемом. И только 36 Неспящих по различным причинам не состояли в Группе.
Похищение Тимми организовал Тони Индивино.
— Я хотел поговорить с тобой о Тони, — сказал как-то Лейше Кевин. — Он опять взялся за старое. На этот раз он покупает большой участок.
Она несколько раз сложила распечатку и очень аккуратно положила на стол.
— Где?
— В Аллеганах. На юге штата Нью-Йорк. Сейчас он прокладывает дороги. Весной будет построено первое здание.
— Дженнифер Шарафи по-прежнему субсидирует его?
— Да. У Тони начинают появляться сторонники, Лейша.
— Знаю.
— Позвони ему.
— Хорошо.
До полуночи она редактировала журнал, потом до четырех утра готовилась к занятиям. С четырех до пяти просмотрела юридические бумаги Группы. В пять позвонила Тони в Чикаго. Он окончил среднюю школу, проучился семестр в Северо-Западном, и на рождественские каникулы наконец-то разругался с матерью.
— Тони? Это Лейша.
— Отвечаю: да, да, нет, иди к черту.
Лейша заскрипела зубами:
— Чудесно. А теперь перечисли вопросы.
— Считаешь ли ты необходимым для Неспящих создать самодостаточное общество? Готова ли Дженнифер Шарафи финансировать строительство целого городка? Не будет ли это предательством наших идеалов? Не мешает ли жизнь в закрытом укрепленном городе торговым отношениям с внешним миром?
— Я бы никогда не отмахнулась от ТЕБЯ.
— Хвала тебе, — промолвил Тони. И добавил через мгновение: — Извини. Я говорю, как один из них.
— Это не то, что нам нужно. Тони.
— Спасибо, хоть не сказала, что у меня ничего не выйдет.
— Мы относимся к одному виду. Тони.
— Передай это Спящим.
— Ты преувеличиваешь. Ненавистников везде хватает, но сдаваться…
— Мы и не собираемся сдаваться. Плоды наших трудов можно будет свободно продавать: программное обеспечение, приборы, книги, юридические консультации. Мы вольны ездить куда захотим. Но у нас будет тихая гавань, свободная от идиотов, которые считают, что мы обязаны им по гроб.
— Дело не в долге.
— Правда? — сказал Тони. — Давай расставим все точки над «i», Лейша. Во что же ты веришь, иагаистка?
— Тони…
— Ответь! — настаивал Тони, и Лейша вдруг услыхала голос четырнадцатилетнего подростка, с которым ее познакомил Ричард. И тут же она вспомнила, как отец держал ее на руках и объяснял ей, что она особенная.
— Я верю в добровольный взаимовыгодный обмен. В духовность человека. В контракт. И в то, что мы должны помогать друг другу.
— Прекрасно, — отрезал Тони. — А что ты скажешь об испанских нищих?
— О ком?
— Ты идешь по улице одной из бедных стран, например Испании, и видишь нищего. Ты дашь ему доллар?
— Возможно.
— Почему? Он же ничего тебе не продает.
— Знаю. Подам из доброты, из сострадания.
— Ты видишь шестерых попрошаек. Ты дашь им всем по доллару?
— Возможно.
— Ну хорошо. Перед тобой сто христарадников, и у тебя нет состояния Лейши Кэмден. Ты дашь им всем по доллару?
— Нет.
— Почему?
Лейша вооружилась терпением. Нечасто ей хотелось прервать связь; но Тони как раз из тех…
— Это чересчур. В первую очередь я должна позаботиться о себе.
— Ладно. Теперь обдумай вот что. В Биотехническом институте, где зародилась наша с тобой жизнь, дорогая псевдосестричка, не далее как вчера доктор Меллинг…
— Кто?
— Доктор Сьюзан Меллинг. О Господи, я совершенно забыл, что она когда-то была замужем за твоим отцом!
— Я потеряла ее след, — сказала Лейша. — Я и не знала, что она вернулась к научной работе. Алиса когда-то говорила… впрочем, не важно. Так что происходит в Биотехническом?
— Только что обнародованы две потрясающие новости. Результат генетического анализа зародыша подтвердил: отсутствие потребности во сне является доминантным геном. Дети членов нашей Группы тоже будут бодрствовать.
— Мы всегда это знали, — заметила Лейша. — Карла Датчер — первая беременная среди Неспящих. Ее муж был Спящим.
— Весь мир ожидал этого.
— Но пресса все равно раздует скандал. Вот увидишь. Мутанты размножаются! Через поколение Новая раса будет господствовать!
Лейша не стала возражать:
— А вторая новость?
— Печальная, Лейша. Мы потеряли одного из наших.
Она почувствовала желудочный спазм:
— Кто?!
— Берни Кун. Из Сиэтла. — Лейша не знала такого. — Автокатастрофа. На первый взгляд все просто — на вираже отказали тормоза. Он водил машину всего несколько месяцев. Ему было семнадцать. Но вот что важно: родители предоставили его внутренние органы в совместное распоряжение Биотехнического института и патологоанатомического отделения Чикагского медицинского. Они собираются как следует посмотреть, как влияет на организм длительное отсутствие сна.
— Без этого не обойтись, — сказала Лейша. — Бедный парень. Но почему ты так боишься? Что они могут обнаружить?
— Не знаю. Я не врач. Но если всплывет что-то, что наши противники смогут обернуть против нас, то они не постесняются.
— Ты сошел с ума, Тони.
— Глупости. Неспящие гораздо спокойнее и лучше ориентированы в реальности. Разве ты не читаешь литературу?
— Тони…
— И все-таки. Ты идешь по улицам Испании, и сто нищих требуют подаяния. Ты говоришь им «нет». Но они так злы, что сбивают тебя с ног и отнимают все, а потом избивают? Просто так, от зависти и отчаяния?
Лейша молчала.
— Не хочешь ли ты сказать, что так не бывает, Лейша?
— Бывает, — бесстрастно ответила Лейша. — Но не так уж часто.
— Чепуха. Почитай газеты. Но вопрос вот в чем: что ты должна тем попрошайкам? Что делать праведному иагаисту, верящему во взаимовыгодные контракты с людьми, которые умеют только брать?
— Ты не…
— Что, Лейша? Будем объективны: что мы должны алчным бездельникам?
— Я уже говорила. Быть добрыми, милосердными.
— Даже если они не платят нам тем же? Почему?
— Потому что… — Она замолчала.
— Ну же? Почему законопослушные и трудолюбивые человеческие существа обязаны кормить тунеядцев? Какая здесь подоплека — философская, экономическая или нравственная? Будь честной как всегда.
Лейша уткнулась головой в колени. Вопрос выбил почву у нее из-под ног, но она не пыталась уклониться от ответа.
— Не знаю. Я просто знаю, что должны.
— Но почему?
Она не ответила. Мгновение спустя заговорил Тони. Теперь его голос звучал почти нежно.
— Приезжай весной посмотреть на строительство Убежища.
— Нет.
— Я бы хотел, чтобы ты приехала.
— Нет. Круговая оборона — это не выход.
— Нищие наглеют, Лейша, — сказал Тони. — Причем тем больше, чем богаче становятся Неспящие. Я говорю не о деньгах.
— Тони… — Лейша не знала, что сказать.
— Не очень-то разгуливай по улицам, вооруженная только памятью о Кенцо Иагаи.
В холодный мартовский день, когда резкий ветер свистел вдоль реки Чарлз, Ричард Келлер приехал в Кембридж. Лейшу он не предупредил — они не виделись уже три года. Она спешила по дорожке к своему городскому дому, закутанная в красный шерстяной шарф, а он поджидал ее, загородив собой дверь. Телохранитель Лейши напрягся.
— Брюс, все в порядке, это мой старый друг.
— Привет, Лейша.
Ричард потяжелел, раздался, отрастил бороду.
— Какая ты красивая, — сказал он.
Лейша сварила кофе.
— Ты здесь по делу?
По спецсети она узнала, что Ричард защитил докторскую диссертацию, провел выдающиеся исследования в Карибском бассейне, но год назад бросил все.
— Нет. Ради удовольствия. — Ричард улыбнулся прежней открытой улыбкой. — Я уже почти забыл, что это такое. Все мы хорошо знаем, какое удовлетворение приносит успешная работа. Но удовольствие? Прихоть? Каприз? Когда ты в последний раз делала глупость, Лейша?
Она улыбнулась:
— Я ела сахарную «вату» под душем.
— Правда? Зачем?
— Чтобы посмотреть, как она растекается.
— И как?
— Очень красиво.
— Когда это было?
— Прошлым летом. — Лейша рассмеялась.
— Ну, моя глупость посвежее. Я в Бостоне только чтобы увидеть тебя.
Лейша перестала смеяться:
— Ты слишком напряжен, Ричард.
— Ага, — натянуто ответил он. Она снова рассмеялась. — Я был в Индии, Лейша. И в Китае, и в Африке. Сперва путешествовал в обличье Спящего, не привлекая к себе внимания. Потом решил повидать Неспящих в Индии и Китае. Я пытался понять, почему в безнадежно отсталых странах — ведь там И-энергия доступна только в больших городах — спокойно принимают превосходство Неспящих, а здесь, в Америке, процветающей как никогда, неприязнь к нам растет.
— И ты понял? — спросила Лейша.
— Нет. Но, наблюдая за жизнью всех этих коммун и кампонгов, я понял нечто другое. Мы чересчур индивидуалистичны.
Лейша почувствовала разочарование. Она увидела лицо отца: «Превосходство — вот что имеет значение, Лейша. Превосходство, на основе индивидуальных особенностей…» Она потянулась за чашкой Ричарда:
— Еще кофе?
Он поймал ее руку:
— Пойми меня правильно, Лейша. Я говорю не о работе. Мы слишком рациональны. Слишком одиноки. Разобщенность убивает кое-что поважнее свободного потока идей. Она убивает радость.
Он не отпускал ее запястье. Она не замечала раньше, что его глаза такие глубокие. Подобное чувствуешь, заглядывая в ствол шахты. Страшно, кружится голова, и ты не знаешь, что на дне — золото или тьма. Или все вместе. Ричард мягко спросил:
— Стюарт?
— Все в прошлом. Студенческий роман.
— Кевин?
— Мы просто друзья.
— Я не был в этом уверен. Кто-то еще?
— Нет.
Он отпустил ее руку. Лейша бросила на него робкий взгляд.
— Это радость, Лейша.
Его смех отозвался в ней чем-то непонятным, а потом Лейша тоже рассмеялась воздушным, из мелких иголочек смехом, похожим на розовую сахарную «вату».
— Приезжай, Лейша. У него был еще один сердечный приступ.
Голос Сьюзан Меллинг в трубке звучал устало. Лейша спросила:
— Насколько это серьезно?
— Врачи не знают. Или обманывают. Он хочет тебя видеть.
Стоял май, месяц последнего рывка перед выпускными экзаменами. Корректура «Юридического обозрения» запаздывала. Ричард открыл новое дело — консультации для бостонских рыбаков, которые страдали от внезапных необъяснимых изменений океанских течений, и работал по двадцать четыре часа в сутки.
— Я приеду, — ответила Лейша.
В Чикаго было холоднее, чем в Бостоне. Почки на деревьях едва проклюнулись. На озере Мичиган, заполнившем громадные восточные окна отцовского дома, белые гребешки волн подбрасывали вверх холодные брызги. Сьюзан жила здесь — ее щетки для волос лежали на туалетном столике в спальне, журналы — в прихожей.
— Лейша, — проговорил Кэмден. Он сильно постарел. Серая кожа, впалые щеки, суетливый и озадаченный взгляд человека, для которого работа — как воздух. В углу, на маленьком стульчике восемнадцатого века сидела низенькая полная женщина с каштановыми косами.
— Алиса.
— Привет, Лейша.
— Алиса. Я искала тебя… Как ты?
— Хорошо, — ответила Алиса. Она держалась отчужденно, но мягко и была ничуть не похожа на ту рассерженную Алису, которую Лейша видела шесть лет назад в горах Пенсильвании. Кэмден с трудом повернулся в постели, и Лейша увидела, что его глаза не потеряли своей яркой синевы.
— Я просил Алису приехать. И Сьюзан. Я умираю, Лейша.
Лейша, зная, как он ценит правду, промолчала. От любви и жалости к отцу болело сердце.
— У Джона Яворски хранится мое завещание. Но я хочу сказать вам, что там написано. Последние несколько лет я продавал имущество. Большая часть моего состояния теперь хранится на банковских счетах. Я оставил одну десятую Алисе, одну десятую — Сьюзан, одну десятую — Элизабет, а остальное тебе, Лейша, потому что ты единственная сможешь должным образом распорядиться деньгами.
Лейша изумленно взглянула на Алису. Сестра была такой же невозмутимой.
— Элизабет? Моя… мать? Жива?
— Да, — ответил Кэмден.
— Ты сказал мне, что она умерла! Много лет назад!
— Да. Я думал, что так будет лучше для тебя. Она завидовала тебе. И ничего не могла тебе дать. Она бы только расстроила тебя.
Нищие в Испании…
— Ты ошибся, папа. Она моя мать… — Лейша не смогла закончить фразу.
Кэмден не дрогнул:
— Я так не думаю. Но ты теперь взрослая и можешь повидать ее.
Он все смотрел на нее своими яркими, запавшими глазами, а мир вокруг Лейши рушился. Отец солгал ей! Сьюзан с легкой усмешкой внимательно наблюдала за Лейшей. Неужели она рада, что Кэмден упал в глазах своей дочери? Неужели она с самого начала ревновала его к ней, к Лейше…
Стоп. Она рассуждает, как Тони.
Мысль помогла ей прийти в себя. Но Лейша все еще смотрела на отца, а тот не отводил взгляда — неумолимый, непоколебимый человек, даже на смертном одре уверенный в своей правоте.
Алиса коснулась плеча Лейши, а голос прозвучал так тихо, что расслышала только Лейша.
— Он все сказал, Лейша. А ты скоро оправишься.
Алиса оставила сына в Калифорнии со своим вторым мужем. С Беком Ватроузом, строительным подрядчиком, она познакомилась, работая официанткой в кафе на Искусственных островах. Бек усыновил Джордана.
— До встречи с Беком мне приходилось несладко. Знаешь, когда я носила Джордана, мне часто снилось, что он родится Неспящим. Каждую ночь я видела это во сне, и каждое утро меня мутило при мысли, что ребенок вырастет глупым и никчемным, как я. Я прожила с Эдом — помнишь, в Аппалачах — еще два года. Когда он бил меня, я радовалась. Мне хотелось, чтобы отец это видел. По крайней мере Эду я была небезразлична.
У Лейши вырвался хрип.
— В конце концов я уехала, потому что боялась за Джордана. В Калифорнии я целый год бездельничала. Стала весить 190 фунтов. Потом вернулась домой повидать маму.
— А мне не сказала, — упрекнула Лейша.
— Она почти не просыхает, — сказала Алиса с грубой прямотой, — и вряд ли захотела бы увидеться с тобой. Но меня приняла и обслюнявила, причитая, что я ее «настоящая» дочь, а потом обделала мое платье. Она кричала, что папа погубил наши с ней жизни, и все ради тебя. И знаешь, что я сделала? — Что? — Голос Лейши дрожал.
— Я полетела домой, сожгла всю свою одежду, нашла работу, поступила в колледж, похудела на пятьдесят фунтов и отдала Джордана в группу игрового воспитания.
Сестры сидели молча. Темное озеро за окном не освещали ни луна, ни звезды. Лейшу вдруг затрясло, а Алиса похлопала ее по плечу.
— Скажи… — Лейше просто хотелось слышать теперешний голос Алисы, мягкий и отстраненный, без глубоко запрятанной боли.
— Расскажи мне о Джордане. Ему сейчас пять? Какой он?
Алиса повернула голову и спокойно посмотрела на Лейшу.
— Он веселый, заурядный мальчик. Совершенно обыкновенный.
Кэмден умер неделю спустя. После похорон Лейша попыталась увидеться с матерью, но та лечилась от алкоголизма и наркомании в Брукфилдском центре. Врачи сказали, что Элизабет Кэмден не принимает никого, кроме своей единственной дочери, Алисы Кэмден Ватроуз.
Сьюзан Меллинг отвезла Лейшу в аэропорт. Она со знанием дела рассуждала об учебе Лейши, о Гарварде, о «Юридическом обозрении». Лейша отвечала односложно, но Сьюзан не отступала: когда Лейша сдает экзамены в адвокатуру? Когда у нее собеседования по поводу работы? Постепенно Лейша освободилась от оцепенения. Она поняла, что настойчивые расспросы Сьюзан были проявлением заботы.
— Он пожертвовал многими людьми, — неожиданно сказала Лейша.
— Но не мною, — сказала Сьюзан. — Только на короткое время, когда я оставила свою работу, чтобы заниматься его делами. Роджер не очень-то приветствовал жертвы.
— Он был не прав? — в словах Лейши невольно послышалась нотка отчаяния.
Сьюзан грустно улыбнулась:
— Нет, он был прав. Мне не следовало бросать работу. Потом мне пришлось слишком долго обретать себя.
«Он делает это с людьми», — прозвучал чей-то голос в ушах Лейши. Сьюзан? Или Алиса? Она не смогла вспомнить.
Лейша устала. Двадцать минут отдыха восстановят силы. Глаза жгли непривычные слезы. Она откинула голову на спинку сиденья и прикрыла веки.
Сьюзан поставила машину на стоянку и выключила зажигание.
— Я хочу сказать тебе кое-что, Лейша.
Лейша открыла глаза:
— Насчет завещания?
Сьюзан натянуто улыбнулась:
— Нет. Группа исследователей из Биотеха и Чикагского медицинского завершила исследование мозга Берни Куна.
Лейша повернулась к Сьюзан. На лице у мачехи отразилась сложная гамма чувств — решимость, удовлетворение, гнев и что-то еще, чему Лейша не знала названия.
— Мы опубликуем результаты на следующей неделе в «Новоанглийском медицинском журнале». Благодаря строжайшей секретности в прессу ничего не просочилось. Но сейчас я хочу рассказать тебе сама о том, что мы обнаружили.
— Говори, — сердце девушки сжалось.
— Помнишь, как ты и другие Неспящие ребята выпили интерльюкин-1?
— Как ты об этом узнала?
— За вами наблюдали гораздо пристальнее, чем вы думали. Помнишь, как у тебя болела голова?
— Да.
— Именно об интерльюкине-1 я и хочу поговорить. Этот препарат относится к большой группе веществ, которые запускают иммунную систему, стимулируют выделение антител, деятельность белых кровяных телец. У нормальных людей выбросы ИЛ-1 происходят во время медленной фазы сна, и иммунная система получает резкий толчок. Двадцать восемь лет назад мы исследовали, будут ли неспящие дети болеть чаще, чем спящие?
— Я же никогда не болела, — возразила Лейша.
— Нет, болела. Ветрянка и три простуды к концу четвертого года жизни, — дала точный ответ Сьюзан. — Но в общем, вы все здоровые люди. Это породило новую теорию: если взрыв иммунной активности возникает во сне, значит, колебания температуры тела во время БДГ-фазы увеличивают риск заболеваний. Другими словами, сон является причиной иммунной уязвимости, которую уравновешивают эндогенные пирогены, подобные ИЛ-1. При отсутствии сна эта проблема не возникала. Тебе понятно?
— Да.
— Конечно. Дурацкий вопрос. — Сьюзан откинула волосы. Они поседели на висках. Под правым глазом появилось возрастное пятнышко. — За долгие годы мы сняли с Неспящих тысячи, сотни тысяч однопротонных томограмм плюс бесконечные энцефалограммы, образцы спинномозговой жидкости… Правда, нам не удалось по-настоящему заглянуть в ваш мозг. Пока Берни Кун не врезался в дорожное ограждение.
— Сьюзан, — остановила ее Лейша, — скажи мне прямо, без обиняков.
— Вы не будете стареть.
— Что?
— Конечно, кожа слегка отвиснет под действием гравитации. Но отсутствие пептидов сна влияет на иммунную систему и восстановление тканей непонятным для нас образом. У Берни Куна был совершенный организм, не просто здоровый, не просто молодой — идеальный. У Неспящих происходит усиленная регенерация тканей, явно вызванная работой иммунной системы.
— Как долго это может продолжаться? — прошептала Лейша.
— Черт его знает. Берни Кун был молод. Возможно, в какой-то момент включится некий компенсационный механизм и все вы просто рухнете, как целый полк Дорианов Греев. Вряд ли это продлится вечно — вечной регенерации не бывает. Но долго, очень долго.
Лейша уставилась на собственное отражение на ветровом стекле. Ей привиделось лицо отца на фоне голубой шелковой обивки гроба в обрамлении белых роз. Его сердце не умело восстанавливаться.
— О будущем в этой связи можно только гадать, — нарушила молчание Сьюзан. — Пептидные структуры, вызывающие у нормальных людей потребность во сне, напоминают компоненты бактериальных клеток. Может быть, существует связь между сном и восприимчивостью к патогенным микробам. Однако отсутствие точных данных никогда не останавливало бульварных писак. Я хотела подготовить тебя, потому что вас будут называть суперменами, homo perfectus и еще Бог знает как. Бессмертными.
Женщины молчали. Наконец Лейша произнесла:
— Я расскажу остальным по нашей связи. Об утечке не беспокойся. Кевин Бейкер создал специальную сеть для Группы.
— Вы уже так хорошо организованы?
— Да.
Губы Сьюзан задрожали. Она отвела взгляд:
— Пойдем, пора, пропустишь свой рейс.
— Спасибо.
— Не стоит благодарности. — В голосе Сьюзан Лейше послышалась тоска.
Регенерация тканей. Эти слова музыкой звучали в мозгу Лейши, пока она летела в Бостон. И еще — бессмертна.
— Вы все улыбаетесь, — заметил сидевший рядом с ней бизнесмен. — Возвращаетесь с большого праздника в Чикаго?
— Нет, с похорон.
Сосед был шокирован. На лице появилась гримаса отвращения. Лейша посмотрела в окно. Реки напоминали микроцепи, поля — аккуратные индексные карточки. А на горизонте — пушистые белые облака, словно экзотические цветы в залитой светом оранжерее.
Письмо было не толще любого другого, но подобные письма они получали так редко, что Ричард встревожился.
— Там может быть взрывчатка.
Лейша посмотрела на письмо, лежавшее на столике в прихожей. «МИСС ЛЕЙШИ КЭМДЕН». Большими печатными буквами, с орфографической ошибкой.
— Похоже, писал ребенок, — заметила она.
Ричард опустил голову и широко расставил ноги. На лице отразилась смертельная усталость.
— Возможно, кто-то нарочно подделал почерк ребенка. Считается, что, вскрывая детское письмо, ты будешь менее осторожна.
— Ричард, мы сходим с ума?
— Да. На данный момент.
Неделю назад в «Новоанглийском медицинском журнале» появилась трезвая статья Сьюзан. Часом позже радиовещание и компьютерные сети новостей потряс взрыв досужих домыслов, драматических прогнозов, ярости и страха. Лейша и Ричард, а также все члены Группы пытались выяснить, какое же мнение преобладает: рассуждения («Неспящие, возможно, проживут века, и это приведет к…»); драматические прогнозы («Если Неспящий будет жениться только на Спящих, то за свою жизнь он переменит дюжину жен и народит несколько десятков детей…»); ярость («Нарушение законов природы привело к появлению так называемых людей, которым несправедливо дано преимущество во времени, чтобы аккумулировать власть и собственность…»); и страх («Скоро ли Суперраса захватит власть?»).
— Просто все боятся по-разному, — подвела итог Кэролин Риццоло.
Лейша сдавала дипломные экзамены. Каждый день она слышала замечания — и по дороге в студгородок, и в коридорах, и в классах; каждый день она забывала о них во время труднейших экзаменов. Потом, опустошенная, она молча шагала домой, к Ричарду, чувствуя взгляды людей на улице, зная, что ее телохранитель Брюс рядом.
— Все пройдет, — говорила Лейша.
В городке Солт-Спрингс, штат Техас, власти приняли постановление о запрете выдачи Неспящим лицензии на торговлю спиртным. Поскольку гражданские права основываются на положении Декларации Независимости «все люди созданы равными», а к Неспящим это явно не относится. Ни в самом городке, ни на сто миль вокруг не было ни одного Неспящего, и уж тем более ни один из них не собирался торговать спиртным, но эта глупейшая история была подхвачена агентством «Юнайтед Пресс» и Компьютерной сетью новостей, и тотчас по всей стране появились горячие статьи как за, так и против.
За первой ласточкой последовали другие. В Поллуксе, штат Пенсильвания, разрешалось отказывать Неспящим в найме жилья под тем предлогом, что их длительное бодрствование увеличивает как износ мебели, так и счета за коммунальные услуги. В Крэнстон-Истейтс, штат Калифорния, Неспящим запретили заниматься бизнесом, связанным с круглосуточной торговлей — так называемая неравная конкуренция. В Ирокез-Каунти, штат Нью-Йорк, Неспящие не могли отныне входить в состав присяжных, потому что подобный суд не подпадает под определение «суда равных по положению людей».
— Все эти решения можно опротестовать, — заметила Лейша. — Но, Боже мой, сколько же придется угробить денег и времени на писанину! — Она поймала себя на мысли, что говорит точь-в-точь как отец.
В штате Джорджия, где гомосексуализм еще оставался наказуемым, отнесли интимную связь между Неспящими и Спящими к уголовным преступлениям третьей степени наряду со скотоложеством.
Разработанный Кевином Бейкером пакет программ позволял с большой скоростью просматривать информацию, касающуюся дискриминации или прямых нападок на Неспящих. Эти файлы имелись в спецсети. Лейша просмотрела их и связалась с Кевином.
— Не мог бы ты создать параллельную программу, регистрирующую случаи защиты Неспящих? Картина получается однобокая.
— Ты права, — ответил озадаченный Кевин. — Я об этом не подумал.
Больше всего Лейшу огорчало отношение к Неспящим детям. Их сторонились одноклассники, обижали братья и сестры, избивали местные хулиганы, и даже собственные родители смотрели косо — ребенок, который будет жить столетия, смущал. Школьный совет в Колд-Ривер, штат Айова, проголосовал за то, чтобы не принимать таких детей в обычные классы, так как их быстрые успехи «создают чувство неполноценности у других детей». Совет выделил средства, позволившие Неспящим детям приглашать учителей на дом. Но среди педагогов не нашлось добровольцев. Все свободное время Лейша разговаривала с малышами по компьютерной сети.
А Стелла Бевингтон почему-то перестала пользоваться своим модемом.
Кевин составил сборник статей, требовавших справедливости к Неспящим. Школьный совет Денвера выделил фонды на проект, в рамках которого одаренные ученики, в том числе и Неспящие, должны были стать коллективными наставниками младших детей. В Рив-Бо, штат Луизиана, Неспящую Даниель дю Шерней выбрали в Городской совет, хотя ей было всего двадцать два.
Престижная фирма Хейли-Холл, занимающаяся медицинскими исследованиями, широко рекламировала факт приема на работу Кристофера Эмрена. Неспящего, имевшего степень доктора.
Дора Кларк, Неспящая из Далласа, распечатала адресованное ей письмо, и взрыв пластиковой бомбы оставил ее без руки.
Лейша и Ричард смотрели на конверт в прихожей. Кремовая плотная бумага окрашена под пергамент. Обратный адрес отсутствует. Ричард позвонил Лиз Бишоп, Неспящей, которая заканчивала колледж по уголовному праву в Мичигане. И хотя они не были знакомы, девушка подробно проконсультировала их и предложила помощь.
Ричард и Лейша проделали все по инструкции в подвале своего дома. Ничего не случилось. Письмо было вскрыто:
«Дорогая мисс Кэмден!
Мне очень жаль, что приходится увольняться, но профсоюз вынуждает. На вашем месте я бы попытался найти другого телохранителя на стороне. Будьте осторожны. Еще раз извините, но мне тоже жить надо.
— Смех сквозь слезы, — сказала Лейша. — Мы с тобой доставали все это снаряжение, несколько часов возились, чтобы взрывное устройство не сработало…
— Согласись, что ничем существенным я не пожертвовал, — печально заметил Ричард.
С тех пор как Неспящие попали в немилость, клиенты его консалтинговой фирмы, за исключением двух, закрыли свои счета. Ничего удивительного — они зависели от рынка, а следовательно, от общественного мнения.
Компьютер Лейши, настроенный на спецсеть, взвыл сигналом срочного вызова. Это был Тони Индивино.
— Лейша, мне нужна твоя помощь как юриста. Мне пытаются навязать драчку по поводу Убежища. Пожалуйста, вылетай.
Убежище окружал целый ряд свежевырытых траншей. Оно располагалось на юге штата Нью-Йорк, в Аллеганах, в старых, сглаженных временем горах, поросших соснами и кустарником. От ближайшего городка Коневанго вела превосходная дорога. Невысокие здания, спроектированные с изящной простотой, находились на разных стадиях завершения. Дженнифер Шарафи встретила Лейшу с Ричардом без улыбки. Она не слишком изменилась за шесть лет, разве что длинные черные волосы были непричесаны, а смоляные глаза казались огромными от напряжения.
— Тони просил меня сначала показать вам место.
— Что случилось? — тихо спросила Лейша.
— Потом. Сначала посмотрим Убежище. Тони очень дорожит твоим мнением, Лейша.
Каждый корпус был рассчитан на пятьдесят человек. В этих коммунах были огромные общие кухни, столовые, ванные и комнаты отдыха, с лабиринтом кабинетов, студий и лабораторий.
— Мы все равно называем их «спальнями», несмотря на двусмысленность этого слова, — сказала Дженнифер. Даже в этом замечании, которое в устах любого другого прозвучало бы игриво, Лейша уловила странную комбинацию обычного нарочитого спокойствия Дженнифер и сегодняшнего напряжения.
Лейша поразилась, как детально продумал Тони эту жизнь, коллективную и сугубо индивидуальную одновременно. В Убежище имелись гимнастический зал, небольшая больница. К концу следующего года планировался квалифицированный персонал, а также детский сад, школа и ферма с интенсивным земледелием.
— Большая часть продуктов будет поступать извне, конечно. Рабочие места тоже будут за пределами Убежища. Мы только создаем безопасное место, откуда можно вести дела с обществом.
Лейша промолчала.
Помимо энергоснабжения — самоподдерживающегося источника И-энергии, — ее поразило отношение к людским ресурсам. Тони сумел заинтересовать проектом Неспящих представителей практически всех профессий.
— Юристы и бухгалтеры в первую очередь, — говорила Дженнифер. — Это наша передовая линия обороны. Тони считает, что сражения за власть в наши дни проходят в судах и на заседаниях различных советов.
Напоследок Дженнифер показала им планы укреплений. Казалось, что она только сейчас немного расслабилась.
Система обороны была ориентирована на то, чтобы остановить нападающих, не причинив им вреда. Электронное наблюдение охватывало 150 квадратных миль территории, купленной Дженнифер. Побольше иного графства, подумала Лейша. На расстоянии полумили от ворот включалось силовое поле, наносящее удары электрошоком. Проникновение на территорию дистанционно управляемых машин или роботов отслеживалось системой, запрограммированной на любой движущийся металлический объект определенной массы. Устройство, не снабженное спецсигналом, сконструированным Дональдом Поспулой, Неспящим, бралось под подозрение.
— Конечно, мы не готовы отразить нападение с воздуха или нападение армии, — сказала Дженнифер. — Но мы и не ожидаем этого. Нам угрожают только слепые от ненависти безумцы.
Лейшу встревожил план обороны.
— Если мы не сможем интегрироваться в этот мир… Свободная торговля подразумевает свободу передвижений.
— Это предполагает свободный разум, — быстро отозвалась Дженнифер, и что-то в ее голосе заставило Лейшу посмотреть на девушку. — Мне нужно кое-что сказать тебе, Лейша. Тони здесь нет.
— Где он?
— В Коневанго, в тюрьме графства. Мы ведем настоящий бой за земли — это в такой глуши! Но дело в другом. Сегодня утром Тони обвинили в похищении Тимми Демарцо.
Стены комнаты заходили ходуном.
— ФБР?
— Да.
— Как… как они узнали?
— Какой-то агент наконец распутал этот случай. Тони нужен адвокат, Лейша. Билл Теин уже дал согласие, но Тони хочет, чтобы ты вела дело.
— Дженнифер, я сдаю экзамены только в конце июля!
— Он подождет. Пока Билл будет выступать его адвокатом. Ты сдашь экзамен?
— Конечно. Но я уже дала согласие работать в конторе «Морхауз, Кеннеди и Андерсон» в Нью-Йорке… — Она осеклась. Ричард пристально смотрел на нее, лицо Дженнифер оставалось непроницаемым. Лейша тихо сказала:
— Какой защиты он собирается придерживаться?
— Виновен, — ответила Дженнифер, — при… как это называется у юристов? Смягчающих обстоятельствах.
Лейша боялась, что Тони решит отпираться; ложь, увертки — опасная линия поведения. Она мысленно перебрала разные виды смягчающих обстоятельств, припоминая прецеденты… Можно использовать дело Клементса против Вой…
— Билл сейчас направился в тюрьму, — сказала Дженнифер. — Поедешь туда со мной? — В ее голосе прозвучал вызов.
— Да, — ответила Лейша.
Увидеться с Тони им не разрешили. Человек из офиса окружного прокурора объяснил, что посещать Тони может только его адвокат. Во время разговора лицо клерка оставалось неподвижным, но, когда девушки пошли к дверям, он, не пожалев пола своего кабинета, смачно плюнул им под ноги.
В аэропорт Ричард с Лейшей возвращались во взятой напрокат машине. Ричард решил немедленно переехать, чтобы помочь в строительстве.
Большую часть оставшегося до экзаменов времени Лейша проводила в своем городском доме, яростно занимаясь или общаясь по сети с детьми. Она не стала нанимать нового телохранителя и неохотно выходила из дому. Раз-два в день она просматривала электронные «новости» Кевина.
Появилась некоторая надежда. Газета «Нью-Йорк Таймс» опубликовала передовицу, подхваченную средствами массовой информации.
«ПРОЦВЕТАНИЕ И НЕНАВИСТЬ: КРИВАЯ ЗАВИСИМОСТИ,
КОТОРУЮ МЫ ПРЕДПОЧИТАЕМ НЕ ЗАМЕЧАТЬ
В Соединенных Штатах никогда не ценили спокойствие, логику и рациональность, считая эти качества «холодными». Наш народ более склонен восхищаться яркими чувствами и решительными действиями. Мы возвеличиваем свершения нашей истории — однако не саму Конституцию, а ее защиту у Иводжимы; не интеллектуальные достижения Линуса Полинга, а героическую страстность Карла Линдберга; не изобретателей монорельса и компьютеров, а авторов гневных революционных песен, которые нас разобщают.
И что особенно странно — эта тенденция усиливается в периоды благоденствия. Чем обеспеченнее наши граждане, тем больше они презирают трезвый расчет, который принес им это богатство, и все более страстно отдаются во власть эмоций. Вспомните безобразные эксцессы диких двадцатых годов, презрение к истеблишменту шестидесятых. Вспомните недавнее прошлое — беспримерное процветание, обеспеченное И-энергией, и неприязнь к самому Кенцо Иагаи; все, кроме ближайших последователей, считали его алчным и бесчувственным. И в то же время наш народ преклоняется перед писателем-нигилистом Стефаном Кастелли, «сентиментальной» актрисой Брендой Фосс и бросающим вызов самому дьяволу ныряльщиком в гравитационный колодец Джимом Морзом Лютером.
Размышляя над этим феноменом в обеспеченных И-энергией домах, отметьте нынешний взрыв неадекватных эмоций против Неспящих, нарастающий с момента публикации совместных открытий Биотехнического института и Чикагского медицинского колледжа.
Неспящие обладают тонким умом. Они спокойны, если определить этим повсеместно порицаемым словом умение направить свою энергию на решение проблем. (Лауреат Пулитцеровской премии Кэролин Риццоло вынесла на суд зрителей потрясающую пьесу об идеях, а не о буйстве страстей.) Все они отличаются врожденной целеустремленностью, которой способствует сэкономленное на сне время. Их достижения в основном лежат в области логики. Это: электроника, юриспруденция, финансы, теоретическая физика, медицина. Потенциальные долгожители, Неспящие педантичны, жизнерадостны и молоды.
И в нашей фантастически процветающей стране их все больше ненавидят.
И правда ли, что наша неприязнь, пышный расцвет которой мы наблюдаем в последние несколько месяцев, порождена «несправедливыми преимуществами», которые есть у Неспящих в получении работы, повышении по службе, деньгах и успехе? Действительно ли это зависть? Или корни ее в типично американской привычке «палить от бедра», ненавидеть превосходящий ум?
Если это и впрямь так, то следует призадуматься об основателях нашего государства: Джефферсоне, Вашингтоне, Пейне, Адамсе. Все они были обитателями Эры Разума. Эти люди создали наше упорядоченное и сбалансированное законодательство именно для того, чтобы защищать собственность, нажитую уравновешенными и рациональными индивидуалами. Возможно, Неспящие — это пробный камень нашей веры в закон и порядок. Да, Неспящие НЕ БЫЛИ «созданы равными», но отношение общества к ним следует выверить со всей тщательностью, доступной нашей юриспруденции. Возможно, мы узнаем о себе много нелицеприятного, но от результатов этого исследования зависит наша самооценка.
Реакции общественности на научные открытия последнего месяца недоставало здравого смысла.
Закон не театр. Прежде чем издавать вердикты, отражающие неприглядные и несколько театральные чувства, нужно хорошенько удостовериться, что мы в состоянии трезво оценить их».
Лейша обхватила себя руками и, широко улыбаясь, в восхищении уставилась на экран. Затем позвонила в «Нью-Йорк Таймс» и спросила, кто написал передовицу. Любезности у секретарши сразу поубавилось, и она резко ответила, что редакция не дает справок.
Но и такой ответ не испортил Лейше настроения. Радость требовала физических действий. Лейша вымыла посуду, перебрала книги, затеяла перестановку.
Сьюзан Меллинг позвонила ей, как только прочла передовую; они тепло побеседовали несколько минут. Не успела Сьюзан повесить трубку, телефон зазвонил снова.
— Лейша? Твой голос совсем не изменился. Это Стюарт Саттер.
— Стюарт!.. — Они не виделись четыре года. А весь роман длился два и сам собой кончился. Лейша вновь явственно ощутила его объятия, там, в общежитии, — сколько же воды с тех пор утекло! Воображаемые руки превратились в руки Ричарда, и внезапная боль пронзила ее.
— Послушай, — сказал Стюарт, — мне нужно кое-что тебе сообщить. Ты на следующей неделе сдаешь экзамен в адвокатуру, да? А потом тебе предстоит стажировка в конторе «Морхауза, Кеннеди и Андерсона».
— Откуда ты знаешь, Стюарт?
— Сплетни в курилке. Шучу. Но юристов в Нью-Йорке не так много, как тебе кажется. А ты — довольно заметная фигура.
— Да, — бесстрастно согласилась Лейша.
— Нет ни малейшего сомнения, что тебя вызовут и допустят к экзамену. А будешь ли ты работать у Морхауза — не известно. Два старших партнера, Алан Морхауз и Сет Браун, передумали после взрыва этой… хлопушки. «Неблагоприятная реклама для фирмы», «превращать закон в цирковое представление», и т. д., и т. п. Ты знаешь эти песни. Но у тебя есть и два сильных сторонника — Энн Карлайл и старик Майкл Кеннеди. Он довольно крупная величина. Вот я и решил посвятить тебя в ситуацию, чтобы ты знала, на что рассчитывать в борьбе.
— Спасибо, — сказала Лейша. — Стю… почему тебе не безразличны мои дела?
На другом конце линии воцарилось молчание. Потом Стюарт очень тихо ответил:
— Не все тут кретины, Лейша. Справедливость все еще что-то значит для некоторых из нас. И достоинство тоже.
Лейша почувствовала необыкновенный подъем.
— Многие также поддерживают вас в этой дурацкой борьбе за отвод земли под Убежище, — продолжал Стюарт. — Возможно, ты этого не знаешь, но это так. На суде вам будет оказана любая помощь.
— Я Убежищем не занимаюсь.
— Ну, я имел в виду всех вас в целом.
— Спасибо. От всей души. Как твои дела?
— Прекрасно. Я стал папой.
— Да ну! Девочка или мальчик?
— Девочка. Прелестная маленькая самочка по имени Жюстина. Я бы хотел познакомить тебя с моей женой, Лейша.
— С удовольствием, — ответила Лейша.
Остаток ночи она провела, готовясь к экзамену. Ликование не покидало ее.
Все будет в порядке. Неписаный контракт между ней и ее кругом — обществом Кенцо Иагаи, кругом Роджера Кэмдена — останется в силе. Невзирая на разногласия, споры и ненависть. Лейше вдруг вспомнился разговор с Тони об испанских нищих. Да, такие есть. Но контракт останется в силе.
Она свято верила в это.
Глава 7
В адвокатуру Лейша поступила. После экзаменов трое ее сокурсников, два парня и девушка, проявляли к ней пристальный интерес, пока Лейша не уехала домой. Студенты были Спящими.
На следующее утро Лейше предстояло лететь в Чикаго на встречу с Алисой. Большой дом на берегу озера надо было привести в порядок и выставить на продажу. Раньше у Лейши руки не доходили.
Она вспоминала, как отец, в старомодной плоской шляпе, выращивал в оранжерее орхидеи, жасмин и камелии.
В дверь позвонили. Она вздрогнула: к ней почти никто не приходил. Нетерпеливо включила наружную камеру — может, это Джонатан или Марта нагрянули в Бостон, чтобы отпраздновать — и как это она не догадалась! — и устроить вечеринку?
На мониторе появился Ричард. Лицо у него было заплаканное.
Лейша рывком распахнула дверь. Ричард не собирался входить. Лейша поняла, что это были слезы не ярости.
— Тони погиб.
Лейша, словно ослепнув, вытянула вперед руку. Ричард остался неподвижен.
— Его убили в тюрьме. Заключенные. На прогулке. Эти подонки вообразили, что имеют право убить ЕГО, потому что он лучше.
Ричард крепко схватил ее за руку:
— Да, мы лучше, но не кричим об этом, опасаясь задеть их чувства… Господи!
Лейша высвободила руку, оцепенело глядя в искаженное лицо Ричарда.
— Они били его по голове свинцовой трубой, а потом перевернули и…
— Не надо! — всхлипнула Лейша.
— Я приехал забрать тебя в Убежище, — тихо сказал Ричард. — В машине ждут Дэн Дженкинс и Вернон Балрисс. Мы отнесем тебя на руках, если понадобится. Тебе здесь находиться опасно. Твоя независимость раздражает. Надеюсь, ты понимаешь, что Убежище — наш единственный выход?
Лейша закрыла глаза. Перед мысленным взором Лейши появился четырнадцатилетний Тони. Испанские нищие.
— Я поеду.
Никогда еще она не чувствовала такого гнева. В течение этой долгой ночи он накатывал, словно океанские волны. Лейша с Ричардом сидели в библиотеке, и даже объятия юноши были бессильны перед этой яростью. Гнев взрывался криком, выливался слезами, но ничто не приносило облегчения. В гостиной тихо переговаривались Дэн с Верноном.
Холодным чужим голосом Лейша рассказала Ричарду, что собирается в Чикаго. Если Ричард, Дэн и Вернон посадят Лейшу в самолет, а Алиса встретит ее с профессиональными телохранителями, то ничего страшного не случится. Потом она обменяет обратный билет в Бостон на рейс в Коневанго, а оттуда на машине доедет с Ричардом до Убежища.
— Все уже съезжаются, — сказал Ричард. — Дженнифер Шарафи взвалила на себя все. Она подмазывает поставщиков из Спящих такими деньгами, что те не могут устоять. А как быть с этим домом, Лейша? Что делать с твоими вещами?
Лейша оглядела знакомый кабинет. Юридическая литература, красные, зеленые, коричневые корешки книг, выстроившиеся вдоль стен. Кофейная чашка, оставленная на письменном столе. Квитанция, которую она попросила сегодня у таксиста на память о счастливом дне, когда она сдала экзамены в адвокатуру. Голографический портрет Кенцо Иагаи.
— Пропади все пропадом, — махнула Лейша.
Ричард крепче обнял ее.
— Что случилось? — спросила притихшая Алиса. — Похоже, мы не просто убираем дом, да?
— Не отвлекайся, — ответила Лейша. Она выхватила из отцовского гардероба какой-то костюм. — Ты не хочешь взять что-нибудь для мужа?
— Это не его размер.
— А шляпы?
— Нет, — сказала Алиса. — Лейша, что происходит?
— Давай займемся делом! — Она свалила на полу всю одежду Кэмдена и, нацарапав на клочке бумаги «Для Благотворительного общества», бросила его сверху. Алиса стала выворачивать туда же содержимое комода.
С окон уже сняли шторы, свернули ковры. Красноватые отблески света ложились на голый деревянный пол.
— Что ты хочешь взять из своей бывшей комнаты? — спросила Лейша.
— Я отобрала кое-какие вещи, — сказала Алиса. — Грузовик приедет в четверг.
— Прекрасно. Что еще?
— Оранжерея. Сандерсон поливал все подряд, поэтому некоторые растения…
— Сандерсона уволим, — резко сказала Лейша. — Цветы можешь подарить больнице. Только проследи, чтобы туда не попали ядовитые растения. Пошли в библиотеку.
Алиса медленно опустилась на свернутый коврик посреди спальни Кэмдена. Она подстриглась; каштановые клочья нелепо торчали вокруг широкого лица. Сестра еще больше располнела и очень напоминала мать.
— Помнишь тот вечер, когда я сказала тебе, что беременна? — спросила Алиса. — Как раз накануне твоего отъезда в Гарвард?
— Пошли в библиотеку!
— Помнишь? — настаивала Алиса. — Господи, ты можешь хоть раз выслушать меня, Лейша? Почему ты так похожа на отца?
— Я — не папа!
— Черта с два! Но не в этом дело. Ты помнишь тот вечер?
Лейша вышла. Алиса не сдвинулась с места. Через минуту Лейша вернулась:
— Да.
— Ты тогда чуть не расплакалась, — неумолимо продолжала Алиса. — Может, потому что я не собиралась в колледж? Но когда я обняла тебя, впервые за много лет — за много лет, Лейша! — почувствовала, что мы сестры. Несмотря на твои ночные прогулки по дому, на твои показушные споры с папой, на специальную школу, на потрясающе длинные ноги и золотые волосы — на всю эту чепуху. Тогда мне показалось, что я нужна тебе.
— Что ты хочешь сказать? — спросила Лейша. — Что ты можешь сострадать только человеку, который попал в беду и нуждается в тебе? Что родственные чувства просыпаются у тебя, когда мне больно? Неужели в этом все вы. Спящие?
— Нет. Я хочу сказать, что ты можешь быть сестрой только тогда, когда тебе плохо.
Лейша пристально посмотрела на нее:
— Ты глупа.
— По сравнению с тобой — да.
Лейша гневно вскинула голову. Ей было стыдно за свои слова, но они обе
знали, что это правда. Но раздражение не проходило.
— В день нашего двенадцатилетия, — продолжала Алиса, — Сьюзан подарила мне платье. Ты ушла в какой-то поход с ночевкой, которые все время устраивала твоя чудная школа. Шелковое платье, бледно-голубое, со старинными кружевами. Я была в восторге. Ведь Сьюзан купила его для меня, а для тебя компьютерную программу. Мне тогда казалось, что это была я сама. — Ее широкое, некрасивое лицо с трудом угадывалось в сумерках. — Но когда я в первый раз надела его, какой-то мальчишка крикнул: «Стащила платье у сестры, пока она спала?» и захохотал, как ненормальный.
Я выбросила это платье. Сьюзан ничего не знала, но, думаю, она бы поняла. Твое было твоим, но и не твое — тоже. Так запрограммировал наши гены папа.
— Значит, ты тоже ничем не отличаешься от завистливых нищих?
Алиса поднялась с коврика. Медленно одернула помятую юбку, подошла и ударила Лейшу по губам.
— Теперь ты понимаешь, что я существую?
Лейша почувствовала привкус крови. Зазвонил телефон. Секретная личная линия Кэмдена. Алиса сняла трубку и спокойно протянула ее Лейше.
— Тебя.
— Лейша? Это Кевин. Мне позвонила Стелла Бевингтон по телефону, наверно, родители отняли у нее модем. Я услышал только, что ее бьет пьяный отец, и связь оборвалась. ВСЕ уехали в Убежище. Она недалеко от тебя, в Скоки. Надо бы попасть туда побыстрее. У тебя есть надежные телохранители?
— Да, — соврала Лейша. Ее гнев наконец нашел выход. — Я справлюсь.
— Не знаю, как ты ее вытащишь оттуда, — сказал Кевин. — Им известно, что она кому-то позвонила, может, ее избили до потери сознания…
— Я справлюсь, — повторила Лейша.
— С чем справишься? — спросила Алиса.
— С тем, что наделали ваши люди с одной из нас. Семилетнюю девочку истязают родители, потому что она — Неспящая, потому что она лучше вас… — Она побежала по лестнице к взятой напрокат машине, на которой приехала из аэропорта.
Алиса бежала следом:
— Не бери эту машину, Лейша, ее могут выследить. Садись в мою.
Алиса рывком распахнула дверцу потрепанной «тойоты», настолько устаревшей, что конусы И-энергетической установки торчали с обеих сторон, словно обвисшие щеки. Она втолкнула Лейшу на сиденье и втиснулась за руль. Ее руки не дрожали.
— Куда?
На Лейшу накатила слабость. Она не ела уже два, нет — три дня. С вечера накануне экзаменов.
Она назвала адрес в Скоки.
— Пересядь назад, — скомандовала Алиса, тормозя у обочины хайвэя. — Возьми из «бардачка» шарф и надвинь пониже на лоб.
Здесь можно нанять телохранителя. Нам нужно хотя бы создать видимость охраны, Лейша. Я быстро.
Она вернулась через три минуты с громадным детиной, одетым в дешевый темный костюм. Он втиснулся на переднее сиденье рядом с Алисой, не произнеся ни слова.
Маленький дом выглядел довольно обшарпанно, свет горел только внизу, наверху было темно. На небе зажглись первые звезды.
— Вылезайте и стойте здесь, у дверцы, — нет, встаньте на свет — и не предпринимайте ничего, если только на меня не нападут, — приказала Алиса телохранителю и пошла по дорожке. Лейша догнала сестру на полпути к пластиковой двери.
— Алиса, что ты, черт побери, делаешь? Это я должна…
— Тише. — Алиса бросила взгляд на телохранителя. — Тебя узнают. Имея Неспящую дочь, эти люди видели твои фотографии в журналах много лет, смотрели головидеофильмы о тебе. Они знают, что ты — будущий адвокат. А я для них — никто.
— Алиса…
— Ради Бога, вернись в машину! — прошипела Алиса и забарабанила в дверь.
Лейша отошла в тень от ракиты. Открыл мужчина с непроницаемым лицом.
— Агентство по защите детей. С вашего номера нам звонила маленькая девочка, — сказала Алиса. — Впустите меня.
— Здесь нет маленьких детей.
— Экстренный вызов первостепенной важности. Закон 186! Пропустите!
Мужчина бросил взгляд на огромную фигуру телохранителя.
— У вас есть ордер?
— В данном случае он не нужен. Если вы меня не впустите, у вас будут огромные неприятности!
Лейша плотно сжала губы. Никто не поверит этой бессмыслице… Разбитая губа болела.
Мужчина посторонился и пропустил Алису.
Телохранитель прошел вслед за ней. Лейша решила не вмешиваться.
Три минуты спустя они вышли. Охранник нес ребенка. Лейша побежала к машине, открыла дверцу и помогла телохранителю положить девочку на сиденье. Телохранитель насторожился.
— Вот, — сказала Алиса. — Здесь еще сто долларов, чтобы вы добрались до города.
Телохранитель не спускал с них глаз, пока Алиса выводила машину.
— Он отправится прямо в полицию, — с отчаянием сказала Лейша. — Иначе рискует вылететь из профсоюза.
— Знаю, — ответила Алиса. — Но к тому времени нас уже в машине не будет.
— Куда мы?
— В больницу.
— Алиса, мы не можем… — Лейша обернулась к заднему сиденью. — Стелла? Ты в сознании?
— Да, — раздался тоненький голосок.
Лейша нашарила выключатель освещения задней половины салона. Стелла вытянулась на сиденье с искаженным от боли лицом. Правой рукой она баюкала левую. Под левым глазом чернел синяк. Рыжие волосы грязные и всклокоченные.
— Вы — Лейша Кэмден, — заплакала девочка.
— У нее сломана рука, — сказала Алиса.
— Милая… — у Лейши перехватило дыхание, — …ты продержишься, пока мы отвезем тебя к доктору?
— Да, — ответила Стелла. — Только не везите меня обратно домой.
— Не повезем, — уверила ее Лейша. — Никогда. — Она посмотрела на Алису и увидела Тони.
— До больницы примерно десять миль, — сказала Алиса.
— Откуда ты знаешь?
— Я когда-то лежала там с передозом, — коротко ответила Алиса. Она сгорбилась над рулем, что-то лихорадочно обдумывая. Лейша пыталась придумать, как избежать судебного преследования за похищение. Вряд ли они докажут, что ребенок пошел с ними добровольно. Стелла, конечно, подтвердит, но она, вероятно, будет non sui juris…
— Алиса, мы не знаем номера страховки. Причем такого, который можно проверить по компьютерной сети.
— Послушай, — обратилась Алиса к девочке. — Я скажу им, что ты моя дочь. Ты упала с большого камня, когда мы остановились перекусить на площадке для отдыха у шоссе. Мы едем из Калифорнии в Филадельфию навестить бабушку. Тебя зовут Джордан Ватроуз, тебе пять лет. Поняла, милая?
— Мне почти восемь, — сказала Стелла.
— Ты очень крупная пятилетняя девочка. Твой день рождения 23 марта. Запомнишь, Стелла?
— Да, — голос малышки звучал тверже.
Лейша во все глаза смотрела на Алису:
— А ты запомнишь?
— Конечно. Я же дочь Роджера Кэмдена.
Алиса почти внесла Стеллу в приемное отделение маленькой больницы. Лейша отогнала машину в дальний угол стоянки под сомнительное прикрытие тощего клена и заперла ее. Поглубже надвинула шарф на лицо.
Наверняка файлы всех полицейских участков и контор проката автомобилей уже содержат сведения об Алисе. В медицинские учреждения данные поступали медленнее. Возможно, сейчас в больнице все пройдет нормально. Но Алиса не сможет достать другую машину.
А Лейша сможет.
Она оглядела парковочную площадку. Роскошный «крайслер», фургон «икеда», ряд «тойот» и «мерседесов», старомодный «кадиллак-99» — она представила, как вытянется лицо владельца, когда он обнаружит пропажу автомобиля, — десять-двенадцать небольших дешевых машин, вертолет с пилотом в ливрее. И замызганный фермерский грузовик.
Лейша подошла к грузовику. За рулем покуривал мужчина. Она вспомнила отца.
— Привет, — сказала Лейша.
Мужчина опустил стекло, но не ответил. У него были немытые каштановые волосы.
— Видите вон тот вертолет? — звонко спросила Лейша. Мужчина равнодушно скользнул взглядом; с его места пилота не было видно. — Мой телохранитель думает, что я в больнице, лечу губу, как велел отец. — Она потрогала языком распухший рот.
— Ну и?..
Лейша топнула ногой:
— Ну а я хочу смыться. Я дам вам 4000 кредиток за ваш грузовик. Наличными.
Мужчина широко раскрыл глаза, отбросил сигарету и снова посмотрел на вертолет.
— Не бойтесь, не надую, — попыталась усмехнуться Лейша. Колени у нее подгибались.
— Покажи деньги.
Лейша попятилась, чтобы водитель не смог до нее дотянуться. Достала деньги из сумочки. Она привыкла носить с собой крупные суммы — раньше с ней всегда был телохранитель.
— Выходите с другой стороны, — скомандовала Лейша, — и заприте дверцу. Оставьте ключи на сиденье, чтобы я их видела. Потом я положу деньги на крышу, туда, где вам их будет видно.
Смех мужчины напоминал скрип гравия.
— Ну прям малютка Дабни Энг. Этому вас учат в ваших чудных школах?
Лейша не имела ни малейшего представления о Дабни Энг. Она понимала, что этот тип пытается одурачить ее, и старалась не выдать своего презрения. Она думала о Тони.
— Ну ладно. — Он выскользнул из кабины.
— Заприте дверь!
Он ухмыльнулся, снова открыл дверцу и запер ее. Лейша положила деньги на крышу, рывком распахнула переднюю дверцу, забралась внутрь, заперлась и подняла стекло. Мужчина рассмеялся. Трясущимися руками девушка вставила ключ в зажигание, завела грузовик и вырулила на улицу.
Она медленно дважды объехала квартал. Мужчина уже ушел, а пилот вертолета все еще спал. Лейша боялась, что водитель может из вредности разбудить пилота, но все обошлось. Она припарковала грузовик и стала ждать.
Спустя полтора часа Алиса вместе с нянечкой выкатили Стеллу на носилках. Лейша выпрыгнула из кабины:
— Алиса, я здесь! — Темнота мешала рассмотреть выражение лица Алисы; оставалось только надеяться, что она не удивится при виде старенького грузовичка и что нянечка ничего не знает об их красной «тойоте».
— Это Джулия Бергадон, моя подруга, я ей позвонила, пока вы лечили Джордан, — сказала Алиса. Няня равнодушно кивнула. Женщины помогли Стелле забраться в высокую кабину. Девочка выглядела одурманенной. Ее рука была в гипсе.
— Как?.. — вымолвила Алиса, когда они отъехали.
Полицейский вертолет приземлился на противоположном конце стоянки. Два полисмена направились к запертой машине Алисы.
— Боже мой, — пробормотала Алиса. В голосе впервые прозвучал страх.
— Они нас не выследят, — заверила Лейша.
— Лейша! — с ужасом сказала Алиса. — Стелла спит.
— Нет. Она отключилась под действием болеутоляющих.
— А это нормально? Для… нее?
— Мы можем терять сознание и даже засыпать под воздействием определенных веществ. Ты разве не знала?
— Нет.
— Мы так мало знаем друг друга, правда?
Они ехали на юг. Наконец Алиса спросила:
— Куда мы отвезем ее, Лейша?
— Не знаю. Полиция в первую очередь будет проверять всех Неспящих…
— Тебе нельзя так рисковать, — устало сказала Алиса. — Все мои друзья — в Калифорнии. На этой колымаге далеко не уедешь.
— Конечно.
— Что же делать?
— Дай подумать.
На выезде со скоростной магистрали стояла телефонная будка. Линия Кевина может прослушиваться.
Линия Убежища прослушивается наверняка.
К кому обратиться?
Лейша закрыла глаза. Сьюзан Меллинг? Но бывшая мачеха Алисы, наследница Кэмдена, слишком заметная фигура — на нее сразу же упадет подозрение. Надо найти кого — то, никак не связанного с Алисой. Это мог быть только Спящий. Но кому Лейша может довериться, и есть ли такие? Вправе ли она так рисковать?
Она долго стояла в темной телефонной будке. Потом вернулась к грузовику. Алиса спала, запрокинув голову на спинку сиденья. Тонкая струйка слюны стекала по подбородку. Лицо выглядело бледным и измученным. Лейша вернулась к телефону:
— Стюарт? Стюарт Саттер?
— Да?
— Это Лейша Кэмден. — Она рассказала ему все без утайки. — Мне нужна помощь, Стюарт. — Лейшу била дрожь. В свисте ветра ей слышалось тонкое завывание попрошайки. И в собственном голосе.
— Ладно, — сказал Стюарт. — Моя двоюродная сестра живет в Рипли, недалеко от той дороги, по которой вы поедете на восток. Это штат Нью-Йорк; там моя лицензия действительна. Я предупрежу сестру о вашем приезде. В молодости она была большой активисткой. Ее зовут Джанет Паттерсон.
— Почему ты так уверен, что она захочет вмешаться? Ее могут посадить в тюрьму. И тебя тоже.
— Она провела в тюрьмах почти полжизни. Участвовала в политических протестах чуть ли не со времен Вьетнама. Не волнуйся. Теперь я твой адвокат. Я объявлю, что Стелла находится под охраной штата. Это будет нетрудно при наличии истории болезни в больнице. Потом ее можно передать приемным родителям в Нью-Йорк. Я знаю справедливых и добрых людей. Что до Алисы…
— Стелла — гражданка Иллинойса. Ты не можешь…
— Нет, могу. Как только ученые обнародовали свои открытия о продолжительности жизни Неспящих, на законодателей обрушились испуганные и завистливые избиратели. В результате появилась уйма противоречивых и глупых законов. Пока они в силе, я открою немыслимо запутанное дело. В процессе судебного разбирательства ребенка не имеют права вернуть родителям. Но Алисе понадобится защитник, имеющий лицензию в Иллинойсе.
— У нас есть такой, — сказала Лейша. — Кандас Холт. Нет, Неспящий не годится.
— Положись на меня, Лейша. Я найду хорошего адвоката. Ты плачешь?
— Нет, — всхлипнула Лейша.
— О Боже. Ублюдки. Мне очень жаль, Лейша.
Она вернулась к грузовику. Алиса все еще спала, Стелла была без сознания. Лейша как можно аккуратнее захлопнула дверцу. Двигатель чихнул и взревел, но сестра не проснулась.
В тесной и темной кабине с ними ехало множество людей: Стюарт Саттер, Тони Индивино, Сьюзан Меллинг, Кенцо Иагаи, Роджер Кэмден.
Она вела с ними мысленный разговор.
Стюарту Саттеру сказала: «Предупреждая о Морхаузе и Кеннеди, ты рисковал своей карьерой. Теперь ты рискуешь двоюродной сестрой ради чужого ребенка. И ничего не выигрываешь. Как и Сьюзан, которая отказалась от собственной жизни ради папиной мечты. Контракт, выгодный только одной стороне, не контракт; это знает любой первокурсник».
«Вы не учли всех тонкостей торговли, мистер Иагаи. Если Стюарт дал мне что-то, а я даю что-то Стелле, и спустя десять лет Стелла станет благодаря этому другим человеком и поделится с кем-то незнакомым — это прекрасно. В этой экологии торговли каждое звено необходимо, невзирая на отсутствие прямых контрактов. Нужна ли лошади рыба? Бесспорно».
Теперь ей было что ответить Тони: «Да, в Испании есть нищие. Но там есть и еще кое-что. Отринь попрошаек — и ты отринешь всю страну, обделишь ее своим милосердием. Именно этого добивалась беременная, испуганная Алиса так много лет назад. Она хотела помочь МНЕ, а я не позволила, потому что не нуждалась в помощи. А теперь все наоборот. Нищим так же важно помогать другим, как и получать помощь».
Наконец она УВИДЕЛА ОТЦА. С сияющими глазами он держал экзотические цветы. «Ты был не прав. Алиса — особенная. О папа, до чего же она особенная!»
И вдруг она испытала необыкновенную легкость. Лейше показалось, что ее пронизывает свет, уходя в иные миры.
Она везла спящую женщину и искалеченного ребенка на восток, к границе штата.
Энергично идите вперед, будьте неусыпно бдительны и принесите нам победу.
Глава 1
На антикварных стульях работы Инеса притулились двое, им явно хотелось оказаться подальше отсюда. По крайней мере одному из них. Все это доктор Онг видел уже не раз. Через пару минут он окончательно убедился: в душе женщины вскипает яростное сопротивление. Но ей не победить. Позже, конечно, мужчина за это поплатится, причем платить придется долго и в основном по мелочам.
— Полагаю, доктор, вы уже проверили нашу кредитоспособность, — приветливо произнес Роджер Кэмден. — Давайте обсудим детали, хорошо?
— Конечно, — ответил Онг. — Прежде всего я хотел бы услышать, какие генетические модификации вы выбрали для ребенка?
Женщина внезапно заерзала на стуле. Ей около тридцати — типичная вторая жена. Но вид увядший, словно темп жизни с Роджером Кэмденом оказался ей не по плечу. И Онг охотно верил в это. Каштановые волосы, карие глаза, смугловатая кожа — почти красавица, если бы не мертвенная бледность. Коричневое пальто, не дешевое, но и не модное, туфли, наводящие на мысль об ортопедической обуви. Онг проверил свои записи: ее зовут Элизабет. Похоже, люди часто забывают ее имя.
По сравнению с женой Рождер Кэмден, казалось, прямо-таки излучал энергию. Мужчина за пятьдесят, в деловом костюме итальянского шелка. Чтобы вспомнить его имя, Онгу записи не потребовались. Карикатура этой физиономии красовалась на первой полосе вчерашнего выпуска «Уолл-стрит джорнэл» — недавно Кэмден сорвал крупный куш на инвестициях в транснациональную информационную систему.
— Девочка, — произнесла Элизабет Кэмден. Онг не ожидал, что она заговорит первой. Ее выговор свидетельствовал о принадлежности к высшему британскому обществу. — Блондинка. Глаза зеленые. Высокая. Стройная.
Онг улыбнулся:
— Думаю, вы знаете, добиться желаемых изменений внешности легче всего. Однако фигура зависит от генетической предрасположенности. От того, как вы будете кормить ребенка, естественно…
— Да, да, — перебил Роджер Кэмден, — конечно. А теперь — интеллект. Высокий интеллект. И бесстрашие.
— Простите, мистер Кэмден, личностные факторы еще недостаточно хорошо изучены, чтобы обеспечить генети…
— Я только сравниваю. — Кэмден изобразил добродушную улыбку.
— Способности к музыке, — подсказала миссис Кэмден.
— Опять-таки, миссис Кэмден, можно гарантировать только предрасположенность.
— Этого достаточно, — заметил Кэмден. — Разумеется, прекрасное здоровье.
— Конечно, — заверил доктор Онг.
Клиенты молчали. Пока что их список был довольно скромным, учитывая возможности Кэмдена; в основном клиентуру приходилось отговаривать то от заказа взаимоисключающих способностей, то от слишком больших изменений генотипа, а некоторые почему-то воображали, что за деньги им тут сотворят чудо. Онг ждал. Атмосфера накалялась. Становилось жарко.
— И еще, — произнес Кэмден, — отсутствие потребности во сне. — Элизабет резко отвернулась и уставилась в окно.
Онг взял со стола магнитный зажим для бумаг.
— Позвольте спросить, как вы узнали о существовании этой программы? — поинтересовался он как можно любезнее.
Кэмден широко улыбнулся:
— Так вы не отрицаете ее существования? Снимаю шляпу, доктор.
Онг сдержался:
— И все же откуда вы знаете?
Кэмден сунул руку во внутренний карман пиджака. Шелк сморщился и натянулся; тело и костюм принадлежали к разным слоям общества. Онг вспомнил, что Кэмден — иагаист, личный друг самого Кенцо Иагаи. Кэмден протянул Онгу копию спецификации программы.
— Не ищите утечку в вашей системе информации, доктор. Ни вы и никто другой ее не обнаружат. Далее. — Он внезапно наклонился вперед, чуть понизил тон. — Мне известно, что вы создали двадцать детей, совсем не нуждающихся во сне, что до сего момента девятнадцать из них здоровы, умны и психически нормальны. Более того, они развиваются, опережая свой возраст. Самому старшему уже четыре года, и он умеет читать на двух языках. Я знаю также, что для открытой продажи вы собираетесь предложить эту программу только через несколько лет. Но я хочу приобрести ее для моей дочери сейчас. За любую назначенную вами цену.
Онг встал:
— Я не уполномочен обсуждать с вами этот вопрос, мистер Кэмден. И похищение наших данных…
— Которое не является таковым — в вашей компьютерной системе произошел спонтанный выброс данных в общедоступную сеть. Вам понадобится чертовски много времени, чтобы доказать обратное…
— …и предложение о покупке именно этой генетической программы выходят за рамки моей компетенции. Это следует обсудить на Совете директоров института.
— Конечно, конечно. Когда можно поговорить с ними?
Кэмден посмотрел на него снизу вверх. На свете найдется немного людей, способных смотреть так уверенно, находясь на восемнадцать дюймов ниже глаз собеседника.
— Разумеется, мне хотелось бы сделать предложение тем, кто обладает реальной властью. Это всего лишь выгодная сделка.
— Не совсем так, мистер Кэмден.
— Но и не чисто научные исследования, — возразил тот. — Вы — корпорация, получающая прибыль. И имеете определенные налоговые льготы, предоставляемые только законопослушным фирмам, предназначенным для защиты меньшинств. Их еще ни разу не использовали для защиты потребительских прав, за исключением случая с И-энергетическими установками. Но применить можно, доктор Онг. Меньшинства имеют право пользоваться той же продукцией, что и большинство. Вряд ли ваш институт захочет доводить дело до судебного разбирательства, доктор. Ни одна из двадцати прошедших у вас бета-тест семей не принадлежит к негритянскому или еврейскому меньшинству.
— Суд… Но вы же не негр и не еврей!
— Я отношусь к другой диаспоре — польско — американской. Моя настоящая фамилия — Камински. — Кэмден наконец встал и тепло улыбнулся.
— Послушайте, мы оба знаем, какую шумиху поднимут вокруг этой истории газеты. И, естественно, мне бы не хотелось обнародовать вашу программу в недоработанном виде, только чтобы настоять на своем. Все, что мне нужно, — это купить ваше чудесное открытие для моей дочери. — На его лице появилось мечтательное выражение. — Доктор, знаете, чего бы я добился, если бы мне не приходилось спать?!
Элизабет Кэмден резко сказала:
— Ты и так почти не спишь.
Кэмден покосился на нее, как будто только что вспомнил о ее присутствии.
— Ну нет, дорогая, не сейчас. Но когда я был молод… колледж, я мог бы учиться в колледже и одновременно… Ладно. Это сейчас уже не важно. Главное, доктор, чтобы мы с вашим Советом пришли к соглашению.
— Мистер Кэмден, пожалуйста, немедленно покиньте мой кабинет сейчас.
— Пока вы не потеряли терпение из-за моей самонадеянности? Не вы первый. Надеюсь, вы назначите мне встречу на следующей неделе. Только сообщите моему личному секретарю, Диане Клаверс.
Онг не стал провожать их до двери. Кровь стучала у него в висках. В дверях Элизабет Кэмден обернулась:
— Что случилось с двадцатым?
— Простите?
— С двадцатым младенцем. Мой муж сказал, что девятнадцать из них здоровые и нормальные дети.
Биение в висках усилилось, кровь прилила еще сильнее. Онг понимал, что, невзирая ни на что, ответит, а позднее горько пожалеет о своей несдержанности.
— Двадцатый ребенок погиб. Родители развелись еще во время беременности, и мать не вынесла круглосуточного плача постоянно бодрствующего младенца.
Элизабет Кэмден широко раскрыла глаза:
— Она его убила?
— Случайно, — коротко произнес Кэмден. — Слишком сильно встряхнула малютку. — Он хмуро посмотрел на Онга: няни, доктор. Посменно. Вам следовало выбирать достаточно обеспеченных родителей.
— Это ужасно! — выпалила миссис Кэмден.
Когда они ушли, Онг принял десять миллиграммов циклобензаприна-3. Старая рана опять болит. Он долго стоял у окна, ощущая, как исчезает боль в висках и постепенно приходит спокойствие. Внизу мирно плескалось озеро Мичиган. Прошлой ночью полиция в очередной рейд прогнала всех бродяг, они еще не успели вернуться. Только жалкие пожитки пестрели в кустах прибрежного парка: потрепанные одеяла, газеты, пластиковые мешки, трогательно напоминавшие попранные знамена. Незаконно спать в парке, незаконно входить в него без разрешения местного жителя, незаконно быть нищим и не иметь собственного дома. Одетые в униформу смотрители парка начали методично собирать мусор и заталкивать их в чистые самоходные контейнеры.
Онг снял трубку и набрал номер председателя Совета директоров Биотехнического института.
Четверо мужчин и три женщины сидели вокруг полированного стола красного дерева в зале заседаний. «Доктор, адвокат, индейский вождь», — вспомнила детскую считалочку Сьюзан Меллинг, по очереди взглянув на Онга, Джуди Салливан и Кэмдена. Она улыбнулась. Доктор заметил ее улыбку и застыл, как замороженный. Индюк. Джуди Салливан, институтский адвокат, повернулась и тихо сказала что-то худому и нервному адвокату Кэмдена. Его хозяин, Роджер Кэмден, индейский вождь, казался самым беспечным в этом зале. Как это ему удалось стать таким богатым, начав с нуля? Благодаря своей энергичности, что ли? Кэмден просто сиял, лучился; он так отличался от других будущих родителей, что Сьюзан не на шутку им заинтересовалась. Как правило, будущие папы и мамы — особенно папы — сидели здесь, как на церемонии слияния корпораций. Кэмден же выглядел, будто пришел на день рождения.
Так оно, конечно, и было. Сьюзан улыбнулась ему, и ей стало приятно, когда он улыбнулся в ответ. Интересно, каков он в постели? Онг величественно нахмурился и встал.
— Леди и джентльмены, приступим. Вероятно, сначала надо всех представить. Мистер и миссис Роджер Кэмден — это, разумеется, наши клиенты. Мистер Джон Яворски, адвокат мистера Кэмдена. Мистер Кэмден, это Джуди Салливан, руководитель юридического отдела института; Сэмюэль Креншоу, представитель директора института доктора Брэда Марстейнера, и доктор Сьюзан Меллинг, разработавшая генетическую программу воздействия на сон. Несколько правовых замечаний, представляющих интерес для обеих сторон…
— Забудем на минуту о контракте, — перебил Кэмден. — Поговорим о сне. Я бы хотел задать несколько вопросов.
— Что вас интересует? — спросила Сьюзан.
Глаза Кэмдена ярко синели на грубоватом лице. Он оказался совсем не таким, как она ожидала. Миссис Кэмден выглядела то ли мрачной, то ли испуганной.
Онг кисло сказал:
— Доктор Меллинг, вам слово.
Сьюзан предпочла бы отвечать на вопросы. Ей было любопытно, как поведет себя Кэмден. Но она не стала дальше испытывать терпение Онга и послушно встала.
— Позвольте начать с краткой характеристики. Исследователи давно выявили три фазы сна. Первая — «медленный», который дает дельта-волны на электроэнцефалограмме. Вторая — сон «быстрых движений глаз», или БДГ, гораздо более глубокий, при котором появляется большинство сновидений. Эти две фазы образуют период «основного сна». Третья фаза «необязательный сон». Некоторые люди успешно обходятся без него и спят три — четыре часа за ночь.
— Это про меня, — сказал Кэмден. — Я добился этого тренировкой. А могут ли так все остальные?
Похоже, намечается все-таки диалог.
— Нет. У каждого свой механизм сна. Соединительные ядра в стволе головного мозга…
— Не стоит сильно углубляться, Сьюзан, — перебил Онг. — Придерживайтесь общеизвестных фактов.
— Соединительные ядра регулируют равновесие между нейронами-передатчиками и пептидами, которое порождает потребность во сне, не так ли?
Сьюзан не смогла удержать широкую улыбку. Кэмден, этот безжалостный финансист, ждет похвалы, словно приготовишка. Онг совсем скис. Миссис Кэмден смотрела в окно.
— Правильно, мистер Кэмден. Вы усвоили урок.
— Это же моя дочь, — ответил Кэмден, и у Сьюзан перехватило дыхание. Давненько она не слышала подобного благоговения.
— Значит, — продолжала Сьюзан, — вам уже известно, что люди спят потому, что мозг нуждается в отдыхе. Исследования последнего двадцатилетия показали, что это единственная причина. Ни «медленная» фаза сна, ни БДГ-фаза не выполняют каких-либо функций, которые нельзя было бы осуществить, пока организм бодрствует. Многие процессы могут происходить во время бодрствования, если произвести нужные гормональные изменения.
Сон играл важную роль в эволюции. После того как голодные предки млекопитающих набивали брюхо и разбрызгивали сперму, сон держал их подальше от хищников, помогая выжить. Но сейчас это рудимент, подобно аппендиксу. Поэтому можно выключить его на генетическом уровне.
Онг терпеть не мог, когда Сьюзан чересчур упрощала. Какое легкомыслие. Если бы заседание вел Марстейнер, никакого «брюха» или «спермы» не было бы.
— А что скажете о сновидениях?
— Они не нужны. Остаточная бомбардировка коры головного мозга, чтобы держать его в состоянии полуготовности отразить нападение хищника во время сна. Бодрствование для этой цели подходит больше.
— Почему же тогда оно сразу не вытеснило сон?
Кэмден пытался подловить ее. Восхищенная такой наглостью, Сьюзан щедро одарила его ослепительной улыбкой.
— Я уже говорила: инстинкт самосохранения. Но когда налетает современный хищник, скажем, инвестор в транснациональную информационную систему, безопаснее не спать.
— Какая доля БДГ-фазы у зародыша и младенца? — выпалил Кэмден.
— Опять-таки рудимент. Мозг прекрасно развивается и без нее.
— А восстановление нейронов во время медленной фазы?
— Верно. Но оно может происходить и во время бодрствования, если молекула ДНК запрограммирована на это.
— А производство энзимов роста?
Сьюзан опять поглядела на него с восхищением.
— Продолжается. Генетическое регулирование привяжет его к другим изменениям в шишковидной железе.
— А…
— Побочные эффекты? — встряла миссис Кэмден.
Сьюзан повернулась к Элизабет Кэмден. Она и забыла о ее присутствии.
— Хороший вопрос. — Сьюзан сделала паузу; она наслаждалась. — По сравнению со своими сверстниками неспящие дети, уровень интеллектуального развития которых не корректировался, более умны, жизнерадостны и лучше решают задачи.
Кэмден вынул сигарету. Эта архаичная привычка неприятно поразила Сьюзан. Затем она поняла, что Роджер Кэмден скрывает свои чувства этим демонстративным жестом.
— Позвольте мне объяснить, — сказала Сьюзан. — Сон возникает потому, что осаждаемая со всех сторон нейронами кора старается разобраться в возникающих образах и воспоминаниях, затрачивая на это уйму энергии. Если исключить эти издержки, мозг не будет страдать от испаза и сможет лучше справляться с поступающей извне информацией.
Врачам уже более полувека известно, что антидепрессанты полностью подавляют БДГ-фазу. Последние исследования доказали также справедливость обратного. Неспящие дети — жизнерадостные, открытые… веселые.
— А какой ценой? — миссис Кэмден изо всех сил сохраняла невозмутимость, но губы ее дергались.
— Никакой. Никаких побочных воздействий.
— Пока! — резко возразила миссис Кэмден.
Сьюзан пожала плечами:
— Пока.
— Им же всего четыре года!
Онг и Креншоу пристально смотрели на нее. Жена Кэмдена заметила это — она откинулась назад и поплотней запахнула шубку, ее лицо стало бесстрастным.
Кэмден выпустил облако дыма.
— За все надо платить, доктор Меллинг. — Сьюзан понравилось, как он произнес ее имя.
— Как правило — да. Особенно при генетических вмешательствах. Но мы не обнаружили ничего отрицательного. — Она улыбнулась Кэмдену. — Неужели слишком трудно поверить, что единственный раз природа дала нам нечто по-настоящему прекрасное, полезное? Без скрытых подвохов?
— Не природа. Разум людей, подобных вам, — ответил Кэмден. Эти слова поразили Сьюзан больше, чем все сказанное ранее. Финансист не сводил с нее глаз. В груди Сьюзан что-то сжалось.
— Полагаю, — заметил доктор Онг, — что мы немного вышли за рамки нашего совещания. Мистер Кэмден, если у вас нет больше вопросов, может быть, мы вернемся к правовым аспектам, затронутым мисс Салливан и мистером Яворски. Благодарю вас, доктор Меллинг.
Сьюзан кивнула. Даже не глядя на Кэмдена, она чувствовала его присутствие.
Дом выглядел примерно так, как она представляла, — громадное сооружение в стиле Тюдор на берегу озера Мичиган к северу от Чикаго. Между воротами и домом густо росли деревья, а к волнам озера тянулось открытое пространство. Спящую траву покрывали пятна снега. Сьюзан работала с Кэмденами уже четыре месяца и сегодня впервые навестила их.
Приехала еще одна машина. Грузовик по изогнутой подъездной дорожке подрулил к служебному входу в торце здания. Один из рабочих позвонил в дверь; второй начал выгружать из кузова детский манеж в пластиковой обертке. Розовые и желтые кролики на белом фоне. Сьюзан на мгновение зажмурилась.
Кэмден сам открыл ей. Похоже, он изо всех сил пытался скрыть беспокойство.
— Зачем вы приехали, Сьюзан!
— Решила предупредить ваш визит, Роджер. Миссис Кэмден дома?
— В гостиной.
Кэмден провел ее в большую комнату с камином. Английская мебель, репродукции картин, изображающих собак или корабли… все висит дюймов на восемнадцать выше, чем следовало бы. Наверное, интерьером занималась Элизабет. Она не встала со своего кресла, когда вошла Сьюзан.
— Я отниму у вас несколько минут, — сказала Сьюзан. — Мы получили результаты анализов аминокислот, ультразвукового обследования и теста Лэнгстона. Имплантированный зародыш развивается нормально. Однако возникло осложнение.
— Какое? — Кэмден достал сигарету, взглянул на жену и положил сигарету обратно.
— Миссис Кэмден, по чистой случайности в ваших яичниках в прошлом месяце развились яйцеклетки. Мы взяли одну для генной хирургии. Вторая яйцеклетка тоже была оплодотворена. Вы носите в себе два зародыша.
Элизабет Кэмден застыла:
— Близнецы?
— Нет, — ответила Сьюзан и тут же поправилась: — Я хочу сказать, да. Они близнецы, но генетическим изменениям подвергся один. Другой будет так называемый нормальный ребенок. А я знаю, что вы не хотели такого.
— Да. Я не хотел, — сказал Кэмден.
— А я хотела, — выговорила Элизабет. Кэмден бросил на нее яростный взгляд и на сей раз закурил. Сьюзан подозревала, что Кэмден затягивается чисто машинально.
— Влияет ли на зародыш присутствие другого плода?
— Нет, — уверила Сьюзан. — Конечно, не влияет. Они просто… сосуществуют.
— Вы можете сделать аборт?
— Придется изъять оба зародыша. Удаление немодифицированного эмбриона вызовет изменения в плаценте и, возможно, спонтанный выкидыш второго. — Она глубоко вдохнула. — Разумеется, есть и другой путь — начать все с начала. Но, как я уже говорила, вам очень повезло, что искусственное оплодотворение произошло всего лишь со второй попытки. Некоторым парам требуется восемь или десять попыток. Если придется все повторить, процесс может весьма затянуться.
— Повредит ли присутствие второго зародыша моей дочери? — спросил Кэмден. — Она будет полноценно развиваться? Или что-либо изменится на поздней стадии беременности?
— Нет. Я вижу только одну реальную угрозу — преждевременные роды.
— Насколько раньше? Это опасно для матери?
— Почти наверняка нет.
Кэмден продолжал курить. В дверях появился слуга:
— Сэр, звонят из Лондона. Джеймс Кендалл от мистера Иагаи.
— Я отвечу. — Кэмден встал, не сводя глаз с жены. — Все будет в порядке, Элизабет. Не волнуйся.
Целую минуту женщины сидели молча. Сьюзан чувствовала разочарование — не такого Кэмдена она ожидала увидеть. Она вдруг ощутила, что Элизабет Кэмден усмехается.
— О да, доктор. Он такой. Властный. Но ребенок слишком много для него значит. — Она тихо, взволнованно рассмеялась. — Двое. Вы… вы знаете, какого пола другой?
— Оба эмбриона женского пола.
— Я хотела девочку. И теперь она у меня будет.
— Так вы не станете прерывать беременность?
— О нет. Спасибо за то, что приехали, доктор. — Сьюзан явно давали понять, что визит окончен. Никто не провожал ее. Но когда она уже садилась в машину, Кэмден выбежал из дома.
— Сьюзан! Я хотел поблагодарить вас. Вы проделали такой путь, чтобы сообщить лично.
— Вы уже поблагодарили.
— Да. Хорошо. Вы уверены, что второй зародыш не повредит моей дочери?
— Зародыши абсолютно безопасны друг для друга, — сказала Сьюзан.
Он улыбнулся. И промолвил тихо и грустно:
— И вы считаете, что оба должны быть одинаково важны для меня. Чушь. Почему я должен притворяться? Особенно перед вами.
Сьюзан открыла дверцу машины. Нет, к этому она не готова… Кэмден нагнулся, чтобы закрыть дверцу, в его поведении не было и намека на флирт.
— Мне следует заказать второй манеж.
— Да.
— И второе детское сиденье для машины.
— Да.
— Но не вторую ночную няню.
— Это вам решать.
— И вам. — Внезапно он резко наклонился и поцеловал ее. Вежливый и преисполненный уважения поцелуй потряс Сьюзан. Даже похоть и властность оставили бы ее равнодушной, но это… Кэмден опередил ее реакцию: он захлопнул дверцу машины и пошел к дому. Сьюзан дрожащими руками держалась за руль, пока шок не сменился веселым удивлением — это был нарочито отстраненный поцелуй, специально придуманная загадка. И похоже, продолжение не заставит себя ждать.
Интересно, как Кэмден назовет своих дочерей?
Доктор Онг шел по полуосвещенному больничному коридору. Сестра, дежурившая у входа в родильное отделение, шагнула вперед, намереваясь остановить его — была полночь, часы посещений давно истекли, — но, узнав, отступила на свой пост. За углом было вмонтировано обзорное стекло в детскую. К немалому раздражению Онга, Сьюзан Меллинг стояла здесь, прижавшись к стеклу, и плакала.
Онг никогда не любил женщин. Даже самые выдающиеся из них не способны, очевидно, сдерживать свои эмоции и не выставлять себя в чертовски идиотском виде.
— Посмотрите. — Сьюзан с легким смешком вытерла глаза. — Доктор, вы только взгляните.
Роджер Кэмден в халате и маске держал младенца в белой распашонке и светлом одеяльце. Синие глаза Кэмдена — театрально синие, в жизни у мужчины не должно быть таких ярких глаз — сияли. Головку новорожденной покрывал светлый пушок; у нее были широко расставленные глаза и розовая кожа. Всем своим видом Кэмден словно показывал, что ни один ребенок на свете не обладал такими достоинствами.
— Роды без осложнений? — спросил Онг.
— Да, — всхлипнула Сьюзан Меллинг. — Идеальные. Элизабет чувствует себя хорошо. Она спит. Разве он не прекрасен? Самый предприимчивый из всех, кого я знала в жизни. — Она вытерла нос рукавом. Онг понял, что Сьюзан пьяна. — Я когда-нибудь говорила вам, что была обручена? Пятнадцать лет назад, еще в колледже. Я разорвала помолвку, потому что он стал казаться мне таким скучным. О Боже, зачем я все это рассказываю? Извините.
Роджер Кэмден положил младенца в маленькую колыбельку на колесиках. Табличка над ней гласила: НОВОРОЖДЕННАЯ КЭМДЕН, ДЕВОЧКА, 1. 5,9 фунта. Ночная дежурная снисходительно наблюдала за ним.
Онг отправился писать отчет. В этих обстоятельствах докладу Меллинг нельзя доверять. Беспрецедентный шанс зафиксировать все подробности генных изменений при наличии контрольного ребенка, а Меллинг больше интересуют собственные сентиментальные бредни. Стало быть, придетсяотдуваться самому. Ему не терпелось узнать подробности. И не только о румяной малютке на руках у Кэмдена. Он желал знать все о рождении ребенка, лежащего в другой колыбельке, где было написано: НОВОРОЖДЕННАЯ КЭМДЕН, ДЕВОЧКА, 2. 5,1 фунта.
Глава 2
Самое раннее воспоминание Лейши — по комнате текут полосы, а протянешь руку, чтобы потрогать, кулачок оказывается пустым. Позже она поняла, что эти переменчивые полоски — свет, солнечные лучи, косо падающие сквозь шторы ее комнаты, сквозь деревянные ставни столовой, сквозь решетчатые жалюзи оранжереи. В тот день, когда она сделала это чудесное открытие, девочка громко рассмеялась, и папа, сажавший цветы в горшочки, обернулся и улыбнулся ей.
Весь дом был наполнен светом. Он отражался от озера, струился по высоким белым потолкам, собирался в лужицы на блестящих деревянных полах. Они с Алисой постоянно двигались сквозь эти потоки, и иногда Лейша останавливалась, запрокидывала голову и позволяла им заливать лицо. Она чувствовала его, как воду.
Лучше всего, конечно, было в оранжерее. Именно там любил проводить время папа, бывая дома. Папа поливал деревья, напевая под нос, а Лейша и Алиса перебегали с теневой стороны, где росли крупные пурпурные цветы, на солнечную сторону — носились без устали взад-вперед.
— Растения, — говорил папа, всегда выполняют свои обещания. Алиса, осторожно! Ты чуть не опрокинула эту орхидею! — И Алиса послушно прекращала беготню. Лейше папа никогда не говорил ничего подобного.
Какое-то время спустя свет уходил. Сестрички принимали ванну, а после Алиса становилась — тихой или, наоборот, капризной. И няня укладывала Алису в постель, а Лейша оставалась с папой, пока он не уходил поработать в кабинете с бумагами, которые делают деньги. Лейше на мгновение становилось жаль, но почти сразу же приходила Мамзель и начинала заниматься с Лейшей. Узнавать новое было так интересно! Она уже умела петь двадцать песенок, писать все буквы алфавита и считать до пятидесяти. А когда уроки кончались, свет возвращался обратно и наступало утро.
Завтрак был единственным временем суток, которое Лейша не любила. Папа уже успевал уехать на работу, и девочки трапезничали с мамой в большой столовой. Мама сидела в красном халате, который Лейше нравился, и от нее еще не исходил странный запах, и она произносила нормальные слова, но все равно было скучно. Мама всегда начинала с вопроса:
— Алиса, милая, как ты спала?
— Хорошо, мама.
— Тебе снились хорошие сны?
Долгое время Алиса отвечала: нет. А однажды сказала: «Я каталась во сне на лошади». Мама захлопала в ладоши и поцеловала Алису, и с тех пор у сестры всегда был наготове сон для мамы. Тогда Лейша решилась:
— Я тоже видела сон. Свет проник в комнату и закутал меня, как в одеяло, а потом поцеловал меня в глаза.
Мама поставила чашку так резко, что кофе выплеснулся на стол.
— Не лги мне, Лейша. Тебе ничего не снилось.
— Нет, снилось, — настаивала Лейша.
— Только у тех детей, которые спят, бывают сны. Ты не видела никакого сна.
— Нет, видела! Видела! — закричала Лейша. Она видела сейчас это золотое солнечное покрывало.
— Я не потерплю, чтобы ребенок лгал! Ты слышишь, Лейша!
— Ты сама лжешь! — закричала Лейша, понимая, что это неправда, ненавидя себя и еще больше презирая маму за эту ложь. Алиса сидела неподвижно, широко раскрыв глаза.
— Няня! Няня! — громко позвала мама. — Уведите Лейшу немедленно. Ей нельзя находиться рядом с культурными людьми, если она лжет.
Лейша расплакалась. Она даже не съела свой завтрак. Но главное — огромные, испуганные глаза Алисы. И виновата она, Лейша!
Но Лейша быстро успокоилась. Няня почитала ей сказку, потом поиграла с ней в «Информационный скачок», а потом пришла Алиса и няня повезла их обеих в Чикагский зоопарк, где столько интересных зверей, которых даже во сне не увидишь. А когда они вернулись, мама ушла в свою комнату, и Лейша знала, что она останется там со своими странными бутылочками до вечера.
Но в ту ночь она пошла в спальню матери.
— Мне надо в уборную, — сказала она Мамзель.
Мамзель спросила:
— Тебе помочь? — возможно, потому, что Алисе все еще требовалась помощь. Лейша поблагодарила Мамзель, потом с минуту посидела на стульчике, чтобы ее не уличили во лжи.
Девочка на цыпочках прошла через холл. Сначала она заглянула в комнату Алисы. Маленькая лампочка горела на стене возле колыбельки. Лейша посмотрела на сестру сквозь прутья. Алиса лежала на боку с закрытыми глазами. Веки легонько трепетали, как занавески под ветром. Подбородок и шея казались очень нежными.
Лейша осторожно прикрыла дверь и пошла в спальню родителей. В их огромной кровати места хватило бы еще на несколько человек. Мама лежала на спине и храпела. От нее исходил сильный и странный запах. Лейша попятилась и подкралась к папе. Он был очень похож на Алису, только его шея и подбородок казались еще более мягкими. Папа так внезапно открыл глаза, что Лейша вскрикнула.
Отец скатился с кровати, схватил ее на руки и быстро взглянул на маму. Папа вынес Лейшу в холл, куда прибежала Мамзель, приговаривая:
— Ах, простите, сэр, она отпросилась в уборную…
— Все в порядке, — сказал отец. — Я возьму ее с собой.
— Нет! — вскрикнула Лейша, потому что на папе не было ничего, кроме трусов, и в комнате плохо пахло. Но папа понес ее в оранжерею, усадил на скамейку, завернулся в кусок зеленого полиэтилена и сел рядом.
— Ну, что случилось, Лейша? Что ты там делала? Ты смотрела, как люди спят, да? — и поскольку папин голос смягчился, Лейша прошептала:
— Да.
— Тебе стало интересно, да? Как Любопытному Джорджу из твоей книжки?
— Да, — ответила Лейша. — Я думала… Ты мне сказал, что делаешь деньги у себя в кабинете всю ночь!
Папа улыбнулся.
— Немного меньше. Но потом я сплю, хоть и не очень долго. — Он посадил Лейшу к себе на колени. — Мне не нужно много спать, поэтому я успеваю гораздо больше, чем большинство людей. Все люди по-разному нуждаются во сне. И очень немного таких, как ты, которым сон вообще не нужен.
— Почему?
— Потому что ты особенная. Необыкновенная. Еще до твоего рождения я попросил врачей помочь сделать тебя такой.
— Зачем?
— Чтобы ты могла делать все, что захочешь, и проявить свою индивидуальность.
Лейша отстранилась и посмотрела на отца: его слова ничего не объяснили. Папа дотронулся до единственного цветка на высоком дереве в горшке. У него были плотные белые лепестки, как сливки, с которыми отец пил кофе, а серединка светло-розовая.
— Видишь, Лейша, какую красоту родило это дерево. Потому, что может. Вон то висячее растение не может, и вон те не могут. Только оно. Поэтому самое важное в мире для этого дерева — вырастить свой цветок. Цветок — это проявившаяся индивидуальность дерева. Остальное не имеет значения.
— Я не понимаю, папа.
— Когда-нибудь поймешь.
— Но я хочу именно сейчас, — сказала Лейша, а папа радостно рассмеялся и поцеловал ее.
— Когда ты делаешь деньги, это твоя инди… эта штука…
— Да, — согласился папа.
— Значит, только ты умеешь делать деньги? Так же, как то дерево умеет цвести?
— Никто не может зарабатывать их точно так, как я.
— Как ты поступаешь с деньгами?
— Покупаю тебе разные вещи. Содержу дом, плачу Мамзель.
— А дерево с цветком?
— Гордится им, — туманно сказал папа. — Совершенство, вот что идет в счет, Лейша. Только оно имеет значение.
— Я замерзла, папа.
— Тогда я лучше отнесу тебя обратно к Мамзель.
Лейша прикоснулась к цветку:
— Я хочу спать, папа.
— Нет, не хочешь, дорогая. Сон — это зря потраченная жизнь. Это маленькая смерть.
— Алиса же спит.
— Она не такая, как ты.
— Почему ты не сделал Алису тоже особенной?
— Алиса сама себя сделала. Я не мог вмешаться.
Все это было слишком сложно. Лейша оставила деревце в покое и соскользнула с папиных коленей.
— Маленькая почемучка. Когда вырастешь, ты найдешь свой собственный идеал, и это будет нечто необыкновенное. Ты можешь даже стать такой, как Кенцо Иагаи. Он создал генератор для всего мира.
— Папа, ты такой смешной в этом полиэтилене, — засмеялась Лейша. Папа рассмеялся в ответ. Но потом девочка сказала: — Когда я вырасту, я найду способ помочь Алисе стать необыкновенной. — И отец перестал смеяться.
Он отнес ее обратно к Мамзель, и та научила девочку писать свое имя. Это было так интересно, что Лейша забыла о непонятном разговоре с папой. Пять разных букв, а вместе они составляли ее имя. Лейша снова и снова выводила его и смеялась, и Мамзель тоже смеялась. Но утром Лейша вспомнила о разговоре с папой. Она часто возвращалась к нему, снова и снова перебирая незнакомые слова, как маленькие твердые камушки. Но больше всего ее занимало нахмуренное папино лицо, когда она пообещала сделать свою сестренку особенной.
Каждую неделю доктор Меллинг навещала близнецов, иногда одна, иногда с кем-то. Девочкам нравилась доктор Меллинг, смешливая женщина с яркими и теплыми глазами. Папа часто присоединялся к ним. Доктор Меллинг играла с ними в разные игры, фотографировала сестренок и взвешивала. Заставляла их ложиться на стол и прикрепляла к вискам маленькие металлические штучки. Вокруг было полно всяких аппаратов, которые издавали разные интересные звуки. Доктор Меллинг так же хорошо отвечала на вопросы, как и папа. Однажды Лейша спросила:
— А доктор Меллинг особенная? Как Кенцо Иагаи?
Отец рассмеялся и, взглянув на Сьюзан, сказал:
— Ода.
Девочкам исполнилось пять лет, и они пошли в школу. Папин шофер каждый день отвозил их в Чикаго. Они занимались в разных классах, и это Лейше не нравилось: ее одноклассники были старше. С первого же дня она полюбила школу. Через полгода Лейшу перевели в другой класс, там учились дети еще старше, но и они прекрасно ее приняли. Лейша начала учить японский язык. Ей нравилось рисовать красивые иероглифы на толстой белой бумаге.
— Хорошо что мы выбрали школу Саули, — говорил папа.
Но Алиса в этой школе плакала и швыряла на пол краски. Она хотела учиться вместе с дочкой кухарки и ездить в школу на автобусе. Тогда мама вышла из своей комнаты — Лейша не видела ее уже несколько недель, но знала, что Алиса частенько сидит с ней, — и сбросила несколько подсвечников с каминной полки на пол. Лейша подбежала собрать осколки и услышала, как родители кричат друг на друга в холле.
— Она и моя дочь тоже! И я говорю, что ей можно ходить туда!
— Ты не имеешь права голоса! Плаксивая пьянчужка, ты для них не больше, чем декорация!.. А я-то думал, что женился на утонченной английской аристократке!
— Ты получил то, за что заплатил! Ничего! Ведь ты ни в ком не нуждаешься!
— Перестаньте! — закричала Лейша. — Перестаньте! — В холле воцарилось молчание. Лейша порезала пальцы; кровь капала на ковер. Папа ворвался в комнату и подхватил ее на руки.
— Это ты прекрати, Лейша. Ты не должна уподобляться никому из них.
Лейша зарылась лицом в папино плечо. Алису перевели в начальную школу Карла Сэндберга, и она ездила туда на желтом школьном автобусе вместе с дочкой прислуги.
Несколько недель спустя папа сказал дочерям, что мама уезжает в больницу, чтобы перестать так много пить. А потом она некоторое время поживет в другом месте. Дело в том, что родители не были счастливы вместе. Лейша и Алиса останутся с папой и будут иногда навещать маму. Он очень осторожно подбирал правильные слова, пытаясь донести до девочек правду. Лейша уже знала, что правда это верность самой себе, своей индивидуальности. Личность уважает факты и поэтому всегда придерживается истины.
Лейша догадывалась, что мама не уважала факты.
— Я не хочу, чтобы мама уезжала. — Алиса начала плакать. Лейша думала, что папа возьмет Алису на руки, но он просто стоял и глядел на девочек.
Лейша обняла сестру:
— Все хорошо, Алиса. Мы сделаем так, что все будет хорошо! Я буду играть с тобой все время, когда мы не в школе, чтобы ты не скучала по маме!
Алиса прижалась к Лейше. Лейша отвернулась, чтобы не видеть папиного лица.
Глава 3
Кенцо Иагаи собирался приехать в Соединенные Штаты с лекциями. Он посетит Нью-Йорк, Лос-Анджелес и Чикаго, а в Вашингтоне у него запланировано специальное обращение к конгрессу: «Дальнейшее влияние дешевой энергии на политику». Одиннадцатилетнюю Лейшу Кэмден должны были представить ему после выступления в Чикаго, организованного ее отцом.
Лейша уже изучала в школе теорию холодного синтеза и знала от преподавателя, как изменился мир после открытий Иагаи. Произошло то, что раньше считалось чистейшей теорией: рост благосостояния третьего мира, агония старых коммунистических систем, упадок нефтяных империй, обновление мощи Соединенных Штатов. Ее группа написала сценарий документального фильма о том, как американская семья в 1985 году жила в условиях дорогостоящей энергии и уповала на социальную помощь, в то время как семья 2019 года пользуется дешевой энергией и уповает на право как основу цивилизации. Некоторые моменты в собственных исследованиях озадачили Лейшу.
— В Японии Кенцо Иагаи считают государственным изменником, — сказала она папе за ужином.
— Нет, — возразил Кэмден, — это мнение единиц. Осторожней с обобщениями, Лейша. Иагаи запатентовал и получил лицензию на И-энергию в Соединенных Штатах, потому что здесь сохранились крохи индивидуальной инициативы. Благодаря его изобретению наша страна пересмотрела свое отношение к личности, и Японии пришлось присоединиться. Индивид — это прежде всего его заслуги перед обществом.
— Твой отец всегда придерживался тех же убеждений, — сказала Сьюзан. — Ешь горошек, Лейша.
Отец женился на Сьюзан менее полугода назад, и ее присутствие в доме все еще казалось немного странным. Но приятным. Папа говорил, что Сьюзан стала ценным приобретением для них: умная, логичная и веселая. Как и сама Лейша.
— Запомни, Лейша, — произнес Кэмден, — ценность человека зависит от него самого. От того, что он в состоянии сделать хорошо. Люди продают плоды своего труда, и всем это выгодно. Основным инструментом цивилизации является контракт. Он всегда доброволен и взаимовыгоден. В отличие от принуждения.
— Сильные не имеют права отбирать что-либо у слабых, — добавила Сьюзан. — Алиса, ты тоже должна съесть горошек, дорогая.
— Так же, как и слабые у сильных, — добавил Кэмден. — Об этом будет говорить Кенцо Иагаи сегодня вечером, Лейша. Ты сама услышишь.
Алиса сказала:
— Я не люблю горошек.
— Твое тело его любит, — заметил Кэмден. — Он полезен.
Алиса улыбнулась, и Лейша просияла — сестра нечасто теперь улыбалась за обедом.
— Мое тело не заключало контракта с горошком.
— Нет, заключало, — в голосе Кэмдена послышалось нетерпение. — Твоему организму это выгодно. А теперь ешь.
Улыбка Алисы погасла. Лейша неожиданно нашла выход:
— Нет, папа, смотри — Алисе это гораздо полезнее, чем горошку! Это не взаимовыгодная сделка, значит, нет контракта! Алиса права!
Кэмден расхохотался во весь голос и сказал Сьюзан:
— Одиннадцать лет… одиннадцать.
Но даже после этого Алиса не захотела идти слушать Кенцо Иагаи. Она собиралась переночевать у своей подруги Джулии. Но Сьюзан тоже не поехала. Они с папой обменялись странноватыми, как показалось Лейше, взглядами, но девочка была слишком взволнованна, чтобы задуматься. Она увидит самого Кенцо Иагаи!
Иагаи оказался невысоким, темноволосым и стройным. Лейше понравился его акцент. И нечто неуловимое, что пока не поддавалось определению.
— Папа, — прошептала она в полутьме зала, — он веселый человек. — Отец обнял ее.
Иагаи говорил о духовности и экономике:
— Духовность, присущая только человеку, опирается на его собственные усилия. Достоинство не дается аристократическим происхождением — достаточно обратиться к истории — и не передается по наследству. Эти качества также не обусловлены самим фактом существования.
Нет, эти добродетели зиждятся на непрерывном самоусовершенствовании личности. Отнять у человека шанс добиться чего-то и продать свое достижение другим — значит ограбить его, лишив духовного достоинства. Вот почему коммунизм в наше время потерпел поражение. Всякое принуждение наносит ущерб нравственности и ослабляет общество. Оно не производит ничего нового. Только свобода — свобода добиваться, свобода беспрепятственно торговать результатами своих трудов — создает условия для развития настоящей личности.
Лейша так громко аплодировала, что у нее заболели ладони. Идя за кулисы вместе в отцом, она едва дышала. Кенцо Иагаи!
За кулисами томился народ. Повсюду стояли камеры. Папа сказал:
— Мистер Иагаи, позвольте представить вам мою дочь Лейшу.
Какой-то японец прошептал что-то на ухо Кенцо Иагаи, и тот посмотрел на Лейшу более внимательно.
— Ах, да.
— Взгляни сюда, Лейша, — позвал кто-то. Камера-робот зажужжала так близко, что Лейша в испуге отпрянула. Папа сделал кому-то резкое замечание. Какая-то незнакомая женщина вдруг опустилась перед Лейшей на колени и наставила на нее микрофон.
— Как ты оцениваешь то, что никогда не спишь, Лейша?
— Что?
Послышался неодобрительный смешок. «Выращиваем гениев…» Кенцо Иагаи схватил Лейшу и потащил прочь от журналистов. Немедленно, как по волшебству, позади Иагаи выстроилась шеренга японцев, расступившаяся только для того, чтобы пропустить папу. Добровольные конвоиры проводили их троицу в комнату, и Кенцо Иагаи закрыл дверь.
— Не позволяй им вмешиваться в твою жизнь, Лейша, — произнес он со своим чудесным акцентом. — Никогда. Есть старая азиатская пословица: «Собака лает, а караван идет». Не разрешай заступать путь своему каравану.
— Хорошо, — выдохнула Лейша, не совсем понимая, что хочет сказать ей этот бог, изменивший мир без кровопролития и войн.
— Мы изучаем в школе вашу философию, мистер Иагаи.
Кенцо Иагаи вопросительно взглянул на отца. Тот сказал:
— Частная школа. Однако сестра Лейши тоже изучает ее в общеобразовательной школе. Медленно, Кенцо, но она прорастает.
Дома Лейша несколько часов обдумывала случившееся. Когда Алиса на следующее утро вернулась домой, Лейша бросилась к ней. Но Алиса была сердита.
— Алиса, в чем дело?
— Тебе не кажется, что мне и так уже достаточно достается в школе?! — закричала сестра. — Но пока ты не высовывалась, это не имело слишком большого значения! Они уже было совсем перестали дразнить меня! Зачем ты это сделала?
— Что? — спросила озадаченная Лейша. Алиса швырнула ей в лицо утреннюю газету. Лейша уставилась на свою фотографию рядом с Кенцо Иагаи. Три колонки текста венчал броский заголовок: «Иагаи и будущее: будет ли в нем место для нас, остальных? Изобретатель И-генератора беседует с «освобожденной от сна» дочерью мегафинансиста Роджера Кэмдена».
Алиса пнула газету ногой:
— Даже по телевизору вчера вечером это показали — по телевизору. Я изо всех сил стараюсь не выглядеть воображалой или трусихой, а ты такое вытворяешь! Теперь Джулия, наверное, не захочет со мной дружить! — Она бросилась наверх в свою комнату по широкой изогнутой лестнице.
В голове Лейши звучал голос Кенцо Иагаи: «Собака лает, а караван идет». Она взглянула на опустевшую лестницу и сказала:
— Алиса, эта завивка и впрямь тебе очень идет.
Глава 4
— Я хочу познакомиться с остальными, — сказала Лейша. — Почему ты так долго держал меня в неведении?
— Ты ошибаешься, — ответил Кэмден. — Не предлагать вовсе не значит не позволять. Ты же сама о них не спрашивала?
Лейша взглянула на него. Ей исполнилось пятнадцать, она заканчивала школу Саули.
— Почему же ты молчал?
— А что я должен был сделать?
— Не знаю, — сказала Лейша, — но ты дал мне все остальное.
— В том числе свободу просить то, что ты хочешь.
— Я не просила у тебя многое из того, что ты делал для меня, потому что я слишком мало знала. Но ты никогда не предлагал мне встретиться с другими неспящими мутантами…
— Не употребляй этого слова, — резко оборвал ее Кэмден.
— …значит, одно из двух: или ты думал, что это несущественно для меня, или у тебя была другая причина не желать нашей встречи.
— Ошибаешься, — ответил Кэмден. — Есть и третья: я считаю, что в данном вопросе тебе гораздо полезнее, если инициатива будет исходить от тебя.
— Хорошо, — с вызовом сказала девушка и расправила плечи. — Сколько существует Неспящих, кто они и где находятся?
— Судя по тому, что ты применяешь термин «Неспящие», значит, уже читала о них кое-что, — заметил Кэмден. — Следовательно, ты уже знаешь, что пока вас 1082 человека в Соединенных Штатах, есть и за рубежом, в крупных городах. Семьдесят девять человек живут в Чикаго. Только девятнадцать старше тебя.
Кэмден, сидевший в своем рабочем кресле, подался вперед, чтобы получше рассмотреть дочь. Наверно, ему нужны очки, подумала Лейша. Его волосы уже совсем седые, редкие и жесткие, как щетина старой швабры. Газета «Уолл-стрит джорнэл» напечатала его имя в списке ста самых богатых американцев; газета «Вименз Вэар дейли» писала, что он единственный миллиардер в стране, который не посещает дипломатических приемов, благотворительных балов и не ищет дружбы министров. Реактивный самолет Кэмдена переносил его с одной деловой встречи на другую и почти никуда больше. Год от года он становился все состоятельнее, все рассудочнее и вел все более уединенную жизнь. Лейша почувствовала прилив прежней нежности к отцу.
Она боком уселась в кожаное кресло, свесив через подлокотник длинные стройные ноги.
— Ну, тогда я бы хотела познакомиться с Ричардом Келлером.
Юноша жил в Чикаго и из прошедших бета-тест Неспящих был ближе всех к ней по возрасту. Ему исполнилось восемнадцать.
— Можешь не спрашивать меня, а просто поехать.
Лейше послышались нетерпеливые нотки. Отцу нравилось, когда она сама разбиралась в чем-то и только потом сообщала ему.
Лейша рассмеялась:
— Знаешь что, папа? Ты предсказуем.
Кэмден тоже рассмеялся. Они все еще веселились, когда в кабинет вошла Сьюзан.
— Он, безусловно, непредсказуем. Роджер, как насчет этого совещания в Буэнос — Айресе в четверг? — Не дождавшись ответа, она переспросила пронзительным голосом: — Роджер?! Я с тобой разговариваю!
Лейша отвела взгляд. Два года назад Сьюзан окончательно бросила генетику, чтобы вести дом Кэмдена и следить за его расписанием; до этого она изо всех сил пыталась заниматься и тем, и другим. С тех пор как Сьюзан оставила Биотехнический институт, она, как казалось девушке, сильно изменилась. В голосе то и дело слышалось раздражение. Она настаивала, чтобы прислуга подчинялась ей беспрекословно. Русые косы сменили застывшие, тщательно уложенные платиновые волны.
— Оно состоится, — сказал Кэмден.
— Ну спасибо, что ответил. Я еду?
— Если хочешь.
— Хочу.
Сьюзан вышла из кабинета. Лейша встала и потянулась, поднявшись на цыпочки. Так чудесно чувствовать потоки льющегося из широких окон солнечного света. Отец смотрел на нее с каким-то странным выражением.
— Лейша…
— Что?
— Навести Келлера. Но будь осторожна.
— Почему?
Но Кэмден не захотел ответить.
Голос в трубке звучал настороженно.
— Лейша Кэмден? Да, я знаю, кто ты. В три часа в четверг?
Особняк в колониальном стиле, выстроенный лет тридцать назад на тихой пригородной улице, выглядел весьма скромно. Только на нескольких крышах виднелись ячейки батарей И-энергии.
— Входи, — пригласил Ричард Келлер.
Он был не выше ее, коренастый, кожа густо усыпана угрями. Видимо, никаких генетических изменений, кроме сна, родители не заказали, подумала Лейша. У него были густые черные волосы, низкий лоб и кустистые черные брови. Прежде чем закрыть дверь, он внимательно посмотрел на машину девушки с шофером, припаркованную у дорожки рядом со ржавым десятискоростным велосипедом.
— Я еще не умею водить, — пояснила она. — Мне только пятнадцать лет.
— Научиться легко, — заметил Ричард. — Итак, зачем пожаловала?
Лейше понравилась его прямота.
— Чтобы познакомиться с кем-нибудь из Неспящих.
— Разве ты еще ни с кем не знакома? Ни с одним из нас?
— А ты хочешь сказать, что вы все знакомы между собой? — Этого она не ожидала.
— Пойдем, Лейша.
Она последовала за ним в глубь дома. Его комната — большая и просторная — была уставлена компьютерами и картотечными шкафчиками. В углу стоял тренажер. Такая комната у любого хорошего ученика из ее класса, только эта более бедная, да еще отсутствие кровати делало ее просторнее.
— Эй, ты работаешь над уравнениями Боска?
— Над их применением.
— Каким?
— Схема миграции рыбы.
Лейша улыбнулась:
— Да, они подойдут. Мне никогда это не приходило в голову.
Казалось, Ричард не знает, как реагировать на ее улыбку. Он посмотрел на стену, потом на ее подбородок:
— Интересуешься экологией Гаэа?
— Да нет, — призналась Лейша. — Собираюсь изучать политику в Гарварде на подготовительном юридического. Но, конечно, нам преподавали Гаэа в школе.
Взгляд Ричарда наконец-то оторвался от ее лица. Он запустил пальцы в свою шевелюру:
— Садись, если хочешь.
Лейша с уважением посмотрела на плакаты, где по синему фону, как океанские течения, бежали лазурные разводы.
— Здорово. Сам программировал?
— Ты совсем не такая, как я себе представлял, — произнес Ричард.
— А какой ты меня представлял?
— Заносчивой. Высокомерной. Пустой, несмотря на твой высокий КИ.[36]
Она не ожидала, что ее это так заденет.
— Из всех Неспящих только двое по-настоящему богаты. Ты и Дженнифер Шарафи. Впрочем, для тебя это не новость, — выпалил Ричард.
— Нет. Никогда не интересовалась.
Он сел на стул рядом и, сгорбившись, вытянул ноги.
— Вообще-то смысл тут есть. Богатым ни к чему генетически изменять своих детей — они считают своих отпрысков и без того выше всех. Благодаря капиталам. А бедняки не могут себе этого позволить. Мы, Неспящие, принадлежим к верхушке среднего класса, где ценят ум и время.
— У моего отца такие же ценности, — сказала Лейша. — Он ярый сторонник Кенцо Иагаи.
— О Лейша, неужели ты думаешь, я не знаю? Или ты меня испытываешь?
Лейша смогла скрыть обиду.
— Прости. — Ричард резко оттолкнул стул и забегал по комнате. — Мне, правда, очень жаль. Но я не понимаю… не понимаю, что ты здесь делаешь.
— Мне одиноко. — Лейша поразилась собственным словам. Она взглянула на него снизу вверх. — Честное слово. У меня есть друзья, и папа, и Алиса. Но никто по-настоящему меня не понимает…
Лицо Ричарда осветила улыбка. Улыбка преобразила его лицо, оно прямо засветилось.
— Я тебя прекрасно понимаю. Что ты делаешь, когда они говорят: «Мне приснился такой сон!»?
— Вот именно! — сказала Лейша. — Но это еще полбеды. А вот когда я произношу: «Я для тебя это поищу сегодня ночью», — они очень странно реагируют.
— Ну, это тоже ерунда, — подхватил Ричард. — А вот когда ты играешь в баскетбол в спортзале после ужина, потом идешь в столовую, а после предлагаешь прогуляться, а тебе отвечают: «Я и вправду устал. Пойду спать».
— И это мелочи! — воскликнула Лейша, вскочив. — Стоит тебе увлечься фильмом и закричать от восторга, как Сьюзан говорит: «Лейша, можно подумать, что никто, кроме тебя, никогда не радовался».
— Кто такая Сьюзан? — спросил Ричард.
Настроение улетучилось, и Лейша тихо обронила: «Мачеха», — не испытывая лишний раз досады от несоответствия того, чем Сьюзан стала и чем могла бы стать. Ричард стоял всего в нескольких дюймах от нее и улыбался. Внезапно Лейша подошла к нему вплотную и обняла за шею, а когда он дернулся назад, только сильнее сжала руки. И разразилась рыданиями. Впервые в жизни.
— Эй, — произнес Ричард. — Эй!
— Остроумно, — рассмеялась Лейша.
Он смущенно улыбнулся:
— Лучше взгляни на кривые миграции рыб.
— Нет, — всхлипнула Лейша, и они долго стояли обнявшись, и Ричард неловко похлопывал ее по спине.
Кэмден ждал дочь, хотя уже миновала полночь. Он много курил. Сквозь синий от дыма воздух он спросил:
— Ты хорошо провела время, Лейша?
— Да.
— Я рад. — Он погасил сигарету и стал подниматься по лестнице — медленно, на негнущихся ногах, ведь ему было почти семьдесят, — в спальню.
Их видели вместе почти целый год: в бассейне, на танцах, в музеях, в библиотеке. Ричард познакомил ее с остальными двенадцатью Неспящими от четырнадцати до девятнадцати лет.
Вот что узнала Лейша. Родители Тони Индивино, как и ее собственные, развелись. Но четырнадцатилетний подросток жил с матерью, которой не особенно хотелось иметь неспящего ребенка, в то время как его отец, мечтавший именно о таком, обзавелся красной спортивной машиной и молодой любовницей. Тони не позволяли никому рассказывать о том, что он Неспящий, — ни родственникам, ни одноклассникам.
— Подумают, что ты ненормальный, — сказала ему мать, пряча глаза.
После того единственного раза, когда Тони ослушался и признался другу, что никогда не спит, мать избила его и перевезла семью в другой район. Мальчику тогда было девять.
Жанин Картер, такая же длинноногая и стройная, как Лейша, фигуристка, готовилась к Олимпийским играм. Она тренировалась по двенадцать часов в сутки и боялась, что газетчики пронюхают о ней и не допустят к соревнованиям.
Джек Беллингэм, как и Лейша, в сентябре должен поступать в колледж. Однако он уже начал самостоятельную карьеру. Если с юридической практикой приходилось повременить до получения диплома, то для инвестиций требовались только деньги. У Джека было немного сбережений, но точный расчет позволил ему превратить 300 долларов, заработанных летом, в 3000, а затем сделать из них 10000. А с подобной суммой уже можно играть на бирже информации. Несовершеннолетний Джек все сделки оформлял на имя Кевина Бейкера, самого старшего из Неспящих, который жил в Остине. Джек рассказывал Лейше:
— Когда я получил 84 процента прибыли два квартала подряд, информационные аналитики выследили меня. Впрочем, работа у них такая, даже если сумма пустяковая. Их больше волнует схема. Интересно, если они удосужатся сверить банки данных и узнают, что Кевин — Неспящий, попытаются ли они как-то помешать нам?
— Безумная мысль, — покачала Лейша.
— Не скажи, — возразила Жанин. — Ты их не знаешь, Лейша.
— Ты хочешь сказать, что я папенькина дочка? — спросила Лейша. Никто не поморщился — здесь было принято высказываться без обиняков.
— Да, — сказала Жанин. — Я слышала, твой отец замечательный человек. И воспитал тебя в убеждении, что инициативу нельзя сковывать. Господи, он же иагаис. Мы рады за тебя. — В ее голосе не было сарказма. Лейша кивнула. — Но окружающий мир не столь добрый. Нас ненавидят.
— Не сгущай краски, — заметила Кэрол.
— Ну, может быть, — согласилась Жанин. — Но они не такие, как мы. Мы лучше, и, естественно, нам не могут этого простить.
— Что здесь естественного, — удивился Тони. — Гораздо логичнее восхищаться нами. Мы же не завидуем Кенцо Иагаи? Или Нельсону Уэйду или Екатерине Радуски?
— Мы не завидуем именно потому, что мы из другого теста, — подвел итог Ричард. — Что и требовалось доказать.
— Давайте создадим собственное общество, — предложил Тони. — Кто позволил ограничивать наши честные, природные достижения? Почему Жанин не допускают к соревнованиям с ними, а Джек не допущен к инвестициям на равных условиях только потому, что мы — Неспящие? Среди них тоже хватает одаренных. Ну а у нас большая сила воли, лучшая биохимическая устойчивость и уйма времени. Все люди созданы разными.
— Будь справедливым, Джек, официально еще никому ничего не запретили, — заметила Жанин.
— Подождите, — Лейшу очень встревожил этот разговор. — Да, мы во многом лучше них. Но ты вырываешь цитату из контекста, Тони. В Декларации Независимости не сказано, что способности у людей одинаковы. Она подразумевает, что все равны перед законом. У нас не больше прав на отделение или на свободу от ограничений, чем у любого другого. Нет иного способа продавать свои усилия, кроме как при наличии права на составление контрактов.
— Слова подлинного иагаиста. — Ричард сжал ее руку.
— Хватит с меня интеллектуальных заморочек, — засмеялась Кэрол. — Мы уже несколько часов ломаем копья. Мы же на пляже, побойтесь Бога. Ну, кто со мной в воду?
— Я, — отозвалась Жанин. — Пошли, Джек.
Все вскочили, отряхивая песок с купальников, побросали куда попало солнечные очки. Ричард помог Лейше подняться. Но когда они почти уже вбежали в воду, Тони положил ладошку ей на плечо.
— Еще один вопрос, Лейша. Если мы способны добиться большего, нежели средний человек, и если мы торгуем со Спящими на взаимовыгодных условиях, не делая различий между сильными и слабыми, тогда какие у нас обязательства перед теми, кто настолько слаб, что не может тягаться с нами? В любом случае мы отдадим больше, чем получим; обязаны ли мы превращаться в альтруистов? Должны ли мы заботиться о калеках, больных, беспомощных и лентяях, отдавая им результаты своего труда?
— А Спящие обязаны? — возразила Лейша.
— Кенцо Иагаи ответил бы отрицательно. Он — Спящий.
— Он сказал бы, что они получат выгоду от контрактной торговли, даже не участвуя напрямую в сделке. Весь мир лучше питается и стал здоровее благодаря И-энергии.
— Идите сюда! — закричала Жанин. — Лейша, они меня топят! Джек, прекрати! Лейша, на помощь!
Лейша рассмеялась. Помогая Жанин, она вдруг поймала на себе взгляды Ричарда и Тони. Во взгляде Ричарда читалось откровенное желание, Тони же был сердит. Странно. Чем же она обидела юношу?
Но тут Джек поднял целый фонтан брызг, Кэрол опрокинула Джека в теплые волны, а смеющийся Ричард крепко обхватил ее руками.
Когда Лейша протерла глаза, Тони уже не было.
Полночь.
— Ладно, — сказала Кэрол. — Кто первый?
Шестеро подростков, собравшихся на полянке среди зарослей куманики, посмотрели друг на друга. Свет И-лампы бросал причудливые тени на их лица и голые ноги. Густые и темные деревья Роджера Кэмдена словно стеной отгораживали их от ближних строений. Было жарко. Августовский воздух висел плотной, тяжелой пеленой. Они проголосовали против того, чтобы захватить с собой И-поле для кондиционирования, — ведь их ждал возврат к примитивной, полной опасностей жизни!
Пять пар глаз уставились на стакан в руке Кэрол.
— Ну, — спросила она. — Кто хочет выпить? — Ее беспечный голос звучал театрально. — Не так-то просто было раздобыть это.
— Как же тебе удалось? — удивился Ричард, происходивший из наименее влиятельной и наименее обеспеченной семьи. Если не считать Тони. — Да еще в потребном виде?
— Дженнифер достала, — объяснила Кэрол, и компания посмотрела на Дженнифер Шарафи, уже две недели гостившую в доме Кэрол. Дженнифер была дочерью голливудской кинозвезды и нефтяного принца. Родилась она в Америке — принц желал положить начало династии Неспящих. Сейчас кинозвезда была стареющей наркоманкой, а принц, вложивший свое состояние в И-энергию на заре деятельности Кенцо Иагаи, уже умер. Дженнифер Шарафи была куда богаче, чем когда-нибудь могла стать Лейша, и чрезвычайно изобретательна. В стакане находился интерльюкин-1, препарат, стимулирующий иммунную систему, побочным эффектом которого являлся крепкий сон.
Лейша пристально смотрела на жидкость. В низу живота разливалось тепло, похожее на то, которое она чувствовала, занимаясь любовью с Ричардом. Она поймала внимательный взгляд Дженнифер и вспыхнула.
Дженнифер беспокоила ее. Лейша никогда не встречала Неспящего, который не смеялся бы или говорил так мало и с такой нарочитой небрежностью. Лейша ловила себя на том, что нередко гадала: чего же не сказала Дженнифер Шарафи? Было странно испытывать такие чувства по отношению к Неспящей.
— Дай мне!
Кэрол подала стакан Тони.
— Помни, всего один глоточек.
Тони поднес стакан ко рту, замер на мгновение и обвел всех своими бешеными глазами.
Кэрол взяла у него стакан. Спустя минуту Тони лег на твердую землю и уснул.
Это было совсем иначе, чем наблюдать за спящими родителями, младшими братьями и сестрами, друзьями. Они прятали друг от друга глаза. Лейша избегала смотреть на Дженнифер. Ей почудилась в этом смутная непристойность.
Теперь наступила очередь Лейши. Она медленно глотнула и передала стакан Ричарду. Голова стала тяжелой, словно туда натолкали мокрых тряпок. Деревья на краю полянки расплывались. Свет портативной лампы плескался волнами и собирался в капли; если до него дотронуться, он размажется. Потом ее мозг поглотила темнота. «Папа!» Она пыталась позвать его, ухватиться за него, но тьма захлестнула ее.
Потом у всех болела голова. Они плелись назад через лес в предрассветных сумерках, и мучения усиливало странное чувство стыда. Они не прикасались друг к другу. Лейша старалась идти как можно дальше от Ричарда. Дженнифер решилась нарушить молчание.
— Вот теперь мы знаем, — сказала она, и в ее голосе прозвучало странное удовлетворение.
Целый день Лейшу изводила пульсирующая боль в затылке и тошнота. Она переждала это противное состояние в своей комнате. Несмотря на жару, ее сотрясал озноб.
Но снов она так и не увидела.
— Я хочу, чтобы ты пошла со мной сегодня вечером, — повторила Лейша в десятый или двенадцатый раз. — Мы обе через два дня уезжаем в колледж; это наш последний шанс. Я хочу познакомить тебя с Ричардом.
Алиса лежала на животе поперек кровати. Ее каштановые, лишенные блеска волосы падали на лицо. Дорогой шелковый спортивный костюм морщил под коленками.
— Зачем? Не все ли тебе равно, познакомлюсь я с Ричардом или нет?
— Потому что ты моя сестра. — Лейша воздержалась от выражения «мы близнецы». Ничто не могло сильнее рассердить Алису.
— Я не хочу. — В следующее мгновение выражение лица Алисы изменилось. — О, прости меня, Лейша. Но… но я не хочу. — Будет только Ричард. И всего-то на час, не больше. Потом ты вернешься
сюда и будешь собираться в Северо-Западный колледж.
— Я не еду в Северо-Западный.
Лейша уставилась на сестру.
— Я беременна.
Лейша села на кровать. Алиса перевернулась на спину, откинула с глаз волосы и рассмеялась. Лейше захотелось заткнуть уши.
— Посмотри на себя, — сказала Алиса. — Можно подумать, что это ты беременна. Но ты бы никогда этого не допустила, правда, Лейша? Пока не наступит подходящий момент.
— Как! — изумилась Лейша. — Нам же обеим поставили колпачки…
— Я его удалила.
— Ты хотела забеременеть?
— Вот именно, черт возьми. И папе ничегошеньки с этим не поделать. Разве что лишить меня средств к существованию, но я не думаю, что он на это пойдет. — Она снова рассмеялась.
— Но, Алиса… зачем? Не для того же, чтобы позлить папу?
— Нет, — ответила Алиса. — Просто мне хочется любить кого-нибудь, принадлежащего только мне. Кого-нибудь, не имеющего ничего общего с нашим домом.
Лейша вспомнила, как много лет назад они с Алисой бегали по оранжерее в потоках солнечного света.
— Не так уж плохо было расти в этом доме.
— Лейша, я никогда не думала, что умный человек может быть таким тупым. Убирайся из моей комнаты! Убирайся!
— Но, Алиса, ребенок…
— Вон! — взвизгнула Алиса. — Поезжай в Гарвард! За успехом! Только убирайся!
Лейша рывком встала с кровати:
— С радостью! Ты беспечна, Алиса. Ты не думаешь о будущем, ребенок…
Ей никогда не удавалось разгневаться. Гнев вытекал по капле, оставляя мозг пустым. Алиса внезапно протянула к ней руки. Сестры обнялись.
— Это ты — ребенок, — с удивлением произнесла Алиса. — Наивный ребенок.
Лейша ничего не ответила. Теплые руки Алисы вновь напомнили Лейше детей, бегающих в солнечных лучах.
— Я помогу тебе, Алиса. Если папа откажется.
Алиса резко оттолкнула ее:
— Мне не нужна твоя помощь.
Алиса встала и пнула распахнутый пустой чемодан, потом вдруг улыбнулась такой улыбкой, что Лейша смутилась и приготовилась к дальнейшим оскорблениям. Но Алиса произнесла очень мягко:
— Желаю тебе хорошо провести время в Гарварде.
Глава 5
Она влюбилась с первого взгляда.
Массачусетс-Холл был на полвека старше Соединенных Штатов. Лейша почувствовала нечто такое, чего никогда не испытывала в Чикаго. Древность. Корни. Традиции. Она прикасалась к кирпичным стенам библиотеки Уайднера, к витринам музея Пибоди, будто к святыням. Ее оставляли равнодушной мифы или драмы; страдания Джульетты казались ей надуманными, а муки Вилли Ломана — пустой тратой сил. Только король Артур заинтересовал ее. Но сейчас, проходя под огромными осенними кронами, она внезапно уловила тонкую связь поколений, формирующих грядущие столетия. Она остановилась и посмотрела сквозь листву на небо, на здания, назначение которых придавало им особую солидность. В такие минуты она думала об отце, победившем волю целого Института генетических исследований, чтобы создать ее такой, как ему хотелось.
Через месяц она перестала размышлять о таких высоких материях.
Нагрузка оказалась невероятной даже для нее. Гарвард знал, на что она способна, и задавал свою скорость. Руководимый последние двадцать лет человеком, который в молодости с отчаянием наблюдал за нарастанием экономического потенциала Японии, Гарвард вышел на первое место среди университетов, практикующих возврат к интеллектуальной эффективности. Конкурс составлял двести человек на место. Абитуриенты съезжались со всего мира. Дочь английского премьер-министра не сдала экзамены за первый год обучения, и ее отправили домой.
Лейша поселилась в новом общежитии: живя в Чикаго, она соскучилась по людям, но поселилась одна, чтобы не беспокоить соседок, работая ночами. На второй день после приезда к ней ворвался парень, чья комната находилась дальше по коридору, и присел на край письменного стола.
— Значит, ты и есть Лейша Кэмден?
— Да.
— И тебе шестнадцать лет.
— Почти семнадцать.
— Собираешься переплюнуть всех нас, как я понимаю, даже особенно не стараясь.
Улыбка Лейши погасла. Парень пристально смотрел из-под густых нахмуренных бровей. Он улыбался. От Ричарда, Тони и других Лейша научилась распознавать гнев, маскирующийся под презрение.
— Да, — спокойно ответила Лейша, — собираюсь.
— Ты так в себе уверена? С твоей-то хорошенькой кукольной мордашкой и мозгами мутанта?
— Ах, оставь ее в покое, Ханнауэй, — раздался чей-то голос. В дверях, вытирая мокрые волосы, стоял высокий светловолосый юноша, такой худой, что его ребра напоминали рябь на песке после прибоя. — Тебе не надоело валять дурака?
— А тебе? — Ханнауэй слез со стола и направился к двери.
Блондин посторонился. Но путь Ханнауэю преградила Лейша.
— Я буду учиться лучше тебя, — спокойно пообещала она, — потому что у меня есть определенные преимущества, в том числе способность бодрствовать. А когда я обгоню тебя, я с радостью помогу тебе подготовиться к экзаменам.
Блондин рассмеялся. Но Ханнауэй застыл на месте. что-то в его взгляде заставило Лейшу отступить назад. Он пулей выскочил из комнаты.
— Хорошо сказано, Кэмден, — заметил блондин. — Он получил по заслугам. — Но я нисколько не издевалась, — возразила Лейша. — Я помогу ему в учебе.
Блондин опустил полотенце и уставился на нее.
— Вот как? Значит, ты не шутила.
— Нет! Почему никто не верит?
— Ну, — ответил парень, — лично я верю. Разрешаю подтянуть меня. — Он внезапно улыбнулся. — Только мне не потребуется.
— Почему?
— Потому что я такой же способный, как и ты, Лейша Кэмден.
Она внимательно посмотрела на него:
— Но ты не Неспящий.
— Я и без того знаю, на что способен.
— Ты — иагаист! — с восторгом воскликнула Лейша.
— Разумеется. — Он протянул руку. — Стюарт Саттер. Не съесть ли нам по фишбургеру в «Ярде»?
— Здорово, — сказала Лейша. Они вышли, оживленно беседуя. Девушка старалась не замечать устремленных на нее пристальных взглядов. Она здесь, в Гарварде. И впереди масса интересного, в том числе встречи с людьми, подобными Стюарту, которые принимали ее и собирались помериться силами.
Пока бодрствовали.
Лейша с головой ушла в учебу. Роджер Кэмден приехал как-то раз, прошелся с ней по студенческому городку и остался доволен. Отец чувствовал себя здесь гораздо свободнее, чем Лейша ожидала, он знавал отца Стюарта Саттера и деда Кейт Аддамс. Они беседовали о Гарварде, о бизнесе, об Институте экономики Иагаи. Но все разговоры неизменно сводились к Гарварду.
— Как Алиса? — спросила Лейша, но Кэмден безмятежно обронил, что она ушла из дома и не хочет его видеть. Он переводит ей содержание через своего поверенного.
Лейша отправилась на вечер встречи с выпускниками прежних лет вместе со Стюартом. Он тоже специализировался в юриспруденции, но был на два курса старше. С Кейт Аддамс и еще двумя подругами она слетала на уик-энд в Париж на борту «Конкорда-З». Глупо поссорились со Стюартом из-за того, можно ли применить метафору о сверхпроводимости к иагаизму, а потом они помирились и стали любовниками. После первых неуклюжих сексуальных опытов с Ричардом Стюарт показался весьма искушенным; он улыбаясь обучал ее, как достичь оргазма вместе и как порознь. Лейша была поражена.
— Это доставляет столько радости, — сказала она, и Стюарт посмотрел на нее с нежностью, которая, как ей показалось, граничила с беспокойством.
В середине семестра успеваемость Лейши была самая высокая среди первокурсников. Тесты она сдала без единой ошибки. Они со Стюартом отправились праздновать в пивную, а вернувшись, нашли комнату Лейши разгромленной. Компьютер был разбит, банк данных стерт, дискеты и книги тлели в мусорном контейнере. Одежда оказалась порвана в клочья, стол и бюро разрублены пополам. Только кровать осталась нетронутой.
— Такое невозможно проделать бесшумно, — заметил Стюарт. — Наверняка даже на других этажах слышали и вызвали полицию.
Но происшествие оставило соседей безучастными. Лейша сидела на краешке кровати, тупо глядя на остатки своего бального платья. На следующий день Дейв Ханнауэй встретил ее ослепительной улыбкой.
Кэмден примчался, кипя от ярости. Он снял дочери квартиру в Кембридже с секретным дверным замком и нанял телохранителя. После его отъезда Лейша уволила охранника, но квартиру решила оставить. Здесь они могли уединяться со Стюартом и обсуждать тот дикий случай. Лейша уверяла юношу, что это случайность.
— Ненавистники существовали всегда, Стюарт. Антисемитизм, расизм, враждебное отношение к иммигрантам, теперь — к иагаистам. Я всего лишь последний субъект их неприязни. Впрочем, это не означает какого-то крупного раскола между Спящими и Неспящими.
Стюарт сел в постели и потянулся к сандвичам на ночном столике.
— Разве? Лейша, ты же совершенно другой человек. Приспособленный не только к выживанию, но и к господству. Другие объекты гонений, которые ты приводишь в пример, занимают более низкое социальное положение. Вы же, трое Неспящих в Гарвардском юридическом колледже, уже попали в «Юридическое обозрение». Кевин Бейкер, самый старший из вас, уже основал фирму по программному обеспечению биоинтерфейсами и делает много денег. Каждый из Неспящих отлично учится, здоров, а ведь многие из вас еще несовершеннолетние. Сколько, по-твоему, вам еще предстоит вынести, когда вы попадете в мир финансов и бизнеса, в мир большой политики, где число высоких кресел так мало, а ставки так высоки?
— Передай мне сандвич, — попросила Лейша. — Вот доказательства того, что ты не прав: ты сам, Кенцо Иагаи, Кейт Аддамс, профессор Лейн, мой отец. Каждый Спящий, живущий в мире честной торговли и взаимовыгодных контрактов. И таких, как вы, большинство. Ты знаешь, что конкуренция между наиболее способными приводит к огромной выгоде для всех — и для сильных, и для слабых. Неспящие вносят свою лепту в процветание государства. Это должно перевесить неприязнь. Мы для вас представляем ценность. И вы это знаете.
Стюарт смахнул с простыни крошки:
— Да, я знаю. Иагаисты знают.
— Иагаисты те самые киты, на которых стоит земля. В справедливо устроенном обществе иначе быть не может. Ты недооцениваешь людей, Стю. Понятие о морали присуще всем, а не только избранным.
— Надеюсь, ты права, — ответил Стюарт. — Потому что я тебя люблю.
Лейша положила сандвич.
— Радость, — пробормотал Стюарт, уткнувшись лицом ей в грудь, — ты — это радость.
Приехав домой на День Благодарения, Лейша рассказала Ричарду о Стюарте. Он выслушал ее, поджав губы:
— Спящий.
— Человек, — возразила Лейша. — Хороший, умный, предприимчивый!
— А тебе известно, что сделали твои замечательные Спящие, Лейша? Жанин не допустили к Олимпийским играм. «Генетические изменения, аналогичные употреблению стероидов с целью создания преимущества, не соответствующего спортивному духу». Крис Деверо ушел из Стэнфорда. Они разгромили его лабораторию, уничтожили результаты двухлетнего труда над протеинами, формирующими память. Компания Кевина Бейкера борется против подлой антирекламы. Проводят ее, разумеется, тайно, пугая родителей тем, что дети используют программы, составленные якобы нечеловеческим разумом. Коррупция, рабство разума, сатанинские влияния — налицо весь набор приемчиков охоты на ведьм. Проснись, Лейша!
Повисла долгая пауза. Ричард принял стойку, опираясь на носки и стиснув зубы. Наконец очень тихо он спросил:
— Ты его любишь?
— Да, — ответила Лейша. — Прости.
— Твое дело, — холодно произнес Ричард. — Чем ты занимаешься, пока он спит? Наблюдаешь за ним?
— Ты говоришь так, словно это какое-то извращение!
Ричард молчал. Лейша глубоко вздохнула, затем заговорила быстро, но спокойно:
— Ричард, я не хотела причинить тебе боль. И не хочу терять нашу группу. Спящие — такие же люди, как и мы. Ты собираешься наказать меня? Усугубить ненависть еще больше? Сказать, что мне заказан мир честных, достойных людей, независимо от того, спят они или нет? Сказать, что разделение обусловлено генетикой, а не экономикой и духовностью? Хочешь вынудить меня сделать неестественный выбор — мы или они?
Ричард взял со стола браслет. Лейша подарила ему это украшение летом.
— Нет. Так вопрос не стоит. — Он с минуту поиграл золотыми звеньями, потом поднял на нее взгляд. — Пока не стоит.
К весенним каникулам Кэмден сильно сдал: с трудом передвигался, жаловался на боли в сердце. Со Сьюзан он решил развестись.
— Она сильно изменилась после нашей свадьбы, Лейша. Раньше она была независимой, полной идей, счастливой, а через несколько лет растеряла все и превратилась в мегеру. Перемена произошла на твоих глазах. — Кэмден с искренним недоумением покачал головой.
Лейша вспомнила, как в детстве Сьюзан обследовала их с сестрой под видом «игры». Тогда и Алиса любила Сьюзан так же сильно, как Лейша.
— Пап, мне нужен адрес Алисы.
— Я еще в Гарварде сказал тебе, что у меня его нет. — Кэмден, не вставая с кресла, переменил позу нетерпеливым движением человека, не признающего физического старения. В январе Кенцо Иагаи умер от рака поджелудочной железы. Кэмден тяжело переживал утрату. — Я перевожу ей деньги через поверенного. Так она захотела.
— Тогда дай его адрес.
Понурый человечек по имени Джон Яворски отказался сообщить Лейше, где находится Алиса.
— Она не хочет обращаться к родственникам, мисс Кэмден. Она желает полного разрыва.
— Не со мной, — возразила Лейша.
— И с вами, — сказал Яворски, и нечто неуловимое в его взгляде напомнило девушке Дейва Ханнауэя.
Прежде чем вернуться в Бостон, Лейша полетела в Остин, опоздав на день к началу занятий. Кевин Бейкер принял ее, отменив встречу с представителями компании «Ай-би-эм» и засадил за работу лучших специалистов по компьютерным сетям. Два часа спустя она получила адрес Алисы из электронных файлов Яворски.
Алиса жила в Пенсильвании. В следующие выходные Лейша взяла напрокат вертолет с пилотом и полетела в Аппалачи.
Хай-Ридж оказался небольшим поселком. Ближайшая больница была в двадцати пяти милях. Алиса жила с молчуном по имени Эд, лет на двадцать старше себя. В домике посреди леса были только вода и электричество. Голая, покрытая кое-где снегом земля дышала сыростью. Алиса была на восьмом месяце.
— Я не хотела, чтобы ты сюда приезжала, — сказала она Лейше. — Зачем же ты сделала это?
— Потому что ты — моя сестра.
— Боже, так сейчас одеваются в Гарварде? Когда это ты стала модницей, Лейша? Ты ведь никогда не обращала внимания на внешность?
— Что все это значит, Алиса? Как ты здесь оказалась? Что ты делаешь?
— Живу, — ответила Алиса. — Вдали от папы, вдали от Чикаго, вдали от спившейся, сломленной Сьюзан — ты знала, что она пьет? Отец делает людей такими. Но я вырвалась.
— Вырвалась? Сюда?
— Я счастлива, — сердито сказала Алиса. — Разве не это цель вашего великого Кенцо Иагаи — счастье своими руками?
— Я рада за тебя.
— А ты счастлива?
— Да.
— Тогда я тоже рада, — произнесла Алиса почти вызывающе. В следующую секунду она яростно прижала к себе Лейшу, уперевшись огромным животом. Волосы Алисы пахли как свежая трава в солнечный день.
— Я приеду еще, Алиса.
— Не надо, — попросила сестра.
Глава 6
«Неспящий мутант умоляет перестроить его гены обратно! — кричала бегущая строка на световом табло в супермаркете «ФУД МАРТ». — «Пожалуйста, позвольте мне спать, как настоящие люди!» — жалобно просит ребенок».
Обычно не обращавшая внимания на рекламу Лейша подошла к газетному киоску, быстро набрала номер своей кредитной карточки и нажала на кнопку распечатки. Заголовок продолжал описывать круги. Один из рабочих магазина перестал выкладывать на полки коробки и уставился на девушку. Брюс, телохранитель Лейши, взял его под наблюдение.
Ей было двадцать два года, она заканчивала Гарвардский юридический, редактировала статьи для «Юридического обозрения» и была бесспорно лучшей студенткой своего курса. Ближайшими ее соперниками были Джонатан Кокчиара, Лен Картер и Марта Венц. Все — Неспящие.
Дома Лейша просмотрела распечатку. Потом подключилась к спецсети Группы, управляемой из Остина. В файлах хранилось еще несколько сообщений об этом ребенке. Но Кевин опередил ее и вызвал по аудиосвязи.
— Лейша! Я как раз собирался вызывать тебя.
— Что творится со Стеллой Бевингтон, Кев? Кто-нибудь проверял?
— Рэнди Дэвис из Чикаго. Он еще учится в средней школе. Живет в районе Парк- Ридж, а Стелла — в Скоки. Ее родители набросились на него чуть ли не с оскорблениями, но он все-таки повидал Стеллу. Это не похоже на жестокое обращение, обычная глупость: родители хотели вундеркинда, наскребали и экономили, а теперь не могут справиться с ее гениальностью. Они кричат на нее, заставляют спать, применяют авторитарные методы.
— А эмоциональное насилие?
— Думаю, нам пока не стоит вмешиваться. Двое из нас будут поддерживать со Стеллой тесный контакт — у нее есть модем, а родители о нашем существовании не знают; Рэнди будет навещать ее каждую неделю.
Лейша прикусила губу.
— В этой дерьмовой статейке сказано, что ей семь лет.
— Да.
— Может, все же не следует ее там оставлять? Я как гражданка Иллинойса могу зарегистрировать жалобу ребенка отсюда, если у Рэнди слишком много дел…
— Нет. Подождем немного. Возможно, все образуется.
Действительно. Почти все Неспящие самоутверждались независимо от сопротивления голосистого меньшинства. Большинство же людей постепенно привыкли к растущему числу Неспящих, особенно когда стало ясно, что они заботятся о преуспеянии всей страны.
Кевин Бейкер в свои двадцать шесть лет заработал целое состояние на микрочипах. Благодаря ему Искусственный интеллект превратился в реальность. Кэролин Риццоло получила Пулитцеровскую премию за пьесу «Утренний свет». Ей было всего двадцать четыре. Джереми Робинсон завершил новейшие исследования по сверхпроводимости еще будучи дипломником Стэнфорда. Уильям Теин, редактор «Юридического обозрения» в те годы, когда Лейша только поступила в Гарвард, сейчас имел широчайшую частную практику и не проиграл ни одного дела. Ему тоже было двадцать шесть, но практичные клиенты поручали ему все более важные дела.
Но не все шло так гладко.
Информационная сеть Кевина Бейкера и Ричарда Келлера сплотила всех Неспящих. Лейша Кэмден финансировала судебные баталии, оплачивала обучение Неспящих из малообеспеченных семей. Ронда Лавельер учредила и зарегистрировала в Калифорнии детский приют, и при малейшей возможности Группа забирала маленьких Неспящих из семей, где им приходилось несладко. В Группе было уже три дипломированных юриста; в ближайшем будущем лицензию на частную практику в пяти различных штатах должны были получить еще четверо.
Однажды, когда Неспящим не удалось забрать ребенка из семьи, они его выкрали. Над четырехлетним Тимми Демарцо издевались родители.
Он был слишком мал, чтобы позвать на помощь. Группа узнала о нем из полицейских сводок, сканируемых компанией Кевина. Теперь он жил в Северной Дакоте. Его приемная мать, родственница одного из Неспящих, позаботилась о том, чтобы ребенок не попал ни в один банк данных. О похищении знали не более десяти человек. А всего в Соединенных Штатах насчитывалось уже 3428 Неспящих. Из них 2691 человек входил в Группу и пользовался спецсетью. Еще 701 были слишком малы, чтобы пользоваться модемом. И только 36 Неспящих по различным причинам не состояли в Группе.
Похищение Тимми организовал Тони Индивино.
— Я хотел поговорить с тобой о Тони, — сказал как-то Лейше Кевин. — Он опять взялся за старое. На этот раз он покупает большой участок.
Она несколько раз сложила распечатку и очень аккуратно положила на стол.
— Где?
— В Аллеганах. На юге штата Нью-Йорк. Сейчас он прокладывает дороги. Весной будет построено первое здание.
— Дженнифер Шарафи по-прежнему субсидирует его?
— Да. У Тони начинают появляться сторонники, Лейша.
— Знаю.
— Позвони ему.
— Хорошо.
До полуночи она редактировала журнал, потом до четырех утра готовилась к занятиям. С четырех до пяти просмотрела юридические бумаги Группы. В пять позвонила Тони в Чикаго. Он окончил среднюю школу, проучился семестр в Северо-Западном, и на рождественские каникулы наконец-то разругался с матерью.
— Тони? Это Лейша.
— Отвечаю: да, да, нет, иди к черту.
Лейша заскрипела зубами:
— Чудесно. А теперь перечисли вопросы.
— Считаешь ли ты необходимым для Неспящих создать самодостаточное общество? Готова ли Дженнифер Шарафи финансировать строительство целого городка? Не будет ли это предательством наших идеалов? Не мешает ли жизнь в закрытом укрепленном городе торговым отношениям с внешним миром?
— Я бы никогда не отмахнулась от ТЕБЯ.
— Хвала тебе, — промолвил Тони. И добавил через мгновение: — Извини. Я говорю, как один из них.
— Это не то, что нам нужно. Тони.
— Спасибо, хоть не сказала, что у меня ничего не выйдет.
— Мы относимся к одному виду. Тони.
— Передай это Спящим.
— Ты преувеличиваешь. Ненавистников везде хватает, но сдаваться…
— Мы и не собираемся сдаваться. Плоды наших трудов можно будет свободно продавать: программное обеспечение, приборы, книги, юридические консультации. Мы вольны ездить куда захотим. Но у нас будет тихая гавань, свободная от идиотов, которые считают, что мы обязаны им по гроб.
— Дело не в долге.
— Правда? — сказал Тони. — Давай расставим все точки над «i», Лейша. Во что же ты веришь, иагаистка?
— Тони…
— Ответь! — настаивал Тони, и Лейша вдруг услыхала голос четырнадцатилетнего подростка, с которым ее познакомил Ричард. И тут же она вспомнила, как отец держал ее на руках и объяснял ей, что она особенная.
— Я верю в добровольный взаимовыгодный обмен. В духовность человека. В контракт. И в то, что мы должны помогать друг другу.
— Прекрасно, — отрезал Тони. — А что ты скажешь об испанских нищих?
— О ком?
— Ты идешь по улице одной из бедных стран, например Испании, и видишь нищего. Ты дашь ему доллар?
— Возможно.
— Почему? Он же ничего тебе не продает.
— Знаю. Подам из доброты, из сострадания.
— Ты видишь шестерых попрошаек. Ты дашь им всем по доллару?
— Возможно.
— Ну хорошо. Перед тобой сто христарадников, и у тебя нет состояния Лейши Кэмден. Ты дашь им всем по доллару?
— Нет.
— Почему?
Лейша вооружилась терпением. Нечасто ей хотелось прервать связь; но Тони как раз из тех…
— Это чересчур. В первую очередь я должна позаботиться о себе.
— Ладно. Теперь обдумай вот что. В Биотехническом институте, где зародилась наша с тобой жизнь, дорогая псевдосестричка, не далее как вчера доктор Меллинг…
— Кто?
— Доктор Сьюзан Меллинг. О Господи, я совершенно забыл, что она когда-то была замужем за твоим отцом!
— Я потеряла ее след, — сказала Лейша. — Я и не знала, что она вернулась к научной работе. Алиса когда-то говорила… впрочем, не важно. Так что происходит в Биотехническом?
— Только что обнародованы две потрясающие новости. Результат генетического анализа зародыша подтвердил: отсутствие потребности во сне является доминантным геном. Дети членов нашей Группы тоже будут бодрствовать.
— Мы всегда это знали, — заметила Лейша. — Карла Датчер — первая беременная среди Неспящих. Ее муж был Спящим.
— Весь мир ожидал этого.
— Но пресса все равно раздует скандал. Вот увидишь. Мутанты размножаются! Через поколение Новая раса будет господствовать!
Лейша не стала возражать:
— А вторая новость?
— Печальная, Лейша. Мы потеряли одного из наших.
Она почувствовала желудочный спазм:
— Кто?!
— Берни Кун. Из Сиэтла. — Лейша не знала такого. — Автокатастрофа. На первый взгляд все просто — на вираже отказали тормоза. Он водил машину всего несколько месяцев. Ему было семнадцать. Но вот что важно: родители предоставили его внутренние органы в совместное распоряжение Биотехнического института и патологоанатомического отделения Чикагского медицинского. Они собираются как следует посмотреть, как влияет на организм длительное отсутствие сна.
— Без этого не обойтись, — сказала Лейша. — Бедный парень. Но почему ты так боишься? Что они могут обнаружить?
— Не знаю. Я не врач. Но если всплывет что-то, что наши противники смогут обернуть против нас, то они не постесняются.
— Ты сошел с ума, Тони.
— Глупости. Неспящие гораздо спокойнее и лучше ориентированы в реальности. Разве ты не читаешь литературу?
— Тони…
— И все-таки. Ты идешь по улицам Испании, и сто нищих требуют подаяния. Ты говоришь им «нет». Но они так злы, что сбивают тебя с ног и отнимают все, а потом избивают? Просто так, от зависти и отчаяния?
Лейша молчала.
— Не хочешь ли ты сказать, что так не бывает, Лейша?
— Бывает, — бесстрастно ответила Лейша. — Но не так уж часто.
— Чепуха. Почитай газеты. Но вопрос вот в чем: что ты должна тем попрошайкам? Что делать праведному иагаисту, верящему во взаимовыгодные контракты с людьми, которые умеют только брать?
— Ты не…
— Что, Лейша? Будем объективны: что мы должны алчным бездельникам?
— Я уже говорила. Быть добрыми, милосердными.
— Даже если они не платят нам тем же? Почему?
— Потому что… — Она замолчала.
— Ну же? Почему законопослушные и трудолюбивые человеческие существа обязаны кормить тунеядцев? Какая здесь подоплека — философская, экономическая или нравственная? Будь честной как всегда.
Лейша уткнулась головой в колени. Вопрос выбил почву у нее из-под ног, но она не пыталась уклониться от ответа.
— Не знаю. Я просто знаю, что должны.
— Но почему?
Она не ответила. Мгновение спустя заговорил Тони. Теперь его голос звучал почти нежно.
— Приезжай весной посмотреть на строительство Убежища.
— Нет.
— Я бы хотел, чтобы ты приехала.
— Нет. Круговая оборона — это не выход.
— Нищие наглеют, Лейша, — сказал Тони. — Причем тем больше, чем богаче становятся Неспящие. Я говорю не о деньгах.
— Тони… — Лейша не знала, что сказать.
— Не очень-то разгуливай по улицам, вооруженная только памятью о Кенцо Иагаи.
В холодный мартовский день, когда резкий ветер свистел вдоль реки Чарлз, Ричард Келлер приехал в Кембридж. Лейшу он не предупредил — они не виделись уже три года. Она спешила по дорожке к своему городскому дому, закутанная в красный шерстяной шарф, а он поджидал ее, загородив собой дверь. Телохранитель Лейши напрягся.
— Брюс, все в порядке, это мой старый друг.
— Привет, Лейша.
Ричард потяжелел, раздался, отрастил бороду.
— Какая ты красивая, — сказал он.
Лейша сварила кофе.
— Ты здесь по делу?
По спецсети она узнала, что Ричард защитил докторскую диссертацию, провел выдающиеся исследования в Карибском бассейне, но год назад бросил все.
— Нет. Ради удовольствия. — Ричард улыбнулся прежней открытой улыбкой. — Я уже почти забыл, что это такое. Все мы хорошо знаем, какое удовлетворение приносит успешная работа. Но удовольствие? Прихоть? Каприз? Когда ты в последний раз делала глупость, Лейша?
Она улыбнулась:
— Я ела сахарную «вату» под душем.
— Правда? Зачем?
— Чтобы посмотреть, как она растекается.
— И как?
— Очень красиво.
— Когда это было?
— Прошлым летом. — Лейша рассмеялась.
— Ну, моя глупость посвежее. Я в Бостоне только чтобы увидеть тебя.
Лейша перестала смеяться:
— Ты слишком напряжен, Ричард.
— Ага, — натянуто ответил он. Она снова рассмеялась. — Я был в Индии, Лейша. И в Китае, и в Африке. Сперва путешествовал в обличье Спящего, не привлекая к себе внимания. Потом решил повидать Неспящих в Индии и Китае. Я пытался понять, почему в безнадежно отсталых странах — ведь там И-энергия доступна только в больших городах — спокойно принимают превосходство Неспящих, а здесь, в Америке, процветающей как никогда, неприязнь к нам растет.
— И ты понял? — спросила Лейша.
— Нет. Но, наблюдая за жизнью всех этих коммун и кампонгов, я понял нечто другое. Мы чересчур индивидуалистичны.
Лейша почувствовала разочарование. Она увидела лицо отца: «Превосходство — вот что имеет значение, Лейша. Превосходство, на основе индивидуальных особенностей…» Она потянулась за чашкой Ричарда:
— Еще кофе?
Он поймал ее руку:
— Пойми меня правильно, Лейша. Я говорю не о работе. Мы слишком рациональны. Слишком одиноки. Разобщенность убивает кое-что поважнее свободного потока идей. Она убивает радость.
Он не отпускал ее запястье. Она не замечала раньше, что его глаза такие глубокие. Подобное чувствуешь, заглядывая в ствол шахты. Страшно, кружится голова, и ты не знаешь, что на дне — золото или тьма. Или все вместе. Ричард мягко спросил:
— Стюарт?
— Все в прошлом. Студенческий роман.
— Кевин?
— Мы просто друзья.
— Я не был в этом уверен. Кто-то еще?
— Нет.
Он отпустил ее руку. Лейша бросила на него робкий взгляд.
— Это радость, Лейша.
Его смех отозвался в ней чем-то непонятным, а потом Лейша тоже рассмеялась воздушным, из мелких иголочек смехом, похожим на розовую сахарную «вату».
— Приезжай, Лейша. У него был еще один сердечный приступ.
Голос Сьюзан Меллинг в трубке звучал устало. Лейша спросила:
— Насколько это серьезно?
— Врачи не знают. Или обманывают. Он хочет тебя видеть.
Стоял май, месяц последнего рывка перед выпускными экзаменами. Корректура «Юридического обозрения» запаздывала. Ричард открыл новое дело — консультации для бостонских рыбаков, которые страдали от внезапных необъяснимых изменений океанских течений, и работал по двадцать четыре часа в сутки.
— Я приеду, — ответила Лейша.
В Чикаго было холоднее, чем в Бостоне. Почки на деревьях едва проклюнулись. На озере Мичиган, заполнившем громадные восточные окна отцовского дома, белые гребешки волн подбрасывали вверх холодные брызги. Сьюзан жила здесь — ее щетки для волос лежали на туалетном столике в спальне, журналы — в прихожей.
— Лейша, — проговорил Кэмден. Он сильно постарел. Серая кожа, впалые щеки, суетливый и озадаченный взгляд человека, для которого работа — как воздух. В углу, на маленьком стульчике восемнадцатого века сидела низенькая полная женщина с каштановыми косами.
— Алиса.
— Привет, Лейша.
— Алиса. Я искала тебя… Как ты?
— Хорошо, — ответила Алиса. Она держалась отчужденно, но мягко и была ничуть не похожа на ту рассерженную Алису, которую Лейша видела шесть лет назад в горах Пенсильвании. Кэмден с трудом повернулся в постели, и Лейша увидела, что его глаза не потеряли своей яркой синевы.
— Я просил Алису приехать. И Сьюзан. Я умираю, Лейша.
Лейша, зная, как он ценит правду, промолчала. От любви и жалости к отцу болело сердце.
— У Джона Яворски хранится мое завещание. Но я хочу сказать вам, что там написано. Последние несколько лет я продавал имущество. Большая часть моего состояния теперь хранится на банковских счетах. Я оставил одну десятую Алисе, одну десятую — Сьюзан, одну десятую — Элизабет, а остальное тебе, Лейша, потому что ты единственная сможешь должным образом распорядиться деньгами.
Лейша изумленно взглянула на Алису. Сестра была такой же невозмутимой.
— Элизабет? Моя… мать? Жива?
— Да, — ответил Кэмден.
— Ты сказал мне, что она умерла! Много лет назад!
— Да. Я думал, что так будет лучше для тебя. Она завидовала тебе. И ничего не могла тебе дать. Она бы только расстроила тебя.
Нищие в Испании…
— Ты ошибся, папа. Она моя мать… — Лейша не смогла закончить фразу.
Кэмден не дрогнул:
— Я так не думаю. Но ты теперь взрослая и можешь повидать ее.
Он все смотрел на нее своими яркими, запавшими глазами, а мир вокруг Лейши рушился. Отец солгал ей! Сьюзан с легкой усмешкой внимательно наблюдала за Лейшей. Неужели она рада, что Кэмден упал в глазах своей дочери? Неужели она с самого начала ревновала его к ней, к Лейше…
Стоп. Она рассуждает, как Тони.
Мысль помогла ей прийти в себя. Но Лейша все еще смотрела на отца, а тот не отводил взгляда — неумолимый, непоколебимый человек, даже на смертном одре уверенный в своей правоте.
Алиса коснулась плеча Лейши, а голос прозвучал так тихо, что расслышала только Лейша.
— Он все сказал, Лейша. А ты скоро оправишься.
Алиса оставила сына в Калифорнии со своим вторым мужем. С Беком Ватроузом, строительным подрядчиком, она познакомилась, работая официанткой в кафе на Искусственных островах. Бек усыновил Джордана.
— До встречи с Беком мне приходилось несладко. Знаешь, когда я носила Джордана, мне часто снилось, что он родится Неспящим. Каждую ночь я видела это во сне, и каждое утро меня мутило при мысли, что ребенок вырастет глупым и никчемным, как я. Я прожила с Эдом — помнишь, в Аппалачах — еще два года. Когда он бил меня, я радовалась. Мне хотелось, чтобы отец это видел. По крайней мере Эду я была небезразлична.
У Лейши вырвался хрип.
— В конце концов я уехала, потому что боялась за Джордана. В Калифорнии я целый год бездельничала. Стала весить 190 фунтов. Потом вернулась домой повидать маму.
— А мне не сказала, — упрекнула Лейша.
— Она почти не просыхает, — сказала Алиса с грубой прямотой, — и вряд ли захотела бы увидеться с тобой. Но меня приняла и обслюнявила, причитая, что я ее «настоящая» дочь, а потом обделала мое платье. Она кричала, что папа погубил наши с ней жизни, и все ради тебя. И знаешь, что я сделала? — Что? — Голос Лейши дрожал.
— Я полетела домой, сожгла всю свою одежду, нашла работу, поступила в колледж, похудела на пятьдесят фунтов и отдала Джордана в группу игрового воспитания.
Сестры сидели молча. Темное озеро за окном не освещали ни луна, ни звезды. Лейшу вдруг затрясло, а Алиса похлопала ее по плечу.
— Скажи… — Лейше просто хотелось слышать теперешний голос Алисы, мягкий и отстраненный, без глубоко запрятанной боли.
— Расскажи мне о Джордане. Ему сейчас пять? Какой он?
Алиса повернула голову и спокойно посмотрела на Лейшу.
— Он веселый, заурядный мальчик. Совершенно обыкновенный.
Кэмден умер неделю спустя. После похорон Лейша попыталась увидеться с матерью, но та лечилась от алкоголизма и наркомании в Брукфилдском центре. Врачи сказали, что Элизабет Кэмден не принимает никого, кроме своей единственной дочери, Алисы Кэмден Ватроуз.
Сьюзан Меллинг отвезла Лейшу в аэропорт. Она со знанием дела рассуждала об учебе Лейши, о Гарварде, о «Юридическом обозрении». Лейша отвечала односложно, но Сьюзан не отступала: когда Лейша сдает экзамены в адвокатуру? Когда у нее собеседования по поводу работы? Постепенно Лейша освободилась от оцепенения. Она поняла, что настойчивые расспросы Сьюзан были проявлением заботы.
— Он пожертвовал многими людьми, — неожиданно сказала Лейша.
— Но не мною, — сказала Сьюзан. — Только на короткое время, когда я оставила свою работу, чтобы заниматься его делами. Роджер не очень-то приветствовал жертвы.
— Он был не прав? — в словах Лейши невольно послышалась нотка отчаяния.
Сьюзан грустно улыбнулась:
— Нет, он был прав. Мне не следовало бросать работу. Потом мне пришлось слишком долго обретать себя.
«Он делает это с людьми», — прозвучал чей-то голос в ушах Лейши. Сьюзан? Или Алиса? Она не смогла вспомнить.
Лейша устала. Двадцать минут отдыха восстановят силы. Глаза жгли непривычные слезы. Она откинула голову на спинку сиденья и прикрыла веки.
Сьюзан поставила машину на стоянку и выключила зажигание.
— Я хочу сказать тебе кое-что, Лейша.
Лейша открыла глаза:
— Насчет завещания?
Сьюзан натянуто улыбнулась:
— Нет. Группа исследователей из Биотеха и Чикагского медицинского завершила исследование мозга Берни Куна.
Лейша повернулась к Сьюзан. На лице у мачехи отразилась сложная гамма чувств — решимость, удовлетворение, гнев и что-то еще, чему Лейша не знала названия.
— Мы опубликуем результаты на следующей неделе в «Новоанглийском медицинском журнале». Благодаря строжайшей секретности в прессу ничего не просочилось. Но сейчас я хочу рассказать тебе сама о том, что мы обнаружили.
— Говори, — сердце девушки сжалось.
— Помнишь, как ты и другие Неспящие ребята выпили интерльюкин-1?
— Как ты об этом узнала?
— За вами наблюдали гораздо пристальнее, чем вы думали. Помнишь, как у тебя болела голова?
— Да.
— Именно об интерльюкине-1 я и хочу поговорить. Этот препарат относится к большой группе веществ, которые запускают иммунную систему, стимулируют выделение антител, деятельность белых кровяных телец. У нормальных людей выбросы ИЛ-1 происходят во время медленной фазы сна, и иммунная система получает резкий толчок. Двадцать восемь лет назад мы исследовали, будут ли неспящие дети болеть чаще, чем спящие?
— Я же никогда не болела, — возразила Лейша.
— Нет, болела. Ветрянка и три простуды к концу четвертого года жизни, — дала точный ответ Сьюзан. — Но в общем, вы все здоровые люди. Это породило новую теорию: если взрыв иммунной активности возникает во сне, значит, колебания температуры тела во время БДГ-фазы увеличивают риск заболеваний. Другими словами, сон является причиной иммунной уязвимости, которую уравновешивают эндогенные пирогены, подобные ИЛ-1. При отсутствии сна эта проблема не возникала. Тебе понятно?
— Да.
— Конечно. Дурацкий вопрос. — Сьюзан откинула волосы. Они поседели на висках. Под правым глазом появилось возрастное пятнышко. — За долгие годы мы сняли с Неспящих тысячи, сотни тысяч однопротонных томограмм плюс бесконечные энцефалограммы, образцы спинномозговой жидкости… Правда, нам не удалось по-настоящему заглянуть в ваш мозг. Пока Берни Кун не врезался в дорожное ограждение.
— Сьюзан, — остановила ее Лейша, — скажи мне прямо, без обиняков.
— Вы не будете стареть.
— Что?
— Конечно, кожа слегка отвиснет под действием гравитации. Но отсутствие пептидов сна влияет на иммунную систему и восстановление тканей непонятным для нас образом. У Берни Куна был совершенный организм, не просто здоровый, не просто молодой — идеальный. У Неспящих происходит усиленная регенерация тканей, явно вызванная работой иммунной системы.
— Как долго это может продолжаться? — прошептала Лейша.
— Черт его знает. Берни Кун был молод. Возможно, в какой-то момент включится некий компенсационный механизм и все вы просто рухнете, как целый полк Дорианов Греев. Вряд ли это продлится вечно — вечной регенерации не бывает. Но долго, очень долго.
Лейша уставилась на собственное отражение на ветровом стекле. Ей привиделось лицо отца на фоне голубой шелковой обивки гроба в обрамлении белых роз. Его сердце не умело восстанавливаться.
— О будущем в этой связи можно только гадать, — нарушила молчание Сьюзан. — Пептидные структуры, вызывающие у нормальных людей потребность во сне, напоминают компоненты бактериальных клеток. Может быть, существует связь между сном и восприимчивостью к патогенным микробам. Однако отсутствие точных данных никогда не останавливало бульварных писак. Я хотела подготовить тебя, потому что вас будут называть суперменами, homo perfectus и еще Бог знает как. Бессмертными.
Женщины молчали. Наконец Лейша произнесла:
— Я расскажу остальным по нашей связи. Об утечке не беспокойся. Кевин Бейкер создал специальную сеть для Группы.
— Вы уже так хорошо организованы?
— Да.
Губы Сьюзан задрожали. Она отвела взгляд:
— Пойдем, пора, пропустишь свой рейс.
— Спасибо.
— Не стоит благодарности. — В голосе Сьюзан Лейше послышалась тоска.
Регенерация тканей. Эти слова музыкой звучали в мозгу Лейши, пока она летела в Бостон. И еще — бессмертна.
— Вы все улыбаетесь, — заметил сидевший рядом с ней бизнесмен. — Возвращаетесь с большого праздника в Чикаго?
— Нет, с похорон.
Сосед был шокирован. На лице появилась гримаса отвращения. Лейша посмотрела в окно. Реки напоминали микроцепи, поля — аккуратные индексные карточки. А на горизонте — пушистые белые облака, словно экзотические цветы в залитой светом оранжерее.
Письмо было не толще любого другого, но подобные письма они получали так редко, что Ричард встревожился.
— Там может быть взрывчатка.
Лейша посмотрела на письмо, лежавшее на столике в прихожей. «МИСС ЛЕЙШИ КЭМДЕН». Большими печатными буквами, с орфографической ошибкой.
— Похоже, писал ребенок, — заметила она.
Ричард опустил голову и широко расставил ноги. На лице отразилась смертельная усталость.
— Возможно, кто-то нарочно подделал почерк ребенка. Считается, что, вскрывая детское письмо, ты будешь менее осторожна.
— Ричард, мы сходим с ума?
— Да. На данный момент.
Неделю назад в «Новоанглийском медицинском журнале» появилась трезвая статья Сьюзан. Часом позже радиовещание и компьютерные сети новостей потряс взрыв досужих домыслов, драматических прогнозов, ярости и страха. Лейша и Ричард, а также все члены Группы пытались выяснить, какое же мнение преобладает: рассуждения («Неспящие, возможно, проживут века, и это приведет к…»); драматические прогнозы («Если Неспящий будет жениться только на Спящих, то за свою жизнь он переменит дюжину жен и народит несколько десятков детей…»); ярость («Нарушение законов природы привело к появлению так называемых людей, которым несправедливо дано преимущество во времени, чтобы аккумулировать власть и собственность…»); и страх («Скоро ли Суперраса захватит власть?»).
— Просто все боятся по-разному, — подвела итог Кэролин Риццоло.
Лейша сдавала дипломные экзамены. Каждый день она слышала замечания — и по дороге в студгородок, и в коридорах, и в классах; каждый день она забывала о них во время труднейших экзаменов. Потом, опустошенная, она молча шагала домой, к Ричарду, чувствуя взгляды людей на улице, зная, что ее телохранитель Брюс рядом.
— Все пройдет, — говорила Лейша.
В городке Солт-Спрингс, штат Техас, власти приняли постановление о запрете выдачи Неспящим лицензии на торговлю спиртным. Поскольку гражданские права основываются на положении Декларации Независимости «все люди созданы равными», а к Неспящим это явно не относится. Ни в самом городке, ни на сто миль вокруг не было ни одного Неспящего, и уж тем более ни один из них не собирался торговать спиртным, но эта глупейшая история была подхвачена агентством «Юнайтед Пресс» и Компьютерной сетью новостей, и тотчас по всей стране появились горячие статьи как за, так и против.
За первой ласточкой последовали другие. В Поллуксе, штат Пенсильвания, разрешалось отказывать Неспящим в найме жилья под тем предлогом, что их длительное бодрствование увеличивает как износ мебели, так и счета за коммунальные услуги. В Крэнстон-Истейтс, штат Калифорния, Неспящим запретили заниматься бизнесом, связанным с круглосуточной торговлей — так называемая неравная конкуренция. В Ирокез-Каунти, штат Нью-Йорк, Неспящие не могли отныне входить в состав присяжных, потому что подобный суд не подпадает под определение «суда равных по положению людей».
— Все эти решения можно опротестовать, — заметила Лейша. — Но, Боже мой, сколько же придется угробить денег и времени на писанину! — Она поймала себя на мысли, что говорит точь-в-точь как отец.
В штате Джорджия, где гомосексуализм еще оставался наказуемым, отнесли интимную связь между Неспящими и Спящими к уголовным преступлениям третьей степени наряду со скотоложеством.
Разработанный Кевином Бейкером пакет программ позволял с большой скоростью просматривать информацию, касающуюся дискриминации или прямых нападок на Неспящих. Эти файлы имелись в спецсети. Лейша просмотрела их и связалась с Кевином.
— Не мог бы ты создать параллельную программу, регистрирующую случаи защиты Неспящих? Картина получается однобокая.
— Ты права, — ответил озадаченный Кевин. — Я об этом не подумал.
Больше всего Лейшу огорчало отношение к Неспящим детям. Их сторонились одноклассники, обижали братья и сестры, избивали местные хулиганы, и даже собственные родители смотрели косо — ребенок, который будет жить столетия, смущал. Школьный совет в Колд-Ривер, штат Айова, проголосовал за то, чтобы не принимать таких детей в обычные классы, так как их быстрые успехи «создают чувство неполноценности у других детей». Совет выделил средства, позволившие Неспящим детям приглашать учителей на дом. Но среди педагогов не нашлось добровольцев. Все свободное время Лейша разговаривала с малышами по компьютерной сети.
А Стелла Бевингтон почему-то перестала пользоваться своим модемом.
Кевин составил сборник статей, требовавших справедливости к Неспящим. Школьный совет Денвера выделил фонды на проект, в рамках которого одаренные ученики, в том числе и Неспящие, должны были стать коллективными наставниками младших детей. В Рив-Бо, штат Луизиана, Неспящую Даниель дю Шерней выбрали в Городской совет, хотя ей было всего двадцать два.
Престижная фирма Хейли-Холл, занимающаяся медицинскими исследованиями, широко рекламировала факт приема на работу Кристофера Эмрена. Неспящего, имевшего степень доктора.
Дора Кларк, Неспящая из Далласа, распечатала адресованное ей письмо, и взрыв пластиковой бомбы оставил ее без руки.
Лейша и Ричард смотрели на конверт в прихожей. Кремовая плотная бумага окрашена под пергамент. Обратный адрес отсутствует. Ричард позвонил Лиз Бишоп, Неспящей, которая заканчивала колледж по уголовному праву в Мичигане. И хотя они не были знакомы, девушка подробно проконсультировала их и предложила помощь.
Ричард и Лейша проделали все по инструкции в подвале своего дома. Ничего не случилось. Письмо было вскрыто:
«Дорогая мисс Кэмден!
Мне очень жаль, что приходится увольняться, но профсоюз вынуждает. На вашем месте я бы попытался найти другого телохранителя на стороне. Будьте осторожны. Еще раз извините, но мне тоже жить надо.
— Смех сквозь слезы, — сказала Лейша. — Мы с тобой доставали все это снаряжение, несколько часов возились, чтобы взрывное устройство не сработало…
— Согласись, что ничем существенным я не пожертвовал, — печально заметил Ричард.
С тех пор как Неспящие попали в немилость, клиенты его консалтинговой фирмы, за исключением двух, закрыли свои счета. Ничего удивительного — они зависели от рынка, а следовательно, от общественного мнения.
Компьютер Лейши, настроенный на спецсеть, взвыл сигналом срочного вызова. Это был Тони Индивино.
— Лейша, мне нужна твоя помощь как юриста. Мне пытаются навязать драчку по поводу Убежища. Пожалуйста, вылетай.
Убежище окружал целый ряд свежевырытых траншей. Оно располагалось на юге штата Нью-Йорк, в Аллеганах, в старых, сглаженных временем горах, поросших соснами и кустарником. От ближайшего городка Коневанго вела превосходная дорога. Невысокие здания, спроектированные с изящной простотой, находились на разных стадиях завершения. Дженнифер Шарафи встретила Лейшу с Ричардом без улыбки. Она не слишком изменилась за шесть лет, разве что длинные черные волосы были непричесаны, а смоляные глаза казались огромными от напряжения.
— Тони просил меня сначала показать вам место.
— Что случилось? — тихо спросила Лейша.
— Потом. Сначала посмотрим Убежище. Тони очень дорожит твоим мнением, Лейша.
Каждый корпус был рассчитан на пятьдесят человек. В этих коммунах были огромные общие кухни, столовые, ванные и комнаты отдыха, с лабиринтом кабинетов, студий и лабораторий.
— Мы все равно называем их «спальнями», несмотря на двусмысленность этого слова, — сказала Дженнифер. Даже в этом замечании, которое в устах любого другого прозвучало бы игриво, Лейша уловила странную комбинацию обычного нарочитого спокойствия Дженнифер и сегодняшнего напряжения.
Лейша поразилась, как детально продумал Тони эту жизнь, коллективную и сугубо индивидуальную одновременно. В Убежище имелись гимнастический зал, небольшая больница. К концу следующего года планировался квалифицированный персонал, а также детский сад, школа и ферма с интенсивным земледелием.
— Большая часть продуктов будет поступать извне, конечно. Рабочие места тоже будут за пределами Убежища. Мы только создаем безопасное место, откуда можно вести дела с обществом.
Лейша промолчала.
Помимо энергоснабжения — самоподдерживающегося источника И-энергии, — ее поразило отношение к людским ресурсам. Тони сумел заинтересовать проектом Неспящих представителей практически всех профессий.
— Юристы и бухгалтеры в первую очередь, — говорила Дженнифер. — Это наша передовая линия обороны. Тони считает, что сражения за власть в наши дни проходят в судах и на заседаниях различных советов.
Напоследок Дженнифер показала им планы укреплений. Казалось, что она только сейчас немного расслабилась.
Система обороны была ориентирована на то, чтобы остановить нападающих, не причинив им вреда. Электронное наблюдение охватывало 150 квадратных миль территории, купленной Дженнифер. Побольше иного графства, подумала Лейша. На расстоянии полумили от ворот включалось силовое поле, наносящее удары электрошоком. Проникновение на территорию дистанционно управляемых машин или роботов отслеживалось системой, запрограммированной на любой движущийся металлический объект определенной массы. Устройство, не снабженное спецсигналом, сконструированным Дональдом Поспулой, Неспящим, бралось под подозрение.
— Конечно, мы не готовы отразить нападение с воздуха или нападение армии, — сказала Дженнифер. — Но мы и не ожидаем этого. Нам угрожают только слепые от ненависти безумцы.
Лейшу встревожил план обороны.
— Если мы не сможем интегрироваться в этот мир… Свободная торговля подразумевает свободу передвижений.
— Это предполагает свободный разум, — быстро отозвалась Дженнифер, и что-то в ее голосе заставило Лейшу посмотреть на девушку. — Мне нужно кое-что сказать тебе, Лейша. Тони здесь нет.
— Где он?
— В Коневанго, в тюрьме графства. Мы ведем настоящий бой за земли — это в такой глуши! Но дело в другом. Сегодня утром Тони обвинили в похищении Тимми Демарцо.
Стены комнаты заходили ходуном.
— ФБР?
— Да.
— Как… как они узнали?
— Какой-то агент наконец распутал этот случай. Тони нужен адвокат, Лейша. Билл Теин уже дал согласие, но Тони хочет, чтобы ты вела дело.
— Дженнифер, я сдаю экзамены только в конце июля!
— Он подождет. Пока Билл будет выступать его адвокатом. Ты сдашь экзамен?
— Конечно. Но я уже дала согласие работать в конторе «Морхауз, Кеннеди и Андерсон» в Нью-Йорке… — Она осеклась. Ричард пристально смотрел на нее, лицо Дженнифер оставалось непроницаемым. Лейша тихо сказала:
— Какой защиты он собирается придерживаться?
— Виновен, — ответила Дженнифер, — при… как это называется у юристов? Смягчающих обстоятельствах.
Лейша боялась, что Тони решит отпираться; ложь, увертки — опасная линия поведения. Она мысленно перебрала разные виды смягчающих обстоятельств, припоминая прецеденты… Можно использовать дело Клементса против Вой…
— Билл сейчас направился в тюрьму, — сказала Дженнифер. — Поедешь туда со мной? — В ее голосе прозвучал вызов.
— Да, — ответила Лейша.
Увидеться с Тони им не разрешили. Человек из офиса окружного прокурора объяснил, что посещать Тони может только его адвокат. Во время разговора лицо клерка оставалось неподвижным, но, когда девушки пошли к дверям, он, не пожалев пола своего кабинета, смачно плюнул им под ноги.
В аэропорт Ричард с Лейшей возвращались во взятой напрокат машине. Ричард решил немедленно переехать, чтобы помочь в строительстве.
Большую часть оставшегося до экзаменов времени Лейша проводила в своем городском доме, яростно занимаясь или общаясь по сети с детьми. Она не стала нанимать нового телохранителя и неохотно выходила из дому. Раз-два в день она просматривала электронные «новости» Кевина.
Появилась некоторая надежда. Газета «Нью-Йорк Таймс» опубликовала передовицу, подхваченную средствами массовой информации.
«ПРОЦВЕТАНИЕ И НЕНАВИСТЬ: КРИВАЯ ЗАВИСИМОСТИ,
КОТОРУЮ МЫ ПРЕДПОЧИТАЕМ НЕ ЗАМЕЧАТЬ
В Соединенных Штатах никогда не ценили спокойствие, логику и рациональность, считая эти качества «холодными». Наш народ более склонен восхищаться яркими чувствами и решительными действиями. Мы возвеличиваем свершения нашей истории — однако не саму Конституцию, а ее защиту у Иводжимы; не интеллектуальные достижения Линуса Полинга, а героическую страстность Карла Линдберга; не изобретателей монорельса и компьютеров, а авторов гневных революционных песен, которые нас разобщают.
И что особенно странно — эта тенденция усиливается в периоды благоденствия. Чем обеспеченнее наши граждане, тем больше они презирают трезвый расчет, который принес им это богатство, и все более страстно отдаются во власть эмоций. Вспомните безобразные эксцессы диких двадцатых годов, презрение к истеблишменту шестидесятых. Вспомните недавнее прошлое — беспримерное процветание, обеспеченное И-энергией, и неприязнь к самому Кенцо Иагаи; все, кроме ближайших последователей, считали его алчным и бесчувственным. И в то же время наш народ преклоняется перед писателем-нигилистом Стефаном Кастелли, «сентиментальной» актрисой Брендой Фосс и бросающим вызов самому дьяволу ныряльщиком в гравитационный колодец Джимом Морзом Лютером.
Размышляя над этим феноменом в обеспеченных И-энергией домах, отметьте нынешний взрыв неадекватных эмоций против Неспящих, нарастающий с момента публикации совместных открытий Биотехнического института и Чикагского медицинского колледжа.
Неспящие обладают тонким умом. Они спокойны, если определить этим повсеместно порицаемым словом умение направить свою энергию на решение проблем. (Лауреат Пулитцеровской премии Кэролин Риццоло вынесла на суд зрителей потрясающую пьесу об идеях, а не о буйстве страстей.) Все они отличаются врожденной целеустремленностью, которой способствует сэкономленное на сне время. Их достижения в основном лежат в области логики. Это: электроника, юриспруденция, финансы, теоретическая физика, медицина. Потенциальные долгожители, Неспящие педантичны, жизнерадостны и молоды.
И в нашей фантастически процветающей стране их все больше ненавидят.
И правда ли, что наша неприязнь, пышный расцвет которой мы наблюдаем в последние несколько месяцев, порождена «несправедливыми преимуществами», которые есть у Неспящих в получении работы, повышении по службе, деньгах и успехе? Действительно ли это зависть? Или корни ее в типично американской привычке «палить от бедра», ненавидеть превосходящий ум?
Если это и впрямь так, то следует призадуматься об основателях нашего государства: Джефферсоне, Вашингтоне, Пейне, Адамсе. Все они были обитателями Эры Разума. Эти люди создали наше упорядоченное и сбалансированное законодательство именно для того, чтобы защищать собственность, нажитую уравновешенными и рациональными индивидуалами. Возможно, Неспящие — это пробный камень нашей веры в закон и порядок. Да, Неспящие НЕ БЫЛИ «созданы равными», но отношение общества к ним следует выверить со всей тщательностью, доступной нашей юриспруденции. Возможно, мы узнаем о себе много нелицеприятного, но от результатов этого исследования зависит наша самооценка.
Реакции общественности на научные открытия последнего месяца недоставало здравого смысла.
Закон не театр. Прежде чем издавать вердикты, отражающие неприглядные и несколько театральные чувства, нужно хорошенько удостовериться, что мы в состоянии трезво оценить их».
Лейша обхватила себя руками и, широко улыбаясь, в восхищении уставилась на экран. Затем позвонила в «Нью-Йорк Таймс» и спросила, кто написал передовицу. Любезности у секретарши сразу поубавилось, и она резко ответила, что редакция не дает справок.
Но и такой ответ не испортил Лейше настроения. Радость требовала физических действий. Лейша вымыла посуду, перебрала книги, затеяла перестановку.
Сьюзан Меллинг позвонила ей, как только прочла передовую; они тепло побеседовали несколько минут. Не успела Сьюзан повесить трубку, телефон зазвонил снова.
— Лейша? Твой голос совсем не изменился. Это Стюарт Саттер.
— Стюарт!.. — Они не виделись четыре года. А весь роман длился два и сам собой кончился. Лейша вновь явственно ощутила его объятия, там, в общежитии, — сколько же воды с тех пор утекло! Воображаемые руки превратились в руки Ричарда, и внезапная боль пронзила ее.
— Послушай, — сказал Стюарт, — мне нужно кое-что тебе сообщить. Ты на следующей неделе сдаешь экзамен в адвокатуру, да? А потом тебе предстоит стажировка в конторе «Морхауза, Кеннеди и Андерсона».
— Откуда ты знаешь, Стюарт?
— Сплетни в курилке. Шучу. Но юристов в Нью-Йорке не так много, как тебе кажется. А ты — довольно заметная фигура.
— Да, — бесстрастно согласилась Лейша.
— Нет ни малейшего сомнения, что тебя вызовут и допустят к экзамену. А будешь ли ты работать у Морхауза — не известно. Два старших партнера, Алан Морхауз и Сет Браун, передумали после взрыва этой… хлопушки. «Неблагоприятная реклама для фирмы», «превращать закон в цирковое представление», и т. д., и т. п. Ты знаешь эти песни. Но у тебя есть и два сильных сторонника — Энн Карлайл и старик Майкл Кеннеди. Он довольно крупная величина. Вот я и решил посвятить тебя в ситуацию, чтобы ты знала, на что рассчитывать в борьбе.
— Спасибо, — сказала Лейша. — Стю… почему тебе не безразличны мои дела?
На другом конце линии воцарилось молчание. Потом Стюарт очень тихо ответил:
— Не все тут кретины, Лейша. Справедливость все еще что-то значит для некоторых из нас. И достоинство тоже.
Лейша почувствовала необыкновенный подъем.
— Многие также поддерживают вас в этой дурацкой борьбе за отвод земли под Убежище, — продолжал Стюарт. — Возможно, ты этого не знаешь, но это так. На суде вам будет оказана любая помощь.
— Я Убежищем не занимаюсь.
— Ну, я имел в виду всех вас в целом.
— Спасибо. От всей души. Как твои дела?
— Прекрасно. Я стал папой.
— Да ну! Девочка или мальчик?
— Девочка. Прелестная маленькая самочка по имени Жюстина. Я бы хотел познакомить тебя с моей женой, Лейша.
— С удовольствием, — ответила Лейша.
Остаток ночи она провела, готовясь к экзамену. Ликование не покидало ее.
Все будет в порядке. Неписаный контракт между ней и ее кругом — обществом Кенцо Иагаи, кругом Роджера Кэмдена — останется в силе. Невзирая на разногласия, споры и ненависть. Лейше вдруг вспомнился разговор с Тони об испанских нищих. Да, такие есть. Но контракт останется в силе.
Она свято верила в это.
Глава 7
В адвокатуру Лейша поступила. После экзаменов трое ее сокурсников, два парня и девушка, проявляли к ней пристальный интерес, пока Лейша не уехала домой. Студенты были Спящими.
На следующее утро Лейше предстояло лететь в Чикаго на встречу с Алисой. Большой дом на берегу озера надо было привести в порядок и выставить на продажу. Раньше у Лейши руки не доходили.
Она вспоминала, как отец, в старомодной плоской шляпе, выращивал в оранжерее орхидеи, жасмин и камелии.
В дверь позвонили. Она вздрогнула: к ней почти никто не приходил. Нетерпеливо включила наружную камеру — может, это Джонатан или Марта нагрянули в Бостон, чтобы отпраздновать — и как это она не догадалась! — и устроить вечеринку?
На мониторе появился Ричард. Лицо у него было заплаканное.
Лейша рывком распахнула дверь. Ричард не собирался входить. Лейша поняла, что это были слезы не ярости.
— Тони погиб.
Лейша, словно ослепнув, вытянула вперед руку. Ричард остался неподвижен.
— Его убили в тюрьме. Заключенные. На прогулке. Эти подонки вообразили, что имеют право убить ЕГО, потому что он лучше.
Ричард крепко схватил ее за руку:
— Да, мы лучше, но не кричим об этом, опасаясь задеть их чувства… Господи!
Лейша высвободила руку, оцепенело глядя в искаженное лицо Ричарда.
— Они били его по голове свинцовой трубой, а потом перевернули и…
— Не надо! — всхлипнула Лейша.
— Я приехал забрать тебя в Убежище, — тихо сказал Ричард. — В машине ждут Дэн Дженкинс и Вернон Балрисс. Мы отнесем тебя на руках, если понадобится. Тебе здесь находиться опасно. Твоя независимость раздражает. Надеюсь, ты понимаешь, что Убежище — наш единственный выход?
Лейша закрыла глаза. Перед мысленным взором Лейши появился четырнадцатилетний Тони. Испанские нищие.
— Я поеду.
Никогда еще она не чувствовала такого гнева. В течение этой долгой ночи он накатывал, словно океанские волны. Лейша с Ричардом сидели в библиотеке, и даже объятия юноши были бессильны перед этой яростью. Гнев взрывался криком, выливался слезами, но ничто не приносило облегчения. В гостиной тихо переговаривались Дэн с Верноном.
Холодным чужим голосом Лейша рассказала Ричарду, что собирается в Чикаго. Если Ричард, Дэн и Вернон посадят Лейшу в самолет, а Алиса встретит ее с профессиональными телохранителями, то ничего страшного не случится. Потом она обменяет обратный билет в Бостон на рейс в Коневанго, а оттуда на машине доедет с Ричардом до Убежища.
— Все уже съезжаются, — сказал Ричард. — Дженнифер Шарафи взвалила на себя все. Она подмазывает поставщиков из Спящих такими деньгами, что те не могут устоять. А как быть с этим домом, Лейша? Что делать с твоими вещами?
Лейша оглядела знакомый кабинет. Юридическая литература, красные, зеленые, коричневые корешки книг, выстроившиеся вдоль стен. Кофейная чашка, оставленная на письменном столе. Квитанция, которую она попросила сегодня у таксиста на память о счастливом дне, когда она сдала экзамены в адвокатуру. Голографический портрет Кенцо Иагаи.
— Пропади все пропадом, — махнула Лейша.
Ричард крепче обнял ее.
— Что случилось? — спросила притихшая Алиса. — Похоже, мы не просто убираем дом, да?
— Не отвлекайся, — ответила Лейша. Она выхватила из отцовского гардероба какой-то костюм. — Ты не хочешь взять что-нибудь для мужа?
— Это не его размер.
— А шляпы?
— Нет, — сказала Алиса. — Лейша, что происходит?
— Давай займемся делом! — Она свалила на полу всю одежду Кэмдена и, нацарапав на клочке бумаги «Для Благотворительного общества», бросила его сверху. Алиса стала выворачивать туда же содержимое комода.
С окон уже сняли шторы, свернули ковры. Красноватые отблески света ложились на голый деревянный пол.
— Что ты хочешь взять из своей бывшей комнаты? — спросила Лейша.
— Я отобрала кое-какие вещи, — сказала Алиса. — Грузовик приедет в четверг.
— Прекрасно. Что еще?
— Оранжерея. Сандерсон поливал все подряд, поэтому некоторые растения…
— Сандерсона уволим, — резко сказала Лейша. — Цветы можешь подарить больнице. Только проследи, чтобы туда не попали ядовитые растения. Пошли в библиотеку.
Алиса медленно опустилась на свернутый коврик посреди спальни Кэмдена. Она подстриглась; каштановые клочья нелепо торчали вокруг широкого лица. Сестра еще больше располнела и очень напоминала мать.
— Помнишь тот вечер, когда я сказала тебе, что беременна? — спросила Алиса. — Как раз накануне твоего отъезда в Гарвард?
— Пошли в библиотеку!
— Помнишь? — настаивала Алиса. — Господи, ты можешь хоть раз выслушать меня, Лейша? Почему ты так похожа на отца?
— Я — не папа!
— Черта с два! Но не в этом дело. Ты помнишь тот вечер?
Лейша вышла. Алиса не сдвинулась с места. Через минуту Лейша вернулась:
— Да.
— Ты тогда чуть не расплакалась, — неумолимо продолжала Алиса. — Может, потому что я не собиралась в колледж? Но когда я обняла тебя, впервые за много лет — за много лет, Лейша! — почувствовала, что мы сестры. Несмотря на твои ночные прогулки по дому, на твои показушные споры с папой, на специальную школу, на потрясающе длинные ноги и золотые волосы — на всю эту чепуху. Тогда мне показалось, что я нужна тебе.
— Что ты хочешь сказать? — спросила Лейша. — Что ты можешь сострадать только человеку, который попал в беду и нуждается в тебе? Что родственные чувства просыпаются у тебя, когда мне больно? Неужели в этом все вы. Спящие?
— Нет. Я хочу сказать, что ты можешь быть сестрой только тогда, когда тебе плохо.
Лейша пристально посмотрела на нее:
— Ты глупа.
— По сравнению с тобой — да.
Лейша гневно вскинула голову. Ей было стыдно за свои слова, но они обе
знали, что это правда. Но раздражение не проходило.
— В день нашего двенадцатилетия, — продолжала Алиса, — Сьюзан подарила мне платье. Ты ушла в какой-то поход с ночевкой, которые все время устраивала твоя чудная школа. Шелковое платье, бледно-голубое, со старинными кружевами. Я была в восторге. Ведь Сьюзан купила его для меня, а для тебя компьютерную программу. Мне тогда казалось, что это была я сама. — Ее широкое, некрасивое лицо с трудом угадывалось в сумерках. — Но когда я в первый раз надела его, какой-то мальчишка крикнул: «Стащила платье у сестры, пока она спала?» и захохотал, как ненормальный.
Я выбросила это платье. Сьюзан ничего не знала, но, думаю, она бы поняла. Твое было твоим, но и не твое — тоже. Так запрограммировал наши гены папа.
— Значит, ты тоже ничем не отличаешься от завистливых нищих?
Алиса поднялась с коврика. Медленно одернула помятую юбку, подошла и ударила Лейшу по губам.
— Теперь ты понимаешь, что я существую?
Лейша почувствовала привкус крови. Зазвонил телефон. Секретная личная линия Кэмдена. Алиса сняла трубку и спокойно протянула ее Лейше.
— Тебя.
— Лейша? Это Кевин. Мне позвонила Стелла Бевингтон по телефону, наверно, родители отняли у нее модем. Я услышал только, что ее бьет пьяный отец, и связь оборвалась. ВСЕ уехали в Убежище. Она недалеко от тебя, в Скоки. Надо бы попасть туда побыстрее. У тебя есть надежные телохранители?
— Да, — соврала Лейша. Ее гнев наконец нашел выход. — Я справлюсь.
— Не знаю, как ты ее вытащишь оттуда, — сказал Кевин. — Им известно, что она кому-то позвонила, может, ее избили до потери сознания…
— Я справлюсь, — повторила Лейша.
— С чем справишься? — спросила Алиса.
— С тем, что наделали ваши люди с одной из нас. Семилетнюю девочку истязают родители, потому что она — Неспящая, потому что она лучше вас… — Она побежала по лестнице к взятой напрокат машине, на которой приехала из аэропорта.
Алиса бежала следом:
— Не бери эту машину, Лейша, ее могут выследить. Садись в мою.
Алиса рывком распахнула дверцу потрепанной «тойоты», настолько устаревшей, что конусы И-энергетической установки торчали с обеих сторон, словно обвисшие щеки. Она втолкнула Лейшу на сиденье и втиснулась за руль. Ее руки не дрожали.
— Куда?
На Лейшу накатила слабость. Она не ела уже два, нет — три дня. С вечера накануне экзаменов.
Она назвала адрес в Скоки.
— Пересядь назад, — скомандовала Алиса, тормозя у обочины хайвэя. — Возьми из «бардачка» шарф и надвинь пониже на лоб.
Здесь можно нанять телохранителя. Нам нужно хотя бы создать видимость охраны, Лейша. Я быстро.
Она вернулась через три минуты с громадным детиной, одетым в дешевый темный костюм. Он втиснулся на переднее сиденье рядом с Алисой, не произнеся ни слова.
Маленький дом выглядел довольно обшарпанно, свет горел только внизу, наверху было темно. На небе зажглись первые звезды.
— Вылезайте и стойте здесь, у дверцы, — нет, встаньте на свет — и не предпринимайте ничего, если только на меня не нападут, — приказала Алиса телохранителю и пошла по дорожке. Лейша догнала сестру на полпути к пластиковой двери.
— Алиса, что ты, черт побери, делаешь? Это я должна…
— Тише. — Алиса бросила взгляд на телохранителя. — Тебя узнают. Имея Неспящую дочь, эти люди видели твои фотографии в журналах много лет, смотрели головидеофильмы о тебе. Они знают, что ты — будущий адвокат. А я для них — никто.
— Алиса…
— Ради Бога, вернись в машину! — прошипела Алиса и забарабанила в дверь.
Лейша отошла в тень от ракиты. Открыл мужчина с непроницаемым лицом.
— Агентство по защите детей. С вашего номера нам звонила маленькая девочка, — сказала Алиса. — Впустите меня.
— Здесь нет маленьких детей.
— Экстренный вызов первостепенной важности. Закон 186! Пропустите!
Мужчина бросил взгляд на огромную фигуру телохранителя.
— У вас есть ордер?
— В данном случае он не нужен. Если вы меня не впустите, у вас будут огромные неприятности!
Лейша плотно сжала губы. Никто не поверит этой бессмыслице… Разбитая губа болела.
Мужчина посторонился и пропустил Алису.
Телохранитель прошел вслед за ней. Лейша решила не вмешиваться.
Три минуты спустя они вышли. Охранник нес ребенка. Лейша побежала к машине, открыла дверцу и помогла телохранителю положить девочку на сиденье. Телохранитель насторожился.
— Вот, — сказала Алиса. — Здесь еще сто долларов, чтобы вы добрались до города.
Телохранитель не спускал с них глаз, пока Алиса выводила машину.
— Он отправится прямо в полицию, — с отчаянием сказала Лейша. — Иначе рискует вылететь из профсоюза.
— Знаю, — ответила Алиса. — Но к тому времени нас уже в машине не будет.
— Куда мы?
— В больницу.
— Алиса, мы не можем… — Лейша обернулась к заднему сиденью. — Стелла? Ты в сознании?
— Да, — раздался тоненький голосок.
Лейша нашарила выключатель освещения задней половины салона. Стелла вытянулась на сиденье с искаженным от боли лицом. Правой рукой она баюкала левую. Под левым глазом чернел синяк. Рыжие волосы грязные и всклокоченные.
— Вы — Лейша Кэмден, — заплакала девочка.
— У нее сломана рука, — сказала Алиса.
— Милая… — у Лейши перехватило дыхание, — …ты продержишься, пока мы отвезем тебя к доктору?
— Да, — ответила Стелла. — Только не везите меня обратно домой.
— Не повезем, — уверила ее Лейша. — Никогда. — Она посмотрела на Алису и увидела Тони.
— До больницы примерно десять миль, — сказала Алиса.
— Откуда ты знаешь?
— Я когда-то лежала там с передозом, — коротко ответила Алиса. Она сгорбилась над рулем, что-то лихорадочно обдумывая. Лейша пыталась придумать, как избежать судебного преследования за похищение. Вряд ли они докажут, что ребенок пошел с ними добровольно. Стелла, конечно, подтвердит, но она, вероятно, будет non sui juris…
— Алиса, мы не знаем номера страховки. Причем такого, который можно проверить по компьютерной сети.
— Послушай, — обратилась Алиса к девочке. — Я скажу им, что ты моя дочь. Ты упала с большого камня, когда мы остановились перекусить на площадке для отдыха у шоссе. Мы едем из Калифорнии в Филадельфию навестить бабушку. Тебя зовут Джордан Ватроуз, тебе пять лет. Поняла, милая?
— Мне почти восемь, — сказала Стелла.
— Ты очень крупная пятилетняя девочка. Твой день рождения 23 марта. Запомнишь, Стелла?
— Да, — голос малышки звучал тверже.
Лейша во все глаза смотрела на Алису:
— А ты запомнишь?
— Конечно. Я же дочь Роджера Кэмдена.
Алиса почти внесла Стеллу в приемное отделение маленькой больницы. Лейша отогнала машину в дальний угол стоянки под сомнительное прикрытие тощего клена и заперла ее. Поглубже надвинула шарф на лицо.
Наверняка файлы всех полицейских участков и контор проката автомобилей уже содержат сведения об Алисе. В медицинские учреждения данные поступали медленнее. Возможно, сейчас в больнице все пройдет нормально. Но Алиса не сможет достать другую машину.
А Лейша сможет.
Она оглядела парковочную площадку. Роскошный «крайслер», фургон «икеда», ряд «тойот» и «мерседесов», старомодный «кадиллак-99» — она представила, как вытянется лицо владельца, когда он обнаружит пропажу автомобиля, — десять-двенадцать небольших дешевых машин, вертолет с пилотом в ливрее. И замызганный фермерский грузовик.
Лейша подошла к грузовику. За рулем покуривал мужчина. Она вспомнила отца.
— Привет, — сказала Лейша.
Мужчина опустил стекло, но не ответил. У него были немытые каштановые волосы.
— Видите вон тот вертолет? — звонко спросила Лейша. Мужчина равнодушно скользнул взглядом; с его места пилота не было видно. — Мой телохранитель думает, что я в больнице, лечу губу, как велел отец. — Она потрогала языком распухший рот.
— Ну и?..
Лейша топнула ногой:
— Ну а я хочу смыться. Я дам вам 4000 кредиток за ваш грузовик. Наличными.
Мужчина широко раскрыл глаза, отбросил сигарету и снова посмотрел на вертолет.
— Не бойтесь, не надую, — попыталась усмехнуться Лейша. Колени у нее подгибались.
— Покажи деньги.
Лейша попятилась, чтобы водитель не смог до нее дотянуться. Достала деньги из сумочки. Она привыкла носить с собой крупные суммы — раньше с ней всегда был телохранитель.
— Выходите с другой стороны, — скомандовала Лейша, — и заприте дверцу. Оставьте ключи на сиденье, чтобы я их видела. Потом я положу деньги на крышу, туда, где вам их будет видно.
Смех мужчины напоминал скрип гравия.
— Ну прям малютка Дабни Энг. Этому вас учат в ваших чудных школах?
Лейша не имела ни малейшего представления о Дабни Энг. Она понимала, что этот тип пытается одурачить ее, и старалась не выдать своего презрения. Она думала о Тони.
— Ну ладно. — Он выскользнул из кабины.
— Заприте дверь!
Он ухмыльнулся, снова открыл дверцу и запер ее. Лейша положила деньги на крышу, рывком распахнула переднюю дверцу, забралась внутрь, заперлась и подняла стекло. Мужчина рассмеялся. Трясущимися руками девушка вставила ключ в зажигание, завела грузовик и вырулила на улицу.
Она медленно дважды объехала квартал. Мужчина уже ушел, а пилот вертолета все еще спал. Лейша боялась, что водитель может из вредности разбудить пилота, но все обошлось. Она припарковала грузовик и стала ждать.
Спустя полтора часа Алиса вместе с нянечкой выкатили Стеллу на носилках. Лейша выпрыгнула из кабины:
— Алиса, я здесь! — Темнота мешала рассмотреть выражение лица Алисы; оставалось только надеяться, что она не удивится при виде старенького грузовичка и что нянечка ничего не знает об их красной «тойоте».
— Это Джулия Бергадон, моя подруга, я ей позвонила, пока вы лечили Джордан, — сказала Алиса. Няня равнодушно кивнула. Женщины помогли Стелле забраться в высокую кабину. Девочка выглядела одурманенной. Ее рука была в гипсе.
— Как?.. — вымолвила Алиса, когда они отъехали.
Полицейский вертолет приземлился на противоположном конце стоянки. Два полисмена направились к запертой машине Алисы.
— Боже мой, — пробормотала Алиса. В голосе впервые прозвучал страх.
— Они нас не выследят, — заверила Лейша.
— Лейша! — с ужасом сказала Алиса. — Стелла спит.
— Нет. Она отключилась под действием болеутоляющих.
— А это нормально? Для… нее?
— Мы можем терять сознание и даже засыпать под воздействием определенных веществ. Ты разве не знала?
— Нет.
— Мы так мало знаем друг друга, правда?
Они ехали на юг. Наконец Алиса спросила:
— Куда мы отвезем ее, Лейша?
— Не знаю. Полиция в первую очередь будет проверять всех Неспящих…
— Тебе нельзя так рисковать, — устало сказала Алиса. — Все мои друзья — в Калифорнии. На этой колымаге далеко не уедешь.
— Конечно.
— Что же делать?
— Дай подумать.
На выезде со скоростной магистрали стояла телефонная будка. Линия Кевина может прослушиваться.
Линия Убежища прослушивается наверняка.
К кому обратиться?
Лейша закрыла глаза. Сьюзан Меллинг? Но бывшая мачеха Алисы, наследница Кэмдена, слишком заметная фигура — на нее сразу же упадет подозрение. Надо найти кого — то, никак не связанного с Алисой. Это мог быть только Спящий. Но кому Лейша может довериться, и есть ли такие? Вправе ли она так рисковать?
Она долго стояла в темной телефонной будке. Потом вернулась к грузовику. Алиса спала, запрокинув голову на спинку сиденья. Тонкая струйка слюны стекала по подбородку. Лицо выглядело бледным и измученным. Лейша вернулась к телефону:
— Стюарт? Стюарт Саттер?
— Да?
— Это Лейша Кэмден. — Она рассказала ему все без утайки. — Мне нужна помощь, Стюарт. — Лейшу била дрожь. В свисте ветра ей слышалось тонкое завывание попрошайки. И в собственном голосе.
— Ладно, — сказал Стюарт. — Моя двоюродная сестра живет в Рипли, недалеко от той дороги, по которой вы поедете на восток. Это штат Нью-Йорк; там моя лицензия действительна. Я предупрежу сестру о вашем приезде. В молодости она была большой активисткой. Ее зовут Джанет Паттерсон.
— Почему ты так уверен, что она захочет вмешаться? Ее могут посадить в тюрьму. И тебя тоже.
— Она провела в тюрьмах почти полжизни. Участвовала в политических протестах чуть ли не со времен Вьетнама. Не волнуйся. Теперь я твой адвокат. Я объявлю, что Стелла находится под охраной штата. Это будет нетрудно при наличии истории болезни в больнице. Потом ее можно передать приемным родителям в Нью-Йорк. Я знаю справедливых и добрых людей. Что до Алисы…
— Стелла — гражданка Иллинойса. Ты не можешь…
— Нет, могу. Как только ученые обнародовали свои открытия о продолжительности жизни Неспящих, на законодателей обрушились испуганные и завистливые избиратели. В результате появилась уйма противоречивых и глупых законов. Пока они в силе, я открою немыслимо запутанное дело. В процессе судебного разбирательства ребенка не имеют права вернуть родителям. Но Алисе понадобится защитник, имеющий лицензию в Иллинойсе.
— У нас есть такой, — сказала Лейша. — Кандас Холт. Нет, Неспящий не годится.
— Положись на меня, Лейша. Я найду хорошего адвоката. Ты плачешь?
— Нет, — всхлипнула Лейша.
— О Боже. Ублюдки. Мне очень жаль, Лейша.
Она вернулась к грузовику. Алиса все еще спала, Стелла была без сознания. Лейша как можно аккуратнее захлопнула дверцу. Двигатель чихнул и взревел, но сестра не проснулась.
В тесной и темной кабине с ними ехало множество людей: Стюарт Саттер, Тони Индивино, Сьюзан Меллинг, Кенцо Иагаи, Роджер Кэмден.
Она вела с ними мысленный разговор.
Стюарту Саттеру сказала: «Предупреждая о Морхаузе и Кеннеди, ты рисковал своей карьерой. Теперь ты рискуешь двоюродной сестрой ради чужого ребенка. И ничего не выигрываешь. Как и Сьюзан, которая отказалась от собственной жизни ради папиной мечты. Контракт, выгодный только одной стороне, не контракт; это знает любой первокурсник».
«Вы не учли всех тонкостей торговли, мистер Иагаи. Если Стюарт дал мне что-то, а я даю что-то Стелле, и спустя десять лет Стелла станет благодаря этому другим человеком и поделится с кем-то незнакомым — это прекрасно. В этой экологии торговли каждое звено необходимо, невзирая на отсутствие прямых контрактов. Нужна ли лошади рыба? Бесспорно».
Теперь ей было что ответить Тони: «Да, в Испании есть нищие. Но там есть и еще кое-что. Отринь попрошаек — и ты отринешь всю страну, обделишь ее своим милосердием. Именно этого добивалась беременная, испуганная Алиса так много лет назад. Она хотела помочь МНЕ, а я не позволила, потому что не нуждалась в помощи. А теперь все наоборот. Нищим так же важно помогать другим, как и получать помощь».
Наконец она УВИДЕЛА ОТЦА. С сияющими глазами он держал экзотические цветы. «Ты был не прав. Алиса — особенная. О папа, до чего же она особенная!»
И вдруг она испытала необыкновенную легкость. Лейше показалось, что ее пронизывает свет, уходя в иные миры.
Она везла спящую женщину и искалеченного ребенка на восток, к границе штата.
Часть II
Убежище. 2051 год
Можно сказать, что страна — это территория, люди и законы. И только территория обладает некоторой устойчивостью.
Глава 8
Джордан Ватроуз стоял у ворот фабрики скутеров, принадлежавшей движению «Мы спим», и глядел на пыльную дорогу. Фабрика была обнесена восьмифутовой оградой под напряжением. Не поле И-энергии, конечно, но пока атаки на завод дальше слов не идут, сойдет. А там посмотрим. Позднее им понадобится И-поле. Так сказал Хок.
За рекой, в Арканзасе, И-энергетические конусы завода «Самсунг-Крайслер» сверкали в лучах утреннего солнца.
Джордан прищурился. Волосы слиплись от пота, по шее струился пот. Охранница, жилистая баба с волосами, похожими на паклю, высунулась из будки и крикнула:
— Жарковато, а, Джордан?
— Как всегда, Мейлин, — ответил он через плечо.
— Вы, калифорнийцы, просто вянете в этом пекле.
— Наверное, мы не такие крепкие, как вы, речные крысы.
— Точно. Погляди только на мистера Хока.
Как будто кто-нибудь на фабрике «Мы спим» его не видел! Не сказать, что Хок не заслужил того почтения, которое прозвучало в голосе Мейлин. Прошлой зимой Джордан сопровождал Хока, зашедшего побеседовать в хижину Мейлин. Там было отопление и дешевая И-энергия, на которые имел законное право каждый гражданин, но водопровод отсутствовал, мебели было всего ничего, как и игрушек для тощих детишек. На прошлой неделе Мейлин важно объявила, что купила туалет и кружевные накидки на подушки. Джордан понял, что эта гордость была важнее самих обнов.
Джордан снова уставился на дорогу. Мейлин спросила:
— Ждешь кого-нибудь?
— Разве Хок не предупредил?
— О чем?
— Господи! — сказал Джордан. Терминал в будке резко зазвонил, и Мейлин отпрянула. Джордан видел сквозь пластистекло, как во время разговора каменело лицо женщины. Лед в пустыне. В Калифорнии он ни разу такого не видел.
Очевидно, Хок не только велел ей пропустить посетителя, но и назвал его имя.
— Да, сэр, — проговорила она, и Джордан поморщился: если на заводе кто-то называл Хока «сэр», значит, он был в ярости. Но свой гнев никто не осмеливался выплеснуть на Хока. Для этого находились другие козлы отпущения.
— Твоя работа, Джордан? — Мейлин вышла из будки.
— Да.
— Зачем? — Она выплюнула это слово, и Джордан наконец-то — Хок всегда говорил, что он слишком терпелив, — почувствовал, как его физиономия, в свою очередь, застывает.
— Не твое дело.
— Все, что происходит на этом заводе, — мое дело, — отрезала Мейлин, и это было чистой правдой. Хок сделал так, чтобы все 800 работников болели за свое предприятие. — Нам такие, как она, не нужны.
— Очевидно, Хоку виднее.
— Я спросила у тебя: зачем?
— Поинтересуйся у него.
— А я спрашиваю ТЕБЯ. Зачем, черт побери? — На дороге заклубилось облако пыли. Джордан внезапно испугался: ее предупредили, что не надо приезжать на «Самсунг-Срайслере»? Впрочем, она уже наверняка знала. Она всегда все знала.
— Я спрашиваю, Джордан! Что это мистеру Хоку взбрело, если он позволил одной из них приехать к нам на завод?
— Ого! Что за требовательный тон! — гнев пересилил нервозность, и Джордан обрадовался. — Но я тем не менее отвечу, Мейлин. Лейша Кэмден здесь, потому что Хок разрешил ей приехать.
— Ясное дело! Только не понятно, с какой стати!
Бронированный автомобиль подкатил к воротам. Он был битком набит телохранителями. Водитель вышел из машины, чтобы открыть дверцу. Это был не «Самсунг-Срайслер».
— С какой стати? — в голосе Мейлин послышалась такая жгучая ненависть, что даже Джордан поразился. Тонкие губы женщины изогнулись, но в глазах стоял страх, который Джордан сразу распознал (спасибо Хоку!), страх не перед людьми из плоти и крови, а перед унизительным выбором, косвенной причиной которого стали эти люди: потратить два доллара на полпачки сигарет или на пару теплых носков? Лишний пакет молока для детишек, сверх того, что им положено по Пособию, или стрижка? Голодная смерть невозможна в обществе благоденствия. Страх вызывала перспектива выпасть из этого процветающего государства. Стать вторым сортом. Оказаться паразитом. Гнев Джордана испарился, как только он почувствовал это. Злиться было гораздо проще.
Он постарался ответить как можно вежливее:
— Лейша Кэмден здесь потому, что она моя родная тетка.
Интересно, спросил он себя, сколько времени на сей раз потребуется Хоку, чтобы оправдать его?
— И на каждый скутер приходится по шестнадцать сборочных операций? — спросила Лейша.
— Да, — ответил Джордан. Они стояли в окружении телохранителей Лейши, парней в жестких шляпах и защитных очках, наблюдая за работой конвейера 8-Е. Трое рабочих суетились вокруг двух дюжин скутеров, не обращая никакого внимания на посетителей. Усердие превосходило результаты. И конечно, от Лейши это не укрылось.
Шесть месяцев назад, на вечеринке по случаю восемнадцатилетия его младшей сестры, Лейша так подробно расспрашивала Джордана о фабрике, что он понял и похолодел от ужаса: она попросит разрешения посетить ее. К его удивлению, Хок не возражал.
— Я думала, что мистер Хок присоединится к нам. В конце концов я приехала, чтобы встретиться с ним, — сказала Лейша.
— Он велел проводить вас в контору после осмотра.
Губы Лейши раздвинулись в улыбке, глаза прятались за массивными солнцезащитными очками.
— Указывает мне мое место?
— Думаю, да, — угрюмо сказал Джордан. Он не выносил, когда Хок, неординарный и непредсказуемый человек, опускался до игры в «я здесь хозяин».
Лейша коснулась руки племянника:
— Не переживай, Джордан. Он имеет на это право.
Джордан не знал, что на это ответить. В конце концов все дело было именно в этом.
Отношения между его матерью и теткой были такие странные. Или правильнее сказать «напряженные». И все же… Лейша навещала семью Ватроуз только по торжественным случаям. Алиса никогда не проведывала Лейшу в Чикаго. Однако мать, любившая возиться в саду, каждый божий день посылала свежий букет Лейше самолетом, что стоило, по мнению Джордана, совершенно безумных денег. Причем цветы были самые обыкновенные: флоксы, лилии, лимонно-желтые ноготки, подсолнухи — все это Лейша могла бы купить на улицах Чикаго за бесценок.
— Разве тетя Лейша не предпочитает оранжерейную экзотику? — спросил однажды Джордан.
— Да, — ответила мать и улыбнулась.
Лейша всегда привозила Джордану и его сестре Мойре чудесные подарки: наборы детской электроники, телескопы, пару биржевых акций, которыми можно играть по информационной сети. Алиса всегда приходила в бурный восторг, как и дети. Но когда Лейша показывала племянникам, как пользоваться каким-нибудь из них — как отрегулировать телескоп по азимуту и высоте, как писать японские иероглифы на рисовой бумаге, — Алиса обязательно уходила из комнаты. Джордан подрос, и ему иногда хотелось, чтобы Лейша позволила им с Мойрой самим прочитать инструкцию. Лейша объясняла слишком быстро, сложно и подробно и огорчалась, если дети не могли запомнить все с первого раза. И хотя сердилась тетя Лейша на саму себя, Джордж начинал чувствовать себя по — дурацки.
— Лейша все делает по-своему. А мы — по-своему, — говорила в таких случаях Алиса.
Но самым странным была близнецовая группа Алисы. Услышав об этом, Лейша была шокирована. Алиса добровольно работала там три дня в неделю. Эта организация подбирала сведения о близнецах, которые могли общаться друг с другом на большом расстоянии, знали, о чем думает каждый из них, чувствовали боль, когда другой попадал в беду. Она также наблюдала близнецовые пары в детском саду, чтобы узнать, как они учатся идентифицировать себя в качестве отдельных личностей. Вся эта смесь шарлатанства и научных методов озадачивала Джордана, которому тогда исполнилось семнадцать.
— Тетя Лейша говорит, что большинство ваших случаев объясняется статистикой. И по-моему, вы с ней даже не однояйцевые близнецы.
— Так и есть, — ответила Алиса.
В последние два года Джордан часто виделся с теткой, втихаря от матери. Лейша была Неспящей, а значит, экономическим врагом. Кроме того, она была честной и щедрой идеалисткой. Эти парадоксы смущали.
Впрочем, многое не давало ему покоя.
Экскурсия заняла около часа. Джордан пытался взглянуть на все глазами Лейши: люди вместо дешевых роботов; споры и крики на конвейере; гремит рок-музыка. Забракованные ОТК детали сваливаются в грязные картонные коробки. Чей-то недоеденный сандвич, отфутболенный в угол.
Когда Джордан наконец привел Лейшу в контору Хока, тот встал из-за массивного, грубого письменного стола из джорджийской сосны.
— Мисс Кэмден. Честь имею.
— Мистер Хок.
Они обменялись рукопожатием, и Джордан заметил, как тетка слегка отпрянула. Люди, знакомящиеся с Калвином Хоком, всегда отшатывались; в эту секунду Джордан осознал, с каким напряжением он ждал реакции Лейши. Внешность Хока приводила людей в замешательство: похожий на клюв нос, словно резцом высеченные скулы, пронзительные черные глаза, и в довершение картины ожерелье из острых волчьих зубов, которое когда-то принадлежало его пра-пра-пра-прадеду горцу, женатому на трех индейских женщинах и убившему три сотни храбрецов, как утверждал Хок. Могут ли волчьи клыки, которым почти двести лет, оставаться такими же острыми, спрашивал себя Джордан?
Лейша улыбнулась Хоку, который был выше ее почти на фут, и сказала:
— Спасибо, что позволили приехать. — И, не дожидаясь ответа, спросила напрямик: — Почему?
Он сделал вид, что не понял вопрос.
— Здесь вы можете обойтись даже без ваших головорезов. На моих заводах нет беспричинной ненависти.
Джордан подумал о Мейлин. Хоку нельзя возражать при посторонних.
— Любопытное использование слова «беспричинный», мистер Хок, — спокойно заметила Лейша. — В юриспруденции подобный прием называется намеком. Но раз уж я здесь, то хотела бы задать несколько вопросов, если можно.
— Конечно. — Хок скрестил огромные руки на груди и откинулся в кресле, выражая своим видом добродушную готовность помочь. На столе стояли интерком, кофейник с эмблемой Гарварда и деревянный божок племени чероки. Утром ничего этого не было. Джордан догадался, что Хок специально поставил декорацию. У Джордана заболела голова.
— Ваши скутеры — это модели без такелажа, с простейшими И-конусами и с минимальным комплектом оборудования, — сказала Лейша.
— Правильно, — приветливо кивнул Хок.
— Их надежность ниже, чем у любой другой модели. Только кожух дефлектора И-конуса имеет гарантию, причем дефлекторы запатентованы, а субконтракт вами не заключен.
— Вы хорошо подготовились, — заметил Хок.
— Максимальная скорость не более тридцати миль в час.
— Да.
— Цена на 10 процентов выше, чем у аналогичных скутеров Швинна, Форда или Сони.
— Тоже правда.
— И все же вы захватили 32 процента внутреннего рынка, открыли три новых завода за последний год и опубликовали доход корпорации на активы в 28 процентов, тогда как средняя цифра по промышленности едва достигает 11.
Хок улыбнулся. Лейша шагнула к нему и сказала с нажимом:
— Мистер Хок. Это ваша ужасная ошибка.
— Вы угрожаете мне, мисс Кэмден?
Джордан напрягся.
Хок намеренно превратил слова Лейши в угрозу, чтобы получить повод затеять ссору. Так вот почему он разрешил ей посетить завод «Мы спим»: хотел бесплатно потешить себя схваткой. Лидер всенародного политического движения беднейших слоев против крупнейшего адвоката Неспящих. Джордан разочарованно вздохнул — Хок должен быть выше этого.
Джордану необходимо уважать своего начальника.
— Вы сами знаете, что я вам не угрожаю, мистер Хок, — сказала Лейша. — Я только пытаюсь указать вам на то, что ваше движение «Мы спим» опасно и для страны, и для вас самих. Не лицемерьте. Вы прекрасно меня понимаете.
Хок продолжал приветливо улыбаться, но Джордан заметил слабое, ритмичное подрагивание жилки на шее.
— Вряд ли я неверно понял вас, мисс Кэмден. В своих статьях вы уже много лет бьете в одну точку.
— И буду продолжать. Все большее разобщение Спящих и Неспящих в конечном счете плохо для всех. Люди покупают ваши судна не потому, что они хорошие, дешевые или красивые, а лишь потому, что они изготовлены Спящими и прибыль пойдет только Спящим. Вы и ваши последователи раскалываете страну надвое, мистер Хок, создаете двойную экономику, основанную на ненависти. Это опасно.
— Но особенно для экономических интересов Неспящих? — уронил Хок равнодушно. Похоже, ему кажется, что неожиданный эмоциональный всплеск Лейши укрепил его позиции.
— Бросьте, мистер Хок, — устало ответила Лейша. — Наши интересы базируются на мировой экономике, особенно в области финансов и высоких технологий. Вы можете создавать любые машины и оборудование, строить дома безболезненно для нас.
Джордан подумал, заметил ли Хок это разделение на «их» и «нас».
— Тогда почему же вы здесь, мисс Кэмден? — вкрадчиво спросил Хок.
— По той же причине я езжу и в Убежище: борьба с глупостью.
Крошечная жилка на шее Хока запульсировала сильнее; Лейша свалила его в одну кучу с Убежищем, злейшим врагом. Хок протянул руку через стол и нажал кнопку. Телохранители Лейши напряглись. Хок обдал презрением предателей своих биологических собратьев. В контору вошла молодая негритянка.
— Хок, Колтрейн сказала, что я вам нужна…
— Да, Тина, спасибо. Леди интересуется нашим заводом. Ты не могла бы немного рассказать о себе?
Тина послушно повернулась к Лейше, не узнавая ее.
— Я работаю на девятом конвейере. Раньше у нашей семьи ничего не было. Мы получали пособие и ждали смерти. — Ее история отличалась от сотен других только мелодраматичной манерой рассказчицы. Несомненно, поэтому ее и вызвали сегодня к Хоку. Она сыта, одета в дешевую одежду — вот и все, на что она способна. Тут уж не до конкуренции. Пока Калвин Хок и движение «Мы спим» не дали ей работу, где платят зарплату. — Я покупаю и продаю продукцию только предприятий «Мы спим», — страстно выпевала Тина. — Единственный способ для нас получить кусок хлеба!
— А если кто-нибудь из вашей общины предпочтет другой продукт, потому что он дешевле или лучше… — начал Хок.
— Такие у нас не задерживаются, — загадочно произнесла Тина. — Мы за своими присматриваем.
— Спасибо, Тина, — сказал Хок.
Тина ушла, бросив на Хока тот же взгляд, которым награждали его все рабочие завода. Джордан надеялся, что Лейша узнала этот взгляд. На адвоката Кэмден так смотрели клиенты, которых она спасала от тюрьмы. Джордан немного расслабился.
— Ну и спектакль, — сухо заметила Лейша.
— Больше, чем просто спектакль. Превосходство индивидуальных особенностей — старый иагаистский принцип, не так ли? Или вы Отрицаете факты?
— Я признаю все ограничения экономики свободного рынка, мистер Хок. Спрос и предложение приравнивают рабочих к машинам, но только люди — не оборудование. Нельзя создать здоровую экономику, объединяя в союзы потребителей, как, впрочем, и рабочих.
— Именно поэтому я преуспеваю, мисс Кэмден.
— Это временное явление. — Лейша резко подалась вперед. — Вы надеетесь вечно удерживать своих потребителей на основе классовой ненависти? Вражда исчезает, как только человек займет более высокое социальное положение.
— Моим людям никогда не сравняться с Неспящими. И вы это знаете. Вы венец дарвинской эволюции. Поэтому мы опираемся на то, чем реально располагаем — количественное превосходство.
— Но в борьбе за выживание давно отпала необходимость!
Хок поднялся. Мышца на шее больше не пульсировала; Джордан видел: Хок чувствовал себя победителем.
— Разве, мисс Кэмден? А от кого это зависит? Ничтожное меньшинство Неспящих сейчас контролирует 28 процентов экономики. И эта цифра растет. Через холдинговую компанию «Аврора» вы являетесь акционером завода «Самсунг-Крайслер», там, за рекой.
Джордана потряс этот факт. И на секунду захлестнуло подозрение, едкое, как кислота. Его тетка попросила разрешения приехать, поговорить с Хоком… Он снова взглянул на Лейшу. Она улыбалась. Нет, ею двигало другое. Неужели он обречен всю жизнь терзаться сомнениями?
— В этом нет ничего противозаконного, мистер Хок, — сказала Лейша. — Я купила их с вполне очевидной целью — получить прибыль. Доход от самых лучших товаров и услуг, которые можно создать в условиях справедливой конкуренции, доступных всем.
— Весьма похвально, — язвительно произнес Хок. — Но разумеется, не все могут купить.
— Именно.
— Тогда мы согласны по крайней мере в одном: некоторые люди остались за бортом вашей прекрасной дарвинской экономики. И вы хотите, чтобы они покорно сносили это?
— Я хочу помочь им, — сказала Лейша.
— Каким образом, мисс Кэмден? Как нам конкурировать с Неспящими или с ведущими компаниями, обеспеченными целиком или частично финансовым гением Неспящих?
— Только не с помощью ненависти.
— А как же? Объясните.
Прежде чем Лейша успела ответить, дверь распахнулась и в комнату ворвались трое. Телохранители Лейши немедленно заслонили ее, выхватив оружие. Но незнакомцы, похоже, ожидали этого: они достали камеры и принялись снимать. Так как они видели только шеренгу охранников, им пришлось снимать этих молодцев. Растерянные телохранители искоса поглядывали друг на друга. Джордан, оттертый в угол, был единственным, кто заметил внезапную вспышку оптической панели под потолком этой самой комнаты, о которой настойчиво твердили, что никаких средств наблюдения здесь и в помине нет.
— Вон! — скомандовал сквозь зубы старший группки телохранителей. Операторы послушно вышли.
Для чего Хоку понадобилась эта скрытая съемка? Чего он хотел добиться этим снимком, который при желании можно свалить на ворвавшихся «репортеров»? И должен ли Джордан сказать ей правду? Не повредит ли это тетке?
Хок перехватил взгляд молодого человека и кивнул с таким участием, что юноша тут же успокоился. Конечно, Хок не причинит Лейше вреда. Он такими методами не действует. Его цели велики, всеобъемлющи, его дело правое, он печется об интересах отдельных людей, чего ни один Неспящий, кроме Лейши, не делает. Что бы ни писали в старинных книгах о необходимости, Хок не разбивает все яйца, чтобы сделать свою яичницу.
Джордан расслабился. Хок сказал:
— Извините, мисс Кэмден.
— Никакого вреда мне не нанесли, мистер Хок, — холодно сказала Лейша. И через секунду добавила задумчиво: — Или нанесли?
— Нет. Позвольте вручить вам подарок на память о вашем посещении.
— Что?
— Подарок. — Из чуланчика — телохранители снова насторожились — Хок выкатил скутер своего производства. — Конечно, он гораздо проще, чем тот, который у вас есть. Если только вы снисходите до скутера, как пятьдесят процентов населения.
Лейша наконец потеряла терпение. Она с громким свистом выдохнула сквозь зубы:
— Благодарю вас, мистер Хок. Я езжу на высококачественном скутере «крайслер-игла». Он изготовлен на фабрике в Нью-Мексико, принадлежащей американцам. Они делают все, чтобы продавать превосходную продукцию по справедливой цене, но, разумеется, представляют меньшинство, не имеющее искусственно защищенного рынка.
Джордан не посмел взглянуть в лицо Хоку.
— Я сожалею о своем выпаде, — сказала Джордану Лейша, садясь в машину.
— Не стоит, — ответил Джордан.
— Из-за тебя. Я знаю, ты веришь в то, что делаешь здесь, Джордан…
— Да, — тихо ответил племянник. — Верю. Несмотря ни на что.
— Когда ты так говоришь, ты похож на свою мать.
О Лейше нельзя сказать того же, подумал Джордан и сейчас же почувствовал себя предателем. Так оно и было. Алиса выглядела старше своих сорока трех, Лейша — много моложе. Старение, вызванное гравитацией, коснулось ее тонкого лица; старение, вызванное увяданием тканей, — нет. Должна ли она в таком случае выглядеть на 21,5? Пожалуй, ей можно было дать тридцать, и очевидно, она навсегда застабилизируется на этой отметке. Прекрасная, живая тридцатилетняя женщина, с едва заметными морщинками вокруг глаз.
— Как мать? — спросила Лейша. Джордан не был расположен разбираться в нюансах.
— Хорошо. Вы едете отсюда в Убежище?
— Откуда ты знаешь?
— Вы всегда так держитесь, когда собираетесь туда или возвращаетесь оттуда.
Она опустила взгляд; не надо было ему упоминать об Убежище.
— Передай Хоку, что я не стану подавать в суд из-за скрытой камеры. И не переживай, что не рассказал мне о ней. Тебе хватает сложностей, Джорди. Но, знаешь ли, я по горло сыта такими, как твой мистер Хок. Они подавляют физически. Их обаяние и непомерное «я» врезаются в тебя, как кулак. Это утомляет.
Она рывком забросила длинные ноги в машину. Джордан рассмеялся. Лейша снова подняла на него зеленые глаза, но он только покачал головой, поцеловал ее и захлопнул дверцу. Когда машина отъехала, он выпрямился без тени улыбки. Обаяние. Непомерное «я». Физически подавляющие личности.
Неужели Лейша не поняла, что она точно такая?
Лейша запрокинула голову на кожаную спинку кресла самолета компании «Бейкер Энтерпрайзис». Она была единственным пассажиром. Далеко внизу долина Миссисипи переходила в предгорья Аппалачей. Лейша задела книгу, лежавшую на сиденье рядом, и решила полистать ее. Чтобы перестать думать о Калвине Хоке.
Яркая обложка. Чисто выбритый Авраам Линкольн в черном сюртуке и цилиндре на фоне горящего города — Атланты? Ричмонда? — с ужасной гримасой на лице. Языки пламени лижут пурпурное небо. На экране компьютера цвета будут еще нахальнее. В трехмерной голограмме они станут флюоресцентными.
Лейша вздохнула. Линкольн никогда не бывал в горящем городе. В те времена, о которых написана ее книга, он носил бороду. Сей труд посвящен тщательному анализу речей Линкольна в свете Конституции. И никто не гримасничал.
Она провела пальцем по вытесненному на обложке имени: Элизабет Камински.
— Зачем тебе это понадобилось? — прямо спросила Алиса.
— Разве не ясно? — сказала Лейша. — Моя правовая деятельность привлекает слишком много внимания. Я хочу, чтобы книга вызвала интерес научного мира, и она это действительно заслуживает, а не…
— Я понимаю, — возразила Алиса. — Но почему ты выбрала именно этот псевдоним?
Спустя неделю Лейша придумала ответ, но небольшой официальный визит уже завершился и Лейша покинула Калифорнию. Она чуть было не позвонила сестре в Морро — Бей из Чикаго, но вспомнила, что уже глубокая ночь. Впрочем, сестры редко перезванивались.
«Из-за того, что сказал Линкольн в 1864-м, Алиса. И еще потому, что мне 43 года. И столько же было отцу, когда мы родились, и потому, что никто, даже ты, не верит, что я очень устала».
Скорее всего она не сказала бы этого Алисе ни в Чикаго, ни в Калифорнии. Почему-то все, что она говорила Алисе, начинало звучать выспренне. А мистическая чепуха Алисы о близнецовой группе казалась Лейше очень сомнительной и по логике, и по фактам. Сестры как будто разговаривали на разных языках, что сводило беседу к кивкам и улыбкам.
Двадцать две тысячи Неспящих на Земле, 95 процентов — в Соединенных Штатах. Восемьдесят процентов — в Убежище. И поскольку теперь почти все Неспящие рождались естественным путем, а не в пробирке, большинство появлялись на свет в Убежище. Родители продолжали генетические усовершенствования: повышенный КИ, более острое зрение, сильная иммунная система — любые изменения, не выходящие за рамки закона, самые тривиальные, как иногда казалось Лейше. Но не отсутствие потребности в сне. Красивые и умные дети могут столкнуться с завистью, но не с зоологической ненавистью. На них не будут смотреть, как на монстров, плетущих заговоры с целью захвата власти, контролирующих общество, оставаясь ненавидимыми и порицаемыми. Неспящие, как писала Лейша в своей статье, стали для двадцать первого века тем, чем были евреи для четырнадцатого.
Двадцать лет судебных баталий, чтобы изменить положение, и все напрасно.
— Я устала, — произнесла Лейша, словно пробуя слово на слух. Пилот не обернулся; он вообще был не слишком разговорчив.
Лейша откинула рабочий столик. Что за оправдание — усталость? Ее проблем это, к сожалению, не решает. А пока надо поработать. Еще три часа полета до Нью-Йорка, и два часа — обратно в Чикаго — достаточно, чтобы подготовить дело Кальдер против Металлургической компании Хансена. Встреча с клиентом предстоит в 16:00 в Чикаго, дача показаний под присягой в 17:30, встреча с еще одним клиентом в 20:00. Целая ночь остается для подготовки к завтрашнему процессу. Возможно, удастся все успеть.
Юриспруденция — вот что Лейше никогда не надоедало. И она верила, что общество с хорошо налаженной, относительно некоррумпированной (скажем, процентов на 80) судебной системой еще на что-то способно.
Повеселев, Лейша принялась за запутанный вопрос допущения prima facie. Но книга рядом на сиденье отвлекала ее, как и оставленный без ответа вопрос сестры.
В апреле 1864 года северные штаты содрогнулись от расистской резни в Форт-Пиллоу, федеральная казна почти опустела, война обходилась союзникам в два миллиона долларов в день. Линкольна ежедневно поносила пресса; каждую неделю он вел сражения в конгрессе. В тот тяжелый период президент откровенно признался Ходжесу: «Я не претендую на то, что управлял событиями, а честно признаю, что события управляли мной».
Лейша затолкала книгу под сиденье и погрузилась в дело Кальдер.
Дженнифер Шарафи оторвала голову от земли, грациозно поднялась и нагнулась, чтобы скатать молитвенный коврик. Жесткая горная трава была мокрая; к изнанке коврика пристали смятые травинки. Держа его подальше от своего белого аббая, Дженнифер пересекла небольшую полянку, направляясь к своему самолету. Длинные, свободно падающие черные волосы развевал ветерок.
Над головой пролетел легкий аппарат. Дженнифер нахмурилась: Лейша Кэмден уже здесь. Значит, Дженнифер опаздывает.
Ладно, Лейша подождет. Пусть Ричард займется ею. Дженнифер была против этого визита. Почему Убежище должно принимать женщину, которая все время выступает против? Даже мудрый Коран, простотой, свойственной эпохе, когда о глобальных информационных сетях и слыхом не слыхивали, недвусмысленно говорит о предателях: «Кто бы ни причинил тебе зло, поступай с ним так же, как он поступил с тобой».
Дженнифер скользнула на сиденье своего аппарата, мысли ее были заняты предстоящими дневными делами. Если бы не утешение и покой, приносимые молитвами, кое с чем она не справилась бы. «Но ты же не мусульманка, — улыбаясь говорил ей Ричард, — ты даже не религиозна». Дженнифер не пыталась объяснить ему, что стремление к вере создавало собственную силу, собственное вероисповедание и, наконец, собственную волю. Набожный становился Создателем.
— Я верую, — произносила Дженнифер каждый день на рассвете и в полдень, стоя на коленях в траве, в палой листве или в снегу, — в Убежище.
Она заслонила ладонью глаза, пытаясь разглядеть, куда именно направится самолет Лейши. За ним, конечно, следили и датчики Лэгдона, и противовоздушные лазеры. Она подняла в воздух свою машину и полетела под купол И-поля.
Что бы сказала ее пра-прабабушка по отцу Наджла Фатима Нур эль-Дахар о такой вере? Но другая ее пра-прабабушка, по материнской линии, кое-что знала об этом.
От нового поколения всегда требовалось пожертвовать корнями ради выживания. Дженнифер подумала, что Зевс не оплакивал ни Кроноса, ни Рею.
Внизу, в лучах утреннего солнца раскинулось Убежище. За двадцать два года оно разрослось почти на триста квадратных миль и занимало теперь пятую часть графства Каттарогус, штат Нью-Йорк. Дженнифер купила земли индейской резервации в Аллеганах сразу же после отмены соответствующих ограничений конгрессом. Отступные позволили аборигенам племени синека комфортабельно устроиться в Манхэттене, в Париже либо в Далласе. Их было немного. Не все социально гонимые обладали такими способностями к адаптации, как Неспящие, — например, умением купить землю, которую заведомо не собирались продавать ее владельцы. Или приобрести противовоздушные лазеры на международном рынке вооружений. А если подобные планы и существовали, у них не было общего дела, святой борьбы, которая называется Джихад.
Резервация в Аллеганах была уникальна тем, что на ее территории располагался город Саламанка. Неиндейское население арендовало город у племени синека еще в 1892 году. Саламанка входила в число купленных Дженнифер территорий. После длительных судебных разбирательств устаревшие городские постройки были превращены в высокотехнологичные службы Убежища — больницу, колледж, центр управления средствами защиты и прочие современные коммуникации — и все это в окружении экологически чистых лесов.
За воротами Убежища Дженнифер видела цепочку грузовиков, которые каждый день взбирались по горной дороге, привозя пищу, стройматериалы, нетехнологичную продукцию — все, что Убежище предпочитало импортировать. При этом жизнь в Убежище не зависела от этих ежедневных поставок. Его запасов хватило бы на год автономного существования. Неспящие контролировали огромное число заводов, транспортных магистралей, сельскохозяйственных исследований, товарных бирж и адвокатских контор за пределами Убежища. Собственно говоря, оно создавалось как укрепленный центр управления.
Автомобиль из аэропорта уже стоял перед домом на окраине Аргус-Сити, где жила Дженнифер с мужем и двумя детьми. Изящный, удобный дом представлял собой большой купол, но роскошным не был. Сначала безопасность, говорил Тони Индивино двадцать два года назад, затем технические постройки и школы, в последнюю очередь — личное жилье. Только сейчас настала очередь строительства новых жилых корпусов.
Дженнифер расправила складки своего аббая, глубоко вздохнула и вошла в дом.
Лейша стояла у южной стеклянной стены гостиной, глядя на голографический портрет молодого улыбающегося Тони. Золотистые волосы Лейши ослепительно сияли в лучах солнечного света. Она обернулась, услышав шаги Дженнифер.
Женщины пристально смотрели друг на друга.
— Здравствуй, Дженнифер.
— Привет, Лейша.
— Хорошо выглядишь.
— Ты тоже.
— Как Ричард и дети?
— Прекрасно, спасибо. — Повисло душное, как жара в июле, молчание.
— Ты, наверное, знаешь, зачем я приехала, — сказала Лейша.
— Нет, не знаю, — слукавила Дженнифер. Убежище следило за деятельностью всех Неспящих, но особенно пристально за Лейшей Кэмден и Кевином Бейкером.
— Не увиливай, Дженнифер! Если мы не можем прийти к соглашению, будем по крайней мере честны друг с другом.
Господи! Она совсем не изменилась, — удивилась Дженнифер. Идеализм брал верх и над умом, и над жизненным опытом.
Тот, кто слеп по своей воле, не заслуживает права видеть.
— Ладно, Лейша. Ты хочешь выяснить, не был ли вчерашний налет на текстильную фабрику «Мы спим» в Атланте делом рук Убежища.
— Боже правый, Дженнифер! — вспыхнула Лейша. — Неужели я не знаю, что это не ваши методы? Крошечная фабричка с годовым доходом в полмиллиона!
Дженнифер подавила улыбку: сочетание моральных и экономических аргументов было так характерно для Лейши.
— Рада, что твое мнение о нас улучшилось.
Лейша махнула рукой и нечаянно задела портрет Тони.
— Ты ясно дала понять, что мое мнение значения не имеет. Меня привело сюда вот что. — Она вынула из кармана бумагу и сунула ее Дженнифер.
Дженнифер постаралась изобразить бесстрастность, слишком поздно осознав, что эта поза скажет Лейше не меньше, чем взрыв эмоций. Как удалось им с Кевином достать распечатку? Увы, она не знаток информационных сетей. Значит, придется отозвать Вилла Ринальди и Касси Блументаль с других проектов и немедленно приступить к поискам канала утечки…
— Не беспокойся, — сказала Лейша. — Специалисты Кевина здесь ни при чем. Это мне лично прислали по почте — кто-то из ваших.
Час от часу не легче. Значит, в Убежище есть тайный сторонник Спящих, не признающий борьбу за выживание… Если, конечно, Лейша не лжет. Впрочем, правдолюбие — тоже часть трогательной, но опасной наивности Лейши.
Лейша скомкала бумагу и швырнула в угол.
— Зачем ты вбиваешь между нами клин, Дженнифер? Зачем создала тайный Совет Неспящих, члены которого должны давать так называемую клятву солидарности — «Клянусь ставить интересы Убежища выше всех личных, политических и экономических интересов и отдать за его выживание жизнь, состояние и честь». Какой дикий гибрид религиозного фанатизма и Декларации Независимости! Тебе всегда не хватало вкуса!
— Ты говоришь глупости. — Это было самое страшное ругательство, которое позволяла себе каждая из них. — Только два голубка — вы с Кевином не понимаете, что это битва на выживание. А войне нужны четкие стратегические ориентиры. Мы не допустим пятой колонны.
Лейша прищурилась:
— Ты НЕ права. Война предполагает боевые действия. Если мы не будем контратаковать, оставаясь работоспособными и законопослушными гражданами, то в конечном счете ассимилируемся, завоевав чисто экономическую власть. Но раскол на фракции смерти подобен! Раньше ты понимала это, Дженни!
— Не называй меня так! — С большим трудом ей удалось удержаться и не взглянуть на фотографию Тони.
— Ассимиляция зависит от власти политической, — спокойно добавила Дженнифер, — которой у нас нет и никогда не будет. Нас слишком мало, чтобы создать значительный блок избирателей. Ты раньше понимала это. — У вас уже имеется сильнейшее лобби в Вашингтоне. Вы покупаете голоса. Политическая власть замешана на деньгах, как, впрочем, и общество. Все наши ценности приходится пропагандировать или отстаивать с помощью того же презренного металла. Так мы и делаем. Но как мы сможем отстаивать единую среду торговли для Спящих и Неспящих, если ты расколешь нас на два враждующих лагеря?
— Этого бы не произошло, признай вы, что война уже идет.
— Я признаю ненависть. В вашей глупой клятве она есть.
Их спор опять зашел в тупик. Дженнифер подошла к бару.
— Хочешь выпить, Лейша?
— Дженнифер… — с усилием произнесла Лейша, — если Совет Убежища станет реальностью… вы оставите нас за бортом. Меня, Кевина, Жан — Клода, Стеллу и других. Мы не будем иметь права голоса при обращении в средства массовой информации, не будем участвовать в принятии основных решений, мы даже не сможем помогать новорожденным Неспящим, потому что никому из тех, кто принесет клятву, не позволят пользоваться нашей спецсетью, только связью Убежища… Что же дальше? Экономический бойкот?
Дженнифер молчала, и Лейша медленно произнесла:
— О Господи. Значит, это правда…
— Решение будет принимать Совет. Сомневаюсь, чтобы они поддержали такой бойкот.
— Но ты проголосуешь.
— Я никогда не принадлежала к иагаистам, Лейша. Я не считаю, что благосостояние личности должно преобладать над благосостоянием сообщества. Оба важны.
— При чем здесь иагаизм, Дженнифер. Ты ненавидишь все, что не можешь проверить как последний Спящий. Но ты их переплюнула. Ты превратила контроль в нечто священное, потому что тебе необходима еще и святость. Ты думаешь только о себе, Дженнифер Шарафи. И не прикрывайся сообществом.
Дженнифер вышла из комнаты, стиснув руки, чтобы не дрожали. Она сама виновата, что позволила кому-то взять верх. Ее провал. В холл выскочили дети.
— Мам! Посмотри, что мы построили!
Дженнифер положила ладони на детские головки. Дрожь прекратилась.
Малыши посмотрели в гостиную:
— Тетя Лейша приехала!
Малыши выскользнули из-под пальцев матери.
— Тетя Лейша, посмотри, что мы построили на САПРе!
— Сейчас, — послышался голос Лейши. — Но сначала мне надо узнать у вашей мамы еще одну вещь.
Дженнифер не обернулась. Предатель уже познакомил Лейшу с клятвой солидарности. Что же еще?
Но Лейша спросила всего лишь:
— Ричард получил повестку по делу» Симпсонпротив» Оффшорного рыболовства»?
— Да, получил. Готовит экспертное заключение.
— Хорошо, — холодно бросила Лейша.
Рики испуганно перевел взгляд с Лейши на мать.
— Мам… позвать папу? Тетя Лейша захочет увидеться с ним, правда?
Дженнифер с облегчением улыбнулась сыну. Права офшорного рыболовства! Бедная Лейша. Заниматься такими тривиальными вещами.
— Конечно, Рики, — Дженнифер наградила Лейшу щедрой улыбкой. — Твоя тетя Лейша обязательно захочет увидеться с папой.
Глава 9
— Лейша, — сказала секретарша, — джентльмен ждет уже три часа. Заранее он не звонил. Я предупреждала, что вы, возможно, не вернетесь сегодня в контору, но он остался ждать.
Мужчина держался чуть скованно, как любой, кто провел несколько часов неподвижно. Невысокого роста, субтильный, одет в помятый коричневый костюм, не дешевый, но и не дорогой. В руке свернутая распечатка из газетного киоска. «Спящий», — решила Лейша. Она всегда их узнавала.
— Лейша Кэмден?
— Прошу прощения, но я не беру новых клиентов. Поищите другого адвоката.
— Думаю, это дело вас заинтересует. — Голос вошедшего звучал на удивление твердо. — Пожалуйста, уделите мне десять минут.
Он развернул газету. На первой полосе красовалась ее фотография с Калвином Хоком. Заголовок внизу вопрошал: «Неспящие изучают движение «Мы спим»… Неужели мы обратили их в бегство?»
Понятно, почему Хок позволил ей посетить фабрику.
— Здесь написано, что снимок сделан сегодня УТРОМ, — сказал посетитель. — Ну и ну!
Лейша догадалась, что с системой телекоммуникаций он не связан.
— Зайдете в кабинет, мистер?..
— Адам Уолкот. Доктор Адам Уолкот.
— Доктор медицины?
Он прямо взглянул на нее. Глаза молочно — голубого цвета напоминали заиндевевшее стекло.
— Генетик.
Солнце садилось над озером Мичиган. Лейша переключила стеклянную стену на прозрачность, села напротив посетителя и стала ждать.
Уолкот заплел необычайно тощие ноги вокруг ножек стула.
— Я сотрудничаю с частной исследовательской фирмой «Самплис Биотехникл», мисс Кэмден. Мы занимаемся усовершенствованием генетического моделирования для крупных фирм, которые работают in vitro. Мы разработали процедуру Пастана для создания сверхъестественной остроты слуха.
Лейша равнодушно кивнула; подобное приобретение всегда казалось ей ужасной глупостью. Преимущество слышать шепот через шесть комнат перевешивалось неудобством слышать грохот опускающихся жалюзи под боком. Детям со сверхъестественным слухом в двухмесячном возрасте приходилось имплантировать устройство, контролирующее звук.
— Руководство «Самплиса» предоставляет исследователям полную свободу творчества. — Тоненький и неуверенный кашель Уолкота навеял Лейше мысль о простуженном привидении. — Но я убежден, что они просто не справляются. Там царит страшный беспорядок. Около двух лет назад я попросил разрешения поработать над пептидами, связанными с отсутствием потребности во сне.
— Неужели в этой области осталось еще что-то неисследованное, — сухо сказала Лейша.
Уолкот отрывисто захихикал, высвободил свои костлявые ноги и заплел их между собой.
— Распространенное заблуждение. Но я работал с пептидами взрослых Неспящих и использовал новые разработки лионского Технического института, Гаспар-Тьере. Вы знакомы с его работами?
— Наслышана.
— Вам, вероятно, не известен его новый метод. — Уолкот взъерошил шевелюру. — Мне следовало бы поинтересоваться, насколько этот кабинет защищен от утечки информации.
— Полностью, — ответила Лейша. — Иначе вас бы здесь не было.
Уолкот кивнул: очевидно, его не оскорбляли меры предосторожности Неспящих. Лейша почувствовала к нему симпатию.
— Короче говоря, мне кажется, что я нашел способ лишить потребности во сне взрослых Спящих.
Лейша пристально посмотрела на мужчину.
— Избавить?..
— Еще много нерешенных проблем. — Уолкот пустился в сложные рассуждения об изменении производства пептидов, нейронном синапсисе и избыточном кодировании информации в ДНК. Лейша ничего не поняла. И вдруг перед ней открылся новый потрясающий мир.
— Доктор Уолкот… вы уверены?
— Насчет избыточности переноса лизинов?
— Нет. Насчет возможности избавить от потребности во сне Спящих…
— Как мы можем быть уверены? Нужны эксперименты, серии экспериментов, проверки, не говоря уже о финансировании…
— Но теоретически это возможно.
— О, теория, — пренебрежительно воскликнул Уолкот.
— Со всеми вытекающими? Включая… долгожительство?
— А вот этого мы не знаем. Все еще очень приблизительно. Но прежде чем двигаться дальше, нам необходим юрист.
Фраза насторожила Лейшу. И тут ее озарило.
— Почему вы пришли один, доктор Уолкот? Все правовые вопросы, связанные с этими исследованиями, находятся в ведении компании «Самплис», и наверняка у нее имеется свой юрисконсульт.
— Я действую от своего имени. Мне нужен собственный адвокат.
— Продолжайте.
— Когда я осознал, куда ведут эти исследования, мы с помощником вывели все данные из компьютерной сети компании. Мы проводили моделирование на своих машинах, каждый вечер стирали программы, делали распечатки и уносили эти записи домой в портативном сейфе — все делалось в двух экземплярах. Мы никого не посвящали в свои изыскания, даже директора.
— Почему, доктор?
— «Самплис» — открытая компания, и 62 процента ее акций поделены между двумя фондами, которые контролируют Неспящие.
Он повернул голову, и ей показалось, что бледно-голубые глаза поглощают свет.
— Один из фондов основан «Кэннистон Фиделити», другой находится под контролем Убежища. Простите меня, мисс Кэмден, но директор Ли непорядочный человек. Его и раньше обвиняли в несправедливом распределении денег фондов. Мы с помощником боялись, что если кто-нибудь из Убежища обратится к Ли с просьбой прекратить исследования… или еще что-нибудь… пока это только предчувствие. Нами не заинтересуется ни одна приличная исследовательская фирма. По правде говоря, и сейчас есть только домыслы. Ведь Убежище могло предложить очень крупные деньги, чтобы прикрыть все это…
Лейша из осторожности промолчала.
— Так вот. Два месяца назад случилось нечто странное. Мы знали, конечно, что сеть «Самплис» может быть не вполне надежной — да и есть ли вполне надежные сети? Поэтому мы в ней и не работали. Но мы с Тимми — это мой помощник, доктор Тимоти Херлингер, — не знали, что сети можно проверить даже на то, чего в них нет. Очевидно, так и случилось. Вероятно, кто-то периодически сравнивает список служащих с файлами в сети, потому что однажды утром мы с Тимми увидели на терминале в лаборатории послание: «Над чем, черт возьми, вы работали эти два месяца, парни?»
— Почему вы думаете, что послание не является тонким намеком вашего директора? — спросила Лейша.
— Наш директор не сможет обнаружить нарыв на собственной заднице, — ответил Уолкот, снова удивив ее. — Но главное другое — подпись «акционер». По-настоящему нас с Тимми напугало то, что она появилась на отключенном от сети компьютере в запертой лаборатории.
— У кого еще есть ключи?
— Только у директора. А он был на конференции на Барбадосе.
— Он, видимо, оставил кому-нибудь ключ или дубликат. А может, потерял. Он или доктор Херлингер.
Уолкот пожал плечами.
— Только не Тимми. Но позвольте продолжить. Мы проигнорировали послание, однако решили спрятать нашу работу — к тому времени мы почти добрались до сути — куда-нибудь в безопасное место. Мы оставили единственный экземпляр, арендовали сейф в одном из филиалов Первого национального банка и взяли всего один ключ. Ночью мы закопали его у меня за домом, под розовым кустом.
Лейша посмотрела на Уолкота, как на безумца. Он слегка улыбнулся:
— Вы в детстве читали про пиратов, мисс Кэмден?
— Я не увлекаюсь беллетристикой.
— Ну, ладно. Наверно, это звучит глупо, но мы ничего другого не придумали. — Он опять запустил пальцы в свои редковатые волосы. Его голос вдруг потерял уверенность. — Ключ все еще там. Я проверил. Но сейф пуст.
Лейша подошла к окну. Кроваво — красный закат пятнами отражался в озере. Высоко в небе стоял молодой месяц.
— Когда вы обнаружили пропажу?
— Сегодня утром. Я выкопал ключ (мы с Тимми хотели кое-что добавить) и пошел в банк. Я сказал служащим, что сейф пуст, но они ответили, что за ним ничего не значилось, хотя я собственноручно положил туда девять листков бумаги.
— Вы зафиксировали это по компьютерной сети в момент аренды сейфа?
— Да, конечно.
— Вы получили копию квитанции?
— Да. — Он передал ей бумажку. — Но когда управляющий запросил электронную запись, она показала, что доктор Адам Уолкот на следующий день забрал все бумаги и даже оставил расписку. И у них действительно был документ.
— За вашей подписью.
— Да. Но это подделка!
— Нет, это должен быть ваш почерк, — возразила Лейша. — Сколько документов в месяц вы подписываете в «Самплис», доктор?
— Десятки.
— Заказы на оборудование, отчеты об использованных суммах, путевые листы. Вы их все читаете?
— Нет, но…
— Увольнялась недавно какая-нибудь из секретарш?
— Ну… кажется, да. У директора Ли большие проблемы со вспомогательным персоналом. — Тонкие брови сошлись над переносицей. — Но директор не имел ни малейшего представления о том, над чем мы работаем!
— Уверена, что так. — Лейша скрестила руки. Давненько клиенты не вызывали у нее дурноту. Адвокат, практикующий в течение двадцати лет, привыкает к неудачникам, преступникам, мошенникам, героям, шарлатанам, чокнутым, жертвам и прочему люду. Юристы верят в закон…
Но еще ни один адвокат не имел клиента, способного превратить Спящих в Неспящих.
— Продолжайте, доктор.
— Вряд ли кто-то мог украсть нашу работу, — тихо сказал Уолкот. — Во-первых, еще не записаны важные уравнения, над которыми мы с Тимми работаем. Но труд — наш, и мы хотим получить его обратно. Тимми отказывался от репетиций камерной музыки ради наших исследований. И конечно, когда-нибудь нас наградят.
Лейша уставилась на Уолкота. Найден способ преобразить человечество — а этот мозгляк рассуждает о розовых кустах, премии, камерной музыке.
— Вам нужен адвокат, чтобы выяснить ваше личное юридическое положение.
— Да. И представлять нас с Тимми в иске против банка, или против «Самплис», если до этого дойдет. — Неожиданно он взглянул с обезоруживающей прямотой. — Мы обратились к вам, потому что вы — Неспящая. Вы — Лейша Кэмден. Всем известно, что вы не одобряете разделения людей на «чистых» и «нечистых», и, разумеется, наша работа покончила бы с таким… — Он взмахнул газетой. — К тому же кража есть кража, даже в рамках компании.
— «Самплис» не воровал ваши исследования, доктор Уолкот. И банк тоже.
— Тогда кто…
— У меня нет доказательств. Но я бы хотела встретиться с вами и с доктором Херлингером завтра в восемь ноль — ноль здесь. А пока — это очень важно — ничего не записывайте. Нигде.
— Понимаю.
— Превратить спящих в неспящих… — невольно вырвалось у нее.
— Да, — сказал он. — Хорошо. — И отвернулся, уставившись через ее совершенно утилитарно обставленный кабинет на экзотические цветы, росшие под искусственным освещением в углу.
— С точки зрения закона все чисто. — Кевин вошел в кабинет Лейши с распечаткой. Она подняла взгляд от своих записей по делу «Симпсон против «Офшорного рыболовства». Цветы, которые Алиса настойчиво присылала каждый день — подсолнухи, маргаритки, ноготки, — не успевали увянуть до прибытия очередного букета. Даже зимой ее квартира была уставлена калифорнийскими цветами. У Лейши не поднималась рука их выбросить.
В свете лампы каштановые волосы Кевина блестели, на его гладко выбритых щеках играл румянец. Он выглядел моложе Лейши, хотя был на четыре года старше. «Пустышка», — когда-то заметила Алиса.
— Все законно?
— Все, что зарегистрировано в файлах, — сказал Кевин. — Уолкот учился в Университете штата Нью-Йорк в Потсдаме и Университете Дефлореса. Звезд с неба не хватал, но был неплохим студентом. Две небольшие публикации, чистая полицейская карточка, никаких неприятностей с налоговой службой. Две должности преподавателя, две — исследователя, никаких официально зафиксированных трений при уходе с работы: по-видимому, он просто непоседа. Херлингеру всего двадцать пять, это его первое место работы. Изучал биохимию в Беркли, окончил в числе первых пяти учеников, подающих надежды. Но накануне защиты диссертации был арестован и осужден за синтез вещества, вызывающего генные изменения. Получил срок условно, но найти хорошую работу сделалось проблематичным. По крайней мере на некоторое время. Никаких проблем с налогами и пока никаких сомнительных доходов.
— Что за вещество?
— Лунатический снег. Человек начинает воображать себя мессией. В судебных отчетах Херлингер утверждал, будто у него не было другого способа оплатить занятия в медицинской школе. Он кажется очень озлобленным. Может быть, сама просмотришь эти отчеты?
— Просмотрю, — сказала Лейша. — Как ты думаешь, это временное недовольство юноши из-за крупной неудачи? Или черта характера?
Кевин пожал плечами. Он не любил делать поспешные выводы. Его интересовали последствия, а не мотивы.
— Неужели середняк Уолкот способен на крупное открытие? — удивилась Лейша.
Кевин улыбнулся:
— Дорогая, ты всегда отличалась интеллектуальным снобизмом.
— Как и все мы. Ну хорошо, возможно, это просто удача. Или именно Херлингер вел исследования с ДНК, а не Уолкот; возможно, Херлингер очень талантлив, но его эксплуатируют, как простачка. Или же он не способен придерживаться правил. А что насчет «Самплис»?
— Заурядная компания, оборот менее трех процентов в год, что мало для высокотехнологичного производства, крупных инвестиций нет. Но все по закону. Я даю им еще год-два от силы. Руководство некомпетентное. Лоренс Ли получил кресло директора исключительно благодаря своему имени. Его отцом был Стентон Ли.
— Нобелевский лауреат по физике?
— Да. И еще директор Ли объявил себя потомком генерала Роберта Ли. Вранье, конечно, но в рекламных проспектах смотрится отлично. Уолкот не солгал: документация в компании ведется безобразно. Сомневаюсь, чтобы они нашли что-либо в своих файлах. Руководство практически отсутствует. А Ли получил выговор от Совета директоров за неправильное использование фондов.
— Первый национальный банк?
— Совершенно чист. Все записи об этом сейфе полные и точные. Конечно, это не означает, что их не могли подделать. Но я бы очень удивился, если бы банк оказался замешан.
— Я тоже, — мрачно произнесла Лейша. — Там сильная система безопасности?
— Самая лучшая. Мы проектировали.
Этого она не знала.
— Тогда существуют только две группы, способные на такое электронное волшебство. Одна из них — твоя.
— Как знать, — мягко заметил Кевин. — Среди Спящих тоже есть классные специалисты…
— Не настолько.
На сей раз Кевин оставил ее интеллектуальный снобизм в покое и тихо сказал:
— Исследования Уолкота могут изменить мир, Лейша. Еще раз.
— Знаю. — Она поймала себя на том, что пристально смотрит на Кевина; интересно, какие чувства отразились на ее лице?
— Хочешь вина, Кевин?
— Не могу, Лейша. Надо закончить работу.
— Да и мне тоже.
Он ушел в свой кабинет. Лейша взялась за бумаги по делу «Симпсон против «Офшорного рыболовства». Ей с трудом удавалось сосредоточиться. Когда они с Кевином занимались любовью в последний раз? Три недели? Четыре?
Возможно, ей удастся повидать его утром, перед отъездом. Нет, он летит другим самолетом в Бонн. Значит, в конце недели. Если оба окажутся в одном городе. Она не ощущала потребности срочно заняться сексом с Кевином.
И тотчас вспомнились руки Ричарда.
Лейша придвинулась к терминалу и углубилась в поиски прецедентов в морском законодательстве.
— Ты похитила бумаги Адама Уолкота из сейфа Первого национального банка в Чикаго, — невозмутимо произнесла Лейша.
Женщины стояли в противоположных концах гостиной Дженнифер в Убежище. Портрет Тони Индивино подмигивал и улыбался.
— Да.
— Дженнифер! — с болью воскликнул Ричард.
Лейша медленно повернулась к нему. Ей показалось, что Ричард переживает из-за того, что жена призналась.
Он стоял в той же боксерской стойке, как почти тридцать лет назад, когда Лейша приехала знакомиться с ним в Иванстон — приподнявшись на носки и наклонив голову. В Убежище он нашел нечто такое, в чем нуждался всегда — общность интересов. А Убежище означало Дженнифер. Дженнифер и Тони. Тем не менее, чтобы стать соучастником преступления, Ричард должен был измениться до неузнаваемости.
Он произнес хрипло:
— Дженнифер ничего не скажет в отсутствие своего адвоката.
— Ну, с этим не будет трудностей, — ядовито заметила Лейша. — Скольких адвокатов захватило Убежище на сегодняшний день? Канданс Холт. Уилл Сандалерос. Джонатан Кокчиара. Кто еще?
Дженнифер села на диван, расправляя вокруг себя складки аббая. Сегодня на стеклянной стене переливались мягкие сине-зеленые узоры. Лейша вдруг вспомнила, что Дженнифер никогда не любила облачных дней.
Дженнифер сказала:
— Если это официальное обвинение, Лейша, предъяви ордер.
— Я не прокурор. Я представляю доктора Уолкота.
— Значит, ты добираешься передать дело об этом так называемом похищении прокурору округа?
Лейша заколебалась. Дженнифер скорее всего тоже знала, что доказательств явно недостаточно даже для суда присяжных. Возможно, им удастся установить, что кто-то из новых служащих Первого национального также имел доступ к банковским квитанциям. И всего лишь. Насколько тщательно Убежище все спланировало? Их закрытая информационная сеть достаточно обширна, чтобы засечь мелких сошек из третьесортного биотеха, исследовавших проблемы Неспящих. Лейша готова биться об заклад, что ни один из новичков Первого национального банка никогда раньше не работал в «Самплис». Ничего, кроме домыслов. К тому же она знает способности Дженнифер, Неспящей. Но закону это безразлично.
Лейша почувствовала безысходность. И это пугало. Она попыталась встретиться взглядом с Ричардом. Он отвернулся.
Дженнифер сдержанно сказала:
— Зачем, собственно, ты сюда приехала, Лейша? Ты не ведешь с нами никаких юридических дел, и если твой клиент не имеет к нам никакого отношения…
— Ты только что призналась, что взяла бумаги.
— Разве? — Дженнифер улыбнулась. — Ты ошибаешься.
— Понимаю. Ты просто поставила меня в известность. А теперь хочешь, чтобы я ушла.
— Да, хочу, — согласилась Дженнифер, и вдруг Лейша поняла, что ей больше не суждено появиться в Убежище.
Она обратилась к Ричарду:
— Уолкот и Херлингер держат результаты исследований в голове. И с этим вам ничего не поделать. Я посоветую моему клиенту записать все, размножить и спрятать копии в нескольких надежных местах. Слышишь, Ричард.
Он не обернулся. Лейша смотрела в его согнутую спину.
Дженнифер сказала:
— Желаю приятного полета.
Адам Уолкот не скрывал разочарования.
— Значит, мы ничего не можем сделать? Совсем ничего?
— Нет веских доказательств. — Лейша обошла стол и села на стул напротив Уолкота. — Поймите, доктор, суды все еще борются за снятие ограничений на рассмотрение электронных документов в качестве доказательств. Тяжба длится почти полвека. Сначала компьютерные документы отвергали, потому что это не оригиналы. Потом запретили, потому что нарушить защиту систем стало легче легкого. Теперь, начиная с дела «Сабино против Лансинга», их рассматривают как отдельное, несущественное свидетельство. Во внимание принимаются только подписанные распечатки, а это означает, что воры, которые умеют манипулировать такими вещдоками, — короли даже в электронных преступлениях. Сказка про белого бычка.
По-видимому, экскурс в неофициальную историю юриспруденции Уолкота не заинтересовал.
— Но, мисс Кэмден…
— Доктор Уолкот, вы не думаете о главном: последние открытия находятся только у вас в мозгу. Так вы мне говорили, правильно?
— Правильно.
— Поэтому запишите все снова. Сейчас. Здесь.
Тщедушный человечек, казалось, не на шутку поразился.
— Зачем?
А Дженнифер считала Лейшу наивной!
— Доктор Уолкот, это исследование со временем принесет огромную прибыль. Она будет исчисляться миллиардами и принадлежать вам или «Самплис», или скорее всего вам обоим, в каком-то процентном соотношении. Я готова представлять ваши интересы, если вы хотите…
— О, как мило, — сказал Уолкот. Лейша пристально посмотрела на него. Доктор ничуть не иронизировал. Он рассеянно почесал правое ухо.
— Но вам должно быть ясно: там, где пахнет миллиардами, появляются воры. Вы уже убедились. И вы мне говорили, что не подавали заявки на патент, так как не хотели, чтобы директор Ли знал суть вашей работы. Правильно? — С этим человеком надо высказываться до конца.
— Правильно.
— Прекрасно. Значит, вы понимаете, что эти охотники за миллионами…
Боль в желудке помешала ей договорить.
— Вы хотите сказать, что воры могут покушаться на нас с Тимми. Даже без последней части наших исследований.
— Запишите все. Немедленно, — повторила Лейша.
Она выделила ему отдельный кабинет и отключенный от линии компьютер. Уолкот провел там всего двадцать пять минут. Она не ожидала от Спящего такой прыти.
Лейша сняла восемь копий записей Уолкота на маленьком аппарате, который держала для привилегированных клиентов, подавляя желание прочесть их. Скорее всего она все равно ничего бы не поняла. Один экземпляр она отдала ученому.
— Поймите меня правильно, доктор. Эти семь копий будут положены в различные сейфы. Одна здесь, одна — в сейфе компании «Бейкер Энтерпрайзис», принадлежащей Кевину Бейкеру, и он, уверяю вас, совершенно недоступен.
Уолкот ничем не показал, что знает, кто такой Кевин Бейкер.
— Оповестите как можно больше людей, что записи ваших нынешних исследований растиражированы и хранятся в разных местах. Я поступлю так же. Чем больше народу будет знать, тем безопаснее для вас. Расскажите директору, чем вы занимаетесь, и подайте заявку на патент от своего имени. Я должна присутствовать при вашем разговоре с Ли, если вы собираетесь претендовать на часть прав этой работы независимо от «Самплис».
— Что ж. — Уолкот запустил пальцы в свои редкие волосы. — Откровенность за откровенность.
Что-то в его голосе заставило Лейшу резко поднять голову.
— Дело в том, что те исследования, которые я только что записал для вас… — Он пригладил волосы и стал на одну ногу, этакий смущенный журавль.
— Да?
— Они не полные. Я опустил последний кусок. Тот, которого у воров тоже нет.
Значит, он не такой растяпа, как ей казалось. Лейша всегда считала, что безрассудные клиенты хуже, чем недоверчивые. Даже когда осторожность распространяется на собственного адвоката.
Уолкот смотрел мимо нее. В его странном голосе вновь зазвучала сила.
— Вы сами сказали, что не знаете, кто украл первый экземпляр. Но он представляет большую ценность для воспроизведения исследований. Или для того, чтобы помешать им. А вы — Неспящая, мисс Кэмден.
— Понимаю. Но для вашей безопасности, доктор, важно, чтобы вы записали и этот последний кусок. Можно в каком-нибудь другом, абсолютно безопасном месте. — Интересно, где его найти?
Уолкот наконец опустил поднятую ногу и кивнул.
— Я подумаю. Вы действительно считаете, что мне может угрожать опасность, мисс Кэмден?
— Да, — ответила она. — Считаю.
Глава 10
Джордан Ватроуз налил себе еще из бара, устроенного в старинном секретере в гостиной матери. Какой это бокал — третий? Или четвертый? С веранды, нависшей над океаном, как палуба корабля, донесся смех. Джордану он показался нервным. Что, черт возьми, Хок вещает на этот раз? И кому? Он не хотел привозить сюда Хока. Отмечали пятидесятилетие отца; Бек собирался устроить небольшую семейную вечеринку. Но мать только что закончила отделку нового дома и хотела похвастаться. Двадцать лет Алиса Кэмден-Ватроуз прожила, не прикасаясь к отцовскому наследству, за исключением тех случаев, когда надо было платить за обучение детей. Но когда ей исполнилось сорок, мать ни с того ни с сего выстроила огромный дом на берегу океана, в бухте Морро, где серые киты пускали фонтаны всего в нескольких милях от берега. Обставила его дорогой и якобы старинной английской мебелью, купленной в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Лондоне. Бек, самый легкий и мягкий человек из всех, кого знал Джордан, только снисходительно улыбался, даже несмотря на то, что подряд на строительство достался другому. Приезжая с матерью на стройплощадку, Джордан заставал Бека за работой вместе с плотниками. Он забивал гвозди и укладывал балки. Дом был готов, и Джордан с беспокойством ждал от матери новых сюрпризов. Начнет карабкаться вверх по социальной лестнице? Сделает пластическую операцию? Заведет любовника? Но Алиса не обращала внимания на престижных соседей, сохранила полную фигуру и, довольно напевая, ухаживала за своей музейной мебелью и садом.
— Почему непременно английская? — спросил однажды Джордан, ощупывая спинку шератоновского стула. — И антикварная?
— Моя мать была англичанкой; — В этот первый и последний раз Джордан услышал от нее упоминание о бабушке.
День рождения Бека совпал с новосельем. Алиса пригласила друзей семьи, коллег из Близнецовой группы, приятелей-соучеников и преподавателей Мойры, Лейшу Кэмден и Кевина Бейкера, и еще одну Неспящую, которую Джордан никогда раньше не видел, хорошенькую рыжеволосую Стеллу Бевингтон. Калвин Хок напросился сам.
— Не стоит, Хок, — сказал ему Джордан в конторе фабрики.
— Я хочу познакомиться с твоей матерью, Джорди. Редкий сын так отзывается о своей матери.
У Джордана вспыхнули щеки. Со школьных лет его дразнили маменькиным сынком. В последнее время любое слово Хока его жалило. Кто был тому виной
— Хок или сам Джордан, трудно сказать.
— Это ведь семейный праздник, Хок.
— Я, безусловно, не хотел бы вторгаться в семейный круг, — вкрадчиво сказал Хок. — Но ты же говорил, что это еще и новоселье, а? У меня есть для твоей матери подарок. Эта вещь принадлежала когда-то моей матери.
— Вы очень щедры, — ответил Джордан, и Хок ухмыльнулся: манеры юноши изрядно забавляли. Джордану хватало проницательности, чтобы заметить это, но он не знал, как реагировать. Он собрался с духом и признался:
— Я не хочу, чтобы вы туда ехали. Там будет моя тетка. И другие Неспящие.
— Я прекрасно это понимаю, — сказал Хок, и Джордану показалось, что вопрос закрыт. Но почему-то он возникал снова и снова. И безобидные на первый взгляд высказывания Хока ранили все больнее, а огрызаясь, Джордан чувствовал себя виноватым. И как-то вышло, что сейчас Хок на веранде беседовал с Беком и Мойрой, окруженный восхищенной группкой однокашников, Лейша с непроницаемым лицом наблюдала за Хоком. Джордан улизнул, чтобы налить себе очередную порцию виски. Он так спешил, что пролил спиртное на новый бледно — голубой ковер.
— Ты не виноват. — Лейша бесшумно появилась за спиной.
— Что делают, если пролилось виски? — спросил Джордан. — Пользуются пятновыводителем?
— Забудь о ковре. Ты не виноват, что Хок здесь. Ты наверняка не хотел привозить его, а он наехал, как паровой каток.
— Никто не может сказать ему «нет», — с несчастным видом произнес Джордан.
— О, Алиса смогла бы, если б захотела. Не сомневайся. Он здесь только потому, что она не возражала.
— Лейша, мама одобряет мое участие в движении «Мы спим»? — этот вопрос давно его мучил.
Лейша долго молчала:
— Она бы мне этого не сказала, Джордан.
Глупый вопрос. Он тщетно пытался вытереть ковер салфеткой.
— Почему ты сам не спросишь? — удивилась Лейша.
— Мы не говорим о… Спящих и Неспящих.
— Верю, — сказала Лейша. — В этой семье много табу?
— А где Кевин?
Лейша взглянула на племянника с искренним удивлением:
— Пытаешься уйти от ответа?
Его захлестнула волна смущения.
— Я вовсе не хотел…
— Джордан, перестань оправдываться. Кевин встречается с клиентом на орбитальной станции.
Джордан присвистнул:
— Я не знал, что на станциях есть Неспящие.
Лейша нахмурилась:
— Их там нет. Но большинство клиентов Кевина вовсе не Неспящие, а люди, которые…
— …достаточно богаты, чтобы заплатить ему, — сказал Хок, входя в комнату. — Мисс Кэмден, вы весь вечер не разговариваете со мной.
— А разве я обязана?
— Конечно, нет. Что может сказать Лейша Кэмден профсоюзному лидеру, который занимается недоумками, тратящими треть своей жизни на непродуктивное состояние зомби?
— Я никогда не думала так о Спящих.
— В самом деле? Вы считаете их равными себе? Вы знаете, что сказал о равенстве Авраам Линкольн, мисс Кэмден? Вы ведь опубликовали книгу о взглядах Линкольна на Конституцию под псевдонимом Элизабет Камински?
— Довольно, Хок, — сказал Джордан.
— Линкольн сказал о человеке, лишенном экономического равноправия: «Если вы сбросили его вниз и не оставили ему другого выбора, кроме жизни дикого зверя; если вы уничтожили его душу и поместили его туда, где луч надежды угас во тьме проклятия, можете ли вы надеяться, что демон, которого вы разбудили, не вернется и не растерзает вас?»
— Позвольте напомнить слова Аристотеля, — парировала Лейша. — «Равные бунтуют, чтобы получить превосходство. Таково одно из состояний ума, и оно порождает революции».
Черты лица Хока заострились; какая-то мысль промелькнула в глазах. Он хотел было что-то сказать, очевидно, передумал и только загадочно улыбнулся. Затем повернулся и вышел.
— Прости, Джордан, — сказала Лейша. — На вечеринке это непростительно. Наверное, я слишком привыкла к судебным баталиям.
— Вы ужасно выглядите, — неожиданно выпалил Джордан. — Похудели. Шея в морщинах, а щеки ввалились.
— Выгляжу на свои годы. — Лейшу это почему-то позабавило. Может быть, он плохо разбирается в женщинах. Джордан повернулся к веранде, поймав краем глаза отблеск крохотных огоньков в рыжих волосах Стеллы Бевингтон.
Лейша наклонилась вперед и схватила его за руку.
— Джордан, ты когда-нибудь хотел стать Неспящим?
Зеленые глаза Лейши возвращали свет, как отвергнутый подарок. Внезапно его уверенность как рукой сняло.
— Да, Лейша. Хотел. Нам всем хочется. Но нельзя. Вот почему я работаю с Хоком, объединяя в союз недоумков, которые тратят треть жизни на сон. Потому что мы не можем стать такими, как вы.
Появилась Алиса.
— Как вы тут? — Алиса переводила взгляд с сына на сестру. Как всегда приветливая, подумал Джордан, но что за чудовищное платье. И правда, это сложное сооружение из дорогого зеленого шелка отнюдь не украшало ее полную фигуру. На шее висел старинный кулон, подарок Бека. Когда-то он принадлежал какой-то английской герцогине.
— В полном порядке, — Джордан больше ничего не смог придумать. Близнецы — они и есть близнецы. Все трое молча улыбались друг другу, пока Алиса не заговорила, и Джордан с изумлением заметил, что мать слегка пьяна.
— Лейша, я тебе не рассказывала о новом случае, зарегистрированном нашей группой? Близнецы росли врозь с момента рождения, но когда один сломал руку, у второго несколько недель болела та же рука, и он не мог понять почему.
— Или придумал, что ощущает боль, — предположила Лейша, — задним числом.
— А-а, — протянула Алиса, как будто Лейша исчерпывающе ответила на какой-нибудь вопрос. Джордан увидал в глазах матери больше понимания, чем раньше. И были они такие же черные, как у самого Калвина Хока.
Ранним утром пустыня Нью-Мексико излучала жемчужный свет. Резкие тени, голубые и розовые — кто бы мог подумать, что они бывают такого цвета — ползли, как живые, сквозь обширное пространство. На далеком горизонте виднелся четкий силуэт горы Сангре-де-Кристо.
— Красиво, правда? — спросила Сьюзан Меллинг.
— Никогда не думала, что свет бывает таким, — сказала Лейша.
— Не каждому по душе пустыня. Слишком одиноко, враждебно человеческой жизни.
— Ты ее любишь.
— Да, люблю. Зачем ты здесь, Лейша? От тебя идут резкие порывы очень холодного ветра. Цивилизованный шторм.
Лейша невольно улыбнулась. Сьюзан уже исполнилось семьдесят восемь лет, и тяжелый артрит заставил ее бросить науку. Она переехала в крошечный городишко в пятидесяти милях от Санта-Фе. Лейша терялась в догадках. Ни больницы, ни коллег, очень мало людей, с которыми можно поговорить. Сьюзан жила в саманном доме с толстыми стенами. С крыши, используемой как терраса, открывался захватывающий пейзаж. На глубоких, беленых подоконниках и немногочисленных столах она разместила обломки скал, до блеска отполированных ветром, или вазы с дикими цветами на жестких стеблях, или даже кости животных, выбеленные солнцем до той же сверкающей белизны, что снег на далеких горах. Переступив порог, Лейша ощутила тяжелую неловкость, пока с внезапным облегчением не увидела в кабинете Сьюзан терминал компьютера и медицинские журналы. «Я очень долго работала головой. Теперь на ощупь пробираюсь к остальному», — все, что сказала Сьюзан по поводу своего ухода на пенсию. Лейша умом поняла это высказывание — она считала себя обязанной знакомиться с мистической литературой, — но по-другому понять не смогла. Что именно — остальное? Ей не хотелось расспрашивать Сьюзан из опасения, что это окажется чем-то вроде Близнецовой группы Алисы — чистой воды псевдопсихология. Лейша не вынесла бы, если бы тонкий ум Сьюзан поддался обманчивому утешению дешевыми эффектами.
Теперь Сьюзан сказала:
— Пойдем в дом, Лейша. Я приготовлю чай. Ты еще не доросла до пустыни.
Сидя рядом со Сьюзан на диване, Лейша спросила:
— Ты следишь за периодикой, Сьюзан? Тебе знакомы, например, прошлогодние исследования Гаспара-Тьере?
— Да. — Запавшие, но все еще яркие глаза Сьюзан вспыхнули и погасли. Она перестала красить волосы и заплетала их в седые косы, не уступающие по толщине тем, которые Лейша запомнила с детства. Только кожа стала прозрачной, как яичная скорлупа, и под ней проступили синие жилки. — Я не удалилась от мира, подобно средневековому монаху, Лейша. Я регулярно просматриваю журналы, хотя должна заметить, что давненько не появлялось ничего достойного, не считая работы Гаспара-Тьере.
— Теперь появилось. — Лейша рассказала о Уолкоте, «Самплисе» и краже. Не упомянула только о Дженнифер и Убежище. Сьюзан молча прихлебывала чай.
— Сьюзан?
— Дай взглянуть на записи исследований. — Она резко поставила чашку на стеклянный столик.
Сьюзан долго изучала бумаги. Потом ушла в кабинет проверить какие-то уравнения.
— Используй только не подключенный к линии терминал, — предупредила Лейша, — и сотри программу. Полностью. — Мгновение помедлив, Сьюзан кивнула.
Лейша прошлась по гостиной, разглядывая «куриных богов», камни настолько гладкие, будто пролежали миллион лет на дне океана, камни с неожиданными выступами, похожими на злокачественную опухоль. Она взяла череп какого-то животного и погладила кончиками пальцев кость.
Сьюзан вернулась более спокойная. Похоже, ее критические способности работали на полную мощность.
— Исследования выглядят подлинными на данном этапе разработки. Ты ведь это хотела узнать, да?
— Далеко ли они продвинулись?
— Зависит от недостающего куска. То, что здесь, — новинка, бесспорно, но скорее это случайное ответвление от генеральной линии, если тебе понятна разница.
— Да. Но может ли это служить логической основой для завершающего этапа, который действительно превратит Спящих в Неспящих?
— Не исключено, — сказала Сьюзан. — Он создал несколько неортодоксальных посылок на основании работы Гаспара-Тьере, но, насколько я могу судить на основании этих записей… да. Да, это возможно.
Сьюзан опустилась на диван и закрыла лицо руками.
— Какие из дополнительных эффектов могли бы…
— Ты хочешь спросить, смогут ли Спящие, став Неспящими, не стареть, как все вы? Боже мой, я не знаю. Биохимия все еще так туманна. — Сьюзан опустила руки и невесело улыбнулась. — Вы, Неспящие, не снабжаете нас материалом для исследований. Вы слишком редко умираете.
— Извини, — сухо сказала Лейша. — У нас слишком напряженное расписание.
— Лейша, — неуверенно спросила Сьюзан, — что теперь будет?
— Кроме борьбы внутри «Самплис»? Мы подадим заявку на патент от имени Уолкота. Вообще-то я уже начала эту работу, чтобы никто нас не опередил. Потом, после того как Уолкот и Херлингер… Да, это тоже проблема.
— Какая проблема?
— Уолкот и Херлингер. Я подозреваю, что Херлингер проделал большую часть работы, а Уолкот не захочет делить с ним успех. Уолкот — этакий смирный драчун. Идет по жизни рассеянно, но стоит его разозлить, и он взвоет и пустит в ход зубы.
— Знаю я этот тип, — сказала Сьюзан. — Твой отец был совсем другим.
Сьюзан редко говорила о Роджере Кэмдене. Она взяла в руки тот самый череп, который недавно рассматривала Лейша.
— Знаешь что-нибудь о Джорджии О’Киффе?
— Художница девятнадцатого века?
— Двадцатого. Она много раз рисовала такие черепа. И пустыню. — Сьюзан вдруг уронила череп, он со стуком покатился по каменному полу. — Лейша, роди наконец ребенка, о котором вы с Кевином вечно говорите. Нет никакой гарантии, что у тебя никогда не наступит менопауза. Даже фаллопиевы трубы, которые, по-видимому, не стареют, не могут вырабатывать новые гаметы. Твоим яйцеклеткам сорок три года.
— Сьюзан, ты жалеешь…
— Нет, — резко произнесла Сьюзан. — У меня есть вы с Алисой. Биологические дочери не имели бы для меня большего значения. Но кто есть у тебя, Лейша? Кевин…
Лейша быстро сказала:
— У нас с Кевином все прекрасно.
Сьюзан взглянула на нее нежно, но скептически, и Лейше пришлось повторить:
— У нас все прекрасно, Сьюзан. Нам очень хорошо работается вместе. В конце концов, это самое главное.
Но Сьюзан продолжала смотреть с той же нежностью и сомнением. Бумаги Адама Уолкота чуть подрагивали в ее изуродованных артритом руках.
Дело «Симпсон против «Офшорного рыболовства» оказалось непростым. Клиент Лейши, Джеймс Симпсон, Неспящий-рыбак, обвинял конкурирующую фирму в намеренном нарушении схемы миграции рыбы в озере Мичиган посредством незаконного использования ретровирусов. Конкурирующая компания принадлежала Спящим. Дело требовало юридической интерпретации Акта Кантона-Фенвика. Лейша должна была явиться в суд к десяти утра, поэтому встречу в «Самплис» она попросила назначить на семь.
— Маловероятно, что кто-нибудь появится там в такую рань, — проворчал Уолкот, — в том числе и я.
Лейша пристально посмотрела в худое лицо на экране видеофона, дивясь неповоротливости и мелочности ума, которому предстояло переделать мир. Был ли Ньютон таким? А Эйнштейн? Каллингвуд? Пожалуй. Эйнштейн никак не мог запомнить название железнодорожной станции, возле которой жил; Каллингвуд, гений практического использования И-энергии, постоянно терял туфли и месяцами не менял простыни. Уолкот — типичный, хотя и редко встречающийся вид. Иногда Лейше казалось, что процесс интеллектуального созревания заключается в открытии того факта, что редкие и даже уникальные случаи — всего лишь члены изредка встречающихся рядов. Она позвонила в «Самплис» и настояла на встрече в семь утра.
Директор Лоренс Ли оказался загорелым, интересным мужчиной. Головная повязка итальянского шелка, однако, не слишком соответствовала его возрасту. Дружелюбием, как и предсказывал Уолкот, от него и не пахло.
— Наши исследования, какие бы они ни были, принадлежат НАМ, черт побери! Эти два… ИССЛЕДОВАТЕЛЯ работают на меня, и не советую всяким там шустрым адвокатам забывать об этом!
Лейша была единственным «шустрым адвокатом» в поле зрения. Юрисконсульт фирмы «Самплис», Арнольд Сили, агрессивный человек с тяжелым взглядом, был для Лейши легкой добычей. Она перегнулась через стол.
— Я не жалуюсь на память, мистер Ли. По делам о научных разработках, особенно имеющих коммерческое применение, существуют прецеденты. Доктор Уолкот не входит в ту же категорию работников, что и плотник, ремонтирующий ваше крыльцо. В контракте, подписанном доктором Уолкотом с «Самплис» при приеме на работу, также есть неясности. Полагаю, у вас есть экземпляр этого документа, мистер Сили?
— Ах, нет… подождите…
— Почему же? — резко бросил ему Ли. — Где он? Что там сказано?
— Мне нужно проверить…
Лейшу захлестнула досада — как всегда, когда она сталкивалась с некомпетентностью. Она сдержалась; дело слишком важное, чтобы ставить его под угрозу несвоевременной демонстрацией своих эмоций или своего плохого настроения. Ли, Сили и Уолкот, держащие в своих неумелых руках восемь дополнительных часов в день для сотен тысяч людей, листали электронные записные книжки в поисках контракта.
— Нашли? — резко спросила Лейша. — Хорошо, второй абзац, третья строчка…
Она объяснила им неудачно сформулированные положения контракта, рассказала в качестве примера о постановлении суда по делу «Боинг против Фейна». Сили шарил тяжелым взглядом по экрану, барабаня пальцами по столу. Ли кипел. На губах Уолкота играла хитрая улыбочка. Только Херлингер, двадцатипятилетний ассистент, слушал с пониманием. Плотный и уже лысеющий ученый, Херлингер был бы похож на головореза, если бы от него не исходило какое-то горькое достоинство, стоически переносимое разочарование. Это не вязалось ни с его молодостью, ни с колючей эксцентричностью якобы гениального Уолкота. Совместная работа этих людей представлялась ей маловероятной.
— …я предлагаю уладить дело с патентами, не доводя до суда.
Сили быстро спросил:
— На каких условиях? Процент или фиксированная сумма?
Лейша сохраняла бесстрастность.
— Нам предстоит выработать эти условия, мистер Сили.
— Если вы собираетесь выманить у меня то, что принадлежит фирме… — Ли почти сорвался на крик.
Сили спокойно обернулся к нему:
— В вопросе о том, кому именно принадлежит фирма, акционеры могут не согласиться с вами.
В число «акционеров» входило Убежище, хотя Ли мог и не знать, что Лейше это известно. И Лейша, и Сили ждали, поймет ли Ли ситуацию. До него наконец дошло. Он метнул в Лейшу высокомерный, но испуганный взгляд. Давненько она не встречала таких противных типов!
— Может быть, — сказал Ли, — мы могли бы поговорить об урегулировании. На моих условиях.
— Прекрасно, — Лейша поняла, что дожала его.
Уолкот проводил Лейшу и ее телохранителя к машине.
— Они согласятся?
— Похоже, — ответила Лейша. — У вас любопытные коллеги, доктор.
Он настороженно смотрел на нее.
— Директор забывает, что руководит компанией, которая служит обществу; адвокат не в состоянии составить приличный контракт о найме, а ваш ассистент, работающий над генетикой Неспящих, уезжает на скутере фабрики «Мы спим».
Уолкот небрежно махнул рукой:
— Он еще молод. Не хватает денег на машину. И разумеется, если наши результаты подтвердятся, движение «Мы спим» исчезнет само собой. Никому не придется спать.
— Кроме тех, у кого не хватит денег на операцию. Или на машину.
— Вам больше пристало агитировать за другую сторону, мисс Кэмден, — усмехнулся Уолкот. — За экономическую элиту. В конце концов очень немногие могут позволить себе иметь неспящих детей.
— Я не агитирую, доктор Уолкот. Просто уточняю. — Чем-то неуловимым он напоминал Ли.
Уолкот махнул рукой:
— Наверное, вы иначе не можете. Раз уж вы адвокат…
Она так хлопнула дверцей машины, что телохранитель подпрыгнул.
Лейша опоздала в суд. Судья уже с раздражением оглядывался по сторонам.
— Мисс Кэмден?
— Прошу прощения. Ваша честь. К сожалению, меня задержали дольше, чем…
— Впредь не задерживайтесь, адвокат.
— Хорошо, Ваша честь.
Зал был почти пуст, хотя дело предстояло весьма интересное. Пути миграции рыбы не слишком привлекают прессу. Кроме представителей обеих сторон и юристов Лейша заметила какого-то репортера, работников федеральной службы охраны окружающей среды и аналогичной службы штата, трех юношей-студентов, то ли правоведов, то ли экологов, одного отставного судью и трех свидетелей.
И Ричарда Келлера, которого она пригласила в качестве эксперта. Но его выступление состоится только завтра.
Он сидел сзади, прямой, словно аршин проглотил, в окружении четырех телохранителей. Наверное, так бывает, когда живешь в Убежище безвылазно — остальной мир начинает казаться гораздо опаснее, чем в действительности. Ричард поймал ее взгляд. Лейша почувствовала холодок в груди.
— Если вы наконец готовы начать, адвокат…
— Да, Ваша честь. Я вызываю для дачи показаний Карла Тремолиа.
Тремолиа, свидетель противной стороны, зашагал по проходу. Клиент Лейши прищурился. У рыбака на лацкане красовалась электронная булавка с эмблемой «Мы спим». В дверях возникла какая-то возня: кто-то тихо, но настойчиво убеждал в чем-то помощника шерифа.
— Ваша честь, я прошу суд обязать свидетеля снять булавку с лацкана, — сказала Лейша. — Учитывая обстоятельства дела, выражение политических взглядов свидетеля устно или посредством украшения является проявлением предубежденности.
Судья сказал:
— Снимите булавку.
— Вы можете заставить меня снять булавку, но не можете заставить покупать что-либо у Неспящих!
— Вычеркните это, — сказал судья. — Мистер Тремолиа, если вы будете высказываться, когда вас не спрашивают, я привлеку вас за неуважение… Что там такое, шериф?
— Прошу прощения, Ваша честь. Срочная записка для мисс Кэмден.
Он протянул Лейше полоску бумаги. «Немедленно позвони в контору Кевина Бейкера».
— Ваша честь…
Судья вздохнул:
— Идите, идите.
В коридоре она достала из портфеля интерком. Встревоженное лицо Кевина появилось на миниатюрном экране.
— Лейша. Я насчет Уолкота…
— Линия не защищена, Кевин…
— Не имеет значения, все уже известно. Черт, через несколько часов весь мир будет знать. Уолкот не может запатентовать свое изобретение.
— Почему? «Самплис»…
— Забудь о «Самплис». Заявка на патент подана два месяца назад. Комар носа не подточит. От имени «Убежища инкорпорейтед»… Лейша?
— Я здесь, — произнесла она онемевшими губами. Кевин всегда утверждал, что фальсифицировать правительственную патентную документацию невозможно.
— Это еще не все, Лейша. Тимоти Херлингер мертв.
— Боже! Полчаса назад он уехал на скутере!
— Его сбила машина. Защитные экраны на скутере не сработали. Полицейский случайно оказался там несколько минут спустя, связался с медицинской информационной службой, и я, конечно, слежу за всеми сетями, чтобы выяснить ключевые имена.
— Кто его сбил? — голос Лейши дрожал.
— Какая-то Стейси Хилман, из Баррингтона. Мои ребята сейчас проверяют ее. Но с виду все, как несчастный случай.
— Защитные экраны скутера — это И-энергетические конусы. Они не ломаются; это одно из основных требований при продаже. Они просто не могут выйти из строя. Даже на убогом суденышке фабрики «Мы спим».
Кевин присвистнул:
— Он ехал на скутере «Мы спим»?
Лейша закрыла глаза:
— Кевин, пошли телохранителей к Уолкоту. Самых лучших, нет — своих собственных. Полчаса назад он был в «Самплисе». Пусть его проводят в нашу квартиру. Или контора надежнее?
— Надежнее.
— Я смогу уйти из суда самое раннее в два. И просить отложить рассмотрение уже нельзя. — Она уже откладывала это дело ради поездки в Миссисипи и в Убежище. Дважды — ради Убежища.
— Работай спокойно, — сказал Кевин. — Я позабочусь об Уолкоте.
Лейша открыла глаза. Стоящий у двери в зал помощник шерифа не сводил с нее взгляда. Ей всегда нравился этот добрый старик, любивший показывать слишком дорогие для него голографические снимки внуков. В противоположном конце коридора стоял в напряженной позе Ричард Келлер и ждал ее. Он знал, почему звонит Кевин. Она могла в этом поклясться.
Лейша пошла просить судью о переносе слушания.
Лейша провела Ричарда в свою контору, находившуюся в квартале от суда, держась подчеркнуто отстранение и даже не глядя на него. В кабинете она сделала окно непроницаемо черным. Лепестки экзотических пассифлор, оранжевых и огненных орхидей тут же начали закрываться.
— Рассказывай, — тихо произнесла она.
Ричард смотрел на засыпающие цветы.
— Их выращивал твой отец.
Этот тон ей хорошо знаком, она слышала его в полиции, в комнатах для допросов, в тюрьмах, в суде. Так говорят люди, которым нечего терять. В этом была определенная свобода, и Лейше в подобных ситуациях всегда хотелось спрятать глаза. Сейчас она смотрела на него в упор.
— Рассказывай, Ричард.
— Убежище выкрало записи Уолкота. Существует целая сеть: специалисты высочайшего класса плюс пятая колонна Спящих. Дженнифер создавала ее годами. Вот они-то все и проделали: и в «Самплис», и в Первом национальном.
Ничего нового. То же самое Ричард говорил ей в Убежище, в присутствии Дженнифер.
— Слушай внимательно, Ричард. Перед тобой адвокат Уолкота, и каждое твое слово на вес золота. Невозможность вызвать в свидетели супруга не распространяется на то, что Дженнифер говорила тебе в присутствии третьих лиц, например, на Совете Убежища — статья 861 Кодекса Соединенных Штатов. От тебя могут потребовать повторить то, что ты скажешь сейчас, под присягой. Понимаешь?
Он улыбнулся почти снисходительно. Интонация осталась той же.
— Конечно. Поэтому я здесь. Запиши все, если хочешь.
— Уже пишу. Продолжай.
— Убежище изменило патентные заявки, и электронные, и в распечатках. Даты тщательно подобраны — все бумажные заявки в Вашингтоне имеют штамп «Получено», но ни одна еще не прошла стадию рассмотрения, после которой появляются подписи высокопоставленных чиновников или отпечатки их пальцев. Именно об этом рассказал тебе Кевин, правда?
— Он сомневается, что кто-то смог бы проникнуть в федеральную систему — даже его люди.
— А! Но он бы пытался проделать это извне…
— У тебя есть доказательства? Имена, даты, названные в присутствии свидетелей, во время беседы, которая состоялась бы, даже если бы вы с Дженнифер не были мужем и женой?
— Да.
— У тебя есть письменные доказательства?
Ричард слегка улыбнулся:
— Нет.
Лейша взорвалась:
— Почему, Ричард? Бог судья Дженнифер. Но ты? Почему ты это сделал?
— Может ли кто-нибудь в двух словах ответить на подобный вопрос? Это же целая жизнь! Переселиться в Убежище, жениться на Дженнифер, родить детей… — Он встал, подошел к цветам. То, как он ощупывал шероховатые листья, заставило Лейшу подняться и пойти за ним.
— Зачем же ты мне сейчас все рассказываешь?
— У меня нет другого способа остановить Дженнифер. — Он невидящими глазами посмотрел на Лейшу. — Ради нее самой. Никто в Убежище уже не может с ней справиться — дьявол, они ее поощряют! Особенно Касси Блументаль и Уилл Сандалерос. Мои малыши… Обвинение в краже авторских прав по крайней мере отпугнет некоторых ее партнеров вне Убежища. Это страшные люди, Лейша, и я не хочу, чтобы она якшалась с ними. Я знаю, что даже при наличии моих показаний тебе нечего предъявить в суде, и скорее всего дело закроют за неимением доказательств, — неужели ты думаешь, что я своими руками отдал бы ее на растерзание? Я очень тщательно изучил дела «Уэйд против Тремонта» и «Джастроу против Соединенных Штатов». Я просто хочу, чтобы Дженни пресекли. Мои дети… ненависть к Спящим, которую им прививают, привычка делать все — все, что угодно, Лейша, — во имя самозащиты… Это пугает меня. Тони задумывал все по-другому!
Впервые за эти долгие годы Лейша и Ричард заговорили о намерениях Тони Индивино.
— Тони был не прав, — чуть спокойнее сказал Ричард. — И я тоже. Прожив десятки лет с другими Неспящими, отгородившись от остального мира, становишься другим человеком. Мои малыши…
— В каком смысле?
Но Ричард только покачал головой:
— Что теперь будет, Лейша? Ты передашь дело генеральному прокурору и он вынесет обвинение? В краже интеллектуальной собственности и подделке
правительственных документов?
— Нет. В убийстве.
Его глаза широко раскрылись. Лейша готова была поклясться жизнью, что он ничего не знал о гибели Тимоти Херлингера. Однако неделю назад она также была уверена, что Ричард ничего не знал о похищении.
— В убийстве?
— Тимоти Херлингер погиб час назад. При подозрительных обстоятельствах.
— И ты думаешь…
Лейша думала быстрее, чем он. Увидев, что он все понял, она отступила.
— Ты собираешься обвинить Дженнифер в убийстве. И заставить меня давать против нее показания. Из-за того, что я здесь сказал.
— Да.
— Никто в Убежище не планировал убийства! — Он крепко сжал ее руку. — Лейша, никто в Убежище… даже Дженнифер…
Самым ужасным было то, что он колебался. Ричард отнюдь не убежден, что его жена не способна на политическое убийство. Лейша спокойно смотрела на него. Она должна выслушать все. До конца. Потому что должна знать.
Но слушать было нечего. Ричард сжал ладонь, смяв цветок, который он все еще держал в руке. Он рассмеялся. Непрерывный резкий хохот продолжался, пока Лейша не открыла дверь кабинета и не попросила секретаря соединить ее с прокурором округа.
Глава 11
Камера из мыльного камня. Пять шагов вдоль, шесть поперек. Встроенная платформа для постели, два многоразовых одеяла, подушка, раковина, стул, унитаз. Окна не было. Терминала тоже. Уилл Сандалерос, адвокат заключенной, заявил протест: все камеры, кроме изолятора, оборудованы каким — либо вмонтированным в стену простым терминалом из небьющегося сплава. Его клиентке не запрещен доступ к программам новостей, библиотекам, ей можно получать письма, отправленные по почте. Начальник тюрьмы проигнорировал требование; не доверит он Неспящей терминал. Он запретил также общие прогулки, прием пищи с другими заключенными, не допускал в камеру посетителей, не исключая Сандалероса. Двадцать лет назад, заведуя тюрьмой в графстве Каттарогус, он потерял заключенного — Неспящего из Убежища убили прямо в остроге. Он не позволит этому повториться.
Дженнифер Шарафи велела адвокату прекратить протесты.
В первый день она внимательно обследовала все углы своей камеры. Юго-восточный был отведен для молитвы. Смежив веки, она представила восходящее солнце; через несколько дней закрывать глаза уже не было нужды. Солнце, вызванное силой воли и верой, было при ней.
В северо-восточном углу разместился умывальник. Она мылась с ног до головы дважды в день, стирала свой аббай, не доверяя тюремной прачечной. Камеры внутреннего наблюдения так же мало мешали, как каменные стены для лицезрения светила. Смысл имели только ее поступки, а не то, что думали о ней недочеловеки. Уже одно их фискальство позволяло с ними не считаться.
Два оставшихся угла занимала койка. Она так и не притронулась к постели, превратив кровать в учебную площадку. Она сидела на краю, выпрямив спину, в мокрой одежде. Когда по ее требованию, нерегулярно и с большими перерывами приносили бумажные распечатки, она разрешала себе просмотреть каждую газету, каждую юридическую книгу, каждый библиотечный лист. Когда читать было нечего, она разрабатывала подробные сценарии вселенского развития событий. Она представляла, как пойдет ее дело. Раздумывала над исследованиями Уолкота. Прогнозировала поведение Лейши Кэмден. Строила планы экономической самостоятельности каждого подразделения, каждой организации Убежища, перебирала личные и профессиональные отношения его обитателей. Вариантов было много; она изучала их до тех пор, пока, закрыв глаза, не увидела огромное раскидистое дерево ветвь за ветвью. Если из газет или от Сандалероса поступали новости, она мысленно подправляла соответствующие побеги, сопровождая каждое свое решение цитатой из Корана. Когда гигантская структура приняла законченный вид, Дженнифер открыла глаза и научилась видеть ее в трех измерениях, заполняя тесную камеру.
— Она все время сидит, уставившись перед собой, — докладывала надзирательница окружному прокурору. — Иногда с открытыми глазами, иногда с закрытыми. Почти не шевелится.
— Может, это кататония и нужно вызвать врача?
Надзирательница покачала головой:
— Откуда мне знать, что ей нужно!
По средам и воскресеньям пускали посетителей, но она принимала только Уилла Сандалероса. Адвокат приходил в пустую галерею для свиданий, где они, разделенные толстым плексигласом, разговаривали в окружении панелей наблюдения.
— Дженнифер, суд присяжных вернул обвинительное заключение на доработку.
— Ясно, — отозвалась Дженнифер. — Они назначили дату слушания?
— Да. Восьмое декабря. Освободить под залог опять отказали.
— Ясно, — не удивилась Дженнифер. Освобождение ее под залог в структуре не просматривалось — Лейша Кэмден давала показания перед присяжными. Она добавила утвердительно:
— Да. Свидетельские показания переданы председателю; я попытаюсь достать для вас распечатку.
— Мне уже два дня ничего не приносят.
— Я снова заявлю протест. В газетах все то же самое. Нет смысла читать.
— Нет, есть, — ответила Дженнифер.
Газетная истерия была ей необходима для укрепления веры, как сказано в Коране «напоминание верующим». «Неспящие убивают, чтобы править миром!», «Сначала деньги — теперь кровь?», «Заговор тайного картеля Неспящих в целях уничтожения Соединенных Штатов посредством убийства!», «Отступник Неспящих раскрывает число жертв мафии из Убежища», «Местная банда забила до смерти подростка: «Он был Неспящим».
— Я так и подумал, что они понадобятся, — сказал Сандалерос. Ему было двадцать пять, с четырехлетнего возраста он рос в Убежище. Родители добровольно отдали его на воспитание, разочаровавшись в ребенке с генетическими изменениями. Окончив юридический колледж в Гарварде, Сандалерос открыл контору в Убежище, неохотно покидая его только для встреч с клиентами и судебных заседаний. Родителей он почти не помнил.
— Еще одно, — произнес Сандалерос. — Дети просили передать кое-что.
Дженнифер сидела очень прямо. Каждый раз это было самое трудное. Именно для этого она дрессировала себя день за днем, сидя на краешке твердой металлической койки, выпрямив спину, спокойно заставляя себя погружаться в составление планов.
— Я слушаю.
— Наджла закончила составление программы номер три по физике. Рики нашел новые пути миграции рыбы на основании последнихданных по Гольфстриму и теперь наносит их на карту поверх разработанной отцом глобальной схемы.
Рики почти всегда умел упомянуть об отце; Наджла никогда. Дженнифер заставила Сандалероса рассказать детям, что их отец будет выступать против матери на суде. В этом мире потомкам Неспящих нельзя оставаться в блаженном неведении.
— Спасибо, — сдержанно поблагодарила Дженнифер. — Теперь мне хотелось бы знать, как мы построим защиту.
Позже, когда Сандалерос ушел, она долго сидела на койке, мысленно выращивая трехмерное древо решений.
— Ты действительно так решила? — Хорошенькое лицо Стеллы на экране интеркома выглядело напряженным и холодным. — Ты собираешься выступать против одной из нас?
— Стелла, — сказала Лейша. — Это необходимо.
— Почему?
— Потому что она не права. И потому что…
— Нет ничего плохого в том, чтобы заботиться о своих, даже нарушая закон! Именно ты научила меня этому — ты и Алиса!
— Это не одно и то же. — Лейша старалась держать себя в руках. За спиной Стеллы виднелись генемодные пальмы с длинными голубыми листьями. Что Стелла делает в Калифорнии? Ни один уличный аппарат не защищен как следует. — Дженнифер приносит неприятности всем — и Спящим и Неспящим…
— Только не мне. Это ты причиняешь вред, разрушая единственную семью, которая оставалась у нас. Мы не такие счастливчики, как ты, Лейша!
— Я… — начала было Лейша, но Стелла уже отключилась.
В библиотеке Лейши с Кевином Адам Уолкот рассеянно разглядывал ряды книг по юриспруденции, голографический портрет Кенцо Иагаи, скульптуру Монди Растелла. Лейша видела, как Уолкот поджал ногу, запустил руки в волосы, забавно передернул тощими плечами и опустил ногу на пол. Чудак — иначе и не назовешь. Самый странный из всех ее клиентов. Иногда она даже не знала, понимает ли он то, что она пытается до него донести.
— Доктор, вы все еще можете оспорить выдачу патентов, привлечь к суду и «Самплис», и Убежище, причем одновременно с рассмотрением дела по обвинению Шарафи в убийстве. — Ей удалось твердо выговорить эти слова. Иногда, в вынужденной изоляции своей квартиры, она практиковалась произносить их вслух: дело по обвинению Шарафи в убийстве.
— Значит, вы уже не будете моим адвокатом, — с раздражением сказал он, — вы меня бросаете.
Лейша терпеливо начала все сначала:
— Моей жизни серьезно угрожали. Охранники, мимо которых вы прошли в вестибюле, в лифте, и те, на крыше, — это федеральные агенты. Меня держат под домашним «арестом» до суда, потому что здесь безопаснее, чем где бы то ни было. Но я не могу выступить по делу о ваших патентах. А тянуть вам нельзя. В ваших интересах найти другого адвоката. Я составила список, из которого вы можете выбрать.
Лейша протянула распечатку. Уолкот даже не взглянул на нее.
— Это несправедливо! — напористо сказал он.
— Что?
— Человек готовится совершить генетическую революцию, вкладывает всю душу, все силы — и все это ради вонючей мелкой компании, не способной разглядеть гения, даже споткнувшись о него… Мне обещали, мисс Кэмден!
Она поневоле прислушалась. Поведение этого маленького человечка почему-то пугало.
— Что вам обещали, доктор?
— Признание! Славу! Внимание, которое в наше время достается только Неспящим! — Он широко развел руки, встал на цыпочки, его голос поднялся до визга. — Мне обещали!
Тут до него, по-видимому, дошло, что Лейша немало удивлена. Он опустил руки и улыбнулся настолько неискренне, что волосы зашевелились у нее на затылке. Трудно было представить, чтобы директор «Самплис» давал подобные обещания. Что-то здесь нечисто.
— Кто вам такое посулил, доктор Уолкот?
— А, ладно, — небрежно бросил он, избегая ее взгляда, — несбывшиеся мечты молодости.
Она сказала грубее, чем хотела:
— Каждый проходит через это, доктор Уолкот. Рушатся и более достойные мечты, чем о славе.
Он застыл, уставившись на портрет Иагаи, потом задумчиво почесал правое ухо.
— Возьмите другого адвоката, доктор Уолкот, — напомнила Лейша.
— Хорошо, — ответил он с отсутствующим видом. — Я так и сделаю.
Спасибо. До свидания.
Лейша долго размышляла, почему Уолкот так беспокоит ее. Может быть, ее разочаровала неприкрытая глупость талантливого человека? Типичное американское заблуждение: уж если ты профессионал, значит, и личные качества, и здравый смысл полагаются тебе автоматически. Миф не выдержал проверки историей: примеров тому предостаточно. Меланхолия Линкольна, неистовый характер Микеланджело, мания величия Ньютона. Идеал, конечно, Кенцо Иагаи, но кто сказал, что Иагаи — это правило, а не исключение? Почему она ожидает той же логики и дисциплины от Уолкота? Или от Ричарда, который нашел в себе силы остановить разрушительную деятельность жены, но теперь сидит в оцепенении целыми днями, не имея воли ни есть, ни мыться, ни разговаривать? Или от Дженнифер, которая направила свой блестящий ум на безудержное стремление к глобальному контролю?
А может, Лейша глупа, навязывая людям стереотипы поведения?
Она поднялась с дивана и побрела по квартире. Все терминалы были выключены; два дня назад она почувствовала, что больше не вынесет истеричных газетчиков. Окна затемнены, чтобы не слышать перебранок, то и дело вспыхивающих между полицейскими и группами демонстрантов. «Убивайте Неспящих, пока они не убили нас!» — кричал электронный транспарант с одной стороны, а в ответ раздавалось: «Заставьте Убежище поделиться патентами! Они — не боги!» Время от времени группки принимались драться друг с другом. И вчера, и позавчера Кевину приходилось бежать к дому между шеренгами телохранителей, полицейских и вопящих пикетчиков, а автоматические камеры сновали в нескольких дюймах от его лица, ведя топографическую съемку крупным планом.
Сегодня он опаздывал. Лейша поймала себя на том, что то и дело поглядывает на часы. Впервые в жизни она тяготилась одиночеством. Оставалась ли она одна когда-либо раньше? Вначале были папа с Алисой, потом Ричард с Кэрол, Жанин, Тони… Стюарт, и снова Ричард, а затем — Кевин. И всегда, всегда был закон. Его можно было изучать, подвергать сомнению, применять. Он позволял людям с совершенно различными убеждениями, способностями и целями жить бок о бок, не скатываясь в варварство. А у Кевина имелось свое кредо: социум, считал он, построен не на общей культуре, или романтическом понятии семьи, и даже не на неизбежности технического прогресса, а на фундаменте двойной прочности согласованных систем права и экономики. Только на них зиждется личная и общественная безопасность. Деньги и закон. Кевин понимал это, а Ричард никогда. Вот потому она с Кевином.
Где же он?
Терминал в библиотеке вызвонил секретный код личных звонков. Лейша замерла. Демонстранты, фанатики движения «Мы спим», само Убежище — столько врагов, даже если не считать их связи с ней… Она кинулась в библиотеку.
Звонил Кевин.
— Лейша, милая… Извини, что не позвонил раньше. Я пытался, но… — голос замер, совсем не характерно для Кевина. На экране линия его подбородка казалась чуть расплывшейся. Он прятал глаза. — Лейша, я не вернусь домой. Мы сейчас ведем очень важные переговоры по контракту Стейглица. Возможно, придется срочно вылететь в Аргентину, в их дочернюю компанию. Если эти сумасшедшие заблокируют посадочную площадку на крыше, мне придется брать дом штурмом… Я не могу так рисковать. — Спустя секунду он добавил: — Прости.
Она ничего не ответила.
— Я останусь здесь, в конторе. Может быть… черт, без всяких «может быть», когда контракт Стейглица будет подписан и суд завершится, тогда я вернусь домой.
— Конечно, Кев, — ответила Лейша. — Конечно.
— Я знал, что ты поймешь, дорогая.
— Да, — сказала Лейша. — Да. Я тебя понимаю.
— Лейша…
— До свидания, Кевин.
На кухне она сделала себе сандвич, гадая, перезвонит ли он. Не перезвонил. Лейша выбросила сандвич в мусоропровод и вернулась в библиотеку. Голографическое изображение Кенцо Иагаи изменилось. Японец сосредоточенно склонился над моделью И-энергетического конуса. Рукава белого лабораторного халата закатаны выше локтей.
Лейша села на простой деревянный стул и обхватила колени руками, тотчас вспомнив о Ричарде. Она подошла к окну, переключив его на прозрачность, и посмотрела на улицу с высоты восемнадцатого этажа, пока вдруг возникшее среди крошечных демонстрантов волнение не навело на мысль, что кто-то разглядел ее в бинокль. Она снова затемнила окна, вернулась к стулу и села, выпрямив спину.
Лейша потеряла счет времени. Ей вспомнился случай тридцатилетней давности. Однажды они со Стюартом пошли погулять вдоль реки Чарлз. Дул резкий, холодный ветер, и они хохоча бежали ему навстречу, а потом, не обращая внимания на погоду, сидели на берегу реки и целовались. Вдруг, ковыляя по увядшей траве, к ним подошел член секты калнапов (калек-напоминателей). Калнапы уродовали свое тело, чтобы напомнить миру о страданиях в странах, где царит тирания, и просили милостыню для уничтожения мук на всей земле. Этот отхватил себе три пальца на руке и половину левой ступни. На изуродованной кисти было вытатуировано «Египет», на голой синей ноге — «Монголия», а на покрытом уродливыми шрамами лице — «Чили».
Он протянул свою чашку Лейше и Стюарту. Лейша, преисполненная знакомого стыдливого отвращения, опустила стодолларовую бумажку. «Половина для Чили, половина для Монголии», — прокаркал он; его голосовые связки тоже были изувечены в назидание. Он бросил на Лейшу такой чистый, радостный взгляд, что она отвела глаза и крепко вцепилась в ледяную траву. Стюарт обнял ее и пробормотал на ухо:
— Он счастлив, Лейша. Счастлив. Он собирает подаяние для страдающих всей планеты. Он выбрал для себя дело и не обращает внимания на свои увечья.
Глава 12
Ярмарка на набережной к Восьми часам вечера была в полном разгаре. Миссисипи, бесшумная и темная, скользила внизу, под стеной из мыльного камня. Невидимый купол И-поля, диаметром с добрый стадион, накрывал излучину реки, сотню ярдов широкой набережной и полукруг жесткой травы между фабрикой скутеров и рекой. Из дальних кустов иногда доносились хихиканье и шумная возня.
Вокруг киосков с закусками, топографических будок и лотерейных терминалов толпились люди. Движение «Мы спим» частично субсидировало крупные выигрыши. Шумный оркестр, название которого Джордан позабыл, разрывал ночь танцевальной музыкой. Каждые тридцать секунд трехмерная эмблема «Мы спим» вспыхивала шестифутовыми буквами над головами кружащихся пар. За рекой целомудренно сияли огни «Самсунг-Крайслера», слегка размытые краями И-купола.
— Твоей тете Лейше следовало бы родиться в восемнадцатом веке, — заметил Хок. — Съешь мороженого, Джорди.
— Не стоит. — Джордану не хотелось обсуждать с Хоком Лейшу. Он пытался увлечь их к танцплощадке, где музыка заглушала голоса.
Но Хок гнул свое.
— Это мороженое из натуральной земляники сделано по последнему биопатенту «Генефреш Фармз». Два рожка, пожалуйста.
— Я, правда, не хочу…
— Ну и как тебе, Джорди? Ты бы догадался, что это соя? В прошлом квартале получили 17 процентов прибыли.
— Потрясающе, — кисло сказал Джордан. Мороженое вопреки ожиданиям оказалось превосходным.
По насмешливым взглядам Хока Джордан догадывался, что один из учредителей «Мы спим» вот-вот сделает «Генефреш Фармз» предложение. Ярмарка на набережной и была устроена в честь компаний, которые стали или станут новыми ячейками в революции, вынашиваемой «Мы спим».
Движение процветало. С появлением первых сообщений о деле Шарафи средняя прибыль подскочила до 74 процентов. Истерия в обществе породила миллионы новых последователей. «Так мы и знали!» — кричали члены движения «Мы спим». «Неспящие нас боятся! Они пытаются контролировать нас с помощью убийств!»
На фабрике скутеров выпуск продукции подскочил вдвое. Хок повсюду развешивал графики роста производства, щедро раздавал свои загадочные улыбки, объявил о ярмарке, «где политики времен моего пра-пра-прадеда устраивали пикники и жарили зубатку».
Калифорниец Джордан не имел представления, кем был его далекий предок, и не знал, что немодифицированная зубатка съедобна. Хок поймал его косой взгляд и рассмеялся:
— Не тот мой родич из племени чероки, Джордан. Этот дед занимал совершенно другое положение в обществе, хоть и не был твоим хозяином жизни.
— Не «моим». Я происхожу не из этого класса, — ответил уязвленный Джордан.
— Конечно, нет, — снова рассмеялся Хок.
И вот теперь Хок как ни в чем не бывало вещал:
— Твоя тетка настоящий анахронизм. Опасно родиться не в свое время.
— Давайте оставим Лейшу в покое, Хок. Ладно?
— Идеалы восемнадцатого века — общественная совесть, рациональное мышление и вера в порядок. С такими взглядами они собирались переделать мир, все эти Локки, Руссо и Франклины, и даже Джейн Остин, а ведь она тоже попала не в свой век. Похоже на Лейшу Кэмден?
— Я же просил…
— Но, конечно, романтики все послали к чертям, и люди никогда больше к этому не возвращались. До тех пор, пока не появились Неспящие. Интересно, а, Джордан? Биологическая новация перевела назад стрелку на шкале социальных ценностей.
Джордан повернулся к Хоку. Над рекой возникла голограмма «Мы спим», задрожала и исчезла во вспышке электронного света.
— Вас и в самом деле не интересуют мои чувства? Прете, как паровой каток. Только ваши слова имеют значение.
Хок насмешливо глядел на юношу.
— Вы взяли меня на работу, чтобы постоянно щелкать по носу, отметать возражения, выставлять меня глупцом и…
— Мне нужно, — тихо перебил его Хок, — заставить тебя рассердиться.
— Заставить…
— Разозлиться. Я хочу, чтобы ты научился отражать нападки, иначе ты никогда не будешь нужен движению. Как ты полагаешь, черт побери, в чем наша цель? Пробудить гнев!
В этом была какая-то фальшь или впечатление портило мороженое, текущее по рукам? Обращается к Джордану со страстной речью, а взгляд сосредоточенно шарит по толпе — зачем? Проверить, слышал ли его кто-нибудь? Только молодая пара, идущая к ним от голографической будки, могла бы их услы…
Миссисипи взорвалась. Вода фонтаном рванула вверх, набережная затряслась и раскололась. Второй взрыв, и голографическая будка разлетелась на куски. Парочку бросило на землю, как кукол. Люди кричали. Под ногами Джордана разверзлась трещина; в следующее мгновение Хок схватил его за руки, толкнув в безопасное место. Падая, Джордан увидел, как над ним вспыхнула и раздулась до чудовищных размеров голограмма. Но почему-то это оказалась не эмблема «Мы спим», а надпись из красных с золотом букв «Самсунг-Крайслер».
Разъяренное правление «Самсунга» отказалось взять на себя ответственность за нападение. Старинная, почтенная фирма; даже рабочие фабрики скутеров не поверили, что «С-К» мог разместить подводные заряды вдоль набережной. Не поверили журналисты, не поверил Совет движения «Мы спим».
— Это ваших рук дело, — сказал Джордан Хоку.
Хок невозмутимо смотрел на него. На столе в пыльной заводской конторе были разложены распечатки из газетного киоска: «За взрывами на ярмарке «Мы спим» стоит Убежище! Неспящие снова прибегли к насилию!» Дешевая бумага скручивалась по краям крошечных пробоев, сделанных принтером киоска, ненадежным изделием производства «Мы спим», сработанным и проданным в Вичита. Громадными пальцами Хок теребил распечатку. Фабрика содрогалась от грохота ручных инструментов и камнедробилок.
— Вы ничем не брезгуете, — продолжал Джордан. — Истерия в печати по поводу убийства Херлингера — вам не важно, правда ли это. Главное — воспользоваться подвернувшейся возможностью в своих целях. Вы не лучше, чем Убежище!
— На ярмарке никто не пострадал, — заметил Хок.
— Но могли пострадать!
— Исключено.
Джордан на секунду замолчал:
— Мороженое таяло у вас в руках. Это и был детонатор, да? Чувствительный к температуре микрочип, прямо под кожей. Чтобы вы могли выбрать момент, когда никто не пострадает.
Хок мягко сказал:
— Ты все еще сердишься, Джордан? Хочешь взглянуть на младенцев, лишенных медицинского обслуживания и проточной воды, потому что по теории иагаизма обеспечение питанием и И-энергией — основное право, а врачей и водопровод изволь приобретать на контрактной основе? Хочешь взглянуть на взрослых, которые не могут найти работу, так как не в состоянии конкурировать с автоматикой в неквалифицированном труде и с генемодами в квалифицированном? На детишек, зараженных глистами, подростков-бандитов, получающих от общества все что угодно, только не настоящую работу? И ты еще сердишься?
— Такие средства никакая цель не оправдывает! — закричал Джордан.
— Черта с два!
— Вы не помогаете беднякам из Спящих, вы просто…
— Вот как? Ты давно говорил с Мейлин? Ее старшую девочку только что приняли в Роботех. И она может заплатить за обучение благодаря тому, что работает у нас.
— Ладно, допустим. Но вы раздуваете ненависть!
— Проснись, Джордан. Любое социальное движение всегда играет на расколе общества. Революция, аболиционизм, профсоюзы, борьба за гражданские права…
— Это не было…
— Данное разделение по крайней мере придумали не мы — это сделали Неспящие. Феминизм, права гомосексуалов, пособие по безработице…
— Прекратите! Оставьте вашу демагогию!
Хок ухмыльнулся:
— Демагогия… Ты уже один из нас. Что сказала бы тетя Лейша, верховная жрица разума?
— Я ухожу, — сказал Джордан.
Хок, казалось, не удивился:
— Хорошо. Но ты вернешься.
Джордан направился к двери.
— Знаешь, почему, Джорди? Потому что если бы у тебя родился ребенок, ты бы сделал его Неспящим. Правда? Но вынести этого ты бы не смог.
Дверь скользнула в сторону.
Хок вдогонку мягко произнес:
— Когда ты все-таки вернешься, я скажу: «Добро пожаловать, Джордан».
Только оказавшись на берегу мирно скользившей реки, Джордан понял, что идти ему никуда не хочется.
Мейлин наблюдала за ним из своей сторожки. На таком расстоянии он не мог разглядеть выражение ее лица. Школа Роботеха. Глисты. Работа.
Джордан повернул назад, к фабрике. Мейлин открыла ему ворота.
На экране интеркома морщинистое лицо Сьюзан Меллинг возникло на фоне лаборатории, плотно заставленной терминалами, пластмассовой посудой и роботами — манипуляторами.
— Сьюзан, ты где? — спросила Лейша.
— В Чикагском меде, — решительно ответила женщина. — Исследовательский сектор предоставил гостевую лабораторию. — Глубокие морщины на лице разгладились от волнения.
— Ты работаешь над…
— Да, — перебила Сьюзан, — над той генетической проблемой, которую мы обсуждали в Нью-Мексико. Медицинский колледж ее засекретил.
Лейша поняла, что интерком не защищен от прослушивания. Она чуть не рассмеялась: что в нынешних обстоятельствах могло служить надежной защитой?
— Мы приступили к исследованиям, прилетел мой выдающийся коллега-китаец и присоединился к нам.
Китаец? Сьюзан выразительно смотрела на нее, и Лейша наконец вспомнила. Интеллект Клода Гаспар-Тьере подвергался генетическим изменениям, и на банкете какого-то международного симпозиума он рассказал Сьюзан, что донором был китаец. Этот факт почему-то импонировал ему. Ученый принялся собирать вазы эпохи Мин и голографические изображения Запретного Города, что, в свою очередь, нравилось Сьюзан.
Гаспар-Тьере мог прилететь из Парижа только в том случае, если Сьюзан убедила его, что открытия Уолкота заслуживают внимания.
— Мы проработали начало проблемы, повторив более ранние исследования в этой области, — решительно продолжала Сьюзан, — а сейчас у нас возникла заминка. Мы будем держать тебя в курсе. Метод мистера Вонга мы применим на конечном этапе, потому что именно в конце возникает наибольший пробел.
Лейша поняла, что Сьюзан упивается не только исследованиями, но и обстановкой псевдосекретности. Кажется, стоит закрыть глаза, она увидит мачеху такой, как сорок лет назад — с разлетающимися косами, полной энергии, ведущей двух девчушек сквозь «игру» контрольных тестов. Внезапная нежность захлестнула Лейшу.
Она решила прервать паузу:
— Начинать с конца? Это почти то же самое, если вместо свидетельских показаний при подготовке процесса использовать приговор.
— Отнюдь, — весело произнесла Сьюзан. — Как твои дела, Лейша?
— Суд на следующей неделе.
— Ричард все еще…
— Без перемен.
— А Кевин…
— Он не вернется.
— Черт с ним, — сказала Сьюзан. Больше всего Лейшу ранило то, что Кевин предал всех Неспящих, а не лично ее. Неужели она больше не способна любить?
— Сьюзан, знаешь, что мне вчера пришло в голову? В целом свете только три человека способны понять, почему я свидетельствую против Неспящих. Ты, Ричард и… папа.
— Верно, — сказала Сьюзан. — Роджер никогда не считал классовую солидарность важнее правды. Он сам себе был классом. Но таких людей гораздо больше, Лейша.
Лейша взглянула на груды распечаток в другом конце комнаты. Теперь она не могла их не читать.
— Не похоже.
— А-а, — протянула Сьюзан. Тот же звук нередко вырывался и у Алисы. — Ты знаешь, что в прошлом году в Соединенных Штатах было официально зарегистрировано всего 142 генетические модификации in vitro для создания неспящих младенцев?
— Так мало?
— А десять лет назад их были тысячи. Даже справедливые, умные люди не хотят, чтобы их дети подвергались дискриминации. Но если исследования твоего Уолкота… — Она замолчала.
— Не моего, — возразила Лейша. — Уж точно не моего.
— А-а, — Сьюзан многозначительно вздохнула.
Глава 13
— Слушается дело «Народ против Дженнифер Фатимы Шарафи». Всем встать. Лейша поднялась со скамьи свидетелей. Сто шестьдесят два человека — присяжные, зрители, пресса, свидетели, адвокаты — встали вместе с ней. Единый организм со ста шестьюдесятью двумя враждующими умами. Поля безопасности накрывали зал суда, здание, весь город Коневанго. Два самых плотных слоя не пропускали передач по интеркому. Пятнадцать лет назад штат Нью-Йорк в очередной раз запретил применение записывающих устройств на судебных заседаниях. Все представители прессы обязаны были зарегистрировать эйдетическую память, акустические и нейронные импланты, или и то и другое. Лейша цинично прикинула, у скольких из них вдобавок есть скрытые генемоды?
Рядом с репортерами сидели голохудожники. Незаметными движениями они лепили голограммы для вечерних новостей.
— Верховный суд графства Каттарогус, штат Нью-Йорк, председатель — достопочтенный судья Даниель Дж. Дипфорд. Боже, храни Соединенные Штаты и их досточтимый суд!
Лейша спросила себя, услышал ли еще кто-нибудь это лихорадочное восклицание.
В первый день выступали свидетели. Две с половиной недели безжалостных допросов понадобилось, чтобы подобрать присяжных. Триста восемьдесят девять отводов — немыслимое число. В окончательный состав суда вошли восемь мужчин и четыре женщины. Белые, черные, цветные. Выпускники колледжей и люди со средним образованием, моложе пятидесяти и старше. Бездетные и доноры яйцеклеток. Работающие и получающие пособие. И ни одного Неспящего.
«Гражданина должен судить суд равных».
— Можете начинать, мистер Хоссак, — обратился судья к прокурору, крупному мужчине с густой седой шевелюрой, обладавшему ценным умением удерживать внимание аудитории своим спокойствием. Лейша знала о Джеффри Хоссаке все. Ему пятьдесят четыре года, на 23 выигранных процесса приходится 9 поражений, чист перед налоговой инспекцией, не получал взысканий от коллегии адвокатов, покупал хлеб только из настоящей пшеницы, был подписчиком двух информационных сетей и канала для интересующихся Гражданской войной. Старшая дочь прокурора отставала по тригонометрии.
И он, и судья Дипфорд имели репутацию честных, справедливых и способных юристов.
Несколько недель назад Лейша размышляла над досье Дипфорда и Хоссака. Вряд ли Убежище могло влиять на выбор судьи или прокурора; власть Неспящих распространялась преимущественно на экономику. Конечно, Убежище могло купить юристов или конгрессменов, но ничто не указывало на продажность Хоссака или Дипфорда.
Что еще важнее, Дипфорд не был Спящим-фанатиком. Он председательствовал на девяти гражданских процессах, где одной из сторон были Неспящие, и каждый раз руководствовался соображениями разума и справедливости.
Хоссак коротко и ясно изложил перед присяжными суть дела: существуют доказательства, что дефлектор И-энергии на скутере доктора Тимоти Херлингера был поврежден намеренно. В дальнейшем свидетели покажут, виновна ли в этом Дженнифер Шарафи.
— Сканер сетчатки глаз, которым оборудован скутер, леди и джентльмены, дал три отпечатка: ребенка соседей, игравшего в то утро на улице, самого доктора Херлингера и взрослой Неспящей. Мы продемонстрируем далее, что эта Неспящая занимает один из самых высоких постов в Убежище. Она контролирует передовую технологию в мире.
Хоссак сделал паузу:
— В гараже «Самплис», рядом с местом, где стоял скутер доктора Херлингера, найден кулон. Его микрочип настолько отличается от известных, что правительственные эксперты все еще не могут продублировать его. Но мы выяснили, что он открывает ворота Убежища. Итак, обвинение докажет, что поломка скутера явилась частью сложного преступного плана, задуманного и осуществленного Убежищем. И единственный человек, который мог разработать этот план, — Дженнифер Шарафи, создатель незаконных властных структур. Внедрение в банковскую систему сейчас расследуется специальным подразделением Департамента юстиции Соединенных Штатов…
— Протестую! — выкрикнул Уилл Сандалерос.
— Мистер Хоссак, — сказал судья, — вы явно вышли за рамки вступительного слова. Не следует отвлекать внимание присяжных параллельным расследованием при рассмотрении данного дела.
