Правила выживания

Глава 1

За шестнадцать лет до того, как мисс Мигсдэйл нашла послание в бутылке, Мэри Лоренсон произвела на свет дочь. Лежа на двуспальной кровати в заброшенном сельском доме и изо всех сил цепляясь за латунное изголовье, женщина пыталась сдержать крики боли. Впрочем, уже очень скоро она бросила бесполезные попытки — какой смысл истязать себя, если никто все равно не услышит. Казалось, что стонет кто-то другой, — да, эти звуки родятся в ее горле, но она имеет над ними не больше власти, чем над своим измученным телом.

Мэри была одна. А ведь в Сан-Франциско одиночество казалось таким желанным! Тогда она мечтала убежать на край света и спрятаться, отгородиться от всего мира. Теперь пришло время расплаты. Схватки начались ближе к вечеру, в полночь отошли воды. Сейчас снова был день, солнечный и теплый.

Когда адская мука разжимала на несколько минут когти, Мэри слышала пение птиц в ветвях миндального дерева, протягивающего ветви в распахнутое окно. Но потом снова начинались схватки, и она не слышала ничего, кроме собственных стонов и бешеного стука сердца. На протяжении долгих часов женщина отчаянно старалась дышать правильно, расслабляться, как учили на курсах, но тело отказывалось повиноваться. Она сдалась в этой изнурительной борьбе и теперь лишь пыталась найти удобное положение, чтобы хоть как-то ослабить боль. Ее руки метались по постели, цепляясь за влажные от пота простыни, но облегчения не наступало.

Разум тоже отказывался повиноваться. Мысли вышли из-под контроля, и в редкие минуты просветления несчастная осознавала, что галлюцинирует. Сначала рядом с ней на кровати сидел покойный муж. Сострадательно глядя женщине в лицо и нежно сжимая ее пальцы, он шептал слова утешения и убеждал дышать по правилам. Она пыталась объяснить ему, что ей сейчас ну совсем не до этого, что она устала, ей страшно и невыразимо больно.

— Помоги мне! Черт бы тебя побрал, разве ты не видишь, как мне плохо, ну помоги же!

Призрак безмолвно растаял в солнечном свете, заполняющем комнату, а она, выкарабкиваясь из бездны отчаяния, осознала, что вовсе не солнце освещает ее лицо. Сияние и тепло исходили от фигуры, склонившейся над ее изголовьем. Сквозь слезы Мэри увидела крылья за спиной Ангела.

— Я помогу тебе, не бойся. Только позволь мне дать имя твоему ребенку.

Мэри ощущала присутствие божественного создания физически, как за несколько секунд до этого чувствовала схватки, боль и смерть, присевшую на краешек ее кровати.

— Господи, что угодно, только помоги мне, — простонала она, выгибаясь навстречу спокойному теплу.

Вспышка света заставила ее зажмуриться, она собрала последние силы и сконцентрировалась. Тужась, женщина ощутила, что ребенок готов покинуть ее тело. Когда это произошло, боль наконец-то отступила.

Несколько мгновений мать лежала неподвижно, не в силах пошевелиться, но, почувствовав теплый кусочек плоти у своего бедра, приподнялась и взяла ребенка на руки. Когда она краешком простыни стирала с лица дочери кровь и слизь, девочка открыла глаза и громко заревела. Улыбаясь, Мэри положила ребенка на грудь и провалилась в сон, тревожимый только порывами ночного ветра за окном.

Она так и не дала дочери имени, обращаясь к ней «детка», «ребенок» и иногда «дочка». Мэри не знала, вернется ли Ангел, но справедливо сочла, что самое мудрое в таком деле — просто ждать. Потеряв семью и друзей во время Чумы, она научилась осторожности. Иногда ей казалось, что имя привлечет к ребенку внимание враждебного мира, и безымянность виделась своеобразной защитой от злых сил. А иногда, пытаясь рассудить здраво, она понимала, что все это вздор, но здравый смысл не играл теперь в ее жизни сколько-нибудь заметной роли. Кроме того, девочка объективно не нуждалась в имени. Услышав «Иди ко мне!», она бежала к матери, потому что больше звать было некого. Они были одни.

Мэри видела, что дочь растет замкнутым и очень вольнолюбивым ребенком. Днем она бегала по окрестным пустынным лугам, иногда приводя одичавший скот, пасшийся неподалеку. Казалось, страх ей неведом. Что такое доверие, правда, она тоже не знала. Матери это казалось вполне резонным.

Ночью, когда девочка уже спала, женщина прокрадывалась в детскую и подолгу смотрела на дочь. Девочка лежала, свернувшись клубочком, как лиса в своей норе, и мать старалась приноровить свое дыхание к ее, ровному и глубокому. Покой детской комнаты, ее живое тепло дарили Мэри утешение, но не могли избавить от тайной тревоги. В такую ночь, грезилось ей, Ангел с золотыми крыльями спустится и украдет ее последнее сокровище. Она боялась выйти из комнаты и засыпала в кресле рядом с кроваткой, а проснувшись, чувствовала первые лучи солнца на лице и находила постель дочери пустой — непоседливый ребенок сбегал из дома по влажной от росы траве, оставив вместо себя только смятые простыни. Девочка искала птичьи гнезда в лесу, охотилась на кроликов, ловила раков в ручье, протекавшем рядом с фермой. Но больше всего она любила залезать в соседние фермерские дома, оставленные жителями много лет назад. Найденные вещи они с матерью продавали или выменивали на необходимые товары.

Когда ей исполнилось девять, в одном из заброшенных жилищ дочь Мэри нашла волшебную игрушку — прозрачный стеклянный шар, внутри которого помещалась крошечная модель города. Сокровище стояло на каминной полке, среди множества фарфоровых безделушек, китайских Микки-Маусов и металлической фигурки «Эмпайр стейт билдинг». Взяв шар в руки, девочка почувствовала, как гладкая поверхность нагревается от ее тепла. Стерев с него толстый слой пыли, она долго разглядывала в призрачном свете пасмурного осеннего дня крошечные фигурки внутри. Когда она потрясла шар, над городом прошел дождь из золотой пыли.

Восхищенная, зачарованная, малышка выбежала из сумрачного дома на улицу, чтобы как следует рассмотреть свою находку. Прямоугольные домики с крошечными окнами выстроились по обеим сторонам улиц, казалось, стоит присмотреться, и можно увидеть маленьких людей, сидящих в машинах, припаркованных на обочине. Самое высокое здание по форме напоминало пирамиду. Она еще раз потрясла игрушку, золотые крошки засверкали на солнце и, кружась, покрыли прозрачным мерцающим покрывалом здания. Ничего прекраснее девочка еще не видела.

Вертя шар в руках, она заметила маленькую наклейку на подставке — «На память о Сан-Франциско».

Мать рассказывала ей о Сан-Франциско, но девочка не вслушивалась в эти странные, бессвязные истории, эпизоды из прошлой жизни, которые всегда начинались со слов: «Однажды в Сан-Франциско, еще до Чумы…»

Мэри часто вспоминала парады на китайский Новый год, радостное возбуждение, витающее в воздухе, смешанное с запахом пороха от фейерверка. Иногда она рассказывала о своих соседях — старой деве, у которой было двадцать девять кошек, или о молодом человеке, который каждое утро занимался карате на крыше.

Воображение помогло девочке воссоздать из обрывков воспоминаний свой Сан-Франциско, наполненный, как страна Оз, чудесами, где через огромные изумрудные холмы проложены удивительные канатные дороги. Город манил ее, и однажды она осмелилась спросить у матери, почему они не могут вернуться туда. Мэри только грустно покачала головой:

— Не можем, и точка. Слишком много призраков встретит меня там.

В тот день вместе со стеклянным шаром девочка принесла домой раскладной нож с перламутровой ручкой, изящные маленькие ножницы для рукоделия и колоду карт с обнаженными женщинами. Карты и нож она отложила для торговли на рынке, ножницы отдала матери, а стеклянный шар оставила себе. Ночью, прежде чем заснуть, девочка много раз встряхивала игрушку и сонно наблюдала, как золотые пылинки, кружась, застилают город.

Взрослея, дочь Мэри научилась охотиться. Рядом с их домом переезд шоссе был разрушен землетрясением, и вздыбившиеся бетонные плиты образовали причудливые лабиринты, которые облюбовали кролики и прочая мелкая живность. Сначала она ловила их при помощи хитроумных петель из рыболовной лески, которые прятала в траве, где зоркий взгляд мог различить еле видные тропки, протоптанные зверьками. Несколько лет спустя при помощи ржавого обода от велосипеда и куска шины девочка смастерила рогатку. Притаившись за каменной плитой, она долгие часы поджидала, когда неосторожный кролик выберется на свет за пропитанием. Даже в сумерках зоркость редко ее подводила.

В одном из заброшенных домов девочка наткнулась на иллюстрированную энциклопедию. Мать научила ее читать, но больше всего девочку заворожили картинки, которыми изобиловала книга. Пять дней она перетаскивала тяжелые тома, пока наконец не собрала дома весь алфавит. Теперь, долгими зимними вечерами, лежа перед весело потрескивающим в камине огнем, она пролистывала страницы, изучая фотографии далеких стран и неизвестных предметов.

В томе «О» девочка наткнулась на статью об оружии. Изображение арбалета сразу же привлекло ее внимание, и она приступила к работе. Истребив небольшую рощу молодых побегов миндаля, ей удалось найти достаточно гибкое деревце. Основной ствол она тщательно выстругала из толстого полена, валявшегося в сарае. Летом девочка упорно тренировалась в саду, стараясь попасть в намеченную цель. Вскоре она стала первоклассным стрелком.

Шли годы, мало что меняя в их жизни. Лето приносило жару, весна — буйство красок в саду и аромат цветущих миндальных деревьев, осенью они с матерью собирали орехи для продажи, а зимой — жаловались на постоянные дожди. Каждую ночь, ложась спать, безымянное дитя подолгу любовалось миниатюрным городом в стекле, иногда встряхивая шар. Она начала видеть Сан-Франциско во сне.

Глава 2

Когда ему было восемь, Дэнни-бой узнал, что искусство может изменить мир. Урок состоялся на Мишн-стрит в Сан-Франциско, где мальчик, скорчившись за мусорным баком, приоткрыв от изумления и восторга рот, наблюдал, как художник раскрашивает кирпичную стену.

Худощавый, по пояс обнаженный мужчина, на котором из одежды были лишь обрезанные по колено тертые джинсы и красный шейный платок, стоял, окруженный огромными раскрытыми раковинами морских моллюсков. В каждой раковине курились травы, распространяя терпкий аромат. Босые ноги художника отбивали на асфальте ритм, мальчик слышал его речитатив, но не мог разобрать слов, не понимал даже, есть ли там слова или это всего лишь набор бессвязных слогов.

Дым курений, застилавший Дэнни-бою глаза, мешал разглядеть картины, которые артист наносил на безликую стену широкими, резкими движениями краской из двух баллончиков. Но он все же смог различить стадо диких лошадей с развевающимися жесткими гривами, стремящихся выскочить из кирпичной поверхности и промчаться по Городу; увидел гордого оленя, поднявшего увенчанную развесистыми рогами голову к пасмурному небу. Сейчас странный человек заканчивал глаза разъяренного быка, изогнувшего темно-рыжую спину.

Все движения творца — когда он рисовал, когда отходил, чтобы осмотреть работу издали, или выбрасывал пустой баллончик — стали частью его первобытного танца. Подпрыгивая, он рисовал на стене птиц, точнее говоря, их силуэты, и Дэнни-бою казалось, что он видит стаю диких гусей, летящую по осеннему небу.

Не до конца осмелев, настороженный, готовый при первом же знаке опасности шмыгнуть назад в свое убежище, он все же начал потихоньку красться ближе. Должно быть, мальчик наступил на что-то, художник услышал его шаги и обернулся. Дэнни замер, но танцор лишь улыбнулся, блеснув белоснежной полоской зубов на смуглом лице, и кивнул на стопку трав рядом со стеной. Взяв немного шалфея уерба буэна, Дэнни подкинул их в огонь и задохнулся от дыма. Голова его закружилась, реальность отодвинулась, и он начал повторять за мужчиной движения его танца.

Художник улыбнулся и начертил на стене широкую голубую линию. Под ней он изобразил стайку рыб и гладкую спину огромного кита. Песня начала меняться, становилась громче, ритм убыстрялся. Спина артиста блестела от пота. Мальчик танцевал уже сам, размахивая веткой шалфея, чтобы разогнать дым. На стене тем временем появились пугливые лани и дикие быки. Последним мужчина нарисовал волка, а затем неожиданно отбросил баллончики с краской и одним широким прыжком оказался за спиной Дэнни-боя.

В ушах зазвенело от наступившей тишины. Художник тяжело дышал. Его тело цвета красного дерева было покрыто черными кудрявыми волосами. Расслабленная поза, за которой чувствовалась готовность к прыжку, напомнила Дэнни повадки одичавших собак, скитавшихся по Городу. Странно, но мальчик не чувствовал страха.

— Привет, меня зовут Дэнни-бой.

— Можешь называть меня Рэнделл, — с улыбкой ответил мужчина.

Он подошел к раковинам, где все еще тлели травы, высыпал пепел себе на ладонь и втер его в кожу. Перехватив удивленный взгляд ребенка, протянул ему другую раковину:

— Возьми, не бойся. Отличная вещь, очищает. Дэнни-бой торопливо, словно опасаясь, что Рэнделл передумает, стянул майку и растерся пеплом.

— Пойдем, — поманил его художник, и они направились вниз по улице, параллельной Восьмой авеню.

За долгие годы вода размыла здесь асфальт, теперь под ногами хрустели песок и камни, из расщелин пробивалась сочная, ярко-изумрудная трава. Приблизившись к маленькому ручью, Рэнделл присел на корточки и начал смывать ледяной водой пепел с лица и тела, громким фырканьем распугивая лягушек. Подрагивая от холода, мальчик последовал его примеру. Умывшись, он растерся своей майкой и растянулся на теплом тротуаре, наслаждаясь солнечными лучами. Новый друг сел рядом, и Дэнни с любопытством на него уставился. Вопросы вертелись у мальчика на языке.

— Почему ты рисовал на той стене? — не выдержал он.

— Город опустел. Нам нужно больше жизни. Больше оленей, быков, рыбы.

— Да, но при чем здесь твои рисунки?

Мальчик нахмурился. Никакой связи он не улавливал.

Художник сорвал травинку и, покусывая кончик стебля, надолго задумался. Он молчал так долго, что Дэнни отчаялся получить ответ на свой вопрос. Наконец, резко отбросив стебель, Рэнделл пристально взглянул на ребенка.

— Понимаешь, если я все сделал правильно, мои рисунки помогут вернуть сюда жизнь. Я чероки только на одну шестнадцатую, вырос среди белых, воспитывался в их школах, поэтому не помню ритуалы предков. Но что-то во мне, то, что идет отсюда, — он положил ладонь на смуглую грудь, — подсказывает, как надо поступать. Я чувствую, что все делаю правильно.

— Значит, ты хочешь вернуть сюда жизнь и веришь, что твои рисунки сделают это… Но зачем же ты нарисовал волка? Никто не хочет, чтобы в Городе было больше волков.

Рэнделл внезапно расхохотался, скаля белоснежные зубы. Дэнни тоже заулыбался, хотя, признаться, не очень понимал, что так развеселило его нового друга.

— Я рисовал всего лишь символы, — отсмеявшись, пояснил художник. — Хотя… Кто знает, я не возражал бы, если в Городе появятся волки. Хотя бы несколько.

Дэнни-бой родился еще до Чумы и вырос в Сан-Франциско. Все, что было «До», он помнил очень слабо. Густой туман, из которого внезапно возникали воспоминания о плюшевом зайке — любимой игрушке — или о маминых руках и ее встревоженном лице, когда она помогала ему подняться с асфальта и стирала тонкую струйку крови, сочившейся из разбитой коленки.

Жизнь началась для него уже «После». Женщина по имени Эсмеральда подобрала его, когда он скитался по вымершим улицам, дала приют и новое имя — Дэнни-бой, как в песенке, которую она часто напевала.

Эсмеральда жила, как будто балансируя на грани между реальностью и другим, призрачным миром. Иногда она забывала, где находится; грезила, что Дэнни — новый Мессия, ее сын, зачатый непорочно. Потом женщина приходила в себя. В такие дни она рассказывала мальчику долгие истории о Жизни До Чумы.

В детстве Дэнни любил забираться в бизнес-центры, выстроившиеся вдоль Маркет-стрит. Кабинеты на первых этажах чаще всего оказывались разграбленными мародерами и представляли печальное зрелище: перевернутые столы, разбитые стеклянные перегородки, выпотрошенные папки. Он старался избегать картин разгрома и искал нетронутые офисы, где толстые слои пушистой пыли покрывали мебель, технику и даже яркие глянцевые листья искусственной зелени.

Здесь мальчик долго бродил по обитым дубовыми панелями переговорным, вдыхая запах заброшенности и забвения. Ученый, живший в библиотеке, обучил его грамоте, и иногда он читал бумаги, разбросанные на столах. Ничего интересного в них, как правило, не было — сообщения о слияниях и финансовые отчеты уже несуществующих корпораций. Но все равно Дэнни-бою казалось, что офисы не умерли, а погрузились в заколдованный тысячелетний сон. Стоит только кому-нибудь прийти, смахнуть пыль с мониторов, разогнать мышей, грызущих мебель, и сразу начнут разрываться от неотложных звонков телефоны, застучат клавиши на клавиатурах и люди с бумажками забегают по коридорам.

Дыхание перехватывало от предвкушения и страха — а вдруг и правда она вернется сейчас, прошлая жизнь?

Во время одной из таких прогулок он наткнулся на красный рычаг — «Пожарная тревога». Ничего не подозревая, мальчик потянул рычаг, и здание вокруг него ожило, наполнившись пронзительным воем, который зародился где-то в отдалении и становился с каждой секундой все громче. Под потолком с резким треском замигали флюоресцентные лампы, залив коридор больничным синеватым светом. Из вентиляционных отверстий повалил холодный, затхлый пар, сдувая со столов пыль, копившуюся здесь уже больше десятка лет. Пол под ногами вибрировал, и эта дрожь передавалась Дэнни. Он замерз и очень испугался, но ждал, не сдвигаясь с места.

Больше ничего не произошло. Мальчик побежал по коридорам, оглядываясь на любой шорох, будь то жужжание ксерокса, шелест кондиционера или еле слышные щелчки, с которыми стрелки электронных часов отмеряли минуты давно минувших дней. Но позади оставались только его собственные следы на пыльном паркете.

Скитаясь по заброшенному зданию, Дэнни-бой добрел до стойки секретаря, на которой стоял маленький кассетный плеер. Очистив верхнюю панель от пыли, он нерешительно нажал на «воспроизведение» и сквозь мутный пластик увидел, что пленка начала вращаться. Из свисающих со стола наушников послышались тоненькие звуки, и мальчик робко поднес наушник ближе к уху: «…работников не хватает… дефицит наблюдается в следующих регионах…», — забубнила непонятная штуковина, и он, охваченный первобытным страхом, бросился прочь от голоса. Ему почудилось, что прошлое вернулось в это здание, чтобы собрать с жителей Города старые долги. Эсмеральда часто рассказывала мальчику о людях в дорогих серых костюмах, которые каждое утро приходили на Маркет-стрит. Вдруг они и сейчас придут, а он играет с их вещами? Страх перед безликими серыми призраками прошлого гнал ребенка прочь от бизнес-центра. Больше он сюда не возвращался.

А еще, когда Дэнни-бою было восемь, погибла Эсмеральда. Однажды ночью, наполненной прозрачным лунным светом, она выпала из окна пятого этажа дома, где они жили. Ее приемный сын никогда не узнал, почему это произошло, но в глубине души всегда верил, что она потянулась за луной, которая в ту ночь казалась особенно близкой.

Глава 3

Робот переболел любовью в пятнадцать лет. Само собой, это произошло до Чумы. Отец называл его Джонатаном, и Робот был уверен, что является человеком, правда, совсем не похожим на других.

В то время он посещал частную школу для одаренных студентов и был в глазах взрослых «трудным подростком». Мальчик смог убедиться в этом, взломав школьную базу данных и забравшись в конфиденциальные личные дела. Учителя считали его асоциальным, и психолог, доктор Уард, которого юноша посещал каждую неделю, полностью подтверждал такой диагноз. Джонатан проявлял мало интереса к занятиям, не общался с одноклассниками, не увлекался общественной работой, ненавидел спорт, избегал публичных выступлений.

Нельзя сказать, чтобы его расстроило то, что о нем писали в личном деле. Джонатан считал своих сокурсников тупоголовыми отморозками, а занятия — бездарной тратой времени. Во время уроков он разрабатывал изощренные механизмы, вычерчивал шарниры для шагающей машины, сверла для бурильного аппарата или лопасти для летательного.

Его родители занимались научными исследованиями в области роботостроения. Мать бросила отца, когда Роботу было шесть, и навещала их только по праздникам, прилетая из Токио, где она работала в огромной транснациональной корпорации. Во время этих недолгих визитов отец, лысеющий мужчина с безвольным подбородком и яркими голубыми глазами, держал себя безупречно вежливо и расспрашивал ее о последних разработках.

Мать чувствовала себя с ними неловко, неуютно, и осталась для Робота приятно пахнущей незнакомкой, привозящей ему заводные японские игрушки. Игрушки он тщательно разбирал в своей мастерской, изучал хитрый механизм и снова собирал, каждый раз немного усовершенствовав.

Влюбился Робот в свою учительницу биологии, стройную темноволосую женщину, чем-то похожую на его мать. Это была любовь с первого взгляда. Когда в начале учебного года мисс Брунер вошла в класс, улыбнулась ему и попросила сесть вперед, Джонатан понял, что наконец хоть один школьный предмет станет ему интересен. Когда учительница рассказывала о митохондриях, опираясь на парту, его сердце бешено билось. Робот по-прежнему не принимал участия в дискуссиях, сидел тихонько, улыбался ей и был уверен, что она улыбается ему в ответ по-особому, не так, как всем.

В начале учебного года Джонатан приступил к работе над проектом для научной ярмарки. После шестимесячного исследования он решил представить шестиногую шагающую машину, но мисс Брунер внесла сумятицу в его мысли и спутала планы. Юноша долго ломал голову, что может произвести впечатление на учительницу, и наконец остановил свой выбор на искусственной руке. Ему казалось, предмет его обожания непременно оценит общий интерфейс между человеком и машиной. Несколько месяцев ушло на изучение анатомии и протезирования. Он с головой ушел во всемирную паутину, где, пользуясь паролями отца, изучал сайты, посвященные последним исследованиям возможностей интеграции механических приборов и человеческого тела.

Началась упорная работа. Долгие часы Джонатан проводил теперь в мастерской, подгоняя крошечные детали. Он мог бы использовать пластик или силикон, но остался верен металлу — тяжелый холод и блеск внушали ему спокойную уверенность.

Раздобыть сенсоры, которые улавливали бы мышечные импульсы и передавали их искусственной руке, ему помогла кредитная карточка отца. Научная ярмарка уже давно закончилась, а Джонатан все трудился, мечтая о восхищенном взгляде мисс Брунер, когда она увидит плод его многомесячной работы.

Его творение и в самом деле вышло на редкость изящным — неотличимый от оригинала из плоти и крови протез по замыслу создателя крепился к правой руке и повиновался импульсам мышц брюшного пресса. Многие месяцы занятий йогой научили Джонатана контролировать дыхание, пульс, сокращать и расслаблять мускулы, и он добился полного контроля над третьей рукой. Для юноши не составляло труда сгибать протез в запястье, поднимать не только тяжелые предметы, но и крошечные инструменты при помощи большого и указательного пальцев. Двигаясь, суставы руки тихонько щелкали, как заводные японские игрушки. Джонатан был счастлив и не мог сдержать улыбки, предвкушая момент, когда мисс Брунер увидит работу.

В последний день школьного года он наконец принес руку в школу, тщательно запаковав ее в картонную коробку. Ему совсем не улыбалось демонстрировать свою гордость при всем классе, поэтому он, сгорая от нетерпения, ждал вечера.

— Ты сегодня такой веселый, — обратилась к Джонатану мисс Брунер, заметив его радостное волнение. — Предвкушаешь каникулы?

Джонатан поднял голову от парты, от которой он отскребал налепленную жвачку, помогая учительнице с уборкой.

— Нет… Я хочу вам что-то показать, — быстро проговорил он, боясь растерять решимость. — После занятий, можно?

Она на мгновение заколебалась, потом пожала плечами.

— Хорошо, почему бы и нет.

Весь остаток дня Джонатан не мог найти себе места: ему не давала покоя тень сомнения на ее лице. Он рассчитывал на другую реакцию, но к вечеру убедил все— таки сам себя, что она, конечно же, будет в восхищении от руки. Он покажет ей, что умеет писать, причесываться и делать массу полезных вещей, не прибегая к помощи собственных рук. Ей должно понравиться!!!

После последнего урока он поспешил к своему ящичку. Однокашники шумно болтали вокруг, обсуждая планы на лето. Против обыкновения, никто не обращал на него внимания, не дразнил и не подзуживал. Взяв руку, юноша поспешил удалиться, бережно прижимая сверток к груди. Школа опустела, он торопливо шагал по коридорам, но перед дверью класса остановился, пытаясь справиться с волнением и предвкушая триумф. Джонатан уже повернул ручку, когда услышал за дверью голоса. Мисс Брунер беседовала с мистером Пирсом, учителем математики. Юноша замер — он не хотел показывать руку никому, кроме нее.

— Я бы с радостью сходила куда-нибудь, но должен подойти Монро. Он что-то хотел показать мне после уроков.

Мистер Пирс что-то недовольно пробурчал. После того как учитель математики отнял несколько отличных чертежей для бурильного аппарата и разорвал их на мелкие клочки перед всем классом, Джонатан проникся к нему острой неприязнью. Ответ мисс Брунер на невнятное ворчание он расслышал хорошо.

— Да, вы правы, очень странный мальчик. Он всегда так непонятно улыбается на моих занятиях. Что из него вырастет? Иногда кажется, серийный убийца. А может, и гений, как его отец.

Джонатан похолодел, прижимая к груди сверток, а Пирс снова что-то забубнил. На сей раз учительница расхохоталась.

— Влюбился в меня? Надеюсь, что нет. Слава Богу, учебный год закончился, а в следующем Монро уже не будет в моем классе!

Послышался скрип отодвигаемых стульев, и последнее, что услышал юноша, были ее слова:

— Конечно, пойдемте. Не могу же я, в самом деле, торчать здесь весь вечер.

Джонатан шмыгнул за угол, подождал, пока они уйдут, и выбежал из школы. Отец ждал его в машине. Увидев сверток, он поинтересовался, что в нем. «Так, ерунда», — ответил сын.

Тем летом в Город пришла Чума. Первые симптомы заболевания появились у отца на работе, и коллеги отвезли его в больницу. Разговаривая с Джонатаном по телефону, безмерно усталый врач попытался успокоить мальчика:

— Мы делаем все возможное. Пожалуйста, не надо приезжать сюда. Ему ты помочь все равно не сможешь. Лучше держись, не подцепи заразу. Пока голос у тебя здоровый.

На следующий день, когда он попытался связаться с больницей, номер был постоянно занят. Поставив телефон на автодозвон, он слонялся по пустому дому, через каждые пять минут прислушиваясь к коротким гудкам. По телевизору шли только новости. Бледный корреспондент зачитывал списки больниц, где еще остались свободные койки. Линия была занята и на следующий день.

Новости вел уже другой корреспондент. Джонатан попробовал дозвониться куда-нибудь еще.

У доктора Уарда был включен автоответчик.

— Добрый день, сейчас, к сожалению, я не могу вам ответить. Оставьте ваше сообщение после звукового сигнала.

— Здравствуйте, это Джонатан Монро. — Мальчик заколебался, не зная, как продолжить. — Папа в больнице, а я… Я не знаю, что делать. Не могли бы вы перезвонить мне?

Доктор Уард так и не перезвонил.

Из новостей мальчик узнал, что президент объявил чрезвычайное положение в связи с эпидемией. Вскоре после этого он умер. Страну возглавил вице-президент, но его Чума тоже не пощадила.

«Полиция предупреждает граждан — не покидайте своих домов и соблюдайте спокойствие», — сообщали ему новости, и он не покидал дома и оставался спокойным. Джонатан смотрел спутниковые каналы, узнавая о забастовках и панике в Нью-Йорке, Вашингтоне, Токио, Париже. На шестой день, набрав номер больницы, он наконец-то услышал долгожданные длинные гудки. Но на другой стороне провода никто так и не снял трубку.

Месяц мальчик жил в пустом доме, питаясь консервами и замороженными продуктами. Картины уличных боев, увиденные в новостях, поселили в нем страх перед внешним миром. Он боялся людей и не доверял им. В эти сумасшедшие дни Джонатан научился полагаться только на машины. Домашний компьютер будил его каждое утро и каждый вечер сообщал, что пора ложиться спать. Свет во внутреннем дворике сам включался, когда становилось темно, машины стирали его вещи и мыли посуду. Маленький робот, взятый для испытаний из лаборатории в Стэнфорде, тихонько жужжа, перемещался по комнатам, всасывая пушистые хлопья пыли, крошки и прочий мусор. Иногда Джонатан играл с ним, как с котенком, разбрасывая по полу рваные бумажки. Компьютер с играми и обучающими программами стал его самым верным другом.

Когда запасы продовольствия иссякли, ему пришлось выбраться наружу и совершить набег на соседний дом. Юноша совсем не удивился, когда обнаружил его пустым. Быстро собрав запасы консервов на кухне, он вернулся в свое убежище. Со временем Джонатан обошел все соседские дома. Впервые наткнувшись на разлагающийся труп, он не смог сдержать рвоты, но вскоре подобная тошнотворная картина стала обыденной, и он научился сдерживать отвращение.

Гниющие тела помогли Джонатану осознать правду. Почему его тело здоровое и крепкое, а все знакомые, ненавистные одноклассники и учителя мертвы? Все люди умерли и разложились, живут лишь машины. Значит, он не человек.

Поразмыслив, Джонатан пришел к выводу, что родители разработали, начертили и собрали его. Все встало на свои места, нашлись ответы на прежде неразрешимые вопросы. Почему ему так трудно найти общий язык с ровесниками? Он ведь машина, он совсем другой. Почему мать не любит и избегает его? Логично предположить, что его характеристики не соответствуют ее высоким требованиям — она надеялась на большее.

Юноша решил, что нечестно и бессмысленно продолжать называть себя Джонатаном Монро, и дал себе новое имя — Робот. Теперь он знал свое предназначение — создавать новые машины — и удивлялся, почему так долго не мог этого понять. Жизнь обрела смысл.

Глава 4

Когда дочери Мэри Лоренсон было шестнадцать, ее жизнь резко изменилась. Ей казалось, что все началось с поездки в Вудлэнд на рынок.

В то утро они с матерью встали затемно, когда лишь слабая светлая линия на горизонте предвещала рождение нового дня. Мэри собрала в седельные мешки товары, приготовленные на продажу: миндаль из сада, заячьи шкурки и домашнее абрикосовое бренди. Девушка тоже приготовила сокровища, найденные во время вылазок в соседние дома: два перочинных ножика и острый охотничий нож, связку ключей, карманные часы, все еще показывающие точное время, музыкальную шкатулку, играющую «Джингл Беллз», и кучу всяких побрякушек.

Ей нравились украшения, она сама носила тонкие золотые и серебряные браслеты на запястьях, дешевенькое колечко с кровавым гранатом на одной руке и обручальное кольцо с искрящимся бриллиантом — на другой. В сером свете утра они двинулись в путь — впереди мать на своей навьюченной кобыле, за ней дочь, без седла, на молоденькой лошадке, которую звали Малышка. Друг, их золотой ретривер, остался охранять дом.

Дорога в Вудлэнд занимала не меньше двух часов и вилась через луга, которые вновь, после стольких лет, начинали возделывать. Заборы из колючей проволоки, охранявшие когда-то границы неприкосновенной частной собственности, давно проржавели. Сохранились лишь некогда грозные предупредительные знаки, торчащие гнилыми пеньками из высокой, сочной травы. Одичавшие коровы, пасшиеся в лугах, поднимали головы и провожали наездниц долгими взглядами печальных глаз.

На полпути к рынку мать и дочь наткнулись на большой трехколесный велосипед, прислоненный к развесистому ореховому дереву. Между задними колесами помещалась большая металлическая корзина, забитая какими-то свертками. Об их содержимом сообщала табличка на корзине: «КНИГИ НА ПРОДАЖУ».

Молодой человек, отдыхающий в тени дерева, окликнул женщин:

— Привет! Не скажете, далеко еще до Вудлэндского рынка?

Мэри натянула поводья, сдерживая кобылу.

— Не очень, около часа верхом.

— Впереди еще будут холмы?

— Не припомню, вроде нет.

Молодой человек, худощавый и сильно загорелый, улыбнулся им и потянулся, заложив руки за голову. Но женщина не ответила на улыбку, она выглядела задумчивой.

— Какие книги вы везете? — наконец спросила она.

— О, много разных, — с готовностью отозвался торговец. — История, политика, религия, философия. Несколько легких романов, чтобы не впасть в меланхолию. И конечно, книги по домашнему хозяйству — как построить дистиллятор или ветряную мельницу, кулинарные рецепты, медицина. С миру по нитке, как говорится.

Девушка наблюдала за хмурым лицом матери. Несколько минут тишину нарушали лишь пение птиц на деревьях и гудение пчел.

— Вы здесь впервые, — промолвила женщина.

— Точно, я приехал с юга, из Сиэтла. По дороге заехал уже в несколько поселений, кое-что продал.

— Ваши политические книги…

— Так вы интересуетесь политикой? — оживился юноша. — У меня довольно богатый выбор, от Маркса до…

— Нет, — резко прервала его Мэри. — Я лишь хочу предупредить вас — люди генерала Майлза наверняка сочтут некоторые из ваших книг сомнительными и вредными. В наших краях не стоит слишком увлекаться политикой.

— Генерал Майлз? Четырехзвездный генерал? Тот самый парень, которого у нас зовут Звездуном?

Мать печально покачала головой.

— Послушайте моего совета, здесь называйте его генералом Майлзом, ему не очень-то нравится это прозвище. Политическая ситуация у нас такова… — Она замялась. — В общем, все очень консервативно. Поэтому лучше спрячьте подальше либеральные книги.

— Но у меня нет ничего сомнительного. Везде, где я до сих пор был, люди принимали меня с распростертыми объятиями, — растерянно пробормотал торговец.

— О, вы просто не представляете, какие книги военные могут счесть вредными.

Молодой человек беззаботно ухмыльнулся, прогоняя тревогу.

— И все же я попробую!

Мэри открыла было рот, чтобы сказать что-то еще, но, видно, передумала. Пожав плечами, она лишь пожелала незнакомцу удачи и пришпорила лошадь. Девушка же помахала симпатичному торговцу на прощание.

— Надеюсь, встретимся в Вудлэнде!

На въезде в город женщин окликнул человек в военной форме цвета хаки, приказывая остановиться. К ним подошли два вооруженных солдата, третий держал в руке листок бумаги.

— Едете на рынок? — отрывисто бросил офицер с опросником, и мать коротко кивнула. — Вам придется спешиться, мэм, чтобы ответить на наши вопросы. Это распоряжение генерала Майлза. Мы пытаемся отследить товаропоток и выявить причину дефицита.

— Ясно.

На застывшем лице Мэри девушка не смогла прочитать никаких эмоций. Женщина соскочила с лошади и дочь нехотя последовала ее примеру. Она ненавидела пропускной пункт и сейчас стояла, прижавшись к теплому боку Малышки, настороженно глядя на военных.

Как град по крыше, забарабанили отрывистые вопросы:

— Имя? Адрес постоянного местожительства? Какие товары везете на продажу? Количество каждого товара? Сколько человек в вашей семье?

— А как тебя зовут? — спросил шепотом у девушки один из солдат, прыщавый и стриженный так коротко, что через волосы просвечивала розовая кожа.

Он держал Малышку под уздцы и поглаживал по носу. Девушка промолчала. Ее настораживали эти люди, их форма и оружие. Но молодец не отставал:

— Ты останешься в Вудлэнде? Сегодня вечером будут танцы, хочешь пойти со мной?

Она покачала головой, изо всех сил стараясь выглядеть такой же отчужденной и холодно-спокойной, как ее мать.

— Ты любишь танцевать? — Видно, солдата обескуражило ее молчание. — Что-то ты не очень дружелюбна.

Девушка рассматривала горизонт вдали, не обращая внимания на его липкий взгляд.

— Оружие? — сыпались монотонные вопросы. Девушка показала свой арбалет, мать — старое ружье.

Военный что-то пометил в опроснике.

— Сейчас мы быстро осмотрим содержимое ваших мешков, и можете быть свободны.

Офицер начал быстро рыться в миндале, обнюхал бренди и, наконец, добрался до ножа. Вытащив его из кожаных ножен, полюбовался блестящим лезвием.

— Отличная вещица, — пробормотал он, и прыщавый солдат, все еще стоящий рядом с Малышкой, отозвался:

— Армии не хватает острых ножей, не так ли, сержант?

— Именно так, рядовой. Холодное оружие для нас на вес золота, но я уверен, милые дамы — настоящие патриотки и… — он поднял голову от лезвия, — наверняка не откажутся пожертвовать свое сокровище для правого дела.

Девушка уставилась на офицера бешеными глазами, но мать, не повышая голоса, ответила:

— Безусловно, сержант, учитывая сложившиеся обстоятельства, мы будем рады внести свой посильный вклад в общее дело.

Военный удовлетворенно кивнул, засунул клинок в ножны и протянул женщине опись.

— Распишитесь и проезжайте.

Мать расписалась и вскочила в седло. Девушка вырвала поводья у ухмыляющегося солдата и последовала за ней.

— Прости, доченька, — произнесла Мэри, когда они отъехали на приличное расстояние от поста.

— Все в порядке, — зло пробурчала дочь.

Рынок раскинулся на парковке одного из супермаркетов. Чтобы спрятаться от палящих лучей солнца, каждый торговец натягивал над своим прилавком тент на высоких подпорках, поэтому вся огромная площадь была накрыта разноцветным полотном, натягивавшимся от ветра.

Мать и дочь привязали лошадей с краю и зашли на рынок. Мэри сразу же остановилась возле торговца керосином, а девушка проскользнула вперед. Она ходила между прилавками, разглядывая людей и товары, прислушиваясь к разговорам. Солнце, просачиваясь через натянутые полотна, разукрашивало торговые ряды цветными квадратами. Было жарко, и над рынком витали запахи — смесь гнилых овощей, жарящегося мяса, лошадиного и людского пота.

Уши закладывало от разноголосого гомона, в котором переплетались блеяние козлов, кудахтанье кур, крики продавцов: «Соль, качественная и недорогая морская соль!», «Дыни, сочные дыни!» и монотонный речитатив проповедника, читающего Библию. Надо всем этим колыхалось цветное лоскутное полотно, словно громадный воздушный змей, рвущийся из рук в небо. Волнующая атмосфера карнавала, возбуждение и радость наполнили девушку, и ей захотелось тоже взмыть в воздух, паря над долиной. Хотя на земле было не менее интересно, так много новых людей и разных вещей.

Она загляделась на чернокожую женщину с ребенком — никогда еще девушка не видела такой лоснящейся и темной кожи. Затем ее внимание привлек проповедник — его борода так забавно дергалась, пока он мрачно бубнил что-то себе под нос. В следующем ряду группа людей в темных одеждах пела песни о Боге под аккомпанемент гитары. Она хотела послушать, но один из них окликнул ее и, испуганная, девушка поспешила смешаться с толпой.

Прилавки ломились от сокровищ. Здесь были блестящие алюминиевые ведра, кастрюли и сковородки, острейшие ножи и сверкающие кольца, колье и браслеты. Народ стекался со всей округи, даже из Фресно и Модесто, чтобы выменять или купить необходимые товары.

Запах мяса привел ее к палатке, где чумазый малыш старательно поджаривал на вертеле тушку поросенка. Колечко с гранатом девушка отдала его матери, черноглазой испанке, в обмен на сочный буррито.

Из дальнего угла рынка послышались скрипучие звуки военного марша, грохочущего из старенького репродуктора, и девушка направилась в ту сторону. Проходя мимо прилавка с виски и крепким сидром, она услышала, как пьяный человек разглагольствует перед небольшой толпой:

— Чертовы предатели, вот кто они! Мы имеем полное право прийти в Сан-Франциско и взять то, что нам надо! Полное право!

Дойдя до края прилавка, девушка увидела возведенную из досок трибуну. С каждого ее края стоял навытяжку молодой солдат. Народ толпился вокруг, и девушка, пробравшись поближе, спросила у мужчины, продающего травы, амулеты, витамины и лекарства:

— Что здесь происходит? Так много народу, не меньше сотни человек!

— Генерал Майлз будет выступать.

Внезапно музыка смолкла. На трибуну поднялся высокий человек с нездоровым одутловатым лицом. Подойдя к микрофону, он заговорил, но треск помех искажал его голос, мешая слушать. Девушка различала обрывки фраз: «Я имею честь представить вам», — хлопки, как оружейные залпы, — «объединить некогда великую нацию, сохранить наш образ жизни, защитить наш…», — пронзительный звук, похожий на поросячий визг, — «итак, генерал Александр Майлз, человек, который…» Остаток речи потонул в овациях и приветственных выкриках.

Девушка вытянула шею, чтобы увидеть, кого так горячо приветствует толпа. На возвышении стоял человек плотного телосложения, с квадратным лицом и седыми волосами, остриженными «ежиком». Несмотря на жару, он был одет в форму цвета хаки. На рукавах тускло поблескивали золотые звезды; на лице сверкали очень яркие голубые глаза.

Генерал Майлз жестом отказался от предложенного микрофона. Над толпой зазвучал его чистый, звучный голос, заставляя всех умолкнуть и внимательно вслушиваться.

— Друзья! Я рад приветствовать вас здесь, рад, что все мы собрались, чтобы устроить праздник. Для меня честь, что я могу присоединиться к вам в такой чудесный день.

Ветер рванул тент, но никто даже не пошевелился, вслушиваясь в слова генерала.

— Люди должны иметь возможность собраться вместе. В дни одиночества и отчаяния значение таких собраний сложно переоценить, это самое ценное, что нам осталось. — Его голос зазвенел. — Поодиночке мы слабы, вместе — мы сила, каждый из нас беден, но вместе мы богаты. Поодиночке мы беззащитны и уязвимы, вместе мы Американцы! Я мечтаю о том дне, когда нация воссоединится и достигнет былого величия. Я верю в единый народ, хранимый Богом. Гордый народ, с множеством голосов, с миллионом рук, но тем не менее единый. Я мечтаю о стране, где будут расти наши дети в мире и благополучии.

Девушка стерла пот со лба. Название «Америка» она слышала от матери, но никак не могла взять в толк, почему голос взрослого мужчины начинает дрожать при его упоминании. Его поведение напомнило ей проповедника на рынке. Генерал говорил об этой неизвестной Америке с таким же благоговением и священным трепетом, как священник — об Иисусе. Его глаза шарили по толпе, как будто пытаясь заглянуть в душу каждого слушателя. Перехватив этот лихорадочный взгляд, девушка вздрогнула.

— Нельзя забывать, что мы американцы. Каждый из нас — лишь частица огромной силы. Грядет великое объединение, к нам уже примкнули Фресно, Модесто, Стоктон. Все поселения до Чикаго уже с нами. — Генерал повысил голос, его рука, поднятая в воздух, сжалась в кулак. — Но есть те, кто забыл о нашем наследии, отбросил традиции, как ненужный хлам. Я говорю о кучке изменников, осевших в Сан-Франциско. Они подрывают наше единство, сеют раздор и ненависть, пренебрегают нашими призывами к объединению. — Теперь он говорил как разгневанный отец, возмущенный поведением родного чада, переполнившим чашу терпения. — В некогда великом городе царит анархия, мародеры расхищают сокровища наших предков. Их действия не имеют оправдания перед людьми и Богом.

Майлз продолжал перечислять бесчинства обитателей Сан-Франциско, обвинив их в дефиците керосина и инструментов, намекнув на то, что именно их безответственное поведение привело к эпидемии Чумы, предостерегая, что ничто не остановит их, если они решат напасть на долину.

— Мы должны действовать, если хотим защитить себя, свою землю и будущее наших детей. Мы не хотим войны, но если она наступит, мы будем сражаться плечом к плечу.

У солдат, вытянувшихся на карауле, возбужденно горели глаза, толпа ликовала.

Но девушка уже не слушала. Она оцепенела, представив себе Майлза и его солдат, марширующих грубыми ботинками по улицам города, того, которым она каждый вечер любовалась в стеклянном шаре. Мать нашла ее бледную и молчаливую, окруженную шумными, воодушевленными людьми.

Они покидали город через тот же пропускной пункт. Солдаты были все еще там, разжигая маленький костер. Симпатичный велосипедист из Сиэтла с лицом, измазанным в грязи, с фиолетовым кровоподтеком под глазом, стоял там же, потерянно глядя куда-то вдаль. Он больше не улыбался. Проезжая, женщины увидели, как прыщавый солдат кидает в огонь очередную книгу.

Глава 5

Своими проектами Дэнни-бой отгонял прошлое от стен Сан-Франциско. Он мечтал изменить Город так, чтобы серые призраки не узнали его, даже если бы решили вернуться. Начал он с малого.

Под лестницей, ведущей к библиотеке, в тайном уголке, Дэнни построил маленькую деревушку из деревянных дощечек. Домики были без окон, крытые соломой — юноша видел такие на фотографии африканского поселения в «Национальном географическом журнале». К каждой миниатюрной двери вели аккуратные тропинки, выложенные ракушками и отполированными камешками. Эта деревня была не единственная — несколько других, построенных по обычаям разных народов, он спрятал в заброшенных углах Города.

Он собрал пустые картинные рамки и развесил их там, где они обрамляли значительные, по его мнению, панорамы. На тротуаре, под тем местом, где висела рамка, Дэнни рисовал следы ног — они указывали, как должен встать зритель, чтобы увидеть замысел художника. Резная дубовая рама, прибитая к дорожному знаку «ПАРКОВКА ЗАПРЕЩЕНА» на улице Дивисадеро, фокусировала внимание на Золотых Воротах. Маленький стальной прямоугольник, помещенный между решетками изгороди в финансовом центре, служил естественным обрамлением для чудного вида на пирамиду «Трансамерики». Алькатрас Дэнни-бой любил наблюдать из округа Марин, через простую черную деревянную рамку.

С годами пришло понимание: он не единственный хочет изменить Город. То там, то здесь он находил украшения, созданные другими обитателями. Дэнни начал помогать людям.

Сидя на нагретых солнцем ступенях собора святой Моники, он с улыбкой слушал размышления Роуз Малони:

— Я все-таки думаю, для северной стороны подойдет плющ. Ему не надо много солнца, и лет этак через десять он покроет всю стену.

Роуз намеревалась засадить Город зеленью и цветами.

Сидя у костра, Гамбит рассказывал юноше о музыке, которая слышна на улицах:

— Ты знаешь, как телеграфные провода поют на ветру? Я хочу построить ветряную арфу, чтобы все слышали песни Города. Если натянуть струны через Сивик Сентер Плаза…

Собственные проекты Дэнни-боя становились все более амбициозными. Раскопав мили тесьмы и кружев в галантерейном отделе универмага «Мэйсис», он украсил узкие улочки в нижней части Города переплетениями, имитирующими буйный рост виноградной лозы и плюща. В полдень, когда солнце стояло в зените, тени от конструкции разрисовывали асфальт замысловатыми узорами.

На лестнице, ведущей от Тэйлор-стрит к Бродвею, он расставил три сотни пар женской обуви. Казалось, невидимые женщины, обутые в туфли на каблуках, кроссовки и лодочки, присели отдохнуть по дороге наверх.

Но идея самого грандиозного проекта посетила Дэнни-боя во время разговора с Даффом. В Городе, населенном художниками, Дафф умудрился остаться бизнесменом. Этот трудолюбивый яйцеголовый человек, муж трех женщин и отец бессчетных детей, построил свою империю на берегу Маунтин-лейк — крупнейшего водоема Сан-Франциско. Выбор места не замедлил оправдать себя, и дела пошли в гору. За несколько лет Дафф создал себе отличную деловую репутацию. В Городе говорили: «Не можешь найти чего-то у Даффа — не найдешь нигде, уж будь уверен!» Кукурузный самогон, виски, оставшееся со старых добрых времен, молоко и яйца, сыр из Марина, яблоки из Севастополя, икра из магазинов деликатесов, вяленая рыба, консервы, драгоценные камни, сварочные станки, метан, стиральные порошки, нагреватели воды — вот далеко не полный перечень товаров, которые продавал или обменивал этот предприимчивый человек.

Однажды теплым весенним вечером ноги сами привели Дэнни к торговому центру. Были сумерки, и неподвижная гладь озера отражала небо, сине-розовое на закате. Ветки эвкалиптов сгибались к самой воде под собственной тяжестью. Покой озера нарушался лишь рыбами, выскакивающими на поверхность за мошкарой, да звонкими голосами четырех отпрысков Даффа, удящих с лодки. Над головой равномерно жужжал генератор, снабжающий жилище электричеством.

Хозяин, сидящий на мраморной скамье, окликнул юношу и пригласил зайти, поболтать и выкурить косячок.

— Ну, как твои дела? — спросил он, скручивая джойнт и забивая его марихуаной, которая буйно произрастала у него на заднем дворе. — Что-то давненько ты ничего не приносил на продажу.

Дэнни кивнул.

— Да, занят был, помогал Роуз пересаживать некоторые ее растения. У нее есть каучуковое дерево высотой около пятнадцати футов. Мы пересадили его в собор святой Моники, теперь оно стоит рядом с купелью.

— Зачем ты занимаешься всей этой ерундой?

Дафф затянулся и передал косяк Дэнни.

— Не знаю… Роуз нравится выращивать цветы и деревья.

— Это никуда тебя не приведет.

— А куда мне надо идти?

Дэнни выпустил облачко дыма и проследил, как оно тает в темном небе. Солнце зашло. На пляже весело горел яркий костер, вокруг которого собрались художники и бродяги. Они громко болтали и пили виски.

— Посмотри на них! — махнул рукой в направлении пляжа Дафф. — Говорят, говорят, а толку никакого.

Дэнни поразила горечь, прозвучавшая в его голосе, но он возразил:

— Зачем ты так? Они делают много полезного.

— Чего, например? Брось, вы живете за счет того, что осталось от разрушенного мира! Кто-нибудь из вас создал хоть что-нибудь полезное? Какое там, занимаетесь всякой ерундой!

Молодой человек молчал, пуская кольца дыма.

— Ты только не обижайся, я не только о тебе, я обо всех тех, кто живет здесь и причисляет себя к артистам. Если бы вы объединились, то могли бы чего-то добиться, что-то создать.

— Но что нам надо создавать? — лениво поинтересовался Дэнни.

Он хотел отдать косяк торговцу, но тот отмахнулся, захваченный своей мыслью. Молодой человек только улыбнулся и сделал еще одну затяжку. Что ж, чем больше Дафф говорит, тем меньше он курит.

— Предположим, тебе нужна марихуана. Что ты будешь делать? — продолжал тем временем хозяин.

— Ну, я пойду и нарву ее на Мишн-стрит, я знаю одно место, трава там ростом с меня.

— Дикарь! — вспылил Дафф. — Предположим, такой же умник уже все оборвал там до тебя. Что теперь?

— Узнаю, может, Змей одолжит мне немного. Дэнни-бой был готов предлагать варианты бесконечно, но торговец прервал его:

— А если ты ничего ни у кого не найдешь, то придешь ко мне, так?

— Конечно, у тебя всегда можно купить отличной травы.

— Купить в обмен на что-то, найденное в развалинах? Та-ак. А почему ты пойдешь ко мне? Что есть у меня такого, чего нет у тебя?

— Как что, марихуана! — оторопел юноша.

— Да, целая теплица марихуаны. И у тебя тоже может быть такая теплица! Посмотри, материалы валяются вокруг. Собирай, строй, небольшое усилие — и ты самодостаточен!!!

Но молодой человек уже утратил интерес к дискуссии. Откинувшись на спинку скамьи, он сонно созерцал водную гладь.

Дафф и сам остыл.

— Если бы все работали со мной, мы восстановили бы Город, — произнес он уже тише.

— Зачем? Мне нравится и так.

— Ты не видел Сан-Франциско до… Дэнни-бой пожал плечами:

— Иногда я вижу это во сне, и знаешь что? Сейчас точно лучше.

Но Дафф уже не слышал, завороженный собственными видениями.

— Нам надо работать вместе. Ты только подумай — ведь один человек не построил бы Золотые Ворота, и семья не построила бы, а вот сотни людей, объединившись, сделали это! Поэтому я и говорю — хотите чего-то, трудитесь сообща! Вот, предположим, тебе нужна теплица…

— Нет, не нужна…

— Хорошо, тебе нужен генератор…

— Нет, тоже не нужен.

Дафф затряс головой от злости.

— Да как ты не понимаешь, это не суть! Предположим, ты чего-то хочешь, ну чего угодно, да хоть выкрасить Золотые Ворота синей краской! Одному тебе это не под силу. Но если собрать людей, готовых работать сообща, это вопрос нескольких недель. Кооперация — это цивилизация, без нее вы все дикари!

Дэнни-бой хмурился, наконец-то внимательно вслушиваясь.

— Я понимаю, о чем ты говоришь. Интересно, почему мне это никогда не приходило в голову…

— Что не приходило? — тревожно взглянул на него Дафф.

Он, казалось, был ошарашен таким вниманием слушателя.

— Ну, я всегда работал один. Может, пришло время попробовать совершить крупный проект?

— Теплицу? — с надеждой спросил торговец.

— Да нет, мост! Синий — очень хороший цвет… Ну, я, пожалуй, пошел.

Отдав оторопевшему Даффу окурок и любезно улыбнувшись на прощание, Дэнни-бой растворился в темноте.

