Правила выживания

Пора цветения апельсиновых деревьев

У порога стояла невысокая, стройная незнакомка. Помня об участившихся в последнее время вооруженных грабежах, Майкл лишь чуть-чуть приоткрыл входную дверь своей однокомнатной квартирки. Незнакомка, улыбнувшись ему, поставила корзинку у своих ног и сказала:

— Я принесла тебе апельсины. Увидимся позже.

Майкл распахнул дверь, но она уже повернулась. Ее золотистые волосы были стянуты на затылке голубой лентой, кожа имела темно-бронзовый загар, какого просто не могло быть у горожанки. Девушка подняла правую руку, поправляя прическу, и Майкл заметил у нее на запястье багровый синяк.

Она уже спустилась на несколько ступенек, как Майкл вдруг вспомнил, что видел ее прежде. Он не знал ее имени, но она жила в крошечной, с окном на уровне мостовой, квартирке по соседству. Когда Майкл чуть больше года назад переехал в этот район, в той квартирке жил мексиканец-байкер, затем там поселилась проститутка, а теперь — эта девушка. В забранное решеткой от грабителей окошко той квартирки попадало так мало света, что даже любившие тень растения, которые пыталась выращивать на подоконнике проститутка, и те вскоре увяли. А у незнакомки, принесшей Майклу апельсины, был загар, точно она жила на ферме.

— Эй! — окликнул ее Майкл. — Я не понимаю, почему…

— Не беспокойся, — сказала она. — Апельсины все равно бы сгнили.

Майкл почувствовал себя так, словно он, заявившись в театр ко второму акту, пытается разобраться в сюжете незнакомой пьесы.

— Я даже не знаю твоего имени. Меня зовут Майкл.

— А я — Карен, — обернувшись, охотно представилась она.

Майкл вдруг подумал, что такие ярко» голубые глаза совсем не подходят жительнице квартала многоквартирных домов. А еще он подумал, что она и вправду похожа на девушку, которая может принести корзину с апельсинами.

— Где ты раздобыла апельсины?

— Увидимся позже, — лишь бросила она, легким шагом сбегая по ступенькам.

Майкл возвращался домой после нескольких часов работы в книжном магазине. Автобусы все еще ходили, заправляясь бензином, некогда запасенным в городе для чрезвычайных обстоятельств, но интервалы в движении за полгода возросли в несколько раз, и сегодня, прождав впустую на остановке почти час, он двинулся домой пешком. Над улицами висел смог — густой и желтый, значит, ветер дул с востока.

Повернув за угол перед своим домом, Майкл едва не налетел на Карен. Ее запястье сжимал своей грязной ручищей коренастый мужчина, живущий тремя этажами выше Майкла. Размахивая бутылкой, зажатой в другой руке, здоровяк басил:

— Не ломайся, лапушка. Пойдем, выпьем вместе. Я болен, и мне нужна компания.

Майкл остановился, и сосед обнажил гнилые зубы в предостерегающей ухмылке. Разобрать выражение на лице девушки Майклу не удалось. Испытывала ли она жалость к пьянчуге? Или, быть может, отвращение?

— Карен, рад, что мы снова встретились. — Девушка посмотрела на него с удивлением, но Майкл продолжал: — Может, зайдем ко мне и выпьем по чашечке чаю? Я…

— Получай! — заорал подвыпивший сосед и, размахнувшись, попытался огреть Майкла бутылкой по голове.

Но Майкл не зря занимался рукопашным боем в колледже. Он слегка отклонился вправо, затем, схватив руку с бутылкой, дернул ее на себя и, сжав другую свою руку в кулак, нанес сокрушительный удар пьянице в солнечное сплетение. Тот, отпустив запястье Карен, как подкошенный рухнул на мостовую; бутылка от удара разлетелась сотнями осколков; пахнуло тошнотворной сладостью дешевого виски.

Майкл взял Карен за руку. Пьяниц попытался встать, но, закашлявшись беспомощно осел на асфальте перевернулся набок и скорчился. Майкл, не оглядываясь, повел Карен к своему дому.

— Тебе не очень досталось? — участливо спросил он у нее, когда они отошли на десяток шагов.

— Нет, — Она выглядела не то удивленной, не то раздосадованной, но все равно — спасибо за помощь.

Девушка вела себя так, будто они никогда прежде не встречались. Майклу по казалось, что его опять дурачат, но, поколебавшись, он все же сказал:

— Совсем вылетело из головы. Спасибо тебе за апельсины.

— За какие апельсины?

— За те апельсины, что ты принесла мне вчера. Кстати, где ты их раздобыла? Ведь водители грузовиков снова бастуют, а в магазинах остались только консервы.

Карен, сконфуженно улыбнувшись, пояснила:

— Наверное, фермеры оставили те апельсины гнить на деревьях.

Майкл решил было, что имеет дело с сумасшедшей, но затем, вспомнив о стоящей на столе в его кухне корзине со свежими апельсинами, усомнился в своем заключении.

— Ты не откажешься от чашки чая? — спросил он. — Чашки чая с апельсинами? Боюсь, что больше ничего съестного у меня в доме не найдется.

— Завтра, — пообещала она — Завтра я непременно зайду к тебе. А сейчас, извини, у меня важные дела.

Она мягко высвободила свою руку из его пальцев, и он увидел, что ее запястье покраснело. Вскоре на том месте, где его сжимал пьяница, появится точно такой же синяк, какой Майкл заметил у нее накануне.

— Сама-то дойдешь? — поинтересовался он.

— Конечно, — беспечно бросила Карен и зашагала прочь.

Проснувшись рано утром, Майкл оделся и вышел на улицу. В единственном окошке в квартирке Карен было темным-темно. Магазин был закрыт, а табличка на стеклянной двери гласила: «ВСЕ ПРОДУКТЫ КОНЧИЛИСЬ». Кто-то, видимо, не поверив табличке, разбил витрину. Майкл заглянул через нее внутрь, стараясь не порезаться. Пустые полки были опрокинуты, покореженный кассовый аппарат валялся на полу. Из-под прилавка доносился шелест бумаги, затем оттуда выскочила крупная крыса и юркнула за полку. Майкл направился домой.

Опустив в торговый автомат на углу четверть доллара, он получил газету. Заголовки, как обычно в последние недели, возвещали о голодных бунтах в «отдельных районах» города, о продолжающихся забастовках, об эпидемии смертельной болезни, первые симптомы которой весьма похожи на обычный грипп, о хронической нехватке горючего для транспорта.

Мусорные контейнеры по соседству с его домом не вывозились уже больше месяца, отчего мостовая была усеяна жестянками из-под пива и колы, пустыми коробками, обертками и гниющими остатками пищи. Порой среди мусора Майкл замечал шустрых, нахальных крыс.

У двери в его квартиру Майкла поджидала Карен. На ней была старомодная кружевная блузка, неплохо гармонирующая с ее прической. Под мышкой девушка держала длинный батон хлеба.

— Будем пить чай с хлебом, — пояснила она. — Ведь ты приглашал меня на чашечку чая?

Пока кипятилась вода, Майкл порезал батон, извинившись за то, что у него нет масла к хлебу и сахара к чаю.

— Ты из пригорода? — спросил он, стараясь подавить нотки зависти в своем голосе.

— Нет, я родилась в городе. Правда, в последнее время провожу много времени далеко отсюда. — Где именно? — поинтересовался он. Карен, будто не слыша вопроса, подошла к кофейному столику и подняла с шахматной доски пешку. Прежде Майкл регулярно играл в шахматы с соседом по дому, но недавно тот съехал, и теперь Майклу приходилось довольствоваться решением этюдов.

— Знаешь, — сказала она, — в детстве я не раз читала «Алису в Зазеркалье», но так и не разобралась, как ходят шахматные фигуры.

— Читать эту книгу гораздо интереснее, если знаешь правила игры в шахматы. — Поддавшись порыву, Майкл положил ладонь на ее загорелую руку, сжимающую пешку. — Если хочешь, я научу тебя играть в шахматы.

— Конечно, — сказала Карен. — Очень хочу.

Опять заметив на ее запястье синяк, он спросил:

— Тот пьянчужка приставал к тебе и раньше?

— Нет, только в тот раз, когда ты уложил его. Сказать по правде, я бы и сама от него отделалась, но… — Проследив за взглядом Майкла, она на секунду запнулась, а затем добавила: — В общем, я привыкла заботиться о себе сама.

— Выходят, к тебе приставал и другой, пьяница? Ведь у тебя был точно такой же синяк в тот день, когда ты принесла мне апельсины.

Она не отрываясь смотрела на шахматную доску, где параллельные и перпендикулярные линии образовывали аккуратные черные и белые квадраты.

— Будь поосторожней, — посоветовал Майкл. — Молодой девушке в нашем городе не стоит бродить одной.

— Я здесь родилась, — напомнила ему Карен. — Я знаю, что из себя представляет наш город. — Она высвободила свою руку и, поставив пешку на прежнее место, попросила: — Покажи мне, как ходят фигуры.

Ее взгляд блуждал по сторонам, и ему подумалось, что, наверно, он разбередил в ней какие-то старые раны.

— Я не собираюсь учить тебя жить, — как бы извиняясь, пробормотал он. — Я только… Понимаешь, мою младшую сестру изнасиловали и убили на улице, когда ей было всего пятнадцать, а мои родители погибли при пожаре, устроенном малолетними вандалами, когда мне было двадцать. Этот город…

— Этот город не причинит мне вреда, — перебила его Карен. — Я могу уйти из него в любое время.

— Возможно, — Майкл, выразительно посмотрел на синяк на ее запястье. — Но два синяка за три дня — не многовато ли?