Присяжные дружно взглянули на Дженнифер, сидевшую очень прямо в своем белом одеянии за пуленепробиваемым экраном. Слово «властный» висело в воздухе, подобно электрическому заряду. Дженнифер упорно смотрела в одну точку.
— Мисс Шарафи, — продолжал Хоссак, — пыталась всячески помешать исследованиям, которые позволили бы Спящим стать Неспящими, получив все биологические преимущества последних. Убежище не хочет, чтобы мы с вами имели эти привилегии. Дженнифер Шарафи не остановилась даже перед убийством.
Присяжные напряженно слушали с невозмутимым видом.
— Я не знаю, как опровергнуть представленное обвинение, — начал Уилл Сандалерос. Его красивое лицо с резкими чертами казалось растерянным. Ни один Неспящий не мог позволить себе обратиться к присяжным даже с малейшим намеком на вызов. Лейша наклонилась вперед, пристально всматриваясь в Сандалероса. Он выглядел сосредоточенным и энергичным. Компетентным.
— Дело в том, — продолжал Сандалерос, — что Дженнифер Шарафи не виновна в убийстве. У обвинения нет веских доказательств. И я это докажу.
Сандалерос вплотную придвинулся к скамье присяжных, и женщина в первом ряду слегка отпрянула.
— Обвинение, леди и джентльмены, располагает очень прочной паутиной, сотканной из предубеждений, ненависти и инсинуаций с целью опорочить мисс Шарафи, потому что она — Неспящая.
— Протестую! — гневно воскликнул Хоссак. — Перед Законом все равны. При использовании доказательств мы также не делаем различия между Спящими и Неспящими.
Взгляды присутствующих обернулись на судью Дипфорда, который не колебался ни минуты. Очевидно, он заранее продумал этот ход.
— Я разрешаю адвокату продолжать, — тихо произнес он, давая понять своим поступком, что предвзятости на его процессе нет места. Лейша почувствовала, как ее правая рука вонзилась в ладонь левой. Здесь какая-то ловушка…
— Ваша честь… — очень спокойно начал Хоссак.
— Протест отклоняется, мистер Хоссак. Мистер Сандалерос, продолжайте.
— Это суд над Неспящей, — повторил Сандалерос, — именно потому, что она Неспящая…
— Протестую! Подсудимой предъявлено обвинение на основании рассмотренных судом доказательств!
Все посмотрели на Хоссака. Лейша уловила тот момент, когда он осознал, что сыграл на руку Сандалеросу. Независимо от фактов весь зал знал, что Дженнифер Шарафи была признана виновной двадцатью тремя членами большого жюри именно потому, что она Неспящая. Отрицая это, Хоссак выставил себя лгуном или глупцом. Человеком, не желающим признать уродливую действительность. Человеком, чьи слова должно подвергать сомнению.
Лейша подумала, что на обостренном чувстве справедливости Хоссака здорово сыграли.
Дженнифер Шарафи ни разу не шевельнулась.
Первыми выступали свидетели, оказавшиеся на месте гибели Тимоти Херлингера.
С их помощью Хоссак установил, что Херлингер превысил скорость, сделал резкий левый поворот и, как многие водители скутеров, вероятно, понадеялся на автоматический И-энергетический дефлекторный экран, который должен был удержать его на стандартном расстоянии в один фут от любого препятствия. Но этого не произошло, и он врезался в автомобиль мисс Стейси Хилман — она как раз трогалась с места. Херлингер никогда не носил шлема; дефлекторы сделали это необязательным. Он умер мгновенно.
Робот дорожной полиции провел общий осмотр скутера и дал положительное заключение. Это настолько противоречило свидетельским показаниям, что один из полицейских осторожно опробовал скутер и обнаружил неисправность. Судно отправили на экспертизу.
Элен Кассабиан, начальник энергетического отдела судебной экспертизы, тщательно подбирала слова. Присяжным такая манера казалась авторитетной, но Лейша знала, что за этим может скрываться упрямство и отсутствие гибкости. Хоссак подробно расспрашивал ее о скутере.
— Каким изменениям был подвергнут дефлектор?
— Экран был настроен так, чтобы при первом же ударе на скорости свыше пятнадцати миль в час выйти из строя.
— Легко ли можно сделать подобное?
— Нет. К И-конусу прикрепили специальное приспособление, чтобы вызвать поломку. — Она быстро скатилась на непонятный технический язык. Тем не менее присяжные внимательно слушали.
— Вам доводилось видеть такое устройство раньше?
— Нет. Насколько я знаю, такого еще не было.
— Тогда откуда вам известно, как оно работает?
— Мы провели всестороннюю проверку.
— Могли бы вы теперь воспроизвести это приспособление?
— Нет. Но я уверена, что в принципе это возможно. Но очень сложно. Мы пригласили специалистов из Министерства обороны…
— Мы вызовем их в качестве свидетелей.
— …и они сказали, — невозмутимо продолжала Кассабиан, — что здесь использована передовая технология.
— Итак, для создания подобного механизма потребовался бы очень развитый, скажем необычный, интеллект?
— Протестую! — сказал Сандалерос. — На свидетельницу оказывают давление.
— Ее профессиональное мнение как раз и интересует суд, — возразил Хоссак.
— Разрешаю, — произнес судья.
Хоссак повторил вопрос.
— Да, — ответила Кассабиан.
Хоссак дал этой мысли повиснуть в воздухе, пока просматривал свои записи. Глаза присяжных шарили по залу в поисках Неспящих — обладателей мощного интеллекта.
— Теперь рассмотрим третий отпечаток, сделанный сканером в то утро, когда погиб доктор Херлингер, — произнес Хоссак. — Почему вы уверены, что это след взрослой женщины — Неспящей?
— Отпечатки сетчатки глаза являются отпечатком ткани. И как всякая ткань, с возрастом она разрушается. Там, где клетки не регенерировали, появляется так называемая размытость. Ткани Неспящих каким-то образом регенерируют — Лейша второй раз в жизни почувствовала горькое сожаление в этих словах, — и изображение очень четкое, резкое. Чем старше объект, тем с большей уверенностью мы можем идентифицировать отпечаток Неспящего. У маленьких детей иногда даже компьютеру трудно увидеть различия. Но это была взрослая женщина.
— Понимаю. И он не совпадает ни с одним из известных отпечатков Неспящих?
— Нет. Он не зарегистрирован.
— Поясните кое-что суду, мисс Кассабиан. У обвиняемой Дженнифер Шарафи был взят отпечаток сетчатки при аресте?
— Да.
— Совпадает ли он с изображением сканера со скутера доктора Херлингера? — Нет.
— Значит, мисс Шарафи не могла лично участвовать в установке приспособления на скутер?
— Нет. — Кассабиан предоставила возможность обвинению отметить этот момент прежде, чем защита извлечет из него выгоду.
— Совпадает ли этот отпечаток с отпечатком Лейши Кэмден, которая находилась с доктором Херлингером как раз перед его гибелью?
— Нет.
Лейша почувствовала на себе взгляды присутствующих.
— Но именно Неспящая наклонилась в то роковое утро над сканером и, следовательно, установила приспособление на скутер.
— Протестую, — сказал Сандалерос. — Это предположение свидетеля!
— Снимаю вопрос, — сказал Хоссак. Он снова оказался в центре внимания. Затем медленно повторил:
— Отпечаток Неспящей. — И только потом добавил: — У меня все.
Сандалерос яростно обрушился на свидетельницу. Куда подевалась его недавняя растерянность.
— Мисс Кассабиан, сколько отпечатков сетчатки Неспящих хранится в банке данных правоохранительных органов Соединенных Штатов?
— Сто тридцать три.
— Всего? Из 22000?
— Да, — ответила Кассабиан, и по тому, как она чуть дернулась на свидетельском стуле, Лейша поняла, что Элен Кассабиан не любит Неспящих.
— Эта очень маленькая цифра, — недоумевал Сандалерос. — Скажите, при каких обстоятельствах отпечатки сетчатки глаза человека вводятся в банк данных полиции?
— Когда на него заводят уголовное дело.
— Только в этом случае?
— Или если он работает в системе правоохранительных органов. Полиция, судьи, тюремные стражники. И так далее.
— И адвокаты?
— Да.
— Так вот каким образом вы получили для проверки отпечаток, скажем, Лейши Кэмден.
— Да.
— Мисс Кассабиан, какой процент из этих 133 отпечатков Неспящих принадлежит работникам правоохранительных органов?
Кассабиан ответила с явной неохотой:
— Восемьдесят процентов.
— Восемьдесят? Вы хотите сказать, что только 20 процентов из 133 Неспящих — 27 человек, арестовано за те девять лет, в течение которых собирались такие отпечатки?
— Да, — ответила Кассабиан преувеличенно нейтрально.
— Известно ли вам, за что их арестовали?
— Троих за неприличное поведение, двоих за мелкие кражи, двадцать два за нарушение общественного порядка.
— По-видимому, — сухо заметил Сандалерос, — Неспящие довольно законопослушны, мисс Кассабиан.
— Да.
— Может показаться, что самым распространенным преступлением Неспящих является само их существование. Именно оно вызывает волнения в обществе.
— Протестую, — сказал Хоссак.
— Протест принят. Мистер Сандалерос, у вас есть еще вопросы к мисс Кассабиан?
И все же, подумала Лейша, Дипфорд позволил огласить статистику, явно не относившуюся к доказательствам и весьма косвенно — к делу.
— Есть, — отрезал Сандалерос. Его поведение изменилось; он как будто стал выше ростом.
— Мисс Кассабиан, может ли третье лицо ввести отпечаток в сканер?
— Нет. С таким же успехом третье лицо могло бы, например, оставить отпечаток вашего пальца на пистолете.
— Но третье лицо могло бы подменить чей-то пистолет тем, на котором имеются мои отпечатки. Можно ли проделать такое со сканером, если злоумышленник будет очень осторожен?
— Ну… это очень сложно. У сканеров специальная защита…
— Кто-нибудь может это сделать?
Кассабиан неохотно ответила:
— Только кто-то, обладающий огромными техническими знаниями и опытом, необычный человек…
— С позволения суда, — твердо сказал Сандалерос, — я хотел бы еще раз прослушать ту часть записи, где мисс Кассабиан говорит о человеке, который, как мы знаем, испортил защитный дефлектор скутера.
— Найдите и зачитайте, — приказал Дипфорд.
— Достаточно, — прервал Сандалерос. — Итак, мы имеем некую личность, которая способна вывести из строя И-энергию и поэтому должна быть, по вашему собственному высказыванию, доктор Кассабиан, также способна подменить предварительно заряженным сканером тот, который был установлен на скутере доктора Херлингера.
— Я не говорила…
— Возможен ли такой вариант?
— Для этого надо было…
— Отвечайте на вопрос. Это ВОЗМОЖНО?
Элен Кассабиан глубоко вздохнула;ей явно хотелось разорвать Сандалероса на части. Прошла долгая секунда. Наконец она произнесла:
— Да.
— У меня больше нет вопросов.
Глава отдела судебной экспертизы уставилась на Сандалероса в молчаливой ярости.
Лейша подошла к окну библиотеки и взглянула на полуночные огни Чикаго. Заседание суда отложили на уик-энд, и она улетела домой, устав от мотеля в Коневанго. В квартире было тихо и пусто. На прошлой неделе Кевин вывез всю свою мебель и картины.
Она вернулась к терминалу. Надпись на экране не изменилась:
СЕТЬ УБЕЖИЩА. ДОСТУП ЗАКРЫТ.
— Отмена пароля, ввести идентификацию по сетчатке и голосу, команда прежняя.
ДОСТУП ЗАКРЫТ.
Сеть Убежища, некогда открытая для каждого Неспящего в мире, не желала признать ее даже по обязательным идентификационным признакам. Но это еще не все. Лейша знала: Дженнифер хочет наказать ее сильнее, чем простым исключением.
— Личный вызов, срочно, Дженнифер Шарафи, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
ДОСТУП ЗАКРЫТ.
— Личный вызов, срочно, Ричард Келлер, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
ДОСТУП ЗАКРЫТ.
Она попыталась думать. Голову сдавило, будто она находилась глубоко под водой. Последний букет от Алисы наполнял комнату душным сладким запахом.
— Личный вызов, срочно. Тони Индивино, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
На экране появилась Касси Блументаль, член Совета.
— Лейша, я говорю от имени Дженнифер. Совет Убежища проголосовал за клятву солидарности. Тем, кто ее проигнорировал, закрыт доступ в само Убежище, запрещено вступать в деловые отношения с любым из нас, кто присягнул. Дженнифер просила передать тебе, чтобы ты перечитала речь Авраама Линкольна на съезде республиканцев в Иллинойсе в июне 1858 года, и добавила, что уроки прошлого вспомнили не только потому, что Кенцо Иагаи поставил личные достижения выше ценностей сообщества. Со следующего месяца все присягнувшие начнут расторгать коммерческие связи с тобой, с «Кэмден Энтерпрайзис», с соответствующими дочерними компаниями, как и со всеми компаниями Кевина Бейкера, включая пользование спецсетью, если он будет и далее отказываться от солидарности с сообществом. Это все.
Экран погас.
Лейша долго сидела неподвижно.
Она запросила из библиотечного хранилища выступление Линкольна. По экрану поползли буквы, послышался звучный голос актера, но ей не нужно было ни то, ни другое: с первых же слов она вспомнила всю речь. Линкольн, чья юридическая практика в тот период окрепла, дал согласие баллотироваться в конгресс против Стефана Дугласа, блестяще защищавшего права штатов самим принимать решение о введении у себя рабства. Линкольн обратился к раздираемой спорами партии со словами: «Дом, который воюет против себя, не может выстоять».
Лейша выключила терминал и пошла в комнату, в которой они с Кевином уединялись для нечастых занятий любовью. Он забрал кровать. Немного помедлив, она легла на пол, вытянув руки вдоль тела.
Ричард. Кевин. Стелла. Убежище.
Осталось ли у нее еще что-нибудь, что было бы жаль потерять.
Дженнифер Шарафи смотрела на Уилла Сандалероса сквозь слегка колеблющееся защитное поле, размытое как раз настолько, чтобы смягчить твердую юношескую линию его генетически смоделированного подбородка. Она сказала:
— Доказательства моей причастности к неисправности скутера по большей части несущественны. Достанет ли ума присяжным, чтобы понять это?
Он не стал ей лгать:
— Присяжные из Спящих…
Последовало долгое молчание.
— Дженнифер, ты что-нибудь ешь? Ты не очень хорошо выглядишь.
Она искренне удивилась. Неужели это имеет значение — как она выглядит, ест или нет. Недоумение сменилось недовольством. Она считала Сандалероса не столь сентиментальным. Нужно, чтобы он осознал, что такие мелочи ничто по сравнению с тем, что ей предстоит. Для чего же еще она самоистязалась, если не для настоящего блага Убежища. Ничто другое не играло здесь роли, и она с честью вышла из тяжелой битвы. Она превратила заключение, изоляцию, разлуку с детьми, стыд в дорогу к идеалу. Уилл Сандалерос обязан понимать это. Он должен испить ту же чашу, ибо он нужен ей в конце пути. Но не следует пытаться привести его туда слишком быстро. Вот в чем она ошиблась с Ричардом. Она думала, что Ричард идет рядом так же ровно и быстро, но он споткнулся, а она не заметила. Ричард был приверженцем устаревших идей и, возможно, все еще привязан к Лейше Кэмден. Ревности не было. Ричард оказался слабаком, вот и все. Уилл Сандалерос, обязанный Убежищу жизнью, будет достаточно сильным. Дженнифер сделает его таким. Но не сразу.
Поэтому она сказала:
— Со мной все в порядке. Что у тебя еще?
— Лейша получила доступ в сеть вчера ночью.
Она кивнула:
— Хорошо. А остальные из нашего списка поклялись?
— Все, кроме Кевина Бейкера. Хотя он все-таки съехал с ее квартиры.
Удовольствие захлестнуло ее.
— Его можно убедить дать клятву?
— Не знаю. Он нужен тебе Внутри?
— Нет. Извне.
— Его трудно будет держать под электронным наблюдением. Боже, Дженнифер, большая часть всех этих приспособлений — его детище.
— Наблюдение не удержит такого человека, как Кевин. И солидарность тоже. Мы будем действовать при помощи контрактов. Используем инструменты иагаизма в наших интересах. И никакой слежки.
На лице Сандалероса отразилось сомнение, но он не стал спорить. Еще одну черту придется в нем сформировать. Он должен научиться возражать. Закаленный металл прочнее незакаленного.
— Кто еще Извне принял клятву?
Она внимательно слушала. Еще одного имени, которое ей хотелось услышать, среди них не оказалось.
— Стелла Бевингтон?
— Нет.
— Время терпит. — Дженнифер наклонила голову и задала тот единственный вопрос, который позволяла себе при каждом свидании: — А мои дети?
— Все в порядке. Наджла…
— Передай, что я их люблю. И вот еще что. Приготовься сделать для меня одну важную вещь, Уилл. Этот шаг станет самым главным в истории Убежища.
— Какой?
Она рассказала ему.
Джордан закрыл дверь в свой кабинет. Шум мгновенно прекратился — стук механизмов, рок-музыка, голоса и — громче всего — трансляция с процесса Шарафи на двух суперэкранах, которые Хок взял напрокат и установил в каждом конце похожего на пещеру административного здания. Джордан заплатил за работы по обеспечению звуконепроницаемости из собственного кармана.
Он прислонился к дверному косяку, благословляя тишину. Резко зазвучал сигнал интеркома.
— Джордан, ты там? — позвала Мейлин. — В третьем строении беспорядки, а я нигде не могу найти мистера Хока.
— Что случилось?
— Похоже, драка.
— Иду. — Джордан рывком открыл дверь.
«…Так я ей говорю…» — «Подай мне вон тот номер пять…» — «Последние свидетельские показания демонстрируют некоторые сомнения со стороны доктора Адама Уолкота, предполагаемой жертвы заговора Убежища…»
— «Та-а-анцевать весь ве-ечер с тобо-о-ой…» — «…яростное нападение на фирму Неспящих «Карвер и дочь» прошлой ночью неустановленными…»
Джордан решил провести весь отпуск в каком-нибудь заброшенном, пустынном, тихом месте. В одиночку.
Он пробежал к невысоким зданиям, где хранились комплектующие, полученные от поставщиков, готовые скутеры и служебное оборудование. Строение 3 занимала Инспекция поступлений: наполовину склад, наполовину сортировочная. Дефектных деталей было много. Упаковочные пенопластовые коробки валялись по полу. В глубине, между высокими стеллажами, слышались крики. Пока Джордан бежал на звук, восьмиметровый стеллаж рухнул, с шрапнельным грохотом посыпалась комплектация. Закричала какая-то женщина.
Плотные охранники в мундирах удерживали мужчину и женщину, которые с воплями вырывались. Охранники растерялись: среди рабочих «Мы спим», доведенных Хоком до состояния истеричной преданности, драки были редкостью. На полу стонал еще один, держась за голову. Рядом с ним неподвижно лежало огромное окровавленное тело.
— Что здесь, черт возьми, происходит? — спросил Джордан. — Кто это — Джоуи?
— Он — Неспящий! — взвизгнула женщина и попыталась пнуть распростертого гиганта. Охранник оттащил ее. Окровавленный шевельнулся.
— Джоуи? — Джордан перешагнул через стонущего рабочего и с трудом перевернул гиганта на спину. Джоуи — другого имени у него не было, умственно отсталый человек невероятной силы, которому Хок разрешил жить, работать и питаться на фабрике, весил 350 фунтов при росте шесть с половиной футов. Джоуи таскал коробки и выполнял другую несложную работу, которую на всех предприятиях, кроме заводов «Мы спим», давно уже автоматизировали. Таких, как Джоуи, движение «Мы спим» спасало от нищеты и гибели. Однако теперь бедный парень зависел от Хока и терпел от рабочих те же насмешки, как в любом приюте. Джордан ни с кем не делился своими наблюдениями. Джоуи казался счастливым и был рабски предан Хоку. Как и все остальные.
— Он — неспящий! — с отвращением крикнула женщина. — Здесь таким не место!
Джордан холодно сказал типу, все еще рвавшемуся из рук охранника:
— Дженкинс, сейчас тебя отпустят. Если ты сделаешь хоть шаг к Джоуи прежде, чем я во всем разберусь, пойдешь за ворота. Ясно? — Дженкинс мрачно кивнул. Охраннику Джордан сказал: — Попроси Мейлин вызвать «скорую». Дженкинс, расскажи мне, что произошло.
— Этот ублюдок — Неспящий, — бубнил Дженкинс. — Нам не нужны такие…
— Почему вы так решили?
— Мы за ним следили, — ответил Дженкинс. — Он никогда не спит.
— Шпионит! — взвизгнула женщина. — Небось для Убежища и этой суки Шарафи!
Джордан повернулся к ней спиной. Встав на колени, он заглянул в лицо Джоуи. Закрытые веки дрожали, и Джордан вдруг понял, что рабочий в сознании. Дешевый синтетический костюм сильно порван. Грязный, с клочковатой бородой и немытыми космами он напоминал загнанного зверя. Джордан никогда не слыхал об умственно отсталых Неспящих, но если Джоуи стар — он выглядел старше самого Господа Бога, — то, возможно, ему была когда-то сделана только модификация, регулирующая сон. И если его коэффициент умственного развития был очень низким… но как он оказался ЗДЕСЬ? Неспящие заботятся о своих.
Джордан тихо спросил:
— Джоуи, ответь мне, ты — Неспящий?
Джоуи открыл глаза; он всегда подчинялся прямым приказам. Слезы покатились, оставляя на лице грязные дорожки.
— Мистер Ватроуз, не говорите мистеру Хоку! Пожалуйста!
У Джордана екнуло сердце. Он встал. К его удивлению, Джоуи тоже с трудом поднялся на ноги, опираясь на стеллаж, который угрожающе зашатался. Джоуи отпрянул, обдавая Джордана невыносимой вонью. Гигант дрожал от ужаса. Он боялся Дженкинса, мрачно глядевшего в пол, Тернера, стонавшего и окровавленного, изрыгавшую брань Холли.
— Заткнись, — приказал ей Джордан. — Кэмпбел, оставайтесь с Тернером до приезда «скорой». Дженкинс, убирайте этот разгром, позовите кого-нибудь из шестого цеха, чтобы доставка деталей к конвейерам не прерывалась. Обоим явиться в кабинет Хока сегодня в три часа. Джоуи, ты поедешь с Кэмпбелом и Тернером в больницу.
— Не-е-ет, — зарыдал Джоуи, цепляясь за руку Джордана. Снаружи раздался вой сирены «скорой помощи».
Как медики среагируют на Неспящего?
— Ладно, — резко сказал Джордан. — Ладно, Джоуи. Я попрошу, чтобы тебя осмотрели здесь.
Раны Джоуи оказались пустяковыми. После осмотра Джордан провел Джоуи в обход главного здания, через боковую дверь в свой кабинет. Дорогой он изумлялся: неужели запуганный, грязный, глупый, несамостоятельный Джоуи — Неспящий?
Звуконепроницаемая дверь обрубила шум.
— Теперь рассказывай, Джоуи. Как ты попал на эту фабрику?
— Пешком.
— Я хочу сказать — почему? Почему ты пришел на фабрику «Мы спим»?
— Не знаю.
— Тебе кто-то велел?
— Мистер Хок. Ох, мистер Ватроуз, не говорите мистеру Хоку! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не говорите мистеру Хоку!
— Не бойся, Джоуи. Послушай меня. Где ты жил до того, как мистер Хок привел тебя сюда?
— Я не знаю!
Джордан все еще допытывался, мягко и настойчиво, но Джоуи не мог ответить ни на один вопрос. Единственное, что он помнил и повторял снова и снова: какая-то миссис Чивер наказывала ему никому не говорить, что он Неспящий.
— Джоуи, — сказал Джордан, — а ты…
— Не говорите мистеру Хоку!
На экране появилась Мейлин.
— Джордан, мистер Хок возвращается. — Она с любопытством покосилась на Джоуи. — ЭТО ОН-ТО — Неспящий?
— Только ты не начинай, Мейлин!
— Черт, я только сказала…
Хок вкатился в комнату и сразу стало ясно, кто хозяин в кабинете. Почти такой же громадный, как Джоуи, он настолько подчинял всех своей воле, что даже Джордан невольно съежился.
— Кэмпбел все рассказал мне.
— Уууууух, — застонал Джоуи, закрыв лицо руками.
Джордан надеялся, что Хок сразу поймет свою ошибку. Ведь он так добр к людям. Но Хок все еще молча смотрел на Джоуи с еле заметной улыбкой, как будто это доставляло ему нескрываемое удовольствие.
— Мистер Хок, м-м-мне п-п-придется уйти?.. — от волнения гигант начал заикаться.
— Конечно, нет, Джоуи, — сказал Хок. — Оставайся, если хочешь.
На лице Джоуи появилась надежда.
— Д-д-даже если я н-н-никогда н-не с-сплю?
— Даже если ты Неспящий, — улыбаясь согласился Хок. — Мы можем использовать тебя здесь.
Джоуи, спотыкаясь, двинулся к Хоку и упал на колени. Обхватил руками, уткнулся в его твердый живот и зарыдал. Хок смотрел сверху вниз на Джоуи, слегка улыбаясь.
Джордана замутило.
— Хок, он не может здесь остаться.
Хок погладил Джоуи по грязным волосам.
— Джоуи, выйди из кабинета, — резко велел Джордан. — Это пока еще мой кабинет.
Джордан замялся. Он не мог послать Джоуи в цех: слух уже наверняка разнесся по всей территории. Кабинет Хока заперт, складские помещения не годились вовсе — словом, не было ни одного места, где Джоуи не грозила бы опасность.
— Отправляй его ко мне, — предложила с экрана Мейлин. Джордан забыл, что интерком все еще включен. — Здесь его никто не тронет.
Джордан быстро обдумал этот вариант. У Мейлин имелось оружие, но… нет. Она этого не сделает. Он понял по голосу женщины.
— Иди в будку к Мейлин, Джоуи, — сказал Джордан властно. — Сейчас же.
Джоуи не двинулся с места.
— Давай, Джоуи, — произнес Хок насмешливо, и Джоуи ушел.
Джордан повернулся к боссу.
— Его убьют, если он останется здесь.
— Откуда ты знаешь?
— Для вас тоже не новость. Вы так долго поощряли ненависть к Неспящим… — Он остановился. Так вот, значит, в чем смысл движения «Мы спим». Ненависть не только к Кевину Бейкеру, Лейше Кэмден и Дженнифер Шарафи, сильным и умным людям, которые сами могут о себе позаботиться. Но также к Джоуи, несчастному придурку, который не сумеет воспользоваться своей силой, даже если растолковать ему, в чем она.
— Не думай так, Джордан, — тихо сказал Хок. — Джоуи — аномалия. Соринка в статистике Неспящих. Он ничего не значит в реальной борьбе за справедливость.
— Он значит достаточно, чтобы вы обратили на него внимание. В противном случае вы бы отослали его в безопасное место. На фабрике его убьют, и вы закрываете на это глаза, чтобы еще раз восторжествовать над Неспящими, не так ли?
Хок изящно присел на письменный стол Джордана, как сотни, тысячи раз раньше. Хок устраивался поудобнее, чтобы с удовольствием растоптать Джордана, уничтожить наивную веру, одержать легкую победу над человеком, разум которого даже сравнить нельзя с его собственным.
Но не на этот раз.
— Ты не учитываешь один существенный момент, Джорди, — начал босс. — Критерием личности служит выбор. Джоуи решил остаться. Все защитники человеческого достоинства от Эврипида до Кенцо Иагаи и Авраама Линкольна утверждали, что индивидуальный выбор должен перевешивать давление сообщества. Ведь сам Линкольн говорил — твоя замечательная тетушка могла бы точно процитировать — об опасности эмансипированных рабов…
— Я ухожу, — прервал Джордан.
Хок улыбнулся:
— Ну, Джорди, не будем начинать все сначала. Что из этого вышло в прошлый раз?
Джордан вышел из кабинета. Хок и его даст убить, только по-другому. Откровенно говоря, он только этим и занимается, просто Джордан не замечал. Или это тоже — часть дьявольского плана? Может, Хок хочет, чтобы он ушел?
Ни в чем нельзя быть уверенным.
Его оглушил шум фабрики. На северном суперэкране красовался снимок Убежища с воздуха. «Сторонники военных действий давно уже разрабатывают планы нападения на это якобы неприступное…» «Рит-тат-тат». «Гуля-а-ал с моей девчо-онкой…» Джордан вышел в боковую дверь. Джоуи весит на 157 фунтов больше, чем он, и Джордану никак не увести его с фабрики силой. А убедить его может только Хок. Но оставить Джоуи здесь нельзя. Как же быть?
Джоуи привалился к единственной непрозрачной стене будки. Мейлин выключила связь с кабинетом Хока; она, должно быть, слышала спор между Хоком и Джорданом. Женщина избегала смотреть в глаза» Джордану.
— Я дала ему чуточку чая моей пра-прабабушки.
— ЧАЯ…
— Мы, речные крысы, знаем много такого, о чем вы, калифорнийские мальчики, и не догадываетесь, — устало произнесла Мейлин. — Забери его отсюда, Джордан. Я вызвала Кэмпбела. Он пособит тебе погрузить Джоуи в машину, если от мистера Хока не будет других распоряжений. Шевелись.
— Мейлин, почему ты помогаешь Неспящему?
Мейлин пожала плечами:
— Ты только погляди, какая скотина! Даже грязные пеленки моего малыша так не воняют. Думаешь, я хочу бороться вот с ЭТИМ? — И добавила уже другим тоном: — Бедняга.
Джордан пригнал машину к воротам. Они с Мейлин и ничего не подозревающим Кэмпбелом затолкали туда Джоуи. Перед тем как отъехать, Джордан высунулся из окна автомобиля:
— Мейлин?
— Что? — Она опять стала колючей. Бесцветные волосы, растрепавшись от усилий, упали на лицо.
— Поехали со мной. Ты же больше в это не веришь.
Мейлин замкнулась. Пламя превратилось в лед.
— Нет.
— Но ты же видишь, что…
— Здесь все, что осталось от моей надежды, Джордан.
Она вернулась в караулку, склонилась над мониторами. Джордан тронулся в путь со своим пленником, чья вонючая туша громоздилась на заднем сиденье. Джордан не оглянулся. Больше он не вернется.
Глава 14
Спустя две недели судебных заседаний Ричард Келлер давал показания против своей жены. Пресса бурлила. Пальцы голохудожников летали; цветожурналисты шептали в субвокальные диктофоны. Лейша замечала злорадные улыбки, свойственные мелким, жестоким людям при виде чужой боли.
Ричард был с ног до головы в черном. Лейша вспомнила, как он любил закладывать яркие цвета в программы домашних картин и окон. Чаще всего цвета моря: зеленый, синий, светло-серый и кремовый. Ричард, сгорбившись, наклонился вперед, руки безжизненно лежали на коленях, и в освещенном зале его широкое лицо с туго натянутой кожей казалось плоским. Не очень чистые ногти были подстрижены неровно. Ричард, который страстно любил море!..
— Когда вы узнали, что ваша жена похитила разработки доктора Уолкота и запатентовала их от имени Убежища? — спросил Хоссак.
Сандалерос вскочил:
— Протестую! Этот факт еще не установлен, и нигде — нигде! — не зафиксировано, что разработки похищены.
— Протест принят, — судья пристально посмотрел на Хоссака. — Ваш промах нельзя объяснить неопытностью, мистер Хоссак.
— Мистер Келлер, когда ваша жена сказала вам, что Убежище подало заявку на патенты по исследованиям, которые позволяют Спящим стать Неспящими?
— Утром 28 августа, — монотонно произнес Ричард.
— Через шесть недель после подачи заявки?
— Да.
— Какова была ваша реакция?
— Я спросил ее, — Ричард сидел в той же позе, — кто в Убежище разработал эти методы.
— И что она ответила?
— Она сказала, что получила их Извне и ввела заявку в систему Патентного Бюро Соединенных Штатов задним числом.
— Протестую! Показания с чужих слов!
— Протест не принимается, — произнес Дипфорд.
— Другими словами, она призналась, — продолжал Хоссак, — что вторглась в информационные сети Соединенных Штатов.
— Да.
— Вы спрашивали о том, как было совершено похищение?
— Да.
— Расскажите суду.
В предвкушении именно этого момента зрители набились в зал, как сельди в бочку. Послушать, как власть Убежища разоблачат изнутри, выпотрошат человека, который уже выпотрошил сам себя. Напряжение в зале росло.
— Я уже объяснял Лейше Кэмден, что я не специалист по информационным сетям. Я не знаю, как это сделали. То немногое, что мне известно, было записано в Департаменте юстиции Соединенных Штатов. Если хотите услышать, поставьте запись. Я не стану повторять.
Судья Дипфорд подался вперед:
— Мистер Келлер, вы находитесь под присягой. Отвечайте на вопрос.
— Нет, — сказал Ричард.
— Если вы не ответите, — сказал судья, — я обвиню вас в неуважении к суду.
Ричард рассмеялся:
— Вот так? — Он поднял руки, как боксер, получивший сокрушительный удар, и безвольно уронил их. На дальнейшие вопросы он не отвечал, только невпопад улыбался и бормотал «неуважение». Судья объявил часовой перерыв.
Заседание возобновилось. Все, кроме Уилла Сандалероса, устали. Рвать человека на части — тяжкий труд, в оцепенении подумала Лейша.
Уилл Сандалерос же казался воодушевленным.
Хоссак покачал кулоном на золотой цепочке перед носом свидетеля:
— Вы узнаете этот предмет, мистер Келлер?
— Да. — Лицо Ричарда напоминало черствый пончик.
— Что это?
— Микроэнергетический контроллер, настроенный на И-поле Убежища.
Каплевидный кулон был сделан из какого-то гладкого непрозрачного материала зеленого цвета. Угрюмый смотритель гаража нашел его возле ячейки скутера доктора Херлингера после того, как заметил, что какой-то человек в маске и перчатках выбежал в боковую дверь. Экран у входа был снят. «Чтобы не регистрировал каждую мою отлучку, понимаете?» — объяснил тогда смотритель. Лейша не усомнилась в его показаниях. Многолетний опыт научил ее сразу распознавать свидетеля, которому настолько наплевать на правосудие, что он не станет лгать.
— Кому принадлежит это устройство, мистер Келлер?
— Я не знаю.
— Разве кулоны не идентифицируются? Инициалами, цветом или как-то еще?
— Нет.
— Сколько их всего?
— Не знаю.
— Почему?
— Я не отвечал за их производство или распределение.
— А кто?
— Моя жена.
— Вы имеете в виду обвиняемую, Дженнифер Шарафи?
— Да.
Хоссак углубился в свои записи. Лейша прямо-таки читала мысли присяжных: что же заставляет мужа позорить свою жену? Она сжала кулаки.
— Мистер Келлер, вы являетесь членом Совета Убежища. Почему же вы не знаете, сколько таких кулонов существует?
— Я не хотел знать.
Если бы Лейша была адвокатом Ричарда, она ни за что не позволила бы ему произнести эти слова. Но Ричард отказался от услуг адвоката. Она неожиданно подумала: а есть ли у него такой кулон? Или у маленькой Наджлы? У Рики?
— Вы осуждали деятельность своей жены?
— Протестую! — яростно воскликнул Сандалерос. — Мистер Хоссак навязывает свидетелю предвзятые мнения. К тому же вся линия обвинения не связана с моим клиентом. Адвокат противной стороны знает, что такие контроллеры есть еще по крайней мере у двадцати человек. Если мистер Хоссак думает, что этично козырять второстепенными обстоятельствами ради их сенсационности…
— Ваша честь, — сказал Хоссак, — мы сейчас доказываем, что Убежище, совершенно очевидно, связано с поломкой скутера…
— Протестую! Неужели вы считаете, что кто-либо из Неспящих мог обронить амулет? Глупости. Улика подброшена, и мисс Шарафи…
— Протестую!
— Представителям сторон подойти к судейской скамье!
Сандалерос с заметным усилием взял себя в руки, Хоссак проплыл вперед, мрачный, как туча. Дипфорд гневно склонился к ним через стол. Но когда оба юриста вернулись на места, Сандалерос был вне себя от ярости.
Лейша закрыла глаза. Теперь она точно знала, чего ожидать от перекрестного допроса, который устроит Сандалерос.
Долго ждать не пришлось.
— И вы говорите суду, — начал Сандалерос с явным недоверием, — что вы, обратившись к Лейше Кэмден, предали собственную жену с целью…
— Запрещенный прием! — устало сказал Хоссак. — Предательство — это провокация.
— Протест удовлетворен.
— Итак, вы утверждаете, что разоблачали свою жену, потому что она нарушила закон, тот самый закон, который не защитил ваш бизнес от предрассудков Спящих, не защитил вашего друга, Энтони Индивино, от убийства Спящими, не…
— Протестую! — закричал Хоссак.
— Отклоняется, — сказал Дипфорд.
— …не защитил ваших детей от угроз сброда из движения «Мы спим» в аэропорту «Звезды и Полосы», не уберег ваше исследовательское судно от диверсии — и тем не менее вы изобличаете жену?
— Да, — прохрипел Ричард. — Не было другого способа остановить Дженнифер. Я говорил ей, умолял… я пошел к Лейше еще до того, как узнал о Херлингере… Лейша не сказала мне…
Даже Дипфорд отвел глаза.
Сандалерос едко повторил:
— Значит, на обличение вас подвигли супружеская забота и гражданский долг. Похвально. Скажите, мистер Келлер, были ли вы когда-нибудь любовником мисс Кэмден?
— Протестую! — Хоссак сорвался на визг. — Это к делу не относится! Ваша честь…
Дипфорд внимательно разглядывал свой молоток. Лейша поняла, что он разрешит продолжать во имя справедливости к угнетенному меньшинству.
— Протест отклонен.
— Мистер Келлер, — произнес Сандалерос сквозь зубы; Лейша видела, как он с каждой секундой превращается в ангела-мстителя. Первоначальный Уилл Сандалерос почти исчез. — Состояли ли вы с Лейшей Кэмден в любовной связи?
— Да.
— И будучи в браке с Дженнифер Шарафи?
— Да, — ответил Ричард.
— Когда? — спокойно спросил Кевин с экрана гостиничного интеркома.
— До того, как мы с тобой начали жить вместе. — Лейша тщательно подбирала слова. — Дженнифер не могла забыть Тони, и Ричард почувствовал… Это не имеет значения, Кевин.
Она тотчас поняла, что сморозила глупость. Для суда этот факт имел огромное значение. Для Ричарда. Возможно, даже для Дженнифер, хотя чужая душа потемки.
— Дженнифер знала. Мне кажется, время от времени ей хотелось, чтобы я попыталась вернуть Ричарда.
— Я собираюсь принять клятву Убежища.
— Почему?
— Иначе я не смогу заниматься бизнесом, Лейша. «Бейкер Энтерпрайзис» слишком тесно связан с фирмой Дональда Поспулы, с «Аэродином», с полудюжиной других компаний Неспящих. Я понесу огромные убытки.
— Что ты об этом знаешь!
— Лейша, пойми. Это сугубо финансовый ход.
— Разве это главное?
— Конечно, нет. Убежище не требует ничего аморального, только солидарности с сообществом, в основном экономической.
Лейша отключила интерком. Кевин в ладу с самим собой. Дженнифер никогда бы не заразила его своей одержимостью.
Несколько дней назад ей показалось, что все самое дорогое она уже потеряла. Сегодня список пополнился.
Безопасность, закодированная в кулонах. Клятвы верности. Подброшенные улики. Но сей факт суд оставит без внимания.
Лейша сидела на гостиничной кровати, которая занимала почти всю комнату. Впервые попав в этот отель, Лейша подумала: в гостиничном бизнесе секс играет главную роль. Ложная посылка. Для них важнее всего сон.
Конечно, она не рассчитывала на кристальную честность судей. Практикующие адвокаты не столь наивны. Но она надеялась хотя бы на то, что закон имеет достаточно широкое толкование.
Лейша вспомнила день, когда поняла, что иагаистская экономика весьма ограниченна. Ее зацикленность на совершенства индивида оставляла за бортом тех, кто не имел и никогда не будет иметь никаких достоинств. Нищие подобны паразитам на теле млекопитающего, но они служат пищей другим насекомым, а те идут в пищу птицам, которые становятся жертвой грызунов, а уже их ест страдающее от блох млекопитающее. Кровавая экология торговли, вот что существует на самом деле, а не контракты иагаистов, заключаемые в вакууме. Экология включает Спящих и Неспящих, производителей и нищих, и даже тех, кто кажется бесполезным. Благодаря этому поддерживается экологическое равновесие.
А если закон сдерживают тесные рамки?
И посему он не может дать объективную оценку способностей и правильно трактовать Неспящего или разобраться, что же произошло между ней и Ричардом. И почему нельзя убрать из жизни зависть, вечную, как генетическая структура. Многочисленные акты по правам человека, чтобы избавиться от предрассудков по отношению к биологическим группам: черных, женщин, индейцев. Но никогда прежде в Соединенных Штатах одна и та же группа не становилась одновременно объектом зависти и не порождала столько предубеждений.
Лейша опустила голову. Уже ясно, как пойдет судебный процесс. Ее показания Сандалерос преподнесет как ревность любовницы к законной жене. Ричарда смешают с грязью. Хоссак разыграет свой главный козырь — могущество Убежища. Сандалерос запретит Дженнифер выступать: ее самообладание присяжным — Спящим покажется бесчувственностью, ее желание защитить своих — нападками на внешний мир…
Но ведь так оно и есть.
Присяжные выберут что-нибудь одно: оправдать Дженнифер, поверив в мифический любовный треугольник. Или осудить ее как Неспящую, к тому же из высших эшелонов, и тогда Дженнифер ни за что не выжить в тюрьме. Убежище еще сильнее затаится — могущественный паук, плетущий электронную паутину, все больше проникающийся страхом перед Спящими, которых он редко видит, никогда не вступает в контакт, если только Неспящие не разрушат эту экономику. «Они установили над всем тайный контроль. Они работают с международными компаниями, чтобы поставить нас на колени. И они не остановятся перед убийством».
И тем самым докажут изначальную правоту Дженнифер, защищавшей своих. Словно змея, заглатывающая собственный хвост. Стремясь быть справедливым и одинаковым для всех, закон слишком многое упускает. В будущем настанет царство беззакония.
Лейшу покидала ее прежняя вера в закон, будто из комнаты выкачивали воздух. Она задыхалась, падала в холод и темноту безвоздушного пространства.
Лейша попыталась встать, но ноги не слушались. Ничего подобного раньше не случалось. Она оказалась на полу, на четвереньках, и какая-то часть ее разума сказала: «Сердечный приступ». Но сердца Неспящих не изнашиваются.
Дверь в номер открылась, но сигнализация не сработала. Лейша с трудом поднялась на ноги. В дверном проеме появилась массивная фигура, державшая в руках нечто столь же массивное. Лейша не двигалась. Ее люди оборудовали номер точно такой же системой безопасности, как в ее чикагской квартире. Кода в Коневанго никто не знал.
Если Убежище организует убийства так же хорошо, как кражи…
Незнакомец шарил в поисках выключателя.
— Зажгите свет, — четко произнесла Лейша.
Алиса мигала от яркого света. Огромный предмет оказался чемоданом.
— Лейша? Ты сидишь в темноте?
— Алиса!
— Код твоей квартиры открыл обе двери… Тебе не кажется, что его надо сменить? В холле толпа репортеров…
— Алиса! — Лейша вдруг очутилась в объятиях Алисы и зарыдала.
— Разве ты не знала, что я приеду?
Лейша замотала головой.
Алиса разжала руки, и Лейша увидела, как светится лицо сестры.
— Я знала, что сегодня будет твоя ночь. Ночь, когда ты упадешь в Дыру. Я ПОЧУВСТВОВАЛА вчера. — Она вдруг звонко рассмеялась. — Это было как озарение. За 3000 миль я поняла, что на тебя надвигается огромная беда, и приехала.
Лейша перестала рыдать.
— Сердце подсказало мне, — повторила Алиса. — Точно так же, как у других близнецов!
— Алиса…
— Не надо, Лейша.
И Лейша поняла, отчего светилось лицо Алисы. Это был триумф.
— Я знала, что нужна тебе. И вот я здесь. — Она снова обняла Лейшу, смеясь и плача. — Все будет хорошо. Ты не одна.
Лейша изо всех сил вцепилась в сестру. Она единственная вытащит ее из пустоты. Алиса, надежная, как мать — земля. Алиса, которая отныне всегда будет рядом. Алиса. Единственное, что Лейша не потеряла.
— Я знала, — прошептала Алиса. И прибавила, уже громче: — Теперь я могу уже не посылать эти треклятые цветы.
Сестры проговорили много часов, и Алису стало клонить в сон, когда раздался сигнал интеркома. Лейша выключила его: только срочный сигнал мог пройти через линию. Она повернулась к экрану. На нем вспыхивали два пароля. Неизвестно почему, линия связи принимала их одновременно.
— Это Сьюзан Меллинг. Я должна…
— Говорит Стелла Бевингтон. Я только что включила сеть. Тот…
— …немедленно поговорить с тобой. Позвони…
— …кулон, который был…
— …мне по защищенной линии…
— …найден на стоянке в гараже…
— …как только сможешь!
— …принадлежит мне!
— Мы закончили исследования, — произнесла с экрана Сьюзан. Седые волосы сальными прядями торчали из небрежного пучка, глаза горели. — Гаспар-Тьере и я. Избыточные коды Уолкота в ДНК Неспящих.
— И что же? — спросила Лейша.
— Это незащищенная линия? К чертям, пусть пресса подслушивает. Пусть Убежище подслушивает, пусть знает весь мир!
— Сьюзан, пожалуйста…
— Никаких «пожалуйста». Уравнения не сработают. Между отключением механизма сна на доэмбриональном генетическом уровне и попыткой сделать то же самое после того, как мозг начинает дифференцироваться, — огромная разница. Это невозможно преодолеть. По вполне определенным биологическим причинам. Опуская подробности, скажу — превратить Спящего в Неспящего не сможет никто и никогда. Ни Уолкот, ни сверхумники из Убежища, ни вся королевская конница и вся королевская рать. Уолкот лжет.
— Я… я не понимаю.
— Он все фальсифицировал. Достаточно правдоподобно, чтобы специалистам потребовалось некоторое время на проверку. Но в основе всего — миф, и он, как ученый, не мог этого не знать. Уолкот пришел к тебе со своим псевдо открытием. Убежище подделало ложные патенты, а Дженнифер Шарафи теперь судят за убийство.
Лейша ясно чувствовала присутствие Алисы в комнате.
— Зачем?
— Не знаю, — сказала Сьюзан. — Но все — небылицы! — И расплакалась.
— Сьюзан… ох, Сьюзан…
— Прости. Вот чего я не хотела, так это плакать… Кто с тобой? Ты не одна?
— Алиса.
— Я подумала, что могу стать созданием своих рук. Глупая идея, а? Мировая литература нам доказала, что творец не может стать творением.
Сьюзан перестала плакать так же внезапно.
— В конце концов, Лейша, это ведь бред какой-то, правда? Если все станут меценатами? — и жестко сказала: — Уничтожь Уолкота, Лейша. Как любого шарлатана, который бессовестно играет на чувствах умирающих.
— Уничтожу. — Лейша неожиданно поняла, кто стоял за спиной Уолкота.
Глава 15
Заспанный Джордан открыл дверь. 4:30 утра. На пороге стояла Лейша Кэмден с тремя молчаливыми телохранителями.
— Лейша! Что…
— Собирайся быстрее — уверена, Хок уже знает, что я здесь. Никак не могла сообщить тебе о своем приезде, чтобы он не перехватил. Поторапливайся, Джордан. Едем на фабрику «Мы спим».
Надо бы объяснить ей, подумал Джордан, что он окончательно порвал с фабрикой. Но, взглянув на тетку, понял, что она поедет туда и одна. На Лейше был длинный голубой свитер. Голубые тени подчеркивали мешки под глазами. Она приподнялась на цыпочки и подалась вперед, и Джордану пришло в голову, что Лейша очень нуждается в нем.
— Сейчас, — произнес он.
В темной прихожей Джоуи приподнялся с раскладушки.
— Иди в комнату, — сказал Джордан. — Все в порядке.
Рядом с домом на площадке для парковки стоял самолет, свернутый для вертикального приземления. Но это был не аэрокар — на панели управления отсутствовали опознавательные знаки. В воздухе он раскрылся и стремительно понесся над спящим городом.
— Лейша, что все это значит?
— Хок убил Тимоти Херлингера.
У Джордана засосало под ложечкой.
Он знал, что это правда, еще до того, как Лейша заговорила. Казалось, Лейша излучает резкий, зловещий свет, предупреждающий людей об опасности. Она повторила:
— Убийство доктора Херлингера — дело рук Хока.
— И ты рада, — услышал Джордан собственный голос.
Лейша с немым изумлением уставилась на племянника. Они смотрели друг на друга в тесной кабине самолета. Слова вырвались невольно, но и они были правдой. Она рада, что Неспящие здесь ни при чем. Поэтому ей нужно, чтобы Джордан ехал с ней.
— Свидетель обвинения, — произнес он.
— Что?
— Не важно. Рассказывай.
Она нисколько не колебалась.
— Отпечаток сетчатки на сканере совпадет с отпечатком Стеллы Бевингтон. Скорее всего Хок получил его на дне рождения Бека, когда все беззаботно веселились. Помнишь, он вынудил тебя взять его с собой? Именно тогда он стащил кулон Стеллы. Дженнифер передала ей контроллер, чтобы залучить Стеллу в Убежище. Стелла сняла его на вечеринке, потому что еще раз убедилась в доброте и терпимости Спящих, таких, как твоя мать. Стела сообщила Дженнифер, но без подробностей, из-за меня…
Тетка отвернулась. Джордан подавил в себе жалость: Лейша ничего не теряет. Убийца — Спящий.
— Дженнифер знала, что невозможно случайно обнаружить назначение кулона; в противном случае устройство самоликвидируется. Поэтому она не очень встревожилась. Дженнифер уже клюнула на приманку Хока — патенты. Джордан, нет способа превратить Спящих в Неспящих. Хок все блестяще спланировал. Он нанял Уолкота и Херлингера, чтобы они придали мифу наукообразный характер. Убежище проникло в правительственную информационную сеть и оформило заявки задним числом. Он заставил Уолкота заявить о краже, натравил прессу и даже без обвинительного приговора нанес Убежищу сокрушительный удар. А движение «Мы спим» расцвело.
«Так и произошло», — подумал Джордан. Хок всегда был отменным стратегом. Маленький самолет начал снижаться над фабрикой.
— Но у Херлингера проснулась совесть. Он собирался разоблачить Уолкота и Хока. Поэтому Хок убрал его.
Как это характерно для Лейши, подумал Джордан. Даже в такой ситуации она выдумала угрызение совести, предположила, что причиной гибели ученого стали порядочность и ответственность перед обществом.
— У тебя нет доказательств, — сказал Джордан. — А если все твои слова правда, Хок уже знает, что мы летим к нему, и никаких улик не останется.
Лейша взглянула на него, сверкнув глазами:
— В любом случае там не осталось никаких улик.
— Тогда зачем весь сыр-бор?
Она не ответила.
С ворот фабрики был снят защитный экран. Незнакомая охранница взмахом руки пропустила их на территорию.
Хок ждал в кабинете. На столе выстроился весь парадный набор: куклы племени чероки, кофейная кружка Гарварда, кипа полуграмотных писем от благодарных рабочих, золоченые статуэтки с предприятий «Мы спим». Некоторые Джордан никогда раньше не видел; должно быть, Хок доставал их одну за другой, тщательно расставляя, чтобы видели все входившие. Дешевые поделки. Тотемы сомнительных успехов. Джордану стало холодно. Значит, это реальность. Хок убийца.
— Мисс Кэмден?
Голос Лейши был спокоен, но зловещее сияние не пропало.
— Вы убили Тимоти Херлингера.
Хок улыбнулся:
— Я не убивал.
— Нет, убили, — повторила Лейша, но Джордану показалось, что она не будет настаивать на своем. — Вы организовали фальшивые исследования, чтобы раздуть ненависть к Неспящим, а когда вам представился случай подставить Неспящего, вы не побрезговали.
— Не знаю, о чем вы говорите, — приветливо улыбался Хок.
— Вы пошли на это, чтобы увеличить прибыли предприятий «Мы спим». Скорее вы думали, что такова ваша цель. На самом деле вы из тех слабаков, которые стремятся уничтожить превосходство, если оно им недоступно.
Лицо Хока начало наливаться кровью. Джордан попытался вмешаться:
— Лейша…
— Все в порядке, Джордан, — четко произнесла она. — Мистер Хок знает, что мои телохранители хорошо тренированы, приборы самолета фиксируют каждый мой шаг, я веду запись. Мне ничего не грозит. — Она повернулась к Хоку. — Вам, разумеется, тоже. Вы с Дженнифер чисты. Как только обнаружат, что отпечаток сетчатки принадлежит Стелле Бевингтон, обвинение рассыплется в прах. Она объяснит не только, как потеряла кулон, но и где находилась в то злополучное утро. Стелла была на собрании корпорации в Харрисбурге, штат Пенсильвания. Вы знали, что все это всплывет, не правда ли, мистер Хок? Как только кулон будет представлен в суде и Стелла его опознает. Но ненависть разгорится еще сильнее, а это самое главное для вас.
— Чушь, мисс Кэмден. — Хок овладел собой. — Но я все-таки отвечу на ваше последнее утверждение. — Он взял со стола пачку писем. — Вот это имеет значение. Благодарность людей, которые обрели достоинство работающего человека благодаря «Мы спим».
— Достоинство? Основанное на подлоге, воровстве, убийстве?
— Единственную кражу, о которой мне известно, совершило Убежище,
похитив патенты Уолкота. Так сообщают «новости».
— А! — Лейша выдохнула. — Тогда позвольте мне рассказать еще об одном грабеже, мистер Хок. Вы украли еще кое-что у моей сестры Алисы, у моего друга Сьюзан Меллинг и у каждого из Спящих, поверившего в возможность получить долгую жизнь. Они надеялись в те ночные часы, когда лежат без сна и думают о жизни и смерти. Вы удивляетесь, откуда мне это известно. Сьюзан Меллинг знает, что умирает от неоперабельной опухоли мозга, и ей отчаянно хочется жить. Вы посулили выход, мистер Хок, а потом украли его. У Алисы, у Сьюзан, у каждого из Спящих, которые не признают ненависть. Вы ограбили порядочных людей, которые стараются быть выше ненависти.
На лице Хока застыла улыбка. Спустя некоторое время он насмешливо
произнес:
— Мисс Кэмден, вам в пору писать поздравительные открытки.
Лейша невозмутимо повернулась к выходу, показав этим презрительным движением, как мало ожидала она от встречи. Она бросила вызов Хоку, желая оставаться честной перед собой.
Никто не остановил их. Они не разговаривали, пока самолет не заскользил над черными полями, перерезанными черной рекой. Джордан посмотрел на тетку:
— Ты хотела открыть мне глаза на Хока.
Лейша взяла его за руку:
— Да. Кроме тебя, у меня ничего нет, Джордан. Только ты.
— Сообщество, — спокойно объясняла Дженнифер Шарафи своим детям, — всегда должно стоять на первом месте. Вот почему папа больше не вернется домой. Он предал свое сообщество.
Дети смотрели на свои туфли. Дженнифер понимала, что они ее боятся. Что ж, страх — всего лишь древнее название уважения.
Наконец Наджла тоненько произнесла:
— Почему нам надо покидать Убежище?
— Мы не покидаем Убежище. Оно навсегда с нами. Повсюду, где есть сообщество, будет и Убежище. Вам понравится новое место. Там мы будем в большей безопасности.
Рики поднял на мать глаза — уменьшенная копия Ричарда.
— Когда будет готова орбитальная станция?
— Через пять лет. Мы должны спланировать ее, построить, оплатить. — Пять лет — за такой срок еще никому не удавалось создать орбитальную станцию, даже если купить готовую оболочку у правительства Дальнего Востока.
— И мы никогда больше не вернемся на Землю?
— Отчего же? Ты вернешься сюда, когда вырастешь. Большая часть нашего бизнеса останется здесь. Но мы будем вести дела с орбитальной станции и найдем способ использовать генемоды для построения самого прочного общества на все времена.
Наджла спросила с сомнением:
— А это законно?
Дженнифер встала, складки аббая упали на сандалии. Дети поднялись вслед за ней. У Наджлы на лице все еще было написано сомнение, у Рики — беспокойство.
— Мы сделаем это законным для вас и ваших потомков.
— Мама… — начал Рики и замолчал. По его маленькому лицу пробежала тень. Дженнифер наклонилась и поцеловала его, поцеловала Наджлу, повернулась и направилась к дому. Она поговорит с детьми позже. А сейчас у нее много дел. Надо держать все под контролем.
Глава 16
Сьюзан Меллинг и Лейша Кэмден расположились в шезлонгах на крыше дома в пустыне Нью-Мексико, наблюдая за Джорданом и Стеллой, медленно идущими к огромному тополю у ручья. Над головой слабо мерцал летний треугольник — Вега, Альтаир и Лебедь. Над горизонтом гасли последние красные отблески. Темнота протянулась к горам, вершины которых все еще сверкали в лучах невидимого солнца. Сьюзан вздрогнула.
— Я принесу свитер, — предложила Лейша.
— Мне не холодно, — ответила Сьюзан.
Лейша нашла пуловер в неприбранном кабинете Сьюзан и на секунду остановилась в гостиной. Полированные черепа исчезли. Она взобралась по лестнице и закутала пуловером плечи Сьюзан.
— Посмотри На них, — произнесла Сьюзан с явным удовольствием. Силуэт Джордана слился с тенью Стеллы. Лейша улыбнулась: по крайней мере зрение у Сьюзан по-прежнему острое.
Женщины молчали. Сьюзан нарушила тишину:
— Опять звонил Кевин.
— Нет.
Маленькая, больная старая женщина шевельнулась на стуле.
— Ты не веришь в прощение, Лейша?
— Нет, верю. Но Кевин не подозревает, что совершил нечто такое, за что нужно прощать.
— Мне кажется, он не знает, что Ричард здесь, с тобой.
— Мне все равно, — сказала Лейша. — Кто теперь что-то может знать?
— Так же, как ты не могла знать, что Дженнифер Шарафи не виновна в убийстве. И поэтому не можешь простить себе, как не можешь простить Кевина.
Лейша отвернулась. Лунный свет резанул щеку, словно скальпель. Донесся тихий смех. Лейша неожиданно сказала:
— Если бы здесь была Алиса!
Сьюзан напряженно улыбнулась. Пора опять увеличивать дозу болеутоляющих.
— Возможно, она снова появится, если ты позарез будешь в ней нуждаться.
— Ничего смешного.
— Лейша, ты не веришь, что Алису посетило сверхъестественное предчувствие?
— Я верю, что она в это верит, — осторожно ответила Лейша. Она слишком дорожила их новыми отношениями с сестрой. Единственное, что у нее осталось после года катастрофических потерь, — Алиса и умирающая Сьюзан.
Тем не менее раньше она всегда была честна со Сьюзан.
— Ты же знаешь, я отрицаю паранормальные явления. Нормальные — то понимаешь с трудом.
— А паранормальные слишком нарушают твое видение мира, да? — Помолчав минуту, Сьюзан добавила мягче: — Ты боишься, что Алиса не одобрит отношений Джордана со Стеллой? Неспящая и Спящий?
— Боже, конечно, нет. Уверена, что одобрит. — У нее неожиданно вырвался резкий и хриплый смех, похожий на лай.
Сьюзан добавила, словно это относилось к делу:
— Еще тебе звонили Стюарт Саттер, Кейт Аддамс, Миюки Иагаи и твой секретарь, забыла его имя. Я им пообещала, что ты перезвонишь.
— Не хочу.
— Их больше двенадцати.
Внизу открылась дверь, Ричард вышел и направился к далекому пологому холму. Он с трудом переставлял ноги, по-видимому, не понимая, куда идет! Теперь очень немногое имело для него значение. Здесь он оказался исключительно заботами Джордана, который посадил Ричарда в машину и привез сюда. Теперь Джордан колебался редко, предпочитая действовать. Спустя секунду вслед за ним радостно протопал Джоуи, которому было все равно, где гулять.
— Ты думаешь, суд над Шарафи покончил со всякой надеждой на взаимодействие Спящих и Неспящих?
— Да.
— Надежда умирает последней, Лейша.
— Да? Как же случилось, что ты умираешь? Прости.
— Ты не можешь прятаться здесь вечно только потому, что разочаровалась в законе.
— Я не прячусь.
— А что ты делаешь?
— Просто живу.
— Черта с два! Не занимайся самообманом, я одной ногой в вечности.
Против воли Лейша рассмеялась.
— Молодец. Немедленно позвони Стюарту и всем остальным.
— Нет.
Ричард исчез в темноте. Джордан и Стелла, держась за руки, возвращались обратно. Сьюзан простодушно сказала:
— Мне бы хотелось, чтобы Алиса была здесь.
Лейша кивнула.
— Да, — добавила Сьюзан, — было бы неплохо собрать твоих друзей.
Сьюзан погрузилась в изучение пустыни, а под ними крался какой-то невидимый мелкий зверек, над головой одна за другой зажигались звезды.
Можно сказать, что страна — это территория, люди и законы. И только территория обладает некоторой устойчивостью.
Глава 8
Джордан Ватроуз стоял у ворот фабрики скутеров, принадлежавшей движению «Мы спим», и глядел на пыльную дорогу. Фабрика была обнесена восьмифутовой оградой под напряжением. Не поле И-энергии, конечно, но пока атаки на завод дальше слов не идут, сойдет. А там посмотрим. Позднее им понадобится И-поле. Так сказал Хок.
За рекой, в Арканзасе, И-энергетические конусы завода «Самсунг-Крайслер» сверкали в лучах утреннего солнца.
Джордан прищурился. Волосы слиплись от пота, по шее струился пот. Охранница, жилистая баба с волосами, похожими на паклю, высунулась из будки и крикнула:
— Жарковато, а, Джордан?
— Как всегда, Мейлин, — ответил он через плечо.
— Вы, калифорнийцы, просто вянете в этом пекле.
— Наверное, мы не такие крепкие, как вы, речные крысы.
— Точно. Погляди только на мистера Хока.
Как будто кто-нибудь на фабрике «Мы спим» его не видел! Не сказать, что Хок не заслужил того почтения, которое прозвучало в голосе Мейлин. Прошлой зимой Джордан сопровождал Хока, зашедшего побеседовать в хижину Мейлин. Там было отопление и дешевая И-энергия, на которые имел законное право каждый гражданин, но водопровод отсутствовал, мебели было всего ничего, как и игрушек для тощих детишек. На прошлой неделе Мейлин важно объявила, что купила туалет и кружевные накидки на подушки. Джордан понял, что эта гордость была важнее самих обнов.
Джордан снова уставился на дорогу. Мейлин спросила:
— Ждешь кого-нибудь?
— Разве Хок не предупредил?
— О чем?
— Господи! — сказал Джордан. Терминал в будке резко зазвонил, и Мейлин отпрянула. Джордан видел сквозь пластистекло, как во время разговора каменело лицо женщины. Лед в пустыне. В Калифорнии он ни разу такого не видел.
Очевидно, Хок не только велел ей пропустить посетителя, но и назвал его имя.
— Да, сэр, — проговорила она, и Джордан поморщился: если на заводе кто-то называл Хока «сэр», значит, он был в ярости. Но свой гнев никто не осмеливался выплеснуть на Хока. Для этого находились другие козлы отпущения.
— Твоя работа, Джордан? — Мейлин вышла из будки.
— Да.
— Зачем? — Она выплюнула это слово, и Джордан наконец-то — Хок всегда говорил, что он слишком терпелив, — почувствовал, как его физиономия, в свою очередь, застывает.
— Не твое дело.
— Все, что происходит на этом заводе, — мое дело, — отрезала Мейлин, и это было чистой правдой. Хок сделал так, чтобы все 800 работников болели за свое предприятие. — Нам такие, как она, не нужны.
— Очевидно, Хоку виднее.
— Я спросила у тебя: зачем?
— Поинтересуйся у него.
— А я спрашиваю ТЕБЯ. Зачем, черт побери? — На дороге заклубилось облако пыли. Джордан внезапно испугался: ее предупредили, что не надо приезжать на «Самсунг-Срайслере»? Впрочем, она уже наверняка знала. Она всегда все знала.
— Я спрашиваю, Джордан! Что это мистеру Хоку взбрело, если он позволил одной из них приехать к нам на завод?
— Ого! Что за требовательный тон! — гнев пересилил нервозность, и Джордан обрадовался. — Но я тем не менее отвечу, Мейлин. Лейша Кэмден здесь, потому что Хок разрешил ей приехать.
— Ясное дело! Только не понятно, с какой стати!
Бронированный автомобиль подкатил к воротам. Он был битком набит телохранителями. Водитель вышел из машины, чтобы открыть дверцу. Это был не «Самсунг-Срайслер».
— С какой стати? — в голосе Мейлин послышалась такая жгучая ненависть, что даже Джордан поразился. Тонкие губы женщины изогнулись, но в глазах стоял страх, который Джордан сразу распознал (спасибо Хоку!), страх не перед людьми из плоти и крови, а перед унизительным выбором, косвенной причиной которого стали эти люди: потратить два доллара на полпачки сигарет или на пару теплых носков? Лишний пакет молока для детишек, сверх того, что им положено по Пособию, или стрижка? Голодная смерть невозможна в обществе благоденствия. Страх вызывала перспектива выпасть из этого процветающего государства. Стать вторым сортом. Оказаться паразитом. Гнев Джордана испарился, как только он почувствовал это. Злиться было гораздо проще.
Он постарался ответить как можно вежливее:
— Лейша Кэмден здесь потому, что она моя родная тетка.
Интересно, спросил он себя, сколько времени на сей раз потребуется Хоку, чтобы оправдать его?
— И на каждый скутер приходится по шестнадцать сборочных операций? — спросила Лейша.
— Да, — ответил Джордан. Они стояли в окружении телохранителей Лейши, парней в жестких шляпах и защитных очках, наблюдая за работой конвейера 8-Е. Трое рабочих суетились вокруг двух дюжин скутеров, не обращая никакого внимания на посетителей. Усердие превосходило результаты. И конечно, от Лейши это не укрылось.
Шесть месяцев назад, на вечеринке по случаю восемнадцатилетия его младшей сестры, Лейша так подробно расспрашивала Джордана о фабрике, что он понял и похолодел от ужаса: она попросит разрешения посетить ее. К его удивлению, Хок не возражал.
— Я думала, что мистер Хок присоединится к нам. В конце концов я приехала, чтобы встретиться с ним, — сказала Лейша.
— Он велел проводить вас в контору после осмотра.
Губы Лейши раздвинулись в улыбке, глаза прятались за массивными солнцезащитными очками.
— Указывает мне мое место?
— Думаю, да, — угрюмо сказал Джордан. Он не выносил, когда Хок, неординарный и непредсказуемый человек, опускался до игры в «я здесь хозяин».
Лейша коснулась руки племянника:
— Не переживай, Джордан. Он имеет на это право.
Джордан не знал, что на это ответить. В конце концов все дело было именно в этом.
Отношения между его матерью и теткой были такие странные. Или правильнее сказать «напряженные». И все же… Лейша навещала семью Ватроуз только по торжественным случаям. Алиса никогда не проведывала Лейшу в Чикаго. Однако мать, любившая возиться в саду, каждый божий день посылала свежий букет Лейше самолетом, что стоило, по мнению Джордана, совершенно безумных денег. Причем цветы были самые обыкновенные: флоксы, лилии, лимонно-желтые ноготки, подсолнухи — все это Лейша могла бы купить на улицах Чикаго за бесценок.
— Разве тетя Лейша не предпочитает оранжерейную экзотику? — спросил однажды Джордан.
— Да, — ответила мать и улыбнулась.
Лейша всегда привозила Джордану и его сестре Мойре чудесные подарки: наборы детской электроники, телескопы, пару биржевых акций, которыми можно играть по информационной сети. Алиса всегда приходила в бурный восторг, как и дети. Но когда Лейша показывала племянникам, как пользоваться каким-нибудь из них — как отрегулировать телескоп по азимуту и высоте, как писать японские иероглифы на рисовой бумаге, — Алиса обязательно уходила из комнаты. Джордан подрос, и ему иногда хотелось, чтобы Лейша позволила им с Мойрой самим прочитать инструкцию. Лейша объясняла слишком быстро, сложно и подробно и огорчалась, если дети не могли запомнить все с первого раза. И хотя сердилась тетя Лейша на саму себя, Джордж начинал чувствовать себя по — дурацки.
— Лейша все делает по-своему. А мы — по-своему, — говорила в таких случаях Алиса.
Но самым странным была близнецовая группа Алисы. Услышав об этом, Лейша была шокирована. Алиса добровольно работала там три дня в неделю. Эта организация подбирала сведения о близнецах, которые могли общаться друг с другом на большом расстоянии, знали, о чем думает каждый из них, чувствовали боль, когда другой попадал в беду. Она также наблюдала близнецовые пары в детском саду, чтобы узнать, как они учатся идентифицировать себя в качестве отдельных личностей. Вся эта смесь шарлатанства и научных методов озадачивала Джордана, которому тогда исполнилось семнадцать.
— Тетя Лейша говорит, что большинство ваших случаев объясняется статистикой. И по-моему, вы с ней даже не однояйцевые близнецы.
— Так и есть, — ответила Алиса.
В последние два года Джордан часто виделся с теткой, втихаря от матери. Лейша была Неспящей, а значит, экономическим врагом. Кроме того, она была честной и щедрой идеалисткой. Эти парадоксы смущали.
Впрочем, многое не давало ему покоя.
Экскурсия заняла около часа. Джордан пытался взглянуть на все глазами Лейши: люди вместо дешевых роботов; споры и крики на конвейере; гремит рок-музыка. Забракованные ОТК детали сваливаются в грязные картонные коробки. Чей-то недоеденный сандвич, отфутболенный в угол.
Когда Джордан наконец привел Лейшу в контору Хока, тот встал из-за массивного, грубого письменного стола из джорджийской сосны.
— Мисс Кэмден. Честь имею.
— Мистер Хок.
Они обменялись рукопожатием, и Джордан заметил, как тетка слегка отпрянула. Люди, знакомящиеся с Калвином Хоком, всегда отшатывались; в эту секунду Джордан осознал, с каким напряжением он ждал реакции Лейши. Внешность Хока приводила людей в замешательство: похожий на клюв нос, словно резцом высеченные скулы, пронзительные черные глаза, и в довершение картины ожерелье из острых волчьих зубов, которое когда-то принадлежало его пра-пра-пра-прадеду горцу, женатому на трех индейских женщинах и убившему три сотни храбрецов, как утверждал Хок. Могут ли волчьи клыки, которым почти двести лет, оставаться такими же острыми, спрашивал себя Джордан?
Лейша улыбнулась Хоку, который был выше ее почти на фут, и сказала:
— Спасибо, что позволили приехать. — И, не дожидаясь ответа, спросила напрямик: — Почему?
Он сделал вид, что не понял вопрос.
— Здесь вы можете обойтись даже без ваших головорезов. На моих заводах нет беспричинной ненависти.
Джордан подумал о Мейлин. Хоку нельзя возражать при посторонних.
— Любопытное использование слова «беспричинный», мистер Хок, — спокойно заметила Лейша. — В юриспруденции подобный прием называется намеком. Но раз уж я здесь, то хотела бы задать несколько вопросов, если можно.
— Конечно. — Хок скрестил огромные руки на груди и откинулся в кресле, выражая своим видом добродушную готовность помочь. На столе стояли интерком, кофейник с эмблемой Гарварда и деревянный божок племени чероки. Утром ничего этого не было. Джордан догадался, что Хок специально поставил декорацию. У Джордана заболела голова.
— Ваши скутеры — это модели без такелажа, с простейшими И-конусами и с минимальным комплектом оборудования, — сказала Лейша.
— Правильно, — приветливо кивнул Хок.
— Их надежность ниже, чем у любой другой модели. Только кожух дефлектора И-конуса имеет гарантию, причем дефлекторы запатентованы, а субконтракт вами не заключен.
— Вы хорошо подготовились, — заметил Хок.
— Максимальная скорость не более тридцати миль в час.
— Да.
— Цена на 10 процентов выше, чем у аналогичных скутеров Швинна, Форда или Сони.
— Тоже правда.
— И все же вы захватили 32 процента внутреннего рынка, открыли три новых завода за последний год и опубликовали доход корпорации на активы в 28 процентов, тогда как средняя цифра по промышленности едва достигает 11.
Хок улыбнулся. Лейша шагнула к нему и сказала с нажимом:
— Мистер Хок. Это ваша ужасная ошибка.
— Вы угрожаете мне, мисс Кэмден?
Джордан напрягся.
Хок намеренно превратил слова Лейши в угрозу, чтобы получить повод затеять ссору. Так вот почему он разрешил ей посетить завод «Мы спим»: хотел бесплатно потешить себя схваткой. Лидер всенародного политического движения беднейших слоев против крупнейшего адвоката Неспящих. Джордан разочарованно вздохнул — Хок должен быть выше этого.
Джордану необходимо уважать своего начальника.
— Вы сами знаете, что я вам не угрожаю, мистер Хок, — сказала Лейша. — Я только пытаюсь указать вам на то, что ваше движение «Мы спим» опасно и для страны, и для вас самих. Не лицемерьте. Вы прекрасно меня понимаете.
Хок продолжал приветливо улыбаться, но Джордан заметил слабое, ритмичное подрагивание жилки на шее.
— Вряд ли я неверно понял вас, мисс Кэмден. В своих статьях вы уже много лет бьете в одну точку.
— И буду продолжать. Все большее разобщение Спящих и Неспящих в конечном счете плохо для всех. Люди покупают ваши судна не потому, что они хорошие, дешевые или красивые, а лишь потому, что они изготовлены Спящими и прибыль пойдет только Спящим. Вы и ваши последователи раскалываете страну надвое, мистер Хок, создаете двойную экономику, основанную на ненависти. Это опасно.
— Но особенно для экономических интересов Неспящих? — уронил Хок равнодушно. Похоже, ему кажется, что неожиданный эмоциональный всплеск Лейши укрепил его позиции.
— Бросьте, мистер Хок, — устало ответила Лейша. — Наши интересы базируются на мировой экономике, особенно в области финансов и высоких технологий. Вы можете создавать любые машины и оборудование, строить дома безболезненно для нас.
Джордан подумал, заметил ли Хок это разделение на «их» и «нас».
— Тогда почему же вы здесь, мисс Кэмден? — вкрадчиво спросил Хок.
— По той же причине я езжу и в Убежище: борьба с глупостью.
Крошечная жилка на шее Хока запульсировала сильнее; Лейша свалила его в одну кучу с Убежищем, злейшим врагом. Хок протянул руку через стол и нажал кнопку. Телохранители Лейши напряглись. Хок обдал презрением предателей своих биологических собратьев. В контору вошла молодая негритянка.
— Хок, Колтрейн сказала, что я вам нужна…
— Да, Тина, спасибо. Леди интересуется нашим заводом. Ты не могла бы немного рассказать о себе?
Тина послушно повернулась к Лейше, не узнавая ее.
— Я работаю на девятом конвейере. Раньше у нашей семьи ничего не было. Мы получали пособие и ждали смерти. — Ее история отличалась от сотен других только мелодраматичной манерой рассказчицы. Несомненно, поэтому ее и вызвали сегодня к Хоку. Она сыта, одета в дешевую одежду — вот и все, на что она способна. Тут уж не до конкуренции. Пока Калвин Хок и движение «Мы спим» не дали ей работу, где платят зарплату. — Я покупаю и продаю продукцию только предприятий «Мы спим», — страстно выпевала Тина. — Единственный способ для нас получить кусок хлеба!
— А если кто-нибудь из вашей общины предпочтет другой продукт, потому что он дешевле или лучше… — начал Хок.
— Такие у нас не задерживаются, — загадочно произнесла Тина. — Мы за своими присматриваем.
— Спасибо, Тина, — сказал Хок.
Тина ушла, бросив на Хока тот же взгляд, которым награждали его все рабочие завода. Джордан надеялся, что Лейша узнала этот взгляд. На адвоката Кэмден так смотрели клиенты, которых она спасала от тюрьмы. Джордан немного расслабился.
— Ну и спектакль, — сухо заметила Лейша.
— Больше, чем просто спектакль. Превосходство индивидуальных особенностей — старый иагаистский принцип, не так ли? Или вы Отрицаете факты?
— Я признаю все ограничения экономики свободного рынка, мистер Хок. Спрос и предложение приравнивают рабочих к машинам, но только люди — не оборудование. Нельзя создать здоровую экономику, объединяя в союзы потребителей, как, впрочем, и рабочих.
— Именно поэтому я преуспеваю, мисс Кэмден.
— Это временное явление. — Лейша резко подалась вперед. — Вы надеетесь вечно удерживать своих потребителей на основе классовой ненависти? Вражда исчезает, как только человек займет более высокое социальное положение.
— Моим людям никогда не сравняться с Неспящими. И вы это знаете. Вы венец дарвинской эволюции. Поэтому мы опираемся на то, чем реально располагаем — количественное превосходство.
— Но в борьбе за выживание давно отпала необходимость!
Хок поднялся. Мышца на шее больше не пульсировала; Джордан видел: Хок чувствовал себя победителем.
— Разве, мисс Кэмден? А от кого это зависит? Ничтожное меньшинство Неспящих сейчас контролирует 28 процентов экономики. И эта цифра растет. Через холдинговую компанию «Аврора» вы являетесь акционером завода «Самсунг-Крайслер», там, за рекой.
Джордана потряс этот факт. И на секунду захлестнуло подозрение, едкое, как кислота. Его тетка попросила разрешения приехать, поговорить с Хоком… Он снова взглянул на Лейшу. Она улыбалась. Нет, ею двигало другое. Неужели он обречен всю жизнь терзаться сомнениями?
— В этом нет ничего противозаконного, мистер Хок, — сказала Лейша. — Я купила их с вполне очевидной целью — получить прибыль. Доход от самых лучших товаров и услуг, которые можно создать в условиях справедливой конкуренции, доступных всем.
— Весьма похвально, — язвительно произнес Хок. — Но разумеется, не все могут купить.
— Именно.
— Тогда мы согласны по крайней мере в одном: некоторые люди остались за бортом вашей прекрасной дарвинской экономики. И вы хотите, чтобы они покорно сносили это?
— Я хочу помочь им, — сказала Лейша.
— Каким образом, мисс Кэмден? Как нам конкурировать с Неспящими или с ведущими компаниями, обеспеченными целиком или частично финансовым гением Неспящих?
— Только не с помощью ненависти.
— А как же? Объясните.
Прежде чем Лейша успела ответить, дверь распахнулась и в комнату ворвались трое. Телохранители Лейши немедленно заслонили ее, выхватив оружие. Но незнакомцы, похоже, ожидали этого: они достали камеры и принялись снимать. Так как они видели только шеренгу охранников, им пришлось снимать этих молодцев. Растерянные телохранители искоса поглядывали друг на друга. Джордан, оттертый в угол, был единственным, кто заметил внезапную вспышку оптической панели под потолком этой самой комнаты, о которой настойчиво твердили, что никаких средств наблюдения здесь и в помине нет.
— Вон! — скомандовал сквозь зубы старший группки телохранителей. Операторы послушно вышли.
Для чего Хоку понадобилась эта скрытая съемка? Чего он хотел добиться этим снимком, который при желании можно свалить на ворвавшихся «репортеров»? И должен ли Джордан сказать ей правду? Не повредит ли это тетке?
Хок перехватил взгляд молодого человека и кивнул с таким участием, что юноша тут же успокоился. Конечно, Хок не причинит Лейше вреда. Он такими методами не действует. Его цели велики, всеобъемлющи, его дело правое, он печется об интересах отдельных людей, чего ни один Неспящий, кроме Лейши, не делает. Что бы ни писали в старинных книгах о необходимости, Хок не разбивает все яйца, чтобы сделать свою яичницу.
Джордан расслабился. Хок сказал:
— Извините, мисс Кэмден.
— Никакого вреда мне не нанесли, мистер Хок, — холодно сказала Лейша. И через секунду добавила задумчиво: — Или нанесли?
— Нет. Позвольте вручить вам подарок на память о вашем посещении.
— Что?
— Подарок. — Из чуланчика — телохранители снова насторожились — Хок выкатил скутер своего производства. — Конечно, он гораздо проще, чем тот, который у вас есть. Если только вы снисходите до скутера, как пятьдесят процентов населения.
Лейша наконец потеряла терпение. Она с громким свистом выдохнула сквозь зубы:
— Благодарю вас, мистер Хок. Я езжу на высококачественном скутере «крайслер-игла». Он изготовлен на фабрике в Нью-Мексико, принадлежащей американцам. Они делают все, чтобы продавать превосходную продукцию по справедливой цене, но, разумеется, представляют меньшинство, не имеющее искусственно защищенного рынка.
Джордан не посмел взглянуть в лицо Хоку.
— Я сожалею о своем выпаде, — сказала Джордану Лейша, садясь в машину.
— Не стоит, — ответил Джордан.
— Из-за тебя. Я знаю, ты веришь в то, что делаешь здесь, Джордан…
— Да, — тихо ответил племянник. — Верю. Несмотря ни на что.
— Когда ты так говоришь, ты похож на свою мать.
О Лейше нельзя сказать того же, подумал Джордан и сейчас же почувствовал себя предателем. Так оно и было. Алиса выглядела старше своих сорока трех, Лейша — много моложе. Старение, вызванное гравитацией, коснулось ее тонкого лица; старение, вызванное увяданием тканей, — нет. Должна ли она в таком случае выглядеть на 21,5? Пожалуй, ей можно было дать тридцать, и очевидно, она навсегда застабилизируется на этой отметке. Прекрасная, живая тридцатилетняя женщина, с едва заметными морщинками вокруг глаз.
— Как мать? — спросила Лейша. Джордан не был расположен разбираться в нюансах.
— Хорошо. Вы едете отсюда в Убежище?
— Откуда ты знаешь?
— Вы всегда так держитесь, когда собираетесь туда или возвращаетесь оттуда.
Она опустила взгляд; не надо было ему упоминать об Убежище.
— Передай Хоку, что я не стану подавать в суд из-за скрытой камеры. И не переживай, что не рассказал мне о ней. Тебе хватает сложностей, Джорди. Но, знаешь ли, я по горло сыта такими, как твой мистер Хок. Они подавляют физически. Их обаяние и непомерное «я» врезаются в тебя, как кулак. Это утомляет.
Она рывком забросила длинные ноги в машину. Джордан рассмеялся. Лейша снова подняла на него зеленые глаза, но он только покачал головой, поцеловал ее и захлопнул дверцу. Когда машина отъехала, он выпрямился без тени улыбки. Обаяние. Непомерное «я». Физически подавляющие личности.
Неужели Лейша не поняла, что она точно такая?
Лейша запрокинула голову на кожаную спинку кресла самолета компании «Бейкер Энтерпрайзис». Она была единственным пассажиром. Далеко внизу долина Миссисипи переходила в предгорья Аппалачей. Лейша задела книгу, лежавшую на сиденье рядом, и решила полистать ее. Чтобы перестать думать о Калвине Хоке.
Яркая обложка. Чисто выбритый Авраам Линкольн в черном сюртуке и цилиндре на фоне горящего города — Атланты? Ричмонда? — с ужасной гримасой на лице. Языки пламени лижут пурпурное небо. На экране компьютера цвета будут еще нахальнее. В трехмерной голограмме они станут флюоресцентными.
Лейша вздохнула. Линкольн никогда не бывал в горящем городе. В те времена, о которых написана ее книга, он носил бороду. Сей труд посвящен тщательному анализу речей Линкольна в свете Конституции. И никто не гримасничал.
Она провела пальцем по вытесненному на обложке имени: Элизабет Камински.
— Зачем тебе это понадобилось? — прямо спросила Алиса.
— Разве не ясно? — сказала Лейша. — Моя правовая деятельность привлекает слишком много внимания. Я хочу, чтобы книга вызвала интерес научного мира, и она это действительно заслуживает, а не…
— Я понимаю, — возразила Алиса. — Но почему ты выбрала именно этот псевдоним?
Спустя неделю Лейша придумала ответ, но небольшой официальный визит уже завершился и Лейша покинула Калифорнию. Она чуть было не позвонила сестре в Морро — Бей из Чикаго, но вспомнила, что уже глубокая ночь. Впрочем, сестры редко перезванивались.
«Из-за того, что сказал Линкольн в 1864-м, Алиса. И еще потому, что мне 43 года. И столько же было отцу, когда мы родились, и потому, что никто, даже ты, не верит, что я очень устала».
Скорее всего она не сказала бы этого Алисе ни в Чикаго, ни в Калифорнии. Почему-то все, что она говорила Алисе, начинало звучать выспренне. А мистическая чепуха Алисы о близнецовой группе казалась Лейше очень сомнительной и по логике, и по фактам. Сестры как будто разговаривали на разных языках, что сводило беседу к кивкам и улыбкам.
Двадцать две тысячи Неспящих на Земле, 95 процентов — в Соединенных Штатах. Восемьдесят процентов — в Убежище. И поскольку теперь почти все Неспящие рождались естественным путем, а не в пробирке, большинство появлялись на свет в Убежище. Родители продолжали генетические усовершенствования: повышенный КИ, более острое зрение, сильная иммунная система — любые изменения, не выходящие за рамки закона, самые тривиальные, как иногда казалось Лейше. Но не отсутствие потребности в сне. Красивые и умные дети могут столкнуться с завистью, но не с зоологической ненавистью. На них не будут смотреть, как на монстров, плетущих заговоры с целью захвата власти, контролирующих общество, оставаясь ненавидимыми и порицаемыми. Неспящие, как писала Лейша в своей статье, стали для двадцать первого века тем, чем были евреи для четырнадцатого.
Двадцать лет судебных баталий, чтобы изменить положение, и все напрасно.
— Я устала, — произнесла Лейша, словно пробуя слово на слух. Пилот не обернулся; он вообще был не слишком разговорчив.
Лейша откинула рабочий столик. Что за оправдание — усталость? Ее проблем это, к сожалению, не решает. А пока надо поработать. Еще три часа полета до Нью-Йорка, и два часа — обратно в Чикаго — достаточно, чтобы подготовить дело Кальдер против Металлургической компании Хансена. Встреча с клиентом предстоит в 16:00 в Чикаго, дача показаний под присягой в 17:30, встреча с еще одним клиентом в 20:00. Целая ночь остается для подготовки к завтрашнему процессу. Возможно, удастся все успеть.
Юриспруденция — вот что Лейше никогда не надоедало. И она верила, что общество с хорошо налаженной, относительно некоррумпированной (скажем, процентов на 80) судебной системой еще на что-то способно.
Повеселев, Лейша принялась за запутанный вопрос допущения prima facie. Но книга рядом на сиденье отвлекала ее, как и оставленный без ответа вопрос сестры.
В апреле 1864 года северные штаты содрогнулись от расистской резни в Форт-Пиллоу, федеральная казна почти опустела, война обходилась союзникам в два миллиона долларов в день. Линкольна ежедневно поносила пресса; каждую неделю он вел сражения в конгрессе. В тот тяжелый период президент откровенно признался Ходжесу: «Я не претендую на то, что управлял событиями, а честно признаю, что события управляли мной».
Лейша затолкала книгу под сиденье и погрузилась в дело Кальдер.
Дженнифер Шарафи оторвала голову от земли, грациозно поднялась и нагнулась, чтобы скатать молитвенный коврик. Жесткая горная трава была мокрая; к изнанке коврика пристали смятые травинки. Держа его подальше от своего белого аббая, Дженнифер пересекла небольшую полянку, направляясь к своему самолету. Длинные, свободно падающие черные волосы развевал ветерок.
Над головой пролетел легкий аппарат. Дженнифер нахмурилась: Лейша Кэмден уже здесь. Значит, Дженнифер опаздывает.
Ладно, Лейша подождет. Пусть Ричард займется ею. Дженнифер была против этого визита. Почему Убежище должно принимать женщину, которая все время выступает против? Даже мудрый Коран, простотой, свойственной эпохе, когда о глобальных информационных сетях и слыхом не слыхивали, недвусмысленно говорит о предателях: «Кто бы ни причинил тебе зло, поступай с ним так же, как он поступил с тобой».
Дженнифер скользнула на сиденье своего аппарата, мысли ее были заняты предстоящими дневными делами. Если бы не утешение и покой, приносимые молитвами, кое с чем она не справилась бы. «Но ты же не мусульманка, — улыбаясь говорил ей Ричард, — ты даже не религиозна». Дженнифер не пыталась объяснить ему, что стремление к вере создавало собственную силу, собственное вероисповедание и, наконец, собственную волю. Набожный становился Создателем.
— Я верую, — произносила Дженнифер каждый день на рассвете и в полдень, стоя на коленях в траве, в палой листве или в снегу, — в Убежище.
Она заслонила ладонью глаза, пытаясь разглядеть, куда именно направится самолет Лейши. За ним, конечно, следили и датчики Лэгдона, и противовоздушные лазеры. Она подняла в воздух свою машину и полетела под купол И-поля.
Что бы сказала ее пра-прабабушка по отцу Наджла Фатима Нур эль-Дахар о такой вере? Но другая ее пра-прабабушка, по материнской линии, кое-что знала об этом.
От нового поколения всегда требовалось пожертвовать корнями ради выживания. Дженнифер подумала, что Зевс не оплакивал ни Кроноса, ни Рею.
Внизу, в лучах утреннего солнца раскинулось Убежище. За двадцать два года оно разрослось почти на триста квадратных миль и занимало теперь пятую часть графства Каттарогус, штат Нью-Йорк. Дженнифер купила земли индейской резервации в Аллеганах сразу же после отмены соответствующих ограничений конгрессом. Отступные позволили аборигенам племени синека комфортабельно устроиться в Манхэттене, в Париже либо в Далласе. Их было немного. Не все социально гонимые обладали такими способностями к адаптации, как Неспящие, — например, умением купить землю, которую заведомо не собирались продавать ее владельцы. Или приобрести противовоздушные лазеры на международном рынке вооружений. А если подобные планы и существовали, у них не было общего дела, святой борьбы, которая называется Джихад.
Резервация в Аллеганах была уникальна тем, что на ее территории располагался город Саламанка. Неиндейское население арендовало город у племени синека еще в 1892 году. Саламанка входила в число купленных Дженнифер территорий. После длительных судебных разбирательств устаревшие городские постройки были превращены в высокотехнологичные службы Убежища — больницу, колледж, центр управления средствами защиты и прочие современные коммуникации — и все это в окружении экологически чистых лесов.
За воротами Убежища Дженнифер видела цепочку грузовиков, которые каждый день взбирались по горной дороге, привозя пищу, стройматериалы, нетехнологичную продукцию — все, что Убежище предпочитало импортировать. При этом жизнь в Убежище не зависела от этих ежедневных поставок. Его запасов хватило бы на год автономного существования. Неспящие контролировали огромное число заводов, транспортных магистралей, сельскохозяйственных исследований, товарных бирж и адвокатских контор за пределами Убежища. Собственно говоря, оно создавалось как укрепленный центр управления.
Автомобиль из аэропорта уже стоял перед домом на окраине Аргус-Сити, где жила Дженнифер с мужем и двумя детьми. Изящный, удобный дом представлял собой большой купол, но роскошным не был. Сначала безопасность, говорил Тони Индивино двадцать два года назад, затем технические постройки и школы, в последнюю очередь — личное жилье. Только сейчас настала очередь строительства новых жилых корпусов.
Дженнифер расправила складки своего аббая, глубоко вздохнула и вошла в дом.
Лейша стояла у южной стеклянной стены гостиной, глядя на голографический портрет молодого улыбающегося Тони. Золотистые волосы Лейши ослепительно сияли в лучах солнечного света. Она обернулась, услышав шаги Дженнифер.
Женщины пристально смотрели друг на друга.
— Здравствуй, Дженнифер.
— Привет, Лейша.
— Хорошо выглядишь.
— Ты тоже.
— Как Ричард и дети?
— Прекрасно, спасибо. — Повисло душное, как жара в июле, молчание.
— Ты, наверное, знаешь, зачем я приехала, — сказала Лейша.
— Нет, не знаю, — слукавила Дженнифер. Убежище следило за деятельностью всех Неспящих, но особенно пристально за Лейшей Кэмден и Кевином Бейкером.
— Не увиливай, Дженнифер! Если мы не можем прийти к соглашению, будем по крайней мере честны друг с другом.
Господи! Она совсем не изменилась, — удивилась Дженнифер. Идеализм брал верх и над умом, и над жизненным опытом.
Тот, кто слеп по своей воле, не заслуживает права видеть.
— Ладно, Лейша. Ты хочешь выяснить, не был ли вчерашний налет на текстильную фабрику «Мы спим» в Атланте делом рук Убежища.
— Боже правый, Дженнифер! — вспыхнула Лейша. — Неужели я не знаю, что это не ваши методы? Крошечная фабричка с годовым доходом в полмиллиона!
Дженнифер подавила улыбку: сочетание моральных и экономических аргументов было так характерно для Лейши.
— Рада, что твое мнение о нас улучшилось.
Лейша махнула рукой и нечаянно задела портрет Тони.
— Ты ясно дала понять, что мое мнение значения не имеет. Меня привело сюда вот что. — Она вынула из кармана бумагу и сунула ее Дженнифер.
Дженнифер постаралась изобразить бесстрастность, слишком поздно осознав, что эта поза скажет Лейше не меньше, чем взрыв эмоций. Как удалось им с Кевином достать распечатку? Увы, она не знаток информационных сетей. Значит, придется отозвать Вилла Ринальди и Касси Блументаль с других проектов и немедленно приступить к поискам канала утечки…
— Не беспокойся, — сказала Лейша. — Специалисты Кевина здесь ни при чем. Это мне лично прислали по почте — кто-то из ваших.
Час от часу не легче. Значит, в Убежище есть тайный сторонник Спящих, не признающий борьбу за выживание… Если, конечно, Лейша не лжет. Впрочем, правдолюбие — тоже часть трогательной, но опасной наивности Лейши.
Лейша скомкала бумагу и швырнула в угол.
— Зачем ты вбиваешь между нами клин, Дженнифер? Зачем создала тайный Совет Неспящих, члены которого должны давать так называемую клятву солидарности — «Клянусь ставить интересы Убежища выше всех личных, политических и экономических интересов и отдать за его выживание жизнь, состояние и честь». Какой дикий гибрид религиозного фанатизма и Декларации Независимости! Тебе всегда не хватало вкуса!
— Ты говоришь глупости. — Это было самое страшное ругательство, которое позволяла себе каждая из них. — Только два голубка — вы с Кевином не понимаете, что это битва на выживание. А войне нужны четкие стратегические ориентиры. Мы не допустим пятой колонны.
Лейша прищурилась:
— Ты НЕ права. Война предполагает боевые действия. Если мы не будем контратаковать, оставаясь работоспособными и законопослушными гражданами, то в конечном счете ассимилируемся, завоевав чисто экономическую власть. Но раскол на фракции смерти подобен! Раньше ты понимала это, Дженни!
— Не называй меня так! — С большим трудом ей удалось удержаться и не взглянуть на фотографию Тони.
— Ассимиляция зависит от власти политической, — спокойно добавила Дженнифер, — которой у нас нет и никогда не будет. Нас слишком мало, чтобы создать значительный блок избирателей. Ты раньше понимала это. — У вас уже имеется сильнейшее лобби в Вашингтоне. Вы покупаете голоса. Политическая власть замешана на деньгах, как, впрочем, и общество. Все наши ценности приходится пропагандировать или отстаивать с помощью того же презренного металла. Так мы и делаем. Но как мы сможем отстаивать единую среду торговли для Спящих и Неспящих, если ты расколешь нас на два враждующих лагеря?
— Этого бы не произошло, признай вы, что война уже идет.
— Я признаю ненависть. В вашей глупой клятве она есть.
Их спор опять зашел в тупик. Дженнифер подошла к бару.
— Хочешь выпить, Лейша?
— Дженнифер… — с усилием произнесла Лейша, — если Совет Убежища станет реальностью… вы оставите нас за бортом. Меня, Кевина, Жан — Клода, Стеллу и других. Мы не будем иметь права голоса при обращении в средства массовой информации, не будем участвовать в принятии основных решений, мы даже не сможем помогать новорожденным Неспящим, потому что никому из тех, кто принесет клятву, не позволят пользоваться нашей спецсетью, только связью Убежища… Что же дальше? Экономический бойкот?
Дженнифер молчала, и Лейша медленно произнесла:
— О Господи. Значит, это правда…
— Решение будет принимать Совет. Сомневаюсь, чтобы они поддержали такой бойкот.
— Но ты проголосуешь.
— Я никогда не принадлежала к иагаистам, Лейша. Я не считаю, что благосостояние личности должно преобладать над благосостоянием сообщества. Оба важны.
— При чем здесь иагаизм, Дженнифер. Ты ненавидишь все, что не можешь проверить как последний Спящий. Но ты их переплюнула. Ты превратила контроль в нечто священное, потому что тебе необходима еще и святость. Ты думаешь только о себе, Дженнифер Шарафи. И не прикрывайся сообществом.
Дженнифер вышла из комнаты, стиснув руки, чтобы не дрожали. Она сама виновата, что позволила кому-то взять верх. Ее провал. В холл выскочили дети.
— Мам! Посмотри, что мы построили!
Дженнифер положила ладони на детские головки. Дрожь прекратилась.
Малыши посмотрели в гостиную:
— Тетя Лейша приехала!
Малыши выскользнули из-под пальцев матери.
— Тетя Лейша, посмотри, что мы построили на САПРе!
— Сейчас, — послышался голос Лейши. — Но сначала мне надо узнать у вашей мамы еще одну вещь.
Дженнифер не обернулась. Предатель уже познакомил Лейшу с клятвой солидарности. Что же еще?
Но Лейша спросила всего лишь:
— Ричард получил повестку по делу» Симпсонпротив» Оффшорного рыболовства»?
— Да, получил. Готовит экспертное заключение.
— Хорошо, — холодно бросила Лейша.
Рики испуганно перевел взгляд с Лейши на мать.
— Мам… позвать папу? Тетя Лейша захочет увидеться с ним, правда?
Дженнифер с облегчением улыбнулась сыну. Права офшорного рыболовства! Бедная Лейша. Заниматься такими тривиальными вещами.
— Конечно, Рики, — Дженнифер наградила Лейшу щедрой улыбкой. — Твоя тетя Лейша обязательно захочет увидеться с папой.
Глава 9
— Лейша, — сказала секретарша, — джентльмен ждет уже три часа. Заранее он не звонил. Я предупреждала, что вы, возможно, не вернетесь сегодня в контору, но он остался ждать.
Мужчина держался чуть скованно, как любой, кто провел несколько часов неподвижно. Невысокого роста, субтильный, одет в помятый коричневый костюм, не дешевый, но и не дорогой. В руке свернутая распечатка из газетного киоска. «Спящий», — решила Лейша. Она всегда их узнавала.
— Лейша Кэмден?
— Прошу прощения, но я не беру новых клиентов. Поищите другого адвоката.
— Думаю, это дело вас заинтересует. — Голос вошедшего звучал на удивление твердо. — Пожалуйста, уделите мне десять минут.
Он развернул газету. На первой полосе красовалась ее фотография с Калвином Хоком. Заголовок внизу вопрошал: «Неспящие изучают движение «Мы спим»… Неужели мы обратили их в бегство?»
Понятно, почему Хок позволил ей посетить фабрику.
— Здесь написано, что снимок сделан сегодня УТРОМ, — сказал посетитель. — Ну и ну!
Лейша догадалась, что с системой телекоммуникаций он не связан.
— Зайдете в кабинет, мистер?..
— Адам Уолкот. Доктор Адам Уолкот.
— Доктор медицины?
Он прямо взглянул на нее. Глаза молочно — голубого цвета напоминали заиндевевшее стекло.
— Генетик.
Солнце садилось над озером Мичиган. Лейша переключила стеклянную стену на прозрачность, села напротив посетителя и стала ждать.
Уолкот заплел необычайно тощие ноги вокруг ножек стула.
— Я сотрудничаю с частной исследовательской фирмой «Самплис Биотехникл», мисс Кэмден. Мы занимаемся усовершенствованием генетического моделирования для крупных фирм, которые работают in vitro. Мы разработали процедуру Пастана для создания сверхъестественной остроты слуха.
Лейша равнодушно кивнула; подобное приобретение всегда казалось ей ужасной глупостью. Преимущество слышать шепот через шесть комнат перевешивалось неудобством слышать грохот опускающихся жалюзи под боком. Детям со сверхъестественным слухом в двухмесячном возрасте приходилось имплантировать устройство, контролирующее звук.
— Руководство «Самплиса» предоставляет исследователям полную свободу творчества. — Тоненький и неуверенный кашель Уолкота навеял Лейше мысль о простуженном привидении. — Но я убежден, что они просто не справляются. Там царит страшный беспорядок. Около двух лет назад я попросил разрешения поработать над пептидами, связанными с отсутствием потребности во сне.
— Неужели в этой области осталось еще что-то неисследованное, — сухо сказала Лейша.
Уолкот отрывисто захихикал, высвободил свои костлявые ноги и заплел их между собой.
— Распространенное заблуждение. Но я работал с пептидами взрослых Неспящих и использовал новые разработки лионского Технического института, Гаспар-Тьере. Вы знакомы с его работами?
— Наслышана.
— Вам, вероятно, не известен его новый метод. — Уолкот взъерошил шевелюру. — Мне следовало бы поинтересоваться, насколько этот кабинет защищен от утечки информации.
— Полностью, — ответила Лейша. — Иначе вас бы здесь не было.
Уолкот кивнул: очевидно, его не оскорбляли меры предосторожности Неспящих. Лейша почувствовала к нему симпатию.
— Короче говоря, мне кажется, что я нашел способ лишить потребности во сне взрослых Спящих.
Лейша пристально посмотрела на мужчину.
— Избавить?..
— Еще много нерешенных проблем. — Уолкот пустился в сложные рассуждения об изменении производства пептидов, нейронном синапсисе и избыточном кодировании информации в ДНК. Лейша ничего не поняла. И вдруг перед ней открылся новый потрясающий мир.
— Доктор Уолкот… вы уверены?
— Насчет избыточности переноса лизинов?
— Нет. Насчет возможности избавить от потребности во сне Спящих…
— Как мы можем быть уверены? Нужны эксперименты, серии экспериментов, проверки, не говоря уже о финансировании…
— Но теоретически это возможно.
— О, теория, — пренебрежительно воскликнул Уолкот.
— Со всеми вытекающими? Включая… долгожительство?
— А вот этого мы не знаем. Все еще очень приблизительно. Но прежде чем двигаться дальше, нам необходим юрист.
Фраза насторожила Лейшу. И тут ее озарило.
— Почему вы пришли один, доктор Уолкот? Все правовые вопросы, связанные с этими исследованиями, находятся в ведении компании «Самплис», и наверняка у нее имеется свой юрисконсульт.
— Я действую от своего имени. Мне нужен собственный адвокат.
— Продолжайте.
— Когда я осознал, куда ведут эти исследования, мы с помощником вывели все данные из компьютерной сети компании. Мы проводили моделирование на своих машинах, каждый вечер стирали программы, делали распечатки и уносили эти записи домой в портативном сейфе — все делалось в двух экземплярах. Мы никого не посвящали в свои изыскания, даже директора.
— Почему, доктор?
— «Самплис» — открытая компания, и 62 процента ее акций поделены между двумя фондами, которые контролируют Неспящие.
Он повернул голову, и ей показалось, что бледно-голубые глаза поглощают свет.
— Один из фондов основан «Кэннистон Фиделити», другой находится под контролем Убежища. Простите меня, мисс Кэмден, но директор Ли непорядочный человек. Его и раньше обвиняли в несправедливом распределении денег фондов. Мы с помощником боялись, что если кто-нибудь из Убежища обратится к Ли с просьбой прекратить исследования… или еще что-нибудь… пока это только предчувствие. Нами не заинтересуется ни одна приличная исследовательская фирма. По правде говоря, и сейчас есть только домыслы. Ведь Убежище могло предложить очень крупные деньги, чтобы прикрыть все это…
Лейша из осторожности промолчала.
— Так вот. Два месяца назад случилось нечто странное. Мы знали, конечно, что сеть «Самплис» может быть не вполне надежной — да и есть ли вполне надежные сети? Поэтому мы в ней и не работали. Но мы с Тимми — это мой помощник, доктор Тимоти Херлингер, — не знали, что сети можно проверить даже на то, чего в них нет. Очевидно, так и случилось. Вероятно, кто-то периодически сравнивает список служащих с файлами в сети, потому что однажды утром мы с Тимми увидели на терминале в лаборатории послание: «Над чем, черт возьми, вы работали эти два месяца, парни?»
— Почему вы думаете, что послание не является тонким намеком вашего директора? — спросила Лейша.
— Наш директор не сможет обнаружить нарыв на собственной заднице, — ответил Уолкот, снова удивив ее. — Но главное другое — подпись «акционер». По-настоящему нас с Тимми напугало то, что она появилась на отключенном от сети компьютере в запертой лаборатории.
— У кого еще есть ключи?
— Только у директора. А он был на конференции на Барбадосе.
— Он, видимо, оставил кому-нибудь ключ или дубликат. А может, потерял. Он или доктор Херлингер.
Уолкот пожал плечами.
— Только не Тимми. Но позвольте продолжить. Мы проигнорировали послание, однако решили спрятать нашу работу — к тому времени мы почти добрались до сути — куда-нибудь в безопасное место. Мы оставили единственный экземпляр, арендовали сейф в одном из филиалов Первого национального банка и взяли всего один ключ. Ночью мы закопали его у меня за домом, под розовым кустом.
Лейша посмотрела на Уолкота, как на безумца. Он слегка улыбнулся:
— Вы в детстве читали про пиратов, мисс Кэмден?
— Я не увлекаюсь беллетристикой.
— Ну, ладно. Наверно, это звучит глупо, но мы ничего другого не придумали. — Он опять запустил пальцы в свои редковатые волосы. Его голос вдруг потерял уверенность. — Ключ все еще там. Я проверил. Но сейф пуст.
Лейша подошла к окну. Кроваво — красный закат пятнами отражался в озере. Высоко в небе стоял молодой месяц.
— Когда вы обнаружили пропажу?
— Сегодня утром. Я выкопал ключ (мы с Тимми хотели кое-что добавить) и пошел в банк. Я сказал служащим, что сейф пуст, но они ответили, что за ним ничего не значилось, хотя я собственноручно положил туда девять листков бумаги.
— Вы зафиксировали это по компьютерной сети в момент аренды сейфа?
— Да, конечно.
— Вы получили копию квитанции?
— Да. — Он передал ей бумажку. — Но когда управляющий запросил электронную запись, она показала, что доктор Адам Уолкот на следующий день забрал все бумаги и даже оставил расписку. И у них действительно был документ.
— За вашей подписью.
— Да. Но это подделка!
— Нет, это должен быть ваш почерк, — возразила Лейша. — Сколько документов в месяц вы подписываете в «Самплис», доктор?
— Десятки.
— Заказы на оборудование, отчеты об использованных суммах, путевые листы. Вы их все читаете?
— Нет, но…
— Увольнялась недавно какая-нибудь из секретарш?
— Ну… кажется, да. У директора Ли большие проблемы со вспомогательным персоналом. — Тонкие брови сошлись над переносицей. — Но директор не имел ни малейшего представления о том, над чем мы работаем!
— Уверена, что так. — Лейша скрестила руки. Давненько клиенты не вызывали у нее дурноту. Адвокат, практикующий в течение двадцати лет, привыкает к неудачникам, преступникам, мошенникам, героям, шарлатанам, чокнутым, жертвам и прочему люду. Юристы верят в закон…
Но еще ни один адвокат не имел клиента, способного превратить Спящих в Неспящих.
— Продолжайте, доктор.
— Вряд ли кто-то мог украсть нашу работу, — тихо сказал Уолкот. — Во-первых, еще не записаны важные уравнения, над которыми мы с Тимми работаем. Но труд — наш, и мы хотим получить его обратно. Тимми отказывался от репетиций камерной музыки ради наших исследований. И конечно, когда-нибудь нас наградят.
Лейша уставилась на Уолкота. Найден способ преобразить человечество — а этот мозгляк рассуждает о розовых кустах, премии, камерной музыке.
— Вам нужен адвокат, чтобы выяснить ваше личное юридическое положение.
— Да. И представлять нас с Тимми в иске против банка, или против «Самплис», если до этого дойдет. — Неожиданно он взглянул с обезоруживающей прямотой. — Мы обратились к вам, потому что вы — Неспящая. Вы — Лейша Кэмден. Всем известно, что вы не одобряете разделения людей на «чистых» и «нечистых», и, разумеется, наша работа покончила бы с таким… — Он взмахнул газетой. — К тому же кража есть кража, даже в рамках компании.
— «Самплис» не воровал ваши исследования, доктор Уолкот. И банк тоже.
— Тогда кто…
— У меня нет доказательств. Но я бы хотела встретиться с вами и с доктором Херлингером завтра в восемь ноль — ноль здесь. А пока — это очень важно — ничего не записывайте. Нигде.
— Понимаю.
— Превратить спящих в неспящих… — невольно вырвалось у нее.
— Да, — сказал он. — Хорошо. — И отвернулся, уставившись через ее совершенно утилитарно обставленный кабинет на экзотические цветы, росшие под искусственным освещением в углу.
— С точки зрения закона все чисто. — Кевин вошел в кабинет Лейши с распечаткой. Она подняла взгляд от своих записей по делу «Симпсон против «Офшорного рыболовства». Цветы, которые Алиса настойчиво присылала каждый день — подсолнухи, маргаритки, ноготки, — не успевали увянуть до прибытия очередного букета. Даже зимой ее квартира была уставлена калифорнийскими цветами. У Лейши не поднималась рука их выбросить.
В свете лампы каштановые волосы Кевина блестели, на его гладко выбритых щеках играл румянец. Он выглядел моложе Лейши, хотя был на четыре года старше. «Пустышка», — когда-то заметила Алиса.
— Все законно?
— Все, что зарегистрировано в файлах, — сказал Кевин. — Уолкот учился в Университете штата Нью-Йорк в Потсдаме и Университете Дефлореса. Звезд с неба не хватал, но был неплохим студентом. Две небольшие публикации, чистая полицейская карточка, никаких неприятностей с налоговой службой. Две должности преподавателя, две — исследователя, никаких официально зафиксированных трений при уходе с работы: по-видимому, он просто непоседа. Херлингеру всего двадцать пять, это его первое место работы. Изучал биохимию в Беркли, окончил в числе первых пяти учеников, подающих надежды. Но накануне защиты диссертации был арестован и осужден за синтез вещества, вызывающего генные изменения. Получил срок условно, но найти хорошую работу сделалось проблематичным. По крайней мере на некоторое время. Никаких проблем с налогами и пока никаких сомнительных доходов.
— Что за вещество?
— Лунатический снег. Человек начинает воображать себя мессией. В судебных отчетах Херлингер утверждал, будто у него не было другого способа оплатить занятия в медицинской школе. Он кажется очень озлобленным. Может быть, сама просмотришь эти отчеты?
— Просмотрю, — сказала Лейша. — Как ты думаешь, это временное недовольство юноши из-за крупной неудачи? Или черта характера?
Кевин пожал плечами. Он не любил делать поспешные выводы. Его интересовали последствия, а не мотивы.
— Неужели середняк Уолкот способен на крупное открытие? — удивилась Лейша.
Кевин улыбнулся:
— Дорогая, ты всегда отличалась интеллектуальным снобизмом.
— Как и все мы. Ну хорошо, возможно, это просто удача. Или именно Херлингер вел исследования с ДНК, а не Уолкот; возможно, Херлингер очень талантлив, но его эксплуатируют, как простачка. Или же он не способен придерживаться правил. А что насчет «Самплис»?
— Заурядная компания, оборот менее трех процентов в год, что мало для высокотехнологичного производства, крупных инвестиций нет. Но все по закону. Я даю им еще год-два от силы. Руководство некомпетентное. Лоренс Ли получил кресло директора исключительно благодаря своему имени. Его отцом был Стентон Ли.
— Нобелевский лауреат по физике?
— Да. И еще директор Ли объявил себя потомком генерала Роберта Ли. Вранье, конечно, но в рекламных проспектах смотрится отлично. Уолкот не солгал: документация в компании ведется безобразно. Сомневаюсь, чтобы они нашли что-либо в своих файлах. Руководство практически отсутствует. А Ли получил выговор от Совета директоров за неправильное использование фондов.
— Первый национальный банк?
— Совершенно чист. Все записи об этом сейфе полные и точные. Конечно, это не означает, что их не могли подделать. Но я бы очень удивился, если бы банк оказался замешан.
— Я тоже, — мрачно произнесла Лейша. — Там сильная система безопасности?
— Самая лучшая. Мы проектировали.
Этого она не знала.
— Тогда существуют только две группы, способные на такое электронное волшебство. Одна из них — твоя.
— Как знать, — мягко заметил Кевин. — Среди Спящих тоже есть классные специалисты…
— Не настолько.
На сей раз Кевин оставил ее интеллектуальный снобизм в покое и тихо сказал:
— Исследования Уолкота могут изменить мир, Лейша. Еще раз.
— Знаю. — Она поймала себя на том, что пристально смотрит на Кевина; интересно, какие чувства отразились на ее лице?
— Хочешь вина, Кевин?
— Не могу, Лейша. Надо закончить работу.
— Да и мне тоже.
Он ушел в свой кабинет. Лейша взялась за бумаги по делу «Симпсон против «Офшорного рыболовства». Ей с трудом удавалось сосредоточиться. Когда они с Кевином занимались любовью в последний раз? Три недели? Четыре?
Возможно, ей удастся повидать его утром, перед отъездом. Нет, он летит другим самолетом в Бонн. Значит, в конце недели. Если оба окажутся в одном городе. Она не ощущала потребности срочно заняться сексом с Кевином.
И тотчас вспомнились руки Ричарда.
Лейша придвинулась к терминалу и углубилась в поиски прецедентов в морском законодательстве.
— Ты похитила бумаги Адама Уолкота из сейфа Первого национального банка в Чикаго, — невозмутимо произнесла Лейша.
Женщины стояли в противоположных концах гостиной Дженнифер в Убежище. Портрет Тони Индивино подмигивал и улыбался.
— Да.
— Дженнифер! — с болью воскликнул Ричард.
Лейша медленно повернулась к нему. Ей показалось, что Ричард переживает из-за того, что жена призналась.
Он стоял в той же боксерской стойке, как почти тридцать лет назад, когда Лейша приехала знакомиться с ним в Иванстон — приподнявшись на носки и наклонив голову. В Убежище он нашел нечто такое, в чем нуждался всегда — общность интересов. А Убежище означало Дженнифер. Дженнифер и Тони. Тем не менее, чтобы стать соучастником преступления, Ричард должен был измениться до неузнаваемости.
Он произнес хрипло:
— Дженнифер ничего не скажет в отсутствие своего адвоката.
— Ну, с этим не будет трудностей, — ядовито заметила Лейша. — Скольких адвокатов захватило Убежище на сегодняшний день? Канданс Холт. Уилл Сандалерос. Джонатан Кокчиара. Кто еще?
Дженнифер села на диван, расправляя вокруг себя складки аббая. Сегодня на стеклянной стене переливались мягкие сине-зеленые узоры. Лейша вдруг вспомнила, что Дженнифер никогда не любила облачных дней.
Дженнифер сказала:
— Если это официальное обвинение, Лейша, предъяви ордер.
— Я не прокурор. Я представляю доктора Уолкота.
— Значит, ты добираешься передать дело об этом так называемом похищении прокурору округа?
Лейша заколебалась. Дженнифер скорее всего тоже знала, что доказательств явно недостаточно даже для суда присяжных. Возможно, им удастся установить, что кто-то из новых служащих Первого национального также имел доступ к банковским квитанциям. И всего лишь. Насколько тщательно Убежище все спланировало? Их закрытая информационная сеть достаточно обширна, чтобы засечь мелких сошек из третьесортного биотеха, исследовавших проблемы Неспящих. Лейша готова биться об заклад, что ни один из новичков Первого национального банка никогда раньше не работал в «Самплис». Ничего, кроме домыслов. К тому же она знает способности Дженнифер, Неспящей. Но закону это безразлично.
Лейша почувствовала безысходность. И это пугало. Она попыталась встретиться взглядом с Ричардом. Он отвернулся.
Дженнифер сдержанно сказала:
— Зачем, собственно, ты сюда приехала, Лейша? Ты не ведешь с нами никаких юридических дел, и если твой клиент не имеет к нам никакого отношения…
— Ты только что призналась, что взяла бумаги.
— Разве? — Дженнифер улыбнулась. — Ты ошибаешься.
— Понимаю. Ты просто поставила меня в известность. А теперь хочешь, чтобы я ушла.
— Да, хочу, — согласилась Дженнифер, и вдруг Лейша поняла, что ей больше не суждено появиться в Убежище.
Она обратилась к Ричарду:
— Уолкот и Херлингер держат результаты исследований в голове. И с этим вам ничего не поделать. Я посоветую моему клиенту записать все, размножить и спрятать копии в нескольких надежных местах. Слышишь, Ричард.
Он не обернулся. Лейша смотрела в его согнутую спину.
Дженнифер сказала:
— Желаю приятного полета.
Адам Уолкот не скрывал разочарования.
— Значит, мы ничего не можем сделать? Совсем ничего?
— Нет веских доказательств. — Лейша обошла стол и села на стул напротив Уолкота. — Поймите, доктор, суды все еще борются за снятие ограничений на рассмотрение электронных документов в качестве доказательств. Тяжба длится почти полвека. Сначала компьютерные документы отвергали, потому что это не оригиналы. Потом запретили, потому что нарушить защиту систем стало легче легкого. Теперь, начиная с дела «Сабино против Лансинга», их рассматривают как отдельное, несущественное свидетельство. Во внимание принимаются только подписанные распечатки, а это означает, что воры, которые умеют манипулировать такими вещдоками, — короли даже в электронных преступлениях. Сказка про белого бычка.
По-видимому, экскурс в неофициальную историю юриспруденции Уолкота не заинтересовал.
— Но, мисс Кэмден…
— Доктор Уолкот, вы не думаете о главном: последние открытия находятся только у вас в мозгу. Так вы мне говорили, правильно?
— Правильно.
— Поэтому запишите все снова. Сейчас. Здесь.
Тщедушный человечек, казалось, не на шутку поразился.
— Зачем?
А Дженнифер считала Лейшу наивной!
— Доктор Уолкот, это исследование со временем принесет огромную прибыль. Она будет исчисляться миллиардами и принадлежать вам или «Самплис», или скорее всего вам обоим, в каком-то процентном соотношении. Я готова представлять ваши интересы, если вы хотите…
— О, как мило, — сказал Уолкот. Лейша пристально посмотрела на него. Доктор ничуть не иронизировал. Он рассеянно почесал правое ухо.
— Но вам должно быть ясно: там, где пахнет миллиардами, появляются воры. Вы уже убедились. И вы мне говорили, что не подавали заявки на патент, так как не хотели, чтобы директор Ли знал суть вашей работы. Правильно? — С этим человеком надо высказываться до конца.
— Правильно.
— Прекрасно. Значит, вы понимаете, что эти охотники за миллионами…
Боль в желудке помешала ей договорить.
— Вы хотите сказать, что воры могут покушаться на нас с Тимми. Даже без последней части наших исследований.
— Запишите все. Немедленно, — повторила Лейша.
Она выделила ему отдельный кабинет и отключенный от линии компьютер. Уолкот провел там всего двадцать пять минут. Она не ожидала от Спящего такой прыти.
Лейша сняла восемь копий записей Уолкота на маленьком аппарате, который держала для привилегированных клиентов, подавляя желание прочесть их. Скорее всего она все равно ничего бы не поняла. Один экземпляр она отдала ученому.
— Поймите меня правильно, доктор. Эти семь копий будут положены в различные сейфы. Одна здесь, одна — в сейфе компании «Бейкер Энтерпрайзис», принадлежащей Кевину Бейкеру, и он, уверяю вас, совершенно недоступен.
Уолкот ничем не показал, что знает, кто такой Кевин Бейкер.
— Оповестите как можно больше людей, что записи ваших нынешних исследований растиражированы и хранятся в разных местах. Я поступлю так же. Чем больше народу будет знать, тем безопаснее для вас. Расскажите директору, чем вы занимаетесь, и подайте заявку на патент от своего имени. Я должна присутствовать при вашем разговоре с Ли, если вы собираетесь претендовать на часть прав этой работы независимо от «Самплис».
— Что ж. — Уолкот запустил пальцы в свои редкие волосы. — Откровенность за откровенность.
Что-то в его голосе заставило Лейшу резко поднять голову.
— Дело в том, что те исследования, которые я только что записал для вас… — Он пригладил волосы и стал на одну ногу, этакий смущенный журавль.
— Да?
— Они не полные. Я опустил последний кусок. Тот, которого у воров тоже нет.
Значит, он не такой растяпа, как ей казалось. Лейша всегда считала, что безрассудные клиенты хуже, чем недоверчивые. Даже когда осторожность распространяется на собственного адвоката.
Уолкот смотрел мимо нее. В его странном голосе вновь зазвучала сила.
— Вы сами сказали, что не знаете, кто украл первый экземпляр. Но он представляет большую ценность для воспроизведения исследований. Или для того, чтобы помешать им. А вы — Неспящая, мисс Кэмден.
— Понимаю. Но для вашей безопасности, доктор, важно, чтобы вы записали и этот последний кусок. Можно в каком-нибудь другом, абсолютно безопасном месте. — Интересно, где его найти?
Уолкот наконец опустил поднятую ногу и кивнул.
— Я подумаю. Вы действительно считаете, что мне может угрожать опасность, мисс Кэмден?
— Да, — ответила она. — Считаю.
Глава 10
Джордан Ватроуз налил себе еще из бара, устроенного в старинном секретере в гостиной матери. Какой это бокал — третий? Или четвертый? С веранды, нависшей над океаном, как палуба корабля, донесся смех. Джордану он показался нервным. Что, черт возьми, Хок вещает на этот раз? И кому? Он не хотел привозить сюда Хока. Отмечали пятидесятилетие отца; Бек собирался устроить небольшую семейную вечеринку. Но мать только что закончила отделку нового дома и хотела похвастаться. Двадцать лет Алиса Кэмден-Ватроуз прожила, не прикасаясь к отцовскому наследству, за исключением тех случаев, когда надо было платить за обучение детей. Но когда ей исполнилось сорок, мать ни с того ни с сего выстроила огромный дом на берегу океана, в бухте Морро, где серые киты пускали фонтаны всего в нескольких милях от берега. Обставила его дорогой и якобы старинной английской мебелью, купленной в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке и Лондоне. Бек, самый легкий и мягкий человек из всех, кого знал Джордан, только снисходительно улыбался, даже несмотря на то, что подряд на строительство достался другому. Приезжая с матерью на стройплощадку, Джордан заставал Бека за работой вместе с плотниками. Он забивал гвозди и укладывал балки. Дом был готов, и Джордан с беспокойством ждал от матери новых сюрпризов. Начнет карабкаться вверх по социальной лестнице? Сделает пластическую операцию? Заведет любовника? Но Алиса не обращала внимания на престижных соседей, сохранила полную фигуру и, довольно напевая, ухаживала за своей музейной мебелью и садом.
— Почему непременно английская? — спросил однажды Джордан, ощупывая спинку шератоновского стула. — И антикварная?
— Моя мать была англичанкой; — В этот первый и последний раз Джордан услышал от нее упоминание о бабушке.
День рождения Бека совпал с новосельем. Алиса пригласила друзей семьи, коллег из Близнецовой группы, приятелей-соучеников и преподавателей Мойры, Лейшу Кэмден и Кевина Бейкера, и еще одну Неспящую, которую Джордан никогда раньше не видел, хорошенькую рыжеволосую Стеллу Бевингтон. Калвин Хок напросился сам.
— Не стоит, Хок, — сказал ему Джордан в конторе фабрики.
— Я хочу познакомиться с твоей матерью, Джорди. Редкий сын так отзывается о своей матери.
У Джордана вспыхнули щеки. Со школьных лет его дразнили маменькиным сынком. В последнее время любое слово Хока его жалило. Кто был тому виной
— Хок или сам Джордан, трудно сказать.
— Это ведь семейный праздник, Хок.
— Я, безусловно, не хотел бы вторгаться в семейный круг, — вкрадчиво сказал Хок. — Но ты же говорил, что это еще и новоселье, а? У меня есть для твоей матери подарок. Эта вещь принадлежала когда-то моей матери.
— Вы очень щедры, — ответил Джордан, и Хок ухмыльнулся: манеры юноши изрядно забавляли. Джордану хватало проницательности, чтобы заметить это, но он не знал, как реагировать. Он собрался с духом и признался:
— Я не хочу, чтобы вы туда ехали. Там будет моя тетка. И другие Неспящие.
— Я прекрасно это понимаю, — сказал Хок, и Джордану показалось, что вопрос закрыт. Но почему-то он возникал снова и снова. И безобидные на первый взгляд высказывания Хока ранили все больнее, а огрызаясь, Джордан чувствовал себя виноватым. И как-то вышло, что сейчас Хок на веранде беседовал с Беком и Мойрой, окруженный восхищенной группкой однокашников, Лейша с непроницаемым лицом наблюдала за Хоком. Джордан улизнул, чтобы налить себе очередную порцию виски. Он так спешил, что пролил спиртное на новый бледно — голубой ковер.
— Ты не виноват. — Лейша бесшумно появилась за спиной.
— Что делают, если пролилось виски? — спросил Джордан. — Пользуются пятновыводителем?
— Забудь о ковре. Ты не виноват, что Хок здесь. Ты наверняка не хотел привозить его, а он наехал, как паровой каток.
— Никто не может сказать ему «нет», — с несчастным видом произнес Джордан.
— О, Алиса смогла бы, если б захотела. Не сомневайся. Он здесь только потому, что она не возражала.
— Лейша, мама одобряет мое участие в движении «Мы спим»? — этот вопрос давно его мучил.
Лейша долго молчала:
— Она бы мне этого не сказала, Джордан.
Глупый вопрос. Он тщетно пытался вытереть ковер салфеткой.
— Почему ты сам не спросишь? — удивилась Лейша.
— Мы не говорим о… Спящих и Неспящих.
— Верю, — сказала Лейша. — В этой семье много табу?
— А где Кевин?
Лейша взглянула на племянника с искренним удивлением:
— Пытаешься уйти от ответа?
Его захлестнула волна смущения.
— Я вовсе не хотел…
— Джордан, перестань оправдываться. Кевин встречается с клиентом на орбитальной станции.
Джордан присвистнул:
— Я не знал, что на станциях есть Неспящие.
Лейша нахмурилась:
— Их там нет. Но большинство клиентов Кевина вовсе не Неспящие, а люди, которые…
— …достаточно богаты, чтобы заплатить ему, — сказал Хок, входя в комнату. — Мисс Кэмден, вы весь вечер не разговариваете со мной.
— А разве я обязана?
— Конечно, нет. Что может сказать Лейша Кэмден профсоюзному лидеру, который занимается недоумками, тратящими треть своей жизни на непродуктивное состояние зомби?
— Я никогда не думала так о Спящих.
— В самом деле? Вы считаете их равными себе? Вы знаете, что сказал о равенстве Авраам Линкольн, мисс Кэмден? Вы ведь опубликовали книгу о взглядах Линкольна на Конституцию под псевдонимом Элизабет Камински?
— Довольно, Хок, — сказал Джордан.
— Линкольн сказал о человеке, лишенном экономического равноправия: «Если вы сбросили его вниз и не оставили ему другого выбора, кроме жизни дикого зверя; если вы уничтожили его душу и поместили его туда, где луч надежды угас во тьме проклятия, можете ли вы надеяться, что демон, которого вы разбудили, не вернется и не растерзает вас?»
— Позвольте напомнить слова Аристотеля, — парировала Лейша. — «Равные бунтуют, чтобы получить превосходство. Таково одно из состояний ума, и оно порождает революции».
Черты лица Хока заострились; какая-то мысль промелькнула в глазах. Он хотел было что-то сказать, очевидно, передумал и только загадочно улыбнулся. Затем повернулся и вышел.
— Прости, Джордан, — сказала Лейша. — На вечеринке это непростительно. Наверное, я слишком привыкла к судебным баталиям.
— Вы ужасно выглядите, — неожиданно выпалил Джордан. — Похудели. Шея в морщинах, а щеки ввалились.
— Выгляжу на свои годы. — Лейшу это почему-то позабавило. Может быть, он плохо разбирается в женщинах. Джордан повернулся к веранде, поймав краем глаза отблеск крохотных огоньков в рыжих волосах Стеллы Бевингтон.
Лейша наклонилась вперед и схватила его за руку.
— Джордан, ты когда-нибудь хотел стать Неспящим?
Зеленые глаза Лейши возвращали свет, как отвергнутый подарок. Внезапно его уверенность как рукой сняло.
— Да, Лейша. Хотел. Нам всем хочется. Но нельзя. Вот почему я работаю с Хоком, объединяя в союз недоумков, которые тратят треть жизни на сон. Потому что мы не можем стать такими, как вы.
Появилась Алиса.
— Как вы тут? — Алиса переводила взгляд с сына на сестру. Как всегда приветливая, подумал Джордан, но что за чудовищное платье. И правда, это сложное сооружение из дорогого зеленого шелка отнюдь не украшало ее полную фигуру. На шее висел старинный кулон, подарок Бека. Когда-то он принадлежал какой-то английской герцогине.
— В полном порядке, — Джордан больше ничего не смог придумать. Близнецы — они и есть близнецы. Все трое молча улыбались друг другу, пока Алиса не заговорила, и Джордан с изумлением заметил, что мать слегка пьяна.
— Лейша, я тебе не рассказывала о новом случае, зарегистрированном нашей группой? Близнецы росли врозь с момента рождения, но когда один сломал руку, у второго несколько недель болела та же рука, и он не мог понять почему.
— Или придумал, что ощущает боль, — предположила Лейша, — задним числом.
— А-а, — протянула Алиса, как будто Лейша исчерпывающе ответила на какой-нибудь вопрос. Джордан увидал в глазах матери больше понимания, чем раньше. И были они такие же черные, как у самого Калвина Хока.
Ранним утром пустыня Нью-Мексико излучала жемчужный свет. Резкие тени, голубые и розовые — кто бы мог подумать, что они бывают такого цвета — ползли, как живые, сквозь обширное пространство. На далеком горизонте виднелся четкий силуэт горы Сангре-де-Кристо.
— Красиво, правда? — спросила Сьюзан Меллинг.
— Никогда не думала, что свет бывает таким, — сказала Лейша.
— Не каждому по душе пустыня. Слишком одиноко, враждебно человеческой жизни.
— Ты ее любишь.
— Да, люблю. Зачем ты здесь, Лейша? От тебя идут резкие порывы очень холодного ветра. Цивилизованный шторм.
Лейша невольно улыбнулась. Сьюзан уже исполнилось семьдесят восемь лет, и тяжелый артрит заставил ее бросить науку. Она переехала в крошечный городишко в пятидесяти милях от Санта-Фе. Лейша терялась в догадках. Ни больницы, ни коллег, очень мало людей, с которыми можно поговорить. Сьюзан жила в саманном доме с толстыми стенами. С крыши, используемой как терраса, открывался захватывающий пейзаж. На глубоких, беленых подоконниках и немногочисленных столах она разместила обломки скал, до блеска отполированных ветром, или вазы с дикими цветами на жестких стеблях, или даже кости животных, выбеленные солнцем до той же сверкающей белизны, что снег на далеких горах. Переступив порог, Лейша ощутила тяжелую неловкость, пока с внезапным облегчением не увидела в кабинете Сьюзан терминал компьютера и медицинские журналы. «Я очень долго работала головой. Теперь на ощупь пробираюсь к остальному», — все, что сказала Сьюзан по поводу своего ухода на пенсию. Лейша умом поняла это высказывание — она считала себя обязанной знакомиться с мистической литературой, — но по-другому понять не смогла. Что именно — остальное? Ей не хотелось расспрашивать Сьюзан из опасения, что это окажется чем-то вроде Близнецовой группы Алисы — чистой воды псевдопсихология. Лейша не вынесла бы, если бы тонкий ум Сьюзан поддался обманчивому утешению дешевыми эффектами.
Теперь Сьюзан сказала:
— Пойдем в дом, Лейша. Я приготовлю чай. Ты еще не доросла до пустыни.
Сидя рядом со Сьюзан на диване, Лейша спросила:
— Ты следишь за периодикой, Сьюзан? Тебе знакомы, например, прошлогодние исследования Гаспара-Тьере?
— Да. — Запавшие, но все еще яркие глаза Сьюзан вспыхнули и погасли. Она перестала красить волосы и заплетала их в седые косы, не уступающие по толщине тем, которые Лейша запомнила с детства. Только кожа стала прозрачной, как яичная скорлупа, и под ней проступили синие жилки. — Я не удалилась от мира, подобно средневековому монаху, Лейша. Я регулярно просматриваю журналы, хотя должна заметить, что давненько не появлялось ничего достойного, не считая работы Гаспара-Тьере.
— Теперь появилось. — Лейша рассказала о Уолкоте, «Самплисе» и краже. Не упомянула только о Дженнифер и Убежище. Сьюзан молча прихлебывала чай.
— Сьюзан?
— Дай взглянуть на записи исследований. — Она резко поставила чашку на стеклянный столик.
Сьюзан долго изучала бумаги. Потом ушла в кабинет проверить какие-то уравнения.
— Используй только не подключенный к линии терминал, — предупредила Лейша, — и сотри программу. Полностью. — Мгновение помедлив, Сьюзан кивнула.
Лейша прошлась по гостиной, разглядывая «куриных богов», камни настолько гладкие, будто пролежали миллион лет на дне океана, камни с неожиданными выступами, похожими на злокачественную опухоль. Она взяла череп какого-то животного и погладила кончиками пальцев кость.
Сьюзан вернулась более спокойная. Похоже, ее критические способности работали на полную мощность.
— Исследования выглядят подлинными на данном этапе разработки. Ты ведь это хотела узнать, да?
— Далеко ли они продвинулись?
— Зависит от недостающего куска. То, что здесь, — новинка, бесспорно, но скорее это случайное ответвление от генеральной линии, если тебе понятна разница.
— Да. Но может ли это служить логической основой для завершающего этапа, который действительно превратит Спящих в Неспящих?
— Не исключено, — сказала Сьюзан. — Он создал несколько неортодоксальных посылок на основании работы Гаспара-Тьере, но, насколько я могу судить на основании этих записей… да. Да, это возможно.
Сьюзан опустилась на диван и закрыла лицо руками.
— Какие из дополнительных эффектов могли бы…
— Ты хочешь спросить, смогут ли Спящие, став Неспящими, не стареть, как все вы? Боже мой, я не знаю. Биохимия все еще так туманна. — Сьюзан опустила руки и невесело улыбнулась. — Вы, Неспящие, не снабжаете нас материалом для исследований. Вы слишком редко умираете.
— Извини, — сухо сказала Лейша. — У нас слишком напряженное расписание.
— Лейша, — неуверенно спросила Сьюзан, — что теперь будет?
— Кроме борьбы внутри «Самплис»? Мы подадим заявку на патент от имени Уолкота. Вообще-то я уже начала эту работу, чтобы никто нас не опередил. Потом, после того как Уолкот и Херлингер… Да, это тоже проблема.
— Какая проблема?
— Уолкот и Херлингер. Я подозреваю, что Херлингер проделал большую часть работы, а Уолкот не захочет делить с ним успех. Уолкот — этакий смирный драчун. Идет по жизни рассеянно, но стоит его разозлить, и он взвоет и пустит в ход зубы.
— Знаю я этот тип, — сказала Сьюзан. — Твой отец был совсем другим.
Сьюзан редко говорила о Роджере Кэмдене. Она взяла в руки тот самый череп, который недавно рассматривала Лейша.
— Знаешь что-нибудь о Джорджии О’Киффе?
— Художница девятнадцатого века?
— Двадцатого. Она много раз рисовала такие черепа. И пустыню. — Сьюзан вдруг уронила череп, он со стуком покатился по каменному полу. — Лейша, роди наконец ребенка, о котором вы с Кевином вечно говорите. Нет никакой гарантии, что у тебя никогда не наступит менопауза. Даже фаллопиевы трубы, которые, по-видимому, не стареют, не могут вырабатывать новые гаметы. Твоим яйцеклеткам сорок три года.
— Сьюзан, ты жалеешь…
— Нет, — резко произнесла Сьюзан. — У меня есть вы с Алисой. Биологические дочери не имели бы для меня большего значения. Но кто есть у тебя, Лейша? Кевин…
Лейша быстро сказала:
— У нас с Кевином все прекрасно.
Сьюзан взглянула на нее нежно, но скептически, и Лейше пришлось повторить:
— У нас все прекрасно, Сьюзан. Нам очень хорошо работается вместе. В конце концов, это самое главное.
Но Сьюзан продолжала смотреть с той же нежностью и сомнением. Бумаги Адама Уолкота чуть подрагивали в ее изуродованных артритом руках.
Дело «Симпсон против «Офшорного рыболовства» оказалось непростым. Клиент Лейши, Джеймс Симпсон, Неспящий-рыбак, обвинял конкурирующую фирму в намеренном нарушении схемы миграции рыбы в озере Мичиган посредством незаконного использования ретровирусов. Конкурирующая компания принадлежала Спящим. Дело требовало юридической интерпретации Акта Кантона-Фенвика. Лейша должна была явиться в суд к десяти утра, поэтому встречу в «Самплис» она попросила назначить на семь.
— Маловероятно, что кто-нибудь появится там в такую рань, — проворчал Уолкот, — в том числе и я.
Лейша пристально посмотрела в худое лицо на экране видеофона, дивясь неповоротливости и мелочности ума, которому предстояло переделать мир. Был ли Ньютон таким? А Эйнштейн? Каллингвуд? Пожалуй. Эйнштейн никак не мог запомнить название железнодорожной станции, возле которой жил; Каллингвуд, гений практического использования И-энергии, постоянно терял туфли и месяцами не менял простыни. Уолкот — типичный, хотя и редко встречающийся вид. Иногда Лейше казалось, что процесс интеллектуального созревания заключается в открытии того факта, что редкие и даже уникальные случаи — всего лишь члены изредка встречающихся рядов. Она позвонила в «Самплис» и настояла на встрече в семь утра.
Директор Лоренс Ли оказался загорелым, интересным мужчиной. Головная повязка итальянского шелка, однако, не слишком соответствовала его возрасту. Дружелюбием, как и предсказывал Уолкот, от него и не пахло.
— Наши исследования, какие бы они ни были, принадлежат НАМ, черт побери! Эти два… ИССЛЕДОВАТЕЛЯ работают на меня, и не советую всяким там шустрым адвокатам забывать об этом!
Лейша была единственным «шустрым адвокатом» в поле зрения. Юрисконсульт фирмы «Самплис», Арнольд Сили, агрессивный человек с тяжелым взглядом, был для Лейши легкой добычей. Она перегнулась через стол.
— Я не жалуюсь на память, мистер Ли. По делам о научных разработках, особенно имеющих коммерческое применение, существуют прецеденты. Доктор Уолкот не входит в ту же категорию работников, что и плотник, ремонтирующий ваше крыльцо. В контракте, подписанном доктором Уолкотом с «Самплис» при приеме на работу, также есть неясности. Полагаю, у вас есть экземпляр этого документа, мистер Сили?
— Ах, нет… подождите…
— Почему же? — резко бросил ему Ли. — Где он? Что там сказано?
— Мне нужно проверить…
Лейшу захлестнула досада — как всегда, когда она сталкивалась с некомпетентностью. Она сдержалась; дело слишком важное, чтобы ставить его под угрозу несвоевременной демонстрацией своих эмоций или своего плохого настроения. Ли, Сили и Уолкот, держащие в своих неумелых руках восемь дополнительных часов в день для сотен тысяч людей, листали электронные записные книжки в поисках контракта.
— Нашли? — резко спросила Лейша. — Хорошо, второй абзац, третья строчка…
Она объяснила им неудачно сформулированные положения контракта, рассказала в качестве примера о постановлении суда по делу «Боинг против Фейна». Сили шарил тяжелым взглядом по экрану, барабаня пальцами по столу. Ли кипел. На губах Уолкота играла хитрая улыбочка. Только Херлингер, двадцатипятилетний ассистент, слушал с пониманием. Плотный и уже лысеющий ученый, Херлингер был бы похож на головореза, если бы от него не исходило какое-то горькое достоинство, стоически переносимое разочарование. Это не вязалось ни с его молодостью, ни с колючей эксцентричностью якобы гениального Уолкота. Совместная работа этих людей представлялась ей маловероятной.
— …я предлагаю уладить дело с патентами, не доводя до суда.
Сили быстро спросил:
— На каких условиях? Процент или фиксированная сумма?
Лейша сохраняла бесстрастность.
— Нам предстоит выработать эти условия, мистер Сили.
— Если вы собираетесь выманить у меня то, что принадлежит фирме… — Ли почти сорвался на крик.
Сили спокойно обернулся к нему:
— В вопросе о том, кому именно принадлежит фирма, акционеры могут не согласиться с вами.
В число «акционеров» входило Убежище, хотя Ли мог и не знать, что Лейше это известно. И Лейша, и Сили ждали, поймет ли Ли ситуацию. До него наконец дошло. Он метнул в Лейшу высокомерный, но испуганный взгляд. Давненько она не встречала таких противных типов!
— Может быть, — сказал Ли, — мы могли бы поговорить об урегулировании. На моих условиях.
— Прекрасно, — Лейша поняла, что дожала его.
Уолкот проводил Лейшу и ее телохранителя к машине.
— Они согласятся?
— Похоже, — ответила Лейша. — У вас любопытные коллеги, доктор.
Он настороженно смотрел на нее.
— Директор забывает, что руководит компанией, которая служит обществу; адвокат не в состоянии составить приличный контракт о найме, а ваш ассистент, работающий над генетикой Неспящих, уезжает на скутере фабрики «Мы спим».
Уолкот небрежно махнул рукой:
— Он еще молод. Не хватает денег на машину. И разумеется, если наши результаты подтвердятся, движение «Мы спим» исчезнет само собой. Никому не придется спать.
— Кроме тех, у кого не хватит денег на операцию. Или на машину.
— Вам больше пристало агитировать за другую сторону, мисс Кэмден, — усмехнулся Уолкот. — За экономическую элиту. В конце концов очень немногие могут позволить себе иметь неспящих детей.
— Я не агитирую, доктор Уолкот. Просто уточняю. — Чем-то неуловимым он напоминал Ли.
Уолкот махнул рукой:
— Наверное, вы иначе не можете. Раз уж вы адвокат…
Она так хлопнула дверцей машины, что телохранитель подпрыгнул.
Лейша опоздала в суд. Судья уже с раздражением оглядывался по сторонам.
— Мисс Кэмден?
— Прошу прощения. Ваша честь. К сожалению, меня задержали дольше, чем…
— Впредь не задерживайтесь, адвокат.
— Хорошо, Ваша честь.
Зал был почти пуст, хотя дело предстояло весьма интересное. Пути миграции рыбы не слишком привлекают прессу. Кроме представителей обеих сторон и юристов Лейша заметила какого-то репортера, работников федеральной службы охраны окружающей среды и аналогичной службы штата, трех юношей-студентов, то ли правоведов, то ли экологов, одного отставного судью и трех свидетелей.
И Ричарда Келлера, которого она пригласила в качестве эксперта. Но его выступление состоится только завтра.
Он сидел сзади, прямой, словно аршин проглотил, в окружении четырех телохранителей. Наверное, так бывает, когда живешь в Убежище безвылазно — остальной мир начинает казаться гораздо опаснее, чем в действительности. Ричард поймал ее взгляд. Лейша почувствовала холодок в груди.
— Если вы наконец готовы начать, адвокат…
— Да, Ваша честь. Я вызываю для дачи показаний Карла Тремолиа.
Тремолиа, свидетель противной стороны, зашагал по проходу. Клиент Лейши прищурился. У рыбака на лацкане красовалась электронная булавка с эмблемой «Мы спим». В дверях возникла какая-то возня: кто-то тихо, но настойчиво убеждал в чем-то помощника шерифа.
— Ваша честь, я прошу суд обязать свидетеля снять булавку с лацкана, — сказала Лейша. — Учитывая обстоятельства дела, выражение политических взглядов свидетеля устно или посредством украшения является проявлением предубежденности.
Судья сказал:
— Снимите булавку.
— Вы можете заставить меня снять булавку, но не можете заставить покупать что-либо у Неспящих!
— Вычеркните это, — сказал судья. — Мистер Тремолиа, если вы будете высказываться, когда вас не спрашивают, я привлеку вас за неуважение… Что там такое, шериф?
— Прошу прощения, Ваша честь. Срочная записка для мисс Кэмден.
Он протянул Лейше полоску бумаги. «Немедленно позвони в контору Кевина Бейкера».
— Ваша честь…
Судья вздохнул:
— Идите, идите.
В коридоре она достала из портфеля интерком. Встревоженное лицо Кевина появилось на миниатюрном экране.
— Лейша. Я насчет Уолкота…
— Линия не защищена, Кевин…
— Не имеет значения, все уже известно. Черт, через несколько часов весь мир будет знать. Уолкот не может запатентовать свое изобретение.
— Почему? «Самплис»…
— Забудь о «Самплис». Заявка на патент подана два месяца назад. Комар носа не подточит. От имени «Убежища инкорпорейтед»… Лейша?
— Я здесь, — произнесла она онемевшими губами. Кевин всегда утверждал, что фальсифицировать правительственную патентную документацию невозможно.
— Это еще не все, Лейша. Тимоти Херлингер мертв.
— Боже! Полчаса назад он уехал на скутере!
— Его сбила машина. Защитные экраны на скутере не сработали. Полицейский случайно оказался там несколько минут спустя, связался с медицинской информационной службой, и я, конечно, слежу за всеми сетями, чтобы выяснить ключевые имена.
— Кто его сбил? — голос Лейши дрожал.
— Какая-то Стейси Хилман, из Баррингтона. Мои ребята сейчас проверяют ее. Но с виду все, как несчастный случай.
— Защитные экраны скутера — это И-энергетические конусы. Они не ломаются; это одно из основных требований при продаже. Они просто не могут выйти из строя. Даже на убогом суденышке фабрики «Мы спим».
Кевин присвистнул:
— Он ехал на скутере «Мы спим»?
Лейша закрыла глаза:
— Кевин, пошли телохранителей к Уолкоту. Самых лучших, нет — своих собственных. Полчаса назад он был в «Самплисе». Пусть его проводят в нашу квартиру. Или контора надежнее?
— Надежнее.
— Я смогу уйти из суда самое раннее в два. И просить отложить рассмотрение уже нельзя. — Она уже откладывала это дело ради поездки в Миссисипи и в Убежище. Дважды — ради Убежища.
— Работай спокойно, — сказал Кевин. — Я позабочусь об Уолкоте.
Лейша открыла глаза. Стоящий у двери в зал помощник шерифа не сводил с нее взгляда. Ей всегда нравился этот добрый старик, любивший показывать слишком дорогие для него голографические снимки внуков. В противоположном конце коридора стоял в напряженной позе Ричард Келлер и ждал ее. Он знал, почему звонит Кевин. Она могла в этом поклясться.
Лейша пошла просить судью о переносе слушания.
Лейша провела Ричарда в свою контору, находившуюся в квартале от суда, держась подчеркнуто отстранение и даже не глядя на него. В кабинете она сделала окно непроницаемо черным. Лепестки экзотических пассифлор, оранжевых и огненных орхидей тут же начали закрываться.
— Рассказывай, — тихо произнесла она.
Ричард смотрел на засыпающие цветы.
— Их выращивал твой отец.
Этот тон ей хорошо знаком, она слышала его в полиции, в комнатах для допросов, в тюрьмах, в суде. Так говорят люди, которым нечего терять. В этом была определенная свобода, и Лейше в подобных ситуациях всегда хотелось спрятать глаза. Сейчас она смотрела на него в упор.
— Рассказывай, Ричард.
— Убежище выкрало записи Уолкота. Существует целая сеть: специалисты высочайшего класса плюс пятая колонна Спящих. Дженнифер создавала ее годами. Вот они-то все и проделали: и в «Самплис», и в Первом национальном.
Ничего нового. То же самое Ричард говорил ей в Убежище, в присутствии Дженнифер.
— Слушай внимательно, Ричард. Перед тобой адвокат Уолкота, и каждое твое слово на вес золота. Невозможность вызвать в свидетели супруга не распространяется на то, что Дженнифер говорила тебе в присутствии третьих лиц, например, на Совете Убежища — статья 861 Кодекса Соединенных Штатов. От тебя могут потребовать повторить то, что ты скажешь сейчас, под присягой. Понимаешь?
Он улыбнулся почти снисходительно. Интонация осталась той же.
— Конечно. Поэтому я здесь. Запиши все, если хочешь.
— Уже пишу. Продолжай.
— Убежище изменило патентные заявки, и электронные, и в распечатках. Даты тщательно подобраны — все бумажные заявки в Вашингтоне имеют штамп «Получено», но ни одна еще не прошла стадию рассмотрения, после которой появляются подписи высокопоставленных чиновников или отпечатки их пальцев. Именно об этом рассказал тебе Кевин, правда?
— Он сомневается, что кто-то смог бы проникнуть в федеральную систему — даже его люди.
— А! Но он бы пытался проделать это извне…
— У тебя есть доказательства? Имена, даты, названные в присутствии свидетелей, во время беседы, которая состоялась бы, даже если бы вы с Дженнифер не были мужем и женой?
— Да.
— У тебя есть письменные доказательства?
Ричард слегка улыбнулся:
— Нет.
Лейша взорвалась:
— Почему, Ричард? Бог судья Дженнифер. Но ты? Почему ты это сделал?
— Может ли кто-нибудь в двух словах ответить на подобный вопрос? Это же целая жизнь! Переселиться в Убежище, жениться на Дженнифер, родить детей… — Он встал, подошел к цветам. То, как он ощупывал шероховатые листья, заставило Лейшу подняться и пойти за ним.
— Зачем же ты мне сейчас все рассказываешь?
— У меня нет другого способа остановить Дженнифер. — Он невидящими глазами посмотрел на Лейшу. — Ради нее самой. Никто в Убежище уже не может с ней справиться — дьявол, они ее поощряют! Особенно Касси Блументаль и Уилл Сандалерос. Мои малыши… Обвинение в краже авторских прав по крайней мере отпугнет некоторых ее партнеров вне Убежища. Это страшные люди, Лейша, и я не хочу, чтобы она якшалась с ними. Я знаю, что даже при наличии моих показаний тебе нечего предъявить в суде, и скорее всего дело закроют за неимением доказательств, — неужели ты думаешь, что я своими руками отдал бы ее на растерзание? Я очень тщательно изучил дела «Уэйд против Тремонта» и «Джастроу против Соединенных Штатов». Я просто хочу, чтобы Дженни пресекли. Мои дети… ненависть к Спящим, которую им прививают, привычка делать все — все, что угодно, Лейша, — во имя самозащиты… Это пугает меня. Тони задумывал все по-другому!
Впервые за эти долгие годы Лейша и Ричард заговорили о намерениях Тони Индивино.
— Тони был не прав, — чуть спокойнее сказал Ричард. — И я тоже. Прожив десятки лет с другими Неспящими, отгородившись от остального мира, становишься другим человеком. Мои малыши…
— В каком смысле?
Но Ричард только покачал головой:
— Что теперь будет, Лейша? Ты передашь дело генеральному прокурору и он вынесет обвинение? В краже интеллектуальной собственности и подделке
правительственных документов?
— Нет. В убийстве.
Его глаза широко раскрылись. Лейша готова была поклясться жизнью, что он ничего не знал о гибели Тимоти Херлингера. Однако неделю назад она также была уверена, что Ричард ничего не знал о похищении.
— В убийстве?
— Тимоти Херлингер погиб час назад. При подозрительных обстоятельствах.
— И ты думаешь…
Лейша думала быстрее, чем он. Увидев, что он все понял, она отступила.
— Ты собираешься обвинить Дженнифер в убийстве. И заставить меня давать против нее показания. Из-за того, что я здесь сказал.
— Да.
— Никто в Убежище не планировал убийства! — Он крепко сжал ее руку. — Лейша, никто в Убежище… даже Дженнифер…
Самым ужасным было то, что он колебался. Ричард отнюдь не убежден, что его жена не способна на политическое убийство. Лейша спокойно смотрела на него. Она должна выслушать все. До конца. Потому что должна знать.
Но слушать было нечего. Ричард сжал ладонь, смяв цветок, который он все еще держал в руке. Он рассмеялся. Непрерывный резкий хохот продолжался, пока Лейша не открыла дверь кабинета и не попросила секретаря соединить ее с прокурором округа.
Глава 11
Камера из мыльного камня. Пять шагов вдоль, шесть поперек. Встроенная платформа для постели, два многоразовых одеяла, подушка, раковина, стул, унитаз. Окна не было. Терминала тоже. Уилл Сандалерос, адвокат заключенной, заявил протест: все камеры, кроме изолятора, оборудованы каким — либо вмонтированным в стену простым терминалом из небьющегося сплава. Его клиентке не запрещен доступ к программам новостей, библиотекам, ей можно получать письма, отправленные по почте. Начальник тюрьмы проигнорировал требование; не доверит он Неспящей терминал. Он запретил также общие прогулки, прием пищи с другими заключенными, не допускал в камеру посетителей, не исключая Сандалероса. Двадцать лет назад, заведуя тюрьмой в графстве Каттарогус, он потерял заключенного — Неспящего из Убежища убили прямо в остроге. Он не позволит этому повториться.
Дженнифер Шарафи велела адвокату прекратить протесты.
В первый день она внимательно обследовала все углы своей камеры. Юго-восточный был отведен для молитвы. Смежив веки, она представила восходящее солнце; через несколько дней закрывать глаза уже не было нужды. Солнце, вызванное силой воли и верой, было при ней.
В северо-восточном углу разместился умывальник. Она мылась с ног до головы дважды в день, стирала свой аббай, не доверяя тюремной прачечной. Камеры внутреннего наблюдения так же мало мешали, как каменные стены для лицезрения светила. Смысл имели только ее поступки, а не то, что думали о ней недочеловеки. Уже одно их фискальство позволяло с ними не считаться.
Два оставшихся угла занимала койка. Она так и не притронулась к постели, превратив кровать в учебную площадку. Она сидела на краю, выпрямив спину, в мокрой одежде. Когда по ее требованию, нерегулярно и с большими перерывами приносили бумажные распечатки, она разрешала себе просмотреть каждую газету, каждую юридическую книгу, каждый библиотечный лист. Когда читать было нечего, она разрабатывала подробные сценарии вселенского развития событий. Она представляла, как пойдет ее дело. Раздумывала над исследованиями Уолкота. Прогнозировала поведение Лейши Кэмден. Строила планы экономической самостоятельности каждого подразделения, каждой организации Убежища, перебирала личные и профессиональные отношения его обитателей. Вариантов было много; она изучала их до тех пор, пока, закрыв глаза, не увидела огромное раскидистое дерево ветвь за ветвью. Если из газет или от Сандалероса поступали новости, она мысленно подправляла соответствующие побеги, сопровождая каждое свое решение цитатой из Корана. Когда гигантская структура приняла законченный вид, Дженнифер открыла глаза и научилась видеть ее в трех измерениях, заполняя тесную камеру.
— Она все время сидит, уставившись перед собой, — докладывала надзирательница окружному прокурору. — Иногда с открытыми глазами, иногда с закрытыми. Почти не шевелится.
— Может, это кататония и нужно вызвать врача?
Надзирательница покачала головой:
— Откуда мне знать, что ей нужно!
По средам и воскресеньям пускали посетителей, но она принимала только Уилла Сандалероса. Адвокат приходил в пустую галерею для свиданий, где они, разделенные толстым плексигласом, разговаривали в окружении панелей наблюдения.
— Дженнифер, суд присяжных вернул обвинительное заключение на доработку.
— Ясно, — отозвалась Дженнифер. — Они назначили дату слушания?
— Да. Восьмое декабря. Освободить под залог опять отказали.
— Ясно, — не удивилась Дженнифер. Освобождение ее под залог в структуре не просматривалось — Лейша Кэмден давала показания перед присяжными. Она добавила утвердительно:
— Да. Свидетельские показания переданы председателю; я попытаюсь достать для вас распечатку.
— Мне уже два дня ничего не приносят.
— Я снова заявлю протест. В газетах все то же самое. Нет смысла читать.
— Нет, есть, — ответила Дженнифер.
Газетная истерия была ей необходима для укрепления веры, как сказано в Коране «напоминание верующим». «Неспящие убивают, чтобы править миром!», «Сначала деньги — теперь кровь?», «Заговор тайного картеля Неспящих в целях уничтожения Соединенных Штатов посредством убийства!», «Отступник Неспящих раскрывает число жертв мафии из Убежища», «Местная банда забила до смерти подростка: «Он был Неспящим».
— Я так и подумал, что они понадобятся, — сказал Сандалерос. Ему было двадцать пять, с четырехлетнего возраста он рос в Убежище. Родители добровольно отдали его на воспитание, разочаровавшись в ребенке с генетическими изменениями. Окончив юридический колледж в Гарварде, Сандалерос открыл контору в Убежище, неохотно покидая его только для встреч с клиентами и судебных заседаний. Родителей он почти не помнил.
— Еще одно, — произнес Сандалерос. — Дети просили передать кое-что.
Дженнифер сидела очень прямо. Каждый раз это было самое трудное. Именно для этого она дрессировала себя день за днем, сидя на краешке твердой металлической койки, выпрямив спину, спокойно заставляя себя погружаться в составление планов.
— Я слушаю.
— Наджла закончила составление программы номер три по физике. Рики нашел новые пути миграции рыбы на основании последнихданных по Гольфстриму и теперь наносит их на карту поверх разработанной отцом глобальной схемы.
Рики почти всегда умел упомянуть об отце; Наджла никогда. Дженнифер заставила Сандалероса рассказать детям, что их отец будет выступать против матери на суде. В этом мире потомкам Неспящих нельзя оставаться в блаженном неведении.
— Спасибо, — сдержанно поблагодарила Дженнифер. — Теперь мне хотелось бы знать, как мы построим защиту.
Позже, когда Сандалерос ушел, она долго сидела на койке, мысленно выращивая трехмерное древо решений.
— Ты действительно так решила? — Хорошенькое лицо Стеллы на экране интеркома выглядело напряженным и холодным. — Ты собираешься выступать против одной из нас?
— Стелла, — сказала Лейша. — Это необходимо.
— Почему?
— Потому что она не права. И потому что…
— Нет ничего плохого в том, чтобы заботиться о своих, даже нарушая закон! Именно ты научила меня этому — ты и Алиса!
— Это не одно и то же. — Лейша старалась держать себя в руках. За спиной Стеллы виднелись генемодные пальмы с длинными голубыми листьями. Что Стелла делает в Калифорнии? Ни один уличный аппарат не защищен как следует. — Дженнифер приносит неприятности всем — и Спящим и Неспящим…
— Только не мне. Это ты причиняешь вред, разрушая единственную семью, которая оставалась у нас. Мы не такие счастливчики, как ты, Лейша!
— Я… — начала было Лейша, но Стелла уже отключилась.
В библиотеке Лейши с Кевином Адам Уолкот рассеянно разглядывал ряды книг по юриспруденции, голографический портрет Кенцо Иагаи, скульптуру Монди Растелла. Лейша видела, как Уолкот поджал ногу, запустил руки в волосы, забавно передернул тощими плечами и опустил ногу на пол. Чудак — иначе и не назовешь. Самый странный из всех ее клиентов. Иногда она даже не знала, понимает ли он то, что она пытается до него донести.
— Доктор, вы все еще можете оспорить выдачу патентов, привлечь к суду и «Самплис», и Убежище, причем одновременно с рассмотрением дела по обвинению Шарафи в убийстве. — Ей удалось твердо выговорить эти слова. Иногда, в вынужденной изоляции своей квартиры, она практиковалась произносить их вслух: дело по обвинению Шарафи в убийстве.
— Значит, вы уже не будете моим адвокатом, — с раздражением сказал он, — вы меня бросаете.
Лейша терпеливо начала все сначала:
— Моей жизни серьезно угрожали. Охранники, мимо которых вы прошли в вестибюле, в лифте, и те, на крыше, — это федеральные агенты. Меня держат под домашним «арестом» до суда, потому что здесь безопаснее, чем где бы то ни было. Но я не могу выступить по делу о ваших патентах. А тянуть вам нельзя. В ваших интересах найти другого адвоката. Я составила список, из которого вы можете выбрать.
Лейша протянула распечатку. Уолкот даже не взглянул на нее.
— Это несправедливо! — напористо сказал он.
— Что?
— Человек готовится совершить генетическую революцию, вкладывает всю душу, все силы — и все это ради вонючей мелкой компании, не способной разглядеть гения, даже споткнувшись о него… Мне обещали, мисс Кэмден!
Она поневоле прислушалась. Поведение этого маленького человечка почему-то пугало.
— Что вам обещали, доктор?
— Признание! Славу! Внимание, которое в наше время достается только Неспящим! — Он широко развел руки, встал на цыпочки, его голос поднялся до визга. — Мне обещали!
Тут до него, по-видимому, дошло, что Лейша немало удивлена. Он опустил руки и улыбнулся настолько неискренне, что волосы зашевелились у нее на затылке. Трудно было представить, чтобы директор «Самплис» давал подобные обещания. Что-то здесь нечисто.
— Кто вам такое посулил, доктор Уолкот?
— А, ладно, — небрежно бросил он, избегая ее взгляда, — несбывшиеся мечты молодости.
Она сказала грубее, чем хотела:
— Каждый проходит через это, доктор Уолкот. Рушатся и более достойные мечты, чем о славе.
Он застыл, уставившись на портрет Иагаи, потом задумчиво почесал правое ухо.
— Возьмите другого адвоката, доктор Уолкот, — напомнила Лейша.
— Хорошо, — ответил он с отсутствующим видом. — Я так и сделаю.
Спасибо. До свидания.
Лейша долго размышляла, почему Уолкот так беспокоит ее. Может быть, ее разочаровала неприкрытая глупость талантливого человека? Типичное американское заблуждение: уж если ты профессионал, значит, и личные качества, и здравый смысл полагаются тебе автоматически. Миф не выдержал проверки историей: примеров тому предостаточно. Меланхолия Линкольна, неистовый характер Микеланджело, мания величия Ньютона. Идеал, конечно, Кенцо Иагаи, но кто сказал, что Иагаи — это правило, а не исключение? Почему она ожидает той же логики и дисциплины от Уолкота? Или от Ричарда, который нашел в себе силы остановить разрушительную деятельность жены, но теперь сидит в оцепенении целыми днями, не имея воли ни есть, ни мыться, ни разговаривать? Или от Дженнифер, которая направила свой блестящий ум на безудержное стремление к глобальному контролю?
А может, Лейша глупа, навязывая людям стереотипы поведения?
Она поднялась с дивана и побрела по квартире. Все терминалы были выключены; два дня назад она почувствовала, что больше не вынесет истеричных газетчиков. Окна затемнены, чтобы не слышать перебранок, то и дело вспыхивающих между полицейскими и группами демонстрантов. «Убивайте Неспящих, пока они не убили нас!» — кричал электронный транспарант с одной стороны, а в ответ раздавалось: «Заставьте Убежище поделиться патентами! Они — не боги!» Время от времени группки принимались драться друг с другом. И вчера, и позавчера Кевину приходилось бежать к дому между шеренгами телохранителей, полицейских и вопящих пикетчиков, а автоматические камеры сновали в нескольких дюймах от его лица, ведя топографическую съемку крупным планом.
Сегодня он опаздывал. Лейша поймала себя на том, что то и дело поглядывает на часы. Впервые в жизни она тяготилась одиночеством. Оставалась ли она одна когда-либо раньше? Вначале были папа с Алисой, потом Ричард с Кэрол, Жанин, Тони… Стюарт, и снова Ричард, а затем — Кевин. И всегда, всегда был закон. Его можно было изучать, подвергать сомнению, применять. Он позволял людям с совершенно различными убеждениями, способностями и целями жить бок о бок, не скатываясь в варварство. А у Кевина имелось свое кредо: социум, считал он, построен не на общей культуре, или романтическом понятии семьи, и даже не на неизбежности технического прогресса, а на фундаменте двойной прочности согласованных систем права и экономики. Только на них зиждется личная и общественная безопасность. Деньги и закон. Кевин понимал это, а Ричард никогда. Вот потому она с Кевином.
Где же он?
Терминал в библиотеке вызвонил секретный код личных звонков. Лейша замерла. Демонстранты, фанатики движения «Мы спим», само Убежище — столько врагов, даже если не считать их связи с ней… Она кинулась в библиотеку.
Звонил Кевин.
— Лейша, милая… Извини, что не позвонил раньше. Я пытался, но… — голос замер, совсем не характерно для Кевина. На экране линия его подбородка казалась чуть расплывшейся. Он прятал глаза. — Лейша, я не вернусь домой. Мы сейчас ведем очень важные переговоры по контракту Стейглица. Возможно, придется срочно вылететь в Аргентину, в их дочернюю компанию. Если эти сумасшедшие заблокируют посадочную площадку на крыше, мне придется брать дом штурмом… Я не могу так рисковать. — Спустя секунду он добавил: — Прости.
Она ничего не ответила.
— Я останусь здесь, в конторе. Может быть… черт, без всяких «может быть», когда контракт Стейглица будет подписан и суд завершится, тогда я вернусь домой.
— Конечно, Кев, — ответила Лейша. — Конечно.
— Я знал, что ты поймешь, дорогая.
— Да, — сказала Лейша. — Да. Я тебя понимаю.
— Лейша…
— До свидания, Кевин.
На кухне она сделала себе сандвич, гадая, перезвонит ли он. Не перезвонил. Лейша выбросила сандвич в мусоропровод и вернулась в библиотеку. Голографическое изображение Кенцо Иагаи изменилось. Японец сосредоточенно склонился над моделью И-энергетического конуса. Рукава белого лабораторного халата закатаны выше локтей.
Лейша села на простой деревянный стул и обхватила колени руками, тотчас вспомнив о Ричарде. Она подошла к окну, переключив его на прозрачность, и посмотрела на улицу с высоты восемнадцатого этажа, пока вдруг возникшее среди крошечных демонстрантов волнение не навело на мысль, что кто-то разглядел ее в бинокль. Она снова затемнила окна, вернулась к стулу и села, выпрямив спину.
Лейша потеряла счет времени. Ей вспомнился случай тридцатилетней давности. Однажды они со Стюартом пошли погулять вдоль реки Чарлз. Дул резкий, холодный ветер, и они хохоча бежали ему навстречу, а потом, не обращая внимания на погоду, сидели на берегу реки и целовались. Вдруг, ковыляя по увядшей траве, к ним подошел член секты калнапов (калек-напоминателей). Калнапы уродовали свое тело, чтобы напомнить миру о страданиях в странах, где царит тирания, и просили милостыню для уничтожения мук на всей земле. Этот отхватил себе три пальца на руке и половину левой ступни. На изуродованной кисти было вытатуировано «Египет», на голой синей ноге — «Монголия», а на покрытом уродливыми шрамами лице — «Чили».
Он протянул свою чашку Лейше и Стюарту. Лейша, преисполненная знакомого стыдливого отвращения, опустила стодолларовую бумажку. «Половина для Чили, половина для Монголии», — прокаркал он; его голосовые связки тоже были изувечены в назидание. Он бросил на Лейшу такой чистый, радостный взгляд, что она отвела глаза и крепко вцепилась в ледяную траву. Стюарт обнял ее и пробормотал на ухо:
— Он счастлив, Лейша. Счастлив. Он собирает подаяние для страдающих всей планеты. Он выбрал для себя дело и не обращает внимания на свои увечья.
Глава 12
Ярмарка на набережной к Восьми часам вечера была в полном разгаре. Миссисипи, бесшумная и темная, скользила внизу, под стеной из мыльного камня. Невидимый купол И-поля, диаметром с добрый стадион, накрывал излучину реки, сотню ярдов широкой набережной и полукруг жесткой травы между фабрикой скутеров и рекой. Из дальних кустов иногда доносились хихиканье и шумная возня.
Вокруг киосков с закусками, топографических будок и лотерейных терминалов толпились люди. Движение «Мы спим» частично субсидировало крупные выигрыши. Шумный оркестр, название которого Джордан позабыл, разрывал ночь танцевальной музыкой. Каждые тридцать секунд трехмерная эмблема «Мы спим» вспыхивала шестифутовыми буквами над головами кружащихся пар. За рекой целомудренно сияли огни «Самсунг-Крайслера», слегка размытые краями И-купола.
— Твоей тете Лейше следовало бы родиться в восемнадцатом веке, — заметил Хок. — Съешь мороженого, Джорди.
— Не стоит. — Джордану не хотелось обсуждать с Хоком Лейшу. Он пытался увлечь их к танцплощадке, где музыка заглушала голоса.
Но Хок гнул свое.
— Это мороженое из натуральной земляники сделано по последнему биопатенту «Генефреш Фармз». Два рожка, пожалуйста.
— Я, правда, не хочу…
— Ну и как тебе, Джорди? Ты бы догадался, что это соя? В прошлом квартале получили 17 процентов прибыли.
— Потрясающе, — кисло сказал Джордан. Мороженое вопреки ожиданиям оказалось превосходным.
По насмешливым взглядам Хока Джордан догадывался, что один из учредителей «Мы спим» вот-вот сделает «Генефреш Фармз» предложение. Ярмарка на набережной и была устроена в честь компаний, которые стали или станут новыми ячейками в революции, вынашиваемой «Мы спим».
Движение процветало. С появлением первых сообщений о деле Шарафи средняя прибыль подскочила до 74 процентов. Истерия в обществе породила миллионы новых последователей. «Так мы и знали!» — кричали члены движения «Мы спим». «Неспящие нас боятся! Они пытаются контролировать нас с помощью убийств!»
На фабрике скутеров выпуск продукции подскочил вдвое. Хок повсюду развешивал графики роста производства, щедро раздавал свои загадочные улыбки, объявил о ярмарке, «где политики времен моего пра-пра-прадеда устраивали пикники и жарили зубатку».
Калифорниец Джордан не имел представления, кем был его далекий предок, и не знал, что немодифицированная зубатка съедобна. Хок поймал его косой взгляд и рассмеялся:
— Не тот мой родич из племени чероки, Джордан. Этот дед занимал совершенно другое положение в обществе, хоть и не был твоим хозяином жизни.
— Не «моим». Я происхожу не из этого класса, — ответил уязвленный Джордан.
— Конечно, нет, — снова рассмеялся Хок.
И вот теперь Хок как ни в чем не бывало вещал:
— Твоя тетка настоящий анахронизм. Опасно родиться не в свое время.
— Давайте оставим Лейшу в покое, Хок. Ладно?
— Идеалы восемнадцатого века — общественная совесть, рациональное мышление и вера в порядок. С такими взглядами они собирались переделать мир, все эти Локки, Руссо и Франклины, и даже Джейн Остин, а ведь она тоже попала не в свой век. Похоже на Лейшу Кэмден?
— Я же просил…
— Но, конечно, романтики все послали к чертям, и люди никогда больше к этому не возвращались. До тех пор, пока не появились Неспящие. Интересно, а, Джордан? Биологическая новация перевела назад стрелку на шкале социальных ценностей.
Джордан повернулся к Хоку. Над рекой возникла голограмма «Мы спим», задрожала и исчезла во вспышке электронного света.
— Вас и в самом деле не интересуют мои чувства? Прете, как паровой каток. Только ваши слова имеют значение.
Хок насмешливо глядел на юношу.
— Вы взяли меня на работу, чтобы постоянно щелкать по носу, отметать возражения, выставлять меня глупцом и…
— Мне нужно, — тихо перебил его Хок, — заставить тебя рассердиться.
— Заставить…
— Разозлиться. Я хочу, чтобы ты научился отражать нападки, иначе ты никогда не будешь нужен движению. Как ты полагаешь, черт побери, в чем наша цель? Пробудить гнев!
В этом была какая-то фальшь или впечатление портило мороженое, текущее по рукам? Обращается к Джордану со страстной речью, а взгляд сосредоточенно шарит по толпе — зачем? Проверить, слышал ли его кто-нибудь? Только молодая пара, идущая к ним от голографической будки, могла бы их услы…
Миссисипи взорвалась. Вода фонтаном рванула вверх, набережная затряслась и раскололась. Второй взрыв, и голографическая будка разлетелась на куски. Парочку бросило на землю, как кукол. Люди кричали. Под ногами Джордана разверзлась трещина; в следующее мгновение Хок схватил его за руки, толкнув в безопасное место. Падая, Джордан увидел, как над ним вспыхнула и раздулась до чудовищных размеров голограмма. Но почему-то это оказалась не эмблема «Мы спим», а надпись из красных с золотом букв «Самсунг-Крайслер».
Разъяренное правление «Самсунга» отказалось взять на себя ответственность за нападение. Старинная, почтенная фирма; даже рабочие фабрики скутеров не поверили, что «С-К» мог разместить подводные заряды вдоль набережной. Не поверили журналисты, не поверил Совет движения «Мы спим».
— Это ваших рук дело, — сказал Джордан Хоку.
Хок невозмутимо смотрел на него. На столе в пыльной заводской конторе были разложены распечатки из газетного киоска: «За взрывами на ярмарке «Мы спим» стоит Убежище! Неспящие снова прибегли к насилию!» Дешевая бумага скручивалась по краям крошечных пробоев, сделанных принтером киоска, ненадежным изделием производства «Мы спим», сработанным и проданным в Вичита. Громадными пальцами Хок теребил распечатку. Фабрика содрогалась от грохота ручных инструментов и камнедробилок.
— Вы ничем не брезгуете, — продолжал Джордан. — Истерия в печати по поводу убийства Херлингера — вам не важно, правда ли это. Главное — воспользоваться подвернувшейся возможностью в своих целях. Вы не лучше, чем Убежище!
— На ярмарке никто не пострадал, — заметил Хок.
— Но могли пострадать!
— Исключено.
Джордан на секунду замолчал:
— Мороженое таяло у вас в руках. Это и был детонатор, да? Чувствительный к температуре микрочип, прямо под кожей. Чтобы вы могли выбрать момент, когда никто не пострадает.
Хок мягко сказал:
— Ты все еще сердишься, Джордан? Хочешь взглянуть на младенцев, лишенных медицинского обслуживания и проточной воды, потому что по теории иагаизма обеспечение питанием и И-энергией — основное право, а врачей и водопровод изволь приобретать на контрактной основе? Хочешь взглянуть на взрослых, которые не могут найти работу, так как не в состоянии конкурировать с автоматикой в неквалифицированном труде и с генемодами в квалифицированном? На детишек, зараженных глистами, подростков-бандитов, получающих от общества все что угодно, только не настоящую работу? И ты еще сердишься?
— Такие средства никакая цель не оправдывает! — закричал Джордан.
— Черта с два!
— Вы не помогаете беднякам из Спящих, вы просто…
— Вот как? Ты давно говорил с Мейлин? Ее старшую девочку только что приняли в Роботех. И она может заплатить за обучение благодаря тому, что работает у нас.
— Ладно, допустим. Но вы раздуваете ненависть!
— Проснись, Джордан. Любое социальное движение всегда играет на расколе общества. Революция, аболиционизм, профсоюзы, борьба за гражданские права…
— Это не было…
— Данное разделение по крайней мере придумали не мы — это сделали Неспящие. Феминизм, права гомосексуалов, пособие по безработице…
— Прекратите! Оставьте вашу демагогию!
Хок ухмыльнулся:
— Демагогия… Ты уже один из нас. Что сказала бы тетя Лейша, верховная жрица разума?
— Я ухожу, — сказал Джордан.
Хок, казалось, не удивился:
— Хорошо. Но ты вернешься.
Джордан направился к двери.
— Знаешь, почему, Джорди? Потому что если бы у тебя родился ребенок, ты бы сделал его Неспящим. Правда? Но вынести этого ты бы не смог.
Дверь скользнула в сторону.
Хок вдогонку мягко произнес:
— Когда ты все-таки вернешься, я скажу: «Добро пожаловать, Джордан».
Только оказавшись на берегу мирно скользившей реки, Джордан понял, что идти ему никуда не хочется.
Мейлин наблюдала за ним из своей сторожки. На таком расстоянии он не мог разглядеть выражение ее лица. Школа Роботеха. Глисты. Работа.
Джордан повернул назад, к фабрике. Мейлин открыла ему ворота.
На экране интеркома морщинистое лицо Сьюзан Меллинг возникло на фоне лаборатории, плотно заставленной терминалами, пластмассовой посудой и роботами — манипуляторами.
— Сьюзан, ты где? — спросила Лейша.
— В Чикагском меде, — решительно ответила женщина. — Исследовательский сектор предоставил гостевую лабораторию. — Глубокие морщины на лице разгладились от волнения.
— Ты работаешь над…
— Да, — перебила Сьюзан, — над той генетической проблемой, которую мы обсуждали в Нью-Мексико. Медицинский колледж ее засекретил.
Лейша поняла, что интерком не защищен от прослушивания. Она чуть не рассмеялась: что в нынешних обстоятельствах могло служить надежной защитой?
— Мы приступили к исследованиям, прилетел мой выдающийся коллега-китаец и присоединился к нам.
Китаец? Сьюзан выразительно смотрела на нее, и Лейша наконец вспомнила. Интеллект Клода Гаспар-Тьере подвергался генетическим изменениям, и на банкете какого-то международного симпозиума он рассказал Сьюзан, что донором был китаец. Этот факт почему-то импонировал ему. Ученый принялся собирать вазы эпохи Мин и голографические изображения Запретного Города, что, в свою очередь, нравилось Сьюзан.
Гаспар-Тьере мог прилететь из Парижа только в том случае, если Сьюзан убедила его, что открытия Уолкота заслуживают внимания.
— Мы проработали начало проблемы, повторив более ранние исследования в этой области, — решительно продолжала Сьюзан, — а сейчас у нас возникла заминка. Мы будем держать тебя в курсе. Метод мистера Вонга мы применим на конечном этапе, потому что именно в конце возникает наибольший пробел.
Лейша поняла, что Сьюзан упивается не только исследованиями, но и обстановкой псевдосекретности. Кажется, стоит закрыть глаза, она увидит мачеху такой, как сорок лет назад — с разлетающимися косами, полной энергии, ведущей двух девчушек сквозь «игру» контрольных тестов. Внезапная нежность захлестнула Лейшу.
Она решила прервать паузу:
— Начинать с конца? Это почти то же самое, если вместо свидетельских показаний при подготовке процесса использовать приговор.
— Отнюдь, — весело произнесла Сьюзан. — Как твои дела, Лейша?
— Суд на следующей неделе.
— Ричард все еще…
— Без перемен.
— А Кевин…
— Он не вернется.
— Черт с ним, — сказала Сьюзан. Больше всего Лейшу ранило то, что Кевин предал всех Неспящих, а не лично ее. Неужели она больше не способна любить?
— Сьюзан, знаешь, что мне вчера пришло в голову? В целом свете только три человека способны понять, почему я свидетельствую против Неспящих. Ты, Ричард и… папа.
— Верно, — сказала Сьюзан. — Роджер никогда не считал классовую солидарность важнее правды. Он сам себе был классом. Но таких людей гораздо больше, Лейша.
Лейша взглянула на груды распечаток в другом конце комнаты. Теперь она не могла их не читать.
— Не похоже.
— А-а, — протянула Сьюзан. Тот же звук нередко вырывался и у Алисы. — Ты знаешь, что в прошлом году в Соединенных Штатах было официально зарегистрировано всего 142 генетические модификации in vitro для создания неспящих младенцев?
— Так мало?
— А десять лет назад их были тысячи. Даже справедливые, умные люди не хотят, чтобы их дети подвергались дискриминации. Но если исследования твоего Уолкота… — Она замолчала.
— Не моего, — возразила Лейша. — Уж точно не моего.
— А-а, — Сьюзан многозначительно вздохнула.
Глава 13
— Слушается дело «Народ против Дженнифер Фатимы Шарафи». Всем встать. Лейша поднялась со скамьи свидетелей. Сто шестьдесят два человека — присяжные, зрители, пресса, свидетели, адвокаты — встали вместе с ней. Единый организм со ста шестьюдесятью двумя враждующими умами. Поля безопасности накрывали зал суда, здание, весь город Коневанго. Два самых плотных слоя не пропускали передач по интеркому. Пятнадцать лет назад штат Нью-Йорк в очередной раз запретил применение записывающих устройств на судебных заседаниях. Все представители прессы обязаны были зарегистрировать эйдетическую память, акустические и нейронные импланты, или и то и другое. Лейша цинично прикинула, у скольких из них вдобавок есть скрытые генемоды?
Рядом с репортерами сидели голохудожники. Незаметными движениями они лепили голограммы для вечерних новостей.
— Верховный суд графства Каттарогус, штат Нью-Йорк, председатель — достопочтенный судья Даниель Дж. Дипфорд. Боже, храни Соединенные Штаты и их досточтимый суд!
Лейша спросила себя, услышал ли еще кто-нибудь это лихорадочное восклицание.
В первый день выступали свидетели. Две с половиной недели безжалостных допросов понадобилось, чтобы подобрать присяжных. Триста восемьдесят девять отводов — немыслимое число. В окончательный состав суда вошли восемь мужчин и четыре женщины. Белые, черные, цветные. Выпускники колледжей и люди со средним образованием, моложе пятидесяти и старше. Бездетные и доноры яйцеклеток. Работающие и получающие пособие. И ни одного Неспящего.
«Гражданина должен судить суд равных».
— Можете начинать, мистер Хоссак, — обратился судья к прокурору, крупному мужчине с густой седой шевелюрой, обладавшему ценным умением удерживать внимание аудитории своим спокойствием. Лейша знала о Джеффри Хоссаке все. Ему пятьдесят четыре года, на 23 выигранных процесса приходится 9 поражений, чист перед налоговой инспекцией, не получал взысканий от коллегии адвокатов, покупал хлеб только из настоящей пшеницы, был подписчиком двух информационных сетей и канала для интересующихся Гражданской войной. Старшая дочь прокурора отставала по тригонометрии.
И он, и судья Дипфорд имели репутацию честных, справедливых и способных юристов.
Несколько недель назад Лейша размышляла над досье Дипфорда и Хоссака. Вряд ли Убежище могло влиять на выбор судьи или прокурора; власть Неспящих распространялась преимущественно на экономику. Конечно, Убежище могло купить юристов или конгрессменов, но ничто не указывало на продажность Хоссака или Дипфорда.
Что еще важнее, Дипфорд не был Спящим-фанатиком. Он председательствовал на девяти гражданских процессах, где одной из сторон были Неспящие, и каждый раз руководствовался соображениями разума и справедливости.
Хоссак коротко и ясно изложил перед присяжными суть дела: существуют доказательства, что дефлектор И-энергии на скутере доктора Тимоти Херлингера был поврежден намеренно. В дальнейшем свидетели покажут, виновна ли в этом Дженнифер Шарафи.
— Сканер сетчатки глаз, которым оборудован скутер, леди и джентльмены, дал три отпечатка: ребенка соседей, игравшего в то утро на улице, самого доктора Херлингера и взрослой Неспящей. Мы продемонстрируем далее, что эта Неспящая занимает один из самых высоких постов в Убежище. Она контролирует передовую технологию в мире.
Хоссак сделал паузу:
— В гараже «Самплис», рядом с местом, где стоял скутер доктора Херлингера, найден кулон. Его микрочип настолько отличается от известных, что правительственные эксперты все еще не могут продублировать его. Но мы выяснили, что он открывает ворота Убежища. Итак, обвинение докажет, что поломка скутера явилась частью сложного преступного плана, задуманного и осуществленного Убежищем. И единственный человек, который мог разработать этот план, — Дженнифер Шарафи, создатель незаконных властных структур. Внедрение в банковскую систему сейчас расследуется специальным подразделением Департамента юстиции Соединенных Штатов…
— Протестую! — выкрикнул Уилл Сандалерос.
— Мистер Хоссак, — сказал судья, — вы явно вышли за рамки вступительного слова. Не следует отвлекать внимание присяжных параллельным расследованием при рассмотрении данного дела.
Присяжные дружно взглянули на Дженнифер, сидевшую очень прямо в своем белом одеянии за пуленепробиваемым экраном. Слово «властный» висело в воздухе, подобно электрическому заряду. Дженнифер упорно смотрела в одну точку.
— Мисс Шарафи, — продолжал Хоссак, — пыталась всячески помешать исследованиям, которые позволили бы Спящим стать Неспящими, получив все биологические преимущества последних. Убежище не хочет, чтобы мы с вами имели эти привилегии. Дженнифер Шарафи не остановилась даже перед убийством.
Присяжные напряженно слушали с невозмутимым видом.
— Я не знаю, как опровергнуть представленное обвинение, — начал Уилл Сандалерос. Его красивое лицо с резкими чертами казалось растерянным. Ни один Неспящий не мог позволить себе обратиться к присяжным даже с малейшим намеком на вызов. Лейша наклонилась вперед, пристально всматриваясь в Сандалероса. Он выглядел сосредоточенным и энергичным. Компетентным.
— Дело в том, — продолжал Сандалерос, — что Дженнифер Шарафи не виновна в убийстве. У обвинения нет веских доказательств. И я это докажу.
Сандалерос вплотную придвинулся к скамье присяжных, и женщина в первом ряду слегка отпрянула.
— Обвинение, леди и джентльмены, располагает очень прочной паутиной, сотканной из предубеждений, ненависти и инсинуаций с целью опорочить мисс Шарафи, потому что она — Неспящая.
— Протестую! — гневно воскликнул Хоссак. — Перед Законом все равны. При использовании доказательств мы также не делаем различия между Спящими и Неспящими.
Взгляды присутствующих обернулись на судью Дипфорда, который не колебался ни минуты. Очевидно, он заранее продумал этот ход.
— Я разрешаю адвокату продолжать, — тихо произнес он, давая понять своим поступком, что предвзятости на его процессе нет места. Лейша почувствовала, как ее правая рука вонзилась в ладонь левой. Здесь какая-то ловушка…
— Ваша честь… — очень спокойно начал Хоссак.
— Протест отклоняется, мистер Хоссак. Мистер Сандалерос, продолжайте.
— Это суд над Неспящей, — повторил Сандалерос, — именно потому, что она Неспящая…
— Протестую! Подсудимой предъявлено обвинение на основании рассмотренных судом доказательств!
Все посмотрели на Хоссака. Лейша уловила тот момент, когда он осознал, что сыграл на руку Сандалеросу. Независимо от фактов весь зал знал, что Дженнифер Шарафи была признана виновной двадцатью тремя членами большого жюри именно потому, что она Неспящая. Отрицая это, Хоссак выставил себя лгуном или глупцом. Человеком, не желающим признать уродливую действительность. Человеком, чьи слова должно подвергать сомнению.
Лейша подумала, что на обостренном чувстве справедливости Хоссака здорово сыграли.
Дженнифер Шарафи ни разу не шевельнулась.
Первыми выступали свидетели, оказавшиеся на месте гибели Тимоти Херлингера.
С их помощью Хоссак установил, что Херлингер превысил скорость, сделал резкий левый поворот и, как многие водители скутеров, вероятно, понадеялся на автоматический И-энергетический дефлекторный экран, который должен был удержать его на стандартном расстоянии в один фут от любого препятствия. Но этого не произошло, и он врезался в автомобиль мисс Стейси Хилман — она как раз трогалась с места. Херлингер никогда не носил шлема; дефлекторы сделали это необязательным. Он умер мгновенно.
Робот дорожной полиции провел общий осмотр скутера и дал положительное заключение. Это настолько противоречило свидетельским показаниям, что один из полицейских осторожно опробовал скутер и обнаружил неисправность. Судно отправили на экспертизу.
Элен Кассабиан, начальник энергетического отдела судебной экспертизы, тщательно подбирала слова. Присяжным такая манера казалась авторитетной, но Лейша знала, что за этим может скрываться упрямство и отсутствие гибкости. Хоссак подробно расспрашивал ее о скутере.
— Каким изменениям был подвергнут дефлектор?
— Экран был настроен так, чтобы при первом же ударе на скорости свыше пятнадцати миль в час выйти из строя.
— Легко ли можно сделать подобное?
— Нет. К И-конусу прикрепили специальное приспособление, чтобы вызвать поломку. — Она быстро скатилась на непонятный технический язык. Тем не менее присяжные внимательно слушали.
— Вам доводилось видеть такое устройство раньше?
— Нет. Насколько я знаю, такого еще не было.
— Тогда откуда вам известно, как оно работает?
— Мы провели всестороннюю проверку.
— Могли бы вы теперь воспроизвести это приспособление?
— Нет. Но я уверена, что в принципе это возможно. Но очень сложно. Мы пригласили специалистов из Министерства обороны…
— Мы вызовем их в качестве свидетелей.
— …и они сказали, — невозмутимо продолжала Кассабиан, — что здесь использована передовая технология.
— Итак, для создания подобного механизма потребовался бы очень развитый, скажем необычный, интеллект?
— Протестую! — сказал Сандалерос. — На свидетельницу оказывают давление.
— Ее профессиональное мнение как раз и интересует суд, — возразил Хоссак.
— Разрешаю, — произнес судья.
Хоссак повторил вопрос.
— Да, — ответила Кассабиан.
Хоссак дал этой мысли повиснуть в воздухе, пока просматривал свои записи. Глаза присяжных шарили по залу в поисках Неспящих — обладателей мощного интеллекта.
— Теперь рассмотрим третий отпечаток, сделанный сканером в то утро, когда погиб доктор Херлингер, — произнес Хоссак. — Почему вы уверены, что это след взрослой женщины — Неспящей?
— Отпечатки сетчатки глаза являются отпечатком ткани. И как всякая ткань, с возрастом она разрушается. Там, где клетки не регенерировали, появляется так называемая размытость. Ткани Неспящих каким-то образом регенерируют — Лейша второй раз в жизни почувствовала горькое сожаление в этих словах, — и изображение очень четкое, резкое. Чем старше объект, тем с большей уверенностью мы можем идентифицировать отпечаток Неспящего. У маленьких детей иногда даже компьютеру трудно увидеть различия. Но это была взрослая женщина.
— Понимаю. И он не совпадает ни с одним из известных отпечатков Неспящих?
— Нет. Он не зарегистрирован.
— Поясните кое-что суду, мисс Кассабиан. У обвиняемой Дженнифер Шарафи был взят отпечаток сетчатки при аресте?
— Да.
— Совпадает ли он с изображением сканера со скутера доктора Херлингера? — Нет.
— Значит, мисс Шарафи не могла лично участвовать в установке приспособления на скутер?
— Нет. — Кассабиан предоставила возможность обвинению отметить этот момент прежде, чем защита извлечет из него выгоду.
— Совпадает ли этот отпечаток с отпечатком Лейши Кэмден, которая находилась с доктором Херлингером как раз перед его гибелью?
— Нет.
Лейша почувствовала на себе взгляды присутствующих.
— Но именно Неспящая наклонилась в то роковое утро над сканером и, следовательно, установила приспособление на скутер.
— Протестую, — сказал Сандалерос. — Это предположение свидетеля!
— Снимаю вопрос, — сказал Хоссак. Он снова оказался в центре внимания. Затем медленно повторил:
— Отпечаток Неспящей. — И только потом добавил: — У меня все.
Сандалерос яростно обрушился на свидетельницу. Куда подевалась его недавняя растерянность.
— Мисс Кассабиан, сколько отпечатков сетчатки Неспящих хранится в банке данных правоохранительных органов Соединенных Штатов?
— Сто тридцать три.
— Всего? Из 22000?
— Да, — ответила Кассабиан, и по тому, как она чуть дернулась на свидетельском стуле, Лейша поняла, что Элен Кассабиан не любит Неспящих.
— Эта очень маленькая цифра, — недоумевал Сандалерос. — Скажите, при каких обстоятельствах отпечатки сетчатки глаза человека вводятся в банк данных полиции?
— Когда на него заводят уголовное дело.
— Только в этом случае?
— Или если он работает в системе правоохранительных органов. Полиция, судьи, тюремные стражники. И так далее.
— И адвокаты?
— Да.
— Так вот каким образом вы получили для проверки отпечаток, скажем, Лейши Кэмден.
— Да.
— Мисс Кассабиан, какой процент из этих 133 отпечатков Неспящих принадлежит работникам правоохранительных органов?
Кассабиан ответила с явной неохотой:
— Восемьдесят процентов.
— Восемьдесят? Вы хотите сказать, что только 20 процентов из 133 Неспящих — 27 человек, арестовано за те девять лет, в течение которых собирались такие отпечатки?
— Да, — ответила Кассабиан преувеличенно нейтрально.
— Известно ли вам, за что их арестовали?
— Троих за неприличное поведение, двоих за мелкие кражи, двадцать два за нарушение общественного порядка.
— По-видимому, — сухо заметил Сандалерос, — Неспящие довольно законопослушны, мисс Кассабиан.
— Да.
— Может показаться, что самым распространенным преступлением Неспящих является само их существование. Именно оно вызывает волнения в обществе.
— Протестую, — сказал Хоссак.
— Протест принят. Мистер Сандалерос, у вас есть еще вопросы к мисс Кассабиан?
И все же, подумала Лейша, Дипфорд позволил огласить статистику, явно не относившуюся к доказательствам и весьма косвенно — к делу.
— Есть, — отрезал Сандалерос. Его поведение изменилось; он как будто стал выше ростом.
— Мисс Кассабиан, может ли третье лицо ввести отпечаток в сканер?
— Нет. С таким же успехом третье лицо могло бы, например, оставить отпечаток вашего пальца на пистолете.
— Но третье лицо могло бы подменить чей-то пистолет тем, на котором имеются мои отпечатки. Можно ли проделать такое со сканером, если злоумышленник будет очень осторожен?
— Ну… это очень сложно. У сканеров специальная защита…
— Кто-нибудь может это сделать?
Кассабиан неохотно ответила:
— Только кто-то, обладающий огромными техническими знаниями и опытом, необычный человек…
— С позволения суда, — твердо сказал Сандалерос, — я хотел бы еще раз прослушать ту часть записи, где мисс Кассабиан говорит о человеке, который, как мы знаем, испортил защитный дефлектор скутера.
— Найдите и зачитайте, — приказал Дипфорд.
— Достаточно, — прервал Сандалерос. — Итак, мы имеем некую личность, которая способна вывести из строя И-энергию и поэтому должна быть, по вашему собственному высказыванию, доктор Кассабиан, также способна подменить предварительно заряженным сканером тот, который был установлен на скутере доктора Херлингера.
— Я не говорила…
— Возможен ли такой вариант?
— Для этого надо было…
— Отвечайте на вопрос. Это ВОЗМОЖНО?
Элен Кассабиан глубоко вздохнула;ей явно хотелось разорвать Сандалероса на части. Прошла долгая секунда. Наконец она произнесла:
— Да.
— У меня больше нет вопросов.
Глава отдела судебной экспертизы уставилась на Сандалероса в молчаливой ярости.
Лейша подошла к окну библиотеки и взглянула на полуночные огни Чикаго. Заседание суда отложили на уик-энд, и она улетела домой, устав от мотеля в Коневанго. В квартире было тихо и пусто. На прошлой неделе Кевин вывез всю свою мебель и картины.
Она вернулась к терминалу. Надпись на экране не изменилась:
СЕТЬ УБЕЖИЩА. ДОСТУП ЗАКРЫТ.
— Отмена пароля, ввести идентификацию по сетчатке и голосу, команда прежняя.
ДОСТУП ЗАКРЫТ.
Сеть Убежища, некогда открытая для каждого Неспящего в мире, не желала признать ее даже по обязательным идентификационным признакам. Но это еще не все. Лейша знала: Дженнифер хочет наказать ее сильнее, чем простым исключением.
— Личный вызов, срочно, Дженнифер Шарафи, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
ДОСТУП ЗАКРЫТ.
— Личный вызов, срочно, Ричард Келлер, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
ДОСТУП ЗАКРЫТ.
Она попыталась думать. Голову сдавило, будто она находилась глубоко под водой. Последний букет от Алисы наполнял комнату душным сладким запахом.
— Личный вызов, срочно. Тони Индивино, отмена пароля, идентификация по сетчатке и голосу.
На экране появилась Касси Блументаль, член Совета.
— Лейша, я говорю от имени Дженнифер. Совет Убежища проголосовал за клятву солидарности. Тем, кто ее проигнорировал, закрыт доступ в само Убежище, запрещено вступать в деловые отношения с любым из нас, кто присягнул. Дженнифер просила передать тебе, чтобы ты перечитала речь Авраама Линкольна на съезде республиканцев в Иллинойсе в июне 1858 года, и добавила, что уроки прошлого вспомнили не только потому, что Кенцо Иагаи поставил личные достижения выше ценностей сообщества. Со следующего месяца все присягнувшие начнут расторгать коммерческие связи с тобой, с «Кэмден Энтерпрайзис», с соответствующими дочерними компаниями, как и со всеми компаниями Кевина Бейкера, включая пользование спецсетью, если он будет и далее отказываться от солидарности с сообществом. Это все.
Экран погас.
Лейша долго сидела неподвижно.
Она запросила из библиотечного хранилища выступление Линкольна. По экрану поползли буквы, послышался звучный голос актера, но ей не нужно было ни то, ни другое: с первых же слов она вспомнила всю речь. Линкольн, чья юридическая практика в тот период окрепла, дал согласие баллотироваться в конгресс против Стефана Дугласа, блестяще защищавшего права штатов самим принимать решение о введении у себя рабства. Линкольн обратился к раздираемой спорами партии со словами: «Дом, который воюет против себя, не может выстоять».
Лейша выключила терминал и пошла в комнату, в которой они с Кевином уединялись для нечастых занятий любовью. Он забрал кровать. Немного помедлив, она легла на пол, вытянув руки вдоль тела.
Ричард. Кевин. Стелла. Убежище.
Осталось ли у нее еще что-нибудь, что было бы жаль потерять.
Дженнифер Шарафи смотрела на Уилла Сандалероса сквозь слегка колеблющееся защитное поле, размытое как раз настолько, чтобы смягчить твердую юношескую линию его генетически смоделированного подбородка. Она сказала:
— Доказательства моей причастности к неисправности скутера по большей части несущественны. Достанет ли ума присяжным, чтобы понять это?
Он не стал ей лгать:
— Присяжные из Спящих…
Последовало долгое молчание.
— Дженнифер, ты что-нибудь ешь? Ты не очень хорошо выглядишь.
Она искренне удивилась. Неужели это имеет значение — как она выглядит, ест или нет. Недоумение сменилось недовольством. Она считала Сандалероса не столь сентиментальным. Нужно, чтобы он осознал, что такие мелочи ничто по сравнению с тем, что ей предстоит. Для чего же еще она самоистязалась, если не для настоящего блага Убежища. Ничто другое не играло здесь роли, и она с честью вышла из тяжелой битвы. Она превратила заключение, изоляцию, разлуку с детьми, стыд в дорогу к идеалу. Уилл Сандалерос обязан понимать это. Он должен испить ту же чашу, ибо он нужен ей в конце пути. Но не следует пытаться привести его туда слишком быстро. Вот в чем она ошиблась с Ричардом. Она думала, что Ричард идет рядом так же ровно и быстро, но он споткнулся, а она не заметила. Ричард был приверженцем устаревших идей и, возможно, все еще привязан к Лейше Кэмден. Ревности не было. Ричард оказался слабаком, вот и все. Уилл Сандалерос, обязанный Убежищу жизнью, будет достаточно сильным. Дженнифер сделает его таким. Но не сразу.
Поэтому она сказала:
— Со мной все в порядке. Что у тебя еще?
— Лейша получила доступ в сеть вчера ночью.
Она кивнула:
— Хорошо. А остальные из нашего списка поклялись?
— Все, кроме Кевина Бейкера. Хотя он все-таки съехал с ее квартиры.
Удовольствие захлестнуло ее.
— Его можно убедить дать клятву?
— Не знаю. Он нужен тебе Внутри?
— Нет. Извне.
— Его трудно будет держать под электронным наблюдением. Боже, Дженнифер, большая часть всех этих приспособлений — его детище.
— Наблюдение не удержит такого человека, как Кевин. И солидарность тоже. Мы будем действовать при помощи контрактов. Используем инструменты иагаизма в наших интересах. И никакой слежки.
На лице Сандалероса отразилось сомнение, но он не стал спорить. Еще одну черту придется в нем сформировать. Он должен научиться возражать. Закаленный металл прочнее незакаленного.
— Кто еще Извне принял клятву?
Она внимательно слушала. Еще одного имени, которое ей хотелось услышать, среди них не оказалось.
— Стелла Бевингтон?
— Нет.
— Время терпит. — Дженнифер наклонила голову и задала тот единственный вопрос, который позволяла себе при каждом свидании: — А мои дети?
— Все в порядке. Наджла…
— Передай, что я их люблю. И вот еще что. Приготовься сделать для меня одну важную вещь, Уилл. Этот шаг станет самым главным в истории Убежища.
— Какой?
Она рассказала ему.
Джордан закрыл дверь в свой кабинет. Шум мгновенно прекратился — стук механизмов, рок-музыка, голоса и — громче всего — трансляция с процесса Шарафи на двух суперэкранах, которые Хок взял напрокат и установил в каждом конце похожего на пещеру административного здания. Джордан заплатил за работы по обеспечению звуконепроницаемости из собственного кармана.
Он прислонился к дверному косяку, благословляя тишину. Резко зазвучал сигнал интеркома.
— Джордан, ты там? — позвала Мейлин. — В третьем строении беспорядки, а я нигде не могу найти мистера Хока.
— Что случилось?
— Похоже, драка.
— Иду. — Джордан рывком открыл дверь.
«…Так я ей говорю…» — «Подай мне вон тот номер пять…» — «Последние свидетельские показания демонстрируют некоторые сомнения со стороны доктора Адама Уолкота, предполагаемой жертвы заговора Убежища…»
— «Та-а-анцевать весь ве-ечер с тобо-о-ой…» — «…яростное нападение на фирму Неспящих «Карвер и дочь» прошлой ночью неустановленными…»
Джордан решил провести весь отпуск в каком-нибудь заброшенном, пустынном, тихом месте. В одиночку.
Он пробежал к невысоким зданиям, где хранились комплектующие, полученные от поставщиков, готовые скутеры и служебное оборудование. Строение 3 занимала Инспекция поступлений: наполовину склад, наполовину сортировочная. Дефектных деталей было много. Упаковочные пенопластовые коробки валялись по полу. В глубине, между высокими стеллажами, слышались крики. Пока Джордан бежал на звук, восьмиметровый стеллаж рухнул, с шрапнельным грохотом посыпалась комплектация. Закричала какая-то женщина.
Плотные охранники в мундирах удерживали мужчину и женщину, которые с воплями вырывались. Охранники растерялись: среди рабочих «Мы спим», доведенных Хоком до состояния истеричной преданности, драки были редкостью. На полу стонал еще один, держась за голову. Рядом с ним неподвижно лежало огромное окровавленное тело.
— Что здесь, черт возьми, происходит? — спросил Джордан. — Кто это — Джоуи?
— Он — Неспящий! — взвизгнула женщина и попыталась пнуть распростертого гиганта. Охранник оттащил ее. Окровавленный шевельнулся.
— Джоуи? — Джордан перешагнул через стонущего рабочего и с трудом перевернул гиганта на спину. Джоуи — другого имени у него не было, умственно отсталый человек невероятной силы, которому Хок разрешил жить, работать и питаться на фабрике, весил 350 фунтов при росте шесть с половиной футов. Джоуи таскал коробки и выполнял другую несложную работу, которую на всех предприятиях, кроме заводов «Мы спим», давно уже автоматизировали. Таких, как Джоуи, движение «Мы спим» спасало от нищеты и гибели. Однако теперь бедный парень зависел от Хока и терпел от рабочих те же насмешки, как в любом приюте. Джордан ни с кем не делился своими наблюдениями. Джоуи казался счастливым и был рабски предан Хоку. Как и все остальные.
— Он — неспящий! — с отвращением крикнула женщина. — Здесь таким не место!
Джордан холодно сказал типу, все еще рвавшемуся из рук охранника:
— Дженкинс, сейчас тебя отпустят. Если ты сделаешь хоть шаг к Джоуи прежде, чем я во всем разберусь, пойдешь за ворота. Ясно? — Дженкинс мрачно кивнул. Охраннику Джордан сказал: — Попроси Мейлин вызвать «скорую». Дженкинс, расскажи мне, что произошло.
— Этот ублюдок — Неспящий, — бубнил Дженкинс. — Нам не нужны такие…
— Почему вы так решили?
— Мы за ним следили, — ответил Дженкинс. — Он никогда не спит.
— Шпионит! — взвизгнула женщина. — Небось для Убежища и этой суки Шарафи!
Джордан повернулся к ней спиной. Встав на колени, он заглянул в лицо Джоуи. Закрытые веки дрожали, и Джордан вдруг понял, что рабочий в сознании. Дешевый синтетический костюм сильно порван. Грязный, с клочковатой бородой и немытыми космами он напоминал загнанного зверя. Джордан никогда не слыхал об умственно отсталых Неспящих, но если Джоуи стар — он выглядел старше самого Господа Бога, — то, возможно, ему была когда-то сделана только модификация, регулирующая сон. И если его коэффициент умственного развития был очень низким… но как он оказался ЗДЕСЬ? Неспящие заботятся о своих.
Джордан тихо спросил:
— Джоуи, ответь мне, ты — Неспящий?
Джоуи открыл глаза; он всегда подчинялся прямым приказам. Слезы покатились, оставляя на лице грязные дорожки.
— Мистер Ватроуз, не говорите мистеру Хоку! Пожалуйста!
У Джордана екнуло сердце. Он встал. К его удивлению, Джоуи тоже с трудом поднялся на ноги, опираясь на стеллаж, который угрожающе зашатался. Джоуи отпрянул, обдавая Джордана невыносимой вонью. Гигант дрожал от ужаса. Он боялся Дженкинса, мрачно глядевшего в пол, Тернера, стонавшего и окровавленного, изрыгавшую брань Холли.
— Заткнись, — приказал ей Джордан. — Кэмпбел, оставайтесь с Тернером до приезда «скорой». Дженкинс, убирайте этот разгром, позовите кого-нибудь из шестого цеха, чтобы доставка деталей к конвейерам не прерывалась. Обоим явиться в кабинет Хока сегодня в три часа. Джоуи, ты поедешь с Кэмпбелом и Тернером в больницу.
— Не-е-ет, — зарыдал Джоуи, цепляясь за руку Джордана. Снаружи раздался вой сирены «скорой помощи».
Как медики среагируют на Неспящего?
— Ладно, — резко сказал Джордан. — Ладно, Джоуи. Я попрошу, чтобы тебя осмотрели здесь.
Раны Джоуи оказались пустяковыми. После осмотра Джордан провел Джоуи в обход главного здания, через боковую дверь в свой кабинет. Дорогой он изумлялся: неужели запуганный, грязный, глупый, несамостоятельный Джоуи — Неспящий?
Звуконепроницаемая дверь обрубила шум.
— Теперь рассказывай, Джоуи. Как ты попал на эту фабрику?
— Пешком.
— Я хочу сказать — почему? Почему ты пришел на фабрику «Мы спим»?
— Не знаю.
— Тебе кто-то велел?
— Мистер Хок. Ох, мистер Ватроуз, не говорите мистеру Хоку! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, не говорите мистеру Хоку!
— Не бойся, Джоуи. Послушай меня. Где ты жил до того, как мистер Хок привел тебя сюда?
— Я не знаю!
Джордан все еще допытывался, мягко и настойчиво, но Джоуи не мог ответить ни на один вопрос. Единственное, что он помнил и повторял снова и снова: какая-то миссис Чивер наказывала ему никому не говорить, что он Неспящий.
— Джоуи, — сказал Джордан, — а ты…
— Не говорите мистеру Хоку!
На экране появилась Мейлин.
— Джордан, мистер Хок возвращается. — Она с любопытством покосилась на Джоуи. — ЭТО ОН-ТО — Неспящий?
— Только ты не начинай, Мейлин!
— Черт, я только сказала…
Хок вкатился в комнату и сразу стало ясно, кто хозяин в кабинете. Почти такой же громадный, как Джоуи, он настолько подчинял всех своей воле, что даже Джордан невольно съежился.
— Кэмпбел все рассказал мне.
— Уууууух, — застонал Джоуи, закрыв лицо руками.
Джордан надеялся, что Хок сразу поймет свою ошибку. Ведь он так добр к людям. Но Хок все еще молча смотрел на Джоуи с еле заметной улыбкой, как будто это доставляло ему нескрываемое удовольствие.
— Мистер Хок, м-м-мне п-п-придется уйти?.. — от волнения гигант начал заикаться.
— Конечно, нет, Джоуи, — сказал Хок. — Оставайся, если хочешь.
На лице Джоуи появилась надежда.
— Д-д-даже если я н-н-никогда н-не с-сплю?
— Даже если ты Неспящий, — улыбаясь согласился Хок. — Мы можем использовать тебя здесь.
Джоуи, спотыкаясь, двинулся к Хоку и упал на колени. Обхватил руками, уткнулся в его твердый живот и зарыдал. Хок смотрел сверху вниз на Джоуи, слегка улыбаясь.
Джордана замутило.
— Хок, он не может здесь остаться.
Хок погладил Джоуи по грязным волосам.
— Джоуи, выйди из кабинета, — резко велел Джордан. — Это пока еще мой кабинет.
Джордан замялся. Он не мог послать Джоуи в цех: слух уже наверняка разнесся по всей территории. Кабинет Хока заперт, складские помещения не годились вовсе — словом, не было ни одного места, где Джоуи не грозила бы опасность.
— Отправляй его ко мне, — предложила с экрана Мейлин. Джордан забыл, что интерком все еще включен. — Здесь его никто не тронет.
Джордан быстро обдумал этот вариант. У Мейлин имелось оружие, но… нет. Она этого не сделает. Он понял по голосу женщины.
— Иди в будку к Мейлин, Джоуи, — сказал Джордан властно. — Сейчас же.
Джоуи не двинулся с места.
— Давай, Джоуи, — произнес Хок насмешливо, и Джоуи ушел.
Джордан повернулся к боссу.
— Его убьют, если он останется здесь.
— Откуда ты знаешь?
— Для вас тоже не новость. Вы так долго поощряли ненависть к Неспящим… — Он остановился. Так вот, значит, в чем смысл движения «Мы спим». Ненависть не только к Кевину Бейкеру, Лейше Кэмден и Дженнифер Шарафи, сильным и умным людям, которые сами могут о себе позаботиться. Но также к Джоуи, несчастному придурку, который не сумеет воспользоваться своей силой, даже если растолковать ему, в чем она.
— Не думай так, Джордан, — тихо сказал Хок. — Джоуи — аномалия. Соринка в статистике Неспящих. Он ничего не значит в реальной борьбе за справедливость.
— Он значит достаточно, чтобы вы обратили на него внимание. В противном случае вы бы отослали его в безопасное место. На фабрике его убьют, и вы закрываете на это глаза, чтобы еще раз восторжествовать над Неспящими, не так ли?
Хок изящно присел на письменный стол Джордана, как сотни, тысячи раз раньше. Хок устраивался поудобнее, чтобы с удовольствием растоптать Джордана, уничтожить наивную веру, одержать легкую победу над человеком, разум которого даже сравнить нельзя с его собственным.
Но не на этот раз.
— Ты не учитываешь один существенный момент, Джорди, — начал босс. — Критерием личности служит выбор. Джоуи решил остаться. Все защитники человеческого достоинства от Эврипида до Кенцо Иагаи и Авраама Линкольна утверждали, что индивидуальный выбор должен перевешивать давление сообщества. Ведь сам Линкольн говорил — твоя замечательная тетушка могла бы точно процитировать — об опасности эмансипированных рабов…
— Я ухожу, — прервал Джордан.
Хок улыбнулся:
— Ну, Джорди, не будем начинать все сначала. Что из этого вышло в прошлый раз?
Джордан вышел из кабинета. Хок и его даст убить, только по-другому. Откровенно говоря, он только этим и занимается, просто Джордан не замечал. Или это тоже — часть дьявольского плана? Может, Хок хочет, чтобы он ушел?
Ни в чем нельзя быть уверенным.
Его оглушил шум фабрики. На северном суперэкране красовался снимок Убежища с воздуха. «Сторонники военных действий давно уже разрабатывают планы нападения на это якобы неприступное…» «Рит-тат-тат». «Гуля-а-ал с моей девчо-онкой…» Джордан вышел в боковую дверь. Джоуи весит на 157 фунтов больше, чем он, и Джордану никак не увести его с фабрики силой. А убедить его может только Хок. Но оставить Джоуи здесь нельзя. Как же быть?
Джоуи привалился к единственной непрозрачной стене будки. Мейлин выключила связь с кабинетом Хока; она, должно быть, слышала спор между Хоком и Джорданом. Женщина избегала смотреть в глаза» Джордану.
— Я дала ему чуточку чая моей пра-прабабушки.
— ЧАЯ…
— Мы, речные крысы, знаем много такого, о чем вы, калифорнийские мальчики, и не догадываетесь, — устало произнесла Мейлин. — Забери его отсюда, Джордан. Я вызвала Кэмпбела. Он пособит тебе погрузить Джоуи в машину, если от мистера Хока не будет других распоряжений. Шевелись.
— Мейлин, почему ты помогаешь Неспящему?
Мейлин пожала плечами:
— Ты только погляди, какая скотина! Даже грязные пеленки моего малыша так не воняют. Думаешь, я хочу бороться вот с ЭТИМ? — И добавила уже другим тоном: — Бедняга.
Джордан пригнал машину к воротам. Они с Мейлин и ничего не подозревающим Кэмпбелом затолкали туда Джоуи. Перед тем как отъехать, Джордан высунулся из окна автомобиля:
— Мейлин?
— Что? — Она опять стала колючей. Бесцветные волосы, растрепавшись от усилий, упали на лицо.
— Поехали со мной. Ты же больше в это не веришь.
Мейлин замкнулась. Пламя превратилось в лед.
— Нет.
— Но ты же видишь, что…
— Здесь все, что осталось от моей надежды, Джордан.
Она вернулась в караулку, склонилась над мониторами. Джордан тронулся в путь со своим пленником, чья вонючая туша громоздилась на заднем сиденье. Джордан не оглянулся. Больше он не вернется.
Глава 14
Спустя две недели судебных заседаний Ричард Келлер давал показания против своей жены. Пресса бурлила. Пальцы голохудожников летали; цветожурналисты шептали в субвокальные диктофоны. Лейша замечала злорадные улыбки, свойственные мелким, жестоким людям при виде чужой боли.
Ричард был с ног до головы в черном. Лейша вспомнила, как он любил закладывать яркие цвета в программы домашних картин и окон. Чаще всего цвета моря: зеленый, синий, светло-серый и кремовый. Ричард, сгорбившись, наклонился вперед, руки безжизненно лежали на коленях, и в освещенном зале его широкое лицо с туго натянутой кожей казалось плоским. Не очень чистые ногти были подстрижены неровно. Ричард, который страстно любил море!..
— Когда вы узнали, что ваша жена похитила разработки доктора Уолкота и запатентовала их от имени Убежища? — спросил Хоссак.
Сандалерос вскочил:
— Протестую! Этот факт еще не установлен, и нигде — нигде! — не зафиксировано, что разработки похищены.
— Протест принят, — судья пристально посмотрел на Хоссака. — Ваш промах нельзя объяснить неопытностью, мистер Хоссак.
— Мистер Келлер, когда ваша жена сказала вам, что Убежище подало заявку на патенты по исследованиям, которые позволяют Спящим стать Неспящими?
— Утром 28 августа, — монотонно произнес Ричард.
— Через шесть недель после подачи заявки?
— Да.
— Какова была ваша реакция?
— Я спросил ее, — Ричард сидел в той же позе, — кто в Убежище разработал эти методы.
— И что она ответила?
— Она сказала, что получила их Извне и ввела заявку в систему Патентного Бюро Соединенных Штатов задним числом.
— Протестую! Показания с чужих слов!
— Протест не принимается, — произнес Дипфорд.
— Другими словами, она призналась, — продолжал Хоссак, — что вторглась в информационные сети Соединенных Штатов.
— Да.
— Вы спрашивали о том, как было совершено похищение?
— Да.
— Расскажите суду.
В предвкушении именно этого момента зрители набились в зал, как сельди в бочку. Послушать, как власть Убежища разоблачат изнутри, выпотрошат человека, который уже выпотрошил сам себя. Напряжение в зале росло.
— Я уже объяснял Лейше Кэмден, что я не специалист по информационным сетям. Я не знаю, как это сделали. То немногое, что мне известно, было записано в Департаменте юстиции Соединенных Штатов. Если хотите услышать, поставьте запись. Я не стану повторять.
Судья Дипфорд подался вперед:
— Мистер Келлер, вы находитесь под присягой. Отвечайте на вопрос.
— Нет, — сказал Ричард.
— Если вы не ответите, — сказал судья, — я обвиню вас в неуважении к суду.
Ричард рассмеялся:
— Вот так? — Он поднял руки, как боксер, получивший сокрушительный удар, и безвольно уронил их. На дальнейшие вопросы он не отвечал, только невпопад улыбался и бормотал «неуважение». Судья объявил часовой перерыв.
Заседание возобновилось. Все, кроме Уилла Сандалероса, устали. Рвать человека на части — тяжкий труд, в оцепенении подумала Лейша.
Уилл Сандалерос же казался воодушевленным.
Хоссак покачал кулоном на золотой цепочке перед носом свидетеля:
— Вы узнаете этот предмет, мистер Келлер?
— Да. — Лицо Ричарда напоминало черствый пончик.
— Что это?
— Микроэнергетический контроллер, настроенный на И-поле Убежища.
Каплевидный кулон был сделан из какого-то гладкого непрозрачного материала зеленого цвета. Угрюмый смотритель гаража нашел его возле ячейки скутера доктора Херлингера после того, как заметил, что какой-то человек в маске и перчатках выбежал в боковую дверь. Экран у входа был снят. «Чтобы не регистрировал каждую мою отлучку, понимаете?» — объяснил тогда смотритель. Лейша не усомнилась в его показаниях. Многолетний опыт научил ее сразу распознавать свидетеля, которому настолько наплевать на правосудие, что он не станет лгать.
— Кому принадлежит это устройство, мистер Келлер?
— Я не знаю.
— Разве кулоны не идентифицируются? Инициалами, цветом или как-то еще?
— Нет.
— Сколько их всего?
— Не знаю.
— Почему?
— Я не отвечал за их производство или распределение.
— А кто?
— Моя жена.
— Вы имеете в виду обвиняемую, Дженнифер Шарафи?
— Да.
Хоссак углубился в свои записи. Лейша прямо-таки читала мысли присяжных: что же заставляет мужа позорить свою жену? Она сжала кулаки.
— Мистер Келлер, вы являетесь членом Совета Убежища. Почему же вы не знаете, сколько таких кулонов существует?
— Я не хотел знать.
Если бы Лейша была адвокатом Ричарда, она ни за что не позволила бы ему произнести эти слова. Но Ричард отказался от услуг адвоката. Она неожиданно подумала: а есть ли у него такой кулон? Или у маленькой Наджлы? У Рики?
— Вы осуждали деятельность своей жены?
— Протестую! — яростно воскликнул Сандалерос. — Мистер Хоссак навязывает свидетелю предвзятые мнения. К тому же вся линия обвинения не связана с моим клиентом. Адвокат противной стороны знает, что такие контроллеры есть еще по крайней мере у двадцати человек. Если мистер Хоссак думает, что этично козырять второстепенными обстоятельствами ради их сенсационности…
— Ваша честь, — сказал Хоссак, — мы сейчас доказываем, что Убежище, совершенно очевидно, связано с поломкой скутера…
— Протестую! Неужели вы считаете, что кто-либо из Неспящих мог обронить амулет? Глупости. Улика подброшена, и мисс Шарафи…
— Протестую!
— Представителям сторон подойти к судейской скамье!
Сандалерос с заметным усилием взял себя в руки, Хоссак проплыл вперед, мрачный, как туча. Дипфорд гневно склонился к ним через стол. Но когда оба юриста вернулись на места, Сандалерос был вне себя от ярости.
Лейша закрыла глаза. Теперь она точно знала, чего ожидать от перекрестного допроса, который устроит Сандалерос.
Долго ждать не пришлось.
— И вы говорите суду, — начал Сандалерос с явным недоверием, — что вы, обратившись к Лейше Кэмден, предали собственную жену с целью…
— Запрещенный прием! — устало сказал Хоссак. — Предательство — это провокация.
— Протест удовлетворен.
— Итак, вы утверждаете, что разоблачали свою жену, потому что она нарушила закон, тот самый закон, который не защитил ваш бизнес от предрассудков Спящих, не защитил вашего друга, Энтони Индивино, от убийства Спящими, не…
— Протестую! — закричал Хоссак.
— Отклоняется, — сказал Дипфорд.
— …не защитил ваших детей от угроз сброда из движения «Мы спим» в аэропорту «Звезды и Полосы», не уберег ваше исследовательское судно от диверсии — и тем не менее вы изобличаете жену?
— Да, — прохрипел Ричард. — Не было другого способа остановить Дженнифер. Я говорил ей, умолял… я пошел к Лейше еще до того, как узнал о Херлингере… Лейша не сказала мне…
Даже Дипфорд отвел глаза.
Сандалерос едко повторил:
— Значит, на обличение вас подвигли супружеская забота и гражданский долг. Похвально. Скажите, мистер Келлер, были ли вы когда-нибудь любовником мисс Кэмден?
— Протестую! — Хоссак сорвался на визг. — Это к делу не относится! Ваша честь…
Дипфорд внимательно разглядывал свой молоток. Лейша поняла, что он разрешит продолжать во имя справедливости к угнетенному меньшинству.
— Протест отклонен.
— Мистер Келлер, — произнес Сандалерос сквозь зубы; Лейша видела, как он с каждой секундой превращается в ангела-мстителя. Первоначальный Уилл Сандалерос почти исчез. — Состояли ли вы с Лейшей Кэмден в любовной связи?
— Да.
— И будучи в браке с Дженнифер Шарафи?
— Да, — ответил Ричард.
— Когда? — спокойно спросил Кевин с экрана гостиничного интеркома.
— До того, как мы с тобой начали жить вместе. — Лейша тщательно подбирала слова. — Дженнифер не могла забыть Тони, и Ричард почувствовал… Это не имеет значения, Кевин.
Она тотчас поняла, что сморозила глупость. Для суда этот факт имел огромное значение. Для Ричарда. Возможно, даже для Дженнифер, хотя чужая душа потемки.
— Дженнифер знала. Мне кажется, время от времени ей хотелось, чтобы я попыталась вернуть Ричарда.
— Я собираюсь принять клятву Убежища.
— Почему?
— Иначе я не смогу заниматься бизнесом, Лейша. «Бейкер Энтерпрайзис» слишком тесно связан с фирмой Дональда Поспулы, с «Аэродином», с полудюжиной других компаний Неспящих. Я понесу огромные убытки.
— Что ты об этом знаешь!
— Лейша, пойми. Это сугубо финансовый ход.
— Разве это главное?
— Конечно, нет. Убежище не требует ничего аморального, только солидарности с сообществом, в основном экономической.
Лейша отключила интерком. Кевин в ладу с самим собой. Дженнифер никогда бы не заразила его своей одержимостью.
Несколько дней назад ей показалось, что все самое дорогое она уже потеряла. Сегодня список пополнился.
Безопасность, закодированная в кулонах. Клятвы верности. Подброшенные улики. Но сей факт суд оставит без внимания.
Лейша сидела на гостиничной кровати, которая занимала почти всю комнату. Впервые попав в этот отель, Лейша подумала: в гостиничном бизнесе секс играет главную роль. Ложная посылка. Для них важнее всего сон.
Конечно, она не рассчитывала на кристальную честность судей. Практикующие адвокаты не столь наивны. Но она надеялась хотя бы на то, что закон имеет достаточно широкое толкование.
Лейша вспомнила день, когда поняла, что иагаистская экономика весьма ограниченна. Ее зацикленность на совершенства индивида оставляла за бортом тех, кто не имел и никогда не будет иметь никаких достоинств. Нищие подобны паразитам на теле млекопитающего, но они служат пищей другим насекомым, а те идут в пищу птицам, которые становятся жертвой грызунов, а уже их ест страдающее от блох млекопитающее. Кровавая экология торговли, вот что существует на самом деле, а не контракты иагаистов, заключаемые в вакууме. Экология включает Спящих и Неспящих, производителей и нищих, и даже тех, кто кажется бесполезным. Благодаря этому поддерживается экологическое равновесие.
А если закон сдерживают тесные рамки?
И посему он не может дать объективную оценку способностей и правильно трактовать Неспящего или разобраться, что же произошло между ней и Ричардом. И почему нельзя убрать из жизни зависть, вечную, как генетическая структура. Многочисленные акты по правам человека, чтобы избавиться от предрассудков по отношению к биологическим группам: черных, женщин, индейцев. Но никогда прежде в Соединенных Штатах одна и та же группа не становилась одновременно объектом зависти и не порождала столько предубеждений.
Лейша опустила голову. Уже ясно, как пойдет судебный процесс. Ее показания Сандалерос преподнесет как ревность любовницы к законной жене. Ричарда смешают с грязью. Хоссак разыграет свой главный козырь — могущество Убежища. Сандалерос запретит Дженнифер выступать: ее самообладание присяжным — Спящим покажется бесчувственностью, ее желание защитить своих — нападками на внешний мир…
Но ведь так оно и есть.
Присяжные выберут что-нибудь одно: оправдать Дженнифер, поверив в мифический любовный треугольник. Или осудить ее как Неспящую, к тому же из высших эшелонов, и тогда Дженнифер ни за что не выжить в тюрьме. Убежище еще сильнее затаится — могущественный паук, плетущий электронную паутину, все больше проникающийся страхом перед Спящими, которых он редко видит, никогда не вступает в контакт, если только Неспящие не разрушат эту экономику. «Они установили над всем тайный контроль. Они работают с международными компаниями, чтобы поставить нас на колени. И они не остановятся перед убийством».
И тем самым докажут изначальную правоту Дженнифер, защищавшей своих. Словно змея, заглатывающая собственный хвост. Стремясь быть справедливым и одинаковым для всех, закон слишком многое упускает. В будущем настанет царство беззакония.
Лейшу покидала ее прежняя вера в закон, будто из комнаты выкачивали воздух. Она задыхалась, падала в холод и темноту безвоздушного пространства.
Лейша попыталась встать, но ноги не слушались. Ничего подобного раньше не случалось. Она оказалась на полу, на четвереньках, и какая-то часть ее разума сказала: «Сердечный приступ». Но сердца Неспящих не изнашиваются.
Дверь в номер открылась, но сигнализация не сработала. Лейша с трудом поднялась на ноги. В дверном проеме появилась массивная фигура, державшая в руках нечто столь же массивное. Лейша не двигалась. Ее люди оборудовали номер точно такой же системой безопасности, как в ее чикагской квартире. Кода в Коневанго никто не знал.
Если Убежище организует убийства так же хорошо, как кражи…
Незнакомец шарил в поисках выключателя.
— Зажгите свет, — четко произнесла Лейша.
Алиса мигала от яркого света. Огромный предмет оказался чемоданом.
— Лейша? Ты сидишь в темноте?
— Алиса!
— Код твоей квартиры открыл обе двери… Тебе не кажется, что его надо сменить? В холле толпа репортеров…
— Алиса! — Лейша вдруг очутилась в объятиях Алисы и зарыдала.
— Разве ты не знала, что я приеду?
Лейша замотала головой.
Алиса разжала руки, и Лейша увидела, как светится лицо сестры.
— Я знала, что сегодня будет твоя ночь. Ночь, когда ты упадешь в Дыру. Я ПОЧУВСТВОВАЛА вчера. — Она вдруг звонко рассмеялась. — Это было как озарение. За 3000 миль я поняла, что на тебя надвигается огромная беда, и приехала.
Лейша перестала рыдать.
— Сердце подсказало мне, — повторила Алиса. — Точно так же, как у других близнецов!
— Алиса…
— Не надо, Лейша.
И Лейша поняла, отчего светилось лицо Алисы. Это был триумф.
— Я знала, что нужна тебе. И вот я здесь. — Она снова обняла Лейшу, смеясь и плача. — Все будет хорошо. Ты не одна.
Лейша изо всех сил вцепилась в сестру. Она единственная вытащит ее из пустоты. Алиса, надежная, как мать — земля. Алиса, которая отныне всегда будет рядом. Алиса. Единственное, что Лейша не потеряла.
— Я знала, — прошептала Алиса. И прибавила, уже громче: — Теперь я могу уже не посылать эти треклятые цветы.
Сестры проговорили много часов, и Алису стало клонить в сон, когда раздался сигнал интеркома. Лейша выключила его: только срочный сигнал мог пройти через линию. Она повернулась к экрану. На нем вспыхивали два пароля. Неизвестно почему, линия связи принимала их одновременно.
— Это Сьюзан Меллинг. Я должна…
— Говорит Стелла Бевингтон. Я только что включила сеть. Тот…
— …немедленно поговорить с тобой. Позвони…
— …кулон, который был…
— …мне по защищенной линии…
— …найден на стоянке в гараже…
— …как только сможешь!
— …принадлежит мне!
— Мы закончили исследования, — произнесла с экрана Сьюзан. Седые волосы сальными прядями торчали из небрежного пучка, глаза горели. — Гаспар-Тьере и я. Избыточные коды Уолкота в ДНК Неспящих.
— И что же? — спросила Лейша.
— Это незащищенная линия? К чертям, пусть пресса подслушивает. Пусть Убежище подслушивает, пусть знает весь мир!
— Сьюзан, пожалуйста…
— Никаких «пожалуйста». Уравнения не сработают. Между отключением механизма сна на доэмбриональном генетическом уровне и попыткой сделать то же самое после того, как мозг начинает дифференцироваться, — огромная разница. Это невозможно преодолеть. По вполне определенным биологическим причинам. Опуская подробности, скажу — превратить Спящего в Неспящего не сможет никто и никогда. Ни Уолкот, ни сверхумники из Убежища, ни вся королевская конница и вся королевская рать. Уолкот лжет.
— Я… я не понимаю.
— Он все фальсифицировал. Достаточно правдоподобно, чтобы специалистам потребовалось некоторое время на проверку. Но в основе всего — миф, и он, как ученый, не мог этого не знать. Уолкот пришел к тебе со своим псевдо открытием. Убежище подделало ложные патенты, а Дженнифер Шарафи теперь судят за убийство.
Лейша ясно чувствовала присутствие Алисы в комнате.
— Зачем?
— Не знаю, — сказала Сьюзан. — Но все — небылицы! — И расплакалась.
— Сьюзан… ох, Сьюзан…
— Прости. Вот чего я не хотела, так это плакать… Кто с тобой? Ты не одна?
— Алиса.
— Я подумала, что могу стать созданием своих рук. Глупая идея, а? Мировая литература нам доказала, что творец не может стать творением.
Сьюзан перестала плакать так же внезапно.
— В конце концов, Лейша, это ведь бред какой-то, правда? Если все станут меценатами? — и жестко сказала: — Уничтожь Уолкота, Лейша. Как любого шарлатана, который бессовестно играет на чувствах умирающих.
— Уничтожу. — Лейша неожиданно поняла, кто стоял за спиной Уолкота.
Глава 15
Заспанный Джордан открыл дверь. 4:30 утра. На пороге стояла Лейша Кэмден с тремя молчаливыми телохранителями.
— Лейша! Что…
— Собирайся быстрее — уверена, Хок уже знает, что я здесь. Никак не могла сообщить тебе о своем приезде, чтобы он не перехватил. Поторапливайся, Джордан. Едем на фабрику «Мы спим».
Надо бы объяснить ей, подумал Джордан, что он окончательно порвал с фабрикой. Но, взглянув на тетку, понял, что она поедет туда и одна. На Лейше был длинный голубой свитер. Голубые тени подчеркивали мешки под глазами. Она приподнялась на цыпочки и подалась вперед, и Джордану пришло в голову, что Лейша очень нуждается в нем.
— Сейчас, — произнес он.
В темной прихожей Джоуи приподнялся с раскладушки.
— Иди в комнату, — сказал Джордан. — Все в порядке.
Рядом с домом на площадке для парковки стоял самолет, свернутый для вертикального приземления. Но это был не аэрокар — на панели управления отсутствовали опознавательные знаки. В воздухе он раскрылся и стремительно понесся над спящим городом.
— Лейша, что все это значит?
— Хок убил Тимоти Херлингера.
У Джордана засосало под ложечкой.
Он знал, что это правда, еще до того, как Лейша заговорила. Казалось, Лейша излучает резкий, зловещий свет, предупреждающий людей об опасности. Она повторила:
— Убийство доктора Херлингера — дело рук Хока.
— И ты рада, — услышал Джордан собственный голос.
Лейша с немым изумлением уставилась на племянника. Они смотрели друг на друга в тесной кабине самолета. Слова вырвались невольно, но и они были правдой. Она рада, что Неспящие здесь ни при чем. Поэтому ей нужно, чтобы Джордан ехал с ней.
— Свидетель обвинения, — произнес он.
— Что?
— Не важно. Рассказывай.
Она нисколько не колебалась.
— Отпечаток сетчатки на сканере совпадет с отпечатком Стеллы Бевингтон. Скорее всего Хок получил его на дне рождения Бека, когда все беззаботно веселились. Помнишь, он вынудил тебя взять его с собой? Именно тогда он стащил кулон Стеллы. Дженнифер передала ей контроллер, чтобы залучить Стеллу в Убежище. Стелла сняла его на вечеринке, потому что еще раз убедилась в доброте и терпимости Спящих, таких, как твоя мать. Стела сообщила Дженнифер, но без подробностей, из-за меня…
Тетка отвернулась. Джордан подавил в себе жалость: Лейша ничего не теряет. Убийца — Спящий.
— Дженнифер знала, что невозможно случайно обнаружить назначение кулона; в противном случае устройство самоликвидируется. Поэтому она не очень встревожилась. Дженнифер уже клюнула на приманку Хока — патенты. Джордан, нет способа превратить Спящих в Неспящих. Хок все блестяще спланировал. Он нанял Уолкота и Херлингера, чтобы они придали мифу наукообразный характер. Убежище проникло в правительственную информационную сеть и оформило заявки задним числом. Он заставил Уолкота заявить о краже, натравил прессу и даже без обвинительного приговора нанес Убежищу сокрушительный удар. А движение «Мы спим» расцвело.
«Так и произошло», — подумал Джордан. Хок всегда был отменным стратегом. Маленький самолет начал снижаться над фабрикой.
— Но у Херлингера проснулась совесть. Он собирался разоблачить Уолкота и Хока. Поэтому Хок убрал его.
Как это характерно для Лейши, подумал Джордан. Даже в такой ситуации она выдумала угрызение совести, предположила, что причиной гибели ученого стали порядочность и ответственность перед обществом.
— У тебя нет доказательств, — сказал Джордан. — А если все твои слова правда, Хок уже знает, что мы летим к нему, и никаких улик не останется.
Лейша взглянула на него, сверкнув глазами:
— В любом случае там не осталось никаких улик.
— Тогда зачем весь сыр-бор?
Она не ответила.
С ворот фабрики был снят защитный экран. Незнакомая охранница взмахом руки пропустила их на территорию.
Хок ждал в кабинете. На столе выстроился весь парадный набор: куклы племени чероки, кофейная кружка Гарварда, кипа полуграмотных писем от благодарных рабочих, золоченые статуэтки с предприятий «Мы спим». Некоторые Джордан никогда раньше не видел; должно быть, Хок доставал их одну за другой, тщательно расставляя, чтобы видели все входившие. Дешевые поделки. Тотемы сомнительных успехов. Джордану стало холодно. Значит, это реальность. Хок убийца.
— Мисс Кэмден?
Голос Лейши был спокоен, но зловещее сияние не пропало.
— Вы убили Тимоти Херлингера.
Хок улыбнулся:
— Я не убивал.
— Нет, убили, — повторила Лейша, но Джордану показалось, что она не будет настаивать на своем. — Вы организовали фальшивые исследования, чтобы раздуть ненависть к Неспящим, а когда вам представился случай подставить Неспящего, вы не побрезговали.
— Не знаю, о чем вы говорите, — приветливо улыбался Хок.
— Вы пошли на это, чтобы увеличить прибыли предприятий «Мы спим». Скорее вы думали, что такова ваша цель. На самом деле вы из тех слабаков, которые стремятся уничтожить превосходство, если оно им недоступно.
Лицо Хока начало наливаться кровью. Джордан попытался вмешаться:
— Лейша…
— Все в порядке, Джордан, — четко произнесла она. — Мистер Хок знает, что мои телохранители хорошо тренированы, приборы самолета фиксируют каждый мой шаг, я веду запись. Мне ничего не грозит. — Она повернулась к Хоку. — Вам, разумеется, тоже. Вы с Дженнифер чисты. Как только обнаружат, что отпечаток сетчатки принадлежит Стелле Бевингтон, обвинение рассыплется в прах. Она объяснит не только, как потеряла кулон, но и где находилась в то злополучное утро. Стелла была на собрании корпорации в Харрисбурге, штат Пенсильвания. Вы знали, что все это всплывет, не правда ли, мистер Хок? Как только кулон будет представлен в суде и Стелла его опознает. Но ненависть разгорится еще сильнее, а это самое главное для вас.
— Чушь, мисс Кэмден. — Хок овладел собой. — Но я все-таки отвечу на ваше последнее утверждение. — Он взял со стола пачку писем. — Вот это имеет значение. Благодарность людей, которые обрели достоинство работающего человека благодаря «Мы спим».
— Достоинство? Основанное на подлоге, воровстве, убийстве?
— Единственную кражу, о которой мне известно, совершило Убежище,
похитив патенты Уолкота. Так сообщают «новости».
— А! — Лейша выдохнула. — Тогда позвольте мне рассказать еще об одном грабеже, мистер Хок. Вы украли еще кое-что у моей сестры Алисы, у моего друга Сьюзан Меллинг и у каждого из Спящих, поверившего в возможность получить долгую жизнь. Они надеялись в те ночные часы, когда лежат без сна и думают о жизни и смерти. Вы удивляетесь, откуда мне это известно. Сьюзан Меллинг знает, что умирает от неоперабельной опухоли мозга, и ей отчаянно хочется жить. Вы посулили выход, мистер Хок, а потом украли его. У Алисы, у Сьюзан, у каждого из Спящих, которые не признают ненависть. Вы ограбили порядочных людей, которые стараются быть выше ненависти.
На лице Хока застыла улыбка. Спустя некоторое время он насмешливо
произнес:
— Мисс Кэмден, вам в пору писать поздравительные открытки.
Лейша невозмутимо повернулась к выходу, показав этим презрительным движением, как мало ожидала она от встречи. Она бросила вызов Хоку, желая оставаться честной перед собой.
Никто не остановил их. Они не разговаривали, пока самолет не заскользил над черными полями, перерезанными черной рекой. Джордан посмотрел на тетку:
— Ты хотела открыть мне глаза на Хока.
Лейша взяла его за руку:
— Да. Кроме тебя, у меня ничего нет, Джордан. Только ты.
— Сообщество, — спокойно объясняла Дженнифер Шарафи своим детям, — всегда должно стоять на первом месте. Вот почему папа больше не вернется домой. Он предал свое сообщество.
Дети смотрели на свои туфли. Дженнифер понимала, что они ее боятся. Что ж, страх — всего лишь древнее название уважения.
Наконец Наджла тоненько произнесла:
— Почему нам надо покидать Убежище?
— Мы не покидаем Убежище. Оно навсегда с нами. Повсюду, где есть сообщество, будет и Убежище. Вам понравится новое место. Там мы будем в большей безопасности.
Рики поднял на мать глаза — уменьшенная копия Ричарда.
— Когда будет готова орбитальная станция?
— Через пять лет. Мы должны спланировать ее, построить, оплатить. — Пять лет — за такой срок еще никому не удавалось создать орбитальную станцию, даже если купить готовую оболочку у правительства Дальнего Востока.
— И мы никогда больше не вернемся на Землю?
— Отчего же? Ты вернешься сюда, когда вырастешь. Большая часть нашего бизнеса останется здесь. Но мы будем вести дела с орбитальной станции и найдем способ использовать генемоды для построения самого прочного общества на все времена.
Наджла спросила с сомнением:
— А это законно?
Дженнифер встала, складки аббая упали на сандалии. Дети поднялись вслед за ней. У Наджлы на лице все еще было написано сомнение, у Рики — беспокойство.
— Мы сделаем это законным для вас и ваших потомков.
— Мама… — начал Рики и замолчал. По его маленькому лицу пробежала тень. Дженнифер наклонилась и поцеловала его, поцеловала Наджлу, повернулась и направилась к дому. Она поговорит с детьми позже. А сейчас у нее много дел. Надо держать все под контролем.
Глава 16
Сьюзан Меллинг и Лейша Кэмден расположились в шезлонгах на крыше дома в пустыне Нью-Мексико, наблюдая за Джорданом и Стеллой, медленно идущими к огромному тополю у ручья. Над головой слабо мерцал летний треугольник — Вега, Альтаир и Лебедь. Над горизонтом гасли последние красные отблески. Темнота протянулась к горам, вершины которых все еще сверкали в лучах невидимого солнца. Сьюзан вздрогнула.
— Я принесу свитер, — предложила Лейша.
— Мне не холодно, — ответила Сьюзан.
Лейша нашла пуловер в неприбранном кабинете Сьюзан и на секунду остановилась в гостиной. Полированные черепа исчезли. Она взобралась по лестнице и закутала пуловером плечи Сьюзан.
— Посмотри На них, — произнесла Сьюзан с явным удовольствием. Силуэт Джордана слился с тенью Стеллы. Лейша улыбнулась: по крайней мере зрение у Сьюзан по-прежнему острое.
Женщины молчали. Сьюзан нарушила тишину:
— Опять звонил Кевин.
— Нет.
Маленькая, больная старая женщина шевельнулась на стуле.
— Ты не веришь в прощение, Лейша?
— Нет, верю. Но Кевин не подозревает, что совершил нечто такое, за что нужно прощать.
— Мне кажется, он не знает, что Ричард здесь, с тобой.
— Мне все равно, — сказала Лейша. — Кто теперь что-то может знать?
— Так же, как ты не могла знать, что Дженнифер Шарафи не виновна в убийстве. И поэтому не можешь простить себе, как не можешь простить Кевина.
Лейша отвернулась. Лунный свет резанул щеку, словно скальпель. Донесся тихий смех. Лейша неожиданно сказала:
— Если бы здесь была Алиса!
Сьюзан напряженно улыбнулась. Пора опять увеличивать дозу болеутоляющих.
— Возможно, она снова появится, если ты позарез будешь в ней нуждаться.
— Ничего смешного.
— Лейша, ты не веришь, что Алису посетило сверхъестественное предчувствие?
— Я верю, что она в это верит, — осторожно ответила Лейша. Она слишком дорожила их новыми отношениями с сестрой. Единственное, что у нее осталось после года катастрофических потерь, — Алиса и умирающая Сьюзан.
Тем не менее раньше она всегда была честна со Сьюзан.
— Ты же знаешь, я отрицаю паранормальные явления. Нормальные — то понимаешь с трудом.
— А паранормальные слишком нарушают твое видение мира, да? — Помолчав минуту, Сьюзан добавила мягче: — Ты боишься, что Алиса не одобрит отношений Джордана со Стеллой? Неспящая и Спящий?
— Боже, конечно, нет. Уверена, что одобрит. — У нее неожиданно вырвался резкий и хриплый смех, похожий на лай.
Сьюзан добавила, словно это относилось к делу:
— Еще тебе звонили Стюарт Саттер, Кейт Аддамс, Миюки Иагаи и твой секретарь, забыла его имя. Я им пообещала, что ты перезвонишь.
— Не хочу.
— Их больше двенадцати.
Внизу открылась дверь, Ричард вышел и направился к далекому пологому холму. Он с трудом переставлял ноги, по-видимому, не понимая, куда идет! Теперь очень немногое имело для него значение. Здесь он оказался исключительно заботами Джордана, который посадил Ричарда в машину и привез сюда. Теперь Джордан колебался редко, предпочитая действовать. Спустя секунду вслед за ним радостно протопал Джоуи, которому было все равно, где гулять.
— Ты думаешь, суд над Шарафи покончил со всякой надеждой на взаимодействие Спящих и Неспящих?
— Да.
— Надежда умирает последней, Лейша.
— Да? Как же случилось, что ты умираешь? Прости.
— Ты не можешь прятаться здесь вечно только потому, что разочаровалась в законе.
— Я не прячусь.
— А что ты делаешь?
— Просто живу.
— Черта с два! Не занимайся самообманом, я одной ногой в вечности.
Против воли Лейша рассмеялась.
— Молодец. Немедленно позвони Стюарту и всем остальным.
— Нет.
Ричард исчез в темноте. Джордан и Стелла, держась за руки, возвращались обратно. Сьюзан простодушно сказала:
— Мне бы хотелось, чтобы Алиса была здесь.
Лейша кивнула.
— Да, — добавила Сьюзан, — было бы неплохо собрать твоих друзей.
Сьюзан погрузилась в изучение пустыни, а под ними крался какой-то невидимый мелкий зверек, над головой одна за другой зажигались звезды.
Часть III
Мечтатели. 2075 год
Догмы спокойного прошлого неприменимы к бурному настоящему. Мы оказались в чрезвычайно сложных обстоятельствах и, должны с честью справиться с ними. Наше дело новое и сподвигает нас думать и действовать по-новому. Мы должны освободиться от рабства.
Глава 17
Утром того дня, когда ей исполнилось шестьдесят семь лет, Лейша Кэмден сидела во дворе своего дома в Нью-Мексико и рассматривала свои ноги.
Прямые и сильные, узкие ступни, высокий подъем, кожа — здоровая и свежая. Короткие ногти. Сьюзан Меллинг одобрила бы. Сьюзан придавала стопам огромное значение: состояние вен и костей служило ей барометром старения. Или отсутствием такового.
Лейша невольно рассмеялась. Вспомнить Сьюзан, умершую двадцать три года назад, в связи с собственными ступнями. In memoriam bipedalis.
С каких это пор она считает смешными такие вещи? Конечно, в двадцати-, тридцати-, сорока- или пятидесятилетнем возрасте все воспринималось слишком серьезно. Наверное, она была очень скучной. Вероятно, молодые не могут быть серьезными, не впадая в уныние. Им не хватает самого важного. В физике это называется моментом вращения. Слишком много времени впереди, слишком мало позади. Словно человек несет лестницу горизонтально, ухватившись за один конец. Даже достойное увлечение не может как следует все уравновесить. Какой уж тут юмор, если балансируешь изо всех сил?
— Чему ты смеешься? — Стелла вошла в кабинет Лейши без стука. — Репортер ждет тебя в конференц-зале.
— Уже?
— Пришел раньше времени. — Стелла фыркнула: она была против бесед Лейши с журналистами. «Пусть празднуют свое трехсотлетие без нас, — говорила она. — Какое теперь это имеет к нам отношение?» Стелла иногда бывала так нелюбопытна. Конечно, ей всего пятьдесят два, и поэтому она еще так серьезна.
— Скажи, что я иду, — попросила Лейша, — только сначала загляну к Алисе. Угости его кофе или пусть ребятишки сыграют ему на флейте, он сразу же будет очарован.
Сет и Эрик только что научились делать флейты из костей животных, которые отыскивали в пустыне. Стелла снова хмыкнула и вышла.
Алиса только что проснулась. Она сидела на кровати, а сиделка осторожно стаскивала с нее сорочку. Лейша поспешно отступила в холл; Алиса не выносила, когда сестра видела ее обнаженной. Только услышав слова сиделки: «Вот так, миссис Ватроуз», Лейша вошла в комнату. Алиса была одета в широкие хлопковые штаны и белую просторную блузку, которую могла надевать правой рукой; левая висела безжизненной плетью после удара. Седые кудри были расчесаны. Сиделка, стоя на коленях, обувала ее в мягкие тапочки.
— Лейша, — произнесла Алиса с чувством. — С днем рождения!
— Ты меня опередила!
— Ужасно, — сказала Алиса. — Шестьдесят семь лет.
Женщины посмотрели в глаза друг другу: Лейша — стройная и прямая, в белых шортах и маечке, и Алиса — опирающаяся единственной рукой с выступающими венами на спинку кровати.
— С днем рождения, Алиса.
— Лейша! — заявила Стелла командным голосом. — У тебя совещание по интеркому в девять, поэтому поторопись…
Алиса еле слышно пробормотала:
— Бедный Джордан…
— Ты же знаешь, ему это нравится, — так же тихо ответила Лейша и пошла в конференц-зал.
Репортер немало удивил Лейшу: долговязый подросток с острыми локтями и плохой кожей, одетый, должно быть, по последней молодежной моде: шорты в форме воздушного шара и пластиковая блуза, обшитая крохотными висюльками в виде скутеров — красными, белыми и голубыми. Он опасливо примостился на краешке стула, а Эрик с Сетом плясали вокруг него, играя на флейтах и ужасно фальшивя. Лейша выпроводила своих внучатых племянников и уселась напротив парня.
— Какую сеть «новостей» вы представляете, мистер… Кавенау?
— Сеть моей средней школы, — выпалил он. — Я не сказал об этом той леди, когда договаривался о встрече.
— Разумеется, — сказала Лейша. Забавно. Впервые за десять лет она согласилась дать интервью, и репортер оказался школьником. Сьюзан оценила бы подобную иронию по достоинству.
— Ну так начнем, — произнесла Лейша. У мальчика прямо-таки на лбу написано, что он никогда не разговаривал с Неспящими. Но никакой зависти паренек не испытывал.
Он оказался более организованным, чем можно было судить по его виду.
— Мама говорит, что раньше ишаки и даже Жители ненавидели Неспящих. Почему?
— А почему ты к ним нормально относишься?
Казалось, его искренне удивил этот вопрос. Он нахмурился, потом искоса взглянул на Лейшу.
— Ну, я не хочу оскорбить вас, или что-нибудь еще, но… с чего бы мне вас ненавидеть? Именно ишакам — Неспящие ведь в некотором смысле просто супер ишаки, не так ли? — приходится трудиться в поте лица. Мы, Жители, только получаем удовольствие от плодов их труда. Знаете, — выпалил он в порыве откровения, — я всегда недоумевал, как ишаки этого не понимают и терпят НАС.
— Plus ca change, plus c’est la meme chose.[37]
— Что вы сказали?
— Ничего, мистер Кавенау. А в вашей школе есть ишаки?
— Не-а. У них свои школы.
Лейша, конечно, об этом знала. Теперь общество Соединенных Штатов состояло из трех слоев: неимущие, которые благодаря таинственному гедонистскому наркотику философии Подлинной Жизни получили в дар праздность. Жители, восемьдесят процентов населения, отбросившие этику труда ради безвкусной общепринятой формулировки аристократов древности: удачливым работать нет необходимости. Над ними — или под ними — находились ишаки: Спящие с улучшенным генотипом, который приводил в действие экономические и политические механизмы под диктовку новоиспеченных бар. Роботы ишаков трудились денно и нощно. И наконец, Неспящие. Вся эта трехслойная организация покоилась на дешевой и общедоступной И-энергии, которая позволяла выделять щедрое Пособие, обеспечивала хлебом и зрелищами избирателей. Лейша подумала, что только воистину американская структура умудряется сочетать демократию с материализмом, посредственность с энтузиазмом, власть — с иллюзией управления снизу.
— Скажите, мистер Кавенау, как вы с друзьями используете свободное время?
— Используем? — удивленно переспросил юноша.
— Да. Например, сегодня. Что вы будете делать, когда закончите записывать интервью?
— Ну… занесу его учителю.
— Он Житель или ишак?
— Конечно, Житель, — ответил мальчик с легким упреком. Акции Лейши стремительно падали. — Потом, возможно, почитаю до полудня, пока не закончатся занятия, — я уже почти научился. Это довольно бесполезное занятие, но мама заставляет. В полдень начнутся гонки на скутерах…
— Кто их оплачивает и организует?
— Наш член законодательного собрания, Кэти Миллер. Вот она — ишак.
— Конечно.
— После одни мои приятели устраивают брейни — вечеринку, наш конгрессмен передал что-то новенькое из Колорадо или еще откуда-то, а потом я хотел бы посмотреть головидео…
— Как оно называется?
— «Тамарра из марсианских морей». Вы будете смотреть? Это агро.
— Возможно, — ответила Лейша. Мойра, дочь Алисы, эмигрировала в одну из марсианских колоний. — Вам известно, что на Марсе нет никаких морей, не правда ли?
— Неужели? — спросил он равнодушно. — Еще мы с приятелями собирались поиграть в мяч, потом я, наверное, трахнусь со своей девушкой. Если успею, съезжу к родителям в загородный домик, они устраивают танцы. Мисс Кэмден! Я сказал что-то смешное?
— Извините, — задыхаясь проговорила Лейша. — Ни у одного аристократа прошлого не было такой насыщенной светской жизни.
— Ага, ну я ведь агро Житель, — скромно ответил мальчик. — Но я должен задавать вам вопросы. Чем занимается фонд, которым вы управляете?
— Он изучает проблемы нищих и субсидирует тех, кто хочет изменить свою жизнь.
Парень выглядел озадаченным.
— Если вы бы захотели стать ишаком, — сказала Лейша, — то Фонд Сьюзан Меллинг послал вас в школу и финансировал обучение.
— С чего бы мне этого хотеть?
— Действительно? — согласилась Лейша. — Но некоторые не прочь.
— Я таких не знаю, — решительно парировал мальчик. — По-моему, это довольно глупо. Скажите, зачем вы содержите фонд?
— Потому что, — со свойственной прямотой ответила Лейша, — сильные должны помогать слабым. Наше общество только ступень, а не результат, и признавая за непродуктивными такую же индивидуальность, как и твоя собственная, можно исполнить долг перед испанскими нищими.
Парень, конечно, ничего не понял. Но не переспросил. Он встал, собрал свою аппаратуру с явным облегчением и протянул руку.
— Учитель сказал, что четырех вопросов достаточно. Спасибо, мисс Кэмден.
Она пожала ему руку. Такой вежливый мальчик, чуждый зависти или ненависти, такой довольный. Такой глупый.
— Спасибо вам, мистер Кавенау. За то, что удовлетворили мое любопытство. Можно задать еще вопрос?
— Конечно.
— Если ваш учитель запустит это интервью в сеть школьных «новостей», будет ли кто-нибудь его смотреть? — Он отвел глаза; Лейша поняла, что ему не хочется огорчать ее. — А вы вообще смотрите «новости», мистер Кавенау? Теперь он прямо взглянул на женщину. Похоже, вопрос шокировал.
— Конечно! Вся наша семья смотрит! Иначе родители не узнали бы, какой из ишаков даст нам больше других за наши голоса.
— А! — заметила Лейша. — Американская Конституция в действии.
— А в следующем году будет трехсотлетие, — с гордостью произнес мальчик; все Жители были патриотами. — Ну, еще раз спасибо.
— Вам спасибо, — ответила Лейша. Суровая Стелла проводила парня к выходу.
— Лейша, связь по интеркому через две минуты, а сейчас…
— Стелла, сколько заявок обработал фонд в этом квартале?
— Сто шестнадцать, — Стелла вела всю документацию фонда, в том числе финансовую.
— На сколько процентов меньше, чем в прошлом квартале?
— На шесть.
— А с тем же временем в прошлом году?
— На восемь. Ты это знаешь.
Конечно. Если бы фонд работал с прежней нагрузкой, Стелле не пришлось бы изобретать для нее занятия. Должно быть, Стелла прочитала мысли Лейши и неожиданно сказала:
— Ты могла бы вернуться в юриспруденцию. Или написать еще одну книгу. Или основать еще одну корпорацию, если бы захотела конкурировать с ишаками.
— С ними соревнуется Убежище, — мягко ответила Лейша. — А новый экономический порядок все равно основан на высококачественном уровне жизни. Так мне только что сказал один молодой человек. Отстань, Стелла, у меня сегодня день рождения. Что там за шум?
— Какой-то ребенок вопит что есть мочи, требуя только тебя и больше никого.
— Ребенок — Неспящий? — разволновалась Лейша. Иногда все еще встречались нелегальные генемоды. Ребенок постепенно осознавал, что гонки скутеров, головидео и брейни-вечеринки почему-то привлекают его меньше, чем друзей. Потом он случайно узнавал о существовании Фонда Сьюзан Меллинг, обычно от одного из добрых ишаков, и решительно пускался в пугающее путешествие в поисках себе подобных. Принимать таких детей или даже взрослых Неспящих у себя, помогать им стать на ноги было самым большим наслаждением для Лейши в течение двух с половиной десятков лет жизни в этой оторванной от мира пустыне.
Но Стелла сказала:
— Нет, не Неспящий. На вид лет десять, грязный. Эрик сказал ему, что день открытых дверей у тебя завтра, но он дал Эрику в глаз и заявил, что не может ждать.
— И Эрик его отметелил? — спросила Лейша. У двенадцатилетнего сына Стеллы были силовые генемоды. Плюс уроки каратэ и характер, которого не должно быть ни у одного Неспящего.
— Нет, — с гордостью ответила Стелла. — Эрик становится взрослым. Он научился сдерживаться, если нет явной необходимости защищаться.
Лейшу беспокоил Эрик Бевингтон-Ватроуз. Но она только сказала:
— Впусти мальчика.
— Лейша! Токио уже на связи.
— Передай, что я перезвоню. Сделай одолжение, Стелла, сегодня же мой день рождения. Я уже старая.
— Это Алиса старая, — быстро ответила Стелла. — Извини.
— Приведи мальчика. По крайней мере прекратятся вопли. Как, ты сказала, его зовут?
— Дру Арлин, — сказала Стелла.
На орбите, над Тихим океаном, Совет Убежища разразился аплодисментами. Четырнадцать человек сидели под куполом Совета вокруг полированного металлического стола в форме стилизованной ленты Мебиуса. На расстоянии трех футов от пола купол опоясывала плексигласовая полоска, по которой проходили тонкие металлические опоры. Купол примостился на конце цилиндрического орбитального комплекса, поэтому обзор из зала заседаний отличался приятным разнообразием. К «северу» тянулись сельскохозяйственные угодья. К «югу» простирался неумолимый космос. На «севере» — теплый и ясный «день», где солнечный свет вливался в орбитальный комплекс сквозь длинные незатемненные секции окон; на «юге» нескончаемая ночь, попеременно заполненная то звездами, то подавляюще огромной Землей. Неправильная форма стола для заседаний и прикрепленные к полу стулья означали, что шесть членов Совета сидели лицом к звездам, а восемь — к солнцу.
Дженнифер Шарафи, неизменный глава Совета, всегда сидела лицом к «северу», к солнцу. Ее глаза светились от удовольствия.
— Результаты сканирования головного мозга, картографии спинного мозга и, конечно, анализов ДНК весьма впечатляют, — сказала она. — Нам следует от всей души поздравить доктора Толивери и доктора Клемента. А также, разумеется, Рики и Гермиону.
Она тепло улыбнулась сыну и невестке. Гермиона наклонила голову, и по ее необычному, прекрасному лицу пробежала судорога. Примерно половина семей в Убежище уже не прибегала к изменению генов, довольствуясь интеллектуальными и физиологическими преимуществами и желая сохранить фамильное сходство. Гермиона, обладательница фиалковых глаз и стройных ног, принадлежала к другой половине.
— Нельзя ли посмотреть на младенца? — спросил Советник Виктор Лин. — Разумеется, окружающая среда должна быть стерильной.
— Пожалуйста. — Советница Люси Эймс вспыхнула. Ей только исполнился двадцать один год, она родилась в орбитальном комплексе и еще не свыклась с тем поразительным фактом, что ее имя выпало в гражданской лотерее на очередной срок заседаний Совета. Дженнифер улыбнулась:
— Я хочу еще раз напомнить: этот ряд генетических изменений существенно превосходит то, чем мы владели до сих пор. Если мы хотим сохранить свое преимущество над Спящими Земли, мы должны изучать малейшие возможности улучшить наш генофонд. Однако существуют неизбежные издержки, с которыми приходится мириться.
Восемь советников, выигравшие свои места в Совете, переглянулись. Они не принадлежали к семейству Шарафи, которое контролировало 51 процент финансов Убежища и, следовательно, 51 процент голосов. Шесть постоянных заседателей — Дженнифер, Рики, Гермиона, Наджла, муж Наджлы Ларе Джонсон и муж Дженнифер Уилл Сандалерос — сохранили решительные улыбки. Все, кроме Гермионы.
— Принеси ребенка, — обратилась к ней Дженнифер.
Гермиона вышла. Рики нерешительно потянулся к жене, когда она проходила мимо, но отдернул руку и уставился в окно. Повисло тягостное молчание.
— Вот, — произнесла Дженнифер, — Миранда Сирена Шарафи. Наше будущее.
Гермиона положила ребенка на стол заседаний и развернула желтое одеяльце. Миранде исполнилось десять недель. Кожа ее была бледной, а волосы — густыми и черными. Смоляные глаза перебегали с предмета на предмет, не в состоянии остановиться. Сильное крошечное тельце беспрестанно дергалось. Миниатюрные кулачки сжимались и разжимались так быстро, что невозможно было сосчитать пальчики. Девочка излучала невообразимую жизненную энергию, казалось, будто ее взгляд вот-вот просверлит стенку купола.
Советница Эймс закрыла рот ладонью.
— На первый взгляд, — сдержанно произнесла Дженнифер, — может показаться, что у нашей Миранды заболевание нервной системы. Или параамфетаминоз. Но это нечто совершенно иное. Мозг Мири работает в три или четыре раза быстрее, чем наш, при чрезвычайно развитой памяти и такой же концентрации внимания. В качестве побочного эффекта имеются незначительные аномалии в моторике. Генемоды Мири включают высокий интеллект, но именно изменения ее нервной системы дадут ей возможность применить этот интеллект, правда, пока мы не знаем, каким образом. Подобная генемода — лучший способ избежать такое распространенное явление, как интеллектуальный регресс.
Кое-кто из присутствующих кивал, слушая эту лекцию; другие, которым было известно о менее выдающихся показателях Рики и Наджлы по сравнению с самой Дженнифер, уставились в крышку стола. Советница Эймс смотрела на извивающегося младенца широко раскрытыми глазами.
— Миранда — первая, — сказала Дженнифер. — Но не последняя. Здесь, в Убежище, собраны представители лучших умов Соединенных Штатов. Мы должны сохранить это преимущество ради всеобщего блага.
Советник Лин тихо сказал:
— Обычные дети Неспящих, обладающие генемодами, успешно справляются с этим.
— Да, — Дженнифер лучезарно улыбнулась, — но в любое время эти нищие на Земле могут изменить свою близорукую политику и начать все с начала. Нам нужно выжать все из генетической технологии.
Уилл Сандалерос легонько коснулся ее руки.
На долю секунды в глазах Дженнифер вспыхнула ярость, и она рассмеялась:
— Я снова ораторствовала? Простите. Я знаю, что все мы правильно понимаем философию Убежища.
Советница Эймс не отрывала завороженных глаз от дергающегося в конвульсиях младенца. Гермиона перехватила полный ужаса взгляд молодой женщины; она тотчас же завернула Миранду в одеяльце. Тонкая желтая ткань корчилась. По краям одеяльца были вышиты белые бабочки и темно-синие звезды.
Дру Арлин стоял перед Лейшей Кэмден, расставив ноги. Она еще никогда не видела такого резкого контраста, как между этим мальчиком и только что ушедшим репортером — подростком.
Грязь засохла коркой на каштановых волосах Дру, на остатках пластиковой рубашки и штанов, на дырявых башмаках, выданных в качестве Пособия. Кожа острых, как долото, локтей покраснела и воспалилась. Один зуб был выбит; только зеленые глаза ярко выделялись на лице, выражая пылкое упрямство, будто Дру приготовился что-то отстаивать каждой частицей своего грязного, тощего существа. Он явно не принадлежал к классу ишаков.
— Дру Арлин — это я, — произнес он таким тоном, будто сейчас вот-вот заиграют фанфары.
— Лейша Кэмден, — торжественно ответила Лейша. — Ты хотел со мной встретиться.
— Я хочу в ваш фонтан.
— Фонд. Где ты слышал о моем фонде?
— Кто-то сказал. Я долго добирался сюда. Из Луизианы.
— Пешком? Один?
— Иногда ехал тайком, — отмахнулся мальчик. — Но теперь я тут. Начинайте.
Лейша обратилась к домашнему роботу:
— Принеси из холодильника сэндвичи. И молока.
Дру не сводил глаз с робота, пока тот не покинул комнату.
— Этот робот может заниматься борьбой? Для накачки мускулов. Я видел их по сети «новостей».
— Нет. Это базовый роб для поиска и записи информации. Ну и к чему же ты готов, Дру?
— Чтобы начать.
— А что ты под этим понимаешь?
— Но вы же леди из фонтана! Отмыться, получить образование и стать кем-нибудь!
— Ты хочешь стать ишаком?
Мальчик нахмурился:
— Нет, но мне придется с этого начать, правда?
Робот вернулся. Дру жадно поглядел на еду. Лейша сделала приглашающий жест, и он набросился на пищу, как голодный щенок.
— Когда ты ел в последний раз?
— Вчера утром.
— Твои родители знают, где ты?
Дру подобрал крошку и сунул в рот.
— Маме все равно. Она теперь пропадает на брейни-вечеринках. Папа умер. — Последние слова он произнес хриплым голосом, глядя на Лейшу в упор своими зелеными глазами. Лейша сняла со стены трубку компьютерной связи.
— Им нельзя позвонить, — сказал Дру. — У нас нет терминала.
— Я собираюсь выяснить кое-что о тебе, Дру. Где именно в Луизиане ты живешь?
— В Монтронс-Пойнте.
— Персональный биопоиск, первичные банки данных, — произнесла Лейша. — Дру, какой у тебя номер Пособия?
— 842-06-3421-889.
Монтронс был крохотным городишком Дельты с населением в 1922 человека. Школу посещало 16 процентов учащихся. Благодаря усилиям учителей-добровольцев она работала пятьдесят восемь дней в году. Дру входил в эти 16 процентов. Медицинской карточки на него не существовало, но карточки его родителей и двух младших сестер были зарегистрированы.
Выслушав информацию, Лейша сказала:
— Твои оценки даже для такой школы не слишком-то роскошны.
— Да. — Мальчик не отрывал от нее взгляда.
— И у тебя, по-видимому, нет каких-либо выдающихся способностей к спорту, музыке или к чему-то еще.
— Не-а.
— И ты не очень-то хочешь выучиться, чтобы получить работу ишака.
— Это я могу, — агрессивно сказал он.
— Фонд Сьюзан Меллинг существует для того, чтобы помогать людям добиться своей цели. Как ты представляешь свое будущее? — Абсурдно задавать такой вопрос десятилетнему ребенку. Бедному. Не особенно одаренному. Тощему. Вонючему. Спящему.
И все же — неординарному; яркие зеленые глаза смотрели на Лейшу с прямотой, недоступной большинству Спящих. Во взгляде Дру сквозила уверенность, что ему не откажут в помощи. Дру держался так, будто они с Лейшей — деловые партнеры в надежном бизнесе.
— Вы слышали в терминале, как умер мой деда, да?
— Он погиб на строительстве Убежища, — ответила Лейша.
— Папа был еще маленький. Пособие тогда почти ничего не стоило.
— Я помню, — сухо ответила Лейша.
Она ожидала, что Дру оставит ее замечание без внимания, большинство детей считали прошлое чем-то несущественным. Но, к ее удивлению, мальчик очень заинтересовался.
— Вы помните? Сколько вам лет, Лейша?
«Он не знает, как обращаться ко мне», — снисходительно подумала Лейша и вдруг поняла, в чем заключался дар малыша. Его интерес к ней был настолько пристальным, свежим и искренним, а глаза так сияли, что хотелось удовлетворить его любопытство. Он окружен безгрешностью, словно ароматом духов. Понятно, как ему удалось добраться невредимым из Луизианы в Нью-Мексико: ему помогали.
А ведь Дру всего десять лет.
— Мне шестьдесят семь.
Его глаза широко раскрылись.
— О! Вы не похожи на старую даму!
«Посмотрел бы ты на мои ступни». Она рассмеялась, мальчик тоже улыбнулся.
— Спасибо, Дру. Но ты еще не ответил на мой вопрос. Что именно ты хочешь от фонда?
— Мой папа вырос, без отца и поэтому спился, — сказал Дру, будто это могло служить ответом. — Он бил маму, бил сестер, бил меня. Но мама говорила, что, если бы дедушка был жив, папа стал бы другим человеком, добрым и хорошим. Это не папина вина, — повторил Дру. — Но я думаю, что и не моя тоже. Поэтому мне надо было выбраться из Монтронса.
— Да, но… чего же ты хочешь?
Лейша никогда не думала, что ребенок может так смотреть. Такой взгляд теперь нечасто встретишь даже у взрослого: холодная, как лед, решимость.
— Я хочу Убежище.
— Хочешь? Что ты имеешь в виду? Рассчитаться с ним? Разрушить? Причинить боль людям?
Взгляд мальчика смягчился; в нем появилось насмешливое удивление.
— Конечно, нет, дурочка, — сказал Дру. — Я хочу им завладеть.
Сигнал тревоги раздался во всех помещениях орбитального комплекса. Техники бросились к скафандрам. Матери подхватили испуганных, кричащих детей и отдали команды в терминалы дрожащими голосами. Биржа Убежища немедленно заморозила все сделки; никто не должен нажиться на катастрофе. — Выводи флайер, — скомандовала Дженнифер Уиллу Сандалеросу, уже надевшему защитный скафандр. Она натянула свой и выбежала из купола.
Уилл поднял флайер. Когда они подлетали к зоне свободного падения, вдоль центральной оси комплекса, интерком ожил:
— Четвертая панель. Это снаряд. Роботы будут через тридцать три секунды; команда техников через полторы минуты. Следите за вакуумным давлением…
— Мы не доберемся туда так быстро, — резко сказал Уилл. В его голосе Дженнифер послышалось удовлетворение. Уиллу не нравилось, что она лично кидается в опасный район. Но остановить ее невозможно.
Дженнифер увидела брешь в сельскохозяйственной панели. Роботы уже разбрызгивали над пробоиной прочный пластик. Чтобы они не улетели вместе с драгоценным воздухом Убежища в пространство, их удерживали мощными присосками. Когда роботу надо было передвинуться, присоски отключались по очереди. Грациозно вращаясь, подлетели флайеры техников, и команда, одетая в скафандры, тут же принялась распылять над посевами изолирующий герметик, пока не будет готов анализ ДНК.
Оружие как таковое еще полбеды; гораздо страшнее заражение. Не все страны на Земле запретили генетические исследования.
— Где снаряд? — спросила Дженнифер по интеркому у командира техников.
— Секция «Ж». Ее уже загерметизировали. Он расколол панель, но не пробил насквозь… Это удачно; снаряд можно изучить, не забирая внутрь из космоса.
— На что похож?
— На метеорит.
— Может быть.
Дженнифер была довольна, что рядом Уилл. Иногда с ней летал Рики, и это было весьма утомительно.
Обратно через комплекс летели медленнее. Под ними расстилалось Убежище — поля и купола, дороги и электростанции, смотровые панели, постоянно очищаемые специальными крохотными роботами. Яркий искусственный солнечный свет наполнял воздух золотистой дымкой. Когда они сели, пряный запах соевых цветов, новейшего декоративно-съедобного растения, донесся до Дженнифер.
— Я хочу собрать Совет, чтобы заслушать доклад лаборатории, — сказала она Уиллу.
Ни секунды отдыха. По крайней мере в этом Коран совпадал с историей Соединенных Штатов: «И те, кто выполняет свой обет и стойко терпит неудачи, лишения и потери, — именно они и есть истинно верующие». И еще: «Цена свободы — вечное бдение».
Но у Убежища не было подлинной свободы.
Дженнифер стояла перед Советом. Рики посмотрел на мать и напрягся. Наджла уставилась в окно. Советница Эймс крепко сжала руки, лежавшие на металлическом столе.
— На сей раз отчеты лаборатории неутешительны, — произнесла Дженнифер. — Снаряд относится к метеоритам Джей-класса, что, конечно, не исключает возможности его захвата и перспективы использования в качестве оружия. Он, по-видимому, не включает в себя активных микробов, а найденные на нем споры соответствуют Джей-классу. Почва не содержит чужеродных бактерий, генетически измененных или других, которые мы могли бы идентифицировать. Возможно, они скрыты при помощи мимикрии ДНК для последующей активации генными детонаторами.
— Мать, — осторожно перебил Рики, — никто, кроме нас, не обладает таким генетическим потенциалом. И даже у нас еще случаются неувязки.
Дженнифер лучезарно улыбнулась:
— Никто из тех, о ком мы знаем.
— Мы следим практически за каждой лабораторией на Земле.
— Отметим слово «практически», — сказала Дженнифер. — На самом деле не известно, все ли они у нас под контролем, не так ли?
Рики поерзал на стуле. Этому грузному черноглазому мужчине с густыми волосами над низким лбом исполнился тридцать один год.
— Мать, это шестнадцатая ложная тревога за два года. Восемь метеоритных ударов, три пробоины. Три временных неисправности. Две спонтанные мутации микробов из-за космического излучения, с которым мы ничего не можем поделать. Один…
— Шестнадцатая, официально зарегистрированная, — возразила Дженнифер. — Ты гарантируешь, что именно сейчас в воздухе, которым ты дышишь, нет мимикрировавших на уровне ДНК микробов?
Советница Эймс робко произнесла:
— Но при отсутствии доказательств…
— Доказательства — это понятие нищих, — отрезала Дженнифер. — Вы никогда не были на Земле, Люси. Там это понятие извращено, чтобы правительство могло распоряжаться своими лучшими людьми. Они могут «доказать» что угодно в своих судах, в сетях «новостей», в финансовых сделках. Какие налоги вы уплатили в прошлом году Финансовому Управлению, Люси? Штату Нью-Йорк? А что взамен? И все же президент Соединенных Штатов доказал бы вам, что вы обязаны поддерживать слабых, выплачивая деньги, иначе военные захватят и уничтожат те самые средства, которые поддерживают вашу жизнь и жизнь вашего сообщества.
— Но ведь Убежище платит налоги, — растерялась Советница Эймс.
Спустя секунду Уилл Сандалерос успокаивающе сказал:
— Да. Платим.
Рики Келлер произнес:
— Дело в том, что ни один из этих случаев не был вторжением. Но мы неизменно предполагаем самое худшее, и даже свидетельства в пользу обратного вызывают у нас подозрения. Не слишком ли далеко мы зашли в своем безумии?
Дженнифер посмотрела на сына. Сильный, верный, работоспособный член сообщества, таким можно гордиться. Она и гордилась им. Любила их с Наджлой так же сильно, как тогда, когда они были еще детьми, но ее любовь оказала им плохую услугу. Из-за ее защиты, яростного стремления заслонить их от всех неприятностей они выросли в слишком большой безопасности. Ее дети не сталкивались с яростной ненавистью нищих, которые могут добиться своего, только разрушая жизни тех, кто лучше их. Подобно диким зверям, наевшимся до отвала, сейчас нищие дремлют под солнцем дешевой И-энергии, и легко забыть, как они опасны.
Но Дженнифер всегда будет помнить. За всех.
— Бдительность — не безумие, — возразила она. — И доверие вне пределов сообщества может поставить всех нас под угрозу.
Дженнифер знала, что никто и никогда не поставит на карту сообщество.
— У меня есть для вас предложение, — сказала Дженнифер. Уилл напрягся. Только он знал, о чем собирается говорить его жена.
— Все наши меры безопасности носят сугубо оборонительный характер. Однако стержнем нашего существования является выживание сообщества и отстаивание его прав. Пора Убежищу подкрепить ведение переговоров разработкой оборонного вооружения. Ранее это было невозможно из-за пристального международного контроля за каждой сделкой между Убежищем и Землей, какой бы секретной она ни была. Единственным способом не допустить сюда нищих было не дать им ни малейшего повода для получения ордера на обыск.
Дженнифер испытующе оглядела присутствующих. Уилл и Виктор Лин прочно на ее стороне. Это хорошо, Лин пользуется большим влиянием. Еще трое с готовностью слушают. Трое замкнуты и хмурятся. У восьмерых на лицах удивление или неуверенность, в том числе и на лице юной Люси Эймс и ее детей.
Она сдержанно продолжала:
— Единственный путь создать оборонительное оружие, не дав Спящим возможности проникнуть в Убежище, — это использовать наш главный козырь: генетику. Пришло время показать свою силу.
Раздались протестующие возгласы. Они с Уиллом этого ожидали. Мысль о ведении военных действий вызывала внутреннее неприятие. Дженнифер и Уилл внимательно слушали, подсчитывая сторонников. Все должно быть открыто и легально: сообщество — прежде всего. Но оно тоже меняется. Восемь выбранных советников будут занимать свои кресла только два года. Ларе Джонсон — второй муж Наджлы; она может еще раз выйти замуж, а у Рики может появиться другая жена. А по достижении шестнадцати лет в выборах будет участвовать следующее поколение. Шестнадцать лет для Неспящего с генемодами — достаточно зрелый возраст, чтобы сделать разумный выбор; выбор Миранды будет сверхразумным.
Значит, можно подождать. Никого принуждать не придется. Именно так функционировало сообщество здесь, в Убежище. Постепенно достигалось взаимопонимание среди членов, которые имели право на собственное мнение именно потому, что продуктивно работали. Дженнифер выждет, пока ее сообщество само не придет к решению. При этом научно-исследовательские лаборатории принадлежат ей. Они построены и финансируются на ее деньги. А то, что принадлежит ей, приступит к работе немедленно. И к тому времени, когда сообществу понадобится биологическое оружие, оно будет уже готово.
— Полагаю, — сказала Наджла, — что нам следует подумать о следующем поколении. Какие отношения сложатся у нас с федеральным правительством спустя двадцать лет? Если мы подставим все переменные в уравнения социальной динамики Гиери-Толлерса…
Дочь. Умная, талантливая, преданная. Дженнифер любовно улыбнулась Наджле. Она защитит свое дитя.
И начнет исследования по генемодному биовооружению.
Поселившись у Лейши в пустыне, Дру столкнулся с двумя проблемами: Эрик Бевингтон-Ватроуз и пища. Он догадывался, что ни одна живая душа не подозревала о них. Окружающие считали, что мальчика тревожит совсем другое: незнакомый образ жизни, сбивающее с толку обличие людей, разговоры ишаков, которых он раньше никогда не слышал, то, что очень многие не спят, и то, что в ожидании сентября придется бездельничать.
Все это отнюдь не волновало Дру. Но ничегонеделание, как он понял в первый же день, не поможет удержать скутер на ходу в таком месте. Эти люди боялись праздности.
Поэтому он находил себе занятия и старался, чтобы все видели. Он выучил имена всех обитателей компаунда, как они прозвали это место. Он выучил их родственные отношения. Во-первых, Лейша. Потом ее сестра, старая дама — Спящая. Затем ее сын Джордан, тоже Спящий, и его жена Стелла, Неспящая; Дру очень быстро усвоил, что их лучше называть «мистер Ватроуз» и «миссис Бевингтон-Ватроуз», такими уж они были. У них трое детей — Алисия, Эрик и Сет. Алисии уже, наверное, лет восемнадцать, но еще не замужем, что казалось Дру странным. В Монтронсе женщины в ее возрасте уже рожали. Возможно, у ишаков все по-другому.
Жили там и другие люди, в основном Неспящие. Дру узнал, что они занимались законом, деньгами и тому подобными делами ишаков, и старался проявить интерес или оказать услугу, бегая с поручениями и поминутно спрашивая, не нужно ли им чего. Однажды он услышал, как Алисия сказала: «Подобострастный лакей», — но старая леди довольно резко оборвала ее:
— Не смей судить о нем, юная леди. Невзирая на свою наследственность, он ведет себя молодцом, и я не позволю оскорблять его!
Дру не знал, что значат все эти слова. Но понял, что нравится старой леди, и старался изо всех сил услужить ей.
— У тебя случайно нет брата — близнеца, Дру? — спросила она однажды, медленно — медленно перебирая кнопки терминала.
— Нет, мэм, — поспешно ответил он. От такого предположения у него даже мурашки побежали по телу. Чтобы кто-нибудь был похож!
— А! — старая леди слегка улыбнулась. — Значит, ты абсолютно уникален.
Они употребляли уйму непонятных слов, непонятными были их мысли, привычки. Они велели ему пользоваться ножом и вилкой, не разговаривать с полным ртом, говорить «спасибо». Дру прилежно подчинялся. Они попросили научиться читать, и он работал с терминалом каждый день, недоумевая, зачем это нужно. Терминалы беседуют с тобой обо всем, что тебя интересует, а когда на экране написаны слова, то для рисунков остается мало места. Картинки всегда были понятнее. Он воспринимал окружающее в виде образов, цветов и форм. Старая леди, например, представлялась ему в виде спирали красновато-коричневого цвета.
Еще ему велели ладить с Эриком Бевингтон-Ватроузом, и есть, что оказалось потруднее чтения. Именно Эрик первым заметил, что Дру трудно есть их пищу.
— Не нравятся настоящие харчи, да? — поддел Эрик. — Привык к эрзацам, и все натуральное жжет тебе брюхо?
— А что тебе нравится? — тихо спросил Дру. Эрик пошел за ним к огромному тополю у ручья, туда, где Дру любил посидеть в одиночестве. И вот он напрягся и начал медленно поворачиваться так, чтобы за спиной оказалась вода.
— Ты гаденыш, — сказал Эрик. — Неплохо здесь устроился, паразит. Ни читать, ни есть по-человечески не умеешь. Даже мыться. Зашел бы хоть в воду, чтобы волны вымыли твою задницу!
Глядя на Дру, Эрик поворачивался тоже. Это хорошо: Эрик, конечно, тяжелее на двадцать фунтов и старше на два года, но ему не хватало верткости, а это в драке немаловажно. Солнце показалось из-за левого плеча Дру. Он продолжал свой маневр.
— Не вижу большой отдачи от тебя. Твоя бабушка говорит, что ты ее головная боль.
Лицо Эрика побагровело.
— Как ты смеешь обсуждать меня с моей собственной семьей! — завопил он и бросился вперед.
Дру упал на колено, собираясь перебросить Эрика через плечо и швырнуть в ручей. Но, оказавшись перед Дру, Эрик подпрыгнул, и Дру обдало тошнотворной волной страха: Эрик знал приемы, о которых Дру понятия не имел, и ударил ботинком Дру в подбородок. Боль взорвалась под челюстью. Голова резко откинулась назад, и что-то треснуло в позвоночнике. Все вокруг стало мокрым и красным.
Очнулся Дру на кровати. Какие-то провода и иглы тянулись от его тела к шумевшим и жужжавшим машинам. Он попытался приподнять тяжелую голову. Шея не двигалась.
Тогда он медленно повернул голову так далеко в сторону, как только смог, всего на несколько дюймов. На стуле возле кровати сидел Джордан Ватроуз.
— Дру! — Джордан вскочил со стула. — Сестра! Он проснулся!
В комнате было очень много людей, большинство из них не значились в тщательно составленном Дру списке обитателей компаунда. Он не видел Лейши. Голова болела.
— Лейша!
— Я здесь, Дру. — Она подошла к изголовью, положила на щеку прохладную руку.
— Что случилось?..
— Ты подрался с Эриком.
Он с изумлением увидел слезы в глазах Лейши. Медленно возник ответ — она плачет из-за него. Из-за Дру.
— Мне больно.
— Я знаю, милый.
— У меня шея не двигается.
Лейша и Джордан обменялись взглядами.
— С ней все в порядке. Но твои ноги…
— Лейша, еще не время, — умоляюще сказал Джордан. Дру никогда не слышал такого голоса у взрослого мужчины. Так жалобно говорили мама или сестры, получив хорошую взбучку от папы.
«Это не просто так», — подумал мальчик.
— Нет, сейчас, — твердо произнесла Лейша. — Правда лучше всего, а Дру — крепкий парень. Милый, в твоем позвоночнике что-то сломалось. Мы проделали большую работу, но нервные ткани не регенерируют… С твоей шеей будет все в порядке в ближайшее время. Но ноги… — Лейша отвернулась, чтобы мальчик не видел слез. — Ты больше не сможешь ходить, Дру. У тебя будет самое лучшее кресло-каталка, но… ходить ты не будешь.
Внезапно Дру все понял и яростно произнес:
— Значит, я не пойду в школу?
Лейша испуганно смотрела на него.
— Милый, сентябрь уже прошел. Но ты, разумеется, пойдешь в школу, со следующего полугодия, если захочешь. — Она посмотрела поверх кровати на Джордана с такой болью, что Дру тоже взглянул на него.
Джордан казался сгоревшим. Дру знал, как выглядят такие люди. Он видел женщину, у которой утонул ребенок; он помнил лицо своей матери. Кажется, эти люди уже не могут чувствовать, потому что эмоции так сильно ранят, что человек никому не в силах помочь. Даже самому себе.
— Мистер Ватроуз, сэр, — Дру выучил слово, которое им нравилось, — Эрик не виноват.
Лицо Джордана стало жестким.
— Неправда. Эрик рассказал нам, как все произошло.
Дру подумал, что он, видимо, не понимал Эрика. Если бы можно было все переиграть…
— Милый, не надо, — попросила Лейша. — Я знаю, это кажется ужасным, но жизнь не кончена. Ты сможешь учиться в школе, «стать кем-то», как ты говорил… Мужайся, Дру, ты храбрый.
Да, он храбрый парень. Так ему говорили даже в вонючем Монтронсе. Он — Дру Арлин, которому в один прекрасный день будет принадлежать Убежище. И он никогда, никогда, никогда не будет таким пришибленным, как мистер Ватроуз.
Он сказал Лейше:
— Каталка сможет лететь на три дюйма над полом и спускаться по лестницам?
— Ты сможешь в ней полететь на Луну, если захочешь!
Дру заставил себя улыбнуться. Теперь он кое-что понял. Прямо перед ним висело нечто, похожее на большой радужный пузырь. Как же он раньше не заметил? Он чувствовал этот сверкающий теплый шар каждой клеточкой своего тела. Мистер Ватроуз удрученно произнес:
— Дру, мы сделаем все, что в наших силах…
У Дру не хватало слов — у него почему-то всегда не хватало слов, пока ему кто-нибудь не подсказывал, — но это и был пузырь. Ему больше не придется бегать по поручениям старой леди, или учиться вести себя, или есть настоящую пищу. Он будет делать только то, что захочет. Теперь они будут вынуждены ублажать его по гроб жизни.
Они у него в руках.
— Я знаю, — сказал он Джордану. Долгое мгновение пузырь держал его, а Лейша и Джордан обменялись пораженными взглядами. Потом пузырь лопнул. Не удержал. И Дру заплакал. Неподвижный привязанный к больничной койке десятилетний мальчишка, в комнате, полной чужих людей, которые никогда не спят.
Глава 18
— Далее в нашей программе: «Умиротворенная страна. Соединенные Штаты на пороге трехсотлетия», — произнес диктор программы «новостей». — Глубинный анализ СНС.
— Ха! — хмыкнула Лейша. — Они не способны на глубинный анализ даже блюд из синтетической сои.
— Тише! Я хочу послушать, — сказала Алиса. — Дру, дай мне очки, они на столе.
Они расположились полукругом возле голоэкрана — двадцать шесть избранных представителей человечества. Лейша на минуту оторвалась от комичной в своей серьезности передачи и поглядела на Дру. Он провел в каталке уже год и управлялся с ней не задумываясь. За месяцы занятий в школе он вытянулся, но оставался таким же худым. Притих, стал скрытным, как положено мальчику в пубертатный период. Похоже, он приспособился к новой жизни. Лейша снова сосредоточилась на голоэкране.
Этот плоский прямоугольник в отверстиях и выступах, прикрепленный к потолку, был новейшим достижением технологии ишаков. Он проецировал трехмерные голограммы на высоте пять футов от пола голосцены. Цвета были ярче, чем в действительности, а очертания расплывчатыми, поэтому изображения приобретали многоцветность и мягкость детских рисунков.
— В этот день триста лет назад, — неестественно красивый ведущий, явный генемод, был одет в безупречный мундир армии Джорджа Вашингтона, — основатели нашей страны подписали самый важный документ в мировой истории — Декларацию Независимости. Ее слова до сих пор волнуют нас: «Если одному народу необходимость диктует разорвать узы, связывающие его с другим народом, и занять среди мировых держав особое и равноправное положение, предназначенное законами природы и Господа, порядочность и уважение к мнению человечества требуют, чтобы этот народ объявил о причинах, побудивших на такое отделение. Мы считаем очевидной истиной то, что все люди созданы равными…»
Алиса фыркнула. Лейша увидела, что сестра улыбается.
— «…что Создатель наделил их определенными неотъемлемыми правами, в том числе правом на жизнь, свободу и счастье…»
Дру хмурился. Интересно, подумала Лейша, понимает ли он хотя бы значение этих слов: школьные оценки были не ахти. В другом конце комнаты прислонился к стенке мрачный и подавленный Эрик. Он ни разу прямо не посмотрел на Дру, но Дру, как заметила Лейша, из кожи вон лез, подкатывая свое кресло к Эрику, заговаривая, улыбаясь своей ослепительной улыбкой. Месть? Нет, это было бы слишком для одиннадцатилетнего мальчика. Желание помириться? Потребность общения?
— Все вместе, — решительно разрешила ее сомнения Алиса. — Но ты, Лейша, никогда не разбиралась в театре.
Живописный рассказчик покончил с Декларацией Независимости и исчез. Последовали репортажи о праздновании Четвертого июля в стране: Жители, жарившие шашлыки из синтетической сои в штате Джорджия; парад красно-бело-синих скутеров в Калифорнии; бал ишаков в Нью-Йорке: модные строгие платья женщин и пышные украшения из усыпанного драгоценными камнями золота.
Голос за кадром звучал через электронные усилители:
— Подлинная свобода — от голода, нужды, конфликтов, которые так долго разобщали нас. От иностранной зависимости, от зависти, от классовых противоречий. От новшеств — прошло десять лет с тех пор, как Соединенные Штаты сделали последний значительный рывок в области технологии. Довольство, по-видимому, порождает комфорт. Но этого ли хотели для нас Отцы-основатели. Оглядываясь на наш трехсотлетний опыт, можем ли мы сказать, что пришли в конечный пункт назначения или обрели покой в стоячих водах?
Лейша была поражена: когда это в последний в программе «новостей», даже для ишаков, задавали вопрос? Джордан со Стеллой подались вперед.
— И какое влияние, — продолжал невидимый диктор, — оказывает это равновесие на нашу молодежь? Работающие, — на экране возникли сцены из жизни Нью-йоркской фондовой биржи, заседаний конгресса, заседания объединения комитетов по экономике «Фортуна 500», — все еще полны сил и энергии. Но так называемые Жители представляют собой все уменьшающийся фонд, из которого выбирают самых лучших и самых талантливых для строительства будущего Америки. Однако, чтобы стать таковым, необходимо прежде всего желание отличиться…
— О, выключите, — громко сказал Эрик. Стелла сердито взглянула на него.
Джордан отвел взгляд. Средний сын разбивал сердца обоих родителей.
— …и тут, возможно, не обойтись без трудностей. Почти дискредитированные идеи иагаизма, столь популярные сорок лет назад, когда…
Изображение Уолл-стрит и гонок скутеров исчезли. Рассказчик продолжал описывать голокартинки, а сцена заполнилась густой чернотой.
— Что за… — начал Сет.
Появились звезды. Космос. На фоне звезд возник медленно вращающийся орбитальный комплекс, а под ним — знамя со словами другого президента, Авраама Линкольна: «Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим человеком без его согласия».
Комната наполнилась гулом голосов. Какое-то мгновение Лейша сидела в растерянности, но постепенно поняла. Убежище, располагая несколькими спутниками связи, использовало очень узкую, направленную полосу частот. Значит, все это адресовано только в компаунд, ей, и больше никому. Двадцать пять лет назад Лейша последний раз разговаривала с Убежищем. В отсутствии связи крылась причина их праздности, их умиротворенного застоя: ее, Джордана и детей Джордана.
Дженнифер просто напоминала, что Убежище еще существует.
Звезды — самое первое воспоминание Мири. Второе — это Тони.
Вот бабушка поднимает ее на руках к длинному изогнутому окну, а за этим окном — чернота, испещренная сияющими неподвижными огоньками; на глазах у Мири один из них пролетел мимо.
— Метеорит, — сказала бабушка, и Мири протянула ручки, чтобы потрогать прекрасные звезды. Бабушка рассмеялась. — К ним можно прикоснуться только разумом. Всегда помни об этом, Миранда.
Она хранила в памяти каждую мелочь. Правда, не помнила, что брат Тони появился на свет спустя год после ее рождения.
Но она помнила, когда родились близнецы Никос и Кристина Деметриосы. А вскоре Аллен Шеффилд и Сара Серелли. Шестеро кувыркались в детской под бдительным присмотром мисс Паттерсон или бабушки Шарафи.
По соседству, в том же куполе, находилась еще одна детская, и каждый день пластиковая стена между ними открывалась и ребятишки играли вместе.
Но однажды все прекратилось.
Джоан Лукас, рослая девочка с блестящими каштановыми волосами, спросила у Мири:
— Почему ты так извиваешься?
— Я н-н-не з-знаю, — ответила Мири. Она, конечно, замечала, что все дети из ее детской дергаются и заикаются, а ребята из соседней комнаты — нет. Мири никогда не задумывалась над этим. Судороги казались ей таким же естественным делом, как цвет волос.
— У тебя слишком большая голова, — заметила Джоан. — Не хочу с тобой играть.
Тотчас рядом оказалась мисс Паттерсон.
— Джоан, в чем дело?
Джоан остановилась и поглядела на мисс Паттерсон. Все дети понимали этот тон воспитательницы. Лицо Джоан сморщилось.
— Ты ведешь себя глупо, — сказала мисс Паттерсон. — Мири — член твоего сообщества. Убежища. Ты будешь с ней играть.
— Да, мэм, — ответила Джоан. Когда взрослые произносили слово «сообщество», дети подчинялись. Но лицо девочки оставалось недовольным, и Мири очень быстро расхотелось играть.
Она запомнила это.
Каждый «день» у них были уроки, малыши учились все вместе. Мири врезался в память тот день, когда она поняла, что терминал можно заставить что-то делать. Терминал знал ответы на тысячи вопросов: что такое «день», почему потолок вверху, сколько лет папе. Он знал больше бабушки и папы с мамой. Терминал задавал ей задания и, если она справлялась, показывал девочке улыбающееся лицо, а если нет — приходилось начинать с начала.
Мири хорошо запомнила тот день, когда впервые поняла, что компьютер ошибается.
Джоан вместе с Мири работали у терминала. Мири не любила работать в паре с Джоан; Джоан была слишком медлительной.
В этот день девочки тренировались в чтении. Задание было таким: «кукла: пластик: ребенок?» Мири напечатала слово «Бог». На терминале вспыхнуло изображение нахмуренного лица.
— Неправильно, — в голосе Джоан послышалось удовлетворение.
— Н-нет, правильно, — возразила Мири с беспокойством. — Т-т-терминал ошибся.
— Должно быть, ты знаешь больше, чем терминал!
— Б-бог — это пр-правильно, — настаивала Мири. — Здесь ч-ч-четыре ц-ц-цепочки в-в-вниз.
Джоан невольно заинтересовалась:
— Что ты имеешь в виду? В задании нет цепочек.
— Н-н-не в з-з-задании. — Мири пыталась придумать, как объяснить то, что она ВИДЕЛА у себя в голове. Не успела она начать, как рядом очутилась мисс Паттерсон.
— В чем дело, девочки?
Джоан ответила без злорадства:
— Мири дала неверный ответ, но настаивает на своем.
Мисс Паттерсон взглянула на экран:
— Почему ты так уверена. Мири?
— П-п-понимаете, м-мисс П-п-паттерсон, «к-кукла» — это «иг-грушка». Получается первая цепочка. Игрушка — это вм-вместо «п-п-притворяться». М-мы считаем п-п-п-падучую з-з-звезду н-н-настоящей, п-поэтому м-м-можно п-поставить слова «п-п-падучая з-звезда» с-следующим в п-п-первой ц-цепочке. Чтобы с-с-схема работала. — Мири перевела дыхание. — Н-но п-п-падучая з-звезда н-на с-самом д-деле м-м-м-метеорит, п-п-поэтому к-к-конец п-первой ц-ц-цепочки, ч-ч-четыре м-м-маленьких ответвления вниз, — это «м-м-метеорит».
Мисс Паттерсон пристально смотрела на нее.
— Продолжай, Мири.
— П-потом «п-п-пластик», — объясняла Мири почти с отчаянием, — п-п-первая ц-ц-цепочка должна вести к «изобретению», должна вести, п-п-потому что «игрушка» в-в-вела к «п-п-притворяться». — Она пыталась объяснить, что маленькие цепочки отстоят друг от друга на одно звено и являются фрагментом рисунка, повторяющегося в обратном порядке, но это было слишком трудно для понимания. Девочку смущало, что рассказать об общей схеме ей мешает заикание. — «Изобретение» в-в-ведет, к-к-конечно, к л-людям, а ц-цепочка от л-людей в-в-ведет к «с-с-сообществу», и эта связь д-д-должна в-вести к «к-к-комплексу», п-потому что д-д-две эти ц-цепочки по соседству д-д-друг с д-другом д-дают ответ: «м-м-метеорит: к-комплекс».
— Вполне разумная аналогия, — голос воспитательницы дрогнул. — Метеорит действительно ассоциируется с орбитальным комплексом: первый — нерукотворный, второй создан человеком.
Мири не совсем поняла, почему мисс Паттерсон казалась какой-то робкой, а Джоан — растерянной. Все же она настойчиво пробиралась дальше.
— П-потом д-для «р-ребенка» — п-п-первая ц-ц-цепочка в-в-ведет к слову «м-м-маленький», вторая — к «з-защищать», к-как я з-защищаю Т-т-тони, п-п-потому что он м-м-меньше м-м-меня. Следующая ц-цепочка в-ведет к «с-с-сообществу», п-потому что с-сообщество з-з-защищает л-людей, а ч-четвертая м-м-маленькая ц-цепочка д-должна заканчиваться словом «л-люди».
Голос у мисс Паттерсон оставался странным.
— Итак, в конце трех рядов из четырех цепочек — Джоан, не переключай пока экран — получается ответ «метеорит относится к орбитальному комплексу, как люди к Богу».
— Д-д-да, — ответила Мири уже веселее — мисс Паттерсон все же поняла! — п-потому что к-к-комплекс — это изобретенное с-сообщество, а м-м-метеорит — п-просто г-голый к-камень, и Б-бог — это з-запланированное объединение р-р-разумов, а л-люди п-по отдельности — п-п-просто песчинки.
Мисс Паттерсон отвела ее к бабушке. На этот раз Мири было легче объяснять, потому что с ее слов бабушка нарисовала схему, и девочка пожалела, что не догадалась сама.
Когда она закончила, рисунок показался Мири очень простым.
кукла —> игрушка —> притворяться —> падучая звезда —> метеорит
пластик —> изобретение —> люди —> сообщество —> комплекс
ребенок? — > маленький —> защищать —> сообщество —> люди: Бог
Бабушка долго молчала.
— Мири, ты всегда думаешь цепочками?
— Д-да, — удивленно ответила Мири. — А т-ты р-р-разве н-нет?
— Почему ты напечатала на терминале ответ по аналогии с четырьмя цепочками?
— П-п-почему н-не в-в-восемь или д-десять ц-ц-цепочек в-вниз? — спросила Мири, и глаза бабушки широко раскрылись.
— Ты знала, какой ответ нужен терминалу?
— Д-да. Н-но… — Мири заерзала на стуле, — …м-мне иногда н-н-надоедают в-в-верхние ц-ц-цепочки.
— А! — сказала бабушка. — Где ты слышала, что Бог — это спланированное сообщество разумов?
— В-в п-п-передаче «н-новостей», к-к-когда п-приходила д-домой.
— Ясно. — Бабушка встала. — Ты особенная, Мири.
— И Тони, и Н-никос, и К-кристина, и Аллен, и С-сара. Б-бабушка, а н-н-новый р-ребенок, к-к-которого х-хочет м-м-мама, т-тоже б-будет особенным?
— Да.
— И б-будет д-д-думать ц-ц-цепочками?
— Да, — ответила бабушка, и Мири навсегда запомнила выражение ее лица.
Больше она не видела «новостей» с Земли.
— Вот станешь старше, — пообещала бабушка, — и столкнешься с идеями нищих, но сначала узнай то, что правильно.
Именно бабушка или дедушка Уилл, решали, что правильно, а что нет. Папа часто уезжал по делам. Мама оставалась с ними, но Мири казалось, что дети ей в тягость. Она отворачивалась от Мири и Тони, когда те входили в комнату.
— М-мы н-н-не н-н-нравимся м-маме п-потому, ч-что д-дергаемся и з-з-заикаемся, — пояснила Мири брату.
Тони разревелся. Мири обняла его и тоже заплакала, но не взяла своих слов обратно. Мама слишком красивая, чтобы ей нравились дети, которые дергаются, заикаются и распускают нюни. А правда играла в Убежище важнейшую роль.
— Я — т-твое с-с-сообщество, — сказала она Тони. Это интересное предложение вылилось в схему из шестнадцати цепочек. В это сложное и уравновешенное, как молекулярная структура кристалла, сооружение вошли ее знания математики, биологии, астрономии. За такое не жалко заплатить слезами брата.
Но, подрастая. Мири почувствовала, что в ее построениях чего-то не хватает. Кроме того, сам процесс рисования и обдумывания выливался в новые схемы из многоуровневых цепочек и пересечений и так до бесконечности. Черчение никак не могло угнаться за мыслями, и Мири в безуспешных попытках теряла терпение.
Когда ей исполнилось восемь, она уже понимала биологию того, что сделали с ней и другими, такими же, как она Супер-Неспящими. Еще она уяснила главный принцип Убежища — продуктивность и сообщество незыблемы. Быть работоспособным означало быть в полной мере человеком. Делиться своей плодотворной деятельностью с сообществом по справедливости — значит быть источником силы и защиты для всех. Любой, кто попытался бы нарушить истины, вел себя недостойно звания человека. Мири эта мысль внушала отвращение. Ни один человек не мог так пасть морально в Убежище.
Изменения в нервной системе должны были сделать ее более продуктивной, нежели прежних Неспящих. Им всем это внушали, и в конце концов они приняли это. Теперь Джоан с Мири играли каждый день. Мири преисполнилась благодарностью.
Но как бы сильно она ни любила Джоан, как ни восхищалась ее длинными каштановыми кудрями, чудной игрой на гитаре, ее звонким милым смехом. Мири знала, что только с другими Суперами она в своем кругу. Она старалась скрывать свои несправедливые чувства. Тони, конечно, исключение, и когда-нибудь вместе с ней и младенцем Али, который все же оказался не Супером вопреки бабушкиным словам, он присоединится к блоку голосов Шарафи, который контролирует 51 процент акций Убежища плюс доходы семьи.
Ее интересовало все. Она научилась играть в шахматы и на целый месяц забросила все остальное — игра позволяла выстраивать десятки комбинаций, сложным образом переплетавшихся с цепочками противника! Но спустя некоторое время Мири охладела: игра исчерпывалась всего двумя рядами цепочек, хоть и очень длинных.
Неврология увлекла ее сильнее. В десять лет Мири уже ставила на себе и
безотказном Тони опыты по позированию нейропередач, используя Кристину и
Никоса в качестве контрольных объектов. Доктор Толивери поощрял ее:
— Миранда, скоро ты будешь своими руками создавать новых Суперов!
Но в ее цепочках все еще чего-то не хватало. Мири могла поделиться только с Тони, а он, как оказалось, не понимал ее.
— Т-ты х-хочешь с-с-сказать, М-мири, м-мы пользуемся н-неполной б — б-базой данных?
За его словами стояло нечто большее — цепочки, о которых она могла догадываться потому, что так хорошо знала брата. Он сидел, поддерживая крупную голову руками, как все они часто делали, его лицо искажал нервный тик, густые черные волосы колыхались в такт конвульсивным движениям тела. Его цепочки были красивыми, прочными и остроумными, но не столь сложными, как у Мири. Ему было девять лет.
— Н-н-нет, — медленно произнесла она, — дело н-не в б-базе д-данных. Б-б-больше п-похоже н-на… п-п-пространство, г-где ц-ц-цепочки д-должны п-п-проходить в-в д-другом измерении.
— Трехмерное мышление, — с удовольствием проговорил он. — З-з-здорово. Н-но — з-зачем? В-все укладывается в-в д-два измерения. В п-п-простоте с-схемы — ее п-п-превосходство.
Ничего нового: бритва Оккама, минимализм, элегантность программы, геометрические теоремы. Мири неловко махнула рукой. Никто из них не мог похвастать сноровкой; они избегали тех экспериментов, которые требовали работы вручную, и тратили уйму времени на программирование роботов, если без такой работы нельзя было обойтись.
— Н-не з-знаю.
На сей раз даже Дженнифер была потрясена.
— Как это случилось? — Советник Перрилион был так же бледен, как и Дженнифер.
Врач, молодая женщина, покачала головой. Она пришла к Дженнифер прямо из родильного отделения, и та созвала экстренное заседание Совета. Врач чуть не плакала. Всего два месяца назад она вернулась после обязательного курса обучения на Земле.
— Вы уже заполнили метрики? — спросил Перрилион.
— Нет, — ответила врач.
Она умна, — подумала Дженнифер, и ей стало чуть легче. — Значит, в Вашингтоне еще ничего не знают.
— Тогда у нас есть немного времени, — сказала Дженнифер.
— Если бы мы не были связаны со штатом Нью-Йорк и правительством, было бы проще, — заметил Перрилион. — Заполнение свидетельств о рождении, получение номера страховки для Пособия, — он фыркнул, — занесение в списки налогоплательщиков…
— Сейчас все это не имеет значения, — с нетерпением перебил его Рики.
— Нет, имеет. — Упрямая складка залегла на лбу Перрилиона. Ему уже семьдесят два, всего на несколько лет меньше, чем Дженнифер. Он прилетел сюда из Соединенных Штатов с первой волной переселенцев и прекрасно помнил, каково было там — в отличие от Неспящих, рожденных в Убежище. Его мнение было на руку Дженнифер. Жаль, что скоро его срок истечет.
— Нам предстоит решить, — сказала Наджла, — что делать с этим… ребенком. Если всплывет, что документы подделаны, какому — нибудь проклятому агентству ничего не стоит получить ордер на обыск.
Этого они страшились больше всего — легального основания для появления Спящих в Убежище. Двадцать шесть лет они скрупулезно подчинялись каждому требованию администрации как Соединенных Штатов, так и штата Нью-Йорк: Убежище как собственность корпорации, зарегистрированной в штате Нью-Йорк, подпадало под его юрисдикцию. В этом штате Убежище регистрировало все свои сделки, получало лицензии для адвокатов и врачей, платило налоги и ежегодно посылало своих юристов в Гарвард, чтобы они выучились на законном основании поддерживать раздельное существование «там» и «здесь».
Новорожденный мог уничтожить все.
Дженнифер взяла себя в руки:
— Предположим, ребенок умер и его тело отправили бы в Нью-Йорк для вскрытия, как полагается в подобных случаях.
Перрилион уже понял, куда она клонит и одобрительно кивнул.
— В этом случае Спящие могут получить законное основание для проникновения в Убежище — подозрение в убийстве.
На этот раз все будет не так, как тридцать лет назад. Суд признает Убежище виновным.
— С другой стороны, — звонко произнесла Дженнифер, — медицина позволяет нам представить дело так, будто младенец погиб от какой-либо болезни неизвестного происхождения. В противном случае нам придется его растить здесь, вместе с нашими детьми. — Она помолчала. — Мне кажется, наш выбор ясен.
— Но как это могло случиться? — выпалила молодая и сентиментальная Советница Кивенен.
— Нам известно далеко не все о генетической передаче информации, — сказал доктор Толивери. — Естественным путем родилось всего два поколения Неспящих…
Он замолчал. Неужели Главный генетик Убежища в чем-то раскаивается? Дженнифер охватил гнев. Раймонд Толивери превосходный специалист, он создал ее драгоценную Миранду… Этот новорожденный уже вызвал раздор в сообществе.
Советница Кивенен обратилась к врачу:
— Расскажите нам еще раз, что произошло.
— Роды прошли нормально. Мальчик сразу же заплакал. Акушерка вытерла его и понесла к сканеру Маккелви — Уоллера для неонатального исследования мозга. Оно занимает около десяти минут. Пока он лежал в мягкой корзинке под сканером, он… уснул.
Тягостное молчание нарушил доктор Толивери:
— Регрессия ДНК к среднему значению… мы так мало знаем об избыточном кодировании…
— Вы ни в чем не виноваты, доктор, — резко перебила Дженнифер и объявила заседание открытым.
Совет рассмотрел все возможные сценарии с юридической точки зрения.
Но Дженнифер с помощью Уилла и Перрилиона неизменно возвращала дискуссию к главной проблеме: благо сообщества против блага одного, который навсегда останется аутсайдером. Причиной раздора, потенциальным поводом для вмешательства иностранных государств, человеком, который никогда не сможет быть производителем того уровня, что остальные, который всегда будет брать больше, чем давать. Нищим.
Голоса разделились: восемь против шести.
— Я не возьму грех на душу, — внезапно произнесла врач.
— Вам и не придется, — сказала Дженнифер. — Я — Глава исполнительной власти, моя подпись стояла бы на липовых метриках; это сделаю я. Доктор Толивери, вы уверены, что укол создаст картину смерти, не отличимую от естественной?
Бледный как полотно Толивери кивнул. Рики уставился на крышку стола. Советница Кивенен зажала рот ладонью. Врач страдала.
Но никто из них после голосования не протестовал. Они были сообществом.
После того как все было кончено, Дженнифер заплакала. Горячие, скупые слезы унижали. Уилл обнимал ее, и она чувствовала, как он напряжен. Она сама этого не ожидала.
— Дорогая, ему не было больно. Сердце остановилось мгновенно.
— Знаю, — холодно ответила она.
— Тогда…
— Прости. Я не хотела.
Спустя некоторое время она больше не извинялась. Но, словно оправдываясь, сказала Уиллу, когда они гуляли под аркой сельскохозяйственных и технических панелей, служившей им небом:
— Этим дурацким законам мы обязаны враньем. Если бы мы не входили в состав Соединенных Штатов…
Они навестили Миранду в детском куполе, а потом отправились в специальное подразделение Лабораторий Шарафи, работавшее в условиях чрезвычайной секретности под твердым, продуктивным небосводом Убежища.
В пустыню пришла весна. Колючее грушевое дерево зацвело желтыми цветами. Тополя вдоль ручьев испускали зеленоватое сияние. Ястребы-перепелятники, проводившие большую часть зимы в одиночестве, расселись на ветвях парочками. Лейша сардонически спрашивала себя, не потому ли скромность пустыни кажется ей такой привлекательной, что напоминает ее изолированность. Здесь ничто не подвергалось генетическим изменениям.
Она жевала яблоко, стоя у рабочего терминала, и слушала, как программа пересказывает четвертую главу из ее книги о Томасе Пейне. Комнату заливал солнечный свет. Кровать Алисы подтащили к окну, чтобы она могла видеть цветы. Лейша поспешно проглотила кусок яблока и обратилась к терминалу:
— Изменение текста: «Пейн, спеша в Филадельфию» на «Пейн, торопясь в Филадельфию».
— Ты и вправду думаешь, что кто-то еще обращает внимание на эти старомодные правила? — спросила Алиса.
— Я на них обращаю внимание, — ответила Лейша. — Алиса, ты даже не притронулась к обеду.
— Я не голодна. И тебе эти правила безразличны; ты просто убиваешь время. Послушай, перед домом какая-то возня.
— Ты все равно должна есть, понятно? — Алиса выглядела много старше своих семидесяти пяти. Тучность, от которой она страдала всю жизнь, исчезла; теперь тонкая кожа туго обтягивала кости, похожие на изящную проволочную конструкцию. Недавно она перенесла еще один удар и не могла уже работать за терминалом. В отчаянии Лейша предложила ей снова заняться парапсихологией близнецов. Алиса грустно улыбнулась — эта работа была единственным предметом, который они никогда не могли по-настоящему обсуждать, — и покачала головой.
— Нет, дорогая. Слишком поздно. Чтобы пытаться убедить тебя.
Однако болезнь не уменьшила любовь Алисы к семье. Она широко улыбнулась, увидев источник суеты в комнате.
— Дру!
— Я вернулся домой, бабушка Алиса! Привет, Лейша!
Алиса с готовностью протянула руки, и Дру направил свое кресло прямо в ее объятия. В отличие от родных внуков, Дру никогда не отталкивала застывшая левая половина лица Алисы, струйка слюны из уголка рта, невнятная речь. Алиса крепко прижала его к себе.
Лейша положила яблоко — на этот раз комбинация агрогенов оказалась неудачной — и напряглась в ожидании, привстав на цыпочки. Когда Дру наконец повернулся к ней, она сказала:
— Тебя вышибли из очередной школы.
Дру начал было расплываться в своей обворожительной улыбке, но, вглядевшись в лицо Лейши, мигом посерьезнел:
— Да.
— Что на этот раз?
— Не отметки, Лейша.
— Что тогда?
— Драка.
— Кто пострадал?
Он угрюмо ответил:
— Один сукин сын по имени Лу Берджин.
— И я полагаю, со мной теперь свяжется адвокат мистера Берджина.
— Он первый начал, Лейша. Я только дал сдачи.
Лейша внимательно посмотрела на Дру. Ему исполнилось шестнадцать. Несмотря на кресло-каталку — или благодаря ему он фанатично занимался физкультурой, и верхняя половина тела была в превосходной форме. Нетрудно поверить, что он смертельно опасен в драке. Лицо юноши еще не сформировалось: нос слишком велик, подбородок маловат, на коже прыщики. Только глаза были красивы — живые, зеленые, в обрамлении густых черных ресниц. В последние два года между Лейшей и Дру начались трения, периодически смягчаемые неуклюжими попытками Дру вспомнить, скольким он ей обязан.
Его исключали уже из четвертой школы. В первый раз Лейша проявила снисходительность: очевидно, интеллектуальные требования школы, где полно детей-генемодов, непосильны для маленького калеки-Жителя. Во второй раз она стала строже. Дру провалился по всем предметам, перестал посещать уроки, коротая время за своей полуавтоматической гитарой или игровым компьютером. Никто не собирался заставлять его — будущие администраторы страны учились без понуканий.
Потом Лейша отправила его в структурированную школу с огромным выбором дисциплин. Дру она пришлась по сердцу: он открыл для себя драматургию и стал звездой в актерском классе. «Я нашел свою судьбу!» — заявил Лейше. Но спустя четыре месяца Дру снова очутился дома. Ему не удалось получить роль ни в «Смерти коммивояжера», ни в «Утреннем свете». Алиса мягко спросила:
— Их смущает Вилли Ломан или Келланд Ви в инвалидном кресле?
— Это политика ишаков, — сплюнул Дру. — И так будет всегда.
Тогда Лейша поставила перед собой трудновыполнимую задачу: найти школу с необременительной академической программой, регламентированным учебным днем и высоким процентом учащихся из семей без сильных финансовых связей или выдающихся предков. Казалось, школа в Спрингфилде, штат Массачусетс, понравилась Дру, и Лейша решила, что дело пошло на лад. И вот он снова здесь.
— Посмотри на себя, — угрюмо сказал Дру. — Почему бы тебе не произнести это вслух? «Вот опять вернулся облажавшийся Дру, который не в состоянии ничего довести до конца. Что, черт возьми, нам делать с бедным маленьким Жителем Дру?»
— И что же нам делать? — жестко спросила Лейша.
— Махнуть на меня рукой?
— О нет, Дру, — сказала Алиса.
— Я не о тебе, бабушка Алиса. Ведь, по мнению Лейши, таким отщепенцам нет места.
— Естественно, если думать, будто само твое существование — подарок, и ничего не делать.
— Прекратите, — резко перебила Алиса.
Провокация задела Лейшу за живое и она сказала юноше:
— Тебе будет интересно повидать Эрика. Он чудесным образом исправился и делает подлинные успехи в составлении глобальных атмосферных кривых. Джордан невероятно гордится им.
Глаза Дру вспыхнули. Лейше вдруг стало до тошноты стыдно за себя. Ей семьдесят пять — а этому мальчику шестнадцать. Спящий, без генемод, даже не из ишаков… Постарев, она утратила способность к состраданию. Иначе зачем же ей отсиживаться в этой крепости в Нью-Мексико, убегать из страны, которой когда-то надеялась помочь?
Алиса устало сказала:
— Ладно, Лейша. Дру, Эрик просил меня передать тебе кое-что.
— Что? — огрызнулся Дру. Впрочем, он никогда долго не сердился на Алису.
— Он вымыл свою задницу в Тихом океане. Что это значит?
Дру рассмеялся:
— Да, он и вправду изменился. — В его голосе снова зазвучала горечь.
Стелла в смятении вбежала в комнату. Она прибавила в весе и теперь выглядела, как женщины на картинах Тициана — с пухлой, здоровой плотью и юношески рыжими волосами.
— Лейша, там… Дру! Что ты здесь делаешь?
— Он приехал в гости, — ответила Алиса. — Что случилось, дорогая?
— Посетитель к Лейше. Точнее, трое. — Двойной подбородок Стеллы дрожал от волнения. — Вот они!
— Ричард!
Лейша пулей пронеслась по комнате в его объятия. Ричард поймал ее, смеясь, потом отпустил. Лейша тотчас же повернулась к его жене. Аде, стройной полинезийке с застенчивой улыбкой.
Когда после двадцати лет бесцельных скитаний по свету Ричард впервые привез Аду в компаунд в Нью-Мексико, Лейша приняла ее настороженно. Они с Ричардом давно уже не были любовниками: Лейше претила мысль спать с мужем Дженнифер. И Ричард не делал попыток. Он долгие годы тосковал по своим детям, Наджле и Рики, разлученным с ним навсегда, и это глубокое горе было так нехарактерно для Неспящего, что Лейша не знала, как реагировать. Она чувствовала облегчение, когда он отправлялся в длительное путешествие. С одним кредитным кольцом Ричард объездил Индию, Тибет, антарктические колонии, пустыни Центральной Америки — всегда какие-нибудь технологически отсталые страны, насколько это возможно в мире, обладающем энергией Кенцо Иагаи. Лейша никогда не расспрашивала его о странствиях, а он не рассказывал. Она подозревала, что он притворялся Спящим.
А четыре года назад он привез Аду. Свою жену. Она родилась в одной из добровольных культурных резерваций в Тихом океане. Ей было пятнадцать лет. Она не говорила по-английски.
Лейша начала учить язык самоа, всячески скрывая, что уязвлена до глубины души. Ричард отверг все возможности, открывавшиеся перед Неспящим. Честолюбие. Разум.
Но постепенно Лейша поняла. Главное для Ричарда было то, что Ада так не походила на Дженнифер Шарафи.
И Ричард казался счастливым. Он сделал то, что не удалось Лейше, и по-своему примирился с прошлой жизнью. Конечно, это больше напоминало капитуляцию, но могла ли Лейша утверждать, что отживший свой век Фонд Сьюзан Меллинг лучше?
— Я вижу тебя, Лейша, — произнесла Ада по-английски, — радостно.
— И я вижу тебя радостно, — тепло ответила Лейша. Для Ады это была длинная речь, требующая большого умственного напряжения.
— Я вижу вас радостно, mirami Алиса. — «Mirami», как однажды объяснил Ричард, выражало глубочайшее уважение к старикам. Ада наотрез отказывалась верить, что Алиса и Лейша — близнецы.
— И я тебя вижу радостно, дорогая, — сказала Алиса. — Ты помнишь Дру?
— Привет, — весело бросил Дру. Ада слегка улыбнулась и отвела взгляд, как подобает замужней женщине при разговоре с мужчиной.
— Привет, Дру. — На этот раз в голосе Ричарда уже не слышалось затаённой боли. Лейша изумленно захлопала глазами. Она никогда не понимала эту печаль: Дру был на целое поколение моложе сына Ричарда. И к тому же Спящий.
Голос Алисы дрожал от усталости.
— Стелла говорила о трех посетителях…
И тут появилась Стелла с младенцем на руках.
— О, Ричард! — воскликнула Лейша.
— Это Шон. В честь отца.
Смуглый младенец был до смешного похож на Ричарда: низкий лоб, густые черные волосы, черные глаза. Они, очевидно, не подвергали его никаким модификациям. Лейша взяла новорожденного на руки, не отдавая себе отчет в своих чувствах. Шон серьезно посмотрел на нее. И в душе у Лейши все перевернулось.
— Он красивый…
— Дай подержать, — жадно попросила Алиса.
Лейша порадовалась, что наконец-то Ричард обрел семью, о которой так долго мечтал. Два года назад медицинские тесты подтвердили, что ее собственные яйцеклетки непродуктивны.
У Кевина Бейкера, единственного выдающегося Неспящего, оставшегося в Соединенных Штатах, было четверо детей от молодой жены, тоже Неспящей.
Из сведений о регистрации новорожденных в Соединенных Штатах она знала, что у Дженнифер Шарафи четверо внуков.
Алиса, конечно, потеряла Мойру, эмигрировавшую в марсианскую колонию, но у нее остался Джордан и трое его детей.
Перестань, приказала она себе.
Младенец переходил из рук в руки. Стелла суетилась, подавая кофе и пирожные. Джордан вернулся с поля, где выращивал экспериментальные генемодные подсолнухи. Ричард непринужденно рассказывал, как они с Адой путешествовали по Охотничьему заповеднику на Искусственных Островах у берегов Африки.
— Эй, — окликнул Дру, и все посмотрели на него. — Этот ребенок спит.
Лейша застыла. Потом подошла к креслу Дру и уставилась на переносную люльку. Шон спал, закинув крошечные кулачки за голову. У Лейши перехватило дыхание. Значит, Ричард так ненавидит себе подобных, что произвел генемод in vitro,[38] чтобы вернуть своему сыну способность спать.
— Нет, Лейша, — тихо сказал Ричард. — Все произошло естественно.
— Естественным…
— Да. Вернувшись с Искусственных Островов, мы целый месяц искали в Чикагском медицинском институте причины спонтанной регрессии. Но там не осталось ни одного настоящего генетика. — Ричард замолчал, потому что они с Лейшей знали, что это неправда. Существовало Убежище.
Лейша с трудом проговорила:
— Им по крайней мере известно, широко ли распространено такое явление, есть ли рост…
— По-моему, довольно редкий случай. Теперь так мало Неспящих, что о статистике не может быть и речи.
Снова наступило молчание.
Ада грациозно встала и подошла к колыбели. Нежно глядя на ребенка, она сказала:
— Я вижу тебя радостно, Шон. Я вижу ты спать, — и впервые за все время взглянула Лейше в глаза.
Да, внешне все изменилось, а по сути — ничего.
Глава 19
Дженнифер, Уилл и два генетика, доктор Толивери и доктор Блур, наблюдали за рождением миниатюрной планеты.
В пятистах милях отсюда, в космосе, плавал пластиковый пузырь. На глазах группы людей из Убежища, следившей за экраном из специального подразделения Лаборатории Шарафи, пузырь надулся до максимальной величины и в нем туго натянулись тысячи пластиковых мембран. Внутренность пузыря представляла собой соты из тонкостенных тоннелей, камер и перегородок четырехдюймовой высоты. Как только пузырь наполнился стандартной атмосферной газовой смесью, голоэкран спроецировал прозрачную трехмерную модель.
Из четырех камер на поверхности пузыря выпустили по пять мышей. Они пробирались по тоннелям, исключавшим возможность свободного падения, и истерично пищали. На голомодели их путь отмечался двадцатью черными линиями. Второй экран знакомил с показателями биодатчиков грызунов.
Мыши бегали десять минут. Затем из внутреннего резервуара пузыря был выпущен генемодный вирусообразный организм, который Толивери и Блур создавали семь лет.
Показания приборов изменились, а писк, усиленный передатчиком, прекратился. Данные от первых трех мышей перестали поступать в течение трех минут, от следующих шести — спустя несколько минут, еще от пяти — спустя десять минут. Последние шесть продержались почти тридцать одну минуту.
Хмурый Блур ввел данные в программу экстраполяции. Он был очень молод» и борода, которую так старательно отращивал доктор, напоминала скорее пух. — Не годится. На насыщение самого маленького орбитального комплекса потребуется более часа при такой скорости. А для города нищих в тихий день — и того больше.
— Слишком медленно, — заметил Уилл Сандалерос.
— Да, — согласился Блур. — Но мы уже ближе к цели. — Он снова посмотрел на замершие шкалы приборов. — Подумать только, что кто-то может воспользоваться такой штукой.
— Нищие могут, — заметила Дженнифер Шарафи.
Ей никто не возразил.
Мири и Тони сидели в лаборатории Научного купола номер четыре. Обычно для выполнения учебных заданий дети пользовались школьными лабораториями, а не профессиональными: пространство орбитального комплекса слишком ценилось, чтобы раздавать его без разбору. Но Мири и Тони Шарафи были исключением из правил. Совет Убежища, Лаборатория Шарафи и Совет по образованию на специальном заседании обсуждали, как классифицировать нейрологические эксперименты Мири и работу Тони по усовершенствованию информационных систем: как школьные программы, частное предпринимательство или работу по найму на Корпорацию Убежища, и кому будет принадлежать прибыль? Все так гордились Суперами, что споров не возникло. Постановили считать эти работы собственностью Убежища, а 60 процентов прибыли от коммерции выделить детям в качестве гонорара. Мири исполнилось двенадцать лет. Тони — одиннадцать.
— П-посмотри н-на это, — сказал Тони. Мири не отвечала сорок пять секунд: она находилась в решающей точке конструирования мысленной цепочки. Тони весело ждал. Брат все делал весело, и Мири редко замечала черные мысленные цепочки в его графических сооружениях. Это и был проект, над которым он сейчас трудился: изображение мыслительного процесса Суперов. Он начал с фразы: «Ни один взрослый не имеет права претендовать на плоды труда другого взрослого; слабость не является моральным оправданием для предъявления подобного требования сильному». Много недель Тони вытаскивал из двенадцати Суперов все цепочки и поперечные соединения, которые вызывала у них эта фраза, и составил для каждой отдельную программу.
Работа двигалась медленно. Джонатан Марковиц и Луди Калвин, младшие Суперы, участвовавшие в эксперименте, теряли терпение и дважды сбегали с собеседований. Но Тони был упрям. Хаотичные цепочки Марка Мейера программа отказывалась распознавать, пока Тони не переписал некоторые разделы. Никос Деметриос охотно помогал, но в разгар работы простудился, а когда вышел спустя три дня, его цепочки настолько отличались от прежних, что, опасаясь заражения программы, Тони выбросил все его данные.
Но он упорно продолжал трудиться, сидя за голотерминалом напротив Мири, дергаясь и бормоча себе под нос. Сейчас он улыбался.
— Взгляни!
Мири обошла кругом их двойной стол. Трехмерный дисплей с ее стороны был непрозрачным. Увидев предварительные результаты. Мири ахнула от восторга.
В модели ее собственных цепочек для фразы Тони каждое конкретное понятие изображалось маленьким рисунком, а абстрактное — словом. Сияющие разноцветные линии образовывали карту перекрестных связей первого, второго и третьего уровней. Впервые она видела такое подробное изображение своих мыслей.
— Это п-п-прекрасно!
— Т-твои ц-ц-цепочки — д-да, — сказал Тони. К-к-компактные. Элегантные.
— М-мне з-знаком этот р-р-рисунок! — Мири повернулась к библиотечному экрану. — В-в-включить т-терминал. В-в-вызвать б-библиотеку. З-земной б-б-банк д-д-данных. Ш-шартрский с-с-собор, Ф-франция. Окно с-с-с р-розой. Г-г-графическое изображение.
На экране засияло сложное переплетение линий витража тринадцатого века. Тони критически разглядывал его глазами математика.
— Н-н-нет… н-не с-с-совсем т-такое.
— П-по ощущению т-т-такое же. — Мири охватило знакомое отчаяние: между окном с розой и компьютерной моделью Тони имелась некая существенная связь. Ее разум не мог этого выразить. Чего-то всегда недоставало в ее цепочках.
— Взгляни н-на Д-д-джонатана, — предложил Тони.
— К-как он м-м-может т-т-так д-д-думать!
Модель Джонатана походила на неряшливую амебу, цепочки от нее торчали во все стороны, высовываясь наружу, неожиданно изгибаясь назад и устанавливая странные связи. Каким образом битва при Геттисберге связана с постоянной Хаббла?
— Я п-пока т-только эт-т-ти д-д-две с-сделал. М-м-моя с-следующая. П-потом п-п-программа с-с-совместит их и б-б-будет искать п-п-принципы с-связи. К-к-когда-нибудь, М-мири, м-мы н-не т-т-только п-продвинем н-н-науку, н-н-но и с-сможем р-разговаривать д-д-друг с д-другом при помощи терминалов!
Мири с любовью посмотрела на него. Его работа — подлинный вклад в сообщество. Возможно, когда-нибудь она тоже внесет свою лепту в науку и создаст нейропередатчик, который не будет вызывать заикания. Она погладила большую голову Тони.
Джоан Лукас ворвалась к ним без стука:
— Мири! Тони! Игровую открыли!
Мири тотчас же выбросила из головы нейропередатчики и принципы связи. Все дети, и Нормы и Суперы, с нетерпением ждали этого уже много недель. Она схватила Тони за руку и нетвердой походкой поспешила за подругой. Длинноногая и легкая Джоан быстро опередила их, но каждый ребенок в Убежище знал дорогу к новой Игровой. Стоило только взглянуть вверх.
В центре цилиндрической планеты, закрепленный прочными тонкими тросами, плавал у оси комплекса надувной пластиковый пузырь. Гравитация в нем почти отсутствовала. Мири и Тони втиснулись в лифт, надели перчатки и тапочки из велкрона и завизжали от восторга, когда их втолкнули внутрь огромного шара. Внутреннее пространство пересекали прозрачные розовые распорки с матовыми отсеками для игры в прятки, с карманами и тоннелями, которые обрывались в никуда. Повсюду торчали мягкие надувные поручни и полосы из велкрона. Мири бросилась головой вперед, пересекла пластиковую комнату и полетела назад, столкнувшись с Джоан. Девочки захихикали, медленно, цепляясь друг за друга, поплыли вниз и взвизгнули, когда Тони с незнакомым мальчиком пронеслись над ними.
В мозгу Мири пульсировали и мелькали хаотические цепочки, состоявшие из мифических образов, ангелов и флайеров, Икара, уравнений ускорения, Орвила Райта и астронавтов, улетевших к Меркурию, мембран млекопитающих, второй космической скорости, отношения силы мускулов к весу. Восторг.
— Давай сюда! — крикнула ей Джоан, перекрывая визг. — Я тебе расскажу секрет! — Она втолкнула Мири в прозрачную подвесную кабинку и втиснулась следом. Внутри было тихо.
— Мири, моя мама ждет ребенка!
— З-з-здорово! — воскликнула Мири. Яйцеклетки матери Джоан типа эр-14 с трудом поддавались оплодотворению даже in vitro. Джоан исполнилось тринадцать, и ей давно уже хотелось маленькую сестричку или братика. — Я т-так р-р-рада!
Джоан обняла ее:
— Ты моя самая лучшая подруга, Мири! — Она внезапно выпорхнула из кабинки. — Лови меня!
Но где там! По сравнению с Джоан, относившейся к Нормам, она была слишком неуклюжей. Но от полноты чувств бросилась за Джоан, взвизгивая, как и все остальные, а внизу, под ней, кувыркалась вся планета, в узорах из гидрополей, куполов и парков, таких же прекрасных, как цепочки мыслей.
Во вторник отмечали День Памяти. Мири тщательно оделась в черные шорты и тунику. Мрачные формы ее цепочек двигались в унисон плоским овалам мыслей. К религиозным праздникам в Убежище относились по-разному; некоторые справляли Рождество, Рамадан, Пасху, Йом Кипур или Дивали; многие вообще ничего не отмечали. Но общими для всех считались два праздника — Четвертое июля и День Памяти, 15 апреля.
На центральной площади собралась толпа. Парк расширили, накрыв соседние поля с супер продуктивными растениями временной решеткой из распыленного пластика, достаточно прочной и просторной, чтобы выдержать всех обитателей Убежища. Те немногие, кто не мог оставить работу или был болен, сидели у экранов. Над толпой парила платформа для оратора. Высоко над ней плыла опустевшая Игровая.
Стояли в основном семьями. Но Мири и Тони находились в группе других Суперов, скрытой тенью энергетического купола. Мири подумала, что мама даже не стала искать их: ее. Тони и Али. У Гермионы родился ребенок, которому она отдавала все свое время. Никто не объяснил Мири, почему этот младенец, как и маленькая Ребекка, был Нормом. И Мири не допытывалась.
Где же Джоан? Мири вертелась во все стороны, но нигде не видела семью Лукас.
Дженнифер Шарафи, облаченная в черный аббай, поднялась на платформу. Сердце Мири наполнилось гордостью. Бабушка была красивее мамы или тети Наджлы. А сосредоточенное, решительное выражение ее лица всегда вызывало у Мири цепочки и поперечные связи, представлявшие ум и силу воли человека. Никто не мог сравниться с бабушкой.