Со следующей недели он начал собирать синюю краску.

Глава 6

Вскоре после выступления генерала Майлза Мэри и ее дочь познакомились с Леоном. Это произошло в самом начале осени, в один из солнечных дней. Теплый ветер едва шевелил все еще зеленые листья орехового дерева, росшего рядом с крыльцом, в воздухе вокруг последних цветов деловито гудели пчелы. Девушка обирала жуков с кустов помидоров, когда услышала вдали цоканье копыт и звон конской сбруи. Их собака, Друг, почувствовав приближение незнакомцев, замерла у калитки, принюхиваясь, а затем залаяла. В ответ раздалось тоненькое тявканье. Девушка, отчасти чтобы отвлечься от нудного занятия, помчалась в дом за матерью, голося:

— Кто-то едет!

Вскарабкавшись на миндальное дерево, она разглядела сквозь листву цветастый фургон, на боку которого был намалеван Сан-Франциско — она узнала Город по силуэту пирамидального здания. Повозка ярким пятном выделялась на фоне пыльного пейзажа равнины. Девушка вытянула шею, изо всех сил стараясь рассмотреть возницу. Когда ей это наконец удалось, она была немного разочарована — экипажем правил худой мужчина среднего возраста с жиденькими русыми волосами. Чего уж таить, она ожидала большего.

Мэри встретила новоприбывшего любезным приветствием, держа, однако, старенькое ружье в руках. Она была одета в джинсы и выгоревшую синюю майку, ветер трепал распущенные волосы.

— Приветствую вас, милая дама! Может быть, вас заинтересуют мои товары, проделавшие длинный путь от Сан-Франциско? — прокричал возница, натягивая поводья.

Друг, недоверчиво косясь на задиристого терьера, обнюхивал колеса повозки.

Мать, щурясь на солнце, пристально всматривалась в торговца, а тот продолжал расхваливать свое добро:

— Гвозди, болты, инструменты, ткани на любой вкус, семена, керосин…

— Вы из Сан-Франциско? — оборвала его женщина на полуслове.

— Ну да!

— Вы живете в Хайте, — медленно произнесла она.

— Точно, но как вы…

— Я вас знаю! — воскликнула мать, роняя ружье. — У вас еще был киоск, я всегда покупала там журналы! Боже мой, я не знаю, как вас зовут, но ваше лицо! Я помню его так отчетливо! А вы, вы меня помните?!

Сквозь листву девушка увидела, как худощавый человек спрыгивает с козел и быстрыми шагами идет к крыльцу. Мать обняла его, всхлипывая. Дочь была потрясена теплым приемом, который обычно сдержанная и подозрительная женщина оказала торговцу. Друг, тоже, очевидно, удивленный, осторожно обнюхивал ноги незнакомца.

Звали торговца Леоном, и он остался на обед в их доме. Лежа в гамаке рядом с крыльцом, девушка сквозь дрему слышала приглушенные разговоры.

— Это так глупо, но я не могу остановить слезы. Просто… просто все это было так давно, сто лет назад! Сейчас мне иногда кажется, что прошлой жизни не было, я увидела ее во сне, и все никак не могу забыть.

— Как вы оказались здесь?

— Наверное, после смерти мужа я запаниковала. Сейчас я думаю, что была не в себе в те дни. Села в нашу машину и поехала, не зная, куда и зачем. Где-то возле Сакраменто свернула с главного шоссе и попала сюда. Единственное, почему я осталась здесь, — у меня кончился бензин.

— Одинокая перепуганная беременная женщина… Тяжело вам пришлось.

— Я плохо помню те дни. Все делалось на автомате.

— Вам тут не скучно? Есть соседи?

— Немного, да и с теми мы почти не общаемся. Большинство местных жителей винят Сан-Франциско в том, что произошло. Нас сторонятся, не доверяют. Ну а как вы? Что сейчас происходит в Городе?

— Жизнь налаживается. Человек по имени Дафф создал торговый центр неподалеку от Пресидио. Кучка людей выжила в Чайна-тауне, несколько семей поселились около Причала — ловят рыбу, тем и живут. А центр… Вот в центре происходят странные вещи.

— Что вы имеете в виду?

— Это вотчина тех, кто называет себя артистами. Художники, музыканты, скульпторы, писатели, поэты и те, кто не подходит ни под одно из классических определений, творят там, создают свои произведения.

— Какие?

— Очень сложно описать. Они все немного сумасшедшие и имеют в своем распоряжении все ресурсы Города. Я не понимаю половину вещей, которые они делают, где уж тут передать словами. Это надо видеть.

— Я бы очень хотела… — прошептала Мэри.

— Через пару дней я возвращаюсь в Сан-Франциско. В моем фургоне найдется место для нескольких пассажиров. Если вы хотите…

Долгое молчание. Девушка, стряхнув последние остатки дремоты, прислушивалась. Наконец мать задумчиво произнесла:

— Не знаю, смогу ли я. Слишком много призраков, слишком много потерь — муж, дети, все друзья… Я не знаю.

— Не надо бояться призраков, и все из-за того, что… — Леон замялся, и незаконченная фраза повисла в воздухе. — Я ведь тоже вас узнал, не сразу, но узнал. Не волнуйтесь, никто не винит вас ни в чем. Люди забыли.

— Но я не забыла!

— Обезьяны заселили весь Город, а люди продолжают жить. Время залечивает раны.

Молчание. Дочь нахмурилась — смысл разговора ускользал от нее. Леон мягко продолжал:

— Я все понимаю, но вы все-таки подумайте. Я сам не так много времени провожу в Городе, но это мой дом, там мои друзья. Я привожу в Сан-Франциско новости, рассказываю, что происходит в других частях страны.

— Должно быть, вам тоже иногда бывает одиноко в пути.

— Бывает, но я стараюсь отвлечься от грустных мыслей. Молчание, затем Леон быстро проговорил, словно боясь передумать:

— Я пишу книгу.

— Книгу?

— Мисс Мигсдэйл, редактор газеты в Сан-Франциско, иногда выпускает книги. Стихи, хроники Чумы, техническая литература — как построить летний душ и все в таком роде. — В голосе торговца послышался энтузиазм. — Я записываю то, что происходит со мной в дороге. Это не просто путевые заметки, скорее, советы путешественникам — куда стоит съездить, а какие места лучше обойти стороной. Есть истории людей, которых я встречал. У меня всегда с собой печатная машинка, я записываю самые яркие впечатления сразу же, пока ничего не забыл. Мне кажется, получится интересно. Глава про Лос-Анджелес самая удачная. Там происходят странные вещи. Мисс Мигсдэйл прочитала то, что получается, и ей понравилось.

Мать рассмеялась, и девушка внезапно осознала, что почти никогда не слышала ее смеха.

— Боже, я просто не верю! В Сан-Франциско печатают книги, это замечательно! И ваша идея — просто чудо. Расскажите мне про Лос-Анджелес.

— Сумасшедшее место! Они всегда стояли на краю пропасти, Чума подтолкнула их. Всем заправляет Церковь Апокалипсиса. Мужчины носят только черное, женщины кутаются в длинные одеяния даже в сорокаградусную жару. Над городом летают молитвы, молитвы с утра до вечера. Они убеждены, что Чума — Божье наказание за наши грехи, и хотят поделиться своим знанием с миром. Погодите немного, и до вас доберутся их миссионеры. Мрачное местечко, что и говорить.

— Ну, у нас хватает своих фанатиков.

— Да, слышал об этом. Похоже, ваш Звездун установил тут небольшую военную диктатуру?

— Не произносите здесь этого прозвища! Для нас он генерал Майлз, и точка. У него наполеоновские планы. Леон, предупредите людей в Сан-Франциско, он хочет власти и собирается расширять свои владения.

— Да, похоже, Чума не изменила природы человека.

— Ничуть. — Снова тишина. — Леон, может быть, чаю? Или лучше домашнего бренди?

Хлопок пробки, звон бокалов. Мать предложила тост:

— За вашу книгу!

Тихое журчание их неторопливой беседы убаюкало девушку, она крепко заснула и во сне гуляла по улицам Сан-Франциско.

На следующий день Леон остался, чтобы помочь Мэри починить протекающую крышу дома. Девушка с самого утра ускользнула на волю, сказав, что идет охотиться. Найдя в саду развесистое дерево, она улеглась на одной из верхних ветвей и, оставаясь незамеченной, наблюдала, как Леон и мать вытаскивают из сарая деревянную лестницу и карабкаются на крышу. Ветер доносил до нее отзвуки их дружеской болтовни. Она никак не могла понять, как Мэри, такая замкнутая и нелюдимая, нашла общий язык с незнакомцем за какие-то несколько часов и теперь весело смеется над его шутками. Потом мысли ее переключились на Сан-Франциско. Наконец ноги затекли от долгого лежания в неудобной позе, девушка спрыгнула с дерева и отправилась на поиски добычи.

И на следующий день Леон не уехал, на сей раз помогая рубить поваленное бурей дерево для обогрева дома в холодные зимние месяцы. И еще через день тоже, и девушка не возражала. Его присутствие благотворно влияло на мать — она стала чаще улыбаться, больше разговаривала и, казалось, чувствовала себя в безопасности. Ночью, засыпая, дочь слушала их разговоры — воспоминания о безвозвратно ушедших временах.

— Как ты думаешь, моя история попадет в твою книгу? «Печально известная жительница Сан-Франциско нашла убежище на Центральной Равнине»?

Леон ненадолго задумался, а затем мягко произнес:

— Я бы не хотел, чтобы ты была всего лишь историей. Поехали со мной, тебе здесь не место. Вместе мы победим призраков.

— Может быть, ты прав. Может быть.

— Я прав. Решайся.

— Наверное, я готова. Да, мы едем с тобой.

Девушка лежала с широко распахнутыми глазами, слушая, как они обсуждают приготовления. Вещей у них немного, можно собраться за день. Решено, отъезд назначили на послезавтра.

Она проснулась, когда трава была еще мокрая от росы, вскочила на лошадь и умчалась из дома. Девушка хотела навестить свои любимые места: разрушенный переезд, где так славно шла охота все эти годы; ручей, где росли кувшинки; заброшенный дом, где она нашла стеклянный шар. Ее переполняло радостное волнение, Сан-Франциско заполнил все ее мысли. Интересно, как выглядит Город? Наверное, похож на рынок в Вудлэнде, только в сто или даже тысячу раз больше!

Около полудня она направила лошадь к дому. Издали послышался лай — Друг захлебывался яростно и бессильно, маленький терьер Леона злобно вторил ему. Глухой выстрел, еще один, и собаки смолкли. Почувствовав опасность, девушка спешилась, привязала Малышку к дереву и, надежно укрытая высокой травой, подкралась к забору. Теперь ей был виден весь двор. Маленький терьер лежал около насоса в луже крови, Друг — рядом с крыльцом. Лошади, привязанные к перилам, косились на мертвых собак, раздували ноздри и переминались с ноги на ногу.

Из дома вышли два солдата. Один из них, плотный белобрысый парень не старше двадцати лет, вытолкнул на крыльцо Леона. Руки торговца были связаны за спиной, по лицу текла кровь из разбитого лба. За ними шла Мэри. Второй солдат держал пистолет у ее лба, но она, казалось, не видела ничего вокруг. Руки ее были прижаты к груди, как для молитвы.

Девушка замерла в своем укрытии. Все ее чувства обострились, она видела каждую морщинку на лице матери, грохот солдатских сапог гулко отдавался в мозгу, ноздри раздувались от запаха пороха и крови.

Последним на крыльцо вышел офицер в хаки, с золотыми звездами на погонах. Она вцепилась в арбалет и постаралась трезво оценить свои шансы. Три солдата с заряженными ружьями, револьвер в кобуре у офицера — ей не справиться. В этот момент Леон попытался что-то сказать, но военный ударил его наотмашь по лицу.

— Молчать! Будешь говорить, когда спросят!

Солдат вывел лошадей из загона на заднем дворе и запряг их в фургон торговца. Кобылу матери привязали сзади. Белобрысый рядовой втолкнул Леона в повозку. За ним, неуклюже из-за связанных рук, забралась Мэри.

Девушка опустила голову и вжалась в землю, испугавшись, что военные смогут разглядеть ее в траве. Глотая пыль из-под лошадиных копыт, она слышала, как зазвенела сбруя. Только когда голоса стихли вдали, она осмелилась выйти из укрытия. Ей не требовалось следить за ними, девушка знала, куда едет процессия. Мать однажды показала ей военный штаб в Вуд-лэнде.

Солдаты разворошили их дом. Кухонный пол был усыпан осколками посуды. В гостиной они перевернули книжные шкафы, распотрошили книги, и страницы, как осенние листья, покрывали комнату. Зеркало над камином треснуло, безделушки с каминной полки валялись, раздавленные тяжелыми сапогами. Дом, где она родилась и выросла, стал чужим, оскверненный грубыми солдафонами. Она стояла посреди гостиной, до боли в руках сжимая арбалет. Девушка чувствовала отвратительный липкий страх и щемящую пустоту, как в те дни, когда залезала в заброшенные дома, покинутые жителями во время Чумы. В углах поселились тени и чужие запахи — пороха, пота, сигаретного дыма.

Похоронив собак и расставив мамины книги по полкам, она почувствовала, что больше ей здесь делать нечего. Собрав теплые вещи, легкое одеяло и драгоценности для продажи, девушка оседлала Малышку и направилась в Вудлэнд.

Штаб-квартира армии располагалась в бывшем здании банка, недалеко от центра города. Ей ничего не удалось добиться от караульных, но повозка Леона стояла во внутреннем дворе. Девушка заночевала в заброшенном доме на окраине.

Мать выпустили только через неделю. Каждое утро дочь приходила в штаб расспрашивать о ее судьбе. В первый день немолодой полный сержант на КПП отказался с ней разговаривать, но она не сдавалась. На второй день, сердито оглядываясь на солдат, толпившихся в вестибюле, он задал ей несколько вопросов. Девушка утверждала, что впервые слышит о Леоне. Она соврала, что отсутствовала дома несколько дней, охотясь в лесу, а когда вернулась, матери уже не было. Соседи рассказали, что ее увели солдаты.

Вечером она снова пришла, на сей раз застав сержанта одного в пустынном вестибюле. Он поговорил с ней уже ласковее:

— Девочка, возвращайся домой. У тебя есть родственники?

Она отрицательно покачала головой и заметила в глазах военного сочувствие.

Так шли дни. Наступали холода, девушка просыпалась, дрожа от холода под тоненьким одеялом. Город угнетал, угрюмые жители внимательно рассматривали ее на улицах, это раздражало, поэтому она старалась проводить здесь как можно меньше времени, охотясь днем в пригороде. Утром и вечером она наведывалась в штаб. Однажды, когда никого не было поблизости, добрый сержант, тронув ее за руку, сказал:

— А ведь у меня тоже была дочка. Если бы она выжила во время Чумы, вы сейчас были бы ровесницами.

Девушка молча смотрела на него, стараясь понять, к чему он клонит. Она не знала, как ответить, а сержант продолжал:

— Я попробую помочь твоей матери. Ничего не обещаю, но она, похоже, и в самом деле ничего не знает. Приходи завтра.

Она кивнула, не отводя пристального взгляда от его лица.

— Спасибо, но… А как же торговец?

— Почему ты спрашиваешь? Ты же говорила, что не знаешь его.

— Да, но… Просто интересно. — Девушка пожала плечами, кляня себя за такую неосторожность и пытаясь сохранить невозмутимый вид.

— С ним будут разбираться. Мне нет до него никакого дела, да и тебе тоже. Так что, давай беги.

— Да, я приду завтра, и… Спасибо вам!

— Не благодари, пока не за что! — пробормотал сержант.

Она молниеносным движением пожала ему руку, резко развернулась и растворилась в темноте.

На следующий день дочь с ужасом смотрела на мать, пока три охранника вели ее через вестибюль к выходу. Заключение надломило Мэри, ее кожа приобрела нездоровый серый оттенок, под глазами залегли скорбные тени. Она все еще была одета в джинсы и легкую майку, худенькие плечи дрожали от Холода, когда девушка бережно обняла ее.

— Доченька, — дрожащим голосом повторяла мать, — доченька, неужели это и правда ты?

— Да, мама, я здесь, и все будет хорошо, — успокаивала ее Мэри, укутывая своей курткой.

— Да, ты здесь, — удивленно произнесла Мэри. — И ты не призрак.

— Можете ехать домой, — не глядя на них, с кажущимся безучастием проговорил сержант.

Девушка бросила на него последний взгляд, исполненный признательности, и повела мать к выходу.

Дорога к дому заняла, казалось, целую вечность. Дочь усадила Мэри в седло перед собой и крепко держала за талию. Ее пугала лихорадка, сотрясавшая хрупкое тело матери. Казалось, что с каждым шагом лошади силы покидают мать, и девушка изо всех сил пришпоривала Малышку, сбивчиво шепча:

— Мама, мамочка, мы едем домой, дома все наладится… Я сделаю для тебя горячий бульон, и тебе станет лучше, пожалуйста, верь мне.

Она не знала, кого пытается успокоить, себя или ее.

Наконец они приехали домой. Мэри всегда была сильнее духом, нежели телом. Сейчас она совсем исхудала и ослабла, и дрожала даже под шерстяным одеялом перед ярко горящим камином. Ночью кашель раздирал ее тело. Дочь выбивалась из сил, убирая бедлам, созданный солдатами, готовя отвары и бульоны, разжигая камин в безрезультатных попытках согреть Мэри. Ничего не помогало, больная ела совсем мало, и лихорадка не покидала ее. Даже во сне призраки не отставляли ее в покое, она металась и стонала, а испуганная девушка пыталась успокоить ее:

— Спи, мама, здесь нет никого. Завтра тебе станет лучше.

— Мне страшно! — услышала она однажды ночью. — Мне всегда так страшно!

Приблизившись к кровати, девушка увидела, что глаза матери широко открыты, она смотрит в пустоту и повторяет:

— Им так легко убить тебя. Стоит нажать на кнопку, и мы все умрем. Мир взлетит на воздух… Мир взлетит на воздух. Мы умрем в огне.

— Это лихорадка, мама, тебе жарко. Здесь нет огня, посмотри, камин потух. — Девушка заливала тлеющие угли, протирала лоб матери влажной губкой. — У тебя жар.

— Жар…. Жар убивает всех, всех. Я должна помочь! Я должна! — Она отталкивала руки дочери, пытаясь встать. — Это моя вина, что они все умирают, но я же не знала! Я не хотела мира такой ценой!

Девушка нежно удерживала больную, умоляя ее:

— Пожалуйста, ложись, тебе необходим отдых! Больше всего ее пугали разговоры матери о смерти.

Свет керосиновой лампы становился бледнее, в комнату входили тени. Угли в камине потрескивали, заставляя ее вздрагивать.

— Это моя вина! Моя!

Мать продолжала метаться по постели.

— Ш-ш-ш-ш-ш… Засыпай, — мягко уговаривала ее дочь.

— Но мы просто хотели мира! — Внезапно голос Мэри окреп. — Люди устали от войны. Я не знала, что придется платить за мир такую цену!

Она продолжала бормотать что-то, но дочь уже не могла разобрать слов. Девушка вновь обтерла ее влажной губкой, чтобы сбить температуру, положила на лоб холодное полотенце. Женщина затихла. Дочь, измотанная бессонными ночами, сидела у ее изголовья, периодически смачивая полотенце. Она была в полудреме.

Керосиновая лампа вспыхнула и потухла. Девушка понимала, что надо вновь зажечь ее, но не могла заставить себя пошевелиться. Тлеющие угли в камине освещали комнату зыбким красноватым светом. Их свечение завораживало, притягивало взгляд. В сумрачном состоянии, между сном и явью, девушке казалось, что на нее смотрят чьи-то глаза-звезды.

— Прости, что так и не дала тебе имени. — Она вздрогнула, услышав ровный мамин голос. — Ангел назовет тебя.

Девушка заморгала, стряхивая последние остатки дремы. Глаза матери были широко открыты, в них отражались горящие угольки. Дочь взяла ее за руку.

— Я возвращаюсь в Сан-Франциско, у меня там остались незавершенные дела.

— Когда ты поправишься, мы поедем вместе. Я найду лошадей для нас, и мы…

Мэри покачала головой.

— Нет, мне уже пора. Ты последуешь за мной, когда сможешь.

Она смотрела сквозь дочь куда-то вдаль.

— Я знаю, будет новая война. Ты должна предупредить жителей Сан-Франциско об угрозе, о том, что «четырежды генерал» приближается.

Теперь ее лихорадочно блестящие глаза проникали в самое сердце девушки. Сжимая ее руку, мать твердила:

— Обещай, что ты пойдешь в Сан-Франциско и поможешь им… Обещай!

— Я обещаю, мама. Но ты пойдешь со мной, вот толь-, ко поправишься, и мы…

В этот момент дом наполнился золотым светом, как будто огромный солнечный зайчик заглянул в пыльное окно. Девушка поднесла руку к лицу и, щурясь, увидела, что мать скидывает с себя одеяло, встает с кровати и идет на звук, похожий на хлопанье огромных крыльев. Дочь однажды слышала такой, только во много раз тише, спугнув на болоте цаплю. Сияние стало невыносимо ярким, и она зажмурилась.

Открыв глаза, девушка оглянулась. Сквозь мутные стекла пробивался бледный свет пасмурного утра. На кровати лежала мертвая женщина, закутанная в одеяло. Черты заострившегося лица чем-то напоминали ее мать, и она внимательно изучала его. Да, сходство есть, но это не Мэри, не ее глаза, не ее губы. Мэри ушла в Сан-Франциско за Ангелом, дочь точно это знала. На минуту ей показалось, что на подушке сверкнуло золотое перо, оброненное небесным созданием, но стоило протянуть руку, и оно растворилось, оказавшись всего лишь одиноким лучом солнца.

Девушка еще долго сидела рядом с худеньким телом незнакомки и ждала, ждала, сама не зная чего. Она дрожала от холода, но не разжигала огня в камине, ей казалось, что холод стал хозяином этого дома.

Через несколько часов, стряхнув с себя оцепенение, она поняла, что надо действовать. Выбрав одно из самых красивых платьев матери, девушка надела его на незнакомку, зная, что Мэри поступила бы так же. Непокорные темные волосы покойной она расчесала и перевязала красивой голубой лентой. Девушка похоронила женщину под развесистым деревом в саду, завернув тело в шерстяное одеяло, чтобы защитить от холодной сырой земли.

Ночью она долго ворочалась без сна, снедаемая беспокойством, и проснулась на рассвете. Потерянно бродя по ледяным комнатам, девушка никак не могла сообразить, какие вещи могут понадобиться в дороге. Наконец все самое дорогое, включая стеклянный шар, ножи, стрелы для арбалета, было упаковано в рюкзак и седельные сумки. Собрав осенних цветов, она положила их на могилу и долго стояла рядом, зябко ежась от пронзительного ветра. Последнюю ночь в когда-то родном доме девушка провела почти без сна и уже с первыми лучами солнца была на ногах.

В долине клубился серый густой туман, скрывающий очертания фруктовых деревьев. Кутаясь в кожаную куртку, девушка оседлала Малышку и пустила ее галопом. Отъехав от дома, оглянулась. Туман поглотил ее прошлое, исчез родной дом, фруктовые деревья, могила неизвестной женщины. Остались пустота и холодный туман. Девушка отвернулась, застегнула куртку на молнию и пришпорила Малышку. Она направлялась к трассе 1-80, вьющейся между холмами. Леон рассказывал, что по ней можно быстро и безопасно добраться до Сан-Франциско.

К полудню, когда знакомая местность уже осталась позади, туман рассеялся. Девушка с интересом разглядывала незнакомые дома, стада враждебно провожающих ее темными глазами диких быков; волнение охватывало ее и передавалось Малышке. Лошадь храпела и рвалась вперед. Несколько раз из-под копыт с треском вырывались толстые перепела, так что лечь спать голодной путнице уже не грозило.

На ночь она остановилась в заброшенном доме. На втором этаже в спальне все еще сохранились останки обитателей, но девушке такие находки были не в диковинку. Она просто поплотнее прикрыла дверь, развела огонь в камине и улеглась на диване в гостиной. Обивка сильно пахла пылью, но по крайней мере не отсырела. Девушка смотрела на пляшущие огоньки пламени, и ее не покидала тревога. Она испытывала смутный страх и одиночество, поэтому, услышав в отдалении лай диких собак, завела в гостиную Малышку. Тепло и тихое сопение лошади успокоили ее, и девушка наконец уснула. Ей снились улицы Сан-Франциско, по которым она плутала в поисках чего-то неведомого.

Три дня девушка провела в пути, на ночь останавливаясь в заброшенных жилищах. Пищей ей служили кролики и перепела, а однажды ей даже посчастливилось наткнуться на придорожный ресторан, где сохранился солидный запас консервов. Правда, мыши обгрызли этикетки, срок годности на банках уже давно истек, они проржавели и заплесневели, но консервированные бобы оказались пригодны для пищи, и девушка разогрела их на огне.

На исходе четвертого дня путница оказалась на вершине холма, с которого ей открылся вид на развалины Беркли и сверкающую гладь залива Сан-Франциско. Лента дороги вилась вдоль побережья к темным прямоугольникам домов. Вдали сверкал в лучах вечернего солнца Сан-Франциско. Пирамида, которую Леон назвал зданием «Трансатлантик», возвышалась над Городом, словно палец, поднятый для предостережения. Город и развалины Беркли соединялись белой тонкой полоской — мостом Бэй-Бридж.

Стоя над Городом, девушка впервые усомнилась в целесообразности своего похода. Город в стеклянном шаре стал ей родным и знакомым, и она не ожидала, что реальный Сан-Франциско окажется таким огромным и таким странным. На миг ее неудержимо потянуло назад, в родную долину, которую она изучила как свои пять пальцев и с закрытыми глазами могла показать лучшие места для охоты на кроликов, пастбища оленей, перепелиные гнезда. Но ей удалось преодолеть минутную слабость, и, решительно вскинув голову, девушка направила Малышку по дороге вниз, навстречу Городу.

На полпути с холма ей попался на глаза странный дорожный знак. «НЕ ПРИБЛИЖАТЬСЯ», было написано красной краской, и стояла подпись: «Черные Драконы». Интересно, что это за Драконы и к чему нельзя приближаться?

Въезжая в Город, девушка увидела следы старой автомобильной катастрофы. Черный «БМВ», покореженный со стороны водителя, врезался в разделитель, перевернувшись до этого, судя по следам на асфальте, несколько раз. Чуть дальше на дороге лежал перевернутый кабриолет, уставившись колесами в сумрачное небо. На обочине виднелись почерневшие от огня останки грузовика, снесшего бордюр.

Однако внимание девушки недолго задержалось на этой картине. Город потряс ее, заворожил, все было так ново и непривычно: высокие здания, стоящие так близко друг к другу, широкие улицы, ведущие в неизвестность. Некоторые участки оказались полностью выжжены, через сорняки пробивались только ржавые остовы домов, да хрустели под лошадиными копытами битые стекла.

Город присматривался к ней, девушка чувствовала это кожей, и где-то в животе у нее рос противный тревожный ком. Пахло пеплом и опасностью, а небо напоминало избитую плоть — сине-серые тяжелые облака, сквозь которые пробивались малиновые и пурпурные лучи заката. Небо давит на Город, словно низкая крыша, не дает вздохнуть. Девушка чувствовала, что воздух вибрирует, как от отдаленной грозы. Постепенно вибрация переросла в глухой, низкий звук, потом в явственный шум, шедший откуда-то с улиц. Она пришпорила лошадь.

В тот момент, когда появился первый мотоциклист, наездница переезжала эстакаду. Она увидела их только мельком — черные мотоциклы, по пояс обнаженные наездники с развевающимися на ветру волосами. Один из них поднял голову и заметил ее. Девушка увидела, как он машет рукой, привлекая внимание остальных. Мотоциклисты развернулись, и она поняла, что они ищут въезд на магистраль. Ей не понадобилось пришпоривать Малышку — лошадь, перепуганная воем моторов, рванула вперед, прижав уши к голове и вытянув шею. Девушка пригнулась к лошадиной холке, прислушиваясь к шуму машин, то затихающему, то вновь усиливающемуся. Оглянувшись, она едва не ослепла от света фар.

Перед ней был мост, девушка уже видела его очертания в темноте, но въезд преграждали обломки машин — черные тени, среди которых Малышка, повинуясь инстинкту самосохранения, лавировала, не замедляя галопа. Сзади завыла сирена, и девушка, не выдержав, снова оглянулась. В этот момент лошадь приготовилась к прыжку, и наездница, потеряв от неожиданности равновесие, не смогла удержаться в седле и упала на асфальт. Боль пронзила ее плечо, но времени концентрироваться на этом не было. Не задумываясь, она поползла к ближайшей покореженной машине, волоча за собой рюкзак. Лежа неподвижно между колесами, девушка напряженно вслушивалась в звуки приближающихся, а затем удаляющихся моторов. Опасность миновала, но вернулась боль, пульсирующая в голове.

В глазах потемнело, и в этой темноте зажглись яркие салатовые пятна. Сил не было. Она безучастно слушала, как мотоциклы проносятся мимо нее во второй раз. Наконец, собрав всю волю в кулак, девушка выбралась из-под машины. За каждое движение ей приходилось платить резкой болью. Одна рука была разбита и кровоточила, пришлось кое-как перевязать ее платком. Немного отдышавшись, вестница беды закинула рюкзак на невредимое плечо и начала долгое, очень долгое путешествие к пирамидам Города.

Глава 7

Тигр был художником. Для своего искусства он выбрал самый совершенный объект — человеческую кожу. При помощи тонких игл и тату-машинки, мурчащей, как котенок, которому чешут ушко, он наносил прекраснейшие картины на тела всех желающих.

Много лет назад, сразу после Чумы, во время кислотного путешествия, украшенного причудливыми видениями, Тигр бросил взгляд на зеркало. Гладкая поверхность отразила его лицо, на котором солнце, проникающее в комнату через разноцветные венецианские окна, начертило строгие геометрические узоры. Без малейших колебаний он схватил машинку и сделал диагональные линии вечными.

Но вообще Тигру больше нравилось работать на других людях, свое тело он разрисовывал, только когда долго не мог найти добровольцев. За тот год, что Лили, рыжеволосый скульптор, прожила с ним, на ее спине пышно зацвели дикие растения — лютики, колокольчики, ромашки, ирисы и люпины. Цветущие плети обвивали ее лопатки, на пояснице притаились незабудки. Издали буйство цветов сливалось и образовывало картины — ирисы становились глазами, розовые бутоны — сосками, а плети — очертаниями груди. Сад скрывал портрет самой Лили, обнаженной, улыбающейся чуть неуверенно.

После того как Тигр закончил картину, Лили его бросила. Она жаловалась друзьям, что никак не может понять — любит ли он ее или пустые участки ее бледной кожи, которые служат для него идеальным холстом. Тигру не удалось удержать ее. Вопрос — любишь меня или мою кожу? — озадачил его. Конечно, он любил ее кожу, но за то, что она является частичкой самой Лили. Смотря на возлюбленную, он видел рисунки, пока спрятанные за поверхностью. Его искусство могло сделать их видимыми. Художник подозревал, что Лили испугалась, увидев его картины, потому что они чересчур громко кричали о ее сущности. Тигр слишком хорошо знал эту женщину, и она струсила, сбежала. Сомнения, которые он так и не смог внятно развеять, отдалили ее, сделали чужой.

После разрыва с любимой Тигр обратился к своему телу, разрисовав его там, где только мог. Левую руку украшали пересекающиеся геометрические узоры, для ног он выбрал ритуальные узоры маори. На животе множество ящериц переплетались и шевелились, когда он дышал.

Поскольку Тигр был правшой и не мог доверить своего тела никому, его правая рука оставалась нетронутой. Однажды утром он заметил темные линии, проступающие на нежной белой коже внутренней стороны запястья. Сначала линии были еле видны, как небольшой синяк, и он пытался отмыть их. Безрезультатно. Кожа зудела, как незажившая татуировка.

На следующий день линии начали темнеть, проступили очертания слова. Тигр редко использовал слова в своих произведениях, но это ему определенно нравилось. Буквы темнели с течением дней, между ними появились алые розы с черными шипами. Художник часто подолгу любовался своей новой татуировкой, шепча про себя краткое слово, вмещающее в себя так много: — ВОЙНА.

Перед ней по мосту шли призраки — рождающиеся в тумане над заливом бледные видения, которые в клочья рвал ледяной ветер. Луна бросала на них обманчивый тревожный свет сквозь туман. Чайки, устроившиеся на ночлег между перекладинами моста, тревожно хлопали крыльями и пронзительно кричали при их приближении. Девушке во всем виделись дурные предзнаменования. Она споткнулась о разломанный асфальт, но удержала равновесие, потревожив при этом раненую руку. Боль пульсировала в голове, путая мысли. Странница передохнула минуту и, превозмогая себя, продолжила свой путь.

Ее лицо горело, и даже капельки тумана не могли охладить его. Вокруг тонкими сиплыми голосами шептались призраки. Девушка видела огни, танцующие в тумане, очертания лиц, которые таяли, стоило в них вглядеться. Иногда белые фигуры тянули к ней руки, пытались схватить, удержать, но стоило сделать шаг вперед — и они исчезали, превращаясь в бесплотный клубящийся дым. Но девушка не давала себя обмануть, она твердо знала, призраки — не просто мокрый воздух, это реальность, которая изгнала из Города ее мать.

Она брела, потеряв счет времени, вслушиваясь в собственные шаги, когда тишину разорвал пронзительный звук, похожий на вопль огромной раненой птицы. Жуткий крик повис в тумане. Секунда — и она прячется за перилами моста, сжимая нож, готовая к отпору. Все стихло, но девушка не спешила покинуть свое укрытие. Двигаясь медленно, она достала арбалет из рюкзака, зарядила его, морщась от боли, сжала нож в свободной руке и осторожно сделала шаг вперед.

Туман клубился в лунном свете, и девушка вновь услышала скрипучий звук, на сей раз сопровождающийся звонким постукиванием, как будто по жестяной крыше забегали сотни крыс со стальными коготками. Пауза, затем жуткий скрежет, как будто стальной клинок засовывают в металлические же тесные ножны. Напрягшись, она пыталась вычислить источник странного шума, замирая в тишине и подкрадываясь, когда звуки возобновлялись.

На горизонте, где туман чуть рассеялся, забрезжили первые лучи солнца, и девушка смогла наконец различить темный прямоугольный дорожный знак. К нему были подвешены странные предметы, раскачивающиеся на ветру. Озадаченная, она подошла ближе и смогла рассмотреть их, что, однако, ни на каплю не приблизило ее к пониманию, для чего могла бы предназначаться странная конструкция. Обычный домашний эмалированный бак крепился к знаку толстой металлической цепью. Эмаль уже облупилась, и поверхность бака была изъедена ржавчиной. Сей предмет домашнего обихода окружал богатый ассортимент металлической утвари, как-то: потускневшие латунные тарелки, меч с выгравированными надписями на незнакомых языках, множество вилок, металлические пружины и еще куча всякой всячины, которая скрипела, стучала, дребезжала на ветру и, очевидно, произвела все те жуткие звуки, напугавшие девушку.

Она отошла на шаг, рассматривая чудное сооружение, и вновь подивилась, кому пришло в голову соорудить такое и, главное, зачем. Вилка ударила по баку, произведя дребезжащий звон, и девушку передернуло. Обойдя знак, девушка поспешила по дороге к невидимым пока домам Города.

Центр Города: серый свет падает на серые здания. Нет, не верно, здания не все серые, но тусклое освещение крадет краски даже у яркого кирпича. Ветер с залива играет голубиными перьями, заставляя их кружиться над мостовой в причудливом танце. Сорняки растут в расщелинах асфальта, но пасмурное утро украло и их краски тоже. Девушка прошла мимо старого «мерседеса», заглянув внутрь. Когда-то роскошная кожаная обивка подрана, из нее торчат сор и плесень, вскормленная все тем же туманом, тянущим свои щупальца в разбитые окна.

На улицах пустынно. Пока странница встретила лишь черную кошку в дверном проеме, фыркающую на туман. Девушка прислушивалась к звуку собственных шагов в полной тишине. Разбитые окна, как глаза мертвецов, ревниво следили за каждым ее шагом. Дома — огромные глыбы бетона и стекла, с пятнами лишайника и птичьего помета — поднимались ввысь, бросая вызов небу. Последние этажи были скрыты туманом, поэтому ей казалось, что здания бесконечны.

Девушка, измотанная и бесконечно усталая, брела в полусне-полубреду по Маркет-стрит. Ей безумно хотелось спать, но инстинкт не позволял расслабиться, зайти в один из офисов и свернуться калачиком на диване. Она продолжала идти, уже не удивляясь чудесам, населяющим Город.

На улицах слышалась приглушенная органная музыка. Из-за угла выскочила машина, напоминающая огромного металлического паука, и, скрипя железными суставами, устремилась вниз по улице по трамвайным рельсам. Подняв голову, девушка вздрогнула, увидев, как кто-то улыбается ей сверху, но почти сразу поняла, что это лишь очертания женских лиц, нанесенные тушью на уличные фонари.

Дойдя наконец до «Трансатлантика», девушка остановилась, чтобы полюбоваться на огромное здание. Со стен на нее смотрели странные существа с человеческими телами и головами зверей. Огромный, ядовито-яркий змей обвивал пирамиду, поднимаясь к вершине, скрытой в клубящемся тумане. У девушки закружилась голова. Жар от раны играл с ней странные шутки — змея, казалось, извивается и шипит. Стряхнув с себя оцепенение, путница побрела дальше.

На одном из перекрестков, в сером призрачном свете она увидела группу людей в темных одеждах. Они стояли неподвижно на открытом пространстве, и ветер доносил звук их голосов. Девушка, притаившись за бетонной стеной, попробовала разобрать слова, уловить движения, чтобы определить, могут ли эти люди представлять опасность. Наконец, не поняв ни слова и продрогнув до костей в ледяном тумане, она решилась подойти к группе, держа арбалет наготове.

Люди были сделаны из темного металла, на котором туман осел мелкими капельками. Порывы ветра раскачивали их металлические челюсти, крепившиеся к черепам шарнирами, и из пустых глоток раздавался чудной гул, который девушка и приняла за речь. Пустые глазницы изучали незнакомку, и она, вновь не выдержав безмолвного напряжения, обошла конструкцию и поспешила вниз по улице.

Вдруг над ее головой послышалось хлопанье крыльев, как будто огромная птица летела низко-низко над улицами Сан-Франциско. Она подняла голову и увидела Ангела — он летел вперед, обгоняя ее, освещая серые стены домов золотым сиянием крыльев. Не раздумывая ни секунды, девушка собрала последние силы и устремилась за посланником свыше. Теперь ее вел не страх, но вера — вера, что Ангел приведет ее к матери.

Дорога виляла по узким аллеям, где высокие дома, стоящие тесным строем, закрывали небо. Голова разламывалась от боли, становилось трудно дышать, в глазах потемнело. Девушке начало казаться, что враждебные здания надвигаются на нее, давят, не дают вздохнуть полной грудью. Оглянувшись, она краем глаза заметила, что дома движутся, меняются местами, сходятся в одном месте и расходятся в другом, до неузнаваемости меняя улицу и отнимая возможность выйти тем же путем, что и вошла. Но ей все уже стало не важно, забылась даже боль в плече. Значение имело лишь одно — догнать Ангела, не потерять этот свет в сером тумане. Золотое сияние крыльев не давало ей заблудиться.

Силы тем временем по капле покидали девушку. Каждый шаг давался все тяжелее, ватные ноги подгибались и дрожали, голова, казалось, превратилась в огромный воздушный шар, наполненный болью вместо воздуха. Готовая сдаться, она завернула за угол и замерла, ослепленная ярким сиянием. Ангел стоял перед ней.

Правая часть его прекрасного лица ласково улыбалась ей. Но слева кожа была разодрана, обнажая металлические пластины. На скуле, где сходились две пластины, виднелась ржавчина. Левый глаз, обезображенный, лишенный века и ресниц, горел золотым огнем, но неверным, мерцающим. Девушка не могла оторвать взгляда от огонька, боясь, что он погаснет навек, но сияние, потухнув, вновь вспыхивало в полную силу. Ангел был обнажен. Его когда-то ровная и гладкая кожа износилась, особенно на суставах, и там и тут проглядывали металлические соединения. Гениталии отсутствовали, и на их месте была все та же гладкая и чуть мерцающая кожа.

Скрипя проржавевшим механизмом, Ангел протянул к ней руки. Девушка, стоя неподвижно, изучала бесстрастное лицо, ей снова стало холодно и одиноко, но надежда отказывалась покидать ее сердце.

— Где моя мама? Скажи, ну пожалуйста! — прошептала она. Ангел не отвечал, и ее начала охватывать злость, смешанная с отчаянием. Голос задрожал. — Ну что ты молчишь, где моя мама?

Ангел, все так же безмолвно, вновь протянул к ней руку, но девушка отступила, прошептав:

— Нет!

Девушка пятилась, не в силах отвести взгляд от мерцающего золотого глаза, но тут ее отвлек шорох в темноте, за спиной Ангела. На девушку любопытными глазами-бусинками смотрело маленькое животное. Память услужливо напомнила полузабытую картинку из детского букваря — Обезьяна — начинается на круглую букву «О». Обезьянка рассмотрела человека, затем тявкнула — как-то даже повелительно — и устремилась вниз по улице.

Собрав последние силы, девушка кинулась вслед, вновь петляя по лабиринту улиц. Теперь ее пугал звук крыльев, по спине бежали мурашки от прикосновения холодных металлических пальцев.

Но вот дома, казалось, расступились, вокруг посветлело, дышать стало легче. Она вновь очутилась у разбитого «мерседеса». Обезьянка уселась на его крышу и принялась неторопливо разыскивать в шерстке блох. К девушке она, казалось, потеряла всяческий интерес. Та оглянулась — улица за ее спиной была пуста. Ангел исчез. Истощенная, испуганная и потерянная, она поняла, что больше не может идти, искать, бежать. Открыв заднюю дверцу машины, девушка скользнула на сиденье. Ростки аниса пробивались через ветхую обивку, наполняя машину своим ароматом. Девушка провалилась в сон.

Дэнни-бой весело крутил педали своего велосипеда по Маркет-стрит, направляясь к складам в южной части Города. Строго говоря, то, на чем он ехал, могло называться велосипедом с известной натяжкой: неуклюжая, зато крайне функциональная конструкция, корпус повозки бакалейщика на колесах от горного велосипеда. Она скрипела и подпрыгивала на дороге, но Дэнни не обращал на это внимания, занятый своими мыслями. Вчера он нашел на пепелище дома три электрические лампочки, уцелевшие каким-то чудом, и теперь возвращался поискать еще. Интересно, осталось ли там еще что — на продажу. Помимо этого, ему нужна синяя краска для Золотых Ворот.

Изабель, дворняжка, которую он приютил еще щенком, трусила за гибридом повозки и велосипеда, изредка замирая у очередной машины — там часто селились одичавшие кошки. Было раннее утро, и туман еще не успел до конца рассеяться. Серая дымка кралась по улицам, обнимая фонарные столбы и прижимаясь к стенам домов. Дэнни любовался изящными завитками и причудливыми узорами тумана. Черные мертвые окна казались украшенными кружевными занавесками, как те, которые он однажды видел в богатом доме на Пасифик-Хайт. Интересно, можно ли сделать что-нибудь интересное из тех занавесок? Ну, что-то типа скульптуры, которая меняла бы очертания от ветра? Надо не забыть поделиться этой идеей с Затчем или кем-нибудь еще из скульпторов.

В такие дни Дэнни-бой часто видел в Городе вещи, которые не мог объяснить. Толпа полупрозрачных людей, танцующих на Маркет-стрит под музыку, для него не слышную. Ангелы, летящие над домами. Женщина, правящая колесницей, запряженной огненными конями. Но жизнь «После» научила молодого человека принимать чудо как должное. Картины стали частью его жизни. Он знал, что это видения Города, которые запрятаны где-то глубоко в его сердце, под цементом и асфальтом, но иногда набираются сил и пробиваются на поверхность, как сорняки на улицах. Люди покинули Город, но их сны и мечты остались, поселившись на пепелищах домов, в брошенных машинах, на пустынных улицах. Иногда Дэнни-бою казалось, что сам Город — лишь прекрасный сон его обитателей. Сны мертвых влияли на живых, навевая им странные идеи и фантазии. Лили, например, занялась собиранием черепов. Сейчас ее коллекция украшала витрину универмага «Эмпориум».

Оказавшись на пересечении Маркет-стрит с Пятой авеню, Дэнни решил еще раз глянуть на выставку Лили. Доехав до «Эмпориума», он в который раз загляделся на витрину. Нет, его не завораживали, как Лили, отполированные белые кости неизвестных людей, но идея Дэнни определенно нравилась. Рядом с каждым черепом Лили поместила какой-нибудь предмет, найденный рядом и скорее всего принадлежавший этому человеку: очки в простой металлической оправе, пустая фляга из-под виски, голый пластиковый пупс с кудрявыми белыми волосами и круглыми синими глазами, кроссовка, Библия, кружевная перчатка. Каждый череп был отполирован до блеска воском для полов, которым изобиловали супермаркеты Города.

С последнего его визита сюда, отметил молодой человек, добавился еще один экспонат — беззубый череп и вставная челюсть, лежащая рядом. Дэнни снова восхитился способностью Лили выбирать предметы для экспозиции. Очки, перчатки, книги, все то, что окружает человека, делало выставку памятником минувшей жизни и погибшим жителям Города.

Постояв еще минутку, молодой человек свистнул Изабель, которая вертелась между машинами. Но собака не подбежала на его зов, а залаяла где-то в отдалении. Дэнни позвал ее еще раз, но она лаяла так яростно, что, очевидно, его присутствие было просто необходимо.

Звук привел его к старому «мерседесу», припаркованному в центре улицы. На крыше машины сидела обезьяна, сердито огрызаясь на собаку. Завидев приближающегося человека, обезьяна ретировалась, молниеносно спрыгнув с крыши и шмыгнув в полуоткрытую дверь какого-то офиса. Изабель обнюхивала дверцу машины, яростно виляя хвостом.

Дэнни-бой заглянул в мутное стекло и увидел на сиденье девушку, сжавшуюся в комок, чтобы быть как можно дальше от оскаленных зубов собаки.

— Эй, не бойся! Все нормально, ты можешь выйти, Изабель не причинит тебе вреда, — попробовал успокоить незнакомку молодой человек, но та даже не пошевелилась.

Ее лицо было очень бледным, на лбу испарина. Девушка изо всех сил куталась в кожаную куртку, как будто пытаясь защитить себя от холода и врагов.

— С тобой все в порядке?

В глазах незнакомки застыли страх и безысходность, как у раненого животного, слишком слабого, чтобы сражаться за свою жизнь. Она часто моргала, стараясь сохранить четкие контуры предметов. Изабель лаяла и скреблась в дверцу.

Чужаки редко забредали в центр Города. Торговцы обычно направлялись к Торговому центру Даффа. Мало кому хотелось столкнуться со странностями, которые Город часто демонстрировал одиноким путникам. Иногда на это осмеливались банды из Окленда, но банда никогда бы не бросила одного из своих.

— Ты ранена?

Молчание. Ее глаза закрылись, как будто держать их открытыми потребовало слишком больших усилий, но как только молодой человек распахнул дверцу, девушка рванулась вперед, оттолкнув его, и побежала, не разбирая пути. Ее сил хватило лишь на несколько шагов, и она упала на асфальт. Нож со стальным звоном выпал из разжавшейся руки.

Дэнни-бой осторожно приблизился. Лицо девушки было измазано кровью, сочившейся из пореза на лбу. Куртка распахнулась, и он увидел руку, перевязанную белой тканью с узорами из красных и коричневых цветов. Приглядевшись, молодой человек понял, что узор на самом деле — пятна запекшейся и свежей алой крови.

В «Эмпориуме» Дэнни набрал ворох одеял, из которых соорудил подобие мягкого гнезда для нее в своей повозке. Как можно аккуратнее переложил в него девушку и направился к дому.

По дороге к отелю святого Франциска ему на глаза попался маленький Томми. Молодой человек отправил его за Тигром: прежде чем заняться боди-артом, татуировщик работал санитаром. Другого врача в общине не было.

Придя домой, он бережно отнес незнакомку в свою комнату, уложил в свою постель и уселся ждать Тигра. Тот примчался почти сразу же, с докторским чемоданчиком в руке. Бегло осмотрев лежащую на кровати девушку, он выпроводил Томми за дверь, невзирая на яростные протесты.

Пока Тигр разрезал слипшиеся от крови куртку и рубашку, Дэнни-бой поддерживал незнакомку. Во время осмотра она не приходила в сознание, только однажды приоткрыла глаза и пробормотала что-то насчет ангелов и призраков.

— Похоже, она упала со значительной высоты. Небольшое сотрясение, перелом ключицы. Ну-ка, помоги мне.

Дэнни помог усадить ее, и Тигр наложил на ее спину и плечи эластичный бинт, поддерживающий сломанную ключицу.

— По идее, все должно срастись быстро, она совсем Молоденькая. Повязку сменю завтра или послезавтра. И конечно, в ближайшие несколько недель физические нагрузки ей противопоказаны.

— Думаю, она останется здесь, — задумчиво произнес Дэнни-бой.

— Это пойдет ей на пользу. В любом случае непохоже, что она направляется куда-то конкретно.

Тигр обработал царапины на спине и плечах девушки и при помощи Дэнни уложил ее на подушки. Молодой человек заботливо подоткнул одеяло и загляделся на спокойное лицо спящей. Интересно все-таки, что привело ее в Сан-Франциско.

За годы Дэнни-бой собрал в номере отеля пришедшиеся ему по вкусу вещи, найденные в заброшенном Городе, и его жилище приобрело своеобразное великолепие. Гостиничный ковер пропал под ворохом разноцветных восточных половиков, словно трава под осенними листьями. Стены были задрапированы ярчайшими гобеленами, в интерьере соперничали вишня, бирюза, янтарь, сливки. В одном углу трое часов с кукушкой исправно тикали, показывая, однако, разное время. Молодой человек определял время по солнцу, по механическое пение обитателей часов забавляло его. Вечерний теплый ветер приводил в движение множество ярких детских вертушек, прикрепленных к окну. Другое окно украшали гирлянды бриллиантовых ожерелий. Дэнни-бой мог бы продать их Даффу или выменять на что-нибудь полезное, хоть на синюю краску, но ему нравилось наблюдать за игрой бликов солнца, отраженных гранями драгоценных камней. Все равно сокровищ в Городе предостаточно, найти товар для продажи не составляло никакого труда.

Ему нравилось жить в отеле, приходить домой и расслабляться среди мягких ковров. Теплый свет керосиновых ламп дарил покой и уют. Сейчас Дэнни-бой сидел, облокотившись на расшитую подушку, а Изабель свернулась на ковре у его ног. Из-под полуприкрытых век молодой человек наблюдал за Роботом, наливавшим себе крепкий янтарный напиток, который Дафф называл бренди. Протез, крепившийся чуть выше его локтя, в точности копировал движения правой руки, но с отставанием на долю секунды. Своеобразие Робота нервировало многих, но Дэнни-бой сразу же сошелся с ним.

Как раз на этой неделе изобретатель нашел промышленную малярную машину в приличном состоянии. Правда, распылитель был засорен, но Робот обещался починить его в ближайшее время и отдать для покраски Золотых Ворот. В знак признательности Дэнни пригласил друга на ужин. Они только что поели, оставив на столе половину мясного пирога, два пончика и несколько кусков сыра.

— Так ты совсем ничего не знаешь об этой женщине. За исключением, конечно, того, что она напала на тебя с ножом, когда ты предложил ей помощь.

— Она была очень испугана, — мягко возразил хозяин на сердитое ворчание. — Мне кажется, ей просто хотелось убежать, спрятаться от людей.

— Ты чересчур доверчив, — не унимался Робот. Дэнни-бой только усмехнулся — за много лет друг уже успел проесть ему солидную плешь по поводу его доверчивости. Сам-то Робот никому не верил.

— Считай, что это моя стратегия выживания. Я весь как на ладони, ну кому придет в голову нанести мне удар исподтишка? — подзадорил он Робота.

Тот вспылил незамедлительно.

— Никудышная стратегия!

— Ну посмотри, она же совсем ребенок! Что ее бояться?

— Я ничего не боюсь! — Робот раздраженно взмахнул рукой, через секунду протез послушно скопировал движение. — Мне просто кажется, что ты ведешь себя неблагоразумно!

— А когда я вел себя благоразумно? — Вопрос повис в воздухе, и молодой человек расхохотался. — Что, съел?

Робот даже не улыбнулся, и Дэнни вновь посерьезнел:

— Ну что ты так разволновался?

— Вдруг она шпионка?

— Чья?

— Да чья угодно — Церкви Апокалипсиса, Черных Драконов, Звездуна, черт бы его побрал?

Дэнни-бой вгляделся в его встревоженное лицо.

— Ты серьезно думаешь, что она…

— Я ничего не думаю. Пока. Торговцы у Даффа говорили, что Звездун готовит вторжение в Сан-Франциско.

— Если бы он решил напасть, то собрал бы войско да напал. Зачем ему высылать шпиона? Вот уж не думаю, что его пугает наша военная мощь или…

— Дэнни, — прервал его Робот. — Твоя подруга проснулась.

Молодой человек обернулся как раз в тот момент, когда раненая схватила со стола хлебный нож. С оружием в руках она попятилась назад, пока не прижалась спиной к дверному проему. Из одежды на ней был только эластичный бинт, и свет бросал блики на гладкую кожу, создавая тени между грудями. Глядя на нее, Дэнни-бой вспомнил статую Дианы, которую однажды видел в городском музее. Воинственная богиня сжимала в руках натянутый лук, а взгляд у нее был стальной и хладнокровный. В глазах этой женщины полыхала дикая ярость. Услышав ее вопрос, они оторопели.

— Вы привидения?