— Не два, а только один, — бесстрастно возразила она. Я принесла тебе апельсины после того, как ко мне приставал пьяница.

— Ты принесла их днем раньше. Взглянув Майклу в глаза, она сказала:

— Я принесла их после. Дело в том, что я могу путешествовать во времени.

В ее спокойных глазах читалась то ли искренность, то ли безумие. Или, может, и то и другое разом?

— Если бы ты не вступился за меня вчера, то я бы просто-напросто исчезла, — невозмутимо продолжала Карен. — Перенеслась бы в иное время, оставив пьяницу с носом.

Майклу вспомнилось, что однажды он уже усомнился в ее здравомыслии. Хотя, с другой стороны, откуда она взяла в городе хлеб и апельсины?

— Так где же ты раздобыла апельсины? — задал он вопрос, почему-то казавшийся ему сейчас самым важным.

— На этом самом месте некогда была роща апельсиновых деревьев. Когда большинство апельсинов созревало, фермеры собирали урожай, оставляя неспелые плоды на ветках. Срывал ли их потом кто-нибудь или они осыпались и сгнивали, фермеров не волновало. — Карен пожала плечами. — Вот я их и сорвала.

— Вот как. — Майкл запнулся, судорожно подыскивая следующий вопрос.

— Считай меня сумасшедшей, если тебе так нравится, — предложила Карен, но по ее голосу он понял, что его мнение о ней девушке небезразлично. — Так ты покажешь мне, как ходят фигуры?

Он объяснил ей правила, они расставили фигуры и взялись за игру. Он то и дело украдкой поглядывал, как ее рука касается фигур, как ее глаза изучают доску. Она явно не выглядела сумасшедшей.

Потом они выпили чаю. Встав, она подошла к порогу и пообещала:

— Я еще загляну к тебе.

— Буду рад, — сказал он и, стесняясь, добавил: — Почему ты?.. Почему пользуешься дверью, если можешь просто исчезнуть?

Карен улыбнулась — впервые после того, как открыла ему, что может в любую секунду покинуть город, — махнула рукой на прощанье и исчезла. Просто растворилась в воздухе. И он поверил ей. Поверил безоговорочно.

Потом душная городская ночь заключила его в свои объятия. Майкл ощущал тошнотворный запах смога, задуваемого через открытую форточку бризом; слышал, как этажом выше кто-то хрипло, надрывно кашляет. Не в силах уснуть, он тщетно гадал, в каком месте и в каком времени находится Карен.

Карен встретила Майкла, когда тот возвращался на следующий день с работы. С собой у нее была бутылка вина из винограда, выращенного в долине Нейпа в 1908 году. Карен уточнила, что вино совсем молодое, поскольку она взяла его в 1909 г. в погребе, который вскоре был уничтожен грязевым потоком.

— Там, в прошлом, я не меняю ничего, — пояснила она.

— А откуда тебе известно, что эта бутылка ничего не изменила? — поинтересовался он. — Ведь не могла же ты в самом деле просчитать все последствия, вызванные твоим…

— Я ничего не просчитываю. Я просто чувствую. Майкл, облокотившись на кофейный столик, слегка подался к ней. — Но ты можешь изменить все это. — Он махнул рукой, показывая, что имеет в виду и смог, и завалы мусора на улицах, и город, и весь разлагающийся, загнивающий мир вокруг. — Тебе достаточно лишь помешать Форду изобрести автомобиль, и… — Нет, этого я сделать не могу. — Карен взяла его за руку. — Пойми, если я не приму мир таким, каков он есть, то не смогу путешествовать. — И ты не можешь ничего изменить? — удивился он. — Не могу. — Она сжала его руку. — Извини, Майкл. Они играли в шахматы, потягивая вино. Он попытался было рассказать ей о некоторых ловушках, которые среднего класса игрок предвидит за несколько ходов, но она заявила, что мыслить способна лишь на ход вперед. Той ночью Карен осталась с ним. И Майкл с удивлением выяснил, что она, оказывается, девственница. На его вопрос она, рассмеявшись, ответила:

— С кем же мне было спать? Ведь я принялась скакать по времени, когда еще только училась в школе. А в прошлом… Там я подобна духу. Люди смотрят либо мимо меня, или через меня. — Карен повела плечами. — Прежде я никому не рассказывала о том, что могу путешествовать во времени. Сама не понимаю, почему я с тобой разоткровенничалась.

Они занялись любовью. Потом в изнеможении лежали в постели, прижавшись друг к другу. Майкл поинтересовался:

— Столько тебе лет?

— По твоему времени мне приблизительно двадцать три года.

— А что с твоими родителями?

— Они погибли во время бензинового бунта. — Помолчав, Карен добавила: — Мы не были особо близки. Слишком уж сильно я отличалась от них.

Майкл, сжав ее в объятиях, призадумался. Она в любую минуту могла отправиться, куда только пожелает — прочь от постоянной нехватки пищи, от всепроникающего смога, от смертельной болезни… — Возьми меня с собой, — внезапно попросил Майкл.

Карен долго лежала молча, и он уже решил, что она не услышала его.

— Не знаю получится ли, — наконец отозвалась она. — Ведь ты хочешь нарушить законы Вселенной.

— Попытайся хотя бы.

Что ж, попытаюсь. — Она сильнее прижалась к Майклу. — Сожми меня крепче. И постарайся остаться со мной.

Он обнял её второй рукой — больше всего ему хотелось перенестись вместе с ней в то место и время, куда отправиться она.

Карен исчезла.

Оставшись в пастели один, Майкл долго вслушался в болезненный кашель жильца верхнего этажа. Ветерок, задувая в открытую форточку, приносил запахи гнили и разложения — привычную городскую вонь.

На следующий день она встретила Майкла у двери, когда тот возвращался с работы домой. В сложенных чашечкой ладонях у Карен была лесная земляника.

— Извини, что вчера ничего не получилось-сказала она, — Впрочем, другого я и не ожидала. Ведь ты собрался изменить прошлое, и потому не можешь туда отправиться. — Похоже на то.

Он чувствовал себя усталым и обманутым. В квартале от дома на его глазах малолетний подонок, пырнув пожилую женщину ножом в живот, выхватил у нее сумочку и убежал. Майкл помог бедняге добраться до дома. Пока он звонил из коридора ее квартиры в полицию, а затем ожидал прибытия «скорой», она заходилась в сухом, раздирающем кашле.

Карен устроилась на диване Майкла. Стройная и загорелая, она выглядела такой цветущей — у Майкла же в горле першило, глаза слезились от смога.

— Где ты побывала на этот раз? — спросил он Карен.

— В далеком прошлом, когда в этих местах еще жили индейцы. Интересные были люди. Наблюдая, как женщины перемалывают зерно плоскими камнями, я пыталась выучить хотя бы несколько слов из их языка, но научилась лишь перемалывать, как они, зерно. — Карен улыбнулась. — Каждый день они встают с рассветом и…

— Как долго ты была среди индейцев? — перебил ее Майкл.

— Около недели, — ответила Карен и не стала продолжать рассказ об индейцах и о том, как они перемалывают зерно, а он с расспросами не спешил.

Заваривая чай, Майкл поведал ей о том, как малолетний грабитель ранил пожилую женщину ножом. — Жизнь в городе день ото дня становится все невыносимей, — мрачно подытожил он.

Они принялись играть в шахматы, и Майкл постарался выкинуть из головы неприятные мысли о городе и о том, что его ждет, но не смог. Он все время помнил, что сидящая напротив девушка может в любую минуту перенестись в прошлое.

— Похоже, тебя мой рассказ совершенно не тронул. — Не выдержав наконец, пробурчал он. — Тебе нет дела до того, что творится здесь. Стоит тебе только захотеть — и ты тут же покинешь город.

Стараясь не встретиться с ним взглядом, она уставилась на шахматную доску и мягко сказала:

— Ты не прав, Майкл. Ведь я здесь родилась. И каждый раз сюда возвращаюсь. Мне больно видеть, что творится с городом, но я не могу ничего с этим поделать.

На глаза ее навернулись слезы. Майкл успокаивающе сжал ее руку, но она, никак не отреагировав на это, продолжала:

— Я способна путешествовать во времени потому, что принимаю мир таким, какой он есть. Моя участь — всегда наблюдать и убегать, если что.

— Извини, — попросил Майкл. — Я не хотел… Ведь ты пыталась взять меня с собой, но… — Он пересел на диван рядом с ней. — Давай сходим пообедаем. Я знаю неподалеку неплохой ресторанчик. На прошлой неделе он вроде бы был еще открыт.

И они отправились в ресторан. Вино там оказалось отменным, хотя зелень в салате изрядно отдавала консервантами, а бифштекс — наверное, от долгого хранения в морозильнике — был почти безвкусным. Смакуя третий бокал вина, он пробормотал:

— Ты не хуже меня знаешь, что скоро случится.

Она, так и не донеся бокал до губ, сказала: — Нет, не знаю. Ведь я предугадываю события только на ход вперед.

— Город умрет! Вместе с ним умрут и все его жители. Умру и я, но ты покинешь город и спасешься. — Глядя на нее, он представил, как этим утром она собирала землянику на залитой солнцем поляне. Подивившись нахлынувшим вдруг на него злобе и зависти, он продолжал почти спокойным голосом: Будет лучше, если ты уйдешь прямо сейчас.

Отпив из бокала, она посмотрела ему прямо в глаза и тихо спросила:

— Ты в самом деле стремишься избавиться от меня?

Он засмеялся было, но, поперхнувшись, закашлялся, а затем сказал:

— Не морочь мне голову, Карен. Не выйдет. Мы уже довольно неплохо знаем друг друга.