— Граждане Убежища, — ровный голос Дженнифер, усиленный микрофоном, доносился до всех уголков орбитального комплекса. — Невзирая на то, что правительство Соединенных Штатов называет нас своими гражданами, мы думаем иначе. Ни одна еще навязанная сверху власть не была действенной. Правительство, которое не в состоянии признать тот факт, что люди не созданы равными, не может распоряжаться нами. Правительство, позволяющее нищим претендовать на продуктивный труд других, не имеет морального права руководить нами.
Сегодня, в День Памяти, мы утверждаем, что Убежище имеет право на собственное правительство, на собственное представление о реальности, на плоды собственного продуктивного труда. К сожалению, пока мы не имеем возможности реализовать свои права. Мы несвободны. Нам не разрешают занять свое «особое и равноправное положение, предназначенное законами природы и Господа». Благодаря предвидению нашего основателя Энтони Индивино у нас есть Убежище, но нет независимости.
— П-п-пока, — решительно прошептал Тони на ухо Мири. Она сжала его руку и приподнялась на цыпочки, оглядывая толпу в поисках Джоан.
— И все же мы многого добились, — продолжала Дженнифер. — Находясь под юрисдикцией штата Нью-Йорк, мы ни разу за тридцать три года не обращались туда с судебным иском и не подвергались преследованиям. Мы проводим в жизнь собственное правосудие. Подчиняясь требованиям, мы выправляем лицензии для наших брокеров, врачей, адвокатов и даже учителей. Мы законопослушны даже в тех случаях, когда приходится жить какое-то время среди нищих и повиноваться их глупым правилам.
Мири наконец заметила Джоан. Она продиралась сквозь толпу, расталкивая всех локтями, и Мири страшно удивилась, увидев, что подруга не надела положенный траур. На ней были темно-зеленые шорты и топ. Мири изо всех сил замахала ей рукой.
— Но существует одно требование нищих, которое мы не можем игнорировать, — сказала Дженнифер. — Налоги. Чтобы обеспечивать миллионы непродуктивных Жителей Соединенных Штатов, Убежище ограблено на сумму, составляющую 64,8 процента годового дохода, под видом федеральных налогов и налогов штата. Мы не можем бороться с этим, не подвергая риску Убежище. Мы можем только помнить, что это означает — с точки зрения морали, политики, истории. И каждый год 15 апреля, когда нас беззастенчиво грабят, мы об этом вспоминаем.
Красивое личико Джоан припухло и хранило следы слез. Мири попыталась припомнить, когда она в последний раз видела, чтобы кто-нибудь в возрасте Джоан плакал. Взрослые пытались мягко расспрашивать девочку, но она, не обращая ни на кого внимания, протискивалась к Мири.
— Мы помним ненависть к Неспящим на Земле. Мы помним…
— Пойдем со мной. — Джоан потащила подругу на другую сторону энергетического купола, пока кривизна поверхности не заслонила от них Дженнифер. Однако голос Дженнифер доносился до них так же ясно, как если бы она стояла рядом с дрожащей всем телом Джоан. В мозгу у Мири взорвались цепочки. Она никогда не видела, чтобы Нормы дрожали.
— Знаешь, что они сделали. Мири?
— К-кто? Ч-ч-ч-что?
— Они убили младенца!
У Мири потемнело в глазах, и она осела на землю.
— Н-н-нищие? К-к-как?
Беременность мамы Джоан насчитывала всего несколько недель, и она не покидала Убежища. Значит, нищие уже здесь…
— Не нищие! Совет! Под председательством твоей драгоценной бабушки!
Клубок цепочек распутался и порвался. Нервная система Мири всегда балансировала на грани биохимической истерики. Закрыв глаза. Мири овладела собой.
— Ч-ч-что п-п-произошло, Д-джоан?
Спокойствие Мири немного отрезвило Джоан. Она соскользнула на траву рядом с Мири и обхватила руками колени.
— Мама позвала меня в кабинет, как раз когда я собиралась переодеться ко Дню Памяти. Она лежала на платформе для секса и плакала. Совет принял решение прервать беременность, — продолжала Джоан. — Меня это удивило — если предварительные тесты показывают сильные отклонения в ДНК, происходит самопроизвольный выкидыш. При чем здесь Совет?
— Ч-ч-что они с-с-сделали?
— Мама сказала, что все ДНК совершенно здоровы.
Голос Дженнифер окружал их со всех сторон:
— …предположение о том, что из-за их слабости они автоматически имеют право на труд сильных…
— Я спросила маму, почему Совет приказал сделать это, если ребенок нормальный. Она ответила, что это настоятельная рекомендация и они с папой собираются подчиниться. И снова заплакала. Генный анализ показал, что ребенок…
Она не могла выговорить. Мири обняла подругу одной рукой.
— …он… Спящий.
Мири отдернула руку и тотчас горько пожалела об этом, но было уже поздно. Джоан вскочила на ноги.
— Ты тоже считаешь, что маме надо сделать аборт!
Мири не была уверена. В ее голове кружились цепочки: генетическая регрессия, избыточность информации в ДНК, детская, лаборатория, продуктивность… нищие. Она вспомнила Тони на руках у своей мамы, бабушку, поднимающую Мири вверх, чтобы показать ей звезды…
Голос Дженнифер стал громче:
— Прежде всего помнить, что мораль определяют те, кто вносит в жизнь свой вклад…
Джоан закричала:
— Я больше никогда не буду дружить с тобой, Миранда Шарафи! — Она уже бежала прочь, ее длинные ноги мелькали под зелеными шортами, которые ей не следовало носить в День Памяти.
— П-п-подожди! — закричала Мири. — П-п-подожди! Я думаю, ч-что С-с-совет н-н-не п-п-прав! — Но Джоан не остановилась.
Медленно, неуклюже Мири поднялась с земли и направилась в лабораторию Научного купола номер четыре. Терминалы обрабатывали программы. Мири выключила их и смахнула все распечатки со своего стола.
— Ч-ч-черт! — Она вложила в это слово всю боль. Ее цепочек недостаточно. Мири ощутила внутреннюю пустоту, в которой кружился по спирали братик Джоан, Спящий, которого завтра уже не будет, как нет недостающего фрагмента в мысленном уравнении. Теперь Джоан ее ненавидит.
Мири скорчилась под столом и зарыдала.
Там и нашла ее Дженнифер спустя два часа после митинга. Мири услышала, как бабушка остановилась в дверях и не колеблясь пересекла комнату, будто уже знала, где Мири.
— Миранда! Вылезай.
— Н-н-нет.
— Джоан рассказала тебе, что ее мать носит зародыш Спящего, который должен быть уничтожен.
— Этот р-р-ребенок м-м-мог б-бы ж — ж-жить. Он н-н-нормальный в-в-во в-всех д-д-других отношениях. И они т-т — так х-х-хотели его!
— Родители сами должны принять решение. Никто не в силах сделать за них этот выбор.
— Т-тогда п-п-почему Д-Джоан и ее м-м-мама п-п-плачут?
— Потому что необходимое иногда очень трудно. Они еще не научились принимать суровую действительность философски. Запомни, Мири. Сожаление непродуктивно. Так же, как вина или горе, хоть я и испытывала и то, и другое в отношении тех пяти зародышей Спящих, которые появились в Убежище.
— П-п-пяти?
— Да. Пять за тридцать один год. И все родители, как родители Джоан, предпочли поступить так же, потому что осознали суровую необходимость. Ребенок — Спящий-нищий, а сильные, продуктивные личности не признают паразитических претензий нищих. Благотворительность — это отдельный вопрос.
— Р-р-ребенок-С-спящий б-б-был бы п-п-продуктивным!
Дженнифер грациозно присела на рабочий стул Тони. Складки ее черного аббая легли на пол возле скорчившейся Мири.
— В первую половину жизни — да. Но продуктивность вещь относительная. Спящий может прожить пятьдесят плодотворных лет, начиная, скажем, с двадцатилетнего возраста. Но в отличие от нас к шестидесяти или семидесяти годам их организм слабеет, изнашивается, становится жертвой болезней. Тем не менее они могут протянуть еще тридцать лет, представляя обузу для сообщества, стыдясь самих себя, потому что позорно не работать, когда работают все остальные. Даже если Спящий был трудолюбив и обеспечил свою старость, купив роботов, он кончит дни в изоляции, не в состоянии принимать участия в повседневной жизни Убежища. Могут ли любящие родители желать своему ребенку такой судьбы? Может ли сообщество содержать таких людей, не возлагая на себя духовное бремя? Нескольких — да, но как быть тогда с принципами?
Спящий, воспитанный среди нас, будет не только аутсайдером — проводящим вбессознательном состоянии по восемь часов в день, пока сообщество продолжает идти вперед без него, — над ним будут постоянно довлеть бесчисленные болезни нищих. Ты понимаешь, на что обречен такой человек?
Мири поняла. Но не захотела произнести вслух.
— Ему придется покончить с собой. Ужасно планировать такое для ребенка, которого любишь!
Мири выползла из-под стола:
— Н-н-но, б-б-бабушка, м-мы в-в-все умрем к-к-когда-нибудь! Д-даже т-т-ты.
— Конечно, — сдержанно ответила Дженнифер. — Но после долгой и продуктивной жизни я умру как полноправный член моего сообщества — Убежища, основы нашего существования. Я бы не хотела ничего иного для своих детей и внуков. И мать Джоан тоже.
Мири задумалась и нехотя кивнула.
Дженнифер сказала, как будто только что и не одержала победу:
— Мири, ты уже достаточно взрослая, чтобы начать смотреть передачи с Земли. Мы разрешаем их с четырнадцати лет, считая, что в этом возрасте ваши принципы уже сформированы и вы можете все понять правильно. Возможно, мы ошибались, особенно с вами, Суперами. С вами мы все еще пробираемся на ощупь, дорогая моя. Но вам будет полезно взглянуть, какую паразитическую жизнь предпочитают вести нищие — они называют себя теперь Жителями.
Мири почувствовала странное нежелание смотреть передачи с Земли, но опять кивнула. От бабушки пахло чем-то легким и чистым; ее длинные волосы, стянутые в узел, блестели, как черное стекло. Мири застенчиво положила руку на колено Дженнифер.
— И еще одно, милая, — сказала Дженнифер. — В двенадцать лет уже стыдно плакать, Мири, особенно из-за суровой необходимости. Одно только выживание требует от нас слишком много сил. Запомни.
— З-з-запомню, — ответила Мири.
На следующий день она увидела Джоан на пути от купола родителей к парку. Мири окликнула ее, но Джоан продолжала идти как ни в чем не бывало. Секунду спустя Мири вздернула подбородок и пошла в другую сторону.
Глава 20
Пять молодых парней ползли к решетчатому ограждению, держась в тени неподстриженных кустов, деревьев, сломанных скамеек — того, что когда-то было парком. Лунный свет серебрил ограду. Непрочные звенья решетки широко отстояли друг от друга; несомненно, ограда служила только для обозначения границ, а подлинную охрану скорее всего обеспечивало И-поле. Его слабое дрожание невозможно было разглядеть в темноте, и они не могли определить его высоту.
— Бросай повыше, — прошептал Дру ближайшему напарнику. Все пятеро были одеты в темные пластикостюмы и черные ботинки. Дру знал по имени только троих. Он познакомился с ними сегодня днем в баре, вскоре после того, как его занесло в этот городок. Похоже, им не исполнилось и девятнадцати, но это не имело значения. Они уже получили кредит Пособия на выпивку и брейни-вечеринки, так почему это должно его волновать? Почему что-то должно его волновать?
— Давай! — заорал кто-то из них.
Они бросились вперед. Кресло Дру зацепилось за пучок крепкой, не скошенной травы, и он полетел головой вперед. Ремни удержали его, а кресло выпрямилось и покатилось дальше, но остальные уже добрались до И-поля и швырнули самодельные бомбы, изготовленные из украденного с брошенной фермы бензина. Никто, кроме Дру, не знал, что это такое, так как только Дру слышал о «коктейле Молотова». Среди них он единственный умел читать.
— Дерьмо! — вскрикнул самый младший. Его бомба, должно быть, ударилась о верхнюю часть энергетического барьера, взорвалась и рассыпала дождь огня и осколков пластика по земле. Сухая трава загорелась. С двумя другими устройствами случилось то же самое; четвертый паренек выронил свой снаряд и с криком побежал прочь. Рубашка на нем вспыхнула, подожженная одним из осколков.
Дру подогнал свое кресло на расстояние шести футов к ограде, размахнулся и бросил бомбу через верхнюю границу И-ограждения. Трава по обе стороны защитного экрана ярко запылала.
— Карла зацепило! — закричал кто-то. Три парня бросились назад, к своим скутерам. Один подскочил к ревущему Карлу и принялся катать его по земле. Дру неподвижно наблюдал за пожаром, слушая вопли сирены, которые заглушали крики горящего мальчика.
— Тебя пришли вытащить, засранец. — Помощник шерифа открыл И-запор и распахнул дверь камеры. Дру издевательски посмотрел на него с лежанки из пенокамня, но ухмылка сползла с лица, когда он увидел своего спасителя.
— Ты! Зачем?
— А ты снова ждал Лейшу? — спросил Эрик Бевингтон-Ватроуз. — Увы. На этот раз тебе достался я.
— Ей надоело вносить за меня залог? — протянул Дру.
— Давно должно было опротиветь!
Дру пристально смотрел на него, пытаясь ответить столь же холодным презрением. Тот разъяренный мальчик, который дрался с ним под тополем, исчез бесследно. Коротко стриженные волосы, чистая кожа. Эрик носил черные хлопковые брюки и черный пиджак с косым вырезом — консервативно, но модно. Он напоминал красивого решительного ишака, привыкшего управлять ходом событий, тогда как сам Дру был похож на Жителя, опустившегося донельзя. Так и было на самом деле. Дру внезапно увидел Эрика и себя самого в образе гладкого, прохладного овоида, плавающего рядом с кривой, скособоченной пирамидой с рваными краями.
Кто виноват в том, что он изуродован? Кто его искалечил? Чья проклятая благотворительность открыла ему глаза на собственную никчемность?
— А если я не захочу выходить под залог?
— Сгниешь здесь, — сказал Эрик. — Мне лично наплевать.
— Охотно верю. В таком — то костюмчике с зазнайством Неспящего и денежками твоей тетки!
Но этим Эрика было не пронять.
— Теперь это мои денежки. Я их зарабатываю. В отличие от тебя, Арлин.
— Некоторым это немного сложнее.
— Сейчас я тебя пожалею. Бедняжка Дру. Бедный вонючий калека и мелкий преступник Дру, — настолько равнодушно произнес Эрик, что Дру захлопал глазами. Даже Лейше не удавалось принять такой отстраненный вид.
А если бы удалось, разве пришел бы кто-нибудь из них в эту камеру?
— Охранник, — позвал Эрик, — мы уходим.
Никто не отозвался, не заикнулся о возбуждении дела, адвокатах, внесении залога, обо всей дерьмовой системе правосудия.
Дру подтащился к двери, отталкиваясь локтями, и забрался в кресло, стоявшее прямо за решеткой. Никто ему не помог. Он последовал за Эриком, почему бы и нет? Какая, к черту, разница, гнить в этом городишке, где всего один скутер, или где-то еще? Своим равнодушием он доказывал глупость любого из вариантов.
— Если бы ты действительно так думал, ты бы остался здесь, — бросил Эрик через плечо, не замедляя шага, и Дру снова почувствовал, что его ткнули мордой в грязь: они были просто умнее. Проклятые Неспящие.
Их ждал наземный автомобиль. Дру повернул свое кресло-каталку в противоположную сторону, но не успел тронуться с места, как Эрик одним ударом отключил подачу И-энергии на панели управления в ручке кресла.
— Эй!
— Заткнись, — сказал Эрик. Дру нацелился дать ему правой, но Эрик имел преимущество в подвижности. Кулак врезался в подбородок Дру, и боль пронзила лицо до самых висков. Когда боль слегка стихла, Дру оказался в наручниках.
Он разразился потоком брани, выплескивая всю грязь, которую собрал за восемнадцать месяцев скитаний. Эрик вытащил Дру из кресла и швырнул на заднее сиденье машины, где уже ждал телохранитель, который посадил Дру прямо, пристально посмотрел ему в глаза и просто сказал:
— Не надо.
Эрик скользнул за руль. Это было что-то новое для ишаков — самим водить машину. Дру проигнорировал охранника и поднял руки над головой, намереваясь с силой опустить их на шею Эрика. Телохранитель перехватил руки Дру в верхней точке и сделал что-то настолько болезненное с его плечом, что он рухнул на сиденье, ослепнув от боли, и разразился рыданиями.
Они привезли его в один из мотелей для Жителей, один их тех, которые обычно снимают для брейни или секс-вечеринок на кредитную карточку Пособия. Эрик с охранником раздели его и затолкали в дешевую, огромную ванну, рассчитанную на четверых. Дру захлебывался водой, пока не удалось вытянуть себя на поверхность; никто и не думал помогать ему. Эрик вылил в воду полбутылки генемодного растворителя грязи. Телохранитель забрался в ванну к Дру и начал отмывать его.
Потом его привязали ремнями к кровати.
Связанный, беспомощный, Дру лежал, проклиная собственные слезы. Телохранитель ушел прогуляться, а Эрик склонился над Дру.
— Не знаю, почему ей хочется возиться с тобой, Арлин. Зато знаю, почему я здесь. Во-первых, мне жалко Лейшу, и во-вторых, я мог бы врезать тебе хорошенько, как ты заслуживаешь. С тобой носились словно с писаной торбой, а ты на все наплевал. Ты тупой, недисциплинированный, и в девятнадцать лет у тебя отсутствует даже элементарная порядочность, которая заставила бы тебя поинтересоваться, что же стало с твоим другом после вашего бесцельного налета. Как человеческое существо, ты — ноль даже для Жителя, но я дам тебе еще один шанс. Запомни хорошенько: то, что с тобой произойдет, задумано не Лейшей. Она ничего об этом не знает. Это мой тебе подарок.
Плевок Дру немного не долетел до Эрика, шлепнулся на пол из пенокамня. Отворачиваясь, Эрик даже не нахмурил брови.
Его оставили связанным на всю ночь. На следующее утро телохранитель кормил Дру с ложечки, как младенца. Дру выплюнул еду ему в лицо. Сохраняя невозмутимость, телохранитель дал ему в челюсть и выбросил остатки пищи в мусоропровод. Он швырнул Дру чистую одежду, самую дешевую из выдаваемой на Пособие: простроченные брюки и свободную рубашку из неокрашенной биодеградирующей серой ткани. Дру кое-как натянул брюки, подозревая, что иначе его бросят в машину голым. Наручники мешали надеть рубашку. Он прижимал ее к груди, когда телохранитель вынес его из комнаты.
Они ехали четыре или пять часов, остановившись только раз. Перед этим телохранитель завязал Дру глаза. Дру внимательно прислушался, когда Эрик вышел из машины, но до него доносилось слабое бормотание то ли на испанском, то ли на еще каком-то языке. Машина снова поехала. Спустя некоторое время телохранитель снял с него повязку; за окном тянулась та же пустыня. Мочевой пузырь Дру болел, пока он в конце концов не опорожнился прямо в машине. Присутствующие промолчали. Пластиковые брюки не давали моче испариться с кожи.
В следующий раз они остановились перед низким большим строением без окон, похожим на ангар. Дру не знал, в каком они городе, в каком штате. Эрик за все утро не проронил ни слова.
— Я туда не пойду!
— Сначала сними с него мокрые штаны, Пэт, — сказал Эрик с отвращением. Дру прекратил бесполезное барахтание, когда в поле его зрения неторопливо появилась птица. Из ее клюва свисала полусъеденная змея. На зеленой коже оранжевыми буквами было написано «puta».
Они находились в таком месте, где подпольные опыты в области генной инженерии даже не надо было скрывать от копов.
Казалось, строение состояло из бесконечных серых коридоров, блокированных И-полем. В каждом пункте проверки Эрик становился перед сканером сетчатки, и его пропускали без звука. Все было явно организовано заранее.
С каждой секундой в Дру рос страх.
Наконец они оказались в маленькой комнатке, в которой стояла чистая белая каталка. Пэт затолкал на нее Дру. Тот скатился вниз, ударившись о пол голой задницей, и попытался ползти к двери. Пэт без усилий сгреб его, швырнул обратно на каталку и привязал ремнями. Кто-то невидимый дотронулся до его головы электродом.
Дру закричал. Комната стала оранжевой, потом красной в ярких горячих точках, и каждая жгла его. Пока к нему прикасался только холодный металл. Но они собирались выжечь его мозг…
— Дру, — тихо сказал Эрик ему на ухо, — это не электронная лоботомия. Это новая генемодная методика. Твой мозг заразят преобразованным вирусом, который не позволит блокировать поток образов, идущих к коре головного мозга. Затем установится обратная биосвязь, выработаются проводящие пути для преобразования изображений в тета-активность. Понимаешь?
Он ничего не понял. Страх поглотил остаток разума, серый пузырящийся ил потек внутрь, обжигая, как раскаленное железо, и когда кто-то закричал, его пронзил стыд, потому что кричал он. Включилась машина, и комната исчезла.
Он пролежал на каталке шесть дней. С помощью капельницы в его организм вводили питательные растворы; катетером отводили мочу. Дру ничего не чувствовал. За это время неуловимые электрохимические тракты укреплялись, расширялись, подобно тому, как дорожные рабочие ремонтируют шоссе, но не знают, как именно будет эксплуатироваться эта дорога. Образы свободно текли из подсознания Дру, из его расовой памяти, оставшейся от рептилий, к новой, сформированной жизнью в обществе коре, которая обычно воспринимает их не отфильтрованными через сны и символы и которая рухнула бы под напором хаоса без прочных строительных лесов из генемодных лекарств, которые ее скрепляли.
Он припал к скале в лучах солнца, у него когти, зубы, мех, перья, чешуя. Его челюсти терзают существо, которое беспомощно вопит, и кровь брызжет ему в морду, в рыло, на гребень. Запах крови возбуждает, и голос в ушах твердит: «Мое, мое, мое, мое…»
Он встал на задние лапы, могучие, как поршни, и снова обрушил обломок скалы на голову противника. Его отец, корчась в блевотине, молил о пощаде. Дру нанес могучий удар камнем, а в углу берлоги съежилась его мать, покрытая блестящим от брейни мехом, в ожидании пениса, уже налитого силой…
Они гнались за ним — Лейша, отец, завывающие твари, которые хотели перерезать ему глотку, по местности, которая все время двигалась: деревья никак не желали стоять на месте, кусты открывали пасти и щелкали зубами, реки старались засосать его в темную глубину… потом местность превратилась в компаунд в пустыне, и Лейша кричала ему, что он заслуживает смерти, потому что никогда и ничего не может сделать как следует, не может даже не спать, как все настоящие люди. Он швырнул Лейшу на землю и ощутил такую поразительную свободу и могущество, что громко рассмеялся, а затем они с Лейшей оказались голыми, и он оглядел ее кабинет и произнес сдавленно: «Все это мое, мое, мое, мое…»
— Он не испытывает боли, — сказал врач. — Эти судороги — не более чем усиленные мышечные рефлексы, как реакция на бомбардировку коры мозга. Несколько напоминает сон.
— Сон. — Эрик уставился на извивающегося Дру. — Сон…
Врач от напряжения пожал плечами. Такая экспериментальная психиатрическая методика применялась всего в четвертый раз. Они находились за пределами Соединенных Штатов, а в Мексике на генемодные операции следовало получить дорогостоящее разрешение. У врача такое разрешение имелось. Конечно, не на то, что он сейчас делал, но, с другой стороны, кому могло быть выдано подобное разрешение? Он снова пожал плечами.
— Прошло уже три дня, — сказал Эрик. — Когда эта фаза… закончится?
— Сегодня после полудня мы начнем вводить укрепляющие. Мы… сестра, что там такое?
— Вызывают мистера Бевингтон-Ватроуза. — Молодая мексиканка выглядела испуганной. — Мисс Лейша Кэмден.
Эрик медленно обернулся:
— Как она нас нашла?
— Не знаю, сэр. Вы… вы подойдете к терминалу?
— Нет.
Сестра вернулась спустя девяносто секунд.
— Сэр, если вы не поговорите с мисс Кэмден, она через два часа будет здесь.
— Я не буду разговаривать. — Зрачки Эрика расширились, неожиданно сделав его гораздо моложе. — Доктор, что произойдет, если прервать сейчас лечение?
— Сейчас его нельзя прерывать. Мы точно не знаем, как… но, несомненно, последствия для мозга будут самые серьезные. Несомненно.
Эрик продолжал смотреть на Дру.
Образы превратились в очертания, нисколько не потеряв подлинности: очертания были нечто большим, чем образы. Они были сущностью образов и одновременно принадлежали и не принадлежали Дру: это были его личные ангелы, демоны, герои, страхи, стремления, побуждения и одновременно — всех остальных людей. Они оставались невидимыми для всех, кроме него, и были его переводом универсалий. Дру знал, что никогда не забудет эти образы, которые он еще не закончил создавать.
— Теперь мы вводим тета-активность, — сказал врач. — Мы насильственно вызываем в его коре волны, характерные для медленной фазы сна.
Эрик не мог оторвать глаз от стенных часов.
— Конечно, мистер Бевингтон-Ватроуз, вы подписали все юридические документы, снимающие с нас ответственность за исход лечения мистера Симпсона, но вы также уверяли нас, что, если возникнут осложнения с экстрадицией, вы в состоянии…
— Не все Неспящие обладают одинаковыми возможностями, доктор. Я, например, обладаю такой же властью, как те, кто занимается экстрадицией, но моя тетка обладает еще большей властью. Она приложит все силы к тому, чтобы мы оба приняли это к сведению.
Дру спал. И все же это был не обычный сон. Образы поступали теперь в кору головного мозга, и он узнавал их. Но теперь он двигался среди них, Дру, лунатик, обладающий привилегией сомнамбул: спать и все же управлять своими мышцами. Он двигался среди очертаний и менял их, формировал их в своих прозрачных сновидениях.
— Энцефалограмма показывает дельта-активность, — врач обращался то ли к Эрику, то ли к себе. — Большая часть сновидений бывает во время быстрого сна, но некоторые появляются во время медленной, и это имеет большое значение. Лечение построено на том факте, что сокращение медленной фазы связано с шизофренией, с возникновением тяги к насилию, с плохой регуляцией сна вообще. Прокладывая искусственные проводящие пути между бессознательными импульсами и состоянием медленного сна, мы заставляем мозг бороться и подавлять те импульсы, которые порождают нарушения поведения. Теория утверждает, что это приводит к состоянию повышенного спокойствия без отупляющих аспектов обычных депрессантов, подлинного спокойствия, основанного на новой связи мозга между враждующими… никто не может пройти мимо охранного И-поля этого здания, мистер Бевингтон-Ватроуз.
— Кто проектировал систему безопасности?
— Кевин Бейкер. Через посредника, разумеется.
Эрик улыбнулся.
Дру дышал ровно и глубоко, его глаза были закрыты, мощный торс и бесполезные ноги лежали неподвижно.
Он был хозяином космоса, прокачивал все космические явления через свой мозг, он придавал им форму при помощи своих прозрачных сновидений. Он, который ничего не имел и был никем, теперь стал хозяином всего.
Смутно, сквозь сны, Дру услышал звонок будильника.
Четыре дня у нее ушло на поиски. И только прибегнув к помощи Кевина, она обнаружила их.
Глядя на Дру, соединенного проводами с машинами, на Эрика, обхватившего себя руками, Лейша подумала, что теперь они никогда не вернутся назад. Ее не смущал пафос этой холодной мысли. Внук Алисы стоял над Спящим, словно над лабораторной крысой или дефектной хромосомой, будто Эрик был одним из тех ненавистников, которые на протяжении трех четвертей столетия считали Неспящих неполноценными людьми. Как будто Эрик — это Калвин Хок, или Дейв Ханнауэй, или Адам Уолкот. Или Дженнифер Шарафи.
Дру лежал голый. Во сне черты его лица разгладились, он больше походил на того ребенка, который когда-то пришел в ее компаунд в пустыне, полный хвастливой самоуверенности. Безжизненные ноги, казалось, не имели отношения к мускулистому, взрослому торсу. На груди виднелся шрам от ножа, на правом плече — свежий ожог, на челюсти — синяки. Лейша знала, что она сама и ее близкие в ответе за юношу. Лучше было отправить Дру обратно девять лет назад и не навязывать ему свои ценности.
«Папа, когда я вырасту, я найду способ сделать Алису тоже особенной!» И ты не бросала попыток, правда, Лейша? Со всеми Алисами, всеми неимущими, которым жилось бы лучше, если бы ты их оставила в покое.
Тони, ты был прав. Они слишком отличаются от нас.
— Что ты с ним сделал? И зачем, — сказала Лейша племяннику.
Маленький врач принялся с готовностью говорить:
— Мисс Кэмден, это эксперимен…
— Я жду, — повторила Лейша.
Телохранители оттеснили ее от врача, встав между ними. Комната была полна охранников.
Эрик коротко ответил:
— Я отдал долг.
— Вот так?
— Последняя возможность стать человеком.
— Он и так был человеком! Как ты посмел ставить опыты…
— Мы сами — тоже результаты эксперимента, и неплохие, — в голосе Эрика послышалась такая уверенность, что у Лейши перехватило дыхание. Была ли она сама когда-нибудь такой молодой?
— Ты всегда ожидаешь самого худшего, Лейша, — продолжал Эрик. — Да, я рисковал, но эксперименты с четырьмя другими пациентами прошли удачно…
— Рисковал! Чужой жизнью! Это медицинское учреждение даже не имеет лицензии!
— Простите, — вмешался врач, — у меня есть разрешение на…
— А сколько научных учреждений теперь могут этим похвастаться? — спросил Эрик. — Ишаки запрещают эксперименты. Они свернули генемодные исследования, прежде чем те превратились в более сильное оружие и подорвали их статус-кво… Лейша, все другие пациенты после такой операции чувствуют себя хорошо, стали спокойнее, они лучше управляют своими эмоциями…
— Эрик, как ты смел принять подобное решение! Ты меня слышишь? Дру этого не выбирал!
На какое-то мгновение Эрик снова превратился в угрюмого, сердитого ребенка.
— Я тоже не просил, чтобы меня сделали таким. Папа выбрал за меня, женившись на Неспящей. Кому вообще предоставляется возможность выбора?
Лейша уставилась на него. Он не лукавил. Внук Алисы, привилегированный изгой, считал, что такое положение сделало его мудрым.
Но разве не все они так считали? Начиная с Тони?
В глубоком сне, причмокивая, Дру сосал несуществующую грудь.
В комнате медленно светлело: серые тени образовали жемчужный туман, а потом все залил чистый и бледный свет. Дру попытался повернуть голову, изо рта потекла струйка слюны.
Нечто исключительно важное появилось у него в голове. Оно и было им самим. А вот почему он находится в этой комнате, он не знал.
Некто в белом произнес:
— Он проснулся.
Лица распускались над ним, как цветы. Медсестры искоса поглядывали друг на друга. У низенького, оливково-смуглого врача сильно дергался левый глаз. В сознание Дру проник страх этого человечка в виде ломаной красной линии, которая внезапно стала трехмерной, и тотчас слилась с очертаниями тревоги и вины Дру. Дру понял, что понимает этого врача, который всю жизнь балансировал на грани страха, не ради богатства, но чтобы убежать от небытия, таящегося в нем. Этого человека никогда не удовлетворял собственный успех — но неудача означала уничтожение. В одно мгновение Дру прочувствовал жизнь этого человека, пропустив ее не через сердце — он не испытывал сострадания, — а сквозь оболочки мозга.
— Поднимите голову, — резко сказал врач.
Экран справа начал монотонно попискивать. Врач пристально следил за показаниями прибора.
В комнату вбежала Лейша.
При виде ее сознание Дру внезапно обступило множество очертаний, и он не смог произнести ни слова. Она бросила взгляд на экран и положила прохладную ладонь на его лоб.
— Дру…
— Привет, Лейша.
— Как… как ты себя чувствуешь?
Он улыбнулся, потому что на этот вопрос было совершенно невозможно ответить.
— С тобой все будет в порядке, но есть много вещей, которые ты имеешь право знать, — ее голос звенел от напряжения, и Дру увидел это ясно, тонкое равновесие из проблем права и привилегий, с которыми Лейша боролась всю свою жизнь, сделав их частью своей жизни. Он видел чистую, аскетичную форму самой Лейши, сражающуюся с другими беспорядочными очертаниями, которые она пыталась поймать в сети принципов и законов. Борьба имела очертания, но слов для нее не находилось. Он всегда испытывал трудности со словами. Наиболее подходящим было древнее слово «рыцарь», но и оно было слишком бледным для яркой резкой формы Лейши, стремящейся упорядочить мир, лишенный законов. Слово оказалось неверным. Он нахмурился.
— О, не плачь, Дру, дорогой, — сказала Лейша.
Она не поняла, что ему вовсе не хотелось плакать. Дру и сам не понимал, что с ним произошло. Эрик хотел причинить ему боль, но, оказывается, Дру только теперь по-настоящему обрел себя. Мышцы, кости, сердце остались теми же. Но себе он казался необыкновенным.
— Доктор, — сказала Лейша, — он не может говорить.
— Он может говорить, — возразил врач, и его очертания снова вернулись к Дру: истеричное, разросшееся возбуждение и триумф от того, что он не подает виду. — Сканирование мозга не выявило поражений речевых центров!
— Скажи что-нибудь, Дру! — умоляла Лейша.
— Ты красивая.
Как же он раньше не замечал? Волосы Лейши отливали золотом, как у молоденькой девушки, а лицо выражало решительную уверенность зрелой женщины. Как он был слеп? Грудь мягко обрисовывала тонкая материя рубашки; шея напоминала теплую колонну, голубые тени подчеркивали белизну кожи. Как прекрасна Лейша.
Лейша слегка отстранилась хмурясь и спросила:
— Дру… какой сейчас год? В каком городе тебя арестовали?
Он рассмеялся и впервые осознал, что ребра опоясывает липкая лента, а руки все еще привязаны. Эрик встал у изножья кровати Дру, и в сознании Дру стали тесниться новые очертания. Ему открылись тайные замыслы Эрика, начиная с того давнего дня у тополя, когда двое мальчишек дрались не на жизнь, а на смерть. Следом возникли очертания отца Дру, избивающего детей в приступе пьяной ярости, и раненного осколком бомбы горящего Карла. Дру словно со стороны наблюдал за этими уродливыми формами и невыносимо страдал. Он закрыл глаза.
— Он без сознания! — воскликнула Лейша, а врач резко возразил: «Ничего подобного!», — и даже с закрытыми глазами Дру видел очертания, которые порождали он с Эриком. Теперь он понял, в чем главное.
— Лейша… — произнес он еле слышно. А ведь он чувствовал себя таким сильным! Он сделал еще одну попытку. — Лейша, мне нужно…
— Да? Все что захочешь, Дру, все.
Он перенесся в тот день, когда стал калекой. Те же самые очертания. Глубинные, древние, вобравшие в себя не одну человеческую жизнь.
— Программируемый голографический проектор Стонтона-Кэри.
— ?
— Да, — прошептал Дру из последних сил. — Мне он нужен сейчас.
Глава 21
Мири исполнилось тринадцать. Уже целый год она смотрела передачи Спящих с Земли. Первые месяцы они поглощали все ее внимание, потому что у девочки голова шла кругом. Почему так важны гонки скутеров? Почему эти красавцы и красавицы из «Ночных историй» постоянно меняют партнеров по сексу? Почему у женщин такие громадные груди, а у мужчин большие пенисы? Почему женщина — член конгресса из Айовы обвиняет конгрессмена из Техаса в расточительности, если она сама, по-видимому, тратит не меньше и они все равно принадлежат к разным сообществам? Почему все передачи превозносят Жителей за ничегонеделание — «творческий досуг» — и почти не говорят о людях, которые ведут все дела да еще работают над передачами?
В конце концов Мири нашла ответы на эти вопросы, но они оказались не очень интересными. Похоже, главным критерием Жителей было сиюминутное удовольствие.
Она мысленно построила длинные цепочки, включив принцип Гейзенберга, Эпикура, порочную философию экзистенциализма, постоянные нейроусилителей Раволи, мистицизм, социальную демократию и басни Эзопа. Цепочка получилась хорошая, но часть, взятая из земных «новостей», все-таки была неинтересной.
Мири выяснила, что политическая организация и распределение ресурсов зависело от неустойчивого равновесия между голосами Жителей и властью ишаков, а это, в свою очередь, по-видимому, определялось беспорядочной социальной эволюцией, а не планированием или принципами.
Она решила, что дело в самих Соединенных Штатах, развращенных дешевой И-энергией, богатеющих на продаже патентов за границу, деградирующих, как всегда утверждала бабушка. Мири выучила русский, французский и японский языки и несколько месяцев просматривала передачи на этих языках. Ответы получились такими же неинтересными. Известный французский диктор всегда заканчивал свои передачи фразочкой: «Ca va toujours».
Ни в одной из популярных программ Мири не встретила упоминаний о настоящих научных исследованиях или открытиях, о политических волнениях, о сложной музыке, литературе, о глобальных идеях, подобных тем, которые они с Тони обсуждали каждый день.
Спустя шесть месяцев она уже не смотрела передачи.
Но одно изменение все-таки произошло. Благодаря передачам с Земли она заинтересовалась отцом. Бабушка проводила все больше времени в Лаборатории Шарафи, и Мири обращалась за разъяснениями к отцу. Он не всегда находился с ответами, а те объяснения, которые слышала девочка, создавали в ее мозгу короткие, скособоченные цепочки. Он рассказал дочери, что покинул Землю, когда ему было десять лет, и хотя иногда летал туда по делам, со Спящими общался мало. Для этих целей существовал посредник. Неспящий, который тем не менее жил на Земле. Кевин Бейкер.
О Бейкере было много сведений в банке данных. По мнению девочки, он заслуживал некоторого презрения. Человек, который не гнушался получать прибыль от нищих и предпочитать выгоду связям с сообществом. В отличие от матери, отец прямо смотрел в дергающееся лицо Мири, спокойно выслушивал ее заикание. В его черных глазах притаилось что-то такое, чему она не могла дать названия, сколько бы цепочек ни накручивала вокруг этого. Все цепочки начинались со слова «боль».
— П-п-папа, г-г-где т-ты б-б-был?
— В Лаборатории Шарафи. С Дженнифер. — Отец, в отличие от тети Наджлы, часто называл свою мать по имени. Мири не помнила, когда это началось.
Лоб отца покрылся испариной, хотя Мири казалось, что в Лаборатории прохладно. Он казался потрясенным. Цепочки Мири включали сейсмические толчки, влияние адреналина, сжатие газов, которое зажигает звезды.
— Ч-ч-ч-что д-д-делают в Л-л-л-лаборатории?
Рики Келлер покачал головой. И неожиданно спросил:
— Когда ты начнешь заседать в Совете?
— В-в-в ш-ш-шестнадцать л-л-лет. Ч-ч-через д-д-два г-г-года и д-д-два м-м-м-месяца.
Покорная улыбка отца породила цепочку, которая, к ее удивлению, протянулась к одной передаче Спящих, виденной много месяцев назад. У человека по имени Иов отнимают одну собственность за другой, а он не пытается защищаться и не ищет способов возвратить или возместить отнятое. Мири сочла Нова бесхребетным и глупым и потеряла интерес к передаче до того, как она закончилась. Но отец произнес только:
— Хорошо. Ты нужна нам в Совете.
— З-з — з — з-зачем? — резко спросила Мири.
Он не ответил.
— Сейчас, — произнес Уилл Сандалерос.
Дженнифер подалась вперед, пристально глядя на трехмерное голографическое изображение пузыря. В космосе, на расстоянии тысячи миль от них, в его оригинал, надутый и заполненный обычным воздухом под давлением, выпустили мышей, выведенных из гипотермического состояния. Крохотные стимуляторы на ошейниках быстро вернули их биологические системы в норму. В течение нескольких минут биодатчики на ошейниках показали, что мыши рассеялись по пузырю, топография которого была конгруэнтна городу Вашингтону, округ Колумбия.
— Начинаю отсчет, — сказал доктор Толивери. — Шесть, пять, четыре, три, два, один, пуск.
Генемодные вирусы выпустили на свободу. Воздушные потоки, аналогичные юго — западному ветру, дующему со скоростью пять миль в час, понеслись в пузыре. Дженнифер сосредоточилась на показаниях биодатчиков, появлявшихся на другом экране. Спустя три минуты какой-либо активности не наблюдалось.
— Да. — Уилл взял ее за руку. — Да.
Дженнифер кивнула.
— Великолепная работа.
— Мы готовы к следующему этапу, — очень тихо сказала она Уиллу.
— Приступай к переговорам о покупке орбитального комплекса Кагура с другим посредником.
Уилл Сандалерос не возражал, когда ему выдавали решение, принятое вместе много лет назад. Он понимал потребность жены отдавать приказы. Блестящими глазами он снова взглянул на биодатчики.
Тони переехал в собственную лабораторию в Научное строение номер «2» шесть месяцев назад, когда в прежнем помещении не стало хватать места для обоих проектов. Каждый раз, когда взгляд Мири останавливался на половине стола, принадлежавшей раньше брату, ей становилось грустно. Ее работа продвигалась плохо. За два года она промоделировала все генетические модификации, какие только могла придумать, и все же не приблизилась к решению, как избавить Суперов от заикания и дергания. Исследования все чаще казались ей бесплодными, напоминая о недостающем, неизвестном компоненте в самих цепочках. Сегодня ее постигла очередная неудача. Она была в ужасном настроении, в мыслительных цепочках царил хаос. Она нуждалась в немедленной поддержке брата.
Дверь в помещение оказалась запертой, но отпечаток сетчатки Мири хранился в картотеке, а надпись «Стерильная среда» не горела. Она приложила правый глаз к сканеру и распахнула дверь.
Тони лежал на полу, подмяв под себя Кристину Деметриос. Глаза Кристины расширились, потом потемнели. «Ох!» — выдохнула Кристина. Похоже, Тони ничего не слышал. Его обнаженные ягодицы мощно сжались, тело сотрясалось в оргазме. Мири попятилась, захлопнула дверь и убежала к себе.
Она сидела за столом, сжав руки, низко опустив голову и дергаясь всем телом. Тони ничего ей не говорил. Впрочем, это его дело. Цепочки выстраивались и перестраивались у нее в голове: уйма старых, непонятных прежде историй обрела теперь смысл. Гера и Ио. Отелло и Дездемона. Она представляла всю физиологию секса — секрецию гормонов, наполнение сосудов, эрогенные зоны. Она знала все. Она была невинна.
Ревность. Самая разрушительная для сообщества эмоция. Чувство нищих.
Мири принялась рассеянно ходить взад-вперед. Она должна быть выше ревности. Тони заслуживает большего от своей сестры. Идеализм (стоицизм, постулат эпикурейцев «Нас формирует и совершенствует то, что мы любим»). Она решит эту проблему по-своему.
Мири ополоснула лицо, вымыла руки. Надела чистые белые шорты, подвязала черные волосы красной ленточкой. Крепко сжала губы. Она уже знала, к кому обратится.
Дэвид Аронсон был на три года старше нее. Очень умный Норм, страстно верил в Клятву Убежища и в мудрость ее бабушки. У него были черные вьющиеся волосы, почти такие же, как у Мири, но очень светлые, серые глаза под черными ресницами. Ноги длинные и косая сажень в плечах. Большой рот с полными, упругими, красиво очерченными губами. Последние шесть месяцев Мири только и смотрела на губы Дэвида.
Она нашла его там, где и предполагала — в порту орбитальных шаттлов, работающим в поте лица над чертежами механизмов у дисплеев САПР. Спустя два месяца ему предстояло продолжить учебу и защитить диссертацию в области техники в Стэнфорде; это будет его первое путешествие на Землю.
— Привет, Мири. — Девушке нравилась нарочитая грубоватость его голоса.
— Д-д-дэвид. Я х-х — хочу у т-т-тебя к — кое-что с-с-спросить.
Он смотрел мимо нее, на голоэкран САПР.
— Что?
Ей ничего не стоило высказаться откровенно. Сложности в общении возникали из-за заикания и примитивности устной речи по сравнению с необычайной сложностью ее мышления. Говоря с Нормами, она привыкла максимально упрощать. А здесь и так все просто, и превосходно вписывается в ограниченные рамки языка.
— Т-т-ты м-м-можешь з-з-заняться с-с-со м-м-мной с-с-сексом?
Дэвид выпрямился. Щеки его залила краска. Он не отрывал взгляда от экрана.
— Извини, Мири, это невозможно.
— П-п-п-почему?
— У меня уже есть любовница.
— К-к-кто?
— Это бестактный вопрос.
Мири не понимала, почему он скрывает имя своей партнерши. Некоммерческая информация была открытой для всех в сообществе. Она привыкла получать ответы на свои вопросы.
— П-п-почему т-т-ты н-не х-х-хочешь м-м-мне с-с-сказать, к-к-кто?
Дэвид демонстративно склонился к экрану. Красивый рот сжался.
— Думаю, разговор окончен. Мири.
— П-п-почему?
Мыслительные цепочки стянулись вокруг нее, как петля.
— П-п-потому ч-ч-что я уродлива? П-п-потому ч-ч-что я д-д-дергаюсь?
— Нам больше не о чем говорить!
Отчаяние, смущение или гнев взяли верх над учтивостью, и он наконец прямо взглянул на нее. Мири часто видела такой взгляд у матери, когда Гермиона не успевала отвернуться от них с Тони. Мири поняла, что спровоцировала каким-то образом его на грубость. Он не хотел ее, она не имела права давить. И настаивая, унизила себя. Ни один Норм не захочет ее.
Осторожно, словно неся драгоценный сосуд, Мири пошла обратно и попыталась успокоиться. Подумать. Соорудить упорядоченную, уравновешенную схему, которая включала бы все, что нужно для решения проблемы с интеллектуальной, эмоциональной, биохимической точек зрения, — все продуктивное. Спустя двадцать минут она вышла из лаборатории.
Никос Деметриос, брат — близнец Кристины, увлекался финансовыми операциями. Их международный поток, колебания, применения, изменения, символичность, как он однажды выразился, были сложнее и важнее любых природных геосхем Земли и гораздо интереснее. В четырнадцать лет он уже внес ряд предложений по международной торговле, и ими успешно пользовались взрослые биржевики Убежища. По рекомендациям Никоса они разместили вклады по всему земному шару: в новую технологию слежения за перемещениями ветра, разрабатываемую в Сеуле; в применение катализаторов антител, предложенное в Париже; в зарождавшуюся аэрокосмическую промышленность Марокко. Мири нашла его в крошечном кабинете здания центра связи.
— Н-н-н-никос…
— П-п-привет, М-м-мири.
— Т-т-ты м-м-можешь з-з-заняться с-с-со м-м-мной с-с-сексом? — Никос пристально посмотрел на нее. Красные пятна поползли по его шее ко лбу. В отличие от Дэвида, его не смутила прямота вопроса. Причина могла быть только одна. Мири спотыкаясь вышла из кабинета.
— П-п-подожди! М-м-мири! — крикнул он с подлинным отчаянием; всю жизнь они были товарищами по играм. Но его координация движений была еще хуже, и Мири легко убежала.
Заперев лабораторию и включив надпись «Стерильная среда». Мири изо всех сил запрещала себе плакать. Бабушка была права: приходится сталкиваться с суровой необходимостью. Слезы не помогут.
Она была вежлива с Никосом, но держалась отстраненно, а он не знал, как поступить. Однажды она увидела его с одной из Норм, хорошенькой четырнадцатилетней Патрицией, которую завораживало искусство Никоса делать деньги. Мири и раньше не часто разговаривала с Кристиной, теперь она общалась с ней еще реже. Дэвида она больше не встречала. С Тони вела себя по-прежнему: он был ее товарищем по работе, другом, наперсником. Братом. Просто между ними появилась область, на которую не распространялось доверие.
Спустя две недели Мири возобновила просмотр программ с Земли, но только секс-каналов. Она убрала из программы замка на двери лаборатории все отпечатки, кроме собственного, и научилась эффективно мастурбировать дважды в день. Эта биохимическая реакция оказалась столь же гипертрофированной, как и все остальные. Она запрещала себе думать в эти моменты о Тони, и Тони никогда не спрашивал, почему ему больше нельзя входить в ее лабораторию без предупреждения. Он и так знал. Ведь он ее брат.
Усаживаясь на стул, указанный Дру, Лейша поймала себя на смешной мысли: «Жаль, что я не курю». Она помнила, как ее отец устраивал целый ритуал, закуривая сигарету. Роджер всегда говорил, что, затягиваясь, он расслабляется. Но даже тогда Лейша знала, что это неправда: он становился бодрее.
Чего ей хотелось сейчас: покоя или хлопот? Впрочем, с Дру ей не видать ни того, ни другого.
Он настоял, чтобы она была первым зрителем.
— Новая форма искусства, Лейша. — Упрямство появилось у него после нелегального эксперимента Эрика. Лейше стало страшно. Так вот что чувствует мать — страх, что ребенок не получит то, к чему лежит его душа. Что он потерпит неудачу, и тебе будет больнее, чем от своих собственных срывов. Как Алиса вынесла такое? Как справилась Стелла?
Но Роджер с самого начала был уверен, что его ребенок будет счастлив. «Сюрприз тебе, папа. Я кисну в пустыне уже двадцать лет, этакий Ахилл, чей Агамемнон сражался на ее собственной глупой войне, пока я растила сына, основным талантом которого были мелкие преступления». Да и никакой он не сын.
— Ты знаешь, что я равнодушна к искусству. Может быть, кто-нибудь другой…
— Я знаю. Потому и хочу, чтобы это была ты.
— Ладно. Давай начнем.
Это прозвучало гораздо равнодушнее, чем она хотела.
— Выключить свет, — произнес Дру. Комната, заполнившаяся за последние семь месяцев театральным реквизитом на полмиллиона долларов, погрузилась во тьму. Кресло Дру передвинулось. На потолке зажегся голографический проектор. Вокруг все исчезло. Только Дру парил в бархатной черноте стандартной нуль-проекции.
Он тихо заговорил. Лейша никогда раньше не замечала, что у него такой красивый голос. Потом до нее дошли слова. Поэзия. Дру — Дру! — читал старое стихотворение о золотом дожде из листьев… Ей стало немного стыдно за Дру. Декламировать стихи под голографические иллюстрации было так по — детски… Сердце ее сжалось. Еще один неверный шаг, еще один провал…
Из темноты наплывали очертания.
Они были неопределенными, но она их узнала. Они проплывали над головой Дру, позади него, перед ним, даже сквозь него, а он принялся читать снова. То же самое стихотворение. Лейша никогда не увлекалась поэзией, но если бы даже и любила, ей было бы трудно сосредоточиться. Очертания полностью поглотили внимание; она силилась проникнуть взглядом сквозь Дру, тщетно пытаясь уследить за ним. Колеблющиеся силуэты снова появились из-за спины Дру, но уже другие. Она подалась вперед, чтобы понять, что это такое… она узнала их…
Дру начал в третий раз. «О чем горюешь, Маргарита, о золотом дожде из листьев…»
Контуры скользили, входя в ее сознание, и вдруг Дру исчез… Надо же запрограммировать такое… горе разбухло и заполнило ее. Роджер, ее отец, стоял в старой оранжерее, в доме на озере Мичиган. Он держал кремово — белый экзотический цветок с толстыми лепестками и яркой розовой серединкой. Лейша вскрикнула, а отец ясно произнес:
— Ты не потерпела фиаско, Лейша. Ни с Убежищем, ни с попыткой сделать Алису особенной, ни с Ричардом, ни с юриспруденцией. Настоящая неудача — не суметь реализоваться, а ты сумела. Ты старалась всю жизнь.
Лейша поднялась со стула и подошла к отцу. Он не исчез, даже когда она оказалась прямо под голографической проекцией. Ричард взял ее ладони и сказал мягко: «Ты стала тем, к чему я стремился», и Лейша резко встряхнула головой. Ее волосы были повязаны голубой ленточкой: она снова стала ребенком. Вошла Мамзель с Алисой, и сестра сказала: «Ты никогда не обижала меня, Лейша. Мне нечего прощать». Потом все исчезли, а Лейша бежала по лесу, залитому солнечным светом, который зелеными и золотыми потоками струился сквозь деревья. Она смеялась, ощущая тепло живых растений, запах весны и вкус прощения. Никогда еще Лейша не была такой свободной и радостной. Она побежала быстрее, потому что на тропинке стояла смеющаяся мать, и ее лицо светилось любовью.
Лейша очнулась на стуле в саманной комнате. По щекам текли слезы. Горел свет.
— Что ты видела? — нетерпеливо спросил Дру.
Лейша согнулась пополам, борясь с приступом тошноты.
— Что… ты сделал?
— Расскажи, что ты видела, — безжалостно потребовал молодой художник.
— Нет!
— Значит, впечатление было сильное. — Он улыбаясь откинулся на спинку кресла.
Лейша медленно выпрямилась и уже спокойнее повторила:
— Что ты сделал?
— Я заставил тебя видеть сны.
Но это совсем не походило на сон. Совсем. С интерльюкином все было по-другому.
Это напоминало ту ночь, когда Алиса пришла к ней в гостиницу во время суда над Дженнифер Шарафи. Ту ночь, когда Лейша стояла на краю пропасти…
Темнота…
Пустота…
Сегодняшний сон был светом. И все же нечто огромное, неуправляемое могло поглотить крошечный, робкий огонек ее разума… Тогда вопреки всякой логике появилась Алиса.
А теперь Дру каким-то образом манипулировал неведомой частью ее рассудка…
Дру энергично говорил:
— Гипноз частично тормозит кору головного мозга, вызывая универсальные… очертания, как я их называю. У меня не хватает слов, Лейша, ты же знаешь, мне их всегда не хватало. Я просто знаю, что они существуют во мне и во всех остальных. Я вызываю их наружу, и они принимают свои собственные контуры во сне человека. Это нечто вроде частично управляемого сна наяву. — Он глубоко вдохнул. — Это мое открытие.
У Лейши возникли вопросы, и она немного успокоилась.
— Ты хочешь сказать, что ты определял, что именно мне будет… сниться? — Она не смогла сохранить бесстрастный тон. Ее одолевало слишком много разноречивых чувств. — Дру, это и называется спать? Именно это происходит со Спящими?
Он покачал головой:
— Нет. Очень редко. Мне кажется… я еще сам не знаю, что получил. Ты же первая, Лейша!
— Мне… снился отец. И мать.
Глаза юноши блестели.
— Я работал с очертаниями своих родителей.
Его лицо внезапно потемнело, и Лейше вдруг не захотелось поделиться с ним воспоминаниями. Сновидения… это слишком интимно. Слишком иррационально. Слишком много табу снято. Но если это капитуляция солнечному свету, нежности… Нет. Она всегда знала, что сны — это бегство, она, которая никогда не видела снов. Забвение — такой же уход от реальности, как псевдонаука Алисы о близнецах. Но Дру ее заставил испытать такое…
— Я слишком стара, чтобы выворачивать свой мир наизнанку, словно носок!
Дру неожиданно просиял такой торжествующей улыбкой, что она ослепила Лейшу. Но она крепко держалась за свой разум.
— Дру, четыре пациента после такой же операции не приобрели подобного дара… — Она не могла подобрать нужного слова.
— Они ведь не были художниками, — возразил он с уверенностью заново родившегося человека. — А я — творец.
— Но… — Лейша не смогла продолжить, потому что Дру, все еще улыбаясь, подался далеко вперед из своего кресла и крепко поцеловал ее в губы.
Лейша застыла. Ее тело отозвалось на поцелуй впервые за… сколько лет? Много. Соски стали твердыми, мышцы живота напряглись… от него пахло мужским естеством. Лейша резко отодвинулась.
— Нет, Дру.
— Да!
Ей очень не хотелось портить его триумф. Но в другом она была тверда.
— Нет.
— Почему? — Он побледнел, зрачки стали огромными.
— Потому что мне семьдесят восемь лет, а тебе двадцать. И для моего разума, Дру, ты ребенок. И всегда им останешься для меня.
— Потому что я — Спящий!
— Нет. Потому что нас разделяют те пятьдесят восемь лет, которые ты не прожил.
— Ты думаешь, я этого не знаю? — яростно спросил Дру.
— Да. Ты не представляешь себе, что это значит. — Она накрыла его ладонь своей. — Я думаю о тебе как о сыне, Дру. Не о любовнике.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
— Чем так испугал тебя сон об отцах и детях?
— Мне очень жаль, Дру, — она вложила в эти слова все сострадание, на которое была способна.
— Я усовершенствую свое искусство, Лейша, и покажу тебе такое, о чем ты никогда… Лейша!
Лейша тихо закрыла дверь.
Вечером, когда она придумала, как вернуть этот головокружительный эпизод в разумные рамки, Стелла сообщила, что Дру уложил вещи и уехал.
Мири заняла свое место за столом в куполе Совета. В день ее шестнадцатилетия в зале заседаний появился пятнадцатый стул, привинченный к полу у полированного металлического стола. С этого дня 51 процент акций Убежища, принадлежащих семейству Шарафи, будут представлять семь равноправных голосов. В следующем году, когда Тони исполнится шестнадцать, их станет восемь.
— Совет Убежища имеет честь приветствовать нового члена, Миранду Сирену Шарафи с правом голоса, — официально провозгласила Дженнифер. Советники зааплодировали. Мири улыбнулась. Бабушка на мгновение разрядила царящее напряжение, такое сильное, что его можно было бы графически изобразить на матрице Хеллера. Мири исподлобья огляделась. У нее вошло в привычку наклонять голову: если верить зеркалу, тремор в таком положении менее заметен. Мать аплодировала, не глядя дочери в глаза. Отец улыбался с покорной грустью, которая теперь никогда не покидала его лица. Красивая тетя Наджла, готовящаяся родить еще одного Супера, смотрела решительно.
Временные советники улыбались, но Мири не знала, что скрывается за их благодушием. Семейные привилегии по законам Убежища были гораздо щедрее, чем в любой корпорации Земли. Если верить транслируемым пьесам, так называемым драмам, то обычно на Земле молодые люди убивали своих отцов, чтобы получить власть, и женились на молодых вдовах покойных. Какая варварская и отвратительная социальная система! Мири не поверила, что подобное происходило в реальности, и решила, что драматургам нищих нравилось копаться в низменных проявлениях человеческой психики. Мири с отвращением отказалась от драм и вернулась к секс — каналам.
— Повестка дня сегодня обширная, — мелодично сказала Дженнифер. — Прошу вас. Советник Дрекслер.
Отчет казначейства — малоинтересное скопление цифр — не разрядил обстановки. Мири, за которой теперь никто не наблюдал, пристально вглядывалась в лица. Что-то очень беспокоит собравшихся?
Главы сельскохозяйственного, правового, судебного и медицинского комитетов зачитали свои доклады. Гермиона задумчиво накручивала на палец медово-золотистую прядь (Мири много лет назад прикасалась к волосам матери). Наджла поглаживала раздутый живот. Девор, молодой худощавый человек с большими добрыми глазами, дергался, будто на иголках.
Наконец Дженнифер сказала:
— Советник Девор вынесет по моей просьбе на всеобщее обсуждение пояснение к медицинскому отчету. Как вам известно, у нас произошел несчастный случай. — Дженнифер вдруг опустила голову, и Мири с изумлением поняла, что бабушке потребовалось перевести дух, прежде чем продолжить. А девочка считала ее неуязвимой.
— Табита Селенски из компании «Кенион Интернэшнл» ремонтировала преобразователь подачи энергии в Деловой центр, строение номер три, и пострадала от энергетического разряда… Ткани очень медленно регенерируют. Но часть нервной системы разрушена необратимо. Она никогда полностью не придет в сознание, останется на животном уровне… Ей потребуется постоянная сиделка. Более того, она никогда больше не будет продуктивным членом сообщества.
Дженнифер по очереди оглядела всех членов Совета. Цепочки Мири спутались в ужасный клубок. Стать беспомощной, зависеть во всем от других, отбирать чье — то время и ресурсы, ничего не отдавая взамен…
Стать нищей.
Она почувствовала желудочный спазм.
— В детстве я знала одну женщину, — начала Дженнифер. — Мать моей подруги. Ее второй ребенок родился с серьезным заболеванием нервной системы. В рамках так называемого лечения мать должна делать ему упражнения, имитирующие ползание, чтобы запечатлеть в мозгу соответствующие связи и стимулировать его развитие. Она проделывала эту процедуру шесть раз в день по шестьдесят минут. А в промежутках кормила ребенка, мыла, ставила клизму, проигрывала предписанные записи, купала и разговаривала с ним по три часа подряд через равные промежутки времени. В прошлом профессиональная пианистка, эта женщина теперь не подходила к инструменту. Когда ребенку исполнилось четыре года, лечение дополнили новыми процедурами. Четыре раза в день ровно пятнадцать минут мать должна была возить ребенка в коляске по двору мимо одних и тех же предметов, расположенных в определенном порядке опять-таки для того, чтобы создать в его мозгу определенные реакции. Моя подруга безропотно помогала ей, но с годами возненавидела свой дом. Так же, как и муж той женщины, который в конце концов однажды сбежал. Никого из них не было рядом в тот день, когда мать застрелила и ребенка, и себя.
Дженнифер взяла со стола бумагу.
— В Совет поступило заявление от мужа Табиты Селенски с просьбой покончить с ее мучениями.
Летти Рубин, молодая женщина с точеными чертами лица, страстно произнесла:
— Табита еще может улыбаться… и еще немного реагирует. Она имеет право на жизнь!
— Тот малыш тоже умел улыбаться. Вопрос в том, имеем ли мы право жертвовать ради калеки жизнью другого человека?
— Если мы установим график дежурств за Табитой, никому не придется жертвовать.
— Но принцип останется, — заметил Уилл Сандалерос. — Слабый претендует на труд сильного. Мы не признаем требований нищих.
Инженер Джеймисон, такой же старый, как бабушка, имеющий единственный генемод — отсутствие потребности во сне, покачал головой.
— Ведь это жизнь члена нашего сообщества, Советник Сандалерос. Разве мы не обязаны оказывать своим членам всестороннюю поддержку?
— Вы считаете, членство в сообществе — непреложный закон? Так недалеко и до общественной патологии. Разве быть членом сообщества не означает активно поддерживать сообщество и вносить свой вклад? Будет ли ваша компания. Советник Джеймисон, включать в списки клиентов человека, переставшего выплачивать страховку?
Джеймисон молчал.
Летти Рубин воскликнула:
— Но сообщество должно означать нечто большее, нежели деловое сотрудничество!
Дженнифер резко перебила Советницу:
— Прежде всего оно должно означать, что Табита Селенски не захочет стать обузой для нас. Принципы и достоинство, не позволяющие ей влачить так называемую жизнь в качестве нищей, должны были заставить ее включить в свое завещание стандартную фразу об условиях прекращения жизнедеятельности. Мы с Уиллом пошли на это, вы, Летти, тоже. Табита смалодушничала и предала принципы нашего сообщества.
— Самосохранение — инстинкт, мама, — заметил Рики.
— Инстинкты сплошь и рядом ограничивают на благо цивилизации, — возразила Дженнифер. — Супружеская верность, официальные законы, запрет на кровосмешение — чем это не запреты, установленные для всеобщего блага? Иначе люди убивали бы из мести и совокуплялись до умопомрачения, как только приспичит.
Мири никогда не слышала, чтобы Дженнифер употребляла подобные слова. Речь бабушки всегда звучала официально. В следующее мгновение, поняв, что это было сделано нарочно, она почувствовала легкое отвращение, вслед за которым снова возникло неприятное ощущение в желудке. Бабушка сомневалась, что ее аргументы убедят Совет убрать Табиту Селенски.
Убить.
Цепочки вихрем завертелись у Мири в голове.
Жан — Мишель Девор сказал:
— Неспящие, по сути, такое же насилие над природой?
Дженнифер улыбнулась.
— Думаю, все согласятся, что здесь ключевым является понятие сообщества, — сказала Наджла Шарафи.
— Хорошая отправная точка, — одобрительно заметил Уилл Сандалерос.
— Член сообщества должен обладать тремя особенностями, — сказала Дженнифер. — Быть неспящим, вносить свой вклад в сообщество, а не тянуть из него, и ставить общественное благо выше собственных сиюминутных желаний. Люди, у которых эти качества отсутствуют, опасны для общины. — Она подалась вперед, положив ладони на стол. — Поверьте, я знаю.
Длительное молчание нарушил тихий голос Гермионы:
— Всякий, чье мышление слишком отличается от нашего, не является членом сообщества.
Мири резко подняла голову и уставилась на мать. Но та на нее даже не взглянула. Цепочки медленно переместились и вывернулись наизнанку. У Мири перехватило дыхание.
Но ведь мать имела в виду только принципы…
Слова из двух десятков языков вплелись в ее цепочки: Хариджан. Проскрит. Буй дой. Инквизисьйон. Кристалнахт. Гулаг.
— С-с-с-сообщество… — волнение мешало вытолкнуть наружу проклятые слова, — раздираемое противоречиями, обречено на гибель.
— Поэтому мы не должны делиться на работоспособных и паразитирующих, — быстро сказала Дженнифер.
— Я н-н-не это имела в-в-в виду!
Спустя пять часов непрерывных споров голоса разделились девять против шести за то, что Табита Селенски должна покинуть сообщество. По желанию мужа ее можно будет отправить на Землю, к нищим.
Мири голосовала на стороне меньшинства. Отец, к ее удивлению, тоже. Решение большинства огорчило ее, хотя она, конечно, подчинится — она обязана быть лояльной Убежищу. Но она чувствовала себя сбитой с толку и хотела побыстрее обсудить все с Тони, используя всю глубину и ширину поперечных связей, третичных ассоциаций, цепочек значений. Компьютерная программа брата пользовалась огромным успехом. Суперы повсеместно использовали ее для общения друг с другом, обмениваясь массивными программными построениями, без преодоления извечных баррикад, возводимых речью.
На выходе из купола Совета ее остановил отец. Под глазами Рики Келлера залегли тени. Мири пришло в голову, что, глядя на отца, сидящего рядом со своей матерью за столом Совета, многие подумали бы, что Дженнифер моложе. С каждым годом Рики становился все мягче. Он положил руку на плечо дочери:
— Жаль, что ты не знакома с моим отцом, Мири.
Имя Ричарда Келлера никогда не упоминали. Мири казалось чудовищным то, как он поступил с Дженнифер, своей женой, на суде.
— Думаю, он бы тебе понравился, хоть ты и Супер. Наследственность гораздо сложнее, чем мы думаем. Дело не только в количестве хромосом.
Мири не знала, польстили ей или оскорбили. Ричард Келлер предал Убежище. Ей обычно говорили, что она похожа на бабушку, «энергичную женщину». Но в глазах отца таилась нежность. Мири смотрела на его сутулую спину.
На следующий день Табите Селенски сделали укол, и она умерла. Ходили упорные слухи о самоубийстве, но Мири не верила. Иначе Совет проголосовал бы по-другому. Табита, по словам бабушки, была почти растением.
Догмы спокойного прошлого неприменимы к бурному настоящему. Мы оказались в чрезвычайно сложных обстоятельствах и, должны с честью справиться с ними. Наше дело новое и сподвигает нас думать и действовать по-новому. Мы должны освободиться от рабства.
Глава 17
Утром того дня, когда ей исполнилось шестьдесят семь лет, Лейша Кэмден сидела во дворе своего дома в Нью-Мексико и рассматривала свои ноги.
Прямые и сильные, узкие ступни, высокий подъем, кожа — здоровая и свежая. Короткие ногти. Сьюзан Меллинг одобрила бы. Сьюзан придавала стопам огромное значение: состояние вен и костей служило ей барометром старения. Или отсутствием такового.
Лейша невольно рассмеялась. Вспомнить Сьюзан, умершую двадцать три года назад, в связи с собственными ступнями. In memoriam bipedalis.
С каких это пор она считает смешными такие вещи? Конечно, в двадцати-, тридцати-, сорока- или пятидесятилетнем возрасте все воспринималось слишком серьезно. Наверное, она была очень скучной. Вероятно, молодые не могут быть серьезными, не впадая в уныние. Им не хватает самого важного. В физике это называется моментом вращения. Слишком много времени впереди, слишком мало позади. Словно человек несет лестницу горизонтально, ухватившись за один конец. Даже достойное увлечение не может как следует все уравновесить. Какой уж тут юмор, если балансируешь изо всех сил?
— Чему ты смеешься? — Стелла вошла в кабинет Лейши без стука. — Репортер ждет тебя в конференц-зале.
— Уже?
— Пришел раньше времени. — Стелла фыркнула: она была против бесед Лейши с журналистами. «Пусть празднуют свое трехсотлетие без нас, — говорила она. — Какое теперь это имеет к нам отношение?» Стелла иногда бывала так нелюбопытна. Конечно, ей всего пятьдесят два, и поэтому она еще так серьезна.
— Скажи, что я иду, — попросила Лейша, — только сначала загляну к Алисе. Угости его кофе или пусть ребятишки сыграют ему на флейте, он сразу же будет очарован.
Сет и Эрик только что научились делать флейты из костей животных, которые отыскивали в пустыне. Стелла снова хмыкнула и вышла.
Алиса только что проснулась. Она сидела на кровати, а сиделка осторожно стаскивала с нее сорочку. Лейша поспешно отступила в холл; Алиса не выносила, когда сестра видела ее обнаженной. Только услышав слова сиделки: «Вот так, миссис Ватроуз», Лейша вошла в комнату. Алиса была одета в широкие хлопковые штаны и белую просторную блузку, которую могла надевать правой рукой; левая висела безжизненной плетью после удара. Седые кудри были расчесаны. Сиделка, стоя на коленях, обувала ее в мягкие тапочки.
— Лейша, — произнесла Алиса с чувством. — С днем рождения!
— Ты меня опередила!
— Ужасно, — сказала Алиса. — Шестьдесят семь лет.
Женщины посмотрели в глаза друг другу: Лейша — стройная и прямая, в белых шортах и маечке, и Алиса — опирающаяся единственной рукой с выступающими венами на спинку кровати.
— С днем рождения, Алиса.
— Лейша! — заявила Стелла командным голосом. — У тебя совещание по интеркому в девять, поэтому поторопись…
Алиса еле слышно пробормотала:
— Бедный Джордан…
— Ты же знаешь, ему это нравится, — так же тихо ответила Лейша и пошла в конференц-зал.
Репортер немало удивил Лейшу: долговязый подросток с острыми локтями и плохой кожей, одетый, должно быть, по последней молодежной моде: шорты в форме воздушного шара и пластиковая блуза, обшитая крохотными висюльками в виде скутеров — красными, белыми и голубыми. Он опасливо примостился на краешке стула, а Эрик с Сетом плясали вокруг него, играя на флейтах и ужасно фальшивя. Лейша выпроводила своих внучатых племянников и уселась напротив парня.
— Какую сеть «новостей» вы представляете, мистер… Кавенау?
— Сеть моей средней школы, — выпалил он. — Я не сказал об этом той леди, когда договаривался о встрече.
— Разумеется, — сказала Лейша. Забавно. Впервые за десять лет она согласилась дать интервью, и репортер оказался школьником. Сьюзан оценила бы подобную иронию по достоинству.
— Ну так начнем, — произнесла Лейша. У мальчика прямо-таки на лбу написано, что он никогда не разговаривал с Неспящими. Но никакой зависти паренек не испытывал.
Он оказался более организованным, чем можно было судить по его виду.
— Мама говорит, что раньше ишаки и даже Жители ненавидели Неспящих. Почему?
— А почему ты к ним нормально относишься?
Казалось, его искренне удивил этот вопрос. Он нахмурился, потом искоса взглянул на Лейшу.
— Ну, я не хочу оскорбить вас, или что-нибудь еще, но… с чего бы мне вас ненавидеть? Именно ишакам — Неспящие ведь в некотором смысле просто супер ишаки, не так ли? — приходится трудиться в поте лица. Мы, Жители, только получаем удовольствие от плодов их труда. Знаете, — выпалил он в порыве откровения, — я всегда недоумевал, как ишаки этого не понимают и терпят НАС.
— Plus ca change, plus c’est la meme chose.[37]
— Что вы сказали?
— Ничего, мистер Кавенау. А в вашей школе есть ишаки?
— Не-а. У них свои школы.
Лейша, конечно, об этом знала. Теперь общество Соединенных Штатов состояло из трех слоев: неимущие, которые благодаря таинственному гедонистскому наркотику философии Подлинной Жизни получили в дар праздность. Жители, восемьдесят процентов населения, отбросившие этику труда ради безвкусной общепринятой формулировки аристократов древности: удачливым работать нет необходимости. Над ними — или под ними — находились ишаки: Спящие с улучшенным генотипом, который приводил в действие экономические и политические механизмы под диктовку новоиспеченных бар. Роботы ишаков трудились денно и нощно. И наконец, Неспящие. Вся эта трехслойная организация покоилась на дешевой и общедоступной И-энергии, которая позволяла выделять щедрое Пособие, обеспечивала хлебом и зрелищами избирателей. Лейша подумала, что только воистину американская структура умудряется сочетать демократию с материализмом, посредственность с энтузиазмом, власть — с иллюзией управления снизу.
— Скажите, мистер Кавенау, как вы с друзьями используете свободное время?
— Используем? — удивленно переспросил юноша.
— Да. Например, сегодня. Что вы будете делать, когда закончите записывать интервью?
— Ну… занесу его учителю.
— Он Житель или ишак?
— Конечно, Житель, — ответил мальчик с легким упреком. Акции Лейши стремительно падали. — Потом, возможно, почитаю до полудня, пока не закончатся занятия, — я уже почти научился. Это довольно бесполезное занятие, но мама заставляет. В полдень начнутся гонки на скутерах…
— Кто их оплачивает и организует?
— Наш член законодательного собрания, Кэти Миллер. Вот она — ишак.
— Конечно.
— После одни мои приятели устраивают брейни — вечеринку, наш конгрессмен передал что-то новенькое из Колорадо или еще откуда-то, а потом я хотел бы посмотреть головидео…
— Как оно называется?
— «Тамарра из марсианских морей». Вы будете смотреть? Это агро.
— Возможно, — ответила Лейша. Мойра, дочь Алисы, эмигрировала в одну из марсианских колоний. — Вам известно, что на Марсе нет никаких морей, не правда ли?
— Неужели? — спросил он равнодушно. — Еще мы с приятелями собирались поиграть в мяч, потом я, наверное, трахнусь со своей девушкой. Если успею, съезжу к родителям в загородный домик, они устраивают танцы. Мисс Кэмден! Я сказал что-то смешное?
— Извините, — задыхаясь проговорила Лейша. — Ни у одного аристократа прошлого не было такой насыщенной светской жизни.
— Ага, ну я ведь агро Житель, — скромно ответил мальчик. — Но я должен задавать вам вопросы. Чем занимается фонд, которым вы управляете?
— Он изучает проблемы нищих и субсидирует тех, кто хочет изменить свою жизнь.
Парень выглядел озадаченным.
— Если вы бы захотели стать ишаком, — сказала Лейша, — то Фонд Сьюзан Меллинг послал вас в школу и финансировал обучение.
— С чего бы мне этого хотеть?
— Действительно? — согласилась Лейша. — Но некоторые не прочь.
— Я таких не знаю, — решительно парировал мальчик. — По-моему, это довольно глупо. Скажите, зачем вы содержите фонд?
— Потому что, — со свойственной прямотой ответила Лейша, — сильные должны помогать слабым. Наше общество только ступень, а не результат, и признавая за непродуктивными такую же индивидуальность, как и твоя собственная, можно исполнить долг перед испанскими нищими.
Парень, конечно, ничего не понял. Но не переспросил. Он встал, собрал свою аппаратуру с явным облегчением и протянул руку.
— Учитель сказал, что четырех вопросов достаточно. Спасибо, мисс Кэмден.
Она пожала ему руку. Такой вежливый мальчик, чуждый зависти или ненависти, такой довольный. Такой глупый.
— Спасибо вам, мистер Кавенау. За то, что удовлетворили мое любопытство. Можно задать еще вопрос?
— Конечно.
— Если ваш учитель запустит это интервью в сеть школьных «новостей», будет ли кто-нибудь его смотреть? — Он отвел глаза; Лейша поняла, что ему не хочется огорчать ее. — А вы вообще смотрите «новости», мистер Кавенау? Теперь он прямо взглянул на женщину. Похоже, вопрос шокировал.
— Конечно! Вся наша семья смотрит! Иначе родители не узнали бы, какой из ишаков даст нам больше других за наши голоса.
— А! — заметила Лейша. — Американская Конституция в действии.
— А в следующем году будет трехсотлетие, — с гордостью произнес мальчик; все Жители были патриотами. — Ну, еще раз спасибо.
— Вам спасибо, — ответила Лейша. Суровая Стелла проводила парня к выходу.
— Лейша, связь по интеркому через две минуты, а сейчас…
— Стелла, сколько заявок обработал фонд в этом квартале?
— Сто шестнадцать, — Стелла вела всю документацию фонда, в том числе финансовую.
— На сколько процентов меньше, чем в прошлом квартале?
— На шесть.
— А с тем же временем в прошлом году?
— На восемь. Ты это знаешь.
Конечно. Если бы фонд работал с прежней нагрузкой, Стелле не пришлось бы изобретать для нее занятия. Должно быть, Стелла прочитала мысли Лейши и неожиданно сказала:
— Ты могла бы вернуться в юриспруденцию. Или написать еще одну книгу. Или основать еще одну корпорацию, если бы захотела конкурировать с ишаками.
— С ними соревнуется Убежище, — мягко ответила Лейша. — А новый экономический порядок все равно основан на высококачественном уровне жизни. Так мне только что сказал один молодой человек. Отстань, Стелла, у меня сегодня день рождения. Что там за шум?
— Какой-то ребенок вопит что есть мочи, требуя только тебя и больше никого.
— Ребенок — Неспящий? — разволновалась Лейша. Иногда все еще встречались нелегальные генемоды. Ребенок постепенно осознавал, что гонки скутеров, головидео и брейни-вечеринки почему-то привлекают его меньше, чем друзей. Потом он случайно узнавал о существовании Фонда Сьюзан Меллинг, обычно от одного из добрых ишаков, и решительно пускался в пугающее путешествие в поисках себе подобных. Принимать таких детей или даже взрослых Неспящих у себя, помогать им стать на ноги было самым большим наслаждением для Лейши в течение двух с половиной десятков лет жизни в этой оторванной от мира пустыне.
Но Стелла сказала:
— Нет, не Неспящий. На вид лет десять, грязный. Эрик сказал ему, что день открытых дверей у тебя завтра, но он дал Эрику в глаз и заявил, что не может ждать.
— И Эрик его отметелил? — спросила Лейша. У двенадцатилетнего сына Стеллы были силовые генемоды. Плюс уроки каратэ и характер, которого не должно быть ни у одного Неспящего.
— Нет, — с гордостью ответила Стелла. — Эрик становится взрослым. Он научился сдерживаться, если нет явной необходимости защищаться.
Лейшу беспокоил Эрик Бевингтон-Ватроуз. Но она только сказала:
— Впусти мальчика.
— Лейша! Токио уже на связи.
— Передай, что я перезвоню. Сделай одолжение, Стелла, сегодня же мой день рождения. Я уже старая.
— Это Алиса старая, — быстро ответила Стелла. — Извини.
— Приведи мальчика. По крайней мере прекратятся вопли. Как, ты сказала, его зовут?
— Дру Арлин, — сказала Стелла.
На орбите, над Тихим океаном, Совет Убежища разразился аплодисментами. Четырнадцать человек сидели под куполом Совета вокруг полированного металлического стола в форме стилизованной ленты Мебиуса. На расстоянии трех футов от пола купол опоясывала плексигласовая полоска, по которой проходили тонкие металлические опоры. Купол примостился на конце цилиндрического орбитального комплекса, поэтому обзор из зала заседаний отличался приятным разнообразием. К «северу» тянулись сельскохозяйственные угодья. К «югу» простирался неумолимый космос. На «севере» — теплый и ясный «день», где солнечный свет вливался в орбитальный комплекс сквозь длинные незатемненные секции окон; на «юге» нескончаемая ночь, попеременно заполненная то звездами, то подавляюще огромной Землей. Неправильная форма стола для заседаний и прикрепленные к полу стулья означали, что шесть членов Совета сидели лицом к звездам, а восемь — к солнцу.
Дженнифер Шарафи, неизменный глава Совета, всегда сидела лицом к «северу», к солнцу. Ее глаза светились от удовольствия.
— Результаты сканирования головного мозга, картографии спинного мозга и, конечно, анализов ДНК весьма впечатляют, — сказала она. — Нам следует от всей души поздравить доктора Толивери и доктора Клемента. А также, разумеется, Рики и Гермиону.
Она тепло улыбнулась сыну и невестке. Гермиона наклонила голову, и по ее необычному, прекрасному лицу пробежала судорога. Примерно половина семей в Убежище уже не прибегала к изменению генов, довольствуясь интеллектуальными и физиологическими преимуществами и желая сохранить фамильное сходство. Гермиона, обладательница фиалковых глаз и стройных ног, принадлежала к другой половине.
— Нельзя ли посмотреть на младенца? — спросил Советник Виктор Лин. — Разумеется, окружающая среда должна быть стерильной.
— Пожалуйста. — Советница Люси Эймс вспыхнула. Ей только исполнился двадцать один год, она родилась в орбитальном комплексе и еще не свыклась с тем поразительным фактом, что ее имя выпало в гражданской лотерее на очередной срок заседаний Совета. Дженнифер улыбнулась:
— Я хочу еще раз напомнить: этот ряд генетических изменений существенно превосходит то, чем мы владели до сих пор. Если мы хотим сохранить свое преимущество над Спящими Земли, мы должны изучать малейшие возможности улучшить наш генофонд. Однако существуют неизбежные издержки, с которыми приходится мириться.
Восемь советников, выигравшие свои места в Совете, переглянулись. Они не принадлежали к семейству Шарафи, которое контролировало 51 процент финансов Убежища и, следовательно, 51 процент голосов. Шесть постоянных заседателей — Дженнифер, Рики, Гермиона, Наджла, муж Наджлы Ларе Джонсон и муж Дженнифер Уилл Сандалерос — сохранили решительные улыбки. Все, кроме Гермионы.
— Принеси ребенка, — обратилась к ней Дженнифер.
Гермиона вышла. Рики нерешительно потянулся к жене, когда она проходила мимо, но отдернул руку и уставился в окно. Повисло тягостное молчание.
— Вот, — произнесла Дженнифер, — Миранда Сирена Шарафи. Наше будущее.
Гермиона положила ребенка на стол заседаний и развернула желтое одеяльце. Миранде исполнилось десять недель. Кожа ее была бледной, а волосы — густыми и черными. Смоляные глаза перебегали с предмета на предмет, не в состоянии остановиться. Сильное крошечное тельце беспрестанно дергалось. Миниатюрные кулачки сжимались и разжимались так быстро, что невозможно было сосчитать пальчики. Девочка излучала невообразимую жизненную энергию, казалось, будто ее взгляд вот-вот просверлит стенку купола.
Советница Эймс закрыла рот ладонью.
— На первый взгляд, — сдержанно произнесла Дженнифер, — может показаться, что у нашей Миранды заболевание нервной системы. Или параамфетаминоз. Но это нечто совершенно иное. Мозг Мири работает в три или четыре раза быстрее, чем наш, при чрезвычайно развитой памяти и такой же концентрации внимания. В качестве побочного эффекта имеются незначительные аномалии в моторике. Генемоды Мири включают высокий интеллект, но именно изменения ее нервной системы дадут ей возможность применить этот интеллект, правда, пока мы не знаем, каким образом. Подобная генемода — лучший способ избежать такое распространенное явление, как интеллектуальный регресс.
Кое-кто из присутствующих кивал, слушая эту лекцию; другие, которым было известно о менее выдающихся показателях Рики и Наджлы по сравнению с самой Дженнифер, уставились в крышку стола. Советница Эймс смотрела на извивающегося младенца широко раскрытыми глазами.
— Миранда — первая, — сказала Дженнифер. — Но не последняя. Здесь, в Убежище, собраны представители лучших умов Соединенных Штатов. Мы должны сохранить это преимущество ради всеобщего блага.
Советник Лин тихо сказал:
— Обычные дети Неспящих, обладающие генемодами, успешно справляются с этим.
— Да, — Дженнифер лучезарно улыбнулась, — но в любое время эти нищие на Земле могут изменить свою близорукую политику и начать все с начала. Нам нужно выжать все из генетической технологии.
Уилл Сандалерос легонько коснулся ее руки.
На долю секунды в глазах Дженнифер вспыхнула ярость, и она рассмеялась:
— Я снова ораторствовала? Простите. Я знаю, что все мы правильно понимаем философию Убежища.
Советница Эймс не отрывала завороженных глаз от дергающегося в конвульсиях младенца. Гермиона перехватила полный ужаса взгляд молодой женщины; она тотчас же завернула Миранду в одеяльце. Тонкая желтая ткань корчилась. По краям одеяльца были вышиты белые бабочки и темно-синие звезды.
Дру Арлин стоял перед Лейшей Кэмден, расставив ноги. Она еще никогда не видела такого резкого контраста, как между этим мальчиком и только что ушедшим репортером — подростком.
Грязь засохла коркой на каштановых волосах Дру, на остатках пластиковой рубашки и штанов, на дырявых башмаках, выданных в качестве Пособия. Кожа острых, как долото, локтей покраснела и воспалилась. Один зуб был выбит; только зеленые глаза ярко выделялись на лице, выражая пылкое упрямство, будто Дру приготовился что-то отстаивать каждой частицей своего грязного, тощего существа. Он явно не принадлежал к классу ишаков.
— Дру Арлин — это я, — произнес он таким тоном, будто сейчас вот-вот заиграют фанфары.
— Лейша Кэмден, — торжественно ответила Лейша. — Ты хотел со мной встретиться.
— Я хочу в ваш фонтан.
— Фонд. Где ты слышал о моем фонде?
— Кто-то сказал. Я долго добирался сюда. Из Луизианы.
— Пешком? Один?
— Иногда ехал тайком, — отмахнулся мальчик. — Но теперь я тут. Начинайте.
Лейша обратилась к домашнему роботу:
— Принеси из холодильника сэндвичи. И молока.
Дру не сводил глаз с робота, пока тот не покинул комнату.
— Этот робот может заниматься борьбой? Для накачки мускулов. Я видел их по сети «новостей».
— Нет. Это базовый роб для поиска и записи информации. Ну и к чему же ты готов, Дру?
— Чтобы начать.
— А что ты под этим понимаешь?
— Но вы же леди из фонтана! Отмыться, получить образование и стать кем-нибудь!
— Ты хочешь стать ишаком?
Мальчик нахмурился:
— Нет, но мне придется с этого начать, правда?
Робот вернулся. Дру жадно поглядел на еду. Лейша сделала приглашающий жест, и он набросился на пищу, как голодный щенок.
— Когда ты ел в последний раз?
— Вчера утром.
— Твои родители знают, где ты?
Дру подобрал крошку и сунул в рот.
— Маме все равно. Она теперь пропадает на брейни-вечеринках. Папа умер. — Последние слова он произнес хриплым голосом, глядя на Лейшу в упор своими зелеными глазами. Лейша сняла со стены трубку компьютерной связи.
— Им нельзя позвонить, — сказал Дру. — У нас нет терминала.
— Я собираюсь выяснить кое-что о тебе, Дру. Где именно в Луизиане ты живешь?
— В Монтронс-Пойнте.
— Персональный биопоиск, первичные банки данных, — произнесла Лейша. — Дру, какой у тебя номер Пособия?
— 842-06-3421-889.
Монтронс был крохотным городишком Дельты с населением в 1922 человека. Школу посещало 16 процентов учащихся. Благодаря усилиям учителей-добровольцев она работала пятьдесят восемь дней в году. Дру входил в эти 16 процентов. Медицинской карточки на него не существовало, но карточки его родителей и двух младших сестер были зарегистрированы.
Выслушав информацию, Лейша сказала:
— Твои оценки даже для такой школы не слишком-то роскошны.
— Да. — Мальчик не отрывал от нее взгляда.
— И у тебя, по-видимому, нет каких-либо выдающихся способностей к спорту, музыке или к чему-то еще.
— Не-а.
— И ты не очень-то хочешь выучиться, чтобы получить работу ишака.
— Это я могу, — агрессивно сказал он.
— Фонд Сьюзан Меллинг существует для того, чтобы помогать людям добиться своей цели. Как ты представляешь свое будущее? — Абсурдно задавать такой вопрос десятилетнему ребенку. Бедному. Не особенно одаренному. Тощему. Вонючему. Спящему.
И все же — неординарному; яркие зеленые глаза смотрели на Лейшу с прямотой, недоступной большинству Спящих. Во взгляде Дру сквозила уверенность, что ему не откажут в помощи. Дру держался так, будто они с Лейшей — деловые партнеры в надежном бизнесе.
— Вы слышали в терминале, как умер мой деда, да?
— Он погиб на строительстве Убежища, — ответила Лейша.
— Папа был еще маленький. Пособие тогда почти ничего не стоило.
— Я помню, — сухо ответила Лейша.
Она ожидала, что Дру оставит ее замечание без внимания, большинство детей считали прошлое чем-то несущественным. Но, к ее удивлению, мальчик очень заинтересовался.
— Вы помните? Сколько вам лет, Лейша?
«Он не знает, как обращаться ко мне», — снисходительно подумала Лейша и вдруг поняла, в чем заключался дар малыша. Его интерес к ней был настолько пристальным, свежим и искренним, а глаза так сияли, что хотелось удовлетворить его любопытство. Он окружен безгрешностью, словно ароматом духов. Понятно, как ему удалось добраться невредимым из Луизианы в Нью-Мексико: ему помогали.
А ведь Дру всего десять лет.
— Мне шестьдесят семь.
Его глаза широко раскрылись.
— О! Вы не похожи на старую даму!
«Посмотрел бы ты на мои ступни». Она рассмеялась, мальчик тоже улыбнулся.
— Спасибо, Дру. Но ты еще не ответил на мой вопрос. Что именно ты хочешь от фонда?
— Мой папа вырос, без отца и поэтому спился, — сказал Дру, будто это могло служить ответом. — Он бил маму, бил сестер, бил меня. Но мама говорила, что, если бы дедушка был жив, папа стал бы другим человеком, добрым и хорошим. Это не папина вина, — повторил Дру. — Но я думаю, что и не моя тоже. Поэтому мне надо было выбраться из Монтронса.
— Да, но… чего же ты хочешь?
Лейша никогда не думала, что ребенок может так смотреть. Такой взгляд теперь нечасто встретишь даже у взрослого: холодная, как лед, решимость.
— Я хочу Убежище.
— Хочешь? Что ты имеешь в виду? Рассчитаться с ним? Разрушить? Причинить боль людям?
Взгляд мальчика смягчился; в нем появилось насмешливое удивление.
— Конечно, нет, дурочка, — сказал Дру. — Я хочу им завладеть.
Сигнал тревоги раздался во всех помещениях орбитального комплекса. Техники бросились к скафандрам. Матери подхватили испуганных, кричащих детей и отдали команды в терминалы дрожащими голосами. Биржа Убежища немедленно заморозила все сделки; никто не должен нажиться на катастрофе. — Выводи флайер, — скомандовала Дженнифер Уиллу Сандалеросу, уже надевшему защитный скафандр. Она натянула свой и выбежала из купола.
Уилл поднял флайер. Когда они подлетали к зоне свободного падения, вдоль центральной оси комплекса, интерком ожил:
— Четвертая панель. Это снаряд. Роботы будут через тридцать три секунды; команда техников через полторы минуты. Следите за вакуумным давлением…
— Мы не доберемся туда так быстро, — резко сказал Уилл. В его голосе Дженнифер послышалось удовлетворение. Уиллу не нравилось, что она лично кидается в опасный район. Но остановить ее невозможно.
Дженнифер увидела брешь в сельскохозяйственной панели. Роботы уже разбрызгивали над пробоиной прочный пластик. Чтобы они не улетели вместе с драгоценным воздухом Убежища в пространство, их удерживали мощными присосками. Когда роботу надо было передвинуться, присоски отключались по очереди. Грациозно вращаясь, подлетели флайеры техников, и команда, одетая в скафандры, тут же принялась распылять над посевами изолирующий герметик, пока не будет готов анализ ДНК.
Оружие как таковое еще полбеды; гораздо страшнее заражение. Не все страны на Земле запретили генетические исследования.
— Где снаряд? — спросила Дженнифер по интеркому у командира техников.
— Секция «Ж». Ее уже загерметизировали. Он расколол панель, но не пробил насквозь… Это удачно; снаряд можно изучить, не забирая внутрь из космоса.
— На что похож?
— На метеорит.
— Может быть.
Дженнифер была довольна, что рядом Уилл. Иногда с ней летал Рики, и это было весьма утомительно.
Обратно через комплекс летели медленнее. Под ними расстилалось Убежище — поля и купола, дороги и электростанции, смотровые панели, постоянно очищаемые специальными крохотными роботами. Яркий искусственный солнечный свет наполнял воздух золотистой дымкой. Когда они сели, пряный запах соевых цветов, новейшего декоративно-съедобного растения, донесся до Дженнифер.
— Я хочу собрать Совет, чтобы заслушать доклад лаборатории, — сказала она Уиллу.
Ни секунды отдыха. По крайней мере в этом Коран совпадал с историей Соединенных Штатов: «И те, кто выполняет свой обет и стойко терпит неудачи, лишения и потери, — именно они и есть истинно верующие». И еще: «Цена свободы — вечное бдение».
Но у Убежища не было подлинной свободы.
Дженнифер стояла перед Советом. Рики посмотрел на мать и напрягся. Наджла уставилась в окно. Советница Эймс крепко сжала руки, лежавшие на металлическом столе.
— На сей раз отчеты лаборатории неутешительны, — произнесла Дженнифер. — Снаряд относится к метеоритам Джей-класса, что, конечно, не исключает возможности его захвата и перспективы использования в качестве оружия. Он, по-видимому, не включает в себя активных микробов, а найденные на нем споры соответствуют Джей-классу. Почва не содержит чужеродных бактерий, генетически измененных или других, которые мы могли бы идентифицировать. Возможно, они скрыты при помощи мимикрии ДНК для последующей активации генными детонаторами.
— Мать, — осторожно перебил Рики, — никто, кроме нас, не обладает таким генетическим потенциалом. И даже у нас еще случаются неувязки.
Дженнифер лучезарно улыбнулась:
— Никто из тех, о ком мы знаем.
— Мы следим практически за каждой лабораторией на Земле.
— Отметим слово «практически», — сказала Дженнифер. — На самом деле не известно, все ли они у нас под контролем, не так ли?
Рики поерзал на стуле. Этому грузному черноглазому мужчине с густыми волосами над низким лбом исполнился тридцать один год.
— Мать, это шестнадцатая ложная тревога за два года. Восемь метеоритных ударов, три пробоины. Три временных неисправности. Две спонтанные мутации микробов из-за космического излучения, с которым мы ничего не можем поделать. Один…
— Шестнадцатая, официально зарегистрированная, — возразила Дженнифер. — Ты гарантируешь, что именно сейчас в воздухе, которым ты дышишь, нет мимикрировавших на уровне ДНК микробов?
Советница Эймс робко произнесла:
— Но при отсутствии доказательств…
— Доказательства — это понятие нищих, — отрезала Дженнифер. — Вы никогда не были на Земле, Люси. Там это понятие извращено, чтобы правительство могло распоряжаться своими лучшими людьми. Они могут «доказать» что угодно в своих судах, в сетях «новостей», в финансовых сделках. Какие налоги вы уплатили в прошлом году Финансовому Управлению, Люси? Штату Нью-Йорк? А что взамен? И все же президент Соединенных Штатов доказал бы вам, что вы обязаны поддерживать слабых, выплачивая деньги, иначе военные захватят и уничтожат те самые средства, которые поддерживают вашу жизнь и жизнь вашего сообщества.
— Но ведь Убежище платит налоги, — растерялась Советница Эймс.
Спустя секунду Уилл Сандалерос успокаивающе сказал:
— Да. Платим.
Рики Келлер произнес:
— Дело в том, что ни один из этих случаев не был вторжением. Но мы неизменно предполагаем самое худшее, и даже свидетельства в пользу обратного вызывают у нас подозрения. Не слишком ли далеко мы зашли в своем безумии?
Дженнифер посмотрела на сына. Сильный, верный, работоспособный член сообщества, таким можно гордиться. Она и гордилась им. Любила их с Наджлой так же сильно, как тогда, когда они были еще детьми, но ее любовь оказала им плохую услугу. Из-за ее защиты, яростного стремления заслонить их от всех неприятностей они выросли в слишком большой безопасности. Ее дети не сталкивались с яростной ненавистью нищих, которые могут добиться своего, только разрушая жизни тех, кто лучше их. Подобно диким зверям, наевшимся до отвала, сейчас нищие дремлют под солнцем дешевой И-энергии, и легко забыть, как они опасны.
Но Дженнифер всегда будет помнить. За всех.
— Бдительность — не безумие, — возразила она. — И доверие вне пределов сообщества может поставить всех нас под угрозу.
Дженнифер знала, что никто и никогда не поставит на карту сообщество.
— У меня есть для вас предложение, — сказала Дженнифер. Уилл напрягся. Только он знал, о чем собирается говорить его жена.
— Все наши меры безопасности носят сугубо оборонительный характер. Однако стержнем нашего существования является выживание сообщества и отстаивание его прав. Пора Убежищу подкрепить ведение переговоров разработкой оборонного вооружения. Ранее это было невозможно из-за пристального международного контроля за каждой сделкой между Убежищем и Землей, какой бы секретной она ни была. Единственным способом не допустить сюда нищих было не дать им ни малейшего повода для получения ордера на обыск.
Дженнифер испытующе оглядела присутствующих. Уилл и Виктор Лин прочно на ее стороне. Это хорошо, Лин пользуется большим влиянием. Еще трое с готовностью слушают. Трое замкнуты и хмурятся. У восьмерых на лицах удивление или неуверенность, в том числе и на лице юной Люси Эймс и ее детей.
Она сдержанно продолжала:
— Единственный путь создать оборонительное оружие, не дав Спящим возможности проникнуть в Убежище, — это использовать наш главный козырь: генетику. Пришло время показать свою силу.
Раздались протестующие возгласы. Они с Уиллом этого ожидали. Мысль о ведении военных действий вызывала внутреннее неприятие. Дженнифер и Уилл внимательно слушали, подсчитывая сторонников. Все должно быть открыто и легально: сообщество — прежде всего. Но оно тоже меняется. Восемь выбранных советников будут занимать свои кресла только два года. Ларе Джонсон — второй муж Наджлы; она может еще раз выйти замуж, а у Рики может появиться другая жена. А по достижении шестнадцати лет в выборах будет участвовать следующее поколение. Шестнадцать лет для Неспящего с генемодами — достаточно зрелый возраст, чтобы сделать разумный выбор; выбор Миранды будет сверхразумным.
Значит, можно подождать. Никого принуждать не придется. Именно так функционировало сообщество здесь, в Убежище. Постепенно достигалось взаимопонимание среди членов, которые имели право на собственное мнение именно потому, что продуктивно работали. Дженнифер выждет, пока ее сообщество само не придет к решению. При этом научно-исследовательские лаборатории принадлежат ей. Они построены и финансируются на ее деньги. А то, что принадлежит ей, приступит к работе немедленно. И к тому времени, когда сообществу понадобится биологическое оружие, оно будет уже готово.
— Полагаю, — сказала Наджла, — что нам следует подумать о следующем поколении. Какие отношения сложатся у нас с федеральным правительством спустя двадцать лет? Если мы подставим все переменные в уравнения социальной динамики Гиери-Толлерса…
Дочь. Умная, талантливая, преданная. Дженнифер любовно улыбнулась Наджле. Она защитит свое дитя.
И начнет исследования по генемодному биовооружению.
Поселившись у Лейши в пустыне, Дру столкнулся с двумя проблемами: Эрик Бевингтон-Ватроуз и пища. Он догадывался, что ни одна живая душа не подозревала о них. Окружающие считали, что мальчика тревожит совсем другое: незнакомый образ жизни, сбивающее с толку обличие людей, разговоры ишаков, которых он раньше никогда не слышал, то, что очень многие не спят, и то, что в ожидании сентября придется бездельничать.
Все это отнюдь не волновало Дру. Но ничегонеделание, как он понял в первый же день, не поможет удержать скутер на ходу в таком месте. Эти люди боялись праздности.
Поэтому он находил себе занятия и старался, чтобы все видели. Он выучил имена всех обитателей компаунда, как они прозвали это место. Он выучил их родственные отношения. Во-первых, Лейша. Потом ее сестра, старая дама — Спящая. Затем ее сын Джордан, тоже Спящий, и его жена Стелла, Неспящая; Дру очень быстро усвоил, что их лучше называть «мистер Ватроуз» и «миссис Бевингтон-Ватроуз», такими уж они были. У них трое детей — Алисия, Эрик и Сет. Алисии уже, наверное, лет восемнадцать, но еще не замужем, что казалось Дру странным. В Монтронсе женщины в ее возрасте уже рожали. Возможно, у ишаков все по-другому.
Жили там и другие люди, в основном Неспящие. Дру узнал, что они занимались законом, деньгами и тому подобными делами ишаков, и старался проявить интерес или оказать услугу, бегая с поручениями и поминутно спрашивая, не нужно ли им чего. Однажды он услышал, как Алисия сказала: «Подобострастный лакей», — но старая леди довольно резко оборвала ее:
— Не смей судить о нем, юная леди. Невзирая на свою наследственность, он ведет себя молодцом, и я не позволю оскорблять его!
Дру не знал, что значат все эти слова. Но понял, что нравится старой леди, и старался изо всех сил услужить ей.
— У тебя случайно нет брата — близнеца, Дру? — спросила она однажды, медленно — медленно перебирая кнопки терминала.
— Нет, мэм, — поспешно ответил он. От такого предположения у него даже мурашки побежали по телу. Чтобы кто-нибудь был похож!
— А! — старая леди слегка улыбнулась. — Значит, ты абсолютно уникален.
Они употребляли уйму непонятных слов, непонятными были их мысли, привычки. Они велели ему пользоваться ножом и вилкой, не разговаривать с полным ртом, говорить «спасибо». Дру прилежно подчинялся. Они попросили научиться читать, и он работал с терминалом каждый день, недоумевая, зачем это нужно. Терминалы беседуют с тобой обо всем, что тебя интересует, а когда на экране написаны слова, то для рисунков остается мало места. Картинки всегда были понятнее. Он воспринимал окружающее в виде образов, цветов и форм. Старая леди, например, представлялась ему в виде спирали красновато-коричневого цвета.
Еще ему велели ладить с Эриком Бевингтон-Ватроузом, и есть, что оказалось потруднее чтения. Именно Эрик первым заметил, что Дру трудно есть их пищу.
— Не нравятся настоящие харчи, да? — поддел Эрик. — Привык к эрзацам, и все натуральное жжет тебе брюхо?
— А что тебе нравится? — тихо спросил Дру. Эрик пошел за ним к огромному тополю у ручья, туда, где Дру любил посидеть в одиночестве. И вот он напрягся и начал медленно поворачиваться так, чтобы за спиной оказалась вода.
— Ты гаденыш, — сказал Эрик. — Неплохо здесь устроился, паразит. Ни читать, ни есть по-человечески не умеешь. Даже мыться. Зашел бы хоть в воду, чтобы волны вымыли твою задницу!
Глядя на Дру, Эрик поворачивался тоже. Это хорошо: Эрик, конечно, тяжелее на двадцать фунтов и старше на два года, но ему не хватало верткости, а это в драке немаловажно. Солнце показалось из-за левого плеча Дру. Он продолжал свой маневр.
— Не вижу большой отдачи от тебя. Твоя бабушка говорит, что ты ее головная боль.
Лицо Эрика побагровело.
— Как ты смеешь обсуждать меня с моей собственной семьей! — завопил он и бросился вперед.
Дру упал на колено, собираясь перебросить Эрика через плечо и швырнуть в ручей. Но, оказавшись перед Дру, Эрик подпрыгнул, и Дру обдало тошнотворной волной страха: Эрик знал приемы, о которых Дру понятия не имел, и ударил ботинком Дру в подбородок. Боль взорвалась под челюстью. Голова резко откинулась назад, и что-то треснуло в позвоночнике. Все вокруг стало мокрым и красным.
Очнулся Дру на кровати. Какие-то провода и иглы тянулись от его тела к шумевшим и жужжавшим машинам. Он попытался приподнять тяжелую голову. Шея не двигалась.
Тогда он медленно повернул голову так далеко в сторону, как только смог, всего на несколько дюймов. На стуле возле кровати сидел Джордан Ватроуз.
— Дру! — Джордан вскочил со стула. — Сестра! Он проснулся!
В комнате было очень много людей, большинство из них не значились в тщательно составленном Дру списке обитателей компаунда. Он не видел Лейши. Голова болела.
— Лейша!
— Я здесь, Дру. — Она подошла к изголовью, положила на щеку прохладную руку.
— Что случилось?..
— Ты подрался с Эриком.
Он с изумлением увидел слезы в глазах Лейши. Медленно возник ответ — она плачет из-за него. Из-за Дру.
— Мне больно.
— Я знаю, милый.
— У меня шея не двигается.
Лейша и Джордан обменялись взглядами.
— С ней все в порядке. Но твои ноги…
— Лейша, еще не время, — умоляюще сказал Джордан. Дру никогда не слышал такого голоса у взрослого мужчины. Так жалобно говорили мама или сестры, получив хорошую взбучку от папы.
«Это не просто так», — подумал мальчик.
— Нет, сейчас, — твердо произнесла Лейша. — Правда лучше всего, а Дру — крепкий парень. Милый, в твоем позвоночнике что-то сломалось. Мы проделали большую работу, но нервные ткани не регенерируют… С твоей шеей будет все в порядке в ближайшее время. Но ноги… — Лейша отвернулась, чтобы мальчик не видел слез. — Ты больше не сможешь ходить, Дру. У тебя будет самое лучшее кресло-каталка, но… ходить ты не будешь.
Внезапно Дру все понял и яростно произнес:
— Значит, я не пойду в школу?
Лейша испуганно смотрела на него.
— Милый, сентябрь уже прошел. Но ты, разумеется, пойдешь в школу, со следующего полугодия, если захочешь. — Она посмотрела поверх кровати на Джордана с такой болью, что Дру тоже взглянул на него.
Джордан казался сгоревшим. Дру знал, как выглядят такие люди. Он видел женщину, у которой утонул ребенок; он помнил лицо своей матери. Кажется, эти люди уже не могут чувствовать, потому что эмоции так сильно ранят, что человек никому не в силах помочь. Даже самому себе.
— Мистер Ватроуз, сэр, — Дру выучил слово, которое им нравилось, — Эрик не виноват.
Лицо Джордана стало жестким.
— Неправда. Эрик рассказал нам, как все произошло.
Дру подумал, что он, видимо, не понимал Эрика. Если бы можно было все переиграть…
— Милый, не надо, — попросила Лейша. — Я знаю, это кажется ужасным, но жизнь не кончена. Ты сможешь учиться в школе, «стать кем-то», как ты говорил… Мужайся, Дру, ты храбрый.
Да, он храбрый парень. Так ему говорили даже в вонючем Монтронсе. Он — Дру Арлин, которому в один прекрасный день будет принадлежать Убежище. И он никогда, никогда, никогда не будет таким пришибленным, как мистер Ватроуз.
Он сказал Лейше:
— Каталка сможет лететь на три дюйма над полом и спускаться по лестницам?
— Ты сможешь в ней полететь на Луну, если захочешь!
Дру заставил себя улыбнуться. Теперь он кое-что понял. Прямо перед ним висело нечто, похожее на большой радужный пузырь. Как же он раньше не заметил? Он чувствовал этот сверкающий теплый шар каждой клеточкой своего тела. Мистер Ватроуз удрученно произнес:
— Дру, мы сделаем все, что в наших силах…
У Дру не хватало слов — у него почему-то всегда не хватало слов, пока ему кто-нибудь не подсказывал, — но это и был пузырь. Ему больше не придется бегать по поручениям старой леди, или учиться вести себя, или есть настоящую пищу. Он будет делать только то, что захочет. Теперь они будут вынуждены ублажать его по гроб жизни.
Они у него в руках.
— Я знаю, — сказал он Джордану. Долгое мгновение пузырь держал его, а Лейша и Джордан обменялись пораженными взглядами. Потом пузырь лопнул. Не удержал. И Дру заплакал. Неподвижный привязанный к больничной койке десятилетний мальчишка, в комнате, полной чужих людей, которые никогда не спят.
Глава 18
— Далее в нашей программе: «Умиротворенная страна. Соединенные Штаты на пороге трехсотлетия», — произнес диктор программы «новостей». — Глубинный анализ СНС.
— Ха! — хмыкнула Лейша. — Они не способны на глубинный анализ даже блюд из синтетической сои.
— Тише! Я хочу послушать, — сказала Алиса. — Дру, дай мне очки, они на столе.
Они расположились полукругом возле голоэкрана — двадцать шесть избранных представителей человечества. Лейша на минуту оторвалась от комичной в своей серьезности передачи и поглядела на Дру. Он провел в каталке уже год и управлялся с ней не задумываясь. За месяцы занятий в школе он вытянулся, но оставался таким же худым. Притих, стал скрытным, как положено мальчику в пубертатный период. Похоже, он приспособился к новой жизни. Лейша снова сосредоточилась на голоэкране.
Этот плоский прямоугольник в отверстиях и выступах, прикрепленный к потолку, был новейшим достижением технологии ишаков. Он проецировал трехмерные голограммы на высоте пять футов от пола голосцены. Цвета были ярче, чем в действительности, а очертания расплывчатыми, поэтому изображения приобретали многоцветность и мягкость детских рисунков.
— В этот день триста лет назад, — неестественно красивый ведущий, явный генемод, был одет в безупречный мундир армии Джорджа Вашингтона, — основатели нашей страны подписали самый важный документ в мировой истории — Декларацию Независимости. Ее слова до сих пор волнуют нас: «Если одному народу необходимость диктует разорвать узы, связывающие его с другим народом, и занять среди мировых держав особое и равноправное положение, предназначенное законами природы и Господа, порядочность и уважение к мнению человечества требуют, чтобы этот народ объявил о причинах, побудивших на такое отделение. Мы считаем очевидной истиной то, что все люди созданы равными…»
Алиса фыркнула. Лейша увидела, что сестра улыбается.
— «…что Создатель наделил их определенными неотъемлемыми правами, в том числе правом на жизнь, свободу и счастье…»
Дру хмурился. Интересно, подумала Лейша, понимает ли он хотя бы значение этих слов: школьные оценки были не ахти. В другом конце комнаты прислонился к стенке мрачный и подавленный Эрик. Он ни разу прямо не посмотрел на Дру, но Дру, как заметила Лейша, из кожи вон лез, подкатывая свое кресло к Эрику, заговаривая, улыбаясь своей ослепительной улыбкой. Месть? Нет, это было бы слишком для одиннадцатилетнего мальчика. Желание помириться? Потребность общения?
— Все вместе, — решительно разрешила ее сомнения Алиса. — Но ты, Лейша, никогда не разбиралась в театре.
Живописный рассказчик покончил с Декларацией Независимости и исчез. Последовали репортажи о праздновании Четвертого июля в стране: Жители, жарившие шашлыки из синтетической сои в штате Джорджия; парад красно-бело-синих скутеров в Калифорнии; бал ишаков в Нью-Йорке: модные строгие платья женщин и пышные украшения из усыпанного драгоценными камнями золота.
Голос за кадром звучал через электронные усилители:
— Подлинная свобода — от голода, нужды, конфликтов, которые так долго разобщали нас. От иностранной зависимости, от зависти, от классовых противоречий. От новшеств — прошло десять лет с тех пор, как Соединенные Штаты сделали последний значительный рывок в области технологии. Довольство, по-видимому, порождает комфорт. Но этого ли хотели для нас Отцы-основатели. Оглядываясь на наш трехсотлетний опыт, можем ли мы сказать, что пришли в конечный пункт назначения или обрели покой в стоячих водах?
Лейша была поражена: когда это в последний в программе «новостей», даже для ишаков, задавали вопрос? Джордан со Стеллой подались вперед.
— И какое влияние, — продолжал невидимый диктор, — оказывает это равновесие на нашу молодежь? Работающие, — на экране возникли сцены из жизни Нью-йоркской фондовой биржи, заседаний конгресса, заседания объединения комитетов по экономике «Фортуна 500», — все еще полны сил и энергии. Но так называемые Жители представляют собой все уменьшающийся фонд, из которого выбирают самых лучших и самых талантливых для строительства будущего Америки. Однако, чтобы стать таковым, необходимо прежде всего желание отличиться…
— О, выключите, — громко сказал Эрик. Стелла сердито взглянула на него.
Джордан отвел взгляд. Средний сын разбивал сердца обоих родителей.
— …и тут, возможно, не обойтись без трудностей. Почти дискредитированные идеи иагаизма, столь популярные сорок лет назад, когда…
Изображение Уолл-стрит и гонок скутеров исчезли. Рассказчик продолжал описывать голокартинки, а сцена заполнилась густой чернотой.
— Что за… — начал Сет.
Появились звезды. Космос. На фоне звезд возник медленно вращающийся орбитальный комплекс, а под ним — знамя со словами другого президента, Авраама Линкольна: «Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим человеком без его согласия».
Комната наполнилась гулом голосов. Какое-то мгновение Лейша сидела в растерянности, но постепенно поняла. Убежище, располагая несколькими спутниками связи, использовало очень узкую, направленную полосу частот. Значит, все это адресовано только в компаунд, ей, и больше никому. Двадцать пять лет назад Лейша последний раз разговаривала с Убежищем. В отсутствии связи крылась причина их праздности, их умиротворенного застоя: ее, Джордана и детей Джордана.
Дженнифер просто напоминала, что Убежище еще существует.
Звезды — самое первое воспоминание Мири. Второе — это Тони.
Вот бабушка поднимает ее на руках к длинному изогнутому окну, а за этим окном — чернота, испещренная сияющими неподвижными огоньками; на глазах у Мири один из них пролетел мимо.
— Метеорит, — сказала бабушка, и Мири протянула ручки, чтобы потрогать прекрасные звезды. Бабушка рассмеялась. — К ним можно прикоснуться только разумом. Всегда помни об этом, Миранда.
Она хранила в памяти каждую мелочь. Правда, не помнила, что брат Тони появился на свет спустя год после ее рождения.
Но она помнила, когда родились близнецы Никос и Кристина Деметриосы. А вскоре Аллен Шеффилд и Сара Серелли. Шестеро кувыркались в детской под бдительным присмотром мисс Паттерсон или бабушки Шарафи.
По соседству, в том же куполе, находилась еще одна детская, и каждый день пластиковая стена между ними открывалась и ребятишки играли вместе.
Но однажды все прекратилось.
Джоан Лукас, рослая девочка с блестящими каштановыми волосами, спросила у Мири:
— Почему ты так извиваешься?
— Я н-н-не з-знаю, — ответила Мири. Она, конечно, замечала, что все дети из ее детской дергаются и заикаются, а ребята из соседней комнаты — нет. Мири никогда не задумывалась над этим. Судороги казались ей таким же естественным делом, как цвет волос.
— У тебя слишком большая голова, — заметила Джоан. — Не хочу с тобой играть.
Тотчас рядом оказалась мисс Паттерсон.
— Джоан, в чем дело?
Джоан остановилась и поглядела на мисс Паттерсон. Все дети понимали этот тон воспитательницы. Лицо Джоан сморщилось.
— Ты ведешь себя глупо, — сказала мисс Паттерсон. — Мири — член твоего сообщества. Убежища. Ты будешь с ней играть.
— Да, мэм, — ответила Джоан. Когда взрослые произносили слово «сообщество», дети подчинялись. Но лицо девочки оставалось недовольным, и Мири очень быстро расхотелось играть.
Она запомнила это.
Каждый «день» у них были уроки, малыши учились все вместе. Мири врезался в память тот день, когда она поняла, что терминал можно заставить что-то делать. Терминал знал ответы на тысячи вопросов: что такое «день», почему потолок вверху, сколько лет папе. Он знал больше бабушки и папы с мамой. Терминал задавал ей задания и, если она справлялась, показывал девочке улыбающееся лицо, а если нет — приходилось начинать с начала.
Мири хорошо запомнила тот день, когда впервые поняла, что компьютер ошибается.
Джоан вместе с Мири работали у терминала. Мири не любила работать в паре с Джоан; Джоан была слишком медлительной.
В этот день девочки тренировались в чтении. Задание было таким: «кукла: пластик: ребенок?» Мири напечатала слово «Бог». На терминале вспыхнуло изображение нахмуренного лица.
— Неправильно, — в голосе Джоан послышалось удовлетворение.
— Н-нет, правильно, — возразила Мири с беспокойством. — Т-т-терминал ошибся.
— Должно быть, ты знаешь больше, чем терминал!
— Б-бог — это пр-правильно, — настаивала Мири. — Здесь ч-ч-четыре ц-ц-цепочки в-в-вниз.
Джоан невольно заинтересовалась:
— Что ты имеешь в виду? В задании нет цепочек.
— Н-н-не в з-з-задании. — Мири пыталась придумать, как объяснить то, что она ВИДЕЛА у себя в голове. Не успела она начать, как рядом очутилась мисс Паттерсон.
— В чем дело, девочки?
Джоан ответила без злорадства:
— Мири дала неверный ответ, но настаивает на своем.
Мисс Паттерсон взглянула на экран:
— Почему ты так уверена. Мири?
— П-п-понимаете, м-мисс П-п-паттерсон, «к-кукла» — это «иг-грушка». Получается первая цепочка. Игрушка — это вм-вместо «п-п-притворяться». М-мы считаем п-п-п-падучую з-з-звезду н-н-настоящей, п-поэтому м-м-можно п-поставить слова «п-п-падучая з-звезда» с-следующим в п-п-первой ц-цепочке. Чтобы с-с-схема работала. — Мири перевела дыхание. — Н-но п-п-падучая з-звезда н-на с-самом д-деле м-м-м-метеорит, п-п-поэтому к-к-конец п-первой ц-ц-цепочки, ч-ч-четыре м-м-маленьких ответвления вниз, — это «м-м-метеорит».
Мисс Паттерсон пристально смотрела на нее.
— Продолжай, Мири.
— П-потом «п-п-пластик», — объясняла Мири почти с отчаянием, — п-п-первая ц-ц-цепочка должна вести к «изобретению», должна вести, п-п-потому что «игрушка» в-в-вела к «п-п-притворяться». — Она пыталась объяснить, что маленькие цепочки отстоят друг от друга на одно звено и являются фрагментом рисунка, повторяющегося в обратном порядке, но это было слишком трудно для понимания. Девочку смущало, что рассказать об общей схеме ей мешает заикание. — «Изобретение» в-в-ведет, к-к-конечно, к л-людям, а ц-цепочка от л-людей в-в-ведет к «с-с-сообществу», и эта связь д-д-должна в-вести к «к-к-комплексу», п-потому что д-д-две эти ц-цепочки по соседству д-д-друг с д-другом д-дают ответ: «м-м-метеорит: к-комплекс».
— Вполне разумная аналогия, — голос воспитательницы дрогнул. — Метеорит действительно ассоциируется с орбитальным комплексом: первый — нерукотворный, второй создан человеком.
Мири не совсем поняла, почему мисс Паттерсон казалась какой-то робкой, а Джоан — растерянной. Все же она настойчиво пробиралась дальше.
— П-потом д-для «р-ребенка» — п-п-первая ц-ц-цепочка в-в-ведет к слову «м-м-маленький», вторая — к «з-защищать», к-как я з-защищаю Т-т-тони, п-п-потому что он м-м-меньше м-м-меня. Следующая ц-цепочка в-ведет к «с-с-сообществу», п-потому что с-сообщество з-з-защищает л-людей, а ч-четвертая м-м-маленькая ц-цепочка д-должна заканчиваться словом «л-люди».
Голос у мисс Паттерсон оставался странным.
— Итак, в конце трех рядов из четырех цепочек — Джоан, не переключай пока экран — получается ответ «метеорит относится к орбитальному комплексу, как люди к Богу».
— Д-д-да, — ответила Мири уже веселее — мисс Паттерсон все же поняла! — п-потому что к-к-комплекс — это изобретенное с-сообщество, а м-м-метеорит — п-просто г-голый к-камень, и Б-бог — это з-запланированное объединение р-р-разумов, а л-люди п-по отдельности — п-п-просто песчинки.
Мисс Паттерсон отвела ее к бабушке. На этот раз Мири было легче объяснять, потому что с ее слов бабушка нарисовала схему, и девочка пожалела, что не догадалась сама.
Когда она закончила, рисунок показался Мири очень простым.
кукла —> игрушка —> притворяться —> падучая звезда —> метеорит
пластик —> изобретение —> люди —> сообщество —> комплекс
ребенок? — > маленький —> защищать —> сообщество —> люди: Бог
Бабушка долго молчала.
— Мири, ты всегда думаешь цепочками?
— Д-да, — удивленно ответила Мири. — А т-ты р-р-разве н-нет?
— Почему ты напечатала на терминале ответ по аналогии с четырьмя цепочками?
— П-п-почему н-не в-в-восемь или д-десять ц-ц-цепочек в-вниз? — спросила Мири, и глаза бабушки широко раскрылись.
— Ты знала, какой ответ нужен терминалу?
— Д-да. Н-но… — Мири заерзала на стуле, — …м-мне иногда н-н-надоедают в-в-верхние ц-ц-цепочки.
— А! — сказала бабушка. — Где ты слышала, что Бог — это спланированное сообщество разумов?
— В-в п-п-передаче «н-новостей», к-к-когда п-приходила д-домой.
— Ясно. — Бабушка встала. — Ты особенная, Мири.
— И Тони, и Н-никос, и К-кристина, и Аллен, и С-сара. Б-бабушка, а н-н-новый р-ребенок, к-к-которого х-хочет м-м-мама, т-тоже б-будет особенным?
— Да.
— И б-будет д-д-думать ц-ц-цепочками?
— Да, — ответила бабушка, и Мири навсегда запомнила выражение ее лица.
Больше она не видела «новостей» с Земли.
— Вот станешь старше, — пообещала бабушка, — и столкнешься с идеями нищих, но сначала узнай то, что правильно.
Именно бабушка или дедушка Уилл, решали, что правильно, а что нет. Папа часто уезжал по делам. Мама оставалась с ними, но Мири казалось, что дети ей в тягость. Она отворачивалась от Мири и Тони, когда те входили в комнату.
— М-мы н-н-не н-н-нравимся м-маме п-потому, ч-что д-дергаемся и з-з-заикаемся, — пояснила Мири брату.
Тони разревелся. Мири обняла его и тоже заплакала, но не взяла своих слов обратно. Мама слишком красивая, чтобы ей нравились дети, которые дергаются, заикаются и распускают нюни. А правда играла в Убежище важнейшую роль.
— Я — т-твое с-с-сообщество, — сказала она Тони. Это интересное предложение вылилось в схему из шестнадцати цепочек. В это сложное и уравновешенное, как молекулярная структура кристалла, сооружение вошли ее знания математики, биологии, астрономии. За такое не жалко заплатить слезами брата.
Но, подрастая. Мири почувствовала, что в ее построениях чего-то не хватает. Кроме того, сам процесс рисования и обдумывания выливался в новые схемы из многоуровневых цепочек и пересечений и так до бесконечности. Черчение никак не могло угнаться за мыслями, и Мири в безуспешных попытках теряла терпение.
Когда ей исполнилось восемь, она уже понимала биологию того, что сделали с ней и другими, такими же, как она Супер-Неспящими. Еще она уяснила главный принцип Убежища — продуктивность и сообщество незыблемы. Быть работоспособным означало быть в полной мере человеком. Делиться своей плодотворной деятельностью с сообществом по справедливости — значит быть источником силы и защиты для всех. Любой, кто попытался бы нарушить истины, вел себя недостойно звания человека. Мири эта мысль внушала отвращение. Ни один человек не мог так пасть морально в Убежище.
Изменения в нервной системе должны были сделать ее более продуктивной, нежели прежних Неспящих. Им всем это внушали, и в конце концов они приняли это. Теперь Джоан с Мири играли каждый день. Мири преисполнилась благодарностью.
Но как бы сильно она ни любила Джоан, как ни восхищалась ее длинными каштановыми кудрями, чудной игрой на гитаре, ее звонким милым смехом. Мири знала, что только с другими Суперами она в своем кругу. Она старалась скрывать свои несправедливые чувства. Тони, конечно, исключение, и когда-нибудь вместе с ней и младенцем Али, который все же оказался не Супером вопреки бабушкиным словам, он присоединится к блоку голосов Шарафи, который контролирует 51 процент акций Убежища плюс доходы семьи.
Ее интересовало все. Она научилась играть в шахматы и на целый месяц забросила все остальное — игра позволяла выстраивать десятки комбинаций, сложным образом переплетавшихся с цепочками противника! Но спустя некоторое время Мири охладела: игра исчерпывалась всего двумя рядами цепочек, хоть и очень длинных.
Неврология увлекла ее сильнее. В десять лет Мири уже ставила на себе и
безотказном Тони опыты по позированию нейропередач, используя Кристину и
Никоса в качестве контрольных объектов. Доктор Толивери поощрял ее:
— Миранда, скоро ты будешь своими руками создавать новых Суперов!
Но в ее цепочках все еще чего-то не хватало. Мири могла поделиться только с Тони, а он, как оказалось, не понимал ее.
— Т-ты х-хочешь с-с-сказать, М-мири, м-мы пользуемся н-неполной б — б-базой данных?
За его словами стояло нечто большее — цепочки, о которых она могла догадываться потому, что так хорошо знала брата. Он сидел, поддерживая крупную голову руками, как все они часто делали, его лицо искажал нервный тик, густые черные волосы колыхались в такт конвульсивным движениям тела. Его цепочки были красивыми, прочными и остроумными, но не столь сложными, как у Мири. Ему было девять лет.
— Н-н-нет, — медленно произнесла она, — дело н-не в б-базе д-данных. Б-б-больше п-похоже н-на… п-п-пространство, г-где ц-ц-цепочки д-должны п-п-проходить в-в д-другом измерении.
— Трехмерное мышление, — с удовольствием проговорил он. — З-з-здорово. Н-но — з-зачем? В-все укладывается в-в д-два измерения. В п-п-простоте с-схемы — ее п-п-превосходство.
Ничего нового: бритва Оккама, минимализм, элегантность программы, геометрические теоремы. Мири неловко махнула рукой. Никто из них не мог похвастать сноровкой; они избегали тех экспериментов, которые требовали работы вручную, и тратили уйму времени на программирование роботов, если без такой работы нельзя было обойтись.
— Н-не з-знаю.
На сей раз даже Дженнифер была потрясена.
— Как это случилось? — Советник Перрилион был так же бледен, как и Дженнифер.
Врач, молодая женщина, покачала головой. Она пришла к Дженнифер прямо из родильного отделения, и та созвала экстренное заседание Совета. Врач чуть не плакала. Всего два месяца назад она вернулась после обязательного курса обучения на Земле.
— Вы уже заполнили метрики? — спросил Перрилион.
— Нет, — ответила врач.
Она умна, — подумала Дженнифер, и ей стало чуть легче. — Значит, в Вашингтоне еще ничего не знают.
— Тогда у нас есть немного времени, — сказала Дженнифер.
— Если бы мы не были связаны со штатом Нью-Йорк и правительством, было бы проще, — заметил Перрилион. — Заполнение свидетельств о рождении, получение номера страховки для Пособия, — он фыркнул, — занесение в списки налогоплательщиков…
— Сейчас все это не имеет значения, — с нетерпением перебил его Рики.
— Нет, имеет. — Упрямая складка залегла на лбу Перрилиона. Ему уже семьдесят два, всего на несколько лет меньше, чем Дженнифер. Он прилетел сюда из Соединенных Штатов с первой волной переселенцев и прекрасно помнил, каково было там — в отличие от Неспящих, рожденных в Убежище. Его мнение было на руку Дженнифер. Жаль, что скоро его срок истечет.
— Нам предстоит решить, — сказала Наджла, — что делать с этим… ребенком. Если всплывет, что документы подделаны, какому — нибудь проклятому агентству ничего не стоит получить ордер на обыск.
Этого они страшились больше всего — легального основания для появления Спящих в Убежище. Двадцать шесть лет они скрупулезно подчинялись каждому требованию администрации как Соединенных Штатов, так и штата Нью-Йорк: Убежище как собственность корпорации, зарегистрированной в штате Нью-Йорк, подпадало под его юрисдикцию. В этом штате Убежище регистрировало все свои сделки, получало лицензии для адвокатов и врачей, платило налоги и ежегодно посылало своих юристов в Гарвард, чтобы они выучились на законном основании поддерживать раздельное существование «там» и «здесь».
Новорожденный мог уничтожить все.
Дженнифер взяла себя в руки:
— Предположим, ребенок умер и его тело отправили бы в Нью-Йорк для вскрытия, как полагается в подобных случаях.
Перрилион уже понял, куда она клонит и одобрительно кивнул.
— В этом случае Спящие могут получить законное основание для проникновения в Убежище — подозрение в убийстве.
На этот раз все будет не так, как тридцать лет назад. Суд признает Убежище виновным.
— С другой стороны, — звонко произнесла Дженнифер, — медицина позволяет нам представить дело так, будто младенец погиб от какой-либо болезни неизвестного происхождения. В противном случае нам придется его растить здесь, вместе с нашими детьми. — Она помолчала. — Мне кажется, наш выбор ясен.
— Но как это могло случиться? — выпалила молодая и сентиментальная Советница Кивенен.
— Нам известно далеко не все о генетической передаче информации, — сказал доктор Толивери. — Естественным путем родилось всего два поколения Неспящих…
Он замолчал. Неужели Главный генетик Убежища в чем-то раскаивается? Дженнифер охватил гнев. Раймонд Толивери превосходный специалист, он создал ее драгоценную Миранду… Этот новорожденный уже вызвал раздор в сообществе.
Советница Кивенен обратилась к врачу:
— Расскажите нам еще раз, что произошло.
— Роды прошли нормально. Мальчик сразу же заплакал. Акушерка вытерла его и понесла к сканеру Маккелви — Уоллера для неонатального исследования мозга. Оно занимает около десяти минут. Пока он лежал в мягкой корзинке под сканером, он… уснул.
Тягостное молчание нарушил доктор Толивери:
— Регрессия ДНК к среднему значению… мы так мало знаем об избыточном кодировании…
— Вы ни в чем не виноваты, доктор, — резко перебила Дженнифер и объявила заседание открытым.
Совет рассмотрел все возможные сценарии с юридической точки зрения.
Но Дженнифер с помощью Уилла и Перрилиона неизменно возвращала дискуссию к главной проблеме: благо сообщества против блага одного, который навсегда останется аутсайдером. Причиной раздора, потенциальным поводом для вмешательства иностранных государств, человеком, который никогда не сможет быть производителем того уровня, что остальные, который всегда будет брать больше, чем давать. Нищим.
Голоса разделились: восемь против шести.
— Я не возьму грех на душу, — внезапно произнесла врач.
— Вам и не придется, — сказала Дженнифер. — Я — Глава исполнительной власти, моя подпись стояла бы на липовых метриках; это сделаю я. Доктор Толивери, вы уверены, что укол создаст картину смерти, не отличимую от естественной?
Бледный как полотно Толивери кивнул. Рики уставился на крышку стола. Советница Кивенен зажала рот ладонью. Врач страдала.
Но никто из них после голосования не протестовал. Они были сообществом.
После того как все было кончено, Дженнифер заплакала. Горячие, скупые слезы унижали. Уилл обнимал ее, и она чувствовала, как он напряжен. Она сама этого не ожидала.
— Дорогая, ему не было больно. Сердце остановилось мгновенно.
— Знаю, — холодно ответила она.
— Тогда…
— Прости. Я не хотела.
Спустя некоторое время она больше не извинялась. Но, словно оправдываясь, сказала Уиллу, когда они гуляли под аркой сельскохозяйственных и технических панелей, служившей им небом:
— Этим дурацким законам мы обязаны враньем. Если бы мы не входили в состав Соединенных Штатов…
Они навестили Миранду в детском куполе, а потом отправились в специальное подразделение Лабораторий Шарафи, работавшее в условиях чрезвычайной секретности под твердым, продуктивным небосводом Убежища.
В пустыню пришла весна. Колючее грушевое дерево зацвело желтыми цветами. Тополя вдоль ручьев испускали зеленоватое сияние. Ястребы-перепелятники, проводившие большую часть зимы в одиночестве, расселись на ветвях парочками. Лейша сардонически спрашивала себя, не потому ли скромность пустыни кажется ей такой привлекательной, что напоминает ее изолированность. Здесь ничто не подвергалось генетическим изменениям.
Она жевала яблоко, стоя у рабочего терминала, и слушала, как программа пересказывает четвертую главу из ее книги о Томасе Пейне. Комнату заливал солнечный свет. Кровать Алисы подтащили к окну, чтобы она могла видеть цветы. Лейша поспешно проглотила кусок яблока и обратилась к терминалу:
— Изменение текста: «Пейн, спеша в Филадельфию» на «Пейн, торопясь в Филадельфию».
— Ты и вправду думаешь, что кто-то еще обращает внимание на эти старомодные правила? — спросила Алиса.
— Я на них обращаю внимание, — ответила Лейша. — Алиса, ты даже не притронулась к обеду.
— Я не голодна. И тебе эти правила безразличны; ты просто убиваешь время. Послушай, перед домом какая-то возня.
— Ты все равно должна есть, понятно? — Алиса выглядела много старше своих семидесяти пяти. Тучность, от которой она страдала всю жизнь, исчезла; теперь тонкая кожа туго обтягивала кости, похожие на изящную проволочную конструкцию. Недавно она перенесла еще один удар и не могла уже работать за терминалом. В отчаянии Лейша предложила ей снова заняться парапсихологией близнецов. Алиса грустно улыбнулась — эта работа была единственным предметом, который они никогда не могли по-настоящему обсуждать, — и покачала головой.
— Нет, дорогая. Слишком поздно. Чтобы пытаться убедить тебя.
Однако болезнь не уменьшила любовь Алисы к семье. Она широко улыбнулась, увидев источник суеты в комнате.
— Дру!
— Я вернулся домой, бабушка Алиса! Привет, Лейша!
Алиса с готовностью протянула руки, и Дру направил свое кресло прямо в ее объятия. В отличие от родных внуков, Дру никогда не отталкивала застывшая левая половина лица Алисы, струйка слюны из уголка рта, невнятная речь. Алиса крепко прижала его к себе.
Лейша положила яблоко — на этот раз комбинация агрогенов оказалась неудачной — и напряглась в ожидании, привстав на цыпочки. Когда Дру наконец повернулся к ней, она сказала:
— Тебя вышибли из очередной школы.
Дру начал было расплываться в своей обворожительной улыбке, но, вглядевшись в лицо Лейши, мигом посерьезнел:
— Да.
— Что на этот раз?
— Не отметки, Лейша.
— Что тогда?
— Драка.
— Кто пострадал?
Он угрюмо ответил:
— Один сукин сын по имени Лу Берджин.
— И я полагаю, со мной теперь свяжется адвокат мистера Берджина.
— Он первый начал, Лейша. Я только дал сдачи.
Лейша внимательно посмотрела на Дру. Ему исполнилось шестнадцать. Несмотря на кресло-каталку — или благодаря ему он фанатично занимался физкультурой, и верхняя половина тела была в превосходной форме. Нетрудно поверить, что он смертельно опасен в драке. Лицо юноши еще не сформировалось: нос слишком велик, подбородок маловат, на коже прыщики. Только глаза были красивы — живые, зеленые, в обрамлении густых черных ресниц. В последние два года между Лейшей и Дру начались трения, периодически смягчаемые неуклюжими попытками Дру вспомнить, скольким он ей обязан.
Его исключали уже из четвертой школы. В первый раз Лейша проявила снисходительность: очевидно, интеллектуальные требования школы, где полно детей-генемодов, непосильны для маленького калеки-Жителя. Во второй раз она стала строже. Дру провалился по всем предметам, перестал посещать уроки, коротая время за своей полуавтоматической гитарой или игровым компьютером. Никто не собирался заставлять его — будущие администраторы страны учились без понуканий.
Потом Лейша отправила его в структурированную школу с огромным выбором дисциплин. Дру она пришлась по сердцу: он открыл для себя драматургию и стал звездой в актерском классе. «Я нашел свою судьбу!» — заявил Лейше. Но спустя четыре месяца Дру снова очутился дома. Ему не удалось получить роль ни в «Смерти коммивояжера», ни в «Утреннем свете». Алиса мягко спросила:
— Их смущает Вилли Ломан или Келланд Ви в инвалидном кресле?
— Это политика ишаков, — сплюнул Дру. — И так будет всегда.
Тогда Лейша поставила перед собой трудновыполнимую задачу: найти школу с необременительной академической программой, регламентированным учебным днем и высоким процентом учащихся из семей без сильных финансовых связей или выдающихся предков. Казалось, школа в Спрингфилде, штат Массачусетс, понравилась Дру, и Лейша решила, что дело пошло на лад. И вот он снова здесь.
— Посмотри на себя, — угрюмо сказал Дру. — Почему бы тебе не произнести это вслух? «Вот опять вернулся облажавшийся Дру, который не в состоянии ничего довести до конца. Что, черт возьми, нам делать с бедным маленьким Жителем Дру?»
— И что же нам делать? — жестко спросила Лейша.
— Махнуть на меня рукой?
— О нет, Дру, — сказала Алиса.
— Я не о тебе, бабушка Алиса. Ведь, по мнению Лейши, таким отщепенцам нет места.
— Естественно, если думать, будто само твое существование — подарок, и ничего не делать.
— Прекратите, — резко перебила Алиса.
Провокация задела Лейшу за живое и она сказала юноше:
— Тебе будет интересно повидать Эрика. Он чудесным образом исправился и делает подлинные успехи в составлении глобальных атмосферных кривых. Джордан невероятно гордится им.
Глаза Дру вспыхнули. Лейше вдруг стало до тошноты стыдно за себя. Ей семьдесят пять — а этому мальчику шестнадцать. Спящий, без генемод, даже не из ишаков… Постарев, она утратила способность к состраданию. Иначе зачем же ей отсиживаться в этой крепости в Нью-Мексико, убегать из страны, которой когда-то надеялась помочь?
Алиса устало сказала:
— Ладно, Лейша. Дру, Эрик просил меня передать тебе кое-что.
— Что? — огрызнулся Дру. Впрочем, он никогда долго не сердился на Алису.
— Он вымыл свою задницу в Тихом океане. Что это значит?
Дру рассмеялся:
— Да, он и вправду изменился. — В его голосе снова зазвучала горечь.
Стелла в смятении вбежала в комнату. Она прибавила в весе и теперь выглядела, как женщины на картинах Тициана — с пухлой, здоровой плотью и юношески рыжими волосами.
— Лейша, там… Дру! Что ты здесь делаешь?
— Он приехал в гости, — ответила Алиса. — Что случилось, дорогая?
— Посетитель к Лейше. Точнее, трое. — Двойной подбородок Стеллы дрожал от волнения. — Вот они!
— Ричард!
Лейша пулей пронеслась по комнате в его объятия. Ричард поймал ее, смеясь, потом отпустил. Лейша тотчас же повернулась к его жене. Аде, стройной полинезийке с застенчивой улыбкой.
Когда после двадцати лет бесцельных скитаний по свету Ричард впервые привез Аду в компаунд в Нью-Мексико, Лейша приняла ее настороженно. Они с Ричардом давно уже не были любовниками: Лейше претила мысль спать с мужем Дженнифер. И Ричард не делал попыток. Он долгие годы тосковал по своим детям, Наджле и Рики, разлученным с ним навсегда, и это глубокое горе было так нехарактерно для Неспящего, что Лейша не знала, как реагировать. Она чувствовала облегчение, когда он отправлялся в длительное путешествие. С одним кредитным кольцом Ричард объездил Индию, Тибет, антарктические колонии, пустыни Центральной Америки — всегда какие-нибудь технологически отсталые страны, насколько это возможно в мире, обладающем энергией Кенцо Иагаи. Лейша никогда не расспрашивала его о странствиях, а он не рассказывал. Она подозревала, что он притворялся Спящим.
А четыре года назад он привез Аду. Свою жену. Она родилась в одной из добровольных культурных резерваций в Тихом океане. Ей было пятнадцать лет. Она не говорила по-английски.
Лейша начала учить язык самоа, всячески скрывая, что уязвлена до глубины души. Ричард отверг все возможности, открывавшиеся перед Неспящим. Честолюбие. Разум.
Но постепенно Лейша поняла. Главное для Ричарда было то, что Ада так не походила на Дженнифер Шарафи.
И Ричард казался счастливым. Он сделал то, что не удалось Лейше, и по-своему примирился с прошлой жизнью. Конечно, это больше напоминало капитуляцию, но могла ли Лейша утверждать, что отживший свой век Фонд Сьюзан Меллинг лучше?
— Я вижу тебя, Лейша, — произнесла Ада по-английски, — радостно.
— И я вижу тебя радостно, — тепло ответила Лейша. Для Ады это была длинная речь, требующая большого умственного напряжения.
— Я вижу вас радостно, mirami Алиса. — «Mirami», как однажды объяснил Ричард, выражало глубочайшее уважение к старикам. Ада наотрез отказывалась верить, что Алиса и Лейша — близнецы.
— И я тебя вижу радостно, дорогая, — сказала Алиса. — Ты помнишь Дру?
— Привет, — весело бросил Дру. Ада слегка улыбнулась и отвела взгляд, как подобает замужней женщине при разговоре с мужчиной.
— Привет, Дру. — На этот раз в голосе Ричарда уже не слышалось затаённой боли. Лейша изумленно захлопала глазами. Она никогда не понимала эту печаль: Дру был на целое поколение моложе сына Ричарда. И к тому же Спящий.
Голос Алисы дрожал от усталости.
— Стелла говорила о трех посетителях…
И тут появилась Стелла с младенцем на руках.
— О, Ричард! — воскликнула Лейша.
— Это Шон. В честь отца.
Смуглый младенец был до смешного похож на Ричарда: низкий лоб, густые черные волосы, черные глаза. Они, очевидно, не подвергали его никаким модификациям. Лейша взяла новорожденного на руки, не отдавая себе отчет в своих чувствах. Шон серьезно посмотрел на нее. И в душе у Лейши все перевернулось.
— Он красивый…
— Дай подержать, — жадно попросила Алиса.
Лейша порадовалась, что наконец-то Ричард обрел семью, о которой так долго мечтал. Два года назад медицинские тесты подтвердили, что ее собственные яйцеклетки непродуктивны.
У Кевина Бейкера, единственного выдающегося Неспящего, оставшегося в Соединенных Штатах, было четверо детей от молодой жены, тоже Неспящей.
Из сведений о регистрации новорожденных в Соединенных Штатах она знала, что у Дженнифер Шарафи четверо внуков.
Алиса, конечно, потеряла Мойру, эмигрировавшую в марсианскую колонию, но у нее остался Джордан и трое его детей.
Перестань, приказала она себе.
Младенец переходил из рук в руки. Стелла суетилась, подавая кофе и пирожные. Джордан вернулся с поля, где выращивал экспериментальные генемодные подсолнухи. Ричард непринужденно рассказывал, как они с Адой путешествовали по Охотничьему заповеднику на Искусственных Островах у берегов Африки.
— Эй, — окликнул Дру, и все посмотрели на него. — Этот ребенок спит.
Лейша застыла. Потом подошла к креслу Дру и уставилась на переносную люльку. Шон спал, закинув крошечные кулачки за голову. У Лейши перехватило дыхание. Значит, Ричард так ненавидит себе подобных, что произвел генемод in vitro,[38] чтобы вернуть своему сыну способность спать.
— Нет, Лейша, — тихо сказал Ричард. — Все произошло естественно.
— Естественным…
— Да. Вернувшись с Искусственных Островов, мы целый месяц искали в Чикагском медицинском институте причины спонтанной регрессии. Но там не осталось ни одного настоящего генетика. — Ричард замолчал, потому что они с Лейшей знали, что это неправда. Существовало Убежище.
Лейша с трудом проговорила:
— Им по крайней мере известно, широко ли распространено такое явление, есть ли рост…
— По-моему, довольно редкий случай. Теперь так мало Неспящих, что о статистике не может быть и речи.
Снова наступило молчание.
Ада грациозно встала и подошла к колыбели. Нежно глядя на ребенка, она сказала:
— Я вижу тебя радостно, Шон. Я вижу ты спать, — и впервые за все время взглянула Лейше в глаза.
Да, внешне все изменилось, а по сути — ничего.
Глава 19
Дженнифер, Уилл и два генетика, доктор Толивери и доктор Блур, наблюдали за рождением миниатюрной планеты.
В пятистах милях отсюда, в космосе, плавал пластиковый пузырь. На глазах группы людей из Убежища, следившей за экраном из специального подразделения Лаборатории Шарафи, пузырь надулся до максимальной величины и в нем туго натянулись тысячи пластиковых мембран. Внутренность пузыря представляла собой соты из тонкостенных тоннелей, камер и перегородок четырехдюймовой высоты. Как только пузырь наполнился стандартной атмосферной газовой смесью, голоэкран спроецировал прозрачную трехмерную модель.
Из четырех камер на поверхности пузыря выпустили по пять мышей. Они пробирались по тоннелям, исключавшим возможность свободного падения, и истерично пищали. На голомодели их путь отмечался двадцатью черными линиями. Второй экран знакомил с показателями биодатчиков грызунов.
Мыши бегали десять минут. Затем из внутреннего резервуара пузыря был выпущен генемодный вирусообразный организм, который Толивери и Блур создавали семь лет.
Показания приборов изменились, а писк, усиленный передатчиком, прекратился. Данные от первых трех мышей перестали поступать в течение трех минут, от следующих шести — спустя несколько минут, еще от пяти — спустя десять минут. Последние шесть продержались почти тридцать одну минуту.
Хмурый Блур ввел данные в программу экстраполяции. Он был очень молод» и борода, которую так старательно отращивал доктор, напоминала скорее пух. — Не годится. На насыщение самого маленького орбитального комплекса потребуется более часа при такой скорости. А для города нищих в тихий день — и того больше.
— Слишком медленно, — заметил Уилл Сандалерос.
— Да, — согласился Блур. — Но мы уже ближе к цели. — Он снова посмотрел на замершие шкалы приборов. — Подумать только, что кто-то может воспользоваться такой штукой.
— Нищие могут, — заметила Дженнифер Шарафи.
Ей никто не возразил.
Мири и Тони сидели в лаборатории Научного купола номер четыре. Обычно для выполнения учебных заданий дети пользовались школьными лабораториями, а не профессиональными: пространство орбитального комплекса слишком ценилось, чтобы раздавать его без разбору. Но Мири и Тони Шарафи были исключением из правил. Совет Убежища, Лаборатория Шарафи и Совет по образованию на специальном заседании обсуждали, как классифицировать нейрологические эксперименты Мири и работу Тони по усовершенствованию информационных систем: как школьные программы, частное предпринимательство или работу по найму на Корпорацию Убежища, и кому будет принадлежать прибыль? Все так гордились Суперами, что споров не возникло. Постановили считать эти работы собственностью Убежища, а 60 процентов прибыли от коммерции выделить детям в качестве гонорара. Мири исполнилось двенадцать лет. Тони — одиннадцать.
— П-посмотри н-на это, — сказал Тони. Мири не отвечала сорок пять секунд: она находилась в решающей точке конструирования мысленной цепочки. Тони весело ждал. Брат все делал весело, и Мири редко замечала черные мысленные цепочки в его графических сооружениях. Это и был проект, над которым он сейчас трудился: изображение мыслительного процесса Суперов. Он начал с фразы: «Ни один взрослый не имеет права претендовать на плоды труда другого взрослого; слабость не является моральным оправданием для предъявления подобного требования сильному». Много недель Тони вытаскивал из двенадцати Суперов все цепочки и поперечные соединения, которые вызывала у них эта фраза, и составил для каждой отдельную программу.
Работа двигалась медленно. Джонатан Марковиц и Луди Калвин, младшие Суперы, участвовавшие в эксперименте, теряли терпение и дважды сбегали с собеседований. Но Тони был упрям. Хаотичные цепочки Марка Мейера программа отказывалась распознавать, пока Тони не переписал некоторые разделы. Никос Деметриос охотно помогал, но в разгар работы простудился, а когда вышел спустя три дня, его цепочки настолько отличались от прежних, что, опасаясь заражения программы, Тони выбросил все его данные.
Но он упорно продолжал трудиться, сидя за голотерминалом напротив Мири, дергаясь и бормоча себе под нос. Сейчас он улыбался.
— Взгляни!
Мири обошла кругом их двойной стол. Трехмерный дисплей с ее стороны был непрозрачным. Увидев предварительные результаты. Мири ахнула от восторга.
В модели ее собственных цепочек для фразы Тони каждое конкретное понятие изображалось маленьким рисунком, а абстрактное — словом. Сияющие разноцветные линии образовывали карту перекрестных связей первого, второго и третьего уровней. Впервые она видела такое подробное изображение своих мыслей.
— Это п-п-прекрасно!
— Т-твои ц-ц-цепочки — д-да, — сказал Тони. К-к-компактные. Элегантные.
— М-мне з-знаком этот р-р-рисунок! — Мири повернулась к библиотечному экрану. — В-в-включить т-терминал. В-в-вызвать б-библиотеку. З-земной б-б-банк д-д-данных. Ш-шартрский с-с-собор, Ф-франция. Окно с-с-с р-розой. Г-г-графическое изображение.
На экране засияло сложное переплетение линий витража тринадцатого века. Тони критически разглядывал его глазами математика.
— Н-н-нет… н-не с-с-совсем т-такое.
— П-по ощущению т-т-такое же. — Мири охватило знакомое отчаяние: между окном с розой и компьютерной моделью Тони имелась некая существенная связь. Ее разум не мог этого выразить. Чего-то всегда недоставало в ее цепочках.
— Взгляни н-на Д-д-джонатана, — предложил Тони.
— К-как он м-м-может т-т-так д-д-думать!
Модель Джонатана походила на неряшливую амебу, цепочки от нее торчали во все стороны, высовываясь наружу, неожиданно изгибаясь назад и устанавливая странные связи. Каким образом битва при Геттисберге связана с постоянной Хаббла?
— Я п-пока т-только эт-т-ти д-д-две с-сделал. М-м-моя с-следующая. П-потом п-п-программа с-с-совместит их и б-б-будет искать п-п-принципы с-связи. К-к-когда-нибудь, М-мири, м-мы н-не т-т-только п-продвинем н-н-науку, н-н-но и с-сможем р-разговаривать д-д-друг с д-другом при помощи терминалов!
Мири с любовью посмотрела на него. Его работа — подлинный вклад в сообщество. Возможно, когда-нибудь она тоже внесет свою лепту в науку и создаст нейропередатчик, который не будет вызывать заикания. Она погладила большую голову Тони.
Джоан Лукас ворвалась к ним без стука:
— Мири! Тони! Игровую открыли!
Мири тотчас же выбросила из головы нейропередатчики и принципы связи. Все дети, и Нормы и Суперы, с нетерпением ждали этого уже много недель. Она схватила Тони за руку и нетвердой походкой поспешила за подругой. Длинноногая и легкая Джоан быстро опередила их, но каждый ребенок в Убежище знал дорогу к новой Игровой. Стоило только взглянуть вверх.
В центре цилиндрической планеты, закрепленный прочными тонкими тросами, плавал у оси комплекса надувной пластиковый пузырь. Гравитация в нем почти отсутствовала. Мири и Тони втиснулись в лифт, надели перчатки и тапочки из велкрона и завизжали от восторга, когда их втолкнули внутрь огромного шара. Внутреннее пространство пересекали прозрачные розовые распорки с матовыми отсеками для игры в прятки, с карманами и тоннелями, которые обрывались в никуда. Повсюду торчали мягкие надувные поручни и полосы из велкрона. Мири бросилась головой вперед, пересекла пластиковую комнату и полетела назад, столкнувшись с Джоан. Девочки захихикали, медленно, цепляясь друг за друга, поплыли вниз и взвизгнули, когда Тони с незнакомым мальчиком пронеслись над ними.
В мозгу Мири пульсировали и мелькали хаотические цепочки, состоявшие из мифических образов, ангелов и флайеров, Икара, уравнений ускорения, Орвила Райта и астронавтов, улетевших к Меркурию, мембран млекопитающих, второй космической скорости, отношения силы мускулов к весу. Восторг.
— Давай сюда! — крикнула ей Джоан, перекрывая визг. — Я тебе расскажу секрет! — Она втолкнула Мири в прозрачную подвесную кабинку и втиснулась следом. Внутри было тихо.
— Мири, моя мама ждет ребенка!
— З-з-здорово! — воскликнула Мири. Яйцеклетки матери Джоан типа эр-14 с трудом поддавались оплодотворению даже in vitro. Джоан исполнилось тринадцать, и ей давно уже хотелось маленькую сестричку или братика. — Я т-так р-р-рада!
Джоан обняла ее:
— Ты моя самая лучшая подруга, Мири! — Она внезапно выпорхнула из кабинки. — Лови меня!
Но где там! По сравнению с Джоан, относившейся к Нормам, она была слишком неуклюжей. Но от полноты чувств бросилась за Джоан, взвизгивая, как и все остальные, а внизу, под ней, кувыркалась вся планета, в узорах из гидрополей, куполов и парков, таких же прекрасных, как цепочки мыслей.
Во вторник отмечали День Памяти. Мири тщательно оделась в черные шорты и тунику. Мрачные формы ее цепочек двигались в унисон плоским овалам мыслей. К религиозным праздникам в Убежище относились по-разному; некоторые справляли Рождество, Рамадан, Пасху, Йом Кипур или Дивали; многие вообще ничего не отмечали. Но общими для всех считались два праздника — Четвертое июля и День Памяти, 15 апреля.
На центральной площади собралась толпа. Парк расширили, накрыв соседние поля с супер продуктивными растениями временной решеткой из распыленного пластика, достаточно прочной и просторной, чтобы выдержать всех обитателей Убежища. Те немногие, кто не мог оставить работу или был болен, сидели у экранов. Над толпой парила платформа для оратора. Высоко над ней плыла опустевшая Игровая.
Стояли в основном семьями. Но Мири и Тони находились в группе других Суперов, скрытой тенью энергетического купола. Мири подумала, что мама даже не стала искать их: ее. Тони и Али. У Гермионы родился ребенок, которому она отдавала все свое время. Никто не объяснил Мири, почему этот младенец, как и маленькая Ребекка, был Нормом. И Мири не допытывалась.
Где же Джоан? Мири вертелась во все стороны, но нигде не видела семью Лукас.
Дженнифер Шарафи, облаченная в черный аббай, поднялась на платформу. Сердце Мири наполнилось гордостью. Бабушка была красивее мамы или тети Наджлы. А сосредоточенное, решительное выражение ее лица всегда вызывало у Мири цепочки и поперечные связи, представлявшие ум и силу воли человека. Никто не мог сравниться с бабушкой.
— Граждане Убежища, — ровный голос Дженнифер, усиленный микрофоном, доносился до всех уголков орбитального комплекса. — Невзирая на то, что правительство Соединенных Штатов называет нас своими гражданами, мы думаем иначе. Ни одна еще навязанная сверху власть не была действенной. Правительство, которое не в состоянии признать тот факт, что люди не созданы равными, не может распоряжаться нами. Правительство, позволяющее нищим претендовать на продуктивный труд других, не имеет морального права руководить нами.
Сегодня, в День Памяти, мы утверждаем, что Убежище имеет право на собственное правительство, на собственное представление о реальности, на плоды собственного продуктивного труда. К сожалению, пока мы не имеем возможности реализовать свои права. Мы несвободны. Нам не разрешают занять свое «особое и равноправное положение, предназначенное законами природы и Господа». Благодаря предвидению нашего основателя Энтони Индивино у нас есть Убежище, но нет независимости.
— П-п-пока, — решительно прошептал Тони на ухо Мири. Она сжала его руку и приподнялась на цыпочки, оглядывая толпу в поисках Джоан.
— И все же мы многого добились, — продолжала Дженнифер. — Находясь под юрисдикцией штата Нью-Йорк, мы ни разу за тридцать три года не обращались туда с судебным иском и не подвергались преследованиям. Мы проводим в жизнь собственное правосудие. Подчиняясь требованиям, мы выправляем лицензии для наших брокеров, врачей, адвокатов и даже учителей. Мы законопослушны даже в тех случаях, когда приходится жить какое-то время среди нищих и повиноваться их глупым правилам.
Мири наконец заметила Джоан. Она продиралась сквозь толпу, расталкивая всех локтями, и Мири страшно удивилась, увидев, что подруга не надела положенный траур. На ней были темно-зеленые шорты и топ. Мири изо всех сил замахала ей рукой.
— Но существует одно требование нищих, которое мы не можем игнорировать, — сказала Дженнифер. — Налоги. Чтобы обеспечивать миллионы непродуктивных Жителей Соединенных Штатов, Убежище ограблено на сумму, составляющую 64,8 процента годового дохода, под видом федеральных налогов и налогов штата. Мы не можем бороться с этим, не подвергая риску Убежище. Мы можем только помнить, что это означает — с точки зрения морали, политики, истории. И каждый год 15 апреля, когда нас беззастенчиво грабят, мы об этом вспоминаем.
Красивое личико Джоан припухло и хранило следы слез. Мири попыталась припомнить, когда она в последний раз видела, чтобы кто-нибудь в возрасте Джоан плакал. Взрослые пытались мягко расспрашивать девочку, но она, не обращая ни на кого внимания, протискивалась к Мири.
— Мы помним ненависть к Неспящим на Земле. Мы помним…
— Пойдем со мной. — Джоан потащила подругу на другую сторону энергетического купола, пока кривизна поверхности не заслонила от них Дженнифер. Однако голос Дженнифер доносился до них так же ясно, как если бы она стояла рядом с дрожащей всем телом Джоан. В мозгу у Мири взорвались цепочки. Она никогда не видела, чтобы Нормы дрожали.
— Знаешь, что они сделали. Мири?
— К-кто? Ч-ч-ч-что?
— Они убили младенца!
У Мири потемнело в глазах, и она осела на землю.
— Н-н-нищие? К-к-как?
Беременность мамы Джоан насчитывала всего несколько недель, и она не покидала Убежища. Значит, нищие уже здесь…
— Не нищие! Совет! Под председательством твоей драгоценной бабушки!
Клубок цепочек распутался и порвался. Нервная система Мири всегда балансировала на грани биохимической истерики. Закрыв глаза. Мири овладела собой.
— Ч-ч-что п-п-произошло, Д-джоан?
Спокойствие Мири немного отрезвило Джоан. Она соскользнула на траву рядом с Мири и обхватила руками колени.
— Мама позвала меня в кабинет, как раз когда я собиралась переодеться ко Дню Памяти. Она лежала на платформе для секса и плакала. Совет принял решение прервать беременность, — продолжала Джоан. — Меня это удивило — если предварительные тесты показывают сильные отклонения в ДНК, происходит самопроизвольный выкидыш. При чем здесь Совет?
— Ч-ч-что они с-с-сделали?
— Мама сказала, что все ДНК совершенно здоровы.
Голос Дженнифер окружал их со всех сторон:
— …предположение о том, что из-за их слабости они автоматически имеют право на труд сильных…
— Я спросила маму, почему Совет приказал сделать это, если ребенок нормальный. Она ответила, что это настоятельная рекомендация и они с папой собираются подчиниться. И снова заплакала. Генный анализ показал, что ребенок…
Она не могла выговорить. Мири обняла подругу одной рукой.
— …он… Спящий.
Мири отдернула руку и тотчас горько пожалела об этом, но было уже поздно. Джоан вскочила на ноги.
— Ты тоже считаешь, что маме надо сделать аборт!
Мири не была уверена. В ее голове кружились цепочки: генетическая регрессия, избыточность информации в ДНК, детская, лаборатория, продуктивность… нищие. Она вспомнила Тони на руках у своей мамы, бабушку, поднимающую Мири вверх, чтобы показать ей звезды…
Голос Дженнифер стал громче:
— Прежде всего помнить, что мораль определяют те, кто вносит в жизнь свой вклад…
Джоан закричала:
— Я больше никогда не буду дружить с тобой, Миранда Шарафи! — Она уже бежала прочь, ее длинные ноги мелькали под зелеными шортами, которые ей не следовало носить в День Памяти.
— П-п-подожди! — закричала Мири. — П-п-подожди! Я думаю, ч-что С-с-совет н-н-не п-п-прав! — Но Джоан не остановилась.
Медленно, неуклюже Мири поднялась с земли и направилась в лабораторию Научного купола номер четыре. Терминалы обрабатывали программы. Мири выключила их и смахнула все распечатки со своего стола.
— Ч-ч-черт! — Она вложила в это слово всю боль. Ее цепочек недостаточно. Мири ощутила внутреннюю пустоту, в которой кружился по спирали братик Джоан, Спящий, которого завтра уже не будет, как нет недостающего фрагмента в мысленном уравнении. Теперь Джоан ее ненавидит.
Мири скорчилась под столом и зарыдала.
Там и нашла ее Дженнифер спустя два часа после митинга. Мири услышала, как бабушка остановилась в дверях и не колеблясь пересекла комнату, будто уже знала, где Мири.
— Миранда! Вылезай.
— Н-н-нет.
— Джоан рассказала тебе, что ее мать носит зародыш Спящего, который должен быть уничтожен.
— Этот р-р-ребенок м-м-мог б-бы ж — ж-жить. Он н-н-нормальный в-в-во в-всех д-д-других отношениях. И они т-т — так х-х-хотели его!
— Родители сами должны принять решение. Никто не в силах сделать за них этот выбор.
— Т-тогда п-п-почему Д-Джоан и ее м-м-мама п-п-плачут?
— Потому что необходимое иногда очень трудно. Они еще не научились принимать суровую действительность философски. Запомни, Мири. Сожаление непродуктивно. Так же, как вина или горе, хоть я и испытывала и то, и другое в отношении тех пяти зародышей Спящих, которые появились в Убежище.
— П-п-пяти?
— Да. Пять за тридцать один год. И все родители, как родители Джоан, предпочли поступить так же, потому что осознали суровую необходимость. Ребенок — Спящий-нищий, а сильные, продуктивные личности не признают паразитических претензий нищих. Благотворительность — это отдельный вопрос.
— Р-р-ребенок-С-спящий б-б-был бы п-п-продуктивным!
Дженнифер грациозно присела на рабочий стул Тони. Складки ее черного аббая легли на пол возле скорчившейся Мири.
— В первую половину жизни — да. Но продуктивность вещь относительная. Спящий может прожить пятьдесят плодотворных лет, начиная, скажем, с двадцатилетнего возраста. Но в отличие от нас к шестидесяти или семидесяти годам их организм слабеет, изнашивается, становится жертвой болезней. Тем не менее они могут протянуть еще тридцать лет, представляя обузу для сообщества, стыдясь самих себя, потому что позорно не работать, когда работают все остальные. Даже если Спящий был трудолюбив и обеспечил свою старость, купив роботов, он кончит дни в изоляции, не в состоянии принимать участия в повседневной жизни Убежища. Могут ли любящие родители желать своему ребенку такой судьбы? Может ли сообщество содержать таких людей, не возлагая на себя духовное бремя? Нескольких — да, но как быть тогда с принципами?
Спящий, воспитанный среди нас, будет не только аутсайдером — проводящим вбессознательном состоянии по восемь часов в день, пока сообщество продолжает идти вперед без него, — над ним будут постоянно довлеть бесчисленные болезни нищих. Ты понимаешь, на что обречен такой человек?
Мири поняла. Но не захотела произнести вслух.
— Ему придется покончить с собой. Ужасно планировать такое для ребенка, которого любишь!
Мири выползла из-под стола:
— Н-н-но, б-б-бабушка, м-мы в-в-все умрем к-к-когда-нибудь! Д-даже т-т-ты.
— Конечно, — сдержанно ответила Дженнифер. — Но после долгой и продуктивной жизни я умру как полноправный член моего сообщества — Убежища, основы нашего существования. Я бы не хотела ничего иного для своих детей и внуков. И мать Джоан тоже.
Мири задумалась и нехотя кивнула.
Дженнифер сказала, как будто только что и не одержала победу:
— Мири, ты уже достаточно взрослая, чтобы начать смотреть передачи с Земли. Мы разрешаем их с четырнадцати лет, считая, что в этом возрасте ваши принципы уже сформированы и вы можете все понять правильно. Возможно, мы ошибались, особенно с вами, Суперами. С вами мы все еще пробираемся на ощупь, дорогая моя. Но вам будет полезно взглянуть, какую паразитическую жизнь предпочитают вести нищие — они называют себя теперь Жителями.
Мири почувствовала странное нежелание смотреть передачи с Земли, но опять кивнула. От бабушки пахло чем-то легким и чистым; ее длинные волосы, стянутые в узел, блестели, как черное стекло. Мири застенчиво положила руку на колено Дженнифер.
— И еще одно, милая, — сказала Дженнифер. — В двенадцать лет уже стыдно плакать, Мири, особенно из-за суровой необходимости. Одно только выживание требует от нас слишком много сил. Запомни.
— З-з-запомню, — ответила Мири.
На следующий день она увидела Джоан на пути от купола родителей к парку. Мири окликнула ее, но Джоан продолжала идти как ни в чем не бывало. Секунду спустя Мири вздернула подбородок и пошла в другую сторону.
Глава 20
Пять молодых парней ползли к решетчатому ограждению, держась в тени неподстриженных кустов, деревьев, сломанных скамеек — того, что когда-то было парком. Лунный свет серебрил ограду. Непрочные звенья решетки широко отстояли друг от друга; несомненно, ограда служила только для обозначения границ, а подлинную охрану скорее всего обеспечивало И-поле. Его слабое дрожание невозможно было разглядеть в темноте, и они не могли определить его высоту.
— Бросай повыше, — прошептал Дру ближайшему напарнику. Все пятеро были одеты в темные пластикостюмы и черные ботинки. Дру знал по имени только троих. Он познакомился с ними сегодня днем в баре, вскоре после того, как его занесло в этот городок. Похоже, им не исполнилось и девятнадцати, но это не имело значения. Они уже получили кредит Пособия на выпивку и брейни-вечеринки, так почему это должно его волновать? Почему что-то должно его волновать?
— Давай! — заорал кто-то из них.
Они бросились вперед. Кресло Дру зацепилось за пучок крепкой, не скошенной травы, и он полетел головой вперед. Ремни удержали его, а кресло выпрямилось и покатилось дальше, но остальные уже добрались до И-поля и швырнули самодельные бомбы, изготовленные из украденного с брошенной фермы бензина. Никто, кроме Дру, не знал, что это такое, так как только Дру слышал о «коктейле Молотова». Среди них он единственный умел читать.
— Дерьмо! — вскрикнул самый младший. Его бомба, должно быть, ударилась о верхнюю часть энергетического барьера, взорвалась и рассыпала дождь огня и осколков пластика по земле. Сухая трава загорелась. С двумя другими устройствами случилось то же самое; четвертый паренек выронил свой снаряд и с криком побежал прочь. Рубашка на нем вспыхнула, подожженная одним из осколков.
Дру подогнал свое кресло на расстояние шести футов к ограде, размахнулся и бросил бомбу через верхнюю границу И-ограждения. Трава по обе стороны защитного экрана ярко запылала.
— Карла зацепило! — закричал кто-то. Три парня бросились назад, к своим скутерам. Один подскочил к ревущему Карлу и принялся катать его по земле. Дру неподвижно наблюдал за пожаром, слушая вопли сирены, которые заглушали крики горящего мальчика.
— Тебя пришли вытащить, засранец. — Помощник шерифа открыл И-запор и распахнул дверь камеры. Дру издевательски посмотрел на него с лежанки из пенокамня, но ухмылка сползла с лица, когда он увидел своего спасителя.
— Ты! Зачем?
— А ты снова ждал Лейшу? — спросил Эрик Бевингтон-Ватроуз. — Увы. На этот раз тебе достался я.
— Ей надоело вносить за меня залог? — протянул Дру.
— Давно должно было опротиветь!
Дру пристально смотрел на него, пытаясь ответить столь же холодным презрением. Тот разъяренный мальчик, который дрался с ним под тополем, исчез бесследно. Коротко стриженные волосы, чистая кожа. Эрик носил черные хлопковые брюки и черный пиджак с косым вырезом — консервативно, но модно. Он напоминал красивого решительного ишака, привыкшего управлять ходом событий, тогда как сам Дру был похож на Жителя, опустившегося донельзя. Так и было на самом деле. Дру внезапно увидел Эрика и себя самого в образе гладкого, прохладного овоида, плавающего рядом с кривой, скособоченной пирамидой с рваными краями.
Кто виноват в том, что он изуродован? Кто его искалечил? Чья проклятая благотворительность открыла ему глаза на собственную никчемность?
— А если я не захочу выходить под залог?
— Сгниешь здесь, — сказал Эрик. — Мне лично наплевать.
— Охотно верю. В таком — то костюмчике с зазнайством Неспящего и денежками твоей тетки!
Но этим Эрика было не пронять.
— Теперь это мои денежки. Я их зарабатываю. В отличие от тебя, Арлин.
— Некоторым это немного сложнее.
— Сейчас я тебя пожалею. Бедняжка Дру. Бедный вонючий калека и мелкий преступник Дру, — настолько равнодушно произнес Эрик, что Дру захлопал глазами. Даже Лейше не удавалось принять такой отстраненный вид.
А если бы удалось, разве пришел бы кто-нибудь из них в эту камеру?
— Охранник, — позвал Эрик, — мы уходим.
Никто не отозвался, не заикнулся о возбуждении дела, адвокатах, внесении залога, обо всей дерьмовой системе правосудия.
Дру подтащился к двери, отталкиваясь локтями, и забрался в кресло, стоявшее прямо за решеткой. Никто ему не помог. Он последовал за Эриком, почему бы и нет? Какая, к черту, разница, гнить в этом городишке, где всего один скутер, или где-то еще? Своим равнодушием он доказывал глупость любого из вариантов.
— Если бы ты действительно так думал, ты бы остался здесь, — бросил Эрик через плечо, не замедляя шага, и Дру снова почувствовал, что его ткнули мордой в грязь: они были просто умнее. Проклятые Неспящие.
Их ждал наземный автомобиль. Дру повернул свое кресло-каталку в противоположную сторону, но не успел тронуться с места, как Эрик одним ударом отключил подачу И-энергии на панели управления в ручке кресла.
— Эй!
— Заткнись, — сказал Эрик. Дру нацелился дать ему правой, но Эрик имел преимущество в подвижности. Кулак врезался в подбородок Дру, и боль пронзила лицо до самых висков. Когда боль слегка стихла, Дру оказался в наручниках.
Он разразился потоком брани, выплескивая всю грязь, которую собрал за восемнадцать месяцев скитаний. Эрик вытащил Дру из кресла и швырнул на заднее сиденье машины, где уже ждал телохранитель, который посадил Дру прямо, пристально посмотрел ему в глаза и просто сказал:
— Не надо.
Эрик скользнул за руль. Это было что-то новое для ишаков — самим водить машину. Дру проигнорировал охранника и поднял руки над головой, намереваясь с силой опустить их на шею Эрика. Телохранитель перехватил руки Дру в верхней точке и сделал что-то настолько болезненное с его плечом, что он рухнул на сиденье, ослепнув от боли, и разразился рыданиями.
Они привезли его в один из мотелей для Жителей, один их тех, которые обычно снимают для брейни или секс-вечеринок на кредитную карточку Пособия. Эрик с охранником раздели его и затолкали в дешевую, огромную ванну, рассчитанную на четверых. Дру захлебывался водой, пока не удалось вытянуть себя на поверхность; никто и не думал помогать ему. Эрик вылил в воду полбутылки генемодного растворителя грязи. Телохранитель забрался в ванну к Дру и начал отмывать его.
Потом его привязали ремнями к кровати.
Связанный, беспомощный, Дру лежал, проклиная собственные слезы. Телохранитель ушел прогуляться, а Эрик склонился над Дру.
— Не знаю, почему ей хочется возиться с тобой, Арлин. Зато знаю, почему я здесь. Во-первых, мне жалко Лейшу, и во-вторых, я мог бы врезать тебе хорошенько, как ты заслуживаешь. С тобой носились словно с писаной торбой, а ты на все наплевал. Ты тупой, недисциплинированный, и в девятнадцать лет у тебя отсутствует даже элементарная порядочность, которая заставила бы тебя поинтересоваться, что же стало с твоим другом после вашего бесцельного налета. Как человеческое существо, ты — ноль даже для Жителя, но я дам тебе еще один шанс. Запомни хорошенько: то, что с тобой произойдет, задумано не Лейшей. Она ничего об этом не знает. Это мой тебе подарок.
Плевок Дру немного не долетел до Эрика, шлепнулся на пол из пенокамня. Отворачиваясь, Эрик даже не нахмурил брови.
Его оставили связанным на всю ночь. На следующее утро телохранитель кормил Дру с ложечки, как младенца. Дру выплюнул еду ему в лицо. Сохраняя невозмутимость, телохранитель дал ему в челюсть и выбросил остатки пищи в мусоропровод. Он швырнул Дру чистую одежду, самую дешевую из выдаваемой на Пособие: простроченные брюки и свободную рубашку из неокрашенной биодеградирующей серой ткани. Дру кое-как натянул брюки, подозревая, что иначе его бросят в машину голым. Наручники мешали надеть рубашку. Он прижимал ее к груди, когда телохранитель вынес его из комнаты.
Они ехали четыре или пять часов, остановившись только раз. Перед этим телохранитель завязал Дру глаза. Дру внимательно прислушался, когда Эрик вышел из машины, но до него доносилось слабое бормотание то ли на испанском, то ли на еще каком-то языке. Машина снова поехала. Спустя некоторое время телохранитель снял с него повязку; за окном тянулась та же пустыня. Мочевой пузырь Дру болел, пока он в конце концов не опорожнился прямо в машине. Присутствующие промолчали. Пластиковые брюки не давали моче испариться с кожи.
В следующий раз они остановились перед низким большим строением без окон, похожим на ангар. Дру не знал, в каком они городе, в каком штате. Эрик за все утро не проронил ни слова.
— Я туда не пойду!
— Сначала сними с него мокрые штаны, Пэт, — сказал Эрик с отвращением. Дру прекратил бесполезное барахтание, когда в поле его зрения неторопливо появилась птица. Из ее клюва свисала полусъеденная змея. На зеленой коже оранжевыми буквами было написано «puta».
Они находились в таком месте, где подпольные опыты в области генной инженерии даже не надо было скрывать от копов.
Казалось, строение состояло из бесконечных серых коридоров, блокированных И-полем. В каждом пункте проверки Эрик становился перед сканером сетчатки, и его пропускали без звука. Все было явно организовано заранее.
С каждой секундой в Дру рос страх.
Наконец они оказались в маленькой комнатке, в которой стояла чистая белая каталка. Пэт затолкал на нее Дру. Тот скатился вниз, ударившись о пол голой задницей, и попытался ползти к двери. Пэт без усилий сгреб его, швырнул обратно на каталку и привязал ремнями. Кто-то невидимый дотронулся до его головы электродом.
Дру закричал. Комната стала оранжевой, потом красной в ярких горячих точках, и каждая жгла его. Пока к нему прикасался только холодный металл. Но они собирались выжечь его мозг…
— Дру, — тихо сказал Эрик ему на ухо, — это не электронная лоботомия. Это новая генемодная методика. Твой мозг заразят преобразованным вирусом, который не позволит блокировать поток образов, идущих к коре головного мозга. Затем установится обратная биосвязь, выработаются проводящие пути для преобразования изображений в тета-активность. Понимаешь?
Он ничего не понял. Страх поглотил остаток разума, серый пузырящийся ил потек внутрь, обжигая, как раскаленное железо, и когда кто-то закричал, его пронзил стыд, потому что кричал он. Включилась машина, и комната исчезла.
Он пролежал на каталке шесть дней. С помощью капельницы в его организм вводили питательные растворы; катетером отводили мочу. Дру ничего не чувствовал. За это время неуловимые электрохимические тракты укреплялись, расширялись, подобно тому, как дорожные рабочие ремонтируют шоссе, но не знают, как именно будет эксплуатироваться эта дорога. Образы свободно текли из подсознания Дру, из его расовой памяти, оставшейся от рептилий, к новой, сформированной жизнью в обществе коре, которая обычно воспринимает их не отфильтрованными через сны и символы и которая рухнула бы под напором хаоса без прочных строительных лесов из генемодных лекарств, которые ее скрепляли.
Он припал к скале в лучах солнца, у него когти, зубы, мех, перья, чешуя. Его челюсти терзают существо, которое беспомощно вопит, и кровь брызжет ему в морду, в рыло, на гребень. Запах крови возбуждает, и голос в ушах твердит: «Мое, мое, мое, мое…»
Он встал на задние лапы, могучие, как поршни, и снова обрушил обломок скалы на голову противника. Его отец, корчась в блевотине, молил о пощаде. Дру нанес могучий удар камнем, а в углу берлоги съежилась его мать, покрытая блестящим от брейни мехом, в ожидании пениса, уже налитого силой…
Они гнались за ним — Лейша, отец, завывающие твари, которые хотели перерезать ему глотку, по местности, которая все время двигалась: деревья никак не желали стоять на месте, кусты открывали пасти и щелкали зубами, реки старались засосать его в темную глубину… потом местность превратилась в компаунд в пустыне, и Лейша кричала ему, что он заслуживает смерти, потому что никогда и ничего не может сделать как следует, не может даже не спать, как все настоящие люди. Он швырнул Лейшу на землю и ощутил такую поразительную свободу и могущество, что громко рассмеялся, а затем они с Лейшей оказались голыми, и он оглядел ее кабинет и произнес сдавленно: «Все это мое, мое, мое, мое…»
— Он не испытывает боли, — сказал врач. — Эти судороги — не более чем усиленные мышечные рефлексы, как реакция на бомбардировку коры мозга. Несколько напоминает сон.
— Сон. — Эрик уставился на извивающегося Дру. — Сон…
Врач от напряжения пожал плечами. Такая экспериментальная психиатрическая методика применялась всего в четвертый раз. Они находились за пределами Соединенных Штатов, а в Мексике на генемодные операции следовало получить дорогостоящее разрешение. У врача такое разрешение имелось. Конечно, не на то, что он сейчас делал, но, с другой стороны, кому могло быть выдано подобное разрешение? Он снова пожал плечами.
— Прошло уже три дня, — сказал Эрик. — Когда эта фаза… закончится?
— Сегодня после полудня мы начнем вводить укрепляющие. Мы… сестра, что там такое?
— Вызывают мистера Бевингтон-Ватроуза. — Молодая мексиканка выглядела испуганной. — Мисс Лейша Кэмден.
Эрик медленно обернулся:
— Как она нас нашла?
— Не знаю, сэр. Вы… вы подойдете к терминалу?
— Нет.
Сестра вернулась спустя девяносто секунд.
— Сэр, если вы не поговорите с мисс Кэмден, она через два часа будет здесь.
— Я не буду разговаривать. — Зрачки Эрика расширились, неожиданно сделав его гораздо моложе. — Доктор, что произойдет, если прервать сейчас лечение?
— Сейчас его нельзя прерывать. Мы точно не знаем, как… но, несомненно, последствия для мозга будут самые серьезные. Несомненно.
Эрик продолжал смотреть на Дру.
Образы превратились в очертания, нисколько не потеряв подлинности: очертания были нечто большим, чем образы. Они были сущностью образов и одновременно принадлежали и не принадлежали Дру: это были его личные ангелы, демоны, герои, страхи, стремления, побуждения и одновременно — всех остальных людей. Они оставались невидимыми для всех, кроме него, и были его переводом универсалий. Дру знал, что никогда не забудет эти образы, которые он еще не закончил создавать.
— Теперь мы вводим тета-активность, — сказал врач. — Мы насильственно вызываем в его коре волны, характерные для медленной фазы сна.
Эрик не мог оторвать глаз от стенных часов.
— Конечно, мистер Бевингтон-Ватроуз, вы подписали все юридические документы, снимающие с нас ответственность за исход лечения мистера Симпсона, но вы также уверяли нас, что, если возникнут осложнения с экстрадицией, вы в состоянии…
— Не все Неспящие обладают одинаковыми возможностями, доктор. Я, например, обладаю такой же властью, как те, кто занимается экстрадицией, но моя тетка обладает еще большей властью. Она приложит все силы к тому, чтобы мы оба приняли это к сведению.
Дру спал. И все же это был не обычный сон. Образы поступали теперь в кору головного мозга, и он узнавал их. Но теперь он двигался среди них, Дру, лунатик, обладающий привилегией сомнамбул: спать и все же управлять своими мышцами. Он двигался среди очертаний и менял их, формировал их в своих прозрачных сновидениях.
— Энцефалограмма показывает дельта-активность, — врач обращался то ли к Эрику, то ли к себе. — Большая часть сновидений бывает во время быстрого сна, но некоторые появляются во время медленной, и это имеет большое значение. Лечение построено на том факте, что сокращение медленной фазы связано с шизофренией, с возникновением тяги к насилию, с плохой регуляцией сна вообще. Прокладывая искусственные проводящие пути между бессознательными импульсами и состоянием медленного сна, мы заставляем мозг бороться и подавлять те импульсы, которые порождают нарушения поведения. Теория утверждает, что это приводит к состоянию повышенного спокойствия без отупляющих аспектов обычных депрессантов, подлинного спокойствия, основанного на новой связи мозга между враждующими… никто не может пройти мимо охранного И-поля этого здания, мистер Бевингтон-Ватроуз.
— Кто проектировал систему безопасности?
— Кевин Бейкер. Через посредника, разумеется.
Эрик улыбнулся.
Дру дышал ровно и глубоко, его глаза были закрыты, мощный торс и бесполезные ноги лежали неподвижно.
Он был хозяином космоса, прокачивал все космические явления через свой мозг, он придавал им форму при помощи своих прозрачных сновидений. Он, который ничего не имел и был никем, теперь стал хозяином всего.
Смутно, сквозь сны, Дру услышал звонок будильника.
Четыре дня у нее ушло на поиски. И только прибегнув к помощи Кевина, она обнаружила их.
Глядя на Дру, соединенного проводами с машинами, на Эрика, обхватившего себя руками, Лейша подумала, что теперь они никогда не вернутся назад. Ее не смущал пафос этой холодной мысли. Внук Алисы стоял над Спящим, словно над лабораторной крысой или дефектной хромосомой, будто Эрик был одним из тех ненавистников, которые на протяжении трех четвертей столетия считали Неспящих неполноценными людьми. Как будто Эрик — это Калвин Хок, или Дейв Ханнауэй, или Адам Уолкот. Или Дженнифер Шарафи.
Дру лежал голый. Во сне черты его лица разгладились, он больше походил на того ребенка, который когда-то пришел в ее компаунд в пустыне, полный хвастливой самоуверенности. Безжизненные ноги, казалось, не имели отношения к мускулистому, взрослому торсу. На груди виднелся шрам от ножа, на правом плече — свежий ожог, на челюсти — синяки. Лейша знала, что она сама и ее близкие в ответе за юношу. Лучше было отправить Дру обратно девять лет назад и не навязывать ему свои ценности.
«Папа, когда я вырасту, я найду способ сделать Алису тоже особенной!» И ты не бросала попыток, правда, Лейша? Со всеми Алисами, всеми неимущими, которым жилось бы лучше, если бы ты их оставила в покое.
Тони, ты был прав. Они слишком отличаются от нас.
— Что ты с ним сделал? И зачем, — сказала Лейша племяннику.
Маленький врач принялся с готовностью говорить:
— Мисс Кэмден, это эксперимен…
— Я жду, — повторила Лейша.
Телохранители оттеснили ее от врача, встав между ними. Комната была полна охранников.
Эрик коротко ответил:
— Я отдал долг.
— Вот так?
— Последняя возможность стать человеком.
— Он и так был человеком! Как ты посмел ставить опыты…
— Мы сами — тоже результаты эксперимента, и неплохие, — в голосе Эрика послышалась такая уверенность, что у Лейши перехватило дыхание. Была ли она сама когда-нибудь такой молодой?
— Ты всегда ожидаешь самого худшего, Лейша, — продолжал Эрик. — Да, я рисковал, но эксперименты с четырьмя другими пациентами прошли удачно…
— Рисковал! Чужой жизнью! Это медицинское учреждение даже не имеет лицензии!
— Простите, — вмешался врач, — у меня есть разрешение на…
— А сколько научных учреждений теперь могут этим похвастаться? — спросил Эрик. — Ишаки запрещают эксперименты. Они свернули генемодные исследования, прежде чем те превратились в более сильное оружие и подорвали их статус-кво… Лейша, все другие пациенты после такой операции чувствуют себя хорошо, стали спокойнее, они лучше управляют своими эмоциями…
— Эрик, как ты смел принять подобное решение! Ты меня слышишь? Дру этого не выбирал!
На какое-то мгновение Эрик снова превратился в угрюмого, сердитого ребенка.
— Я тоже не просил, чтобы меня сделали таким. Папа выбрал за меня, женившись на Неспящей. Кому вообще предоставляется возможность выбора?
Лейша уставилась на него. Он не лукавил. Внук Алисы, привилегированный изгой, считал, что такое положение сделало его мудрым.
Но разве не все они так считали? Начиная с Тони?
В глубоком сне, причмокивая, Дру сосал несуществующую грудь.
В комнате медленно светлело: серые тени образовали жемчужный туман, а потом все залил чистый и бледный свет. Дру попытался повернуть голову, изо рта потекла струйка слюны.
Нечто исключительно важное появилось у него в голове. Оно и было им самим. А вот почему он находится в этой комнате, он не знал.
Некто в белом произнес:
— Он проснулся.
Лица распускались над ним, как цветы. Медсестры искоса поглядывали друг на друга. У низенького, оливково-смуглого врача сильно дергался левый глаз. В сознание Дру проник страх этого человечка в виде ломаной красной линии, которая внезапно стала трехмерной, и тотчас слилась с очертаниями тревоги и вины Дру. Дру понял, что понимает этого врача, который всю жизнь балансировал на грани страха, не ради богатства, но чтобы убежать от небытия, таящегося в нем. Этого человека никогда не удовлетворял собственный успех — но неудача означала уничтожение. В одно мгновение Дру прочувствовал жизнь этого человека, пропустив ее не через сердце — он не испытывал сострадания, — а сквозь оболочки мозга.
— Поднимите голову, — резко сказал врач.
Экран справа начал монотонно попискивать. Врач пристально следил за показаниями прибора.
В комнату вбежала Лейша.
При виде ее сознание Дру внезапно обступило множество очертаний, и он не смог произнести ни слова. Она бросила взгляд на экран и положила прохладную ладонь на его лоб.
— Дру…
— Привет, Лейша.
— Как… как ты себя чувствуешь?
Он улыбнулся, потому что на этот вопрос было совершенно невозможно ответить.
— С тобой все будет в порядке, но есть много вещей, которые ты имеешь право знать, — ее голос звенел от напряжения, и Дру увидел это ясно, тонкое равновесие из проблем права и привилегий, с которыми Лейша боролась всю свою жизнь, сделав их частью своей жизни. Он видел чистую, аскетичную форму самой Лейши, сражающуюся с другими беспорядочными очертаниями, которые она пыталась поймать в сети принципов и законов. Борьба имела очертания, но слов для нее не находилось. Он всегда испытывал трудности со словами. Наиболее подходящим было древнее слово «рыцарь», но и оно было слишком бледным для яркой резкой формы Лейши, стремящейся упорядочить мир, лишенный законов. Слово оказалось неверным. Он нахмурился.
— О, не плачь, Дру, дорогой, — сказала Лейша.
Она не поняла, что ему вовсе не хотелось плакать. Дру и сам не понимал, что с ним произошло. Эрик хотел причинить ему боль, но, оказывается, Дру только теперь по-настоящему обрел себя. Мышцы, кости, сердце остались теми же. Но себе он казался необыкновенным.
— Доктор, — сказала Лейша, — он не может говорить.
— Он может говорить, — возразил врач, и его очертания снова вернулись к Дру: истеричное, разросшееся возбуждение и триумф от того, что он не подает виду. — Сканирование мозга не выявило поражений речевых центров!
— Скажи что-нибудь, Дру! — умоляла Лейша.
— Ты красивая.
Как же он раньше не замечал? Волосы Лейши отливали золотом, как у молоденькой девушки, а лицо выражало решительную уверенность зрелой женщины. Как он был слеп? Грудь мягко обрисовывала тонкая материя рубашки; шея напоминала теплую колонну, голубые тени подчеркивали белизну кожи. Как прекрасна Лейша.
Лейша слегка отстранилась хмурясь и спросила:
— Дру… какой сейчас год? В каком городе тебя арестовали?
Он рассмеялся и впервые осознал, что ребра опоясывает липкая лента, а руки все еще привязаны. Эрик встал у изножья кровати Дру, и в сознании Дру стали тесниться новые очертания. Ему открылись тайные замыслы Эрика, начиная с того давнего дня у тополя, когда двое мальчишек дрались не на жизнь, а на смерть. Следом возникли очертания отца Дру, избивающего детей в приступе пьяной ярости, и раненного осколком бомбы горящего Карла. Дру словно со стороны наблюдал за этими уродливыми формами и невыносимо страдал. Он закрыл глаза.
— Он без сознания! — воскликнула Лейша, а врач резко возразил: «Ничего подобного!», — и даже с закрытыми глазами Дру видел очертания, которые порождали он с Эриком. Теперь он понял, в чем главное.
— Лейша… — произнес он еле слышно. А ведь он чувствовал себя таким сильным! Он сделал еще одну попытку. — Лейша, мне нужно…
— Да? Все что захочешь, Дру, все.
Он перенесся в тот день, когда стал калекой. Те же самые очертания. Глубинные, древние, вобравшие в себя не одну человеческую жизнь.
— Программируемый голографический проектор Стонтона-Кэри.
— ?
— Да, — прошептал Дру из последних сил. — Мне он нужен сейчас.
Глава 21
Мири исполнилось тринадцать. Уже целый год она смотрела передачи Спящих с Земли. Первые месяцы они поглощали все ее внимание, потому что у девочки голова шла кругом. Почему так важны гонки скутеров? Почему эти красавцы и красавицы из «Ночных историй» постоянно меняют партнеров по сексу? Почему у женщин такие громадные груди, а у мужчин большие пенисы? Почему женщина — член конгресса из Айовы обвиняет конгрессмена из Техаса в расточительности, если она сама, по-видимому, тратит не меньше и они все равно принадлежат к разным сообществам? Почему все передачи превозносят Жителей за ничегонеделание — «творческий досуг» — и почти не говорят о людях, которые ведут все дела да еще работают над передачами?
В конце концов Мири нашла ответы на эти вопросы, но они оказались не очень интересными. Похоже, главным критерием Жителей было сиюминутное удовольствие.
Она мысленно построила длинные цепочки, включив принцип Гейзенберга, Эпикура, порочную философию экзистенциализма, постоянные нейроусилителей Раволи, мистицизм, социальную демократию и басни Эзопа. Цепочка получилась хорошая, но часть, взятая из земных «новостей», все-таки была неинтересной.
Мири выяснила, что политическая организация и распределение ресурсов зависело от неустойчивого равновесия между голосами Жителей и властью ишаков, а это, в свою очередь, по-видимому, определялось беспорядочной социальной эволюцией, а не планированием или принципами.
Она решила, что дело в самих Соединенных Штатах, развращенных дешевой И-энергией, богатеющих на продаже патентов за границу, деградирующих, как всегда утверждала бабушка. Мири выучила русский, французский и японский языки и несколько месяцев просматривала передачи на этих языках. Ответы получились такими же неинтересными. Известный французский диктор всегда заканчивал свои передачи фразочкой: «Ca va toujours».
Ни в одной из популярных программ Мири не встретила упоминаний о настоящих научных исследованиях или открытиях, о политических волнениях, о сложной музыке, литературе, о глобальных идеях, подобных тем, которые они с Тони обсуждали каждый день.
Спустя шесть месяцев она уже не смотрела передачи.
Но одно изменение все-таки произошло. Благодаря передачам с Земли она заинтересовалась отцом. Бабушка проводила все больше времени в Лаборатории Шарафи, и Мири обращалась за разъяснениями к отцу. Он не всегда находился с ответами, а те объяснения, которые слышала девочка, создавали в ее мозгу короткие, скособоченные цепочки. Он рассказал дочери, что покинул Землю, когда ему было десять лет, и хотя иногда летал туда по делам, со Спящими общался мало. Для этих целей существовал посредник. Неспящий, который тем не менее жил на Земле. Кевин Бейкер.
О Бейкере было много сведений в банке данных. По мнению девочки, он заслуживал некоторого презрения. Человек, который не гнушался получать прибыль от нищих и предпочитать выгоду связям с сообществом. В отличие от матери, отец прямо смотрел в дергающееся лицо Мири, спокойно выслушивал ее заикание. В его черных глазах притаилось что-то такое, чему она не могла дать названия, сколько бы цепочек ни накручивала вокруг этого. Все цепочки начинались со слова «боль».
— П-п-папа, г-г-где т-ты б-б-был?
— В Лаборатории Шарафи. С Дженнифер. — Отец, в отличие от тети Наджлы, часто называл свою мать по имени. Мири не помнила, когда это началось.
Лоб отца покрылся испариной, хотя Мири казалось, что в Лаборатории прохладно. Он казался потрясенным. Цепочки Мири включали сейсмические толчки, влияние адреналина, сжатие газов, которое зажигает звезды.
— Ч-ч-ч-что д-д-делают в Л-л-л-лаборатории?
Рики Келлер покачал головой. И неожиданно спросил:
— Когда ты начнешь заседать в Совете?
— В-в-в ш-ш-шестнадцать л-л-лет. Ч-ч-через д-д-два г-г-года и д-д-два м-м-м-месяца.
Покорная улыбка отца породила цепочку, которая, к ее удивлению, протянулась к одной передаче Спящих, виденной много месяцев назад. У человека по имени Иов отнимают одну собственность за другой, а он не пытается защищаться и не ищет способов возвратить или возместить отнятое. Мири сочла Нова бесхребетным и глупым и потеряла интерес к передаче до того, как она закончилась. Но отец произнес только:
— Хорошо. Ты нужна нам в Совете.
— З-з — з — з-зачем? — резко спросила Мири.
Он не ответил.
— Сейчас, — произнес Уилл Сандалерос.
Дженнифер подалась вперед, пристально глядя на трехмерное голографическое изображение пузыря. В космосе, на расстоянии тысячи миль от них, в его оригинал, надутый и заполненный обычным воздухом под давлением, выпустили мышей, выведенных из гипотермического состояния. Крохотные стимуляторы на ошейниках быстро вернули их биологические системы в норму. В течение нескольких минут биодатчики на ошейниках показали, что мыши рассеялись по пузырю, топография которого была конгруэнтна городу Вашингтону, округ Колумбия.
— Начинаю отсчет, — сказал доктор Толивери. — Шесть, пять, четыре, три, два, один, пуск.
Генемодные вирусы выпустили на свободу. Воздушные потоки, аналогичные юго — западному ветру, дующему со скоростью пять миль в час, понеслись в пузыре. Дженнифер сосредоточилась на показаниях биодатчиков, появлявшихся на другом экране. Спустя три минуты какой-либо активности не наблюдалось.
— Да. — Уилл взял ее за руку. — Да.
Дженнифер кивнула.
— Великолепная работа.
— Мы готовы к следующему этапу, — очень тихо сказала она Уиллу.
— Приступай к переговорам о покупке орбитального комплекса Кагура с другим посредником.
Уилл Сандалерос не возражал, когда ему выдавали решение, принятое вместе много лет назад. Он понимал потребность жены отдавать приказы. Блестящими глазами он снова взглянул на биодатчики.
Тони переехал в собственную лабораторию в Научное строение номер «2» шесть месяцев назад, когда в прежнем помещении не стало хватать места для обоих проектов. Каждый раз, когда взгляд Мири останавливался на половине стола, принадлежавшей раньше брату, ей становилось грустно. Ее работа продвигалась плохо. За два года она промоделировала все генетические модификации, какие только могла придумать, и все же не приблизилась к решению, как избавить Суперов от заикания и дергания. Исследования все чаще казались ей бесплодными, напоминая о недостающем, неизвестном компоненте в самих цепочках. Сегодня ее постигла очередная неудача. Она была в ужасном настроении, в мыслительных цепочках царил хаос. Она нуждалась в немедленной поддержке брата.
Дверь в помещение оказалась запертой, но отпечаток сетчатки Мири хранился в картотеке, а надпись «Стерильная среда» не горела. Она приложила правый глаз к сканеру и распахнула дверь.
Тони лежал на полу, подмяв под себя Кристину Деметриос. Глаза Кристины расширились, потом потемнели. «Ох!» — выдохнула Кристина. Похоже, Тони ничего не слышал. Его обнаженные ягодицы мощно сжались, тело сотрясалось в оргазме. Мири попятилась, захлопнула дверь и убежала к себе.
Она сидела за столом, сжав руки, низко опустив голову и дергаясь всем телом. Тони ничего ей не говорил. Впрочем, это его дело. Цепочки выстраивались и перестраивались у нее в голове: уйма старых, непонятных прежде историй обрела теперь смысл. Гера и Ио. Отелло и Дездемона. Она представляла всю физиологию секса — секрецию гормонов, наполнение сосудов, эрогенные зоны. Она знала все. Она была невинна.
Ревность. Самая разрушительная для сообщества эмоция. Чувство нищих.
Мири принялась рассеянно ходить взад-вперед. Она должна быть выше ревности. Тони заслуживает большего от своей сестры. Идеализм (стоицизм, постулат эпикурейцев «Нас формирует и совершенствует то, что мы любим»). Она решит эту проблему по-своему.
Мири ополоснула лицо, вымыла руки. Надела чистые белые шорты, подвязала черные волосы красной ленточкой. Крепко сжала губы. Она уже знала, к кому обратится.
Дэвид Аронсон был на три года старше нее. Очень умный Норм, страстно верил в Клятву Убежища и в мудрость ее бабушки. У него были черные вьющиеся волосы, почти такие же, как у Мири, но очень светлые, серые глаза под черными ресницами. Ноги длинные и косая сажень в плечах. Большой рот с полными, упругими, красиво очерченными губами. Последние шесть месяцев Мири только и смотрела на губы Дэвида.
Она нашла его там, где и предполагала — в порту орбитальных шаттлов, работающим в поте лица над чертежами механизмов у дисплеев САПР. Спустя два месяца ему предстояло продолжить учебу и защитить диссертацию в области техники в Стэнфорде; это будет его первое путешествие на Землю.
— Привет, Мири. — Девушке нравилась нарочитая грубоватость его голоса.
— Д-д-дэвид. Я х-х — хочу у т-т-тебя к — кое-что с-с-спросить.
Он смотрел мимо нее, на голоэкран САПР.
— Что?
Ей ничего не стоило высказаться откровенно. Сложности в общении возникали из-за заикания и примитивности устной речи по сравнению с необычайной сложностью ее мышления. Говоря с Нормами, она привыкла максимально упрощать. А здесь и так все просто, и превосходно вписывается в ограниченные рамки языка.
— Т-т-ты м-м-можешь з-з-заняться с-с-со м-м-мной с-с-сексом?
Дэвид выпрямился. Щеки его залила краска. Он не отрывал взгляда от экрана.
— Извини, Мири, это невозможно.
— П-п-п-почему?
— У меня уже есть любовница.
— К-к-кто?
— Это бестактный вопрос.
Мири не понимала, почему он скрывает имя своей партнерши. Некоммерческая информация была открытой для всех в сообществе. Она привыкла получать ответы на свои вопросы.
— П-п-почему т-т-ты н-не х-х-хочешь м-м-мне с-с-сказать, к-к-кто?
Дэвид демонстративно склонился к экрану. Красивый рот сжался.
— Думаю, разговор окончен. Мири.
— П-п-почему?
Мыслительные цепочки стянулись вокруг нее, как петля.
— П-п-потому ч-ч-что я уродлива? П-п-потому ч-ч-что я д-д-дергаюсь?
— Нам больше не о чем говорить!
Отчаяние, смущение или гнев взяли верх над учтивостью, и он наконец прямо взглянул на нее. Мири часто видела такой взгляд у матери, когда Гермиона не успевала отвернуться от них с Тони. Мири поняла, что спровоцировала каким-то образом его на грубость. Он не хотел ее, она не имела права давить. И настаивая, унизила себя. Ни один Норм не захочет ее.
Осторожно, словно неся драгоценный сосуд, Мири пошла обратно и попыталась успокоиться. Подумать. Соорудить упорядоченную, уравновешенную схему, которая включала бы все, что нужно для решения проблемы с интеллектуальной, эмоциональной, биохимической точек зрения, — все продуктивное. Спустя двадцать минут она вышла из лаборатории.
Никос Деметриос, брат — близнец Кристины, увлекался финансовыми операциями. Их международный поток, колебания, применения, изменения, символичность, как он однажды выразился, были сложнее и важнее любых природных геосхем Земли и гораздо интереснее. В четырнадцать лет он уже внес ряд предложений по международной торговле, и ими успешно пользовались взрослые биржевики Убежища. По рекомендациям Никоса они разместили вклады по всему земному шару: в новую технологию слежения за перемещениями ветра, разрабатываемую в Сеуле; в применение катализаторов антител, предложенное в Париже; в зарождавшуюся аэрокосмическую промышленность Марокко. Мири нашла его в крошечном кабинете здания центра связи.
— Н-н-н-никос…
— П-п-привет, М-м-мири.
— Т-т-ты м-м-можешь з-з-заняться с-с-со м-м-мной с-с-сексом? — Никос пристально посмотрел на нее. Красные пятна поползли по его шее ко лбу. В отличие от Дэвида, его не смутила прямота вопроса. Причина могла быть только одна. Мири спотыкаясь вышла из кабинета.
— П-п-подожди! М-м-мири! — крикнул он с подлинным отчаянием; всю жизнь они были товарищами по играм. Но его координация движений была еще хуже, и Мири легко убежала.
Заперев лабораторию и включив надпись «Стерильная среда». Мири изо всех сил запрещала себе плакать. Бабушка была права: приходится сталкиваться с суровой необходимостью. Слезы не помогут.
Она была вежлива с Никосом, но держалась отстраненно, а он не знал, как поступить. Однажды она увидела его с одной из Норм, хорошенькой четырнадцатилетней Патрицией, которую завораживало искусство Никоса делать деньги. Мири и раньше не часто разговаривала с Кристиной, теперь она общалась с ней еще реже. Дэвида она больше не встречала. С Тони вела себя по-прежнему: он был ее товарищем по работе, другом, наперсником. Братом. Просто между ними появилась область, на которую не распространялось доверие.
Спустя две недели Мири возобновила просмотр программ с Земли, но только секс-каналов. Она убрала из программы замка на двери лаборатории все отпечатки, кроме собственного, и научилась эффективно мастурбировать дважды в день. Эта биохимическая реакция оказалась столь же гипертрофированной, как и все остальные. Она запрещала себе думать в эти моменты о Тони, и Тони никогда не спрашивал, почему ему больше нельзя входить в ее лабораторию без предупреждения. Он и так знал. Ведь он ее брат.
Усаживаясь на стул, указанный Дру, Лейша поймала себя на смешной мысли: «Жаль, что я не курю». Она помнила, как ее отец устраивал целый ритуал, закуривая сигарету. Роджер всегда говорил, что, затягиваясь, он расслабляется. Но даже тогда Лейша знала, что это неправда: он становился бодрее.
Чего ей хотелось сейчас: покоя или хлопот? Впрочем, с Дру ей не видать ни того, ни другого.
Он настоял, чтобы она была первым зрителем.
— Новая форма искусства, Лейша. — Упрямство появилось у него после нелегального эксперимента Эрика. Лейше стало страшно. Так вот что чувствует мать — страх, что ребенок не получит то, к чему лежит его душа. Что он потерпит неудачу, и тебе будет больнее, чем от своих собственных срывов. Как Алиса вынесла такое? Как справилась Стелла?
Но Роджер с самого начала был уверен, что его ребенок будет счастлив. «Сюрприз тебе, папа. Я кисну в пустыне уже двадцать лет, этакий Ахилл, чей Агамемнон сражался на ее собственной глупой войне, пока я растила сына, основным талантом которого были мелкие преступления». Да и никакой он не сын.
— Ты знаешь, что я равнодушна к искусству. Может быть, кто-нибудь другой…
— Я знаю. Потому и хочу, чтобы это была ты.
— Ладно. Давай начнем.
Это прозвучало гораздо равнодушнее, чем она хотела.
— Выключить свет, — произнес Дру. Комната, заполнившаяся за последние семь месяцев театральным реквизитом на полмиллиона долларов, погрузилась во тьму. Кресло Дру передвинулось. На потолке зажегся голографический проектор. Вокруг все исчезло. Только Дру парил в бархатной черноте стандартной нуль-проекции.
Он тихо заговорил. Лейша никогда раньше не замечала, что у него такой красивый голос. Потом до нее дошли слова. Поэзия. Дру — Дру! — читал старое стихотворение о золотом дожде из листьев… Ей стало немного стыдно за Дру. Декламировать стихи под голографические иллюстрации было так по — детски… Сердце ее сжалось. Еще один неверный шаг, еще один провал…
Из темноты наплывали очертания.
Они были неопределенными, но она их узнала. Они проплывали над головой Дру, позади него, перед ним, даже сквозь него, а он принялся читать снова. То же самое стихотворение. Лейша никогда не увлекалась поэзией, но если бы даже и любила, ей было бы трудно сосредоточиться. Очертания полностью поглотили внимание; она силилась проникнуть взглядом сквозь Дру, тщетно пытаясь уследить за ним. Колеблющиеся силуэты снова появились из-за спины Дру, но уже другие. Она подалась вперед, чтобы понять, что это такое… она узнала их…
Дру начал в третий раз. «О чем горюешь, Маргарита, о золотом дожде из листьев…»
Контуры скользили, входя в ее сознание, и вдруг Дру исчез… Надо же запрограммировать такое… горе разбухло и заполнило ее. Роджер, ее отец, стоял в старой оранжерее, в доме на озере Мичиган. Он держал кремово — белый экзотический цветок с толстыми лепестками и яркой розовой серединкой. Лейша вскрикнула, а отец ясно произнес:
— Ты не потерпела фиаско, Лейша. Ни с Убежищем, ни с попыткой сделать Алису особенной, ни с Ричардом, ни с юриспруденцией. Настоящая неудача — не суметь реализоваться, а ты сумела. Ты старалась всю жизнь.
Лейша поднялась со стула и подошла к отцу. Он не исчез, даже когда она оказалась прямо под голографической проекцией. Ричард взял ее ладони и сказал мягко: «Ты стала тем, к чему я стремился», и Лейша резко встряхнула головой. Ее волосы были повязаны голубой ленточкой: она снова стала ребенком. Вошла Мамзель с Алисой, и сестра сказала: «Ты никогда не обижала меня, Лейша. Мне нечего прощать». Потом все исчезли, а Лейша бежала по лесу, залитому солнечным светом, который зелеными и золотыми потоками струился сквозь деревья. Она смеялась, ощущая тепло живых растений, запах весны и вкус прощения. Никогда еще Лейша не была такой свободной и радостной. Она побежала быстрее, потому что на тропинке стояла смеющаяся мать, и ее лицо светилось любовью.
Лейша очнулась на стуле в саманной комнате. По щекам текли слезы. Горел свет.
— Что ты видела? — нетерпеливо спросил Дру.
Лейша согнулась пополам, борясь с приступом тошноты.
— Что… ты сделал?
— Расскажи, что ты видела, — безжалостно потребовал молодой художник.
— Нет!
— Значит, впечатление было сильное. — Он улыбаясь откинулся на спинку кресла.
Лейша медленно выпрямилась и уже спокойнее повторила:
— Что ты сделал?
— Я заставил тебя видеть сны.
Но это совсем не походило на сон. Совсем. С интерльюкином все было по-другому.
Это напоминало ту ночь, когда Алиса пришла к ней в гостиницу во время суда над Дженнифер Шарафи. Ту ночь, когда Лейша стояла на краю пропасти…
Темнота…
Пустота…
Сегодняшний сон был светом. И все же нечто огромное, неуправляемое могло поглотить крошечный, робкий огонек ее разума… Тогда вопреки всякой логике появилась Алиса.
А теперь Дру каким-то образом манипулировал неведомой частью ее рассудка…
Дру энергично говорил:
— Гипноз частично тормозит кору головного мозга, вызывая универсальные… очертания, как я их называю. У меня не хватает слов, Лейша, ты же знаешь, мне их всегда не хватало. Я просто знаю, что они существуют во мне и во всех остальных. Я вызываю их наружу, и они принимают свои собственные контуры во сне человека. Это нечто вроде частично управляемого сна наяву. — Он глубоко вдохнул. — Это мое открытие.
У Лейши возникли вопросы, и она немного успокоилась.
— Ты хочешь сказать, что ты определял, что именно мне будет… сниться? — Она не смогла сохранить бесстрастный тон. Ее одолевало слишком много разноречивых чувств. — Дру, это и называется спать? Именно это происходит со Спящими?
Он покачал головой:
— Нет. Очень редко. Мне кажется… я еще сам не знаю, что получил. Ты же первая, Лейша!
— Мне… снился отец. И мать.
Глаза юноши блестели.
— Я работал с очертаниями своих родителей.
Его лицо внезапно потемнело, и Лейше вдруг не захотелось поделиться с ним воспоминаниями. Сновидения… это слишком интимно. Слишком иррационально. Слишком много табу снято. Но если это капитуляция солнечному свету, нежности… Нет. Она всегда знала, что сны — это бегство, она, которая никогда не видела снов. Забвение — такой же уход от реальности, как псевдонаука Алисы о близнецах. Но Дру ее заставил испытать такое…
— Я слишком стара, чтобы выворачивать свой мир наизнанку, словно носок!
Дру неожиданно просиял такой торжествующей улыбкой, что она ослепила Лейшу. Но она крепко держалась за свой разум.
— Дру, четыре пациента после такой же операции не приобрели подобного дара… — Она не могла подобрать нужного слова.
— Они ведь не были художниками, — возразил он с уверенностью заново родившегося человека. — А я — творец.
— Но… — Лейша не смогла продолжить, потому что Дру, все еще улыбаясь, подался далеко вперед из своего кресла и крепко поцеловал ее в губы.
Лейша застыла. Ее тело отозвалось на поцелуй впервые за… сколько лет? Много. Соски стали твердыми, мышцы живота напряглись… от него пахло мужским естеством. Лейша резко отодвинулась.
— Нет, Дру.
— Да!
Ей очень не хотелось портить его триумф. Но в другом она была тверда.
— Нет.
— Почему? — Он побледнел, зрачки стали огромными.
— Потому что мне семьдесят восемь лет, а тебе двадцать. И для моего разума, Дру, ты ребенок. И всегда им останешься для меня.
— Потому что я — Спящий!
— Нет. Потому что нас разделяют те пятьдесят восемь лет, которые ты не прожил.
— Ты думаешь, я этого не знаю? — яростно спросил Дру.
— Да. Ты не представляешь себе, что это значит. — Она накрыла его ладонь своей. — Я думаю о тебе как о сыне, Дру. Не о любовнике.
Он посмотрел ей прямо в глаза:
— Чем так испугал тебя сон об отцах и детях?
— Мне очень жаль, Дру, — она вложила в эти слова все сострадание, на которое была способна.
— Я усовершенствую свое искусство, Лейша, и покажу тебе такое, о чем ты никогда… Лейша!
Лейша тихо закрыла дверь.
Вечером, когда она придумала, как вернуть этот головокружительный эпизод в разумные рамки, Стелла сообщила, что Дру уложил вещи и уехал.
Мири заняла свое место за столом в куполе Совета. В день ее шестнадцатилетия в зале заседаний появился пятнадцатый стул, привинченный к полу у полированного металлического стола. С этого дня 51 процент акций Убежища, принадлежащих семейству Шарафи, будут представлять семь равноправных голосов. В следующем году, когда Тони исполнится шестнадцать, их станет восемь.
— Совет Убежища имеет честь приветствовать нового члена, Миранду Сирену Шарафи с правом голоса, — официально провозгласила Дженнифер. Советники зааплодировали. Мири улыбнулась. Бабушка на мгновение разрядила царящее напряжение, такое сильное, что его можно было бы графически изобразить на матрице Хеллера. Мири исподлобья огляделась. У нее вошло в привычку наклонять голову: если верить зеркалу, тремор в таком положении менее заметен. Мать аплодировала, не глядя дочери в глаза. Отец улыбался с покорной грустью, которая теперь никогда не покидала его лица. Красивая тетя Наджла, готовящаяся родить еще одного Супера, смотрела решительно.
Временные советники улыбались, но Мири не знала, что скрывается за их благодушием. Семейные привилегии по законам Убежища были гораздо щедрее, чем в любой корпорации Земли. Если верить транслируемым пьесам, так называемым драмам, то обычно на Земле молодые люди убивали своих отцов, чтобы получить власть, и женились на молодых вдовах покойных. Какая варварская и отвратительная социальная система! Мири не поверила, что подобное происходило в реальности, и решила, что драматургам нищих нравилось копаться в низменных проявлениях человеческой психики. Мири с отвращением отказалась от драм и вернулась к секс — каналам.
— Повестка дня сегодня обширная, — мелодично сказала Дженнифер. — Прошу вас. Советник Дрекслер.
Отчет казначейства — малоинтересное скопление цифр — не разрядил обстановки. Мири, за которой теперь никто не наблюдал, пристально вглядывалась в лица. Что-то очень беспокоит собравшихся?
Главы сельскохозяйственного, правового, судебного и медицинского комитетов зачитали свои доклады. Гермиона задумчиво накручивала на палец медово-золотистую прядь (Мири много лет назад прикасалась к волосам матери). Наджла поглаживала раздутый живот. Девор, молодой худощавый человек с большими добрыми глазами, дергался, будто на иголках.
Наконец Дженнифер сказала:
— Советник Девор вынесет по моей просьбе на всеобщее обсуждение пояснение к медицинскому отчету. Как вам известно, у нас произошел несчастный случай. — Дженнифер вдруг опустила голову, и Мири с изумлением поняла, что бабушке потребовалось перевести дух, прежде чем продолжить. А девочка считала ее неуязвимой.
— Табита Селенски из компании «Кенион Интернэшнл» ремонтировала преобразователь подачи энергии в Деловой центр, строение номер три, и пострадала от энергетического разряда… Ткани очень медленно регенерируют. Но часть нервной системы разрушена необратимо. Она никогда полностью не придет в сознание, останется на животном уровне… Ей потребуется постоянная сиделка. Более того, она никогда больше не будет продуктивным членом сообщества.
Дженнифер по очереди оглядела всех членов Совета. Цепочки Мири спутались в ужасный клубок. Стать беспомощной, зависеть во всем от других, отбирать чье — то время и ресурсы, ничего не отдавая взамен…
Стать нищей.
Она почувствовала желудочный спазм.
— В детстве я знала одну женщину, — начала Дженнифер. — Мать моей подруги. Ее второй ребенок родился с серьезным заболеванием нервной системы. В рамках так называемого лечения мать должна делать ему упражнения, имитирующие ползание, чтобы запечатлеть в мозгу соответствующие связи и стимулировать его развитие. Она проделывала эту процедуру шесть раз в день по шестьдесят минут. А в промежутках кормила ребенка, мыла, ставила клизму, проигрывала предписанные записи, купала и разговаривала с ним по три часа подряд через равные промежутки времени. В прошлом профессиональная пианистка, эта женщина теперь не подходила к инструменту. Когда ребенку исполнилось четыре года, лечение дополнили новыми процедурами. Четыре раза в день ровно пятнадцать минут мать должна была возить ребенка в коляске по двору мимо одних и тех же предметов, расположенных в определенном порядке опять-таки для того, чтобы создать в его мозгу определенные реакции. Моя подруга безропотно помогала ей, но с годами возненавидела свой дом. Так же, как и муж той женщины, который в конце концов однажды сбежал. Никого из них не было рядом в тот день, когда мать застрелила и ребенка, и себя.
Дженнифер взяла со стола бумагу.
— В Совет поступило заявление от мужа Табиты Селенски с просьбой покончить с ее мучениями.
Летти Рубин, молодая женщина с точеными чертами лица, страстно произнесла:
— Табита еще может улыбаться… и еще немного реагирует. Она имеет право на жизнь!
— Тот малыш тоже умел улыбаться. Вопрос в том, имеем ли мы право жертвовать ради калеки жизнью другого человека?
— Если мы установим график дежурств за Табитой, никому не придется жертвовать.
— Но принцип останется, — заметил Уилл Сандалерос. — Слабый претендует на труд сильного. Мы не признаем требований нищих.
Инженер Джеймисон, такой же старый, как бабушка, имеющий единственный генемод — отсутствие потребности во сне, покачал головой.
— Ведь это жизнь члена нашего сообщества, Советник Сандалерос. Разве мы не обязаны оказывать своим членам всестороннюю поддержку?
— Вы считаете, членство в сообществе — непреложный закон? Так недалеко и до общественной патологии. Разве быть членом сообщества не означает активно поддерживать сообщество и вносить свой вклад? Будет ли ваша компания. Советник Джеймисон, включать в списки клиентов человека, переставшего выплачивать страховку?
Джеймисон молчал.
Летти Рубин воскликнула:
— Но сообщество должно означать нечто большее, нежели деловое сотрудничество!
Дженнифер резко перебила Советницу:
— Прежде всего оно должно означать, что Табита Селенски не захочет стать обузой для нас. Принципы и достоинство, не позволяющие ей влачить так называемую жизнь в качестве нищей, должны были заставить ее включить в свое завещание стандартную фразу об условиях прекращения жизнедеятельности. Мы с Уиллом пошли на это, вы, Летти, тоже. Табита смалодушничала и предала принципы нашего сообщества.
— Самосохранение — инстинкт, мама, — заметил Рики.
— Инстинкты сплошь и рядом ограничивают на благо цивилизации, — возразила Дженнифер. — Супружеская верность, официальные законы, запрет на кровосмешение — чем это не запреты, установленные для всеобщего блага? Иначе люди убивали бы из мести и совокуплялись до умопомрачения, как только приспичит.
Мири никогда не слышала, чтобы Дженнифер употребляла подобные слова. Речь бабушки всегда звучала официально. В следующее мгновение, поняв, что это было сделано нарочно, она почувствовала легкое отвращение, вслед за которым снова возникло неприятное ощущение в желудке. Бабушка сомневалась, что ее аргументы убедят Совет убрать Табиту Селенски.
Убить.
Цепочки вихрем завертелись у Мири в голове.
Жан — Мишель Девор сказал:
— Неспящие, по сути, такое же насилие над природой?
Дженнифер улыбнулась.
— Думаю, все согласятся, что здесь ключевым является понятие сообщества, — сказала Наджла Шарафи.
— Хорошая отправная точка, — одобрительно заметил Уилл Сандалерос.
— Член сообщества должен обладать тремя особенностями, — сказала Дженнифер. — Быть неспящим, вносить свой вклад в сообщество, а не тянуть из него, и ставить общественное благо выше собственных сиюминутных желаний. Люди, у которых эти качества отсутствуют, опасны для общины. — Она подалась вперед, положив ладони на стол. — Поверьте, я знаю.
Длительное молчание нарушил тихий голос Гермионы:
— Всякий, чье мышление слишком отличается от нашего, не является членом сообщества.
Мири резко подняла голову и уставилась на мать. Но та на нее даже не взглянула. Цепочки медленно переместились и вывернулись наизнанку. У Мири перехватило дыхание.
Но ведь мать имела в виду только принципы…
Слова из двух десятков языков вплелись в ее цепочки: Хариджан. Проскрит. Буй дой. Инквизисьйон. Кристалнахт. Гулаг.
— С-с-с-сообщество… — волнение мешало вытолкнуть наружу проклятые слова, — раздираемое противоречиями, обречено на гибель.
— Поэтому мы не должны делиться на работоспособных и паразитирующих, — быстро сказала Дженнифер.
— Я н-н-не это имела в-в-в виду!
Спустя пять часов непрерывных споров голоса разделились девять против шести за то, что Табита Селенски должна покинуть сообщество. По желанию мужа ее можно будет отправить на Землю, к нищим.
Мири голосовала на стороне меньшинства. Отец, к ее удивлению, тоже. Решение большинства огорчило ее, хотя она, конечно, подчинится — она обязана быть лояльной Убежищу. Но она чувствовала себя сбитой с толку и хотела побыстрее обсудить все с Тони, используя всю глубину и ширину поперечных связей, третичных ассоциаций, цепочек значений. Компьютерная программа брата пользовалась огромным успехом. Суперы повсеместно использовали ее для общения друг с другом, обмениваясь массивными программными построениями, без преодоления извечных баррикад, возводимых речью.
На выходе из купола Совета ее остановил отец. Под глазами Рики Келлера залегли тени. Мири пришло в голову, что, глядя на отца, сидящего рядом со своей матерью за столом Совета, многие подумали бы, что Дженнифер моложе. С каждым годом Рики становился все мягче. Он положил руку на плечо дочери:
— Жаль, что ты не знакома с моим отцом, Мири.
Имя Ричарда Келлера никогда не упоминали. Мири казалось чудовищным то, как он поступил с Дженнифер, своей женой, на суде.
— Думаю, он бы тебе понравился, хоть ты и Супер. Наследственность гораздо сложнее, чем мы думаем. Дело не только в количестве хромосом.
Мири не знала, польстили ей или оскорбили. Ричард Келлер предал Убежище. Ей обычно говорили, что она похожа на бабушку, «энергичную женщину». Но в глазах отца таилась нежность. Мири смотрела на его сутулую спину.
На следующий день Табите Селенски сделали укол, и она умерла. Ходили упорные слухи о самоубийстве, но Мири не верила. Иначе Совет проголосовал бы по-другому. Табита, по словам бабушки, была почти растением.
Часть IV
Нищие. 2091 год
Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим без его согласия.
Глава 22
Перед 125-м конгрессом Соединенных Штатов стояли проблемы годового торгового дефицита, который за последние десять лет увеличился на шестьсот процентов, федеральный долг вырос более чем в три раза, бюджетный долг возрос на двадцать шесть процентов. Почти целое столетие патенты на И-энергию, по завещанию самого Кенцо Иагаи, продавались наследниками исключительно американским фирмам. Благодаря И-технологии Соединенные Штаты вышли из опасного мирового экономического кризиса на рубеже двух столетий и из еще более опасной внутренней депрессии. Американцы повсеместно внедряли И-энергию. Орбитальные комплексы; самолеты; оружие заполонило «черные» рынки всех крупных стран мира. Колонии на Марсе и Венере выжили благодаря И-генераторам. Тысячи приспособлений на Земле очищали воздух, перерабатывали отходы, отапливали города, снабжали энергией заводы, выращивали генетически эффективную пищу, поставляли все, что полагалось на Пособие, и обеспечивали непрерывным потоком дорогостоящей информации корпорации, которые с каждым годом становились все богаче, недальновиднее и одержимее.
В 2080 году срок действия патентов истек.
Международный комитет по торговле открыл доступ к И-энергии всем. Государства, подбиравшие крохи со стола процветающей Америки, были наготове. Они выжидали уже много лет: фабрики построены, инженеры обучены в крупных университетах ишаков в Америке, планы разработаны. Десять лет спустя Соединенные Штаты потеряли шестьдесят процентов мирового рынка И-энергии.
Жители не волновались. Для этого они выбирали конгрессменов и перекладывали заботы на них. Избиратели, которые еще к чему-то прислушивались, были спокойны. Количество скутерных гонок, выдаваемых на Пособие средств, развлекательных передач и оплаченных политиками массовых сборищ, на которых бывало вдоволь еды и пива, строящихся жилых районов, продолжало расти. А в тех областях, где оно не росло, политиков не переизбирали. Американцы всегда считали, что голоса избирателей, в конце концов, надо зарабатывать.
Внутренний дефицит достиг угрожающих размеров.
Конгресс повысил налоги с корпораций. Сначала в 2087 году, потом в 2090-м. Фирмы ишаков, которые послали в конгресс своих родственников, запротестовали. К 2091 году проблему уже нельзя было игнорировать. Дебаты в палате представителей продолжались шесть дней и шесть ночей, возродив процедуру обструкции, и транслировались в программах «новостей». Ими мало кто интересовался. Одной из этих немногих была Лейша Кэмден, другим — Уилл Сандалерос.
К концу шестого дня конгресс принял большой свод законов о налогообложении. Основному удару подверглись синдикаты. С корпоративных объединений взимался налог в девяносто два процента при строгих ограничениях на возмещение расходов в форме участия в управлении Америкой. Для корпораций рангом пониже налог составлял семьдесят восемь процентов и после этого резко уменьшался.
Из синдикатов, облагаемых семидесятивосьмипроцентным налогом, больше половины базировались на орбитальном комплексе Убежища. Только одна корпорация подпадала под девяностодвухпроцентное налогообложение — само Убежище.
Конгресс принял законы в октябре. Лейша, смотревшая передачу в Нью-Мексико, невольно взглянула в окно. На голубом небе не было ни единого облачка.
Уилл Сандалерос представил полный отчет Дженнифер Шарафи, только что вернувшейся с орбитального комплекса Кагура, где завершались основные переделки. Дженнифер спокойно слушала, складки ее белого аббая грациозно лежали вокруг ступней, черные глаза блестели.
— Вот так, Дженни, — сказал Уилл. — Начиная с первого января.
Дженнифер кивнула и посмотрела на голопортрет Тони Индивино, висевший на стене купола. Спустя секунду она снова взглянула на Уилла, но он уже с головой ушел в распечатки предполагаемых сумм выплаты налогов с Убежища.
Мири преследовала смерть Табиты. Размышляла ли она о своих исследованиях, шутила с Тони, мыла голову — незнакомая Табита Селенски вплеталась, запутывалась, увязала в ее цепочках.
Мири сидела в пустой Игровой и думала о Табите. Мири стала слишком взрослой, чтобы посещать Игровую, но ей все же нравилось приходить туда, когда никого не было, и медленно плавать от одного поручня к другому: в отсутствии посторонних наблюдателей ее неуклюжесть исчезала.
Впрочем, она была не одинока — еще пятеро, в том числе ее отец, голосовали вместе с ней, чтобы оставить Табиту в Убежище, даже в качестве нищей. Но причины, побудившие их так поступить, были разными. Мири не могла выразить их ни словами, ни цепочками, и это сводило на нет ее усилия. Старая проблема — каких-то связей по-прежнему недоставало в ее рассуждениях. На том месте, где должно было быть объяснение, зияла дыра.
Она смотрела на поля, купола и дороги внизу. В мягком, очищенном от ультрафиолета солнечном свете Убежище казалось прекрасным. Вдалеке плыли облака; наверное, бригада обслуживания планировала дождь.
Убежище. (Святилище, церковь, закон, защита личности и собственности, равновесие прав человека и прав общества Локк Пейн, восстание Ганди…) Убежище было всем для Неспящих. Почему же ей кажется, что смерть Табиты толкнула ее туда, где право Убежища нарушено (Беккет в соборе, кровь на каменном полу…)? Туда, где в конечном счете безопасности нет?
Мири медленно спустилась из Игровой и пошла искать Тони, который сможет понять ее. Ей вдруг показалось, что этого очень мало. Она недопонимала чего-то существенного.
Чего?
В конце октября у Алисы случился сердечный приступ. Ей было восемьдесят три. Она неподвижно лежала в постели, боль заглушали наркотики. Лейша сутками сидела рядом, понимая, что осталось недолго. Большую часть времени Алиса спала или плавала в наркотическом дурмане с легкой улыбкой. Лейша держала ее за руку и не имела ни малейшего представления, где блуждает сознание сестры, но однажды ночью взгляд Алисы прояснился и сфокусировался. Она улыбнулась Лейше так тепло и ласково, что Лейша затаив дыхание склонилась к ней.
— Да, Алиса?
— Папа п-поливает цветы! — прошептала Алиса.
У Лейши защипало в глазах.
— Да, Алиса.
— Он дал мне цветок.
Алиса снова погрузилась в сон и, улыбаясь, ушла туда, где маленькая девочка вечно купается в отцовской любви.
Второй раз она очнулась спустя несколько часов и с неожиданной силой вцепилась в руку Лейши. С безумным взглядом она пыталась сесть и повторяла:
— Получилось! Я все еще здесь, я не умерла! — Она упала обратно на подушки.
Джордан, стоявший рядом с Лейшей, отвернулся.
Придя в себя последний раз, Алиса с любовью посмотрела на Джордана, и Лейша поняла, что Алиса ничего ему не скажет. Алиса отдала своему сыну все, в чем он нуждался, и он был в безопасности. Она прошептала Лейше:
— Позаботься… о Дру.
Алиса почему-то всегда знала, кому помощь нужнее всех.
— Хорошо, Алиса…
Но Алиса уже закрыла глаза, и улыбка снова играла на ее губах.
Пока Стелла с дочерью приводили в порядок редкие седые волосы Алисы и хлопотали о выдаче особого разрешения на захоронение в частном владении, Лейша ушла в свою комнату. Она сбросила одежду и встала перед зеркалом. Кожа была чистой и розовой, грудь слегка опустилась, но все еще оставалась полной и гладкой. Золотисто-русые волосы, которые заказал Роджер Кэмден, струились мягкими волнами. Ей захотелось схватить ножницы и выстричь их неровными клочьями, но она была слишком стара для такого театрального жеста. Ее сестра-близнец умерла от старости. Уснула навсегда.
Лейша оделась и пошла помогать Стелле и Алисии.
Ричард с семьей приехали в Нью-Мексико на похороны. Девятилетний Шон оставался единственным ребенком — неужели Ричард боялся, что второй ребенок окажется Неспящим? Ричард выглядел довольным, солидным, насколько позволяла его кочевая жизнь, ничуть не постаревшим. Он составлял карту течений усиленно разрабатываемого фермерами участка Индийского океана вблизи континентального шельфа. Он обнял Лейшу и принес свои соболезнования. Сквозь горе проступило удивление: когда-то этот мужчина был самым главным в ее жизни, а теперь она ничего не чувствует в его объятиях. Их связывает только биологический выбор родителей и старые, давно ушедшие мечты.
Дру тоже приехал проститься с Алисой.
Лейша не виделась с ним четыре года, хотя и следила за его блистательной карьерой на головидео. Она встретила его на мощенном камнем дворе, усеянном яркими кактусами, которые цвели круглый год, и экзотическими растениями под сохраняющими искусственную влажность прозрачными И — колпаками. Он без колебаний направил к ней свое кресло-каталку:
— Привет, Лейша.
— Привет, Дру.
Теперь Дру носил скромную дорогую одежду и только сверкающая бриллиантовая запонка выдавала прежнего мальчишку. Его плечи раздались вширь, лицо стало осмысленным. Красивый мужчина, отметила Лейша без всякого желания.
— Жаль Алису. Большой души человек.
— Ты прав. Это заслуга только ее.
Он не уточнил, что Лейша хотела сказать; слова никогда не были средством общения для Дру.
— Мне будет ее ужасно недоставать. Я не был здесь много лет. — Он говорил без тени смущения — очевидно, пережил ту неловкую последнюю сцену между ним и Лейшей. — Но каждое воскресенье мы с Алисой часами разговаривали по интеркому.
Лейша почувствовала укол ревности:
— Она тебя любила, Дру. И упомянула в завещании.
— Да. — Лейшу приятно удивило, что Дру не проявил никакого интереса к наследству. Тот, маленький Дру все еще здесь. И все же Лейше следовало сказать о его карьере, не так ли? Это талант Дру.
— Я следила за тобой по голопрограммам. Мы гордимся твоими успехами.
В его глазах затеплился огонек.
— Ты смотрела выступление?
— Нет. Только рецензии, похвалы…
— Все в порядке, Лейша. Я знал, что ты не сможешь смотреть.
— Не захочу, — вырвалось у нее.
— Нет — не сможешь. Даже если ты никогда больше не позволишь мне снова погрузить тебя в светлое сновидение, ты будешь влиять на мою работу больше, чем все остальные.
Лейша открыла было рот, но Дру прибавил:
— Я кое-кого привез с собой.
— Кого?
— Кевина Бейкера.
Неловкость Лейши испарилась. Дру еще мог сбить ее с толку, но Кевина-то она знала уже шестьдесят лет — с тех времен, когда отца Дру еще на свете не было.
— Зачем он приехал?
— Спроси сама, — коротко ответил Дру, и Лейша поняла, что Дру каким-то образом наслышан обо всем, что произошло между ней и Кевином. Время прессуется, как пыль, подумала Лейша.
— Где он сейчас?
— В северном патио. — Когда она уходила, Дру бросил ей в спину: — Лейша, мое желание осталось прежним.
— Я тебя не понимаю, — она презирала себя за мелкую трусость.
Он сделал нетерпеливый жест:
— Неправда, Лейша. Я хочу того же, чего хотел всегда. Тебя и Убежище.
Все-таки он сумел застать ее врасплох. Убежище. Десять лет назад Дру последний раз упоминал о нем. Лейша считала, что детская мечта давно забылась. Дру сидел в своем кресле, крепкий мужчина, несмотря на искалеченные ноги, и когда их глаза встретились, его взгляд остался твердым.
Он все еще ребенок.
Она пошла в северный патио. Кевин стоял там в одиночестве, рассматривая камень, которому ветер пустыни придал удлиненную, закругленную на концах форму, напоминавшую слезу. Увидев его, Лейша осталась равнодушной; видимо, возраст иссушил ее сердце.
— Привет, Кевин.
Он быстро обернулся:
— Лейша! Спасибо, что пригласила меня.
Так, значит, Дру солгал ему. Впрочем, это не имеет значения.
— Добро пожаловать.
— Я хотел отдать последний долг Алисе. — Он неловко пожал плечами, потом печально улыбнулся. — У Неспящих неуклюже получаются соболезнования, правда? Мы не думаем о смерти.
— Я-то думаю, — возразила Лейша. — Хочешь сейчас пойти к Алисе?
— Подожди. Мне надо тебе кое-что рассказать, вдруг потом не будет возможности. Похороны через час?
— Кевин, послушай. Я ничего не хочу слушать о событиях сорокалетней давности.
— Я не собирался оправдываться, — ответил он напряженно, и Лейша вдруг вспомнила, как когда-то сказала Сьюзан Меллинг на крыше этого самого дома: «Кевин не понимает, за что его нужно прощать». — Я хотел поговорить совершенно о другом. Прости за бестактность. Ты знаешь, что я адвокат Дру?
— Я не знала, что вас связывают деловые отношения.
— Я веду все его дела, кроме контрактов на выступления — этим занимается одно агентство. Он…
— Мне казалось, что Дру не самый выгодный клиент.
— Так и есть, — Кевин нисколько не смутился, — но я стараюсь во имя нашей дружбы, Лейша. Дру настаивает на размещении своих денег исключительно в фондах или сделках, заключаемых с Убежищем.
— И что?
— Большую часть дел я все равно веду с Убежищем, но на их условиях. Участвую в переговорах на Земле, когда они не хотят посылать сюда своих людей, и обеспечиваю безопасность перевода их средств партнерам с Земли и наоборот. Еще хватает людей, которые ненавидят Неспящих, несмотря на благоприятный социальный климат, создаваемый средствами информации.
— Так о чем ты хочешь мне рассказать?
— С Убежищем что-то происходит. Особенно хорошо это видно благодаря скромным инвестициям Дру, потому что он хочет размещать средства как можно ближе к предприятиям самого Убежища. Они ликвидируют все, что могут, переводя вклады в оборудование и материальные ценности, такие, как золото, программное обеспечение, даже предметы искусства. Это моя сторожевая программа отметила в первую очередь — ведь раньше ни один Неспящий всерьез не увлекался искусством. Мы были равнодушны.
Лейша нахмурилась.
— Поэтому я продолжал копать даже в тех областях, которыми не занимаюсь. Их систему безопасности стало труднее преодолеть; должно быть, у них появились очень дельные молодые ребята. Уилл Сандалерос купил японский орбитальный спутник, «Кагуру», очень старый, со множеством внутренних повреждений, использовавшийся в основном для генетических экспериментов по выведению мясных пород скота для продажи роскошным ресторанам. Сандалерос действовал от имени компании Шарафи. Они распорядились «Кагуру» странно — всех жителей эвакуировали, но никакой информации о вывозе животных не поступало. Предположительно, они доставили туда собственных людей для ухода за животными, но я не смог разыскать ни одной официальной записи. А теперь они отзывают всех своих людей с Земли и незаметно отправляют в Убежище. Но все возвращаются обратно.
— Что все это значит?
— Не знаю. — Кевин положил голыш. — Я думал, ты догадаешься, потому что знала Дженнифер лучше, чем кто-либо из нас.
— Кев, я никого по-настоящему не знала в своей жизни, — вырвалось у Лейши.
Дру въехал в патио на своей каталке. Глаза у него покраснели.
— Лейша, ты нужна Стелле.
Мысли теснились в голове: Убежище, смерть Алисы, грабительские законы конгресса, инвестиции Дру, ее иррациональный страх перед искусством Дру… По-видимому, у нее уже не хватало энергии, чтобы, как в молодости, оставаться разумной. Невозможно думать о стольких вещах одновременно. Требовался другой способ мышления. Папа, почему ты не ввел это в генемоды. Лучший способ интеграции мышления.
Лейша натянуто улыбнулась. Бедный папа. Это даже забавно — перекладывать на него собственные неудачи. Спустя восемьдесят лет, возможно, это ее очень повеселит. Нужно только, чтобы достаточно скопилось этой пыли времен.
«Пепел — к пеплу, прах — к праху…»
Именно Джордан нашел эти прекрасные, полные боли, сентиментальные слова. Дру никогда раньше не слышал поминальной молитвы и не вполне понимал значение этих архаичных фраз, но, глядя на лица стоявших вокруг могилы Алисы Кэмден-Ватроуз, он был уверен, что их выбрал Джордан. Для Алисы этого было бы достаточно.
Очертания тихо скользили в его сознании.
«Ибо он знает состав наш, помнит, что мы — персть. Дни человека, как трава: как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его».
Это прочёл Эрик — внук Алисы, старый враг Дру. Дру смотрел на красивого, серьезного мужчину, и контуры стали глубже, заскользили быстрее. Нет, не очертания, на этот раз ему захотелось найти слово для Эрика, Неспящего, рожденного быть талантливым и властвовать. Дру хотел найти слово для Ричарда, стоявшего с опущенными глазами рядом со своей женой — Спящей и маленьким мальчиком, притворяясь, что он такой же, как они. Слово для Джордана, сына Алисы, всю жизнь разрывавшегося надвое между своей матерью — Спящей и блестящей теткой — Неспящей, защищенного только собственной порядочностью. Слово для Лейши, которая любила Спящих гораздо сильнее, чем кого-либо из себе подобных. Своего отца. Алису. Дру.
Теперь из какой-то другой старой книги читал Джордан: «Сон после тяжких трудов, порт после бурного моря, покой после войны, смерть после жизни…»
Лейша подняла взгляд от гроба. Лицо было решительным, неуступчивым. Свет пустыни омыл ее щеки, бледные упругие губы. Она посмотрела на камни, отполированные ветром, на могиле Алисы: БЕКЕР ЭДВАРД ВАТРОУЗ и СЬЮЗАН КАТРИН МЕЛЛИНГ, а потом прямо перед собой, в никуда. В воздух. И хотя они не обменялись ни единым взглядом, Дру внезапно понял, что он никогда не ляжет с ней в постель. Она никогда не полюбит его как мужчину. Лейша такая, как есть. Она не меняет принципов. Как и большинство людей. Она не становится гибче. Дру не мог дать определения. Но у всех Неспящих была эта несгибаемость, и поэтому Лейша никогда не ответит ему взаимностью.
Его захлестнула такая сильная волна боли, что на мгновение гроб Алисы исчез из поля зрения. Алисина любовь позволила Дру вырасти таким, каким никогда бы не позволила любовь Лейши. Зрение вернулось, и он позволил боли свободно течь, пока она не стала еще одним очертанием, изорванным и неровным, большим, чем сама мука, большим, чем он сам. И поэтому ее можно было выдержать.
Он никогда не получит Лейшу.
Значит, остается Убежище.
Дру огляделся. Стелла спрятала лицо на груди мужа. Алисия приобняла своих маленьких дочерей. Ричард не подымал головы. Лейша стояла одна. В беспощадном свете пустыни Дру видел гладкие веки, твердо сжатые губы.
Дру озарило. Слово, за которым он охотился. Слово, которое подходило всем Неспящим, — жалость.
Мири в ярости склонилась над терминалом. И дисплей, и приборы показывали одно и то же. Эта синтетическая нейрохимическая модель работала хуже, чем предыдущая. Лабораторные крысы нерешительно стояли в сканерах мозга. Самая маленькая сдалась: она легла и уснула.
— П-п-потрясающе, — пробормотала Мири. Почему она решила, что ей следует заниматься биохимическими исследованиями? Супербездарность.
Цепочки из генетического кода, фенотипов, энзимов, рецепторов образовывались и распадались в голове. Пустая трата времени. Она швырнула калиброванный прибор через всю лабораторию.
— Мири!
Красивое лицо Джоан Лукас исказила гримаса боли. Они не разговаривали уже много лет.
— Ч-ч-что с-с-случилось, Д-д-джоан?
— Тони! Пойдем сейчас же. Он… — Кровь отхлынула от лица Мири.
— Ч-ч-что?!
— Он упал с Игровой.
С Игровой. С оси комплекса… нет, это невозможно, Игровая герметична, и после падения с такой высоты ничего бы не осталось…
— Упал с наружного лифта. Ты же знаешь, как мальчишки подзадоривают друг друга, кто проедет на фермах конструкции, а потом нырнет в ремонтный люк…
Тони никогда об этом не рассказывал.
— Пойдем! — закричала Джоан. — Он еще жив!
Бригада медиков уже занималась его раздробленными ногами и сломанным плечом, прежде чем переправить в госпиталь. Глаза Тони были закрыты; полголовы залито кровью.
Мири быстро добралась до больницы в скиммере «скорой помощи». Она сидела с невидящим взглядом и подняла голову только тогда, когда пришла мать.
— Где он? — крикнула Гермиона, и Мири подумала, посмотрит ли хоть теперь мать в лицо своему старшему сыну. Теперь, когда все исчезло. Улыбка. Выражение глаз. Голос, с трудом выталкивающий слова.
Сканирование мозга показало обширные повреждения. Но сознание каким-то чудом сохранилось. Наркотики приглушили боль, одновременно уничтожив индивидуальность. Однако Мири чувствовала, что он все еще где-то здесь. Она сидела рядом с ним, не выпуская безвольную руку, ни с кем не разговаривая.
Наконец врач придвинул к ней стул и коснулся плеча девушки.
— Миранда…
Веки Тони затрепетали чуть сильнее, чем раньше…
— Миранда, выслушай меня. — Он мягко приподнял ее подбородок. — Нервная система не сможет регенерировать. Мы никогда еще не сталкивались с такими повреждениями.
— Д-д-даже у Т-т-табиты С-с-селенски? — горько спросила она.
— Другой случай. Результаты сканирования Тони по методу Мэллори показывают большую аберрацию мозговой активности. Твой брат жив, но у него обширная, невосстановимая травма основания головного мозга. Миранда, ты знаешь, что это значит. У меня с собой данные, чтобы ты…
— Я н-н-не х-х-хочу их в-в-видеть!
— Нет, — возразил врач, — хочешь. Шарафи, поговорите с ней.
Над Мири склонился отец. Только сейчас она осознала его присутствие.
— Мири…
— Н-н-не д-д-делайте этого! Н-н-нет, п-п-папа! Т-т-только н-н-не Т-т-тони!
Рики Келлер не стал притворяться, что не понял. Не стал притворяться сильным. Рики взглянул на разбившегося сына, потом на Мири и медленно, сгорбившись, вышел из комнаты.
— Убирайтесь в-в-вон! — крикнула Мири врачу, сестрам, матери, которая стояла у двери. Все вышли, оставив ее с Тони.
— Н-н-нет, — прошептала она брату и судорожно сжала его руку. — Я н-н-н-не… — Мысли возникали в виде узких прямых линий страха.
«Не позволю. Я буду бороться за тебя. Я такая же сильная, как они, но гораздо умнее. Они не помешают мне защитить тебя; никто не в силах меня остановить…»
В дверях появилась Дженнифер Шарафи:
— Миранда…
Мири медленно обошла кровать и встала между бабушкой и Тони. Она не сводила глаз с Дженнифер.
— Миранда, он страдает.
— Ж-ж-жизнь — это с-с-страдание. — Мири не узнала собственного голоса. — С-с-суровая н-н-необходимость. Т-т-ты м-м-меня т-т-так учила.
— Он не выздоровеет.
— Т-т-ты этого н-н-не з-з-знаешь! Еще р-р-рано!
— Мы уверены. — Дженнифер быстро двинулась вперед. — Я переживаю не меньше твоего! Он мой внук! И к тому же Супер, один из драгоценных и немногих, которые несколько десятилетий спустя понадобятся нам больше всего, когда ресурсы придется изобретать собственные, чтобы покинуть эту солнечную систему и создать где — нибудь колонию, которая наконец-то обеспечит нам безопасность. Нам нужен каждый из вас!
— Если т-т-ты убьешь Т-т-т-т… — Самые важные слова в жизни она не могла выговорить…
С болью в голосе Дженнифер сказала:
— Слабые не имеют права претендовать на труд сильных и продуктивных. Видеть в слабости большую ценность, чем в работоспособности, аморально.
Мири бросилась на бабушку. Ногти согнутых пальцев превратились в когти, она изо всех сил ударила Дженнифер коленом, рухнула сверху и попыталась сомкнуть дрожащие, трясущиеся руки на шее Дженнифер. Ее оттащили от бабушки. Мири сопротивлялась и кричала, стараясь разбудить Тони…
Все провалилось в темноту.
Мири три дня вводили наркотики. Очнувшись, она увидела, что возле нее сидит отец, безвольно свесив руки между коленями. Он сказал, что Тони умер от травм. Мири молча отвернулась к стене.
Она заперлась в лаборатории и два дня голодала. Взрослые даже не пытались преодолеть защиту входного замка, созданную Тони.
Один раз мать попыталась вызвать ее по интеркому. Мири выключила экран, и больше мать не предпринимала попыток. Отец сдался позже. Мири слушала его с каменным лицом, включив одностороннюю связь. Бабушка затаилась.
Она сидела на полу в лаборатории, обхватив колени худыми, трясущимися руками. Гнев бушевал в ней, периодически сметая все цепочки, все мысли, заливая все потоками первобытной ярости. Для страха места не оставалось. Единственная мысль пульсировала на грани с ее прежним «я»: гипермоды влияют на эмоции так же, как и на процессы в коре. Впрочем, это показалось ей неинтересным. Ничто больше не заслуживало внимания, кроме смерти Тони.
Убийства Тони.
На третий день все экраны в лаборатории ожили — экстренный вызов прорвался сквозь все системы защиты. Мири подняла глаза и сжала кулаки. Взрослые оказались умнее, чем ей казалось.
— М-м-мири, — сказала Кристина Деметриос с экрана, — в-в-впусти н-н-нас. П-п-пожалуйста. Я т-т-тоже его л-л-любила!
Мири подползла к двери и едва не потеряла сознание; она даже не подозревала, что настолько ослабла. Обмен веществ гипертрофированного организма нуждался в огромных количествах пищи.
Вошла Кристина с огромной миской соевых бобов. За ней Никос Деметриос, Аллен Шеффилд, Сара Серелли, Джонатан Марковиц, Марк Мейер, Диана Кларк и еще двадцать Суперов Убежища старше десяти лет. Они заполнили лабораторию, трясясь и дергаясь, широкие лица были залиты слезами или искажены яростью. От напряжения нервный тик стал еще сильнее.
Никос сказал:
— Они с-с-с-сделали это, п-п-п-потому ч-ч-что он б-б-был одним из н-н-нас.
Мири медленно повернула голову и посмотрела на него.
— Т-т-т-тони б-б-б-б-б-б… — Никос рванулся к терминалу Мири и вызвал свою программу, составленную Тони, и программу для кодирования ее в схемы Мири. Он ввел ключевые слова, посмотрел на результат, снова внес изменения. Кристи молча протянула Мири миску с бобами. Мири посмотрела Кристи в лицо и съела ложку. Никос нажал клавишу. Мири принялась изучать результат.
Суперы документально аргументировали свою уверенность в том, что случай Тони резко отличался от случая Табиты. Результаты сканирования мозга свидетельствовали лишь о неопределенной степени повреждений. Тони мог сохранить, а мог и не сохранить прежние умственные способности; времени, чтобы установить это, было слишком мало. Но в любом случае он, несомненно, проводил бы какую-то часть дня во сне.
Однако на голоэкране появился не только эпикриз, взятый из больницы Убежища так, что не осталось никаких следов вхождения в базу данных. Он переплетался с цепочками концепций сообщества, мыслями о динамике развития общества в длительной искусственной изоляции, о ксенофобии, об известных Мири стычках Суперов с Нормами в школе, в лабораториях, в Игровой. Математические уравнения психологической защиты были связаны с историческими событиями на Земле. Ассимиляция. Преследование еретиков. Классовая борьба. Крепостное право и рабство. Карл Маркс, Джон Нокс, лорд Эктон.
Мири никогда не видела цепочки сложнее. Никосу потребовался на обдумывание весь день после вскрытия Тони. Мири знала, что это самая важная цепочка в ее жизни.
И все-таки чего-то — как всегда! — в ней недоставало.
Каждый элемент в комплексной молекуле цепочки Никоса подразумевал: «Нормы думают, что мы, Суперы, относимся к сообществу, созданному ими для собственных нужд. Они стали бы это отрицать, но тем не менее это факт».
Одиннадцатилетние дети, окружившие ее, не были детьми. С каждой новой генемодой открывался потенциал для образования новых связей в мозгу; расширялось использование тех структур, которые раньше проявлялись только в моменты сильных стрессов или мощного озарения. Каждое новое поколение все сильнее отличалось от взрослых Норм, которые их создали. Самые младшие Суперы были детьми Нормальных сугубо в биологическом смысле.
Какие узы связывают ее, Мири, с Гермионой Уэлс Келлер, которая не может даже заставить себя смотреть на дочь? С Ричардом Энтони Келлером, порабощенным собственной матерью? С Дженнифер Фатимой Шарафи, убившей Тони ради сообщества, которым она вертит по своему усмотрению?
Кристина мягко сказала:
— М-м-м-мири, ешь.
— Это не должно повториться, — произнес Никос.
— М-м-мы н-н-н-н… — Аллен в отчаянии передернул плечами. Речь всегда давалась ему труднее, чем остальным; иногда он молчал сутками. Он оттолкнул Мири от терминала, вызвал собственную программу, быстро набрал текст и преобразовал результат. Она увидела красиво упорядоченные и скомпонованные цепочки, утверждавшие, что, если Суперы будут делать общие допущения относительно всех Норм, они будут столь же неэтичны, как и Совет Убежища. К каждому человеку, Супер он или Нормальный, следует подходить индивидуально, тщательно учитывая требования безопасности. Они уже сейчас могут обеспечить тотальный контроль за системами Убежища, если это необходимо для защиты Суперов, но не могут контролировать Норм, которых включат в свою систему. Эту нравственную дилемму нужно решить, чтобы не уподобиться Совету. Факторы нравственности пронзали цепочки Аллена, являясь неоспоримыми исходными посылками в цепочках Никоса.
Мири рассматривала изображение, ее цепочки образовывались и сплетались с сумасшедшей скоростью. Ее жгла ненависть к убийцам Тони. И все же Ален прав. Они не могут отвернуться от своих родителей, бабушек и дедушек, от других Неспящих — от своего сообщества.
Мири кивнула.
— З-з-з-защита. Н-н-н-наша, — выдавил Аллен.
— Вкл-л-лючая Н-н-норм, к-к-к-которые… п-п-п-правильные, — сказала Диана Кларк, и остальные интуитивно построили цепочки того, что она подразумевала под словом «правильные».
— С-с-с-сэм С-с-смит, — произнес Джонатан Марковиц.
— Д-д-джоан Л-лукас. Ее н-н-не р-р-рожденный б-б-братик, — вымолвила Сара Серелли.
Мири вспомнила День Памяти. Как могла она быть такой жестокой? Как могла не понимать?
Тогда она еще не прошла через это.
— Н-н-нам н-н-нужно н-н-название. — Диана заняла место Аллена и вызвала свою программу. Сложное сооружение говорило о значении наименований для самоидентификации и для сообщества, о положении Суперов в Убежище в том случае, если навсегда отпадет необходимость самозащиты. Может статься, что ни один из них никогда не подвергнется угрозе от Нормальных, и два сообщества будут десятилетиями существовать бок о бок, понимая, что на самом деле они единое целое.
— Название, — произнесла Мири.
— Д-да. Н-н-название, — подтвердила Диана.
Цепочки Дианы текли в топографической проекции, подробно рассматривая как обособленность Суперов, так и сложные ограничения их физической и эмоциональной зависимости.
— Н-н — н-нищие, — сказала Мири.
— У меня не было выбора, — произнесла Дженнифер.
— Конечно, — ответил Уилл Сандалерос. — Она слишком молода, чтобы заседать в Совете, Дженни. Мири еще не научилась владеть собой. Спустя несколько лет ты восстановишь ее в Совете, дорогая. Вот и все.
— Но она не хочет со мной разговаривать! — воскликнула Дженнифер и в следующую секунду взяла себя в руки, разгладила складки черного аббая и потянулась, чтобы налить себе и Уиллу еще чаю. Длинные тонкие пальцы, сжавшие ручку старинного чайника, не дрожали; ароматная струйка особого генемодного чая, выращенного в Убежище, полилась в красивые чашки, которые Наджла собственноручно отлила к шестидесятилетию матери. Но резкие складки пролегли от носа Дженнифер к губам. Глядя на жену, Уилл понял, что горе бывает похожим на старость.
— Дженни, повремени. Мири пережила тяжелый удар, а ведь она еще ребенок. Ты помнишь себя в шестнадцать лет?
Дженнифер испытывающе посмотрела на Уилла.
— Мири не такая, как мы.
— Да, но…
— И не только Мири. Рики тоже со мной не разговаривает.
Уилл поставил чашку. Он подбирал слова столь же тщательно, как для выступления в суде.
— Рики всегда был несколько неуравновешенным для Неспящего. Слабым, как его отец.
— И Рики, и Мири придется признать то, чего никогда не мог принять Ричард: долг сообщества — защищать свои законы и культуру. Без этих устоев мы — только скопище людей, живущих по соседству. Убежище должно себя защищать. Особенно сейчас.
— Верно, — согласился Уилл. — Повремени, Дженни. Она твоя внучка в конце концов.
— А Рики мой сын. — Дженнифер взяла поднос. Она избегала взгляда мужа. — Уилл?
— Да?
— Установите за кабинетом Рики и лабораторией Миранды наблюдение.
— Невозможно. По крайней мере за лабораторией Мири. Суперы экспериментировали с системами безопасности. То, что проектировал Тони, невозможно незаметно переделать.
Неизбывное горе отразилось в глазах Дженнифер. Уилл обнял ее.
— Переведите Мири в другую лабораторию. Туда, где мы сможем вести наблюдение, — сдержанно сказала она.
— Да, дорогая. Сегодня же. Но, Дженни, Мири талантливая девочка. Она вернется к нам.
— Я знаю, — ответила Дженнифер. — Переведи ее немедленно.
Глава 23
Спустя неделю после смерти брата Мири отправилась на поиски отца. Управление помещениями Убежища вышвырнуло ее из лаборатории и перевело в Научный купол номер «2». В тот же день к ней зашел Терри Мвакамбе, самый гениальный Супер в области управления системами. С Тони они редко работали вместе, потому что цепочки Терри затрудняли его общение с другими. Радикальные генемодные изменения с не выясненными до конца нейромеханическими последствиями делали его чужим даже среди Суперов. Цепочки состояли в основном из математических формул теории хаоса и новейшей теории дисгармонии. Ему было двенадцать лет.
Терри провел несколько часов у терминалов и настенных панелей Мири, яростно моргая. Детский рот был сжат в тонкую, дергающуюся линию. В конце концов Мири поняла, что за его молчанием скрывалась ярость, сродни ее собственной. Терри любил своих родителей. Норм, изменивших его гены, чтобы создать его странный, выдающийся ум, который теперь те же самые Нормы пытались контролировать, словно Мири, одна из них, была нищей бродягой. Возмущение Терри таким предательством заполняло лабораторию, подобно раскаленному воздуху.
Он закончил, но системы наблюдения Совета работали безупречно. Они показывали Мири, занятую бесконечной игрой в шахматы со своим компьютером. Защита от горя. Стремление доказать свою мощь, обнаружив, что она бессильна против смерти.
Мири нашла отца в парке, под парящей в вышине Игровой. Он сидел, держа на руках второго нормального ребенка, которому исполнилось уже почти два года. Красивого мальчика с генемодными каштановыми кудрями и большими черными глазами звали Джайлс. Рики держал его так, будто он мог разбиться, а Джайлс вертелся, пытаясь вырваться.
— Он еще не говорит, — сказал отец. Мири обдумала скрытый смысл этого замечания.
— З-з-з-заговорит. Н-н-н-нормы иногда п-п-просто н-н-накапливают, а п-п-потом с-с-сразу выдают п-п-предложения.
Рики крепче прижал извивающегося малыша.
— Откуда ты знаешь. Мири? Ты сама еще ребенок.
Без цепочек и мысленных конструкций ответ на его настоящий вопрос — каким образом ты думаешь, Мири, — был бы настолько неполным, что не имело смысла объяснять. Но отец не понимал цепочек.
— Т-ты л-л-любил Т-т-тони.
— Конечно. Он был моим сыном. — Но спустя мгновение прибавил: — Ты права. Твоя мать не любила его.
— И м-м-м-меня т-т-тоже.
— Она пыталась. — Джайлс захныкал. Рики ослабил хватку, но не спустил малыша на землю.
— Бабушка настояла на твоем исключении из Совета. Она внесла поправку в положение о возрастном цензе для членов Совета от семьи до двадцати одного года, так же, как для временных заседателей. Предложение приняли.
Мири нисколько не удивилась. Многие не одобряли различные критерии распределения голосов для семейства Шарафи и для всех остальных. Возможно, недовольство по поводу ее участия имело все те же причины: она была Супером.
Джайлс изо всех сил дернулся и завопил. Рики наконец-то отпустил его и с трудом улыбнулся.
— Наверное, я ждал, когда он разразится фразой: «Папа, пожалуйста, отпусти меня исследовать мир». Ты в его возрасте так бы и сказала.
Мири прикоснулась к мягким, шелковистым волосам Джайлса, с довольным видом изучавшего генемодную травку.
— Он — это н-н-не я.
— Да. Придется помнить об этом. Мири, зачем вы собирались ночью в лаборатории Аллена?
Она встревожилась. Если Рики заметил и задумался, то ведь и другие… Могут ли они навредить Нищим? Терри с Никосом говорили, что никто не преодолеет систему безопасности, которую они установили, но каждый мог заинтересоваться такой мощной защитой. Не вызовет ли удивление поток репрессий? Нормы для Суперов — закрытые книги.
— Мне кажется, — осторожно сказал Рики, — что вы оплакиваете Тони втайне ото всех. Если кто-нибудь из Норм спросит, зачем вы собираетесь, так и отвечайте.
Мири отпустила волосики Джайлса и вложила руку в ладонь отца.
— Д-д-д-да, п-п-п-папа. М-м-мы т-т-так и с-с-скажем.
Полтора месяца они вводили скрытые программы управления основными системами Убежища. Львиную долю работы сделали Терри Мвакамбе. Никос Деметриос и Диана Кларк. Некоторые защитные программы они не смогли взломать, в основном в системе внешней обороны. Терри трудился по двадцать три часа в сутки под прикрытием своей программы, которая должна была обмануть службу наблюдения. Невыразимое отчаяние Терри ощущалось почти физически. Мири поразилась, насколько быстро Нищие взяли под контроль орбитальный комплекс, хотя изменить им пока ничего не удалось. А может, и не удастся. Или не придется.
В начале второго месяца Терри проник в основную систему защиты. Они с Никосом созвали общий сбор. Мальчики были бледны как мел. Паутина красных капилляров пульсировала над маской на лбу Терри. В последнее время с десяток Суперов стали носить пластиковые маски, закрывавшие нижнюю часть лица — от подбородка до глаз — с отверстием для дыхания. Некоторые девочки украшали свои маски. Тедети, которые были близки со своими родителями — Нормами, как заметила Мири, масок не носили. Она не знала, связал ли кто-нибудь появление повязок со смертью Тони Шарафи.
— Л-л-лаборатория Ш-ш-ш-ш… — Терри резко взмахнул рукой, что должно было означать — «К черту». Язык жестов Суперов стал более резким.
— Л-л-лаборатория Ш-ш-шарафи изготовила и х-х-хранит с-с-с-с… — Никос тоже был перевозбужден. Терри вывел цепочку на терминал; как обычно, ее никто не понял. Тогда Никос преобразовал ее в программу Мири, которая была самой доступной для группы. Двадцать семь ребят столпились у экрана.
Лаборатория Шарафи разработала и синтезировала высокоактивный, мгновенно действующий, распространяющийся воздушным путем смертельно опасный генемодный организм. Упаковки с этими замороженными организмами, которые по команде из Убежища можно разморозить и распылить, размещены в Соединенных Штатах доверенными людьми. Такие пакеты находятся в Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго, Лос-Анджелесе и на орбитальной станции Убежища «Кагура». Пакеты невозможно обнаружить обычными методами. Вирусы убивают любой организм, имеющий нервную систему, в течение семидесяти двух часов и самоуничтожаются. Великолепный образчик генной инженерии.
Аллен нарушил молчание:
— Д-д-для з-з-защиты Убежища! Н-н-не д-д-для упреждающего…
— Д-д-да! — горячо перебила Диана. — Т-т-только д-д-для обороны! М-м-мы н-н-не…
— К-к-как и м-м-мы, — с отчаянием произнесла Кристина. — К-как п-п-поступают Н-н-нищие.
Всем хотелось верить, что Убежище поступает так же, как они сами, устанавливая тайные механизмы защиты. Неспящие имеют право на самозащиту, если Убежище подвергнется прямому нападению. Неспящие — не убийцы.
Мири посмотрела сперва на Терри, потом на Никоса, на Кристи, на Аллена. Потом перевела взгляд на биологическое оружие бабушки, хранящееся в тайне даже от Совета Убежища.
Знал ли об этом отец?
Мири вдруг подумала, что теперь тоже сделает себе маску из пластика.
После нескольких часов взволнованного обсуждения Нищие не пришли ни к какому решению. Они ничего не могут сделать. Если они расскажут Совету о том, что им известно. Совет поймет, каковы их реальные возможности. Если они обезвредят механизмы дистанционного управления, взрослые тоже догадаются, и, значит, Нищие потеряют свой тайный шанс. И в любом случае, чем же тогда отличается Лаборатория Шарафи от Нищих?
Дети установили защитные механизмы отключения и больше ничего не предприняли.
Мири медленно двинулась в свою лабораторию, и фиктивная программа наблюдения Терри снова заработала, показывая, как она выигрывает партию за партией в несуществующей шахматной игре.
Открытие Нищих не давало Мири покоя много дней. Она пыталась проводить собственные исследования по подавлению заикания. Сломала хрупкий биосканер, неправильно надиктовала важную часть программы в рабочий терминал и швырнула мензурку об пол. Перед глазами стоял отец с барахтающимся Джайлсом на руках. Рики любит ее. И поэтому подозревает, что Суперы замыкаются в своем собственном сообществе. Но что он может сделать?
Цепочки пролетали в голове, как туманные вихри из сопел ремонтников: верность, предательство, самосохранение, солидарность, родители и дети.
Прозвучал сигнал интеркома. Несмотря на свое возбуждение. Мири застыла, увидев на экране лицо Лукас.
— Мири, если ты в лаборатории, включи двухстороннюю связь.
Была ли Джоан ее старым другом? Или новым врагом? Старые мерки больше не годились.
— Или тебя нет, или ты не хочешь разговаривать со мной, — продолжала Джоан. За последний год она стала еще эффектнее, семнадцатилетняя генемодная красотка с решительным подбородком и огромными фиолетовыми глазами. — Ладно. Я знаю, ты все еще… горюешь о Тони. Но если ты все-таки на месте, включи информационную сеть 22 Соединенных Штатов. Сейчас выступает артист, которого я иногда смотрю. Он помог мне с некоторыми… духовными проблемами. Я подумала, что тебе будет интересно. — Джоан опустила глаза, будто тщательно взвешивала слова. — Если ты все-таки включишь программу, не регистрируй ее в главной памяти. Наверняка Суперы знают, как это сделать.
Мири поняла, что Джоан вызвала ее при помощи кода.
Мири раздумчиво жевала прядь неухоженных волос — эту привычку она приобрела после смерти Тони. Неужели какой-то артист с Земли помог Джоан в ее «духовных проблемах»? Какие проблемы могут быть у людей, идеально вписавшихся в свое сообщество?
Она подняла брошенную мензурку, вымыла и продезинфицировала. Вернулась к программе ДНК и занялась утомительной проверкой миниатюрных точечных гипотетических изменений в формуле, которая могла оказаться отправной. Где-то вкралась ошибка. Мири ударила кулаком по терминалу. «Д-д-дерьмо!» Никос или Терри моментально устранили бы ее. Или Тони.
Мири рухнула в кресло. Снова нахлынуло горе. Когда самая тяжелая волна прошла, она опять повернулась к терминалу, но не нашла причину отказа даже при помощи обслуживающей программы.
Она вернулась к интеркому и вызвала информационную сеть номер 22.
Экран стал совершенно черным. Еще одна неисправность? Мири вскочила, намереваясь дотянуться до миниатюрной голосцены и постучать по полу, как вдруг в середине сцены появилось светлое пятно. Человек в кресле заговорил.
…Счастливые те дни,
Когда невинным был младенцем!
И прежде, чем познал я мир…
Это? Артист, читающий какое-то стихотворение нищих? Ради этого Джоан нарушила молчание, длившееся долгие годы?
Мрак за спиной человека обрел форму. Нет, из него стали появляться очертания, неуловимо отличающиеся друг от друга, странным образом захватывающие. В голове у Мири стали образовываться цепочки, и хотя они состояли из самых земных мыслей, тем не менее их контуры чем-то напоминали те, что скользили мимо декламатора в инвалидном кресле. Возможно, это следует посмотреть Диане: она работает над уравнениями, описывающими формирование мыслительных цепочек, основываясь на данных, которые получил Тони незадолго до смерти.
Но под одеждами из плоти
Я проблеск вечности увидел…
— произнес артист.
Мири вдруг поняла, что его кресло оборудовано специальными приспособлениями. Он, наверное, болен или искалечен. Ненормален.
Цепочки стали более плоскими, спокойными. Силуэты на голоэкране изменились. Она слышала слова и не понимала их; слова не имели значения. Но ведь так и должно быть? Артист скрылся, но и она, Миранда Сирена Шарафи, тоже постепенно исчезала, соскальзывая вниз по крутой длинной горе, становясь все меньше и меньше, и теперь невидимкой, прозрачным призраком, оказалась в углу какой-то незнакомой комнаты.
Она знала, что это глубокое здание состоит из уймы комнат, соединенных друг с другом, наполненных светом, настолько ощутимым, что казался живым. Он неожиданно превратился в дикого зверя с пятнадцатью головами. У Мири в руках появился меч. «Нет, — произнесла она вслух, — я не могу орудовать мечом», — но зверь рыча бросился на нее, и она отрубила одну голову. Мири увидела, что это голова ее бабушки. В полу появилась дыра, и голова, слегка улыбаясь, скользнула в нее. Мири знала, что она попадет в другую комнату и не исчезнет насовсем. Ничто никогда не исчезает бесследно. Зверь снова кинулся на нее, и она отрубила еще одну голову, которая так же безмятежно провалилась вниз. Это была голова ее отца.
В приливе ярости Мири принялась сечь без передышки. Последней была голова Тони, но вместо того чтобы исчезнуть, она отрастила генемодное тело Дэвида Аронсона. Тони-Дэвид начал раздевать ее, и она тотчас почувствовала возбуждение. «Я всегда хотела тебя», — сказала она. «Знаю, но сперва я должен был перестать дергаться». Он вошел в нее, и мир взорвался цепочками.
«Подожди минуту, — сказала она Тони, — это неправильно». Она сосредоточилась и изменила их в нескольких точках. На неподвижном лице Тони улыбались только красивые губы. Когда Мири покончила с исправлением, он снова обнял ее, и девушку захлестнули такая нежность, такой покой, что она весело сказала: «А мама не имеет значения!» «И никогда не имела», — ответил Тони, и она рассмеялась и…
…проснулась.
Мири охватил ужас. Она спала и видела сны.
— Н-н-н-нет, — простонала Мири. Как она могла спать? Сны — это то, что видят Спящие. Эти мысленные конструкции описаны в теоретических исследованиях мозга… Голотерминал снова стал черным. Человек медленно растворился в нем.
Очертания. Оборудование проецировало силуэты, а ее мозг в ответ формировал свои. Чувство покоя, радости, полного единения с Тони могло прийти только из коры ее мозга. Она мечтала об этом. Артист-Мири выудила из памяти земное слово — «загипнотизировал» ее своими контурами, своими стихами об одиночестве, и очертания на голограмме вытянули словно магнитом контуры ее собственной мечты…
Но было и нечто большее. Озарение. Она сосредоточилась на цепочках и целенаправленно изменила их. Она помнила сейчас оба варианта.
Мири сидела неподвижно, так же, как во сне.
— Дру Арлин, — вещали с экрана о человеке в кресле, — Властитель Светлых Сновидений. Новое искусство покорило страну с быстротой молнии. Эта программа не поддается воспроизведению, и если Жители страны Головидео хотят приобрести копию одного из шести Светлых Сновидений Дру, необходимо…
Мири включила программу записи. Человек в кресле застыл во времени.
Мири подняла голову и подошла к рабочему терминалу. Исправить ошибку в программе оказалось просто: надо было всего-навсего руководствоваться теми цепочками, которые она изменила во сне. Она впечатала точечный код ДНК, за которым охотилась три года, в таблицы нейрохимических взаимодействий. Ответ появится спустя некоторое время, но Мири уже знала — эти генемоды правильные.
Вот чего ей недоставало всю жизнь! Идей, навеянных сновидениями, а точнее, светлыми сновидениями. Того, чем она могла манипулировать в мире грез.
Мири взглянула на застывшее изображение художника; невидимый свет играл на его блестящих волосах. Ярко — зеленые глаза улыбались. Она снова ощутила оргазм, испытанный во сне. Всей душой она потянулась к Дру Арлину, который подарил ей это возрождение.
Светлые сновидения.
Мири захотелось синтезировать свое нейровещество, провести с ним опыты. Оно прекратит заикание и конвульсии Суперов, не повредив их суперспособностям, позволит им быть собой, открыв дополнительные возможности.
Как светлые сновидения, которые помогают еще ярче раскрыться твоей сути.
Но для начала надо сделать еще кое-что. Она настроила библиотечную программу на самый широкий поиск: данные Убежища, легальных банков данных Земли плюс подпрограммы поиска, составленные Тони, которые могли взламывать защиту частных банков данных. Мири хотела знать о Дру Арлине все, что можно.
А потом она придумает, как с ним встретиться.
Нищие сидели на скамейках, на столе, на полу в лаборатории Рауля и тихо переговаривались, как обычно, подолгу ожидая, пока собеседник выговорит слова. Они никогда не смотрели в глаза друг другу. Почти все были в масках.
Маска Мири была без украшений. Она не собиралась носить ее долго.
— Н-н-н-нуклоидные п-п-протеины…
— …н-н-нашел н-н-новые п-п-потоки…
— …т-т-тяжелее н-н-на д-д-два ф-ф-фунта…
— М-м-моя н-н-новорожденная с-с-сестра…
— К-к — к-к-к-к… — стон отчаяния. Первый терминал заработал, показывая программу цепочек.
— Подождите минутку, — сказала Мири. — Я вам что-то покажу.
В комнате воцарилось гробовое молчание. Мири сняла маску и откинула длинные пряди волос. Она безмятежно смотрела на Суперов, и ее лицо оставалось неподвижным.
— Ох-х-х-х! — выдохнул кто-то, будто получил удар в солнечное сплетение.
— Я нашла точечный код, — пояснила Мири. — Энзимы легко синтезировать, побочных эффектов я не наблюдала у себя до сих пор. Их можно ввести с помощью медленно рассасывающегося подкожного пластыря. — Она закатала рукав и показала небольшой быстро регенерирующий шрам.
— Ф-ф-ф-формула! — жадно потребовал Рауль, второй биолог-исследователь.
Мири вызвала на рабочий терминал конструкцию из цепочек.
— К-к-когда? — спросила Кристи.
— Я поставила пластырь три дня назад, и с тех пор из лаборатории не выходила. Никто, кроме вас, еще не видел.
— С-с-сделай м-м-мне! — попросил Никос. Мири заранее приготовила двадцать семь кусочков пластыря. Нищие встали в очередь. Сьюзан дезинфицировала предплечье, Рауль делал надрез, Мири вставляла пластырь, а Диана плотно бинтовала руку.
— Первые результаты появляются спустя несколько часов, — сказала Мири. — Энзим должен выработать достаточное количество передающих нейронов.
Суперы смотрели на Мири сияющими глазами. Она наклонилась вперед:
— Нам надо еще кое-что обсудить. Вы знаете, что я искала эту генетическую модификацию почти четыре года. Но я нашла решение благодаря «светлым сновидениям».
Это похоже на то, что делают Спящие, и именно Спящему я обязана открытием. Но мы тоже можем видеть светлые сновидения, и хотя у меня еще нет данных сканирования мозга, я считаю, что мы будем делать это не так, как Спящие. И даже не так, как Нормы.
Мири рассказала о вызове Джоан, о Дру Арлине, о том, как увидела собственные цепочки во сне и исправила их.
— Похоже, что цепочки — это мостик между ассоциативным и линейным мышлением, а светлые сновидения — другой мостик. Он достает до подсознания, примерно так же, как сны Спящих. Но Спящие не могут придать форму сновидениям, потому что у них нет цепочек. Возможно, очертания действуют только на эмоциональном уровне. — Мири пожала плечами. — Кто знает, как работает мозг Спящих?
Светлые сновидения похожи на… второе рождение в мир с большим числом измерений, чем наш. И я хочу, чтобы вы это испытали.
Из кармана шорт Мири вынула картридж с программой ее любимого второго выступления Дру. Записать всю серию из шести представлений не составило трудностей для программ Тони, что бы ни заявляли передающие студии.
Терри Мвакамбе раскинул вокруг лаборатории Рауля непроницаемое защитное поле еще до начала собрания. Мири вставила картридж в голотерминал. На этот раз она не хотела спать; она хотела наблюдать за остальными.
Глаза Суперов туманились, хоть и не закрывались. Музыкальный голос Дру Арлина ласкал их веки. Суперы спали.
Когда все кончилось, они проснулись почти одновременно. Дети смеялись, плакали, взволнованно говорили о своих снах, все, кроме Терри. Он сгорбившись сидел в углу, низко опустив голову.
В какой-то момент синтетические ферменты Мири стимулировали производство трех различных взаимозависимых химических веществ, которые изменили трудно уловимый состав цереброспинальной жидкости.
Терри встал. Худое тело и большая голова были совершенно неподвижны. Глаза больше не мигали.
— Я понял, как убрать последние защитные программы Лаборатории Шарафи. И я знаю, что за ними скрывается.
Глава 24
В первый день нового года Лейша прогуливалась вдоль ручья под тополями. Поблескивал легкий снежок. Она подняла взгляд и увидела бегущего к ней Джордана. Морщины на его загорелом лице напоминали туго натянутую проволочную сетку.
— Лейша! Убежище вышло из состава Соединенных Штатов!
— Да, — Лейша нисколько не удивилась. Вскоре после смерти Алисы она пришла к выводу, что таковы истинные намерения Дженнифер. Все сходилось. Пожалуй, только двое в Америке предвидели подобный поворот событий — она и Кевин Бейкер.
Лейша подобрала камешек — почти идеальный овал, отполированный терпеливым ветром и древними водами. Он был холодным как лед.
— И ты не пойдешь в дом смотреть «новости»?
— Мы ведь всегда их смотрим? — Джордан ошарашенно уставился на Лейшу.
Убежище сделало заявление в 8:00, 1 января 2092 года одновременно пяти крупнейшим информационным сетям, президенту и конгрессу Соединенных Штатов. Текст его гласил:
«Когда в процессе развития человечества возникает законная необходимость в самоотделении народа, этика требует, чтобы этот народ объявил о причинах, побудивших его к обособлению.
Мы считаем очевидными следующие истины: Люди не созданы равными. Они имеют право на жизнь, свободу и счастье, но не за счет свободы, труда и счастья других. Правительство, которое не в состоянии защитить права своих граждан, народ вправе сменить и учредить новое, организовав его власть в такой форме, которая представляется ему наиболее эффективной.
Действия нынешнего правительства Соединенных Штатов свидетельствуют о постоянных злоупотреблениях и незаконных акциях, о намерении лишать народ того, что принадлежит ему по праву. Позвольте познакомить беспристрастный мир с фактами.
Соединенные Штаты запретили участие представителей Убежища в любом законодательном или правообразующем органе из-за широко распространенной ненависти Спящих к Неспящим, порожденной невежеством.
Соединенные Штаты установили для Убежища разорительные налоги, создав de facto беспрецедентное налогообложение и отнимая таким образом под угрозой применения силы плоды труда граждан Убежища.
Соединенные Штаты не обеспечили своему налогоплательщику — Убежищу ни защиты, ни социальных благ, ни законного представительства, ни преимуществ в торговле. Ни один гражданин Убежища не пользуется дорогами федерации или штатов, школами, библиотеками, больницами, судами, услугами полиции и пожарных бригад. Пособием, публичными развлечениями или какими — либо другими благами. Те граждане Убежища, которые посещают аспирантуру в университетах Соединенных Штатов, полностью оплачивают расходы на обучение, отказываясь от государственных компенсаций.
Несправедливые налоги и торговые квоты вынудили Убежище торговать с иностранными государствами на заведомо невыгодных условиях.
Соединенные Штаты мешают отправлению правосудия, отказываясь принять законы для создания судебных органов в Убежище, поэтому мы лишены основополагающего права на суд присяжных среди равных.
Наконец, Соединенные Штаты использовали против Убежища военную угрозу, отстранив тем самым от власти истинное правительство Убежища, и начали против нас войну.
Поэтому мы, представители Убежища, в лице Генерального Совета, призывая Высшего Судью Вселенной в свидетели честности наших намерений, торжественно заявляем от имени и по поручению народа Убежища, что наша орбитальная колония является, и должна таковой быть по праву, свободным и независимым государством; что мы освобождаемся от всех обязательств по отношению к Соединенным Штатам Америки и что всякая политическая связь между нами и Соединенными Штатами должна быть прервана. Статус суверенного государства позволит Убежищу объявлять войну, заключать мир, подписывать соглашения о сотрудничестве, вести торговлю и предпринимать прочие правовые действия. Отныне мы слагаем с себя обязанность выплачивать Соединенным Штатам разорительные и несправедливые корпоративные поборы. В поддержку данного заявления мы, законно избранные представители Убежища, взаимно ручаемся друг перед другом своими жизнями, состоянием и священной честью».
На факсимиле документа, показанном в программе «новостей», стояло четырнадцать подписей во главе с крупно выведенным «Дженнифер Фатима Шарафи». Лейша помнила, что раньше Дженнифер писала мелко и аккуратно.
— Они на это пошли, — сказала Стелла. — Они решились.
— Лейша, что теперь будет? — спросил Джордан.
— Налоговое управление подождет до 15 января, и, если платежи не поступят, оно применит процедуру принудительной оценки имущества с целью вычисления налогов. Они будут вправе захватить материальные ценности в качестве залога до получения сборов.
— Физически захватить Убежище? Даже без предварительного слушания в суде?
— Штрафные санкции предполагают сначала захватить имущество, а потом уже проводить слушание. Вероятно, поэтому Дженнифер предпочла такую последовательность. Всем придется пошевеливаться. Половина конгресса сейчас на каникулах. — Лейша удивилась, как равнодушно звучит ее голос.
— Но как же правительство завладеет Убежищем? — спросила Стелла.
— Они могут сбить его с орбиты ракетой типа «Трут», — заметил Джордан.
— Нет, — возразила Стелла, — зачем уничтожать собственность, на которую претендует налоговое управление? Должно произойти… вторжение. Но орбитальные комплексы такие хрупкие. О чем, черт возьми, думает Дженнифер?
— Не знаю, — ответила Лейша. — Посмотрите на подписи. Ричард Энтони
Келлер Шарафи, Наджла Шарафи Джонсон, Гермиона Уэлс Келлер — думаю, Ричард не знает, что его дети обзавелись семьями.
Стелла с Джорданом переглянулись.
— Лейша, — упрекнула Стелла в своей обычной резкой манере, — тебе не кажется, что это выходит за рамки семейных новостей? Это гражданская война! Дженнифер наконец удалось отделить почти всех Неспящих от остального народа, от основных течений в американском обществе…
— Ты не находишь, — Лейша безрадостно улыбнулась, — что мы, двенадцать человек, сидящие в этом заброшенном компаунде в пустыне, сделали то же самое?
— Ты думаешь, — нарушила молчание Стелла, — что Убежище может на равных сражаться с Соединенными Штатами?
— Не знаю, — сказала Лейша, и Стелла в ужасе взглянула на Джордана. — Я плохой оракул. Всю свою жизнь я ошибалась в Дженнифер Шарафи.
— Но, Лейша…
— Я иду к ручью, — сказала Лейша. — Позовите меня, если начнется война.
Она оставила сердитых, сбитых с толку родственников, которые не могли отличить преступное равнодушие от преступной бесполезности, что Лейша находила гораздо страшнее.
Конгресс Соединенных Штатов серьезно отнесся к угрозе отделения Убежища. Это же Неспящие. Сенаторы и конгрессмены, разъехавшиеся было на зимние каникулы, поспешно вернулись в Вашингтон. Президент Кэлвин Джон Мейерхофф, крупный, малоподвижный мужчина, прозванный журналистами «молчаливый Кэл-2», обладал острым умом и слыл тонким политиком. Если Мейерхофф и видел иронию судьбы в том, что крупный внешнеполитический кризис в конце срока его президентства связан с частью округа Каттарогус, штат Нью-Йорк, то эта ирония не нашла выхода в пресс — релизах Белого дома.
Однако информационные сети Жителей усмотрели пищу для забавных двухминутных комедийных скетчей. Немногие Жители когда-либо сталкивались с Неспящими — те предпочитали работать с ишаками. Программы Жителей восторженно предсказывали: «Очередь за Орегоном! Взгляд изнутри!» Голоактеры с наклеенными ресницами упражнялись на тему необходимости для жителей Орегона «разорвать политические узы, связывающие их с другим народом». Лозунги «Свободу Орегону» украсили гонки скутеров, брейни-вечеринки, дворцы для бесплатных танцев. Кимберли Сэндз выиграл Белмонтские зимние гонки на скутере, на котором флаг Орегона был нарисован поверх государственного флага.
Третьего января Белый дом сделал заявление о том, что в документе Убежища содержится подстрекательство к государственному мятежу и террору, поскольку Убежище является частью штата Нью-Йорк. Подобные призывы противоречат условиям свободной демократии. Национальная гвардия находилась в состоянии боевой готовности. 10 января делегация чиновников Госдепартамента и Налогового управления — редчайшее сочетание в истории американской дипломатии — прибудет в Убежище «для обсуждения ситуации».
Убежище пообещало встретить огнем любой космический корабль, который приблизится к орбитальному комплексу.
Конгресс собрался на экстренное заседание. Налоговое управление объявило о принудительной оценке имущества компании «Убежище, Инк.» и его главных акционеров — семейства Шарафи. Таблоидные информационные сети, которые больше интересовались внешней стороной дела, вопили, что Убежище выставляют на аукцион для оплаты налогов и штрафов. «Кто-нибудь желает купить подержанный шаттл? Слегка поврежденную орбитальную панель? Орегон?» Компания ВБРН, «Брейни-канал», поставила спектакль, в котором Орегон достался паре из Монтеррея, штат Калифорния, и супруги заявили, что Национальный Парк Кратерного озера требует независимости.
Восьмого января Отдел информационных сетей «Нью-Йорк Таймс» вместе с почтенной газетой ишаков под тем же названием опубликовал статью «Зачем удерживать Орегон?» Переданная по всем ежедневным сетям экранная версия была озвучена комментатором; бумажная распечатка состояла только из этого материала.
«ЗАЧЕМ УДЕРЖИВАТЬ ОРЕГОН?
За последнюю неделю наша страна столкнулась как с серьезной угрозой со стороны Убежища, оплота Неспящих Америки, так и с порожденным ею шоу, поставленным так называемыми таблоидными информационными сетями. Такие представления могут казаться забавными, вульгарными, издевательскими или тривиальными. Однако шоу вокруг легкомысленного движения «Свободный Орегон» небесполезно, поскольку позволяет лучше понять поступок Убежища.
Предположим, что Орегон действительно захотел выйти из состава федерации и здравомыслящий, объективный человек решил аргументирование опровергнуть право Орегона на такой шаг.
Первое. Напрашиваются параллели с американской революцией, а не Гражданской войной, во время которой одиннадцать штатов Конфедерации пытались отделиться. Действительно, в развлекательной кампании, развернутой безответственными информационными сетями, ни разу не упоминалось о Форте Самтер или Джеффе Дэвисе. Эта аналогия подразумевает стиль так называемой Декларации независимости Убежища, которое явно считает себя угнетенной колонией. И серьезные контрдоводы документу Убежища должны начинаться с исследования этого документа.
Он не слишком убедителен. Связь между 1776 и 2092 годами крайне слаба. Жители тогдашних колоний находились под властью иностранного государства, навязанной им без их представительства, иноземные солдаты размещались на их земле, американцы занимали второстепенное положение в собственной стране. В то же время ни один федеральный чиновник не ступал на территорию Убежища за 36 лет, прошедших со времени первого обследования. Убежище имеет представителей в законодательных органах штата Нью-Йорк, в федеральном конгрессе и в лице президента — все это посредством заочного голосования по бюллетеням, которые жители Убежища неизменно получают во время каждых выборов и которые, как свидетельствуют надежные источники, ни разу не вернулись обратно.
Верно, что Убежище подверглось очень тяжелому налогообложению после принятия нового свода законов, одобренного конгрессом в минувшем октябре. Но Убежище также является самой богатой корпорацией не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире. Прогрессивное налогообложение вполне законно. В отличие от американских колоний Убежище не занимает второстепенного положения в мировой экономике. Вполне вероятно, что Убежище занимает более высокое финансовое положение в мировой экономике, чем Соединенные Штаты, и, вне всякого сомнения, их акции котируются, выше на международном рынке. Мы обнаружили бы, что на деле Убежище скорее эксплуатирует, нежели подвергается эксплуатации. Ежегодный дефицит Убежища — если таковой существует — явно гораздо меньше, чем у правительства Соединенных Штатов.
В соответствии с критериями первой Декларации Независимости, и Орегон, и Убежище должны оставаться в составе государства.
Другим аргументом в пользу сохранения Орегона является отрицательный прецедент. Если Орегон может отделиться, почему не может Калифорния? Или Флорида? Или Гаррисбург, штат Пенсильвания? Вопрос о балканизации США был решен 225 лет назад, во время конфликта, упоминания о котором Убежище тщательно избегает в своем документе.
Третье. Взаимоотношения. Именно при помощи ресурсов Соединенных Штатов, включая борьбу граждан, Орегон был образован, достиг экономического процветания, стал центром торговли мехами в девятнадцатом веке и производства интеркомов класса «Е» в двадцать первом. Орегон обязан уважать эти взаимные отношения, даже если они ему надоели, и не напоминать своим поведением неблагодарное чадо.
И еще одна причина, по которой Орегону нельзя позволить отделиться, — это просто-напросто незаконно. Демонстративное нарушение суверенитета Соединенных Штатов, отказ от уплаты налогов, угроза добиться независимости путем агрессии — все это запрещено Кодексом Соединенных Штатов.
И если все вышеизложенное справедливо по отношению к Орегону, то справедливо и по отношению к Убежищу.
Независимо от того, кто его населяет».
Дру появился в Нью-Мексико вечером 6 января. День выдался необычно холодный; он кутался в красный шарф, а ноги прикрыл пледом. И то, и другое, как заметила Лейша, было из тонкой ирландской шерсти. Он проехал в своем кресле через большую открытую гостиную, когда-то построенную с расчетом на семьдесят пять гостей. Дочь Стеллы, Алисия, со своей семьей переехала обратно в Калифорнию, Эрик был в Южной Америке, Сет с женой — в Чикаго. Дру снова изменился, подумала Лейша.
Привык к славе. Здороваясь, Дру смотрел открытым взглядом, но теперь в нем не было даже жажды внимания. Он уверен в себе и без ее поддержки. Но в то же время Дру все еще взирал на мир с интересом, но к этому добавилась легкая вызывающая улыбка.
Лейша помнила — так смотрел ее отец.
— Я решил вернуться домой, — сказал Дру, — на тот случай, если политическая ситуация станет по-настоящему напряженной.
— Ты думаешь, этого не произойдет? — сухо спросила Лейша. — Хотя ты ведь не знаешь Дженнифер Шарафи.
— Да. Но зато ты знаешь. Лейша, скажи мне, что будет с Убежищем?
В его голосе слышалась прежняя одержимость. Неужели Убежище питает его светлые сновидения?
— Военные не расстреляют Убежище, если ты это имеешь в виду, — ответила Лейша. — Там, наверху, гражданские лица и примерно четверть из них — дети. Дженнифер всегда хватало политической осторожности, чтобы не пересекать грань, за которой может последовать серьезный ответный удар.
— Люди меняются, — заметил Дру.
— Возможно. Но даже если фанатизм пересилил здравый смысл Дженнифер, там много других разумных людей. Очень умный адвокат Уилл Сандалерос, и Касси Блументаль, и, конечно, ее взрослые дети…
Лейша вдруг вспомнила, как сорок лет назад Ричард сказал: «Становишься другим, просидев десятки лет взаперти только с Неспящими…»
— Ричард тоже здесь.
— Ричард?
— С Адой и малышом. Стелла суетилась вокруг них, когда я вошел. У Шона, кажется, грипп. Ты удивлена, Лейша?
— Да. — Она неожиданно улыбнулась. — Ты прав, Дру, люди меняются. Тебе не кажется это забавным?
— Не знал, что у тебя есть чувство юмора, Лейша.
— Не дразни меня, Дру, — резко сказала она.
— Я и не пытался, — улыбнулся он, и Лейша поняла, что Дру говорит правду. Возможно, их понятия о юморе очень разные.
Вошел Ричард:
— Привет, Лейша. Привет, Дру. Надеюсь, ты не возражаешь против нашего
неожиданного визита. Я подумал…
— Что если Наджла или Рики захотят связаться с тобой, то сделают это через меня? — закончила за него Лейша. — Ричард, дорогой… Мне кажется более вероятной кандидатурой Кевин. Он посредник Убежища…
— Нет. Они не обратятся к Кевину, — сказал Ричард, и Лейша не спросила, откуда ему это известно. — Лейша, что будет с Убежищем?
Все, словно сговорившись, задавали ей этот вопрос. Ей, которая просидела — «надувшись», как говорила Сьюзан Меллинг, — тридцать лет без дела в пустыне. Что творится с ее близкими?
— Не знаю, Ричард. Что, по-твоему, сделает Дженнифер?
Ричард отвел взгляд:
— Она взорвет весь мир, если решит, что это необходимо для ее безопасности.
— Ты понимаешь, что говоришь, Ричард? Значит, философия Убежища до сих пор сводится к личным нуждам одного человека. Ты правда так думаешь?
— По-моему, такова любая политическая философия, — ответил Ричард.
— Нет, — не согласилась Лейша.
— Любая, — на сей раз возразил Дру.
— Только не Конституция, — неожиданно для себя сказала Лейша.
— Посмотрим. — Дру разгладил дорогую ирландскую шерсть, прикрывавшую его высохшие ноги.
Убежище, где не было ни ночи, ни дня, ни времен года, всегда жило по часовому поясу западного полушария. Этот факт неожиданно поразил Дженнифер своей гротескностью. Убежище, земля обетованная Неспящих, форпост следующей ступени эволюции человека, все эти годы было привязано к Соединенным Штатам древнейшими узами — узами времени. Стоя во главе Совета Убежища в 6:00, Дженнифер решила, что, как только кризис минует, эти путы будут разорваны. Убежище изобретет собственную систему времяисчисления, свободную от понятий дня и ночи и унизительных жизненных циклов Спящих. Убежище покорит время.
— Пора, — произнес Уилл Сандалерос. — Огонь.
Члены Совета стояли, положив ладони на полированный металлический стол либо сжав кулаки, глаза были прикованы к экранам. Взволнованные, решительные, полные боли лица. Чтобы заменить жеребьевку выборной системой, Дженнифер потратила десять лет. Она долго маневрировала, чтобы получить именно этот состав Совета, отговаривала людей от выдвижения своей кандидатуры, убеждала, торговалась, бросала пробные камни, ждала, шла на компромиссы. И теперь у нее был Совет, способный, за одним исключением, поддержать в решающий для всех Неспящих момент и освободить их навсегда от устаревшего государства, потерявшего всякое значение в человеческой эволюции.
Роберт Дей, патриарх большой и богатой семьи, десятилетиями рассказывал о Неспящих, которых во время его детства оскорбляли и ненавидели в Соединенных Штатах.
Кэролайн Ренлей, молодой блестящий эксперт по коммуникациям, фанатично верила в биологическое превосходство Неспящих по Дарвину.
Касси Блументаль, стоящая рядом с Дженнифер, участвовала в событиях, приведших к суду над Дженнифер.
Пол Алеон, математик-экономист, который не только предвидел крушение основанной на И-энергии экономики Америки, когда закончатся международные патенты, но спрогнозировал будущее Убежища в качестве независимого государства.
Джон Вонг, сорокапятилетний адвокат, гордился тем, что Неспящие обращались к нему только по вопросам интерпретации контрактов. Но Вонг, историк, понимал значение отправления правосудия для законопослушных людей во времена непростых перемен и верил в перемены.
Чарлз Стоффер, глава внешней безопасности Убежища. Как все хорошие солдаты, он пребывал в постоянной готовности отразить удар.
Барбара Барчески, шестьдесят три года, молчаливая, задумчивая, глава фирмы, занимающейся моделированием корпоративной информации. Долгое время Дженнифер не была уверена в Барчески. Она занималась изучением политических систем с эпохи Возрождения до промышленных революций и ранних орбитальных утопий и за многие десятилетия пришла к убеждению, что неограниченный технологический прогресс и верность сообществу в корне несовместимы. Изучение парадоксов, как знала Дженнифер, небезопасно. Она ждала. В конце концов Барбара Барчески поддержала Дженнифер.
Доктор Раймонд Толивери, шестьдесят один год, глава исследователей Лаборатории Шарафи. Дженнифер никогда не сомневалась в его поддержке — он был ее соавтором. Трудность заключалась только в том, чтобы провести Толивери в Совет, так как загруженность работой превратила его в затворника.
И еще там были Уилл Сандалерос, Наджла с мужем. Ларе Джонсон и Гермиона Шарафи. Они стояли напряженно и гордо, полностью осознавая последствия того, что собирались предпринять.
Только Рики, прислонившись к дальней стене купола, глядел в пол, сложив руки на груди. Гермиона избегала смотреть в его сторону. Наверное, они поссорились. И именно невестка Дженнифер встала на сторону справедливости. Дженнифер подавила щемящее чувство материнской вины. Сейчас не время обдумывать неудачу с сыном.
Уилл включил коммуникационную сеть Убежища, экраны интеркомов и голосцены в зданиях, наружные громкоговорители. Дженнифер расправила складки белого аббая и шагнула вперед.
— Граждане Убежища. Говорит Дженнифер Шарафи. В куполе Совета сейчас проходит экстренное заседание. Соединенные Штаты ответили на нашу Декларацию независимости объявлением о вторжении, назначенном на завтрашнее утро. Этого нельзя допустить. Разрешить их делегации высадиться в Убежище означало бы согласиться начать переговоры — тогда как никакие переговоры невозможны, свидетельствовало бы о нерешительности — тогда как мы настроены решительно, допускало бы возможность экономического и судебного наказания — тогда как мы правы с точки зрения морали и эволюции. Делегация не должна высадиться в Убежище.
Но, попытавшись силой остановить нищих, мы окажем себе плохую услугу. Неспящие не нападают, пока находятся в безопасности. Мы признаем самооборону, но не желаем войны. Мы хотим, чтобы нам позволили жить по-своему, быть свободными и добиваться счастья собственным трудом.
Самое большее, что мы можем предпринять, чтобы остановить нищих, это устроить им демонстрацию той силы, которую мы не станем применять, если нас к этому не вынудят. Демонстрация, санкционированная властью Совета Убежища, будет транслироваться одновременно по всем основным информационным сетям Соединенных Штатов.
Кэролайн Ренлей набрала код на своем пульте. Уилл Сандалерос по закрытому каналу отдавал распоряжения службе внутренней безопасности Убежища. На экранах всех интеркомов Убежища и Земли, подключенных к пяти серьезным информационным сетям ишаков, появилось изображение ветхого спутника, орбитального комплекса «Кагура», что в переводеозначало «божественная музыка».
Дженнифер комментировала передачу.
— Говорит Совет Убежища. Правительство Соединенных Штатов объявило о вторжении в Убежище завтра утром под видом миротворческой делегации. Однако не может быть подлинного мира там, где существует физическое и экономическое принуждение. Мы не давали согласия на этот визит. Если Соединенные Штаты не уважают наше желание, то это означает, что они оставляют за собой право превентивного удара. Мы не позволим напасть на Убежище.
С целью не допустить такого нападения и продемонстрировать, как далеко мы можем пойти, защищая свой дом. Убежище проводит настоящую демонстрацию. Мы не хотим, чтобы наш выход из состава Соединенных Штатов омрачался обвинениями в сокрытии важной информации. Мы действительно хотим избежать войны, показав, насколько ужасной она может быть.
Перед вами орбитальная станция Убежища «Кагура». На ней остались только животные: домашний скот, насекомые, птицы и пресмыкающиеся, мелкие грызуны.
В пакете, находящемся на станции, находится организм, разработанный генетиками Убежища. Он распространяется воздушным путем. В его генетический код встроен механизм самоуничтожения, который сработает спустя семьдесят два часа после активации. Сейчас этот пакет будет дистанционно вскрыт из Убежища.
На спутнике ничего не изменилось. Легкий ветерок, созданный системами жизнеобеспечения, пробежал по листьям. Корова, жевавшая листья, закатила глаза и со стоном рухнула.
С неба камнем упали птицы. Жужжание насекомых смолкло. Спустя две минуты только листья шелестели под смертоносным ветерком.
Дженнифер тихо произнесла:
— Станция «Кагура» открыта для посещения научных экспедиций, желающих проанализировать это явление. Если вы прибудете раньше, чем истекут семьдесят два часа, наденьте полный защитный костюм и проявляйте максимальную осторожность. Мы советуем дождаться окончания инкубационного периода.
Аналогичные пакеты в больших количествах размещены в Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго и Лос-Анджелесе.
Не пытайтесь высадить делегацию в Убежище завтра или нанести упреждающий удар. В противном случае мы будем считать ответный удар справедливым. Вы только что видели, во что он выльется.
Расставаясь с вами, мы, Убежище, хотим напомнить высказывание одного из ваших великих государственных деятелей, Томаса Пейна: «Мы сражаемся не за порабощение, а за освобождение страны и за жизненное пространство для честных людей».
Кэрблайн Ренлей оборвала передачу.
Экраны Совета сейчас же заполнила информация о происходящем в Убежище. Люди стекались в центральный парк, где обычно отмечали День Памяти. Растения не оградили защитными решетками, и Дженнифер, пристально наблюдавшая за происходящим, решила: хороший знак, что никто не ступает по посадкам.
В Убежище никого заранее не известили о демонстрации на «Кагуре», кроме членов Совета, тщательно отобранных выпускников университетов, которые разместили пакеты на Земле, и работников службы безопасности. Дженнифер выдержала трудную битву за такую секретность. Выборные советники, горячо преданные своим избирателям, хотели обсудить с ними новое оружие, и Дженнифер пришлось напомнить о собственном судебном процессе, вызванном предательством Неспящего из прежнего Убежища. Совет неохотно подчинился.
— Убежище — не военная машина! — кричал в интерком Дуглас Вагнер, первопоселенец, в юности активный борец за мир. Со своими огромными организаторскими способностями он мог приобрести очень большое влияние.
— Возьмите его тихо, — попросила Дженнифер так, чтобы слышал только Уилл. — Не давайте им объединиться. — Она пыталась наблюдать за всеми экранами одновременно.
— Нас должны были оповестить! — кричала женщина. — Чем же Убежище отличается от общества нищих, если решения, касающиеся нас, принимают, не считаясь с нами? Нам не сказали об этой части плана борьбы за независимость! — Женщину окружила небольшая толпа.
— Я ее знаю, — сказала Советник Барчески. — Уилл, приведите ее в зал заседаний, я с ней поговорю.
Ожил экран связи со службой безопасности:
— В секторе «Б» все спокойно, Уилл. Люди, похоже, согласны, что демонстрация была необходима.
— Хорошо, — отозвался Уилл.
— Идут, — произнес Советник Дей.
Группа жителей Убежища решительно шагала к куполу Совета, стены которого заранее сделали непрозрачными. Внешний экран показал, как они попытались открыть дверь и убедились, что купол заперт. Компьютер непринужденно произнес:
— Совет выслушает ваши соображения по поводу демонстрации силы Убежища, но в данный момент мы должны сосредоточиться на реакции Земли. Приходите, пожалуйста, позже.
Неспящие громко протестовали минут десять, потом ушли.
Начались передачи с Земли.
— …беспрецедентная террористическая угроза со стороны тех, кого давно уже подозревали не только в отсутствии лояльности, но и в том, что они социально опасны…
— …мгновенный кризис в нарастающем противостоянии между орбитальным комплексом Убежища и правительством Соединенных Штатов…
— …паника в четырех городах, предположительно заминированных смертоносным вирусом, хотя официальные лица…
— …ошибочно считать, что объявленную угрозу есть возможность осуществить. Американский эксперт по генемодам, доктор Стэнли Кассенбаум, находится сейчас здесь, чтобы…
— Леди и джентльмены, президент Соединенных Штатов!..
Информационные сети ишаков среагировали быстро.
Неторопливый раскатистый голос президента Мейерхоффа вселял уверенность в сердца людей.
— Граждане Америки, Соединенные Штаты получили угрозу от террористов из орбитального комплекса «Убежище». Они заявляют о возможности причинить нам серьезный вред посредством незаконно генетически модифицированных вирусов. Они угрожают развязать бактериологическую войну, если федеральная делегация попытается высадиться завтра в Убежище. Это недопустимо. Соединенные Штаты давно приняли решение не торговаться с террористами ни при каких обстоятельствах. В то же время безопасность и благополучие граждан имеют первоочередное значение.
Жители Нью-Йорка и Чикаго, Вашингтона и Лос-Анджелеса, не покидайте ваши дома. Соединенные Штаты не позволят спекулировать на вашей безопасности. В данный момент команды экспертов обеспечивают вашу защиту. Я повторяю: самое лучшее, что вы можете предпринять, — это сохранять спокойствие…
Информационные программы показывали толпы беженцев. Над землей летели потоки аэромобилей; вагоны супермонорельсов были забиты до отказа; шоссе заполнили наземные автомашины.
Передача из Белого дома так и не ответила на вопрос, попытается ли делегация высадиться в Убежище завтра утром.
— Оставляют за собой свободу выбора, — мрачно произнес Советник Дей. — Ошибка.
— Спящие, — презрительно заметил Советник Алеон.
Спустя час после демонстрации со станции «Кагура» Убежище получило послание из Белого дома с требованием немедленно сдать все нелегальное оружие, включая преступные биологические препараты. В ответ Убежище процитировало Патрика Генри: «Дайте мне свободу, или…»
Спустя два часа после демонстрации Убежище отправило еще одну многоканальную передачу, в которой объявило, что пакеты со смертоносным генемодным вирусом спрятаны в Вашингтоне, Далласе, Новом Орлеане и Сент-Луисе.
Люди побежали из Сент — Луиса, в Новом Орлеане разразился настоящий бунт. Из Чикаго, Нью-Йорка и Лос-Анджелеса эвакуация продолжалась теми же темпами.
Какая-то истеричка из Атланты сообщила, что все голуби на ее террасе мгновенно сдохли. Люди начали покидать Атланту. Бригада противохимической защиты обнаружила, что птицы отравились крысиным ядом, но к этому времени уже поступило сообщение о падеже скота возле Форт-Ворта.
Дженнифер подалась к экрану:
— Какая беспомощность!
Протесты в Убежище достигли высшей точки и стихли. Спонтанные лидеры либо дискутировали с советниками за закрытыми дверями, либо были «изолированы» в здании, негласно подготовленном службой безопасности Сандалероса, либо занимались сбором подписей на официальных петициях, обычной формой выражения протеста. Раньше этого было достаточно.
— Нищие совершенно не умеют планировать, — заметила Дженнифер. — Даже когда это жизненно важно.
— Лейша, — робко произнесла Стелла, — нам ничего не нужно сделать для… безопасности?
Лейша сидела перед тремя экранами интеркомов, настроенными на разные информационные сети, и даже Стелла не могла разрушить эту стену молчания.
— Как же я не подумал об этом раньше! — воскликнул Джордан. — Прошло так много времени с тех пор, когда кто-то ненавидел Неспящих… Стел, кто у нас здесь остается на этой неделе? Может быть, нам установить дежурство, если понадобится…
— Компаунд обнесен И-полем шестого класса, патрулируемым тремя вооруженными охранниками, — сказал Дру.
Стелла и Джордан изумленно уставились на него.
— С сегодняшнего утра, — прибавил Дру. — Извините, что не предупредил вас. Я не ожидал, что Убежище пойдет на такое.
— Как ты догадался, что они задумали? — Стелла снова стала агрессивной.
— Кевин Бейкер догадался.
— На него похоже, — фыркнула Стелла.
— Спасибо, Дру, — сказал Джордан, и у Стеллы хватило совести выглядеть немного виноватой.
— У нас нет выбора, — сказала Мири Никосу. В лаборатории Рауля столпились восемь Суперов, примчавшихся, услышав объявление о демонстрации на «Кагуре». Некоторые побежали в лабораторию Мири, прячась от демонстрантов и от службы безопасности — с каких пор в Убежище появились мундиры. Официальный приказ «оставаться в помещениях» разнесся по всем аудиоканалам — с каких пор в Убежище командуют? Дети включили интеркомы, связывавшие три здания.
Обычные интеркомы в Убежище не работали.
Терри Мвакамбе разразился потоком брани. Краешком сознания Мири отметила, что ругательства, должно быть, как-то связаны с математическими прогрессиями, раз они получаются у Терри настолько естественно.
Он немедленно активизировал скрытую коммуникационную сеть.
— Никос? Ты там? Кто с тобой?
Никос появился на экране:
— Диана, Кристи, Аллен, Джеймс, Тошио.
— Где Джонатан?
— У меня, — к линии подключился Марк. — Мири, они созрели.
— Что будем делать? — Кристи крепко обнимала одиннадцатилетнюю плачущую Луди.
— Мы ничего не можем сделать, — сказал Никос. — Это не противоречит нашему соглашению. Они стараются освободить Убежище для всех нас.
— Из-за них нас всех убьют! — закричал Рауль. — Или от нашего имени они убьют сотни тысяч других людей. В любом случае нам определенно наносят вред!
— Вопросы внешней обороны, — возразил Никос, — не касаются Нищих.
— Это предательство, — холодно произнес Аллен. — Охранники в мундирах, приказы не покидать зданий, отключение связи — Господи, я видел, как они арестовывают людей на улице! За преступление думать по-другому! Чем это отличается от убийства Тони? Но если другие бессильны, то мы можем что-то предпринять.
— Они наши родители… — сказала Диана с болью, на которую всей душой откликнулась Мири.
— Мы свяжемся со всеми Нищими, где бы они ни были, — решительно произнесла Мири. — Кто знает, где сейчас Питер? Терри, найди его. Потом мы все тщательно обсудим.
«Для нашего блага», — прибавила она про себя.
Спустя три часа после демонстрации Убежище передало, что полностью уничтожит генемодный вирус, если конгресс одобрит указ президента о том, что корпоративное объединение «Убежище, Инк.» получает статус независимого государства.
Государства, которые были теснее других связаны с Соединенными Штатами, официально заклеймили «бунтовщиков» за террористические акты, но отказались ввести торговое эмбарго. Зарубежные комментаторы указывали, что давление Белого дома может привести к нежелательным откровениям в вопросе о том, как сильно американские союзники зависят от широкого международного финансирования и генемодных исследований, контролируемых Убежищем.
Страны, которые в данный момент не входили в число союзников Соединенных Штатов, осудили стороны за моральное варварство. Только Италия, в которой снова воцарился социализм, умудрилась занять оригинальную позицию. Рим провозгласил Убежища Неспящих борцами за освобождение рабочего класса, которые поведут мир к новой эре использования информационных сетей для служения труду.
Шаттл с международной научной группой отправился к «Кагуре». По стране прокатилась волна демонстраций с требованием запретить ему вернуться на Землю.
Одного Неспящего, который жил в Нью-Йорке, вытащили из квартиры и забили до смерти.
Убежище разразилось еще одним посланием: «Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим без его согласия. — А. Линкольн».
— Это для тебя, — сердито сказала Стелла. — Они путают революцию и Гражданскую войну. Дженнифер приплела Линкольна только потому, что ты занималась его изучением!
Лейша не ответила.
— Захватив орбитальный комплекс без предупреждения, мы поступим безнравственно. — Никос послал программу цепочек в другие здания, где собрались Суперы. Этика, история, солидарность сообщества тщательно сбалансированы не менее весомыми противоположными ценностями. Такая цепочка больше характерна для Аллена, чем для Никоса. Мири одобряла этот лаконизм, значит, Никос не занимает резко противоположной позиции.
У Кристи возникла идея предупредить Убежище, и в цепочке появились новые элементы: Пирл Харбор. Израиль. Хиросима. Генерал Уильям Текумсе Шерман. Нейтралитет Парагвая. Цепочки Суперов редко включали военную историю; Мири не знала, что память Кристи зафиксировала так хорошо эти факты.
Одиннадцатилетняя Луди сказала:
— Я не могу угрожать моей маме!
«А я могу», — подумала Мири и посмотрела на Никоса, на Кристи, на Аллена, на непредсказуемого Терри.
Цепочки вероятностей свивались в петли, завязывались в узлы, вращались.
— Уилл, еще одна группа граждан требует пропустить их в купол Совета, — сказала Советник Ренлей.
Сандалерос обернулся:
— Как они прошли так далеко? Ведь был приказ не покидать помещения?
— Как? — переспросила Барчески с некоторым отвращением. — Ногами. Сколько сторожей у вас там, снаружи? И насколько наши граждане боятся их?
Дженнифер спокойно сказала:
— Никто не стремится запугать людей.
— Они и не боятся, — заметила Барбара Барчески. — Они требуют возможности войти и поговорить с вами.
— Нет, — ответил Сандалерос. — Пока нам не до разговоров.
— Тогда никто не поинтересуется, что вы сделали, чтобы получить независимость, — произнес Рики Шарафи впервые за три часа.
— С ними Хэнк Кимбал, — сказала Кэролайн Ренлей. — Мы работали вместе с ним над системами защиты. Охранное поле купола может не выдержать.
Касси Блументаль подняла глаза от терминала.
— Выдержит.
Спустя некоторое время недовольные ушли.
— Дженнифер, — сказал Джон Вонг. — Сеть номер «4» усиленно агитирует за то, чтобы взорвать Убежище вместе с нашими «предполагаемыми детонаторами» одним махом.
— Они не сделают этого, — ответила Дженнифер. — Только не Соединенные Штаты.
— Ты рассчитываешь на порядочность нищих, — удивился Рики Шарафи.
— Я думаю, Рики, — сдержанно сказала Дженнифер, — что, если бы ты пережил столько, сколько мы с Уиллом, ты был бы другого мнения о порядочности нищих. Я попрошу тебя воздержаться от высказываний.
Похоже, легкий надрыв в голосе не укрылся только от Рики.
Ричард Келлер незаметно вошел в голокомнату и встал позади Стеллы и Джордана, прислонившись к дальней стене. Первым его увидел Дру. Юноше Ричард казался сдавшимся, ушедшим в себя, хотя Дру не мог понять своих ощущений. В конце концов Ричард женился снова, родил ребенка, путешествовал по всему миру, учился и работал. И все же Дру почему-то считал, что Лейша, спрятавшаяся в пустыне, не сломалась, а Ричард — сдался.
Бессмыслица какая-то. Дру еще некоторое время боролся с абстракциями, а потом, как обычно, отказался от попыток облечь их в слова.
Ричард сгорбился, слушая воинственные вопли комментаторов, требовавших смерти его детей, которых он не видел уже сорок лет.
Если правительство взорвет Убежище, вдруг подумал Дру, у Ричарда все же останутся Ада с Шоном. А если бы Шон погиб, например, от какого-то несчастного случая, появился бы у Ричарда еще один ребенок? Пожалуй. А если бы умер и этот, Ричард завел бы следующего.
Дру начал понимать, почему именно Ричард сдался.
— Обращение президента Соединенных Штатов к Убежищу. — Лицо Мейерхоффа заполнило экран Убежища. «Это характерно для Спящих, — подумала Дженнифер, — укрупнять изображения, считая, что это укрупняет действительность». В куполе Совета все, свободные от наблюдений за мониторами, быстро собрались у экрана.
Работал канал двухсторонней связи.
— Говорит Дженнифер Шарафи, Глава исполнительной власти и президент Совета орбитального комплекса «Убежище». Мы принимаем вашу передачу, господин президент. Пожалуйста, продолжайте.
— Мисс Шарафи, вы преступно нарушаете Кодекс Соединенных Штатов.
— Мы больше не являемся гражданами Соединенных Штатов, господин президент.
— Вы также нарушаете Соглашение ООН 2042 года и Женевскую конвенцию.
Дженнифер ждала, когда президент поймет, что своими словами согласился придать Убежищу статус независимого государства. Она уловила момент, когда он это осознал, и ответила:
— Вынесите на одобрение конгресса резолюцию о том, что Убежище является независимым от Соединенных Штатов обществом, и ситуация будет исчерпана.
— Соединенные Штаты не пойдут на это, мисс Шарафи. Мы не ведем переговоры с террористами. Но мы привлечем к суду каждого члена Совета Убежища за государственную измену.
— Поиски независимости от тирании не являются государственной изменой. Господин президент, если вы не можете сказать нам ничего нового, я не вижу смысла продолжать беседу.
Взгляд президента стал колючим.
— Если сегодня до полуночи вы не раскроете госсекретарю местонахождение ваших пакетов с биологическим оружием, завтра утром Соединенные Штаты атакуют Убежище.
— Нет, господин президент. Ваши обычные средства, с которыми мы довольно хорошо знакомы, не смогут их обнаружить. Материалы и методы неизвестны Соединенным Штатам. Господин президент…
Снаружи раздались сигналы тревоги. Касси Блументаль не поверила своим глазам: охранное И-поле было прорвано. Уилл Сандалерос бросился восстанавливать прозрачность окон. Но прежде чем он успел это сделать, дверь купола Совета открылась, и на пороге появилась группа Суперталантливых детей во главе с Мирандой Шарафи.
— …в настоящий момент нам больше нечего обсуждать, — закончила Дженнифер. Выражение лица президента изменилось при звуках сигналов тревоги. Касси Блументаль быстро перекрыла все каналы связи с Землей.
Двадцать семь Суперов вошли в зал заседаний.
Уилл Сандалерос резко сказал:
— Что вы здесь делаете? Идите домой!
— Нет, — ответила Мири. Взрослые переглянулись: не привыкли к отсутствию заикания и дергания. Однако теперь дети казались им еще более чужими.
— Миранда, домой! — прогремела Гермиона. Дженнифер быстро двинулась вперед, чтобы овладеть ситуацией, которой нельзя было позволить выйти из-под контроля.
— Миранда, что ты здесь делаешь? Ваше поведение неуместно и опасно.
— Это ваша вина, — сказала Мири. Дженнифер пришла в ужас, увидев выражение глаз внучки.
— Миранда, либо вы немедленно уйдете, либо наша охрана выпроводит вас силой. Это военный штаб. То, что вы хотите сказать Совету, терпит до окончания кризиса.
— Нет, — сказала Мири. — Это касается кризиса. Вы угрожали Соединенным Штатам без согласия жителей Убежища. Ты убедила остальных членов Совета, или запугала, или подкупила…
— Уберите детей, — обратилась Дженнифер к Уиллу. Охранники уже столпились в переполненном куполе. Одна из женщин схватила Мири за руки. Никос очень громко сказал:
— Мы, Суперы, установили полный контроль над всеми системами Убежища. Наши скрытые программы вы не в состоянии обнаружить.
Женщина, державшая Мири, выглядела сконфуженной. Доктор Толивери в ярости воскликнул:
— Невозможно!
— Не для нас, — ответил Никос.
Дженнифер оглядела детей, лихорадочно соображая.
— Где Терри Мвакамбе?
Никос проговорил в интерком, закрепленный на лацкане:
— Терри, возьми на себя терминал Касси Блументаль и соедини его с системой внешней обороны Чарлза Стоффера.
Касси Блументаль сдавленно застонала. Она ввела голосовые команды в консоль, потом переключилась на клавиатуру и стала быстро печатать. Ее глаза широко раскрылись. Чарлз Стоффер рванулся вперед. Он отпечатал команды, которые, подумала оцепеневшая Дженнифер, наверное, были кодами программы. Дженнифер попыталась говорить спокойно:
— Советник Стоффер?
— Мы потеряли контроль. Но ракетные отсеки открываются… А теперь закрываются.
— Сообщите Соединенным Штатам, что вы уничтожите все пакеты с вирусами на Земле в обмен на неприкосновенность жителей Убежища, кроме членов Совета. Сообщите им, что разрешите федеральной комиссии проинспектировать Убежище. Или это сделаем мы, Суперы.
Роберт Дей резко втянул воздух:
— Вы не можете.
— Нет, можем, — произнес Аллен без тени сомнения в голосе.
— Вы же дети! — сказал кто-то хрипло.
— Мы то, чем вы нас сделали, — произнесла Мири.
Дженнифер посмотрела на внучку. Этот испорченный и избалованный ребенок пытается помешать ей, Дженнифер Шарафи, которая вызвала к жизни Убежище одной лишь силой воли, стремится разрушить все, над чем трудилась Дженнифер, за что страдала, что вынашивала всю свою жизнь… Нет.
Она сказала охранникам:
— Отведите всех в помещение для задержанных и поместите в надежную комнату. Но сначала заберите у каждого все технические приспособления. — Она немного поколебалась. — Разденьте их догола, и не оставляйте даже такой одежды, которая выглядит безобидной. Ничего.
— Дженнифер! — воскликнул Роберт Дей. — Они же наши дети!
— Значит, таков ваш выбор? — сказала Миранда.
Много лет назад Дженнифер подавила свою ненависть. И вот она снова нахлынула из всех потайных уголков сознания, куда Дженнифер запрещала себе заглядывать… На какое-то мгновение у нее потемнело в глазах от ужаса.
— Немедленно найдите Терри Мвакамбе и заприте с остальными. Не забудьте тщательно обыскать.
— Дженнифер! — воскликнул Джон Вонг.
— Ты знаешь, не так ли, — Мири обращалась прямо к Дженнифер, — что Терри нечто большее, чем мы все, вместе взятые… или ты думаешь, что знаешь. Тебе кажется, что ты понимаешь нас, как Спящие всегда считали, что понимают тебя. Они никогда не верили в твою человечность, правда? Поэтому ты не принадлежала к их сообществу. Ты была злой, холодной, расчетливой — и много умнее их. Все Неспящие считали себя на голову выше остальных, которых прозвали нищими. Вы убили одного из нас, потому что больше не могли его контролировать. Он не вписывался в твои рамки сообщества. А теперь мы способны делать такое, что вы себе даже вообразить не можете. Кто же теперь нищий, бабушка?
— Разденьте их, обыщите. И… И задержите моего сына, — Дженнифер не узнала собственный голос.
Мири сама начала раздеваться. После мгновения потрясенной тишины, подчиняясь быстрой команде Никоса, другие дети тоже принялись снимать одежду. Никто из Суперов, даже самые маленькие, не плакал.
Мири стащила через голову рубашку:
— Ты отдала свою жизнь сообществу. Но мы, Суперы, не принадлежим к этому сообществу, не так ли? Во-первых, мы видим сны. Ты знала об этом, Дженнифер? Спящий научил нас светлым сновидениям. — Мири сбросила сандалии.
— Система связи не работает, — в голосе Касси Блументаль слышалась паника.
— Прекратите, — сказал Чарлз Стоффер. — Дети, оденьтесь!
— Нет, — ответила Мири. — Потому что тогда мы будем выглядеть, как члены вашего сообщества, правда, Дженнифер?
Ожил интерком.
— Мы взяли Терри Мвакамбе. Он не сопротивляется.
— И даже твоя собственная община по-настоящему тебе безразлична, — продолжала Мири. — Иначе бы ты согласилась с нашими требованиями. В этом случае только ты предстала бы перед судом по обвинению в государственной измене. Нищие там, внизу, гарантировали бы остальным членам Совета неприкосновенность. Теперь их всех осудят за политическое преступление. Ты не захотела их спасти, потому что это означало бы для тебя отказ от тотального контроля. Но ты в любом случае проиграла. В день, когда убила Тони.
Мири осталась обнаженной. Суперы смотрели на Дженнифер холодными, недетскими глазами, будто думали… думали о чем-то неведомом… Мири нисколько не стеснялась: соски напряглись, темные волосы на лобке были такими же густыми, как у Дженнифер. Она улыбалась, высоко подняв голову.
Рики вышел вперед и набросил на плечи Мири свою рубашку. В первый раз девочка отвела взгляд от Дженнифер. Она мучительно покраснела и прошептала:
— Спасибо, папа.
Касси Блументаль устало сказала:
— Только что в Белый дом отправлено заранее записанное сообщение. Нам прислали копию. В нем рассекречены места размещения и способы нейтрализации каждого пакета с вирусами в Соединенных Штатах.
— Ни одна из внешних систем обороны Убежища не действует, — произнес Чарлз Стоффер.
— Защитное поле вокруг купола для задержанных не работает. Я не могу восстановить его… — вторила Кэролайн Ренлей.
Касси Блументаль сказала:
— Вторая запись отправлена в… в Нью-Мексико…
Миранда рыдала на груди отца, сломленная нервным напряжением шестнадцатилетняя девочка.
Глава 25
Лейша смотрела передачи о беспорядках в стране. Из небытия всплывали старые лозунги. «Ядерную бомбу на Неспящих!» Неужели они держали все эти плакаты и знамена в пыльных подвалах тридцать или сорок лет? Снова та же риторика, то же отношение, те же «бородатые» шуточки в дешевых информационных сетях. «Что получится, если скрестить Неспящего с питбулем? Челюсти, которые никогда не разжимаются». Этот анекдот Лейша слышала еще в Гарварде шестьдесят семь лет назад.
Она негромко произнесла:
— «И обратился я и увидел, что нет ничего нового под солнцем, и что не проворным достается успешный бег, не храбрым победа, не искусным благорасположение…»
Джордан и Стелла с беспокойством смотрели на нее. Негуманно волновать их патетическими цитатами. Особенно после долгого молчания. Следует поговорить с ними, объяснить им, что она чувствует…
Она так устала.
Больше семидесяти лет она видит одно и то же. «Если ты идешь по улице в Испании и сто попрошаек просят у тебя по доллару, а ты им не дашь, и тогда они в ярости бросаются на тебя…» Убежище. Закон, иллюзорный творец универсального сообщества. Калвин Хок. И за всем этим — Соединенные Штаты: богатые, процветающие, близорукие, великолепные и мелочные, не желающие, вечно не желающие уважать ум. Удачу, везение, веру в Бога, патриотизм, красоту, дерзость или отвагу, мужество и хватку — да, но никогда — интеллект. Не существование Неспящих вызвало все эти беспорядки, а сама идея и ее последствия.
Как было в других странах? Лейша не знала. За восемьдесят три года она ни разу не покидала Соединенные Штаты надолго. Да и не стремилась.
— Я всегда любила свою страну. — Лейша тут же поняла, насколько странным должно казаться такое неожиданное проявление чувств.
— Лейша, милая, не хочешь бренди? Или чашечку чаю? — спросила Стелла.
— Когда ты так говоришь, ты мне очень напоминаешь Алису.
— Лейша, — вмешался Дру, — мне кажется, неплохо бы тебе…
— Лейша Кэмден! — раздался голос с голосцены. Стелла ахнула.
Передачи из Белого дома, бунтующего Нью-Йорка, снимки Убежища со спутников — все исчезло. Молодая девушка с крупной, немного раздутой головой и огромными черными глазами застыла посреди научной лаборатории, заставленной незнакомым оборудованием. На ней была тонкая синтетическая рубашка, шорты и простые шлепанцы, непокорные черные волосы стянуты на затылке красной лентой. У Ричарда, о присутствии которого Лейша забыла, вырвался сдавленный стон.
— Говорит Миранда Сирена Шарафи, из Убежища. Я — внучка Дженнифер Шарафи и Ричарда Келлера. Советом Убежища это послание не санкционировано.
Легкое сомнение отразилось на серьезном юном личике девушки. Похоже, что она никогда не улыбалась. Сколько ей лет? Четырнадцать? Шестнадцать? Она говорила с легким акцентом, придающим ее словам особую серьезность. Лейша невольно сделала шаг к голосцене.
— Нас здесь 28 человек, старше десяти лет. Мы — нечто большее, чем Неспящие. Нас называют Суперталантливые, и я — самая старшая. Мы захватили Убежище, послали данные о местонахождении пакетов с биологическим оружием вашему президенту, дезактивировали системы обороны Убежища и остановили войну за независимость.
— Боже правый! — сказал Джордан. — Дети.
— Если вы получите мое сообщение, значит, мы, Суперы, арестованы моей бабушкой и Советом Убежища. Однако мы не сможем здесь оставаться. Я изучила все, что касается вас, Лейша Кэмден, и вашего воспитанника Дру Арлина. Светлые сновидения очень помогают нам, Суперам.
Дру пристально смотрел на Миранду Шарафи. Лейша отвела взгляд.
— Я не знаю, что произойдет дальше, — продолжала Миранда. — Может быть. Убежище позволит нам взять шаттл или ваше правительство заберет нас. Может быть, самые младшие Суперы останутся здесь. Но некоторым из нас срочно понадобится улететь из Убежища, поскольку мы добьемся ареста Совета Убежища по обвинению в заговоре с целью государственного переворота. Нам необходимы место, оборудованное системой безопасности, и квалифицированный юрист. Вы были адвокатом, мисс Кэмден. Не можем ли мы приехать к вам?
У Лейши защипало в глазах.
— Думаю, что с нами будет несколько Норм, в том числе мой отец, Ричард Шарафи. Вряд ли вы сможете напрямую связаться со мной и ответить на эту передачу, хоть и не знаю наверняка ваших возможностей.
— Уж не такие, как у них, — произнесла Стелла так, будто у нее закружилась голова. Дру бросил на нее насмешливый взгляд.
— Благодарю вас. — Миранда переступила с ноги на ногу, отчего показалась еще более юной. — Если… если Дру Арлин будет с вами, когда вы получите это сообщение, и если вы позволите нам приехать к вам, пожалуйста, попросите его остаться. Я бы хотела с ним познакомиться.
Миранда вдруг улыбнулась настолько откровенно, что Лейша была поражена. Она уже не ребенок.
— Мы придем к вам нищими, — сказала Миранда. — Нам нечего предложить, нечем торговать. Мы просто нуждаемся в помощи. — На экране возникло трехмерное графическое изображение из словесных цепочек, в которых каждое слово или фраза соединялось со следующей. Все было раскрашено в различные цвета, чтобы сделать предельно ясными любые оттенки смысла. Шар медленно вращался.
— Что, черт возьми, это такое? — спросила Стелла.
Лейша встала и быстро обошла шар, пристально всматриваясь.
— Я думаю… это философская аргументация.
— А-хх! — выдохнул Дру.
Лейша зацепилась за фразу, выведенную зеленым цветом: разногласия в доме: Линкольн. И внезапно села на пол.
Стелла нашла выход во взрыве хозяйственных хлопот.
— Если их разместить по двое, можно открыть западное крыло и переселить Ричарда с Адой в…
— Я уеду, — тихо сказал Ричард.
— Но Ричард! Твой сын… — Стелла смущенно осеклась.
— То была другая жизнь.
Стелла покраснела. Ричард тихо выскользнул из комнаты, взглянув на Дру, который ответил ему таким же прямым взглядом.
Лейша изучала цепочки Миранды, пока голограмма не исчезла. Когда она подняла взгляд на троих оставшихся в комнате, Стелла ахнула.
— Лейша…
— Все меняется, — Лейша сияла. — Появляются второй и третий шансы, четвертый и пятый.
— Ну конечно, — ответила озадаченная Стелла. — Лейша, пожалуйста, встань!
— Все и правда меняется, — повторила Лейша, как маленькая девочка. — И не просто количественно. Даже для нас. Все-таки, все-таки, все-таки!
Их было тридцать шесть. Они прилетели на правительственном самолете из Вашингтона. Двадцать семь «Суперталантливых»: Мири, Никос, Аллен, Терри, Диана, Кристи, Джонатан, Марк, Луди, Джоанна, Тошио, Питер, Сара, Джеймс, Рауль, Виктория, Анна, Марта, Билл, Одри, Алекс, Мигуэль, Брайан, Ребекка, Кэти, Виктор и Джейн. И четверо «нормальных» Неспящих детей: Джоан, Сэм, Хако и Андрула. И еще пятеро родителей, казавшиеся более скованными, чем их дети. В том числе Рики Шарафи.
Он очень напомнил Лейше Ричарда, каким тот был после суда над Дженнифер: нетвердая походка, неизбывная боль в глазах.
Все члены Совета Убежища находились сейчас в вашингтонской тюрьме.
— Мой отец здесь? — тихо спросил Рики в первый вечер.
— Нет. Он… он уехал, Рики.
Казалось, он ничуть не удивился.
Миранда Шарафи — Мири — сразу взяла в свои руки инициативу. Покончив с организационными хлопотами. Мири с отцом пришли в кабинет Лейши.
— Спасибо, что позволили нам приехать сюда, мисс Кэмден. Мы хотим обсудить условия проживания, а платить мы сможем, как только ваше правительство разморозит наши активы.
— Зовите меня Лейша. Это правительство теперь и ваше. Нам не нужна никакая плата. Мири. Будьте как дома. Мы рады принять вас у себя.
Мири изучающе смотрела на нее. Странные глаза, подумала Лейша, кажется, они видят то, чего не видят остальные. Взгляд девочки смущал. Как глубоко этот мозг — усовершенствованный, особый, лучший — проникает в тайны души Лейши?
Наверное, то же когда-то чувствовала Алиса рядом с сестрой. А Лейша не понимала.
Улыбка преобразила Мири.
— Спасибо, Лейша. Мне кажется, вы считаете нас своим сообществом, и за это мы тоже искренне благодарны. Но мы все же предпочли бы платить вам. Мы — иагаисты, знаете ли.
— Знаю. — Лейша спросила себя, как обстоит дело с чувством юмора у Мири. Все-таки ей всего шестнадцать лет.
— А… а Дру Арлин еще здесь? Или на гастролях?
— Он вас ждал.
Мири вспыхнула. «Вот как! — подумала Лейша. — Вот как…»
Дру взглянул на Мири с откровенным интересом и протянул руку.
— Привет, Миранда.
— Я бы хотела поговорить с вами, — Мири густо покраснела, — о нейрохимическом влиянии светлых сновидений на мозг. Я проводила кое-какие исследования, может быть, вам будет любопытно взглянуть на ваше искусство с научной точки зрения… — Лейша поняла запинающуюся тираду девочки правильно: это был подарок. Она предлагала Дру то, что считала лучшей частью себя — свою работу.
— Спасибо, — в глазах Дру вспыхнул огонек. — Я буду рад.
Лейша еще раньше спрашивала себя, не ревностно ли ей оттого, что Дру переметнулся к Мири. Нет. Желание защитить вспыхнуло в ней стеной огня. Если Дру вздумает использовать этого необычного ребенка, чтобы добраться до Убежища, она его уничтожит. Мири заслуживает лучшего, потому что она сама лучше…
Мири улыбнулась во второй раз. Дру все еще держал ее за руку.
— Вы изменили нашу жизнь, мистер Арлин. Я расскажу вам.
— Пожалуйста. И зовите меня Дру.
Лейша снова взглянула на Миранду: черные волосы, румянец, раздутая голова. Стена огня разрасталась. Миранда забрала у Дру свою руку.