Нож едва заметно дрожал в руке девушки, но голос был твердым. Нагота ничуть не стесняла ее, она напряженно ждала их ответа.

— Привидения? Это в смысле?

— Мать говорила мне, что в Городе живут призраки. Дэнни-бой слегка пожал плечами.

— Ну да, привидения здесь есть, но мы настоящие. Меня зовут Дэнни, а это — Робот.

— Робот?

Девушка бросила на изобретателя недоверчивый взгляд. Тот, нельзя не отметить, поглядывал на нее с не меньшим опасением.

— А как тебя зовут? — продолжал молодой человек. Она только помотала головой в ответ, но нож чуть опустила и немного расслабилась.

— Никак.

Дэнни перехватил ее жадный взгляд в сторону стола.

— Ты, наверное, хочешь есть? Не стесняйся, присаживайся, угощайся.

Аккуратно, не делая резких движений, он потянулся за подушкой и кинул ее на пол перед низким столом.

— Садись, не бойся.

Напряженная манера напоминала повадки диких кошек, обитающих в заброшенных домах Сан-Франциско. Когда Дэнни предлагал им поесть, они ели, но это было, впрочем, временное перемирие. Кошки не доверяли ему и не нуждались ни в чьей помощи. Им хорошо было гулять самим по себе. Нет, страха они не ведали, но знали, как важна осторожность. Враждебности тоже не было, но высокомерный взгляд говорил: «Я готова ускользнуть в любой момент, только ты меня и видел».

Девушка приблизилась к столу и неуклюже присела на подушку. После мгновенного колебания отрезала себе кусок пирога и приступила к трапезе. Ела она, как человек, знающий, что такое голод: не торопилась, наслаждаясь каждым куском пищи.

— Откуда ты? — прервал молчание Дэнни.

Она прожевала кусок пирога, запила его глотком бренди и неопределенно махнула рукой.

— Город Вудлэнд, это недалеко от Сакраменто.

— Ты, наверное, приехала по I-80, через мост?

Она кивнула. Черты ее лица смягчились от тепла и сытости. Сделав еще глоток бренди, девушка выпалила:

— Я пришла предупредить вас об опасности. Звездун собирается захватить Сан-Франциско.

Дэнни-бой метнул быстрый взгляд на Робота. «Шпионка, говоришь?»

— Как получилось, что ты сломала ключицу?

— Еще перед мостом меня преследовали какие-то люди на мотоциклах. Лошадь перепугалась и понесла, я не удержалась в седле. До наступления темноты пришлось прятаться, а ночью я перешла мост.

— Черные Драконы, — резюмировал Дэнни-бой. — Это банда, они контролируют весь Окленд. Так ты шла восемь с половиной миль со сломанной ключицей?

— Так я же не на руках хожу, < — огрызнулась девушка. Дэнни-бой пропустил колкость мимо ушей.

— В Окленде очень опасно.

Ее губы скривило подобие улыбки.

— Ты что, знаешь безопасные места? Повезло тебе.

— Как бы то ни было, одному в Окленде делать нечего, — повторил молодой человек.

Девушка не стала возражать. Ее движения замедлились. С пирогом она уже расправилась и сейчас дожевывала пончик. Глаза ее слипались, казалось, она решила пока довериться жителям незнакомого Города.

— Я немного устала, — пробормотала она, зевая, и едва не упала.

Дэнни-бой подхватил ее и, уже второй раз за этот день, отнес в кровать.

— Отлично, просто отлично! Ну как можно ей не доверять? — саркастически произнес Робот.

Но молодой человек не обратил на его слова ни малейшего внимания. Он гладил ее лоб, отводя пряди волос, упавшие на глаза.

Глава 8

Каждую среду в Сан-Франциско выходили «Известия Нового Города». Единственную газету выпускала мисс Мигсдэйл, а помогал ей Томми. Он упаковывал двести с небольшим экземпляров в коричневую бумагу и отвозил тюки Ученому, который раздавал газеты всем желающим, и Даффу, который продавал их заезжим торговцам.

Мисс Мигсдэйл в благодарность за помощь учила мальчика. Руби, его мать, считала, что ребенку не хватает школы, и бывшая библиотекарша по мере сил делилась с ним полезными знаниями. В солнечные дни они отправлялись в леса, окружавшие Город, и изучали дикие травы и цветы. В ручье, протекавшем недалеко от библиотеки, Томми наловил головастиков, посадил их в банку и с изумлением наблюдал, как у них отрастают лапки и отваливаются хвосты. Пришел день, и они выпустили в ручей дюжину маленьких ярко-зеленых лягушат. Ясными августовскими ночами мисс Мигсдэйл рассказывала мальчику о звездах, а лягушки оглушительно квакали в ручье, перекрикивая даже пение сверчков.

Иногда мисс Мигсдэйл чувствовала себя немного виноватой: чего уж скрывать, она узнавала от мальчика куда больше, чем он от нее. Томми знал, где растут грибы и где лучше всего ловить раков. Извилистые лабиринты Города он изучил как свои пять пальцев и часто помогал ей найти дорогу. Именно он объяснил учительнице, почему Рэнделл превращается в волка в полнолуние и что за призраки бродят по улицам. Томми принимал странности как должное, и мисс Мигсдэйл это тревожило. Но если происходило что-то интересное, он точно был в курсе и сообщал ей.

В среду, после того как Дэнни-бой нашел незнакомку, Томми не мог говорить ни о чем другом.

— Представляете, мама говорит, что она дикая. Еще она говорит, что Дэнни-бой должен выгнать ее! — возбужденно сообщал он, перекрикивая гул печатного станка.

— Странно, что ее нашли в самом центре. Сам знаешь, Город отпугивает незнакомцев еще до того, как они попадают в Даунтаун, — кричала в ответ мисс Мигсдэйл, сидя за чертежным столом и перевязывая пачки газет.

— Да, а она не испугалась! — захлебывался мальчик, проливая чернила. Он, казалось, гордился отвагой незнакомой женщины. — Ее нашли аккурат в центре!

— Ты разговаривал с ней?

Томми заколебался, раздумывая, соврать или же признаться в неведении. Честность победила.

— Не-а, Тигр выгнал меня! Но я разузнал у Дэнни-боя, что она из Сакраменто.

Мисс Мигсдэйл рассеянно кивнула, погруженная в собственные мысли.

— Да, это интересно. Наверняка она знает что-то о планах Звездуна. Такая информация может нам пригодиться!

— Конечно, пригодится! Иначе Город не пустил бы эту женщину, — авторитетно подтвердил Томми.

Учительница тревожно взглянула на него, в который раз поражаясь его неоспоримой вере в силы Города. Иногда ей казалось, что у ребенка своя религия.

— Ну, это ни о чем не говорит, что здесь такого — дойти до центра!

Томми рассмеялся над ее непонятливостью.

— Да вы что! Она понравилась Городу, и все тут! — Он задумался, но потом все-таки поделился своими сомнениями. — Представляете, у нее есть арбалет, настоящий! Как вы думаете, она даст мне пострелять?

— Я не знаю, но спросить всегда можно, — осторожно ответила мисс Мигсдэйл.

— А еще Дэнни-бой сказал, что у нее нет имени. Вообще никакого, даже клички, чудно, правда? А зачем она сюда пришла?

— Я обязательно спрошу у нее об этом, — пообещала ребенку женщина. — Интервью с ней будет в следующем выпуске «Известий», но ты узнаешь все первым!

Днем, когда Томми укатил на своем велосипеде отвозить газеты Даффу, мисс Мигсдэйл направилась к Дэнни-бою, благо, он жил совсем недалеко от ее издательства на Мишн-стрит.

Девушка грелась на солнце в кресле перед отелем святого Франциска. Три обезьяны наблюдали за ней с каменных украшений на фасаде здания, изредка отваживаясь спуститься на тротуар. Тогда Изабель налетала на них с оглушительным лаем, загоняя обратно. Сейчас собака, вывесив язык, растянулась рядом с креслом, выжидающе поглядывая на обезьян.

Отель выходил на Юнион-сквер, и из своего кресла девушка любовалась на то, что когда-то было маленьким парком. В центре площади, где пересекались четыре мощеные тропинки, возвышался каменный пьедестал. На нем в грациозной позе арабески — рука вытянута перед собой, одна нога изящно отставлена — замерла бронзовая фигура женщины. Основание пьедестала заросло побегами гороха. Томаты и картошка бурно разрослись между дорожками; перец с яркими твердыми листьями рос в деревянных ящиках, предназначенных для рододендронов, огуречные плети вились, скрывая бетон под ярко-зеленым ковром. Несколько тощих куриц и перепачканный петух важно расхаживали среди огорода. В ветвях яблони пели черные дрозды.

Девушка отвела взгляд и, заметив худенькую женскую фигурку, приближавшуюся к ней на велосипеде, инстинктивно схватилась за нож, спрятанный между подушкой кресла и подлокотником — незаметно, зато под рукой. Дэнни-бой убил уйму времени, пытаясь убедить ее, что бояться нечего, но она благополучно пропустила его слова мимо ушей, твердо решив никому не давать спуску. Пока, правда, никто не пытался ее обидеть, но кто знает, с оружием в любом случае спокойнее.

— Привет! — поздоровалась женщина, слезая с велосипеда. Прислонив его к фонарю, она приблизилась к девушке. Изабель вскочила ей навстречу, яростно лупя себя хвостом по бокам. — У нас быстро разносятся новости. Весь Город гудит, что у Дэнни-боя появилась гостья. Меня зовут мисс Мигсдэйл.

Девушка чуть расслабилась и убрала руку с ножа. Женщина показалась ей безобидной, по крайней мере на первый взгляд.

— А Дэнни-бой дома?

Она покачала головой. Так как гостья не сводила с нее внимательного взгляда, очевидно, ожидая более развернутого ответа, пришлось пояснить:

— Он ушел искать Рэнделла. Моя лошадь сбросила меня. Дэнни говорит, Рэнделл поможет найти ее.

Мисс Мигсдэйл удовлетворенно кивнула, усаживаясь в соседнее кресло. Собака села рядом, и женщина почесала ее за ухом.

— Ну-у-у, уж если кто и поможет, так только Рэнделл! Вы не возражаете, если я подожду здесь?

Девушка неопределенно пожала плечами, с любопытством изучая пожилую даму. Леон говорил, что в Сан-Франциско живут артисты. Она толком не могла сформулировать, как должен выглядеть артист, но мисс Мигсдэйл точно не соответствовала ее расплывчатым представлениям.

Пожилая женщина, поглаживая Изабель, изучала незнакомку не менее пристально.

— Я слышала, вы из Сакраменто, — начала она. — Вы знаете что-нибудь о человеке, которого мы тут кличем Звездуном?

— Больше, чем хотелось бы. Я приехала, чтобы предупредить артистов об опасности. Этот человек хочет захватить Сан-Франциско.

Мисс Мигсдэйл кивнула, но не проявила особой озабоченности.

— Насколько нам известно, он бредит этой идеей уже не один год. Но хотелось бы знать подробности. Видите ли, я редактор нашей газеты, и хотела бы взять у вас интервью, если вы, конечно, не возражаете.

Девушка внезапно поняла, почему имя гостьи показалось ей таким знакомым. Конечно!

— Я… Я слышала о вас! Один торговец рассказывал о вашей газете!

Пожилая женщина вся подалась вперед.

— Леон! Это наверняка был Леон! Какая удача, я уже начала волноваться. Когда вы видели его?

Девушка молчала, не поднимая глаз от сложенных на коленях рук. Она не хотела говорить о Леоне, о том, что случилось с ним. Мисс Мигсдэйл мягко попросила:

— Пожалуйста, расскажите мне. Когда вы видели его? Наконец девушка подняла глаза от обивки кресла.

— Неделю назад или около того. Его увели солдаты. — Ее голос задрожал, стало трудно дышать. — Они увели и мою маму.

Ее пальцы беспокойно двигались, выщипывая кусочки обивки, торчавшей из швов. Подняв глаза, она встретила прямой сочувственный взгляд мисс Мигсдэйл.

— Дорогая, расскажите мне, что произошло с ними. — Пожилая женщина сжала ее руку.

— Маму отпустили, а Леона… Говорят, его повезли в центральный штаб. Боюсь, он никогда не вернется. — Она вновь опустила голову. — Мама заболела после заключения. Я старалась, как могла, лечила ее, но…

Мисс Мигсдэйл крепче сжала ее пальцы.

— Она умерла?

— Нет. — Девушка возмущенно выдернула руку. — Однажды ночью за ней пришел Ангел и увел ее сюда, в Сан-Франциско. Я пришла, чтобы найти ее. Я точно знаю, мама здесь. И Ангела я уже видела.

Теперь она прямо смотрела в лицо пожилой женщины, но та молчала. Девушка робко протянула руку и погладила ее по плечу.

— Простите, что я привезла вам дурные вести. Мне… мне правда жаль. Мне очень понравился Леон.

— Да, он был хорошим человеком, — со вздохом произнесла мисс Мигсдэйл. — Он всегда привозил мне новости из Центральной равнины.

Она украдкой вытерла глаза и посмотрела на девушку.

— Пришло время более серьезно отнестись к Звездуну, не так ли?

— Мама так считала. Она попросила меня во что бы то ни стало добраться до Города и предупредить вас.

Мисс Мигсдэйл достала из сумки маленький блокнот на пружинках, в ее голосе послышались деловые нотки.

— Интервью заставит жителей Сан-Франциско задуматься. Пятая власть, сами понимаете. Расскажите мне о вашем путешествии из Вудлэнда.

Подбодряемая вопросами редактора, девушка говорила о равнине, о домах, где она лазила в поисках сокровищ еще ребенком, о рынке в Вудлэнде и о солдатах на пропускном пункте. Мисс Мигсдэйл записывала, а обезьяны наблюдали за ними с фасада отеля.

— Эй! — окликнул Дэнни-бой огромного черного пса.

Тот отвлекся от водосточного люка, который обнюхивал в этот момент, и подозрительно уставился на него холодными волчьими глазами.

— Смотри, что у меня есть!

Дэнни кинул собаке кусок черствого пончика. Обнюхав, пес проглотил еду, не разжевывая, уселся и посмотрел на молодого человека уже с интересом.

— Я ищу Рэнделла, ты знаешь его?

Собеседник сдвинул уши на макушке и наклонил мохнатую голову. Дэнни заколебался, не будучи уверенным, как расценивать реакцию животного. Каждый раз, когда ему надо было найти Рэнделла, он обращался к диким собакам, слоняющимся по Городу. Иногда это помогало, а иногда нет. Он пришел к выводу, что некоторые собаки понимали Рэнделла, знали его язык, но не все. Интересно, к которым относится это чудище.

— Так знаешь?

Пес переступил, не отрывая взгляда от его рук, и тихонько заскулил. Дэнни отломил еще кусок пончика и кинул его собаке.

— Передай Рэнделлу, мне надо поговорить с ним. Пусть приходит в парк Золотые Ворота. Эй, ты вообще понимаешь, о чем я?

Виляя хвостом, собака поднялась и двинулась в его сторону. Молодой человек кинул последний кусок в огромную пасть.

— Все, больше нет. Ну, иди!

Он показал пустые руки, и собачий хвост замер. Пес развернулся и затрусил прочь, оглянувшись на прощание.

Дэнни-бой сел на велосипед и неторопливо покатил в парк через бульвар Гири. Он не торопился, все равно псу потребуется какое-то время, чтобы найти Рэнделла. Зайдя в магазин одежды, Дэнни долго копался в ворохе джинсов и рубашек, пытаясь подобрать что-нибудь для новой знакомой. Рассматривая наряды, он понял, что мысли о девушке не идут у него из головы. Она заинтриговала его, и неудивительно — раньше молодой человек никогда так долго не общался с теми, кто жил за пределами Сан-Франциско. Торговцы у Даффа относились к артистам настороженно и беседу не поддерживали.

Захватив из магазина джинсы и красную рубашку, избежавшие влаги и плесени, молодой человек отправился в хозяйственный, где обнаружил солидный запас краски. Большая часть рисовальщиков граффити, да и прочих художников, жила в Хаит или в районе Мишн-стрит, поэтому склад пока оставался нетронутым. Дэнни-бой проверил все банки — краска во многих засохла, но пять банок эмали разных оттенков синего уцелели. Порывшись еще, он, к своей радости, обнаружил еще три баллончика голубого спрея. Закинув добычу в повозку, он, воодушевленный, направился к парку.

Парк Золотые Ворота раскинулся от сердца Сан-Франциско до побережья — больше тысячи акров открытого пространства. За годы, прошедшие после Чумы, он разросся и одичал. По лугам бродили олени с белыми хвостиками и табуны диких лошадей — их предки когда-то катали детишек по выходным. Перелетные утки часто гостили на зацветших прудах, нагуливая жирок перед долгой дорогой. Лужайка перед огромной Оранжереей приобрела вид мохнатый и косматый — трава уже давно поглотила аккуратные клумбы. Теперь здесь паслись дикие быки (да-да, потомки тех ручных животных, что робко брали сладкие булочки с изюмом из рук восторженных туристов). Они недоверчиво принюхивались к тем экзотическим растениям, что смогли пробиться через стеклянные стены Консерватории и теперь тянулись к солнцу.

Дэнни-бой проверил силки, расставленные в низких кустиках у Консерватории, и обнаружил одного-единственного кролика. Вытащив добычу, он поправил ловушку и продолжил свой путь. Велосипед катился по дорожке, ведущей мимо Японского чайного сада, музея «Де Янг», Музея восточного искусства и Калифорнийской академии наук. Наконец он достиг назначенного места и резко затормозил, переполошив голубей, мирно клюющих что-то в расщелинах асфальта.

— Рэнделл! Эй, ты здесь?

Бык, пасшийся у входа в Японский сад, недоверчиво покосился в его сторону. Декоративная японская слива уронила несколько листьев, и они, кружась, опустились Дэнни под ноги.

— Рэнделл!

Его голос отозвался эхом под сводами Академии. Три оленя бросились прочь под сень деревьев. Дэнни сделал несколько кругов, высматривая друга. Воздух был мягок и свеж, солнце разукрашивало землю узорными тенями, и молодой человек, поддавшись очарованию дня, катался по парку, забыв о цели своего прихода. Велосипед подпрыгивал на камнях, склянки в повозке громыхали.

Вдруг он почувствовал, что за ним наблюдают. Рэнделл, стоя рядом с быком, смотрел на него бесстрастными глазами.

— Рэнделл, наконец-то! Рад тебя видеть. Дэнни резко затормозил.

Мужчина бросил на землю седельные мешки.

— Это принадлежит женщине, которую ты нашел. Молодой человек нахмурился. Опять Рэнделл знает больше, чем должен бы.

— Откуда ты знаешь, что она у меня?

— Мне рассказали обезьяны.

— А… Ну и что же они сказали?

— Говорят, грядут перемены. На нас движется беда. Эта женщина — предвестник несчастья.

— Предвестник? Навряд ли. Рэнделл пожал плечами.

— Может быть, именно она поможет справиться с бедой, но точно пока неизвестно.

— Да что за беда? О чем ты? Друг замялся, отводя глаза.

— Я не знаю точно, но что-то плохое произойдет. Он задумчиво разглядывал мешки, поглаживая бороду. Потом взглянул черными глазами в лицо Дэнни-бою.

— Ее лошадь присоединилась к табуну в парке, передай ей.

— Хорошо, передам.

— Береги себя, друг!

— Беречь от чего?

Рэнделл вновь пожал плечами.

— Узнаю — скажу.

Он ушел, оставив Дэнни наедине с жующим быком. Тот потряс головой и фыркнул, выражение его красных глаз было явно не дружеским. Молодой человек попятился.

Придя домой, Дэнни застал девушку спящей в кресле. Она выглядела хрупкой и уязвимой. Он заметил, что на затылке волосы ее вьются мелкими колечками. Дэнни-бой осторожно дотронулся до ее плеча, чтобы разбудить, и ее глаза немедленно широко распахнулись. Опять она напомнила ему диких животных, которых он. иногда спугивал, бродя по заброшенным офисным зданиям. Серая лиса, бесшумно скользнувшая в дверь мимо него; енот, разгневанно смотрящий огромными светящимися глазами. У девушки было похожее выражение во взгляде — она знала секреты, но не хотела ими делиться.

— Привет, я вернулся. Вот, чистая одежда для тебя. Я поговорил с Рэнделлом — твоя лошадь в парке, пасется с дикими табунами.

Девушка потянулась за мешками, но поморщилась и вновь опустилась в кресло.

— Давай помогу.

Дэнни развязал мешки под ее немигающим взглядом и протянул ей. Она рылась в вещах, нетерпеливо отбрасывая сушеные абрикосы, вяленое мясо, миндаль, пока не нашла то, что так искала, — стеклянный шар на черной подставке.

— Это Сан-Франциско, — объяснила девушка, показывая шар молодому человеку. Перевернув его, она в который раз залюбовалась золотым дождем. — Я смотрю на него уже много лет, и не надоедает.

Он улыбнулся и постучал пальцем по стеклу.

— Смотри, Юнион-сквер, мы сейчас здесь. А вот «Трансаатлантик».

— Я была там! — воскликнула девушка. — Точно, я пришла по этой улице. Кто-то изрисовал все стены странными картинами.

— Это неомайянисты. — Перехватив ее недоумевающий взгляд, он пояснил: — Художники граффити, они живут в районе Мишн-стрит и хотят сделать из «Транс-америки» что-то вроде храма.

Девушка задумчиво наблюдала за кружащимися блестками в шаре.

— По дороге в Город я видела толпу людей, сделанных из металла. Когда дул ветер, они как будто шептались.

— Это скульптура Затча и Гамбита. Они назвали ее «Разговор ни о чем».

— А музыка? Я слышала странные глухие звуки, как вой на ветру.

— А-а-а-а, это ветряной орган Гамбита. Ветер играет на нем.

— А механический паук, размером с собаку? Он обогнал меня в центре Города.

— Его создал Робот. Робот вообще изобрел множество машин, которые бегают теперь по Городу. Некоторым это не нравится, но они не причиняют никому вреда.

Дэнни взглянул на нее. Девушка облизнула губы, она явно хотела задать еще какой-то вопрос, но не решалась. Наконец она спросила:

— Я видела Ангела, который забрал мою мать. Его тоже построил Робот?

— Ангел? — Молодой человек нахмурился. — Что еще за Ангел?

Девушка описала ему свое приключение на улицах Города, ее глаза горели от волнения. Дослушав, Дэнни покачал головой.

— Никогда не видел ничего подобного. Может быть, это дело рук Робота, но я что-то не уверен. Ладно, узнаю у него поточнее.

Девушка с надеждой кивнула и спрятала шар в рюкзак.

— Хочешь есть? — спросил Дэнни и, услышав утвердительный ответ, предложил: — Я готовлю на крыше. Пойдем покажу.

Они поднялись на третий этаж и вышли на крышу. До Чумы это было что-то вроде сада, соединявшего старое здание с новым корпусом. Стены отеля защищали его от ветра, и Дэнни-бой использовал пространство как кухню и мастерскую. В хорошую погоду он готовил на воздухе, разводя огонь из обломков старой мебели и прочего мусора, найденного на улице.

Огонь весело затрещал, и Дэнни-бой принялся свежевать кроликов, пойманных в парке. Девушка сидела на краю крыши, свесив ноги и барабаня пятками по стене. Закончив приготовления, молодой человек сел рядом. Изабель лежала между ними, посапывая во сне. Солнце заходило, оставляя тянущее чувство потери, упущенной возможности. Над ними кружила чайка, и лучи заката окрашивали ее белоснежные крылья пурпурными пятнами. На фоне темно-синего неба то тут, то там возникали столбы дыма, как огромные грязно-серые знаки вопроса.

— Сколько людей здесь живет? — спросила девушка внезапно.

— Не знаю, человек сто или около того.

— А сколько было до Чумы? Он пожал плечами.

— Об этом лучше спросить мисс Мигсдэйл или Ученого — он-то уж точно знает.

Девушка почесывала Изабель за ухом, и собачий хвост равномерно молотил по крыше. Дэнни улыбнулся.

— Любишь собак? Она кивнула.

— Да, очень. У меня дома была собака… Ее пристрелили солдаты.

— Мать Изабель была дикой собакой. Я нашел щенят в подвале разрушенного дома, они скулили, все пытались присосаться к пальцу.

— Где же была их мать?

— Не знаю, я караулил целый день, но она так и не появилась. Я взял щенят, выкармливал их молоком из соски, пока они не подросли и не смогли есть сами. Двух сразу пришлось отдать Даффу в обмен на молоко, остальных раздал друзьям, а Изабель оставил себе. Она была самой смышленой из помета.

Изабель потянулась и заворчала. Девушка потрепала ее по холке.

— Помогаешь бездомным, значит?

— Да, а что? Ты не помогла бы? Она задумалась лишь на секунду.

— Собаке — да, человеку — вряд ли.

— Эсмеральда подобрала меня на улице. Когда родители умерли от Чумы, мне было только три года. Я помню, как увидел их мертвыми и убежал, весь в слезах. Эсмеральда нашла меня и приютила. Людям надо верить.

— Мама верила людям, — глухо отозвалась девушка. — Помню, когда я была совсем маленькой, к нам зашел торговец. Он предлагал пинту керосина в обмен на орехи. Миндаля у нас было предостаточно, а керосина не хватало, и мать впустила его в дом. Когда она положила ружье, чтобы отсыпать человеку орехов, он схватил ее. Я играла на улице и услышала ее крик. — Голос девушки дрогнул, и она несколько мгновений молчала, наблюдая за собакой. — Я схватила во дворе топор с поленницы и ударила его. Сначала по ногам, а когда он упал — по голове. Мама плакала, ее одежда была разодрана. Все вокруг было залито кровью того человека. Мы закопали тело в саду, без всякого надгробия. Повозка, на которой он приехал, и лошади остались у нас. Я научилась ездить верхом.

Дэнни-бой инстинктивно сделал движение ей навстречу, чтобы утешить, но девушка холодно взглянула ему в лицо. В ее глазах читалось предупреждение.

— Так что я не верю людям, нет в них ничего хорошего.

— Я знаю много добрых людей, — мягко возразил молодой человек, но она не ответила.

Он поворошил угли, установил над огнем решетку и разложил на ней куски кроличьего мяса. Сок закапал в костер.

— Смотри! — вдруг окликнула его гостья.

На уровне крыши в воздухе зависла колибри, привлеченная яркой красной рубашкой девушки. Дэнни слышал треск крошечных крыльев. Птичка переливалась ярким оперением, как переливается на солнце капля росы в траве. Девушка растерянно улыбнулась.

— Глупенькая, приняла меня за цветок!

Когда ужин был готов, они съели пахнущее дымом мясо из китайских тарелок, найденных Дэнни на кухне отеля. Солнце зашло, но звезд пока не было видно. Улицы внизу опустели, только кошки крадучись выбирались на охоту в парк.

— Иногда я отдаю остатки еды кошкам, — сказал молодой человек, заканчивая ужин.

Девушка встала с тарелкой в руках.

— Давай я покормлю их.

Дэнни молча смотрел, как она собирает остатки ужина и идет к лестнице. С края крыши увидел, как девушка вышла из отеля, слившись с сумерками. Поставив тарелку на дорогу, она присела на край тротуара и замерла. Сверху молодому человеку показалось, что улица ожила: из черных дверных проемов, канав и закоулков выбирались кошки. Серые и черные, пушистые и не очень, но все напряженные и потрепанные, как боксеры, видавшие лучшие дни, она бесшумно собирались вокруг неподвижной фигурки на тротуаре. Самый смелый черный котище быстро схватил самую большую кость и растворился в темноте. Девушка не шевелилась. Грациозная серая кошка аккуратно приблизилась, почти прижавшись животом к земле, и, не отрывая горящих глаз от ее лица, не спеша взяла свой кусок.

Наблюдая за этой картиной с крыши, Дэнни вспоминал слова Тигра: «Она ведет себя так, как будто выросла в волчьей стае». Он тогда спорил, говорил, что девушка просто стесняется, ей понадобится какое-то время, чтобы привыкнуть к новым знакомым. Сейчас, видя ее, окруженную дикими кошками, он засомневался в своих словах.

Глава 9

Во сне девушка была соколом и парила ввысь, навстречу ярко-голубому небу, купаясь в теплом, пронизанном солнечными лучами воздухе. Она проснулась. Ей было тепло и мягко. Рука побаливала, но уже слабее, кроме того, боль стала почти привычной.

Девушка открыла глаза и не сразу вспомнила, где находится. Над ней был белый потолок. По нему, среди цветочных гирлянд, весело порхали пухленькие херувимы. Девушка выскользнула из-под одеяла и бесшумно оделась. Из окна падал слабый свет очень раннего утра.

Солнце только вставало, Юнион-сквер был скрыт легкой дымкой.

В соседней комнате Дэнни-бой спал на ворохе подушек, закутавшись в синее шерстяное одеяло. Рядом лежала Изабель. Она подняла голову, когда девушка брала со стула арбалет и нож, но не последовала за ней.

На улице было туманно, но в окнах верхних этажей небоскребов уже отражалось солнце. Девушка заколебалась — идти в темные недружелюбные лабиринты центра не хотелось, но и оставаться дома в такое чудесное утро она не собиралась. Если найти хорошее место, можно наловить кроликов…

Она решительно повернула прочь от Даунтауна.

Девушка шла медленно, полной грудью вдыхая прохладный воздух. Пройдя несколько кварталов, заметила, что пейзаж изменился. Пропали рестораны и магазины. Жилые дома стояли тесными рядами по обеим сторонам дороги. Ее это озадачило — сколько же нужно народа, чтобы заселить все эти здания? Такое не укладывалось в голове, и она шла дальше, разглядывая заброшенные жилища. Иногда девушке казалось, что кто-то наблюдает за ней из темных окон, недовольный вторжением.

Каждый дом имел свое лицо, свою индивидуальность. Красный кирпичный дом, казалось, протягивает к ней через ограду пушистые лапы — разросшиеся кусты можжевельника. Следующий, белый отштукатуренный дом казался слепым из-за плюща, вьющегося по стенам и закрывающего окна и двери. На клумбе перед парадным входом робкие побеги лаванды пытались пробиться к свету сквозь стену настырных жизнелюбивых сорняков. Розовые кусты с яркими, погрызенными гусеницами листьями, длинными коричневыми шипами и несколькими кроваво-красными цветами почти скрывали фигуры двух каменных львов, позеленевших от сырости.

Девушка любила одиночество и всегда предпочитала его шумным компаниям. Но здесь, среди домов-призраков, она чувствовала себя неловко, потому что была окружена чужими воспоминаниями. Несколько раз она оглядывалась — и каждый раз удивлялась, что никто не преследует ее.

Дорога карабкалась круто вверх, и девушка уже начинала подумывать повернуть назад и поискать более приятный маршрут для прогулки, но вершина манила, поэтому, невзирая на боль в руке, она шла и шла по пустынным улицам.

Когда солнце взошло, девушка стояла на вершине холма и смотрела вниз, на Город, точнее, на колышущееся море зеленых листьев. Цепкие плети плюща накрыли эту часть Сан-Франциско большим одеялом, смягчили его линии и сгладили углы. Машины, здания пропали под буйной растительностью, видны были лишь выступающие части — крыши, распахнутые окна, антенны. Фонарные столбы были похожи на крепости из плюща, машины — на маленькие курганы. Из одного такого кургана торчала, блестя на свету, радиоантенна. Вокруг нее обвивался пока единственный светло-зеленый побег, тянущийся к солнцу.

Девушка спустилась с холма. Ее завораживали зеленые проходы между заросшими домами. Воздух был свеж и прозрачен, как на берегу ручья, протекавшего рядом с ее домом. Место напомнило ей сказку, которую мама рассказывала в детстве: о принцессе, проспавшей тысячу лет. За эти годы розовый сад под окнами замка разросся, превратившись в неприступную стену, охраняющую покой принцессы.

Ветер шевелил нежные листочки, и они ласково щекотали щиколотки девушки, тихо шелестя, как будто делясь своими секретами, которые она, увы, не понимала.

Вход в большинство домов был прегражден переплетающимися ветвями растений, поэтому распахнутая дверь, зияющая черной дырой среди зеленых листьев, сразу привлекла ее внимание. Она замерла, прислушиваясь. Где-то вдалеке запела птица. Ветви плюща колебались от ветра, как будто приглашая подняться по ступенькам и зайти в дверь. Услышав странные металлические звуки, становившиеся все громче и ближе, она отбросила сомнения и скользнула внутрь. Как раз вовремя, потому что по улице мимо дома промчалось крайне юркое механическое создание на четырех лапках. Оно чем-то смахивало на ящерок, которых девушка часто видела греющимися на солнышке рядом с ручьями; его поверхность блестела от мельчайших капелек тумана, флюгеры, прикрепленные к спине, звякали друг о друга. Казалось, создание торопится по своим неотложным делам, мало обращая внимание на происходящее вокруг.

Девушка проводила его глазами и огляделась вокруг. Плющ, казалось, замялся на пороге, дожидаясь приглашения войти. В прихожей через ветхий ковер начали пробиваться листики клевера, щавеля и латука; на белых стенах виднелись изумрудные клочки мха.

Она осторожно толкнула дверь и оказалась в гостиной. Солнце роняло лучи сквозь листву многолетних деревьев, заливая комнату чуть зеленоватым светом. Часы на каминной полке остановились на половине четвертого. На кофейном столике лежала доска для игры в скраббл, квадратики составляли слова «ОДЕЯЛО», «НОЖ», «ГРОБ». Рядом с доской на крышке были разложены перевернутые кубики с буквами, покрытые слоем плесени. Девушка долго смотрела на игру, пытаясь вникнуть. Слова, выложенные на доске, не имели смысла и навряд ли несли какое-либо послание. Наконец она отошла от стола и отправилась исследовать дом дальше.

На кухне вовсю похозяйничали крысы: все коробки были прогрызены, крупа и хлопья хрустели под ногами, смешанные с пометом грызунов. На столе стояло несколько консервных банок с обгрызенными этикетками, а в углу, на линолеуме, девушка с отвращением заметила шкурку и обглоданные косточки — следы кошачьего пира.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, она ежилась под взглядами, которыми провожали ее обитатели дома со старых фотографий в рамках. Когда-то здесь жили муж с женой и две их дочери. Девушка подумала, что застала их призраки в ванной комнате, и инстинктивно схватилась за арбалет, но сразу же поняла, что ее напугало лишь собственное отражение в огромном, на всю стену, зеркале.

Следы обитателей она обнаружила в спальне: на кровати лежали два скелета — наверное, те самые улыбающиеся мужчина и женщина с фотографии. Ветер, залетая в разбитое окно, гонял по комнате сухие листья, в комнате шуршали мелкие грызуны. Девушка притворила дверь, не желая тревожить покой мертвых.

За окнами гостиной ветер играл с листочками плюща. Комнату населяли бесплотные тени, беспокойно мечущиеся из угла в угол. Девушке стало трудно дышать в вязком и плотном воздухе, голова ее пошла кругом. Ветер не приносил облегчения и прохлады, а лишь колебал рисунки на обоях, создавая бредовые образы. Она поморщилась от вернувшейся боли в плече и, чтобы не упасть, присела на деревянный стул, покрытый зеленоватой плесенью. Девушка закрыла глаза и услышала.

Сначала заговорил дом. Птицы, казалось, смолкли за окном, и дом поведал ей, скрипя половицами и старыми рамами, историю живших здесь людей, как они плакали и смеялись, любили друг друга и растили детей, и однажды умерли. Она слушала звуки прошлой жизни, не шевелясь и почти не дыша, и наконец Город открылся ей. До сих пор его тихий шепот мешали различить шумные люди, опекавшие девушку — Дэнни, Тигр, мисс Мигсдэйл, — но сейчас, в одиночестве, она чувствовала, что Город опутывает ее сложной паутиной улиц, ласкает тело, словно прохладная вода в ручье, посвящая в свои тайны.

Из оцепенения ее вывел еле слышный щелчок, затем еще один, и еще один. Всего пять. Девушка вскочила, пытаясь понять, что происходит, и взгляд ее упал на доску для скраббла. На крышке, где лежали покрытые плесенью фишки, пять из них были перевернуты буквами вверх. Она вгляделась: ДЖЕКС.

Девушка, улыбаясь, произнесла слово вслух: «Джекс!» Ей понравилось, как оно звучит — смело, резко. Собрав фишки с буквами с доски, она положила их в карман. Ей было как-то странно уютно и покойно. Она наконец обрела имя, и оно принадлежало ей, это уж точно.

Бережно прикрыв за собой парадную дверь, Джекс на минуту задержалась на ступеньках и окинула взглядом заросшую плющом улицу. Она дома.

— Спасибо! — прошептала она плющу, солнцу, Городу. — Спасибо за имя!

Джекс подождала еще мгновение, но ничего не произошло. Она направилась назад, к холму. Взобравшись на вершину, она вновь окинула взглядом панораму и увидела маленькие джунгли с буйной растительностью, которые когда-то, очевидно, были парком. Она направилась туда, справедливо рассудив, что лучшее место для охоты найти будет трудно. Надежды оправдались — рядом с входом, где стояла лавочка для посетителей, возились три кролика. Она зарядила арбалет и притаилась неподалеку, поджидая удобного момента.

Меньше чем через час у ее ног лежали несколько кроликов. Джекс выпотрошила тушки, оставив внутренности диким котам и собакам. Ее опять начинала беспокоить боль в плече, и она решила двигаться в направлении отеля.

Улица, по которой девушка пошла на сей раз, сначала ничем не выделялась на фоне городского пейзажа: стекла, хрустящие под ногами, покореженные автомобили. Она только сейчас заметила, что через ржавчину и мох на машинах видны все еще блестящие надписи: «тойота», «бьюик», «додж». Интересно, что значат эти странные слова. Но долго раздумывать об этом не пришлось. Внимание ее привлек огромный металлический лист, натянутый между двумя фонарными столбами. В металле были прорезаны странные отверстия. Джекс они показались смутно знакомыми, но непонятными; через мгновение, впрочем, ее осенило — это обычные буквы, только зеркально отраженные.

Открытие, однако, не прояснило назначения странной конструкции, и девушка продолжала разглядывать ее, щурясь на солнце. Позади железного плаката на земле было установлено зеркало. Недоумевая, Джекс сделала еще несколько шагов, и тут луч света, преломившись в зеркале, ударил ей прямо в глаза. Девушка опустила их вниз, на асфальт, после чего назначение перевернутых букв стало ясным — тени образовывали на земле надпись «ОАЗИС СВЕТА». Она осторожно продолжила путь вниз по улице, удивленно оглядываясь — ни мусора, ни битых стекол на дороге уже не валялось, исчезли машины, преграждавшие путь, белоснежные стены домов блестели свежим слоем краски. Рядом с одним зданием она, зачарованная, остановилась: свет играл множеством мелких радуг на белой поверхности, мелькая, как спинки юрких ящериц.

Оглянувшись, Джекс заметила на дереве, растущем на обочине, призмы, кристаллы и конусы из стекла, колышущиеся на ветру. Зеркальный шар лениво вращался вокруг своей оси, рассылая во все стороны тысячи веселых солнечных зайчиков. Девушка подняла руку, и свет заиграл на ее пальцах: красный — оттенок солнца на закате, зеленый — молодой листвы, синий — перьев сойки. Порыв ветра распутал солнечных зайчиков, и Джекс, улыбнувшись, опустила руку и направилась вниз по улице к еще более необычной конструкции. Многогранный зеркальный обелиск вернул ей ее отражение, искаженное и разбитое тысячей сверкающих граней. Зеркальный двойник Джекс не имел глаз, но стоило ей чуть повернуть голову, и тысячи глаз замелькали, заискрились на гладкой поверхности. Помедлив, девушка пошла дальше, а ломаные отражения ее красной рубашки и голубых джинсов замелькали в обелиске, как мелкие рыбешки в прозрачной воде ручья.

Красная стрелка, заботливо нарисованная на асфальте неизвестным скульптором, приглашала к следующему экспонату. Джекс осторожно огляделась и нерешительно вошла внутрь зеркальной комнаты. Стеклянные граненые стены отразили ее лицо тысячи тысяч раз — она оказалась в толпе множества темноволосых женщин с напряженными лицами, всматривающихся в отражения отражений. Когда она громко рассмеялась и закружилась, раскинув руки, отражения безмолвно повторили ее движения.

Выйдя из комнаты, девушка продолжила исследование Оазиса. Проходя мимо зеркальных пирамид выше ее роста, кубов и шаров, она везде видела себя, разбитую на миллионы кусков, растянутую или сплющенную. Поворачивая за угол, она неизбежно сталкивалась со своим зеркальным двойником.

Наконец дорога привела ее к извивающемуся лабиринту. Девушка почувствовала смутную тревогу и замерла. Оглянувшись, она встретила собственный взгляд. Тысячи глаз смотрели на нее со всех сторон, словно бросая вызов. Внезапно она скорее почувствовала, нежели увидела, молниеносное движение справа. Оглянувшись, она успела заметить лишь бледное лицо и темные волосы женщины, скользнувшей в зеркальный проход. Джекс почувствовала ком в горле — мама! Конечно, все так и должно быть — Город привел ее к матери.

— Подожди меня! Я здесь! — воскликнула девушка, но миниатюрная фигурка исчезла за поворотом.

Без раздумий Джекс кинулась вслед. Виляя среди зеркальных стен, она изо всех сил напрягала слух, пытаясь различить звук шагов матери, но слышала только бешеный стук собственного сердца. Зеркала заманивали ее внутрь лабиринта, преграждая обратный путь. Отовсюду за Джекс пристально следили собственные безумные глаза, она натыкалась на стеклянные тупики, разворачивалась и снова бежала. Ей казалось, что остановка будет подобна смерти, и она, задыхаясь, мчалась, стараясь попадать в такт с биением своего сердца. Арбалет и добычу она уже давно выбросила в одном из коридоров.

В одной из стен девушка увидела окно из простого стекла, из-за которого ей улыбнулось изображение Богоматери, словно подбадривая. Пришло второе дыхание, с новыми силами она устремилась к невидимой цели — направо, налево, снова направо, опять тупик, вернуться и снова налево, и так, кажется, до бесконечности. Но вот доброе лицо Девы Марии снова перед ее глазами. Джекс свернула налево, затем направо и снова оказалась на том же месте. Обессилев, прислонилась к стене, пытаясь отдышаться и собраться с мыслями. Отводя глаза от собственного опостылевшего отражения, она отрешенно разглядывала светящийся нимб вокруг головы Святой Девы и пухлых младенцев, парящих в воздухе. В руках Богоматери художник также поместил маленькое зеркало, и Джекс вымученно закрыла глаза, вновь встретившись взглядом с бледной темноволосой девушкой.

Она приняла решение. Здесь мамы нет, да это и не важно. Главное — она в Городе. Сейчас надо отдышаться, найти выход из лабиринта и постараться вновь встретиться с Мэри в Городе. Она сможет это сделать. Ей не нужна ничья помощь.

Дыхание Джекс стало ровным, сердце успокоилось. Она все еще стояла с закрытыми глазами, наслаждаясь темнотой и тишиной. В отдалении слышалось пение птиц. В ту же секунду она насторожилась — покой нарушили чьи-то шаркающие шаги. Рука девушки потянулась к ножу.

— Стой, где стоишь, не бойся, я уже иду!

Из-за поворота показался лысеющий человек в поношенном сером костюме. Он все еще бормотал под нос слова утешения:

— Ну, видишь, ничего страшного. Сейчас я тебя отсюда выведу.

Заметив настороженную позу девушки, пожилой человек остановился, удивленно смотря на нее поверх очков в тонкой металлической оправе. Глаза у него были светло-голубые, по цвету идеально подходя к галстуку, обляпанному, правда, пятнами непонятного происхождения.

— Я… Я просто наблюдал за тобой с крыши. — Он неопределенно махнул рукой куда-то вверх. — Мне показалось, ты была немного… м-м-м… расстроена, и я вот решил…

Человек не сводил глаз с ее ножа и наконец мягко произнес:

— Э-э-э… Не надо бояться, я не причиню тебе никакого вреда.

— Вы видели мою мать?

Он задумчиво покачал головой:

— Никого. Ты была здесь совершенно одна. Джекс упрямо покачала головой.

— Значит, вы ошибаетесь. Я бежала за ней. Она точно была здесь, я в этом уверена!

— Знаешь, Город иногда дурачит людей, выдает желаемое за действительное.

Она устало обвела взглядом свои бесчисленные отражения, но не сдалась:

— Я точно знаю, что видела маму.

— Не буду с тобой спорить. Как бы то ни было, сейчас она ушла. — Он протянул Джекс руку. — Пойдем, я провожу тебя к тому месту, где ты бросила оружие.

Поколебавшись, девушка все-таки позволила незнакомцу взять себя за руку и провести через лабиринт. Он шел уверенно, не задумываясь на поворотах, и не замолкал ни на минуту.

— До Чумы такие лабиринты были в парках, клубах… Ну, конечно, не совсем такие, но похожие. Мне кажется, людям тогда нравилось чувствовать себя сбитыми с пути, дезориентированными. Я хотел вложить в этот лабиринт частицу Города, чувства маленького человека, оказавшегося здесь в одиночестве, — страх, неуверенность, потеря контроля. Ну, вот мы и пришли.

Джекс недоуменно огляделась. Она была уверена, что никогда не была в этом коридоре. Арбалет, однако, валялся на земле, рядом со связкой кроликов. Она подняла оружие, с радостью вновь ощутив его спокойную надежную тяжесть. Внимательнее приглядевшись к коридору, поняла, что действительно видит его впервые. От провожатого не укрылось ее недоумение.

— Чудно, правда? Кажется, что это совсем другое место? — Он ободряюще улыбнулся. — Ничего, привыкнешь. В любом случае это помогает привыкнуть к Городу. Ладно, пойдем к выходу. Кстати, меня зовут Фрэнк. А у тебя есть имя?

— Джекс, — гордо произнесла девушка, снова порадовавшись звуку нового имени — ярко, резко, угловато!

— Ясно. Тут просто Дэнни-бой с утра мечется по Городу, ищет какую-то безымянную девушку. Похоже, это не ты. Странно, я как-то не подумал, что по Городу могут бродить сразу две посторонние дамы.

— Это мое новое имя, Дэнни-бой пока его не знает, — объяснила она.

— В таком случае, хорошо, что ты нашлась. Он здорово перепугался за тебя.

Зеркальные коридоры постепенно расширялись. Только увидев перед собой улицу, Джекс смогла расслабиться.

— Мы пришли. Ну как, тебе лучше? — спросил Фрэнк. Он выглядел озабоченным, и Джекс с улыбкой кивнула:

— Не волнуйся, я в порядке.

— Если хочешь, заходи в гости, я покажу тебе лабиринт. У меня много других работ — в доме на Норд-Бич я построил камеру-обскуру. А на другой стороне Города скот ро будет зеркальный дворец, Дэнни-бой знает дорогу. Обязательно заходи в гости.

— Хорошо, как-нибудь. Он улыбнулся:

— Провожу-ка я тебя до отеля. Если не знаешь Город как свои пять пальцев, можно наткнуться на странные вещи. Тебе на сегодня достаточно приключений.

Какое-то время они молча шли рядом. Фрэнк внимательно изучал ее лицо, и Джекс чувствовала себя не в своей тарелке. Внезапно он произнес:

— А я представлял тебя совсем другой.

— В каком смысле?

— Со слов Томми, ты настоящая дикарка, чуть ли не в одежде из звериных шкур.

Замечание было сделано как нечто само собой разумеющееся, и Джекс почти не обиделась. Заметив, однако, чуть обиженное выражение ее лица, Фрэнк поторопился исправить оплошность.

— Нет, пойми меня правильно, ты произвела на всех очень сильное впечатление, да к тому же мы так редко общаемся с чужаками. Мисс Мигсдэйл ты показалась очень таинственной, женщина-загадка. И Дэнни-бой так переживает за тебя… — Он нахмурился, подбирая слова. — Пойми меня правильно, я не сплетник, я просто собираю чужие мнения, чтобы посмотреть на предмет с разных точек зрения. Это все равно что идти по зеркальному коридору, тебе не кажется? Одно и то же видится по-разному с разных углов.

Девушка неуверенно кивнула, окончательно запутавшись в его рассуждениях. Резкая боль в плече вернулась, закружилась голова, к тому же она вдруг осознала, что очень голодна.

— Важно не довериться полностью отраженной реальности. Это как Город — ему никогда нельзя верить! А знаешь, почему? Нет двух людей, которые видели бы его одинаковым.

Джекс же в этот момент думала о еде и постели, другая реальность, к тому же зеркальная, занимала ее мало. Наконец показалась высокая башня отеля «Хьятт».

— Отсюда я знаю дорогу! — с облегчением прервала она рассуждения Фрэнка. — Спасибо за помощь.

— Уверена, что дойдешь одна? Ну ладно, я тогда пойду. Не забывай про мое приглашение. Чаще всего меня можно найти возле лабиринта, так что приходи.

— Обязательно приду. Удачи, Фрэнк!

Джекс издали заметила Дэнни-боя, сидящего в кресле перед отелем. В руках у него был ее стеклянный шар, и он зачарованно следил за кружением золотых снежинок. Заслышав шаги, он поднял голову.

— Я подумал, ты уже не вернешься. Ну… решила уехать из Города…

— В парке полно кроликов.

Она показала ему добычу. Дэнни ничего не отвечал, и Джекс спросила:

— Почему ты решил, что я сбежала?

Он все еще молчал, и девушка, не дождавшись ответа, гордо сообщила:

— Теперь у меня есть имя. Мне дал его Город. Достав из кармана фишки с буквами, она протянула их молодому человеку.

— Джекс? Тебя так зовут?

— Да. — Несмотря на усталость, она чувствовала радость от того, что наконец у нее есть имя. — На обед можно съесть мяса.

— Джекс, — прервал ее Дэнни. — Давай я покажу тебе Город? Здесь опасно, если не знаешь дороги, ты должна быть осторожна.

— Я всегда осторожна, — возразила она, нахмурившись. Что это он так с ней возится?

Глава 10

Проснувшись и не обнаружив девушки в доме, Дэнни-бой запаниковал. Он привык к пустоте — пустые дома на пустых улицах пустого Города окружали его большую часть сознательной жизни, но тишина ее спальни была совсем другой. Как будто кто-то неожиданно оборвал песню на полуслове.

Он представил, как она бредет, одинокая, запуганная, ослабевшая, по враждебным улицам. Она может заблудиться в лабиринте переулков и никогда не найти обратную дорогу к отелю. Вдруг она ушла из Города навсегда, и он ее никогда больше не увидит? Молодой человек метался по улицам, рисуя в воображении картины одну страшнее другой и не находя себе места.

— Даже и не знал, что сказать, когда она вернулась, — рассказывал он Роботу, сидя на капоте вишневого «шевроле» шестьдесят седьмого года и наблюдая, как друг возится с малярной машиной.

Мастерская Робота до Чумы была автомобильным салоном, и некоторые машины все еще стояли здесь. Пол был залит маслом и заплеван краской.

— Я боялся, что она ушла навсегда, — продолжал Дэнни.

Робот сосредоточенно молчал, погруженный в работу. Повертев прибор в руках, он направил распылитель на стену и нажал на кнопку. Машина несколько раз кашлянула, поставив на стене кляксу, затем зафырчала, выплевывая комки краски в разных направлениях. Робот чертыхнулся и выключил ее. Тонкие пинцеты, крепившиеся к его искусственной руке, начали проворно раскручивать механизм.

— Она такая… такая неуловимая. Как облако, которое может рассеяться в любой момент. Было и — пуу-уфф! — уже исчезло. — Дэнни-бой взмахнул рукой. — И она все время молчит. Я никак не могу понять, о чем она думает.

Робот терпеливо вздохнул. Его третья рука, тихонько поскрипывая, все еще раскручивала насадку, аккуратно складывая детали на цементный пол.

— Разве это недостаток? Большинство людей, на мой взгляд, болтают чересчур много.

Дэнни-бой покачал головой, скорее собственным мыслям, нежели словам друга.

— Что бы я делал, если бы она ушла? Искал бы ее, наверное.

Робот насупился, и это не ускользнуло от молодого человека.

— Слушай, а она ведь тебе не нравится! Но почему? Механик принялся протирать каждую деталь тряпочкой, смоченной в растворителе, и наконец пробурчал:

— Не люблю я людей. Да и они меня не особо-то жалуют.

— Откуда ты знаешь, что не понравился ей? Ты же видел ее один раз!

— Виновна, пока не доказано обратное! — мрачно изрёк Робот, полируя латунное кольцо. — Не доверяю я ей.

— Но она не такая, как все! В ней есть что-то такое…

— Что-то такое…. — передразнил его Робот. Его голос сочился сарказмом. — Я даже знаю что! Это любовь, также известная науке как гормоны. Простейшая биологическая реакция. В тебе говорит плоть, а не разум. Кстати, еще одна причина, по которой я счастлив быть машиной.

— Разве это плохо? — тихо спросил Дэнни. — Плохо любить кого-то?

Робот бурчал что-то себе под нос, избегая встречаться с молодым человеком глазами.

— В чем дело, Робот?

— Ты знаешь, в чем. — Наконец механик перестал делать вид, что с головой погружен в работу, и дал волю эмоциям. — Она уедет отсюда и оставит тебя одного. Ты будешь мучиться. Это еще одна биологическая реакция. Боль. Все очень просто — чем она тебе небезразличней, тем больнее тебе будет потом. Такое вот уравнение.

— Но…

— Если бы я не был машиной, я бы погиб во время Чумы, и мое разложившееся тело нашли бы в пустом доме, где только роботы продолжали бы жить и выполнять свою работу, как будто ничего не произошло. Все изменилось, а машинам все равно. Я понял, что лучше быть безучастным. Ко всему.

Дэнни молча разглядывал свои ладони. Он понимал, что никакие слова не смогут поколебать эту выстраданную веру.

— Не все ведь так плохо. Нельзя думать только о боли. Ведь есть еще…

— Ничего больше нет, и нечего тут спорить. Я просто хотел предупредить тебя. Будь осторожней.