— Ты не ответил мне, — настаивала она, но он молчал. Тогда, не спуская с него глаз, она сообщила: — Я не оставляю друзей умирать в одиночестве.

— Не морочь мне голову, Карен, — повторил Майкл. Его вдруг прошиб озноб, и кресло под ним будто закачалось, как при шторме. Он вытянул руку и коснулся Карен, желая удостовериться, что она все еще с ним.

Прождав безрезультатно на автобусной остановке с полчаса, они, взявшись за руки, отправились домой пешком. У дома Майкла стояла «скорая помощь», рядом, покуривая сигарету, прохаживался водитель. Его лицо то заливалось красным светом от мигалки на крыше машины, то опять погружалось во мрак. Майкл поинтересовался, что стряслось.

— От лихорадки умер пьяница в этом доме, — ответил тот. — И, как я слышал, в этом районе вводят карантин.

Когда они поднялись наверх, по радио сообщили, что карантин наложен не только на эту часть города — теперь весь он был отрезан от мира.

Майкл в изнеможении опустился на диван, Карен, пристроившись рядом, обняла его. При мысли, что привычный мир вокруг гибнет, его опять охватила злость и отчаяние.

— Не… — начал он, но горло сдавило кашлем, комната перед глазами завертелась каруселью.

— Майкл, извини, я действительно хотела бы взять тебя с собой, но…

Кашель, жар, боль в груди. Она отвернулась и заплакала.

— Измени я мир хоть на чуть-чуть — и больше не смогу путешествовать, — сквозь слезы пробормотала Карен.

— Уходи! — сказал он со злостью. — Убирайся прочь!

И она ушла. Исчезла. В комнате было невыносимо жарко, но вскоре Майкл все же погрузился в болезненный сон.

Из забытья Майкла вызволила прохлада чьей-то руки на лбу, край стакана, поднесенного к его губам, и кисловатый привкус жидкости на языке.

— Апельсиновый сок, — донесся голос Карен. — От него тебе станет получше.

Он с трудом разомкнул налитые свинцом веки. В призрачном свете раннего утра ее лицо казалось осунувшимся, заострившимся, а голубые глаза более крупными, чем ему помнилось.

— Какой сегодня день? — спросил он.

— День? — переспросила она. — Сейчас утро. Мы не виделись с тобой вроде бы всего лишь ночь.

По его подбородку стекали холодные капельки апельсинового сока, комната слегка покачивалась. Майкл повернул голову и вновь провалился в тяжелый сон.

Пахнуло цветочным ароматом. Майкл открыл глаза. Ее лицо теперь было освещено послеполуденным светом. Правда, не очень ярким — смог! Позади Карен на кофейном столике лежал букет лесных цветов, названия которых он не знал. Рядом с букетом на доске, как перед началом игры, были расставлены пластиковые шахматные фигуры, не хватало только белой королевы — ее держала в руке Карен.

— Карен, — с трудом ворочая сухим, распухшим языком, прошептал Майкл. — Я хочу уйти с тобой. Мне теперь безразлично, каким будет следующий ход.

Она не отрываясь смотрела на него. Майкл заметил у нее вокруг глаз морщинки-лучики. Раньше их не было.

— Ты еще в детстве уяснил, как ходят шахматные фигуры, а я в этих мудреных правилах так и не разобралась, — сказала Карен, рассеянно крутя в пальцах шахматную фигурку. — Просто мы по-разному мыслим, Майкл, и с этим уже ничего не поделаешь. — Мне вроде бы получше. Майкл попытался поднять руку и утереть с ее глаз слезы, но рука оказалась ужасно тяжелой, а комната вдруг закачалась сильнее прежнего. Сдавшись, он расслабился и закрыл глаза.

— Не лги себе, Майкл — В голосе Карен он уловил какую-то старческую хрипотцу. — Тебе уже не станет лучше. Ты смертельно болен…

Голос стал отдаляться и вскоре совсем затих.

И вновь Майкл пришел в себя от прикосновения прохладной и легкой, точно перышко, руки ко лбу.

— Расскажи мне об индейцах, Карен, — едва слышно попросил он.

И она поведала ему о вкусе свежевыпеченных лепешек и приготовленного из диких ягод хмельного напитка, поведала о том, как смеются дети, играя в лучах теплого осеннего солнца, поведала о пышных праздниках, устраиваемых после удачной охоты. Он слабо улыбнулся и прошептал:

— Расскажи о самом прекрасном времени, какое ты видела. Пожалуйста.

— Самое прекрасное время в этих краях — это пора цветения апельсиновых рощ.

Майкл самую малость приоткрыл глаза и вгляделся в ее постаревшее лицо. Вгляделся в ее морщины. В потускневшие от времени глаза. В уже тронутые серебром волосы.

— Я с тобой, любимый, — по-своему истолковала его взгляд Карен. — Я уходила от тебя много раз, но всегда возвращалась.

Она легла рядом с ним на кровать, и ему показалось, что тело его стало легким и призрачным, точно утренний свет, пробивающийся в окно.

— Возьми меня с собой, — попросил он, твердо зная, что уже не изменит мир — ни тот, что в прошлом, ни тот, что в будущем.

Она обвила его руками — и он почувствовал мягкую траву под собой, услышал беззаботный щебет птиц вдалеке, а в последнем глотке воздуха уловил аромат цветущих апельсиновых деревьев, принесенный легким ветерком.

Непарные башмаки

Наверное, такие башмаки у обочин дорог попадались и вам. Просто башмак — лежит себе в придорожной пыли. Непарный. Всего один.

Иногда — детский. И как он там оказался, догадаться нетрудно — балуются ребятишки во время долгой поездки в машине, брат дразнит сестренку, покачивая стянутым у нее башмачком за окном:

— Эй, а я вот сейчас ка-ак отпущу! Вот сейчас ка-ак… оп-па. Я не хотел!

А вот что скажете насчет лаковой женской туфельки на высоком каблуке, пыльного броги с узором из дырочек, крепкого туристского ботинка? Как их-то на обочину занесло?

Вот о некоторых из них я вам и расскажу. А еще расскажу об одном молодом человеке, которому следовало бы быть поумнее, да, видно, судьба распорядилась иначе. Звали его Марком.

Ну, а я — Дезба, но все вокруг называют меня Дез. Я из народа навахо. Мать моя принадлежала к Клану Многих Коз, а отец — к Людям Койотова Источника. Я — дочь сказительницы, и моя мать — дочь сказительницы.

Родилась я в резервации, и пока росла, телевизора у нас в доме не было. Вместо того, чтоб по утрам в субботу смотреть мультики, я помогала матери ухаживать за овцами, доить коз, вынимать яйца из-под несушек. А бабушке помогала собирать травы для покраски шерсти, из которой после ткали половики для продажи в местной лавке. А по вечерам слушала рассказы мамы и бабушки. Рассказы об их жизни, о жизни соседей, о жизни племени, о сотворении мира, о Святых Людях вроде Койота и Меняющейся Женщины.

Окончив среднюю школу, я оставила резервацию и отправилась во Флагстафф, в университет. А летом, между семестрами в колледже, работала поваром в летнем археологическом лагере, затеянном компанией профессоров. Лагерь они разбили прямо возле западной границы резервации и привезли с собой около полусотни ребят — старшеклассников из средних школ и студентов колледжа. Два месяца профессора читали им лекции по археологии и этнографии, а ученики помогали археологам в раскопках древнего пуэбло, где индейские племена вели торговлю друг с другом лет этак тысячу назад.

Я устроила в лагере кухню. Устроила и столовую — расставила столы для пикника, а над ними натянула брезент, для тени. Ездила за продуктами и почтой, заботилась о том, чтобы все были сыты. Дело нетрудное, так что между завтраками, обедами и ужинами я могла уйму времени слоняться по лагерю, смотреть и слушать. Таким образом много чего можно узнать.

Так вот, теперь позвольте перейти к Марку. С виду парень был красив и прекрасно об этом знал. Первый курс колледжа. Высок, мускулист. Легко, без стеснения улыбался. Особенно когда рядом имелись симпатичные девушки.

Отчего-то не сомневаюсь: мать Марка постоянно твердила ему, что он — просто чудо. А он ей верил. Ну что ж, дело хорошее — матери верить нужно. По крайней мере, до определенной степени. В какой-то момент ты должен отодвинуть все, что говорит мать, в сторонку и начать думать своей головой. Мать говорит: тебе ни за что не усмирить того нового жеребчика, что уже сбросил обоих братьев, а ты все равно попробуй. Мать говорит, будто ты на дурное дело неспособен, а ты… ну, скажем так, тебе-то лучше знать.

Но Марк, я так думаю, словам матери о том, что он — само совершенство, верил безоговорочно. Может, это и не обязательно плохо: профессор, читавший нам курс введения в психологию, рассказывал, к чему приводит заниженная самооценка. Да, людям с заниженной самооценкой чуточку больше уверенности в себе не помешает. Однако у Марка никаких проблем с самооценкой не было. Сказать по правде, самомнения ему было не занимать.

Первую пару летних недель Марк увивался вокруг Наски, ученицы выпускного класса из Шипрока. Наска тоже росла в резервации, но встречаться нам, пока она не приехала на эти раскопки, не доводилось. Ее семья была из Шипрока, а моя — из Флагстаффа, откуда до Шипрока около сотни миль. Однако она видела мое выступление в родео на Национальной Ярмарке Навахо в Уиндоу-Рок, а я видела ее на той же ярмарке танцевавшей на пау-вау[6]. К учебе она относилась серьезно, в шипрокский Колледж Дине планировала поступать.