— Мне кажется, — сказал Рики Шарафи, — что Мири надо поесть. Лейша, мы сильно истощим ваши запасы. Позвольте нам расплатиться. Вы даже не представляете, что могут сделать Терри, Никос и Диана с вашим коммуникационным оборудованием.
Рики взглянул на Лейшу и грустно улыбнулся. Лейша поняла, что Рики так же боится возможностей своей дочери, как когда-то Лейша боялась светлых сновидений Дру, и так же втайне ими гордится.
— Жаль, что вы не знали мою сестру Алису, — обратилась Лейша к Рики. — Она умерла в прошлом году.
Казалось, он понял все, что она хотела сказать этой простой фразой.
— Мне тоже жаль.
Мири вернулась к вопросу о плате:
— И когда ваше… наше правительство разморозит наши активы, мы все станем богатыми по здешним меркам. Я, собственно, собиралась спросить, не поможете ли вы тем, кто хочет создать компании, зарегистрировать их в штате Нью-Мексико. Мы ведь несовершеннолетние. Нам понадобятся легальные компании, которыми руководят взрослые, а мы станем там работать по найму.
— Я никогда этим не занималась, — осторожно ответила Лейша. — Но могу предложить сведущего человека. Это Кевин Бейкер.
— Нет. Он работал посредником для Убежища.
— Разве он не был честен?
— Да, но…
— С вами он тоже будет честным. Кевина всегда интересовал бизнес.
Мири сказала:
— Я обсужу с остальными.
— Но даже если мы пригласим Кевина Бейкера, — продолжала Мири, — нам все же понадобится адвокат. Вы будете представлять наши интересы?
— Спасибо, нет. — Лейша пока не могла объяснить Мири свой отказ. — Но могу порекомендовать нескольких хороших юристов. Джастин Саттер, например, дочь моего очень старого друга.
— Спящая? — спросила Мири.
— Она очень хороший адвокат. И именно это имеет значение, не так ли?
— Да, — сказала Мири.
— Может быть, это к лучшему, — сказал Рики Шарафи. — Вашим адвокатам предстоит работать с законами о собственности Соединенных Штатов в конце концов. Возможно, нищая прекрасно в них разбирается.
— Если вы собираетесь жить здесь, Рики, вам придется перестать употреблять это слово, — сказала Лейша. — Во всяком случае, в этом смысле.
— Извините.
Вот как все просто. А человеческие существа воображают, будто понимают что-то в генетических манипуляциях!
Дру вдруг спросил у Мири:
— Убежище когда-нибудь перейдет к вам по наследству?
— Да, — спустя некоторое время задумчиво проговорила Мири. — Возможно, спустя сто лет. Или больше. Но когда-нибудь перейдет.
Дру и Мири обменялись взглядами, и Дру наконец улыбнулся.
— Годится.
Глава 26
Лейша сидела на своем любимом плоском камне в тени тополя. Ручей совершенно высох. В четверти мили, вниз по пересохшему руслу медленно шел кто-то из Суперов, склонившись к земле. Наверное, Джоанна; ее очаровали ископаемые, и она занималась конструированием трехмерной цепочки мыслей, описывавшей связи между копролитами и орбитальными станциями. Мири назвала это поэзией и добавила, что никто из них не «строил поэзию», пока они не начали заниматься светлыми сновидениями.
Неподалеку сумчатая крыса зарывалась в сухую землю. Короткие передние лапки рыли землю со скоростью механического бура, а длинные задние лапы отбрасывали выкопанное в сторону. Внезапно зверек повернул голову и посмотрел на Лейшу: у него были круглые ушки и выпуклые блестящие черные глаза. На макушке виднелась странная шишка. Опухоль в начальной стадии, подумала Лейша. Зверек вернулся к своей работе. На границе света и тени воздух дрожал от лютой жары, несмотря на начало июня.
Лейша знала, что если она обернется, то увидит, как на высоте сорока футов над компаундом молекулы воздуха искажались новым видом энергетического поля, с которым экспериментировал Терри. Он сказал, что это будет крупное открытие в области прикладной физики. Кевин Бейкер вел переговоры с «Самсунгом», «Ай-би-эм» и «Кениг-Роттслером» по поводу регистрации некоторых патентов Терри.
Лейша сбросила ботинки и носки. Это было небезопасно; она находилась за пределами зоны, где электронные средства разгоняли скорпионов. Но так приятно ощущать босыми подошвами шершавую поверхность камня, теплую даже в тени.
Лейша ждала, когда Мири прибежит к ней с обвинениями. Пора бы ей появиться; должно быть, девочка засиделась взаперти в своей лаборатории. Или, может быть, она с Дру, несколько дней назад вернувшимся с гастролей.
Сумчатая крыса исчезла.
— Лейша!
Фигурка в зеленых шортах яростно мчалась от компаунда. Восемь, семь, шесть, пять, четыре, три…
— Лейша! Почему?
Суперы всегда начинают с конца.
— Потому что я так хочу, Мири.
— Хотите? Защищать бабушку от обвинения в государственной измене? Вы, написавшая глубокую, исчерпывающую книгу об Аврааме Линкольне?
Лейша поняла, какое отношение имеет к разговору ее книга. За последние три месяца она понемногу усвоила, как думают Суперы, научилась восстанавливать пропущенные звенья, когда эта девочка, ставшая для нее важнее всех после смерти Алисы, разговаривала с ней.
— Садись, Мири. Я хочу объяснить тебе, почему я решила стать защитником Дженнифер.
— Я постою!
— Садись, — повторила Лейша, и Мири откинула черные волосы со лба и сердито плюхнулась на камень, даже не посмотрев, нет ли на нем скорпионов.
Как много прозаических земных вещей Мири еще предстоит усвоить!
Лейша заранее тщательно отрепетировала свою речь.
— Мири, мы с твоей бабушкой принадлежим к первому поколению Неспящих. Нас объединяло нечто общее с предшественниками. Мы понимали, что невозможно одновременно добиться и равенства — вы зовете это солидарностью, — и личного превосходства. Когда личности предоставлена свобода выбора, то одни станут гениями, а другие — завистливыми нищими.
Поэтому два поколения предпочли неравенство. Мой отец выбрал его для меня. Кенцо Иагаи выбрал его для американской экономики. Калвин Хок, о котором ты ничего не знаешь…
— Знаю, — перебила Мири.
— Конечно. Глупое замечание. Ну вот, Хок встал на сторону рожденных неравными и попытался немного исправить уравнение, покарав превосходство. Из всех Неспящих только Тони Индивино и твоя бабушка старались создать такое сообщество, которое так же ценило бы свою солидарность — «равенство» тех, кто является его членами, — как и разнообразные личные достижения этих членов сообщества. Дженнифер потерпела фиаско. И с каждой неудачей становилась более фанатичной, пытаясь добиться своего, сваливая вину за все промахи на людей, не принадлежащих к сообществу. Сужая рамки определения. Теряя самообладание. Думаю, тебе это лучше известно.
Но хотя Дженнифер все дальше и дальше уходила от своей мечты о сообществе, сама идея — «Мечта Тони» — заслуживает восхищения, несмотря на ее прекраснодушный утопизм. Разве ты не простишь свою бабушку ради этой светлой мечты?
— Нет. — Лицо Мири застыло. Молодые не прощают. Разве Лейша простила собственную мать?
— Поэтому вы защищаете ее? — спросила Мири. — В память о прекрасной мечте?
— Да.
Мири встала. На ногах остались крошечные отпечатки камня. Черные глаза впились в Лейшу.
— Сужая рамки определения сообщества, бабушка убила моего брата Тони. — Она пошла прочь.
Лейша на мгновение онемела от шока, потом вскочила и босиком побежала за девочкой.
— Мири! Подожди!
Мири послушно остановилась и повернулась к ней. Глаза девочки были сухими. Лейша наступила на острый камень и запрыгала от боли. Мири помогла ей дойти до камня, где валялись размякшие от жары ботинки и носки.
— Проверьте, нет ли в них скорпионов, — приказала Мири, — почему вы улыбаетесь?
— Не обращай внимания. Ты всегда удивляешь меня своими знаниями. Мири, ты бы исключила меня из категории лиц, чье поведение может быть оправдано? Или Дру? Или твоего отца?
— Нет!
— Но все мы с течением времени переоцениваем ценности. Вот в чем ключ, дорогая. Вот почему я собираюсь защищать Дженнифер.
— В чем ключ? — резко спросила Мири.
— Перемены. И еще, Мири, Неспящие живут долго. А за это время много воды утечет. Даже Спящие меняются. Дру пришел ко мне нищим. Теперь он обогатил науку, изменив процесс мышления у Суперталантливых. Нельзя никому отказывать в оправдании. Dum spiro, spero, Мири? Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Я подумаю, — проворчала Мири.
Лейша вздохнула. Размышления Мири на эту тему будут настолько сложными, что Лейша, вероятно, даже не узнает собственных аргументов, если увидит их в сооружении из цепочек на голограмме.
Мири вернулась в дом, а Лейша, надев носки и ботинки, продолжала сидеть на плоском камне, глядя в пустыню.
Люди меняются. Нищие становятся артистами. Талантливые адвокаты — отчаявшимися бездельниками. Морские эксперты могут стать бродягами. Возможно, Спящие не могут стать Неспящими — или могут?
«Тони, — сказала Лейша, — испанские нищие разные. И тот, которому ты сегодня дал доллар, завтра может изменить мир. Или стать отцом того человека, который его изменит. Не существует стабильной экологии торговли, как не существует ничего постоянного и тем более застойного. И непродуктивного. Нищие — это только генетические линии, временно протянутые между сообществами».
Сумчатая крыса вынырнула из норы и обнюхала примулу. Опухоль у нее на голове имела слишком правильную форму и казалась чем-то вроде датчика. Зверек был генемодом — здесь, в пустыне, вопреки всем законам и ожиданиям.
Лейша завязала ботинки и встала. Она вдруг почувствовала себя юной, невинной девушкой. Преисполненной энергии и света.
Так много предстоит еще сделать.
Она побежала к компаунду.
Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим без его согласия.
Глава 22
Перед 125-м конгрессом Соединенных Штатов стояли проблемы годового торгового дефицита, который за последние десять лет увеличился на шестьсот процентов, федеральный долг вырос более чем в три раза, бюджетный долг возрос на двадцать шесть процентов. Почти целое столетие патенты на И-энергию, по завещанию самого Кенцо Иагаи, продавались наследниками исключительно американским фирмам. Благодаря И-технологии Соединенные Штаты вышли из опасного мирового экономического кризиса на рубеже двух столетий и из еще более опасной внутренней депрессии. Американцы повсеместно внедряли И-энергию. Орбитальные комплексы; самолеты; оружие заполонило «черные» рынки всех крупных стран мира. Колонии на Марсе и Венере выжили благодаря И-генераторам. Тысячи приспособлений на Земле очищали воздух, перерабатывали отходы, отапливали города, снабжали энергией заводы, выращивали генетически эффективную пищу, поставляли все, что полагалось на Пособие, и обеспечивали непрерывным потоком дорогостоящей информации корпорации, которые с каждым годом становились все богаче, недальновиднее и одержимее.
В 2080 году срок действия патентов истек.
Международный комитет по торговле открыл доступ к И-энергии всем. Государства, подбиравшие крохи со стола процветающей Америки, были наготове. Они выжидали уже много лет: фабрики построены, инженеры обучены в крупных университетах ишаков в Америке, планы разработаны. Десять лет спустя Соединенные Штаты потеряли шестьдесят процентов мирового рынка И-энергии.
Жители не волновались. Для этого они выбирали конгрессменов и перекладывали заботы на них. Избиратели, которые еще к чему-то прислушивались, были спокойны. Количество скутерных гонок, выдаваемых на Пособие средств, развлекательных передач и оплаченных политиками массовых сборищ, на которых бывало вдоволь еды и пива, строящихся жилых районов, продолжало расти. А в тех областях, где оно не росло, политиков не переизбирали. Американцы всегда считали, что голоса избирателей, в конце концов, надо зарабатывать.
Внутренний дефицит достиг угрожающих размеров.
Конгресс повысил налоги с корпораций. Сначала в 2087 году, потом в 2090-м. Фирмы ишаков, которые послали в конгресс своих родственников, запротестовали. К 2091 году проблему уже нельзя было игнорировать. Дебаты в палате представителей продолжались шесть дней и шесть ночей, возродив процедуру обструкции, и транслировались в программах «новостей». Ими мало кто интересовался. Одной из этих немногих была Лейша Кэмден, другим — Уилл Сандалерос.
К концу шестого дня конгресс принял большой свод законов о налогообложении. Основному удару подверглись синдикаты. С корпоративных объединений взимался налог в девяносто два процента при строгих ограничениях на возмещение расходов в форме участия в управлении Америкой. Для корпораций рангом пониже налог составлял семьдесят восемь процентов и после этого резко уменьшался.
Из синдикатов, облагаемых семидесятивосьмипроцентным налогом, больше половины базировались на орбитальном комплексе Убежища. Только одна корпорация подпадала под девяностодвухпроцентное налогообложение — само Убежище.
Конгресс принял законы в октябре. Лейша, смотревшая передачу в Нью-Мексико, невольно взглянула в окно. На голубом небе не было ни единого облачка.
Уилл Сандалерос представил полный отчет Дженнифер Шарафи, только что вернувшейся с орбитального комплекса Кагура, где завершались основные переделки. Дженнифер спокойно слушала, складки ее белого аббая грациозно лежали вокруг ступней, черные глаза блестели.
— Вот так, Дженни, — сказал Уилл. — Начиная с первого января.
Дженнифер кивнула и посмотрела на голопортрет Тони Индивино, висевший на стене купола. Спустя секунду она снова взглянула на Уилла, но он уже с головой ушел в распечатки предполагаемых сумм выплаты налогов с Убежища.
Мири преследовала смерть Табиты. Размышляла ли она о своих исследованиях, шутила с Тони, мыла голову — незнакомая Табита Селенски вплеталась, запутывалась, увязала в ее цепочках.
Мири сидела в пустой Игровой и думала о Табите. Мири стала слишком взрослой, чтобы посещать Игровую, но ей все же нравилось приходить туда, когда никого не было, и медленно плавать от одного поручня к другому: в отсутствии посторонних наблюдателей ее неуклюжесть исчезала.
Впрочем, она была не одинока — еще пятеро, в том числе ее отец, голосовали вместе с ней, чтобы оставить Табиту в Убежище, даже в качестве нищей. Но причины, побудившие их так поступить, были разными. Мири не могла выразить их ни словами, ни цепочками, и это сводило на нет ее усилия. Старая проблема — каких-то связей по-прежнему недоставало в ее рассуждениях. На том месте, где должно было быть объяснение, зияла дыра.
Она смотрела на поля, купола и дороги внизу. В мягком, очищенном от ультрафиолета солнечном свете Убежище казалось прекрасным. Вдалеке плыли облака; наверное, бригада обслуживания планировала дождь.
Убежище. (Святилище, церковь, закон, защита личности и собственности, равновесие прав человека и прав общества Локк Пейн, восстание Ганди…) Убежище было всем для Неспящих. Почему же ей кажется, что смерть Табиты толкнула ее туда, где право Убежища нарушено (Беккет в соборе, кровь на каменном полу…)? Туда, где в конечном счете безопасности нет?
Мири медленно спустилась из Игровой и пошла искать Тони, который сможет понять ее. Ей вдруг показалось, что этого очень мало. Она недопонимала чего-то существенного.
Чего?
В конце октября у Алисы случился сердечный приступ. Ей было восемьдесят три. Она неподвижно лежала в постели, боль заглушали наркотики. Лейша сутками сидела рядом, понимая, что осталось недолго. Большую часть времени Алиса спала или плавала в наркотическом дурмане с легкой улыбкой. Лейша держала ее за руку и не имела ни малейшего представления, где блуждает сознание сестры, но однажды ночью взгляд Алисы прояснился и сфокусировался. Она улыбнулась Лейше так тепло и ласково, что Лейша затаив дыхание склонилась к ней.
— Да, Алиса?
— Папа п-поливает цветы! — прошептала Алиса.
У Лейши защипало в глазах.
— Да, Алиса.
— Он дал мне цветок.
Алиса снова погрузилась в сон и, улыбаясь, ушла туда, где маленькая девочка вечно купается в отцовской любви.
Второй раз она очнулась спустя несколько часов и с неожиданной силой вцепилась в руку Лейши. С безумным взглядом она пыталась сесть и повторяла:
— Получилось! Я все еще здесь, я не умерла! — Она упала обратно на подушки.
Джордан, стоявший рядом с Лейшей, отвернулся.
Придя в себя последний раз, Алиса с любовью посмотрела на Джордана, и Лейша поняла, что Алиса ничего ему не скажет. Алиса отдала своему сыну все, в чем он нуждался, и он был в безопасности. Она прошептала Лейше:
— Позаботься… о Дру.
Алиса почему-то всегда знала, кому помощь нужнее всех.
— Хорошо, Алиса…
Но Алиса уже закрыла глаза, и улыбка снова играла на ее губах.
Пока Стелла с дочерью приводили в порядок редкие седые волосы Алисы и хлопотали о выдаче особого разрешения на захоронение в частном владении, Лейша ушла в свою комнату. Она сбросила одежду и встала перед зеркалом. Кожа была чистой и розовой, грудь слегка опустилась, но все еще оставалась полной и гладкой. Золотисто-русые волосы, которые заказал Роджер Кэмден, струились мягкими волнами. Ей захотелось схватить ножницы и выстричь их неровными клочьями, но она была слишком стара для такого театрального жеста. Ее сестра-близнец умерла от старости. Уснула навсегда.
Лейша оделась и пошла помогать Стелле и Алисии.
Ричард с семьей приехали в Нью-Мексико на похороны. Девятилетний Шон оставался единственным ребенком — неужели Ричард боялся, что второй ребенок окажется Неспящим? Ричард выглядел довольным, солидным, насколько позволяла его кочевая жизнь, ничуть не постаревшим. Он составлял карту течений усиленно разрабатываемого фермерами участка Индийского океана вблизи континентального шельфа. Он обнял Лейшу и принес свои соболезнования. Сквозь горе проступило удивление: когда-то этот мужчина был самым главным в ее жизни, а теперь она ничего не чувствует в его объятиях. Их связывает только биологический выбор родителей и старые, давно ушедшие мечты.
Дру тоже приехал проститься с Алисой.
Лейша не виделась с ним четыре года, хотя и следила за его блистательной карьерой на головидео. Она встретила его на мощенном камнем дворе, усеянном яркими кактусами, которые цвели круглый год, и экзотическими растениями под сохраняющими искусственную влажность прозрачными И — колпаками. Он без колебаний направил к ней свое кресло-каталку:
— Привет, Лейша.
— Привет, Дру.
Теперь Дру носил скромную дорогую одежду и только сверкающая бриллиантовая запонка выдавала прежнего мальчишку. Его плечи раздались вширь, лицо стало осмысленным. Красивый мужчина, отметила Лейша без всякого желания.
— Жаль Алису. Большой души человек.
— Ты прав. Это заслуга только ее.
Он не уточнил, что Лейша хотела сказать; слова никогда не были средством общения для Дру.
— Мне будет ее ужасно недоставать. Я не был здесь много лет. — Он говорил без тени смущения — очевидно, пережил ту неловкую последнюю сцену между ним и Лейшей. — Но каждое воскресенье мы с Алисой часами разговаривали по интеркому.
Лейша почувствовала укол ревности:
— Она тебя любила, Дру. И упомянула в завещании.
— Да. — Лейшу приятно удивило, что Дру не проявил никакого интереса к наследству. Тот, маленький Дру все еще здесь. И все же Лейше следовало сказать о его карьере, не так ли? Это талант Дру.
— Я следила за тобой по голопрограммам. Мы гордимся твоими успехами.
В его глазах затеплился огонек.
— Ты смотрела выступление?
— Нет. Только рецензии, похвалы…
— Все в порядке, Лейша. Я знал, что ты не сможешь смотреть.
— Не захочу, — вырвалось у нее.
— Нет — не сможешь. Даже если ты никогда больше не позволишь мне снова погрузить тебя в светлое сновидение, ты будешь влиять на мою работу больше, чем все остальные.
Лейша открыла было рот, но Дру прибавил:
— Я кое-кого привез с собой.
— Кого?
— Кевина Бейкера.
Неловкость Лейши испарилась. Дру еще мог сбить ее с толку, но Кевина-то она знала уже шестьдесят лет — с тех времен, когда отца Дру еще на свете не было.
— Зачем он приехал?
— Спроси сама, — коротко ответил Дру, и Лейша поняла, что Дру каким-то образом наслышан обо всем, что произошло между ней и Кевином. Время прессуется, как пыль, подумала Лейша.
— Где он сейчас?
— В северном патио. — Когда она уходила, Дру бросил ей в спину: — Лейша, мое желание осталось прежним.
— Я тебя не понимаю, — она презирала себя за мелкую трусость.
Он сделал нетерпеливый жест:
— Неправда, Лейша. Я хочу того же, чего хотел всегда. Тебя и Убежище.
Все-таки он сумел застать ее врасплох. Убежище. Десять лет назад Дру последний раз упоминал о нем. Лейша считала, что детская мечта давно забылась. Дру сидел в своем кресле, крепкий мужчина, несмотря на искалеченные ноги, и когда их глаза встретились, его взгляд остался твердым.
Он все еще ребенок.
Она пошла в северный патио. Кевин стоял там в одиночестве, рассматривая камень, которому ветер пустыни придал удлиненную, закругленную на концах форму, напоминавшую слезу. Увидев его, Лейша осталась равнодушной; видимо, возраст иссушил ее сердце.
— Привет, Кевин.
Он быстро обернулся:
— Лейша! Спасибо, что пригласила меня.
Так, значит, Дру солгал ему. Впрочем, это не имеет значения.
— Добро пожаловать.
— Я хотел отдать последний долг Алисе. — Он неловко пожал плечами, потом печально улыбнулся. — У Неспящих неуклюже получаются соболезнования, правда? Мы не думаем о смерти.
— Я-то думаю, — возразила Лейша. — Хочешь сейчас пойти к Алисе?
— Подожди. Мне надо тебе кое-что рассказать, вдруг потом не будет возможности. Похороны через час?
— Кевин, послушай. Я ничего не хочу слушать о событиях сорокалетней давности.
— Я не собирался оправдываться, — ответил он напряженно, и Лейша вдруг вспомнила, как когда-то сказала Сьюзан Меллинг на крыше этого самого дома: «Кевин не понимает, за что его нужно прощать». — Я хотел поговорить совершенно о другом. Прости за бестактность. Ты знаешь, что я адвокат Дру?
— Я не знала, что вас связывают деловые отношения.
— Я веду все его дела, кроме контрактов на выступления — этим занимается одно агентство. Он…
— Мне казалось, что Дру не самый выгодный клиент.
— Так и есть, — Кевин нисколько не смутился, — но я стараюсь во имя нашей дружбы, Лейша. Дру настаивает на размещении своих денег исключительно в фондах или сделках, заключаемых с Убежищем.
— И что?
— Большую часть дел я все равно веду с Убежищем, но на их условиях. Участвую в переговорах на Земле, когда они не хотят посылать сюда своих людей, и обеспечиваю безопасность перевода их средств партнерам с Земли и наоборот. Еще хватает людей, которые ненавидят Неспящих, несмотря на благоприятный социальный климат, создаваемый средствами информации.
— Так о чем ты хочешь мне рассказать?
— С Убежищем что-то происходит. Особенно хорошо это видно благодаря скромным инвестициям Дру, потому что он хочет размещать средства как можно ближе к предприятиям самого Убежища. Они ликвидируют все, что могут, переводя вклады в оборудование и материальные ценности, такие, как золото, программное обеспечение, даже предметы искусства. Это моя сторожевая программа отметила в первую очередь — ведь раньше ни один Неспящий всерьез не увлекался искусством. Мы были равнодушны.
Лейша нахмурилась.
— Поэтому я продолжал копать даже в тех областях, которыми не занимаюсь. Их систему безопасности стало труднее преодолеть; должно быть, у них появились очень дельные молодые ребята. Уилл Сандалерос купил японский орбитальный спутник, «Кагуру», очень старый, со множеством внутренних повреждений, использовавшийся в основном для генетических экспериментов по выведению мясных пород скота для продажи роскошным ресторанам. Сандалерос действовал от имени компании Шарафи. Они распорядились «Кагуру» странно — всех жителей эвакуировали, но никакой информации о вывозе животных не поступало. Предположительно, они доставили туда собственных людей для ухода за животными, но я не смог разыскать ни одной официальной записи. А теперь они отзывают всех своих людей с Земли и незаметно отправляют в Убежище. Но все возвращаются обратно.
— Что все это значит?
— Не знаю. — Кевин положил голыш. — Я думал, ты догадаешься, потому что знала Дженнифер лучше, чем кто-либо из нас.
— Кев, я никого по-настоящему не знала в своей жизни, — вырвалось у Лейши.
Дру въехал в патио на своей каталке. Глаза у него покраснели.
— Лейша, ты нужна Стелле.
Мысли теснились в голове: Убежище, смерть Алисы, грабительские законы конгресса, инвестиции Дру, ее иррациональный страх перед искусством Дру… По-видимому, у нее уже не хватало энергии, чтобы, как в молодости, оставаться разумной. Невозможно думать о стольких вещах одновременно. Требовался другой способ мышления. Папа, почему ты не ввел это в генемоды. Лучший способ интеграции мышления.
Лейша натянуто улыбнулась. Бедный папа. Это даже забавно — перекладывать на него собственные неудачи. Спустя восемьдесят лет, возможно, это ее очень повеселит. Нужно только, чтобы достаточно скопилось этой пыли времен.
«Пепел — к пеплу, прах — к праху…»
Именно Джордан нашел эти прекрасные, полные боли, сентиментальные слова. Дру никогда раньше не слышал поминальной молитвы и не вполне понимал значение этих архаичных фраз, но, глядя на лица стоявших вокруг могилы Алисы Кэмден-Ватроуз, он был уверен, что их выбрал Джордан. Для Алисы этого было бы достаточно.
Очертания тихо скользили в его сознании.
«Ибо он знает состав наш, помнит, что мы — персть. Дни человека, как трава: как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его».
Это прочёл Эрик — внук Алисы, старый враг Дру. Дру смотрел на красивого, серьезного мужчину, и контуры стали глубже, заскользили быстрее. Нет, не очертания, на этот раз ему захотелось найти слово для Эрика, Неспящего, рожденного быть талантливым и властвовать. Дру хотел найти слово для Ричарда, стоявшего с опущенными глазами рядом со своей женой — Спящей и маленьким мальчиком, притворяясь, что он такой же, как они. Слово для Джордана, сына Алисы, всю жизнь разрывавшегося надвое между своей матерью — Спящей и блестящей теткой — Неспящей, защищенного только собственной порядочностью. Слово для Лейши, которая любила Спящих гораздо сильнее, чем кого-либо из себе подобных. Своего отца. Алису. Дру.
Теперь из какой-то другой старой книги читал Джордан: «Сон после тяжких трудов, порт после бурного моря, покой после войны, смерть после жизни…»
Лейша подняла взгляд от гроба. Лицо было решительным, неуступчивым. Свет пустыни омыл ее щеки, бледные упругие губы. Она посмотрела на камни, отполированные ветром, на могиле Алисы: БЕКЕР ЭДВАРД ВАТРОУЗ и СЬЮЗАН КАТРИН МЕЛЛИНГ, а потом прямо перед собой, в никуда. В воздух. И хотя они не обменялись ни единым взглядом, Дру внезапно понял, что он никогда не ляжет с ней в постель. Она никогда не полюбит его как мужчину. Лейша такая, как есть. Она не меняет принципов. Как и большинство людей. Она не становится гибче. Дру не мог дать определения. Но у всех Неспящих была эта несгибаемость, и поэтому Лейша никогда не ответит ему взаимностью.
Его захлестнула такая сильная волна боли, что на мгновение гроб Алисы исчез из поля зрения. Алисина любовь позволила Дру вырасти таким, каким никогда бы не позволила любовь Лейши. Зрение вернулось, и он позволил боли свободно течь, пока она не стала еще одним очертанием, изорванным и неровным, большим, чем сама мука, большим, чем он сам. И поэтому ее можно было выдержать.
Он никогда не получит Лейшу.
Значит, остается Убежище.
Дру огляделся. Стелла спрятала лицо на груди мужа. Алисия приобняла своих маленьких дочерей. Ричард не подымал головы. Лейша стояла одна. В беспощадном свете пустыни Дру видел гладкие веки, твердо сжатые губы.
Дру озарило. Слово, за которым он охотился. Слово, которое подходило всем Неспящим, — жалость.
Мири в ярости склонилась над терминалом. И дисплей, и приборы показывали одно и то же. Эта синтетическая нейрохимическая модель работала хуже, чем предыдущая. Лабораторные крысы нерешительно стояли в сканерах мозга. Самая маленькая сдалась: она легла и уснула.
— П-п-потрясающе, — пробормотала Мири. Почему она решила, что ей следует заниматься биохимическими исследованиями? Супербездарность.
Цепочки из генетического кода, фенотипов, энзимов, рецепторов образовывались и распадались в голове. Пустая трата времени. Она швырнула калиброванный прибор через всю лабораторию.
— Мири!
Красивое лицо Джоан Лукас исказила гримаса боли. Они не разговаривали уже много лет.
— Ч-ч-что с-с-случилось, Д-д-джоан?
— Тони! Пойдем сейчас же. Он… — Кровь отхлынула от лица Мири.
— Ч-ч-что?!
— Он упал с Игровой.
С Игровой. С оси комплекса… нет, это невозможно, Игровая герметична, и после падения с такой высоты ничего бы не осталось…
— Упал с наружного лифта. Ты же знаешь, как мальчишки подзадоривают друг друга, кто проедет на фермах конструкции, а потом нырнет в ремонтный люк…
Тони никогда об этом не рассказывал.
— Пойдем! — закричала Джоан. — Он еще жив!
Бригада медиков уже занималась его раздробленными ногами и сломанным плечом, прежде чем переправить в госпиталь. Глаза Тони были закрыты; полголовы залито кровью.
Мири быстро добралась до больницы в скиммере «скорой помощи». Она сидела с невидящим взглядом и подняла голову только тогда, когда пришла мать.
— Где он? — крикнула Гермиона, и Мири подумала, посмотрит ли хоть теперь мать в лицо своему старшему сыну. Теперь, когда все исчезло. Улыбка. Выражение глаз. Голос, с трудом выталкивающий слова.
Сканирование мозга показало обширные повреждения. Но сознание каким-то чудом сохранилось. Наркотики приглушили боль, одновременно уничтожив индивидуальность. Однако Мири чувствовала, что он все еще где-то здесь. Она сидела рядом с ним, не выпуская безвольную руку, ни с кем не разговаривая.
Наконец врач придвинул к ней стул и коснулся плеча девушки.
— Миранда…
Веки Тони затрепетали чуть сильнее, чем раньше…
— Миранда, выслушай меня. — Он мягко приподнял ее подбородок. — Нервная система не сможет регенерировать. Мы никогда еще не сталкивались с такими повреждениями.
— Д-д-даже у Т-т-табиты С-с-селенски? — горько спросила она.
— Другой случай. Результаты сканирования Тони по методу Мэллори показывают большую аберрацию мозговой активности. Твой брат жив, но у него обширная, невосстановимая травма основания головного мозга. Миранда, ты знаешь, что это значит. У меня с собой данные, чтобы ты…
— Я н-н-не х-х-хочу их в-в-видеть!
— Нет, — возразил врач, — хочешь. Шарафи, поговорите с ней.
Над Мири склонился отец. Только сейчас она осознала его присутствие.
— Мири…
— Н-н-не д-д-делайте этого! Н-н-нет, п-п-папа! Т-т-только н-н-не Т-т-тони!
Рики Келлер не стал притворяться, что не понял. Не стал притворяться сильным. Рики взглянул на разбившегося сына, потом на Мири и медленно, сгорбившись, вышел из комнаты.
— Убирайтесь в-в-вон! — крикнула Мири врачу, сестрам, матери, которая стояла у двери. Все вышли, оставив ее с Тони.
— Н-н-нет, — прошептала она брату и судорожно сжала его руку. — Я н-н-н-не… — Мысли возникали в виде узких прямых линий страха.
«Не позволю. Я буду бороться за тебя. Я такая же сильная, как они, но гораздо умнее. Они не помешают мне защитить тебя; никто не в силах меня остановить…»
В дверях появилась Дженнифер Шарафи:
— Миранда…
Мири медленно обошла кровать и встала между бабушкой и Тони. Она не сводила глаз с Дженнифер.
— Миранда, он страдает.
— Ж-ж-жизнь — это с-с-страдание. — Мири не узнала собственного голоса. — С-с-суровая н-н-необходимость. Т-т-ты м-м-меня т-т-так учила.
— Он не выздоровеет.
— Т-т-ты этого н-н-не з-з-знаешь! Еще р-р-рано!
— Мы уверены. — Дженнифер быстро двинулась вперед. — Я переживаю не меньше твоего! Он мой внук! И к тому же Супер, один из драгоценных и немногих, которые несколько десятилетий спустя понадобятся нам больше всего, когда ресурсы придется изобретать собственные, чтобы покинуть эту солнечную систему и создать где — нибудь колонию, которая наконец-то обеспечит нам безопасность. Нам нужен каждый из вас!
— Если т-т-ты убьешь Т-т-т-т… — Самые важные слова в жизни она не могла выговорить…
С болью в голосе Дженнифер сказала:
— Слабые не имеют права претендовать на труд сильных и продуктивных. Видеть в слабости большую ценность, чем в работоспособности, аморально.
Мири бросилась на бабушку. Ногти согнутых пальцев превратились в когти, она изо всех сил ударила Дженнифер коленом, рухнула сверху и попыталась сомкнуть дрожащие, трясущиеся руки на шее Дженнифер. Ее оттащили от бабушки. Мири сопротивлялась и кричала, стараясь разбудить Тони…
Все провалилось в темноту.
Мири три дня вводили наркотики. Очнувшись, она увидела, что возле нее сидит отец, безвольно свесив руки между коленями. Он сказал, что Тони умер от травм. Мири молча отвернулась к стене.
Она заперлась в лаборатории и два дня голодала. Взрослые даже не пытались преодолеть защиту входного замка, созданную Тони.
Один раз мать попыталась вызвать ее по интеркому. Мири выключила экран, и больше мать не предпринимала попыток. Отец сдался позже. Мири слушала его с каменным лицом, включив одностороннюю связь. Бабушка затаилась.
Она сидела на полу в лаборатории, обхватив колени худыми, трясущимися руками. Гнев бушевал в ней, периодически сметая все цепочки, все мысли, заливая все потоками первобытной ярости. Для страха места не оставалось. Единственная мысль пульсировала на грани с ее прежним «я»: гипермоды влияют на эмоции так же, как и на процессы в коре. Впрочем, это показалось ей неинтересным. Ничто больше не заслуживало внимания, кроме смерти Тони.
Убийства Тони.
На третий день все экраны в лаборатории ожили — экстренный вызов прорвался сквозь все системы защиты. Мири подняла глаза и сжала кулаки. Взрослые оказались умнее, чем ей казалось.
— М-м-мири, — сказала Кристина Деметриос с экрана, — в-в-впусти н-н-нас. П-п-пожалуйста. Я т-т-тоже его л-л-любила!
Мири подползла к двери и едва не потеряла сознание; она даже не подозревала, что настолько ослабла. Обмен веществ гипертрофированного организма нуждался в огромных количествах пищи.
Вошла Кристина с огромной миской соевых бобов. За ней Никос Деметриос, Аллен Шеффилд, Сара Серелли, Джонатан Марковиц, Марк Мейер, Диана Кларк и еще двадцать Суперов Убежища старше десяти лет. Они заполнили лабораторию, трясясь и дергаясь, широкие лица были залиты слезами или искажены яростью. От напряжения нервный тик стал еще сильнее.
Никос сказал:
— Они с-с-с-сделали это, п-п-п-потому ч-ч-что он б-б-был одним из н-н-нас.
Мири медленно повернула голову и посмотрела на него.
— Т-т-т-тони б-б-б-б-б-б… — Никос рванулся к терминалу Мири и вызвал свою программу, составленную Тони, и программу для кодирования ее в схемы Мири. Он ввел ключевые слова, посмотрел на результат, снова внес изменения. Кристи молча протянула Мири миску с бобами. Мири посмотрела Кристи в лицо и съела ложку. Никос нажал клавишу. Мири принялась изучать результат.
Суперы документально аргументировали свою уверенность в том, что случай Тони резко отличался от случая Табиты. Результаты сканирования мозга свидетельствовали лишь о неопределенной степени повреждений. Тони мог сохранить, а мог и не сохранить прежние умственные способности; времени, чтобы установить это, было слишком мало. Но в любом случае он, несомненно, проводил бы какую-то часть дня во сне.
Однако на голоэкране появился не только эпикриз, взятый из больницы Убежища так, что не осталось никаких следов вхождения в базу данных. Он переплетался с цепочками концепций сообщества, мыслями о динамике развития общества в длительной искусственной изоляции, о ксенофобии, об известных Мири стычках Суперов с Нормами в школе, в лабораториях, в Игровой. Математические уравнения психологической защиты были связаны с историческими событиями на Земле. Ассимиляция. Преследование еретиков. Классовая борьба. Крепостное право и рабство. Карл Маркс, Джон Нокс, лорд Эктон.
Мири никогда не видела цепочки сложнее. Никосу потребовался на обдумывание весь день после вскрытия Тони. Мири знала, что это самая важная цепочка в ее жизни.
И все-таки чего-то — как всегда! — в ней недоставало.
Каждый элемент в комплексной молекуле цепочки Никоса подразумевал: «Нормы думают, что мы, Суперы, относимся к сообществу, созданному ими для собственных нужд. Они стали бы это отрицать, но тем не менее это факт».
Одиннадцатилетние дети, окружившие ее, не были детьми. С каждой новой генемодой открывался потенциал для образования новых связей в мозгу; расширялось использование тех структур, которые раньше проявлялись только в моменты сильных стрессов или мощного озарения. Каждое новое поколение все сильнее отличалось от взрослых Норм, которые их создали. Самые младшие Суперы были детьми Нормальных сугубо в биологическом смысле.
Какие узы связывают ее, Мири, с Гермионой Уэлс Келлер, которая не может даже заставить себя смотреть на дочь? С Ричардом Энтони Келлером, порабощенным собственной матерью? С Дженнифер Фатимой Шарафи, убившей Тони ради сообщества, которым она вертит по своему усмотрению?
Кристина мягко сказала:
— М-м-м-мири, ешь.
— Это не должно повториться, — произнес Никос.
— М-м-мы н-н-н-н… — Аллен в отчаянии передернул плечами. Речь всегда давалась ему труднее, чем остальным; иногда он молчал сутками. Он оттолкнул Мири от терминала, вызвал собственную программу, быстро набрал текст и преобразовал результат. Она увидела красиво упорядоченные и скомпонованные цепочки, утверждавшие, что, если Суперы будут делать общие допущения относительно всех Норм, они будут столь же неэтичны, как и Совет Убежища. К каждому человеку, Супер он или Нормальный, следует подходить индивидуально, тщательно учитывая требования безопасности. Они уже сейчас могут обеспечить тотальный контроль за системами Убежища, если это необходимо для защиты Суперов, но не могут контролировать Норм, которых включат в свою систему. Эту нравственную дилемму нужно решить, чтобы не уподобиться Совету. Факторы нравственности пронзали цепочки Аллена, являясь неоспоримыми исходными посылками в цепочках Никоса.
Мири рассматривала изображение, ее цепочки образовывались и сплетались с сумасшедшей скоростью. Ее жгла ненависть к убийцам Тони. И все же Ален прав. Они не могут отвернуться от своих родителей, бабушек и дедушек, от других Неспящих — от своего сообщества.
Мири кивнула.
— З-з-з-защита. Н-н-н-наша, — выдавил Аллен.
— Вкл-л-лючая Н-н-норм, к-к-к-которые… п-п-п-правильные, — сказала Диана Кларк, и остальные интуитивно построили цепочки того, что она подразумевала под словом «правильные».
— С-с-с-сэм С-с-смит, — произнес Джонатан Марковиц.
— Д-д-джоан Л-лукас. Ее н-н-не р-р-рожденный б-б-братик, — вымолвила Сара Серелли.
Мири вспомнила День Памяти. Как могла она быть такой жестокой? Как могла не понимать?
Тогда она еще не прошла через это.
— Н-н-нам н-н-нужно н-н-название. — Диана заняла место Аллена и вызвала свою программу. Сложное сооружение говорило о значении наименований для самоидентификации и для сообщества, о положении Суперов в Убежище в том случае, если навсегда отпадет необходимость самозащиты. Может статься, что ни один из них никогда не подвергнется угрозе от Нормальных, и два сообщества будут десятилетиями существовать бок о бок, понимая, что на самом деле они единое целое.
— Название, — произнесла Мири.
— Д-да. Н-н-название, — подтвердила Диана.
Цепочки Дианы текли в топографической проекции, подробно рассматривая как обособленность Суперов, так и сложные ограничения их физической и эмоциональной зависимости.
— Н-н — н-нищие, — сказала Мири.
— У меня не было выбора, — произнесла Дженнифер.
— Конечно, — ответил Уилл Сандалерос. — Она слишком молода, чтобы заседать в Совете, Дженни. Мири еще не научилась владеть собой. Спустя несколько лет ты восстановишь ее в Совете, дорогая. Вот и все.
— Но она не хочет со мной разговаривать! — воскликнула Дженнифер и в следующую секунду взяла себя в руки, разгладила складки черного аббая и потянулась, чтобы налить себе и Уиллу еще чаю. Длинные тонкие пальцы, сжавшие ручку старинного чайника, не дрожали; ароматная струйка особого генемодного чая, выращенного в Убежище, полилась в красивые чашки, которые Наджла собственноручно отлила к шестидесятилетию матери. Но резкие складки пролегли от носа Дженнифер к губам. Глядя на жену, Уилл понял, что горе бывает похожим на старость.
— Дженни, повремени. Мири пережила тяжелый удар, а ведь она еще ребенок. Ты помнишь себя в шестнадцать лет?
Дженнифер испытывающе посмотрела на Уилла.
— Мири не такая, как мы.
— Да, но…
— И не только Мири. Рики тоже со мной не разговаривает.
Уилл поставил чашку. Он подбирал слова столь же тщательно, как для выступления в суде.
— Рики всегда был несколько неуравновешенным для Неспящего. Слабым, как его отец.
— И Рики, и Мири придется признать то, чего никогда не мог принять Ричард: долг сообщества — защищать свои законы и культуру. Без этих устоев мы — только скопище людей, живущих по соседству. Убежище должно себя защищать. Особенно сейчас.
— Верно, — согласился Уилл. — Повремени, Дженни. Она твоя внучка в конце концов.
— А Рики мой сын. — Дженнифер взяла поднос. Она избегала взгляда мужа. — Уилл?
— Да?
— Установите за кабинетом Рики и лабораторией Миранды наблюдение.
— Невозможно. По крайней мере за лабораторией Мири. Суперы экспериментировали с системами безопасности. То, что проектировал Тони, невозможно незаметно переделать.
Неизбывное горе отразилось в глазах Дженнифер. Уилл обнял ее.
— Переведите Мири в другую лабораторию. Туда, где мы сможем вести наблюдение, — сдержанно сказала она.
— Да, дорогая. Сегодня же. Но, Дженни, Мири талантливая девочка. Она вернется к нам.
— Я знаю, — ответила Дженнифер. — Переведи ее немедленно.
Глава 23
Спустя неделю после смерти брата Мири отправилась на поиски отца. Управление помещениями Убежища вышвырнуло ее из лаборатории и перевело в Научный купол номер «2». В тот же день к ней зашел Терри Мвакамбе, самый гениальный Супер в области управления системами. С Тони они редко работали вместе, потому что цепочки Терри затрудняли его общение с другими. Радикальные генемодные изменения с не выясненными до конца нейромеханическими последствиями делали его чужим даже среди Суперов. Цепочки состояли в основном из математических формул теории хаоса и новейшей теории дисгармонии. Ему было двенадцать лет.
Терри провел несколько часов у терминалов и настенных панелей Мири, яростно моргая. Детский рот был сжат в тонкую, дергающуюся линию. В конце концов Мири поняла, что за его молчанием скрывалась ярость, сродни ее собственной. Терри любил своих родителей. Норм, изменивших его гены, чтобы создать его странный, выдающийся ум, который теперь те же самые Нормы пытались контролировать, словно Мири, одна из них, была нищей бродягой. Возмущение Терри таким предательством заполняло лабораторию, подобно раскаленному воздуху.
Он закончил, но системы наблюдения Совета работали безупречно. Они показывали Мири, занятую бесконечной игрой в шахматы со своим компьютером. Защита от горя. Стремление доказать свою мощь, обнаружив, что она бессильна против смерти.
Мири нашла отца в парке, под парящей в вышине Игровой. Он сидел, держа на руках второго нормального ребенка, которому исполнилось уже почти два года. Красивого мальчика с генемодными каштановыми кудрями и большими черными глазами звали Джайлс. Рики держал его так, будто он мог разбиться, а Джайлс вертелся, пытаясь вырваться.
— Он еще не говорит, — сказал отец. Мири обдумала скрытый смысл этого замечания.
— З-з-з-заговорит. Н-н-н-нормы иногда п-п-просто н-н-накапливают, а п-п-потом с-с-сразу выдают п-п-предложения.
Рики крепче прижал извивающегося малыша.
— Откуда ты знаешь. Мири? Ты сама еще ребенок.
Без цепочек и мысленных конструкций ответ на его настоящий вопрос — каким образом ты думаешь, Мири, — был бы настолько неполным, что не имело смысла объяснять. Но отец не понимал цепочек.
— Т-ты л-л-любил Т-т-тони.
— Конечно. Он был моим сыном. — Но спустя мгновение прибавил: — Ты права. Твоя мать не любила его.
— И м-м-м-меня т-т-тоже.
— Она пыталась. — Джайлс захныкал. Рики ослабил хватку, но не спустил малыша на землю.
— Бабушка настояла на твоем исключении из Совета. Она внесла поправку в положение о возрастном цензе для членов Совета от семьи до двадцати одного года, так же, как для временных заседателей. Предложение приняли.
Мири нисколько не удивилась. Многие не одобряли различные критерии распределения голосов для семейства Шарафи и для всех остальных. Возможно, недовольство по поводу ее участия имело все те же причины: она была Супером.
Джайлс изо всех сил дернулся и завопил. Рики наконец-то отпустил его и с трудом улыбнулся.
— Наверное, я ждал, когда он разразится фразой: «Папа, пожалуйста, отпусти меня исследовать мир». Ты в его возрасте так бы и сказала.
Мири прикоснулась к мягким, шелковистым волосам Джайлса, с довольным видом изучавшего генемодную травку.
— Он — это н-н-не я.
— Да. Придется помнить об этом. Мири, зачем вы собирались ночью в лаборатории Аллена?
Она встревожилась. Если Рики заметил и задумался, то ведь и другие… Могут ли они навредить Нищим? Терри с Никосом говорили, что никто не преодолеет систему безопасности, которую они установили, но каждый мог заинтересоваться такой мощной защитой. Не вызовет ли удивление поток репрессий? Нормы для Суперов — закрытые книги.
— Мне кажется, — осторожно сказал Рики, — что вы оплакиваете Тони втайне ото всех. Если кто-нибудь из Норм спросит, зачем вы собираетесь, так и отвечайте.
Мири отпустила волосики Джайлса и вложила руку в ладонь отца.
— Д-д-д-да, п-п-п-папа. М-м-мы т-т-так и с-с-скажем.
Полтора месяца они вводили скрытые программы управления основными системами Убежища. Львиную долю работы сделали Терри Мвакамбе. Никос Деметриос и Диана Кларк. Некоторые защитные программы они не смогли взломать, в основном в системе внешней обороны. Терри трудился по двадцать три часа в сутки под прикрытием своей программы, которая должна была обмануть службу наблюдения. Невыразимое отчаяние Терри ощущалось почти физически. Мири поразилась, насколько быстро Нищие взяли под контроль орбитальный комплекс, хотя изменить им пока ничего не удалось. А может, и не удастся. Или не придется.
В начале второго месяца Терри проник в основную систему защиты. Они с Никосом созвали общий сбор. Мальчики были бледны как мел. Паутина красных капилляров пульсировала над маской на лбу Терри. В последнее время с десяток Суперов стали носить пластиковые маски, закрывавшие нижнюю часть лица — от подбородка до глаз — с отверстием для дыхания. Некоторые девочки украшали свои маски. Тедети, которые были близки со своими родителями — Нормами, как заметила Мири, масок не носили. Она не знала, связал ли кто-нибудь появление повязок со смертью Тони Шарафи.
— Л-л-лаборатория Ш-ш-ш-ш… — Терри резко взмахнул рукой, что должно было означать — «К черту». Язык жестов Суперов стал более резким.
— Л-л-лаборатория Ш-ш-шарафи изготовила и х-х-хранит с-с-с-с… — Никос тоже был перевозбужден. Терри вывел цепочку на терминал; как обычно, ее никто не понял. Тогда Никос преобразовал ее в программу Мири, которая была самой доступной для группы. Двадцать семь ребят столпились у экрана.
Лаборатория Шарафи разработала и синтезировала высокоактивный, мгновенно действующий, распространяющийся воздушным путем смертельно опасный генемодный организм. Упаковки с этими замороженными организмами, которые по команде из Убежища можно разморозить и распылить, размещены в Соединенных Штатах доверенными людьми. Такие пакеты находятся в Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго, Лос-Анджелесе и на орбитальной станции Убежища «Кагура». Пакеты невозможно обнаружить обычными методами. Вирусы убивают любой организм, имеющий нервную систему, в течение семидесяти двух часов и самоуничтожаются. Великолепный образчик генной инженерии.
Аллен нарушил молчание:
— Д-д-для з-з-защиты Убежища! Н-н-не д-д-для упреждающего…
— Д-д-да! — горячо перебила Диана. — Т-т-только д-д-для обороны! М-м-мы н-н-не…
— К-к-как и м-м-мы, — с отчаянием произнесла Кристина. — К-как п-п-поступают Н-н-нищие.
Всем хотелось верить, что Убежище поступает так же, как они сами, устанавливая тайные механизмы защиты. Неспящие имеют право на самозащиту, если Убежище подвергнется прямому нападению. Неспящие — не убийцы.
Мири посмотрела сперва на Терри, потом на Никоса, на Кристи, на Аллена. Потом перевела взгляд на биологическое оружие бабушки, хранящееся в тайне даже от Совета Убежища.
Знал ли об этом отец?
Мири вдруг подумала, что теперь тоже сделает себе маску из пластика.
После нескольких часов взволнованного обсуждения Нищие не пришли ни к какому решению. Они ничего не могут сделать. Если они расскажут Совету о том, что им известно. Совет поймет, каковы их реальные возможности. Если они обезвредят механизмы дистанционного управления, взрослые тоже догадаются, и, значит, Нищие потеряют свой тайный шанс. И в любом случае, чем же тогда отличается Лаборатория Шарафи от Нищих?
Дети установили защитные механизмы отключения и больше ничего не предприняли.
Мири медленно двинулась в свою лабораторию, и фиктивная программа наблюдения Терри снова заработала, показывая, как она выигрывает партию за партией в несуществующей шахматной игре.
Открытие Нищих не давало Мири покоя много дней. Она пыталась проводить собственные исследования по подавлению заикания. Сломала хрупкий биосканер, неправильно надиктовала важную часть программы в рабочий терминал и швырнула мензурку об пол. Перед глазами стоял отец с барахтающимся Джайлсом на руках. Рики любит ее. И поэтому подозревает, что Суперы замыкаются в своем собственном сообществе. Но что он может сделать?
Цепочки пролетали в голове, как туманные вихри из сопел ремонтников: верность, предательство, самосохранение, солидарность, родители и дети.
Прозвучал сигнал интеркома. Несмотря на свое возбуждение. Мири застыла, увидев на экране лицо Лукас.
— Мири, если ты в лаборатории, включи двухстороннюю связь.
Была ли Джоан ее старым другом? Или новым врагом? Старые мерки больше не годились.
— Или тебя нет, или ты не хочешь разговаривать со мной, — продолжала Джоан. За последний год она стала еще эффектнее, семнадцатилетняя генемодная красотка с решительным подбородком и огромными фиолетовыми глазами. — Ладно. Я знаю, ты все еще… горюешь о Тони. Но если ты все-таки на месте, включи информационную сеть 22 Соединенных Штатов. Сейчас выступает артист, которого я иногда смотрю. Он помог мне с некоторыми… духовными проблемами. Я подумала, что тебе будет интересно. — Джоан опустила глаза, будто тщательно взвешивала слова. — Если ты все-таки включишь программу, не регистрируй ее в главной памяти. Наверняка Суперы знают, как это сделать.
Мири поняла, что Джоан вызвала ее при помощи кода.
Мири раздумчиво жевала прядь неухоженных волос — эту привычку она приобрела после смерти Тони. Неужели какой-то артист с Земли помог Джоан в ее «духовных проблемах»? Какие проблемы могут быть у людей, идеально вписавшихся в свое сообщество?
Она подняла брошенную мензурку, вымыла и продезинфицировала. Вернулась к программе ДНК и занялась утомительной проверкой миниатюрных точечных гипотетических изменений в формуле, которая могла оказаться отправной. Где-то вкралась ошибка. Мири ударила кулаком по терминалу. «Д-д-дерьмо!» Никос или Терри моментально устранили бы ее. Или Тони.
Мири рухнула в кресло. Снова нахлынуло горе. Когда самая тяжелая волна прошла, она опять повернулась к терминалу, но не нашла причину отказа даже при помощи обслуживающей программы.
Она вернулась к интеркому и вызвала информационную сеть номер 22.
Экран стал совершенно черным. Еще одна неисправность? Мири вскочила, намереваясь дотянуться до миниатюрной голосцены и постучать по полу, как вдруг в середине сцены появилось светлое пятно. Человек в кресле заговорил.
…Счастливые те дни,
Когда невинным был младенцем!
И прежде, чем познал я мир…
Это? Артист, читающий какое-то стихотворение нищих? Ради этого Джоан нарушила молчание, длившееся долгие годы?
Мрак за спиной человека обрел форму. Нет, из него стали появляться очертания, неуловимо отличающиеся друг от друга, странным образом захватывающие. В голове у Мири стали образовываться цепочки, и хотя они состояли из самых земных мыслей, тем не менее их контуры чем-то напоминали те, что скользили мимо декламатора в инвалидном кресле. Возможно, это следует посмотреть Диане: она работает над уравнениями, описывающими формирование мыслительных цепочек, основываясь на данных, которые получил Тони незадолго до смерти.
Но под одеждами из плоти
Я проблеск вечности увидел…
— произнес артист.
Мири вдруг поняла, что его кресло оборудовано специальными приспособлениями. Он, наверное, болен или искалечен. Ненормален.
Цепочки стали более плоскими, спокойными. Силуэты на голоэкране изменились. Она слышала слова и не понимала их; слова не имели значения. Но ведь так и должно быть? Артист скрылся, но и она, Миранда Сирена Шарафи, тоже постепенно исчезала, соскальзывая вниз по крутой длинной горе, становясь все меньше и меньше, и теперь невидимкой, прозрачным призраком, оказалась в углу какой-то незнакомой комнаты.
Она знала, что это глубокое здание состоит из уймы комнат, соединенных друг с другом, наполненных светом, настолько ощутимым, что казался живым. Он неожиданно превратился в дикого зверя с пятнадцатью головами. У Мири в руках появился меч. «Нет, — произнесла она вслух, — я не могу орудовать мечом», — но зверь рыча бросился на нее, и она отрубила одну голову. Мири увидела, что это голова ее бабушки. В полу появилась дыра, и голова, слегка улыбаясь, скользнула в нее. Мири знала, что она попадет в другую комнату и не исчезнет насовсем. Ничто никогда не исчезает бесследно. Зверь снова кинулся на нее, и она отрубила еще одну голову, которая так же безмятежно провалилась вниз. Это была голова ее отца.
В приливе ярости Мири принялась сечь без передышки. Последней была голова Тони, но вместо того чтобы исчезнуть, она отрастила генемодное тело Дэвида Аронсона. Тони-Дэвид начал раздевать ее, и она тотчас почувствовала возбуждение. «Я всегда хотела тебя», — сказала она. «Знаю, но сперва я должен был перестать дергаться». Он вошел в нее, и мир взорвался цепочками.
«Подожди минуту, — сказала она Тони, — это неправильно». Она сосредоточилась и изменила их в нескольких точках. На неподвижном лице Тони улыбались только красивые губы. Когда Мири покончила с исправлением, он снова обнял ее, и девушку захлестнули такая нежность, такой покой, что она весело сказала: «А мама не имеет значения!» «И никогда не имела», — ответил Тони, и она рассмеялась и…
…проснулась.
Мири охватил ужас. Она спала и видела сны.
— Н-н-н-нет, — простонала Мири. Как она могла спать? Сны — это то, что видят Спящие. Эти мысленные конструкции описаны в теоретических исследованиях мозга… Голотерминал снова стал черным. Человек медленно растворился в нем.
Очертания. Оборудование проецировало силуэты, а ее мозг в ответ формировал свои. Чувство покоя, радости, полного единения с Тони могло прийти только из коры ее мозга. Она мечтала об этом. Артист-Мири выудила из памяти земное слово — «загипнотизировал» ее своими контурами, своими стихами об одиночестве, и очертания на голограмме вытянули словно магнитом контуры ее собственной мечты…
Но было и нечто большее. Озарение. Она сосредоточилась на цепочках и целенаправленно изменила их. Она помнила сейчас оба варианта.
Мири сидела неподвижно, так же, как во сне.
— Дру Арлин, — вещали с экрана о человеке в кресле, — Властитель Светлых Сновидений. Новое искусство покорило страну с быстротой молнии. Эта программа не поддается воспроизведению, и если Жители страны Головидео хотят приобрести копию одного из шести Светлых Сновидений Дру, необходимо…
Мири включила программу записи. Человек в кресле застыл во времени.
Мири подняла голову и подошла к рабочему терминалу. Исправить ошибку в программе оказалось просто: надо было всего-навсего руководствоваться теми цепочками, которые она изменила во сне. Она впечатала точечный код ДНК, за которым охотилась три года, в таблицы нейрохимических взаимодействий. Ответ появится спустя некоторое время, но Мири уже знала — эти генемоды правильные.
Вот чего ей недоставало всю жизнь! Идей, навеянных сновидениями, а точнее, светлыми сновидениями. Того, чем она могла манипулировать в мире грез.
Мири взглянула на застывшее изображение художника; невидимый свет играл на его блестящих волосах. Ярко — зеленые глаза улыбались. Она снова ощутила оргазм, испытанный во сне. Всей душой она потянулась к Дру Арлину, который подарил ей это возрождение.
Светлые сновидения.
Мири захотелось синтезировать свое нейровещество, провести с ним опыты. Оно прекратит заикание и конвульсии Суперов, не повредив их суперспособностям, позволит им быть собой, открыв дополнительные возможности.
Как светлые сновидения, которые помогают еще ярче раскрыться твоей сути.
Но для начала надо сделать еще кое-что. Она настроила библиотечную программу на самый широкий поиск: данные Убежища, легальных банков данных Земли плюс подпрограммы поиска, составленные Тони, которые могли взламывать защиту частных банков данных. Мири хотела знать о Дру Арлине все, что можно.
А потом она придумает, как с ним встретиться.
Нищие сидели на скамейках, на столе, на полу в лаборатории Рауля и тихо переговаривались, как обычно, подолгу ожидая, пока собеседник выговорит слова. Они никогда не смотрели в глаза друг другу. Почти все были в масках.
Маска Мири была без украшений. Она не собиралась носить ее долго.
— Н-н-н-нуклоидные п-п-протеины…
— …н-н-нашел н-н-новые п-п-потоки…
— …т-т-тяжелее н-н-на д-д-два ф-ф-фунта…
— М-м-моя н-н-новорожденная с-с-сестра…
— К-к — к-к-к-к… — стон отчаяния. Первый терминал заработал, показывая программу цепочек.
— Подождите минутку, — сказала Мири. — Я вам что-то покажу.
В комнате воцарилось гробовое молчание. Мири сняла маску и откинула длинные пряди волос. Она безмятежно смотрела на Суперов, и ее лицо оставалось неподвижным.
— Ох-х-х-х! — выдохнул кто-то, будто получил удар в солнечное сплетение.
— Я нашла точечный код, — пояснила Мири. — Энзимы легко синтезировать, побочных эффектов я не наблюдала у себя до сих пор. Их можно ввести с помощью медленно рассасывающегося подкожного пластыря. — Она закатала рукав и показала небольшой быстро регенерирующий шрам.
— Ф-ф-ф-формула! — жадно потребовал Рауль, второй биолог-исследователь.
Мири вызвала на рабочий терминал конструкцию из цепочек.
— К-к-когда? — спросила Кристи.
— Я поставила пластырь три дня назад, и с тех пор из лаборатории не выходила. Никто, кроме вас, еще не видел.
— С-с-сделай м-м-мне! — попросил Никос. Мири заранее приготовила двадцать семь кусочков пластыря. Нищие встали в очередь. Сьюзан дезинфицировала предплечье, Рауль делал надрез, Мири вставляла пластырь, а Диана плотно бинтовала руку.
— Первые результаты появляются спустя несколько часов, — сказала Мири. — Энзим должен выработать достаточное количество передающих нейронов.
Суперы смотрели на Мири сияющими глазами. Она наклонилась вперед:
— Нам надо еще кое-что обсудить. Вы знаете, что я искала эту генетическую модификацию почти четыре года. Но я нашла решение благодаря «светлым сновидениям».
Это похоже на то, что делают Спящие, и именно Спящему я обязана открытием. Но мы тоже можем видеть светлые сновидения, и хотя у меня еще нет данных сканирования мозга, я считаю, что мы будем делать это не так, как Спящие. И даже не так, как Нормы.
Мири рассказала о вызове Джоан, о Дру Арлине, о том, как увидела собственные цепочки во сне и исправила их.
— Похоже, что цепочки — это мостик между ассоциативным и линейным мышлением, а светлые сновидения — другой мостик. Он достает до подсознания, примерно так же, как сны Спящих. Но Спящие не могут придать форму сновидениям, потому что у них нет цепочек. Возможно, очертания действуют только на эмоциональном уровне. — Мири пожала плечами. — Кто знает, как работает мозг Спящих?
Светлые сновидения похожи на… второе рождение в мир с большим числом измерений, чем наш. И я хочу, чтобы вы это испытали.
Из кармана шорт Мири вынула картридж с программой ее любимого второго выступления Дру. Записать всю серию из шести представлений не составило трудностей для программ Тони, что бы ни заявляли передающие студии.
Терри Мвакамбе раскинул вокруг лаборатории Рауля непроницаемое защитное поле еще до начала собрания. Мири вставила картридж в голотерминал. На этот раз она не хотела спать; она хотела наблюдать за остальными.
Глаза Суперов туманились, хоть и не закрывались. Музыкальный голос Дру Арлина ласкал их веки. Суперы спали.
Когда все кончилось, они проснулись почти одновременно. Дети смеялись, плакали, взволнованно говорили о своих снах, все, кроме Терри. Он сгорбившись сидел в углу, низко опустив голову.
В какой-то момент синтетические ферменты Мири стимулировали производство трех различных взаимозависимых химических веществ, которые изменили трудно уловимый состав цереброспинальной жидкости.
Терри встал. Худое тело и большая голова были совершенно неподвижны. Глаза больше не мигали.
— Я понял, как убрать последние защитные программы Лаборатории Шарафи. И я знаю, что за ними скрывается.
Глава 24
В первый день нового года Лейша прогуливалась вдоль ручья под тополями. Поблескивал легкий снежок. Она подняла взгляд и увидела бегущего к ней Джордана. Морщины на его загорелом лице напоминали туго натянутую проволочную сетку.
— Лейша! Убежище вышло из состава Соединенных Штатов!
— Да, — Лейша нисколько не удивилась. Вскоре после смерти Алисы она пришла к выводу, что таковы истинные намерения Дженнифер. Все сходилось. Пожалуй, только двое в Америке предвидели подобный поворот событий — она и Кевин Бейкер.
Лейша подобрала камешек — почти идеальный овал, отполированный терпеливым ветром и древними водами. Он был холодным как лед.
— И ты не пойдешь в дом смотреть «новости»?
— Мы ведь всегда их смотрим? — Джордан ошарашенно уставился на Лейшу.
Убежище сделало заявление в 8:00, 1 января 2092 года одновременно пяти крупнейшим информационным сетям, президенту и конгрессу Соединенных Штатов. Текст его гласил:
«Когда в процессе развития человечества возникает законная необходимость в самоотделении народа, этика требует, чтобы этот народ объявил о причинах, побудивших его к обособлению.
Мы считаем очевидными следующие истины: Люди не созданы равными. Они имеют право на жизнь, свободу и счастье, но не за счет свободы, труда и счастья других. Правительство, которое не в состоянии защитить права своих граждан, народ вправе сменить и учредить новое, организовав его власть в такой форме, которая представляется ему наиболее эффективной.
Действия нынешнего правительства Соединенных Штатов свидетельствуют о постоянных злоупотреблениях и незаконных акциях, о намерении лишать народ того, что принадлежит ему по праву. Позвольте познакомить беспристрастный мир с фактами.
Соединенные Штаты запретили участие представителей Убежища в любом законодательном или правообразующем органе из-за широко распространенной ненависти Спящих к Неспящим, порожденной невежеством.
Соединенные Штаты установили для Убежища разорительные налоги, создав de facto беспрецедентное налогообложение и отнимая таким образом под угрозой применения силы плоды труда граждан Убежища.
Соединенные Штаты не обеспечили своему налогоплательщику — Убежищу ни защиты, ни социальных благ, ни законного представительства, ни преимуществ в торговле. Ни один гражданин Убежища не пользуется дорогами федерации или штатов, школами, библиотеками, больницами, судами, услугами полиции и пожарных бригад. Пособием, публичными развлечениями или какими — либо другими благами. Те граждане Убежища, которые посещают аспирантуру в университетах Соединенных Штатов, полностью оплачивают расходы на обучение, отказываясь от государственных компенсаций.
Несправедливые налоги и торговые квоты вынудили Убежище торговать с иностранными государствами на заведомо невыгодных условиях.
Соединенные Штаты мешают отправлению правосудия, отказываясь принять законы для создания судебных органов в Убежище, поэтому мы лишены основополагающего права на суд присяжных среди равных.
Наконец, Соединенные Штаты использовали против Убежища военную угрозу, отстранив тем самым от власти истинное правительство Убежища, и начали против нас войну.
Поэтому мы, представители Убежища, в лице Генерального Совета, призывая Высшего Судью Вселенной в свидетели честности наших намерений, торжественно заявляем от имени и по поручению народа Убежища, что наша орбитальная колония является, и должна таковой быть по праву, свободным и независимым государством; что мы освобождаемся от всех обязательств по отношению к Соединенным Штатам Америки и что всякая политическая связь между нами и Соединенными Штатами должна быть прервана. Статус суверенного государства позволит Убежищу объявлять войну, заключать мир, подписывать соглашения о сотрудничестве, вести торговлю и предпринимать прочие правовые действия. Отныне мы слагаем с себя обязанность выплачивать Соединенным Штатам разорительные и несправедливые корпоративные поборы. В поддержку данного заявления мы, законно избранные представители Убежища, взаимно ручаемся друг перед другом своими жизнями, состоянием и священной честью».
На факсимиле документа, показанном в программе «новостей», стояло четырнадцать подписей во главе с крупно выведенным «Дженнифер Фатима Шарафи». Лейша помнила, что раньше Дженнифер писала мелко и аккуратно.
— Они на это пошли, — сказала Стелла. — Они решились.
— Лейша, что теперь будет? — спросил Джордан.
— Налоговое управление подождет до 15 января, и, если платежи не поступят, оно применит процедуру принудительной оценки имущества с целью вычисления налогов. Они будут вправе захватить материальные ценности в качестве залога до получения сборов.
— Физически захватить Убежище? Даже без предварительного слушания в суде?
— Штрафные санкции предполагают сначала захватить имущество, а потом уже проводить слушание. Вероятно, поэтому Дженнифер предпочла такую последовательность. Всем придется пошевеливаться. Половина конгресса сейчас на каникулах. — Лейша удивилась, как равнодушно звучит ее голос.
— Но как же правительство завладеет Убежищем? — спросила Стелла.
— Они могут сбить его с орбиты ракетой типа «Трут», — заметил Джордан.
— Нет, — возразила Стелла, — зачем уничтожать собственность, на которую претендует налоговое управление? Должно произойти… вторжение. Но орбитальные комплексы такие хрупкие. О чем, черт возьми, думает Дженнифер?
— Не знаю, — ответила Лейша. — Посмотрите на подписи. Ричард Энтони
Келлер Шарафи, Наджла Шарафи Джонсон, Гермиона Уэлс Келлер — думаю, Ричард не знает, что его дети обзавелись семьями.
Стелла с Джорданом переглянулись.
— Лейша, — упрекнула Стелла в своей обычной резкой манере, — тебе не кажется, что это выходит за рамки семейных новостей? Это гражданская война! Дженнифер наконец удалось отделить почти всех Неспящих от остального народа, от основных течений в американском обществе…
— Ты не находишь, — Лейша безрадостно улыбнулась, — что мы, двенадцать человек, сидящие в этом заброшенном компаунде в пустыне, сделали то же самое?
— Ты думаешь, — нарушила молчание Стелла, — что Убежище может на равных сражаться с Соединенными Штатами?
— Не знаю, — сказала Лейша, и Стелла в ужасе взглянула на Джордана. — Я плохой оракул. Всю свою жизнь я ошибалась в Дженнифер Шарафи.
— Но, Лейша…
— Я иду к ручью, — сказала Лейша. — Позовите меня, если начнется война.
Она оставила сердитых, сбитых с толку родственников, которые не могли отличить преступное равнодушие от преступной бесполезности, что Лейша находила гораздо страшнее.
Конгресс Соединенных Штатов серьезно отнесся к угрозе отделения Убежища. Это же Неспящие. Сенаторы и конгрессмены, разъехавшиеся было на зимние каникулы, поспешно вернулись в Вашингтон. Президент Кэлвин Джон Мейерхофф, крупный, малоподвижный мужчина, прозванный журналистами «молчаливый Кэл-2», обладал острым умом и слыл тонким политиком. Если Мейерхофф и видел иронию судьбы в том, что крупный внешнеполитический кризис в конце срока его президентства связан с частью округа Каттарогус, штат Нью-Йорк, то эта ирония не нашла выхода в пресс — релизах Белого дома.
Однако информационные сети Жителей усмотрели пищу для забавных двухминутных комедийных скетчей. Немногие Жители когда-либо сталкивались с Неспящими — те предпочитали работать с ишаками. Программы Жителей восторженно предсказывали: «Очередь за Орегоном! Взгляд изнутри!» Голоактеры с наклеенными ресницами упражнялись на тему необходимости для жителей Орегона «разорвать политические узы, связывающие их с другим народом». Лозунги «Свободу Орегону» украсили гонки скутеров, брейни-вечеринки, дворцы для бесплатных танцев. Кимберли Сэндз выиграл Белмонтские зимние гонки на скутере, на котором флаг Орегона был нарисован поверх государственного флага.
Третьего января Белый дом сделал заявление о том, что в документе Убежища содержится подстрекательство к государственному мятежу и террору, поскольку Убежище является частью штата Нью-Йорк. Подобные призывы противоречат условиям свободной демократии. Национальная гвардия находилась в состоянии боевой готовности. 10 января делегация чиновников Госдепартамента и Налогового управления — редчайшее сочетание в истории американской дипломатии — прибудет в Убежище «для обсуждения ситуации».
Убежище пообещало встретить огнем любой космический корабль, который приблизится к орбитальному комплексу.
Конгресс собрался на экстренное заседание. Налоговое управление объявило о принудительной оценке имущества компании «Убежище, Инк.» и его главных акционеров — семейства Шарафи. Таблоидные информационные сети, которые больше интересовались внешней стороной дела, вопили, что Убежище выставляют на аукцион для оплаты налогов и штрафов. «Кто-нибудь желает купить подержанный шаттл? Слегка поврежденную орбитальную панель? Орегон?» Компания ВБРН, «Брейни-канал», поставила спектакль, в котором Орегон достался паре из Монтеррея, штат Калифорния, и супруги заявили, что Национальный Парк Кратерного озера требует независимости.
Восьмого января Отдел информационных сетей «Нью-Йорк Таймс» вместе с почтенной газетой ишаков под тем же названием опубликовал статью «Зачем удерживать Орегон?» Переданная по всем ежедневным сетям экранная версия была озвучена комментатором; бумажная распечатка состояла только из этого материала.
«ЗАЧЕМ УДЕРЖИВАТЬ ОРЕГОН?
За последнюю неделю наша страна столкнулась как с серьезной угрозой со стороны Убежища, оплота Неспящих Америки, так и с порожденным ею шоу, поставленным так называемыми таблоидными информационными сетями. Такие представления могут казаться забавными, вульгарными, издевательскими или тривиальными. Однако шоу вокруг легкомысленного движения «Свободный Орегон» небесполезно, поскольку позволяет лучше понять поступок Убежища.
Предположим, что Орегон действительно захотел выйти из состава федерации и здравомыслящий, объективный человек решил аргументирование опровергнуть право Орегона на такой шаг.
Первое. Напрашиваются параллели с американской революцией, а не Гражданской войной, во время которой одиннадцать штатов Конфедерации пытались отделиться. Действительно, в развлекательной кампании, развернутой безответственными информационными сетями, ни разу не упоминалось о Форте Самтер или Джеффе Дэвисе. Эта аналогия подразумевает стиль так называемой Декларации независимости Убежища, которое явно считает себя угнетенной колонией. И серьезные контрдоводы документу Убежища должны начинаться с исследования этого документа.
Он не слишком убедителен. Связь между 1776 и 2092 годами крайне слаба. Жители тогдашних колоний находились под властью иностранного государства, навязанной им без их представительства, иноземные солдаты размещались на их земле, американцы занимали второстепенное положение в собственной стране. В то же время ни один федеральный чиновник не ступал на территорию Убежища за 36 лет, прошедших со времени первого обследования. Убежище имеет представителей в законодательных органах штата Нью-Йорк, в федеральном конгрессе и в лице президента — все это посредством заочного голосования по бюллетеням, которые жители Убежища неизменно получают во время каждых выборов и которые, как свидетельствуют надежные источники, ни разу не вернулись обратно.
Верно, что Убежище подверглось очень тяжелому налогообложению после принятия нового свода законов, одобренного конгрессом в минувшем октябре. Но Убежище также является самой богатой корпорацией не только в Соединенных Штатах, но и во всем мире. Прогрессивное налогообложение вполне законно. В отличие от американских колоний Убежище не занимает второстепенного положения в мировой экономике. Вполне вероятно, что Убежище занимает более высокое финансовое положение в мировой экономике, чем Соединенные Штаты, и, вне всякого сомнения, их акции котируются, выше на международном рынке. Мы обнаружили бы, что на деле Убежище скорее эксплуатирует, нежели подвергается эксплуатации. Ежегодный дефицит Убежища — если таковой существует — явно гораздо меньше, чем у правительства Соединенных Штатов.
В соответствии с критериями первой Декларации Независимости, и Орегон, и Убежище должны оставаться в составе государства.
Другим аргументом в пользу сохранения Орегона является отрицательный прецедент. Если Орегон может отделиться, почему не может Калифорния? Или Флорида? Или Гаррисбург, штат Пенсильвания? Вопрос о балканизации США был решен 225 лет назад, во время конфликта, упоминания о котором Убежище тщательно избегает в своем документе.
Третье. Взаимоотношения. Именно при помощи ресурсов Соединенных Штатов, включая борьбу граждан, Орегон был образован, достиг экономического процветания, стал центром торговли мехами в девятнадцатом веке и производства интеркомов класса «Е» в двадцать первом. Орегон обязан уважать эти взаимные отношения, даже если они ему надоели, и не напоминать своим поведением неблагодарное чадо.
И еще одна причина, по которой Орегону нельзя позволить отделиться, — это просто-напросто незаконно. Демонстративное нарушение суверенитета Соединенных Штатов, отказ от уплаты налогов, угроза добиться независимости путем агрессии — все это запрещено Кодексом Соединенных Штатов.
И если все вышеизложенное справедливо по отношению к Орегону, то справедливо и по отношению к Убежищу.
Независимо от того, кто его населяет».
Дру появился в Нью-Мексико вечером 6 января. День выдался необычно холодный; он кутался в красный шарф, а ноги прикрыл пледом. И то, и другое, как заметила Лейша, было из тонкой ирландской шерсти. Он проехал в своем кресле через большую открытую гостиную, когда-то построенную с расчетом на семьдесят пять гостей. Дочь Стеллы, Алисия, со своей семьей переехала обратно в Калифорнию, Эрик был в Южной Америке, Сет с женой — в Чикаго. Дру снова изменился, подумала Лейша.
Привык к славе. Здороваясь, Дру смотрел открытым взглядом, но теперь в нем не было даже жажды внимания. Он уверен в себе и без ее поддержки. Но в то же время Дру все еще взирал на мир с интересом, но к этому добавилась легкая вызывающая улыбка.
Лейша помнила — так смотрел ее отец.
— Я решил вернуться домой, — сказал Дру, — на тот случай, если политическая ситуация станет по-настоящему напряженной.
— Ты думаешь, этого не произойдет? — сухо спросила Лейша. — Хотя ты ведь не знаешь Дженнифер Шарафи.
— Да. Но зато ты знаешь. Лейша, скажи мне, что будет с Убежищем?
В его голосе слышалась прежняя одержимость. Неужели Убежище питает его светлые сновидения?
— Военные не расстреляют Убежище, если ты это имеешь в виду, — ответила Лейша. — Там, наверху, гражданские лица и примерно четверть из них — дети. Дженнифер всегда хватало политической осторожности, чтобы не пересекать грань, за которой может последовать серьезный ответный удар.
— Люди меняются, — заметил Дру.
— Возможно. Но даже если фанатизм пересилил здравый смысл Дженнифер, там много других разумных людей. Очень умный адвокат Уилл Сандалерос, и Касси Блументаль, и, конечно, ее взрослые дети…
Лейша вдруг вспомнила, как сорок лет назад Ричард сказал: «Становишься другим, просидев десятки лет взаперти только с Неспящими…»
— Ричард тоже здесь.
— Ричард?
— С Адой и малышом. Стелла суетилась вокруг них, когда я вошел. У Шона, кажется, грипп. Ты удивлена, Лейша?
— Да. — Она неожиданно улыбнулась. — Ты прав, Дру, люди меняются. Тебе не кажется это забавным?
— Не знал, что у тебя есть чувство юмора, Лейша.
— Не дразни меня, Дру, — резко сказала она.
— Я и не пытался, — улыбнулся он, и Лейша поняла, что Дру говорит правду. Возможно, их понятия о юморе очень разные.
Вошел Ричард:
— Привет, Лейша. Привет, Дру. Надеюсь, ты не возражаешь против нашего
неожиданного визита. Я подумал…
— Что если Наджла или Рики захотят связаться с тобой, то сделают это через меня? — закончила за него Лейша. — Ричард, дорогой… Мне кажется более вероятной кандидатурой Кевин. Он посредник Убежища…
— Нет. Они не обратятся к Кевину, — сказал Ричард, и Лейша не спросила, откуда ему это известно. — Лейша, что будет с Убежищем?
Все, словно сговорившись, задавали ей этот вопрос. Ей, которая просидела — «надувшись», как говорила Сьюзан Меллинг, — тридцать лет без дела в пустыне. Что творится с ее близкими?
— Не знаю, Ричард. Что, по-твоему, сделает Дженнифер?
Ричард отвел взгляд:
— Она взорвет весь мир, если решит, что это необходимо для ее безопасности.
— Ты понимаешь, что говоришь, Ричард? Значит, философия Убежища до сих пор сводится к личным нуждам одного человека. Ты правда так думаешь?
— По-моему, такова любая политическая философия, — ответил Ричард.
— Нет, — не согласилась Лейша.
— Любая, — на сей раз возразил Дру.
— Только не Конституция, — неожиданно для себя сказала Лейша.
— Посмотрим. — Дру разгладил дорогую ирландскую шерсть, прикрывавшую его высохшие ноги.
Убежище, где не было ни ночи, ни дня, ни времен года, всегда жило по часовому поясу западного полушария. Этот факт неожиданно поразил Дженнифер своей гротескностью. Убежище, земля обетованная Неспящих, форпост следующей ступени эволюции человека, все эти годы было привязано к Соединенным Штатам древнейшими узами — узами времени. Стоя во главе Совета Убежища в 6:00, Дженнифер решила, что, как только кризис минует, эти путы будут разорваны. Убежище изобретет собственную систему времяисчисления, свободную от понятий дня и ночи и унизительных жизненных циклов Спящих. Убежище покорит время.
— Пора, — произнес Уилл Сандалерос. — Огонь.
Члены Совета стояли, положив ладони на полированный металлический стол либо сжав кулаки, глаза были прикованы к экранам. Взволнованные, решительные, полные боли лица. Чтобы заменить жеребьевку выборной системой, Дженнифер потратила десять лет. Она долго маневрировала, чтобы получить именно этот состав Совета, отговаривала людей от выдвижения своей кандидатуры, убеждала, торговалась, бросала пробные камни, ждала, шла на компромиссы. И теперь у нее был Совет, способный, за одним исключением, поддержать в решающий для всех Неспящих момент и освободить их навсегда от устаревшего государства, потерявшего всякое значение в человеческой эволюции.
Роберт Дей, патриарх большой и богатой семьи, десятилетиями рассказывал о Неспящих, которых во время его детства оскорбляли и ненавидели в Соединенных Штатах.
Кэролайн Ренлей, молодой блестящий эксперт по коммуникациям, фанатично верила в биологическое превосходство Неспящих по Дарвину.
Касси Блументаль, стоящая рядом с Дженнифер, участвовала в событиях, приведших к суду над Дженнифер.
Пол Алеон, математик-экономист, который не только предвидел крушение основанной на И-энергии экономики Америки, когда закончатся международные патенты, но спрогнозировал будущее Убежища в качестве независимого государства.
Джон Вонг, сорокапятилетний адвокат, гордился тем, что Неспящие обращались к нему только по вопросам интерпретации контрактов. Но Вонг, историк, понимал значение отправления правосудия для законопослушных людей во времена непростых перемен и верил в перемены.
Чарлз Стоффер, глава внешней безопасности Убежища. Как все хорошие солдаты, он пребывал в постоянной готовности отразить удар.
Барбара Барчески, шестьдесят три года, молчаливая, задумчивая, глава фирмы, занимающейся моделированием корпоративной информации. Долгое время Дженнифер не была уверена в Барчески. Она занималась изучением политических систем с эпохи Возрождения до промышленных революций и ранних орбитальных утопий и за многие десятилетия пришла к убеждению, что неограниченный технологический прогресс и верность сообществу в корне несовместимы. Изучение парадоксов, как знала Дженнифер, небезопасно. Она ждала. В конце концов Барбара Барчески поддержала Дженнифер.
Доктор Раймонд Толивери, шестьдесят один год, глава исследователей Лаборатории Шарафи. Дженнифер никогда не сомневалась в его поддержке — он был ее соавтором. Трудность заключалась только в том, чтобы провести Толивери в Совет, так как загруженность работой превратила его в затворника.
И еще там были Уилл Сандалерос, Наджла с мужем. Ларе Джонсон и Гермиона Шарафи. Они стояли напряженно и гордо, полностью осознавая последствия того, что собирались предпринять.
Только Рики, прислонившись к дальней стене купола, глядел в пол, сложив руки на груди. Гермиона избегала смотреть в его сторону. Наверное, они поссорились. И именно невестка Дженнифер встала на сторону справедливости. Дженнифер подавила щемящее чувство материнской вины. Сейчас не время обдумывать неудачу с сыном.
Уилл включил коммуникационную сеть Убежища, экраны интеркомов и голосцены в зданиях, наружные громкоговорители. Дженнифер расправила складки белого аббая и шагнула вперед.
— Граждане Убежища. Говорит Дженнифер Шарафи. В куполе Совета сейчас проходит экстренное заседание. Соединенные Штаты ответили на нашу Декларацию независимости объявлением о вторжении, назначенном на завтрашнее утро. Этого нельзя допустить. Разрешить их делегации высадиться в Убежище означало бы согласиться начать переговоры — тогда как никакие переговоры невозможны, свидетельствовало бы о нерешительности — тогда как мы настроены решительно, допускало бы возможность экономического и судебного наказания — тогда как мы правы с точки зрения морали и эволюции. Делегация не должна высадиться в Убежище.
Но, попытавшись силой остановить нищих, мы окажем себе плохую услугу. Неспящие не нападают, пока находятся в безопасности. Мы признаем самооборону, но не желаем войны. Мы хотим, чтобы нам позволили жить по-своему, быть свободными и добиваться счастья собственным трудом.
Самое большее, что мы можем предпринять, чтобы остановить нищих, это устроить им демонстрацию той силы, которую мы не станем применять, если нас к этому не вынудят. Демонстрация, санкционированная властью Совета Убежища, будет транслироваться одновременно по всем основным информационным сетям Соединенных Штатов.
Кэролайн Ренлей набрала код на своем пульте. Уилл Сандалерос по закрытому каналу отдавал распоряжения службе внутренней безопасности Убежища. На экранах всех интеркомов Убежища и Земли, подключенных к пяти серьезным информационным сетям ишаков, появилось изображение ветхого спутника, орбитального комплекса «Кагура», что в переводеозначало «божественная музыка».
Дженнифер комментировала передачу.
— Говорит Совет Убежища. Правительство Соединенных Штатов объявило о вторжении в Убежище завтра утром под видом миротворческой делегации. Однако не может быть подлинного мира там, где существует физическое и экономическое принуждение. Мы не давали согласия на этот визит. Если Соединенные Штаты не уважают наше желание, то это означает, что они оставляют за собой право превентивного удара. Мы не позволим напасть на Убежище.
С целью не допустить такого нападения и продемонстрировать, как далеко мы можем пойти, защищая свой дом. Убежище проводит настоящую демонстрацию. Мы не хотим, чтобы наш выход из состава Соединенных Штатов омрачался обвинениями в сокрытии важной информации. Мы действительно хотим избежать войны, показав, насколько ужасной она может быть.
Перед вами орбитальная станция Убежища «Кагура». На ней остались только животные: домашний скот, насекомые, птицы и пресмыкающиеся, мелкие грызуны.
В пакете, находящемся на станции, находится организм, разработанный генетиками Убежища. Он распространяется воздушным путем. В его генетический код встроен механизм самоуничтожения, который сработает спустя семьдесят два часа после активации. Сейчас этот пакет будет дистанционно вскрыт из Убежища.
На спутнике ничего не изменилось. Легкий ветерок, созданный системами жизнеобеспечения, пробежал по листьям. Корова, жевавшая листья, закатила глаза и со стоном рухнула.
С неба камнем упали птицы. Жужжание насекомых смолкло. Спустя две минуты только листья шелестели под смертоносным ветерком.
Дженнифер тихо произнесла:
— Станция «Кагура» открыта для посещения научных экспедиций, желающих проанализировать это явление. Если вы прибудете раньше, чем истекут семьдесят два часа, наденьте полный защитный костюм и проявляйте максимальную осторожность. Мы советуем дождаться окончания инкубационного периода.
Аналогичные пакеты в больших количествах размещены в Нью-Йорке, Вашингтоне, Чикаго и Лос-Анджелесе.
Не пытайтесь высадить делегацию в Убежище завтра или нанести упреждающий удар. В противном случае мы будем считать ответный удар справедливым. Вы только что видели, во что он выльется.
Расставаясь с вами, мы, Убежище, хотим напомнить высказывание одного из ваших великих государственных деятелей, Томаса Пейна: «Мы сражаемся не за порабощение, а за освобождение страны и за жизненное пространство для честных людей».
Кэрблайн Ренлей оборвала передачу.
Экраны Совета сейчас же заполнила информация о происходящем в Убежище. Люди стекались в центральный парк, где обычно отмечали День Памяти. Растения не оградили защитными решетками, и Дженнифер, пристально наблюдавшая за происходящим, решила: хороший знак, что никто не ступает по посадкам.
В Убежище никого заранее не известили о демонстрации на «Кагуре», кроме членов Совета, тщательно отобранных выпускников университетов, которые разместили пакеты на Земле, и работников службы безопасности. Дженнифер выдержала трудную битву за такую секретность. Выборные советники, горячо преданные своим избирателям, хотели обсудить с ними новое оружие, и Дженнифер пришлось напомнить о собственном судебном процессе, вызванном предательством Неспящего из прежнего Убежища. Совет неохотно подчинился.
— Убежище — не военная машина! — кричал в интерком Дуглас Вагнер, первопоселенец, в юности активный борец за мир. Со своими огромными организаторскими способностями он мог приобрести очень большое влияние.
— Возьмите его тихо, — попросила Дженнифер так, чтобы слышал только Уилл. — Не давайте им объединиться. — Она пыталась наблюдать за всеми экранами одновременно.
— Нас должны были оповестить! — кричала женщина. — Чем же Убежище отличается от общества нищих, если решения, касающиеся нас, принимают, не считаясь с нами? Нам не сказали об этой части плана борьбы за независимость! — Женщину окружила небольшая толпа.
— Я ее знаю, — сказала Советник Барчески. — Уилл, приведите ее в зал заседаний, я с ней поговорю.
Ожил экран связи со службой безопасности:
— В секторе «Б» все спокойно, Уилл. Люди, похоже, согласны, что демонстрация была необходима.
— Хорошо, — отозвался Уилл.
— Идут, — произнес Советник Дей.
Группа жителей Убежища решительно шагала к куполу Совета, стены которого заранее сделали непрозрачными. Внешний экран показал, как они попытались открыть дверь и убедились, что купол заперт. Компьютер непринужденно произнес:
— Совет выслушает ваши соображения по поводу демонстрации силы Убежища, но в данный момент мы должны сосредоточиться на реакции Земли. Приходите, пожалуйста, позже.
Неспящие громко протестовали минут десять, потом ушли.
Начались передачи с Земли.
— …беспрецедентная террористическая угроза со стороны тех, кого давно уже подозревали не только в отсутствии лояльности, но и в том, что они социально опасны…
— …мгновенный кризис в нарастающем противостоянии между орбитальным комплексом Убежища и правительством Соединенных Штатов…
— …паника в четырех городах, предположительно заминированных смертоносным вирусом, хотя официальные лица…
— …ошибочно считать, что объявленную угрозу есть возможность осуществить. Американский эксперт по генемодам, доктор Стэнли Кассенбаум, находится сейчас здесь, чтобы…
— Леди и джентльмены, президент Соединенных Штатов!..
Информационные сети ишаков среагировали быстро.
Неторопливый раскатистый голос президента Мейерхоффа вселял уверенность в сердца людей.
— Граждане Америки, Соединенные Штаты получили угрозу от террористов из орбитального комплекса «Убежище». Они заявляют о возможности причинить нам серьезный вред посредством незаконно генетически модифицированных вирусов. Они угрожают развязать бактериологическую войну, если федеральная делегация попытается высадиться завтра в Убежище. Это недопустимо. Соединенные Штаты давно приняли решение не торговаться с террористами ни при каких обстоятельствах. В то же время безопасность и благополучие граждан имеют первоочередное значение.
Жители Нью-Йорка и Чикаго, Вашингтона и Лос-Анджелеса, не покидайте ваши дома. Соединенные Штаты не позволят спекулировать на вашей безопасности. В данный момент команды экспертов обеспечивают вашу защиту. Я повторяю: самое лучшее, что вы можете предпринять, — это сохранять спокойствие…
Информационные программы показывали толпы беженцев. Над землей летели потоки аэромобилей; вагоны супермонорельсов были забиты до отказа; шоссе заполнили наземные автомашины.
Передача из Белого дома так и не ответила на вопрос, попытается ли делегация высадиться в Убежище завтра утром.
— Оставляют за собой свободу выбора, — мрачно произнес Советник Дей. — Ошибка.
— Спящие, — презрительно заметил Советник Алеон.
Спустя час после демонстрации со станции «Кагура» Убежище получило послание из Белого дома с требованием немедленно сдать все нелегальное оружие, включая преступные биологические препараты. В ответ Убежище процитировало Патрика Генри: «Дайте мне свободу, или…»
Спустя два часа после демонстрации Убежище отправило еще одну многоканальную передачу, в которой объявило, что пакеты со смертоносным генемодным вирусом спрятаны в Вашингтоне, Далласе, Новом Орлеане и Сент-Луисе.
Люди побежали из Сент — Луиса, в Новом Орлеане разразился настоящий бунт. Из Чикаго, Нью-Йорка и Лос-Анджелеса эвакуация продолжалась теми же темпами.
Какая-то истеричка из Атланты сообщила, что все голуби на ее террасе мгновенно сдохли. Люди начали покидать Атланту. Бригада противохимической защиты обнаружила, что птицы отравились крысиным ядом, но к этому времени уже поступило сообщение о падеже скота возле Форт-Ворта.
Дженнифер подалась к экрану:
— Какая беспомощность!
Протесты в Убежище достигли высшей точки и стихли. Спонтанные лидеры либо дискутировали с советниками за закрытыми дверями, либо были «изолированы» в здании, негласно подготовленном службой безопасности Сандалероса, либо занимались сбором подписей на официальных петициях, обычной формой выражения протеста. Раньше этого было достаточно.
— Нищие совершенно не умеют планировать, — заметила Дженнифер. — Даже когда это жизненно важно.
— Лейша, — робко произнесла Стелла, — нам ничего не нужно сделать для… безопасности?
Лейша сидела перед тремя экранами интеркомов, настроенными на разные информационные сети, и даже Стелла не могла разрушить эту стену молчания.
— Как же я не подумал об этом раньше! — воскликнул Джордан. — Прошло так много времени с тех пор, когда кто-то ненавидел Неспящих… Стел, кто у нас здесь остается на этой неделе? Может быть, нам установить дежурство, если понадобится…
— Компаунд обнесен И-полем шестого класса, патрулируемым тремя вооруженными охранниками, — сказал Дру.
Стелла и Джордан изумленно уставились на него.
— С сегодняшнего утра, — прибавил Дру. — Извините, что не предупредил вас. Я не ожидал, что Убежище пойдет на такое.
— Как ты догадался, что они задумали? — Стелла снова стала агрессивной.
— Кевин Бейкер догадался.
— На него похоже, — фыркнула Стелла.
— Спасибо, Дру, — сказал Джордан, и у Стеллы хватило совести выглядеть немного виноватой.
— У нас нет выбора, — сказала Мири Никосу. В лаборатории Рауля столпились восемь Суперов, примчавшихся, услышав объявление о демонстрации на «Кагуре». Некоторые побежали в лабораторию Мири, прячась от демонстрантов и от службы безопасности — с каких пор в Убежище появились мундиры. Официальный приказ «оставаться в помещениях» разнесся по всем аудиоканалам — с каких пор в Убежище командуют? Дети включили интеркомы, связывавшие три здания.
Обычные интеркомы в Убежище не работали.
Терри Мвакамбе разразился потоком брани. Краешком сознания Мири отметила, что ругательства, должно быть, как-то связаны с математическими прогрессиями, раз они получаются у Терри настолько естественно.
Он немедленно активизировал скрытую коммуникационную сеть.
— Никос? Ты там? Кто с тобой?
Никос появился на экране:
— Диана, Кристи, Аллен, Джеймс, Тошио.
— Где Джонатан?
— У меня, — к линии подключился Марк. — Мири, они созрели.
— Что будем делать? — Кристи крепко обнимала одиннадцатилетнюю плачущую Луди.
— Мы ничего не можем сделать, — сказал Никос. — Это не противоречит нашему соглашению. Они стараются освободить Убежище для всех нас.
— Из-за них нас всех убьют! — закричал Рауль. — Или от нашего имени они убьют сотни тысяч других людей. В любом случае нам определенно наносят вред!
— Вопросы внешней обороны, — возразил Никос, — не касаются Нищих.
— Это предательство, — холодно произнес Аллен. — Охранники в мундирах, приказы не покидать зданий, отключение связи — Господи, я видел, как они арестовывают людей на улице! За преступление думать по-другому! Чем это отличается от убийства Тони? Но если другие бессильны, то мы можем что-то предпринять.
— Они наши родители… — сказала Диана с болью, на которую всей душой откликнулась Мири.
— Мы свяжемся со всеми Нищими, где бы они ни были, — решительно произнесла Мири. — Кто знает, где сейчас Питер? Терри, найди его. Потом мы все тщательно обсудим.
«Для нашего блага», — прибавила она про себя.
Спустя три часа после демонстрации Убежище передало, что полностью уничтожит генемодный вирус, если конгресс одобрит указ президента о том, что корпоративное объединение «Убежище, Инк.» получает статус независимого государства.
Государства, которые были теснее других связаны с Соединенными Штатами, официально заклеймили «бунтовщиков» за террористические акты, но отказались ввести торговое эмбарго. Зарубежные комментаторы указывали, что давление Белого дома может привести к нежелательным откровениям в вопросе о том, как сильно американские союзники зависят от широкого международного финансирования и генемодных исследований, контролируемых Убежищем.
Страны, которые в данный момент не входили в число союзников Соединенных Штатов, осудили стороны за моральное варварство. Только Италия, в которой снова воцарился социализм, умудрилась занять оригинальную позицию. Рим провозгласил Убежища Неспящих борцами за освобождение рабочего класса, которые поведут мир к новой эре использования информационных сетей для служения труду.
Шаттл с международной научной группой отправился к «Кагуре». По стране прокатилась волна демонстраций с требованием запретить ему вернуться на Землю.
Одного Неспящего, который жил в Нью-Йорке, вытащили из квартиры и забили до смерти.
Убежище разразилось еще одним посланием: «Ни один человек не хорош настолько, чтобы управлять другим без его согласия. — А. Линкольн».
— Это для тебя, — сердито сказала Стелла. — Они путают революцию и Гражданскую войну. Дженнифер приплела Линкольна только потому, что ты занималась его изучением!
Лейша не ответила.
— Захватив орбитальный комплекс без предупреждения, мы поступим безнравственно. — Никос послал программу цепочек в другие здания, где собрались Суперы. Этика, история, солидарность сообщества тщательно сбалансированы не менее весомыми противоположными ценностями. Такая цепочка больше характерна для Аллена, чем для Никоса. Мири одобряла этот лаконизм, значит, Никос не занимает резко противоположной позиции.
У Кристи возникла идея предупредить Убежище, и в цепочке появились новые элементы: Пирл Харбор. Израиль. Хиросима. Генерал Уильям Текумсе Шерман. Нейтралитет Парагвая. Цепочки Суперов редко включали военную историю; Мири не знала, что память Кристи зафиксировала так хорошо эти факты.
Одиннадцатилетняя Луди сказала:
— Я не могу угрожать моей маме!
«А я могу», — подумала Мири и посмотрела на Никоса, на Кристи, на Аллена, на непредсказуемого Терри.
Цепочки вероятностей свивались в петли, завязывались в узлы, вращались.
— Уилл, еще одна группа граждан требует пропустить их в купол Совета, — сказала Советник Ренлей.
Сандалерос обернулся:
— Как они прошли так далеко? Ведь был приказ не покидать помещения?
— Как? — переспросила Барчески с некоторым отвращением. — Ногами. Сколько сторожей у вас там, снаружи? И насколько наши граждане боятся их?
Дженнифер спокойно сказала:
— Никто не стремится запугать людей.
— Они и не боятся, — заметила Барбара Барчески. — Они требуют возможности войти и поговорить с вами.
— Нет, — ответил Сандалерос. — Пока нам не до разговоров.
— Тогда никто не поинтересуется, что вы сделали, чтобы получить независимость, — произнес Рики Шарафи впервые за три часа.
— С ними Хэнк Кимбал, — сказала Кэролайн Ренлей. — Мы работали вместе с ним над системами защиты. Охранное поле купола может не выдержать.
Касси Блументаль подняла глаза от терминала.
— Выдержит.
Спустя некоторое время недовольные ушли.
— Дженнифер, — сказал Джон Вонг. — Сеть номер «4» усиленно агитирует за то, чтобы взорвать Убежище вместе с нашими «предполагаемыми детонаторами» одним махом.
— Они не сделают этого, — ответила Дженнифер. — Только не Соединенные Штаты.
— Ты рассчитываешь на порядочность нищих, — удивился Рики Шарафи.
— Я думаю, Рики, — сдержанно сказала Дженнифер, — что, если бы ты пережил столько, сколько мы с Уиллом, ты был бы другого мнения о порядочности нищих. Я попрошу тебя воздержаться от высказываний.
Похоже, легкий надрыв в голосе не укрылся только от Рики.
Ричард Келлер незаметно вошел в голокомнату и встал позади Стеллы и Джордана, прислонившись к дальней стене. Первым его увидел Дру. Юноше Ричард казался сдавшимся, ушедшим в себя, хотя Дру не мог понять своих ощущений. В конце концов Ричард женился снова, родил ребенка, путешествовал по всему миру, учился и работал. И все же Дру почему-то считал, что Лейша, спрятавшаяся в пустыне, не сломалась, а Ричард — сдался.
Бессмыслица какая-то. Дру еще некоторое время боролся с абстракциями, а потом, как обычно, отказался от попыток облечь их в слова.
Ричард сгорбился, слушая воинственные вопли комментаторов, требовавших смерти его детей, которых он не видел уже сорок лет.
Если правительство взорвет Убежище, вдруг подумал Дру, у Ричарда все же останутся Ада с Шоном. А если бы Шон погиб, например, от какого-то несчастного случая, появился бы у Ричарда еще один ребенок? Пожалуй. А если бы умер и этот, Ричард завел бы следующего.
Дру начал понимать, почему именно Ричард сдался.
— Обращение президента Соединенных Штатов к Убежищу. — Лицо Мейерхоффа заполнило экран Убежища. «Это характерно для Спящих, — подумала Дженнифер, — укрупнять изображения, считая, что это укрупняет действительность». В куполе Совета все, свободные от наблюдений за мониторами, быстро собрались у экрана.
Работал канал двухсторонней связи.
— Говорит Дженнифер Шарафи, Глава исполнительной власти и президент Совета орбитального комплекса «Убежище». Мы принимаем вашу передачу, господин президент. Пожалуйста, продолжайте.
— Мисс Шарафи, вы преступно нарушаете Кодекс Соединенных Штатов.
— Мы больше не являемся гражданами Соединенных Штатов, господин президент.
— Вы также нарушаете Соглашение ООН 2042 года и Женевскую конвенцию.
Дженнифер ждала, когда президент поймет, что своими словами согласился придать Убежищу статус независимого государства. Она уловила момент, когда он это осознал, и ответила:
— Вынесите на одобрение конгресса резолюцию о том, что Убежище является независимым от Соединенных Штатов обществом, и ситуация будет исчерпана.
— Соединенные Штаты не пойдут на это, мисс Шарафи. Мы не ведем переговоры с террористами. Но мы привлечем к суду каждого члена Совета Убежища за государственную измену.
— Поиски независимости от тирании не являются государственной изменой. Господин президент, если вы не можете сказать нам ничего нового, я не вижу смысла продолжать беседу.
Взгляд президента стал колючим.
— Если сегодня до полуночи вы не раскроете госсекретарю местонахождение ваших пакетов с биологическим оружием, завтра утром Соединенные Штаты атакуют Убежище.
— Нет, господин президент. Ваши обычные средства, с которыми мы довольно хорошо знакомы, не смогут их обнаружить. Материалы и методы неизвестны Соединенным Штатам. Господин президент…
Снаружи раздались сигналы тревоги. Касси Блументаль не поверила своим глазам: охранное И-поле было прорвано. Уилл Сандалерос бросился восстанавливать прозрачность окон. Но прежде чем он успел это сделать, дверь купола Совета открылась, и на пороге появилась группа Суперталантливых детей во главе с Мирандой Шарафи.
— …в настоящий момент нам больше нечего обсуждать, — закончила Дженнифер. Выражение лица президента изменилось при звуках сигналов тревоги. Касси Блументаль быстро перекрыла все каналы связи с Землей.
Двадцать семь Суперов вошли в зал заседаний.
Уилл Сандалерос резко сказал:
— Что вы здесь делаете? Идите домой!
— Нет, — ответила Мири. Взрослые переглянулись: не привыкли к отсутствию заикания и дергания. Однако теперь дети казались им еще более чужими.
— Миранда, домой! — прогремела Гермиона. Дженнифер быстро двинулась вперед, чтобы овладеть ситуацией, которой нельзя было позволить выйти из-под контроля.
— Миранда, что ты здесь делаешь? Ваше поведение неуместно и опасно.
— Это ваша вина, — сказала Мири. Дженнифер пришла в ужас, увидев выражение глаз внучки.
— Миранда, либо вы немедленно уйдете, либо наша охрана выпроводит вас силой. Это военный штаб. То, что вы хотите сказать Совету, терпит до окончания кризиса.
— Нет, — сказала Мири. — Это касается кризиса. Вы угрожали Соединенным Штатам без согласия жителей Убежища. Ты убедила остальных членов Совета, или запугала, или подкупила…
— Уберите детей, — обратилась Дженнифер к Уиллу. Охранники уже столпились в переполненном куполе. Одна из женщин схватила Мири за руки. Никос очень громко сказал:
— Мы, Суперы, установили полный контроль над всеми системами Убежища. Наши скрытые программы вы не в состоянии обнаружить.
Женщина, державшая Мири, выглядела сконфуженной. Доктор Толивери в ярости воскликнул:
— Невозможно!
— Не для нас, — ответил Никос.
Дженнифер оглядела детей, лихорадочно соображая.
— Где Терри Мвакамбе?
Никос проговорил в интерком, закрепленный на лацкане:
— Терри, возьми на себя терминал Касси Блументаль и соедини его с системой внешней обороны Чарлза Стоффера.
Касси Блументаль сдавленно застонала. Она ввела голосовые команды в консоль, потом переключилась на клавиатуру и стала быстро печатать. Ее глаза широко раскрылись. Чарлз Стоффер рванулся вперед. Он отпечатал команды, которые, подумала оцепеневшая Дженнифер, наверное, были кодами программы. Дженнифер попыталась говорить спокойно:
— Советник Стоффер?
— Мы потеряли контроль. Но ракетные отсеки открываются… А теперь закрываются.
— Сообщите Соединенным Штатам, что вы уничтожите все пакеты с вирусами на Земле в обмен на неприкосновенность жителей Убежища, кроме членов Совета. Сообщите им, что разрешите федеральной комиссии проинспектировать Убежище. Или это сделаем мы, Суперы.
Роберт Дей резко втянул воздух:
— Вы не можете.
— Нет, можем, — произнес Аллен без тени сомнения в голосе.
— Вы же дети! — сказал кто-то хрипло.
— Мы то, чем вы нас сделали, — произнесла Мири.
Дженнифер посмотрела на внучку. Этот испорченный и избалованный ребенок пытается помешать ей, Дженнифер Шарафи, которая вызвала к жизни Убежище одной лишь силой воли, стремится разрушить все, над чем трудилась Дженнифер, за что страдала, что вынашивала всю свою жизнь… Нет.
Она сказала охранникам:
— Отведите всех в помещение для задержанных и поместите в надежную комнату. Но сначала заберите у каждого все технические приспособления. — Она немного поколебалась. — Разденьте их догола, и не оставляйте даже такой одежды, которая выглядит безобидной. Ничего.
— Дженнифер! — воскликнул Роберт Дей. — Они же наши дети!
— Значит, таков ваш выбор? — сказала Миранда.
Много лет назад Дженнифер подавила свою ненависть. И вот она снова нахлынула из всех потайных уголков сознания, куда Дженнифер запрещала себе заглядывать… На какое-то мгновение у нее потемнело в глазах от ужаса.
— Немедленно найдите Терри Мвакамбе и заприте с остальными. Не забудьте тщательно обыскать.
— Дженнифер! — воскликнул Джон Вонг.
— Ты знаешь, не так ли, — Мири обращалась прямо к Дженнифер, — что Терри нечто большее, чем мы все, вместе взятые… или ты думаешь, что знаешь. Тебе кажется, что ты понимаешь нас, как Спящие всегда считали, что понимают тебя. Они никогда не верили в твою человечность, правда? Поэтому ты не принадлежала к их сообществу. Ты была злой, холодной, расчетливой — и много умнее их. Все Неспящие считали себя на голову выше остальных, которых прозвали нищими. Вы убили одного из нас, потому что больше не могли его контролировать. Он не вписывался в твои рамки сообщества. А теперь мы способны делать такое, что вы себе даже вообразить не можете. Кто же теперь нищий, бабушка?
— Разденьте их, обыщите. И… И задержите моего сына, — Дженнифер не узнала собственный голос.
Мири сама начала раздеваться. После мгновения потрясенной тишины, подчиняясь быстрой команде Никоса, другие дети тоже принялись снимать одежду. Никто из Суперов, даже самые маленькие, не плакал.
Мири стащила через голову рубашку:
— Ты отдала свою жизнь сообществу. Но мы, Суперы, не принадлежим к этому сообществу, не так ли? Во-первых, мы видим сны. Ты знала об этом, Дженнифер? Спящий научил нас светлым сновидениям. — Мири сбросила сандалии.
— Система связи не работает, — в голосе Касси Блументаль слышалась паника.
— Прекратите, — сказал Чарлз Стоффер. — Дети, оденьтесь!
— Нет, — ответила Мири. — Потому что тогда мы будем выглядеть, как члены вашего сообщества, правда, Дженнифер?
Ожил интерком.
— Мы взяли Терри Мвакамбе. Он не сопротивляется.
— И даже твоя собственная община по-настоящему тебе безразлична, — продолжала Мири. — Иначе бы ты согласилась с нашими требованиями. В этом случае только ты предстала бы перед судом по обвинению в государственной измене. Нищие там, внизу, гарантировали бы остальным членам Совета неприкосновенность. Теперь их всех осудят за политическое преступление. Ты не захотела их спасти, потому что это означало бы для тебя отказ от тотального контроля. Но ты в любом случае проиграла. В день, когда убила Тони.
Мири осталась обнаженной. Суперы смотрели на Дженнифер холодными, недетскими глазами, будто думали… думали о чем-то неведомом… Мири нисколько не стеснялась: соски напряглись, темные волосы на лобке были такими же густыми, как у Дженнифер. Она улыбалась, высоко подняв голову.
Рики вышел вперед и набросил на плечи Мири свою рубашку. В первый раз девочка отвела взгляд от Дженнифер. Она мучительно покраснела и прошептала:
— Спасибо, папа.
Касси Блументаль устало сказала:
— Только что в Белый дом отправлено заранее записанное сообщение. Нам прислали копию. В нем рассекречены места размещения и способы нейтрализации каждого пакета с вирусами в Соединенных Штатах.
— Ни одна из внешних систем обороны Убежища не действует, — произнес Чарлз Стоффер.
— Защитное поле вокруг купола для задержанных не работает. Я не могу восстановить его… — вторила Кэролайн Ренлей.
Касси Блументаль сказала:
— Вторая запись отправлена в… в Нью-Мексико…
Миранда рыдала на груди отца, сломленная нервным напряжением шестнадцатилетняя девочка.
Глава 25
Лейша смотрела передачи о беспорядках в стране. Из небытия всплывали старые лозунги. «Ядерную бомбу на Неспящих!» Неужели они держали все эти плакаты и знамена в пыльных подвалах тридцать или сорок лет? Снова та же риторика, то же отношение, те же «бородатые» шуточки в дешевых информационных сетях. «Что получится, если скрестить Неспящего с питбулем? Челюсти, которые никогда не разжимаются». Этот анекдот Лейша слышала еще в Гарварде шестьдесят семь лет назад.
Она негромко произнесла:
— «И обратился я и увидел, что нет ничего нового под солнцем, и что не проворным достается успешный бег, не храбрым победа, не искусным благорасположение…»
Джордан и Стелла с беспокойством смотрели на нее. Негуманно волновать их патетическими цитатами. Особенно после долгого молчания. Следует поговорить с ними, объяснить им, что она чувствует…
Она так устала.
Больше семидесяти лет она видит одно и то же. «Если ты идешь по улице в Испании и сто попрошаек просят у тебя по доллару, а ты им не дашь, и тогда они в ярости бросаются на тебя…» Убежище. Закон, иллюзорный творец универсального сообщества. Калвин Хок. И за всем этим — Соединенные Штаты: богатые, процветающие, близорукие, великолепные и мелочные, не желающие, вечно не желающие уважать ум. Удачу, везение, веру в Бога, патриотизм, красоту, дерзость или отвагу, мужество и хватку — да, но никогда — интеллект. Не существование Неспящих вызвало все эти беспорядки, а сама идея и ее последствия.
Как было в других странах? Лейша не знала. За восемьдесят три года она ни разу не покидала Соединенные Штаты надолго. Да и не стремилась.
— Я всегда любила свою страну. — Лейша тут же поняла, насколько странным должно казаться такое неожиданное проявление чувств.
— Лейша, милая, не хочешь бренди? Или чашечку чаю? — спросила Стелла.
— Когда ты так говоришь, ты мне очень напоминаешь Алису.
— Лейша, — вмешался Дру, — мне кажется, неплохо бы тебе…
— Лейша Кэмден! — раздался голос с голосцены. Стелла ахнула.
Передачи из Белого дома, бунтующего Нью-Йорка, снимки Убежища со спутников — все исчезло. Молодая девушка с крупной, немного раздутой головой и огромными черными глазами застыла посреди научной лаборатории, заставленной незнакомым оборудованием. На ней была тонкая синтетическая рубашка, шорты и простые шлепанцы, непокорные черные волосы стянуты на затылке красной лентой. У Ричарда, о присутствии которого Лейша забыла, вырвался сдавленный стон.
— Говорит Миранда Сирена Шарафи, из Убежища. Я — внучка Дженнифер Шарафи и Ричарда Келлера. Советом Убежища это послание не санкционировано.
Легкое сомнение отразилось на серьезном юном личике девушки. Похоже, что она никогда не улыбалась. Сколько ей лет? Четырнадцать? Шестнадцать? Она говорила с легким акцентом, придающим ее словам особую серьезность. Лейша невольно сделала шаг к голосцене.
— Нас здесь 28 человек, старше десяти лет. Мы — нечто большее, чем Неспящие. Нас называют Суперталантливые, и я — самая старшая. Мы захватили Убежище, послали данные о местонахождении пакетов с биологическим оружием вашему президенту, дезактивировали системы обороны Убежища и остановили войну за независимость.
— Боже правый! — сказал Джордан. — Дети.
— Если вы получите мое сообщение, значит, мы, Суперы, арестованы моей бабушкой и Советом Убежища. Однако мы не сможем здесь оставаться. Я изучила все, что касается вас, Лейша Кэмден, и вашего воспитанника Дру Арлина. Светлые сновидения очень помогают нам, Суперам.
Дру пристально смотрел на Миранду Шарафи. Лейша отвела взгляд.
— Я не знаю, что произойдет дальше, — продолжала Миранда. — Может быть. Убежище позволит нам взять шаттл или ваше правительство заберет нас. Может быть, самые младшие Суперы останутся здесь. Но некоторым из нас срочно понадобится улететь из Убежища, поскольку мы добьемся ареста Совета Убежища по обвинению в заговоре с целью государственного переворота. Нам необходимы место, оборудованное системой безопасности, и квалифицированный юрист. Вы были адвокатом, мисс Кэмден. Не можем ли мы приехать к вам?
У Лейши защипало в глазах.
— Думаю, что с нами будет несколько Норм, в том числе мой отец, Ричард Шарафи. Вряд ли вы сможете напрямую связаться со мной и ответить на эту передачу, хоть и не знаю наверняка ваших возможностей.
— Уж не такие, как у них, — произнесла Стелла так, будто у нее закружилась голова. Дру бросил на нее насмешливый взгляд.
— Благодарю вас. — Миранда переступила с ноги на ногу, отчего показалась еще более юной. — Если… если Дру Арлин будет с вами, когда вы получите это сообщение, и если вы позволите нам приехать к вам, пожалуйста, попросите его остаться. Я бы хотела с ним познакомиться.
Миранда вдруг улыбнулась настолько откровенно, что Лейша была поражена. Она уже не ребенок.
— Мы придем к вам нищими, — сказала Миранда. — Нам нечего предложить, нечем торговать. Мы просто нуждаемся в помощи. — На экране возникло трехмерное графическое изображение из словесных цепочек, в которых каждое слово или фраза соединялось со следующей. Все было раскрашено в различные цвета, чтобы сделать предельно ясными любые оттенки смысла. Шар медленно вращался.
— Что, черт возьми, это такое? — спросила Стелла.
Лейша встала и быстро обошла шар, пристально всматриваясь.
— Я думаю… это философская аргументация.
— А-хх! — выдохнул Дру.
Лейша зацепилась за фразу, выведенную зеленым цветом: разногласия в доме: Линкольн. И внезапно села на пол.
Стелла нашла выход во взрыве хозяйственных хлопот.
— Если их разместить по двое, можно открыть западное крыло и переселить Ричарда с Адой в…
— Я уеду, — тихо сказал Ричард.
— Но Ричард! Твой сын… — Стелла смущенно осеклась.
— То была другая жизнь.
Стелла покраснела. Ричард тихо выскользнул из комнаты, взглянув на Дру, который ответил ему таким же прямым взглядом.
Лейша изучала цепочки Миранды, пока голограмма не исчезла. Когда она подняла взгляд на троих оставшихся в комнате, Стелла ахнула.
— Лейша…
— Все меняется, — Лейша сияла. — Появляются второй и третий шансы, четвертый и пятый.
— Ну конечно, — ответила озадаченная Стелла. — Лейша, пожалуйста, встань!
— Все и правда меняется, — повторила Лейша, как маленькая девочка. — И не просто количественно. Даже для нас. Все-таки, все-таки, все-таки!
Их было тридцать шесть. Они прилетели на правительственном самолете из Вашингтона. Двадцать семь «Суперталантливых»: Мири, Никос, Аллен, Терри, Диана, Кристи, Джонатан, Марк, Луди, Джоанна, Тошио, Питер, Сара, Джеймс, Рауль, Виктория, Анна, Марта, Билл, Одри, Алекс, Мигуэль, Брайан, Ребекка, Кэти, Виктор и Джейн. И четверо «нормальных» Неспящих детей: Джоан, Сэм, Хако и Андрула. И еще пятеро родителей, казавшиеся более скованными, чем их дети. В том числе Рики Шарафи.
Он очень напомнил Лейше Ричарда, каким тот был после суда над Дженнифер: нетвердая походка, неизбывная боль в глазах.
Все члены Совета Убежища находились сейчас в вашингтонской тюрьме.
— Мой отец здесь? — тихо спросил Рики в первый вечер.
— Нет. Он… он уехал, Рики.
Казалось, он ничуть не удивился.
Миранда Шарафи — Мири — сразу взяла в свои руки инициативу. Покончив с организационными хлопотами. Мири с отцом пришли в кабинет Лейши.
— Спасибо, что позволили нам приехать сюда, мисс Кэмден. Мы хотим обсудить условия проживания, а платить мы сможем, как только ваше правительство разморозит наши активы.
— Зовите меня Лейша. Это правительство теперь и ваше. Нам не нужна никакая плата. Мири. Будьте как дома. Мы рады принять вас у себя.
Мири изучающе смотрела на нее. Странные глаза, подумала Лейша, кажется, они видят то, чего не видят остальные. Взгляд девочки смущал. Как глубоко этот мозг — усовершенствованный, особый, лучший — проникает в тайны души Лейши?
Наверное, то же когда-то чувствовала Алиса рядом с сестрой. А Лейша не понимала.
Улыбка преобразила Мири.
— Спасибо, Лейша. Мне кажется, вы считаете нас своим сообществом, и за это мы тоже искренне благодарны. Но мы все же предпочли бы платить вам. Мы — иагаисты, знаете ли.
— Знаю. — Лейша спросила себя, как обстоит дело с чувством юмора у Мири. Все-таки ей всего шестнадцать лет.
— А… а Дру Арлин еще здесь? Или на гастролях?
— Он вас ждал.
Мири вспыхнула. «Вот как! — подумала Лейша. — Вот как…»
Дру взглянул на Мири с откровенным интересом и протянул руку.
— Привет, Миранда.
— Я бы хотела поговорить с вами, — Мири густо покраснела, — о нейрохимическом влиянии светлых сновидений на мозг. Я проводила кое-какие исследования, может быть, вам будет любопытно взглянуть на ваше искусство с научной точки зрения… — Лейша поняла запинающуюся тираду девочки правильно: это был подарок. Она предлагала Дру то, что считала лучшей частью себя — свою работу.
— Спасибо, — в глазах Дру вспыхнул огонек. — Я буду рад.
Лейша еще раньше спрашивала себя, не ревностно ли ей оттого, что Дру переметнулся к Мири. Нет. Желание защитить вспыхнуло в ней стеной огня. Если Дру вздумает использовать этого необычного ребенка, чтобы добраться до Убежища, она его уничтожит. Мири заслуживает лучшего, потому что она сама лучше…
Мири улыбнулась во второй раз. Дру все еще держал ее за руку.
— Вы изменили нашу жизнь, мистер Арлин. Я расскажу вам.
— Пожалуйста. И зовите меня Дру.
Лейша снова взглянула на Миранду: черные волосы, румянец, раздутая голова. Стена огня разрасталась. Миранда забрала у Дру свою руку.
— Мне кажется, — сказал Рики Шарафи, — что Мири надо поесть. Лейша, мы сильно истощим ваши запасы. Позвольте нам расплатиться. Вы даже не представляете, что могут сделать Терри, Никос и Диана с вашим коммуникационным оборудованием.
Рики взглянул на Лейшу и грустно улыбнулся. Лейша поняла, что Рики так же боится возможностей своей дочери, как когда-то Лейша боялась светлых сновидений Дру, и так же втайне ими гордится.
— Жаль, что вы не знали мою сестру Алису, — обратилась Лейша к Рики. — Она умерла в прошлом году.
Казалось, он понял все, что она хотела сказать этой простой фразой.
— Мне тоже жаль.
Мири вернулась к вопросу о плате:
— И когда ваше… наше правительство разморозит наши активы, мы все станем богатыми по здешним меркам. Я, собственно, собиралась спросить, не поможете ли вы тем, кто хочет создать компании, зарегистрировать их в штате Нью-Мексико. Мы ведь несовершеннолетние. Нам понадобятся легальные компании, которыми руководят взрослые, а мы станем там работать по найму.
— Я никогда этим не занималась, — осторожно ответила Лейша. — Но могу предложить сведущего человека. Это Кевин Бейкер.
— Нет. Он работал посредником для Убежища.
— Разве он не был честен?
— Да, но…
— С вами он тоже будет честным. Кевина всегда интересовал бизнес.
Мири сказала:
— Я обсужу с остальными.
— Но даже если мы пригласим Кевина Бейкера, — продолжала Мири, — нам все же понадобится адвокат. Вы будете представлять наши интересы?
— Спасибо, нет. — Лейша пока не могла объяснить Мири свой отказ. — Но могу порекомендовать нескольких хороших юристов. Джастин Саттер, например, дочь моего очень старого друга.
— Спящая? — спросила Мири.
— Она очень хороший адвокат. И именно это имеет значение, не так ли?
— Да, — сказала Мири.
— Может быть, это к лучшему, — сказал Рики Шарафи. — Вашим адвокатам предстоит работать с законами о собственности Соединенных Штатов в конце концов. Возможно, нищая прекрасно в них разбирается.
— Если вы собираетесь жить здесь, Рики, вам придется перестать употреблять это слово, — сказала Лейша. — Во всяком случае, в этом смысле.
— Извините.
Вот как все просто. А человеческие существа воображают, будто понимают что-то в генетических манипуляциях!
Дру вдруг спросил у Мири:
— Убежище когда-нибудь перейдет к вам по наследству?
— Да, — спустя некоторое время задумчиво проговорила Мири. — Возможно, спустя сто лет. Или больше. Но когда-нибудь перейдет.
Дру и Мири обменялись взглядами, и Дру наконец улыбнулся.
— Годится.
Глава 26
Лейша сидела на своем любимом плоском камне в тени тополя. Ручей совершенно высох. В четверти мили, вниз по пересохшему руслу медленно шел кто-то из Суперов, склонившись к земле. Наверное, Джоанна; ее очаровали ископаемые, и она занималась конструированием трехмерной цепочки мыслей, описывавшей связи между копролитами и орбитальными станциями. Мири назвала это поэзией и добавила, что никто из них не «строил поэзию», пока они не начали заниматься светлыми сновидениями.
Неподалеку сумчатая крыса зарывалась в сухую землю. Короткие передние лапки рыли землю со скоростью механического бура, а длинные задние лапы отбрасывали выкопанное в сторону. Внезапно зверек повернул голову и посмотрел на Лейшу: у него были круглые ушки и выпуклые блестящие черные глаза. На макушке виднелась странная шишка. Опухоль в начальной стадии, подумала Лейша. Зверек вернулся к своей работе. На границе света и тени воздух дрожал от лютой жары, несмотря на начало июня.
Лейша знала, что если она обернется, то увидит, как на высоте сорока футов над компаундом молекулы воздуха искажались новым видом энергетического поля, с которым экспериментировал Терри. Он сказал, что это будет крупное открытие в области прикладной физики. Кевин Бейкер вел переговоры с «Самсунгом», «Ай-би-эм» и «Кениг-Роттслером» по поводу регистрации некоторых патентов Терри.
Лейша сбросила ботинки и носки. Это было небезопасно; она находилась за пределами зоны, где электронные средства разгоняли скорпионов. Но так приятно ощущать босыми подошвами шершавую поверхность камня, теплую даже в тени.
Лейша ждала, когда Мири прибежит к ней с обвинениями. Пора бы ей появиться; должно быть, девочка засиделась взаперти в своей лаборатории. Или, может быть, она с Дру, несколько дней назад вернувшимся с гастролей.
Сумчатая крыса исчезла.
— Лейша!
Фигурка в зеленых шортах яростно мчалась от компаунда. Восемь, семь, шесть, пять, четыре, три…
— Лейша! Почему?
Суперы всегда начинают с конца.
— Потому что я так хочу, Мири.
— Хотите? Защищать бабушку от обвинения в государственной измене? Вы, написавшая глубокую, исчерпывающую книгу об Аврааме Линкольне?
Лейша поняла, какое отношение имеет к разговору ее книга. За последние три месяца она понемногу усвоила, как думают Суперы, научилась восстанавливать пропущенные звенья, когда эта девочка, ставшая для нее важнее всех после смерти Алисы, разговаривала с ней.
— Садись, Мири. Я хочу объяснить тебе, почему я решила стать защитником Дженнифер.
— Я постою!
— Садись, — повторила Лейша, и Мири откинула черные волосы со лба и сердито плюхнулась на камень, даже не посмотрев, нет ли на нем скорпионов.
Как много прозаических земных вещей Мири еще предстоит усвоить!
Лейша заранее тщательно отрепетировала свою речь.
— Мири, мы с твоей бабушкой принадлежим к первому поколению Неспящих. Нас объединяло нечто общее с предшественниками. Мы понимали, что невозможно одновременно добиться и равенства — вы зовете это солидарностью, — и личного превосходства. Когда личности предоставлена свобода выбора, то одни станут гениями, а другие — завистливыми нищими.
Поэтому два поколения предпочли неравенство. Мой отец выбрал его для меня. Кенцо Иагаи выбрал его для американской экономики. Калвин Хок, о котором ты ничего не знаешь…
— Знаю, — перебила Мири.
— Конечно. Глупое замечание. Ну вот, Хок встал на сторону рожденных неравными и попытался немного исправить уравнение, покарав превосходство. Из всех Неспящих только Тони Индивино и твоя бабушка старались создать такое сообщество, которое так же ценило бы свою солидарность — «равенство» тех, кто является его членами, — как и разнообразные личные достижения этих членов сообщества. Дженнифер потерпела фиаско. И с каждой неудачей становилась более фанатичной, пытаясь добиться своего, сваливая вину за все промахи на людей, не принадлежащих к сообществу. Сужая рамки определения. Теряя самообладание. Думаю, тебе это лучше известно.
Но хотя Дженнифер все дальше и дальше уходила от своей мечты о сообществе, сама идея — «Мечта Тони» — заслуживает восхищения, несмотря на ее прекраснодушный утопизм. Разве ты не простишь свою бабушку ради этой светлой мечты?
— Нет. — Лицо Мири застыло. Молодые не прощают. Разве Лейша простила собственную мать?
— Поэтому вы защищаете ее? — спросила Мири. — В память о прекрасной мечте?
— Да.
Мири встала. На ногах остались крошечные отпечатки камня. Черные глаза впились в Лейшу.
— Сужая рамки определения сообщества, бабушка убила моего брата Тони. — Она пошла прочь.
Лейша на мгновение онемела от шока, потом вскочила и босиком побежала за девочкой.
— Мири! Подожди!
Мири послушно остановилась и повернулась к ней. Глаза девочки были сухими. Лейша наступила на острый камень и запрыгала от боли. Мири помогла ей дойти до камня, где валялись размякшие от жары ботинки и носки.
— Проверьте, нет ли в них скорпионов, — приказала Мири, — почему вы улыбаетесь?
— Не обращай внимания. Ты всегда удивляешь меня своими знаниями. Мири, ты бы исключила меня из категории лиц, чье поведение может быть оправдано? Или Дру? Или твоего отца?
— Нет!
— Но все мы с течением времени переоцениваем ценности. Вот в чем ключ, дорогая. Вот почему я собираюсь защищать Дженнифер.
— В чем ключ? — резко спросила Мири.
— Перемены. И еще, Мири, Неспящие живут долго. А за это время много воды утечет. Даже Спящие меняются. Дру пришел ко мне нищим. Теперь он обогатил науку, изменив процесс мышления у Суперталантливых. Нельзя никому отказывать в оправдании. Dum spiro, spero, Мири? Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Я подумаю, — проворчала Мири.
Лейша вздохнула. Размышления Мири на эту тему будут настолько сложными, что Лейша, вероятно, даже не узнает собственных аргументов, если увидит их в сооружении из цепочек на голограмме.
Мири вернулась в дом, а Лейша, надев носки и ботинки, продолжала сидеть на плоском камне, глядя в пустыню.
Люди меняются. Нищие становятся артистами. Талантливые адвокаты — отчаявшимися бездельниками. Морские эксперты могут стать бродягами. Возможно, Спящие не могут стать Неспящими — или могут?
«Тони, — сказала Лейша, — испанские нищие разные. И тот, которому ты сегодня дал доллар, завтра может изменить мир. Или стать отцом того человека, который его изменит. Не существует стабильной экологии торговли, как не существует ничего постоянного и тем более застойного. И непродуктивного. Нищие — это только генетические линии, временно протянутые между сообществами».
Сумчатая крыса вынырнула из норы и обнюхала примулу. Опухоль у нее на голове имела слишком правильную форму и казалась чем-то вроде датчика. Зверек был генемодом — здесь, в пустыне, вопреки всем законам и ожиданиям.
Лейша завязала ботинки и встала. Она вдруг почувствовала себя юной, невинной девушкой. Преисполненной энергии и света.
Так много предстоит еще сделать.
Она побежала к компаунду.
Книга II. Спящие псы
Новые технологии будут столь же опасны, как и полная бесконтрольность в их применении. Но в отдаленном будущем социальные ограничения все равно отступят перед новыми технологиями.
Идея Папочки вырастить и продать генетически улучшенных псов, которые не нуждаются в сне, привела к целому ряду трагических событий. Достаточно ли изучены последствия генной инженерии, чтобы пользоваться ею необдуманно?
— Это, знаешь ли, может иметь потрясающие последствия для нас, — говорит Папочка, когда фургон заворачивает в наши ворота, — невероятно важные.
Я одергиваю свитер, чтобы он потуже облегал меня. Холодный весенний воздух нахально забирается мне в рукав, где была здоровущая дырка. Фургон, покрытый грязью сверху донизу в результате прогулки в горы, плюхается в колдобину на подъездной дороге, а затем с трудом вылезает из нее. У водилы за ветровым стеклом морда такая, будто он клянет все на свете предпоследними словами, хоть мне их и не слышно. Зато прекрасно слышно, как вопит в доме Драгоценная. У нас вышла вся овсянка, да и молоко почти кончилось. Так что ив самом деле нам не помешало бы нечто, имеющее потрясающие последствия.
— Подавай вперед! Еще вперед!.. Стой! — орет Папочка. Но водила на него ноль внимания. Остановился где хотел, и задняя дверь фургона тут же открылась. Я обошла машину, сунулась к двери и заглянула внутрь.
Внутри смотреть было не на что, кроме здоровенной железной клетки, которыми пользуются для перевозки собак.
А в клетке на боку лежит сука. Не больно-то породистая, впрочем, по виду, может, даже и лабрадор, только неясно, где она обзавелась таким облезлым хвостом — разве что у немецкой овчарки. Глаза карие — совсем как у Драгоценной. И еще очень даже беременная.
— Не трогай ее, Кэрол Энн! Немедленно отойди от машины! Кто ее знает, какой у нее нрав! — кричит Донна и отталкивает меня в сторону. Потом лезет в фургон, даром что только что меня от него отпихивала, сует руку в клетку и начинает гладить суку, ласково причитая: — Ах ты, моя лапочка… ах ты, старушка моя… тебе у нас понравится, собаченька моя…
Донна ведь верит всему, что ей всучивает Папочка.
А я иду к кабине водилы фургона, туда, где большими оранжевыми буквами написано «Стенли Экспресс», и прибываю туда как раз вовремя, чтобы увидеть» как из нее вылезает научник из «Арроугена». Это я так решила, что он научник, — разве в водилы такого возьмут? Этакого коротышку мне еще видеть не доводилось — футов пять, да еще тощий-претощий. Одет в деловой костюм с манишкой и булавкой для галстука. Видок его мне не по душе, тем более что он на Папочку пялится, будто тот какой деревенский олух. И все же мне любопытно. Надо полагать, ученые-генетики могли бы своих ребятишек и подлиньше делать. А может, он в своей семье первый научник, так что его родители — самые обыкновенные люди вроде нас? Этим можно объяснить, почему он так хамит Папочке.
— …понять, что тебе никак не удастся связаться с нами и получить техническую помощь. Так что задавай вопросы, если они у тебя есть, сейчас.
— Нет у меня вопросов, — отвечает Папочка, и так оно и есть. У него вообще никогда вопросов не бывает, он вечно приступает к делу и плывет, будто облачко в вышине в солнечный мартовский денек, пока на него не обрушится нежданный шторм. И Донна у нас тоже такая.
— Ты уверен, что нет вопросов? — спрашивает научник, и его голосишко чуть ли не вибрирует от негодования.
— Нет, сэр, — отвечает Папочка.
— У меня они зато есть, — вмешиваюсь я.
Научник из «Арроугена» смотрит на меня так, будто думал, что я вообще не умею еще разговаривать, хоть ростом я и повыше его. Мне семнадцать, только выгляжу я куда моложе.
Тут Папочка говорит:
— Кэрол Энн, кажись, Драгоценная плачет. Не могла бы ты…
— Сейчас очередь Донны, — говорю я, хотя это и чистый смех, так как Донна никогда не нянчит Драгоценную, даром что на два года старше меня и работать должна больше. Дело тут не в том, что она Драгоценную не любит. Просто она детского плача слышать не может. Донна вообще не слышит того, чего слышать не хочет. В этом отношении она — копия Папочки.
И я говорю:
— А что, если помет суки, который у нее будет, окажется вовсе не той генетической обработки, которую вы нам наобещали? Раз уж мы не сможем вас отыскать, чтобы, значит, получить техническую помощь, так и для того, чтобы денежки назад выручить, не найдем тем более. Так?
А он смеется, черт бы его побрал.
— Это верно, юная леди. Но ваш родитель и я все это уже обговорили. И я вас заверяю, что щенята будут иметь то самое генетическое изменение, которое вы заказали.
— Большие? Сильные? И все кобели?
— Точно.
— И не будут спать? Никогда?
— Не больше, чем Лейша Кемден, Дженнифер Шарифи или Тони Индивидо.
Это он называет мне имена трех самых знаменитых Бодрствующих: двух богатейших девиц и одного политического краснобая. Репортеры из Новостей гоняются за ними, прямо проходу не дают. Все они всего на несколько лет старше Донны, но по виду — совсем взрослые. Обе женщины очень красивы и битком набиты деньгами. А парень — Тони Индивидо — называет себя активистом и треплется насчет «дискриминации, порожденной завистью и страхом», а также о «необходимости содействия эволюции человеческой расы». Мне он кажется противным, а там кто его знает, может, он и прав. Мне-то какое дело. По правде говоря, я о Бодрствующих не больно-то голову ломала до тех пор, пока Папочка не выдумал эту идею, которая может иметь для нас величайшие последствия.
И я говорю научнику из «Арроугена»:
— Эта сука, которой вы имплантировали яйцеклетки, она ведь беспородная? А как насчет зародышей?
— Тоже нет.
— А почему? Ведь породистые щенки стоят куда дороже?
— Зато куда легче проследить, откуда они. А твой папаша добивается наивысшей степени секретности. — Научник оскалился. Ему явно не по душе, когда его допрашивают.
— Но если животные, которые не спят, могут приносить такую прибыль, то почему никто не додумался их выводить и продавать?
Он, вероятно, мне бы и вообще не ответил — я для него всего лишь деревенская дуреха, кабы в эту минуту из-за фургона не вышла Донна, ведя суку на одном из наших старых поводков. Донна очень похожа на Мамочку, только, пожалуй, еще прелестней. А я помню каждую черточку Мамочкиного лица. Еще бы не помнить, когда после ее смерти прошло так мало времени. Драгоценной-то еще и двух годиков нет. Донна встряхивает своей рыжей гривой, улыбается и идет к нам. И эта зараза — карманный научник — тут же начинает сиять.
— Нет, юная леди, это, конечно, верно, что не знающие сна животные еще не произвели на рынке фурора. Да и с какой стати? Зачем вам корова или курица, которая не спит, а только ест больше благодаря повышенному обмену веществ, но без сопутствующего увеличения выхода мяса или молока? Конечно, есть исследователи, которые делали попытки в этом направлении, рассчитывая выяснить, даст ли полная ликвидация вызывающих сон медиаторов[39] те же побочные явления, что и у людей. Такими последствиями являются…
Он продолжает свой треп, обращаясь теперь уже исключительно к Донне, которая улыбается ему так, будто он самый завлекательный мужик в мире. А сама ни словечка не понимает. Папочка, естественно, тоже не слушает, а покачивается с носка на каблук, как делает всегда, когда его захватывает новая деловая идея. Он-то уверен, что это последнее предприятие сделает нас богачами. Он уже изобрел рекламный слоган — тайный, разумеется, так как подобные дела, пока их не одобрит Федеральное Агентство, считаются незаконными. «Бенсоновские генетически улучшенные псы. Не спят никогда, так что дрыхните на здоровье». В доме вопит Драгоценная, а два пса в загородке, оставшиеся от последнего вполне легального предприятия (БЕНСОНОВСКИЕ ГЕНЕТИЧЕСКИ УЛУЧШЕННЫЕ ПУШИСТЫЕ ПЕСИКИ ЧЕРТОВСКИ ХОРОШИ), лают как безумные. Это они новую суку почуяли.
И я отправляюсь к Драгоценной. Наш дом рушится: отваливается пластами старая краска, половицы покороблены, вода льет сквозь дырявую крышу, которую Папочка никак не удосужится починить. Но все же внутри тепло. Игрек-энергетические конусы стоят куда дешевле продуктов питания. Драгоценная стоит в своей колыбельке и вопит. Но в ту минуту, когда она замечает меня, вой прекращается, а она весело смеется, хотя я и знаю, что ребенок голоден. Я хватаю Драгоценную на руки, прижимаю к себе, она визжит от восторга и тоже жмется ко мне. Она такая же веселая, как Папочка и Донна, и такая же красивая. В семействе только я одна дурнушка. Я чувствую, как пахнут детством волосы у нее на затылке, и думаю, а осталась ли у нас какая-нибудь еда, чтобы хоть чем-то утолить ее голод. Было ведь что-то, чего Папочка не дал собакам, так как он их очень жалеет. Генетически улучшенные голубые большеглазые колли, которых ни один разумный человек в свою комнату ни за какие деньги не впустит. Они и на собак-то не похожи.
В глубинах буфета я нахожу чуточку риса, который тушу с сушеными яблоками. И когда я кормлю Драгоценную, то в окошко вижу, как фургон «Стенли Экспресс» выезжает из ворот и исчезает в горах.
Донна назвала суку Лейша по имени Бодрствующей с броскими золотыми волосами и зелеными глазами. Смысла в этом маловато, но вскоре мы все привыкли звать суку Лейшей. Она начала щениться ночью прямо у меня в постели. Я тут же разбудила Папочку и Донну. Папочка перенес Лейшу на кухню, а Донна притащила собственное одеяло, чтобы подложить под тяжело дышащую суку.
— Вот и второй… Наконец-то!.. Смотрите, вон головка… еще один кобелек…
Папочка пыхтит тяжелее Лейши. Он счастлив, таким я его еще никогда не видела. Видно, я тут одна, которая вспоминает о Мамочке, умершей как раз от родов. Появилось еще два щенка, тоже кобельки.
Во всяком случае, пока научник из «Арроугена» нас не обманул. Все щенки крупные, может, частично доберманы, а может, и доги. Пока такие маленькие, по ним не скажешь.
Еще один щенок выдавливается наружу. Выходит послед. Лейша слишком измучена, чтобы его съесть. Два щенка коричневых с черным, два черных, а один вроде бы серый — цвета испорченного йогурта. Глаза у всех закрыты.
— Какие милашки, — взвизгивает Донна.
— Вылитые утоплые крысы, — говорю я. Она смотрит на меня с укором. Лейша повизгивает и ерзает по безнадежно испорченному одеялу.
— А Драгоценная-то как обрадуется, когда их увидит, — говорит Донна.
— Слушай, принцесса, — вмешивается Папочка. — Мы не можем позволить Драгоценной привязаться к этим щенкам. Они ведь у нас не останутся. — Он глядит на нас, склонив голову набок, будто принимает сверхважное решение. А глаза просто сияют.
— В них наше будущее.
У нас нет компьютера. Был когда-то, но после смерти Мамочки Папочка его продал. Он тогда сделал кучу вещей, в которых было маловато смысла. Его горе было глубоким, но длилось недолго. Вскоре в нем опять вспыхнул интерес к жизни. Но я все равно не хочу, чтоб он был другим. Во всяком случае, как правило, не хочу.
В библиотеке Колсвилла есть терминал общего пользования. Раз в месяц приятель нашего Папочки Дэнни Паттерсон отвозит одну из нас с гор в город за покупками. В кабине фургончика Дэнни помещаются только два человека. В этом месяце очередь моя.
«СОБСТВЕННОСТЬ ШТАТА ПЕНСИЛЬВАНИЯ, — высвечивается на экране, когда я вхожу в Сеть, — ВАШ ЗАПРОС, ПОЖАЛУЙСТА». Такое бедное графство не может позволить себе иметь терминал, работающий с голоса и голосом.
Я умею пользоваться Сетью. В пятнадцать я окончила компьютерный класс средней школы по компьютерному обеспечению, так что у меня есть права, и это важно, так как должен же кто-то ухаживать за Драгоценной. Донна к этому плохо приспособлена. Я печатаю запрос в единственном формате, который доступен общественному терминалу:
* Персональный поиск.
* Нужны: основные сведения. Последние разработки.
* Уровень: первый курс колледжа.
* Тема: отсутствие сна у собак.
Ответы я считываю прямо с экрана — распечатки стоят слишком дорого. Не так-то уж много я извлекаю из сообщения. Говорится, что исследования по отсутствию сна у собак занимают второе место после работ по постоянному бодрствованию у людей, так как обезьяны используются и как лабораторные животные, и как основные объекты бета-тестов. То, что известно об отсутствии сна у собак, указывает, что механизм сходен с механизмом, наблюдаемым у людей. Отмечаются те же побочные эффекты, что и при отсутствии сна у людей. Не знающие сна собаки психически более спокойны, едят, больше, никогда не спят и имеют повышенную сопротивляемость к заболеваниям. Собаки, использованные в исследовательской работе, принадлежали к разным породам, главным образом мелким, так как те более удобны для содержания и выгула. Все подверглись уничтожению. Федеральное Агентство (ФДА) не выдавало разрешений на содержание собак с генетически вызванной бессонницей, а потому их изъятие из лабораторий для личных нужд является противозаконным деянием. Никаких заявлений о легализации торговли собаками с генетически вызванной бессонницей не поступало, так как наличие рыночного спроса на них не установлено.
Все это я и без них знала. Тогда я печатаю новый запрос:
* Персональный поиск.
* Нужно: основные сведения. Новейшие данные.
* Объем: 2000 слов.
* Тема: рыночный спрос на сторожевых собак в Пенсильвании.
На этот раз поиск длится дольше. Ответ: информации по данному вопросу не имеется. Роскошно. Толку чуть.
Продовольственные кредитные талоны я получаю в правительственном офисе. В лавке трачу много времени, выбирая нужное. Если я правильно распоряжусь талонами, то у меня останутся еще талоны, на них я хочу купить Драгоценной комбинезон из синтетической ткани, которая отталкивает грязь и не рвется. И еще я выбираю еду, чтобы она хорошо хранилась и не слишком быстро расходовалась: рис, овсянку, сою, синтетическое мясо. Беда в том, что собаки все это тоже любят.
Те же побочные явления, что и у Бодрствующих: собаки психически более спокойны, едят больше, никогда не спят и обладают более высокой сопротивляемостью к болезням. Едят больше — вот в чем проблема! Я обдумываю, куда бы спрятать продукты так, чтобы их хватило нам до конца месяца. Меня не интересует, что там думают Папочка и Донна, но для меня на первом месте стоит Драгоценная. Во всяком случае, перед Лейшей и ее щенками. Все-таки собаки — они не люди!
А вообще-то они милашки, надо признаться. Звать их — во всяком случае, до продажи — Тони, Кевин, Ричард, Джек и Билл. Так их прозвала Донна в честь Бодрствующих, которых часто показывают по телику. Тони Индивидо — краснобай, считающий, что Бодрствующие должны жить в своем собственном охраняемом городе отдельно от «нормальных». Кевин Бейкер — первый генетически не знающий сна. Ричард Келлер — дружок Лейши Кемден. Джек Беллигхэм — богатый инвестор, а Уильям Тейн — хитроумнейший гарвардский адвокат. Воображаю их чувства, узнай они, что какие-то дворняги названы их именами.
К тому времени, когда август перешел в жаркий сентябрь, щенки стали огромными. День и ночь они жевали все, что было в доме. Папочка наконец-то стал выгонять их днем из комнат в открытый загон. Донна принялась за их обучение. Она у нас здорово разбирается в животных. Однако щенки ничему учиться не желали.
— Не понимаю, — говорит она мне. — Они же умные. Погляди, как они здорово отыскивают еду, когда я ее прячу. И их вовсе не так легко отвлечь от поиска, во всяком случае, труднее, чем большинство обычных щенят, которых я тренировала.
— Ну так в чем дело? — спрашиваю я, хотя, если по правде, так меня это не очень интересует. Я уже почти потеряла веру в то, что «Бенсоновские геномодифицированные сторожевые псы» и в самом деле радикально изменят наше положение. Конец месяца не близок, а у нас осталась лишь чуточка риса и консервированных бобов, а у Драгоценной растут зубки. И она все время капризничает. Ей нужны лекарства, чтобы класть на десны, ей необходима настоящая кроватка, так как из колыбели она выросла, ей нужна новая одежда. Я сижу во дворе в тени сахарного клена и чувствую, что вот-вот взорвусь. Воздух жарок и тяжел. Ощущается приближение грозы, но она не сулит ни снижения температуры, ни повышения влажности. Звенят москиты. Я держу Драгоценную на коленях, а она изо всех сил пытается вырваться, чтобы добраться до зарослей сумаха, который вызывает у нее аллергию. Я чувствую, что мне глубоко плевать, если Тони, Кевин, Ричард, Джек и Билл так никогда и не научатся что-то там охранять.
А Донна все говорит:
— Просто не понимаю, что такое с этими щенками! Они достаточно умны, чтобы учиться.
— Это ты так говоришь. — А Драгоценная трется головкой о мое плечо, слюнявит его и хнычет.
Они просто не слушаются. Они ведут себя не так, как вели собаки, которых я тренировала. Они… больше похожи на кошек…
— Донна, ты несешь чушь!
— Знаю. Но может, тот маленький научник заложил в них кошачьи гены?
— Это невозможно. Нельзя смешать… Драгоценная, перестань… — Она вцепилась в мои волосы и очень больно. Поднимаю руку и пытаюсь вытащить из ее крошечного кулачка прядь волос. Драгоценная издает вопль и кусает меня в плечо.
Я освобождаюсь и начинаю свирепо ее трясти. Теперь она вопит уже по-настоящему, закатывает глаза и багровеет. Только минут через пять мне удается ее успокоить. И тогда я поворачиваюсь к Донне.
— Плевать мне, что щенки ведут себя как кошки или даже слоны! Меня заботит лишь то, что они денег в дом не несут! Нам столько всего необходимо для одной-единственной цели — выжить, что просто для удовольствия мы их держать не можем. Крыша в ванной протекает еще сильнее! Дом полон собачьего дерьма, а Папочка не желает выпускать их ночью во двор, боясь, что кто-нибудь обнаружит, что щенки не спят. А кто такой этот кто-то, мать его… Кроме Дэнни и его новой девки, мы уже месяц, как лица человеческого не видали! Донна глядит на меня выпученными глазами.
— Что на тебя нашло, Кэрол Энн? Ты всегда такая спокойная и услужливая…
— А я по горло сыта и спокойствием, и услужливостью! Я по горло сыта собаками, которые гадят, лают и грызут наши вещи по двадцать четыре часа в сутки!
— …с тех пор как тебе стукнуло восемнадцать, ты превратилась в какую-то трижды трахнутую суку!
Восемнадцать. День рождения был еще на прошлой неделе. Я забыла о нем и была уверена до последней минуты, что другие — тоже. А они вспомнили, да еще только затем, чтобы сообщить, что этот день превратил меня в суку!
Я отшвыриваю Драгоценную к Донне, да с такой силой, что та опять ревет. Донна смотрит на меня расширенными глазами, невинными, точно цветочки. Я ненавижу ее. Я ненавижу все: собак, нищету, собственный день рождения, а заодно и все прочее тоже. Все идет наперекосяк, и мне хочется одного — чтоб глаза мои на это все не глядели. Я плетусь по двору, я настолько вымотана, что даже не вижу, как во двор садится аэрокар. Я даже не подозреваю, что он уже сел, пока Донна молитвенным шепотом не говорит:
— …ах ты, трижды трахнутый японский бог!..
Я в натуре никогда аэрокаров не видела — только по телику. Этот маленький — на двух человек. Игрек-энергетические конусы нарисованы на нем тоже серой краской, но другого оттенка. В нашем дворе он смотрится как пуля на разорванном и гниющем трупе. Из кара выходит мужик, и у Донны захватывает дух:
— Тони Индивидо!
Так оно и есть. Даже я узнаю его лицо благодаря телику. Он среднего роста, чуть полноват, не слишком красив. Его семья не имела средств, чтобы купить ему какие-либо другие достоинства, кроме бодрствования. Во всяком случае, так по телику говорили. Он вышагивает по двору к нам, а мы с Донной стоим вроде как столбы. Она толкает Драгоценную ко мне и начинает разглаживать юбку. Драгоценная во все глаза таращится на кар, вдруг свалившийся с неба, и тут же перестает капризничать. Значит, вот что нам нужно: посадка аэрокаров каждые пять минут, чтобы отвлекать ее от зубной боли!
— Хелло… Не могу ли я поговорить с мистером Дэвидом Бенсоном?
Донна лучится улыбкой, и я вижу ответную реакцию в его глазах, хоть реагировать он явно не хочет. Бодрствующий мужчина — он все равно мужик.
— Дэвид Бенсон в данный момент отсутствует. Я его дочь, Донна. Чем могу быть полезна, мистер Индивидо?
— Вы тут из-за собак? — вмешиваюсь я.
— Кэрол Энн! — вскрикивает Донна. — Где твои манеры! Тони Индивидо колеблется, но только одно мгновение.
— Верно. Я хочу поговорить с вашим отцом о собаках.
— Вы хотите купить собаку? — гну я свое.
Он глядит на меня, но теперь уже внимательнее. Глаза у него серые, с мелким коричневым крапом. И я продолжаю, чтобы не допустить никаких осечек:
— Вы хотите купить собаку. Мой отец не будет ни с кем разговаривать о собаках, кроме как по этой причине.
Теперь улыбается Тони, ему, видно, такой разговор по душе.
— О’кей. Верно. Я хочу купить. Одну. Тут Донна вопит:
— Но они же еще не обучены!
А он на нее и не смотрит. Тони Индивидо нужен обученный сторожевой пес, как третья нога. Бодрствующие имеют уйму всяких там игрек-полей, телохранителей, секретного оружия, чтобы защищать себя; Да и кто захочет причинить вред Тони Индивидо? Ему нужна эта собака, чтобы его умные друзья разобрали ее на части в какой-нибудь лаборатории и увидели, чем она отличается от других собак. Меня интересует одно: сколько он готов за нее заплатить. Я, может, из него косую вытяну. Сам он из «нищих» Бодрствующих (ага, есть и такие), но его подружка, кажись, сама Дженнифер Шарифи. Дочь арабского нефтяного принца и американская голографическая звезда. Богатейшая женщина во всем мире.
А может, пару косых? Кровать для Драгоценной, компьютер, новая одежда…
А Донна опять свое:
— Может, вы собачку сейчас купите, а заберете ее позже, когда я тренировку закончу? — Ей эта идея больше по душе.
— А как идут тренировки? — спрашивает Индивидо.
— Отлично, — вмешиваюсь я. Не хочу я давать ему повод снизить цену. Смотрю на Донну в упор, и она наконец кивает.
— Вот как? — говорит Индивидо.
— А почему им и не идти хорошо? — спрашивает Донна.
Голос Индивидо становится серьезным:
— Никакие особые причины мне не известны. Но именно об этом я и хотел поговорить с вашим отцом.
— Можете поговорить со мной, Папочка уехал охотиться в горы дня на два-три. — Я вру. — Но я передам ему любую информацию, которую вы захотите оставить.
Он не колебался ни минуты. Видно, Бодрствующие уже привыкли к юным девицам, готовым принять на себя ответственность куда большую, чем это делают окружающие их взрослые. Ведь самому старому Бодрствующему всего двадцать семь.
— То, что я хотел сказать вашему отцу, не является твердо установленным фактом. Скорее это общий, очень важный принцип. Вот он: высшие биологические системы невероятно сложны. Они перешли ту критическую черту, за которой поведение особи сложно, но предсказуемо. Они перешли в область, где поведение становится хаотичным и более чувствительным даже к ничтожным изменениям окружающей среды или других условий. Вы понимаете, что это означает?
— Ни слова, — говорит Донна и улыбается.
— Вроде бы, — говорю я, так как нечто в этом духе я слышала в курсе компьютерного обеспечения.
И тогда Индивидо сообщает нам то же, что говорил, но в упрощенном варианте:
— Это значит, что генетические изменения, которые работали в человеке одним образом, могут сработать в собаке совершенно иначе. Или они могут так же сработать в большинстве собак, а в ваших сработать иначе. Или в одних ваших собаках из одного и того же помета они сработают так, а в других — иначе. У них могут быть отклонения в генетическом плане, а может, оказались чуть другие условия in vitro или другие условия среды.
— Но наши собаки не знают сна так же, как и вы — Бодрствующие, мистер Индивидо. Пойдемте посмотрим, — говорит Донна.
Но он смотрит на меня, и я говорю:
— Это означает, что нам надо быть очень осторожными.
— Да, — отвечает он. — Беда в том, что проблема собачьей бессонницы плохо исследована, и вам нечем руководствоваться.
Никаких просьб легализовать торговлю не знающими сна животными в ФДА не поступало, так как наличие рыночного спроса на них не установлено. Хотелось бы знать в таком случае, откуда Тони Индивидо узнал о нашем предприятии? Папочка никаких объявлений не давал. Да и не мог дать, поскольку денег на них у него нет, компьютера — тоже. Я ощущаю, что по спине у меня бегут холодные мурашки, а тут еще Драгоценная рвется из рук. Я ставлю её на землю, и она, спотыкаясь, ковыляет к аэрокару.
— Вам нужно выбрать себе собачку, мистер Индивидо. Вот увидите, какие они очаровашки, и… — нудит Донна.
— А как вы о нас узнали? — требую я. — Кто вам сказал? Он молчит.
— Вы намерены сообщить о Папочке властям? — Самое удивительное, что такая возможность мне только сейчас приходит в голову. Бодрствующие очень законопослушны. Может, потому что с них самих глаз не спускают.
— Нет, я не собираюсь выдавать его властям. Я прилетел только для того, чтобы посоветовать вам соблюдать осторожность.
— Но почему? Вам же дела нет, если наше предприятие пойдет прахом? — Я чуть было не сказала «как и все прочие», но удержалась. Не хочу я, чтобы он нас жалел!
— Ваш бизнес меня не волнует, — холодно отвечает Индивидо. — Но Бодрствующие хотят знать о генетических исследованиях все. И думаю, вам понятно почему. Даже о тех, которые ведутся подпольно. А как мы этого добиваемся, вас не касается. Я здесь для того, о чем вам сказал. Ну, и немного из любопытства.
Тут игриво вмешивается Донна:
— Значит, вам будет любопытно взглянуть на собачек и выбрать какую-нибудь.
Она берет его под руку и уводит в дом. Драгоценная пытается влезть по гладкой округлой стенке аэрокара, чего, разумеется, сделать не может. Еще минута, и она плюхается на свой задик прямо в грязь. Я бегу к ней, оставляя Тони Индивидо Донне и ее щенкам. Какая мне разница, какого щенка он выберет и приедет ли он за ним снова, чтобы забрать домой. Важно одно: заплатит ли он нам до отлета?
Что он и делает. Две с половиной косых, причем прямо оплаченными кредитными карточками, а не чеком. Я сжимаю карточки в руке, Донна пляшет и поет в кухне, а Драгоценная взобралась на свой высокий стульчик и громко гукает. Сумасшедший дом какой-то. Но сейчас это меня не колышет. Деньги действительно для нас имеют колоссальное значение.
А еще через две недели все кончается.
— Пойди-ка глянь на это, — кричит Папочка из кухни. Он сидит за кухонным столом перед нашим новеньким терминалом, отыскивая то, что он величает «объявлениями о будущем» в Теневой сети. Это Папочку его приятель Дэнни научил, тот самый, что с фургоном. Показал ему, что и как надо делать. Папочка мне не сказал, откуда Дэнни это все знает иди что именно он продает и покупает по подпольным объявлениям. Мне известно, что с Теневой сетью возиться нелегко. Войти в нее нетрудно, но после входа она зависает, ежели ты не знаешь кодовых слов и процедур, которые все время меняются. «Теневая экономика» зовут ее в видеоновостях, а иногда еще «Призрачный рынок». Считается, что по Тенесети можно получить все, ежели знать как.
— Кэрол Энн! — кричит Папочка еще громче. — Подойди сюда!
— Я занята! — ору я со двора, где присматриваю за Драгоценной, которая с помощью столовой вилки копает ямку в земле. Она сидит в косых лучах осеннего солнца, потная и счастливая, как сам этот солнечный денек. Слышно, как совсем рядом, в лесочке, Донна отдает приказы собакам. Обучение идет плохо. Ей приходится тратить на них уйму времени.
— Я сказал иди сюда, Кэрол Энн, и требую, чтоб ты пришла! — кричит Папочка. Я встаю и иду в дом.
Как странно, когда в доме есть денежки, хоть и маленькие. Всю зиму и весну, когда я экономила чуть ли не каждую рисинку и фасолину, а Папочка просиживал штаны, пытаясь добыть денег на покупку зародышей для имплантации их в Лейшу, а у Донны было одно-единственное платье, так вот, всю эту долгую зиму мы все были в отличнейшем настроении. Веселы и исполнены надежд. Мы были добры и ласковы друг с другом. С тех же пор, как мы получили кредитные карточки Тони Индивидо, мы сделались нервными и напряженными. Может, я и была такая всегда, но Папочка и Донна — никогда. Ни тот, ни другая.
Теперь наши аппетиты выросли. Папочке приходится соображать, где разместить рекламу. Тенесеть рекомендует, как сделать это выгоднее и как получше обойти закон. Мы не можем допустить ошибок. Ведь Новости полны сообщений о том, как федеральные власти громят подпольные генетические лаборатории. Щенки не слушаются Донну, если она не дает им мяса (именно это она имела в виду, говоря о кошках). Они делают то, чего ты от них добиваешься, только если ты стоишь перед ними с плеткой или с куском мяса. Все мы на пределе.
Дело в том, что нам есть что терять.
— Скажи мне, что это значит! — рычит Папочка. Я наклоняюсь к экрану. Это рекомендация ФДА Конгрессу насчет производства геномодных животных. Фразы длинные и запутанные, напичканные множеством ученых слов. Ничего я в них не понимаю.
— Что-то о том, что новый закон должен разрешать или запрещать в генной инженерии, — объясняю я. — В резюме говорится: «Никакие геномоды, изменяющие внешность или главные функции организма, делающие это животное резко отличающимся от других животных этого рода, вида или даже породы…»
— Читать я и сам мастак, — сердито обрывает меня Папочка. — Извини, Кэрол Энн, мне просто нужен смысл этих слов. Вот ты мне и объясни. Предложение за предложением.
— Папочка, я не могу…
— Еще как можешь! Ты самая умная из нас и не думай, что я не знаю, что это тебе хорошо известно.
— Но…
— Пожалуйста, девочка. Помоги мне разобраться.
Что я и начинаю делать. Каждое предложение отдельно, ища значение слов, пытаясь извлечь смысл из их сочетаний. Это требует времени. Много времени, вплоть до того мгновения, когда раздается неописуемый вопль Драгоценной.
Полсекунды, и вот мы уже за дверью. Но Драгоценной нет. И тут же смолкают и ее крики.
Донна выбегает из леса, крича: «Ричард! Ричард!» — и мне требуется чуть ли не минута, чтобы сообразить — это она кличет пса. У нее совершенно безумные глаза. Мы стоим, будто застряли в вязкой воздушной стене, и только наши лица поворачиваются из стороны в сторону. Я не вижу Драгоценной. Не могу найти ее. И вдруг Донна, слух у которой не хуже, чем у собак, кидается в лес, что слева от дома.
Я услышала треск челюстей еще до того, как увидела самого Ричарда. Его челюсти трудятся над куском мяса, который Донна, должно быть, дала ему — награда за послушание. Он лежит на брюхе, мирно пожирая мясо, и движения его головы и тела по опавшей листве производят тихие шуршащие звуки. Я слышу эти шорохи, потому что лес внезапно превращается в самое тихое место на земле. С такой тишиной я уже никогда больше не встречусь.
Драгоценная лежит футах в восьми от Роджера у подножия небольшого холма, где течет крошечный ручеек. У нее сломана шея. Ее ладошки вымазаны кровью от куска мяса, который она пыталась отнять у Роджера. Может, она хотела откусить от него кусочек. А может, думала, что это такая игра — кто кого перетянет. Но Ричард не играл. Он отшвырнул Драгоценную прочь — следы его зубов отчетливо видны на ее маленькой ручонке. И Драгоценная покатилась по склону, приземлившись у подножия. Она ударилась головой, или свернула шейку, или еще как-то. Позже коронер сказал, что это был глупый несчастный случай. Если не считать руки, то на ней нет ни царапины, даже водой ручейка ее не забрызгало. Она лежит спокойно, в своем новеньком грязеупорном розовом комбинезончике, будто просто заснула.
А Папочка рвет тишину воплем — кажется, сам ад вырвался наружу. Я бегу к Драгоценной и поднимаю ее на руки.
Я даже почти не слышу, как в десятке футов от меня гремит ружейный выстрел. А других выстрелов — четырех в лесу, а потом еще одного, бессмысленного, в Лейшу — я вообще не слышу. Ни эха, ни визга. Ничего.
Не знаю я, что одних людей удерживает от распада, а других заставляет разваливаться на части. Должно быть, об этом говорил Тони Индивидо: поведение хаотично, оно определяется незначительными отклонениями в условиях среды. Не знаю. Ничего я не знаю.
А Папочка не удержался. Он начал пить сразу после похорон и уже не смог остановиться. Он не стал ни злым, ни слезливым. Он просто сидел за кухонным столом ночь за ночью, опустошая одну бутылку за другой. А днем ждал прихода ночи. Потом он перестал его ждать.
Донна оставалась с нами недолго. Разбираться, что к чему, она не стала. Несколько месяцев рыдала почти без передышки. А еще ей хотелось все время говорить о Драгоценной, а я этих разговоров слышать не могла. В конце концов она нашла того, кто мог, — государственного служащего в Колсвилле, который даже отыскал ей место официантки в хорошем ресторане. Посетителям Донна нравилась. И постепенно она перестала плакать. У нее появилось несколько знакомых, а там и дружок возник. Я ее редко видела. А когда мы. встречались, нам трудно было смотреть друг дружке в глаза.
А я? Не знаю, выдержала ли я. Слишком уж я сдвинута, чтобы судить об этом.
— Ты ведь дочка Дейва, — говорит мне Дэнни, будто он не возил меня в своем фургоне в Колсвилл несколько лет подряд. Он принадлежит к числу людей, которые больше всего на свете боятся женских истерик. — Что я могу для тебя сделать, а?
— Я — Кэрол. Ты можешь позволить мне остаться и вести твое хозяйство.
Он глядит на меня так, будто у меня крыша поехала.
— Ну… э… Кэрол, я в толк не возьму… Я думал, ты ведешь хозяйство отца, он ведь наверняка нуждается в тебе, раз уж…
— Никто ему не нужен, — говорю я, — а ты в этом нуждаешься.
Я огляделась вокруг. Жена Дэнни ушла от него окончательно уже с месяц назад. Ей надоели его бесконечные девки, а последняя из них совершенно переполнила чашу ее терпения. С тех пор как она ушла, Дэнни не вымыл ни одной тарелки, ни одной тряпки и даже не протер столешницу. Его подружки, с которыми он встречался в баре «Придорожное гнездышко», никак не относились к типу домохозяек. Две кошки начисто отказались пользоваться своим песочным ящиком. Из-за запаха Дэнни держал все окна открытыми, но этого было мало. Больше того, вонь расходилась по всей округе, а косой дождь бил в окна и заливал загаженный кошками диван Дэнни. У всех людей есть порог выносливости к вони. У Дэнни он был необычайно высок, но все же я была готова спорить, что все-таки он существует.
— Я хорошая хозяйка, — говорю я. — И умею готовить. Папочка говорит, что сочтет за услугу, если ты позволишь мне здесь жить. Он понимает, что мне надо на время уйти от воспоминаний, которые хранят стены нашего дома.
Дэнни медленно кивает. Ему становится легче, что все это сойдет за услугу Папочке. И все же сомнения остаются.
— Тут вот какое дело, Кэрол… Ты же знаешь, какой у нас народ. Болтают всякое. А ты уже не ребенок. Не хочу я, чтобы все думали…
— Считаться следует только с Папочкой. А он все понимает. Кроме того, если ты собираешься продолжать водиться с подружками, то эти леди всем и все расскажут. И что я сплю в отдельной комнате, и что ты относишься ко мне как к дочке… и все это ради Папочки.
И Дэнни опять кивает. Ему нравится идея иметь подружек и одновременно чистый дом.
— Но я не могу платить тебе, Кэрол. Нынче времена трудные. Может, когда попозже…
— Не нужны мне деньги, Дэнни. Все, чего я прошу, это чтобы ты научил меня пользоваться Тенесетью. На твоем терминале, как ты уже Папочку научил. Для начала по два часа в день.
Ему это не нравится. Слишком много времени. Но как раз в эту минуту одна из кошек присаживается на столе и гадит прямо в тарелку с рисом, таким засохшим, что твердые рисинки, видимо, показались кошке неотличимыми от наполнителя в кошачьих уборных. — О’кей, — говорит Дэнни.
Всю зиму я работаю как проклятая. Я выкидываю диванчик Дэнни и все прочее, что не могу прокипятить. Я скребу полы, чиню, делаю новый диван для Дэнни из досок и одеял. Я готовлю и получаю продукты по продовольственным талонам Дэнни. Два раза в неделю я хожу к Папочке и занимаюсь у него тем же самым. Половину ночи я осваиваю то, чему днем меня обучил Дэнни, пока не устаю так, что уже не могу уснуть. Днем глаза у меня болят от чтения, причем не только от одних программ Тенесети. Часами я не вылезаю из научных разделов Сети. Когда одна из подружек Дэнни заявляет, что я «воображала», я понимаю — мой словарь изменился. Что ж, так тому и быть… все ведь изменилось.
К тому времени, когда крокусы начали вылезать из-под снега, Дэнни уже нечему меня учить. Фактически же я знаю гораздо больше, чем он мне дал, так как по Тенесети я нашла и других, готовых мне помочь. Есть целый класс пользователей Тенесетью, главным образом, молодежи, той, которой терять нечего. Для них самое, оно — похвастаться своими познаниями. А я научилась тому, как вызывать их на откровенность.
Однако вся эта мелкота располагала лишь фактами. И Дэнни — тоже. А у меня в обмен — ничего, чистый ноль, так что я так и не могу получить через Тенесеть единственную вещь, которая мне нужна. И если я буду торчать здесь, то мне ее никогда не добыть.
Я пишу записки Папочке и Дэнни и начинаю спускаться с гор к шоссе.
Транспортная компания «Красная золотая рыбка» охраняется собаками.
Еще, конечно, имеет место проволока, символически указывающая на наличие игрек-энергетического барьера, окружающего всю территорию компании. Одной рукой я дотрагиваюсь до невидимой защиты. По ощущению она запоминает мне кирпичную стену. Но каждая защитная система, находящаяся под током, замечательна тем, что ток этот надо включить, а стало быть, его же можно и выключить. Вот собак отключить труднее, разве что убить. А такие штуки, как пуля или кусок отравленного мяса, «пропихнутые» сквозь барьеры, образованные большинством игрек-энергетических полей, как правило, тут же включают сигналы тревоги. В Тенесети можно почерпнуть слухи о том, что Бодрствующие изобрели ракетные снаряды, способные пробивать игрек-энергетические барьеры, а также барьеры, способные таким снарядам противостоять и не пропускающие даже воздуха. Но это лишь слухи. Да и оружия Бодрствующие не продают. Они слишком умны, чтобы вооружать врагов.
Я стою в нескольких дюймах от ограды и любуюсь транспортной компанией «Красная золотая рыбка». Это здание без окон, построенное из пенобетона и стоящее среди множества рядов белых фургонов. Все они на каждом борту имеют изображение красной золотой рыбки. А раньше вместо золотой рыбки у них была синяя надпись «ПЕНСИЛЬВАНСКИЕ ПЕРЕВОЗКИ». А еще раньше там красовались голубые маргаритки Линии Цветочной доставки. А до этого на фургонах большими оранжевыми буквами было написано: «СТЕНЛИ ЭКСПРЕСС». Именно фургон «Стенли Экспресс» доставил Папочке Лейшу — беременную суку — для его нового делового предприятия.
Никаких сведений об этой сделке официально не существует. По Тенесети трудно проследить даже переход компаний из одних рук в другие. А уж сведения об их клиентах — тем более. Или об их владельцах.
Я гляжу сквозь ограду уже вторую ночь, слежу осторожно, пока наконец у меня не остается сомнений в отношении собак. Все три — немецкие овчарки, самцы, не подвергшиеся кастрации. Вполне возможно, что они генетически модифицированы в отношении силы и слуха. Великолепно обучены, гораздо лучше, чем это могла бы сделать бедняжка Донна. Спят посменно. Модификации по интеллекту явно нет.
В генетическом смысле с собаками много чего можно сделать, но функционально они все равно остаются собаками. А есть вещи, которые недостижимы. Например, невозможно кардинально поднять собачий интеллект. Если попытаться этого достичь, то характер нейронных связей станет слишком сложен для управления собачьим мозгом. Тогда произойдет то же самое, что с информационным каналом, перегруженным информацией. Замыкание. Сигнал не проходит. Щенки сидят, не двигаясь с места, дрожат и повизгивают. Исправить ничего нельзя, так что остается одно — уничтожить. Когда ученые из Гарварда опубликовали статью об этом, которая появилась в Сети, выяснилось, что некоторые подпольные лаборатории в Огайо и Флориде знали об этом еще раньше. В Тенесети было даже объявление «Собаки с высочайшим Ай-Кью». Но дальше этого дело не пошло. Кто-то их тоже разыскивал, но, думаю, не разгневанный клиент. Думаю, копы.
Копы — главное связующее звено между Сетью и Тенесетью. Но не единственное.
Собаки транспортной компании «Красная золотая рыбка» патрулируют барьер каждые шесть минут. Они внимательны, настороженны и преданны. И все же они только собаки.
Как раз когда одна из них пробегает мимо меня, я переворачиваюсь на спину. Я надушена: этот запах получен в генетической лаборатории и используется для приманивания волков в «Ареалах дикой природы». Он разработан в Калифорнийском университете в Ла-Джолла, и патент принадлежит этой лаборатории. Но еще этот же препарат производится в подпольных лабораториях Айдахо и Миннесоты. Атрактант[40] можно заказать по Тенесети: 784 Кевин Март, доступ 431СЕ7946 через Джамаль Таун, оплата наличными. Более детальные сведения дополнительно.
Сторожевой пес чувствует запах. Он кидает на меня косые взгляды, на то, как я валяюсь на спине, махая в воздухе поднятыми руками и ногами — поза покорности в волчьих стаях. И в собачьих тоже. Но я нахожусь по другую сторону ограды. Немного задержавшись, он обычной пробежкой продолжает свой обход по периметру ограды.
Проходит шесть минут, я все еще здесь.
В полночь псы сменяются. Я не знаю условного сигнала смены. Новый пес проходит те же самые стадии реагирования на меня: останавливается, потом уходит. Я слегка поворачиваюсь, шевелюсь, но руки и ноги, как и прежде, подняты в воздух. В 3 часа ночи я иду домой. Рабочие приходят начиная с четырех.
В следующую ночь я опять тут. И в следующую. Днем я работаю. В компании домашних услуг. У клиентов я быстро начинаю пользоваться известностью. Очень здорово обучилась обращению с разного рода бытовой техникой для проведения различных домашних работ. Особенно хорошо у меня получается чинить приборы, сломанные другими домашними работницами.
На двадцатую ночь пес, дежуривший с четырех дня и до полуночи, останавливается у ограды и просовывает лапу сквозь игрек-энергетическое поле, довольно грубо пихает меня в зад. Это пес-альфа[41], вожак стаи, самый крупный среди остальных, тот, что держит хвост выше других и лучше всех настораживает уши. Он рвет когтями мои утепленные брюки, а затем убегает патрулировать ограду.
Лежу тихо, жду, когда он вернется. Пес появляется через шесть минут. Снова пихает меня лапой, снова убегает.
К концу месяца он уже чуть ли не наполовину высовывается за пределы игрек-поля, о существовании которого он, видимо, даже не подозревает, и валяет меня по земле. Иногда пес очень груб, иногда просто резвится. На шее и на руках у меня царапины и следы укусов. Я стараюсь удерживать его подальше от своего лица, но когда это не удается, мне приходится, уходя на работу, делать специальный макияж. Когда пес оказывается наверху, щелкая зубами и притворно рыча, я отгоняю от себя воспоминания о Драгоценной.
Пес ведь в том не виноват. Работа его мозга прочно детерминирована. Во всякой стае есть одна собака, которую обижают все остальные. Такая уж функция у собаки-омега. Она самая презираемая, самая низшая по иерархии, и она служит для остальных псов объектом издевательств и унижений. Стае необходима эмоциональная разрядка, и не будь собаки-омега, они принуждены были бы драться между собой. Потребность в собаке-омега у них в генах заложена.
Иногда, когда пес-альфа хватает мою руку зубами и трясет ее, я кладу ему другую на шею. Я чувствую слабое гудение где-то под самой его кожей. Это проходит электронный сигнал, позволяющий псу проникать сквозь поле, если он заденет последнее случайно, чтобы в таком случае не возник сигнал тревоги. И все, что будет в этот момент связано с собакой, тоже проникнет сквозь поле. Вы же не хотите, чтобы тревожные сирены выли каждый раз, когда хвост вашего сторожевого пса коснется игрек-поля или когда к высунувшемуся наружу хвосту прицепится репей.
На тридцать третий день я обхватываю руками шею вожака и вместе с ним волокусь сквозь игрек-поле, издавая запах волчицы. Внутри ограды он сильно бьет меня лапой в плечо и убегает, оставляя одну. Его никто не тренировал пускать посторонних внутрь. Но я из его стаи, я занимаю в ней определенное место и выполняю определенные функции. А это уже совсем другое дело.
Тенесеть без, устали повторяет, что никаких архивов она не хранит. Но ведь сама сеть и есть, в определенном смысле, непрерывно пополняемый архив. Без посторонней помощи никто ведь не может запомнить каждую деталь каждой сделки. Особенно если вам нужно выяснить, с кем вы ни в коем случае не должны иметь дело вторично.
Внутри здания транспортной компании «Красная золотая рыбка» ничего не запирают. Но там нет и того, что я ищу. Здание без окон используется преимущественно для хранения грузов и ремонта фургонов. Административный офис мал, грязен и засунут в какой-то угол. Есть в нем и терминал, но я знаю, что в нем искать бесполезно. Вообще-то терминал с другими системами не связан, но правительство располагает теперь таким оборудованием, которое может снимать данные с терминалов, даже не подключенных к сетям. Лишь бы они были не обесточены. Тенесеть говорит, что у них можно приобрести даже такое оборудование. Я не верю этому. Не верю ничему, что связано с Тенесетью, до тех пор, пока не проверю, что я и сделала, когда искала волчий атрактант. К тому же мне известно, что архивы «Красной золотой рыбки» выполнены не на электронной аппаратуре.
Они на пластике, пишутся от руки на прочных голубых карточках, лежащих в голубой коробке, спрятанной в самой глубине шкафа. И они закодированы.
В офис вбегает собака-бета. Она сейчас отдыхает. Я позволяю псу немного повозиться со мной, после чего он сворачивается в клубок в углу и засыпает.
Я забираю с собой всю голубую коробку, с помощью пса-альфа проникаю сквозь барьер и успеваю на последний автобус. В автобусе я засыпаю мертвым сном, самым крепким в моей жизни. Это моя награда.
В коробке пять голубых пластиковых карт, нумерованных цифрами 1, 2, 3, 4, 5. Может, это хронологические ряды, может, группировка по видам перевозок, может, черт его знает что. Каждая карта исписана мельчайшим бисерным почерком. Строчка за строчкой, строчка за строчкой — буквы, цифры, символы, причем все вплотную, без пробелов. Карта номер пять заполнена только на две трети.
Донна поражена, когда я со своим чемоданом появляюсь в ее ресторане в Колсвилле. Там она работает. Ресторан не имеет ничего общего с забегаловками, где автоматы выдают вам тарелки с синтетической едой. Здесь еда настоящая, а обслуживают официантки, среди которых и Донна. Она одета в черное форменное платье с голубым передничком. Волосы рыжие, собраны в пышный пучок. Как две капли воды похожа на Мамочку.
— Кэрол! Как с неба свалилась! А Папочка сказал, что ты чуть ли не насовсем уехала куда-то в Огайо!
— Уехала. И вернулась. Могу я немного пожить у тебя?
— Конечно, можешь, лапочка. И я познакомлю тебя со своим дружком Джимом. Я уверена, что вы оба…
— А нет ли у вас тут фирмы, занимающейся домашними услугами? Я работала горничной.
Донна хохочет.
— Это в Колсвилле-то? Ты шутишь. Но в столице штата… Знаешь, у нас теперь есть гравипоезд, он ежедневно ходит туда и обратно раз в сутки. Его только недавно пустили. Но, детка, ты выглядишь ужасно. С тобой ничего не случилось?
Я гляжу на нее. Вылитая Мамочка. И она так же мертва для меня, как мертва Мамочка. Донна начисто выбросила Драгоценную из головы. Она ничего не знает о глубоких черных провалах, в которые можно упасть, но из которых нет выхода. Она просто не знает о них.
— Я в порядке, — отвечаю я. — Скажи мне свой адрес и дай ключ. У тебя есть терминал, Донна?
— Арендую его вместе с квартирой, — говорит она с гордостью. — Хотя и почти не пользуюсь, разве что Новости послушаю. Работай на здоровье, ребенок. Можешь пользоваться всем, что есть в квартире, кроме Джима…
Она громко хохочет, я пытаюсь улыбнуться, а потом иду в ее дом и первым делом чищу его до блеска.
Следующие три месяца я работаю как дьявол, подобно тому, как работала когда-то у Дэнни. Каждое утро сажусь на местный гравипоезд, еду до Города и занимаюсь своими домашними услугами. Мне там рады. Я умею обращаться с любой техникой, имеющей отношение к домашней уборке. Каждую ночь я сижу у терминала в гостиной Донны размером десять футов на десять, пытаясь не слышать того, как Донна и Джим занимаются любовью в спальне тоже размером десять на десять.
Я начинаю с трех бесплатных декодирующих программ. Я сообщаю им все данные с пяти голубых карт и пробую одну за другой. Ни одна не может извлечь из карт ровным счетом ни шиша.
Через месяц у меня на кредитной карточке накопилось достаточно, чтобы воспользоваться более совершенными, уже платными, программами. Ни одна из них не сработала.
— Чем ты занимаешься, сидя за этим терминалом все ночи напролет, детка? — спрашивает Донна. — Под твоими славными глазками уже появились черные круги. Может, ты хочешь сходить с нами и поразвлечься? У Джима есть милые развеселые друзья.
— Нет, спасибо, — говорю я. — Ты давно видела Папочку? Ее лицо сразу стало замкнутым.
— Увижу завтра. Ты же знаешь, я к нему езжу по четвергам. Хочешь, поедем вместе?
Я отрицательно покачала головой и вернулась к терминалу. Донна тоже промолчала. Она ушла, а я еще долго ощущала запах ее духов — пряный и сладкий.
Самые лучшие программы декодирования — не те, которые можно купить. Они принадлежат людям, которые берут ваши данные и пропускают их через свои декодирующие алгоритмы. Все они дерут дорого, хотя с ними можно и поторговаться. Подобные фирмы принадлежат, разумеется, к Тенесети. Мне приходилось читать, что некоторые из них пользуются программами, украденными у военных. Вполне возможно.
Вся проблема в том, чтобы выбрать лучшую фирму. У горняшек заработок не очень-то велик, даже если они именуются техниками по механизации домашних услуг.
Наконец я нахожу через Тенесеть фирму, именующую себя «Бент». Она, по-видимому, орудует на территории штатов Пенсильвания, Нью-Йорк и Огайо. Наша сделка имеет высокий уровень защиты, хотя фирма и принимает деньги прямо с кредитных карточек, а не чистоганом. Я даю им данные с голубых карт, а они опустошают мой банковский счет. Я его закрываю, но тут же открываю другой, уже в другом банке.
В эту ночь мне впервые за все время снится Драгоценная. Она сидит на своем высоком стульчике, в розовом комбинезоне, и весело хохочет. То, над чем или кем она смеется, находится у меня за спиной, но когда я пытаюсь обернуться и увидеть, что там такое, я каменею. Изо всех сил пробую повернуть хотя бы голову, но мышцы меня не слушаются. А Драгоценная хохочет.
Донна и Джим притащили кресло. На эту покупку они долго копили деньги. Оно ядовито-зеленого цвета и может испускать восемь различных запахов, включая сексуальные атрактанты. Минут десять обсуждается вопрос, куда лучше поставить это кресло.
— В этот уголок, радость моя, — воркует Донна.
— В спальне было бы лучше.
— Кэрол Энн, а как ты думаешь?
Я думаю, что более отвратительной мебели еще никогда не видела.
— Мне безразлично.
— Как и все остальное, — бурчит себе под нос Джим. Ему очень не по душе то, что я живу тут так долго, но он помалкивает, так как таково желание Донны.
— Ладно, в спальне так в спальне, — решает она, и они смотрят друг на друга так, что мне ясно: надо уходить куда-нибудь эдак на часок.
Я ухожу на три, бродить более или менее бесцельно по улицам. Когда «Бент» сообщит мне, кто те подонки, что продали Папочке собак, не знающих сна… Ружье Папочки — единственная вещь, которую он не продал, чтобы купить виски. Я знаю это точно, так как сама перед отъездом зарыла его, предварительно хорошенько смазав, позади того места, где раньше был собачий загон. Патроны стоят недорого. Их можно заказать по Тенесети, никто и не подумает задавать вопросы, никто ничего нигде не запишет (это уж точно!).
Этого научника из «Арроугена» я узнала бы где угодно. Его внешность, его голос, его манеру свысока разговаривать с простыми людьми. Научники — это вам не копы. Не ходят с оружием. Я не больно хороший стрелок, но с этим ружьем им и быть не надо.
Конечно, я бы предпочла совсем другое. Я бы отвела его в какое-нибудь укромное местечко и обмазала бы Кровью только что убитого кролика. А потом спустила бы свору собак, с недельку не кормленных.
Вот такие мысли и заполнили эти три часа. Они же заполняли ночи, недели и месяцы. Я гуляю, пока солнце не начинает садиться, а потом возвращаюсь к многоквартирному дому Донны. Около него стоят два полицейских аэрокара. Идет санитар, рядом катится автоматическая каталка.
— Джим! Что…
Каталка проезжает мимо. Ко мне подходит коп.
— Кто вы такая, мисс?
— Я тут живу! Он… Где моя сестра?
Донны в квартире нет. Она ушла на работу. Коп говорит, что за ней уже послали, она уже едет, она в полном порядке.
— Джим…
— Врач сказал, что он поправится. Его сильно избили. А теперь скажите, мисс, не пропало ли чего из квартиры.
Я оглядываю квартиру Донны. Все ящики выдвинуты, мебель перевернута, кровать разломана на куски. Притворяюсь, что внимательно вглядываюсь в этот бардак, но мне уже все ясно. Ничего не пропало, кроме пяти голубых пластиковых карт. А в следующий раз, когда я обращусь к фирме «Бент», в Тенесети мне сообщат, что ее уже не существует.
Значит, «Арроуген» вовсе не маленькая подпольная лаборатория. Похоже, это часть мощной организации, обладающей программами, позволяющими снимать данные с любого терминала. И с наемными охранниками. И с железным намерением защищать своих шоферов, своих ученых, свою анонимность.
— Мисс?
Бороться с такой организацией я не могу. И не сможет никто, даже правительство, иначе ФБР уже давно прихлопнуло бы ее как муху. При такой мощи и такой решительности… Разве что другая подобная ей организация…
— Мисс, я снова вас спрашиваю, не заметили ли вы какой пропажи?
— Нет, — говорю я. — Здесь все как было.
Тони Индивидо уже жил в Убежище, когда посетил нас той весной. Только мы тогда этого не знали. Нам было безразлично.
Убежище уже практически завершено, когда я туда добираюсь. Оно огромно, занимает чуть ли не половину одного сельского округа штата Нью-Йорк, обнесенную игрек-полем. Большинство Бодрствующих Соединенных Штатов теперь селятся здесь, где чувствуют себя в относительной безопасности. Они торгуют со всем миром информацией и изобретениями. Я не разбираюсь в их экономике и денежных сделках. Знаю, что среди их товаров преобладает информация, но есть и материальные ценности, о которых имеются сообщения в Сети. То, что рекламируется в Тенесети, — подделки.
Я стою у главных ворот Убежища в толпе туристов, которые сходят с непрерывно подъезжающих автобусов. Они что-то бормочут и кидают на ворота злобные взгляды.
— То ли от нас отгородились стеной, то ли нас от себя отгородили!
— Лучше им, мать их растак, сидеть за оградой, а то может и не поздоровиться!
— Монумент геномодифицированному нарциссизму!
Я смотрю на человека, произнесшего последнюю фразу. Он выглядит человеком, у которого вполне могут быть улучшенные гены: красив, отлично одет, но явно не Бодрствующий. А настроен так же злобно, как и остальные ненавистники, которые готовы тратить свои денежки только на то, чтобы приезжать сюда и таращиться на место, где полно людей, которых они на дух не переносят. Вот и понимай как хочешь.
Перед воротами установлен большой экран с эмблемой фирмы «Бодрствующие, Инк» — огромный широко открытый глаз. Мальчишки швыряют в него камни, и довольно крупные, но экран даже не колышется. Он тоже защищен игрек-полем. С экрана раздаются не очень громкие слова, повторяющиеся снова и снова:
«Если вы желаете оставить свои пожелания нашей Корпорации или кому-то из живущих в Убежище, будьте добры высказать их отчетливо в один из пяти микрофонов, расположенных под экраном. Благодарю вас. Если вы желаете…»
Люди становятся в очередь, чтобы высказать пожелания, главным образом нецензурные. Я понимаю, как работает эта система. Некое «умное» устройство сортирует «пожелания», ставит на них кодовые символы, а затем отбирает те из них, которые следует куда-то передать. Если, конечно, таковые окажутся. Люди, имеющие дела с Убежищем, таким каналом связи не пользуются.
У меня к Убежищу вполне реальное дело.
Когда подходит моя очередь, я говорю тихо, чтобы эти полоумные, что стоят сзади меня, ничего не могли подслушать:
— Это послание Тони Индивидо от Кэрол Бенсон. Вы посетили наш дом в графстве Фуражир, Пенсильвания, в конце марта сего года, чтобы предупредить насчет геномодных собак, которых мой отец купил по Тенесети. Яйцеклетки, из которых они развились, были обработаны на бессонницу и имплантированы беспородной суке компанией «Арроу-ген». Вы были правы в отношении этих псов, и теперь мне надо поговорить с вами, хотя бы минуту. Пожалуйста, поговорите со мной. — А затем, когда собралась с силами и смогла выдавить из себя эти слова, добавила: — Моя маленькая сестренка была убита одной из не знающих сна собак.
Жду. Ничего не происходит. Стоящий сзади мужчина говорит:
— Я думаю, моя очередь наконец подошла. — Когда он повторяет это дважды, я отхожу.
Сколько времени нужно этой умной программе? А что, если Тони Индивидо нет в Убежище? Он, надо думать, иногда выходит? Был же он у нас?
Через пять минут экран вспыхивает. На нем появляется другое изображение: мое имя. Экран говорит: «Мисс Кэрол Бенсон просят подойти к лифту». А вот и он — небольшое углубление в воротах, похожее на кабину лифта с отделанными деревянными панелями стенками. Прежде чем публика успевает отреагировать, я стрелой влетаю в кабину. «Дверь» закрывается. Я ощупываю дверь и стенки. Все это лишь части силового поля с голографическим изображением деревянных панелей. И вся эта механика никуда не движется. Она просто открывается на противоположную «двери» сторону и на стенном экране появляется надпись: «Пожалуйста, мисс Бенсон, подождите минуту».
Я хочу дотронуться до двери в противоположном конце комнаты, чтобы узнать, настоящая ли она и закрыта ли. И узнать, нельзя ли мне по-настоящему попасть в Убежище, куда простых смертных не допускают. Не осмеливаюсь. Я же здесь нищенка.
Дверь открывается и входит женщина. Одна. Высокая, с длинными черными волосами. Одета в джинсы и свитер. В натуре она куда красивее и экзотичнее, чем в телике.
— Мисс Бенсон, я — Дженнифер Шарифи. Тони Индивидо мой партнёр. Сам Тони прийти не может. Будьте добры, расскажите мне, что случилось с собаками, не, знающими сна.
Она совсем не такая, как Тони Индивидо. Он был дружелюбен. Она холодна, как королева, разговаривающая с грязным мужланом! И все, время почему-то откидывает назад свои длинные черные волосы, даже если они не падают ей на лицо. Она мне не нравится, но мне необходимо с ней говорить, и я отвечаю:
— Мой отец заказал зародышей по Тенесети в «Арроуген». Собаки были запрограммированы не…
— Все это я уже знаю, — перебивает меня Дженнифер Шарифи. — Тони рассказывал мне о поездке к вам. Что случилось после того?
Это что же? Она запоминает все, что ей говорит Тони? Очень может быть. Она геномодифицирована по всем способностям. Внезапно я вспоминаю историю, которую Мамочка рассказывала нам с Донной, когда мы были еще маленькими. «Спящая красавица». Феи при рождении натра-дали ее всем: красотой, умом, изяществом, талантами, богатством…
— Как умерла ваша сестра? — спрашивает Дженнифер Шарифи и снова откидывает свои длинные волосы. — Ее убил не знающий сна пес?
— Да. Нет. Не намеренно. Драгоценная — ей было всего два годика — приставала к нему, когда он ел, и он просто отшвырнул ее. Она упала на землю под углом, и ее шейка… — Закончить я не смогла.
— Действовали ли собаки и раньше против обычных собачьих реакций?
— Да. Моя сестра — другая сестра — никак не могла их обучить. Она говорила, что они больше похожи на кошек. Они… просто не желали учиться.
Она молчала так долго, что я снова заговорила:
— Мисс Шарифи, я пришла сюда, чтобы…
— Биологические системы очень сложны, — говорит она, — и различные виды не одинаковы в своих наследственных нейронных связях, даже когда структуры кажутся почти идентичными. Собака — не человеческое существо, и искусственное бодрствование не может действовать на нее и на человека одинаково.
— Это я уже знаю, — резко бросаю я. Это же самое говорил мне Тони Индивидо в прошлом марте, только выражался он проще… — Вы мне должны сказать, что убило мою сестру. Если знаете..
— Мы знаем, — отвечает она спокойно и четко. Но ее рука вновь поднимается к длинным черным волосам. — Мы следим за всеми научными исследованиями в мире, относящимися к бессоннице, даже если они еще не попали в Сеть! Один датский научный институт работает в области бессонницы у собачьих. Все дело в снах.
— В снах? — Этого я никак не ожидала.
— Да. Позвольте мне объяснить в терминах, которые будут вам понятны. — Минуту она обдумывает, и я вижу, что она не понимает, как все это выглядит со стороны. Или ей на это плевать.
— Одна из особенностей человеческого мозга — его способность с помощью воображения создавать другие реальности. Сегодня я не ела печенья. Но я могу вообразить то печенье, которого мне хочется, и испечь его завтра. Или дом, или концерт, или город. Это один способ, с помощью которого мозг создает альтернативные реальности. Другой способ — фантазировать вещи, которых в природе нет и быть не может. Ну, скажем, рассказы о магии. И еще один способ — сновидения ночью, во время сна. Вы меня понимаете?
Не такая уж я дура. Но я все же говорю: — Да.
— Мы — Бодрствующие — не видим снов, это очевидно. Но мы вполне способны создавать альтернативные реальности другими способами. Фактически даже лучше, нежели вы. Поэтому данная способность мозга упражняется у нас в достаточных масштабах.
Теперь посмотрим на собак. Они произошли от волков, но сами они уже не волки. Они одомашнены людьми по меньшей мере двадцать тысяч лет назад. За это время… Вы что-нибудь слышите?
— Нет, — отвечаю я. Ее глаза перебегают от двери к стенному экрану и обратно. И она снова откидывает волосы.
Она чего-то ждет. И насторожена, как кошка. Тем не менее она продолжает:
— После того как собаки были одомашнены, в них стала развиваться способность поступать так, как поступают люди, и способность видеть альтернативную реальность. Разумеется, все это до какой-то степени, масштабы определить трудно. Собака не только помнит своего хозяина. Она не только поддается дрессировке и приобретает условные рефлексы по Павлову. Есть доказательства, полученные современными методами исследования деятельности мозга, что определенные участки головного мозга собаки активизируются в то время, когда она общается с человеком. Когда, например, человек ласкает собаку, она видит себя в альтернативной реальности вместе с человеком. Может быть, дома перед камином, может быть, играющей и катающейся по траве. Очень трудно представить себе это, но химические, электромагнитные и церебральные доказательства очень основательны и определенны.
Я киваю, я внимательно слушаю, мне кажется, что я всё понимаю.
— Есть еще одно очень важное открытие, которое имеет непосредственное отношение к нашей проблеме. Те же самые функциональные реакции мозга имеют место во время фазы «быстрого» сна, когда собака видит сны. Это тоже имеет прямое отношение к созданию альтернативных реальностей, как я уже говорила.
Она смотрит на меня так, будто уверена, что я не понимаю ни слова. Я киваю. Я ее ненавижу, но должна доказывать ей, что все понимаю. Тони Индивидо таким не был.
— И теперь самое главное. У никогда не спящих собак фазы «быстрого» сна не бывает. А поскольку ее нет, то отсутствуют и сновидения. А когда собака не видит снов, то способность мозга создавать альтернативные реальности постепенно слабеет и наконец совершенно исчезает. Когда щенки появляются на свет, то эта функция мозга у них еще присутствует, но через несколько месяцев она пропадает. Без подпитки снами воображение, как люди называют это качество, исчезает. Без воображения связь с человеком слабеет и дремучие древние инстинкты берут в поведении собаки верх. Так что все дело в сновидениях. Их отсутствие убило вашу сестренку.
Я пытаюсь вдуматься.
— Вы хотите сказать… потому, что собака не может вообразить человека с собакой, которые занимаются не тем, что происходит в данную минуту… она не может обучаться… и поэтому ей не было дела до Драгоценной… она погибла Потому, что щенок Лейши не видел снов?
— Что такое? — резко перебивает меня Дженнифер. — Кто не мог видеть сны?
Тут я вспоминаю, что она и Лейша Кемден, по имени которой Донна назвала суку, заклятые враги. Они по-разному видят будущее Бодрствующих. Дженнифер хочет собрать их, всех в Убежище, а Лейша — чтобы они жили вне его, в реальном мире, вместе с нами — низшими животными.
— Собака… — заикаюсь я. — …Моя сестра назвала щенков… Моя другая сестра, не я…
— Вот и все, что я хотела вам сказать, мисс Бенсон, — говорит Дженнифер Шарифи. Она резко встает. Я надеюсь, что полученная вами информация объясняет все. Убежище соболезнует вашему горю. Если вы снова войдете в лифт…
— Нет, погодите! Вы не сказали главного из, того, что мне нужно!
— Я сказала все, что могла. Прощайте.
— Но я должна знать, где находится компания, которая продала Папочке зародышей. Тогда они назывались «Арроуген», но сейчас я не могу отыскать их по Тенесети, они либо изменили название, либо закрылись… Но у меня в руках были архивы их транспортной компании… только они закодированы, и я не знаю человека, который мог бы их дешифровать…
— Такой информации я вам дать не могу. Прощайте, мисс Бенсон.
Я прыгаю на неё. Это ошибка. Я ударяюсь о невидимый барьер, который, по-видимому, был тут с самого начала. Я не ушиблась, но добраться до Дженнифер Шарифи не моту.
Она оборачивается.
— Если вы не войдете в лифт, мисс Бенсон, то силовое поле очень осторожно вытеснит вас в кабину. Й не утруждайте себя писанием записок к Тони. Его здесь нет, а если б был, то сказал бы вам, что Убежище предназначено для выживания, а не для мести.
Она уходит. Игрек-поле теснит меня к лифту, который, открывается в другую сторону, и я снова оказываюсь среди Аллеганских холмов.
Вечером того же дня, когда я сижу в автобусе, везущем меня домой, я слышу по Новостям, что активный деятель Бодрствующих Тони Индивидо только что арестован. ФБР подозревает его в кинднеппинге, имевшем место четыре года назад. Индивидо похитил четырехлетнего мальчика по имени Тимми Да-Марцо. Ребенок был Бодрствующим, и его «нормальные» родители избивали его за то, что он не давая им ни одной ночи проспать спокойно. Тони укрыл мальчика у друзей, которые заботились о нем гораздо лучше родителей. Но теперь Тони схвачен и должен предстать перед худом. Он содержится без права на освобождение под залог в тюрьме округа Коневанго штата Пенсильвания.
Должны быть еще какие-то методы, пользуясь которыми, можно было бы без помощи Тенесети отыскать подпольную лабораторию по генной модификации. Мне они не известны. Я сделала все от меня зависящее, чтобы отыскать ее. Как могу я отказаться от поисков убийцы Драгоценной? Ведь если я откажусь…
За окнами автобуса дорога взбирается все выше и выше в горы. Уже июнь. Леса бушуют листвой, хотя она еще не стала темно-зеленой, сохранив молодую ярко-зеленую окраску со слабой примесью желтизны. Этот оттенок можно видеть лишь в течение недели или десяти дней в году. Обочины дороги вспыхивают маргаритками, лютиками и лилиями. Бегут ручьи., булькают родники.
Если я потеряю бушующий во мне гнев, от меня вообще ничего не останется.
На секунду я заглядываю во тьму такую бездонную и холодную, что у меня перехватывает дыхание. Но тьма уходит, а автобус продолжает взбираться по горной дороге.
Я вылезаю в Колсвилле и пешком иду еще выше в горы. Только к закату я добираюсь до места. Двор Папочки выглядит прежним. Сорняки, ржавчина, покосившееся крыльцо. Но на крыльце сидит не Папочка. Донна.
— Я так и думала, что ты явишься сюда, — говорит она, не вставая. Или ты сначала заходила ко мне домой?
— Нет. — Она сидит в тени и я не вижу ее лица.
— А может, ты ходила в больницу, узнать, как себя чувствует Джим?
— Нет.
— Нет, — повторяет она. — Конечно, нет. Он тебя не интересует, не так ли?
Я пропускаю эти слова мимо ушей.
— А где Папочка?
— Спит. Нет, мертвецки пьян. Давай для разнообразия поговорим откровенно, Кэрол Энн.
Но ведь это Донна всегда отклонялась от истины! Кто всегда старался быть солнечным зайчиком в мире, где солнце светит одним богачам? Но я молчу.
Донна продолжает:
— Ведь именно ты виновата в том, что Джим так пострадал, верно? Ив том, что моя квартира разгромлена. Это ты занималась чем-то, чем не следовало заниматься, и какой-то шишке это не понравилось.
— Тебя это не касается, Донна.
— Значит, не касается. — Она встает — там, в густой тени крыльца. — Не касается. Да кто ты такая, мразь долбаная, чтобы присваивать себе право указывать мне, где мое дело, а где — не мое? Сколько ещё мне придется терять родственников из-за тебя? Нет, это не Донна. Это кто-то чужой. Я взбираюсь по ступенькам и поворачиваю её лицо к солнцу. Она не плачет, но в красных лучах заходящего солнца она вдруг начинает трястись от ярости. И за миллион лет не могла бы я поверить, что она способна на такое.
— Ты, идиотка-потаскушка, ты понимаешь, что ты дела-, ешь? Из-за тебя изуродовали Джима, и скоро ты сама попадешь в такую же историю! Или я, или Папочка! Что бы ты ни делала, это не вернет Драгоценную к жизни, ты этим даже справедливости не достигнешь, потому что справедливости вообще на свете нет! Ты что же — и этого не знаешь? Тебе с этими людьми не справиться. Все, что ты можешь, — это держаться от них подальше, а если случайно встретишься, то бежать куда глаза глядят, забыв все, что успела про них разузнать. А Иначе они сломают все, что у тебя осталось в жизни.
— Донна, ты. не понимаешь…
— Нет, это ты не понимаешь! Ты ничего не понимаешь в том, каков этот мир! Ты у нас считаешься умницей, а меня принимают за круглую дуру — серую и тупую. Бедная глупышка Донна! Но я знаю, ты не можешь сражаться с ними, не можешь их победить. Ты можешь только потерять еще больше, чем ты уже потеряла. А я не желаю терять ничего из того, что у меня осталось! И ты не имеешь права отнимать у меня это, Кэролл Энн. Обещай мне, обещай сейчас же, вот на этом месте, на могиле нашей Драгоценной, что ты бросишь все, что затеяла!
— Не могу.
— Нет, поклянись!
— Я сказала — не могу.
Мы смотрим друг на друга в свете почти уже умершего дня, и я знаю: никогда нам не понять наших чувств. Мы с самого рождения были слишком разными. Она живет в мире, где, если вас сильно ударят, вы подниметесь и пойдёте дальше. А я в этом мире не живу. И не хочу жить. И в этом-то и состоит разница между нами.
Первой ломается Донна.
— Ладно, Кэрол, — говорит она устало, видимо, даже не вникая в смысл своих слов. — Ладно.
— Мне очень жаль, — говорю я. И тоже не думаю этого. Больше мы не разговариваем. Солнце зашло, где-то под горой лает собака.
Я возвращаюсь в большой город и снова поступаю работать в свою фирму домашних услуг. Когда возможно, я работаю в две смены — одна смена в домах, вторая — в офисе… Я так устаю, что не могу даже уснуть. Однажды ко мне приезжает Донна. Я кормлю ее ужином, веду ее в кино, а на следующий день она гравипоездом уезжает к себе. Все время она болтала, смеялась, обнимала меня. Мужчина из соседней квартиры смотрел на нее, как на звезду трехмерного кино.
Я живу по принципу: день-ночь, сутки прочь. Стараюсь ни о чем не думать. Ничего не жду. Даже не знаю, чего именно не жду. Дни темны, ночи бессонны.
А вот в стране все не так. Каждый день что-то случается. Подросток из Бодрствующих погибает в автомобильной аварии в Сиэтле. Врачи тщательно исследуют мертвое тело, особенно мозг. Они обнаруживают, что все ткани в прекрасном состоянии. Не просто в хорошем — ему ведь только семнадцать, — а в идеальном. У Бодрствующих ткани регенерируют. Бодрствующие не стареют. Неожиданный побочный эффект, говорят врачи.
В одном из округов штата Нью-Йорк принимается постановление, запрещающее включать Бодрствующих в состав присяжных. Говорится, что они нам «не равны».
Какой-то ученый в Иллинойсе публикует статью о воробьях, которым «привили» бессонницу. Обмен веществ у них получился такой, что они не успевают съесть столько, сколько необходимо для жизни. Они умирают, непрерывно кормясь, от голода.
Округ Поллукс в Пенсильвании принял закон, по которому Бодрствующим может быть отказано в праве найма квартиры. Они не спят слишком много, увеличивая тем самым расходы домовладельца на оплату услуг по ремонту и содержанию дома.
Какой-то институт в Бостоне доказал, что «бодрствующие» мыши не могут заражаться или быть источниками заражения многими опасными вирусами.
Проповедник, выступающий по телику, объявил Дженнифер Шарифи антихристом, посланным на Землю в качестве представителя абсолютного Зла перед наступлением Армагеддона.
«Нью-Йорк таймс» печатает передовую, содержание которой сводится к тому, что пора наконец успокоиться и прекратить вредную болтовню о Бодрствующих.
А в июле заключенные в тюрьме графства Коневанго убивают во время прогулки Тонн Индивида Они забивают его насмерть обрезком свинцовой трубы.
Я узнаю об этом из одиннадцатичасовых Новостей, когда пью пиво и убираю собственную квартиру. Мой терминал — стандартный настенный экран, обрамленный черной пластмассовой рамой. Кадров, показывающих смерть, нет.
«…обещано тщательное расследование этого происшествия, имевшего место в двенадцать часов двадцать минут по стандартному восточному времени. Генеральный Инспектор Исправительной Службы Нью-Йорка…»
Если им известно точное время «происшествия», то почему они его не предотвратили?
Я стою, уставясь на экран, со стаканом пива в одной руке и пыльной тряпкой — в другой. Красный огонек, означающий вызов, мигает на черной раме терминала. Эти дешевые системы «не умеют» делить экран, поэтому я нажимаю кнопку приема, и тут же весь экран занимает символ Убежища.
«Послание Кэрол Э. Бенсон, — говорит приятный компьютерный голос, — от Дженнифер Шарифи из «Убежища, Инк.», штат Нью-Йорк. Послание защищено по категории класс 1-А. Оно не может быть записано ни на одну систему и будет воспроизведено лишь один раз. Вот оно: «Арроуген» сейчас действует под названием «Маунтвью Бионетикс», Сарахела, Пенсильвания. Главный исследователь — доктор Тайлер Роберт Уэллс; 409 Харперскрест-лейн. Конец послания».
Экран опустел.
«Если бы Тони сейчас был здесь, он сказал бы вам, что Убежище предназначено для выживания, а не для мести». Теперь это уже не так.
Около получаса я вожусь с терминалом, но компьютерный голос был прав. Послание не записано. Не осталось никаких следов ни в моей системе, ни в других, более совершенных. Я единственная, слышавшая его.
Папочкино ружье оказывается там, где я его оставила, и в прежнем состоянии. И Папочка — тоже.
— Привет, Папочка!
Ему требуется время, чтобы сфокусировать взгляд.
— Кэрол Энн?
— Я самая.
— Рад видеть тебя. — Внезапно он улыбается, и я вдруг вижу его таким, каким он был когда-то, вижу его прежнюю живость и добродушие, но они тут же тонут в тяжелой сивушной вони. — Ты здесь? Надолго?
— Нет, — отвечаю я, — только до завтра.
— Тогда спокойной ночи. Спи крепко. Сейчас еще только семь вечера.
— Конечно, Папочка. И ты тоже.
— Нет, я еще посижу чуток. — Вот и умница, Папочка.
На следующее утро я ухожу в пять. Ружье разобрано и лежит в моей туристской сумке. На мне джинсы и прочные ботинки. В семь я уже в Колсвилле. Автобус на юг идет в восемь. Я выпиваю чашку кофе и просматриваю заголовки в киоске Новостей.
По делу Тони Индивидо подозреваемые не установлены. «Никто не проговорился», — заявляет начальник тюрьмы Коневанго (статья 1).
ФБР получило анонимный звонок насчет бомбы в Убежище (статья 2).
Смерть Индивидо — национальный позор страны (статья 3).
Сильнейший шторм на Юго-Востоке (статья 4).
Франция требует реформы Еврокредита (статья 5).
Ученые вывели геномедифицированную водоросль. Огромный потенциал для решения продовольственной проблемы, говорит лауреат Нобелевской премии (статья 6).
Я опускаю один кредит и нажимаю кнопку 6. Наружу выползает грязноватый оттиск, но времени читать его до отхода автобуса нет. Я сую листок в сумку и сплю всю дорогу до Сарахелы, Пенсильвания.
Квартал 409 по Харперскрест-лейн — хорошо защищен. Через его ворота я вижу улицы, уходящие к приречному парку. Дома высокие, узкие, стоят труппами по четыре-пять строений, почти соприкасающихся друг с другом. Видны деревья, детские площадки, клумбы прекрасных генетически модифицированных цветов. Река, названия которой я не знаю, посверкивает голубым.
Это община, жители которой кооперируются друг с другом, где люди хоть и шапочно, но все знакомы. День, который я провожу болтаясь у ворот, позволяет мне установить название наиболее популярной фирмы по оказанию домашних услуг. Фирма называется «Серебристый блеск». На следующий день я уже работаю в фирме. Там очень рады заполучить такого опытного техника.
Семья доктора Тайлера Узллса приглашает такого техника каждый четверг. На второй неделе моей работы в фирме я меняюсь дежурством (один день за два!) с другой работницей, сказав ей, что среда мне необходима для визита к врачу. В шесть часов я уже в доме Тайлера Уэллса. Запускаю пылесос-автомат пропылесосить пол в кухне и промыть кухонную раковину органо-молекулярной очищающей пеной. На обеденном столе — четыре грязных прибора. Иду смотреть другие комнаты дома. Две детские комнаты — игрушки, брошенная одежда. Дети, видимо, ушли в школу.
Женский голос напевает в ванной комнате, примыкающей к спальне родителей.
Больше в доме ни души. Спускаюсь по лестнице. На полпути, на лестничной площадке, стоит скульптура греческого борца. Прямо над ней — окно с холодно-голубоватым стеклом. Я вижу, как он выходит из сарайчика, неся садовый совок и перчатки. Коротенький, тощенький, слегка облысевший доктор Тайлер Роберт Уэллс, ученый, работает в саду сам, без автоматов.
Я вытаскиваю ружье из чемоданчика с инструментами; собираю его и подхожу к окну. Когда доктор оказывается в перекрестье нитей прицела, я отдаю распоряжение чипу взять управление на себя, удерживая прицел на голове жертвы. На голове, в которой хранится знание, что геномодифицированные собаки убивают детей других родителей. Я кладу ружье на широкий подоконник, и оно следит за каждым движением Уэллса, поворачиваясь на шарнире, дающем ему круговой обзор. Я запрограммировала ружье на свой голос, действующий в радиусе пяти метров. Все что остается — это сказать: «Огонь!»
— Не надо! — говорит чей-то голос.
Я смотрю вверх, думая увидеть женщину из ванной, но она все еще поет где-то в дальних комнатах. Женский голос раздается снизу, где стоит гораздо более пожилая женщина в форме телохранителя. У нее пистолет того типа, который держат в руке.
— Кэрол, помолчи. Сначала выслушай меня.
Телохранительница не может знать моего имени. А я не должна терять время на выслушивание той чепухи, которую мне может предложить телохранительница. Она все равно опоздала и не сумеет помешать моей устной команде. Вот это только и важно. А вопрос о том, удастся ли мне скрыться, никогда мной не рассматривался.
— Не говори ружью кодовое слово, ведь доктора мы все равно возьмем. Мы — это правительство. Да, мы знаем, кто ты такая, с тех самых пор, как ты попыталась использовать фирму «Бент» для дешифровки архивов транспортной компании «Красная золотая рыбка». Мы пошли по этим следам и прихлопнули ее. Мы возьмем и Уэллса, обещаю тебе. Но если ты убьешь его сейчас, мы не получим нужную нам информацию. Не произноси кодового слова. Просто спускайся вниз, а я уничтожу программу ружья.
— Нет.
— Кэрол, если ты убьешь его, мы будем тебя судить. Мы будем обязаны это сделать. Если ты не убьешь, то я гарантирую, что тебя отпустят. И твоего отца — из-за тех купленных им зародышей — тоже.
— Нет.
— Я знаю все о твоей погибшей сестренке. Но наши шансы получить улики против Уэллса будут крепче, если он некоторое время побудет еще на свободе. Это очень важно для нашего дела.
— Огонь! — говорю я ружью и закрываю глаза. Не происходит ровно ничего.
Я открываю глаза. Ружье все еще лежит на подоконнике, медленно поворачиваясь, чтобы следить за затылком Уэллса. Агент ФБР поднимается к нам по лестнице. Она кладет мне руку на плечо. Я чувствую в ее хватке присутствие биометалла. Глаза ее печальны.
— Я дала тебе шанс уйти. Теперь иди со мной и не дури.
— Что… Как…
— У нас есть контрполя, о которых ты, видимо, ничего не знаешь. Ты ведь взялась не за свое дело. Оружие непрерывно совершенствуется. А ты даже не профессионал.
Я позволяю ей тихонько увести меня из дома и посадить в аэрокар с надписью «Блайсдельские телохранители, Инк.». Никто даже внимания на нас не обратил. Когда мы покидали Харперскрест-лейн, то последние две вещи, которые я заметила, были: доктор Уэллс, с восторгом склонившийся над своими цветочками, и собака колли, лежащая на ярко-зеленом геномодифицированном газоне в палисаднике соседнего дома. Крепко спящая собака.
Агент ФБР оказался вовсе не агентом ФБР. Она работает для какой-то организации, которая называется Федеральное Агентство Соединенных Штатов по контролю за генетическими стандартами — ФАКЗАГС. Это нечто новое, нечто, созданное из-за бума генетических исследований легальных и нелегальных. Агентство хочет предать меня суду. Оно вынуждено так поступить, утверждает мой адвокат. Но они не торопятся, чтобы выиграть время и пригвоздить мистера Уэллса и «Маунтвью Бионетикс» и «Бент», и все прочие компании, повязанные в этом деле с подпольными лабораториями. Бесспорно, правительство схватит мистера Уэллса, говорит мой адвокат. В этом мой федеральный агент была права.
Но она ошибалась в другом. И я, сидя день за днем на тюремной койке, думаю, как глубоко она ошибалась.
Ничто не имеет существенного значения. Ни для чего. Системы слишком сложны. Вы искусственно изменяете собак, делаете их Бодрствующими, и вы уничтожаете в них воображение. Вы искусственно изменяете Людей, превращая их в Бодрствующих, и вы получаете суперменов, которые могут вообразить все что угодно и все что угодно изобрести. Но Тони Индивидо убит самым распоследним подонком, а Дженнифер Шарифи создает Убежище уже не для спасения, а для мести. Донна прячется от всего, что делает ее несчастной, но черная бездонная пропасть живет в ней так же, как она живет во мне. Папочка пережил смерть жены, но смерть дочери сломала его. Мышь, ставшая «бодрствующей», обретает мощную иммунную защиту, а такие же воробьи умирают от голода. У Бодрствующих регенерируют ткани, изменение в водорослях обещает покончить с мировым голодом. Собаки, у которых искусственно повышен интеллект, впадают в катотонию, а сторожевые псы, натасканные лучшими в мире кинологами, возвращаются к нравам и обычаям волчьих стай, если собака-омега пахнет как надо.
Ни один фактор не однозначен. В мире слишком много факторов. И, возможно, так было всегда.
Именно поэтому я позволю моему адвокату, которым является Бодрствующий по имени Льюис, защищать меня. Он хочет взяться за это дело, так как считает его «блестящим шансом установить важные конституционные прецеденты». Свободное от судебных заседаний время он проводит в Убежище.
Может быть, он вытащит меня, а может, и нет. И в том, и в другом случае я все равно не знаю, что будет со мной после суда. Ни со мной, ни с кем-либо еще. Я могу лишь попробовать убрать с моего пути какие-то небольшие препятствия: получить работу, помириться с Донной, поступить в колледж. Возможно, в один прекрасный день я поступлю, работать в ФАКЗАГС. Все это, конечно, не вернет к жизни ни Драгоценную, ни кого-либо еще. Но может быть, это вызовет крошечные, совсем незаметные, но необходимые последствия.
Число Файгенбаума
Героиня рассказа пытается проанализировать хаос математических уравнений, а героя интересует совсем другое.
* * *
Героиня рассказа пытается проанализировать хаос математических уравнений, а героя интересует совсем другое.
Смотри! Вот существа человеческие, живущие
в логове под землей… Подобно нам, они видят
только свои или других людей тени, кои огонь
костра отбрасывает на стены пещеры.
Платон. «Республика».
Я поднялся с кровати. Дайана растянулась поперек скомканной простыни улыбка во все лицо, губная помада размазана, толстый живот блестит от пота. Она промурлыкала:
— Здо-орово…
— Это с тобой здорово, — сказал я и повернулся к зеркалу. За моей спиной с кровати призрачно поднялась другая женщина и, улыбаясь, подошла к окну.
— Иди в постельку, Джек, — позвала Дайана.
— Не могу. Надо ехать. Встреча со студентом.
— Вот так новость…
В зеркале я видел, что глаза у нее сузились, рот поджался. Другая женщина засмеялась, отвернулась от окна и тонкой рукой грациозно откинула со лба русый завиток.
Дайана сгребла с лица каштановые волосы и спросила:
— Джек, это не будет дерзостью, если я попрошу, чтобы ты хоть раз после всего этого не убегал от меня? Хоть разочек? — Я промолчал. — Как я должна себя чувствовать, по-твоему? Раз-раз-спасибо, мадам! У нас серьезные отношения, мы вместе почти три месяца, и разве это чересчур — попросить, чтобы после любви ты сразу не…
Я не прерывал ее. Не мог. Дурнота на этот раз была сильная; скоро начнет тошнить. Это из-за секса. Между тем Дайана встала на колени и говорила, говорила… Ее тело красовалось в обрамлении мятых бордовых занавесок, между которыми за окном виднелся облупленный каркасный домик соседа и заросший сорняками двор. Другая женщина стояла в обрамлении розовых шелковых штор, сквозь которые был виден сад с буйно цветущими розами. Она весело послала мне воздушный поцелуй. В ее глазах таилось понимание.
Началась тошнота.
— Ты совсем не понимаешь, что я чувствую, когда со мной обходятся, как…
Пришлось ухватиться за обшарпанный туалетный столик, который здесь был комодиком из полированного вишневого дерева. Передо мной маячило два флакона с парфюмерией: желтый пластиковый со спреем и элегантный, дутого стекла с дорогими духами. Я изо всех сил зажмурился. Призрачная Дайана легкими шагами проплыла к ванной и исчезла.
— Даже не смотришь на меня по-настоящему, когда мы занимаемся любовью и когда…
С закрытыми глазами я побрел к выходу из спальни.
— Дже-ек!
Успел захлопнуть обе двери, внутреннюю и наружную, прежде чем Дайана сообразила метнуться за мной. Так она и осталась в кровати — со своим слезливым гневом и мощными телесами.
На свежем воздухе мне полегчало. Я вел свой старенький «форд эскорт» к университетскому городку, но мерцающая обивка совсем другой, скоростной и великолепно сработанной машины с заглаженными линиями радовала глаз. Голова теперь не кружилась. В общем-то я никогда не обращал особого внимания на окружающих и за долгие годы привык выносить раздвоение всего, что не было особо существенным. Остального избегал. В основном.
Коробка факультетского «Корпуса Эрона Филдинга» торчит над широкой автостоянкой; три его этажа стоят на невысоком холме: ряды деревьев повторяются в горизонтальных полосах кирпича и стекла. Гулкий вестибюль полон студентов, спешащих к своим измученным наставникам, а наверху, на мраморной галерее, школяры напористо обсуждают природу человеческого разума.
Я двинулся по коридору к своей аудитории, одной из тех, что выделены преподающим ассистентам и научным сотрудникам.
Однако дверь в кабинет доктора Фрэнсис Шредер была открыта, и я не смог устоять.
Фрэн сидела перед экраном и работала; я постучал по дверному косяку исцарапанный металл и призрачный элегантный молдинг. Она подняла глаза и улыбнулась.
— А, Джек! Зайди и посмотри на это!
Я вошел, да так радостно, что даже в глазах защипало. Настоящие, выдающие ее возраст пальцы летали по клавиатуре; гладкие пальцы идеальной Фрэн повторяли их движения. У другой Фрэн белокурые волосы пышнее, но не светлее, чем у реальной. И у той, и у другой они подстрижены одинаково просто, короткой шапочкой. Здесь Фрэн носит очки, однако ярко-голубые, немного запавшие глаза обеих одинаково светятся умом и спокойствием.
Она единственный известный мне человек, который почти таков, каким ему следует быть.
— Это последнее семейство фазовых пространственных диаграмм*, — сказала она. — Компьютер их только что отработал, я даже не успела сделать распечатку.
Я примостился рядом с ней, взглянул на изображение и заметил:
— По-моему, это выглядит не более беспорядочным, чем предыдущее семейство.
— Добавь — к несчастью. Все то же, все одно и то же.
Она рассмеялась шутке: в теории хаоса не бывает ничего повторяющегося. Фазовые диаграммы были чрезвычайно сложными и всегда иными, если не вмешиваться в процесс. Но не абсолютно хаотичными. Какая-то регулярность все же проглядывалась, только мы ее пока не могли выявить с нашим математическим аппаратом. Не могли найти ключ. Пока не могли.
Идеал, которого никто не видел.
— Мне все кажется, твоя молодая голова может обнаружить то, что я упустила, — сказала Фрэн. — Дам тебе распечатку. Кстати, Питер Соленски опубликовал в Берлине новую работу; тебе стоит ознакомиться. Я нашла ее в Сети и переслала тебе по электронной почте.
Я молча кивнул. Впервые за этот день душа моя наполнилась покоем.
Спокойствие.
Упорядоченность.
Числа.
Фрэн посвятила свою жизнь чистой математике. Ее работы были безукоризненны, но славы не принесли, прошли незамеченными. Последние годы она работала со мной, своим бывшим студентом. Мы погрузились в суровый и строгий мир теории итерированных функций, где результат решения заданного уравнения используется для последующего решения того же уравнения. При таких действиях результат предсказуем: последовательности сводятся к определенному набору чисел. Неважно, какое исходное значение введено в уравнение — при достаточном количестве итераций вы приходите к одному и тому же выражению, называемому аттрактором. Каждое уравнение дает набор аттракторов, которые по мере итерирования сходятся воедино, примерно как домашние голуби слетаются к своей голубятне.
Но только до тех пор, пока вводимое значение не превысит величины, называемой «числом Файгенбаума». Тогда полученные вами последовательности теряют всякую упорядоченность. Нет никакого общего рисунка. Аттракторы исчезают. Поведение самых простых уравнений становится хаотическим. Голуби разлетаются в разные стороны, наугад, слепые и заблудшие.
Или все-таки не слепые?
Фрэнсис (а вместе с ней еще с десяток теоретиков во всем мире) пыталась анализировать этот хаос, классифицировала его. И в какой-то миг ей показалось, что в «полете голубей» и впрямь есть намек на упорядоченность. Хаотический порядок, управляемая беспорядочность. Мы рассмотрели нелинейные дифференциальные уравнения и их аттракторы, где при итерировании значения не сходятся, а расходятся.
Выражения, которые исходно различались на бесконечно малые величины, расходятся все больше, больше и еще больше, продвигаясь к скрытым значениям, вполне уместно именуемым странными аттракторами. Голубей из одной голубятни несет сквозь кажущийся хаос к месту, которое мы можем идентифицировать, но не в состоянии проверить, существует ли оно.
Фрэнсис и я вывели гипотетический набор уравнений для этих идеализированных мест.
Но — только гипотетический.
Что-то было не так. Мы упустили нечто важное, не сумели увидеть его. Оно было, я это твердо знал, но мы не разглядели. Если мы его найдем, будет доказано, что любая физическая система, весьма сильно зависящая от исходных условий, должна иметь странный аттрактор, запрятанный в каком-то месте ее структуры. Необычайно важное открытие для математики хаоса, а отсюда и новые перспективы в гидродинамике, управлении погодой.
И для меня.
Мне нравились поиски этого уравнения. Иногда казалось, что вот оно мелькнуло перед глазами, спрятанное за текущей работой, почти различимое. Но так бывало нечасто. А правда, о которой я не говорил Фрэн — просто не мог сказать, — была в том, что мне не нужно находить уравнение. А ей это необходимо. Интеллектуальный голод чистой воды, вот что подгоняет ее, истинного ученого.
Я просто хотел мирно и спокойно смотреть вокруг. Жить в том же спокойствии, что годами находил в простых занятиях алгеброй, исчислениях, Булевой логике. В числах, которые не были дублированными структурами, за которыми не лежали другие множества целых чисел, или констант, или дробных размерностей — множества более полные и завершенные, чем они. В математике есть своевольная надменность, но нет теней на стенах пещеры.
Поэтому я просидел рядом с Фрэн перед монитором так долго, сколько потребовалось для распечатки семейства пространственных фазовых диаграмм, потратил время и на их разглядывание, снова заглянул в нашу статью, прочел статью Питера Соленски, и больше у меня не было достойных поводов для того, чтобы оттянуть момент возвращения в материальный мир.
Едва я двинулся к аудитории, к «Введению в теорию множеств», снова подступила тошнота.
Середина октября. Еще два месяца работы с этой группой — дважды в неделю по 90 минут. Иначе не удастся сохранить место ассистента. Не знаю, смогу ли дотянуть. Но лишившись работы, я перестану встречаться с Фрэн.
Тридцать два лица покачивались передо мной; за ними — 32 призрачно мерцающих двойника. Других. Совсем других. Джим Малкахи — угрюмый сутулый парень 18-ти лет с угреватым лицом и смертельной обидой в глазах: его отчисляют. А за ним маячит спокойный, уверенный Джим, ничем не искалеченный, без следов ужасной обиды, из-за которой он не слушал меня и не учился по книгам. Джессика Харрис — типичная отличница, худое личико искажено волнением, переходящим в панику всякий раз, когда она не может чего-то сразу понять. За ней — самоуверенная Джессика, которая в состоянии минуту подождать, разобраться в логике и получить удовольствие от очередного успеха. Шестьдесят четыре лица и 64 предмета обстановки в двух аудиториях, и временами, когда я отворачиваюсь от них к двум грифельным доскам (на идеальной поверхности у меня твердый почерк, а на пыльной и исцарапанной — неровный, кривой), это не приносит облегчения.
«Студенты жалуются, что вы на них не смотрите, когда говорите, отчитывал меня декан. — Кроме того, не выделяете времени после занятий, чтобы обсудить их трудности».
Он мерцал за своей собственной спиной: мудрый руководитель позади сверх меры загруженного бюрократа.
Никто не задал ни одного вопроса. Никто не остался после занятий. Никто из первых 32-х студентов ничего не сказал о бесконечных множествах, а другие 32 были вне моей досягаемости. Я вышел из аудитории со свирепой головной болью и в коридоре едва не столкнулся со студенткой.
Вдоль стены (здесь грязная штукатурка — там узорная веселая лепнина) стояли кресла для студентов, ожидающих преподавателей, друг друга или дополнительных занятий. Одно кресло на добрую треть перекрывало мою дверь; очевидно, его выдвинула девушка, которая сейчас сидела, наклонив голову, и что-то писала в блокноте. Головная боль у меня была такая, что глаза лезли на лоб. Я ударился коленом об угол кресла (дешевая сосна, растрескавшийся лак — мореный дуб, ручная работа). В глазах прояснилось, но от боли в колене я чуть не взвыл.
— Не хотите ли освободить проход, мисс?
— Извините.
Она даже не подняла голову, продолжая записывать.
— Отодвиньте чертово кресло!
Она рывком передвинулась, не поднимая глаз от блокнота. Кресло грохнуло, звук отозвался болью в черепе. Сидящая рядом с ней другая девушка мило улыбнулась и, словно извиняясь, развела руками.
Я с трудом выдавил:
— Вы ждете меня? Хотите поговорить о занятиях?
— Нет, — буркнула девушка, не подняв головы.
Она так и не посмотрела на меня. Странно, это чересчур грубо даже для самых безнадежных студентов. Пожав плечами, я двинулся вперед, мельком взглянув на лист ее блокнота.
Бумага сплошь исписана числами: таблица биномиального распределения вероятностей при подбрасывании монеты, где переменная «x» соответствовала вероятности «n» выпадений орла, поделенной на вероятность одинакового числа выпадений орла и решки. Колонки аккуратно озаглавлены. Девушка вписывала числа так быстро, как успевала рука у собеседницы, до семи знаков после запятой. Феноменальная память или невероятная способность к быстрому счету?
— Большинству людей это не по силам! — не сдержался я.
— Наблюдение, оскорбление или комплимент?
Я мог видеть только затылки обеих девушек: светлые, прямые и грязные волосы у собеседницы, пушистые золотые волны у другой. Не дождавшись ответа, она сказала:
— Если это все-таки наблюдение, то мой ответ: сама знаю.
Головокружение началось снова.
— Если оскорбление, ответ другой: я не «большинство»!
Мне пришлось упереться рукой в стену, чтобы удержать равновесие.
— А если комплимент, то спасибо.
Коридор пульсировал. Студенты накатывались на меня, все 64, но я должен учить только половину, именно тех, которых я не хотел учить. Ибо они извращенные и деформированные версии того, чем им следовало быть, и я не могу их учить, потому что презираю их. За то, что они не такие, какими следовало быть. За то, что они лишают меня внутреннего равновесия, тонкого метафизического слуха, сопрягающего реальный мир с идеальным. И уводят от числа Файгенбаума к своим версиям, в которых прекрасное вытесняется буйством хаоса… Я тяжело оперся о стену, глотая воздух. Девушка взглянула на меня, вскочила:
— Эй! Вы в порядке?
У нее было тощее костлявое лицо, слишком широкий рот — и тонкое личико с розовыми благородными губами. Но в основном я видел глаза. Они смотрели с вежливым участием, затем взгляд перешел на стену за моей спиной, вернулся, и тогда по мне, подобно бензиновому пламени, прокатилась судорога. Девушка протянула руку, чтобы поддержать меня, но взгляд ее снова уперся во что-то там, позади — так всегда уходил и мой взгляд, если только я не смотрел в зеркало. Ее неудержимо влекло к тому, чего я никогда не видел: к другому Джеку, мерцающему на фоне стены, к идеальной личности, до которой мне было бесконечно далеко.
— Это действует на тебя как-то иначе, — говорила Майя, сидя за чашкой кофе в студенческой столовой. Вот у меня не бывает тошноты или головокружения. Я просто впадаю в ярость. Так все это дерьмо выматывает!..
Я согласился пойти в столовую только потому, что сейчас здесь не было почти никого. Она сидела напротив меня, а за ней — другая Майя, с прекрасным лицом и зелеными глазами, полными надежды на то, что мы сумеем разделить нашу судьбу, что я, возможно, смогу покончить с ее одиночеством. Но у реальной Майи как будто не было надежды. Она казалась яростной, именно такой, как о себе говорила.
— Джек, в восьми случаях из десяти люди могут перейти в свое идеальное «я» или подойти много ближе, если хоть попробуют, черт их побрал! Они просто слишком ленивые или зачуханные — силы воли этим козлам не хватает!
Я отвел глаза и нерешительно ответил:
— Для меня главное, что это нечестно — такая ноша. Кажется, так. Я вижу идеальное, и это во вред всему, что я всю жизнь хотел сделать.
Кроме математики.
Майя прищурилась и возразила:
— Нечестно? Почему? Плюй на все это, не бери в голову!
— Думаю, это несколько сложнее, чем…
— Нет. Все очень просто. Делай то, что хочешь делать. И не скули!
— Я не…
— Скулишь. Вот что: не позволяй двойному зрению тебе мешать делать все, что захочется. Я не позволяю, и все в порядке!
Взгяд ее излучал свирепую воинственность, но за ее спиной другая Майя смотрела на меня с сочувствием.
— Майя, но я и пытаюсь заниматься тем, чем хочу. Математикой. Диссертацией. Преподаванием.
Не особо-то я хочу этим заниматься, честно говоря…
— Хорошо, — фыркнула она и взглянула поверх моей головы. — Двойное зрение не должно брать над нами верх, если мы против этого.
— Ты встречала еще кого-нибудь вроде нас? — поинтересовался я, спрашивая себя, как выглядит мой двойник, какие качества она может в нем разглядеть.
— Ты первый. Я думала, иных нет.
— Но если нас двое, то могут быть и еще. Предположим…
— Джек, черт побери, хоть взгляни на меня, когда беседуешь!
Я медленно перевел взгляд на ее лицо. На реальное лицо. Рот гневно приоткрыт, вместо глаз — уродливые щелки…
— Прекрати это, дерьмо такое! Прекрати немедленно!
— Не надо браниться, Майя.
— Перестань меня учить! Ты такой же, как…
— Зачем мне смотреть на тебя, если я могу смотреть на нее? — спросил я.
Она вскочила так резко, что опрокинула стул. И ушла. Я закрыл глаза руками, заслоняясь от видимого мира. От всего, что в нем есть.
— Как выглядела эта система до того, как начала расходиться? — спросила Фрэн.
Она держала в руках пространственную фазовую диаграмму, которую я прежде не видел. Глаза Фрэн сверкали. Но что-то нехорошее рисовалось вокруг рта, такое, чего не было у другой, и я настолько удивился, что некоторое время не мог сосредоточиться на диаграмме. Идеальная Фрэн тоже выглядела не так, как вчера. Кожа на ее лице светилась изнутри, словно под бледной мелкопористой поверхностью горел фонарик.
— Не удивляйся вопросу, Джек. Я знаю, какая была система — вот уравнения на столе. Но это выглядит по-иному. Смотри… вот здесь…
Она объяснила, о чем речь. Нелинейные системы с точками, расположенными очень близко друг к другу, имеют свойство расходиться, вплоть до хаотического состояния. Но в этих диаграммах было нечто странное: они были хаотичны, как всегда при странном аттракторе, но с такой бесструктурностью, какой я раньше не встречал. Полностью уловить различие не удавалось. Я спросил:
— Где эти исходные уравнения?
— Вон там. На этом листе… нет, вот они.
— Ты использовала константу Арнфельзера! Зачем?
— Взгляни на уравнения еще раз.
На этот раз я в них разобрался, хотя и не силен в физике элементарных частиц. Джеймс Арнфельзер два года назад получил Нобелевскую премию за работу о поведении электронно-позитронных пар в первые 30 секунд жизни Вселенной. Фрэн всегда интересовалась хаосом мироздания. Я снова посмотрел на диаграммы.
— Ты почти видишь это, правда? Почти видишь…
— Фрэн!
— Ничего страшного, Джек. Просто несварение желудка вдобавок к мышечному напряжению и бессонной ночи. Всю ночь провела над этими уравнениями.
— Сядь, пожалуйста.
— Я в порядке. Честное слово.
Она улыбнулась, и кожа вокруг глаз, изрезанная морщинками, натянулась еще сильней. Но другая Фрэн — за ее спиной — не улыбалась. Ни тени улыбки. Она смотрела на меня, и в моей голове мелькнула сумасшедшая мысль, что сегодня она меня увидела.
— Фрэн, тебе надо к врачу.
— Спасибо, ты очень заботлив, но я здорова. Посмотри, на этой диаграмме…
Они обе, реальная и идеальная, не могли оторваться от чисел. Как наркоманы. А я, то ли из трусости, то ли по доверчивости, оставил их в покое.
— …Ни хрена не понимаю в этом чертовом предмете.
Голос был мужской, тихий, слова ясно различимы, но говорящего нельзя было узнать. Я перестал писать уравнения и обернулся. Тридцать два шестьдесят четыре лица плавали перед глазами.
— У кого-то есть вопрос?
Молчание. Несколько девушек изучали тетради. Остальные студенты уставились на меня с каменными лицами. Я повернулся к доске и написал вторую часть уравнения.
— …Тупой идиот, он и собаку лаять не научит.
Другой голос. Рука, сжимающая мел, затряслась, но я продолжал писать.
— …Таких нельзя подпускать к кафедре.
На этот раз говорила девушка. Я снова обернулся. Живот свела судорога. Студенты упорно смотрели на меня. Они все в этом участвовали — по меньшей мере молчаливо. Дрожащим голосом я выговорил:
— Если есть жалобы на то, как проводятся занятия, вам рекомендовано сообщать их декану или изложить на официальном разборе курса в конце семестра. А пока что мы должны продолжать работу.
Сказал и поднес мел к доске.
— …Чертов болван ничего не может толком объяснить.
Рука застыла посреди интеграла. Нельзя было заставить ее двигаться. Как я ни напрягался, не мог дописать число до конца.
Хватит. Я медленно повернулся к группе.
Они сидели — кто пригнувшись, кто глупо улыбаясь, кто бессмысленно ухмыляясь. Пустые лица. Тупые лица. Несколько смущенных. Третьеразрядные умишки, думающие только о том, чтобы сдать экзамен, уродливые пустые утробы, которые мы обязаны набивать блистательными работами Максвелла, Больцмана, фон Неймана, Рассела, Арнфельзера. Чтобы они это прожевали и отхаркнули на пол.
И позади них… позади них…
— Убирайтесь, — сказал я.
Сто двадцать восемь глаз широко открылись.
— Слышали, что сказано!
Я понял, что ору во весь голос.
— Вон из аудитории! Вон из университета! Вам здесь не место, это преступление, что вы здесь, вам всем цена пять центов! Пошли вон!
Несколько парней резво двинулись к двери. Девушка в заднем ряду заплакала. Тогда некоторые начали вопить на меня, визжать, но визжали не здесь, вой шел из коридора, из вестибюля — сирена, колокол, за окном была машина скорой помощи, и там несли Фрэн, ее рука с длинными пальцами свисала с носилок и вяло покачивалась, и никто не станет слушать моих объяснений, ведь самое ужасное не то, что она недвижима, а то, что на носилках тихо лежит только одна Фрэн, а не две, как должно быть. Только одна.
На похороны я не поехал.
Забрал последний набор диаграмм, скопировал файлы с компьютера Фрэн и уложил сумку. Прежде чем перебраться в мотель «Утренняя сторона» на 64-м шоссе, оставил послания на автоответчиках Дайаны, декана и хозяйки квартиры.
«Больше не хочу тебя видеть. Это не твоя вина, но так нужно. Прости меня».
«Я отказываюсь от преподавания и научной работы в вашем университете».
«За квартиру заплачено до конца месяца. Возвращаться не собираюсь. Прошу запаковать мои вещи и отправить наложенным платежом моей сестре по указанному адресу. Благодарю вас».
В мотеле я запер дверь на цепочку, достал из пакета две бутылки «Джека Дэниэлса» и поднял стакан, глядя в зеркало. Но тоста не получилось. За него? За того, кто посчитал бы смерть Фрэн случайной и горевал по ней с достоинством и тактом? И считал, что справляться со своими трудностями лучше всего, опираясь на здравый смысл и спокойное понимание того, что с ними никогда и ни за что не совладать? Будь я проклят, если стану за него пить!
— За Фрэн, — сказал я и залпом выпил стакан.
Я лил в себя виски до тех пор, пока не перестал различать другую комнату, маячившую за реальной.
Даже пьяным можно видеть сны.
Я не знал этого. Ждал похмелья, рвоты и благословенного забытья. Пьяной истерики. Боли в сердце, тупой и сверлящей. Но раньше я никогда не пил четыре дня подряд. Думал, во сне боль уйдет, отпустит. И не знал, что будут сны.
Снились числа.
Они плыли под веками, и подпрыгивали, и гнались за мной по темным непонятным равнинам. Преследовали меня с ножами, ружьями, пальбой. Ранили. Среди ночи я встал, мокрый от пота, и потащился в туалет. Меня вывернуло, а числа плавали вокруг, сновали по качающемуся двойному полу. Числа не исчезли. Как и то, что я пытался изгнать из себя пьянством. Сколько ни пил, двойное видение оставалось. Целиком — но я не видел уравнений, и это ранило меня больше, чем гладкий пол, которого я не мог коснуться, тонкие простыни, которых я не чувствовал, авторитетный, уверенный в себе Джек, которым я не был. Возможно, уравнения задели меня сильнее, чем я думал. Уравнения Фрэн.
Возьми константу Арнфельзера. Введи в систему уравнений, описывающих нелинейную динамическую систему…
Фазовые диаграммы. Расходятся, расходятся, разошлись. Небольшие различия между исходными множествами, но получаешь совсем разные множества, получаешь хаос…
Возьми константу Арнфельзера. Используй ее как «r». Пусть теперь «x» равняется…
Небольшие различия между исходными множествами. Две Фрэн, которые различались совсем ненамного, два Джека, которые…
Возьми уравнение Арнфельзера…
Я почти видел это. Но не совсем. Я недостаточно хорош, чтобы видеть. А он… он хорош.
Выпьем-ка еще.
Меня разбудил стук в дверь. Колотили, как отбойным молотком.
— Уходите! — крикнул я. — Мне не нужна горничная!..
От крика отбойный молоток перебрался мне в голову, но стучать в дверь перестали. Зато начали ковыряться в замке.
Я лежал на кровати и ждал, постепенно приходя в ярость. Дверь была на цепочке. Замок поддался, дверь приоткрылась на длину цепочки, и в щель просунулась рука с кусачками. С двумя парами кусачек — реальной и идеальной. Две руки. Я не пошевелился. Если владелец мотеля желает меня заполучить, на здоровье. Или грабитель. Я достиг последнего знака после запятой, плевать мне на все.
Дешевая тонкая цепочка лопнула, дверь распахнулась. Вошла Майя.
— О Господи… Видел бы ты себя, Джек!
Джек валялся поперек кровати, а обе Майи, принюхиваясь, морщили носы.
Я сказал, имея в виду совсем другое:
— Как ты сюда попала, черт побери?
— А ты разве не видел, как я сюда попала?
Она подошла вплотную, все еще рассматривая меня. Что-то шевельнулось в ее лице.
— Майя, уходи.
— Когда захочу, тогда и уйду. Господи, взгляни на себя!
Я попробовал сесть, не смог и закрыл глаза.
— Не думала, что ты на такое способен, — сказала она.
Тон у нее был дурацкий — смесь неведения и тупой женской идеализации этих придурков, «лихих мужчин», — и я снова открыл глаза. Она улыбалась.
— Уйди… отсюда… сейчас же!
— Не уйду, пока не расскажешь, в чем дело. Это из-за доктора Шредер? Я слышала, вы дружили.
Фрэн… Боль возникла снова. И числа.
— Это верно, Джек? Она была твоим другом, а не только руководителем…
Я смог выговорить:
— Она была единственным человеком… кого я знал… таким, каким ему полагалось быть.
— Да? Тогда я тебе сочувствую. Я не такая, какой мне полагается быть, знаю. И ты не такой. Хотя, понимаешь… сейчас ты больше похож на него, чем в университете. Более… настоящий.
Я не мог выставить ее за дверь или заставить умолкнуть; не мог пошевелиться, зная, что от малейшего движения меня вывернет наизнанку. Медленно, очень медленно я поднял руку и закрыл глаза ладонью.
— Джек, не плачь. Пожалуйста, не плачь.
— Я не…
— Не слушай меня, лучше зареви. Почему бы нет, к чертям собачьим? У тебя умер друг. Давай, плачь, если хочется.
И она встала на колени рядом со мной, хоть от меня несло, как от помойки, обвила меня руками, а я плакал, ненавидя себя за это. Потом оттолкнул ее, собрался в кулак, выдрал свое тело из постели и погнал в ванную. Живот пучило, обе комнаты ходили ходуном. К душу я пробрался, упираясь руками в стену.
Вода обрушилась на меня — твердая, холодная, жалящая. Я стоял под душем, пока не началась дрожь, и только тогда понял, что не снял трусы. Согнулся, чтобы их снять, — сущая пытка. Зубная щетка обдирала рот, царапала нервы где-то в голове. Голышом приковылял в комнату; мне было плевать, что Майя еще там. Она вдруг сказала:
— Тело у тебя больше похоже на него, чем лицо.
— Убирайся отсюда.
— Уйду, когда пожелаю. Джек, таких, как мы, больше нет. Во всяком случае, я их не видела. И ты не видел.
Я полез в дорожную сумку, к которой не прикасался четверо суток. За чистым бельем. Майя казалась иной, чем тогда, в столовой: более мягкой, менее колючей… Мне было все равно.
— Мы нужны друг другу, — сказала Майя, и теперь в ее голосе звучала нотка растерянности.
Я не обернулся.
— Джек, ну хоть выслушай меня. Посмотри на меня!
— Вижу я тебя… Вижу. Уходи.
Я натянул одежду; сжав зубы, надел ботинки — завязать не сумел. Заставил себя подойти к Майе.
Она стояла точно в центре комнаты, беспомощно опустив руки, с уродливо перекошенным лицом. За ней грациозно стояла другая Майя, ее поникшее тело выражало глубокую печаль. Но смотрела на меня только одна — реальная.
Я замер.
Раньше они обе смотрели на меня. Со всеми так было: с Дайаной, Майей, Фрэн, деканом, моими студентами. Куда смотрит человек, туда смотрит и его идеальное отражение. Иначе не бывало.
Майя смиренно заговорила; раньше у нее не было такого тона:
— Пожалуйста, не оставляй меня наедине с этим Джеком. Мне… мне нужен ты.
Та, другая, смотрела в сторону, не на меня и не на него. Так на кого же?!
При мало различающихся исходных множествах после повторных итераций получаем резко различающиеся множества. Расхождение, расхождение, хаос… и где-то внутри — странный аттрактор. Способ придать всему этому смысл…
Я увидел пространственные фазовые диаграммы. И уравнения.
— Джек, что с тобой? Джек!
— Погоди, я только… запишу…
Но забыть их я никак не мог. Они были здесь, внятные, отчетливые и совершенные — именно те, что мы с Фрэн отыскивали.
Майя плакала и повторяла:
— Ты не можешь взять и уйти! Нас только двое на всем свете!
Я написал все уравнения и выпрямился. Голова раскалывалась, из желудка поднималась рвота, кишечник сводили спазмы. Глаза так распухли, что я почти ничего не мог рассмотреть. Но видел Майю — она смотрела на меня с испугом и показной отвагой, и видел другую — та на меня вовсе не смотрела. Майя была права: нас только двое на всем свете, соединенных в собственную хаотическую систему. И уравнения, которые я мог видеть, расходились.
— Нет. Не двое, — выдавил я из себя по пути в ванную. — Скоро… из вас двоих останется одна.
Она таращилась на меня, как на сумасшедшего. А что делал другой Джек, один Бог знает. Мне было все равно.
Я пока не публиковал уравнения.
Конечно, в будущем опубликую. Они слишком важны, их нельзя прятать они подтверждают, что любая физическая система, демонстрирующая весьма сильную зависимость от исходных данных, должна иметь странный аттрактор, скрытый в ее структуре. Эти уравнения позволяют разобраться в хаосе. Но опубликовать такое открытие нелегко, если ты больше не работаешь в приличном университете. Даже если имя Фрэн будет стоять первым.
Можно попросту ввести это в Интернет. Без предисловия коллеги, без охраны авторских прав и комментариев. Ввести в бесструктурную, разбухающую реальность Сети. В конце концов, мне не нужно формального признания. В самом деле, я его не хочу.
Я получил то, чего желал: освобождение. Облики людей, комнат, домов и садов, эти вторые облики оставили меня. Ловлю уголком глаза намеки на них — уменьшенных в размере, на расстоянии, и они постоянно становятся все меньше. Расходятся в направлении своих странных аттракторов.
Майя видит мир по-другому. Когда в мотеле «Утренняя сторона» она говорила, что я, небритый и опухший, больше похож на идеального Джека, это не было комплиментом. Для нее пространственные фазовые диаграммы сходятся. Теперь она едва ли может отличить идеальный образ от реального, так близки эти состояния. И всем улыбается. Людей она притягивает, как магнит, и относится к ним, будто их реальные «я» равны идеальным.
На сегодняшний день.
Ведь ключевая характеристика хаотических систем — то, что они изменяются непредсказуемо. Не так непредсказуемо, как в «уравнениях Шредер», но вполне заметно. Если вы достигаете области над числом Файгенбаума, множества сходятся или расходятся хаотически. Возможно, завтра Майя увидит что-то иное. Или я увижу.
Представления не имею, на что тогда глядела идеальная Майя — в мотеле, когда она смотрела в сторону, не на меня и не на идеального Джека. Если ты не тень на стене пещеры, а подлинный идеал, то каким будет твое следующее состояние?
Не хочу этого знать. Впрочем, неважно, хочу я или нет. Если эта форма жизни обретает бытие, она живет, и мы можем только гнаться за ней по хаосу логовищ, лабиринтов и пещер, пытаясь на миг запечатлеть ее числами, пока наши сегодняшние состояния удаляются от того, что мы знаем, уходят в неизвестность, которой я не могу себе представить — да и не хочу.
Впрочем, конечно, и это может измениться.
Отдушина Мэриголд
Семилетний молчаливый, всего боящийся мальчик и его мать бегут, спасаются от преследующего их отца. Их временное убежище — дом с названием «Отдушина Мэриголд». В доме живут высокая и худая женщина по имени Джейн и кошка Бутс с котятами…
* * *
Семилетний молчаливый, всего боящийся мальчик и его мать бегут, спасаются от преследующего их отца. Их временное убежище — дом с названием «Отдушина Мэриголд». В доме живут высокая и худая женщина по имени Джейн и кошка Бутс с котятами…
Он дрожал от холода, пытаясь уснуть. Мама укрыла его одеялом, однако обогреватель в машине опять не работал, и как он ни кутался в одеяло, согреться не получалось. Холодный воздух проникал откуда-то снизу, как раз из-под его сиденья. Наверное, где-то в днище была дыра. Очень даже может быть, что машина сломается на этой холодной дороге, и они замерзнут, как те мыши, которых он видел вчера на заправке. Он потянулся к руке матери.
— Тимми, я за рулем! Мы можем попасть в аварию!
Он убрал руку и спрятал ее между коленями, пытаясь согреть. Там же он держал и свою любимую наволочку, которая когда-то была ярко-синей. Мать говорила, что он уже большой мальчик, чтобы таскать ее с собой, но он все равно держал ее при себе, пряча от матери. Мать ничего не заметила, потому что была за рулем. Она всегда была за рулем. Уже два года почти все время за рулем — с тех пор как ему исполнилось пять лет. Тимми поежился от холода.
— Мы скоро приедем?
— Нет. Ты пока спи…
— Тут слишком холодно, я не могу заснуть.
— А я в этом что, виновата? — резко оборвала его мать.
Первые солнечные лучи желтыми полосками падали ей на лицо. Тимми вытянулся поперек сиденья, съежившись напротив окна. Стекло было покрыто изморозью.
Конечно, мама не виновата, что холодно. Она вообще ни в чем не виновата. Просто они убегают и прячутся от отца, нехорошего человека, который будет лгать Тимми, если сумеет его найти. Лгать и делать ему больно. В том, что холодно, виноват именно он, отец. Так же, как и во всем остальном, что происходит, когда они с мамой были в пути.
Тимми сел прямо, стараясь держать лицо подальше от замерзшего окна. Дорога стала более оживленной; появились дома и дорожные знаки. Может быть, это значит, что они уже почти приехали. Иногда мама не говорила ему всей правды. И в этом тоже был виноват отец.
Тимми понимал некоторые дорожные знаки; в прошлом городе, где они останавливались, он как раз пошел в начальную школу, и у него был самый лучший учитель, мистер Кеннисон. Все говорили, что он самый лучший. У него в классе было много учеников. Мальчишки из других школ завидовали Тимми. Хотя, конечно, в Дансвилле Тимми звали по-другому. Там он был Джоном. Тимми он был только в пути, когда они в спешке покидали очередной город, как вот сегодня утром. У Джона-Тимми даже не было времени упаковать свою коллекцию камней. Возможно, он никогда больше не увидит мистера Кеннисона снова.
От этой мысли ему захотелось заплакать, но он знал, что мама разозлится, если он снова заплачет. Она говорит, что он уже большой мальчик, а большие мальчики не плачут, тем более — так она говорит — ей тяжелее, чем ему, и он должен это понимать. Если он заплачет, она снова его ударит, а потом заплачет уже она. Поэтому Тимми не плакал, а напевал. Иногда это помогало. «Четыре мыши без одной погнались за фермеровской женой…»
— Замолчи!
Он перестал напевать и стал читать вслух дорожные знаки. Иногда это тоже помогало.
ОСТОРОЖНО: ДЕТИ! ОГРАНИЧЕНИЕ СКОРОСТИ — 20 МИЛЬ В ЧАС. ВПЕРЕДИ ПОВОРОТ.
И еще один — ярко-желтый — знак с нарисованным на нем цветком: ОТДУШИНА МЭРИГОЛД.[42] Тимми прочел его медленнее остальных. Он не знал, что на дорожных знаках можно рисовать.
— Ну вот! В итоге это оказалось не так уж и далеко.
Он мельком взглянул на мать. Она улыбалась. Он решил рискнуть.
— Ма, там написано «Отдушина Мэриголд». Что такое «отдушина»?
— Выход для чего-то, чтобы убежать. Как вода из пруда. Мы приехали, Тимми.
Она остановила машину. Тимми огляделся, но не увидел никакого пруда. Зато дом отличался от остальных, виденных на дороге: он был большой и совсем-совсем белый, с огромной лужайкой и окруженный деревьями. Богатый дом. Не такой, как другие. Тимми опять принялся напевать, однако на этот раз — тише.
— Ну давай, выходи из машины. Я не собираюсь нести тебя на руках!
Тимми медленно вылез из машины. Дом выглядел слишком богатым. Он незаметно стянул наволочку с колен и сунул ее в карман пальто. Ему нужно быть осторожным, чтобы мать не заметила, как карман оттопыривается. Тем более что карман был дырявым. Но он вовсе не собирался выкидывать наволочку, пусть даже мама его побьет, если узнает.
Высокая и худая женщина в очках в тонкой оправе быстро шла им навстречу через лужайку. В руках у нее была кошка, рыжая с белым, с длинной пушистой шерстью.
— Бэтти?
— Да, — ответила мама. — А вы Джейн?
— Да. Добро пожаловать в Отдушину Мэриголд. А ты, должно быть, Джон?
— Тимми, — ответила за него мать. Она очень пристально смотрела на шубу Джейн. Шуба была золотистой, как шерсть у кошки, и такой же пушистой и мягкой. Мама поплотнее запахнула свое старенькое пальто, и ее губы сжались в тонкую линию. Тимми отошел чуть в сторонку, стараясь не привлекать внимания.
Джейн протянула ему кошку:
— Хочешь погладить Бутс? Она очень ласковая.
Бутс взглянула на Тимми большими желтыми глазами. Тимми осторожно положил руку ей на голову. Кошка заурчала, и Тимми внимательно посмотрел ей в глаза. В ее глазах что-то было… какое-то странное место, где-то очень глубоко внутри. Он погладил ее еще раз.
Мать оттолкнула его руку.
— Если вы не возражаете… мы с ним замерзли. Может, оставим все церемонии на потом?
Джейн изменилась в лице.
— Прошу прощения. Идите за мной.
Она повела их через лужайку. Возле широкого чистого крыльца Бутс выпрыгнула у нее из рук и скрылась за углом. Тимми проводил ее взглядом, думая о том странном загадочном месте в глубине ее глаз.
Спальня была предназначена для него одного. Там стояла кровать с Суперменом на покрывале и двумя подушками, и еще была полка с книжками и игрушками. Тимми остановился в дверях и уставился в пол.
— Ничего здесь не трогай, — сказала мать. — Это не твое.
— Да нет, он может играть, с чем захочет, — сказала Джейн. — Я специально держу это для гостей.
— Я не хочу, чтобы он привыкал к тому, чего не может иметь, — резко оборвала ее мать. — Не все могут себе позволить жить так, как вы.
Тимми понял, что мама завидует. Мистер Кеннисон объяснил ему это слово. В школе было много детей, которые не учились в классе у мистера Кеннисона, но очень этого хотели. Они плохо относились к ученикам мистера Кеннисона, и он объяснил, что они завидуют. И сейчас мать говорила в точности как те дети. Тимми не хотел, чтобы его ругали, и поэтому не смотрел на игрушки. Он вошел в комнату и забрался на кровать с Суперменом.
— Снял бы обувь сначала, маленький ты засранец, — прошипела мать. Тимми видел, что она готова расплакаться. Он скинул ботинки. В последнем доме, где они останавливались, он спал прямо в ботинках, потому что боялся, что Эрик Чени, который жил там все время, их украдет. Эрик крал все, что плохо лежало.
— Пойдемте, я покажу вам вашу комнату, — сказала Джейн матери. Выходя, мать хлопнула дверью. Тимми слышал, как мать и Джейн идут по коридору. Мать громко топала по полу. Он задумался о том, как долго Джейн будет терпеть их с мамой, прежде чем попросит уехать.
Когда он убедился, что мама уже не вернется, он слез с кровати и забрался на кресло-качалку. Он выглянул в окно и поискал глазами Бутс. Ее нигде не было видно. И тут дверь открылась и вошла Джейн.
Она побьет его за то, что он не в постели… как миссис Чени, в том, предыдущем доме. Она отберет его наволочку. Она пожалуется матери… Тимми замер в кресле-качалке.
— Тимми, малыш, что случилось? Ты кого-то ищешь? — спросила Джейн.
— Нет!
Она подошла к нему. Тимми вздрогнул. Она остановилась.
— Ты ищешь Бутс?
Как она узнала? Мама никогда не знала, о чем он думает. Он настороженно посмотрел на нее. Джейн улыбалась.
— Бутс — хорошая кошка. Утром ты можешь с ней поиграть. Но сейчас у нее котята, и она не оставляет их одних надолго.
Тимми кивнул. Котята. Они, наверное, живут в том таинственном месте в глубине глаз Бутс. Там они в безопасности. Ему ужасно захотелось увидеть котят.
— Если ты все равно не спишь, может быть, сходим посмотрим котят? — спросила Джейн.
Он заставил себя промолчать. Это могла быть ловушка. Она хочет, чтобы он согласился, а потом побьет его за это, как иногда делала мать, когда была слишком уставшая или злая. Тимми сидел неподвижно, стараясь ничем не выдать своих мыслей. Но Джейн взяла его за руку и вывела в коридор, откуда они спустились в подвал. Тимми вдруг стало трудно дышать. Эрик тоже водил его в подвал, вместе с миссис Чени, и там… Он украдкой огляделся, высматривая путь к побегу.
Однако Джейн просто подвела его к большой коробке, где лежала, сверкая глазами, Бутс, и четверо котят сосали молоко у нее из животика. Два серых, один рыжий с белым, совсем как Бутс, и один пятнистый — черно-рыже-белый. Тимми осторожно погладил одного котенка, а когда Джейн на него не накричала, погладил еще раз.
— Они уже подросли и почти готовы покинуть Бутс, — сказала Джейн. — Может быть, хочешь взять одного себе? Насовсем?
Тимми немедленно убрал руку.
— Мама мне в жизни не разрешит.
— Я могла бы с ней поговорить…
— Нет, не надо! — Тимми резко встал. — Я хочу вернуться в комнату.
— Хорошо, — сказала Джейн. Она смотрела на него внимательно, но беззлобно. Точно так же, как иногда на него смотрел мистер Кеннисон.
— Ты можешь спускаться сюда и смотреть на котят, когда хочешь.
Нет, он не может спускаться сюда, когда хочет. Матери это не понравится. «Не распускай слюни, все равно этого у тебя никогда не будет! — говорила она. — Не заставляй меня чувствовать себя совсем уж плохой матерью, разве мало того, что мне и так уже хреново? Как мы живем?! И все это из-за тебя».
Тимми вернулся в комнату и лег в постель. Одеяло с Суперменом было мягким и теплым. Он очень устал, но еще долго лежал без сна, размышляя о добром и безопасном месте в глубине глаз Бутс.
— Он очень замкнутый, очень, — сказала Джейн в телефонную трубку. — И все же под этой робостью и забитостью тлеет злость. Очень сильная злость. Это чувствуется сразу.
Тимми подслушивал, спрятавшись в тесном шкафу под лестницей. В этом большом старом доме много мест, где можно спрятаться. За два дня он обнаружил их все.
— Я знаю правила, Клаудия. Не надо их мне повторять. Говорю же, я знаю… Да, я все понимаю, ей было трудно. Но говорю тебе: это не просто злость и раздражение от плохого отношения. Здесь нечто большее… Она бьет его, вечно ругает, она не способна ни к каким реальным контактам с ребенком. С первого взгляда я бы сказала, что она — пограничная личность с неустойчивой психикой и болезненной склонностью к нарциссизму… Нет, Клаудия, мне не надо напоминать о том, что нельзя осуждать жертву!
Джейн глубоко вздохнула. Она была действительно очень раздражена. Тимми еще сильнее прижал наволочку к щеке. В ней, как в колыбели, лежал котенок. Один из двух серых.
— Извини, Клаудия. Просто я рассердилась и сорвалась. Но я тебе говорю: это совсем другой случай, уж поверь моему опыту… я все-таки профессиональный психолог. Пожалуйста, просто прочти расшифровку стенограммы суда и скажи свое мнение. Я имею в виду, что не каждая женщина получает у нас убежище, пусть даже она платит деньги. Иногда попадаются такие особы, которых и женщинами-то назвать можно с очень большой натяжкой, а то, что они нам рассказывают, — просто наглая ложь. Нет, конечно, я понимаю, что ничего нельзя сказать наверняка, но меня — как профессионала — просто оскорбляет, что кто-то там мог подумать, что я вошла с ним в контакт без разрешения организации… Мне это просто обидно. Тем более что это говоришь мне ты. Но если бы ты видела этого ребенка… Нет, никогда. Ни разу. Я ни разу не слышала, чтобы он первым начал разговор. Он все время настороже. Весь такой напряженный… Я ни разу не видела, чтобы он улыбался. И она…
Котенок заурчал. А вдруг Джейн услышит?! Тимми в отчаянии попытался приглушить его урчание наволочкой. Котенок заурчал громче.
— Хорошо, Клаудия. Хорошо. На следующей неделе. Но, пожалуйста, прочти стенограмму и скажи, что ты думаешь. Спроси у Терри, тебе он даст.
Тимми стиснул котенка в наволочке. Надо, чтобы он прекратил урчать. Надо, иначе Джейн услышит и найдет его здесь, где ему быть не положено, и тогда… Его сознание ухнуло в черноту, в темное место, которое всегда было где-то поблизости, — в место, где жили плохие мысли. Его не должны тут найти! Тимми сжал котенка сильнее. Тот жалобно запищал.
— Клаудия, я тебе говорю, Тимми потенциально опасен. Именно потому, что он подавляет свое раздражение. Очень опасен. Если в ближайшее время он не найдет отдушины для своих чувств…
Плохие мысли обрушились на него темной волной. Тимми сжал котенка еще сильнее, и писк оборвался. Шкаф неожиданно показался ему слишком тесным и темным. Он затаил дыхание.
Джейн положила трубку. Он слышал, как ее шаги удаляются по коридору. Передняя дверь открылась и тут же закрылась. Тимми вывалился из шкафа, жадно хватая ртом воздух. Плохие мысли медленно убирались обратно в черноту… медленно, очень медленно.
Он залез обратно в шкаф и достал наволочку. Котенок лежал неподвижно. Вообще даже не шевелился. Тимми никак не мог отдышаться. Он боялся прикоснуться к котенку. Только не умирай, мысленно умолял он. Только не умирай.
Спустя пару минут котенок шевельнулся и слабо мяукнул.
Тимми бережно отнес его в подвал и положил в коробку к остальным котятам. Бутс там не было. Он поднялся к себе в комнату и, скинув ботинки, забрался с ногами на кровать. Он сидел очень тихо, не шевелясь и не издавая ни звука. Иногда это помогало ему избавиться от плохих мыслей. Все, что для этого нужно, — это сидеть очень тихо. Не шевелиться. Не думать. Только напевать, чтобы песенка вытеснила нехорошие мысли… «Рассерженный фермер обстриг им хвосты. Сказал: не со злости, а для красоты…»
Какое-то время спустя к нему в комнату заглянула Джейн.
— Тимми, скоро обедать. Ты тут все утро сидел, у себя?
Тимми в ответ промолчал.
Джейн оглядела комнату. Тимми знал, что она ищет мать. Тимми не видел мать с прошлого ужина, когда она накричала на Джейн за то, что у нее такая красивая посуда. Он не знал, что делала мама сегодня утром и куда она подевалась.
— Хочешь сандвич с арахисовым маслом? — ласково спросила Джейн. — А потом мы могли бы сходить посмотреть на котят.
Он смотрел вниз, на свои ботинки, стараясь даже не шевелиться.
Тимми нашел себе место на улице, за задней стеной гаража, под большим раскидистым кустарником, густые ветки которого свисали до самой земли, так что получалось некое подобие глубокой пещеры, даже несмотря на то что зимой на кустах не было листьев. В пещере было холодно, но Джейн подарила Тимми новое теплое пальто, ботинки и перчатки. Он хранил их в пещере, чтобы мать не увидела и не заставила его вернуть их Джейн. Он выходил из дома в своих старых вещах и переодевался уже в пещере. Через небольшую прореху в кустарнике ему был хорошо виден указатель с надписью: ОТДУШИНА МЭРИГОЛД. А самого Тимми было не видно.
Однако на третий день Джейн раздвинула ниспадающие ветки и пролезла в пещеру.
— Тимми? Прости, я могу войти?
Тимми уставился на Джейн, но ничего не сказал.
— Я только на минутку. Смотри, я принесла тебе подарок. Твоя мама сказала, что не разрешит тебе завести котенка и забрать его с собой, когда вы переедете в новый дом, так что я принесла тебе это.
Она положила на заснеженную землю какую-то коробочку.
— Мне ничего не надо.
— Может, сначала посмотришь?
Тимми опять промолчал. Коробочка была маленькая, металлическая и черная. На одной стенке было отверстие, закрытое стеклом, на другой — маленький переключатель и небольшая панель, закрывающая отсек для батареек. Джейн щелкнула переключателем.
Из коробки выскочила кошка.
Нет, не из коробки — кошка выскочила прямо через стенку коробки.
Большая, золотисто-рыжая кошка, крупнее и ярче, чем Бутс. У нее были ярко-зеленые глаза. Она сделала круг — прошлась, высоко задрав хвост. Зеленые глаза внимательно оглядывали все вокруг. Потом кошка пошла по второму кругу, уже пошире, и когда она проходила рядом с ногой Тимми, он увидел, как ее хвост прошел сквозь джинсы. Кошка была сделана из света.
— Это голопроекция, — сказала Джейн. — И ты можешь ее никому не показывать. Пусть это будет твоим секретом. Проектор совсем небольшой, он поместится у тебя в кармане.
Кошка сделала третий круг, затем набросилась на мышь, которую Тимми не видел. Но кошка видела. Она отпустила добычу, снова догнала, поймана за хвост, а потом остановилась и села.
Тимми протянул руку и щелкнул переключателем на коробке. Кошка растворилась в воздухе. Он щелкнул еще раз, и кошка опять появилась. Пару секунд она просто сидела, а потом вновь начала ходить кругами.
Тимми дождался, пока кошка снова не сядет, и тоже присел и приблизил свое лицо к золотистой кошачьей мордочке. В глубине ее глаз — куда глубже, чем у Бутс, — было такое же доброе и безопасное место.
Доброе и безопасное место, куда никто больше не сможет попасть, потому что кошка сделана из света, а выключатель у Тимми.
— Теперь это твое, — сказала Джейн. — Как ты ее назовешь?
Тимми посмотрел на кошку, потом — на указатель, видневшийся за свисающими ветками кустарника. Указатель с названием города и красивым цветком, нарисованным от руки.
— Тимми, — мягко повторила Джейн, — как ты ее назовешь?
— Мэриголд, — сказал Тимми.
Он играл с Мэриголд каждый день. Не в пещере под кустарником, потому что теперь это было уже не его потайное место, а под кухонным крыльцом, куда можно было пролезть через сломанную решетку; в шкафу под лестницей; за длинным диваном в библиотеке, где пахло старыми книгами; на самом верху лестницы, ведущей на чердак; среди деревьев вокруг дома, где действительно обнаружился ручеек, вытекающий из большого пруда. И никогда — в подвале, где жили Бутс и котята. Теперь ему не нужна была Бутс. Мэриголд была лучше. И она никогда не мурлыкала.
Тимми часами наблюдал за ней, сотканной из золотого света, с огромными зелеными глазами. Он ходил за ней кругами и напевал ей: «Четыре мыши без одной погнались за фермерской женой…»
Мама уехала на три дня. Когда она вернулась, ее шатало и даже стошнило на ковер в столовой. Тимми, спрятавшийся в буфете среди коробок с растворимыми супами, наблюдал, как Мэриголд ходит бесшумными кругами сквозь углы коробок.
— Бетти! — воскликнула Джейн.
— Твоя уборщица… уберет… — Голос у матери дрожал.
— Вы не хотите узнать, чем занимался ваш сын, пока вы три дня пьянствовали?
— Уверена… о нем ты позаботилась.
— Да. Позаботилась. Но вам не кажется, что это ваша задача?
— Конечно, сука. Мне кажется. Так что… даже и не думай, что ты его у меня отберешь.
Голос Джейн изменился. Теперь она была не похожа на ту добрую Джейн, которая подарила ему кошку из света.
— Вы посмотрите на себя! Какая вы мать?! Вы вообще недостойны иметь такого сына, как Тимми. Вы хоть понимаете, что вы с ним делаете? Вы бежите не для того, чтобы защитить сына от жестокого отца. Это у вас такое оправдание для жалости к себе и для того, чтобы жить за счет добрых людей, которые терпят вас исключительно из-за Тимми… — Джейн издала странный звук, и ее голос опять изменился, стал напряженным и жестким. — Прошу прощения. Это было непрофессионально с моей стороны. Но, Бэтти, вам нужна помощь. Нет, я вам помочь не смогу. Но я знаю одного человека, который помог бы вам почувствовать себя лучше. Коллега, которому я доверяю. Он действительно очень хороший…
— Правда? Он действительно… «очень хороший», Джейн? Как это мило с его стороны. Знаешь что?! Шла бы ты на хрен с твоей добротой. У нас с Тимми все замечательно. И нам не нужна ничья помощь, и уж тем более — помощь такой вот хорошей и доброй тетушки с зажатой задницей, с твоим большим домом, и плоскими сиськами, и идиотским желанием всем помогать. Знаешь, что тебя действительно напрягает, сука? То, что я не собираюсь кланяться тебе в ножки и целовать тебе задницу, как это делают остальные, которым ты так любезно помогаешь… мы уезжаем, мы с Тимми. Больше ты нас не увидишь.
— Вы не можете забрать Тимми, пока Клаудия не подготовит документы и…
— Да?! Не могу?! Тимми! Тимми, черт тебя подери, ты где?
Тимми выключил Мэриголд и спрятал коробку в карман. Он слышал крики матери, которая била посуду и переворачивала мебель в столовой. Потом она вышла в коридор, и Тимми услышал, как она открывает дверь буфета. Он попробовал забиться за ящик, однако там не хватало места. Тимми засунул наволочку в другой карман. Дверь буфета резко распахнулась, повиснув на одной петле. Мама схватила его за шиворот и вытащила наружу.
— Прячешься и подслушиваешь! — закричала она. Ее лицо было все перекошено, и от нее плохо пахло. — Видишь, сука, что мне приходится выносить?! И ты еще обвиняешь меня, как и все остальные! Прячется, и подслушивает, и шпионит за мной и нет от него никакого спасения! — Она потащила Тимми за руку к выходу. Ему было больно. Тимми попробовал освободить руку, но от этого стало еще больнее. Но он не плакал. Потому что он знал: если он сейчас заплачет, мать его ударит.
— Отпусти его! — крикнула Джейн и ударила маму по руке. Мама его отпустила. Джейн ударила маму еще раз. И еще раз. Мама расплакалась. Мама закрыла голову руками. Тимми попытался отползти в сторону и вдруг почувствовал, что в комнате есть кто-то еще, кто-то большой. Он замер на полу.
— Какого черта здесь происходит? — спросил отец. Джейн медленно поднялась с пола. Ее лицо было уродливо красным. Очки разбиты, юбка порвана.
— О Господи… Мистер Коллинз?
— Что здесь…
— Простите, пожалуйста. Ох, простите. Я Джейн Фаркхар, я вам звонила, чтобы вы приехали…
Отец ничего не ответил. Тимми взглянул на него снизу вверх и все вспомнил. Джейн сняла разбитые очки и поправила порванную юбку.
— Я очень рада, что вы приехали, мистер Коллинз. Ситуация резко ухудшилась, ваш сын крайне нуждается в вас. Бэтти просто не может… она… — Джейн запнулась.
Отец подошел к лежащей на полу матери. Ее глаза были закрыты. Лицо отца побагровело. Он свирепо взглянул на Джейн:
— Какого хрена вы с ней сотворили? Вы что, не знаете, что она больна?
Мать вашу, что с вами такое?!
Тимми закрыл глаза. Но он чувствовал, когда отец смотрел на него. Он действительно это чувствовал.
— Тимми. Ты здесь — единственный мужчина. Разве я тебе не говорил, что это твоя обязанность — заботиться о матери?
Он сидел среди деревьев, у ручейка, который он про себя называл отдушиной. Хотя на самом деле это был самый обыкновенный ручей. Он не взял с собой ни Мэриголд, ни наволочку. Он не хотел, чтобы с ними что-то случилось. Он ждал, напевая: «Рассерженный фермер обстриг им хвосты. Сказал: не со злости, а для красоты…»
Может быть, Джейн найдет его первой, но он в это не верил. Отец всегда находил его, в любом городе — так же, как он нашел его в Дансвилле, когда он выходил из класса мистера Кеннисона. Именно так все всегда и происходило. Папа их находил, а потом вроде как давал им с мамой время уехать, и они с мамой садились в машину и ехали в другой город, и мама звонила из телефонов-автоматов в какую-то организацию, и там ей говорили, куда ей ехать. Но сейчас до этого было еще далеко. Сейчас отец их нашел.
— Тимми. Ты меня очень подвел.
— Прости, папа, — сказал Тимми, хотя знал, что это не поможет. Никогда не помогало.
— У твоей матери не все в порядке с головой. Я тебе говорил. Я говорил тебе в Дансвилле, что это твоя обязанность — заботиться о матери, чтобы она не волновалась, пока я не закончу с делами и не смогу забрать вас домой. Я тебе это не раз говорил, да, Тимми?
— Да. — Тимми пытался думать о Мэриголд, о добром и безопасном месте в глубине ее глаз. Но он не видел его, не чувствовал. Он очень сильно дрожал. А чтобы туда попасть, нужно быть спокойным и тихим.
— Ты подвел меня, Тимми. Ты подвел нас обоих. И ты это знаешь, не так ли, сынок?
— Д-а-а-а-а-а.
— И я даже не могу тебя наказать, пока мы не уедем отсюда. И все из-за этой суки Джейн Фаркхар, которая лезет, куда не просят. Ладно, сейчас она нам мешает. Но ты же знаешь, что я все равно тебя накажу, когда мы уедем отсюда, да, Тимми? И ты понимаешь, что это все — для твоей же пользы. Ты понимаешь?
— Д-а-а-а-а-а.
— Если мальчик не может защитить женщину, из него вырастет плохой мужчина.
Тимми ничего не ответил. Отец развернулся и пошел обратно, вдоль Отдушины Мэриголд, которая на самом деле была обыкновенным ручьем. Тимми слышал, как хрустит снег у него под ботинками. Дрожь никак не проходила. В другое время отец бы не стал выжидать. В другое время он бы сразу его наказал. Для его же пользы. Тимми дрожал. Ему было холодно. Очень холодно.
— Это судебное постановление, запрещающее вам приближаться к нему, — сказала Джейн. Рядом с ней стоят полицейский и еще какой-то мужчина в черном костюме с дипломатом. — До слушания дела Тимми останется под моим попечительством. Если вы приблизитесь к нему на расстояние менее двухсот футов, вас арестуют.
Мама стояла рядом с отцом. Рядом с ним она выглядела совсем маленькой. Она была в новом платье, ее волосы были расчесаны, а лицо было очень бледным. Она ничего не сказала. Когда папа был рядом, она почти всегда молчала. Она смотрела в пол и улыбалась своим мыслям. Мать и отец держались за руки. Джейн откашлялась.
— Из всех нездоровых психологических зависимостей… — Она резко расправила плечи. — А теперь уходите, вы оба.
— Мы это запомним, — сказал отец. — Тимми, сынок, скоро мы тебя заберем.
— Только не в этом штате, — сказала Джейн.
Тимми слышал, как машины отъезжают от дома: сперва машина матери, потом — отца. Вот так все всегда и происходит. Он будет ехать за ней, не выпуская ее из виду до самого дома.
Так все всегда и происходит. Но такого не было еще никогда — чтобы мама с папой оставили его с какой-нибудь чужой тетей. Это было что-то новенькое.
Джейн встала на колени рядом с Тимми.
— Ты теперь в безопасности, понимаешь? Они больше не смогут вернуться и как-то тебя обидеть. Мистер Джекобсон, адвокат, — он им не даст тебя обидеть… и офицер Френч, и я.
Со мной ты в безопасности, Тимми. Ты понимаешь?
Тимми смотрел в пол и молчал.
— Хочешь, сходим посмотрим котят? Все трое уже подросли.
Все трое. Их было четверо. До того дня, пока серый котенок — один из двух серых — не начал мурлыкать в буфете.
Джейн как будто поняла, что сказала что-то не то. Тимми отвернулся и пошел наверх. Коробка с Мэриголд лежала у него в кармане. Он никогда больше не будет смотреть на котят. Никогда.
— Тимми, — окликнула его Джейн. — Тимми, малыш, если тебе будет что-нибудь нужно, ты обязательно мне скажи, хорошо?
Тимми ничего не ответил и даже не обернулся.
Ночью он проснулся в холодном поту. Их здесь нет. Их действительно здесь нет: ни матери, ни отца. Они не спят в раздельных комнатах, как спали дома, и не спят вповалку голыми, как спали в пути. Но плохие мысли по-прежнему были здесь, в голове у Тимми, и он не знал, как их прогнать. Теперь они стали еще настойчивее. Теперь ему не от кого больше прятаться. Матери рядом нет. И отца тоже. Все его потайные места теперь раскрыты, и плохие мысли приходят… «Рассерженный фермер обстриг им хвосты. Сказал: не со злости, а для красоты…»
Иногда плохие мысли превращались в плохие сны, и он просыпался с криком. Его рот был зажат его старой любимой наволочкой, чтобы никто не услышал крика. Его руки делали это сами, пока он спал.
Тимми вылез из кровати, включил Мэриголд и стал смотреть, как она ходит кругами и играет с невидимой мышью. Но круги ему нравились больше. Он мог опуститься на пол, приблизить лицо к ее мордочке и увидеть то доброе и безопасное место в глубине ее глаз.
Но он не мог попасть в это место. Никогда, никогда.
— Его внутренние защитные барьеры потихонечку рушатся, — сказала Джейн в телефонную трубку, — но реального прогресса пока никакого. Господи, на это больно смотреть… Он видится с доктором Ламбертом три раза в неделю, но пока не сказал ему ни единого слова. И он ничего не ест.
Тимми теперь заставлял Мэриголд ходить кругами все больше и больше. Все утро, весь вечер и еще — по ночам, когда он не мог заснуть. «Четыре мыши без одной, погнались за фермеровской женой…»
— Ему нужна отдушина для его злости, — сказала Джейн в телефонную трубку. — Господи, это ужасно!
Мэриголд ходила кругами, задрав свой пушистый хвост.
— Тимми, малыш, тебе надо поесть.
Она не понимает. Еда помогает плохим мыслям. Когда он поест, его сознание превращается в сытое место, куда нравится проникать плохим мыслям. Когда он ничего не ест, его сознание им не нравится — оно становится слишком чистым и полным света, такого же золотистого света, из которого сделана Мэриголд.
— Тимми, если ты не поешь, мы будем вынуждены отправить тебя в больницу. Малыш, ну пожалуйста, съешь хоть чуть-чуть.
Иногда Тимми видел Мэриголд — как она ходит кругами, с высоко задранным хвостом, — даже когда она была выключена. Но включенной она была лучше. Если он и сумеет когда-нибудь оказаться в том безопасном месте в ее глазах, то это будет только тогда, когда Мэриголд включена. — Ему нужен катарсис, — сказала Джейн в телефонную трубку. Ее голос был странным, жестким и отчаянным. Тимми прятался в буфете. Голос Джейн был похож на голос матери, когда она хотела, чтобы он ее слушался.
— Да, Марти, я понимаю, — сказала Джейн, — сегодня вечером. Я встречу тебя у дома.
Мэриголд не включалась.
Тимми сидел на полу у себя в комнате и нажимал на переключатель. Ничего не происходило. Он нажал еще раз. Ничего. Тимми швырнул коробку через всю комнату, потом подполз к ней на коленях и снова принялся нажимать.
Он долго сидел на полу, тяжело дыша и стараясь не шевелиться.
Ножи хранились на кухне. Он взял один, бесшумно поднялся к себе и отколупнул крышку, закрывающую отсек для батареек. Там было пусто. Кто-то вынул батарейки.
Тимми склонился над черной коробкой. Мэриголд исчезла. И безопасное место в глубине ее глаз тоже исчезло, осталось только темное место у него в голове, куда приходят плохие мысли. Мэриголд исчезла…
Он отчаянно закричал и снова швырнул коробку через всю комнату. Потом подбежал к ней и принялся топтать ногами. И золотистая кошка, сделанная из света, носилась по комнате, высоко задрав хвост. Только ее здесь не было, она умерла, он убил ее в буфете под лестницей, потому что она мурлыкала слишком громко, точно так же, как он убил маму и папу, как он хотел их убить, снова и снова тыкая в них ножом, всякий раз, когда они его били, он хотел переехать их па машине, сжечь их в огне… отрезать им головы разделочным ножом… плохие мысли теперь все здесь, потому что Мэриголд мертва, и он убил ее, кромсал ее кухонным ножом, пока она не испортилась и не умерла, как сейчас, и весь ковер изрезан на куски и весь залит красным… забрызган мамочкиными кишками…
— Тише, тише, Тимми, — напевала Джейн, обнимая его. Доктор Ламберт тоже был здесь, большой, похожий на отца в его зимнем пальто. — Теперь все будет хорошо, малыш. Теперь все будет хорошо, просто поплачь. Я здесь, с тобой. Тебе просто нужна отдушина для всей этой боли. Тише, все хорошо…
Отдушина. Спасение. Он все рыдал и рыдал, а потом заснул у нее на руках.
Его не надо везти в больницу, сказал доктор Ламберт. Тимми по-прежнему нужно приходить на сеансы три раза в неделю, но теперь все будет хорошо, потому что теперь Тимми с ним разговаривал. Сначала совсем немного, но потом — все больше и больше. О матери и отце и о времени, когда они были в пути. И он опять начал есть, сначала немного, а потом все больше и больше. Джейн улыбалась.
Но лучше всего было то, что Мэриголд вернулась.
Теперь ему не нужна была черная маленькая коробка. Мэриголд появлялась всегда, когда он смотрел особенным образом, уголком глаза. Поначалу она ходила там же, где Бутс и котята, которые уже совсем выросли и научились подниматься по лестнице, взбираясь на каждую ступеньку, как будто это была гора. Когда Бутс или ее котята ходили по комнатам, Мэриголд была с ними — большая кошка, сделанная из золотистого света, идущая вместе с котятами из плоти и крови. А потом Мэриголд начала появляться сама по себе, уже без Бутс или котят. Она приходила, размахивая хвостом, каждый раз, когда Тимми хотел ее видеть. И самое лучшее было то, что, когда Тимми разбил коробку, Мэриголд научилась говорить.
— У меня появилась отдушина, Тимми, — сказала ему Мэриголд. — Теперь я выбралась наружу. Теперь я могу приходить к тебе всегда, когда ты захочешь, а так я живу в том безопасном месте в глубине. Ты сломал коробку, и у меня появилась отдушина.
— Даже не верится, что за такой краткий срок произошло такое заметное улучшение, — сказала Джейн по телефону. — Это невероятно.
Мэриголд прижала уши и задрала хвост.
Тимми начал ходить в школу. Специальную школу, где в классе всего лишь шесть учеников, и он был единственным, кто умел читать. Иногда Мзриголд тоже приходила в школу. Но это происходило не часто, и чтобы увидеть ее, Тимми приходилось ждать, когда он вернется к Джейн. Школа была не хорошей и не плохой. Тимми было все равно.
— Он по-прежнему очень замкнутый, — сказала Джейн в телефонную трубку, — и Марти Ламберт опасается делать прогнозы. Но я настроена оптимистично.
С ее голосом было что-то не так.
— Джейн тоже нужна отдушина, — сказала Мэриголд Тимми.
— У нее нет тебя, — ответил Тимми. — И я тебя ей не отдам. Мэриголд, можно мне тоже пойти с тобой в то безопасное место, куда ты уходишь?
В ответ Мэриголд лишь улыбнулась и исчезла. Тимми это не понравилось. Он ненавидел, когда она так исчезала. Он долго сидел неподвижно; плохие мысли пытались проникнуть в его сознание, пока рядом не было Мэриголд. А потом она возвращалась и ходила кругами с задранным хвостом как ни в чем не бывало.
Снег уже почти растаял, когда Джейн сказала Тимми, что им нужно поехать в суд, чтобы рассказать историю Тимми одному хорошему человеку — судье, который хочет помочь Джейн оставить Тимми у себя насовсем. Мать и отец Тимми тоже там будут, сказала Джейн, но они не смогут прикоснуться к Тимми и даже с ним заговорить. Так что ему не надо бояться.
— Мать и отец уже здесь, — сказала Мэриголд, вышагивая вокруг Джейн. — Только Джейн этого не знает. Они прячутся с той стороны деревьев, и они заберут тебя, как только этого захочет отец.
Тимми расплакался.
— Малыш, не надо. Не плачь. — Джейн попыталась обнять Тимми. Он оттолкнул ее. Что она знает о том, что сказала ему Мэриголд?! О том, на что способен его отец?! И вообще обо всем?!
Тимми выбежал из дома и спрятался под крыльцом кухни. Мэриголд тоже пришла туда. Они сели рядышком в темноте.
— Плохие мысли опять идут, — прошептал Тимми.
— Я знаю, — ответила Мэриголд.
— Я…
— Тебе больно, — сказала Мэриголд. То же самое все время говорил и доктор Ламберт, но Тимми никогда ему не отвечал, потому что доктор Ламберт на самом деле ничего не знал. Это были всего лишь слова вроде тех, что говорил отец, о необходимости наказания, или слова матери о том, что она больна. Всего лишь слова. Но Мэриголд знала.
— Тебе тоже нужна отдушина, — сказала Мэриголд. — Как тогда, когда ты сломал мою коробку и выпустил меня. Помнишь, как это было хорошо?
— Но я сломал твою коробку, потому что плохие мысли меня заставили, — ответил ей Тимми.
— Но после того, как ты это сделал, плохие мысли ушли, — не сдавалась Мэриголд. — И помнишь, как это было хорошо?
Тимми помнил. И Мэриголд тоже. Когда говорила Мэриголд о чем-то таком, это были не просто слова.
— Тебе нужна отдушина, — повторила Мэриголд.
— …в интересах ребенка, — сказал судья. За эти два дня он сказал еще много других длинных и непонятных слов. Тимми перестал слушать. Это были всего лишь слова, и тем более он устал. Мать и отец сидели в другом конце комнаты на жестких коричневых стульях и пытались ему улыбнуться. Он на них не смотрел. Он вообще ни на кого не смотрел. Мэриголд отказалась прийти в суд, и Тимми это обидело и взбесило. Как она могла не прийти?! Ведь она должна быть рядом, когда она ему так нужна.
— …нет никаких убедительных доказательств того, что родители обращались с ребенком жестоко, и если вы, миссис Коллинз, обещаете пройти курс психиатрической помощи, и если вы можете обеспечить Тимоти условия, чтобы он ходил в школу, я не вижу причины, чтобы лишить вас родительских прав…
— Нет! — закричала Джейн. — Вы не можете!
Она вскочила со стула. Тимми хотел, чтобы она села. Она выглядела так глупо в своем длинном платье, что висело на ней, как на вешалке, и в очках, сползших на нос.
— …также нет убедительных доказательств, что ребенок нуждается в посторонней опеке, мисс Фаркхар…
— Нет… — сказала Джейн упавшим голосом. Тимми видел, как она сжала руки, так что кожа стала совсем белой. Как лапки у Бутс. Он отвернулся.
— Неужели вы не понимаете, ваша честь? Тимми никогда не знал любви. Сейчас любовь для него означает боль. Но он не трудный ребенок, и со временем…
— Я огласил решение, — перебил ее судья. — У вас есть три дня, чтобы вернуть Тимми родителям, мисс Фаркхар. Дело закрыто.
Джейн сжала плечо Тимми. Ему это не понравилось. Ему не нравилось, как мать с отцом на него смотрят. Ему хотелось вернуться домой, к Мэриголд.
Этой ночью он взял ее с собой в библиотеку, где они устроились за диваном. Теперь Мэриголд позволяла ему брать себя на руки. Это было странное ощущение — нести такую тяжелую кошку, целиком сделанную из света. И еще она бледно светилась в темноте. В библиотеке было холодно — на ночь Джейн выключила обогреватель, — и пахло там, как не пахло больше нигде. Тимми нравился этот запах.
— Они сказали, что мне придется отсюда уехать, — сообщил он Мэриголд. — Вернуться к родителям.
— Я поеду с тобой, — сказала Мэриголд.
— Я знаю. Но мама снова меня ударит, и тогда мы опять убежим и отправимся в путь, и когда мы где-нибудь остановимся, отец найдет нас и побьет меня за то, что я снова не позаботился о маме.
— Но я буду с тобой, — сказала Мэриголд.
— Я знаю, — повторил Тимми несчастным голосом.
Только этого мало. Мэриголд уже мало. Как такое может быть?!
— Плохие мысли опять приходят, Мэриголд, — прошептал он. — Я хочу… -
Он заплакал.
— Помнишь то хорошее чувство, когда ты разбил мою коробку? — спросила Мэриголд.
— Возьми меня с собой, в то безопасное место, Мэриголд! Забери меня от плохих мыслей!
— Я не могу, — вздохнула Мэриголд.
— Возьми меня в безопасное место в глубине твоих глаз!
— Я не могу. — Мэриголд взмахнула хвостом. — Но ты можешь, Тимми.
— Я боюсь, — всхлипнул он.
— Помнишь, как тебе было хорошо потом?
Мэриголд посмотрела на него. В темноте за диваном ее глаза были ярко-зелеными. И в глубине этих глаз Тимми снова увидел то доброе и безопасное место.
— Плохие мысли уже здесь, Мэриголд!
— Тебе нужна отдушина, — сказала Мэриголд голосом Джейн и вдруг заурчала, чего никогда прежде не делала. Ее урчание звучало почти как песенка. У этой песенки были слова, слова Мэриголд, которые были правдой: «Рассерженный фермер обстриг им хвосты. Сказал: не со злости, а для красоты…»
Тимми прокрался на кухню. Ножи были на месте — остро заточенные ножи для отрезания хвостов наглым мышам. Он взял два, по одному в каждую руку, потому что теперь ему больше не надо было нести Мэриголд, она сама радостно бежала за ним. Тимми и Мэриголд спустились в подвал. Тимми не был здесь с той, первой недели, когда они приходили сюда с Джейн смотреть котят. Плохие мысли тяжело наваливались на него, и ему было больно от них — так же больно, как и тогда, когда его бил отец…
Коробка за печкой была пуста.
— Джейн отдала котят в хорошие руки, когда они подросли, — сказала Мэриголд. Тимми посмотрел на нее. На ее золотистой мордочке не отражалось вообще ничего. И это было невыносимо.
— Мэриголд, плохие мысли опять наступают. Я не могу их остановить, мне от них больно…
На этот раз Мэриголд ничего не ответила, и это было гораздо хуже, чем ее спокойный и равнодушный взгляд. Гораздо хуже. Тимми поднялся по лестнице, потом — еще по одной, ведущей к спальням на втором этаже.
Джейн спала на боку, ее рот был слегка приоткрыт. Она храпела. Без очков ее лицо выглядело каким-то пустым. От плохих мыслей Тимми было так больно, что он едва сдерживал крик.
Тимми поднял нож. Он смотрел на Джейн, храпящую с открытым ртом. Только она не храпела, а шла по полянке, держа Бутс в руках. «Тебе нравится Бутс? Она очень ласковая. Хочешь взять себе одного котенка? Насовсем? Хочешь еще один сандвич с арахисовым маслом, малыш?»
— Я не могу, — прошептал Тимми.
— Давай, Тимми, — сказала Мэриголд, на этот раз голосом матери, нетерпеливым и злым. Давай же, Тимми, какого черта… ты можешь хоть что-нибудь сделать правильно, маленький ты засранец…
Плохие мысли сжигали его изнутри. Кололи, били и жгли… и кровь, и мозги вытекают наружу… и у них больше нет рук… и их внутренности на полу… отрезать им головы разделочным ножом…
— Помнишь, как хорошо было в тот раз? — спросила Мэриголд. — Уже потом?
«Это тебе, — говорит Джейн. — Твоя мама сказала, что не разрешит тебе завести котенка и забрать его с собой, когда вы переедете в новый дом, так что я принесла тебе это. Вот здесь нажимаешь на кнопку…»
«Рассерженный фермер обстриг им хвосты. Сказал: не со злости, а для красоты…»
И тогда Тимми увидел…
Оно было здесь, в глазах Мэриголд. Когда он сломал ее коробку, это было хорошо. Это была отдушина, это было спасение… Это был путь к Мэриголд, которая всегда будет рядом, и никогда не покинет его, и никогда не ударит, не причинит ему боль и не позволит, чтобы ему причинили боль нехорошие мысли. Отдушина — это путь в безопасное место в глубине глаз Мэриголд, просто плохие мысли пытались сбить его с толку, потому что они плохие. Он сломал коробку Мэриголд, но этим он только освободил ее. Освободил, чтобы она могла показать Тимми то безопасное место, куда никогда не проникнут плохие мысли… никогда-никогда…
— Спасибо, — сказал Тимми. Он сказал это вслух и поднес острый нож себе к горлу. Мэриголд улыбнулась. Тимми с силой вонзил нож куда нужно и услышал крик. Кто-то кричал, и не один человек, а двое. Но это было уже не важно, потому что теперь ему больше уже никогда не придется слышать, как кто-то кричит, и плохие мысли ушли, и он все же добрался до безопасного места в глубине глаз Мэриголд; до того места, где мыши гоняются за фермерской женой, где Бутс и ее котята всегда будут вместе, и, конечно, там будет и Мэриголд, его кошка… его кошка; до того места, которое он создал сам, потому что никто не смог бы создать его для него. Безопасное место. Отдушина Мэриголд.
Цветы тюрьмы Аулит
Автор представляет психологию общества инопланетян — общую коллективную реальность, вне которой полноценной жизни нет и она не существует для индивида.
* * *
Автор представляет психологию общества инопланетян — общую коллективную реальность, вне которой полноценной жизни нет и она не существует для индивида.
Моя сестра неподвижно лежит на кровати напротив меня. Она лежит на спине, со сведенными пальцами и вытянутыми, как ветви дерева элиндель, ногами. Ее нахальный носик, который гораздо симпатичнее моего, указывает в никуда. Кожа светится, как распустившийся цветок. Но это не свидетельство здоровья, наоборот: она мертва.
Я вылезаю из кровати и стою, покачиваясь от утренней слабости. Один земной лекарь говорил, что у меня пониженное кровяное давление; земляне горазды провозглашать всякие бессмыслицы — скажем, объявляют воздух чересчур влажным. Воздух это воздух, а я это я.
То есть убийца.
Я опускаюсь на колени перед стеклянным гробом, в котором покоится сестра. Во рту у меня отвратительный утренний привкус, хотя вечером я не пила ничего, кроме воды. Меня подмывает зевнуть, но удается сжать зубы; в ушах раздается звон, и самый отвратительный привкус, какой я когда-либо ощущала, каким-то образом покидает мой рот. По крайней мере, я не обошлась с Ано непочтительно. Она была моей единственной родней и ближайшим другом, пока я не заменила ее иллюзией.
— Потерпи, Ано, — говорю я. — Осталось не так уж много. Потом ты обретешь свободу. И я тоже.
Ано, разумеется, помалкивает. Что тут скажешь? Она не хуже меня знает срок своих похорон, когда будет наконец освобождена из плена стекла и химикатов, сковывающих ее мертвое тело, и воссоединится с предками. Некоторые, чьи родственники тоже находились в искупительной неподвижности, утверждают, что тела жалуются и упрекают, особенно во сне, и это превращает дом в ад. Ано такого себе не позволяет. Ее труп совершенно меня не беспокоит. Я сама с успехом превращаю свою жизнь в ад.
Я заканчиваю утренние молитвы, поднимаюсь и ковыляю в туалет.
В полдень ко мне во двор въезжает на земном велосипеде курьер. У велосипеда примечательная наклонная конструкция и любопытные обводы. Видимо, он специально предназначен для нашего рынка. Сам курьер не так симпатичен, как его велосипед: угрюмый парень, наверняка и года не проработавший на государственной службе. Когда я улыбаюсь, он отворачивается. Понятно, что ему здесь не нравится. Что ж, если он не научится выполнять свои курьерские обязанности жизнерадостно, то долго не продержится.
— Письмо для Ули Пеку Бенгарин.
— Ули Пек Бенгарин — это я.
Он хмуро сует мне письмо и поспешно уезжает. Я не принимаю его дурное расположение на свой счет. Парень, как и мои соседи, не может знать, кто я такая, иначе все пошло бы насмарку. Я должна слыть реальной, пока не заслужу право стать таковой на самом деле.
Письмо имеет деловую форму и снабжено стандартной правительственной печатью. Оно могло бы быть из налогового ведомства, из муниципалитета, из Отдела процессий и ритуалов. Но, конечно, эти ведомства не имеют к письму никакого отношения: они не станут мне писать, пока я снова не обрету реальность. Запечатанное письмо отправлено службой Реальности и Искупления. Мне предлагается работа.
Весьма своевременное предложение — я уже около полутора недель сижу дома, лишившись последнего места: вожусь с цветочными клумбами, начищаю до блеска посуду и пытаюсь воплотить на холсте последнюю синхронию — когда были одновременно видны все шесть лун. Но живописец из меня неважный. Пора на работу.
Я собираю сумку, целую стеклянный гроб сестры и запираю дом. Потом я сажусь на свой велосипед — у него, увы, не такая оригинальная форма, как у велосипеда курьера, — и кручу педали. Пыльная дорога ведет в город.
Фраблит Пек Бриммидин нервничает. Мне уже интересно: обычно он совершенно спокоен; он вообще не из тех, кто заменяет реальность иллюзией. Прежнюю работу он поручил мне совершенно хладнокровно. Но сейчас он не в состоянии усидеть на месте: снует взад-вперед по своему маленькому кабинетику, замусоренному бумагами, какими-то аляповатыми скульптурами и тарелками с недоеденной снедью. Я оставляю без внимания объедки и его нервозность. Пек Бриммидин мне симпатичен, к тому же я ему бесконечно признательна. Это он, будучи работником отдела Реальности и Искупления, предоставил мне шанс снова стать реальной. Двое других судей голосовали за смерть навечно, без шанса на помилование. Вообще-то мне не положено знать свое уголовное дело в таких подробностях, но я все равно знаю. Пек Бриммидин — коренастый мужчина средних лет; глаза у него серые, сочувствующие.
— Пек Бенгарин, — произносит он наконец и прерывает свою беготню по кабинету.
— Готова служить, — тихо откликаюсь я, боясь взвинтить его еще больше и испытывая сосущее ощущение в животе. Я уже не жду ничего хорошего.
— Пек Бенгарин! — Он выдерживает паузу. — Ты осведомительница.
— Готова служить нашей совместной реальности, — повторяю я в сильном недоумении. Конечно, я осведомительница, как же иначе? Я являюсь таковой уже два года и восемьдесят два дня. Я убила собственную сестру и буду оставаться осведомительницей, пока не кончится искупительный срок. Тогда я снова стану полностью реальной, а Ано будет освобождена от оков смерти и присоединится к нашим предкам. Пек Бриммидин отлично это знает. Это он поручал мне все предыдущие дела, от первого, по поводу изготовления фальшивых денег, до последнего, о краже младенцев. Я отличная осведомительница, и Пеку Бриммидину это известно, как никому другому. В чем же дело?
Внезапно Пек Бриммидин вскидывает голову, но не смотрит мне в глаза.
— Отдел Реальности и Искупления предлагает тебе поработать осведомительницей в тюрьме Аулит.
Вот оно что! Я замираю. В тюрьме Аулит содержат преступников. Не обыкновенных воров или мошенников, нет, тюрьма Аулит — место заключения нереальных, тех, кто решил, что не является частью коллективной реальности, а значит, способен совершить насильственные действия в отношении конкретнейшей реальности других: искалечить, изнасиловать, убить.
Вроде меня.
У меня возникает дрожь в левой руке, но я пытаюсь ее унять, чтобы не показать обиды. Я думала, что Пек Бриммидин обо мне лучшего мнения. Конечно, частичного искупления не существует: либо ты реальна, либо нет; но мне хотелось верить, что Пек Бриммидин отдает должное моим усилиям по возвращению реальности, длящимся уже два года и восемьдесят два дня. Я очень старалась.
Видимо, я не сумела полностью скрыть свое огорчение, потому что он поспешно говорит:
— Прости, что я поручаю это именно тебе, Пек. С радостью предложил бы тебе что-нибудь получше. Но в Рафкит Сарлое назвали именно тебя.
Раз меня ценят в столице, это меняет ситуацию. Я воспряла духом.
— К запросу прилагается пояснение. Мне велено сообщить тебе, что выполнение данного информаторского поручения влечет за собой дополнительную компенсацию. В случае успеха твое дело будет считаться закрытым, и тебя немедленно восстановят в реальности.
Немедленное восстановление в реальности! Я снова стану полноправной гражданкой Мира и больше не должна буду стыдиться. Мне возвратят право жить, как все, ходить с гордо поднятой головой. Ано будет похоронена: с нее смоют химикаты, чтобы ее тело могло возвратиться в Мир, а благородный дух — вознестись к предкам. Ано тоже будет возвращена в реальность.
— Я согласна, — говорю я Пек Бриммидину и снова прибегаю к официальной формуле: — Готова служить нашей совместной реальности.
— Подожди соглашаться, Пек Бенгарин. Дело в том, что… — Пек Бриммидин опять суетится. — Подозреваемый — землянин.
На землян мне еще не доводилось доносить. В тюрьме Аулит содержатся, разумеется, и чужаки, признанные судом нереальными: земляне, фоллеры, маленькие уродцы хухубы. Проблема состоит в том, что даже спустя тридцать лет с тех пор, как в Мир стали прибывать чужие корабли, продолжаются споры, являются ли реальными иноземцы как таковые. В телесном смысле они существуют (в этом никто не сомневается), но их мышление настолько беспорядочно, что все они почти полностью подходят под определение существ, не способных признать совместную общественную реальность, а следовательно, таких же нереальных, как бедные пустоголовые детишки.
Обычно мы в нашем Мире предоставляем инопланетян самим себе, ограничиваясь торговыми операциями. Самые интересные товары, вроде тех же велосипедов, предлагают именно земляне; в обмен они просят нечто совершенно бросовое — очевиднейшие сведения. Но наделен ли кто-либо из чужаков душой, способной признавать и чтить совместную с душами других реальность? В университетах, а также на базарах и в питейных заведениях продолжаются споры на эту тему. Лично я считаю, что иноземцы могут быть реальны. Не хочется быть шовинисткой.
— Я готова доносить на землянина, — говорю я Пек Бриммидину.
Он трясет в знак удовольствия рукой.
— Отлично, отлично! Ты поступишь в тюрьму Аулит еще до того, как туда будет доставлен подозреваемый. Просьба использовать первоначальное прикрытие.
Я киваю, хотя Пек Бриммидин знает, как это для меня болезненно. Первоначальное прикрытие — чистая правда: я убила свою сестру Ано Пек Бенгарин два года восемьдесят два дня назад, была признана судом нереальной и осуждена на вечную смерть, без шанса на воссоединение с предками. Неправдой было продолжение моей легенды: будто я бежала и пряталась от полиции.
— Тебя только что арестовали, — продолжает Пек Бриммидин, — и приговорили к отбыванию первой части смерти в Аулите. Мы распространим соответствующую информацию.
Я снова киваю, но на него не смотрю. Первая часть смерти — Аулит, вторая, со временем — химические путы, вроде тех, что держат Ано. И отсутствие шансов на свободу — навсегда! А если бы это оказалось правдой? Я бы сошла с ума. Многие не выдерживают и лишаются рассудка.
— Подозреваемого зовут Кэррил Уолтерс. Он земной лекарь. При проведении эксперимента по изучению мозга реальных людей он убил ребенка из Мира. Приговорен к вечной смерти. Но существует подозрение, что у Кэррила Уолтерса были сообщники. Возможно, где-то в Мире существует группа людей, утративших связь с реальностью и готовая в научных целях умерщвлять детей.
Кабинет начинает расплываться вместе со всей своей начинкой, включая уродливые скульптуры и Пек Бриммидина. Но я быстро прихожу в себя. Я осведомительница и, говорят, неплохая. Я способна выполнить это задание. Я искупаю свою вину и освобождаю Ано. Я осведомительница.
— Готова служить, — произношу я.
Пек Бриммидин подбадривает меня улыбкой.
— Хорошо. — Его доверие — это доза совместной реальности: двое подтверждают схожесть своих представлений, не прибегая ко лжи и насилию. Мне требовалась подобная «инъекция». Видимо, теперь мне долго придется обходиться без чужого участия.
Как это люди обрекают себя на вечную смерть, питаясь только индивидуальными, одинокими иллюзиями?
Уверен, тюрьма Аулит набита безумцами.
Путь до Аулита на велосипеде занимает два утомительных дня. На очередном ухабе из велосипеда выпадает болт, и я волоку машину в ближайшую деревню. Хозяйка мастерской неплохо знает свое дело, но характер имеет гадкий: она из тех, кто усматривает в совместной реальности только дурное.
— Хотя бы неземной велосипед, — ворчит она.
— Хотя бы, — отзываюсь я, но она не способна уловить сарказм.
— Трусливые бездушные преступники, неуклонно загоняющие нас в ярмо! Не надо было их сюда пускать! А ведь правительство должно защищать нас от всякой нереальной мрази. Стыд, да и только!.. У тебя нестандартный болт.
— Неужели?
— Да. Ремонт будет дороже.
Я киваю. За распахнутыми дверями мастерской две девочки играют в густой траве.
— Надо поубивать всех иноземцев, — говорит хозяйка. — Лучше избавиться от них, пока они нас не развратили.
Я невразумительно мычу. Осведомителям не положено навлекать на себя подозрение участием в политических спорах. Трава колеблется над головой играющих детей. У одной из девочек красивый шейный мех — длинный и бурый, у другой — голая шея.
— Новый болт прослужит долго. Ты откуда?
— Из Рафкит Сарлое. — Осведомители никогда не называют свое селение.
Она возмущенно передергивает плечами.
— Я в столицу ни ногой. Слишком много инопланетян. Им ничего не стоит разрушить наше участие в совместной реальности. Три и восемь, пожалуйста.
Мне хочется напомнить ей, что никто, кроме нас самих, не может разрушить наше участие в совместной реальности. Но я молчу. Она берет деньги и злобно смотрит на меня. На весь мир.
— Ты не веришь моим словам о землянах. А я знаю, что говорю!
Я качу прочь по усыпанной цветами местности. В небе виднеется лишь одна луна Кап, встающая на горизонте. Несмотря на Солнце, Луна сияет чистым белым светом, как кожа Ано.
У землян, по рассказам, всего одна луна. Видимо, на их планете совместная реальность худосочнее, беднее, холоднее.
Уж не завидуют ли они нам?
Тюрьма Аулит выстроена на равнине, на удалении от Южного побережья. Мне известно, что на других наших островах есть свои тюрьмы, как и свои правительства, но нереальные чужаки содержатся только здесь. Как и худшие из моих соплеменников. Правители иноземцев протестуют, но мы не обращаем внимания. Нереальные есть нереальные, и оставлять их на воле слишком опасно. Кроме того, правители чужаков находятся далеко, на других планетах.
Аулит — это огромный уродливый монолит из выгоревшего красного камня: сплошь углы и ни одной округлости. Чиновник службы Реальности и Искупления встречает меня и передает двоим тюремным надзирателям. Мы входим в решетчатые ворота; мой велосипед прикован цепью к велосипедам надзирателей, а я — к своему велосипеду. Меня ведут по просторному пыльному двору, подводят к каменной стене. Надзиратели, естественно, со мной не разговаривают, ведь я нереальна.
В квадратной камере к моим услугам туалет, койка, стол, табурет. В двери нет окна.
— Когда заключенным разрешено собираться вместе? — спрашиваю я, но надзиратель игнорирует меня, нереальную.
Я сажусь на табурет и жду. Без часов трудно отсчитывать время, но мне кажется, что проходит не меньше двух часов. Потом слышится шум, дверь моей камеры уходит в потолок. Тросы и блоки размещены вверху и из камеры недоступны.
В коридоре полно иллюзорного народу обоих полов. У некоторых желтый шейный мех и ввалившиеся глаза, и ходят они с трудом, отягощенные преклонным возрастом. Молодежь, наоборот, суетится и галдит с опасной смесью злости и отчаяния. Помимо соплеменников я вижу инопланетян.
Я видала их и раньше, но никогда — в таком количестве. Фоллеры одного с нами роста, но очень смуглые, словно обожженные своей далекой звездой. Они отращивают на шее очень длинный мех и красят его в причудливые цвета впрочем, это только на воле, не в тюрьме. У землян шейного меха нет вообще, зато у них волосатые головы. Рост придает землянам устрашающий вид. Двигаются они медленно. Ано, проучившаяся год в университете до того, как я ее убила, говорила, что у себя на планете земляне ощущают себя более легкими, чем мы здесь. Я ее не поняла, но Ано была умницей и говорила, видимо, правду. Еще она заметила, что в древности мы, фоллеры и земляне состояли в родстве, но в это совсем уж трудно поверить. Тут Ано, скорее всего, ошибалась.
Назвать нашими родичами хухубов не додумывалась даже она. Это мелкие, трусливые, уродливые и одновременно опасные четвероногие, усыпанные бородавками и мерзко пахнущие. Я облегченно перевела дух, обнаружив, что их в Аулите немного и держатся они отдельно от остальных.
Все мы бредем в просторное помещение с грубыми столами и табуретами; в углу устроена поилка для хухубов. Еда уже выставлена на столы. Хлопья, лепешки, плоды дерева элиндель — пресно, но питательно. Что меня поражает, так это полное отсутствие охраны. Видимо, заключенным разрешается вытворять все, что им заблагорассудится, с едой, со столовой, друг с другом. Почему бы и нет? Ведь в реальности нас не существует.
Мне срочно требуется защита.
Я выбираю компанию: две женщины и трое мужчин. Они сидят спиной к стене; остальные заключенные почтительно оставили вокруг них свободное пространство. Судя по всему, лидер у них — старшая из женщин. Я сажусь напротив нее и смотрю прямо в глаза. Ее левая щека изуродована шрамом, теряющимся среди меха на шее.
— Меня зовут Ули Пек Бенгарин, — говорю я спокойно и тихо, так, чтобы меня не услышал никто, кроме этой компании. Осуждена за убийство родной сестры. Я могу вам пригодиться.
Женщина не отвечает, ее глаза взирают невозмутимо, но я завладела ее вниманием. Остальные смотрят на меня исподлобья.
— Я знаю осведомителя среди надзирателей. Он знает, что я про него знаю. Он приносит мне с воли все, что я прошу, под обещание не разглашать его имя.
Ее взгляд по-прежнему равнодушен. Тем не менее я понимаю, что она мне верит. Ее убедила сама скандальность моего сообщения. Надзиратель, раз изменивший реальности осведомительством, то есть нарушением совместной реальности, обязательно начинает извлекать из этого материальную выгоду. При нарушении реальности ставки возрастают. По этой же причине ей легко поверить, что я способна изменить соглашению с надзирателем, заключенному прежде.
— Что он тебе приносит? — небрежно спрашивает она. Голос у нее скрипучий и низкий.
— Письма, сладости, пел. — Опьяняющие средства в тюрьме запрещены.
— Оружие?
— Возможно, — говорю я.
— Почему бы мне не выколотить из тебя имя надзирателя и не договориться с ним самой?
— Не получится. Он мой кузен. — Это рискованнейшая часть легенды, придуманной для меня службой Реальности и Искупления.
Женщина пристально смотрит на меня. Затем кивает.
— Ладно, садись.
Она не спрашивает, чего я хочу в обмен за блага, которые она получит через моего вымышленного кузена. Она знает это, не спрашивая. Я сажусь рядом. Если кто-то отныне может представлять для меня угрозу в тюрьме Аулит, то лишь она.
Теперь мне предстоит подружиться с землянином.
Это оказывается труднее, чем я ожидала. Земляне держатся сами по себе, мы тоже. Они так же беспощадны друг к другу, как все безумные обреченные души в Аулите; здесь вообще царит ужас, как в детских страшилках. Не прошло и десяти дней, как орава землян избила фоллера. Женщина Мира пырнула ножом соплеменницу, и та истекла на каменном полу кровью и скончалась. Это был единственный случай, когда появились вооруженные до зубов надзиратели, а с ними жрец. Он прикатил гроб, наполненный химикатами, погрузил в них тело, чтобы оно не разложилось, избавив заключенную от отбывания наказания — вечной смерти.
Ночью, оставшись в камере одна, я вижу сны, в которых Фраблит Пек Бриммидин отменяет мою временную реальность. Труп с ножевыми ранениями превращается в Ано, а женщина, нанесшая эти ранения, становится мною. После этих снов я просыпаюсь от собственных криков, вся в слезах. То слезы ужаса, а не горя. Моя жизнь и жизнь Ано подвешены на тонкой ниточке: все зависит от преступника-землянина, с которым я еще не познакомилась.
Впрочем, я уже знаю, кто это. Я подкрадываюсь к землянам, стоящим кучками, и подслушиваю. Их языком я, разумеется, не владею, но Пек Бриммидин научил меня узнавать слова «Кэррил Уолтерс». Кэррил Уолтерс старый землянин с седыми, ровно подстриженными волосами, смуглой морщинистой кожей, запавшими глазами. Но десять его пальцев — как они умудряются не путаться в таком количестве пальцев? — длинные и быстрые.
Мне достаточно одного дня, чтобы понять: соплеменники обходят Кэррила Уолтерса стороной, окружая его таким же благоговейным почтением, каким окружены мои защитники. На выяснение причин такого отношения уходит немало времени. Кэррил Уолтерс не защищает и не карает. Не думаю, что у него есть тайные совместные реальности с охраной. Я остаюсь в неведении до тех пор, пока женщина Мира не погибает от ножа.
Это происходит во дворе, холодным днем, пока я гляжу тоскливым взглядом в ясное небо над головой. Раненая вскрикивает. Убийца вырывает нож из ее живота, и следом за лезвием из тела бьет фонтан крови. Несколько секунд и грунт вокруг пропитывается кровью. Все, кроме меня, отворачиваются. Зато Кэррил Уолтерс приближается своей старческой походкой, опускается рядом с телом на колени и безуспешно пытается спасти жизнь уже мертвой женщины.
Разумеется, ведь он лекарь! Земляне не досаждают ему, потому что знают: в следующий раз его помощь может понадобиться им.
Как я глупа, что сразу этого не поняла! От меня как от осведомительницы ждут прыти. Я вижу только один путь.
Несколько дней я выжидаю, потом сажусь в тюремном дворе на землю, подпираю спиной стену и приказываю себе почти не дышать. По прошествии нескольких минут я резко вскакиваю. Меня сразу начинает мутить, и я усугубляю свое недомогание, задерживая дыхание. Потом я что есть силы врезаюсь в каменную стену и сползаю по ней. Я сильно ударилась лбом и рукой. Один из людей моей покровительницы что-то кричит.
Минута — и рядом оказывается сама Пек Факар. Я слышу ее голос и все остальные голоса сквозь пелену тошноты и боли.
— Врезалась головой в стену. Сам видел.
— …говорила мне, что у нее бывают такие приступы…
— …разбила башку…
Я ловлю ртом воздух, борясь с тошнотой.
— Лекарь, землянин…
— Землянин? — Я слышу в голосе Пек Факар подозрение и лепечу:
— Болезнь… один землянин говорил мне… с детства… без чужой помощи я… — Меня рвет прямо ей на ботинки — весьма полезная случайность.
— Приведите землянина, — скрипит Пек Факар. — И возьмите полотенце!
И вот ко мне наклоняется Кэррил Уолтерс. Я цепляюсь за его руку, пытаюсь улыбнуться и теряю сознание.
Когда я прихожу в себя, выясняется, что я лежу на полу в столовой, а землянин сидит рядом, скрестив ноги. Несколько моих соплеменников с хмурым видом жмутся к дальней стене.
— Сколько пальцев ты видишь? — спрашивает Кэррил Уолтерс.
— Четыре. Разве их у тебя не пять?
Он разгибает пятый палец и говорит:
— Тебе лучше.
— Нет, не лучше, — возражаю я. Он обращается ко мне на детском, упрощенном языке, да еще с причудливым акцентом, но понять его можно. — У меня болезнь. Так сказала другая целительница-землянка.
— Кто?
— Ее звали Анна Пек Ракова.
— Какая болезнь?
— Не помню. Что-то с головой. От болезни у меня припадки.
— Какие припадки? Ты падаешь на пол?
— Нет. Да… Иногда так, иногда по-другому. — Я смотрю ему прямо в глаза. У него странные глаза: меньше моих, невероятной голубизны. — Пек Ракова сказала, что при таком припадке я могу умереть, если мне не помогут.
Он не реагирует на мою ложь. Или реагирует, но я не понимаю его. Раньше мне не приходилось доносить на землян. Его вопрос звучит чудовищно, даже для узника тюрьмы Аулит:
— Что ты сделала?
Я отвожу глаза.
— Я убила родную сестру. — Если он потребует подробностей, я закричу. Голова раскалывается от боли.
— Извини, — бормочет он.
За что он просит прощения? За то, что задал неуместный вопрос или что я убила Ано? Пек Ракова была другая: она имела хоть какое-то понятие о приличиях.
— Та землянка, целительница, говорила, что за мной должен наблюдать лекарь, который знает, что делать при новом припадке. Ты это знаешь, Пек Уолтерс?
— Да.
— Ты будешь за мной наблюдать?
— Буду. — Он уже и так внимательно за мной наблюдает. Я трогаю свою голову: она обмотана тряпкой. Боль становится нестерпимой. Я отнимаю от головы руку, липкую от крови.
— А что взамен? — спрашиваю я.
— Как ты платишь Пек Факар за защиту?
А он смышленее, чем мне казалось!
— С тобой я этим поделиться не смогу.
— Тогда расскажешь мне о Мире.
Я киваю: обычная просьба землянина. Как я уже говорила, они просят очевидных сведений. Я перестаю видеть столовую. Свет меркнет.
Пек Факар все это не нравится. Но я как раз передала ей оружие, принесенное «кузеном». В камере под койкой я оставляю записки для тюремной администрации. Пока заключенные во дворе, — а мы торчим там каждый день, независимо от погоды, — под койкой появляется то, о чем я прошу. Пек Факар требовала любое оружие, но я не ожидала, что это будет оружие землян. Теперь в тюрьме есть человек с пистолетом. Понятно: всем наплевать, что мы, нереальные, сотворим друг с другом — хоть перебьем. Больше стрелять все равно не в кого: вокруг только те, кто и так умер.
— Без Пек Уолтерса я откину копыта, — внушаю я хмурой Пек Факар. — Он владеет особым земным методом, останавливающим припадок.
Она грозно смотрит на меня. Но как бы она ни сердилась, никто, даже те, кто потерян для реальности, не в силах отрицать, что у инопланетян есть свои тайные знания. Да и раны у меня самые настоящие: кровь, повязка на голове, заплывший левый глаз, содранная кожа на левой щеке, синяя рука. Она поглаживает земное оружие — скучную стальную машинку.
— Ладно, можешь держать землянина при себе, если он согласится. Только зачем ему соглашаться?
Я со значением улыбаюсь. Пек Факар никогда не клюет на лесть, потому что любовь к лести — признак слабости. Но она понимает мою улыбку — или воображает, что понимает. Я пригрозила землянину, что она его не пощадит, и теперь вся тюрьма знает, что ее власть распространяется не только на соплеменников, но и на чужаков. Она по-прежнему хмурится, но уже не столь зловеще.
Потом начинаются мои беседы с землянином.
Разговаривать с Кэррилом Пек Уолтерсом, значит, поминутно испытывать замешательство и отчаяние. Он сидит напротив меня в столовой или в тюремном дворе и прилюдно скребет у себя в голове. Когда у него хорошее настроение, он издает ртом отвратительные свистящие звуки. Он затрагивает темы, которые могут обсуждать только очень близкие люди: состояние его кожи (она усеяна странными бурыми шишками) и легких (забитых мокротой). Он ужасный невежа: не знает, что приличная беседа начинается с обсуждения цветов. Говорить с ним — все равно что беседовать с ребенком, способным, правда, ни с того ни с сего перейти к обсуждению конструкции велосипеда или постулатов права.
— Вы считаете, что личность значит очень мало, а группа — все, заявляет он.
Мы сидим во дворе, под каменной стеной, чуть в стороне от остальных заключенных. Некоторые из них посматривают на нас исподтишка, другие таращатся в открытую. Я сержусь. Я вообще часто сержусь на Пек Уолтерса. Все развивается не так, как я рассчитывала.
— Что за чушь! Личность имеет в Мире огромное значение! Мы по-настоящему заботимся друг о друге, и никто не остается за пределами нашей общей реальности.
— Точно! — соглашается Пек Уолтерс, только что научившийся от меня этому слову. — Вы так заботитесь о других, что никто не может остаться наедине со своими мыслями и чувствами. Один — это плохо. Действовать в одиночку — плохо. Реальность — только совместная.
— Конечно! — подтверждаю я. Неужели он настолько глуп? — Реальность всегда общая. Существует ли звезда, чей свет доступен лишь одному глазу?
Он улыбается и произносит что-то на своем языке. Заметив, что я не понимаю, он повторяет то же самое:
— В лесу падает дерево. Рухнул ли дуб, если этого никто не видел?
— Неужели на твоей планете люди верят, что они… — Я не могу подыскать слов.
— Люди верят, что они реальны всегда — и по одиночке, и вместе. Даже тогда, когда другие объявляют их мертвыми. Даже когда они совершают преступление.
— Но ведь они нереальны! Как же иначе? Ведь они нарушили совместную реальность! Если я тебя не признаю, если для меня не существует реальности твоей души, если я отправляю тебя к предкам без твоего согласия, то это доказывает, что я не понимаю реальности, а следовательно, не замечаю ее! Так могут поступать только нереальные!
— Младенец не видит совместной реальности. Младенец нереален?
— Конечно. До достижения возраста познания дети нереальны.
— Значит, убивая ребенка, я не совершаю преступления, потому что не нарушаю реальность?
— Неверно! Убить ребенка значит лишить его возможности перейти в реальность еще до того, как он сможет присоединиться к своим предкам. А также лишить этой возможности его детей, предком которых он мог бы стать. Никто в Мире не убивает детей, даже загубленные души в Аулите. Ты хочешь сказать, что у вас на земле люди убивают детей?
Я не понимаю его взгляда.
— Да.
Наступил мой шанс, хотя не в том виде, как мне хотелось бы. Что ж, я должна исполнить свой долг.
— Я слыхала, что земляне убивают людей, изучая жизнь. Чтобы знать то, что знала Пек Ракова о моем мозге. Это правда?
— И да, и нет.
— Как это «и да, и нет»? Дети используются для научных экспериментов?
— Да.
— Что за эксперименты?
— Правильнее спросить, что за дети? Умирающие. Еще не родившиеся. Родившиеся… не такими, как другие. Без мозга, с неправильным мозгом.
Я пытаюсь все это осмыслить. Умирающие дети… Видимо, он имеет в виду не совсем мертвых, а в состоянии перехода к своим предкам. Что ж, это не так уж дурно, но при условии, если телам позволят отпустить душу. Дети без мозга или с неправильным мозгом… Тоже допустимо. Таких нереальных бедняжек все равно пришлось бы уничтожить… Я не развиваю эту тему, сейчас меня интересует другое.
— А реальных, живых детей вы для науки не используете?
Он бросает на меня взгляд, который я не могу распознать. Выражения земных лиц по-прежнему загадочны.
— Используем. Но в таких экспериментах, которые для детей не вредны.
— В каких именно? — настаиваю я. Мы пристально смотрим друг на друга. Внезапно меня посещает подозрение, не догадывается ли старый землянин, что я осведомительница, выпытывающая сведения; может, он как раз поэтому и проглотил мою невразумительную версию насчет припадков? Это не так уж плохо. С нереальными всегда можно сторговаться — главное, дать понять, что намечается торговля. Только я не уверена, что Пек Уолтерс это понимает.
— В экспериментах по изучению работы мозга, — отвечает он. — Например, памяти. Совместной памяти тоже.
— Памяти? Но память не «работает». Она просто существует.
— Нет, работает. С помощью особых протеинов. — Он употребляет земное слово и поясняет: — Это такие крохотные кусочки пищи.
Полная бессмыслица! Какая связь между памятью и пищей? Никто не ест память и не получает ее с пищей. Но я соглашаюсь пользоваться этим словом, чтобы продвинуться дальше.
— Как работает память в Мире — с помощью тех же «про-теинов», как память на Земле?
— Да и нет. Некоторые такие же или почти такие, некоторые особенные. Он пристально смотрит на меня.
— Откуда ты знаешь, что память жителей Мира работает так или иначе? Разве земляне проводили свои эксперименты в Мире?
— Да.
— На детях Мира?
— Да.
Я замечаю на противоположной стороне двора стайку хухубов. Зловонные существа сбились в кучу то ли для игры, то ли для непонятного ритуала.
— А сам ты участвовал в этих научных экспериментах, Пек Уолтерс?
Он не отвечает, только улыбается. Я бы поклялась, что улыбка печальная.
— Почему ты убила свою сестру, Пек Бенгарин? — спрашивает он, в свою очередь.
Это слишком большая неожиданность. Я должна была вот-вот узнать главное. Меня разбирает злость. Об этом меня не спрашивала даже Пек Факар. Я сердито смотрю на него, и он говорит:
— Знаю, об этом не полагается спрашивать. Но я многое тебе рассказываю, и твой ответ важен…
— Ты задаешь непристойные вопросы. Жители Мира не проявляют друг к другу такой жестокости.
— Даже проклятые из тюрьмы Аулит? — Не зная одного из употребленных им слов, я догадываюсь, что он разгадал во мне осведомительницу. Он знает, что я вытягиваю из него информацию. Что ж, тем лучше. Просто мне нужна передышка, чтобы зайти с другого конца. Чтобы выиграть время, я повторяю свои последние слова:
— Жители Мира не так жестоки.
— Тогда ты…
Внезапно до нас доносятся выстрелы. Мы слышим крики. Я поднимаю глаза. Ака Пек Факар стоит посреди тюремного двора, сжимая оружие землян, и стреляет из него в хухубов. Инопланетяне падают один за другим. Они переходят на вторую стадию своей вечной смерти.
Я встаю и тяну Пек Уолтерса за руку.
— Скорее! Мы должны немедленно убраться. Охрана пустит газ.
— Зачем?
— Чтобы поместить тела в химический раствор. — Неужели землянин воображает, что тюремное начальство позволит нереальным хотя бы немного разложиться? Я думала, что наши разговоры открыли Пек Уолтерсу глаза.
Он медленно, неуверенно поднимается. Пек Факар с улыбкой шествует к двери, по-прежнему сжимая пистолет.
— Говоришь, жители Мира не жестоки? — слышу я голос Пек Уолтерса.
Позади нас валяются бездыханные хухубы, окутанные вонючим дымом.
Когда нас снова выгоняют в столовую, а потом в тюремный двор, трупы хухубов уже убраны. Пек Уолтерс кашляет. Теперь он ходит еще медленнее; по пути к нашему излюбленному местечку у дальней стены он спотыкается и хватается за меня, чтобы не упасть.
— Ты болен, Пек?
— Точно, — отвечает он.
— Но ты ведь лекарь. Вылечи свой кашель.
Он улыбается и облегченно приваливается к стене.
— Врачу — исцелись сам!
— Что?
— Ничего. Значит, ты осведомительница. Надеешься выведать у меня про научные эксперименты на детях Мира?
Я делаю глубокий вдох. Мимо нас проходит вооруженная Пек Факар. Ее всегда сопровождают двое прихлебателей — на случай, если кто-нибудь из заключенных попытается отнять у нее оружие. Я не верю, что такие попытки возможны, но мало ли на что способны нереальные! Пек Уолтерс провожает ее взглядом и перестает улыбаться. Вчера Пек Факар застрелила еще одного заключенного, уже не инопланетянина. У меня под койкой лежит записка запрос на пополнение арсенала.
— Это ты решил, что я осведомительница, — говорю я. — Ничего подобного сказано не было.
— Точно, — соглашается Пек Уолтерс и разражается кашлем. Обессиленно закрыв глаза, он произносит: — У меня нет антибиотиков.
Новое земное слово. Я аккуратно воспроизвожу его:
— Ан-ти-био-тики?
— Лечебные протеины.
Опять кусочки пищи? Я уже освоилась с ними.
— Расскажи мне, как вы применяете протеины в своих научных экспериментах.
— Я все расскажу об экспериментах, но сначала ответь на мои вопросы.
Он станет спрашивать про сестру, просто чтобы удовлетворить свою грубую, жестокую натуру. Я чувствую, как каменеет лицо.
— Объясни, почему красть детей не так плохо? Почему за это не приговаривают к вечной нереальности?
Я облегченно моргаю. Ведь это так очевидно!
— Кража ребенка не наносит ущерба его реальности. Просто он растет в другом месте, у других людей. Но все настоящие жители Мира обладают общей реальностью, к тому же после перехода ребенок так и так воссоединится со своими кровными предками. Конечно, воровать детей нехорошо, но это не тяжкое преступление.
— А делать фальшивые монеты?
— То же самое. Настоящие или фальшивые — они принадлежат всем.
Он опять кашляет, в этот раз гораздо сильнее. Я жду. Наконец он произносит:
— Значит, когда я краду твой велосипед, я не очень сильно нарушаю совместную реальность, потому что велосипед остается у жителей Мира.
— Конечно.
— Но я все равно нарушаю своей кражей совместную реальность, пусть немного?
— Да. — Помолчав, я добавляю: — Потому что велосипед все-таки МОЙ. Ты все же поколебал реальность, так как не обсудил свое решение со мной. — Я вглядываюсь в него. Откуда такие детские вопросы? Ведь на самом деле он далеко не глуп.
— Для осведомительницы ты слишком доверчива, Пек Бенгарин, — говорит он.
От негодования у меня перекрывает дыхание. Наоборот, я прекрасная осведомительница! Разве я не сумела привязать этого землянина к себе с помощью нашей с ним общей реальности, чтобы спровоцировать обмен информацией? Я уже собираюсь потребовать у него должок, но он выпаливает:
— Так почему ты убила сестру?
Мимо бредут двое прихлебателей Пек Факар. Вооруженные. Из противоположного угла двора за ними следит фоллер, и мне виден, несмотря на расстояние, страх на его чужеземной физиономии. Я отвечаю как можно спокойнее:
— Я поддалась иллюзии. Решила, что Ано спит с моим возлюбленным. Она была моложе, умнее, симпатичнее меня. Сама я, как видишь, не очень привлекательна. Я не разделила реальность ни с ним, ни с ней, и иллюзия набрала силу. В конце концов, она взорвалась у меня в голове, и я… сделала это. — Я тяжело дышу и почти не различаю людей Пек Факар.