Когда Дэнни вернулся в отель, Джекс спала, свернувшись калачиком в кресле. В руках она держала стеклянный шар. Обезьянка, сидящая на спинке кресла, внимательно смотрела шустрыми глазками на спокойное, умиротворенное лицо девушки. На лице Джекс играла улыбка.

По-настоящему Дэнни-бой еще не влюблялся. Когда ему было пятнадцать, он ухлестывал за одной из бессчетных дочерей Даффа, симпатичной блондинкой, которая хихикала, что бы он ни сказал. Они целовались в тени деревьев возле озера, и самым ярким воспоминанием о том времени была память о шелковистой коже ее груди под его пальцами. Конечно, Дафф скоро прознал обо всем. На следующей же неделе к девушке посватался фермер из Марина, и отец с облегчением благословил помолвку. Дэнни, конечно, переживал пару дней, но вскоре благополучно забыл о неудавшемся романе.

Изабель подлетела к креслу и щелкнула зубами на обезьяну. Проворное животное молниеносно взобралось на навес отеля и оттуда зашипело на собаку.

— Джекс, — тихонько окликнул девушку Дэнни. Она открыла глаза, все еще улыбаясь.

— Странно, что у меня есть имя. Вот уж не думала, — пробормотала она, потягиваясь.

— Тебе подходит, правда, — сказал молодой человек, усаживаясь в другое кресло.

— Я так и думала. — Она зевнула. — Но не была до конца уверена.

Дэнни-бой мучительно раздумывал, что бы сказать. Ему очень хотелось взять ее за руку, но он не решался, справедливо полагая, что враждебное выражение мигом появится на ее лице.

— Заезжала мисс Мигсдэйл. Она просила напомнить тебе, что сегодня в Сити-Холл будет городское собрание. Меня она тоже пригласила. Кто-то ведь должен рассказать людям о Звездуне.

Конечно, заодно познакомишься со всеми. Если ты собираешься задержаться здесь, лучше знать всех в лицо.

— Ну да, ты, наверное, прав.

Дэнни-бой удовлетворенно улыбнулся, мгновенно испытав облегчение. Значит, она планирует остаться в Городе на какое-то время. Что ж, замечательно.

— Замечательно, — повторил он вслух.

Джекс посмотрела на него, как будто он сошел с ума у нее на глазах, но ему в общем-то было все равно.

Перед мраморной лестницей ярко горел костер, прогоняя прохладу из вечернего воздуха. Высокий полукруглый потолок ротонды был покрыт копотью от предыдущих костров. Кругом горели свечи, капая раскаленным воском на причудливую резьбу зала.

Когда Джекс и Дэнни-бой вошли, собрались уже почти все жители Города. В воздухе запах костра мешался со сладким ароматом марихуаны. В одной стороне Гамбит играл на ударной установке собственного сочинения, собранной из лабораторных колб и пробирок. Ему аккомпанировали гармоника и гитара. Люди стояли маленькими группами, оживленно обсуждая что-то и смеясь. Музыка Гамбита струилась через звук разговоров, как вода по каменистому дну.

— Эй, Дэнни-бой! — Змей стоял на самом верху лестницы, окруженный людьми. — Иди сюда, есть разговор!

Как обычно, Змей был одет в черную кожу. Его левое ухо было покалечено и походило на бутон, только начавший распускаться. Возле уха начинался красный шрам, идущий вдоль подбородка. Чтобы привлечь к нему внимание, Змей выбривал левую часть головы. Лысый череп украшала татуировка гремучей змеи, свивающейся кольцами и устремленной, словно в поисках укрытия, к зарослям его курчавых черных волос, покрывавшим правую часть головы. На сей раз он снял темные очки, и его глаза выглядели непривычно обнаженными.

Дэнни-бой помахал в ответ. К его правой ноге прижималось теплое тело Изабель, ненавидевшей шумные сходки, слева стояла Джекс — воинственный вид, рука на ноже.

— Пойдем познакомлю тебя со всеми, — прошептал ей молодой человек, пытаясь приободрить. — Вот тот человек — Змей. Наверное, хочет поговорить со мной про Золотые Ворота. Вон мисс Мигсдэйл, ну ты ее знаешь. Она разговаривает с Ученым — он живет в библиотеке. Где-то здесь должен быть Тигр, но что-то я его не вижу. Вокруг Змея стоят художники граффити. Вокруг костра поэты. Ты всем понравишься, не переживай.

Девушка ничего не ответила, и он слегка дотронулся до ее руки. Она слегка вздрогнула и кивнула, но напряжение не покинуло ее.

Змей снова окликнул их, и молодой человек начал пробираться к нему сквозь толпу, ведя Джекс за руку. По дороге он приветствовал друзей, представляя спутницу:

— Это мой друг, Джекс. Совершенно верно, та самая девушка без имени. Да, теперь у нее есть имя. Джекс, это…

Роуз, Мерседес, Затч, Руби, Марио, Лили.

Джекс сдержанно кивала им, крепко держась за руку Дэнни. До вершины лестницы они добирались почти полчаса.

Как и полагал Дэнни, Змей хотел обсудить с ним Золотые Ворота. Ему удалось уговорить многих художников принять участие в работе над мостом. Дэнни-бой зачерпнул домашнего вина из стоящей поблизости бочки и кивнул.

— Все правильно. Дизайн, композиция, рисунок — на ваше усмотрение. Можете использовать любые оттенки синего. Главное, это должен быть синий.

— А почему именно синий? — спросил тощий рыжеволосый артист, известный почему-то под именем Старая Шляпа.

Дэнни-бой пожал плечами.

— Вообще-то это была идея Даффа. Он выбрал цвет. Если вам не нравится — не соглашайтесь.

— Кто решает, какую краску считать синей? У меня, знаете ли, широкое определение, — спросил кто-то еще.

— Решаю я, я же снабжаю вас краской.

— Согласен. В конце концов, не самый плохой цвет, — выкрикнул Старая Шляпа.

— И я! — присоединился артист с широким определением синего.

Еще несколько человек поддержали идею, и Дэнни подвел итог:

— Хорошо, я буду ждать вас в следующую субботу в полдень в колокольной будке. Мы распределим между вами секции. Если кто-то хочет приступить раньше — подойдите ко мне, попробуем найти какое-нибудь решение.

Дэнни записывал имена участников, когда раздался голос Ученого, призывающего к тишине:

— Тише, тише! Соблюдайте порядок! Чем раньше мы начнем, тем раньше можно будет разойтись по своим делам.

Молодой человек оглянулся и понял, что Джекс и собака исчезли.

— Ты не видела, куда пошла Джекс? — спросил он у женщины, стоящей рядом, но она зашикала на него:

— Не видишь, собрание началось? Садись на свое место!

Он неохотно сел. Ученый действительно уже начал.

— У кого есть объявления?

С объявлениями выступили несколько человек: Марио, поэт и по совместительству рыбак, предлагал к обмену вяленую красную рыбу; Фрэнк хотел приобрести призмы и с нетерпением ждал любых предложений; новый спектакль намечался в пятницу в пять вечера, если погода не испортится; в субботу на закате Ученый проводит поэтические чтения, участники приносят свечи.

Во время объявлений Дэнни лихорадочно искал глазами Джекс и наконец обнаружил ее. Она с испуганным лицом сидела рядом с мисс Мигсдэйл. Он с облегчением вздохнул.

— Дела сообщества, — продолжал тем временем Ученый.

Первым в повестке стоял затяжной спор между двумя скульпторами. Оба выбрали для своих работ одно и то же место — парковку на вершине Твин Пике. Барлетт, комплекцией напоминающий медведя средних размеров, но с неожиданно мягким и мелодичным голосом, начал создавать там копию Стоунхенджа, используя вместо камней холодильники. Он пространно и многословно изложил сообществу, почему, на его взгляд, вершина Твин Пике является единственным местом, где могут наблюдаться интересные астрономические явления. Затч, долговязый негр, живший с Руби, задумал движущуюся скульптуру.

— Мне нужно много ветра. Там его достаточно. Другое место не подойдет, — лаконично пояснил он.

Последовавшее бурное обсуждение не увлекло Дэнни. К тому же все это он уже слышал: в Городе регулярно возникали подобные стычки, перераставшие в бесконечные дискуссии. Победителем, как правило, выходил наиболее упертый артист. Менее упрямые махали рукой и находили новое место.

— Ставлю на Барлетта, — прошептал Змей ему на ухо. — Он немного того, а сумасшедшим упорства не занимать!

— Денег не поставлю, но думаю, что ты прав. Хотя я слышал, как Затч говорил, что это дело принципа, — тихонько отозвался Дэнни.

— Ха! Что такое принципы рядом с упрямством? После многословной перепалки дело решено было передать на рассмотрение комитета. Качая головой и что-то бормоча себе под нос, Затч сел на стул рядом с Руби.

— Его дело дрянь! На следующей неделе найдет новое место! — прокомментировал Змей.

— Позвольте представить вам нового человека в нашем Городе! — торжественно произнес Ученый. — Она пришла к нам с вестями.

Он сделал Джекс знак выйти на середину. Девушка нерешительно взглянула на мисс Мигсдэйл и вышла вперед. Ее рука покоилась на рукоятке ножа, в глазах билась паника. Она стояла молча, дожидаясь, пока задние ряды перестанут шушукаться.

— Меня зовут Джекс, — произнесла она тихо. Слишком тихо, подумал Дэнни, прежде чем осознал, что люди замолчали и наклонились вперед, ловя каждое ее слово.

— Я выросла в Вудлэнде, небольшом городе рядом с Сакраменто. Я пришла, чтобы предупредить вас: человек, которого вы зовете Звездуном, хочет захватить ваш Город.

Она перевела взгляд на мисс Мигсдэйл, затем вниз, на пол. На минуту Дэнни-бою показалось, что она убежит, но девушка, собравшись с силами, продолжила.

— Я слышала его речь. Они захватили другие города — Фресно в прошлом году, Модесто два года назад. Я не знаю почему, но генерал ненавидит Сан-Франциско и всех, кто здесь живет. Он обвиняет вас в Чуме, говорит, что вы разбазариваете то, что вам не принадлежит. Он пугает людей, что вы захватите Сакраменто, если он не покорит вас первым. Он хочет вновь объединить страну. Я не очень понимаю этого, но он все время твердит об Америке и об ее величии. Могу сказать вам одно: если генерал считает, что Америка — это хорошо, мне она не нравится. — Она вновь замолчала, сосредоточенно вглядываясь в лица, окружающие ее. — Моя мать из Сан-Франциско. Она попросила меня предупредить вас, сказать, что вам надо драться, надо уничтожить генерала, или он уничтожит вас. — Девушка взглянула прямо на Дэнни-боя. — Это все, что я хотела вам сообщить.

Молодой человек молчал во время последовавшего обсуждения. Ученый задавал вопросы, на большинство из которых Джекс отвечала лишь «не знаю». Она не знала, ни сколько человек насчитывается в войске генерала, ни временных рамок операции, ни техники, которую армия имела на вооружении.

— Об этом чуваке твердят уже несколько лет. Это все новости? — чуть насмешливо осведомился Змей.

Дэнни наблюдал за Джекс. Она стояла рядом с Ученым, отбрасывая непропорционально огромную тень на резную стену.

— Она думает, беда случится очень скоро.

— И ты ей веришь?

— Хотелось бы не верить. Но я верю.

— Меня она не убедила, — покачал головой Змей. Несколько человек предложили опередить генерала и выступить в поход. Другие говорили о возможности альянса — с Черными Драконами в Окленде, с фермерами в Марине. Дэнни-бой сидел, прикрыв глаза, и с улыбкой слушал, как артисты возбужденно выкрикивают, что надо предпринять против врага. Он знал, что ничего не будет решено этим вечером.

Мисс Мигсдэйл и Ученый уходили из Сити-Холл последними, разворошив тлеющие угли в костре и задув оплывающие свечи в канделябрах. Вдвоем они в молчании пересекли площадь, направляясь к библиотеке. Убывающая луна посеребрила листья деревьев; послышались нежные звуки воздушной арфы.

— Дэнни-бой какой-то странный сегодня, — начала мисс Мигсдэйл.

— И не говори, со мной едва перемолвился парой слов, — ворчливо пожаловался Ученый. — Чуть не волоком оттащил от меня эту юную леди — ей, видите ли, пора отдыхать.

— Что ты о ней думаешь?

— Приятная девушка. Я пригласил ее зайти ко мне в библиотеку. Мне кажется, ей очень интересна история нашего Города.

Мисс Мигсдэйл приподняла бровь.

— В общем, она мне понравилась, но никогда бы не назвала ее приятной. Ты видел, как она оскалилась, когда Затч предложил вступить с генералом в переговоры?

— Ну, не выдумывай. Она была немного напряжена, но это неудивительно. Бедняжка никогда еще не выступала перед таким сборищем.

— Да, и Дэнни нервничал. Ну, ничего, я думаю, это пройдет, когда он переспит с ней.

Ученый замер и возмущенно уставился на мисс Мигсдэйл, открыв рот от негодования.

— Эльвира! Ты… Ты просто шокируешь меня временами!

Женщина невозмутимо взяла его под руку.

— Брось, Эдгар, ты ведь тоже об этом подумал!

— Я? С чего ты это взяла?

— Ладно, ладно, что ты так разнервничался. Значит, ты просто отказываешься признавать очевидное — странно, как Ученый ты не должен игнорировать факты. Пойдем быстрее, я что-то замерзла.

Ученый послушно поплелся за своей подругой, недовольно бубня что-то. Подойдя к библиотеке, он не выдержал:

— А тебе не кажется, что не я игнорирую факты, а ты делаешь поспешные выводы? Ну с чего ты взяла, что девочка останется в Городе? Ты же сама сказала, она абсолютно дикая. Умчится куда-нибудь, только ее и видели.

— Не то чтобы она дикая, просто застенчивая, как будто выросла в лесу. Но Дэнни-бой отлично ладит с дикой природой. Вот увидишь, он ее приручит.

Глава 11

Мерседес иногда казалось, что все свое детство она провела, сидя на заднем сиденье «шевроле» шестьдесят пятого года выпуска, наблюдая, как брат копается в двигателе. Его звали Антонио, и он был старше ее на семь лет. Когда Мерседес ходила в начальную школу, Антонио уже бросил учебу. Когда она перешла в средние классы, брат съехал из родительского дома и поселился в съемной квартире с двумя друзьями. Мать видела его только по выходным, когда юноша приходил поужинать с семьей.

Молодой человек устроился на соседнюю заправку мастером на все руки — он заливал бензин, чинил машины, выполнял мелкие поручения, а когда выпадала свободная минута — копался в собственном «шевроле». После школы Мерседес мчалась на заправку, где часами наблюдала за работой брата. Больше всего ей нравилось полировать его машину — размазывать белую пасту по блестящей поверхности, затем втирать ее, пока черная краска не начнет отражать ее собственное лицо.

Черное машинное масло навсегда въелось в кожу под ногтями Антонио. На правом запястье у него было вытатуировано имя Марианна — эту татуировку он сделал сам в средних классах при помощи иголки и чернил из шариковой ручки. Несмотря на это, девушка с таким именем, блондинка, мечтавшая попасть в группу поддержки школьной футбольной команды, все равно его бросила.

Отцу Мерседес совсем не нравилось, что дочь целыми дням торчит на заправке. Кроме этого, ему не нравились мальчики, которые приглашали ее на свидания (крутые парни с отвратительной репутацией), ее одежда (драные джинсы с бесформенными майками), музыка, которую она слушала, ее друзья, ее манера вставлять в речь крепкие словечки. Она начала врать родителям, что занимается по вечерам в библиотеке. Естественно, все это время она проводила рядом с Антонио.

Годами наблюдая за его работой, Мерседес многому научилась сама и начала помогать ему чинить машины. Ее способность распознавать поломку граничила со сверхъестественной: наклонив набок голову, девочка несколько секунд прислушивалась к шуму мотора и выдавала стоимость ремонта с точностью до цента. Мерседес точно распланировала свою жизнь после окончания школы: она будет работать на заправке с Антонио и копить деньги на собственный «шевроле». Но судьба распорядилась иначе.

Первой заболела мама. Потом отец. Мерседес ухаживала за родителями, приносила в дом еду и воду, протирала их горящие лица влажной прохладной губкой, покупала у спекулянтов лекарства, обещавшие спасение от Чумы. В больнице ей ничем не смогли помочь. Газеты писали только о Чуме. Отовсюду неслись предостережения и грозные пророчества. Надежды не было.

Мерседес никогда не была ревностной католичкой и не особо верила в Бога. В те дни, ухаживая за родителями, она начала молиться. Она просила у Девы Марии помощи и заклинала Иисуса облегчить страдания близких людей. Однажды, после бессонной ночи, она задремала в кресле. Открыв глаза, она увидела яркий дневной свет, проникающий через распахнутые окна и падающий на спокойные, почти торжественные лица отца и матери. Голова мамы лежала у отца на плече. Оба были мертвы.

Задыхаясь от слез и быстрого бега, она ворвалась на заправку, чтобы сообщить Антонио о смерти родителей, и нашла его на заднем сиденье машины. Его лоб был сухой, но очень горячий. Брат не узнал ее. Мерседес нашла ключи от машины и привезла его домой. Опять начались бессонные ночи, погоня за лекарствами, слезы и молитвы. Девушка не прекратила бороться за жизнь брата, даже когда заболела сама. Он все равно умер, как умерли тысячи и тысячи людей.

Мерседес долго стояла рядом с кроватью, глядя на заострившееся лицо юноши. На его бледных руках выделялись только темные полоски машинного масла под ногтями и имя девушки-блондинки. Схватив кожаную куртку Антонио, она выбежала из дома на пустую улицу.

Она металась по Городу, одержимая лихорадкой и бессильной яростью, хрипло выкрикивая невнятные угрозы. В руках Мерседес сжимала металлический прут, которым била стекла машин и витрины магазинов. Звук осыпающегося стекла заставлял ее демонически хохотать. Она мчалась, не зная куда, и не могла остановиться.

На углу улицы Валенсии и Девятнадцатой авеню ее заметила шайка мародеров. Они хотели схватить девушку, но Мерседес, размахивая прутом, горячечно закричала что-то о Деве Марии и Крови Христовой. Мародеры убежали, испугавшись скорее лихорадки, нежели прута, но Мерседес вряд ли даже заметила их.

Она не знала, сколько бродила так по улицам, круша и ломая все на своем пути. Когда силы иссякли, девушка зашла в мебельный магазин, двери которого были выломаны вандалами, легла на один из диванов и провалилась в бредовый сон.

Спала Мерседес очень долго и проснулась от жажды. Напившись воды в кабинете управляющего, вышла из магазина и побрела, сама не зная куда. Под ногами, как снег, хрустело битое стекло. Щурясь от яркого солнца, девушка шла между разбитыми машинами, обходя трупы: мужчина средних лет, прислонившийся к колесу, пожилая дама на крыльце дома, совсем юный парень — кто знает, может, один из тех мародеров, — в разбитой витрине ювелирного магазина, среди блестящих побрякушек.

Рядом с ней шел Антонио. Они разговаривали. Брат был очень бледен, и сквозь его тело Мерседес видела улицу и дома. Конечно, ведь он был мертв.

— Ты что, не хочешь разговаривать со мной? — упрекал он ее.

— Как я могу с тобой разговаривать, если ты умер? Из угла его рта свисала тлеющая сигарета, руки были засунуты глубоко в карманы.

— Ну да, наверное, ты права. Помолчав, она спросила:

— И как это — быть мертвым?

Антонио пожал плечами и глубоко затянулся.

— Теперь мне не надо заботиться о здоровье. Курю, сколько влезет.

— Я тоже хочу умереть, — пожаловалась она.

— Нет, девочка, ты не хочешь этого.

— Тони, я правда хочу. Мама умерла, папа, ты — все умерли. Что мне делать одной?

Мерседес попробовала обнять его, но руки ее схватили воздух. Антонио сердито сверкнул на нее глазами:

— Прекрати! Даже не хочу слышать эти глупости.

— Говоришь, совсем как папа! — Тони отвернулся, и Мерседес сразу же пожалела о своих словах, вспомнив его яростные стычки с отцом. — Тони, ну извини! Я не это хотела сказать, ну куда ты уходишь?

Брат замедлил шаги, и они снова пошли рядом.

— Знаешь, папа иногда был прав. Ты так не думаешь? Мерседес становилось трудно улавливать выражение его лица, призрак становился все прозрачнее.

— Тони, зачем мне жить?

— Тебе нужны причины? — Он снова пожал плечами. — Теперь ты можешь делать все, что тебе по душе. Живи где хочешь. Ходи куда хочешь. Ты свободна.

— Я не хочу так!

На лице Антонио появилась хулиганская ухмылка — он никогда не умел долго на нее сердиться.

— Значит, тебе нужна причина, чтобы продолжать жить? О’кей, ухаживай за моей машиной. Дарю ее тебе. Ты теперь отвечаешь за нее.

— Тони, ну что за глупости! Зачем мне…

Она поняла, что разговаривает сама с собой. Оглянувшись, Мерседес узнала улицу, на которой стояла, — всего два квартала от дома родителей. Девушка дошла до дома, но заходить не стала. Она взяла машину и долго ездила по Городу, подыскивая себе место для жилья.

Это произошло очень давно. В тот день, когда Город дал Джекс имя, Мерседес возилась в своем огороде в Юнион-Гарден, собирая последние помидоры с грядок. Подняв голову, она увидела Антонио, стоявшего рядом. Мерседес улыбнулась ему. В годы сразу после Чумы он заходил поболтать к ней раз в несколько недель, а потом пропал. Сегодня она видела его впервые за несколько лет.

Брат курил и смотрел вдаль. На нем все еще была потертая джинсовая куртка и заляпанные машинным маслом джинсы.

— Привет, девочка!

— Я уже давно не девочка, Тони. Я теперь намного старше тебя, — со вздохом поправила его сестра.

— Ну, может быть, и так, но я все равно твой старший брат. — Он затянулся, выпустил облачко дыма и произнес уже серьезнее: — Я пришел предупредить тебя.

— О чем?

— Готовься. Сюда движется армия.

— Девушка, которая недавно пришла в Город, сказала то же самое.

— Не пренебрегай ее словами, девочка. Она знает, о чем говорит.

— Но как мне готовиться? — недоуменно спросила Мерседес.

Сжав сигарету в зубах, брат развел руки, как будто у него не было слов, чтобы описать необходимые приготовления.

— Решай сама. Я тебя предупредил. Теперь ты сама должна защитить себя.

Тони бросил окурок на землю и затушил его каблуком. Потом он исчез, оставив после себя запах сигаретного дыма и острую тоску по минувшим дням.

Дэнни-бой ухаживал за Джекс очень осторожно, как человек, который хочет поймать бабочку, не причинив вреда нежным крылышкам. Или, скорее, осу, которая может и ужалить, не прояви ты достаточно бдительности. Как бы то ни было, он не торопился.

Молодой человек приобрел привычку наблюдать за ее лицом, когда Джекс не видела. Когда девушка смотрела на него, в глазах ее всегда была настороженность, граничащая с враждебностью. Зато во сне ее лицо расслаблялось и становилось нежным, искренним и по-детски серьезным. Дэнни прокрадывался в ее спальню и любовался ею — она казалась такой маленькой и ранимой. Днем, охотясь, рыбача или роясь в подсобках в поисках синей краски, он все чаще начал ловить себя на мыслях о ней — о ее руках, глазах, голосе.

Вечером он готовил ужин и они ели на крыше, любуясь закатом. Джекс разговаривала мало, отвечала на вопросы односложно и редко сама о чем-либо спрашивала.

— Что ты делала сегодня?

— Гуляла.

— А где?

Она мотала головой в направлении западной части Города и снова замолкала.

Дэнни предложил ей показать Город, но она сразу же отказалась. На следующий день предложил снова, и она напряглась, в глазах появилось настороженное выражение, как у кошки, готовящейся ускользнуть в любой момент. Он вздохнул и отказался от попыток убедить ее.

Джекс нравилось молчание, а Дэнни чувствовал себя неловко и пытался заполнить паузы, рассказывая о себе, о своих планах и мечтах, об Эсмеральде и о своем детстве в пустынном Городе.

Он часто приносил ей подарки: букет экзотических цветов, собранных в парке, бумажный китайский зонтик, расписанный летящими цаплями, заводную обезьяну, разбрызгивающую при ходьбе яркие искры. Джекс принимала эти безделушки и вежливо благодарила его, но лицо ее сохраняло недоуменное выражение, как будто она не знала, что и думать.

Однажды пасмурным днем, несколько недель спустя после появления в Городе девушки, Дэнни-бой ждал возле Золотых Ворот Мерседес и Змея. На Город, словно огромное ватное одеяло, с запада надвигался туман. Вокруг перекладин моста уже начинали виться первые тоненькие завитки белой дымки. Внизу молодой человек видел Алькатрас и небоскребы, но знал, что через несколько часов туман полностью поглотит Город.

Дэнни прошелся вдоль моста, залюбовавшись уже проделанной работой. Он в который раз похвалил себя, что не стал навязывать артистам определенный стиль, а лишь распределил участки и выделил краску. Некоторые художники дали своей фантазии развернуться на огромных пространствах — основаниях башен или основных перекладинах. Другие предпочли ювелирную работу на тоненьких перилах.

Самому Дэнни больше всего нравилась фигура обнаженной женщины, изображенная на тонких столбах, поддерживающих перила. Увидеть ее можно было, только встав на определенное место справа; в противном случае зритель видел только синие линии, беспорядочно нанесенные на столбы. Кроме этого, его улыбку всегда вызывали темно-синие отпечатки ног на васильковых перилах — один из танцоров окунул ноги в краску и станцевал на выделенном для него отрезке.

Иногда, когда молодой человек смотрел на огромный мост, на величественные холмы Марина, он пугался грандиозности своей задачи, его мучила неуверенность. После почти года работы они смогли закончить только одну сторону, да и то большая часть башен и некоторые перекладины все еще выделялись оранжевой облупившейся краской на фоне синих работ художников Города. До появления Джекс Дэнни не знал этих сомнений, да и куда ему было торопиться? Но теперь на него временами накатывала тревога — а что, если армия Четырехзвездного появится на пороге Города до того, как работа будет завершена?

От грустных мыслей его отвлек шум мотора мотоцикла Змея. Дэнни поспешил вернуться к условленному месту встречи. Как обычно, художник устроил из своего появления небольшое представление, на полной скорости промчавшись сквозь ворота, резко затормозив прямо перед Дэнни и с бешеным визгом развернув мотоцикл на 360 градусов.

— Йо, Дэнни! Как дела?

— Порядок. Не передумал еще с мостом? Змей задрал голову, разглядывая башни.

— Без вопросов, мужик. Я набрал человек пятнадцать в помощники, есть даже бывший скалолаз. Мы нашли снаряжение и уже успели потренироваться. Кстати, я клево ползаю по стенам, чувак. Уже думал, не сменить ли Мне погоняло со Змея на Паука?

Дэнни усмехнулся.

— О’кей, вам что-нибудь еще надо для работы? Вместе они пошли к башне, где Дэнни сложил все имеющиеся приспособления. Змей работал исключительно с распылителями, что ограничивало его цветовую гамму. Поторговавшись, они все-таки остановили выбор на трех оттенках, имевшихся в избытке. И тут Змей задал вопрос, которого так боялся Дэнни:

— Кстати, а кто будет размалевывать вторую башню? Молодой человек осторожно спросил:

— А у кого еще хватит куража? Змей задумался.

— Ну, я не знаю, кто был бы так же крут… Если только… — Он осекся и уставился на Дэнни. — Ты что, собрался приглашать Мерседес и ее братков?

Молодой человек кивнул, сдерживая смех.

— Брат, ты сдурел? Они ж тебе здесь все разнесут! Нет, ты все-таки шутишь!

За годы между группой неомайянистов, которую возглавляла Мерседес, и другими артистами граффити произошел не один «территориальный» спор. Однажды она, руководствуясь религиозными побуждениями, нарисовала картину поверх одного из произведений Змея. Городской Совет призвал ее к ответу. Она публично принесла Змею свои извинения, но от позиции своей не отказалась, заявив, что по-другому действовать не могла. Стена, из-за которой разгорелся спор, находилась в самом центре Города, и картина представляла значительную религиозную ценность для художников ее группировки. Совет вынес Мерседес публичное порицание, но не предпринял никаких дисциплинарных мер. Змей затаил обиду.

— Я говорю абсолютно серьезно. Уверен, они отлично справятся.

Дэнни-бой прекрасно знал, что Змей будет возмущен, но отступать не собирался. Другого выхода у него не было.

— Все забыли об этом. Я с ними сотрудничать не буду.

— Очень жаль. Я-то думал, ты будешь рад поработать с этой башней. Представляешь, твои картины будут видны из каждого уголка Города. Они будут первым, что увидят торговцы, приезжающие к нам.

— Только не надо ко мне подлизываться. И потом, ты все равно не закончишь мост без меня!

— А вот на это я бы не рассчитывал. В конце концов, Мерседес будет рада раскрасить обе башни.

Змей молча зашагал к своему мотоциклу. Усаживаясь, он угрюмо буркнул:

— Ага, тебе хватит ума предложить ей!

Дэнни смотрел на волны, разбивающиеся о пирс. Вздохнув, он ответил:

— А что же мне остается делать?

Змей упрямо молчал, и Дэнни продолжил:

— Что, если Звездун захватит Город? Ты что, откажешься сражаться на одной стороне с Мерседес? Пожалуйста, подумай хорошенько.

— Ой, вот только не дави на сознательность. — Змей плюнул в воду и посмотрел собеседнику в лицо. — Посмотрю, может, удастся уговорить парней.

— Ну и славно.

Дэнни почувствовал облегчение. Парни, вне всякого сомнения, последуют примеру Змея.

— Но ты делаешь ошибку! Сам поймешь, но будет поздно! — не унимался артист, заводя мотоцикл.

— Там видно будет.

В этот момент показалась Мерседес верхом. Змей промчался мимо нее на огромной скорости, перепугав лошадь, и вскоре исчез из виду в облаке пыли.

— Придурок, — прокомментировала Мерседес, спешиваясь.

— Ну, есть немного, зато какой талантливый!

Мерседес с сомнением посмотрела на Дэнни, но ничего не ответила. Они направились ко второй башне. Художница оглядела мост и вздохнула:

— Да, красиво будет. Вопрос в том, успеем ли мы закончить до прихода генерала?

Дэнни удивленно посмотрел на нее:

— Откуда такая уверенность? На Совете ты не очень-то поверила Джекс.

— А я передумала. Наверное, девчонке можно доверять.

— Конечно, можно, — незамедлительно встал на защиту девушки Дэнни.

— Ах вот как? — широко улыбнулась Мерседес. — Что?

Молодой человек почувствовал, как кровь приливает к лицу, и поспешно отвернулся. Мерседес, все еще улыбаясь, нежно взяла его под руку.

— Так ты влюбился в эту маленькую дикарку?

Он не отвечал, отводя глаза.

— Дружок, уши выдают тебя. Красные, что твой помидор. Ну, что ты молчишь, все равно все уже ясно.

— Я не знаю.

— Мальчик мой, это так прекрасно — быть влюбленным! Только почему у тебя такое несчастное лицо? Ну же, расскажи мне.

Они дошли до основания башни и сели по-турецки на асфальт, прислонившись к каменной стене.

— Так в чем твоя проблема, Дэнни-бой? Удивляясь сам себе, молодой человек все рассказал ей: и что не знает, как к нему относится Джекс, и что она не радуется его обществу, и что он просыпается по ночам, чтобы проверить, не исчезла ли она. Мерседес терпеливо слушала.

— Значит, ты боишься, что она уйдет без предупреждения, не знаешь, как ее удержать, и хотел бы посадить под замок, чтобы быть до конца уверенным, — подытожила она.

— Нет, что ты, я понимаю, это глупо, — слабо запротестовал Дэнни. — Я просто боюсь, что ее кто-нибудь обидит. Она же бродит по Городу совсем одна. К тому же здесь так легко заблудиться.

Однако слова прозвучали малоубедительно. Как раз прошлой ночью Дэнни поймал себя на мысли, что хорошо бы она сломала не ключицу, а, положим, ногу. Тогда бы ей пришлось остаться. Мерседес, без сомнения, уловила фальшь.

— Ты боишься, что она уйдет и не вернется.

— Я этого не говорил.

— Но это тебя мучает. — Мерседес успокаивающе похлопала его по руке. — Посмотри в лицо своему страху, и ты сможешь его побороть. Если хочешь, чтобы она осталась с тобой, — не удерживай ее.

— Даже если бы я хотел ее удержать — кто я для нее?

— Значит, помоги ей уйти, если она этого хочет. Дай ей то, что ей нужно.

На следующий день Дэнни подарил Джекс велосипед.

Надежный горный велосипед с десятью скоростями он нашел в магазине на Хайт-стрит и привез его в отель, когда девушка гуляла где-то в Городе. Большая часть дня у него ушла на замену шин, проверку тормозов, корректировку переключения скоростей. Когда он заканчивал, вернулась Джекс, как обычно в сопровождении обезьянки. Изабель с лаем кинулась им навстречу, загнав животное на карниз отеля.

— Это тебе. На велосипеде легче будет осматривать Город, сможешь ездить, куда пожелаешь, — сказал Дэнни, не глядя на нее.

Сердце у него щемило. Джекс тоже выглядела обеспокоенной.

— Я и так хожу, куда хочу.

Он совсем расстроился, заметив, что она не рада. Как бы то ни было, Дэнни сдаваться не собирался.

— Как ты не понимаешь, на велосипеде можно доехать из одного конца Города в другой за какую-то пару часов.

Она посмотрела на него, облизнула губы, но ничего не ответила.

— Мне осталось только отрегулировать сиденье по твоему росту, и он готов. — Дэнни нервничал все сильнее, а девушка никак не хотела помочь ему, более того, похоже, начинала злиться. — Эй, в чем дело?

Нахмурившись, она отрывисто ответила:

— Я не умею ездить на этой штуке.

Дэнни расслабился. Ясно, ей не нравится, что приходится признавать свою беспомощность.

— Это совсем не сложно. Я могу научить тебя. Только сначала сядь, я поправлю сиденье.

Он показал ей, как держать руль, и помог докатить велосипед до улицы, где было поменьше выбоин и трещин на асфальте. Дорогу преграждала лишь древняя «тойота», но больше препятствий не наблюдалось. Обезьянка, сопровождавшая их от самого отеля, уселась на бордюре клумбы и принялась копошиться в траве в поисках съедобных трав.

Сначала Дэнни-бой продемонстрировал девушке собственное мастерство, прокатившись вниз по улице и круто развернувшись.

— Видишь, ничего невозможного. Садись, я помогу тебе.

Пока Джекс садилась, Дэнни держал велосипед и давал ей наставления.

— Я установлю для начала четвертую скорость. Переключатель пока не трогай. Ставь ноги на педали. Я держу тебя.

Джекс опасливо оторвала ноги от земли и поставила на педали.

— Держи равновесие. Попробуй покрутить педали, только плавно.

Он подтолкнул велосипед и побежал рядом, поддерживая его за багажник. Мартышка сзади пронзительно заверещала. Изабель, заливаясь лаем, помчалась за ними. Джекс крутанула педали несколько раз, и Дэнни от неожиданности отпустил багажник. Несколько метров девушке удавалось держать равновесие — она ехала прямо, ветер развевал ее волосы. Дэнни видел, что она широко улыбается. Еще никогда он не замечал на ее лице такого умиротворенного выражения. Затем переднее колесо заехало в выбоину, велосипед завилял и на всей скорости врезался в «тойоту».

Дэнни-бой подбежал к девушке.

— Ты как? Все в порядке? Может, на сегодня хватит? Может…

Из разбитого локтя текла кровь, но Джекс широко улыбнулась ему и вскочила на ноги.

— Это же как будто летать! Что же ты сразу не сказал? — Она не дожидалась ответа, слова полились из нее. — Я была как ястреб, я парила, ловила ветер и мчалась вперед!

Дэнни поначалу даже онемел от неожиданности. До сих пор он не слышал от нее такого пространного высказывания. К тому же Джекс улыбалась, и улыбалась именно ему.

— Хочу еще! — заявила она безапелляционно, и Дэнни подчинился.

Она вновь и вновь садилась на велосипед, каждый раз стараясь проехать чуть дальше, прежде чем свалиться. Дэнни выкрикивал советы, каждый раз слишком поздно: «Сейчас езжай прямо!», «Не жми так сильно на педали!», «Наклонись в другую сторону — да нет же, в ДРУГУЮ!!!»

Несколько раз девушке даже удалось объехать «тойоту». В большинстве же случаев она теряла равновесие и падала, каждый раз получая новую шишку и царапину, но не сдаваясь.

— Может, передохнешь? — осторожно предложил ей учитель, но она нетерпеливо отмахнулась.

Ближе к вечеру она уверенно объехала «тойоту», завиляла, но выправилась и поехала дальше. Изабель, которой давно уже надоело наблюдать сидя, вскочила и кинулась за ней. Через несколько кварталов Дэнни-бой догнал их на своем велосипеде, но Джекс уже шла, чуть прихрамывая.

— Представляешь, заехала в выбоину и опять свалилась, — сообщила она, явно довольная собой.

— Как твое плечо? Не болит?

— Нет, все в порядке. Поехали, прокатимся?

— Давай, если ты не устала. Ее улыбка немного поблекла.

— Нет, не устала.

Некоторое время они шли молча, наконец Дэнни произнес:

— Скоро ты сможешь кататься одна по всему Городу. Я мог бы показать тебе лучшие маршруты. От некоторых мест здесь лучше держаться подальше.

— Зачем ты это делаешь? — перебила она внезапно. — Зачем учишь меня?

Дэнни пожал плечами, избегая ее взгляда. Ответа на этот простой вопрос у него не было, и он начал нервничать.

— А что, нельзя?

Это прозвучало неожиданно грубо, и они снова замолчали. Молодой человек почувствовал, что она ускользает от него снова, и неохотно объяснил:

— Мне посоветовала Мерседес.

— Научить меня ездить на велосипеде?

— Нет. Помочь тебе уехать, если ты так хочешь. — Он помолчал и тихо добавил: — А на велосипеде ты можешь уехать в любое время.

Джекс молча посмотрела на него, затем отвернулась. Они стояли на самой вершине холма, перед ними расстилалась широкая улица, спускающаяся вниз.

— Догоняй! — услышал он ее крик и увидел, как девушка стремительно мчится вниз.

Ее веселье передалось ему, и Дэнни кинулся вдогонку. Они ехали по району Ричмонд, изредка перекликаясь — Джекс спрашивала, какие места они проезжают, а Дэнни отвечал: парк Золотые Ворота, Университет Сан-Франциско, церковь святой Моники.

Переехав Сорок восьмую авеню, Джекс сначала замедлила ход, а затем резко затормозила. Дэнни подъехал к ней и тоже остановился. Впереди был океан.

— Почему ты остановилась?

— Что это? — Она взглянула на Дэнни расширенными от удивления глазами. — Ты посмотри, сколько воды. Я даже не вижу другого берега.

— Ну, ничего странного. Это же океан. Противоположный берег за сотни миль отсюда.

— Так уж и за сотни!

Она недоверчиво покачала головой.

— Точно тебе говорю. Мне рассказывал Ученый. Пойдем.

Он поехал вперед к Большому Шоссе, идущему вдоль побережья. Доехав до пляжа, Дэнни слез с велосипеда и пошел к волнорезу. Оглянувшись, он увидел, что Джекс идет следом, все еще не сводя восхищенного взгляда с горизонта.

Дэнни прислонил свой велосипед к волнорезу и присел на камень, чтобы снять кроссовки.

— Разуйся, а то песок попадет, — посоветовал он девушке, спрыгнул с волнореза и побежал к воде.

Дэнни остановился у кромки прибоя и почувствовал, как ледяная вода обволакивает его лодыжки. Изабель плескалась рядом с ним, тявкая на волны и фыркая от соленых брызг. Он оглянулся.

Джекс стояла на границе мокрого песка, не решаясь зайти дальше.

— Попробуй на вкус, — посоветовал ей Дэнни, набирая в ладонь воды и смачивая ею губы. Девушка последовала его примеру и, сморщившись, плюнула.

— Отрава!

— Это просто соль.

Джекс кивнула, но зайти в воду так и не решилась. Молодой человек встал рядом с ней. Джекс стояла тихо-тихо, в ее позе чувствовалось напряжение, но не как обычно, смешанное с враждебностью. Скорее, она была потрясена, захвачена океаном, забыв даже, что надо держать Дэнни на расстоянии.

— Океан бесконечен, — тихо сказал молодой человек. — Однажды Марио плыл на своей лодке долго-долго. Потом он рассказывал, что так и не увидел другого берега.

Джекс по-прежнему молчала, и он предложил:

— Давай прогуляемся по берегу?

Дэнни взял ее за руку — она не сопротивлялась. Они пошли по пляжу. Наступал прибой, и каждая волна все ближе подбиралась к их ногам.

— Смотри!

На пляже кто-то искусно построил средневековый замок из песка. Крошечные флажки из водорослей развевались на башенках; на зубчатых стенах крепости, окружавшей замок, вытянулись на страже фигурки солдат рядом с пушками. Набегающая волна заполнила ров и стремительно пронеслась под деревянным мостиком.

Джекс села на корточки, чтобы поближе рассмотреть причудливое сооружение. Дэнни любовался ее лицом, которое заходящее солнце раскрасило нежным розовым цветом.

— Как красиво! — прошептала она, жалобно глядя на Дэнни и нервно сжимая руки. — Но ведь волны его разрушат!

— Не грусти, — ответил он, присаживаясь рядом на песок.

Она задумчиво покачала головой.

— Не понимаю… Зачем создавать что-то настолько прекрасное, если твое произведение будет разрушено, и ты это знаешь? Если бы мы случайно не оказались здесь, замок никто бы даже не увидел.

— Иногда самая большая радость не результат твоей работы, его прочность и долговечность, но сама работа. — Дэнни-бой наблюдал, как вода медленно размывает крепость. — Особенно если работаешь для себя, а не для кого-то еще. Создавая что-то прекрасное, меняешься сам. Частичка твоей души переходит в твое произведение, и ты становишься немножко другим. Немножко лучше.

— Поэтому ты красишь мост?

— Отчасти да.

— Почему только отчасти?

— Потому что изменяя себя, я изменяю мир. Мир становится мне ближе и понятнее.

Они долго сидели рядом, пока вода разрушала замок. Когда он совсем накренился, Джекс встала.

— Не хочу больше на это смотреть.

По дороге к велосипедам они молчали, думая каждый о своем. Вдруг девушка замерла.

— Господи, солнце, — выдохнула она, указывая рукой на линию горизонта, где ярко-красный диск уже начинал погружаться в воду. — Оно… оно тонет!

— Джекс, все в порядке, — пробормотал он, уловив в ее голосе нотки паники. — Так происходит каждый вечер, не пугайся. Я уже видел это.

Положив руку ей на плечо, он ощутил, что Джекс дрожит, и привлек ее к себе. Обнимая девушку, Дэнни ждал ее возмущения, резкого слова, но она не сопротивлялась. Он тихонько гладил ее волосы и шептал слова утешения, стараясь не спугнуть ее.

— Ученый говорит, что на самом деле солнце очень далеко отсюда, за тысячу миль. Просто кажется, что оно падает в океан.

Сейчас Джекс казалась ему такой маленькой и слабой, совсем хрупкой и незащищенной. Он чувствовал биение ее сердца, тепло ее дыхания на своей щеке.

— Так ты уже видел такое? — спросила она, поднимая голову.

В глазах ее отражался закат.

— Много раз.

Джекс немного расслабилась и печально наблюдала, как светящийся шар погружается в океан. Сгущались сумерки. Она посмотрела на Дэнни и нерешительно коснулась кончиками пальцев его щеки. Он не успел ничего сказать, девушка сразу же высвободилась из кольца его рук.

— Поехали домой, уже поздно.

Всю дорогу к отелю он пытался выкинуть из головы воспоминание о ее теплом маленьком теле в своих объятиях.

Глава 12

Змей лежал в постели, закинув одну руку за голову, и задумчиво наблюдал, как Лили расчесывает волосы. Окна старинного викторианского особняка были широко распахнуты, и вечерний ветер пах травой и влажным асфальтом.

Лили была высокой и гибкой. Он видел, как напрягаются мускулы на ее тонких руках и проглядывают сквозь тонкую ткань белой футболки темные линии татуировок — то завиток плюща, то ярко-красный бутон неизвестного цветка. Девушка встряхнула волосами, пригладила рукой непослушные пряди и легла рядом со Змеем, опершись на локоть. Несколько минут она молча изучала его лицо, затем наклонилась и нежно поцеловала в губы.

— Что с тобой? Ты какой-то рассеянный.

Он помолчал, играя с волнистой прядкой ее волос.

— Да нет, почему?

— Ну, просто я еще никогда так долго не лежала в твоей постели одетой. Так что происходит?

Змей постарался повалить ее на подушку и поцеловать, но она полушутя-полусерьезно отбивалась.

— Ничего не выйдет, сознавайся! В чем дело?

Он вздохнул и оставил свои попытки. Она была его любовницей уже больше года. Их отношения были легкими и игривыми, так, ничего серьезного. Змею нравилась Лили. Иногда, длинными ночами без нее, ему начинало казаться, что он влюблен. Эти мысли пугали Змея. Лили не для него. До Чумы он был всего лишь уличным мальчишкой, она — выпускницей колледжа, работающей в финансовой корпорации. Чума их уравняла, но он никогда не осмеливался заговорить с Лили о любви. И потом, он не мог облечь свои чувства в слова, все путалось, он злился на себя и на нее.

— Я не отстану, о чем ты думаешь? — продолжала настаивать девушка.

— Я разговаривал с Дэнни-боем. Он серьезно думает, что генерал собирается захватить Город.

— Торговцы не первый год твердят об этом, ты же сам сказал на Совете. Тогда ты не волновался, что изменилось?

Она ласково гладила выбритую часть его головы.

Змею становилось не по себе каждый раз, как она с легкостью угадывала его мысли. Ему не нравилось, что Лили знает его лучше, чем он сам. Вдруг в один прекрасный день она догадается, что он почти влюблен?

— Вчера вечером я шел мимо Стадиона. Там есть одна стена, просто идеальная для одной из моих задумок, ну я и остановился еще раз осмотреть ее. Уже была луна, и я видел свою тень на стене, она двигалась за мной. — Змей облизнул губы. — А потом понял, что не один. Перед моей тенью была еще одна, и еще, и сзади, очень много теней, может, тысяча. И у всех были ружья, как на чертовом параде. — Он тряхнул головой. — Ты понимаешь? Я был один, но вокруг меня было огромное войско.

Рассказывая эту историю, он внезапно почувствовал страх. Ночью он просто смотрел на тени, в конце концов, ничего необычного в Городе, населенном призраками. Сейчас Змей начал понимать предзнаменование.

— Нас ждет беда. Майлз приближается.

Тело Змея было напряжено, в животе комком свернулось предчувствие. Он не дрался уже много лет. Оглядываясь на прошлое, он вспоминал годы в банде, страх и ярость битвы.

Особенно ясно перед глазами у него вставала его последняя драка перед самой Чумой. Чума-то и решила навсегда проблему уличных криминальных группировок. Змей помнил перекошенное лицо совсем еще юного мексиканца, замахивающегося на него ножом, помнил отблеск на тонком лезвии, звон воздуха в ушах. А потом — собственный молниеносный удар пареньку в живот, треск разрезаемой ткани и плоти. Чужая теплая кровь на руках. Паренек упал, а Змей развернулся и помчался прочь. Звон в ушах заглушал даже вой сирен, он хотел зажать уши ладонями, но почувствовал резкую боль. Отняв руку от уха, он увидел кровь. Его куртка была пропитана кровью — его собственной и мексиканского паренька. Когда он вбежал в аллею, его обступили тени, и он ощерился на них, размахивая ножом.

— Эй, чувак, расслабься, свои, — услышал Змей голоса друзей.

Лица их странно деформировались в лунном свете, расплывались и казались чужими. Они остановили кровь из изуродованного уха, выкинули нож и отвели приятеля в безопасное место. Ему оказали все почести, подобающие убийце.

Через неделю ни один из них не выжил. Чума не пощадила никого. Через месяц никого уже не волновала проблема бандформирований в Хаит. Смерть мексиканца забылась среди сотен тысяч смертей. Но Змей никогда не мог забыть, как смывал кровь с рук и отрешенно думал, сколько принадлежит ему, а сколько — незнакомому человеку, которого он только что убил.

Вернувшись из воспоминаний, он проворчал:

— И что мы так ему сдались?

Лили пожала плечами. Она была очень красива в свете угасающего дня с волосами, рассыпавшимися по плечам.

— Не знаю, мы просто не такие, как он. Разве не поэтому люди всегда воевали?

— Короче, очередная разборка. Черт, я уже стар для всего этого. — Змей задумчиво потер подбородок. — Забыл уже, как надо драться. Надо бы поговорить с остальными, решить, что будем делать.

— Еще успеешь. Генерал ведь еще далеко, у нас есть немного времени.

А они хорошо знали, как потратить его с толком.

Джекс чувствовала постоянное внимание Дэнни-боя, и это давило на нее. Девушка не знала, что думать и что делать. Иногда она ловила на себе его задумчивый взгляд, такой же ощутимый, как прикосновение, но он сразу же отводил глаза, делая вид, что заинтересованно смотрит в другою сторону.

Она знала, что такое секс. Животные на ферме никогда не стеснялись людей. Мама объясняла ей, как мужчина и женщина занимаются любовью. Но Джекс не приходило в голову связать эти теоретические знания с волнением, которое она чувствовала, когда Дэнни касался ее руки.

Она избегала смотреть ему в глаза, начинала волноваться и злиться из-за этого. Она боялась его. Или себя, потому что хотела чего-то, но не могла сказать чего. Другими словами, Джекс не находила себе места.

Дэнни проводил дни напролет на мосте, а она гуляла до Городу, пешком или на велосипеде. Девушка бродила по Городу, прислушиваясь к его сердцебиению, и чувствовала внутри себя странную пустоту. Как будто в почти сложившейся мозаике не хватало последнего кусочка. Если бы ее спросили, Джекс ответила бы, что ищет мать. Но это была лишь половина правды. Она искала чувства завершенности, хотела найти свое место в Сан-Франциско.

Иногда, проходя мимо какой-нибудь витрины, она видела краем глаза мать. Правда, стоило обернуться, и колдовство рассеивалось, она снова была одна на пустынной улице, но девушка знала — мама здесь.

Иногда, когда она проходила по незнакомым местам, ее посещало странное чувство, похожее на слабый удар током. Мама была здесь! Она ждала кого-то на этом перекрестке, сидела на этой лавочке в небольшом сквере, а рядом с витриной этого магазина она остановилась, чтобы полюбоваться гранатовой брошью, которая до сих пор украшала наряд пыльного манекена. Чувство быстро проходило. Если Джекс пыталась вернуться в такие места, ей не удавалось найти дорогу. Улицы казались незнакомыми, магазины были другими. Девушка безуспешно пыталась отыскать заросший плющом дом, где Город дал ей имя, и аллею, на которой она впервые повстречала Ангела. Но своевольные улицы отказывались вести ее, дурачили и приводили в совершенно другие районы.

В конце концов Джекс перестала пытаться что-то искать и предоставила Городу руководить своими скитаниями. Каждый день она выходила из дому и брела по первой попавшейся дороге в любом направлении. Сама того не желая, она начала натыкаться на любопытные находки. В приемной одного из офисных зданий в центре Города Джекс обнаружила макет деревни, построенный из тины и мелких дощечек. Крыши хижин были покрыты листьями эвкалипта, много лет назад утратившими свой резкий аромат. На аллее чуть в стороне от Мишн-стрит ей на глаза попалась кирпичная стена, украшенная изображениями мчащихся оленей и быков. На пустующем прилавке Центрального Рынка ее поразила башня, сооруженная из зеркальных дверных ручек, стеклянных бутылок, стаканов и прочей стеклянной утвари. Пространство вокруг башни было наполнено радугами и солнечными зайчиками.

Иногда Джекс встречала людей. Однажды прохладным днем, когда редкие солнечные лучи только-только пробили плотное одеяло облаков, она шла по Хайт-стрит. Ее внимание привлекли отпечатки ступней, намалеванные на асфальте. Вглядевшись, она разобрала две пары следов — розовые и синие, чуть побольше. Джекс нерешительно встала на отпечатки розовых ног и, осмелев, попробовала повторить шаги. Получилось что-то весьма странное. Чтобы не сойти с нарисованной цепочки, девушке приходилось делать большой шаг, затем два маленьких и снова большой. Получались плавные движения, и она в недоумении замерла.

— Тебе нужен партнер, — раздался мужской голос за ее спиной.

Она вздрогнула и обернулась. На тротуаре стоял Змей. Джекс видела его только раз, на Совете, но сразу же узнала и кожаную одежду, и нагловатую ухмылку.

— Давай научу.

Змей подошел к ней и встал на синие следы. Джекс инстинктивно положила руку на нож, и мужчина пренебрежительно буркнул:

— Ой, да хватит тебе. Ничего я тебе не сделаю. Будешь учиться вальс танцевать или как?

Она кивнула, чувствуя себя полной идиоткой.

— Короче, главное — расслабься, — авторитетно заявил Змей, обнимая ее за талию. — Руку мне на плечо. И давай на раз-два-три. Я считаю. Раз, два, три, раз, два, три.

Джекс старательно переступала, прислушиваясь к отсчету. Наконец мелкие шажки обрели смысл, и Змей замурлыкал какую-то мелодию. Они кружились по улице, и девушка поймала себя на том, что улыбается.

Внезапно Змей остановился, разжав руки, а Джекс еще несколько раз покружилась.

— Следы закончились, — сказал он. Она улыбнулась еще шире.

— Надо бы дорисовать!

— Я передам Лили. Это ее работа.

— Мне очень понравилось!

Змей насмешливо приподнял бровь.