Каждый вечер ребята усаживались к столам для пикников и слушали речи кого-нибудь из профессоров. И каждый вечер Марк подсаживался к Наске, шептал ей что-то на ухо, держал за руку — словом, ухлестывал за ней вовсю. Поздней ночью, засыпая в палатке возле кухни, я слышала их разговоры и смех.

Что ж, это было бы очень мило — юношеская любовь и все такое — если бы не одна загвоздка. Чуть ли не каждый день Марк получал с почтой письмо от девушки, ждавшей его дома. От Джинни Александр — так значилось в обратном адресе. Писала Джинни пурпурными чернилами, а возле имени Марка на конверте всякий раз пририсовывала большое алое сердце.

И все это тоже было бы прекрасно — какое мне дело до Марковых проблем, — если бы только Наска была малость поопытнее в жизни. Но Наска была просто милой, доброй девчонкой, всю жизнь прожившей дома. Когда я рассказала ей о письмах от Джинни Александр, она ответила, что Марк с Джинни, по собственным словам, порвал, однако эта девчонка писать ему никак не прекратит. Даже не сомневалась, что Марк — ее «половинка», и быть им вместе во веки веков.

Словом, была у Марка девушка дома и девушка в лагере, и вот, на третью неделю лета, появилась Таня. Первокурсница колледжа из Лос-Анджелеса, высокая, стройная, с короткими светлыми кудряшками. Приехала она ближе к вечеру. Подкатила в обшарпанном старом «вольво» и отправилась искать кого-то из профессоров.

Марк, так уж вышло, сидел в это время в столовой. При виде Тани он заулыбался, глаза загорелись, взгляд сделался — точно у голодного пса, которому показали бифштекс. Вскочил он и предложил проводить ее на раскопки.

С этого-то все и началось: самовлюбленный юнец, две девушки и археологические раскопки. Вы, может, уже гадаете, когда же я расскажу про туфли да башмаки? Не волнуйтесь, со временем и до них непременно дойдет. Но еще не сейчас.

Как я уже говорила, профессора каждый вечер рассказывали ребятам об археологии и этнографии, о сказках и обычаях индейцев. Кое-что верно говорили, кое-что путали, но в основном все было о’кей.

Вечером после приезда Тани один из профессоров вспомнил о Койоте. О том самом Койоте с заглавной «К», о боге-трикстере, сующем нос в дела всех и каждого. Это Койот принес Первым Людям огонь — но он же, Койот, привел в мир смерть. Озорничает Койот с самого начала времен. Когда я в последней четверти слушала курс физики, преподаватель рассказывал об энтропии — склонности всего на свете к полному беспорядку. Так вот, сила, что порождает энтропию, это Койот и есть. Но кроме этого Койот — сила, порождающая и добро (хотя для кого — вопрос открытый).

Сегодняшний профессор о Койоте кое-что знал. Рассказал ребятам о, как он выразился, «народном поверье навахо»: если койот перебегает тебе дорогу, лучше поверни назад. Да, так оно и есть, только я бы это «народным поверьем» не назвала. Я бы сказала, это — простой здравый смысл.

Затем профессор завел речь о роли Койота в мире навахо. Койот испытывает на прочность границы и нарушает законы. Койот живет на два мира, то охотясь в глухих лесах, то пробираясь в деревню стянуть чего-нибудь съестного. Когда боги собираются в хогане[7], добрые рассаживаются с южной стороны, злые — с северной, а Койот сидит посередине, возле входа, готовый присоединиться к любой из сторон — смотря как ему будет удобнее.

Дальше профессор рассказал старую сказку о том, как Койот научил оленей убегать от людей, чтобы люди не убили и не съели их всех без остатка. Рассказчиком он оказался неважным — у матери выходит куда как лучше. Однако, как выяснилось после, профессор вспомнил эту сказку только затем, чтобы поговорить о важности Койота для сохранения равновесия в мире.

Пока профессор говорил, я наблюдала за ребятами. Марк сидел рядом с Таней, а Наска осталась одна. К началу лекции она опоздала, а Марк не занял ей место, как делал всегда. Судя по выражению лица, думал он вовсе не о Койоте. Думал он явно о том, как бы залезть Тане в трусы.

Назавтра была суббота, на раскопках — выходной. Наска собралась в Шипрок, повидаться с родными. Дядя обещал приехать за ней с раннего утра. Я поднялась пораньше и приготовила ей завтрак.

Сели мы за стол для пикника и принялись за кофе с поджаренным хлебом. Наска была печальна и обескуражена. Сказала, что накануне Марк гулял с Таней до поздней ночи. Я больше помалкивала — ну, а что тут можно сказать? Вскоре к лагерю подкатил пикап ее дяди, и Наска уехала до понедельника.

Чуть позже позавтракать явился Марк с Таней. Ухмылялся до ушей — радостно, ненасытно. Когда подошел за второй порцией яичницы, я позаботилась соскрести в его тарелку все пригоревшее со дна сковороды.

К ним с Таней за стол подсели несколько ребят, а среди них — и Синди, еще одна старшеклассница из Шипрока. Один из студентов университета по имени Джек заговорил о празднике, назначенном на вечер.

— Каждую субботу ребята со всех окрестных раскопок собираются у Койотовых Ключей, — сказал он. — Мне один парень из лагеря Черного Холма неделю назад рассказывал. Это геотермальные источники. Можно поваляться в горячей воде и узнать, что новенького у ребят из других лагерей.

— А далеко ли до этих источников? — спросила Таня.

— Около сорока миль, — ответил Джек. — Правда, все по грунтовке. Он мне карту нарисовал.

— Я могу поехать на джипе, — предложил Марк, взглянув на Таню. — И тебя подвезти.

У него имелся красный джип. Наска говорила: подарок родителей в честь окончания школы.

— Это было бы здорово, — согласилась Таня, не сводя взгляда с Джека. — Вот только почему эти ключи — Койотовы?

— Может, потому, что это прекрасное место для поиска приключений, — ухмыльнулся Марк. — Хорошее место для тех, кто знает толк в нарушении правил, как сам Койот!

Ясное дело, к таким он причислял и себя.

Что было дальше, того я своими глазами не видела, но это не страшно. Бабушка тоже не видела своими глазами, как Койот принес людям огонь, но рассказывает об этом замечательно. Вот поэтому я расскажу вам, как сама себе все представляю, и этого будет вполне довольно.

Таня поехала с Марком. Синди и еще двое погрузились в старый фольксвагеновский фургончик Джека.

Я вот думаю: наверное, перед джипом Марка койот грунтовку перебежал. Наверняка, конечно, не знаю, но если так и случилось, Марк даже не подумал повернуть назад. Он всю дорогу флиртовал с Таней — об этом я вам и рассказывать подробно не стану. Обычные сопли в сахаре: слушал Марк Таню, будто самого интересного человека на свете, да все твердил, какая она замечательная, как симпатична да как умна.

Когда солнце склонилось к закату, они добрались до каменной россыпи у подножья невысокого холма. Рядом стояло множество запыленных джипов и пикапов. Заглушив двигатель, Марк услышал резкое жестяное треньканье банджо. Вот музыка кончилась, и диктор объявил:

— Говорит Флагстафф! Вы слушаете «КАФФ», лучшее кантри на сегодняшний день!

Пройдя следом за Джеком и остальными по змеившейся среди валунов тропе, Марк увидел озерцо — небольшое, футов двенадцати в ширину. Над водой клубился пар, в воздухе попахивало серой. Стоявший у берега бум-бокс играл кантри — какая-то девушка пела о своей обманутой любви, а в горячей воде и на камнях вокруг озерца разлеглись полдюжины ребят в купальниках и плавках.

— О, Джек! — воскликнул один из парней в воде. — Рад тебя видеть, чувак! Добро пожаловать на археологический курорт «Койотовы Ключи»!

— И как водичка? — спросила Таня.

— Тепленькая, в самый раз, — ответил тот же парень. — Если хочешь погорячее, поднимись выше. Там всюду этакие небольшие озерца. Чем выше поднимаешься, тем ближе к источнику и тем горячее вода. Но, по-моему, это озерцо-то, что надо. Там, возле бум-бокса, пиво холодное. Угощайтесь.

Джек уже сбрасывал обувь. Таня стянула футболку, оставшись в купальнике. Глядя на это, Марк улыбнулся и решил взять себе пива, а после присоединиться к ней. Отыскал он кулер, открыл пиво, и тут заметил хорошенькую девушку, стоявшую в сторонке, сама по себе.

Девушка была высока — почти с него ростом. Длинные черные волосы заплетены в косу. Одета в футболку, короткие джинсовые шорты и мокасины навахо — из тех, что обертываются вокруг лодыжки и застегиваются сбоку. Ее мокасины были сшиты из коричневато-рыжей оленьей замши и застегнуты на серебряные пуговицы, ноги — длинны, а в улыбке чувствовалось что-то недоброе. Марку это понравилось. Увидев, что он направляется к ней, девушка улыбнулась шире прежнего, и это понравилось ему еще больше.

— О, не стоит тебе со мной болтать, — сказала она. — Я — не в твоем вкусе.

— Что ты можешь знать о моем вкусе? — возразил Марк, улыбнувшись в ответ.

Трудности его не пугали. Охотничий азарт придавал победе особый вкус. «Интересно, — подумал он, — из какого она лагеря?»

А улыбка девушки сделалась еще шире.

— Ты и представить не можешь, сколько я всего знаю, — сказала она. — О тебе — столько, что даже чересчур.

— Так это же замечательно! — воскликнул Марк, нахально обнимая девушку за плечи. — Кучу времени сбережем!

— Эй, Марк! — раздался за его спиной девичий голос. Это была Синди.