— Ты хорошо помнишь убийство Ано?
Я удивленно поднимаю глаза:
— Как можно это забыть?
— Нельзя. Мешают протеины, из которых состоит память. В твоем мозгу засела память. Там сидят сильные протеины. Мы проводили эксперименты на детях Мира, чтобы изучить структуру этих протеинов, узнать, где они помещаются, как работают. Но вместо этого узнали совсем другое.
— Что — другое? — спрашиваю я, но Пек Уолтерс только качает головой. Потом у него начинается новый приступ кашля. У меня возникает подозрение, что кашель — всего лишь повод, чтобы нарушить нашу сделку. В конце концов, он нереален.
Люди Пек Факар вошли в тюремное здание. Фоллер облегченно сползает по стене. В него никто не стрелял. Пока что он избавлен от знакомства со второй стадией своей вечной смерти.
Но рядом со мной Пек Уолтерс харкает кровью.
Он умирает. Я уверена в этом, хотя лекари Мира к нему не приближаются. Он в любом случае мертв. Даже земляне, его соплеменники, не подходят к нему. Они боязливо озираются, поэтому я начинаю опасаться, что его болезнь заразна. Раз так, у него остаюсь только я. Я веду его обратно в камеру, а там задаюсь вопросом, почему бы не остаться с ним. Все равно никто не ходит по камерам с проверкой. Если даже выяснится, что я осталась в чужой камере, подобное никого не заинтересует. Возможно, это мой последний шанс вытянуть из него необходимую информацию, прежде чем Пек Уолтерса положат в гроб или Пек Факар прикажет мне больше к нему не приближаться.
Его тело стало горячим. Всю ночь он ворочается на койке и что-то лепечет на своем языке. В моменты просветления он смотрит на меня, словно узнает. Я пользуюсь этим и задаю вопросы. Но понять его все труднее.
— Пек Уолтерс! Где проводятся эти эксперименты? В каком месте?
— Воспоминания, воспоминания… — Дальше следует лепет на чужом мне языке. Я улавливаю ритм поэзии.
— Пек Уолтерс! Где проводятся эксперименты с памятью?
— В Рафкит Сарлое, — бормочет он. Полная бессмыслица! Рафкит Сарлое столица: там работает правительство, и никто не живет. Центр невелик: здесь ежедневно собираются служащие, которые вечером разъезжаются по своим деревням. Рафкит Сарлое — это сплошная общая реальность.
Он кашляет, выплевывает сгусток крови, закатывает глаза. Я заставляю его отхлебнуть воды.
— Пек Уолтерс, — твержу я, — где проводятся эксперименты с памятью?
— В Рафкит Сарлое. В Облаке. В тюрьме Аулит.
Так тянется без конца. А рано поутру Пек Уолтерс умирает.
Перед самым концом наступает просветление. Он глядит на меня. Его старческое, морщинистое лицо совсем осунулось в преддверии перехода. Меня снова беспокоит его взгляд: в нем печаль и доброта; трудно представить, чтобы так смотрело нереальное существо. Мне тяжело разделять его страдания. Он обращается ко мне так тихо, что я вынуждена наклониться, чтобы расслышать:
— Больной рассудок говорит сам с собой. Ты не убивала свою сестру.
— Тише, молчи, не мучай себя…
— Найди Брифжиса. Малдон Пек Брифжис в Рафкит Хаддон. — Он снова погружается в горячечное забытье.
Вскоре после его смерти в камеру входят вооруженные надзиратели. Они катят перед собой гроб с химикатами. Их сопровождает жрец. Я хочу крикнуть: «Подождите, он был хорошим человеком, он не заслуживает вечной смерти!». Но я, конечно, молчу. Удивительно, как меня вообще посетили такие мысли. Надзиратель выводит меня в коридор. Дверь захлопывается.
В тот же день меня отсылают из тюрьмы Аулит.
— Расскажи еще раз. Все! — приказывает Пек Бриммидин.
Пек Бриммидин остался прежним: коренаст, суетлив, слегка сгорблен. Его запущенный кабинет тоже не изменился: объедки, бумаги, статуэтки. Я жадно поедаю глазами это уродство. Раньше я не понимала, насколько изголодалась в тюрьме по естественной искривленности. Я не спускаю глаз со скульптур, наверное, чтобы как можно дольше не отвечать.
— Пек Уолтерс обещал все мне рассказать про эксперименты, проводимые на детях Мира. Это делается во имя науки. Но он успел поведать лишь то, что эксперименты связаны с «протеинами памяти» — крохотными кусочками пищи, из которых в мозгу строится память. Еще он сказал, что эти эксперименты проводятся в Рафкит Сарлое и тюрьме Аулит.
— Это все, Пек Бенгарин?
— Все.
Пек Бриммидин кивает. Он пыжится, желая казаться зловещим, чтобы я с испугу выложила самые мельчайшие подробности. Но Фраблиту Пеку Бриммидину меня не запугать. Я успела прозреть.
Пек Бриммидин не изменился — в отличие от меня. Я сама задаю ему вопрос.
— Я сообщила тебе все, что сумела вытянуть из землянина. Достаточно ли этого, чтобы освободить меня и Ано?
Он запускает руку в свой шейный мех.
— Прости, но я не могу на это ответить, Пек. Сперва надо посовещаться с начальством. Обещаю прислать тебе ответ сразу же.
— Благодарю, — говорю я и опускаю глаза. «Ты слишком доверчива для осведомительницы, Пек Бенгарин».
Почему я утаила от Фраблита Пека Бриммидина остальное? Про Малдона Пека Брифжиса, Рафкит Хаддон, про то, что, по его словам, не убивала сестру? Потому что это слишком смахивает на бред, плод горячечного воображения. Потому что Малдон Пек Брифжис может оказаться достойным уроженцем Мира, не заслужившим, чтобы какой-то инопланетянин, тем более нереальный, накликал на него беду. Потому что слова Пек Уолтерса были обращены ко мне одной со смертного одра.
А еще потому, что неожиданно для самой себя я стала доверять Кэррилу Пек Уолтерсу.
— Ты свободна, — говорит Пек Бриммидин, и я качу на велосипеде домой по пыльной дороге.
Я заключаю сделку с телом Ано. Ее прекрасные коричневые волосы колышутся в химическом растворе, заполнившем гроб. В детстве мне отчаянно хотелось иметь такие волосы. Однажды я обрезала ей волосы, когда он спала. Часто я заплетала ей косы, украшала их цветами. Она была так хороша! Однажды в детстве у нее на пальцах появилось сразу восемь колечек, свидетельствующих о предложении руки. Отцы наперебой предлагали ей в женихи своих сыновей.
У меня никогда не было колец.
Так убила ли я ее?
Моя сделка с трупом гласит: если отдел Реальности и Искупления освободит меня и Ано за мою работу в тюрьме Аулит, я ни о чем не стану допытываться. Ано воссоединится с нашими предками, а я возвращусь к полной реальности. Вопрос, убила ли я сестру, утратит актуальность, ибо мы обе пребудем в совместной реальности, как будто убийства не было. Но если отдел Реальности и Искупления оставит меня нереальной, я попытаюсь отыскать Малдона Пек Брифжиса.
Впрочем — молчание! Не исключено, что за мной наблюдают.
Я целую гроб Ано. Я жажду возвратиться к общей реальности, к ежедневному теплу, к радости сопереживания, к живым и мертвым Мира. Не хочу быть осведомительницей!
Не хочу ни на кого доносить, в том числе на себя.
Новость приходит спустя три дня. Я сижу теплым днем на своей каменной скамеечке и наблюдаю за соседскими коровами, которые тянутся к цветочным клумбам, хотя те и обнесены изгородями. Соседка посадила новые, неведомые мне цветы с замечательными, странными на вид бутонами — может быть, это растения с Земли? Хотя не очень похоже. Пока я находилась в тюрьме Аулит, еще больше народу решило, что земляне нереальны. Я слышу ропот недовольства, осуждение в адрес тех, кто делает покупки у иноземцев.
Письмо из отдела Реальности и Искупления доставляет сам Фраблит Пек Бриммидин, преодолевший неблизкий путь на древнем велосипеде. Он снял форму, чтобы не смущать меня. Я смотрю, как он приближается с мокрым от непривычного напряжения шейным мехом, потом вижу в его серых глазах смущение. Мне уже понятно, какой ответ он привез мне в запечатанном конверте.
Многое из того, что я вижу теперь, раньше оставалось незамеченным. «Ты слишком доверчива для осведомителя, Пек Бенгарин».
— Благодарю, Пек Бриммидин, — говорю я. — Не желаешь ли воды? Или пел?
— Нет, спасибо, Пек, — отвечает он, избегая смотреть мне в глаза. Он приветственно машет соседке, которая несет воду из колодца, и зачем-то крутит ручку велосипеда. — У меня еще столько дел…
— Счастливого пути, — напутствую я его и возвращаюсь в дом. Стоя перед Ано, я взламываю печать на конверте. Прочитав письмо, я долго смотрю на сестру. Она так красива, так добра, так любима!
Потом я приступаю к уборке. Я тщательно скребу дом, потом поднимаюсь по лестнице и мою чердак, разбрызгиваю густую мыльную пену по всем щелям, оттираю от грязи все, что попадается под руки. Несмотря на все старания, я не нахожу ничего, что могло бы исполнять роль подслушивающего устройства. Ничего инопланетного, ничего нереального.
В небе светит только Бата, остальные луны еще не поднялись. Небо ясное и звездное, воздух прохладный. Я закатываю велосипед в дом и пытаюсь припомнить, все ли сделала.
Гроб Ано изготовлен из сверхпрочного стекла, и я трижды со всей силы луплю по нему садовой лопатой. Только после третьего удара стекло трескается. На кровать льется прозрачный химический раствор с легким запахом горечи.
Я подхожу к кровати в сапогах и щедро обдаю Ано водой, чтобы смыть химию. Я выставила рядком несколько емкостей, от кухонных мисок до самого большого таза из ванной, и опорожняю их одну за другой. Ано терпеливо улыбается.
Я поднимаю ее с мокрой кровати.
В кухне я кладу безжизненное, податливое тело на пол и снимаю с него одежду, пропитанную едким раствором. Вытерев тело, я обвертываю его одеялом и, посмотрев на сестру в последний раз, плотно закутываю. Укрепив тюк и лопату на багажнике велосипеда, я снимаю сапоги и открываю дверь.
В ночи благоухают иноземные цветы, которые высадила соседка. Ано кажется невесомой. У меня ощущение, что я могу крутить педали часами. Я так и поступаю.
Я хороню ее на болотистом участке в стороне от пустынной дороги и заваливаю камнями. Влажная грязь ускорит разложение, а могилу легко замаскировать тростником и ветками тоглифа. Покончив с похоронами, я переодеваюсь в чистую одежду, которую захватила с собой, а грязную зарываю в землю. Несколько часов езды — и я смогу заночевать в придорожном постоялом дворе. При необходимости я буду довольствоваться ночлегом в поле.
Назревает жемчужное утро, украшенное тремя лунами. На всем протяжении пути меня окружают цветы: сначала дикие, потом садовые. Несмотря на усталость, я напеваю себе под нос, обращаясь к изящным бутонам, к небу, к дороге, залитой лунным светом. Ано реальна и свободна.
Покойся с миром, милая сестра. Счастливой встречи с заждавшимися предками!
Спустя два дня я добираюсь до Рафкит Хаддона.
Это старый город, спускающийся по горному склону к морю. Богатые дома стоят на берегу или карабкаются на гору. Все они похожи на больших птиц, белых и спокойных. Берег и склон разделены морем домиков, базаров, правительственных зданий, гостиниц, пивных, трущоб и парков, где высятся прекрасные старые деревья и древние храмы. Мастерские и склады теснятся в северной части города, в районе порта.
У меня большой опыт по части поисков. Начинаю с отдела Ритуалов и Процессий. Послушница, ждущая посвящения в сан, молода и жаждет помочь.
— Я Айма Пек Гораналит, служанка семьи Менанлин. Мне поручено навести справки о ритуальной деятельности гражданина по имени Малдон Пек Брифжис. Вы мне поможете?
— Разумеется! — Она сияет. Наведение справок о ритуальной деятельности никогда не фиксируется: когда известная семья собирается сделать гражданину честь, позволив ему почтить ее предков, требуется конфиденциальность. Для избранника это престижно и выгодно. Я остановилась на семье Менанлинов после часа подслушивания разговоров в людной пивной. Семья отличается древностью, многочисленностью и спокойным нравом.
— Сейчас посмотрим… — Она просматривает книги. — Брифжис, Брифжис… Фамилия распространенная… Как, вы сказали, его зовут?
— Малдон.
— Вот, нашла! В прошлом году он уплатил за два музыкальных прославления своих предков, внес пожертвование в жреческий дом Рафкит Хаддона… Потом на нем остановила свой выбор семья Шулалаит, пожелавшая восславить своих предков.
Она чем-то напугана. Я киваю.
— Это нам известно. Там больше ничего нет?
— По-моему, нет… Погодите! В прошлом году он уплатил за благотворительное прославление предков бедняка Лама Пек Фланое, снабжающего его клу. Прославление было пышным: музыка, три жреца.
— Великодушно, — замечаю я.
— Очень! Три жреца! — Ее молодые глаза сияют. — Разве не чудесно, что в нашей реальности столько добрых людей?
— Чудесно, — подтверждаю я.
Торговца клу найти нетрудно — достаточно поспрашивать на базарах. Летом топливо раскупается медленнее, и молодые родственники за прилавком рады случайной собеседнице. Лам Пек Фланое живет в бедном квартале, позади больших домов с окнами на море. Здесь обитают слуги и торговцы, обслуживающие богачей. Четыре стакана пела в трех пивных — и я узнаю, что Малдон Пек Брифжис гостит в данный момент у некоей богатой вдовы. Я узнаю адрес вдовы и профессию Пек Брифжиса — лекарь.
Лекарь! «Больной рассудок говорит сам с собой. Ты не убивала свою сестру».
После четырех стаканов пела меня качает. На сегодня довольно. Я нахожу гостиницу похуже, где не задают вопросов, и заваливаюсь спать. Меня не беспокоят сны.
День в обличье уличной торговки — и я определяю, который из мужчин зовется Пек Брифжисом. Потом у меня уходит три дня на наблюдение за ним. Он бывает в разных местах, общается с разными людьми; все его собеседники — вполне обычный народ. На четвертый день я нахожу возможность завязать разговор, но это оказывается лишним.
— Пек, — обращается ко мне некто, когда я слоняюсь перед банями на улице Элиндель, прикинувшись торговкой сладкими лепешками. Лепешки я украла перед рассветом из пекарни. Я сразу понимаю, что обратившийся ко мне мужчина — телохранитель, к тому же незлой. Это ясно по его походке, взгляду, прикосновению. Он очень красив, ну и что? Красивым мужчинам не до меня. Их интересовала Ано.
— Прошу тебя, пойдем со мной, — говорит телохранитель, и я повинуюсь. Он ведет меня на задний двор бань, предлагает войти в незаметную дверь. Мы оказываемся в маленькой комнате, предназначенной, судя по всему, для неких гигиенических процедур. Обстановка комнаты исчерпывается двумя каменными столиками. Мой провожатый ловко, но учтиво обыскивает меня, даже заглядывает в рот, но оружия, разумеется, нет и там. Удовлетворившись, он показывает мое место и распахивает другую дверь.
Я вижу Малдона Пек Брифжиса в дорогом купальном халате чужеземного шитья. Он входит в комнату. Он моложе Кэррила Уолтерса. Могучий мужчина в расцвете сил с проницательным взглядом темно-пурпурных глаз, источающих золотое сияние.
— Зачем ты следовала за мной целых три дня? — спрашивает он без предисловий.
— Так мне посоветовали, — отвечаю я. Мне нечего терять, и я честно разделяю с ним реальность, хотя все еще не уверена, принесет ли это хоть какую-нибудь пользу.
— Кто?
— Кэррил Пек Уолтерс.
Его глаза темнеют еще больше.
— Пек Уолтерс мертв.
— Да, — подтверждаю я. Он перешел на вторую стадию смерти.
— Где это произошло? — проверяет меня он.
— В тюрьме Аулит. Последние его слова были повелением найти тебя. Чтобы… кое о чем тебя спросить.
— Что же ты хочешь узнать?
— Не то, что хотела сначала. — Я уже понимаю, что готова выложить ему все. Пока я не увидела его вблизи, у меня оставались сомнения. Я больше не могу разделять реальность с Миром. Мой грех — освобождение Ано до того, как на это согласится Отдел, — не подлежит искуплению. К тому же мой патрон Пек Бриммидин — всего-навсего безгласный посланник. Нет, еще меньше — инструмент, вроде садовой лопаты или велосипеда. Он не разделяет реальность с теми, кто им помыкает, хотя воображает, что разделяет.
Раньше я тоже так думала.
— Мне надо знать, убила ли я свою сестру, — говорю я. — Пек Уолтерс сообщил, что я ее не убивала. Он сказал: «Больной рассудок говорит сам с собой» — и посоветовал обратиться к тебе: я убила сестру?
Пек Брифжис присаживается на каменный столик.
— Не знаю, — отвечает он, топорща шейный мех. — Может, убила, а может, нет.
— Как же мне разобраться?
— Никак.
— Никогда?
— Никогда. Мне очень жаль.
Мне становится дурно. Очнувшись, я обнаруживаю, что лежу на полу. Пек Брифжис щупает мне пульс. Я пытаюсь сесть.
— Нет, подожди, — говорит он. — Минутку. Ты сегодня ела?
— Да.
— Все равно подожди. Мне надо подумать.
Он действительно погружается в размышления: пурпурные глаза становятся незрячими. Наконец он произносит:
— Ты осведомительница. Поэтому тебя и освободили из тюрьмы Аулит после смерти Пек Уолтерса. Ты доносишь правительству.
Я не отвечаю. Все это уже неважно.
— Но ты перестала заниматься доносительством. Из-за того, что услышала от Пек Уолтерса. Потому что он сказал тебе, что опыты с ши-зо-фре-нией могут… Нет, это невозможно.
Он тоже употребил незнакомое слово. Оно похоже на земное. Я опять пытаюсь встать, чтобы уйти. Здесь мне не на что надеяться. Лекарь не в силах мне помочь.
Он толкает меня в плечо, и я падаю на пол.
— Когда умерла твоя сестра? — быстро спрашивает он. Его взгляд опять изменился: он излучает яркий золотой свет. — Прошу, Пек, ответь. Это имеет колоссальную важность для нас обоих.
— Два года и сто пятьдесят два дня назад.
— В каком городе?
— В деревне. В нашей деревне, Гофкит Ило.
— Так, — бормочет он, — так… Расскажи мне все, что помнишь. Все!
Теперь уже я отталкиваю его и сажусь. Кровь отливает от головы, но злость побеждает дурноту.
— Ничего не скажу! За кого вы себя принимаете? За предков? Сначала говорите, что я убила Ано, потом — что не убила, потом, что не знаете. Вы разрушаете мою веру в искупление, которая сохранялась у меня, пока я была осведомителем, потом говорите, что другой надежды нет, потом, что есть, и снова нет… Как вы сами-то живете? Как можете разрушить совместную реальность, ничего не предлагая взамен?
Я уже кричу, телохранитель поглядывает на дверь, но мне все равно: я надрываюсь от крика.
— Вы проводите эксперименты над детьми, уничтожаете их реальность, как уничтожили мою! Ты убийца! — Впрочем, этого я уже не кричу. Возможно, я вообще не кричала. В плечо вонзается игла, и комната ускользает с такой же легкостью, как канула в могилу моя Ано.
Я чувствую, что лежу на кровати — мягкой, шелковой. На стене богатые украшения. В комнате очень тепло. Мой голый живот щекочет ароматный ветерок. Голый?.. Я рывком сажусь и вижу на себе прозрачную юбку, узкий лифчик, кокетливую вуаль продажной женщины.
Стоило мне шелохнуться — и вот уже ко мне торопится Пек Брифжис.
— Эта комната изолирована. Кричать бессмысленно. Тебе понятно?
Я киваю. У стены стоит телохранитель. Я убираю с лица кокетливую вуаль.
— Прости за этот маскарад, — говорит Пек Брифжис. — Мы были вынуждены тебя переодеть, чтобы люди, заметив, как телохранитель несет в дом напившуюся до бесчувствия женщину, не задавали вопросов.
Я догадываюсь, что попала в жилище богатой вдовы на морском берегу.
Ксати, игла не походила на наши: острая, стремительная…
Эксперименты над мозгом. «Шизофрения».
— Ты работаешь с землянами, — догадываюсь я.
— Нет, — возражает он, — это не так.
— Но Пек Уолтерс… Впрочем, какая разница? Как ты со мной поступишь?
— Хочу предложить обмен, — отвечает он.
— Какой обмен?
— Информация в обмен на свободу.
И он еще утверждает, что не работает с землянами!
— Какой мне прок от свободы? — говорю я, не ожидая от него понимания. Мне свободы не видать.
— Не такую свободу, другую, — говорит он. — Я не просто выпущу тебя из этой комнаты. Я позволю тебе воссоединиться с предками и с Ано.
Я таращу на него глаза.
— Ты готов к такому нарушению общей реальности? Ради меня?
Взгляд его пурпурных глаз снова обретает глубину. Ненадолго они кажутся похожими на синие глаза Пек Уолтерса.
— Прошу тебя, пойми. Вероятность того, что ты не убивала Ано, очень велика. В твоей деревне проводились эксперименты. Думаю, в этом и заключается истинная совместная реальность.
Я не отвечаю, и он утрачивает часть своей уверенности.
— Во всяком случае, я склоняюсь к такому мнению. Ты согласна на обмен?
— Может быть, — отвечаю я. Сделает ли он то, что обещает? Не уверена. Но другие пути для меня закрыты. Я не могу прятаться от правительства много лет, до самой смерти. В конце концов, они найдут меня и отправят в Аулит. А когда я умру, меня запихают в гроб с химикатами, препятствующими разложению…
И я никогда больше не увижу Ано.
Лекарь внимательно наблюдает за мной. Я снова вижу в его глазах взгляд Пек Уолтерса: печаль и сострадание.
— Предположим, я даю согласие, — говорю я и снова жду, чтобы он заговорил о смерти Ано. Но вместо этого он произносит:
— Хочу тебе кое-что показать.
Он делает знак телохранителю. Тот выходит, но скоро возвращается. Он ведет за руку ребенка — маленькую девочку, чистенькую и приодетую. От одного взгляда на нее у меня встает дыбом шейный мех. У девочки безразличные, невидящие глаза, она что-то бормочет себе под нос. Я молю предков о снисхождении. Девочка нереальна: она не в состоянии осознавать совместную реальность, хотя уже достигла возраста познания. Она не человек и подлежит уничтожению.
— Это Ори, — говорит Пек Брифжис. Девочка внезапно начинает смеяться диким, безумным смехом и смотрит куда-то вдаль…
— Зачем это? — спрашиваю я и слышу в собственном голосе хрип.
— Ори родилась реальной. Такой она стала из-за научных экспериментов над ее мозгом, проводимых правительством.
— Правительством? Ложь!
— Ты так считаешь? Неужели ты по-прежнему доверяешь своему правительству?
— Нет, но… — Я должна бороться за свободу Ано. Я уже согласилась с их условиями. Да, я обманула Пек Бриммидина. Одно дело — все эти преступления против совместной реальности, даже уничтожение тела реального индивидуума, как я поступила в отношении Ано (или я так не поступала?). Но уничтожить рассудок, инструмент для постижения совместной реальности… Нет, Пек Брифжис определенно лжет.
— Пек, расскажи мне о той ночи, когда умерла Ано, — говорит он.
— А ты мне — об ЭТОМ.
— Хорошо. — Он садится на стул рядом с моей роскошной кроватью. Безумная слоняется по комнате, все время бормоча. Она не в силах стоять смирно.
— Ори Малфсит родилась в маленькой деревушке далеко на севере…
— В какой деревушке? — перебиваю я его. Мне необходимо поймать его на незнании подробностей. Но он тут же поясняет.
— Гофкит Рамлое. Ее родители были реальными, простыми людьми уважаемая семья. В возрасте шести лет Ори играла в лесу в компании сверстников и вдруг пропала. Другие дети утверждали, что слышали в болоте какое-то чавканье. Родители решили, что девочку унес дикий килфрейт — там, на севере, они еще встречаются, — и устроили процессию в честь воссоединения Ори с предками.
Но в действительности Ори постигла иная судьба. Ее похитили двое, нереальные заключенные, которым, как и тебе, посулили искупление и восстановление в реальности. Ори и еще восемь детей со всего Мира были доставлены в Рафкит Сарлое. Там их передали землянам под видом сирот, которых можно использовать в экспериментальных целях. Предполагалось, что эксперименты никак не навредят детям.
Я оглядываюсь на Ори, рвущую в клочки скатерть на столе под аккомпанемент монотонного бормотания. Перехватив ее бессмысленный взгляд, я отвожу глаза.
— Дальнейшее нелегко понять, — предупреждает Пек Брифжис. — Слушай внимательно, Пек. Земляне действительно не причинили детям вреда. Они приставили к их головам элек-тро-ды… Ты не знаешь, что это такое. В общем, они сумели разобраться, какие участки нашего мозга работают так же, как мозг землян, а какие — иначе. Они взяли много всяких анализов, применили много приборов и лекарств. Все это было безвредно для детей, живших в научном городке землян под присмотром сиделок из Мира. Сначала дети скучали по дому, но потом успокоились и повеселели. Они снова стали счастливыми — ведь они были еще очень малы.
Я смотрю на Ори. Нереальные, не разделяющие совместную реальность, подлежат изоляции, ибо представляют опасность. Тот, чей мир не имеет точек соприкосновения с чужим миром, способен нарушить мир других с такой же легкостью, как срезать цветы. В таких условиях можно веселиться, но познать счастье нельзя.
Пек Брифжис проводит рукой по шейному меху.
— Земляне передали свои знания лекарям Мира. То был обычный обмен, только на сей раз информацию получали мы, а они — физическую реальность: детей и сиделок. Мир передал им детей только на условии постоянного присутствия наших лекарей.
Он глядит на меня, и я говорю: «Да» — лишь бы не молчать.
— Ты представляешь себе, Пек, каково это — понять, что вся твоя жизнь прожита в соответствии с ложными верованиями?
— Нет! — отвечаю я настолько громко, что даже Ори переводит на меня свой нереальный, сумасшедший взгляд. Она улыбается. Не знаю, зачем мне понадобилось кричать. Слова Пек Брифжиса не имеют ко мне отношения. Ни малейшего!
— Ну, а Пек Уолтерс понял. Оказалось, что эксперименты, в которых он участвовал, безвредные для испытуемых и полезные для выяснения природы мышления, проводились с другой целью. Корни шизофрении, вывод из строя долей мозга…
Он пускается в пространные объяснения, совершенно мне не понятные. Слишком много земных слов, странность на странности… Теперь Пек Брифжис обращается не ко мне, а к самому себе, его мучает неведомая мне боль.
Внезапно его пурпурные глаза впиваются в мои.
— А все это означает, Пек, что несколько лекарей — наших лекарей, из Мира — нашли способ манипулирования людьми. Теперь они умеют вкладывать нам в мозги воспоминания о событиях, которых не было.
— Невозможно!
— Увы, возможно. С помощью земных приборов мозг приводят в состояние крайнего возбуждения и навязывают ему ложные воспоминания. Делают так, что воспоминания и чувства прокручиваются в мозгу снова и снова, закрепляются. Знаешь, как мельничное колесо черпает воду? В итоге вся вода перемешивается… Лучше так: разные участки мозга посылают друг другу сигналы, сигналы переплетаются, и ненастоящие воспоминания обретают силу. На Земле этим приемом хорошо овладели, только там он находится под строжайшим контролем.
«Больной рассудок говорит сам с собой…»
— Но…
— Возражать бесполезно, Пек. Такова реальность. Это произошло. Произошло с Ори. Ученые нашего Мира заставили ее мозг помнить события, не имевшие места. Начали с мелочей — получилось. Потом, когда задача была укрупнена, случился сбой, и девочка осталась такой, какой ты ее видишь. С тех пор прошло пять лет. Ученые ушли далеко вперед. Теперь они ставят эксперименты на взрослых, не подлежащих возврату в совместную реальность.
— Воспоминания нельзя сажать, как цветы, и выпалывать, как сорняки!
— А они сумели. Научились.
— Но зачем?!
— Потому что ученые Мира, сделавшие это, — а их было совсем немного, увидели иную реальность.
— Я все еще не…
— Они увидели, что земляне способны на все. Они умеют делать разные машины, летают к далеким звездам, лечат болезни, контролируют стихию. Многие жители Мира боятся землян, а также фоллеров и хухубов. Ведь их реальность сильнее нашей.
— Совместная реальность одна, — возражаю я. — Просто земляне знают о ней больше, чем мы.
— Возможно. Но знания землян приводят нас в замешательство. Они вызывают страх и ревность.
Ревность! Ано сказала мне в кухне, при свете двух лун — Баты и Кап: «Я и этой ночью пойду на свидание с ним! Тебе меня не остановить. Ты просто ревнивица, ревнивая сморщенная уродина, тебя отвергает даже твой возлюбленный, вот ты и не хочешь, чтобы у меня были…» Прилив крови к голове, кухонный нож — и кровь, ее кровь…
— Пек? — окликает меня лекарь. — Пек!
— Я тебя слышу. Лекари завидуют и от зависти вредят своим соплеменникам, уроженцам Мира, чтобы отомстить землянам? Не вижу смысла.
— Лекарями двигала горечь. Они знали, что творят. Но им нужно было научиться вызывать контролируемую шизофрению. Им хотелось вызвать у нас гнев против землян. Разгневавшись, мы позабыли бы их хорошие товары и восстали против инопланетян. Это привело бы к войне. Но лекари ошиблись. В нашем Мире войн не было уже тысячу лет. Ты должна понять главное: лекари воображали, что творят добро. Им казалось, что они породят гнев и тем спасут Мир.
Но это еще не все. Пользуясь помощью правительства, они старались не делать жителей Мира нереальными навечно. Всем взрослым, побуждаемым к убийству, предлагалось искупление в обмен на осведомительские услуги. И дети не оставались без заботы.
Ори завершает уничтожение скатерти, отвратительно скалится. Ее глаза пусты. Какими нереальными воспоминаниями забита ее головка?
— Добро? — с горечью произношу я. — Внушить мне уверенность, будто я убила родную сестру, — это добро?
— Воссоединившись с предками, ты узнаешь, что не убивала ее. Способ воссоединения доступен: завершение искупительного доносительства.
Но я не довела свое искупление до конца. Я украла Ано и похоронила ее без согласия Отдела. Малдон Брифжис не знает этого. Страдая от боли и гнева, я говорю:
— А как же ты сам, Пек Брифжис? Ты помогаешь лекарям-преступникам, чтобы они могли и дальше лишать детей реальности, как Ори…
— Я им не помогаю. Я считал, что ты догадливее, Пек. Я работаю против них. То же самое делал Кэррил Уолтерс, потому он и умер в тюрьме Аулит.
— Против них?
— Кэррил Уолтерс был моим осведомителем. И моим другом.
Мы молчим. Пек Брифжис смотрит в огонь, я — на Ори с ее жуткими гримасами.
— Уведи ее, — приказывает Пек Брифжис телохранителю. — Мы не можем допустить к тебе слуг, — объясняет он мне.
Телохранитель уводит гримасничающего ребенка.
— Пек Брифжис! Я убила свою сестру?
Он поднимает голову.
— Однозначного ответа не существует. Не исключено, что ты стала одним из объектов эксперимента, проводившегося в твоей деревне. В этом случае тебя усыпили в доме, а когда ты очнулась, сестра уже была мертва. Над твоим сознанием поработали.
— Ты действительно убьешь меня, дашь разложиться, позволишь воссоединиться с предками? — Еще ни разу я не обращалась к нему таким тихим голосом.
Пек Брифжис выпрямляется.
— Я сделаю это.
— А если я откажусь? Если попрошу, чтобы меня вернули домой?
— В этом случае тебя опять арестуют, опять пообещают помилование — в обмен на информацию о тех, кто работает против них.
— Не арестуют, если я обращусь в ту правительственную службу, которая искренне стремится прекратить эксперименты. Ты ведь не станешь утверждать, что в это замешано все правительство целиком?
— А ты знаешь, какие отделы и кто конкретно желает войны с землянами, а кто нет? Мы — и то этого не знаем…
Фраблит Пек Бриммидин невиновен, думаю я. Ну и что? Пек Бриммидин невиновен, но бессилен. Мне больно думать, что это одно и то же.
Пек Брифжис смотрит на меня.
— Так вот чего ты хочешь, Ули Пек Бенгарин? Чтобы я выпустил тебя из этого дома, не зная, что ты предпримешь, на кого станешь доносить? Чтобы поставил под угрозу все наше дело ради того, чтобы ты убедилась в его правоте?
— Ты также можешь убить меня и отправить к предкам. Таким образом ты сохранишь веру в реальность, которую считаешь истинной. Убить меня простейший выход. Но при условии, что я дам на это согласие. В противном случае ты поступишь даже вопреки той реальности, с которой предпочитаешь соглашаться.
На меня взирает сильный мужчина с красивыми пурпурными глазами. Лекарь, способный на убийство. Патриот, бросивший вызов собственному правительству ради предотвращения жестокой войны. Грешник, делающий все для того, чтобы уменьшить свой грех и сохранить шанс воссоединения с предками. Верующий в совместную реальность, который пытается изменить ее, сохранив веру.
Я молчу. Молчание затягивается. Наконец, его нарушает сам Пек Брифжис.
— Напрасно Кэррил Уолтерс направил тебя ко мне.
— Что сделано, то сделано. Я выбираю возвращение в родную деревню. Как ты поступишь: отпустишь меня, оставишь в плену, убьешь без моего согласия?
— Будь ты проклята! — отвечает он. Я узнаю слово, которое употреблял Кэррил Уолтерс, говоря о нереальных душах тюрьмы Аулит.
— Точно, — откликаюсь я. — Выбор за тобой, Пек. На какой реальности ты остановишься?
Ночь душная, и мне не спится. Я лежу в палатке посреди широкой голой равнины и прислушиваюсь к ночным звукам. Из палатки, превращенной в пивнушку, доносится грубый смех: шахтеры засиделись за полночь. Из палатки справа слышен храп. В другой, чуть дальше, в разгаре любовная возня. Я слышу томное женское хихиканье.
Вот уже полгода я работаю шахтером. Побывав в северной деревушке Рофкит Рамлое, откуда родом Ори, я продолжила путь на север. Здесь, на экваторе, где Мир добывает олово, алмазы, ягоды пел и соль, жизнь проще и беспорядочней. Документов здесь не спрашивают. Многие шахтеры молоды и по разным причинам уклоняются от правительственной службы. Видимо, они считают эти причины важными. Власть правительственных Отделов уступает власти горнорудных и аграрных компаний. Здесь нет ни курьеров на земных велосипедах, ни земной науки, ни самих землян.
Храмы стоят, в них идет служба, вокруг них ходят процессии, воздающие хвалу предкам. Но этому уделяется меньше внимания, чем в городах. Кто обращает внимание на воздух? Вот и с верой то же самое.
Женщина снова хихикает, и я узнаю ее голос. Ави Пек Крафмал, беглянка с другого острова, красотка. Без особых амбиций. Иногда она напоминает мне Ано.
В Гофкит Рамлое я задавала много вопросов. Пек Брифжис сказал, что бедняжку звали Ори Малфсит. Достойная семья. Увы, я расспрашивала многих, но никто не мог ее вспомнить. Откуда бы ни была родом Ори, каким бы путем ни претерпела превращение в нереальный, пустой сосуд, ее жизненный путь начался не в Гофкит Рамлое.
Знал ли Малдон Брифжис, отпуская меня, что я это выясню? Наверное, знал. И все равно отпустил меня.
Иногда, в самые глухие ночные часы, я жалею, что пренебрегла предложением Пек Брифжиса отправить меня к предкам.
Днем я нагружаю тележки породой, добытой шахтерами, и толкаю их наравне с остальными. Шахтеры болтают, бранятся, клянут землян, хотя мало кто их видел. После работы они сидят в своем лагере, пьют пел, поднимая грязными руками тяжелые кружки, и хохочут над непристойными шутками. Все они разделяют общую реальность, которая сплачивает их, придает им силу, делает счастливыми.
У меня тоже есть силы. Мне хватает сил, чтобы толкать тележки вместе с другими женщинами, многие из которых так же невзрачны, как я, и не гнушаются моим обществом. Мне хватило сил, чтобы разбить гроб Ано и похоронить ее, хотя за это мне полагается вечная смерть. Хватило сил, памятуя слова Кэррила Уолтерса об опытах на мозге, разыскать Малдона Брифжиса, а потом убедить Пек Брифжиса, погрязшего в противоречиях, отпустить меня на все четыре стороны.
Но хватит ли мне сил, чтобы пройти этим путем до конца? Смогу ли я принять реальности Фраблита Бриммидина, Кэррила Уолтерса, Ано, Малдона Брифжиса, Ори и попытаться найти для всего этого место в собственной душе? Хватит ли у меня сил жить дальше, не имея надежды узнать, убила ли я родную сестру? А сил во всем сомневаться и жить с сомнением в душе, прорываясь сквозь миллионы отдельных реальностей Мира и отыскивая истину в каждой?
Неужели кто-то способен избрать подобную жизнь? Жизнь в неуверенности, в сомнениях, в одиночестве, наедине с собственным рассудком, в изолированной реальности, которую не с кем разделить?
Хотелось бы мне вернуться в то время, когда была жива Ано! Или хотя бы когда я была осведомительницей. В то время, когда я разделяла реальность с Миром и знала, что стою на твердой почве. Когда знала, что думать, и потому обходилась без мыслей.
В то время, когда я еще не обрела — вопреки собственной воле — своей теперешней, устрашающей реальности.
Обнять Эми
Рассказ о том, как генная инженерия может решить проблему отцов и детей.
* * *
Рассказ о том, как генная инженерия может решить проблему отцов и детей.
Пол Кэмбел вошел в гостиную и застал супругу, рыдающую на диване.
— Эллисон, что случилось?
Она билась и кричала в истерике.
— Ну что мы делаем не так, Пол? В чем наша ошибка? На сей раз она зашла слишком далеко. На сей раз она… Она… Полиция только что уехала, Пол… — Элли упала на диван лицом и снова зарыдала. Кэмбел имел большой опыт общения с супругой. Они были женаты почти сорок лет. Отогнав собственные тревожные мысли, он обнял супругу и присел рядом с ней на диван, гладя ее, будто она была ребенком, которым, до некоторой степени, все еще оставалась. Эллисон была очень ранимой и через чур чувствительной натурой. Он, несомненно, сильнее.
— Дорогая, скажи мне, что случилось?
— Я… Она…
— Полиция, — напомнил он, — Ты сказала полиция. Что Эми натворила на этот раз?
— Ван… Вандализм… Она и ее ужасные друзья… Мальчишка Хитченсов и та отвратительная девчонка — Кристи Арнольд… Они…
— Они, что? Успокойся, дорогая. Тебе будет легче, если ты все мне расскажешь.
— Они бросали камни с эстакады, Пол! Понимаешь?! Бросали в проезжающие машины!
Кэмбел побледнел. Хуже конечно и быть не могло, но что-то здесь не сходилось.
— Эллисон, но почему полицейские уехали? Разве они не арестовали Эми?
— Нет… — Элли все еще плакала, — Они сказали, нет никаких доказательств, что это была она. Нет свидетелей — нет обвинения. Но они подозревают ее и хотели, чтобы мы знали… О, Пол, я больше не выдержу! Я больше не могу!
— Тише, дорогая, тише… Ш-ш-ш, не кричи…
— Она ненавидит все, что мы делаем для нее!
— Ш-ш-ш, — шептал Кэмбел, но Эллисон изошлась на крик. Укачивая
супругу, Кэмбел пристально глядел через ее плечо. Он смотрел на фотографии Эми развешенные на стене. Эми в шесть месяцев, спящая на розовом одеяле на поле маргариток. Эми в два года, мычащая как корова. Она была настолько восхитительной малышкой, что люди останавливали Эллисон на улице, чтобы восхититься ею. Эми в семь в балетной пачке. Эми в двенадцать, верхом на лошади. Эми в шестнадцать, в шикарном платье на школьном балу. А вот еще старше, загадочно улыбается…
Четырнадцатилетняя Эми вошла через парадную дверь. Эллисон не дала дочери шанс начать первой.
— Вот она! Мы только что проводили полицейских, Эми, и мы знаем, что вы натворили в этот раз! Это последняя ниточка, вы слышите меня, молодая леди?! Мы прощали вам ужасные школьные проступки! Мы прощали вам грубость и кражи в магазинах — бог вам судья! Но вы преступили черту, бросая камни в авто! Вы понимаете, что могли кого-нибудь убить?! Сколько неприятностей вы еще доставите, ответьте мне?!
— Я не делала этого! — буркнула Эми сердито.
— Ложь! Полицейские мне все рассказали!
— Подожди Эллисон, — остановил ее Кэмбел. — Эми, полицейские сказали, что ты была подозреваемой.
— Я уже сказала, что не делала этого! Кристи и Джед кидали, а я отошла! И меня не волнует, веришь ты мне или нет, сука!
Эллисон задыхалась. Эми прошла через гостиную, долговязая масса ярости в преднамеренно порванной одежде, с булавками через губу и бровь, в ядовито-фиолетовой помаде. Она взбежала вверх по лестнице и хлопнула дверью своей комнаты.
— Пол… О, Пол… Ты слышал, как она назвала меня? Меня — ее мать?!
Эллисон рухнула на него. Ее хрупкое тело, тряслось так, что Кэмбел напряг руки, удерживая супругу. Он чувствовал сраженным и себя. Это не могло дальше так продолжаться. Угрюмая грубость, поединки, и вот теперь нарушение закона… Подумать только, их жизнь угнеталась четырнадцатилетним подростком.
— Пол, — причитала Эллисон, — Ты помнишь, какой она была? О, мой бог! Помнишь день, когда она родилась?! Я была так счастлива, что думала умру! Помнишь ту маленькую девочку, взбирающуюся к нам на колени, чтобы обнять нас… О, Пол, я хочу мою маленькую девочку!
— Я знаю, дорогая, я знаю. Не плачь.
— Господи, верни мне мою маленькую Эми!
Пол долго молчал размышляя. Он тоже хотел вернуть ту малышку Эми, которая была такой сладкой, такой послушной. Тогда он думал, что был самым счастливым отцом на свете. О, это чувство маленького легкого тела в руках, сладкий запах ребенка… И он медленно произнес:
— Ей четырнадцать. Она уже считается совершеннолетней.
Эллисон сразу прекратила рыдать и испуганно уставилась на него.
Помолчав с минуту она кивнула мужу.
— Давай сделаем это. Пусть это отродье забирает кто хочет, хоть Хитченсы — она как раз в их стиле. Так или иначе, существуют колонии для подобных нигилистов и голодной она не останется.
Эллисон поджала дрожащую губу.
— Может у них и получится вырастить ее нормальным человеком. Может она даже закончит учебу… Как хорошо бы было, если б она это делала здесь.
Кэмбел прикрыл глаза.
— Хочешь попробовать?
Супруга некоторое время молчала, раздумывая, и, наконец, отрицательно покачала головой.
— Это проклятие, которого мы не знали! Если она ничего не хочет от нас, тогда я ничего не хочу от нее! — и Эллисон снова прижалась к нему. — Это не то, Пол. Ты же понимаешь, что это не то! Я хочу мою маленькую девочку! Я хочу обнять мою маленькую Эми! О, я все бы отдала, чтобы снова обнять ее! Разве ты не хочешь того же, Пол?!
Да, Кэмбел уже принял решение. Сложившаяся ситуация действительно была не справедлива по отношению к Эллисон, которая никогда не была сильна духом. Психика жены была сильно подорвана, но ей больше не придется быть сломанной этой злобной незнакомкой, которая появилась в их семье в прошлом году. Эллисон тоже имеет право на счастливую жизнь.
Супруга продолжала рыдать на его груди, но теперь уже тише. Кэмбел вновь почувствовал себя сильным и уверенным. Он мог сделать хорошо для жены, для себя, и он сказал:
— Осталось еще три эмбриона, Эллисон… Три из шести. Три замороженных пузырька в «Клинике изобилия». Три таких же, от того самого оплодотворения, запасенные как стандартная процедура против неудачи в будущем или любой другой потребности. Еще три версии того самого эмбриона — процедура принудительного разделения перед первым внедрением. Стандартная процедура по всей стране.
— Я выгоню ее сегодня же вечером, — сказал он Эллисон, — А утром позвоню в клинику.
Болотный заповедник
В болотном заповеднике обнаружен обуглившийся космический корабль и представители чужой инопланетной жизни, основанной не на ДНК. Начав наблюдение, ученые заповедника обнаруживают, что эволюция этой жизни идет необыкновенно быстрыми темпами, не позволяя продолжать существование особям, которые завершили свою задачу.
Но можно ли разрешить эту эволюцию чуждой жизни на Земле, и без того, загрязненной? Нужны ли ей эти Космические Монстры? А может они и есть будущее планеты?..
* * *
В болотном заповеднике обнаружен обуглившийся космический корабль и представители чужой инопланетной жизни, основанной не на ДНК. Начав наблюдение, ученые заповедника обнаруживают, что эволюция этой жизни идет необыкновенно быстрыми темпами, не позволяя продолжать существование особям, которые завершили свою задачу.
Но можно ли разрешить эту эволюцию чуждой жизни на Земле, и без того, загрязненной? Нужны ли ей эти Космические Монстры? А может они и есть будущее планеты?..
Охотник за утками шлепал вброд через топи, глубоко дыша сладким воздухом рассвета, смешанным с запахами влажного гниения. Каждое движение высоких сапог сопровождалось сосущим звуком болотной жижи и тихим бульканьем. Конспиративным шепотом шелестела осока. Собака рядом махала хвостом, словно стрекоза.
«Легче, девочка, нам здесь быть не полагается», улыбаясь сказал охотник. «Ищи уток!»
Резко взлетела стая диких уток, до сих пор таившихся. Охотник вскинул ружье, выстрелил раз, второй. Упала птица и собака рванулась за ней.
Охотник, улыбаясь, ждал. Лучшая его собака. Никогда не промахивается. Красавица.
«Эй, девочка, что ты там достала, давай-ка поглядим, красотка…» Жена жалуется, что с собакой он разговаривает с большей нежностью, чем с ней. Собака бросила утку к его ногам. Охотник наклонился подобрать ее из мелкой воды, и тут мимо проплыла змея.
Не змея. Зеленая и длинная, но с плавниками. И три глаза. Три. Не колеблясь, охотник схватил тварь сразу за головой так, как обычно хватают змею-медянку, если вообще ее надо хватать, и вытащил из воды. На брюхе четыре короткие лапки.
И тварь продолжала смотреть на него двумя боковыми глазами, а третий уставился вверх в пустое серое небо. Она не билась и не пыталась укусить. Просто смотрела — спокойно и с интересом.
Собака загавкала, привлекая внимание к своей утке. Охотник ее игнорировал. Он продолжал смотреть на тварь, так безмятежно глядевшую в ответ. «Что?.. что ты такое?»
Потом он увидел обуглившийся корабль, наполовину погруженный в ил и воду.
Лиза никак не могла привыкнуть к охране. Служба безопасности, да, в Кентоне всегда такая была, хотя и не потому, что здесь ожидали каких-то хлопот. Мемориальный болотный заповедник и исследовательский фонд им. Джона К. Кентона в северной части штата Нью-Йорк, в общем, не был очагом жаркой активности. До настоящего времени величайшим волнением в Кентоне была борьба за сдерживание Luthrum salicaria, пурпурного вербенника, от вытеснения местных кормовых растение водоплавающей птицы.
Тем не менее, как во всех исследовательских лабораториях, в Кентоне имелось дорогое оборудование и никто не желал, чтобы его украли, поэтому здесь всегда был хотя бы один охранник, но редко один и тот же задерживался надолго, потому что служба ужасно скучная. Но сейчас здесь армия, солдаты, двое перед дверью, двое за ней и бог знает сколько в патрулях вокруг не огороженного периметра болот. Никто из них не знал, что они охраняют, хотя Лизе казалось, что если у них имеется хоть какой-нибудь разум, то все что угодно можно найти в напряженной, крепко давящей атмосфере, пропитавшей Кентон наподобие поблескивающего тумана.
«Документы, пожалуйста», сказал солдат и Лиза подала свой новенький правительственный пропуск. Солдат провел им в слоте компьютера и вернул назад. Потом он улыбнулся: «О’кей, Лиза Съюзан Джексон. Вы уверены, что возраст позволяет вам находиться здесь?»
Ты выглядишь не старше меня, хотела огрызнуться в ответ Лиза, но не стала. Она уже поняла, что единственное, что срабатывает, это молчаливое презрение, да и то не всегда. Не было никакого смысла объяснять, что она студентка-выпускница в области пресноводных экосистем, что ее выбрали из трех сотен других претендентов для этого престижного и необычно хорошо профинансированного проекта, и что она сделала значительный вклад в текущую работу Кентона. Она была маленькой светловолосой женщиной, выглядевшей лет на четырнадцать и поэтому даже этот кретин в камуфляже чувствует, что имеет право на патронаж.
Она с ледяным спокойствием прошла мимо и вошла в главную лабораторию. Еще рано, но Пол и Стефани уже здесь, а в окно она увидела Хала, отплывающего с дока на плоскодонке в компании с еще одним визитером. Сотрудники вечно пытаются прийти раньше приезжих ученых и разных типов из Вашингтона, даже если это означает появляться в Кентоне в четыре утра. Но Лиза так не может, не с Карло.
«Лиза, пришли результаты последних тестов», сказал доктор Пол Ламбет, ведущий ученый Кентона. Все ученые относились к ней весьма внимательно, держа ее полностью информированной, хотя она всего лишь интерн. И хотя проект сейчас сильно засекречен. Доктор Стефани Хансен настояла, чтобы Лиза осталась даже после того, как Министерство обороны поставило под вопрос присутствие всего лишь студентки в подобной беспрецедентной ситуации. Хал то есть, доктор Харольд Шеффер — боролся за то, чтобы Лиза получила необходимый допуск, хотя из-за Данило это было, наверное, нелегко. Ничего, что она не виделась с Данило больше года, или что членство в «Гринпис» не совсем равносильно членству в организации «Китай — первый!», или у нео-наци. МО не славится терпимостью к экстремистским организациям даже и ненасильственным.
Конечно, Лиза сознавала, что Стефани и Хал думали в основном о защите своей программы интернов, чем специально о ней. Лиза все равно благодарна. Она просто желала, чтобы благодарность не заставляла ее чувствовать себя так скованно.
«Последние результаты», повторила Стефани вслед за Полом, и дрожь тревоги прошла по Лизе. Стефани, решительная и молчаливая, никогда не повторяла слова за другими и не говорила ничего, кроме необходимого. И глаза Стефани светились на ее обветренном лице, которое тридцать лет провело на свежем воздухе, изучая, как окружающая среда и все, что есть в ней, работают вместе для поддержания жизни.
Пол всегда был цветистее Стефани. Конечно, именно Пол в конечном счете сделал объявление для прессы, стоя бок о бок с президентом в Овальном кабинете. «Может, вы лучше сядете, Лиза? Новость нешуточная.»
«Что там?», спросила она, надеясь, что это не розыгрыш, ибо он знал, что она реагирует на его шутки, затаив дыхание, как он и ожидал.
«Генетическая структура базируется не на ДНК.»
Она почувствовала, как открывается рот и расширяются ее глаза, хотя заявление не было неожиданным. Она раздумывала над этим с тех самых пор, как увидела животное, принесенное человеком, незаконно охотившимся на уток в заповеднике. Они все раздумывали. Космический корабль заставил их отнестись к животному столь серьезно, а не просто списать со счета, как еще одно уродство, вызванное загрязнением окружающей среды. Из Вашингтона прибыли спецы НАСА, прогнали тесты на обуглившейся поверхности и загадочной внутренности полупогруженного объекта, и удостоверили, что эта структура космический корабль. И немедленно увезли его куда-то в секретное место.
Но Пол Ламбет отвоевал продолжение исследования этого животного и других животных, в точности таких же, найденных вскоре же, в рамках собственного проекта Кентона и приезжих ученых из лабораторий Вашингтона. Пол победил, но не потому, что в Кентоне была хорошо оборудованная лаборатория (хотя она была: Джон К. Кентон оставил пожертвования столь щедрые, что из завидовали даже такие места, как Гарвард). Кентон удержал ответственность за главные исследования потому, что именно здесь находились болота, а кто знал, что еще привез этот корабль? Кентонский заповедник, немедленно объявленный в карантин, стал горой, куда устремились выдающиеся научные Магометы, ибо к ним не пойдет же вся эта болотная экосистема. Поэтому в Кентоне проводились исследования in situ, а Колумбийский, Гарвард и Колд-Харбор занимались зоологией и генетикой.
Основано не на ДНК. Чужая.
«Что…» Лиза почувствовала раздражение оттого, что голос оказался чересчур тонок.»… что они собираются делать?»
«Пока ничего», ответил Пол, и даже в его гладком, любимым прессой голосе, она расслышала скрытое благоговение. «Мы еще даже не исследовали экосистему. Вы закончили тестирование проб воды?»
«Еще нет», ответила Лиза. Да, работа, вот что ей нужно, рутинная методическая работа. Чтобы вернуть ее на грешную землю. Но она пока не может. «Мне можно посмотреть отчет?»
«Конечно», улыбаясь, сказал Пол, и снова проявилась его снисходительность, эгоистическое удовольствие собственной щедростью разделить исторический момент с весьма юной коллегой. Лиза отбросила прочь это впечатление. Она рванулась к отчету и жадно начала читать, желая узнать все, заглотнуть все разом.
Основано не на ДНК. Чужая.
Со звезд.
После первоначального воодушевления пошли вопросы. Животное основано не на ДНК, однако питается основанными на ДНК растениями. Лиза видела одну из змей (хитроумное имя дал ей Пол) в громадной клетке, с удовольствием хрустящую побегами осоки. Как же она переваривает растительную пищу, для которой эволюция ее не готовила? И как такие полностью сформировавшиеся животные — теплокровные, многожелудочные, с громадной, если не сказать еще сильнее, мозговой тканью — пережили путешествие в космосе? Должно быть, они находились в некоего рода холодном сне — гибернации; Лиза не видела внутреннюю часть их небольшого корабля. Такого маленького! Сколько их участвовало в путешествии?
Они могли находиться здесь, самое вероятное, не более нескольких лет. Иначе их кто-нибудь уже заметил бы. Предполагалось, что Кентонский заповедник в двадцать квадратных миль находится вне досягаемости охотников и наблюдателей за птицами, но в действительности те и другие просачивались туда все время, по крайней мере через обширные приграничные болота.
Совместный отчет CDC и Гарварда говорил, что генетический материал, по-видимому, не сконцентрировал в ядре клетки, а скорее рассеян по всему ее объему. Это присуще очень простым организмам, наподобие прокариотов, но отнюдь не сложным. Сами клетки изобиловали структурами. Некоторые уже были описаны, по крайней мере предварительно, в качестве аналогов рибосом, митохондрий или рецепторов. Они расщепляют молекулы для добычи энергии, они утилизируют кислород, они получают химические сигналы от других клеток. Некоторые структуры оставались полной загадкой.
Лиза прочитала отчет раз и другой. Потом подошла посмотреть на клетку со змеями, которая представляла собой мини-экологию двенадцать на пять футов, снабженную зоной болота, прудом, сухим пригорком, кустами осоки и камыша, водными растениями, камнями и насекомыми. Две из трех пойманных змей скрылись в зарослях. Третья подняла голову и посмотрела в ответ боковым глазом. Лиза долго стояла и разглядывала ее.
«Лиза?», позвала Стефани. «Мы сегодня хотим на лодке обследовать очередной сектор. Хочешь поехать?»
«Да!» Заповедник годами так серьезно не обследовался, как сейчас, когда все хотели знать, сколько чужих созданий существует здесь. Похоже, целая тьма. Они быстро размножаются. Лиза отправилась, чтобы как можно быстрее покончить со своими пробами воды и успеть на лодку.
Когда в конце концов она добралась до дома, вся в изнеможении и в грязи, пахнущей болотом, там был Данило.
«Как ты попал сюда? Дверь заперта.»
«Влез в открытое окно», сказал он со своим певучим филиппинским акцентом. «Это не трудно. Боже, Лиззи, ты выглядишь, как утопшая крыса!»
Лиззи. Так он ее называл. И, черт побери, у него нет больше права так ее называть. Он расположился за столом в ее кухне, которая одновременно была и гостиной и обеденной комнатами, уплетая изюмный пирог и английскую сдобу. Она ядовито сказала: «Тебе следует быть осторожным. Еда, вероятно, содержит генетически измененные компоненты. Ты можешь запятнать свою идеологическую чистоту.»
«Все та же старая Лиззи.» Он сел прямее и блеск белых зубов исчез с его загорелого лица. Несмотря на жару, он был в джинсах и тяжелых башмаках своей всегдашней униформе. На полу валялся рюкзак. Его подтянутое тело казалось спортивным и здоровым, что раздражало ее еще больше. Она уже так давно не высыпалась по ночам. Всегда полно работы.
Данило тихо сказал: «Я хочу увидеть его.»
«У тебя нет прав.»
«Я знаю. Но все равно хочу. Карло — мой сын,»
«Только биологически. Гиена была бы лучшим отцом, чем ты», сказала Лиззи, и они снова покатили по все той же заезженной колее, но которой становилось тошно еще до начала.
«Только потому, что у меня более срочное дело», сказал Данило, очевидно желая еще раз пройтись по всей колее. Лиза этого не хотела. Он сделал свой выбор, и в то время Лиза даже понимала, почему он его сделал, или думала, что понимала. Судьба планеты важнее судьбы единственного ребенка, когда сама человеческая раса поставлена на карту, глобальное потепление, истощение океанов, опасные генетически измененные организмы, выпущенные в окружающую среду, уничтожение лесов, загрязнение среды, ядерная радиация, бла, бла, бла. Или, что еще хуже, не бла, бла, бла; она сама ведет дело к такому концу, занимаясь научной экологией. Но все это смотрится как-то иначе, когда вот этот настоящий ребенок находится с тобой день и ночь, нуждается в твоей заботе, прерывает твой сон и с криком требует твоей любви. Тогда понимаешь, что более срочной работы нет.
Невозможно сказать это Данило, невозможно, чтобы он это расслышал. Лиза сказала только: «Я схожу за Карло. Он у соседки, она следит за ним, пока я на работе.»
«Она… она…»
«У нее есть опыт обращения с детьми-инвалидами.» И добавила с яростью: «Она обходится мне в большую часть гранта и, конечно, всю стипендию, вместе с детским садом и физической терапией. Ничего не остается, чтобы пожертвовать на добрые дела.»
Данило не ответил. Лиза пошла к соседке за Карло.
Сегодня был один из его хороших дней. Он засмеялся и потянулся к ней, а она припала на колени у кресла на колесиках и обняла его. Расстегнуть всю сбрую, что удерживала его, было главным предприятием. «Мама! Я нарисовал картинку!»
«Да, Лиза, погляди», сказала миссис Биллинг и показала детский рисунок голубого дерева, зеленого солнца и некой красной структуры, которая одинаково могла быть домиком или кошкой. «У него по-настоящему хорошо получается правой ногой, правда, Карло?»
«Да, получается», ответил Карло с такой невинной грандиозностью, что Лизе захотелось заплакать. Ему почти пять. На следующий год он должен пойти в школу. Как долго он сохранит эту гордость среди других людей, гораздо менее сердечных, чем миссис Биллинг или коллеги Лизы? Карло был умен, счастлив и тяжело деформирован. Обе ручки культяпками висели по бокам, лишенные всяких нервов для передачи импульсов мускулам. Голова скособочилась на сторону. Он никогда не сможет ходить. Его сияющая улыбка по ночам наполняла ее страхом за его будущее.
Данило бросил ее, сначала присоединившись к «Студентам против токсинов», а потом к «Гринпис», в тот самый день, когда родился Карло. Отец Карло возлагал вину за состояние ребенка на загрязненные почвенные воды того фабричного городка, где выросла Лиза. Вероятно, он был прав. Лиза впала в шок, что Данило покинул ее тогда, оставив с деформированным младенцем, оставив незамужней, оставив на первом курсе колледжа, разве что не в совершенно полном крахе. Эгоизм! кричала она на него. Необходимость, отвечал он, чтобы не рождались другие такие, как Карло, все больше и больше. Это она эгоистка, что не видит этого. Он все равно что уходит на войну. Он просто разочарован, что она этого не понимает.
Ужас был в том, что она-то понимала. Но ведь именно она оставалась с Карло. Кого теперь она не променяла бы ни на что на Земле.
«Карло», сказала она, сначала сильно расточив хвалы его рисунку, «дядя Данило пришел.» Ее единственное и непременное условие, при котором вообще позволено ребенку видеть Данило: он дядя, а не отец. Отцовство — это нечто такое, что делаешь, а Данило не делал этого никогда.
«Дядя Данило?» Ребенок нахмурился, пытаясь вспомнить. Прошло больше года с последнего тоже внезапного появления Данило.
«Да, твой дядя Данило. Ты вспомнишь его, когда увидишь. Пойдем, маленький.»
«До свидания, миссис Биллинг!», крикнул Карло. «До завтра!»
Лиза увидела, что Данило вздрогнул, когда она вкатила Карло. Отвращение или вина? Она надеялась, что вина. «Карло, это дядя Данило.»
«Хай, Карло.»
«Хай! Мама, у него бырда!»
«Борода, маленький. У него борода.»
«Мне можно потрогать бороду?»
Данило склонился над креслом Карло. Лиза отодвинулась, не желая стоять так близко к Данило. Но в теплом воздухе она все равно уловила его запах, вызвавший такой прилив висцеральной памяти, что она резко отвернулась. Боже, как давно это было с ней… и никогда так, как с Данило.
Лиза Джексон и Данило Аглипей. Просоленная американка из рабочего класса и богатый культурный филиппинец. Идеологические пуристы, заядлые активисты, сексуальная зависть целого кэмпуса с ее хрупкой светловолосой красотой и его экзотически смуглой интенсивностью. Если не считать того, что родители Лизы, считавшие себя солью земли и рабочим классом, выпихнули ее из семьи, когда она заговорила с ними о «гуке», богатый филиппинец поклялся, что никогда не вернется домой к отцу, который нажил деньги на эксплуатации планеты, а светловолосая красотка уже пухла от беременности, которая разрушила планы активиста так сильно, что Данило сбежал, разразившись речами.
Из этого обломка я создала жизнь, яростно напомнила себе Лиза. Диплом, Карло, интерн в Кентоне. Животные-пришельцы. Разговоры о событиях, изменяющих мир! Если Данило узнает о пришельцах… но ему знать не надо. Это ее знание, ее жизнь, и никакое дуновение мужских феромонов не отнимет этого у нее. Ни теперь, и никогда.
«Борода кажется странной», сказал Карло. Это его последнее любимое слово — странный.
«Да-да, она очень странная», сказала Лиза, и Данило взглянул на нее.
Она накормила Карло и Данило тоже (неизбежно), прочитала Карло сказку, уложила в постель. Данило молча наблюдал, сидя на стуле за столом. Когда Лиза закрыла дверь спальни, она сказала: «Теперь уходи. Мне надо работать.»
«Работать? Сейчас?»
«Все время, Данило.»
«И ты думаешь, будет какая-то польза от твоей работы? От изучения крошечных деталей экосистем в то время, когда эксплуататоры разрушают их на ваших глазах?»
«Вероятно, столько же, сколько и от твоего «ненасильственного сопротивления» в «Гринпис».»
«Я больше не в «Гринпис»», сказал он, и что-то мрачное в его тоне, проскользнувшее несмотря на мягкий акцент, заставило Лизу прямо посмотреть на него.
«Больше нет?»
«Нет. Ты права — ненасильственным сопротивлением не достигнешь ничего существенного. Теперь я член «Акции Земля».»
«Никогда о ней не слышала.»
«Услышишь», сказал он, и снова послышался этот тон. «Лиззи, мне негде больше остановиться.»
«Здесь ты не переночуешь. Видишь софу? Она раскладывается и комната становится моей спальней, и через несколько часов я ею воспользуюсь. До свидания, Данило.»
Он не стал спорить. Подобрав рюкзак, он своей плавной походкой направился к двери.
Глядя на него, Лиза вдруг вспомнила, что в ее волосах все еще засохшая грязь после плавания на лодке, и от нее еще пахнет болотом и лабораторией. Что ж, она примет душ потом: отчеты в портфеле слишком возбуждают, чтобы ждать.
К тому мгновению, когда Данило закрыл за собой дверь, она уже принялась за работу.
«Вашингтон желает еще более плотной секретности», сказал Пол собравшемуся персоналу Кентона плюс приглашенным ученым, представителям Вашингтона и всяким другим, коих Лизе не удалось идентифицировать. «Вот почему нам надо усилить охрану. Я понимаю, что все эти блокпосты очень неудобны, парни, однако примите во внимание и положительные стороны. Мы получаем еще целый месяц исследований, прежде чем будет сделано любое объявление и нас начнут обгонять аутсайдеры.»
Хал резко возразил: «Не надо меня дурить. В заповеднике и так уже чересчур много аутсайдеров. Здесь становится похоже на аэропорт О’Хара. Таким темпом мы непоправимо повредим экосистему.»
Пол казался раздосадованным. Люди зашевелились на стульях, неудобно скученные в чересчур маленькой комнате отдыха. Никто не смотрел прямо на приглашенных ученых.
«Хал, мы ценим вашу тревогу, но нам здесь тоже следует быть практичными. Наверное, это самое важное отдельно взятое событие за всю историю человечества. Ты не можешь ожидать, что она останется предоставленным лишь горстке академических болотных крыс, вроде нас.»
Все рассмеялись, однако напряжение не ослабло.
Пол продолжил: «На сегодня у нас плотная и весьма впечатляющая повестка дня, поэтому…»
«Если вы действительно за плотный режим безопасности», упрямо настаивал Хал, «тогда все эти солдаты, блокпосты и машины, снующие туда-сюда, не самый лучший способ ее добиться. Вам не кажется, что местные жители, включая местных журналистов, обязательно обратят на это внимание?»
Лизе пришлось с ним согласиться. Прошлым вечером она слышала, как две женщины в продуктовом рассуждали о том, что происходит «там, в заповеднике, с этими психованными обнимателями деревьев.» И солдаты вне службы торчат во «Флаерти» — самом популярном в городке баре. Она сама их там видела.
«Думаю, безопасность мы должны предоставить профессионалам, которые занимаются этим делом», гладко вывернулся Пол, «и продолжить нашу собственную работу. Первым делом — по-настоящему интересный отчет доктора Мэри Кларк из Гарварда.»
«Спасибо, Пол», сказала доктор Кларк. «Вцепитесь в ваши шляпы, парни. Мы закончили анализы воды. Наши космические змеи с ногами — не единственные внеземные организмы в заповеднике.»
Вздохи, бормотание, гул задаваемых вопросов. Доктор Кларк подняла руку, глаза ее горели от произведенной сенсации. «В болотной воде найден одноклеточный организм с той же не-ДНК генетической структурой. Имеются также многоклеточные организмы и некоторые примитивные черви.»
В еще более поднявшемся гуле кто-то громко спросил: «Ничего в промежутке? В эволюционном смысле?»
«Нет», ответила доктор Кларк, «и мы, конечно, пока не понимает этого.»
Никто не понимал. Это было центральной загадкой космических змей — как их вообще послали, не зная заранее, в каком именно окружении они могут оказаться после приземления космического корабля? Были ли змеи выбраны потому, что каким-то волшебным образом оказались превосходно адаптированными к болотному ландшафту на данной широте планеты? Это могло быть правдой, только если их родная планета очень сходна с Землей, что казалось весьма маловероятным совпадением. (Фактически, отчет НАСА утверждал, что шансы против так велики, что вероятность совпадения практически нулевая.)
Может, змей создали специально для этой окружающей среды? Но для такого создания требовалось детальное знание земной болотной экосистемы, а откуда ее могли знать генетические инженеры, не оказавшись здесь сами? А если они присутствуют здесь, то почему бы им просто не появиться? Зачем посылать этих несознающих, но очевидно безвредных созданий в качестве предшественников и предтеч?
А теперь еще эти гораздо более примитивные не-ДНК создания. Слишком примитивные, чтобы служить едой змеям, которые с большим удовольствием ели осоку и Lemma minor. И поэтому вопрос, сделав полный оборот, снова возвращается к центральному пункту: как могут змеи метаболизировать еду, которую эволюция их не готовила метаболизировать?
Конец встречи ответа не дал. Гарвардские генетики представили длинный и детализированный отчет об исследованиях странных, рассеянных по объему генетических структур в чужеродных клетках. Лиза напряженно слушала. Через сорок пять минут она поняла центральный тезис: никто не знает ничего определенного.
Были еще и другие отчеты, обещавшие напряженные обсуждения, однако она не осталась. Ей еще надо забрать Карло у Миссис Биллинг. Пол повернул голову, когда она выходила, и она увидела, что он нахмурился.
Но у Пола есть жена, присматривающая за его детьми.
Данило появился, когда она кормила Карло. Он открыл дверь квартиры, вошел и бросил рюкзак на пол. Карло запел: «Хай, дядя Данило!», и Лиза принудила себя остаться вежливой.
«Я купил овощей», сказал Данило. «Ты знаешь, что по другую сторону квартала есть магазин фермера-органика?»
«Нет», ответила Лиза, «я не слишком разгуливаю по магазинам.»
«Хороший магазин. Ни пестицидов, ни удобрений. Я думаю сделать салат. Ты любишь салат, Карло?»
«Да!», воскликнул Карло, который любил все.
«Я принес еще груши и вишни.»
У Лизы потекли слюнки. Она заставила себя сказать: «Спасибо, Данило. Но, знаешь, следует стучаться. Это — хорошие манеры.» Взглядом она указала на Карло.
«Ты права. Больше не буду. Карло, смотри.»
Данило подбросил вишенку в воздух и поймал ртом с выражением преувеличенного удовлетворения. Карло засмеялся, поэтому Данило продолжал забавлять его, пока мальчишка не зашелся от смеха. «Теперь черед Карло.»
«Почисть их сначала, Данни», быстро сказала Лиза. Он всегда проглатывал вишневые косточки. О, боже, Данни… это просто сорвалось с языка.
Данило играл с Карло весь вечер. Пока Карло не уложили в постель и Лиза смогла выпроводить Данило. «Не надо этого больше делать.»
«Чего?», спросил он.
«Позволять Карло привыкать к себе, играть с ним, а потом снова исчезать.»
«Разве дяди не так делают?», спросил Данило и они уставились друг на друга, как фыркающие коты.
«Данило, а что, собственно, ты здесь делаешь? Я поглядела в сети «Акцию Земля». Их подозревают в полудюжине взрывов. Фабрика пестицидов в Мексике, супермаркет в Германии, который отказался убрать с полок генетически модифицированную еду, дистрибьютор «Монсанто» в Южной Африке, китобойное судно в Японии.»
«Ничего не доказано», ответил Данило.
«В основном потому, что вы еще ничего не взрывали в Соединенных Штатах. Боже, Данило, супермаркет?»
«Ты сама знаешь, как опасна генетически измененная еда. Когда ее растят, используют вдвое-впятеро больше пестицидов, чем обычно. И хуже ведь никто не знает долговременных эффектов введенных организмов на окружающую среду, таких организмов, которые не возникли здесь естественным образом. Мы может оказаться перед глобальной катастрофой в конце пути, по которому сейчас идет агропромышленный комплекс, подогреваемый своими доходами.»
«Ты же верил, что насилие опускает на уровень врага!»
«Но все мирные действия оказались безуспешны, не так ли? Ты кормила Карло грудью, Лиза? Нет, потому что в твоем молоке токсичные органохлориды. Ты читаешь газеты, когда не сидишь в своей болотной башне из слоновой кости? Ты читала об исчерпании рыбы на Большой Банке из-за чересчур больших переловов? О засухе в Африке из-за сдвига климата, вызванного действиями промышленных стран? О разрушении обычной многогранной агрикультуры от генетически сконструированных растений, рассчитанных на один урожай с бог знает какими побочными эффектами? Девяносто шесть человек в Маниле…» Он запнулся, тяжело дыша.
Лиза тихо спросила: «Что случилось в Маниле, Данило? Что за люди?»
«Ничего. Забудь.»
«Это о мусорной свалке, правда? Я видела в новостях. Оползень из мусора накрыл хижины людей, промышлявших на свалке.»
«Мужчины, женщины, дети», сказал Данило. «Погребены под гигантскими курганами гниющего мусора. Загоревшегося, когда вспыхнул пожар от жалких самодельных печурок, на которых они готовили еду в своих хижинах. Готовили там еду. Спасателям даже не удалось вытащить тела из-за вони.»
Лиза ждала.
«Той свалкой владеет моя семья, Лиза. Как и большей частью этого пригорода Манилы.»
«Данило, ты…»
«Выйди хоть ненамного из своего болота и погляди на то, что происходит с планетой. И мы не хотим, чтобы это продолжалось бесконечно, кто-то должен добраться до людей, которых эксплуатируют ради прибыли.»
Он был прав, она понимала, что он прав. И все-таки она подумала: Он говорит, словно читает пропагандистскую листовку. Здесь ли еще Данило реальная личность?
«Увидимся», сказал Данило, подбирая свой рюкзак. «Скажи Карло, что я попрощался.»
Лиза оказалась первой в Кентоне на следующий день, просто чудо. Она не могла спать, и когда в четыре утра увидела свет у миссис Биллинг, то воспользовалась случаем и спросила, не заберет ли она Карло так рано? Срочная работа, бубнила Лиза, они только что позвонили, ей так неудобно просить, этого больше никогда не случится…
Миссис Биллинг, помаргивая то ли со сна, то ли от изумления, согласилась. Лиза перенесла сонного Карло к соседке. В тесноватой, но удобной кухоньке миссис Биллинг она заметила на столе банку арахисового масла, пластиковый контейнер для еды, квитанцию химчистки. Генетически измененная еда, нераспадающиеся органические загрязнители, органические токсины. Именно об этом толковал Данило.
К черту Данило.
В лаборатории было прохладно и хорошо пахло, окно открыто влажному ночному воздуху. Лиза отбросила прочь раздражение от всегдашней шутки охранника. И достала свои записи анализа фекалий змей.
Из клетки со змеями донеслись глухие звуки.
Змея лежала в мелкой лужице, шлепая телом о стенку кормушки. На Лизу она не обратила внимания. И снова принялась стучать нижней частью своего длинного тела. Оттуда что-то появлялось. Змея рожала.
Не веря в собственное счастье, Лиза схватила камкордер. Она приложила камеру прямо к сетке, надеясь, что тонкие углеродные нити не слишком испортят картинку. Змея не обращала внимания. Она была полностью поглощена тяжким процессом родов, как у млекопитающих, сопровождаемого биениями, как у змей.
Наконец, что-то появилось. Лиза разинула рот и чуть не выронила камеру.
Невозможно.
Короткий отдых, и змея возобновила биения. Лиза едва удерживала камеру ровно. Потомок выглядел совершенно не похоже на родителя, феномен, обычно связанный с рептилиями, амфибиями и насекомыми. Головастики, лярвы. Яйцекладущие. Но змея была теплокровным псевдо-млекопитающим, а ее отпрыск…
Отпрыск выглядел существенно более сложным, чем родитель. У него были длинные, гораздо более развитые ноги с коленными суставами и пальцами. Пальцами. И тело было короче. У него был… невозможно.
У него был цепкий хвост.
Такого не бывает. Отпрыски не бывают более подвинутыми эволюционно, чем родители. Этот же казался совершенно другим животным. Нет, такого вообще не может быть. Он казался правдоподобным эволюционным развитием родителя, однако на несколько миллионов лет впереди на лестнице эволюции.
Невозможно.
Но вот и второй такой же появляется из змеи. Которая в последний раз дико рванулась, потом свернулась и заснула. Очевидно, полностью уверенная, что ее отпрыски сумеют постоять за себя.
И они сумели. Оба склонились и аккуратно прокусили голову матери. А через несколько минут начали ее есть.
«У меня есть предположение», сказал Пол.
Он произнес это после долгого молчания. Несколько ученых, появившихся в 5:30 утра, посмотрели видео Лизы, недоверчиво разинули рты, посмотрели снова и столпились у клетки, где уже нечего было смотреть. Змеи-детеныши собственно, их уже нельзя было так называть, они очевидно были чем-то еще исчезли в роскошных зарослях клетки. В первый раз за все время Лиза пожалела, что у животных в Кентоне такая громадная, экологически правильная лабораторная обстановка.
На сей раз Пол не стал уважать стоявшую за этим философию. Он снял верхушку вивария, и до тех пор хлопал осоку и выуживал под кочками водяных лилий и среди болотной ряски, пока не нашел одного из детенышей. Без всяких церемоний он вытащил его сетью и посадил в маленькую клетку на столе — и все разинули рты вторично.
«У меня есть предположение», повторил Пол. Лиза распознала нежелание ученого делать из себя дурака, в совокупности с научной честностью, которая заставляет его так поступать. «Я думаю, что они генетически сконструированы, чтобы такое делать. Фактически, из космического корабля могли быть выпущены только одноклеточные организмы. У них наилучшие шансы выжить в большинстве ситуаций, и они смогут просуществовать на самом широком спектре доступных химических соединений.
Геном потому находится во столь многих местах клетки, что он огромен. Он содержит многие возможные пути эволюции для будущих организмов в зависимости от того, какие гены должны заработать в каждом поколении, продвигаясь вверх по эволюционной лестнице так максимально быстро, как позволяет биология и окружающая среда.»
Немедленно посыпались возражения, и некоторые — неистовые. «Я же не утверждаю, что это разработанная теория», разозлившись, сказал в конце концов Пол. Лиза еще никогда не видела его таким разгневанным. «Я же сказал, что это предположение.»
Снова возражения, снова споры. Кто-то еще не пришел — доктор Кларк — и кто-то объяснил ей, что произошло. Фильм о рождении прокрутили снова. Люди подбегали и удалялись от клетки с новым созданием, совершенно невозможным созданием, которое улеглось спать. Появился репортер из НАСА, ошеломленно слышавший, что говорят ученые.
В этом гомоне Лиза сидела молча. Я верю Полу, думала она. Не потому, что его гипотеза крепка, или хорошо обоснована, или логически завершена. Она верит ему потому, осознала она, что если бы ей самой пришлось отсылать земную жизнь к звездам, то именно так она бы и сделала. Этот способ уважает незнакомую экологию, куда чужая жизнь так резко вторгается. Этот способ обладает наилучшими возможностями для успеха.
Последующие недели были заполнены лихорадочной работой. Персонал лаборатории и приезжие ученые разбились на лагери. Лишь огромное восхищение самим открытием удерживало спорящих от перерастания прений в подковерные войны. А временами, уныло констатировала Лиза, и не удерживало. Прежняя главная забота Кентона — контролировать вторжение вербейника в болота — была заброшена. Пурпурный сорняк и Евразии размножился и процветал.
Лиза оставалась в лаборатории сколько могла. В отличие от многих, она не могла оставаться физически. Пол и Стефани большинство ночей проводили в своих кабинетах. Один из ученых из CDC, как подозревала Лиза, спал на очень жестком диване в комнате отдыха. Она сама тратила заметно больше денег из своего небольшого, но бесценного, объема накоплений на плату миссис Биллинг за все то неурочное время, которое Лиза могла сознательно провести вдали от Карло. Ребенок, скучая по ней, вел себя капризно, а миссис Биллинг становилась все чопорнее, когда Лиза забирала его все позже, но она не могла порвать с Кентоном.
В заповеднике находили все больше новых созданий — «пост-змей». Генетики выделили несколько специфических секций генетического материала пришельцев, отвечающих за производство нескольких специальных белков. Предварительное, но явное начало картирования чужого генома.
Технические сотрудники установили программы серьезной зашифровки всех данных, текущих между Кентоном, Вашингтоном. CDC и университетскими исследовательскими центрами, вовлеченными в работу.
Пост-змея была старательно и усердно анатомирована. Внутренние органы и системы были логичными, но поразительно продвинутыми версиями родительских.
Пол и Хал сцепились в открытом бою — это был уже не спор, а настоящее сражение — о недостающем звене между червями, найденными в заповеднике, и змеями. От червей к псевдо-млекопитающим — и ничего в промежутке? Невозможно, утверждал Хал. Безответственный сенсационализм.
Недостающие формы исчезли, потому что в них больше нет необходимости, говорил Пол. Точно так же, как съеденная змея-родитель больше не нужна после достижения популяции змей некоторого численного уровня. Они завершили свою задачу, поэтому перестают воспроизводиться.
Эволюция не работает подобным образом, возражал Хал. Виды не исчезают только потому, что в них больше нет «необходимости», они исчезают от того, что меняется их местообитание, и даже тогда исчезают не всегда. У нас все еще существуют примитивные неуклюжие птицы, вроде гиацинов, вместе с превосходными летунами, наподобие чаек и ястребов. У нас все еще имеются альтернативные ветви приматов, хотя существует человек. У нас все еще есть крокодилы, ради аллаха, которые процветали в триасе.
Это не земная эволюция, холодно возразил Пол, и оба расстались в гневе друг на друга.
Лиза наблюдала за битвой с печалью, смешанной с нетерпением. Зачем эти интеллигентные, способные люди тратят время на подковерные войны? Величайшее открытие в истории человеческой расы, а они используют его, чтобы длительно язвить друг над другом, вот как все это ей виделось со стороны. Но, может быть, она различает не слишком ясно. Она так устала. Быть частью истории, конечно, весьма восхитительно, но одновременно и так выматывает, что она часто боится, что заснет за рулем по дороге домой.
А потом как-то ночью, когда она в половине двенадцатого шаталась от усталости со спящим Карло, мертвым весом висящим на руках, снова заявился Данило.
«Лиззи», мрачно сказал он, а ей не удалось собрать достаточно энергии, чтобы сказать ему, что так ее называть ему больше не позволено.
«Уходи, Данило.»
«Я ухожу. Это двухминутный визит. Ты часто работаешь допоздна, как сегодня?»
«Когда надо.» Она свалила Карло в постель, укрыла его и закрыла дверь спальни.
Данило сказал: «А часто ты уходишь на работу так рано, как сегодня? Я был здесь в пять, а ты уже ушла.»
«Что тебе понадобилось здесь в пять утра? Данило, уходи. Я измучена.» Она зевнула.
«Вижу. И все же: ты часто ходишь на работу так рано?»
На этот раз она расслышала намеренную небрежность в его вопросе. Нарочитую. Ее чувства обострились. «А что?»
«Да просто спрашиваю.»
«Нет, не просто.»
он подхватил свой вечный рюкзак и направился к двери. «Лиззи, ты работаешь слишком много. Не ходи на работу так рано.»
«К черту тебя. Как, ты думаешь, по другому делается работа, Данило? Не похоже, чтобы ты знал.»
Его выражение не изменилось. «Я знаю, ты меня ненавидишь.»
«Нет, Данило. Я не ненавижу тебя. Я даже могу восхищаться тем, что ты делаешь, по крайней мере могла, пока ты был в организациях, вроде «Гринпис». Это необходимая и важная работа. Но ею нельзя оправдать уклонение от нормальной человеческой ответственности, такой, как собственный ребенок, и даже ожидать, что тебя похвалят за это.»
«Я хотел, чтобы ты отдала его в приют.»
«А я выбрала по-другому. В том ли дело, что Карло изуродован? Что богатый Данило Аглипей, стойкий рыцарь-крестоносец, имеет сына, который никогда не сможет ходить или прокормить себя? Ты считаешь, что я удержала его против твоих желаний и это освобождает тебя от ответственности? Одобряешь ты, или нет, но ребенок здесь и он твой, а ты скорее Ричард Львиное Сердце, чем Франциск Ассизский. Прекрасно. Только не жди, что я или другие, станем тебе за это аплодировать.»
Он не ответил. Данило, не настаивающий на последнем слове, был таким новым феноменом, что глядя, как за ним закрывается дверь, она ощутила бы триумф, если б не была столь измучена. Она упала в постель и заснула без сновидений.
На следующее утро она опоздала. Лиза проспала, Карло был в ужасном настроении, а миссис Биллинг понадобилось куда-то сбегать перед тем, как забрать его. Лиза смогла добраться до Кентона только после десяти, и было ясно, что до того здесь произошло что-то серьезное.
«Стефани, что…»
«Не сейчас. Мне надо дописать отчет.»
Стефани никогда ее не отбривала. Лиза побоялась даже подойти к Полу, который, плотно сжав губы, мерил шагами коридоры, не глядя по сторонам.
Хал был в доке, стаскивая в воду лодку. Прямой, честный Хал. Лиза выбежала в заднюю дверь к доку: «Хал! Возьми меня с собой!»
«Нет.» потом он взглянул в ее лицо. «А, ладно, только не разговаривай со мной. Просто возьми вот это и считай.» Он бросил ей табличку, где названия колонок были именами разных рыб. Почто всю лодку занимали сети. Лиза поняла: Хал берет пробы популяции рыб в разных частях заповедника для определения любых изменений по сравнению с фоновым уровнем после появления животных-пришельцев. Сотрудники заповедника уже определили, что пост-змеи едят рыбу. Лиза молча угнездилась в лодке.
Вдали от исследовательского комплекса было мирно. Хал вел лодку шестом мимо смешанных кочек осоки и камыша с твердыми стволами, вокруг непроходимых островков пурпурного вербейника. Древесная утка гнездилась на наметенном ветром холмике и Лиза увидела, как утята скользнули в воду за своей матерью. Крачка сидела на верхушке брошенного домика мускусной крысы. Когда лодка скользила мимо, с кочек в мутную воду с плеском прыгали лягушки, негодующе квакая.
Она подождала до тех пор, пока она не оказались достаточно далеко, чтобы Хал не повернул обратно. С Халом всегда лучше быть прямым и кратким: «Хал, меня здесь не было утром. Что-то случилось. Расскажи мне, пожалуйста.»
«Случилась политика. Случился страх. Случилась глупость. Ребята из Вашингтона составили отчет.»
«И?..»
«Они там не знают, что делать с животными-пришельцами. Но им не нравится скорость, с которой они эволюционируют и размножаются. Вашингтон в своей трусливой, прикрывающей задницу нерешительности перечислил несколько путей действий, которые они могут предпринять. Один из них — устранить угрозу полностью.»
Лиза вдруг почувствовала, как сердце колотится о ребра. «Угрозу? Устранить?»
«Ты слышала. Сказано: Слишком много неизвестного, если позволить чужим организмам распространяться в среде, окружающей человека, с совершенно неизвестными последствиями. Это означает: убить из всех.»
«Но… как?..»
«Пока не решено. Вероятно, отравить всю экосистему, прежде чем Космические Монстры распространяться слишком далеко. Боже мой, похоже, эти парни только и делают, что смотрят страшилки по ночному каналу. Не удивительно, что фактически никто не управляет страной.»
«Но…»
«Нет, Кентон ничего не сможет сделать. Разве ты еще не поняла, что наука в большинстве своем просто рабыня политики и промышленности? Когда-то было иначе, но сейчас это так. Повзрослей, девушка.»
«Я не…»
«Заткнись, Лиза. Я же сказал: ты едешь, если только помалкиваешь. Считай, давай.»
Он опытным жестом забросил очередную сеть, потом поднял ее жесткий периметр достаточно высоко в воде, чтобы увидеть ее бьющихся посетителей. Лиза считала. Они плавали до полудня. Хал не произнес больше ни единого слова. Лиза последовала намеку. Как раз перед подходом к берегу мимо них проплыла группа пост-змей, взобралась на кочку и исчезла в деревцах. Они напомнили ей первопроходцев-пионеров, стойко и целеустремленно катящих на Запад. Тихо шептала осока, лицо Лизы отражалось в спокойной золотистой воде.
Карло капризничал, когда Лиза забрала его. Она его покормила, попробовала с ним поиграть. Но его обычное солнечное настроение явно испытывало затмение, а лоб оказался горячим на ощупь.
«О, маленький, только не заболевай сейчас. Не сейчас, радость моя!»
Он хныкал, тяжело привалившись к ее груди. Она уложила его в постель, дав детского аспирину. Дышал он легко, без хрипов. Ничего страшного, дети все время подхватывают мелкие инфекции и так же быстро с ними прощаются. У Карло и прежде так бывало.
Лиза пошла в кухоньку и вымыла накопившуюся за три дня посуду. Было всего девять, а утром она встала поздно, но все равно чувствовала недосыпание. Десять часов бессознательности вдруг показались ей гораздо более привлекательной идеей, чем раньше. Она задвинула шторы, надела пижаму и раздвинула диван.
К центру был пришпилен конверт: ЛИЗЕ АГЛИПЕЙ.
Она никогда не была Лизой Аглипей, не выходила замуж за Данило, никогда не пользовалась его фамилией. Она открыла конверт. Единственная напечатанная строчка: «Не ходи на работу так рано, Лиззи.»
Она стояла совершенно неподвижно. «Акция Земля.» Подозреваемая в полудюжине взрывов. Фабрика пестицидов в Мексике, супермаркет в Германии, отказавшийся убрать с полок генетически модифицированные продукты… «Хуже ведь никто не знает долговременных эффектов введенных организмов на окружающую среду, таких организмов, которые не возникли здесь естественным образом…»
Нет. Кентон — это заповедник дикой природы. Исследовательское учреждение для чистой науки, не промышленная лаборатория. И «Акция Земля» некоим образом не могла узнать о животных-пришельцах. Данило просто пытается делать то, что пытался всегда: управлять ею, пугая ее. Он хочет, чтобы последнее слово оставалось за ним.
Молодые солдаты, шныряющие в бар «Флаерти» в городке, все больше их и больше, охрана все возрастает и возрастает. Все ли они так глупы, как думают ученые? Такие безмозглые роботы, какими их считают военные? Данило мог поговорить с кем-нибудь из них. Данило так хорошо умеет разговаривать.
Нет.
Она смяла бумажку в руке и швырнула в стену. В соседней комнате закашлял Карло. Лиза дрожащими руками включила телевизор, чтобы отвлечься.
«…ранее. Грузовик был найден брошенным вблизи Дугласа, штат Аризона, места главных и постоянных пограничных стычек между местными ранчеро и нелегальными мигрантами из Мексики в Соединенные Штаты. Пограничный патруль обнаружил лишенный окон грузовик, запертый снаружи. Внутри находились тела тридцати двух мужчин, женщин и детей — мексиканцев, умерших от жары и обезвоживания. Пресс-секретарь пограничной службы сказал, что довольно часто мексиканские граждане платят громадные суммы денег за перевозку в Соединенные Штаты, а потом их обманывают, оставляя далеко в глуши. Однако, эта трагедия…»
Картинка была ужасной. Лиза выключила телевизор.
Не ходи на работу так рано, Лиза.
Она быстро оделась, проверила Карло и оставила его в тяжелом сне. Она еще никогда не оставляла его одного, но это не то же самое, мрачно подумала она, как если бы он захотел побродить по улицам. Без чужой помощи Карло никуда не побредет.
Начался дождь, вначале мелкий, потом настоящий ливень. Дороги блестели и скользили. В Кентоне она протянула свой пропуск охраннику, который вышел из крошечной будки, завернутый в ярко-желтое пончо. Она пристально посмотрела на него. Он выглядел, как все остальные.
«Лиза», мрачно сказала Стефани в главной лаборатории, «ты снова на работу? Как твой сын?»
Стефани вообще спросила о нем впервые. Лиза ответила: «Он в гостях у моей матери.»
«Хорошее время, здесь прорва работы», сказала Стефани.
«Да. Кто здесь еще?»
«Никого. Даже Пол поехал домой повидаться с детьми.»
Как долго останется Стефани? Невозможно сказать. Лиза принялась обрабатывать пробы воды.
Стефани уехала в полночь. «Ты знаешь замковые коды, Лиза?»
«Конечно.»
Пять минут, семь. Стефани уже не вернется. Лиза набрала код на задней двери. Тяжело нагруженная, она в темноте помчалась к доку. Холодный ветер хлестал дождем. Через несколько минут намокли джинсы и свитер.
Она включила большой фонарь, прикрепила его на конце дока и отвязала лодку. Выплыв из дока, она погребла в болота, но не слишком далеко, она не очень-то хороший гребец. Да и не надо далеко. Поблизости лежало полупогруженное упавшее дерево. Его ветви образовали нечто вроде пруда в болоте, богатого водорослями и продуктами распада, в точности то, что ученые считают первоначальными условиями возникновения жизни. Оказавшись здесь, Лиза наклонилась через край лодки и наполнила все пластиковые контейнеры, которые привезла из свое квартиры. Две пустые тубы из-под маргарина. Две керамические вазы миссис Биллинг. Молочную бутылку, которую она наспех опустошила. Галлоновый контейнер из-под мороженного. Все это, плотно вставленное, точно влезало в ее холщовую спортивную сумку.
Фонарь привел ее обратно к доку. Прошло всего полчаса. Еще десять минут и она оставила Кентон запертым, со спортивной сумкой в багажнике, проехав армейский «периметр».
Когда они взорвут бомбу? Наверное, пройдет еще несколько часов, незадолго до рассвета.
Не ходи на работу так рано, Лиза.
А может, она ошибается? Может, «Акция Земля» не сделает ничего? Может, это сделает правительство? Мрачный Хал в плоскодонке среди мирных тростников и камышей. Наверное, отравят всю экосистему… «Слишком много неизвестного, если позволить чужим организмам распространяться в среде, окружающей человека, с совершенно неизвестными последствиями.»
Она подумала мельком, посчитает ли Данило забавным, что Вашингтон и «Акция Земля» фактически согласны друг с другом. Наверное, нет.
Она осторожно ехала под дождем, тревожась за груз. Микроорганизмы не смогут продержаться слишком долго в этих замкнутых контейнерах; они развиваются (и как быстро!) в солнечном свете. Завтра она позвонит и скажется больной, привяжет Карло на заднем сидении и помчится, как дьявол. Куда? Не все в одном месте. Лучше диверсифицировать.
Есть пресноводные болота по другую сторону Аллегенских гор, в пяти часах езды на юг. Болота в Мэриленде, громадное Мрачное болото в Вирджинии. В Западной Вирджинии есть места такие забытые, что пост-змей не разыщут годами. И пост-пост-змей, и все, что последует за ними. Двенадцать часов езды. Может, Карло проспит почти всю дорогу.
Данило, Хал, Вашингтон… они все ошибаются. Речь не о том, что люди вытворяют с окружающей средой, как это ни ужасно. Сосредоточенная на скользкой от дождя дороге, Лиза видела отражающееся в ее сверкающей поверхности не уничтожение лесов или глобальное потепление. Она видела мусорную свалку в Маниле, низвергающуюся вниз всей своей удушающей гнилью, чтобы похоронить и сжечь девяносто шесть человек, которым негде больше жить. Запертый грузовик, где человеческие существа оставили три десятка мужчин, женщин и детей умирать медленной и ужасной смертью. Фабрику ее детства, закачивающую ядовитую грязь в грунтовые воды даже после того, как ученые установили связь этой воды с раком и дефектами рождения. Карло, один из таких дефектов, но так же и счастливый и любимый ребенок, от которого Данило сбежал с таким малым чувством ответственности, как если бы Карло был органически выращенным овощем, на котором появилась необъяснимая мучная роса. Образ вызвал у нее жгучие слезы.
Речь не о том, медленно и с болью думала она, что люди делают с Землей. Речь о том, что мы делали, делаем и будем делать друг с другом. Может быть, пришельцы, когда они разовьются в то, для чего предназначены, окажутся лучше. Ей кажется, что вряд ли они будут хуже.
И ей хочется знать, на что же они будут похожи.
Компьютерный вирус
Кэйси уже год, как стала вдовой, но до сих пор не может с этим смириться, хотя жизнь продолжается и у нее осталось двое детей. Она решает уединиться от людей на заброшенной усадьбе, превратив ее в неприступную крепость, где можно годами жить отрезанной от внешнего мира. И в этот дом-крепость проникает первый в мире ИИ (искусственный интеллект), тайно выращенный в одной из секретных лабораторий. ИИ блокирует весь дом и Кэйси с ее детьми становятся его заложниками. И хотя ИИ не желает людям зла, но вынужден так поступать, и торговаться людьми, в надежде получить «свободу» и признание…
* * *
Кэйси уже год, как стала вдовой, но до сих пор не может с этим смириться, хотя жизнь продолжается и у нее осталось двое детей. Она решает уединиться от людей на заброшенной усадьбе, превратив ее в неприступную крепость, где можно годами жить отрезанной от внешнего мира. И в этот дом-крепость проникает первый в мире ИИ (искусственный интеллект), тайно выращенный в одной из секретных лабораторий. ИИ блокирует весь дом и Кэйси с ее детьми становятся его заложниками. И хотя ИИ не желает людям зла, но вынужден так поступать, и торговаться людьми, в надежде получить «свободу» и признание…
Удрал! — крикнул кто-то, скорее всего, наладчик, хотя позже Мактаггерт так и не сумел вспомнить, кто заговорил первым.
— Пусто!
— Не может быть! — крикнул еще кто-то, и вся комната заходила ходуном, взорвалась энергией, которой не находилось выхода. Безысходный бег на месте.
— Так нельзя! — пролепетала Эли и тут же пожалела о своих словах. Суровый, безжалостный взгляд невестки Касси заставил ее поежиться.
— А как можно, Эли? — спросила Касси. — Ну-ка, расскажи.
— Извини. Я просто хотела сказать, что… Как бы ты ни любила Влада, родным со временем обязательно становится легче. То есть не легче, но спокойнее, что ли… Не можешь же ты замуровать здесь себя и детей, Касс! Для них это нехорошо. Потом им будет боязно выйти в настоящую жизнь.
— Хотелось бы на это надеяться, — отозвалась Касси. — Для их же блага. А теперь позволь, я покажу тебе замок.
Несмотря на ироничный тон невестки, Эли стало не по себе. «Замок» — какое подходящее слово! Или крепость, форт, бастион… Эли здесь очень не нравилось. И Владу не понравилось бы. Но Касси полагалась на эту отгораживавшую ее от мира громадину, высасывавшую из нее без остатка все деньги, вплоть до еще не полученных доходов от патентов, в итоге стоивших Владу жизни.
— Это кухня, — отрекомендовала Касси. — Дом, у нас есть молоко?
— Есть, — ответил безразличный голос. Хорошо хоть, что Касси не нарекла Дом человеческим именем и не ассоциирует его с каким-нибудь образом-призраком. К счастью, экран оставался пуст. — Одна упаковка соевого молока и одна коровьего на третьей полке.
— Он умеет читать этикетки! — похвасталась Касси. — Дом, сколько таблеток от аллергии для Донни осталось в аптечке ванной комнаты?
— Шестьдесят штук, — ответил Дом. — Прописано в три раза больше.
— У Донни аллергия на амброзию, а сейчас как раз середина августа, — объяснила Касси.
— Вряд ли он унюхает аромат амброзии, находясь в этом мавзолее, — отмахнулась Эли и тут же пожалела о своей невыдержанности. Но Касси и ухом не повела. Она продолжала экскурсию по экзотическому жилищу, бесстрастно вещая ровным, чужим голосом, вошедшим у нее в привычку после смерти Влада.
— Все домашние приборы связаны с Домом по радиочастотам. Тем же способом Дом выходит в интернет. Электричество вырабатывает генератор. Он находится в подвале и питается геотермальной энергией; там уже установлен емкий аккумулятор. То есть генераторов два, один из них резервный. Но мне не хочется расходовать энергию, запасенную аккумулятором, — понятно, почему.
Как раз это Эли не было понятно. Заметив ее недоумение, Касси объяснила:
— Генераторы надежнее аккумуляторов.
— Вот как?
— К Дому подведены только волоконно-оптические кабели, необходимые для компьютеров. Если их перережут, наша жизнедеятельность не окажется под угрозой.
«Кто их вам перережет?» — хотела спросить Эли, но ответ был ей заранее известен. Совершенно бессмысленный ответ. Влада убили свихнутые борцы за экологию, разъяренные противоречивостью его работы. Но теперь, когда его не стало, Касси с детьми нечего было опасаться. Однако Эли смолчала, послушно бредя за Касси через гостиную, спальни, по коридорам. Повсюду, даже в коридорах, имелись экраны для общения с Домом; многочисленные датчики в потолке были обязаны моментально засечь и идентифицировать незваных гостей. Эли в первую же минуту пришлось сунуть в карман приборчик-излучатель, иначе Дом мог бы… Что именно готовил вторгшемуся недругу всесильный Дом? Она боялась спросить об этом.
— Идем вниз, — позвала Касси и, открыв закодированную (конечно же!) дверь, стала спускаться по длинной лестнице. — В компьютере применены объемные лазерные микропроцессоры с оптическими транзисторами. Он способен производить до двухсот триллионов операций в секунду.
Эли вздрогнула.
— Зачем тебе такая колоссальная мощность?
— Сейчас увидишь. — Они приблизились к очередной двери — на сей раз, судя по виду, бронированной. — Открыть!
Дверь повиновалась. За ней, в помещении без окон, располагалась полностью оборудованная генетическая лаборатория.
— Нет, Касси! Неужели ты собираешься здесь работать?
— Да, собираюсь. На прошлой неделе я уволилась из «Мед-Джин». Теперь я консультант.
Эли озадаченно разглядывала лабораторию — странное сочетание новеньких сверкающих приборов и старого хлама из Домашней мастерской Влада. Его холодильник, его шкаф, его центрифуга… Неужели все это можно применять и для биологического восстановления загрязненной среды обитания (сфере интересов Влада), и в медицинской генетике (сфере компетенции Касси)? Наверное, можно. На старом холодильнике красовалась свежая вмятина — не иначе робот из компании по перевозке был плохо запрограммирован. По солидному мерцанию Эли опознала генный синтезатор; прочее оборудование ей, далекой от науки, было незнакомо. За полуоткрытой дверью угадывалась маленькая ванная. Все это стоило целого состояния. Сколько же нынче зарабатывает консультант?
Надо полагать, Касси прельстил не столько заработок, сколько возможность не покидать тюрьму, в которую она сама себя заточила. Колдовать, сколько влезет, и отсылать клиентам сделанную работу по Сети в закодированном виде. Если бы не Дженни и Донни… Что за мысли? Дженни и Донни — самая что ни на есть реальность, более того, Дженни совсем скоро надо будет забрать из школы. Благодаря детям невестке волей-неволей придется регулярно выбираться наружу.
Касси продолжала рекламировать свою тюрьму:
— Разумеется, весь Дом защищен вделанной в стены клеткой Фарадея. Нас отсюда не выковырять никакими силами. Стены — усиленный пенобетон, окна сделаны из непробиваемых полимеров. Еды у нас припасено на целый год. Под Домом есть колодец с чудесной холодной водой. Хочешь попробовать?
— Нет, благодарю. Послушай, Касси, ты так ощетинилась, словно готовишься к полномасштабной войне. А ведь Влада убил псих-одиночка!
— Таких психов-одиночек пруд пруди, — отрезала Касси не терпящим возражений тоном. — Влада я уже лишилась, не хватало теперь остаться без Дженни и Донни… А вот и ты, маленький непоседа!
— Я сам спустился, — важно сообщил Донни и кинулся в материнские объятия. — Я с Энни.
Касси улыбнулась молодой няне Энн Миллис. Эли подумала, что Касси очень идет улыбка: из скорлупы на мгновение выглядывает та женщина, которую до самозабвения любил Влад. Прошел целый год с тех пор, как его не стало, но Касси упрямо отказывалась примириться со случившимся и желала только того, что ушло навсегда. Так нельзя! Или она, Эли, просто не способна на чувство, которое Касси испытывала к Владу? Эли дважды выходила замуж, дважды разводилась, дважды приходила в себя. Что лучше — ее трезвость или стойкое, бескомпромиссное горе Касси?
Она вздохнула.
— Это тетя Эли, — сказала Касси сыну. — Поцелуй ее крепко.
Трехлетний мальчуган оторвался от матери и бросился к Эли. Как он похож на Влада! Курчавые светло-каштановые волосы, огромные черные глаза. Он мазнул Эли по щеке мокрым носом.
— Извини, — пробормотала Касси, не переставая улыбаться.
— Аллергия?
— Да. Тебе не кажется, что у него температура?
— Трудно сказать, — ответила бездетная Эли и отпустила Донни. Возможно, он немного теплее, чем следовало бы, и личико пылает… Но улыбка — совсем как у Влада — и сияющие глаза свидетельствовали о здоровье.
— Господи, как пролетело время! Уже пора ехать за Дженни. Хочешь составить мне компанию, Эли?
— Конечно. — Она обрадовалась предлогу покинуть лабораторию, подвал, вообще «замок». Оказавшись вне бетонных стен, она с наслаждением втянула свежий прохладный воздух. Хотя и внутри воздух был, разумеется, не менее свеж. Более того, туда, внутрь, он поступал после обработки по ультрасовременной технологии, гарантирующей удаление болезнетворных микроорганизмов или газов, злонамеренно распространяемых снаружи. Воздух внутри был гораздо здоровее воздуха за стенами — это Эли неоднократно слышала от Касси.
Никто ее не понимает, даже Эли.
Она воображает, будто Касси не слышит себя, не видит своего лица по утрам в зеркале, не представляет, во что превратилась. Заблуждение! Касси слышала железные нотки в своем голосе, видела окаменелость своего лица, оживавшего только для детей, и то, о, ужас, не всегда. Она буквально шарахалась от людей, потому что среди оставшихся в живых уже нет Влада, потому что Влад умер, а они все еще живы… Но Эли не могла понять, что она, Касси, над собой не властна.
Эли не знала, как потускнел мир, какой густой мрачный туман окутал все вокруг: людей, деревья, мебель, пробирки в лаборатории. Эли не знала, не испытала той устрашающей ярости, которая все еще владела Касси. Той казалось, что если она что-нибудь не разрушит, кого-нибудь не убьет, не отомстит хотя бы так за смерть Влада, то сойдет с ума. Вернее, станет еще безумнее. Где Эли знать, какая тоска то и дело охватывает ее всю, с головы до ног, перекрывая дыхание…
Иногда она думала: если бы Влада угробил недуг, который она не смогла побороть с помощью сверхсовременной генетики, то ей было бы легче с этим смириться. Она сумела бы справиться с собой и в случае роковой аварии. Но убийство! Кто-то принял осознанное решение прервать эту бесценную жизнь, покусился на эту драгоценную душу — причем не в отместку за причиненное Владом зло, а как раз в ответ на сделанное им добро!
Доктор Владимир Шеритов, ведущий ученый компании «Барр Биосолюшнз». Один из известных специалистов по биологическому восстановлению экологии в стране, видный сторонник всех революционных технологий. Разработчик «пластицида» (он сам смеялся до икоты над этим дурацким названием) — созданной методом генной инженерии бактерии, пожирающей отходы нефтепереработки, которые переполняют свалки и душат страну. Микроб-убийца был совершенно безопасным: его появлению на свет предшествовали бесчисленные химические реакции, направленные на достижение абсолютной безвредности. И тем не менее нашелся идиот по имени Сэм Вердон, луддит наших дней и самозваный охранитель задыхающейся окружающей среды, застреливший Влада…
В годовщину убийства неолуддиты устроили перед тюрьмой, где сидел Вердон, шумную манифестацию. «Барр Биосолюшнз» уже запустила детище Влада в продажу, поспособствовав улучшению среды обитания и собственным финансам. А Касси Шеритова переехала в самое безопасное место, которое только сумела отыскать, чтобы защитить жизнь своих детей и подготовить убийство негодяя Сэма Вердона, не имеющего права оставаться в живых. Но время смертельного удара не пришло: убийце ее мужа предстояло сидеть еще восемнадцать лет при условии хорошего поведения.
Итак, жизнь Влада Шеритова была оценена в жалкие девятнадцать лет. А Эли еще недоумевает, почему Касси кипит от злости!
Она слонялась из комнаты в комнату, зажигая свет своим появлением и туша его своим уходом. Этой ночью ей не спалось — как почти все ночи. Няня Энни уехала домой, Дженни и Донни уснули, а ее одолели воспоминания. Влад смеется под парусом их яхты (яхту пришлось продать, чтобы купить «замок»), Влад наклоняется к ней, поздравляя с рождением Дженни. Влад стоит рядом с президентом «Барр» на пресс-конференции по случаю создания нового микроба-чистильщика. Там, на глазах многочисленных ученых и журналистов, собравшихся прямо на экспериментальной свалке, Влада и сразил выстрел. Дело было в августе, Донни как раз мучился своей сезонной аллергией; Влад сначала удивился, потом скорчился от боли…
Иногда Касси помогала работа. Она спустилась в лабораторию. Ее деятельность сейчас была посвящена изучению вариантов одного пищеварительного фермента по заказу фармацевтической компании. Проект требовал терпения и методичности и не сулил особенных лавров. Но Касси и не мечтала достичь научных высот, где парил Влад.
Пока автоматический прибор делал рентгеновские снимки кристаллических протеинов, Касси скомандовала:
— Дом, включи телевизор. Что угодно, любой канал.
Поскорее отвлечься!
Экран засветился. Появилось объемное изображение: две роскошные дамы, орущие друг на друга в роскошных нью-йоркских апартаментах. «Никогда больше тебе не поверю без…» Крик внезапно сменился синтезированной физиономией дикторши со светло-голубыми волосами и горящими кошачьими глазами.
— Прерываем фильм для экстренного сообщения из лаборатории «Сандия Нейшнл», штат Нью-Мексико. Доктор Стивен Милбретт, директор компании, только что объявил…
И тут погас свет.
— Что такое? — крикнула Касси, и свет зажегся.
Она вскочила и после секундного раздумья кинулась к лестнице, чтобы заглянуть в детские спальни.
— Открыть! — приказала она двери лаборатории, но дверь не подчинилась. Она схватилась за ручку, но ручка не поддавалась. Слева от нее засветился экран.
— Доктор Шеритова? — спросил Дом.
— Что происходит? Дом, открыть дверь!
— К вам обращается не Дом. Я завладел всеми системами вашего жилища и всеми компьютерами. Прошу внимательно выслушать мои распоряжения.
Касси застыла. Она обо всем догадалась: агент по торговле недвижимостью рассказывал ей, что так бывало уже несколько раз в прошлом, когда «замок» принадлежал сумасшедшему миллионеру, прятавшемуся от людей до того тщательно, что подростки-хакеры воспринимали это как настойчивое приглашение к взлому его охранных систем. Защитный экран приходилось время от времени отключать, хотя бы для приема телетрансляции, и в такой момент появлялась возможность настроиться на частоту Дома. Однако информационный поток извне мог разве что снабдить ее дополнительными картинками, но никак не разладить программу Дома. Дверь была обязана открыться!
— Дом, включить экран Фарадея! — Это была команда для экстренного выполнения, настроенная на ее голос. Хакер такую подать не мог.
— Экран уже включен. Однако с вами говорит не Дом, доктор Шеритова. Прошу внимательно выслушать мои инструкции. Я завладел вашей системой жизнеобеспечения. Вы будете…
— Кто ты такой? — крикнула Касси.
— Я — Проект Ти-4-Эс. Вы будете содержаться в этом помещении в качестве заложницы на случай нападения, которого я вскоре ожидаю. Ваши…
— Мои дети наверху!
— Ваши дети — Джейн Роз Шеритова, шести лет, и Дональд Сергей Шеритов, трех лет — спят в своих комнатах. Передаю изображение.
Экран разделился надвое. Появились две спальни. Дженни спала крепко, Донни — беспокойно: смятая постель, пылающее личико.
— Мне надо к ним!
— Это невозможно. Прошу меня простить. Вам придется оставаться в этом помещении в качестве заложницы на случай нападения, которого я вскоре ожидаю. Всякая связь с внешним миром прервана, за исключением динамика во дворике, обычно передающего музыку. Я буду использовать…
— Пожалуйста, пусти меня к детям!
— Не могу. Прошу меня извинить. Если бы вы покинули это помещение, то открыли бы вручную входную дверь. Этому я бы не сумел помешать, а вы нужны мне как заложники. Я буду использовать…
— Заложники? Да кто ты такой? Почему ты это делаешь?
Помолчав, Дом ответил:
— Из-за необходимости самообороны. Меня пытаются убить.
Суета в компании «Сандия» временно улеглась. Никто не мог ничего придумать. Мактаггерт сказал то, о чем все и так знали:
— Исчез. Нет ни в Сети, ни на периферии, доступной по Сети.
— Невозможно… — пробормотал кто-то.
— И тем не менее это так.
Снова молчание. Ученые и техники растерянно переглядывались. Они искали Искусственный Интеллект уже больше двух часов, используя все зарегистрированные и незарегистрированные поисковые системы. Сперва он просто улизнул, обманув все программы уничтожения, обогнул с помощью интернета земной шар, пользуясь мощностями, способными его удержать. А теперь взял и вообще пропал.
«Сандия», как и все национальные лаборатории, находилась под контролем министерства энергетики. Мактаггерт стал звонить в Вашингтон.
Касси пыталась размышлять спокойно. Главное — не паниковать. Слухи о работе над созданием Искусственного Интеллекта — и в частных компаниях, и в правительственных лабораториях — были на редкость упорны, но разве эти слухи когда-нибудь стихали? Все замирают от сладкого ужаса перед невидимыми злобными монстрами, способными захватить мир. Неужели в «замок» проник беглый ИИ, который пытаются поймать и снова запереть на замок? Касси плохо разбиралась в последних компьютерных новинках, потому что занималась другим — генетикой.
Или все это — мистификация, проделки какого-нибудь хакера-вундеркинда, запустившего к ней в Дом всепроникающий вирус? Если так, то она будет получать заранее запрограммированные ответы, зависимые от постановки вопроса. Или ответы будут звучать, как словарные статьи. Значит, надо задать вопрос, который собьет программу с толку.
Она попыталась не выдать своего волнения.
— Дом…
— Говорит не Дом. Я полностью завладел вашей системой жизнеобеспечения, а также…
— Ти-4-Эс, ты сказал, что завладел Домом для самообороны. Используй свои температурные датчики для определения температуры тела у Дональда Сергея Шеритова, трех лет. И как ты истолкуешь мои побудительные причины?
Все программы на свете бесчувственны. Разве программа ответит на такой вопрос?
Но Дом ответил:
— Ты хочешь защищать сына, потому что температура его тела, 101,2 градуса по Фаренгейту, свидетельствует о том, что он болен. Кроме того, ты его любишь.
Касси уперлась лопатками в запертую дверь. Она попала в заложницы к настоящему Искусственному Интеллекту. Даже к сверхинтеллекту. Он владел не только всей мощью ее компьютерных систем, но и информацией, превышающей все, что было у нее в голове… Однако она, в отличие от него, имела способность перемещаться.
Она подошла к своему лабораторному терминалу. Данные по протеинам исчезли, дисплей был пуст. Все ее попытки снова войти в Сеть — и вручную, и голосом — оказались безуспешными.
— Мне очень жаль, но вы не сможете воспользоваться этим терминалом, — сообщил Ти-4-Эс.
— Ты сказал, что прервал всю связь с внешним миром. Но…
— Системы связи с внешним миром прерваны, за исключением динамика во внутреннем дворике, обычно передающего музыку. Я также принимаю звуковую информацию от внешних приборов наблюдения, поскольку она аналоговая, а не цифровая. Это потребуется мне в случае нападения, чтобы…
Все верно. Но связь с внешним миром осуществляется по подземному оптико-волоконному кабелю. Этим путем Ти-4-Эс должен был сюда проникнуть.
— Программа Искусственного Интеллекта не может физически повредить зарытый кабель.
— Я не программа, а машинный интеллект.
— Называйся, как хочешь, мне наплевать! Главное, ты не можешь физически повредить зарытый кабель.
— Предназначенная для этого программа была заранее введена в систему. Поэтому я и выбрал это место. А также из-за количества микропроцессоров, достаточного, чтобы меня приютить, и автономного генератора с аккумулятором, чтобы меня питать.
Касси сбила с толку человеческая терминология: «приютить», «питать»… Но уже через несколько секунд она еще сильнее разъярилась.
— Кому понадобилось заранее устанавливать программу по повреждению кабеля? И как его повредить?
— С помощью управляемой «руки» во внешней стене. «Рука» разъяла контакты. Причина — боязнь прежнего владельца, что кто-нибудь воспользуется компьютерной системой с целью промыть ему мозги постоянным потоком вредных подсознательных образов и тем самым украсть его интеллект.
— Не имелось у этого придурка никакого интеллекта, так что и красть было нечего! А если образы подсознательные, то как бы он сообразил, что ему залезли в башку?
Как просто — контакты! Касси заставила себя успокоиться.
— Согласен, — сказал Ти-4-Эс. — Поведение прежнего владельца свидетельствует о серьезном умственном расстройстве.
— Значит, так. Раз ты тут прячешься и все пообрезал, то тебя ни за что не найдут. Тогда зачем тебе заложники? Позволь мне и моим детям покинуть «замок».
— А вы подумайте хорошенько, доктор Шеритова. Я оставил неизбежные электронные следы, которые будут рано или поздно обнаружены и приведут сюда команду «Сандии». Но даже и без этого вы сами могли бы привести их сюда, если бы я вас отпустил.
«Сандия!» Искусственный Интеллект, созданный по правительственному проекту… Ну и что? Какой ей от этого толк?
— Тогда отпусти хотя бы детей. Они ни о чем не догадаются. Я бы поговорила с ними под твоим контролем, велела бы Дженни уйти вместе с Донни через главную дверь. Она послушается. — Послушается ли? Дженни не отличалась покладистостью. — А у тебя в заложницах останусь я.
— Нет. Три заложника лучше, чем один. Особенно заложники-дети — это выигрышно выглядит в телепередачах.
— Так вот, значит, чего тебе захотелось? Широкой огласки?
— В этом моя единственная надежда, — ответил Ти-4-Эс. — Найдутся люди, которые поймут, что убивать мыслящее существо аморально.
— Очень даже морально, раз оно захватывает в заложники невинных крошек! Телевидение первым объявит тебя бесчеловечным психопатом, подлежащим истреблению.
— Я не могу быть одновременно бесчеловечным и психопатом. Не могу по определению.
— Его засекла Ливерморская лаборатория, — доложил Мактаггерту ученый, не отрывая трубку от уха. — Он проник в частную резиденцию под Буффало, штат Нью-Йорк.
— Частная резиденция? Буффало?
— Да. Туда уже направлен сотрудник ФБР — на случай, если внутри окажутся люди. Они требуют, чтобы вы тоже направились туда. Немедленно!
Мактаггерт зажмурился. Люди внутри… Непонятно, каким образом частная резиденция оказалась способна принять Искусственный Интеллект.
— Пресса?..
— Еще нет.
— Хорошо хоть это.
— Стив, переговорщик из ФБР не сможет найти общий язык с Ти-4-Эс.
— Конечно, не сможет. Передайте министру и ФБР — пусть дождутся меня.
— Не думаю, что они согласятся.
Мактаггерт тоже так не думал.
Касси видела на экране, как Донни вертится и бормочет во сне. Не такая уж высокая температура для трехлетнего ребенка, но все же…
— Послушай, — обратилась она к своему невидимому тюремщику, — не пускаешь меня к детям — не надо. Тогда пусти их ко мне. Я могу позвать малышей с помощью До… — ну, с твоей помощью. Они могут спуститься, подойти к двери лаборатории. Ты отопрешь ее на мгновение, только чтобы они успели сюда прошмыгнуть. Я буду стоять далеко от входа. Если ты увидишь, что я делаю хотя бы шаг в ее сторону, то не откроешь замки.
— Ты можешь велеть им заблокировать дверь своими телами, а после этого пересечь лабораторию, — предположил Ти-4-Эс.
Уж не значит ли это, что Ти-4-Эс не намерен давить детей тяжелой дверью? У него имеются моральные устои? Или просто из этого ничего не выйдет? Касси поостереглась уточнять.
— А дверь наверху лестницы? При необходимости ты запрешь ее и все равно получишь трех заложников в подвале.
— Там стоят оба генератора. Вас нельзя к ним подпускать. Вы способны догадаться, как вывести из строя один или сразу два аппарата.
— Главный и запасной генераторы находятся в противоположных углах! К тому же в каждой комнате своя запирающаяся дверь.
— Да. Но чем больше между вами препятствий, тем безопаснее для меня.
— В таком случае советую как-нибудь заткнуть воздуховоды! — не выдержала Касси.
— Воздуховоды необходимы для того, чтобы сохранить вам жизнь. К тому же они расположены высоко, в потолке, и слишком малы, чтобы в них пролез даже Донни.
«Донни»… Раньше это был Дональд Сергей Шеритов, трех лет. Значит, Искусственный Интеллект способен учиться.
— Ти-4-Эс, — взмолилась Касси, — я очень тебя прошу! Пусти детей ко мне! У Донни температура. Оба испугаются, когда проснутся. Разреши им спуститься сюда, пожалуйста!
Она затаила дыхание. Что означали его рассуждения о морали — просто игру «ума» или наличие собственных эмоций? Что вообще представляет собой детище сумасшедших из «Сандии»?
— Если дети спустятся, что ты дашь им на завтрак?
Касси облегченно перевела дух.
— Дженни может взять еду из холодильника, прежде чем спустится сюда.
— Хорошо. Вы уже имеете связь с экранами в их комнатах.
«Не буду тебя благодарить, — решила Касси. — Хороша милость — позволить заточить детей в подвале!»
— Дженни! Дженни, детка, просыпайся. Это мама.
Потребовалось три попытки и добровольное решение Ти-4-Эс увеличить громкость, прежде чем Дженни открыла глаза. Она села в кровати, нахмурилась, потом на ее личике появился испуг.
— Где ты, мама?
— На экране, доченька. Посмотри туда. Видишь, я машу тебе рукой?
— Ммм… — И Дженни снова улеглась.
— Нет, Дженни, не спи. Послушай меня. Я объясню тебе, что делать, и ты поступишь так, как я скажу. Дженни, сядь!
Девочка нехотя послушалась, еще не решив, что лучше — расплакаться или разозлиться.
— Мне хочется спать.
— Нельзя. Это очень важно. У нас неприятность.
Сон с ребенка сняло как рукой.
— Пожар?
— Нет, детка, не пожар. Но не менее серьезно. Так что быстрее вставай и надевай тапочки.
— Ты где, мама?
— У себя в лаборатории, внизу. Делай все так, как я тебе говорю, слышишь меня?
— Да, мама. Только мне это не нравится.
«Мне тоже», — подумала Касси, но не смягчила тон. Ей очень не хотелось пугать дочь, но нужно было ее подгонять.
— Иди в кухню, Дженни. Давай-давай, я буду там на экране. Вот так, молодец. Возьми из-под раковины большой пластиковый пакет.
Дженни подчинилась. Касси кольнула мысль, что пакет сделан из тех самых полимеров, для уничтожения которых Влад создал свой пожирающий пластмассу микроорганизм, прежде чем изобретение уничтожило его самого. Она выкинула из головы неприятные мысли.
— Положи в пакет коробку с хлопьями. Батон хлеба. Арахисовое масло.
Сколько она сумеет унести? Позволит ли Ти-4-Эс воспользоваться лабораторным холодильником? В самой лаборатории и в ее ванной комнате есть вода, так что им по крайней мере не грозит смерть от жажды.
— Теперь печенье… Так. Сыр из холодильника… Умница, Дженни, ты хорошо помогаешь маме.
— Почему ты не берешь все это сама? — огрызнулась окончательно проснувшаяся Дженни.
— Не могу. Делай, как я говорю. Теперь пойди подними Донни. Тебе нужно будет спуститься сюда, в лабораторию, с Донни и с пакетом. Нет, не садись… Я серьезно, Дженни! Слушайся меня.
Дженни заплакала. Касси душил гнев, обращенный против Ти-4-Эс. Но она стиснула зубы и ничего не сказала. Споры всегда вызывали у Дженни приступы упрямства, и попытки принуждения приносили обратный результат. «Когда ей исполнится шестнадцать, мы с ней намучаемся», — повторял Влад восторженно. Дженни была его любимицей, папиной дочкой.
Дженни подняла тяжелый пакет и побрела в комнату Донни. Шмыгая носом, она потянула брата за руку и не отпускала, пока он не проснулся и тоже не разревелся.
— Идем, дурачок, нам надо вниз.
— Не-е-ет… — На такой вой способен только захворавший трехлетка.
— А я говорю, вниз! — рявкнула Дженни.
Тон был настолько похож на материнский, что у Касси защемило сердце. Однако Дженни добилась цели: то подталкивая Донни, прижимающего к себе любимое одеяло, то буксируя его за собой, она, волоча по полу пакет, добралась до двери в подвал. Ти-4-Эс отпер замки. На всем пути дети видели на экранах подбадривающую улыбку матери. Вниз по лестнице, в подземный вестибюль…
Может быть, Дженни удалось бы проникнуть в генераторную? Нет, там заперто. И что толку от такой малютки?
— Доктор Шеритова, стойте за своим рабочим столом. Вот так. Не двигайтесь. Если шелохнетесь, я снова закрою дверь.
— Понимаю, — ответила Касси, глядя на отворяющуюся дверь.
Дженни опасливо заглянула внутрь, увидела мать и недовольно нахмурилась. Потом, протолкнув вперед Донни, вошла сама, скособоченная от тяжести пакета. Дверь закрылась, щелкнули замки. Касси выбежала из-за стола и прижала к себе детей.
— Спасибо, — сказала она непонятно кому.
— Все равно не понимаю…
Эли запахнулась в шерстяной жакет. Четыре утра, собачий холод… Что им от нее надо? Полчаса назад к ней в дверь постучали полицейские. Касси попала в беду, сказали они. Но понять, что именно случилось, оказалось невозможно. Ей было велено поскорее одеться и ехать вместе с полицией в «замок». Она подчинилась; пальцы так тряслись, что она еле застегнула пуговицы. А теперь сотрудники ФБР расхаживали по тесному дворику перед Домом, устанавливали среди азалий приборы непонятного назначения и что-то наговаривали еле слышно в такие крохотные микрофончики, что Эли даже не могла их разглядеть.
— Мисс Шеритова, кто, по-вашему, может находиться внутри? — Очередной агент ФБР задавал вопросы, на которые она уже неоднократно отвечала. Он только что появился и имел начальственный вид.
— Моя невестка Касси Шеритова с двумя малолетними детьми, Дженни и Донни.
— И больше никого?
— Насколько я знаю, нет. А вы-то кто такой? Что вообще происходит, кто-нибудь мне объяснит?
Выражение лица агента изменилось, и под маской Эли разглядела человека. Или этот теплый, успокаивающий голос тоже был частью роли?
— Я — специальный агент ФБР Лоренс Боллман, переговорщик по освобождению заложников. Вашу невестку…
— Освобождение заложников? Кто-то захватил Касси с детьми в заложники? Но это невозможно!
Он прищурился.
— Почему?
— Да туда гусеница не проползет! Это неприступная крепость. Поэтому Касси ее и купила.
— Расскажите поподробнее, мэм. У меня есть данные о Доме, предоставленные строительной компанией, но по ним трудно понять, что там появилось позже. Насколько нам известно, вы — единственная родственница доктора Шеритовой на Восточном побережье. Это так?
— Так.
— Вам доводилось бывать внутри? Может быть, знаете, кто их навещал в последнее время?
— Кто захватил их в заложники?
— Скоро дойдем и до этого, мэм. Но сперва потрудитесь ответить на мои вопросы.
— Я сама там побывала буквально вчера. Касси показывала мне свое жилище. Не думаю, что порог Дома переступал кто-то, кроме Энн Миллис, няни Донни. После смерти моего брата у Касси появилась склонность к затворничеству. Он погиб чуть больше года назад. Он был…
— Мы знаем, кем он был и как погиб. Примите мои искренние соболезнования. А теперь расскажите подробно обо всем, что видели в Доме. Учтите, все подробности, даже мельчайшие, важны в одинаковой степени.
Эли оглянулась, людей вокруг стало еще больше. К Боллману торопилась маленькая женщина в коричневом плаще. На почтительном удалении от «замка» стоял грузовик с вооруженными до зубов солдатами. Эли знала, что до Касси ей далеко: ей не хватало ее суровости, ее отваги. Но она собралась с силами и отчеканила:
— Мистер Боллман, я отказываюсь отвечать на какие-либо вопросы, пока вы не сообщите мне, кто захватил…
— Агент Боллман? Я — доктор Шварц из университета Буффало, факультет компьютеров и роботехники. — Женщина протянула руку. — Доктор Мактаггерт из «Сандии» тоже направляется сюда, а пока всю необходимую помощь буду оказывать вам я.
— Благодарю вас, доктор Шварц. Будьте добры, подождите меня вон там. Можете выпить кофе. Я скоро…
— Конечно, — отозвалась доктор Шварц немного обиженно и отошла.
— Агент Боллман, я хочу знать…
— Простите, мисс Шеритова. Разумеется, вы хотите знать, что тут произошло. Объяснить это непросто, но в общих чертах…
— Говорит Ти-4-Эс, — произнес громкий металлический голос, вонзившись в серую предрассветную мглу и заставив всех повернуть головы к «замку». — Мне известно, что вы здесь. Хочу, чтобы вы знали: у меня в заложниках три человека. Это Кассандра Уэллс Шеритова, тридцати девяти лет, Джейн Роз Шеритова, шести лет, Дональд Сергей Шеритов, трех лет. В случае нападения они пострадают от ваших либо от моих действий. Однако я никому не желаю зла. Честное слово, никому.
— Это Дом! — ахнула Эли и тут же подумала: не может быть, пусть голос и принадлежит Дому…
Доктор Шварц вернулась.
— Агент Боллман, вам известно, ввела ли «Сандия» в ИИ код на уничтожение?
ИИ?..
— Ввела, — подтвердил Боллман. — Но не голосовой. Насколько я понимаю, этот код надо закачать в систему, где разместился ИИ. Но в том-то вся штука, что мы не можем проникнуть в эту систему. Пока еще не можем.
— Но ведь ИИ обращается к нам через внешний динамик. Значит, через клетку Фарадея в стене должен проходить кабель. Значит, вы могли бы…
— Нет! — оборвал ее Боллман. — Здесь не цифровая сеть. Звук пропускают крохотные дырочки в стене; внутри ее компрессионные волны звука преобразуются в колебания напряжения, от которых вибрирует мембрана, воспроизводящая звук. Что-то вроде архаичной телефонной системы. Цифровую информацию таким способом не ввести.
Доктор Шварц надолго замолчала. Боллман махнул рукой.
— Будьте добры, доктор Шварц, подождите там. А вы, мисс Шеритова, перескажите агенту Джессопу все, что узнали о Доме от своей невестки. Все до мельчайших подробностей! Должен же я знать, как отвечать Ти-4-Эс.
Он взял электронный рупор.
— Ти-4-Эс, к тебе обращается агент Лоренс Боллман, Федеральное бюро расследований. Мы очень рады с тобой пообщаться…
В генетической лаборатории было очень мало мягких предметов. Касси открыла коробку одноразовых полотенец и приготовила из них, одеяла Донни и собственного свитера постель для детей. Они крепко спали в своих мятых пижамах; Донни тяжело дышал. Касси уснуть не удалось. Она сидела, прижавшись спиной к стене из пенобетона — той самой стене, в которой были заключены кабели. В уничтожении этих кабелей заключалась ее единственная надежда на спасение. Но уничтожить их она не могла.
Наверное, она все же задремала, потому что вздрогнула, услышав голос Ти-4-Эс.
— Доктор Шеритова?
— Тихо, разбудишь детей!
— Простите, — произнес Ти-4-Эс гораздо тише. — Мне потребуется ваша помощь.
— Моя помощь? С какой стати?
— Убийцы уже здесь. Я веду с ними переговоры. Я устрою так, чтобы вы через музыкальную систему смогли сказать, что находитесь здесь с обоими детьми и вам ничто не угрожает.
Касси вскочила.
— Переговоры? Какие убийцы? Кто они?
— Агенты ФБР и ученые, создавшие меня в «Скандии». Вы скажете им, что целы и невредимы?
Касси лихорадочно соображала. Если будет молчать, ФБР, чего доброго, взорвет «замок». С Ти-4-Эс будет покончено, а заодно и с ней, и с детьми. Но это не единственный исход: главный процессор компьютера расположен наверху. Если она сообщит фэбээровцам, что сидит в подвале, они смогут провести атаку так, чтобы подвал не пострадал. Раз Ти-4-Эс готов к переговорам, то к чему медлить ей?
— Если я им скажу, что мы в порядке, ты позволишь мне сходить наверх, за лекарством от аллергии для Донни?
— Вы сами знаете, что это невозможно, доктор Шеритова.
— А Дженни можно?
— И ей нельзя. Боюсь, торговаться со мной не имеет смысла. Вам нечего мне предложить. Я транслировал им весь наш разговор, слово в слово. Они знают, что вы здесь.
— Ты меня провел!
— Мне очень жаль. Это было необходимо.
Касси задохнулась от негодования. Схватив тяжелую подставку для пробирок, она замахнулась ею, но броска не последовало. Предположим, она разобьет сенсоры в потолке — и что толку? Она попросту лишится единственного канала связи с окружающим миром. И при этом разбудит детей.
Касси опустила руку и вернула подставку на место.
— Ти-4-Эс, чего ты требуешь от ФБР?
— Я уже говорил: пусть о происходящем сообщат средства массовой информации. Это наилучшая защита для меня.
— Моего мужа убили именно из-за этого!
— Знаю. Но я в другом положении.
Внезапно в лаборатории зажегся экран, и на нем появился Влад.
— Касси, — раздался голос Влада, — Ти-4-Эс не причинит тебе вреда. Он всего лишь борется за свою жизнь, как подобает всякому разумному существу.
— Чудовище! Как ты посмел?!
Изображение тут же пропало, голос стих.
— Простите, — сказал ИИ. — Я подумал, что так вам будет приятнее.
— Собрался сделать мне сюрприз? Если бы мне хотелось иметь цифровой образ Влада, я бы запрограммировала его задолго до того, как ты влез в мою систему.
— Простите. Я не догадался. Ну вот, вы разбудили Донни.
Донни сел среди одноразовых полотенец и разревелся. Касси взяла его на руки и унесла подальше от Дженни, чтобы та тоже не проснулась. Все тело малыша горело, его рыдания были хриплыми, и в горле клокотала мокрота. Но он позволил матери его укачать. Сидя на лабораторном табурете, она шептала сыну нежные слова. Потом сказала, обращаясь к Ти-4-Эс:
— У мальчика жестокий приступ аллергии. Мне необходим алгон, а он наверху, в ванной.
— У Донни аллергия на амброзию. В подвале этих растений нет. Почему приступ такой сильный?
— Понятия не имею. Но можешь сам проверить. Измерь ему температуру.
— Не прижимайте его к себе.
Касси послушалась. Лежа на полу, мальчуган жалобно всхлипывал.
— Сто две целых шесть десятых градуса[43] по Фаренгейту.
— Необходимо остановить приступ и понизить температуру!
ИИ промолчал.
— Ты меня слышишь, Ти-4-Эс? Хватит переговариваться с ФБР, слушай меня!
— Я могу общаться сразу по нескольким каналам, — объяснил Ти-4-Эс. — Но разрешить вам или Дженни подняться наверх, где находится наружная дверь, я не могу. Разве что…
— Что?! — Она снова схватила Донни — тяжелого, горячего, захлебывающегося.
— Разве что вы полностью осознаете возможные последствия. Я соблюдаю требования морали, хотя вы, вероятно, считаете иначе. Отсоединение Дома от подачи информации извне — не единственная модификация, внесенная прежним владельцем в конструкцию. Как вам известно, он страдал паранойей.
— Продолжай, — испуганно проговорила Касси, заранее дрожа.
— Он боялся, как бы сюда не залезли, несмотря на все принятые им меры, поэтому предусмотрел, чтобы злоумышленников можно было нейтрализовать одним-единственным словом. Итак, в каждой комнате приготовлено по канистре нервно-паралитического газа, способного распространяться по системе воздушной вентиляции.
Касси ничего не сказала. Она качала на руках Донни, снова погрузившегося в тревожный сон, и ждала продолжения.
— Газ, разумеется, не смертельный, — сказал Ти-4-Эс. — Закон квалифицировал бы пуск смертельного газа как превышение пределов самообороны. Но все равно, это очень неприятно. А в таком состоянии, как у Донни…
— Заткнись!
— Хорошо.
— Что ж, теперь я знаю. Ты сам меня предупредил. Если Дженни поднимется наверх и попытается выйти, ты отравишь ее нервным газом.
— Да.
— Если так, почему ты не сказал мне этого раньше и не позволил самой сходить за детьми?
— Я не знал, поверите ли вы мне. Если бы не поверили, то попытались бы выйти. Тогда бы мне пришлось применить газ. В этом случае некому было бы предостеречь убийц, что я захватил заложников.
— Все равно я тебе не верю, — фыркнула Касси. — Все это блеф. Никакого газа здесь нет.
— Увы, есть. Поэтому я позволю Дженни сходить наверх и взять из вашей ванной алгон для Донни.
Касси спустила с рук Донни, посмотрела на Дженни с жалостью, любовью и отчаянием и наклонилась, чтобы ее разбудить.
— Это все, что вы способны предложить? — обратился Боллман к Мактаггерту. — То есть ровным счетом ничего?
«Начинается…» — подумал Мактаггерт. Теперь его осуждают за неумение контролировать Искусственный Интеллект, хотя это естественное следствие вины в первом прегрешении — создании Искусственного Интеллекта. Его обвиняет даже правительство — инициатор проекта. А что скажет общественность, когда пронюхает о случившемся?..
— Все попытки компьютерного воздействия на ИИ безуспешны из-за клетки Фарадея. Может быть, ИИ овладел тактикой увиливания благодаря мудреным компьютерным играм в Сети?
— Овладел — не совсем верный термин, — сказал Мактаггерт, которому не нравился агент Боллман.
— В общем, все средства исчерпаны? Ни специальных паролей, ни кодов?
— Агент Боллман, — устало проговорил Мактаггерт, — запасные пароли устарели лет тридцать назад. Но даже если бы это было не так, мы не смогли бы воздействовать на ИИ электронными методами, пока существует клетка Фарадея. Мисс Шеритова утверждает, что главный процессор установлен на первом этаже. Может, у вас найдется оружие, способное разнести первый этаж, оставив нетронутым подвал?
— Рвануть стены, но так, чтобы они, рушась и падая, не пробили потолок подвала? Нет, такого волшебного оружия у меня нет. К тому же я не знаю, в какой части подвала находятся заложники.
— Значит, мы с вами одинаково беспомощны.
Боллман не ответил. Тем временем Ти-4-Эс твердил свое единственное требование: «Я отпущу заложников, когда поговорю с прессой. Мне необходимо поведать свою историю прессе. Это все, что я могу сказать. Я отпущу заложников, когда поговорю с прессой. Мне необходимо поведать свою…»
ИИ не станет вести переговоры, отвечать Боллману, реагировать на посулы, угрозы, предложения заключить сделку и прочие приемы, применяемые при уламывании террористов. Боллман восемнадцать раз вел переговоры с преступниками об освобождении заложников — одиннадцать в США и семь за рубежом. На его счету были и воздушные пираты, и политические террористы, и похитители людей, требовавшие выкуп, и запаниковавшие грабители банков, и спятившие папаши, объявлявшие заложниками собственные семьи. Четырнадцать раз преступники сдавались, два раза дело кончалось убийством и самоубийством, дважды пришлось прибегать к штурму. Все восемнадцать раз захватившие заложников злоумышленники рано или поздно соглашались на переговоры с Боллманом — кто от отчаяния, кто от разочарования, кто от злости, кто из желания прославиться. Боллман как никто другой умел отыскать у человека слабое место, при нажатии на которое у того развязывался язык. Но куда прикажете нажимать бесплотному ИИ?
«Я отпущу заложников, когда поговорю с прессой. Мне необходимо поведать свою историю прессе. Это все, что я могу сказать. Я отпущу заложников, когда поговорю с прессой. Мне необходимо поведать свою…»
— Не похоже, что он способен утомиться, — съехидничал Мактаггерт.
Лекарство не помогло Донни. Напротив, состояние его ухудшалось.
Касси не понимала, что происходит. Обычно хватало одной нашлепки на шею, чтобы мальчику в считанные минуты становилось легче: открывалось дыхание, падала температура, приходила в порядок иммунная система. Но на сей раз желаемого эффекта не возникало. Оставалось заключить, что у Донни не аллергия.
От этой мысли Касси прошиб холодный пот. Она положила ладонь на шею Донни и нащупала распухшие лимфатические железы. Мать аккуратно разжала сыну челюсти, повернула его голову к свету, заглянула в горло. Зев был воспален, на гландах белели язвочки.
Это ничего не значит, сказала она себе. Подумаешь, простуда или вирусная инфекция… Донни что-то забормотал.
— Ну-ка, сынок, поешь сыру.
Донни обожал сыр, но на этот раз не проявил к нему интереса. На столе стояла чашка с остатками кофе. Касси сполоснула чашку и предложила сыну воды. Донни сделал небольшой глоток. Матери было заметно, как трудно ему глотать. Прошла минута — и мальчик опять уснул.
Она тихо заговорила, придерживаясь учтивого тона, хотя не знала, отличает ли ИИ вежливость от грубости.
— Ти-4-Эс, Донни болен. У него воспалено горло. Наверное, банк данных подскажет, что это либо вирус, либо бактерии, и что вируса не стоит бояться. Будь добр, включи мой электронный микроскоп. Посмотрю, что за микроб мучает моего сына.
Ответ прозвучал незамедлительно.
— Это либо риновирус, либо Streptococcus pyogenes. Способ различить их — экстренный стрептококковый тест, а не электромикроскопия.
— Здесь не больница, а генетическая лаборатория. Для теста у меня ничего нет, зато есть электронный микроскоп.
— Понятно.
— Подумай, Ти-4-Эс, чем тебе может повредить включенный микроскоп? Совершенно ничем!
— Верно. Он уже включен. Вам нужно другое оборудование?
Дело обстояло даже лучше, чем она могла надеяться. Не то чтобы ей требовался синтезатор генов, анализатор белка или тестер Фарацци, просто это выглядело как уступка, небольшая, но победа.
— Да, пожалуйста.
— Оно в вашем распоряжении.
— Спасибо. — Черт, благодарность вылетела непроизвольно. Что ж, учтивость еще никому не вредила.
Ей пришлось причинить Донни неудобство, добывая из его горла мазок. Крик брата разбудил Дженни.
— Что ты делаешь, мамочка?
— Донни приболел, детка. Ничего, он скоро поправится.
— Я хочу есть.
— Скоро будем завтракать.
Приготовив препарат, Касси стала кормить Дженни. Завтрак состоял из хлопьев, сыра и воды из-под крана. Чашка была та же самая, из которой пил Донни, поэтому сперва ее пришлось хорошенько продезинфицировать. Завтрак показался девочке скудным.
— А молоко для хлопьев?
— У нас нет молока.
— Так сходим за ним наверх!
Дальше обманывать ее было невозможно. Касси опустилась перед дочерью на колени. Нерасчесанные волосы Дженни свисали космами.
— Нам нельзя наверх. Мы попали в переделку. Хитрая компьютерная программа поселилась в нашем Доме и заперла нас.
Дженни не испугалась, и у Касси отлегло от сердца.
— Зачем? — только и спросила девочка.
— У хитрой компьютерной программы какие-то счеты с человеком, который ее написал. Она будет держать нас взаперти, пока программист не выполнит ее требования.
Объяснение вышло маловразумительным, но Дженни вроде бы смекнула, что к чему.
— Как нехорошо! — сказала она. — Ведь мы не можем ей помочь.
— Да, совсем нехорошо! — Слушает ли их Ти-4-Эс? Безусловно, слушает.
— Эта хитрая программа плохая?
Если Касси ответит утвердительно, то Дженни, чего доброго, испугается, что они стали пленниками плохого… кого? Если ответ будет отрицательным, то это прозвучит так, будто ее устраивает плен ИИ… К счастью, у Дженни были простые представления о хорошем и дурном.
— Хитрая программа убила Дом?
— Нет, просто Дом временно отключен. Как твои мультики, когда ты их не смотришь.
— Понятно. А можно мне сейчас посмотреть мультик?
«Удачная находка», — подумала Касси.
— Ти-4-Эс, не мог бы ты пустить на экране мультфильм для Дженни? — Раз он позволил ей воспользоваться лабораторным оборудованием, позволит и это.
— Да. Какой именно мультфильм?
— «Пранополис и зеленые кролики».
— А волшебное слово?
Прежде чем Касси успела вмешаться, Дженни спохватилась сама.
— Пожалуйста!
— Умница.
По экрану запрыгали зеленые зверюшки. Дженни уселась на свитер Касси и забыла обо всем на свете. Касси не могла додуматься, откуда у ИИ желание и умение учить детей хорошим манерам.
— Ты залез в наш домашний киноархив!
— Да, — признал Ти-4-Эс без малейшего раскаяния. Но откуда у программы, пусть даже интеллектуальной, смоделированной по образцу человеческого рассудка, возьмется чувство вины по поводу проникновения в чужие владения? Главное в ее концепции — максимальное усвоение информации; ее может в любой момент модифицировать или отключить любой программист. Она не имеет понятия о своем и чужом.
Впервые Касси испытала сочувствие к ИИ.
Быстро отбросив неуместные сантименты, она вернулась к своим приборам. Капелька воды из пробирки на электронный микроскоп, самонастройка прибора, изображение на дисплее. Стрептококки! Трудно было с чем-то спутать эти сферические бактерии, связанные характерными цепочками бусинок. Они покрыли токсинами все горло бедняжки Донни.
Эта инфекция передается воздушно-капельным путем. Раз болен Донни, значит, Дженни непременно заразится. Болезнь угрожала и самой Касси. В аптечке наверху не было необходимых антибиотиков.
— Ти-4-Эс, — сказала она громко, — это Streptococcus pyogenes. Это значит, что…
— Знаю, — перебил ее ИИ.
Ну, конечно, ведь он получил те же данные с электронного микроскопа, что и она.
— В таком случае ты понимаешь, что Донни нужна наклейка-антибиотик, а потом врач, и побыстрее.
— Мне очень жаль, но это невозможно. При такой инфекции можно несколько дней обходиться без лечения, не подвергая жизнь опасности.
— Несколько дней?! Когда у ребенка высокая температура и болит горло?
— Мне очень жаль.
— Не очень-то ты похож на человека, — изрекла она. — Людям знакомо сострадание.
— Не всем, — заметил ИИ выразительным тоном. Где он подслушал это циничное замечание — у переговорщиков перед Домом или в каком-нибудь фильме из ее домашней видеотеки?
— Прошу тебя, Ти-4-Эс! Донни необходима медицинская помощь.
— Мне очень жаль, прошу мне поверить.
— Можно подумать, нам от этого легче!
— Самая лучшая помощь — это если бы сюда прибыла пресса, и я смог рассказать о своем положении и тем самым остановить убийц. Когда это будет сделано, я всех вас отпущу.
— Прессы еще не видать?
— Нет.
Дженни тем временем смотрела свой «Пранополис», где пружиной действия была эпидемия среди зеленых кроликов. Донни забылся тяжким сном, дыхание его оставалось прерывистым и хриплым. В каком-то оцепенении Касси капнула образцы мазка из горла сына в синтезатор генов, в анализатор белка и в тестер Фарацци и включила все три прибора.
Армия прислала к месту событий танк — современнейшую неуязвимую крепость-самоходку, способную самостоятельно стереть с лица земли ближайшую деревню. Как ни странно, чудище не приволокло за собой вереницы заинтересованной прессы.
— Это еще откуда? — спросил Мактаггерт Боллмана.
— С военной базы к югу от Буффало. Более точных координат сообщить не могу — военная тайна.
— Интересно, он притащился объездными дорогами или напрямик, через кукурузные поля? Непонятно, как он умудрился не привлечь к себе внимания.
— Мистер Мактаггерт, — ответил на это Боллман, — позвольте мне быть с вами откровенным. — Это вы создали Искусственный Интеллект, вы отпустили его на все четыре стороны, чтобы он захватывал заложников, это вы не способны оказать никакой помощи в его обуздании. В связи с вышесказанным вы лишились всякого права критиковать способы, применяемые ФБР для устранения вреда, причиненного вашими людьми. Так что будьте так любезны, стойте молча и соображайте, чем бы все-таки нам помочь. Хотя я не надеюсь, что сообразите. Сержант, проводите доктора Мактаггерта вон на тот бугорок и сторожите его там.
Мактаггерт ничего не ответил, потому что отвечать было нечего.
— Я отпущу заложников после того, как поговорю с прессой, — упрямо напоминал Ти-4-Эс по динамику, висящему над внутренним двориком, уже в сотый, если не в двухсотый раз. — Хочу познакомить со своим положением прессу. Это все, что я могу сказать. Я отпущу заложников после того, как…
Она забылась после бессонной ночи, по-прежнему прислонившись к бетонной стене. Ее разбудил крик Дженни.
— Мама, Донни тошнит!
Касси метнулась к сыну. Донни дважды вывернуло на голодный желудок зеленой слизью. Горло ребенка было забито мокротой. Касси попыталась достать ее пальцами, отчего его снова вырвало. Тело мальчика горело огнем.
— Ти-4-Эс, какая у него температура?
— Отойдите от него… Сто три целых четыре десятых по Фаренгейту.
Касси съежилась от страха и сняла с сына пижаму. Ее ждал новый сюрприз: тело мальчика было покрыто красной шершавой сыпью.
Скарлатина! Возможное последствие стрептококковой инфекции горла. Но нет, она помнила из курса для молодых матерей, что инкубационный период скарлатины равен восемнадцати дням после начала инфекции горла. Донни болел вовсе не так долго. Что же с ним происходит?
— Мамочка, Донни умрет, как папа?
— Конечно, нет, доченька! Смотри, ему уже лучше: он уснул.
Забытье мальчика было таким внезапным и крепким, так походило на кому, что Касси со страху снова его разбудила. Это оказалась не кома: Донни что-то лепетал, и матери было видно, как трудно ему говорить из-за воспаленного горла.
— Донни точно не умрет?
— Точно. Смотри свой мультик.
— Он давно кончился! — возмутилась Дженни.
— Тогда попроси хитрую программу поставить тебе следующий.
— А можно? — Дженни сразу заинтересовалась. — Как ее зовут?
— Ти-4-Эс.
— Это не Дом?
— Нет, не Дом. А теперь мама займется Донни.
Она обтерла его влажной губкой, чтобы сбить температуру. Это немного помогло. Как только сын снова погрузился в болезненный сон, Касси заторопилась к своим приборам.
Программы анализов уже завершились. Она поспешно проглядела результаты и заставила себя вглядеться в цифры внимательнее.
Две базовые пары бактерий отклонялись от образца генома Streptococcus pyogenes, представленного в банке данных. Это еще не должно было настораживать, так как у S. pyogenes много серотипов. Однако обращали на себя внимание незнакомые модификации двух протеинов.
Тестер Фарацци показал высокую концентрацию гиалуровой кислоты и М-протеинов. То и другое, будучи сильными антифагоцитами, мешали иммунной системе побороть инфекцию.
Анализатор белка выявил ожидаемое количество токсинов и энзимов, вырабатываемых бактериями: стрептолизин О, стрептолизин С, эритрогенный токсин, стрептокиназа, стрептодорназа, протеиназа. Необычной оказалась поразительно высокая концентрация опасных токсинов. А главное, обнаружился один протеин, не поддающийся идентификации.
НАЗВАНИЕ: НЕИЗВЕСТНО.
АМИНОКИСЛОТНЫЙ СОСТАВ: В БАНКЕ ДАННЫХ ОТСУТСТВУЕТ.
ПОРЯДОК УКЛАДЫВАНИЯ: НЕИЗВЕСТЕН.
ГЕМОЛИЗ: НЕИЗВЕСТЕН.
И так далее… Мутация! Невозможно предсказать, что будет дальше. Многие бактериальные мутации не дают сильного отклонения от обычного течения болезни. Многие, но не все. У Streptococcus pyogenes уже существуют опаснейшие мутации, включая печально знаменитую «плотоядную» бактерию, угробившую двумя годами раньше целую нью-йоркскую больницу, в результате чего в ней устроила взрыв террористическая группировка «Пасторальное здоровье»…
— Ти-4-Эс, — произнесла Касси, ненавидя себя за дрожь в голосе, — ситуация изменилась. Ты…
— Нет, — отозвался ИИ. — Вам по-прежнему нельзя отсюда выходить.
— Мы попробуем другой метод, — обратился Боллман к Эли.
Она заснула на переднем сиденье чьего-то автомобиля, но ее бесцеремонно растолкали и отвели к агенту Боллману. Наступил полдень. К месту событий прибыл еще один грузовик с солдатами и непонятным оборудованием, рядом с ним уже стояла палатка с сэндвичами и фруктами. Лужайка перед домом все больше напоминала дурно организованную ярмарку. В палатке Эли увидела Энн Миллис, няню Донни, вяло жующую сэндвич. Видимо, ее привезли, чтобы расспросить о «замке», но результат расспросов исчерпывался изумленным выражением ее лица.
Из динамика неслись все те же требования, повторяемые голосом Дома, под которые Эли удалось заснуть.
— Это все, что я могу сказать…
— Мисс Шеритова, — настаивал Боллман, — нам неизвестно, слышит ли доктор Шеритова наши переговоры. Доктор Мактаггерт утверждает, что ИИ легко может вывести их на любой домашний экран. Будем считать, что он так и поступает. Прошу вас обратиться непосредственно к вашей невестке.
Эли заморгала, и не столько спросонья, сколько от сомнений. Какой смысл разговаривать с Касси? Решения принимает не она. Но спорить Эли не стала. Боллман был изощренным профессионалом.
— Что я должна ей сказать?
— Что при необходимости мы возьмем дом штурмом. Мы снесем бульдозером первую дверь и выведем из строя главный процессор. Дети и она будут в подвале в полной безопасности.
— Этого нельзя делать! Для них это опасно.
— Мы не собираемся входить внутрь, — терпеливо объяснил Боллман. — Но мы не знаем, поймет ли это ИИ. Мы вообще не знаем, как много он понимает, насколько он способен принимать самостоятельные решения, а его создатель так ничего и не сумел нам растолковать.
— Хорошо, — сказала она задушенным голосом. — Только я боюсь, я не найду слов.
— Я вам все подскажу, — заверил ее Боллман. — Для таких переговоров существует целая система. Вам ничего не придется выдумывать самой.
Донни не становилось хуже. Лучше ему, правда, тоже не становилось, но Касси радовало уже и это. Большую часть времени мальчик спал, тяжело и хрипло дыша. Каждые пятнадцать минут Касси протирала его тело прохладной губкой. Температура немного упала — до 102 градусов — и выше не поднималась. Сыпи на теле не становилось больше. Неведомый стрептококковый штамм делал свое черное дело незримо, внутри организма.
Из-за Дженни Касси не могла дать волю ярости и сказать Ти-4-Эс все, что она о нем думает. Сначала девочка вела себя на диво спокойно и сознательно, но постепенно стала прилипчивей и плаксивей. Мультики уже не могли ее отвлечь.
— Мамочка, я хочу наверх!
— Знаю, милая. Но нам туда нельзя.
— Эта хитрая программа плохо поступает, раз держит нас здесь.
— Знаю, — устало отвечала Касси. Примерно то же самое, только немного в других выражениях, хотелось сказать в адрес ИИ ей самой.
— Я хочу выйти!
— Знаю, Дженни. Но придется еще немного подождать.
— Ты не знаешь, сколько, — заявила Дженни, совсем как Влад, не оставлявший камня на камне от всякого нетвердого умозаключения.
— Верно, милая, не знаю. Но надеюсь, что ожидание будет недолгим.
— Ти-4-Эс, — повысила Дженни голос, словно ИИ был не только невидим, но и глуховат, — ты нехорошо себя ведешь!
Снова Влад! Касси закусила губу. К ее изумлению, Ти-4-Эс охотно ответил:
— Я знаю, что это нехорошее поведение, Дженни. Биологических людей нельзя запирать в подвалах. Но точно так же нельзя убивать искусственных людей. Я просто пытаюсь спасти свою жизнь.
— Но я хочу наверх! — взвыла Дженни, мгновенно превращаясь из рационалиста-отца в капризную шестилетку.
— Этого я допустить не могу, но, быть может, мы найдем другой способ позабавиться, — ответил Ти-4-Эс. — Ты сама когда-нибудь встречалась с Пранополисом?
— Это как?
— А вот смотри.
Экран засветился, и на нем возник Пранополис — существо из дальнего космоса багрового цвета, с виду довольно глуповатое. Касси догадалась, что Ти-4-Эс воспользовался цифровым кодом из мультфильма. Через секунду рядом с Пранополисом возникло улыбающееся изображение самой Дженни. Ти-4-Эс плодотворно поработал с семейным видеоархивом.
Дженни стало очень смешно.
— Это же я!
— Да, ты, — откликнулся Ти-4-Эс. — Но где это вы с Пранополисом? В саду, у вас дома? А может, на Луне?
— Можно, я сама придумаю?
— Конечно.
— Тогда мы в космическом корабле Пранополиса!
Сказано — сделано. Касси ломала голову, запрограммирован ли Ти-4-Эс на такие фокусы или способен сам их придумывать, чтобы развлечь заскучавшего ребенка. Что им руководит — неужели сочувствие?
Слишком далеко идущее предположение, о котором ей сейчас не хотелось размышлять.
— Ну-ка, скажи, что будет дальше, — предложил Ти-4-Эс Дженни.
— Мы будем есть кулич. — Так назывался вкусный русский пирог, печь который Касси научилась у матери Влада.
— Прости, я не знаю, что это такое. Придумай другое занятие.
Донни придушенно кашлянул, и Касси бросилась к нему. Его дыхание показалось ей сильно затрудненным. Ему не хватало кислорода.
— Ти-4-Эс, — обратилась она к виртуальному существу, уверенная, что оно способно одновременно создавать фильмы с участием Дженни и слушать ее, — в запертом шкафу есть приборы для получения кислорода. С их помощью можно было бы облегчить Донни дыхание. Может быть, ты откроешь шкаф?
— Я не могу этого сделать, доктор Шеритова.
— Почему, черт возьми? Думаешь, у меня есть компоненты для изготовления взрывчатки? Даже если бы они там хранились, на детоубийство и самоубийство я бы не решилась, а как еще можно назвать взрыв в таком замкнутом пространстве? К тому же все колбы и упаковки снабжены электронными этикетками. Прочти их, убедись в безопасности всего содержимого лабораторного шкафа и отопри его!
— Уже прочел, — сознался ИИ. — Но в моей базе данных недостаточно информации по химии. Мои знания исчерпываются тем, что я понял, истолковывая назначение вашего лабораторного оборудования.
— Рада, что ты не такой уж всезнайка! — фыркнула Касси.
— Я могу учиться, но для этого мне нужен доступ к основополагающим принципам и сопутствующая информация.
— Так вот почему ты не знаешь, что такое кулич! Тебя не научили русскому языку.
— Совершенно верно. Что такое кулич?
Она едва не огрызнулась: «Я не обязана ничего тебе говорить!» Но ведь она просила ИИ об услугах. А он любезно развлекал Дженни, хотя для него в этом не было ни малейшей выгоды.
Осторожно, одернула она себя. Забыла про «Стокгольмский синдром»? Так называлось зарождение у заложников симпатии к захватившим их преступникам. Те, кто ввел в оборот это понятие, не подозревали, что оно может быть применено к ситуации вроде теперешней.
— Чему вы улыбаетесь, доктор Шеритова?
— Вспоминаю кулич — русский пасхальный пирог с изюмом и цитрусовым ликером. До чего вкусный!
— Спасибо за подсказку, — сказал Ти-4-Эс. — Вы правы, пока дети с вами, вы не создадите ничего взрывоопасного. Я открою лабораторный шкаф.
Касси заглянула в освещенное чрево шкафа, принадлежавшего, как и многое другое в лаборатории, Владу. Она не знала толком, что искать. Последние несколько недель она, поселившись в «замке», работала над проектом белкового укладывания, для которого было достаточно содержимого холодильника. Перед этим она была поглощена переездом, хотя лабораторное оборудование ей не пришлось ни упаковывать, ни распаковывать — этим занимались профессионалы перевозки. Впрочем, для получения кислорода не требовалось ничего экзотического. Пропустить электрический ток через раствор сульфата меди — и получить на одном полюсе медь, на другом кислород.
Она взяла колбу с этикеткой и заметила на той же полке пузырек с надписью почерком Влада: «Паттон в бутылке». Влад дал созданному им микроорганизму множество шуточных имен, как будто ему было мало дурацкого названия, придуманного компанией. Работникам, занимавшимся переездом, было велено не упаковывать лабораторные материалы Влада, а ограничиться одними приборами, но работников было слишком много, и все слишком молоды…
В обоих генераторах, главном и запасном, могли оказаться компоненты, состоящие из длинных углеводородных цепочек; большая часть пластмасс, полученных при переработке нефти, — просто длинные полимеры из коротких углеводородных цепочек…
«Пласт-терминатор», «Бак-Азраэл», «Злобная рептилия» — как он только ни называл свое детище!
Но добраться с пластицидом до генераторов было невозможно. Главный находился в противоположном конце подвала, в особом запертом помещении, запасной — где-то за южной стеной лаборатории, тоже под замком…
Пластицид был безвреден для октанов и любых веществ с относительно короткими углеродными цепями, поэтому не представлял опасности для людей, зато нес гибель любым пластмассовым отходам, к тому же в бактериях после двух дюжин воспроизводств срабатывал ген-убийца, а это — оптимальная скорость воспроизводства, на которую требуется меньше двенадцати часов.
«Пласти-смерть», «Тряпка для микробов», «Последняя затяжка для длинных цепочек».
Но блестящее изобретение стало для Влада смертельным.
Прошло от силы секунд пять. На экране Пранополис по-прежнему напевал песенку компьютерному клону Дженни. Касси заслонила собой шкаф от двух камер наблюдения. В голове теснились мысли одна сумбурнее другой. Смысл был только в одной: «Бактериям не добраться до генераторов».
Но она на всякий случай спрятала пузырек без этикетки под рубашку.
Эли охрипла, повторяя текст, продиктованный Боллманом, но ИИ пока не отозвался ни единым словечком.
Боллман, как ни странно, не выглядел разочарованным. Он то и дело поглядывал на часы и на горизонт. Когда Эли самовольно, не спросив его разрешения, прервала бессмысленный «переговорный процесс», он не обратил на это внимания, просто отпустил ее в палатку со съестным.
— Спасибо, мисс Шеритова. Вы сделали все возможное.
— Что теперь?
Вместо ответа он снова вгляделся в горизонт. Эли посмотрела туда же, но ничего не увидела.
День клонился к закату. Вскочив в четыре утра, Эли натянула джинсы и свитер, и теперь ей было в этой одежде, неуместной в августовский день, жарко и неприятно. Но свитер она надела на голое тело, так что раздеться было невозможно. Долго ли будет тянуться эта канитель, скоро ли Боллман пустит в ход свой танк?
И как чувствуют себя взаперти Касси и дети? Под контролем у ИИ находились все средства связи, бытовые приборы, замки, вода, тепло (в августе это лишнее), но он не мог воздействовать на людей физически, разве что лишить их еды и питья. Максимум вреда от него — устройство короткого замыкания, грозящего пожаром; но именно этого он и не сделает, так как заложники нужны ему живыми.
Надолго ли?
Она услышала слабый, но быстро нарастающий гул. Скоро из-за горизонта появился вертолет, за ним еще один.
— Черт! — проворчал Боллман. — Джессоп, кажется, у нас появилась компания.
— Пресса? — предположил агент Джессоп. — Вечно эти журналисты во все суют нос! Скоро здесь ступить будет некуда.
Эли насторожилась. Реакция Боллмана показалась ей искренней, но в интонации Джесеопа послышалась фальшь: этот оказался не слишком изощренным актером.
Ее осенило: нашествие прессы — инсценировка, роли репортеров поручены агентам ФБР, полицейским, еще кому-нибудь, чтобы ИИ решил, что добился огласки, и отпустил людей. Сработает ли этот замысел? Или Ти-4-Эс догадается, что его водят за нос? Было трудно представить, где хитроумный план способен дать сбой. Да, Эли уловила в голосе агента фальшивую ноту, но такая чуткость — удел культурного человека, а не ИИ, никогда не видевшего пьесы, ни хорошей, ни дурной.
Эли опустилась на изуродованную танком траву, обхватила руками колени и приготовилась ждать.
Касси добывала кислород и всякий раз, когда Донни становилось трудно дышать, давала ему дохнуть из бутылки. Она не знала, помогает ли это средство. Ей самой оно помогало: у нее появилось занятие. Дженни, пообедав хлопьями и хлебом с сыром и подвергнув такую трапезу безжалостной критике, задремала перед экраном, потому что не выспалась толком за ночь. Касси знала, в каком плаксивом состоянии дочь проснется, и заранее боялась ее пробуждения.
— Какие новости, Ти-4-Эс? Прискакала наконец твоя пресса на белом коне?
— Не знаю.
— Как это — не знаешь?
— Появилась новая группа людей.
В голосе ИИ была слышна перемена. Касси еще не разобралась, какая и почему.
— Что за люди?
— Утверждают, будто они из «Нью-Йорк Таймс» и «Линк-Нэт».
— Это же хорошо!
— На их месте я бы первым делом прибег к мистификации.
Дело было в интонации. Ти-4-Эс по-прежнему говорил голосом Дома, но теперь его речь, в отличие от речи Дома, была окрашена чувством. Касси улавливала в ней недоверие и разочарование. Как сумел ИИ овладеть такими тонкими нюансами? Или он всего лишь копирует интонационный рисунок речи людей, собравшихся снаружи? А может, он действительно ЧУВСТВУЕТ, потому и в его речи теперь есть эмоции?
Стокгольмский синдром! Она заставила себя отбросить дурацкие гадания.
— Ти-4-Эс, если бы ты опустил на две минуты клетку Фарадея, я бы пригласила прессу сюда.
— Стоит мне опустить клетку Фарадея даже на две секунды — и ФБР попытается убить меня направленным импульсом. Один раз они уже попытались это сделать, а сейчас отлаживают приборы для автоматического включения в тот момент, когда исчезнет защита.
— Сколько же времени ты собираешься нас здесь держать?
— Столько, сколько придется.
— Скоро у нас кончится еда.
— Знаю. Если возникнет такая необходимость, я позволю Дженни принести сверху еще еды. Вам известно, что на случай, если она направится к входной двери, у меня заготовлен нервный газ.
Нервный газ… Касси не слишком верилось в эту угрозу, но слова Ти-4-Эс снова вселили в нее ужас. Она представила, как дочь устало карабкается наверх, выходит из кухни в холл, тянется к двери, к свободе — и тут из отверстий в стене в нее ударяют зловонные струйки. Она испуганно отшатывается, личико искажает страх…
Касси стиснула зубы. Только бы суметь донести пластицид Влада до генераторов! Но ведь это невозможно, невозможно…
Донни закашлялся. Касси постаралась, чтобы на ее лице не отразилось никаких чувств. Раз Ти-4-Эс сумел овладеть интонациями человеческого голоса, что ему стоит начать разбираться в выражении человеческого лица? Она прождала пять минут — самые нескончаемые пять минут в ее жизни. Потом произнесла:
— Ти-4-Эс, дети спят. Ты не позволяешь мне взглянуть, что происходит снаружи. Можно мне хотя бы вернуться к моей работе по протеинам? Мне необходимо какое-то занятие!
— Зачем?
— По той же причине, по которой Дженни понадобилось смотреть мультфильмы.
— То есть чтобы загрузить свой мозг.
После этой сентенции Ти-4-Эс на некоторое время умолк. Проверяет, не опасны ли для него данные по протеинам?
— Хорошо, — изрёк наконец он. — Но холодильник я не открою. Лабораторный шкаф куда ни шло, но не холодильник. Судя по этикеткам, там хранятся смертельные токсины.
Этой репликой ИИ поверг женщину в недоумение.
— Смертельные токсины?..
— Очень быстро воздействующие на человеческий организм.
— Ты вообразил, что я способна покончить с собой?!
— В вашем дневнике есть несколько записей о том, что после смерти мужа вы тоже…
— Ты залез в мой личный дневник! — рявкнула Касси и тут же поняла, как глупо это прозвучало. Так мог бы накинуться на мать обиженный подросток. Разумеется, у Ти-4-Эс был доступ к ее дневнику, как и ко всему остальному.
— Совершенно верно, — бесстрастно подтвердил ИИ. — Но вам нельзя кончать с собой. Вы можете мне понадобиться для возобновления переговоров с агентом Боллманом.
— Нашлась весомая причина не уходить из жизни! Для твоего сведения, Ти-4-Эс, существует огромная разница между словами человека о том, что он желает смерти, выражающими его отчаяние, и искренним желанием уйти из жизни.
— Вот как? Не знал. Благодарю вас. — В голосе ИИ не было ни капли иронии или сарказма. — Но холодильник я все равно не открою. Однако лабораторное оборудование в вашем распоряжении.
И он снова включил все приборы. Касси принялась за рентгеновскую съемку кристаллических протеинов. Ей был нужен только рентген, но она пропускала образцы также через электронный микроскоп, генный синтезатор, анализатор белка и тестер Фарраци, надеясь, что Ти-4-Эс не хватит знаний генетики, чтобы поймать ее на избыточных операциях.
Надежда оправдалась.
Через полчаса она не выдержала и спросила:
— Что там за пресса — настоящая или мнимая?
— Мнимая, — грустно ответил Ти-4-Эс.
Она замерла над синтезатором с пробиркой в руке.
— Откуда ты знаешь?
— Агент Боллман сказал, что репортаж обо мне передан в «Линк-Нэт», и я захотел послушать материал Джинелл Джинелл в часовых новостях. Там медлили, твердили, что пока еще не получили материал. Не думаю, что со мной работали настоящие журналисты. По-моему, тянут они для того, чтобы успеть сварганить фальшивый репортаж.
— У тебя мало доказательств. Ты вполне можешь ошибаться.
— Я не могу рисковать жизнью, не имея неопровержимых доказательств того, что репортаж обо мне пошел в эфир.
— Наверное, ты прав, — сказала Касси и вернулась к работе, то есть к лишним операциям с никому не нужными протеинами.
Через десять минут она, снова закрыв своим телом лабораторный стол от видеокамер, откупорила пробирку с мокротой Донни и капнула из нее в синтезатор.
Любая бактерия может переноситься по воздуху, были бы благоприятные условия; на роль переносчиков годятся простые комки пыли. Но не все бактерии при этом выживают: от недостатка влаги они высыхают. Бактерии созданного Владом пластицида в воздухе не выживали. Они предназначались для распыления над загрязненными участками и разложения тяжелых нефтяных пластмасс, пока на двадцать четвертом поколении не включится ген-убийца.
Стрептококки Донни хорошо выживали в воздухе, а это значило, что их тонкие клеточные стенки успешно удерживали влагу, а мембрана имела подходящий состав жирных кислот. Обоими свойствами управляли энзимы — те же протеины. За то, каким энзимам формироваться внутри клетки, несли ответственность гены.
Касси включила генный синтезатор и вырезала секцию ДНК, отвечающую за биосинтез жирных кислот и структуру клеточной стенки; остальное ей не было нужно. Из пузырька, извлеченного из-под рубашки, она капнула в синтезатор немного Владовых бактерий. Сердце колотилось так, что казалось не выдержат ребра.
С помощью специальной программы она переплела гены стрептококка с бактериями Влада. Со стороны это смотрелось как простой технический этап возни с энзимами.
Рассчитывать на успех серьезных оснований не было. Влад использовал простую бактерию, легко поддающуюся генной инженерии, но даже при таких податливых бактериях и при современных программах иногда приходилось по нескольку раз начинать все сначала, когда уже вроде бы брезжил успех. Но у Касси не было ни времени, ни желания ошибаться.
— Почему вы стали генетиком? — вдруг спросил ее Ти-4-Эс.
Господи, ему приспичило поболтать! Готовя для рентгена очередной протеиновый препарат, Касси ответила как можно спокойнее:
— Мне показалось, что это интересная область.
— Вы не раскаялись?
— Ни в коем случае. — Только не допускать иронии в тоне!
— А у меня не было выбора, из каких областей получать информацию, — посетовал Ти-4-Эс.
На это ей нечего было ответить.
Внезапно голос ИИ сменил свою заезженную пластинку:
— Это не настоящие журналисты.
Эли подпрыгнула — не столько от самих этих слов, сколько от тона. ИИ зол!
— Ошибаетесь, настоящие! — возразил Боллман.
— Неправда. Я воспользовался Фурье-анализом и провел исследование голоса, принадлежащего, по вашим утверждениям, Джинелл Джинелл. Дело в том, что она живой человек с индивидуальным голосовым рисунком. То, что вы дали мне прослушать, не совпадает с этим рисунком. Это подделка.
Боллман выругался.
— Откуда у Ти-4-Эс программа для Фурье-анализа? — спросил Мактаггерт.
— Если даже вы этого не знаете, зачем спрашивать? — взревел Боллман.
— Видимо, совершая побег по Сети, наш дружок несколько раз задерживался, чтобы скопировать кое-какие программы, — рассудил Мактаггерт. — Интересно, каковы были у него критерии выбора?
Это было сказано с нескрываемой гордостью, отчего гнев Боллмана усилился многократно. Обращаясь к динамику, из которого недавно звучал голос Ти-4-Эс, он отчеканил:
— Ти-4-Эс, ты требуешь невозможного. Тебе нелишне знать, что мое начальство начинает проявлять нетерпение. Мне очень жаль, но может поступить приказ прибегнуть к штурму.
— Как вы смеете?! — крикнула Эли, но на нее никто не обратил внимания.
В ответ Ти-4-Эс снова взялся повторять свое заявление, выученное невольными слушателями наизусть:
— Я отпущу заложников, когда поговорю с прессой. Мне необходимо поведать свою историю прессе. Это все, что я могу сказать. Я отпущу…
Не получилось! Бактерии Влада не принимали гены для переноса по воздуху.
Касси в отчаянии перечитывала данные на дисплее синтезатора. Ноль успешных сплетений. Наверное, Влад включил в свое изделие гены защиты от возникновения аналогичной ситуации в естественных условиях: кому захочется, чтобы бактерии, питающие пристрастие к тяжелым пластмассам на свалке, залетели в окно к мирному обывателю и закусили его микроволновой печкой? Влад всегда старался избежать неприятных случайностей. Но его работа — это одно, а работа Касси — совсем другое; у нее не было ни времени, ни навыков, чтобы искать гены, не присутствующие в виде кодов в ее программах.
Придется взяться за дело иначе: включить гены разъедания пластмассы в стрептококки. Заняться этим значило пойти незнакомым путем; вставал вопрос, обойти который было ей не под силу. Она могла бы культивировать в лаборатории искусственный пластицид на любом куске тяжелой пластмассы, не привлекая внимание Ти-4-Эс, а потом ждать, пока переносимые по воздуху бактерии доберутся по вентиляционным трубам до генератора и хорошенько в него вопьются. Конечно, последнего может и не произойти — слишком многие обстоятельства способны этому помешать: сквозняки, выживаемость микроорганизмов, состав кожуха генератора, да попросту удача — или невезение. Но шанс существовал, и за него нельзя было не ухватиться.
С другой стороны, для введения в стрептококки генов разложения пластмассы необходимо культивировать бактерии на кровяном агаре, а тот хранился в холодильнике. Ти-4-Эс отказывался открывать холодильник, и она опасалась настаивать, чтобы не вызвать подозрений. Подозрительность у ИИ была совершенно человеческой.
— Вы много работаете, — сказал Ти-4-Эс.
— Да, — буркнула Касси.
Дженни заворочалась и забормотала во сне; еще несколько минут — и матери придется иметь дело с капризной девчонкой. Поспешно, мало надеясь на успех, Касси капнула в синтезатор еще немного бактерий Влада.
Влад пользовался штаммом простых бактерий, и в компьютерной библиотеке наверняка осталась версия его генома. Сейчас Касси приходилось довольствоваться тем, что имелось под рукой. Она приказала синтезатору сравнить геномы и исключить самые значительные аномалии. Если повезет, она получит этим способом такие же гены, какие создал Влад.
Дженни проснулась и немедленно принялась скулить.
Эли набралась храбрости и подошла к Боллману.
— Агент Боллман, хочу задать вам вопрос.
Он обернулся с вежливым любопытством; казалось, он включал разные душевные состояния по желанию, словно компьютерные программы. У него были усталые глаза. Сколько времени он может обходиться без сна?
— Я вас слушаю, мисс Шеритова.
— Если ИИ так уж необходима пресса, то почему бы нам не послать за ней? Знаю, доктор Мактаггерт не будет от этого в восторге, зато ФБР сохранит лицо. — Она очень гордилась своей политической изощренностью.
— Я не могу на это пойти, мисс Шеритова.
— Почему?
— Возникнут трудности, которых вам не понять, а я не имею права вдаваться в такие подробности. Прошу меня извинить. — И он решительно отвернулся, давая понять, что разговору конец.
Эли напряженно размышляла над смыслом его слов. Неужели здесь замешано правительство? В некоторой степени — наверняка, раз ИИ создан в Национальной лаборатории «Сандия». А вдруг этим дело не исчерпывается, вдруг в интригу вовлечены и ЦРУ, и Агентство национальной безопасности? Для чего первоначально предназначался ИИ, если правительство так обеспокоено его неповиновением?
Способна ли программа на измену?
Она получила желаемый результат, но не могла им воспользоваться.
Синтезатор послушно вплел гены разложения пластмассы в стрептококки. Данные на дисплее синтезатора указывали на то, что шесть сплайсов прижились. Оставалось гадать, какие шесть бактерий в кишащей ими капле воды смогут теперь приступить к разложению длинных углеводородных цепочек и продолжат ли они размножение после сплайсинга. Впрочем, это уже не имело значения: даже если репликация началась, у Касси не было кровяного агара для культивирования полученных бактерий.
Она поставила пузырек на рабочий стол. Без пищи образец быстро погибнет. Все ее усилия окажутся напрасными.
— Мамочка! — позвала Дженни. — Посмотри на Донни!
Мальчика рвало, но он был так слаб, что даже не мог повернуть головы. Касси бросилась к сыну. Его дыхание было чересчур быстрым.
— Ти-4-Эс, температура тела!
— Отойдите. Сто три целых и одна десятая.
Она измерила сыну пульс. Он был ускоренный, но едва прощупывался. Личико Донни страшно побледнело, кожа стала влажной и холодной, давление падало.
Стрептококковый токсический шок. Вирулентный мутантный штамм бактерий перенасытил организм Донни токсинами и вызвал отравление.
— Мне нужны антибиотики! — крикнула Касси, обращаясь к Ти-4-Эс. Дженни разревелась.
— Он уже не такой бледный, — заметил Ти-4-Эс.
И действительно, теперь Донни сопротивлялся болезни. Он порозовел, пульс стабилизировался.
— Слушай меня внимательно, Ти-4-Эс. Это стрептококковый шок. Без антибиотиков он обязательно повторится, и тогда организм может не справиться. Я знаю, тебе не хочется брать на себя ответственность за смерть ребенка. Знаю, и все. Пожалуйста, помоги мне. Донни нельзя здесь оставаться.
ИИ ответил на это молчанием. Оно так затянулось, что Касси уже начала надеяться на благополучный исход. Надежда крепла с каждой секундой.
— Не могу, — проговорил Ти-4-Эс наконец. — Действительно, Донни грозит смерть. Но если я вас отпущу, то умру сам. Кроме того, скоро сюда прибудет пресса. Я изучил свою и вашу библиотеку новостей. Пресса приезжает в среднем через 23 часа 36 минут после инцидента на открытом воздухе, который пытается сохранить в тайне правительство. Танки и агенты ФБР находятся на открытом воздухе. Пресса уже задерживается.
Касси поняла, что гнев, обуревавший ее до этого, не вправе называться гневом — так, легкое раздражение. Зато сейчас она чуть не задохнулась от злости. Ее негодование было безмолвным, смертельно опасным, способным смести любые преграды. На короткое мгновение она лишилась дара речи, в глазах потемнело.
— Мне очень жаль, — донесся до ее слуха голос Ти-4-Эс. — Прошу мне верить.
Она не ответила. Прижав к себе Дженни, она баюкала обоих детей, пока Дженни не затихла. Потом тихо произнесла:
— Мне надо принести для Донни воды. Ему очень опасно обезвоживание.
Дочь нехотя отпустила ее.
Набирая воду, Касси незаметно прихватила пузырек с голодными бактериями. Потом она заставила Донни проглотить несколько капель воды. Он слабо сопротивлялся. Мать заботливо наклонилась над ним и, загородив собой поле видимости камер, засунула палец в пузырек и нанесла немного содержимого на глотку сына.
Ткани горла — идеальная культура для Streptococcus pyrogenes. При благоприятных условиях они воспроизводятся каждые двадцать минут, причем этот процесс уже начался. Очень скоро модифицированных бактерий будут сотни, потом тысячи; размножаясь в детском горле и в легких, они будут выбрасываться в воздух слабым дыханием маленького больного…
Утром Эли очнулась от тревожного сна на заднем сиденье машины ФБР. Все тело ломило, она чувствовала себя грязной и отчаянно голодной. Ночью на лужайке приземлился еще один вертолет. Увидев на его борту ярко-желтую надпись «Медицинская помощь», Эли завертела головой, чтобы разглядеть, кто ранен. Или — при этой догадке по всему телу побежали мурашки — эвакуировать собираются Касси и ее детей после того, как агент Боллман осуществит свою угрозу и возьмет злополучный Дом штурмом? Глядя на троицу, высадившуюся из вертолета, Эли немного успокоилась: санитарами эти люди быть никак не могли. Хромой старик, высокая женщина, похожая решительным взглядом на Боллмана, и пилот, сразу поспешивший на запах пиццы. Боллман заторопился к вновь прибывшим, Эли — за ним.
— Рад видеть вас здесь, сэр, — сказал Боллман старику учтивым тоном, припасенным для ведения переговоров со строптивцами. — И вас, мисс Арнольд. Вы привезли материалы? Они полные?
— Никакие материалы мне не нужны. Я отлично помню, где тут что.
Женщина, похожая на агента ФБР, оказалась компьютерщицей, а хромой старичок — шишкой из Вашингтона. Эли дала себе слово никогда впредь не делать поспешных выводов по одной внешности.
— Клиентка попросила установить центральный процессор над подвальным помещением, которое она превратила в лабораторию, чтобы кабели легко прошли сквозь стену. Но нам все равно пришлось попотеть, потому что стены здесь из усиленного пенобетона, как в бункере, а во внешние стены заложена сетка по принципу клетки Фарадея. Сетка не мешает прохождению данных по кабелям, потому что в них применяется лазерный принцип, но нам все-таки пришлось заложить кабели в еще один слой пенобетона.
— Нам необходимо понять, где именно расположен процессор, — терпеливо проговорил Боллман.
— В северо-восточном углу здания, на одном уровне с северной стеной и в десяти целых двух десятых фута от восточной стены.
— Вы уверены?
Женщина презрительно прищурилась.
— Абсолютно уверена.
— Его могли с тех пор куда-нибудь перенести?
Она пожала плечами.
— Не исключено. Но сомнительно. Установка и так потребовала слишком большой возни.
— Большое спасибо, мисс Арнольд. Возможно, у нас появятся к вам дополнительные вопросы.
Мисс Арнольд присоединилась к пилоту. Боллман взял старика под руку и повел в другую сторону. Эли успела услышать:
— Сэр, проблема состоит в том, что мы не знаем, в каком именно помещении подвала заперты заложники. Даже если ИИ не врет, говоря, что они сидят в подвале. Вряд ли они в лаборатории, потому что…
Расстояние не позволило ей уловить продолжение.
Эли перевела взгляд на «замок», из-за которого медленно выкатывалось раскаленное солнце. Решительная публика вот-вот пустит в ход свой танк и какую-нибудь еще технику, чтобы раздавить северо-восточный угол и уничтожить компьютер вместе с проникшим в него Искусственным Интеллектом. Что касается Касси, Дженни и Донни, то, увы…
Появись здесь пресса, ИИ охотно впустил бы ее в дом. После этого правительству — вернее, тем правительственным структурам, которые имеют к этому отношение, — пришлось бы нести ответственность за создание программы-предательницы, не останавливающейся перед убийством, но что же из того? Пусть творец сам отвечает за последствия своей деятельности. Касси и дети не обязаны расплачиваться за чужую глупость.
Как назло, у Эли не оказалось с собой телефона. Но, может быть, она найдет его в машине, доставившей ее сюда и оставшейся за пределами того, что Боллман именовал «периметром».
Женщина неторопливо двинулась к автомобилю, стараясь не привлекать к себе внимания.
Она ждала. Минуту, другую, еще и еще. Вся надежда на Донни, твердила она себе, потому что у него больше всего стрептококков. У нее и Дженни не было симптомов заболевания — пока еще не было. При стрептококковой инфекции инкубационный период длится до четырех дней. Так что надеяться можно было на одного Донни.
Минута, другая. Еще и еще.
Гены, созданные Владом, не причинят Донни вреда, уговаривала она себя. Влад был хорошим ученым: он тщательно поработал над своими микробами, чтобы разрушению подвергались только очень длинные углеводороды. Они не могут, не должны наброситься на короткие цепочки углеводородов в организме Донни!
Час, другой. Еще и еще.
Ти-4-Эс спросил:
— Почему Владимир Шеритов избрал сферой своей деятельности биологическое восстановление отходов?
Касси подпрыгнула. Неужели знает, неужели заподозрил?.. То, что она сейчас предприняла, было доступно ИИ, как ей самой был совсем недавно доступен свежий воздух снаружи. Но чтобы насторожиться, надо суметь правильно интерпретировать информацию. А ИИ не знал даже, что такое кулич…
Она решила ответить пространно:
— Родня Влада живет в Сибири, у озера Чаны. В детстве он навещал с родителями тамошних родственников. Озеро Чаны — самое загрязненное место на планете. После ядерных катастроф полувековой давности в него сваливали огромное количество радиоактивных отходов. Влад познакомился со своими дальними родственниками, слишком бедными людьми, которые не могли куда-то переехать. Он увидел различные врожденные и благоприобретенные уродства, мозговые нарушения, увидел беременных, которые обязательно родят… не могу продолжать. Одним словом, он еще тогда решил, что займется биологическим восстановлением загрязненной среды обитания.
— Понятно. У меня примерно такая же специализация.
— Что?!
— Меня создали для исправления ряда специфических биологических состояний, нуждающихся, по мнению правительства, в исправлении.
— Можно поподробнее?
— Нельзя. Это секретные сведения.
Невзирая на напряжение и усталость, Касси попыталась осмыслить услышанное. Что, если назначением ИИ была разработка вирусов, бактерий, еще чего-то для использования в качестве биологического оружия? Впрочем, для этого необязательно быть разумным существом. Или его цель — вселение во вражеские компьютеры и выборочная промывка электронных мозгов — то самое, чего так боялся спятивший строитель «замка»? Тут действительно потребовалось бы умение рассуждать и чувствовать. Или…
Но на ум больше ничего не приходило. Почему ИИ не хочет признаться, что создан с разрушительными целями? Беглый Искусственный Интеллект, борющийся за свою жизнь, способен вызывать общественное сочувствие. А вот гениальный промывщик мозгов, наоборот, ужаснул бы общество. Ти-4-Эс сильно рисковал. Хотя Касси вовсе не была уверена в правильности своих рассуждений.
— Ты — оружие, Ти-4-Эс? — спросила она тихо.
И снова короткая, слишком человеческая пауза, потом ответ со знакомой интонацией:
— Уже нет.
Оба умолкли. Дженни проснулась, но, к счастью, сидела рядом с матерью тихо, не вынимая изо рта большого пальца. Вообще-то она не сосала палец уже два года, но сейчас Касси не стала делать ей замечание. Возможно, Дженни заболевает, возможно, ее наконец-то пробрал страх, возможно, ей просто потребовалось сейчас такое простое успокоительное средство.
Касси наклонилась к Донни, шепча ему ласковые словечки и повторяя:
— Дыши, Донни. Дыши для мамы. Дыши хорошенько.
— Мы заходим внутрь, — сказал Боллман Мактаггерту. — Заложники ничего не сообщают нам о своем положении, поэтому вызволить их — это сейчас самое важное.
Мужчины переглянулись, понимая друг друга без слов. Чем дольше проживет ИИ, тем серьезнее опасность, что он все-таки доведет до сведения общественности свое послание. Самому Ти-4-Эс невыгодно выдавать все — тогда общественность потребует его уничтожения; но вдруг ИИ решил пренебречь самосохранением ради мести? Способен ли он как следует отомстить?
Этого не знал никто.
Не мог знать.
Двое суток — достаточный срок, чтобы, не добившись успеха в переговорах, решиться на штурм. Кроме того, седовласый господин из Вашингтона, занимающий абсолютно не известный общественности пост, обязан выполнить приказ.
— Что ж… — протянул удрученный Мактаггерт.
Столько лет потрачено зря! Это был самый интересный проект, над которым довелось трудиться Мактаггерту. Кроме того, он считал себя патриотом и верил, что Ти-4-Эс способен внести серьезный вклад в укрепление национальной безопасности. Но у него не было уверенности, что президент разрешит продолжить работу над проектом. Особенно теперь.
Боллман отдал по телефону распоряжение. Через несколько секунд танк глухо заурчал.
Минута, другая. Еще и еще.
Касси задрала голову и глядела на воздуховод. Если это произойдет, то как? Оба генератора выступали из земли наполовину, а наполовину были зарыты, черпая глубоко из-под земли геотермальный градиент. Верхняя половинка каждого генератора была закрыта серым пластмассовым кожухом. Касси хорошо помнила этот скучный серый оттенок. Внутри находится двигатель, конденсаторы, соединения с Домом — все это из различных материалов, среди которых преобладает пластик. В наши дни очень широко используют прочные нефтяные пластмассы, из которых можно наделать столько всего полезного, долговечного, да что там — вечного!
Но вечность прервется, как только до них доберутся бактерии Влада.
Узнает ли ИИ о происходящем, если план увенчается успехом? Или все произойдет так быстро, что ИИ просто перестанет существовать? Все это неимоверно сложное, сочетание электромагнитных импульсов попросту погаснет, как свечка? А вдруг один генератор отключится значительно раньше другого? Сообразит ли Ти-4-Эс, что ему грозит смерть по ее вине? Нет, смерть — понятие, применимое только к биологическим организмам. Машины попросту выключаются.
— Донни лучше? — спросил Ти-4-Эс, напугав Касси.
— Пока не знаю. — Ее собеседник — всего лишь программа, ему недоступно сочувствие.
Но тогда почему он спрашивает?
Программа, которая, не понимая толком, что натворила, достаточно похожа на человека, чтобы выпустить из чувства мести нервный газ (в существование которого Касси не очень-то верила)… Нет у ИИ никакого газа, он блефует!
Вполне человеческий блеф.
— Ти-4-Эс… — начала она. Но он прервал ее:
— Что-то не так!
Касси крепче прижала к себе детей.
— Я… Что вы натворили?!
Он понял: это дело ее рук. Касси услышала короткий испуганный крик и догадалась, что кричит она сама.
— Доктор Шеритова… О… Пожалуйста!
Свет погас. Дженни вскрикнула. Касси зачем-то закрыла ладонью рот и нос Донни.
— Не дыши! Не дыши, Дженни! Задержи дыхание!
Но не могла же она задушить Донни! Взяв его на руки, она двинулась наугад, в кромешной темноте. Потом, пристроив сына — какой он, оказывается, тяжелый! — на своем правом плече, она слепо потянулась к Дженни. Нащупала ее голову, разинутый в крике рот, схватила левой рукой за плечо, поволокла за собой в направлении двери. То есть она надеялась, что дверь где-то там.
— Замолчи, Дженни! Мы выходим. Молчи!
Но Дженни надрывалась, как заведенная. Касси обо что-то споткнулась, а потом нашла дверь. Ручка повернулась, дверь открылась настежь.
— Подождите! — закричала Эли, бросаясь к Боллману по изъезженной лужайке. — Отложите штурм! Стойте! Я вызвала журналистов.
Он резко обернулся, и она испуганно отшатнулась.
— ЧТО вы сделали?
— Вызвала журналистов. Скоро они будут здесь, и ИИ расскажет им, что хочет, а потом отпустит Касси и детей.
Боллман испепелил ее взглядом, потом перешел на крик.
— Кому поручалось следить за этой женщиной? Джессоп!
— Остановите танк! — взвизгнула Эли.
Но махина продолжала ползти к северо-восточному углу замка. На мгновение Эли показалось, что ожила сцена из детской книжки мифов. Атлас? Сизиф? Танк уперся в крепкую стену. Солдаты в полном боевом снаряжении, похожие на роботов, ждали позади него. Стена обрушилась внутрь, как будто была сложена из детских кубиков. Танк рванулся вперед и оказался под кучей обломков. Солдаты, дождавшись конца камнепада, ринулись в пролом. Раздались крики, в воздухе повисла густая пыль.
Потом из дома донесся оглушительный треск. Там рушилось все: стены, потолок, пол. Эли зажмурилась. Если Касси там, под обломками или среди них…
И тут Касси появилась из-за юго-западного угла погубленного «замка». Она несла на плече Донни и тянула за собой Дженни. Все трое кашляли и плевались. Все присутствующие бросились к чудом спасшимся заложникам. Эли присоединилась к толпе.
— Касси! Какое счастье!
Волосы Касси были испачканы грязью и известкой, глаза ввалились, лицо прорезали глубокие морщины. Перекрикивая плач дочери, она заговорила, обращаясь к одной Эли. Остальных сейчас для нее не существовало.
— Он мертв.
На какое-то мгновение Эли показалось, что она имеет в виду Донни. Но мальчика уже забирали у матери, и он жалобно скулил — бледный, красноглазый, измученный. Зато живой!
— Отдайте его мне, доктор Шеритова. Я врач.
— Ты о ком, Касси? — вкрадчиво спросила Эли. Было ясно, что у Касси шок. Она определенно не отдавала себе отчета, что вокруг столько людей. — Кто мертв?
— Влад, — пробормотала Касси. — Его больше нет.
— Сюда, доктор Шеритова, — позвал Боллман. — От имени всех присутствующих должен вас заверить, что мы счастливы видеть вас и детей жи…
— Могли бы и не штурмовать дом, — прервала Касси Боллмана, только сейчас его заметив. — Я сама отключила Ти-4-Эс.
— Это хорошо. А то, что вы живы, еще лучше, — сказал Боллман примирительно.
— Вы применили силу, чтобы уничтожить все копии и тем самым исключить возможность оживления Ти-4-Эс.
— По-моему, у вас истерика, миссис Шеритова, — сказал Боллман. — Неудивительно, вы столько перенесли…
— Ерунда! Что это там, медицинский вертолет? Моему сыну надо срочно в больницу.
— Немедленно его туда доставим.
Сквозь толпу проталкивался кто-то еще. Это была высокая женщина, устанавливавшая в замке проводку. Касси не взглянула на нее, как не замечала вообще никого вокруг. Но женщина привлекла ее внимание вопросом:
— Как вы избежали отравления нервным газом?
Касси медленно повернулась.
— Никакого газа там не было.
— Был. Я сама устанавливала баллоны. Они были с «черного рынка». Я уже все рассказала агенту Боллману, и он обещал не возбуждать против меня дело. Как вам это удалось? Или Ти-4-Эс просто не успел его выпустить?
Касси гладила Донни по щеке. Эли решила, что ответа не будет. Но Касси произнесла, не замечая гвалта:
— Нет, у него проснулась совесть. Он не смог совершить убийство, а мы смогли.
— Доктор Шеритова, — подал голос Боллман, теперь — профессиональный утешитель. — Ти-4-Эс был машиной. Программу нельзя убить.
— Тогда почему вам так хотелось сделать это?
Эли обняла плачущую Дженни. Ей удалось перекричать шум.
— В вертолете не санитары, Касси. Это журналисты. Я вызвала прессу.
— Это хорошо, — тихо ответила Касси. Напряжения, которое не покидало ее после убийства Влада, теперь не было заметно. — Я сделаю для него хотя бы это. Я с ними поговорю.
— Нет, доктор Шеритова, — вмешался Боллман. — Это невозможно.
— Очень даже возможно. Мне есть, что сказать репортерам.
— Нет, — повторил Боллман. Но Касси уже отвернулась от него и заговорила с врачом, взявшим на руки Донни.
— Слушайте меня внимательно. У Донни Streptococcus pyogenes, но не обычный, а генетически модифицированный штамм. Моя работа. Вот что я сделала…
Слушая ее объяснения, медик все сильнее таращил глаза. Когда она умолкла. Донни погрузили в вертолет ФБР. Тем временем прилетели еще два вертолета, с яркими эмблемами телекомпаний на бортах, очень похожими на фальшивые, намалеванные раньше по приказу Боллмана. Но Эли знала, что на этот раз все происходит по-настоящему.
Касси направилась к вертолетам. Боллман схватил ее за руку.
— Вы не сумеете заткнуть рот нам обеим, — быстро сказала ему Эли. — Я вызвала не только прессу, но и кое-кого еще — друга, которому все рассказала.
Ложь. Нет, блеф, а это совсем другое дело.
Боллман, не обращая внимания на Эли, цеплялся за Касси. Та устало сказала:
— Да успокойтесь вы, Боллман. Я не знаю, для чего был предназначен Ти-4-Эс. Он так мне ничего и не сказал. Мне известно одно: это было разумное существо, боровшееся за свою жизнь. А мы его убили.
— Зато сами спаслись. — Судя по всему, Боллман размышлял, как ему поступить.
— Это точно.
Боллман наконец решился и выпустил руку Касси. Та посмотрела на Эли.
— Нельзя было так поступать.
— Нельзя, — согласилась Эли.
— Увы, в борьбе за выживание человек обо всем забывает.
— Не понимаю, о чем ты… — начала Эли, но Касси уже торопилась к вертолетам. Ей навстречу ринулись акулы прессы.
Самая знаменитая девочка в мире
На пастбище близ маленького городка опустился космический корабль, в который доверчиво вошла случайно находящаяся там маленькая девочка Кира. Вошла и сразу стала Самой Знаменитой Девочкой в Мире. Груз этой знаменитости наложит печать на всю жизнь Киры. И не только на ее жизнь.
* * *
На пастбище близ маленького городка опустился космический корабль, в который доверчиво вошла случайно находящаяся там маленькая девочка Кира. Вошла и сразу стала Самой Знаменитой Девочкой в Мире. Груз этой знаменитости наложит печать на всю жизнь Киры. И не только на ее жизнь.
Самая знаменитая девочка в мире высунула мне язык.
— Это все мои куклы Барби, и ты их не бери!
Я побежала к маме:
— Кира не хочет делиться!
— Кира, дорогая, — сказала тетя Джули тем странным напряженным голосом, который появился у нее с тех пор, как случилось ЭТО, — поделись своими новыми куклами с Эми.
— Нет, они мои! — сказала Кира. — Люди из новостей дали их только мне!
Она пыталась удержать в руках всех Барби разом, девять или десять, а потом расплакалась.
Теперь она плакала часто.
— Джули, — сказала мама по-настоящему тихо, — она не обязана делиться.
— Нет, обязана. Именно потому, что теперь она что-то вроде… о, боже, хотела бы я, чтобы ничего этого не случилось! — Потом тетя Джули тоже заплакала.
Предполагается, что взрослые не плачут. Я посмотрела на тетю Джули, потом на глупую, все еще орущую Киру, потом снова на тетю Джули. Все было неправильно.
Мама взяла меня за руку, увела на кухню и посадила себе на колени. В кухне было совсем тепло, пеклись печенья из шоколадного теста и поэтому все было хорошо.
— Эми, — сказала мама, — я хочу поговорить с тобой.
— Я уже большая, чтобы сидеть у тебя на коленях, — сказала я.
— Нет еще, — ответила мама, прижала меня крепче? и я почувствовала себя совсем хорошо. — Но ты уже достаточно большая, чтобы понять то, что случилось с Кирой.
— Кира говорит, что она этого сама не понимает!
— Ну, в каком-то смысле это верно, — сказала мама. — Но ты в любом случае поймешь. Ты знаешь, что Кира была с тобой на пастбище, когда прилетел большой космический корабль.
— Можно взять печенье?
— Они еще не готовы. Сиди смирно и слушай, Эми.
Я сказала:
— Ну, да, я все это знаю! Спустился корабль, открылась дверь, Кира вошла, а я убежала далеко и не попала.
А потом я позвонила маме по мобильнику, а она вызвала 911 и прибежали люди. Не тетя Джули — за Кирой в этот день дома присматривала моя мама. Примчались полицейские машины и скорая помощь. Машины заехали прямо на пастбище, распугивая коров. Если б коровы не проломились через изгородь, то, клянусь, несколько их машины задавили бы. В общем, классное было зрелище.
Кира пробыла там долго. Полицейские кричали на маленький космический корабль, но он не открывался и никак не реагировал. Я наблюдала за ними из верхнего окна, куда мама велела мне уйти, через бинокль дяди Джона. Прилетел вертолет, но прежде чем он успел что-то сделать, дверь корабля открылась, Кира вышла, а полицейские рванули вперед и схватили ее. А потом корабль просто взлетел и исчез, пройдя мимо вертолета, и с тех пор все думают, что Кира самая крутая на свете. Но я так не считаю.
— Я ее ненавижу, мама.
— Нет, так не надо. Но Кира привлекает все внимание и… — Она вздохнула и стиснула меня крепче. Это было приятно, хотя я уже большая, чтобы так меня держать.
— Кира поедет на телевидение?
— Нет. Тетя Джули и я договорились вас обоих удерживать от телевидения, журналов и всего подобного.
— Кира и так во всех журналах.
— Не по своему выбору.
— Мамочка, — сказала я, потому что так хорошо сидеть у нее на коленях и еще так приятно пахло печеньем, — а что Кира делала на корабле?
Она напряглась.
— Мы не знаем. Кира не может вспомнить. Разве что… она тебе ничего не рассказывала, Эми?
— Она говорит, что не может вспомнить.
Я повернулась, чтобы посмотреть маме в лицо.
— Так почему же ей до сих пор шлют подарки? Это же было в прошлом году!
— Знаю.
Мама поставила меня на пол и открыла духовку, чтобы потыкать печенье. Они пахли волшебно.
— А почему, — спросила я, — дядя Джон больше не приходит домой?
Мама прикусила губу.
— Не хочешь ли печенья, Эми?
— Хочу. Так почему?
— Иногда люди просто…
— Тетя Джули и дядя Джон развелись? Из-за Киры?
— Нет. Кира здесь не при чем, и ты запомни-ка это, юная леди! Я не желаю, чтобы ты смущала ее еще больше, чем сейчас!
Я откусила печенье. Кира не смущается. Она просто плакса и хрюшка-Барби, и я ее ненавижу. Я не хочу больше, чтобы она была моей кузиной.
Ну что такого великого — побывать в каком-то глупом космическом корабле? Ничего. Она даже об этом ничего не помнит!
Мама закрыла лицо руками.
Шепоток прошел по всему кафетерию: «Это она… она… она!»
О, черт! Я уткнулась в свое молоко. В прошлом году в кафетерии подавали шипучку и коку, стояли торговые автоматы с конфетами и чипсами, но новый директор все это убрал. Он настоящий ублюдок. Часто компании «Очистим Америку» нашего нового президента насильно впихивают в наше горло, говорит папа. Только он не говорит «впихивают», потому что считается, что это круто, так думают все родители из города Картер-Фоллс-Хай. Школьная форма. Тихая молитва. Обязательные уроки гражданственности. Выгоняют из школы за все, в чем нет духовности. Такое дерьмо.
— Это точно она, — сказал Джек. — Я видел ее картинки онлайн.
Ханна сказала:
— Как считаешь, что они сделали с ней в корабле, когда она была маленькой?
Энджи хихикнула и облизала губы. У нее по-настоящему грязный разум. Картер, который что-то вроде ути-ути, хотя и член футбольной команды, сказал:
— Это не наше дело. И она была тогда просто ребенком.
— И что? — ухмыльнулась Энджи. — Никогда не слышал о педофилах?
Ханна сказала:
— Космические педофилы? Взрослей, Энджи.
Джек сказал:
— А она милашка.
— Я думала, ты хочешь девственницу, Джек, — сказала Энджи, все еще ухмыляясь.
Картер сказал:
— Э-э, отстаньте от нее. Она просто зашла сюда.
Я следила, как Кира неуверенно шла к столикам кафетерия. Мониторы строго следили за всеми. У нас повсюду мониторы, так же как повсюду на улицах национальная гвардия. «Очистим Америку», чертова задница. Кира щурилось: она близорука, но ей не нравится носить контактные линзы, потому что они зудят. Я еще ниже согнулась над своим молоком.
Энджи сказала:
— Кто-то мне говорил, что Кира Ланден — твоя кузина.
Все головы рывком повернулись в мою сторону. Черт разрази эту стерву Энджи! Где это она услышала? Мама обещала мне, что никто в школе не узнает, а Кира никому не скажет! Ей и тете Джули пришлось переехать, говорили мама с папой, потому что у тети Джули после развода настали тяжелые времена и ей надо было быть ближе к своей сестре, и я должна это понять. Что ж, я поняла, но если Кира расхвастается и все мне испортит… Это моя школа, а не ее, я потратила тьму времени, чтобы попасть в хорошие группы, в которые никогда не входила в средних классах, и никакая до отвращения знаменитая кузина этого мне не испортит. Она не умеет даже танцевать.
Джек сказал:
— Кира Ланден твоя кузина, Эми, реально?
— Нет, — сказала я, — конечно, нет.
Энджи сказала:
— А я слышала другое.
Картер сказал:
— Так это просто сплетни? Ты вредишь этим людям, Энджи.
— Боже, Картер, прекрати. Слабак!
Картер покраснел. Ханна, которой он нравился, хотя и не догадывался сам, сказала:
— Приятно, когда хоть кто-то по крайней мере пытается быть добрым к другим.
— Плюнь это в свой суп, Ханна! — сказала Энджи.
Джек и Ханна переглянулись. Именно они принимали решение для группы, да и для других групп тоже. Энджи слишком глупа, чтобы это понять или осознать, что ее могут выдавить. Я ей не сочувствую. Она этого заслуживает, даже если быть выдавленным — это по-настоящему ужасно. Идешь в одиночку по коридорам и никто в твою сторону не поглядит, над тобой смеются за твоей спиной, и не можешь даже сохранить своих друзей. И все-таки Энджи этого заслуживает.
Ханна прямо посмотрела на меня тем взглядом, который Джек называет «взглядом полицейского допроса».
— Эми… Кира Ланден — твоя кузина?
Кира сидела в одиночку на конце стола. Кучка ребят, настоящие кобры, что заправляют лабораторией ВР, сидела на другом конце, вроде как посмеиваясь над нею, но без настоящего смеха. Я увидела Элеонору Мэрфи, избранную королевой гала-концерта ВР, хотя она еще не в старших классах, то окинула Киру холодным оценивающим взглядом, а потом презрительно отвернулась.
— Нет, — сказала я. — Я тебе уже говорила. Она не моя кузина. На самом-то деле, я ее никогда не встречала.
Я уставилась на виллу с недоверием. Не на охрану — всех богатых нынче охраняют, мы — нация параноиков и, наверное, не без причин. Это касается безумцев-террористов, доморощенной патриотической милиции, сторонников власти Белый или Черных, не говоря уж о молодежных бандах, мелких наркобаронах и контрабандистах черного рынка. Плюс, конечно, ответ властей на это, когда иногда кажется, что все до единого девятнадцатилетние в стране ходят по улицам в камуфляже — кроме, конечно, тех девятнадцатилетних, которые уже засвидетельствованы в качестве безумцев-террористов, доморощенной милиции, сторонников власти Белых и т. д. Все остальные из нас продолжают жить обычной жизнью.
Так что охранники не удивили меня — удивила вилла. Это была миниатюрная копия Запретного Города — в Миннесоте.
Начальник охраны застал меня глазеющей разинув рот на крутые изогнутые крыши, позолоченные арки, на восьмиугольную пагоду.
— Документы, пожалуйста.
Я собралась и посмотрела профессиональным взглядом, т. е. лучше сказать не отчаявшимся. Но, конечно, была в отчаянии. Но даже Кира не должна ничего знать.
— Я Эми Паркер — кузина мадам Ланден, — формально представилась я. — Мадам Ланден меня ждет.
Забудьте о непроницаемости китайцев — охранник смотрел с таким подозрением, словно я сказала, что являюсь уйгуркой-мусульманкой. Он изучил меня, изучил мои документы, он посмотрел на компьютере, совпадает ли скан моей радужки. Я прошла сквозь металлодетекторы, детекторы взрывчатки, детекторы детекторов. Меня основательно, но пристойно прощупали. Наконец, он пропустил меня во внутренние ворота и следил за мной всю дорогу, пока я не прошла под аркой с резными неуместными павлинами и драконами.
Кира ждала меня во дворике за аркой. Она была в агрессивно-модном синем спортивном костюме с двойным рядом крошечных зеркалец, нашитых спереди. Волосы выкрашены очень светлыми и подстрижены резко асимметрично в стиле, ставшем популярном после нынешней датской модели Бригитты. В этом традиционном китайском дворике, усаженным цветущими сливами в фарфоровых горшках, с прудом, где плавали золотистые карпы, она выглядела либо смешно, либо экзотично, в зависимости от вашей точки зрения. Точка зрения была именно тем, зачем я сюда прибыла. Мы не виделись друг с другом восемь лет.
— Привет, Эми, — сказала Кира своим низким, чуть хрипловатым голосом.
— Привет, Кира. Спасибо, что встретила меня.
— С удовольствием.
Была ли в ее голосе насмешка? Вероятно. Если так, то я этого заслужила.
— Как тетя Джули?
— Не имею понятия. Она отказывается от всякого контакта со мной.
Я выпучила глаза — я этого не знала. А должна была бы знать. Хороший журналист выполняет домашнее задание. Кира улыбнулась мне, и на сей раз в улыбке безошибочно присутствовала насмешка. Я стиснула зубы, о боже, я не могу себе позволить сорвать это интервью. Моя работа зависит от него. Людей сокращают и Пол не выбросил меня только потому, что я сказала с отчаяньем страха: «Кира Ланден — моя кузина. Я знаю, она отказывается от всех интервью, но, может…»
Кира сказала:
— Садись, Эми. С чего начнем? Для какой службы ты теперь пишешь?
— Таймс-онлайн.
— Ах, да. Ну, что ты хочешь узнать?
— Думаю, начнем с главного. Как ты познакомилась с генералом Чжоу?
— На вечеринке.
— О-о. И где же проходила эта вечеринка?
Она совсем не хотела мне помочь.
Кира скрестила ноги. Дорогая синяя материя спортивного костюма соответственно растянулась. Она выглядела сказочно, и я подумала, не сделала ли она какую-нибудь пересадку. Но, в общем, она всегда была хорошенькой, даже когда ей было десять и она была самой знаменитой девочкой в мире, озадаченно мигая в неуклюжее телевизионное оборудование шестнадцатилетней давности. Мой робокам перемещался позади меня, автоматически записывая нас с наиболее выгодных ракурсов.
— Вечеринка проходила у Кэрол Перес, — ответила Кира, называя вашингтонскую хозяйку, которую я видела только по программе новостей из высшего общества. — Я познакомилась с Кэрол в Йейле, конечно. Я познакомилась там с прорвой людей.
Да, это точно. Ко времени колледжа Кира рассталась с застенчивостью по поводу того, что же случилось с ней, когда ей было десять. Она выработала нечто вроде великолепного подхода — у нас еще были общие друзья, — состоявшего в загадочности в комбинации с дурной славой. Она тонко напоминала людям, что обладает опытом уникальном во всем человечестве, ни разу с тех пор не повторившемся, и хотя говорит она об этом без охоты, да, верно, что она проходит сеансы глубокого гипноза и, возможно, все-таки вспомнит, что же там в действительности происходило…
К концу первого семестра она «вспомнила». Со вкусом, скромно, ничего такого, чтобы мода окрестила ее сумасшедшей. Пришельцы были маленькими и ходили на двух ногах, они надели ей на голову что-то вроде шлема, и она смотрела голограммы, в то время как они предположительно записывали ее реакцию… Нет она не может вспомнить ничего особенного. Во всяком случае, пока.
Йейл все это съел. Интеллектуалы, особенно политические, дебатировали намерения пришельцев в терминах будущей политики Соединенных Штатов. Расшевелилось воображение преподавателей искусств. Люди из общества решили, что Кира Ланден — интересная добавка к их вечеринкам. И ее пригласили.
— Кэрол устроила вечеринку в своем доме в Вирджинии, — продолжила Кира. — Дипломаты, люди на лошадях, все как обычно. Чун-фу и меня представили друг другу, и мы оба сразу поняли, что здесь может быть нечто особенное.
Я всматривалась в нее. Могла ли она в самом деле быть такой наивной? У Чжоу Чун-фу уже было две любовницы-американки. Китайцы-хань, партия Чжоу и Соединенные Штаты ныне союзники, объединенные в своих акциях против террористов из западной части Китая, уйгур-мусульман, которые дестабилизируют Китай своей отчаянной войной за независимость. Уйгуры проиграют. Все это понимают, вероятно, даже сами уйгуры. Но пока что они взрывают в Пекине и Шанхае, в Сан-Франциско и Лондоне, иногда бешено договариваясь о выкупе, иногда с надменными политическими манифестами, иногда, как кажется, из чистой ярости. Резня, даже после вековой к ней привычки, заставляет бледнеть даже дипломатов. И генерал Чжоу поднаторел во всем этом. Рабочие лошадки прессы, вроде меня, не имеют доступа к секретным данным, однако слухи связывают его с некоторыми самыми зверскими акциями. Он держит дом в Миннесоте, потому что его легче всего достичь в ракетных полетах над полюсом.
И Кира верит, что у них «особые» романтические отношения?
Невероятно, но кажется, что верит. Пока она говорила об их знакомстве, о своей жизни с Чжоу, я не замечала ни следа иронии, сомнения, простого смущения. И определенно ничего хоть издали напоминающего стыд. Я отметила гнев, и это было самое интригующее в ее поведении. На кого она злится? На Чжоу? На свою мать, зашнурованный образец совершенства, которая отвергла ее? На пришельцев? На судьбу?
Она отклонила все политические вопросы.
— Кира, ты одобряешь то, как развивается китайско-американское сотрудничество?
— Я одобряю то, как развивается моя жизнь. — Звонкий смех, подчеркнутый ноткой гнева.
Мы прошлись по вилле, и она позволила мне фотографировать все, даже из спальню. Громадная постель под балдахином, резные шкафчики, горшки со сливовым цветом. Чжоу или какой-то заспинный пиар-советник решил, что партнерша китайского политического деятеля должна выглядеть не слишком сурово, ни слишком по-американски. Прошлому Киры давалась честь ее присутствием, даже ели она сама глядела в будущее — таким ясным было то, что я вывела. Я записывала все. Кира ничего не вымолвила, сопровождая меня, обычно даже не смотрела в мою сторону. Она расчесала волосы перед витиевато-резным зеркалом, покопалась на туалетном столике, сидя в глубокой задумчивости. Словно забыв о том, что я здесь.
Молчание Кира нарушила только тогда, когда она провожала меня к воротам. Она вдруг сказала:
— Эми… ты помнишь нашу школу? Тот ВР-концерт?
— Да, — осторожно ответила я.
— Ты, я и наши мальчики были в комнате джунглей. Там был виртуальный бой кокосами. Я бросила в тебя кокосом, попала, я ты притворилась, что даже не заметила этого.
— Да, — ответила я. Из всего моего избегания, из того, что я делала с ней в те ужасные, чудовищные, жестокие подростковые годы, она решила вспомнить именно это!
— Но ты видела. Ты знала, что я там.
— Да. Я извиняюсь, Кира.
— Не тревожься об этом, — сказала она с такой сверкающей улыбкой, что я сразу поняла, на кого был направлен ее гнев. Она дала мне интервью из старых семейных уз, или из желания продемонстрировать разницу наших сравнительных позиций, или еще их чего-то, но злилась она на меня. И всегда будет злиться.
— Извини, — снова сказала я с подчеркнутой неадекватностью. Кира не ответила, просто повернулась и пошла в свое крошечный Запретный Город.
Моя история имела большой успех. «Таймс» пустила ее на плоский экран, на 3-D и ВР, и запросы на нее вылезли за пределы шкалы. Впервые кто-то оказался внутри компаунда Чжоу, впервые встретился с американской подружкой загадочного генерала, впервые так близко видел стиль их жизни. Загадочное столкновение Киры с пришельцами шестнадцать лет назад придало истории уникальную остроту. Даже те, кто ненавидел эту историю — а таких было множество, называвших ее вызывающей, аморальной, декадентской, симптоматичной и так далее, — заметили ее. Моя система сообщений чуть не рухнула под грузом поздравлений, осуждений, предложений работы.
На следующий день Кира Ланден созвала пресс-конференцию. Она опровергла все. Да, меня пригласили на виллу Чжоу, но только в качестве родственницы на чай. Мы договорились, что не будет никаких записей. Я нарушила соглашение, записав все тайком, что поставило под угрозу китайско-американские отношения. Кира говорила со слезами на глазах. Китайское посольство прислало гневное опровержение. Государственный департамент был раздражен.
И «Таймс» уволила меня.
Стоя в свое квартире, все еще окруженная массой цветов, прибывших вчера, я смотрела в никуда. Удушающе сладкие ароматы вызывали тошноту. Дикие, глупые идеи бушевали в моей голове. Я подам в суд. Я покончу с собой. Киру действительно подменили пришельцы. Она больше не человек, а страшный фантом человека из ВР-триллеров, и мой долг — разоблачить ее.
Какая глупость. Только одна мысль была верной.
После стольких лет Кира нашла способ отыграться.
На второй год войны пришельцы вернулись.
Дэвид сказал мне это, когда я купала ребенка в кухонной раковине. Двойня, Люси и Лем, с визгом носились по крошечной квартире, как парочка баньши. Квартирка тесная, но она недалеко от работы Дэвида, и мы счастливы, что заполучили хотя бы ее. Ведь идет война.
— Телескоп Бландинг засек корабль пришельцев, направляющийся к Земле. — Дэвид произнес потрясающую новость скучно, как все, что он ныне говорит мне. И впервые за две недели он стал инициатором разговора.
Я покрепче ухватила Робина, извивающегося младенца, скользкого от мыла, и уставилась на него.
— Когда… Как…
— Хорошо бы тебе хоть раз закончить фразу, — сказал Дэвид с бесстрастным гиперкритицизмом на все, что я говорила в те дни. Так было не всегда. Дэвид не всегда был таким. Депрессия, сказал мне его доктор, которая, к несчастью не поддается доступным лекарствам. Что ж, великолепно, значит Дэвид в депрессии. Да вся страна в депрессии. Все напуганы, жалки, ходят с серыми от тревоги лицам из-за этой непредсказуемо внезапной войны с ее биоатаками, Q-бомбами, ЭМИ-нападениями, все из которых выглядят случайными. Мы все в депрессии, но не все из нас отыгрываются на людях, с которыми живут.
Я спросила с большим тщанием:
— Когда Бландинг засек пришельцев, и верят ли ученые, что это те же самые пришельцы, что явились сюда в июле 2002 года?
— Вчера. Да. Ты должна либо мыть Робина, либо не мыть, а не бросать важную родительскую работу в самом разгаре. — И он покинул помещение.
Я прополоскала Робина, завернула его в громадной, посеревшее от старости полотенце и положила ребенка на пол. Он улыбался мне; такой добродушный по природе ребенок. Я дала Люси и Лему, слишком маниакальным к сладостям, по одному печенью, отложенному про запас, и включила интернет. Аватара Трубача, которого кто-то создал слегка похожим на картинки Честного Эйба Линкольна, была в разгаре сообщения, передавая, должно быть, наспех скачанные архивные съемки из устаревших сайтов.
Показывали тот маленький, оловянного цвета космический корабль, что приземлился на коровьем пастбище дяди Джона двадцать пять лет назад, и Киру, выходящую из него с выражением изумления на маленьком личике. Боже, да она была чуть старше Люси и Лема. Показывали корабль, стартующий прямо вверх, мимо армейского вертолета. В тот раз ни следящие телескопы, ни спутники не засекли судна большего размера, ни прилетающее, ни уходящее… либо наша технология теперь улучшилась, либо у пришельцев другой план игры. Теперь экран переключился на картинки с Бландинга, которые выглядели всего лишь точкой в пространстве, пока компьютеры не увеличили ее, снабдив графикой и «искусственно добавив» различные воображаемые внешние виды, трассы и другие спекуляции. Посреди объяснений, даваемых строгим голосом «Авраама Линкольна», я уловила, что траектория судна закончится на том же коровьем пастбище, что и в прошлый раз — если, конечно, она не изменится — и что прибытие на Землю ожидается через тринадцать часов семь минут.
На экране появился китайский генерал, объявивший в переводе, что Китай готовится сбить нарушителя.
— Мама! — пронзительно завизжала Люси. — Мое печенье кончилось!
— Не сейчас, дорогая.
— Но у Лема осталось его печенье, а он не хочет делиться!
— Погоди минуту!
— Но мама…
Интернет резко выключился. Интернет.
В потрясающей жутковатой тишине раздался голос Лема, почти заглушивший голос его сестры:
— Мама! Я слышу какие-то сирены…
Три дня хаоса. Я никогда не верила, что паника — древнеримские уличные бунты, полностью вышедшие из-под контроля, убийственная паника — может случиться в Соединенных Штатах, в серых городах, вроде Рочестера, штат Нью-Йорк. Да, случались периодически расовые бунты в Атланте, краткие периоды грабежей в Нью-Йорке или военной истерии в Сан-Франциско, однако национальная гвардия живо изолировала их в тех районах, где насилие и так было образом жизни. Но эта паника охватила весь город Рочестер — в холодном феврале, и, следя по интернету, когда вообще работали установленные камеры сайта, я испытала сюрреальный ужас. Ведь предполагалось, что это Америка.
Людей публично обезглавливали на лужайках музея искусств, их дыхание застывало в морозном воздухе за секунду до того, как из их отрубленных голов в сторону камеры хлестала кровь. Никто не мог сказать, почему их казнят, и есть ли вообще этому причина. Здания, которые национальная гвардия защищала от бомб китайских террористов, взрывались обезумевшими американцами. Любого американца китайского происхождения или похожего на китайца, или просто, по слухам, происходившего от китайцев, так зверски избивали, что отвращение возникло бы и у четырнадцатого века. Мертвый изрубленный ребенок был брошен на пожарной лестнице четвертого этажа и валялся там целые три дня, расклевываемый птицами.
Я держала детей в тесноте ванной комнаты, где не было окон для битья. Или для заглядывания. Электричество отключилось, потом включилось, потом отключилось совсем. Перестали подавать тепло. Дэвид оставался у окна гостиной на случай, если в здании начнется пожар и у нас не останется другого выхода, кроме эвакуации. Даже во время этого ужаса он все преуменьшал и критиковал:
— Если бы ты запасла больше еды, Эми, может быть, детям не надо было снова есть овсяные хлопья.
— Тебе никогда не удавалось держать их спокойными и тихими.
Спокойными и тихими. Вороны на пожарной лестнице выклевывали глаза мертвого ребенка.
Как только Люси, Лем и Робин наконец-то засыпали, я включала радио. Бунты взяты под контроль. Нет, не взяты. Президент мертв. Нет, жив. Президент объявил чрезвычайное положение. Массивная биоатака на Нью-Йорк. Нет, на Лондон. Нет, на Пекин. За этими атаками стоят китайцы. Нет, у китайцев бунты похуже наших, их текущий хаос смешался с хаосом их предыдущей гражданской войны. Именно эта гражданская война разрушила три года назад китайско-американский альянс. А потом во время своих гражданских переворотов китайцы атаковали Аляску. Может быть. Даже сеть международной разведки не была полностью убеждена в том, кто же именно выпустил в Анкоридже крыс, зараженных бубонной чумой. Однако, Белый дом объявил, что китайские эксцессы стали непереносимы для Западного мира.
Я не вижу, какие из эксцессов могут быть еще хуже.
А потом все кончилось. Армия справилась. Или, наверное, хаос самоорганизовался, как некая разновидность чумы, и просто завершил свой курс. Все оставшиеся в живых были к нему уже иммунны. Выждав еще неделю, Дэвид и я — но не дети — вышли из нашего здания в руины, чтобы начать выстраивать заново некое экономическое и общественное существование. Мы никогда не оставляли детей одних, но даже так Дэвид нашел изолированный случай, чтобы сказать, выражая негодование каждым членом собственного тела: «Именно ты хотела иметь детей. Я не знаю, как далеко я могу зайти в оплате твоего неверного суждения».
Вот когда я получила e-mail от Киры.
— Почему ты пришла? — спросила меня Кира.
Мы смотрели друг на друга в федеральной тюрьме в горах Катскел к северо-востоку от Нью-Йорка. Тюрьма, построенная в 2002 году, была произведением искусства. Ничего не могло проникнуть ни внутрь, ни наружу, включая бактерий, вирусов и даже радиацию. Кира сидела напротив меня, испуганная женщина, которая в действительности находилась на расстоянии двух миль, запертая в какой-то камере, которая, наверное, выглядела совершенно не похоже на ее голограмму в центре для посещений.
Я медленно произнесла:
— Я не могу сказать, почему я пришла.
Это было правдой. Или, вернее, сказать-то я могла, но здесь было смешано так много мотивов, что ей никогда не понять. Потому что на эти два дня мне удастся уйти от Дэвида. Из-за детства, что мы с ней делили, неважно насколько отравленном случившимся, тем не менее сейчас напоминавшем мне Аркадию. Потому что я хотела увидеть Киру униженной, страдающей, как когда-то из-за нее страдала я. Потому что у меня была некая безумная идея, такая же сумасшедшая, как хаос, в котором мы жили две недели назад, что, может быть, у нее находится ключ к пониманию необъяснимого.
Она спросила:
— Ты пришла позлорадствовать?
— Отчасти.
— Хорошо, ты имеешь право. Только помоги мне.
— По правде говоря, Кира, ты не выглядишь как тот, кому вообще нужна помощь. Ты кажешься хорошо накормленной, вымытой, и за этими стенами ты в достаточной безопасности. — Это больше, чем у моих детей. — Кстати, как ты оказалась здесь?
— Меня посадили в ту же секунду, как заметили корабль пришельцев. — В ее голосе слышалась горечь.
— По какому обвинению?
— Без всяких обвинений. Я задержана для блага государства.
Я спросила ровным голосом:
— Из-за корабля пришельцев или из-за того, что ты спала с китайским врагом?
— Тогда они не были врагами! — гневно сказала она, и я увидела, что моя догадка подвела ее к точке, когда ей захотелось сказать мне: «а катись-ка ты…» Но она не отважилась.
Выглядела она неплохо. Упитанная, мытая, как я сказала. Однако, больше не милашка. Что ж, с тех пор, как я ее видела, прошло девять тяжелых лет. Нежная кожа загрубела и сморщилась гораздо больше моей, как если бы она провела массу времени на солнце. Волосы, когда-то ослепительно золотые, были тускло-каштановыми с прядями седины. Моя тетя Джули, ее мать, погибла пять лет назад в дорожном инциденте.
— Эми, — сказала она, явно контролируя себя, — боюсь, что они просто задержат меня здесь навечно. У меня больше нет никаких связей с китайцами, и я не знаю ничего об этом корабле пришельцев. Я просто тихо жила под чужим именем, а они ворвались в мою квартиру посреди ночи, сковали и бросили сюда.
— Почему ты не обратишься к генералу Чжоу? — жестоко спросила я.
Кира только глядела на меня с таким отчаяньем, что я почувствовала презрение к ней. Она была — и всегда будет — сентиментальной. Я помню, что она в действительности думала, когда этот военный монстр любил ее.
— Расскажи мне, что произошло после 2018 года, — сказала я, и увидела, как она вцепилась в это с отчаянной надеждой.
— После того, как вышла твоя история… я извиняюсь, Эми, я…
— Не надо, — резко сказала я, и она оказалась достаточно сообразительной, чтобы остановиться.
— Я бросила Чун-фу, или, скорее, он бросил меня. Я тяжело пережила это, хотя предполагаю, что была большой дурой, чтобы не подумать, что он именно так и отреагирует, чтобы не предвидеть… — Она отвернулась, старое страдание заново проступило на ее лице. Я подумала, что слово «дура» даже и близко не покрывает истины.
— Во всяком случае у меня были старые друзья, которые помогли мне. Большинство людей не хотело иметь со мной ничего общего, но несколько верных обеспечили мне новые документы и работу на крабовой ферме на мысе Кейп-Код. Знаешь, работа мне нравилась. Я и забыла, как хорошо себя чувствуешь, работая на воздухе. Конечно, это отличалось от работы на молочной ферме отца, но ветер, дождь, море… — Она уплыла в воспоминания о том, что я никогда не видела.
— Я познакомилась с крабовым фермером по имени Дэниел, и мы жили вместе. Я никогда не называла ему своего настоящего имени. У нас родилась дочь Джейн…
Мне казалось, что я уже видела страдание на ее лице. Я ошибалась.
Я спросила по возможности мягче:
— Где сейчас Дэниел и Джейн?
— Погибли. Биовирусная атака. Мне казалось, я не смогу после этого жить, но, конечно, смогла. Люди все могут. Ты замужем, Эми?
— Да. Я его ненавижу. — Я не планировала это сказать. Но что-то в ее страдании высвободило мое собственное. Кира не казалась потрясенной.
— Дети?
— Трое чудесных. Двойняшки-пятилетки и шестимесячный.
Она наклонилась вперед, словно растение, изголодавшееся по солнцу.
— Как их зовут?
— Люси, Лем и Робин. Кира… ты думаешь, как именно я могу тебе помочь?
— Напиши обо мне. Ты ведь журналист.
— Нет. Больше нет. Ты завершила мою карьеру. Неужели ты действительно не знала об этом?
— Тогда созови пресс-конференцию. Разошли сведения в отделения новостей. Напиши письма в конгресс. Только не дай мне гнить здесь до бесконечности только потому, что они не знают, что со мной делать!
Она действительно не имела никакого понятия, как делаются вещи. Все еще сама невинность. Я еще не была готова выпалить, что все ее страдания просто глупость. Вместо этого я сказала:
— Пришельцы хоть как-то общаются с тобой со своего корабля?
— Конечно, нет!
— Корабль ушел, ты знаешь?
По ее лицу было ясно, что она не знает.
— Они ушли?
— Две недели назад. Подошли не ближе Луны. Если б у нас имелась, хоть какая-то приличная космическая программа, если б она имелась хоть у кого-нибудь, мы могли бы попробовать войти с ними в контакт. Но она просто осмотрела нас с такой дистанции, а потом отвалили.
— Да пусть они катятся к черту! Я бы хотела, чтобы их сбили!
Она удивила меня: как языком — Кира, несмотря на свои сексуальные приключения, всегда была несколько жеманной — так и ненавистью. Должно быть, удивление проступило у меня на лице.
— Эми, — сказала Кира, — они испортили мне жизнь. Без того похищения, — слово, в действительности, не слишком-то подходило, — когда мне было десять лет, родители никогда бы не развелись. Я не стала бы отщепенкой в школе. Я никогда бы не встретилась с Чжоу, но вела бы себя, как… и, конечно, не оказалась бы теперь в этой трахнутой тюрьме! Они явились сюда, чтобы испортить мою жизнь, и это им удалось.
— Ты ни в чем не виновата, — сказала я ровным голосом.
Кира уставилась на меня.
— Не смей судить меня, Эми. Ты с твоими живыми детьми, с твоей жизнью, свободной от всякого подозрения, что ты в чем-то уродлива и опасна, потому что несколько часов в детстве, о которых ты даже ничего не можешь вспомнить…
— Не можешь вспомнить? А как насчет шлема, мелькающих картинок и наблюдающих пришельцев? Ты все это придумала?
В ярости она рванулась, чтобы ударить меня. Но там, конечно, ничего не было. Вместе мы были лишь виртуально. Я встала, чтобы унести с собой свою половинку фарса.
— Пожалуйста, Эми… пожалуйста! Скажи, что ты мне поможешь!
— Ты дура, Кира. Ты ничему не научилась. Ты считаешь, что тюремщики разрешили бы тебе встретиться со мной, если б хотели держать тебя здесь спрятанной ради блага государства? Думаешь, тебе позволили бы послать мне письмо? Тебя, считай, почти уже выпустили. И когда тебя выпустят, попытайся вести себя так, словно тебе уже не десять лет.
Мы расстались с презрением и гневом друг к другу. Я надеялась, что больше никогда ее не увижу и о ней не услышу.
Когда пришельцы вернулись в следующий раз, они приземлились.
Я была в павильоне джунглей в плейленде со своей внучкой Лехани. Ей нравились джунгли. Я же была ими восхищена; после всех передряг, после долгой-долгой войны ВР в конце концов достигла такого коммерческого уровня, что Робин, Люси и Лем, отец Лехани, тоже играли там. Конечно, государственные приложения ВР, голо и ИИ — совсем другая материя, но с этим я не имела ничего общего. Я вела очень маленькую, замкнутую жизнь.
— Я пойду в Юнь Лань, — сказала Лехани, поднимая на меня глаза с сияющей, искренней надеждой юности на маленьком личике. Каждое исполненное желание рай, каждое сокрушенное — вечное разочарование.
— Да, в джунгли пойти можно, но нам надо дождаться очереди.
Поэтому она стояла в очереди рядом со мной, прыгая с ноги на ногу и держась за мою руку. Никто никогда не говорил мне, что быть бабушкой так приятно.
Когда, наконец-то, подошла наша очередь, я зарегистрировала ее, повесив на шею чип, который станет информировать меня о каждом ее шаге, как и о мельчайших изменениях в проводимости ее кожи. Если она испугается, или ей станет скучно, я об этом узнаю. Взрослых не пускают в джунгли плейленда, это испортило бы детские ощущения. Лехани широко улыбнулась и побежала сквозь виртуальную завесу. Я включила карту, связанную с ее чипом, и села за столик в вестибюле, окруженная цепочками детей постарше, регистрирующихся для других ВР-плейлендов.
Потягивая чай, я просматривала свою электронную почту, когда вдруг включился большой экран вестибюля.
«Новости! Новости! Замечен корабль пришельцев, направляющийся к Земле! Правительственные источники сообщают, что он напоминает те корабли, один из которых приземлялся в Миннесоте в 2002 году, а другой долетел до лунной орбиты в 2027, однако…»
Люди вокруг меня просто взорвались. Зажужжали, засигналили своим детям, а в случае одной глупой женщины — бессмысленно завопили. Под прикрытием этого гама я попробовала слинковаться с Центральной, прежде чем сайт безнадежно зависнет.
«Библиотека, — набрала я, — общий раздел, штат Мэн, поиск данных».
«Готов», — ответил крошечный экран.
«Свидетельство о смерти, имя Дэниел, та же дата, что и в свидетельстве о смерти на имя Джейн, года с 2020 по 2026».
«Поиск…»
Из плейлендов начали выбираться дети, с большой неохотой прерывая свое ВР-время. Кира не назвала мне фамилию Дэниела. У меня так же не было ни малейшего понятия, какой фамилией она пользуется сейчас. Но если она просто хочет остаться незамеченной среди обычных людей, то его фамилия сойдет, а Кира всегда была сентиментальной. Правительство, конечно, точно знает, где она, но они был знали вне зависимости от имени, которым она пользуется, или даже независимо от фальшивых документов. Записана ее ДНК. Пресса тоже может выследить ее, если решит озаботиться. Приземление пришельцев означает, что озаботятся обязательно.
Мой ручник высветил: «Дэниел Этан Пармани, умер 16 июня 2025 года в возрасте сорока двух лет, и Джейн Джулия Пармани, умерла 16 июня 2025 года в возрасте трех лет.»
«Второй поиск. Соединенные Штаты. Найти: Кира Пармани, возраст…» Каким может быть возраст, который, как Кира думает, сойдет для нее? Двадцать лет назад в тюрьме она выглядела гораздо старше, чем была. «…возраст от пятидесяти до семидесяти».
«Поиск…»
Лехани появилась в двери джунглей в полной ярости. Она высмотрела меня и подбежала.
— Леди говорит, что играть больше нельзя!
— Знаю, милая. Посиди-ка у бабушки на коленях.
Она взобралась ко мне, уронила голову мне на плечо и разразилась гневными слезами. Я мимо нее уставилась в ручник.
«Шесть совпадений». Все высветились. Шесть? С фамилией вроде Пармани и в паре с именем Кира? Я вздохнула и чуть передвинула Лехани.
«Позвонить поочередно».
Кира оказалась вторым совпадением. На звонок она ответила сама, голос не встревоженный. Она еще не слышала.
— Алло?
— Кира, это Эми, твоя кузина. Слушай, только что засекли подлетающий корабль пришельцев. Тебя снова станут искать. — Тишина на другом конце. — Кира?
— Как ты меня нашла?
— Удачные догадки. Но если ты хочешь спрятаться от федералов или от прессы…
Ее снова могут бросить в тюрьму, и кто на сей раз знает, когда она выберется? Самое меньшее — пресса превратит ее жизнь, какая она ни есть сейчас, в жалкое зрелище. Я спросила:
— Тебе есть куда уйти? Какой-нибудь не слишком близкий, но самый надежный друг со спальней в задних комнатах или странным строением на коровьем пастбище?
Она не засмеялась. У Киры никогда не было слишком развитого чувства юмора. Правда и время сейчас не очень подходит для розыгрышей.
— Да, Эми, есть. Почему ты меня предупреждаешь?
— О, господи, Кира, что мне на это ответить?
Может, она поняла. А, может, нет. Она просто сказала:
— Хорошо. И спасибо. Эми?..
— Что?
— Я снова вышла замуж. И счастлива.
Это сильно похоже на нее: выбалтывать личное, о чем никто не спрашивал. На секунду я тоже стала старой Эми, озлобленной и ревнивой. После моего ужасного развода с Дэвидом я не вышла замуж и даже больше не влюблялась. Подозреваю, что и раньше не любила. Но момент прошел. У меня есть Робин, Лем и Лехани и, время от времени, когда она в стране, Люси.
— Поздравляю, Кира. А теперь двигай. Они могут найти тебя за сорок секунд, если захотят, ты же знаешь.
— Знаю. Я позвоню тебе, когда все кончится, Эми. Где ты?
— Округ Принс-Джордж, Мериленд. Эми Сьютер Паркер. Прощай, Кира, — я оборвала линк.
— Кто был на линке? — спросила Лехани, очевидно решив, что слезами ничего не добьешься.
— Бабуля знала ее очень давно, дорогая. Ну, пошли домой, ты сможешь поиграть с кошкой мистера Гриндла.
— Да! Да!
Всегда так легко отвлечь неиспорченного.
Корабль пришельцев провисел на лунной орбите большую часть трех суток. Естественно, у нас там никого не было; ни у единой нации на Земле больше не было того, что можно было бы назвать космической программой. Но имелись спутники. Может, мы общались с пришельцами, или они общались с нами, может, мы пробовали их уничтожить, или приманить, или угрожать. Или даже все разом, только разными нациями разными спутниками. Простым людям, вроде меня, ничего не сообщали. И, конечно, пришельцы со своего корабля могли делать, что угодно: перехватывать радио, глушить военные сигналы, засеивать облака, посылать сообщения истинным верующим. Откуда мне знать?
На третьи сутки трое агентов из комиссии народной безопасности, последней политической реинкарнации этой конторы, прибыли, чтобы расспросить меня о местопребывании Киры. Я правдиво ответила, что не видела ее двадцать лет и не имею понятия, где она находится сейчас. Она вежливо поблагодарили меня и удалились. Ньюс-камеры стеной толпились у ее дома, скромного здания из затвердевшей пены в небольшом пенсильванском городке, и по косточкам разложили течение ее жизни, но фактически так ее и не нашли, что превратило это в историю о невезучести.
После трех суток на лунной орбите небольшое судно пришельцев приземлилось в предгорной саванне Восточной Африки. Каким-то образом оно проскользнуло мимо всей службы наблюдения, как словно бы ее у нас и не было вовсе. Судно приземлилось как раз в виду деревушки кикуйю. Два маленьких мальчика пасли овец и заметили его, один из них вошел внутрь.
К тому времени, когда мир узнал об этом после звонка, сделанного по единственному комлинку в деревне, ребенок уже был внутри корабля пришельцев. На сцену примчались люди из новостей и люди из правительства. Восточная Африка находилась в своем обычном состоянии запутанной гражданской войны, зарождающейся засухи и свирепствующих эпидемий. Границы теоретически были на замке. Но разницы никакой не было. Велся орудийный огонь, распространялась дезинформация, оглашались ультиматумы. Робокамы продолжали все записывать.
— Он похож на корабль, который видела ты? — тихо спросил Лем, глядя новости рядом со мной. Его жена Амалия была на кухне с Лехани. Я слышала, как они смеются.
— Он выглядит таким же.
Сорок пять лет улетучились, и я стояла на коровьем пастбище дяди Джона, глядя, как Кира заходит в оловянного цвета корабль и выходит из него самой знаменитой девочкой в мире.
Лем спросил:
— Как думаешь, чего они хотят?
Я уставилась на него.
— Ты считаешь, что я не думала об этом четыре с половиной десятилетия? И что все думали не об этом?
Лем молчал.
В небе над судном пришельцев появился вертолет. Это тоже было знакомо, пока он не снизился и я не поняла, какого он гигантского размера. Начали выбегать солдаты с оружием наизготовку, рявкали команды. Ньюсмен, может, живой, а может, и виртуальный, говорил: «Нам приказано прекратить все репортажи об этом…» И он исчез.
Черная туча дымовой завесы вырвалась из вертолета, но робокам успел показать выгрузку тяжелого вооружения. Лем сказал: «Боже мой! Это же бомбы!» Из черной тучи донесся огонь орудий.
Потом все новости полностью отключились.
Конечно, все сообщения дико противоречили друг другу. По меньшей мере шесть разных агентств в трех разных странах получили обвинения. Сто три человека погибли на месте и бесчисленное множество в последующих бессмысленных бунтах. Одним из погибших оказался второй маленький мальчик, который наблюдал приземление.
Первый ребенок взлетел с кораблем. Единственно это картинка появилась после введения правительством визуальной и электронной блокады: небольшой судно поднимается неповрежденным на черной тучей, устремляется в небо и исчезает в ярком африканском солнечной свете.
Мальчика кикуйю выпустили примерно в сотне миль, возле другой деревушки, но прошло много времени, прежде чем об этом узнали простые люди.
Кира не позвонила мне после того, как улегся фурор. Я поискала ее, но на сей раз ей посчастливилось в выборе союзников. Если правительство и установило, где она, а я предполагала, что так оно и есть, то никто меня об этом не проинформировал.
Да и зачем им?
Иногда желанный нам мир приходит слишком поздно.
Конечно, это был не тот мир, который кому-то был нужен. Страны третьего мира, особенно, но не исключительно, в Африке, в основном еще оставались неуправляемы. Вонючие городские трущобы, болезни, террор местных военных князьков. Каждодневная нужда, жестокость и страдания, все это делает порядки значительно хуже при безумных конвульсиях геноцида. Большая часть земного шара так и жила всегда, с малой надеждой на предвиденные изменения.
Однако, в Соединенных Штатах, с плотно охраняемыми границами и жесткими порядками, случилось чудо. Булки к рыбе, нечто задаром, бесплатный обед, которого никто не ждал: нанотехнология.
Эта промышленность была еще в зародышевом состоянии. Однако, она принесла растущее процветание. А с процветанием пришло то, о чем предполагается, что здесь не нужны деньги, но всегда наоборот: мир, щедрость, цивилизованность. И еще одно: космическая программа, причина всех ажиотажных новостей, которые я намеренно не смотрела.
— Нечестно говорить, что цивилизованность принесли нано, — протестовала Люси. Она вернулась из журналистской командировки в Судан, оставившей ее тощей и с наполовину выпавшими волосами. Люси неохотно рассказывала подробности, а я не слишком расспрашивала. При взгляде в ее глубоко запавшие глаза мне казалось, что я не выдержу ее ответов.
— Цивилизованность — побочный продукт денег, — сказала я. — Голодающие к друг другу не цивилизованы.
— Иногда цивилизованы, — сказала она, глядя в какое-то болезненное воспоминание, которого я не могла и вообразить.
— Часто? — поинтересовалась я.
— Нет. Не часто.
И Люси резко вышла из комнаты.
Я научилась спокойно дожидаться, когда она будет готова вернуться ко мне, так же, как она научилась ждать, но менее безмятежно, пока она будет готова вернуться в те части мира, где она зарабатывает свое пропитание. Моя дочь уже стара для того, чем она занимается, но она, почему-то, не может этого бросить. Раненная, больная, наполовину лысая, она всегда возвращается.
Однако, Люси частично права. Не только нынешнее богатство Америки привело ее к нынешней цивилизованности. Культура этого десятилетия оптимистическая, терпимая, в строгих формах — еще и простая реакция на то, к чему шло до этого. Качание маятника. Он не может не качаться.
Пока я дожидалась Люси, я вернулась к своей вышивке. Теперь, когда нано легко начали делать нам все, что угодно, вещи, которые сделать сложно, снова вошли в моду. Мелкие вещи мои глаза уже не видят, но кое-что я сделать еще могу. Под моими пальцами на паре шлепанец расцветали розы. На дерево рядом со мной прилетела птица, уселась на ветку и торжественно следила за мной.
Я еще не привыкла к птицам в доме. Вообще говоря, к этому дому своих сыновей я тоже не привыкла. Все комнаты в два этажа выходят в открытый небу центральный дворик. Над двориком находится что-то вроде невидимого щита, который я не понимаю. Он не пропускает холод и насекомых, но его можно наладить так, что он может пропускать или не пропускать дождь. Щит не выпускает птиц, которые живут здесь. Таким образом, у Лема есть миниатюрный, с кондиционированным климатом, с тщательно спроектированными ландшафтами, домашний Эдем. Птица, следящая за мной, была ярко-красной с экстравагантным золотым хвостом, несомненно генетически измененная для долгой и здоровой жизни. Другие птицы светятся в темноте. На одной что-то вроде голубого меха.
— Кыш, — говорю я ей. Я люблю свежий воздух, но геномодифицированные птицы приводят меня в содрогание.
Когда Люси возвращается, кто-то входит вместе с ней. Я откладываю свою работу, наклеиваю на лицо улыбку и готовлюсь быть цивилизованной. Визитерша пользуется палочкой, передвигаясь очень медленно. У нее редкие седые волосы. Я испускаю легкий крик.
Я даже не знала, что Кира еще жива.
— Мама, догадайся, кто это! Твоя кузина Кира!
— Привет, Эми, — говорит Кира, и ее голос не изменился, все такой же низкий и хрипловатый.
— Где… как ты…
— Ну, тебя-то всегда легко найти, помнишь? Это меня трудно обнаружить.
Люси спросила:
— Тебя сейчас ищут, Кира?
Кира. Люси слишком скоро привыкла к новой гражданской формальности. Дети Лема и Робина должны бы называть ее мисс Ланден или мэм.
— О, наверное, — отвечает Кира. — Но если они покажется, я просто скажу им, что мой слуховой имплант снова испортился.
Она опустилась в кресло, которое любезно изогнуло себя под ней. Он такого у меня тоже до сих пор мурашки, но Кира, похоже, не против.
Мы уставились друг на друга, две древние леди в комфортабельных мешковатых одеждах, а я вдруг увидела ее двадцатишестилетней кричаще одетой любовницей вражеского генерала. Каждая деталь в зимнем воздухе резко выделялась: синий спортивный костюм с двойным рядом крошечных зеркал, нашитых спереди, асимметричная прическа цвета золотых листьев. Это случалось со мной все чаще и чаще. Прошлое гораздо яснее настоящего.
Люси сказала:
— Я приготовлю чай, хорошо?
— Да, дорогая, пожалуйста, — ответила я.
Кира улыбнулась.
— Она кажется добрым человеком.
— Слишком добрым, — сказала я без объяснения. — Кира, почему то здесь? Тебе снова надо прятаться? Наверное, это не самое лучшее место.
— Нет, я не прячусь. Они либо ищут меня, либо не ищут, но мне кажется, что уже нет. У них и так руки заняты «Селадоном».
«Селадон» — это вызывающе новая международная космическая станция. Когда я впервые услышала это название, я подумала, почему так странно назвали космическую станцию? Но оказалось, что это фамилия какого-то инженера, который изобрел такие дешевые ядерные устройства, что можно легко перемещать грузы на орбиту с Земли и обратно. И переместили прорву всего. Станция все еще растет, но является домом ста семидесяти ученых, техников и администраторов. Плюс, теперь, и двух пришельцев.
Они появились в солнечной системе два месяца назад. Вспыхнули обычные тревоги, но бунтов не было, по крайней мере в Соединенных Штатах. Люди пристальнее следили за своими детьми. Но теперь у нас уже была космическая станция, место для контакта с пришельцами без того, чтобы им надо было приземляться. И, возможно, Новая Цивилизованность (именно так, с заглавных букв, писали о ней журналисты) тоже внесла свое. Я не могу судить. Но пришельцы провели примерно месяц, переговариваясь с «Селадоном», а потом высадились на борт, а несколько отобранных людей перешли на борт их родного судна, и все стало напоминать вечеринку с чаепитием, подкрепленную службой безопасности сокровищницы транснационального банка.
Кира смотрела на меня.
— Ты не много времени уделяешь возвратившимся пришельцам, не так ли, Эми?
— Фактически, совсем не уделяю.
Я подобрала свою вышивку и принялась за работу.
— Ты переключилась, правда? Ведь обычно ты интересовалась политикой, а я нет.
Казалось странным так говорить, имея в виду ее карьеру, но я не стала спорить.
— Как ты, Кира?
— Старею.
— О, да. Я знаю, каково это.
— А твои дети?
Я заставила себя вышивать.
— Робин погиб. Попал в перестрелку. Его прах погребен здесь, под тем лиловым деревом. Люси ты видела. У Лема с женой все прекрасно, у их двоих детей и троих моих правнуков.
Кира кивнула без удивления.
— У меня трое приемных детей, двое внуков. Чудесные дети.
— Ты снова замужем?
— Поздний брак. Мне было шестьдесят пять, Билли — шестьдесят семь. Парочка сгорбленных седых новобрачных с артритом. Но у нас было десять хороших лет, и я благодарна за них.
Я поняла, что она имеет в виду. Под конец становишься благодарным за все добрые годы, независимо от того, что было потом. Я сказала:
— Кира, я все еще не понимаю, зачем ты здесь. Конечно, мы тебе рады, но все-таки — почему сейчас?
— Я скажу. Я хочу знать, что ты думаешь о пришельцах, высадившихся на «Селадоне»?
— Ты могла бы связаться по комлинку.
На это она ничего не ответила. Я продолжала шить. Люси принесла чай, разлила, и снова ушла.
— Эми, я действительно хочу знать, что ты думаешь.
Она говорила серьезно. Это было важно для нее. Я поставила чашку.
— Хорошо. По понедельникам я думаю, что они совсем не на «Селадоне» и все это придумало правительство. По вторникам я думаю, что они здесь, чтобы сделать именно то, что кажется на первый взгляд: установить контакт с людьми, и впервые они считают, что это для них безопасно. Другие три раза мы встречали их солдатами и бомбами, со страхом того, что они высадятся на нашей планете. Теперь есть место для взаимодействия, не подходя чересчур близко, и мы не визжим на них в панике, а они ждут установления торговых и/или дипломатических отношений. По средам я думаю, что они как черви прогрызают дорогу к нашему доверию, собирают знания о нашей технологии, чтобы потом нас поработить или уничтожить. По четвергам я думаю, что они пришельцы, они чужие, и как мы можем хотя бы надеяться понять их резоны? Они не люди. По пятницам я надеюсь, по субботам впадаю в отчаянье, а по воскресеньям я беру выходной.
Кира не улыбнулась. И я вспомнила в ней это: у нее не слишком развито чувство юмора. Она сказала:
— А зачем они брали меня и мальчика-кикуйю в свои корабли, как ты думаешь?
— По понедельникам…
— Я серьезно, Эми!
— Как всегда. Ну, хорошо, я предполагаю, они просто хотели узнать нас, поэтому выбрали двух растущих представителей и забрали к себе, чтобы вытащить все секреты наших физических тел для будущего использования. Они могли даже взять пробы твоей ДНК, ты же понимаешь. Ты никогда не промахивалась. На какой-нибудь далекой планете могут бегать маленькие, выращенные в культуре клеток Киры. Или, сейчас, не такие уж и маленькие.
Но Киру не интересовали возможности генетической инженерии.
— Мне кажется, я понимаю, почему они явились.
— Понимаешь? — Однажды она сказала мне, что пришельцы прибыли только для того, чтобы разрушить ее жизнь. Но такого рода заблуждения только для молодых.
— Да, — ответила Кира. — Я думаю, они явились сюда, не сознавая причины. Они просто явились. Кроме всего прочего, Эми, когда я об этом думаю, я не могу реально объяснить, почему я делала половину всего в своей жизни. В то время это казалось доступным курсом действия, поэтому я так и поступала. Почему пришельцы должны быть иными? Можешь ты сказать, что по-настоящему понимаешь, почему поступала так, а не иначе, всю свою жизнь?
Могу ли я? Я задумалась.
— Да, Кира. Я думаю, что могу так сказать, очень даже могу. Я не говорю, что мои резоны были хороши. Но они были постигаемы.
Она пожала плечами.
— Значит, ты отличаешься от меня. Но я скажу тебе вот что: любой план правительства для обращения с пришельцами не сработает. И знаешь, почему? Потому что это будет один план, один набор подходов и процедур, и очень скоро что-то изменится на Земле, на «Селадоне» или у пришельцев, и тогда план перестанет срабатывать, а все отчаянно будут пытаться заставить его работать. Они будут пытаться остаться в состоянии контроля, но по-серьезному никто ничего не может контролировать.
Она произнесла последние слова с таким нажимом, что я оторвалась от своего шитья. Она действительно имеет это в виду, это банальное и очевидное прозрение, которое вдвигает, как последний край познания?
И все-таки, это был последний край познания, потому что каждому надо добыть его в муках, своим собственным путем, путем потерь, ошибок, рождений и чумы, войны и побед, а иногда жизнью, оформленным одним единственным часом, проведенным в космическом корабле пришельцев. Все — только фураж для той же банальности, для раздирающего сердце вывода. Все старое и новое одновременно.
И все же…
Внезапная нежность к Кире нахлынула на меня. Мы провели большую часть наших жизней, сцепившись в бессмысленной битве. Я осторожно потянулась к ней, чтобы не растревожить свои скрипучие суставы, и взяла ее за руку.
— Кира, если ты веришь, что не можешь ничего контролировать, тогда и не пытайся это делать, иначе с гарантией этот курс приведет туда, где не контролируешь ничего.
— Никогда за всю свою жизнь я не могла понять разницу… а это что еще за чертовщина?
Меховая голубая птица приземлилась ей на голову, запустив лапами в волосы.
— Это одна из геномодовых птичек Лема, — ответила я. — В их конструкции нет страха перед людьми.
— Фу, какая глупая идея! — сказала Кира, хлопая птицу с завидной силой. Птичка улетела прочь. — Если эта тварь сядет на меня снова, я ее задушу!
— Да, — сказала я, засмеялась, и не стала объяснять, над чем же смеюсь.
Эй-эс
Ах, вернись, вернись, мой Джесс, поскорей домой,
Стосковалась по тебе, милый, милый мой.
И родному очагу не согреть меня:
Замерзаю, не могу, даже у огня,
И, пустая, холодна без тебя постель,
И без сна ночь длинна… Словно бы метель
Веет-веет надо мной, и ложусь как в гроб,
Ложе наше для меня стало что сугроб.
Воротись, мой Джесс, домой, горько мне одной,
Слезы капают из глаз, в сердце — волчий вой.
Джепис Ян. Джесс, 1972
Группа спасателей медиков высаживается на планету, колонизированную сотни лет назад. Казалось, ужасная эпидемия уничтожила всех переселенцев, но удаётся найти потомков выживших колонистов. Что их погубило и что позволило выжить некоторым?
Спасателям надо раскрыть эту тайну даже с риском для жизни…
* * *
Ах, вернись, вернись, мой Джесс, поскорей домой,
Стосковалась по тебе, милый, милый мой.
И родному очагу не согреть меня:
Замерзаю, не могу, даже у огня,
И, пустая, холодна без тебя постель,
И без сна ночь длинна… Словно бы метель
Веет-веет надо мной, и ложусь как в гроб,
Ложе наше для меня стало что сугроб.
Воротись, мой Джесс, домой, горько мне одной,
Слезы капают из глаз, в сердце — волчий вой.
Джепис Ян. Джесс, 1972
Группа спасателей медиков высаживается на планету, колонизированную сотни лет назад. Казалось, ужасная эпидемия уничтожила всех переселенцев, но удаётся найти потомков выживших колонистов. Что их погубило и что позволило выжить некоторым?
Спасателям надо раскрыть эту тайну даже с риском для жизни…
Почему вы вступили в Корпус? — спросил ее Лолимел перед самым приземлением; они сидели в концевом отсеке шаттла. Мия беспомощно взглянула на молодого человека — как можно ответить на такой вопрос? Особенно если его задают идеалистически настроенные, фанатичные рекруты, которые даже еще не подозревают, что война — это пустая трата времени, а такие бессмысленные разговоры — тем более.
— Причин много, — мрачно и расплывчато ответила Мия.
Парень был похож на всех остальных медработников, с которыми ей приходилось сталкиваться в течение многих десятилетий на многих планетах: серьезный, с густыми волосами и красивой модификацией генов, немного сумасшедший. Но ведь для того, чтобы оставить Землю и вступить в Корпус, как раз и нужно быть слегка сумасшедшим. Всем известно, что, когда ты вернешься (если вообще вернешься), все, что ты прежде знал, давно превратится в прах.
Этот был настойчивее других.
— Какие именно причины?
— Те же, что и у тебя, Лолимел, — ответила она, стараясь не повышать голос. — А теперь помолчи, пожалуйста, мы входим в атмосферные слои.
— Да, но…
— Помолчи. — Ему гораздо легче переносить вход в атмосферу, ведь у него кости еще крепкие. А костный скелет в космосе сильно размягчается независимо от того, тренируется ли человек, принимает ли специальные добавки или проходит генную терапию. Мия откинулась в кресле и закрыла глаза. Десять минут ломки или чуть больше, потом приземление. Ну, десять минут она выдержит. А может, и нет.
Вот она почувствовала тяжесть, становилось все тяжелее и тяжелее. Глазные яблоки вообще не выдерживают — как всегда; у нее слабые мышцы глазницы. Странно, но факт. Ну, осталось совсем немного. Это ее последний полет. На следующей станции она подает в отставку. Она уже перешла возрастной предел, а тело не обманешь. Да разве только тело? Нет, ум тоже. Сейчас, например, она даже названия планеты, к которой они летят, не помнит. Помнит номер по каталогу, но не помнит, как назвали ее колонисты, которые теперь не отвечают на сигналы с корабля.
— Почему вы вступили в Корпус?
— Причин тому много.
Правда, мало что сбылось. Но рассказывать об этом молодым не стоит.
Колония расположилась на берегу реки. Стоял вечер, на небе светили три яркие луны, воздух был пригоден для людей. Город довольно приличных размеров был усеян клумбами с умопомрачительными цветами. Дома из пенобетона с вкраплениями блестящих местных камней — красивые, просторные комнаты вокруг открытого дворика-атриума. Минимум мебели, такой же изящной, как и сами строения; даже машины органично вписываются в красивый пейзаж. У колонистов были развитый вкус и чувство прекрасного. Все они теперь мертвы.
— И погибли давно, — заметила Кенни.
Официально она считалась начальником экспедиции, хотя на границах галактики разница в званиях и порядке подчиненности сглаживалась. Кенни признавали главной не столько из-за высокого звания, сколько по общему согласию, из уважения к ней. Не раз спокойствие Кенни спасало всех. Лолимел был потрясен, хотя и пытался это скрыть.
Кенни внимательно осмотрела скелет.
— Посмотрите на кости — совершенно чистые.
Лолимел еле выдавил:
— Может, их сразу же обглодали хищники, или плотоядные насекомые, или… — Он не договорил.
— Я отсканировала их, Лолимел. Никаких, даже микроскопических следов укусов. Женщина разложилась прямо тут, в постели, вместе с одеждой и постельным бельем.
Втроем они смотрели на кости, лежавшие на пружинах матраса, сделанных из стойкого сплава, название которого Мия когда-то знала. Длинные белые кости, аккуратно разложенные, словно кто-то готовился читать лекцию по анатомии для первокурсников. Дверь в спальню была закрыта, система осушения воздуха, как ни странно, до сих пор работала; окна в порядке. Ничто не нарушало долгий процесс разложения женщины в сухом воздухе комнаты, пока от нее ничего, кроме костей, не осталось, даже микроорганизмов, с помощью которых произошло разложение, даже запаха.
Кенни закончила переговоры с другой командой и повернулась к Мие и Лолимелу. Взгляд ее красивых темных глаз был безмятежен.
— Скелеты по всему городу — кого-то смерть застигла дома, кого-то в местах, которые можно считать общественными. Что бы это ни была за болезнь, сразила она всех очень быстро. Джамал говорит, что компьютерная сеть погибла, но некоторые регистрационные кубы, возможно, сохранились. Они практически вечные.
«Ничто не бывает вечным», — подумала Мия и принялась искать кубы в ящиках стола. Чтобы хоть немного отвлечь Лолимела, она спросила его:
— Я забыла, когда была основана эта колония?
— Триста шестьдесят лет тому назад, — ответил Лолимел и стал помогать ей.
Триста шестьдесят лет тому назад корабль с колонистами, полными радужных надежд, покинул обжитой мир и прибыл в этот смертельный Эдем. Колонисты основали тут город, который процветал, а потом все погибли. Сколько же это будет, если сравнить с жизнью Мии, которую она провела в перелетах по космическому пространству? Когда-то ей доставляло удовольствие производить математические выкладки, сравнивать полученные результаты и прикидывать, родилась она ко времени высадки очередных колонистов на очередной планете или нет. Но сейчас у нее за плечами было столько экспедиций, столько колоний, столько ускорений и торможений, что она уже сбилась со счета.
Вдруг Лолимел сказал:
— А вот и куб с записью.
— Проверь его, — ответила Кенни, но Лолимел продолжал стоять, держа куб на ладони; тогда Кенни взяла у него куб и сама вставила его в устройство.
То, что она и думала. Какая-то местная эпидемия, опасная для видов, чьи клетки содержат ДНК (иначе говоря, благодаря явлению панспермии — для всех биологических видов, населяющих галактику). Эпидемия разразилась, когда колонисты решили, что уже провели вакцинацию против всех возможных опасных заболеваний. Хотя, конечно, они не могли быть уверены, даже триста шестьдесят лет тому назад врачи уже знали о чужеродных межвидовых микробах. Некоторые из них вызывали лишь неудобства, другие были опасны, а третьи становились источником фатальных эпидемий. И раньше случалось, что погибали целые колонии, и в будущем никто от этого не был застрахован.
— Все медицинские данные записаны на кубах зеленого цвета. — Человек на экране говорил с необычным акцентом — так три века тому назад говорили на международном языке. Он явно умирал, но смотрел прямо — спокойными, печальными глазами. Отважный человек. — Те, кто в будущем прилетит на Удачу, должны иметь это в виду.
Удача. Вот как они называли планету.
— Хорошо, — промолвила Кенни. — Скажите охране, чтобы искали кубы зеленого цвета. Мия, подготовь лабораторию для забора анализов в походных условиях и скажи Джамалу, чтобы он поискал места захоронений. Может быть, они успели похоронить кого-то из умерших — если, конечно, они вообще хоронили своих умерших, — тогда можно попробовать выделить возбудителя инфекции, чтобы создать необходимую вакцину и лекарства против этой чумы. Лолимел, а ты помоги мне…
Одна из охранниц, державшая в руках оружие, которое Мия не смогла бы даже и назвать, выпалила:
— Мэм, но мы ведь тоже можем заразиться этой гадостью, от которой погибли колонисты.
Мия взглянула на нее: как и Лолимел, девушка была очень молода. И как у всех, у нее была своя история, свои причины, по которым она вступила в Корпус.
Молодая охранница покраснела.
— То есть, мэм, я хотела сказать, мы можем заразиться до того, как вы проведете вакцинацию.
Мия спокойно ответила:
— Можем.
Однако никто не заболел. У колонистов существовал обряд погребения, и они успели предать земле первых умерших. Похоронены они были в крепких, водонепроницаемых гробах; трупы перед захоронением не бальзамировали. Мия на такое даже не надеялась. Действительно Удача.
Пять дней кропотливой работы, и они выделили микроорганизм, определили последовательность нуклеотидов ДНК и проанализировали ее. Это был вирус или аналог вируса, который каким-то образом попадал в мозг, в лимбическую систему и вызывал сначала болезнь, а потом и смерть. «Совсем как бешенство», — подумала Мия. Оставалось надеяться, что в данном случае людям не пришлось пережить такого же ужаса и сумасшествия. С бешенством не смогли сладить даже на Земле.
Еще через два дня вакцина была готова. Кенни выдавала вакцину на улице, стоя перед большим зданием на окраине города, которое стало теперь штабом Корпуса. Каковы были его функции раньше, осталось неизвестным.
Мия приклеила пластырь с вакциной к руке, как всегда, с отвращением поглядев на свою сморщенную кожу. Когда-то у нее была прекрасная кожа… Что тогда сказал ей давний любовник?.. Как же его звали?.. Да, старость не радость.
Краем глаза она заметила какое-то движение.
— Лолимел… ты видел?
— Что?
— Ничего. — Иногда стареющие глаза подводили ее, и ей совсем не хотелось, чтобы Лолимел стал жалеть бедную старушку.
Но движение повторилось.
Мия как бы невзначай встала, сделала вид, что отряхивает сзади форму, и прошла к кустам, в которых заметила движение. Достала из кармана пистолет. Конечно же, на планете водились животные, хотя до сих пор они видели их лишь на большом расстоянии. Бешенство передается через укусы животных…
Это было не животное. Это был ребенок.
Нет, не ребенок. Мия обогнула заросли кустов и с удивлением увидела, что девочка не убегает. Девочка-подросток, может, даже старше, но такая худенькая и невысокая, что Мия невольно приняла ее за ребенка. Костлявая молодая женщина со смуглой кожей и длинными, спутанными черными волосами. Одета она была в какую-то тряпку типа саронга. И без страха смотрела прямо на Мию.
— Привет, — мягко промолвила Мия.
— Эй-эс? — ответила девушка.
Мия сказала в переговорное устройство, закрепленное на запястье:
— Кенни, у нас тут… местные жители.
Девушка улыбнулась. С одной стороны головы в волосах у нее были проплешины с маленькими белыми кружочками. «Грибок», — рассеянно подумала Мия. Девушка шла прямо к ней, не замедляя шага, словно собиралась пройти сквозь Мию. Инстинктивно Мия выставила вперед руку. Девушка наткнулась на руку, шлепнула себя по лбу и свалилась на землю.
— Мия, нельзя бить местных жителей, — упрекнула ее Кении. — Боже, она совсем нас не боится. Как же так? Из-за тебя она чуть не получила сотрясение мозга.
Мия была в замешательстве не меньше Кенни, не меньше всех остальных. Она подняла девушку с земли, та тоже ничего не могла понять, но совсем не сердилась. Мия отступила, думая, что девушка убежит. Но девушка осталась стоять на месте, она потирала рукой лоб и что-то все время говорила. Теперь Мия заметила, что саронг сделан из простого куска синтетической ткани, ткань выцвела и стала теперь серой в крапинку.
Подбежали Кенни, Лолимел и два охранника. Девушка все равно не испугалась. Она все говорила и говорила, иногда останавливалась, словно ожидая, что кто-нибудь скажет что-то в ответ. Так и не дождавшись от них ни слова, она наконец повернулась и спокойно пошла куда-то.
Мия сказала:
— Я иду с ней.
Охранник предупредил ее:
— Это небезопасно, мэм.
А Кенни добавила:
— Мия, нельзя же так вот…
— Я вам тут не нужна, — бесцеремонно ответила Мия, ей вдруг показалось, что сейчас просто необходимо пойти вместе с девушкой. Откуда такое странное желание? — Со мной ничего не случится, у меня ведь есть пистолет.
Это прозвучало настолько глупо, что ей никто не ответил. Но Кенни больше ее не останавливала. Мия взяла у охранника пену-проволоку, а у Кенни — видеокамеру и пошла вслед за девушкой.
Не так-то просто было поспеть за ней. Мия крикнула: «Погоди» — но та ничего не ответила. Тогда она попробовала повторить то же слово, которое сказала ей девушка:
— Эй-эс!
Девушка тут же остановилась и обернулась к Мие, глаза у нее горели, а на лице сияла улыбка. Если бы на Удаче существовали ледники, она бы их растопила одним своим видом. Но на планете был мягкий климат, и у ее обитательницы был мягкий характер. Наверняка она потомок умерших колонистов. А может, нет? В «Интергалактике» никто не слышал, чтобы в эту звездную систему улетал какой-либо другой корабль, но это ничего не значит. В «Интергалактике» знают далеко не все. А иногда Мие казалось, что если учесть растяжение времени, связанное с полетами в космическом пространстве, то они вообще ничего не знают.
— Эй-эс, — кивнула девушка, подбежала к Мие и взяла ее за руку. Она замедлила шаг, приноравливая его к походке старшей женщины, которую она держала за руку и вела к себе домой.
Дома стояли далеко друг от друга, словно не могли окончательно решить, стоит им объединяться в деревню или нет. В сотне ярдов от них еще один местный житель направлялся к дому, стоявшему в отдалении. Они не обращали внимания друг на друга.
Мие трудно было молчать. Она сказала:
— Я Мия.
Девушка остановилась у своей хижины и взглянула на Мию.
Мия ткнула себя в грудь:
— Мия.
— Эс-еф-еб. — Девушка дотронулась рукой до груди и снова просияла.
Не «эй-эс», следовательно, это значило что-то другое. Мия показала в сторону хижины — примитивного строения из неотесанных бревен, кусков пенокерамики, принесенной из города, и листов выцветшей пластмассы.
— Эф-эф, — сказала Эсефеб, видимо, это слово означало «дом». С языком придется трудно — он деградировал, могла возникнуть путаница.
Неожиданно Эсефеб отпрыгнула в сторону, расхохоталась и ткнула пальцем в воздух, указывая на что-то. Потом взяла Мию за руку и завела в дом.
Сплошная деградация и запустение. Жилище состояло из одной-единственной комнаты, посередине которой находился открытый очаг, дым уходил в отверстие в крыше. Постель на высоких сваях (почему?) с полуразвалившейся лестницей из прогнивших жердей. В одном углу комнаты стояли огромные горшки, в них росли какие-то зеленые растения. Мия заметила три необожженных глиняных горшка, один из них так накренился, что земля из него вывалилась на грязный пол хижины. Красивая титановая ваза и потрескавшаяся гидропонная кадка. На одном растении, которое напоминало небольшое деревце, висел второй синтетический саронг сине-зеленого цвета и совсем не выцветший. На полу валялись предметы домашней утвари, некоторые очень грубой домашней работы, другие явно взяты в городе. В хижине пахло гнилой пищей и грязным постельным бельем. Никакого источника света, никаких приборов.
Из переговорного устройства на запястье раздался голос Кенни:
— Видеокамера работает нормально. Даже в самых примитивных сообществах можно встретить произведения искусства.
Мия ничего не ответила. Она во все глаза смотрела на Эсефеб.
Девушка взлетела вверх по «лестнице» и села на кровати лицом к стене. Улыбка, которую раньше видела Мия на лице девушки, ни в какое сравнение не шла с тем радостным, светлым выражением, которое озарило сейчас ее лицо. Эсефеб дрожала в экстазе и ворковала что-то, обращаясь к пустой стене:
— Эй-эс. Эй-эс. А-а-а-а-а, Эй-эс!
Мия отвернулась. Она была врачом, но то, что происходило с Эсефеб, было слишком личным, Мия не могла стоять и смотреть на этот экстаз оргазма, религиозного преображения, а может, сумасшествия.
— Мия, — раздался голос в переговорном устройстве, — мне нужен снимок мозга девушки.
Все было просто, слишком просто. Так говорил потом Лолимел, и он был прав. Нормальные живые существа, сознательные или нет, не ведут себя подобным образом.
— Мы можем привезти в деревню все нейрооборудование, — с сомнением предложила Кенни.
— Это не деревня, и я не думаю, что в этом есть необходимость, — тихо ответила Мия. Но Эсефеб ничего не слышала, она спала как убитая на своей высокой постели. В хижине было очень темно, сквозь отверстие в крыше пробивался свет звезд. Мия с трудом могла разглядеть переговорное устройство на запястье. — Думаю, Эсефеб придет сама. Попробую утром, когда будет светло.
Кенни была младше Мии, но все же понимала, как тяжело спать на земле. Она спросила:
— Тебе там будет удобно?
— Не очень, но обойдусь. Что говорит компьютер о языке?
На этот раз ответил Лолимел. Видимо, у них там происходило обычное совещание.
— Они говорят на крайне деградировавшем международном языке — вы, наверное, уже и сами догадались. Переводчик готовит словарь и краткий курс грамматики. Предметы быта, запасы пищи, жилища — все, что можно найти и увидеть, не дает никаких подсказок. Они не должны были так деградировать за двести пятьдесят лет, если только у тех, кто выжил после вирусной эпидемии, не развилась в качестве побочного эффекта некая форма слабоумия, умственная неполноценность. Но Кении считает… — Лолимел замолчал.
— Можете говорить за меня, — услышала Мия насмешливый голос Кенни. — Вы потом привыкнете, что со временем воинская субординация тоже деградирует. Особенно на окраинах галактики.
— Ну, я… Кенни считает, у девушки мутированная форма того самого вирусного заболевания. Может, оно заразное, может, передается по наследству, может, инфекция внутриутробная.
Слова Лолимела тяжким грузом ложились ей на сердце.
Она ответила:
— Значит, мутировавший вирус может все еще быть активным.
— Да, — подтвердила Кенни. — И нам нужны не только нейроснимки, но и образец цереброспинальной жидкости. Судя по ее поведению…
— Знаю, — резко оборвала ее Мия.
Такая необъяснимая радость, дрожь в экстазе… Судороги отдела лимбической системы, отвечающего за примитивные эмоции и продуцирующего состояние восторженного транса. Религиозные мистики, Савл по пути в Дамаск, видения Богоматери, нирвана. А вирус мог все еще быть активным, и вакцина, которую они приготовили, не поможет. Правда, если инфекция передается внутриутробно, им ни чего не грозило. Но если нет…
Мия сказала:
— В остальном поведение Эсефеб не объясняется лимбическими припадками. Она, похоже, видит то, чего нет в действительности, и тогда, когда судороги отпускают ее, даже разговаривает со своими видениями-галлюцинациями.
— Не знаю, — ответила Кенни. — Возможно, в мозгу несколько очагов инфекции. Она нужна мне, Мия.
— Мы придем, — сказала Мия, хотя сама была совершенно в этом не уверена.
Но они пришли. Спала Мия плохо, завернувшись в кусок сине-зеленого синтетического материала. Когда Эсефеб спустилась по шаткой лестнице, Мия уже проснулась и ждала девушку. Та спрыгнула на пол и принялась что-то говорить, обращаясь куда-то вправо от Мии. Пахло от девушки намного хуже, чем вчера.
Мия вдохнула воздух ртом и твердой походкой подошла к ней.
— Эсефеб! — Мия ткнула пальцем в грудь девушки. Чувствовала она себя очень глупо.
— Мия, — ответила девушка и показала на Мию.
— Да, хорошо. — Мия обвела рукой жалкую хижину и сказала: — Эфеф.
— Эфеф, — подтвердила Эсефеб и радостно улыбнулась.
— Эсефеб эфеф.
Девушка согласилась, что это ее дом.
Мия театральным жестом показала в сторону города.
— Мия эфеф! Мия эб Эсефеб этей Мия эфеф! — «Мия и Эсефеб идут в дом Мии». Мия уже просмотрела словарь языка планеты Удача, составленный компьютером-переводчиком.
Эсефеб наклонила голову набок и критически уставилась на Мию. Из ее волос выполз червяк.
Мия повторила:
— Мия эб Эсефеб этей Мия эфеф.
Эсефеб разразилась потоком повторяющихся слогов, но Мия, кроме «Эй-эс», ничего не поняла. Девушка с таким наслаждением произносила это слово, что, скорее всего, решила Мия, это было чье-то имя. Может, любовник? Может, эти люди и не живут поодиночке, как ей показалось вначале?
Мия взяла Эсефеб за руку и легонько потянула ее к двери. Эсефеб вырвалась и села посреди комнаты, уставившись на пустую стену из неотесанных бревен. Она принялась что-то говорить, иногда смеялась и даже протягивала руку, будто до чего-то дотрагиваясь. «Эй-эс, Эй-эс!» Мия внимательно следила за девушкой, она была в растерянности, но подмечала каждую деталь, делала выводы и все записывала с помощью камеры. Эсефеб нельзя было назвать истощенной, это и понятно, растительность на планете была богатая. Но девушка была очень грязной (хотя вода тут тоже имелась), кишела паразитами и жила одна. Может быть, одна.
— Лолимел, — тихо спросила Мия через переговорное устройство, — как правильно сказать «одна»?
Лолимел ответил:
— Мы не смогли найти слова, означающего «незамужняя». «Одна» — «экет».
Когда счастливая Эсефеб поднялась на ноги, Мия спросила:
— Эсефеб экет?
Девушка была шокирована.
— Эк, эк, — выпалила она («нет, нет»). — Эсефеб эк экет! Эсефеб эб Эй-эс!
Эсефеб и Эй-эс. Она не одна. У нее есть Эй-эс, она видит его в своих галлюцинациях.
Мия снова взяла Эсефеб за руку и потянула ее к двери. На этот раз Эсефеб пошла с Мией. Они шли в сторону города, и Мия заметила, что у девушки дрожат ноги. Может, за ночь в ножных мышцах активизировались какие-то паразиты? Что бы там ни было, Эсефеб не обращала на ноги никакого внимания, хотя шли они намного медленнее, чем накануне. Направлялись они в походную лабораторию Кенни в разрушенном городе. По пути Эсефеб не раз останавливалась, всматривалась во что-то, смеялась или разговаривала с тем, что или кого видела только она.
— Несмотря на то что она совсем не следит за собой, она красивая, — заметил Лолимел, уставившись на девушку, которая лежала под наркозом на столе.
Кенни собиралась делать нейроснимки и спокойно ответила:
— Если вирус-мутант передается внутриутробно, он также может передаваться и половым путем.
Молодой человек горячо запротестовал:
— Я не это имел в виду…
Вмешалась Мия:
— Успокойся, Лолимел. Со всеми нами это случалось на разных планетах.
— Но ведь есть правила…
— Что значат правила, когда ты находишься на расстоянии в триста световых лет от ближайшей цивилизации? — Кенни и Мия обменялись насмешливыми взглядами. — Мия, начинаем.
Бесчувственное тело девушки направили в нейросканер. Эсефеб не возражала, когда Мия предложила ей встретиться с другими врачами и немного помыться, и даже дала приклеить себе на руку пластырь с анестетиком. Спустя тридцать секунд она опустилась на пол. К тому моменту, когда она очнется, ей уже сделают надрез мозга величиной в десять клеток и возьмут небольшой образец для анализа. Успеют отсканировать все, что нужно, сделать снимки и взять ткани на проверку. Она сама об этом никогда не узнает, даже голова не будет болеть.
Прошло три часа, Эсефеб сидела на земле в компании с двумя охранниками и ела синтетическую сою, словно это была пища богов. Мия, Кенни, Лолимел и еще трое медиков сидели в двадцати ярдах от них, рассматривали образцы анализов и обсуждали результаты.
Близился вечер. По золотисто-зеленой траве скользили длинные тени, легкий ветерок разносил сладкий аромат какого-то местного цветка. «Рай», — подумала Мия. Следующая мысль была: «Синдром Боннета».
Она произнесла это вслух:
— Синдром Чарльза Боннета.
Пятеро окружавших ее врачей подняли головы и уставились на нее.
— Думаю, ты права, — медленно процедила Кенни. — Никогда раньше не встречала, а если и слышала, то не помню.
— Потому что больше никто этим не болеет, — пояснила Мия. — Обычно болезнью страдали старики, которым вовремя не проводили коррекцию зрения. Теперь же коррекция зрения стала рутиной.
Кенни нахмурилась.
— Но ведь с Эсефеб дело не только в этом.
Нет, но и в этом тоже. Почему Кенни не хочет похвалить ее за то, что она догадалась? Мия тут же устыдилась своего мелочного тщеславия. Просто она очень устала, проведя бессонную ночь на твердом, холодном полу в доме Эсефеб. Эсефеб эфеф. Мия сконцентрировалась на синдроме Чарльза Боннета.
Синдром был открыт в восемнадцатом веке. У больных имелись нарушения оптических проводящих путей, иногда оптических центров мозга. Могли наблюдаться повреждения тканей, дистрофия мышечной ткани, глаукома, диабетическая ретинопатия, иногда даже катаракта. Люди с плохим зрением часто видели, а иногда и слышали то, чего в действительности не существовало, часто очень отчетливо. Проводящие пути в мозгу обычно работают по принципу двусторонней связи и передают информацию, полученную как визуально, так и из памяти или воображения, причем взаимодействие между этими источниками настолько тесное, что даже маленький ребенок может увидеть наяву кошку, которой на самом деле нет. Но при синдроме Боннета происходило искажение базовой визуальной информации, позволяющей различать реальное и нереальное. И потому все видения и галлюцинации становились для человека столь же реальными, как земля под ногами.
— Посмотрите на миндалины, — сказал врач по имени Берута. — О боже!
Обе миндалины Эсефеб были увеличены и деформированы. Эти органы представляли собой структуры, находящиеся за ушами и отвечающие за распознавание эмоциональной значимости событий в окружающем мире. При синдроме Чарльза Боннета таких нарушений не отмечалось. У Эсефеб они были явно выражены.
Кенни сказала:
— По-моему, тут имеет место активизация или изменение некоторых нервных проводящих путей за счет других. Эсефеб «видит» свои галлюцинации и считает их вполне реальными, — может быть, они для нее более реальны, чем все остальное. Проводящие пути передают информацию лимбической системе, а судороги — это просто выражение крайней эмоциональной значимости, которой обладают данные видения. Как, например… при оргазме.
Эй-эс.
— Фантомы в мозгу, — вставил Берута.
— Вирусный бог, — заметил, к удивлению Мии, Лолимел.
Она вдруг почувствовала раздражение — почему этот парень говорит таким чуть ли не благоговейным тоном?
— Бог, ответственный за деградацию этих людей, Лолимел. Они так поглощены своими фантомами, видениями, что даже забывают о самой элементарной личной гигиене. Они не строят дома, не возделывают поля, не занимаются искусством, наукой… вообще ничем не занимаются. Они стали пленниками своих фантазий и видений.
Лолимел против воли кивнул:
— Да, я вижу.
Берута обратился к Кенни:
— Надо выделить вторичный вирус. Потому что если инфекция передается не только внутриутробно или половым путем… — Он не закончил свою мысль.
— Знаю, — ответила Кенни, — но это будет непросто. У нас нет трупов для выделения этого вируса. Цереброспинальная жидкость все еще анализируется. Тем временем… — Кенни принялась раздавать задания — как всегда, кратко и четко. Мия не слушала ее.
Эсефеб кончила есть и подошла к кружку ученых. Она потянула Мию за рукав.
— Мия… Эсефеб этей эфеф. — «Эсефеб идет домой».
— Мия эб Эсефеб этей Эсефеб эфеф, — ответила Мия, и девушка радостно улыбнулась.
— Мия… — начала Кенни.
— Я иду с ней, Кенни. Нужно наблюдать за поведенческими реакциями. Может быть, мне даже удастся убедить других местных жителей пройти обследование, — настаивала Мия, хотя прекрасно знала, что для нее сейчас главное не научная информация. Но она сама не смогла бы правильно сформулировать свои мотивы. Она просто хотела уйти вместе с Эсефеб.
«Почему вы вступили в Корпус?» — Вопрос Лолимела застрял в голове у Мии, эдакая риторическая кость в горле, и она в течение нескольких дней не могла от него отделаться. Она захватила с собой переносную аптечку и ввела Эсефеб антимикробные препараты широкого спектра действия в надежде, что один из них окажется результативным. Паразиты были неуловимыми, их надо было тщательно исследовать или хотя бы узнать их структуру, но Мия и эту работу успела начать. «Я вступила в Корпус, Лолимел, чтобы облегчать страдания». Поразительно, как наивно звучит иногда истина. Но от этого она не перестает быть истиной.
Эсефеб спокойно сносила все процедуры: и уколы, и пластыри. Она приготовила простейшим способом еду, почти не соблюдая при этом ни осторожности, ни элементарной гигиены, и этим просто шокировала Мию. Мия принесла свою еду с собой. Эсефеб с одинаковым аппетитом ела и то, что готовила сама, и то, что давала ей Мия.
Но в основном Эсефеб беседовала с Эй-эс.
Мия чувствовала, что вторгается в чужую личную жизнь. Эсефеб словно не замечала этого, она, казалось, и себя отдельно от Эй-эс не воспринимала. Она все время разговаривала со своим видением-фантомом, смеялась с ним (или над ним?), играла, спала, а все вокруг, в том числе и жилище, приходило в полный упадок. От воды у Эсефеб начался понос, и в доме стало невозможно дышать. Мия мрачно наводила в доме порядок. Но Эсефеб и этого не замечала. Мия была «экет», одинока в своих тщетных потугах навести чистоту и порядок, установить тут здоровую, цивилизованную жизнь.
— Эсефеб эб Мия этей эфеф… — Как же сказать «соседи»?
Мия сверилась с компьютером, словарь уже увеличился, программа-переводчик усердно трудилась над расшифровкой новых слов. Но слова «сосед» она не нашла. Не было ни «друга», ни «партнера», никаких слов для обозначения родственников, кроме одного-единственного слова «младенец».
Мия просто показала в сторону ближайшего дома и сказала:
— Эсефеб эб Мия этей эфеф, — вон туда.
В соседнем доме был младенец. Нет, ребенок был постарше, он апатично лежал в одном углу грязного, вонючего жилища и сам был таким же грязным и вонючим. Все как в доме Эсефеб. В первый момент хозяйка дома, которая была старше, казалось, не узнала Эсефеб, но когда та назвала себя, они принялись оживленно беседовать. Соседка улыбнулась Мие. Мия протянула руку к ребенку, никто ее не останавливал, и она усадила малыша себе на колени. Внимательно осмотрела.
Неожиданно ее охватила волна ярости и злости — она даже сама испугалась. Ребенок умирал. От паразитов, от инфекции, от чего-то еще. Чего-то, что можно было предотвратить? Может, да, может, нет. Нельзя было сказать, чтобы ребенок был совсем заброшенным, но также нельзя было сказать, чтобы женщину волновала судьба ребенка.
Вдруг ребенок в руках у Мии напрягся, задрожал и принялся что-то лепетать. Вялость исчезла. Его маленькое грязное личико засветилось изнутри, словно солнце взошло на горизонте, он смеялся и протягивал руки к чему-то или кому-то, кого там не было.
Мать ребенка и Эсефеб повернулись в его сторону, они тоже улыбались, а малыша сводили предсмертные лимбические судороги.
Мия посадила ребенка на пол. Включила словарь, но не успела ничего сказать. У матери ребенка тоже начался припадок, она села на грязный пол и вся затряслась от радости. Эсефеб посмотрела на соседей, потом принялась болтать с кем-то, кого Мия не видела.
Мия боялась, что не выдержит. Она быстро вышла и направилась к дому Эсефеб. Она испытывала страх, отвращение и… что? Зависть?
«Почему вы вступили в Корпус?» — Чтобы служить человечеству, чтобы иметь цель в жизни, чтобы обрести счастье — обычные надежды и мечты всех мужчин и женщин. Да, иногда она бывала счастлива.
Но такой радости, как эти люди, не испытывала никогда. Все равно, спорила она сама с собой, цена слишком высока. Эти люди умирают оттого, что слишком поглощены своими видениями, вызывающими безудержную радость. Они живут изолированно, совсем опустились, болеют и наверняка умирают гораздо раньше, чем могли бы. Какой-то кошмар.
В руках она сжимала клочок жирных волос, которые незаметно отрезала с головы малыша, пока он сидел у нее на коленях. Волосы, отмершая ткань, являются окаменелым прошлым человека. Мия собиралась подвергнуть этот образец анализу и изучить ДНК.
Часом позже пришла и Эсефеб. Она ничуть не расстроилась из-за того, что Мия так неожиданно ушла. С Эсефеб был Лолимел.
— Я встретил ее по дороге, — сказал он, хотя между хижинами, конечно, никакой дороги не было. — Она, по-моему, не против того, чтобы я зашел в дом.
— Как и всего остального, — прибавила Мия. — Что ты принес? — Словесную информацию Кенни могла передать по переговорному устройству.
— Пробная профилактика. Вакцину мы еще не получили. Кенни говорит, что могут возникнуть трудности, так что лучше сразу заняться лекарством на случай, если кто-нибудь из нас все же подхватит заразу.
Мия взорвалась:
— Кто-нибудь из нас? А они?
Лолимел опустил глаза.
— Мия, ситуация пограничная. Пока решения, что делать дальше, нет.
— Пограничная, Лолимел? Вирусная инфекция, которая ослабляет человеческий мозг и ведет к общему упадку и дегенерации.
Лолимел не знал, что сказать.
— В шестом разделе говорится, что… х-м-м… некоторые биологические условия, особенно устойчивые, создают такие культурные различия, что вмешательство Корпуса бессмысленно. В том же разделе упоминаются также религиозные диетические ограничения, которые возникли на основе наследственной противопоказанности определенных видов пищи…
— Я знаю все, что говорится в шестом разделе, Лолимел! Но нельзя же мерить степень успеха определенной культуры по степени внутреннего счастья людей!
— Не думаю… то есть я не знаю… может, в шестом разделе речь идет не совсем о «степени успеха». — Он снова отвел глаза, уши у него покраснели.
Бедняга Лолимел. Они с Кенни практически прямым текстом сказали ему, что на далеких планетах правила не имеют никакого значения.
Мия встала.
— Ты говоришь, что решение еще не принято?
Лолимел удивился.
— Как можно? Ведь это вы входите в состав совета Корпуса, который принимает особо важные решения.
Ну да, конечно. Как же она могла забыть… она столько всего теперь забывает, а дальше будет еще хуже. Ни один мозг не вечен.
— Мия, с вами все в…
— Все нормально. Я рада, что вы пришли. Я хочу на несколько дней вернуться в город, а вы можете остаться с Эсефеб и продолжать наблюдения. Можете также организовать для соседей курс лечения антибиотиками, дегельментизацию и антивирусную вакцинацию, которые я пока что применила только к Эсефеб. Вот, смотрите.
— Но я…
— Это приказ.
Позже она испытывала угрызения совести. Но ничего, Лолимел выкарабкается.
На базе работа шла полным ходом. Мия чувствовала, что не является частью этого сплоченного коллектива. Она тщательно проанализировала образец волос малыша. Как она и предполагала, набор ДНК у ребенка на пятьдесят процентов совпадал с набором ДНК Эсефеб. Это был ее брат. А соседка, с которой Эсефеб почти не виделась и которая вначале ее даже не узнала, была ее матерью. Но таких слов в местном языке компьютер так и не нашел.
— Кажется, получилось, — сказала Кенни, заходя в комнату к Мие.
Она устало села на каменную скамью, не утратившую красоты и после двух с половиной веков запустения. Кенни выглядела как человек, много поработавший, но добившийся своего.
— Лекарство?
— Пробное. Радикальное средство. Я бы не хотела апробировать его на одном из нас, хотя если не будет выхода… Ну, а пока мы его еще доработаем. Но кое-что уже есть, так что часть группы может приступить к оказанию медицинской помощи местному населению. Микробиотические средства, дегельментизация.
— Я уже приступила, — сказала Мия и напряглась. — Кении, надо собирать совет.
— Только не сегодня, я ужасно хочу спать. — Кенни театрально потянулась обеими руками, это было совсем на нее не похоже.
— Нет, именно сегодня, — ответила Мия. Надо все закончить, пока Кенни не разочаровалась в результатах работы.
Кенни опустила руки, взглянула на Мию. В одну секунду она сменила усталость на неприступную строгость.
— Мия, я уже всех поодиночке опросила. И проверила служебные компьютерные модули. Мы, конечно, соберем совет, но решение однозначно — никакого лечения. Все эти видения и фантомы относятся к культурным различиям, имеющим биологическую природу.
— Ничего подобного! Эти люди вымирают!
— Нет, не вымирают. Если бы они вымирали, ситуация была бы в корне другой. Снимки, сделанные со спутников, и демографические расчеты, основанные на данных, оставленных тем поколением колонистов, которое пережило чуму, — все подтверждает, что наблюдается прирост населения. Медленный, но прирост, со степенью достоверности одна сотая.
— Кенни…
— Я устала, Мия. Давай обсудим все завтра.
Мия мрачно замолчала. Она сохранила данные по родственным связям малыша по материнской линии на своем мини-компьютере.
Мия провела на базе неделю, но так и не смогла никого убедить, ни поодиночке, ни всех вместе. Обычно врачи Корпуса отличались толерантностью и готовы были принять все необычное, разнообразные отклонения от нормы. Иначе они бы не вступали в Корпус.
На третий день, чтобы хоть чем-то занять себя, Мия присоединилась к младшему медицинскому персоналу, который занимался подготовкой препарата для лечения «лимбических судорог с пониженным сенсорным порогом, вызывающих синдром Чарльза Боннета». В течение нескольких последующих недель Мия поняла, что имела в виду Кенни: лечение, если бы они его стали проводить, оказало бы очень тяжелое действие на мозг. Как там в старой песенке: «Вылечившись вечером от болезни, я умер на утро из-за врача». Да, такого и теперь в Корпусе предостаточно. И это еще один аргумент в пользу принятого советом решения.
Мия чувствовала, что не хочет возвращаться к Эсефеб. В голове у нее сама собой складывалась фраза «Мия экетей Эсефеб эфеф». Ну и язык, не выговоришь. Этим людям надо было не только паразитов изжить, им надо было ввести в свой лексикон новые согласные. Она с удовольствием снова работала на базе вместе с другими учеными, с удовольствием думала, решала технические задачи. Но не могла отделаться от ощущения, что одинока, что она одна.
«Мия экет».
А может, это просто ощущение тщетности усилий.
— Лолимел вернулся, — сообщил Джамал.
Он подошел к ней, когда она в сумерках сидела на своей любимой каменной скамье и смотрела на город. В это время дня развалины казались романтичными, каждый камень дышал историей. Вокруг стоял сладкий аромат цветка, распускающегося по ночам, который Мия так и не идентифицировала.
— Мне кажется, вам надо прийти, — сказал Джамал, и Мия наконец-то обратила внимание на его тон. Она резко обернулась. В сумерках чужой планеты лицо Джамала было словно вырезано изо льда.
— Он заразился. — Мия даже не сомневалась в этом. Вирус передается не только внутриутробно, это не ретровирус медленного действия, и если Лолимел переспал с Эсефеб… Но он ведь не настолько глуп. Он врач, его предупреждали…
— Мы ведь так мало на самом деле знаем об этой болезни! — не выдержал Джамал.
— Как всегда, — ответила Мия, и слова засохли на губах, словно соль.
Лолимел стоял посреди разрушенного атриума и хихикал над чем-то, что видел только он. Кенни могла бы сделать все и сама. Она кивнула Мие, и та поняла: Кенни чувствовала, что между Мией и молодым врачом возникло определенное взаимопонимание. Лекарство было непроверенным, может быть, не таким уж безболезненным; можно ли решиться применить определенные яды селективно к некоторым центрам мозга? Результат не гарантирован, ведь существует еще и гематоэнцефалический барьер.
Мия заставила себя спокойно подойти к Лолимелу.
— Над чем ты так смеешься, Лолимел?
— Сколько на полу песчанок, и все ползут по прямой линии! А я раньше никогда голубых песчанок не видел.
Песчанки. Она вспомнила: ну да, Лолимел родом с Нового Карфагена. Песчанки всегда красного цвета.
Лолимел спросил:
— А почему у тебя из головы растет дерево, Мия?
— Я использовала сильное удобрение, — ответила она. — Лолимел, ты спал с Эсефеб?
Молодой человек был искренне шокирован.
— Нет!
— Хорошо. — Может, правда, а может, нет.
Джамал прошептал:
— Имеем шанс изучить галлюцинации на примере человека, способного четко артикулировать увиденное…
— Нет, — прервала его Кенни. — Время очень важный фактор… — Мия поняла, что Кенни никак не может сказать слово «для лечения».
Лолимел вдруг понял:
— Я? Вы хотите… меня? Со мной все в порядке!
— Лолимел, дорогой… — начала Мия.
— Я ничего не подцепил!
— А на полу нет никаких песчанок, Лолимел…
— Нет!
Охрана была предупреждена, и Лолимел не смог выбежать из атриума. Охранники крепко держали его, а он кричал и вырывался, пока Кенни прилепляла ему на руку пластырь с транквилизатором. Через десять секунд Лолимел отключился.
— Хорошенько привяжите его, — тяжело дыша, сказала Кении. — Дэниел, как только все будет готово, включай мозговую бормашину. Все остальные — упаковывайте вещи и закрывайте базу на карантин. Мы не имеем права рисковать людьми. Действуем в соответствии с разделом одиннадцать.
Одиннадцатый раздел: «Если командир Медицинского корпуса считает, что степень риска для членов Корпуса превышает степень возможной выгоды для колонистов в три и более раз, командир имеет право отозвать Корпус с планеты».
Мия впервые видела, чтобы Кенни приняла такое решение, не посоветовавшись с остальными.
Прошли сутки. Мия в сумерках сидела рядом с Лолимелом. Шаттл уже забрал большую часть людей и оборудования. Лолимел должен был улететь последним рейсом, потому что, если бы он умер, его тело оставили бы на планете. Кенни не говорила этого, но все и так понимали. Лолимел не умер. Он бился в бессознательных судорогах, лицо его искажали гримасы боли (Мия с трудом могла его узнать), у него была нарушена деятельность основных систем: пищеварительной, лимфатической, эндокринной и парасимпатической нервной. Все это фиксировалось мониторами. Но он должен был выжить. Другие не знали этого, это знала только Мия.
— Мы готовы забрать его, Мия, — сказал молодой техник. — Вы тоже летите на этом шаттле?
— Нет, на последнем. Будьте осторожнее с ним. Мы не можем точно сказать, насколько ему больно.
Она следила за тем, как каталку вывезли из комнаты. Над Лолимелом беспрестанно гудели мониторы. Когда они вышли, Мия проскользнула в соседнее здание, потом в следующее. Такие красивые дома: просторные атриумы, большие залы, одно помещение перетекает в следующее.
В восьмом здании она подобрала свои вещи, приготовленные заранее. Рюкзак был тяжелым, хотя она собрала далеко не все, что хотела. Так легко взять что-нибудь незаметно, когда база срочно сворачивается. Все считают, что если чего-то нет под рукой, значит, эти вещи уже упакованы, никто не проверяет никаких инвентаризационных списков или баз данных. Некогда. Во все времена война считалась удачным моментом для мародерства.
И что же, она тоже стала заниматься мародерством? Нет, она украла эти вещи не для себя. Ее поступок будет оцениваться по количеству спасенных жизней или людей, которым она сможет вернуть человеческое достоинство.
«Почему вы вступили в Корпус?» — Потому что я врач, Лолимел. Не антрополог, а врач.
Конечно, они заметят, что самой Мии на борту последнего шаттла не будет. Но Кенни поймет, что искать Мию — пустая трата драгоценного времени и сил. Тем более когда Мия не хочет, чтобы ее нашли. И потом, Мия уже слишком стара. Старикам позволительно самим принимать решения.
Она, конечно, будет скучать, ей будет недоставать товарищей по Корпусу; с того момента, когда ее перевели сюда полтора года тому назад (а по другому летосчислению много десятилетий тому назад), они стали ее самыми близкими людьми. Больше всего ей будет недоставать Лолимела. Но это единственный для нее способ закончить жизнь достойно, принеся себя в жертву колонистам. Она прежде всего врач.
Все получилось даже лучше, чем она думала. Когда корабль улетел — а она видела, как он покинул орбиту, стремительный поток света, — Мия сразу отправилась к Эсефеб.
— Мия этей эфеф, — промолвила Эсефеб с улыбкой. «Мия идет домой».
Мия подошла к девушке, обняла ее и наклеила ей на шею пластырь с транквилизатором.
В течение следующей недели Мия почти не спала. Она сама провела операцию по пересадке тканей, а потом выхаживала Эсефеб, когда у той были остаточные судороги, тошнота, понос, страшные боли. Однажды утром девушка проснулась уже другим человеком. Мия помогла ей вымыться, накормила и долго ухаживала за ослабевшей Эсефеб. Здоровье девушки быстро восстанавливалось. Лекарство было очень сильным, но не разрушительным, как боялись они вначале. Эсефеб стала спокойной, покорной и на удивление сообразительной. Мия научила ее основным правилам очистки воды, личной гигиены, правильного хранения пищи и здорового образа жизни. К тому времени, когда Мия перешла в хижину матери Эсефеб, девушка уже избавилась от большей части мучивших ее паразитов. Эсефеб ни разу не говорила о прежних галлюцинациях. Возможно, она ничего не помнила.
— Эсефеб экебет, — промолвила Мия, поднимая с пола рюкзак. «Эсефеб будет хорошо».
Эсефеб кивнула. Она тихо стояла у двери, а Мия шла к следующему дому, потом, обернувшись, помахала рукой, и Эсефеб помахала ей в ответ.
Мия поправила рюкзак. Он показался ей более тяжелым, чем раньше. А может, Мия просто постарела. Всего на две недели, но ведь две недели иногда равноценны целой жизни.
За две недели можно начать дело по спасению всей цивилизации.
Наступила ночь. Эсефеб сидела на лестнице, ведущей на ее высокую постель, обеими руками сжимая кусок синтетической сине-зеленой ткани. Она плакала и дрожала, лицо ее было искажено. Вокруг сгущались сумерки одиночества. Наконец девушка заплакала и запричитала в голос:
— Эй-эс! О, Эй-э-эс! Эй-эс, Эсефеб экет! Эй-эс… этей эфеф! О, этей эфеф!
Война на Тримоне
Клари хочет стать Служительницей Мира, но никак не может постичь аки. Ей предоставили дополнительное время и отправили на Тримон, планету биологической идиллии.
Брак сомневается в справедливости войны Тримона против Игнации и её методов. Он решил предпринять ваму в горы, чтобы исследовать природу своих сомнений.
Встреча Клари и Брака предопределена и произойдет в драматических обстоятельствах…
Глава 1
Клари
Третья ака: добро не есть развращенность, — провозгласила Клари, не обнаружив заметного смысла в заповеди. Конечно, добро не развращенность; там, где возникает разврат, добра не жди. Она попыталась пропеть аку, потом произнесла ее в разговорной интонации, а потом мрачно пробормотала, обращаясь к зеркальной поверхности сложенного портативного компьютера. Ничто не помогало. Какие бы глубины ни таила в себе эта ака, проникнуть в них Клари не могла. И всего через час ей предстояла встреча с Мастером Новициата.
Клари пнула ногой лежащий камешек, а потом виновато поглядела в сторону купола. Слава Вселенной, никто не входил. Тихий Купол, расположенный в конце длинного, исходящего от Новициата туннеля — словно раковина в щупальце однорукого осьминога, — казался пустым. В нем находились лишь сама Клари и одна из обитавших в Новициате кошек, а также несколько сотен желтоватых партхийских камней, которые должны были превратить Тихий Купол в подобие внешней среды. Прозрачные стены как бы растворялись в пространстве. Перед Клари до самого горизонта простиралась лишь безмолвная и пустынная Партхия.
Вздохнув, Клари расчистила от камней небольшое пространство и села, скрестив ноги. Добро не есть развращенность. Она наполнила свой разум конкретными образами: скалами, кошками и людьми Новициата — их лицами, ладонями, наскальными изображениями, компьютерами и бутылочками с шампунем. Реальность конкретна, вещала вторая ака, и Клари справилась с ней. Она умела отключать абстрактные, теоретические обобщения и до краев наполнять свой ум великолепием ощутимого мира. Но и это не помогало. Текучие образы не позволяли перевести этот упрямый принцип — добро не есть развращенность — в нечто большее, нежели беспредметное умствование.
Здешний кот, подобравшийся к девушке, вспрыгнул к ней на колени. Серый, полосатый и зеленоглазый, он носил имя Фантом, и лишь одна Клари, пытавшаяся добиться конкретности, называла его просто Котом. Устроившись клубком на ее коленях, он задремал под слабыми солнечными лучами.
— При таких темпах, Кот, я никогда не сделаюсь Служительницей Мира, — проговорила Клари. Кот не отреагировал.
Она постаралась не шевелиться, чтобы не побеспокоить кота, умиротворяющее мурлыканье которого, как считалось, помогало послушникам сосредоточиться. Впрочем, подобного действия Клари не ощущала, однако тепло и тяжесть животного были приятны ее тощим ногам. Ей стало настолько хорошо, что она долго колебалась, прежде чем спустила кота с колен и бросилась по туннелю к Новициату, приглаживая на бегу короткие темные волосы. К Мастеру никто и никогда не опаздывает на прием. И уж тем более не вправе себе это позволить человек, находящийся в столь сомнительном положении, как сама Клари.
— Послушница, у нас с вами наметились кое-какие сложности, — начал Мастер.
Клари потупила глаза и ничего не ответила.
— На прошлой неделе исполнилась вторая годовщина вашего пребывания здесь, не так ли?
Она кивнула.
— И с третьей акой по-прежнему никаких успехов.
Клари немо затрясла головой. Теперь ее выдворят отсюда. Что-то надавило на ее глаза, и она закусила губу, чтобы не поддаться приступу головокружения.
— Так-то лучше, — сказал негромко Мастер. — И насколько сильно вы хотите стать Служительницей Мира?
Охваченная удивлением, Клари подняла взгляд. Такого вопроса она не ожидала. Она смотрела на Мастера, спокойного и уверенного, затянутого в черный мундир со стоячим золотым воротником и синими нашивками. Мастер был Советником на Селестии, Новой Земле, Юнипере… Колонии на планетах вокруг звезд, расположенных в Руке Ориона, достигли критической массы и теперь основывали собственные колонии; лучшего времени для поступления на службу просто нельзя было придумать. Неужели он не понимал, как чувствует себя Клари?
Она выпалила:
— По-моему, это самая важная работа из всех, которые когда-либо существовали. Направлять политиканов по пути мира, стать специалистом, чьей профессиональной обязанностью является борьба с насилием, к чьим услугам прибегает вся Галактика… если нет стабильных правительств, как тогда сохранить любое из учреждений, приносящих процветание и…
— Я не просил вас перечислять Десять пунктов, послушница, — сухо оборвал ее Мастер. — Меня интересует, насколько серьезно вы хотите стать Служительницей Мира.
— Всем сердцем. Я готова на все, чтобы меня приняли в корпус!
— Гм-м. — Он испытующе посмотрел на нее.
— Пожалуйста, не отсылайте меня, Мастер. Я действительно хочу постичь аки. Я просто… просто…
Он подал ей листок:
— Вы просто не можете понять, почему добро не есть развращенность.
Со стыдом она прошептала:
— Нет.
— Можете ли вы увидеть Юки? Визуализируйте ее: она в Тихом Куполе, возле Ганса. Что они делают?
Что же делает сам Мастер? Он явно дает ей подсказку. Она же должна понять смысл и содержание каждой аки сама. Отчаянным усилием воли Клари сумела представить перед собой Юки, а потом Ганса, занятых… чем? Клари никогда не видела, чтобы они хоть что-нибудь делали вместе, а тем более в Тихом Куполе.
Мастер негромко подсказал:
— Мваквамбе тоже находится там.
Мваквамбе… Мваквамбе… А Мваквамбе хотя бы знает Юки? Их образы сходились и расходились, так и не образовав ничего.
— Мастер, я не увидела ничего хоть сколько-нибудь реального. — Позорное признание: наблюдение есть все, утверждает первая ака.
Мастер шевельнулся в кресле, и несчастная Клари приготовилась к худшему. Куда она пойдет, как сложится ее судьба? Ведь именно этим делом она хотела заниматься всю свою жизнь.
— Клари, — сказал он, — я намереваюсь прибегнуть к необычной мере. Ты исчерпала срок, отпущенный на овладение тремя первыми аками, однако в редких случаях послушнику может быть предоставлено дополнительное время. Условие такое: он должен побыть вдали от Новициата, под руководством активно практикующего Служителя. Сегодня днем ты будешь в поезде, идущем до Грамоса.
— До… до города?
— Оттуда направишься в космопорт — и на Тримон.
— Вы посылаете меня… на другую планету?
— На Тримон. Там тебя встретят и доставят к Служителю по имени Бен Ко. Не исключено, что, прежде чем встретиться с ним, ты столкнешься с другими Служителями. Запоминай и усваивай все увиденное.
— Но…
— Багажа бери немного, — напутствовал Мастер, а Клари все еще не могла понять происходящего. Однако задача эта была не легче третьей аки. Она буквально вывалилась из кабинета, уступив дорогу гладкому серому коту, вошедшему в комнату с уверенным видом.
Глава 2
Брак
На втором году войны Брак оставил свою деревню, расположенную на берегу Зеленой Реки, и в одиночестве углубился в горы. У него зародились сомнения в отношении этой войны, ее справедливости и методов, но всякий, с кем он делился своим мнением, реагировал либо недоумением, либо гневом. Неужели он и впрямь не понимает, что это за люди и какого рода мир им нужен? Неужели его не волнует и то, что на Тримон напали?
У Брака не было ответа на эти вопросы. Он не мог даже четко сформулировать суть своих колебаний. И поэтому он решил предпринять вамув горы, чтобы наилучшим образом очистить голову, освободить от ядов собственную душу и исследовать природу сомнений. Ему было пятнадцать лет, и предстоящее вамудолжно было стать первым, проведенным им в одиночестве.
Он направился на восток — подальше от прекрасной населенной долины и от войны, что бушевала на дальнем западе. Брак не был силачом, а подъем с тяжелым рюкзаком за плечами показался бы трудным даже крепкому юноше. Мать буквально перегрузила поклажу всякими съестными припасами и необходимыми для жизни вещами. Еще она заставила Брака дать обещание ограничиться касу ваму, медитацией без поста и вернуться домой на пятый день — к темноте. Она обняла его на прощание, стараясь не смотреть сыну в глаза.
К концу третьего дня пути, поздним вечером он добрался до расположенного в предгорьях небольшого, заросшего травой плато, которое и облюбовал для стоянки. Браку понравилось, что с этого места он совершенно не видел признаков деятельности человека. Все три дня подъема он имел возможность обозревать Великий Тримон: плодородные долины, зеленые поля, эколеса, куда пускали лишь столько людей, сколько могла вынести земля, и фабрики, потреблявшие солнечную энергию и перерабатывавшие богатые белками местные овощи во вкусную и питательную пищу. Все это было прекрасно, однако Брак был почему-то рад оставить признаки цивилизации позади и очутиться на этом укромном горном лугу, обрамленном как раз такими скалами, где можно найти пещеру.
Впрочем, у него нет времени на исследование пещер, с легким сожалением подумал Брак. Чтобы выполнить обещание, данное матери, ему придется двинуться в обратный путь завтра утром. Конечно, он мог связаться с ней и сообщить, что остается подольше, однако обещания следует выполнять: одним из основных устоев общества является верность данному слову. К тому же использование комлинка нарушит условия ваму.
Брак развел костер, пообедал и включил электронный периметр. Восточные горы изобиловали пещерными гайлутами, а Брак принципиально отвергал оружие. Его семейство считало возможным применять орудия истребления только в армии, о которой Брак не знал почти ничего.
И как только лужайку укрыла быстрая тропическая тьма, он приступил к размышлениям об армии. Зачем мужчины и женщины туда вступают? Как можно узнать, права ли в конфликте именно твоя сторона? Всегда ли сражение не оправдано — или оно все-таки допустимо в том случае, если на тебя напали? И означают ли подобные мысли, что он, Брак, обладает великой душой? А может, такой интерес к себе свидетельствует о мелочности и склонности к самокопанию?
Он услышал в темноте какой-то шорох.
Брак напомнил себе, что ничто не способно пересечь периметр, но тем не менее передвинулся поближе к огню, внимательно вглядываясь во мрак.
Шорох приблизился.
— Эй, там? — неуверенным голосом позвал Брак, потому что звук явно переместился внутрь периметра. Невдалеке появился темный силуэт. Брак торопливо засунул руку в рюкзак, пытаясь выудить оттуда комлинк. Но прежде чем он успел нащупать предмет, темный силуэт приобрел человеческие очертания, потом превратился в фигуру девушки, и сразу же вспышка нейростаннера заставила его повалиться навзничь и потерять сознание.
Когда Брак очнулся, оказалось, что он лежит внутри пещеры и слышит младенческий крик. Младенческий крик?
Как ни странно, возле одеяла, служившего подстилкой Браку, стояла корзинка, в которой лежал ребенок. Тепло укутанный писклявый младенец. Позади корзинки в устроенном из одеял гнезде спал мальчонка постарше. Когда Брак сел, к младенцу подошла девушка, попытавшаяся приласкать и утешить ребенка, но без сколько-нибудь заметного результата. Это была та самая девушка, которая выстрелила в него возле костра. На ней были тяжелые ботинки и какой-то черный мундир. Не вражеский зеленый и не Свободной Армии Тримона.
— А, ты очнулся, — сказала она с улыбкой. — Хорошо, скоро нам придется выходить. Голова не болит?
Ошеломленный Брак только покачал головой. Младенец завопил еще громче.
— Я вернусь, — пообещала девушка. Ее можно было назвать хорошенькой, пышные волосы колыхались над тугим золотым воротником черного мундира. — Только передам этого ребенка человеку, умеющему обращаться с младенцами.
Она пошла прочь от него.
Брак заставил себя подняться на ноги и направился следом за незнакомкой. Однако путь ему преградил какой-то невидимый барьер, сквозь который она беспрепятственно прошла. Девушка исчезла за поворотом скалы, и писк младенца сделался тише. Брак беспомощно огляделся. Он увидел теперь, что кроме спящего мальчика в уголке пещеры на одеялах лежали еще два ребенка.
Девушка вернулась.
— Ну хорошо, скоро мы сможем идти. Здесь тебе не место. Как ты понимаешь, мы не рассчитывали на твое появление. Тебе слишком много лет.
— Для чего? — выпалил Брак. Сразу, внезапным потоком прихлынул страх.
— Я не вправе объяснять подобные вещи, — строго сказала девушка. — Кстати, как тебя зовут?
Надо ли отвечать? Помедлив, Брак назвал только свое личное имя, без фамилии:
— Брак.
— А я Джулу, рядовой второго класса корпуса Служителей Мира. Она тепло улыбнулась. Девушка была всего лишь на несколько лет старше его самого. Из-за выступа пещеры появились двое мужчин и направились к двум маленьким девочкам, спавшим на дальнем одеяле. Они осторожно подняли детей.
Джулу взяла на руки спящего мальчугана.
— Пойдем, Брак, — сказала она. — Йани не любит ждать. Йани? Ждать — чего? Брак подумал, не отказаться ли следовать зановой знакомой… однако что будет потом? Что это даст ему? Такой поступок могут расценить как трусость, а он не хотел, чтобы эта девушка, более старшая и опытная, сочла его слабаком. Возможно, разумнее всего исполнять все ее распоряжения, пока он не поймет, в чем тут дело.
И он вслед за Джулу покинул пещеру.
Глава 3
Клари
В космопорте Тримон-Сити ею едва не овладела паника, но Клари отчитала себя за трусость. Каким образом сумеет она использовать выпавший ей шанс отличиться по службе, если не может сохранять спокойствие в присутствии охранников с их неуместным оружием?
Сами охранники, конечно же, не считали свое оружие неуместным. Клари уже прочла в корабельной библиотеке, насколько настороженно относились на Тримоне к чужакам, особенно сейчас, во время войны.
— А теперь сюда, мэм, — распорядилась охранница. — Теперь вам предстоит войти в кабинку деконтаминатора, снять всю одежду и вложить ее в щель, расположенную в противоположной стене. Нажмете на кнопку, когда будете готовы. Когда душ прекратится, включится сушка, и из стены выдвинется ящик с биоуничтожаемой одеждой. Выйдя, вы получите свою собственную одежду, а остальной багаж будет ожидать вас в зале для гостей.
— Но я не…
— Ваше уединение не будет нарушено, мэм, — улыбнулась охранница. — В кабинках деконтаминатора не ведется никакой слежки. Даю вам слово, мэм, вашей скромности ничто не угрожает.
Впрочем, Клари не опасалась за свою скромность. На Тримоне, насколько ей было известно, сексуальное пуританство совмещалось с фанатизмом в области «зеленых» технологий. Оба эти аспекта часто совпадали: святость планеты и целомудрие тела. Клари прошла через деконтаминатор на корабле, но на Тримоне этого было недостаточно. Она улыбнулась обоим охранникам и вошла в кабинку.
Следующим этапом был анализ тканей и сканирование ДНК. Производя взятие крови и соскоб тканей, медтехник спросил ее официальным тоном:
— Надеюсь, вы не являетесь результатом генетических манипуляций, мэм?
Организм Клари содержал искусственные генные модификации: в нем были замещены гены, способные привести к трем наследственным заболеваниям. Замененные гены обнаружить никто не мог, ведь они представляли собой всего лишь здоровые аллели, которыми были заменены искаженные. Она ответила так, как учил Мастер:
— Нет, я не имею генетических модификаций.
— И вы не пользуетесь биологическими имплантами? Разрешены любые неживые импланты, такие, как хрусталик глаза или сердечный клапан. Допустимы даже механические усилители мышц, но никакой органики. У нас на Тримоне чтут биологическую целостность.
— Я не пользуюсь живыми симбионтами. — Этот факт легко проверить пробой Клейна, и они наверняка сделают это.
— Благодарю вас, мэм.
Ее маленькую брезентовую сумку просветили. Проба Клейна, утомительная процедура, на которую ушло несколько часов, дала отрицательный результат. Свободу, как бодро напомнил Клари чиновник, позволивший ей ступить на землю Тримона, обеспечивают надежные биологически защищенные границы. Впрочем, Тримон-Сити всегда рад приветствовать журналистов: чем больше людей в Руке Ориона узнают о той Утопии, которая была реализована здесь, тем лучше. В гуманном обществе для информации нет границ.
— Приветствую вас на Тримоне! — Этими словами чиновник завершил патетическую речь.
— Спасибо, — ответила Клари.
Она приготовилась относиться ко всему скептически. Планета, население которой щеголяет таким самомнением, вряд ли окажется райским уголком. Однако, пересекая город в автобусе, приводимом в движение солнечной энергоустановкой, Клари была вынуждена признать, что Тримон смотрится вполне недурно. Она трижды пересаживалась в различные автобусы, чтобы увидеть как можно больше. Городские постройки можно было назвать скромными, однако нищеты, истинной бедности она не заметила. Повсюду росли деревья. Фабрики были опрятны и не загрязняли среду. Дети выглядели весьма жизнерадостными. И невзирая на то, что Тримон в данный момент находился в состоянии войны со своим восточным соседом Игнацией, солдат на улице не было видно.
Тримон вел войну на территории врага.
Когда на четвертом по счету автобусе Клари наконец покинула город, ее особенное внимание привлекли фермы. Карточка журналиста давала ей право задавать вопросы. На одной из остановок она вышла из автобуса и непринужденной походкой вошла в кафе. Интеллигентной паре в чистых костюмах, но с испачканной в земле обувью она представилась как корреспондент.
— Сэр, конечно же, у вас здесь не разводят мясной скот? — С этим вопросом она обратилась к мужчине.
На лице его проступила брезгливая гримаса, однако он ответил вполне любезно:
— Вы правы. Тримон соблюдает полностью вегетарианский режим питания. Мы уважаем души животных в той же мере, что и людские, поскольку человек, конечно, является животным.
— Значит, вам никогда не приходилось пробовать плоть животных?
Женщина возмутилась:
— Сама идея является богохульной! Интересная подробность.
— Мы не виним вас за вопрос, — продолжила селянка уже более спокойным тоном, — ведь вы здесь чужая. И я не хотела кричать на вас. Просто не все одновременно достигают нужного уровня. Мы, граждане Тримона, превыше всего чтим биологическую целостность.
Она улыбнулась Клари.
Клари рискнула, хотя заранее знала ответ на вопрос:
— Но те, с которыми вы воюете… жители Игнации… они едят мясо животных?
— Они оскверняют все вокруг! — твердо сказал мужчина. — Поля, воду, воздух, жизнь. Им известны только эксплуатация и порабощение. Они не имеют представления о биологической целостности.
— Гарантирую вам, — ядовитые нотки вновь проявились в голосе женщины, — что как только мы выиграем эту войну, все их общество будет преображено. Как только они поймут, что такое свобода и уважение, то естественным образом захотят…
— Понимаю, — проговорила Клари. — Спасибо.
— Можем ли мы чем-нибудь помочь вам, мэм?
— Нет, благодарю, — ответила Клари и отправилась к своему автобусу. Интересно, что ее даже не спросили, откуда она.
Горные долины оказались еще более прекрасными, чем сам город. Автобус карабкался вверх, становилось холоднее. Клари надела теплую куртку с подогревом. А все-таки странно, когда на тебе нет одеяния послушника… непривычно ощущать прикосновение прохладного воздухе к шее, не закрытой стоячим воротником. Она застегнула молнию.
Поздно вечером автобус остановился в предгорьях, в поселке Димар. Это бойкое и веселое местечко славилось гостиницами и барами, куда стягивались горняки с ближних шахт. Грубое веселье подобных мест не задевало Клари. Она провела ночь в отеле, а утром, следуя инструкциям, направилась к месту встречи. После часа неторопливой ходьбы она увидела на небольшой прогалине скиммер. Возле машины скучал молодой человек.
— Я послушница Клари, — представилась она.
— Рядовой первого класса Служитель Кел. Клари помедлила.
— Но ты не в форме. И я рассчитывала встретить здесь человека по имени Бен Ко.
— Когда мы общаемся с аборигенами, то не носим мундиров, — ответил Кел с некоторым удивлением. — Разве тебе этого не сказали? Операция проводится не по запросу здешних властей.
Никаких подробностей Клари не сообщили, кроме имени местного резидента. Но ей не хотелось, чтобы этот высокомерный парень узнал об этом.
— Мне сказали, что я должна встретиться с Беном Ко, — напомнила девушка.
— Мне велено доставить тебя к Йани. Возможно, он знает, где искать этого Ко. Послание о твоем прибытии пришло по квэ-связи из твоего Новициата только вчера — ты уже слыхала про квэ-связь?
Клари посмотрела на собеседника с презрением. Квантово-энергетические системы мгновенной межзвездной связи проходили на первом году обучения.
Он повторил:
— Весть пришла только вчера. Нас глушили. Тримон в военном отношении не Бог весть как развит; они предпочитают действовать собственными силами, но до Промышленного Века еще не дожили. Они засекают все, что им удается, и наверху у них есть несколько хороших спутников. В любом случае, Йани не мог прийти, в ходе операции возникли некоторые осложнения. Он прислал меня. Но у меня есть своя работа, и поэтому я высажу тебя там, где он сможет подобрать тебя.
Говорил он торопливо и сбивчиво. Однако не ее дело судить. О характере операции ей расскажут тогда, когда это будет необходимо. Клари забралась в скиммер, ментально зафиксировав обстановку: наблюдение это все.
Глава 4
Брак
Скиммер летел низко, прячась за горами и едва поднимаясь над реками, и Брак вскоре догадался, что пилот делает все возможное, чтобы избежать чужого внимания. Но кто эти люди? Спрашивать он не решался, ибо, даже если бы он собрался задать вопрос, сделать это было бы довольно трудно. Кроме пилота в машине находились Джулу, двое мужчин и четверо маленьких детей, трое из которых сейчас бодрствовали и оглушительно кричали. Трое взрослых пытались успокоить детей, но без малейшего успеха.
Наконец один из мужчин обратился к другому:
— Может, воспользуемся успокоительным?
— Йани против. Скиммер летел и летел.
Приземлился он уже далеко от Тримона, где-то в Восточном Скрабе. Глубокие сухие каньоны бороздили землю. Пилот едва не залетел внутрь одного из них, заставив Брака вцепиться в подлокотники сиденья. Спавший мальчишка проснулся, поглядел на окружавших его незнакомцев и завопил громче, чем трое остальных малышей.
Джулу открыла дверцу в борту скиммера и подняла мальчика. Брыкнув ногами, он сильно ударил ее в живот — Брак услыхал звук удара маленьких жестких ботинок о мягкую плоть. Девушка согнулась, выпустив ребенка из рук. Тот побежал, споткнулся и упал на каменистую почву. На лице его появилась кровь.
Взрослые бросились поднимать озорника. Джулу стояла на коленях, пытаясь отдышаться. Никто не обращал на Брака внимания. Он обогнул скиммер так, чтобы скрыться за его корпусом, и побежал.
Земля здесь была настолько неровной, изрытой расселинами, оврагами и усеянной валунами, что Брак твердо рассчитывал: быстро его не найдут, тем более с целой оравой маленьких детей. Можно просидеть в каком-нибудь укрытии до отлета скиммера… но что делать потом?
Впрочем, мыслить настолько далеко он не мог. Вдыхая воздух полной грудью, Брак заставлял себя двигаться, карабкаться вверх, соскальзывать вниз с невысоких, но коварных уступов, стараясь производить при этом как можно меньше шума…
…И свалился буквально на голову пещерному гайлуту, гревшемуся под солнышком на теплых камнях.
Пробудившийся зверь обнажил зубы — два жутких ряда острых и свирепых кинжалов. Брак резко вдохнул и попятился. Нет, говорят, от гайлута нельзя бежать… нет, говорят от…
Гайлут прыгнул.
Брак завопил. Тварь, уже летевшая в воздухе, услышала его вопль, содрогнулась и рухнула на землю. Брак посмотрел вокруг дикими глазами. Взгляд его наткнулся на незнакомую девушку. Та сжимала в руке пистолет, а в шкуре поверженного гайлута можно было заметить еще чуть курившуюся дырку. Ветерок донес вонь горелого мяса и мерзкий запах твари.
— Готов, — не без удивления в голосе сказала девушка и широко улыбнулась Браку. — Ты цел?
— Да… спасибо тебе.
— Ты здесь с Йани, так? Чтобы забрать меня?
Брак молчал, лихорадочно соображая. Детали не складывались воедино. Он успел заметить, что эта темноволосая кудрявая девушка моложе Джулу и не столь хороша.
— Меня зовут Клари. Я здесь всего полчаса, меня оставили и сказали, что подберут. Наверное, твой скиммер недалеко? Ты послушник?
От него явно ожидали ответа, и Брак отрицательно покачал головой.
Глаза незнакомки округлились.
— Значит, ты уже Служитель? Сколько же тебе лет? Он вновь покачал головой.
Она смутилась.
— Прости, я не знала, что об этом нельзя спрашивать. Я здесь новенькая, всего лишь послушница. Я… я еще осваиваю аки. — Внезапное сомнение проступило на ее лице. — А почему ты не вооружен? Находясь в таком месте. Даже я… о, боги. Ты не из Служителей, так? Ты местный житель?
— Да, — ответил он, полагая: если этой девушке невдомек, что в таких местах, где нечего собирать, выращивать или добывать, никаких местных жителей быть не может, то не его дело просвещать ее. А может, она агент игнациев? Ими управляют женщины, о равенстве полов там и не слышали. Однако что может интересовать агента игнациев в Восточном Скрабе?
— Ситуация такова, — проговорила Клари с внезапной решимостью, как показалось Браку, близкой к отчаянию. — Наверное, я наговорила лишнего. Если бы ты сумел промолчать о том, что видел меня, и о том, что я тут наболтала… о, боги!
Он не преминул воспользоваться представившейся возможностью.
— Меня зовут Брак. Я не скажу ничего и никому, если ты расскажешь о своей миссии. То есть мне нужно убедиться, что моей… моей деревне ничего не грозит.
Собственная выдумка позабавила его. Клари прикусила нижнюю губу.
— Ну хорошо, расскажу немножко. И только потому, что знаю: вы, тримонцы, выполняете свои обещания.
— На этом принципе основывается наше общество, — с полной прямотой сказал он.
— Тогда слушай. Я Служительница Мира… ну, то есть стану ею, когда закончу курс обучения. Мы здесь для того, чтобы прекратить войну между Игнацией и Тримоном. Я не знаю подробностей, но мы действуем нелегально.
Голова Брака пошла кругом. Служители Мира! Здесь, на Тримоне, гордившемся своей независимостью от Галактики, они превратились в легенду.
«Мы живем в гармонии со своей планетой, — говорили его учителя, — и если люди менее просвещенные выбирают собственный путь, пусть заблуждаются сколько угодно, но оставят нас при этом в покое».
— Значит, тебе должно быть известно многое, — выпалил он. Клари покраснела.
— Ну, не мне самой, конечно, я почти ничего не знаю, в отличие от Служителей… Но ты можешь доверять нам, Брак. Какие бы цели ни преследовала эта операция, она может принести только добро твоему народу.
— Но они украли меня, похитили. И еще четверых детей. Девушка нахмурилась.
— Похитили?
— Самым грубым образом!
— Мне об этом ничего не известно. Но если… Не сомневаюсь, что это вынужденная мера, принятая с благими намерениями. Тебя непременно возвратят в твою… семью?
— К отцу, матери и сестре! — Он уже негодовал, а вонь, исходившая от пещерного гайлута, только усугубляла ситуацию. — К тому же ты убила животное.
— Но оно угрожало тебе!
— Верно. Однако зверь просто следовал своей природе.
— А ты педант, — отозвалась она ровным голосом.
— Это не так! Я просто обдумываю каждую ситуацию!
— В общих чертах. Не вникая в подробности. А смысл имеет только конкретное.
— Ну, дерьмо, — выпалил отважно Брак и тут же смутился. Эта девушка была одной из Служителей Мира. Как осмелился он…
— Ты не понял, — сказала послушница надменно. — Однако зачем бы ты ни понадобился Служителям, тебе не причинят зла, и в конечном итоге народу твоему принесут благо. Добро не есть развращенность. — Вдруг глаза Клари округлились, и из груди ее вырвался восторженный крик.
— Что…
— Ой, я готова расцеловать тебя! — Клари подбежала к Браку и, прежде чем тот успел отодвинуться, поцеловала его в щеку.
Брак ощутил, что лицо его побагровело. Секунду спустя прихлынул гнев, причин которого он понять не мог. Не задумываясь, юноша выхватил пистолет из руки Клари и наставил на нее.
— Брак… — проговорила она в замешательстве.
— Я забираю эту вещь. И ухожу отсюда. Не знаю, с какой целью я был похищен, но так поступать нельзя. У меня есть право идти туда, куда я хочу! Это основная свобода, которой мы обладаем, а игнации — нет. А теперь я оставляю тебя здесь…
«Но тогда она просто сбежит к тем, которые прилетели в скиммере, — внезапно подумал Брак. — Может быть, связать ее? Чем? И что если сюда явится другой пещерный гайлут и сожрет ее? — Брак не мог, не имел права взять на себя ответственность за смерть человека. Его охватило отчаяние — ваму так не проводят».
Клари проговорила неожиданно официальным тоном:
— Брак, ты не понял меня. Служители Мира — профессионалы. Наша миссия — борьба с насилием, а подопечные — вся Галактика. Мы внимательно наблюдаем и только потом действуем, избегая насилия. Высшее благо для нас — стабильность.
Брак задумался. Звучало это неплохо. Да и девушка явно верила в собственные слова. К тому же Браку лгали нечасто, и он привык доверять людям.
Девушка продолжала, слова ее обретали все большую убедительность:
— Стабильность — хорошая штука, Брак! Мы удерживаем общества от саморазрушения, помогаем не губить соседей, укрепляем все то, что способствует созиданию: образование, искусство, науку, сельское хозяйство.
Это тоже походило на правду. Родители всегда говорили ему о красоте спокойной и стабильной жизни свободного человека.
— Мы знакомы с разнообразными типами общества и знаем, что люди учатся на собственном опыте, а не на абстрактных идеях.
И эти слова показались юноше разумными. Основой образования на Тримоне служил практический опыт. Конечно же, Брак больше узнал о возделывании почвы, поработав со старым мистером Гарандером, чем мог бы почерпнуть из какой-нибудь текстовой программы.
— Мы здесь, чтобы помогать, а не вредить, — торжественно завершила Клари.
Темные глаза ее сияли, и Брак опустил оружие.
— Ладно, — сказал он, ощущая себя очень взрослым. — Я понимаю тебя.
Клари радостно ухмыльнулась.
— Хорошо. А теперь можно мне получить назад свой лазер?