— Вот уж никогда бы не подумал, что тебе может понравиться вальс.

— Почему это? Я просто никогда не пробовала танцевать.

— Да, наверное, там, откуда ты приехала, особо и возможности-то не было. — Он засунул руки в карманы и внезапно спросил: — Куда ты идешь?

Джекс внимательно посмотрела на Змея. Похоже, он не такой и противный, каким показался вначале. Его раздражающее высокомерие теперь казалось способом защиты, барьером, которым он отгораживался от враждебного мира. Она махнула рукой в неопределенном направлении.

— Куда-нибудь туда…

— Зачем?

— Не знаю, просто так. Город ведет меня, показывает разные интересные вещи.

— Можно, я немного прогуляюсь с тобой? Я хочу расспросить тебя о Звездуне.

Он шел рядом, ссутулившись и засунув руки в карманы джинсов. Змей подробно расспросил ее о речи генерала, и Джекс пересказала все, что ей удалось вспомнить. Его интересовало население Вудлэнда, рынок, солдаты. Джекс говорила, а он внимательно слушал, изредка кивая, как будто находя в ее словах подтверждение своих догадок. Наконец он подытожил:

— Похоже, генерал боится нас.

— Ты что, не слушал меня? С чего ты это взял?

— Точно тебе говорю, он напуган. Мы совсем не вписываемся в тот аккуратный, параллельный мир, который он строит. Нас нельзя организовать и поселить в казарму. Поэтому он нас и не любит.

Каблуки Змея стучали по мостовой в такт его словам, придавая им дополнительный вес. Джекс задумалась.

— Почему мы не вписываемся? Разве что-то с нами не так?

Он долго молчал, думая о своем.

— Я помню мир до Чумы, поэтому точно знаю, что не подхожу им. А вы с Дэнни-боем так далеки от этого, что даже не знаете, что не подходите. Вы даже не понимаете, о чем идет речь. Поэтому Звездун боится вас и хочет выгнать отсюда.

— А разве не из-за тех ресурсов, про которые он говорил? — воскликнула девушка, припоминая выступление генерала.

— Бред. Эта чушь нужна ему, чтобы повести за собой людей, попомни мои слова. Мы никогда не покоримся, и ему надо нас уничтожить.

Джекс растерялась. С одной стороны, она ну никак не могла согласиться, что военный может испытывать серьезный страх перед кучкой чудаковатых жителей Города, большая часть которых, несмотря на необычную внешность, вполне безобидна. С другой — ей льстило быть причисленной к жителям Города, этим непокорным «МЫ». До этого момента Джекс никогда не причисляла себя ни к какой группе. Сейчас, получается, она стала частью чего-то единого, и это было приятно. Своими мыслями она поделилась со Змеем, и его ответ озадачил ее еще больше.

— Конечно, твое место здесь, среди нас. Ты такая же чудная, как и все, кто выжил в Сан-Франциско. Немножко поработать над собой придется, но…

— Это ты о чем? — перебила Джекс немного сердито.

Змей остановился, развернул ее лицом к себе и придирчиво оглядел.

— В принципе круто выглядишь. Не хватает мелких штрихов. Пойдем-ка.

Змей схватил ее за руку и потащил вниз по улице, к аптеке. Стеклянную дверь разбили много лет назад, и они без помех проникли внутрь. Он уверенно пробрался через груды битого стекла к маленькому прилавку, на котором было выставлено множество солнцезащитных очков разнообразнейших фасонов. Схватив несколько в охапку, он пробормотал:

— Этого должно хватить, — и вновь вытащил ее на улицу.

Развернув Джекс лицом к зеркальной витрине, Змей нацепил ей на нос приглянувшиеся ему очки.

— Ну как?

Мир через темное стекло казался мутным и холодным, но собственное отражение в витрине скорее понравилось. Она стала какой-то таинственной, немного грозной, но привлекательной. Джекс подумала, что если бы встретила такую женщину на улице — ни за что бы не стала ей доверять. Змей авторитетно посоветовал:

— Только сначала непривычно. Походи в них немного и уже не снимешь.

Вечером, когда Дэнни вернулся в отель, он с удивлением увидел на Джекс темные очки и новую кожаную куртку, но вопросов задавать не стал.

Глава 13

Робот проснулся среди ночи, услышав скрежет металлических когтей по стеклу. Он немедленно схватил со стола керосиновую лампу и прильнул лицом к окну. То, что он увидел сквозь мутное стекло, напугало бы кого угодно — чудище с серповидными челюстями и огромными сетчатыми глазами стояло металлическими тонкими лапами на подоконнике. Огромное округлое туловище пропадало во тьме. Голова его моталась из стороны в сторону, челюсти клацали по стеклу. Но Робот не испугался.

Ей нужно солнце. Ее батареи перерабатывают солнечную энергию в электричество, а в темноте она теряет силы. Бедняжка тянется к слабому свету керосинки, но разве это может ей помочь!

— Потерпи немного, будь хорошей девочкой. Скоро будет солнце, а пока спи, — пробормотал Робот.

Челюсти клацали о подоконник, отхватывая солидные куски дерева, и Робот затушил лампу, от греха подальше. Вновь укладываясь на узкую раскладушку, он улыбался — с улицы доносился скрежет металлических ног, и он представлял, как его создание тянет жуткую морду к лунному свету. Все еще улыбаясь, Робот заснул.

Комната Робота когда-то была офисом менеджера небольшой автомастерской на Коул-стрит. Здесь механик собирал причудливые создания и выпускал их бродить по пустынным улицам Города. Некоторые, как ночной гость, работали на солнечной энергии, которую аккумулировали в батареях, укрепленных в брюшной полости. Медлительные и неповоротливые, они часами грелись на солнце, подобно рептилиям. Других роботов мастер снабжал ветряными установками, вырабатывающими энергию. Самыми недолговечными были создания, питавшиеся от обычных батареек. Обежав на значительной скорости Город, они тихо погибали. Случались у Робота и неудачные эксперименты. Например, порода, которая по его замыслу перерабатывала органические вещества и вырабатывала метан, оказалась ненадежной, и после нескольких взрывов он отказался от ее производства.

Он называл их детьми солнца. Конструируя их тела, Робот чувствовал, что дети уже существовали — в другое время, в другом месте, — и теперь надо создать лишь оболочку, в которой их душам было бы комфортно здесь и сейчас.

Мастер рыскал по Городу в поисках металлического лома, способного превратиться в тела, клешни, головы и ноги. Опытный глаз мгновенно распознавал в куче всякой всячины части, принадлежавшие детям. Он прикасался к груде зажимов и понимал, что перед ним — когти будущего создания; гладил поверхность осветительной аппаратуры и видел перед собой голову с огромными светочувствительными глазами, всегда устремленными к солнцу. Он собирал тела и освобождал души своих детей.

Часто ему снился мир, в котором должны были бы родиться его дети, — огромная пустыня под палящим солнцем. Там наверняка должны быть каньоны и скалистые утесы, по которым его создания ползали бы, как огромные многоножки. Создания с огромными осиными крыльями наполняют воздух громким жужжанием и приземляются на каменистую почву, царапая ее острыми когтями. Солнце греет его кожу, и Робот чувствует, как в нем копится жизненная энергия, он раскидывает руки, отрывается от земли и парит вместе с детьми.

Утро. Двери гаража распахнуты, и солнце образует на цементном полу светлый параллелограмм. На лужайке растянулась механическая сороконожка, заряжая батарейки.

Робот рассматривал свой летательный аппарат. Крошечная кабина, не больше салона картинга, на огромных колесах. Лопасти верхнего пропеллера обвисли, и вертолетик выглядел очень грустным, как будто обиженным на создателя за долгое пренебрежение. И в самом деле, механик давно не летал, но сон о полете пробудил в нем тоску по небу.

Вообще это был не совсем вертолет, скорее автожир. Задний пропеллер, вращаясь, поднимал кабину вверх. Поступательное движение заставляло вращаться верхние лопасти. Машинка была очень маневренной, хотя и летала низковато.

Идея аппарата пришла в голову находчивому испанцу Хуану де ла Сьерва еще в 1923 году. Механику оставалось лишь насобирать в заброшенных городских автосервисах необходимых запчастей — кожаных сидений от спортивных машин, двигателей с «фольксвагена» и прочей дребедени. Аппарат виделся ему прообразом, пробой пера перед созданием летающего существа, но работа застопорилась. Пока механизмы, способные поддерживать жизнь в населяющих воздух детях, были ему не по силам.

Робот скользнул в тесную кабину, пристегнулся и направил машину вниз по Коул-стрит, ровный асфальт которой служил отличной взлетной полосой. Поворачивая ключ зажигания, он с удовольствием прислушался к равномерному урчанию мотора и нажал на сцепление. Лопасти верхнего винта встрепенулись и завращались, ускоряя обороты под действием центробежной силы. Робот наблюдал за приборами на панели, сосредоточенно хмурясь. Наконец, достигнув необходимого ускорения, аппарат поднялся в воздух, и пилот расслабился. Не раздумывая, он направил машину вдоль Хаит, через парк к Заливу.

Обогнув Алькатрас, облетел мост. Далеко-далеко внизу Робот заметил крошечную фигурку Дэнни. Друг, задрав голову, отчаянно размахивал руками, и механик помахал в ответ. Покружив еще немного над Золотыми Воротами, он решил, что пора возвращаться в мастерскую.

Совершая утренний полет, он не преследовал никакой цели и стыдился этого. Робот осознавал, что поддался искушению, томительному желанию ощутить ветер на своем лице. Ему часто случалось уступать иррациональному порыву, что заканчивалось одинаково — механик горько корил и упрекал себя за недостаток контроля над глупыми эмоциями, находя оправдание лишь в том, что родителям не хватило профессионализма создать более совершенную машину. Будь оно по-другому, бессмысленная мечта о небе не лишила бы его сна.

Погруженный в мрачные мысли, мастер приземлил машину на Фелл-стрит и подъехал к мастерской. Заглушив мотор, он на мгновение оглох от внезапной тишины. Снимая шлем уже в гараже, Робот услышал резкий окрик. Обернувшись, он не смог скрыть удивления. Перед ним стояла Джекс.

Несколько минут он молча разглядывал девушку, мучительно раздумывая, что сказать и как повести себя. Надо же, такая маленькая, но держится независимо и в то же время грациозно, как будто земля под ее ногами и небо над ее головой принадлежат ей и никому больше. Глаза спрятаны за зеркальными стеклами очков, так что понять, что она там себе думает, и совсем невозможно.

— Привет! А я как раз жду тут тебя, хочу показать кое-что! Там, в аллее… Короче, какая-то штука запуталась…

— Штука? — переспросил Робот.

— Что-то вроде этого. — Джекс кивнула в сторону гигантской сороконожки, все еще гревшейся в солнечных лучах. — Пойдем, сам посмотришь.

Робот вздохнул и неохотно поплелся за гостьей.

Еще издали они услышали ритмичный скрежет металла по асфальту. Почувствовав глухую тревогу, он подбежал к аллее и увидел своего ребенка, одного из самых любимых, попавшего в ловушку. Создание туловищем напоминало осу, а крыльями — летучую мышь и по размерам превосходило взрослого мужчину.

Сейчас громадина лежала посреди улицы, беспомощно перебирая лапами. Одно крыло каким-то образом попало в зазор между водопроводной трубой и стеной дома, где и застряло, видно, намертво. Солнечные лучи манили ребенка вперед, заставляя шевелиться лапки, оставлявшие на асфальте длинные белые царапины, но окончательно покореженное крыло не пускало.

У Робота защемило сердце. Он бросился к своему ребенку, на ходу стягивая с себя футболку, чтобы ею закрыть светочувствительные рецепторы. Ослепшее существо слабо замотало башкой, скрипя и щелкая шарнирами, в тщетных попытках вновь увидеть солнце. Механик тем временем нащупал у основания шеи рычажок и отсоединил аккумуляторы. Существо словно окаменело с одной лапой, поднятой в воздух. Мастер вздохнул, размотал майку и отступил в сторону, чтобы оценить причиненный ребенку ущерб.

Крыло было полностью искорежено, металлические перепонки погнулись, рецепторы пришли в негодность. Механик взялся за крыло, чтобы высвободить его из ловушки. Услышав женский голос, он вздрогнул — от расстройства изобретатель начисто забыл о присутствии Джекс.

— Давай помогу. Вместе мы сможем вытянуть его быстрее.

Он кивнул. Взявшись за холодный металл, он почувствовал тепло ее рук, обхвативших крыло рядом. Прутья жалобно заскрипели, но через мгновение ребенок был свободен. Робот сразу же отскочил от Джекс. Ее теплое присутствие нервировало его.

— Оно умерло? — робко спросила девушка.

— Он, — поправил изобретатель.

— Так он умер? Робот покачал головой.

— Я починю его в мастерской.

Механик подошел к туловищу существа, разжал зажимы, крепившие две части, и вытащил все шесть аккумуляторов. За ними можно вернуться и попозже, и так дотащить ребенка — задача не из легких. Джекс молча наблюдала, но, когда механик принялся поднимать корпус с земли, вызвалась помочь. Робот взял тяжеленную голову, а Джекс взвалила на плечи нижнюю часть туловища.

Возле мастерской механик отрывисто поблагодарил девушку, недвусмысленно выпроваживая, но она осталась. Ей явно хотелось помочь, и Роботу пришлось позволить держать крыло, пока он рылся в инструментах и готовился к работе.

Механик сосредоточенно разбирал перепонки, стараясь не отвлекаться. Копаясь в искореженных деталях в поисках уцелевших частей, он затылком чувствовал ее любопытный взгляд. Затем Джекс вышла из гаража, и Робот было вздохнул с облегчением, но через некоторое время девушка вернулась, неся в руках один из аккумуляторов. Еще пять походов, и все шесть батарей стояли на полу гаража. Но и после этого она не ушла. Девушка примостилась на капоте старого автомобиля и тихонько сидела, наблюдая, как он собирает крыло из новых частей.

— Не очень-то ты разговорчивый, — нарушила она наконец молчание.

Робот ничего не ответил, и она быстро добавила:

— Да нет, ты не думай, я это в хорошем смысле. А то большинство здесь рта вообще не закрывают.

Он работал. Она не уходила.

— Почему тебя зовут Роботом?

— Потому что я робот.

— Да? А на вид — человек как человек.

— Но я не человек.

— Робот — это вообще как? Что-то типа часов?

— Гораздо сложнее часов. Меня создали еще до Чумы. Тогда люди куда лучше разбирались в технологиях. Поэтому я и выжил.

Джекс нахмурилась.

— По-твоему получается, что все, кто выжил, — машины?

— Конечно, нет, — нетерпеливо перебил Робот. — Некоторые люди тоже смогли выжить. А некоторые просто не знают, что они машины.

— Вот оно что… А вот ты как думаешь, Дэнни может быть роботом?

— Нет, он слишком безалаберный и неорганизованный. Зато я бы не удивился, если бы узнал, что Звездун — робот.

Девушка энергично замотала головой.

— Да ты что! Слышал бы ты, как он матерится! Самый обычный человек!

— Ну, какая разница! — Робот посмотрел на нее и, увидев растерянное лицо, продолжил уже мягче: — Я тоже иногда ругаюсь, но тем не менее я Робот. Генерал — всего лишь маленький винтик в огромной военной машине, запущенной еще до Чумы. Его не остановить.

— Тут ты прав.

Девушка замолчала. Робот с удивлением осознал, что потихоньку привыкает к ее ненавязчивому присутствию.

Когда он прервал работу, она все еще сидела на капоте. Вместе они вышли на улицу и устроились в тени.

— Ну как, сможешь ее починить? — поинтересовалась девушка.

Он кивнул.

— Я рада.

Молчание. На сороконожку, нежившуюся на лужайке, упала тень от фонарного столба. Недовольно вращая головой, ребенок лениво приподнялся и переместился так, что все тело вновь оказалось залито живительным светом. Затем существо вновь замерло. Робот, наблюдая за ним, в который раз подумал, какое все-таки счастье, что с ним его дети. Они определенным образом реагируют на определенные импульсы, с ними спокойно и надежно. Не то что эти Люди.

— Зачем пришла? — задал он вопрос. Прозвучало это грубо, почти враждебно.

— Пришла навестить тебя.

— Никто никогда меня не навещает.

— Значит, буду первой.

— И зачем?

Она не отвечала, и Робот взглянул на нее. Девушка сжимала руки, и, казалось, стала меньше и слабее. Ему стало немного стыдно, но ответа он решил дождаться. Наконец она пожала плечами:

— Хотела спросить у тебя кое-что…

Робот ничего не отвечал, и Джекс, притянув колени ближе к себе, словно пытаясь защититься, нерешительно продолжила:

— Понимаешь, когда я только пришла в Город, я встретила Ангела. Половина его лица была сделана из металла. А руки… — девушка вытянула к солнцу свою тонкую руку, — руки были тоже металлические, с шарнирами, как вон у той штуки. — Джекс показала на сороконожку. — Поэтому я и хотела узнать, это ты сделал Ангела?

Робот отрицательно покачал головой, сразу вспомнив сон, приснившийся ему несколько месяцев назад.

— Нет, ничего похожего я не делал. Я, собственно, ничего не придумываю, только воплощаю мечты и мысли Города. То, что ты видела, наверное, и было мечтой.

— Мне показалось, что тот же Ангел забрал мою маму. Робот вновь взглянул в ее лицо. Самоуверенность ушла, осталась маленькая растерянная девочка. Одна в чужом городе.

— Наверное, твоя мама принадлежит Городу. А Город всегда берет то, что ему принадлежит, — неловко попробовал он утешить ее.

— Но где же она сейчас? Я не могу найти ее… Джекс с надеждой смотрела на Робота. Он опустил глаза.

— Не знаю.

— Иногда мне кажется, вот-вот — и я найду ее. Сверну за угол, и она ждет меня там. Я сворачиваю и снова вижу пустую улицу, и иду дальше, еще один поворот, и еще. Но никого нет. Ты понимаешь?

— Да, понимаю.

Робот с удивлением услышал облаченные в слова собственные искания и непонятную тоску, которая постоянно тянула его в бесконечные скитания по Городу.

Ее тепло перестало казаться враждебным. Роботу вспомнилось, как однажды на улице он подобрал крошечного котенка. Малыш ничего не ел у него, и механик отнес его к Дэнни-бою. Дэнни умудрился накормить его молоком из бутылочки, но через несколько дней котенок все равно умер. Его Дети куда лучше. Если они ломаются, их всегда можно починить. Роботу стало тоскливо. Все равно лучше бы она ушла, но не выгонять же ее теперь.

— Майлз скоро будет в Городе. Он мечтает разрушить его. — Девушка уронила голову на колени. — Иногда мне хочется бежать отсюда, куда глаза глядят, но я не могу. Я ведь обещала маме, что помогу. И Дэнни-бой…

Неоконченная фраза повисла в воздухе, и Робот так и не узнал, что же там Дэнни-бой. Джекс совсем сникла, и механик напрягался изо всех сил, пытаясь сообразить, что бы такое сделать, чтобы приободрить незваную гостью.

— О! А! Хочешь пить? — брякнул он первое, пришедшее на ум.

Увидев ее слабую улыбку, осмелел:

— У меня есть холодная кола. Там, в холодильнике. Сейчас принесу.

Джекс взяла из его рук банку холодной кока-колы, а он уже говорил, сам не понимая, откуда берутся слова. Наверное, из прошлой жизни до Чумы. Когда он еще не был Роботом.

— Не переживай, все наладится. Можешь на меня рассчитывать, я помогу тебе.

Она так доверчиво смотрела на него, что Робот тут же пожалел о своих словах. Но сказанного, как ни крути, не воротишь.

После того как Джекс ушла, воздух в гараже еще долго пах ею. Робот пытался сосредоточиться на солнечной батарее для нового ребенка, но крошечные детали то и дело валились из его рук. Потеряв терпение, он взялся за ветряной механизм, но и тут работа не пошла. Испортив моток проволоки, он плюнул и вышел на улицу.

Даже вымыв руки холодной водой, он ощущал ее теплое рукопожатие. Стоя на пороге гаража, Робот задумчиво изучал пустую улицу. Солнце уже садилось, и фонарные столбы отбрасывали длинные тени.

Когда на землю спустились сумерки, он внезапно отчетливо ощутил, что что-то произойдет. Прохладный синий вечерний воздух был пропитан напряжением. Улицы ждали тайного сигнала, и он ждал с ними. Но ничего не произошло. Просто село солнце.

Глава 14

Ученый был удивлен и обрадован, когда Джекс зашла навестить его. Сразу засуетившись, он выставил на стол перед ней мятный чай и печенье в круглой жестяной коробке.

— Ну, конечно, печенье немного… м-м-м… жестковатое, но ничего, вполне сносно. Нашел больше дюжины упаковок в «Мэйсис». Ешь, не стесняйся.

Примостившись на краешке деревянного стула, Джекс взяла предложенное угощение и отгрызла кусочек.

— Я уж думал, ты и не зайдешь, — вздохнул Ученый.

— Город сам привел меня к вам, — ответила Джекс. — Я шла, шла и внезапно оказалась здесь. Решила, надо зайти.

— И правильно решила, очень рад тебя видеть! Итак, нравится тебе у нас?

Джекс неопределенно пожала плечами.

— Ну… много новых знакомых.

— Разве это плохо?

— Нет, наверное. Все хотят поговорить, о чем-то расспросить.

— Думаю, ты скоро поймешь, что большинство людей здесь очень дружелюбны, — мягко сказал Ученый.

Девушка задумчиво грызла печенье.

— Я не очень-то в этом разбираюсь. У меня никогда не было друзей. Мы всегда были вдвоем… я и мама.

Ученому неприятно резануло ухо отсутствие грусти в ее голосе. Она лишь констатировала факт. Похоже, девушка смирилась с одиночеством.

— Наверное, мама была тебе другом? Джекс покачала головой.

— Ну… не знаю. Она заботилась обо мне, но мы никогда не разговаривали ни о чем. Мне сложно привыкнуть ко всему этому вашему… дружелюбию.

— Уверен, пройдет немного времени, и ты привыкнешь. Ученый разглядывал девушку, вспоминая слова мисс Мигсдэйл. Да, его подруга в чем-то, безусловно, права. Есть в этом ребенке что-то от дикой природы. Немного застенчивая, немного опасная.

— В конце концов, не так это и сложно — быть друзьями. Друзья делают то же, что и мы сейчас, — встречаются, болтают о всякой всячине, пьют чай.

— Да? — Джекс удивленно подняла голову. — То есть, что же получается — мы друзья?

Ученый задумчиво погладил бороду и медленно ответил, тщательно подбирая слова.

— Думаю, ничто не мешает нам стать друзьями. Во всяком случае, ты уже не хватаешься за нож, так что мы на верном пути.

Девушка посмотрела на свой нож, затем снова на Ученого. Она выглядела немного смущенной. Сделав маленький глоток чая, нерешительно кивнула.

— Ну, наверное… Может, ты тогда расскажешь мне немного о Городе? Дэнни говорил, ты знаешь больше всех.

— Скажу без ложной скромности, так оно и есть. Сейчас я работаю над историей Города после Чумы, так что информации у меня скопилось предостаточно. Что именно тебя интересует?

Джекс не отрываясь смотрела в окно, на лице — выражение смутной тревоги. На улице визгливо перекрикивались две мартышки. Ученый почти угадал ее вопрос.

— Интересно, почему они повсюду ходят за мной? Иногда мне кажется, что они хотят мне что-то сказать, но я их не понимаю. Расскажи мне об этих обезьянах.

— О них я знаю много… чересчур много. Обезьяны — одни из главных действующих лиц истории Сан-Франциско после Чумы. Видишь ли, именно они принесли сюда эпидемию.

Девушка изумленно уставилась на него.

— Пожалуйста, расскажи поподробнее!

Лицо Ученого стало задумчивым, немного даже мечтательным. Раз в неделю он проводил занятия с детьми, перемежая скучные уроки чтения и арифметики увлекательными историями. Поэтому начало его рассказа Джекс было похоже на сказку.

— С незапамятных времен, задолго до Чумы, обезьяны жили в далекой стране Непал. Чтобы попасть туда, нам пришлось бы переплыть океан и пройти полконтинента. Высоко в горах Непала стоит монастырь. Многие считали его обитателей святыми. Первый монах появился на горе сотни лет назад. С тех пор место стало домом для них и обезьян.

Ученый прервался, чтобы отхлебнуть чаю. Джекс слушала, подавшись вперед, не сводя глаз с его лица.

— Даже когда остальной мир сотрясали жестокие войны, в монастыре царил мир. Легенда гласила, что хранителями его были именно обезьяны. Непальцы верили, что, когда обезьяны покинут монастырь, мир воцарится на всей земле. А ты знаешь, что до Чумы люди воевали друг с другом?

Он вновь замолчал, раздумывая, стоит ли попробовать объяснить Джекс, что такое «холодная война». Противостояние наций, гонка вооружений, угрозы и контругрозы, саммиты — все это казалось таким далеким и утратившим смысл даже ему, что же говорить об этой девочке, рожденной уже «После»? Он еще хранил смутную память об опасности, о страхе смерти, как хранил память о книгах, прочитанных в детстве, но вряд ли Джекс пойдет… Поэтому он решил не вдаваться в подробности.

— Понимаешь, мы все боялись погибнуть в войне. Люди поняли, что еще одна война станет последней и победителя в ней не будет, поэтому начали объединяться в разного рода партии, борющиеся за мир. Интернациональное пацифистское движение набирало силу, десятки мелких групп из множества стран объединяли свои усилия. Символом новой веры стала обезьяна. Никто не помнит, как это произошло, кто первый это предложил, но так случилось. Борцы за мир хотели привезти «хранителей» из Непала, зоопарки всех стран мечтали заполучить пару обезьян, дети отдавали карманные деньги на строительство вольеров, музыканты устраивали благотворительные концерты… Казалось, люди готовы жить в мире.

Обезьян привезли в Сан-Франциско, Вашингтон, Москву, Токио, Париж, Лондон… Везде их чествовали как вестников новой жизни, жизни без вражды и ненависти. В нашем городе люди выстраивались в длиннющие очереди, чтобы увидеть животных, мэр объявил день официальным праздником.

Ученый замолчал, воскрешая в памяти надежду и радость, которые витали тогда в воздухе. В тот день он взял отгул на работе и присоединился к толпе. Он, конечно, не верил во все эти легенды, но как же ему хотелось поверить!

— Что было дальше?

Вопрос Джекс вернул его в настоящее.

— Обезьяны и в самом деле принесли мир. Но не так, как мы все ожидали. Началась эпидемия. Люди умирали сотнями, тысячами. Болезнь распространялась…

Он заметил, что сжимает кулаки, и попробовал расслабиться. Воспоминания о том времени всегда будут причинять ему боль. Сначала умерших хоронили по всем правилам. Через несколько дней измученные представители властей приняли решение сжигать трупы. Дым крематориев смешивался с туманом и гулял по опустевшим улицам.

— Мы очень быстро поняли, что Чума попала к нам с обезьянами. Переносили ее блохи. Но все равно было поздно. Людям зараза передавалась воздушно-капельным путем, как обычная простуда. Болезнь не поддавалась лечению. А когда она закончилась, наступил мир. Как же иначе? Воевать стало некому.

Джекс не отрываясь смотрела в окно, за которым две мартышки копошились друг у друга в шерстке.

— Почему же они до сих пор в Городе? Ученый пожал плечами.

— Наверное, кто-то выпустил их из вольеров. В конце концов, они ни в чем не виноваты. Они принесли мир, легенда не обманула. Просто мы ожидали другого, за это и расплачиваемся по сей день.

Девушка кивнула, по-прежнему не отрывая глаз от шустрых животных.

— И все-таки почему они везде ходят за мной?

— Очень любопытные, знаешь ли. Наверное, им интересно, кто ты и что затеваешь.

— Может быть. Может быть, ты прав.

Поговорив с Ученым, Джекс вернулась домой. Сидя в кресле рядом с дверью, она терпеливо дожидалась прихода Дэнни-боя. Солнце уже садилось, и на улицы опустились сумерки. На востоке небо было прозрачно-синим, на нем уже появился туманно-белый серп молодой луны. Воздух наполняло предвкушение наступающей ночи.

Неподалеку, в старой машине, затеяли веселую возню две обезьяны. Стекла были выбиты уже давно, и шустрые зверьки гонялись друг за другом, то выскакивая на улицу, то скрываясь в салоне. Затем та, что покрупнее, принялась лупить невесть откуда взявшейся палкой по капоту машины, а вторая с упоением взялась корчить рожи в боковое зеркало. Джекс лениво усмехнулась. Объяснения Ученого все равно не помогли ей понять этих животных. Они явно наблюдали за ней. Казалось, они знают то, что ей неведомо. Может быть, хотят рассказать, но не могут, а может, хранят тайну и просто дразнятся.

В руках Джекс привычно сжимала стеклянный шар. Время от времени встряхивая его, девушка любовалась золотым дождем над Городом.

Возвращаясь из библиотеки, она навестила Тигра. Он наконец-то снял ее повязку и торжественно объявил, что рука как новенькая. С одной стороны, девушка с радостью освободилась от повязки, стесняющей движения, с другой — со смутной тревогой осознала, что провела здесь уже очень много времени. Может, слишком много?

Джекс вновь вгляделась в миниатюрную копию Города в шаре. Она привела ее сюда, но вряд ли смогла бы удержать. Задача по плечу только оригиналу, самому Городу, чьи улицы она исследовала столько недель. Она не могла уйти. Девушка с удивлением осознавала, что принадлежит Сан-Франциско.

Заслышав звоночек велосипеда Дэнни, девушка поставила шар на обочину и выскочила на тротуар, чтобы встретить друга. Увидев ее, он радостно помахал рукой.

Джекс отвлек громкий и как будто встревоженный визг мартышек. Обернувшись, она успела заметить, как одна из них метнулась к креслу и схватила с земли шар.

— Эй! А ну, поставь на место!

Девушка кинулась к ней, но проворная обезьяна юркнула к стене отеля, по дороге уронив шар. Хрупкое стекло, ударившись об асфальт, рассыпалось на множество осколков. Вредная мартышка, усевшись на карнизе, разразилась крикливой бранью.

Джекс растерянно смотрела на золотую россыпь, покрывающую асфальт под ее ногами. Сев на корточки, она подняла крошечную модель Города. Дома оказались всего лишь крашеными кусками пластика. В крошечных щелках все еще виднелась золотая пыль. Город был намного меньше, чем казалось сквозь выпуклое стекло. Она ожидала другого. Совсем другого.

Глава 15

На следующий день начался цветочный дождь. Маленькие бесстебельные золотые цветочки, размером с ноготь мизинца, покрывали улицы, кружились в воздухе. Утром Джекс разбудило их легкое постукивание в окна.

Девушка распахнула окно, высунулась по пояс наружу и, почти выворачивая шею, задрала голову вверх. Золотой цветочный дождь шел из серенького неба, скучного и невыразительного.

Внизу на улице, по колено в цветах, стоял Дэнни. Чуть дальше Томми с одной из сестер затеял ожесточенное цветочное сражение, швыряя в нее полные пригоршни ароматных бутонов. Джекс окликнула Дэнни, и он широко улыбнулся ей:

— Спускайся скорее!

Девушка смахнула с подоконника слой желтых цветов, и они, кружась, опустились ему на голову.

— Я пойду на крышу! — крикнула она и побежала к лестнице.

Цветочное одеяло укутало Сан-Франциско. Первые робкие лучи солнца начали пробиваться сквозь серые облака, но дождь не прекращался. Джекс свесилась за край крыши. Золотые бутоны были повсюду — между бобовых грядок, на машинах, на фонарных столбах.

Девушка легла на цветочное покрывало. Цветы падали на ее лицо, тело, и она наслаждалась сладким свежим ароматом свежесрезанной травы. Услышав шаги Дэнни на лестнице, она окликнула его и, когда он приблизился, нетерпеливо указала в небо:

— Смотри скорее, как свет отражается в них! Он лег рядом и тоже уставился вверх.

— Как ты думаешь, если долго так лежать, нас засыплет полностью?

Дэнни не отвечал. Они лежали рядышком, чувствуя тепло солнечных лучей на лице и тепло друг друга. Молодой человек нашел среди цветов ее руку. Она не сопротивлялась. Цветы почти невесомо касались ее лица, как поцелуи, оставляя после себя нежную пыльцу и запах весны. Тепло пальцев Дэнни, когда он аккуратно смахивал бутоны, оставалось на щеках, лбу, подбородке. Нежные руки убирали лепестки с ее тела. Он провел пальцем по ее шее вниз, очертил ключицы.

Джекс не двигалась. «Наверное, цветы падают с солнца», — думала она. Солнечный свет, волшебный дождь и руки Дэнни стали для нее частями необыкновенного момента. Она отвечала солнечным лучам, нежным лепесткам и Дэнни. Ушло тревожное напряжение, заставлявшее ее отдергивать руку, когда он пытался коснуться ее.

Дэнни расстегнул пуговицы на ее фланелевой рубашке. Джекс, полуприкрыв глаза, удивлялась, откуда это тепло в ее груди — от солнца, от его нежных рук или исходит изнутри? Она толком не помнила, как они избавились от одежды, таким естественным казалось прикосновение мягких листьев к их обнаженным телам. Гладкая кожа Дэнни пахла пыльцой, ее пальцы, гладящие его волосы, чувствовали золотые лепестки.

Он замер, долго-долго глядя в ее лицо.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно.

Девушка даже удивилась, но отвечать не стала, только притянула его голову к себе, чтобы поцеловать. Его губы были везде, на ее лице, на ее груди, на ее животе, пока наконец нежное тепло не сменилось жаром. Дэнни прижался к ней. Джекс остро, почти до боли, чувствовала каждое его движение, теплую крышу под своей спиной, цветы на своем теле. Когда он вошел в нее, девушка только тихонько застонала. Ее окружало тепло.

Потом они лежали рядом, засыпанные цветами, и Джекс прислушивалась к биению его сердца. Ей казалось, что в ее теле отдается мощными толчками пульс Города. Сан-Франциско обнимал ее, грел в мощных объятиях. Ветер, гоняющий золотые бутоны по улицам и обдувающий ее горящие щеки, был его дыханием. Нервы Города пронзали ее тело, уходили в крышу, в дома, в бесконечное полотно улиц. Никогда ей не было так хорошо и покойно.

Сквозь дрему девушка услышала странный звук, похожий на шум воды в реке. Внезапно испугавшись, она поняла, что слышит хлопанье крыльев. Ангел был рядом. Джекс хотела бежать, но не могла. Паутина улиц опутала ее ноги, громадины домов пригвоздили к крыше — Город не разрешал уйти. Было трудно дышать. Разозлившись на собственную панику, она распахнула глаза, чтобы увидеть Ангела, увидеть свой страх. Дождь прекратился. Над ними раскинулось чистое голубое безучастное небо. Дэнни спал, подложив одну руку себе под голову, другой крепко прижимая девушку к себе. Золотые цветы начинали вянуть.

Джекс осторожно высвободилась из его объятий и встала. Некоторое время она смотрела на его лицо — во сне он улыбался.

Она хотела лечь рядом с ним, погладить его руку, разбудить и попросить обнять покрепче. Девушка знала, что если ляжет сейчас — останется с ним, пока он не проснется. Она также знала, что, если, проснувшись, он попросит ее остаться, она останется. Джекс это пугало. Пугало и то, что Город отдалился от нее, разжал объятия.

Девушка собрала разбросанную Одежду и быстро оделась. Последний раз оглянувшись, скользнула к лестнице. Несколько ступенек — и она на улице. Девушка понятия не имела, куда собирается идти, но знала, что идти надо. Взяв велосипед, она направилась к Сивик Сентер Плаза.

Ученый сидел на ступеньках библиотеки, внимательно изучая полузавядший золотой цветок через лупу. Увидев ее, он радостно замахал рукой, и Джекс остановилась. На коленях у него была разложена толстенная книга, еще штук семь-восемь валялись на ступеньках.

— Не могу найти ничего подобного ни в одной из книг! — чуть ли не с восторгом закричал он ей еще издали. — Эти цветы, очевидно, какой-то новый вид, но вот откуда они взялись? Хочешь, посмотри сама.

Джекс прислонила велосипед к фонарю и села рядом с Ученым. Через увеличительное стекло цветок казался огромным. Она рассматривала темные прожилки на лепестках, пыльцу размером с булыжник и собственные пальцы, похожие на гигантские розовые горы с черными трещинами.

— Куда едешь? — спросил Ученый.

Она пожала плечами. Лучше бы он этого не спрашивал. Понимая, что Ученый ждет более определенного ответа, девушка избегала смотреть на него, притворяясь полностью захваченной изучением бутона. Почему, интересно, нельзя просто оставить ее в покое? Зачем задавать всю эту кучу вопросов, ответа на которых она, даже при всем желании, все равно не может им дать? Джекс смяла бутон и кинула его на ступеньки.

— Тебя что-то расстроило? В чем дело?

Она снова уныло пожала плечами, понимая, что отделаться от Ученого будет непросто.

— Дэнни-бой боится, что ты исчезнешь, с самого твоего первого дня в Городе. А ты все здесь. И я очень рад. Оставайся. Здесь твое место.

Девушка устало вздохнула.

— Город дал мне имя. До прихода сюда я так и жила… безымянная.

Он кивнул, но казалось, ждет чего-то большего. Джекс резко встала и протянула ему лупу.

— Ладно, мне пора.

Она не оглянулась. Велосипед ехал по Фелл-стрит к океану, сминая шинами золотые цветы. Джекс заметила, что на окраине дождь был намного слабее, всего несколько бутонов тут и там.

Девушка долго сидела на волнорезе, наблюдая, как волны яростно разбиваются о берег, отступают, но только чтобы вернуться с новой силой. Сняв туфли, она бродила по песку, а вода в своей вечной нерешительности лизала ее ступни и снова убегала.

Океан успокаивал ее. Бесконечная линия горизонта, крики чаек, запах водорослей мирили ее с жизнью.

Опустившись на мокрый песок, Джекс начала создавать свой Город. Длинная диагональ образовала Маркет-стрит. При помощи прибитых волнами щепок над ней поднялись небоскребы центральной части Города. Она терпеливо прорисовывала лабиринты улиц районов Мишн, Вестерн, Ричмонд, Хаит, Сансет. Из влажного песка Джекс вылепила Ноб-Хилл и Сутро. Обгоревшие палочки, найденные на месте старого костра, служили материалом для районов, пострадавших от пожара. Кусочки битого стекла символизировали Оазис Света.

Солнце стояло в зените, но девушка не замечала. Когда Песок высох, она начала носить к своему произведению воду в ржавой консервной банке, валявшейся рядом. Водоросли стали зеленью парка Золотые Ворота. Сразу за районом Сансет она вырыла небольшую канавку, обозначающую край Города. Наконец Джекс изобразила пляж, на котором находилась.

Противный липкий страх, охвативший ее на крыше геля, отступил. Не то чтобы он совсем пропал — слишком четко Джекс помнила панику, перехватившую ее горло, — но по крайней мере казался сейчас незначительным и легко преодолимым. Она распрямила спину и потянулась. Тело затекло от долгого сидения на корточках, живот свело. Джекс вспомнила, что ничего не ела с утра, и почувствовала зверский голод.

Вставая, она услышала вновь шум крыльев, но лишь улыбнулась. Над крошечным Городом, ее Городом, пролетала чайка. Страх ушел.

— Привет, Джекс!

Оглянувшись, девушка увидела мисс Мигсдэйл, спешащую к ней через пляж.

— Дорогая, как я рада тебя видеть! Только что была в библиотеке, Ученый говорит, что Дэнни-бой повсюду тебя ищет.

Девушка снова потянулась и ничего не ответила. Журналистка тем временем внимательно изучала песочный город.

— Какая красота! Наверное, не один час потратила не работу?

Джекс посмотрела на солнце, клонящееся к горизонту.

— Да, думаю, много часов.

Мисс Мигсдэйл внимательно смотрела на нее, как будто не решаясь спросить.

— Что же повергло тебя реализовать столь солидный… м-м-м… проект?

Девушка счастливо улыбнулась, раскинув руки.

— Ваш Город слишком велик для меня. Хотелось сделать что-то моего размера.

Собеседница приняла объяснение крайне серьезно Кивая, она заметила:

— Создавая что-то, ты получаешь над ним контроль Магия, но разумная.

Джекс бросила последний взгляд на свой Город. Если мисс Мигсдэйл нужно объяснить все на свете, что ж, она не против. Главное, что Город больше не давит на нее. Улыбнувшись, она подумала о Дэнни.

— Я пойду, пожалуй.

Попрощавшись с немного озадаченной журналисткой, девушка зашагала к велосипеду, чувствуя необычную, но такую приятную легкость.

Той ночью Дэнни-бой, вернувшись, увидел Джекс, спящую на большой кровати. Он лег рядом, обнял ее и осторожно поцеловал. Она ответила.

Они снова занимались любовью, возвращая себе волшебство цветочного дождя теплым летним днем. Тогда же Джекс поняла, что магия не осталась в том удивительном дне, а поселилась в ней. Достаточно единственного прикосновения Дэнни, и она вновь почувствует себя покрытой нежными цветочными лепестками.

Девушка лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к тихому дыханию мужчины. Он спал на спине, подложив одну руку под ее голову. Ей никак не удавалось понять, как он может спать вот так спокойно, будучи полностью беззащитным? Когда она ворочалась, он даже не просыпался. Джекс же, напротив, просыпалась от малейшего шороха, малейшего движения. Она гладила его руки, плечи и наконец решила, что все к лучшему. Коль скоро они спят вместе, она защитит его в случае опасности. В ту ночь ей снилось что-то теплое и очень счастливое.

Первые лучи рассвета разбудили Дэнни. Джекс спала рядом, свернувшись в комочек, прикрыв руками голову. Интересно, подумал он, разглядывая ее скрюченную позу, как она вообще умудряется заснуть и расслабляется ли она когда-нибудь полностью?

«Да, я ей нужен», — решил он, глядя на серьезное личико. Он может доказать ей, что жизнь — не только борьба за выживание, что можно позволить себе радоваться и наслаждаться.

«Я всегда буду тебя защищать, — думал он, обнимая худенькое тело. — Здесь ты в безопасности».

Глава 16

Яркое утреннее солнце пробивалось сквозь пыльные окна библиотеки. Потянувшись на узкой раскладушке, Ученый зевнул и потер глаза. Тело ломило. Вчера он засиделся допоздна, штудируя древнекитайские записи. На протяжении последних нескольких лет он серьезно изучал письменность Древнего Китая, в частности, наречие, на которое в семнадцатом веке с санскрита было переведено множество работ.

Текст, который прошлой ночью захватил его по-настоящему, назывался «Средоточие совершенной мудрости». Сравнив китайский перевод с оригиналом на санскрите, Ученый пришел к выводу, что переводчик ошибся всего в двух иероглифах, которые тем не менее полностью искажали первоначальный смысл произведения. Обнаружив ошибку, исследователь, удовлетворенный, смог наконец заснуть.

Свесив ноги с кровати, он поморгал на свету и неторопливо побрел в читальный зал. На письменный стол падал луч солнца. Ученый неодобрительно осмотрел ворох древних текстов среди наваленных горой словарей и внезапно насторожился. На фоне рабочего беспорядка выделялась аккуратная стопка книг. Прошлой ночью ее на столе не было. Верхняя книжка, тоненькая брошюрка, была открыта на середине.

Ученый растерянно оглянулся. Все остальные вещи в комнате были на своих местах. На ящиках с карточками каталога мирно дрыхли пожилые кошки.

Пожилой мужчина приблизился к столу и наклонился к верхней книге из таинственной стопки. Это был сборник эссе, переведенных с китайского. Брошюрка была открыта на тексте «Искусство войны» Сунь-Цзы. Ученый осмотрел все книги: «Избранное» Мао Цзэдуна, «Настольная книга по ведению партизанской войны в городских условиях», «История партизанских войн», «Рецепт анархии» и, наконец, «Методы ведения партизанской войны» самого Че.

В комнате пахло кошками и было тепло, скорее даже душно, но у Ученого по коже пополз неприятный липкий холодок. Выходит, все решено, выбора не оставлено? Вся беда в том, что он совсем не военный человек. Конечно, в юности ему приходилось драться по пьяной лавочке, с кем не случается, но, повзрослев, он взял за правило избегать насилия. И потом, он уже почти старик, ему не по силам встать во главе войска. Единственное, на что он годен, — стать советником молодого, полного сил лидера.

Вздохнув, Ученый отвернулся от стола, повесил на шею полотенце, нагнулся за эмалированным ведром и зашаркал вниз, на улицу. Рядом с библиотекой протекал ручей, в котором Ученый обычно умывался. Вот и сейчас он присел на корточки, распугав маленьких изумрудных лягушат и серебристых мальков, и принялся обливаться ледяной прозрачной водой, ухая и отфыркиваясь. Вытершись насухо полотенцем, тщательно расчесал свои длинные седые волосы, жмурясь на ярком солнце. Здесь было так тихо, так покойно бормотал что-то ручеек, что Ученый почти забыл об утреннем происшествии.

Дел, однако, было много. Наполнив ведро свежей водой, он неохотно поплелся назад, в читальный зал. Поставив чайник на керосиновую плитку, Ученый надолго задумался. Мирный и домашний звук — свист закипающей воды — вывел его из оцепенения. Напившись мятного чаю и позавтракав бутербродами с сыром, он снова впал в задумчивость. Да, кажется, больше оттягивать некуда, придется приступить к штудированию книг. Надо признать, после того, как мисс Мигсдэйл нашла то послание в бутылке, он ждал этого.

Налив вторую чашку чая, старик вернулся к письменному столу и сел за книги.

Неплохие советы, подумал Ученый. Книга, похоже, заинтересует его. Он продолжал читать, прихлебывая чай. Пожилая кошка лениво прыгнула к нему на колени и замурчала. Надо признать, в тексте была какая-то жестокая грация, изощренная логика, поднимающая партизанскую войну от уровня простого истребления людей людьми до философии, почти поэзии. Наверное, ничего странного в этом нет. Китайские генералы были поэтами в не меньшей степени, чем воинами.

Ученый закончил с эссе и взял в руки «Избранное» великого Мао. Что ж, придется посидеть. Кто знает, может, ему и вправду удастся подготовиться к войне.

Джекс медленно наносила нежно-голубую краску на перила. В начале недели Дэнни-бой и Робот соскребли с частей моста остатки облупившейся эмали и ржавчины, но все равно поверхность металла осталась неровной, краска никак не хотела ложиться ровно, забиваясь в мелкие трещинки и образуя комки.

Погода стояла ясная и теплая, идеальная для работы. Принять участие в проекте согласились тридцать пять человек, Джекс была знакома со всеми. Легкий ветер доносил до девушки обрывки их разговоров и смех от Северной башни. Помощники отлично ладили между собой, перекидывались шутками-прибаутками во время работы делились едой и вином во время перерывов и разговаривали, разговаривали обо всем — о прошлом, будущем, о своих планах, об общих знакомых. Гамбит, раскрашивающий верхнюю часть основной перекладины, явно испытывал наверху недостаток общения и, свешиваясь вниз, то и дело орал что-то о музыке, которую ветер играл в верхних перекладинах моста:

— Эй, вы слышите? Нет, что, серьезно не слышите? Это ж чистая квинта!

Внизу мисс Мигсдэйл, которая раскрашивала нижнюю часть моста, отмахивалась от него, во весь голос декламируя стихи. На дальней башне звонкая Мерседес перешучивалась по-испански со своими помощниками. У Джекс, привыкшей к тишине и уединению, раскалывалась голова. Поэтому, промучившись полдня, она решила выбрать для себя отрезок моста как можно дальше от не в меру шумных художников. Это оказалось место, равноудаленное от обеих башен, где главная перекладина сначала ныряла к дороге, а затем вновь грациозно взмывала вверх. Рядом с девушкой примостилась мартышка что-то беспрерывно бубнившая целый день. Зверек преследовал девушку с утра, вместе с ней шел из Города до моста и теперь внимательно наблюдал за ее работой. По крайней мере, думала Джекс, гвалта от нее меньше, чем от остальных обитателей Сан-Франциско.

На южной башне бригада Мерседес создавала замысловатый узор из пересекающихся треугольников темно-синего, бирюзового и ярко-голубого оттенков. На одной стороне Северной башни раскачивался на альпинистском канате Змей. Разрозненные поначалу линии уже начинали складываться в изогнутую спину огромного дракона; огромный чешуйчатый хвост обвивал башню. Сейчас артист прорисовывал бледно-синей краской узкую голову, вися в двадцати футах над землей, где стоял Дэнни, и, сложив ладони рупором, выкрикивал инструкции и советы.

Джекс пробовала сначала разбирать слова, но ветер доносил до нее отрывки, столь же бессмысленные, как крики чаек или тявканье морских львов. Основание той же башни досталось Лили, которая распыляла ярко-бирюзовую эмаль из промышленной малярной машины. Разглядеть узор пока не получалось.

Обезьянка опять закричала что-то. Джекс так привыкла к шуму, что даже не обратила на нее внимания. Кроме того, она не требовала ответа, не вглядывалась пристально в ее лицо, не расспрашивала, как делали все обитатели Города. Пусть себе верещит.

— Знаешь, мне уже немного надоело красить, — доверительно пожаловалась она мартышке.

Та склонила голову набок и снова что-то залопотала.

— Извини, ничего не понимаю! — сообщила Джекс и обмакнула кисточку в краску.

Подняв голову, она увидела, что ее подруга карабкается вверх по перекладине всеми четырьмя лапами, задрав хвост. Преодолев около 15 футов, мартышка замерла и поглядела на девушку, как будто подбадривая.

Джекс бросила взгляд на Дэнни и остальных артистов. Все занимались своим делом, никто не смотрел в ее сторону. Положив кисточку на край банки с краской, девушка забралась на перекладину и начала подниматься вслед за обезьяной. Два тонких проволочных каната, натянутых вдоль перекладины, служили ей ненадежной опорой. Мартышка стремительно поднималась. Ее, как и Джекс, видно, манило прозрачное и кажущееся таким близким небо.

Путь к небу занял много времени. Ветер раскачивал канаты и раздувал куртку Джекс, как будто хотел схватить ее и унести вдаль, как маленькое облачко. Под ней волновался океан, поднимая белые гребни волн, как будто желая схватить ее, удержать. Мартышка то и дело оглядывалась, проверяя, не отстала ли спутница.

На полпути вверх Джекс остановилась. Странно, она не испытывала страха, хотя не собиралась забираться так высоко. Снизу художники махали ей. Она помахала в ответ и поняла, что не хочет возвращаться. Не сейчас. Пока хотелось насладиться ветром на лице.

На подходе к башне подъем стал круче. Под ногами хрустела облупившаяся краска, как осенние листья в парке Золотые Ворота. Один раз девушка оступилась, нога заскользила, в воздухе закружились оранжевые кусочки эмали. Мартышка молниеносно обернулась и замерла. Джекс изо всех сил схватилась за канат и восстановила равновесие. Руки замерзли и не чувствовали проволоки. Пролетающая мимо чайка что-то прокричала. Разобрать слова было невозможно, но сомнений не было — это предупреждение.

Верхушка башни сверкала, до блеска отполированная ветром. Перекладина проходила, касаясь вершины башни, чем-то похожей на гнездо. Джекс забралась вовнутрь и села, подтянув колени к груди, чтобы согреться. Сбоку к ней прижалась теплым тельцем обезьяна.

— Да, высоко мы забрались, — сказала девушка, но зверек не ответил.

Слева начинался океан, мощный и вечный. Справа лежал Сан-Франциско, казавшийся таким же маленьким, как город в стеклянном шаре. Если захотеть, можно взять его в руки и согреть в ладонях.

Она была одна. Стихли голоса артистов, крики чаек и лай морских котиков. Тишина, только шумит в ушах ветер. Рассматривая Город внизу, Джекс ощутила пустоту. Вернее сказать, ощутила вновь — первый раз странное чувство посетило ее, когда она слушала разговоры артистов между собой.

«Я здесь уже пару месяцев, но так и не нашла маму. Город водит меня, водит, да все не туда, куда мне действительно надо», — горько думала девушка.

Она легла на вершине башни. Небо над ней было в точности того же цвета, что и шелковая ленточка, которой она заплела волосы мамы, прежде чем опустить в могилу. В глазах защипало. Мама умерла. Джекс давно это поняла, но заперла это знание где-то глубоко в своем сердце. Пора наконец посмотреть правде в лицо. Ангел может привести ее в лучшем случае к призраку матери, не больше.

Порывы ветра сдували слезы с глаз девушки. Но прозрачные капли в воздухе превращались в маленьких синих бабочек, которые изо всех сил трепетали крыльями, чтобы вернуться к Джекс, спрятаться в складках ее одежды. Бабочки садились на руки, лицо, щекоча холодную кожу крошечными лапками. Вокруг мест, где лапка касалась ее, начинало расходиться живое тепло.

Девушка не могла остановить слез. Она толком не понимала, почему плачет. Из-за мамы? Из-за Города? Слезы текли, она хотела вытереть их рукой, но почувствовала, как из-под пальцев разлетаются бабочки-малышки. Джекс привстала и увидела, что окружена уже облаком крошечных созданий, которые задевают крыльями ее лицо, кружатся в воздухе и опускаются на мост, скрывая пушистыми синими телами облупившуюся оранжевую краску. Вскоре бабочки сидели так плотно, что их радужные крылья перекрывали друг друга, слегка трепеща от ветра.

Слезы иссякли. Глаза болели, как всегда бывает, если плакать долго.

— Джекс! — Встревоженный голос Дэнни-боя эхом разнесся где-то внутри башни.

Послышался скрип, и позади нее открылся люк. Не говоря ни слова, Дэнни подошел к ней и обнял. Она не отстранилась. Его тело, разгоряченное подъемом и пахнущее краской, согревало и успокаивало. Только обезьянка визгливо раскричалась, очевидно, рассерженная вторжением. На волосы Дэнни опустилась последняя синяя бабочка.

— Ты в порядке?

— Да, все хорошо.