Стоило Марку обернуться на оклик, высокая девушка ловко выскользнула из-под его руки.

— Эй, Марк! — повторила Синди. — Можно тебя на минутку?

— Э-э… Ну да, можно, наверное.

Он взглянул вслед высокой девушке. Та уже шла наверх по тропе, ведущей к другим источникам.

Синди сказала, что хочет поговорить о Наске. Что знает, насколько они с Наской близки. Что понимает: ему не все равно, как Наска расстроена его вниманием к Тане. Обо всем этом Синди рассказывала подробно. Во всех деталях. Совершенно искренне желая всем добра.

— Вот я и подумала, что лучше тебе все рассказать, — закончила Синди.

Марк кивнул. Что он тут мог ответить?

Синди потрепала его по плечу.

— Уверена, это просто какое-то недоразумение, — сказала она.

— Ну да. Конечно, — выдавил Марк.

— Идем купаться, — предложила Синди.

Но Марк покачал головой.

— Я, пожалуй, погляжу на другие источники, — сказал он и направился к вершине холма, следом за высокой девушкой.

Тропа петляла среди глыб песчаника, превращенных пустыней в причудливые, жутковатые скульптуры. Искривленные, перекрученные каменные столбы тянулись вверх, к темнеющему небу. Дыры, выточенные в камне ветром, казались глазами, провожавшими Марка пристальным взглядом.

Сзади доносилась музыка — еще одна девушка пела о своей обманутой любви. Над западным горизонтом нежно розовели в вечернем зареве седые облака.

За поворотом тропы отыскалась небольшая — чуть больше ванны — впадинка. Марк замедлил шаг. Может, раздеться да поваляться в исходящей паром воде? Но образ высокой девушки в шортах влек за собой, и Марк двинулся дальше — наверх, в сгущавшиеся сумерки, провожаемый пустыми взглядами каменных столбов.

Откуда ни возьмись, налетел, взвихрил пыль под ногами легкий вечерний бриз. Тропинка свернула, огибая большой валун, слегка напоминавший морду воющего пса, поднятую к небу.

Сразу за поворотом, за этим странным валуном, лежала на земле кучка одежды. А прямо за ней поблескивало в клубах пара крохотное озерцо. А в озерце том лежала, прикрыв глаза, та самая девушка. Лежала, нежась в горячей воде.

Сделал Марк еще шаг, встал между ней и ее одеждой и спрашивает:

— Как водичка?

Девушка открыла глаза и подняла на него взгляд.

— Вода замечательная, — сказала она.

— Должно быть, ты с Черного Холма, — заговорил он. — А я — с раскопок в Кратере Закатного Солнца.

Девушка сузила глаза.

— Я ведь уже раз сказала: не стоит тебе со мной болтать.

— Вот тут-то ты и ошиблась, — ответил Марк. — Ты — именно та, с кем мне очень хотелось бы поболтать. А потом и познакомиться поближе.

— Это вряд ли, — отрезала девушка, поднимаясь на ноги.

Купальника на ней не было.

Вот тут бы Марку призадуматься да поостеречься. Но… Это понятно мне, это понятно вам, но он этого не понимал. Он даже не шелохнулся. Так и остался стоять, преграждая ей путь к одежде. Девушка остановилась перед ним, уперев руку в бедро. И даже не подумала прикрыться ладонями. Он таращился на нее во все глаза, и она смотрела на него, не отводя взгляда.

— Ты что, в самом деле ничего не соображаешь?

Но Марк не отступал. Он-то думал пофлиртовать с нею малость, а уж потом сдать назад, однако манеры этой девицы начинали раздражать. Держалась она совсем не так, как обычно держались с ним девушки. Слишком уж дерзко, будто она здесь главнее всех. Конечно, поглядеть на нее без одежды было просто здорово, вот только ее нагота будто бы бросала вызов. Будто бы говорила: «Вот она я, да не про твою честь».

— Не только все, что надо, соображаю, но и одежда твоя вся у меня, — ответил он.

— Ага. Раз так, не подашь ли мою футболку?

Нет, злым Марк не был. Просто был бестолков. Он понимал, что не отдать одежды нельзя, и решил обернуть дело во флирт, пусть грубоватого сорта.

— Ответишь на вопрос — отдам. Ты из лагеря у Черного Холма?

— Нет.

Так Марк принялся задавать вопросы и возвращать девушке одежду — по предмету за ответ. Узнал, что она не с раскопок в Леуппе и не с раскопок в Северном Уильямсе. Узнал, что парня у нее нет. После этого остался у Марка только один из ее башмаков, и тут он решился повысить ставку.

— Остался последний башмак, — сказал он. — Отдам за один поцелуй.

Полностью — за исключением одного башмака — одетая, девушка встала у края воды и вновь уперла руку в бедро.

— За поцелуй? Как старомодно.

— Ну нет, не за какой-то там старомодный поцелуй, — осклабился Марк, набираясь храбрости. — За настоящий, современный!

Но девушка покачала головой:

— В другой раз.

Ни слова больше не говоря, она развернулась и пошла прочь. Шаг, другой — и вот ее уже не видно в наступившей темноте.

— Эй! — крикнул Марк ей вслед. — Погоди секунду! У меня же твой башмак!

Но, кроме башмака, у него не осталось ничего. Девушка исчезла, а он так и стоял у впадинки, заполненной водой, с одиноким мокасином в руках.

Попробовал Марк ее отыскать — вначале с надеждой, но мало-помалу надежда сменилась разочарованием и недоумением. Что же теперь делать? Девушки след простыл, а башмак ее — у него… В конце концов решил он отправиться назад — вниз, а мокасин взять с собой. К большому озерцу она ведь наверняка вернется, там-то он ей мокасин и отдаст. И даже поцелуя взамен не попросит. Конечно, с виду она очень даже хороша, но вот манеры ее Марку совсем не нравились. Одним словом, вернуть ей башмак, да и делу конец!

Бросил он мокасин на заднее сиденье джипа и присоединился к ребятам в озерце. За это время к группе успели присоединиться студенты и школьники еще с полудюжины раскопок. Таня флиртовала с парнем из лагеря Черного Холма, и добиваться ее внимания было бесполезно. Поспрошал Марк ребят о встреченной девушке, но ее, похоже, никто не знал. И сама она за башмаком так и не явилась. Девчонки из других лагерей Марка отшили, и в лагерь он поехал один. Вечер не удался. Что делать с мокасином без пары, он не знал и потому просто кинул его на приборную доску джипа.

На следующее утро полезла я в свой грузовичок за кой-какими консервами и увидела на приборной доске Маркова джипа этот мокасин. Сшит он был в стиле навахо, и притом превосходно. Вручную, из прекрасной, тонкой оленьей замши. В таких мокасинах любая девушка с гордостью вышла бы на пау-вау.

К завтраку Марк явился поздно.

— Откуда у тебя взялся этот мокасин в джипе? — спросила я, накладывая ему яичницы.

В ответ он промямлил что-то о девушке, с которой познакомился на Койотовых Ключах.

— Этот башмак обязательно нужно вернуть, — сказала я.

— К чему это ты?

— Примета дурная. К беде. Так что уж лучше верни.

— Примета? Какие-то индейские премудрости?

Я бы сказала иначе: скорее, простой здравый смысл. Но ответила просто:

— Себе его лучше не оставлять.

Но Марк только головой покачал.

— Подумаешь, — сказал он и отошел к столу.

Что было дальше, я тоже сама не видела. Ну, а со слов Марка вышло примерно так.

Спал Марк в небольшой палатке на краю луга, от лагерной «столовой» вдалеке. Ночь с воскресенья на понедельник выдалась теплой и ясной, и молнию полога он оставил незастегнутой. Приготовил штаны и футболку на завтра и аккуратно сложил рядом со спальным мешком. А возле одежды поставил ботинки.

На ботинках этих остановлюсь малость подробнее. Другие ребята приехали на раскопки в старых кроссовках или туристских башмаках. Другие — но только не Марк. Он щеголял в прекрасных «Ред Уингз» — стильных шестидюймовых шнурованных ботинках из песчано-желтой кожи, мягкой, точно попка младенца. Прекрасные ботинки. Пожалуй, родителям Марковым они не меньше пары сотен баксов обошлись.

Как бы там ни было, запихнул Марк в левый ботинок чистые носки, а в правый — фонарик, чтобы легче найти его, если вдруг понадобится среди ночи. Ботинки задвинул в дальний угол палатки, чтобы уберечь их от утренней росы, забрался в спальный мешок, поднял взгляд к звездам, услышал вой койота вдали и уснул.

Разбудил его треск рвущейся ткани. В полусне уставился он в дальний угол палатки, откуда донесся звук. Луна поднялась высоко, и в ее свете в дальнем углу палатки виднелся темный силуэт какого-то зверя. Тот сунул голову в палатку, а при виде проснувшегося Марка тихонько подался назад, зажав в зубах его ботинок.

— Эй! — заорал Марк, метнувшись к своему ботинку.

Зверь зарычал и отпрянул прочь, унося ботинок с собой. К тому времени, как Марк сумел выбраться из спального мешка, зверь пересек половину луга. Койот со всех ног мчался прочь и даже не думал выпускать ботинок из пасти. Не успел Марк броситься в погоню, как зверь скрылся из виду.

Стоя посреди луга в одних трусах, Марк ошарашенно смотрел ему вслед. «Наверное, это сон, — подумал он. — Ведь койоты не крадут ботинок!» С этой мыслью он снова забрался в спальный мешок и уснул.

Но наутро обнаружил, что правый ботинок исчез.

Левый ботинок стоял на месте и без пары выглядел чуточку одиноко. На месте оказались и чистые носки, оставленные в ботинке, и даже фонарик лежал здесь же, рядом, на полу. А вот правого ботинка и след простыл.