Он повиновался с явным облегчением: отец его всегда крайне отрицательно относился к оружию. Вдали послышался шум. Клари обернулась:
— Наверное, это идут за мной. Пойдем им навстречу, Брак.
И он последовал за ней, карабкаясь по камням, ступая по неровной земле. Он был избран, чтобы следовать за ней, чтобы верить этим людям, и тем не менее вовсе не хотел, чтобы они появились так скоро после того, как он принял решение. Чужакам могло показаться, что у него просто не оставалось выхода. Ветер дул в спину, и он повернул голову, чтобы спрятать нос от гнусного запаха убитого пещерного гайлута.
Глава 5
Клари
Операция оказалась крупнее, много крупнее, чем подозревала Клари. А еще она была совершенно неожиданной.
Девушка еще светилась от счастья: первого же встречного она сумела обратить в свою веру.
— Хорошая работа, Клари, — похвалил Йани, когда они наконец встретились. Он оказался рослым мужчиной, очень смуглым, густобородым, с необыкновенным цветом глаз — средним между золотым и серым. Генная модификация, поняла Клари, гадая, каким образом Йани мог пройти контроль в космопорту Тримон-Сити. Впрочем, сообразила она мгновение спустя, он, конечно же, прибыл не этим путем.
— Вы переправите меня к Бену Ко? — задала она вопрос. — Мой Мастер сказал, что вы это сделаете.
— Попозже. А пока дел у нас и без того полно. — И он с улыбкой очертил в воздухе широкую дугу.
Огромная пещера уходила в самые недра невысокой горы, с воздуха ничем не выделявшейся среди прочих низеньких бесплодных холмов. Изнутри стены ее покрывал пенолит со встроенными воздухоочистительными геномодифицированными блоками. Энергокубы излучали свет. Мебель также оказалась пенолитовой — ее было, конечно, немного, однако явно не хватило еще нескольких канистр состава, чтобы придать столам и стульям законченную форму. Пенолитовые стены разделяли огромное пространство на три комнаты: общую, в которой сейчас находилась Клари, расположенную позади нее закрытую, в которой она еще не была, и детскую, где размещались десять детей.
Десять детей — похищенных, выкраденных из различных областей Тримона. Клари старалась не смущать себя этими словами. Похищенные, выкраденные. Йани заверил ее в том, что все дети будут возвращены родителям здоровыми и бодрыми, и, конечно же, Клари не сомневалась в этом. Однако…
— Почему они здесь? — выпалила она, обратившись к Йани. Тот улыбнулся:
— Разве твой Мастер не учил тебя наблюдать и самостоятельно делать выводы, следующие из сочетания фактов?
— Конечно, учил. — Этот метод лежал в основе всего обучения, и Йани хорошо знал об этом.
— Тогда действуй.
Эти два коротких слова означали приказ. И выговор… Клари буквально бросило в жар. Йани считает ее дурой. Она здесь такая же неудачница, как и в Новициате.
— Ты прекрасно справилась с этим мальчишкой с Тримона, — продолжил Йани с улыбкой. — Так что работай дальше в том же духе.
Он встал и отошел в сторону. Она получила отсрочку.
Когда через несколько часов в комнату вошли двое мужчин с огромным пластмассовым ящиком, Клари промолчала. Она усвоила полученный урок. Наблюдение — это все.
Ящик сразу пронесли в заднюю комнату. Клари тихо сидела рядом с младенцем, за которым вызвалась последить. Женщина, исполнявшая роль няньки, охотно приняла ее помощь. Неловким движением Клари взяла ребенка на руки и принялась ходить с ним кругами по комнате, тихо напевая. Младенец как будто не возражал, а может быть, его просто только что покормили. Во всяком случае, дитя уснуло. Однако Клари, продолжая «укачивать» ребенка, медленно кружила по комнате, приглядываясь ко всему.
В «детской» осталось только семеро малышей. Брак куда-то пропал.
Весь медперсонал (или те, кого Клари считала таковым) находился в задней комнате, остававшейся плотно закрытой. У двери дежурила девушка по имени Джулу. Клари уже познакомилась с ней и нашла несимпатичной. Джулу была вооружена.
Йани в пещере не было.
Куда-то исчез и скиммер вместе с пилотом.
Клари, покачивая ребенка, подошла к Джулу.
— Здравствуй еще раз. Джулу улыбнулась:
— Спит уже?
— Пока нет. Следующим будет он? Джулу пожала плечами:
— Мне этого не говорят. Но, по-моему, они идут от старших к младшим.
— Да, — рассеянным тоном согласилась Клари, переходя на другую мелодию. — Ты любишь детей?
— Нет, не очень.
— И я тоже, — заметила Клари, — а Брак говорил мне, что любит их.
Она подождала, желая проверить, заметит ли Джулу ложь.
— Они их любят, тримонцы. Да они просто боготворят своих детей. И это нам на руку.
Клари рискнула:
— Какая разница? Йани спланировал бы операцию иначе, если бы тримонцы были равнодушны к детям.
— Ты права, — согласилась Джулу. — А я не знала, что Йани посвятил тебя в подробности операции.
— Мы поговорили, — скромно сказала Клари.
Джулу глупа. И как только она сумела закончить Новициат?
— Он легко находит общий язык с новыми Служителями, — сказала Джулу, краснея, и Клари сразу увидела ее насквозь.
Дурочка, пусть и очень хорошенькая.
— А когда выйдет Брак? — спросила Клари. Брака, невольно нарвавшегося на операцию, нельзя было назвать ребенком.
— Послеоперационный период проходит в детской, — ответила Джулу, — чтобы врачи могли заняться другими сразу, как только поступят необходимые части.
— Да, — проговорила Клари, незаметно щипнув ребенка, так что он проснулся и закричал, позволив ей кивнуть Джулу и отойти прочь — качая его и напевая.
Части… Части чего? Если они проводят какую-то медицинскую операцию над Браком, над всеми детьми по очереди, результат ее должен способствовать делу мира. Но что это за операция? Скорее всего, несложная, обратимая и безболезненная. Записывающие устройства? Маяки? Бессмысленно. Они просто боготворят своих детей. И это нам на руку. Выкуп? Но Служителям не нужны деньги, да и каким образом похищение детей ради выкупа может содействовать миру?
Потом ей в голову пришла другая мысль: а все ли дети уроженцы Тримона? Нет ли среди них игнациев? Народы обеих стран — кажется, она читала это — не слишком отличались друг от друга… Или она ошибается?
Все еще баюкая младенца, уже опять засыпавшего, она вошла в детскую. Няня, приятная Служительница средних лет, излишне полная в своем обтягивающем мундире, улыбнулась Клари. Она как раз меняла испачканные пеленки. Клари обошла лишенное окон помещение, разглядывая семерых детей; некоторые из них спали, а другие ели или играли яркими цветными игрушками.
Двое из них были светловолосыми и голубоглазыми.
Один оказался, скорее, русым, с карими глазами и чуть смугловатой кожей.
Двое обладали черными волосами, в различной степени кудрявыми, светлой кожей и неопределенного цвета глазами, казавшимися зеленовато-карими с оттенком серого.
Двое были посмуглее — с каштановыми головками и светлыми глазами.
Лица младенцев казались ей одинаковыми: маленькие носики, слишком большие глаза и пухлые круглые подбородки. Если дети и принадлежали к различным расовым группам, определить этого Клари не могла. Кроме того, насколько она помнила, Тримон, превративший терпимость в религию, охотно принимал представителей любых этнических групп, если только они исповедовали любимые страной идеалы: биологическую целостность существ, вегетарианство, личную ответственность каждого человека, свободу и все прочие принципы этой достойной восхищения веры.
— Мистрис, — обратилась Клари к няне; она не могла обращаться к этой женщине по имени, хотя и знала, что ее зовут Ада. Не настолько уж сама Клари далека от колыбели Новициата. — Мистрис, а как выглядят дети игнациев?
Женщина явно удивилась. Невзирая на возраст, она являлась всего только рядовым первого класса, что свидетельствовало об отсутствии либо способностей, либо любопытства. Впрочем, среди Служителей находилось место и для таких людей.
— Игнации выше тримонцев, но в остальном их различить трудно… по-моему, так? Кажется, мне это рассказывали.
— У игнациев матриархат, — проговорила Клари, не потому, что это имело отношение к делу, а чтобы женщина продолжала говорить.
— Ну, да. У них нет равенства полов, как на Тримоне. Женщины правят, а мужчины воюют. Их семьи называются… забыла слово. Но дети принадлежат семье матери, ее братьям и сестрам, а не своему отцу. Они могут даже не знать его имени. Говорят, у них сексуальная свобода. — В последних словах не было ни одобрения, ни осуждения.
— Они отважные бойцы, — заметила Клари.
— О да. Игнации всю жизнь готовятся к войне. Их мужчин — свирепые бойцы, но они не слишком грамотны. Иначе Тримон давным-давно выиграл бы эту войну. Тримонцы обладают более совершенным оружием, но не стремятся пустить его в ход. Они мирный народ, если оставить их в покое.
— Ага, — кивнула Клари. — Ребенок уснул, можно положить его в корзинку?
— Да. Кстати, это девочка. — Няня улыбнулась. — Малышку зовут Дарина.
Клари уложила Дарину в корзинку, возвратилась в главную комнату как раз в тот самый момент, когда в ней появился Йани. Он вспотел и покрылся пылью, словно ему пришлось долго идти пешком. Снаружи уже царила полная темнота.
— Джулу! — воскликнул он. — Пусть весь медперсонал, как только закончит работу, выходит сюда. Оставьте только дежурную няню. Андерс, измени маршрут сигнала. Пусть они нас поищут. Кел… а где Кел?
— Здесь, — откликнулся тот, возникая рядом с Клари. — А где Туки?
— Погиб, — бросил Йани. — Они сбили скиммер. Кел, добудь… — Вдруг он заметил Клари. — А ты иди к детям, закрой дверь и не высовывай носа.
— Да, Мастер, — автоматически ответила девушка, выполняя приказание, хотя волна гнева едва не выплеснулась наружу. Как можно научиться делу, если ее ни к чему не допускают?
— Что случилось? — спросила встревоженная няня.
— Не знаю. Позвольте мне хоть чем-нибудь заняться.
Весь остаток вечера мрачная Клари ухаживала за детьми. Она включила им инфокуб, на экране которого появились дурацкие рисованные животные, а потом помогла уложить ребятишек в постель. Наконец она уснула сама. И если кого-нибудь из детей одолевали тяжелые сны, криков она не слышала.
Проснувшись утром, она обнаружила, что в детской появился Брак. Юноша крепко спал на одной из кроватей.
На столике возле закрытой двери детской Клари обнаружила холодную еду и горячий чай. Она принесла чай и Аде.
— Вот спасибо, — обрадовалась няня. — У меня с утра еще не было времени перекусить.
В комнате теперь оставалось только четверо детей, если считать отсутствовавшего вчера Брака. Клари села возле него, ожидая, пока тот проснется.
Прошел час.
— Что… кто…
— Это я, Клари, — отозвалась девушка, старательно улыбнувшись. — Как ты себя чувствуешь?
— Плохо… Нет, просто слабость. И есть очень хочется. Рядом немедленно возникла Ада:
— Ах, вы голодны, молодой человек, это хорошо. Нынешние послеоперационные средства просто великолепны! Клари, дай ему чего-нибудь поесть, пожалуйста, позаботься о нем, дорогая. И пусть пьет побольше.
Заплакал ребенок, и Ада пошла к нему.
— Что случилось? — потребовал ответа Брак.
Клари не хотела показывать юноше своего неведения.
— Вот, поешь немного.
Юноша с презрением посмотрел на предложенный ему хлеб:
— Это плоть животного?
Дать точный ответ она не могла. Полевые кухни смешивали питательные ингредиенты в нужном соотношении и вне зависимости от того, что было заложено в них в качестве сырья — животные или растительные продукты, изготавливали из полученного теста так называемый «хлеб».
— Не знаю, — честно призналась она.
— Тогда я не хочу есть.
— Но ты голоден.
— Плоть животного? Нет! А ты готова дать право животному воспользоваться твоей плотью подобным образом?
Клари было неинтересно слушать весь этот бред. Она положила перед ним пищу и подала чашку с водой. Брак осушил чашку и, дернувшись, поднял голову:
— Ну, Клари, и что же они сделали со мной?
— Не знаю. Мне ничего не сказали.
К ее удивлению, он воспринял эту весть спокойно. А вот Клари чувствовала себя ничтожеством и потому продолжала злиться.
— Эта женщина упомянула «послеоперационные средства». Мне сделали операцию? — не отступал юноша.
— Я же сказала тебе, что не знаю.
Он лежал спиной на подушке и хмурился. Дверь в детскую открылась, вошли двое мужчин, неся на руках двух спящих детей.
— Укладывайте их сюда, — сказала Ада. — Все прошло благополучно?
— Идеально, — ответил мужчина. Он казался очень усталым. — Кто следующие трое?
— Трое? — переспросила Ада. — Я думала, вы берете только по двое.
— Нет времени, — ответил утомленный мужчина. — Одного придется оставить так. Йани говорит, у нас есть всего несколько часов. Снимаемся…
— Часов? — переспросила Ада. — Но это невозможно! Для восстановления…
— Их необходимо вернуть назад, Ада, — ответил мужчина. — Не спорь со мной и не возражай Йани, если тебе дорога твоя голова. С детьми ничего не случится… Однако оружие и средства обнаружения у тримонцев оказались лучше, чем мы предполагали.
— Но мне нужно отыскать Бена Ко, — пыталась напомнить о себе Клари, но никто не слушал ее.
Ада мрачно сказала:
— Мы будем готовы.
И Клари вдруг увидела ту Аду, которой не замечала прежде: преданную Служительницу Мира, прятавшуюся в пышном теле няни. Брак спросил:
— И какое же дерьмо тут творится?
— Христе Боже, — проговорил мужчина, взяв сразу двух детей. — Надеюсь, ему еще ничего не сказали?
— Йани хочет это сделать, — заметил другой. — В конце концов, парень — особый случай. И наш залог. — Оба они вышли, унося троих детей.
Клари не могла усидеть на месте. Отмахнувшись от назойливых вопросов Брака, она подошла к ребенку, который оставался в детской. Девочка трех лет играла пластмассовым кубиком, в который можно было вставить разные пластиковые детали через прорезанные в гранях отверстия. Клари поглядела на сосредоточенную малышку, старавшуюся пропихнуть куб в треугольное отверстие. Так чего же лишилось это дитя?
«Парень — особый случай», — сказал Служитель о Браке. А разве не особый случай она сама? Ведь Мастер прямо так и сказал. Возможно, Йани просветит и ее, и Брака. Или это сделает кто-либо другой?
Большая комната, в которую Клари осторожно выбралась впервые за шестнадцать часов, оказалась совершенно безлюдной. Она в потрясении замерла на пороге.
Кровь пятнала пол. Вокруг валялись какие-то предметы, торчавшие из полотняных мешков или разбитые. Оба больших ящика, которые на глазах Клари двое мужчин внесли в комнату, стояли с открытыми крышками. Клари заглянула внутрь.
В первом остались только кровавые пятна. Во втором оказался мертвый пещерный гайлут. Она нагнулась и потрогала зверя; тело казалось холодным, хотя охладитель был явно выключен. Неужели этих животных принесли, чтобы бросить в полевую кухню в качестве источников белка для хлеба и супа?
Нет. Внутри охладителя змеились разные трубки; зонды и инъекторы были подсоединены к телу гайлута, хотя ни один из них не работал. Животный белок для полевой кухни всего лишь сохраняли холодным, не более. Или она ошибается? Клари еще не проходила курсов выживания в полевых условиях; их читали на третьем году обучения.
Дверь в заднюю комнату открылась, из нее вышла женщина в окровавленном хирургическом костюме, который она немедленно сняла.
— Все трое чувствуют себя хорошо, — удовлетворенным, но утомленным голосом обратилась она к Клари. — Во мне они более не нуждаются. Разбуди меня перед тем, как надо будет уходить. — Она расстелила одеяло, улеглась и немедленно уснула — мертвецким сном человека, проведшего на ногах не один день.
Клари заметила в углу свою матерчатую сумку. Кто-то уже упаковал и застегнул ее.
Йани вышел из операционной, негромко переговариваясь на ходу с двумя Служителями. Клари не сумела разобрать слов. Когда он договорил, все трое направились к детской, и Йани поманил за собой Клари.
— Ада, мы уходим, — обратился он к няне. — Остальные трое детей будут здесь через несколько минут. Так уж получилось. Ты вылетаешь последним рейсом скиммера, у нас остался только один аппарат, и он не может взять сразу всех. У тебя есть около часа — сделай для детей все необходимое. Пройдет пять или шесть часов, прежде чем тримонцы доберутся до них. И я не хочу, чтобы хотя бы один из малышей почувствовал жажду или споткнулся и поцарапался. Кел даст тебе мягкие ремни, чтобы пристегнуть их к койкам.
Ада кивнула, Клари даже не предполагала, что на лице ее может появиться столь жесткое выражение.
— Клари, — сказал Йани девушке, — веди меня к Браку.
Йани взял табурет Ады, единственное сиденье в скудно обставленной комнате, и сел возле Брака. Клари осталась стоять. Брак с ненавистью посмотрел на Йани:
— Что вы сделали со мной!
— Превратили тебя в залог мира между твоей страной и Игнацией.
— Не понимаю!
— Естественно. — Йани на мгновение закрыл глаза, и Клари вдруг испугалась, что он, как и врач, немедленно заснет. Однако Йани собрался и поглядел на Брака с неким подобием доброты.
— Брак, кто выиграет эту войну?
— Пока это никому не известно.
— Ты ошибаешься. Это известно нам. Победит твой народ, тримонцы, и победит достаточно скоро. Вы обладаете преимуществом в технике. А также лучшими землями, большими урожаями, правами на горные разработки, а еще грамотностью.
— Они первыми напали на нас, — вспыхнул Брак, и Клари поняла, что в глубине души юноше неудобно оттого, что его страна обладает неоспоримыми преимуществами.
— Конечно, на вас напали, — сказал Йани, проведя ладонью по грязным волосам. — У игнациев много молодежи, ими управляют старики, что почти всегда влечет за собой войну, гражданскую или внешнюю… или революцию. Демография определяет судьбу страны.
Брак уставился на собеседника, открыв рот.
— А ты думал, что главное — идеология, верно? Свобода против угнетения. Образование против невежества. Равенство против разделенного на классы общества, управляемого женщинами из высших его групп. Это не так. Это справедливая война.
Клари не сумела сдержаться:
— Но… но что мы сделали, чтобы остановить ее? Что мы сделали с этими детьми и почему?
— Мы не смогли остановить войну. Мы лишь предотвращаем ее жестокие последствия, бурю насилия после войны. Больше не будет единого Тримона против покоренной Игнации. Будет страшное разделение в самом Тримоне.
— Почему? — удивилась Клари.
— Знай, мы только что нарушили глубочайшие верования тримонцев в отношении их собственных детей. Десятеро — девять таких маленьких и трогательных плюс присутствующий здесь Брак — необратимо утратили свою биологическую целостность. Их сердца были удалены, уничтожены и заменены сердцами пещерных гайлутов.
Клари глядела на Йани. Она не верила своим ушам. Брак завыл и вцепился пальцами в собственную грудь.
— Вы… мы… пытали детей? — спросила Клари.
— Нет, — усталым голосом ответил Йани, — их не пытали, им не причинили вреда. Ксенотрансплантаты были специальным образом обработаны, чтобы предотвратить отторжение. Сердца гайлутов прослужат этим детям весь отпущенный им срок жизни… Ада, ты нам нужна. Дай мальчику успокоительное.
— Но… Зачем все это сделано? — ужаснулась Клари.
— Затем, что мы — Служители Мира, — произнес Йани.
Клари не отводила от него глаз. Окровавленный пещерный гайлут в охладительном баке, пятна крови на полу… младенец, наделенный сердцем вонючего и мерзкого пожирателя падали…
Она закричала, прежде чем успела сообразить, что слова ее прозвучат совершенно по-детски:
— Зачем вы задержали меня здесь? Почему не отослали к Бену Ко, как обещал мне Мастер?
Йани промолчал, однако ответ она прочитала на его лице: он и был Бен Ко. Тот самый, за которым она должна была наблюдать по указанию Мастера, у которого должна была учиться. Она отвернулась — и вовремя, — чтобы ее вырвало на пол, а не на Брака.
Глава 6
Брак
Это было немыслимо. Даже после того как няня дала ему какое-то средство и Брак ощутил, как отступили ужас, паника и гнев, понимание бессмысленности происходящего не желало покидать его. Он ощущал, что искусственный покой рожден лекарством, а бессмысленность как раз оставалась реальной.
Итак, его целостность нарушена. Он, Брак, сделался чудовищем, он наделен сердцем вонючего и опасного зверя…
Это следовало осознать.
Йани видел, что творится с юношей. Он приказал Клари:
— Садись.
Она подчинилась, делая это, как казалось Браку, в каком-то оцепенении. Неужели и ей дали успокоительное, пока он кричал? Но разве она не одна из них?
Йани спросил:
— Брак, что случится, что неизбежно произойдет, когда твой народ выиграет эту войну?
Он не ответил, он не мог ответить. Однако он сумел сесть на кушетке. Почему-то показалось важным, чтобы в этот момент он сидел, а не лежал на спине, как младенец.
— Я расскажу тебе, что будет потом, Брак. Вы попытаетесь превратить Игнацию в Тримон. Вы распустите войска этой страны, уничтожите строгую авторитарность правления, приравняете мужчин в правах к женщинам, попытаетесь научить всех читать, возделывать землю и обратите всех в вегетарианство.
— Ну и что? — спросил Брак.
— Вы считаете, что замените ложные ценности истинными. А на самом деле замените тиранию власти тиранией собственной правоты. И этим самым вызовете революцию — куда более жестокую и кровавую, чем закончившаяся вашей победой война. Значительно более кровавую. Погибнут тысячи человек. Дело в том, что игнациям не нужны ваши ценности: свобода личности, терпимость, демократия.
Брак взорвался:
— Но они же наилучшие! Йани устало улыбнулся:
— Возможно. Но свобода, терпимость, демократия оставляют многих людей разобщенными, не имеющими надежного места в установившейся властной структуре семьи и касты.
— Тогда надо создать для себя собственное место, — упрямо возразил Брак.
— Некоторые не способны на это. Другие не захотят этого делать. Многие все равно будут чувствовать себя лишенными корней в столь переменчивом мире. Вы очень жестоки к этим людям, среди которых есть старые и больные, бездарные и трусливые. Вы оторвете их от всего, на что они способны рассчитывать…
— Но…
— Ты предполагаешь, — невозмутимо продолжил Йани, — что все должны думать так, как твой народ. Тебе кажется, что если игнации увидят ошибочность собственных путей, то начнут думать так, как ты. Подобный взгляд на вещи несправедлив, аморален и опасен.
Гнев затопил Брака, прорвавшись сквозь наведенный лекарством покой:
— Аморален? Но ведь это игнациинапали на нас!
— Да, я знаю, — проговорил Йани, — но, с точки зрения Служителей Мира, это неважно. Главное — свести к минимуму последующий разгул насилия.
— Путем насилия надо мной? Вскрывая тела детей и вставляя им звериные сердца?
Йани пожал плечами:
— Твой народ наделяет зверей духовным равенством с человеком, вы помещаете душу в мыслящем мозгу, а не в сердечной мышце. Поэтому для тебя лично то, что с тобой сделали, не существенно.
Брак, открыв рот, глядел на него. Клари взорвалась:
— Но ведь это всего лишь старый дерьмовый лозунг: цель оправдывает средства!
Йани улыбнулся:
— Отлично, Клари. Иногда так и бывает.
— Нет, — проговорила она. — Нет!
— Даже для того, чтобы предотвратить или ограничить геноцид? Брак, ты знаешь, что произойдет в Тримоне в результате наших манипуляций. Твой народ узнает об этом через несколько часов. Они прилетят сюда за вами. А потом из-за вас начнутся волнения в обществе: по поводу учиненного нами злодеяния, по поводу сотворенных нами чудовищ, то есть детей, превратившихся в монстров, но тем не менее остающихся детьми. Образуются партии. Ваши верования будут поставлены под сомнение. Единство и неделимость вашего пуританского общества рухнут астероидами в самую его середину, вздымая облако грязи и пыли. Правоверные никогда не сумеют достичь прежней чистоты и святости. Одна из этих маленьких девочек, наделенных сердцами гайлутов, дочь заместителя вашего правителя.
Брак спустил ноги с лежанки. Ощутив на мгновение головокружение, он все же сел, как подобает взрослому.
— Тримон, — продолжал Йани, — никогда более не будет таким самоуверенным и надменным в попытке перестроить Игнацию. Поэтому революция в этой стране не будет настолько жестокой, и Тримон не отреагирует на нее геноцидом, который всегда стоит рядом с фанатичной уверенностью в собственной правоте.
Брак с жаром воскликнул:
— Мой народ никогда не…
— Ты так думаешь? Или ты хочешь сказать мне, что у такого парня, как ты, никогда не рождалось сомнений по поводу этой войны?
Задуманный ваму в горы, потрясенные лица друзей, потупленный взор матери… и все это менее недели назад. Брак молчал. Йани не намеревался проявлять снисхождение:
— Ну, что скажешь на это, мой юный друг?
— Скажу, что Служители Мира столь же опасны, как и насилие, которое они пытаются предотвратить.
— А ведь ты прав. — Неожиданно Йани сделался на десятилетие старше. — Полагаешь, мы не думаем об этом?
— Не знаю, — ответил Брак. Он крючился на краю койки. Ему казалось, что он более не может быть уверен ни в чем.
— Я знаю! — выкрикнула Клари. — Йани, Бен Ко, какое бы имя ты ни носил, я ухожу из корпуса Служителей Мира! Прямо сейчас. Сию же минуту. Вы несете зло!
— Ты уверена в этом? Мы никого не убиваем.
Клари разразилась слезами. Йани не пытался утешить ее. Брак посмотрел на девушку с нежностью, он обнял эту жительницу иной планеты, так увлеченно повествовавшую ему о делах Служителей Мира над трупом пещерного гайлута.
Брак с гневом поглядел на Йани:
— Она расскажет всей Галактике о том, что вы собой представляете.
— Надеюсь на это, — сказал Йани. — И это тоже является частью процесса.
— Какого еще процесса? — Брак сплюнул. Прикосновение к Клари придало ему отваги.
— Процесса, который должен помешать идеологиям обретать излишнюю жесткость, становиться непогрешимыми. Перемешать идеи. Установить, как говорят некоторые, равновесие.
— Или всеобщее развращение! — выкрикнул Брак, и дрожащая девушка притихла в его руках.
— Развращение является менее грубым методом вмешательства, чем прямое насилие. — Йани потянулся. — Ну, мне пора. Клари?
— Только не с вами! Никогда!
— Тебе самой выбирать, послушница. Хотя мне жаль. Брак, твои соотечественники заберут тебя и детей чуть позже, сегодня же днем. Мы дадим им точные координаты, как только окажемся далеко отсюда. А до тех пор вам с Клари придется приглядывать за малышами. Потом, как ты знаешь, твои родители примут тебя так, как если бы никакого ксенотрансплантата не было. Им придется. Этого требуют принятые у вас нормы терпимости. И на этом ваши нормы отомрут, претерпев изрядные изменения.
Брак не ответил. Он поглядел в спину Йани со смешанным чувством.
— Ненавижу их! — воскликнула Клари, отодвигаясь от юноши. — Злые, аморальные… и я никогда не знала, насколько развращенные! Я не знала этого! Не знала!
— Да, — согласился Брак, а потом что-то, возникшее из глубин дурмана, мысли и чувства, заставило его возразить. — Нет, Клари…
Но она опять зарыдала, не слушая его.
Борясь с головокружением, Брак сидел на краю кровати. Что с ней делать? Конечно, сперва привести к его матери. И если Клари захочет остаться на Тримоне… впрочем, она же инопланетянка! И тем не менее, поглядев на нее, он вдруг понял: невзирая на то, что девушка эта ела плоть животных, она вполне способна найти себе занятие в Тримоне — на ферме или в городе. Причина, наверное, крылась в этой ее прямолинейности, цельности, уверенности в установленных истинах. В Тримоне Клари могла даже почувствовать себя счастливой, ощутить себя в этой стране, как дома.
Но сам он теперь будет еще меньше вписываться в общество.
Брак смотрел в сторону удалявшегося Йани. Служители Мира были теперь перед Браком в долгу. Они замарали его, они использовали его, превратили из личности в залог. О да, они в долгу перед ним.
И он принялся думать о том, берут ли в Служители послушников из такого отсталого мирка, как Тримон, и в каком возрасте можно поступить в этот корпус.
Клари хочет стать Служительницей Мира, но никак не может постичь аки. Ей предоставили дополнительное время и отправили на Тримон, планету биологической идиллии.
Брак сомневается в справедливости войны Тримона против Игнации и её методов. Он решил предпринять ваму в горы, чтобы исследовать природу своих сомнений.
Встреча Клари и Брака предопределена и произойдет в драматических обстоятельствах…
Глава 1
Третья ака: добро не есть развращенность, — провозгласила Клари, не обнаружив заметного смысла в заповеди. Конечно, добро не развращенность; там, где возникает разврат, добра не жди. Она попыталась пропеть аку, потом произнесла ее в разговорной интонации, а потом мрачно пробормотала, обращаясь к зеркальной поверхности сложенного портативного компьютера. Ничто не помогало. Какие бы глубины ни таила в себе эта ака, проникнуть в них Клари не могла. И всего через час ей предстояла встреча с Мастером Новициата.
Клари пнула ногой лежащий камешек, а потом виновато поглядела в сторону купола. Слава Вселенной, никто не входил. Тихий Купол, расположенный в конце длинного, исходящего от Новициата туннеля — словно раковина в щупальце однорукого осьминога, — казался пустым. В нем находились лишь сама Клари и одна из обитавших в Новициате кошек, а также несколько сотен желтоватых партхийских камней, которые должны были превратить Тихий Купол в подобие внешней среды. Прозрачные стены как бы растворялись в пространстве. Перед Клари до самого горизонта простиралась лишь безмолвная и пустынная Партхия.
Вздохнув, Клари расчистила от камней небольшое пространство и села, скрестив ноги. Добро не есть развращенность. Она наполнила свой разум конкретными образами: скалами, кошками и людьми Новициата — их лицами, ладонями, наскальными изображениями, компьютерами и бутылочками с шампунем. Реальность конкретна, вещала вторая ака, и Клари справилась с ней. Она умела отключать абстрактные, теоретические обобщения и до краев наполнять свой ум великолепием ощутимого мира. Но и это не помогало. Текучие образы не позволяли перевести этот упрямый принцип — добро не есть развращенность — в нечто большее, нежели беспредметное умствование.
Здешний кот, подобравшийся к девушке, вспрыгнул к ней на колени. Серый, полосатый и зеленоглазый, он носил имя Фантом, и лишь одна Клари, пытавшаяся добиться конкретности, называла его просто Котом. Устроившись клубком на ее коленях, он задремал под слабыми солнечными лучами.
— При таких темпах, Кот, я никогда не сделаюсь Служительницей Мира, — проговорила Клари. Кот не отреагировал.
Она постаралась не шевелиться, чтобы не побеспокоить кота, умиротворяющее мурлыканье которого, как считалось, помогало послушникам сосредоточиться. Впрочем, подобного действия Клари не ощущала, однако тепло и тяжесть животного были приятны ее тощим ногам. Ей стало настолько хорошо, что она долго колебалась, прежде чем спустила кота с колен и бросилась по туннелю к Новициату, приглаживая на бегу короткие темные волосы. К Мастеру никто и никогда не опаздывает на прием. И уж тем более не вправе себе это позволить человек, находящийся в столь сомнительном положении, как сама Клари.
— Послушница, у нас с вами наметились кое-какие сложности, — начал Мастер.
Клари потупила глаза и ничего не ответила.
— На прошлой неделе исполнилась вторая годовщина вашего пребывания здесь, не так ли?
Она кивнула.
— И с третьей акой по-прежнему никаких успехов.
Клари немо затрясла головой. Теперь ее выдворят отсюда. Что-то надавило на ее глаза, и она закусила губу, чтобы не поддаться приступу головокружения.
— Так-то лучше, — сказал негромко Мастер. — И насколько сильно вы хотите стать Служительницей Мира?
Охваченная удивлением, Клари подняла взгляд. Такого вопроса она не ожидала. Она смотрела на Мастера, спокойного и уверенного, затянутого в черный мундир со стоячим золотым воротником и синими нашивками. Мастер был Советником на Селестии, Новой Земле, Юнипере… Колонии на планетах вокруг звезд, расположенных в Руке Ориона, достигли критической массы и теперь основывали собственные колонии; лучшего времени для поступления на службу просто нельзя было придумать. Неужели он не понимал, как чувствует себя Клари?
Она выпалила:
— По-моему, это самая важная работа из всех, которые когда-либо существовали. Направлять политиканов по пути мира, стать специалистом, чьей профессиональной обязанностью является борьба с насилием, к чьим услугам прибегает вся Галактика… если нет стабильных правительств, как тогда сохранить любое из учреждений, приносящих процветание и…
— Я не просил вас перечислять Десять пунктов, послушница, — сухо оборвал ее Мастер. — Меня интересует, насколько серьезно вы хотите стать Служительницей Мира.
— Всем сердцем. Я готова на все, чтобы меня приняли в корпус!
— Гм-м. — Он испытующе посмотрел на нее.
— Пожалуйста, не отсылайте меня, Мастер. Я действительно хочу постичь аки. Я просто… просто…
Он подал ей листок:
— Вы просто не можете понять, почему добро не есть развращенность.
Со стыдом она прошептала:
— Нет.
— Можете ли вы увидеть Юки? Визуализируйте ее: она в Тихом Куполе, возле Ганса. Что они делают?
Что же делает сам Мастер? Он явно дает ей подсказку. Она же должна понять смысл и содержание каждой аки сама. Отчаянным усилием воли Клари сумела представить перед собой Юки, а потом Ганса, занятых… чем? Клари никогда не видела, чтобы они хоть что-нибудь делали вместе, а тем более в Тихом Куполе.
Мастер негромко подсказал:
— Мваквамбе тоже находится там.
Мваквамбе… Мваквамбе… А Мваквамбе хотя бы знает Юки? Их образы сходились и расходились, так и не образовав ничего.
— Мастер, я не увидела ничего хоть сколько-нибудь реального. — Позорное признание: наблюдение есть все, утверждает первая ака.
Мастер шевельнулся в кресле, и несчастная Клари приготовилась к худшему. Куда она пойдет, как сложится ее судьба? Ведь именно этим делом она хотела заниматься всю свою жизнь.
— Клари, — сказал он, — я намереваюсь прибегнуть к необычной мере. Ты исчерпала срок, отпущенный на овладение тремя первыми аками, однако в редких случаях послушнику может быть предоставлено дополнительное время. Условие такое: он должен побыть вдали от Новициата, под руководством активно практикующего Служителя. Сегодня днем ты будешь в поезде, идущем до Грамоса.
— До… до города?
— Оттуда направишься в космопорт — и на Тримон.
— Вы посылаете меня… на другую планету?
— На Тримон. Там тебя встретят и доставят к Служителю по имени Бен Ко. Не исключено, что, прежде чем встретиться с ним, ты столкнешься с другими Служителями. Запоминай и усваивай все увиденное.
— Но…
— Багажа бери немного, — напутствовал Мастер, а Клари все еще не могла понять происходящего. Однако задача эта была не легче третьей аки. Она буквально вывалилась из кабинета, уступив дорогу гладкому серому коту, вошедшему в комнату с уверенным видом.
Глава 2
На втором году войны Брак оставил свою деревню, расположенную на берегу Зеленой Реки, и в одиночестве углубился в горы. У него зародились сомнения в отношении этой войны, ее справедливости и методов, но всякий, с кем он делился своим мнением, реагировал либо недоумением, либо гневом. Неужели он и впрямь не понимает, что это за люди и какого рода мир им нужен? Неужели его не волнует и то, что на Тримон напали?
У Брака не было ответа на эти вопросы. Он не мог даже четко сформулировать суть своих колебаний. И поэтому он решил предпринять вамув горы, чтобы наилучшим образом очистить голову, освободить от ядов собственную душу и исследовать природу сомнений. Ему было пятнадцать лет, и предстоящее вамудолжно было стать первым, проведенным им в одиночестве.
Он направился на восток — подальше от прекрасной населенной долины и от войны, что бушевала на дальнем западе. Брак не был силачом, а подъем с тяжелым рюкзаком за плечами показался бы трудным даже крепкому юноше. Мать буквально перегрузила поклажу всякими съестными припасами и необходимыми для жизни вещами. Еще она заставила Брака дать обещание ограничиться касу ваму, медитацией без поста и вернуться домой на пятый день — к темноте. Она обняла его на прощание, стараясь не смотреть сыну в глаза.
К концу третьего дня пути, поздним вечером он добрался до расположенного в предгорьях небольшого, заросшего травой плато, которое и облюбовал для стоянки. Браку понравилось, что с этого места он совершенно не видел признаков деятельности человека. Все три дня подъема он имел возможность обозревать Великий Тримон: плодородные долины, зеленые поля, эколеса, куда пускали лишь столько людей, сколько могла вынести земля, и фабрики, потреблявшие солнечную энергию и перерабатывавшие богатые белками местные овощи во вкусную и питательную пищу. Все это было прекрасно, однако Брак был почему-то рад оставить признаки цивилизации позади и очутиться на этом укромном горном лугу, обрамленном как раз такими скалами, где можно найти пещеру.
Впрочем, у него нет времени на исследование пещер, с легким сожалением подумал Брак. Чтобы выполнить обещание, данное матери, ему придется двинуться в обратный путь завтра утром. Конечно, он мог связаться с ней и сообщить, что остается подольше, однако обещания следует выполнять: одним из основных устоев общества является верность данному слову. К тому же использование комлинка нарушит условия ваму.
Брак развел костер, пообедал и включил электронный периметр. Восточные горы изобиловали пещерными гайлутами, а Брак принципиально отвергал оружие. Его семейство считало возможным применять орудия истребления только в армии, о которой Брак не знал почти ничего.
И как только лужайку укрыла быстрая тропическая тьма, он приступил к размышлениям об армии. Зачем мужчины и женщины туда вступают? Как можно узнать, права ли в конфликте именно твоя сторона? Всегда ли сражение не оправдано — или оно все-таки допустимо в том случае, если на тебя напали? И означают ли подобные мысли, что он, Брак, обладает великой душой? А может, такой интерес к себе свидетельствует о мелочности и склонности к самокопанию?
Он услышал в темноте какой-то шорох.
Брак напомнил себе, что ничто не способно пересечь периметр, но тем не менее передвинулся поближе к огню, внимательно вглядываясь во мрак.
Шорох приблизился.
— Эй, там? — неуверенным голосом позвал Брак, потому что звук явно переместился внутрь периметра. Невдалеке появился темный силуэт. Брак торопливо засунул руку в рюкзак, пытаясь выудить оттуда комлинк. Но прежде чем он успел нащупать предмет, темный силуэт приобрел человеческие очертания, потом превратился в фигуру девушки, и сразу же вспышка нейростаннера заставила его повалиться навзничь и потерять сознание.
Когда Брак очнулся, оказалось, что он лежит внутри пещеры и слышит младенческий крик. Младенческий крик?
Как ни странно, возле одеяла, служившего подстилкой Браку, стояла корзинка, в которой лежал ребенок. Тепло укутанный писклявый младенец. Позади корзинки в устроенном из одеял гнезде спал мальчонка постарше. Когда Брак сел, к младенцу подошла девушка, попытавшаяся приласкать и утешить ребенка, но без сколько-нибудь заметного результата. Это была та самая девушка, которая выстрелила в него возле костра. На ней были тяжелые ботинки и какой-то черный мундир. Не вражеский зеленый и не Свободной Армии Тримона.
— А, ты очнулся, — сказала она с улыбкой. — Хорошо, скоро нам придется выходить. Голова не болит?
Ошеломленный Брак только покачал головой. Младенец завопил еще громче.
— Я вернусь, — пообещала девушка. Ее можно было назвать хорошенькой, пышные волосы колыхались над тугим золотым воротником черного мундира. — Только передам этого ребенка человеку, умеющему обращаться с младенцами.
Она пошла прочь от него.
Брак заставил себя подняться на ноги и направился следом за незнакомкой. Однако путь ему преградил какой-то невидимый барьер, сквозь который она беспрепятственно прошла. Девушка исчезла за поворотом скалы, и писк младенца сделался тише. Брак беспомощно огляделся. Он увидел теперь, что кроме спящего мальчика в уголке пещеры на одеялах лежали еще два ребенка.
Девушка вернулась.
— Ну хорошо, скоро мы сможем идти. Здесь тебе не место. Как ты понимаешь, мы не рассчитывали на твое появление. Тебе слишком много лет.
— Для чего? — выпалил Брак. Сразу, внезапным потоком прихлынул страх.
— Я не вправе объяснять подобные вещи, — строго сказала девушка. — Кстати, как тебя зовут?
Надо ли отвечать? Помедлив, Брак назвал только свое личное имя, без фамилии:
— Брак.
— А я Джулу, рядовой второго класса корпуса Служителей Мира. Она тепло улыбнулась. Девушка была всего лишь на несколько лет старше его самого. Из-за выступа пещеры появились двое мужчин и направились к двум маленьким девочкам, спавшим на дальнем одеяле. Они осторожно подняли детей.
Джулу взяла на руки спящего мальчугана.
— Пойдем, Брак, — сказала она. — Йани не любит ждать. Йани? Ждать — чего? Брак подумал, не отказаться ли следовать зановой знакомой… однако что будет потом? Что это даст ему? Такой поступок могут расценить как трусость, а он не хотел, чтобы эта девушка, более старшая и опытная, сочла его слабаком. Возможно, разумнее всего исполнять все ее распоряжения, пока он не поймет, в чем тут дело.
И он вслед за Джулу покинул пещеру.
Глава 3
В космопорте Тримон-Сити ею едва не овладела паника, но Клари отчитала себя за трусость. Каким образом сумеет она использовать выпавший ей шанс отличиться по службе, если не может сохранять спокойствие в присутствии охранников с их неуместным оружием?
Сами охранники, конечно же, не считали свое оружие неуместным. Клари уже прочла в корабельной библиотеке, насколько настороженно относились на Тримоне к чужакам, особенно сейчас, во время войны.
— А теперь сюда, мэм, — распорядилась охранница. — Теперь вам предстоит войти в кабинку деконтаминатора, снять всю одежду и вложить ее в щель, расположенную в противоположной стене. Нажмете на кнопку, когда будете готовы. Когда душ прекратится, включится сушка, и из стены выдвинется ящик с биоуничтожаемой одеждой. Выйдя, вы получите свою собственную одежду, а остальной багаж будет ожидать вас в зале для гостей.
— Но я не…
— Ваше уединение не будет нарушено, мэм, — улыбнулась охранница. — В кабинках деконтаминатора не ведется никакой слежки. Даю вам слово, мэм, вашей скромности ничто не угрожает.
Впрочем, Клари не опасалась за свою скромность. На Тримоне, насколько ей было известно, сексуальное пуританство совмещалось с фанатизмом в области «зеленых» технологий. Оба эти аспекта часто совпадали: святость планеты и целомудрие тела. Клари прошла через деконтаминатор на корабле, но на Тримоне этого было недостаточно. Она улыбнулась обоим охранникам и вошла в кабинку.
Следующим этапом был анализ тканей и сканирование ДНК. Производя взятие крови и соскоб тканей, медтехник спросил ее официальным тоном:
— Надеюсь, вы не являетесь результатом генетических манипуляций, мэм?
Организм Клари содержал искусственные генные модификации: в нем были замещены гены, способные привести к трем наследственным заболеваниям. Замененные гены обнаружить никто не мог, ведь они представляли собой всего лишь здоровые аллели, которыми были заменены искаженные. Она ответила так, как учил Мастер:
— Нет, я не имею генетических модификаций.
— И вы не пользуетесь биологическими имплантами? Разрешены любые неживые импланты, такие, как хрусталик глаза или сердечный клапан. Допустимы даже механические усилители мышц, но никакой органики. У нас на Тримоне чтут биологическую целостность.
— Я не пользуюсь живыми симбионтами. — Этот факт легко проверить пробой Клейна, и они наверняка сделают это.
— Благодарю вас, мэм.
Ее маленькую брезентовую сумку просветили. Проба Клейна, утомительная процедура, на которую ушло несколько часов, дала отрицательный результат. Свободу, как бодро напомнил Клари чиновник, позволивший ей ступить на землю Тримона, обеспечивают надежные биологически защищенные границы. Впрочем, Тримон-Сити всегда рад приветствовать журналистов: чем больше людей в Руке Ориона узнают о той Утопии, которая была реализована здесь, тем лучше. В гуманном обществе для информации нет границ.
— Приветствую вас на Тримоне! — Этими словами чиновник завершил патетическую речь.
— Спасибо, — ответила Клари.
Она приготовилась относиться ко всему скептически. Планета, население которой щеголяет таким самомнением, вряд ли окажется райским уголком. Однако, пересекая город в автобусе, приводимом в движение солнечной энергоустановкой, Клари была вынуждена признать, что Тримон смотрится вполне недурно. Она трижды пересаживалась в различные автобусы, чтобы увидеть как можно больше. Городские постройки можно было назвать скромными, однако нищеты, истинной бедности она не заметила. Повсюду росли деревья. Фабрики были опрятны и не загрязняли среду. Дети выглядели весьма жизнерадостными. И невзирая на то, что Тримон в данный момент находился в состоянии войны со своим восточным соседом Игнацией, солдат на улице не было видно.
Тримон вел войну на территории врага.
Когда на четвертом по счету автобусе Клари наконец покинула город, ее особенное внимание привлекли фермы. Карточка журналиста давала ей право задавать вопросы. На одной из остановок она вышла из автобуса и непринужденной походкой вошла в кафе. Интеллигентной паре в чистых костюмах, но с испачканной в земле обувью она представилась как корреспондент.
— Сэр, конечно же, у вас здесь не разводят мясной скот? — С этим вопросом она обратилась к мужчине.
На лице его проступила брезгливая гримаса, однако он ответил вполне любезно:
— Вы правы. Тримон соблюдает полностью вегетарианский режим питания. Мы уважаем души животных в той же мере, что и людские, поскольку человек, конечно, является животным.
— Значит, вам никогда не приходилось пробовать плоть животных?
Женщина возмутилась:
— Сама идея является богохульной! Интересная подробность.
— Мы не виним вас за вопрос, — продолжила селянка уже более спокойным тоном, — ведь вы здесь чужая. И я не хотела кричать на вас. Просто не все одновременно достигают нужного уровня. Мы, граждане Тримона, превыше всего чтим биологическую целостность.
Она улыбнулась Клари.
Клари рискнула, хотя заранее знала ответ на вопрос:
— Но те, с которыми вы воюете… жители Игнации… они едят мясо животных?
— Они оскверняют все вокруг! — твердо сказал мужчина. — Поля, воду, воздух, жизнь. Им известны только эксплуатация и порабощение. Они не имеют представления о биологической целостности.
— Гарантирую вам, — ядовитые нотки вновь проявились в голосе женщины, — что как только мы выиграем эту войну, все их общество будет преображено. Как только они поймут, что такое свобода и уважение, то естественным образом захотят…
— Понимаю, — проговорила Клари. — Спасибо.
— Можем ли мы чем-нибудь помочь вам, мэм?
— Нет, благодарю, — ответила Клари и отправилась к своему автобусу. Интересно, что ее даже не спросили, откуда она.
Горные долины оказались еще более прекрасными, чем сам город. Автобус карабкался вверх, становилось холоднее. Клари надела теплую куртку с подогревом. А все-таки странно, когда на тебе нет одеяния послушника… непривычно ощущать прикосновение прохладного воздухе к шее, не закрытой стоячим воротником. Она застегнула молнию.
Поздно вечером автобус остановился в предгорьях, в поселке Димар. Это бойкое и веселое местечко славилось гостиницами и барами, куда стягивались горняки с ближних шахт. Грубое веселье подобных мест не задевало Клари. Она провела ночь в отеле, а утром, следуя инструкциям, направилась к месту встречи. После часа неторопливой ходьбы она увидела на небольшой прогалине скиммер. Возле машины скучал молодой человек.
— Я послушница Клари, — представилась она.
— Рядовой первого класса Служитель Кел. Клари помедлила.
— Но ты не в форме. И я рассчитывала встретить здесь человека по имени Бен Ко.
— Когда мы общаемся с аборигенами, то не носим мундиров, — ответил Кел с некоторым удивлением. — Разве тебе этого не сказали? Операция проводится не по запросу здешних властей.
Никаких подробностей Клари не сообщили, кроме имени местного резидента. Но ей не хотелось, чтобы этот высокомерный парень узнал об этом.
— Мне сказали, что я должна встретиться с Беном Ко, — напомнила девушка.
— Мне велено доставить тебя к Йани. Возможно, он знает, где искать этого Ко. Послание о твоем прибытии пришло по квэ-связи из твоего Новициата только вчера — ты уже слыхала про квэ-связь?
Клари посмотрела на собеседника с презрением. Квантово-энергетические системы мгновенной межзвездной связи проходили на первом году обучения.
Он повторил:
— Весть пришла только вчера. Нас глушили. Тримон в военном отношении не Бог весть как развит; они предпочитают действовать собственными силами, но до Промышленного Века еще не дожили. Они засекают все, что им удается, и наверху у них есть несколько хороших спутников. В любом случае, Йани не мог прийти, в ходе операции возникли некоторые осложнения. Он прислал меня. Но у меня есть своя работа, и поэтому я высажу тебя там, где он сможет подобрать тебя.
Говорил он торопливо и сбивчиво. Однако не ее дело судить. О характере операции ей расскажут тогда, когда это будет необходимо. Клари забралась в скиммер, ментально зафиксировав обстановку: наблюдение это все.
Глава 4
Скиммер летел низко, прячась за горами и едва поднимаясь над реками, и Брак вскоре догадался, что пилот делает все возможное, чтобы избежать чужого внимания. Но кто эти люди? Спрашивать он не решался, ибо, даже если бы он собрался задать вопрос, сделать это было бы довольно трудно. Кроме пилота в машине находились Джулу, двое мужчин и четверо маленьких детей, трое из которых сейчас бодрствовали и оглушительно кричали. Трое взрослых пытались успокоить детей, но без малейшего успеха.
Наконец один из мужчин обратился к другому:
— Может, воспользуемся успокоительным?
— Йани против. Скиммер летел и летел.
Приземлился он уже далеко от Тримона, где-то в Восточном Скрабе. Глубокие сухие каньоны бороздили землю. Пилот едва не залетел внутрь одного из них, заставив Брака вцепиться в подлокотники сиденья. Спавший мальчишка проснулся, поглядел на окружавших его незнакомцев и завопил громче, чем трое остальных малышей.
Джулу открыла дверцу в борту скиммера и подняла мальчика. Брыкнув ногами, он сильно ударил ее в живот — Брак услыхал звук удара маленьких жестких ботинок о мягкую плоть. Девушка согнулась, выпустив ребенка из рук. Тот побежал, споткнулся и упал на каменистую почву. На лице его появилась кровь.
Взрослые бросились поднимать озорника. Джулу стояла на коленях, пытаясь отдышаться. Никто не обращал на Брака внимания. Он обогнул скиммер так, чтобы скрыться за его корпусом, и побежал.
Земля здесь была настолько неровной, изрытой расселинами, оврагами и усеянной валунами, что Брак твердо рассчитывал: быстро его не найдут, тем более с целой оравой маленьких детей. Можно просидеть в каком-нибудь укрытии до отлета скиммера… но что делать потом?
Впрочем, мыслить настолько далеко он не мог. Вдыхая воздух полной грудью, Брак заставлял себя двигаться, карабкаться вверх, соскальзывать вниз с невысоких, но коварных уступов, стараясь производить при этом как можно меньше шума…
…И свалился буквально на голову пещерному гайлуту, гревшемуся под солнышком на теплых камнях.
Пробудившийся зверь обнажил зубы — два жутких ряда острых и свирепых кинжалов. Брак резко вдохнул и попятился. Нет, говорят, от гайлута нельзя бежать… нет, говорят от…
Гайлут прыгнул.
Брак завопил. Тварь, уже летевшая в воздухе, услышала его вопль, содрогнулась и рухнула на землю. Брак посмотрел вокруг дикими глазами. Взгляд его наткнулся на незнакомую девушку. Та сжимала в руке пистолет, а в шкуре поверженного гайлута можно было заметить еще чуть курившуюся дырку. Ветерок донес вонь горелого мяса и мерзкий запах твари.
— Готов, — не без удивления в голосе сказала девушка и широко улыбнулась Браку. — Ты цел?
— Да… спасибо тебе.
— Ты здесь с Йани, так? Чтобы забрать меня?
Брак молчал, лихорадочно соображая. Детали не складывались воедино. Он успел заметить, что эта темноволосая кудрявая девушка моложе Джулу и не столь хороша.
— Меня зовут Клари. Я здесь всего полчаса, меня оставили и сказали, что подберут. Наверное, твой скиммер недалеко? Ты послушник?
От него явно ожидали ответа, и Брак отрицательно покачал головой.
Глаза незнакомки округлились.
— Значит, ты уже Служитель? Сколько же тебе лет? Он вновь покачал головой.
Она смутилась.
— Прости, я не знала, что об этом нельзя спрашивать. Я здесь новенькая, всего лишь послушница. Я… я еще осваиваю аки. — Внезапное сомнение проступило на ее лице. — А почему ты не вооружен? Находясь в таком месте. Даже я… о, боги. Ты не из Служителей, так? Ты местный житель?
— Да, — ответил он, полагая: если этой девушке невдомек, что в таких местах, где нечего собирать, выращивать или добывать, никаких местных жителей быть не может, то не его дело просвещать ее. А может, она агент игнациев? Ими управляют женщины, о равенстве полов там и не слышали. Однако что может интересовать агента игнациев в Восточном Скрабе?
— Ситуация такова, — проговорила Клари с внезапной решимостью, как показалось Браку, близкой к отчаянию. — Наверное, я наговорила лишнего. Если бы ты сумел промолчать о том, что видел меня, и о том, что я тут наболтала… о, боги!
Он не преминул воспользоваться представившейся возможностью.
— Меня зовут Брак. Я не скажу ничего и никому, если ты расскажешь о своей миссии. То есть мне нужно убедиться, что моей… моей деревне ничего не грозит.
Собственная выдумка позабавила его. Клари прикусила нижнюю губу.
— Ну хорошо, расскажу немножко. И только потому, что знаю: вы, тримонцы, выполняете свои обещания.
— На этом принципе основывается наше общество, — с полной прямотой сказал он.
— Тогда слушай. Я Служительница Мира… ну, то есть стану ею, когда закончу курс обучения. Мы здесь для того, чтобы прекратить войну между Игнацией и Тримоном. Я не знаю подробностей, но мы действуем нелегально.
Голова Брака пошла кругом. Служители Мира! Здесь, на Тримоне, гордившемся своей независимостью от Галактики, они превратились в легенду.
«Мы живем в гармонии со своей планетой, — говорили его учителя, — и если люди менее просвещенные выбирают собственный путь, пусть заблуждаются сколько угодно, но оставят нас при этом в покое».
— Значит, тебе должно быть известно многое, — выпалил он. Клари покраснела.
— Ну, не мне самой, конечно, я почти ничего не знаю, в отличие от Служителей… Но ты можешь доверять нам, Брак. Какие бы цели ни преследовала эта операция, она может принести только добро твоему народу.
— Но они украли меня, похитили. И еще четверых детей. Девушка нахмурилась.
— Похитили?
— Самым грубым образом!
— Мне об этом ничего не известно. Но если… Не сомневаюсь, что это вынужденная мера, принятая с благими намерениями. Тебя непременно возвратят в твою… семью?
— К отцу, матери и сестре! — Он уже негодовал, а вонь, исходившая от пещерного гайлута, только усугубляла ситуацию. — К тому же ты убила животное.
— Но оно угрожало тебе!
— Верно. Однако зверь просто следовал своей природе.
— А ты педант, — отозвалась она ровным голосом.
— Это не так! Я просто обдумываю каждую ситуацию!
— В общих чертах. Не вникая в подробности. А смысл имеет только конкретное.
— Ну, дерьмо, — выпалил отважно Брак и тут же смутился. Эта девушка была одной из Служителей Мира. Как осмелился он…
— Ты не понял, — сказала послушница надменно. — Однако зачем бы ты ни понадобился Служителям, тебе не причинят зла, и в конечном итоге народу твоему принесут благо. Добро не есть развращенность. — Вдруг глаза Клари округлились, и из груди ее вырвался восторженный крик.
— Что…
— Ой, я готова расцеловать тебя! — Клари подбежала к Браку и, прежде чем тот успел отодвинуться, поцеловала его в щеку.
Брак ощутил, что лицо его побагровело. Секунду спустя прихлынул гнев, причин которого он понять не мог. Не задумываясь, юноша выхватил пистолет из руки Клари и наставил на нее.
— Брак… — проговорила она в замешательстве.
— Я забираю эту вещь. И ухожу отсюда. Не знаю, с какой целью я был похищен, но так поступать нельзя. У меня есть право идти туда, куда я хочу! Это основная свобода, которой мы обладаем, а игнации — нет. А теперь я оставляю тебя здесь…
«Но тогда она просто сбежит к тем, которые прилетели в скиммере, — внезапно подумал Брак. — Может быть, связать ее? Чем? И что если сюда явится другой пещерный гайлут и сожрет ее? — Брак не мог, не имел права взять на себя ответственность за смерть человека. Его охватило отчаяние — ваму так не проводят».
Клари проговорила неожиданно официальным тоном:
— Брак, ты не понял меня. Служители Мира — профессионалы. Наша миссия — борьба с насилием, а подопечные — вся Галактика. Мы внимательно наблюдаем и только потом действуем, избегая насилия. Высшее благо для нас — стабильность.
Брак задумался. Звучало это неплохо. Да и девушка явно верила в собственные слова. К тому же Браку лгали нечасто, и он привык доверять людям.
Девушка продолжала, слова ее обретали все большую убедительность:
— Стабильность — хорошая штука, Брак! Мы удерживаем общества от саморазрушения, помогаем не губить соседей, укрепляем все то, что способствует созиданию: образование, искусство, науку, сельское хозяйство.
Это тоже походило на правду. Родители всегда говорили ему о красоте спокойной и стабильной жизни свободного человека.
— Мы знакомы с разнообразными типами общества и знаем, что люди учатся на собственном опыте, а не на абстрактных идеях.
И эти слова показались юноше разумными. Основой образования на Тримоне служил практический опыт. Конечно же, Брак больше узнал о возделывании почвы, поработав со старым мистером Гарандером, чем мог бы почерпнуть из какой-нибудь текстовой программы.
— Мы здесь, чтобы помогать, а не вредить, — торжественно завершила Клари.
Темные глаза ее сияли, и Брак опустил оружие.
— Ладно, — сказал он, ощущая себя очень взрослым. — Я понимаю тебя.
Клари радостно ухмыльнулась.
— Хорошо. А теперь можно мне получить назад свой лазер?
Он повиновался с явным облегчением: отец его всегда крайне отрицательно относился к оружию. Вдали послышался шум. Клари обернулась:
— Наверное, это идут за мной. Пойдем им навстречу, Брак.
И он последовал за ней, карабкаясь по камням, ступая по неровной земле. Он был избран, чтобы следовать за ней, чтобы верить этим людям, и тем не менее вовсе не хотел, чтобы они появились так скоро после того, как он принял решение. Чужакам могло показаться, что у него просто не оставалось выхода. Ветер дул в спину, и он повернул голову, чтобы спрятать нос от гнусного запаха убитого пещерного гайлута.
Глава 5
Операция оказалась крупнее, много крупнее, чем подозревала Клари. А еще она была совершенно неожиданной.
Девушка еще светилась от счастья: первого же встречного она сумела обратить в свою веру.
— Хорошая работа, Клари, — похвалил Йани, когда они наконец встретились. Он оказался рослым мужчиной, очень смуглым, густобородым, с необыкновенным цветом глаз — средним между золотым и серым. Генная модификация, поняла Клари, гадая, каким образом Йани мог пройти контроль в космопорту Тримон-Сити. Впрочем, сообразила она мгновение спустя, он, конечно же, прибыл не этим путем.
— Вы переправите меня к Бену Ко? — задала она вопрос. — Мой Мастер сказал, что вы это сделаете.
— Попозже. А пока дел у нас и без того полно. — И он с улыбкой очертил в воздухе широкую дугу.
Огромная пещера уходила в самые недра невысокой горы, с воздуха ничем не выделявшейся среди прочих низеньких бесплодных холмов. Изнутри стены ее покрывал пенолит со встроенными воздухоочистительными геномодифицированными блоками. Энергокубы излучали свет. Мебель также оказалась пенолитовой — ее было, конечно, немного, однако явно не хватило еще нескольких канистр состава, чтобы придать столам и стульям законченную форму. Пенолитовые стены разделяли огромное пространство на три комнаты: общую, в которой сейчас находилась Клари, расположенную позади нее закрытую, в которой она еще не была, и детскую, где размещались десять детей.
Десять детей — похищенных, выкраденных из различных областей Тримона. Клари старалась не смущать себя этими словами. Похищенные, выкраденные. Йани заверил ее в том, что все дети будут возвращены родителям здоровыми и бодрыми, и, конечно же, Клари не сомневалась в этом. Однако…
— Почему они здесь? — выпалила она, обратившись к Йани. Тот улыбнулся:
— Разве твой Мастер не учил тебя наблюдать и самостоятельно делать выводы, следующие из сочетания фактов?
— Конечно, учил. — Этот метод лежал в основе всего обучения, и Йани хорошо знал об этом.
— Тогда действуй.
Эти два коротких слова означали приказ. И выговор… Клари буквально бросило в жар. Йани считает ее дурой. Она здесь такая же неудачница, как и в Новициате.
— Ты прекрасно справилась с этим мальчишкой с Тримона, — продолжил Йани с улыбкой. — Так что работай дальше в том же духе.
Он встал и отошел в сторону. Она получила отсрочку.
Когда через несколько часов в комнату вошли двое мужчин с огромным пластмассовым ящиком, Клари промолчала. Она усвоила полученный урок. Наблюдение — это все.
Ящик сразу пронесли в заднюю комнату. Клари тихо сидела рядом с младенцем, за которым вызвалась последить. Женщина, исполнявшая роль няньки, охотно приняла ее помощь. Неловким движением Клари взяла ребенка на руки и принялась ходить с ним кругами по комнате, тихо напевая. Младенец как будто не возражал, а может быть, его просто только что покормили. Во всяком случае, дитя уснуло. Однако Клари, продолжая «укачивать» ребенка, медленно кружила по комнате, приглядываясь ко всему.
В «детской» осталось только семеро малышей. Брак куда-то пропал.
Весь медперсонал (или те, кого Клари считала таковым) находился в задней комнате, остававшейся плотно закрытой. У двери дежурила девушка по имени Джулу. Клари уже познакомилась с ней и нашла несимпатичной. Джулу была вооружена.
Йани в пещере не было.
Куда-то исчез и скиммер вместе с пилотом.
Клари, покачивая ребенка, подошла к Джулу.
— Здравствуй еще раз. Джулу улыбнулась:
— Спит уже?
— Пока нет. Следующим будет он? Джулу пожала плечами:
— Мне этого не говорят. Но, по-моему, они идут от старших к младшим.
— Да, — рассеянным тоном согласилась Клари, переходя на другую мелодию. — Ты любишь детей?
— Нет, не очень.
— И я тоже, — заметила Клари, — а Брак говорил мне, что любит их.
Она подождала, желая проверить, заметит ли Джулу ложь.
— Они их любят, тримонцы. Да они просто боготворят своих детей. И это нам на руку.
Клари рискнула:
— Какая разница? Йани спланировал бы операцию иначе, если бы тримонцы были равнодушны к детям.
— Ты права, — согласилась Джулу. — А я не знала, что Йани посвятил тебя в подробности операции.
— Мы поговорили, — скромно сказала Клари.
Джулу глупа. И как только она сумела закончить Новициат?
— Он легко находит общий язык с новыми Служителями, — сказала Джулу, краснея, и Клари сразу увидела ее насквозь.
Дурочка, пусть и очень хорошенькая.
— А когда выйдет Брак? — спросила Клари. Брака, невольно нарвавшегося на операцию, нельзя было назвать ребенком.
— Послеоперационный период проходит в детской, — ответила Джулу, — чтобы врачи могли заняться другими сразу, как только поступят необходимые части.
— Да, — проговорила Клари, незаметно щипнув ребенка, так что он проснулся и закричал, позволив ей кивнуть Джулу и отойти прочь — качая его и напевая.
Части… Части чего? Если они проводят какую-то медицинскую операцию над Браком, над всеми детьми по очереди, результат ее должен способствовать делу мира. Но что это за операция? Скорее всего, несложная, обратимая и безболезненная. Записывающие устройства? Маяки? Бессмысленно. Они просто боготворят своих детей. И это нам на руку. Выкуп? Но Служителям не нужны деньги, да и каким образом похищение детей ради выкупа может содействовать миру?
Потом ей в голову пришла другая мысль: а все ли дети уроженцы Тримона? Нет ли среди них игнациев? Народы обеих стран — кажется, она читала это — не слишком отличались друг от друга… Или она ошибается?
Все еще баюкая младенца, уже опять засыпавшего, она вошла в детскую. Няня, приятная Служительница средних лет, излишне полная в своем обтягивающем мундире, улыбнулась Клари. Она как раз меняла испачканные пеленки. Клари обошла лишенное окон помещение, разглядывая семерых детей; некоторые из них спали, а другие ели или играли яркими цветными игрушками.
Двое из них были светловолосыми и голубоглазыми.
Один оказался, скорее, русым, с карими глазами и чуть смугловатой кожей.
Двое обладали черными волосами, в различной степени кудрявыми, светлой кожей и неопределенного цвета глазами, казавшимися зеленовато-карими с оттенком серого.
Двое были посмуглее — с каштановыми головками и светлыми глазами.
Лица младенцев казались ей одинаковыми: маленькие носики, слишком большие глаза и пухлые круглые подбородки. Если дети и принадлежали к различным расовым группам, определить этого Клари не могла. Кроме того, насколько она помнила, Тримон, превративший терпимость в религию, охотно принимал представителей любых этнических групп, если только они исповедовали любимые страной идеалы: биологическую целостность существ, вегетарианство, личную ответственность каждого человека, свободу и все прочие принципы этой достойной восхищения веры.
— Мистрис, — обратилась Клари к няне; она не могла обращаться к этой женщине по имени, хотя и знала, что ее зовут Ада. Не настолько уж сама Клари далека от колыбели Новициата. — Мистрис, а как выглядят дети игнациев?
Женщина явно удивилась. Невзирая на возраст, она являлась всего только рядовым первого класса, что свидетельствовало об отсутствии либо способностей, либо любопытства. Впрочем, среди Служителей находилось место и для таких людей.
— Игнации выше тримонцев, но в остальном их различить трудно… по-моему, так? Кажется, мне это рассказывали.
— У игнациев матриархат, — проговорила Клари, не потому, что это имело отношение к делу, а чтобы женщина продолжала говорить.
— Ну, да. У них нет равенства полов, как на Тримоне. Женщины правят, а мужчины воюют. Их семьи называются… забыла слово. Но дети принадлежат семье матери, ее братьям и сестрам, а не своему отцу. Они могут даже не знать его имени. Говорят, у них сексуальная свобода. — В последних словах не было ни одобрения, ни осуждения.
— Они отважные бойцы, — заметила Клари.
— О да. Игнации всю жизнь готовятся к войне. Их мужчин — свирепые бойцы, но они не слишком грамотны. Иначе Тримон давным-давно выиграл бы эту войну. Тримонцы обладают более совершенным оружием, но не стремятся пустить его в ход. Они мирный народ, если оставить их в покое.
— Ага, — кивнула Клари. — Ребенок уснул, можно положить его в корзинку?
— Да. Кстати, это девочка. — Няня улыбнулась. — Малышку зовут Дарина.
Клари уложила Дарину в корзинку, возвратилась в главную комнату как раз в тот самый момент, когда в ней появился Йани. Он вспотел и покрылся пылью, словно ему пришлось долго идти пешком. Снаружи уже царила полная темнота.
— Джулу! — воскликнул он. — Пусть весь медперсонал, как только закончит работу, выходит сюда. Оставьте только дежурную няню. Андерс, измени маршрут сигнала. Пусть они нас поищут. Кел… а где Кел?
— Здесь, — откликнулся тот, возникая рядом с Клари. — А где Туки?
— Погиб, — бросил Йани. — Они сбили скиммер. Кел, добудь… — Вдруг он заметил Клари. — А ты иди к детям, закрой дверь и не высовывай носа.
— Да, Мастер, — автоматически ответила девушка, выполняя приказание, хотя волна гнева едва не выплеснулась наружу. Как можно научиться делу, если ее ни к чему не допускают?
— Что случилось? — спросила встревоженная няня.
— Не знаю. Позвольте мне хоть чем-нибудь заняться.
Весь остаток вечера мрачная Клари ухаживала за детьми. Она включила им инфокуб, на экране которого появились дурацкие рисованные животные, а потом помогла уложить ребятишек в постель. Наконец она уснула сама. И если кого-нибудь из детей одолевали тяжелые сны, криков она не слышала.
Проснувшись утром, она обнаружила, что в детской появился Брак. Юноша крепко спал на одной из кроватей.
На столике возле закрытой двери детской Клари обнаружила холодную еду и горячий чай. Она принесла чай и Аде.
— Вот спасибо, — обрадовалась няня. — У меня с утра еще не было времени перекусить.
В комнате теперь оставалось только четверо детей, если считать отсутствовавшего вчера Брака. Клари села возле него, ожидая, пока тот проснется.
Прошел час.
— Что… кто…
— Это я, Клари, — отозвалась девушка, старательно улыбнувшись. — Как ты себя чувствуешь?
— Плохо… Нет, просто слабость. И есть очень хочется. Рядом немедленно возникла Ада:
— Ах, вы голодны, молодой человек, это хорошо. Нынешние послеоперационные средства просто великолепны! Клари, дай ему чего-нибудь поесть, пожалуйста, позаботься о нем, дорогая. И пусть пьет побольше.
Заплакал ребенок, и Ада пошла к нему.
— Что случилось? — потребовал ответа Брак.
Клари не хотела показывать юноше своего неведения.
— Вот, поешь немного.
Юноша с презрением посмотрел на предложенный ему хлеб:
— Это плоть животного?
Дать точный ответ она не могла. Полевые кухни смешивали питательные ингредиенты в нужном соотношении и вне зависимости от того, что было заложено в них в качестве сырья — животные или растительные продукты, изготавливали из полученного теста так называемый «хлеб».
— Не знаю, — честно призналась она.
— Тогда я не хочу есть.
— Но ты голоден.
— Плоть животного? Нет! А ты готова дать право животному воспользоваться твоей плотью подобным образом?
Клари было неинтересно слушать весь этот бред. Она положила перед ним пищу и подала чашку с водой. Брак осушил чашку и, дернувшись, поднял голову:
— Ну, Клари, и что же они сделали со мной?
— Не знаю. Мне ничего не сказали.
К ее удивлению, он воспринял эту весть спокойно. А вот Клари чувствовала себя ничтожеством и потому продолжала злиться.
— Эта женщина упомянула «послеоперационные средства». Мне сделали операцию? — не отступал юноша.
— Я же сказала тебе, что не знаю.
Он лежал спиной на подушке и хмурился. Дверь в детскую открылась, вошли двое мужчин, неся на руках двух спящих детей.
— Укладывайте их сюда, — сказала Ада. — Все прошло благополучно?
— Идеально, — ответил мужчина. Он казался очень усталым. — Кто следующие трое?
— Трое? — переспросила Ада. — Я думала, вы берете только по двое.
— Нет времени, — ответил утомленный мужчина. — Одного придется оставить так. Йани говорит, у нас есть всего несколько часов. Снимаемся…
— Часов? — переспросила Ада. — Но это невозможно! Для восстановления…
— Их необходимо вернуть назад, Ада, — ответил мужчина. — Не спорь со мной и не возражай Йани, если тебе дорога твоя голова. С детьми ничего не случится… Однако оружие и средства обнаружения у тримонцев оказались лучше, чем мы предполагали.
— Но мне нужно отыскать Бена Ко, — пыталась напомнить о себе Клари, но никто не слушал ее.
Ада мрачно сказала:
— Мы будем готовы.
И Клари вдруг увидела ту Аду, которой не замечала прежде: преданную Служительницу Мира, прятавшуюся в пышном теле няни. Брак спросил:
— И какое же дерьмо тут творится?
— Христе Боже, — проговорил мужчина, взяв сразу двух детей. — Надеюсь, ему еще ничего не сказали?
— Йани хочет это сделать, — заметил другой. — В конце концов, парень — особый случай. И наш залог. — Оба они вышли, унося троих детей.
Клари не могла усидеть на месте. Отмахнувшись от назойливых вопросов Брака, она подошла к ребенку, который оставался в детской. Девочка трех лет играла пластмассовым кубиком, в который можно было вставить разные пластиковые детали через прорезанные в гранях отверстия. Клари поглядела на сосредоточенную малышку, старавшуюся пропихнуть куб в треугольное отверстие. Так чего же лишилось это дитя?
«Парень — особый случай», — сказал Служитель о Браке. А разве не особый случай она сама? Ведь Мастер прямо так и сказал. Возможно, Йани просветит и ее, и Брака. Или это сделает кто-либо другой?
Большая комната, в которую Клари осторожно выбралась впервые за шестнадцать часов, оказалась совершенно безлюдной. Она в потрясении замерла на пороге.
Кровь пятнала пол. Вокруг валялись какие-то предметы, торчавшие из полотняных мешков или разбитые. Оба больших ящика, которые на глазах Клари двое мужчин внесли в комнату, стояли с открытыми крышками. Клари заглянула внутрь.
В первом остались только кровавые пятна. Во втором оказался мертвый пещерный гайлут. Она нагнулась и потрогала зверя; тело казалось холодным, хотя охладитель был явно выключен. Неужели этих животных принесли, чтобы бросить в полевую кухню в качестве источников белка для хлеба и супа?
Нет. Внутри охладителя змеились разные трубки; зонды и инъекторы были подсоединены к телу гайлута, хотя ни один из них не работал. Животный белок для полевой кухни всего лишь сохраняли холодным, не более. Или она ошибается? Клари еще не проходила курсов выживания в полевых условиях; их читали на третьем году обучения.
Дверь в заднюю комнату открылась, из нее вышла женщина в окровавленном хирургическом костюме, который она немедленно сняла.
— Все трое чувствуют себя хорошо, — удовлетворенным, но утомленным голосом обратилась она к Клари. — Во мне они более не нуждаются. Разбуди меня перед тем, как надо будет уходить. — Она расстелила одеяло, улеглась и немедленно уснула — мертвецким сном человека, проведшего на ногах не один день.
Клари заметила в углу свою матерчатую сумку. Кто-то уже упаковал и застегнул ее.
Йани вышел из операционной, негромко переговариваясь на ходу с двумя Служителями. Клари не сумела разобрать слов. Когда он договорил, все трое направились к детской, и Йани поманил за собой Клари.
— Ада, мы уходим, — обратился он к няне. — Остальные трое детей будут здесь через несколько минут. Так уж получилось. Ты вылетаешь последним рейсом скиммера, у нас остался только один аппарат, и он не может взять сразу всех. У тебя есть около часа — сделай для детей все необходимое. Пройдет пять или шесть часов, прежде чем тримонцы доберутся до них. И я не хочу, чтобы хотя бы один из малышей почувствовал жажду или споткнулся и поцарапался. Кел даст тебе мягкие ремни, чтобы пристегнуть их к койкам.
Ада кивнула, Клари даже не предполагала, что на лице ее может появиться столь жесткое выражение.
— Клари, — сказал Йани девушке, — веди меня к Браку.
Йани взял табурет Ады, единственное сиденье в скудно обставленной комнате, и сел возле Брака. Клари осталась стоять. Брак с ненавистью посмотрел на Йани:
— Что вы сделали со мной!
— Превратили тебя в залог мира между твоей страной и Игнацией.
— Не понимаю!
— Естественно. — Йани на мгновение закрыл глаза, и Клари вдруг испугалась, что он, как и врач, немедленно заснет. Однако Йани собрался и поглядел на Брака с неким подобием доброты.
— Брак, кто выиграет эту войну?
— Пока это никому не известно.
— Ты ошибаешься. Это известно нам. Победит твой народ, тримонцы, и победит достаточно скоро. Вы обладаете преимуществом в технике. А также лучшими землями, большими урожаями, правами на горные разработки, а еще грамотностью.
— Они первыми напали на нас, — вспыхнул Брак, и Клари поняла, что в глубине души юноше неудобно оттого, что его страна обладает неоспоримыми преимуществами.
— Конечно, на вас напали, — сказал Йани, проведя ладонью по грязным волосам. — У игнациев много молодежи, ими управляют старики, что почти всегда влечет за собой войну, гражданскую или внешнюю… или революцию. Демография определяет судьбу страны.
Брак уставился на собеседника, открыв рот.
— А ты думал, что главное — идеология, верно? Свобода против угнетения. Образование против невежества. Равенство против разделенного на классы общества, управляемого женщинами из высших его групп. Это не так. Это справедливая война.
Клари не сумела сдержаться:
— Но… но что мы сделали, чтобы остановить ее? Что мы сделали с этими детьми и почему?
— Мы не смогли остановить войну. Мы лишь предотвращаем ее жестокие последствия, бурю насилия после войны. Больше не будет единого Тримона против покоренной Игнации. Будет страшное разделение в самом Тримоне.
— Почему? — удивилась Клари.
— Знай, мы только что нарушили глубочайшие верования тримонцев в отношении их собственных детей. Десятеро — девять таких маленьких и трогательных плюс присутствующий здесь Брак — необратимо утратили свою биологическую целостность. Их сердца были удалены, уничтожены и заменены сердцами пещерных гайлутов.
Клари глядела на Йани. Она не верила своим ушам. Брак завыл и вцепился пальцами в собственную грудь.
— Вы… мы… пытали детей? — спросила Клари.
— Нет, — усталым голосом ответил Йани, — их не пытали, им не причинили вреда. Ксенотрансплантаты были специальным образом обработаны, чтобы предотвратить отторжение. Сердца гайлутов прослужат этим детям весь отпущенный им срок жизни… Ада, ты нам нужна. Дай мальчику успокоительное.
— Но… Зачем все это сделано? — ужаснулась Клари.
— Затем, что мы — Служители Мира, — произнес Йани.
Клари не отводила от него глаз. Окровавленный пещерный гайлут в охладительном баке, пятна крови на полу… младенец, наделенный сердцем вонючего и мерзкого пожирателя падали…
Она закричала, прежде чем успела сообразить, что слова ее прозвучат совершенно по-детски:
— Зачем вы задержали меня здесь? Почему не отослали к Бену Ко, как обещал мне Мастер?
Йани промолчал, однако ответ она прочитала на его лице: он и был Бен Ко. Тот самый, за которым она должна была наблюдать по указанию Мастера, у которого должна была учиться. Она отвернулась — и вовремя, — чтобы ее вырвало на пол, а не на Брака.
Глава 6
Это было немыслимо. Даже после того как няня дала ему какое-то средство и Брак ощутил, как отступили ужас, паника и гнев, понимание бессмысленности происходящего не желало покидать его. Он ощущал, что искусственный покой рожден лекарством, а бессмысленность как раз оставалась реальной.
Итак, его целостность нарушена. Он, Брак, сделался чудовищем, он наделен сердцем вонючего и опасного зверя…
Это следовало осознать.
Йани видел, что творится с юношей. Он приказал Клари:
— Садись.
Она подчинилась, делая это, как казалось Браку, в каком-то оцепенении. Неужели и ей дали успокоительное, пока он кричал? Но разве она не одна из них?
Йани спросил:
— Брак, что случится, что неизбежно произойдет, когда твой народ выиграет эту войну?
Он не ответил, он не мог ответить. Однако он сумел сесть на кушетке. Почему-то показалось важным, чтобы в этот момент он сидел, а не лежал на спине, как младенец.
— Я расскажу тебе, что будет потом, Брак. Вы попытаетесь превратить Игнацию в Тримон. Вы распустите войска этой страны, уничтожите строгую авторитарность правления, приравняете мужчин в правах к женщинам, попытаетесь научить всех читать, возделывать землю и обратите всех в вегетарианство.
— Ну и что? — спросил Брак.
— Вы считаете, что замените ложные ценности истинными. А на самом деле замените тиранию власти тиранией собственной правоты. И этим самым вызовете революцию — куда более жестокую и кровавую, чем закончившаяся вашей победой война. Значительно более кровавую. Погибнут тысячи человек. Дело в том, что игнациям не нужны ваши ценности: свобода личности, терпимость, демократия.
Брак взорвался:
— Но они же наилучшие! Йани устало улыбнулся:
— Возможно. Но свобода, терпимость, демократия оставляют многих людей разобщенными, не имеющими надежного места в установившейся властной структуре семьи и касты.
— Тогда надо создать для себя собственное место, — упрямо возразил Брак.
— Некоторые не способны на это. Другие не захотят этого делать. Многие все равно будут чувствовать себя лишенными корней в столь переменчивом мире. Вы очень жестоки к этим людям, среди которых есть старые и больные, бездарные и трусливые. Вы оторвете их от всего, на что они способны рассчитывать…
— Но…
— Ты предполагаешь, — невозмутимо продолжил Йани, — что все должны думать так, как твой народ. Тебе кажется, что если игнации увидят ошибочность собственных путей, то начнут думать так, как ты. Подобный взгляд на вещи несправедлив, аморален и опасен.
Гнев затопил Брака, прорвавшись сквозь наведенный лекарством покой:
— Аморален? Но ведь это игнациинапали на нас!
— Да, я знаю, — проговорил Йани, — но, с точки зрения Служителей Мира, это неважно. Главное — свести к минимуму последующий разгул насилия.
— Путем насилия надо мной? Вскрывая тела детей и вставляя им звериные сердца?
Йани пожал плечами:
— Твой народ наделяет зверей духовным равенством с человеком, вы помещаете душу в мыслящем мозгу, а не в сердечной мышце. Поэтому для тебя лично то, что с тобой сделали, не существенно.
Брак, открыв рот, глядел на него. Клари взорвалась:
— Но ведь это всего лишь старый дерьмовый лозунг: цель оправдывает средства!
Йани улыбнулся:
— Отлично, Клари. Иногда так и бывает.
— Нет, — проговорила она. — Нет!
— Даже для того, чтобы предотвратить или ограничить геноцид? Брак, ты знаешь, что произойдет в Тримоне в результате наших манипуляций. Твой народ узнает об этом через несколько часов. Они прилетят сюда за вами. А потом из-за вас начнутся волнения в обществе: по поводу учиненного нами злодеяния, по поводу сотворенных нами чудовищ, то есть детей, превратившихся в монстров, но тем не менее остающихся детьми. Образуются партии. Ваши верования будут поставлены под сомнение. Единство и неделимость вашего пуританского общества рухнут астероидами в самую его середину, вздымая облако грязи и пыли. Правоверные никогда не сумеют достичь прежней чистоты и святости. Одна из этих маленьких девочек, наделенных сердцами гайлутов, дочь заместителя вашего правителя.
Брак спустил ноги с лежанки. Ощутив на мгновение головокружение, он все же сел, как подобает взрослому.
— Тримон, — продолжал Йани, — никогда более не будет таким самоуверенным и надменным в попытке перестроить Игнацию. Поэтому революция в этой стране не будет настолько жестокой, и Тримон не отреагирует на нее геноцидом, который всегда стоит рядом с фанатичной уверенностью в собственной правоте.
Брак с жаром воскликнул:
— Мой народ никогда не…
— Ты так думаешь? Или ты хочешь сказать мне, что у такого парня, как ты, никогда не рождалось сомнений по поводу этой войны?
Задуманный ваму в горы, потрясенные лица друзей, потупленный взор матери… и все это менее недели назад. Брак молчал. Йани не намеревался проявлять снисхождение:
— Ну, что скажешь на это, мой юный друг?
— Скажу, что Служители Мира столь же опасны, как и насилие, которое они пытаются предотвратить.
— А ведь ты прав. — Неожиданно Йани сделался на десятилетие старше. — Полагаешь, мы не думаем об этом?
— Не знаю, — ответил Брак. Он крючился на краю койки. Ему казалось, что он более не может быть уверен ни в чем.
— Я знаю! — выкрикнула Клари. — Йани, Бен Ко, какое бы имя ты ни носил, я ухожу из корпуса Служителей Мира! Прямо сейчас. Сию же минуту. Вы несете зло!
— Ты уверена в этом? Мы никого не убиваем.
Клари разразилась слезами. Йани не пытался утешить ее. Брак посмотрел на девушку с нежностью, он обнял эту жительницу иной планеты, так увлеченно повествовавшую ему о делах Служителей Мира над трупом пещерного гайлута.
Брак с гневом поглядел на Йани:
— Она расскажет всей Галактике о том, что вы собой представляете.
— Надеюсь на это, — сказал Йани. — И это тоже является частью процесса.
— Какого еще процесса? — Брак сплюнул. Прикосновение к Клари придало ему отваги.
— Процесса, который должен помешать идеологиям обретать излишнюю жесткость, становиться непогрешимыми. Перемешать идеи. Установить, как говорят некоторые, равновесие.
— Или всеобщее развращение! — выкрикнул Брак, и дрожащая девушка притихла в его руках.
— Развращение является менее грубым методом вмешательства, чем прямое насилие. — Йани потянулся. — Ну, мне пора. Клари?
— Только не с вами! Никогда!
— Тебе самой выбирать, послушница. Хотя мне жаль. Брак, твои соотечественники заберут тебя и детей чуть позже, сегодня же днем. Мы дадим им точные координаты, как только окажемся далеко отсюда. А до тех пор вам с Клари придется приглядывать за малышами. Потом, как ты знаешь, твои родители примут тебя так, как если бы никакого ксенотрансплантата не было. Им придется. Этого требуют принятые у вас нормы терпимости. И на этом ваши нормы отомрут, претерпев изрядные изменения.
Брак не ответил. Он поглядел в спину Йани со смешанным чувством.
— Ненавижу их! — воскликнула Клари, отодвигаясь от юноши. — Злые, аморальные… и я никогда не знала, насколько развращенные! Я не знала этого! Не знала!
— Да, — согласился Брак, а потом что-то, возникшее из глубин дурмана, мысли и чувства, заставило его возразить. — Нет, Клари…
Но она опять зарыдала, не слушая его.
Борясь с головокружением, Брак сидел на краю кровати. Что с ней делать? Конечно, сперва привести к его матери. И если Клари захочет остаться на Тримоне… впрочем, она же инопланетянка! И тем не менее, поглядев на нее, он вдруг понял: невзирая на то, что девушка эта ела плоть животных, она вполне способна найти себе занятие в Тримоне — на ферме или в городе. Причина, наверное, крылась в этой ее прямолинейности, цельности, уверенности в установленных истинах. В Тримоне Клари могла даже почувствовать себя счастливой, ощутить себя в этой стране, как дома.
Но сам он теперь будет еще меньше вписываться в общество.
Брак смотрел в сторону удалявшегося Йани. Служители Мира были теперь перед Браком в долгу. Они замарали его, они использовали его, превратили из личности в залог. О да, они в долгу перед ним.
И он принялся думать о том, берут ли в Служители послушников из такого отсталого мирка, как Тримон, и в каком возрасте можно поступить в этот корпус.
ШИВА В ТЕНИ
Учёные-мужчины и командир корабля — женщина — изучают самое Сердце Галактики. Но миссия проваливается из-за гордыни, амбиций и недостатка внимания к тем, кто рядом с тобой…
Глава 1
Корабль
Я следила за приземлением зонда из обсерватории, находящейся на верхней палубе «Кеплера». Отсюда был прекрасно виден Шаад на фоне бескрайнего звездного пространства. По обе стороны от меня стояли Аджит и Кейн. Обсерватория являлась одновременно и садом корабля, здесь цвели взращенные мною экзотические растения, им тут явно нравилось, и даже для того, чтобы посмотреть на зонд, нам пришлось протискиваться между грядкой с семифутовыми коморалиями и внутренней обшивкой корабля.
— Бог ты мой, Тирза, неужели нельзя обрезать эти растения? — взмолился Кейн. Он, как маленький ребенок, прижал нос к почти невидимой прозрачной обшивке. Что-то быстро пронеслось по небу, — Конечно, мы ничего особенного не увидим.
Я повернулась в его сторону. Ничего не увидим! За «Кеплером» лежала самая непредсказуемая, самая интересная часть Галактики, смертельно опасная, но и прекрасная одновременно. Да, «Кеплеру» пришлось остановиться на расстоянии ста световых лет от ее центра — только из соображений безопасности. Облака пыли и газа скрывали от наших глаз то, что происходило дальше. Но, с другой стороны, иногда перед нами представали необычные по своей красоте панорамные виды.
Супербольшая черная дыра Стрелец А, смертоносное сердце Галактики, светилась вместе с нагретыми газами, которые сама и поглощала. Вокруг Стрельца А кружился Западный Стрелец А, спираль горячей плазмы с тремя отростками и протяженностью десять световых лет; при остывании спираль излучала радиацию. Их окружал Восточный Стрелец, гигантская раковина, оставшаяся после некоего катастрофического взрыва, произошедшего в последние сто тысяч лет. Я видела тысячи звезд, в том числе и раскаленные до синевы звезды IRS16, которые были расположены совсем рядом с дырой; там закручивался такой сильный звездный ветер, что у соседней красной звезды-гиганта появлялся длинный огненный хвост. Все кругом двигалось с огромной скоростью, все светилось, все сталкивалось, разрывалось, кругом раздавались крики всего диапазона электромагнитного спектра. И все это в атмосфере сладкого запаха моих цветков-однодневок.
Ничего не происходит! Но Кейн оставался невозмутим.
Аджит красивым певучим голосом произнес:
— Нет, ничего особенного не увидим, но на многое можно надеяться, о многом молиться.
Кейн бросил в ответ:
— Я не молюсь.
— Я имел в виду не религию, — спокойно ответил Аджит. Он всегда очень спокоен. — Я имел в виду надежду. Надежда это ведь настоящее чудо, не так ли?
Он, конечно же, был прав. В зонде находились аналог Аджита, аналог Кейна, аналог Тирзы — все они были загружены в небольшой кристаллический компьютер размером с цветок коморалии. Эти наши аналоги отправятся в опасное звездное пространство в сердце Галактики, куда не добраться в слабом человеческом обличье. «Мы» будем наблюдать и измерять, попытаемся найти ответы на научные вопросы, и все в самом центре галактического пространства и времени. Девяносто процентов массы зонда составляли защитные щиты компьютера. Девяносто процентов всего остального представляли защитные щиты трех мини-капсул, которые зонд отправит нам на корабль и которые будут содержать записи и анализ добытой информации. Иным путем данные из эпицентра радиации нам не получить.
Никто точно не знал, какие именно вопросы возникнут у Аджита и Кейна, пока они не узнают, что находится в зоне Стрельца А. Теперь эти вопросы будут задавать их аналоги. Аналоги знали всё, что знали мы.
— Танцующий Шива, — произнес Аджит.
— Что? — переспросил Кейн.
— Ничего. Тебе не понравится это сравнение. Пойдем, Тирза. Я хочу тебе кое-что показать.
Я перевела взгляд от звездного пространства на Аджита и улыбнулась.
— Конечно.
Вот почему я здесь.
* * *
Кожа у Аджита мягче, чем у Кейна, он не такой мускулистый. Кейн каждый день тренируется в спортивном зале корабля, работает с максимальными нагрузками. Аджит скатился с меня и положил руку на мое удовлетворенное горячее лоно.
— Ты такая красивая, Тирза.
Я рассмеялась.
— Мы все красивые. Кому нужны генетические изменения, если результат получится некрасивым?
— Иногда люди делают странные вещи.
— Да, я это только что заметила, — поддразнила его я.
— Иногда я думаю, что то, что делаем мы с Кейном, должно казаться тебе странным. Я смотрю, как ты сидишь за столом, слушаешь нас, и знаю, что тебе трудно следить за ходом наших мыслей. Мне тебя очень жаль.
Я положила свою руку на его и постаралась подавить раздражение. Да, меня раздражает спокойствие Аджита. В постели это неплохо, он мягче и заботливее Кейна, но есть и другая сторона медали — он всегда немного снисходителен. «Мне тебя очень жаль». Жаль меня! Потому, что я не ученый! Я командир нашей экспедиции, от меня зависит управление кораблем; кроме того, у меня есть лицензия тьютора первого разряда. На борту «Кеплера» мое слово закон, закон беспрекословный. У меня за спиной пятидесятилетний опыт ухода за учеными. Я не потеряла ни одной экспедиции, так что меня не надо жалеть.
Но я, естественно, ничего этого Аджиту не сказала. Я массировала ему руку, а он своей, следовательно, поглаживал мое лоно. Я при этом тихо мурлыкала:
— Как хорошо, что ты решил мне это показать.
— На самом деле я хотел показать тебе кое-что другое.
— Да?
— Да. Погоди, Тирза.
Он поднялся и нагишом прошлепал к своему шкафчику. Красивое, красивое тело, смуглое, мягкое, похоже на гибкий, отполированный ствол дерева. Его хорошо видно, ведь Аджит всегда занимается любовью при ярком свете, словно пытается возместить нехватку солнечных лучей. Мы лежали в его постели, не в моей. Я никогда не ложусь ни с ним, ни с Кейном в свою постель. У меня там есть секреты, о которых они не знают и никогда не узнают. Дубликаты камер наблюдения, например, и редко используемые подкожные приборы слежения. Это, конечно, так, на всякий случай. Ведь я командир корабля.
Аджит достал из своего небольшого шкафчика статуэтку и смущенно и в то же время с гордостью повернулся ко мне. Я удивленно села.
Статуэтка была не маленькая, по крайней мере, в шкафчике она наверняка занимала почти все место. А судя по тому, как Аджит держал ее, она была и тяжелой. Какой-то божок с четырьмя руками, окруженный кольцом пламени. На вид статуэтка была сделана из очень старой бронзы.
— Это Натараджа, — промолвил Аджит, — Танцующий Шива.
— Аджит…
— Нет, я не поклоняюсь богам. — Он улыбнулся. — Ты ведь меня достаточно хорошо знаешь, Тирза. В индуизме много богов, тысячи, но они всего лишь отражают различные аспекты нашей реальности. Этого не понимают только невежды. Шива символизирует танец созидания и разрушения, постоянный поток космической энергии. Рождение, смерть, новое рождение. Я решил, что его место именно в самом ядре Галактики, где происходят все эти три процесса.
Мне это объяснение показалось туманным. Можно было взять с собой голограмму изображения Шивы, она не занимала бы столько места. Я не успела ничего сказать, Аджит меня опередил:
— Эта статуэтка хранилась в моей семье четыреста лет. Я должен доставить ее назад домой — вместе с ответами на мои научные вопросы.
Я не очень хорошо понимаю научные интересы Аджита, да и Кейна тоже. Но я нутром чую, как они важны для него. Это входит в мои обязанности. В красивом теле Аджита скрывается много амбиций; целая река амбиций, созданная чаяниями членов бедного семейства с планеты Новый Бомбей, которые вложили все немногое, что имели, в своего любимого сына. Аджит это сосуд, в который они излили все свои надежды, все свои жертвы, весь свой эгоизм. Именно благодаря тому, что сосуд этот переполнен, Аджит так мягок в любви. Он не может позволить сосуду разбиться.
— Ты привезешь статую Шивы назад на Новый Бомбей, — тихо пообещала я. — Вместе с ответами на научные вопросы.
Он продолжал держать статуэтку в руках, и она отбрасывала пляшущие тени на его смуглое тело.
* * *
Кейна я нашла у терминала. Он был так погружен в раздумья, что заметил меня, только когда я крепко взяла его за плечо.
— Как дела, Кейн?
— Никак. А разве может быть иначе? Мне нужны данные!
— Данные будут. Прояви терпение, — ответила я.
Он потер левое ухо. Он всегда так делает, когда раздражается. Если он счастлив и весел, то взъерошивает левой рукой свои густые рыжие волосы, и на голове его словно вырастают языки пламени. Сейчас он мрачно улыбнулся.
— Я не отличаюсь терпением.
— Верно.
— Но ты права, Тирза. Данные будут. Труднее всего дождаться первую мини-капсулу. Как бы я хотел, чтобы их было не три, а больше. Черт побери этих дешевых бюрократов! При ускорении в…
— Пожалуйста, уволь меня от цифр. — Я провела рукой по его волосам и игриво потянула за пряди. — Кейн, я хочу тебя кое о чем попросить.
— Давай, — тут же ответил он. Кейн никогда не задумывается о последствиях. Аджит бы в такой ситуации насторожился. — В чем дело?
— Я хочу, чтобы ты научился играть с Аджитом в го.
— Зачем? — нахмурился он.
Кейна нужно убеждать логикой. Он сделает все, о чем я прошу, но должен при этом понимать, зачем он это делает.
— Во-первых, потому что го поможет вам скоротать время до прибытия первой мини-капсулы; по крайней мере, не будете в сотый раз пережевывать одно и то же. Во-вторых, игра сложная и интересная, вам, я уверена, понравится. В-третьих, и я смогу научиться.
А в-четвертых, и это я не стала говорить вслух, Аджит настоящий мастер, он все время будет тебя обыгрывать, а это как раз то, что ему необходимо, — поверить в свои силы.
Аджит не такой талантливый ученый, как Кейн. Наверное, вообще в старом мире не найти ученого, подобного Кейну. Мы все это знаем, но никогда об этом не говорим. Есть гении, с которыми простым людям работать легко, которые настолько благородны и великодушны, что замедляют свои мыслительные процессы в унисон с простыми смертными. Кейн не такой.
— Го, — задумчиво произнес он. — У меня есть друзья, которые увлекаются го.
Это была неправда. У Кейна вообще, если уж на то пошло, нет друзей. У него есть коллеги, есть наука, есть я.
Он улыбнулся мне, редкий знак благодарности на его красивом лице.
— Спасибо, Тирза. Я сыграю с Аджитом. Ты права, это поможет скоротать время в ожидании посланий с зонда. А чем больше я буду занят, тем мягче я буду с тобой.
— Ты и так просто прелесть. — Я снова потянула его за волосы и беспечно улыбнулась, я знала, что ему это нравится. — А если и нет, то мне все равно.
Кейн засмеялся. В подобные минуты я особенно стараюсь скрывать свои чувства. Перед обоими.
Глава 2
Зонд
Мы автоматически проснулись после гиперпрыжка. Точно не знаю почему, но гиперпрыжок происходит не одномоментно; в принципе это и не прыжок вовсе, а пространственный тоннель Калаби-Яу. По корабельному времени прошло несколько дней, а зонд был теперь на расстоянии в пять световых лет от центра Галактики. Моторы отключились. Зонд вел себя идеально, защитные щиты превзошли все наши ожидания. И мы сами тоже. Я с удивлением следила за дисплеями.
На «Кеплере» уже ничего не видно, обзор закрыли пылевые облака. Здесь же видимость остается прекрасной. Мы пролетали мимо звезды, которая начала двигаться по смертельно опасной спирали к Стрельцу А. Приборы визуального наблюдения фиксировали смертоносное величие дыры — раскаленные до синевы созвездия IRS16. Длинный огненный хвост красной звезды-гиганта IRS7 увеличивался под воздействием звездного ветра. Звезды, прошедшие отметку, Из-за которой уже нет возврата назад, неслись под действием притяжения Стрельца А к неизбежному концу. На радио-, гамма— и инфракрасных экранах можно было прочесть еще больше — буквально все объекты этого не имеющего подобных смертельно опасного неясного ландшафта просто лучились радиацией.
А вот сияет еще одна тайна, ради которой прилетели сюда Кейн и Аджит, — массивные молодые звезды, на которые Стрелец А, казалось, не оказывает никакого воздействия. Но как могли они стать такими массивными и стабильными? Такие звезды не могут существовать вблизи от дыры. Одна звезда, по словам Кейна, находилась от дыры на расстоянии двойной орбиты Плутона от Сола. Как это случилось?
— Все так красиво, хотя красота дьявольская, — сказала я Аджиту и Кейну. — Я хочу подняться в обсерваторию и посмотреть оттуда.
— Обсерватория! — мрачно бросил Кейн. — Мне нужно работать!
И он сел к своему терминалу.
Все это, естественно, неправда. На зонде нет обсерватории, нет трапов, и я не могу никуда «подняться». Нет здесь и кают-компании с терминалом, стульями, столом, дисплеями и компьютером. Мы сами и есть компьютер, а точнее, мы часть его. Но программы, которыми он напичкан, делают все настолько реальным, словно все осталось, как прежде, словно мы — все те же старые «мы», что были на борту «Кеплера». Человеческим аналогам нужна такая реальность, реальность теней, и мы ее только приветствуем. А почему бы и нет? Для нашего ума это данность, принимаемая по умолчанию.
И потому Кейн «сел» за свой «терминал», чтобы просмотреть предварительные данные сенсоров. И Аджит тоже, а я «пошла наверх», в обсерваторию, и долго оттуда любовалась окрестностями.
Я, та другая «я», которая осталась на «Кеплере», выросла на орбитальной станции Оортовых облаков в системе Сола. Космос — мой дом. Я не понимаю, как эти земляные черви могут жить на планетах; как вообще можно хотеть там жить — на самом дне мрачного и грязного пространства. Я научилась имитировать понимание, научилась делать вид, что люблю планеты, ведь этого требует моя работа. И Кейн, и Аджит выросли на планетах: Аджит на Новом Бомбее, а Кейн на самой Терре. Оба они ученые, изучают космос, но их нельзя назвать настоящими жителями космоса.
Ни один житель планет никогда по-настоящему не видит звезды. Ни один человек на всем свете никогда не видел то, что вижу сейчас я, — бешеное сердце человеческой Вселенной.
В конце концов я спустилась вниз, еще раз проверила все показания, а потом села за стол в кают-компании и достала свое вышивание. Это древнее, несуразное ремесло очень успокаивает, почти так же, как возня в саду, хотя вышиваю я не из-за этого. Все первоклассные тьюторы осваивают какое-либо простое ремесло. Это дает возможность легко наблюдать за людьми, в то время как они думают, что ты занят делом, и не обращают на тебя никакого внимания.
Кейн, естественно, вообще не обращал на меня внимания. Я спокойно могла бы разглядывать его с помощью увеличительного стекла, а он и ухом не повел бы, особенно если был бы занят работой. Еще на борту «Кеплера» он попытался доступно объяснить мне — насколько это было возможно, — почему рядом с сердцем Галактики вообще не должно быть молодых звезд, и тут же привел три возможные причины их появления. Рассказал он мне это, как обычно, в постели. В минуты после физической близости.
— Судя по спектрам этих звезд, они молоды, Тирза. И они находятся совсем рядом со Стрельцом А, SO-два вообще всего в восьмидесяти а. е.![44] Такого не может быть; ядро Галактики, мягко говоря, далеко не лучшее место для звездообразования. И еще — у этих звезд очень странные орбиты.
— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, — улыбнулась я.
— Естественно! — воскликнул он без капли иронии. — Этим молодым звездам здесь не место. Приливные силы дыры должны были разорвать на кусочки любое пылевое облако еще до того, как из него начала бы зарождаться звезда. А если они зародились вдали от этих мест, ну, скажем, на расстоянии в сто световых лет, то на подходе сюда непременно должны были погибнуть. Такие супермассивные звезды вообще больше нескольких миллионов лет не существуют.
— Но вот же они, перед нами.
— Да. Почему на тебе до сих пор эта кружевная рубашка? Какой-то ужас.
— Ты так торопился, что я даже не успела толком раздеться.
— Ну, тогда раздевайся сейчас.
Я так и сделала, и он крепко прижал меня к себе. Разговор о звездах продолжался.
— Существует три теории. По одной, если пылевое облако находится в шести световых годах от центра Галактики, то звезды образуются, как обычно, но потом под напором галактических ветров улетают на большие расстояния, затем снова притягиваются и так далее. По другой теории, должна быть вторая, меньшая по размеру, черная дыра, которая движется по орбите вокруг Стрельца А и оттягивает звезды на себя. Создается своего рода противовес. Но тогда почему нам не удается зарегистрировать никаких радиоволн? По третьей теории, звезды вовсе не молодые, они представляют собой останки старых звезд и лишь внешне похожи на молодые.
Я спросила:
— Какая теория нравится тебе?
— Ни одна из них. — И вдруг со свойственной ему непредсказуемостью полностью переключил свое внимание на меня: — С тобой все в порядке, Тирза? Я знаю, для тебя наша экспедиция должна быть очень скучной. На управление кораблем уходит совсем немного времени, даже на меня не так уж много.
Я громко рассмеялась, а Кейн, не понимая причины моего смеха, нахмурился. Как типично для него сказать такое! Неожиданно проявить заботу и тут же снова напрочь забыть о человеке. И ни слова об Аджите, словно для меня существует только он, Кейн. Полное игнорирование того факта, что я все время сглаживаю их столь натянутые отношения, провожу столько времени с каждым в отдельности, чтобы успокоить и умиротворить этих двоих мужчин, больше похожих на звезды бескрайнего космоса, чем на людей. Яркие, горячие, мощные и очень нестабильные. Но ни один из них этого, конечно, не признает.
— Со мной все в порядке, Кейн. Я наслаждаюсь жизнью.
— Ну и отлично, — ответил он, и я поняла, что он тут же позабыл обо мне и принялся снова размышлять о своих теориях.
Ни Кейн, ни Аджит не знают о том, что я люблю Кейна. Аджита я не люблю. Трудно сказать, как в наших сердцах зарождается любовь. С Кейном я счастлива, во мне просыпается желание и появляется полнота жизни, от которой все вокруг начинает светиться — и все только потому, что он, сложный, неугомонный, полный энергии и жизни Кейн, является частью этого мира. С Аджитом ничего подобного во мне не происходит, и он в этом не виноват.
О моих чувствах они так никогда и не узнают. Мои чувства не имеют сейчас никакого значения. Я командир корабля.
— Черт побери! — в восторге воскликнул Кейн. — Только посмотри!
Аджит повел себя так, будто Кейн обращался к нему, хотя это было не так. Он просто думал вслух. Я отложила вышивание в сторону и подошла к их терминалам.
Аджит сказал:
— Показания приборов, должно быть, неверны. Видимо, сенсоры все-таки повреждены — либо при гиперпрыжке, либо под действием радиации.
Кейн ничего не ответил; мне кажется, он даже не услышал слов Аджита. Он просто спросил:
— Что же это такое?
Ответил ему Аджит:
— Показания массы неверны. Слишком высокая плотность вещества в некоторых пустых областях космического пространства.
Я спросила:
— Может, именно там и зарождаются новые звезды?
Мне не ответил даже Аджит; значит, я сморозила страшную глупость. Но мне все равно. Я ведь не ученый; самое главное сейчас, чтобы они не замыкались в себе, а продолжали разговаривать.
Аджит сказал:
— Было бы удивительно, если бы приборы не пострадали после прыжка в условиях такой радиации.
— Кейн? — окликнула я.
— Дело не в приборах, — пробормотал он. Значит, слышит, о чем мы говорим. — Суперсимметрия.
Аджит тут же принялся возражать, но я ничего не поняла. Как можно понять их спор, когда я даже слов таких не знаю. Я и не пыталась разобраться; со стороны — самая обыкновенная научная дискуссия, оживленная, но без обид и оскорблений, на личности никто не переходит.
Когда оживление немного спало, я спросила:
— Мини-капсула на «Кеплер» отправлена? Они очень ждут предварительных данных, а на прыжок и так уйдет несколько дней. Вы не забыли записать и отправить показания?
Они посмотрели на меня так, будто не сразу вспомнили, кто я такая и что тут делаю. Впервые оба стали похожи друг на друга.
— Я послал капсулу, — ответил наконец Аджит. — Первые данные ушли на «Кеплер». Кейн…
И они снова погрузились в спор.
Глава 3
Корабль
Игра в го не задалась.
Я видела, что проблема в Аджите. Он играл намного лучше Кейна — у него и интуиция лучше, и опыта больше. Кейна это нисколько не трогало, ему нравилось решать сложные задачи. Но Аджит с трудом переносил свое превосходство.
— Игра окончена. — Он выиграл третью партию за вечер. В голосе его прозвучали странные нотки, и я подняла голову от рукоделия.
— Черт побери, — в сердцах выругался Кейн. — Давай еще.
— Нет, я лучше пойду отпраздную свои победы с Тирзой.
Вообще-то эта ночь по очереди принадлежала Кейну, но нам до сих пор удавалось сглаживать острые углы в подобных ситуациях. Потому что я всегда начеку; в мои обязанности входит внушать обоим, что стоит им только пожелать, и я в их полном распоряжении. Конечно, я не даю делу пойти на самотек; существует масса способов, с помощью которых я могу незаметно влиять на их желания и выбор. Я занимаюсь любовью с тем из них, кто в данный момент особо нуждается в моем внимании. И сейчас, когда Аджит открыто высказал свои требования, я удивилась — это что-то новенькое.
Кейн, как обычно, даже ухом не повел и сказал:
— Ладно. Как бы я хотел, чтобы побыстрее прилетела мини-капсула! Мне нужны данные!
Игра закончилась, и он опять не находил себе места. Вот он встал и принялся ходить взад-вперед по кают-компании.
— Я, пожалуй, поднимусь в обсерваторию. Хотите со мной?
Он уже забыл, что мы с Аджитом собирались уединиться.
Я заметила, как Аджит замер на месте. Вроде бы мелочь, но Аджита очень задело то, что Кейн остался равнодушен к его победам, к тому, что он уводит меня, словно некий приз. Другой мужчина был бы уязвлен, но потом забыл бы об этом. Не таков Аджит. Или Кейн. Стабильные мужчины добровольно в такие экспедиции не летают.
Я другое дело, я выросла в космосе. Ученые же нет.
Я отложила в сторону рукоделие, взяла Аджита за руку и прижалась к нему. С Кейном пока все в порядке. Желание как можно быстрее получить данные вполне нормальное и естественное в данной ситуации. Аджиту же сейчас нужно мое внимание.
Это я предложила им поиграть в го. Хорошие командиры не должны допускать подобных ошибок. Значит, и исправлять ее должна я сама.
* * *
Перед прибытием мини-капсулы ситуация еще ухудшилась.
Они продолжали играть в го, причем оба полностью отдавались игре. Сначала играли шесть-семь раз в день, потом девять-десять, а под конец — все свободное время. Большей частью выигрывал Аджит, но не всегда. Кейн весь свой могучий интеллект посвятил разработке новых стратегий игры; к тому же он спокойно относился к проигрышам, что давало ему известное преимущество. Да, он играл увлеченно, но я видела, что стоит ему найти более интересное занятие, и он легко оставит игру.
Аджит все больше и больше отдавался игре. Ему, как никогда, хотелось выигрывать, а он, наоборот, начинал проигрывать. От этого он еще больше радовался каждой новой победе. Он бросал последнюю, выигрышную фишку на доску жестом, в котором я читала одновременно и презрение и страх.
Я перепробовала все, что могла придумать, чтобы их отвлечь. Вспомнила свой вековой опыт. Ничто не помогало. Занятия любовью лишь усугубляли конфликт. Для Аджита секс был наградой за выигрыш, для Кейна — временным отдыхом, после которого он готов был к новой игре.
Однажды ночью Аджит принес и поставил на стол в кают-компании статую Шивы. Она заняла почти весь стол целиком. Четырёхрукий танцор в металлическом кольце пламени.
— Это что такое? — Кейн оторвался, от доски. — Боже мой, какое-то божество!
Я быстро ответила ему:
— Это интеллектуальный символ. Поток космической энергии во Вселенной.
Кейн рассмеялся. В его смехе не было ничего обидного, но у Аджита глаза моментально вспыхнули, и он произнес:
— Я хочу, чтобы он стоял здесь.
Кейн пожал плечами:
— Я не против. Твой ход, Аджит.
Беда, беда. Аджит хотел раздразнить Кейна, хотел, чтобы тот возражал против статуи. Он жаждал конфликта, всеми силами добивался его. Ему нужно было дать выход копившемуся в нем раздражению на Кейна, раз от раза игравшего все лучше и лучше. Аджиту нужно было излить свой гнев, ведь он всегда злился на Кейна — и все из-за того, что тот был умнее, талантливее. Статуэтка должна была расставить точки над «i»; дать пощечину Кейну. «Вот она, я! Я занимаю почти весь стол. Обрати на меня внимание!»
А вместо этого Кейн просто пожал плечами. Он практически и не взглянул на статую.
Я попросила:
— Аджит, расскажи мне еще раз про Натараджу. Что означает кольцо пламени?
Аджит спокойно ответил:
— Это пламя, которое разрушает мир.
Кейн промолвил:
— Твой ход, Аджит.
Вот и все; но где-то внутри меня зародился страх.
Кажется, я теряю контроль над ситуацией.
В тот самый момент прибыла первая мини-капсула с данными.
Глава 4
Зонд
Аналоги разумных существ остаются разумными существами. Это не просто компьютерные программы, загруженные в удаленный компьютер. Аналоги не обременены биологическими механизмами сна, голода, похоти, но и они не свободны от привычек. По сути дела, аналоги и существуют в большой степени благодаря привычкам и обратной связи с миром разумных существ. В мои обязанности на зонде как раз и входило поддерживать эти привычки. Самая надежная мера предосторожности при работе с такими гениями.
— Пора спать, джентльмены, — спокойно заметила я.
Мы уже шестнадцать часов сидели в кают-компании — Кейн и Аджит за своими терминалами, а я тихонько наблюдала за ними. Я тоже умею концентрироваться, как и они, хотя я, конечно, не гений. Они и не подозревают о том, что я могу. Я отложила рукоделие в сторону, но они даже не заметили.
— Тирза, только не сейчас! — бросил Кейн.
— Пора спать.
Он взглянул на меня как надувшийся ребенок. Кейн и есть настоящий ребенок; тут уж я не ошибаюсь. Он знает, что компьютерным аналогам нужен временный отдых, чтобы запустить программу чистки, которая может вовремя отследить и убрать операционные ошибки, иначе они разрастаются, подобно снежному кому, и приводят к нарушениям работы всей системы. А учитывая степень радиации на зонде, чистка тем более необходима. На это уходит несколько часов. Контролирую процесс я.
Аджит с надеждой посмотрел на меня. Сегодня его очередь. Секс тоже входит в привычку и в то же время помогает им нормально работать. Сколько ученых прошли через мои руки, и сколько раз их осеняло именно в минуты физической близости. Секс на уровне компьютерных программ стимулирует и расслабляет точно так же, как и в реальной жизни.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал Кейн. — Спокойной ночи.
Я отключила его и повернулась к Аджиту.
Мы прошли к его койке. Аджит был напряжен — не так-то просто обработать такое количество информации, да еще шестнадцать часов бок о бок с Кейном. Но мне было приятно, что он тут же отвечал на все мои ласки. После близости я попросила его разъяснить мне, что им удалось узнать.
— И, пожалуйста, попроще. Не забывай, с кем ты разговариваешь!
— С умной и очаровательной женщиной, — ответил он, и я улыбнулась ему, как и подобало. Но он видел, что я на самом деле хочу услышать новости о дыре. — Массивные молодые звезды находятся там, где их быть не должно… Кейн уже тебе все это объяснял, так ведь?
Я кивнула в ответ.
— Звезды на самом деле молодые, это не обломки старых образований. В этом мы теперь уверены. И сейчас пытаемся собрать данные, чтобы проверить две другие теории: об опоясывающем звезды кольце вещества, из которого они и зарождаются, и о других черных дырах.
— И как вы собираетесь проверить эти теории?
Он заколебался. Я понимала, что он пытается подыскать нужные слова, чтобы объяснить все мне.
— Мы проигрываем различные программы, равенства и модели. Еще пробуем найти подходящее место, куда отправить зонд в следующий раз. Но об этом ты знаешь.
Конечно знаю. Зонд движется только с моего ведома. Зонд сможет совершить еще два прыжка, и, конечно, только с моего согласия.
— Нам надо найти место, откуда мы сможем засылать лучи для сбора информации с различной радиоактивной интенсивностью. Более радиоактивные лучи недолговечны, но ты знаешь… они искажаются под воздействием силы тяготения супердыры. — Аджит нахмурился.
— В чем дело, Аджит? Что такое ты сказал о силе тяготения?
— Кейн был прав, — ответил он. — Приборы определения массы в полном порядке. Они показывают, что поблизости существуют сгустки материи с достаточно высокой плотностью вещества и при этом нулевой силой тяжести. И нулевым излучением.
— Черная дыра, — предположила я.
— Слишком мала. Да и маленькие черные дыры являются источником радиации, это давным-давно продемонстрировал Хокинг.[45] Не существует черных дыр массой менее трех масс Солнца. А показания приборов намного меньше.
— Что же это?
— Мы не знаем.
— Вы послали эти показания на борт «Кеплера»?
— Естественно, — несколько натянуто ответил он.
Я притянула его к себе и сказала:
— На тебя всегда можно положиться.
Он немного расслабился.
И я отключила нас обоих. Мы так и остались в объятиях друг друга.
На следующий день Аджит заметил вторую аномалию. А я обнаружила третью.
— Что-то не так и с газовыми орбитами, — сказал Аджит Кейну. — И взгляни, они с каждой минутой искажаются все больше и больше.
Кейн подошел к терминалу Аджита.
— Говори.
— Потоки газов, поступающие от околоядерного диска… смотри… вот они изгибаются здесь, у западной оконечности Западного Стрельца А…
— Это ветер от скопления IRS шестнадцать, — тут же выпалил Кейн. — Я вчера получил новые данные о нем.
— Нет, я уже внес эти корректировки, — парировал Аджит.
— Тогда, может, магнитное притяжение со стороны IRS семь или…
Они снова принялись спорить. Я быстро потеряла нить их дискуссии, но все же основную идею уловила. Из облаков, находившихся за околоядерным диском, окружавших сердцевину Галактики, подобно пышке, на огромной скорости исходили газовые потоки. Под влиянием различных сил эти газовые потоки двигались по достаточно узким, коническим траекториям. В результате газы должны были окружить черную дыру, свернуться во внутреннюю спираль, где они сжимаются до температур в несколько миллиардов градусов, после чего дыра просто поглощает их. Это ясно.
Но потоки газов двигались по иным траекториям. Газы двигались не так, как им было положено. Они не могли описывать подобные орбиты под действием тех сил, которые на них действовали.
Наконец Аджит сказал Кейну:
— По-моему, надо перевести зонд на другое место. Раньше, чем было запланировано.
— Погоди, — тут же вмешалась я. Что касается передвижений зонда, решения принимаю я. — Еще рано.
— Естественно, я ни на секунду не забываю о тебе, Тирза, — с обычной галантностью ответил Аджит. Но за вежливостью сквозило нечто еще, какой-то свет. Я узнала его. Ученые прямо-таки светятся изнутри, когда их озаряет.
Я думала, что Кейн будет возражать, смеяться, но, наверное, на него повлиял их научный спор. Волосы у него на голове торчали во все стороны, эдакая огненная корона. Он быстро посмотрел на свои дисплеи, потом на дисплеи Аджита, потом на самого Аджита и сказал:
— Ты хочешь отправить зонд на другую сторону Западного Стрельца А.
— Да.
Я сказала:
— Покажите мне.
Аджит вывел на экран упрощенную карту, которую несколько недель назад начертил специально для меня, — чтобы объяснить мне цели и задачи экспедиции. На карте в центре Галактики была изображена черная дыра и основные структуры, ее окружающие: скопление горячих голубых звезд, массивные молодые звезды, которых вообще не должно было быть рядом с черной дырой, красная звезда-гигант IRS16 с длинным огненным хвостом. А еще наш зонд — с одной стороны двигающегося по спирали огромного остатка плазмы Западного Стрельца А с тремя рукавами-отростками. Аджит дотронулся до компьютера, и на другой стороне Западного Стрельца А появилась новая точка, дальше от дыры, чем то место, где мы находились сейчас.
— Мы хотим попасть туда, Тирза, — сказал он, а Кейн кивнул в знак согласия.
Я изобразила полную наивность и ответила:
— Мне казалось, там нет ничего интересного. Кроме того, вы говорили, что Западный Стрелец А создаст большие помехи на всех длинах волн, ведь он обладает сильным излучением.
— Так оно и будет.
— Тогда…
— Сейчас там кое-что происходит, — начал Кейн. — Аджит прав. Именно оттуда исходит сила притяжения, которая искажает траектории газовых потоков. Нам необходимо туда попасть.
Нам.
Аджит прав.
Аджит оставался невозмутим. Но он продолжал светиться изнутри, теперь даже еще больше, ведь его подбадривала поддержка Кейна. Я решила подогреть его энтузиазм.
— Но, Кейн, а как же массивные молодые звезды? Ведь зонд можно передвигать еще всего лишь два раза. Запасы топлива…
— У меня уже достаточно данных по звездам, — ответил Кейн. — Теперь это не так важно.
Я попыталась скрыть собственное удовлетворение.
— Хорошо. Сейчас передвину зонд.
Но когда я вышла на программу управления кораблем, оказалось, что зонд уже передвинут.
Глава 5
Корабль
Кейн и Аджит набросились на мини-капсулу с предварительными данными, подобно изголодавшимся волкам, Игра в го была забыта. Было забыто все, кроме работы, если только не вмешивалась я.
Сначала я даже обрадовалась. Решила, что исчезнет несуразное, все нарастающее соперничество между ними; теперь оба ученых будут совместно решать задачи, которые так много для них значили.
— Черт побери! — в восторге воскликнул Кейн. — Только посмотри!
Аджит повел себя так, будто Кейн обращался к нему, хотя это было не так. Он просто думал вслух. Я отложила вышивание в сторону и подошла к их терминалам.
Аджит с каким-то высокомерием, которое появилось после выигрышей в го, сказал:
— Показания приборов, должно быть, неверны. Видимо, сенсоры все-таки повреждены — либо при гиперпрыжке, либо под воздействием радиации.
Кейн, как ни странно, заметил перемену в Аджите. Он усмехнулся; наверное, точно так же он смеялся в лицо самонадеянным аспирантам.
— Неверны? Типичное ребячество — побыстрее сделать выводы. Это ни к чему дельному не приведет.
Тут вмешалась я:
— Какие показания?
Мне ответил Аджит, и, хотя говорил он обычным голосом, скорее, даже вежливо, я видела, что он весь дрожит от злости и гнева:
— Показания массы неверны. Слишком высокая плотность вещества в некоторых пустых областях космического пространства.
Я спросила:
— Может, именно там и зарождаются новые звезды?
Мне не ответил даже Аджит; значит, я сморозила страшную глупость. Но мне все равно. Я ведь не ученый; самое главное сейчас, чтобы они не замыкались в себе, а продолжали разговаривать.
Аджит как-то очень уж спокойно сказал:
— Было бы удивительно, если бы приборы не пострадали после прыжка в условиях такой радиации.
— Кейн? — окликнула я.
— Дело не в приборах. — И добавил: — Суперсимметрия.
Аджит тут же принялся возражать, но я ничего не поняла. Как можно понять их спор, когда я даже слов таких не знаю. Я и не пыталась разобраться; со стороны — самая обыкновенная научная дискуссия, оживленная, но без обид и оскорблений, на личности никто не переходит.
Внезапно они прекратили спорить и разошлись к своим терминалам. Они работали не отрываясь двадцать часов подряд, подобно машинам. Нужно уговорить их перекусить. Они ведь ничего вокруг себя не замечают; так могут вести себя только люди, одержимые либо наукой, либо искусством. Сегодня ночью ни один из них обо мне и не вспомнит. Я могла бы воспользоваться своей властью командира корабля и отдать им приказ, но решила пока что не прибегать к крайним мерам. Как-никак это подрывает доверие. Единственное, что я в результате сделала, это заявила им, что на время отключаю терминалы.
— Ради бога, Тирза! — огрызнулся Кейн. — Когда еще представится такая возможность! Мне нужно работать!
Я спокойно ответила:
— Сейчас вы пойдете отдыхать. Я отключаю терминалы на семь часов.
— Пять.
— Ладно. — Я знала, что через пять часов Кейн ни за что не проснется.
Он поднялся на ноги, но после стольких часов за экраном двигался с трудом. Программа омоложения далеко не безупречна. Мышцы у него затекли, ведь в обычной жизни он привык гораздо больше двигаться. Он пошатнулся, но тут же рассмеялся и восстановил равновесие.
Однако успел-таки задеть стол. Статуэтка Шивы соскользнула со стола и упала на пол. Статуэтка была старой, Аджит говорил, ей лет четыреста. Металлы тоже не вечны, как и люди. Она упала на пол под прямым углом и раскололась.
— Ох, Аджит… прости меня.
Поздно. Каждой своей клеточкой я чувствовала, что Кейн не виноват; он и извинился-то не сразу потому, что все еще обдумывает то, что только что видел на экране терминала и ему очень трудно переключиться. Но какая разница. Аджит весь напрягся, а беспечный, вроде бы равнодушный тон Кейна сыграл роль катализатора — Аджит уже не просто злился, в его злобе появилось что-то новое.
Я быстро вмешалась:
— На корабле можно починить статую.
— Нет, спасибо, — ответил Аджит. — Оставим все как есть. Спокойной ночи.
— Аджит… — Я попыталась взять его за руку, но он отдернул руку.
— Спокойной ночи, Тирза.
Кейн сказал:
— Вариации гамма-излучения в районе Западного Стрельца А отличаются от предполагаемых, — Он моргнул, — Ты права, я очень устал.
Он, спотыкаясь, прошел к своей койке. Аджит уже исчез. Спустя какое-то время я подобрала обломки статуэтки Аджита и долго держала их в руках. Обломки танцующего божества.
Кейн объявил, что данных с первой капсулой прислано столько, что им обоим хватит работы до прибытия следующей капсулы. Но уже назавтра он требовал новой информации.
— Что-то не так и с газовыми орбитами, — громко сказал Кейн, не обращаясь при этом ни ко мне, ни к Аджиту. С ним такое часто случалось — бывало, он подолгу работал молча и вдруг начинал что-то говорить, просто так, в пустоту или в ответ на свои мысли. Он так сильно тер себе ухо, что оно покраснело.
Я спросила:
— В чем дело?
А когда он ничего не ответил, а может, просто не услышал моего вопроса, я повторила его громче.
Кейн очнулся и улыбнулся мне.
— Потоки газов, поступающие от околоядерного диска, движутся не так, как должны, по направлению к Стрельцу А…
Я вспомнила то, что он когда-то говорил мне, и спросила:
— Возможно, это ветер от скопления IRS шестнадцать?
— Нет, я проверил все новые данные и уже внес корректировки.
Я не знала, что еще можно предположить. И тут Кейна прорвало:
— Мне нужны новые данные!
— Ну, они уже скоро прибудут.
— Они нужны мне сейчас, — бросил он, уныло усмехнулся и снова с головой погрузился в работу.
Аджит молчал, будто ни Кейн, ни я ничего не говорили.
Вот Аджит поднялся, потянулся и огляделся по сторонам. Я сказала:
— Через минуту будет обед. Но сначала пойдем, я тебе кое-что покажу.
И я тут же направилась наверх в обсерваторию; ему ничего не оставалось, как следовать за мной. Он так и сделал, спорить не стал.
Я поставила починенную статую Шивы на скамью рядом с прозрачным куполом обсерватории. Самый захватывающий космический вид открывался с противоположной стороны, но в этом месте мои экзотические растения росли не так буйно, а в небе по ту сторону корабля сияло такое множество звезд, какого в системе Сола никогда и не было. Шива снова танцевал в огненном кольце на фоне грандиозного космического пейзажа.
Аджит тут же сказал:
— Я ведь говорил, что не хочу, чтобы ты ее чинила.
С Кейном я могу себе позволить говорить напрямик, даже когда возражаю ему; у него достаточно сильный характер, чтобы выдержать такой тон, пожалуй, другого обращения он и не воспринимает. Но Аджит другой. Я опустила глаза и взяла его за руку.
— Я знаю. И все равно взяла на себя смелость починить ее, потому что подумала, что тебе захочется увидеть ее такой снова, и еще потому, что мне самой она очень понравилась. В этой статуе сокрыт очень глубокий смысл, особенно в данный момент — здесь и сейчас. Пожалуйста, не сердись.
Аджит секунду молчал, потом поднес мою руку к своим губам.
— Ты все понимаешь.
— Да, — ответила я, и это была сущая правда.
Шива, вечный танец, нескончаемый поток энергии, который изменяет формы и состояния. Неужели и остальные не видят этого в газовых облаках, из которых образуются звезды, в черной дыре, которая их разрывает, в разрушительных и созидательных силах, которые бушуют за бортом нашего корабля? Я знала, что тут кроется очень глубокий подход к тому, что очевидно, и потому опускала глаза, чтобы Аджит не заметил и капли презрения.
Он поцеловал меня.
— В тебе столько духовности, Тирза. И еще ты мягкая.
Ничего подобного — ни то ни другое. Просто Аджит сам все это придумал, ему все время хотелось видеть это в людях.
Но внешне он расслабился, и я видела, что частично вытащила его из бездны злобы и гнева. Нам с ним подвластны духовные красоты, которые недоступны Кейну, значит, в каком-то смысле он превосходит Кейна. Он спустился вслед за мной в кают-компанию, где нас ждал обед. Я слышала, как он тихонько напевал себе под нос. Довольная результатом своих действий, я отправилась на камбуз.
Кейн резко поднялся от своего терминала.
— Вот, мои чертовы звезды. Тирза, смотри, я понял.
Я замерла на месте. Я еще никогда не видела, чтобы человек выглядел так, как сейчас выглядел Кейн. Он буравил меня взглядом.
— Понял — что?
— Все. — Внезапно он подхватил меня и закружил в каком-то сумасшедшем и неуклюжем танце. — Все! Я понял все! Все насчет молодых звезд, газовых траекторий, недостатка массы во Вселенной! Черт побери, абсолютно все!
— Ч-ч-ч-чт-т-т-то-о-о-о… — Он кружил меня с такой силой, что у меня клацали зубы. — Кейн, отпусти меня!
Он остановился и обнял меня так, что чуть не хрустнули ребра, потом вдруг резко выпустил из объятий и подтащил к своему терминалу. У меня все тело ломило от его нежностей.
— Смотри, любимая, что я нашел. Вот, садись сюда, а я объясню так, чтобы ты поняла. Тебе понравится. И ты им тоже понравишься. Смотри, эта область космического пространства…
Я обернулась и посмотрела на Аджита. Для Кейна он просто не существовал.
Глава 6
Зонд
— Зонд переместился, — сказала я Аджиту и Кейну. — Далеко от места рассчитанного дрейфа. С коэффициентом десять.
Глаза у Кейна были красные от непрерывной работы, и все же он тут же встрепенулся.
— Дай посмотреть траекторию.
— Я уже перевела ее на ваши терминалы. — Обычно данные по управлению кораблем доступны только мне.
Кейн вывел картинку на экран и даже присвистнул.
Зонд подвергается воздействию силы тяготения и радиации. Они неизбежно разрушают любой предмет, оказавшийся в поле их действия. Это всем понятно. «Мы», оставшиеся на корабле, даже не были уверены, что зонд сможет послать назад хотя бы одну мини-капсулу с данными. Я представляю, как они там радовались на «Кеплере», получив информацию. Наверное, для них мини-капсула была чем-то вроде святых даров; теперь наверняка ждут не дождутся следующей. Та другая «я», на корабле, ждала данных как манны небесной, надеялась, что это снимет напряжение, возникшее между Кейном и Аджитом. Надеюсь, так оно и произошло.
Топлива у нас должно было хватить на два перемещения. После второго прыжка, учитывая, что мы окажемся на расстоянии около одной пятидесятой светового года от черной дыры в самом сердце Галактики, зонд будет обречен на гибель. Он упадет по спирали в Стрелец А. Но сначала его разорвет на кусочки под воздействием приливных сил тяготения дыры. Человеческие аналоги исчезнут с зонда задолго до его гибели.
Однако уже сейчас, на достаточном удалении от дыры, зонд с непредвиденной скоростью сносило в сторону от предполагаемого курса. Нас притягивало к Стрельцу А, причем совсем не по гравитационной траектории. Если и дальше так пойдет, мы не попадем на орбиту Стрельца А в месте, рассчитанном компьютером, мы вообще можем пролететь мимо.
В чем же дело?
Кейн сказал:
— Может, приостановить зонд, пока не разберемся, что это нас так притягивает?
Аджит вглядывался в экран из-за плеча Кейна. Он неуверенно произнес:
— Нет… погоди… По-моему, не надо останавливать зонд.
— Почему? — набросился на него Кейн.
— Не знаю. Можешь назвать это интуицией. Но зонд должен продолжать двигаться вперед.
Я затаила дыхание. Кейн признавал только свою интуицию, ничью другую. Однако недавние события изменили и его. Сейчас он просто сказал:
— Аджит прав. В этой области находится источник притяжения, который искажает и траектории газовых потоков.
Аджит, казалось, и бровью не повел, но я заметила, как он обрадовался. Радость его была вполне осязаемой, как тепло или холод, и она придавала ему смелости без обиняков высказывать свое мнение, даже в присутствии Кейна.
Кейн задумался.
— Возможно, ты прав. Может быть… — Вдруг он широко раскрыл глаза и воскликнул: — О боже!
— Что? — неожиданно вырвалось у меня. — Что такое?
Кейн не обращал на меня внимания.
— Аджит, проверь модели газовых траекторий с учетом корреляции на смещение зонда. Я вам покажу молодые звезды!
— Почему… — начал было Аджит, но тут он понял, что имел в виду Кейн.
Он что-то пробормотал на хинди — то ли проклятие, то ли молитву, — я не поняла. Не знала я и того, что проносилось сейчас в их умах относительно траекторий газовых потоков и молодых звезд. Зато я прекрасно понимала, что происходит на борту зонда.
Аджит и Кейн с головой ушли в работу. Они обменивались какими-то фразами, перекидывали друг другу данные, выводили на экраны какие-то модели и уравнения. Головы их почти соприкасались, а говорили они на непонятном мне жаргоне.
В какой-то момент Кейн закричал:
— Нам нужны новые данные!
Аджит рассмеялся, весело и непринужденно, но тут же снова уткнулся в экран. Я долго наблюдала за ними, затем осторожно поднялась в обсерваторию. Мне хотелось побыть одной.
Снаружи открывался грандиозный вид, затмивший все, что я видела до сих пор. Возможно, потому, что мы оказались ближе, чем планировали, к центру Галактики. Стрелец А, это сердце тьмы, со всех сторон обволакивали газовые облака; из-за этой дымки все каким-то странным образом искажалось, становилось немного мягче. На своей родной станции Джи, находящейся в удаленной области Галактики, я никогда в жизни не видела так много звезд, как здесь. Прямо передо мной светились великолепные голубые звезды из скопления IRS16.
Видимо, я задержалась в обсерватории, потому что Кейн сам поднялся за мной.
— Тирза! Пошли вниз! Нам надо показать тебе, куда следует вести зонд и почему!
Нам.
Пытаясь скрыть распирающую меня радость, я строго сказала:
— Не показать, куда следует вести зонд, Кейн, а попросить меня. Я командир корабля.
— Ну да, да, конечно, ты здесь главная. Я знаю. Пошли!
Он схватил меня за руку и стащил вниз по трапу.
* * *
Перебивая и рьяно поправляя друг друга, они радостно все мне объяснили. Я изо всех сил пыталась сосредоточиться, стараясь не вникать в технические подробности, без которых они и говорить-то не умели. Наконец мне показалось, что я уловила суть.
— «Теневое вещество», — сказала я, старательно выговаривая слова. Звучит слишком странно, но Кейн серьезно настаивает именно на этом термине.
— Эта теория витает в воздухе вот уже несколько столетий, но в две тысячи восемьдесят шестом году Дегроот почти полностью развенчал ее, — пояснил Кейн, — Он…
— Развенчал, так почему же… — начала я.
— Я сказал «почти развенчал», — поправил меня Кейн. — В работе Дегроота всегда настораживали некоторые математические аномалии. И вот сейчас мы обнаружили, в чем он был не прав. Он…
Вместе с Аджитом они принялись объяснять мне суть ошибки Дегроота, но я оборвала их:
— Нет, вы слишком далеко зашли! Дайте я попробую сформулировать, что поняла из сказанного до сих пор.
На секунду я замолчала, собираясь с мыслями. Они нетерпеливо ждали: Кейн ерошил рукой волосы, Аджит улыбался во весь рот. Наконец я сказала:
— Вы говорите, что есть теория, по которой сразу после Большого взрыва сила тяготения неким образом отделилась от других физических сил Вселенной, аналогично тому, как вещество отделилось от радиации. В то же время вы, ученые, уже на протяжении двух столетий знаете, что во Вселенной как будто недостает вещества, по крайней мере, если судить по вашим уравнениям. И потому появился постулат о «темном веществе» и множестве черных дыр, но толком доказать этот постулат никто не смог.
А теперь еще эти искаженные траектории газовых потоков, смещение зонда и факт беспрепятственного образования массивных молодых звезд вблизи от черной дыры, несмотря на приливные силы тяготения. Хотя эти силы оказывают прямое разрушительное действие на пылевые облака еще до того, как в них начинается процесс конденсации, предшествующий рождению новой звезды.
Я вздохнула, но постаралась не умолкать надолго, чтобы они не перебили меня и не сбили бы с мысли.
— А вы считаете, что если сила тяготения отделилась сразу после Большого взрыва…
— Примерно через десять в минус сорок третьей степени секунд, — тут же вставил Аджит, но я его не слушала.
— …то должно было образоваться два разных типа вещества: обычное, нормальное вещество и так называемое «теневое вещество». Нечто вроде вещества и антивещества, но обычное вещество и теневое могут взаимодействовать друг с другом только посредством силы тяготения. Никаких других сил в их взаимодействии нет: ни радиации, ничего. Только сила тяготения. И только посредством силы тяготения «теневое вещество» проявляется в нашей Вселенной. Сила тяготения.
По ту сторону Западного Стрельца А находится огромный кусок этого вещества. Он излучает силу тяготения, которая изменяет траектории газовых потоков и вызывает отклонение зонда от намеченного курса. Более того, она даже влияет на молодые звезды, ибо это «теневое вещество» и есть тот самый противовес, который помогает звездам зарождаться и выживать в абсолютно нереальных условиях.
— Ну, примерно так, но кое-что важное ты упустила, — нетерпеливо заметил Кейн и улыбнулся.
— Да, Тирза, дорогая, ты не понимаешь… нельзя говорить «противовес». Дай я объясню тебе еще раз.
И они снова заговорили в один голос, но я уже не слушала. Возможно, я не уловила всю их теорию, зато поняла суть. Этого достаточно.
Теория у них получилась вполне жизнеспособная; а у меня вполне жизнеспособная экспедиция с определенной целью, на борту ученые, с которыми у меня сложились хорошие рабочие отношения, так что мы можем рассчитывать на успех.
Этого достаточно.
* * *
Кейн и Аджит подготовили вторую мини-капсулу для отправки на корабль, а я подготовила зонд к прыжку. Настроение у всех было прекрасное. Все смеялись и шутили, а Аджит с Кейном иногда переходили на свой непонятный научный жаргон.
Я не успела закончить подготовку программы, как исчезла голова Аджита.
Глава 7
Корабль
Кейн весь день сидел над своей теорией «теневого вещества». Работал он с полной отдачей; склонился над терминалом, подобно голодной собаке, накинувшейся на кость. Он практически не поднимал взгляд от экрана и ничего не говорил. Аджит тоже работал, но делал он это совсем иначе. Оба терминала, естественно, подсоединены к одному компьютеру; у Аджита был доступ к тем же данным, что и у Кейна. Аджит мог следить и за тем, что делает Кейн.
Именно это и делал Аджит, он шел по следам Кейна. Я определила это по времени выбора им той или иной информации, да и вообще по самой его позе. Он был хорошим ученым, но до Кейна ему далеко. При наличии данных и времени он и сам мог бы додуматься до того, до чего намного быстрее додумывался Кейн. Мог бы. А может, и нет. Или просто мог внести некоторые полезные замечания в работу Кейна. Но Кейн не давал ему и минуты на размышления. Он моментально решал: один вопрос за другим и помощи при этом не просил. Он вообще позабыл об Аджите. Для Кейна сейчас существовала только его работа.
Ближе к вечеру он резко поднял голову от экрана и сказал мне:
— Они собираются переместить зонд. Наши аналоги… собираются переместить зонд.
Я спросила:
— Откуда тебе это известно? До назначенного часа еще далеко.
— Да. Но они его переместят. Если я и здесь додумался до существования «теневого вещества», то мой аналог на зонде и подавно должен был к этому прийти. Он решит, что нужно собрать больше данных на другой стороне Западного Стрельца А, где и находится основная масса этого вещества.
Я посмотрела на Кейна. Казалось, он не в себе; словно некий римский воин, который только что поверг к своим ногам льва. Не хватало лишь крови. Всклокоченные, сальные волосы (интересно, когда он в последний раз принимал душ?), одежда вся в пятнах (я узнала остатки обеда, который заставила его съесть в полдень), появившиеся под воздействием напряжения и усталости морщины (даже несмотря на программу омоложения) и сияющие глаза. Они могли соперничать с самим Западным Стрельцом А.
Боже, как я его люблю.
Я очень осторожно сказала:
— Ты прав. Аналог Тирзы переместит зонд для того, чтобы снять лучшие показания.
— И тогда через несколько дней мы получим новые данные, — добавил Аджит. — Но радиация на другой стороне Западного Стрельца А крайне высока. Будем надеяться, что программы зонда и аналогов выдержат, и мы получим-таки эти данные.
— Лучше будем надеяться, что с моим аналогом все будет в порядке, — заявил Кейн, — а то они даже не будут знать, какие данные собирать и посылать нам. — И он повернулся к экрану.
Жестокие слова повисли в воздухе.
Я видела, как Аджит отвернулся в сторону от меня. Потом он встал и прошел на камбуз.
Если я сразу пойду вслед за ним, он скажет, что я его пожалела. И будет еще больше стыдиться самого себя и того, что произошло.
— Кейн, — тихо, но сурово сказала я, — ты просто невыносим.
Он с искренним удивлением повернулся ко мне и спросил:
— А что такое?
— Ты знаешь что.
Но он действительно не знал. Кейн даже не сознавал, что такое он только что сказал. Он просто констатировал факт. Действительно, без аналога Кейна на зонде некому будет принимать научные решения.
— Я хочу поговорить с тобой наверху в обсерватории, — сказала я ему. — Но не сейчас, а скажем, минут через десять. Но ты сам должен позвать меня туда, будто хочешь мне что-то показать. — Небольшое запоздание, да еще инициатива Кейна помогут убедить Аджита в том, что я нисколько его не жалею.
Но тут я, кажется, переборщила. Кейн устал, он напряжен, у него неизбежное похмелье от первого возбуждения после такого неожиданного открытия. На такой истеричной ноте ни тело, ни ум долго выдержать не могут. Я так на него рассердилась вначале, что про него самого и не подумала.
Он резко бросил мне:
— Я встречусь с тобой в обсерватории тогда, когда сам захочу. Перестань помыкать мною, Тирза. Подумаешь, командир. — И отвернулся к своему экрану.
Аджит возвратился с камбуза с тремя бокалами на подносе.
— Надо отметить. Такое великое открытие. За это обязательно надо выпить.
Я чуть не подпрыгнула от облегчения. Все в порядке. Значит, я недооценила Аджита. Он ставит величие открытия, которое совершил Кейн, выше, чем свои собственные неудачи и промахи. Молодец, он в первую очередь настоящий ученый.
Он протянул один бокал мне, другой Кейну, третий взял сам. Кейн быстро глотнул, словно поставил галочку, и тут же вернулся назад к экрану. Я же смаковала вино и улыбалась Аджиту. Мне хотелось этой улыбкой передать ему свое восхищение — ведь он смог подняться над всеми личными обидами.
— Откуда ты взял вино? Его не было в списке поставляемых на корабль продуктов!
— Это из моих личных запасов, — улыбнулся в ответ Аджит.
Личные вещи не включаются в общий список и не проверяются. Бутылка вина, статуэтка Шивы… для экспедиции в центр Галактики Аджит взял с собой очень интересный набор. Я потягивала красную жидкость из бокала. Не похоже ни на вина Терры, ни на вина Марса, к которым я привыкла: это было грубее, резче и не такое сладкое.
— Замечательно, Аджит.
— Я решил, что оно тебе понравится. Его производят на моем родном Новом Бомбее из генномодифицированного винограда, завезенного с Терры.
Он не стал снова садиться за свой терминал. В последующие полчаса он развлекал меня историями о Новом Бомбее. Он был прекрасным рассказчиком, с хорошим чувством юмора. Кейн же весь ушел в работу и не обращал на нас никакого внимания. Уже давным-давно прошло десять минут, а он так и не вспомнил о том, что я просила его позвать меня в обсерваторию.
Минуло полчаса. Кейн, шатаясь, поднялся на ноги. Уже однажды мы наблюдали нечто подобное — когда после долгого сидения за компьютером он с трудом поднялся, не удержал равновесия, чуть не упал и в результате разбил статуэтку Аджита. Тогда он сам пришел в себя. Сейчас же Кейн тяжело грохнулся на пол.
— Кейн!
— Все в порядке, Тирза… Не устраивай панику! Оставь меня в покое!
Это было так несправедливо, что мне захотелось дать ему пощечину, но я сдержалась. Кейн потихоньку поднялся, тряхнул головой, как огромный зверь, и сказал:
— Я сильно устал. Пойду посплю.
Я не пыталась его остановить. В любом случае, я собиралась сегодня спать с Аджитом. Мне показалось, что в последние пять минут в его рассказах появилась какая-то фальшь, доля наигранности.
Но сейчас он улыбался мне, и я решила, что ошиблась. Я тоже очень устала и даже вдруг подумала, что не прочь для разнообразия провести ночь в одиночестве.
Но нет, этого я сделать не могу. Хотя Аджиту и удалось восстановиться после неосознанной, жестокой фразы Кейна, он все равно был обижен. Мне предстояло выяснить, на каком именно уровне застряла эта обида, и постараться успокоить его. В мои обязанности входило следить за нормальной психологической атмосферой на борту, чтобы экспедиции приносили максимальный эффект. Так что сейчас я должна уравновесить небрежное и уничижительное поведение Кейна. Это моя работа.
Я тоже улыбнулась Аджиту.
Глава 8
Зонд
Когда исчезла голова Аджита, никто не впал в панику. Мы в принципе были к этому готовы; рано или поздно это должно было произойти. Зонд дрейфовал в зоне слишком высокой космической радиации, причем большая часть излучения была смертоносной: гамма-лучи от Восточного Стрельца, рентгеновские лучи, мощнейшие ветра ионизированных частиц и тому подобное — я ведь даже многих названий толком не знала. Удивительно, что защитные щиты зонда выдержали так долго. Никто и не рассчитывал, что мы сможем вернуться отсюда целыми и невредимыми. Видимо, какие-то частицы или частица проникли-таки внутрь зонда и добрались до компьютера, заразили программу поддержки человеческих аналогов.
Проблема невелика, просто небольшой глюк. Вот, спустя несколько секунд включилась резервная копия, и вскоре голова Аджита была на месте. Но все мы прекрасно понимали, что это только начало. Все повторится снова и снова, а в конце концов программа будет повреждена настолько, что никакая автоматическая служба поддержки уже не поможет, потому что и она будет повреждена или потому что программа человеческих аналогов в корне отличается от всех других программ. В программу аналогов включены резервные копии для того, чтобы поддерживать наши тени (их-то мы и видим) и тень корабля; благодаря этим теням мы не сходим с ума, все нам кажется привычным. Но ни одна программа человеческих аналогов не может включать резервную копию себя самой. Даже одна копия слишком загрязняет программу и сам оригинал. Было много попыток, испробована масса вариантов, но все безрезультатно.
Более того, мы, аналоги, только частично зависим от основного компьютера. Ведь человеческий аналог это и не биологическая сущность, и не длинная последовательность кодов: и то и другое, и даже больше. Часть основы, «железо», пронизана настоящими нейронами, хотя они и сконструированы намного более прочными и износостойкими (сотни тысячи миль наноорганических полимеров). Вот почему аналоги думают так же медленно, как и люди, они не могут тягаться по скорости мысли с компьютерами. Зато мы чувствуем все, как и люди.
После небольшой поломки аналога Аджита настроение у нас, такое веселое до этого, немного упало. Но мы продолжали работать, не теряли надежды. Мы наконец-то решили, куда именно направить зонд, а потом вводили в компьютер координаты прыжка.
— Скоро увидимся, — попрощались мы друг с другом.
Я поцеловала в губы и Кейна, и Аджита. После этого мы отключились, а зонд приготовился к прыжку.
Спустя несколько дней мы оказались на другой стороне Западного Стрельца А. Мы все были в полном порядке. Будь я верующей, то возблагодарила бы Господа, но вместо этого я бросила Аджиту:
— Пока что голова у тебя на месте.
— И не зря, — рассеянно заметил Кейн; он уже нацелился к своему терминалу. — Она нам пригодится. Аджит, детекторы массы… О боже!
Кажется, все-таки мы собираемся возблагодарить Бога, хотя и не совсем по правилам. Я спросила:
— Что такое? Что там такое? — На экранах я ничего не видела.
— Ничего, — ответил Аджит. — И в то же время все.
— Выражайся ясно!
Аджит (думаю, что Кейн был настолько поглощен работой, что и вовсе меня не услышал) ответил:
— Масс-детекторы показывают, что на расстоянии менее четверти светового года от нас огромное скопление массы вещества. Детекторы радиации, причем все, вообще ничего не зарегистрировали. Мы…
— Мы движемся с нарастающим ускорением, — заметила я, проглядев данные приборов. Скорость была такой высокой, что я даже зажмурилась. — Сейчас мы врежемся в это нечто. Не совсем сейчас, конечно, но приливная сила тяготения…
Зонд был небольшой, и приливные силы тяготения предмета такой огромной массы просто разорвут нас на части, стоит нам приблизиться на опасное расстояние.
Предмет огромной массы. Но, судя по показаниям остальных сенсоров, там вообще ничего нет.
Ничего, кроме теней.
Я вдруг почувствовала странное возбуждение. Не страх, а нечто более сложное, нечто жуткое и зловещее, сверхъестественное.
Когда я заговорила, то даже сама не узнала свой голос:
— А что, если мы столкнемся с этим предметом? Я знаю, вы сказали, что все виды радиации проходят сквозь «теневое вещество», словно его там и нет вовсе… потому что его и вправду нет, по крайней мере, в нашей Вселенной… Но как насчет зонда? Что, если мы столкнемся с этим нечто до того, как сможем снять последние данные по Стрельцу А?
— Мы не столкнемся с ним, — ответил Аджит. — Нас унесет к дыре до того, как мы подойдем к этому нечто, Тирза. Кейн…
Они опять забыли обо мне. Я поднялась в обсерваторию и долго сквозь ее прозрачную обшивку смотрела на мириады звезд, разбросанных в темном небе вдали от Западного Стрельца А. Потом я повернулась и посмотрела в другую сторону на трехрукое облако крутящейся плазмы: остывая, облако распространяло вокруг радиационные лучи. Вид был чистый, ничто не загораживало Западный Стрелец А. Но я-то знала, что между нами находится огромное, массивное тело «теневого вещества», которое притягивает к себе все, что я вижу вокруг.
Слева от меня в обсерватории исчезли все экзотические растения.
* * *
Аджит и Кейн лихорадочно работали, и мне пришлось снова их отключить на пятичасовой «сон». Мы находились в зоне такой же высокой радиации, как и в первый раз, прямо посреди Восточного Стрельца А — огромной, все время в течение последних сотни тысячи лет расширяющейся зоны гигантского взрыва. Большую часть Восточного Стрельца А было невозможно увидеть на тех длинах волн, которые воспринимала я, но детекторы гамма-излучения просто с ума сошли.
— Мы не можем пропустить пять часов! — вскричал Кейн. — Неужели ты не понимаешь, какой непоправимый урон за это время нанесет зонду радиация? А нам надо собрать все возможные Данные, обработать их и послать на корабль вторую мини-капсулу!
— Вторую капсулу отошлем прямо сейчас, — сказала я. — А отключу я вас лишь на три часа. И не спорь, Кейн, я это сделаю. Человеческие аналоги могут подвергнуться намного худшему повреждению в случае нарушения правил эксплуатации, чем под воздействием радиации. Тебе это известно.
Конечно известно. В ответ он оскалился, выругался и занялся набором данных для мини-капсулы. Потом, когда капсула была отослана, он замкнулся и замолчал.
Аджит попросил:
— Одну минутку, Тирза. Я хочу тебе кое-что показать.
— Аджит…
— Никакой математики, обещаю. Хочу показать тебе кое-что, что я взял с собой на борт «Кеплера». Конечно, в программу зонда предмет включен не был, но я покажу тебе голограмму.
Аналог Аджита вызвал какую-то второстепенную программу из недр компьютера, и на пустом экране появилось голографическое изображение. Я удивленно заморгала.
Это была статуэтка — некое божество с четырьмя руками, окруженное кольцом пламени; статуя была сделана, как мне показалось, из очень старой бронзы.
— Это Натараджа, — промолвил Аджит. — Танцующий Шива.
— Аджит…
— Нет, я не поклоняюсь богам. — Он улыбнулся. — Ты ведь меня достаточно хорошо знаешь, Тирза. В индуизме много богов, тысячи, но они всего лишь отражают различные аспекты нашей реальности. Этого не понимают только невежды. Шива символизирует танец созидания и разрушения, постоянный поток космической энергии. Рождение, смерть, новое рождение. Я решил, что его место именно в сердце Галактики, где происходят все эти три процесса. Эта статуэтка хранилась в моей семье четыреста лет. Я должен доставить ее назад домой — вместе с ответами на мои научные вопросы.
— Ты привезешь статую Шивы назад на Новый Бомбей, — тихо сказала я. — Вместе с ответами на научные вопросы.
— Да, я и сам уже так думаю. — Он улыбнулся мне в ответ, вложив в эту улыбку всю свою живую, подвижную душу, но еще и вежливость и надежду. — А теперь спать.
Глава 9
Корабль
Спала я крепко и от усталости, и после секса, а наутро, когда проснулась, обнаружила, что Аджита в постели уже не было, — он сидел у терминала. Когда я вошла в кают-компанию, он сразу поднялся и с мрачным лицом повернулся ко мне:
— Тирза. Прибыла мини-капсула. Я ввел все данные в систему.
— Что случилось? Где Кейн?
— Думаю, все еще спит.
Я пошла к койке Кейна. Он лежал на спине — все в той же одежде, которую не снимал вот уже три дня, — и тихонько похрапывал. Пахло от него резко и неприятно. Я подумала было разбудить его, но решила подождать. Кейн уже столько времени недосыпает, а пока он спит, я могу посидеть с Аджитом. И, затянув потуже пояс на халате, я вернулась в кают-компанию.
— Что случилось? — повторила я свой вопрос.
— Я ввел в систему данные, прибывшие с мини-капсулой. Корректировки последних данных. Кейн говорит, что первые данные неверны.
— Кейн? — переспросила я.
— Аналог Кейна, — спокойно уточнил Аджит. — Он говорит, что в первом случае сенсоры зонда были повреждены радиацией, а они этого не заметили. Они послали предварительные данные сразу после прыжка, потому что не знали, сколько времени вообще продержится зонд. А сейчас они установили степень радиационного повреждения, восстановили программы сенсоров и снова сняли все показания. Аналог Кейна утверждает, что именно эти новые данные являются верными, а те, что мы получили ранее, недостоверны.
Я попыталась разобраться в том, что он сказал.
— Значит, теория Кейна о «теневом веществе» неверна?
— Не знаю, — ответил Аджит. — Разве кто-либо может что-то утверждать, не имея данных для подтверждения результатов? Мини-капсула только что прибыла!
— Тогда, может, и я не решилась на второй прыжок, — заметила я, имея в виду, конечно, аналог Тирзы. Мой аналог. Странное что-то я говорю. Слишком уж велико потрясение. Столько работы, столько радости, столько напряжения, такой триумф Кейна…
Я внимательнее посмотрела на Аджита. Он был очень бледным, усталым, но это вполне естественно для генномодифицированного молодого человека. И я сказала:
— Ты не выспался.
— Нет. Вчера был… трудный день.
— Да, — согласилась я и, конечно, заметила, как он деликатно выразился.
— Разбудить Кейна? — спросил Аджит.
— Я сама.
Это оказалось нелегкой задачей. Мне пришлось сильно трясти его, но вот наконец он очнулся.
— Тирза?
— А кто еще может тут быть? Кейн, надо вставать. У нас беда.
— Ч-ч-что? — Он зевнул во весь рот и откинулся на спинку кровати. Все тело у него болело.
Я набралась духу и сказала:
— Прибыла вторая мини-капсула. Твой аналог прислал сообщение. Он говорит, что предварительные данные были неточными из-за нарушений в работе сенсоров под действием радиации.
Кейн тут же пришел в себя. Он смотрел на меня как на палача.
— Данные неточные? Все?
— Не знаю.
Кейн вскочил с койки и побежал в кают-компанию. Аджит сказал ему:
— Я уже ввел данные из мини-капсулы в систему, но…
Кейн его не слушал. Он быстро включил терминал, быстро проглядел все данные и вдруг закричал:
— Нет!
Я вжалась в обшивку — не от страха, от удивления. Я никогда не слышала, чтобы взрослый мужчина так кричал.
Но дальше все было тихо. Кейн работал молча. Лихорадочно. Аджит тоже сидел за своим терминалом и работал — не как вчера, когда он просто повторял все за Кейном, а действительно работал. Я принесла им обоим горячий кофе. Кейн сразу же залпом выпил его, Аджит даже не заметил.
Прошло полчаса. Кейн повернулся ко мне. На лице его читалось поражение — все опустилось вниз: и глаза, и губы. Только волосы, грязные волосы, торчали во все стороны, как прежде. Он сказал с прямотой, присущей отчаявшемуся человеку:
— Новые данные сводят на нет всю мою теорию о «теневом веществе».
Мой голос прозвучал будто со стороны:
— Кейн, прими душ.
К моему удивлению, он послушался и, спотыкаясь, отправился в душ. Аджит еще несколько минут просидел за терминалом, потом поднялся по трапу в обсерваторию. По дороге он бросил через плечо:
— Тирза, пожалуйста, я хочу побыть один. Не поднимайся сюда.
Я так и сделала. Села за маленький стол кают-компании, уставилась на свою не выпитую чашку кофе и сидела, ни о чем не думая.
Глава 10
Зонд
Кейн сказал, что новые данные, на первый взгляд, хорошие. Именно так и сказал: «хорошие». И сразу снова засел за работу.
— Аджит? — Я все больше и больше нуждалась в его объяснениях.
Он так же, как и Кейн, был погружен в работу, но достучаться до него мне было куда как легче. Это вполне естественно. Для Кейна Аджит был второстепенным, но все же необходимым звеном интеллектуального процесса; а я была тем же самым для обоих. Аджит воспринимал такое отношение как должное — его ценили. Я чувствовала то же самое. Соперничество кончилось, и мы оба стали добрее.
Кейн был менее надежен, он ничего, кроме работы, не замечал.
Аджит сказал:
— Новые данные подтверждают, что на траектории движения газовых потоков и зонда оказывает влияние тело большой гравитационной массы. Проблема с молодыми звездами в такой близости от Стрельца А представляется более запутанной. Чтобы объяснить кривые зависимости пространства и времени с учетом влияния черной дыры и теневой массы, нам предстоит видоизменить всю теорию звездообразования. Это крайне сложно. Кейн прикидывает возможные варианты за компьютером, а я соберу данные по разным точкам Западного Стрельца А и звезд на другой стороне этого неизвестного тела и посмотрю, что у меня получится.
— А что говорят масс-детекторы?
— По их показаниям нас притягивает тело массой около полумиллиона Солнц.
Полмиллиона Солнц. А мы ничего не видим: ни глазами, ни с помощью радиосенсоров, ни с помощью рентгеновских или каких-либо других детекторов.
— У меня есть вопрос. У этой черной дыры имеется радиус, сфера Шварцшильда? Поглощает ли она свет, как и подобает черным дырам? Разве свет поглощается не силой тяготения черной дыры?
— Верно. Но излучения, в том числе и простой свет, проходят «теневое вещество» насквозь, Тирза. Неужели ты не понимаешь? «Теневое вещество» никак не взаимодействует с нормальным излучением.
— Но оно обладает силой притяжения. Почему же тогда оно не притягивает к себе свет?
— Не знаю. — Он замешкался. — Кейн думает, что «теневое вещество» взаимодействует с излучением не на уровне частиц, которые реагируют на силу тяготения, а на волновом уровне.
— Каким образом?
Аджит взял меня за плечи и шутливо встряхнул.
— Я же говорил тебе — мы не знаем. Это нечто совершенно новое, дорогая. Мы знаем о «теневом веществе» не больше, чем примитивные гоминиды знали об огне.
— Ну, не надо все идеализировать, — промолвила я.
Это была своего рода проверка, и Аджит ее выдержал. При моих словах он не напрягся, как когда я что-то не то сказала относительно рисунка Шивы, который он мне показал накануне вечером. Сейчас он просто рассмеялся и снова засел за работу.
* * *
— Тирза! Тирза!
Меня разбудил будильник-автомат. Аджит, видимо, включился незадолго до меня, потому что это он звал меня по имени. Зазвенели сигналы тревоги.
— Это Кейн! С ним беда!
Я помчалась к койке Кейна. Он лежал, как обычно, под одеялом. Тело его было в порядке, значит, дело не в программе эксплуатации. Постельное белье тоже в норме, но сам Кейн ни на что не реагировал.
— Проведи полную диагностику, — велела я Аджиту.
— Уже начал.
— Кейн. — Я слегка потрясла его, потом сильнее.
Он пошевелился, застонал. Значит, все же аналог не мертв.
Я села на край койки и, переборов страх, взяла его руку в свою.
— Кейн, любимый, ты меня слышишь?
Он сжал мои пальцы, но выражение его лица не изменилось. Потом последовало молчание. Мне показалось, что и время остановилось. Вдруг Аджит сказал:
— Полная диагностика завершена. Исчезла почти треть мозговых функций.
Я улеглась в койку рядом с Кейном и крепко обняла его.
* * *
Мы с Аджитом старались из последних сил. Наши аналоги латали себя, производили одну копию за другой. Да, копии в результате приведут к большим сбоям, но нам уже было все равно.
Потому что человеческий аналог это такая сложная комбинация компьютерных программ и нанополимеров, что нас нельзя просто заменить резервной копией. Соотношение «железа» и программного обеспечения в аналогах таково, что даже аналог с некоторыми нарушениями функций это не совсем то же самое, что человеческий мозг, пострадавший от инсульта или опухоли.
Мозг аналогов не занимается прокачкой крови или контролем дыхания в организме. Ему не нужно думать о движении мышц или секреции гормонов. Хотя он и тесно связан с «тонкими» программами, поддерживающими в нас иллюзию движения и жизни на трехмерном уровне корабля, мозг аналогов связан с компьютером гораздо более сложным образом, чем мозг простого человека, работающего за терминалом. Сейчас в нашем распоряжении были все возможности компьютера, но с их помощью мы могли совершить лишь определенные действия.
* * *
Мы с Аджитом, как могли, собрали Кейна, а точнее, псевдо-Кейна. Вот он вошел в кают-компанию и сел. Выглядел, двигался, улыбался он, как прежний Кейн. Это как раз восстановить очень легко (так же как восстановление головы Аджита или экзотических растений в обсерватории). Но человек, который сейчас тупо смотрел на экран терминала, не был прежним Кейном.
— Над чем я работал? — спросил он.
Первой ответила я:
— Над теорией «теневого вещества».
— «Теневого вещества»? Что это такое?
Аджит тихо пояснил:
— У меня тут вся твоя работа, Кейн. Наша работа. Я думаю, что смогу ее закончить. Главное, ты задал правильное направление.
Кейн кивнул; вид у него был крайне неуверенный.
— Спасибо, Аджит. — И вдруг с прежним потрясающим боевым задором он прибавил: — Но смотри только, если что-то перепутаешь!..
— Ты ведь будешь мне помогать, — весело ответил Аджит.
В этот момент я его почти что любила.
* * *
Они разработали новую схему работ. Кейн снимал показания сенсоров и проверял их по заранее установленным алгоритмам. На самом деле, если бы Аджит показал мне, что и как, эту часть работы смогла бы делать и я. Но Кейн, казалось, был доволен; он сидел за экраном с самым серьезным видом, хмурился и пыхтел.
Основную научную работу выполнял Аджит. Когда мы как-то остались с ним наедине, я спросила:
— Ты справляешься?
— По-моему, да, — ответил он без злобы или заносчивости. — Кейн заложил фундамент. Мы с ним вместе обсуждали, что делать дальше.
— У нас остался только один прыжок.
— Знаю, Тирза.
— Риск погибнуть от радиации огромен…
— Надо протянуть еще немного. Совсем немного.
Я положила голову ему на грудь.
— Хорошо. Попробуем.
Он обнял меня, но не как любовник, скорее, как хороший товарищ. Мы прекрасно понимали, что времени у нас осталось совсем ничего.
Глава 11
Корабль
Кейн был недолго удручен известием о недостоверности данных, полученных с зонда. Прошло около полусуток, а он уже забыл о своей теории «теневого вещества», заархивировал все выкладки по этому вопросу и вернулся к прежним теориям о таинственно массивных молодых звездах в опасной близости от черной дыры. Он использовал новые данные, прибывшие с зонда во второй мини-капсуле. Эти данные были логическим подтверждением предварительных показаний.
— У меня есть несколько идей, — признался мне Кейн. — Поживем — увидим.
Он не был веселым, как прежде, а о той неудержимой радости, как во время «открытия» им теории «теневого вещества», не могло быть и речи, но все же состояние у него было вполне стабильным, и он все время отдавал работе. Настоящая скала — не человек. Не так-то просто раздавить его, подумаешь, теория не оправдалась. Его спасала эта невосприимчивость.
Аджит, с другой стороны, толком и не работал. Я не могла следить за экранами его терминала, но зато прекрасно видела, как он себя ведет. Он места себе не находил, был невнимательным, но больше всего меня беспокоило его отношение к Кейну.
Аджит больше не злился.
Я делала вид, что целиком и полностью занята рукоделием, а сама тем временем внимательно приглядывалась к нему. Злость проявляется во всех движениях, во всем поведении человека самым что ни на есть грубым образом. Даже если кому-то удается успешно скрывать свои истинные чувства, то знающий человек все равно заметит признаки злости — надо только знать эти признаки: напряженные мышцы шеи, желание все время отвернуться ото всех, легкая натянутость в голосе. Ничего этого сейчас я у Аджита не видела. Напротив, общаясь с Кейном (я настояла, чтобы мы все вместе пообедали в кают-компании), он вел себя совсем иначе. Я заметила в его поведении некое превосходство, какой-то тайный триумф.
«Возможно, я ошибаюсь», — решила я. Бывало, что я ошибалась и раньше. К этому моменту я так невзлюбила Аджита, что уже не доверяла своей собственной интуиции.
— Аджит, — заговорила я, когда мы закончили обедать, — пожалуйста…
И тут взревела сирена. «Тревога, тревога, тревога…»
Я помчалась к дисплеям приборов управления кораблем. Они включились автоматически, Повреждение произошло в районе отсека по правому борту, обшивку корабля пробило тело весом примерно сто граммов и проникло внутрь. Не прошло и нескольких минут, как нанниты временно залатали обшивку. Сигнал тревоги умолк, а компьютер начал выдавать подробную информацию:
«Повреждение временно устранено наннитами. В течение двух часов необходимо провести более серьезные работы по ремонту обшивки, укрепить ее материалом типа шесть-А. Для выявления точного места пробоины и поиска материала для ремонта справьтесь в бортовом журнале корабля. В случае отсутствия…»
Я отключила компьютер.
— Могло бы быть и хуже, — заметил Кейн.
— Конечно, могло бы быть и хуже, — бросила я и тут же пожалела о сказанном.
Мне нельзя было так резко реагировать на его слова. Моя реакция показывала, насколько действует на меня общая обстановка на борту «Кеплера», а это было уже лишнее. Я, как профессионал, не могла позволить себе такую вольность.
Кейн не обиделся.
— Например, удар мог прийтись по двигателям или по жилому отсеку, а так мы еще легко отделались. Я вообще-то удивляюсь, что ничего подобного не произошло намного раньше. Ведь здесь летает так много обломков.
Аджит спросил:
— Ты пойдешь в отсек, Тирза?
Конечно пойду. Но на этот раз мне удалось сдержаться. Я улыбнулась и ответила:
— Да, только сначала надену скафандр.
— Я с тобой, — вызвался Кейн.
Я удивленно взглянула на него. Я-то собиралась позвать с собой Аджита. Мне хотелось понаблюдать за ним, когда рядом не будет Кейна; может, даже задать несколько прямых вопросов. И я спросила у Кейна:
— Разве тебе не нужно работать?
— Работа никуда не денется. Я хочу найти это тело, ведь оно осталось на борту, а так как тело весило сто граммов, то даже после того, как оно прошло сквозь обшивку корабля, от него должно было что-то остаться.
Аджит напрягся, опять его опередили и опять это сделал Кейн. Аджит сам хотел бы разыскать космическое тело; этих ученых хлебом не корми, а дай им такой мертвый осколок. Я вообще-то с самого начала думала, что Стрелец А это не что иное, как очень горячая, очень большая мертвая планета. Но лучше я буду молчать.
Я могла бы приказать Аджиту следовать за мной в отсек, могла бы приказать Кейну оставаться на месте. Но я чувствовала, что это лишь усугубит сложную ситуацию. Аджит настолько болезненно воспринимал все происходящее, он с ума сойдет, если я начну им командовать. А мне не хотелось, чтобы он и дальше погружался в то состояние, в котором находился сейчас. И потому я достаточно резко бросила Кейну:
— Хорошо, тогда собирайся!
Он улыбнулся и пошел за скафандрами.
Отсеки служили дополнительной защитной системой корабля. Там же хранились все наши запасы. Раз в несколько дней я обычно провожу полный осмотр корабля, а заодно забираю из отсеков запас пищи, которого нам хватит до следующего осмотра. Мы ведь не аналоги, нам нужна простая физическая пища, ну и конечно, психологическая поддержка, за которую отвечаю я.
При необходимости все три отсека можно герметизировать и поддерживать там высокое давление, но обычно этого не делают. Конечно, потери энергии на поддержание нормальной атмосферы невелики, но все же есть. Прежде чем зайти в отсек правого борта, мы с Кейном облачились в скафандры и шлемы с подогревом.
— Пойду посмотрю, — сказал Кейн.
Он взял с собой портативный компьютер, и я видела, как он вычислял возможную траекторию движения осколка по углу расположения корабля и месту пробоины — насколько это вообще было возможно. Но вот он исчез за стойкой с ящиками, на которых было написано: СИНТЕТИЧЕСКАЯ СОЯ.
Брешь оказалась больше, чем я могла предположить. Хотя частица была весом всего в сто граммов, но удар пришелся под неудачным углом. Однако нанниты, как всегда, были на высоте, и временный ремонт выполнили без проблем. С помощью обычных инструментов я принялась осматривать обшивку.
Кейн громко выругался.
— Кейн, что такое?
— Ничего, просто наткнулся на ящики.
— Будь аккуратнее. Меньше всего я хочу, чтобы ты тут устроил погром.
Несмотря на хорошую физическую подготовку, Кейн необыкновенно неуклюж. Голову могу дать на отсечение, что он совершенно не умеет танцевать, да и пробовать не станет.
— Ничего не вижу. Сделай свет поярче.
Я выполнила его просьбу, но он все равно еще несколько раз с шумом на что-то там натыкался. И каждый раз страшно ругался. Я внимательнее обычного осмотрела обшивку и трюм, но ничего особенного не заметила. Мы снова сошлись у двери в трюм.
— Тела здесь нет, — сказал Кейн. — Его здесь нет.
— Ты хочешь сказать, что ты его не нашел.
— Нет, его просто тут нет. Неужели ты думаешь, что в отсеке, заполненном огромными, неподвижно стоящими ящиками, я бы не смог найти все еще горячий космический осколок?
Я набрала код дверного замка.
— Значит, он исчез при ударе. Ведь он состоял изо льда, ионов и пыли.
— Ты думаешь, такой осколок мог пробить обшивку Шаада? Нет. — Он задумался. — Хотя кто его знает. А что удалось обнаружить тебе?
— Ничего особенного. С наружной стороны царапины и вмятины — ничего неожиданного. Но никакого серьезного структурного напряжения.
— Наверняка в этом месте Галактики все обломки летают по орбите вокруг ее центра, мы скоро пройдем этот участок орбиты, ведь она вращается с небольшой скоростью. Но все равно это не могло вот так произойти — ни с того ни с сего. Еще больше меня волнует зонд. Когда должна прибыть третья мини-капсула?
Кейн знал не хуже моего, когда она должна прибыть на корабль. Тот факт, что он спрашивает сейчас меня, доказывает, что напряжен он не меньше нас с Аджитом.
— Осталось три дня, — ответила я. — Наберись терпения.
— Ты знаешь, я нетерпелив.
— Да и что нового ты сможешь узнать?
— Я боюсь, что осколки, вращающиеся по орбите, могут столкнуться с зондом, и тогда конец всему. Ты знаешь, что звезды рядом со Стрельцом А движутся по орбите с огромной скоростью.
Я это знала. Он столько раз сам говорил мне об этом. Отправка зонда с самого начала была рискованным предприятием, и до сих пор Кейн радовался, что мы получили хоть какие-то данные с его помощью.
Я никогда не слышала, чтобы Кейн открыто говорил, что чего-либо «боится». Даже в шутку.
Мне хотелось отвлечь его, а раз уж он сейчас так задумался, Да к тому же ведет себя вполне смирно, то я и решила заговорить об Аджите.
— Кейн, я хочу поговорить об Аджите…
— Не желаю обсуждать этого хныкающего бездельника, — без особого интереса и раздражения ответил Кейн. — Я виноват, что выбрал его себе в ассистенты, вот и все.
Никого он на самом деле не «выбирал»; кроме него все кандидатуры просматривала целая комиссия. Кейн еще раз оглядел отсек.
— Наверное, ты права. Тело сублимировалось. Ну ладно.
Я положила руку в перчатке на его скафандр (вряд ли такое прикосновение можно назвать интимным, но ничего другого сейчас я не могла себе позволить).
— Кейн, а как насчет тайны молодых звезд?
— Так себе. Наука есть наука.
Дверь отсека открылась, и он прошел сквозь проем.
Я в последний раз окинула взглядом отсек и выключила свет — смотреть тут больше нечего.
* * *
Когда мы с Кейном вернулись из отсека, починенная статуэтка Шивы снова красовалась на столе в кают-компании, прямо в центре. Мне кажется, что Кейн даже не заметил ее, он сразу же пошел к своему терминалу. Я улыбнулась Аджиту, хотя меня озадачило, зачем он опять поставил статуэтку на стол. Ведь он говорил мне, что вообще больше не хочет ее видеть.
— Тирза, ты не хочешь сыграть партию в го?
Я не могла скрыть удивления:
— Го?
— Да. Сыграешь со мной? — И он улыбнулся одной из своих самых обворожительных улыбок.
— Хорошо.
Он принес доску и как-то странно разложил ее прямо на коленях. Заметил мое лицо и сказал:
— Будем играть здесь. Не хочу тревожить Космического Танцора.
— Хорошо.
Я совсем запуталась, придвинула стул, села лицом к Аджиту и склонилась над доской.
Мы оба прекрасно знали, что Аджит играет намного лучше меня. И оба продолжали играть: он должен был победить, я проиграть. Я была не против проигрыша, может, мне удастся кое в чем разобраться. Люди с повышенной тягой к соперничеству (а мне кажется, что я никогда в жизни не встречала человека, у кого это чувство было бы более обострено, чем у Аджита) расслабляются только тогда, когда не чувствуют никакой угрозы своему превосходству.
Поэтому я всячески пыталась показать ему, что я никоим образом не могу равняться с ним; мы переговаривались и смеялись, а Кейн тем временем весь ушел в работу над своими теориями. Статуэтка танцующего божества хитро и злобно поглядывала на меня со стола, а я с каждой секундой чувствовала, что все больше и больше упускаю из-под контроля и без того катастрофическую ситуацию.
Глава 12
Зонд
После воздействия радиации Кейн стал мягче. Кто может утверждать, как именно все происходит? Особенности личности закодированы в человеческом мозге, независимо от того, реальный это мозг или мозг аналога. Он оставался Кейном, но мы видели его более мягкую, более покладистую сторону. Раньше эту сторону затмевал его воинственный интеллект, такой же сильный, как любое мощное явление природы, скажем, ураганный ветер. Теперь, когда интеллект угас, ветер тоже стих. А вокруг оказался спокойный, тихий ландшафт.
— Вот, Аджит, — сказал Кейн, — здесь уравнения, которые ты просил.
И он переправил их на терминал Аджита, потом встал и потянулся. Слегка покачнулся, мы с Аджитом так и не смогли устранить все повреждения, возможно, даже не все заметили. Мозг — это очень сложная структура. Кейн чуть не упал, и Аджит вскочил со своего места, чтобы поддержать его.
— Осторожно, Кейн. Вот, присядь.
Аджит опустил Кейна на стул у стола в кают-компании. Я отложила свое рукоделие. Кейн сказал:
— Тирза, я себя как-то странно чувствую.
— Странно — что ты хочешь этим сказать? — Я забеспокоилась.
— Не знаю. Может, сыграем в го?
Я научила его этой древней стратегической игре, и она ему очень нравилась. Он не очень хорошо играл, гораздо хуже меня, но игра его затягивала, и он не возражал против поражений. Я достала доску. Аджит, настоящий мастер игры в го, снова занялся теорией Кейна о «теневом веществе». Я знала, что работа у него идет успешно, хотя он честно признавал, что первооснова всего заложена Кейном.
Посреди второй партии в го исчезла вся кают-компания.
Меня охватила минутная паника. Я парила в бездне, ничего кругом не видела и не чувствовала, не за что ухватиться; голова кружилась так сильно, что даже думать было невозможно. Словно где-то в самой глубине моего теперь слепого мозга зародился бесконечный крик, исполненный боли и ужаса: одна, одна, одна в полной неизвестности…
Тут же включилась автоматическая система поддержки, и кают-компания появилась вновь. Кейн ухватился за край стола и с бледным лицом смотрел не отрываясь на меня. Я подошла к нему, обняла его обеими руками. Мне так хотелось его успокоить. Потом я посмотрела на Аджита. Кейн крепко прижался ко мне. Мельком я успела заметить, что в кают-компании произошли какие-то странные перемены: дверь на камбуз стала такой низкой, что для того, чтобы пройти в нее, теперь нужно было нагибаться, исчезли один стул и доска для игры в го. Программа поддержки сама уже нарушена, и не все у нее получается.
Аджит спокойно сказал:
— Нам нужно решать, Тирза. В любой момент удар радиации может оказаться фатальным.
— Знаю.
Я опустила руки и спросила Кейна:
— С тобой все в порядке?
Он улыбнулся.
— Да. Просто на секунду я… — Он словно забыл, что именно хотел сказать.
Аджит подвинул к столу вместо недостающего стул от своего терминала. Потом сел, подался вперед и переводил взгляд с меня на Кейна и обратно.
— Нам троим нужно принять решение. Мы должны отправить на «Кеплер» еще одну мини-капсулу, и еще у нас остается один прыжок. В любой момент мы можем потерять… все. Вам это хорошо известно. И что, вы думаете, нам надо делать? Кейн? Тирза?
Всю свою жизнь я слышала, что даже из очень слабых людей, людей с недостатками, при определенных условиях получаются лидеры. Я никогда этому не верила, особенно если речь шла о таком человеке, как Аджит: с его характером, с его стремлением к лидерству, неуравновешенностью, раздражительностью. Причем все эти качества были заложены в нем так глубоко, что он даже сам не отдавал себе в них отчета. Но, оказывается, я ошибалась. Теперь я изменила свою точку зрения.
Кейн сказал:
— Я чувствую себя странно, возможно, на меня снова действует радиация, а программа поддержки уже не работает. Я думаю… я думаю…
— Кейн? — Я взяла его за руку.
Ему явно было сложно формулировать свои мысли.
— Думаю, что стоит прямо сейчас отправить мини-капсулу.
— Согласен, — поддержал его Аджит. — Но это значит, что мы не пошлем данные из точки последнего прыжка — сферы Шварцшильда Стрельца А. То есть на «Кеплере» так и не узнают, что там происходит. Они получат новые данные в подтверждение теории «теневого вещества», но основные данные по этой теории мы уже послали во второй мини-капсуле. И все-таки это лучше, чем совсем ничего, потому что, я боюсь, что если мы не пошлем капсулу сейчас, то уже никогда не сможем ее послать.
Аджит и Кейн, оба уставились на меня. Окончательное решение относительно перемещений зонда оставалось за командиром. Я кивнула.
— Я тоже согласна. Отсылайте мини-капсулу с теми данными, которые у вас есть, а потом мы будем прыгать. Но не к сфере Шварцшильда.
— А куда? — выпалил Кейн, и сейчас передо мной был почти что прежний Кейн.
— Я не вижу в этом никакого смысла. Отправить данные мы уже не сможем, они просто погибнут вместе с нами. А если мы совершим прыжок вдаль от центра Галактики, мы будем жить дольше. Скажем, прыгнем на расстояние в несколько сотен световых лет от дыры, туда, где радиация минимальна.
Как по команде, они в один голос ответили:
— Нет.
— Нет?
— Нет, — сказал Аджит, спокойно и уверенно. — Тирза, так просто мы не собираемся улетать.
— Нам и не надо улетать прямо сейчас! Мы можем подождать несколько десятков лет! Может, даже веков! Пока не иссякнут все ресурсы и программы зонда… — Или пока мы не столкнемся с какими-либо летающими обломками. Или нас не уничтожит радиация. В космосе опасность подстерегает на каждом шагу.
Кейн спросил:
— И что мы будем делать тут на протяжении нескольких веков? Я сойду с ума. Я хочу работать.
— И я тоже, — прибавил Аджит. — Я хочу снять показания у самого Стрельца А и, пока у меня есть возможность, обработать их. Ну и что, что «Кеплер» их так и не получит.
Типичные ученые.
А я? Смогу ли я, хоть и выросла на орбитальной станции, в течение нескольких столетий ютиться на малюсеньком зонде — безо всякой цели; смогу ли вот так влачить свое существование, Разрываясь между этими двумя мужчинами? Между Аджитом, который, одержав верх, стал спокойным и сострадательным. И Кейном, больным, мягким, но с поврежденным интеллектом. Я стану командиром Тирзой, возглавляющей бессмысленную экспедицию без точки назначения, без задач, без цели.
При таких условиях я просто возненавижу и их и себя.
Аджит взял меня за левую руку. Правой рукой я все еще держала Кейна.
— Хорошо, — кивнула я. — Отправим мини-капсулу, а потом прыгнем прямо к дыре.
— Да, — подтвердил Кейн.
Аджит сказал:
— Я снова засяду за работу, Тирза. Если хотите, идите с Кейном в обсерваторию, куда хотите. Я подготовлю и отправлю мини-капсулу.
Он осторожно развернулся к нам спиной и уселся за свой терминал.
Я провела Кейна к своей койке. Никогда прежде я никого из ученых к себе не пускала; обычно я сама шла к ним. В моей кровати, кровати командира, были некоторые секреты, предназначенные только для моих глаз. Но сейчас это уже не имело никакого значения.
Мы занялись любовью; а потом, когда я обнимала его красивое, стареющее тело, прошептала ему на ухо:
— Я люблю тебя, Кейн.
— И я тебя тоже, — просто ответил он, а я так и не поняла, правда это или нет. Может, этот ответ всплыл откуда-то из глубин памяти. Но и это тоже не имело никакого значения. Во Вселенной много видов любви, а я и не подозревала об этом.
Мы долго лежали молча, потом Кейн сказал:
— Я пытаюсь вспомнить число «пи». Помню три целых, одна десятая, дальше уже не помню.
У меня перехватило горло, но я все же сказала:
— Три целых сто сорок одна тысячная. Дальше я тоже не помню.
— Три, запятая, один, четыре, один, — старательно повторил Кейн.
Я встала с постели и пошла готовить зонд к прыжку в направлении Стрельца А, а он все повторял и повторял число «пи».
Глава 13
Корабль
Вторая пробоина оказалась куда более серьезной, чем первая.
Третья мини-капсула еще не пришла с зонда.
— Возможно, все наши аналоги уже мертвы, — безразлично заметил Кейн. — Они должны были совершить прыжок в точку на расстоянии одной двадцать пятой светового года от сферы Шварцшильда. У нас всегда были трудности с точным вычислением ее месторасположения. Возможно, они попали внутрь сферы, тогда зонд навсегда обречен вращаться по спирали вокруг Стрельца А. Или же получили смертельную дозу радиации.
— Возможно, — сказала я. — А как дела с проблемой массивных молодых звезд?
— Никак. Математический тупик.
Выглядел он ужасно, подавленный, усталый и, конечно же, неумытый. Последнее меня окончательно вывело из себя. Неужели так трудно, хотя бы из уважения к своим товарищам, зайти на несколько минут в душевую? Ведь это не отнимет много времени. А Кейн прекратил и физические упражнения.
— Кейн, — начала я тихим, но твердым голосом — насколько могла. — Пожалуйста…
Сработала сирена, все вокруг звенело с силой в сто пятнадцать децибел. «Тревога, тревога, тревога…»
Я проверила дисплеи приборов.
— О боже…
«Пробоина заклеена временной нанообшивкой, — выдал компьютер. — В течение получаса обшивку нужно заменить на настоящую, тип один-В, плюс починить оборудование — если возможно. Для установления места повреждения и нахождения нужных материалов смотрите…»
Я отключила компьютер.
Нынешний удар пришелся по резервному двигателю. Тело в этот раз было гораздо больше массой, чем в первый, зато теперь оно не проникло внутрь, а просто задело корабль и продолжало двигаться дальше по своей непредсказуемой траектории, так что не было никакой надежды найти этот обломок. Но наружные масс-детекторы зарегистрировали его вес — около двух килограммов; скорее всего, и двигалось оно с более высокой скоростью, чем первое. Если бы удар пришелся под прямым углом, мы были бы уже мертвы. Но тело просто скользнуло по обшивке корабля, выведя при этом из строя резервный двигатель.
— Я пойду с тобой, — вызвался Кейн.
— На этот раз искать тело бесполезно, — напомнила я.
— Знаю. Но мне тут все равно делать нечего.
Мы с Кейном надели скафандры и прошли в отсек резервного Двигателя. Я сразу поняла, что ничего не смогу тут поделать. Существуют поддающиеся ремонту поломки и такие, которые уже никак нельзя исправить. Задняя часть отсека была будто срезана, а вместе с ней и часть двигателя. Неудивительно, что компьютер посоветовал использовать материал 1-В. Можно было бы просто сказать: «Закройте все брезентом и забудьте об этом отсеке».
Пока я возилась с обшивкой, Кейн осмотрел край пробоины, а затем и бесполезный теперь двигатель. Ушел он раньше меня, и когда я вернулась в кают-компанию, он внимательно изучал данные по пробоине на экранах моих приборов. Он не заглядывал в бортовой журнал (прекрасно знал, что никому, кроме командира, заглядывать туда не полагается), но пристально рассматривал данные, придвигал и отодвигал изображение и страшно хмурился.
— Что такое, Кейн? — спросила я.
На самом деле, мне совсем не хотелось его сейчас слушать. На ремонт обшивки ушло несколько часов, и я страшно устала. Аджита не было. Наверное, спит или поднялся в обсерваторию, а может, хотя и вряд ли, пошел в спортивный зал.
— Ничего. Не знаю, что это было за тело, но приборы не зарегистрировали никакой радиации. Значит, двигалось оно не очень быстро, иначе наружные сенсоры уловили хотя бы ионизацию. Значит, либо тело было холодным, либо повреждены сенсоры.
— Проведу диагностику, — устало сказала я. — Что-нибудь еще?
— Да. Я считаю, что мы должны передвинуть корабль.
Я уставилась на него. Я успела снять шлем и бросить его на стол и наполовину расстегнула скафандр. От удара шлемом статуэтка Шивы покачнулась.
— Передвинуть корабль?
Тут в дверях показался Аджит, он только что встал с постели.
— Да, — ответил Кейн. — Передвинуть корабль.
— Но мини-капсула вернется к этим координатам!
— Она не прилетит, — покачал головой Кейн. — Неужели ты не слышала то, что я сказал, Тирза? Аналоги не отправили ее. Она и так должна была прилететь несколько дней назад. Если бы они ее отправили, мы бы уже давно все получили. Зонд исчез, аналоги тоже, больше никаких данных оттуда мы не получим. Если мы хотим новые данные, нам придется собирать их самим.
— Самим? — тупо переспросила я. — Каким образом?
— Я же уже сказал! Надо передвинуть корабль ближе к сердцу Галактики, чтобы снять показания, которые должен был снять зонд. По крайней мере, хоть какие-нибудь.
— Решения о передвижениях корабля может принимать только Тирза, — вмешался Аджит.
Он меня еще защищает! Мне не нужно никаких защитников, а тем более когда они говорят таким бессмысленно самоуверенным голосом. Я разозлилась еще больше, чем от слов Кейна.
— Спасибо, Аджит, но я и сама могу с этим разобраться!
Ошибка, ошибка.
Кейн будто ничего не заметил и продолжал:
— Я не говорю, что надо прыгнуть к самой сфере. Даже о первой точке, в которую прыгал зонд, поблизости от скопления звезд, не может быть и речи. Просто передвинуть корабль ближе к сердцу Галактики, может, на расстояние в десять световых лет от него, и лучше в точку между северным и западным рукавами Западного Стрельца А.
— То есть прямо в околоядерный диск! А там дикая радиация! — возразил Аджит.
Кейн впервые за много дней заметил Аджита и набросился на него, как мог это сделать только Кейн, особенно учитывая его отчаянное положение.
— Мы уже дважды столкнулись с обломками, которые причинили серьезный вред кораблю. Совершенно ясно, что мы находимся на пути перемещения пояса астероидов, который движется по орбите вокруг центра Галактики, пусть и на таком большом удалении. Вряд ли даже в околоядерном диске будет более опасно, ведь, позволь тебе напомнить, это всего-навсего сжатые молекулярные газы, причем профиль их радиации нам неизвестен. Это скажет тебе любой астроном-первокурсник. Или ты трусишь?
Аджит покрылся пятнами, потом побледнел, но выражение его лица ни на секунду не изменилось. Я чувствовала, что от него просто веет жаром, настоящей первобытной яростью, которая еще больше усиливалась оттого, что ему приходилось сдерживаться. Он ушел к себе в койку и закрыл за собой дверцу.
— Кейн! — гневно бросила я; я настолько устала, разочаровалась и отчаялась, что уже не следила за тоном, каким говорила. — Нельзя так…
— Больше не могу всего этого терпеть, — ответил Кейн.
Он прошел по коридору в спортивный зал, и я услышала, как он принялся бешено крутить педали велосипедного тренажера.
Я ушла к своей койке, заперла за собой дверь и с трудом закрыла глаза. Мне было очень трудно успокоиться. Даже с закрытыми глазами я продолжала видеть яростные тени трех затерянных в космосе людей.
* * *
Спустя несколько часов я позвала их обоих в кают-компанию. Кейн отказался прийти, но я настояла. Я взяла со стола статуэтку Шивы и протянула ее Аджиту — пусть сам решает, где ее лучше хранить, только не на столе. Он безмолвно унес фигурку к себе, а потом вернулся к нам.
— Так продолжаться не может, — спокойно начала я. — Мы все это знаем. Мы находимся с вами в этом замкнутом пространстве для того, чтобы решить серьезную задачу, и это важнее личных отношений. Вы оба — люди рациональные, вы — ученые, иначе вас тут не было бы.
— Не пытайся умаслить нас лестью, — заметил Аджит.
— Прости. Я не хотела. Правда, вы оба ученые, оба прошли тесты на готовность к космическим полетам, значит, вас сочли вполне рациональными людьми.
С этим спорить было невозможно. Я не стала говорить, как часто ошибаются подобные комиссии, как иногда членов комиссий подкупают взятками или они сами покупаются на известные имена и не замечают очевидного. Если Кейн с Аджитом об этом и знали, то тоже крепко держали язык за зубами.
— Во всех сложностях, которые возникли в последнее время, я виню только себя — как-никак я тьютор. В мои обязанности входит следить за гармоничной атмосферой на борту корабля, но то, что происходит у нас, никак нельзя назвать гармонией. Думаю, вы со мной согласны.
Никто не возражал. Я видела, что оба с ужасом ждут долгой, выматывающей дискуссии о динамике отношений в группе; астрофизики терпеть не могут подобных тем. И Кейн резко сказал:
— Я все равно хочу передвинуть корабль.
Я была готова к такому повороту:
— Нет, Кейн. Мы не будем приближаться к дыре.
Он поймал меня на слове.
— А можем мы тогда прыгнуть на такое же расстояние, но в другом направлении — в сторону от дыры? Возможно, нам помогут показания, снятые с другой базовой точки.
— Мы никуда не будем прыгать, пока я не удостоверюсь, что третья капсула не придет.
— И сколько времени понадобится на это?
За его мальчишескими вспышками раздражения я видела могучий интеллект, он уже прыгал вперед семимильными шагами, что-то планировал, высчитывал, взвешивал все «за» и «против».
— Еще три дня.
— Хорошо. — Он вдруг улыбнулся, а ведь за последние дни я ни разу не видела на его лице улыбку. — Спасибо, Тирза.
Я повернулась к Аджиту:
— Аджит, чем мы можем помочь тебе? Что тебе нужно для работы?
— Я ничего не прошу, — ответил он с таким странным, натянутым, но непонятным выражением лица, что я на секунду почувствовала необъяснимый страх. Но вот он поднялся и прошел к своей койке. Я услышала, как он запер за собой дверцу.
Снова неудача.
* * *
Никакого сигнала тревоги посреди ночи не было. Ничего такого, что могло бы меня разбудить, но я проснулась. Я слышала, как кто-то тихонько ходит по кают-компании. Моя правая рука уже готова была открыть дверь койки, но я поборола первое инстинктивное желание.
Что-то было не так. Интуиция, эта таинственная тень разумного мышления, подсказывала мне лежать и не двигаться. Не открывать койку, даже не пытаться просмотреть экран управления кораблем, который находился над моим изголовьем. Вообще не двигаться.
Почему?
Не знаю.
Из кают-компании до меня долетел запах кофе. Значит, кто-то из них не может заснуть, встал, приготовил себе кофе, сел за терминал. И что из того?
Не двигайся, говорил мне разум откуда-то из глубин подсознания.
Запах кофе становился все сильнее. Вот заскрипел стул. Обычные бытовые звуки.
Не двигайся.
Мне и не нужно было двигаться. Днем я не стала говорить Кейну и Аджиту о тех случаях, когда космические комиссии выносили неверные решения — либо потому, что были подкуплены, либо потому, что за громким именем не видели самого человека. И тогда тесные условия жизни и работы в космосе вкупе с раздутыми эго и постоянной работой приводили к неудачам. Тьюторам экспедиций не удавалось выполнить свою миссию. Но мы на этом опыте учились. В моей койке находилось необходимое оборудование, о котором ученые и не подозревали.
Я осторожно подняла взгляд к тому месту прямо над изголовьем, где располагался дисплей. Двигались только глаза. Я быстро моргнула по принятому коду: два раза быстро, закрыть глаза на три счета, снова два раза быстро и долго держать глаза широко раскрытыми. Экран засветился в ответ.
Дубликат корабельной базы данных. Не резервный компьютер, а совершенно отдельная система, которая была параллельно соединена с теми же сенсорами, что и бортовой журнал. Но у компьютера в моей койке была своя, отдельная от других компьютеров память, и к ней не подобраться через главный компьютер. Все ученые прекрасно разбираются в компьютерах. Если кто-то на борту захочет внести какие-либо изменения в базу данных, от этого можно уберечься только одним способом — иметь отдельную память, о которой не знает никто. Я снова моргнула по Установленному коду, хотя при этом даже пальцем не пошевелила. Сразу включились экраны с разными корабельными данными.
Все оказалось предельно просто.
Вчера в 18:50 отсек мини-капсулы открылся и принял в свои недра капсулу, но сигнал о ее прибытии на главный компьютер не поступил. Сегодня в 3:00, то есть пятнадцать минут назад, мини-капсула была открыта вручную и из нее был вынут программный блок. И снова сигнал об этом на главный компьютер не поступал.
Судя по инфракрасным сигналам, в кают-компании у терминала сидел Аджит.
Возможно, это лишь совпадение, что сигналы не прошли на главный компьютер. Возможно, в данный момент Аджит переносит данные из третьей мини-капсулы в компьютер, наслаждаясь при этом чашечкой горячего кофе и сознанием того, что он вполне законно обогнал-таки Кейна. Но я думала иначе.
А что же я думала?
Мне и думать не нужно было, я все и так знала. Все постепенно вставало на свои места, словно я смотрела голограммное видео. Все. Аджит выкрал и вторую мини-капсулу. В то утро, когда мы с Кейном крепко спали после того, как Аджит напоил нас вином в ознаменование открытия Кейном теории «теневого вещества». Что такого было в том вине? Спали мы очень крепко, а утром Аджит сообщил нам, что мини-капсула прибыла до того, как мы проснулись. И еще сказал, что уже ввел данные в компьютер. Там-то мы и услышали извинения аналога Кейна за неверные предварительные данные, на основании которых Кейн выстроил свою теорию «теневого вещества». Данные, по его словам, были испорчены воздействием радиации.
Но это Аджит сфабриковал и извинение аналога Кейна и все данные второй мини-капсулы. В действительности вторая капсула подтверждала все догадки Кейна. Аджит решил оставить данные всех трех мини-капсул для себя, чтобы самому обработать их и присвоить себе открытие «теневого вещества». Он сделал так, что вторая мини-капсула опровергла данные, полученные с первой; теперь он будет настаивать, что третья капсула так никогда и не приходила, что с погибающего зонда ее даже не отправляли.
Настоящий Кейн, мой Кейн, не нашел тело, которое пробило первую брешь, потому что тело действительно состояло из «теневого вещества». Именно из-за этого, а еще и из-за низкой скорости тело не испускало излучения. В нашем мире оно проявилось лишь наличием веса, силы тяготения. Вторая пробоина также была сделана телом, состоящим из «теневого вещества». Я была в этом уверена так, словно Кейн привел мне все выкладки и доказательства.
Знала я и еще кое-что. Если я пойду в душ и очень внимательно осмотрю себя, то обязательно в каком-нибудь укромном месте найду на теле небольшое углубление, в которое в ту злополучную ночь был вживлен подкожный датчик — прибор слежения. И Кейну тоже. С помощью этих приборов Аджит знал обо всех наших передвижениях, причем не только физических.
С помощью этого прибора Аджит мог иметь доступ к моему потайному компьютеру. Вот о чем предупреждала меня моя интуиция. Аджит не хотел, чтобы кто-то узнал, что он ворует мини-капсулы.
Но я тоже умела пользоваться подобными приборами. Правда, мне казалось, что пока еще рано прибегать к ним. Мне не хотелось думать, что наша миссия обречена на провал. Оказывается, я ошибалась.
Как же Аджит собирался присвоить себе работу Кейна? Ведь Кейн в любой момент мог обвинить его в воровстве.
Я, конечно же, знала ответ и на этот вопрос. Знала с того самого момента, когда воспользовалась тайным глазным кодом, чтобы включить свой компьютер, и наконец-то призналась себе в том, как далеко мы зашли.
Я резко открыла свою дверцу и весело крикнула:
— Эй! Кажется, пахнет кофе. Кто там не спит?
— Это я. — Голос Аджита звучал вполне искренне. — Не могу уснуть. Присоединяйся.
— Иду, Аджит.
Я оделась, туго затянула пояс и достала из тайника под матрасом пистолет.
Глава 14
Зонд
Прыжок прошел успешно. Все остались живы.
В такой близости от черной дыры вид из иллюминаторов открывался не такой грандиозный, как на большом расстоянии от Стрельца А. Мы моментально были втянуты на его орбиту, и теперь Стрелец А представлялся каким-то мутным пятном по правому борту. Аджит пояснил, что мутность появляется вследствие радиации Хокинга и большого количества сильно разогретых газов, которые затягиваются в дыру. Облака ионизированной плазмы, плавающие вокруг зонда, затеняли скопление ярко-голубых звезд IRS16 по левому борту. Мы в некоторой степени ощущали приливные силы тяготения, но зонд был мал, и потому эти силы пока не могли его уничтожить.
Аджит нашел, как можно с успехом применить теорию Кейна о «теневом веществе» к траекториям газовых потоков и к орбитам молодых звезд поблизости от Стрельца А. Он говорит, что рядом с Центром Галактики действительно может быть много «теневого вещества», его скопления возможны и на удалении от центра. Есть вероятность, что это «теневое вещество» «уравновешивает» всю вселенную: не дает ей разлететься на кусочки или разрушить саму себя. «Теневое вещество», сохранившееся с самого начала мироздания, и само может помогать поддерживать жизнь.
Кейн слушает объяснения Аджита и радостно кивает Он держит меня за руку, а я поглаживаю его ладонь своим большим пальцем, по кругу, будто рисую маленькие орбиты.
Глава 15
Корабль
Аджит сидел перед своим терминалом. Он был одет, а рядом с ним стояла чашка дымящегося кофе. Я не дала ему времени опомниться; вошла в кают-компанию и сразу выстрелила.
Усыпляющая пуля уложила его на месте. При его весе он проспит около часа. Он с шумом упал со стула: но Кейн ничего не услышал — он спал с закрытой дверцей. Я подошла к койке Аджита и внимательно ее осмотрела, даже вскрыла его личный шкафчик и проверила все содержимое. Почти все пространство внутри занимала статуэтка Шивы. Мини-капсул нигде не было.
После этого я прошла на камбуз, но там тоже ничего не нашла.
Ничего не оказалось и в душе, спортивном зале и кладовых. Возможно, Аджит спрятал кубы с информацией в отсеке двигателей или в топливном отсеке, а может, и где-то еще на корабле. Но эти отсеки не герметизированы, так что, чтобы попасть туда, он должен был либо облачаться в скафандр, либо создавать там нормальную атмосферу. Тогда мой компьютер отследил бы изменения на корабле, но я ничего подобного в его памяти не нашла. Аджнг вряд ли стал бы рисковать. Один раз он воспользовался каким-то снотворным, чтобы усыпить нас с Кейном; но больше этого делать было нельзя. Именно поэтому он и ввел нам подкожные датчики.
Думаю, что он спрятал кубы в обсерватории.
Чтобы найти что-либо там, придется покопаться в земле. Когда я закончила, все мои экзотические растения безжизненно лежали на полу. Вокруг валялись камни из фонтана. Я взмокла, устала и выпачкалась в земле. Зато я нашла то, что искала, — два кристаллических куба из двух последних мини-капсул. Все тяжелые защитные щиты были с них уже сняты. Кубы со всех сторон были облеплены землей.
Прошло сорок пять минут.
Я спустилась вниз, чтобы разбудить Кейна. Надо срочно поворачивать корабль назад; на трехместном корабле невозможно долго держать пленника, для этого просто нет подходящего помещения. Даже если мне удастся защитить себя и Кейна от Аджита, то вряд ли мне удастся защитить Аджита от Кейна. В последних двух мини-капсулах содержались данные, подтверждавшие догадки Кейна о «теневом веществе». Будь на месте Кейна кто-нибудь другой, он, возможно, и думать бы забыл о предательстве Аджита и радовался бы торжеству своей теории, но Кейн был не таким.
Аджит лежал на том же месте. Транквилизатор сработал на славу. Я выпустила в него вторую пулю и прошла к койке Кейна.
Его там не было.
Я долго стояла как вкопанная, а потом судорожно натянула скафандр.
Все герметичные отсеки корабля я уже обшарила. Дай бог, чтобы он решил еще раз внимательно осмотреть отсек по правому борту в надежде найти все же то, первое, тело, пробившее корабль! Только бы он был в отсеке резервного двигателя, пусть бы его осенила какая-нибудь бредовая идея о том, как можно его спасти! Или пусть…
— Кейн! Кейн!
Он лежал в отсеке правого борта, скафандр его был поврежден. На него упал какой-то острый пластмассовый предмет из одной из полуоткрытых коробок. Аджит сделал так, будто Кейн сам пытался открыть коробку с надписью «Запасные части для сенсоров» и случайно порвал скафандр, а нанниты не сработали вовремя и не заклеили повреждение. Конечно, не очень убедительно, но ничего другого в наших условиях придумать было нельзя, а так как репутация Аджита до сих пор была совершенно безупречная, то, скорее всего, ему бы все сошло.
Внутри скафандра был уже не Кейн.
Я опустилась на колени, обвила его руками. Я кричала, умоляла, плакала, просила его вернуться. Я била руками в перчатках по полу с такой силой, что вполне могла порвать и свой скафандр. И мне кажется, что я бы даже этого не заметила.
Потом я прошла в кают-компанию, отложила пистолет с пулями-транквилизаторами, а вместо него взяла нож и перерезала Аджиту горло. Жалела я лишь о том, что он не видел, как я это Делаю, он продолжал спать. Причем жалеть я начала только спустя долгое время.
* * *
Я подготовила корабль к длительному прыжку назад в область Ориона. После прыжка последует ускоренное торможение до Скиллиана, самого близкого из населенных миров, и на все это у нас уйдет около месяца в обычном временном измерении. Я ничего не понимаю в космофизике, но по ее законам все должно происходить именно так. Корабль не может выйти из прыжка слишком близко от большого скопления вещества, каковым является планета. Видимо, «теневое вещество» в этой теории не учитывается.
Тела Аджита и Кейна я поместила в холодный разгерметизированный отсек по левому борту. Работа Кейна по теории «теневого вещества» хранится у меня в койке. Каждую ночь я достаю два информационных куба — они сделают его имя известным, а точнее еще более известным в наших населенных мирах. Каждый день я вновь и вновь просматриваю данные, уравнения и все записи на его терминале. Я ничего не понимаю, но иногда мне кажется, что я вижу самого Кейна. Он просвечивает сквозь все эти умные символы, сквозь все эти потаенные секреты космической энергии.
Мою миссию расстроили не наши настоящие «я», а их теневые собратья — те самые, которые скрываются в глубине каждого человека. У Аджита это были амбиции и дух соперничества; у Кейна недостаток внимания к другим людям и их проблемам; у меня — гордыня, именно поэтому мне казалось, что я контролирую фатальную ярость даже тогда, когда дело приняло необратимый оборот. Злоба и раздражение были у всех нас.
Но одну вещь я оставила в сердце Галактики. Перед самым прыжком «Кеплера» я выбросила за борт в сторону Стрельца А статуэтку Шивы, принадлежавшую Аджиту. Не могу точно сказать, но мне кажется, что она полетит в направлении черной дыры в самом центре Галактики, в результате ее затянут силы притяжения и она начнет крутиться по спирали, а в один прекрасный день исчезнет за пределами сферы Шварцшильда. Именно такой судьбы я ей и желаю. Я ненавижу эту статую.
А вот что случится со мной. Я все расскажу своему начальству. Конечно, меня лишат лицензии тьютора, но меня не осудят за убийство Аджита. Командир властен делать на корабле все, что считает нужным. У меня было законное право убить Аджита. Однако вряд ли меня когда-либо еще пригласят в качестве командира научной экспедиции. Моя жизнь, можно сказать, закончена; то, что от нее осталось, можно сравнить разве что с прогоревшими, превратившимися в пепел звездами, которые, по словам Кейна, кружат по орбите вокруг Стрельца А, кружат бессмысленно, не в состоянии уже даже светить, а в конце концов умирают.
Тени.
Глава 16
Зонд
Мы остались у центра Галактики: Кейн, Аджит и я. Сфера Шварцшильда Стрельца А находится примерно на расстоянии одной пятидесятой светового года под нами. Мы все время приближаемся к ней по спирали, при этом наша скорость резко возрастает. Одна двадцатая светового года — это критическое расстояние, если мы перейдем эту черту, то назад уже не вернемся никогда. Уровень радиации здесь, как ни странно, ниже, чем поблизости от «теневого вещества» на другой стороне Западного Стрельца А, хотя и этот уровень является смертельным.
Думаю, часть моего мозга уже претерпела необратимые изменения, да и программа поддержки, которая должна чинить подобные сбои, тоже. Трудно сказать, но мне кажется, что я плохо помню все, что было до того, как мы оказались на зонде, а также и почему мы тут оказались. Иногда мне чудится, что я вот-вот что-то вспомню, но потом это что-то опять ускользает. Я знаю, что и Кейн, и я, и Аджит — это тени чего-то, но чего — не помню.
Аджит и Кейн занимаются своей наукой. Я позабыла, над чем именно они работают, но мне нравится наблюдать за ними. Аджит работает над теорией, Кейн помогает ему в мелочах — совсем как когда-то Кейн работал над теорией, а в мелочах ему помогал Аджит. Мы знаем, что вместе с нами погибнут и все результаты. Но они все равно продолжают работать, из бескорыстной любви к науке. Можно считать, что они самые безупречные ученые во всей Вселенной.
Наша миссия прошла успешно. Аджит и Кейн нашли ответы на все свои вопросы, а я смогла поддерживать на корабле гармоничную атмосферу, удовлетворяла все их потребности и при этом управляла кораблем, сумела привести его в самый центр Галактики. Я довольна своей работой.
Конечно, встречаются и трудности. В обсерватории стало как-то странно: большинство растений процветают и разрастаются, но куда-то исчез огромный кусок обшивки, и получается, что и цветы, и люди, и скамейки плавают в невесомости, на месте их удерживает только взаимное притяжение друг к другу. Я не понимаю, как мы там вообще дышим, но я много чего не понимаю; принимаю все таким, какое оно есть.
Лучше всего сохранилась кают-компания, за исключением очень низкой двери, ведущей на камбуз (не выше двух футов). Теперь каждый раз при входе и выходе приходится нагибаться. Еще исчезла койка Аджита. Нам в общем-то хватает и двух оставшихся коек, потому что я поочередно сплю то с Аджитом, то с Кейном. Терминалы сохранились, но один из них не включается. Аджит хранит в его памяти голографическое изображение, то, что когда-то показывал и мне. Какое-то индийское божество. Шива.
Шива танцует. Танцует, красиво и изящно изгибая четыре руки, в окружении кольца пламени. Все в статуэтке динамично: изогнутые руки, поднятая нога, вся фигура. Даже языки пламени. Только лишь лицо Шивы остается спокойным, отрешенным, торжественным. Кейн может часами смотреть на эту голограмму.
Бог, по словам Аджита, представляет собой поток космической энергии во Вселенной. Шива создает, разрушает и снова создает. В его ритмическом танце принимают участие и материя, и энергия, узоры складываются и разрушаются — и так на протяжении всей истории.
«Теневое вещество» — вот, над чем работают Аджит и Кейн. Теперь я вспомнила. Это вещество отделилось от Вселенной сразу после ее возникновения. Но «теневое вещество» тоже участвует в танце. Именно оно притягивало наш корабль. Мы его не видим, но это не значит, что его нет. Оно изменяет орбиты звезд, траектории наших жизней — все в великой игре теней танцующего Шивы.
Мне кажется, что нам — Кейну, Аджиту и мне — жить осталось недолго. Но какое это имеет значение? Мы все получили то, зачем сюда прилетели, а так как мы тоже являемся частью космического рисунка, то и исчезнуть бесследно не можем. Когда зонд затянет в черную дыру в центре Галактики, если мы, конечно, продержимся до этого момента, — то станем навсегда частью бесконечного, неизбежного, великого потока космической энергии, частью божественного танца.
Я к этому готова.
Учёные-мужчины и командир корабля — женщина — изучают самое Сердце Галактики. Но миссия проваливается из-за гордыни, амбиций и недостатка внимания к тем, кто рядом с тобой…
Глава 1
Я следила за приземлением зонда из обсерватории, находящейся на верхней палубе «Кеплера». Отсюда был прекрасно виден Шаад на фоне бескрайнего звездного пространства. По обе стороны от меня стояли Аджит и Кейн. Обсерватория являлась одновременно и садом корабля, здесь цвели взращенные мною экзотические растения, им тут явно нравилось, и даже для того, чтобы посмотреть на зонд, нам пришлось протискиваться между грядкой с семифутовыми коморалиями и внутренней обшивкой корабля.
— Бог ты мой, Тирза, неужели нельзя обрезать эти растения? — взмолился Кейн. Он, как маленький ребенок, прижал нос к почти невидимой прозрачной обшивке. Что-то быстро пронеслось по небу, — Конечно, мы ничего особенного не увидим.
Я повернулась в его сторону. Ничего не увидим! За «Кеплером» лежала самая непредсказуемая, самая интересная часть Галактики, смертельно опасная, но и прекрасная одновременно. Да, «Кеплеру» пришлось остановиться на расстоянии ста световых лет от ее центра — только из соображений безопасности. Облака пыли и газа скрывали от наших глаз то, что происходило дальше. Но, с другой стороны, иногда перед нами представали необычные по своей красоте панорамные виды.
Супербольшая черная дыра Стрелец А, смертоносное сердце Галактики, светилась вместе с нагретыми газами, которые сама и поглощала. Вокруг Стрельца А кружился Западный Стрелец А, спираль горячей плазмы с тремя отростками и протяженностью десять световых лет; при остывании спираль излучала радиацию. Их окружал Восточный Стрелец, гигантская раковина, оставшаяся после некоего катастрофического взрыва, произошедшего в последние сто тысяч лет. Я видела тысячи звезд, в том числе и раскаленные до синевы звезды IRS16, которые были расположены совсем рядом с дырой; там закручивался такой сильный звездный ветер, что у соседней красной звезды-гиганта появлялся длинный огненный хвост. Все кругом двигалось с огромной скоростью, все светилось, все сталкивалось, разрывалось, кругом раздавались крики всего диапазона электромагнитного спектра. И все это в атмосфере сладкого запаха моих цветков-однодневок.
Ничего не происходит! Но Кейн оставался невозмутим.
Аджит красивым певучим голосом произнес:
— Нет, ничего особенного не увидим, но на многое можно надеяться, о многом молиться.
Кейн бросил в ответ:
— Я не молюсь.
— Я имел в виду не религию, — спокойно ответил Аджит. Он всегда очень спокоен. — Я имел в виду надежду. Надежда это ведь настоящее чудо, не так ли?
Он, конечно же, был прав. В зонде находились аналог Аджита, аналог Кейна, аналог Тирзы — все они были загружены в небольшой кристаллический компьютер размером с цветок коморалии. Эти наши аналоги отправятся в опасное звездное пространство в сердце Галактики, куда не добраться в слабом человеческом обличье. «Мы» будем наблюдать и измерять, попытаемся найти ответы на научные вопросы, и все в самом центре галактического пространства и времени. Девяносто процентов массы зонда составляли защитные щиты компьютера. Девяносто процентов всего остального представляли защитные щиты трех мини-капсул, которые зонд отправит нам на корабль и которые будут содержать записи и анализ добытой информации. Иным путем данные из эпицентра радиации нам не получить.
Никто точно не знал, какие именно вопросы возникнут у Аджита и Кейна, пока они не узнают, что находится в зоне Стрельца А. Теперь эти вопросы будут задавать их аналоги. Аналоги знали всё, что знали мы.
— Танцующий Шива, — произнес Аджит.
— Что? — переспросил Кейн.
— Ничего. Тебе не понравится это сравнение. Пойдем, Тирза. Я хочу тебе кое-что показать.
Я перевела взгляд от звездного пространства на Аджита и улыбнулась.
— Конечно.
Вот почему я здесь.
Кожа у Аджита мягче, чем у Кейна, он не такой мускулистый. Кейн каждый день тренируется в спортивном зале корабля, работает с максимальными нагрузками. Аджит скатился с меня и положил руку на мое удовлетворенное горячее лоно.
— Ты такая красивая, Тирза.
Я рассмеялась.
— Мы все красивые. Кому нужны генетические изменения, если результат получится некрасивым?
— Иногда люди делают странные вещи.
— Да, я это только что заметила, — поддразнила его я.
— Иногда я думаю, что то, что делаем мы с Кейном, должно казаться тебе странным. Я смотрю, как ты сидишь за столом, слушаешь нас, и знаю, что тебе трудно следить за ходом наших мыслей. Мне тебя очень жаль.
Я положила свою руку на его и постаралась подавить раздражение. Да, меня раздражает спокойствие Аджита. В постели это неплохо, он мягче и заботливее Кейна, но есть и другая сторона медали — он всегда немного снисходителен. «Мне тебя очень жаль». Жаль меня! Потому, что я не ученый! Я командир нашей экспедиции, от меня зависит управление кораблем; кроме того, у меня есть лицензия тьютора первого разряда. На борту «Кеплера» мое слово закон, закон беспрекословный. У меня за спиной пятидесятилетний опыт ухода за учеными. Я не потеряла ни одной экспедиции, так что меня не надо жалеть.
Но я, естественно, ничего этого Аджиту не сказала. Я массировала ему руку, а он своей, следовательно, поглаживал мое лоно. Я при этом тихо мурлыкала:
— Как хорошо, что ты решил мне это показать.
— На самом деле я хотел показать тебе кое-что другое.
— Да?
— Да. Погоди, Тирза.
Он поднялся и нагишом прошлепал к своему шкафчику. Красивое, красивое тело, смуглое, мягкое, похоже на гибкий, отполированный ствол дерева. Его хорошо видно, ведь Аджит всегда занимается любовью при ярком свете, словно пытается возместить нехватку солнечных лучей. Мы лежали в его постели, не в моей. Я никогда не ложусь ни с ним, ни с Кейном в свою постель. У меня там есть секреты, о которых они не знают и никогда не узнают. Дубликаты камер наблюдения, например, и редко используемые подкожные приборы слежения. Это, конечно, так, на всякий случай. Ведь я командир корабля.
Аджит достал из своего небольшого шкафчика статуэтку и смущенно и в то же время с гордостью повернулся ко мне. Я удивленно села.
Статуэтка была не маленькая, по крайней мере, в шкафчике она наверняка занимала почти все место. А судя по тому, как Аджит держал ее, она была и тяжелой. Какой-то божок с четырьмя руками, окруженный кольцом пламени. На вид статуэтка была сделана из очень старой бронзы.
— Это Натараджа, — промолвил Аджит, — Танцующий Шива.
— Аджит…
— Нет, я не поклоняюсь богам. — Он улыбнулся. — Ты ведь меня достаточно хорошо знаешь, Тирза. В индуизме много богов, тысячи, но они всего лишь отражают различные аспекты нашей реальности. Этого не понимают только невежды. Шива символизирует танец созидания и разрушения, постоянный поток космической энергии. Рождение, смерть, новое рождение. Я решил, что его место именно в самом ядре Галактики, где происходят все эти три процесса.
Мне это объяснение показалось туманным. Можно было взять с собой голограмму изображения Шивы, она не занимала бы столько места. Я не успела ничего сказать, Аджит меня опередил:
— Эта статуэтка хранилась в моей семье четыреста лет. Я должен доставить ее назад домой — вместе с ответами на мои научные вопросы.
Я не очень хорошо понимаю научные интересы Аджита, да и Кейна тоже. Но я нутром чую, как они важны для него. Это входит в мои обязанности. В красивом теле Аджита скрывается много амбиций; целая река амбиций, созданная чаяниями членов бедного семейства с планеты Новый Бомбей, которые вложили все немногое, что имели, в своего любимого сына. Аджит это сосуд, в который они излили все свои надежды, все свои жертвы, весь свой эгоизм. Именно благодаря тому, что сосуд этот переполнен, Аджит так мягок в любви. Он не может позволить сосуду разбиться.
— Ты привезешь статую Шивы назад на Новый Бомбей, — тихо пообещала я. — Вместе с ответами на научные вопросы.
Он продолжал держать статуэтку в руках, и она отбрасывала пляшущие тени на его смуглое тело.
Кейна я нашла у терминала. Он был так погружен в раздумья, что заметил меня, только когда я крепко взяла его за плечо.
— Как дела, Кейн?
— Никак. А разве может быть иначе? Мне нужны данные!
— Данные будут. Прояви терпение, — ответила я.
Он потер левое ухо. Он всегда так делает, когда раздражается. Если он счастлив и весел, то взъерошивает левой рукой свои густые рыжие волосы, и на голове его словно вырастают языки пламени. Сейчас он мрачно улыбнулся.
— Я не отличаюсь терпением.
— Верно.
— Но ты права, Тирза. Данные будут. Труднее всего дождаться первую мини-капсулу. Как бы я хотел, чтобы их было не три, а больше. Черт побери этих дешевых бюрократов! При ускорении в…
— Пожалуйста, уволь меня от цифр. — Я провела рукой по его волосам и игриво потянула за пряди. — Кейн, я хочу тебя кое о чем попросить.
— Давай, — тут же ответил он. Кейн никогда не задумывается о последствиях. Аджит бы в такой ситуации насторожился. — В чем дело?
— Я хочу, чтобы ты научился играть с Аджитом в го.
— Зачем? — нахмурился он.
Кейна нужно убеждать логикой. Он сделает все, о чем я прошу, но должен при этом понимать, зачем он это делает.
— Во-первых, потому что го поможет вам скоротать время до прибытия первой мини-капсулы; по крайней мере, не будете в сотый раз пережевывать одно и то же. Во-вторых, игра сложная и интересная, вам, я уверена, понравится. В-третьих, и я смогу научиться.
А в-четвертых, и это я не стала говорить вслух, Аджит настоящий мастер, он все время будет тебя обыгрывать, а это как раз то, что ему необходимо, — поверить в свои силы.
Аджит не такой талантливый ученый, как Кейн. Наверное, вообще в старом мире не найти ученого, подобного Кейну. Мы все это знаем, но никогда об этом не говорим. Есть гении, с которыми простым людям работать легко, которые настолько благородны и великодушны, что замедляют свои мыслительные процессы в унисон с простыми смертными. Кейн не такой.
— Го, — задумчиво произнес он. — У меня есть друзья, которые увлекаются го.
Это была неправда. У Кейна вообще, если уж на то пошло, нет друзей. У него есть коллеги, есть наука, есть я.
Он улыбнулся мне, редкий знак благодарности на его красивом лице.
— Спасибо, Тирза. Я сыграю с Аджитом. Ты права, это поможет скоротать время в ожидании посланий с зонда. А чем больше я буду занят, тем мягче я буду с тобой.
— Ты и так просто прелесть. — Я снова потянула его за волосы и беспечно улыбнулась, я знала, что ему это нравится. — А если и нет, то мне все равно.
Кейн засмеялся. В подобные минуты я особенно стараюсь скрывать свои чувства. Перед обоими.
Глава 2
Мы автоматически проснулись после гиперпрыжка. Точно не знаю почему, но гиперпрыжок происходит не одномоментно; в принципе это и не прыжок вовсе, а пространственный тоннель Калаби-Яу. По корабельному времени прошло несколько дней, а зонд был теперь на расстоянии в пять световых лет от центра Галактики. Моторы отключились. Зонд вел себя идеально, защитные щиты превзошли все наши ожидания. И мы сами тоже. Я с удивлением следила за дисплеями.
На «Кеплере» уже ничего не видно, обзор закрыли пылевые облака. Здесь же видимость остается прекрасной. Мы пролетали мимо звезды, которая начала двигаться по смертельно опасной спирали к Стрельцу А. Приборы визуального наблюдения фиксировали смертоносное величие дыры — раскаленные до синевы созвездия IRS16. Длинный огненный хвост красной звезды-гиганта IRS7 увеличивался под воздействием звездного ветра. Звезды, прошедшие отметку, Из-за которой уже нет возврата назад, неслись под действием притяжения Стрельца А к неизбежному концу. На радио-, гамма— и инфракрасных экранах можно было прочесть еще больше — буквально все объекты этого не имеющего подобных смертельно опасного неясного ландшафта просто лучились радиацией.
А вот сияет еще одна тайна, ради которой прилетели сюда Кейн и Аджит, — массивные молодые звезды, на которые Стрелец А, казалось, не оказывает никакого воздействия. Но как могли они стать такими массивными и стабильными? Такие звезды не могут существовать вблизи от дыры. Одна звезда, по словам Кейна, находилась от дыры на расстоянии двойной орбиты Плутона от Сола. Как это случилось?
— Все так красиво, хотя красота дьявольская, — сказала я Аджиту и Кейну. — Я хочу подняться в обсерваторию и посмотреть оттуда.
— Обсерватория! — мрачно бросил Кейн. — Мне нужно работать!
И он сел к своему терминалу.
Все это, естественно, неправда. На зонде нет обсерватории, нет трапов, и я не могу никуда «подняться». Нет здесь и кают-компании с терминалом, стульями, столом, дисплеями и компьютером. Мы сами и есть компьютер, а точнее, мы часть его. Но программы, которыми он напичкан, делают все настолько реальным, словно все осталось, как прежде, словно мы — все те же старые «мы», что были на борту «Кеплера». Человеческим аналогам нужна такая реальность, реальность теней, и мы ее только приветствуем. А почему бы и нет? Для нашего ума это данность, принимаемая по умолчанию.
И потому Кейн «сел» за свой «терминал», чтобы просмотреть предварительные данные сенсоров. И Аджит тоже, а я «пошла наверх», в обсерваторию, и долго оттуда любовалась окрестностями.
Я, та другая «я», которая осталась на «Кеплере», выросла на орбитальной станции Оортовых облаков в системе Сола. Космос — мой дом. Я не понимаю, как эти земляные черви могут жить на планетах; как вообще можно хотеть там жить — на самом дне мрачного и грязного пространства. Я научилась имитировать понимание, научилась делать вид, что люблю планеты, ведь этого требует моя работа. И Кейн, и Аджит выросли на планетах: Аджит на Новом Бомбее, а Кейн на самой Терре. Оба они ученые, изучают космос, но их нельзя назвать настоящими жителями космоса.
Ни один житель планет никогда по-настоящему не видит звезды. Ни один человек на всем свете никогда не видел то, что вижу сейчас я, — бешеное сердце человеческой Вселенной.
В конце концов я спустилась вниз, еще раз проверила все показания, а потом села за стол в кают-компании и достала свое вышивание. Это древнее, несуразное ремесло очень успокаивает, почти так же, как возня в саду, хотя вышиваю я не из-за этого. Все первоклассные тьюторы осваивают какое-либо простое ремесло. Это дает возможность легко наблюдать за людьми, в то время как они думают, что ты занят делом, и не обращают на тебя никакого внимания.
Кейн, естественно, вообще не обращал на меня внимания. Я спокойно могла бы разглядывать его с помощью увеличительного стекла, а он и ухом не повел бы, особенно если был бы занят работой. Еще на борту «Кеплера» он попытался доступно объяснить мне — насколько это было возможно, — почему рядом с сердцем Галактики вообще не должно быть молодых звезд, и тут же привел три возможные причины их появления. Рассказал он мне это, как обычно, в постели. В минуты после физической близости.
— Судя по спектрам этих звезд, они молоды, Тирза. И они находятся совсем рядом со Стрельцом А, SO-два вообще всего в восьмидесяти а. е.![44] Такого не может быть; ядро Галактики, мягко говоря, далеко не лучшее место для звездообразования. И еще — у этих звезд очень странные орбиты.
— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, — улыбнулась я.
— Естественно! — воскликнул он без капли иронии. — Этим молодым звездам здесь не место. Приливные силы дыры должны были разорвать на кусочки любое пылевое облако еще до того, как из него начала бы зарождаться звезда. А если они зародились вдали от этих мест, ну, скажем, на расстоянии в сто световых лет, то на подходе сюда непременно должны были погибнуть. Такие супермассивные звезды вообще больше нескольких миллионов лет не существуют.
— Но вот же они, перед нами.
— Да. Почему на тебе до сих пор эта кружевная рубашка? Какой-то ужас.
— Ты так торопился, что я даже не успела толком раздеться.
— Ну, тогда раздевайся сейчас.
Я так и сделала, и он крепко прижал меня к себе. Разговор о звездах продолжался.
— Существует три теории. По одной, если пылевое облако находится в шести световых годах от центра Галактики, то звезды образуются, как обычно, но потом под напором галактических ветров улетают на большие расстояния, затем снова притягиваются и так далее. По другой теории, должна быть вторая, меньшая по размеру, черная дыра, которая движется по орбите вокруг Стрельца А и оттягивает звезды на себя. Создается своего рода противовес. Но тогда почему нам не удается зарегистрировать никаких радиоволн? По третьей теории, звезды вовсе не молодые, они представляют собой останки старых звезд и лишь внешне похожи на молодые.
Я спросила:
— Какая теория нравится тебе?
— Ни одна из них. — И вдруг со свойственной ему непредсказуемостью полностью переключил свое внимание на меня: — С тобой все в порядке, Тирза? Я знаю, для тебя наша экспедиция должна быть очень скучной. На управление кораблем уходит совсем немного времени, даже на меня не так уж много.
Я громко рассмеялась, а Кейн, не понимая причины моего смеха, нахмурился. Как типично для него сказать такое! Неожиданно проявить заботу и тут же снова напрочь забыть о человеке. И ни слова об Аджите, словно для меня существует только он, Кейн. Полное игнорирование того факта, что я все время сглаживаю их столь натянутые отношения, провожу столько времени с каждым в отдельности, чтобы успокоить и умиротворить этих двоих мужчин, больше похожих на звезды бескрайнего космоса, чем на людей. Яркие, горячие, мощные и очень нестабильные. Но ни один из них этого, конечно, не признает.
— Со мной все в порядке, Кейн. Я наслаждаюсь жизнью.
— Ну и отлично, — ответил он, и я поняла, что он тут же позабыл обо мне и принялся снова размышлять о своих теориях.
Ни Кейн, ни Аджит не знают о том, что я люблю Кейна. Аджита я не люблю. Трудно сказать, как в наших сердцах зарождается любовь. С Кейном я счастлива, во мне просыпается желание и появляется полнота жизни, от которой все вокруг начинает светиться — и все только потому, что он, сложный, неугомонный, полный энергии и жизни Кейн, является частью этого мира. С Аджитом ничего подобного во мне не происходит, и он в этом не виноват.
О моих чувствах они так никогда и не узнают. Мои чувства не имеют сейчас никакого значения. Я командир корабля.
— Черт побери! — в восторге воскликнул Кейн. — Только посмотри!
Аджит повел себя так, будто Кейн обращался к нему, хотя это было не так. Он просто думал вслух. Я отложила вышивание в сторону и подошла к их терминалам.
Аджит сказал:
— Показания приборов, должно быть, неверны. Видимо, сенсоры все-таки повреждены — либо при гиперпрыжке, либо под действием радиации.
Кейн ничего не ответил; мне кажется, он даже не услышал слов Аджита. Он просто спросил:
— Что же это такое?
Ответил ему Аджит:
— Показания массы неверны. Слишком высокая плотность вещества в некоторых пустых областях космического пространства.
Я спросила:
— Может, именно там и зарождаются новые звезды?
Мне не ответил даже Аджит; значит, я сморозила страшную глупость. Но мне все равно. Я ведь не ученый; самое главное сейчас, чтобы они не замыкались в себе, а продолжали разговаривать.
Аджит сказал:
— Было бы удивительно, если бы приборы не пострадали после прыжка в условиях такой радиации.
— Кейн? — окликнула я.
— Дело не в приборах, — пробормотал он. Значит, слышит, о чем мы говорим. — Суперсимметрия.
Аджит тут же принялся возражать, но я ничего не поняла. Как можно понять их спор, когда я даже слов таких не знаю. Я и не пыталась разобраться; со стороны — самая обыкновенная научная дискуссия, оживленная, но без обид и оскорблений, на личности никто не переходит.
Когда оживление немного спало, я спросила:
— Мини-капсула на «Кеплер» отправлена? Они очень ждут предварительных данных, а на прыжок и так уйдет несколько дней. Вы не забыли записать и отправить показания?
Они посмотрели на меня так, будто не сразу вспомнили, кто я такая и что тут делаю. Впервые оба стали похожи друг на друга.
— Я послал капсулу, — ответил наконец Аджит. — Первые данные ушли на «Кеплер». Кейн…
И они снова погрузились в спор.
Глава 3
Игра в го не задалась.
Я видела, что проблема в Аджите. Он играл намного лучше Кейна — у него и интуиция лучше, и опыта больше. Кейна это нисколько не трогало, ему нравилось решать сложные задачи. Но Аджит с трудом переносил свое превосходство.
— Игра окончена. — Он выиграл третью партию за вечер. В голосе его прозвучали странные нотки, и я подняла голову от рукоделия.
— Черт побери, — в сердцах выругался Кейн. — Давай еще.
— Нет, я лучше пойду отпраздную свои победы с Тирзой.
Вообще-то эта ночь по очереди принадлежала Кейну, но нам до сих пор удавалось сглаживать острые углы в подобных ситуациях. Потому что я всегда начеку; в мои обязанности входит внушать обоим, что стоит им только пожелать, и я в их полном распоряжении. Конечно, я не даю делу пойти на самотек; существует масса способов, с помощью которых я могу незаметно влиять на их желания и выбор. Я занимаюсь любовью с тем из них, кто в данный момент особо нуждается в моем внимании. И сейчас, когда Аджит открыто высказал свои требования, я удивилась — это что-то новенькое.
Кейн, как обычно, даже ухом не повел и сказал:
— Ладно. Как бы я хотел, чтобы побыстрее прилетела мини-капсула! Мне нужны данные!
Игра закончилась, и он опять не находил себе места. Вот он встал и принялся ходить взад-вперед по кают-компании.
— Я, пожалуй, поднимусь в обсерваторию. Хотите со мной?
Он уже забыл, что мы с Аджитом собирались уединиться.
Я заметила, как Аджит замер на месте. Вроде бы мелочь, но Аджита очень задело то, что Кейн остался равнодушен к его победам, к тому, что он уводит меня, словно некий приз. Другой мужчина был бы уязвлен, но потом забыл бы об этом. Не таков Аджит. Или Кейн. Стабильные мужчины добровольно в такие экспедиции не летают.
Я другое дело, я выросла в космосе. Ученые же нет.
Я отложила в сторону рукоделие, взяла Аджита за руку и прижалась к нему. С Кейном пока все в порядке. Желание как можно быстрее получить данные вполне нормальное и естественное в данной ситуации. Аджиту же сейчас нужно мое внимание.
Это я предложила им поиграть в го. Хорошие командиры не должны допускать подобных ошибок. Значит, и исправлять ее должна я сама.
Перед прибытием мини-капсулы ситуация еще ухудшилась.
Они продолжали играть в го, причем оба полностью отдавались игре. Сначала играли шесть-семь раз в день, потом девять-десять, а под конец — все свободное время. Большей частью выигрывал Аджит, но не всегда. Кейн весь свой могучий интеллект посвятил разработке новых стратегий игры; к тому же он спокойно относился к проигрышам, что давало ему известное преимущество. Да, он играл увлеченно, но я видела, что стоит ему найти более интересное занятие, и он легко оставит игру.
Аджит все больше и больше отдавался игре. Ему, как никогда, хотелось выигрывать, а он, наоборот, начинал проигрывать. От этого он еще больше радовался каждой новой победе. Он бросал последнюю, выигрышную фишку на доску жестом, в котором я читала одновременно и презрение и страх.
Я перепробовала все, что могла придумать, чтобы их отвлечь. Вспомнила свой вековой опыт. Ничто не помогало. Занятия любовью лишь усугубляли конфликт. Для Аджита секс был наградой за выигрыш, для Кейна — временным отдыхом, после которого он готов был к новой игре.
Однажды ночью Аджит принес и поставил на стол в кают-компании статую Шивы. Она заняла почти весь стол целиком. Четырёхрукий танцор в металлическом кольце пламени.
— Это что такое? — Кейн оторвался, от доски. — Боже мой, какое-то божество!
Я быстро ответила ему:
— Это интеллектуальный символ. Поток космической энергии во Вселенной.
Кейн рассмеялся. В его смехе не было ничего обидного, но у Аджита глаза моментально вспыхнули, и он произнес:
— Я хочу, чтобы он стоял здесь.
Кейн пожал плечами:
— Я не против. Твой ход, Аджит.
Беда, беда. Аджит хотел раздразнить Кейна, хотел, чтобы тот возражал против статуи. Он жаждал конфликта, всеми силами добивался его. Ему нужно было дать выход копившемуся в нем раздражению на Кейна, раз от раза игравшего все лучше и лучше. Аджиту нужно было излить свой гнев, ведь он всегда злился на Кейна — и все из-за того, что тот был умнее, талантливее. Статуэтка должна была расставить точки над «i»; дать пощечину Кейну. «Вот она, я! Я занимаю почти весь стол. Обрати на меня внимание!»
А вместо этого Кейн просто пожал плечами. Он практически и не взглянул на статую.
Я попросила:
— Аджит, расскажи мне еще раз про Натараджу. Что означает кольцо пламени?
Аджит спокойно ответил:
— Это пламя, которое разрушает мир.
Кейн промолвил:
— Твой ход, Аджит.
Вот и все; но где-то внутри меня зародился страх.
Кажется, я теряю контроль над ситуацией.
В тот самый момент прибыла первая мини-капсула с данными.
Глава 4
Аналоги разумных существ остаются разумными существами. Это не просто компьютерные программы, загруженные в удаленный компьютер. Аналоги не обременены биологическими механизмами сна, голода, похоти, но и они не свободны от привычек. По сути дела, аналоги и существуют в большой степени благодаря привычкам и обратной связи с миром разумных существ. В мои обязанности на зонде как раз и входило поддерживать эти привычки. Самая надежная мера предосторожности при работе с такими гениями.
— Пора спать, джентльмены, — спокойно заметила я.
Мы уже шестнадцать часов сидели в кают-компании — Кейн и Аджит за своими терминалами, а я тихонько наблюдала за ними. Я тоже умею концентрироваться, как и они, хотя я, конечно, не гений. Они и не подозревают о том, что я могу. Я отложила рукоделие в сторону, но они даже не заметили.
— Тирза, только не сейчас! — бросил Кейн.
— Пора спать.
Он взглянул на меня как надувшийся ребенок. Кейн и есть настоящий ребенок; тут уж я не ошибаюсь. Он знает, что компьютерным аналогам нужен временный отдых, чтобы запустить программу чистки, которая может вовремя отследить и убрать операционные ошибки, иначе они разрастаются, подобно снежному кому, и приводят к нарушениям работы всей системы. А учитывая степень радиации на зонде, чистка тем более необходима. На это уходит несколько часов. Контролирую процесс я.
Аджит с надеждой посмотрел на меня. Сегодня его очередь. Секс тоже входит в привычку и в то же время помогает им нормально работать. Сколько ученых прошли через мои руки, и сколько раз их осеняло именно в минуты физической близости. Секс на уровне компьютерных программ стимулирует и расслабляет точно так же, как и в реальной жизни.
— Хорошо, хорошо, — пробормотал Кейн. — Спокойной ночи.
Я отключила его и повернулась к Аджиту.
Мы прошли к его койке. Аджит был напряжен — не так-то просто обработать такое количество информации, да еще шестнадцать часов бок о бок с Кейном. Но мне было приятно, что он тут же отвечал на все мои ласки. После близости я попросила его разъяснить мне, что им удалось узнать.
— И, пожалуйста, попроще. Не забывай, с кем ты разговариваешь!
— С умной и очаровательной женщиной, — ответил он, и я улыбнулась ему, как и подобало. Но он видел, что я на самом деле хочу услышать новости о дыре. — Массивные молодые звезды находятся там, где их быть не должно… Кейн уже тебе все это объяснял, так ведь?
Я кивнула в ответ.
— Звезды на самом деле молодые, это не обломки старых образований. В этом мы теперь уверены. И сейчас пытаемся собрать данные, чтобы проверить две другие теории: об опоясывающем звезды кольце вещества, из которого они и зарождаются, и о других черных дырах.
— И как вы собираетесь проверить эти теории?
Он заколебался. Я понимала, что он пытается подыскать нужные слова, чтобы объяснить все мне.
— Мы проигрываем различные программы, равенства и модели. Еще пробуем найти подходящее место, куда отправить зонд в следующий раз. Но об этом ты знаешь.
Конечно знаю. Зонд движется только с моего ведома. Зонд сможет совершить еще два прыжка, и, конечно, только с моего согласия.
— Нам надо найти место, откуда мы сможем засылать лучи для сбора информации с различной радиоактивной интенсивностью. Более радиоактивные лучи недолговечны, но ты знаешь… они искажаются под воздействием силы тяготения супердыры. — Аджит нахмурился.
— В чем дело, Аджит? Что такое ты сказал о силе тяготения?
— Кейн был прав, — ответил он. — Приборы определения массы в полном порядке. Они показывают, что поблизости существуют сгустки материи с достаточно высокой плотностью вещества и при этом нулевой силой тяжести. И нулевым излучением.
— Черная дыра, — предположила я.
— Слишком мала. Да и маленькие черные дыры являются источником радиации, это давным-давно продемонстрировал Хокинг.[45] Не существует черных дыр массой менее трех масс Солнца. А показания приборов намного меньше.
— Что же это?
— Мы не знаем.
— Вы послали эти показания на борт «Кеплера»?
— Естественно, — несколько натянуто ответил он.
Я притянула его к себе и сказала:
— На тебя всегда можно положиться.
Он немного расслабился.
И я отключила нас обоих. Мы так и остались в объятиях друг друга.
На следующий день Аджит заметил вторую аномалию. А я обнаружила третью.
— Что-то не так и с газовыми орбитами, — сказал Аджит Кейну. — И взгляни, они с каждой минутой искажаются все больше и больше.
Кейн подошел к терминалу Аджита.
— Говори.
— Потоки газов, поступающие от околоядерного диска… смотри… вот они изгибаются здесь, у западной оконечности Западного Стрельца А…
— Это ветер от скопления IRS шестнадцать, — тут же выпалил Кейн. — Я вчера получил новые данные о нем.
— Нет, я уже внес эти корректировки, — парировал Аджит.
— Тогда, может, магнитное притяжение со стороны IRS семь или…
Они снова принялись спорить. Я быстро потеряла нить их дискуссии, но все же основную идею уловила. Из облаков, находившихся за околоядерным диском, окружавших сердцевину Галактики, подобно пышке, на огромной скорости исходили газовые потоки. Под влиянием различных сил эти газовые потоки двигались по достаточно узким, коническим траекториям. В результате газы должны были окружить черную дыру, свернуться во внутреннюю спираль, где они сжимаются до температур в несколько миллиардов градусов, после чего дыра просто поглощает их. Это ясно.
Но потоки газов двигались по иным траекториям. Газы двигались не так, как им было положено. Они не могли описывать подобные орбиты под действием тех сил, которые на них действовали.
Наконец Аджит сказал Кейну:
— По-моему, надо перевести зонд на другое место. Раньше, чем было запланировано.
— Погоди, — тут же вмешалась я. Что касается передвижений зонда, решения принимаю я. — Еще рано.
— Естественно, я ни на секунду не забываю о тебе, Тирза, — с обычной галантностью ответил Аджит. Но за вежливостью сквозило нечто еще, какой-то свет. Я узнала его. Ученые прямо-таки светятся изнутри, когда их озаряет.
Я думала, что Кейн будет возражать, смеяться, но, наверное, на него повлиял их научный спор. Волосы у него на голове торчали во все стороны, эдакая огненная корона. Он быстро посмотрел на свои дисплеи, потом на дисплеи Аджита, потом на самого Аджита и сказал:
— Ты хочешь отправить зонд на другую сторону Западного Стрельца А.
— Да.
Я сказала:
— Покажите мне.
Аджит вывел на экран упрощенную карту, которую несколько недель назад начертил специально для меня, — чтобы объяснить мне цели и задачи экспедиции. На карте в центре Галактики была изображена черная дыра и основные структуры, ее окружающие: скопление горячих голубых звезд, массивные молодые звезды, которых вообще не должно было быть рядом с черной дырой, красная звезда-гигант IRS16 с длинным огненным хвостом. А еще наш зонд — с одной стороны двигающегося по спирали огромного остатка плазмы Западного Стрельца А с тремя рукавами-отростками. Аджит дотронулся до компьютера, и на другой стороне Западного Стрельца А появилась новая точка, дальше от дыры, чем то место, где мы находились сейчас.
— Мы хотим попасть туда, Тирза, — сказал он, а Кейн кивнул в знак согласия.
Я изобразила полную наивность и ответила:
— Мне казалось, там нет ничего интересного. Кроме того, вы говорили, что Западный Стрелец А создаст большие помехи на всех длинах волн, ведь он обладает сильным излучением.
— Так оно и будет.
— Тогда…
— Сейчас там кое-что происходит, — начал Кейн. — Аджит прав. Именно оттуда исходит сила притяжения, которая искажает траектории газовых потоков. Нам необходимо туда попасть.
Нам.
Аджит прав.
Аджит оставался невозмутим. Но он продолжал светиться изнутри, теперь даже еще больше, ведь его подбадривала поддержка Кейна. Я решила подогреть его энтузиазм.
— Но, Кейн, а как же массивные молодые звезды? Ведь зонд можно передвигать еще всего лишь два раза. Запасы топлива…
— У меня уже достаточно данных по звездам, — ответил Кейн. — Теперь это не так важно.
Я попыталась скрыть собственное удовлетворение.
— Хорошо. Сейчас передвину зонд.
Но когда я вышла на программу управления кораблем, оказалось, что зонд уже передвинут.
Глава 5
Кейн и Аджит набросились на мини-капсулу с предварительными данными, подобно изголодавшимся волкам, Игра в го была забыта. Было забыто все, кроме работы, если только не вмешивалась я.
Сначала я даже обрадовалась. Решила, что исчезнет несуразное, все нарастающее соперничество между ними; теперь оба ученых будут совместно решать задачи, которые так много для них значили.
— Черт побери! — в восторге воскликнул Кейн. — Только посмотри!
Аджит повел себя так, будто Кейн обращался к нему, хотя это было не так. Он просто думал вслух. Я отложила вышивание в сторону и подошла к их терминалам.
Аджит с каким-то высокомерием, которое появилось после выигрышей в го, сказал:
— Показания приборов, должно быть, неверны. Видимо, сенсоры все-таки повреждены — либо при гиперпрыжке, либо под воздействием радиации.
Кейн, как ни странно, заметил перемену в Аджите. Он усмехнулся; наверное, точно так же он смеялся в лицо самонадеянным аспирантам.
— Неверны? Типичное ребячество — побыстрее сделать выводы. Это ни к чему дельному не приведет.
Тут вмешалась я:
— Какие показания?
Мне ответил Аджит, и, хотя говорил он обычным голосом, скорее, даже вежливо, я видела, что он весь дрожит от злости и гнева:
— Показания массы неверны. Слишком высокая плотность вещества в некоторых пустых областях космического пространства.
Я спросила:
— Может, именно там и зарождаются новые звезды?
Мне не ответил даже Аджит; значит, я сморозила страшную глупость. Но мне все равно. Я ведь не ученый; самое главное сейчас, чтобы они не замыкались в себе, а продолжали разговаривать.
Аджит как-то очень уж спокойно сказал:
— Было бы удивительно, если бы приборы не пострадали после прыжка в условиях такой радиации.
— Кейн? — окликнула я.
— Дело не в приборах. — И добавил: — Суперсимметрия.
Аджит тут же принялся возражать, но я ничего не поняла. Как можно понять их спор, когда я даже слов таких не знаю. Я и не пыталась разобраться; со стороны — самая обыкновенная научная дискуссия, оживленная, но без обид и оскорблений, на личности никто не переходит.
Внезапно они прекратили спорить и разошлись к своим терминалам. Они работали не отрываясь двадцать часов подряд, подобно машинам. Нужно уговорить их перекусить. Они ведь ничего вокруг себя не замечают; так могут вести себя только люди, одержимые либо наукой, либо искусством. Сегодня ночью ни один из них обо мне и не вспомнит. Я могла бы воспользоваться своей властью командира корабля и отдать им приказ, но решила пока что не прибегать к крайним мерам. Как-никак это подрывает доверие. Единственное, что я в результате сделала, это заявила им, что на время отключаю терминалы.
— Ради бога, Тирза! — огрызнулся Кейн. — Когда еще представится такая возможность! Мне нужно работать!
Я спокойно ответила:
— Сейчас вы пойдете отдыхать. Я отключаю терминалы на семь часов.
— Пять.
— Ладно. — Я знала, что через пять часов Кейн ни за что не проснется.
Он поднялся на ноги, но после стольких часов за экраном двигался с трудом. Программа омоложения далеко не безупречна. Мышцы у него затекли, ведь в обычной жизни он привык гораздо больше двигаться. Он пошатнулся, но тут же рассмеялся и восстановил равновесие.
Однако успел-таки задеть стол. Статуэтка Шивы соскользнула со стола и упала на пол. Статуэтка была старой, Аджит говорил, ей лет четыреста. Металлы тоже не вечны, как и люди. Она упала на пол под прямым углом и раскололась.
— Ох, Аджит… прости меня.
Поздно. Каждой своей клеточкой я чувствовала, что Кейн не виноват; он и извинился-то не сразу потому, что все еще обдумывает то, что только что видел на экране терминала и ему очень трудно переключиться. Но какая разница. Аджит весь напрягся, а беспечный, вроде бы равнодушный тон Кейна сыграл роль катализатора — Аджит уже не просто злился, в его злобе появилось что-то новое.
Я быстро вмешалась:
— На корабле можно починить статую.
— Нет, спасибо, — ответил Аджит. — Оставим все как есть. Спокойной ночи.
— Аджит… — Я попыталась взять его за руку, но он отдернул руку.
— Спокойной ночи, Тирза.
Кейн сказал:
— Вариации гамма-излучения в районе Западного Стрельца А отличаются от предполагаемых, — Он моргнул, — Ты права, я очень устал.
Он, спотыкаясь, прошел к своей койке. Аджит уже исчез. Спустя какое-то время я подобрала обломки статуэтки Аджита и долго держала их в руках. Обломки танцующего божества.
Кейн объявил, что данных с первой капсулой прислано столько, что им обоим хватит работы до прибытия следующей капсулы. Но уже назавтра он требовал новой информации.
— Что-то не так и с газовыми орбитами, — громко сказал Кейн, не обращаясь при этом ни ко мне, ни к Аджиту. С ним такое часто случалось — бывало, он подолгу работал молча и вдруг начинал что-то говорить, просто так, в пустоту или в ответ на свои мысли. Он так сильно тер себе ухо, что оно покраснело.
Я спросила:
— В чем дело?
А когда он ничего не ответил, а может, просто не услышал моего вопроса, я повторила его громче.
Кейн очнулся и улыбнулся мне.
— Потоки газов, поступающие от околоядерного диска, движутся не так, как должны, по направлению к Стрельцу А…
Я вспомнила то, что он когда-то говорил мне, и спросила:
— Возможно, это ветер от скопления IRS шестнадцать?
— Нет, я проверил все новые данные и уже внес корректировки.
Я не знала, что еще можно предположить. И тут Кейна прорвало:
— Мне нужны новые данные!
— Ну, они уже скоро прибудут.
— Они нужны мне сейчас, — бросил он, уныло усмехнулся и снова с головой погрузился в работу.
Аджит молчал, будто ни Кейн, ни я ничего не говорили.
Вот Аджит поднялся, потянулся и огляделся по сторонам. Я сказала:
— Через минуту будет обед. Но сначала пойдем, я тебе кое-что покажу.
И я тут же направилась наверх в обсерваторию; ему ничего не оставалось, как следовать за мной. Он так и сделал, спорить не стал.
Я поставила починенную статую Шивы на скамью рядом с прозрачным куполом обсерватории. Самый захватывающий космический вид открывался с противоположной стороны, но в этом месте мои экзотические растения росли не так буйно, а в небе по ту сторону корабля сияло такое множество звезд, какого в системе Сола никогда и не было. Шива снова танцевал в огненном кольце на фоне грандиозного космического пейзажа.
Аджит тут же сказал:
— Я ведь говорил, что не хочу, чтобы ты ее чинила.
С Кейном я могу себе позволить говорить напрямик, даже когда возражаю ему; у него достаточно сильный характер, чтобы выдержать такой тон, пожалуй, другого обращения он и не воспринимает. Но Аджит другой. Я опустила глаза и взяла его за руку.
— Я знаю. И все равно взяла на себя смелость починить ее, потому что подумала, что тебе захочется увидеть ее такой снова, и еще потому, что мне самой она очень понравилась. В этой статуе сокрыт очень глубокий смысл, особенно в данный момент — здесь и сейчас. Пожалуйста, не сердись.
Аджит секунду молчал, потом поднес мою руку к своим губам.
— Ты все понимаешь.
— Да, — ответила я, и это была сущая правда.
Шива, вечный танец, нескончаемый поток энергии, который изменяет формы и состояния. Неужели и остальные не видят этого в газовых облаках, из которых образуются звезды, в черной дыре, которая их разрывает, в разрушительных и созидательных силах, которые бушуют за бортом нашего корабля? Я знала, что тут кроется очень глубокий подход к тому, что очевидно, и потому опускала глаза, чтобы Аджит не заметил и капли презрения.
Он поцеловал меня.
— В тебе столько духовности, Тирза. И еще ты мягкая.
Ничего подобного — ни то ни другое. Просто Аджит сам все это придумал, ему все время хотелось видеть это в людях.
Но внешне он расслабился, и я видела, что частично вытащила его из бездны злобы и гнева. Нам с ним подвластны духовные красоты, которые недоступны Кейну, значит, в каком-то смысле он превосходит Кейна. Он спустился вслед за мной в кают-компанию, где нас ждал обед. Я слышала, как он тихонько напевал себе под нос. Довольная результатом своих действий, я отправилась на камбуз.
Кейн резко поднялся от своего терминала.
— Вот, мои чертовы звезды. Тирза, смотри, я понял.
Я замерла на месте. Я еще никогда не видела, чтобы человек выглядел так, как сейчас выглядел Кейн. Он буравил меня взглядом.
— Понял — что?
— Все. — Внезапно он подхватил меня и закружил в каком-то сумасшедшем и неуклюжем танце. — Все! Я понял все! Все насчет молодых звезд, газовых траекторий, недостатка массы во Вселенной! Черт побери, абсолютно все!
— Ч-ч-ч-чт-т-т-то-о-о-о… — Он кружил меня с такой силой, что у меня клацали зубы. — Кейн, отпусти меня!
Он остановился и обнял меня так, что чуть не хрустнули ребра, потом вдруг резко выпустил из объятий и подтащил к своему терминалу. У меня все тело ломило от его нежностей.
— Смотри, любимая, что я нашел. Вот, садись сюда, а я объясню так, чтобы ты поняла. Тебе понравится. И ты им тоже понравишься. Смотри, эта область космического пространства…
Я обернулась и посмотрела на Аджита. Для Кейна он просто не существовал.
Глава 6
— Зонд переместился, — сказала я Аджиту и Кейну. — Далеко от места рассчитанного дрейфа. С коэффициентом десять.
Глаза у Кейна были красные от непрерывной работы, и все же он тут же встрепенулся.
— Дай посмотреть траекторию.
— Я уже перевела ее на ваши терминалы. — Обычно данные по управлению кораблем доступны только мне.
Кейн вывел картинку на экран и даже присвистнул.
Зонд подвергается воздействию силы тяготения и радиации. Они неизбежно разрушают любой предмет, оказавшийся в поле их действия. Это всем понятно. «Мы», оставшиеся на корабле, даже не были уверены, что зонд сможет послать назад хотя бы одну мини-капсулу с данными. Я представляю, как они там радовались на «Кеплере», получив информацию. Наверное, для них мини-капсула была чем-то вроде святых даров; теперь наверняка ждут не дождутся следующей. Та другая «я», на корабле, ждала данных как манны небесной, надеялась, что это снимет напряжение, возникшее между Кейном и Аджитом. Надеюсь, так оно и произошло.
Топлива у нас должно было хватить на два перемещения. После второго прыжка, учитывая, что мы окажемся на расстоянии около одной пятидесятой светового года от черной дыры в самом сердце Галактики, зонд будет обречен на гибель. Он упадет по спирали в Стрелец А. Но сначала его разорвет на кусочки под воздействием приливных сил тяготения дыры. Человеческие аналоги исчезнут с зонда задолго до его гибели.
Однако уже сейчас, на достаточном удалении от дыры, зонд с непредвиденной скоростью сносило в сторону от предполагаемого курса. Нас притягивало к Стрельцу А, причем совсем не по гравитационной траектории. Если и дальше так пойдет, мы не попадем на орбиту Стрельца А в месте, рассчитанном компьютером, мы вообще можем пролететь мимо.
В чем же дело?
Кейн сказал:
— Может, приостановить зонд, пока не разберемся, что это нас так притягивает?
Аджит вглядывался в экран из-за плеча Кейна. Он неуверенно произнес:
— Нет… погоди… По-моему, не надо останавливать зонд.
— Почему? — набросился на него Кейн.
— Не знаю. Можешь назвать это интуицией. Но зонд должен продолжать двигаться вперед.
Я затаила дыхание. Кейн признавал только свою интуицию, ничью другую. Однако недавние события изменили и его. Сейчас он просто сказал:
— Аджит прав. В этой области находится источник притяжения, который искажает и траектории газовых потоков.
Аджит, казалось, и бровью не повел, но я заметила, как он обрадовался. Радость его была вполне осязаемой, как тепло или холод, и она придавала ему смелости без обиняков высказывать свое мнение, даже в присутствии Кейна.
Кейн задумался.
— Возможно, ты прав. Может быть… — Вдруг он широко раскрыл глаза и воскликнул: — О боже!
— Что? — неожиданно вырвалось у меня. — Что такое?
Кейн не обращал на меня внимания.
— Аджит, проверь модели газовых траекторий с учетом корреляции на смещение зонда. Я вам покажу молодые звезды!
— Почему… — начал было Аджит, но тут он понял, что имел в виду Кейн.
Он что-то пробормотал на хинди — то ли проклятие, то ли молитву, — я не поняла. Не знала я и того, что проносилось сейчас в их умах относительно траекторий газовых потоков и молодых звезд. Зато я прекрасно понимала, что происходит на борту зонда.
Аджит и Кейн с головой ушли в работу. Они обменивались какими-то фразами, перекидывали друг другу данные, выводили на экраны какие-то модели и уравнения. Головы их почти соприкасались, а говорили они на непонятном мне жаргоне.
В какой-то момент Кейн закричал:
— Нам нужны новые данные!
Аджит рассмеялся, весело и непринужденно, но тут же снова уткнулся в экран. Я долго наблюдала за ними, затем осторожно поднялась в обсерваторию. Мне хотелось побыть одной.
Снаружи открывался грандиозный вид, затмивший все, что я видела до сих пор. Возможно, потому, что мы оказались ближе, чем планировали, к центру Галактики. Стрелец А, это сердце тьмы, со всех сторон обволакивали газовые облака; из-за этой дымки все каким-то странным образом искажалось, становилось немного мягче. На своей родной станции Джи, находящейся в удаленной области Галактики, я никогда в жизни не видела так много звезд, как здесь. Прямо передо мной светились великолепные голубые звезды из скопления IRS16.
Видимо, я задержалась в обсерватории, потому что Кейн сам поднялся за мной.
— Тирза! Пошли вниз! Нам надо показать тебе, куда следует вести зонд и почему!
Нам.
Пытаясь скрыть распирающую меня радость, я строго сказала:
— Не показать, куда следует вести зонд, Кейн, а попросить меня. Я командир корабля.
— Ну да, да, конечно, ты здесь главная. Я знаю. Пошли!
Он схватил меня за руку и стащил вниз по трапу.
Перебивая и рьяно поправляя друг друга, они радостно все мне объяснили. Я изо всех сил пыталась сосредоточиться, стараясь не вникать в технические подробности, без которых они и говорить-то не умели. Наконец мне показалось, что я уловила суть.
— «Теневое вещество», — сказала я, старательно выговаривая слова. Звучит слишком странно, но Кейн серьезно настаивает именно на этом термине.
— Эта теория витает в воздухе вот уже несколько столетий, но в две тысячи восемьдесят шестом году Дегроот почти полностью развенчал ее, — пояснил Кейн, — Он…
— Развенчал, так почему же… — начала я.
— Я сказал «почти развенчал», — поправил меня Кейн. — В работе Дегроота всегда настораживали некоторые математические аномалии. И вот сейчас мы обнаружили, в чем он был не прав. Он…
Вместе с Аджитом они принялись объяснять мне суть ошибки Дегроота, но я оборвала их:
— Нет, вы слишком далеко зашли! Дайте я попробую сформулировать, что поняла из сказанного до сих пор.
На секунду я замолчала, собираясь с мыслями. Они нетерпеливо ждали: Кейн ерошил рукой волосы, Аджит улыбался во весь рот. Наконец я сказала:
— Вы говорите, что есть теория, по которой сразу после Большого взрыва сила тяготения неким образом отделилась от других физических сил Вселенной, аналогично тому, как вещество отделилось от радиации. В то же время вы, ученые, уже на протяжении двух столетий знаете, что во Вселенной как будто недостает вещества, по крайней мере, если судить по вашим уравнениям. И потому появился постулат о «темном веществе» и множестве черных дыр, но толком доказать этот постулат никто не смог.
А теперь еще эти искаженные траектории газовых потоков, смещение зонда и факт беспрепятственного образования массивных молодых звезд вблизи от черной дыры, несмотря на приливные силы тяготения. Хотя эти силы оказывают прямое разрушительное действие на пылевые облака еще до того, как в них начинается процесс конденсации, предшествующий рождению новой звезды.
Я вздохнула, но постаралась не умолкать надолго, чтобы они не перебили меня и не сбили бы с мысли.
— А вы считаете, что если сила тяготения отделилась сразу после Большого взрыва…
— Примерно через десять в минус сорок третьей степени секунд, — тут же вставил Аджит, но я его не слушала.
— …то должно было образоваться два разных типа вещества: обычное, нормальное вещество и так называемое «теневое вещество». Нечто вроде вещества и антивещества, но обычное вещество и теневое могут взаимодействовать друг с другом только посредством силы тяготения. Никаких других сил в их взаимодействии нет: ни радиации, ничего. Только сила тяготения. И только посредством силы тяготения «теневое вещество» проявляется в нашей Вселенной. Сила тяготения.
По ту сторону Западного Стрельца А находится огромный кусок этого вещества. Он излучает силу тяготения, которая изменяет траектории газовых потоков и вызывает отклонение зонда от намеченного курса. Более того, она даже влияет на молодые звезды, ибо это «теневое вещество» и есть тот самый противовес, который помогает звездам зарождаться и выживать в абсолютно нереальных условиях.
— Ну, примерно так, но кое-что важное ты упустила, — нетерпеливо заметил Кейн и улыбнулся.
— Да, Тирза, дорогая, ты не понимаешь… нельзя говорить «противовес». Дай я объясню тебе еще раз.
И они снова заговорили в один голос, но я уже не слушала. Возможно, я не уловила всю их теорию, зато поняла суть. Этого достаточно.
Теория у них получилась вполне жизнеспособная; а у меня вполне жизнеспособная экспедиция с определенной целью, на борту ученые, с которыми у меня сложились хорошие рабочие отношения, так что мы можем рассчитывать на успех.
Этого достаточно.
Кейн и Аджит подготовили вторую мини-капсулу для отправки на корабль, а я подготовила зонд к прыжку. Настроение у всех было прекрасное. Все смеялись и шутили, а Аджит с Кейном иногда переходили на свой непонятный научный жаргон.
Я не успела закончить подготовку программы, как исчезла голова Аджита.
Глава 7
Кейн весь день сидел над своей теорией «теневого вещества». Работал он с полной отдачей; склонился над терминалом, подобно голодной собаке, накинувшейся на кость. Он практически не поднимал взгляд от экрана и ничего не говорил. Аджит тоже работал, но делал он это совсем иначе. Оба терминала, естественно, подсоединены к одному компьютеру; у Аджита был доступ к тем же данным, что и у Кейна. Аджит мог следить и за тем, что делает Кейн.
Именно это и делал Аджит, он шел по следам Кейна. Я определила это по времени выбора им той или иной информации, да и вообще по самой его позе. Он был хорошим ученым, но до Кейна ему далеко. При наличии данных и времени он и сам мог бы додуматься до того, до чего намного быстрее додумывался Кейн. Мог бы. А может, и нет. Или просто мог внести некоторые полезные замечания в работу Кейна. Но Кейн не давал ему и минуты на размышления. Он моментально решал: один вопрос за другим и помощи при этом не просил. Он вообще позабыл об Аджите. Для Кейна сейчас существовала только его работа.
Ближе к вечеру он резко поднял голову от экрана и сказал мне:
— Они собираются переместить зонд. Наши аналоги… собираются переместить зонд.
Я спросила:
— Откуда тебе это известно? До назначенного часа еще далеко.
— Да. Но они его переместят. Если я и здесь додумался до существования «теневого вещества», то мой аналог на зонде и подавно должен был к этому прийти. Он решит, что нужно собрать больше данных на другой стороне Западного Стрельца А, где и находится основная масса этого вещества.
Я посмотрела на Кейна. Казалось, он не в себе; словно некий римский воин, который только что поверг к своим ногам льва. Не хватало лишь крови. Всклокоченные, сальные волосы (интересно, когда он в последний раз принимал душ?), одежда вся в пятнах (я узнала остатки обеда, который заставила его съесть в полдень), появившиеся под воздействием напряжения и усталости морщины (даже несмотря на программу омоложения) и сияющие глаза. Они могли соперничать с самим Западным Стрельцом А.
Боже, как я его люблю.
Я очень осторожно сказала:
— Ты прав. Аналог Тирзы переместит зонд для того, чтобы снять лучшие показания.
— И тогда через несколько дней мы получим новые данные, — добавил Аджит. — Но радиация на другой стороне Западного Стрельца А крайне высока. Будем надеяться, что программы зонда и аналогов выдержат, и мы получим-таки эти данные.
— Лучше будем надеяться, что с моим аналогом все будет в порядке, — заявил Кейн, — а то они даже не будут знать, какие данные собирать и посылать нам. — И он повернулся к экрану.
Жестокие слова повисли в воздухе.
Я видела, как Аджит отвернулся в сторону от меня. Потом он встал и прошел на камбуз.
Если я сразу пойду вслед за ним, он скажет, что я его пожалела. И будет еще больше стыдиться самого себя и того, что произошло.
— Кейн, — тихо, но сурово сказала я, — ты просто невыносим.
Он с искренним удивлением повернулся ко мне и спросил:
— А что такое?
— Ты знаешь что.
Но он действительно не знал. Кейн даже не сознавал, что такое он только что сказал. Он просто констатировал факт. Действительно, без аналога Кейна на зонде некому будет принимать научные решения.
— Я хочу поговорить с тобой наверху в обсерватории, — сказала я ему. — Но не сейчас, а скажем, минут через десять. Но ты сам должен позвать меня туда, будто хочешь мне что-то показать. — Небольшое запоздание, да еще инициатива Кейна помогут убедить Аджита в том, что я нисколько его не жалею.
Но тут я, кажется, переборщила. Кейн устал, он напряжен, у него неизбежное похмелье от первого возбуждения после такого неожиданного открытия. На такой истеричной ноте ни тело, ни ум долго выдержать не могут. Я так на него рассердилась вначале, что про него самого и не подумала.
Он резко бросил мне:
— Я встречусь с тобой в обсерватории тогда, когда сам захочу. Перестань помыкать мною, Тирза. Подумаешь, командир. — И отвернулся к своему экрану.
Аджит возвратился с камбуза с тремя бокалами на подносе.
— Надо отметить. Такое великое открытие. За это обязательно надо выпить.
Я чуть не подпрыгнула от облегчения. Все в порядке. Значит, я недооценила Аджита. Он ставит величие открытия, которое совершил Кейн, выше, чем свои собственные неудачи и промахи. Молодец, он в первую очередь настоящий ученый.
Он протянул один бокал мне, другой Кейну, третий взял сам. Кейн быстро глотнул, словно поставил галочку, и тут же вернулся назад к экрану. Я же смаковала вино и улыбалась Аджиту. Мне хотелось этой улыбкой передать ему свое восхищение — ведь он смог подняться над всеми личными обидами.
— Откуда ты взял вино? Его не было в списке поставляемых на корабль продуктов!
— Это из моих личных запасов, — улыбнулся в ответ Аджит.
Личные вещи не включаются в общий список и не проверяются. Бутылка вина, статуэтка Шивы… для экспедиции в центр Галактики Аджит взял с собой очень интересный набор. Я потягивала красную жидкость из бокала. Не похоже ни на вина Терры, ни на вина Марса, к которым я привыкла: это было грубее, резче и не такое сладкое.
— Замечательно, Аджит.
— Я решил, что оно тебе понравится. Его производят на моем родном Новом Бомбее из генномодифицированного винограда, завезенного с Терры.
Он не стал снова садиться за свой терминал. В последующие полчаса он развлекал меня историями о Новом Бомбее. Он был прекрасным рассказчиком, с хорошим чувством юмора. Кейн же весь ушел в работу и не обращал на нас никакого внимания. Уже давным-давно прошло десять минут, а он так и не вспомнил о том, что я просила его позвать меня в обсерваторию.
Минуло полчаса. Кейн, шатаясь, поднялся на ноги. Уже однажды мы наблюдали нечто подобное — когда после долгого сидения за компьютером он с трудом поднялся, не удержал равновесия, чуть не упал и в результате разбил статуэтку Аджита. Тогда он сам пришел в себя. Сейчас же Кейн тяжело грохнулся на пол.
— Кейн!
— Все в порядке, Тирза… Не устраивай панику! Оставь меня в покое!
Это было так несправедливо, что мне захотелось дать ему пощечину, но я сдержалась. Кейн потихоньку поднялся, тряхнул головой, как огромный зверь, и сказал:
— Я сильно устал. Пойду посплю.
Я не пыталась его остановить. В любом случае, я собиралась сегодня спать с Аджитом. Мне показалось, что в последние пять минут в его рассказах появилась какая-то фальшь, доля наигранности.
Но сейчас он улыбался мне, и я решила, что ошиблась. Я тоже очень устала и даже вдруг подумала, что не прочь для разнообразия провести ночь в одиночестве.
Но нет, этого я сделать не могу. Хотя Аджиту и удалось восстановиться после неосознанной, жестокой фразы Кейна, он все равно был обижен. Мне предстояло выяснить, на каком именно уровне застряла эта обида, и постараться успокоить его. В мои обязанности входило следить за нормальной психологической атмосферой на борту, чтобы экспедиции приносили максимальный эффект. Так что сейчас я должна уравновесить небрежное и уничижительное поведение Кейна. Это моя работа.
Я тоже улыбнулась Аджиту.
Глава 8
Когда исчезла голова Аджита, никто не впал в панику. Мы в принципе были к этому готовы; рано или поздно это должно было произойти. Зонд дрейфовал в зоне слишком высокой космической радиации, причем большая часть излучения была смертоносной: гамма-лучи от Восточного Стрельца, рентгеновские лучи, мощнейшие ветра ионизированных частиц и тому подобное — я ведь даже многих названий толком не знала. Удивительно, что защитные щиты зонда выдержали так долго. Никто и не рассчитывал, что мы сможем вернуться отсюда целыми и невредимыми. Видимо, какие-то частицы или частица проникли-таки внутрь зонда и добрались до компьютера, заразили программу поддержки человеческих аналогов.
Проблема невелика, просто небольшой глюк. Вот, спустя несколько секунд включилась резервная копия, и вскоре голова Аджита была на месте. Но все мы прекрасно понимали, что это только начало. Все повторится снова и снова, а в конце концов программа будет повреждена настолько, что никакая автоматическая служба поддержки уже не поможет, потому что и она будет повреждена или потому что программа человеческих аналогов в корне отличается от всех других программ. В программу аналогов включены резервные копии для того, чтобы поддерживать наши тени (их-то мы и видим) и тень корабля; благодаря этим теням мы не сходим с ума, все нам кажется привычным. Но ни одна программа человеческих аналогов не может включать резервную копию себя самой. Даже одна копия слишком загрязняет программу и сам оригинал. Было много попыток, испробована масса вариантов, но все безрезультатно.
Более того, мы, аналоги, только частично зависим от основного компьютера. Ведь человеческий аналог это и не биологическая сущность, и не длинная последовательность кодов: и то и другое, и даже больше. Часть основы, «железо», пронизана настоящими нейронами, хотя они и сконструированы намного более прочными и износостойкими (сотни тысячи миль наноорганических полимеров). Вот почему аналоги думают так же медленно, как и люди, они не могут тягаться по скорости мысли с компьютерами. Зато мы чувствуем все, как и люди.
После небольшой поломки аналога Аджита настроение у нас, такое веселое до этого, немного упало. Но мы продолжали работать, не теряли надежды. Мы наконец-то решили, куда именно направить зонд, а потом вводили в компьютер координаты прыжка.
— Скоро увидимся, — попрощались мы друг с другом.
Я поцеловала в губы и Кейна, и Аджита. После этого мы отключились, а зонд приготовился к прыжку.
Спустя несколько дней мы оказались на другой стороне Западного Стрельца А. Мы все были в полном порядке. Будь я верующей, то возблагодарила бы Господа, но вместо этого я бросила Аджиту:
— Пока что голова у тебя на месте.
— И не зря, — рассеянно заметил Кейн; он уже нацелился к своему терминалу. — Она нам пригодится. Аджит, детекторы массы… О боже!
Кажется, все-таки мы собираемся возблагодарить Бога, хотя и не совсем по правилам. Я спросила:
— Что такое? Что там такое? — На экранах я ничего не видела.
— Ничего, — ответил Аджит. — И в то же время все.
— Выражайся ясно!
Аджит (думаю, что Кейн был настолько поглощен работой, что и вовсе меня не услышал) ответил:
— Масс-детекторы показывают, что на расстоянии менее четверти светового года от нас огромное скопление массы вещества. Детекторы радиации, причем все, вообще ничего не зарегистрировали. Мы…
— Мы движемся с нарастающим ускорением, — заметила я, проглядев данные приборов. Скорость была такой высокой, что я даже зажмурилась. — Сейчас мы врежемся в это нечто. Не совсем сейчас, конечно, но приливная сила тяготения…
Зонд был небольшой, и приливные силы тяготения предмета такой огромной массы просто разорвут нас на части, стоит нам приблизиться на опасное расстояние.
Предмет огромной массы. Но, судя по показаниям остальных сенсоров, там вообще ничего нет.
Ничего, кроме теней.
Я вдруг почувствовала странное возбуждение. Не страх, а нечто более сложное, нечто жуткое и зловещее, сверхъестественное.
Когда я заговорила, то даже сама не узнала свой голос:
— А что, если мы столкнемся с этим предметом? Я знаю, вы сказали, что все виды радиации проходят сквозь «теневое вещество», словно его там и нет вовсе… потому что его и вправду нет, по крайней мере, в нашей Вселенной… Но как насчет зонда? Что, если мы столкнемся с этим нечто до того, как сможем снять последние данные по Стрельцу А?
— Мы не столкнемся с ним, — ответил Аджит. — Нас унесет к дыре до того, как мы подойдем к этому нечто, Тирза. Кейн…
Они опять забыли обо мне. Я поднялась в обсерваторию и долго сквозь ее прозрачную обшивку смотрела на мириады звезд, разбросанных в темном небе вдали от Западного Стрельца А. Потом я повернулась и посмотрела в другую сторону на трехрукое облако крутящейся плазмы: остывая, облако распространяло вокруг радиационные лучи. Вид был чистый, ничто не загораживало Западный Стрелец А. Но я-то знала, что между нами находится огромное, массивное тело «теневого вещества», которое притягивает к себе все, что я вижу вокруг.
Слева от меня в обсерватории исчезли все экзотические растения.
Аджит и Кейн лихорадочно работали, и мне пришлось снова их отключить на пятичасовой «сон». Мы находились в зоне такой же высокой радиации, как и в первый раз, прямо посреди Восточного Стрельца А — огромной, все время в течение последних сотни тысячи лет расширяющейся зоны гигантского взрыва. Большую часть Восточного Стрельца А было невозможно увидеть на тех длинах волн, которые воспринимала я, но детекторы гамма-излучения просто с ума сошли.
— Мы не можем пропустить пять часов! — вскричал Кейн. — Неужели ты не понимаешь, какой непоправимый урон за это время нанесет зонду радиация? А нам надо собрать все возможные Данные, обработать их и послать на корабль вторую мини-капсулу!
— Вторую капсулу отошлем прямо сейчас, — сказала я. — А отключу я вас лишь на три часа. И не спорь, Кейн, я это сделаю. Человеческие аналоги могут подвергнуться намного худшему повреждению в случае нарушения правил эксплуатации, чем под воздействием радиации. Тебе это известно.
Конечно известно. В ответ он оскалился, выругался и занялся набором данных для мини-капсулы. Потом, когда капсула была отослана, он замкнулся и замолчал.
Аджит попросил:
— Одну минутку, Тирза. Я хочу тебе кое-что показать.
— Аджит…
— Никакой математики, обещаю. Хочу показать тебе кое-что, что я взял с собой на борт «Кеплера». Конечно, в программу зонда предмет включен не был, но я покажу тебе голограмму.
Аналог Аджита вызвал какую-то второстепенную программу из недр компьютера, и на пустом экране появилось голографическое изображение. Я удивленно заморгала.
Это была статуэтка — некое божество с четырьмя руками, окруженное кольцом пламени; статуя была сделана, как мне показалось, из очень старой бронзы.
— Это Натараджа, — промолвил Аджит. — Танцующий Шива.
— Аджит…
— Нет, я не поклоняюсь богам. — Он улыбнулся. — Ты ведь меня достаточно хорошо знаешь, Тирза. В индуизме много богов, тысячи, но они всего лишь отражают различные аспекты нашей реальности. Этого не понимают только невежды. Шива символизирует танец созидания и разрушения, постоянный поток космической энергии. Рождение, смерть, новое рождение. Я решил, что его место именно в сердце Галактики, где происходят все эти три процесса. Эта статуэтка хранилась в моей семье четыреста лет. Я должен доставить ее назад домой — вместе с ответами на мои научные вопросы.
— Ты привезешь статую Шивы назад на Новый Бомбей, — тихо сказала я. — Вместе с ответами на научные вопросы.
— Да, я и сам уже так думаю. — Он улыбнулся мне в ответ, вложив в эту улыбку всю свою живую, подвижную душу, но еще и вежливость и надежду. — А теперь спать.
Глава 9
Спала я крепко и от усталости, и после секса, а наутро, когда проснулась, обнаружила, что Аджита в постели уже не было, — он сидел у терминала. Когда я вошла в кают-компанию, он сразу поднялся и с мрачным лицом повернулся ко мне:
— Тирза. Прибыла мини-капсула. Я ввел все данные в систему.
— Что случилось? Где Кейн?
— Думаю, все еще спит.
Я пошла к койке Кейна. Он лежал на спине — все в той же одежде, которую не снимал вот уже три дня, — и тихонько похрапывал. Пахло от него резко и неприятно. Я подумала было разбудить его, но решила подождать. Кейн уже столько времени недосыпает, а пока он спит, я могу посидеть с Аджитом. И, затянув потуже пояс на халате, я вернулась в кают-компанию.
— Что случилось? — повторила я свой вопрос.
— Я ввел в систему данные, прибывшие с мини-капсулой. Корректировки последних данных. Кейн говорит, что первые данные неверны.
— Кейн? — переспросила я.
— Аналог Кейна, — спокойно уточнил Аджит. — Он говорит, что в первом случае сенсоры зонда были повреждены радиацией, а они этого не заметили. Они послали предварительные данные сразу после прыжка, потому что не знали, сколько времени вообще продержится зонд. А сейчас они установили степень радиационного повреждения, восстановили программы сенсоров и снова сняли все показания. Аналог Кейна утверждает, что именно эти новые данные являются верными, а те, что мы получили ранее, недостоверны.
Я попыталась разобраться в том, что он сказал.
— Значит, теория Кейна о «теневом веществе» неверна?
— Не знаю, — ответил Аджит. — Разве кто-либо может что-то утверждать, не имея данных для подтверждения результатов? Мини-капсула только что прибыла!
— Тогда, может, и я не решилась на второй прыжок, — заметила я, имея в виду, конечно, аналог Тирзы. Мой аналог. Странное что-то я говорю. Слишком уж велико потрясение. Столько работы, столько радости, столько напряжения, такой триумф Кейна…
Я внимательнее посмотрела на Аджита. Он был очень бледным, усталым, но это вполне естественно для генномодифицированного молодого человека. И я сказала:
— Ты не выспался.
— Нет. Вчера был… трудный день.
— Да, — согласилась я и, конечно, заметила, как он деликатно выразился.
— Разбудить Кейна? — спросил Аджит.
— Я сама.
Это оказалось нелегкой задачей. Мне пришлось сильно трясти его, но вот наконец он очнулся.
— Тирза?
— А кто еще может тут быть? Кейн, надо вставать. У нас беда.
— Ч-ч-что? — Он зевнул во весь рот и откинулся на спинку кровати. Все тело у него болело.
Я набралась духу и сказала:
— Прибыла вторая мини-капсула. Твой аналог прислал сообщение. Он говорит, что предварительные данные были неточными из-за нарушений в работе сенсоров под действием радиации.
Кейн тут же пришел в себя. Он смотрел на меня как на палача.
— Данные неточные? Все?
— Не знаю.
Кейн вскочил с койки и побежал в кают-компанию. Аджит сказал ему:
— Я уже ввел данные из мини-капсулы в систему, но…
Кейн его не слушал. Он быстро включил терминал, быстро проглядел все данные и вдруг закричал:
— Нет!
Я вжалась в обшивку — не от страха, от удивления. Я никогда не слышала, чтобы взрослый мужчина так кричал.
Но дальше все было тихо. Кейн работал молча. Лихорадочно. Аджит тоже сидел за своим терминалом и работал — не как вчера, когда он просто повторял все за Кейном, а действительно работал. Я принесла им обоим горячий кофе. Кейн сразу же залпом выпил его, Аджит даже не заметил.
Прошло полчаса. Кейн повернулся ко мне. На лице его читалось поражение — все опустилось вниз: и глаза, и губы. Только волосы, грязные волосы, торчали во все стороны, как прежде. Он сказал с прямотой, присущей отчаявшемуся человеку:
— Новые данные сводят на нет всю мою теорию о «теневом веществе».
Мой голос прозвучал будто со стороны:
— Кейн, прими душ.
К моему удивлению, он послушался и, спотыкаясь, отправился в душ. Аджит еще несколько минут просидел за терминалом, потом поднялся по трапу в обсерваторию. По дороге он бросил через плечо:
— Тирза, пожалуйста, я хочу побыть один. Не поднимайся сюда.
Я так и сделала. Села за маленький стол кают-компании, уставилась на свою не выпитую чашку кофе и сидела, ни о чем не думая.
Глава 10
Кейн сказал, что новые данные, на первый взгляд, хорошие. Именно так и сказал: «хорошие». И сразу снова засел за работу.
— Аджит? — Я все больше и больше нуждалась в его объяснениях.
Он так же, как и Кейн, был погружен в работу, но достучаться до него мне было куда как легче. Это вполне естественно. Для Кейна Аджит был второстепенным, но все же необходимым звеном интеллектуального процесса; а я была тем же самым для обоих. Аджит воспринимал такое отношение как должное — его ценили. Я чувствовала то же самое. Соперничество кончилось, и мы оба стали добрее.
Кейн был менее надежен, он ничего, кроме работы, не замечал.
Аджит сказал:
— Новые данные подтверждают, что на траектории движения газовых потоков и зонда оказывает влияние тело большой гравитационной массы. Проблема с молодыми звездами в такой близости от Стрельца А представляется более запутанной. Чтобы объяснить кривые зависимости пространства и времени с учетом влияния черной дыры и теневой массы, нам предстоит видоизменить всю теорию звездообразования. Это крайне сложно. Кейн прикидывает возможные варианты за компьютером, а я соберу данные по разным точкам Западного Стрельца А и звезд на другой стороне этого неизвестного тела и посмотрю, что у меня получится.
— А что говорят масс-детекторы?
— По их показаниям нас притягивает тело массой около полумиллиона Солнц.
Полмиллиона Солнц. А мы ничего не видим: ни глазами, ни с помощью радиосенсоров, ни с помощью рентгеновских или каких-либо других детекторов.
— У меня есть вопрос. У этой черной дыры имеется радиус, сфера Шварцшильда? Поглощает ли она свет, как и подобает черным дырам? Разве свет поглощается не силой тяготения черной дыры?
— Верно. Но излучения, в том числе и простой свет, проходят «теневое вещество» насквозь, Тирза. Неужели ты не понимаешь? «Теневое вещество» никак не взаимодействует с нормальным излучением.
— Но оно обладает силой притяжения. Почему же тогда оно не притягивает к себе свет?
— Не знаю. — Он замешкался. — Кейн думает, что «теневое вещество» взаимодействует с излучением не на уровне частиц, которые реагируют на силу тяготения, а на волновом уровне.
— Каким образом?
Аджит взял меня за плечи и шутливо встряхнул.
— Я же говорил тебе — мы не знаем. Это нечто совершенно новое, дорогая. Мы знаем о «теневом веществе» не больше, чем примитивные гоминиды знали об огне.
— Ну, не надо все идеализировать, — промолвила я.
Это была своего рода проверка, и Аджит ее выдержал. При моих словах он не напрягся, как когда я что-то не то сказала относительно рисунка Шивы, который он мне показал накануне вечером. Сейчас он просто рассмеялся и снова засел за работу.
— Тирза! Тирза!
Меня разбудил будильник-автомат. Аджит, видимо, включился незадолго до меня, потому что это он звал меня по имени. Зазвенели сигналы тревоги.
— Это Кейн! С ним беда!
Я помчалась к койке Кейна. Он лежал, как обычно, под одеялом. Тело его было в порядке, значит, дело не в программе эксплуатации. Постельное белье тоже в норме, но сам Кейн ни на что не реагировал.
— Проведи полную диагностику, — велела я Аджиту.
— Уже начал.
— Кейн. — Я слегка потрясла его, потом сильнее.
Он пошевелился, застонал. Значит, все же аналог не мертв.
Я села на край койки и, переборов страх, взяла его руку в свою.
— Кейн, любимый, ты меня слышишь?
Он сжал мои пальцы, но выражение его лица не изменилось. Потом последовало молчание. Мне показалось, что и время остановилось. Вдруг Аджит сказал:
— Полная диагностика завершена. Исчезла почти треть мозговых функций.
Я улеглась в койку рядом с Кейном и крепко обняла его.
Мы с Аджитом старались из последних сил. Наши аналоги латали себя, производили одну копию за другой. Да, копии в результате приведут к большим сбоям, но нам уже было все равно.
Потому что человеческий аналог это такая сложная комбинация компьютерных программ и нанополимеров, что нас нельзя просто заменить резервной копией. Соотношение «железа» и программного обеспечения в аналогах таково, что даже аналог с некоторыми нарушениями функций это не совсем то же самое, что человеческий мозг, пострадавший от инсульта или опухоли.
Мозг аналогов не занимается прокачкой крови или контролем дыхания в организме. Ему не нужно думать о движении мышц или секреции гормонов. Хотя он и тесно связан с «тонкими» программами, поддерживающими в нас иллюзию движения и жизни на трехмерном уровне корабля, мозг аналогов связан с компьютером гораздо более сложным образом, чем мозг простого человека, работающего за терминалом. Сейчас в нашем распоряжении были все возможности компьютера, но с их помощью мы могли совершить лишь определенные действия.
Мы с Аджитом, как могли, собрали Кейна, а точнее, псевдо-Кейна. Вот он вошел в кают-компанию и сел. Выглядел, двигался, улыбался он, как прежний Кейн. Это как раз восстановить очень легко (так же как восстановление головы Аджита или экзотических растений в обсерватории). Но человек, который сейчас тупо смотрел на экран терминала, не был прежним Кейном.
— Над чем я работал? — спросил он.
Первой ответила я:
— Над теорией «теневого вещества».
— «Теневого вещества»? Что это такое?
Аджит тихо пояснил:
— У меня тут вся твоя работа, Кейн. Наша работа. Я думаю, что смогу ее закончить. Главное, ты задал правильное направление.
Кейн кивнул; вид у него был крайне неуверенный.
— Спасибо, Аджит. — И вдруг с прежним потрясающим боевым задором он прибавил: — Но смотри только, если что-то перепутаешь!..
— Ты ведь будешь мне помогать, — весело ответил Аджит.
В этот момент я его почти что любила.
Они разработали новую схему работ. Кейн снимал показания сенсоров и проверял их по заранее установленным алгоритмам. На самом деле, если бы Аджит показал мне, что и как, эту часть работы смогла бы делать и я. Но Кейн, казалось, был доволен; он сидел за экраном с самым серьезным видом, хмурился и пыхтел.
Основную научную работу выполнял Аджит. Когда мы как-то остались с ним наедине, я спросила:
— Ты справляешься?
— По-моему, да, — ответил он без злобы или заносчивости. — Кейн заложил фундамент. Мы с ним вместе обсуждали, что делать дальше.
— У нас остался только один прыжок.
— Знаю, Тирза.
— Риск погибнуть от радиации огромен…
— Надо протянуть еще немного. Совсем немного.
Я положила голову ему на грудь.
— Хорошо. Попробуем.
Он обнял меня, но не как любовник, скорее, как хороший товарищ. Мы прекрасно понимали, что времени у нас осталось совсем ничего.
Глава 11
Кейн был недолго удручен известием о недостоверности данных, полученных с зонда. Прошло около полусуток, а он уже забыл о своей теории «теневого вещества», заархивировал все выкладки по этому вопросу и вернулся к прежним теориям о таинственно массивных молодых звездах в опасной близости от черной дыры. Он использовал новые данные, прибывшие с зонда во второй мини-капсуле. Эти данные были логическим подтверждением предварительных показаний.
— У меня есть несколько идей, — признался мне Кейн. — Поживем — увидим.
Он не был веселым, как прежде, а о той неудержимой радости, как во время «открытия» им теории «теневого вещества», не могло быть и речи, но все же состояние у него было вполне стабильным, и он все время отдавал работе. Настоящая скала — не человек. Не так-то просто раздавить его, подумаешь, теория не оправдалась. Его спасала эта невосприимчивость.
Аджит, с другой стороны, толком и не работал. Я не могла следить за экранами его терминала, но зато прекрасно видела, как он себя ведет. Он места себе не находил, был невнимательным, но больше всего меня беспокоило его отношение к Кейну.
Аджит больше не злился.
Я делала вид, что целиком и полностью занята рукоделием, а сама тем временем внимательно приглядывалась к нему. Злость проявляется во всех движениях, во всем поведении человека самым что ни на есть грубым образом. Даже если кому-то удается успешно скрывать свои истинные чувства, то знающий человек все равно заметит признаки злости — надо только знать эти признаки: напряженные мышцы шеи, желание все время отвернуться ото всех, легкая натянутость в голосе. Ничего этого сейчас я у Аджита не видела. Напротив, общаясь с Кейном (я настояла, чтобы мы все вместе пообедали в кают-компании), он вел себя совсем иначе. Я заметила в его поведении некое превосходство, какой-то тайный триумф.
«Возможно, я ошибаюсь», — решила я. Бывало, что я ошибалась и раньше. К этому моменту я так невзлюбила Аджита, что уже не доверяла своей собственной интуиции.
— Аджит, — заговорила я, когда мы закончили обедать, — пожалуйста…
И тут взревела сирена. «Тревога, тревога, тревога…»
Я помчалась к дисплеям приборов управления кораблем. Они включились автоматически, Повреждение произошло в районе отсека по правому борту, обшивку корабля пробило тело весом примерно сто граммов и проникло внутрь. Не прошло и нескольких минут, как нанниты временно залатали обшивку. Сигнал тревоги умолк, а компьютер начал выдавать подробную информацию:
«Повреждение временно устранено наннитами. В течение двух часов необходимо провести более серьезные работы по ремонту обшивки, укрепить ее материалом типа шесть-А. Для выявления точного места пробоины и поиска материала для ремонта справьтесь в бортовом журнале корабля. В случае отсутствия…»
Я отключила компьютер.
— Могло бы быть и хуже, — заметил Кейн.
— Конечно, могло бы быть и хуже, — бросила я и тут же пожалела о сказанном.
Мне нельзя было так резко реагировать на его слова. Моя реакция показывала, насколько действует на меня общая обстановка на борту «Кеплера», а это было уже лишнее. Я, как профессионал, не могла позволить себе такую вольность.
Кейн не обиделся.
— Например, удар мог прийтись по двигателям или по жилому отсеку, а так мы еще легко отделались. Я вообще-то удивляюсь, что ничего подобного не произошло намного раньше. Ведь здесь летает так много обломков.
Аджит спросил:
— Ты пойдешь в отсек, Тирза?
Конечно пойду. Но на этот раз мне удалось сдержаться. Я улыбнулась и ответила:
— Да, только сначала надену скафандр.
— Я с тобой, — вызвался Кейн.
Я удивленно взглянула на него. Я-то собиралась позвать с собой Аджита. Мне хотелось понаблюдать за ним, когда рядом не будет Кейна; может, даже задать несколько прямых вопросов. И я спросила у Кейна:
— Разве тебе не нужно работать?
— Работа никуда не денется. Я хочу найти это тело, ведь оно осталось на борту, а так как тело весило сто граммов, то даже после того, как оно прошло сквозь обшивку корабля, от него должно было что-то остаться.
Аджит напрягся, опять его опередили и опять это сделал Кейн. Аджит сам хотел бы разыскать космическое тело; этих ученых хлебом не корми, а дай им такой мертвый осколок. Я вообще-то с самого начала думала, что Стрелец А это не что иное, как очень горячая, очень большая мертвая планета. Но лучше я буду молчать.
Я могла бы приказать Аджиту следовать за мной в отсек, могла бы приказать Кейну оставаться на месте. Но я чувствовала, что это лишь усугубит сложную ситуацию. Аджит настолько болезненно воспринимал все происходящее, он с ума сойдет, если я начну им командовать. А мне не хотелось, чтобы он и дальше погружался в то состояние, в котором находился сейчас. И потому я достаточно резко бросила Кейну:
— Хорошо, тогда собирайся!
Он улыбнулся и пошел за скафандрами.
Отсеки служили дополнительной защитной системой корабля. Там же хранились все наши запасы. Раз в несколько дней я обычно провожу полный осмотр корабля, а заодно забираю из отсеков запас пищи, которого нам хватит до следующего осмотра. Мы ведь не аналоги, нам нужна простая физическая пища, ну и конечно, психологическая поддержка, за которую отвечаю я.
При необходимости все три отсека можно герметизировать и поддерживать там высокое давление, но обычно этого не делают. Конечно, потери энергии на поддержание нормальной атмосферы невелики, но все же есть. Прежде чем зайти в отсек правого борта, мы с Кейном облачились в скафандры и шлемы с подогревом.
— Пойду посмотрю, — сказал Кейн.
Он взял с собой портативный компьютер, и я видела, как он вычислял возможную траекторию движения осколка по углу расположения корабля и месту пробоины — насколько это вообще было возможно. Но вот он исчез за стойкой с ящиками, на которых было написано: СИНТЕТИЧЕСКАЯ СОЯ.
Брешь оказалась больше, чем я могла предположить. Хотя частица была весом всего в сто граммов, но удар пришелся под неудачным углом. Однако нанниты, как всегда, были на высоте, и временный ремонт выполнили без проблем. С помощью обычных инструментов я принялась осматривать обшивку.
Кейн громко выругался.
— Кейн, что такое?
— Ничего, просто наткнулся на ящики.
— Будь аккуратнее. Меньше всего я хочу, чтобы ты тут устроил погром.
Несмотря на хорошую физическую подготовку, Кейн необыкновенно неуклюж. Голову могу дать на отсечение, что он совершенно не умеет танцевать, да и пробовать не станет.
— Ничего не вижу. Сделай свет поярче.
Я выполнила его просьбу, но он все равно еще несколько раз с шумом на что-то там натыкался. И каждый раз страшно ругался. Я внимательнее обычного осмотрела обшивку и трюм, но ничего особенного не заметила. Мы снова сошлись у двери в трюм.
— Тела здесь нет, — сказал Кейн. — Его здесь нет.
— Ты хочешь сказать, что ты его не нашел.
— Нет, его просто тут нет. Неужели ты думаешь, что в отсеке, заполненном огромными, неподвижно стоящими ящиками, я бы не смог найти все еще горячий космический осколок?
Я набрала код дверного замка.
— Значит, он исчез при ударе. Ведь он состоял изо льда, ионов и пыли.
— Ты думаешь, такой осколок мог пробить обшивку Шаада? Нет. — Он задумался. — Хотя кто его знает. А что удалось обнаружить тебе?
— Ничего особенного. С наружной стороны царапины и вмятины — ничего неожиданного. Но никакого серьезного структурного напряжения.
— Наверняка в этом месте Галактики все обломки летают по орбите вокруг ее центра, мы скоро пройдем этот участок орбиты, ведь она вращается с небольшой скоростью. Но все равно это не могло вот так произойти — ни с того ни с сего. Еще больше меня волнует зонд. Когда должна прибыть третья мини-капсула?
Кейн знал не хуже моего, когда она должна прибыть на корабль. Тот факт, что он спрашивает сейчас меня, доказывает, что напряжен он не меньше нас с Аджитом.
— Осталось три дня, — ответила я. — Наберись терпения.
— Ты знаешь, я нетерпелив.
— Да и что нового ты сможешь узнать?
— Я боюсь, что осколки, вращающиеся по орбите, могут столкнуться с зондом, и тогда конец всему. Ты знаешь, что звезды рядом со Стрельцом А движутся по орбите с огромной скоростью.
Я это знала. Он столько раз сам говорил мне об этом. Отправка зонда с самого начала была рискованным предприятием, и до сих пор Кейн радовался, что мы получили хоть какие-то данные с его помощью.
Я никогда не слышала, чтобы Кейн открыто говорил, что чего-либо «боится». Даже в шутку.
Мне хотелось отвлечь его, а раз уж он сейчас так задумался, Да к тому же ведет себя вполне смирно, то я и решила заговорить об Аджите.
— Кейн, я хочу поговорить об Аджите…
— Не желаю обсуждать этого хныкающего бездельника, — без особого интереса и раздражения ответил Кейн. — Я виноват, что выбрал его себе в ассистенты, вот и все.
Никого он на самом деле не «выбирал»; кроме него все кандидатуры просматривала целая комиссия. Кейн еще раз оглядел отсек.
— Наверное, ты права. Тело сублимировалось. Ну ладно.
Я положила руку в перчатке на его скафандр (вряд ли такое прикосновение можно назвать интимным, но ничего другого сейчас я не могла себе позволить).
— Кейн, а как насчет тайны молодых звезд?
— Так себе. Наука есть наука.
Дверь отсека открылась, и он прошел сквозь проем.
Я в последний раз окинула взглядом отсек и выключила свет — смотреть тут больше нечего.
Когда мы с Кейном вернулись из отсека, починенная статуэтка Шивы снова красовалась на столе в кают-компании, прямо в центре. Мне кажется, что Кейн даже не заметил ее, он сразу же пошел к своему терминалу. Я улыбнулась Аджиту, хотя меня озадачило, зачем он опять поставил статуэтку на стол. Ведь он говорил мне, что вообще больше не хочет ее видеть.
— Тирза, ты не хочешь сыграть партию в го?
Я не могла скрыть удивления:
— Го?
— Да. Сыграешь со мной? — И он улыбнулся одной из своих самых обворожительных улыбок.
— Хорошо.
Он принес доску и как-то странно разложил ее прямо на коленях. Заметил мое лицо и сказал:
— Будем играть здесь. Не хочу тревожить Космического Танцора.
— Хорошо.
Я совсем запуталась, придвинула стул, села лицом к Аджиту и склонилась над доской.
Мы оба прекрасно знали, что Аджит играет намного лучше меня. И оба продолжали играть: он должен был победить, я проиграть. Я была не против проигрыша, может, мне удастся кое в чем разобраться. Люди с повышенной тягой к соперничеству (а мне кажется, что я никогда в жизни не встречала человека, у кого это чувство было бы более обострено, чем у Аджита) расслабляются только тогда, когда не чувствуют никакой угрозы своему превосходству.
Поэтому я всячески пыталась показать ему, что я никоим образом не могу равняться с ним; мы переговаривались и смеялись, а Кейн тем временем весь ушел в работу над своими теориями. Статуэтка танцующего божества хитро и злобно поглядывала на меня со стола, а я с каждой секундой чувствовала, что все больше и больше упускаю из-под контроля и без того катастрофическую ситуацию.
Глава 12
После воздействия радиации Кейн стал мягче. Кто может утверждать, как именно все происходит? Особенности личности закодированы в человеческом мозге, независимо от того, реальный это мозг или мозг аналога. Он оставался Кейном, но мы видели его более мягкую, более покладистую сторону. Раньше эту сторону затмевал его воинственный интеллект, такой же сильный, как любое мощное явление природы, скажем, ураганный ветер. Теперь, когда интеллект угас, ветер тоже стих. А вокруг оказался спокойный, тихий ландшафт.
— Вот, Аджит, — сказал Кейн, — здесь уравнения, которые ты просил.
И он переправил их на терминал Аджита, потом встал и потянулся. Слегка покачнулся, мы с Аджитом так и не смогли устранить все повреждения, возможно, даже не все заметили. Мозг — это очень сложная структура. Кейн чуть не упал, и Аджит вскочил со своего места, чтобы поддержать его.
— Осторожно, Кейн. Вот, присядь.
Аджит опустил Кейна на стул у стола в кают-компании. Я отложила свое рукоделие. Кейн сказал:
— Тирза, я себя как-то странно чувствую.
— Странно — что ты хочешь этим сказать? — Я забеспокоилась.
— Не знаю. Может, сыграем в го?
Я научила его этой древней стратегической игре, и она ему очень нравилась. Он не очень хорошо играл, гораздо хуже меня, но игра его затягивала, и он не возражал против поражений. Я достала доску. Аджит, настоящий мастер игры в го, снова занялся теорией Кейна о «теневом веществе». Я знала, что работа у него идет успешно, хотя он честно признавал, что первооснова всего заложена Кейном.
Посреди второй партии в го исчезла вся кают-компания.
Меня охватила минутная паника. Я парила в бездне, ничего кругом не видела и не чувствовала, не за что ухватиться; голова кружилась так сильно, что даже думать было невозможно. Словно где-то в самой глубине моего теперь слепого мозга зародился бесконечный крик, исполненный боли и ужаса: одна, одна, одна в полной неизвестности…
Тут же включилась автоматическая система поддержки, и кают-компания появилась вновь. Кейн ухватился за край стола и с бледным лицом смотрел не отрываясь на меня. Я подошла к нему, обняла его обеими руками. Мне так хотелось его успокоить. Потом я посмотрела на Аджита. Кейн крепко прижался ко мне. Мельком я успела заметить, что в кают-компании произошли какие-то странные перемены: дверь на камбуз стала такой низкой, что для того, чтобы пройти в нее, теперь нужно было нагибаться, исчезли один стул и доска для игры в го. Программа поддержки сама уже нарушена, и не все у нее получается.
Аджит спокойно сказал:
— Нам нужно решать, Тирза. В любой момент удар радиации может оказаться фатальным.
— Знаю.
Я опустила руки и спросила Кейна:
— С тобой все в порядке?
Он улыбнулся.
— Да. Просто на секунду я… — Он словно забыл, что именно хотел сказать.
Аджит подвинул к столу вместо недостающего стул от своего терминала. Потом сел, подался вперед и переводил взгляд с меня на Кейна и обратно.
— Нам троим нужно принять решение. Мы должны отправить на «Кеплер» еще одну мини-капсулу, и еще у нас остается один прыжок. В любой момент мы можем потерять… все. Вам это хорошо известно. И что, вы думаете, нам надо делать? Кейн? Тирза?
Всю свою жизнь я слышала, что даже из очень слабых людей, людей с недостатками, при определенных условиях получаются лидеры. Я никогда этому не верила, особенно если речь шла о таком человеке, как Аджит: с его характером, с его стремлением к лидерству, неуравновешенностью, раздражительностью. Причем все эти качества были заложены в нем так глубоко, что он даже сам не отдавал себе в них отчета. Но, оказывается, я ошибалась. Теперь я изменила свою точку зрения.
Кейн сказал:
— Я чувствую себя странно, возможно, на меня снова действует радиация, а программа поддержки уже не работает. Я думаю… я думаю…
— Кейн? — Я взяла его за руку.
Ему явно было сложно формулировать свои мысли.
— Думаю, что стоит прямо сейчас отправить мини-капсулу.
— Согласен, — поддержал его Аджит. — Но это значит, что мы не пошлем данные из точки последнего прыжка — сферы Шварцшильда Стрельца А. То есть на «Кеплере» так и не узнают, что там происходит. Они получат новые данные в подтверждение теории «теневого вещества», но основные данные по этой теории мы уже послали во второй мини-капсуле. И все-таки это лучше, чем совсем ничего, потому что, я боюсь, что если мы не пошлем капсулу сейчас, то уже никогда не сможем ее послать.
Аджит и Кейн, оба уставились на меня. Окончательное решение относительно перемещений зонда оставалось за командиром. Я кивнула.
— Я тоже согласна. Отсылайте мини-капсулу с теми данными, которые у вас есть, а потом мы будем прыгать. Но не к сфере Шварцшильда.
— А куда? — выпалил Кейн, и сейчас передо мной был почти что прежний Кейн.
— Я не вижу в этом никакого смысла. Отправить данные мы уже не сможем, они просто погибнут вместе с нами. А если мы совершим прыжок вдаль от центра Галактики, мы будем жить дольше. Скажем, прыгнем на расстояние в несколько сотен световых лет от дыры, туда, где радиация минимальна.
Как по команде, они в один голос ответили:
— Нет.
— Нет?
— Нет, — сказал Аджит, спокойно и уверенно. — Тирза, так просто мы не собираемся улетать.
— Нам и не надо улетать прямо сейчас! Мы можем подождать несколько десятков лет! Может, даже веков! Пока не иссякнут все ресурсы и программы зонда… — Или пока мы не столкнемся с какими-либо летающими обломками. Или нас не уничтожит радиация. В космосе опасность подстерегает на каждом шагу.
Кейн спросил:
— И что мы будем делать тут на протяжении нескольких веков? Я сойду с ума. Я хочу работать.
— И я тоже, — прибавил Аджит. — Я хочу снять показания у самого Стрельца А и, пока у меня есть возможность, обработать их. Ну и что, что «Кеплер» их так и не получит.
Типичные ученые.
А я? Смогу ли я, хоть и выросла на орбитальной станции, в течение нескольких столетий ютиться на малюсеньком зонде — безо всякой цели; смогу ли вот так влачить свое существование, Разрываясь между этими двумя мужчинами? Между Аджитом, который, одержав верх, стал спокойным и сострадательным. И Кейном, больным, мягким, но с поврежденным интеллектом. Я стану командиром Тирзой, возглавляющей бессмысленную экспедицию без точки назначения, без задач, без цели.
При таких условиях я просто возненавижу и их и себя.
Аджит взял меня за левую руку. Правой рукой я все еще держала Кейна.
— Хорошо, — кивнула я. — Отправим мини-капсулу, а потом прыгнем прямо к дыре.
— Да, — подтвердил Кейн.
Аджит сказал:
— Я снова засяду за работу, Тирза. Если хотите, идите с Кейном в обсерваторию, куда хотите. Я подготовлю и отправлю мини-капсулу.
Он осторожно развернулся к нам спиной и уселся за свой терминал.
Я провела Кейна к своей койке. Никогда прежде я никого из ученых к себе не пускала; обычно я сама шла к ним. В моей кровати, кровати командира, были некоторые секреты, предназначенные только для моих глаз. Но сейчас это уже не имело никакого значения.
Мы занялись любовью; а потом, когда я обнимала его красивое, стареющее тело, прошептала ему на ухо:
— Я люблю тебя, Кейн.
— И я тебя тоже, — просто ответил он, а я так и не поняла, правда это или нет. Может, этот ответ всплыл откуда-то из глубин памяти. Но и это тоже не имело никакого значения. Во Вселенной много видов любви, а я и не подозревала об этом.
Мы долго лежали молча, потом Кейн сказал:
— Я пытаюсь вспомнить число «пи». Помню три целых, одна десятая, дальше уже не помню.
У меня перехватило горло, но я все же сказала:
— Три целых сто сорок одна тысячная. Дальше я тоже не помню.
— Три, запятая, один, четыре, один, — старательно повторил Кейн.
Я встала с постели и пошла готовить зонд к прыжку в направлении Стрельца А, а он все повторял и повторял число «пи».
Глава 13
Вторая пробоина оказалась куда более серьезной, чем первая.
Третья мини-капсула еще не пришла с зонда.
— Возможно, все наши аналоги уже мертвы, — безразлично заметил Кейн. — Они должны были совершить прыжок в точку на расстоянии одной двадцать пятой светового года от сферы Шварцшильда. У нас всегда были трудности с точным вычислением ее месторасположения. Возможно, они попали внутрь сферы, тогда зонд навсегда обречен вращаться по спирали вокруг Стрельца А. Или же получили смертельную дозу радиации.
— Возможно, — сказала я. — А как дела с проблемой массивных молодых звезд?
— Никак. Математический тупик.
Выглядел он ужасно, подавленный, усталый и, конечно же, неумытый. Последнее меня окончательно вывело из себя. Неужели так трудно, хотя бы из уважения к своим товарищам, зайти на несколько минут в душевую? Ведь это не отнимет много времени. А Кейн прекратил и физические упражнения.
— Кейн, — начала я тихим, но твердым голосом — насколько могла. — Пожалуйста…
Сработала сирена, все вокруг звенело с силой в сто пятнадцать децибел. «Тревога, тревога, тревога…»
Я проверила дисплеи приборов.
— О боже…
«Пробоина заклеена временной нанообшивкой, — выдал компьютер. — В течение получаса обшивку нужно заменить на настоящую, тип один-В, плюс починить оборудование — если возможно. Для установления места повреждения и нахождения нужных материалов смотрите…»
Я отключила компьютер.
Нынешний удар пришелся по резервному двигателю. Тело в этот раз было гораздо больше массой, чем в первый, зато теперь оно не проникло внутрь, а просто задело корабль и продолжало двигаться дальше по своей непредсказуемой траектории, так что не было никакой надежды найти этот обломок. Но наружные масс-детекторы зарегистрировали его вес — около двух килограммов; скорее всего, и двигалось оно с более высокой скоростью, чем первое. Если бы удар пришелся под прямым углом, мы были бы уже мертвы. Но тело просто скользнуло по обшивке корабля, выведя при этом из строя резервный двигатель.
— Я пойду с тобой, — вызвался Кейн.
— На этот раз искать тело бесполезно, — напомнила я.
— Знаю. Но мне тут все равно делать нечего.
Мы с Кейном надели скафандры и прошли в отсек резервного Двигателя. Я сразу поняла, что ничего не смогу тут поделать. Существуют поддающиеся ремонту поломки и такие, которые уже никак нельзя исправить. Задняя часть отсека была будто срезана, а вместе с ней и часть двигателя. Неудивительно, что компьютер посоветовал использовать материал 1-В. Можно было бы просто сказать: «Закройте все брезентом и забудьте об этом отсеке».
Пока я возилась с обшивкой, Кейн осмотрел край пробоины, а затем и бесполезный теперь двигатель. Ушел он раньше меня, и когда я вернулась в кают-компанию, он внимательно изучал данные по пробоине на экранах моих приборов. Он не заглядывал в бортовой журнал (прекрасно знал, что никому, кроме командира, заглядывать туда не полагается), но пристально рассматривал данные, придвигал и отодвигал изображение и страшно хмурился.
— Что такое, Кейн? — спросила я.
На самом деле, мне совсем не хотелось его сейчас слушать. На ремонт обшивки ушло несколько часов, и я страшно устала. Аджита не было. Наверное, спит или поднялся в обсерваторию, а может, хотя и вряд ли, пошел в спортивный зал.
— Ничего. Не знаю, что это было за тело, но приборы не зарегистрировали никакой радиации. Значит, двигалось оно не очень быстро, иначе наружные сенсоры уловили хотя бы ионизацию. Значит, либо тело было холодным, либо повреждены сенсоры.
— Проведу диагностику, — устало сказала я. — Что-нибудь еще?
— Да. Я считаю, что мы должны передвинуть корабль.
Я уставилась на него. Я успела снять шлем и бросить его на стол и наполовину расстегнула скафандр. От удара шлемом статуэтка Шивы покачнулась.
— Передвинуть корабль?
Тут в дверях показался Аджит, он только что встал с постели.
— Да, — ответил Кейн. — Передвинуть корабль.
— Но мини-капсула вернется к этим координатам!
— Она не прилетит, — покачал головой Кейн. — Неужели ты не слышала то, что я сказал, Тирза? Аналоги не отправили ее. Она и так должна была прилететь несколько дней назад. Если бы они ее отправили, мы бы уже давно все получили. Зонд исчез, аналоги тоже, больше никаких данных оттуда мы не получим. Если мы хотим новые данные, нам придется собирать их самим.
— Самим? — тупо переспросила я. — Каким образом?
— Я же уже сказал! Надо передвинуть корабль ближе к сердцу Галактики, чтобы снять показания, которые должен был снять зонд. По крайней мере, хоть какие-нибудь.
— Решения о передвижениях корабля может принимать только Тирза, — вмешался Аджит.
Он меня еще защищает! Мне не нужно никаких защитников, а тем более когда они говорят таким бессмысленно самоуверенным голосом. Я разозлилась еще больше, чем от слов Кейна.
— Спасибо, Аджит, но я и сама могу с этим разобраться!
Ошибка, ошибка.
Кейн будто ничего не заметил и продолжал:
— Я не говорю, что надо прыгнуть к самой сфере. Даже о первой точке, в которую прыгал зонд, поблизости от скопления звезд, не может быть и речи. Просто передвинуть корабль ближе к сердцу Галактики, может, на расстояние в десять световых лет от него, и лучше в точку между северным и западным рукавами Западного Стрельца А.
— То есть прямо в околоядерный диск! А там дикая радиация! — возразил Аджит.
Кейн впервые за много дней заметил Аджита и набросился на него, как мог это сделать только Кейн, особенно учитывая его отчаянное положение.
— Мы уже дважды столкнулись с обломками, которые причинили серьезный вред кораблю. Совершенно ясно, что мы находимся на пути перемещения пояса астероидов, который движется по орбите вокруг центра Галактики, пусть и на таком большом удалении. Вряд ли даже в околоядерном диске будет более опасно, ведь, позволь тебе напомнить, это всего-навсего сжатые молекулярные газы, причем профиль их радиации нам неизвестен. Это скажет тебе любой астроном-первокурсник. Или ты трусишь?
Аджит покрылся пятнами, потом побледнел, но выражение его лица ни на секунду не изменилось. Я чувствовала, что от него просто веет жаром, настоящей первобытной яростью, которая еще больше усиливалась оттого, что ему приходилось сдерживаться. Он ушел к себе в койку и закрыл за собой дверцу.
— Кейн! — гневно бросила я; я настолько устала, разочаровалась и отчаялась, что уже не следила за тоном, каким говорила. — Нельзя так…
— Больше не могу всего этого терпеть, — ответил Кейн.
Он прошел по коридору в спортивный зал, и я услышала, как он принялся бешено крутить педали велосипедного тренажера.
Я ушла к своей койке, заперла за собой дверь и с трудом закрыла глаза. Мне было очень трудно успокоиться. Даже с закрытыми глазами я продолжала видеть яростные тени трех затерянных в космосе людей.
Спустя несколько часов я позвала их обоих в кают-компанию. Кейн отказался прийти, но я настояла. Я взяла со стола статуэтку Шивы и протянула ее Аджиту — пусть сам решает, где ее лучше хранить, только не на столе. Он безмолвно унес фигурку к себе, а потом вернулся к нам.
— Так продолжаться не может, — спокойно начала я. — Мы все это знаем. Мы находимся с вами в этом замкнутом пространстве для того, чтобы решить серьезную задачу, и это важнее личных отношений. Вы оба — люди рациональные, вы — ученые, иначе вас тут не было бы.
— Не пытайся умаслить нас лестью, — заметил Аджит.
— Прости. Я не хотела. Правда, вы оба ученые, оба прошли тесты на готовность к космическим полетам, значит, вас сочли вполне рациональными людьми.
С этим спорить было невозможно. Я не стала говорить, как часто ошибаются подобные комиссии, как иногда членов комиссий подкупают взятками или они сами покупаются на известные имена и не замечают очевидного. Если Кейн с Аджитом об этом и знали, то тоже крепко держали язык за зубами.
— Во всех сложностях, которые возникли в последнее время, я виню только себя — как-никак я тьютор. В мои обязанности входит следить за гармоничной атмосферой на борту корабля, но то, что происходит у нас, никак нельзя назвать гармонией. Думаю, вы со мной согласны.
Никто не возражал. Я видела, что оба с ужасом ждут долгой, выматывающей дискуссии о динамике отношений в группе; астрофизики терпеть не могут подобных тем. И Кейн резко сказал:
— Я все равно хочу передвинуть корабль.
Я была готова к такому повороту:
— Нет, Кейн. Мы не будем приближаться к дыре.
Он поймал меня на слове.
— А можем мы тогда прыгнуть на такое же расстояние, но в другом направлении — в сторону от дыры? Возможно, нам помогут показания, снятые с другой базовой точки.
— Мы никуда не будем прыгать, пока я не удостоверюсь, что третья капсула не придет.
— И сколько времени понадобится на это?
За его мальчишескими вспышками раздражения я видела могучий интеллект, он уже прыгал вперед семимильными шагами, что-то планировал, высчитывал, взвешивал все «за» и «против».
— Еще три дня.
— Хорошо. — Он вдруг улыбнулся, а ведь за последние дни я ни разу не видела на его лице улыбку. — Спасибо, Тирза.
Я повернулась к Аджиту:
— Аджит, чем мы можем помочь тебе? Что тебе нужно для работы?
— Я ничего не прошу, — ответил он с таким странным, натянутым, но непонятным выражением лица, что я на секунду почувствовала необъяснимый страх. Но вот он поднялся и прошел к своей койке. Я услышала, как он запер за собой дверцу.
Снова неудача.
Никакого сигнала тревоги посреди ночи не было. Ничего такого, что могло бы меня разбудить, но я проснулась. Я слышала, как кто-то тихонько ходит по кают-компании. Моя правая рука уже готова была открыть дверь койки, но я поборола первое инстинктивное желание.
Что-то было не так. Интуиция, эта таинственная тень разумного мышления, подсказывала мне лежать и не двигаться. Не открывать койку, даже не пытаться просмотреть экран управления кораблем, который находился над моим изголовьем. Вообще не двигаться.
Почему?
Не знаю.
Из кают-компании до меня долетел запах кофе. Значит, кто-то из них не может заснуть, встал, приготовил себе кофе, сел за терминал. И что из того?
Не двигайся, говорил мне разум откуда-то из глубин подсознания.
Запах кофе становился все сильнее. Вот заскрипел стул. Обычные бытовые звуки.
Не двигайся.
Мне и не нужно было двигаться. Днем я не стала говорить Кейну и Аджиту о тех случаях, когда космические комиссии выносили неверные решения — либо потому, что были подкуплены, либо потому, что за громким именем не видели самого человека. И тогда тесные условия жизни и работы в космосе вкупе с раздутыми эго и постоянной работой приводили к неудачам. Тьюторам экспедиций не удавалось выполнить свою миссию. Но мы на этом опыте учились. В моей койке находилось необходимое оборудование, о котором ученые и не подозревали.
Я осторожно подняла взгляд к тому месту прямо над изголовьем, где располагался дисплей. Двигались только глаза. Я быстро моргнула по принятому коду: два раза быстро, закрыть глаза на три счета, снова два раза быстро и долго держать глаза широко раскрытыми. Экран засветился в ответ.
Дубликат корабельной базы данных. Не резервный компьютер, а совершенно отдельная система, которая была параллельно соединена с теми же сенсорами, что и бортовой журнал. Но у компьютера в моей койке была своя, отдельная от других компьютеров память, и к ней не подобраться через главный компьютер. Все ученые прекрасно разбираются в компьютерах. Если кто-то на борту захочет внести какие-либо изменения в базу данных, от этого можно уберечься только одним способом — иметь отдельную память, о которой не знает никто. Я снова моргнула по Установленному коду, хотя при этом даже пальцем не пошевелила. Сразу включились экраны с разными корабельными данными.
Все оказалось предельно просто.
Вчера в 18:50 отсек мини-капсулы открылся и принял в свои недра капсулу, но сигнал о ее прибытии на главный компьютер не поступил. Сегодня в 3:00, то есть пятнадцать минут назад, мини-капсула была открыта вручную и из нее был вынут программный блок. И снова сигнал об этом на главный компьютер не поступал.
Судя по инфракрасным сигналам, в кают-компании у терминала сидел Аджит.
Возможно, это лишь совпадение, что сигналы не прошли на главный компьютер. Возможно, в данный момент Аджит переносит данные из третьей мини-капсулы в компьютер, наслаждаясь при этом чашечкой горячего кофе и сознанием того, что он вполне законно обогнал-таки Кейна. Но я думала иначе.
А что же я думала?
Мне и думать не нужно было, я все и так знала. Все постепенно вставало на свои места, словно я смотрела голограммное видео. Все. Аджит выкрал и вторую мини-капсулу. В то утро, когда мы с Кейном крепко спали после того, как Аджит напоил нас вином в ознаменование открытия Кейном теории «теневого вещества». Что такого было в том вине? Спали мы очень крепко, а утром Аджит сообщил нам, что мини-капсула прибыла до того, как мы проснулись. И еще сказал, что уже ввел данные в компьютер. Там-то мы и услышали извинения аналога Кейна за неверные предварительные данные, на основании которых Кейн выстроил свою теорию «теневого вещества». Данные, по его словам, были испорчены воздействием радиации.
Но это Аджит сфабриковал и извинение аналога Кейна и все данные второй мини-капсулы. В действительности вторая капсула подтверждала все догадки Кейна. Аджит решил оставить данные всех трех мини-капсул для себя, чтобы самому обработать их и присвоить себе открытие «теневого вещества». Он сделал так, что вторая мини-капсула опровергла данные, полученные с первой; теперь он будет настаивать, что третья капсула так никогда и не приходила, что с погибающего зонда ее даже не отправляли.
Настоящий Кейн, мой Кейн, не нашел тело, которое пробило первую брешь, потому что тело действительно состояло из «теневого вещества». Именно из-за этого, а еще и из-за низкой скорости тело не испускало излучения. В нашем мире оно проявилось лишь наличием веса, силы тяготения. Вторая пробоина также была сделана телом, состоящим из «теневого вещества». Я была в этом уверена так, словно Кейн привел мне все выкладки и доказательства.
Знала я и еще кое-что. Если я пойду в душ и очень внимательно осмотрю себя, то обязательно в каком-нибудь укромном месте найду на теле небольшое углубление, в которое в ту злополучную ночь был вживлен подкожный датчик — прибор слежения. И Кейну тоже. С помощью этих приборов Аджит знал обо всех наших передвижениях, причем не только физических.
С помощью этого прибора Аджит мог иметь доступ к моему потайному компьютеру. Вот о чем предупреждала меня моя интуиция. Аджит не хотел, чтобы кто-то узнал, что он ворует мини-капсулы.
Но я тоже умела пользоваться подобными приборами. Правда, мне казалось, что пока еще рано прибегать к ним. Мне не хотелось думать, что наша миссия обречена на провал. Оказывается, я ошибалась.
Как же Аджит собирался присвоить себе работу Кейна? Ведь Кейн в любой момент мог обвинить его в воровстве.
Я, конечно же, знала ответ и на этот вопрос. Знала с того самого момента, когда воспользовалась тайным глазным кодом, чтобы включить свой компьютер, и наконец-то призналась себе в том, как далеко мы зашли.
Я резко открыла свою дверцу и весело крикнула:
— Эй! Кажется, пахнет кофе. Кто там не спит?
— Это я. — Голос Аджита звучал вполне искренне. — Не могу уснуть. Присоединяйся.
— Иду, Аджит.
Я оделась, туго затянула пояс и достала из тайника под матрасом пистолет.
Глава 14
Прыжок прошел успешно. Все остались живы.
В такой близости от черной дыры вид из иллюминаторов открывался не такой грандиозный, как на большом расстоянии от Стрельца А. Мы моментально были втянуты на его орбиту, и теперь Стрелец А представлялся каким-то мутным пятном по правому борту. Аджит пояснил, что мутность появляется вследствие радиации Хокинга и большого количества сильно разогретых газов, которые затягиваются в дыру. Облака ионизированной плазмы, плавающие вокруг зонда, затеняли скопление ярко-голубых звезд IRS16 по левому борту. Мы в некоторой степени ощущали приливные силы тяготения, но зонд был мал, и потому эти силы пока не могли его уничтожить.
Аджит нашел, как можно с успехом применить теорию Кейна о «теневом веществе» к траекториям газовых потоков и к орбитам молодых звезд поблизости от Стрельца А. Он говорит, что рядом с Центром Галактики действительно может быть много «теневого вещества», его скопления возможны и на удалении от центра. Есть вероятность, что это «теневое вещество» «уравновешивает» всю вселенную: не дает ей разлететься на кусочки или разрушить саму себя. «Теневое вещество», сохранившееся с самого начала мироздания, и само может помогать поддерживать жизнь.
Кейн слушает объяснения Аджита и радостно кивает Он держит меня за руку, а я поглаживаю его ладонь своим большим пальцем, по кругу, будто рисую маленькие орбиты.
Глава 15
Аджит сидел перед своим терминалом. Он был одет, а рядом с ним стояла чашка дымящегося кофе. Я не дала ему времени опомниться; вошла в кают-компанию и сразу выстрелила.
Усыпляющая пуля уложила его на месте. При его весе он проспит около часа. Он с шумом упал со стула: но Кейн ничего не услышал — он спал с закрытой дверцей. Я подошла к койке Аджита и внимательно ее осмотрела, даже вскрыла его личный шкафчик и проверила все содержимое. Почти все пространство внутри занимала статуэтка Шивы. Мини-капсул нигде не было.
После этого я прошла на камбуз, но там тоже ничего не нашла.
Ничего не оказалось и в душе, спортивном зале и кладовых. Возможно, Аджит спрятал кубы с информацией в отсеке двигателей или в топливном отсеке, а может, и где-то еще на корабле. Но эти отсеки не герметизированы, так что, чтобы попасть туда, он должен был либо облачаться в скафандр, либо создавать там нормальную атмосферу. Тогда мой компьютер отследил бы изменения на корабле, но я ничего подобного в его памяти не нашла. Аджнг вряд ли стал бы рисковать. Один раз он воспользовался каким-то снотворным, чтобы усыпить нас с Кейном; но больше этого делать было нельзя. Именно поэтому он и ввел нам подкожные датчики.
Думаю, что он спрятал кубы в обсерватории.
Чтобы найти что-либо там, придется покопаться в земле. Когда я закончила, все мои экзотические растения безжизненно лежали на полу. Вокруг валялись камни из фонтана. Я взмокла, устала и выпачкалась в земле. Зато я нашла то, что искала, — два кристаллических куба из двух последних мини-капсул. Все тяжелые защитные щиты были с них уже сняты. Кубы со всех сторон были облеплены землей.
Прошло сорок пять минут.
Я спустилась вниз, чтобы разбудить Кейна. Надо срочно поворачивать корабль назад; на трехместном корабле невозможно долго держать пленника, для этого просто нет подходящего помещения. Даже если мне удастся защитить себя и Кейна от Аджита, то вряд ли мне удастся защитить Аджита от Кейна. В последних двух мини-капсулах содержались данные, подтверждавшие догадки Кейна о «теневом веществе». Будь на месте Кейна кто-нибудь другой, он, возможно, и думать бы забыл о предательстве Аджита и радовался бы торжеству своей теории, но Кейн был не таким.
Аджит лежал на том же месте. Транквилизатор сработал на славу. Я выпустила в него вторую пулю и прошла к койке Кейна.
Его там не было.
Я долго стояла как вкопанная, а потом судорожно натянула скафандр.
Все герметичные отсеки корабля я уже обшарила. Дай бог, чтобы он решил еще раз внимательно осмотреть отсек по правому борту в надежде найти все же то, первое, тело, пробившее корабль! Только бы он был в отсеке резервного двигателя, пусть бы его осенила какая-нибудь бредовая идея о том, как можно его спасти! Или пусть…
— Кейн! Кейн!
Он лежал в отсеке правого борта, скафандр его был поврежден. На него упал какой-то острый пластмассовый предмет из одной из полуоткрытых коробок. Аджит сделал так, будто Кейн сам пытался открыть коробку с надписью «Запасные части для сенсоров» и случайно порвал скафандр, а нанниты не сработали вовремя и не заклеили повреждение. Конечно, не очень убедительно, но ничего другого в наших условиях придумать было нельзя, а так как репутация Аджита до сих пор была совершенно безупречная, то, скорее всего, ему бы все сошло.
Внутри скафандра был уже не Кейн.
Я опустилась на колени, обвила его руками. Я кричала, умоляла, плакала, просила его вернуться. Я била руками в перчатках по полу с такой силой, что вполне могла порвать и свой скафандр. И мне кажется, что я бы даже этого не заметила.
Потом я прошла в кают-компанию, отложила пистолет с пулями-транквилизаторами, а вместо него взяла нож и перерезала Аджиту горло. Жалела я лишь о том, что он не видел, как я это Делаю, он продолжал спать. Причем жалеть я начала только спустя долгое время.
Я подготовила корабль к длительному прыжку назад в область Ориона. После прыжка последует ускоренное торможение до Скиллиана, самого близкого из населенных миров, и на все это у нас уйдет около месяца в обычном временном измерении. Я ничего не понимаю в космофизике, но по ее законам все должно происходить именно так. Корабль не может выйти из прыжка слишком близко от большого скопления вещества, каковым является планета. Видимо, «теневое вещество» в этой теории не учитывается.
Тела Аджита и Кейна я поместила в холодный разгерметизированный отсек по левому борту. Работа Кейна по теории «теневого вещества» хранится у меня в койке. Каждую ночь я достаю два информационных куба — они сделают его имя известным, а точнее еще более известным в наших населенных мирах. Каждый день я вновь и вновь просматриваю данные, уравнения и все записи на его терминале. Я ничего не понимаю, но иногда мне кажется, что я вижу самого Кейна. Он просвечивает сквозь все эти умные символы, сквозь все эти потаенные секреты космической энергии.
Мою миссию расстроили не наши настоящие «я», а их теневые собратья — те самые, которые скрываются в глубине каждого человека. У Аджита это были амбиции и дух соперничества; у Кейна недостаток внимания к другим людям и их проблемам; у меня — гордыня, именно поэтому мне казалось, что я контролирую фатальную ярость даже тогда, когда дело приняло необратимый оборот. Злоба и раздражение были у всех нас.
Но одну вещь я оставила в сердце Галактики. Перед самым прыжком «Кеплера» я выбросила за борт в сторону Стрельца А статуэтку Шивы, принадлежавшую Аджиту. Не могу точно сказать, но мне кажется, что она полетит в направлении черной дыры в самом центре Галактики, в результате ее затянут силы притяжения и она начнет крутиться по спирали, а в один прекрасный день исчезнет за пределами сферы Шварцшильда. Именно такой судьбы я ей и желаю. Я ненавижу эту статую.
А вот что случится со мной. Я все расскажу своему начальству. Конечно, меня лишат лицензии тьютора, но меня не осудят за убийство Аджита. Командир властен делать на корабле все, что считает нужным. У меня было законное право убить Аджита. Однако вряд ли меня когда-либо еще пригласят в качестве командира научной экспедиции. Моя жизнь, можно сказать, закончена; то, что от нее осталось, можно сравнить разве что с прогоревшими, превратившимися в пепел звездами, которые, по словам Кейна, кружат по орбите вокруг Стрельца А, кружат бессмысленно, не в состоянии уже даже светить, а в конце концов умирают.
Тени.
Глава 16
Мы остались у центра Галактики: Кейн, Аджит и я. Сфера Шварцшильда Стрельца А находится примерно на расстоянии одной пятидесятой светового года под нами. Мы все время приближаемся к ней по спирали, при этом наша скорость резко возрастает. Одна двадцатая светового года — это критическое расстояние, если мы перейдем эту черту, то назад уже не вернемся никогда. Уровень радиации здесь, как ни странно, ниже, чем поблизости от «теневого вещества» на другой стороне Западного Стрельца А, хотя и этот уровень является смертельным.
Думаю, часть моего мозга уже претерпела необратимые изменения, да и программа поддержки, которая должна чинить подобные сбои, тоже. Трудно сказать, но мне кажется, что я плохо помню все, что было до того, как мы оказались на зонде, а также и почему мы тут оказались. Иногда мне чудится, что я вот-вот что-то вспомню, но потом это что-то опять ускользает. Я знаю, что и Кейн, и я, и Аджит — это тени чего-то, но чего — не помню.
Аджит и Кейн занимаются своей наукой. Я позабыла, над чем именно они работают, но мне нравится наблюдать за ними. Аджит работает над теорией, Кейн помогает ему в мелочах — совсем как когда-то Кейн работал над теорией, а в мелочах ему помогал Аджит. Мы знаем, что вместе с нами погибнут и все результаты. Но они все равно продолжают работать, из бескорыстной любви к науке. Можно считать, что они самые безупречные ученые во всей Вселенной.