Джекс опустила глаза и посмотрела на мост. Он весь переливался оттенками синего, цветом шелковой маминой ленты, вечернего неба и… крыльев синих бабочек.

Фермер из Марина, направляющийся к Даффу, чтобы обменять урожай своего огорода на инструменты, остановил свою повозку возле первой башни Золотых Ворот. Задрав голову, он ошарашенно разглядывал гигантского синего дракона, обвивающего башню.

— Вот черт! Нет, ну ты глянь! Раскрасили весь мост! Синим, подумать только!

Его десятилетний сынишка уже спрыгнул с козел и бегал вокруг башни, разглядывая узоры.

— Папа, это бабочки! — закричал он.

— Что еще за бабочки? — заворчал фермер, слезая с повозки и подходя вплотную к башне.

Вблизи было видно, что на поверхности как будто нарисованы тысячи бабочек. В местах, где крылышки чуть расходились, проглядывала оранжевая краска; где два крыла перекрывали друг друга, синий цвет был насыщеннее. На свету цвет переливался и как будто трепетал.

Заскорузлым от работы пальцем фермер поскреб поверхность. Краска не отколупывалась.

— Папа, смотри! — закричал мальчик, указывая на живую бабочку, греющуюся на солнышке.

Сложив ладони лодочкой, он накрыл насекомое.

— Чушь какая, — пробормотал отец, — давай пошли отсюда.

Ребенок неохотно разжал ладошки, выпустил бабочку и поплелся за отцом к повозке. Бабочка затрепетала крыльями и, выискав на башне место, где все еще виднелась оранжевая краска, опустилась на него и замерла.

Повозка тронулась в путь. Фермер долго еще не мог успокоиться, бормоча:

— Те, кто тут живет, законченные психи. Хотя чему удивляться, так было всегда.

Ребенок не слушал. Он думал о бабочках и улыбался. Хотя не скроем, фермер, по самому себе неясным причинам, вдруг подумал, что жизнь, как ни крути, хороша.

Глава 17

Роуз Малони выросла в Ричмонде, всего в нескольких кварталах от церкви святой Моники. Каждое воскресенье мама водила ее к мессе. Отец работал в строительной конторе и слишком много пил. Попойки неизменно сопровождались жгучим раскаянием. В раскаянии он был отчаянно щедр — его компания отремонтировала крышу церкви, починила течи в водопроводе и электропроводку.

Детские воспоминания Роуз неразрывно связывались с полированными скамьями, святой водой, разноцветными витражами, в которых каждый кусочек мозаики сверкал и переливался, как драгоценный камень. Когда девочка подросла, ее отдали в церковную школу, где она проводила дни под бдительным оком тихих, одетых в неизменное черное монашек. На переменках школьники играли в классики, догонялки и вышибалы во внутреннем дворике, под сенью собора.

Когда началась Чума, Роуз было тридцать девять. Она все еще жила в доме родителей, так и не выйдя замуж. Это была худая женщина с квадратным лицом и волосами неопределенного цвета, который парикмахер ее матери называл мышиным. Тот же парикмахер, кстати, стриг и саму Роуз. Он делал ей прическу, которая очень шла… правда, не ей. Ее матери. Работала Роуз секретарем в страховой компании — заполнение бланков, ведение папок, бумажки, бумажки. По субботам она преподавала катехизис в церковной школе. Иногда играла на органе на свадьбах.

Первым Чума унесла отца. На похоронах собралась половина прихода. Две недели спустя, когда хоронили мать, смерть стала делом обычным, народу на церемонии не было, ведь в каждой семье имелись свои покойники. Бледный священник изо всех сил старался утешить Роуз, бормоча что-то о Божьей воле, но, похоже, не мог успокоить даже самого себя.

Из всего прихода выжила она одна. Роуз по-прежнему ходила в церковь каждый день. Женщина садилась на скамью, смотрела на безмятежное лицо Христа в разноцветном свете витражей и вспоминала. Ей так не хватало болтовни с друзьями после богослужения, пикников по воскресеньям. Одно осталось по-прежнему: в церкви она находила покой. Здесь был ее дом.

Роуз заботилась о церкви. Каждое утро подметала мраморные полы собора, наполняла купели водой — не святой, конечно, но тут уж ничего не попишешь, — поливала цветы, росшие в ящиках у входа в собор. Последняя работа была самой любимой — ей всегда нравилось возиться с растениями.

Однажды в воскресенье, три недели спустя после Исхода, Роуз сидела в пустой церкви и смотрела на алтарь. Он казался таким пустым. Интересно, Господь стал бы возражать, если бы она украсила алтарь цветами и растениями? Она уже и сама склонялась к мысли, что не стал бы, как вдруг в собор впорхнул певчий дрозд, уселся на алтарь, склонил головку чуть набок и выдал трель такой невероятной красоты и чистоты, что у женщины перехватило дыхание. Это знак, решила она и приступила к выполнению задуманного.

Впрочем, начала она с малого. Под распятием появилось несколько горшков герани. Затем по бокам Роуз поставила плетеные корзины с английским плющом. Растения она взяла в больнице, почувствовав при этом легкий укол совести. Колебалась она недолго — идея была хорошая, а с совестью Роуз примирилась, оставив на столе в регистрации долговую расписку.

Окна в соборе теперь были широко распахнуты, пропуская под его своды свежий воздух, солнечный свет, а также воробьев и зябликов. Роуз кормила птиц, рассыпая на мраморном полу возле алтаря семена. Каждый день в церкви появлялось что-то новое: растение с мягкими листьями, которое их соседка называла Ползучим Чарли, в большом горшке; пластиковая реплика греческой урны с оливковым деревом и даже пальма, найденная в чьей-то гостиной.

Спустя год Роуз переехала в домик приходского священника, чтобы быть ближе к своему саду. Вокруг собора стояли бочки, где копилась дождевая вода — она необходима для поливки в сухие летние месяцы. У основания собора вился плющ. Когда небольшое землетрясение разбило пару окон, женщина вытащила все витражи — так было гораздо светлее. Цветы благоухали и разрастались, в ветвях щебетали птицы, которые вили гнезда на перекладинах распятия.

Дэнни-бой нетерпеливо ждал, пока Ученый рылся в справочниках по бабочкам.

— Может, такая? — спросил Ученый, протягивая книгу Джекс и тыкая пальцем в очередную фотографию голубой бабочки. — Размер вроде подходит, и цвет как ты рассказывала.

Девушка присмотрелась к картинке и в очередной раз отрицательно покачала головой.

— Цвет другой, посмотри на мост. Те гораздо темнее.

Ученый смиренно вздохнул и вновь погрузился в поиски. Последние несколько часов у него ушли на запись подробнейшего рассказа Джекс о произошедшем на мосту. Он справедливо рассудил, что подобное происшествие Достойно стать частью его «Истории». Но для научной Достоверности следовало определить, к какому виду относятся синие бабочки. Пока ничего не выходило, и даже сам Ученый потихоньку терял терпение.

— Ты точно уверена, что это была не моль? — спросил он.

— Ну… наверное, бабочки и моль не так уж различаются. Может быть, и моль.

Качая головой, исследователь взял с полки очередной том. Дэнни, не выдержав, оставил их одних изучать полный справочник по моли и вышел на улицу.

С самого утра моросил дождик. Небо по цвету напоминало мокрый асфальт. Молодой человек вдохнул полной грудью. С тех пор, как таинственные синие бабочки завершили их работу, он чувствовал легкое беспокойство. Нужен был новый проект.

От созерцания его отвлек звоночек велосипеда, и он увидел мисс Мигсдэйл, подъезжающую к нему со стороны Макалистер-стрит. Ее оранжевое пончо развевалось, придавая пожилой даме сходство с потревоженной тропической птицей, безуспешно пытающейся взлететь с бренной земли. Журналистка слезла с велосипеда на обочине, прислонила его к столбу и поднялась по ступенькам к библиотеке.

— Ох, привет! — произнесла она, слегка запыхавшись. — Хорошо, что ты здесь. Я приехала сообщить Ученому, что наш неугомонный друг Звездун прислал небольшой отряд на разведку к центру Даффа. Это серьезнее, чем шпионы, замаскированные под торговцев. Похоже, он не шутит.

Дэнни-бой ощутил волнение, почти похожее на радость. Впрочем, тут же взял себя в руки. Вроде как нехорошо радоваться тому, что призрачное вторжение начинает наконец-то приобретать осязаемые формы.

В фойе библиотеки мисс Мигсдэйл сняла пончо, забрызгав попутно каплями мраморный пол, и перекинула его через стойку охраны — сушиться. Вместе с Дэнни они поспешили наверх, где журналистка, задыхаясь, сообщила новость.

— Десять человек. Во главе — огромный темный парень, зовут Родригес. Похоже, они шли в обход и сделали приличный крюк — через Ричмондский мост к Золотым Воротам. Дафф говорит, что, по словам Родригеса, он вроде как не хотел стычек с Черными Драконами в Окленде, но вряд ли этому стоит верить. Даффу кажется, они просто не хотели идти напрямую через весь Город. Осторожные ребята, добавлю я.

Дэнни заметил, что Джекс хмурится. Он нежно обнял ее за плечи, но она даже не заметила этого.

— Дафф говорит, они расспрашивают о Городе. Родригес хочет встретиться с представителями местной власти.

Дэнни-бой и Джекс заговорили одновременно. Да и сказали одно и то же.

— Я пойду.

Журналистка вопросительно посмотрела на друга. Ученый поставил в разговоре точку.

— Пойдут все. Вместе мы представляем интересы большей части жителей Города, я не прав? Ну что, встали, пошли.

Как обычно, двор перед торговым центром Даффа был набит тьмой разношерстного люда — фермеры, торговцы, бродяги, просто подозрительные личности и жители

Города собрались для торговли. Шум, гам, ржание лошадей, разноцветные тенты и полная неразбериха.

Маленькая делегация пробиралась сквозь толпу, ведомая мисс Мигсдэйл. Журналистка останавливалась на каждом шагу, здороваясь с торговцами и вступая с ними в долгие беседы о семьях, последних новостях и всякой всячине. Увидев каменное выражение на лицах друзей, она резко обрывала разговор, поспешно прощалась, и они двигались дальше.

— Мисс Мигсдэйл знает здесь каждую собаку. Отсюда она получает все новости для своей газеты, — шепнул Дэнни Джекс.

Та мрачно кивнула, ничего не ответив. В правой руке девушка сжимала арбалет, левую положила на нож.

— С тобой все в порядке? — заботливо спросил у нее молодой человек.

— Я так надеялась, что они не придут… Жаль, но я была права.

— Тебе не обязательно идти. Хочешь вернуться в Город?

Она возмущенно взглянула на него.

— С ума сошел? Чтобы я сбежала? А что будет с вами? Эти ребята сожрут вас и не подавятся!

— Ну-у-у, ты нас недооцениваешь, — запротестовал молодой человек. — Я не удивлюсь, если…

— Ну да, конечно! — скептично протянула Джекс и свистом подозвала Изабель, которая аккуратно принюхивалась к корзине с вяленой рыбой. — Я иду с вами, и точка!

На крыльце одного из домов Даффа, куда их привела наконец мисс Мигсдэйл, босой солдат с упоением начищал черные ботинки.

— Извините, — вежливо произнесла журналистка. — Мы ищем человека по имени Родригес.

Солдат, мексиканец не старше Дэнни, бесцеремонно уставился на них. Эмоций темные глаза выражали не больше, чем черная блестящая поверхность его ботинка.

— Вы имеете в виду майора Родригеса? — лениво процедил он наконец.

— Ну… наверное.

— По какому вопросу?

Дэнни-бой физически ощутил, как напряглась Джекс, но промолчал. Мисс Мигсдэйл, очевидно, тоже решила игнорировать неприкрыто враждебный тон солдата.

— Насколько нам известно, он изъявил желание побеседовать с представителями Города.

— Вы, что ли, и есть представители? — Мальчишка снова оглядел группу, отметив оранжевое пончо пожилой женщины и заляпанный чем-то пиджак Ученого. — У вас тут так шутят? Да, дела у вас обстоят даже хуже, чем мы думали. А псина тоже представитель?

— Юноша, я не совсем понимаю, почему ваш тон… — начал Ученый, но его прервала Джекс.

Нацелив арбалет мальчишке в лоб, она жестко отчеканила:

— У нас нет времени на эти глупости.

Мексиканец дернулся — в тот же момент в деревянную стену чуть выше его головы с мерзким плотоядным треском вошла стрела. Солдат замер.

— Повторяю — у нас мало времени. Где Родригес?

Очень медленно Джекс вставила в арбалет новую стрелу, не сводя злых глаз с солдата. Дэнни заметил, что торговцы вокруг них притихли и внимательно наблюдают. Глаза мексиканца забегали, заметались по лицам и вновь остановились на Джекс. Уголки ее губ приподнялись в недоброй улыбке.

— Просто хотела привлечь твое внимание. Ну, так что?

— Сам виноват, нечего было хамить! — заметил один из фермеров.

— Да разве ж они по-другому разговаривают! — отозвался другой.

— Ну-ка, прекратите! — вмешалась мисс Мигсдэйл. — Просто передайте Родригесу… майору Родригесу, что мы здесь. Уверена, он с радостью нас примет.

Солдат, бросив начищенный ботинок, попятился к двери и исчез в доме. Дэнни положил Джекс руку на плечо и почувствовал ее дрожь.

— Спокойней, не нервничай. Все в порядке… пока по крайней мере.

На втором этаже на окне зашевелилась занавеска, как будто кто-то быстро выглянул на улицу. Через несколько минут вышел солдат — уже другой, обутый и с ружьем наперевес, — чтобы проводить их к майору, в небольшую гостиную.

Родригес оказался гладко выбритым мужчиной с короткой стрижкой. Пока Ученый представлял членов делегации, он улыбался, правда, улыбка не поднималась выше губ.

— Примите мои извинения за инцидент у входа. Признаться, я не ожидал представителей города.

Извинение прозвучало скорее раздраженно, нежели примирительно. Тем не менее Родригес обменялся рукопожатиями с Ученым, Дэнни и мисс Мигсдэйл. Джекс попятилась от него, сжимая в руках арбалет. Солдат, проводивший их в комнату, держал ружье наготове и не сводил с нее глаз. Майор жестом пригласил гостей присаживаться на диван.

— Пожалуйста, присаживайтесь, — обратился он к девушке.

— Я постою.

Улыбка мигом слетела с Родригеса, но усилием воли он вернул ее на лицо и пожал плечами.

— Что ж, вам виднее.

Майор повернулся к Ученому, которого, очевидно, принял за лидера группы.

— Итак, какую часть населения города вы представляете?

Ученый откашлялся и начал:

— Разумеется, мы представляем сами себя. Все, что будет здесь сказано, мы передадим всем остальным. Видите ли, у нас не представительская форма управления. Скорее, мы используем модель городского самоуправления. Когда необходимо принять то или иное решение, жители нашего Города собираются и обсуждают проблему. Хотя, как ни странно, мало что затрагивает всех. Большая часть решений принимается более мелкими группами.

— Ясно. Но ведь вас назначили парламентерами?

— Да что вы, никто никого не назначал. Мы просто пришли, чтобы выяснить, чего вы хотите.

Родригес наморщил лоб. Что-то не сходилось.

— Так вы не официальная делегация?

— Смею вас уверить, более официальной вам в нашем Городе не найти. Вы согласны?

Ученый оглядел друзей. Дэнни пожал плечами, мисс Мигсдэйл кивнула и добавила:

— Более того, вряд ли вы найдете кого-нибудь, кто вообще станет с вами разговаривать.

— Поэтому, — подхватил Ученый, — мы даем вам шанс поговорить с нами и донести тем самым ваши пожелания до оставшейся части Города. Может, вы все-таки объясните, зачем приехали к нам?

Майор нервно заерзал на стуле, затем упрямо выпрямил плечи, как будто принял решение продолжать переговоры даже при таких странных обстоятельствах.

— Что ж, полагаю, вы слышали о деятельности властей Сакраменто по восстановлению единства нации. Жители Центральной равнины под предводительством генерала Александра Майлза налаживают контакты с соседями. Мы стремимся объединить разрозненные группы людей, которые выжили и продолжают отчаянно бороться за свое будущее. Вместе легче строить новую жизнь, не так ли? Я уполномочен предложить вам присоединиться к нашему союзу.

Пока Родригес говорил, Дэнни изучал лица друзей. Ученый смотрел куда-то в сторону, неопределенно улыбаясь, в глазах Джекс читалась неприкрытая враждебность, а выражение лица мисс Мигсдэйл с каждой секундой становилось все кислее. Когда майор закончил, воцарилось унылое молчание.

Прервала его журналистка.

— Ну, не могу сказать, что мы так уж отчаянно боремся за выживание. У нас все хорошо, знаете ли.

Пожилая женщина в упор уставилась на Родригеса. Такое выражение лица Дэнни замечал у нее, когда она отчитывала напроказившего Томми.

— Насколько нам известно, майор, отказ от любезных предложений этого вашего Майлза чреват неприятными последствиями. Во всяком случае, жители Фресно отказались объединяться — только вот теперь они все равно являются частью вашей империи.

Родригес откинулся на спинку кресла и удовлетворенно улыбнулся. Как показалось Дэнни, протесты мисс Мигсдэйл пришлись ему на руку.

— Во Фресно кучка бунтовщиков попыталась воспрепятствовать объединению. Армия генерала оказала посильное содействие легитимным властям города в подавлении мятежа. — Майор хищно улыбнулся, обнажив желтоватые зубы. — Езжайте во Фресно и сами убедитесь, что жители горды быть частью нашей коалиции.

— Что-то не верится, — процедила мисс Мигсдэйл.

— Майор, давайте перейдем непосредственно к делу, — вмешался Ученый. — Что конкретно вы хотите от нас?

— Объединения. Наши войска будут защищать ваш город от внешнего врага. В свою очередь, вы предоставите ресурсы Сан-Франциско в наше распоряжение. Очевидно, от такого объединения выигрывают обе стороны.

— И от кого же вы собираетесь нас защищать, я что-то не понял, — заговорил Дэнни, не на шутку заинтригованный. — Единственными нашими врагами являются Черные Драконы, да и те не появлялись на этой стороне залива уже несколько лет.

Родригес метнул в его сторону злобный взгляд, очевидно, раздраженный вмешательством того, кого он считал наименее представительным членом делегации.

— Юноша, вы забываете о фанатиках на юге, о мормонах на востоке, да мало ли еще о ком. Нашему обществу угрожают цыгане, которые бродят по всей стране, грабя, убивая, разнося заразу. Генерал Майлз хочет обеспечить порядок и законность, в которых нация сейчас так нуждается.

Дэнни почесал голову.

— Не знаю, мне всегда нравились цыгане. Они столько всего повидали, и у них всегда можно набраться новых интересных идей. А потом, как бы мы узнавали новости, если бы не цыгане?

— Полностью согласен! — поддержал Ученый. — Знаете, на днях у меня была прелюбопытнейшая беседа с одним мормоном, он останавливался на ночь у Даффа. Очень интеллигентный человек, хотя наши взгляды на Библию и не совпадают.

— Мы не разделяем вашей точки зрения, как видите, — подытожила мисс Мигсдэйл. — Насколько я понимаю, для вас объединение разрозненных общин в единую могущественную нацию априори хорошо. Мы с этим согласны. Лично мне всегда казалось, что значение понятия «нация» несколько преувеличено. Никогда не гордилась тем, что я американка; по большому счету мне всегда было наплевать на абстрактную «Америку» — хотя я очень люблю свой дом, своих соседей, свой Город. Так что мне ближе устройство наподобие городов-государств Древней Греции.

Дэнни, отметив непонимание на лице Родригеса, попробовал объяснить проще:

— Как-то нам не очень нравятся все эти разговоры о наведении порядка. В нашем Городе беспорядок, ну и что? Нам это подходит. Хаос более креативен, он способствует созиданию. Поэтому нам, наверное, не о чем разговаривать.

Молодой человек замолчал, наблюдая за Родригесом. Майор, похоже, остолбенел. Возможно, они обошлись с ним слишком резко, решил Дэнни и попробовал предложить свой вариант сотрудничества.

— Но вы всегда можете прислать к нам ваших артистов. Интересно будет послушать их идеи, да и они у нас чему-нибудь поучатся.

— Отличная идея! — воодушевился Ученый. — Культурный обмен! Поэты, художники и обязательно скульпторы! Майор, вы не представляете себе, сколько у нас талантливых скульпторов!

— Скульпторы… — глухо повторил Родригес. — Поэты и художники, значит. — Он помотал головой и сделал глубокий вдох. — Похоже, вы не понимаете. Генералу Майлзу необходим стратегический альянс с Сан-Франциско. В ваших интересах принять это предложение. Поскольку у вас нет централизованного правительства, мы немедленно поможем вам создать временное. Затем…

— А если мы все-таки откажемся? — перевила мисс Мигсдэйл.

Родригес пожал плечами. Выражение его лица вновь стало бесстрастно-вежливым, хотя улыбка уже не могла скрыть угрозы.

— Я бы рекомендовал вам все-таки согласиться. По-хорошему. Иначе придется соглашаться по-плохому. Так или иначе, Майлз заполучит Сан-Франциско.

Дэнни услышал, что Джекс переступила с ноги на ногу, и метнул в ее сторону предупреждающий взгляд. Она облизнула губы и осталась на месте.

— А я все равно не согласна, — сказала мисс Мигсдэйл, вставая. — Не согласна, и все тут. Лучше мы пойдем, мы уже достаточно услышали.

Молодой человек крепко взял Джекс за локоть и пошел к выходу. Не хватало только, чтобы она что-нибудь выкинула. Дела и так хуже некуда.

Глава 18

На следующее утро Родригес, проконсультировавшись с картой, собрал отряд из пяти человек и выдвинулся в город. Они ехали верхом по Гири-стрит, направляясь к бывшему деловому центру. Уж там-то им никакие неприятности не грозят, был уверен майор. Да и вообще, о каких неприятностях может идти речь, если город прислал к нему этих клоунов представлять свои интересы. Ни центрального правительства, ни войска, о порядке говорить вообще не приходится — Сан-Франциско будет взят голыми руками.

Над ними нависало угрюмое серое небо, по пустынным улицам гуляли завитки тяжелого тумана. Тишину нарушал только стук конских копыт по мостовой. Родригес ехал и размышлял о том, что, по сути, все заброшенные города, а он повидал их немало, похожи между собой. Этот разве что больше, а так — ничего особенного.

Отъехав от центра Даффа на несколько миль, Родригес начал понимать, что все-таки находится не во Фресно или Модесто. На одном из перекрестков солдат встретили взгляды сотен прозрачных голубых кукольных глаз. Куклы сидели повсюду: на тротуарах, на автобусных остановках, на лавочках. Над входом в один из магазинов висела когда-то яркая вывеска — плакат, натянутый на металлический каркас. Полотно давно уже истлело в клочья, а на карнизе сидела сотня пупсов в смешных платьицах. Ветер развевал кукольные одежки, обнажая пластиковые животики.

Одна из лошадей наступила на куклу, сидящую на дороге. Из куклы послышалось жалобное «Ма-ма! Ма-ма!». Перепуганное животное встало на дыбы, но солдату удалось успокоить его.

Чушь какая, думал Родригес. Он ничего не мог поделать с собой. Немигающие взгляды прозрачных огромных глаз, осуждающие, предостерегающие, зародили в нем непонятную тревогу. Кому понадобилось собирать столько кукол? Да и зачем? Пустая улица, заполненная пластиковыми детьми, выглядела как картинка из невнятного бредового сна, не совсем кошмара, а забытья, в котором все кажется таким странным и размытым.

— Поехали отсюда, — пробормотал он приблизившемуся солдату, и тот нервно кивнул.

Проехав еще квартал, Родригес насторожился: в отдалении раздавался протяжный высокий крик, в котором слышались нотки истерики. По коже побежали ледяные мурашки; майор напрягся и постарался определить источник жуткого вопля. В этот момент дюжины маленьких дистанционно управляемых машинок выехали с боковой улицы и устремились прямо под копыта лошадям. Каждая машинка по размеру не превосходила крысу и была раскрашена в яркий цвет.

Кобыла Родригеса запаниковала. Жужжащие машинки между копыт нагнали на нее безумного страха, она взвилась на дыбы, игнорируя поводья и шпоры. Майор изо всех пытался удержаться в седле. Подняв голову, он понял, что не один борется с лошадью. Остальные солдаты испытывали те же затруднения.

Машинки сделали круг вокруг отряда и стремительно исчезли на той же улице, откуда появились. Лошади потихоньку успокоились. На мостовой валялась одна из машинок, полураздавленная копытом, все еще издавая пугающий оглушительный вой. Майор спешился, чтобы повнимательнее рассмотреть ее. Демонический звук, как оказалось, исходил из небольшого устройства, закрепленного на крыше игрушки.

Кто-то должен контролировать эти отвратительные устройства. Поймать бы и разнести башку. Родригес огляделся. Только туман клубами вился вокруг высоких зданий. Ни души; ни звука. Неподалеку возвышалась пагода Японского Центра. Если верить карте, они на полпути к центру.

— Это всего лишь гребаная игрушка! Ну что все встали? — рявкнул он на отряд.

Майор изо всех сил наступил на машинку. Под тяжелым ботинком разлетелись крошечные металлические запчасти, но он все продолжал топтать ее, представляя невидимого врага.

С вершины отеля «Мияко» в Японском Центре Дэнни-бой в бинокль наблюдал за вспышкой ярости майора.

— Одна погибла. Извини, друг.

Робот, не поднимая головы от панели управления, буркнул:

— Да ладно, чего уж там. В магазинах этого добра навалом.

Сейчас ему было важно увести оставшиеся машины подальше от майора и конских копыт.

— Ха, похоже, он описался от страха! — злорадно воскликнула Джекс.

Она сидела на коленях у Дэнни и внимательно следила за развитием событий через второй бинокль.

— Расслабься, не надо нервничать, — скомандовал Дэнни, кладя ей руку на плечо.

— Ага, расскажи это тому мужику, который сейчас игрушку ногами топчет! — огрызнулась девушка.

Дэнни убрал руку и вернулся к наблюдению.

Родригес вскочил в седло. Отряд направился дальше по Гири-стрит. Туман сгущался, как будто надвигаясь на них, окружая плотным кольцом. Звон конской сбруи долетал словно сквозь ватное одеяло.

— Странный какой ветер, — пробурчал майор, больше чтобы нарушить тягостное молчание. — Черт его знает, может, потому что построили так этот дурацкий город. Вроде как улицы направляют воздушные течения.

Никто не пожелал развить тему о непонятных воздушных течениях; опять повисла тишина. Родригес прислушивался к собственному дыханию. Он держал ружье наготове, так же как и остальные члены отряда. Каждый чувствовал — опасность рядом.

— Спокойно, спокойно. Это просто туман, — попробовал он успокоить людей, но собственный голос показался майору неуверенным и слабым.

Они ехали дальше. Ничего не происходило, и Родригес потихоньку расслабился. Ничего удивительного, успокаивал он себя, это чужой город, конечно, он нервирует. Стоило ему вздохнуть спокойно, и город показался уже не таким давящим, а почти что гостеприимным. Некоторые здания даже выглядели знакомыми. Потом знакомых зданий стало подозрительно много, и Родригес со злостью осознал, что действительно уже видел их. Отряд стоял на повороте к торговому центру Даффа.

— Черт! Должно быть, заблудились в тумане, — выругался майор.

Они развернули лошадей и вновь направились к центру, прошли по кукольной улице, пересекли улицу, откуда на них напали машинки. Сразу после этого здания снова стали казаться знакомыми. Отряд двигался к Даффу.

Родригес чертыхнулся опять и сверился с картой. На сей раз они пошли по улице Бальбоа, параллельной Гири-стрит. Наверное, всему виной туман, но они опять оказались на повороте к Даффу.

Так было и завтра, и послезавтра, и еще на следующий день. Родригес покинул Город, проклиная его жителей. Генералу Майлзу он посоветовал попробовать попасть в Сан-Франциско другой дорогой.

Глава 19

На следующий день после того, как Родригес чуть не бегом покинул Город, Джекс сидела на крыше отеля святого Франциска и мастерила новые стрелы для своего арбалета. Древком служила четвертьдюймовая алюминиевая проволока, которую девушка обнаружила в одном из магазинов. По ее просьбе Робот нарезал проволоку на футовые куски и снабдил каждую стрелу заостренным наконечником из нержавеющей стали. Механик предложил ей снабдить стрелу отличными медными перьями, но Джекс вежливо, хоть и решительно, отказалась — она предпочитала настоящие перья, собранные в парке Золотые Ворота. Ей казалось, что перья прирожденных охотников — сокола и совы — сделают стрелу более меткой, чем бездушный металл.

Небо расчистилось после теплого дождя. В лужах на крыше весело плескались воробьи, оглушительно чирикая. Изабель лениво наблюдала за ними, прижавшись к хозяину. Сам Дэнни растянулся на крыше, закинув руки за голову.

Джекс аккуратно разрезала перья и прилаживала их к древку. Дэнни отвлек ее.

— Эй, а почему ты сделала металлическое древко? Раньше же были деревянные.

— Эти понадежнее, сам посмотри.

Она протянула одну из сделанных стрел.

— А не много ты делаешь?

— Понадобится много. Мисс Мигсдэйл считает, что у нас есть месяц, чтобы подготовиться к нападению Звездуна.

Дэнни-бой повертел в руках стрелу, потрогал наконечник.

— Ты собираешься встретить его стрелами?

— Это лучше, чем ничего.

Он вернул ей стрелу и вновь принялся изучать небо.

— Не знаю. Мне кажется, должен быть способ и получше.

— Может быть. Змей ищет сейчас оружие, но его растащили уже давно, во всяком случае, из явных мест. Небольшой арсенал он обнаружил в доме на Сансет, должны быть еще запасы. Амуниция тоже проблема.

Джекс вздохнула, откладывая очередную готовую стрелу.

— То есть ты хочешь их всех убить, вопрос только каким способом? — повторил Дэнни, задумчиво изучая ее профиль.

Джекс даже выронила перо и недоуменно уставилась на него. Что это он имеет в виду? Конечно, хочет.

— Да, их надо убить, пока они не перебили нас.

— Что-то здесь не так, — вздохнул он. Девушка начала нервничать.

— Да что ты? И что же именно не так?

Она бросила стрелы и ждала ответа. Дэнни медлил.

— Смотри — враг придет к нам с оружием и насилием, и мы ответим ему тем же, говоришь ты. Это неправильно, отвечаю я. Ружье и нож — символы генерала. Если мы прибегнем к его методам, чем мы лучше его? Мы станем похожи на врага, которого должны победить.

Джекс молча рассматривала стрелы. Ей совсем не нравились такие разговоры, они ставили в тупик.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Мы не победим, если прибегнем к насилию. Он лег на бок, опираясь на локоть.

— Не говори так! Мы обязательно победим. Надо просто больше оружия. И еще взрывчатки. Можно же взорвать мост перед их приходом!

Дэнни покачал головой.

— Неправильно мыслишь, Джекс. Так мы не выиграем.

Она скрестила на груди руки, чтобы скрыть, как они дрожат.

— Ну-ну. И как же надо правильно мыслить?

— Не надо злиться на меня. Я сам пытаюсь понять, как нам повести себя. — Он задумчиво потер подбородок. — Знаешь, еще давно Дафф научил меня играть в одну карточную игру, называется покер. Так вот, я всегда проигрывал.

— И что?

— Я спросил у Даффа, почему так происходит. Знаешь, что он ответил? «Ты не можешь победить человека в его игре». Сейчас я понимаю, что он имел в виду.

Помолчав немного, Дэнни продолжал:

— Ты думаешь, что есть только один метод борьбы — ножами, ружьями, взрывчаткой. Но в этом случае ты играешь в игру генерала. Он умеет убивать значительно лучше нас и преимущество — на его стороне. Надо заставить его играть в нашу игру, тогда мы сможем победить.

— И какая же она, наша игра?

Дэнни смотрел на свои руки. В кожу под ногтями въелась синяя краска, напоминание о Золотых Воротах.

— Наша игра? Ну, ведь мы удерживаем торговцев на расстоянии от центра Города? Фермеры останавливаются у Даффа и не осмеливаются двигаться дальше. Мы можем показать человеку мир таким, какой не снился ему в худшем кошмаре. У нас получается вселить в пришельца тревогу и страх.

— Пока я не услышала ничего, что было бы полезным, во всяком случае, на войне.

Дэнни серьезно посмотрел ей в глаза.

— А мне кажется, все это может пригодиться. Особенно во время войны. Нам не надо убивать солдат Майлза. Надо убедить их покинуть Город подобру-поздорову. Враг должен думать, что мы можем уничтожить его в любую минуту. Этого будет достаточно. Надо рассматривать войну как художественный проект.

— Нет.

Дэнни, казалось, не заметил ее ответа.

— Я говорил с Ученым. Он считает, что исход войны в значительной степени зависит от настроя войск, их веры в общее дело. Ты что-нибудь слышала о войне, которую Штаты вели во Вьетнаме? Вьетнам — это совсем маленькая страна, а у Америки был тогда огромный военный потенциал, самый значительный в мире. И знаешь что? — Он сел, захваченный собственным энтузиазмом. — Вьетнам победил. Они выгнали американцев со своей земли.

— Не убив ни одного солдата?

— Они убили многих, но Ученый говорит, это не главное. Главное — они психологически сломили врага. Американцы потеряли веру в себя. И проиграли.

Дэнни подался вперед, его глаза блестели.

— А еще он рассказал мне об одном парне по имени Ганди. Страна, где он жил, была захвачена англичанами. Ганди изгнал чужеземцев своим способом — пассивным сопротивлением. Он не атаковал их, но мешал — всегда и во всем. Англичане не знали, что с ним делать. И они тоже проиграли. Тебе не кажется, что мы можем попробовать что-то в этом роде?

Джекс снова покачала головой.

— Как же ты не поймешь, война не может быть искусством. Мы должны их уничтожить.

Молодой человек осторожно взял ее за руку.

— Но ведь они тоже люди. Конечно, они нам не нравятся, но это не значит, что их надо истребить. У нас есть другой выход. Мы могли бы…

— Ты все равно не понимаешь! — воскликнула Джекс, вырывая руку, и убежала, бросив арбалет и стрелы на крыше.

Она выскочила на улицу. Внутри у нее был комок страха, причинявший невыносимую боль. Джекс чувствовала его края, его точное расположение, но не могла даже подумать о нем. Бронзовая девушка в центре площади поднимала ввысь трезубец. Ее глаза, как глаза Дэнни, смотрели в небо, не замечая мусора на земле. Враг войдет в Город и разрушит его, пока мечтательные художники любуются облаками и рассуждают о символах.

Джекс побрела, куда глаза глядят. В лужах отражались небоскребы, в каждой луже по-разному. Она шла, оставляя Дэнни позади. Он пугал ее. Слова, которые он говорил, по отдельности имели смысл; вместе же получалась какая-то белиберда. Что самое интересное, Дэнни сам верил в то, что говорил.

Дэнни доверял миру, доверял людям — и ей становилось страшно. Он всегда просил ее расслабиться — как будто это ей надо было измениться, пересмотреть взгляд на жизнь! Она говорила ему, что права, а он заблуждается, но он только улыбался. Дэнни был водой потока, который мчится, унося с собой камни. Так что же сильнее — вода или камень?

Джекс все шла, смотря на свое отражение в мутной воде луж. Она не может уйти из Города. Казалось бы, сбежать сейчас, пока не поздно, и сохранить себе жизнь. Но, как ни пытайся себя обмануть, она знает — здесь её место. Ее судьба навсегда связана с Сан-Франциско.

Через некоторое время девушка отметила, что в лужах отражаются незнакомые здания. Она вышла за пределы центра и шла, шла по неизвестному району.

По мере того как Джекс продолжала уныло брести, ее постепенно охватило отчетливое чувство — мама здесь! Она точно не знала, в какой момент поняла, что мать ведет ее куда-то, но, заметив мамино лицо, отразившееся в луже, ничуть не удивилась. Мама улыбнулась, и отражение растаяло.

Джекс подняла голову и остановилась. Она стояла на Эшбери-стрит, перед двухэтажным домом викторианского стиля. Дом был когда-то выкрашен голубой краской с белыми и золотыми наличниками вокруг больших окон-фонарей. Краска облупилась и облезла с годами. Крыша, выступавшая далеко вперед, отбрасывала тень на входную дверь, на которой все еще висел венок из колосьев пшеницы.

Это мамин дом. Сомнений быть не может. Девушка поднялась по ступенькам и попробовала открыть дверь. Ручка не поддавалась. Заперто.

В ветвях камфорного дерева скакала маленькая белка. Дерево росло рядом с крыльцом, его мощные корни вздыбили цемент, ветви норовили заглянуть в окна. Девушка заметила толстую ветку рядом с небольшим козырьком над входной дверью. С этого козырька ей не составит труда залезть в окно второго этажа.

Забравшись на дерево, она с легкостью переступила на козырек и оказалась перед пыльным окном. Пожелтевшие жалюзи скрывали внутренность комнаты, но окна не были закрыты на щеколду. Девушка попробовала открыть окно. Рама жалобно заскрипела, но не поддалась. Посыпались куски кремовой краски. Джекс изо всех сил нажимала плечом на окно, и окно неохотно, дюйм за дюймом, начало открываться. Наконец она смогла просунуть голову вовнутрь.

Пахло пылью. Виднелись очертания мебели — книжные шкафы, пианино справа, диван, стулья, заваленные вещами. На пианино стояла ваза с засохшими цветами. Воздух пропитался прошлым, оно обступило Джекс ее всех сторон. Девушка спрыгнула на пол и подошла к инструменту. Открыв крышку, нажала на несколько клавиш. Высокие ноты повисли в воздухе словно вопрос, на который нет ответа.

На каминной полке стояла семейная фотография в красивой рамке. В тусклом свете Джекс улыбались темноволосая женщина, мужчина с кудрявыми рыжими волосами и два мальчика. Женщина с любовью обнимал; мужчину и детей.

Девушка подошла к окну, где свет был ярче. Да, женщина очень похожа на маму, правда, мама никогда так не улыбалась. Это была открытая, светящаяся улыбка счастливой женщины. Она была спокойна и уверена в своем будущем. Джекс с затаенной ревностью вглядывалась в лица мужчины и детей — что в них такого, что мама так счастлива?

Вернув фотографию на место, девушка пошла побродить по дому. Она видела очень много заброшенных домов — стены, украшенные фотографиями, зеркалами и картинами, среди которых жили люди, окруженные множеством мелочей. Люди ушли, исчезли навсегда, а мелочи остались. Джекс исследовала сотни пустых жилищ, разглядывая книги, спортивные трофеи, детские рисунки, магнитами прикрепленные к холодильникам, керамические статуэтки кошек и собак.

Но в этом доме все было иначе. Вещи кричали ей что-то, каждая хотела рассказать о чем-то, спешила поделиться тайной. Джекс прожила с матерью шестнадцать лет, но прожила их с оболочкой, которую покинула бурлящая жизнь. Дух мамы всегда оставался здесь, в этом доме, в этом Городе, среди этих вещей, хранящих память о потерянном счастье.

Иногда, будучи совсем крохой, Джекс наблюдала за мамой, когда та не видела. Однажды девочка просидела в ветвях раскидистого дерева, растущего рядом с огородом, целый день, просто наблюдая за тем, как Мэри выпалывает сорняки и обирает колорадских жуков. Вечером, когда мать зашла в дом, Джекс слезла с дерева и вернулась домой, на чем свет стоит ругая неудачную охоту. Она и сама не знала, что надеялась обнаружить, следя за мамой, но не могла удержаться от подобных вылазок время от времени.

Как-то вечером мать отправила ее за хворостом для камина. Девочка вышла из дома и заглянула в окно. Мама читала книгу при свете керосиновой лампы. Джекс помнила, ей тогда показалось, что сердце сжимает огромная холодная рука, стало трудно дышать. Девочка набрала хвороста и вернулась, ни словом не обмолвившись о том, что произошло. Да и что было рассказывать? Бродя сейчас по дому, Джекс вновь ощущала собственное сердце, сжимаемое враждебной рукой.

В спальне, украшенной фотографиями собак, она обнаружила мальчиков с фотографии. Они лежали в кроватках, тела их истлели, остались только белоснежные кости. В изголовье каждой кровати висели маленькие таблички с именами их обитателей. Марк умер на спине, укутавшись одеялом до подбородка. Джон лежал на боку. Между кроватями стояли столики с лекарствами — какие-то голубые пилюли в прозрачной банке и засахарившийся сироп от кашля.

Девушка долго сидела в кресле-качалке. В нем, наверное, сидела и мама, читая ее братьям сказки на ночь. Джекс закрыла глаза и попыталась представить, как счастливая женщина с фотографии мягким голосом рассказывает волшебные истории своим детям. За окном чирикали птицы. Она встала и вышла в холл. Соседняя дверь вела в небольшой кабинет, где присутствие Мэри ощущалось еще сильнее. Девушка села за огромный письменный стол, заваленный бумагами. Под настольной лампой стоял маленький снимок — мама с еще двумя женщинами около транспаранта «Мир сейчас!». К снимку была приколота маленькая карикатура, вырезанная из газеты: лохматая мартышка держит за руки двоих мужчин — Дядю Сэма в звездно-полосатой шляпе и неизвестного тучного дядьку с серпом и молотом на лацкане пиджака.

Среди кучи бумажек на столе лежала папка с пожелтевшими газетными вырезками. Папка была перетянута резинкой, как будто мама упаковала ее, чтобы взять с собой, но потом передумала. Джекс аккуратно достала вырезки и бегло просмотрела. Они все были посвящены движению за мир, о котором рассказывал Ученый и которое привело обезьян в Сан-Франциско. Интересно, зачем маме понадобилось собирать все эти статьи? «Бойскауты собирают 10 000 долларов для обезьян мира», «Директор зоопарка приветствует вестников мира», «Парад посетили 100 000 жителей города».

На одной из вырезок девушка заметила фотографию Мэри. Статья, которую она сопровождала, называлась «Лидеры буддистского движения борются за разрешение ввезти обезьян в Сан-Франциско». В ней журналист пересказывал легенду о монастырских обезьянах, описывал движение за ввоз мистических животных в США. Половина статьи была посвящена матери Джекс.

«Люди говорят, что обезьяны не более, чем символ, — поделилась с нами Мэри Лоренсон. — Я с ними согласна, но нельзя недооценивать значение символов. Христианское распятие, звезда Давида, свастика — это «всего лишь» символы, но какую власть они имеют над людьми! Люди отдавали за них свою жизнь в войнах. Так разве это не логично — использовать символ, чтобы принести им мир? Поймите меня правильно, я отнюдь не притязаю на прекращение конфликтов любого рода. Как это ни прискорбно, территориальные конфликты, семейные ссоры — вечны, и избежать их невозможно. Но я отрицаю войну, то есть планомерное изничтожение группы людей, которую называют врагом. В Библии сказано: «Не убий». Это относится ко всем людям, но враг перестает быть человеком в наших глазах. Тем не менее оправдать этим убийство нельзя».

Джекс поежилась в кресле. От слов мамы становилось не по себе.

«Конечно, я готова сражаться за некоторые вещи — за мой дом, за мою семью. Но я не буду воевать вашим оружием. Мне кажется, по прошествии веков мы оказались заперты в ловушке собственного понимания войны — убить или быть убитым. Вспомните, как англичан потряс подход Ганди. Он показал нам новый способ ведения войны, который подразумевает, что люди по ту сторону баррикад остались людьми. Британская империя не знала, что противопоставить новой силе. Сейчас военные верхушки во всем мире начинают осознавать, что наше движение обнаружило новое средство — обезьян мира. Они пытаются понять, как с нами бороться, потому что традиционная тактика бессильна. Я надеюсь, они остановят свой выбор на следующем наиболее очевидном методе. — Мэри широко улыбнулась, когда ее спросили, что за метод она имеет в виду. — Разумеется, объединиться с нами».

Джекс сложила вырезку и пролистала остаток статей. В самом низу лежала последняя страница с заголовком, напечатанным трехдюймовым шрифтом: «ОБЕЗЬЯНЫ ПРИНЕСЛИ НАМ ЧУМУ».

Девушка не стала читать. Она засунула бумажки обратно в папку и, откинувшись на спинку стула, посмотрела на фотографию под лампой. Мама улыбалась. Она привела ее, чтобы дочь могла прочитать ее слова и подумать о символах и о том, что враги, как ни крути, тоже люди. Думать об этом не хотелось.

Девушка вышла из кабинета и постояла минуту в холле. Дверь напротив была приоткрыта, и она вошла. На белой стене напротив кровати висела японская картина с дождливым пейзажем, покрытая толстым слоем пыли. За исключением пыли да дохлых мух комната была очень чистой, без следов поспешного бегства. В углу стояло трюмо.

Джекс села на пуф перед зеркалом. Пыль хозяйничала и здесь. На столике валялась заколка, украшенная перламутровыми цветами. Девушка бережно взяла ее в руки, протерла угол зеркала, чтобы примерить, и увидела свое отражение: маленькое, грязное лицо, диковатые глаза, нечесаные со вчерашнего дня волосы, обломанные ногти. Она аккуратно положила заколку на место. Рядом лежала расческа, в которой остались несколько темных волосков. Маленькая стеклянная бутылочка — она открыла ее, освободив последнее воспоминание об аромате Мэри. В комнате запахло весенними цветами и дождем.

Казалось, в этой комнате все предметы хранят кусочек маминой силы — серебряное зеркальце, гранатовый браслет, прозрачная коробочка с сережками, шелковый шарф, выгоревший на солнце, серебряный кулон на цепочке.

Джекс взяла кулон в руки — на круге выбит мужчина, сидящий, поджав под себя ноги, одна рука поднята, как бы для благословения, вторая указывает на землю под его ногами. Спокойное, невозмутимое лицо с закрытыми глазами. Мирный человек. Дэнни-бою он бы понравился.

В отдалении послышались детские голоса, легкие шаги вниз по ступенькам. Девушка закрыла глаза, боясь нарушить очарование. Шаги приближались. Комната наполнилась ароматом маминых духов. Джекс почувствовала слабое дуновение ветра на шее. Кто-то стоящий сзади протянул руку через ее плечо и забрал кулон из рук. Она не двигалась. Через мгновение ощутила прикосновение холодного серебра к коже, едва ощутимое тепло пальцев, возящихся с замочком, и тяжесть серебряного кулона на шее. Джекс вытянула руку и прошептала:

— Подожди!

Мамина рука легонько погладила ее ладонь.

— Я не понимаю… Я не знаю другого способа воевать. Подожди!

Звук удаляющихся шагов.

Джекс открыла глаза. Она была в комнате одна. Глядясь в зеркало, потрогала пальцем кулон с Буддой, висящий у себя на шее.

— Не нравится мне все это! — пожаловалась она пустой комнате.

Никто не ответил.

Девушка покинула дом, как вор, через окно.

Дэнни-бой нашел ее в излюбленном кресле перед входом в отель. Она наблюдала за мартышками, резвящимися вокруг брошенной «тойоты». Когда он подошел и сел рядышком на тротуар, Джекс ничего не сказала.

— Я искал тебя.

Она взглянула на него с каким-то странным выражением в темных глазах.

— Я нашла дом моей матери. — Ее голос охрип, как будто она боролась с волнением… или со слезами. — Мама согласилась бы с тобой.

Молодой человек заметил кулон на ее шее. Она продолжала:

— Не буду врать, мне все это не по душе. Я не согласна с вами. Но я помогу вести эту войну по вашим глупым правилам. Сделаю все, что от меня зависит.

Ее голос прервался, и Дэнни обнял девушку, бормоча какие-то успокаивающие слова.

— Ну не плачь. Все будет хорошо.

Джекс отстранилась, вытирая рукавом слезы.

— Ничего не будет хорошо, незачем себя обманывать. — Она серьезно посмотрела ему в глаза. — Но я пройду этот путь до конца. И наверное, умру здесь вместе со всеми вами.

— Может, мы еще и не умрем.

Девушка пожала плечами. Похоже, свой выбор она сделала.

— Может, и не умрем. Но у нас не так много шансов выжить, знаешь ли.

Глава 20

— Лучше не спускать ее с поводка несколько дней, она может убежать, — поучала Джекс, передавая Томми поводок Изабель.

Собака нерешительно виляла хвостом, переводя умный взгляд с девушки на ребенка. Происходило что-то странное. Джекс упрямо смотрела вдаль. Торговый центр Даффа, против обыкновения, обезлюдел. Слухи о грозящей войне уже успели облететь округу. Люди предпочитали пока держаться от Сан-Франциско на безопасном расстоянии.

Вдалеке один из фермеров грузил на повозку чемоданы Руби. Она, Томми и его сестра, равно как и прочие женщины, дети и старики Города, неспособные воевать, сейчас эвакуировались в Марин. Сочувствующие жители округа согласились предоставить кров беженцам из Сан-Франциско.

— Не понимаю, ну почему мы с Изабель не можем остаться? — продолжал канючить Томми, дергая задумчивую Джекс за рукав.

— У Изабель, как, впрочем, и у тебя, шило в одном месте, она не усидит в засаде. Выскочит встречать Звезду, виляя хвостом, ей и отстрелят ее глупую голову.

Собака, услышав свое имя, глухо заворчала и завертелась у ног девушки. Та вздохнула и почесала ее за ухом. Теперь ясно, почему Дэнни, сославшись на срочную необходимость проверить в последний раз баррикады, попросил ее отвести собаку Томми. Прощаться оказалось сложнее, чем она думала.

— Тогда можно, я останусь один? Моя сестра сможет присмотреть за Изабель!

Джекс снова покачала головой, но мальчик не сдавался.

— Я здорово умею сидеть в засаде. Спроси кого угодно, кто лучше всех играет в прятки! Никто никогда не мог меня найти. А знаешь, как тихо я умею подкрадываться?

— Это не прятки! Это вообще не игра! Начинается война, настоящая, реальная война, ну как вы никто не понимаете! — вспылила девушка.

Ребенок замолчал, уставившись на кончики своих пыльных ботинок, сжимая в руках поводок.

Джекс сразу же стало стыдно — сорвала злобу на ни в чем не повинном Томми. Что же поделать, если никто не хочет принимать надвигающуюся беду всерьез. Конечно, люди строят баррикады, собирают оружие, проводят учения, но все это с легкостью, даже воодушевлением, как будто готовятся к Хэллоуину. Похоже, для них это стало очередным «проектом», наподобие покраски моста синей краской или написания новой пьесы.

— Дружок, извини меня, — мягко произнесла она. — Я просто переживаю. Я не хотела… — Неоконченная фраза повисла в воздухе. — А хочешь, когда вернешься, я научу тебя стрелять из моего арбалета? Тебе понравится!

Мальчик не отвечал, по-прежнему глядя в землю.

— Ну, прости. Я правда знаю, как ты умеешь подкрадываться, но ведь кто-то должен позаботиться об Изабель. Ты очень выручишь меня и Дэнни.

Томми неохотно взглянул на нее и серьезно кивнул.

— Ладно, можете на меня рассчитывать.

— Тебе пора идти. Береги маму и сестру, ты им очень нужен.

Томми сделал шаг к повозке, затем обернулся и быстро обнял Джекс.

— Пока, — сдавленно прошептал он и побежал к повозке, возле которой прощались Руби и Затч.

Изабель на мгновение замерла, обернувшись к Джекс, словно спрашивая: «Что же ты не идешь?» Картинка начала расплываться перед глазами, и девушка поспешно отвернулась.

Дэнни полюбовался баррикадами, преграждающими авеню Ван Несса — хитроумной конструкцией из старых автомобилей, дорожных знаков и колючей проволоки. Знаки, взятые с магистралей, грозно предупреждали: «ВЪЕЗД ЗАКРЫТ». На окрестных зданиях были развешаны стрелки объезда, указывающие на залив, прочь из Сан-Франциско.

Сразу за баррикадами начинались рвы, которые Робот выкопал при помощи экскаватора, найденного на одной из заброшенных городских строек. Рвы шли кольцом вокруг Сивик Плаза и были призваны максимально ограничить мобильность армии Майлза.

Дэнни вошел в дверь жилого дома, стоящего рядом с баррикадами, поднялся на несколько лестничных пролетов и скользнул в проделанный Роботом замаскированный проем, соединяющий дом с соседним офисным зданием. Пройдя еще несколько этажей, молодой человек оказался на крыше, соединенной с крышей следующего здания. Несколько недель у них ушло на создание запутанных сквозных путей по Городу: возводились лестницы, прорубались стены, строились переходы. Артисты приступили к исследованию подземных коммуникаций, в том числе туннелей метро. Пользуясь новыми тропами, можно было обойти почти весь Сан-Франциско, оставаясь по большей части под прикрытием.

С крыши третьего дома Дэнни-бой взглянул на Полк-стрит. Роуз поливала растения, украшавшие еще одну баррикаду, сделанную из металлического лома. Женщина держала лейку на вытянутой руке, стараясь стоять как можно дальше от тянущихся к ней дубовых веток. На солнце листья отливали красным, выдавая сумах — ядовитый дуб. Человек, прикоснувшись к блестящей листве, несколько недель мучается от зудящей сыпи по всему телу.

Пройдя по крышам, молодой человек по пожарной лестнице спустился на аллею. Через квартал, Ларкин-стрит охраняло само Святое Семейство. Затч собрал из всех церквей статуи Иисуса, Иосифа и Девы Марии, и теперь шесть Сынов Божьих стояли плечом к плечу в окружении дюжины Богородиц и Иосифов, полностью преграждая путь. Колючая проволока на челе Христа символизировала, по замыслу Затча, терновый венец. Она опутывала всю конструкцию.

Дэнни как раз рассматривал композицию, когда почувствовал прикосновение холодной стали к горлу.

— Ну и где твое оружие? — прошипела Джекс ему на ухо.

— Не думал, что оно мне понадобится.

— Серьезно? Ты, кстати, слышал, у нас тут война вроде как?

Девушка ослабила хватку, и молодой человек с улыбкой повернулся к ней. Она неодобрительно смотрела на него.