Одевшись, он пошел в столовую — босиком, неся левый ботинок и носки в руках — и рассказал всем, что стряслось. Ребята, похоже, решили, что это ужасно смешно. Даже Наска, вернувшаяся из Шипрока накануне вечером, ничуть ему не сочувствовала. Только и сказала:

— Ну что ж, придется тебе ходить босиком.

Завтракала она в компании Тани и Синди. Все трое о чем-то оживленно беседовали.

Минуту Марк с жалким видом стоял, держа ботинок в руке. А ведь я предупреждала: к несчастью это, верни мокасин назад. Но теперь было поздно.

Работать на раскопках без обуви Марк не мог. Подумал он и решил съездить во Флагстафф, купить пару кроссовок.

— Удачи, — сказала я, когда он покидал столовую.

В ответ он бросил на меня насмешливый взгляд. Видно, думал: чтобы доехать до ближайшего торгового центра и купить пару обуви, особой удачи не требуется. Но вам-то уже известно: он многого не знал.

Что было дальше, я опять не видела. И даже от Марка не слышала. Правду сказать, я это полностью сочинила сама. Но в том, что так оно все и было, ничуть не сомневаюсь. Я знаю, как и что бывает, когда дело касается Койотовых Ключей.

Так вот, поехал Марк по длинной грунтовке, что вела к хайвею. Отъехал от лагеря пару миль и тут заметил башмак, лежащий в пыли у обочины. Свернул он к обочине и остановился, подумав, уж не его ли это ботинок — кто знает, куда койот мог его затащить, прежде чем бросил. Но эта обувка оказалась рваным ковбойским сапогом восьмого размера, а Марк-то носил десятый. И все же это был башмак, причем башмак правый. Это отчего-то обнадеживало: не один он тут ботинок потерял!

А произошло это у поворота к Койотовым Ключам. Взглянул Марк вдоль дороги к горячим источникам и увидел в отдалении еще один башмак. Возможно, пару к ковбойскому сапогу. Или его собственный пропавший ботинок. Свернул он с дороги и поехал посмотреть.

На этот раз башмак у обочины оказался черным броги. Остановился Марк, поднял его, осмотрел. Правый, десятого размера. Но — не его.

Поглядел Марк вперед, вдоль боковой дороги. Вдали, под кустиками полыни, темнело что-то еще, и Марк поехал дальше, в сторону Койотовых Ключей. Все они так делают. В сказках именно так всегда и бывает.

В полыни валялась бежевая гуарачи[8]. На ее размер Марк даже не взглянул. Просто поехал дальше — вперед, к Койотовым Ключам. И через каждую милю, или около того, ему на глаза попадался новый башмак. Туристский ботинок рядом с колючей чольей[9], лаковая бальная туфля среди пятнышка иссохшей травы… Так ехал Марк и ехал по следу из непарных башмаков.

Площадка, где прошлым вечером стояли машины, сегодня оказалась пуста. Припарковавшись, Марк хотел было выбраться из джипа, но, как только босая пятка коснулась раскаленного песка, замешкался. Слишком уж горячо, чтобы ходить босиком…

Минуту поколебавшись, он надел на левую ногу уцелевший ботинок, а правую сунул в мокасин навахо с приборной доски. Как ни странно, размер подошел.

Оставалось понять одно: что делать с башмаком, приносящим несчастье? Поразмыслил Марк и решил отнести его назад, к тому самому источнику, где нашел купавшуюся девушку. Может, вспомнил, как я советовала вернуть башмак, а может, и нет.

У Койотовых Ключей не было ни души. Казалось, скалы по ту сторону нижнего озерца мерцают, дрожат в горячем мареве, поднимавшемся над водой.

Идти наверх, к той небольшой впадинке, было жарко. В двух разных башмаках Марк чувствовал себя глупо — впрочем, не более чем во время погони за койотом в одних трусах. Добравшись до нужного источника, он присел отдохнуть в тени валуна, похожего на морду воющего койота.

От горячей воды во впадинке валил пар, будто над ванной. «Глупо было сюда приходить», — подумал Марк. Но, раз уж он здесь, отчего бы не погреть усталые ноги, прежде чем ехать в город?

Снял он непарные башмаки, снял одежду, сложил все это в тени валуна и погрузился в горячую воду.

Впадинка оказалась как раз ему по росту, и формой была очень похожа на ванну — с покатым дном, на котором так удобно лежать. Улегся Марк на спину, расслабился, прикрыл глаза. Ощущения — лучше некуда. «Ничего, — подумал он. — Вот съезжу в город, куплю новые башмаки…» Затем он начал размышлять о том, чего бы такого наплести Наске с Таней, когда вернется в лагерь… одним словом, жизнь понемногу налаживалась.

Вдруг шум позади заставил его встрепенуться. Разом забыв обо всех мечтах, Марк открыл глаза. Мокасин навахо, оставленный возле одежды, исчез. Ботинок — тоже.

Марк сел, выпрямился и снова услышал тот звук, что потревожил его — резкое, хриплое тявканье.

Взглянув в сторону гребня холма, он увидел койотиху. Лежа на брюхе в тени, она внимательно, пристально глядела на него. Шкура ее была рыжевато-бурой, с темной полосой вдоль хребта, а между передними лапами лежал его ботинок.

— Эй, — обиженно сказал Марк, — это мое.

Койотиха склонила голову набок, свесила из пасти язык и насмешливо осклабилась.

Марк удивленно поднял брови.

— Нельзя! Не тронь мой ботинок!

Ухмылка койотихи сделалась шире прежнего. Облизнув губы длинным красным языком, она снова осклабилась и, как ни в чем не бывало, продолжала пристально смотреть на него. Сидеть голышом под этим взглядом было очень неуютно.

— Это уже совсем невежливо, — сказал он. — Отчего бы тебе не оставить меня в покое?

Койотиха подхватила зубами ботинок и поднялась.

— Нет-нет, постой, — запротестовал Марк. — Ботинок не забирай!

Койотиха села, поставив ботинок на землю между передних лап.

— Ну, ладно тебе, — сказал Марк. — Отдай ботинок.

Койотиха зевнула, вновь облизнула губы и ухмыльнулась, свесив длинный язык набок.

Под ее пристальным взглядом, голый и мокрый, Марк выбрался из воды. Натягивая трусы и футболку, он отвернулся, но все равно знал: койотиха не сводит с него глаз.

Одевшись, Марк повернулся к ней лицом. Койотиха поднялась на все четыре лапы. Ботинок стоял перед ней. «Может, удастся отогнать ее и схватить ботинок?» Но прежде, чем Марк успел хотя бы шевельнуться, койотиха метнулась к нему, в три прыжка преодолела разделявшее их расстояние и сильно толкнула передними лапами в грудь. Марк пошатнулся, споткнулся и с маху уселся на землю. Морда койотихи оказалась в нескольких дюймах от его лица. Перед глазами блеснули ее клыки — длинные, острые, желтые клыки. В нос шибанула вонь ее дыхания — более скверного запаха псины, густо отдающего падалью, себе и не вообразить!

И тут она его поцеловала. Вот этот самый длинный, мокрый, воняющий падалью язык прошелся по подбородку Марка и скользнул ему в рот, коснувшись его собственного языка.

Плюясь и задыхаясь от отвращения, Марк резко откинул голову назад. Койотиха прыгнула в сторону и поскакала вверх, к гребню холма. Длинный красный язык свешивался из ее пасти так, словно она смеется. Прыжок, еще прыжок — и зверь исчез, скрывшись среди валунов.

Марк прополоскал рот водой из источника — и раз, и другой, и третий. Какой только заразы не подхватишь от койота, поцеловавшего тебя взасос! С чего вообще зверю могло прийти в голову такое?

Может быть, в эту минуту ему вспомнилось, что он сказал той девушке. «Остался последний башмак, — сказал он. — Отдам за один поцелуй». Может быть, он сообразил, что койотиха поступила с ним так же, как собирался поступить он.

Может быть. Но вряд ли. Вспомнить-то мог, но вряд ли подумал о том, что ситуация — точь-в-точь та же самая. Но, о чем бы он там ни подумал, по крайней мере, ботинок остался при нем. Хотя бы один.

Надев его на ногу, Марк направился вниз. Нелегко же ему пришлось! На миг опуская босую ногу на землю, он поскорей делал шаг, а после удерживал равновесие на ноге в ботинке, чтобы босая пятка хоть немного охладилась. Спуск затянулся надолго, но в конце концов до джипа он доковылял.

В пыли возле джипа обнаружился его второй ботинок — слегка пожеванный, провонявший койотом, но в остальном вполне целый. Обувшись, Марк поехал в лагерь. Башмаков у обочины на обратном пути не видел. О том, что случилось, старался не думать. Ботинок нашелся, а остальное неважно.

В тот же вечер, за ужином, подсел он к Наске и принялся заговаривать ей зубы.

— Очень не хотел бы, чтоб ты на меня сердилась, — начал он с самой искренней миной на лице.

Наска с сомнением взглянула на него.

— Я что угодно сделаю, чтобы…

Он собирался сказать, что сделает все, что угодно, только бы наладить прежние отношения, но в этот самый момент правый ботинок зверски защемил ему ногу. Как будто голодный койот впился клыками в пятку!

— Ай! — вскрикнул Марк, схватившись за ногу.

Как видите, Койотиха — зверь непростой.

— В чем дело? — спросила Наска.

Хватка разжалась.

— Да вот, ботинок, — ответил Марк, опасливо потирая ногу.

— Так что ты хотел сказать?