Наша миссия прошла успешно. Аджит и Кейн нашли ответы на все свои вопросы, а я смогла поддерживать на корабле гармоничную атмосферу, удовлетворяла все их потребности и при этом управляла кораблем, сумела привести его в самый центр Галактики. Я довольна своей работой.
Конечно, встречаются и трудности. В обсерватории стало как-то странно: большинство растений процветают и разрастаются, но куда-то исчез огромный кусок обшивки, и получается, что и цветы, и люди, и скамейки плавают в невесомости, на месте их удерживает только взаимное притяжение друг к другу. Я не понимаю, как мы там вообще дышим, но я много чего не понимаю; принимаю все таким, какое оно есть.
Лучше всего сохранилась кают-компания, за исключением очень низкой двери, ведущей на камбуз (не выше двух футов). Теперь каждый раз при входе и выходе приходится нагибаться. Еще исчезла койка Аджита. Нам в общем-то хватает и двух оставшихся коек, потому что я поочередно сплю то с Аджитом, то с Кейном. Терминалы сохранились, но один из них не включается. Аджит хранит в его памяти голографическое изображение, то, что когда-то показывал и мне. Какое-то индийское божество. Шива.
Шива танцует. Танцует, красиво и изящно изгибая четыре руки, в окружении кольца пламени. Все в статуэтке динамично: изогнутые руки, поднятая нога, вся фигура. Даже языки пламени. Только лишь лицо Шивы остается спокойным, отрешенным, торжественным. Кейн может часами смотреть на эту голограмму.
Бог, по словам Аджита, представляет собой поток космической энергии во Вселенной. Шива создает, разрушает и снова создает. В его ритмическом танце принимают участие и материя, и энергия, узоры складываются и разрушаются — и так на протяжении всей истории.
«Теневое вещество» — вот, над чем работают Аджит и Кейн. Теперь я вспомнила. Это вещество отделилось от Вселенной сразу после ее возникновения. Но «теневое вещество» тоже участвует в танце. Именно оно притягивало наш корабль. Мы его не видим, но это не значит, что его нет. Оно изменяет орбиты звезд, траектории наших жизней — все в великой игре теней танцующего Шивы.
Мне кажется, что нам — Кейну, Аджиту и мне — жить осталось недолго. Но какое это имеет значение? Мы все получили то, зачем сюда прилетели, а так как мы тоже являемся частью космического рисунка, то и исчезнуть бесследно не можем. Когда зонд затянет в черную дыру в центре Галактики, если мы, конечно, продержимся до этого момента, — то станем навсегда частью бесконечного, неизбежного, великого потока космической энергии, частью божественного танца.
Я к этому готова.
Эндшпиль
«Статический шум» мышления составляет картину всей нашей жизни. Автор предлагает героям прожить целенаправленную жизнь, которая лишена этого шума…
* * *
«Статический шум» мышления составляет картину всей нашей жизни. Автор предлагает героям прожить целенаправленную жизнь, которая лишена этого шума…
Семиклассник Аллен Додсон сидел на уроке математики, уставившись в затылок Пегги Коркоран, когда на него снизошло озарение, изменившее мир. Сперва его собственный мир, а затем постепенно, наподобие костяшек домино, падающих в заранее заданном ритме, мир каждого из нас. Хотя мы, разумеется, тогда этого не знали. Источником озарения стала Пегги Коркоран. Аллен сидел позади нее с третьего класса (Андерсон, Блейк, Коркоран, Додсон, Дюквесн…) и никогда не считал сколь-нибудь примечательной. Да она таковой и не была. Происходило это в 1982 году, и Пегги расхаживала в майке с Дэвидом Боуи и с растрепанными косичками. Но в тот момент, глядя на ее мышиного оттенка волосы, Аллен внезапно осознал, что в голове у Пегги наверняка полная каша из обрывков мыслей, противоречивых чувств и полуподавленных желаний — совсем как у него.
От этой идеи у него даже забурчало в животе. В книгах и фильмах персонажи всегда выдают одну мысль за другой, последовательно: «Элементарно, дорогой Ватсон», «Предложение, от которого он не сможет отказаться», «Перешли меня по лучу на корабль, Скотти!». Но в голове у Аллена, когда он попытался следить за своими размышлениями, все было иначе.
— До конца урока десять минут я голодный надо отлить ответ х+6 идиот а каково было бы поцеловать Линду Уилсон сегодня вечером очень хочется отлить у шкафчика в раздевалке заедает замок Линда еще восемь минут решить первые шестнадцать задачек бейсбол после школы.
Нет. Даже не близко к идеалу. Нужно использовать разум, чтобы следить и за этими мыслями, и за мыслями о том, как он следит за этими мыслями, и.
И Пегги Коркоран все это тоже делает.
И Линда Уилсон.
И Джефф Галлахер.
И мистер Гендерсон, преподаватель математики.
И каждый человек в мире. У всех мысли проносятся в голове со скоростью электричества, сталкиваются между собой, конфликтуют и гасят друг друга, у каждого человека на Земле в голове ужасная путаница, ничего здравого, упорядоченного или предсказуемого. Да ведь в эту самую минуту, задавая на дом первые шестнадцать задачек на странице 145, мистер Гендерсон может думать о чем-то ужасном, даже замышлять что-то страшное против Аллена, или же вспоминать о своем ланче, или ненавидеть педагогику, или планировать убийство.
И ведь никогда про это не узнаешь. На свете нет ни единого «упорядоченного» гармоничного человека, ни на кого нельзя положиться. Вопящего от ужаса Аллена пришлось выносить из класса.
Обо всем этом я, разумеется, узнал десятилетия спустя. Мы с Алленом не были друзьями, хотя и сидели в классе через проход (Эдвардс, Фарр, Фицджеральд, Галлахер…). И после того припадка я решил, что он действительно придурковатый, каким его считали все. Я никогда не дразнил Аллена, как некоторые из мальчиков, и не высмеивал его, как девочки; мне было действительно интересно выслушивать те странные мысли, который он иногда высказывал в классе, всегда при этом выглядя так, словно понятия не имел, насколько необычно это звучит. Но мне недоставало сил пойти против толпы и подружиться с таким неудачником.
В то лето, перед тем как Аллен отправился в Гарвард, мы стали если и не друзьями, то хотя бы партнерами по шахматам.
— Ты паршиво играешь, Джефф, — сказал мне Аллен с характерной для него рассеянной прямотой, — но, кроме тебя, здесь вообще никто не умеет играть.
Поэтому два или три раза в неделю мы сидели на веранде дома его родителей и сражались за шахматной доской. Я никогда не выигрывал. Раз за разом я покидал тот дом, хлопая дверью от стыда и отчаяния, и клялся больше не приходить. В конце концов, в отличие от унылого Аллена, я мог провести время и поинтереснее: девушки, машины, фильмы про Джеймса Бонда. Но я всегда возвращался.
Я уже тогда замечал, что родителей Аллена немного пугала энергия их сына. Деликатные, трудолюбивые, большие поклонники гольфа, они фактически предоставили Аллена самому себе лет с пятнадцати. Когда мы передвигали на веранде фигуры, мать Аллена робко ставила кувшин лимонада и тарелку печенья. Она относилась к нам с неловким уважением, которое, в свою очередь, порождало неловкость у меня. Родителям так себя вести не полагается.
Гарвард был для Аллена крепким орешком, несмотря на его высокий общий выпускной балл. Вообще-то оценки у него были очень неравномерными, потому что задания он делал только по тем предметам, которые его интересовали, а медицинская история выглядела еще круче: приступы депрессии, во время которых он пропускал школу, плюс курс лечения в психиатрической клинике. Аллен был способен увлечься чем-нибудь — шахматами, квантовой физикой, буддизмом — до такой степени, что не мог остановиться, пока интерес внезапно не пропадал, словно его и не было. Однако Аллен был государственным стипендиатом, а когда он стал победителем научного конкурса «Вестингауз», предоставив работу о черепных структурах мышей-полевок, Гарвард его принял.
Вечером накануне его отъезда мы устроили последний шахматный матч. Аллен открыл его консервативным итальянским дебютом, и это подсказало мне, что мысли приятеля где-то далеко. Через двенадцать ходов он неожиданно спросил:
— Джефф, а что если бы ты умел наводить порядок в своих мыслях? Примерно так, как каждый вечер наводишь порядок в своей комнате?
— Что бы я умел делать? — В моей комнате «наводила порядок» мать, да и вообще, кто называет обычную уборку «наведением порядка».
Он пропустил мой вопрос мимо ушей и продолжил:
— Это ведь нечто вроде статического шума, верно? Все эти помехи не позволяют чисто принимать сигнал… Точно, это правильная аналогия! Без статики мы смогли бы мыслить яснее. Чище. Мы могли бы видеть дальше, пока сигнал не затеряется в неконтролируемом шуме.
В сумерках на веранде я едва различал его бледное лицо с широкими скулами. Но меня посетило внезапное озарение, редкое в то лето:
— Аллен. это то самое, что случилось с тобой тогда, в седьмом классе? Слишком много… статики?
— Да. — Похоже, он даже не смутился, в отличие от любого на его месте. Словно смущение было сущей ерундой по сравнению с этой темой. — Тогда я увидел это впервые. Долгое время я думал, что, если научусь медитации, как буддистские монахи, то смогу избавиться от статики. Но медитация не позволяет продвинуться достаточно далеко. Статика все равно остается, просто на нее больше не обращаешь внимания. Но она никуда не девается. — Он сделал ход слоном.
— А что именно произошло в седьмом классе? — Меня обуяло любопытство, которое я замаскировал, уставившись на доску и сделав ход.
И он рассказал мне все, нисколько не смущаясь, с исчерпывающими подробностями. А потом добавил:
— Должен существовать способ настроить биохимию мозга таким образом, чтобы устранить статику. Избавить мысли от хаоса. Должен!
— Что ж, — заметил я, возвращаясь к своему привычному сарказму, — может быть, ты откроешь его в Гарварде, если только не отвлечешься на какую-нибудь ерунду вроде балета или моделирования железных дорог.
— Мат! — объявил Аллен.
После того лета я потерял его след, если не считать подробнейшего «Бюллетеня выпускников Бейкерсвильской средней школы», добросовестно и каждый год рассылаемого всем нам по почте Линдой Уилсон, у которой, наверное, имелась своя навязчивая идея. Аллен поступил на медицинский факультет Гарварда. После окончания его пригласила на работу престижная фармацевтическая компания, и он опубликовал много научных статей на темы, которые я не в состоянии даже произнести. Он женился, развелся, снова женился, снова развелся. Пегги Коркоран, которая вышла замуж за моего кузена Джо и была знакома со второй женой Аллена, сказала мне на похоронах моего отца, что обе бывшие жены говорят об Аллене одно и то же: «Эмоционально он всегда отсутствовал».
Сам я увидел его во время празднования двадцать пятой годовщины нашего выпуска. Он ничуть не изменился — худой, широкоскулый, бледный. Аллен одиноко стоял в углу и смотрелся настолько жалко, что я потащил Карен познакомиться с ним.
— Привет, Аллен. Джефф Галлахер.
— Знаю.
— Это моя жена Карен.
Он улыбнулся ей, но ничего не сказал. Отзывчивая Карен начала было светский разговор, но Аллен оборвал ее на полуфразе:
— Джефф, ты еще играешь в шахматы?
— Ни я, ни Карен сейчас не играем, — с намеком ответил я.
— А-а… Хочу тебе кое-что показать, Джефф. Можешь приехать завтра ко мне в лабораторию?
«Лаборатория» находилась в другом городе, в шестидесяти милях от нас, а завтра меня ждала работа. Но нечто во всей этой ситуации пробудило интерес моей жены.
— А что именно, Аллен? — спросила она.
— Шахматистку. Я думаю, что она сможет изменить мир.
— В смысле, большой и важный шахматный мир? — уточнил я. Едва я оказался рядом с Алленом, как ко мне сразу же вернулся подростковый сарказм.
— Нет. Весь мир. Пожалуйста, приезжай, Джефф.
— Когда? — спросила Карен.
— Карен, у меня работа.
— У тебя гибкий график, — напомнила она. Я был агентом по недвижимости и работал дома. Карен улыбнулась мне и подмигнула. — Я уверена: мы увидим нечто потрясающее!
Люси Хартвик, высокой, худощавой и очень красивой, было лет двадцать пять. Я поймал гневный взгляд Карен, которая, к сожалению, страдала приступами ревности. Но Люси меня не зацепила. В ее красоте было что-то холодное. Она едва взглянула на нас поверх компьютера. В ее взгляде читалось безразличие. На экране я увидел шахматную партию.
— Рейтинг Люси, во всяком случае, измеренный по играм с компьютером, равен 2670, — сообщил Аллен.
— Ну и что? — Да, 2670 — величина чрезвычайно высокая. Лишь около двадцати шахматистов в мире имеют рейтинг выше 2700. Но я все еще пребывал в саркастическом настроении, хотя и корил себя за ребячество.
— Шесть месяцев назад ее рейтинг был 1400.
— А шесть месяцев назад она только научилась играть, да? — Мы говорили о Люси, неподвижно склонившейся над шахматной доской, словно ее здесь не было.
— Нет, она играла дважды в неделю в течение пяти лет.
Таких рейтинговых прыжков для игрока со средними способностями и без достаточной практики попросту не бывает.
— Я рада за тебя, Люси! — сказала Карен. Люси равнодушно взглянула на мою жену и снова уставилась на доску.
— И как именно все это должно изменить мир? — осведомился я.
— Пошли, кое-что покажу, — предложил Аллен и, не оглядываясь, направился к двери.
Я начал уставать от его игр, но Карен последовала за ним, поэтому я поплелся следом. Эксцентричность всегда интриговала Карен — возможно, потому что сама она весьма уравновешенная и здравомыслящая. Кстати, это одна из причин, почему я в нее влюбился.
Аллен протянул мне пачку графиков, схем и медицинских сканов, словно ожидая, что я начну их читать.
— Видишь, Джефф? Это показатели Люси, снятые во время игры в шахматы. Область мозга, называемая «хвостатое ядро», которая помогает переключать шестеренки с одной мысли на другую, показывает низкую активность. Так же ведет себя и таламус, обрабатывающий входящие сенсорные сигналы. А здесь…
— Я риэлтор, Аллен, — прервал я его грубее, чем собирался. — Что означает вся эта фигня?
Аллен взглянул на меня и сказал просто:
— Люси научилась устранять статику.
— Какую статику? — спросил я, хотя прекрасно помнил наш разговор двадцатипятилетней давности.
— Ты хочешь сказать, — вмешалась Карен, которая всегда быстро схватывала суть, — что Люси может сосредоточиться на чем-то одном, не отвлекаясь на все прочее?
— Именно это я только что и сказал, разве не так? — произнес Аллен. — Люси Хартвик умеет контролировать собственный разум. Когда она играет в шахматы, то это все, что она делает. В результате она теперь сравнялась с игроками верхних эшелонов шахматного мира.
— Но реально она ни с кем из этих лучших игроков пока не играла? — уточнил я. — И все это лишь твоя оценка, основанная на результатах ее игры против какого-то компьютера.
— Это одно и то же.
— Нет!
— Джефф! — укоризненно произнесла Карен, удивленная моей яростью.
— Да, Джефф, прислушайся к Карен, — посоветовал Аллен. — Неужели ты не.
— Карен!
— …понял? Люси каким-то образом достигла полной концентрации внимания. Это позволяет ей просто. просто мчаться вперед в решении тех проблем, на которых она решает сосредоточиться. Неужели ты не понимаешь, что это может означать для медицинских исследований? Да для любой области науки? Мы сможем решить проблемы глобального потепления, рака, токсичных отходов и. вообще какие угодно!
Насколько мне было известно, Аллена никогда не интересовало глобальное потепление, и с моих губ едва не сорвалось ехидное замечание. Но то ли выражение лица Аллена, то ли ладонь Карен на моей руке остановили меня.
— Это может стать чудом, Аллен, — негромко сказала она.
— И станет! — воскликнул он страстно, как во время того самого припадка, что случился с ним в седьмом классе. — Станет!
— И как это следует понимать? — осведомилась Карен, когда мы ехали домой.
— Ну, просто Аллен повел себя…
— Не Аллен. Ты.
— Я? — притворно изумился я, но прикинуться дурачком не удалось.
— Я никогда тебя таким не видела. Ты откровенно издевался и над ним, и над тем, что действительно может стать огромным прорывом в биохимии мозга.
— Это всего лишь теория, Карен! А девяносто процентов теорий оказывается пшиком, едва кто-нибудь проводит контролируемый эксперимент.
— Но ты, Джефф… Ты не хочешь, чтобы эта теория подтвердилась!
Я даже развернулся на водительском сиденье, чтобы взглянуть ей в лицо. Карен застыла, глядя строго перед собой и словно запечатав цементом прелестные губки. И моим первым инстинктивным желанием стало устроить буйный скандал, но… не Карен.
— Даже не знаю, что и сказать, — негромко проговорил я. — Аллен почему-то всегда пробуждал во мне все худшее. Может быть… я просто ревную.
Повисла долгая пауза, во время которой я изо всех сил пытался сосредоточиться на дороге. Желтая разделительная полоса, не пересекать, тридцать пять миль в час, впереди рытвина.
Потом рука Карен легко коснулась моего плеча, и в мире снова все стало хорошо.
После того дня я изредка общался с Алленом. Два-три раза я звонил ему, и мы говорили минут по пятнадцать. Точнее, говорил Аллен, а я слушал, подавляя раздражение. Он никогда не спрашивал обо мне или о Карен. Он рассуждал исключительно о разнообразных особенностях Люси Хартвик: ее спинномозговой и внутричерепной жидкости, структурах ее нейронного возбуждения, ее крови и культурах тканей. Он рассказывал о ней так, словно она была не более чем набором биологических загадок, которые он намерен разгадать, и я даже не мог представить, как происходит их ежедневное общение. Карен я в эти подробности не посвящал, сам не знаю почему.
Так прошел первый год. В следующем июне все изменилось. Отчеты Аллена (по сути, это были именно отчеты, а не беседа) превратились в поток непрерывных жалоб.
— Управление по контролю за продуктами и лекарствами уже целую вечность рассматривает мою заявку по ПНП. Вечность!
Я догадался, что ПНП означает «прототип нового препарата», а эта заявка должна дать зеленый свет его исследованиям Люси.
— Люси просто невыносима! Когда она мне нужна, ее невозможно застать — шляется по всему миру на шахматные турниры. Словно шахматы важнее, чем моя работа с ней!
Я вспомнил то далекое лето, когда для самого Аллена шахматы застили белый свет.
— Меня приводят в отчаяние три вещи: эгоизм, бюрократизм и политиканство.
— Угу.
— И неужели Люси не понимает, насколько важны мои исследования?! Какой здесь невероятный потенциал для усовершенствования мира!
— Очевидно, нет, — отозвался я со злым удовлетворением, за которое тут же мысленно себя обругал, и, чтобы загладить неловкость, предложил: — Аллен, почему бы тебе не взять тайм-аут? Приехал бы как-нибудь к нам пообедать. Разве перерывы не благотворно сказываются на научном мышлении? И не приводят иногда к чудесным озарениям?
Я почувствовал, что на другом конце провода назревает отказ, однако две последние фразы остановили моего приятеля. Подумав несколько секунд, он ответил:
— Ну ладно, раз уж ты так хочешь меня видеть…
Причем сказал это настолько нелюбезно, словно оказывал мне огромную услугу. Уже в тот момент я понял: обед станет катастрофой.
И он ею стал, но все же не в той степени, как если бы не было Ка-рен. Она не обиделась, когда Аллен отказался прогуляться по ее горячо любимому садику. Она молчала, когда он, попробовав что-то с тарелки, брезгливо клал недожеванные кусочки на скатерть, ронял изо рта крошки или обмусоливал жирными губами ободок своего бокала. Она терпеливо выслушала двухчасовой монолог Аллена, кивая и поощрительно поддакивая. Под конец глаза у нее все же слегка остекленели, но она ни за что бы не вышла за рамки хороших манер и не позволила бы сделать этого мне.
— Просто безобразие, — разглагольствовал Аллен, — как УКПЛ своей чрезмерной осторожностью тормозит все продуктивные исследования! Знаете, что стало бы, если бы Дженнеру понадобилось одобрение УКПЛ для его вакцины? Мы бы до сих пор болели оспой, вот что! Если бы Луи Пастер…
— Почему бы вам с Джеффом не поиграть в шахматы? — спросила Карен, когда обед наконец-то завершился. — А я пока уберу со стола.
Я облегченно выдохнул. В шахматы играют молча. Кроме того, Карен будет долго занята ликвидацией последствий безобразных застольных манер Аллена.
— Шахматы меня больше не интересуют, — заявил Аллен. — И вообще, мне пора возвращаться в лабораторию. Пусть даже Люси и не приедет для запланированных исследований. Она сейчас бездарно растрачивает мое время на турнире в Туркестане или в какой-то другой дыре. Пока. Спасибо за обед.
— Не приглашай его больше, Джефф, — сказала Карен, когда Аллен уехал. — Пожалуйста.
— Не буду. Ты была великолепна, милая.
Позднее, уже в постели, я начал делать то, что нравилось ей, но не нравилось мне — чтобы выразить ей благодарность. Однако на полпути Карен меня оттолкнула:
— Мне все это нравится только тогда, когда ты действительно здесь и рядом, — сказала она. — А сегодня ты думаешь о чем угодно, только не о нас.
Когда она заснула, я тихонько выбрался из постели и включил компьютер в своем кабинете. Сквозь сетку на окне просачивался душный аромат любимых роз Карен. Люси Хартвик отыскалась в Туркмении, где она играла на шахматной олимпиаде в Ашхабаде. На многих сайтах описывался ее стремительный взлет к вершинам шахматного мира. Во всех статьях упоминалось, что она не общается ни с членами своей, ни любой другой команды, предпочитает есть в одиночестве у себя в номере отеля и никогда не улыбается. Я рассмотрел прилагающиеся к статьям фотографии, поражаясь, что стало с красотой Люси.
Она все еще была стройной и длинноногой. Черты лица остались привлекательными, хотя разглядеть их нередко мешала ее привычная поза, в которой она изучала игровую доску: слегка сгорбившись, вытянув голову наподобие черепахи и сунув два пальца в приоткрытый рот. Сосредоточенность на лице, избыточная даже для шахматиста, стерла любые намеки на иные эмоции. Хорошие игроки в покер тоже так поступают, но все же не до такой степени. А Люси выглядела не совсем человеком.
Хотя, возможно, мне это только показалось — из-за моих сложных чувств к Аллену.
В два часа ночи я снова залез под одеяло, радуясь, что Карен не проснулась в мое отсутствие.
— Она ушла! — кричал Аллен в телефонную трубку год спустя. — Ушла навсегда!
— Кто? — спросил я, хотя, конечно, уже догадался. — Аллен, я сейчас не могу говорить, с минуты на минуту жду клиента.
— Ты должен приехать ко мне!
— Зачем?
После того ужасного обеда я отклонял все звонки Аллена, поменял номер домашнего телефона, взяв номер, не указанный в телефонном справочнике, и велел секретарше не соединять меня с Алле-ном в рабочие часы. И сейчас схватил трубку только потому, что ждал звонка от Карен по поводу очередной встречи у консультанта по семейным отношениям. Наши взаимоотношения стали хуже. Не плохими, нет, но на прежде безоблачном небе нашего брака появились редкие облачка. Я хотел развеять их, пока они не превратились в грозовые тучи.
— Ты должен приехать, — повторил Аллен и зарыдал.
Я смущенно отвел трубку от уха. Взрослые мужчины так не плачут, и уж тем более перед другими мужчинами. И я сразу понял, почему Аллен захотел, чтобы я приехал к нему в лабораторию — ему просто-напросто больше некому было позвонить.
— Пожалуйста, Джефф, — прошептал Аллен.
— Хорошо! — рявкнул я.
— Мистер Галлахер, пришли ваши клиенты, — сообщила Бритта-ни, открывая дверь, и я попытался выдавить из себя одновременно и улыбку, и правдоподобную ложь.
Как выяснилось, Люси Хартвик никуда не уходила. Она сидела в лаборатории Аллена, сгорбившись над шахматной доской и сунув два пальца в рот.
— Что за черт, Аллен, ты же сказал.
Как всегда непредсказуемый, после звонка он успокоился. И теперь протянул мне пачку распечаток и медицинских снимков. Я внезапно вспомнил свой первый визит в его лабораторию, когда Аллен точно так же сунул мне документы, в которых я едва мог что-то разобрать. Он просто не умеет учиться на своих ошибках.
— Ты сказал, что Люси ушла!
— Она ушла.
— Да вот же она сидит!
Аллен посмотрел на меня. У меня возникло впечатление, что это простое действие потребовало огромных усилий с его стороны, примерно как у человека, пытающегося освободиться от бетонного блока, к которому его приковали.
— Знаешь, а я всегда тебя ревновал, — сказал он.
Его слова потрясли меня. У меня даже рот открылся, но Аллен уже вернулся к своему бетонному блоку:
— Ты только взгляни на эти сканы мозга — за шесть месяцев белого вещества стало меньше на 75 процентов! А вот уровни нейромедиаторов, они…
— Аллен, — оборвал я его. В груди у меня внезапно похолодело. — Остановись. — Но он все болтал и болтал о «хвостатом ядре», и об антителах, атакующих подкорковые узлы, и о повторной двусторонней трассировке нервных связей.
Я подошел к Люси и поднял со стола шахматную доску.
Она немедленно поднялась и продолжила разыгрывать партию стоя. Я попятился на несколько шагов, она последовала за мной, продолжая играть. Тогда я выбежал с доской в прихожую, захлопнул за собой дверь и привалился к ней спиной. Роста во мне сто восемьдесят три сантиметра, и вешу я девяносто килограммов, а Люси вдвое меньше. Она вообще сильно похудела, и ее стройность превратилась в костлявость.
Она даже не пыталась силой открыть дверь. Просто вернулась к столу, уселась и сунула два пальца в рот.
— Она играет в уме, так ведь? — спросил я Аллена.
— Да.
— А что делает это «белое вещество»?
— Оно содержит аксоны, которые соединяют нейроны в коре головного мозга с нейронами в других частях мозга, тем самым обеспечивая внутримозговую связь, — пояснил Аллен, словно зачитывая учебник.
— То есть оно позволяет одним частям мозга говорить с другими?
— Ну, это лишь грубая аналогия, но.
— Оно позволяет разным мыслям из разных частей мозга достигать друг друга, — проговорил я, все еще глядя на Люси. — И осознавать несколько мыслей одновременно. Статика.
Аллен начал длинное научное объяснение, но я уже не слушал. Теперь я вспомнил, где уже видел характерную позу Люси, с выставленной вперед головой и двумя пальцами в слюнявом рту. На картине, где художник изобразил королеву Елизавету I в последние дни ее жизни, неподвижную и не реагирующую ни на что — ее разум уже покинул умирающее тело.
— Люси ушла, — снова сказал Аллен. Он знал.
— Аллен, за какую бейсбольную команду играл Бейб Рут? Он пробормотал что-то о нейромедиаторах.
— Какой любимый дебютный ход Бобби Фишера? — спросил я, мысленно умоляя: «Скажи е4, черт побери!»
Он заговорил о мозговых волнах концентрированной медитации.
— А ты знаешь, что завтра на Манхэттен обрушится цунами?
Он потребовал радикального изменения схемы клинических проверок в УКПЛ.
И тогда я сказал, едва удерживаясь на грани спокойствия:
— Ты ведь тоже его принял, да? Ты взял ту самую дрянь, что не прошла проверку в УКПЛ, и ввел ее себе, или принял таблетку, или еще как-то. Хотел достичь такого же, как у Люси, состояния без статики. И теперь никто из вас не способен переключить внимание. — Звонок ко мне был последней и отчаянной попыткой Аллена вырваться из его идеальной сосредоточенности на проекте. Впрочем, нет. не последней.
Я взял его за плечи и встряхнул:
— Аллен. Что ты имел в виду, когда сказал: «Я всегда тебя ревновал»?
Он забормотал о результатах магнитно-резонансного сканирования.
— Аллен, прошу тебя: скажи, что ты имел в виду! Но он не смог. И теперь я никогда этого не узнаю.
Я позвонил в приемную здания, где находилась лаборатория. Сообщил в 911. Затем позвонил Карен, потому что мне было нужно услышать ее голос, пообщаться с ней. Но она не отозвалась на звонок по мобильному, а на работе ответили, что сегодня она рано ушла домой.
Аллена и Люси ненадолго госпитализировали, потом отпустили. Я никогда не слышал, какой им поставили диагноз, но подозреваю, что там значилась «неспособность воспринимать и реагировать на социальные отношения» или какая-нибудь подобная психологическая трепотня. Не любит играть с другими детьми. Бегает с ножницами в руках. Люси и Аллен продемонстрировали, что физически в состоянии заботиться о себе, поэтому госпиталь их выписал. А профессионалы бизнеса, как я слышал, вложили в них деньги и привели в порядок их физическую жизнь. Аллен только что опубликовал новую блестящую научную статью, а Люси Хартвик стала первой женщиной, завоевавшей титул чемпиона мира по шахматам.
— Они по-своему счастливы, — сказала Карен. — Если сосредоточенность на объекте страсти заставляет их не замечать все прочее — ну и что? Возможно, это и есть цена гениальности.
— Возможно, — согласился я, радуясь, что она вообще со мной разговаривает. В последнее время мы очень мало общались. Карен отказалась посещать консультанта по семейным отношениям и стала отмалчиваться, уходя в сад, чтобы избежать контакта со мной. Нашим розам завидует вся округа. У нас растут «Тосканское солнце», «Кружевное облако», «Мистер Линкольн», «Принцесса», «Золотое пламя». Английские розы, гибридные чайные сорта, флорибунда, стелящиеся розы, вьющиеся, кустовые. Они сияют алым, розовым, абрикосовым оттенками, древним золотом, нежным кораллом. От смеси их запахов меня тошнит.
Я помню момент, когда это произошло. Мы были в саду. Карен стояла на коленях возле клумбы. Ее лицо закрывала от солнца широкополая шляпа, и ее глаз я не видел.
— Карен, — спросил я, пытаясь скрыть отчаяние, — ты еще любишь меня?
— Подай мне, пожалуйста, этот совок, Джефф.
— Карен! Прошу тебя! Мы можем поговорить о том, что с нами происходит?
— «Таитянский рассвет» в этом году будет роскошно цвести.
Я уставился на нее, на капельки пота над ее верхней губой, изящный изгиб шеи, ее счастливую улыбку.
Карен моет тарелку после Аллена, подбирает оброненные им кусочки пищи. Люси с пальцами во рту долго смотрит на шахматную доску, затем касается фигур.
Нет. Невозможно.
Карен сама потянулась к садовому совку, как будто забыв о моем присутствии.
Люси Хартвик утратила свой чемпионский титул, проиграв русскому шахматисту по имени Дмитрий Чертов. Генетик из Стенфордского университета сделал настолько важный прорыв в исследовании рака, что эта новость попала в заголовки на целую неделю. По совпадению, которое показалось забавным средствам массовой информации, его младшая дочь стала победительницей национального конкурса по английскому языку среди школьников. Я поискал сведения об этом генетике в интернете; год назад он участвовал в научной конференции вместе с Алленом. Некая женщина из Орегона развила способность полностью контролировать свои мозговые волны посредством глубокой медитации. Ее муж — гроссмейстер.
Я теперь много гуляю, когда не занят уборкой, готовкой или покупками. Карен ушла с работы, она почти не покидает своего садика. Я все еще работаю, хотя и беру меньше клиентов. Гуляя, я думаю о своих клиентах и размышляю о том, какие дома им могли бы понравиться. Примечаю, как в кронах августовских деревьев начинают мелькать пятнышки ранней желтизны, вспоминаю обрывки подслушанных разговоров, играю с собаками. Прогулки мои становятся все дольше и дольше, и я замечаю, что начинаю замерять скорость ходьбы, интересоваться кроссовками, изучать трансконтинентальные пешеходные маршруты.
Но я стараюсь не думать о ходьбе слишком много. Наблюдаю, как азартно играют дети в последние дни летних каникул, вспоминаю фильмы, которые мне когда-то нравились, задумываюсь над сложностями квантовой физики, предвкушаю, что приготовлю на ланч. Иногда я пою. Декламирую выученные в детстве стишки, вспоминаю знаменательные футбольные матчи, болтаю со старушками на крылечках, подсчитываю количество съеденных за завтраком калорий. Иногда я даже мысленно повторяю типовые шахматные дебюты: «Венский» или «Защиту Петрова». Впускаю в голову все приходящие мысли — и всем им радуюсь.
И слушаю статику, потому что не знаю, сколько еще времени у меня осталось.
Человек камня
Джаред Стоффель — грубый и недалекий парнишка из американских трущоб, катаясь на скейте, попадает под автомобиль. С этого момента и начинаются странные события, изменившие его жизнь…
* * *
Джаред Стоффель — грубый и недалекий парнишка из американских трущоб, катаясь на скейте, попадает под автомобиль. С этого момента и начинаются странные события, изменившие его жизнь…
Джаред Стоффель не успел увидеть машину, которая его сбила. Он спускался на скейте по бетонной лестнице, идущей от развлекательного центра, что на Рэндольф-стрит, и как раз приземлялся после прыжка, как вдруг — хрясь! — он получил такой удар по пятой точке, что аж зубы лязгнули. Джаред грохнулся. За секунду до того, как ощутить боль, он вскинул руки, защищая лицо. Его «бирдхаус» взлетел, перед тем, как удариться о мостовую, Джаред успел увидеть, как скейт поднимается в воздух, вращая колесами. Внезапно парень оказался погребен под целой тонной камней. Он не мог дышать, он умирал, где-то кто-то кричал, но вокруг были только камни — о господи, они летели, чтобы приземлиться на него, под него, всюду…
Все скрыла тьма.
— Мальчик, ты очнулся?
— Камни.
Прозвучало это очень невнятно. Джаред поднес руку к лицу. Ладонь остановилась в дюйме от распухших губ.
— Сколько пальцев я показываю?
— Два.
— Какой сегодня день?
— Пятница.
— Отдохни немного. Ты очень скверно упал.
Расплывающаяся в глазах Джареда пожилая медсестра, одетая в дурацкие брюки с желтыми уточками, воткнула ему иглу в вену и ушла.
Когда Джаред снова пришел в себя, все вокруг сделалось более отчетливым. Телевизор, водруженный на подставку под потолком, вещал о каком-то землетрясении невесть где. У кровати Джареда сидел незнакомый пожилой мужчина в белой куртке и что-то читал. Джаред попытался сесть, но мужчина, поднявшись, вернул его в прежнее положение.
— Полежи спокойно еще немного.
— Где я?
— В клинике на Перри-стрит. Тебя сбила машина, когда ты катался на скейте, но ты отделался двумя сломанными ребрами и рваной раной на руке. Тебе очень повезло.
— Ага, как же. Зашибись, как повезло.
На этот раз слова звучали отчетливо; опухоль на губах уже почти спала. В маленькой комнате не было окон. Интересно, как долго он здесь валяется?
— Меня зовут доктор Кэндалл. Мне нужны кое-какие сведения. Как твое имя, сынок?
— Я вам не сынок.
Джаред попытался припомнить, как все случилось. Шон. Они с Шоном катались на скейтах, и тот закричал, когда Джареда сбила машина.
— Шон?
— Тебя зовут Шон? А дальше?
— Да никакой я на хрен не Шон! Шон — это мой друг, он был со мной. Где он?
Доктор скривился.
— Друг тот еще. Он удрал, как только подъехала «скорая». Чем вы там занимались, что он не захотел себя обнаружить? Ладно, мне без разницы. Но мне нужно твое имя.
— Зачем?
— Во-первых, чтобы сообщить твоим родителям.
— Дохлый номер. Она не придет.
В глазах доктора что-то промелькнуло. Он поднял взгляд на телевизор, по-прежнему показывающий картины землетрясения, потом перевел его на Джареда и стал внимательно на него смотреть. Слишком внимательно. Доктору было не то пятьдесят, не то шестьдесят, и волосы у него были седые, но это еще не значило, что он не мог быть… эй, а он вообще доктор?
— Ты, псих, нечего на меня так пялиться! — огрызнулся Джаред.
Доктор печально улыбнулся.
— А, ясно. Черт. Но мне все равно нужно знать твою фамилию. Для отчетности нам…
— У меня нет страховки. Так что можете отправить меня на улицу прямо сейчас.
Джаред снова попытался сесть.
— Ляг, сынок. Мы не имеем права тебя отпустить. И пожалуйста, назови свое полное имя.
— Джаред.
— А фамилия?
— Не ваше дело.
Может, если ничего не говорить, тогда они его выставят? Док сказал, что он не сильно пострадал. Может, он столкнулся с Шоном? Если мать увидит его в таком состоянии, она точно расколотит «бирдхаус». Она…
— Эй! Где моя доска?!
— Что-что твое?
— Доска! «Бирдхаус»! Мой скейт!
— А… Боюсь, мне это неизвестно.
— Вы что, просто бросили ее на улице?!
Все, теперь с ней точно можно попрощаться. А спереть где-нибудь другую — это же куча мороки.
На миг в глазах Кэндалла снова промелькнуло что-то странное. Он негромко произнес:
— Джаред, я лично возмещу тебе потерю скейтборда. Я куплю тебе новый, фирменный, очень хороший, если ты ответишь на несколько вопросов.
— Вы? Купите мне новую доску? Это с чего вдруг?
— Я уже сообщил тебе, что для этого нужно сделать.
— Новые скейты никто задарма не раздает!
— Я раздаю. Тебе.
Глаза у Кэндалла, как заметил Джаред, были светло-карие и имели такое выражение, которого Джаред не понимал. Но этот человек не походил на мошенника. В душе у Джареда вспыхнула надежда. Новая доска… может быть, «эйбек» — четвёрка…
Джаред безжалостно задушил это чувство. От таких ожиданий одни неприятности.
Кэндалл запустил руку в карман и вытащил пачку купюр.
— Сколько стоит хороший скейтборд?
Джаред уставился на деньги, не в силах отвести взгляд. Он может купить «хоук»… с хорошим основанием и колесами…
— Двести долларов.
Вдруг старик не знает, сколько это добро стоит?
Кэндалл отсчитал десять двадцаток и зажал их в кулак.
— Они твои после того, как ты ответишь на три вопроса.
— Всего на три? Ладно. Только без всяких извращений.
— Для начала назови свое имя и адрес.
— Джаред Рассел, Рэндольф-стрит, шестьдесят два.
Кэндалл отодвинул руку.
— Ты лжешь.
Откуда этот старый урод знает?
— Погодите, не убирайте деньги… Меня зовут Джаред Стоффель, а живу я на Сентер-стрит, дом четыреста восемьдесят девять.
Если он вообще где-то живет. Мать, подсевшая на «кристалл», замечала Джареда лишь тогда, когда он делал что-то не так, на его отсутствие ей было наплевать. Большую часть времени она была под кайфом.
— Дата рождения? — продолжал Кэндалл.
— Шестое апреля тысяча девятьсот девяносто третьего года.
Кэндалл прикрыл глаза и зашевелил губами, словно подсчитывая что-то в уме. В конце концов он произнес таким тоном, словно это было важно:
— Полнолуние.
— Чего-чего?
— И последний вопрос. Как ты добился, чтобы все эти камни, после того как тебя сбила машина, собрались вокруг?
— Что?!
— Когда приехала «скорая», ты весь был засыпан небольшими камнями. Прежде они находились на клумбе с другой стороны развлекательного центра. Как они очутились рядом с тобой?
В памяти Джареда зашевелились смутные воспоминания. Он был завален камнями, и кто-то — он сам — прошептал: «Камни». Шон что-то кричал, когда Джаред упал, но Джаред не мог вспомнить слова друга… Он думал, что камни были плодом его воображения — каким-то последствием несчастного случая, как и боль. Чем-то ненастоящим. Но теперь…
Кэндалл смотрел на него печальными глазами. Чем это он расстроен? От этого старого психа у Джареда по спине поползли мурашки.
— Не знаю я ничего ни про какие камни.
— Вы с Шоном не играли ни в какую игру с камнями? Не бросали их в машины, к примеру?
— Мужик, ты чего? Мне тринадцать, а не восемь.
— Понятно, — отозвался доктор Кэндалл.
Он вручил Джареду двести долларов; парень нетерпеливо схватил их, хотя от этого движения его торс пронзила боль. Джаред сдвинул ноги к краю кровати.
Кэндалл удержал его.
— Боюсь, сынок, пока нельзя.
Вид у него сделался еще печальнее, чем прежде.
— Не трогайте меня! Я ответил на ваши дурацкие вопросы!
— Да, и деньги твои. Но ты пока не можешь уйти. Пока не повидаешься еще с одним человеком.
— Не хочу я больше никаких врачей!
— Он не врач. Врач — это я. Ларсон же… Короче, сам поймешь. Ларсон!
Дверь отворилась, и вошел мужчина: молодой, здоровый, длинноволосый, крутой на вид. На нем был кожаный пиджак и золотая цепь — настоящее золото. Торговец наркотиками или бандит какой, а то и глава банды. Или тип из отделения по борьбе с наркотиками. Он остановился у кровати Джареда, положил ручищи на металлическую спинку и уставился на парня без улыбки.
— Это он, док?
— Да.
— Вы уверены? Нет-нет, я знаю, что вы ошибок не допускаете. Но, господи… вы только гляньте на него.
— На себя посмотри, придурок! — бросил Джаред, но это прозвучало неубедительно даже для него самого. Джаред боялся Ларсона, хотя и не собирался этого признавать.
— Следи за базаром, пацан! — рявкнул Ларсон, — Мне все это нравится ничуть не больше, чем тебе. Но если ты один из нас — значит, так тому и быть. Док не ошибается, пропади оно пропадом!
— Если я один из вас? Кто я? — спросил Джаред.
— Волшебник, — ответил доктор Кэндалл. — Ты волшебник, Джаред. С сегодняшнего дня.
Объясняться пришлось Кэндаллу, поскольку Ларсон, с отвращением оглянувшись на больничную кровать, вылетел из комнаты, хлопнув дверью. Прежде чем дверь закрылась, Джаред успел заметить сквозь проем шокированный взгляд проходящей мимо медсестры.
— Волшебник. Да, конечно, — усмехнулся Джаред, — В любую минуту я превращу вас в голубя. Нет, постойте — вы и есть голубь, раз верите в этот бред.
— Боюсь, Ларсон сказал правду, — отозвался Кэндалл. — Во время происшествия ты призвал те камни. Самые гладкие камни с клумбы пролетели по воздуху и окружили тебя со всех сторон. Ты проехал на них по асфальту, как на шарикоподшипниках. Это смягчило падение, а может, и спасло жизнь.
— Ага, конечно. Так я и поверил.
— Ты родился в полнолуние — это необходимое условие, хотя мы и не знаем, почему оно так. Ты…
— И вы тоже волшебник?
— Нет, — печально произнес Кэндалл. — Я нет. Я могу угадывать в людях подобный дар, и только. «Братство» использует меня именно для этой цели.
— Ага. Значит, вы мне ничего волшебницкого показать не можете, а Ларсон уже ушел. Удобно.
— Здесь в любом случае нельзя делать ничего «волшебницкого». Невозможно колдовать в присутствии металла. Никому из волшебников это не под силу, — Кэндалл, положив руки на колени, подался вперед, — Магия — вещь очень древняя, Джаред, намного древнее самых примитивных цивилизаций. Она правит лишь тем, что принадлежит природе, и не может воздействовать на то, чего в природе не существует. Ты смог приблизить те камни исключительно потому, что твой скейтборд улетел, мобильника при тебе не было, и ты был в спортивных шортах на резинке, без «молнии».
— Оставьте в покое мои шорты! — огрызнулся Джаред, — Как же так вышло, что я никогда прежде не колдовал, а? Можете мне объяснить?
— С легкостью. Ты попал под машину. Способность творить магию у тех, кто вообще ею наделен, обычно высвобождается во время сильной боли.
— Боли?
— Да, Джаред, — кивнул Кэндалл. — В жизни за все приходится платить, даже за магию. И цена эта — боль.
Впервые что-то в словах старика показалось Джареду разумным. Он знал, что за все приходится платить. Он знал, что такое боль.
Но все остальное казалось полным бредом. И старик нес эту ахинею явно с какой-то целью.
— Теперь вы мне скажете, что я пойду в школу для волшебников? — поинтересовался Джаред, — Как в той книжке? И буду там сидеть под замком, как в колонии для малолеток?
— Никаких школ для волшебников не существует. Все, что у нас есть, — это «Братство», но и оно не в силах справиться со своими задачами.
— Полный отстой. Все, я отсюда сваливаю. Какие бумаги подписывать?
— Это должны сделать твои родители, поскольку ты несовершеннолетний.
— Дохлый номер. Мать почти все время под кайфом, а отец давно слинял. Если вы будете ждать родителей, я отсюда вообще не выйду. Где мои вещи?
— Ты не можешь…
— Слушайте, я не собираюсь тут торчать, пока служба опеки не засунет меня в какую-нибудь приемную семью. И не желаю больше слушать вашу чушь.
— Иногда ты выражаешься гораздо приличнее, — заметил Кэндалл. — Я сам слышал. Что ж, раз ты и вправду решил уйти, то твои кроссовки в том стенном шкафу. И возьми вот это — мой домашний адрес. Можешь навещать меня когда угодно, по любому поводу.
— Ага, конечно!
— Добро пожаловать в «Братство», — печально добавил Кэндалл.
— Отвалите, — бросил Джаред.
Он отыскал кроссовки, оделся и пошел прочь. По дороге к выходу ему дважды пришлось прислониться к стене, чтобы перевести дыхание и совладать с собственным желудком, но все же он справился.
Из дома Джаред вышел только через неделю. Он лежал в постели, сражаясь с болью и пытаясь отвлечься при помощи музыки на радио и приставки «геймбой», украденной три месяца назад. Одну игровую приставку мать уже продала, поэтому «геймбой» и радиоприемник Джаред спрятал за сломанной посудомойкой, и мать их не нашла. Джаред жалел, что не взял каких-нибудь обезболивающих таблеток, когда уходил из больницы. Может, тот старый док и дал бы чего-нибудь, но Джаред вовремя не сообразил. На счастье, выдался как раз один из тех периодов, когда в доме была еда. Новый хахаль матери — Джаред натолкнулся на него на кухне, когда тот расхаживал в одних трусах, — любил хорошо поесть.
Через неделю постель, и до того не слишком чистая, стала вонять, но зато Джаред почувствовал себя лучше. Он это понял, потому что начал скучать. Еще через день он оделся и пошел погулять. На улице никого не было. Тогда Джаред вспомнил, что уже начались занятия.
Он направился к школе имени Бенджамина Франклина, хмуро зыркнул на охранника и прошел через металлодетектор. Началась перемена, и в коридоры хлынул поток детворы.
— Эй! Шон!
Шон Диленси поднял взгляд, оторвавшись от беседы с какой-то девчонкой. На лице его промелькнуло странное выражение. Он холодно кивнул. Джаред заковылял к другу.
— Приятель, я снова здесь.
— Вижу.
— Как тут дела? В смысле, в школе.
Шон не ответил. Он повернулся обратно к девчонке, даже не представив их с Джаредом друг другу.
— Шон, ты чего, меня посылаешь? — У Джареда запылали щеки.
— Я занят — ты что, не видишь?
Такое произошло впервые. Прежде они были не разлей вода. Всегда. Девчонка фыркнула. Джаред захромал прочь.
Ну Шон и скотина…
Но Джаред не мог так все оставить. Он перехватил Шона позднее, когда тот после четвертого урока вышел из школы со своим скейтом. Джаред вывернул из переулка навстречу другу.
— Шон, что случилось?
— Ничего. Мне нужно идти.
Глубоко уязвленный и рассерженный, Джаред взвился.
— Чувак, это же я! Я!
Шон притормозил. Замешательство его сменилось гневом. Джареду вдруг пришло в голову, что приятель испытывает оба чувства одновременно.
— Джаред, оставь меня в покое, а? Мне нет дела до тебя и до твоей фигни.
«Твоей фигни». У Джареда не было никакой фигни, разве что… глупость, конечно, но ничего больше ему в голову не приходило. Он негромко спросил, чтоб убедиться:
— Ты про те камни?
— Я не знаю, как ты это сделал, но… просто оставь меня в покое!
И Шон поспешно двинулся прочь. Так значит, тот эпизод произошел в действительности! Камни и вправду прилетели. Только это была какая-то аномалия — ветер или еще чего, — а вовсе не дурацкая магия!
— Да пошел ты! — заорал Джаред вслед Шону, но тот уже вскочил на скейт и быстро скрылся из виду.
На две сотни баксов, полученные у доктора, Джаред купил новую доску — перворазрядный «хоук» — и еще крутые подвески и колеса к ней. Каждый день он в одиночестве тренировался по соседству с домом, мучительно восстанавливая подвижность и прежние навыки. После случая с Шоном Джаред не хотел идти к остальным друзьям — да их у него особо и не было. В основном он общался с Шоном.
Новый хахаль матери ее в итоге бросил, и Джаред предпочитал поменьше сидеть дома: она либо плакалась, либо ширялась. После того как еда, принесенная хахалем, закончилась, мать так и не сходила в магазин за провизией. Иногда, когда Джаред отрабатывал прыжки без помощи рук, или закручивание доски, или скольжение на двух подвесках, а время от времени и более сложные элементы, у него громко бурчало в животе. Он выбирал те окрестные улицы, которые были чище его собственной, и носился по ним мимо деревьев, зелень которых постепенно сменялась золотым и алым, мимо малышни на трехколесных велосипедах, мимо ярких цветов на клумбах, окаймленных камнями.
Все камни оставались там, где им и полагалось.
Что же, в конце концов, заставило его воспользоваться карточкой, которую дал ему в больнице доктор Кэндалл? Голод и холод, и, может быть, одиночество, хотя Джаред не признался бы в этом. Судя по адресу, док жил недалеко, на Картер-стрит. Джаред поехал туда, мысленно подбирая слова, которыми сможет объяснить свой визит.
Кэндалл жил в маленьком двухэтажном домике. А вроде считается, что у врачей куча денег… Вокруг росли аккуратно подстриженные кусты, в октябрьских сумерках тепло сиял свет на террасе. Джаред позвонил в звонок и нахмурился.
— Здрасьте, док. У меня с рукой чего-то неладно. Должно быть, вы ее не до конца долечили.
— Входи, Джаред, — сказал Кэндалл.
Отчего этот мужик при виде его сразу делается таким печальным? Псих какой-то. Но в доме было тепло и пахло жареным мясом. У Джареда потекли слюнки.
— Дай-ка я взгляну на твою руку… У тебя пострадали поперечные связки на левой руке, но сейчас она выглядит вполне нормально. Поужинаешь со мной?
— Я уже ел, — отозвался Джаред, насупившись еще сильнее. У него заурчало в животе.
— Тогда перекуси просто за компанию. Моя домохозяйка только что ушла, а она готовит по понедельникам столько, чтобы до конца недели хватило.
Кэндалл, не дожидаясь ответа Джареда, направился в маленькую гостиную, и парень двинулся следом. В комнате находились большой стол, шторы из натуральной ткани, шкафчик с красивой посудой. Кэндалл поставил на стол вторую тарелку.
Ростбиф, картофельное пюре, горошек и яблочный пудинг. Джаред едва сдерживался от заглатывания кусков целиком. Покончив с ужином, он взглянул в окно. На улице шел дождь. А, черт! В такую погоду на доске легко навернуться, да и отсыреть она может…
Кэндалл, молчавший в течение всего ужина, подал голос:
— Может, поиграем в «Стрит файтер»?
— Вы играете в «Стрит файтер»? Вы?! Не, я знаю, что раньше была такая игра, и вообще, но… вы?
У Кэндалла обнаружилась старая игровая приставка. Для своего возраста он неплохо управлялся с джойстиком. Джаред победил доктора, но с трудом. Во время игры Кэндалл небрежно поинтересовался:
— Как идут дела?
— Это какие же?
— К примеру, не пробовал ли ты заниматься магией?
— Мужик, отвали.
— Ладно, забудь. А как в школе?
Он произнес это таким делано благонравным тоном, что Джаред не выдержал и рассмеялся. А потом остановился прямо посреди игры, выпустил джойстик и резко встал.
— Мне надо идти.
— Что, с учебой не очень?
— Да все теперь паршиво — спасибо вам! — выкрикнул Джаред, прежде чем понял, что хочет сказать, — Шон больше со мной не общается, а остальное все просто дерьмо…
— Шон тебя избегает? — переспросил Кэндалл. — А другие ребята?
— Не ваше дело! А теперь выпустите меня отсюда!
— Дверь там, — спокойно ответил Кэндалл, — Приходи на ужин.
Но Джаред уже был на полпути к выходу; он поднял воротник в предчувствии дождя, злясь на…
Да на все!
— Возвращайся в любое время, — бросил ему вслед Кэндалл. — У меня еще есть «Супер смэш бразерс».
Джаред вернулся. Он планировал забраться внутрь и украсть игровую приставку. Но Кэндалл оказался у себя, поэтому парень ничего воровать не стал. Они снова поужинали вместе и поиграли на приставке. После того раза Джаред перестал притворяться, будто у него что-то с рукой. Вскоре он стал приходить к доктору почти каждый вечер. Днем, если погода стояла солнечная, он катался на скейте, если было сыро — бесцельно шатался по улицам или смотрел телевизор дома, когда мать куда-нибудь уходила. Кэндалл больше не заговаривал о магии. И еда у него всегда была хорошая, и в комнатах обычно было тепло. Через несколько недель Джаред начал помогать мыть посуду. Иногда они играли на приставке, иногда Джаред смотрел телевизор, а Кэндалл в это время читал. Джаред не особо любил книги.
В половине седьмого они неизменно оставляли прочие занятия и смотрели по телевизору новости. Если там говорили о землетрясении, наводнении или проблемах в сельском хозяйстве, Кэндалл подавался вперед, опершись руками о колени.
Однажды холодным ноябрьским вечером Джаред, вспомнив, что дома отопление отключено, остался ночевать у Кэндалла в гостевой спальне. В четыре ночи, когда доктор спал, парень принялся обшаривать помещения. Не для того, чтобы что-нибудь украсть, а чтобы… просто из интереса.
В гостиной он нашел странную фотографию. Она лежала в ящике посудного шкафа под грудой скатертей. На снимке была изображена группа из семнадцати человек, которых вообще непонятно что связывало. Строгого вида женщина средних лет, в коричневых брюках и розовом топе. Мужчина в синей форме, с нашивкой как у охранников. Двое детей, лет семи-восьми, на вид двойняшки, наряженные под гангстеров. Пожилая женщина в длинном платье. Чернокожий мужчина в сером деловом костюме, с портфелем в руке. Парень в дурацкой гавайской рубашке, дыбящийся как недоумок. Парнишка-азиат с кучей книг.
И Шон.
Джаред уставился на фотографию. Да, это действительно Шон. Но что это за группа? Это точно не семейство Шона — к бабке не ходи.
— Хочешь кофе?
Джаред стремительно развернулся. В дверном проеме стоял Кэндалл в старомодной пижаме. На психа он не походил: просто печальный человек, который в тот момент выглядел и вправду старым.
— Кто эти люди? Почему Шон с ними?
— Я поставил чайник, Джаред. Пойдем на кухню.
Пока Кэндалл возился с чайником и растворимым кофе, Джаред остановился у кухонного стола, не желая садиться.
— Я вас спросил — кто эти люди? Это и есть ваше дурацкое «Братство»?
— Так ты запомнил, что я говорил о них, — с удовлетворением заметил Кэндалл. — Я и не знал. Ты тогда был на обезболивающих.
— Слушайте, не держите меня за идиота!
— Что ты, ни в коем случае. Нет, это не «Братство». Это «Другая сторона».
— Другая сторона чего? Говорите нормально!
Кэндалл налил себе в чашку кипяток, размешал кофе и сел напротив Джареда.
— Джаред, тебе не показалось странным, что после того происшествия Шон стал тебя избегать? Хотя любой мальчишка решил бы, что командовать камнями — это клево?
— «Клево»! — злобно передразнил его Джаред. — «Командовать камнями»! Отвечайте нормально! Что Шон делает рядом с этими людьми?
— Он один из них. И он тоже понятия не имел, что ты волшебник, пока тебя не сбила машина. А теперь он отдалился, иначе ты случайно можешь обнаружить, кем является он сам. Видишь ли, наше главное преимущество перед «Другой стороной» — это то, что мы знаем о них намного больше, чем они о нас.
— «О нас»? Вы же вроде говорили, что не являетесь волшебником!
— Это так, но я работаю вместе с ними. Боль высвобождает силу, не забывай. Я врач. Я вижу много боли. Иногда она приводит к нам кого-то из «Братства», иногда — кого-то из «Другой стороны». Именно благодаря моей работе в медицинском центре мы смогли получить сведения о многих из них.
— Я не верю в эту чушь!
— По счастью, твоя вера или неверие не меняет реального положения дел, — Кэндалл пригубил кофе, — Хотел бы я, чтобы для исчезновения «Другой стороны» достаточно было не верить в нее…
— «Другая сторона». Погодите-ка. И чего же они делают такого плохого? Что вы имеете против Шона? Вы что думаете, он бомбы делает, что ли?
— Я же тебе уже говорил: магия не действует в присутствии металла, так что никаких бомб. Магия значительно древнее всего этого. Она принадлежит сфере природы, травы и ветра, животных и растений. И камней — самой древней части природы.
— Ага. Конечно. Так значит, Шон собирается ввергнуть мир в хаос, выращивая вредную травку? Фигню порете.
Внезапно Кэндалл подался вперед.
— Нет, Джаред, это ты порешь фигню! Твое невежество ужасает — чему только вас учат в школе? Да, «Другая сторона», если ей это будет выгодно, может «ввергнуть мир в хаос», выращивая что-либо. Ты что, не знаешь, как можно обогатиться на засухе, неурожае, ураганах, пчелиных волках или мутациях растений? На подобных несчастьях всегда делались деньги. Сначала ты их насылаешь, потом за хорошую плату помогаешь с ними справиться. Ты всегда готов вмешаться в нужный момент, потому что точно знаешь, где и когда произойдет подобное событие. И никто не заподозрит, что это ты его вызвал, потому что ураганы, извержения вулканов и засухи выглядят совершенно естественно! Плюс к этому в развитых странах, где деньги текут рекой, никто не верит в магию. Уловил?
— Нет! — отрезал Джаред. — Вы хотите сказать, что Шон разбогател на магии? У него даже приличной доски нет!
— Это потому, что богатство привлечет внимание к «Другой стороне». А чтобы извлечь крупную прибыль из масштабного стихийного бедствия, требуется координация действий на международном уровне. С парой случаев поменьше они уже провернули дело — ты читал в газетах о внезапном наводнении в Колорадо, разлилась река Биг-Томпсон? Нет, конечно, ты же не читаешь газет. Но мы полагаем, что это — их рук дело. И «Братство», и «Другая сторона» находятся пока на стадии создания организаций. Со временем Шон станет очень богатым и очень влиятельным, хотя практически никто на свете не будет знать, как он этого добился. ФБР будет подозревать его в причастности к наркоторговле и впустую тратить годы, пытаясь это доказать.
— Вы теперь еще и будущее предсказываете?
— Нет. Конечно нет. Я просто…
— Вы просто чушь мелете! Вы псих, понятно?! И полное чмо вдобавок! Фигня все это!
Джаред рывком распахнул дверь кухни и выскочил прочь.
— Джаред!.. Погоди!.. Не надо…
Но Джаред уже несся на скейте прочь, ускользая по дорожке в холодную тьму.
Этот тип не просто чокнутый — он совсем свихнулся! На всю голову ушибленный! С дуба рухнул! Джаред решил больше не возвращаться в дом доктора.
А куда ему еще податься?
Джареда трясло. Дождь, шедший поздно вечером, закончился, но было очень уж холодно. Его толстовки с капюшоном явно не хватало для такой погоды. Он решил двигаться быстрее, чтобы не замерзнуть.
Дом. Неотапливаемая квартира, где мать с новым хахалем спят под всеми одеялами, включая и одеяло Джареда, или, того хуже, скандалят или ширяются. И добираться домой в одиночку в такое время, почти под утро, когда на улицах одни бандиты…
Джаред остановился в освещенном месте. Несколько ужасных мгновений ему казалось, что он сейчас расплачется.
Да пошло оно все! Пошла в жопу вся та фигня, о которой рассказывал Кэндалл. Старик был добр к нему. И что, что он псих? Подумаешь! Он не опасен. Джаред может управиться и с делами похуже. Он вообще с чем угодно управится, если надо. Зато у Кэндалла тепло и есть еда.
И все же почему Шон так странно отреагировал на тот случай с машиной?
Джаред развернул скейт и покатил обратно к дому Кэндалла, напряженно размышляя.
Дверь черного хода до сих пор была открыта настежь. На кухне валялись перевернутые стулья, а кофе из чашки Кэндалла расплескалось по полу. Стол был вымазан кровью. Джаред обошел дом. Кэндалл исчез.
Джаред отыскал в ящике кухонного шкафа фонарик и вышел во двор. Мокрый газон пересекали свежие следы шин, которые вели на Картер-стрит — а дальше-то куда?
Надо бы позвонить копам.
Ага. Так копы и поверят, что дока похитили. Когда пропадают взрослые, копы раньше чем через пару дней и не чешутся. И тем более они не поверят Джареду, с его кучей вызовов в суд и неоплаченными штрафами за незаконное катание на скейте в общественном центре и в библиотеке.
Лишь после этой мысли Джаред осознал: он верит, что Кэндалла похитили и что сделала это так называемая «Другая сторона». Стоило Джареду понять это, как его затрясло. «Холодно», — подумал он. Это просто холод. Просто холод.
Он проехал в темноте до конца квартала, осматриваясь по сторонам. Глухо. Другой конец квартала. То же самое.
Никто не был к нему так добр, как Кэндалл. Никто и никогда.
Невозможно узнать, куда эти психи увезли доктора. Совершенно нереально. Разве что…
Джаред посветил по сторонам фонариком. У дома соседей Кэндалла располагалась клумба, окаймленная камнями. Чувствуя себя последним идиотом во всем этом дерьмовом мире, Джаред подобрал три камня и мысленно спросил их: «Куда?»
Ничего не произошло. Тогда он обратился к ним вслух:
— Куда?
Опять ничего.
Джаред сошел со скейта с его металлическими подвесками и предпринял еще одну попытку. Ничего.
На толстовке была металлическая молния, и потому Джаред, дрожа, снял ее и положил на скейт, отодвинув все это футов на двадцать.
— Куда его увезли? Вы, придурошные камни!
На джинсах была металлическая молния и заклепки.
— Ну уж нет! — вслух произнес Джаред.
Секунду спустя он, дрожа, стянул брюки и бросил поверх толстовки. Оставшись в трусах, носках, кроссовках и футболке, он оглядел улицу. Пусто — неудивительно, в полпятого утра. Джаред снова подобрал камни.
— Вы, заразы, куда его увезли?
Камни в его руке потеплели.
Джаред вскрикнул и выронил их. Острая боль, пронзившая его запястье, ушла через секунду. Упавшие камни образовали прямую линию, указывающую на северный конец Картер-стрит. Джаред уставился на них, не веря собственным глазам. Потом повторил тот же трюк, встав на этот раз лицом к югу. Камни нагрелись, он их выронил, и те, обогнув его тело, образовали линию, уводящую на север. Запястье Джареда пронзил укол боли.
Он закрыл глаза. Не может быть. Такой фигни просто не бывает. Джаред отдал бы все на свете, чтобы только снова кататься у развлекательного центра вместе с Шоном, прыгать на скейте со ступеней и съезжать по поручням, пытаясь исполнить при приземлении разворот в полтора оборота.
Вместо этого он подобрал свои одежду и три камня, встал на скейт и поехал на север.
Добравшись до перекрестка, Джаред снова сошел со скейта, положил джинсы и толстовку.
— Куда?
Камни указали на восток.
Еще через два поворота Джаред с радостью увидел, что камни вывели его на шоссе, где перекрестков мало. Запястье у него ныло от повторяющихся вспышек боли. Джаред надел джинсы и толстовку. Ноги у него окоченели — не очень-то хорошо для управления скейтом. Но Джаред не собирался исполнять никаких трюков — лишь двигаться по прямой, а при быстрой езде он согреется. Он переместился на главную дорогу и покатил вдоль шоссе, уворачиваясь от сердито сигналящих грузовиков и внимательно следя, нет ли копов.
На первой же развилке Джаред съехал с шоссе и повторил фокус с камнями. Камни указали, что он на правильном пути. Джаред с тревогой посмотрел в небо: на востоке уже начало розоветь. Джаред оделся и выехал на дорогу. В животе у него заурчало, и парень выругался в адрес своего организма, а заодно в адрес Кэндалла и всего мира.
На следующей развилке камни велели свернуть на пустынную проселочную тропу. Джаред заметил указатель: Каунти-Лайн-роуд.
К счастью, нужная постройка оказалась недалеко: это был третий от шоссе дом, спрятавшийся среди деревьев. Перед ним стоял белый фургон с грязными шинами. На борту было написано: «Служба безопасности Маккеллана». Джаред вспомнил то фото и на нем — мужчину в синей форме.
Джаред осторожно подобрался к дому. Шторы везде были задернуты, а окна первого этажа закрашены черным. Но когда Джаред приложил ухо к темному стеклу, ему стали слышны звуки, доносящиеся из цокольного этажа.
Глухой удар. Стон. Потом чей-то голос:
— Итак, доктор, еще раз: пожалуйста, назовите все имена. И побыстрее. Это начинает утомлять.
Тишина. Потом — крик Кэндалла.
Они его мучают, чтобы узнать имена входящих в «Братство»! В том числе имя Джареда. «Видишь ли, наше главное преимущество перед «Другой стороной» — это то, что мы знаем о них намного больше, чем они о нас». Так сказал Кэндалл. Но теперь…
Он может уехать прочь. Вернуться на шоссе, никогда больше не появляться дома, отправиться… Куда?
Снова раздался крик Кэндалла.
Джареда захлестнул гнев. Он прежде думал, что злится: на Шона, на мать, на копов, на то дерьмо, которое произошло и продолжало происходить и, видимо, не собиралось прекращаться никогда. Но это все и рядом не стояло с его нынешним гневом — прародителем всего гнева на свете, убойным гневом из разряда «всех-убью-один-останусь».
Деревья подходили почти вплотную к задней части дома. Джаред забрался в лес, сунул скейт под какой-то куст, отправив туда же джинсы и толстовку. Потом он выпрямился и закрыл глаза. Ветки царапали голые ноги, а какие-то насекомые кусали его за лицо. Он представил себе самые разные камни, всех размеров: гладкие, шероховатые, острые, — как они прошибают черные стекла цокольного этажа и летят в головы сидящим там ублюдкам, каждому — кроме Кэндалла. Джаред представил себе кровь, раны и…
Он закричал. Боль пронзила все его тело — и Джаред полетел в кусты. Руки и ноги жгло, словно огнем, он понимал, что умирает, что никогда больше не прокатится на скейте…
Боль схлынула, и Джаред остался лежать, тяжело дыша. Он кое-как поднялся на ноги и увидел, как камни влетают в дом со всех сторон, словно реактивные истребители в какой-то видеоигре, но при этом реальные, как он сам. Все закрашенные окна разлетелись вдребезги, и из дома донеслись крики. Потом наступила тишина.
Этого не могло быть.
Но это было.
Джаред выбрался из леса и помчался к входной двери. Она оказалась запертой, как и черный ход. В конце концов Джаред побежал к ближайшему разгромленному окну, пинками выбил осколки, еще торчавшие из рамы, и осторожно спрыгнул внутрь, на усыпанный осколками пол, стараясь не упасть при приземлении.
На полу, засыпанные камнями, лежали двое мужчин и женщина, все в крови. Привязанный к стулу Кэндалл изумленно уставился на Джареда. У старика был сильно разбит лоб, и рукава пижамы были в крови. Джаред подобрал выроненный кем-то нож и перерезал веревки. Кэндалл согнулся, ловя ртом воздух, и Джаред испугался, что у того начался сердечный приступ или что-то вроде того. Но доктор выпрямился и встал, хотя и с трудом.
— Джаред… со мной… все нормально.
— Ага, как же. Нормально, просто зашибись. Пойдем.
Джаред помог Кэндаллу подняться вверх по лестнице, но что делать дальше, он не знал.
А Кэндалл знал.
— Вернись вниз, — с трудом произнес он, — и возьми у кого-нибудь мобильник. Будь осторожен — они не мертвы. Не убивай никого, Джаред, нам не нужно расследование по делу об убийстве. Потом возвращайся сюда и запри дверь наверху лестницы.
Джаред так и сделал. У него вдруг противно заныло под ложечкой. Это ощущение соперничало с чувством нереальности происходящего — «этого не может быть!» — которое лишь окрепло, когда Джаред снова увидел множество камней, засыпавших пол в подвале.
Это сделал он. Он, Джаред Стоффель.
Кэндалл позвонил кому-то по сотовому и сказал:
— Код — синий. Адрес…
Он вопросительно взглянул на Джареда, тот продиктовал адрес. Буквально через несколько минут перед домом взвизгнули тормоза машины. Кэндалл с Джаредом вышли навстречу. Серебристый «мерседес», стоимостью не менее семидесяти штук. Джаред моргнул. Из машины выскочила красивая чернокожая девчонка. На ней была форма из школы для богатых: зеленые юбка и пиджак, белая блузка и узкий зеленый галстук. Обычно Джаред ненавидел таких вот богатеньких снобов, но сейчас был особый случай.
— Это он сделал? — спросила девчонка, обращаясь к Кэндаллу, но глядя на Джареда круглыми глазами. — Но как?..
— Я пока не знаю, — отозвался Кэндалл.
— Сколько…
— Они не успели заставить меня говорить, Дениза. Но заставили бы.
Девчонка, поморщившись, кивнула и бережно помогла Кэндаллу забраться в машину. Ей явно было наплевать, что кожаное сиденье запачкается кровью. Джаред уселся сзади. Судя по всему, Дениза уже достаточно взрослая, чтобы водить машину, хотя по виду не скажешь. Интересно, «мерседес» принадлежит ей, ее семье или он краденый?
Дениза вывела машину на шоссе и нажала на педаль газа. Она быстро оглянулась и бросила на Джареда взгляд, исполненный уважения и даже некоторого опасения. Джаред выпрямился. Дениза поинтересовалась:
— Камни?
— Да, — кивнул Джаред.
— У нас нет никого, кто способен управляться с камнями.
Джареду понравился ее тон. Он поинтересовался:
— А ты?
— Ветер. Но очень небольшой. У тебя талант!
— Это еще что! Ты бы видела, как я катаюсь на скейте!
Кэндалл, сидевший на переднем сиденье и поглаживающий руку, улыбнулся.
— Нет! — заявил Ларсон. — Ни в коем случае!
Он был все в том же наряде, и выглядело это, по мнению Джареда, так же глупо, как и в прошлый раз. Ларсон был вне себя.
— Полагаю, у нас нет выбора, — заметила женщина постарше, в деловом костюме.
Вероятно, когда они заявились сюда, хозяйка как раз собиралась на работу, а Дениза — в школу. Дом был определенно женским — он выглядел в точности так, как подобает дому бизнес-леди: элегантный, но скучный. Светло-коричневые ковры, коричневая мебель, шторы цвета бронзы. Леди вела себя, будто она главная. Проблема была в том, что Ларсон тоже вел себя, будто главный — он. Джаред ждал, что они вот-вот подерутся, но между ними все решалось по-своему.
— У нас есть выбор, Анна, — возразил Ларсон. Так звали леди — Анна, — Мы можем отослать их куда-нибудь в другой город.
— Отослать? — возмутился Джаред. — В смысле — меня и дока? Никто меня никуда не отошлет!
— Боюсь, нам придется это сделать, Джаред, — сказала Анна, — «Другая сторона» теперь знает о вас обоих. Они уничтожат вас, как только представится возможность, и может случиться так, что мы окажемся не в состоянии защитить вас.
— Ага, конечно. Нельзя, что ли, наложить заклинание на мой дом или еще что-нибудь в этом духе? Нет? Тогда вы не настоящие волшебники!
Тут сзади раздался чей-то голос:
— Увы, магия таким образом не действует.
Джаред стремительно обернулся. Это была Дениза — она где-то припарковала машину и вернулась. Если бы Джаред знал, что она уже здесь, он не хамил бы.
— Я могу при помощи магии вызвать ветер, — сообщила Джареду Дениза, — а Анна может общаться с дикими животными, и так далее. Но все это возможно лишь в нашем присутствии. Заклинаний, которые накладываются на определенное место и охраняют кого-то, просто не существует. Хотя мне лично очень жаль.
Если бы кто-то другой объяснил это Джареду, он бы не чувствовал себя таким дураком. Кэндалл ушел в дальнюю комнату, то ли на перевязку, то ли еще зачем. Джаред скрестил руки на груди и нахмурился.
— Я не могу просто взять и отправиться куда-то в другой город. У меня мать, и школа, и все такое.
— Если ты не уедешь — ты покойник, — безжалостно отрезал Ларсон. — А вместе с тобой конец придет и некоторым из нас, тем, на кого ты сможешь указать.
— Но моя ма…
— Ей скажут, что тебя забрали органы опеки. Она поверит.
Джаред покраснел. Так значит, Ларсон все знает про его мать! В ярости и замешательстве он развернулся, собираясь выскочить из комнаты, но выход преграждала Дениза.
— Не нужно отправлять его в Теллертон, — возразил Ларсон. — Лучше в другое место, в неактивную ячейку. Такой буйный мальчишка в самом сердце «Братства» нам ни к чему.
— Не согласна, — вмешалась Анна.
— Его никто не сможет контролировать. Он поставит нас всех под удар!
— Не стану я никого ставить под удар, пока сам не захочу! — возмутился Джаред.
— Думаю, Ларсон, он говорит правду, — заступилась за него Анна, — И с ним будет Ник.
Дениза произнесла негромко — так, чтобы было слышно только Джареду:
— Я понимаю, бросить все — это нелегко. Но Анна права — с тобой будет доктор Кэндалл. И место, куда вы поедете… Я точно знаю, что там есть обалденный скейт-парк.
— Точно?
— Точно. Самый лучший.
— А ты приедешь посмотреть, как я катаюсь? — выпалил Джаред и тут же возненавидел себя за это. Она старше его и подумает, что он еще ребенок, и опозорит его перед Ларсоном…
— Конечно. Думаю, так или иначе, но мы будем в конце концов работать вместе. Скоро положение станет намного серьезнее, у нас каждый волшебник будет на счету, а сильного человека камня у нас нет. Ты очень талантлив.
Она уже во второй раз это отметила. Джаред повернулся к Анне, игнорируя Ларсона.
— Ладно. Я поеду. Где этот Теллертон?
— В Виргинии.
Джаред моргнул.
— Я…
— Зак отвезет вас обоих сегодня же днем. Чем раньше вы исчезнете отсюда — тем лучше.
— Мои вещи! Мне…
— Их придется оставить. В Теллертоне тебе купят новые. Не волнуйся, Джаред, теперь ты один из нас.
Анна двинулась к выходу. Ларсон подал голос:
— Анна, одну минуту! Мне нужно поговорить с вами об этом урагане!
И он размашистой походкой направился следом за ней.
Джаред с Денизой остались одни. Джаред насупился, потом спросил, просто чтобы не молчать:
— Какой еще ураган?
— Это было сегодня в первом утреннем выпуске новостей, — мрачно поведала Дениза. — Сильный ураган внезапно изменил направление и пошел к берегу Флориды, хотя вроде бы сезон ураганов уже должен кончиться. Пока известно о восьми погибших. Уничтожен как минимум один большой товарный склад. Мы знаем, что его совсем недавно приобрела «Другая сторона». Теперь они подадут иск о возмещении убытков от урагана. Анна — один из наших юристов — только что отследила факт покупки и страховки склада, но пока что не успела до конца разобраться в этом деле.
Джаред пытался понять. Дениза умная. Все эти люди умные. А магическая фигня, оказывается, связана с совершенно немагическими вещами типа страховок и судебных исков, о которых Джаред никогда не задумывался. Но одно он понял хорошо: погибли восемь человек. Пока что восемь.
— Они вправду это делают? Убивают ни в чем не повинных людей, чтобы иметь с этого деньги?
— Да. И это будет продолжаться.
У Джареда голова пошла кругом. Слишком много всего, слишком быстро. Волшебники, магия, переезд, камни… Джаред словно до сих пор чувствовал, как камни нагреваются в его ладонях, готовясь открыть правду. Ему, Джареду Стоффелю, которому никто, кроме Шона, никогда ничего тайного не доверял.
Шон… типа друг, он полагался на него как на брата…
— Шон должен заплатить, — сказал Джаред.
— Да, — ответила Дениза.
Это окончательно убедило Джареда. Никакой дурацкой болтовни насчет того, что мстить нельзя, никаких призывов успокоиться или увещеваний насчет того, что детям не пристало злиться. Просто спокойное «да». Она его поняла.
Джаред вдруг почувствовал себя так, будто он только что, выполняя крутой прыжок с разворотом, завис в воздухе.
Волшебник. Он волшебник. Человек камня. Он не хотел этого, но так вышло. И все теперь по-другому.
Может, оно и к лучшему.
Он научится разбираться с этими исками о возмещении ущерба и вообще с чем угодно. Он не тупица. Он исполняет прыжок назад с разворотом на сто восемьдесят градусов — освоит и новые знания, если потребуется. Он сумеет.
— Добро пожаловать в «Братство», — негромко произнесла Дениза.
— Спасибо, — откликнулся Джаред.
Правила выживания
Космические корабли чужаков появились сразу после ядерной войны, превратившей Землю в одну большую свалку. Они приземлились в разных точках планеты и трансформировались в серые купола — загадочные и молчаливые.
Джил живет в лагере беженцев, расположенном возле одного из таких куполов. Однажды, копаясь в куче отбросов, она находит маленького щенка…
* * *
Космические корабли чужаков появились сразу после ядерной войны, превратившей Землю в одну большую свалку. Они приземлились в разных точках планеты и трансформировались в серые купола — загадочные и молчаливые.
Джил живет в лагере беженцев, расположенном возле одного из таких куполов. Однажды, копаясь в куче отбросов, она находит маленького щенка…
Меня зовут Джил. Сейчас я нахожусь в таком месте, которое вы себе и представить не можете, а занимаюсь я там вовсе невообразимыми вещами. И если вы думаете, что мне это нравится, — вы сумасшедший.
На самом деле, я сама — одна из тех, кто свихнулся. И обращение «вы» — любое «вы» в данной ситуации — полная чепуха, поскольку никто и никогда не прочтет эти слова. Но у меня есть бумага и некое подобие карандаша. И время. Много-много времени. Поэтому я напишу о том, что произошло, напишу обо всем так тщательно и подробно, как только смогу.
В конце концов, почему бы и нет, черт возьми?
Как-то ранним утром я отправилась на поиски пищи. Время перед наступлением рассвета наиболее безопасно для одинокой женщины. Плохие парни уже отправились на боковую, устав воевать друг с дружкой. Грузовики из города пока еще не приехали. Значит, все мусорные кучи уже основательно перетряхнуты, но в настоящий момент большая часть лагеря беженцев спит, а не роется в отбросах. Как правило, я всегда могла отыскать для себя что-нибудь съедобное. Стащить на чужом садовом участке морковку, в кровь расцарапав руки о колючую проволоку. Добыть картофельные очистки из-под кучи тряпок и битого стекла. Высмотреть недоеденную банку тушенки, выброшенную кем-то из солдат с базы. Солдаты, стоявшие на посту у Купола, частенько проявляли такую небрежность. И вообще они с жиру бесились, ведь делать им было совершенно нечего.
То утро выдалось холодным, но ясным, с легким жемчужным туманом, который после разгонит солнышко. Чтобы не замерзнуть, я натянула на себя всю имеющую одежду и надела сапоги. Я слышала, как кто-то говорил, что вчера выгрузили огромную кучу отбросов, и поэтому надеялась на добычу. Я направилась к своему излюбленному месту, туда, где мусор высыпали почти у стены Купола. Может быть, я найду хлеб или даже не очень подгнившие фрукты.
Вместо этого я нашла щенка.
У него еще даже не открылись глаза, и он лежал, скрючившись, на голой земле — тощее коричнево-белое тельце с крошечным пушистым хвостиком. Рядом валялось пропитанное жидкостью полотенце. Какой-то сентиментальный дурак оставил животное здесь, надеясь… на что? Неважно. Тощий или нет, но это все равно в некотором роде мясо. Я сгребла его в охапку.
Солнце краешком выдвинулось над горизонтом, окрасив туманную дымку золотистым сиянием.
Терпеть не могу, когда меня настигает печаль! Просто ненавижу такие моменты. К тому же это опасно, это нарушение одного из «Правил выживания Джил». Я могу существовать неделями, даже месяцами, не думая о том, какой была моя жизнь до Войны. Не вспоминая и не переживая. Потом что-нибудь нанесет мне удар исподтишка — цветок, растущий на свалке, птичья трель, разорвавшая тишину, звезды, высыпавшие на ясном небосклоне, — и печаль накатывает на меня стремительно, словно скорый поезд (которых теперь уже тоже не существует). И печаль нарастает, потому что она несет в себе память о радости. Радость мне не по карману, ведь за нее придется расплачиваться по астрономической цене. Я не могу даже позволить себе радость воспоминаний о живых существах, вот почему цветок, птичья песня или лунный свет заставляют меня страдать. Но моя печаль не распространялась на этого щенка. Я просто намеревалась его съесть.
И тут я услышала шум у себя за спиной и обернулась. Стена Купола открывалась!
Кто знает, почему чужаки расположили свои Купола на мусорных свалках, на отвалах горных выработок, в радиоактивных городах? Кто в состоянии понять, отчего они вообще что-либо делают?
В лагере бытовало широко распространенное убеждение, что Войну начали чужаки. Но я достаточно долго живу на свете, чтобы знать больше. Это дело наших собственных рук, как и глобальное потепление, и биокробы. Чужаки нам даже на глаза не показывались, пока Война не завершилась, и Роли[46] оказался самым северным городом, расположенным на Восточном побережье, а беженцы хлынули на юг подобно снежной лавине. Среди них была и я. Только тогда их корабли приземлились и превратились в огромные серые Купола, напоминающие перевернутые вверх дном чаши. Я слыхала о существовании множества таких Куполов, некоторые из них находились и в других странах.
Армия, которую бросили на борьбу с ними, применила танки и бомбы. Когда наши оставили бесплодные попытки что-либо сделать с этими Куполами, за дело взялись беженцы. Они обстреливали Купола и закидывали их «коктейлями Молотова», далее в ход пошли молебны и граффити, ночные бдения со свечами и языческие пляски. Все оказалось бесполезным — как с гуся вода. Купола остались стоять, где стояли. Стояли и все тут. Три года спустя они все так же торчали здесь, темные и молчаливые. Хотя, конечно, слухи, распространяющиеся о них, говорили об обратном, но это только слухи. Лично я всегда испытывала сильное недоверие к мысли, что Купола расположились тут насовсем. Кому мы нужны, на самом-то деле?
…Возникший проем был маленьким, не больше корабельного иллюминатора, и располагался на высоте примерно шесть футов над землей. Насколько я могла рассмотреть, внутри клубилось нечто вроде тумана такого же цвета, как сам Купол. Потом оттуда что-то выскользнуло и двинулось по направлению ко мне. Мне понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, что это робот, синий металлический шар с подвешенной к нему корзиной. Он остановился в футе от моего лица и сказал:
— Пища вместо собаки.
Я могла убежать, или заорать, или, в крайнем случае, — в самом крайнем случае, — оглянуться, чтобы выяснить, не видит ли кто-нибудь. Но я этого не сделала. В корзинке лежала целая гора свежих овощей: зеленый салат, темно-фиолетовые баклажаны, яблоки, такие блестящие и красные, что они казались лакированными. И персики… Рот мой наполнился слюной, и я не могла сдвинуться с места.
Щенок заскулил.
Моя мама часто пекла персиковый пирог.
Я запихнула еду в сумку, предназначенную для найденных отбросов, положила щенка в корзинку робота и отступила. Синий шар уплыл в Купол, который тут же закрылся. Я же примчалась в свою хибару из гофрированного железа, где не было окон и вообще ничего не было, и ела, ела, ела… просто не могла остановиться. Я спала, просыпалась и ела, и так съела все без остатка, скорчившись во тьме, благо никто не мог это видеть. От всех этих фруктов и овощей у меня, конечно же, случился понос, но я об этом нисколько не жалела.
Персики.
Две недели спустя я принесла к Куполу другого щенка — единственного, кто выжил из приплода, появившегося в яме на свалке. Я так и не узнала, что случилось с его матерью. Мне пришлось долго ждать возле Купола, прежде чем синий шар взял у меня щенка в обмен на овощи. Очевидно, Купол может открываться только тогда, когда рядом нет посторонних. Чего они боялись? Не похоже, что здесь могли появиться представители РЕТА.[47]
На следующий день я выторговала у одного старика маленького шелудивого пуделя, обменяв его на три персика. Совершая сделку, мы не смотрели друг другу в глаза, но я и без того знала, что он едва сдерживает слезы. Прихрамывая, он ушел. До наступления раннего утра я продержала собаку, которая явно не желала иметь со мной ничего общего, в своей лачуге и затем потащила ее к Куполу. Пуделиха пыталась удрать, но я сделала из куска веревки поводок и крепко привязала его к старому потертому ошейнику. Мы расположились на земле у Купола и сидели, ненавидя друг друга и дожидаясь, когда небо на востоке немного порозовеет. Где-то далеко ухали выстрелы.
Я никогда не заводила себе собак.
Когда Купол наконец открылся, я стиснула собачий поводок и сказала роботу:
— Не фрукты. Не овощи. Нет. Я хочу яйца и хлеб.
Робот плавно скользнул внутрь, обратно в Купол.
Тут же я обругала себя. Я что, свихнулась — не беру то, что могу взять? Это было «Правило выживания № 1». Теперь мне здесь ничего не обломится. Яйца, хлеб… идиотка! Я перевела взгляд на собаку и пнула ее. Она взвизгнула, посмотрев на меня с возмущением, и попыталась прокусить мой сапог.
Купол вновь открылся, и навстречу мне выплыл робот. В полумраке я не могла разглядеть, что у него в корзинке. И немудрено, потому что корзинки не было вовсе. Шар выстрелил механическими щупальцами и схватил меня и пуделя. Я завопила, и щупальца сильнее стиснули меня. Потом я летела по воздуху, а глупая собака подо мной выла, и так мы миновали стену Купола и оказались внутри.
Потом я ничего не помню.
Кошмарное помещение населяли кошмарные звуки: лай, повизгивание, скулеж и сопение. Я резко очнулась, села и обнаружила, что нахожусь на небольшой платформе, парящей над скоплением множества собак. Большие и маленькие, дряхлые и совсем еще щенки, больные собаки и псы, с виду даже чересчур здоровые и скалящие на меня все свои сорок два зуба, — почему я вспомнила эту цифру? Откуда? Самые большие и сильные собаки пытались достать меня, щелкая зубами и едва не дотягиваясь.
— Ты работать, — сказал металлический шар, плывущий рядом со мной. — Теперь мы должны начать. Вот.
Корзинка с яйцами и хлебом!
— Забери их отсюда.
Корзинка отплыла по воздуху подальше от меня.
— Не еду! Собак!
— Что мне делать эти собаки? — Робот говорил, не изменяя окончания слов.
— Посади их в клетки!
Большая черная зверюга — то ли немецкая овчарка, то ли боксер, черт их знает — клацнула челюстями в опасной близости от моей лодыжки. В следующий раз может и укусить.
— Клетки, механическим голосом повторил металлический шар. — Да.
— Сукин сын! — (Овчарка высоко подпрыгнула, устремив пристальный взгляд на мое бедро, ее слюна испачкала мои штаны.) — Да подними ты эту чертову платформу!
— Да.
Платформа воспарила так высоко, что мне пришлось пригнуть голову, чтобы не удариться об потолок. Я посмотрела вниз, за край платформы… нет, этого не может быть. Но я видела все своими глазами. Из пола вырастали вертикальные прутья, из них росли горизонтальные стержни, а потом они заплетались в некое подобие ячеистой крышки… Через несколько минут каждая собака была заключена в клетку, достаточно большую и прочную, чтобы удержать протестующее животное.
— Что надо делать? — спросил металлический шар.
Я уставилась на него. Насколько я знала, я была первым человеком, попавшим внутрь Купола чужаков, и сейчас я заперта в маленьком замкнутом помещении вместе с клетками, где сидит куча одичавших собак, и роботом… что надо делать? — Почему… зачем я здесь?
Я возненавидела себя за эту короткую запинку в речи и мысленно поклялась, что больше я себе такого не позволю. «Правило выживания № 2. Не показывай страха».
Хотя может ли металлический шар распознавать страх?
Робот сказал:
— Эти собаки ведут себя неправильно.
— Ведут себя неправильно?
— Да.
Я посмотрела вниз, на рычащую и пускающую слюни собачью массу; насколько прочна эта ячеистая крышка на клетках?
— Что они должны, по-твоему, делать?
— Ты хочешь это увидеть?
— Пока нет.
«Правило № 3. Не высовывайся».
— Что надо делать? — не отставал робот.
Какого черта, откуда я должна знать, что делать?! Но тут мои ноздри ощутили запах хлеба, и желудок болезненно скрутило.
— Сейчас надо есть, — сказала я. — Дай мне то, что у тебя в корзинке.
Он послушался, и я впилась зубами в хлеб, как волк в оленя. Настоящие волки внизу подо мной взвыли с удвоенной силой. Только после того, как я слопала целую буханку, я вновь взглянула на синий шар.
— Ты кормил собак?
— Да.
— Что ты им давал?
— Отбросы.
— Отбросы? Почему?
— В аду собаки едят отбросы.
Даже робот думал, что мы в аду! На меня волной накатила паника, но я постаралась справиться и не подать виду. Шансы выжить во многом зависят от того, насколько ты сумеешь сохранить спокойствие.
— Покажи мне, чем ты кормил собак.
— Да.
Секция металлической стены растаяла, и в помещение, растекаясь между клетками, низверглись отбросы. Точно такой же мусор я собирала каждый день, его привозили грузовики из города, о котором я больше не хотела думать, и с базы Армии, где меня застрелят на подступах, если я вознамерюсь туда попасть. Окровавленное тряпье, консервные банки довоенного производства, дерьмо, пластиковые контейнеры, увядшие цветы, околевшие животные, испорченные приборы, картонные коробки, яичная скорлупа, бумага, волосы, кости, гниющие объедки, осколки стекла, картофельные очистки, куски поролона, тараканы, дырявые тапки, поломанная мебель, обглоданные кукурузные початки… Мой желудок, только что набитый хлебом, резко скрутило от смрада.
— Ты этим кормишь собак?
— Да. В аду они это едят.
Ад был там, снаружи, за стеной, и, конечно, одичавшие собаки ели то, что там было. Но синий шар изготовил для меня фрукты, салат и хлеб…
— Ты должен дать им другую, лучшую еду. Они едят это в… в аду, потому что больше ничего не могут найти.
— Что надо делать?
В конце концов до меня дошло — медленно, слишком медленно, быстро я теперь соображаю, лишь когда надо спасать собственную шкуру, — что самостоятельность действий металлического шара ограничена точно так же, как ограничен его словарный запас. Но он сделал клетки, хлеб, фрукты — так ведь? Или все это выросло в некоем фантастическом тайном саду внутри Купола?
— Ты должен дать собакам мясо.
— Плоть?
— Да.
— Нет.
Механический голос не изменился, но «нет» было сказано быстро и твердо. «Правило выживания № 4. Замечай все». Итак, плотоядность здесь не дозволена. Выяснять почему — времени нет. Я должна отдавать четкие распоряжения, чтобы робот не принялся делать это сам.
— Дай им хлеб, смешанный… с соевым белком.
— Да.
— И убери эти отбросы.
— Да.
Мусор на полу начал исчезать. Я не заметила ничего такого, что растворяло бы его, и из пола тоже ничего не поднялось. Однако вся эта вонючая масса превратилась в порошок и истаяла. Словно ее тут и вовсе не было.
— Ты получаешь хлеб, смешанный с соевой мукой? — спросила я.
Слово «получаешь» казалось мне наиболее безопасным из всего, что я могла придумать.
— Да.
Тут же появился вышеупомянутый продукт — свалился прямо через появившееся в стене отверстие. Буханки хлеба, по-видимому, с соевой мукой. Собаки залились бешеным лаем, просовывая лапы, морды и языки сквозь прутья клеток. До пищи им было не добраться.
— Металлический шар… у тебя есть имя? Ответа не последовало.
— Ладно. Синий… насколько прочны эти клетки? Собаки могут их разломать? Хоть какая-нибудь из собак?
— Нет.
— Опусти платформу ближе к полу.
Мой насест спланировал вниз. Проходы между клетками были разных размеров, где-то достаточно широкие, а где-то такие узкие, что собаки при желании могли коснуться друг друга, поскольку каждая клетка «выросла» там, где в тот момент находилось животное. Соблюдая осторожность, я выбрала для себя открытое пространство и слезла на пол. Разломав буханку хлеба, я принялась просовывать куски сквозь прутья клеток тех собак, что казались наименее опасными, отчего завывания остальных зубастых мордоворотов только усилились. С этими я поступила иначе: положила хлеб на таком расстоянии от их решетчатых тюрем, чтобы они могли достать его лапами.
Щенок, которого я принесла в Купол первым, неподвижно лежал в маленькой клетке. Мертвый.
Второй щенок был жив, но очень слаб.
Шелудивая пуделиха, выторгованная мною у старика, выглядела еще более грязной, но вела себя весьма активно. И попыталась цапнуть меня, пока я ее кормила.
— Что надо делать?
— Вода. Они хотят пить.
— Да.
Вода тоже потекла через стену. Когда она покрыла пол слоем высотой примерно в дюйм, поток иссяк. Собаки лакали воду прямо внутри своих клеток. Я стояла с мокрыми ногами — значит, сапоги мои все-таки прохудились, жаль, — меня тошнило от псиного зловония, которое усилилось, когда шерсть собак намокла. Особенно ужасно смердел мертвый щенок. Я забралась назад на платформу.
— Что надо делать?
— Скажи мне ты, — велела я.
— Эти собаки ведут себя неправильно.
— Ведут себя неправильно?
— Да.
— Что ты хочешь, чтобы они делали?
— Ты хочешь увидеть демонстрацию?
Круг замкнулся, мы вернулись к тому, с чего начали. Во второй раз это «хочешь увидеть» прозвучало скорее как предложение приобрести информацию («Замечай все»), чем совершить действие («Не высовывайся»). Поэтому я уселась на платформе, скрестив ноги, что гораздо удобнее для моих старых изношенных костей, вдохнула полной грудью и проговорила:
— Почему бы и нет, черт возьми?
— Ты хочешь увидеть демонстрацию? — снова спросил Синий.
— Да. — Простой односложный ответ, понятный роботу. Чего, собственно, ожидать, я не знала. Чужаки, космические корабли, войны, странные далекие земли, едва ли постижимые человеческим разумом… Но мне достались картинки со свалки.
Синий испустил полосу света, которая превратилась в трехмерную голограмму, не слишком отличающуюся от той, что я однажды видела, когда мы со школой ездили на экскурсию в Музей науки (нет, вспоминать нельзя!), только она была более протяженной во времени и подробной. Хмурая малышка в лохмотьях, одна из многих тысяч, ковыляет к выгребной яме. Большая собака с пятнистой шкурой бросается вперед, хватает ребенка за одежду и оттаскивает назад, не давая ему упасть в яму.
Коричневый пес средних размеров с ошейником собаки-поводыря ведет какого-то человека, постукивающего по земле белой тростью.
Собака, принадлежащая Армии, из этих, хорошо откормленных, с лоснящейся шерстью, обнюхивает кучу мусора, что-то там находит и замирает в стойке, привлекая внимание.
Группа подростков мучает щенка. Он корчится от боли, но долгим затяжным крупным планом показывается, как он пытается лизнуть ладонь мучителя.
Тощая маленькая собачонка проскальзывает между камней, забегает внутрь кривобокой крошечной хибарки и кладет кусок гнилого мяса рядом с лежащей на земле старой женщиной.
Демонстрация продолжалась, все в том же духе, но странно — люди на картинках едва видны. Нагота ребенка, его перепачканные ножки и круглые коленки, увядшая шея старухи, камуфляжная униформа над коричневыми армейскими ботинками, руки мучителей… Нигде человека не показывали целиком. Люди не в фокусе. Только собаки.
Демонстрация закончилась.
— Эти собаки ведут себя неправильно, — подытожил Синий.
— Собаки? Которых ты показывал?
— Эти собаки здесь ведут себя неправильно
— Эти собаки здесь. — Я указала на мокрых вонючих собак в клетках.
Некоторые из них, наевшись, притихли. Другие рычали и лаяли, трансформируя свою злобу в попытки вырваться на свободу и прикончить меня.
— Эти собаки здесь. Да. Что надо делать?
— Ты хочешь, чтобы эти собаки вели себя так, как те, которых ты показывал?
— Эти собаки должны вести себя правильно. Да.
— Ты хочешь, чтобы они… делали что? Спасали людей? Вынюхивали взрывчатку на свалках? Работали поводырями у слепых, кормили голодных и любили своих мучителей?
Синий ничего не ответил. И опять у меня возникло впечатление, что я со своими вопросами вышла за рамки его мыслительного процесса, словарного запаса или чего-то еще. Странная догадка шевельнулось внутри.
— Синий… ты ведь не сам построил этот Купол… или звездолет, который тут приземлился, так? Ты… просто компьютер.
Молчание.
— Синий, кто говорит тебе, что надо делать?
— Что надо делать? Эти собаки ведут себя неправильно.
— Кто хочет, чтобы эти собаки вели себя правильно? — спросила я и обнаружила, что голос у меня хрипит от волнения.
— Хозяева.
Хозяева. Это слово многое мне говорило. Люди, которые развязывали войны; они управляли корпорациями, превратившими Землю в руины, произвели на свет биологическое оружие, уничтожившее миллиарды людей, и теперь отсиживались в городах, отправляя отходы своей жизнедеятельности на свалки, в лагеря беженцев! Хозяева — еще одна тема, о которой я запретила себе думать, но не потому, что меня охватывали тоска и печаль. Просто душила ярость.
«Правило выживания № 5. Не давай воли чувствам, не связанным с выживанием».
— Хозяева здесь? В этом… внутри?
— Нет.
— Кто же тут внутри?
— Внутри есть эти собаки. Так, ясно.
— Хозяева хотят, чтобы эти собаки здесь, внутри, вели себя так, как те собаки, которых ты показывал?
— Да.
— Хозяева хотят, чтобы эти собаки были преданными и послушными? Чтобы они охраняли хозяев?
Синий опять промолчал. Но я и не нуждалась в ответе, замысел хозяев был мне уже ясен. Люди их не интересовали — возможно, потому, что мы в конце концов уничтожили свой мир и друг друга. Мы не заслужили общения. Но собаки… животные-компаньоны, способные на бескорыстное служение и безоговорочную любовь даже при жестоком обращении с ними… Насколько я знала, собаки были уникальным явлением во Вселенной. Насколько я знала…
— Что надо делать? — спросил Синий.
Я посмотрела на грязных, рычащих и испускающих зловоние животных. Часть из них — дикие псы, часть — когда-то имела хозяев, некоторые больны, по крайней мере один уже умер. Я постаралась подобрать наиболее простые слова, опираясь на выражения, которые Синий знал.
— Хозяева хотят, чтобы эти собаки здесь вели себя правильно.
— Да.
— Хозяева хотят, чтобы я заставила этих собак вести себя правильно.
— Да.
— Хозяева дадут мне пищу и оставят меня внутри, чтобы я научила этих собак вести себя правильно?
Долгая пауза. Мое выражение содержало повышенное количество элементов грамматики. Но в конце концов Синий отозвался:
— Да.
— Если эти собаки не будут вести себя правильно, хозяева… Что надо делать тогда?
Еще одно долгое молчание.
— Найти другой человек.
— А этот человек здесь?..
— Убить.
Я вцепилась в края платформы. Руки мои задрожали.
— Выпусти меня наружу!
— Нет.
— Я должна быть снаружи.
— Эти собаки ведут себя неправильно.
— Я должна заставить этих собак вести себя правильно.
— Да.
— И хозяева хотят, чтобы эти собаки показали… — Тут я перестала подбирать слова для Синего.
Я попыталась сформулировать мысль для себя самой, только для себя, но даже это у меня не вышло. Слова сталкивались у меня в голове, как бильярдные шары: преданность, служба, защита, — но не сходили с языка. Ну не могла я это сказать, и все тут. Я приготовилась к смерти. Чужаки, пришедшие бог знает откуда, рассматривают умирающую Землю как гигантский супермаркет домашних животных, их заинтересовало только приручение собак, которое произошло десять тысяч лет тому назад, и ничего больше — ни существование на планете человеческой цивилизации, ни ее возможные достижения. Только собаки. И хозяева хотят, чтобы эти собаки показали…
Тут Синий удивил меня новым словом.
— Любовь, — сказал он.
«Правило № 4. Замечай все». Мне нужно собрать всю возможную информацию, начиная с самого робота. Синий извлек откуда-то мусорные отбросы, хлеб, воду и клетки. На что еще он способен?
— Синий, убери отсюда воду.
Он убрал — вода просто просочилась сквозь пол, и стало совершенно сухо. Черт возьми, ну чем я не пророк Моисей, повелевающий водами Красного моря! Я забралась на платформу, висящую над собачьими клетками, и окинула их внимательным взглядом.
— Ты назвал лагерь беженцев и свалку адом. Откуда ты взял это слово?
Молчание.
— Кто сказал «ад»?
— Люди.
У Синего есть камеры, ведущие наблюдение снаружи Купола! Конечно, именно это он и делал, ведь он видел, как я нашла на свалке первого щенка. Может быть, Синий поджидал кого-нибудь вроде меня, одинокого и не представляющего угрозы, кто приблизился бы к собаке. Но очевидно, что перед этим он вел наблюдение и узнал слово «ад» и, возможно, тогда же записал эпизоды для своего показа. Я продолжила накапливать информацию, которая могла пригодиться мне в будущем.
— Это собака мертва. — (Тело первого щенка разлагалось и смердело.) — Она умерла. Не действует.
— Что надо делать?
— Убрать мертвую собаку.
Долгая пауза — раздумывает, что ли? Обращается к базе данных? Связывается с чужаками? И какой же у него уровень интеллекта, если он сам не может сообразить, что мертвая собака никогда не будет вести себя правильно? Слишком сложно для искусственного разума?
— Да, — наконец сказал Синий, и маленький трупик бесследно исчез.
Я нашла еще одну мертвую собаку и другую, уже практически сдохшую. Синий «растворил» первую и сказал «нет» относительно второй. Очевидно, мы должны были позволить ей помучаться перед смертью. Интересно, как роботы понимают смерть? Я насчитала в Куполе двадцать три живые собаки, сама же я принесла только трех.
— Синий… прежде чем ты привел меня сюда… другой человек пробовал обучать собак?
— Эти собаки ведут себя неправильно.
— Да. Но другой человек, не я, был внутри? Заставлял собак вести себя правильно?
— Да.
— Что произошло с ним или с ней? Нет ответа.
— Что надо делать с другими людьми?
— Убить.
Я протянула руку к стене и потрогала ее. Стена была гладкая и скользкая, под кончиками пальцев возникло легкое, но неприятное покалывание. Я убрала ладонь.
Все компьютеры умеют считать.
— Сколько человек ты убил?
— Два.
Три — магическое число. Но колдовство тут не работает. Ни заклинания, ни магические круги; и всадники на белых конях не прискачут сюда, чтобы спасти меня. Я знала это еще со времен Войны. Просто выжить…
Итак, собаки.
Я выбрала маленькую шелудивую пуделиху. Она не укусила меня, когда старик от нее избавился, и не проявила особой злобы прошлой ночью. Это уже начало.
— Синий, убери одну собачью клетку. Но только эту одну. Клетка исчезла. Собака с недоверием уставилась на меня.
Как мне следовало реагировать? Вступить в общение на собачий манер? Обнюхать ее или помочиться? Зверюга была маленькая, но зубастая. И тут меня осенило.
— Синий, покажи мне, как эта собака вела себя неправильно.
Если б я смогла увидеть, что она делает не так, было бы от чего отталкиваться.
Синий приблизился на расстояние фута к собачьей морде. Пуделиха зарычала и отскочила. Робот отплыл по воздуху немного назад, и собака затихла, но продолжала стоять в угрожающей позе, если только такое определение применимо к существу, весящему девять или десять фунтов, — уши торчком, ноги напряжены для прыжка, шерсть на загривке вздыбилась.
— Ко мне, — сказал Синий.
Собака не отреагировала. Робот повторил свои передвижения, и Шелудивая сделала то же самое.
— Ты хочешь, чтобы собака шла за тобой, — констатировала я. — Как те собаки, что ты показывал.
— Да.
— Ты хочешь, чтобы собака шла к тебе, когда ты говоришь «ко мне».
— Любовь, — сказал робот.
— Что значит «любовь», Синий? Он не ответил.
Этого робот не знал. Его хозяева наверняка имели какое-нибудь понятие о любви, но черт его знает, что это было. И я тоже совсем не уверена, что разбираюсь в этой теме. Что характерно, они поручили Шелудивую… которая никогда не «полюбит» робота, и не пойдет к нему, и не будет лизать его, потому что собаки, даже я это знаю, ориентируются по запахам… они оставили ее на попечение металлическому шару, не пахнущему ни как собака, ни как человек. Неужели чужаки, пославшие сюда Синего, не могли додуматься до такой простой истины? Наблюдали ли они за всем этим фарсом или просто засунули полуразумный компьютер на Землю, под эту перевернутую вверх дном чашу, и сказали ему: «Найди для нас преданных собак». Кто знает, как рассуждают чужаки?
Я даже не знала, как думают собаки. Какая у них логика? Есть люди, которые намного лучше меня разбираются в этом деле, — профессиональные дрессировщики или парни из телешоу, что заставляют тигров прыгать через горящие обручи. Но их тут нет. Что ж… Я присела на корточки на почтительном расстоянии от собаки и скомандовала:
— Ко мне!
Она на меня зарычала.
— Синий, подними платформу повыше. — Я подняла руку на уровень плеча, показывая высоту.
Платформа удалилась от пола на указанное расстояние.
— Сделай немного печенья на платформе. Робот не отреагировал.
— Сделай немного… сыра на платформе.
Снова никакой реакции. Да, сыр на свалке не увидишь.
— Сделай немного хлеба на платформе.
Опять мимо. Может, платформа неудобна для использования?
— Сделай немного хлеба.
В ту же секунду из стены посыпались буханки.
— Хватит! Достаточно!
Шелудивая набросилась на хлеб и впилась в него зубами, другие собаки встрепенулись и залаяли. Я подняла одну буханку и положила на край платформы.
— Убери остальной хлеб.
Буханки испарились. Неудивительно, что собаки взирали на нас с подозрением. И я сама была слегка сбита с толку. В моей голове внезапно всплыла фраза из давно забытой детской книги: «Здесь все появляется и исчезает так быстро!»[48]
Я понятия не имела, в какой мере робот сможет или захочет исполнять мои распоряжения.
— Синий, сделай другое помещение для меня и этой одной собаки. Отдельно от других собак.
— Нет.
— Сделай эту комнату больше.
Помещение стало равномерно расширяться во все стороны.
— Перестань. — Движение прекратилось. — Сделай эту комнату больше с одного конца.
Ничего не изменилось.
— Ладно, сделай всю комнату больше.
Когда комната окончательно приняла новые размеры, в моем распоряжении оказалось пространство площадью сорок квадратных футов, посередине которого сгрудились клетки с собаками. После получаса экспериментов я добилась того, чтобы переместить платформу в один из углов — не слишком далеко от песьего зловония, но все же лучше, чем ничего («Правило № 1. Бери все, что можешь»). Я получила углубление в полу, наполненное теплой водой, а также пищу, питьевую воду, мыло, немного чистой одежды и моток веревки. Отвлекая Шелудивую кусочками хлеба, я привязала веревку к ее потертому ошейнику. После этого залезла в теплую воду и немного отскребла с себя грязь, затем затащила туда пуделиху. Она меня цапнула, но я ее все-таки как-то вымыла. После водной процедуры собака хорошенько отряхнулась, посмотрела на меня и устроилась спать на жестком полу. Я попросила у Синего мягкий коврик.
— Другие люди делать так, — сказал он.
И Синий их убил.
— Заткнись, — огрызнулась я.
В большой комнате не было ни дня, ни ночи, ни ощущения реальности. Я спала и ела, когда хотела, в остальное время работала. Синий никогда не покидал помещения. Он расположился в углу как огромное всевидящее око. Большой Брат или Боженька, не иначе.
В течение нескольких недель — по моим приблизительным подсчетам — я выдрессировала Шелудивую, обучив ее подходить по моему зову, сидеть и следовать за мной по команде. Я сделала это, раздавая куски хлеба и другие материальные блага. Пуделиха даже слегка растолстела. Мне было наплевать, черт с ней, пусть станет толстой, как Фиона.[49] Чесотка у собаки не прошла, но я никак не могла втемяшить в электронные мозги Синего понятия об элементарных лекарствах. А даже если бы он и понял меня, я не знала, какой препарат просить. Больной щенок тем временем умер в своей клетке.
Я кормила и мыла других собак, каждый день выгребала дерьмо из их клеток, но этим наши отношения ограничивались. Все мое время отнимала Шелудивая. Она относилась ко мне настороженно, никогда не сворачивалась клубком у моих ног и частенько рычала. В общем, любовь в этом месте как-то не приживалась.
Несмотря на это, Синий вдруг выплыл из своего угла и впервые за неделю заговорил, напугав меня чуть ли не до смерти:
— Эта собака ведет себя правильно.
— Да, спасибо, я старалась… нет, Синий…
Робот подплыл к морде Шелудивой, скомандовал «ко мне!» и отъехал. Собака уселась и принялась вылизывать лапу. Синий вернулся ко мне.
— Эта собака ведет себя неправильно.
Я приготовилась умереть.
— Нет, послушай меня… Послушай! Собака не может тебя унюхать! Собаки так ведут себя с людьми, потому что люди пахнут! Ты понимаешь?
— Нет. Эта собака ведет себя неправильно.
— Послушай! Как, черт возьми, ты можешь чему-нибудь научиться, если не хочешь ничего слушать? Ты должен иметь запах! Тогда собака будет тебя слушаться!
Синий остановился. Мы стояли, замерев — неестественная нелепая сцена, — пока робот соображал. Даже пуделиха перестала вылизывать лапу и уставилась на нас. Говорят, что собаки чуют запах страха.
Наконец Синий спросил:
— Что такое запах?
Невозможно объяснить, что такое запах. И пробовать не стоит. Вместо этого я стащила с себя юбку, разорвала и стянула тряпки, которые я носила как нижнее белье, и принялась тереть ими робота. Синий не выказал какой-либо реакции. Я надеялась, что он сделан не из такого материала, как сам Купол, с чьих гладких стенок соскальзывало любое распыляемое вещество. Но конечно, он был такой же скользкий! Поэтому я разорвала свои тряпки на полоски и привязала к нему обрывками веревки, еле справившись с дрожащими пальцами.
— Попробуй еще раз позвать собаку, Синий.
— Ко мне! — позвал робот и немного отплыл от Шелудивой. Пуделиха посмотрела на него, потом на меня, потом опять на парящий в воздухе металлический шар. Я задержала дыхание с безумной надеждой, что я таким образом уменьшу свой собственный, исходящий от меня запах. Шелудивая не двинулась с места.
— Эта собака ведет себя…
— Она пойдет, но пойдет за мной! — медленно, разделяя слова, сказала я. — Она чувствует мой запах и твой… мы оба пахнем одинаково, и это ее смущает! Но она пойдет к тебе как миленькая, если меня здесь не будет! Ты понял?
— Нет.
— Синий… Я сейчас заберусь на платформу. Смотри, я это делаю. Подними платформу очень высоко!
Секундой спустя мои голова и задница взлетели к потолку с такой скоростью, что меня едва не расплющило. Я не могла видеть, что происходит там, внизу. Я услышала, как Синий позвал «ко мне!», и, замерев, крепко зажмурила глаза. Моя жизнь зависела от чесоточной собачонки со скверным характером.
— Это собака ведет себя правильно, — провозгласил Синий.
Робот опустил мою платформу так, что она зависла в нескольких ярдах над полом, и я могу поклясться, что он смотрел прямо на меня — хотя шарообразное тело, обвязанное моими тряпками, было скрыто от моих глаз.
— Это собака ведет себя правильно. Эта собака готова.
— Готова? К чему?
Синий не ответил. В следующую секунду в полу открылась дырка и Шелудивая, коротко взвизгнув, провалилась в нее. Дырка тут же затянулась. В это же мгновение одна из собачьих клеток посреди комнаты истаяла в воздухе, и ко мне бросилась большущая немецкая овчарка.
Я завизжала от ужаса и выкрикнула:
— Подними платформу!
Платформа взлетела вверх за миг до того, как эта тварь схватила меня.
— Что надо делать? — монотонно вопросил робот. — Это собака ведет себя неправильно.
— Ради бога, Синий…
— Эта собака должна любить.
Овчарка, оскалив зубы, рычала и подпрыгивала, пытаясь достать ускользнувшую добычу.
Я не сумела ничего втолковать Синему про эту овчарку, она была дикая, злобная и безжалостная, как чудовище из фильма ужасов. Или как сам робот — на свой механический манер. Поэтому я поступила в соответствии с «Правилом выживания № 1. Бери все, что можешь».
— Синий, опять нужны отбросы. Много отбросов, прямо отсюда. — Я указала на стену рядом с платформой.
Отбросы, возможно, изготовленные роботом или перенесенные им откуда-то, повалили из противоположной стены. Я не стала спорить и повторила:
— Сделай много отбросов.
Горы вонючего мусора водопадами изверглись из стены, увеличиваясь в размерах до тех пор, пока не достигли клеток с собаками.
— Все, хватит. Поставь платформу точно над мусором.
Платформа переместилась. Собаки в клетках зарычали. Выпущенная на свободу овчарка со всем свойственным ей пылом рванулась к отбросам, слишком увлекшись, чтобы уделять достаточно внимания моей особе. Я велела Синему опустить платформу пониже и тоже принялась в них копаться, одним глазком приглядывая за Бешеной. Если Синий сам создавал настоящий мусор, а не просто притаскивал его откуда-то, то он проделывал чертовски замечательную работу по копированию. Любой копировальный аппарат мог бы позавидовать таким хорошим подделкам.
Я перемазалась в дерьме и всякой гнили, но все-таки нашла, что искала. Коробка была на четверть заполнена. Я потыкала туда куском хлеба, потом тщательно завернула его в обрывок бумаги и кинула коробку обратно в кучу.
— Синий, убери весь мусор.
Он повиновался. Бешеная уставилась на меня и заворчала.
— Хорошая собачка, — льстиво сказала я, — скушай немного хлебца.
Я кинула ей куски, и Бешеная их жадно сожрала.
Ее послушание привело к ужасным результатам. Однако не столь ужасным, как если бы Бешеная разорвала меня на клочки или Синий растворил меня так же, как все остальное. Крысиный яд под названием «Туши свет» прикончил зверюгу; после недолгих судорог ее рычание перешло в слабый визг, и она затихла. Все это время Синий хранил молчание. Он вытянул из меня пару слов, но, совершенно очевидно, у него не хватало мозгов, чтобы сообразить, что именно я сделала с Бешеной. А возможно, у него не было достаточного опыта общения с людьми. Что может знать о правилах выживания механический болван?
— Это собака мертвая, — сказал мне Синий, когда наступило условное утро.
— Да. Убери ее. — И затем, опережая робота, я спрыгнула с платформы и указала на одну из клеток. — Это следующая собака, которая будет вести себя правильно.
— Нет.
— Почему не эта?
— Эта собака не большая.
— Большая. Ты хочешь большую! — Преисполнившись ярости, я быстро обежала взглядом клетки, пока робот не выбрал кого-нибудь вроде Бешеной. — Тогда вон та.
— Черт возьми, почему бы и нет? — сказал Синий.
Это была молодая собака. Не щенок, но игривый подросток, явно не породистый, какая-то помесь — дворняга, короткошерстная, с грязно-белыми пятнами на коричневой шкуре. Похоже, что с этой собакой я смогу справиться. Большая, но не слишком. Не слишком агрессивная, не слишком старая, не слишком храбрая.
— Эй ты. Дворняга, — без энтузиазма окликнула я ее, когда робот растворил клетку.
Шавка подбежала ко мне и попыталась лизнуть мой сапог. Прирожденная раба.
Я нашла в мусоре заплесневелый кусок сыра, и теперь Синий научился его делать. На сыр Дворняга набросилась как сумасшедшая. Я применила к ней те же методы дрессировки, что и к Шелудивой, и это отлично сработало. Или дело было в сыре, не знаю. Короче, через несколько условных дней собака отлично выполняла команды «сидеть», «стоять» и «ко мне».
Тут Синий меня озадачил:
— Что надо делать? Демонстрация.
— Мы уже видели демонстрацию, — сказала я. — Мне не надо смотреть снова.
— Что надо делать? Демонстрация.
— Ладно, — согласилась я, прекрасно понимая, что выбора у меня нет. — Давай посмотрим демонстрацию. Валяй.
Я сидела на своей поднимающейся платформе, расчесывая волосы. Все эти годы в лагере я плохо питалась, и они сильно поредели, но теперь вроде бы стали расти лучше. Дворняга после нескольких тщетных попыток допрыгнуть до меня успокоилась и устроилась спать внизу на коврике. Синий испустил луч света из своей сферы, и передо мной развернулась та же голограмма.
Однако не вся целиком. На этот раз робот продемонстрировал только короткую сценку, когда большая пятнистая собака оттаскивает ребенка от края выгребной ямы. Синий повторил ее снова, потом еще раз и еще раз. Холодок пробежал по моей спине.
— Ты хочешь, чтобы Дворнягу… чтобы эту собаку здесь… научили спасать детей?
— Эта собака здесь ведет себя неправильно.
— Синий… Ну как я могу научить собаку спасать детей?!
— Эта собака здесь ведет себя неправильно.
— Может быть, ты не заметил, но здесь нет никаких чертовых детей, на которых собака могла бы потренироваться!
Долгая пауза.
— Ты нужен ребенок?
— Нет! — Господи, он может похитить или купить кого-нибудь в лагере, и на мои плечи свалится еще и ответственность за малыша, попавшего в стаю полудиких собак. — Нет.
— Эта собака здесь ведет себя неправильно. Что надо делать? Демонстрация.
— Не надо демонстрации. Я видела, я все видела. Синий… те два других человека, которые не заставили собак вести себя правильно…
— Убиты.
— Да. Ты говорил. Но они научили одну собаку вести себя правильно, так ведь? Или даже больше чем одну. И тогда ты поднимал планку выше. Спасение на воде, поводыри для слепых, поиск потерявшихся людей. Выше и выше.
Разумеется, Синий мне не ответил.
Я напрягла мозги, вспоминая все, что я когда-либо слышала, видела или читала о дрессировке собак. Не слишком много. Однако эти интенсивные умственные усилия как бы приоткрыли некую дверцу в моей памяти, и тут уж не проконтролируешь, что через нее просочится. Впервые за все эти годы я видела сны.
Я гуляю по крошечному садику, усыпанному цинниями. Из открытого окна доносится музыка, сильная, мощная — запись какого-то оркестра. Ко мне подходит кот, он мурлычет, трется о ноги. В окне кто-то появляется, он окликает меня по имени, я поворачиваюсь…
Я закричала. Меня прямо разрывало на части. Собаки в клетках принялись рычать и лаять, Синий подплыл из своего угла ко мне и что-то пробормотал. Дворняга, совершив могучий прыжок, приземлилась на мою платформу и облизала мне лицо.
— Прекрати! Не делай этого! Я не буду вспоминать! — Я отпихнула ее так резко, что собака свалилась с платформы на пол и жалобно взвизгнула.
Я обхватила голову руками.
— Ты сломалась? — спросил Синий. — Оставь меня в покое, кретин!
Дворняга скулила, издавая пронзительные всхлипы. Когда меня наконец перестало трясти, я слезла с платформы, приподняла ее и ощупала. Вроде бы она ничего не сломала — хотя откуда мне знать? Постепенно собака затихла и успокоилась. Я дала ей немного сыра и уложила на ее обычное место, на коврик. Дворняга хотела остаться со мной, но я не позволила.
Я не буду вспоминать. Не буду. «Правило № 5. Не давай воли чувствам».
Мы соорудили для тренировок что-то вроде выгребной ямы. Синий убрал часть пола на глубину примерно трех футов и заполнил выемку водой. Дворняга сочла, что это плавательный бассейн, и с удовольствием в нем плюхалась. Получилось не го, чего ожидал робот. («Эта вода ведет себя неправильно».) Синий по моей просьбе вываливал в эту емкость разные вещества до тех пор, пока я не нашла то, что не нравилась собаке, но к чему я сама могла приспособиться без риска для жизни: легкий сорт моторного масла. Несколько небольших банок такого масла основательно загрязнили воду, и после каждого практического занятия мне необходимо было принимать ванну.
Мне, но не Дворняге, потому что она никак не желала залезать в такой бассейн. Я, скрючившись, становилась на корточки на одной стороне бассейна и раскачивалась на краю, словно собираясь упасть. Через несколько дней такого представления собака принялась тянуть меня назад за юбку. Тогда я двинулась внутрь бассейна. До тех пор пока она могла вытягивать меня из бассейна таким образом, чтобы жидкость на нее не попадала, Дворняга радостно принимала участие в этой игре. Но когда я зашла настолько далеко, что, возможно, уже на самом деле нуждалась в спасении, Дворняга уселась на свою тощую задницу и отвернулась.
— Эта собака ведет себя неправильно.
Я увеличила количество сыра. Потом вообще перестала давать. Я умоляла, и приказывала, и подталкивала, и обнимала собаку, и вопила на нее. Дохлый номер, у меня ничего не выходило. Тем временем мне постоянно снились сны. Вернее, один и тот же сон, его протяженность не увеличилась, но он становился все ярче и интенсивнее.
Я гуляю по крошечному садику, усыпанному цинниями. Из открытого окна доносится музыка, сильная, мощная — запись какого-то оркестра. Ко мне подходит кот, он мурлычет, трется о ноги. В окне кто-то появляется, он окликает меня по имени, я поворачиваюсь…
И просыпаюсь от собственного крика.
Кошки. У меня жили кошки. До Войны. До всего этого. Я всегда держала кошек, всю свою жизнь. Независимых, надменных, самодостаточных и восхитительно высокомерных кошек.
Кошки…
Собака подо мной подпрыгивала, пытаясь взобраться на платформу и утешить меня, но я в этом не нуждалась. Я не буду вспоминать.
— Эта собака ведет себя неправильно. И так день за днем.
Я попросила робота убрать масло из бассейна. Но теперь у Дворняги уже выработался условный рефлекс. Она не хотела идти даже в чистую воду, в которой с наслаждением сидела прежде.
— Эта собака ведет себя неправильно.
И вот наступил день, когда Синий перестал тянуть свою надоевшую мантру, что испугало меня даже больше, чем я ожидала. Объявят ли мне, что я провалилась, или я просто умру?
Единственное, о чем я могла думать, — как убить Синего первой.
Синий — компьютер. Компьютер можно вывести из строя, выключив его или вырубив источник питания, еще их можно поджечь, облить кислотой и просто раздолбать на куски. Но тщательный осмотр помещения выявил полное отсутствие выключателей, проводов или чего-либо, что могло сойти за дистанционное управление. Если я смогу устроить пожар в этом закрытом помещении, то огонь заодно прикончит и меня. Любая разновидность жидкости с Синего просто скатывалась. И чем бы я могла разбить его, если это вообще возможно? Куском сыра?
Робот обладал интеллектом — в какой-то мере. Можно убить его, заманив в какую-нибудь ловушку. Однако моя тюрьма или убежище — отношение мое к этому месту менялось в зависимости от настроения — на самом деле «каких-нибудь ловушек» не содержала. И Синий мог заставить исчезнуть любую вещь, находящуюся здесь, внутри.
Что надо делать?
Всю ночь я не сомкнула глаз, пытаясь найти выход. По крайней мере, сны мне не снились. К утру у меня имелись лишь две идеи, и обе плохие. План «А» базировался на дискуссии, что никогда не было сильной стороной робота.
— Синий, эта собака ведет себя неправильно.
— Да.
— Эта собака не работает. Испортилась. Я должна взять другую собаку, чтобы она вела себя правильно. Не эту собаку.
Робот переместился поближе к Дворняге. Она уставилась на него и моргнула. Синий медленно облетел собаку по кругу, потом завис на исходной позиции в трех футах над землей.
— Эта собака работает.
— Нет. Эта собака выглядит так, словно работает. Но эта собака не работает внутри своей головы. Я не могу заставить эту собаку вести себя правильно. Мне нужна совсем другая собака.
Долгая мучительная пауза.
— Эта собака не работает внутри своей головы.
— Да.
— Ты можешь заставить другую собаку вести себя правильно? Как на демонстрации?
— Да.
По крайней мере, это даст мне какое-то время. Синий должен был видеть «неработающих» собак и людей на свалке, видит бог, их там предостаточно. Сумасшедшие люди, взбесившиеся животные, наркоманы, несущие всяческий бред, прежде чем умереть или застрелиться. В следующий раз мне надо будет добавить в бассейн чего-нибудь другого — что робот сочтет достаточно ядовитым, чтобы имитировать выгребную яму, но собака при этом туда зайдет. Если понадобится, я использую собственное дерьмо.
— Эта собака не работает внутри своей головы, — повторил Синий, усваивая новую мысль. — Ты заставишь совсем другую собаку вести себя правильно.
— Да.
— Почему бы и нет, черт возьми? — И потом: — Я убивать эту собаку.
— Нет! — Это слово сорвалось с моего языка прежде, чем я вообще осознала, что говорю.
Моя рука помимо моей воли вцепилась в Дворнягу. Собака подпрыгнула, но не укусила. Вместо этого, видимо почуяв мой страх, она съежилась и спряталась за меня.
— Ты не можешь убивать всех, кто не ведет себя так, как ты хочешь! — заорала я. — Люди, собаки… ты не можешь просто так убивать всех! Не можешь просто убивать… У меня была кошка… Я никогда не хотела собаку. Но эта собака… она ведет себя правильно… со своей точки зрения! Как долбаная собака… и ты не можешь просто… у меня была собака… то есть кошка и у меня был… был…
…из открытого окна доносится музыка, сильная, мощная — запись какого-то оркестра. Ко мне подходит кот, он мурлычет, трется о ноги. В окне кто-то появляется, он окликает меня по имени, я поворачиваюсь…
— У меня был ребенок!
О господи, нет, только не это… Все рванулось наружу, и воспоминания, и горе, и боль, все, все, что я отталкивала прочь от себя все эти три нескончаемых года для того, чтобы выжить… Не давай воли чувствам… Зак, Зак, Зак… солдаты стреляют, они как собаки… Мама, я здесь, мама, мама…
Я свернулась в клубок на полу, я выла, и мне очень хотелось умереть. Горе затопило и накрыло меня с головой, как цунами. Я плакала и кричала; не знаю, как долго это продолжалось. Кажется, я была невменяема. Не в человеческих силах выносить такую боль.
Однако такой накал боли не мог длиться слишком долго, и, когда потоп отхлынул, я ощутила, что все еще жива, что голова моя ноет от ушибов, поскольку я билась лбом о твердый пол, что я нахожусь в куполе и вокруг меня лают собаки. Зак умер. Неподалеку в воздухе парил Синий, он не изменился — робот, убивающий без злого умысла, робот, который не может кормить собак плотью, мясом, но будет убивать любого, поскольку запрограммирован на уничтожение. И не убивать меня у него нет причин…
Дворняга сидела на задних лапах, уставившись на меня печальными коричневыми глазами, и я сделала то, что поклялась себе больше никогда не делать. Я потянулась к живому теплу — обняла собаку и прижалась к ней. И она мне позволила.
Возможно, это и стало решающей, поворотной точкой в наших отношениях… не знаю.
Через какое-то время я, шатаясь, сумела встать на ноги. Взявшись за веревку, которая служила поводком Дворняге, я крепко обмотала ее вокруг руки.
— Синий, — сказала я, с трудом проталкивая слова через стиснутое горем горло. — Сделай отбросы.
Он подчинился. Это была основа плана «Б»: робот должен делать все, о чем я прошу, и круг этих вещей постепенно расширялся. Нет, речь шла не об освобождении или милосердии, но, по крайней мере, о комнатах, платформах, бассейнах и мусорных отходах. Я направилась к мусору, низвергавшемуся из привычного места в стене.
— Еще мусор! Большой мусор! Мне нужны эти отбросы, чтобы научить эту собаку вести себя правильно!
Зловонный поток увеличился. Старые покрышки, разбитая бытовая техника, салфетки, тряпье, консервные банки, сломанная мебель. Собачий вой сделался безумным и оглушительным.
Дворняга крепче прижалась ко мне.
— Большой мусор!
В комнату рухнул мотоцикл, искореженный так, что уже не подлежал ремонту. Отверстие в стене, откуда извергались отбросы, подернулось серым туманом, точно такого же цвета была поверхность Купола, когда меня затащило внутрь. На пол сверзлась половина дивана. Я схватила Дворнягу и, прячась за диваном, бросилась сквозь водопад мусора к отверстию в стене.
На голову мне упала сломанная клавиатура, и серое сделалось черным.
Дрожь, озноб. Холод, разрежаемый очагом тепла, которое исходит от лежащей на мне Дворняги. Я спихнула ее и попыталась сесть. Поднесла руку ко лбу, и мою голову пронзила боль. Отняв ладонь, я увидела, что она в крови. Кровь заливала мне глаза, мешая смотреть. Я вытерла кровь о юбку, плотнее прижала ладонь ко лбу и попыталась оглядеться.
Особо смотреть было не на что. Я и собака находились в конце некоего помещения, похожего на коридор. Надо мной неясно виднелась какая-то большая машина с желобом, упирающимся в снова незыблемую и прочную стену. Неподвижная машина не производила ни единого звука. Дворняга дрожала и прижималась ко мне пушистым боком, но тоже не издавала звуков. Я не слышала лая девятнадцати собак за стеной, не видела Синего, не ощущала никаких запахов, за исключением того, что исходил от маленькой желтой лужицы, которую наделала на полу Дворняга.
Разорвав подол юбки на полосы, я сделала из них повязку и обмотала голову, чтобы кровь, по крайней мере, не заливала глаза. Мы с Дворнягой медленно двинулись по коридору.
Никаких дверей не было. Ни проемов, ни ниш, ни какого-нибудь оборудования. Мы дошли до конца коридора — везде один и тот же материал. Серый, гладкий, прочный. Мертвый.
Синий не появлялся. Никто не появлялся, и не исчезал, и не жил здесь. Мы пошли обратно и изучили нависающую над головой громаду машины. Никаких панелей с приборами, ключей, никаких деталей.
Я села на пол, в основном потому, что не знала, что еще делать, и Дворняга забралась мне на колени. Она была слишком большая, и я отпихнула ее. Собака прислонилась ко мне боком и задрожала.
— Привет, — сказала я, но обращалась не к ней.
Зак в окне. Мама, я здесь, мама. Если я ступлю на эту дорожку, мне конец. Гнев лучше, чем воспоминания. Все, что угодно, лучше, чем воспоминания!
— Эй! — завопила я. — Эй ты, чертов ублюдок, Синий! Что надо делать? Что надо делать, дерьмо купольное, или как тебя там?
Ничего. Только очень слабое эхо моих собственных бесполезных слов.
Я, пошатываясь, встала на ноги, разжигая свою злобу, заворачиваясь в нее как в плащ. Дворняга тоже поднялась и отошла от меня.
— Что надо делать? Что надо делать в этом гребаном месте?
Снова ничего, только Дворняга отступила дальше в пустой коридор. Я была рада, что могу трансформировать свою ярость в нечто видимое, реальное, существующее.
— Там ничего нет, Дворняга! Ничего, глупая ты собака!
Собака дошла до середины коридора и принялась скрести стену.
Я с трудом двинулась к ней, прижимая руку к голове. Что, черт возьми, делает эта псина? Участок стены был точно таким же, как все остальные. Медленно встав на колени — рана на голове не позволяла мне двигаться быстро, — я внимательно оглядела Дворнягу. Она царапала стену с нарастающим рвением, и нос собаки дергался, словно она что-то унюхала. Стена, конечно же, не поддавалась; ничто не могло воздействовать на это место. Ничто, за исключением…
Синий научился от меня многим словам, он подчинялся моим командам. Или он просто передавал мои команды невообразимым механизмам этого Купола, указывая им сделать то, что я сказала, не выходя за существующие ограничения?
Чувствуя себя идиоткой, я обратилась к стене:
— Изготовь мусор!
Может быть, если это исполнится и отбросы содержат пищу…
Никакие отбросы, естественно, не появились. Но вместо этого стена подернулась уже знакомой мне серой дымкой, и Дворняга немедленно проскочила сквозь нее с неистовым лаем.
Какие варианты были у меня сейчас? Дожидаться, пока Синий найдет меня и убьет, или умереть с голоду, свернувшись клубком в самом сердце чужого машинного мирка, который мне не дано понять? Дворняга лаяла все сильнее, срываясь на визг. Она была испугана или просто возбуждена… Откуда мне знать? Я вздохнула и шагнула в серый туман.
Еще одно помещение из серого металла, меньшее, чем то, которое Синий превратил в мою тюрьму. У дальней стены — точно такие же клетки. Дворняга увидела меня и, шарахнувшись от клеток, бросилась ко мне. По воздуху ко мне скользнул Синий… Нет, не Синий. Этот металлический шар имел тускло-зеленый цвет, цвет растущего на болоте мха.
— Люди не ходить сюда, — сказал он.
— Догадываюсь, — пробормотала я и ухватила болтающийся конец поводка Дворняги.
Она прыгнула было ко мне, но затем развернулась и бросилась обратно к клеткам. Веревка, служившая поводком, впилась мне в руку.
— Люди не ходить сюда, — повторил Зеленый.
Я ждала, что именно он предпримет, но никаких действий не последовало.
Дворняга натянула поводок и завыла. В ответ из противоположного конца комнаты раздался лай, непонятный и пугающий. Какой-то рваный, высокий, со странными полутонами. Кровь пропитала мою самодельную повязку и вновь стала затекать в глаза. Я смахнула ее одной ладонью, развернулась вполоборота, чтобы не терять из виду Зеленого, и ослабила поводок. Дворняга рванулась и потащила меня за собой. Только когда она остановилась, я позволила себе взглянуть на клетку с решетчатой крышкой. И голова моя закружилась.
Источником этого таинственного лая была Шелудивая, но изменившаяся так, как я не могла бы вообразить и в страшном сне. Несмотря на это, собаку можно было узнать. Чесотка исчезла вместе со всей шерстью. Шкура собаки имела теперь серый цвет с металлическим отливом, как все, что находилось в Куполе. Ее уши, мягкие болтающиеся уши пуделя, стали теперь очень длинными и свисали до полу клетки, таким же сделался и хвост. На хвосте держалось что-то серое, наподобие червяка.
Нет, это не червяк! Ничему земному здесь не место! Гладкий и мясистый, он был размером с человеческую голову. Я не заметила на нем никаких отверстий или щелей, но, когда Шелудивая прыгнула к решетке, пытаясь дотянуться до Дворняги, червяка замотало туда и обратно по полу клетки. Он оставлял за собой слизистый след. Собака, казалось, ничего не замечала. «Эта собака готова», — сказал тогда Синий.
— Люди не ходить сюда, — раздался за моей спиной голос Зеленого.
— Заткнись!
— Этот человек ведет себя неправильно. Я замерла и напряглась. Потом медленно повернулась, глядя на зеленый шар и ожидая, что сейчас меня просто растворят в воздухе, как мертвую собаку… как Бешеную. Я подумала, что однажды я уже умерла… в голове застучало: «Мама, я здесь… я здесь, МАМА…» Правила выживания, так долго хранившие меня от смерти, не могли защитить ни от собственной памяти, ни от чего другого. Что ж, я готова умереть.
Но тут клетка Шелудивой исчезла, собака оказалась на свободе и бросилась на меня.
Пудели от природы не убийцы, к тому же эта была маленьких размеров, однако Шелудивая в попытке разорвать меня действовала на пределе своих возможностей. Зубы собаки сомкнулись на моей руке. Я закричала и стряхнула ее, однако собака тут же впилась в мою ногу над сапогом, стремительно отскочила и вновь бросилась на меня, кусая и снова отскакивая. Червяк, или что это там было, мотался на конце ее нового хвоста. Поскольку я отбивалась от собаки обеими руками, моя повязка слетела. Свежая кровь, хлынувшая из раны на голове, ослепила меня. Я споткнулась и упала, и собака кинулась на меня сверху.
Потом раздался визг, сопение и рычание; Шелудивую оттащили.
Краем глаза я увидела, что Дворняга зажала Шелудивую в своих челюстях. Она была в два раза больше пуделя, поэтому легко отбросила его в сторону, видимо как следует потрепав. Шелудивая заскулила и отползла на брюхе. Дворняга рванулась и заслонила меня в защитной стойке, угрожающе рыча, — тощие ноги напряжены, шерсть на костлявом затылке вздыблена.
Оглушенная, я поднялась на ноги. Кровь, моя и собаки, залила все вокруг. В пол она не впитывалась. Шелудивая, которая никогда по-настоящему не была привязана ко мне, лежала, выставив в знак покорности обнаженное брюхо, но она не выглядела серьезно раненой. Червяк, вцепившийся в кончик ее хвоста, походил на безобразную серую опухоль. Потом Шелудивая вскочила на ноги и принялась тыкать носом в червяка, косясь злобным взглядом на Дворнягу и словно бы говоря: «Не подходи близко к этой штуке». Дворняга не изменила позы — она охраняла меня.
— Эти собаки ведут себя правильно, — сказал Зеленый, и я могла поклясться, что в его механическом голосе прозвучало удовлетворение.
Во всяком случае некому было убедить меня в обратном.
В других клетках тоже содержались червяки, по одному в каждой. Я просунула руку сквозь прутья и осторожно потрогала одного. Влажный, твердый, вызывающий омерзение. Он не откликнулся на мое прикосновение, но Зеленый тут же оказался рядом.
— Нет!
— Прости.
Тон у него такой…. каким отдают команды собакам.
— Скажи, это хозяева?
Робот не ответил.
— Что надо делать? Одна собака для одного? — Я махнула рукой в сторону клеток, затрудняясь как-то обозвать червяка.
— Да. Когда эти собаки готовы.
«Эта собака готова», — сказал Синий про Шелудивую перед тем, как она провалилась сквозь пол. Готова быть домашним любимцем, охранником, компаньоном, служебное животное для чужаков… каких? Наиболее логичный ответ, который напрашивался сам собой, — дети. Лесси, Рин Тин Тин, Бенджи, Дружок…[50] Мальчик и его собака.[51] Чужаки сочли человечество опасным, омерзительным или попросту беспечным… но собаки… На попечение собак можно оставить своих малышей. В первый раз передо мной забрезжил смысл появления Куполов.
— Большие хозяева здесь? Взрослые? Нет ответа.
— Хозяев здесь нет, — сказала я. — Они просто построили эти Купола как… как питомники… Школы послушания, чтоб их…
Ответа на это утверждение я не ждала. Если бы здесь присутствовали взрослые, то наверняка кто-нибудь из них уже примчался бы сюда, когда в их детскую через отверстие для подачи мусора проник чужой. Они подняли бы тревогу, или произошло бы еще что-нибудь. Значит, здесь только Синий и Зеленый и, возможно, еще какие-нибудь роботы, занятые другой работой. Шкура, уши и хвост Шелудивой изменились, их переделали под потребности этих червяков. Возможно, голосовой аппарат тоже. Те звуки, которые собака издавала вместо лая, показались мне ужасными — словно железом скребли по камню. Где-то здесь находится операционная…
Вот куда мне точно не хотелось бы попасть.
Кажется, Зеленый не получил приказа убить меня, возможно потому, что он не запрограммирован на мое появление здесь. Я не привлекаю его внимание, поскольку он заточен под другие проблемы.
— Зеленый, изготовь хлеб. Никакой реакции.
— Изготовь воду. С тем же успехом.
Однако две выемки в полу, в углу ближе к стене, содержат воду и сухой собачий корм. Сопровождаемая заинтересованным взглядом Дворняги и рычанием Шелудивой, я попробовала и то и другое. Не так уж и плохо. Я выкопала всю собачью еду из ямки, выбросив ее на пол. Как только импровизированная плошка освободилась, стена вновь наполнила ее. Так… если бы я здесь умерла, то вовсе не от голода.
А ведь несколько минут назад, я хотела умереть… Зак…
Нет. Прочь воспоминания! Жизнь — дерьмо, но умирать я не хочу. Осознание было интуитивным, но мой желудок скрутило так, как будто его зажало в тиски или… В общем, это не поддавалось описанию. Да и ни к чему объясняться или оправдываться перед самой собой — я просто хотела жить, вот и все.
Дворняга лежала рядышком, периодически поглядывая на меня. Шелудивая с червяком на хвосте вернулась в клетку. Я села и огляделась вокруг.
— Зеленый, эта собака не готова.
— Да. Что надо делать?
Так, один вопрос прояснился. Зеленый не запрограммирован исключительно на общение с собаками. Собак не спросишь: «что надо делать?» Значит, у него есть какой-то контакт с Синим, однако этот контакт не предусматривает каких-либо приказов относительно меня.
Для расы, далеко продвинувшейся в межзвездное пространство, чужаки не слишком сильны в локальных коммуникационных сетях. Или, может быть, им просто наплевать — откуда мне знать, о чем думают чужие?
— Я могу заставить эту собаку вести себя правильно, — сказала я. Ответ, который годится на все случаи жизни.
— Да.
Известны ли Зеленому подробности — то, что Дворняга отказалась вытаскивать меня из бассейна с маслянистой водой и, следовательно, моя школа послушания потерпела крах? Похоже, что нет. Я намеревалась выдрессировать Дворнягу — я действительно могла это сделать, но только не для спасения на водах — и держаться как можно дальше от убийцы Синего, до тех пор пока… пока что? Как способ выживания этот план, конечно же, никуда не годился. Однако он укладывался в рамки
«Правил выживания № 1 (Бери все, что можешь) и № 3 (Не высовывайся)». И кроме того, ничего умнее мне в голову не приходило.
— Дворняга, — вяло скомандовала я, преодолевая слабость и боль в голове. — Сидеть.
Я знала, что миновали дни (хотя смена времени суток здесь не ощущалась), а потом и недели. Дворняга научилась стоять на задних лапах, падать на спину и дрыгать ногами, подставляя брюхо, приносить по приказу еду из кормушки, находить и притаскивать мой спрятанный сапог и даже балансировать с куском собачьей галеты на носу. Не знаю, какое из этих умений могло принести реальную пользу чужим, но, пока мы с Дворнягой таким образом «работали», Зеленый нас не трогал. Никаких угроз, демонстраций или протестов с его стороны не было. Мы вели себя правильно. Какие-либо новые идеи относительно того, что же делать дальше, меня тоже не посещали. Ночами мне снился Зак, и я просыпалась в слезах, но прежних приступов безумной ярости больше не было. Возможно, такое переживают всего один раз в жизни.
Червяк Шелудивой, по-прежнему прилепленный к ее хвосту, продолжал расти. Другие червяки выглядели точно так же, как раньше. Если я подходила слишком близко к Шелудивой, то она угрожающе рычала, и я оставила ее в покое. Ее червяк по мере того, как становился больше, как-то высыхал. Шелудивая его вылизывала и спала, свернувшись вокруг него клубком. Она вела себя как сказочный дракон, охраняющий сундук с драгоценностями. Я терялась в догадках — возможно, чужаки связали этих двух живых существ с помощью каких-то феромонов? Проверить эту версию я не могла.
Шелудивая и ее червяк покидали клетку для того, чтобы пить, есть и гадить, последнее действие собака совершала в дальнем углу помещения. Я и Дворняга проделывали это в том же самом углу, и наше дерьмо и моча тут же бесследно растворялись в полу, не оставляя никакого запаха. Томас Креппер[52] просто умер бы от зависти.
Пока дни превращались в недели, я немного оправилась и пришла в себя. Дворняга также перестала выглядеть изможденной. Я все больше привыкала разговаривать с ней. Внимательный «слушающий» взгляд собачьих глаз был для меня предпочтительнее молчания Зеленого или — и это я переносила хуже — его ограниченного и бессмысленного набора реплик.
— Зеленый, у меня был ребенок. Его звали Зак. Его застрелили на войне. Ему было пять лет.
— Эта собака не готова.
Дворняга повадилась засыпать, привалившись к моему левому боку. Тут возникла проблема, поскольку я ворочалась во сне и будила ее — тогда она рычала и в свою очередь будила меня. Мы обе не высыпались и стали нервными и раздражительными. В лагере я спала по двенадцать часов в сутки. Заняться там было больше нечем, к тому же долгий сон позволял не тратить лишнюю энергию и хранил от посторонних глаз. Но о лагере я уже стала забывать. Реальностью — живой, яркой, разрывающей сердце — был Зак и осколки моей довоенной жизни, реальностью стал Купол и его обитатели: Шелудивая, Дворняга и куча этих червей… чужаков.
В один из «дней» — на самом деле я понятия не имела, сколько прошло времени — Зеленый сказал:
— Эта собака готова.
У меня оборвалось сердце. Робот собирается забрать Дворнягу в скрытую где-то в недрах Купола операционную, он собирается…
— Нет!
Зеленый проигнорировал мой протест. Но он также не проявил интереса и к Дворняге. Робот медленно подплыл к клетке Шелудивой, сделал какое-то движение, и прутья растворились в воздухе. Я замерла и вытянула шею, стараясь получше разглядеть происходящее.
Червяк вылуплялся.
Его «кожа» сильно высохла и теперь напоминала серую бумажную обертку. Сейчас она треснула вдоль верха, параллельно хвосту Шелудивой. Собака повернулась и с недоумением осмотрела это — странную вещь, которая извивалась на кончике ее собственного, ставшего очень длинным хвоста, но не проявила агрессии и даже не зарычала.
Оболочка все более покрывалась трещинами и наконец отвалилась от хвоста собаки. Эта штука внутри, раскачиваясь, пробивалась вперед, выползая наружу наподобие змеи, меняющей кожу. Это был не червяк, однако ж и не разумное существо. Личинка? Откуда мне знать — я не зоолог. Эта тварь была серой, как и все остальное в Куполе, но имела ноги, шесть ног, и голову… две головы. По крайней мере, это можно было принять за головы. Одна «голова» поползла вперед, в ней открылось отверстие, и она снова прицепилась к хвосту Шелудивой. Собака продолжала спокойно смотреть на происходящее. Рядом со мной зарычала и заскулила Дворняга.
Я дернулась вперед, чтобы покрепче ухватить веревку, служившую ей поводком. В организме Дворняги не произошло каких-либо изменений, что заставляли бы ее мириться с этой… штукой и воспринимать ее иначе чем маленькое животное, на которое можно напасть. Если собака это сделает…
Я оглянулась вовремя — чтобы увидеть, как пол раскрылся и проглотил Дворнягу.
— Эта собака готова, — повторил Зеленый, и отверстие в полу мгновенно затянулось.
— Нет! Верни ее! — Я набросилась на робота с кулаками. Он аж подпрыгивал в воздухе от моих ударов. — Верни ее! Не трогай ее! Не смей!..
Не смей что?
Не смей превращать ее в няньку для червяка, которая не будет обращать на меня внимания!..
Робот отступил. Я преследовала его, крича и нанося все новые удары. Ни то ни другое, конечно же, не принесло ни малейшей пользы. В конце концов я в достаточной степени осознала это, чтобы спросить:
— Когда Дворняга вернется?
— Этот человек ведет себя неправильно.
Я в отчаянии воззрилась на Шелудивую. Она лежала, свернувшись на боку, в позе заботливой собачьей мамаши, кормящей своих щенков. Однако личинку таким образом не накормишь. В полу появилось неглубокое корытце, наполненное какой-то густой и вязкой массой, которую личинка тут же принялась жадно уплетать второй головой. Выглядело это омерзительно.
«Правило № 4. Замечай все».
— Зеленый… ладно. Просто я… ну хорошо. Когда Дворняга вернется?
Нет ответа. И что вообще значит время для этой машины?
— Другая собака вернется сюда?
— Да.
— Другая собака получит? — Я указала рукой на Шелудивую, не зная, как назвать эту личинку.
Никакого отклика. Следовательно, придется ждать. Но, как оказалось, не в одиночку. Из той же секции в стене, откуда когда-то появилась я сама, в помещение с рычанием свалилась еще одна собака. Я узнала ее — это была одна из тех девятнадцати тварей, что остались в том, старом помещении. Большая оголодавшая зверюга с мощными челюстями. Она оправилась от потрясения и кинулась на меня. А ведь здесь не было ни платформы, ни другого места, где можно спрятаться!
— Нет! Зеленый, нет! Она меня сожрет! Эта собака ведет себя неправильно!..
Сначала мне показалось, что робот никак не отреагировал. Но в тот момент, когда черная собака прыгнула на меня, она как бы споткнулась в полете и в следующее мгновение уже лежала на полу. Мертвая.
Потом ее тело исчезло, растворившись в воздухе.
Ноги мои подогнулись. Вот что произошло бы со мной, если бы я провалилась с дрессировкой, и, вероятно, именно это случилось с двумя предыдущими неудачниками. Однако я плюхнулась на серый пол не только от приступа страха. Смешанные чувства: облегчение и нечто вроде благодарности — вот что меня подкосило.
Зеленый защитил меня, он сделал для меня больше, чем когда-либо делал Синий. Может, Зеленый был способнее, или я сумела доказать ему, что стою большего, или в этом помещении, в отличие от предыдущего, дрессировщики находятся под защитой? Я в определенном смысле — устройство для обучения собак. И благодарить глупо и смешно.
Но тем не менее я испытывала благодарность.
— Эта собака… — начал Зеленый.
— Я знаю! Знаю. Послушай, Зеленый, что надо делать? Взять другую собаку?
— Да.
— Я выберу собаку. Собаку… поводыря. Некоторые собаки ведут себя правильно, другие ведут себя неправильно. Я выберу. Сама.
Я затаила дыхание. Зеленый раздумывал или совещался с Синим, возможно, он консультировался с другими чужаками или компьютерными устройствами? Черт его разберет. Робот был создан расой, которая предпочла собак с Земли тем существам, что воспитывали их в юности. Это если я правильно оценила ситуацию. Возможно, Шелудивую и Дворнягу переместят на родную планету строителей Куполов, чтобы собаки осуществляли функции бебиситтеров. Все, что я хочу, — чтобы некоторые новоявленные няньки из собачьего племени не слопали меня в процессе обучения.
— Да, — наконец разразился согласием робот, и я выдохнула.
Несколько мгновений спустя в комнату, наподобие большой кучи мусора, свалились все восемнадцать клеток с собаками. Разъяренные собаки рычали и лаяли, ударяясь и отскакивая от решетчатых стенок. Шелудивая подскочила, приняла защитную стойку, спрятав под брюхо ничего не понимающую личинку, и залилась странным скрежещущим лаем, добавив его к общему хору. Тут же вокруг нее выросла клетка.
Когда клетки с собаками перестали раскачиваться и застыли на полу, я прошлась между ними, как лорд-оборванец, выбирая себе вассала.
— Вот эта собака, Зеленый.
Пес был не маленький, но лаять он прекратил первым. Исходя из этого, я понадеялась, что животное не слишком злобное. Когда я просунула ладонь сквозь прутья клетки, он меня не укусил — тоже хороший знак. Он был феноменально уродливый, с обвисшими брылями и слезящимися глазами, шкура вокруг короткой шеи шла складками наподобие гофрированного воротника или манжета. Его туловище, казалось, состояло исключительно из широкой груди и кривых и коротких задних лап. Когда собака приподнялась, я увидела, что это кобель.
— Эта собака? Что надо делать?
— Убери других собак обратно.
Клетки провалились в пол. Я подошла к кормушке, набрала полные ладони собачьей еды и запихала ее в единственный карман моей одежды, в котором не было дырок.
— Убери собачий корм.
Еда из кормушки испарилась.
— Убери эту клетку.
Когда прутья решетки истаяли в воздухе, я сконцентрировалась. Пес с растерянным видом стоял посреди комнаты и взирал на Шелудивую, та зарычала на него.
— Манжет, — позвала я как можно увереннее. Он посмотрел на меня.
— Манжет, ко мне!
К моему удивлению, он послушался. Наверное, кто-то раньше его дрессировал. Я дала ему еды.
— Эта собака ведет себя правильно, — заметил робот.
— Ну да, я молодец, — ляпнула в ответ я, и грудь мою тут же сдавило при мысли о Дворняге.
Чужаки или их машины имеют хотя бы какое-то представление об анестезии? Надеюсь, они не позволят ей слишком долго страдать? И этого я никогда не узнаю.
Но теперь я знаю одну очень важную вещь. У меня есть выбор. Я могу выбирать, в каком помещении дрессировать собак. Могу сама выбрать животное для дрессировки. Значит, я хоть немного, но контролирую ситуацию.
Дворнягу мне вернули через три или четыре «дня». Она была серая и совсем без шерсти и лаяла по-другому. С ее удлинившегося хвоста свисал червяк, несомненно тот самый, что исчез из одной клетки, пока я спала. Но в отличие от Шелудивой, которая не проявляла симпатии к нам обеим, Дворняга восторженно приветствовала меня. Она не захотела оставаться вместе с червяком в его бывшей клетке у стены, а настаивала па том, чтобы спать, свернувшись калачиком, рядом со мной. Разумеется, вместе с червяком. И Зеленый нам это позволил. Кажется, я стала вожаком собачьей стаи.
Манжет Дворняге тоже понравился. Я застала их в тот момент, когда пес пристроился к ней сзади с определенной целью, при этом длинный хвост Дворняги надежно защищал червяка от повреждений. Понимал ли Зеленый, что происходит? Не знаю.
День шел за днем. Мы ели, спали, играли и занимались дрессировкой. Манжет оказался симпатичным и игривым, но не очень сообразительным псом, поэтому обучение заняло много времени. Личинка Шелудивой росла очень медленно, учитывая количество вязкой бурды, которое она поглощала. Я тоже «росла»; пояс моей потрепанной юбки стал тесен для меня, и я избавилась от нее, оставшись только в тряпке на бедрах, рубашке и разбитых сапогах. Я разговаривала с собаками. Они оказались намного лучшими собеседниками, чем Зеленый. По крайней мере, оба с готовностью приподнимали уши, когда от меня исходили какие-то звуки, и радостно виляли хвостами, изображая внимание. Робот же всегда был безлик и однообразен… как скучная вечеринка.
Я не знаю, как долго все это продолжалось. Время потеряло свое значение. Я все еще видела по ночам Зака и просыпалась в слезах, но сны стали не такими страшными и несколько размытыми. Когда я плакала, Дворняга забиралась ко мне на колени, таща за собой своего червяка, и лизала мне подбородок. Ее карие глаза разделяли мою печаль. Я с удивлением вспоминала, что когда-то отдавала предпочтение надменным кошкам.
Дворняга забеременела. Я уже на ощупь чувствовала щенков, которые росли внутри ее раздувшегося брюха.
— Щенков будет легко научить вести себя правильно, — сказала я Зеленому.
Робот ничего не ответил. Возможно, он не понял. Некоторым людям, например, чтобы понять, надо все увидеть своими глазами.
В конце концов мне стало казаться, что Манжет уже почти готов принять своего червяка. Я размышляла, как намекнуть об этом Зеленому, но, прежде чем я это сделала, все закончилось само собой.
Кланг! Кланг! Кланг!
Я резко проснулась и аж подскочила. Пространство вокруг меня заполонил сигнал тревоги — очень по-человечески звучащий сигнал. Собаки лаяли и рычали. Тогда я поняла, что сигнал действительно человеческого происхождения и идет он из лагеря Армии, расположенного снаружи Купола, на противоположном конце свалки. И тут я увидела лагерь — его неясные очертания на горизонте, словно тяжелое серое облако тумана. Купол растворялся!
— Зеленый… что случилось? О нет!
Надо мной, трансформируясь из вершины Купола, возникло массивное днище летающей тарелки. Шелудивая вместе с клеткой взлетела наверх и исчезла в проеме, открывшемся в нем. Другие клетки с червяками тоже исчезли. Я успела заметить знакомый металлический контур там, внутри, — Синий! Зеленый, медленно дрейфуя вверх, также был уже на полпути к кораблю. Рядом со мной оторвались от пола и начали подниматься Манжет и Дворняга.
— Нет! Нет!
Я вцепилась в Дворнягу, та завыла и залаяла. Но потом мое тело словно бы заморозили. Я не могла даже пошевелиться. Руки мои упали, и Дворняга, жалобно скуля, поплыла вверх.
— Нет! Нет! — И прежде чем я осознала, что говорю, с моего языка сорвалось: — Возьмите меня с собой.
Зеленый застыл в воздухе. Я принялась лепетать:
— Возьмите меня! Возьмите! Я могу научить собак вести… я могу… Почему ты уходишь? Возьми меня!
— Взять этого человека?
Это сказал не Зеленый. В проеме, где скрылись клетки, возник Синий. Стены Купола вокруг меня становились тонкими и призрачными. На нас наступали солдаты. Вокруг засвистели пули.
— Да! Что надо делать? Взять этого человека! Собаки хотят этого человека!
Время застыло. Дворняга скулила и тянулась ко мне. Может быть, это все и решило.
— Почему бы и нет, черт возьми, — сказал Синий, и я поднялась в воздух.
Внутри — что там внутри? Я была слишком потрясена и соображала не больше, чем червяк Дворняги, лишь судорожно ловила ртом воздух…
Проем закрылся. Тарелка оторвалась от земли.
Спустя несколько минут я села и огляделась. Серая комната, собаки в своих клетках, червяки — в своих. Шум, растерянность… Два робота. И слабая вибрация от движения.
— Куда… куда мы направляемся? — с трудом выдохнула я.
— Домой, — ответил Синий.
— Почему?
— Люди ведут себя неправильно. — И потом, после паузы, я услышала: — Что надо делать?
Мы покидали Землю на летающей тарелке и он спрашивал меня, что делать?!
Спустя какое-то время — а я понятия не имею, сколько времени прошло на самом деле, — у меня нашлось-таки для него несколько ответов. Люди, которые «вели себя неправильно», частично достигли успеха в разрушении одного из Куполов. Должно быть, они использовали атомную бомбу, но подтвердить это я не могу. И собаки, и червяки погибли, поэтому чужаки собрались и покинули Землю. Насколько я могу судить, мстить они не будут. Возможно.
Я убеждала себя, что, если бы я осталась, меня застрелили бы солдаты. Или я вернулась бы к жизни в лагере, где и умерла бы от дизентерии или от голода. Или какой-нибудь насильственной смертью. Еще я могла бы пробраться в какой-нибудь город, где существует правительство, запершееся там, однако уроду, который жил с чужаками, никто не поверит. Я и сама с трудом верю в то, что со мной произошло.
Я — урод, который живет с чужаками. Следовательно, я живу, зная, что в любой момент Синий, Зеленый или их хозяева могут принять решение и я исчезну. Но на самом деле такая жизнь немногим отличается от неприкаянного существования
в лагере, и здесь у меня действительно есть некий статус. Синий изготавливает все, о чем я его прошу, и когда-нибудь я научу его понимать, что он делает. У меня есть новая одежда, хорошая еда, постель, бумага и что-то вроде карандаша.
И у меня есть собаки. Шелудивая по-прежнему меня недолюбливает. Ее личинка пока еще не перешла в следующую стадию. Червяк Дворняги растет медленно, у Манжета теперь тоже есть свой. Три их щенка очаровательны и хорошо обучаемы. Относительно судьбы остальных семнадцати собак особой уверенности у меня нет, некоторые из них после длительного заключения в клетках еще больше одичали. Чужаки же по определению не отличаются гуманностью.
Я не знаю, что придется делать, когда — и если — мы достигнем «дома» и я встречусь со взрослыми чужаками. Все, что я могу, — это полагаться на пять «Правил выживания Джил»:
№ 1. Бери все, что можешь.
№ 2. Не показывай страха.
№ 3. Не высовывайся.
№ 4. Замечай все.
Но пятое правило изменилось. Когда я лежу рядом с Дворнягой и Манжетом, ощущая приятное тепло их тел и вдыхая запах псины, я знаю, что моя первоначальная формулировка была ошибочной. «Не давай воли чувствам» — это какое-то время помогает выжить. Но недолго. И не по-настоящему.
Правило № 5. Рискни и полюби что-нибудь.
Собаки дружно тявкают, и мы мчимся к звездам.
НЕКСУС ЭРМАННА
Ошибки, как сор, плывут по волне,
А жемчуг ищут на глубине.
Эмерджентность — это новый знаковый скачок в развитии, переход на новую стадию. Именно с таким явлением предстоит столкнуться обитателям дома для престарелых Св. Себастьяна. И далеко не все могут и готовы совершить шаг в неизвестное…
* * *
Корабль, который в глазах Генри Эрдманна выглядел бы чем угодно, только не кораблем, мчался меж звезд, двигаясь по упорядоченной схеме событийных флюктуации вакуума В области пространства протяженностью в несколько световых лет спонтанно возникала субатомная частица, существовала в течение каких-то наносекунд и исчезала Фазовые переходы разрывали космос, а затем перестраивали его по мере продвижения корабля Генри, доведись ему каким-то образом оказаться в ледяных глубинах пространства, на пути следования корабля, мгновенно умер бы от регулярных, сложно структурированных вспышек мощного излучения, не успев насладиться их мерцающей красотой.
Внезапно корабль прекратил продвижение.
Вспышки излучения усилились, их рисунок стал еще более сложным. Затем корабль резко изменил направление. Он ускорялся, преобразуя в своем поступательном движении и пространство, и время, а затем заглаживая искажения в фарватерном следе. Необходимость гнала корабль вперед.
Где-то очень далеко нечто отчаянно боролось за то, чтобы родиться…
Глава 1
Генри Эрдманн стоял перед зеркалом в своей крошечной спальне, пытаясь завязать галстук одной рукой. Другой он судорожно цеплялся за перекладину ходунков. Ходунки — штука не шибко устойчивая, и узел вышел корявым. Генри распустил его и начал процесс заново Керри скоро придет.
Он всегда повязывал галстук, отправляясь в колледж. Пускай студенты — и даже аспиранты — являются на занятия в драных джинсах и теннисках с непристойными рисунками и надписями, пускай они заводят на головах космы, видом своим напоминающие, что здесь кишат крысы. Даже девицы. Студенты — это студенты, и Генри никогда не считал их неопрятность выражением неуважения, как это делали многие другие обитатели Дома престарелых Святого Себастьяна. Временами Генри это даже забавляло, хотя веселье мешалось с печалью. Неужели эти будущие физики, интеллигентные и одаренные, не понимали, насколько эфемерны их красота и молодость? Зачем они стараются выглядеть столь отталкивающе, если скоро, очень скоро настанут времена, когда для этого не надо будет прилагать никаких усилий и у них не останется никакого другого выбора?
На этот раз он смог завязать узел. Не безукоризненно, конечно, — непростая все же операция, одной-то рукой, — но для правительственной службы сойдет. Генри улыбнулся. В свое время, когда он с коллегами работал на правительство, только безукоризненно выполненная работа считалась приемлемой. Атомную бомбу можно было создать, только так относясь к делу. У Генри до сих пор в ушах звучал голос старины Оппи,[53] провозглашающего, что планы для «Айви Майк»[54] были «технически прелестными». Разумеется, это было до того, как…
Стук в дверь и свежий, юный голос Керри:
— Доктор Эрдманн! Вы готовы?
Она всегда именовала его уважительно, не забывая произнести титул. Не то что некоторые сиделки и ассистентки. «Как у нас нынче дела, Хэнк?» — так к нему вчера обратилась эта блондинка с избыточным весом. А когда он очень сдержанно ответил: «Не знаю, как у вас, мадам, но у меня все в порядке, спасибо», она лишь рассмеялась. Генри так и слышал, как она говорит какой-нибудь из этих своих ужасных коллег: «Это старичье просто помешано на формальностях — так прикольно!». Никогда в жизни никто не называл его Хэнком.
— Уже иду, Керри.
Генри ухватился за ходунки обеими руками и принялся дюйм за дюймом продвигаться вперед — цок, цок, цок. Звук был громкий и отчетливый даже на ковровом покрытии. Письменные работы его студентов лежали на столе около двери. На этой неделе Генри нагрузил своих учеников действительно трудными задачами, и один только Холдейн смог решить все. Многообещающий паренек. Гибкий, подвижный ум. но и строгий в то же время. В 52-м он вполне мог бы участвовать в «Проекте Айви», помогая Теллеру и Уламу разрабатывать водородную бомбу.
Что-то произошло в голове Генри, как раз когда он находился посреди гостиной своей крошечной квартирки в Доме престарелых Святого Себастьяна.
Он замер, пораженный. Это ощущалось, как нащупывающее прикосновение, призрачный палец внутри его мозга. Изумление тут же переросло в страх. Неужто с ним приключился удар? Когда тебе девяносто, все возможно. Но чувствовал он себя отлично, гораздо лучше, чем несколько дней назад…
— Доктор Эрдманн?
— Я здесь, — Генри проковылял к двери и открыл ее. На Керри был вишнево-красный свитер, к шляпке прицепился опавший оранжевый лист, а глаза прикрывали большие солнцезащитные очки. Приятная девушка с гладкой кожей и бронзовой шевелюрой, такая… светящаяся. А на улице моросит дождик. Генри протянул руку и осторожно снял очки с ее носа. Подбитый левый глаз Керри совершенно заплыл, так что ни радужки, ни зрачка не было видно.
— Ну, ублюдок! — с чувством произнес Генри.
«А вот Генри и Керри идут через холл к лифту», — подумала Эвелин Кренчнотид. Она помахала им, не вставая с кресла, дверь ее комнаты была, как обычно, широко раскрыта, но эти двое, занятые беседой, ее не заметили. Она попыталась подслушать разговор, но тут как раз послышался рев очередного самолета, взлетающего с летного поля аэропорта. Маршрут этих докучливых воздушных машин проходил слишком близко к Св. Себастьяну! А с другой стороны, если бы не данное обстоятельство, жилье в этом районе стоило бы гораздо дороже и Эвелин не смогла бы здесь поселиться. Надо всегда видеть светлую сторону вещей!
Поскольку сегодня вторник и сейчас полдень, то Керри и Генри, без сомнения, направляются в колледж. Генри так чудесно сохранился и до сих пор ведет активную жизнь — никогда не догадаешься о его настоящем возрасте, это точно. У него даже все волосы сохранились! Хотя куртка для сентября легковата, и от влаги она не защищает. Генри может простудиться. Надо будет поговорить с Керри. И с чего это Керри носит солнечные очки, когда на улице дождик?
Однако если Эвелин сейчас же не возьмется за телефон, она опоздает! А люди ждут ее! Они надеются на нее! Эвелин набрала первый номер и услышала, как зазвонил аппарат этажом ниже.
— Боб? Это Эвелин. Скажи, дорогой, как твое давление сегодня?
— В порядке, — ответил Боб Донован.
— Ты уверен? Твой голос звучит немного раздраженно, дорогуша.
— Все в порядке, Эвелин. Просто я занят.
— И чем же?
— Просто занят.
— Хорошо, когда у человека есть дело! Ты идешь сегодня вечером на собрание?
— Не зна…
— Тебе надо сходить. Тебе обязательно надо сходить. Для людей нашего возраста очень важно нагружать интеллект!
— Пожалуй, схожу, — пробурчал Боб.
— Обязательно, но сначала скажи, как твоя внучка справилась…
Он повесил трубку. Похоже, действительно очень раздражен. Может, у него запор? Эвелин могла бы порекомендовать прекрасное средство.
Следующий звонок вызвал более сердечный отклик. Джина Мартинелли, как всегда, пришла в восторг от выказанного Эвелин внимания. Она тут же информировала Эвелин о состоянии своего артрита, подагры и диабета, доложила о проблемах сына, страдающего избыточным весом, и о выкидыше у приемной дочери жены второго сына; и все это пересыпалось цитатами из Библии («…пей не одну воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов»).[55] Она ответила на все вопросы Эвелин, записала все ее рекомендации и…
— Эвелин? — спросила Джина. — Ты меня слушаешь?
— Да, я… — Эвелин впала в молчание, и это было событием столь беспрецедентным, что Джина в панике воскликнула:
— Нажми кнопку тревожного вызова!
— Нет-нет, со мной все в порядке, я… я просто кое о чем вспоминала.
— Вспоминала? Что?
Но Эвелин сама не знала. Если говорить строго, это не было воспоминанием, это было… ну, некое чувство, неопределенное, но сильное ощущение.
— Эвелин?
— Я слушаю!
— Господь решает, когда призвать нас к Себе, и я надеюсь, что твое время еще не настало. Ты слышала про Анну Чернову? Знаменитая балерина с четвертого этажа? Прошлым вечером она упала и сломала ногу, пришлось госпитализировать.
— Не может быть!
— Увы, так не повезло бедняжке. Ей сказали, что это только временно, пока состояние не стабилизируется, ноты-то понимаешь, что это значит.
Она понимала. Как и все они. Сначала лазарет, затем еще выше, на седьмой этаж, где у тебя уже никогда не будет своей личной, пусть даже маленькой комнатки, а потом, рано или поздно, — в палаты на восьмом или девятом под присмотр сиделок. Лучше уйти быстро и чисто, как Джек Фуллер в прошлом месяце. Но Эвелин не желала позволять себе таких мыслей! Очень важно сохранять позитивный подход!
Джина говорила:
— Анна держится молодцом, как я слышала. Господь никогда не посылает человеку больше испытаний, чем тот сможет выдержать.
Насчет этого Эвелин не была уверена, но спорить с Джиной, убежденной, что с Господом у нее установлена прямая телефонная связь, занятие неблагодарное.
Эвелин просто ответила:
— Я навещу ее перед встречей сплетниц-рукодельниц. Уверена — она очень одинока. Бедная девочка! Ты же знаешь, какие нагрузки на организм испытывают эти танцоры в течение многих лет, так чего же еще ожидать?
— Да, я знаю! — ответила Джина не без удовлетворения в голосе. — Они платят ужасную цену за красоту. И во имя чего в сущности? Во имя мирской тщеты!
— А ты слышала про ожерелье, которое она хранит в сейфе Св. Себастьяна?
— Нет! Что за ожерелье?
— Сказочное! Мне рассказала Дорис Дзивальски. Анне подарила его одна знаменитая русская танцовщица, а ей ожерелье вручил сам царь!
— Какой царь?
— Ну, царь. Русский царь. Дорис говорит, что оно стоит целое состояние и поэтому Анна хранит его в сейфе и никогда не надевает.
— Тщеславие, — уверенно заявила Джина. — Может, ей просто не нравится, как эта роскошь сейчас смотрится на ее морщинистой шейке.
— Дорис говорит, что Анна очень подавлена.
— Все это тщета! Слушай, я тут глянула и увидела, что все…
— Я посоветую ей акупунктуру, — перебила Эвелин. — Акупунктура помогает против депрессии.
Но сначала она позвонит Эрин, чтобы поделиться новостями.
Эрин Басс равнодушно слушала, как надрывается телефон. Звонила, скорее всего, эта сорока Эвелин Кренчнотид, которой не терпится узнать, как у нее обстоят дела с давлением, уровнем холестерина и островком Лангерганса.[56] Ну да, Эрин следовало бы поднять трубку, Эвелин, в конце концов, просто безвредная трещотка, а ей следует быть более снисходительной. Да только с чего бы это? Почему человек должен быть более снисходительным только из-за того, что он стар?
Она перестала обращать внимание на звон телефона и вернулась к книге. Грэм Грин, «Суть дела». Мировая скорбь Грина казалась ей манерной, претенциозной, но писатель он прекрасный. Сейчас его сильно недооценивают.
Лайнер прибыл в порт в субботу вечером из окна спальни они могли видеть его длинный серый силуэт, скользящий мимо плавучих бонов, за пределы…
Что-то случилось.
… скользящий мимо плавучих бонов, за пределы…
Эрин больше не находилась в Св. Себастьяне. Она вообще нигде не находилась, ее вознесло надо всем и за все пределы…
Затем это закончилось, она снова оказалась в своей крошечной комнатке и увидела, что оставшаяся без присмотра книга соскользнула с ее колен на пол.
Анна Чернова танцевала. Она и Пол вместе с двумя другими парами на залитой ярким светом сцене. Сам Баланчин стоял за левой кулисой, и хотя Анна знала, что он пришел посмотреть на соло Сузанны, одно его присутствие вдохновляло. Заиграла музыка. Promenade en couronne, attitude, arabesque efface,[57] а теперь вверх, руки Пола подхватили ее и возносят. И вознеслась она выше своей же телесной оболочки, и воспарила над сиеной, над головами кордебалета и над самой Сузанной Фаррелл, просочилась сквозь крышу и вознеслась над Театром штата Нью-Йорк, и продолжала воспарять в ночное небо, раскинув руки в porte de bras достаточно широком, чтобы охватить все сверкающее великолепие ночного неба, выполняя самое совершенное jete, заполняя всю Вселенную, пока…
— Она улыбается, — сказал Боб Донован, хотя за мгновение до этого понятия не имел, что намерен вообще хоть что-то говорить. Он глядел на спящую Анну, настолько прекрасную, что она казалась нереальной. Ну, если не считать вполне прозаической и уродливой гипсовой шины на ноге. В руке Боб держал три желтые розы и чувствовал себя по этому поводу полным идиотом — но, в конце концов, какого черта?
— Обезболивающие иногда так действуют, — информировала его сиделка лазарета. — Боюсь, вам нельзя здесь находиться, мистер Донован.
Боб бросил на нее мрачный, если не сказать угрожающий, взгляд. Не то чтобы он на самом деле ей угрожал. Эта сиделка была не из худших. Не то что некоторые. Возможно, потому что и сама была не из этих молодых вертихвосток.
Еще несколько лет, сестричка, и ты тоже окажешься одной из нас.
— Передайте ей это, ладно? — Боб сунул розы сиделке.
— Да, конечно, — заверила она, а он вышел из пропахшего лекарствами лазарета — как он, ненавидел этот запах! — и направился к лифту. Боже, какой он все-таки жалкий, дурной старпёр! Анна Чернова, как однажды рассказала ему эта вечно сующая свой нос в чужие дела дурёха Эвелин Кренчнотид, выступала в каком-то известном заведении в Нью-Йорке, в Абрахам-центре или что-то вроде. Анна была знаменитостью. Эвелин, конечно, и соврать может, да только не в этом дело. С того самого момента, когда Боб Донован увидел Анну Чернову, ему все время хотелось что-то ей дарить. Цветы. Украшения. Все, чего ей захочется. Все, что у него было. Ну и как же, учитывая возраст, можно его после этого называть? Придурком, вот как! Я вас умоляю!
Боб спустился в лифте на первый этаж, бодро пересек холл и через боковую дверь вышел в «сад воспоминаний». Дурацкое название, в духе Нью-Эйдж. Ему хотелось что-нибудь пнуть, хотелось рявкнуть на кого-нибудь…
Поток энергии пронзил его снизу вверх от копчика до мозга мягкий, но совершенно отчетливо ощутимый: так бьет током сломанный тостер.
Затем все кончилось.
Мать твою, что это было?! С ним все в порядке? Если он свалится, как Анна…
С ним все в порядке. Его кости попрочнее, чем у Анны. Чем бы это ни было, оно прошло. Просто какая-то минутная придурь организма.
На этаже, где располагался лазарет Св. Себастьяна, женщина, жить которой осталось несколько дней, что-то бормотала в своем последнем долгом полусне. Из капельницы в вену на ее руке поступал морфий, облегчающий затянувшийся переход в мир иной. Никто не вслушивался в этот бессвязный лепет: прошли годы с тех пор, когда в нем еще можно было уловить какой-то смысл. Внезапно бормотание прекратилось, и она на мгновение широко раскрыла глаза, ярко сверкнувшие на фоне уродливой маски, в которую превратилось некогда очаровательное лицо. Но только на миг. Глаза закрылись, и бессмысленный лепет возобновился.
В Тихуане крепкий старик, сидящий на рынке за прилавком своего сына, за которым тот продавал без умолку тараторящим туристам дешевые пестрые шали с национальным колоритом, вдруг подл лицо к солнцу. И его рот, в котором были целы еще все до одного белые, сверкающие зубы, внезапно округлился в форме буквы «О».
В Бомбее одетая в белое вдова выглянула через окно на кишащую народом улицу, и ее лицо стало таким же белым, как ее сари.
В Чэньгду монах, сидящий на подушке, на полированном полу комнаты для медитаций древнего монастыря Веньшу, внезапно разразился громким, святотатственным смехом, вдребезги разбившим священную тишину.
Глава 2
Керри Веси сидела в последнем ряду классной комнаты, где читал лекцию доктор Эрдманн и обдумывала планы убийства.
Разумеется, никогда в жизни она этого не сделает наяву. Убийство — это неправильно. Мысль о том, чтобы лишить кого-то жизни, приводила ее в ужас, который только…
Размолотые бобы, из которых касторовое масло делают, — смертельный яд.
…усиливался от того, что она каждый день видела, с каким отчаяньем цепляются за жизнь старики. Так что она…
Сводный брат как-то показал ей, как можно разрегулировать тормоза в машине.
…знала, что она не тот человек, который решает проблемы столь радикальным способом. К тому же ее…
А суд присяжных всегда оправдывает самозащиту избиваемой женщины.
…адвокат сказал, что кипа бумаг с запретительными судебными приказами и свидетельскими показаниями является намного лучшим способом, чтобы…
Если мужик вылакал дюжину пива, он даже не почувствует пули, выпущенной из его же собственного служебного оружия.
…на законном основании упрятать Джима за решетку. А это, как сказал адвокат: «Будет решением проблемы» — как будто подбитый глаз, сломанная рука и постоянные угрозы, которые заставляли ее трястись от страха, даже когда Джим находится в другом городе, это всего лишь некие теоретические «проблемы», вроде тех, которые доктор Эрдманн задает своим студентам-физикам.
Он сидел на письменном столе перед аудиторией и говорил о чем-то, что он называл «конденсатом Бозе — Эйнштейна». Керри понятия не имела, что это такое. Ей просто нравилось быть здесь и никем не замеченной сидеть в последнем ряду. Студенты-физики, девять парней и две девушки, не обращали ни малейшего внимания на факт ее присутствия, на ее подбитый глаз или на ее красоту. Когда среди них находился доктор Эрдманн, он целиком и полностью завладевал их вниманием, что действовало на Керри успокаивающе. Керри пыталась — безуспешно, она это понимала, — спрятать свою красоту, которая приносила ей одни только неприятности: Гэри, Эрик, Джим. Именно поэтому она носила мешковатые свитера, не употребляла косметики и прятала свои золотые (24-й пробы!) волосы под бесформенные шапочки. Возможно, если бы она была так умна и образована, как эти студенты, то научилась бы выбирать себе мужчин другого сорта. Но она была тем, кем была, и классная комната доктора Эрдманна оказалась тем местом, где она чувствовала себя в безопасности. В большей безопасности, чем даже в Св. Себастьяне, ведь как раз там Джим и подбил ей глаз.
Должно быть, он попал в здание через задние ворота, гадала Керри, и подстерег ее, когда она одна находилась в кладовой постельного белья. Джим только раз ей приложил и тут же свалил. А когда она позвонила своему раздраженному адвокату, тот, узнав, что свидетелей не было, а в Св. Себастьяне есть секьюрити, заявил, что ничего не может сделать. Это будет всего лишь ее слово против слова Джима. Ей нужно представить настоящие доказательства того, что было нарушено постановление суда, запрещающее Джиму видеться с Керри.
Доктор Эрдманн тоже говорил про доказательство — какое-то математическое доказательство. Когда Керри училась в школе, у нее были хорошие оценки по математике. Правда, д-р Эрдманн сказал как-то: все, что они проходили в школе, — это не математика, это всего лишь арифметика. «А почему вы не стали поступать в колледж, Керри?» — спросил он.
— Денег не было, — ответила она тогда тоном, означающим: «Пожалуйста, больше ничего не спрашивайте». Ну, не желала она объяснять про папашу и его алкоголизм, про долги и приставучих сводных братьев. Но доктор Эрдманн и не допытывался. В этом смысле он был очень тактичен.
Глядя, как он сидит на столе, высокий, сутулый, держа ходун под рукой, Керри временами воображала, что Генри Эрдманн на самом деле лет на пятьдесят моложе. А что, нормально: ему сорок, ей двадцать восемь, могла бы получиться хорошая пара… С помощь поисковика Google она отыскала в Сети его фотографию в возрасте сорока лет, когда он работал в какой-то конторе, называемой «Радиационная лаборатория Лоуренса». Он тогда был привлекательным, темноволосым и улыбался в камеру, а рядом стояла его жена Ида. Не такая красавица, как Керри, но зато закончила колледж, так что если бы Керри перенеслась в то время, шансов у нее все равно не было бы. Судьба у нее такая.
— …вопросы? — закончил свое выступление доктор Эрдманн. Вопросы у студентов имелись, на то они и студенты, каждый стремился, чтобы его услышали, все орали и перебивали друг друга, ни кто не утруждал себя поднятием руки. Но когда начинал говорить доктор Эрдманн, все тут же замолкали. Кто-то выскочил к доске и принялся выписывать какие-то уравнения. Доктор Эрдманн медленно развернул свое хрупкое тело, чтобы на них посмотреть. Обсуждение тянулось долго, почти столько же, сколько лекция. Керри не заметно заснула.
Пробудилась она, оттого что склонившийся над ней доктор Эра манн, опираясь на ходунки, деликатно тряс ее за плечо.
— Керри?
— Ой! Прошу прощения!
— Не за что. Вогнали мы вас в тоску смертную, бедная девочка
— Нет, что вы! Мне здесь нравится!
Доктор Эрдманн приподнял брови, и она устыдилась. Он-то поду мал, что услышал обычную вежливую ложь, которой терпеть не мог. А правда заключалась в том, что ей действительно нравилось быть здесь.
Снаружи уже полностью стемнело. Осенний дождь закончился от невидимой почвы исходил слегка загадочный запах мокрой листвы. Керри помогла доктору Эрдманну забраться в свою обшарпанную «тойоту» и села за руль. По дороге в Св. Себастьян она временами поглядывала на Генри и видела, что тот очень устал. Студенты слишком многого от него хотят! Достаточно того, что он раз в неделю читает лекцию самой продвинутой в колледже группе, ведь он…
— Доктор Эрдманн?!
В течение ужасно долгого мгновения она думала, что Генри умер. Его голова безвольно откинулась на спинку сиденья, но он не спал — видны были белки закатившихся глаз. Керри резко рванула руль вправо и, паркуясь, чиркнула бортом «тойоты» о бордюр. Но она слышала его дыхание.
— Доктор Эрдманн? Генри?
Никакой реакции. Керри запустила руку в сумочку, нашаривая мобильник. Затем сообразила, что если воспользоваться кнопкой тревоги, будет быстрее. Керри расстегнула пуговицы на его куртке, только чтобы убедиться: доктор Эрдманн не носил на шее устройства с кнопкой тревожного вызова. Керри, всхлипывая, продолжила поиск в сумочке.
— Керри?
Генри сидел выпрямившись. В полумраке салона он казался тенью. Она включила освещение. На бледном, испещренном морщинами лице доктора застыло отсутствующее выражение. Зрачки казались огромными.
— Что с вами случилось, скажите? — Керри старалась говорить ровным, спокойным голосом и запоминать детали. Это было важно, чтобы потом можно было представить доктору Джемисону подробный отчет. Но ее рука совершенно безотчетно вцепилась в рукав его куртки.
Он положил ладонь поверх ее пальцев. Его голос звучал неуверенно и слабо.
— Я… не знаю. Я был… где-то в другом месте…
— У вас был удар? — Все они этого боялись. Не смерти, а паралича, беспомощного, растительного существования. А для доктора Эрдманна с его блестящим умом…
— Нет, — голос физика звучал уверенно. — Что-то другое. Не знаю. Ты уже позвонила 911?
Мобильник, оказывается, уже был в ее руке.
— Нет, я просто не успела…
— И не надо. Отвези меня домой.
— Хорошо, но как только мы там окажемся, вы тотчас пойдете к доктору.
Ей самой понравилось, каким твердым тоном она это произнесла. Несмотря ни на что.
— Уже полвосьмого вечера. Все уже разошлись по домам.
Но это было не так. Как только Керри и доктор Эрдманн вошли в холл, она тут же увидела человека в белом халате, стоявшего около двери лифта.
— Подождите! — закричала Керри так громко, что несколько человек, находящихся в холле — вечерние посетители, амбулаторные больные и неизвестная Керри сиделка, — обернулись на голос. Доктора она тоже не знала, но бросилась к нему, оставив опирающегося на ходунки Эрдманна у главного входа.
— Вы врач? Я Керри Веси и я везла доктора Эрдманна — пациента Генри Эрдманна, он не медицинский доктор — домой, когда у него случился какой-то приступ, сейчас с ним вроде бы все в порядке, но нужно, чтобы кто-то его осмотрел, он говорит…
— Я тоже не медик, — ответил мужчина, и Керри посмотрела на него с отчаяньем. — Я исследователь в области нейрологии.
Керри собралась с духом.
— Что ж, все равно в это время мы не сможем заполучить никого лучше, так что, пожалуйста, посмотрите его! — она сама поражалась собственной дерзости.
— Хорошо.
Мужчина в халате последовал за ней в сторону Эрдманна, который стоял, нахмурившись, поскольку, как знала Керри, терпеть не мог, когда вокруг него поднимали шумиху. Но доктор немедицины, похоже, верно уловил настроение момента.
— Доктор Эрдманн? — спросил он располагающим тоном. — Я Джейк Дибелла. Не пройти ли нам вон туда, сэр?
Не дожидаясь ответа, он повернулся и направился в сторону бокового коридора. Керри и доктор Эрдманн последовали за ним, все шли нормально, но люди все равно глядели на них. Топайте по своим делам, не на что здесь смотреть… какого черта они все пялятся? Почему люди такие вампиры?
Не были они, конечно же, вампирами. Просто в ней говорил ее страх.
«Ты слишком доверчива, Керри», — сказал доктор Эрдманн как раз на прошлой неделе.
В маленькой комнате второго этажа доктор Эрдманн тяжело опустился в одно из трех складных металлических кресел. Кроме этих кресел в помещении имелся еще серый шкафчик для папок и уродливый металлический стол. Больше ничего. Керри, просто помешанная на уюте, только губу закусила при виде этого безобразия, что тоже не ускользнуло от внимания доктора Дибеллы.
— Я здесь всего несколько дней, — сказал он извиняющимся тоном. — Не успел еще как следует обустроиться. Доктор Эрдманн, не могли бы вы рассказать, что с вами произошло?
— Ничего, — Эрдманн уже успел напустить на себя привычный надменный вид. — Просто я заснул на какой-то миг, а Керри запаниковала. Право, не стоит поднимать из-за этого шум.
— Вы просто заснули? — Да.
— Отлично. А раньше такое случалось?
Кажется, доктор Эрдманн на какой-то короткий миг заколебался, прежде чем ответить.
— Да, бывало. Мне ведь уже девяносто, доктор.
Дибелла кивнул с удовлетворенным видом и повернулся к Керри.
— А с вами что случилось? Это произошло в то же время, когда доктор Эрдманн заснул?
Глаз! Вот почему люди в холле так на нее пялились! Занятая доктором Эрдманном, она совсем забыла про свой подбитый глаз, зато теперь он дал о себе знать пульсацией жилок. Керри почувствовала, что краснеет.
За нее ответил доктор Эрдманн:
— Нет, это случилось в другое время. Никакого дорожного происшествия не было, если вы к этому клоните. Глаз Керри к делу не относится.
— Я просто упала, — пролепетала Керри, прекрасно сознавая, что никто ей не поверит, и упрямо задрала подбородок.
— Превосходно, — ответил Дибелла дружелюбно. — Но раз уж вы здесь, доктор Эрдманн, я бы хотел заручиться вашей помощью. Вашей и многих других добровольцев, которых я только могу заполучить в Св. Себастьяне. Я здесь вместе с Джонсом Хопкинсом отрабатываю грант фонда Гейтса. Мы составляем карту электрохимических изменений состояний мозга во время церебральной активации. Я набираю добровольцев, чтобы они потратили несколько часов своего времени на совершенно безболезненное сканирование мозга, пока они будут разглядывать различные картинки и видео. Ваше участие поможет науке.
Керри видела, что доктор Эрдманн собирается отказаться, невзирая на волшебное слово «наука», но затем он заколебался.
— А какого рода это сканирование мозга?
— Тест Эшера — Пептона и функциональная ЯМР-томография.
— Хорошо. Я приму участие.
Керри моргнула. Это было не похоже на Генри Эрдманна, который считал единственными «подлинными» науками только физику и астрономию, а все остальные полагал лишь бедными родственниками. А этот Дибелла явно не собирался упускать своего подопытного кролика. Он быстро произнес:
— Великолепно! Тогда завтра в одиннадцать, лаборатория 6 в госпитале. Мисс Веси, вы сможете сопроводить его туда? Вы его родственница?
— Нет, я работаю здесь сиделкой. Зовите меня Керри. Да, я смогу его доставить. — Вообще-то по средам она обычно не посещала Эрдманна, но можно будет поменяться с Мэри.
— Чудесно. Пожалуйста, называйте меня Джейк. — Он улыбнулся
ей, и что-то дрогнуло в груди Керри. И не только потому, что он был красив — черные волосы, серые глаза и прекрасные плечи, нет, в нем также чувствовалась этакая мужская уверенность в себе, надежность, с ним она ощущала себя легко и непринужденно, и на его пальце не было обручального кольца… вот дура! Не было никакого особого тепла в его улыбке. Все это чистый профессионализм. Неужели она всегда будет видеть в каждом встречном мужчине кандидата в любовники? Неужто она действительно такая озабоченная?
Да. Но он-то озабоченным не выглядит. И в любом случае, он образованный ученый, а она работает по минимальной ставке. Дура она, и никто больше.
Она доставила доктора Эрдманна в его квартиру и пожелала спокойной ночи. Тот выглядел отстраненным и погруженным в какие-то свои мысли. Когда Керри ехала вниз в лифте, на нее обрушилось чувство заброшенности и одиночества. Ей по-настоящему хотелось остаться в квартире доктора Эрдманна, смотреть его телевизор, спать на софе а гостиной, просыпаться, чтобы приготовить ему кофе и иметь возможность перекинуться с ним парой слов, пока она все это будет делать. Лишь бы не возвращаться в свою убогую квартирку, надежно запертую на случай вторжения Джима, но все же не настолько надежно, чтоб она чувствовала себя по-настоящему в безопасности. Керри предпочла бы остаться здесь, в доме для немощных стариков, хотя и понимала, насколько это ненормально и печально.
И все-таки что на самом деле приключилось с доктором Эрдманном на пути домой из колледжа?
Глава 3
Генри проснулся, но продолжал лежать, размышляя, что такое происходит в его мозгу. Он привык полагаться на этот орган. Да, колени поражены артритом, в слуховом аппарате все время приходится повышать мощность, а в простате поселилась медленно растущая раковая опухоль. Ее, правда, можно не бояться, поскольку задолго до того, как она станет опасной, его убьет какая-нибудь другая болячка. Так, по крайней мере, заявляли доктора, подбадривая его в свойственной им профессиональной манере. Но мозг оставался ясным, и его правильное использование всегда было для Генри величайшим наслаждением. Большим даже, чем секс, еда, семейная жизнь с Идой, как бы сильно он ее ни любил.
Боже, есть вещи, принять которые может лишь возраст.
Какие годы его жизни были самыми лучшими? Тут никаких вопросов и сомнений: Лос-Аламос, работа над «Проектом Айви» с Уламом, и Теллером, и Карсоном Марком, и остальными. Возбуждение, страх и благоговение, когда они создали «Колбасу», первое действующее устройство ядерного синтеза. В тот день, когда оно было взорвано на Эниветоке, Генри, как младший член команды, конечно же, не присутствовал на атолле, но он, затаив дыхание, ждал известий из Богона о результатах испытаний. Он вопил от радости, когда Теллер, уловив взрывную волну на сейсмометре в Калифорнии, телеграфировал в Лос-Аламос: «Родился мальчик». Лично Гарри Трумэн дал поручение создать эту бомбу: «Чтобы наша страна была в состоянии дать отпор любому агрессору», и Генри гордился своим участием в этой работе.
Ударные волны. Да, именно на это были похожи оба сегодняшних инцидента: на ударные волны в мозгу. Слабая волна в квартире и более сильная в машине Керри. Возможно, это какие-то сбои в нервной системе, то, чего он боялся больше всего, гораздо больше даже, чем смерти.
Да, дни Лос-Аламоса и Ливерморских лабораторий остались в далеком прошлом. Сейчас он обучает физике аспирантов, и большинство его учеников просто болваны — кроме Холдейна, конечно. Но Генри это занятие нравилось. Преподавание, плюс чтение журналов и просмотр соответствующих сайтов — теперь у него оставались только такие связи с физикой. Если какого-то рода неврологическая «ударная волна» затронет его мозг…
Он еще долго не мог уснуть.
— Боже мой! Что приключилось с вашим глазом?!
Эвелин Кренчнотид сидела со своей подружкой Джиной Как-ее-там в крошечной приемной около кабинета доктора О’Кейна. Генри покосился на нее. Да, это в духе Эвелин — вот так выпалить, вгоняя бедняжку Керри в краску. Эта баба Кренчнотид была самой бестактной любительницей совать нос в чужие дела, которую Генри когда-либо встречал, а ведь он в жизни знавал огромное количество физиков, лишенных малейшего понятия о такте изначально и по определению. Но физики эти, по крайней мере, в чужие дела не лезли.
— Со мной все в порядке, — вымучила улыбку Керри, — просто ударилась о дверной косяк.
— Ой, бедняжка, как же это случилось? Ты должна показаться доктору. Уверена, он сможет уделить тебе несколько минуток, несмотря даже на то, что он и так уже из графика выбился, мне ведь сегодня не было назначено, но он сказал, что сможет выкроить и для меня минутку, потому что вчера случилось нечто странное, и я хочу поговорить с ним об этом, но время, которое он мне назначил, истекло уже пять минут назад, а вам должно быть назначено на более позднее, он уже осмотрел Джину, но она…
Генри присел в кресло и попытался отключить слух. Издаваемые Эвелин звуки, однако, продолжали терзать его уши. Помесь скрежета и визга, вроде бормашины в зубоврачебном кабинете. Ему представилась картинка, как она возносится на грибовидном облаке сразу после ядерного взрыва на Эниветоке и все так же продолжает трещать. К счастью, дверь кабинета открылась, и оттуда вышла женщина с какой-то книгой в руке.
Генри уже видел ее раньше, но имени не знал. В отличие от большинства древних мымр, обитающих в Св. Себастьяне, на нее можно было глядеть без того, чтобы впадать в унылые рассуждения о том, что время делает с человеком. Это, конечно, не лучистая, юная красота Керри, поскольку даме как минимум седьмой десяток пошел. Но держалась она прямо и грациозно, ее седые, белые волосы волнами спадали на плечи, благородные черты лица все еще были хороши, а голубые глаза оставались ясными. Правда, Генри не нравилось, как она одевается. Это напоминало ему всех этих инфантильных придурков, шатавшихся со своими протестами вокруг Лос-Аламоса в 50-е и 60-е годы. На женщине были белая тенниска, длинная хлопковая крестьянская юбка, ожерелье из бисера и ракушек, а на пальцах несколько колец сложной формы.
— Эрин! — воскликнула Эвелин. — Как осмотр? Все в порядке?
— Все прекрасно Просто проверка. — Эрин безадресно улыбнулась и зашагала прочь. Генри прищурился, чтобы прочесть заголовок ее книги: «Дао дэ цзин». Он ощутил разочарование. Одна из этих.
— Но ведь у тебя, как и у меня, плановый осмотр не сегодня. Так что же случилось? — Однако Эрин с застывшей улыбкой быстро удалялась. Эвелин заявила с видом оскорбленного достоинства: — Ну, это уже просто хамство! Ты видела, Джина? Пытаешься быть приветливой к некоторым, а они просто…
— Миссис Кренчнотид? — Голова ассистентки высунулась из двери кабинета. — Доктор примет вас сейчас же.
Эвелин неуклюже вознесла телеса над сиденьем и, продолжая испускать гневные тирады, сгинула за дверью. Генри воспользовался наступившей благословенной тишиной и обратился к Керри:
— Как ты думаешь, как все это переносил мистер Кренчнотид? Керри хихикнула и незаметно указала рукой на подругу миссис Кренчнотид — Джину. Но Джина мирно дремала в своем кресле, что по крайней мере разъясняло, как она это переносит. Керри же сказала:
— Очень хорошо, что у вас на сегодня назначена встреча с врачом, доктор Эрдманн. Вы ведь расскажете ему, что случилось вчера в автомобиле, не так ли?
— Да.
— Вы обещаете?
— Да.
И почему это все женщины, даже ненавязчивая крошка Керри, так помешаны на регулярных посещениях врачей? Разумеется, доктора полезны, чтобы выписывать всякие там таблетки и пилюли, которые поддерживают машину на ходу, но Генри искренне полагал, что обращаться к ним следует только в крайнем случае. И он постоянно забывал про все эти плановые встречи до сегодняшнего утра, когда Керри позвонила, чтобы сообщить, как, мол, удачно все сложилось, ведь по графику визит к доктору у него назначен на сегодня — за час до встречи с доктором Дибеллой в госпитальной лаборатории. Обычно Генри отказывался ходить на эти встречи, но сегодня он намеревался порасспрашивать доктора Джемисона насчет приключения в автомобиле.
К тому же эта дура Эвелин Кренчнотид хоть раз в жизни, но высказала, пожалуй, дельную мысль.
— Керри, может, тебе действительно следует показать доктору свой глаз.
— Нет. Со мной все в порядке.
— Джим не звонил, не появлялся, после того как?..
— Нет.
Ясно, что она не хочет об этом говорить. Смущается, должно быть. Генри решил уважать ее сдержанность. Он замолчал и принялся обдумывать свои вопросы к Джемисону.
Но после того как Генри, оставив Керри в приемной, вошел в кабинет и позволил ассистентке проделать все вгоняющие в тоску процедуры, вроде измерения давления, забора мочи на анализ, надевания нелепого бумажного балахона и т. д., в кабинет вошел не Джемисон, а бесцеремонный, чрезвычайно официальный молодой человек в белом лабораторном халате.
— Я доктор Фелтон, Генри. Ну, как мы сегодня? — Он изучал записи в учетной карточке Генри, не глядя на него самого.
Генри заскрежетал зубами.
— Думаю, вам это лучше известно.
— Малость раздражены? Кишечник нормально работает?
— Кишечник в порядке и благодарит вас за заботу.
Фелтон наконец соизволил поднять на него взгляд холодных глаз.
— Сейчас я прослушаю ваши легкие. Вам надо будет покашлять, когда я скажу.
И Генри понял, что этому типу он ничего не расскажет. Если бы этот молокосос хотя бы сделал ему замечание или даже выговор, что-нибудь типа «думаю, сарказм здесь неуместен», по крайней мере был бы ответ. Но такое вот полное пренебрежение, обращение с ним, как с ребенком или дебилом… Он просто не сможет рассказать непрошибаемому хаму про случай в автомобиле и про опасения за состояние своего мозга. Это будет означать согласие на сотрудничество с Фелтоном, а следовательно, дальнейшее унижение. Может быть, Дибелла окажется лучше, хотя он и не медицинский доктор.
Доктором больше, доктором меньше…
Дибелла оказался лучше. А вот в чем он был хуже, так это в плане организованности.
— А, доктор Эрдманн, Керри, — сказал он, когда те появились на пороге его кабинета в госпитале имени Редборна, — добро пожаловать. Боюсь, что у нас произошла накладка с диагностической визуализацией. Я считал, что зарезервировал для вас время на ЯМР-томографе, но кто-то распорядился изменить график. Так что мы можем проделать только сканирование Эшера-Пейтона, без глубоких образов. Мне так жаль. Я… — он беспомощно пожал плечами и запустил пятерню в шевелюру.
Керри сжала губы в ниточку.
— Доктор Эрдманн проделал большой путь только ради вашего томографа, доктор Дибелла.
— Называйте меня Джейк, пожалуйста. Я знаю. А сканирование Эшера-Пейтона мы можем проделать и в Св. Себастьяне. Мне действительно очень жаль…
Губы Керри не помягчели. Генри всегда удивляло, какой жесткой она может быть, когда дело доходило до зашиты интересов ее подопечного. И почему обычно мягкая Керри так сурова с этим молодым человеком?
— Мы встретимся в Св. Себастьяне, — смиренно сказал Дибелла.
В своем кабинете в Св. Себастьяне Дибелла усалил Генри в кресло, закрепил электроды на его черепе и шее и надвинул сверху специальный шлем, после чего уселся перед компьютером, экрана которого Генри видеть не мог. Комната погрузилась во тьму, и на белой стене стали возникать серии проецируемых на нее изображений: шоколадный торт, щетка для мытья полов, кресло, автомобиль, стол, стакан, пять или шесть десятков картинок. Генри совершенно нечего было делать, кроме как сидеть и смотреть, и он начал скучать. Под конец изображения стали более интересными: дом, охваченный пламенем пожара, батальная сцена, отец, держащий в объятиях ребенка, фотография Риты Хейуорт. Генри хихикнул:
— Вот уж не думал, что ваше поколение знает, кто такая была Рита Хейуорт.
— Пожалуйста, не разговаривайте, доктор Эрдманн.
Сеанс продолжался минут двадцать. Когда все закончилось, Дибелла снял шлем с головы Генри.
— Большое вам спасибо. Я действительно ценю то, что вы согласились в этом участвовать. — Он начал отсоединять электроды.
Керри поднялась с места и глядела на Генри в упор.
Сейчас или никогда.
— Доктор Дибелла, — сказал Генри. — Мне бы хотелось пораспрашивать вас кое о чём. А точнее, кое-что вам рассказать. Вчера со мной произошел некий инцидент. Дважды.
Генри нравилось слово «инцидент», это звучало объективно, как полицейский протокол, и намекало на возможность рационального толкования.
— Разумеется. Говорите.
— Первый раз я находился в своей квартире, а во время второго ехал в машине с Керри. Первый инцидент был более мягким, второе выражен гораздо отчетливее. Оба раза я чувствовал, как что-то проходит через мой разум, нечто вроде ударной волны, не оставляя после себя никаких последствий, если не считать, возможно, легкого головокружения. Никакие мои способности, как кажется, не пострадали. Я надеюсь, вы можете объяснить, что это было.
Дибелла помолчал, держа в руке связку болтающихся электродов Генри чувствовал запах липкого геля на их концах.
— Я уже говорил вам вчера, что я не медик. Похоже, речь идет о чем-то, что вам следовало бы обсудить с вашим доктором в Св. Себастьяне.
Керри, расстроенная тем, что именно этого-то Генри и не сделал, подала голос:
— В машине он типа сознание потерял, и глаза закатились. Генри сказал:
— Моего доктора не было этим утром, а вы здесь. Не могли бы вы мне просто сказать: может, это был удар?
— Расскажите мне еще раз, и подробнее. Генри рассказал, и Дибелла дал заключение:
— Если бы это был преходящий ишемический приступ — мгновенное нарушение кровообращения в мозгу, — у вас не было бы такой сильной реакции, а если бы это был более серьезный удар, скажем, тот же ишемический, то есть кровоизлияние в мозг, то оно вызвало бы серьезное ухудшение состояния, по крайней мере временно. Но, возможно, вы пережили какого-то рола сердечный приступ, доктор Эрдманн. Думаю, вам надо поскорее сделать электрокардиограмму.
Сердце. Не мозг. Что ж, уже лучше. Тем не менее холодок прошел по позвоночнику Генри, и он со страхом осознал, как же сильно он хочет, чтобы нынешняя его жизнь, хотя и осталось ее совсем немного, продолжалась бы как можно дольше. Все же он улыбнулся и сказал:
— Хорошо.
Он уже четверть века назад осознал истину, что старость не для неженок.
Керри отменила все дела с другими закрепленными за ней подопечными, перезвонившись с каждым из них по мобильнику, сопровождала Генри через все последовавшие бесконечные госпитальные ритуалы, административные и диагностические, и помогла скрасить самую распространенную медицинскую процедуру — ожидание. К концу дня Генри убедился, что его сердце в порядке, что в мозгу нет ни тромбов, ни кровоизлияний, а следовательно, нет никакой причины терять сознание. Теперь это называлось так: потеря сознания, возможно, вследствие низкого содержания сахара в крови. Его записали на пробу толерантности к глюкозе на следующую неделю. Идиоты. Не терял он никакого сознания. То, что с ним приключилось, было чем-то иным, совершенно иным, sui generis.[58]
А затем это произошло снова, точно так же и все-таки совершенно по-другому.
Уже почти в полночь полностью обессиленный Генри лежал в постели. Поначалу ему казалось, что после такого дня он сразу же заснет. Но сон никак не шел. А потом безо всякого перехода он вырвался за пределы своего усталого разума. На этот раз не было никаких судорожных мышечных спазмов, никакого закатывания глаз. Просто он уже не находился ни в своей затемненной комнате, ни в своем теле, ни в собственном разуме.
Он танцевал на пуантах, воспаряя над отполированной годами сиеной, ощущая мышцы спины и напряжение в бедрах, когда сидел, скрестив ноги, на мягкой подушке, которую он расшивал шариковыми подшипниками, катящимися по заводскому сборочному конвейеру, подальше от стреляющих в него солдат, а он нырял..
И все закончилось.
Генри, весь мокрый, рывком уселся в постели. В комнате царил мрак. Генри попытался нашарить ночник, неловко его задел и лампа свалилась с тумбочки на пол. Генри никогда не танцевал на сцене, никогда не расшивал подушек, не работал на заводе и не участвовал в военных действиях. Но он все это видел, и он не спал. Это был не сон, скорее воспоминания, нет, даже и не воспоминания — видения были слишком яркими. То было переживание — сочное и реальное, как будто все это только что случилось, причем одновременно. Да, переживания. Но не его переживания, чьи-то чужие.
Лежащая на полу лампа светилась. Генри с трудом склонился с постели, чтобы ее поднять. А когда водрузил ночник на тумбочку, свет погас. Генри, однако, успел заметить, что ее шнур свободно болтается, и ясно было, что он выскочил из стенной розетки еще при падении.
Возбуждение корабля нарастало, разрывы пространства-времени и результирующие фазовые переходы увеличивались. Каждая часть этого существа устремлялась вперед, оно перепрыгивало через вакуумные потоки, и каждый прыжок сопровождался мощным выбросам излучения, возникавшим то у одной звездной системы, то у другой а временами в ледяной черной пустоте, куда не дотягивалось гравитационное поле звезд. Корабль не мог двигаться быстрее, без того чтобы не разрушить либо ближайшую звездную систему, либо собственную связность. Он мчался с максимально возможной скоростью, высылая впереди себя еще более быстрые информационные щупальца, порождаемые квантовыми сцепками частиц. Быстрее, еще быстрее…
И все равно скорости не хватало.
Глава 4
В четверг утром разум Генри казался ему ясным, как обычно. После раннего завтрака он сидел за крошечным кухонным столом, просматривая работы своих учеников. Все квартирки в Св. Себастьяне имели маленькие кухни, чуть большие по площади гостиные, а также спальни и ванные комнаты. Поручни вдоль всех стен, специальное нескользкое покрытие полов, чересчур жизнерадостные краски и интеркомы напоминали обитателям, что они старики, как будто, — насмешливо думал Генри, — хоть кто-нибудь из них способен это забыть. Но на самом деле размеры жилища не имели значения, равно как и постоянный надзор со стороны персонала. В конце концов, в Лос-Аламосе он ютился в переполненном ветхом бараке под совершенно параноидальным присмотром служб безопасности и был счастлив. Большая часть его жизни прошла не во внешнем мире, а в его собственном, внутреннем космосе.
Ответы почти на все поставленные им задачи были неполными — скорее всего, у всех студентов, кроме, конечно, Холдейна. Впрочем, Джулия Фернандес тоже предложила нестандартное и математически интересное решение. Генри пытался следовать за ходом мысли студентов, чтобы увидеть, где они ошибаются. Спустя час просмотренными оказались лишь две работы. Над головой проревели турбины самолета, взлетевшего с поля аэропорта. Генри сдался. Он не мог сконцентрироваться.
Вчера в больнице Редборна эта кошмарная Эвелин Кренчнотид сказала, что у нее внеплановый визит, но доктор обещал все же «уделить ей минутку», потому что «с ней случилось что-то странное». А еще она упомянула, что эта хиппующая престарелая красотка, Эрин Как-бишь-там-ее, тоже была с внеплановым визитом.
Однажды на собрании жильцов Св. Себастьяна Генри видел, как Эвелин вышивала.
А Анна Чернова, самая знаменитая жилица Св. Себастьяна, — балерина… Это все знали.
Генри чувствовал себя идиотам, только оттого что его мысли невольно двигались в определенном, но крайне неприятном для него направлении. Он что, хочет предположить, будто имела место какого-то рода телепатия? Ни один уважающий себя ученый никогда не был сторонником подобных гипотез. К тому же во время трехлетнего пребывания в Св. Себастьяне — а Эвелин и мисс Чернова в эти годы тоже уже жили здесь — он ни разу не имел ни малейших контактов ни с той, ни с другой да и не испытывал к ним никакого интереса.
Генри попытался вернуться к просмотру студенческих работ.
Трудность заключалась в том, что имелись две группы фактов: его собственные «инциденты» и этот внезапный скачок незапланированных визитов к доктору. Но не было способа для того, чтобы либо объединить их в одну группу, либо исключить какую-нибудь из них. Если бы он по крайней мере мог убедиться, что визиты Эвелин и Эрин к доктору не связаны с какими-то ментальными нарушениями, то можно устранить эту группу фактов, оставив лишь одну свою. Один случай всегда можно счесть просто аномалией. Но два уже указывали на… на что-то.
Сегодня Керри была занята с кем-то другим, поэтому деятельность пришлось развивать самостоятельно. Генри взгромоздился на свои ходунки, медленно проследовал к письменному столу и отыскал справочник с телефонами жителей Св. Себастьяна. К его удивлению, у Эвелин не оказалось ни сотового телефона, ни адреса электронной почты. А ведь такая сплетница просто обязана завести себе как можно больше средств, чтобы надоедать людям. Но многие обитатели Св. Себастьяна даже после всех этих десятилетий избегали технологий, развитие которых не пришлось на годы их юности. «Дурачье», — думал Генри, который в свое время не поленился проехать четыре сотни миль, чтобы купить один из первых наборов компонентов для самостоятельной сборки примитивного персонального компьютера.
Он выяснил номер квартиры Эвелин и заковылял к лифту.
— О! Генри! Заходите, заходите! — воскликнула Эвелин. Она выглядела пораженной, и, скорее всего, это отражало ее подлинное состояние. А за ее спиной — о, Господи! — он увидел кружок дам, сидевших на тесно сдвинутых стульях, — как молекулы, сжатые гидравлическим давлением. Все что-то вышивали на ярких кусках ткани.
— Мне бы не хотелось мешать…
— О, это всего лишь рождественские эльфы, — пояснила Эвелин все на тех же повышенных тонах. — Мы просто заблаговременно решили выткать новый праздничный гобелен для холла. Старый уже обветшал.
Генри не помнил никакого гобелена. Если, конечно, она не имела в виду это аляповатое, расшитое кричащими красками одеяло, на котором Санта Клаус раздавал младенцев ангелам-хранителям. Волосы ангелов были вышиты плотными нитками, что придавало им вид палочек с ватой для чистки ушей.
Генри попятился:
— Нет-нет, не буду вам мешать. У меня ничего срочного.
— Заходите же! Мы как раз говорили — а может, вы больше нас знаете? — об этом сказочном ожерелье, которое Анна Чернова держит в сейфе, том, которое царь подарил…
— Нет-нет, я ничего об этом не знаю. Я…
— Но если бы вы…
Генри сказал с отвагой отчаяния:
— Я навещу вас попозже.
К его ужасу Эвелин скромно прикрыла веки и застенчиво прошептала:
— Хорошо, Генри.
Дамы за ее спиной захихикали. Генри выбрался в холл с максимально возможной для него скоростью.
Он размышлял, как бы узнать фамилию Эрин, когда она сама как раз вышла из лифта.
— Простите! — закричал Генри через весь коридор. — Вы не могли бы уделить мне минуту?
Эрин подошла к нему. В руке очередная книта, лицо удивленное, но в меру. — Да?
— Меня зовут Генри Эрдманн. Я хотел бы задать вам вопрос, который может показаться очень странным. Прошу извинить меня за то, что вторгаюсь в вашу личную жизнь, но, поверьте, у меня есть для этого серьезные основания. У вас вчера была незапланированная встреча с доктором Фелтоном?
Что-то промелькнуло в ее глазах. — Да. — Скажите, а причина этого визита не была связана с каким-либо… скажем, ментальным переживанием? Что-нибудь вроде небольшого приступа или, может быть, нарушения памяти?
Унизанные кольцами пальцы Эрин крепче вцепились в книгу. Генри машинально отметил, что сегодня это был какой-то роман.
— Пойдемте ко мне, — предложила Эрин. — Поговорим.
— Я этому не верю, — заявил Генри. — Извините, миссис Басс, но все это звучит полной чушью.
Она пожала плечами. Медленное движение узких плеч под крестьянской блузкой. Оборка длинной юбки из набивного ситца (желтые цветы на черном фоне) слегка метнулась по полу, описывая дугу. Квартира была под стать своей обитательнице. Много гобеленов на стенах, проход в спальню прикрыт не дверью, а шторой из ниток бисера; всевозможные индийские статуэтки, хрустальные пирамидки и одеяла, вышитые национальным орнаментом индейцев навахо. Генри не нравились нагромождение всех этих безделушек, инфантильность всего декора, хотя его и переполняло чувство признательности к Эрин Басс. Она облегчила его душу. Идеи Эрин относительно «инцидентов» были настолько глупы, что он мог с легкой душой их отбросить вместе со всем, что хоть как-то с ними вязалось.
— Вся Вселенная пронизана энергией, — говорила она. — Когда вы перестаете сопротивляться потоку жизни и отдаетесь во власть тришны,[59] вы пробуждаете эту энергию. Попросту: у вас был опыт «внетелесного переживания» и активации кармической памяти о прошлых жизнях. И все эти воспоминания о прошлых жизнях слились воедино в миг трансцендентного озарения.
У Генри никогда не было трансцендентных озарений. И он знал о пронизывающей Вселенную энергии — она называлась электромагнитным излучением. Имелись еще слабые и сильные ядерные взаимодействия, а также гравитационное взаимодействие. И ни одно из них не содержало в себе кармы. Генри не верил в реинкарнацию и не покидал своей телесной оболочки. Во время всех трех «инцидентов» он уверенно ощущал свое тело. Он его не покидал, это другие каким-то образом, похоже, вошли в его ощущения. Но все это было ерундой: сбой в мозгу, чьи синапсы и аксоны, дендриты и пузырьки просто постарели.
Он взялся за ходунки и поднялся.
— В любом случае, спасибо, миссис Басс. До свидания.
— Зовите меня Эрин. Не хотите чашечку зеленого чая?
— Нет, спасибо. Всего доброго.
Он был уже в дверях, когда Эрин как бы небрежно произнесла:
— Да, Генри. Когда у меня во вторник приключилось это внетелесное переживание, вместе со мной в этом пробужденном состоянии находились и другие люди… Скажите, вы когда-нибудь имели дело — я знаю, это звучит странно — со светом, который сияет ярче множества солнц?
Он обернулся и уставился на нее.
— Это займет минут двадцать, — сказал Дибелла, когда койка, на которой лежал Генри, скользнула внутрь ЯМР-томографа. Генри уже доводилось делать томографию, и ему тогда очень не понравилось, что приходится лежать в тесной трубе, где места было не больше, чем в гробу. Он знал людей, которые вообще не могли заставить себя туда забраться. Но Генри начал бы себя презирать, если бы позволил какой-то аппаратуре одержать верх над собой, да и труба не была закрыта герметично — торец оставался открытым, И поэтому он стиснул зубы, закрыл глаза и позволил машине заглотить свое пристегнутое ремнями тело.
— Ну, как вы там, доктор Эрдманн?
— Все нормально.
— Отлично. Просто расслабьтесь.
К собственному удивлению, Генри сумел это сделать. Внутри трубы все казалось очень далеким. Он даже задремал и проснулся спустя двадцать минут, когда койка, к которой он был пристегнут, выскользнула из трубы.
— Ну что? Как там мои показатели? В норме? — спросил Генри доктора Дибеллу, задержав дыхание.
— Абсолютно, — ответил Дибелла. — Благодарю вас, это отличная отправная точка для моих исследований. Следующий сеанс, как мы договорились, будет проведен сразу же после того, как вы просмотрите десятиминутное видео. Это будет ровно через неделю. Я внес вас в список.
— Отлично.
Все в норме. Значит, его мозг в полном порядке, и вся жуть осталась позади. Испытываемое им облегчение вызвало приступ эйфории.
— Рад ассистировать вам в вашем проекте, доктор. Но снова спрошу, в чем его смысл?
— Я изучаю схемы мозговой активности у пожилых граждан. Знаете ли вы, доктор Эрдманн, что самая быстро растущая группа населения — это люди старше шестидесяти пяти? И что на всей Земле сейчас проживает 140 миллионов людей старше восьмидесяти?
Генри этого не знал, поскольку его такие дела не занимали. Санитар из Св. Себастьяна помог Генри подняться на ноги. То был строгого вида молодой человек, имя которого в памяти Генри как-то не задержалось.
Дибелла поинтересовался:
— А где Керри?
— Сегодня она по расписанию с кем-то другим.
— А, — в голосе Дибеллы особой заинтересованности не улавливалось; он уже подготавливал свои экраны для следующего добровольца. График на использование ЯМР-томографа, объяснил он Генри, очень плотный, приходится выкраивать окошки между сеансами.
Суровый молодой человек — Дэррил? Даррин? Дастин? — отвез Генри назад в Св. Себастьян и довел до лифта, предоставив подниматься наверх самому. В своей квартире Генри без сил рухнул на диван. Вздремнуть несколько минут — вот все, что ему сейчас нужно. Даже такая короткая вылазка его измотала. Конечно, все обстояло бы лучше, сопровождай его Керри: она всегда так хорошо о нем заботится, такая добрая и прелестная молодая женщина. Если бы у него с Идой была дочь, он хотел бы, чтобы она походила на Керри. Если этот ублюдок Джим Пелтьер еще хоть раз попытается…
Его словно молния пронзила.
Генри застонал. На этот раз переживание было болезненным, оно прожгло насквозь содержимое черепа и позвоночника вплоть до самого копчика. Никаких вышивок, танцев, медитаций — но тем не менее остальные тоже были здесь, не как личности, а как некое коллективное ощущение, разделенная боль, и что хуже всего, боль каждого, сливаясь в одну общую боль, усиливала ее. Он не мог этого вынести, он умирал, это был конец…
Боль исчезла. Сгинула так же внезапно и быстро, как пришла, оставив его всего, как будто избитого изнутри, с жутким ощущением, что его мозг полон зубов, которые перестали болеть. Желудок подступил к горлу, но Генри успел все же перебросить тело на край дивана, прежде чем его вырвало на ковер.
Его пальцы нащупали в кармане брюк коробочку с кнопкой тревоги. Хорошо, что Керри настояла, чтобы он всегда держал ее при себе. Генри нажал кнопку и потерял сознание.
Глава 5
Керри рано отправилась домой. По четвергам после полудня она работала с миссис Лопес, но сегодня неожиданно заявилась ее внучка. Керри подозревала, что Вики Лопес снова понадобились деньги, поскольку ни по какому другому поводу она в Св. Себастьяне не появлялась. Но это, разумеется, была не ее, Керри, забота. Миссис Лопес радостно заявила, что Вики может легко сделать все необходимые покупки вместо Керри, и Вики, утаивая алчный блеск в глазах, с этим согласилась. А Керри отправилась домой.
Если бы ей повезло иметь бабушку — да вообще хоть какую-нибудь родню, кроме этих паскудных сводных братцев в Калифорнии, — она бы обращалась с этой гипотетической бабушкой лучше, чем Вики, эта чересчур бойкая девица в расшитых джинсах, кашемировом джемперке с вырез ом-лодочкой и с огромным долгом по кредитной карточке. Хотя Керри не хотела бы иметь такую бабушку, как миссис Лопес, которая обращалась с ней как с какой-нибудь дешевой наемной прислугой.
Ну, разумеется, Керри действительно была наемной прислугой. Эта работа в качестве сиделки в Св. Себастьяне была первой попавшейся ей на глаза в разделе объявлений какой-то газеты в тот день, когда она наконец-то нашла в себе силы сбежать от Джима. Она ухватилась за это место, как утопающий за соломинку. Самое странное — уже после первого же дня она поняла, что останется. Ей нравились старики — по крайней мере, большинство из них. Они были интересны, благодарны — по крайней мере, большинство из них — и безопасны. После той первой ужасной недели в YMCA,[60] когда она сбилась с ног, отыскивая однокомнатную квартиру, чтобы была ей по карману, Св. Себастьян оказался убежищем, где она чувствовала себя в безопасности.
Появление Джима, конечно, все изменило. Он отыскал ее. Копы это умеют.
Она открыла дверной замок, только убедившись, что тускло освещенный коридор пуст, проскользнула внутрь, захлопнула дверь, задвинула щеколду и включила свет. Единственное окно комнаты выходило на внешнюю вентиляционную шахту, поэтому в помещении всегда было темно, даже в самый яркий день. Керри, как могла, боролась с мраком с помощью ярких подушек, и ламп Армии Спасения, и букетов из высушенных цветов, но тьма есть тьма.
— Привет, Керри, — сказал Джим.
Она крутанулась на месте, подавляя крик. Но приступ страха и слабости был лишь малой частью ее реакции. Незваный и ненавистный — Господи, насколько ненавистный! — тем не менее он вызвал внезапный восторг, вспышку возбуждения, электризующую каждую клеточку тела. «Это не так уж и необычно, — сказал ей консультант из Центра помощи избиваемым женщинам. — Потому что часто агрессор и его жертва оба полностью вовлечены в борьбу за доминирование друг над другом. Ведь вы чувствуете триумф, когда он находится в униженной стадии цикла и смиренно просит у вас прощения? Как вы думаете, почему вы никак не могли уйти от него раньше?»
Керри понадобилось много времени, чтобы это осознать. И вот оно снова вернулось. Снова возвратился Джим.
— Как ты сюда попал?
— А это имеет значение?
— Ты подкупил Келси, чтобы он впустил тебя, так?
Вахтера можно было уговорить на что угодно за бутылку скотча. Хотя, может, Джиму и этого не понадобилось — у него же есть значок полицейского. Даже выдвинутые ею обвинения, а все они были в суде отвергнуты, не повлияли на его работу. Мало кто подозревает, как широко распространено домашнее насилие в семьях полицейских.
Сейчас Джим был не в форме, а в джинсах, высоких ботинках и спортивном пиджаке, который ей всегда нравился. А в руке — букет цветов. И не какие-нибудь гвоздики из супермаркета — красные розы, завернутые в сверкающую золотую бумагу.
— Керри, мне очень жаль, что я тебя напугал, но я так хотел, чтобы мы смогли поговорить! Пожалуйста. Дай мне десять минут. Это все. Десять минут не так уж много по сравнению с тремя годами нашего брака.
— Мы с тобой не женаты. Мы разведены законным образом.
— Я знаю. И я заслужил, что ты меня оставила. Но всего лишь десять минут. Пожалуйста!
— Ты вообще не должен здесь находиться, суд обязал тебя не вступать со мной ни в какие контакты, против тебя выписано запретительное постановление. А ведь ты сам служитель закона!
— Я знаю. Я рискую своей карьерой ради того, чтобы десять минут поговорить с тобой. Разве это не доказывает, как все это для меня важно? Вот, возьми, это тебе.
Скромно, с умоляющим взором, он протянул ей розы. Керри их не взяла.
— Ты мне глаз подбил, когда мы с тобой последний раз «разговаривали», подонок!
— Да, я понимаю. Если бы ты знала, как я об этом жалею… Если бы ты имела хоть малейшее представление, сколько ночей я не мог заснуть, и лежал, и сам себя за это ненавидел. Я был не в себе, Керри. Я был не я. Но этот случай меня многому научил. Я изменился. Я теперь хожу на собрания анонимных агрессоров — это вроде анонимных алкоголиков, у меня есть спонсор и все такое… Я уже слышала эту чушь раньше!
— Знаю. Это я тебе уже говорил. Но сейчас все по-другому.
Он опустил глаза, а Керри уперлась ладонями в бедра. И тут же вспомнила: она сама все это уже говорила. Она стояла в позиции разгневанной жены, делающей выволочку мужу; тот пребывал в позе раскаяния. Та стадия унижения, о которой говорил консультант — очередная сцена из бесконечного, зацикленного сценария. И она все это смаковала, как будто ничего подобного раньше не происходило; она наслаждалась тем, как он перед ней пресмыкается, и купалась в сиянии своего праведного гнева.
Все именно так, как и описывал консультант.
Ее затошнило от самой себя, до слабости в коленках.
— Убирайся, Джим!
— Я уйду. Просто скажи, что услышала и поняла меня, что у нас есть еще шанс, пусть даже я его и не заслуживаю. О, Керри…
— Пошел вон! — ее ярость была направлена не столько на него, сколько на саму себя.
— Если бы ты…
— Вон! Сейчас же!
Его лицо исказилось. Смирение сменилось удивлением — все шло не по обычному сценарию, — а затем яростью. Он швырнул в нее букет.
— Ты даже не хочешь выслушать меня? Я пришел принести тебе свои чертовы извинения, а ты даже слушать не хочешь?! Ты что, считаешь, будто ты лучше меня? Ты, сука, да ты что о себе думаешь?..
Керри проскочила мимо него, схватилась за дверной засов. Но Джим оказался быстрее. Стремительнее, сильнее, и это снова старый сценарий, как она могла об этом позабыть хоть на полсекунды…
Джим швырнул ее на пол. Неужели он вооружен? Неужели он посмеет?.. Заслоняя голову ладонями, Керри мельком увидела его лицо, настолько искаженное яростью, что казалось, это какой-то другой человек. Он пнул ее в живот. Боль была ошеломляющая. Боль прожгла все ее тело, Керри не могла дышать, она умирала… Джим отвел ногу назад, чтобы нанести еще один удар, а Керри попыталась закричать, но на это у нее не хватало дыхания. А затем… нет, нет, нет…
Джим пошатнулся…
Керри видела его лицо, когда он падал. Рот раскрыт от изумления, глаза расширены.
Этот образ навсегда впечатался в ее мозг. Тело Джима тяжело обрушилось на нее и больше не шевелилось.
Когда Керри восстановила дыхание, она выкарабкалась из-под тела Джима, издавая сдавленные горловые звуки: ух-ух-ух. Но какая-то часть ее разума работала ясно и холодно. Керри нащупала пульс, подержала пальцы над его губами, чтобы уловить дыхание, приложила ухо к груди. Джим был мертв.
Покачиваясь, Керри прошла к телефону и набрала 911.
Копы. Керри их не знала — эта территория не была участком Джима. Сначала полицейские в форме, потом детективы в штатском. «Скорая». Судейская команда. Фотографии, отпечатки пальцев, обыск однокомнатной квартирки — с ее разрешения, разумеется. «Вы имеете право хранить молчание». Керри молчания не хранила, она не нуждалась в адвокате, она рассказывала все, что знала, говорила все время, пока тело Джима выносили, оставив вместо него обведенный мелом контур на полу, а соседи кучковались в холле и пялились. И когда наконец все закончилось, и ей сказали, что, поскольку ее квартира остается местом предполагаемого преступления и будет оставаться таковой до момента вскрытия, ей следует подыскать себе какое-то другое место на это время… и куда она намерена отправиться?
— В Св. Себастьян, — отвечала она, — я там работаю.
— У вас ночная смена? Может, вам лучше сказаться больной, мэм, это…
— Я еду в Св. Себастьян.
Ну, так она и сделала, хотя руки ее дрожали на руле. Она направилась прямо к двери доктора Эрдманна и громко постучала. Вскоре послышалось клацанье его ходунков, дюйм за дюймом приближавшихся к двери, за которой она будет в безопасности.
— Керри?! Что случилось?
— Могу я войти? Пожалуйста! Полиция…
— Полиция? — его голос внезапно стал хриплым. — Какая полиция?
Доктор Эрдманн заглянул за плечо Керри, как будто ожидал увидеть заполняющие холл голубые униформы.
— Где твоя куртка? На улице всего плюс десять.
Она совсем забыла о куртке. И никто ей не напомнил. «Упакуйте в сумку все необходимое», — сказали ей, но никто не вспомнил о куртке. Доктор Эрдманн всегда знал, сколько градусов на дворе и в норме ли атмосферное давление. И тут Керри в первый раз запоздало разразилась рыданиями.
Доктор Эрдманн затащил ее внутрь и усадил на диван. Керри той частью сознания, что сохраняла холодную ясность, отметила мокрое пятно на ковре и сильный запах, как будто это место отдраивали с применением дезинфекционных средств.
— Вы… у вас не найдется выпить? — они и сама не подозревала, что хочет это сказать, пока слова сами собой не сошли с языка. Керри редко пила. Как и Джим.
Джим…
Шерри подкрепил ее. Шерри казался таким цивилизованным напитком, как и аккуратный, миниатюрный стаканчик. Керри расслабилась и рассказала доктору Эрдманну свою историю. Он слушал, ни разу не перебив и не издав ни звука.
— Думаю, я под подозрением, — заключила Керри. — Что ж, конечно. Так оно и есть. Но он просто свалился мертвым, когда мы дрались… а я его даже пальцем не тронула! Я только пыталась защитить голову от ударов и… доктор Эрдманн, что с вами? Вы белый как снег! Простите меня, я не должна была к вам врываться, я…
— Да нет, ты как раз и должна была появиться, — сказал он так хрипло, что она вздрогнула. Но спустя миг попытался улыбнуться. — Конечно, иначе зачем тогда друзья?
Друзья. Но у нее были и другие, молодые друзья. Вернее, подруги. Джоанна, и Кони, и Дженнифер… правда, они уже месяца три как не виделись. А вот про доктора Эрдманна она подумала первым делом. А теперь у него такой вид, что…
— Вам нехорошо? — спросила она. — Что с вами?
— Ничего. Съел во время ланча что-то не то в нашей столовке. Через несколько часов после этого ланча половину обитателей здания стошнило. Эвелину Кренчнотид, и Джину Мартинелли, и Эрин Басс, и Боба Донована, и Эла Космано, и Анну Чернову. И еще многих.
Перечисляя все эти имена, доктор Эрдманн внимательно глядел на Керри, как будто ожидал от нее какой-то реакции. Керри знала некоторых из этих людей, но дело ограничивалось только приветствиями при встрече. В списке ее подопечных был мистер Космано. А доктор Эрдманн выглядел очень странно, она его таким никогда не видела.
— Керри, — спросил он, — когда Джим… упал мертвым? Ты можешь сказать точное время?
— Ну, дайте подумать… Отсюда я ушла в два, заходила в банк да еще останавливалась на заправке, так что это могло быть часа в три или полчетвертого. А что?
Доктор Эрдманн не ответил. Он молчал так долго, что Керри начала испытывать неловкость. Она не должна была сюда приходить и навязывать свое присутствие, наверняка существуют правила, запрещающие сиделкам оставаться в квартирах обитателей, о чем только она думала?..
— Сейчас отыщу для тебя одеяло и подушку, — произнес под конец доктор Эрдманн все тем же голосом, который для Керри звучал очень странно. — Этот диван достаточно удобен.
Глава 6
Невозможно. Просто идиотское совпадение. Совпадение — и ничего больше. Одновременность не есть синоним причинно-следственной связи. Даже самые тупые студенты-физики младших курсов это знают.
В голове Генри звучал голос Ричарда Фейнмана, говорившего о сторонниках теории струн: «Мне не нравится, что они ничего не просчитывают. Мне не нравится, что они не подвергают свои идеи проверке. Мне не нравится, что для любых фактов, расходящихся с экспериментом, они тут же стряпают объяснения… Самый главный принцип в науке — ты не должен дурачить самого себя, а самого себя так легко одурачить».
С Фейнманом Генри встречался на конференции в Калтехе,[61] и тот ему не понравился. Фигляр со всеми своими шутками, барабанами бонго и фокусами по открыванию замков. Недостойно серьезного ученого. Но этот блестящий шут был прав. Генри тоже не нравилась теория струн, и он тоже не любил идеи, которые не обосновывались математически и не подтверждались экспериментально. А уж идея, что он, Генри, каким-то образом ухитрился убить Джима Пелтьера силой мысли, была и вовсе абсурдной.
Мысль — это всего лишь мысль. Она не может послать энергетический разряд в тело человека, находящегося на удалении. Но сам-то разряд не был «состряпанной идеей». Это действительно произошло. И Генри это ощутил на собственной шкуре.
Дибелла сказал, что томограмма его мозга совершенно нормальная.
Генри пролежал без сна большую часть ночи на четверг, и это была уже вторая бессонная ночь, тогда как Керри спала глубоким, счастливым сном молодости. Утром, до того как она проснулась, Генри осторожно оделся и тихо вышел из квартиры на своих ходунках, направляясь на больничный этаж Св. Себастьяна. Он ожидал, что лазарет будет все так же набит людьми, которых вчера тошнило одновременно с ним. Оказалось, что он не прав.
— Могу я чем-нибудь вам помочь? — обратилась к нему представительная сиделка средних лет. В руках она держала поднос с завтраком. — Вам нездоровится?
— Нет-нет, — поспешно заверил ее Генри. — Я пришел кое-кого навестить. Эвелин Кренчнотид. Она попала к вам вчера.
— О, Эвелин уже вернулась к себе. Все жертвы вчерашнего пищевого отравления вернулись домой. Оно, к счастью, оказалось не сильным. Сейчас тут остались только Билл Терри и Анна Чернова.
Последнее имя она произнесла так, как и большинство сотрудников Св. Себастьяна — словно извиняясь за то, что осмелились произнести это великое имя вслух. Обычно это раздражало Генри — что такое балет по сравнению, скажем, с физикой? — но сейчас он ухватился за предоставившуюся возможность.
— Хорошо, а мисс Чернову я могу увидеть? Она не спит?
— Я как раз несу ей завтрак. Идите за мной.
Сиделка провела его в палату в конце короткого коридора. Желтые занавески, столик у постели, мониторы и стояки капельниц. Комната выглядела как любое другое больничное помещение, если бы не множество цветов. Цветы, повсюду цветы. Букеты, и живые растения, и даже самое настоящее небольшое деревце в огромном напольном кашпо из бронзы. Какой-то мужчина, которого с трудом можно было разглядеть в этих джунглях, сидел в единственном кресле.
— Ваш завтрак, мисс Чернова, — произнесла сиделка с интонациями глубочайшего почтения и принялась хлопотать, выставляя поднос на столик, подвигая столик к постели, снимая крышки с судков.
— Благодарю, — Анна Чернова одарила ее заученной ослепительной улыбкой и посмотрела на Генри пытливо. Мужчина, не потрудившийся подняться с кресла, когда вошел Генри, сверкнул на него глазами.
Странная это была пара. Балерина, выглядевшая гораздо моложе своего возраста, оказалась настоящей красавицей. У нее были прекрасный овал лица и большие зеленые глаза. Она не была присоединена ни к какой медицинской аппаратуре, но шина на ее левой ноге сильно выдавалась пол желтым покрывалом.
Голова мужчины напоминала формой садовый совок. Жесткие седые волосы, подстриженные агрессивным ёжиком, маленькие подозрительные глазки. На нем были джинсы и плохо сидящий пиджак поверх красной тенниски. Генри показалось, что у него грязь под ногтями — это в Св. Себастьяне-то? Его можно было отнести к обслуживающему персоналу — ремонтникам или механикам, если бы не возраст. Правда, выглядит крепышом и передвигается без ходунков.
Генри мысленно послал его к черту. Разговор и так предстоял нелегкий, лишние уши совершенно ни к чему.
— Мисс Чернова, пожалуйста, простите мое вторжение в столь ранний час, но, мне кажется, это очень важно. Меня зовут Генри Эрдманн, и я живу на третьем.
— Доброе утро, — ответила она с той же самой дежурной, отстраненной улыбкой, которую только что адресовала сиделке. — А это Боб Донован.
— Привет, — буркнул Донован, даже не пытаясь изображать гостеприимство.
— Вы случайно не представляете прессу, мистер Эрдманн? Дело: в том, что я не даю интервью.
— Нет, я не журналист. Лучше я перейду сразу к делу, если сумею. Вчера я испытал приступ тошноты, точно так же, как и вы, да и вы тоже, мистер Донован. Мне Эвелин Кренчнотид рассказала.
При упоминании Эвелин Донован закатил глаза. В другой обстановке Генри улыбнулся бы, но сейчас он был слишком напряжен. Он продолжил.
— Я не уверен, что эта тошнота была вызвана пищевым отравлением. В моем случае она последовала за… за чем-то вроде приступа совершенно другого рода. Я ощущал нечто, что могу описать как разряд энергии, прожегшей все мои нервы, очень мощный и болезненный. И я здесь, чтобы спросить: испытывали ли вы что-то подобное?
Донован задал вопрос:
— Вы доктор?
— Не медицины. Я физик.
Донован состроил такую гримасу, как будто это означало нечто непристойное. Анна Чернова ответила:
— Да, доктор Эрдманн, я тоже чувствовала что-то похожее, хотя я не стала бы квалифицировать это ощущение как «болезненное». Мне не было больно. Но «разряд энергии по нервам» — да. Это казалось чем-то…
Она внезапно замолчала.
— Да? — сказал Генри, побуждая ее к дальнейшим откровениям. Он чувствовал, как сердце с перебоями забилось у него в груди. Не только он ощутил эту энергию.
Но Анна так и не пояснила, на что это было похоже. Вместо этого она повернула голову к Доновану.
— Боб? А ты тоже чувствовал подобное?
— Нуда. И что? — вопрос был обращен к Эрдманну.
— Не знаю, — отозвался Генри.
Коленки его внезапно ослабли, он тяжело навалился на ходунки. Анна тотчас отреагировала:
— Боб, предложи, пожалуйста, доктору Эрдманну кресло. Донован поднялся, без всяких усилий подтащил кресло к Генри и с угрюмым видом застыл рядом с огромным букетом осенних хризантем, роз и георгин. Генри опустился в кресло. Его глаза оказались на одном уровне с пришпиленной к букету карточкой, и он автоматически прочел: ОТ КОМПАНИИ А.Б.Т. ПОПРАВЛЯЙТЕСЬ КАК МОЖНО СКОРЕЕ!
— Я не вполне понимаю, куда вы клоните, доктор Эрдманн, — сказала Анна. — Вы утверждаете, что у всех нас было одно и то же заболевание, но это не пищевое отравление. Это было как-то связано с… с энергетическим разрядом, за которым последовал приступ тошноты?
— Да, думаю, так. — Он не мог рассказать ей о Джиме Пелтьере. Здесь, в этой цветочно-антисептичной атмосфере, когда он находился между жалкой и смешной ревностью Донована и прохладной светскостью Анны, все произошедшее казалось сумасбродным. Генри Эрдманн не любил сумасбродных идей. Он, в конце концов, ученый.
Но именно последнее соображение и заставило его продлить исследование еще немного.
— А до этого с вами случалось что-нибудь подобное, мисс Чернова?
— Анна, — произнесла она машинально. — Да. Случалось. Три раза. Но тогда все было гораздо слабее и без тошноты. Я думала, что это просто внезапные приступы дремоты. Я уже несколько дней валяюсь тут с этой ногой, все ужасно скучно, поэтому я много сплю.
Она говорила ровно, на жалость не била, но Генри вдруг понял, что означало «валяться» для женщины, у которой тело, а не разум, в течение всей жизни было источником всех ее побед и достижений, источником удовольствий, средством самовыражения, профессией, наконец. И что означает для такой женщины старение. Генри повезло больше, у него разум, а не стареющее тело определял и формировал смысл жизни, а разум его и сейчас работал отлично.
Да? Он так уверен в своем интеллекте даже после того, как тот оказался способен выдавать такие вот гипотезы? Что сказали бы Фейнман, Теллер, Гелл-Манн? Генри охватило замешательство. Он с трудом поднялся.
Спасибо, мисс Чернова, я больше не буду отнимать ваше…
— Со мной тоже было, — внезапно вмешался Донован. — Но только два раза. Во вторник и вчера пополудни… Зачем вы сюда пришли, док? Хотите сказать, что здесь что-то происходит? Это опасно?
Генри, уже взгромоздившийся на ходунки, повернулся к нему.
— Вы тоже…
— Я только что сказал об этом! А теперь я спрашиваю: это что. какая-то новая опасная болезнь?
Мужчина был напуган и маскировал испуг напористостью. А вообще он понимает, что такое «физик»? Может, решил: это что-нибудь вроде физиотерапевта? И какие у него могут быть общие дела с Анной Черновой?
Ответ на последний вопрос в неявном виде содержался в том способе, каким Анна от них обоих отделалась.
— Нет, Боб, никакой опасной болезни. И доктор Эрдманн не медик. А теперь, если вы не возражаете, я должна позавтракать, а то сиделка будет ворчать. Я надеюсь увидеться с вами в нашем доме, когда меня отсюда выпустят. — Она устало улыбнулась.
Выражение, появившееся на лице Донована, Генри привык видеть на лицах студентов младших курсов: безнадега, беспомощность, любовное томление. Странное и даже смешное выражение для лица, испещренного морщинам и старческими складками. Но ведь искренне! Да, влип, бедолага.
— Еще раз благодарю вас, — сухо бросил Генри и вышел из палаты с максимальной скоростью, какую он только мог развить на ходунках. Надо же: принцесса, отсылающая лакея! Ну, правда… он тут пришелец, он вторгся в ее мир, в дамское царство цветов, балета и вычурных манер. Для него это чужой, даже отталкивающий мир. Не похожий на суровый и строгий, мужественный мир физики.
Однако он узнал, что она тоже ощущала эту «энергию». И Донован, причем в то же время, что и Генри. Еще несколько групп фактов, несколько точек, через которые можно провести линию, ведущую… куда?
Он медленно поплелся к лифту, на пути сделал остановку и прикрыл глаза.
Когда Генри оказался в своей квартире, Керри уже проснулась. Она сидела в компании двух незнакомцев за столом, за которым Генри и Ида обедали чуть ли не четверть века. Чужаки почтительно поднялись, когда Генри вошел в помещение. Воздух был насыщен ароматом кофе.
— Я сварила кофе, — пояснила Керри. — Ничего, что я тут своевольничаю? Это детектив Джерачи и детектив Вашингтон. А это доктор Эрдманн, хозяин квартиры…
Она умолкла, и вид у нее был несчастный. Волосы нерасчесаны, болтаются космами. Что-то вроде черной косметики под глазами. Может, просто признаки усталости.
— Добрый день, доктор Эрдманн, — сказал детектив-мужчина. Это был крупный, мускулистый тип, на подбородке и щеках которого, невзирая на ранний час, уже пробивалась щетина. Этакий полукриминальный мачо, Генри таким не доверял. Темнокожая женщина была гораздо моложе, маленькая, стройная и очень серьезная. Она не улыбалась.
— У нас есть несколько дополнительных вопросов к мисс Веси относительно событий вчерашнего вечера.
— Нужен ли ей адвокат? — спросил Генри. Следующие три фразы прозвучали одновременно:
— Конечно, это не помешало бы вашей внучке, — детектив.
— Я уже им сказала — не нужен мне никакой адвокат! — Керри. — Если да, то я оплачу, — завершил предложение Генри.
В этой суете ошибка насчет «внучки» прокатила неисправленной Джерачи спросил:
— Вы были дома, когда вчера вечером сюда пришла мисс Веси?
— Да, — ответил Генри.
— Не могли вы рассказать нам, где и в какое время вы находились вчера, сэр?
Он что — идиот?
— Конечно, могу, но зачем? Неужто вы, сэр, меня подозреваете в убийстве офицера Пелтьера?
— В данный момент мы никого не подозреваем. Мы просто зада ем рутинные вопросы, доктор Эрдманн.
— Я находился в больнице Редборна с полудня и почти до самого того времени, когда ко мне пришла Керри. Меня там обследовали в связи с предполагаемым сердечным приступом… которого, — добавил Генри поспешно, увидев выражение лица Керри, — на самом деле не было. Просто у меня более резко выразилось пищевое отравление, ему вчера подверглись многие обитатели Св. Себастьяна.
Вот тебе! Лопай, детектив!
— Спасибо, — вежливо произнес Джерачи. — Вы врач, доктор Эрдманн?
— Нет, я доктор физико-математических наук.
Генри почти ожидал, что Джерачи окажется таким же невеждой, как и Боб Донован, но детектив его удивил.
— Экспериментатор или теоретик?
— Теоретик. Впрочем, теперь я преподаю.
— Это хорошо, — Джерачи поднялся, а вслед за ним поднялась, чуток помешкав, и детектив Вашингтон. За все это время она не произнесла ни слова. — Спасибо вам обоим. Мы с вами свяжемся, когда будут готовы результаты вскрытия.
В лифте Тара Вашингтон сказала:
— От этих домов престарелых меня просто в дрожь бросает.
— Когда-нибудь ты тоже…
— Ой, оставь, Винс, не надо лекций! Я знаю, что когда-нибудь и сама состарюсь. Но я не обязана этому радоваться.
— Ну, у тебя впереди еще куча времени, — отозвался Джерачи рассеянно; ясно было, что его мысли заняты чем-то другим. — Эрдманн что-то знает.
— Да? — она посмотрела на Винса с интересом. В департаменте Джерачи был известен своим «нюхом». Он нутром чуял любые сомнительные моменты и всегда оказывался прав. По правде сказать, Тара благоговела перед ним. Детективом она стала в прошлом месяце, и ей чертовски повезло попасть в напарники к Джерачи. Что, впрочем, не мешало ей проявлять природный скептицизм, заставивший вслух проявить сомнение: — Этот старикан? Но уж сам-то он никак такого проделать не мог. Он и муху убить не способен. Ты думаешь, он нанял киллера?
— Не знаю, — задумчиво произнес Джерачи. — Нет, пожалуй, нет. Здесь что-то другое… Что-то более эзотерическое.
Тара понятия не имела, что означает «эзотерическое», поэтому промолчала. Джерачи обладал проницательным умом, настолько острым, что это, как говаривали некоторые сотрудники, даже шло ему но вред. Видимо, завистники или полицейские из категории дуболомов, которым легче высадить плечом дверь, чем воспользоваться интеллектом для расследования преступления. О себе Тара точно знала, что она не из вышибателей дверей. И она намеревалась выучиться всему, чему только можно, у Винса Джерачи, пусть даже ее словарный запас гораздо беднее, чем у него. Всему и чуть сверх того. Она надеялась когда-нибудь сравняться с ним.
— Надо поговорить с персоналом насчет этой эпидемии пищевых отравлений, — прервал паузу Джерачи.
Но с эпидемией разбираться не пришлось, поскольку на сотовый телефон Джерачи позвонили, чтобы доложить о результатах вскрытия. Джерачи выслушал, закрыл крышку мобильного и обратился к помощнице:
— Пелтьер умер от сердечного приступа. Острая сердечная недостаточность.
— Такой бугай? Молодой, здоровый коп!
— Так утверждают медэксперты.
— Значит, никакого криминала. Следствие закончено, дело закрыто. — Тара была даже немного разочарована. Убийство копа женой могло бы стать громким делом. Именно поэтому на расследование послали Джерачи.
— Следствие закончено, дело закрыто, — подтвердил Джерачи. — Но все равно доктор Эрдманн что-то знает. Просто мы теперь никогда до этого не докопаемся.
Глава 7
В пятницу незадолго до полудня Эвелин опустила свое пухлое тело на ложе, готовое задвинуться внутрь странного вида медицинской трубы. Ради такого случая Эвелин надела свой лучший голубой костюм из полиэфирного волокна с голубыми кружевами и легкие туфельки кремового цвета. Доктор Дибелла — молодой человек приятной наружности, эх, сбросить бы ей лет этак пятьдесят, ха-ха! — спросил:
— Вам удобно, миссис Кренчнотид?
— Зовите меня Эвелин. Да, все хорошо, я никогда не проходила эту процедуру… как вы ее называете?
— Ядерно-магнитно-резонансная томография. Сейчас я вас пристегну, поскольку очень важно, чтобы вы лежали совершенно неподвижно во время процедуры.
— Ах, да, понимаю, вы не хотите, чтобы мой мозг колыхался туда-сюда, когда вы будете делать изображение… Джина, ты еще здесь? Я не вижу…
— Я здесь, — отозвалась Джина. — Не бойся, Эвелин. «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь…»[62]
— Нет здесь никакой тени, и я вовсе не боюсь! — Джина временами может по-настоящему достать. Хотя, конечно, труба этого ямр-аппарата действительно несколько пугает. — Вы только скажите, доктор, когда будете готовы запихнуть меня в эту штуку, и я соберусь. Она тесная, как гроб, да? Нуда, конечно, мне со временем предстоит провести в таком вот пространстве очень долгий срок, но я не планирую начинать прямо сейчас, ха-ха! Но если бы я могла разговаривать с вами, когда я буду там, внутри…
— Да, конечно. Продолжайте говорить, — безропотно согласился доктор. Бедняга, как ему, наверное, тоскливо проделывать день за днем одно и то же. Эвелин мысленно поискала тему для беседы, чтобы подбодрить его.
— Вы ведь большую часть времени проводите в Св. Себастьяне, когда вы не здесь, я имею в виду, а вы слышали про ожерелье Анны Черновой?
— Нет, а что с ним такое?.. Вот так, пожалуйста, голову сюда.
— О, оно сказочное, — произнесла Эвелин с некоторым отчаянием в голосе. Доктор зажал ее голову в некое подобие тисков, и теперь она не могла даже пошевелить ею. Сердце Эвелин застучало быстрее. — Бриллианты, рубины, и я не знаю, что еще. Русский царь подарил его одной знаменитой балерине, которая…
— Правда? Какой царь?
— Царь! Русский! — И чему только учат молодежь в нынешних школах? — Он подарил ожерелье одной знаменитой балерине, которая была учительницей Анны Черновой, а та передала его Анне, которая, разумеется, хранит его в сейфе Св. Себастьяна, потому что считает, что если его украдут, то это создаст плохую репутацию Приюту, да и в любом случае оно ведь бесценно, так что… ой!
— Все в порядке, Эвелин, мы уже поехали и сейчас медленно втянемся внутрь. Все будет хорошо. Закройте глаза, если вам так лучше… И вы видели это ожерелье?
— О, нет! — выдохнула Эвелин. Сердце ее бешено колотилось, по мере того как ложе, к которому она была пристегнута, втягивалось внутрь этой штуки. — Я бы, конечно, очень хотела, но Анна не слишком-то общительна, она, если по правде, порядочная гордячка, я полагаю, это оттого что она так знаменита и все такое, но все же… Доктор!
— Вы хотите выйти? — спросил он, и Эвелин ощутила его разочарование. Она была чувствительна к таким делам. Она действительно желала бы тут же выскочить из трубы, но точно так же не хотела его разочаровывать.
— Нет! Все в порядке! Так вот, это ожерелье я действительно очень хотела бы увидеть, все эти алмазы и рубины и, может быть, даже сапфиры, а это мои любимые камни, они как бы горят голубым пламенем, да, я действительно очень, очень хотела бы на него взглянуть…
Она продолжала болтать, но вдруг ей показалось, что она действительно способна видеть это ожерелье своим внутренним взором, и оно было именно таким, как она только что описала. Нитка огромных сверкающих бриллиантов и свисающие с них подвески из рубинов и сапфиров, сияющих, как я-не-знаю-что, но в любом случае оно было прекраснее всего, что Эвелин когда-либо видела, о, и как же ей хотелось хотя бы разок к нему прикоснуться! Если бы Анна Чернова не была такой заносчивой эгоисткой, она могла бы извлечь ожерелье из сейфа, показать его Эвелин и позволить подержать его в руках; извлечь ожерелье из сейфа — это была бы самая чудесная вещь, которую Эвелин когда-либо видела или могла бы вообразить… извлечь ожерелье из сейфа…
Эвелин закричала. Боль пронизывала ее тело, будто раскаленное масло, обжигала нервы, превратила мозг в красное облако… Как больно! Она умирала, вот что это было, а она не успела даже прикупить на кладбище участок по вкусу. О, Господи! Какая боль!..
Затем боль исчезла, и она лежала, всхлипывая, а ложе под ней уже выползало из трубы. Доктор Дибелла что-то ей говорил, но его голос звучал как будто издали и становился еще более далеким… далеким… далеким…
И оборвался.
Генри в одиночестве сидел за кухонным столом и ел бутерброд с тунцом. Керри ушла, у нее была работа где-то в другой части здания. Приятно все же, когда она здесь находится, даже если она.
Энергия пронзила его, словно внезапный удар током, и все его нервы засверкали. Другим словом не опишешь. На этот раз боли не возникло, но в его мозгу вырисовывалась какая-то яркая картина… Белое, красное, голубое… оно было твердым, как камень… камни… драгоценные камни…
Все кончилось. Безмерная усталость овладела Генри. Он с трудом мог держать голову прямо, а глаза открытыми. Все его силы ушли на то, чтобы оттолкнуться от стола, проковылять в спальню и рухнуть на постель. Его разум был пуст, как межзвездный вакуум глубокого космоса.
Керри заменяла недостающего четвертого игрока в предобеденной партии в юкер.[63] Дело происходило в столовой, и за столом рядом с ней сидели Эд Роузвуд, Ральф Галетта и Эл Космано. Именно у мистера Космано она работала сиделкой по пятницам. Она возила его в магазин купить подарок ко дню рождения дочери, живущей в Калифорнии, затем на почту, чтобы упаковать подарок и отправить посылку, а потом к физиотерапевту. Мистер Космано был занудой и брюзгой: в Св. Себастьяне плохо топят, все время холодрыга, доктора ничего не знают и запрещают курить, шамовка отвратительная, и вообще, он скучает по привычному окружению и соседству, а дочка свалила в Калифорнию, вместо того чтобы жить всем вместе и радовать старого папулю, дети в наше время, знаете ли… Керри терпеливо улыбалась. Даже общество мистера Космано было предпочтительнее возвращения в квартиру, где умер Джим. Когда срок аренды истечет, она найдет себе что-нибудь другое, а пока она набрала дополнительных часов в Св. Себастьяне, чтобы как можно меньше бывать дома.
— Керри, черви ходят, — подсказал ее партнер Эд Роузвуд, приятный мужчина, чьим хобби было глядеть передачи общественно-политической кабельной телесети C-SPAN. Он был готов часами смотреть все, что угодно, даже слушания Комиссии по бюджетным ассигнованиям. Для Св. Себастьяна это было хорошо, потому что мистеру Роузвуду не требовалась сиделка. Даже чтобы раз в неделю поиграть в карты, его приходилось с большим трудом отрывать от кабельного ТВ. Майк О’Кейн, обычный четвертый партнер, сегодня занемог, и именно поэтому Керри сидела и держала в руке пятерку карт, в то время как в соседнем помещении звенели и гремели повара, готовя ланч. Над зданием пролетел самолет, его рев постепенно затих вдали.
— Ах, да, — отреагировала Керри, — черви.
Черви у нее были, слава богу, а то она понятия не имела, какая масть сейчас козырная. Керри не сильна была в картах.
— Король.
— Сбрасываю.
— Твой ход, Эд.
— Туз треф.
— Трефы ходят… Керри?
— Да, я… — Чей сейчас ход? На столе только трефы, а их у нее нет. Керри пошла в пику. Мистер Галетта рассмеялся.
Эл Космано произнес с чувством глубокого удовлетворения:
— Ты сделала сильный ход, Керри, убив козырем туза своего собственного партнера.
— А я это сделала? О, мне так жаль, мистер Роузвуд, я…
Эд Роузвуд обмяк в своем кресле, его глаза закрылись. То же случилось и с Элом Космано. Ральф Галетта отсутствующим взором глядел на Керри, затем осторожно уронил голову на стол.
— Мистер Космано! Кто. — нибудь, помогите!
На крик в столовую набежал персонал кухни. Но к этому времени все трое пришли в себя и открыли глаза. Вид имели растерянный и сонный.
— Ну, и что случилось? — потребовала объяснений одна из поварих.
— Не знаю, — честно призналась Керри, — они все внезапно… утомились.
Повариха уставилась на Керри как на идиотку.
— Утомились?
— Ага… устал я, — подтвердил Эд Роузвуд. — Я… ладно, парня, пока. Пойду подремлю. Не хочу я есть.
Он поднялся и, пошатываясь, направился прочь из столовой. Остальные двое последовали за ним.
— Утомились! — повариха сверкала глазами на Керри.
— Да, все сразу! Они действительно вдруг выбились из сил, как будто на них какое-то заклятие наложили!
— Одновременное заклятие, — продолжала иронизировать повариха. — Ну да, конечно. Ты новенькая? Что ж, теперь ты знаешь, что старики временами устают!
И она двинулась прочь.
Керри не была новичком. И у троих игроков это не было обычным утомлением. Но попробуй объяснить этой стерве, тем более что у Керри не хватало слов объяснить это самой себе, чтобы отыскать хоть какой-то смысл. Все не то.
Керри тоже расхотелось дожидаться ланча. Она укрылась в дамской комнате, где, по крайней мере, могла побыть в одиночестве.
У Винса Джерачи зазвонил сотовый. Они с Тарой Вашингтон как раз выходили из продовольственного магазинчика на улице Восточных Вязов, где провели беседу с владельцем, замешанным (а может, и нет) в мошенничестве со страховкой. Вине позволил Таре вести большую часть допроса, и та раздулась от гордости, когда он скачал под конец:
— Очень неплохо, новобранец.
— Джерачи, — бросил он в телефон, не останавливаясь и слушая на ходу. И как раз когда они поравнялись с машиной, произнес: — Хорошо. — И отключил связь.
— И что там у нас? — спросила Тара.
— Интересное совпадение…
— Совпадение?
— Да. — Кожа на лбу Джерачи являла собой модель пересеченной местности. — Снова Св. Себастьян. Кто-то взломал сейф в офисе.
— Что-нибудь пропало?
— На месте узнаем.
Эрин Басс пришла в себя на подстилке для занятий йогой. Телеэкран был пуст, если не считать надписи «Канал 3» в верхнем углу. Эрин осторожно потянулась, несколько сбитая с толку, но вполне способная контролировать ситуацию. Что-то произошло.
Она аккуратно приняла положение сидя, медленно отрывая тело от подстилки, упираясь в нее ладонями. Как обычно, многочисленные кольца унизывали ее пальцы. Она проверила свои ощущения: никаких переломов нет, нигде не чувствуется дискомфорта. Очевидно, она потеряла сознание прямо на подстилке и так на ней и лежала, пока пленка с записью асан не закончилась. Она уже дошла до позы «рыбы», значит, до конца кассеты оставалось еще минут 20. А когда пленка закончилась, сколько еще прошло времени? Настенные часы показывали 1:20. Значит, около часа.
Ничего не болело. Эрин сделал глубокий вдох, повращала головой и поднялась. Все так же никакой боли. И когда это произошло, боли тоже не было, зато было что-то другое… но не тот мир покоя и отрешенности, куда она временами попадала с помощью йоги или медитаций. То место было голубым, как дымка, окутывающая долины на закате, если смотреть с высокой горной вершины, погруженной в покой и тишину. Сегодняшнее же переживание носило яркий оттенок, шло стремительным потоком, больше похожим на реку… водопад красок, цветов… в основном голубой, и красный, и белый.
Она прошла в крохотную кухню квартиры — стройная фигурка в черном облегающем трико. Эрин пропустила ланч, но голода не чувствовала. Она достала из шкафчика пачку ромашкового чая, вскипятила отфильтрованную воду, залила чай.
Этот поток энергии был ей уже знаком. Генри Эрдманн расспрашивал о нем, так что, возможно, он и на этот раз ощущал подобное.
Хотя Генри, похоже, не воспринял ее объяснений о тришне, его больше интересовали материальные аспекты. Типичный ученый, убежденный, что наука — это единственный путь к знанию, а то, что нельзя измерить и повторить в эксперименте, истинным не является, даже если ты сам это испытал. Но Эрин знала, что это такое. Однако в мире полно людей вроде Генри, которые не замечают, что, отвергая «религию», они превращают в религию науку.
Отпивая чай маленькими глоточками, Эрин размышляла, что ей делать дальше. Случившегося она не боялась. Мало что могло испугать Эрин Басс. Это изумляло одних и смущало других. Но в самом деле: чего бояться в этом мире? Несчастье, разорение — это один поворот колеса, болезнь — другой поворот, смерть — всего лишь переход из одного состояния в другое. Должное случиться — случится, а за всем этим кроется великий поток космической энергии, создающий иллюзию, которую люди называют Вселенной. Она знала, что остальные обитатели Св. Себастьяна считали ее чокнутой, или несчастной, или же настолько оторванной от реальности, что она стала и той, и другой одновременно («Ну, вы понимаете: жила за счет оставшегося от отца фонда, ни одного дня не работала»). Все это не имело значения, Она сотворила здесь свою жизнь, свой мирок из книг, медитаций и добровольной работы в качестве сиделки в лазарете, и если ее прошлое отнюдь не совпадало с тем, что воображали другие жильцы, то были их иллюзии. Сама она никогда не думала о прошлом. Оно вернется снова, или не вернется, как пожелает майя.[64]
Но все же надо было что-то делать в связи со всеми этими недавними происшествиями. Они затронули не только ее, но также и Генри Эрдманна и, как ни странно, Эвелин Кренчнотид. Хотя, если подумать, то ее, Эрин, подобное не должно удивлять. У всех есть своя карма, в том числе и у Эвелин, и не дело Эрин размышлять о том, какие процессы идут в глубинах этой крикливой и пестрой оболочки, именуемой Эвелин Кренчнотид. К вершине горы ведет множество троп. Так что Эрин следует поговорить с Эвелин точно так же, как; с Генри. Возможно, имеются и другие. Может, ей нужно…
Зазвенел дверной звонок. Оставив чай на столе, Эрин нацепила юбку-шаль поверх трико и прошла к двери. Там стоял, опираясь на ходунки, Генри Эрдманн. Его лицо представляло собой застывшую маску, как бывает у людей, подавляющих сильные эмоции.
— Миссис Басс, мне нужно кое-что обсудить с вами. Могу я войти?
Странное чувство охватило Эрин. Не приток сил после занятий йогой и не голубой покой и отстраненность, достигаемые в медитации. Что-то иное. У нее бывали моменты таких переживаний, и она уже знала: должно случиться нечто важное. Это предчувствие исходило не из мистических глубин, а, скорее всего, от бессознательного чтения языка тела. Но в любом случае оно сулило важные перемены в жизни.
— Конечно, доктор Эрдманн. Заходите.
Она широко распахнула дверь и отступила в сторону, но Генри не тронулся с места. Может, просто выдохся? Ему, как Эрин слышала, было уже девяносто, на десять лет старше ее самой. Но она-то на протяжении всей жизни поддерживала прекрасную форму постоянными занятиями йогой и коррекцией фигуры. Она никогда не курила, не пила спиртного и не переедала. Все ее удовольствия носили чисто эмоциональный, духовный характер. Да и их испытывать осталось уже недолго…
— Вам помочь? Может, я…
— Нет-нет! — Он, похоже, наконец собрался с мыслями и двинул свои ходунки к столу. Дюйм за дюймом. А потом бросил через плечо с искусственной небрежностью, что лишь сильнее выдало его напряжение: — Час или полтора назад в Св. Себастьян забрались воры. Они вскрыли сейф в офисе, тот, где хранилось ожерелье Анны Черновой.
Эрин никогда ничего не слышала об этом ожерелье. Но на нее с ошеломляющей силой тут же вновь обрушился водопад ярких красок и образов, и она поняла, что была права: что-то случилось и отныне ничто уже не будет таким, как прежде.
Глава 8
По крайней мере в десятый уже раз Джейк Дибелла схватил распечатки результатов функциональной ядерно-магнитно-резонансной томографии, вгляделся в них с отчаянием человека, занятого безнадежным делом, и снова отложил. Затем яростно помассировал глаза костяшками пальцев. Когда он отвел руки от лица, его маленький пустой кабинет в Св. Себастьяне выглядел расплывчато, но распечатки не изменились. «Вот твой мозг в процессе разрушения», — подумал он, хотя мозг на распечатках был как раз не его. То был мозг Эвелин Кренчнотид, который после того, как эта болтливая леди пришла в себя, работал ровно так же, как всегда.
Но результаты сканирования были ошеломляющими. Когда Эвелин лежала в трубе ЯМР-томографа, все внезапно изменилось в промежутке между двумя мгновениями. Первый снимок: нормальный рисунок распределения потоков крови и насыщения кислородом, а вот следующий…
— Можно?
Джек вздрогнул и выронил распечатки. Он не слышал, как открылась дверь или чтобы кто-нибудь в нее стучал.
— Заходи, Керри. Извини, я не… Эй, не надо, я сам…
Но она уже согнулась и одной рукой собирала разбросанные по полу бумаги, свалившиеся с его рабочего стола. А другой прижимала к бедру картонную коробку. Когда Керри выпрямилась, Джейк обратил внимание на ее розовое лицо, обрамленное распушенными золотыми волосами. Она выглядела, как утрированная статуэтка викторианской эпохи. А в ее коробке он разглядел какой-то цветок, картинку в рамке и прочую мелочевку.
Вот как! Ну, это Джейк уже проходил.
— Я тут кое-что принесла для вашего офиса, — сказала Керри. — А то выглядит он уж больно пусто. Тепла нет.
— Спасибо. Вообще-то мне и так нравится.
И Джейк демонстративно погрузился в изучение распечаток, что было, конечно, с его стороны грубовато, но лучше пресечь все эти поползновения с самого начала. Керри положила коробку в раскладное кресло. Джейк все так же ее игнорировал, надеясь, что она уйдет.
Вместо этого он услышал:
— Это томограммы доктора Эрдманна? И что они показывают? Джейк поднял глаза. Керри внимательно глядела на распечатки, не на него, тон был нейтральным, разве что пробивалась озабоченность здоровьем доктора Эрдманна. Он вспомнил, как трогательно Керри заботилась о докторе и как Эрдманн с благодарностью принимал эту заботу, и устыдился. Похоже, он выставил себя законченным нарциссом, полагающим, что каждая женщина мгновенно влюбляется в него. Да… скромнее надо быть!
И чтобы не выдать смущения, он начал ей отвечать, как стал бы говорить с коллегой.
— Нет, это результаты Эвелин Кренчнотид. У доктора Эрдманна все в норме, его распечатки ничем не примечательны… в отличие от этих.
— И чем же особенны эти?
Внезапно Джейк ощутил потребность высказаться, возможно, для того чтобы самому представить, что же его поставило в тупик. Он обошел вокруг стала и вручил ей материалы.
— Видите эти желтые области в мозгу? Это картинка уровня насыщения кровью и кислородом. И означает она, что в тот момент, когда проводилась ЯМР-томография, эти участки мозга исследуемого субъекта были активны — в данном случае необыкновенно активны. А они такими не должны быть!
— А почему?
Керри сейчас служила фоном, почтительной аудиторией и удобным случаем, чтобы сформулировать то, чего существовать вообще не должно.
— Да потому что все это полная чушь! Эвелин лежала неподвижно внутри трубы томографа, разговаривала со мной. Ее глаза были открыты. Она немного нервничала из-за тесноты и обездвиженности. Томограф должен был показать активность в области оптического входа мозга, в областях, заведующих моторикой губ и языка, и в заднетеменных долях, указывающую на повышенное осознание телесных границ. Но на деле все получилось ровно наоборот! Сильное увеличение кровотока вон в тех долях, и почти полное отключение подачи крови на таламус, что блокирует информацию, поступающую в мозг от органов зрения, слуха и осязания. А еще громадное — по-настоящему громадное! — повышение активности в гипоталамусе, миндалинах и височных долях.
— И что означает эта повышенная активность?
— Тут много возможных объяснений. Это области, ответственные за эмоции и некоторые виды образного мышления, и такая их активация характерна для некоторых психических припадков. Но есть и другое объяснение; такое распределение активности бывает у монахов, погруженных в глубокую медитацию. Однако чтобы достичь подобного уровня активности, даже опытному адепту медитативных практик требуется несколько часов, а здесь все произошло в считаные мгновения! Кроме того, есть еще нюансы в различиях и… какая к черту медитация! Это же Эвелин Кренчнотид!
Керри рассмеялась.
— Да уж, не похожа на монахиню, это точно. А на распечатках доктора Эрдманна есть что-то подобное?
— Нет. И у Эвелин не было ничего такого — ни до, ни после приступа, Я бы сказал, это височная эпилепсия, но…
— Эпилепсия? — голос Керри внезапно стал резким.
И только теперь Джейк посмотрел на нее внимательно и спрос как можно мягче:
— А что, у доктора Эрдманна были похожие припадки, да?
Они глядели друг на друга в упор. Еще до того, как Керри ответила, Джейк уже знал: она солжет. Львица приготовилась защищать своего детеныша. И не важно, что львица была юной, а детеныш сморщенным стариком, обладающим к тому же одним из самых глубоких и проницательных умов из всех, что Дибелла когда-либо ветре чал в жизни.
— Нет, — произнесла Керри. — Доктор Эрдманн никогда не говорил мне о таких приступах.
— Но, Керри…
— Вы же сами сказали, что его томограмма совершенно нормальная.
— Ну да. — Ладно, признаю поражение.
— Мне надо идти. Я заглянула только для того, чтобы передать вам эти вещи, ну, как-то украсить ваш кабинет.
Керри ушла. В коробке оказалась картинка в рамке (пейзаж с утопающим в цветах домиком и единорогом), кофейная чашка, из которой он никогда не будет пить (ЯВА — УТРЕННЕЕ УДОВОЛЬСТВИЕ), сшитая из лоскутов подушка, набитая ватой, горшок с розовой африканской фиалкой и стаканчик для карандашей, разрисованный желтыми маргаритками. Джейк невольно улыбнулся. Стопроцентное несовпадение с его вкусами — это даже забавно.
Вот только в необъяснимой томограмме Эвелин Кренчнотид не было ничего забавного. Ему нужно получить больше информации, сделать еще одну томограмму. А еще лучше — подержать пациентку несколько дней в стационаре, подключенной к электроэнцефалографу. Чтобы посмотреть, нет ли совершенно ясных и четких признаков височной эпилепсии. Но когда Джейк позвонил Эвелин, она наотрез отказалась от дальнейших «докторских процедур». Минут десять он пытался ее убедить, и все впустую.
Итак, у него на руках аномалия в собранных данных, китчевая кофейная чашка — и ни одной мысли по поводу того, что делать дальше.
— Что будем делать дальше? — спросил Родни Колдуэлл, главный администратор Св. Себастьяна. Тара Вашингтон посмотрела на Джерачи, а тот разглядывал пол.
На полу беспорядочно валялись деловые бумаги и одинаковые белые коробки небольшого размера. Все, кроме одной, запечатаны, а на крышках аккуратно выведены имена; М. МЭТТИСОН, Г. ДЖЕРАРД, К. ГАРСИЯ. Надпись на крышке открытой коробки гласила: А. ЧЕРНОВА. Упаковочную бумагу внутри коробки кто-то развернул, открыв взору «ожерелье» — нанизанный на тонкую золотую цепочку золотой же коптский крест с одиноким маленьким бриллиантом в центре.
— Я ничего не трогал, — заявил Колдуэлл с некоторым оттенком гордости по поводу собственной сообразительности. Это был человек лет пятидесяти, высокий, с длинным, морковного цвета лицом. — Так по телевизору все время говорят: ничего нельзя трогать на месте преступления. Но не странно ли, что вор немало потрудился, взламывая сейф, — видно было, что этим выражением управляющий тоже гордится, — но ничего не похитил?
— Очень странно. — согласился Джерачи. Он наконец оторвал взгляд от пола. Сейф вовсе не был «взломан»; его замок оставался невредимым и нетронутым. Тара немного напряглась, ей было крайне интересно, что Джерачи сейчас сделает.
Но ее ждало разочарование.
— Давайте пройдемся по событиям еще раз, — небрежно предложил Джерачи. — Итак, вы находились вне офиса…
— Верно. Я отправился в отделение лежачих больных в 11:30. В регистратуре осталась Бет Мэлоун. Вон та дверь — единственный путь, каким можно попасть в комнату, где хранятся дела наших жильцов и находится сейф. Бет утверждает, что она за это время ни разу не оставила свой пост. А она человек надежный. Работает у нас уже восемнадцать лет.
Миссис Мэлоун, которая таким образом становилась главной подозреваемой и была достаточно сообразительной, чтобы это понимать, рыдала в соседней комнате в ожидании допроса. Женщина-полицейский с видом, выражающим полную покорность судьбе, подавала ей бумажные салфетки. Но Тара с первого же взгляда поняла, что Джерачи ни секунды не сомневался в невиновности Мэлоун. Эта средних лет дама из породы добросовестных, всегда-готовых-помочь филантропов, к взлому сейфов была склонна не более, чем к занятиям алхимией. Но вполне возможно, что она все же покинула свой пост по какой-то причине, в которой ей неудобно признаваться, а вор воспользовался этим и проник в помещение без окон, находящееся за регистратурой. Тара развлекалась, мысленно представляя, как миссис Мэлоун крадется на свидание с любовником в кладовку для хранения постельного белья. Она невольно улыбнулась.
— Какая-то идея появилась, детектив Вашингтон? — услышала она голос Джерачи.
Черт, он ничего не упускает! И теперь ей надо срочно что-то выдать. Лучшее, что Тара смогла сделать, это задать вопрос:
— Это ожерелье принадлежит балерине Анне Черновой?
— Да, — согласился Колдуэлл, — прелестная штучка, не правда ли?
По мнению Тары, ничего особенного. Однако Джерачи посмотрел на нее внимательно, и Тара поняла: он не знал, что всемирно известная балерина доживает свои дни в Св. Себастьяне. Балет не входил в круг его интересов. Впервые оказалось, что она знает что-то, чего не знает он. Это придало ей храбрости. Мысленно поблагодарив эксцентричную бабушку, которая несколько раз в год вытаскивала ее на представления в Линкольн-центре, Тара продолжила:
— Нет ли среди ваших жильцов кого-то, кто проявлял бы особую заинтересованность в Анне Черновой? Какой-нибудь балетоман… — она надеялась, что правильно произнесла это слово, — или близкий друг?
Но Колдуэлл перестал слушать уже на слове «жильцов». Он напряженным голосом произнес:
— Никто из наших жильцов не совершал преступления, детектив. Св. Себастьян — это заведение с хорошей репутацией, и мы тщательно отфильтровываем наших потенциальных обитателей, чтобы…
— Могу я прямо сейчас поговорить с мисс Черновой? — перебил его Джерачи.
Колдуэлл, казалось, взволновался.
— С Анной? Но Бег Мэлоун ждет, когда… ну ладно, если так надо для протокола. Анна Чернова сейчас находится в лазарете со сломанной ногой. Я провожу вас наверх.
Тара надеялась, что Джерачи не оставит ее здесь проводить совершенно бессмысленный допрос миссис Мэлоун. Он этого и не сделал. У двери лазарета он сказал:
— Тара, беседовать с ней будешь ты.
Тара могла бы принять это заявление как оценку ее знаний из области балета, но дело в том, что такое происходило и раньше. Джерачи любил наблюдать, оказаться тихим слушателем, неизвестной величиной для допрашиваемого.
Пока Колдуэлл представлял их балерине и объяснял ситуацию, Тара старалась не смотреть на Анну Чернову. Анна была прекрасна. Да, конечно, она стара — лет, наверное, семьдесят, но Тара никогда не видела никого, кто бы так выглядел в столь почтенном возрасте. Прекрасный овал лица, высокие скулы, огромные зеленые глаза, седые волосы, аккуратно собранные наверху и скрепленные шпильками так, что спадали волнами, обрамляя бледную кожу. Лицо ее казалось не столько морщинистым, сколько смягченным временем. Узкие кисти рук с длинными пальцами покоились на покрывале, а худые плечи под белой рубашкой были осанисты. Только грубая шина на одной ноге нарушала впечатление изящества, отстраненности и глубочайшей печали, какую только доводилось видеть Таре. Это была печаль по всему на свете, подумала Тара в замешательстве, хотя и не могла бы объяснить, что она подразумевала под этим «всем на свете». Ну, только то, что шина на ноге является малой частью этого «всего».
— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Анна.
— Спасибо. Как уже сказал мистер Колдуэлл, кто-то взломал сейф в офисе. На единственной открытой коробке обозначено ваше имя, а внутри находилась подвеска в виде золотого креста с бриллиантом. Она принадлежит вам, не так ли?
— Да.
— Это именно то ожерелье, которое вам передала Тамара Карсавина? Подарок Николая II?
— Да. — Анна посмотрела на Тару чуть с большим вниманием, но с той же отстраненностью.
— Мисс Чернова, знаете ли вы кого-нибудь, кто был бы очень заинтересован этим ожерельем? Какой-нибудь журналист, настойчиво задающий о нем вопросы непосредственно или по электронной почте? Или кто-нибудь из местных жильцов?
— У меня нет электронной почты, мисс Вашингтон. Следовало бы поправить: «детектив Вашингтон», но Тара ошибку проигнорировала.
— Так все же — хоть кто-нибудь?
— Нет. Таре показалось, что перед ответом балерина поколебалась едва
уловимое мгновение, но уверенности не было. Она продолжала задавать вопросы, хотя понимала, что это уже ничего не даст. Анна Чернова постепенно начинала проявлять признаки вежливого нетерпения. Почему Джерачи не останавливает свою помощницу? Ей нужно было продолжать «усыплять их бдительность», как он это называл, именно до того момента, когда он посчитает нужным вмешаться. Бессмысленные вопросы продолжались, пока Тара полностью не иссякла и уже ничего не могла придумать, и только тогда Джерачи произнес, как бы мимоходом:
— Вы знакомы с доктором Эрдманном, физиком?
— Мы встречались однажды, — ответила Анна.
— У вас не сложилось впечатление, что он питает к вам романтические чувства?
Впервые Анна выглядела изумленной.
— Думаю, единственное, что вызывает у доктора Эрдманна романтические чувства, это физика.
— Понятно. Спасибо зато, что уделили нам время, мисс Чернова. В холле Джерачи повернулся к Таре:
— Балет! Черт знает чем в наше время приходится заниматься полиции… Ты хорошо поработала, Вашингтон.
— Спасибо. Что теперь?
— А теперь надо найти жильца, питающего романтические чувства к Анне Черновой. Это не Эрдманн, но такой здесь непременно есть.
Значит, Анна действительно допустила секундное колебание, когда Тара расспрашивала ее о жильцах, питающих к ней особый интерес! Тара раздувалась от гордости, проходя холлом вслед за Джерачи. А он, не оборачиваясь и не глядя на нее, бросил:
— Только не слишком заносись.
— Никогда, — ответила она деловито и сухо.
— Это хорошо… Коп, интересующийся балетом! Иисусе!
Корабль проявлял беспокойство. Через множество кубических световых лет от него, между звездами, само пространство-время искривлялось опасным образом. Новое существо набирало силы, а он все еще был слишком далеко от него!
То, что происходило, не должно было случиться таким образом Если бы корабль уловил появление новой сущности несколько раньше, все произошло бы правильно, в строгом соответствии с законами эволюции
Все во Вселенной взаимосвязано: звезды, галактики разум Если бы корабль раньше осознал, что в таком вот галактическом захолустье имеется потенциал для рождения нового существа то он давно был бы на месте, чтобы направлять, формировать, облегчить переход. Но он этого не понял, поскольку не было никаких признаков.
А теперь уже шли события. Образы, пока туманные и односторонние, достигали корабля. Но что более важно и опасно, от них исходила энергия, с которой нарождающаяся сущность не знала, как справиться, как правильно ее употребить. Быстрее, корабль должен двигаться быстрее…
Но он не мог этого сделать без того, чтобы не нанести пространству-времени непоправимый ущерб. Пространство-время можно реконфигурировать не чаще и не больше определенного предела А пока…
Наполовину сформировавшаяся сущность шевелилась, боролась, завывала от ужаса.
Глава 9
Генри Эрдманн был напуган.
Он с трудом мог бы признаться в этом самому себе, не говоря уже о том, чтобы показать это людям, тесно набившимся в его маленькую квартирку субботним утром. Они с серьезным видом сидели перед ним полукругом, занимая диван, и кресло, и кухонные стулья, и другие стулья, принесенные из соседних квартир. Эвелин Кренчнотид пристроилась справа от него, почти вплотную, в слишком некомфортной близости. Генри вынужден был обонять одуряющую сладость ее духов. Она завила волосы, и голова ее казалось покрытой крошечными седыми колбасками. Стэн Дзаркис и Эрин Басс — единственные, кто еще был на это способен, — сидели на полу. Складки желтой ситцевой юбки Эрин казались Генри единственным ярким пятном среди землистых лиц. Двадцать человек, а возможно, в здании обнаружились и другие постояльцы, затронутые странными явлениями. Генри позвал тех, кого он знал, а те позвали тех, кого знали они. Не хватало только прикованной к постели Анны Черновой да Эла Космано, который отказался участвовать.
Все глядели на Генри, ожидая начала.
— Думаю, мы все знаем, почему мы здесь, — начал Генри, и тут его поразило чувство нереальности происходящего. Он не понимал: сам-то он здесь зачем? В его мозгу всплыли слова Майкла Фарадея, высеченные на стене здания физического факультета Калифорнийского университета: «Нет ничего слишком чудесного, что не могло бы оказаться истинным». Теперь эти слова звучали насмешкой, то, что произошло с Генри, чудесным не было, но было «истинным» в том смысле, которого он не мог принять, хотя намеревался сделать все от него зависящее, чтобы свести дело к физике тем единственным способом, до которого смог додуматься после долгих часов напряженных размышлений. Все остальное было немыслимым.
Генри продолжил:
— Со всеми нами случилось… нечто… И самое лучшее, что мы можем сделать для начала, это выяснить — действительно ли мы все испытали одно и то же.
Сбор данных.
— Итак, я начну первым. В пяти разных случаях я испытал ощущение некоей силы, захватывающей мое сознание и мое тело, как будто через меня проходила мощная волна энергии, своего рода неврологический шок. Один раз это было болезненно, в других случаях нет, но всегда очень утомительно. Кто-нибудь еще испытывал что-то похожее?
Последовал взрыв восклицаний, который Генри притушил поднятием руки.
— Давайте просто поднимать руки. Итак, кто-нибудь еще пережил подобное?.. Все. Хорошо, давайте теперь пройдем по кругу, каждый представится и расскажет свой случай, начнем слева от меня. Пожалуйста, рассказывайте ясно и подробно, насколько это возможно, но пока прошу ограничиться исключительно описаниями. Не надо толкований.
— Учителишко проклятый, — пробормотал кто-то, но Генри не разглядел, кто именно, да и не старался. Его сердце билось ускоренно, и ему казалось, что у него даже уши выросли, чтобы не пропустить ни одного слова. Он намеренно не упомянул о времени, когда происходили эти его «приступы» и не стал рассказывать о сопутствующих им внешних обстоятельствах, чтобы не влиять на информацию, которую могли бы предложить другие.
— Я Джон Клудж с четвертого этажа, — начал тяжелый круглоголовый мужчина с абсолютно лысой головой и приятным голосом.
Видно было, что он умеет заставить себя слушать. Видимо, университетский преподаватель, решил Генри. История или математика плюс, возможно, тренерская работа в какой-нибудь спортивной команде. — Все было почти точно так, как описал Генри, и чувствовал я эту «энергию» четыре раза. Впервые это произошло примерно в 7:30 вечера во вторник. Второй раз я проснулся ночью в среду в 11:42. Я засек время по будильнику, стоящему рядом с моей постелью. В третий раз я времени не заметил, поскольку меня стошнило после того пищевого отравления, которое с нами стряслось в четверг, но это произошло как раз перед этим приступом, где-то после полудня. Тогда энергетическая волна подступила к сердцу, я даже подумал, что у меня сердечный приступ. Последний раз это случилось вчера в 11:45 утра, и в дополнение к ощущению энергии я испытал… ну, что-то вроде…
Он выглядел смущенным.
— Пожалуйста, продолжайте, это важно, — подбодрил его Генри, слушавший, затаив дыхание.
— Ну, не скажу, что это было зрение, но через мой мозг проходили цвета — красный, голубой и белый — и с ними было связано ощущение чего-то… твердого.
— Ожерелье Анны Черновой! — воскликнула Эвелин, и собрание взорвалось.
Генри не мог остановить этот яростный гам. Он бы поднялся, но его ходунки остались в кухне; им просто не хватило места в переполненной гостиной. И он был очень благодарен Бобу Донован у, когда тот вложил два пальца в рот и испустил свист, который мог бы оглушить фронтовика.
— Эй! Все заткнулись, а то мы так ни черта и не поймем!
Все резко замолчали и возмущенно уставились на коренастого мужчину в мешковатых брюках из хлопчатобумажной ткани и в дешевом свитере из акриловой пряжи. Донован нахмурился и опустился на свое место. Генри воспользовался паузой.
— Мистер Донован прав: таким образом мы ничего не узнаем и не поймем. Давайте продолжим по кругу, никого не перебивая. Пожалуйста, миссис Басс.
Эрин Басс толково описала практически то же, что испытал Джон Клудж. Правда, с ней ничто не приключалось в среду ночью, но зато был более ранний опыт, совпавший по времени с тем слабым «приступом», испытанным Генри во вторник, как раз тогда, когда к нему пришла Керри, чтобы сопроводить в колледж. Эрин описала это переживание, как «шепот у меня в мозгу».
Следующие шестнадцать человек один за другим отчитались в тех же самых переживаниях четверга и пятницы, хотя некоторые из них не ощущали никакой «энергии» во вторник или в среду. Генри оказался единственным, с кем это произошло пять раз. В процессе всех «исповедей» Эвелин Кренчнотид неоднократно порывалась вскочить и «вставить свои пять центов». Ее распирало, будто гейзер, который только и жаждет разразиться обильными потоками. Генри опасался ее вмешательства, поэтому предостерегающе взял ее за руку, что было ошибкой, ибо Эвелин тут же принялась нежно пожимать его пальцы свободной рукой.
Когда наконец подошла очередь самой Эвелин, она заявила:
— Никто из вас не испытывал боли в четверг, кроме Генри и меня! А я находилась в это время в госпитале, на ЯМР-томографии, и я лежала внутри этой штуки, и боль была ужасной! Ужасной! А затем… — она сделала драматическую паузу, — затем я увидела ожерелье Анны Черновой как раз в то время, когда оно было украдено! И вы его тоже видели — все эти «твердые цвета», о которых говорил Джон. Сапфиры, рубины и бриллианты!
Снова разразился гвалт. Генри, в глубине души которого нарастал страх, мысленно застонал. Ну почему Эвелин Кренчнотид? Самый ненадежный свидетель из всех…
— Я его видела! Видела! — визжала Эвелин.
Джина Мартинелли принялась громко молиться. Люди что-то друг другу яростно втолковывали или сидели молча, с бледными лицами. Незнакомая Генри женщина полезла трясущейся рукой в карман и извлекла оттуда пузырек с пилюлями. Боб Донован опять приложил пальцы к губам.
До того как Донован смог испустить свой опасный для барабанных перепонок свист, Эрин Басс грациозно поднялась с пола, хлопнула в ладоши и крикнула на удивление громко:
— Стоп! Мы так ни к чему не придем! Эвелин, займите свое место!
Постепенно шум затих. Эвелин, которую последствие ее слов скорее возбудило, нежели испугало, пустилась в долгие и путаные описания своей митральной недостаточности, пока Генри не остановил ее единственным доступным способом — снова схватив за руку. И снова ласковое пожатие в ответ, Эвелин зарделась и нежно произнесла:
— Да, дорогой!
Генри ухитрился вырваться из ее хватки.
— Пожалуйста, я обращаюсь ко всем: для всего этого должно существовать объяснение.
Но не успел он начать излагать свои соображения, как Эрин Басс из союзницы превратилась в саботажницу.
— Вот именно, и я думаю, что мы снова должны пройти по кругу в том же порядке, чтобы каждый мог высказать свои соображения по этому поводу. Но только кратко, чтобы не усыпить многих из нас…
Джон?
Клудж предположил:
— Ну, это может быть каким-то вирусом, затрагивающим работу мозга. Заразным вирусом. Или же каким-то загрязнением в здании.
«Ну да, вирус, заставивший всех присутствующих пережить одни и те же галлюцинации и сумевший открыть запертую дверцу сейфа!» — подумал Генри. Сарказм как-то взбодрил его. Ему просто необходимо было встряхнуться. Все находящиеся в комнате упоминали, что четверговая «энергия» имела своим источником область сердца, но никто, кроме Генри, не знал, что именно в этот момент Джим Пелтьер, избивая Керри, пережил необъяснимый сердечный приступ.
Когда очередь дошла до Эрин, она сказала:
— Все, что мы видим в этом мире, является майей, иллюзией чего-то постоянного и непреходящего, тогда как на самом. деле реальность текуча и переменчива. Объяснение тому, что здесь произошло, лежит за пределами мира интеллектуальных концепций и разнообразных феноменов и проявлений. Нам были даны отрывочные образы, вспышки видений изменчивой природы реальности; мы прикоснулись к подлинному недифференцированному «бытию», которое обычно можно постичь лишь в нирване. Эти видения несовершенны, но по какой-то причине наша коллективная карма позволила нам это увидеть.
Боб Донован, следующий в очереди, раздраженно возразил:
— Все это просто чушь. Наверняка мы действительно подцепили какой-то мозговой вирус, как сказал Клудж, а сейф сработал шизанутый медвежатник. Копы сейчас это дело расследуют. Нам просто надо показаться докторам, хотя, конечно, толку от них, если требуется вылечить человека, никакого. А у людей, которые испытали боль, у Генри и Эвелин, болезнь протекает более остро, только и всего.
Большинство постояльцев, хотя и не без некоторого беспомощного скепсиса, согласились на теорию заболевания мозга, другие испытали видимое облегчение, оттого что им предложили хоть какое-то объяснение. Одна женщина произнесла задумчиво:
— Может, это начало Альцгеймера? Мужчина рядом с ней пожал плечами и ответил:
— Все в Божьей воле.
Джина Мартинелли возвестила:
— Это и есть Божья воля! Грядет Конец Времен, и нам даны будут Знаки, если только мы станем слушать! «…И будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни».[65] Так что…
— Конечно, Джина, это может быть волей Божьей, — перебила ее Эвелин, у которой уже сил не было сдерживаться, — но она уж очень странная! Ведь я же мысленно видела это ожерелье так же ясно, как видела бы реальное при свете дня, и это как раз в тот момент, когда его выкрали из сейфа! По-моему, Бог здесь ни при чем. И дьявол тоже, иначе кража удалась бы, понимаешь, о чем я? Дьявол-то Знает, что он делает. Нет, это было послание от тех, кто ушел раньше нас. Мой дядя Нед мог видеть духов и все время их видел, они ему верили, я помню, как-то мы спустились к завтраку, а чашки все были перевернуты вверх дном, в комнате никого не было, и дядя Нед так сказал… Генри перестал вслушиваться. Духи. Бог. Восточный мистицизма
Вирусы. Альцгеймер. Ничего, что объясняло факты, что хотя бы приблизительно соответствовало законам природы. У этих людей способность к умозаключениям не выше, чем у термитов.
Эвелнн еще продолжала какое-то время В том же духе, но наконец даже до нее дошло, что никто не слушает. Аудитория была деморализована, а некоторые и вовсе спали. Айрин Бромли мирно сопела в кожаном кресле Генри. Эрин Басе позвала:
— Генри?
Он беспомощно оглядел собравшихся. Генри хотел описать эксперимент с интерференцией электронов при прохождении через две щели, разъяснить им, что если добавить еще один детектор, чтобы проследить путь, которым устремляется пучок электронов, то этот путь становится предопределенным, даже если включить детектор после момента испускания частиц. Он планировал подробно рассказать, как серия этих поразительных экспериментов навеки изменила всю физику, заставив ученых включить наблюдателя в фундаментальную процедуру измерения реальности. Сознание оказалось вплетенным в саму ткань Вселенной, и сознание представлялось Генри единственным связующим звеном, способным соединить всех этих невероятно разных людей и невероятные события, произошедшие с ними.
Даже для него самого эти «объяснения» выглядели неубедительными. Теллер или Фейнман просто фыркнули бы, такое услышав! И хотя это было уже гораздо лучше, чем все сказанное утром, Генри очень не хотелось выкладывать свои соображения сидящим перед ним иррационально мыслящим людям, половину из которых составляли просто-напросто невежды, а вторую половину — откровенно чокнутые. Они просто все отвергнут, и чего он добьется?
Но ведь именно он собрал их. И ничего другого предложить не может.
Генри начал продираться сквозь дебри, пытаясь излагать мысли так, чтобы звучало проще некуда. На большинстве лиц отражалось полное непонимание. Наконец, он завершил:
— Я не утверждаю, что имело место какое-то влияние на реальность групповым сознанием. — Да, но разве он не говорил только что именно об этом? — Я не верю в телекинез и подобный вздор. По правде сказать, я не знаю, что случилось. Но что-то случилось.
Он ощущал себя полным идиотом.
Боб Донован отрезал:
— Никто из вас ни хрена не понимает. Я вас слушал и вижу, что никто из вас даже точных фактов не знает. Я видел ожерелье Анны Черновой. Копы показали мне его вчера, когда задавали свои вопросы. Там нет никаких сапфиров и рубинов и только один маленький бриллиант. Глупо с твоей стороны, Эвелин, думать, что твои приступы имеют отношение ко всем этим делам. И откуда ты знаешь, что за боль ты испытывала «в то самое мгновение», когда сейф взламывали? Это твои домыслы и больше ничего.
— Ты хочешь сказать, что я лгунья? — завопила Эвелин. — Генри, запрети ему!..
Что он должен запретить? Генри в недоумении уставился на истеричку. Джон Клудж резко сказал:
— Я не верю, что Генри Эрдманн лгал про боль, которую испытывал.
Эвелин тут же переключилась с Донована на Клуджа. — Ты хочешь сказать, что я лгала? Да кто ты такой?
Клудж начал объяснять ей, кто он такой — среди всего прочего еще и бывший нотариус. Другие тоже включились в споры. Эвелин разревелась, а Джина Мартинелли громко молилась. Эрин Басе поднялась и выскользнула из квартиры, другие потянулись за ней. Оставшиеся яростно спорили, никто не мог убедить оппонента в правоте своей теории, и споры становились все более громкими. Где-то на стадии перехода от просто гнева к сознательным оскорблениям возле Генри возникла Керри Веси, и ее прелестное личико было отмечено печатью крайней озабоченности и недоумения, а голос звучал высоко и сдавлено.
— Генри? Что тут, к черту, происходит?! Я слышала весь этот крик, пока поднималась из холла… Так что происходит?
— Ничего, — ответил Генри, выбрав самый глупый ответ из всех возможных. Обычно молодые относятся к старикам, как к особому виду живых существ, столь же далеких от их забот и проблем, как трилобиты. Но Керри была другой. Она всегда обращалась к Генри как к человеку, живущему в том же мире, что и она сама, с общими страстями и чудачествами, с устремлениями и поражениями. Но сегодня впервые он увидел, что Керри смотрит на него как на чужого и ненормального одновременно, и это послужило последней соломинкой, закономерным финалом всего этого злосчастного собрания.
— Но, Генри…
— Я сказал: ничего! — заорал он. — Вообще ничего! А теперь все убирайтесь и оставьте меня одного!
Глава 10
В дамской комнате Керри пыталась взять себя в руки. Нет, плакать она не собиралась. Ни из-за того, что доктор Эрдманн никогда до этого так с ней не обращался, ни из-за того, что с момента смерти Джима она постоянно чувствовала напряжение и боялась, что вот-вот сорвется, ни… нет, она не собиралась рыдать! Это было бы смешно. Она, в конце концов, профессионал — ну, профессиональная сиделка, а Генри Эрдманн — старик. А старики временами бывают раздражительными. Весь этот инцидент выеденного яйца не стоит.
Вот только она знала, что это не так. Она тогда еще какое-то время постояла в коридоре у двери квартиры доктора Эрдманна, пока все расходились, одаряя ее неопределенными улыбками, а Эвелин Кренчнотид продолжала разоряться внутри. Это беспрецедентное собрание сначала просто возбудило любопытство Керри: чтобы Генри Эрдманн в субботу, в десять утра принимал у себя гостей? А затем она прислушалась к тому, что говорит Эвелин, и ушам не поверила. Эвелин имела в виду… Эвелин думала… а главное, доктор Эрдманн тоже верил, что случилось нечто жуткое, необъяснимое и сверхъестественное в тот момент, когда Эвелин делали томографии… Генри в это верил!
Но Джейк Дибелла был серьезно озабочен и озадачен томограммой Эвелин.
Дверь дамской комнаты отворилась, и вошли ранние из субботних посетителей — женщина средних лет и угрюмая девочка-подросток. «Ну правда, Анна, — говорила женщина, — это всего лишь один час твоего драгоценного времени, и ничего страшного с тобой не случится, если этот час ты посидишь с родной бабушкой и сосредоточишься ради разнообразия не на себе любимой, а на ком-то другом. Если бы ты только…»
Керри отправилась в кабинет Дибеллы. Тот был на месте, работал за своим столом. И нигде не было видно ее даров — ни картины, ни кофейной чашки, ни подушки; и хоть и глупо это казалось, но она ощутила болезненный укол в сердце. Ему ничего не понравилось. Или не понравилась она.
— Доктор Дибелла…
— Джейк — мы ведь договорились, помнишь? — А затем: — Что-то случилось, Керри?
— Я прямо из квартиры доктора Эрдманна. У него там было что-то вроде собрания, человек двадцать, и они испытывали эти «приступы», или как их там называть, причем в одно и то же время. Приступы вроде того, что вы засекли, когда проводили томографию Эвелин.
Он пораженно глядел на нее.
— Что ты имеешь в виду, говоря «в одно и то же время»?
— Именно то, что и сказала. — Она сама удивилась собственному тону, твердому, уверенному, никакой дрожи. — Они говорили, что точно в то время, когда у Эвелин в томографе проявилась в мозгу эта странная активность, каждый из них тоже ее ощущал, только слабее. И это произошло как раз в то время, когда украли ожерелье Анны Черновой. И все они внутренним взором видели это ожерелье.
Тут Керри вспомнила, как Донован утверждал, что ожерелье совершенно не соответствует описанию Эвелин, и слегка смутилась.
Джейк посмотрел свои заметки, затем взглянул на Керри, потом снова в записи. Вышел из-за стола, подошел к двери, закрыл ее. Затем, взяв Керри за руку, осторожно усадил ее в кресло для посетителей, которое так и не было украшено ее подушкой. Вопреки рассудку она вздрогнула, когда их руки соприкоснулись.
— Доктор Эрдманн все-таки вовлечен в это дело? Расскажи мне все заново. И не спеши, Керри. Не пропускай никаких деталей.
Эвелин Кренчнотид двигалась в сторону квартиры Джины Мартинелли на пятом этаже. Нет, ну действительно, Генри был невыносимо груб — и с этой бедной девочкой, и со всеми собравшимися, а особенно с ней, Эвелин. Он не успокоил ее, когда этот ужасный мужлан Донован обозвал ее лгуньей, он больше не брал ее за руку, а только вопил и вопил — и это когда все между ними стало так хорошо!
Эвелин просто необходимо было все обсудить с Джиной. Правда, на собрании от Джины с ее дурацкими молитвами толку было мало. Джина на самом деле гораздо умнее, чем выглядит, она как-то даже работала на полставки специалистом по оформлению налоговой документации и заполнению налоговых деклараций, но почти никто об этом не знал, потому что Джина открывала рот лишь для молитвы. Нет, конечно, ничего плохого в молитвах нет! Эвелин совершенно определенно верила в Бога. Но если ты хочешь чего-то добиться, Богу надо оказывать всяческое содействие, чтобы он исполнил твою просьбу. Нельзя же ожидать от Господа, что Он все за тебя сделает.
А ведь Эвелин даже волосы завила специально для Генри!
— Джина, дорогуша? Можно войти?
— Да ты уже вошла, — отвечала Джина. Ей приходилось говорить громко, потому что она крутила Фрэнка Сииатру на кассетном магнитофоне. Джина любила Фрэнка Синатру. И в данный момент она не читала Библию, что Эвелин восприняла как добрый знак. Она опустила свои телеса на диван Джины.
— Ну, и что ты думаешь по поводу собрания? — спросила Эвелин. Она уже предчувствовала добрых два-три грядущих часа пересказов, замечаний, сплетен, выражений сочувствия. И от этого ей будет гораздо лучше. Она станет менее напряженной. Менее напуганной.
Но вопреки ее ожиданиям Джина заявила:
— Когда я вернулась, увидела, что тут мне пришло сообщение. Рэй прилетает на следующей неделе.
О Боже, сын Джины. И, разумеется, из-за ее денег. Рэй не появлялся здесь уже больше года, а теперь, после того как Джина его уведомила, что собирается завещать все дочери… А завешать было что. Покойный муж Джины заработал большие деньги в строительном бизнесе.
— О, дорогая, — воскликнула Эвелин несколько механически. В другое время она с наслаждением обсудила бы все душевные страдания Джины; хотя бы потому, что это заставляло ее втайне радоваться факту отсутствия у нее собственных детей. Но сейчас, когда столько всего произошло и происходит… Генри, и попытка ограбления, и приступ Эвелин, и странные комментарии на собрании…
Фрэнк Синатра пел про муравьев на плантации каучуковых деревьев. Джина вдруг разрыдалась.
— О, дорогая, — повторила Эвелин и поднялась, чтобы обнять Джину и, наступив на горло собственной песне, посвятить себя выслушиванию речей об эгоизме Рэя Мартинелли.
Боб Донован снова сидел у постели Анны Черновой в лазарете. Этот человек просто не понимал намеков. Ей придется или отшить его прямо и недвусмысленно, или же использовать очень, очень много слов, чтобы прекратить эти докучливые визиты. Один только вид этого неуклюжего торса и жабьего лица приводил ее в дрожь. Нехорошо, конечно, так думать, но справиться с собой она не могла.
А ведь со сколькими прекрасными мужчинами она танцевала!
Кто из них был самый лучший? Фредерико, партнер по La Valse — он поднимал ее, как пушинку, никто с ним не мог сравниться. От Джина в «Шотландской симфонии» тоже дух захватывало. Но единственным, к кому она всегда возвращалась, был Беннет. После перехода из труппы Балета Нью-Йорк-сити вТеатр американского балета ее карьера по-настоящему пошла в гору, и они всегда танцевали в паре. Беннет был так головокружительно хорош, танцуя Альбрехта в «Жизели»… На гала-представлении в Парижской опере их вызывали семнадцать раз!..
Ее внимание привлекло что-то из сказанного Бобом Донованом.
— Не могли бы вы повторить, Боб?
— Что? Дурацкие теории старины Генри? Научная тарабарщина!
— И тем не менее не могли бы вы повторить. — Она даже смогла изобразить улыбку.
На улыбку Боб откликнулся с трогательным рвением.
— Ну, хорошо, ладно, если хотите. Эрдманн сказал, дайте подумать… — Он наморщил и без того изборожденное морщинами лицо в мучительных усилиях все вспомнить. Опять она нехорошо про него думает. Возможно, он не самый отталкивающий представитель своего вида. Да и сама она чем лучше? В последние дни она не могла заставить себя поглядеть в зеркало. А уродливая шина на ноге приводила в отчаяние. — Эрдманн говорил про какие-то физические эксперименты с двумя щелями, в которых человеческое сознание влияет на путь, по которому движутся какие-то маленькие… частицы… достаточно только подумать о них. Или он говорил: не думать, а наблюдать?.. И что это связывает всех тех, кто ощущал эту так называемую «энергию» в одно и то же время. Тогда появляется такая новая штука — коллективно разом.
Разум, мысленно поправила его Анна. Коллективный разум. Ну, и что в этом странного? Она неоднократно испытывала это ощущение на сцене, когда исполнялся групповой танец, и каждый из партнеров выходил за пределы своей индивидуальности, и вся группа становилась единой сущностью, слитно движущейся под музыку и создающей нечто прекрасное. Переживание таких моментов заменяло ей религию.
Боб продолжал рассказывать, что говорили другие люди на собрании, отчаянно пытаясь этим безграмотным отчетом добиться ее благосклонности. Анна это сознавала, но все равно отключилась. Она думала о Беннете, с которым у нее устанавливалась фантастическая связь на сцене и за ее пределами. Вот он поднимает ее в grand pas de deux во втором акте, запах канифоли, которой натерта сцена, возносится, подобно ангельскому образу, и она сама воспаряет и летает…
— Расскажи еще раз. — попросил Джейк.
— Снова?! — Это уже в третий раз! Не то чтобы Керри была против. Он ни разу не слушал ее так внимательно, — никто ее не слушал так внимательно после смерти Джима. И опять же не то чтобы она хотела возвращения Джима. Ее передернуло при одной только мысли об этом. Под конец это была самая настоящая война. — Но зачем? Не хотите же вы сказать, что верите в эту чушь с коллективным разумом?
— Нет, конечно же, нет. Без доказательств не поверю… но Эрдманн ученый. Что еще он такого знает, о чем не сказал тебе?
— Не понимаю, что вы имеете в виду. — Она действительно не понимала, тот разговор был выше ее понимания. Электроны, фотонные детекторы, эксперимент с рассеянием на двух щелях, неустранимое влияние наблюдателя… Память-то у нее была хорошей, но ей не хватало образования, чтобы правильно истолковать термины. Собственное невежество злило ее.
— Ты сказала, что Генри испытал два приступа с этой «энергией», когда ты находилась рядом с ним. А другие приступы случались, когда тебя рядом не было?
— Откуда мне знать? Вы лучше его самого спросите.
— Я спрошу. Я их всех спрошу.
— Все это звучит так глупо для меня, — бросила она и тут же сама испугалась собственного тона. Но Джейк просто посмотрел на нее задумчиво.
— Ну, для меня это тоже звучит глупо. Но Генри прав в одном: что-то происходит. И у нас тому есть документальные подтверждения в виде томографии мозга Эвелин и того факта, что сейф был открыт без повреждения замка, даже без того, чтобы кто-то подобрал правильную комбинацию цифр на замке.
— Это так… было?
— Детектив мне об этом сказал во время вчерашнего допроса… А кроме того, я затащил сюда лаборанта, чтобы он позволил мне взглянуть на лабораторные анализы всех, кто в четверг пополудни поступил в лазарет. Профессиональная любезность. Так вот: не было никакого пищевого отравления.
— Нет? — испуганно переспросила Керри.
— Нет. — Дибелла надолго погрузился в раздумья. Керри едва осмеливалась дышать. Наконец он проговорил медленно, как будто против своей воли, но она поняла одно — с каким трудом даются ему эти слова. — Керри, ты когда-нибудь слышала о принципе «эмерджентности»?
— Я делала все для этого мальчишки, — всхлипывала Джина. — Ну, просто все!
— Да, конечно, ты делала для него все, — соглашалась Эвелин, про себя думая, что «этого всего» было слишком много для Рэя. Ссужать его деньгами всякий раз, когда он терял очередную работу, позволять ему возвращаться домой к мамочке и переворачивать все вверх дном. Что по-настоящему нужно таким типам, так это хорошая взбучка, вот что.
— Анджела не такая девочка!
— Нет. — С виду дочь Джины была милашка. Поди разберись.
— И вот, когда я окончательно решилась вычеркнуть его из своей жизни и свыклась с этой мыслью, он тут как тут летит на крыльях, чтобы увидеть «свою старую мамочку» и сказать ей, как он ее любит! Он опять поставит всех на уши и перевернет все вверх дном, как тогда, когда он вернулся из армии, и когда он развелся с Джуди, и когда мне пришлось подыскивать для него адвоката из Нью-Йорка… Эвелин, никто, никто не может принести тебе таких страданий как собственный ребенок!
— Я знаю, — кивнула Эвелин, хотя на самом деле не знала. Она продолжала поддакивать всхлипываниям Джины. Над их головами проревел самолет, а Фрэнк Синатра пел о том, какой был хороший год, когда ему было 21.
Боб Донован взял Анну за руку. Она мягко отвела его руку в сторону. Деликатность не была проявлением заботы о нем, скорее, о себе — она не хотела сцен. Его прикосновение было отталкивающим. А вот прикосновение Беннета — о! или Фредерико… Но не столько о них, сколько о танцах она тосковала. А теперь она уже никогда не будет танцевать. Возможно, говорили доктора, она и ходить-то не сможет нормально.
Никогда не танцевать! Никогда не чувствовать, как пружинят ноги, выполняя ballotte, никогда не воспарять в пышном flickjete, не лететь стрелой, выгибая в экстазе спину и выбрасывая руки назад…
— Керри, слышала ли ты когда-нибудь о принципе «эмерджентности»?
— Нет. — Похоже, Джейк Дибелла сейчас снова заставит ее почувствовать себя дурочкой. Но ведь он это не специально. И пока она может сидеть с ним в одном кабинете, она будет его слушать. Возможно, ему нужен хороший слушатель. Может, ему нужна она. И может, он сумеет сказать что-то, что поможет ей снова наладить дружеские отношения с доктором Эрдманном.
Джейк облизнул губы. Его лицо все еще было белым как бумага.
— Эмерджентность означает, что по мере того, как развивающийся организм становится все более сложным, в нем начинают проявляться процессы, которые, как кажется, не вытекают из процессов, проходящих в нём на более ранней стадии и в более простой форме. Другими словами, целое становится чем-то большим, чем сумма своих собственных частей. Когда-то в результате развития у наших примитивных человекообразных предков возникло самосознание. Высшая форма сознания. Это был эволюционный скачок, появление чего-то нового…
Нечто полузабытое вдруг всплыло в голове Керри.
— Какой-то Папа — меня воспитали в католической вере, — возможно, один из Иоаннов-Павлов, сказал, что был такой момент, когда Бог вдохнул душу в наших животных предков. И поэтому эволюция не противоречит учению католической церкви.
Джейк, казалось, смотрел сквозь нее — нечто, видимое ему одному.
— Именно. Бог или эволюция… так или иначе, это случилось, эмерджентность породила сознание. И если сейчас эмерджентность порождает следующую стадию эволюции, новый уровень сознания… если это так…
Керри что-то злило, то ли ход его мыслей, то ли тот факт, что он ее начисто игнорировал, она сама не была уверена. Она резковато произнесла:
— Но почему сейчас? Почему здесь?
Вопрос заставил Джейка вновь посмотреть на нее. Он долго размышлял, прежде чем ответить. За это время самолет успел взлететь из аэропорта, пролететь над их головами, и теперь рев его моторов затухал вдали. Керри в ожидании ответа затаила дыхание.
Но он вымолвил лишь одно:
— Я не знаю.
Джина довела себя до такого состояния, что даже молиться не могла. Рэй, Рэй, Рэй — это была не та тема, которую Эвелин хотела бы обсуждать сегодня. Но она никогда не видела Джину в таком состоянии. Ее рыдания заглушали даже Синатру, поющего «Fly Me to the Moon».
— Я не хочу, чтобы он сюда приходил! Пусть его самолет летит в любой другой город, чтобы только он здесь не приземлялся! Я не хочу его видеть!
Никогда не танцевать. И единственное, на что можно рассчитывать, это на любовь таких мужчин, как Боб Донован… Нет. Нет. Лучше смерть!
— Да я просто в это не верю! — заявила Керри. — Эмерджентность! Не могу вообразить, что такое может происходить в Св. Себастьяне!
— Я тоже не верю, — ответил Джейк. И впервые за все время, пока Керри находилась в его кабинете, он ей улыбнулся.
За стенами здания прозвучал грохот мощного взрыва.
Керри и Джейк обернулись к двери. Керри первым делом подумала о теракте — взорвали начиненную взрывчаткой машину или что-нибудь в этом роде. В нынешние времена всякий первым делом думает о террористах. Однако теракт в доме для престарелых — это уж слишком. Может, взрыв бытового газа, или автобусы столкнулись, или…
В открытой двери кабинета возник Генри Эрдманн. Без ходунков. Он сполз по дверному косяку, его запавшие глаза вылезали из орбит, рот широко раскрыт. Керри не успела подскочить к нему, чтобы помочь, поддержать, и он рухнул на пол, но до этого успел прохрипеть:
— Вызовите полицию. Мы только что сбили самолет.
Боль раздирала корабль. Это было не его собственное страдание, а того, Другого. Он рождался без наставления и руководства, он яростно и бессмысленно метался, навлекая на себя ненужные страдании. Если так будет продолжаться, то корабль ослабнет настолько, что окажется не в состоянии помочь ему.
Если это будет продолжаться, Другой может повредить саму ткань пространства-времени.
Корабль не мог позволить, чтобы это случилось.
Глава 11
Когда Генри Эрдманн потерял сознание, Дибелла быстро подскочил к старику. Керри же застыла в неподвижности — дура.
Дура!
— Вызови доктора, — закричал Джейк. И добавил: — Иди же, Керри. Он жив.
Она выскочила из кабинета Джейка, чуть не свалилась, споткнувшись о брошенные в коридоре ходунки Генри. Должно быть, он направлялся к Джейку, когда это случилось — а что, собственно, случилось? Она помчалась в вестибюль к телефону, ее мысли были в таком беспорядке, что, только открывая двойную дверь, она сообразила: проще и быстрее нажать кнопку тревоги — это и Джейк мог бы сделать, — да только Генри редко носил с собой устройство с тревожной кнопкой, он…
Она застыла сразу же за дверью, пораженно глядя на открывшуюся взору сцену.
Вестибюль был полон кричащих люд ей, по большей части посетителей. Старики же, обитатели Св. Себастьяна, либо валялись на полу, либо, безвольно сникнув, лежали в своих креслах-каталках. Это было субботнее утро, а по утрам в субботу являлись родственники, чтобы забрать своих матерей, дедушек и прабабушек на прогулку, на ланч, просто домой… Упакованные в свитера, куртки и шали, старики, все до одного потерявшие сознание, в беспорядке валялись по всему помещению, будто кучи приготовленной для стирки одежды. Над ними беспомощно склонялись люди из персонала Св. Себастьяна — сестры, сиделки и даже добровольцы, помогавшие вести всякую рутинную работу.
Страх вызвал у Керри спазмы желудка, но в то же время противоестественно обострил восприятие.
Мистер Аберстайн, жилец Св. Себастьяна, хотя ему было всего 67, как ни в чем не бывало стоял у лифта. Миссис Келли сидела в полном сознании в кресле-каталке, ее рот представлял собой большую розовую букву «О». Ей 71 год. Мистер Шур…
— Сестра! Скорее, пожалуйста, там доктор Эрдманн! — Керри ухватила за рукав пробегающую мимо медсестру в пурпурной униформе, но та стряхнула ее руку и помчалась к лежащей на полу старухе. Все были слишком заняты, чтобы выслушивать Керри. Она побежала назад в кабинет Джейка.
Генри лежал на полу. Джейк уложил его лицом вверх и подсунул подушку (ее подушку, машинально подумала Керри, сшитую из лоскутов, которую она подарила Джейку) под ноги Генри. Разумеется, устройства с кнопкой тревожного вызова у Генри не оказалось.
Задыхаясь, Керри произнесла:
— Никто не придет, это случилось со всеми…
— С кем — «со всеми»? — резко спросил Джейк. Керри ответила не думая:
— Со всеми, кто старше восьмидесяти. А Генри…
— Он дышит нормально. Цвет лица обычный, кожа не бледная и не липко-влажная. Это не шок. Он просто… отрубился… Что ты сказала? Со всеми, кто старше восьмидесяти?!
— Да. Нет. Не знаю. Думаю, около этого возраста. Потому что все старики в вестибюле вырубились, а с теми, кто помоложе, ничего не случилось… Джейк, что это такое?
— Не знаю. Керри, сделай вот что: иди в ближайшую комнату отдыха и включи телевизор, канал местных новостей. Посмотри, передают там что-нибудь про… про авиакатастрофу…
Он не договорил. Оба услышали завывание сирен.
Генри так и не пришел в себя. Все медики мемориальной больницы Редборна умчались к месту падения самолета. Персонал Св. Себастьяна перенес пострадавших жильцов в столовую, которая теперь напоминала очень мирный военный госпиталь. Его пациенты не метались, не стонали, не кричали и не нуждались в срочной медицинской помощи, кроме одной женщины, сломавшей бедро при падении на пол. Ее отправили в больницу. Из лазарета принесли несколько аппаратов, которыми обследовали пострадавших. Никаких аномалий в работе сердца или скачков кровяного давления. Кто-то сказал Керри, что на этаже, где находились палаты с постоянным присмотром, все пациенты впали в кому.
Родственники вызывали по сотовым телефонам домашних врачей, сидели у лежанок, кричали на людей из персонала Св. Себастьяна, которые в ответ монотонно повторяли: «Работники мемориальной больницы Редборна в курсе ситуации и заберут обитателей Св. Себастьяна как только смогут. Пожалуйста, сэр, если бы вы только…»
«Имейте терпение. Верьте, что мы делаем все, что в наших силах. Просто посмотрите на спокойное выражение лица вашей матери. Поймите же наконец, что мы знаем не больше вашего. Да отстаньте от меня!»
Керри проверила всех своих подопечных одного за другим. Все были затронута этой непонятной эпидемией, многие потеряли сознание в своих квартирах. Их перенесли в лазарет. И все они были старше восьмидесяти.
Из квартиры Эла Космано — там никого, должно быть, он был где-то еще, когда все случилось, — Керри поспешила назад в лазарет, но по дороге какой-то мужчина схватил ее за руку.
— Эй! Мисс Веси!
Один из детективов, расследовавших смерть Джима. Желудок Керри опустился. — Да.
— Где я могу найти главного администратора госпиталя, мистера Колдуэлла?
— Его здесь нет, он на выходные выехал за город, но за ним уже послали… а зачем он вам?
— Мне нужно его увидеть. А кто сейчас тут главный? И что вообще здесь происходит?
Значит, это не имеет отношения к смерти Джима. Но все равно — коп. Она внутренне содрогнулась (Джим тоже был копом), но в то же время ухватилась за детектива — она чувствовала в нем точку опоры. Представитель закона. Лицо официальное. Тот, кто расследует и находит ответы. Кто обеспечивает безопасность. Она и за Джима-то вышла, в первую очередь думая о безопасности.
Керри произнесла как можно более спокойно:
— У нас тут… что-то вроде эпидемии обмороков среди самых пожилых жильцов. Все потеряли сознание в одно и то же время. Около часа назад.
— Заболевание?
— Нет. — Она сама почувствовала, как уверенно звучит ее голос. Что ж, она снова обрела себя. — Это случилось, когда самолет разбился.
Детектив выглядел озадаченным. Керри предложила:
— Давайте я отведу вас к доктору Джемисону. Это главврач Св. Себастьяна.
Джемисона не было в столовой. Керри и детектив Джерачи нашли его в кухне, где он ругался с Джейком Дибеллой.
— Нет, черт побери! Я не допущу, чтобы вы тревожили родственников пострадавших из-за какой-то своей идиотской, совершенно сырой теории. Нет! — И Джемисон зашагал прочь.
Керри попыталась обратить на себя его внимание:
— Доктор Джемисон, это…
Но он стремительно прошел мимо, спеша к своим пациентам.
Керри думала, что детектив проследует за ним, но вместо этого Джерачи спросил Джейка:
— Кто вы такой?
— А вы кто такой?
Керри не доводилось слышать, чтобы Джейк так грубил. Но он. был зол, и расстроен, и испуган. Ну, все они были напуганы.
— Детектив Джерачи, департамент полиции. Вы работаете здесь?
Керри поспешно вмешалась, пока оба по-настоящему не заве— Это доктор Дибелла. Он ведет медицинскую исследовательскую работу в Св. Себастьяне, связанную… связанную с мозговыми волнами.
Джерачи объяснился:
— Я получил на свой сотовый анонимный звонок. Он был адресован именно мне, а не департаменту полиции. Из приемной Св. Себастьяна. Звонивший сообщил мне, что я могу найти здесь информацию, касающуюся разбившегося самолета. Вы что-нибудь об этом знаете, доктор?
Керри видела, что Винс Джерачи убежден: Джейк владеет какой-то информацией. Откуда она это знает? А откуда он это знает? Но эта убежденность читалась в каждом движении детектива, в его позе, выражении лица. Он был как охотничий пес, сделавший стойку над дичью: он знал, что Джейку что-то известно.
Джейк никак не отреагировал на вопрос детектива, а стоял и просто смотрел на Джерачи. Наконец тот счел нужным пояснить:
— В полумиле отсюда разбился самолет местных линий с сорока девятью пассажирами на борту, включая тридцать одного члена клуба старейшин «Большие Тузы». Они направлялись на трехдневный отдых в Атлантик-сити, в тамошние казино. Все находящиеся на борту погибли.
— Сейчас я не могу с вами разговаривать, — отозвался Джейк. — Мне нужно сделать сканирование мозга всем этим людям, пока они не пришли в себя. После того как болван Джемисон поймет, что я делаю, и выставит меня прочь, мы сможем поговорить. Керри, мне понадобится твоя помощь. Сходи в мой кабинет, возьми там все оборудование, оно в углу на каталке, заверни в одеяло и прикати через черный ход в кухню. Быстро!
Она кивнула и помчалась прочь так быстро, что даже не заметила, как Джерачи последовал за ней. Она обнаружила детектива за своей спиной уже у входа кабинет Джейка.
— Давайте я помогу, тяжело ведь, — проявил любезность Джерачи.
— Да нет. — Она положила кронштейн на тележку. — А вы разве не должны опрашивать людей, задавать им вопросы?
— Я это и делаю. Дибелла всегда так вами командует? Джейк командовал? А она и не заметила.
— Нет. — Она водрузила шлем и коробку с периферией поверх кронштейна, затем оглянулась по сторонам в поисках одеяла — ни одного одеяла.
Вы работаете на Дибеллу или на Св. Себастьян?
— В Св. Себастьяне. Мне надо сходить в кладовку.
Когда она вернулась с одеялом, Джерачи читал бумаги, лежащие на рабочем столе Джейка. Разве это законно? Керри набросила одеяло поверх оборудования. Джерачи ухватил рукоять каталки, остановив Керри.
— Я вам нужен, — сказал он. — Если вас кто-нибудь попытается задержать, мне достаточно показать свой значок.
— Ладно, — нелюбезно согласилась она. Ради Джейка она и сама бы как-нибудь справилась.
Они закатили тележку с оборудованием в кухню. Джейк установил аппаратуру на раздаточном столе, игнорируя жалкие вопросы поварихи:
— Так что — никто не будет есть?
Не получив ответа, она сорвала фартук, швырнула его на пол и удалилась.
— Последи за дверью, — приказал Джейк.
Он выскользнул в столовую и через минуту вернулся назад, толкая каталку, на которой лежала пожилая леди.
— Кто это, Керри?
— Эллен Парминтер. — И добавила через секунду: — Ей восемьдесят три.
Джейк что-то пробурчал и принялся присоединять электроды к голове ничего не сознающей миссис Парминтер. Джерачи обратился к Керри:
— Пойдемте со мной.
— Нет. — Откуда у нее такое самообладание? Может, от детектива и набралась?
Детектив только улыбнулся.
— Да. В данную минуту это официальное полицейское расследование.
Пришлось пойти, следуя за ним, назад в кабинет Джейка. Керри била дрожь, и ей очень не хотелось, чтобы детектив это заметил. Но он заметил: похоже, он все замечал.
— Садись, — мягко предложил он. — Вот сюда, за стол. Тебе ведь не понравилось, что я читал лежащие здесь бумаги доктора Дибеллы, да? Если бумаги лежат на виду, то это совершенно законно. Похоже, ты очень наблюдательная девушка, Керри. Поэтому расскажи мне, пожалуйста, обо всем, что здесь произошло. С самого начала и не упуская никаких мелочей. Для начала объясни мне: зачем ты сказала доктору Дибелле о возрасте той леди? Это имеет какое-то отношение ко всему происходящему?
Она и сама не знала, имеет ли. Как это может… люди ведь стареют по-разному, с разной скоростью. Абсолютный возраст значения не имеет, разве что…
— Керри?
И ей вдруг показалось, что это будет таким облегчением — выплеснуть на него все накопившееся. Да уж, детектив умел заставлять людей говорить, сказывалась профессиональная выучка, она не признавала и не верила его внезапной мягкости и заботливости. Профессиональный трюк, ничего больше. Но, может быть, каким-то образом это позволит ей упорядочить собственные хаотичные мысли. И как-то поможет исправить ситуацию в целом. Люди, погибшие в том самолете…
Керри медленно произнесла:
— Вы мне не поверите.
— А ты все же попытайся.
— Да я и сама не верю.
Детектив ничего не ответил, только выжидательно смотрел на нее. И тогда она излила душу, начав с «приступа» Генри в машине, когда они ехали из университета. Эпидемия рвоты у семи или более пациентов, которая вовсе не была следствием пищевого отравления, как полагали в Св. Себастьяне. Томограмма Эвелин Кренчнотид. Ожерелье Анны Черновой — как оно выглядело в представлении Эвелин и как описал его Боб Донован. Тайное собрание в квартире Генри этим утром. Что Керри там подслушала: слова Генри насчет рассеяния электронов, когда сам факт наблюдения изменяет траектории элементарных частиц. Лекция Джейка об «эмерджентности». Как Генри появился в кабинете Джейка и успел прохрипеть, перед тем как свалиться на пол: «Вызовите полицию. Мы только что сбили самолет». Массовая потеря сознания у всех, кто был старше восьмидесяти, и ни у кого, кто был моложе. Сканирование мозга, которое сейчас проделывал Джейк, явно с целью установить, будут ли результаты нормальными или такими же, как у Эвелин.
Но чем больше рассказывала Керри, тем более дико и невероятно все звучало.
Когда она закончила, Джерачи сидел с непроницаемым лицом.
— Вот и все, — сказала она жалким тоном. — Мне надо пойти посмотреть, как там Генри.
— Спасибо тебе, Керри. — Голос детектива ничего не выражал. — А я сейчас поищу доктора Джемисона.
Он ушел, а Керри осталась. Она вдруг почувствовала слабость во всем теле. Двигаться не было сил. Керри опустила голову на руки и какое-то время сидела неподвижно. Когда она наконец снова распрямилась, ее взгляд упал на бумаги на столе Джейка.
Он как раз что-то писал, когда она ворвалась с сообщением о собрании в квартире Генри. Писал ручкой на бумаге, не набирал текст в компьютере. Бумага была светло-зеленая с едва различимыми водяными знаками. А чернила синие. «Мой дорогой Джеймс, не могу выразить, как я сожалею о том, что наговорил вчера вечером тебе по телефону, но любимый, пожалуйста, не забывай…»
Из горла Керри вырвался отрывистый, похожий на лай смешок. «Мой дорогой Джеймс…»! Боже, какая она дура!
Она помотала головой, как собака, стряхивающая с себя воду, и отправилась посмотреть, как там Генри.
Новое существо наконец-то успокоилось. Этим можно было воспользоваться, чтобы установить с ним контакт. Подобное всегда лучше делать посредством символов его собственной культуры. Но у корабля совершенно не было времени на подготовку… Все нужно создавать медленно, постепенно переводя новую сущность на более высокие ступени, направляя, формируя, подготавливая А корабль еще слишком далеко.
Но он пытался, растягиваясь, насколько это возможно, отыскивая коллективные символы и образы, которые могли бы облегчить нормальный переход…..и пришел в ужас.
Глава 12
Эвелин Кренчнотид лежала на импровизированной кушетке у окна столовой. Она грезила, не оглушая холодного сквозняка, дующего из щелей окна, не замечая золотых и оранжевых листьев, пролетавших мимо стекол и падавших в крошечный внутренний дворик. В своем видении она шла по тропе, сотканной из света, и не слышала звука собственных шагов. Она двигалась навстречу свету, а где-то там, в этом сиянии, находился некто, кого она пока не могла ни видеть, ни слышать, но о ком она точно знала: он там есть. И она также знала, кто это.
Ее ждал тот, кто по-настоящему, подлинно и окончательно будет ее слушать.
Эл Космано корчился во сне.
— Он пробуждается, — воскликнула медсестра.
— Нет, — доктор Джемисон в очередной раз прошелся между рядами лежанок, санитарных каталок и тюфяков на полу, его лицо выражало усталость. — Некоторые из них проделывают это часами. Как только машина «скорой» вернется, отправьте этот ряд в госпиталь.
— Да, доктор.
Эл их слышал, но не слушал. Он снова был ребенком и бежал сумеречными улицами домой. Там была его мама, и она его ждала. Дом…
Сцена была освещена так ярко! Видимо, рабочие включили все осветительные приборы на полную мощность — она стала сплошным светом. Анна Чернова ничего из-за этого не видела, не могла отыскать взглядом партнера. Ей пришлось остановить танец.
Пришлось остановить танец.
Она стояла потерянная, растворенная в свете. Публика была где-то там, в этом сверкании и сиянии, но она не видела ее точно так же, как Беннета и кордебалет. Хотя публику она все же чувствовала. Все эти люди были здесь, они светились также ярко, как сцена, и они были стариками. Очень, очень древними, такими же, как и она сама, и столь же не способными к танцу…
Она всхлипывала, закрыв лицо руками
Эрин Басс увидела тропу: та вела именно туда, куда — как знала Эрин — и должна вести: в глубь самой Эрин, в самую сердцевину ее сути, где находился Будда, где он всегда был и будет вовеки. Эта тропа света, завиваясь спиралью, вела в глубь ее личного бытия, которое было также бытием всеобщим. А вокруг — ликующие другие, которые были ею, так же, как она была всеми…
Резкий толчок, и она пробудилась в машине «скорой помощи», пристегнутая ремнями к ложу, а над ней склонился какой-то молодой человек:
— Мэм?
Тропа сгинула, другие пропали, тяжелый, плотный мир майи снова окружал ее, а в пересохшем рту ощущался металлический привкус.
Свет и туннели — куда это он, к черту, попал? Возможно, это бункер для испытаний атомных зарядов, вот только не припомнит он, чтобы бункеры так ярко освещались, и где тогда Теллер, или Марк, или Оппи? Впрочем, нет, Оппи над этим проектом не работал. Генри запутался, вот что — он просто растерялся…
А потом все стало на место.
Он пробудился, мгновенно вывернувшись из сна-который-не-был-сном в состояние полного осознания себя. Даже более того; его чувства сверхъестественно обострились. Он ощущал твердый лежак под спиной, подсыхающий след слюны на подбородке, созерцал невыразительность флюоресцентного освещения столовой. Он слышал, как катятся резиновые колесики медицинской каталки по синтетическому ковру, как гремят ножи, вилки и ложки в кухонной мойке. Он ощущал запах Керри, и даже не глядя в ее сторону, мог в точности описать положение ее тела, как она сидит около его кушетки в столовой Св. Себастьяна. А рядом сидит детектив Джерачи.
— Генри, — прошептала Керри.
Он отозвался:
— Оно приближается. Оно уже почти здесь.
Корабль прервал все контакты. Он никогда не встречался до этого ни с чем подобным. Недосущество не было одним целым
Составляющие его совершенно не унифицированные компоненты были рассеяны среди неупорядоченных и разнообразных частиц материи И частицы эти были чудовищно гетерозиготны В отличие от компонентов любого другого недосущества, которое корабль когда-либо обнаруживал, направлял и наставлял и которым в конечном счете, становился. Все другие недокорабли на материальном плане бытия существовали как единое целое, поскольку они были схожими по всем параметрам. Эти тоже были схожими состояли из одинаковых физических частиц и подчинялись одинаковым физическим процессам, но где-то что-то пошло не так, совершенно неправильно, и из этой однородной материи так и не развился единый разум. Эти существа были дисгармоничны. Они использовали насилие, один против другого.
Возможно, если принять их в себя, они сумеют использовать насилие и против самого корабля.
Однако корабль не мог умчаться прочь и оставить их. Они уже начали изменять пространство-время в своем ближайшем соседстве. Когда их слияние продвинется дальше, новое существо сможет стать мощной и опасной сущностью. И что она натворит?
Корабль размышлял, испытывая ужас и отвращение при одной только мысли: возможно, окажется необходимым уничтожить то, что должно было бы стать неотъемлемой частью его самого.
Глава 13
Джейк Дибелла схватил распечатки с такой силой, что скомкал плотную бумагу. Лежащий на кушетке Генри Эрдманн нахмурился при виде этого малого акта вандализма. Керри сидела рядом, придвинув кресло так, чтобы иметь возможность держать Генри за руку, а детектив Джерачи из департамента полиции стоял у Эрдманна в ногах. Какого черта он вообще здесь делает? Дибелла тоже этого не понимал, но был слишком переполнен другими мыслями, чтобы озаботиться этим более чем на долю секунды.