— Слушай, я тут тебя целыми днями учу стрелять не для того, чтобы ты бросал оружие дома. Я, конечно, готова вести войну твоими методами, но неплохо быть готовым и к другим вариантам.

Джекс стояла, уперев руки в бока, на груди перекрещивалась амуниция, ставшая неотъемлемой частью ее одеяния в последние две недели. Глаз не видно за зеркальными стеклами очков. Дэнни примирительно сообщил:

— А я тут осмотрел баррикады. Выглядит внушительно.

— Надеюсь. Они нам скоро понадобятся.

Дэнни протянул руку, снял с ее глаз очки и засунул их в ее нагрудный карман. Джекс нахмурилась и вопросительно взглянула на него.

— Солнца уже нет, так что они тебе не нужны. И потом, мне нравится видеть твои глаза, — объяснил молодой человек.

— Ладно, — милостиво разрешила она. — Смотри, раз так нравится. Кстати, Тигр закончил очередную партию дымовых петард. Интересуется, куда их прятать.

Они медленно шли по Гайд-стрит к следующим баррикадам. Дэнни-бой задумался на минуту. Они прятали небольшие запасы оружия и взрывчатки в стратегических точках, раскиданных по всему Городу.

— Пусть спрячет за алтарем в соборе святого Патрика. Хотя надо уточнить у Ученого.

Перед ними возвышалась баррикада из человеческих костей и битых зеркал — плод коллективного творчества Лили и Фрэнка. С пожарной лестницы соседнего дома на них уставились пустыми глазницами сотни черепов. На белой стене позади кто-то намалевал огромными черными буквами:

Дэнни озадаченно изучал надпись.

— И что же это означает?

— Я спросила у Лили. Она говорит, здесь написано: «Остановись! Это царство смерти!» Такая надпись была на входе в катакомбы Парижа.

— Где это?

Джекс пожала плечами.

— Не знаю, далеко, наверное.

Девушка изучала баррикады. Битые зеркала отражали ее лицо среди костей.

— Эта мне не нравится. Она меня нервирует. Дэнни обнял ее.

— Что же тут плохого? Значит, враг точно испугается.

— Да, испугается. И я боюсь — того, что должно произойти. Я хочу уничтожить их, пока они не уничтожили нас.

— Я тоже боюсь, — признался молодой человек.

— Не так, как я. Не так, как следовало бы бояться.

— Ты ведь можешь уехать в Марин. Пока есть время. Джекс возмущенно замотала головой.

— С ума сошел? Никуда я не поеду. Вы же, прости меня, идиоты, неорганизованные и взбалмошные. Должен же среди вас остаться хоть один нормальный человек.

Он усмехнулся.

— Да, здесь твое место, и ты никуда от нас не денешься.

— Только, пожалуйста, носи оружие с собой! — попросила она внезапно. — Я знаю, ты не воспользуешься им, но хоть носи! Мне будет спокойнее.

— Хорошо, если ты просишь, буду носить. Она кивнула и задумчиво произнесла:

— А у нас ведь еще есть время взорвать мост, пока они не пришли. Еще лучше взорвать его, как раз когда войско будет на нем!

— Нет, этого мы делать не будем. Если мы так поступим — мы ничем не лучше генерала.

— А я и так ничем не лучше, — сердито ответила Джекс. — Так и знала, что ты так ответишь. Ладно, мое дело предложить…

Глава 21

Джекс поежилась от утренней прохлады. Или потому, что только что разглядела в бинокль головной отряд армии Майлза. Дэнни сидел рядом с ней наверху небоскреба на Юнион, откуда открывался превосходный вид на мост Бэй-бридж. В этот момент лошадь одного из передних наездников взбрыкнула, несколько других встали на дыбы. Одновременно из рации, стоящей рядом с Джекс, раздался странный скрипучий звук.

— Матч по крикету, — прокомментировал Дэнни.

На мосту поработал Гамбит: под копытами лошадей у самой земли была натянута тонкая проволока, которая включала различные сирены, звонки и записи всевозможных звуков. Почему-то особенно по душе Гамбиту пришлась запись шума на матче по крикету — усиленная динамиками, она скорее напоминала столкновение железнодорожных составов.

Солдаты кое-как успокоили лошадей. В бинокль Джекс видела, как первая из них нервно прядает ушами. Ее наездника девушка узнала сразу же. Майор Родригес выглядел немногим счастливее своей кобылы. Но пока ее интересовал не столько сам майор, сколько процессия, за ним следовавшая. Как удалось разглядеть, она состояла из десяти побитых джипов, нагруженных припасами и людьми, сорока или около того всадников, медленного грузовика и танка. Джекс понадеялась, что в грузовике, отбить который труда не составит, — амуниция, которой в Городе не хватало. Солнце поблескивало на стволах оружия в руках солдат, но модель разглядеть с такого расстояния было трудно.

— Так, их около ста пятидесяти человек. Неплохо, — отметил Дэнни.

— И только пятьдесят наших.

— Да, но дома-то и стены помогают, не забывай. Джекс не стала затруднять себя ответом. Какой смысл в очередной раз слушать лекцию о партизанской войне и преимуществах, которые армия имеет на собственной территории? Она бы лучше взорвала мост.

— Они почти подошли к Послу.

Послом жители Города прозвали куклу в человеческий рост, которую Робот снабдил радиопередатчиком. При помощи рации Джекс и Дэнни могли общаться с вражеской армией.

Посла усадили на верхушку дорожного знака при въезде на хайвей. Лили одела ее в черную кожаную куртку, такую же юбочку и чулки-паутинки. Лучи утреннего солнца преломлялись в бриллиантовых сережках; на руках Посла были тонкие атласные белые перчатки.

— Не думаю, что они горят желанием с нами пообщаться, — проворчала Джекс.

— Кто знает…

— Я знаю!

Джипы, как огромные жуки, медленно ползли по развороченному асфальту. На передней машине гордо развевался американский флаг.

— А вон и Звездун! Прямо под той страшной тряпкой! — воскликнула Джекс, рассматривая генерала.

Он сосредоточенно смотрел вперед, сохраняя кисловато-угрюмую гримасу.

— Что-то он не очень радостный, — подметил Дэнни.

— Может, ему не очень нравится, когда громко шумят? — с издевкой предположила девушка.

Один из всадников заметил наконец Посла и замахал руками Родригесу. Процессия остановилась. Майор посовещался о чем-то с Майлзом.

Джекс, не отрывая глаз от стекол бинокля, протянула руку за наушниками от рации. Она во что бы то ни стало хотела поговорить с генералом первой. Дэнни было воспротивился, но скоро понял, что спорить бесполезно.

— Поменьше агрессии, — посоветовал он только, пожимая плечами. Она благополучно пропустила его слова мимо ушей.

— Эй, Родригес! Майор завертел головой.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?

— Мы встречались, когда ты был здесь в прошлый раз. Я Джекс, помнишь? Хочу предупредить тебя и твоих приятелей: Городу не нравятся непрошеные гости. А вас никто сюда не звал.

Девушка видела, что майор взбешен и бессильно рассматривает столб, размышляя, как бы забраться и стащить с него дурацкую куклу.

— Ну, что уставился, как баран на новые ворота? Хочешь снять меня отсюда? Бросай эти глупости и поди-ка передай своему Звездуну, что я одна, безоружная и хочу поговорить с ним.

— Ты говоришь о генерале Майлзе?

— Мы здесь называем его Звездуном. Не забывай, ты на нашей земле.

Родригес резко развернул лошадь и подъехал к джипу. Через несколько минут машина, неуклюже переваливаясь на ухабах, подъехала к дорожному знаку.

Генерал не стал таращиться на куклу в немом изумлении, как Родригес. Бегло изучив ее, он презрительно фыркнул:

— Не в моих правилах вести переговоры с механическими чучелами.

— А мы и не собираемся этого делать, — перебила Джекс. — Говорить нам не о чем. Убирайтесь, откуда пришли, вот и все послание. Здесь вы никому не нужны.

Мужчина спокойно смотрел на манекен.

— И что же вы собираетесь делать, если мы откажемся уйти по-хорошему?

— Тогда мы объявляем вам войну.

Джекс смотрела в его лицо и чувствовала, что начинает нервничать. Потребовалось усилие, чтобы голос звучал звонко и уверенно.

— Мы будем вести войну по нашим правилам.

— Что за правила? — терпеливо и чуть иронично поинтересовался Майлз.

— Мы вас уничтожим. — Голос ее все-таки дрогнул. Дэнни предостерегающе взял ее за локоть, но девушка не обратила никакого внимания. — Мы уничтожим вас одного за другим.

Генерал неожиданно улыбнулся. Черты его каменного лица мгновенно преобразились, и Джекс почувствовала, что дрожит.

— Почему-то я вам не верю, — почти мягко произнес военный. — Если бы вы и вправду собирались меня убить, вы бы уже это сделали. Снайпер на въезде на мост, бомба на самом мосту, да мало ли еще как. Судя по тому, что мне рассказал Родригес, вы не хотите убивать. Так что ваши слова — не более чем пустая угроза.

— Я вас предупредила! — отрезала девушка, выключила микрофон и повернулась к Дэнни. — Что ж, придется воевать.

— Мы готовы.

— Надеюсь.

В бинокль Джекс увидела, как два солдата карабкаются на знак и снимают Посла. Нога куклы вылетела из паза и безжизненно болталась под странным углом, когда ее передавали водителю джипа. Посла закинули на заднее сиденье генеральской машины. Через рацию Джекс услышала невнятную команду, и джип двинулся вперед.

— Эй, Звездун! — Она снова включила микрофон. — На твоем месте я бы туда не ездила.

Никакого ответа, только шум мотора и дребезжание стекол на ухабах. Девушка отключила рацию и выдохнула.

— А вот и Робот! — воскликнул Дэнни, указывая куда-то вверх.

В небе над армией деловито кружился летательный аппарат, глухо жужжа мотором. Робот скинул на процессию несколько дымовых бомб, и мост скрылся в клубах разноцветного дыма: красного, белого и синего. Раздались беспорядочные выстрелы, ржание лошадей. Аппарат поднялся в воздух и скоро исчез из поля зрения.

— Мне не показалось, что генерал напуган. Ни капли, — проговорила Джекс, опуская бинокль.

Дым потихоньку рассеивался, военные наводили в рядах порядок.

— Еще только начало игры. Посмотрим, что будет дальше.

Она вздохнула.

— Об этом я тебе и твержу — это не игра! Ну, как тебе это вбить в голову!

Дэнни не отвечал. Он вслушивался в звуки выстрелов. «Действительно, интересно, — подумалось Джекс, — во что это они там палят?»

Лили и Затч лежали на крыше склада, плотно вжавшись в гравий и толь. На их глазах Армия воевала с Искусством.

В одном из магазинов к югу от Мишн-стрит Затч наткнулся на пару дюжин пластиковых лошадей в натуральную величину, очевидно, предназначенных для витрин шорных мастерских. Артист украсил их сбруей, найденной там же, и перетащил на Девятую авеню, где установил головами к мосту. При помощи Лили, собравшей из костей и проволоки скелеты, он усадил на каждого коня по наезднику.

Затем Лили осенила гениальная идея, придавшая композиции завершенность. Вместо человеческой головы каждый скелет венчал череп животного. На мост смотрели пустые глазницы крокодилов, волков, саблезубых тигров, горилл, собак, зебр, быков. Все эти сокровища друзья раздобыли в магазинах чучел и в подсобках Калифорнийской академии наук. Когда дул ветер, всадники кивали головами, словно вынося торжественный приговор незваным гостям. Армию генерала встретило молчаливое осуждение хранителей неизвестной веры. Армия ответила на него ружейными выстрелами.

— В каждом из нас живет критик, — глубокомысленно изрекла Лили между оружейными залпами.

— Надеюсь, они не нанесли особого ущерба саблезубому тигру. Как-то неловко было его брать, — пробормотал в ответ Затч.

— Ну, так для доброго же дела.

Лили аккуратно свесилась за край крыши. Солдаты все еще стреляли. Всадник с головой крокодила валялся на земле, сбитый лошадью. Один из военных остервенело палил в волка, очевидно, непроизвольно реагируя на движение костей на ветру.

— Бог мой, они стреляют во все, что движется, — пробормотала Лили, отползая назад.

— Тише ты, не шевелись, — осадил ее Затч.

Они замерли, вжавшись в крышу, пока выстрелы не стихли.

Из пентхауса в комплексе «Плаза Опера» Фрэнк рассматривал войско через мощный телескоп. Рядом с ним в кресле сидел Гамбит.

— Подходят к скульптуре Лили, — прокомментировал Фрэнк.

Неподалеку от Сити-Холл Лили воздвигла огромного тираннозавра из всего, что попалось ей под руку — ювелирных украшений, туфель на высоких каблуках, кусков линолеума, фольги и сыра, деревянных ложек, медных труб и пластиковых пупсов. Согнутое основание дорожного знака служило позвоночником чудища; в глазницах тускло и недобро поблескивали отполированные дверные ручки. На ближайшем фонарном столбе был подвешен макет птеродактиля, собранного из обрезков кожи и старых нейлоновых чулок на скелете из человеческих костей.

— Ах, какая жалость! — протянул Фрэнк.

— Что произошло? — переполошился Гамбит.

— Они отстрелили птеродактилю голову. Лили расстроится.

— Что сейчас делают?

— Паркуются перед этим убогим серым зданием на авеню Золотые Ворота. Да, вкус в архитектуре у них убогий.

Фрэнк помолчал, наблюдая за манипуляциями, затем задумчиво произнес.

— Вот что странно: обезьян нет. Обычно они все время крутятся у библиотеки.

— Спрятались, как и все разумные существа. Незачем вертеться там, где стреляют.

— Сейчас они водружают американский флаг на площади. Кстати, флажок-то тоже не фонтан, — комментировал Фрэнк.

— Может, он уродливый только, так сказать, в контексте? Ну, в руках врага любой флаг покажется мерзкой тряпкой? — предположил Гамбит.

Фрэнк кивнул, не отрываясь от телескопа.

Ночью туман обнял Город, как нежная любовница. Дымка шаловливо пробиралась от залива по улицам, окрашиваясь дымом от бомб Робота в неестественные цвета, принося с собой резкий химический запах.

На Плаза солдаты жались вокруг костров. Туман лез за шиворот, пропитывал холодной влагой одежду и дрова, разносил ощущение какой-то тайны. В общем, погода стояла неприятная.

Колючей проволокой солдаты огородили Сивик Сентер. Границы территории генерала освещались пронзительным белым светом прожекторов. В лагере глухо рычал, как дикий зверь, генератор, питавший прожекторы. В резком свете клубился туман, оседая изморосью на колючей проволоке.

Часовой на углу Золотых Ворот и Ларкин-стрит зевнул и плотнее закутался в пальто, продолжая угрюмо рассматривать темные улицы. Джекс подобралась к нему совсем близко через ливнестоки, проложенные под линиями обороны генерала. Она отправилась на дело одна, мужественно выдержав атаку Дэнни, категорически воспротивившегося безумной затее. Он бы отвлекал бы ее, девушка это знала. Поворчав, молодой человек присоединился к Змею.

Часовой снова зевнул и оперся на ружье. Ему было скучно. Засунув руку в карман пальто, он извлек кисет, скрутил сигарету и закурил. Когда пламя зажигалки на мгновение осветило его лицо, Джекс заметила, что он не старше Дэнни-боя. Поместив дротик в арбалет, она прицелилась ему в шею и выстрелила. Несмотря на недельные тренировки, Джекс не смогла справиться с напряжением и в первый раз промазала. Про себя чертыхнувшись, замерла.

Солдат выпрямился, прислушиваясь: должно быть, он уловил звук стрелы, воткнувшейся в асфальт, но спустя мгновение снова расслабился. Второй дротик воткнулся ему в шею сзади, сразу над воротником рубашки. Часовой шлепнул по шее, как будто пытаясь убить комара, и стряхнул дротик на землю. Джекс снова затаилась в тени, ожидая, когда подействует транквилизатор, приготовленный Змеем. Солдат оперся на ружье, но оно выпало из ватных рук. Через мгновение он уже лежал на земле.

Джекс выскочила из укрытия, схватила его за плечи и оттащила в тень, прочь из-под лучей прожекторов. В ее венах бушевал адреналин, ночь сразу же стала как будто холоднее. Все чувства обострились: каждая мелочь отпечатывалась в мозгу, словно фотографировалась. Туман клубится в свете прожектора; сигарета, оброненная солдатом, мигает в темноте, как светлячок; на подбородке у него крошечный порез от бритвы.

Джекс отточенными движениями перевернула часового на спину, сложила его руки на груди и сняла колпачок с баллончика несмываемой краски для кожи, который висел в маленьком мешке на ее поясе. Работала она только черной и красной красками. Просто, зато доходчиво.

На лбу часового черной краской она вывела крупными буквами «УБИТ». На правой щеке красной краской подписалась — «ДЖЕКС». В руки солдату вложила «Свидетельство о смерти», напечатанное мисс Мигсдэйл в редакции «Новостей». На плотной бумаге было написано:

Дэнни-бой, мисс Мигсдэйл и Ученый до хрипоты спорили несколько недель по поводу содержания. Джекс казалось, что этот текст вполне подходит. Правда, по поводу предыдущих пяти редакций она сказала то же самое.

Девушка взяла ружье и боеприпасы и, отодвинув решетку, скользнула в колодец канализации. Решетки канализационных люков были ослаблены и смазаны заранее в большинстве стратегических мест Города. Она тщательно продумала возможные пути бегства под землей. Закрепив крышку люка за собой, аккуратно спустилась по склизкой лестнице к входу в туннель. Он был шире, чем остальные, и Джекс могла идти, согнувшись, а не ползти на животе.

Как ни странно, но ей здесь нравилось. Она чувствовала себя в безопасности, будучи скрытой от чужих глаз. Сырой воздух пах плесенью и отходами, но теплое чувство защищенности того стоило. В полной тишине Джекс слышала глухие удары собственного сердца. Включив фонарик, она увидела огромную трубу, покрытую зеленоватым мхом. Когда-то серые стены потеряли первоначальный цвет под пятнами и разводами непонятного происхождения. Плесень росла по странным линиям, похожая на граффити на непонятном языке.

Туннель уперся в сточную систему. По полу пролегала сточная труба, возле которой девушка обнаружила сухое место, где можно было оставить ружье и амуницию. Теперь можно отправляться на поиски новой жертвы.

Новая жертва мало отличалась от предыдущей — скучающий часовой. Ей не составило никакого труда подкараулить его, даже понравилось: странное удовольствие, смешанное со страхом, болью и запахом дыма. Оставляя на щеке рядового свой автограф, она услышала шаги в отдалении и скользнула в люк. Убегая, девушка услышала выстрел и пронзительный свист.

Выскочив на свежий воздух в районе Маркет-стрит, Джекс потянулась. Ветер уже начал разгонять туман. Подняв голову, она увидела чистое звездное небо. Где-то орала сирена, к которой присоединился собачий лай, переходящий в примитивный, первобытный и тревожный вой. Интересно, что там с боевым духом у солдат Майлза?

В ближайшей аллее раздался ответный вой. Джекс вгляделась в темноту. За ней из мрака наблюдала пара светящихся глаз.

— Хорошая охота? — спросила девушка.

— Удачная, — ответил, выходя под свет фонаря, Рэнделл. Несмотря на холод, он был обнажен по пояс, за исключением красного платка на шее. — Мерседес и ее друзья освободили лошадей в лагере Звездуна. Большая часть уже в моем табуне, остаток ребята сейчас гонят к парку.

Рэнделл ухмыльнулся, обнажив белоснежные клыки, и повторил:

— Отличная охота!

— А я сейчас в штаб, встретиться с Дэнни. Ты не пойдешь?

— Еще рано, есть время поохотиться! — сказал мужчина, растворяясь в темноте.

Где-то грохотали выстрелы.

— Удачи! — пожелала она сгустку темноты и, закинув ружье на плечо, направилась к Северному пляжу, где артисты устроили первую временную штаб-квартиру в заведении под легкомысленным названием «Чи-чи бар».

С крыши «Чи-чи бара» Робот первым заметил приближающуюся Джекс. Она кралась вдоль улиц, чутко прислушиваясь к каждому шороху в темноте, окружавшей ее.

— Джекс, — тихонько окликнул ее механик. — Поднимайся по пожарной лестнице!

Она исчезла из виду, затем послышался звук шагов по металлическим ступеням. Девушка аккуратно прислонила ружья к стене и гордо посмотрела на Робота.

— Двое часовых! А Рэнделл сказал, что лошадей у генерала уже нет!

— Да, Дэнни говорил.

— Дэнни уже вернулся?

— Он уже внизу, с остальными.

— А ты что здесь делаешь?

— Стою на страже. Роуз там готовит что-то, так что иди лучше вниз.

Джекс помотала головой.

— Нет, я пока не хочу есть, лучше немножко посижу здесь с тобой.

Она уселась на край крыши, свесив ноги вниз. Ее каблуки выбивали нервную дробь. Джекс не переставая теребила серебряный кулон, висящий на шее, и ежилась, как от холода.

За последние несколько недель Робот привык, что она рядом. Во время приготовлений к войне Джекс частенько заглядывала к нему в мастерскую.

— Ну и что ты думаешь? — Ее вопрос прозвучал так внезапно, что он даже вздрогнул. — У нас есть шанс?

— А ты что думаешь? — ответил он вопросом на вопрос.

— Сегодня мы молодцы, но я думаю, все прошло так гладко, потому что они не ожидали нападения. Посмотрим, что будет завтра. Хотя, знаешь, что странно? — Она серьезно посмотрела на механика, потирая руки. — Я впервые обрадовалась, что мы воюем по правилам Дэнни-боя.

Я бы не хотела убивать тех двух ребят по-настоящему. Понимаешь, о чем я?

Робот медленно кивнул:

— Понимаю. На самом деле понимаю.

В последнее время, готовясь вместе со всеми к войне, он начал думать, что, возможно, люди не такие плохие, как ему всегда казалось. Пока он не осмеливался доверять зыбкому чувству, но все-таки принимал возможность такого вывода.

Джекс неожиданно улыбнулась ему и взяла за руку. Он не сопротивлялся. На мгновение Робот почувствовал себя счастливым.

За первую ночь войны артисты «убили» пятнадцать солдат, пометив каждого надписью «УБИТ», оставив свои подписи и свидетельства о смерти. Помимо этого запасы Города пополнились амуницией и оружием. Среди жителей Города был зафиксирован один пострадавший — кто-то подвернул ногу, поднимаясь по пожарной лестнице в «Чи-чи бар».

Глава 22

С утра Джекс вновь общалась с генералом посредством Посла.

— Эй! Есть там кто-нибудь?

— Так точно, мэм. Я вас слышу, — после минутного колебания неуверенно отозвалась рация.

— Кто это? — насторожилась Джекс.

— Рядовой Джонсон, мэм.

— Рада познакомиться с тобой, рядовой Джонсон. Слушай, а Звездуна там нет поблизости? Хотела поболтать с ним.

Рация утвердительно что-то промычала и смолкла. Девушка потянулась на красном бархатном диване в офисе «Чи-чи бара». Здесь они с Дэнни поспали несколько часов прошлой ночью, пока их не разбудил Робот, объявив, что на дворе утро и неплохо было бы пообщаться с Майлзом. Дэнни и сейчас дремал, положив голову ей на колени.

По рации до них донесся скрип отворяемой двери.

— Мэм, вы слышите меня? — Робкий голос Джонсона. — Я передал вашу просьбу сержанту, а он уж сообщит генералу, так что придется немного подождать.

— Ну что ж, я не спешу, — милостиво согласилась Джекс. — Как твоя первая ночевка? В живых остался?

— Да, мэм, спасибо, все в порядке.

— Ладно тебе, что за формальности, называй меня просто Джекс.

Рядовой замолчал, очевидно, набираясь смелости.

— Вы подстрелили вчера одного из моих приятелей. Он сказал, что даже не заметил, как вы подкрались.

— Конечно, не заметил. Ты бы тоже не заметил. Долгая пауза.

— Почему вы не убили тех парней? Как-то это… странно.

— Тебе бы больше понравилось, если бы они сейчас были мертвы? — иронично переспросила Джекс. — Нет, ну если ты настаиваешь, мы могли бы…

Их прервал скрип дверных петель.

— Звездун, ты?

— Собиралась что-то мне сказать?

Судя по недовольному голосу, настроение ему все-таки подпортили. Стул заскрипел под его тяжестью. Значит, генерал готов выслушать ее.

— Я хочу предложить вам убраться из Города по-хорошему.

— С чего ты решила, что я отступлюсь? Просто потому, что вы краской изрисовали лица нескольких солдат? Чушь!

Майлз отрывисто рассмеялся.

— Этой ночью мы уничтожили пятнадцать человек. Такими темпами через неделю от вашего войска ничего не останется.

— О чем ты говоришь? Вы никого не убили, только краской перемазали. Абсурд какой-то!

— Соглашусь. Воевать с нами действительно абсурдно. У вас нет ни единого шанса, коль скоро в первую же ночь вы потеряли десять процентов вашей армии.

— Вы занимаетесь ерундой, — пробормотал генерал.

— Ну, это наша первая война, так что приходится экспериментировать. — Джекс погладила голову Дэнни и он широко ей улыбнулся. — Если вам не нравится наша война, убирайтесь отсюда и воюйте с кем-нибудь еще. Мы, кстати, не против.

— У моих солдат настоящие пули, не забывай об этом, голубушка. Если мы убиваем человека, он умирает по-настоящему, — рявкнул Майлз.

— Вы предлагаете нам заняться тем же? — Джекс повысила голос. — Эй, Джонсон, что ты на это скажешь? Думаешь, нам стоит на самом деле вас убивать? Если бы мы так решили вчера ночью, твой приятель был бы по-настоящему мертв.

Джонсон молчал.

— Хотите что-нибудь сказать, рядовой? — зло поинтересовался Майлз.

— Никак нет, сэр!

— Вы ознакомились с приказом, касающимся общения с противником при помощи этого устройства?

— Никак нет, сэр!

— Это мой недосмотр, рядовой. Вам запрещено общаться с врагом при помощи данного устройства. Это ясно?

— Так точно, сэр!

Генерал вновь обратился к Джекс. Его голос звучал угрожающе спокойно:

— Ваши попытки подорвать боевой дух моих солдат поистине смехотворны. Так же, впрочем, как и вся ваша стратегия.

— В смерти нет ничего смешного, генерал.

Скрип отодвигаемого стула. Генерал закончил разговор.

— Что ж, это все, что ты хотела мне сказать?

— Пожалуй, да. Война продолжается. За Майлзом захлопнулась дверь.

— Эй, Джонсон! — позвала девушка. — Так что, стоит нам убивать вас по-настоящему?

Тишина, только слышно взволнованное дыхание парня, чувствуется его напряжение.

— Ладно, не хочешь — не отвечай. Поговорим позже. Пока, до связи! — Джекс выключила микрофон. — Ф-ф-фу, похоже, придется драться дальше!

Дэнни ухмыльнулся.

— Ну и славно. Обидно было бы, если бы все наши декорации пропали зря.

Этим утром Джекс присоединилась к маленькому отряду, состоявшему из Змея и Старой Шляпы.

— Не поможешь перетащить кое-какие вещи на Мишн? — прямо спросил Старая Шляпа, протягивая ей рюкзак.

Надевая его на плечи, девушка почувствовала, что внутри что-то вибрирует.

— Ой, там что-то шевелится! Рыжий артист расплылся в улыбке.

— Ага, смотри, не урони! Там куча стеклянных баночек, а в каждой баночке — куча желтеньких жучков, которые очень, очень больно кусаются! Я выловил их вчера, так что эти поганцы сейчас, наверное, в ярости! Теперь смотри: эту штуку, — Шляпа ткнул пальцем в толстую резинку, похоже, сделанную из велосипедной шины, — мы натягиваем между двумя распорками и получаем что? — Джекс недоуменно пожала плечами. — Правильно, рогатку! А стреляем мы из нее чем? Правильно, нашими приятелями-жучками. Враг — в панике, вы со Змеем истребляете его на корню. Клево?

— Клево, — послушно кивнула девушка, прислушиваясь к яростному жужжанию внутри рюкзака.

Разгневанные жуки, судя по всему, активно бились в стенки банок, спеша вырваться наружу и отомстить обидчикам.

На крыше одного из магазинов Гаррисон-стрит Шляпа, похохатывая и погагатывая, натянул резину меж двух вентиляционных труб, в то время как Джекс со Змеем разводили внизу костер. Когда пламя разгорелось, Змей швырнул в него пару автомобильных шин, скрученных с машины, припаркованной у тротуара. В воздух поднялся столб вонючего черного дыма.

— По идее, на это они обратят внимание, — одобрил плод своего труда Змей. — Пошли наверх, быстрее!

Они притаились на крыше мебельного магазина, как раз напротив укрытия Шляпы. Лепной фасад дома служил им надежной защитой от глаз неприятеля.

С утра ветерок разогнал туман, припекало солнышко, и Джекс начало клонить в сон. Казалось, что война началась уже очень давно. Над ними в направлении центра Города пролетел в автожире Робот. Она помахала, но он, судя по всему, ее не заметил. Улица под ними была безлюдна. Девушка зевнула. Ей стоило труда держать глаза открытыми.

— Подстрелишь своего и сразу же спускайся, — давал ей последние наставления Змей.

Она кивнула.

— Думаешь, кто-нибудь придет?

— А то. Наш друг наверняка решит, что мы подпалили Город, и пришлет кого-нибудь все разведать. — Артист полуприкрыл глаза. — Ладно, пока не парься. Ждем. Можно расслабиться, а то когда все начнется…

— Если все начнется, — лениво поправила девушка.

— Надо выждать, торопиться некуда, — пробурчал тот. Джекс открыла было рот, чтобы что-то сказать, но Змей стремительно прижал палец к губам. Теперь его глаза были широко открыты. До нее донеслось грохотание тяжелых сапог по мостовой и бряцание оружия. Из-за угла, прижимаясь к стене дома, появился первый солдат. Осмотрев улицу, он махнул остальным. Патруль медленно двигался по направлению к костру. Один из них пнул догорающую шину.

— Вот черт! Пустая трата времени, все спокойно, — донеслись до наблюдателей его слова.

Второй солдат, очевидно, осмелев, встал рядом. В этот момент Шляпа метнул в них несколько дымовых шашек, чтобы обеспечить себе прикрытие, и принялся методично метать стеклянные баночки с насекомыми. Звон стекла, разбивающегося об асфальт, ружейные залпы и крик «Не стрелять! Отставить огонь!». Кто-то громко чертыхался.

— Ну, понеслась! — скомандовал Змей.

Джекс прицелилась в одного из бегущих солдат. Хотя жуки давно остались позади, он все еще бешено размахивал руками вокруг лица. Дротик попал ему точно в шею; он прошел еще несколько шагов и рухнул на асфальт.

Девушка пометила его, стараясь не попадать краской в красные точки, оставшиеся от укусов злобных жучков. Это заняло у нее меньше минуты, и вскоре она убегала по другой пожарной лестнице, спасаясь от едкого дыма. Горло начинало щипать. Джекс бросила последний взгляд на улицу, затянутую сизым смогом, показала Шляпе поднятый вверх большой палец и скрылась среди крыш. Она шла на свою охоту.

Солдаты Майлза привыкли к традиционному, незамысловатому способу ведения войны. Маленькое войско Сан-Франциско, напротив, ценило в атаках прежде всего изящество, художественный вкус и, главное, элемент непредсказуемости. Джекс имела возможность убедиться, какой эффект на неприятеля производили их элегантные вылазки.

Из укрытия на аллее она наблюдала, как один из патрульных попал в ловушку Тигра. Его внимание привлекли сверкающие побрякушки на витрине одного из ювелирных магазинов, и он не заметил, что отряд уже далеко. Влекомый жаждой наживы, солдат толкнул дверь и вошел в магазин, споткнувшись при этом о проволоку, натянутую у порога. Он не успел ничего сообразить — проволока сорвала крышку с огромного короба, наполненного отборными здоровыми черными тараканами, и перевернула его на голову бедняги. Насекомые дождем посыпались, путаясь в его волосах, заползая за шиворот, ища укрытия от яркого света.

Джекс не сдержала улыбки, когда крепкий мужчина бросил ружье и заверещал, тонко и пронзительно, как барышня. Пока он скакал на месте, девушка выстрелила в него, пометила и оставила на полу магазина, среди тучи любопытно шевелящих усами насекомых.

Солдаты в следующем патруле оказались более бдительными. Вернее сказать, более нервными — они отчаянно стреляли в собственные отражения в витринах, в голубей, в бродячих котов и в любые тени. Джекс долго кралась за ними, выжидая. Ей казалось, что Город помогает, прячет ее от вражеских глаз, предоставляя открытые двери и укромные уголки для укрытия.

В штаб, который перенесли в жилой дом в Хаит, девушка вернулась только к вечеру. Там уже растянулись на выцветших креслах Лили и Гамбит. Они обменивались новостями.

— Говорят, Мерседес, пометив солдат, связывает их и раздевает. Сейчас у нее есть уже три комплекта формы. Она собирается набить их газетами и развесить на фонарных столбах в центре, — ухахатывался Гамбит.

Лили вторила ему:

— А Робот сегодня скинул на них несколько водяных бомб — сосудов с дешевой парфюмерией. Говорит, заметил несколько прямых попаданий. Так что, если почуешь духан какой-нибудь «Лилии полей», знай — враг рядом!

— А что за счет? Сколько убитых? — спросила Джекс. Лили пожала плечами.

— Надо уточнить у Ученого, но, мне кажется, около тридцати. Похоже, мы выигрываем.

Джекс помолчала, обдумывая сказанное.

— Я бы не стала на это рассчитывать. Хотя, может, ты и права. Но мне кажется, Майлз еще не начал своей войны.

На следующий день прозвучал первый взрыв. Джекс услышала его в туннеле подземки под Маркет-стрит. Глухой удар где-то вдалеке, и Город задрожал, завибрировал вокруг нее. Через несколько секунд послышался второй взрыв, а затем третий. Неумолимая, жестокая симфония разрушения.

Джекс, прикрывая руками голову, кинулась в сторону станции Эмбаркадеро, поднялась на поверхность и побежала к временному штабу, устроенному на складе к северу от Маркет-стрит.

Когда она ворвалась в комнату, Робот рассказывал Дэнни о положении дел на Плаза.

— Я летел так низко, как только возможно. Они бомбардируют здания вокруг Сити-Холл, похоже, расчищают себе путь. Уже уничтожены несколько десятков магазинов. Но я не думаю, что на этом Майлз остановится.

Дэнни сидел на деревянном ящике, опустив голову.

— Не понимаю… Зачем им это надо?

— Козе понятно, зачем, — вмешалась Джекс. — Он разрушает места, где мы могли бы спрятаться. Видишь ли, его раздражает наша неуловимость.

— Думаю, мне надо поговорить с ним, — решительно произнес Дэнни.

Джекс пошла за ним в офис магазина, где стояла рация.

— А! Новый голос! — обрадовался Майлз, услышав молодого человека. Генерал казался спокойным и до отвращения довольным собой. В отдалении все еще слышались взрывы. — Ну и кто вы такой?

— Меня зовут Дэнни. Я хочу знать, зачем ты разрушаешь Город.

— Рад с вами познакомиться, — любезно ответил генерал. — Не понимаю, что вас удивляет. Если вы собираетесь и дальше прятаться, что мне остается? Разрушить все те места, где я вас не найду. Выбора вы мне не оставили. Поверьте, мне очень неприятно ломать отличные здания, но…

— Чтобы нас найти, придется стереть с лица земли весь Город.

— Что ж, я на это готов.

Дэнни-бой замер, пораженный ответом. Казалось, у него не хватает слов.

— Не понимаю, вы-то что с того получите? Никому не нужные руины?

— Я вижу, вы и впрямь не понимаете, — огорченно проговорил военный тоном учителя, разочарованного поведением нерадивого студента. — Руины Сан-Франциско могут быть мне крайне полезны в качестве примера того, что происходит с городами, которые отказываются мне подчиниться. Городские власти впредь дважды подумают, прежде чем ответить мне отказом.

— Вы готовы сломать целый Город, чтобы показать другим, на что вы способны?!

— В интересах нации, Дэнни. В интересах всеобщего блага. Что такое город? Маленькая жертва. Несколько домов, несколько жизней — что они значат, если речь идет о выживании великой нации? Ваша беда в том, что вы не умеете мыслить глобально; вы ограничены вашим провинциальным мировоззрением. Если бы не это, вы бы поняли меня.

— То есть вы разрушаете Город, чтобы спасти нацию?

— Безусловно. Конечно, если нам с вами не удастся достигнуть компромисса…

— Нет, не удастся, — оборвал Дэнни.

— Какая жалость, — произнес генерал, хотя в голосе его не было ни капли огорчения. — Вы не оставили мне выбора.

Через рацию они услышали еще один взрыв, и Дэнни выключил ее.

— Просто не могу в это поверить, — пробормотал молодой человек.

— Придется поверить. Это война, — жестковато ответила Джекс.

Он резко отпрянул от нее и отошел к окну. Джекс беспомощно стояла, размышляя, что сказать. Ей хотелось чем-то помочь, но слова не шли.

— Не верю! Просто не могу в это поверить! — повторил он, и Джекс удивленно подняла голову.

Дэнни смеялся, смотря в окно, за которым шел снег. Огромные пушистые белоснежные хлопья, кружась, опускались на темный асфальт. Поднялся порывистый ледяной ветер. Небо было угрюмо-серое, над Плаза повисла зловещая сизая туча.

— Город отвечает на удар, — удовлетворенно прокомментировал молодой человек. — Интересно, а танки у них приспособлены для холодов?

Глава 23

Война продолжалась. На Плаза танк стоял грудой бесполезного металла, несмотря на все старания военных механиков. Летер и снег, словно сговорившись, накрыли его пушистым белым одеялом. Первые дни солдаты счищали с грозного оружия снег, потом махнули рукой.

Солдаты, спасаясь от холода, совершили набег на магазины, и армия генерала приобрела вид несколько разношерстный и легкомысленный. По улицам бродили патрули, состоящие из нервных людей в ярких лыжных куртках, фланелевых пальто и «алясках». Все разговаривали полушепотом, который все равно казался слишком громким, и вздрагивали от каждого шороха.

Джекс проводила большую часть времени на улицах, выслеживая патрули и дожидаясь случая подстрелить зазевавшегося часового. Как правило, случай не заставлял себя долго ждать — как ни крути, Город огромный, рано или поздно кто-нибудь обязательно отставал от остальных и становился ее добычей.

Ночевала она где придется, иногда возвращаясь в штаб, но чаще засыпая в подземных туннелях Города или в раскидистых ветвях деревьев парка Золотые Ворота. Сон Джекс был хрупок и неспокоен. Даже в объятиях Сан-Франциско она больше не чувствовала себя в безопасности.

Однажды она задремала в одном из ливнестоков. Наверху, прямо на решетке над ее головой, остановился патруль. Джекс слышала их голоса, усиленные эхом подземелья. Солдат с грубым голосом глумился над одним из своих товарищей, который, не справившись с собственными нервами прошлой ночью, открыл огонь по заброшенному зданию.

— Рэнджер, дружок, да ты просто изрешетил его! Ты прострелил в том чертовом доме каждое окно! Можно подумать, ты не знаешь, что главный бесится оттого, что мы зазря тратим патроны! — заливался басом патрульный.

— Я видел их там! — глухо ответил виновник, в его голосе Джекс уловила нотки паники. — Я видел, как они надвигаются. Чертовы призраки, мать их!

— Рэнджер, малыш, привидение нельзя пристрелить! Ему не больно!

— Долбаный город! — выругался Рэнджер. — До хрена теней!

Джекс закрыла глаза и представила его себе. Наверняка совсем молоденький, не старше ее; прыщеватый, розовая кожа черепа просвечивает сквозь короткую стрижку «ежиком». Когда он говорит, засовывает руки в карманы и выставляет плечи вперед, как будто чтобы защитить себя. В последние дни часто загнанно оглядывается и вздрагивает. Жалко его.

— А ты слышал о собаках? — спросил солдат, отрицающий возможность застрелить призрак. — Уилсон видел их у океана. Огромные псины со светящимися глазами рыщут по побережью.

Она припомнила, как Тигр предлагал Рэнделлу разрисовать его стаю фосфоресцирующей краской. Что ж, оказывается, Рэнделл все-таки согласился.

— Он пристрелил хоть одну из этих тварей?

— Придурок, сказано же тебе — нельзя убить привидение!

— Ну должен же быть какой-то способ! — не успокаивался Рэнджер.

— А обезьян вы видели? — продолжал делиться новостями обладатель роскошного баса. — Говорят, это те самые мартыхи, что принесли сюда Чуму! А может быть, тоже привидения.

— Вы совсем обалдели, парни, — вмешался кто-то третий. — Тоже мне, призраки! Это просто тени, как в любом заброшенном городе.

— Ага, точно! — угрюмо отозвался пугливый Рэнджер. — Поэтому никто никогда не видел ни Джекс, ни этого Дэнни, вообще никого из них!

— Ты просто боишься, что Джекс распишет твою мордашку!

— Как раз это волнует меня меньше всего!

Джекс представила, как Рэнджер потирает шею — в последнее время она взяла за обыкновение рисовать на шеях солдат красные полосы от уха до уха; ей казалось, что выглядит это весьма наглядно и устрашающе.

— Да что там говорить, я бы просто пристрелил эту бабу, и все дела! — пробасил охотник за привидениями.

— Ну да, точно, ты бы пристрелил! Ты же у нас такой крутой, круче всех! Только вот морда у тебя уже разрисована! Хотя тебе же нечего бояться — вот ты бы и пошел как-нибудь ночью в центр, поохотиться на Джекс, а мы бы посмотрели, что с тобой сталось бы!

— Иди ты! Делать мне больше нечего, дерьмом всяким заниматься! — пробурчал Маркое, удаляясь.

— Придурок, — пробормотал третий солдат. — Уже покойник, а туда же, с советами своими вшивыми лезет. Надо взорвать здесь все к чертям и убираться поскорее.

— Как же холодно! Такого просто не может быть! — Джекс представила, как Рэнджер ежится, кутаясь в куртку. В его голосе снова прозвучали истеричные нотки. — Черт, надо сваливать отсюда, пока не поздно! Валить, пока живы!

— Ты поаккуратнее высказывайся, Рэнджер, — мягко посоветовал патрульный. — Генералу такие разговоры не нравятся.

— Да я разве что говорю. Домой просто охота. Не место нам здесь.

На шестой день войны (а может, и седьмой, Джекс уже запуталась) они совершили нападение на патруль, используя бомбы, которые смастерил Тигр. Вместо дыма при взрыве такой бомбы в воздухе распространялся легкий аромат жасминовых духов, смешанный с одной из разновидностей ЛСД. Ближе к вечеру Робот сбросил бомбы на патруль в западном районе. Джекс и весь ее отряд были снабжены респираторами; солдаты Майлза возможность газовой атаки не предусмотрели. Девушка тихонько лежала в укрытии, пока патруль расстреливал собственные галлюцинации. Затем помогла Змею, Затчу и Гамбиту связать впавших в транс солдат и пометить их одного за другим.

Последнего патрульного из отряда ей удалось отловить почти на закате. Он умудрился забрести достаточно далеко от места, где было совершено нападение, и шел, размахивая руками и что-то беспечно напевая, по Хайт-стрит. Юноша то и дело спотыкался, застенчиво при этом хихикая. Оружия у него не было. Когда Джекс выросла перед ним невесть откуда, он улыбнулся ей светлой улыбкой ребенка.

— У тебя все в порядке, солдат? — спросила девушка, еле сдерживая смех.

— Просто отлично! — простодушно поделился тот. — Представляешь, только что видел ангела. Золотой ангел летел над Городом.

— Я тоже его видела.

— А ты, наверное, Джекс?

— Точно.

Он счастливо засмеялся. У солдата были каштановые волосы и карие глаза. Симпатичный парень.

— Ты так похожа на мою девушку! Будешь рисовать у меня на лбу?

— Думаю, что надо.

— Ну, хорошо. — Он серьезно кивнул.

Солдат прислонился спиной к стене и послушно повернул лицо к свету. У Джекс была уйма времени, поэтому надпись «УБИТ» она постаралась вывести как можно красивее. В рогатке «У» изобразила черный череп; «И» обвивала извилистая виноградная плеть. Во время работы девушка общалась с патрульным.

— Как тебя зовут, солдат?

— Рядовой Дэвис. Но все зовут меня Дэйв.

— Не хмурься, Дэйв. Краску размажешь.

Дэйв постарался прекратить хмуриться и принялся хихикать. Это был самый счастливый военный, которого ей приходилось видеть.

— Ну и когда ты собираешься бросить эту войну? Не кажется, что уже пора? — полюбопытствовала Джекс.

— Ой, да я разве против! Мне-то все равно, я бы бросил хоть сейчас! Но вот генерал… Он никогда не сдастся!

— Откуда ты знаешь?

Дэйв торжественно посмотрел на нее.

— Уж кто-кто, а я точно знаю! Я ведь был одним из его телохранителей. Теперь меня, конечно, выгонят, потому что генерал никогда не будет доверять солдату, который получил отметину.

— Ясно, — пробормотала девушка, прорисовывая виноградную плеть. — Ну а почему бы тебе не бросить своего генерала и не уехать домой, к твоей девушке?

Солдат закусил губу и сразу стал очень серьезным и очень юным.

— Генерал расстреливает дезертиров.

— Как он тебя расстреляет, если ты дезертируешь? Ты же будешь далеко? Как он тебя найдет, он же обычный человек.

— Нет, неправда. — В глазах Дэйва появился страх. — Он не просто человек. Он найдет меня, куда бы я ни убежал. В точности как ты.

— Что значит, как я?

Солдат не отвечал. Он пристально разглядывал собственные пальцы, словно удивляясь, как хитро они устроены. Послышалась отдаленная пальба и взрывы дымовых шашек. Надпись была закончена. Пора уходить. Прикоснувшись к руке Дэйва, Джекс прошептала:

— Прощай. Береги себя.

В последний раз взглянув на него, девушка развернулась и побежала по пустой улице.

Глава 24

Ha второй неделе войны Гамбит включил свои колокола. В последние мирные дни он лихорадочно метался по Городу в поисках домов с наилучшей акустикой и колоколов с самым чистым звучанием. Самому ему больше всего нравился гонг, найденный в буддийском храме, который он повесил в церкви Святой Девы. Каждые пятнадцать минут хитрый механизм, состоящий из мешков с песком и нескольких противовесов, приводил в движение молот, тот ударял по гонгу, и по всему Сан-Франциско разносился мощный вибрирующий гул. Всего в Городе звонил двадцать один колокол, в строгой математической последовательности, разработанной Гамбитом.

Дэнни слышал гул колоколов, даже находясь в самом удаленном офисе здания «Атлантической Телекоммуникационной Корпорации», служившей очередным местом сбора маленькой армии Сан-Франциско. Нестройный шум путал мысли. В кратких паузах, когда наступала благодатная тишина, он пытался сосредоточиться и от души надеялся, что у Майлза в его штабе, находящемся в самом эпицентре перезвона, голова болит не меньше.

Они с Ученым, болезненно морщась от шума, пытались обсуждать стратегию следующего наступления, когда в комнату, как маленький вихрь, ворвалась Джекс.

— Ты должен поговорить с Фрэнком! Срочно!

— Зачем? Что происходит?

— Пойдем быстрее, расскажу по дороге.

Схватив за руку, девушка потащила его из комнаты, отмахиваясь от вопросов, как от назойливых мух. Оказавшись на улице, Дэнни понял, что шум в помещении, приглушенный бетонными стенами, ничто по сравнению с глухими вибрациями здесь. Казалось, дрожит каждая кость в теле. Отчаявшись что-то вытянуть из Джекс, молодой человек молча следовал за ней по укромным аллеям и крышам домов. Она привела его к Оазису Света. Точнее, к тому, что от него осталось.

Остовы зеркального лабиринта, изощренные пересечения металлических перекладин, остались нетронутыми. Несколько зеркал тоже уцелели каким-то чудом, но большая часть превратилась в осколки, разбитая пулями или оружейными прикладами. Битое стекло хрустело под ногами. Дэнни безвольно шел за Джекс, не отрывая наполненных ужасом глаз от мрачной картины тотального разрушения.

— Он отказывается уходить, — обронила Джекс через плечо. — Мне никак не убедить его.

Фрэнк потерянно сидел на тротуаре, опустив голову. Вокруг него переливались всеми цветами радуги осколки Оазиса. Он даже не взглянул на них. Дэнни опустился на корточки рядом с ним и положил руку ему на плечо. Джекс стояла рядом, настороженно озираясь — нет ли поблизости вражеского патруля.

— Фрэнк! — Молодому человеку приходилось кричать, чтобы перекрыть гул колоколов. — Нам надо уходить отсюда. Здесь небезопасно. Тебе надо в укрытие.

Пожилой человек поднял голову, и Дэнни только сейчас заметил, что он сжимает в ладонях. Ему улыбнулось каким-то волшебным образом уцелевшее лицо Девы Марии. Фрэнк что-то лихорадочно говорил, но его слов было почти не слышно. В паузе между ударами гонга он разобрал лишь беспомощное «Я не понимаю…».

Дэнни-бой почувствовал, что у него самого почва начинает уплывать из-под ног. В голове пульсировала боль. Фрэнк создавал Оазис Света несколько лет, а генерал Майлз разрушил его за несколько минут.

— Ты прав. Это бессмысленно… — отстраненно проговорил он и не узнал собственного голоса.

Больше слов у него не было.

С тех пор как он предложил свой способ ведения этой войны, жители Города все время что-то от него ждали. Ждали его слов, идей, предложений, его помощи и поддержки. Дэнни почувствовал, что иссяк. Он пытался найти слова, чтобы успокоить Фрэнка, но обнаружил в собственном сердце только гулкую пустоту. Было страшно встретиться глазами с другом, страшно смотреть на Джекс, страшно даже увидеть собственное отражение в зеркале.

— Ну поговори же с ним! Ты должен с ним поговорить! — шептала ему девушка.

Он покачал головой. Тишина вновь наполнилась колокольным перезвоном. Внезапно Джекс взорвалась. Ее голос перекрыл глухие удары гонга:

— Так, Оазис сломан, ясно. Подумаешь, делов-то! Когда все закончится, ты построишь новый! Это же всего лишь стекло, Фрэнк. Много стекла, ты и сам знаешь. Было очень красиво, но это по-прежнему стекло. Сделаешь еще один такой. А может, даже лучше!

Девушка яростно затрясла Фрэнка за плечо. В этот момент гул вновь неожиданно смолк, подчиняясь причудливому замыслу Гамбита. Джекс заговорил тихо и быстро, наклоняясь к самому лицу старика.

— Представь, у тебя был бы выбор. Можно было бы спасти Оазис, отдав Звездуну Город. Но генерал никогда бы больше не позволил тебе ничего построить, ты это знаешь. Так что ты выбираешь: Оазис, который был, или Оазис, который тебе еще суждено создать?

— Это нечестный вопрос, — мягко запротестовал Фрэнк, поднимая наконец голову.

— У меня нет времени придумать тебе честный вопрос. Если здесь сейчас кто-нибудь появится, мы трупы. — Джекс метнула быстрый взгляд на Дэнни. — Когда-то один человек сказал мне, что когда ты создаешь что-то прекрасное, то изменяешь себя. Даже если твое творение живет всего лишь несколько часов. Твой Оазис изменил тебя навсегда, и этого генералу не разрушить. Никогда.

Джекс встряхнула головой, и снова беспомощно перевела взгляд на молодого человека.

— Я говорю чушь. У меня нет правильных слов. Фрэнк посмотрел на спокойное лицо Богородицы в своих руках, затем на девушку.

— Конечно, я выбираю Оазис будущего. По-другому быть не может. Просто я так хотел бы все изменить…

— Тогда пойдем. — Девушка протянула пожилому человеку руку и помогла ему встать. — Ну же, пошли. Нам уже давно пора быть в штабе.

Первый глухой удар возвестил новую порцию колокольного звона, который сопровождал их до самого штаба. Невзирая на бурные протесты Фрэнка, утверждавшего, что он полностью оправился от шока и чувствует себя отлично, они отвели его к Тигру.

— Спасибо тебе, — сказал Дэнни, когда они остались одни. — Я бы не смог ему помочь. Это же все из-за меня, из-за моего дурацкого плана солдаты разрушили Оазис. Если бы я только…

— Не глупи! — оборвала его Джекс. — Во всем виноват Четырехзвездный. И потом, я не сказала ничего, чего бы не слышала до этого от тебя. Кстати, — она пристально вгляделась в его осунувшееся лицо, — когда ты в последний раз ел?

Он безразлично пожал плечами.

— Не помню. Наверное, давно.

— Пойдем, горе мое, — вздохнула девушка.

В кафетерии бизнес-центра Роуз устроила походную столовую. Джекс взяла у нее чашку горячего бульона и отдала Дэнни. Он послушно взял ее, хотя голода не чувствовал. Юноша не мог вспомнить, когда в последний раз ел. Наверное, это все-таки был завтрак, вроде какой-то тост он сегодня жевал, хотя, возможно, это было и вчера. Дни сливались, неотличимые один от другого. Тело болело, хотя усталости он не чувствовал. У него не было права на усталость; это была его война, и ответственность за Город, за его жителей, лежала на нем. Надо продолжать сражаться. Времени на отдых нет.

В кафетерий свет проникал сквозь толстый слой пыли на окнах. Люди медленно двигались в сумрачной дымке, тихо разговаривая. Рядом сидела Джекс, она гладила его руку и говорила что-то ласковое. Мир стал каким-то призрачным. Дэнни не удивился. Наверное, все они и правда не более чем привидения, странные сны Города.

— Привидения сегодня показались на улицах во всей красе, — словно читая мысли Дэнни, рассказывал Затч. — Утром на Маркет-стрит я сам видел Новогодний парад. Патруль влетел прямо в танцоров, переодетых львами. Что тут началось — не передать. А когда привидения и фейерверк устроили, патрульные побросали ружья и разбежались врассыпную.