— Я хочу сделать так, чтобы…

Он собирался сказать, будто хочет сделать так, чтобы она была счастлива, но ботинок снова сдавил ногу, не позволяя вымолвить ни словечка.

Лето для Марка прошло — хуже некуда. Всякий раз, как он пробовал подольститься к девушке, ботинок больно впивался в ногу. Хочешь не хочешь, а приходилось умолкать.

И, знаете, не только этот ботинок. На следующих же выходных отправился Марк в город и купил пару кроссовок, но и с ними начало твориться в точности то же самое. Как только решит Марк соврать, правый кроссовок кусал его за пятку, будто голодный койот.

Так он к Тане в трусы и не залез. И с Наской у него ничего не вышло. Правду сказать, и у всех остальных девушек он тоже до самого конца лета никакого успеха не имел.

Что вышло из Марка дальше? Даже не знаю. Может быть, выучился говорить правду. Но это — вряд ли. Может быть, ограничил все ухаживания пляжами, где можно врать безнаказанно, пошевеливая пальцами ног в песке. Но ведь большинство девушек рано или поздно задумается: с чего этот тип никогда не надевает башмаков?

Как говорил тот этнограф, дело Койота — наводить в мире порядок. Может, способы, которыми он меняет мир к лучшему, вам и не по нраву, но это уж проблема не Койотова, а ваша.

Ну, а насчет башмаков в придорожной пыли… Что ж, теперь вам известно: не стоит их трогать. Видимо, кто-то где-то затевает недоброе, и Койот решил восстановить справедливость. Так что лучше езжайте себе мимо. А знаки эти оставьте тем, кто в них нуждается. Надеюсь, это не вы.

Почетное место

Солнечным днем в начале октября шерп Жигдель Гонбо поднимался на Нанпа Ла по крутой тропе. Он посвистывал и покрикивал на трех яков, робевших перед крутизной. На яков были навьючены товары из Тибета: толстая материя из овечьей шерсти и сушеная баранина. Сума на поясе у Жигделя была набита драгоценностями.

Забираясь все выше, Жигдель поздравлял себя с успехом. Он считал себя удачливым торговцем, умеющим добиться выгодной сделки. Он отлично заработал на Тибете продажей риса и цампа и теперь возвращался к себе в долину Кумбу. Ему не терпелось скорее попасть домой, к молодой жене. Два месяца назад, когда они расстались, Бхоти Афе была беременна их первенцем.

На гребне перевала другие путники собрали на склонах камни и возвели чортен — башенку из камней разного размера, увенчанную молитвенными флажками. Когда-то флажки были яркими, но потом выгорели на беспощадном солнце высокогорья и совсем побелели. Жигдель насилу разобрал темные буквы мантры, когда-то начертанной на ткани: «Да светится бриллиант в лотосе». Бриллиант означал Будду, лотос — сердце мира. Порывы ветра срывали молитву с флажка и отправляли порхать по миру.

Как всякий разумный человек, Жигдель обошел чортен слева, по часовой стрелке — направление, указываемое молитвенными колесами и диктуемое почтительностью и осторожностью. Но один из яков избрал собственный путь — упрямо побрел вправо от башенки из камней. Жигдель досадливо выбранился и, погнавшись за тупой скотиной, тоже оказался по неверную сторону. Догнав яка, он вытянул его по боку палкой и заставил вернуться. Внезапно он увидел в тени башенки человека — старого праведника бомпо, отдыхающего после восхождения.

Подобно большинству шерпов, Жигдель был истинным буддистом. Он преклонялся перед могуществом колдунов бомпо, чья религия предшествовала просветлению божественного Будды. Своими чарами они умели вселять в женские сердца любовь, изгонять дьяволов, дарить удачу, превращаться в черных воронов.

— Намаете, — почтительно приветствовал Жигдель старика, присел на соседний камень и обменялся с ним обычными для путников репликами: куда держишь путь? Откуда? Как дела?

Беседуя, Жигдель изучал собеседника. На бонпо была чуба — длинная тибетская мантия из шерсти. На шее у него было надето ожерелье из камней дзи. Жигдель впился глазами в украшение, недоумевая, откуда этот человек раздобыл столько дорогих агатов, высоко ценимых тибетцами и непальцами. Жигдель слыхал, что подобные камни могут быть получены с помощью волшебства. Если бросить чубу праведника на гусеницу или бабочку, та превратится в чудесный ограненный камень.

Бонпо возвращался на Тибет после путешествия в Кумбу. Трудно было понять, по какому делу он там побывал, но с колунами иначе не бывает, и Жигдель не стал допытываться. Они обсудили погоду (хороша для пути), торговлю на Тибете (Жигделю не на что было пожаловаться) и состояние тропы (оползень на северном склоне Нанпа Ла испортил отрезок дороги, поэтому Жигдель посоветовал бонпо сделать крюк).

Немного погодя, Жигдель задал бонпо вопрос на самую важную для себя тему.

— Не скажешь ли, как поживает моя жена?

Бонпо устремил на Жигделя взгляд мудрых темных глаз.

— Давай посмотрим. — Запустив руку под чубу, он извлек на свет истертую кожаную суму. Из сумы он вытряс горсть мелких костей и протянул Жигделю.

— Брось здесь, — приказал он, указав на плоскую гранитную поверхность.

Жигдель потряс кости в кулаке и высыпал их на камень. Бонпо уставился на кости, морща смуглое личико.

— Еще раз! — приказал он, собрав кости и снова передав их Жигделю. Тот бросил кости второй раз. Бонпо подобрал под себя ноги, чуть приподнялся и навис над костями, не сводя с них глаз. Сейчас Жигдель поверил бы, что колдун способен превратиться в ворона: уж очень он походил на зловещую птицу.

— Еще раз! — приказал бонпо Жигделю, и тот снова повиновался, беспокоясь, почему бонпо так хмур. Уж не больна ли жена? Не видит ли он в их будущей жизни бед?

Наконец старик сел прямо и кивнул.

— Твоя жена родила сына, — изрёк он.

— Она здорова? — тревожно спросил Жигдель.

— Здорова, — ответил бонпо, отмахиваясь. — Здоровей не бывает.

— А малыш?

— Чудесный мальчик, — заверил его бонпо.

— Тогда почему ты так нахмурился? — спросил Жигдель, повысив голос чуть больше, чем следовало бы. Он сильно разволновался да и характера был нетерпеливого.

Бонпо улыбнулся. Жигделю его улыбка не очень понравилась: он мысленно сравнил ее с гримасой проказливой храмовой обезьяны.

— Я увидел разные возможности, только и всего. Тебе не о чем беспокоиться. Если ты правильно воспитаешь сына, он станет хорошим крестьянином.

Жигдель насупился, недовольный, что от него что-то скрывают.

— Ты должен сказать мне все, что знаешь.

Бонпо с улыбкой покачал головой.

— Поверь, тебе лучше остаться в неведении.

Жигдель вскочил и устремил на бонпо угрожающий взгляд.

— Скажи, что ты там углядел!

Бонпо поднял на Жигделя глаза, щурясь от яркого солнца.

— А ты упрямец! — молвил он. — Повторяю, лучше тебе этого не знать.

— Я настаиваю!

— Изволь. Я вижу, что твой сын способен пойти по жизни двумя путями. Он может стать крестьянином, сильным и счастливым человеком. А может занять почетное место при королевском дворе.

Пораженный Жигдель уставился на бонпо.

— При дворе короля? — пролепетал он. Хотя он был процветающим торговцем, однако его мечты никогда не простирались дальше покупки еще одного яка, новой пристройки к дому, новой делянки проса. Слова бонпо показали, как мелки были прежде его стремления. Подумаешь, еще один як! Ведь его сын может стать приближенным короля! Он представил сына взрослым — мужчиной моложе его самого, в черной чубе из тончайшей шерсти, перепоясанной кушаком с бирюзой и драгоценностями чистой воды.

Вытащив из сумы несколько монет, Жигдель сунул их в ладонь колдуну.

— Благодарю, — радостно сказал он. — Благодарю тебя, мудрец!

— Запомни, — сказал бонпо, — он может стать крестьянином. Счастливым человеком, работающим в поле.

Жигдель кивнул и попрощался с бонпо.

По пути домой он гадал, почему бонпо так неохотно сообщил ему добрую весть. Не иначе, праведник полагал, что духовное просветление важнее богатства. Конечно, это так. Но стать придворным короля…

Бонпо не обманул: жена Жигделя произвела на свет мальчика — крикливого крепыша с густыми черными волосиками и круглым красным личиком. Взяв свое дитя на руки, Жигдель заглянул в его темнокарие глазенки. «Придворный советник, — подумалось ему. — Человек, исполненный могущества и мудрости…»

— Быть тебе великим, — сказал Жигдель ребенку. — Великим!

Ребенок замигал, глядя на отца, и воплем оповестил о желании есть.

Жигдель назвал сына Кира, в честь шерпа, первым перешедшего Нанпа Ла и открывшего перевал между Тибетом и Кумбу. Шерп Кира Гонбо вырос в деревушке в долине Кумбу и все детство провел с местной ребятней. Но мать с отцом ни на минуту не забывали, что ему предначертаны великие дела.

Когда он помогал матери на гречишном поле, то и дело спотыкаясь о комья земли, она твердила ему:

— При дворе ты будешь вкушать тончайшие яства и никогда не замараешь рук.

Когда гонялся по просяному полю за бабочками и стрекозами, она повторяла:

— При дворе ты будешь носить драгоценные украшения, превосходящие этих бабочек яркостью и красотой.

Когда помогал отцу торговать на базаре тибетской шерстью, Жигдель напоминал:

— При дворе ты будешь носить одежды еще чудеснее.