Керри — Генри:
— Я все же думаю, вам следует отправиться в больницу!
— Не собираюсь, так что забудь об этом.
Старик пытался сесть прямо. Керри следовало бы его остановить, но Джерачи предостерегающим жестом мягко положил ей руку на плечо. Показывает, кто здесь главный, подумал Дибелла.
Генри:
— Но почему в Св. Себастьяне?
Тот же вопрос, что задала чуть раньше Керри. Дибелла:
— У меня есть гипотеза. — И сам отметил, как странно звучит его собственный голос. — Она основывается на факте, который заметила Керри, что никто моложе восьмидесяти не был… Если к Земле действительно приближается какого-то рода сверхразум… то есть…
Джейк не мог продолжать. Звучало слишком глупо. Но было также и слишком реально.
Но, очевидно, Генри Эрдманна не пугали ни глупость, ни реальность — что, как кажется, в последнее время стало Одним и тем же. Он только уточнил:
— Вы хотите сказать, что это приближается только потому, что «сверхсознание» проявляется только среди стариков, а их сейчас стало больше, чем когда-либо?
— Впервые в истории количество живущих людей старше восьмидесяти превысило один процент от всей популяции. Сто сорок миллионов человек во всем мире.
— Но это все еще не объясняет, почему это началось здесь. Почему с нами.
— Бога ради, Генри! Где-то же это должно начаться!
Тут детектив Джерачи по-настоящему поразил Джейка Дибеллу.
— Все бифуркации локализуются в одной точке. Когда-то одна двоякодышащая рыба стала дышать больше легкими, чем жабрами. Когда-то один пещерный человек изобрел топор. Всегда имеется одна-единственная точка — нексус,[66] в которой зарождается нечто новое. Возможно, этим нексусом являетесь вы, доктор Эрдманн.
Керри вывернула шею, чтобы посмотреть на Джерачи.
Генри тяжело выговорил:
— Возможно. Но я ведь не один такой. Я не был главным источником энергии, которая сбила самолет. Я был всего лишь одной из параллельно подключенных батарей.
Научные аналогии успокаивают Эрдманна, подумал Дибелла, страстно желающий, чтоб нашлось хоть что-то, что бы утешило его самого.
Керри заявила:
— Думаю, в деле с изъятием ожерелья Анны Черновой из сейфа спусковым крючком послужила Эвелин.
Джерачи подтянулся и снова стал напоминать гончую, напавшую на след. Однако вслух произнес:
— Но это же все бессмыслица. Я не могу заходить так далеко! В запавших глазах Генри появилось жесткое выражение.
— А вам и не надо заходить так далеко, как я это сделал, чтобы прийти к таким вот выводам. Вы уж просто поверьте мне на слово, Но я на опыте ощутил… это сознание. Собранные нами данные кажутся дурной шуткой, но они отражают реальность. А распечатки сканирования головного мозга, которые, изучал доктор Дибелла, это уж и вовсе не шутки. Это факты, это достоверные данные, с которыми можно и нужно работать.
Это точно. Результата сканирования мозгов старцев, которых Дибелла сумел обработать до того, как разъяренный идиот Джемисон не накрыл его за этим занятием и не вышвырнул вон, были грубой версией картины, полученной при томографировании Эвелин Кренчнотид. Почти полная блокада таламуса. этого переключателя и распределителя поступающей в мозг сенсорной информации. То же для определяющих телесные функции задних теменных долей. Сильнейшее возбуждение в тыльной части мозга и особенно на височно-теменных, участках, в миндалинах и гиппокампусе. Картинка взрывного впадения в эпилептическое мистическое состояние. И так же отличается от обычной картины при коме, как космический корабль от черепахи.
Дибелла сидел, обхватив лицо ладонями, как будто это могло упорядочить его мысли. Наконец он уронил ладони на колени и размеренно произнес:
— Одиночный нейрон не слишком разумен, это даже не очень впечатляющее живое устройство. Все, что он на самом деле делает, это преобразует одни типы электрических или химических сигналов в другие. Вот и все. Но нейроны, объединенные в общий мозг, могут порождать невероятно сложные состояния. Просто надо взять достаточное их количество, чтобы сделать возможным зарождение сознания.
— Или достаточное количество пожилых людей, чтобы получить коллективный разум? — вставила Керри. — Но почему только пожилые люди?
— Да откуда мне знать? — ответил Дибелла. — Возможно, для этого требуются мозги, накопившие достаточно жизненного опыта, достаточно прожитого времени.
Джерачи внезапно спросил:
— Вы читали Достоевского?
— Нет, — ответил Дибелла сухо. Джерачи ему не нравился. — А вы?
— Да. Достоевский писал, что бывали у него моменты, когда он ощущал «пугающую» ясность и экстаз, и что он мог бы отдать целую жизнь за пять секунд такого состояния и не чувствовал бы, что отдает слишком много… Достоевский был эпилептиком.
— Я это знаю! — отрезал Дибелла. Керри спросила:
— Генри, а сейчас оно с вами? Это… ощущение?
— Нет.
— Тогда, может, оно убралось прочь? Генри попытался ей улыбнуться.
— Может быть. Но я так не думаю. Я считаю, что оно идет за нами.
— Что вы имеете в виду — «за нами»? — скептически переспросил Джерачи. — Это же не киллер какой-нибудь.
— Я сам не понимаю, что я имею в виду, — раздраженно отозвался Генри. — На это придет, и придет скоро. Оно не может позволить себе долго ждать. Смотрите, что мы уже успели натворить… вспомните самолет…
Ладонь Керри легла на пальцы Генри.
— И что оно будет делать, когда заявится сюда?
— Я не знаю. Откуда я могу это знать?
— Генри… — начал было Джейк.
— Меня больше интересует, что мы можем сделать перед тем, как оно появится.
— Включить новостной канал CNN, — бросил Джерачи. Дибелла спросил подчеркнуто значительно:
— Детектив, может, вам сейчас нужно быть в каком-то другом месте?
— Нет. И уж точно: совершенно безразлично, где находиться, когда — если — это произойдет. Не так ли? Ответа, разумеется, не последовало.
В 9:43 вечера в городе, находящемся в двухстах милях от Св. Себастьяна отключилась подача электроэнергии.
— Никаких видимых причин, — говорил диктор CNN, — учитывая ясную погоду, и нет признаков…
— Генри? — позвала Керри.
— Я… со мной все в порядке. Но я его чувствую.
— Но сейчас это случилось далеко от нас, — сказал Джейк. — Если, конечно, это… если это было оно…
— Это было оно, — ответил Генри. Он все также лежал, растянувшись во всю длину на кушетке, только глаза закрыл. Джерачи уставился на экран телевизора. Все они с утра ничего не ели, но никто не хотел и думать о пище.
В 9:51 вечера тело Генри спазматически дернулось, и он вскрикнул. Керри всхлипнула, но в тот же миг Генри произнес:
— Это выбор.
Никто не осмелился спросить, какой смысл он вкладывал в эти слова.
Через семь минут по CNN передали сенсационное сообщение: рухнул мост через реку Гудзон, а вместе с ним темные воды поглотили поезд Национальной компании пассажирских железнодорожных сообщений.
В следующие несколько минут лицо Генри являло быструю смену выражений: страх, экстаз, ярость, удивление. Джейк напряженно размышлял, не должен ли он заснять Меняющееся лицо Генри камерой своего мобильника, но почему-то не мог пошевелиться. Керри опустилась на колени рядом с кушеткой и обхватила старика руками, как будто пытаясь удержать, не дать уйти.
— Мы… ничего не можем поделать, — выдавил из себя Генри. — Если кто-то достаточно сильно думает о… Боже!
Свет и телевизор отключились. Слышались тревожные крики, сопровождаемые завыванием сирен. Тонкий луч света опустился на лицо Генри, это Джерачи включил карманный фонарик. Все тело Генри сотрясали спазмы, но он смог открыть глаза. Дибелла с трудом различил его шепот:
— Это выбор.
Выбор был единственным возможным путем спасения. Корабль не понимал этой необходимости: как же может любая одинокая сущность выбрать что-либо иное, кроме желания стать частью своего же целого? Такого раньше никогда не случалось. Нарождающиеся создания были счастливы соединиться. Направление эволюции есть возрастание сложности. Но выбор — это единственный возможный способ действовать здесь; в этих условиях, чтобы хоть как-то помочь этому незаконнорожденному и неуправляемому созданию. Если оно не выберет слияния…
Разрушение. Чтобы защитить самую суть сознания, что означает самую суть всего.
Глава 14
Эвелин, боявшаяся больниц, отказалась отправиться в Мемориал Редборна, чтобы ее там «как следует проверили» после той всеобщей потери сознания. Нечего тут проверять. Просто потеря сознания, так что незачем сдавать кровь на анализ, и вообще…
Она остановилась на полпути между микроволновкой и кухонным столом. Кастрюлька выпала из рук, и овощная запеканка разлетелась по всему полу…
Снова вернулся свет, который окружал женщину в том ее видении. Только это был не свет, и сейчас это было не сонное видение. Это было в ее сознании, и это было ее сознанием, и она была этим… всегда была этим. Как такое возможно? Но присутствие заполняло ее, и Эвелин знала, вне всяких сомнений, что если она к этому присоединится, то больше никогда, никогда не будет одинока. Да что там, ей и раньше не нужны были слова, да и все, что ей надо сделать, — это осуществить выбор, а затем отправиться туда, где она и так уже находилась, где она была в своем доме…
Кто же знал?
И счастливая бывшая Эвелин Кренчнотид стала частью тех, кто ее ждал, а ее тело рухнуло на заляпанный лапшой и овощами пол.
В хибаре, в трущобах Карачи, человек лежал на куче тряпья. Его беззубые челюсти шевелились, ходили туда-сюда, но он не произносил ни звука. Всю ночь он ожидал прихода смерти, но теперь, похоже, уже дожидался чего-то другого, чего-то большего, чем даже смерть, и очень, очень древнего.
Древнего. Оно искало старых, и только старых, и беззубый мужчина знал почему.
Только старики заслужили это, заплатив единственной монетой, которая по-настоящему чего-то стоит: накопленным за всю жизнь запасом печали.
С облегчением он выскользнул из своего истерзанного болью тела в объятия древнего величия.
Нет. Он отсюда не двинется, думал Боб. Нечто, вторгшееся в его разум, испугало его, а страх привел в ярость. Пусть они — кто бы ни были — пробуют свои дешевые штучки, они были хуже профсоюзных деятелей. Предлагают пойти на уступки. Пытаются надуть. Он будет тверд, он не желает ни к чему присоединяться й кем-то там становиться. По крайней мере, пока не будет знать, что за сделка намечается и чего хотят эти ублюдки.
Они его не заполучат.
А затем он почувствовал, что происходит что-то еще. И он знал, что это такое. Сидя в больнице Памяти Редборна, Боб Донован завопил: — Нет! Анна, не надо!
А разум его продолжал сопротивляться, пока внезапно присутствие не исчезло.
Он снова остался один.
В роскошном особняке в Сан-Хосе спящий внезапно пробудился и резко сел в постели. Какое-то время он застыл неподвижно в темноте, не замечая даже, что электронные часы и подключенный к кабельному вещанию цифровой телевизор отрубились. Восторги изумление переполняли его.
Ну, конечно же, как он этого раньше не видел?! Он, который столько долгих восхитительных ночей провел за доводкой компьютерных программ — для тех старых персоналок, еще с мониторами на. вакуумных трубках, — как он мог этого не понимать? Он не был целой программой, а всего лишь одной строчкой кода! А программа по-настоящему может работать, только если собрать воедино все коды, и никак не раньше. Он всегда был только фрагментом, а теперь перед ним предстало целое…
Он присоединился к нему.
Эрин Басс достигла сатори.[67]
Слезы наполнили ее глаза. Всю свою жизнь она этого хотела, стремилась к этому, часами медитировала каждый день, но даже близко не подошла к тому мистическому опьянению, которое сейчас ощущала. Она не знала и даже не подозревала, что можно достичь такого единства. Все ее предыдущие усилия были неверными. Здесь не было усилий, здесь не было Эрин. Никто ее не сотворил, она сама была и созиданием, и созидаемым космосом; никаких индивидуальностей не существовало. Ее существование не было ею самой. И когда исчезла эта иллюзия, вместе с ней, растворившись во всеобщем, исчезла и Эрин.
Джина Мартинелли ощущала эту благодать Божью и сияние Его славы. Только… только где же Иисус Христос, спаситель наш и Господь? Она не чувствовала Его, не могла отыскать Его в этом едином…
Но если Христа здесь нет, то это не Царство Божье. Это уловки лукавого, Сатаны, который принимает миллионы обличий и посылает своих демонов, чтобы сбивать с пути верующих. Но ее-то он не обманет!
Она сложила руки и принялась громко молиться вслух. Она никуда не пойдет, она останется здесь и будет дожидаться единственного подлинного Бога.
Миниатюрная женщина в Шанхае сидела у окна, наблюдая, как дети ее правнуков играют во дворе Как они подвижны! Когда-то и она была такой.
Внезапно, безо всякой подготовки и перехода, она ощутила присутствие богов в своей душе. Значит, пришло ее время! Она вдруг почувствовала себя снова почти молодой, почти сильной… это было хорошо. Но даже если бы и не было этого чувства — когда боги приходят за тобой, ты идешь за ними.
Один прощальный взгляд на детей, и она позволила богам забрать себя.
Анна Чернова проснулась в лазарете Св. Себастьяна, ставшем для нее тюрьмой, и судорожно вдохнула. Она ощутила проходящую сквозь все тело силу и на какое-то мгновение отчаянной надежды подумала, что это та же самая сила, которой насыщалась вся ее оставшаяся в далеком прошлом жизнь, состоящая из па и арабесков.
Но это было не так.
Это было нечто внешнее, отделенное от нее… но так не должно быть. Она могла бы принять эту силу в себя, стать этой силой, так же, как сила стала бы ею. Но Анна пока еще сдерживала последний шаг.
А там можно будет танцевать?
Нет. Не в том смысле, в каком она это понимала, там не будет великолепной работы мышц и конечностей, не будет прыжков и изгибов спины. Никакого создания красоты через физическое тело.
Нет.
Танцев не будет.
Но там была сила, и эту силу она могла использовать для своею рода побега из этого бесполезного тела, этого лазарета и этой жизни, лишенной танца. Откуда-то издали до нее донесся крик: «Нет! Анна, не надо!». Но она уже решилась. Анна вцепилась в силу, одновременно и отказываясь присоединиться к ней, и не в состоянии ее лишиться. Анна пыталась овладеть этой силой.
Она умерла, не успев сделать следующего вдоха.
Все тело Генри сотрясала дрожь. Оно было здесь. Оно было им самим.
— Это выбор, — прошептал Генри.
С одной стороны — все. Все сознание, вплетенное в глубинную суть самого пространства-времени, в точности так, как о том догадывался Уиллер и некоторые другие почти сотню лет назад. Сознание на квантовом уровне, на уровне волн вероятности, которое эволюционировало вместе со всей Вселенной.
А с другой — индивидуальность, именуемая Генри Мартин Эрдманн. Если он сольется со сверхсознанием, он перестанет существовать как личность, как отдельный разум. А для Генри его разум был всем.
Он колебался в подвешенном состоянии наносекунды, годы, эпохи. Само время имело здесь иное значение. Находясь не там и не ту
Генри мог «пощупать» силу и понимал, чем она является — и чем не является человечество. И уже видел вывод. Он нашел ответ. — Нет, — сказал он.
И он снова лежал на кушетке, а Керри обнимала его, и рядом находились двое мужчин, слабо освещенных тонким лучом желтого света, словом, он снова стал смертным и одиноким.
И снова был собой.
Достаточно слившихся. Опасность миновала. Существо родилось — и это корабль, а большего и не надо.
Глава 15
Месяцы, чтобы опознать всех погибших. Годы, чтобы полностью восстановить ущерб, нанесенный мировой инфраструктуре: разрушенные мосты, здания, информационные системы. Но еще десятилетия — Дибелла знал это — будут длиться споры о том, что же на самом деле произошло. Теорий напекли множество. Мощнейший электромагнитный импульс, солнечная радиация, звездная радиация, галактическая радиация, атака инопланетян, глобальный терроризм. Армагеддон, активность тектонических плит, вирус, созданный методами генетической инженерии. Глупейшие предположения, легко опровергаемые, что, разумеется, нисколько не мешает собирать вокруг себя толпы верующих. Немногие выжившие старики говорили неохотно. Тем, кто говорил, по большей части не верили.
Джейк и сам с трудом всему этому верил.
Он так ничего и не сделал с томограммой Эвелин Кренчнотид и с результатами сканирования трех других, поскольку здесь не было ничего, что он мог бы понять. Все четверо, кстати, умерли в тот день.
— Только их тела, — всегда добавляла Керри. Она свято верила в то, что рассказал ей тогда Генри Эрдманн.
Ну, а он, Дибелла, верит ли в идеи Генри? Во вторник верил, в среду считал все это полной чушью, а в четверг снова верил. Случившееся нельзя было подтвердить, повторить в эксперименте. Это не наука. Это… что-то другое.
Дибелла продолжал жить своей нормальной жизнью. Он порвал с Джеймсом. Он продолжал навещать Генри уже и после того, как программа его исследований в Св. Себастьяне была завершена. Временами он обедал вместе с Керри и Винсом Джерачи. И был шафером у них на свадьбе.
Он присутствовал на дне рождения своей матери, когда ей стукнуло 65. Дорогостоящее, шумное сборище, организованное его сестрой в банкетном зале гламурного отеля в деловой части города. Новорожденная смеялась, целовала родственников, прилетевших из Чикаго, вскрывала пакеты и коробки с подарками. Когда она кружила в танце с партнером в костюме Дяди Сэма, Дибелла размышлял, хватит ли ей здоровья дожить до восьмидесяти.
И вообще, сколько людей в этом мире смогут дожить до восьмидесяти.
— Лишь потому, что большинство из них выбрало уход, мы, оставшиеся, потеряли силу эмерджентности, — говорил Генри, и Дибелла отметил это «из них» вместо «из нас». — Несколько атомов урана не образуют критической массы, и никакой цепной реакции не получится.
Дибелла сформулировал бы иначе: «Если у вас есть лишь несколько нейронов, то из них нельзя организовать мыслящий мозг». Но суть от этого не менялась.
— Если так много людей отказались от слияния, то это сознание должно будет снова… — Генри не закончил фразы — ни тогда, ни позже. Но Дибелла догадывался, что он хотел сказать.
— Давай, парнишка, не стой, — окликнул его Дядя Сэм, — найди себе партнера и танцуй!
Дибелла покачал головой, улыбнувшись… Как раз сейчас у него не было партнера, и танцевать он не хотел. Но, конечно же, старина Сэм был прав. Желание танцевать — товар скоропортящийся. И вообще, на большей части всего того, чем занимается человечество, уже проставлен штамп с датой истечения срока годности. В один прекрасный день поколение его матери, поколение, родившееся в условиях самого большого в истории демографического взрыва, достигнет восьмидесяти. И перед ними снова встанет та же проблема выбора, которая стояла перед Генри.
И как же оно все будет в следующий раз?
Ошибки, как сор, плывут по волне,
А жемчуг ищут на глубине.
Эмерджентность — это новый знаковый скачок в развитии, переход на новую стадию. Именно с таким явлением предстоит столкнуться обитателям дома для престарелых Св. Себастьяна. И далеко не все могут и готовы совершить шаг в неизвестное…
Корабль, который в глазах Генри Эрдманна выглядел бы чем угодно, только не кораблем, мчался меж звезд, двигаясь по упорядоченной схеме событийных флюктуации вакуума В области пространства протяженностью в несколько световых лет спонтанно возникала субатомная частица, существовала в течение каких-то наносекунд и исчезала Фазовые переходы разрывали космос, а затем перестраивали его по мере продвижения корабля Генри, доведись ему каким-то образом оказаться в ледяных глубинах пространства, на пути следования корабля, мгновенно умер бы от регулярных, сложно структурированных вспышек мощного излучения, не успев насладиться их мерцающей красотой.
Внезапно корабль прекратил продвижение.
Вспышки излучения усилились, их рисунок стал еще более сложным. Затем корабль резко изменил направление. Он ускорялся, преобразуя в своем поступательном движении и пространство, и время, а затем заглаживая искажения в фарватерном следе. Необходимость гнала корабль вперед.
Где-то очень далеко нечто отчаянно боролось за то, чтобы родиться…
Глава 1
Генри Эрдманн стоял перед зеркалом в своей крошечной спальне, пытаясь завязать галстук одной рукой. Другой он судорожно цеплялся за перекладину ходунков. Ходунки — штука не шибко устойчивая, и узел вышел корявым. Генри распустил его и начал процесс заново Керри скоро придет.
Он всегда повязывал галстук, отправляясь в колледж. Пускай студенты — и даже аспиранты — являются на занятия в драных джинсах и теннисках с непристойными рисунками и надписями, пускай они заводят на головах космы, видом своим напоминающие, что здесь кишат крысы. Даже девицы. Студенты — это студенты, и Генри никогда не считал их неопрятность выражением неуважения, как это делали многие другие обитатели Дома престарелых Святого Себастьяна. Временами Генри это даже забавляло, хотя веселье мешалось с печалью. Неужели эти будущие физики, интеллигентные и одаренные, не понимали, насколько эфемерны их красота и молодость? Зачем они стараются выглядеть столь отталкивающе, если скоро, очень скоро настанут времена, когда для этого не надо будет прилагать никаких усилий и у них не останется никакого другого выбора?
На этот раз он смог завязать узел. Не безукоризненно, конечно, — непростая все же операция, одной-то рукой, — но для правительственной службы сойдет. Генри улыбнулся. В свое время, когда он с коллегами работал на правительство, только безукоризненно выполненная работа считалась приемлемой. Атомную бомбу можно было создать, только так относясь к делу. У Генри до сих пор в ушах звучал голос старины Оппи,[53] провозглашающего, что планы для «Айви Майк»[54] были «технически прелестными». Разумеется, это было до того, как…
Стук в дверь и свежий, юный голос Керри:
— Доктор Эрдманн! Вы готовы?
Она всегда именовала его уважительно, не забывая произнести титул. Не то что некоторые сиделки и ассистентки. «Как у нас нынче дела, Хэнк?» — так к нему вчера обратилась эта блондинка с избыточным весом. А когда он очень сдержанно ответил: «Не знаю, как у вас, мадам, но у меня все в порядке, спасибо», она лишь рассмеялась. Генри так и слышал, как она говорит какой-нибудь из этих своих ужасных коллег: «Это старичье просто помешано на формальностях — так прикольно!». Никогда в жизни никто не называл его Хэнком.
— Уже иду, Керри.
Генри ухватился за ходунки обеими руками и принялся дюйм за дюймом продвигаться вперед — цок, цок, цок. Звук был громкий и отчетливый даже на ковровом покрытии. Письменные работы его студентов лежали на столе около двери. На этой неделе Генри нагрузил своих учеников действительно трудными задачами, и один только Холдейн смог решить все. Многообещающий паренек. Гибкий, подвижный ум. но и строгий в то же время. В 52-м он вполне мог бы участвовать в «Проекте Айви», помогая Теллеру и Уламу разрабатывать водородную бомбу.
Что-то произошло в голове Генри, как раз когда он находился посреди гостиной своей крошечной квартирки в Доме престарелых Святого Себастьяна.
Он замер, пораженный. Это ощущалось, как нащупывающее прикосновение, призрачный палец внутри его мозга. Изумление тут же переросло в страх. Неужто с ним приключился удар? Когда тебе девяносто, все возможно. Но чувствовал он себя отлично, гораздо лучше, чем несколько дней назад…
— Доктор Эрдманн?
— Я здесь, — Генри проковылял к двери и открыл ее. На Керри был вишнево-красный свитер, к шляпке прицепился опавший оранжевый лист, а глаза прикрывали большие солнцезащитные очки. Приятная девушка с гладкой кожей и бронзовой шевелюрой, такая… светящаяся. А на улице моросит дождик. Генри протянул руку и осторожно снял очки с ее носа. Подбитый левый глаз Керри совершенно заплыл, так что ни радужки, ни зрачка не было видно.
— Ну, ублюдок! — с чувством произнес Генри.
«А вот Генри и Керри идут через холл к лифту», — подумала Эвелин Кренчнотид. Она помахала им, не вставая с кресла, дверь ее комнаты была, как обычно, широко раскрыта, но эти двое, занятые беседой, ее не заметили. Она попыталась подслушать разговор, но тут как раз послышался рев очередного самолета, взлетающего с летного поля аэропорта. Маршрут этих докучливых воздушных машин проходил слишком близко к Св. Себастьяну! А с другой стороны, если бы не данное обстоятельство, жилье в этом районе стоило бы гораздо дороже и Эвелин не смогла бы здесь поселиться. Надо всегда видеть светлую сторону вещей!
Поскольку сегодня вторник и сейчас полдень, то Керри и Генри, без сомнения, направляются в колледж. Генри так чудесно сохранился и до сих пор ведет активную жизнь — никогда не догадаешься о его настоящем возрасте, это точно. У него даже все волосы сохранились! Хотя куртка для сентября легковата, и от влаги она не защищает. Генри может простудиться. Надо будет поговорить с Керри. И с чего это Керри носит солнечные очки, когда на улице дождик?
Однако если Эвелин сейчас же не возьмется за телефон, она опоздает! А люди ждут ее! Они надеются на нее! Эвелин набрала первый номер и услышала, как зазвонил аппарат этажом ниже.
— Боб? Это Эвелин. Скажи, дорогой, как твое давление сегодня?
— В порядке, — ответил Боб Донован.
— Ты уверен? Твой голос звучит немного раздраженно, дорогуша.
— Все в порядке, Эвелин. Просто я занят.
— И чем же?
— Просто занят.
— Хорошо, когда у человека есть дело! Ты идешь сегодня вечером на собрание?
— Не зна…
— Тебе надо сходить. Тебе обязательно надо сходить. Для людей нашего возраста очень важно нагружать интеллект!
— Пожалуй, схожу, — пробурчал Боб.
— Обязательно, но сначала скажи, как твоя внучка справилась…
Он повесил трубку. Похоже, действительно очень раздражен. Может, у него запор? Эвелин могла бы порекомендовать прекрасное средство.
Следующий звонок вызвал более сердечный отклик. Джина Мартинелли, как всегда, пришла в восторг от выказанного Эвелин внимания. Она тут же информировала Эвелин о состоянии своего артрита, подагры и диабета, доложила о проблемах сына, страдающего избыточным весом, и о выкидыше у приемной дочери жены второго сына; и все это пересыпалось цитатами из Библии («…пей не одну воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов»).[55] Она ответила на все вопросы Эвелин, записала все ее рекомендации и…
— Эвелин? — спросила Джина. — Ты меня слушаешь?
— Да, я… — Эвелин впала в молчание, и это было событием столь беспрецедентным, что Джина в панике воскликнула:
— Нажми кнопку тревожного вызова!
— Нет-нет, со мной все в порядке, я… я просто кое о чем вспоминала.
— Вспоминала? Что?
Но Эвелин сама не знала. Если говорить строго, это не было воспоминанием, это было… ну, некое чувство, неопределенное, но сильное ощущение.
— Эвелин?
— Я слушаю!
— Господь решает, когда призвать нас к Себе, и я надеюсь, что твое время еще не настало. Ты слышала про Анну Чернову? Знаменитая балерина с четвертого этажа? Прошлым вечером она упала и сломала ногу, пришлось госпитализировать.
— Не может быть!
— Увы, так не повезло бедняжке. Ей сказали, что это только временно, пока состояние не стабилизируется, ноты-то понимаешь, что это значит.
Она понимала. Как и все они. Сначала лазарет, затем еще выше, на седьмой этаж, где у тебя уже никогда не будет своей личной, пусть даже маленькой комнатки, а потом, рано или поздно, — в палаты на восьмом или девятом под присмотр сиделок. Лучше уйти быстро и чисто, как Джек Фуллер в прошлом месяце. Но Эвелин не желала позволять себе таких мыслей! Очень важно сохранять позитивный подход!
Джина говорила:
— Анна держится молодцом, как я слышала. Господь никогда не посылает человеку больше испытаний, чем тот сможет выдержать.
Насчет этого Эвелин не была уверена, но спорить с Джиной, убежденной, что с Господом у нее установлена прямая телефонная связь, занятие неблагодарное.
Эвелин просто ответила:
— Я навещу ее перед встречей сплетниц-рукодельниц. Уверена — она очень одинока. Бедная девочка! Ты же знаешь, какие нагрузки на организм испытывают эти танцоры в течение многих лет, так чего же еще ожидать?
— Да, я знаю! — ответила Джина не без удовлетворения в голосе. — Они платят ужасную цену за красоту. И во имя чего в сущности? Во имя мирской тщеты!
— А ты слышала про ожерелье, которое она хранит в сейфе Св. Себастьяна?
— Нет! Что за ожерелье?
— Сказочное! Мне рассказала Дорис Дзивальски. Анне подарила его одна знаменитая русская танцовщица, а ей ожерелье вручил сам царь!
— Какой царь?
— Ну, царь. Русский царь. Дорис говорит, что оно стоит целое состояние и поэтому Анна хранит его в сейфе и никогда не надевает.
— Тщеславие, — уверенно заявила Джина. — Может, ей просто не нравится, как эта роскошь сейчас смотрится на ее морщинистой шейке.
— Дорис говорит, что Анна очень подавлена.
— Все это тщета! Слушай, я тут глянула и увидела, что все…
— Я посоветую ей акупунктуру, — перебила Эвелин. — Акупунктура помогает против депрессии.
Но сначала она позвонит Эрин, чтобы поделиться новостями.
Эрин Басс равнодушно слушала, как надрывается телефон. Звонила, скорее всего, эта сорока Эвелин Кренчнотид, которой не терпится узнать, как у нее обстоят дела с давлением, уровнем холестерина и островком Лангерганса.[56] Ну да, Эрин следовало бы поднять трубку, Эвелин, в конце концов, просто безвредная трещотка, а ей следует быть более снисходительной. Да только с чего бы это? Почему человек должен быть более снисходительным только из-за того, что он стар?
Она перестала обращать внимание на звон телефона и вернулась к книге. Грэм Грин, «Суть дела». Мировая скорбь Грина казалась ей манерной, претенциозной, но писатель он прекрасный. Сейчас его сильно недооценивают.
Лайнер прибыл в порт в субботу вечером из окна спальни они могли видеть его длинный серый силуэт, скользящий мимо плавучих бонов, за пределы…
Что-то случилось.
… скользящий мимо плавучих бонов, за пределы…
Эрин больше не находилась в Св. Себастьяне. Она вообще нигде не находилась, ее вознесло надо всем и за все пределы…
Затем это закончилось, она снова оказалась в своей крошечной комнатке и увидела, что оставшаяся без присмотра книга соскользнула с ее колен на пол.
Анна Чернова танцевала. Она и Пол вместе с двумя другими парами на залитой ярким светом сцене. Сам Баланчин стоял за левой кулисой, и хотя Анна знала, что он пришел посмотреть на соло Сузанны, одно его присутствие вдохновляло. Заиграла музыка. Promenade en couronne, attitude, arabesque efface,[57] а теперь вверх, руки Пола подхватили ее и возносят. И вознеслась она выше своей же телесной оболочки, и воспарила над сиеной, над головами кордебалета и над самой Сузанной Фаррелл, просочилась сквозь крышу и вознеслась над Театром штата Нью-Йорк, и продолжала воспарять в ночное небо, раскинув руки в porte de bras достаточно широком, чтобы охватить все сверкающее великолепие ночного неба, выполняя самое совершенное jete, заполняя всю Вселенную, пока…
— Она улыбается, — сказал Боб Донован, хотя за мгновение до этого понятия не имел, что намерен вообще хоть что-то говорить. Он глядел на спящую Анну, настолько прекрасную, что она казалась нереальной. Ну, если не считать вполне прозаической и уродливой гипсовой шины на ноге. В руке Боб держал три желтые розы и чувствовал себя по этому поводу полным идиотом — но, в конце концов, какого черта?
— Обезболивающие иногда так действуют, — информировала его сиделка лазарета. — Боюсь, вам нельзя здесь находиться, мистер Донован.
Боб бросил на нее мрачный, если не сказать угрожающий, взгляд. Не то чтобы он на самом деле ей угрожал. Эта сиделка была не из худших. Не то что некоторые. Возможно, потому что и сама была не из этих молодых вертихвосток.
Еще несколько лет, сестричка, и ты тоже окажешься одной из нас.
— Передайте ей это, ладно? — Боб сунул розы сиделке.
— Да, конечно, — заверила она, а он вышел из пропахшего лекарствами лазарета — как он, ненавидел этот запах! — и направился к лифту. Боже, какой он все-таки жалкий, дурной старпёр! Анна Чернова, как однажды рассказала ему эта вечно сующая свой нос в чужие дела дурёха Эвелин Кренчнотид, выступала в каком-то известном заведении в Нью-Йорке, в Абрахам-центре или что-то вроде. Анна была знаменитостью. Эвелин, конечно, и соврать может, да только не в этом дело. С того самого момента, когда Боб Донован увидел Анну Чернову, ему все время хотелось что-то ей дарить. Цветы. Украшения. Все, чего ей захочется. Все, что у него было. Ну и как же, учитывая возраст, можно его после этого называть? Придурком, вот как! Я вас умоляю!
Боб спустился в лифте на первый этаж, бодро пересек холл и через боковую дверь вышел в «сад воспоминаний». Дурацкое название, в духе Нью-Эйдж. Ему хотелось что-нибудь пнуть, хотелось рявкнуть на кого-нибудь…
Поток энергии пронзил его снизу вверх от копчика до мозга мягкий, но совершенно отчетливо ощутимый: так бьет током сломанный тостер.
Затем все кончилось.
Мать твою, что это было?! С ним все в порядке? Если он свалится, как Анна…
С ним все в порядке. Его кости попрочнее, чем у Анны. Чем бы это ни было, оно прошло. Просто какая-то минутная придурь организма.
На этаже, где располагался лазарет Св. Себастьяна, женщина, жить которой осталось несколько дней, что-то бормотала в своем последнем долгом полусне. Из капельницы в вену на ее руке поступал морфий, облегчающий затянувшийся переход в мир иной. Никто не вслушивался в этот бессвязный лепет: прошли годы с тех пор, когда в нем еще можно было уловить какой-то смысл. Внезапно бормотание прекратилось, и она на мгновение широко раскрыла глаза, ярко сверкнувшие на фоне уродливой маски, в которую превратилось некогда очаровательное лицо. Но только на миг. Глаза закрылись, и бессмысленный лепет возобновился.
В Тихуане крепкий старик, сидящий на рынке за прилавком своего сына, за которым тот продавал без умолку тараторящим туристам дешевые пестрые шали с национальным колоритом, вдруг подл лицо к солнцу. И его рот, в котором были целы еще все до одного белые, сверкающие зубы, внезапно округлился в форме буквы «О».
В Бомбее одетая в белое вдова выглянула через окно на кишащую народом улицу, и ее лицо стало таким же белым, как ее сари.
В Чэньгду монах, сидящий на подушке, на полированном полу комнаты для медитаций древнего монастыря Веньшу, внезапно разразился громким, святотатственным смехом, вдребезги разбившим священную тишину.
Глава 2
Керри Веси сидела в последнем ряду классной комнаты, где читал лекцию доктор Эрдманн и обдумывала планы убийства.
Разумеется, никогда в жизни она этого не сделает наяву. Убийство — это неправильно. Мысль о том, чтобы лишить кого-то жизни, приводила ее в ужас, который только…
Размолотые бобы, из которых касторовое масло делают, — смертельный яд.
…усиливался от того, что она каждый день видела, с каким отчаяньем цепляются за жизнь старики. Так что она…
Сводный брат как-то показал ей, как можно разрегулировать тормоза в машине.
…знала, что она не тот человек, который решает проблемы столь радикальным способом. К тому же ее…
А суд присяжных всегда оправдывает самозащиту избиваемой женщины.
…адвокат сказал, что кипа бумаг с запретительными судебными приказами и свидетельскими показаниями является намного лучшим способом, чтобы…
Если мужик вылакал дюжину пива, он даже не почувствует пули, выпущенной из его же собственного служебного оружия.
…на законном основании упрятать Джима за решетку. А это, как сказал адвокат: «Будет решением проблемы» — как будто подбитый глаз, сломанная рука и постоянные угрозы, которые заставляли ее трястись от страха, даже когда Джим находится в другом городе, это всего лишь некие теоретические «проблемы», вроде тех, которые доктор Эрдманн задает своим студентам-физикам.
Он сидел на письменном столе перед аудиторией и говорил о чем-то, что он называл «конденсатом Бозе — Эйнштейна». Керри понятия не имела, что это такое. Ей просто нравилось быть здесь и никем не замеченной сидеть в последнем ряду. Студенты-физики, девять парней и две девушки, не обращали ни малейшего внимания на факт ее присутствия, на ее подбитый глаз или на ее красоту. Когда среди них находился доктор Эрдманн, он целиком и полностью завладевал их вниманием, что действовало на Керри успокаивающе. Керри пыталась — безуспешно, она это понимала, — спрятать свою красоту, которая приносила ей одни только неприятности: Гэри, Эрик, Джим. Именно поэтому она носила мешковатые свитера, не употребляла косметики и прятала свои золотые (24-й пробы!) волосы под бесформенные шапочки. Возможно, если бы она была так умна и образована, как эти студенты, то научилась бы выбирать себе мужчин другого сорта. Но она была тем, кем была, и классная комната доктора Эрдманна оказалась тем местом, где она чувствовала себя в безопасности. В большей безопасности, чем даже в Св. Себастьяне, ведь как раз там Джим и подбил ей глаз.
Должно быть, он попал в здание через задние ворота, гадала Керри, и подстерег ее, когда она одна находилась в кладовой постельного белья. Джим только раз ей приложил и тут же свалил. А когда она позвонила своему раздраженному адвокату, тот, узнав, что свидетелей не было, а в Св. Себастьяне есть секьюрити, заявил, что ничего не может сделать. Это будет всего лишь ее слово против слова Джима. Ей нужно представить настоящие доказательства того, что было нарушено постановление суда, запрещающее Джиму видеться с Керри.
Доктор Эрдманн тоже говорил про доказательство — какое-то математическое доказательство. Когда Керри училась в школе, у нее были хорошие оценки по математике. Правда, д-р Эрдманн сказал как-то: все, что они проходили в школе, — это не математика, это всего лишь арифметика. «А почему вы не стали поступать в колледж, Керри?» — спросил он.
— Денег не было, — ответила она тогда тоном, означающим: «Пожалуйста, больше ничего не спрашивайте». Ну, не желала она объяснять про папашу и его алкоголизм, про долги и приставучих сводных братьев. Но доктор Эрдманн и не допытывался. В этом смысле он был очень тактичен.
Глядя, как он сидит на столе, высокий, сутулый, держа ходун под рукой, Керри временами воображала, что Генри Эрдманн на самом деле лет на пятьдесят моложе. А что, нормально: ему сорок, ей двадцать восемь, могла бы получиться хорошая пара… С помощь поисковика Google она отыскала в Сети его фотографию в возрасте сорока лет, когда он работал в какой-то конторе, называемой «Радиационная лаборатория Лоуренса». Он тогда был привлекательным, темноволосым и улыбался в камеру, а рядом стояла его жена Ида. Не такая красавица, как Керри, но зато закончила колледж, так что если бы Керри перенеслась в то время, шансов у нее все равно не было бы. Судьба у нее такая.
— …вопросы? — закончил свое выступление доктор Эрдманн. Вопросы у студентов имелись, на то они и студенты, каждый стремился, чтобы его услышали, все орали и перебивали друг друга, ни кто не утруждал себя поднятием руки. Но когда начинал говорить доктор Эрдманн, все тут же замолкали. Кто-то выскочил к доске и принялся выписывать какие-то уравнения. Доктор Эрдманн медленно развернул свое хрупкое тело, чтобы на них посмотреть. Обсуждение тянулось долго, почти столько же, сколько лекция. Керри не заметно заснула.
Пробудилась она, оттого что склонившийся над ней доктор Эра манн, опираясь на ходунки, деликатно тряс ее за плечо.
— Керри?
— Ой! Прошу прощения!
— Не за что. Вогнали мы вас в тоску смертную, бедная девочка
— Нет, что вы! Мне здесь нравится!
Доктор Эрдманн приподнял брови, и она устыдилась. Он-то поду мал, что услышал обычную вежливую ложь, которой терпеть не мог. А правда заключалась в том, что ей действительно нравилось быть здесь.
Снаружи уже полностью стемнело. Осенний дождь закончился от невидимой почвы исходил слегка загадочный запах мокрой листвы. Керри помогла доктору Эрдманну забраться в свою обшарпанную «тойоту» и села за руль. По дороге в Св. Себастьян она временами поглядывала на Генри и видела, что тот очень устал. Студенты слишком многого от него хотят! Достаточно того, что он раз в неделю читает лекцию самой продвинутой в колледже группе, ведь он…
— Доктор Эрдманн?!
В течение ужасно долгого мгновения она думала, что Генри умер. Его голова безвольно откинулась на спинку сиденья, но он не спал — видны были белки закатившихся глаз. Керри резко рванула руль вправо и, паркуясь, чиркнула бортом «тойоты» о бордюр. Но она слышала его дыхание.
— Доктор Эрдманн? Генри?
Никакой реакции. Керри запустила руку в сумочку, нашаривая мобильник. Затем сообразила, что если воспользоваться кнопкой тревоги, будет быстрее. Керри расстегнула пуговицы на его куртке, только чтобы убедиться: доктор Эрдманн не носил на шее устройства с кнопкой тревожного вызова. Керри, всхлипывая, продолжила поиск в сумочке.
— Керри?
Генри сидел выпрямившись. В полумраке салона он казался тенью. Она включила освещение. На бледном, испещренном морщинами лице доктора застыло отсутствующее выражение. Зрачки казались огромными.
— Что с вами случилось, скажите? — Керри старалась говорить ровным, спокойным голосом и запоминать детали. Это было важно, чтобы потом можно было представить доктору Джемисону подробный отчет. Но ее рука совершенно безотчетно вцепилась в рукав его куртки.
Он положил ладонь поверх ее пальцев. Его голос звучал неуверенно и слабо.
— Я… не знаю. Я был… где-то в другом месте…
— У вас был удар? — Все они этого боялись. Не смерти, а паралича, беспомощного, растительного существования. А для доктора Эрдманна с его блестящим умом…
— Нет, — голос физика звучал уверенно. — Что-то другое. Не знаю. Ты уже позвонила 911?
Мобильник, оказывается, уже был в ее руке.
— Нет, я просто не успела…
— И не надо. Отвези меня домой.
— Хорошо, но как только мы там окажемся, вы тотчас пойдете к доктору.
Ей самой понравилось, каким твердым тоном она это произнесла. Несмотря ни на что.
— Уже полвосьмого вечера. Все уже разошлись по домам.
Но это было не так. Как только Керри и доктор Эрдманн вошли в холл, она тут же увидела человека в белом халате, стоявшего около двери лифта.
— Подождите! — закричала Керри так громко, что несколько человек, находящихся в холле — вечерние посетители, амбулаторные больные и неизвестная Керри сиделка, — обернулись на голос. Доктора она тоже не знала, но бросилась к нему, оставив опирающегося на ходунки Эрдманна у главного входа.
— Вы врач? Я Керри Веси и я везла доктора Эрдманна — пациента Генри Эрдманна, он не медицинский доктор — домой, когда у него случился какой-то приступ, сейчас с ним вроде бы все в порядке, но нужно, чтобы кто-то его осмотрел, он говорит…
— Я тоже не медик, — ответил мужчина, и Керри посмотрела на него с отчаяньем. — Я исследователь в области нейрологии.
Керри собралась с духом.
— Что ж, все равно в это время мы не сможем заполучить никого лучше, так что, пожалуйста, посмотрите его! — она сама поражалась собственной дерзости.
— Хорошо.
Мужчина в халате последовал за ней в сторону Эрдманна, который стоял, нахмурившись, поскольку, как знала Керри, терпеть не мог, когда вокруг него поднимали шумиху. Но доктор немедицины, похоже, верно уловил настроение момента.
— Доктор Эрдманн? — спросил он располагающим тоном. — Я Джейк Дибелла. Не пройти ли нам вон туда, сэр?
Не дожидаясь ответа, он повернулся и направился в сторону бокового коридора. Керри и доктор Эрдманн последовали за ним, все шли нормально, но люди все равно глядели на них. Топайте по своим делам, не на что здесь смотреть… какого черта они все пялятся? Почему люди такие вампиры?
Не были они, конечно же, вампирами. Просто в ней говорил ее страх.
«Ты слишком доверчива, Керри», — сказал доктор Эрдманн как раз на прошлой неделе.
В маленькой комнате второго этажа доктор Эрдманн тяжело опустился в одно из трех складных металлических кресел. Кроме этих кресел в помещении имелся еще серый шкафчик для папок и уродливый металлический стол. Больше ничего. Керри, просто помешанная на уюте, только губу закусила при виде этого безобразия, что тоже не ускользнуло от внимания доктора Дибеллы.
— Я здесь всего несколько дней, — сказал он извиняющимся тоном. — Не успел еще как следует обустроиться. Доктор Эрдманн, не могли бы вы рассказать, что с вами произошло?
— Ничего, — Эрдманн уже успел напустить на себя привычный надменный вид. — Просто я заснул на какой-то миг, а Керри запаниковала. Право, не стоит поднимать из-за этого шум.
— Вы просто заснули? — Да.
— Отлично. А раньше такое случалось?
Кажется, доктор Эрдманн на какой-то короткий миг заколебался, прежде чем ответить.
— Да, бывало. Мне ведь уже девяносто, доктор.
Дибелла кивнул с удовлетворенным видом и повернулся к Керри.
— А с вами что случилось? Это произошло в то же время, когда доктор Эрдманн заснул?
Глаз! Вот почему люди в холле так на нее пялились! Занятая доктором Эрдманном, она совсем забыла про свой подбитый глаз, зато теперь он дал о себе знать пульсацией жилок. Керри почувствовала, что краснеет.
За нее ответил доктор Эрдманн:
— Нет, это случилось в другое время. Никакого дорожного происшествия не было, если вы к этому клоните. Глаз Керри к делу не относится.
— Я просто упала, — пролепетала Керри, прекрасно сознавая, что никто ей не поверит, и упрямо задрала подбородок.
— Превосходно, — ответил Дибелла дружелюбно. — Но раз уж вы здесь, доктор Эрдманн, я бы хотел заручиться вашей помощью. Вашей и многих других добровольцев, которых я только могу заполучить в Св. Себастьяне. Я здесь вместе с Джонсом Хопкинсом отрабатываю грант фонда Гейтса. Мы составляем карту электрохимических изменений состояний мозга во время церебральной активации. Я набираю добровольцев, чтобы они потратили несколько часов своего времени на совершенно безболезненное сканирование мозга, пока они будут разглядывать различные картинки и видео. Ваше участие поможет науке.
Керри видела, что доктор Эрдманн собирается отказаться, невзирая на волшебное слово «наука», но затем он заколебался.
— А какого рода это сканирование мозга?
— Тест Эшера — Пептона и функциональная ЯМР-томография.
— Хорошо. Я приму участие.
Керри моргнула. Это было не похоже на Генри Эрдманна, который считал единственными «подлинными» науками только физику и астрономию, а все остальные полагал лишь бедными родственниками. А этот Дибелла явно не собирался упускать своего подопытного кролика. Он быстро произнес:
— Великолепно! Тогда завтра в одиннадцать, лаборатория 6 в госпитале. Мисс Веси, вы сможете сопроводить его туда? Вы его родственница?
— Нет, я работаю здесь сиделкой. Зовите меня Керри. Да, я смогу его доставить. — Вообще-то по средам она обычно не посещала Эрдманна, но можно будет поменяться с Мэри.
— Чудесно. Пожалуйста, называйте меня Джейк. — Он улыбнулся
ей, и что-то дрогнуло в груди Керри. И не только потому, что он был красив — черные волосы, серые глаза и прекрасные плечи, нет, в нем также чувствовалась этакая мужская уверенность в себе, надежность, с ним она ощущала себя легко и непринужденно, и на его пальце не было обручального кольца… вот дура! Не было никакого особого тепла в его улыбке. Все это чистый профессионализм. Неужели она всегда будет видеть в каждом встречном мужчине кандидата в любовники? Неужто она действительно такая озабоченная?
Да. Но он-то озабоченным не выглядит. И в любом случае, он образованный ученый, а она работает по минимальной ставке. Дура она, и никто больше.
Она доставила доктора Эрдманна в его квартиру и пожелала спокойной ночи. Тот выглядел отстраненным и погруженным в какие-то свои мысли. Когда Керри ехала вниз в лифте, на нее обрушилось чувство заброшенности и одиночества. Ей по-настоящему хотелось остаться в квартире доктора Эрдманна, смотреть его телевизор, спать на софе а гостиной, просыпаться, чтобы приготовить ему кофе и иметь возможность перекинуться с ним парой слов, пока она все это будет делать. Лишь бы не возвращаться в свою убогую квартирку, надежно запертую на случай вторжения Джима, но все же не настолько надежно, чтоб она чувствовала себя по-настоящему в безопасности. Керри предпочла бы остаться здесь, в доме для немощных стариков, хотя и понимала, насколько это ненормально и печально.
И все-таки что на самом деле приключилось с доктором Эрдманном на пути домой из колледжа?
Глава 3
Генри проснулся, но продолжал лежать, размышляя, что такое происходит в его мозгу. Он привык полагаться на этот орган. Да, колени поражены артритом, в слуховом аппарате все время приходится повышать мощность, а в простате поселилась медленно растущая раковая опухоль. Ее, правда, можно не бояться, поскольку задолго до того, как она станет опасной, его убьет какая-нибудь другая болячка. Так, по крайней мере, заявляли доктора, подбадривая его в свойственной им профессиональной манере. Но мозг оставался ясным, и его правильное использование всегда было для Генри величайшим наслаждением. Большим даже, чем секс, еда, семейная жизнь с Идой, как бы сильно он ее ни любил.
Боже, есть вещи, принять которые может лишь возраст.
Какие годы его жизни были самыми лучшими? Тут никаких вопросов и сомнений: Лос-Аламос, работа над «Проектом Айви» с Уламом, и Теллером, и Карсоном Марком, и остальными. Возбуждение, страх и благоговение, когда они создали «Колбасу», первое действующее устройство ядерного синтеза. В тот день, когда оно было взорвано на Эниветоке, Генри, как младший член команды, конечно же, не присутствовал на атолле, но он, затаив дыхание, ждал известий из Богона о результатах испытаний. Он вопил от радости, когда Теллер, уловив взрывную волну на сейсмометре в Калифорнии, телеграфировал в Лос-Аламос: «Родился мальчик». Лично Гарри Трумэн дал поручение создать эту бомбу: «Чтобы наша страна была в состоянии дать отпор любому агрессору», и Генри гордился своим участием в этой работе.
Ударные волны. Да, именно на это были похожи оба сегодняшних инцидента: на ударные волны в мозгу. Слабая волна в квартире и более сильная в машине Керри. Возможно, это какие-то сбои в нервной системе, то, чего он боялся больше всего, гораздо больше даже, чем смерти.
Да, дни Лос-Аламоса и Ливерморских лабораторий остались в далеком прошлом. Сейчас он обучает физике аспирантов, и большинство его учеников просто болваны — кроме Холдейна, конечно. Но Генри это занятие нравилось. Преподавание, плюс чтение журналов и просмотр соответствующих сайтов — теперь у него оставались только такие связи с физикой. Если какого-то рода неврологическая «ударная волна» затронет его мозг…
Он еще долго не мог уснуть.
— Боже мой! Что приключилось с вашим глазом?!
Эвелин Кренчнотид сидела со своей подружкой Джиной Как-ее-там в крошечной приемной около кабинета доктора О’Кейна. Генри покосился на нее. Да, это в духе Эвелин — вот так выпалить, вгоняя бедняжку Керри в краску. Эта баба Кренчнотид была самой бестактной любительницей совать нос в чужие дела, которую Генри когда-либо встречал, а ведь он в жизни знавал огромное количество физиков, лишенных малейшего понятия о такте изначально и по определению. Но физики эти, по крайней мере, в чужие дела не лезли.
— Со мной все в порядке, — вымучила улыбку Керри, — просто ударилась о дверной косяк.
— Ой, бедняжка, как же это случилось? Ты должна показаться доктору. Уверена, он сможет уделить тебе несколько минуток, несмотря даже на то, что он и так уже из графика выбился, мне ведь сегодня не было назначено, но он сказал, что сможет выкроить и для меня минутку, потому что вчера случилось нечто странное, и я хочу поговорить с ним об этом, но время, которое он мне назначил, истекло уже пять минут назад, а вам должно быть назначено на более позднее, он уже осмотрел Джину, но она…
Генри присел в кресло и попытался отключить слух. Издаваемые Эвелин звуки, однако, продолжали терзать его уши. Помесь скрежета и визга, вроде бормашины в зубоврачебном кабинете. Ему представилась картинка, как она возносится на грибовидном облаке сразу после ядерного взрыва на Эниветоке и все так же продолжает трещать. К счастью, дверь кабинета открылась, и оттуда вышла женщина с какой-то книгой в руке.
Генри уже видел ее раньше, но имени не знал. В отличие от большинства древних мымр, обитающих в Св. Себастьяне, на нее можно было глядеть без того, чтобы впадать в унылые рассуждения о том, что время делает с человеком. Это, конечно, не лучистая, юная красота Керри, поскольку даме как минимум седьмой десяток пошел. Но держалась она прямо и грациозно, ее седые, белые волосы волнами спадали на плечи, благородные черты лица все еще были хороши, а голубые глаза оставались ясными. Правда, Генри не нравилось, как она одевается. Это напоминало ему всех этих инфантильных придурков, шатавшихся со своими протестами вокруг Лос-Аламоса в 50-е и 60-е годы. На женщине были белая тенниска, длинная хлопковая крестьянская юбка, ожерелье из бисера и ракушек, а на пальцах несколько колец сложной формы.
— Эрин! — воскликнула Эвелин. — Как осмотр? Все в порядке?
— Все прекрасно Просто проверка. — Эрин безадресно улыбнулась и зашагала прочь. Генри прищурился, чтобы прочесть заголовок ее книги: «Дао дэ цзин». Он ощутил разочарование. Одна из этих.
— Но ведь у тебя, как и у меня, плановый осмотр не сегодня. Так что же случилось? — Однако Эрин с застывшей улыбкой быстро удалялась. Эвелин заявила с видом оскорбленного достоинства: — Ну, это уже просто хамство! Ты видела, Джина? Пытаешься быть приветливой к некоторым, а они просто…
— Миссис Кренчнотид? — Голова ассистентки высунулась из двери кабинета. — Доктор примет вас сейчас же.
Эвелин неуклюже вознесла телеса над сиденьем и, продолжая испускать гневные тирады, сгинула за дверью. Генри воспользовался наступившей благословенной тишиной и обратился к Керри:
— Как ты думаешь, как все это переносил мистер Кренчнотид? Керри хихикнула и незаметно указала рукой на подругу миссис Кренчнотид — Джину. Но Джина мирно дремала в своем кресле, что по крайней мере разъясняло, как она это переносит. Керри же сказала:
— Очень хорошо, что у вас на сегодня назначена встреча с врачом, доктор Эрдманн. Вы ведь расскажете ему, что случилось вчера в автомобиле, не так ли?
— Да.
— Вы обещаете?
— Да.
И почему это все женщины, даже ненавязчивая крошка Керри, так помешаны на регулярных посещениях врачей? Разумеется, доктора полезны, чтобы выписывать всякие там таблетки и пилюли, которые поддерживают машину на ходу, но Генри искренне полагал, что обращаться к ним следует только в крайнем случае. И он постоянно забывал про все эти плановые встречи до сегодняшнего утра, когда Керри позвонила, чтобы сообщить, как, мол, удачно все сложилось, ведь по графику визит к доктору у него назначен на сегодня — за час до встречи с доктором Дибеллой в госпитальной лаборатории. Обычно Генри отказывался ходить на эти встречи, но сегодня он намеревался порасспрашивать доктора Джемисона насчет приключения в автомобиле.
К тому же эта дура Эвелин Кренчнотид хоть раз в жизни, но высказала, пожалуй, дельную мысль.
— Керри, может, тебе действительно следует показать доктору свой глаз.
— Нет. Со мной все в порядке.
— Джим не звонил, не появлялся, после того как?..
— Нет.
Ясно, что она не хочет об этом говорить. Смущается, должно быть. Генри решил уважать ее сдержанность. Он замолчал и принялся обдумывать свои вопросы к Джемисону.
Но после того как Генри, оставив Керри в приемной, вошел в кабинет и позволил ассистентке проделать все вгоняющие в тоску процедуры, вроде измерения давления, забора мочи на анализ, надевания нелепого бумажного балахона и т. д., в кабинет вошел не Джемисон, а бесцеремонный, чрезвычайно официальный молодой человек в белом лабораторном халате.
— Я доктор Фелтон, Генри. Ну, как мы сегодня? — Он изучал записи в учетной карточке Генри, не глядя на него самого.
Генри заскрежетал зубами.
— Думаю, вам это лучше известно.
— Малость раздражены? Кишечник нормально работает?
— Кишечник в порядке и благодарит вас за заботу.
Фелтон наконец соизволил поднять на него взгляд холодных глаз.
— Сейчас я прослушаю ваши легкие. Вам надо будет покашлять, когда я скажу.
И Генри понял, что этому типу он ничего не расскажет. Если бы этот молокосос хотя бы сделал ему замечание или даже выговор, что-нибудь типа «думаю, сарказм здесь неуместен», по крайней мере был бы ответ. Но такое вот полное пренебрежение, обращение с ним, как с ребенком или дебилом… Он просто не сможет рассказать непрошибаемому хаму про случай в автомобиле и про опасения за состояние своего мозга. Это будет означать согласие на сотрудничество с Фелтоном, а следовательно, дальнейшее унижение. Может быть, Дибелла окажется лучше, хотя он и не медицинский доктор.
Доктором больше, доктором меньше…
Дибелла оказался лучше. А вот в чем он был хуже, так это в плане организованности.
— А, доктор Эрдманн, Керри, — сказал он, когда те появились на пороге его кабинета в госпитале имени Редборна, — добро пожаловать. Боюсь, что у нас произошла накладка с диагностической визуализацией. Я считал, что зарезервировал для вас время на ЯМР-томографе, но кто-то распорядился изменить график. Так что мы можем проделать только сканирование Эшера-Пейтона, без глубоких образов. Мне так жаль. Я… — он беспомощно пожал плечами и запустил пятерню в шевелюру.
Керри сжала губы в ниточку.
— Доктор Эрдманн проделал большой путь только ради вашего томографа, доктор Дибелла.
— Называйте меня Джейк, пожалуйста. Я знаю. А сканирование Эшера-Пейтона мы можем проделать и в Св. Себастьяне. Мне действительно очень жаль…
Губы Керри не помягчели. Генри всегда удивляло, какой жесткой она может быть, когда дело доходило до зашиты интересов ее подопечного. И почему обычно мягкая Керри так сурова с этим молодым человеком?
— Мы встретимся в Св. Себастьяне, — смиренно сказал Дибелла.
В своем кабинете в Св. Себастьяне Дибелла усалил Генри в кресло, закрепил электроды на его черепе и шее и надвинул сверху специальный шлем, после чего уселся перед компьютером, экрана которого Генри видеть не мог. Комната погрузилась во тьму, и на белой стене стали возникать серии проецируемых на нее изображений: шоколадный торт, щетка для мытья полов, кресло, автомобиль, стол, стакан, пять или шесть десятков картинок. Генри совершенно нечего было делать, кроме как сидеть и смотреть, и он начал скучать. Под конец изображения стали более интересными: дом, охваченный пламенем пожара, батальная сцена, отец, держащий в объятиях ребенка, фотография Риты Хейуорт. Генри хихикнул:
— Вот уж не думал, что ваше поколение знает, кто такая была Рита Хейуорт.
— Пожалуйста, не разговаривайте, доктор Эрдманн.
Сеанс продолжался минут двадцать. Когда все закончилось, Дибелла снял шлем с головы Генри.
— Большое вам спасибо. Я действительно ценю то, что вы согласились в этом участвовать. — Он начал отсоединять электроды.
Керри поднялась с места и глядела на Генри в упор.
Сейчас или никогда.
— Доктор Дибелла, — сказал Генри. — Мне бы хотелось пораспрашивать вас кое о чём. А точнее, кое-что вам рассказать. Вчера со мной произошел некий инцидент. Дважды.
Генри нравилось слово «инцидент», это звучало объективно, как полицейский протокол, и намекало на возможность рационального толкования.
— Разумеется. Говорите.
— Первый раз я находился в своей квартире, а во время второго ехал в машине с Керри. Первый инцидент был более мягким, второе выражен гораздо отчетливее. Оба раза я чувствовал, как что-то проходит через мой разум, нечто вроде ударной волны, не оставляя после себя никаких последствий, если не считать, возможно, легкого головокружения. Никакие мои способности, как кажется, не пострадали. Я надеюсь, вы можете объяснить, что это было.
Дибелла помолчал, держа в руке связку болтающихся электродов Генри чувствовал запах липкого геля на их концах.
— Я уже говорил вам вчера, что я не медик. Похоже, речь идет о чем-то, что вам следовало бы обсудить с вашим доктором в Св. Себастьяне.
Керри, расстроенная тем, что именно этого-то Генри и не сделал, подала голос:
— В машине он типа сознание потерял, и глаза закатились. Генри сказал:
— Моего доктора не было этим утром, а вы здесь. Не могли бы вы мне просто сказать: может, это был удар?
— Расскажите мне еще раз, и подробнее. Генри рассказал, и Дибелла дал заключение:
— Если бы это был преходящий ишемический приступ — мгновенное нарушение кровообращения в мозгу, — у вас не было бы такой сильной реакции, а если бы это был более серьезный удар, скажем, тот же ишемический, то есть кровоизлияние в мозг, то оно вызвало бы серьезное ухудшение состояния, по крайней мере временно. Но, возможно, вы пережили какого-то рола сердечный приступ, доктор Эрдманн. Думаю, вам надо поскорее сделать электрокардиограмму.
Сердце. Не мозг. Что ж, уже лучше. Тем не менее холодок прошел по позвоночнику Генри, и он со страхом осознал, как же сильно он хочет, чтобы нынешняя его жизнь, хотя и осталось ее совсем немного, продолжалась бы как можно дольше. Все же он улыбнулся и сказал:
— Хорошо.
Он уже четверть века назад осознал истину, что старость не для неженок.
Керри отменила все дела с другими закрепленными за ней подопечными, перезвонившись с каждым из них по мобильнику, сопровождала Генри через все последовавшие бесконечные госпитальные ритуалы, административные и диагностические, и помогла скрасить самую распространенную медицинскую процедуру — ожидание. К концу дня Генри убедился, что его сердце в порядке, что в мозгу нет ни тромбов, ни кровоизлияний, а следовательно, нет никакой причины терять сознание. Теперь это называлось так: потеря сознания, возможно, вследствие низкого содержания сахара в крови. Его записали на пробу толерантности к глюкозе на следующую неделю. Идиоты. Не терял он никакого сознания. То, что с ним приключилось, было чем-то иным, совершенно иным, sui generis.[58]
А затем это произошло снова, точно так же и все-таки совершенно по-другому.
Уже почти в полночь полностью обессиленный Генри лежал в постели. Поначалу ему казалось, что после такого дня он сразу же заснет. Но сон никак не шел. А потом безо всякого перехода он вырвался за пределы своего усталого разума. На этот раз не было никаких судорожных мышечных спазмов, никакого закатывания глаз. Просто он уже не находился ни в своей затемненной комнате, ни в своем теле, ни в собственном разуме.
Он танцевал на пуантах, воспаряя над отполированной годами сиеной, ощущая мышцы спины и напряжение в бедрах, когда сидел, скрестив ноги, на мягкой подушке, которую он расшивал шариковыми подшипниками, катящимися по заводскому сборочному конвейеру, подальше от стреляющих в него солдат, а он нырял..
И все закончилось.
Генри, весь мокрый, рывком уселся в постели. В комнате царил мрак. Генри попытался нашарить ночник, неловко его задел и лампа свалилась с тумбочки на пол. Генри никогда не танцевал на сцене, никогда не расшивал подушек, не работал на заводе и не участвовал в военных действиях. Но он все это видел, и он не спал. Это был не сон, скорее воспоминания, нет, даже и не воспоминания — видения были слишком яркими. То было переживание — сочное и реальное, как будто все это только что случилось, причем одновременно. Да, переживания. Но не его переживания, чьи-то чужие.
Лежащая на полу лампа светилась. Генри с трудом склонился с постели, чтобы ее поднять. А когда водрузил ночник на тумбочку, свет погас. Генри, однако, успел заметить, что ее шнур свободно болтается, и ясно было, что он выскочил из стенной розетки еще при падении.
Возбуждение корабля нарастало, разрывы пространства-времени и результирующие фазовые переходы увеличивались. Каждая часть этого существа устремлялась вперед, оно перепрыгивало через вакуумные потоки, и каждый прыжок сопровождался мощным выбросам излучения, возникавшим то у одной звездной системы, то у другой а временами в ледяной черной пустоте, куда не дотягивалось гравитационное поле звезд. Корабль не мог двигаться быстрее, без того чтобы не разрушить либо ближайшую звездную систему, либо собственную связность. Он мчался с максимально возможной скоростью, высылая впереди себя еще более быстрые информационные щупальца, порождаемые квантовыми сцепками частиц. Быстрее, еще быстрее…
И все равно скорости не хватало.
Глава 4
В четверг утром разум Генри казался ему ясным, как обычно. После раннего завтрака он сидел за крошечным кухонным столом, просматривая работы своих учеников. Все квартирки в Св. Себастьяне имели маленькие кухни, чуть большие по площади гостиные, а также спальни и ванные комнаты. Поручни вдоль всех стен, специальное нескользкое покрытие полов, чересчур жизнерадостные краски и интеркомы напоминали обитателям, что они старики, как будто, — насмешливо думал Генри, — хоть кто-нибудь из них способен это забыть. Но на самом деле размеры жилища не имели значения, равно как и постоянный надзор со стороны персонала. В конце концов, в Лос-Аламосе он ютился в переполненном ветхом бараке под совершенно параноидальным присмотром служб безопасности и был счастлив. Большая часть его жизни прошла не во внешнем мире, а в его собственном, внутреннем космосе.
Ответы почти на все поставленные им задачи были неполными — скорее всего, у всех студентов, кроме, конечно, Холдейна. Впрочем, Джулия Фернандес тоже предложила нестандартное и математически интересное решение. Генри пытался следовать за ходом мысли студентов, чтобы увидеть, где они ошибаются. Спустя час просмотренными оказались лишь две работы. Над головой проревели турбины самолета, взлетевшего с поля аэропорта. Генри сдался. Он не мог сконцентрироваться.
Вчера в больнице Редборна эта кошмарная Эвелин Кренчнотид сказала, что у нее внеплановый визит, но доктор обещал все же «уделить ей минутку», потому что «с ней случилось что-то странное». А еще она упомянула, что эта хиппующая престарелая красотка, Эрин Как-бишь-там-ее, тоже была с внеплановым визитом.
Однажды на собрании жильцов Св. Себастьяна Генри видел, как Эвелин вышивала.
А Анна Чернова, самая знаменитая жилица Св. Себастьяна, — балерина… Это все знали.
Генри чувствовал себя идиотам, только оттого что его мысли невольно двигались в определенном, но крайне неприятном для него направлении. Он что, хочет предположить, будто имела место какого-то рода телепатия? Ни один уважающий себя ученый никогда не был сторонником подобных гипотез. К тому же во время трехлетнего пребывания в Св. Себастьяне — а Эвелин и мисс Чернова в эти годы тоже уже жили здесь — он ни разу не имел ни малейших контактов ни с той, ни с другой да и не испытывал к ним никакого интереса.
Генри попытался вернуться к просмотру студенческих работ.
Трудность заключалась в том, что имелись две группы фактов: его собственные «инциденты» и этот внезапный скачок незапланированных визитов к доктору. Но не было способа для того, чтобы либо объединить их в одну группу, либо исключить какую-нибудь из них. Если бы он по крайней мере мог убедиться, что визиты Эвелин и Эрин к доктору не связаны с какими-то ментальными нарушениями, то можно устранить эту группу фактов, оставив лишь одну свою. Один случай всегда можно счесть просто аномалией. Но два уже указывали на… на что-то.
Сегодня Керри была занята с кем-то другим, поэтому деятельность пришлось развивать самостоятельно. Генри взгромоздился на свои ходунки, медленно проследовал к письменному столу и отыскал справочник с телефонами жителей Св. Себастьяна. К его удивлению, у Эвелин не оказалось ни сотового телефона, ни адреса электронной почты. А ведь такая сплетница просто обязана завести себе как можно больше средств, чтобы надоедать людям. Но многие обитатели Св. Себастьяна даже после всех этих десятилетий избегали технологий, развитие которых не пришлось на годы их юности. «Дурачье», — думал Генри, который в свое время не поленился проехать четыре сотни миль, чтобы купить один из первых наборов компонентов для самостоятельной сборки примитивного персонального компьютера.
Он выяснил номер квартиры Эвелин и заковылял к лифту.
— О! Генри! Заходите, заходите! — воскликнула Эвелин. Она выглядела пораженной, и, скорее всего, это отражало ее подлинное состояние. А за ее спиной — о, Господи! — он увидел кружок дам, сидевших на тесно сдвинутых стульях, — как молекулы, сжатые гидравлическим давлением. Все что-то вышивали на ярких кусках ткани.
— Мне бы не хотелось мешать…
— О, это всего лишь рождественские эльфы, — пояснила Эвелин все на тех же повышенных тонах. — Мы просто заблаговременно решили выткать новый праздничный гобелен для холла. Старый уже обветшал.
Генри не помнил никакого гобелена. Если, конечно, она не имела в виду это аляповатое, расшитое кричащими красками одеяло, на котором Санта Клаус раздавал младенцев ангелам-хранителям. Волосы ангелов были вышиты плотными нитками, что придавало им вид палочек с ватой для чистки ушей.
Генри попятился:
— Нет-нет, не буду вам мешать. У меня ничего срочного.
— Заходите же! Мы как раз говорили — а может, вы больше нас знаете? — об этом сказочном ожерелье, которое Анна Чернова держит в сейфе, том, которое царь подарил…
— Нет-нет, я ничего об этом не знаю. Я…
— Но если бы вы…
Генри сказал с отвагой отчаяния:
— Я навещу вас попозже.
К его ужасу Эвелин скромно прикрыла веки и застенчиво прошептала:
— Хорошо, Генри.
Дамы за ее спиной захихикали. Генри выбрался в холл с максимально возможной для него скоростью.
Он размышлял, как бы узнать фамилию Эрин, когда она сама как раз вышла из лифта.
— Простите! — закричал Генри через весь коридор. — Вы не могли бы уделить мне минуту?
Эрин подошла к нему. В руке очередная книта, лицо удивленное, но в меру. — Да?
— Меня зовут Генри Эрдманн. Я хотел бы задать вам вопрос, который может показаться очень странным. Прошу извинить меня за то, что вторгаюсь в вашу личную жизнь, но, поверьте, у меня есть для этого серьезные основания. У вас вчера была незапланированная встреча с доктором Фелтоном?
Что-то промелькнуло в ее глазах. — Да. — Скажите, а причина этого визита не была связана с каким-либо… скажем, ментальным переживанием? Что-нибудь вроде небольшого приступа или, может быть, нарушения памяти?
Унизанные кольцами пальцы Эрин крепче вцепились в книгу. Генри машинально отметил, что сегодня это был какой-то роман.
— Пойдемте ко мне, — предложила Эрин. — Поговорим.
— Я этому не верю, — заявил Генри. — Извините, миссис Басс, но все это звучит полной чушью.
Она пожала плечами. Медленное движение узких плеч под крестьянской блузкой. Оборка длинной юбки из набивного ситца (желтые цветы на черном фоне) слегка метнулась по полу, описывая дугу. Квартира была под стать своей обитательнице. Много гобеленов на стенах, проход в спальню прикрыт не дверью, а шторой из ниток бисера; всевозможные индийские статуэтки, хрустальные пирамидки и одеяла, вышитые национальным орнаментом индейцев навахо. Генри не нравились нагромождение всех этих безделушек, инфантильность всего декора, хотя его и переполняло чувство признательности к Эрин Басс. Она облегчила его душу. Идеи Эрин относительно «инцидентов» были настолько глупы, что он мог с легкой душой их отбросить вместе со всем, что хоть как-то с ними вязалось.
— Вся Вселенная пронизана энергией, — говорила она. — Когда вы перестаете сопротивляться потоку жизни и отдаетесь во власть тришны,[59] вы пробуждаете эту энергию. Попросту: у вас был опыт «внетелесного переживания» и активации кармической памяти о прошлых жизнях. И все эти воспоминания о прошлых жизнях слились воедино в миг трансцендентного озарения.
У Генри никогда не было трансцендентных озарений. И он знал о пронизывающей Вселенную энергии — она называлась электромагнитным излучением. Имелись еще слабые и сильные ядерные взаимодействия, а также гравитационное взаимодействие. И ни одно из них не содержало в себе кармы. Генри не верил в реинкарнацию и не покидал своей телесной оболочки. Во время всех трех «инцидентов» он уверенно ощущал свое тело. Он его не покидал, это другие каким-то образом, похоже, вошли в его ощущения. Но все это было ерундой: сбой в мозгу, чьи синапсы и аксоны, дендриты и пузырьки просто постарели.
Он взялся за ходунки и поднялся.
— В любом случае, спасибо, миссис Басс. До свидания.
— Зовите меня Эрин. Не хотите чашечку зеленого чая?
— Нет, спасибо. Всего доброго.
Он был уже в дверях, когда Эрин как бы небрежно произнесла:
— Да, Генри. Когда у меня во вторник приключилось это внетелесное переживание, вместе со мной в этом пробужденном состоянии находились и другие люди… Скажите, вы когда-нибудь имели дело — я знаю, это звучит странно — со светом, который сияет ярче множества солнц?
Он обернулся и уставился на нее.
— Это займет минут двадцать, — сказал Дибелла, когда койка, на которой лежал Генри, скользнула внутрь ЯМР-томографа. Генри уже доводилось делать томографию, и ему тогда очень не понравилось, что приходится лежать в тесной трубе, где места было не больше, чем в гробу. Он знал людей, которые вообще не могли заставить себя туда забраться. Но Генри начал бы себя презирать, если бы позволил какой-то аппаратуре одержать верх над собой, да и труба не была закрыта герметично — торец оставался открытым, И поэтому он стиснул зубы, закрыл глаза и позволил машине заглотить свое пристегнутое ремнями тело.
— Ну, как вы там, доктор Эрдманн?
— Все нормально.
— Отлично. Просто расслабьтесь.
К собственному удивлению, Генри сумел это сделать. Внутри трубы все казалось очень далеким. Он даже задремал и проснулся спустя двадцать минут, когда койка, к которой он был пристегнут, выскользнула из трубы.
— Ну что? Как там мои показатели? В норме? — спросил Генри доктора Дибеллу, задержав дыхание.
— Абсолютно, — ответил Дибелла. — Благодарю вас, это отличная отправная точка для моих исследований. Следующий сеанс, как мы договорились, будет проведен сразу же после того, как вы просмотрите десятиминутное видео. Это будет ровно через неделю. Я внес вас в список.
— Отлично.
Все в норме. Значит, его мозг в полном порядке, и вся жуть осталась позади. Испытываемое им облегчение вызвало приступ эйфории.
— Рад ассистировать вам в вашем проекте, доктор. Но снова спрошу, в чем его смысл?
— Я изучаю схемы мозговой активности у пожилых граждан. Знаете ли вы, доктор Эрдманн, что самая быстро растущая группа населения — это люди старше шестидесяти пяти? И что на всей Земле сейчас проживает 140 миллионов людей старше восьмидесяти?
Генри этого не знал, поскольку его такие дела не занимали. Санитар из Св. Себастьяна помог Генри подняться на ноги. То был строгого вида молодой человек, имя которого в памяти Генри как-то не задержалось.
Дибелла поинтересовался:
— А где Керри?
— Сегодня она по расписанию с кем-то другим.
— А, — в голосе Дибеллы особой заинтересованности не улавливалось; он уже подготавливал свои экраны для следующего добровольца. График на использование ЯМР-томографа, объяснил он Генри, очень плотный, приходится выкраивать окошки между сеансами.
Суровый молодой человек — Дэррил? Даррин? Дастин? — отвез Генри назад в Св. Себастьян и довел до лифта, предоставив подниматься наверх самому. В своей квартире Генри без сил рухнул на диван. Вздремнуть несколько минут — вот все, что ему сейчас нужно. Даже такая короткая вылазка его измотала. Конечно, все обстояло бы лучше, сопровождай его Керри: она всегда так хорошо о нем заботится, такая добрая и прелестная молодая женщина. Если бы у него с Идой была дочь, он хотел бы, чтобы она походила на Керри. Если этот ублюдок Джим Пелтьер еще хоть раз попытается…
Его словно молния пронзила.
Генри застонал. На этот раз переживание было болезненным, оно прожгло насквозь содержимое черепа и позвоночника вплоть до самого копчика. Никаких вышивок, танцев, медитаций — но тем не менее остальные тоже были здесь, не как личности, а как некое коллективное ощущение, разделенная боль, и что хуже всего, боль каждого, сливаясь в одну общую боль, усиливала ее. Он не мог этого вынести, он умирал, это был конец…
Боль исчезла. Сгинула так же внезапно и быстро, как пришла, оставив его всего, как будто избитого изнутри, с жутким ощущением, что его мозг полон зубов, которые перестали болеть. Желудок подступил к горлу, но Генри успел все же перебросить тело на край дивана, прежде чем его вырвало на ковер.
Его пальцы нащупали в кармане брюк коробочку с кнопкой тревоги. Хорошо, что Керри настояла, чтобы он всегда держал ее при себе. Генри нажал кнопку и потерял сознание.
Глава 5
Керри рано отправилась домой. По четвергам после полудня она работала с миссис Лопес, но сегодня неожиданно заявилась ее внучка. Керри подозревала, что Вики Лопес снова понадобились деньги, поскольку ни по какому другому поводу она в Св. Себастьяне не появлялась. Но это, разумеется, была не ее, Керри, забота. Миссис Лопес радостно заявила, что Вики может легко сделать все необходимые покупки вместо Керри, и Вики, утаивая алчный блеск в глазах, с этим согласилась. А Керри отправилась домой.
Если бы ей повезло иметь бабушку — да вообще хоть какую-нибудь родню, кроме этих паскудных сводных братцев в Калифорнии, — она бы обращалась с этой гипотетической бабушкой лучше, чем Вики, эта чересчур бойкая девица в расшитых джинсах, кашемировом джемперке с вырез ом-лодочкой и с огромным долгом по кредитной карточке. Хотя Керри не хотела бы иметь такую бабушку, как миссис Лопес, которая обращалась с ней как с какой-нибудь дешевой наемной прислугой.
Ну, разумеется, Керри действительно была наемной прислугой. Эта работа в качестве сиделки в Св. Себастьяне была первой попавшейся ей на глаза в разделе объявлений какой-то газеты в тот день, когда она наконец-то нашла в себе силы сбежать от Джима. Она ухватилась за это место, как утопающий за соломинку. Самое странное — уже после первого же дня она поняла, что останется. Ей нравились старики — по крайней мере, большинство из них. Они были интересны, благодарны — по крайней мере, большинство из них — и безопасны. После той первой ужасной недели в YMCA,[60] когда она сбилась с ног, отыскивая однокомнатную квартиру, чтобы была ей по карману, Св. Себастьян оказался убежищем, где она чувствовала себя в безопасности.
Появление Джима, конечно, все изменило. Он отыскал ее. Копы это умеют.
Она открыла дверной замок, только убедившись, что тускло освещенный коридор пуст, проскользнула внутрь, захлопнула дверь, задвинула щеколду и включила свет. Единственное окно комнаты выходило на внешнюю вентиляционную шахту, поэтому в помещении всегда было темно, даже в самый яркий день. Керри, как могла, боролась с мраком с помощью ярких подушек, и ламп Армии Спасения, и букетов из высушенных цветов, но тьма есть тьма.
— Привет, Керри, — сказал Джим.
Она крутанулась на месте, подавляя крик. Но приступ страха и слабости был лишь малой частью ее реакции. Незваный и ненавистный — Господи, насколько ненавистный! — тем не менее он вызвал внезапный восторг, вспышку возбуждения, электризующую каждую клеточку тела. «Это не так уж и необычно, — сказал ей консультант из Центра помощи избиваемым женщинам. — Потому что часто агрессор и его жертва оба полностью вовлечены в борьбу за доминирование друг над другом. Ведь вы чувствуете триумф, когда он находится в униженной стадии цикла и смиренно просит у вас прощения? Как вы думаете, почему вы никак не могли уйти от него раньше?»
Керри понадобилось много времени, чтобы это осознать. И вот оно снова вернулось. Снова возвратился Джим.
— Как ты сюда попал?
— А это имеет значение?
— Ты подкупил Келси, чтобы он впустил тебя, так?
Вахтера можно было уговорить на что угодно за бутылку скотча. Хотя, может, Джиму и этого не понадобилось — у него же есть значок полицейского. Даже выдвинутые ею обвинения, а все они были в суде отвергнуты, не повлияли на его работу. Мало кто подозревает, как широко распространено домашнее насилие в семьях полицейских.
Сейчас Джим был не в форме, а в джинсах, высоких ботинках и спортивном пиджаке, который ей всегда нравился. А в руке — букет цветов. И не какие-нибудь гвоздики из супермаркета — красные розы, завернутые в сверкающую золотую бумагу.
— Керри, мне очень жаль, что я тебя напугал, но я так хотел, чтобы мы смогли поговорить! Пожалуйста. Дай мне десять минут. Это все. Десять минут не так уж много по сравнению с тремя годами нашего брака.
— Мы с тобой не женаты. Мы разведены законным образом.
— Я знаю. И я заслужил, что ты меня оставила. Но всего лишь десять минут. Пожалуйста!
— Ты вообще не должен здесь находиться, суд обязал тебя не вступать со мной ни в какие контакты, против тебя выписано запретительное постановление. А ведь ты сам служитель закона!
— Я знаю. Я рискую своей карьерой ради того, чтобы десять минут поговорить с тобой. Разве это не доказывает, как все это для меня важно? Вот, возьми, это тебе.
Скромно, с умоляющим взором, он протянул ей розы. Керри их не взяла.
— Ты мне глаз подбил, когда мы с тобой последний раз «разговаривали», подонок!
— Да, я понимаю. Если бы ты знала, как я об этом жалею… Если бы ты имела хоть малейшее представление, сколько ночей я не мог заснуть, и лежал, и сам себя за это ненавидел. Я был не в себе, Керри. Я был не я. Но этот случай меня многому научил. Я изменился. Я теперь хожу на собрания анонимных агрессоров — это вроде анонимных алкоголиков, у меня есть спонсор и все такое… Я уже слышала эту чушь раньше!
— Знаю. Это я тебе уже говорил. Но сейчас все по-другому.
Он опустил глаза, а Керри уперлась ладонями в бедра. И тут же вспомнила: она сама все это уже говорила. Она стояла в позиции разгневанной жены, делающей выволочку мужу; тот пребывал в позе раскаяния. Та стадия унижения, о которой говорил консультант — очередная сцена из бесконечного, зацикленного сценария. И она все это смаковала, как будто ничего подобного раньше не происходило; она наслаждалась тем, как он перед ней пресмыкается, и купалась в сиянии своего праведного гнева.
Все именно так, как и описывал консультант.
Ее затошнило от самой себя, до слабости в коленках.
— Убирайся, Джим!
— Я уйду. Просто скажи, что услышала и поняла меня, что у нас есть еще шанс, пусть даже я его и не заслуживаю. О, Керри…
— Пошел вон! — ее ярость была направлена не столько на него, сколько на саму себя.
— Если бы ты…
— Вон! Сейчас же!
Его лицо исказилось. Смирение сменилось удивлением — все шло не по обычному сценарию, — а затем яростью. Он швырнул в нее букет.
— Ты даже не хочешь выслушать меня? Я пришел принести тебе свои чертовы извинения, а ты даже слушать не хочешь?! Ты что, считаешь, будто ты лучше меня? Ты, сука, да ты что о себе думаешь?..
Керри проскочила мимо него, схватилась за дверной засов. Но Джим оказался быстрее. Стремительнее, сильнее, и это снова старый сценарий, как она могла об этом позабыть хоть на полсекунды…
Джим швырнул ее на пол. Неужели он вооружен? Неужели он посмеет?.. Заслоняя голову ладонями, Керри мельком увидела его лицо, настолько искаженное яростью, что казалось, это какой-то другой человек. Он пнул ее в живот. Боль была ошеломляющая. Боль прожгла все ее тело, Керри не могла дышать, она умирала… Джим отвел ногу назад, чтобы нанести еще один удар, а Керри попыталась закричать, но на это у нее не хватало дыхания. А затем… нет, нет, нет…
Джим пошатнулся…
Керри видела его лицо, когда он падал. Рот раскрыт от изумления, глаза расширены.
Этот образ навсегда впечатался в ее мозг. Тело Джима тяжело обрушилось на нее и больше не шевелилось.
Когда Керри восстановила дыхание, она выкарабкалась из-под тела Джима, издавая сдавленные горловые звуки: ух-ух-ух. Но какая-то часть ее разума работала ясно и холодно. Керри нащупала пульс, подержала пальцы над его губами, чтобы уловить дыхание, приложила ухо к груди. Джим был мертв.
Покачиваясь, Керри прошла к телефону и набрала 911.
Копы. Керри их не знала — эта территория не была участком Джима. Сначала полицейские в форме, потом детективы в штатском. «Скорая». Судейская команда. Фотографии, отпечатки пальцев, обыск однокомнатной квартирки — с ее разрешения, разумеется. «Вы имеете право хранить молчание». Керри молчания не хранила, она не нуждалась в адвокате, она рассказывала все, что знала, говорила все время, пока тело Джима выносили, оставив вместо него обведенный мелом контур на полу, а соседи кучковались в холле и пялились. И когда наконец все закончилось, и ей сказали, что, поскольку ее квартира остается местом предполагаемого преступления и будет оставаться таковой до момента вскрытия, ей следует подыскать себе какое-то другое место на это время… и куда она намерена отправиться?
— В Св. Себастьян, — отвечала она, — я там работаю.
— У вас ночная смена? Может, вам лучше сказаться больной, мэм, это…
— Я еду в Св. Себастьян.
Ну, так она и сделала, хотя руки ее дрожали на руле. Она направилась прямо к двери доктора Эрдманна и громко постучала. Вскоре послышалось клацанье его ходунков, дюйм за дюймом приближавшихся к двери, за которой она будет в безопасности.
— Керри?! Что случилось?
— Могу я войти? Пожалуйста! Полиция…
— Полиция? — его голос внезапно стал хриплым. — Какая полиция?
Доктор Эрдманн заглянул за плечо Керри, как будто ожидал увидеть заполняющие холл голубые униформы.
— Где твоя куртка? На улице всего плюс десять.
Она совсем забыла о куртке. И никто ей не напомнил. «Упакуйте в сумку все необходимое», — сказали ей, но никто не вспомнил о куртке. Доктор Эрдманн всегда знал, сколько градусов на дворе и в норме ли атмосферное давление. И тут Керри в первый раз запоздало разразилась рыданиями.
Доктор Эрдманн затащил ее внутрь и усадил на диван. Керри той частью сознания, что сохраняла холодную ясность, отметила мокрое пятно на ковре и сильный запах, как будто это место отдраивали с применением дезинфекционных средств.
— Вы… у вас не найдется выпить? — они и сама не подозревала, что хочет это сказать, пока слова сами собой не сошли с языка. Керри редко пила. Как и Джим.
Джим…
Шерри подкрепил ее. Шерри казался таким цивилизованным напитком, как и аккуратный, миниатюрный стаканчик. Керри расслабилась и рассказала доктору Эрдманну свою историю. Он слушал, ни разу не перебив и не издав ни звука.
— Думаю, я под подозрением, — заключила Керри. — Что ж, конечно. Так оно и есть. Но он просто свалился мертвым, когда мы дрались… а я его даже пальцем не тронула! Я только пыталась защитить голову от ударов и… доктор Эрдманн, что с вами? Вы белый как снег! Простите меня, я не должна была к вам врываться, я…
— Да нет, ты как раз и должна была появиться, — сказал он так хрипло, что она вздрогнула. Но спустя миг попытался улыбнуться. — Конечно, иначе зачем тогда друзья?
Друзья. Но у нее были и другие, молодые друзья. Вернее, подруги. Джоанна, и Кони, и Дженнифер… правда, они уже месяца три как не виделись. А вот про доктора Эрдманна она подумала первым делом. А теперь у него такой вид, что…
— Вам нехорошо? — спросила она. — Что с вами?
— Ничего. Съел во время ланча что-то не то в нашей столовке. Через несколько часов после этого ланча половину обитателей здания стошнило. Эвелину Кренчнотид, и Джину Мартинелли, и Эрин Басс, и Боба Донована, и Эла Космано, и Анну Чернову. И еще многих.
Перечисляя все эти имена, доктор Эрдманн внимательно глядел на Керри, как будто ожидал от нее какой-то реакции. Керри знала некоторых из этих людей, но дело ограничивалось только приветствиями при встрече. В списке ее подопечных был мистер Космано. А доктор Эрдманн выглядел очень странно, она его таким никогда не видела.
— Керри, — спросил он, — когда Джим… упал мертвым? Ты можешь сказать точное время?
— Ну, дайте подумать… Отсюда я ушла в два, заходила в банк да еще останавливалась на заправке, так что это могло быть часа в три или полчетвертого. А что?
Доктор Эрдманн не ответил. Он молчал так долго, что Керри начала испытывать неловкость. Она не должна была сюда приходить и навязывать свое присутствие, наверняка существуют правила, запрещающие сиделкам оставаться в квартирах обитателей, о чем только она думала?..
— Сейчас отыщу для тебя одеяло и подушку, — произнес под конец доктор Эрдманн все тем же голосом, который для Керри звучал очень странно. — Этот диван достаточно удобен.
Глава 6
Невозможно. Просто идиотское совпадение. Совпадение — и ничего больше. Одновременность не есть синоним причинно-следственной связи. Даже самые тупые студенты-физики младших курсов это знают.
В голове Генри звучал голос Ричарда Фейнмана, говорившего о сторонниках теории струн: «Мне не нравится, что они ничего не просчитывают. Мне не нравится, что они не подвергают свои идеи проверке. Мне не нравится, что для любых фактов, расходящихся с экспериментом, они тут же стряпают объяснения… Самый главный принцип в науке — ты не должен дурачить самого себя, а самого себя так легко одурачить».
С Фейнманом Генри встречался на конференции в Калтехе,[61] и тот ему не понравился. Фигляр со всеми своими шутками, барабанами бонго и фокусами по открыванию замков. Недостойно серьезного ученого. Но этот блестящий шут был прав. Генри тоже не нравилась теория струн, и он тоже не любил идеи, которые не обосновывались математически и не подтверждались экспериментально. А уж идея, что он, Генри, каким-то образом ухитрился убить Джима Пелтьера силой мысли, была и вовсе абсурдной.
Мысль — это всего лишь мысль. Она не может послать энергетический разряд в тело человека, находящегося на удалении. Но сам-то разряд не был «состряпанной идеей». Это действительно произошло. И Генри это ощутил на собственной шкуре.
Дибелла сказал, что томограмма его мозга совершенно нормальная.
Генри пролежал без сна большую часть ночи на четверг, и это была уже вторая бессонная ночь, тогда как Керри спала глубоким, счастливым сном молодости. Утром, до того как она проснулась, Генри осторожно оделся и тихо вышел из квартиры на своих ходунках, направляясь на больничный этаж Св. Себастьяна. Он ожидал, что лазарет будет все так же набит людьми, которых вчера тошнило одновременно с ним. Оказалось, что он не прав.
— Могу я чем-нибудь вам помочь? — обратилась к нему представительная сиделка средних лет. В руках она держала поднос с завтраком. — Вам нездоровится?
— Нет-нет, — поспешно заверил ее Генри. — Я пришел кое-кого навестить. Эвелин Кренчнотид. Она попала к вам вчера.
— О, Эвелин уже вернулась к себе. Все жертвы вчерашнего пищевого отравления вернулись домой. Оно, к счастью, оказалось не сильным. Сейчас тут остались только Билл Терри и Анна Чернова.
Последнее имя она произнесла так, как и большинство сотрудников Св. Себастьяна — словно извиняясь за то, что осмелились произнести это великое имя вслух. Обычно это раздражало Генри — что такое балет по сравнению, скажем, с физикой? — но сейчас он ухватился за предоставившуюся возможность.
— Хорошо, а мисс Чернову я могу увидеть? Она не спит?
— Я как раз несу ей завтрак. Идите за мной.
Сиделка провела его в палату в конце короткого коридора. Желтые занавески, столик у постели, мониторы и стояки капельниц. Комната выглядела как любое другое больничное помещение, если бы не множество цветов. Цветы, повсюду цветы. Букеты, и живые растения, и даже самое настоящее небольшое деревце в огромном напольном кашпо из бронзы. Какой-то мужчина, которого с трудом можно было разглядеть в этих джунглях, сидел в единственном кресле.
— Ваш завтрак, мисс Чернова, — произнесла сиделка с интонациями глубочайшего почтения и принялась хлопотать, выставляя поднос на столик, подвигая столик к постели, снимая крышки с судков.
— Благодарю, — Анна Чернова одарила ее заученной ослепительной улыбкой и посмотрела на Генри пытливо. Мужчина, не потрудившийся подняться с кресла, когда вошел Генри, сверкнул на него глазами.
Странная это была пара. Балерина, выглядевшая гораздо моложе своего возраста, оказалась настоящей красавицей. У нее были прекрасный овал лица и большие зеленые глаза. Она не была присоединена ни к какой медицинской аппаратуре, но шина на ее левой ноге сильно выдавалась пол желтым покрывалом.
Голова мужчины напоминала формой садовый совок. Жесткие седые волосы, подстриженные агрессивным ёжиком, маленькие подозрительные глазки. На нем были джинсы и плохо сидящий пиджак поверх красной тенниски. Генри показалось, что у него грязь под ногтями — это в Св. Себастьяне-то? Его можно было отнести к обслуживающему персоналу — ремонтникам или механикам, если бы не возраст. Правда, выглядит крепышом и передвигается без ходунков.
Генри мысленно послал его к черту. Разговор и так предстоял нелегкий, лишние уши совершенно ни к чему.
— Мисс Чернова, пожалуйста, простите мое вторжение в столь ранний час, но, мне кажется, это очень важно. Меня зовут Генри Эрдманн, и я живу на третьем.
— Доброе утро, — ответила она с той же самой дежурной, отстраненной улыбкой, которую только что адресовала сиделке. — А это Боб Донован.
— Привет, — буркнул Донован, даже не пытаясь изображать гостеприимство.
— Вы случайно не представляете прессу, мистер Эрдманн? Дело: в том, что я не даю интервью.
— Нет, я не журналист. Лучше я перейду сразу к делу, если сумею. Вчера я испытал приступ тошноты, точно так же, как и вы, да и вы тоже, мистер Донован. Мне Эвелин Кренчнотид рассказала.
При упоминании Эвелин Донован закатил глаза. В другой обстановке Генри улыбнулся бы, но сейчас он был слишком напряжен. Он продолжил.
— Я не уверен, что эта тошнота была вызвана пищевым отравлением. В моем случае она последовала за… за чем-то вроде приступа совершенно другого рода. Я ощущал нечто, что могу описать как разряд энергии, прожегшей все мои нервы, очень мощный и болезненный. И я здесь, чтобы спросить: испытывали ли вы что-то подобное?
Донован задал вопрос:
— Вы доктор?
— Не медицины. Я физик.
Донован состроил такую гримасу, как будто это означало нечто непристойное. Анна Чернова ответила:
— Да, доктор Эрдманн, я тоже чувствовала что-то похожее, хотя я не стала бы квалифицировать это ощущение как «болезненное». Мне не было больно. Но «разряд энергии по нервам» — да. Это казалось чем-то…
Она внезапно замолчала.
— Да? — сказал Генри, побуждая ее к дальнейшим откровениям. Он чувствовал, как сердце с перебоями забилось у него в груди. Не только он ощутил эту энергию.
Но Анна так и не пояснила, на что это было похоже. Вместо этого она повернула голову к Доновану.
— Боб? А ты тоже чувствовал подобное?
— Нуда. И что? — вопрос был обращен к Эрдманну.
— Не знаю, — отозвался Генри.
Коленки его внезапно ослабли, он тяжело навалился на ходунки. Анна тотчас отреагировала:
— Боб, предложи, пожалуйста, доктору Эрдманну кресло. Донован поднялся, без всяких усилий подтащил кресло к Генри и с угрюмым видом застыл рядом с огромным букетом осенних хризантем, роз и георгин. Генри опустился в кресло. Его глаза оказались на одном уровне с пришпиленной к букету карточкой, и он автоматически прочел: ОТ КОМПАНИИ А.Б.Т. ПОПРАВЛЯЙТЕСЬ КАК МОЖНО СКОРЕЕ!
— Я не вполне понимаю, куда вы клоните, доктор Эрдманн, — сказала Анна. — Вы утверждаете, что у всех нас было одно и то же заболевание, но это не пищевое отравление. Это было как-то связано с… с энергетическим разрядом, за которым последовал приступ тошноты?
— Да, думаю, так. — Он не мог рассказать ей о Джиме Пелтьере. Здесь, в этой цветочно-антисептичной атмосфере, когда он находился между жалкой и смешной ревностью Донована и прохладной светскостью Анны, все произошедшее казалось сумасбродным. Генри Эрдманн не любил сумасбродных идей. Он, в конце концов, ученый.
Но именно последнее соображение и заставило его продлить исследование еще немного.
— А до этого с вами случалось что-нибудь подобное, мисс Чернова?
— Анна, — произнесла она машинально. — Да. Случалось. Три раза. Но тогда все было гораздо слабее и без тошноты. Я думала, что это просто внезапные приступы дремоты. Я уже несколько дней валяюсь тут с этой ногой, все ужасно скучно, поэтому я много сплю.
Она говорила ровно, на жалость не била, но Генри вдруг понял, что означало «валяться» для женщины, у которой тело, а не разум, в течение всей жизни было источником всех ее побед и достижений, источником удовольствий, средством самовыражения, профессией, наконец. И что означает для такой женщины старение. Генри повезло больше, у него разум, а не стареющее тело определял и формировал смысл жизни, а разум его и сейчас работал отлично.
Да? Он так уверен в своем интеллекте даже после того, как тот оказался способен выдавать такие вот гипотезы? Что сказали бы Фейнман, Теллер, Гелл-Манн? Генри охватило замешательство. Он с трудом поднялся.
Спасибо, мисс Чернова, я больше не буду отнимать ваше…
— Со мной тоже было, — внезапно вмешался Донован. — Но только два раза. Во вторник и вчера пополудни… Зачем вы сюда пришли, док? Хотите сказать, что здесь что-то происходит? Это опасно?
Генри, уже взгромоздившийся на ходунки, повернулся к нему.
— Вы тоже…
— Я только что сказал об этом! А теперь я спрашиваю: это что. какая-то новая опасная болезнь?
Мужчина был напуган и маскировал испуг напористостью. А вообще он понимает, что такое «физик»? Может, решил: это что-нибудь вроде физиотерапевта? И какие у него могут быть общие дела с Анной Черновой?
Ответ на последний вопрос в неявном виде содержался в том способе, каким Анна от них обоих отделалась.
— Нет, Боб, никакой опасной болезни. И доктор Эрдманн не медик. А теперь, если вы не возражаете, я должна позавтракать, а то сиделка будет ворчать. Я надеюсь увидеться с вами в нашем доме, когда меня отсюда выпустят. — Она устало улыбнулась.
Выражение, появившееся на лице Донована, Генри привык видеть на лицах студентов младших курсов: безнадега, беспомощность, любовное томление. Странное и даже смешное выражение для лица, испещренного морщинам и старческими складками. Но ведь искренне! Да, влип, бедолага.
— Еще раз благодарю вас, — сухо бросил Генри и вышел из палаты с максимальной скоростью, какую он только мог развить на ходунках. Надо же: принцесса, отсылающая лакея! Ну, правда… он тут пришелец, он вторгся в ее мир, в дамское царство цветов, балета и вычурных манер. Для него это чужой, даже отталкивающий мир. Не похожий на суровый и строгий, мужественный мир физики.
Однако он узнал, что она тоже ощущала эту «энергию». И Донован, причем в то же время, что и Генри. Еще несколько групп фактов, несколько точек, через которые можно провести линию, ведущую… куда?
Он медленно поплелся к лифту, на пути сделал остановку и прикрыл глаза.
Когда Генри оказался в своей квартире, Керри уже проснулась. Она сидела в компании двух незнакомцев за столом, за которым Генри и Ида обедали чуть ли не четверть века. Чужаки почтительно поднялись, когда Генри вошел в помещение. Воздух был насыщен ароматом кофе.
— Я сварила кофе, — пояснила Керри. — Ничего, что я тут своевольничаю? Это детектив Джерачи и детектив Вашингтон. А это доктор Эрдманн, хозяин квартиры…
Она умолкла, и вид у нее был несчастный. Волосы нерасчесаны, болтаются космами. Что-то вроде черной косметики под глазами. Может, просто признаки усталости.
— Добрый день, доктор Эрдманн, — сказал детектив-мужчина. Это был крупный, мускулистый тип, на подбородке и щеках которого, невзирая на ранний час, уже пробивалась щетина. Этакий полукриминальный мачо, Генри таким не доверял. Темнокожая женщина была гораздо моложе, маленькая, стройная и очень серьезная. Она не улыбалась.
— У нас есть несколько дополнительных вопросов к мисс Веси относительно событий вчерашнего вечера.
— Нужен ли ей адвокат? — спросил Генри. Следующие три фразы прозвучали одновременно:
— Конечно, это не помешало бы вашей внучке, — детектив.
— Я уже им сказала — не нужен мне никакой адвокат! — Керри. — Если да, то я оплачу, — завершил предложение Генри.
В этой суете ошибка насчет «внучки» прокатила неисправленной Джерачи спросил:
— Вы были дома, когда вчера вечером сюда пришла мисс Веси?
— Да, — ответил Генри.
— Не могли вы рассказать нам, где и в какое время вы находились вчера, сэр?
Он что — идиот?
— Конечно, могу, но зачем? Неужто вы, сэр, меня подозреваете в убийстве офицера Пелтьера?
— В данный момент мы никого не подозреваем. Мы просто зада ем рутинные вопросы, доктор Эрдманн.
— Я находился в больнице Редборна с полудня и почти до самого того времени, когда ко мне пришла Керри. Меня там обследовали в связи с предполагаемым сердечным приступом… которого, — добавил Генри поспешно, увидев выражение лица Керри, — на самом деле не было. Просто у меня более резко выразилось пищевое отравление, ему вчера подверглись многие обитатели Св. Себастьяна.
Вот тебе! Лопай, детектив!
— Спасибо, — вежливо произнес Джерачи. — Вы врач, доктор Эрдманн?
— Нет, я доктор физико-математических наук.
Генри почти ожидал, что Джерачи окажется таким же невеждой, как и Боб Донован, но детектив его удивил.
— Экспериментатор или теоретик?
— Теоретик. Впрочем, теперь я преподаю.
— Это хорошо, — Джерачи поднялся, а вслед за ним поднялась, чуток помешкав, и детектив Вашингтон. За все это время она не произнесла ни слова. — Спасибо вам обоим. Мы с вами свяжемся, когда будут готовы результаты вскрытия.
В лифте Тара Вашингтон сказала:
— От этих домов престарелых меня просто в дрожь бросает.
— Когда-нибудь ты тоже…
— Ой, оставь, Винс, не надо лекций! Я знаю, что когда-нибудь и сама состарюсь. Но я не обязана этому радоваться.
— Ну, у тебя впереди еще куча времени, — отозвался Джерачи рассеянно; ясно было, что его мысли заняты чем-то другим. — Эрдманн что-то знает.
— Да? — она посмотрела на Винса с интересом. В департаменте Джерачи был известен своим «нюхом». Он нутром чуял любые сомнительные моменты и всегда оказывался прав. По правде сказать, Тара благоговела перед ним. Детективом она стала в прошлом месяце, и ей чертовски повезло попасть в напарники к Джерачи. Что, впрочем, не мешало ей проявлять природный скептицизм, заставивший вслух проявить сомнение: — Этот старикан? Но уж сам-то он никак такого проделать не мог. Он и муху убить не способен. Ты думаешь, он нанял киллера?
— Не знаю, — задумчиво произнес Джерачи. — Нет, пожалуй, нет. Здесь что-то другое… Что-то более эзотерическое.
Тара понятия не имела, что означает «эзотерическое», поэтому промолчала. Джерачи обладал проницательным умом, настолько острым, что это, как говаривали некоторые сотрудники, даже шло ему но вред. Видимо, завистники или полицейские из категории дуболомов, которым легче высадить плечом дверь, чем воспользоваться интеллектом для расследования преступления. О себе Тара точно знала, что она не из вышибателей дверей. И она намеревалась выучиться всему, чему только можно, у Винса Джерачи, пусть даже ее словарный запас гораздо беднее, чем у него. Всему и чуть сверх того. Она надеялась когда-нибудь сравняться с ним.
— Надо поговорить с персоналом насчет этой эпидемии пищевых отравлений, — прервал паузу Джерачи.
Но с эпидемией разбираться не пришлось, поскольку на сотовый телефон Джерачи позвонили, чтобы доложить о результатах вскрытия. Джерачи выслушал, закрыл крышку мобильного и обратился к помощнице:
— Пелтьер умер от сердечного приступа. Острая сердечная недостаточность.
— Такой бугай? Молодой, здоровый коп!
— Так утверждают медэксперты.
— Значит, никакого криминала. Следствие закончено, дело закрыто. — Тара была даже немного разочарована. Убийство копа женой могло бы стать громким делом. Именно поэтому на расследование послали Джерачи.
— Следствие закончено, дело закрыто, — подтвердил Джерачи. — Но все равно доктор Эрдманн что-то знает. Просто мы теперь никогда до этого не докопаемся.
Глава 7
В пятницу незадолго до полудня Эвелин опустила свое пухлое тело на ложе, готовое задвинуться внутрь странного вида медицинской трубы. Ради такого случая Эвелин надела свой лучший голубой костюм из полиэфирного волокна с голубыми кружевами и легкие туфельки кремового цвета. Доктор Дибелла — молодой человек приятной наружности, эх, сбросить бы ей лет этак пятьдесят, ха-ха! — спросил:
— Вам удобно, миссис Кренчнотид?
— Зовите меня Эвелин. Да, все хорошо, я никогда не проходила эту процедуру… как вы ее называете?
— Ядерно-магнитно-резонансная томография. Сейчас я вас пристегну, поскольку очень важно, чтобы вы лежали совершенно неподвижно во время процедуры.
— Ах, да, понимаю, вы не хотите, чтобы мой мозг колыхался туда-сюда, когда вы будете делать изображение… Джина, ты еще здесь? Я не вижу…
— Я здесь, — отозвалась Джина. — Не бойся, Эвелин. «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь…»[62]
— Нет здесь никакой тени, и я вовсе не боюсь! — Джина временами может по-настоящему достать. Хотя, конечно, труба этого ямр-аппарата действительно несколько пугает. — Вы только скажите, доктор, когда будете готовы запихнуть меня в эту штуку, и я соберусь. Она тесная, как гроб, да? Нуда, конечно, мне со временем предстоит провести в таком вот пространстве очень долгий срок, но я не планирую начинать прямо сейчас, ха-ха! Но если бы я могла разговаривать с вами, когда я буду там, внутри…
— Да, конечно. Продолжайте говорить, — безропотно согласился доктор. Бедняга, как ему, наверное, тоскливо проделывать день за днем одно и то же. Эвелин мысленно поискала тему для беседы, чтобы подбодрить его.
— Вы ведь большую часть времени проводите в Св. Себастьяне, когда вы не здесь, я имею в виду, а вы слышали про ожерелье Анны Черновой?
— Нет, а что с ним такое?.. Вот так, пожалуйста, голову сюда.
— О, оно сказочное, — произнесла Эвелин с некоторым отчаянием в голосе. Доктор зажал ее голову в некое подобие тисков, и теперь она не могла даже пошевелить ею. Сердце Эвелин застучало быстрее. — Бриллианты, рубины, и я не знаю, что еще. Русский царь подарил его одной знаменитой балерине, которая…
— Правда? Какой царь?
— Царь! Русский! — И чему только учат молодежь в нынешних школах? — Он подарил ожерелье одной знаменитой балерине, которая была учительницей Анны Черновой, а та передала его Анне, которая, разумеется, хранит его в сейфе Св. Себастьяна, потому что считает, что если его украдут, то это создаст плохую репутацию Приюту, да и в любом случае оно ведь бесценно, так что… ой!
— Все в порядке, Эвелин, мы уже поехали и сейчас медленно втянемся внутрь. Все будет хорошо. Закройте глаза, если вам так лучше… И вы видели это ожерелье?
— О, нет! — выдохнула Эвелин. Сердце ее бешено колотилось, по мере того как ложе, к которому она была пристегнута, втягивалось внутрь этой штуки. — Я бы, конечно, очень хотела, но Анна не слишком-то общительна, она, если по правде, порядочная гордячка, я полагаю, это оттого что она так знаменита и все такое, но все же… Доктор!
— Вы хотите выйти? — спросил он, и Эвелин ощутила его разочарование. Она была чувствительна к таким делам. Она действительно желала бы тут же выскочить из трубы, но точно так же не хотела его разочаровывать.
— Нет! Все в порядке! Так вот, это ожерелье я действительно очень хотела бы увидеть, все эти алмазы и рубины и, может быть, даже сапфиры, а это мои любимые камни, они как бы горят голубым пламенем, да, я действительно очень, очень хотела бы на него взглянуть…
Она продолжала болтать, но вдруг ей показалось, что она действительно способна видеть это ожерелье своим внутренним взором, и оно было именно таким, как она только что описала. Нитка огромных сверкающих бриллиантов и свисающие с них подвески из рубинов и сапфиров, сияющих, как я-не-знаю-что, но в любом случае оно было прекраснее всего, что Эвелин когда-либо видела, о, и как же ей хотелось хотя бы разок к нему прикоснуться! Если бы Анна Чернова не была такой заносчивой эгоисткой, она могла бы извлечь ожерелье из сейфа, показать его Эвелин и позволить подержать его в руках; извлечь ожерелье из сейфа — это была бы самая чудесная вещь, которую Эвелин когда-либо видела или могла бы вообразить… извлечь ожерелье из сейфа…
Эвелин закричала. Боль пронизывала ее тело, будто раскаленное масло, обжигала нервы, превратила мозг в красное облако… Как больно! Она умирала, вот что это было, а она не успела даже прикупить на кладбище участок по вкусу. О, Господи! Какая боль!..
Затем боль исчезла, и она лежала, всхлипывая, а ложе под ней уже выползало из трубы. Доктор Дибелла что-то ей говорил, но его голос звучал как будто издали и становился еще более далеким… далеким… далеким…
И оборвался.
Генри в одиночестве сидел за кухонным столом и ел бутерброд с тунцом. Керри ушла, у нее была работа где-то в другой части здания. Приятно все же, когда она здесь находится, даже если она.
Энергия пронзила его, словно внезапный удар током, и все его нервы засверкали. Другим словом не опишешь. На этот раз боли не возникло, но в его мозгу вырисовывалась какая-то яркая картина… Белое, красное, голубое… оно было твердым, как камень… камни… драгоценные камни…
Все кончилось. Безмерная усталость овладела Генри. Он с трудом мог держать голову прямо, а глаза открытыми. Все его силы ушли на то, чтобы оттолкнуться от стола, проковылять в спальню и рухнуть на постель. Его разум был пуст, как межзвездный вакуум глубокого космоса.
Керри заменяла недостающего четвертого игрока в предобеденной партии в юкер.[63] Дело происходило в столовой, и за столом рядом с ней сидели Эд Роузвуд, Ральф Галетта и Эл Космано. Именно у мистера Космано она работала сиделкой по пятницам. Она возила его в магазин купить подарок ко дню рождения дочери, живущей в Калифорнии, затем на почту, чтобы упаковать подарок и отправить посылку, а потом к физиотерапевту. Мистер Космано был занудой и брюзгой: в Св. Себастьяне плохо топят, все время холодрыга, доктора ничего не знают и запрещают курить, шамовка отвратительная, и вообще, он скучает по привычному окружению и соседству, а дочка свалила в Калифорнию, вместо того чтобы жить всем вместе и радовать старого папулю, дети в наше время, знаете ли… Керри терпеливо улыбалась. Даже общество мистера Космано было предпочтительнее возвращения в квартиру, где умер Джим. Когда срок аренды истечет, она найдет себе что-нибудь другое, а пока она набрала дополнительных часов в Св. Себастьяне, чтобы как можно меньше бывать дома.
— Керри, черви ходят, — подсказал ее партнер Эд Роузвуд, приятный мужчина, чьим хобби было глядеть передачи общественно-политической кабельной телесети C-SPAN. Он был готов часами смотреть все, что угодно, даже слушания Комиссии по бюджетным ассигнованиям. Для Св. Себастьяна это было хорошо, потому что мистеру Роузвуду не требовалась сиделка. Даже чтобы раз в неделю поиграть в карты, его приходилось с большим трудом отрывать от кабельного ТВ. Майк О’Кейн, обычный четвертый партнер, сегодня занемог, и именно поэтому Керри сидела и держала в руке пятерку карт, в то время как в соседнем помещении звенели и гремели повара, готовя ланч. Над зданием пролетел самолет, его рев постепенно затих вдали.
— Ах, да, — отреагировала Керри, — черви.
Черви у нее были, слава богу, а то она понятия не имела, какая масть сейчас козырная. Керри не сильна была в картах.
— Король.
— Сбрасываю.
— Твой ход, Эд.
— Туз треф.
— Трефы ходят… Керри?
— Да, я… — Чей сейчас ход? На столе только трефы, а их у нее нет. Керри пошла в пику. Мистер Галетта рассмеялся.
Эл Космано произнес с чувством глубокого удовлетворения:
— Ты сделала сильный ход, Керри, убив козырем туза своего собственного партнера.
— А я это сделала? О, мне так жаль, мистер Роузвуд, я…
Эд Роузвуд обмяк в своем кресле, его глаза закрылись. То же случилось и с Элом Космано. Ральф Галетта отсутствующим взором глядел на Керри, затем осторожно уронил голову на стол.
— Мистер Космано! Кто. — нибудь, помогите!
На крик в столовую набежал персонал кухни. Но к этому времени все трое пришли в себя и открыли глаза. Вид имели растерянный и сонный.
— Ну, и что случилось? — потребовала объяснений одна из поварих.
— Не знаю, — честно призналась Керри, — они все внезапно… утомились.
Повариха уставилась на Керри как на идиотку.
— Утомились?
— Ага… устал я, — подтвердил Эд Роузвуд. — Я… ладно, парня, пока. Пойду подремлю. Не хочу я есть.
Он поднялся и, пошатываясь, направился прочь из столовой. Остальные двое последовали за ним.
— Утомились! — повариха сверкала глазами на Керри.
— Да, все сразу! Они действительно вдруг выбились из сил, как будто на них какое-то заклятие наложили!
— Одновременное заклятие, — продолжала иронизировать повариха. — Ну да, конечно. Ты новенькая? Что ж, теперь ты знаешь, что старики временами устают!
И она двинулась прочь.
Керри не была новичком. И у троих игроков это не было обычным утомлением. Но попробуй объяснить этой стерве, тем более что у Керри не хватало слов объяснить это самой себе, чтобы отыскать хоть какой-то смысл. Все не то.
Керри тоже расхотелось дожидаться ланча. Она укрылась в дамской комнате, где, по крайней мере, могла побыть в одиночестве.
У Винса Джерачи зазвонил сотовый. Они с Тарой Вашингтон как раз выходили из продовольственного магазинчика на улице Восточных Вязов, где провели беседу с владельцем, замешанным (а может, и нет) в мошенничестве со страховкой. Вине позволил Таре вести большую часть допроса, и та раздулась от гордости, когда он скачал под конец:
— Очень неплохо, новобранец.
— Джерачи, — бросил он в телефон, не останавливаясь и слушая на ходу. И как раз когда они поравнялись с машиной, произнес: — Хорошо. — И отключил связь.
— И что там у нас? — спросила Тара.
— Интересное совпадение…
— Совпадение?
— Да. — Кожа на лбу Джерачи являла собой модель пересеченной местности. — Снова Св. Себастьян. Кто-то взломал сейф в офисе.
— Что-нибудь пропало?
— На месте узнаем.
Эрин Басс пришла в себя на подстилке для занятий йогой. Телеэкран был пуст, если не считать надписи «Канал 3» в верхнем углу. Эрин осторожно потянулась, несколько сбитая с толку, но вполне способная контролировать ситуацию. Что-то произошло.
Она аккуратно приняла положение сидя, медленно отрывая тело от подстилки, упираясь в нее ладонями. Как обычно, многочисленные кольца унизывали ее пальцы. Она проверила свои ощущения: никаких переломов нет, нигде не чувствуется дискомфорта. Очевидно, она потеряла сознание прямо на подстилке и так на ней и лежала, пока пленка с записью асан не закончилась. Она уже дошла до позы «рыбы», значит, до конца кассеты оставалось еще минут 20. А когда пленка закончилась, сколько еще прошло времени? Настенные часы показывали 1:20. Значит, около часа.
Ничего не болело. Эрин сделал глубокий вдох, повращала головой и поднялась. Все так же никакой боли. И когда это произошло, боли тоже не было, зато было что-то другое… но не тот мир покоя и отрешенности, куда она временами попадала с помощью йоги или медитаций. То место было голубым, как дымка, окутывающая долины на закате, если смотреть с высокой горной вершины, погруженной в покой и тишину. Сегодняшнее же переживание носило яркий оттенок, шло стремительным потоком, больше похожим на реку… водопад красок, цветов… в основном голубой, и красный, и белый.
Она прошла в крохотную кухню квартиры — стройная фигурка в черном облегающем трико. Эрин пропустила ланч, но голода не чувствовала. Она достала из шкафчика пачку ромашкового чая, вскипятила отфильтрованную воду, залила чай.
Этот поток энергии был ей уже знаком. Генри Эрдманн расспрашивал о нем, так что, возможно, он и на этот раз ощущал подобное.
Хотя Генри, похоже, не воспринял ее объяснений о тришне, его больше интересовали материальные аспекты. Типичный ученый, убежденный, что наука — это единственный путь к знанию, а то, что нельзя измерить и повторить в эксперименте, истинным не является, даже если ты сам это испытал. Но Эрин знала, что это такое. Однако в мире полно людей вроде Генри, которые не замечают, что, отвергая «религию», они превращают в религию науку.
Отпивая чай маленькими глоточками, Эрин размышляла, что ей делать дальше. Случившегося она не боялась. Мало что могло испугать Эрин Басс. Это изумляло одних и смущало других. Но в самом деле: чего бояться в этом мире? Несчастье, разорение — это один поворот колеса, болезнь — другой поворот, смерть — всего лишь переход из одного состояния в другое. Должное случиться — случится, а за всем этим кроется великий поток космической энергии, создающий иллюзию, которую люди называют Вселенной. Она знала, что остальные обитатели Св. Себастьяна считали ее чокнутой, или несчастной, или же настолько оторванной от реальности, что она стала и той, и другой одновременно («Ну, вы понимаете: жила за счет оставшегося от отца фонда, ни одного дня не работала»). Все это не имело значения, Она сотворила здесь свою жизнь, свой мирок из книг, медитаций и добровольной работы в качестве сиделки в лазарете, и если ее прошлое отнюдь не совпадало с тем, что воображали другие жильцы, то были их иллюзии. Сама она никогда не думала о прошлом. Оно вернется снова, или не вернется, как пожелает майя.[64]
Но все же надо было что-то делать в связи со всеми этими недавними происшествиями. Они затронули не только ее, но также и Генри Эрдманна и, как ни странно, Эвелин Кренчнотид. Хотя, если подумать, то ее, Эрин, подобное не должно удивлять. У всех есть своя карма, в том числе и у Эвелин, и не дело Эрин размышлять о том, какие процессы идут в глубинах этой крикливой и пестрой оболочки, именуемой Эвелин Кренчнотид. К вершине горы ведет множество троп. Так что Эрин следует поговорить с Эвелин точно так же, как; с Генри. Возможно, имеются и другие. Может, ей нужно…
Зазвенел дверной звонок. Оставив чай на столе, Эрин нацепила юбку-шаль поверх трико и прошла к двери. Там стоял, опираясь на ходунки, Генри Эрдманн. Его лицо представляло собой застывшую маску, как бывает у людей, подавляющих сильные эмоции.
— Миссис Басс, мне нужно кое-что обсудить с вами. Могу я войти?
Странное чувство охватило Эрин. Не приток сил после занятий йогой и не голубой покой и отстраненность, достигаемые в медитации. Что-то иное. У нее бывали моменты таких переживаний, и она уже знала: должно случиться нечто важное. Это предчувствие исходило не из мистических глубин, а, скорее всего, от бессознательного чтения языка тела. Но в любом случае оно сулило важные перемены в жизни.
— Конечно, доктор Эрдманн. Заходите.
Она широко распахнула дверь и отступила в сторону, но Генри не тронулся с места. Может, просто выдохся? Ему, как Эрин слышала, было уже девяносто, на десять лет старше ее самой. Но она-то на протяжении всей жизни поддерживала прекрасную форму постоянными занятиями йогой и коррекцией фигуры. Она никогда не курила, не пила спиртного и не переедала. Все ее удовольствия носили чисто эмоциональный, духовный характер. Да и их испытывать осталось уже недолго…
— Вам помочь? Может, я…
— Нет-нет! — Он, похоже, наконец собрался с мыслями и двинул свои ходунки к столу. Дюйм за дюймом. А потом бросил через плечо с искусственной небрежностью, что лишь сильнее выдало его напряжение: — Час или полтора назад в Св. Себастьян забрались воры. Они вскрыли сейф в офисе, тот, где хранилось ожерелье Анны Черновой.
Эрин никогда ничего не слышала об этом ожерелье. Но на нее с ошеломляющей силой тут же вновь обрушился водопад ярких красок и образов, и она поняла, что была права: что-то случилось и отныне ничто уже не будет таким, как прежде.
Глава 8
По крайней мере в десятый уже раз Джейк Дибелла схватил распечатки результатов функциональной ядерно-магнитно-резонансной томографии, вгляделся в них с отчаянием человека, занятого безнадежным делом, и снова отложил. Затем яростно помассировал глаза костяшками пальцев. Когда он отвел руки от лица, его маленький пустой кабинет в Св. Себастьяне выглядел расплывчато, но распечатки не изменились. «Вот твой мозг в процессе разрушения», — подумал он, хотя мозг на распечатках был как раз не его. То был мозг Эвелин Кренчнотид, который после того, как эта болтливая леди пришла в себя, работал ровно так же, как всегда.
Но результаты сканирования были ошеломляющими. Когда Эвелин лежала в трубе ЯМР-томографа, все внезапно изменилось в промежутке между двумя мгновениями. Первый снимок: нормальный рисунок распределения потоков крови и насыщения кислородом, а вот следующий…
— Можно?
Джек вздрогнул и выронил распечатки. Он не слышал, как открылась дверь или чтобы кто-нибудь в нее стучал.
— Заходи, Керри. Извини, я не… Эй, не надо, я сам…
Но она уже согнулась и одной рукой собирала разбросанные по полу бумаги, свалившиеся с его рабочего стола. А другой прижимала к бедру картонную коробку. Когда Керри выпрямилась, Джейк обратил внимание на ее розовое лицо, обрамленное распушенными золотыми волосами. Она выглядела, как утрированная статуэтка викторианской эпохи. А в ее коробке он разглядел какой-то цветок, картинку в рамке и прочую мелочевку.
Вот как! Ну, это Джейк уже проходил.
— Я тут кое-что принесла для вашего офиса, — сказала Керри. — А то выглядит он уж больно пусто. Тепла нет.
— Спасибо. Вообще-то мне и так нравится.
И Джейк демонстративно погрузился в изучение распечаток, что было, конечно, с его стороны грубовато, но лучше пресечь все эти поползновения с самого начала. Керри положила коробку в раскладное кресло. Джейк все так же ее игнорировал, надеясь, что она уйдет.
Вместо этого он услышал:
— Это томограммы доктора Эрдманна? И что они показывают? Джейк поднял глаза. Керри внимательно глядела на распечатки, не на него, тон был нейтральным, разве что пробивалась озабоченность здоровьем доктора Эрдманна. Он вспомнил, как трогательно Керри заботилась о докторе и как Эрдманн с благодарностью принимал эту заботу, и устыдился. Похоже, он выставил себя законченным нарциссом, полагающим, что каждая женщина мгновенно влюбляется в него. Да… скромнее надо быть!
И чтобы не выдать смущения, он начал ей отвечать, как стал бы говорить с коллегой.
— Нет, это результаты Эвелин Кренчнотид. У доктора Эрдманна все в норме, его распечатки ничем не примечательны… в отличие от этих.
— И чем же особенны эти?
Внезапно Джейк ощутил потребность высказаться, возможно, для того чтобы самому представить, что же его поставило в тупик. Он обошел вокруг стала и вручил ей материалы.
— Видите эти желтые области в мозгу? Это картинка уровня насыщения кровью и кислородом. И означает она, что в тот момент, когда проводилась ЯМР-томография, эти участки мозга исследуемого субъекта были активны — в данном случае необыкновенно активны. А они такими не должны быть!
— А почему?
Керри сейчас служила фоном, почтительной аудиторией и удобным случаем, чтобы сформулировать то, чего существовать вообще не должно.
— Да потому что все это полная чушь! Эвелин лежала неподвижно внутри трубы томографа, разговаривала со мной. Ее глаза были открыты. Она немного нервничала из-за тесноты и обездвиженности. Томограф должен был показать активность в области оптического входа мозга, в областях, заведующих моторикой губ и языка, и в заднетеменных долях, указывающую на повышенное осознание телесных границ. Но на деле все получилось ровно наоборот! Сильное увеличение кровотока вон в тех долях, и почти полное отключение подачи крови на таламус, что блокирует информацию, поступающую в мозг от органов зрения, слуха и осязания. А еще громадное — по-настоящему громадное! — повышение активности в гипоталамусе, миндалинах и височных долях.
— И что означает эта повышенная активность?
— Тут много возможных объяснений. Это области, ответственные за эмоции и некоторые виды образного мышления, и такая их активация характерна для некоторых психических припадков. Но есть и другое объяснение; такое распределение активности бывает у монахов, погруженных в глубокую медитацию. Однако чтобы достичь подобного уровня активности, даже опытному адепту медитативных практик требуется несколько часов, а здесь все произошло в считаные мгновения! Кроме того, есть еще нюансы в различиях и… какая к черту медитация! Это же Эвелин Кренчнотид!
Керри рассмеялась.
— Да уж, не похожа на монахиню, это точно. А на распечатках доктора Эрдманна есть что-то подобное?
— Нет. И у Эвелин не было ничего такого — ни до, ни после приступа, Я бы сказал, это височная эпилепсия, но…
— Эпилепсия? — голос Керри внезапно стал резким.
И только теперь Джейк посмотрел на нее внимательно и спрос как можно мягче:
— А что, у доктора Эрдманна были похожие припадки, да?
Они глядели друг на друга в упор. Еще до того, как Керри ответила, Джейк уже знал: она солжет. Львица приготовилась защищать своего детеныша. И не важно, что львица была юной, а детеныш сморщенным стариком, обладающим к тому же одним из самых глубоких и проницательных умов из всех, что Дибелла когда-либо ветре чал в жизни.
— Нет, — произнесла Керри. — Доктор Эрдманн никогда не говорил мне о таких приступах.
— Но, Керри…
— Вы же сами сказали, что его томограмма совершенно нормальная.
— Ну да. — Ладно, признаю поражение.
— Мне надо идти. Я заглянула только для того, чтобы передать вам эти вещи, ну, как-то украсить ваш кабинет.
Керри ушла. В коробке оказалась картинка в рамке (пейзаж с утопающим в цветах домиком и единорогом), кофейная чашка, из которой он никогда не будет пить (ЯВА — УТРЕННЕЕ УДОВОЛЬСТВИЕ), сшитая из лоскутов подушка, набитая ватой, горшок с розовой африканской фиалкой и стаканчик для карандашей, разрисованный желтыми маргаритками. Джейк невольно улыбнулся. Стопроцентное несовпадение с его вкусами — это даже забавно.
Вот только в необъяснимой томограмме Эвелин Кренчнотид не было ничего забавного. Ему нужно получить больше информации, сделать еще одну томограмму. А еще лучше — подержать пациентку несколько дней в стационаре, подключенной к электроэнцефалографу. Чтобы посмотреть, нет ли совершенно ясных и четких признаков височной эпилепсии. Но когда Джейк позвонил Эвелин, она наотрез отказалась от дальнейших «докторских процедур». Минут десять он пытался ее убедить, и все впустую.
Итак, у него на руках аномалия в собранных данных, китчевая кофейная чашка — и ни одной мысли по поводу того, что делать дальше.
— Что будем делать дальше? — спросил Родни Колдуэлл, главный администратор Св. Себастьяна. Тара Вашингтон посмотрела на Джерачи, а тот разглядывал пол.
На полу беспорядочно валялись деловые бумаги и одинаковые белые коробки небольшого размера. Все, кроме одной, запечатаны, а на крышках аккуратно выведены имена; М. МЭТТИСОН, Г. ДЖЕРАРД, К. ГАРСИЯ. Надпись на крышке открытой коробки гласила: А. ЧЕРНОВА. Упаковочную бумагу внутри коробки кто-то развернул, открыв взору «ожерелье» — нанизанный на тонкую золотую цепочку золотой же коптский крест с одиноким маленьким бриллиантом в центре.
— Я ничего не трогал, — заявил Колдуэлл с некоторым оттенком гордости по поводу собственной сообразительности. Это был человек лет пятидесяти, высокий, с длинным, морковного цвета лицом. — Так по телевизору все время говорят: ничего нельзя трогать на месте преступления. Но не странно ли, что вор немало потрудился, взламывая сейф, — видно было, что этим выражением управляющий тоже гордится, — но ничего не похитил?
— Очень странно. — согласился Джерачи. Он наконец оторвал взгляд от пола. Сейф вовсе не был «взломан»; его замок оставался невредимым и нетронутым. Тара немного напряглась, ей было крайне интересно, что Джерачи сейчас сделает.
Но ее ждало разочарование.
— Давайте пройдемся по событиям еще раз, — небрежно предложил Джерачи. — Итак, вы находились вне офиса…
— Верно. Я отправился в отделение лежачих больных в 11:30. В регистратуре осталась Бет Мэлоун. Вон та дверь — единственный путь, каким можно попасть в комнату, где хранятся дела наших жильцов и находится сейф. Бет утверждает, что она за это время ни разу не оставила свой пост. А она человек надежный. Работает у нас уже восемнадцать лет.
Миссис Мэлоун, которая таким образом становилась главной подозреваемой и была достаточно сообразительной, чтобы это понимать, рыдала в соседней комнате в ожидании допроса. Женщина-полицейский с видом, выражающим полную покорность судьбе, подавала ей бумажные салфетки. Но Тара с первого же взгляда поняла, что Джерачи ни секунды не сомневался в невиновности Мэлоун. Эта средних лет дама из породы добросовестных, всегда-готовых-помочь филантропов, к взлому сейфов была склонна не более, чем к занятиям алхимией. Но вполне возможно, что она все же покинула свой пост по какой-то причине, в которой ей неудобно признаваться, а вор воспользовался этим и проник в помещение без окон, находящееся за регистратурой. Тара развлекалась, мысленно представляя, как миссис Мэлоун крадется на свидание с любовником в кладовку для хранения постельного белья. Она невольно улыбнулась.
— Какая-то идея появилась, детектив Вашингтон? — услышала она голос Джерачи.
Черт, он ничего не упускает! И теперь ей надо срочно что-то выдать. Лучшее, что Тара смогла сделать, это задать вопрос:
— Это ожерелье принадлежит балерине Анне Черновой?
— Да, — согласился Колдуэлл, — прелестная штучка, не правда ли?
По мнению Тары, ничего особенного. Однако Джерачи посмотрел на нее внимательно, и Тара поняла: он не знал, что всемирно известная балерина доживает свои дни в Св. Себастьяне. Балет не входил в круг его интересов. Впервые оказалось, что она знает что-то, чего не знает он. Это придало ей храбрости. Мысленно поблагодарив эксцентричную бабушку, которая несколько раз в год вытаскивала ее на представления в Линкольн-центре, Тара продолжила:
— Нет ли среди ваших жильцов кого-то, кто проявлял бы особую заинтересованность в Анне Черновой? Какой-нибудь балетоман… — она надеялась, что правильно произнесла это слово, — или близкий друг?
Но Колдуэлл перестал слушать уже на слове «жильцов». Он напряженным голосом произнес:
— Никто из наших жильцов не совершал преступления, детектив. Св. Себастьян — это заведение с хорошей репутацией, и мы тщательно отфильтровываем наших потенциальных обитателей, чтобы…
— Могу я прямо сейчас поговорить с мисс Черновой? — перебил его Джерачи.
Колдуэлл, казалось, взволновался.
— С Анной? Но Бег Мэлоун ждет, когда… ну ладно, если так надо для протокола. Анна Чернова сейчас находится в лазарете со сломанной ногой. Я провожу вас наверх.
Тара надеялась, что Джерачи не оставит ее здесь проводить совершенно бессмысленный допрос миссис Мэлоун. Он этого и не сделал. У двери лазарета он сказал:
— Тара, беседовать с ней будешь ты.
Тара могла бы принять это заявление как оценку ее знаний из области балета, но дело в том, что такое происходило и раньше. Джерачи любил наблюдать, оказаться тихим слушателем, неизвестной величиной для допрашиваемого.
Пока Колдуэлл представлял их балерине и объяснял ситуацию, Тара старалась не смотреть на Анну Чернову. Анна была прекрасна. Да, конечно, она стара — лет, наверное, семьдесят, но Тара никогда не видела никого, кто бы так выглядел в столь почтенном возрасте. Прекрасный овал лица, высокие скулы, огромные зеленые глаза, седые волосы, аккуратно собранные наверху и скрепленные шпильками так, что спадали волнами, обрамляя бледную кожу. Лицо ее казалось не столько морщинистым, сколько смягченным временем. Узкие кисти рук с длинными пальцами покоились на покрывале, а худые плечи под белой рубашкой были осанисты. Только грубая шина на одной ноге нарушала впечатление изящества, отстраненности и глубочайшей печали, какую только доводилось видеть Таре. Это была печаль по всему на свете, подумала Тара в замешательстве, хотя и не могла бы объяснить, что она подразумевала под этим «всем на свете». Ну, только то, что шина на ноге является малой частью этого «всего».
— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Анна.
— Спасибо. Как уже сказал мистер Колдуэлл, кто-то взломал сейф в офисе. На единственной открытой коробке обозначено ваше имя, а внутри находилась подвеска в виде золотого креста с бриллиантом. Она принадлежит вам, не так ли?
— Да.
— Это именно то ожерелье, которое вам передала Тамара Карсавина? Подарок Николая II?
— Да. — Анна посмотрела на Тару чуть с большим вниманием, но с той же отстраненностью.
— Мисс Чернова, знаете ли вы кого-нибудь, кто был бы очень заинтересован этим ожерельем? Какой-нибудь журналист, настойчиво задающий о нем вопросы непосредственно или по электронной почте? Или кто-нибудь из местных жильцов?
— У меня нет электронной почты, мисс Вашингтон. Следовало бы поправить: «детектив Вашингтон», но Тара ошибку проигнорировала.
— Так все же — хоть кто-нибудь?
— Нет. Таре показалось, что перед ответом балерина поколебалась едва
уловимое мгновение, но уверенности не было. Она продолжала задавать вопросы, хотя понимала, что это уже ничего не даст. Анна Чернова постепенно начинала проявлять признаки вежливого нетерпения. Почему Джерачи не останавливает свою помощницу? Ей нужно было продолжать «усыплять их бдительность», как он это называл, именно до того момента, когда он посчитает нужным вмешаться. Бессмысленные вопросы продолжались, пока Тара полностью не иссякла и уже ничего не могла придумать, и только тогда Джерачи произнес, как бы мимоходом:
— Вы знакомы с доктором Эрдманном, физиком?
— Мы встречались однажды, — ответила Анна.
— У вас не сложилось впечатление, что он питает к вам романтические чувства?
Впервые Анна выглядела изумленной.
— Думаю, единственное, что вызывает у доктора Эрдманна романтические чувства, это физика.
— Понятно. Спасибо зато, что уделили нам время, мисс Чернова. В холле Джерачи повернулся к Таре:
— Балет! Черт знает чем в наше время приходится заниматься полиции… Ты хорошо поработала, Вашингтон.
— Спасибо. Что теперь?
— А теперь надо найти жильца, питающего романтические чувства к Анне Черновой. Это не Эрдманн, но такой здесь непременно есть.
Значит, Анна действительно допустила секундное колебание, когда Тара расспрашивала ее о жильцах, питающих к ней особый интерес! Тара раздувалась от гордости, проходя холлом вслед за Джерачи. А он, не оборачиваясь и не глядя на нее, бросил:
— Только не слишком заносись.
— Никогда, — ответила она деловито и сухо.
— Это хорошо… Коп, интересующийся балетом! Иисусе!
Корабль проявлял беспокойство. Через множество кубических световых лет от него, между звездами, само пространство-время искривлялось опасным образом. Новое существо набирало силы, а он все еще был слишком далеко от него!
То, что происходило, не должно было случиться таким образом Если бы корабль уловил появление новой сущности несколько раньше, все произошло бы правильно, в строгом соответствии с законами эволюции
Все во Вселенной взаимосвязано: звезды, галактики разум Если бы корабль раньше осознал, что в таком вот галактическом захолустье имеется потенциал для рождения нового существа то он давно был бы на месте, чтобы направлять, формировать, облегчить переход. Но он этого не понял, поскольку не было никаких признаков.
А теперь уже шли события. Образы, пока туманные и односторонние, достигали корабля. Но что более важно и опасно, от них исходила энергия, с которой нарождающаяся сущность не знала, как справиться, как правильно ее употребить. Быстрее, корабль должен двигаться быстрее…
Но он не мог этого сделать без того, чтобы не нанести пространству-времени непоправимый ущерб. Пространство-время можно реконфигурировать не чаще и не больше определенного предела А пока…
Наполовину сформировавшаяся сущность шевелилась, боролась, завывала от ужаса.
Глава 9
Генри Эрдманн был напуган.
Он с трудом мог бы признаться в этом самому себе, не говоря уже о том, чтобы показать это людям, тесно набившимся в его маленькую квартирку субботним утром. Они с серьезным видом сидели перед ним полукругом, занимая диван, и кресло, и кухонные стулья, и другие стулья, принесенные из соседних квартир. Эвелин Кренчнотид пристроилась справа от него, почти вплотную, в слишком некомфортной близости. Генри вынужден был обонять одуряющую сладость ее духов. Она завила волосы, и голова ее казалось покрытой крошечными седыми колбасками. Стэн Дзаркис и Эрин Басс — единственные, кто еще был на это способен, — сидели на полу. Складки желтой ситцевой юбки Эрин казались Генри единственным ярким пятном среди землистых лиц. Двадцать человек, а возможно, в здании обнаружились и другие постояльцы, затронутые странными явлениями. Генри позвал тех, кого он знал, а те позвали тех, кого знали они. Не хватало только прикованной к постели Анны Черновой да Эла Космано, который отказался участвовать.
Все глядели на Генри, ожидая начала.
— Думаю, мы все знаем, почему мы здесь, — начал Генри, и тут его поразило чувство нереальности происходящего. Он не понимал: сам-то он здесь зачем? В его мозгу всплыли слова Майкла Фарадея, высеченные на стене здания физического факультета Калифорнийского университета: «Нет ничего слишком чудесного, что не могло бы оказаться истинным». Теперь эти слова звучали насмешкой, то, что произошло с Генри, чудесным не было, но было «истинным» в том смысле, которого он не мог принять, хотя намеревался сделать все от него зависящее, чтобы свести дело к физике тем единственным способом, до которого смог додуматься после долгих часов напряженных размышлений. Все остальное было немыслимым.
Генри продолжил:
— Со всеми нами случилось… нечто… И самое лучшее, что мы можем сделать для начала, это выяснить — действительно ли мы все испытали одно и то же.
Сбор данных.
— Итак, я начну первым. В пяти разных случаях я испытал ощущение некоей силы, захватывающей мое сознание и мое тело, как будто через меня проходила мощная волна энергии, своего рода неврологический шок. Один раз это было болезненно, в других случаях нет, но всегда очень утомительно. Кто-нибудь еще испытывал что-то похожее?
Последовал взрыв восклицаний, который Генри притушил поднятием руки.
— Давайте просто поднимать руки. Итак, кто-нибудь еще пережил подобное?.. Все. Хорошо, давайте теперь пройдем по кругу, каждый представится и расскажет свой случай, начнем слева от меня. Пожалуйста, рассказывайте ясно и подробно, насколько это возможно, но пока прошу ограничиться исключительно описаниями. Не надо толкований.
— Учителишко проклятый, — пробормотал кто-то, но Генри не разглядел, кто именно, да и не старался. Его сердце билось ускоренно, и ему казалось, что у него даже уши выросли, чтобы не пропустить ни одного слова. Он намеренно не упомянул о времени, когда происходили эти его «приступы» и не стал рассказывать о сопутствующих им внешних обстоятельствах, чтобы не влиять на информацию, которую могли бы предложить другие.
— Я Джон Клудж с четвертого этажа, — начал тяжелый круглоголовый мужчина с абсолютно лысой головой и приятным голосом.
Видно было, что он умеет заставить себя слушать. Видимо, университетский преподаватель, решил Генри. История или математика плюс, возможно, тренерская работа в какой-нибудь спортивной команде. — Все было почти точно так, как описал Генри, и чувствовал я эту «энергию» четыре раза. Впервые это произошло примерно в 7:30 вечера во вторник. Второй раз я проснулся ночью в среду в 11:42. Я засек время по будильнику, стоящему рядом с моей постелью. В третий раз я времени не заметил, поскольку меня стошнило после того пищевого отравления, которое с нами стряслось в четверг, но это произошло как раз перед этим приступом, где-то после полудня. Тогда энергетическая волна подступила к сердцу, я даже подумал, что у меня сердечный приступ. Последний раз это случилось вчера в 11:45 утра, и в дополнение к ощущению энергии я испытал… ну, что-то вроде…
Он выглядел смущенным.
— Пожалуйста, продолжайте, это важно, — подбодрил его Генри, слушавший, затаив дыхание.
— Ну, не скажу, что это было зрение, но через мой мозг проходили цвета — красный, голубой и белый — и с ними было связано ощущение чего-то… твердого.
— Ожерелье Анны Черновой! — воскликнула Эвелин, и собрание взорвалось.
Генри не мог остановить этот яростный гам. Он бы поднялся, но его ходунки остались в кухне; им просто не хватило места в переполненной гостиной. И он был очень благодарен Бобу Донован у, когда тот вложил два пальца в рот и испустил свист, который мог бы оглушить фронтовика.
— Эй! Все заткнулись, а то мы так ни черта и не поймем!
Все резко замолчали и возмущенно уставились на коренастого мужчину в мешковатых брюках из хлопчатобумажной ткани и в дешевом свитере из акриловой пряжи. Донован нахмурился и опустился на свое место. Генри воспользовался паузой.
— Мистер Донован прав: таким образом мы ничего не узнаем и не поймем. Давайте продолжим по кругу, никого не перебивая. Пожалуйста, миссис Басс.
Эрин Басс толково описала практически то же, что испытал Джон Клудж. Правда, с ней ничто не приключалось в среду ночью, но зато был более ранний опыт, совпавший по времени с тем слабым «приступом», испытанным Генри во вторник, как раз тогда, когда к нему пришла Керри, чтобы сопроводить в колледж. Эрин описала это переживание, как «шепот у меня в мозгу».
Следующие шестнадцать человек один за другим отчитались в тех же самых переживаниях четверга и пятницы, хотя некоторые из них не ощущали никакой «энергии» во вторник или в среду. Генри оказался единственным, с кем это произошло пять раз. В процессе всех «исповедей» Эвелин Кренчнотид неоднократно порывалась вскочить и «вставить свои пять центов». Ее распирало, будто гейзер, который только и жаждет разразиться обильными потоками. Генри опасался ее вмешательства, поэтому предостерегающе взял ее за руку, что было ошибкой, ибо Эвелин тут же принялась нежно пожимать его пальцы свободной рукой.
Когда наконец подошла очередь самой Эвелин, она заявила:
— Никто из вас не испытывал боли в четверг, кроме Генри и меня! А я находилась в это время в госпитале, на ЯМР-томографии, и я лежала внутри этой штуки, и боль была ужасной! Ужасной! А затем… — она сделала драматическую паузу, — затем я увидела ожерелье Анны Черновой как раз в то время, когда оно было украдено! И вы его тоже видели — все эти «твердые цвета», о которых говорил Джон. Сапфиры, рубины и бриллианты!
Снова разразился гвалт. Генри, в глубине души которого нарастал страх, мысленно застонал. Ну почему Эвелин Кренчнотид? Самый ненадежный свидетель из всех…
— Я его видела! Видела! — визжала Эвелин.
Джина Мартинелли принялась громко молиться. Люди что-то друг другу яростно втолковывали или сидели молча, с бледными лицами. Незнакомая Генри женщина полезла трясущейся рукой в карман и извлекла оттуда пузырек с пилюлями. Боб Донован опять приложил пальцы к губам.
До того как Донован смог испустить свой опасный для барабанных перепонок свист, Эрин Басс грациозно поднялась с пола, хлопнула в ладоши и крикнула на удивление громко:
— Стоп! Мы так ни к чему не придем! Эвелин, займите свое место!
Постепенно шум затих. Эвелин, которую последствие ее слов скорее возбудило, нежели испугало, пустилась в долгие и путаные описания своей митральной недостаточности, пока Генри не остановил ее единственным доступным способом — снова схватив за руку. И снова ласковое пожатие в ответ, Эвелин зарделась и нежно произнесла:
— Да, дорогой!
Генри ухитрился вырваться из ее хватки.
— Пожалуйста, я обращаюсь ко всем: для всего этого должно существовать объяснение.
Но не успел он начать излагать свои соображения, как Эрин Басс из союзницы превратилась в саботажницу.
— Вот именно, и я думаю, что мы снова должны пройти по кругу в том же порядке, чтобы каждый мог высказать свои соображения по этому поводу. Но только кратко, чтобы не усыпить многих из нас…
Джон?
Клудж предположил:
— Ну, это может быть каким-то вирусом, затрагивающим работу мозга. Заразным вирусом. Или же каким-то загрязнением в здании.
«Ну да, вирус, заставивший всех присутствующих пережить одни и те же галлюцинации и сумевший открыть запертую дверцу сейфа!» — подумал Генри. Сарказм как-то взбодрил его. Ему просто необходимо было встряхнуться. Все находящиеся в комнате упоминали, что четверговая «энергия» имела своим источником область сердца, но никто, кроме Генри, не знал, что именно в этот момент Джим Пелтьер, избивая Керри, пережил необъяснимый сердечный приступ.
Когда очередь дошла до Эрин, она сказала:
— Все, что мы видим в этом мире, является майей, иллюзией чего-то постоянного и непреходящего, тогда как на самом. деле реальность текуча и переменчива. Объяснение тому, что здесь произошло, лежит за пределами мира интеллектуальных концепций и разнообразных феноменов и проявлений. Нам были даны отрывочные образы, вспышки видений изменчивой природы реальности; мы прикоснулись к подлинному недифференцированному «бытию», которое обычно можно постичь лишь в нирване. Эти видения несовершенны, но по какой-то причине наша коллективная карма позволила нам это увидеть.
Боб Донован, следующий в очереди, раздраженно возразил:
— Все это просто чушь. Наверняка мы действительно подцепили какой-то мозговой вирус, как сказал Клудж, а сейф сработал шизанутый медвежатник. Копы сейчас это дело расследуют. Нам просто надо показаться докторам, хотя, конечно, толку от них, если требуется вылечить человека, никакого. А у людей, которые испытали боль, у Генри и Эвелин, болезнь протекает более остро, только и всего.
Большинство постояльцев, хотя и не без некоторого беспомощного скепсиса, согласились на теорию заболевания мозга, другие испытали видимое облегчение, оттого что им предложили хоть какое-то объяснение. Одна женщина произнесла задумчиво:
— Может, это начало Альцгеймера? Мужчина рядом с ней пожал плечами и ответил:
— Все в Божьей воле.
Джина Мартинелли возвестила:
— Это и есть Божья воля! Грядет Конец Времен, и нам даны будут Знаки, если только мы станем слушать! «…И будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни».[65] Так что…
— Конечно, Джина, это может быть волей Божьей, — перебила ее Эвелин, у которой уже сил не было сдерживаться, — но она уж очень странная! Ведь я же мысленно видела это ожерелье так же ясно, как видела бы реальное при свете дня, и это как раз в тот момент, когда его выкрали из сейфа! По-моему, Бог здесь ни при чем. И дьявол тоже, иначе кража удалась бы, понимаешь, о чем я? Дьявол-то Знает, что он делает. Нет, это было послание от тех, кто ушел раньше нас. Мой дядя Нед мог видеть духов и все время их видел, они ему верили, я помню, как-то мы спустились к завтраку, а чашки все были перевернуты вверх дном, в комнате никого не было, и дядя Нед так сказал… Генри перестал вслушиваться. Духи. Бог. Восточный мистицизма
Вирусы. Альцгеймер. Ничего, что объясняло факты, что хотя бы приблизительно соответствовало законам природы. У этих людей способность к умозаключениям не выше, чем у термитов.
Эвелнн еще продолжала какое-то время В том же духе, но наконец даже до нее дошло, что никто не слушает. Аудитория была деморализована, а некоторые и вовсе спали. Айрин Бромли мирно сопела в кожаном кресле Генри. Эрин Басе позвала:
— Генри?
Он беспомощно оглядел собравшихся. Генри хотел описать эксперимент с интерференцией электронов при прохождении через две щели, разъяснить им, что если добавить еще один детектор, чтобы проследить путь, которым устремляется пучок электронов, то этот путь становится предопределенным, даже если включить детектор после момента испускания частиц. Он планировал подробно рассказать, как серия этих поразительных экспериментов навеки изменила всю физику, заставив ученых включить наблюдателя в фундаментальную процедуру измерения реальности. Сознание оказалось вплетенным в саму ткань Вселенной, и сознание представлялось Генри единственным связующим звеном, способным соединить всех этих невероятно разных людей и невероятные события, произошедшие с ними.
Даже для него самого эти «объяснения» выглядели неубедительными. Теллер или Фейнман просто фыркнули бы, такое услышав! И хотя это было уже гораздо лучше, чем все сказанное утром, Генри очень не хотелось выкладывать свои соображения сидящим перед ним иррационально мыслящим людям, половину из которых составляли просто-напросто невежды, а вторую половину — откровенно чокнутые. Они просто все отвергнут, и чего он добьется?
Но ведь именно он собрал их. И ничего другого предложить не может.
Генри начал продираться сквозь дебри, пытаясь излагать мысли так, чтобы звучало проще некуда. На большинстве лиц отражалось полное непонимание. Наконец, он завершил:
— Я не утверждаю, что имело место какое-то влияние на реальность групповым сознанием. — Да, но разве он не говорил только что именно об этом? — Я не верю в телекинез и подобный вздор. По правде сказать, я не знаю, что случилось. Но что-то случилось.
Он ощущал себя полным идиотом.
Боб Донован отрезал:
— Никто из вас ни хрена не понимает. Я вас слушал и вижу, что никто из вас даже точных фактов не знает. Я видел ожерелье Анны Черновой. Копы показали мне его вчера, когда задавали свои вопросы. Там нет никаких сапфиров и рубинов и только один маленький бриллиант. Глупо с твоей стороны, Эвелин, думать, что твои приступы имеют отношение ко всем этим делам. И откуда ты знаешь, что за боль ты испытывала «в то самое мгновение», когда сейф взламывали? Это твои домыслы и больше ничего.
— Ты хочешь сказать, что я лгунья? — завопила Эвелин. — Генри, запрети ему!..
Что он должен запретить? Генри в недоумении уставился на истеричку. Джон Клудж резко сказал:
— Я не верю, что Генри Эрдманн лгал про боль, которую испытывал.
Эвелин тут же переключилась с Донована на Клуджа. — Ты хочешь сказать, что я лгала? Да кто ты такой?
Клудж начал объяснять ей, кто он такой — среди всего прочего еще и бывший нотариус. Другие тоже включились в споры. Эвелин разревелась, а Джина Мартинелли громко молилась. Эрин Басе поднялась и выскользнула из квартиры, другие потянулись за ней. Оставшиеся яростно спорили, никто не мог убедить оппонента в правоте своей теории, и споры становились все более громкими. Где-то на стадии перехода от просто гнева к сознательным оскорблениям возле Генри возникла Керри Веси, и ее прелестное личико было отмечено печатью крайней озабоченности и недоумения, а голос звучал высоко и сдавлено.
— Генри? Что тут, к черту, происходит?! Я слышала весь этот крик, пока поднималась из холла… Так что происходит?
— Ничего, — ответил Генри, выбрав самый глупый ответ из всех возможных. Обычно молодые относятся к старикам, как к особому виду живых существ, столь же далеких от их забот и проблем, как трилобиты. Но Керри была другой. Она всегда обращалась к Генри как к человеку, живущему в том же мире, что и она сама, с общими страстями и чудачествами, с устремлениями и поражениями. Но сегодня впервые он увидел, что Керри смотрит на него как на чужого и ненормального одновременно, и это послужило последней соломинкой, закономерным финалом всего этого злосчастного собрания.
— Но, Генри…
— Я сказал: ничего! — заорал он. — Вообще ничего! А теперь все убирайтесь и оставьте меня одного!
Глава 10
В дамской комнате Керри пыталась взять себя в руки. Нет, плакать она не собиралась. Ни из-за того, что доктор Эрдманн никогда до этого так с ней не обращался, ни из-за того, что с момента смерти Джима она постоянно чувствовала напряжение и боялась, что вот-вот сорвется, ни… нет, она не собиралась рыдать! Это было бы смешно. Она, в конце концов, профессионал — ну, профессиональная сиделка, а Генри Эрдманн — старик. А старики временами бывают раздражительными. Весь этот инцидент выеденного яйца не стоит.
Вот только она знала, что это не так. Она тогда еще какое-то время постояла в коридоре у двери квартиры доктора Эрдманна, пока все расходились, одаряя ее неопределенными улыбками, а Эвелин Кренчнотид продолжала разоряться внутри. Это беспрецедентное собрание сначала просто возбудило любопытство Керри: чтобы Генри Эрдманн в субботу, в десять утра принимал у себя гостей? А затем она прислушалась к тому, что говорит Эвелин, и ушам не поверила. Эвелин имела в виду… Эвелин думала… а главное, доктор Эрдманн тоже верил, что случилось нечто жуткое, необъяснимое и сверхъестественное в тот момент, когда Эвелин делали томографии… Генри в это верил!
Но Джейк Дибелла был серьезно озабочен и озадачен томограммой Эвелин.
Дверь дамской комнаты отворилась, и вошли ранние из субботних посетителей — женщина средних лет и угрюмая девочка-подросток. «Ну правда, Анна, — говорила женщина, — это всего лишь один час твоего драгоценного времени, и ничего страшного с тобой не случится, если этот час ты посидишь с родной бабушкой и сосредоточишься ради разнообразия не на себе любимой, а на ком-то другом. Если бы ты только…»
Керри отправилась в кабинет Дибеллы. Тот был на месте, работал за своим столом. И нигде не было видно ее даров — ни картины, ни кофейной чашки, ни подушки; и хоть и глупо это казалось, но она ощутила болезненный укол в сердце. Ему ничего не понравилось. Или не понравилась она.
— Доктор Дибелла…
— Джейк — мы ведь договорились, помнишь? — А затем: — Что-то случилось, Керри?
— Я прямо из квартиры доктора Эрдманна. У него там было что-то вроде собрания, человек двадцать, и они испытывали эти «приступы», или как их там называть, причем в одно и то же время. Приступы вроде того, что вы засекли, когда проводили томографию Эвелин.
Он пораженно глядел на нее.
— Что ты имеешь в виду, говоря «в одно и то же время»?
— Именно то, что и сказала. — Она сама удивилась собственному тону, твердому, уверенному, никакой дрожи. — Они говорили, что точно в то время, когда у Эвелин в томографе проявилась в мозгу эта странная активность, каждый из них тоже ее ощущал, только слабее. И это произошло как раз в то время, когда украли ожерелье Анны Черновой. И все они внутренним взором видели это ожерелье.
Тут Керри вспомнила, как Донован утверждал, что ожерелье совершенно не соответствует описанию Эвелин, и слегка смутилась.
Джейк посмотрел свои заметки, затем взглянул на Керри, потом снова в записи. Вышел из-за стола, подошел к двери, закрыл ее. Затем, взяв Керри за руку, осторожно усадил ее в кресло для посетителей, которое так и не было украшено ее подушкой. Вопреки рассудку она вздрогнула, когда их руки соприкоснулись.
— Доктор Эрдманн все-таки вовлечен в это дело? Расскажи мне все заново. И не спеши, Керри. Не пропускай никаких деталей.
Эвелин Кренчнотид двигалась в сторону квартиры Джины Мартинелли на пятом этаже. Нет, ну действительно, Генри был невыносимо груб — и с этой бедной девочкой, и со всеми собравшимися, а особенно с ней, Эвелин. Он не успокоил ее, когда этот ужасный мужлан Донован обозвал ее лгуньей, он больше не брал ее за руку, а только вопил и вопил — и это когда все между ними стало так хорошо!
Эвелин просто необходимо было все обсудить с Джиной. Правда, на собрании от Джины с ее дурацкими молитвами толку было мало. Джина на самом деле гораздо умнее, чем выглядит, она как-то даже работала на полставки специалистом по оформлению налоговой документации и заполнению налоговых деклараций, но почти никто об этом не знал, потому что Джина открывала рот лишь для молитвы. Нет, конечно, ничего плохого в молитвах нет! Эвелин совершенно определенно верила в Бога. Но если ты хочешь чего-то добиться, Богу надо оказывать всяческое содействие, чтобы он исполнил твою просьбу. Нельзя же ожидать от Господа, что Он все за тебя сделает.
А ведь Эвелин даже волосы завила специально для Генри!
— Джина, дорогуша? Можно войти?
— Да ты уже вошла, — отвечала Джина. Ей приходилось говорить громко, потому что она крутила Фрэнка Сииатру на кассетном магнитофоне. Джина любила Фрэнка Синатру. И в данный момент она не читала Библию, что Эвелин восприняла как добрый знак. Она опустила свои телеса на диван Джины.
— Ну, и что ты думаешь по поводу собрания? — спросила Эвелин. Она уже предчувствовала добрых два-три грядущих часа пересказов, замечаний, сплетен, выражений сочувствия. И от этого ей будет гораздо лучше. Она станет менее напряженной. Менее напуганной.
Но вопреки ее ожиданиям Джина заявила:
— Когда я вернулась, увидела, что тут мне пришло сообщение. Рэй прилетает на следующей неделе.
О Боже, сын Джины. И, разумеется, из-за ее денег. Рэй не появлялся здесь уже больше года, а теперь, после того как Джина его уведомила, что собирается завещать все дочери… А завешать было что. Покойный муж Джины заработал большие деньги в строительном бизнесе.
— О, дорогая, — воскликнула Эвелин несколько механически. В другое время она с наслаждением обсудила бы все душевные страдания Джины; хотя бы потому, что это заставляло ее втайне радоваться факту отсутствия у нее собственных детей. Но сейчас, когда столько всего произошло и происходит… Генри, и попытка ограбления, и приступ Эвелин, и странные комментарии на собрании…
Фрэнк Синатра пел про муравьев на плантации каучуковых деревьев. Джина вдруг разрыдалась.
— О, дорогая, — повторила Эвелин и поднялась, чтобы обнять Джину и, наступив на горло собственной песне, посвятить себя выслушиванию речей об эгоизме Рэя Мартинелли.
Боб Донован снова сидел у постели Анны Черновой в лазарете. Этот человек просто не понимал намеков. Ей придется или отшить его прямо и недвусмысленно, или же использовать очень, очень много слов, чтобы прекратить эти докучливые визиты. Один только вид этого неуклюжего торса и жабьего лица приводил ее в дрожь. Нехорошо, конечно, так думать, но справиться с собой она не могла.
А ведь со сколькими прекрасными мужчинами она танцевала!
Кто из них был самый лучший? Фредерико, партнер по La Valse — он поднимал ее, как пушинку, никто с ним не мог сравниться. От Джина в «Шотландской симфонии» тоже дух захватывало. Но единственным, к кому она всегда возвращалась, был Беннет. После перехода из труппы Балета Нью-Йорк-сити вТеатр американского балета ее карьера по-настоящему пошла в гору, и они всегда танцевали в паре. Беннет был так головокружительно хорош, танцуя Альбрехта в «Жизели»… На гала-представлении в Парижской опере их вызывали семнадцать раз!..
Ее внимание привлекло что-то из сказанного Бобом Донованом.
— Не могли бы вы повторить, Боб?
— Что? Дурацкие теории старины Генри? Научная тарабарщина!
— И тем не менее не могли бы вы повторить. — Она даже смогла изобразить улыбку.
На улыбку Боб откликнулся с трогательным рвением.
— Ну, хорошо, ладно, если хотите. Эрдманн сказал, дайте подумать… — Он наморщил и без того изборожденное морщинами лицо в мучительных усилиях все вспомнить. Опять она нехорошо про него думает. Возможно, он не самый отталкивающий представитель своего вида. Да и сама она чем лучше? В последние дни она не могла заставить себя поглядеть в зеркало. А уродливая шина на ноге приводила в отчаяние. — Эрдманн говорил про какие-то физические эксперименты с двумя щелями, в которых человеческое сознание влияет на путь, по которому движутся какие-то маленькие… частицы… достаточно только подумать о них. Или он говорил: не думать, а наблюдать?.. И что это связывает всех тех, кто ощущал эту так называемую «энергию» в одно и то же время. Тогда появляется такая новая штука — коллективно разом.
Разум, мысленно поправила его Анна. Коллективный разум. Ну, и что в этом странного? Она неоднократно испытывала это ощущение на сцене, когда исполнялся групповой танец, и каждый из партнеров выходил за пределы своей индивидуальности, и вся группа становилась единой сущностью, слитно движущейся под музыку и создающей нечто прекрасное. Переживание таких моментов заменяло ей религию.
Боб продолжал рассказывать, что говорили другие люди на собрании, отчаянно пытаясь этим безграмотным отчетом добиться ее благосклонности. Анна это сознавала, но все равно отключилась. Она думала о Беннете, с которым у нее устанавливалась фантастическая связь на сцене и за ее пределами. Вот он поднимает ее в grand pas de deux во втором акте, запах канифоли, которой натерта сцена, возносится, подобно ангельскому образу, и она сама воспаряет и летает…
— Расскажи еще раз. — попросил Джейк.
— Снова?! — Это уже в третий раз! Не то чтобы Керри была против. Он ни разу не слушал ее так внимательно, — никто ее не слушал так внимательно после смерти Джима. И опять же не то чтобы она хотела возвращения Джима. Ее передернуло при одной только мысли об этом. Под конец это была самая настоящая война. — Но зачем? Не хотите же вы сказать, что верите в эту чушь с коллективным разумом?
— Нет, конечно же, нет. Без доказательств не поверю… но Эрдманн ученый. Что еще он такого знает, о чем не сказал тебе?
— Не понимаю, что вы имеете в виду. — Она действительно не понимала, тот разговор был выше ее понимания. Электроны, фотонные детекторы, эксперимент с рассеянием на двух щелях, неустранимое влияние наблюдателя… Память-то у нее была хорошей, но ей не хватало образования, чтобы правильно истолковать термины. Собственное невежество злило ее.
— Ты сказала, что Генри испытал два приступа с этой «энергией», когда ты находилась рядом с ним. А другие приступы случались, когда тебя рядом не было?
— Откуда мне знать? Вы лучше его самого спросите.
— Я спрошу. Я их всех спрошу.
— Все это звучит так глупо для меня, — бросила она и тут же сама испугалась собственного тона. Но Джейк просто посмотрел на нее задумчиво.
— Ну, для меня это тоже звучит глупо. Но Генри прав в одном: что-то происходит. И у нас тому есть документальные подтверждения в виде томографии мозга Эвелин и того факта, что сейф был открыт без повреждения замка, даже без того, чтобы кто-то подобрал правильную комбинацию цифр на замке.
— Это так… было?
— Детектив мне об этом сказал во время вчерашнего допроса… А кроме того, я затащил сюда лаборанта, чтобы он позволил мне взглянуть на лабораторные анализы всех, кто в четверг пополудни поступил в лазарет. Профессиональная любезность. Так вот: не было никакого пищевого отравления.
— Нет? — испуганно переспросила Керри.
— Нет. — Дибелла надолго погрузился в раздумья. Керри едва осмеливалась дышать. Наконец он проговорил медленно, как будто против своей воли, но она поняла одно — с каким трудом даются ему эти слова. — Керри, ты когда-нибудь слышала о принципе «эмерджентности»?
— Я делала все для этого мальчишки, — всхлипывала Джина. — Ну, просто все!
— Да, конечно, ты делала для него все, — соглашалась Эвелин, про себя думая, что «этого всего» было слишком много для Рэя. Ссужать его деньгами всякий раз, когда он терял очередную работу, позволять ему возвращаться домой к мамочке и переворачивать все вверх дном. Что по-настоящему нужно таким типам, так это хорошая взбучка, вот что.
— Анджела не такая девочка!
— Нет. — С виду дочь Джины была милашка. Поди разберись.
— И вот, когда я окончательно решилась вычеркнуть его из своей жизни и свыклась с этой мыслью, он тут как тут летит на крыльях, чтобы увидеть «свою старую мамочку» и сказать ей, как он ее любит! Он опять поставит всех на уши и перевернет все вверх дном, как тогда, когда он вернулся из армии, и когда он развелся с Джуди, и когда мне пришлось подыскивать для него адвоката из Нью-Йорка… Эвелин, никто, никто не может принести тебе таких страданий как собственный ребенок!
— Я знаю, — кивнула Эвелин, хотя на самом деле не знала. Она продолжала поддакивать всхлипываниям Джины. Над их головами проревел самолет, а Фрэнк Синатра пел о том, какой был хороший год, когда ему было 21.
Боб Донован взял Анну за руку. Она мягко отвела его руку в сторону. Деликатность не была проявлением заботы о нем, скорее, о себе — она не хотела сцен. Его прикосновение было отталкивающим. А вот прикосновение Беннета — о! или Фредерико… Но не столько о них, сколько о танцах она тосковала. А теперь она уже никогда не будет танцевать. Возможно, говорили доктора, она и ходить-то не сможет нормально.
Никогда не танцевать! Никогда не чувствовать, как пружинят ноги, выполняя ballotte, никогда не воспарять в пышном flickjete, не лететь стрелой, выгибая в экстазе спину и выбрасывая руки назад…
— Керри, слышала ли ты когда-нибудь о принципе «эмерджентности»?
— Нет. — Похоже, Джейк Дибелла сейчас снова заставит ее почувствовать себя дурочкой. Но ведь он это не специально. И пока она может сидеть с ним в одном кабинете, она будет его слушать. Возможно, ему нужен хороший слушатель. Может, ему нужна она. И может, он сумеет сказать что-то, что поможет ей снова наладить дружеские отношения с доктором Эрдманном.
Джейк облизнул губы. Его лицо все еще было белым как бумага.
— Эмерджентность означает, что по мере того, как развивающийся организм становится все более сложным, в нем начинают проявляться процессы, которые, как кажется, не вытекают из процессов, проходящих в нём на более ранней стадии и в более простой форме. Другими словами, целое становится чем-то большим, чем сумма своих собственных частей. Когда-то в результате развития у наших примитивных человекообразных предков возникло самосознание. Высшая форма сознания. Это был эволюционный скачок, появление чего-то нового…
Нечто полузабытое вдруг всплыло в голове Керри.
— Какой-то Папа — меня воспитали в католической вере, — возможно, один из Иоаннов-Павлов, сказал, что был такой момент, когда Бог вдохнул душу в наших животных предков. И поэтому эволюция не противоречит учению католической церкви.
Джейк, казалось, смотрел сквозь нее — нечто, видимое ему одному.
— Именно. Бог или эволюция… так или иначе, это случилось, эмерджентность породила сознание. И если сейчас эмерджентность порождает следующую стадию эволюции, новый уровень сознания… если это так…
Керри что-то злило, то ли ход его мыслей, то ли тот факт, что он ее начисто игнорировал, она сама не была уверена. Она резковато произнесла:
— Но почему сейчас? Почему здесь?
Вопрос заставил Джейка вновь посмотреть на нее. Он долго размышлял, прежде чем ответить. За это время самолет успел взлететь из аэропорта, пролететь над их головами, и теперь рев его моторов затухал вдали. Керри в ожидании ответа затаила дыхание.
Но он вымолвил лишь одно:
— Я не знаю.
Джина довела себя до такого состояния, что даже молиться не могла. Рэй, Рэй, Рэй — это была не та тема, которую Эвелин хотела бы обсуждать сегодня. Но она никогда не видела Джину в таком состоянии. Ее рыдания заглушали даже Синатру, поющего «Fly Me to the Moon».
— Я не хочу, чтобы он сюда приходил! Пусть его самолет летит в любой другой город, чтобы только он здесь не приземлялся! Я не хочу его видеть!
Никогда не танцевать. И единственное, на что можно рассчитывать, это на любовь таких мужчин, как Боб Донован… Нет. Нет. Лучше смерть!
— Да я просто в это не верю! — заявила Керри. — Эмерджентность! Не могу вообразить, что такое может происходить в Св. Себастьяне!
— Я тоже не верю, — ответил Джейк. И впервые за все время, пока Керри находилась в его кабинете, он ей улыбнулся.
За стенами здания прозвучал грохот мощного взрыва.
Керри и Джейк обернулись к двери. Керри первым делом подумала о теракте — взорвали начиненную взрывчаткой машину или что-нибудь в этом роде. В нынешние времена всякий первым делом думает о террористах. Однако теракт в доме для престарелых — это уж слишком. Может, взрыв бытового газа, или автобусы столкнулись, или…
В открытой двери кабинета возник Генри Эрдманн. Без ходунков. Он сполз по дверному косяку, его запавшие глаза вылезали из орбит, рот широко раскрыт. Керри не успела подскочить к нему, чтобы помочь, поддержать, и он рухнул на пол, но до этого успел прохрипеть:
— Вызовите полицию. Мы только что сбили самолет.
Боль раздирала корабль. Это было не его собственное страдание, а того, Другого. Он рождался без наставления и руководства, он яростно и бессмысленно метался, навлекая на себя ненужные страдании. Если так будет продолжаться, то корабль ослабнет настолько, что окажется не в состоянии помочь ему.
Если это будет продолжаться, Другой может повредить саму ткань пространства-времени.
Корабль не мог позволить, чтобы это случилось.
Глава 11
Когда Генри Эрдманн потерял сознание, Дибелла быстро подскочил к старику. Керри же застыла в неподвижности — дура.
Дура!
— Вызови доктора, — закричал Джейк. И добавил: — Иди же, Керри. Он жив.
Она выскочила из кабинета Джейка, чуть не свалилась, споткнувшись о брошенные в коридоре ходунки Генри. Должно быть, он направлялся к Джейку, когда это случилось — а что, собственно, случилось? Она помчалась в вестибюль к телефону, ее мысли были в таком беспорядке, что, только открывая двойную дверь, она сообразила: проще и быстрее нажать кнопку тревоги — это и Джейк мог бы сделать, — да только Генри редко носил с собой устройство с тревожной кнопкой, он…
Она застыла сразу же за дверью, пораженно глядя на открывшуюся взору сцену.
Вестибюль был полон кричащих люд ей, по большей части посетителей. Старики же, обитатели Св. Себастьяна, либо валялись на полу, либо, безвольно сникнув, лежали в своих креслах-каталках. Это было субботнее утро, а по утрам в субботу являлись родственники, чтобы забрать своих матерей, дедушек и прабабушек на прогулку, на ланч, просто домой… Упакованные в свитера, куртки и шали, старики, все до одного потерявшие сознание, в беспорядке валялись по всему помещению, будто кучи приготовленной для стирки одежды. Над ними беспомощно склонялись люди из персонала Св. Себастьяна — сестры, сиделки и даже добровольцы, помогавшие вести всякую рутинную работу.
Страх вызвал у Керри спазмы желудка, но в то же время противоестественно обострил восприятие.
Мистер Аберстайн, жилец Св. Себастьяна, хотя ему было всего 67, как ни в чем не бывало стоял у лифта. Миссис Келли сидела в полном сознании в кресле-каталке, ее рот представлял собой большую розовую букву «О». Ей 71 год. Мистер Шур…
— Сестра! Скорее, пожалуйста, там доктор Эрдманн! — Керри ухватила за рукав пробегающую мимо медсестру в пурпурной униформе, но та стряхнула ее руку и помчалась к лежащей на полу старухе. Все были слишком заняты, чтобы выслушивать Керри. Она побежала назад в кабинет Джейка.
Генри лежал на полу. Джейк уложил его лицом вверх и подсунул подушку (ее подушку, машинально подумала Керри, сшитую из лоскутов, которую она подарила Джейку) под ноги Генри. Разумеется, устройства с кнопкой тревожного вызова у Генри не оказалось.
Задыхаясь, Керри произнесла:
— Никто не придет, это случилось со всеми…
— С кем — «со всеми»? — резко спросил Джейк. Керри ответила не думая:
— Со всеми, кто старше восьмидесяти. А Генри…
— Он дышит нормально. Цвет лица обычный, кожа не бледная и не липко-влажная. Это не шок. Он просто… отрубился… Что ты сказала? Со всеми, кто старше восьмидесяти?!
— Да. Нет. Не знаю. Думаю, около этого возраста. Потому что все старики в вестибюле вырубились, а с теми, кто помоложе, ничего не случилось… Джейк, что это такое?
— Не знаю. Керри, сделай вот что: иди в ближайшую комнату отдыха и включи телевизор, канал местных новостей. Посмотри, передают там что-нибудь про… про авиакатастрофу…
Он не договорил. Оба услышали завывание сирен.
Генри так и не пришел в себя. Все медики мемориальной больницы Редборна умчались к месту падения самолета. Персонал Св. Себастьяна перенес пострадавших жильцов в столовую, которая теперь напоминала очень мирный военный госпиталь. Его пациенты не метались, не стонали, не кричали и не нуждались в срочной медицинской помощи, кроме одной женщины, сломавшей бедро при падении на пол. Ее отправили в больницу. Из лазарета принесли несколько аппаратов, которыми обследовали пострадавших. Никаких аномалий в работе сердца или скачков кровяного давления. Кто-то сказал Керри, что на этаже, где находились палаты с постоянным присмотром, все пациенты впали в кому.
Родственники вызывали по сотовым телефонам домашних врачей, сидели у лежанок, кричали на людей из персонала Св. Себастьяна, которые в ответ монотонно повторяли: «Работники мемориальной больницы Редборна в курсе ситуации и заберут обитателей Св. Себастьяна как только смогут. Пожалуйста, сэр, если бы вы только…»
«Имейте терпение. Верьте, что мы делаем все, что в наших силах. Просто посмотрите на спокойное выражение лица вашей матери. Поймите же наконец, что мы знаем не больше вашего. Да отстаньте от меня!»
Керри проверила всех своих подопечных одного за другим. Все были затронута этой непонятной эпидемией, многие потеряли сознание в своих квартирах. Их перенесли в лазарет. И все они были старше восьмидесяти.
Из квартиры Эла Космано — там никого, должно быть, он был где-то еще, когда все случилось, — Керри поспешила назад в лазарет, но по дороге какой-то мужчина схватил ее за руку.
— Эй! Мисс Веси!
Один из детективов, расследовавших смерть Джима. Желудок Керри опустился. — Да.
— Где я могу найти главного администратора госпиталя, мистера Колдуэлла?
— Его здесь нет, он на выходные выехал за город, но за ним уже послали… а зачем он вам?
— Мне нужно его увидеть. А кто сейчас тут главный? И что вообще здесь происходит?
Значит, это не имеет отношения к смерти Джима. Но все равно — коп. Она внутренне содрогнулась (Джим тоже был копом), но в то же время ухватилась за детектива — она чувствовала в нем точку опоры. Представитель закона. Лицо официальное. Тот, кто расследует и находит ответы. Кто обеспечивает безопасность. Она и за Джима-то вышла, в первую очередь думая о безопасности.
Керри произнесла как можно более спокойно:
— У нас тут… что-то вроде эпидемии обмороков среди самых пожилых жильцов. Все потеряли сознание в одно и то же время. Около часа назад.
— Заболевание?
— Нет. — Она сама почувствовала, как уверенно звучит ее голос. Что ж, она снова обрела себя. — Это случилось, когда самолет разбился.
Детектив выглядел озадаченным. Керри предложила:
— Давайте я отведу вас к доктору Джемисону. Это главврач Св. Себастьяна.
Джемисона не было в столовой. Керри и детектив Джерачи нашли его в кухне, где он ругался с Джейком Дибеллой.
— Нет, черт побери! Я не допущу, чтобы вы тревожили родственников пострадавших из-за какой-то своей идиотской, совершенно сырой теории. Нет! — И Джемисон зашагал прочь.
Керри попыталась обратить на себя его внимание:
— Доктор Джемисон, это…
Но он стремительно прошел мимо, спеша к своим пациентам.
Керри думала, что детектив проследует за ним, но вместо этого Джерачи спросил Джейка:
— Кто вы такой?
— А вы кто такой?
Керри не доводилось слышать, чтобы Джейк так грубил. Но он. был зол, и расстроен, и испуган. Ну, все они были напуганы.
— Детектив Джерачи, департамент полиции. Вы работаете здесь?
Керри поспешно вмешалась, пока оба по-настоящему не заве— Это доктор Дибелла. Он ведет медицинскую исследовательскую работу в Св. Себастьяне, связанную… связанную с мозговыми волнами.
Джерачи объяснился:
— Я получил на свой сотовый анонимный звонок. Он был адресован именно мне, а не департаменту полиции. Из приемной Св. Себастьяна. Звонивший сообщил мне, что я могу найти здесь информацию, касающуюся разбившегося самолета. Вы что-нибудь об этом знаете, доктор?
Керри видела, что Винс Джерачи убежден: Джейк владеет какой-то информацией. Откуда она это знает? А откуда он это знает? Но эта убежденность читалась в каждом движении детектива, в его позе, выражении лица. Он был как охотничий пес, сделавший стойку над дичью: он знал, что Джейку что-то известно.
Джейк никак не отреагировал на вопрос детектива, а стоял и просто смотрел на Джерачи. Наконец тот счел нужным пояснить:
— В полумиле отсюда разбился самолет местных линий с сорока девятью пассажирами на борту, включая тридцать одного члена клуба старейшин «Большие Тузы». Они направлялись на трехдневный отдых в Атлантик-сити, в тамошние казино. Все находящиеся на борту погибли.
— Сейчас я не могу с вами разговаривать, — отозвался Джейк. — Мне нужно сделать сканирование мозга всем этим людям, пока они не пришли в себя. После того как болван Джемисон поймет, что я делаю, и выставит меня прочь, мы сможем поговорить. Керри, мне понадобится твоя помощь. Сходи в мой кабинет, возьми там все оборудование, оно в углу на каталке, заверни в одеяло и прикати через черный ход в кухню. Быстро!
Она кивнула и помчалась прочь так быстро, что даже не заметила, как Джерачи последовал за ней. Она обнаружила детектива за своей спиной уже у входа кабинет Джейка.
— Давайте я помогу, тяжело ведь, — проявил любезность Джерачи.
— Да нет. — Она положила кронштейн на тележку. — А вы разве не должны опрашивать людей, задавать им вопросы?
— Я это и делаю. Дибелла всегда так вами командует? Джейк командовал? А она и не заметила.
— Нет. — Она водрузила шлем и коробку с периферией поверх кронштейна, затем оглянулась по сторонам в поисках одеяла — ни одного одеяла.
Вы работаете на Дибеллу или на Св. Себастьян?
— В Св. Себастьяне. Мне надо сходить в кладовку.
Когда она вернулась с одеялом, Джерачи читал бумаги, лежащие на рабочем столе Джейка. Разве это законно? Керри набросила одеяло поверх оборудования. Джерачи ухватил рукоять каталки, остановив Керри.
— Я вам нужен, — сказал он. — Если вас кто-нибудь попытается задержать, мне достаточно показать свой значок.
— Ладно, — нелюбезно согласилась она. Ради Джейка она и сама бы как-нибудь справилась.
Они закатили тележку с оборудованием в кухню. Джейк установил аппаратуру на раздаточном столе, игнорируя жалкие вопросы поварихи:
— Так что — никто не будет есть?
Не получив ответа, она сорвала фартук, швырнула его на пол и удалилась.
— Последи за дверью, — приказал Джейк.
Он выскользнул в столовую и через минуту вернулся назад, толкая каталку, на которой лежала пожилая леди.
— Кто это, Керри?
— Эллен Парминтер. — И добавила через секунду: — Ей восемьдесят три.
Джейк что-то пробурчал и принялся присоединять электроды к голове ничего не сознающей миссис Парминтер. Джерачи обратился к Керри:
— Пойдемте со мной.
— Нет. — Откуда у нее такое самообладание? Может, от детектива и набралась?
Детектив только улыбнулся.
— Да. В данную минуту это официальное полицейское расследование.
Пришлось пойти, следуя за ним, назад в кабинет Джейка. Керри била дрожь, и ей очень не хотелось, чтобы детектив это заметил. Но он заметил: похоже, он все замечал.
— Садись, — мягко предложил он. — Вот сюда, за стол. Тебе ведь не понравилось, что я читал лежащие здесь бумаги доктора Дибеллы, да? Если бумаги лежат на виду, то это совершенно законно. Похоже, ты очень наблюдательная девушка, Керри. Поэтому расскажи мне, пожалуйста, обо всем, что здесь произошло. С самого начала и не упуская никаких мелочей. Для начала объясни мне: зачем ты сказала доктору Дибелле о возрасте той леди? Это имеет какое-то отношение ко всему происходящему?
Она и сама не знала, имеет ли. Как это может… люди ведь стареют по-разному, с разной скоростью. Абсолютный возраст значения не имеет, разве что…
— Керри?
И ей вдруг показалось, что это будет таким облегчением — выплеснуть на него все накопившееся. Да уж, детектив умел заставлять людей говорить, сказывалась профессиональная выучка, она не признавала и не верила его внезапной мягкости и заботливости. Профессиональный трюк, ничего больше. Но, может быть, каким-то образом это позволит ей упорядочить собственные хаотичные мысли. И как-то поможет исправить ситуацию в целом. Люди, погибшие в том самолете…
Керри медленно произнесла:
— Вы мне не поверите.
— А ты все же попытайся.
— Да я и сама не верю.
Детектив ничего не ответил, только выжидательно смотрел на нее. И тогда она излила душу, начав с «приступа» Генри в машине, когда они ехали из университета. Эпидемия рвоты у семи или более пациентов, которая вовсе не была следствием пищевого отравления, как полагали в Св. Себастьяне. Томограмма Эвелин Кренчнотид. Ожерелье Анны Черновой — как оно выглядело в представлении Эвелин и как описал его Боб Донован. Тайное собрание в квартире Генри этим утром. Что Керри там подслушала: слова Генри насчет рассеяния электронов, когда сам факт наблюдения изменяет траектории элементарных частиц. Лекция Джейка об «эмерджентности». Как Генри появился в кабинете Джейка и успел прохрипеть, перед тем как свалиться на пол: «Вызовите полицию. Мы только что сбили самолет». Массовая потеря сознания у всех, кто был старше восьмидесяти, и ни у кого, кто был моложе. Сканирование мозга, которое сейчас проделывал Джейк, явно с целью установить, будут ли результаты нормальными или такими же, как у Эвелин.
Но чем больше рассказывала Керри, тем более дико и невероятно все звучало.
Когда она закончила, Джерачи сидел с непроницаемым лицом.
— Вот и все, — сказала она жалким тоном. — Мне надо пойти посмотреть, как там Генри.
— Спасибо тебе, Керри. — Голос детектива ничего не выражал. — А я сейчас поищу доктора Джемисона.
Он ушел, а Керри осталась. Она вдруг почувствовала слабость во всем теле. Двигаться не было сил. Керри опустила голову на руки и какое-то время сидела неподвижно. Когда она наконец снова распрямилась, ее взгляд упал на бумаги на столе Джейка.
Он как раз что-то писал, когда она ворвалась с сообщением о собрании в квартире Генри. Писал ручкой на бумаге, не набирал текст в компьютере. Бумага была светло-зеленая с едва различимыми водяными знаками. А чернила синие. «Мой дорогой Джеймс, не могу выразить, как я сожалею о том, что наговорил вчера вечером тебе по телефону, но любимый, пожалуйста, не забывай…»
Из горла Керри вырвался отрывистый, похожий на лай смешок. «Мой дорогой Джеймс…»! Боже, какая она дура!
Она помотала головой, как собака, стряхивающая с себя воду, и отправилась посмотреть, как там Генри.
Новое существо наконец-то успокоилось. Этим можно было воспользоваться, чтобы установить с ним контакт. Подобное всегда лучше делать посредством символов его собственной культуры. Но у корабля совершенно не было времени на подготовку… Все нужно создавать медленно, постепенно переводя новую сущность на более высокие ступени, направляя, формируя, подготавливая А корабль еще слишком далеко.
Но он пытался, растягиваясь, насколько это возможно, отыскивая коллективные символы и образы, которые могли бы облегчить нормальный переход…..и пришел в ужас.
Глава 12
Эвелин Кренчнотид лежала на импровизированной кушетке у окна столовой. Она грезила, не оглушая холодного сквозняка, дующего из щелей окна, не замечая золотых и оранжевых листьев, пролетавших мимо стекол и падавших в крошечный внутренний дворик. В своем видении она шла по тропе, сотканной из света, и не слышала звука собственных шагов. Она двигалась навстречу свету, а где-то там, в этом сиянии, находился некто, кого она пока не могла ни видеть, ни слышать, но о ком она точно знала: он там есть. И она также знала, кто это.
Ее ждал тот, кто по-настоящему, подлинно и окончательно будет ее слушать.
Эл Космано корчился во сне.
— Он пробуждается, — воскликнула медсестра.
— Нет, — доктор Джемисон в очередной раз прошелся между рядами лежанок, санитарных каталок и тюфяков на полу, его лицо выражало усталость. — Некоторые из них проделывают это часами. Как только машина «скорой» вернется, отправьте этот ряд в госпиталь.
— Да, доктор.
Эл их слышал, но не слушал. Он снова был ребенком и бежал сумеречными улицами домой. Там была его мама, и она его ждала. Дом…
Сцена была освещена так ярко! Видимо, рабочие включили все осветительные приборы на полную мощность — она стала сплошным светом. Анна Чернова ничего из-за этого не видела, не могла отыскать взглядом партнера. Ей пришлось остановить танец.
Пришлось остановить танец.
Она стояла потерянная, растворенная в свете. Публика была где-то там, в этом сверкании и сиянии, но она не видела ее точно так же, как Беннета и кордебалет. Хотя публику она все же чувствовала. Все эти люди были здесь, они светились также ярко, как сцена, и они были стариками. Очень, очень древними, такими же, как и она сама, и столь же не способными к танцу…
Она всхлипывала, закрыв лицо руками
Эрин Басс увидела тропу: та вела именно туда, куда — как знала Эрин — и должна вести: в глубь самой Эрин, в самую сердцевину ее сути, где находился Будда, где он всегда был и будет вовеки. Эта тропа света, завиваясь спиралью, вела в глубь ее личного бытия, которое было также бытием всеобщим. А вокруг — ликующие другие, которые были ею, так же, как она была всеми…
Резкий толчок, и она пробудилась в машине «скорой помощи», пристегнутая ремнями к ложу, а над ней склонился какой-то молодой человек:
— Мэм?
Тропа сгинула, другие пропали, тяжелый, плотный мир майи снова окружал ее, а в пересохшем рту ощущался металлический привкус.
Свет и туннели — куда это он, к черту, попал? Возможно, это бункер для испытаний атомных зарядов, вот только не припомнит он, чтобы бункеры так ярко освещались, и где тогда Теллер, или Марк, или Оппи? Впрочем, нет, Оппи над этим проектом не работал. Генри запутался, вот что — он просто растерялся…
А потом все стало на место.
Он пробудился, мгновенно вывернувшись из сна-который-не-был-сном в состояние полного осознания себя. Даже более того; его чувства сверхъестественно обострились. Он ощущал твердый лежак под спиной, подсыхающий след слюны на подбородке, созерцал невыразительность флюоресцентного освещения столовой. Он слышал, как катятся резиновые колесики медицинской каталки по синтетическому ковру, как гремят ножи, вилки и ложки в кухонной мойке. Он ощущал запах Керри, и даже не глядя в ее сторону, мог в точности описать положение ее тела, как она сидит около его кушетки в столовой Св. Себастьяна. А рядом сидит детектив Джерачи.
— Генри, — прошептала Керри.
Он отозвался:
— Оно приближается. Оно уже почти здесь.
Корабль прервал все контакты. Он никогда не встречался до этого ни с чем подобным. Недосущество не было одним целым
Составляющие его совершенно не унифицированные компоненты были рассеяны среди неупорядоченных и разнообразных частиц материи И частицы эти были чудовищно гетерозиготны В отличие от компонентов любого другого недосущества, которое корабль когда-либо обнаруживал, направлял и наставлял и которым в конечном счете, становился. Все другие недокорабли на материальном плане бытия существовали как единое целое, поскольку они были схожими по всем параметрам. Эти тоже были схожими состояли из одинаковых физических частиц и подчинялись одинаковым физическим процессам, но где-то что-то пошло не так, совершенно неправильно, и из этой однородной материи так и не развился единый разум. Эти существа были дисгармоничны. Они использовали насилие, один против другого.
Возможно, если принять их в себя, они сумеют использовать насилие и против самого корабля.
Однако корабль не мог умчаться прочь и оставить их. Они уже начали изменять пространство-время в своем ближайшем соседстве. Когда их слияние продвинется дальше, новое существо сможет стать мощной и опасной сущностью. И что она натворит?
Корабль размышлял, испытывая ужас и отвращение при одной только мысли: возможно, окажется необходимым уничтожить то, что должно было бы стать неотъемлемой частью его самого.
Глава 13
Джейк Дибелла схватил распечатки с такой силой, что скомкал плотную бумагу. Лежащий на кушетке Генри Эрдманн нахмурился при виде этого малого акта вандализма. Керри сидела рядом, придвинув кресло так, чтобы иметь возможность держать Генри за руку, а детектив Джерачи из департамента полиции стоял у Эрдманна в ногах. Какого черта он вообще здесь делает? Дибелла тоже этого не понимал, но был слишком переполнен другими мыслями, чтобы озаботиться этим более чем на долю секунды.
Керри — Генри:
— Я все же думаю, вам следует отправиться в больницу!
— Не собираюсь, так что забудь об этом.
Старик пытался сесть прямо. Керри следовало бы его остановить, но Джерачи предостерегающим жестом мягко положил ей руку на плечо. Показывает, кто здесь главный, подумал Дибелла.
Генри:
— Но почему в Св. Себастьяне?
Тот же вопрос, что задала чуть раньше Керри. Дибелла:
— У меня есть гипотеза. — И сам отметил, как странно звучит его собственный голос. — Она основывается на факте, который заметила Керри, что никто моложе восьмидесяти не был… Если к Земле действительно приближается какого-то рода сверхразум… то есть…
Джейк не мог продолжать. Звучало слишком глупо. Но было также и слишком реально.
Но, очевидно, Генри Эрдманна не пугали ни глупость, ни реальность — что, как кажется, в последнее время стало Одним и тем же. Он только уточнил:
— Вы хотите сказать, что это приближается только потому, что «сверхсознание» проявляется только среди стариков, а их сейчас стало больше, чем когда-либо?
— Впервые в истории количество живущих людей старше восьмидесяти превысило один процент от всей популяции. Сто сорок миллионов человек во всем мире.
— Но это все еще не объясняет, почему это началось здесь. Почему с нами.
— Бога ради, Генри! Где-то же это должно начаться!
Тут детектив Джерачи по-настоящему поразил Джейка Дибеллу.
— Все бифуркации локализуются в одной точке. Когда-то одна двоякодышащая рыба стала дышать больше легкими, чем жабрами. Когда-то один пещерный человек изобрел топор. Всегда имеется одна-единственная точка — нексус,[66] в которой зарождается нечто новое. Возможно, этим нексусом являетесь вы, доктор Эрдманн.
Керри вывернула шею, чтобы посмотреть на Джерачи.
Генри тяжело выговорил:
— Возможно. Но я ведь не один такой. Я не был главным источником энергии, которая сбила самолет. Я был всего лишь одной из параллельно подключенных батарей.
Научные аналогии успокаивают Эрдманна, подумал Дибелла, страстно желающий, чтоб нашлось хоть что-то, что бы утешило его самого.
Керри заявила:
— Думаю, в деле с изъятием ожерелья Анны Черновой из сейфа спусковым крючком послужила Эвелин.
Джерачи подтянулся и снова стал напоминать гончую, напавшую на след. Однако вслух произнес:
— Но это же все бессмыслица. Я не могу заходить так далеко! В запавших глазах Генри появилось жесткое выражение.
— А вам и не надо заходить так далеко, как я это сделал, чтобы прийти к таким вот выводам. Вы уж просто поверьте мне на слово, Но я на опыте ощутил… это сознание. Собранные нами данные кажутся дурной шуткой, но они отражают реальность. А распечатки сканирования головного мозга, которые, изучал доктор Дибелла, это уж и вовсе не шутки. Это факты, это достоверные данные, с которыми можно и нужно работать.
Это точно. Результата сканирования мозгов старцев, которых Дибелла сумел обработать до того, как разъяренный идиот Джемисон не накрыл его за этим занятием и не вышвырнул вон, были грубой версией картины, полученной при томографировании Эвелин Кренчнотид. Почти полная блокада таламуса. этого переключателя и распределителя поступающей в мозг сенсорной информации. То же для определяющих телесные функции задних теменных долей. Сильнейшее возбуждение в тыльной части мозга и особенно на височно-теменных, участках, в миндалинах и гиппокампусе. Картинка взрывного впадения в эпилептическое мистическое состояние. И так же отличается от обычной картины при коме, как космический корабль от черепахи.
Дибелла сидел, обхватив лицо ладонями, как будто это могло упорядочить его мысли. Наконец он уронил ладони на колени и размеренно произнес:
— Одиночный нейрон не слишком разумен, это даже не очень впечатляющее живое устройство. Все, что он на самом деле делает, это преобразует одни типы электрических или химических сигналов в другие. Вот и все. Но нейроны, объединенные в общий мозг, могут порождать невероятно сложные состояния. Просто надо взять достаточное их количество, чтобы сделать возможным зарождение сознания.
— Или достаточное количество пожилых людей, чтобы получить коллективный разум? — вставила Керри. — Но почему только пожилые люди?
— Да откуда мне знать? — ответил Дибелла. — Возможно, для этого требуются мозги, накопившие достаточно жизненного опыта, достаточно прожитого времени.
Джерачи внезапно спросил:
— Вы читали Достоевского?
— Нет, — ответил Дибелла сухо. Джерачи ему не нравился. — А вы?
— Да. Достоевский писал, что бывали у него моменты, когда он ощущал «пугающую» ясность и экстаз, и что он мог бы отдать целую жизнь за пять секунд такого состояния и не чувствовал бы, что отдает слишком много… Достоевский был эпилептиком.
— Я это знаю! — отрезал Дибелла. Керри спросила:
— Генри, а сейчас оно с вами? Это… ощущение?
— Нет.
— Тогда, может, оно убралось прочь? Генри попытался ей улыбнуться.
— Может быть. Но я так не думаю. Я считаю, что оно идет за нами.
— Что вы имеете в виду — «за нами»? — скептически переспросил Джерачи. — Это же не киллер какой-нибудь.
— Я сам не понимаю, что я имею в виду, — раздраженно отозвался Генри. — На это придет, и придет скоро. Оно не может позволить себе долго ждать. Смотрите, что мы уже успели натворить… вспомните самолет…
Ладонь Керри легла на пальцы Генри.
— И что оно будет делать, когда заявится сюда?
— Я не знаю. Откуда я могу это знать?
— Генри… — начал было Джейк.
— Меня больше интересует, что мы можем сделать перед тем, как оно появится.
— Включить новостной канал CNN, — бросил Джерачи. Дибелла спросил подчеркнуто значительно:
— Детектив, может, вам сейчас нужно быть в каком-то другом месте?
— Нет. И уж точно: совершенно безразлично, где находиться, когда — если — это произойдет. Не так ли? Ответа, разумеется, не последовало.
В 9:43 вечера в городе, находящемся в двухстах милях от Св. Себастьяна отключилась подача электроэнергии.
— Никаких видимых причин, — говорил диктор CNN, — учитывая ясную погоду, и нет признаков…
— Генри? — позвала Керри.
— Я… со мной все в порядке. Но я его чувствую.
— Но сейчас это случилось далеко от нас, — сказал Джейк. — Если, конечно, это… если это было оно…
— Это было оно, — ответил Генри. Он все также лежал, растянувшись во всю длину на кушетке, только глаза закрыл. Джерачи уставился на экран телевизора. Все они с утра ничего не ели, но никто не хотел и думать о пище.
В 9:51 вечера тело Генри спазматически дернулось, и он вскрикнул. Керри всхлипнула, но в тот же миг Генри произнес:
— Это выбор.
Никто не осмелился спросить, какой смысл он вкладывал в эти слова.
Через семь минут по CNN передали сенсационное сообщение: рухнул мост через реку Гудзон, а вместе с ним темные воды поглотили поезд Национальной компании пассажирских железнодорожных сообщений.
В следующие несколько минут лицо Генри являло быструю смену выражений: страх, экстаз, ярость, удивление. Джейк напряженно размышлял, не должен ли он заснять Меняющееся лицо Генри камерой своего мобильника, но почему-то не мог пошевелиться. Керри опустилась на колени рядом с кушеткой и обхватила старика руками, как будто пытаясь удержать, не дать уйти.
— Мы… ничего не можем поделать, — выдавил из себя Генри. — Если кто-то достаточно сильно думает о… Боже!
Свет и телевизор отключились. Слышались тревожные крики, сопровождаемые завыванием сирен. Тонкий луч света опустился на лицо Генри, это Джерачи включил карманный фонарик. Все тело Генри сотрясали спазмы, но он смог открыть глаза. Дибелла с трудом различил его шепот:
— Это выбор.
Выбор был единственным возможным путем спасения. Корабль не понимал этой необходимости: как же может любая одинокая сущность выбрать что-либо иное, кроме желания стать частью своего же целого? Такого раньше никогда не случалось. Нарождающиеся создания были счастливы соединиться. Направление эволюции есть возрастание сложности. Но выбор — это единственный возможный способ действовать здесь; в этих условиях, чтобы хоть как-то помочь этому незаконнорожденному и неуправляемому созданию. Если оно не выберет слияния…
Разрушение. Чтобы защитить самую суть сознания, что означает самую суть всего.
Глава 14
Эвелин, боявшаяся больниц, отказалась отправиться в Мемориал Редборна, чтобы ее там «как следует проверили» после той всеобщей потери сознания. Нечего тут проверять. Просто потеря сознания, так что незачем сдавать кровь на анализ, и вообще…
Она остановилась на полпути между микроволновкой и кухонным столом. Кастрюлька выпала из рук, и овощная запеканка разлетелась по всему полу…
Снова вернулся свет, который окружал женщину в том ее видении. Только это был не свет, и сейчас это было не сонное видение. Это было в ее сознании, и это было ее сознанием, и она была этим… всегда была этим. Как такое возможно? Но присутствие заполняло ее, и Эвелин знала, вне всяких сомнений, что если она к этому присоединится, то больше никогда, никогда не будет одинока. Да что там, ей и раньше не нужны были слова, да и все, что ей надо сделать, — это осуществить выбор, а затем отправиться туда, где она и так уже находилась, где она была в своем доме…
Кто же знал?
И счастливая бывшая Эвелин Кренчнотид стала частью тех, кто ее ждал, а ее тело рухнуло на заляпанный лапшой и овощами пол.
В хибаре, в трущобах Карачи, человек лежал на куче тряпья. Его беззубые челюсти шевелились, ходили туда-сюда, но он не произносил ни звука. Всю ночь он ожидал прихода смерти, но теперь, похоже, уже дожидался чего-то другого, чего-то большего, чем даже смерть, и очень, очень древнего.
Древнего. Оно искало старых, и только старых, и беззубый мужчина знал почему.
Только старики заслужили это, заплатив единственной монетой, которая по-настоящему чего-то стоит: накопленным за всю жизнь запасом печали.
С облегчением он выскользнул из своего истерзанного болью тела в объятия древнего величия.
Нет. Он отсюда не двинется, думал Боб. Нечто, вторгшееся в его разум, испугало его, а страх привел в ярость. Пусть они — кто бы ни были — пробуют свои дешевые штучки, они были хуже профсоюзных деятелей. Предлагают пойти на уступки. Пытаются надуть. Он будет тверд, он не желает ни к чему присоединяться й кем-то там становиться. По крайней мере, пока не будет знать, что за сделка намечается и чего хотят эти ублюдки.
Они его не заполучат.
А затем он почувствовал, что происходит что-то еще. И он знал, что это такое. Сидя в больнице Памяти Редборна, Боб Донован завопил: — Нет! Анна, не надо!
А разум его продолжал сопротивляться, пока внезапно присутствие не исчезло.
Он снова остался один.
В роскошном особняке в Сан-Хосе спящий внезапно пробудился и резко сел в постели. Какое-то время он застыл неподвижно в темноте, не замечая даже, что электронные часы и подключенный к кабельному вещанию цифровой телевизор отрубились. Восторги изумление переполняли его.
Ну, конечно же, как он этого раньше не видел?! Он, который столько долгих восхитительных ночей провел за доводкой компьютерных программ — для тех старых персоналок, еще с мониторами на. вакуумных трубках, — как он мог этого не понимать? Он не был целой программой, а всего лишь одной строчкой кода! А программа по-настоящему может работать, только если собрать воедино все коды, и никак не раньше. Он всегда был только фрагментом, а теперь перед ним предстало целое…
Он присоединился к нему.
Эрин Басс достигла сатори.[67]
Слезы наполнили ее глаза. Всю свою жизнь она этого хотела, стремилась к этому, часами медитировала каждый день, но даже близко не подошла к тому мистическому опьянению, которое сейчас ощущала. Она не знала и даже не подозревала, что можно достичь такого единства. Все ее предыдущие усилия были неверными. Здесь не было усилий, здесь не было Эрин. Никто ее не сотворил, она сама была и созиданием, и созидаемым космосом; никаких индивидуальностей не существовало. Ее существование не было ею самой. И когда исчезла эта иллюзия, вместе с ней, растворившись во всеобщем, исчезла и Эрин.
Джина Мартинелли ощущала эту благодать Божью и сияние Его славы. Только… только где же Иисус Христос, спаситель наш и Господь? Она не чувствовала Его, не могла отыскать Его в этом едином…
Но если Христа здесь нет, то это не Царство Божье. Это уловки лукавого, Сатаны, который принимает миллионы обличий и посылает своих демонов, чтобы сбивать с пути верующих. Но ее-то он не обманет!
Она сложила руки и принялась громко молиться вслух. Она никуда не пойдет, она останется здесь и будет дожидаться единственного подлинного Бога.
Миниатюрная женщина в Шанхае сидела у окна, наблюдая, как дети ее правнуков играют во дворе Как они подвижны! Когда-то и она была такой.
Внезапно, безо всякой подготовки и перехода, она ощутила присутствие богов в своей душе. Значит, пришло ее время! Она вдруг почувствовала себя снова почти молодой, почти сильной… это было хорошо. Но даже если бы и не было этого чувства — когда боги приходят за тобой, ты идешь за ними.
Один прощальный взгляд на детей, и она позволила богам забрать себя.
Анна Чернова проснулась в лазарете Св. Себастьяна, ставшем для нее тюрьмой, и судорожно вдохнула. Она ощутила проходящую сквозь все тело силу и на какое-то мгновение отчаянной надежды подумала, что это та же самая сила, которой насыщалась вся ее оставшаяся в далеком прошлом жизнь, состоящая из па и арабесков.
Но это было не так.
Это было нечто внешнее, отделенное от нее… но так не должно быть. Она могла бы принять эту силу в себя, стать этой силой, так же, как сила стала бы ею. Но Анна пока еще сдерживала последний шаг.
А там можно будет танцевать?
Нет. Не в том смысле, в каком она это понимала, там не будет великолепной работы мышц и конечностей, не будет прыжков и изгибов спины. Никакого создания красоты через физическое тело.
Нет.
Танцев не будет.
Но там была сила, и эту силу она могла использовать для своею рода побега из этого бесполезного тела, этого лазарета и этой жизни, лишенной танца. Откуда-то издали до нее донесся крик: «Нет! Анна, не надо!». Но она уже решилась. Анна вцепилась в силу, одновременно и отказываясь присоединиться к ней, и не в состоянии ее лишиться. Анна пыталась овладеть этой силой.
Она умерла, не успев сделать следующего вдоха.
Все тело Генри сотрясала дрожь. Оно было здесь. Оно было им самим.
— Это выбор, — прошептал Генри.
С одной стороны — все. Все сознание, вплетенное в глубинную суть самого пространства-времени, в точности так, как о том догадывался Уиллер и некоторые другие почти сотню лет назад. Сознание на квантовом уровне, на уровне волн вероятности, которое эволюционировало вместе со всей Вселенной.
А с другой — индивидуальность, именуемая Генри Мартин Эрдманн. Если он сольется со сверхсознанием, он перестанет существовать как личность, как отдельный разум. А для Генри его разум был всем.
Он колебался в подвешенном состоянии наносекунды, годы, эпохи. Само время имело здесь иное значение. Находясь не там и не ту
Генри мог «пощупать» силу и понимал, чем она является — и чем не является человечество. И уже видел вывод. Он нашел ответ. — Нет, — сказал он.
И он снова лежал на кушетке, а Керри обнимала его, и рядом находились двое мужчин, слабо освещенных тонким лучом желтого света, словом, он снова стал смертным и одиноким.
И снова был собой.
Достаточно слившихся. Опасность миновала. Существо родилось — и это корабль, а большего и не надо.
Глава 15
Месяцы, чтобы опознать всех погибших. Годы, чтобы полностью восстановить ущерб, нанесенный мировой инфраструктуре: разрушенные мосты, здания, информационные системы. Но еще десятилетия — Дибелла знал это — будут длиться споры о том, что же на самом деле произошло. Теорий напекли множество. Мощнейший электромагнитный импульс, солнечная радиация, звездная радиация, галактическая радиация, атака инопланетян, глобальный терроризм. Армагеддон, активность тектонических плит, вирус, созданный методами генетической инженерии. Глупейшие предположения, легко опровергаемые, что, разумеется, нисколько не мешает собирать вокруг себя толпы верующих. Немногие выжившие старики говорили неохотно. Тем, кто говорил, по большей части не верили.
Джейк и сам с трудом всему этому верил.
Он так ничего и не сделал с томограммой Эвелин Кренчнотид и с результатами сканирования трех других, поскольку здесь не было ничего, что он мог бы понять. Все четверо, кстати, умерли в тот день.
— Только их тела, — всегда добавляла Керри. Она свято верила в то, что рассказал ей тогда Генри Эрдманн.
Ну, а он, Дибелла, верит ли в идеи Генри? Во вторник верил, в среду считал все это полной чушью, а в четверг снова верил. Случившееся нельзя было подтвердить, повторить в эксперименте. Это не наука. Это… что-то другое.
Дибелла продолжал жить своей нормальной жизнью. Он порвал с Джеймсом. Он продолжал навещать Генри уже и после того, как программа его исследований в Св. Себастьяне была завершена. Временами он обедал вместе с Керри и Винсом Джерачи. И был шафером у них на свадьбе.
Он присутствовал на дне рождения своей матери, когда ей стукнуло 65. Дорогостоящее, шумное сборище, организованное его сестрой в банкетном зале гламурного отеля в деловой части города. Новорожденная смеялась, целовала родственников, прилетевших из Чикаго, вскрывала пакеты и коробки с подарками. Когда она кружила в танце с партнером в костюме Дяди Сэма, Дибелла размышлял, хватит ли ей здоровья дожить до восьмидесяти.
И вообще, сколько людей в этом мире смогут дожить до восьмидесяти.
— Лишь потому, что большинство из них выбрало уход, мы, оставшиеся, потеряли силу эмерджентности, — говорил Генри, и Дибелла отметил это «из них» вместо «из нас». — Несколько атомов урана не образуют критической массы, и никакой цепной реакции не получится.
Дибелла сформулировал бы иначе: «Если у вас есть лишь несколько нейронов, то из них нельзя организовать мыслящий мозг». Но суть от этого не менялась.
— Если так много людей отказались от слияния, то это сознание должно будет снова… — Генри не закончил фразы — ни тогда, ни позже. Но Дибелла догадывался, что он хотел сказать.
— Давай, парнишка, не стой, — окликнул его Дядя Сэм, — найди себе партнера и танцуй!
Дибелла покачал головой, улыбнувшись… Как раз сейчас у него не было партнера, и танцевать он не хотел. Но, конечно же, старина Сэм был прав. Желание танцевать — товар скоропортящийся. И вообще, на большей части всего того, чем занимается человечество, уже проставлен штамп с датой истечения срока годности. В один прекрасный день поколение его матери, поколение, родившееся в условиях самого большого в истории демографического взрыва, достигнет восьмидесяти. И перед ними снова встанет та же проблема выбора, которая стояла перед Генри.
И как же оно все будет в следующий раз?
Действие первое
Чтобы выяснить, кому принадлежит фильм, надо не в сценарий заглядывать, а в договор-заказ.
Стареющая актриса и её менеджер в поисках материала для фильма о детях-эмпатах встречаются с представителями загадочной Группы, занимающейся генетическими опытами, и неожиданно оказываются разносчиками нового неизвестного вируса…
* * *
Чтобы выяснить, кому принадлежит фильм, надо не в сценарий заглядывать, а в договор-заказ.
Стареющая актриса и её менеджер в поисках материала для фильма о детях-эмпатах встречаются с представителями загадочной Группы, занимающейся генетическими опытами, и неожиданно оказываются разносчиками нового неизвестного вируса…
Следом за пареньком в маске я спускался в складской подвал, жалея при этом, что не взял перчатки: нарочно, что ли, перила слоем грязи покрыты? Если нарочно, то какого черта, спрашивается, нас подвергали такому мудреному электронному досмотру в паре со столь незамысловатым ощупыванием — даже во рту у меня побывал палец охранника, хорошо хоть в другие полости не залез. Влажная уборка стоит дешевле подобного обыска, и сдается, грязь тут неспроста.
Группа решила сделать заявление. Так нам велено их называть — Группа. Звучит таинственно, страшновато и претенциозно.
Лестницу освещала только старомодная сорокаваттная лампочка, я даже не успел заметить, где она приткнулась. За моей спиной участилось дыхание Джейн. Я сам вызвался идти первым, вернее, сразу за нашим юным поводырем. Из каких соображений? Трудно сказать. «Мужественной защитой» назвать мои жалкие потуги язык не повернется. К тому же у меня привычка всегда держать Джейн в поле зрения. Так лучше работается.
— Барри? — тихо окликнула она.
Нижний пролет утонул во мгле, до того кромешной, что приходится нащупывать твердь носком вытянутой ноги.
— Джейн, еще две ступеньки.
— Спасибо.
И вот мы внизу. Она остановилась рядом со мной и перевела дух. Даже не рядом, а почти вплотную, куда ближе, чем обычно — ее грудь вровень с моим лицом. Джейн у нас невеличка — пять футов шесть дюймов, но это на семнадцать дюймов выше моего роста.
— Уже близко, — сообщил мальчишка.
На том краю подвального помещения отворилась дверь, впустила нам навстречу свет.
— Пришли.
Прежде, наверное, здесь располагалась прачечная, одновременно служившая жильем какому-нибудь разнорабочему. Должно быть, немало времени прошло после его кончины. В углу ютились дырявые лохани, числом три. Ни единого окошка в стенах, зато на полу постелен чистый тонкий ковер, и трое дожидающихся нас людей тоже выглядят чистыми.
Я быстро осмотрел каждого. Высокий мужчина в куртке с поднятым капюшоном держит в руках штурмовую винтовку. Взгляд типичного телохранителя: настороженный, но бездумный. Женщина без маски, в джинсах и мешковатом свитере, при виде Джейн моментально надулась. Это потенциальная проблема. Третий — лидер, он уже идет нам навстречу, улыбаясь и протягивая руку.
— Милости просим, мисс Сноу. Ваш визит — большая честь.
Я его сразу раскусил. В политике, с каковой моя жизнь была связана очень долго, это самый ходульный персонаж. Высокий, красивый, довольный собой и своим положением настолько, что попросту не способен к правильной оценке того и другого. Лишь он один из троицы не носил джинсов, а щеголял в широких брюках и спортивном пиджаке поверх черного бадлона. Ему бы и правда не в генетические террористы податься, а в политики — дорос бы до бюрократа муниципального уровня, претендовал бы на пост мэра и потом напрасно ломал голову, из-за чего продул выборы.
Стало быть, перед нами низший оперативный уровень Группы, и это, пожалуй, хорошо. Уменьшает риск нашей безумной экспедиции.
— Спасибо, — ответила Джейн своим знаменитым голосом, низким и хрипловатым, волнующим и кинозрителя, и того, кто общается с ней «вживую». — Это Барри Тенлер, мой менеджер.
Я не только менеджер, но правда слишком сложна, чтобы ее разъяснять в подобной обстановке.
Красавчик в спортивном пиджаке даже взглядом меня не удостоил. Пришлось понизить спесивого и глупого чинушу с муниципального уровня до районного. Недооценивать советников категорически противопоказано, ведь у нашего брата всегда на вооружении ум или даже харизма.
Зато надутая дамочка с Джейн переключилась на меня. Несложно понять природу такого интереса, ведь он преследует мою скромную особу, сколько себя помню.
— Как мне к вам обращаться? — осведомилась Джейн у смазливого лидера.
— Зовите меня Измаил.
Ой, мама родная! Это что же получается, Джейн у нас — Белый Кит?[68] Вожак решил блеснуть интеллектом, не подозревая, как банален и туп. Но Джейн это не смутило, и даже я, зная ее как облупленную, готов был принять за чистую монету опасную для ледяных сердец улыбку. Мисс Сноу не потеряла ни грана мастерства и таланта, хоть и снималась в последний раз лет десять назад.
— Давайте сядем, — предложил красавчик.
В дальнем углу комнаты пустовали три простых стула. Один занял Измаил, за его спиной встали телохранитель с мальчишкой. Надутая уселась на второй. А Джейн грациозно опустилась прямо на ковер, подобрала под себя ноги в красивой лужице из зеленой тонкой ткани.
Это она для того, чтобы мне достался третий стул. Не могу стоять дольше пяти-шести минут — вернее, могу, но очень болят ноги и позвоночник. А на полу сидеть противно — потому что я при этом гораздо ниже, чем на самом деле.
Измаил, конечно, ничего обо мне не знал, а потому изрядно опешил:
— Мисс Сноу!
— Мне так удобнее, — пресекла возражения Джейн своей безотказной улыбкой.
Эта улыбка заодно с проникновенным голосом тридцать пять лет назад дала старт ее карьере. Теплая, страстная, с едва уловимой грустинкой — она действовала в обход лобных долей мозга, целя в примитивные затылочные. Неважно, что эта способность досталась от природы, то бишь даром; важно, что ей всегда находилось применение. Джейн гораздо хитрее, чем можно предположить, глядя на эту хрупкую блондинку. И страсть у нее непритворная. Если моя приятельница чего-то хочет, то хочет каждой жилочкой, каждой нервной клеткой, каждой каплей своей жадной крови.
Ее грациозное подражание Сидящему Бизону[69] вынудило Измаила смущенно заерзать на стуле. Правильным решением было бы составить компанию гостье на ковре, но он до этого не додумался, за что и был мною мысленно разжалован в порученцы.
Я забрался на третий стул. Измаил, глядя сверху вниз, пыжился как петух перед курицей: это ж надо, сама Джейн Сноу у его ног! Надутая кривилась. А мне было тревожно.
Группа очень хорошо знает, кто такая Джейн Сноу. Почему же провести столь важную встречу доверили какому-то неуклюжему нарциссу? Я с ходу мог выложить несколько версий. Первая: так террористы выражают свое презрение миру, от лица которого выступает Джейн. Вторая: они не хотят засвечивать тех, кто реально ценится в сей очень и очень скрытной организации. Третья: это услуга за услугу, оказанную им Измаилом или его хозяевами. Четвертая: решили создать фотогеничный фон для Джейн, нас ведь наверняка снимают. Любая из этих причин меня устраивала, но беспокойство почему-то не отступало.
— Что ж, Измаил, если у вас все в порядке, давайте начинать, — предложила Джейн.
— У нас все в порядке, — проворчал он.
Измаил сидел спиной к софиту, резко светившему в лицо Джейн и Надутой. Последняя выглядела не ахти: дурная кожа, маленькие глаза, жидкие волосы. Правда, губы красивые — пухлые, красные. И шея, частью спрятанная под тканью ветровки, молода и крепка, без морщин.
К Джейн свет был не столь милостив. Показывал гусиные лапки у глаз, усталую вялость кожи, даже безупречный макияж не выручал. Ей ведь ни много ни мало пятьдесят четыре. И ни одной пластической операции. Впрочем, она никогда не была по-настоящему красивой, как Анжелина Джоли или Кэтрин Зета-Джонс. У Джейн неправильные черты лица, да и ноги с бедрами толстоваты. Но все это чепуха в сравнении с улыбкой, голосом, весенней зеленью глаз и мощной сексуальной аурой, которая ей не стоит ни малейших усилий.
«Джейн Сноу как будто получила при своем зачатии двойной набор женских генов, — написал какой-то критик, — и в ней удвоилось то, что принято считать женственностью. Остается лишь гадать: в самом деле это божий дар или всего лишь необычное уродство».
— Я сейчас готовлюсь к съемкам, — сообщила она Измаилу. Он наверняка был в курсе, но не простаивать же без дела ее чарующему голосу. — Это будет фильм о вашей организации. И дальнейшей судьбе девочек. Кое с кем из них я поговорила и…
— С кем конкретно? — перебила Надутая.
Да неужто она всех знает по именам? Я решил к ней приглядеться.
В твердых, как камень, глазках угадывается ум. Возможно, она принадлежит к штабной ячейке, или как там у них это называется. Возможно, ей поручено проследить, чтобы Измаил не провалил встречу.
Если она и впрямь умна, такие олухи должны ее бесить. Хотя… из четырех мужей Джейн трое оказались красивыми пустышками.
— Ну, пока я встречалась только с Римой Ридли-Джонс, — ответила Джейн. — Но в пятницу проведу весь вечер с близнецами Баррингтон.
Не желая выпускать вожжи из рук, Измаил прокомментировал:
— Близнецы очень милы. Такие смышленые девочки.
А то весь белый свет об этом еще не знает. Тем и отличаются Баррингтоны-младшие от прочих «изделий» Группы, что помешавшиеся на пиаре родители лепят их на все журнальные обложки.
Но Джейн улыбнулась Измаилу так щедро, как будто он самого Спинозу заткнул за пояс.
— Да, они просто душки. Измаил, пожалуйста, расскажите о вашей организации. Ну хоть что-нибудь. Мне это так необходимо для роли в «Идеальном будущем».
Он подался вперед, упер ладони в ляжки, отразив на красивом лице напряженную работу мыслительного аппарата, и заговорил с драматичными повелительными интонациями:
— Джейн, что касается Группы, вы должны четко понять одну вещь. Очень важную вещь. Вы не в силах нам помешать!
Зловещая пауза.
Самое паршивое, что он мог быть прав. ФБР, ЦРУ, СВД, АЗЧ[70] и еще нескольким аббревиатурам удалось срубить какое-то количество голов, но гидра осталась жива и даже прибавила в росте. Очень уж много у нее доброжелателей и покровителей, либеральных законодателей и политиков, мечтающих отменить запрет на генные модификации и распустить Агентство по защите человека.
Это и богатенькие родители, желающие усовершенствовать свои чада еще на эмбриональной стадии. Это и офшорные банки, охочие до долларов Группы. Это и Карибские острова, и Мексика, и еще бог знает какие страны, дающие за долю малую приют мобильным лабораториям.
— Мы — идеалисты, — вещал Измаил, — и за нами будущее. Благодаря нашим усилиям человечество изменится к лучшему. Войнам придет конец, исчезнет жестокость. И тогда люди смогут…
— Позвольте вас на секундочку перебить, Измаил, — Джейн эффектно интонировала имя; ее влажные глаза, распахнутые во всю ширь, сошли бы за чудо-оружие в борьбе с опустыниванием. Она такая, из кожи вылезет вон, чтобы добиться успеха. — Мне столь многое нужно понять, Измаил. Подвергая генной модификации одного младенца за другим, вы, как ни старайтесь, измените лишь ничтожную долю процента населения Земли… Сколько у нас сегодня детей с синдромом Арлена?
— Мы предпочитаем термин «блага Арлена»!
— О да, разумеется. Так сколько?
У меня сперло дыхание. Подобные сведения Группа еще ни разу не разглашала.
Джейн в умоляющем жесте положила руку на колено Измаилу. Но получила лишь полный высокомерия и негодования отказ:
— Это секретная информация.
— Три тысячи двести четырнадцать, — ответила за него Надутая. Неужели не солгала? Инстинкты, а они у меня очень даже неплохие, хотя в таком контексте эти слова и выглядят шуткой, подсказывали: все верно. Надутой в самом деле известна цифра. Значит, статус у нее точно повыше, чем у Измаила. И поскольку она абсолютно непрошибаема для чар Джейн, вывод ясен: Группа решила огласить число обработанных детей.
— Да, точно, — поспешил подтвердить Измаил, — три тысячи двести четырнадцать.
— Но это же очень малая доля процента от шестимиллиардного населения Земли. Это…
— Пять десятимиллионных, — подсказал я.
Глупо. Мальчишество. Кто за язык тянул? А, к черту! Так болят ноги…
Джейн — мастерица импровизировать:
— Спасибо, Барри. Но мой вопрос предназначался Измаилу. Если «благами Арлена» пока обзавелась столь крошечная доля человечества, пусть даже генномодифицированные люди смогут передавать новые признаки по наследству…
— Они уже могут! — высказал Измаил явную глупость. Самому старшему из «арленовых детей» всего-навсего двенадцать.
— Чудесно! — не отступалась Джейн. — Но все же доля обладателей «благ» ничтожна. Как Группа собирается изменить будущее всего человечества, на что она надеется?
Измаил накрыл ее кисть ладонью и улыбнулся. И даже подмигнул!
— Скажите-ка, дорогая Джейн, вам случалось бросать камешки в пруд?
— Да.
— Ну и? Что вы при этом видели?
— Круги.
— Все шире и шире, до самых берегов! — развел руками Измаил.
Вот же осел, не мог придумать нормальную аналогию. Человечество не пруд, а самый настоящий океан, рябь же на воде преходяща.
Но Джейн, актриса до мозга костей, лучезарно улыбнулась и перевела разговор в доступную этому павлину плоскость.
— Понятно. Расскажите, Измаил, как вы сами оказались во все это вовлечены?
За возможность поговорить о себе любимом он ухватился с восторгом. Из потока чепухи Джейн мастерски выуживала крупицы сведений о Группе: история возникновения, организационные принципы, способы связи. Надутая не мешала. Я следил за террористкой, она же следила за Измаилом, не проявляя, однако, ни малейшего беспокойства. Он не мог выдать важной информации. Ему просто нечего было выдавать.
Зато чесать языком он был горазд. Такие обожают работать на публику и, увлекаясь, перестают думать о том, что говорят. Рано или поздно ляпнет чего не следует, и Группа его спишет в расход.
По части актерского мастерства Надутая и в подметки Джейн не годилась. Я почти физически ощущал, как она злится на пустомелю. Даже посочувствовал бы ей, наверное, если бы так не стреляло в ногах, шее и спине. Нечасто мне приходится подолгу сидеть, да еще на жестком.
Моя болезнь называется ахондроплазия, ею страдают семьдесят процентов карликов. Искривление костей и хрящей дает не только короткие конечности и непомерно большие голову и зад, но и столь любимое карикатуристами лицо с запавшей переносицей. А кое-кого из нас природа «наградила» особым строением позвоночного канала, из-за чего мы постоянно испытываем боль. С возрастом она только мучительнее, а ведь я всего на два года моложе Джейн. И многочисленные хирургические операции меня не вылечили, а лишь помогли прожить столько лет.
Через полтора часа Джейн встала, тонкая ткань юбки обвила на миг ее точеные икры. Сразу обострилась моя тревога. Если должно произойти что-то плохое, это произойдет сейчас.
Но страхи оказались напрасны. Снова появился паренек в маске и вывел нас через темный подвал. Я едва ноги переставлял от боли. Джейн, будучи не в силах помочь, сочувственно прошептала:
— Барри, прости. Это был мой единственный шанс.
— Не бери в голову.
Все же кое-как я поднялся по лестнице. Мы пробрались через бесхозный склад; в этом пыльном лабиринте невидимые боевики Группы стояли против наших невидимых телохранителей. Заморгав на ярком солнце, я вдруг повалился на растрескавшийся бетон.
— Барри!
— Все в порядке… Не надо!
— Дальше будет легче… Потерпи!
Я встал и выпрямился — вернее, сделал для этого все, что мог. За нами приехал неприметный фургон. Слава богу, обошлось без насилия. Безумное интервью прошло как по маслу.
Но отчего же мне по-прежнему так тревожно?
Через час Джейн появилась везде: в Линк-Нете, на телеэкранах и настенных мониторах. Бессовестно искаженные редакторами слова Джейн заставляли подозревать ее в сочувствии к террористам, а то и в соучастии. Само собой, мы были к этому готовы. В ту же минуту, когда фургон отъехал от склада, первый из заранее снятых мною роликов разлетелся по всем адресам. Известный репортер Си-Си Коллинз, не дурак срубить легких деньжат, интервьюировал Джейн на предмет ее встречи с Группой. Выдающаяся актриса берется играть нетипичную роль, жертвует личной безопасностью ради искусства, не грешит против закона, но добивается открытого обсуждения важной темы и т. п. Ролики здорово ударили нас по карману, но они того стоили. Мы обезоружили критиков и, что несравненно ценнее, привлекли внимание общественности к будущему фильму, съемки которого должны были начаться менее чем через месяц.
Я не следил за этой пиар-акцией и не находился в офисе, когда ФБР, ЦРУ, АЗЧ и иже с ними наносили Джейн ожидаемые визиты, проводя «опросы» и угрожая арестом за несанкционированную встречу с врагами государства. В моем присутствии не было нужды, поскольку я заранее обеспечил Джейн правовым иммунитетом в рамках «Закона Мальверна-Мерфи о СМИ», а также договором с самим Эвереттом Мерфи, исключительно ушлым адвокатом. Эверетт отслеживал все ее интервью, а я валялся в кровати и глотал анальгетики. ФБР, ЦРУ и АЗЧ захотели пообщаться и со мной, как же без этого, но Джейн не выдала моего логова. Подождите, мол, пока Барри найдет возможность с вами связаться. Ага, стали бы они ждать, если бы знали, где я прячусь.
«Почему ты так настроен против генной модифицикации человека?» — спросила однажды Джейн. Только однажды, и при этом не смотрела в глаза. «Почему именно ты?» — вот каков был подтекст. Обычно я ей отвечал. Обычно я ей доверялся. Но только не в этот раз.
«Тебе не понять», — сказал я напрямик.
Джейн, надо отдать ей должное, не обиделась. Она смышленая. Знает, что доступно ее пониманию, а что нет.
Лежа на любимом обезболивающем пластыре, я рисовал в воображении, как мы с ней рука об руку идем по лесу. На Джейн юбка из тончайшей зеленой ткани. И спутнице моей, чтобы я видел ее улыбку, приходится низко опускать голову.
В течение нескольких следующих дней интерес к фильму рос очень бурно. Джейн направо и налево раздавала интервью. Телевидение, Линк-Нет, робокамеры, бумажные и голографические газеты и журналы… Сияя в лучах всеобщего внимания, она как будто сбросила десять лет. Кое-кто из репортеров и дикторов пытался ее подловить, но она четко держалась студийной линии: «Идеальное будущее» — на самом деле не мелодрама на тему генной инженерии, а честная проверка на прочность вечных ценностей. Это фильм о людях, а не о политике. О слабостях, которые есть у любого из нас, и о нашей удивительной силе. О том, что делает человека человеком, и прочая, и прочая. Так что синдром Арлена — не более чем транспортное средство для достижения цели. Сценарий почти готов, он будет сложным и реалистичным, и все такое.
— Ну и как же насчет генномодифицированных людей, вы за или против?! — вышел из себя какой-то журналист в заднем ряду.
Джейн ответила с ослепительной улыбкой:
— Я за то, чтобы этот вопрос решался комплексно и прагматично.
«За» и «против», дай им волю, обрушились бы на нас лавиной полоумных леммингов.
Развитие событий меня так воодушевило, что я решил позвонить Лейле. Выдержать разговор с ней я способен только в хорошем настроении. Лейлы не оказалось дома, пришлось записаться на автоответчик — впрочем, это не стало поводом для огорчения.
Между тем Джейн вовсю улыбалась в объективы и раздавала автографы, отыгрываясь за десять лет кинематографического небытия. А вот я не способен с такой легкостью стереть пятнадцать лет прошлого. Даже если бы и мог, не стал бы этого делать. Потому-то и обрадовался, не дозвонившись до своей бывшей.
Стадия вживания в роль начиналась в пятницу. Джейн пообещала, что на этот раз мне будет полегче.
Она ошиблась.
Близнецы Баррингтон жили с родителями и сестрой-подростком в Сан-Луис-Обиспо. Нашему пилоту разрешили посадить флаер на бархатистом зеленом газоне в глубине усадьбы, за надежными стенами. Уже неплохо — мне не надо далеко идти.
— Милости просим, мисс Сноу. Какая честь!
Нас встречала ряженая ягненком овца, Фрида Баррингтон собственной персоной. Тетка лет пятидесяти, в мини-юбчонке и игривом свитерке с капюшоном и прорезями в стиле «пикабу». Тонкая, накрашенная и загорелая; но груди, выглядывающие из прорезей, никогда не станут вновь двадцатилетними, а напряженные мышцы лица выдают неврастеника, который большую часть отведенного времени бодрствования изображает безмятежное спокойствие.
Джейн грациозно покинула флаер и стала, закрывая собою мой неуклюжий спуск. Я схватился за скобу на корпусе, уселся на днище, кулем свалился на траву и кое-как утвердился на ногах. Моя спутница шагнула в сторону; юбку длиной по щиколотку, на сей раз цвета сливочного масла, вздувал легкий ветерок.
— Давайте я буду просто Джейн. Позвольте представить Барри Тендера, моего менеджера.
Я сразу понял: Фрида Баррингтон из «этих». Она и не пыталась скрыть отвращения.
— Добро пожаловать, мистер Тенлер.
— Привет, — буркнул я, надеясь, что это будет единственное мое слово в ее адрес за всю встречу.
Ступая по траве, мы пересекли шедевр ландшафтного дизайна. У таких женщин, как Фрида, всегда полны закрома пустой болтовни, и хозяйка, не скупясь, потчевала ею гостей. Дом был построен лет сто назад для какой-то звезды немого кино. Огромный, розовый, с позолоченными оконными рамами и дверьми, он смахивал на броскую газонную скульптуру — этакий раскормленный фламинго.
Мы вошли в широченный вестибюль с покрытым плитками из черного и белого мрамора полом — ей-богу, шахматная доска скорее напомнит о Вермеере, чем он.[71] Там стоял шезлонг, занятый хмурой девицей в грязных джинсах. Она зыркнула на нас поверх пестрой обложки комиксов.
— Сьюки, вставай! — рявкнула Фрида. — Это мисс Сноу и ее менеджер мистер… э-э… Танглер. Моя дочь Сьюки.
Девица слезла с шезлонга, изобразила насмешливый реверанс и улеглась обратно. Вырвавшийся из горла Фриды звук означал гнев и смущение, но я посочувствовал не ей, а Сьюки. Когда тебе пятнадцать (как и моему Этану, кстати) и ты не красавица, с одного боку у тебя мамаша, присвоившая твой стиль одежды, а с другого — сестры-близнецы, присвоившие всю заботу взрослых… Фриде очень повезет, если мятеж Сьюки ограничится одним лишь хамством. Я адресовал девице ироничный неглубокий поклон и ухмыльнулся, отметив, что это подействовало.
— Где близнецы? — буркнула Фрида.
Сьюки пожала плечами. Ее мать закатила глаза и повела нас в глубь усадьбы.
Девочки играли на террасе — затененной возвышенной площадке из выветренного камня; от нее ступени вели к лужайке. Отсюда открывался шикарный вид на виноградники у подножия Сьерра-Мадре. Фрида усадила нас в мягкие, удобные кресла. Подкатил робослуга, предложил лимонад.
Не дожидаясь зова, подошли Бриджит и Белинда. Джейн приветствовала их и словом, и своей чарующей улыбкой, но девочки не ответили, зато на добрых тридцать секунд уперлись в нее немигающим взглядом, а потом и меня подвергли точно такой же процедуре. Мне не понравились ни процедура, ни дети.
Как и любая генетическая кустарщина, синдром Арлена имеет побочные эффекты. Уж кому это знать, как не мне. Ахондроплазия возникает в результате точечной мутации, когда у белка FGFR3 в положении 380 глицин замещается аргинином. Это сказывается на росте костной и хрящевой тканей, что, в свою очередь, создает проблемы с дыхательными путями и нервной системой, а также с общением.
Какие именно гены участвуют в синдроме Арлена — коммерческая тайна, но ясно, что многие, и побочных эффектов тоже хоть пруд пруди. Поскольку для обретения «благ Арлена» годится только женский пол, можно не сомневаться, что в число изменяемых хромосом входит икс-хромосома.
Две одиннадцатилетние девчушки, столь дерзко пялившиеся на меня, были не по возрасту малы и хрупки. Прямо не дети, а эльфы какие-то. Молочная кожа, подстриженные шапочкой шелковистые волосы, лучистые серые глаза. Во всем остальном они не очень-то походили друг на дружку, но ведь дизиготные близнецы редко получаются одинаковыми. Бриджит была пониже, пополнее и посимпатичнее. Баррингтоны-старшие взяли из чашки Петри с оплодотворенными яйцеклетками Фриды две самые перспективные и подвергли их генной модификации по методу Арлена, после чего внедрили в староватую, но все еще годную утробу матери. Будучи эксгибиционистами, любящие родители выложили мировым СМИ все до малейшей подробности, за исключением того, кем и где проделана работа.
В отличие от Римы Ридли-Джонс, о которой на прошлой неделе упоминала Джейн, здешние арленовы дети — знаменитости, тщательно сделанные на заказ.
Джейн решила повторить попытку.
— Я Джейн Сноу, а вы Бриджит и Белинда. Рада с вами познакомиться.
— Да, — произнесла Белинда, — вы рады. — И перевела взгляд на меня: — А ты — нет.
Я не видел смысла обманывать детей.
— Ну да… пожалуй.
— Впрочем, это нормально, — заключила Бриджит с удивительной для ребенка мягкостью.
— Спасибо, — сказал я.
— А я не считаю это нормальным, — заявила Белинда.
Мне нечем было крыть. Встреча с Римой Ридли-Джонс выглядела совсем иначе. Мамаша мало того что ограждала Риму от любопытной прессы, но и приучала к вежливости.
Фрида вела себя, как зритель на спектакле — смотрела, откинувшись в кресле. С интересом ждала, что еще отмочат ее уникальные доченьки, но при этом опасалась, как бы не перегнули палку. Наверное, сценка разыгрывается не впервые, предположил я. Девочкам одиннадцать, они все меньше напоминают невинных, безропотных ангелочков.
— Ты никогда ее не получишь, — пообещала мне Белинда в ту самую секунду, когда Бриджит положила ей на запястье ладонь. Белинда стряхнула руку сестры. — Брид, отстань. Пускай он знает. Пусть оба знают.
Она улыбнулась, и под взглядом ее серых глаз я почувствовал, как что-то съежилось в груди.
— Никогда не получишь, — повторила Белинда со своей жуткой улыбочкой. — Как ни старайся, хоть в лепешку расшибись, Джейн тебя не полюбит. Она еле терпит, когда ты дотрагиваешься, даже если случайно. Ты ей противен. Противен, противен, противен!
А началось это все с собаки.
Доктор Кеннет Бернард Арлен, генетик и заядлый шахматист, приобрел той-пуделя. Порода, как известно, смышленая. Дважды в неделю Арлен приглашал к себе в «Стэнфорд апартментс» зоолога Келсона Хьюса. Обычно они играли от трех до пяти партий кряду, в зависимости от того, насколько легко Хьюс мирился с проигрышами. Козетта спала на коврике до конца — при финальном матче она всегда вскакивала с лаем, протестуя против ухода гостя. Странность заключалась в том, что Козетта лаяла до того, как мужчины вставали. Ведь смахивание шахмат с доски могло предшествовать новой партии. Но собака не ошибалась.
Когда это было замечено, Хьюс предположил, что дело в феромонах. Либо у него, либо у Арлена, а может у обоих, менялся запах, едва они собирались пожелать друг другу спокойной ночи. Феромонами Хьюс занимался профессионально, даже написал важную статью о том, как мыши выбирают себе по запаху партнеров для спаривания. Он поручил своему аспиранту удалить гломерулы у взрослых собак и поставил несколько экспериментов, чтобы выяснить, изменятся ли приобретенные на людей реакции. Реакции собак не изменились. Феромоны оказались ни при чем.
Однако не только Хьюс был нешуточно заинтригован. Аккурат в это время перешел на вторую стадию проект «Геном человека»: предстояло выяснить, какими генами какие белки кодируются и как это происходит. Арлен занимался синдромом Тернера — у некоторых девочек при рождении частично или полностью отсутствует одна из двух икс-хромосом. Это создает не только физические, но и социальные проблемы; даже простые социальные взаимодействия даются детям трудно. Хьюс решил выяснить, не являются ли девочки с синдромом Тернера, которым по отцовской линии досталась нормальная икс-хромосома, в социальном плане значительно более приспособленными, нежели девочки с нормальной материнской икс-хромосомой. То есть нельзя ли задавать социальные реакции генетически, посредством отцовской икс-хромосомы.
Где еще в геноме могут прятаться социальные факторы? Какие намеки от языка тела, мимики или интонации улавливала Козетта?
Ведь той-пудель как-то догадывался, что Хьюс и Арлен, расставляя на доске фигуры, не намерены больше играть. Значит, в генах Козетты содержалось нечто такое, что вызывало в мозгу соответствующие процессы. Причем только в ее мозгу — Самоед, большой и глупый пес Хьюса, ничего подобного не предчувствовал.
Арлен разобрался с собачьими генами. Это заняло десять лет, и пришлось отказаться от должности преподавателя, чтобы целиком сосредоточиться на задаче. Уйдя из Стэнфордского университета, он жил затворником и не оглашал своих открытий. Он обнаружил искомые гены у людей, но воздержался от сенсационных публикаций. Разорился дотла, но идеализма не растерял — обычная судьба фанатика науки.
Его путь не мог не сойтись с путем еще более рьяных фанатиков. Кеннет Бернард Арлен примкнул к организации, спонсируемой из-за границы, и открыл клинику искусственного оплодотворения, чтобы производить на свет детей-суперэмпатов.
В некоторых детях эмпатия проявляется рано. Естественный эмпат в двенадцатимесячном возрасте отдаст другому младенцу, если тот заплачет, своего плюшевого мишку. Начинающий ходить ребенок уже угадывает, как себя чувствуют другие дети. Малыши с синдромом Арлена понимают — не на вербальном уровне, а на уровне лимбической системы, — что мама волнуется, что бабушка добра и заботлива, что папа требует посадить ребенка на горшок, что незнакомец опасен.
Люди, способные глубоко проникать в чужие эмоции, популярны в обществе, успешны в работе, счастливы в браке, и вообще они лучше других приспособлены к жизни.
Если бы первые эксперименты с человеческими зародышевыми линиями, противоречившие закону и вдобавок проведенные за границей, дали уродов, Арлена распяли бы в прямом смысле слова. Но обошлось. И не стесненные в средствах господа клюнули на посул, что сделанное под заказ чадо в самом деле будет угадывать чувства своих родителей. В возрасте шести или семи лет арленово дитя, особенно если оно от природы умное, ухитряется распознавать потрясающее количество невербальных сигналов. А когда вундеркинду стукнет десять, обмануть его будет невозможно.
Если вы честны и ваши помыслы безупречны, жить с такими детьми — одно удовольствие. Они всегда чутки, заботливы, участливы и благодарны.
Но вот передо мной Белинда Баррингтон, глядит в упор бледными зрачками, и мне не нужно слоновьей дозы генетической сверхэмпатии, чтобы понять, как она упивается моим смятением. Пылают щеки, и я даже глаз не смею поднять на Джейн.
— Белинда, это некрасиво, — произнесла Фрида столь же резким, сколь и безнадежным тоном.
— Некрасиво, — подтвердила Бриджит, посмотрев на сестру так сурово, что та на миг отвела взгляд.
А вот это уже интересно. Одна из двойняшек манипулирует другой, хоть и чисто по-детски, а мать, получается, не при деле.
— Попроси у него прощения.
— Ну, извини, — без малейшего раскаяния буркнула Белинда.
«Ага, так мы способны лгать, хотя сами на ложь не ведемся», — усмехнулся я мысленно.
— Вот, взяла манеру с недавних пор, — пожаловалась ее мать, глядя на Джейн. — Но это, конечно, временное. Кто бы стал такое заказывать, будь оно постоянным.
За эти слова Белинда выстрелила в родительницу взглядом, состоящим из ледяного презрения.
Складывалась крайне неловкая ситуация, и Джейн решила взять ее в свои руки. Стараясь не смотреть на меня, она задала вопрос Белинде:
— Девочки, вам уже сказали, о чем я хочу побеседовать?
— Нет, — ответила Белинда. — Вы не журналистка.
— Я киноактриса.
В глазенках Бриджит зажегся интерес:
— Вроде Кайли Кикер?
Видимо, в список «благ Арлена» не влючен иммунитет от глупой детской поп-культуры.
— Не такая молодая и богатая, — улыбнулась Джейн. — Я снимаюсь в фильме о том, как будут жить девочки вроде вас, когда вырастут. Вот и решила познакомиться с вами и узнать побольше. Но только если вы не против.
Двойняшки переглянулись. Обе промолчали, но я уловил гигабайтный обмен впечатлениями.
— Девочки, надеюсь, вы поможете мисс Сноу, — подала голос Фрида. — Ведь она такая…
— Неправда, — почти рассеянно перебила Белинда. — Она тебе не нравится. Красивая слишком. Зато нам нравится.
От такой откровенности лицо хозяйки усадьбы пошло багровыми пятнами. Мигом вся обратясь в тревогу, пухленькая Бриджит положила на материнскую руку ладошку. Фрида возмущенно стряхнула ее и открыла было рот, но, ничего не сказав, резко встала и ушла в дом. Бриджит подалась вслед и сразу спохватилась. Виновато сказала, обращаясь почему-то ко мне:
— Ей хочется немножко от нас отдохнуть.
— Тебе это тоже не повредит, — хмуро добавила Белинда.
Я не заставил ее просить дважды. Общение с этими куколками вызывало озноб. А в чем причина, не смогли бы понять даже они, с их хваленой эмпатией.
В вестибюле картинка все та же: шезлонг, в нем Сьюки с комиксами. Мамаши не видно. В меблировке доминировали обтянутые мамонтовой шкурой кресла, но я углядел у стены низкую антикварную скамейку. Забрался на нее в муках и вызвал такси. Чтобы его встретить, надо идти аж до парадных ворот усадьбы, но о возвращении флаером вместе с Джейн страшно даже подумать.
Я закрыл глаза и прислонился затылком к стене. Ныли спина и ноги, но что это в сравнении с болью сердца?
И не слова Белинды ее породили. Да, я влюблен в Джейн, да, любовь безответна. Мы оба прекрасно это понимаем. Как от нее скроешь, если я почти каждый божий день рядом? Она из породы чутких женщин. Я знаю, ей неприятны до тошноты мои прикосновения и она себя за это ненавидит, но разве можно ее винить? Трое бывших мужей Джейн входили в число красивейших мужчин планеты. Высокие, стройные, длинноногие. Я же видел, каким густым румянцем она покрывалась, оказываясь в одной комнате с Джеймсом, Карлом или Дунканом. И чувствовал, что она прячет отвращение ко мне.
«Брань на вороту не виснет…» — как часто в детстве я повторял эти слова… всякий раз, когда надо мной издевался очередной хулиган, а ведь им не было числа. Коротышка, гном, карла, недомерок, малявка, карапуз, лилипут убогий…
Белинда никому ни на что глаза не открыла. Всего-навсего произнесла вслух то, о чем молчали мы с Джейн.
«Пусть боль кричит…»[72]
Но даже Шекспир мог ошибаться.
Легче легкого не обращать внимания на что-нибудь безымянное — можно исключить из ежедневного обращения, можно притворяться, будто это безымянное и вовсе не существует. А вот с тем, что названо, с тем, о чем «кричит боль», такой номер не проходит.
Завтра мы с Джейн попытаемся работать как ни в чем не бывало, и послезавтра, и после-послезавтра. Будем прятать друг от друга глаза, будем привычно задавать себе вопросы: не расстроен/расстроена ли он/она? Надо ли мне подойти поближе/держаться подальше? Как бы не обидеть неосторожным словом/жестом…
А-а, черт бы вас всех побрал! Оставьте же меня наконец в покое!..
Разговоры не сокращают дистанцию, а, напротив, увеличивают. И ничего тут не…
— Стервы, да? — мягко прозвучал голос.
Я открыл глаза. Рядом стояла Сьюки. Она была повыше, чем мне показалось сначала, и с эффектной фигурой. Но кто это заметит, когда рядом близнецы, воплощение прогресса и научных чудес?
Смущенный и растерянный, я выдал первое, что пришло на ум:
— Белинда. Бриджит — нет.
— Это ты так думаешь, — рассмеялась Сьюки и положила на скамью комиксы. — Вот, гномик, это тебе. — И скрылась в каком-то коридоре.
Она оказалась голографической, эта недешевая книжка с впечатанными в бумагу чипами. Страница поделена на четыре панели, они поочередно зажигаются на десять секунд, изображают эпизоды. Называлось это удовольствие «Нож Режь» и повествовало о мамочке, которая невзлюбила своих малых деток, — короче, сплошная кровища и расчленёнка.
ДЕТИ С СИНДРОМОМ АРЛЕНА. ЖИЗНЬ С НИМИ — СПЛОШНОЙ ВОСТОРГ! ОНИ ЧУТКИ, ЗАБОТЛИВЫ, УЧАСТЛИВЫ И БЛАГОДАРНЫ.
Вот вам пожалуйста, еще одна большая дружная семья.
Вселенная — не такая уж жестокая хозяйка, иногда она дает тебе передохнуть.
На следующий день я захворал. Так, пустяки, нос заложен да горло болит. Ну, еще голос, будто наждаком по металлу. Пришлось звонить «на работу», то бишь в особняк Джейн. Отозвался ее тренер:
— Чего тебе?
— Передай Джейн, я сегодня не приду. И напомни ей, чтобы…
— Барри, я тебе не мальчишка на побегушках! — взъярился он.
Я с равной неприязнью уставился на экран с физиономией Дино Каррано. Этот «тренер для вчерашних звезд» — наглец и нарцисс, он своим силовым фитнесом трижды в неделю доводит Джейн до полного изнеможения и слез. Дино, как тот давешний Измаил, не способен понять, что краткая мода на него прошла и Джейн терпит рядом с собой бэушного мачо только из жалости. Сейчас он стоит в ее спортзале, рядом — никого.
— Почему ты отвечаешь? Где Каталина?
— У нее мамаша померла в Мехико, в который уже раз. Теперь про Хосе спросить собираешься? Он присматривает за садовниками… Ну а Джейн в туалете, ее тошнит… Все узнал, что хотел? Тогда пока, Барри.
— Стой! Почему тошнит? Слышь, макаронник, если это ты ее довел…
— Не транжирь угрозы, малявка. Мы еще даже не начали курс занятий. И если завтра не начнем, ее задница повиснет, как дорожная сумка. Джейн просто съела что-то не то.
И он отключился.
Мой желудок тоже бунтовал. Может, из-за баррингтоновского лимонада? Вскоре меня вырвало, и сразу стало легче; я решил не звонить врачу и лег в постель. Если Джейн заболела, все назначенные ею встречи отменит Каталина. Хотя как отменит, она же в Мехико?.. К черту, не моя забота.
Как бы не так. Все проблемы Джейн — они и мои тоже. Да и собственных хватает: Лейла, Этан… При том, что личной жизни у меня, в сущности, нет.
Я не позволил себе встать с кровати и поехать к Джейн и в конце концов уснул. Пробудился через шесть часов: и горло, и живот в норме. Быстренько позвонил и выяснил: Каталина уже вернулась из Мексики, но ее голосу подозрительно не хватает скорби. Все же она неплохой работник, когда не болтается за границей; рассудив таким образом, я доверил ей проинформировать Джейн насчет завтрашнего рабочего графика. Тем самым выкроил себе еще день отгула. Надо хорошенько расслабиться вечером. Буду долго мокнуть в ванне, выпью бокал вина… Опять же, разговор с Лейлой откладывается. Хорошо!
Я включил телевизор. На канале «Холливуд уотч» шли местные новости.
В Валли обнаружено в пруду тело Измаила.
— …Труп утяжелен бетонными блоками. Причина смерти — пулевое ранение в голову. Это похоже на казнь в гангстерской манере, — вещал смоделированный компьютером образ.
Если б не отсутствие дефектов внешности, неизбежно возникающих при видеосъемке, я бы принял дикторшу за живую.
Рядом с ней на экране возникла фотография с красивым лицом Измаила.
— Убийцы, очевидно, не знали о том, что в районе озера сегодня начнется строительство нескольких роскошных жилых комплексов…
Настоящее имя Измаила — Гарольд Сильвестр Эренрейх. Этот неудачливый актер, мелкий аферист и неплательщик налогов добрых восемь месяцев прятался от электронного надзора.
— Просьба ко всем, кто может располагать любой информацией…
Я тут же связался с Джейн через комлинк:
— Слышала?
— Только что позвонила в полицию. Скоро приедут. — Вид у нее был усталый, даже замученный — всего-то лет на пять моложе, чем на самом деле. И голос наждачный, под стать моему. — Как раз собиралась тебя позвать. Барри, как думаешь, это нам не помешает?
— Нет. — «Тридцать лет в звездах, — подумал я, — а до сих пор не представляет себе, как делаются дела вне съемочной площадки». -Наоборот, поможет. Ты звонила Эверетту?
— Он уже в пути.
— Никому ни слова, пока мы оба не прибудем. Поняла? Ни единого словечка. Можешь прислать за мной флаер?
— Да. Барри… его ведь из-за меня убили, из-за интервью?
— Что толку гадать, — проворчал я и всерьез обрадовался тому, что это на самом деле так.
Мне было наплевать на Измаила: жив он, мертв или свалил на Марс. Но Джейн — человек совсем иного склада. Она неравнодушна к людям, особенно к типажу «раненая птица». Этим неравнодушием и объясняются три ее брака, да и четвертое замужество, за продюсером «Альфа-самца», по сути лишь реакция на второе, за спившимся киноактером. Каталина, ее секретарь и экономка, тоже из этих, из «подранков». И даже тренер, если на то пошло. Такое вот извращенное самаритянство.
Но я знал наверняка: сейчас она не думает ни обо мне, ни о жестоких словах Белинды. Только о несчастненьком Измаиле. И это хорошо. Измаил помог нам благополучно пережить кризис в отношениях. Даже убийство бывает тем худом, без которого нет добра.
К тому времени, когда флаер опустился на крышу особняка Джейн, я успел заметить, что разные СМИ уже говорят практически одно и то же. Скорее всего, кто-то «слил» им информацию, какой-нибудь чиновник окружного уровня, На территории усадьбы, у ворот, стояла неприметная машина, снаружи — два фургона, и еще один флаер приближался со стороны Лос-Анджелеса. Меня впустила Каталина, взволнованная до блеска черных глаз.
— Ла полисиа…
— Я в курсе. Эверетт Мерфи уже здесь?
— Да, он…
— Принеси нам кофе и пирожные. И пусть слуги зашторят все окна. Немедленно! В спальнях тоже. За нами робокамеры могут следить и даже беспилотники.
В углу громадной гостиной, декоратор которой не пожалел черных кривых линий с броскими фиолетовыми отливами, сидели Джейн, Эверетт и незнакомые мне мужчина и женщина. В оправдание хозяйки дома скажу, что комната получилась не в ее вкусе и потому служила только для приемов. Дизайнеру Джейн вовремя дала укорот — он хоть и оказался бычарой вроде Дино Каррано, к типу «раненая птица» не принадлежал, а потому был вынужден оформить вторую гостиную, приватную, в английском сельском стиле. Но сыщиков хозяйка туда не пускала, дорожила своим самым укромным уголком.
Каталина пронеслась мимо меня маленьким мексиканским смерчем и картинно нажала кнопку затемнения окон. Стекла вмиг подернулись фиолетовой мглой, в комнате замерцали светильники. Сделав дело, Каталина выскочила за дверь.
— Барри…
Джейн выглядела еще хуже, чем на экране комлинка. Красный нос, опухшие глаза и никакой косметики. Если полицейские запаслись скрытой камерой, быть беде.
— Это детективы Лопез и Миллер из Управления полиции Лос-Анджелеса. Офицеры, позвольте вам представить Барри Тендера, моего менеджера.
Они кивнули. Обоим хорошая выучка не позволила проявить любопытство или неприязнь, но от меня таких вещей не скроешь.
В приватной гостиной Джейн специально для меня держала приземистый стульчик, а здесь пришлось карабкаться на высокий черный диван — дизайнер все-таки настоял на присутствии «значимой детали интерьера».
— Вы можете приступить к опросу, — сказал я полицейским, — но прошу учесть, что к нам уже обращались представители ФБР и АЗЧ, и мы с мистером Мерфи оставляем за собой право в том или ином случае предупреждать мисс Сноу, что ей не следует отвечать.
Детективы никак не отреагировали на бессмысленное затемнение окон. Но я добился, чего хотел. Карлики рано учатся тому, что прямолинейная, многосложная, властная речь не дает людям нормального роста обращаться с ними, как с детьми. Это иногда действует.
Офицер Лопез засыпал Джейн каверзными вопросами. Как удалось добиться встречи с Группой? Когда она произошла? Были ли контакты между первым обращением к террористам и интервью? Кто вас сопровождал?
Когда выяснилось, что это был я, Лопез поморщился — мол, за дурака принимаете? — и повернулся ко мне:
— Мистер Тенлер, вы там были?
— Был.
— Вам надо вместе с офицером Миллером пройти в соседнее помещение. — Свой казенный тон Лопез подкрепил немигающим взглядом в упор.
Свидетелей всегда опрашивают отдельно. Даже если Лопезу страсть как не хочется наделять меня свидетельским статусом, он наверняка подозревает, что сам я против этого статуса ничего не имею. Силовики увязли в бесконечных межведомственных склоках, иначе бы полиция Лос-Анджелеса давно узнала о моем визите в тот мрачный подвал. Либо этот Лопез — жертва своего мачистского высокомерия. «Тебя? Такого дохлого недомерка она взяла с собой телохранителем?»
— Эверетт — и мой адвокат, — сообщил я.
— Выйдите с офицером Миллером. Позже к вам присоединится мистер Мерфи, когда мы закончим разговор с мисс Сноу.
Лопез с великим трудом прятал злость за официальностью.
Я пошел в домашний театр следом за Миллером. Отчего-то подумалось: на его месте Белинда сразу бы поняла, что я замкнулся неспроста.
С Измаилом расправилась Группа, в этом я не сомневался, да и полицейские, наверное, тоже. Явный нарцисс, самодовольный и ненадежный — такой просто не мог не зарваться. Интересно, Надутую тоже шлепнули? А телохранителя со штурмовой винтовкой? А мальчишку, что привел нас в подвал?
Группа пытается в своих действиях сочетать идеализм с погоней за прибылью и железным контролем. От такой смеси никогда не бывало проку. Можно сказать об этом офицеру Лопезу, да только не похоже, что он намерен воспринимать мои слова серьезно.
Три-четыре дня без передышки СМИ обсасывали эту историю. «Знаменитую актрису допрашивают в связи с убийством биотеррориста! Что известно Джейн Сноу?» Но потом сенатор США женился на порнозвезде по имени Кэнди Элли,[73] и пресса переключилась на них, причем не без облегчения — к тому времени стало ясно, что Джейн никакими жареными фактами не располагает. Я не отходил от нее ни на шаг, изображая заботливость, деловитость, преданность киноискусству — и абсолютное непонимание причины убийства. Судя по соцопросам, общественное мнение складывалось в ее пользу. Узнавание ее имени выросло на шестьсот процентов (возрастной диапазон — от восемнадцати до двадцати четырех); большинство этих людей видели Джейн только на голограммах и не смотрели ни одной картины с ее участием. Паблисити есть паблисити.
Добавили ей известности и частые визиты к близнецам Баррингтон. И это устраивало всех, кроме меня. Фриде импонировало внимание прессы (по крайней мере той ее части, что не комментировала каждое телодвижение похотливого сенатора), близняшкам пришлась по душе заботливость Джейн. Сама она радовалась возможности поухаживать за новыми «ранеными птицами»: Уж не знаю, почему она сочла таковыми маленьких чертовок, этих самых балованных детей во Вселенной. Но по большому счету, Джейн всего лишь убивала время, пока создавался сценарий. При этом, надо отдать ей должное, геройски оборонялась от тусовки, мнившей себя круче шкалы Альмера[74] — десять лет она не вспоминала про Джейн, а теперь завалила приглашениями на вечеринки. Я-то поощрял подобные отлупы ради создания важной ауры труднодоступности и эксклюзивности. Но Джейн рассуждала проще: мне эти люди больше не друзья, так зачем же с ними встречаться?
Что до меня, то я работал в основном дома, ведь подготовка к съемкам — дело жутко хлопотное, надо учесть тысячи мелочей. Хотел выкроить время и связаться с Лейлой, а в итоге она позвонила сама.
— Привет, Барри.
— Привет, Лейла.
Выглядела она неважно. Собравшись с духом, я спросил:
— Как он?
— Опять ушел, — ответила она устало. — Я позвонила в полицию, но что они могут?
— Ничего, вернется, — пообещал я. — Как обычно.
— Да… Но когда-нибудь он вернется в гробу.
На это мне сказать было нечего. Зато у Лейлы всегда есть что сказать.
— Правда ведь, если это случится, ты не слишком расстроишься? Пока он жив, существует риск, что однажды свалится как снег на голову и омрачит твое безбедное существование…
— Лейла…
— Желаю не скучать в компании звездных друзей. А я буду сидеть и ждать, когда мне сообщат, что сын, тобою изувеченный, теперь уже на самом деле мертв.
И она демонстративно отключилась.
С Лейлой я познакомился в Денвере на Фестивале маленьких людей Америки. Она зажигательно отплясывала с группой юных карликов на ежегодном балу. Взлетающая юбка, голый живот, рыжие волосы, голубые глаза… Исполненная энергии до кончиков ногтей, мне она показалась самой красивой девчонкой на свете. Я был на семнадцать лет старше, и вся фестивальная публика относилась ко мне с пиететом. Как же, важная фигура — помощник кандидата в мэры Сан-Франциско! Умный, успешный, с иголочки одетый. Подающий надежды гном, короче говоря.
Через полгода мы поженились. А еще через шесть месяцев, когда я с головой увяз в выборах губернатора, Лейла сподобилась внезапно забеременеть.
У двух карликов двадцатипятипроцентная вероятность родить ребенка с нормальным ростом, пятидесятипроцентная — произвести на свет карлика, двадцатипятипроцентная — заполучить отпрыска с двойным доминантным синдромом; такой младенец очень скоро умрет. Мы с Лейлой эту статистику обсуждали редко, поскольку рассчитывали на оплодотворение ин витро[75] — сей метод допускает отбор лучших эмбрионов, поэтому для карликов он оптимален. Но Лейла что-то напутала с противозачаточными таблетками. О своей беременности она узнала сразу, и еще до того, как зигота прикрепилась к стенке матки, анализ показал, что у плода «здоровый» ген FGFR3.
От такой новости я пришел в ужас.
— Я не хочу ребенка с нормальным ростом! — заявил я Лейле. — Не хочу, и точка!
— А я не хочу делать аборт, — возразила она. — Не то чтобы принципиально против… Будь такая возможность, легко бы согласилась, но ты пойми, Барри: я не могу! Он для меня уже ребенок. Наш ребенок. Да почему нельзя иметь нормального, что в этом такого?
— Что такого? — Я повел вокруг рукой, в нашем доме все — мебель, бытовые приборы, даже дверные ручки — было приспособлено для нашего роста. — Да ты оглянись! А кроме того, Лейла, есть же и нравственный аспект. Благодаря оплодотворению ин витро все меньше рождается таких, как мы. Общество укрепляется во мнении, что быть карликом — это неправильно. Меня такая ситуация не устраивает, и я не буду ее усугублять. Это политический вопрос, если на то пошло. Хочу ребенка-карлика!
И я ее убедил. Тогда ей было двадцать, а мне аж тридцать семь, и в политике я играл не самую последнюю роль. К тому же она меня любила. Не хватило ей проницательности, не догадалась она, почему я на самом деле боюсь обзавестись нормальным сыном.
Потому что к семи годам он сравняется со мной в росте. Потому что управлять им будет невозможно. Потому что он неизбежно начнет презирать и меня, и свою мать.
Все же Лейле очень не хотелось делать аборт. Поэтому я ее уговорил лечь в английскую клинику соматической генотерапии.
Я тогда слепо верил в науку. Соматическая генотерапия — дело новое, но результаты уже впечатляли. Английская генная инженерия ушла далеко вперед, и заинтересованный люд со всего света потек в Кембридж — связанные с этим великим университетом частные фирмы включали и выключали гены утробного плода, не вынимая его из материнского чрева.
Но такая процедура осуществима лишь в течение недели, максимум десяти дней после зачатия.
В организме карлика изменен ген FGFR3, ответственный за рост костей. Я надеялся, что коррективный ретровирус вызовет мутацию этого гена в столь малом массиве клеток, как наш будущий сын.
Но кембриджская клиника биотехнологий подобными вещами не занималась принципиально.
— Мы уничтожаем болезни, а не создаем, — объяснили мне.
Я бы ответил таким же ледяным тоном, если бы не вскипел:
— Дварфизм — не болезнь!
Напрасно я тогда затеял качать права маленького человека. Впрочем, я в ту пору вообще слишком легко зарывался. Как же, важная шишка, гуру избирательных кампаний, пиарщик, не знающий поражений! Страх часто выдает себя за наглость.
— И тем не менее, — с надменным английским акцентом осадил меня ученый, — мы не в силах вам помочь. Полагаю, и все остальные клиники Объединенного королевства тоже.
Я очень скоро выяснил, что врач сказал правду. Срок истекал, поэтому уже на следующий день мы полетели на Каймановы острова. И там все пошло наперекосяк. То ли попался мутировавший ретровирусный вектор, то ли при сплайсинге в молекулу случайно проникли другие нуклеотидные последовательности (такое бывает), то ли просто боженька в этот день оказался не в духе и решил над нами зло пошутить. У соматической генотерапии есть побочные эффекты, например, столь неприятная штука, как самопроизвольная замена одного гена другим, причем встроившийся ген негативно влияет на следующий участок молекулы, вызывая каскад ошибок — и процесс эмбрионального развития идет вразнос.
Вот так мы и получили Этана.
Лейла никогда меня не простит, да я и сам не прощу. Этану и двух лет не исполнилось, как она забрала его и ушла. Я и деньги переводил, и связь поддерживал. Позволял изливать на себя гнев, презрение и отчаяние. Она присылала фотографии Этана, но не позволяла мне приехать и встретиться с сыном. Можно было бы добиться свиданий через суд, но я на это не пошел.
А губернаторские выборы мы с моим подопечным провалили.
— Барри, — позвонила мне Джейн накануне первой читки сценария, — можешь вечером приехать?
— Нет, — солгал я. — Уже есть планы насчет ужина.
— Да? И с кем же?
— С другом, — загадочно улыбнулся я.
Во мне еще жил наивный старшеклассник, и ему хотелось, чтобы Джейн подумала, будто я иду на свидание.
Тут я заметил, что за спиной у нее носится по комнате Бриджит Баррингтон.
— У тебя что, эти девицы?
— Ага. Каталина заболела, я не смогла к ним полететь, вот и…
— Заболела? Чем? Джейн, тебе сейчас нельзя заразиться, завтра первая читка!
— А я не заразилась, я ее заразила. Горло болит и живот — помнишь, у тебя тоже так было? Каталина…
— Ты не медичка! Заболела Каталина, так пускай… — Будь моя воля, договорил бы: «…дуба врежет». А пришлось сказать иное: — …наймет себе сиделку.
— Ну, сиделка — это чересчур, не так все запущено. Немножко ухода, апельсиновый сок и моя компания — вот что ей нужно. Ладно, Барри, не бери в голову. Я даже рада отвлечься, а то разные мысли лезут… Да, кстати, я с Робертом договорилась, чтобы завез сценарий сюда. Хочу прочесть вечерком. Он немножко поломался, но в конце концов согласился.
У меня в голове ударил тревожный колокол:
— Что значит — поломался?
— Ну, не знаю. Просто поломался.
Я перебрал варианты, способные вызвать такое поведение продюсера, и вскоре понял: какова бы ни была причина, устранить ее не в моих силах. Поэтому обошелся риторическим советом:
— Смотри там, не подхвати от Каталины чего-нибудь.
— Повторяю, это невозможно.
— Ладно, как скажешь.
Разговор меня приободрил. Джейн обращалась со мной как прежде, не скупилась на притворную приязнь — вот и ладушки, вот и спасибо. Впрыснутый Белиндой яд не испортил наши рабочие отношения, его смыло потоком чувств, вызванных убийством Измаила. Я не лишился своего крошечного местечка в сердце Джейн.
А фильм по всем признакам намечался кассовый. Да что там кассовый, настоящий блокбастер!
— Катастрофа! — вскричала Джейн. — Отказываюсь!
Я принял сидячую позу на кровати и сонно воззрился на стенной экран. За искаженным яростью лицом Джейн увидел часы — 00:56. Пришлось напрячься, чтобы прояснилось в голове.
— В чем дело?
Она заплакала… Нет, зарыдала вовсю, и это никуда не годилось, завтра же первая читка, ей нужно безупречное лицо. Давно ли Джейн вот так же убивалась на моих глазах? Когда от нее последний муж ушел. А до этого — когда ушел предпоследний.
— Скоро приеду, — пообещал я. — Уже выхожу. Закрой сценарий и больше не читай. Мы все исправим, не волнуйся.
Она так рыдала, что даже ответить не смогла.
— Возьми бокал вина и жди.
— Ла… ладно.
Я вызвал шофера. Могу и сам водить, но это больно. Эрни с его женой Сандрой, домоправительницей, жили в гостевом домике. У обоих ахондроплазия.
— Мистер Тенлер? Что случилось? Все ли с вами в порядке? — разволновался Эрни.
Хорошие они люди, но все же я не позволял нашим отношениям выйти за рамки субординации — как раз на случай такого вот полуночного вызова.
— Я в норме, но должен срочно ехать к мисс Сноу. Через пять минут машину подогнать сможете?
— Пять минут? — явно расстроился Эрни. — Да, конечно.
— Сами-то вы хорошо себя чувствуете?
Расстроенное выражение сменилось изумленным. Не в моих привычках было справляться о самочувствии Эрни.
— Да, хорошо, разве что самую малость нездоровится… Но это пустяки. Я буду через…
— Если нездоровится, может, не надо…
— …пять минут, — договорил Эрни теперь уже с подозрительным выражением лица.
«Что он делает?» — прочел я вопрос в его глазах.
Я и сам хотел бы это знать.
Преодолевая боль, слез с кровати и кое-как размялся, затем натянул одежду. Прохромал за парадную дверь и спустился по крыльцу к поджидающему «лексусу».
— Возьмите. — Я вручил Эрни обезболивающий пластырь и пластмассовую манерку с апельсиновым соком.
Он посмотрел на меня и недоуменно покачал головой.
Меня впустила сама Джейн, в халате и шлепанцах. Я ужаснулся, увидев ее опухшее, в красных пятнах лицо — как говорится, в гроб кладут краше. Хотел обнять, но вместо этого заговорил грубее, чем сам ожидал:
— Ну и что за проблемы со сценарием?
А ей — вот же извращенка — моя злость только на пользу. Успокоилась прямо на глазах.
— Это даже хуже, чем пародия, — ответила Джейн.
— Твою роль, что ли, урезали?
— Да при чем тут… Барри, сам глянь. Вот, сядь и прочти собственными глазами.
Она повела меня в гостиную, где на столике ждала полупустая бутылка вина. Налила себе уже третий бокал, чтобы скоротать время, пока я читаю, но меня это не волновало. Она только с виду слабенькая, а дай волю, перепьет русского грузчика.
Сценарий фильма «Идеальное будущее» был основан на рассказе безвестного писателя, и это означало, что авторские права обошлись студии очень дешево. Фантастическая ситуация «ближнего прицела», как водится, экстраполировалась из настоящего. Некий город в штате Миссисипи, на посту мэра Кэйт Брэдшоу — молодая женщина с синдромом Арлена. Чуткую и добрую, но неопытную Кэйт опекает бывший окружной прокурор — это роль Джейн. Образ экс-прокурорши не лишен комичности: она упряма и не считает зазорным пользоваться своей перезрелой сексуальностью в политических целях. Темы этой сюжетной арки — предубежденность, женская дружба и разрешение острых противоречий, неизбежное для любого политика занятие. Все это происходит в густой атмосфере Глубокого Юга и заканчивается сенсационным выступлением героини Джейн.
Затем действие переносится в Лос-Анджелес. Тамошний мэр — сущая Далила, злая ведьма, умеющая читать мысли. Она соблазняет мужчин, ломает судьбы, пытает своих врагов и вообще глумится над демократией. Ее подручные напропалую плодят клонов и без счета взрывают дома. Разнесут они и гнездышко героини Джейн, этак к концу первой трети фильма. Правда, затем мэру в сердце загонит пулю благородный молодой оперативник Агентства защиты человека, и тело гадины обольется вязкой желтой кровью.
— Джейн… — начал я, оторвавшись от чтения, и замялся.
Надо было подбирать слова аккуратно — она успела осушить бутылку. И хотя больше не плакала, я принес пачку салфеток.
— Согласен, чушь несусветная, но все же…
— Отказываюсь!
У нее очень пластичный голос. Только что в нем клокотал гнев, а теперь звучит отчаяние, которое уже срывается в пропасть безнадежности.
— Это же только черновик сценария. Можно потребовать…
— Ты же знаешь: бесполезно.
Да, я знал. И потому выложил главный аргумент.
— Джейн, дорогая, но ведь других проектов тебе не предлагают.
— Я отказываюсь!
— Джейн, нельзя же так…
— Думала, ты поймешь. — И она впилась в меня самым несвойственным ей взглядом: ни мягкости, ни флирта, только тихая голая правда. — Это дерьмо разжигает ненависть. Не выявляет и не показывает беспристрастно, а разжигает. Арленовы дети не такие, как мы, а значит, они плохие, злые! Хуже того, они генетическое отклонение от нормы, то есть очень плохие, очень злые, необходимо очищать от такой скверны общество! Барри, я надеялась, хоть ты будешь против.
За пять лет мы с Джейн ни разу не заговаривали насчет моей карликовости. Она не знала ни о Лейле, ни об Этане. Для нас обоих это была запретная территория: я всеми фибрами души не желал туда соваться, а она не считала себя вправе меня туда затаскивать.
От гнева у меня даже в глазах помутилось.
— Когда я против, а когда за — это не тебе решать. Ты что о себе возомнила? Провела две недели с парочкой отборных арленовых детей и уже берешься пророчить, куда нас заведет генетика? Да ни черта ты не знаешь! Вы, считающие себя нормальными, на самом деле глупцы и невежды, почти все. Ни малейшего представления о том, какие ловушки нам подстраивает генетическая модификация. По-твоему, человечеству надо ждать одних только благ? Новых улучшений? И без малейших сомнений готова… Ты что, решила свою карьеру угробить? Ну так вперед! За три года сколько тебе ролей предложили? Одну-единственную? Думаешь, в очередь выстроятся? Да посмотри на себя! Стареющая актриса ушедшей эпохи, Норма Десмонд, которой больше ничего не светит…[76] Валяй, внушай себе, что ты по-прежнему на вершине. Как бы не так. Ты в самом низу, стоишь на зыбучем песке, и будь я проклят, если дам себя утопить за компанию.
Потом мы молчали. Наконец она устало произнесла:
— Меня этот сценарий не устраивает.
— Вот и отлично. Ищи себе другого менеджера.
Я доковылял до машины, и Эрни отвез меня домой.
С экранов Джейн убрали. Вместо нее киностудия пригласила Сьюри Круз, соплюху, годившуюся ей в дочки. Со мной связалась Лейла, сухо проинформировала, что очередной период беспризорности закончился, блудный сын вернулся домой: глаз подбит, нос сломан, рука порезана. Повидаться с ним не предлагала («Кретин, с чего ты взял, что он знает о твоем существовании?!»), а я и не напрашивался. Время от времени Управление полиции Лос-Анджелеса докладывало об отсутствии подвижек в расследовании убийства Гарольда Эренрейха, а потом красивое лицо Измаила и вовсе исчезло из новостного вещания.
Через несколько дней грипп прошел у Эрни, но развился в пневмонию у Сандры, и ее уложили в больницу. Я каждый день наведывался — для моральной поддержки, хотя раньше за мною не водилось такой привычки. Просто заняться было нечем, от меня больше ничего не зависело, а поездки в больницу помогали отвлечься. Сандра выписалась через каких-то четыре дня, а вот ее соседку по палате перевели с осложнением в палату интенсивной терапии. Этой перепуганной одинокой старушке я принес цветы и шоколад и сыграл с нею в маджонг, когда она пошла на поправку. Игра привлекла нескольких инвалидов, в том числе парня, которого убивала одна из немногих форм рака, до сих пор не побежденных медициной. Я и его стал посещать. Ни разу Мартин не подал виду, будто заметил, что я карлик. Разум умирающего не реагирует на посторонние вещи — не помню, кто это сказал, но похоже на правду.
Снова и снова возникала невеселая мысль: похоже, я от Джейн заразился влечением к «раненым птицам». Но слишком уж расстраиваться по этому поводу я себе не позволял: как ни крути, визиты в больницу далеки от голливудского менеджмента, а он, в свою очередь, далек от жесткого мира политики. Не хотелось задумываться о том, куда меня несет судьба.
У Джейн также не проходило желание заботиться о сирых и убогих. Изредка ею не брезговали маловезучие папарацци, и голоснимки появлялись на четвертосортных линксайтах, в каких-нибудь «Вахтах знаменитостей» — то она дает «на хлебушек» бездомному пьянчуге, то оплачивает счета ребенка, якобы не имеющего ничего, кроме рваной одежки. Зато кадры с Джейн в компании близнецов регулярно мелькали во всех новостных передачах. Багодарить за это следовало, конечно же, Фриду Баррингтон.
В июле уволились Эрни с Сандрой.
— Мистер Тенлер, уж извините, но нам тут неуютно.
— Неуютно?
Переделка домика для гостей обошлась мне в двадцать тысяч долларов.
— Ага, — кивнул Эрни, переминаясь с ноги на ногу.
У него голова и зад поменьше, чем у большинства пораженных ахондроплазией, но все-таки он сложен непропорционально — и где еще ему удастся найти легкую работу за такие приличные деньги? Это и к Сандре относится.
— И куда устраиваетесь?
— Это наше дело.
Я помрачнел, получив столь невежливый ответ. Эрни, заметив это, смягчился.
— Мистер Тенлер, мы вообще-то очень благодарны. Вы для нас так много сделали. Но в последнее время что-то с вами… Вот зачем было дом перестраивать? Я же сколько раз отговорить пытался… А вы все даете и даете то, чего нам не требуется. И… вы постоянно здесь, над душой… Надоело до смерти, уж не обижайтесь.
А ведь я искренне хотел помочь!
— Будто под надзором живем, ей-богу, — кипятился Эрни. — Понятно, вы себя хорошим человеком считаете и стараетесь делать добрые дела, но нам-то… А звонки эти! Сандра их уже выносить не в силах. Правда, мистер Тенлер, нам лучше уйти.
Я их рассчитал не скупясь и нанял мексиканцев, мужа и жену, без документов — эти бедолаги уже отчаялись найти работу. Приятно было им помочь. На звонки я теперь всегда отвечал сам. Лицо собеседника на экране не появлялось, а голос, прежде чем добраться до меня, проходил через исказитель. Переговоры велись посредством частного спутника с программой шифрования данных, так что никто посторонний не мог их подслушать и записать. В самом начале я было подумал, что это Джейн, но вскоре почувствовал: не ее стиль. И были эти беседы похожи как две капли воды.
— Барри Тенлер?
— Да, я Барри Тенлер.
Тяжелое дыхание, и наконец:
— Я знаю, что ты чувствуешь.
— Вы о чем?
И тут в механическом голосе появлялось что-то вроде боли. По идее, это невозможно — но я слышал собственными ушами.
— Просто хочу, чтобы ты знал: кое-кто тебя понимает. Кое у кого такая же ситуация.
— Ну, так давайте помогу…
И в этот миг прерывалась связь.
Что еще за ситуация? Он тоже карлик? Безработный спец по пиару? Отец ребенка с серьезными генетическими дефектами?
К этой загадке добавилась новая, когда объявились федеральные агенты. И они вели себя не менее уклончиво, чем мой анонимный собеседник.
— Мистер Тенлер, не могли бы вы ответить на несколько вопросов?
— Мне понадобится адвокат?
— Ну что вы. Это вопросы самого общего плана, и мы действуем в общенациональных интересах. Вы действительно способны нам помочь.
Это меня сбило с толку. АЗЧ обычно не просит «помощи», а требует, и эти агенты мало напоминали держиморд, что допрашивали нас с Джейн после встречи с Группой. Визитеры, мужчина и женщина, были ростом невысоки, хорошо сложены и вели себя прилично, явно решив обойтись без угроз. Мне стало интересно да и скучать уже надоело. Я разрешил войти. Наверное, хотелось посмотреть, каково им будет на карликовых стульях — когда колени поднимутся над кофейным столиком, точно гималайские вершины.
— Мистер Тенлер, в последнее время у вас не было проблем со здоровьем?
— Что?.. Нет, все в порядке.
Я понял: речь не о моей хронической боли. И не о столь же хронической жалости к себе.
— И ничего похожего на симптомы простуды?
— Грипповал несколько месяцев назад, но с тех пор — ни разу.
Я заметил, что гости не переглядываются друг с другом.
— А в чем дело-то? Будьте любезны объяснить, прежде чем задавать новые вопросы.
— Сэр, мы охотно дадим объяснения, — уступчиво проговорила женщина, симпатичная, ростом примерно пять футов и дюйм, и улыбнулась мне совершенно как ровне, отчего я сразу озверел: ненавижу эти дешевые приемчики! — Но прежде все-таки разрешите еще один вопрос, крайне важный. Не пытался ли с начала апреля кто-нибудь из Группы связаться с вами?
— Нет.
Возможно, шифрованные звонки поступали от Группы, но я решил, что федеральным агентам о них знать ни к чему.
— Благодарю вас, мистер Тенлер, — заявила женщина с таким видом, будто добилась своего, и вручила мне визитку.
Элайн Браун, Агентство по защите человека.
— Позволю себе еще раз спросить: что все это значит?
— Прошу обратиться к нам, если с вами что-нибудь случится или кто-нибудь из Группы выйдет на контакт, — проговорил мужчина. — А то наши информаторы намекают…
Он не договорил, а я решил не уточнять, на что конкретно намекают информаторы. Должно быть, агент и так сказал слишком много. Когда они ушли, я еще долго разглядывал карточку Элайн Браун и ломал голову: да что же происходит, черт побери?
Через две недели я все узнал. И весь мир узнал, но я был первым.
Опять раздался звонок после полуночи, и на сей раз я не испытывал желания отвечать. Весь день провел в больнице. В 16:43 скончался Мартин, мой несчастный партнер по маджонгу. Из его родни при этом присутствовала только старушка мать, и она упала в обморок. Я для нее сделал все, что мог, а мог мало, и домой добрался поздно. Чтобы не терзать себя раздумьями о тщете всего сущего, хватил тройную порцию виски с содовой, но без толку.
Прикроватные часы показывали 02:14.
— Чего надо?! — вызверился я на экран.
— Барри Тенлер.
Это не было вопросом. Экран оставался темен.
— Вот что, нынче я не в настроении, давай без этих игр…
Тут до меня дошло, что голос на этот раз не механический, не искаженный. Нормальный женский голос, и я его слышал раньше.
— Выслушай меня, это вопрос жизни и смерти и касается того, кого ты любишь. Необходимо увезти Джейн Сноу в безопасное место, причем немедленно. Не дожидаясь утра.
— Чего-о?.. Да кто ты…
— Кто я — неважно. Увези ее и спрячь.
— Почему? Что происходит… Нет, не отключайся! Ты…
Где же этот голос звучал раньше?
— Действуй. Прощай.
Вспомнил!
— Ты та женщина из Группы. Складской подвал. «Три тысячи двести четырнадцать».
Одна из двух фраз, произнесенных ею тогда.
Она молчала. Но оставалась на линии.
А мой сонный мозг соображал все лучше и лучше:
— И звонки эти шифрованные… «Кое-кто тебя понимает. Кое у кого такая же точно ситуация…» Ты была влюблена в Измаила?
— А они его убили!
Но она тут же взяла себя в руки. Когда такая женщина всего лишь на секунду утрачивает самоконтроль, можно судить о том, сколь велико ее горе. Даже самого крепкого человека душевная боль заставляет порой действовать безрассудно.
— Я тебя недооценивала, — сказала она.
«Ты далеко не первая», — чуть было не брякнул я. В груди собирался тугой комок страха. Не верить этой женщине не было оснований.
— Что за опасность угрожает Джейн? Объясни, пожалуйста.
Вытерпев долгую паузу, я дождался:
— А черт, почему бы и нет? Ладно, Барри Тенлер, будь по-твоему, но только учти: найти меня ты не сможешь. Ни ты, ни Группа. Да к тому же уже сегодня утром все это будет оглашено. Что-нибудь слышал об окситорине?
— Нет.
— После мартовского визита на склад в течение нескольких дней у тебя не было болезненных ощущений?
Страх мигом набрал силу.
— Вроде симптомов гриппа?
— Грипп тут ни при чем. Следующий вопрос: ты потом не замечал за собой несвойственных поступков? А с Джейн такого не бывало? А те, с кем ты обменивался телесными жидкостями, особенно слюной, вели себя как обычно?
Я ни с кем не обменивался телесными жидкостями, в том числе и слюной. Но сразу вспомнил предшествующий разговору на складе обыск. Меня всего ощупал охранник, причем заставил открыть рот и высунуть язык. И ладони у этого типа были омерзительно скользкие.
У меня сперло дыхание.
— Что… что такое окситорин?
— Не бойся, от него не умирают. Группа, если ты не забыл, состоит из идеалистов. Правда, эти идеалисты прикончат всякого, кто выйдет хоть на два дюйма за границу резервации. — От ее хохотка у меня мороз пошел по коже. — Да, сама знаю, он был тщеславный дурак, но я его любила. Можешь смеяться надо мной… Нет, не станешь, ты ведь и сам в рабах у такой же красивой пустышки. Как я не могла с собой справиться, так и ты…
— Погоди… Что такое окситорин?
Она успокоилась, едва начала излагать сухие факты; из голоса исчез страдальческий цинизм.
— Нейропептид, близкий родственник окситоцина, гормона, который выделяется головным мозгом и гипофизом. Как и окситоцин, окситорин влияет на социальное поведение. В частности, на родительские инстинкты. Если к молодой самке крысы, ни разу не имевшей потомства, подселить чужих крысят, она в течение сорока восьми часов соорудит гнездо и примется кормить подкидышей. Если убрать нейропептид из мозга самки, она и на своих родных детенышей перестанет реагировать, позволит им умереть. То же и с обезьянами. То же и с…
Родительские инстинкты. Вот в чем дело. Вот почему я поил Эрни и Сандру апельсиновым соком и перестраивал их домик. Вот почему навещал пациентов больницы.
Вот почему Джейн, никогда своих детей не имевшая, долгие часы проводит с юными Баррингтонами.
— …давно уже научились делать искусственно, но синтетический препарат надо вводить непосредственно в мозг. А это непрактично, ведь требуется постоянное воздействие на значительную часть населения, поэтому…
— Сволочи! — прокомментировал я шепотом. Хотелось крикнуть, да ярость сдавила горло.
— …Группа раздобыла состав, переключающий гены на создание окситориновых рецепторов. Твоему организму больше не нужно вырабатывать избыточное количество окситорина, достаточно иметь рецепторы, которые позволят извне воздействовать на твой мозг. Правда, восприимчивость к генной модификации у каждого своя, наподобие того, как восприимчивость к холере зависит от группы крови. Вектор-носитель — ретровирус. Он способен проходить через гематоэнцефалический барьер, но прежде всего колонизирует секреты ротовой и носовой полостей. Цель всего этого…
— Вы нас использовали! Нас с Джейн! Вы…
— …получить более доброе, великодушное население. Разве не этого желаем мы все?
Я оторопел от такого сочетания цинизма и идеализма. И ведь она говорила совершенно искренне, в этом не было никаких сомнений. Я пообещал, опять шепотом:
— Не выйдет.
— Уже вышло. И если бы эти подонки, наши лидеры, попробовали на себе, прежде чем сочли Гарольда помехой…
Она заплакала, но мне было плевать. Невидимая удавка отпустила горло, и я заорал:
— Нельзя менять человеку гены без его согласия!
Сразу прекратились всхлипывания, в голосе собеседницы появился холодок:
— Отчего же нельзя? Сам разве так не делал?
Она знала. Они знали. Про Этана.
— Все это я тебе потому рассказываю, что завтра Группа выложит подробности в Линк-Нете. Ты и твоя стареющая Афродита — разносчики, и едва об этом пронюхает пресса, вас засыплют нескромными вопросами, а может, и линчевать захотят. Или забыл, как Группа высказывалась насчет сотрудничества с Джейн по причине ее либерально-левацкой голливудской ориентации? Очень и очень многие поверят с легкостью. А если не поверят, не беда: лучший сенсационализм — тот, которым занимается малое число людей, причем сами эти люди не светятся. Кому как не тебе об этом знать.
— Но почему ты мне…
— Не слушаешь, что ли? Я уже сказала почему. Ты такая же никчёма, как и я. Мы с тобой одинаковые, карапуз, у обоих никогда не было шанса получить того, кого любим… будь они прокляты. Им плевать на твою душу, для них всего важнее тело. С телом мне не повезло, а тебе, получается, не повезло вдвойне. Короче, Барри, ты меня понял. Забирай ее сейчас же и уматывай из города.
И она отключилась.
Добрую минуту я стоял и пялился в одну точку, и минута эта показалась мне длиною в век. Я даже не чувствовал тело, которое только что подверглось осмеянию. Но зато лихорадочно работал мозг.
Телесные жидкости. Кровь, сперма, слюна. Джейн вытирает сопли близняшкам, целуется с ними… Не с ними одними, но и с половиной журналистского корпуса на голливудских тусовках. Совершенно ясно, не только нас двоих инфицировали террористы, иначе бы зараза не охватила достаточно большую область. Просто им понадобилось огласить пару имен, и выбор пал на меня и Джейн.
Генетическая модификация по методике Арлена — крайне дорогая процедура, выполняемая по индивидуальным заказам и дающая очень малое число детей-эмпатов. В этом и кроется стратегическая слабость Группы.
Когда на это указала Джейн, Измаил провел грандиозную аналогию с кругами в пруду, которая ничего не прояснила. Но над ним стояли люди гораздо больше знающие, гораздо дальше смотрящие и гораздо умнее действующие. Люди, имеющие план. Люди, готовящие революцию в интересах всего общества.
Группа провела первый этап войны, где вместо пуль — генетически модифицированные зародыши. А теперь начинается новый этап, и генная соматическая инженерия — все равно что ковровая бомбежка.
Злость, как известно, придает сил и храбрости. Я мигом оделся, побросал кое-какие вещи в сумку и спустился к машине. Поскольку шифр ночной собеседницы был для меня недоступен, я решил не брать комлинк — ни к чему лишний риск. Удлинители педалей «лексуса», которыми пользовался Эрни и которые не понадобились Карлосу, слава богу, нашлись в багажнике. Я их поставил и двинул к Джейн. Электронный ключ к воротам и парадной двери я захватить не забыл и через час беспрепятственно пробрался к ее спальне.
А что если она не одна?
Сделав глубокий вдох, я вошел.
— Джейн? Это Барри, не кричи.
— Что?..
— Это Барри. Я включаю свет.
Она сидела в постели, глаза — что блюдца. И она была не одна. Рядом на широченной кровати, уютно свернувшись, спали безмятежным детским сном Баррингтоны-младшие. Волосы разметаны по подушкам, с губ стекает слюна…
— Какого черта?!
И тут у меня отказали ноги. Я схватился за край матраса, опустился на пол, и снова пришлось глядеть на нее снизу вверх.
— Джейн, ты в опасности. Надо уезжать, сейчас же. Пожалуйста, ничего не говори, просто выслушай! Один-единственный раз!
Что-то ее проняло — то ли мой голос, то ли нелепая поза. Пока я пересказывал все услышанное час назад, Джейн не произнесла ни слова. Затекавший в открытое окно воздух шевелил ее светлые пушистые волосы, а над скромной голубой пижамой, будто специально надетой для игры в дочки-матери с маленькими гостьями, шея и лицо пошли красными пятнами, но уже через миг залились смертельной бледностью.
Договорив, я кое-как поднялся на ноги.
— Собирай вещи. Пять минут.
— Не могу бросить близнецов, — произнесла она.
Я хмуро уставился на нее.
— Правда, не могу. Фрида с Джоном в Европе, детей оставили на неделю. К тому же я их заразила уже, наверное. Сам говоришь, слюна…
— О них позаботится Каталина.
— Она в Мексике, тетю хоронит.
Я беспомощно закрыл глаза. Как же все это знакомо!
— Нет, — отрезал я.
— Барри, это мой долг! И Фрида не поймет, если… Господи, да Баррингтоны каждый день получают угрозы. А когда пойдет слух, что они заразны…
Мне вспомнились крысы, которые, не имея своего потомства, заботились о чужом.
— Тогда — киднеппинг.
— Нет. Я пошлю Фриде электронное письмо.
Проснулась одна из девочек, уставилась на нас во все испуганные глаза. Это была Бриджит, «добрая» ведьмочка. Она взмолилась дрожащим голоском:
— Джейн, не оставляй нас.
— Успокойся, моя хорошая, не оставлю.
Ах, до чего же трогательно смотрится эта робкая малютка… Но тут я спохватился. Окситорин!
— Никаких приборов, по которым нас можно найти. Комлинки, электронные игрушки и все такое. У детей есть подкожные идентификационные чипы?
— Нет.
Я видел: ей хочется сказать гораздо больше. Но в присутствии Бриджит она не решалась.
Через четверть часа, потраченную на сборы и отправку короткого письма Фриде и Джону Баррингтон, мы выехали за ворота усадьбы и взяли курс на горы.
В первый месяц беременности Лейлы УЗИ показало вполне обычный плод. Не изменилась картина и на втором, и на пятом, и на девятом месяце. У всех утробных плодов непомерно большие головы, тонкие как прутья ручки-ножки. Когда Этан появился на свет, без генетического сканирования никто бы не опознал в нем карлика. Восемьдесят пять процентов таких детей рождаются у людей нормального роста, причиной тому не доминантный ген, а мутация в процессе зачатия. Зачастую родители даже не догадываются о лилипутстве своего чада, пока вдруг оно не перестает расти.
Но мы-то, разумеется, были в курсе. Мы сами предначертали судьбу Этана. И как только он родился, подвергли сканированию.
По мнению одного религиозного писателя двадцатого века, человечество нуждается в инвалидах для того, чтобы помнить о хрупкости своего здоровья, о жизненной мощи и немощи.
Мать прославившегося в девятнадцатом столетии Чарлза Страттона по прозвищу Генерал Том Там объясняла его карликовость своим несказанным горем — во время ее беременности умерла собака, любимица семьи. Мы же с Лейлой не занимались подобным самообманом, не искали причин нормальному в ту пору развитию нашего ребенка. Впрочем, наука и не могла предложить убедительного объяснения, так, общие слова: генная инженерия иногда дает сбои, скачки генов приводят к непредсказуемым результатам, хромосомные мутации выходят из-под контроля. В общем, всякие бывают неожиданности. Природа всегда защищает свои права.
Как только от меня ушла Лейла, я приобрел домик в горах. Помнится, в ту нелегкую пору я был малость не в себе. С политикой уже порвал, а шоу-бизнесом еще не занялся; к чему руки приложить, не ведал. Обзавелся дневником, чтобы записывать в него мысли о самоубийстве, но особого желания перейти от слов к делу не припоминаю. Прошло какое-то время, я запер дверь на ключ и больше в тот дом не возвращался. А через несколько лет оформил дарственную на Лейлу, и они с маленьким Этаном бывали там наездами. Лейла даже сказала как-то, в редком приступе деликатности, что сыну нашему на даче очень нравится, он с упоением ловит бабочек и собирает полевые цветы. И вообще ведет себя спокойнее на свежем горном воздухе, а по ночам крепко спит.
Этим же самым теперь занимались и близняшки — спали как убитые на заднем сиденье «лексуса». Мы с Джейн по-прежнему не разговаривали, но она разок положила ладонь мне на затылок. Как же я мечтал об этом, как же мне этого не хватало — ей-богу, десять лет жизни отдал бы взамен. Но в прикосновении не было ни сексуальности, ни романтики. Просто добрый материнский жест.
Едва над горами встало солнце, мы подъехали к даче. Если Группа действует четко по своему графику, то сенсация выпорхнула из клетки час назад. Джейн приоткрыла дверцу «лексуса» и сразу покрылась гусиной кожей — в салон хлынул холодный утренний воздух.
— Внесу детей в дом, — такими были ее первые слова после нескольких часов молчания. — Надо им хорошенько выспаться. Дверь заперта?
— Вот ключ.
Простой, будничный разговор. А кругом в эти минуты стремительно меняется человеческая раса.
В доме оказалось не теплее, чем снаружи. Я завел генератор, чтобы не возиться с камином, а Джейн, тяжеловато дыша, перенесла девочек одну за другой в спальню. Дача моя, вернее бывшая моя, невелика, но по комфорту вполне на уровне — я не фанат примитивизма и аскетичности. В кухне всегда есть вода из скважины, санузел соединен с подземным септиком. Мебель, подобранную под мои габариты, Лейла заменила на обычную. На диван я забрался с трудом, сразу заболели ноги.
Из спальни вышла Джейн, затворила за собой дверь, уселась напротив меня в плетеное кресло и тихо сказала:
— Зря не дал мне машину вести.
Я промолчал.
— Тут есть радио?
— Было… Только спутниковое — в горах другое не ловится.
— Где приемник?
— Не знаю. Давно здесь не живу.
Она ушла в кухню, и я услышал открывающиеся дверцы. Лейла обновила и кухонную мебель, однако насчет полок не позаботилась. Джейн пришлось действовать на корточках. Все обыскав, она сообщила:
— Приемника нет, зато еды и посуды полно. Тут кто-то бывает?
И опять я не ответил.
— Ну, Барри, какие планы?
Я посмотрел на нее. Никакой косметики, волосы причесаны незатейливо, из одежды — джинсы и зеленый, под цвет глаз, свитер. Еще никогда она не казалась мне такой красивой.
— План у меня был один — сбежать, пока не нагрянула взбешенная толпа с вопросом: какого, собственно, черта? Ну не любит народ, когда его в мозг насилуют. И у кого же спрашивать, как не у тебя? Ты — натуральная мишень.
— Понятно, — устало улыбнулась Джейн. — Да, всяк на мне злость сорвать норовит, сколько себя помню. Но чтобы целой толпой набрасываться… с чего ты взял?
— Зависть. Ты же баловень судьбы: имеешь все, о чем они только мечтать могут.
Я подразумевал красоту, талант, успех и богатство. И свое сердце.
— Да ладно, — фыркнула она. — Конченная карьера, четыре неудачных брака и морщины такие, что даже ботокс не берет. Милый мой Барри, что-то ты неважно выглядишь. Устал. Ложись-ка на диван, а я тебе молочка подогрею.
— Кончай мамашу из себя корчить!
Мой рык ее сначала испугал, затем рассердил. Но уже через секунду на лице отразилось сочувствие. Сочувствие — это хуже всего.
— Я хотела только…
— Ты сама тут ни при чем, дело в генной дряни, которой тебя инфицировали.
Эти слова заставили Джейн крепко задуматься. Моя ночная собеседница зря считает ее глупой.
— Думаю, ты не прав, — сказала Джейн наконец. — Я так поступала и до того, как все это началось. Вижу: ты устал и расстроен, вот и хочется создать тебе мало-мальский уют.
М-да… Похоже, все гораздо запущеннее, чем казалось раньше.
В самом деле, как можно отличить, у кого поступки естественные, а у кого они вызваны рецепторами окситорина? Гены против свободы воли — очень старый спор. Который сегодня готов перейти в жаркую стадию…
— Все-таки принесу тебе теплого молока, — решила Джейн.
Но я уснул, не дождавшись ее возвращения из кухни.
А когда проснулся, у кровати стояла Белинда и смотрела на меня в упор.
— Хочу домой.
Я принял сидячую позу, спросонья плохо соображая. Все болело.
— Где Джейн?
— Они с Бриджит на прогулку свою дурацкую пошли. А меня оставили. Отвези!
— Сейчас не могу. Потерпи.
— Домой хочу!
Господи, больно-то как! Я слез с дивана и поплелся в кухню. На столе ждала и пахла кофеварка, вот только близок локоть, да не укусишь. До чего же неприятно, что Белинда глаз с меня не сводит! Скрипя зубами от злости, я сходил к камину за стульчиком для ног, залез, налил себе кофейку. Какой-то участок мозга отстраненно констатировал: родительских позывов в отношении Белинды не наблюдается. По крайней мере, когда у нее дела обстоят получше, чем у меня.
Напиток оказался отменным. К хорошему кофе Лейла всегда была неравнодушна. Я глотнул и спросил:
— Ну, и долго они уже гуляют?
— Не знаю.
Наверняка же знает, паршивка, но решила не говорить.
— Правда не знаю, перестань думать, что я врунья.
Как же ей это удается?
Я читал кое-что о синдроме Арлена.
Подсознательные процессы в недобром маленьком мозгу Белинды сверхвосприимчивы к шести видам невербальных сигналов. Это — мимика и жесты, вплоть до едва заметных; ритм движения; использование личного пространства; детали внешнего облика, такие как одежда и прическа; наконец, так называемый параязык, то есть тона и модуляции голоса, смысловая наполненность речи, акценты и интонации. Все в совокупности позволяет ей читать мои эмоции с такой же легкостью, как диктор читает текст телесуфлера. Правда, чужие мысли для эмпатов все-таки закрыты — об этом я, общаясь с юной особой, как-то успел запамятовать. Пришлось напомнить себе, а заодно углядеть рациональное зерно в старинном обычае привязывать ведьм к столбу и обкладывать хворостом.
— Ненавидишь меня, ну и плевать, — сказала она.
— Ой, Белинда, при чем тут ненависть, — вздохнул я беспомощно. От нее ничего не скроешь.
— И я тебя терпеть не могу!
Я взял чашку и вышел. Слава богу, Лейла не убрала стоявшую перед домом низкую скамейку. С нее открывалась просто головокружительная панорама с горами и долами, прямо-таки нетронутый рай. Помнится, девять месяцев кряду я любовался этой картинкой — и чуть не спятил с горя и тоски. Рай, из которого ты изгнан, больше не рай. Вокруг скамьи как будто витали призраки того горя и той тоски, но черта с два они снова меня заполучат.
Вскоре на грунтовой дорожке появились запыхавшиеся Джейн и Бриджит. Девочка несла букет лютиков и маргариток.
— Здравствуй, Барри, — невесело поприветствовала она, и я заметил слезы.
Я сразу одернул себя, отогнал слабое желание утешить ребенка, погладить его по головке и пообещать, что бо-бо скоро пройдет.
А-а, черт бы вас всех побрал! Оставьте же меня наконец в покое!..
Джейн села рядом на скамью.
— Бриджит, иди, поставь цветы в воду.
Когда близняшка скрылась в доме, я сказал:
— Надо бы узнать, что в Лос-Анджелесе делается. Внизу, на краю равнины Данхилл, есть библиотека. Если убрать волосы, надеть солнечные очки… Впрочем, не мне же тебя учить актерскому мастерству. Сможешь туда пробраться незамеченной и войти в Линк? Я бы сам съездил, но ты же понимаешь…
Джейн побаивалась высоты. Взглянув на горную дорогу с крутыми спусками и кое-где без ограждений, она вздохнула:
— Смогу.
— Но не задерживайся и ни с кем не разговаривай. Ни слова! У тебя запоминающийся голос.
— Только для тех, кто его слышал больше десяти лет назад и в картинах поприличнее, чем последняя. Так я поехала? — И она снова посмотрела на дорогу.
Прежде чем я успел ответить, девчонки подняли шум. Через секунду они выскочили из дома, и Джейн встала.
— Белинда, не смей! — выкрикнула Бриджит.
— Если сейчас же не отвезешь нас домой, я всем скажу, что ты меня трогал за одно место, и тебя за решетку посадят! Навсегда! Да-да-да!
— Нет, юная леди, вы так не поступите, — произнесла Джейн. — Вы сейчас же пойдете со мной.
Белинда опешила: верно, от Фриды никогда не слышала такого сурового тона. Я отметил для себя, что родительские инстинкты как будто не отрицают дисциплину. Девочка без звука последовала за Джейн в дом.
Может быть, дочки слишком запугали Фриду, поэтому она себе не позволяет строгости? Или дело в ее высокомерии? Или она чувствует себя виноватой? Или боится, пожурив, услышать в ответ нечто убийственное? Легко было вообразить подобную сценку, очень уж непростые это детишки, с их совсем не детской психикой и жутковатой проницательностью.
Интересно, какими способами Лейла добивается от Этана послушания? И добивается ли?
Джейн возвратилась из Данхилла, плохо пряча ворчание. Сказала, в библиотеке ее никто не узнал. Она беспрепятственно подключилась к Линку, пробежалась по новостям, записала заголовки. Все оказалось даже хуже, чем я ожидал.
В КАЛИФОРНИИ ВЫРВАЛОСЬ НА СВОБОДУ БИОЛОГИЧЕСКОЕ ОРУЖИЕ!
АРЛЕНОВЫ ДЕТИ — ТОЛЬКО ПЕРВЫЙ ШАГ, И ТЕПЕРЬ ОНИ РАЗНОСЯТ МУТАЦИИ.
АКТРИСА ЗАМЕШАНА В ЗАГОВОРЕ ПО РАСПРОСТРАНЕНИЮ ЭПИДЕМИИ.
ТРЕБУЕМ НЕМЕДЛЕННОГО КАРАНТИНА ДЛЯ ЛОС-АНДЖЕЛЕСА!
АЖИОТАЖНЫЙ СПРОС НА ПРОТИВОГАЗЫ, ПАНИКА И УЛИЧНЫЕ БЕСПОРЯДКИ, ЧЕТВЕРО ПОГИБШИХ.
МУТАНТЫ УЖЕ СРЕДИ НАС — ПО ДВОЕ НЕ СОБИРАТЬСЯ!
НОЧЬЮ ИСЧЕЗЛИ ДЖЕЙН СНОУ И ЕЕ МЕНЕДЖЕР.
— Это они назвали государственной изменой, — сказала Джейн.
— Измена и есть. Или очень близко к ней.
Террор с применением биологического оружия. Посягательство на телесную собственность. Нарушение Четырнадцатой поправки. Преступная небрежность врачей.
— Барри, что дальше?
— Не знаю. Подумать надо.
Но мысли были только об одном: а чем бы все кончилось, не позвони мне Надутая и не увези я Джейн? «Уличные беспорядки, четверо погибших». При том, что у толпы нет перед глазами «бесспорного виновника».
— Пока меня не было, чем занимались девочки?
— Ничем.
Они играли в доме, а я сидел снаружи и вообще вел себя так, будто их здесь нет.
Джейн вошла в дом и через минуту вернулась.
— Печенье пекут.
— Чудненько. Лишь бы только дачу не сожгли.
— Не сожжем, — пообещала Бриджит.
Я и не заметил, как сестры молчком вышли вслед за Джейн. У Белинды на носу красовался широкий мазок шоколада.
— Джейн, ты чего-то боишься? — спросила Бриджит.
Та отрицать не стала.
— Сходила в город, узнала новости. В Лос-Анджелесе некоторые люди очень сердятся на других людей. Там теперь опасно.
— Что это значит? — насупилась Белинда. — Нам нельзя домой?
— Они из-за нас распсиховались? — спросила Бриджит. — Боятся… А почему? Мы же ничего не делали.
— Брид, не будь дурочкой, — сказала Белинда. — Они всегда на нас злились, а мы никогда ничего не делали. — И зыркнула на меня: — Вот и Барри тоже злится.
Бриджит нахмурилась, отчего стала вдруг очень похожа на сестру.
— Ага. Барри, ты почему такой сердитый?
— Потому что не хотел вас сюда везти. Но иначе бы на вас уже напала толпа.
Мои слова явно испугали Бриджит, а вот Белинда замотала головой:
— Не-а, дома мы точно были бы в безопасности. Туда никому не проникнуть… Хочу домой!
— А уж как я хочу вас туда отвезти! — И это была правда, разве что с малой предательской толикой заботы о напуганной Бриджит… Окситорин, чтоб его.
Белинда страха не испытывала, но впала в детскую истерику:
— Так вези же! Вези нас домой!
— Белинда, нельзя, — попыталась ее успокоить Джейн. — Это опасно…
— Не опасно! У папы в усадьбе не опасно! Хочу домой!
— Белинда… — обратилась к ней сестра столь безнадежным тоном, что у меня екнуло сердце.
Получив сильный удар ногой, Бриджит с криком упала. Затем и Джейн достался пинок. Она попыталась схватить девчонку, но та оказалась юркой. Отскочила прочь, размазывая слезы ярости по перепачканному личику.
— Не трогай меня! Никогда не смей прикасаться! Ненавижу! Жалеешь всех подряд! И Барри жалеешь, ах, сюси-пуси, он же маленький и увечный, и нас с Брид, ведь мы не такие, как все нормальные дети, и Каталину, и пилота, и всех-всех, кто хоть капельку на тебя не похож! Да только ты сама уже не красавица, ты старуха и знаешь об этом, и ты боишься, что никто не полюбит, если не станешь опять красивой или если не снимешь про нас свое гадкое кино! А знаешь что? Правильно делаешь, что боишься! Никто тебя не полюбит так, как я ненавижу! Дряхлая ты уродина, быть тебе одинокой до самой смерти!
Джейн стояла неподвижно, с таким видом, будто ей дали звонкую пощечину. Или будто с нее сорвали всю одежду. Но Бриджит уже пришла в себя и двинула сестре сначала в голову, а затем от всей души в живот.
— Пинаться! Ах ты мерзавка!
Белинда завизжала от боли, и вот уже близняшки катаются по сорной траве, царапаясь, таская друг дружку за волосы и осыпая тумаками.
Джейн, очнувшись, бросилась к ним, попыталась растащить. А затем, как и я, замерла, услышав шум мотора.
С визгом тормозов перед домом остановилась машина Лейлы. В салоне я увидел ее и Этана.
Эмпатия — это когда ты понимаешь чужие чувства. Только понимаешь, а вовсе не симпатизируешь им, не уважаешь их. Йозеф Геббельс, гениальный министр пропаганды, очень хорошо понимал, какие чувства испытывал германский народ в двадцатых-тридцатых годах: неуверенность, страх, гнев и обиду. И Геббельс талантливо воспользовался своими знаниями, организовав пиар-кампанию, которая подняла Гитлера на вершину власти и помогла ему там утвердиться.
Должно быть, слишком поздно Группа сообразила, что синдром Арлена вовсе не гарантирует изменение мира в лучшую сторону. Вот тогда-то и возникла потребность в вирусе, усиливающем реакцию человеческого организма на окситорин. Одну генетическую модификацию решили скорректировать с помощью другой генетической модификации.
Знал бы я раньше, наверное, постарался бы им объяснить, что толку от этого не будет.
Первым из машины выбрался Этан. Бриджит с Белиндой прекратили драку, встали и вытаращились на забинтованную руку, здоровенный синяк под глазом и злобный оскал, адресованный сестрам Баррингтон, нам с Джейн и всему белому свету.
Какой же он красавец, мой сынок!
На лоб спадает золотистая челка, в глазах — небесная синева, а фигура — Микеланджело бы не отказался от такого натурщика для своего Давида. И плюс ко всему — того же сорта, что и у Джейн, сексуальность, абсолютно естественная, даже им самим не осознанная, но при этом дерзкая, будто говорящая: подойди и возьми, если получится.
На фотографиях, правда, это свойство никак себя не проявляло.
Бриджит и Белинде было по одиннадцать, но малый возраст женскому чутью не помеха. От меня не укрылось, как покраснела и смутилась Бриджит. Белинда нахмурилась в ответ, но в серых зрачках возник интерес. Джейн стояла ко мне спиной.
Лейла покинула водительское сиденье и беспомощно воззвала:
— Этан!
Он не остановился и даже не оглянулся на мать. А шел он прямо ко мне. Я встал со скамьи, сердце колотилось как бешеное. Вот сын остановился. И оказалось, что он почти вдвое выше меня.
— Ты — мой отец? — с крайним презрением спросил он. — Ты?!
Лейла спохватилась и побежала к нам, но Джейн, стоявшая ближе, ее опередила. Она вклинилась между мной и Этаном, и кулак, метивший мне в лицо, попал ей в грудь.
— Говорит, дышать не больно, — устало сообщила Лейла. — Это хорошо: ребра, скорее всего, целы.
Мы с Лейлой сидели в ее машине, трехлетнем «форде», держали в ладонях дымящиеся чашки с кофе. Моя дрожала в онемевших пальцах. Джейн задремала в спальне, спасибо за это обезболивающему пластырю. Присмиревшим девчонкам было строго наказано возвращаться к готовке и носу не казать из кухни.
Этан ушел в лес, и в глубине моего сознания крутилась тошнотворная мысль: вот бы там и остался. Сынок, родная кровиночка, внушал мне нешуточный страх.
— Лейла, я в толк не возьму… Понимаю, о чем ты говоришь, но… Поведение, конечно, сложная штука, тут и генетика, и влияние окружающей среды, и когда во все это влезаешь с…
— Прекрати. Не грузи меня теориями и научными фактами, оставь эту дурацкую привычку. Будь проще.
— Ладно…
Она повернула голову, посмотрела мне прямо в лицо.
— Гм… Сколько раз об этом просила, неужто услышал наконец?
А ведь она права, подумалось мне. Все это наукообразие годится только для того, чтобы под ним прятать истину.
— Этан ведет себя…
— Непредсказуемо. По словам психолога, у него низкий контроль импульсов. Эмоциональный всплеск из-за любого пустяка заканчивается серьезным нервным срывом. Ты же видел снимки его головного мозга — там и миндалевидное тело не в порядке, и гиппокамп. Отсюда припадки бешенства. Он даже не всегда потом может вспомнить, что натворил.
— И ты одна все это тащишь…
— С тех пор как он научился ходить. Барри, ты все прекрасно знаешь. Я же рассказывала.
Верно, рассказывала, да только я не слушал. Не желал слышать. Предпочитал валить на нее вину, и она отвечала тем же.
— Вот увидишь, — продолжала Лейла, — из лесу он выйдет совсем другим человеком и будет вполне нормальным до следующего припадка. Но он теперь достаточно большой, чтобы убегать из дому и беспризорничать. А с такой внешностью…
Не было необходимости заканчивать фразу. Я знал, что бывает в Лос-Анджелесе с четырнадцатилетними красавцами.
— Как вы с ним здесь оказались, случайно? — спросил я.
— Нет. Джейн позвонила.
От неожиданности я так дернулся, что даже кофе пролил.
— Джейн?
— Ага. Сделала то, что должен был сделать ты. — Лейла снова злилась. Значит, сейчас на мою голову посыплются упреки и оскорбления. — Поди, даже не удосужился вспомнить о родном сыне? Я радио по дороге слушала, пока была в зоне приема. Насчет всей этой охоты на ведьм. Неужели не пришло в голову, что родной сын в опасности, что линчеватели, не добравшись до тебя, захотят отыграться на нем?
— Успокойся, никто бы не додумался связать вас со мной.
— А вот Джейн додумалась!
И даже наняла частного детектива, чтобы их разыскать, предположил я. Интересно, давно ли? И зачем ей это понадобилось?
— Лейла, прости, но я в самом деле не видел никакой опасности для вас. Думал, СМИ…
Я умолк. Она поняла, что я имел в виду.
Как ни жестоко по отношению к карликам общество на бытовом уровне, медийный мейнстрим обязан придерживаться официальной линии: большие сердца в маленьких телах и тому подобные сопли. Они же милые, они же славные, давайте не будем их обижать и унижать. Таким образом, бытовая нетерпимость загнана в подполье и во Вселенной установлено зыбкое равновесие.
Но теперь СМИ отказались от привычных формулировок, и это позволяет судить о том, какую мощную дозу страха Группа вкатила населению Лос-Анджелеса.
— Я и близнецов не хотел сюда везти, честное слово…
— А где их родители? Мало тебе проблем, еще и обвинение в киднеппинге понадобилось?
— Родители в Европе, но уже летят домой. Не волнуйся, они в курсе, что дети здесь.
— Если бы просто дети, но тебя же угораздило связаться с близнецами Баррингтон. Ты даже не представляешь, во что влип!
Я очень даже хорошо представлял и в напоминаниях не нуждался, но решил не давать волю злости. Возможно, другого шанса не будет, так что я должен все сказать правильно.
— Лейла, выслушай. Согласен, отец из меня никудышный, и понимаю, что Этан… Да, во всем я виноват, признаю… Но хочу сейчас высказаться и прошу как следует обдумать мои слова. Не требую, упаси боже, но буду очень благодарен, если ты это сделаешь. Во-первых, все, что я говорил в самом начале, правда, хотя нынче и не самое подходящее время для таких бесед. Поведенческий феномен очень сложен, в нем много от генетики, а болезнь… проблема Этана… аномалии в мозгу могли образоваться и сами по себе, без операции, на которой я настоял перед его рождением. Так это или нет, мы точно знать не можем.
Лейла сделала протестующий жест, но я продолжал, боясь остановиться:
— Это первое. Второе: подумай о том — нет, не спорь, а подумай, — что я ведь заботился о сыне, но ты меня прогнала. Помнишь, как тогда распсиховалась? Я не говорю, что безосновательно. Но это ты подала на развод, ты сама от меня ушла и не позволила видеться с сыном, так что упрекать теперь в этом несправедливо!
— Я не… — пылко начала она, но я положил ладонь ей на руку.
— Пожалуйста, дослушай до конца. Еще не поздно. Я хочу помочь, хочу сделать все, что от меня зависит, все, что вы с Этаном мне позволите. Для него будет лучше, если мы перешагнем взаимные обиды и начнем действовать сообща.
Она стряхнула мою руку, но из машины не вышла. Несколько минут мы сидели молча, я боялся даже дышать.
Наконец Лейла заговорила, теперь уже совсем другим голосом:
— Не знаю, смогу ли. Так долго тебя ненавидела… Кажется… кажется, мне было необходимо ненавидеть. Для того чтобы жить дальше.
Я достаточно хорошо ее знал и потому счел за лучшее промолчать.
— О господи, я не хотела, чтобы так вышло, — заплакала Лейла. — Барри…
— Знаю, — кивнул я. — Я тоже не хотел, чтобы так вышло.
И тут я получил вопрос, которого не ждал:
— Ты ее сильно любишь?
В такой ситуации ответ мог быть только честным: — Да.
— У меня тоже есть друг, — призналась Лейла. — Потому-то и бесится Этан. Прежде ни с кем меня делить не приходилось.
— Рад за тебя, Лейла, — улыбнулся я и не удержался от вопроса: — Карлик?
— Да. В прошлом году познакомились на Фестивале маленьких людей. Живет в Орегоне, работает в страховой компании.
Она невольно улыбнулась, и я от души пожелал счастья своей бывшей. Лейла заслуживает небольшой подстраховки. Как и любой из нас, разве не так?
— Надо же, не могла тебе раньше сказать: я привезла телевизор со спутниковой антенной. В багажнике.
Беспорядки начались в Южном Централе,[77] и причиной послужил слух о «мутационной чуме», такое прозвище дала пресса распространяемому Группой вирусу. Вскоре они вылились в самый настоящий бунт, с грабежами, поджогами автомобилей и бросанием камней — всем тем, без чего ни один настоящий бунт не обходится. Полиция Лос-Анджелеса применила микроволны и вяжущую пену, но разогнанные смутьяны перегруппировались в нескольких местах и опять взялись за свое. СМИ, истинные виновники заварухи, как водится, перешли от нагнетания страстей к попыткам их унять. Телевидение, Линк-Нет, голографические издания и стенные экраны надолго отдались «говорящим головам». Журналисты объясняли, что вирус способен выжить только в телесных жидкостях, не передается воздушным путем, не вызывает рака, не гноит нервы и не превращает человека в зомби. Никто, понятное дело, в это не верил.
Прошел слух, будто штаб Группы находится в складском здании на берегу и там прячутся главари террористов. Вскоре толпа подожгла склад, пожар перекинулся на другие дома и двинулся на запад. Губернатор вывел на улицы части национальной гвардии.
«Смерть создателям мутантов!» — требовали самодельные плакаты.
Толпа вздернула на виселицу картонную фигуру с лицом Джейн.
Едва Фрида и Джон приземлились в Лаксе,[78] их взяли в плотное кольцо робокамеры. В последние дни фото Джейн с близняшками где только не мелькало. Баррингтоны-старшие попытались улететь, но власти закрыли воздушное пространство над городом, и пришлось снова посадить флаер в аэропорту.
С приходом сумерек бунт поутих, чему изрядно способствовал слух о мутантах, которые тайком выбрались на улицы, чтобы перезаразить всех до единого. Народ растекся по домам. Несколько часов кряду я просидел в Линке, да только ни от кого из дикторов или репортеров не услышал правды насчет вируса, усиливающего желание нянчиться. Горожане догадывались, что их поимели, но не знали, как именно. Реакция общества на происходящее была мне понятна.
— Барри, иди поешь, — позвала Джейн.
Они с Лейлой в кухне что-то состряпали из консервов. Лейла растопила камин, а Этан, вернувшийся из леса угрюмым и с той минуты нисколько не подобревший, устроился за столом вместе с близнецами. Почти весь день он провел снаружи, курил черт знает что, а девочки циркулировали вокруг него, как дезинтегрирующиеся звезды вокруг черной дыры. Бриджит при нем рта не раскрывала — похоже, побаивалась, зато с Белиндой он вел долгие тихие беседы, не переставая при этом скалиться. Лейла и Джейн постоянно курсировали между кухней и столом во дворе, меж собой они общались до того деликатно, что это бросалось в глаза. Мне совсем не улыбалось, чтобы Бриджит или Белинда объяснили, кто здесь, какие чувства к кому испытывает. Любого на моем месте угнетало бы общество этих пяти человек, но никто из нас не мог никуда свалить.
— Барри, — снова окликнула меня Джейн.
— Ему не нравится, когда ты с ним обращаешься как мать, — заявила Белинда.
— Ребенок, умолкни, а то пожалеешь.
Бриджит в притворном страхе распахнула глаза:
— Белинда, он не шутит!
Та зыркнула на меня с ненавистью, но промолчала. Лейла посмотрела в мою сторону недоуменно, Этан поднял голову, и я бы все на свете отдал за то, чтобы заполучить синдром Арлена на этот один-единственный миг и понять, о чем думает мой сын.
— Мне тут не нравится! — заявила нам с Этаном Бриджит, и ее глаза наполнились слезами. — Вы плохие!
Джейн поспешила ее обнять.
— Девочки, вы просто устали. Вот поужинаете и ложитесь в кроватку. А утром все будет хорошо.
Окситорин…
Кто действительно устал, так это я. Почти ничего не соображал. Но все-таки вспомнил слова Надутой: «Восприимчивость к генной модификации у каждого своя, наподобие того, как восприимчивость к холере зависит от группы крови».
Что-то не заметно никакого повышения заботливости у Белинды, наблюдающей, как Джейн нянчится с Бриджит. Таким взглядом можно кактус засушить.
Из кладовки, которой не существовало в пору моего владения дачей, Лейла вынула три спальных мешка. Детей уложили на полу в спальне. Этан удостоил лишь презрительным взглядом мешок, расстеленный для него в углу гостиной. Джейн и Лейле на двоих досталась кровать.
Мы с Этаном укладывались последними. Я залез на бугорчатый диван, выключив все источники света, кроме телевизора — перед ним сидел Этан и смотрел какую-то ерунду. С его прекрасного лица — и как только нам с Лейлой удалось сотворить этакое чудо? — сошла угрюмая мина, мышцы расслабились, и появилась улыбка нормального пятнадцатилетнего мальчишки.
Нормальный… Карлики не любят это слово и редко им пользуются. На то есть серьезные причины.
Но вот он, мой сын, и как тут удержишься от попытки достучаться до его сердца?
— Что смотрим?
— Ничего. — Мигом вернулась мрачность.
Меня это рассердило.
— «Ничего» ты бы смотреть не стал. Так что же?
— Не лезь ко мне с дурацкой логикой, — буркнул Этан. — Я тебя знать не знаю…
Неужто он чуть-чуть поколебался, прежде чем сказал следующую фразу? Как хотелось бы верить.
— …лилипутишка убогий.
Мы перекинулись через темную комнату уничтожающими взглядами, затем я повернулся на бок, закутался в одеяло и попытался уснуть.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем Джейн потрясла меня за плечо:
— Барри! Барри, проснись! Белинда сбежала.
Я рывком сел, уставился на спальный мешок у камина. Мешок был пуcт. А мой рассудок — холоден и ясен.
— Посмотри, обе ли машины на месте.
Ну конечно, одна исчезла. Мой «лексус».
— У него даже водительских прав нет, — посетовала Лейла.
За рулем сидела она — у меня слишком разболелись ноги. Джейн пришлось оставить с Бриджит, которая так и не проснулась.
В темноте Лейла вела очень медленно и дрожала на опасных участках серпантина, но руки сжимали баранку надежно. Да, это уже не та юная карлица, что самозабвенно танцевала на Фестивале малого народа Америки. Не та новобрачная, что с обожанием ловила каждое слово самодовольного муженька.
— Я-то думал, он понимает, как опасно сейчас возвращаться, — проговорила Лейла.
— Он понимает. Потому-то и сбежал.
Она покосилась на меня и вновь сосредоточилась на управлении машиной, не забывая посматривать на обочину. Что это, уж не брешь ли в кустах? Не могли туда улететь автомобиль? И не следы ли покрышек выхвачены светом фар?
— Не потому, — возразила она. — Из-за девчонки. Белинда хотела домой, я видела, как они весь день шушукались. Могла бы сообразить… Но он же не такой, как все дети! А ей еще только одиннадцать… Поди додумайся, что он способен попасть под ее влияние.
Все верно. Лейла не виновата, это я должен был обо всем догадаться и предвидеть побег, ведь Белинду я знаю гораздо лучше, чем моя бывшая. Близняшке ничто не мешало в точности распознать чувства Этана и сыграть на его слабостях. Наверное, она при этом даже не думала, просто дала волю инстинктам.
— Барри, у него вообще-то не злая душа. Иногда бывает таким милым… Просто ты этого ни разу не видел.
— Верю, — грустно улыбнулся я, подумав: «А кто бы мне позволил увидеть?». — Но иногда он просто не может с собой справиться. Так ведь? Это в генах…
— Еще чего! — сразу вскипела она, но при этом ни на миг не отвлеклась от вождения и поиска. — И чего вы всё приписываете генам! Из-за них ты родился карликом и считаешь, что из-за них искалечена судьба. Нет, Барри, не гены делают человека угрюмым и несчастным. Я же тебя совсем другим помню. Хотя и в тот день, когда мы познакомились, ты был карликом. Но потом взял манеру жалеть себя, а я не захотела, чтобы эта жалость распространялась на Этана. И сейчас не хочу. Может быть, врачи правы насчет его влечения к опасности, насчет его предрасположенности к агрессивным, импульсивным поступкам. Но он же не ищет себе оправданий. Такое поведение — его личный выбор. Точно так же, как твой личный выбор — нытье и самобичевание.
— Слишком упрощенный анализ, и ошибок в нем столько… Даже не знаю, с которой начать.
— Так и не начинай. С моими ошибками я как-нибудь сама разберусь, а ты лучше своими займись… Что это?!
Я увидел на секунду позже, чем она. «Лексус» врезался передним бампером в дерево; только это удержало его от падения с кручи.
Лейла помоложе, да и позвоночник у нее искривлен меньше, чем у меня. Поэтому из «форда» она выбралась первой. И бросилась к месту аварии, выкрикивая что-то бессвязное. Я устремился следом, да только больные ноги предательски подкашивались. Но снова и снова я вставал и пытался бежать.
То были самые долгие секунды в моей жизни. Да какие там секунды — минуты, часы, тысячелетия.
Но!
Вот!
Я!
Наконец!
Добрался!
Слава богу, оба живы. Белинда как будто невредима, хоть и пищит, прижатая к сиденью ремнем безопасности. Этан, принявший весь удар на себя — в последний момент довернул, чтобы спасти девчонку? — потерял сознание и навалился на баранку. Его волосы в крови.
— Не трогай его! — поспешила предостеречь Лейла. — Вдруг что-нибудь сломано… Я вызову помощь.
Она бегом вернулась к «форду». Я отстегнул ремень, кое-как вытащил Белинду и усадил на темную придорожную траву. При этом чувствовал ее страх — наверное, как и она чувствовала мою ярость. Девочка съежилась, прижалась спиной к стойке ограждения. Я залез в машину, на пассажирское сиденье.
Рядом пошевелился сын.
— Мама…
— Этан, она сейчас вернется. Все будет хорошо, скоро нам помогут.
Он сказал что-то еще, прежде чем снова потерять сознание. Наверное, «да пошел ты».
Возможно, никакие другие дети, кроме арленовых, не способны по-настоящему понять родительские чувства. Возможно, я и права такого не заслужил — чтобы меня кто-то считал своим отцом. Возможно, Лейла не ошибается: мои горечь и гнев действуют на Этана плохо и лучше бы вообще меня рядом не было. Не знаю. Как не знаю и того, что здесь от генетики, а что — нет. Потому ли Джейн так нянчится с близнецами, что у нее природный избыток окситориновых рецепторов или давняя склонность заботиться о «раненых птицах» усилилась из-за вируса Группы?
Восприимчивость к генной модификации у каждого своя.
Я долго сидел в потемках возле сына. Наконец смочил в своей слюне палец и очень осторожно просунул его между губами Этана. Почувствовал мягкость безвольного языка, твердость молодых зубов. Крепкие зубы, крепкие длинные кости. Он не карлик. Я снова плюнул на ладонь и повторил процедуру.
Над головой в ночном небе загудели медицинские и полицейские флаеры. Когда они приземлились, я одолжил у кого-то комлинк и связался с Элайн Браун из Агентства по защите человека.
Неделю спустя я сидел в Сан-Диего, на территории временного карантинного лагеря, и смотрел телевизор. По ту сторону вакуумного барьера работали специалисты из военного НИИ инфекционных болезней в одежде четвертого уровня защиты; к нам они пробирались через воздушный шлюз. Кроме нас с Джейн, здесь содержались и близнецы Баррингтон. Этан находился в лос-анджелесской больнице, за ним ухаживали Лейла и ее друг из Орегона, немедленно прилетевший на зов.
С нами обращались хорошо. Правда, все время надо было что-нибудь сдавать на анализы, но я привык. Врачи, кого ни возьми, держались вежливо и позволяли себе разве что любопытство. Возможно, они нас боялись, но я ничего такого не замечал, а сестрицы, если и замечали, со мной не делились. Вскоре Бриджит сделалась любимицей медперсонала, а Белинда все время просилась домой, хоть ей и нравилось, как о ней заботится Джейн. Несколько раз на дню близнецов «посещали» посредством Линк-Нета их родители. Фрида выглядела вполне довольной: детки в стеклянной клетке, и в любой момент можно прекратить разговор с Белиндой.
Линк в эти дни баловал нас вниманием, правда, большая его часть доставалась Джейн. Тут и угрозы физической расправы, и мольбы о помощи, и письма поклонников, и призывы Американского союза защиты гражданских прав судить Группу, если кого-нибудь из ее членов наконец удастся задержать. Популярность Джейн выросла как на дрожжах. Возобновилась работа над фильмом, правда, с другим сценарием и даже в другой киностудии. Драма под названием «Синдром Арлена» перешла на второй акт, и Джейн в ней будет не только действующим лицом, но и исполнителем. Все это сулило отличные кассовые сборы.
Я бы не сказал, что Джейн такой поворот событий не радовал. Вот только радость и счастье — не одно и то же.
От Линка не укрылся и визит Этана ко мне. Авария ему стоила трех сломанных ребер и травмированной селезенки, но хирургическое вмешательство вроде не требуется. У подростков селезенка иногда восстанавливается самостоятельно.
Мы смотрим друг на друга: то он хмурится, то я раздражаюсь, иногда сын замечает, как хроническая боль в спине заставляет меня ерзать на койке. А может, он улавливает печаль в моих глазах. В такие минуты смягчаются черты его лица. И голос. Он даже спрашивает, нормально ли я себя чувствую. А ведь нормально… сразу после того, как прозвучит вопрос.
Генетически модифицировать человеческое существо — это хорошо или плохо? Когда-то я решил, что плохо — после того как попытался изменить в материнской утробе ген FGFR3. Потом я познакомился с арленовыми детьми, увидел повзрослевшего Этана, и появилась мысль: а может, все к лучшему. Не знаю…
Снаружи до сих пор не улеглась паника, напротив, растет зараженная вирусом зона. Быть может, со временем Группа достигнет своей цели. Если на планете наберется критическая масса восприимчивых к вирусу людей, общество станет другим. А может, и не станет — ведь надо не только сочувствовать, но и делом помогать объекту своего сочувствия.
Ох уж эти «если»… Если продержится погода и не поднимется вода в ручье; если в крэпсе сразу выпадет семь или одиннадцать…
Это всего лишь акт первый, сцена первая, а что будет дальше?
Согласно теории хаоса, в системе с круговой обратной связью самое незначительное изменение начальных условий способно вызвать огромные непредсказуемые нарушения на всей протяженности пути. Человеческое поведение — это система с круговой обратной связью. Потому ли Этан стал лучше относиться ко мне, что у него выросли новые рецепторы окситорина, или это я сам теперь открыт для его сочувствия и для сочувствия всех прочих? Каким образом одна и та же генная модификация могла дать столь непохожих эмпатов, как Бриджит и Белинда?
Вопросы, вопросы… А ответы получить не хочется, по правде говоря. Надо бы интересоваться — к этому склоняют этика и прагматизм, — но нет.
В палату входит Джейн и сообщает:
— Представляешь, они договорились с Майклом Розеном. Сам Розен! Это же высший класс!
Я рад. Майкл Розен, и правда, суперпрофи, фильмы, снятые по его многослойным душещипательным сценариям, — это и полные кинозалы, и восторженная критика. Ко всему прочему он еще и симпатичный бабник, неспроста Джейн вдруг так похорошела. Я знаю, что будет дальше.
— Отлично, мои поздравления. Фильм получится просто ядерный.
— Спасибо! — Она дарит мне улыбку и выходит.
Все осталось по-прежнему. И все изменилось. Я поворачиваюсь к компьютеру и снова берусь за работу.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска и скачивания книг
Книжный Бот
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
ВКОНТАКТЕ