— Да, Город делает все, что может, — пробормотал кто-то. — Я видел стадо обезумевших быков, они неслись по Фултон-стрит.

— Это были настоящие, — поправила Джекс. — Стая Рэнделла перегоняла их из парка.

— Ага, — хохотнул откуда-то из сумерек Змей. — Я слышал, пара их храбрецов попыталась встать на пути стада, так их чудом не затоптали! Вот это мне нравится! Бедняги, видать, совсем запутались, где у нас тут призраки, а где живые.

— Сейчас они стреляют во все, что движется и не движется, — прокомментировала Джекс. — Так что ты поберег бы лучше свою задницу, весельчак!

— Ну, это ты права! Только и в этом есть своя хорошая сторона — время от времени они попадают друг в друга! — не унимался Змей.

— Уже есть жертвы?

— Пока нет. К несчастью, они все редкие мазилы.

— Какая жалость, — вмешался Дэнни.

Джекс нахмурилась, уловив резкие нотки в его голосе.

— У тебя все хорошо?

— Да, конечно. Только что-то устал.

— Тебе надо поспать. Он угрюмо ухмыльнулся.

— Уснешь тут. Чертовы колокола!

— Уснешь, не волнуйся! — решительно возразила девушка.

Взяв за руку, она потащила его из кафетерия вниз, в полуподвальные помещения. Здесь на полу были постелены несколько матрасов. Гул слышался, но значительно слабее, словно очень издалека. Дэнни лег, обняв Джекс. Ему показалось, что она дрожит, но через мгновение он осознал, что это его собственные руки трясутся от переутомления.

— Что с тобой? — встревожилась Джекс. — Тебе нехорошо?

— Я просто устал. Очень устал. Она нежно поцеловала его.

— Спи спокойно. Здесь ты в безопасности.

Джекс крепко обняла его, и юноша наконец заснул в ее объятиях.

Глава 25

Война продолжалась.

Робот, имевший возможность перемещаться по воздуху вне досягаемости солдатских ружей, натянул в центре Города огромный транспарант «СДАВАЙТЕСЬ, ПОКА НЕ ПОЗДНО!». Мисс Мигсдэйл запустила в эфир серию пропагандистских радиопередач, которые транслировались через систему громкоговорителей, хитро замаскированную Роботом.

— Солдаты, — обращался к неприятелю мягкий, журящий голос Роуз. — Зачем вы продолжаете эту бессмысленную войну? В этом нет никакой необходимости. Складывайте оружие и присоединяйтесь к нам, мы будем рады! Разве вы не понимаете, что вы свободные люди?

К концу второго дня вещания солдаты нашли-таки динамики и разбили их.

Циркулировали слухи о самых невероятных происшествиях. Рассказывали, что через колючую проволоку в лагерь генерала проникло целое полчище крыс. Часовые пытались отстреливать их, попадая в одну из десяти, но скоро бросили бесполезную трату патронов. Грызуны целенаправленно кинулись на полевую кухню, прогрызая мешки и коробки, портя продукты и пугая поваров. Солдаты в них стреляли, давили сапогами, рубили кухонными ножами, пока пространство перед кухней не оказалось по колено завалено мертвыми тушками. Повара, бормоча сквозь зубы ругательства, драили посуду и отсортировывали неповрежденные продукты, но есть солдаты отказывались.

Затем над Плаза прошел лягушачий дождь. С неба тысячами, миллионами сыпались мелкие древесные лягушки, размером не превышающие последнюю фалангу мужского мизинца. Они карабкались на деревья, на палатки, на солдат, на их оружие, квакали высокими голосами. В лагере стоял постоянный гвалт; шагу нельзя было ступить, не раздавив маленького изумрудного тельца.

В воздухе стоял зловонный дым; туман не рассеивался ни на минуту. Иногда, когда на рассвете клубы дыма подсвечивались встающим солнцем, Джекс и самой начинало казаться, что она всего лишь бесплотный призрак. Девушка уже перестала верить, что где-то в мире есть места, где по утрам появляется яркое солнце. За несколько недель войны все забыли о том, что такое тепло и свет. Может быть, если солнце перестало быть реальностью, ей привиделось и все остальное? Может, Ангел забрал ее сразу, как только она пришла в Город, и все ее воспоминания с тех пор не более чем горячечный бред, затянутый многоцветной дымкой?

В тумане ничего не стоило потеряться. Джекс ориентировалась по слуху и обонянию: едкий запах пороха, свежесть моря, воркование голубей, пронзительные стоны чаек. Однажды солдаты, громко разговаривая, прошли в нескольких шагах от нее, даже не заметив.

— Прикинь, видел ангела! — громко рассказывал один. — Рожа вся перекореженная, зато крылья — чистое золото!

— Придурок! Еще скажи, что видел Джекс! — потешались над ним.

— Вот еще! Никто не видел Джекс! — обиделся тот.

Она убежала. Ей хотелось как можно скорее оказаться среди друзей. Штаб-квартира переехала в Дворец Изобразительных Искусств — огромное здание с запутанными коридорами, построенное для долговременных экспозиций. Чтобы попасть туда, надо было взобраться по Дивисадеро-стрит на холм, а затем вновь спуститься. Впервые за столько дней девушка оставила туман за спиной и подставила лицо ласковым лучам солнца. Внизу виднелась серая громада Дворца, окруженная буйными джунглями, бывшими когда-то городским парком. Джекс шла неторопливо, наслаждаясь теплом.

Подойдя ближе, она разглядела римские колонны и изящную лепнину, сейчас полускрытую побегами плюща. Узкая тропа, прикрытая переплетающимися ветвями деревьев, вела к скромной двери с табличкой «Служебный вход».

Дэнни-бой сидел за столом в кабинете менеджера. Заслышав ее шаги, он поднял голову, и Джекс заметила красные прожилки в его глазах и сероватый цвет лица. Стол перед ним был абсолютно пуст, его руки — тоже.

— Что ты делаешь?

— Думаю, — хрипло ответил он.

— О чем?

Он перевел взгляд на свои ладони.

— Ты давно была в парке Золотые Ворота? Там живут несколько солдат. Они дезертировали.

— Да, Рэнделл мне рассказал.

Дэнни медленно кивнул.

— Ты с ними не разговаривала? Она отрицательно покачала головой.

— А я разговаривал. Знаешь, что выяснил? Они боятся Майлза не меньше, чем нас. Говорят, он убивает дезертиров. А еще говорят, что он никогда не сдается.

— Я знаю.

— Мы должны добраться до Майлза.

— Мы должны его убить, — поправила Джекс.

— Да, убить, — кивнул Дэнни.

— Не просто разрисовать ему лицо, а убить по-настоящему.

Как она и ожидала, он покачал головой.

— В этом нет необходимости. Мы должны показать ему, что можем добраться до него в любой момент, что он в нашей власти.

— Не обманывай себя. Звездуна так просто не испугать. С ним это не сработает.

Дэнни снова покачал головой.

— Если мы пометим его, солдаты поймут, что он просто человек, такой же, как все. Они потеряют страх перед ним и смогут сложить оружие.

— Не пойдет, Дэнни. Это не сработает.

— Почему ты так уверена? Можно ведь попробовать! Попытка не пытка, пометим его и посмотрим, что произойдет!

— Ты что, совсем забылся, Дэнни? — Джекс не смогла скрыть раздражения. — Они стреляют пулями! Настоящими, которые убивают по-настоящему! Ты хоть видел, какая у генерала охрана?

— Да, видел. Я все это помню, но…

— А вот мне временами кажется, что не помнишь. Или что ты сам начал верить в те байки, которые рассказывают солдаты — что ты призрак и тебя нельзя ни убить, ни ранить!

— Нет, я так не думаю.

— Зато ты думаешь, что все это игра. Но война — не игрушка, Дэнни-бой!

— Я знаю.

— Тогда почему бы нам не убить Майлза? Он ответил, не поднимая глаз:

— Тебе надо понять, Джекс, что насилие и смерть — не единственные силы, способные изменить общественный порядок.

Она открыла рот, чтобы что-то сказать, передумала, затрясла головой и снова возбужденно заговорила:

— Мне как раз ничего не надо понимать! Это ты не понимаешь, что нам грозит реальная беда, боль и смерть!

— Мы должны продолжать действовать теми же методами. Иначе мы признаем свое поражение, — спокойно ответил он. — Если мы перебьем их всех, придут новые. Надо обратить их в бегство. Поэтому нельзя отступать от принятых правил. Наших правил. Предупредим его. Если он нас не услышит — что ж, придется его убить.

Дэнни говорил медленно, как будто пытаясь убедить самого себя.

— Это мой долг. Я должен пометить его.

— Ха! Да ты не пройдешь даже первого часового! — нервно выкрикнула она.

— Посмотрим. Может, я тебя удивлю.

— Точно, тебя пристрелит второй часовой!

Джекс подошла к столу и наклонилась к нему. Ей надо защитить Дэнни от его же сумасбродства, нравится ему это или нет.

— Тебе нельзя туда идти, ты нужен нам, чтобы вести войну. Я пойду. Я помогу тебе изменить этот чертов мир.

— Нет! — упрямо повторил он. — Это мое дело, и это моя война!

— Забудь об этом, Дэнни. Это не только твоя война. Это и мой Город тоже, и я тоже бьюсь за него. Ты понимаешь?

— Я не позволю тебе идти туда.

— Тебе придется. У меня единственной есть хоть какой-то шанс!

Джекс резко развернулась и выбежала из офиса. Дэнни не успел ничего ей возразить.

Она шла по длинным коридорам музея. Солнечный свет, падавший сквозь огромные окна-фонари, разрисовывал темный пол яркими заплатками. В одной из таких заплаток примостился Робот, чинивший лопасть своего автожира. Джекс опустилась на бетонный пол рядом с ним.

— Ну и как война выглядит сверху? — помолчав, спросила она.

— Маленькой. Сверху все кажется незначительным.

— Да, наверное.

— А как она выглядит снизу, из подземелья? Джекс поглядела на свои руки, сложенные на коленях, и усмехнулась.

— Чересчур большой временами.

За окном ворковали голуби. Робот уютно копошился в каких-то запчастях. Было так мирно.

— Я собираюсь пометить Звездуна, — просто сказала девушка.

— Это будет нелегко, — рассудительно ответил Робот.

— Я знаю.

Джекс поймала себя на том, что беспрерывно крутит пальцами серебряный кулон на шее, и снова сложила руки на коленях.

— Ты думаешь, что мы пометим генерала, и война прекратится? — спросил Робот.

— Нет, я так не думаю. Но попробовать надо. Если я этого не сделаю, сделает Дэнни.

Она замолчала.

— А ты этого не хочешь, верно?

— Да у него нет ни малейшего шанса пробраться туда! Его убьют сразу же, будь уверен! У меня по крайней мере есть опыт. — Она покачала головой и прошептала, обращаясь скорее к себе: — Я должна это сделать.

Робот отложил инструмент и внимательно поглядел на нее; затем тронул за плечо. Джекс даже удивилась — за все время, что она его знала, это был первый подобный жест утешения и поддержки.

— Я тебе помогу.

«Мама бы сейчас одобрила меня, — думала Джекс, тенью пробираясь по затянутым туманом улицам Города. — И с Дэнни-боем мама бы согласилась».

Но не маме надо было искать тропки, ведущие к Звездуну.

Найти лагерь дезертиров особого труда не составило. В воздухе плавал дым костра. Они обосновались в укромном уголке парка. Развесистые ветви прикрывали лагерь от глаз. Джекс вскарабкалась на дуб, росший неподалеку, и притаилась, вжавшись в толстую ветку. Солдаты ходили туда-сюда, собирая хворост, таская воду, возвращаясь с охоты с кроликами и перепелами в руках. Девушка терпеливо ждала. Наконец она увидела знакомое лицо.

Дэйв возвращался в лагерь с вязанкой хвороста. Насколько она могла видеть, он не был вооружен. Джекс спрыгнула с ветки и приземлилась на тропинку прямо перед ним.

— Привет, Дэйв! Давно не видел ангелов? — задорно поприветствовала она его.

Солдат серьезно смотрел на нее, все еще сжимая в руках дрова.

— Я сбежал, как ты и советовала. — Он говорил быстро, как будто боясь, что она, не дослушав, растворится. — Мне хочется уйти из Города, но генерал охраняет мост. Мы все хотим домой.

— Это не проблема, Дэйв, расслабься. Иди-ка сюда. Джекс кивнула в сторону поваленного дерева рядом с тропинкой. Сев, она похлопала место рядом с собой. Дэйв тоскливо смотрел в сторону лагеря.

— От меня не убежишь, все равно поймаю! — пригрозила она, и солдат сел-таки рядом с ней.

— В последний раз, когда мы виделись, ты был не такой пугливый!

— После того, как увидишь ангела, никакие призраки не страшны, — пробормотал он.

— Ну, вообще-то я не совсем призрак.

Дэйв снова бросил быстрый печальный взгляд на тропинку.

— Слушай, я не сделала тебе ничего плохого в прошлый раз, не сделаю и сейчас. Мне просто нужна информация, чтобы проникнуть в штаб Звездуна. К сожалению, я не хожу сквозь стены и не умею становиться невидимой, так что это сразу отпадает. Ну, так что?

— Ты убьешь его?

— Думаешь, стоит? Он осторожно кивнул.

— Если вы его убьете, мы все сможем вернуться домой.

— Я помечу его, так же, как тебя. Дэйв замотал головой, тараща глаза.

— Ты что! Надо убить его по-настоящему, если уж ты сможешь до него добраться!

Не вступая в дискуссию, она спросила:

— Ты знаешь схему расстановки часовых в штабе? Поможешь мне проникнуть внутрь?

Заостренной палочкой солдат рисовал в пыли схему дома, где располагался штаб Майлза и где обычно ночевал генерал. Посты охраны он помечал крестиками.

— Охрана сменяется в три ночи. В этот час все спокойно, поэтому часовые расслабляются. Думаю, это самое удобное время.

Джекс внимательно слушала и изучала карту. Она заставила обозначить все окна и двери, пометить пожарные выходы и подсобные помещения.

— Ну что ж, неплохо, — сказала она наконец и дотронулась до руки Дэйва. — Спасибо.

— Так ты все-таки не привидение… — пробормотал он, внимательно разглядывая ее.

— Пока нет. Если ты меня обманул, у меня есть все шансы им стать.

— Да нет, не бойся. Удачи тебе!

Джекс помахала ему на прощание и убежала. Она собиралась убить Майлза.

Глава 26

Робот посмотрел на часы. Ровно полночь. Он сделал еще один круг, затем снизился к Плаза, чтобы сбросить баллоны, наполненные составом, который мгновенно распространял в воздухе омерзительное зловоние, напоминающее запах скунса. Сей шедевр Тигр творил несколько дней, запершись в доме на краю Города.

Сделав свое «грязное» дело, Робот, весьма довольный собой, постепенно набирал высоту, оставляя внизу выстрелы и оглушительную ругань. Над заливом в чернильном небе завис полумесяц, окрашивая серебром выступающие контуры небоскребов. Сугробы на Плаза в сумерках приобрели вид почти фантастический, светясь изнутри призрачным сиянием.

Солдаты внизу суматошно бегали, размахивая руками, пытаясь скрыться от ужасающего зловония. Наконец большая часть их укрылась в Сити-Холл и библиотеке. Робот удовлетворенно улыбнулся. Что ж, свою миссию он выполнил, остается только надеяться, что они просидят там достаточно долго, чтобы Джекс смогла беспрепятственно проникнуть в лагерь, а затем покинуть его. Но вместо того чтобы вернуться в штаб, механик решил полетать. Была чудесная ночь, тихая и таинственная. Пролетая над «Холидэй Инн» на Восьмой авеню, он увидел Дэнни-боя и Змея, копошившихся на крыше. Через несколько минут в воздухе с оглушительным треском расцвел яркий искрящийся цветок — первый залп фейерверка, призванного отвлечь внимание солдат Звездуна.

Джекс кралась по внутренним артериям Города, внимательно прислушиваясь. Включив фонарик, она посмотрела на изящные золотые часы на своем запястье, которые мисс Мигсдэйл дала ей перед операцией. За несколько минут до полуночи девушка вылезла из люка на небольшой аллее, примыкавшей к дому генерала.

Дэйв клялся и божился, что часовых на аллее нет, и Джекс с огромным облегчением убедилась, что солдат не соврал. Замерев в тени деревьев, она ждала следующего сигнала от друзей. Звезды на узкой полоске неба над ее головой казались холодными и безразличными. Глаза слезились от едкой вони.

Когда небо расцветилось фейерверками, Джекс уже карабкалась по пожарной лестнице на четвертый этаж дома. Заглянув в окно, она увидела темные силуэты двух часовых, любующихся салютом у окна на противоположной стороне холла.

— Никогда не видел ничего подобного! — восхищенно выдохнул один из них.

Солдаты не заметили, как тень скользнула за их спинами к двери спальни Четырехзвездного. Притворив дверь за собой, Джекс некоторое время стояла в полной темноте, прислушиваясь к равномерному дыханию спящего человека, затем подкралась к кровати. Луч лунного света освещал лицо генерала. Вблизи он казался намного старше. Седые волосы спутались во сне, цвет лица нездоровый, под глазами тени и глубокие морщины. Интересно, что ему снится?

Затаив дыхание, она вытащила тряпочку, смоченную эфиром, из пластикового пакета. Когда Майлз выдохнул, девушка аккуратно приложила материю к его носу. Голова генерала беспокойно заметалась по подушке, затем веки его задрожали, дыхание выровнялось, стало спокойным и глубоким. Черты лица разгладились.

Когда Джекс убедилась, что Майлз спит, она спрятала тряпочку в пакет и распахнула окно, впустив в комнату вечерний воздух, подпорченный, правда, зловонием. Избавившись от легкого головокружения и сонливости, вернулась к кровати.

Странно интимным жестом девушка отвела со лба генерала седую прядь. Сейчас он был совсем не похож на врага, внушающего ужас. Просто старый и безмерно усталый человек. Джекс обвела глазами комнату. Форма генерала аккуратно сложена на стуле; фуражка висит на спинке; на столе стоит бутылка виски, произведенная еще до Чумы. На столике рядом с кроватью лежит открытая книга в мягкой обложке — судя по всему, шпионский роман.

Красной краской, которая уже успела стать ее отличительным знаком, девушка вывела «УБИТ» на его лбу и свое имя на щеке. Когда во сне Майлз начинал поворачивать голову, ее сердце замирало, и она тотчас подносила к его носу пропитанную эфиром тряпочку. За окном все еще грохотали фейерверки. То тут, то там залпам вторили ружейные выстрелы.

Джекс старалась не отвлекаться на тревожащие звуки — слишком мало. времени. Закончив, она вложила в руки Звездуну «Свидетельство о смерти» и подошла к окну. Улица внизу была тиха и безлюдна. Муниципальное здание закрывало луну, давая лазутчице отличное укрытие.

Девушка привязала один конец прочного каната к изголовью кровати, другой выкинула из окна и бесшумно соскользнула по нему к темной земле. Небо над ее головой расцвечивалось искрящимися узорами. Как только ее ноги коснулись асфальта, из-за угла на аллее показался солдат. Джекс вжалась в стену дома, стараясь слиться с ночью, но она была уверена — он ее заметил. Часовой метнулся к стоящей на обочине машине и замер, вглядываясь в темноту. Пока он не стрелял. В наступившей тишине девушка почти ощущала его дыхание, почти слышала мысли. Столько раз его пугали тени, он стрелял в призраков. Что там, в темноте? Еще одно привидение? Или реальная угроза?

Джекс понимала: главное сейчас — затаиться, убедить его, что увиденное — лишь плод его воображения; стоит ей побежать, и он, не раздумывая, откроет огонь. Она отчаянно боролась с паникой.

Внезапно она уловила краем глаза движение на другом конце улицы. Запах марихуаны. Аллея заполнилась невесть откуда взявшимися людьми: мужчины и женщины шагали рука об руку. Казалось, их лица светятся в темноте. В руках у некоторых плакаты: «Штаты — прочь из Центральной Америки!» и «Долой войну!». До Джекс доносился невнятный гул огромной толпы, сливающийся в речитатив «Остановить войну!».

Солдат из-за машины принялся палить по демонстрации, но люди не обратили на него ни малейшего внимания. Колонна продолжала идти. Часовой бросился наутек.

Джекс вышла из своего укрытия и через толпу прошла к люку, ведущему в туннель, откуда она пришла. Люди улыбались ей, она чувствовала тепло их тел вокруг себя. Девушка подняла крышку люка и, прежде чем скользнуть в прохладное подземелье, бросила на призраков прощальный взгляд. Одна из женщин ласково улыбнулась ей, и она узнала маму в счастливые годы. Джекс помахала ей в ответ и скрылась в люке.

Бесшумно двигаясь по холодному темному туннелю, она улыбалась, чувствуя на своем лице призрачное солнце далеких добрых времен. Еще долго она слышала наверху невнятный гул демонстрации. Джекс бежала, переполняемая истеричной радостью, которая часто сопровождает счастливое избавление от опасности, а вслед ей несся глухой речитатив: «Нет войне!»

Робот возвращался в штаб, когда темноту под его автожиром разорвала вспышка золотого света. Сначала он принял ее за залп фейерверка, но, свесившись вниз, ничего не увидел. Его окружала полная темень. Подняв голову, Робот понял, что ошибся. В небе над Городом парил золотой Ангел.

Разглядеть создание в деталях не удавалось — только блеск золотых глаз и отсвет лунного света на отполированных крыльях. Но Робот физически чувствовал его присутствие, остро, как разряды электрического тока, пропускаемого через тело. Ангел пришел за ним.

Летательный аппарат следовал за небесным посланцем, даже когда тот опускался совсем близко к крышам домов, виляя по узким улочкам. Робота наполнило странное чувство, что все, что с ним происходит сейчас, правильно. Так оно и должно быть. Ангел так прекрасен! Механик любовался красотой механизмов, взаимодействующих без малейшей заминки. Простота и совершенство поглотили все его внимание, он даже не заметил, как оказался в центре Города. Они летели в считанных сантиметрах над крышами, но Робота это не волновало. Главное для него было не потерять Ангела из виду, ни на минуту. Однако в следующее мгновение его отвлекли звуки выстрелов. Несколько солдат палили в брошенную на тротуаре машину. В секунду, ослепительную, как вспышка серебряной молнии, он увидел, что за ней прячутся Дэнни-бой и Змей. Патруль Майлза медленно окружал их, сжимая кольцо.

Все происходило, как в замедленной съемке, и заняло то ли несколько мгновений, то ли целую вечность, он не понял, да ему было и не важно. Змей тянется за оружием; лицо Дэнни-боя перепачкано гарью; глаза солдат светятся голодным блеском разъяренных волков, возбужденных запахом крови. Робот точно знал, что надо делать; он знал, зачем Ангел привел его сюда. Он что-то крикнул, и звук его голоса слился с ревом мотора, когда резким движением механик направил свой аппарат вниз.

Ах, это была такая чудесная ночь! Свежий прохладный ветер ласкал его лицо, сердце бешено колотилось в груди. Робот громко рассмеялся, когда, стремительно приближаясь к асфальту, увидел искаженные ужасом лица солдат.

— Я это сделала! Я его убила! Пометила и убежала, никаких проблем! — дрожащим голосом сообщила Джекс Лили, врываясь в штаб, расположенный в жилом здании в Пасифик Хайте.

Руки Джекс тряслись, и она никак не могла их унять.

— А где остальные? Еще не вернулись?

— Пока нет, — ответила Лили. В ее голосе отчетливо звучала тревога. — Фейерверк закончился полчаса назад, но никто еще не пришел. Джекс, да ты же вся дрожишь!

— Пустяки, — отмахнулась девушка, но дрожь не прошла, даже когда Лили накинула ей на плечи теплое одеяло.

Художница попыталась убедить ее подняться наверх, где новостей ждали еще несколько человек, но она отказалась.

— Мне надо поговорить со Звездуном. Прямо сейчас! Пусть он знает, что мы его достанем в любое время!

Джекс принесла рацию и уселась на ступеньках рядом с Лили.

— Эй, Джонсон! — окликнула она часового. Поскольку после первого разговора ни один из охранников не согласился назвать ей своего имени, она называла их всех «Джонсонами». — Позови хозяина, надо поговорить с ним.

Лили обняла девушку за плечи. Теперь, занимаясь делом, Джекс начала потихоньку успокаиваться. Со своего места на ступеньках перед ними открывался полный обзор дороги к Плаза, где все еще горели прожекторы. Через некоторое время генерал ответил. Голос его звучал слабо и неуверенно.

— Ну что, вы готовы сдаться? — перешла Джекс прямо к делу.

Послышался скрип кресла. Он сел. Наверное, сейчас на нем была та самая военная форма. Седая прядь падает на лоб, но красная надпись видна отчетливо.

— Я не сдаюсь, — глухо отозвался он. — Я не умею.

— Вы все равно не победите. Это место принадлежит нам, а мы принадлежим ему. Вам ничего с этим не поделать.

Долгая пауза, слышно только его неровное дыхание.

— Хитрый трюк ты использовала, чтобы сбежать, — прозвучало вскоре, неожиданно мягко.

— Это был не трюк. Город спас меня. Эти призраки тоже живут здесь.

— Я не верю в призраков. Я не верю в духов. Я верю только в то, что можно потрогать. — На какой-то момент ей послышалось сомнение в его голосе, но Майлз поборол себя, и голос его вновь стал властным и уверенным. — Я поймаю тебя и убью. Убью по-настоящему.

— Зачем?

— Чтобы доказать, что ты всего лишь женщина, и ничего больше. Мои люди верят, что ты призрак. Некоторые боятся тебя больше, чем меня. Поэтому мне придется тебя убить. — Кресло заскрипело под ним, когда он подался вперед. — Ты же понимаешь, мне надо, чтобы меня боялись; а чтобы породить страх — надо пролить кровь.

— Ты не сможешь поймать меня.

— Как мы в этом уверены! Может, ты уже и сама поверила в легенду о неуловимой Джекс? Может, и сама веришь, что неуязвима?

Девушка молчала.

— Ну, так вот, в этом случае ты ошибаешься. — Генерал слегка задыхался, очевидно, все еще сказывалось действие снотворного. — Когда-то мои солдаты верили, что я больше, чем простой смертный. Теперь-то, конечно, вы их разубедили. Но даже в самый пик своей популярности я не делал этой ошибки — я всегда помнил, что я всего лишь человек. И ты об этом не забывай. Помни, я могу убить тебя!

— Ты меня не поймаешь!

Джекс резко выключила микрофон.

— Слышишь, кто-то идет! — воскликнула Лили.

Она вскочила и вгляделась вниз, в дорогу, ведущую к дому. Одеяло соскользнуло с плеч Джекс, когда она схватила ружье. Возвращались Дэнни-бой и Змей.

Подойдя к ступенькам, Дэнни замер. Девушка подбежала к нему и обняла, но он стоял неподвижно, словно окаменев.

— В чем дело? Как же я рада, что вы здесь, все же хорошо?

Она подняла голову и увидела на его перепачканном копотью лице дорожки слез.

— В чем дело?

Молчание. Джекс положила руки ему на плечи.

— Пожалуйста, скажи мне, что произошло? За Дэнни ответил Змей.

— Робот погиб. Нас преследовал патруль. Он направил свой автожир прямо на солдат и сам разбился.

— Разбился? Погиб? — непонятливо повторила Джекс. Дрожь возвращалась к ней, и теперь она знала, ей будет очень трудно с ней справиться.

— Мне надо было пристрелить генерала! Тогда хотя бы Робот погиб не зря! — выкрикивала она.

Когда Дэнни аккуратно вытер ее лицо, она осознала, что плачет. Девушка отпрянула от него. Молодой человек стоял перед ней, опустив руки.

— Джекс, — сказал он и замолчал, словно не зная, как продолжить. Когда он хотел обнять ее снова, она сделала шаг назад. — Куда ты? Пожалуйста, не уходи!

Она все-таки ушла. Дойдя до конца квартала, девушка осознала, что Дэнни идет рядом. Он попытался взять ее за руку, но она вырвалась, ожесточенно сверкая на него бешеными глазами.

— Уйди с дороги, Дэнни-бой! Хочешь воевать по-своему — воюй, но мне не мешай воевать, как я привыкла!

Она бежала по Городу. На улицах клубился туман. Ветер доносил до нее голос Дэнни-боя, зовущего ее по имени; от этого голоса она и пыталась спрятаться. В отдалении грохотали выстрелы. Темнота вокруг нее казалась пришедшей из кошмарного сна, где некоторые предметы болезненно-отчетливы, а некоторые расплываются, теряют очертания в зыбком мареве. Фонарь с женским лицом; хриплый вой ветра, поющего жуткую песню; витрина магазина, декорированная человеческими черепами.

Джекс не знала, куда идет. Убегала, вот и все. Может быть, там, в темноте, находится то, что она ищет — тихое место, где нет друзей и, следовательно, нет боли. Любовь причиняет боль — вот что узнала она за эти месяцы в Сан-Франциско, а она боли не хочет. Она устала и хочет покоя; а здесь вокруг нее толпятся призраки, не давая ступить и шага. Из окон всех домов за ней наблюдают те, кто когда-то тут жил.

Над головой послышалось хлопанье крыльев. Сквозь туман блеснул словно бы солнечный зайчик. Подняв ружье, Джекс выстрелила в Ангела. Дымка помешала ей прицелиться — а может, слезы, которые струились по щекам. Звук крыльев уводил ее все дальше по черным улицам, она стреляла в золотые блики, пока не кончились патроны, и тогда девушка в отчаянии швырнула ставшее ненужным ружье на асфальт.

Она мчалась в неизвестность и темноту, чтобы найти Ангела, как и в свой первый день в Городе, но нашла солдата. Бледный овал его лица неожиданно возник перед ней из тумана. Джекс увернулась от его рук и побежала дальше. Она не испугалась, ей просто нужно было во что бы то ни стало найти Ангела. Но часовой уже свистнул патрульным, и один из них, выпрыгнув откуда-то из темноты, повалил ее на землю, скручивая руки за спиной. Когда звук золотых крыльев стих вдали, Джекс перестала вырываться. Резким движением ее поставили на ноги.

Внезапно успокоившись, девушка рассматривала их. Пятеро молодых людей, трое из них помечены «УБИТ». Двое держат ее за руки, остальные стоят на почтительном расстоянии, держа ее на прицеле. Ее обыскали. На асфальте выросла кучка вещей: нож, баллончик с краской, дымовые шашки.

Джекс потерла лоб. Взглянув на руку, увидела красный сгусток. Ее кровь. Вторая рука тоже болела. Открыв ладонь, она обнаружила, что содрала кожу. Девушка смутно помнила, что падала и пыталась опереться на руку, но где и когда это произошло, ответить бы не смогла. Прикоснувшись к ране пальцем, почти с удивлением почувствовала боль.

Солдаты вели ее по улицам, через колючую проволоку под слепящий свет прожекторов.

— У нас пленница! Слышишь! — орали они, проходя мимо часовых.

Те удивленно таращились на Джекс. Встающее солнце освещало сцену бледными лучами.

— Ой, да она совсем маленькая. Навряд ли из артистов, — выкрикнул кто-то.

Ее конвой ничего не ответил. Они торопились к дому Майлза. С деревьев радостно приветствовали восход мелодичным кваканьем лягушки. Джекс огляделась, впервые за столько дней видя Плаза в дневном свете. Грязный снег таял в сточных канавах. Солдаты, стоящие у походной кухни, выглядели опухшими и неопрятными.

— Пленница! Видать, из артистов, — неуверенно пробормотал один из них.

Ее привели прямо к генералу. Пока она ждала в холле, ее окружили любопытные солдаты, но конвоиры быстро разогнали толпу. Джекс окружали лица, помеченные «УБИТ», она смотрела сквозь них, не желая встречаться ни с кем глазами. Наконец ее проводили в комнату Майлза.

Волосы генерала были всклочены, как будто он только что проснулся. На мятой рубашке — пятно от кофе. Он выглядел изможденным.

— Говорить можешь? — был его первый вопрос. — Да.

— Отвечай «Да, сэр!».

Джекс внимательно смотрела на него, безучастно размышляя о том, что должно произойти.

— С какой стати?

Улыбаясь почти любезно, он наотмашь ударил девушку по лицу. Уклониться от удара она не успела.

— Не будь идиоткой. Ты не вооружена, вокруг мои люди, бежать тебе некуда. Так что отвечай «Да, сэр!».

Она продолжала безразлично его разглядывать. В конце концов, какая разница?

— Да, сэр.

— Хорошо. Очень хорошо. Имя?

До Джекс внезапно дошло, что никто не помешает ей соврать. Можно назвать чужое имя, и никто никогда не узнает. Она колебалась, рассматривая собственную подпись на лице врага. Майлз стоял, сцепив руки за спиной. Нет, он должен знать, кто перед ним. Она хотела, чтобы он это знал.

— Меня зовут Джекс.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Лицо пленницы ничего не выражало.

— Ясно. Когда я сказал, что поймаю тебя, никак не рассчитывал, что это произойдет так скоро.

Джекс пожала плечами.

— У нее нет оружия? — обратился генерал к конвою.

— Никак нет, сэр!

— Хорошо, тогда отпустите ее и можете идти. У двери оставьте часового.

На лицах у солдат отразилось облегчение, и они поспешно ретировались. Генерал не отрывал взгляда от лица девушки.

— Садись!

Джекс опустилась на стул, генерал сел напротив. Его глаза, казалось, сверлили ее насквозь.

— Я, конечно, понимаю, что тебе ничего не стоило убить меня ночью.

— Да, — кивнула она.

— А стоило бы, пожалуй. Если ты думаешь, что я признателен тебе за свою сохраненную жизнь, то глубоко ошибаешься.

Джекс молчала. Ни о чем таком она и не думала, но объяснять ничего не хотелось. Генерал тоже сидел тихо, подперев рукой подбородок.

— Как же тебя сюда занесло? — наконец нарушил он тишину. — Ты же так хитро действовала все это время, просто не могу поверить, что неуловимая Джекс бездарно напоролась на патруль!

— Я шла за Ангелом, — задумчиво произнесла она, безучастно смотря куда-то сквозь Майлза.

— За ангелом?

— За Ангелом. Я услышала хлопанье его крыльев и пошла на звук.

Внутри у Джекс было пусто и холодно. Слова доносились до нее откуда-то издалека, словно из подземелий Города.

— Значит, это ангел привел тебя ко мне? Выходит, то был Ангел Смерти? Неплохо получается.

Подавшись вперед, генерал налил из бутылки виски, все еще стоящей на столе, два бокала. Один он отдал Джекс, из второго сам сделал большой глоток. Девушка пригубила алкоголь и поморщилась — защипало потрескавшиеся губы.

— Я убью тебя без малейших колебаний, — просветил ее тем временем Звездун. Она молча глотнула еще виски. — Я все ждал, когда же фортуна наконец отвернется от вас. Похоже, дождался. Вопрос теперь стоит следующим образом: что мне с тобой делать?

— Мне кажется, вы уже все сказали.

— Конечно, — кивнул он, явно довольный собой. — Но тогда ситуация была совсем иная. Я никак не мог заставить тебя сказать «Да, сэр!» во время нашего последнего разговора.

— Это точно.

— Отвечай «Да, сэр!».

— Зачем весь этот цирк? — резко переспросила она. — Ваших людей здесь нет.

Его ухмылка стала еще шире.

— Может, это доставляет мне удовольствие?

Его самодовольство потихоньку начинало выводить Джекс из себя. Она почувствовала, что скоро взорвется. Он может позвать охрану, избить ее, сделать все, что угодно, но ей было наплевать.

— Слушайте, хотите убить меня — давайте убивайте, но доставлять вам удовольствие — нет уж, увольте!

Генерал от души расхохотался, хлопая ладонью по подлокотнику кресла.

— А ты мне нравишься, Джекс. Столько злости, столько высокомерия! Знаешь, я, может быть, и не убью тебя.

Джекс сохраняла невозмутимое выражение лица, тщательно маскируя удивление. Странно, думала она, до чего же это все странно. Этого она не ожидала.

— Мне нужна информация, — деловито продолжил генерал. — Для начала ты могла бы сообщить мне, где располагается ваш штаб. Надеюсь, он все-таки у вас есть?

— Месторасположение штаба меняется каждый день. Сейчас он уже переехал, — равнодушно прокомментировала Джекс.

— Где он был? Где он был в последний раз?

Майлз подался к ней. Когда она не ответила, он снова ударил ее по лицу. Боль показалась Джекс какой-то странно отдаленной, как будто ударили не ее. Она помотала головой, приходя в себя, и глотнула виски. Холодная капля упала на ее ногу.

— Мне казалось, мы уже прошли это.

— Я просто напоминаю. Так что, расскажешь мне о вашем штабе?

— Ничего интересного рассказать я все равно не могу. Временные штабы могут быть где угодно. Оружие мы всегда носим с собой. Даже если я расскажу все, что знаю, вам это вряд ли поможет.

Он откинулся в кресле и задумался.

— Н-да, к сожалению, я тебе верю. Конечно, я могу заставить тебя говорить, но что толку… Вот интересно, а они предложат за тебя выкуп? Как думаешь, во сколько оценят твою голову, Джекс? — Майлз потер подбородок. — Или вот еще — что, если заставить тебя сотрудничать со мной? В обмен на жизнь ты публично присягаешь мне на верность на центральной площади Сан-Франциско! Как тебе такой вариант?

Джекс облизнула губы и ощутила привкус крови. Она смотрела в лицо врага и понимала, что больше не боится его. Нисколько. Он предложил ей сделку, как обычный барыга на рынке.

— Если я соглашусь, что будет?

— Расскажешь мне все, что знаешь. А затем я соберу свое войско и торжественно приведу тебя к присяге.

— А если нет?

— Думаю, в этом случае мы устроим публичную экзекуцию. Вздерну тебя на ступенях Сити-Холл.

Джекс подумала, что любит жизнь. Она глотнула из своего стакана. Хорошо быть живой и чувствовать, как щиплет губы от алкоголя. Вдалеке гудели колокола Гамбита, но молчание в комнате тем не менее казалось абсолютным. Какая разница, присягнет она Звездуну или нет? Да никакой. Это всего лишь слова, а слова ничего не значат. Все равно что сказать: «Да, сэр!»… и спасти жизнь, которую она, оказывается, любит так сильно.

Джекс задумчиво вертела бокал между ладонями. А вот Дэнни-бой сказал бы, что слова — это символы. Они воевали с символами и при помощи символов. Но Дэнни-бой сумасшедший. Он не прав. А она очень любит жизнь.

Генерал тем временем разглагольствовал:

— На мой взгляд, повешение — один из наиболее зрелищных и изощренных способов казни. Почти идеальный. Во-первых, чего стоит одно ожидание узника, пока строят виселицу. Солдаты сколачивают эшафот, вокруг них собирается толпа зевак — всем интересны приготовления к смерти. Ждут самой казни — гробовая тишина, которая воцаряется на площади, когда осужденного выводят из темницы и ведут к виселице — бр-р-р, от этой тишины кровь стынет в жилах! Трогательный момент — бедняге предлагают встретить смерть с завязанными глазами. Затем палач накидывает петлю ему на шею. Оглушительный треск — открывается люк, — мощный выдох всей толпы и замирание сердца при виде повешенного, извивающегося в петле, борющегося за жизнь из последних сил. Это все быстро заканчивается, но память остается. Виселица отбрасывает тень на площадь, ветер колышет труп, постоянно напоминающий всем о том, что смерть — вот она, рядом. Само собой, твой труп будет висеть на площади до конца войны.

Джекс смотрела на генерала, хотя не слышала его слов. Он кивнул ей, хищно ухмыляясь.

— Что, страшно? Конечно, страшно и эффектно. У тебя есть шанс поучаствовать в последнем представлении в твоей жизни, Джекс.

— Надо было тебя убить, — пробормотала девушка. — Все-таки Дэнни был не прав.

Майлз легкомысленно пожал плечами и вновь наполнил ее бокал.

— Конечно, надо было. Знаешь, в некоторой степени я в вас разочаровался. Ведь вы называете себя артистами. Только вот искусство войны вы восприняли чересчур поверхностно. — Он глотнул виски. — Так сказать, выбрали путь наименьшего сопротивления, не стали рисковать.

— Да что ты вообще об этом знаешь?

— Я знаю, что вы рисовали глупые картинки. Вы хотели умереть за искусство, но почему-то не хотели за него убивать. — Он подался вперед и заговорил почти страстно: — Хорошая смерть тоже может стать произведением искусства, так же как и хорошая казнь. Вставай на мою сторону и сама убедишься!

— Не думаю.

Генерал улыбнулся, и надпись на его щеке исказилась.

— Дело твое. Значит, завтра ты умрешь.

Глава 27

Той ночью ей снились пустые улицы и темные крыши домов. Она ехала по Городу верхом, плечо к плечу со Звездуном. Во сне Джекс не могла понять, сражается ли она против генерала или на его стороне, а он всю дорогу читал ей неторопливую лекцию о сущности искусства и смерти.

Ей снились темнота и запах пороха. Дэнни-бой сидел рядом с ней в крошечной комнатушке без окон, где заперли Джекс.

— Наверное, я завтра умру, — сказала ему девушка. Дэнни улыбнулся и протянул ей пурпурную розу.

— Ты знаешь, как отличить подделку от произведения искусства? — спокойно спрашивал он. — Настоящее искусство преображает творца. Он вкладывает в работу частичку своей души и становится другим. Я всегда могу отличить подделку от Шедевра.

Дэнни мягко улыбнулся и растаял в дымке. Джекс проснулась. Сердце, казалось, стало неправдоподобно огромным и пульсировало во всем теле. Очевидно, рассвело, и с улицы доносились ритмичные удары молотков — солдаты сооружали виселицу, на которой ей суждено встретить собственную смерть.

До полудня никто не пришел к пленнице. Затем охранник, долговязый рыжеволосый парень, помеченный Змеем, принес ей кувшин воды, обмылок и полотенце, чтобы она могла умыться.

Когда Джекс закончила свой нехитрый туалет, конвоир вернулся с банкой консервированного фруктового компота. Пока девушка ела, он стоял в углу комнаты, неловко переминаясь с ноги на ногу. По тому, что он постоянно тревожно косился в сторону двери, Джекс догадалась — завтраком ее кормят явно не по приказу Звездуна, скорее, вопреки ему.

— Как тебя зовут, солдат? — Дэн.

— Рада познакомиться, Дэн. Знаешь, Змей — очень талантливый художник. Тебе можно гордиться тем, что он тебя пометил. Он создал большинство граффити в Хаит.

Солдат серьезно кивнул. Он нервничал, но явно был не прочь поболтать с ней еще.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросила Джекс. — Я имею в виду, о войне?

— Мне жаль, что вас казнят, мэм, — грустно ответил Дэн.

— Это почему? Мы же враги!

— Вы никого не убили. Нечестно получается.

Он заколебался, видно, хотел что-то добавить, но не решался.

— Ты хочешь что-то мне сказать, Дэн?

— Я надеюсь, ваши друзья вас спасут, мэм, — быстро проговорил солдат.

Джекс улыбнулась ему.

— Я бы на это не рассчитывала.

Днем за ней пришли пятеро солдат. Все из них были «УБИТЫ». Руки за спиной ей связали очень аккуратно, веревки почти болтались на запястьях. Дэн стоял с непроницаемым лицом в стороне. Джекс улыбнулась ему, когда ее выводили из комнаты. Шла она спокойно, не сопротивляясь. Пока не время.

На площади повисла гробовая тишина, нарушаемая только пением лягушек в ветвях деревьев. Солдаты стояли перед виселицей в несколько шеренг. Пока Джекс вели через ряды к месту казни, многие искоса бросали на нее сочувственные взгляды. Все они были так молоды, а Джекс чувствовала себя столетней старухой. Она была очень рада, что их не убили.

Слабые лучи солнечного света пробивались сквозь туман и дым, повисшие над площадью. Ветер развевал разноцветные флаги, которые Джекс помогала развешивать до начала войны. Теперь яркие полотна поблекли и обтрепались, но все равно вид сохраняли бодрый и задорный. Ей тоже надо держаться. И все-таки до чего красив Город!

Девушка поднялась по грубо сколоченным деревянным ступенькам на помост. Перед ней стоял генерал. Странно, но ненависти к нему в ней не было. Страха тем более. Он казался таким маленьким. Она видела его лицо, когда он спал, видела его в мятой рубашке с кофейным пятном. Ненависть себя исчерпала.

Майлз произнес речь, но девушка его не слушала. Пока над площадью громыхали слова-тяжеловесы о ее преступлениях и светлом будущем Америки, она любовалась игрой солнечных лучей в листве деревьев и наслаждалась лаской теплого ветра на лице.

Генерал предложил завязать ей глаза. Джекс отказалась. Ей хотелось видеть яркие флаги и вооруженных юношей на площади. Один из них торопливо перекрестился. Генерал накинул ей на шею веревку и поднял руку, чтобы дать сигнал человеку, ответственному за главную часть представления — открытие люка.

Джекс краем глаза уловила молниеносное движение на крыше одного из домов. Тишину разорвал выстрел. На лбу у Майлза распустился алый цветок; генерал покачнулся и рухнул на эшафот. Обмякшее тело покатилось по ступенькам. Девушка отстраненно подумала, что он больше похож на тюк с тряпьем, нежели на человека из плоти и крови. Подняв голову, она увидела убийцу.

На краю крыши стоял Дэнни-бой. Солнце отсвечивало на холодной стали его винтовки. Он был слишком далеко, и Джекс не могла разглядеть выражения его лица. Казалось, мир оледенел. В воздухе повисло облако дыма после выстрела, флаги не двигались, стихли лягушки.

Выстрел одного из солдат вновь запустил время. Дэнни покачнулся и медленно, как в замедленной съемке начал падать. Его тело скатилось по крыше, и через несколько долей секунд он распластался на земле. Джекс стояла, не в силах пошевелиться. Солдаты забегали — кто-то кинулся к генералу, кто-то к его убийце. Вокруг Джекс бегали люди, что-то кричали, размахивали руками. Она не двигалась.

— Джентльмены! — Голос мисс Мигсдэйл, многократно усиленный спикером, загрохотал над площадью. — Площадь, на которой вы все стоите, ночью была заминирована. По моему сигналу вы все можете взлететь на воздух. Надеюсь, нам удастся обойтись без этого.

Разумеется, это была ложь. Но мисс Мигсдэйл оказалась искусной лгуньей. Кроме того, на лицах солдат отразилась готовность поверить в любую, даже самую неправдоподобную байку, лишь бы убраться домой подобру-поздорову, бросить всем надоевшую и давно утратившую смысл войну.

— Сложите оружие, и никто не пострадает. Мы с радостью примем тех из вас, кто захочет остаться в нашем Городе, и проводим остальных через мост. Бросайте оружие. Сейчас же.

Первым ружье бросил солдат, попавший в Дэнни-боя. Тишина. Дэнни лежит неподвижно, голова откинута назад, на груди ярко-алое пятно, точно такого же цвета, что и цветок на лбу Четырехзвездного. Джекс стоит на эшафоте. Солдаты складывают винтовки к ее ногам, а она стоит, немного раскачиваясь, словно колышется от ветра. Ее руки все еще связаны за спиной.

Оцепенение постепенно покидало девушку. Запястья начинали болеть.

— Ну? И кто победил?! — крикнула она в толпу, переводя взгляд с Дэнни на генерала. — Оба мертвы, и что? Кто победил, я спрашиваю?

Джекс смотрела на оторопевших солдат безумными глазами. Внезапно она замерла, как будто что-то вспомнив.

Хорошая смерть — произведение искусства…

Из ее горла вырвался и тут же осекся хриплый смех. На ветру хлопали флаги; теплые лучи солнца согревали ледяную кожу. Звук лошадиных копыт, казалось, оглушит ее. На площадь верхом въехал Змей и остановился напротив нее. Джекс разглядывала его, размышляя, может ли он быть частью того кошмара, который ей снится и от которого надо проснуться во что бы то ни стало, проснуться немедленно.

Когда Змей развязывал ей руки, девушка безотчетно улыбалась ему.

— Все кончено, правда? — шептала она.

Колени ее подогнулись, Джекс начала падать. Змей бережно подхватил ее и помог спуститься с эшафота. Девушка изо всех сил цеплялась за его теплую крепкую руку.

Затч, Лили, Фрэнк, Тигр и остальные гуляли среди толпы, распределяя солдат на две группы: тех, кто остается, и тех, кто хочет покинуть Город. Джекс дрожала, и заботливые руки друзей накинули на ее плечи одеяло.

— Всю ночь обсуждали, — доносились до нее слова Змея. — Дэнни настоял, что он должен все сделать.

Девушка бездумно рассматривала площадь. Лошадь перед ней потрясла головой, звеня сбруей, и потянула умную морду к земле, выискивая клочки травы в щелях между камнями мостовой. Чуть дальше смотрел в небо пустыми глазами генерал Майлз.

Сквозь струйки крови на его щеке проглядывали красные буквы ее имени — «ДЖЕКС».

Глава 28

Высоко в Гималаях, на сокрытой от остального мира равнине, стоит величественный храм, выкрашенный белой краской и увенчанный золотой башней. С каждой стороны башни на белые шапки гор бесстрастно взирают нарисованные глаза. Будда следит за судьбой тех, кто в него поверил. А из окна своего кабинета на мир взирает Римпоч — глава монастыря. До него доносится глухой гул молитв, возносимых монахами, и мелодичный звон колокольчиков, свисающих с крыши. Полдень.

Во дворе появился молоденький монах и заторопился ко входу в монастырь. Полы алого одеяния развеваются на ветру; в руках плошка риса и охапка цветов. Вокруг монаха, визгливо крича, прыгали священные обезьяны, жившие в монастыре.

Послушник бережно положил свое приношение к ногам Адживы, богини процветания, и преклонил перед статуей колени. Самая отважная из обезьян схватила полную пригоршню риса и скользнула с добычей на крышу. Плошка опустела даже раньше, чем закончилась молитва. Обезьяны с крыши забрасывали монаха цветами, которые привлекли их яркими красками, но оказались, увы, несъедобными.

Численность обезьян вновь достигла прежнего уровня. Римпоч иногда даже жалел, что американцы больше не приедут и не избавят их хоть от нескольких визгливых тварей. Настоятель улыбнулся и потер лысую голову. Американцы! Они очень ему понравились — такие нетерпеливые, шумные, властные, уверенные в собственной значимости. Сущие дети, а Римпоч очень любил детей.

Людей из Штатов привела к нему легенда о священных обезьянах — хранительницах мира. Они хотели узнать все из первых рук. При помощи переводчика из Корпуса Мира Римпоч рассказал им историю монастыря. Это правда, что его называют Горой Мира. Много веков назад могущественный воитель привел сюда свое войско. Воитель покорил много земель, но устал от битв и хотел одного — покоя. Он требовал открыть ему секрет мира, а его люди бряцали оружием у ворот.

— Я поклонился ему с почтением, но сказал, что вынужден отклонить его просьбу. Мир нельзя заполучить силой.

Американцы кивали, недоуменно переглядываясь. Римпоч знал, они не верят, что в нем живет душа того самого Римпоча из древних времен.

— Тогда воитель предложил золото и серебро за секрет мира, но я опять отказался. Мир нельзя купить. И наконец, потеряв терпение, он достал из ножен меч и пригрозил снести мне голову, если я откажусь помочь. Я попросил у него семь дней на раздумья, и он согласился.

Римпоч смотрел на серьезные молодые лица, пока его речь переводили. Чудные люди!

— На седьмой день я вновь встретился с воителем и сказал, что не могу выдать тайны даже под угрозой смерти. Он занес меч над моей головой, и тут произошло чудо. Могучий муж обмяк, выронил свое грозное оружие и опустился на землю передо мной. Его глаза были закрыты — он спал. Спали и все его солдаты. На них снизошел мир, против их воли.

Американцы сосредоточенно кивали.

— А со стен на них смотрели обезьяны. Они что-то тявкали на своем языке, а солдаты все спали. Да, обезьяны хранят мир, можно и так сказать. Когда они покинут стены монастыря, мир воцарится на земле. Хотя это может быть не тот мир, которого вы ожидаете.

Американцы были вне себя от радости, услышав легенду из его уст. Они смеялись и что-то быстро и горячо друг другу говорили. Римпоч и сейчас улыбнулся, вспомнив их воодушевление. Они спросили, можно ли взять несколько обезьян?

— Вы хотите, чтобы на вашей земле наступил мир? — спросил их мудрый монах, и они снова закивали.

Через переводчика они объяснили, что для них обезьяны — могущественный символ.

— Они изменят вашу страну, — предупредил монах. — Они изменят весь мир.

— Да, да, — обрадовались американцы. — Этого нам и надо! Это будет так замечательно!

В конце концов настоятель дал свое согласие. Обезьяны, являлись ли они хранителями мира или нет, были взбалмошными и злобными тварями; за последние годы их развелось слишком много. Если американцам нужны обезьяны, чтобы мир воцарился на Земле, они могут взять сколько угодно «хранителей».

В монастыре появились зоологи с клетками и сетями. Они выловили дюжины обезьян и увезли с собой. После этого Римпоч никогда больше не слышал ничего об этих людях. Путешественник, следующий из Катманду, рассказал о Чуме, после которой обезлюдели Сан-Франциско и Москва, Вашингтон и Токио, и еще множество городов.

Чума никак не затронула монастыря. Монахи выращивали ячмень и кукурузу, и свадьба в соседнем селении значила для них больше, чем смерть сотен тысяч людей в далекой Америке.

Но Римпоч иногда думал об американцах. Понимали ли они, что творят, увозя отсюда обезьян? Легенда не обманула — обезьяны должны были изменить мир, и они его изменили.

Отвернувшись от окна, настоятель встретил бесстрастный взгляд золотого Будды. Римпоч взял со стола апельсин и положил его к подножию статуи, среди других приношений. Пусть это будет дар от американцев. Остается только надеяться, что все у них будет хорошо.