Конечно, Жигдель и Бхоти в жизни не бывали при дворе и не видали короля. Король жил в далеком городе Катманду, до которого от Кумбы было много дней пути. Но это не мешало им мечтать. Зимними вечерами, варя на очаге кашу из цампа, Бхоти Афе представляла себе ослепительные украшения на шее сына. Отправляясь по своим торговым делам и погоняя по тропе своих яков, Жигдель воображал сына хозяином стада из сотен голов: слуги нахлестывают косматую скотину, а та оглашает горы звоном серебряных и золотых колокольчиков.

Зная, какая судьба предначертана Кире, Жигдель и Бхоти из сил выбивались, чтобы лучше подготовить сына к великим делам. Живя в маленькой деревеньке, трудно готовить мальчика к придворной жизни, но родители не сдавались. Когда Кира подрос, они упросили деревенского ламу научить его письму, ибо придворный советник наверняка должен быть грамотен. Лучший деревенский певец стал учить его пению, ибо пение и танец играют в придворной жизни не последнюю роль.

Учение все чаще мешало Кире как следует трудиться по хозяйству и помогать отцу. Когда надо было помогать Бхоти убирать ячмень, Кира был занят штудированием учения Будды. Когда надо было навьючивать яков, Кира размышлял, как он будет давать королю советы по части налогообложения. Зато когда деревенские девушки стирали у колодца белье, Кира оказывался тут как тут: он красочно расписывал им свою будущую придворную жизнь.

Кира вырос красивым юношей. Всем он удался: и темными умными глазами, и блестящими черными волосами, и отличными зубами. Ладони у него были нежные — ведь он редко работал по хозяйству. Он уже не водил с отцом яков по горам: многодневные пешие переходы были для него утомительны, к тому же он полагал, что человеку, которого ждет такой взлет, негоже спать у костра, завернувшись в одеяло, и торговаться, сбивая цену на хворост.

Иногда Кира гадал, как король отыщет его в такой крохотной, затерянной деревушке. Все чаще ему приходило на ум, что следовало бы самому отправиться в Катманду и предстать при дворе. Но потом он смотрел на свою одежду — лучшее, во что могли его вырядить родители, — и печально вздыхал. Мыслимое ли дело — явиться к королю в одежде крестьянина, пускай и не бедного? Вот он и не покидал деревню, а только мечтал занять в жизни видное место, не зная, как этого добиться. Часто он прогуливался по тропинкам вокруг своей деревни, взирал на снежные вершины гор, окружающих долину, и вожделел новой жизни.

Однажды на тропе, которая увела его далеко от деревни, он повстречал праведника бонпо. Бонпо сидел на камне и грелся на солнышке.

— Намаете, — приветствовал старик молодого человека, улыбаясь ему.

— Куда ты идешь? — спросил Кира старика повелительным тоном. С годами у него появилась привычка говорить с людьми так, словно он уже добился могущества. Чуба старика была изорвана и пропылена после дальнего пути. Представить его важной персоной было трудновато.

— В Катманду, — отвечал старик.

— Вот как? — сказал Кира полным самомнения тоном. — Я тоже попаду в один прекрасный день в Катманду. Когда я родился, мудрец предсказал, что меня ждет почетное место при королевском дворе.

При этих его словах бонпо нахмурился.

— Туда я и направляюсь — ко двору короля.

Кира высокомерно покосился на старика.

— Зачем ты королю?

Старик ухмыльнулся, и его лицо пошло обезьяньими складками.

— Он будет рад встрече со мной. Как всегда.

— Почему же?

Бонпо порылся в мантии, извлек видавшую виды кожаную суму и высыпал ее содержимое на свою грязную ладонь. На ярком солнце засверкали рубины, изумруды, бирюза, янтарь. Кира затаил дыхание.

— Король любит драгоценности, — объяснил старик, по-прежнему ухмыляясь.

Кира кивнул. Любой с такими драгоценностями был бы принят при дворе. Он заговорил со встречным уважительнее, чем раньше.

— Откуда у тебя такое богатство? Ты принес его с Тибета?

Улыбка бонпо стала еще шире.

— Вовсе нет, юноша, вовсе нет! Я собрал камешки по пути. Вот хотя бы этот… — Он тронул пальцем в табачных пятнах крупный изумруд. — Не прошло и получаса, как я его подобрал. Это совсем просто — главное, знать, где искать.

Кира не сводил взгляд с изумруда.

— Ты покажешь мне, где искать? — спросил он старика срывающимся голосом.

Старик хрипло захохотал. Его голос напомнил Кире карканье ворона.

— О, нет, юноша! — взмахнул руками старик. — Такие знания не для всякого. Ну, мне пора. — С этими словами он ссыпал камни обратно в суму, спрятал суму под мантией, встал и простился с Кирой.

Кира проводил бонпо горящим взглядом. Он не мог поверить, что старик нашел этакое богатство в дорожной пыли. Кира всю жизнь прожил в долине Кумбу и ни разу не видел такого изумруда. Не иначе, здесь не обошлось без колдовства.

Стоило старику скрыться за поворотом, как Кира заторопился за ним следом, полный решимости выведать его тайну. Он шагал за ним, не приближаясь, но и не упуская из виду. Идти пришлось очень быстро, ибо старик оказался шустрым ходоком. Но Кире повезло: старик шел себе, не оглядываясь, устремив взгляд на тропу впереди себя.

Ближе к вечеру, свернув в который раз вместе с тропой, Кира едва не налетел на бонпо. Тот остановился и что-то вытащил из котомки за плечами. Оказалось, старый драный плащ. Старик трижды встряхнул его, а потом замер, любуясь двумя бабочками, оранжевой и черной, порхающими в поздних солнечных лучах над тропой. И тут бонпо набросил на одну из бабочек свой плащ.

Старик подобрал плащ. Бабочки под ним не оказалось. Бонпо нагнулся и поднял с земли какой-то предмет. Солнечные лучи тотчас отразились от его находки, и стало ясно, что это драгоценный камень.

«Ага! — пронеслось в голове у Киры. — Вот я и выведал твой секрет!» Он, конечно, слыхал о таких штуках. Всякий шерпский ребенок знал о магических способностях праведников бонпо. Но никогда еще он не видел волшебного превращения собственными глазами.

Старик положил новую драгоценность в суму, к остальным камням, выпрямился и зашагал дальше.

Кира заторопился следом. Старик свернул с нахоженной тропы, перелез через каменную гряду и двинулся вдоль горного потока в сумрачную расселину. Солнце село, потом взошла полная луна. Притаившись за большим валуном, Кира наблюдал, как старик, опустив на камни свою поклажу, устраивается на ночлег над неистовой рекой.

Собрав сучьев, бонпо развел маленький костер. Кира продрог и, чтобы согреться, поплотнее завернулся в свою шерстяную накидку. Старик тем временем вскипятил чай и поел каши из цампа. Кира по-прежнему дрожал, а старик, закутавшись в свою мантию, сбросил сандалии и улегся спать.

Кира ждал, глядя, как костер превращается в тлеющие угли. Когда луна забралась высоко в небо, а звезды засияли, как желанные драгоценности, он бесшумно подкрался к старику. Из заплечного узла, служившего спящему подушкой, торчал край волшебного плаща.

Кира застыл в нерешительности. Бонпо похрапывал, но Кире показалось, что он увидел в лунном свете блеск его глаз. Он присел на корточки, раздумывая о том, что собрался совершить. Красть дурно, но, с другой стороны, надо ведь исполнить предначертание и оказаться при дворе! К тому же у старика и так полно драгоценных камней.

Кира потянулся к узлу и ухватился за край плаща. Дыхание праведника было тихим и ровным. Кира тянул медленно и осторожно. Серый плащ легко переместился из узла к нему в руки, словно ему и предназначался. Бонпо так и не проснулся.

Кира скомкал плащ и заспешил по тропе вперед. Ему хотелось еще до зари уйти как можно дальше. В небе сияла полная луна, тропа была освещена ярко, как днем. Когда отец брал сына с собой погонять яков, тот быстро лишался сил, зато сейчас без устали преодолевал каменные гряды, оставлял позади долины, пробегал через спящие деревни, не обращая внимания на собачий лай. Он переживал, что не успел проститься с матерью и отцом, но знал, что куда важнее исполнить предначертание судьбы. Он всегда успеет послать родителям весточку из королевского дворца.

Кира шел всю ночь, сжимая в руках плащ и думая о том, как появится при дворе. Он продаст часть драгоценностей и купит себе великолепную одежду. Потом закажет оправу для других драгоценных камней и подарит их королю. Он представлял себе, как будет восторгаться король, получив пригоршни рубинов, изумрудов, бирюзы и янтаря. Кира преклонит перед королем голову, а тот, безусловно, возвысит его и произведет в советники.

Солнце взошло, и Кира ускорил шаг, полный мечтаний о счастливом будущем.

Он давно уже покинул долину Кумбу и спускался все ниже. Тропа бежала вдоль возделанных террас. С одной стороны росло просо по колено — зеленые стебли с пучками несозревших зерен, каждый размером и плотностью с кулак. С другой стороны, шестью футами ниже, тянулись террасы.

Среди просяных стеблей порхали мелкие, с ноготь, белые бабочки. Кира замер, готовый испробовать волшебный плащ в деле. Сначала он трижды встряхнул плащ, помня, что так поступил бонпо, потом набросил его на бабочек. Приподняв плащ, он нашел среди поломанных просяных стеблей три белых опала, искрящихся в утреннем свете.

Кира поднял камни с земли и положил их себе на ладонь. Все три были безупречной формы, гладкие, чистые. Он положил камни в суму у себя на животе и продолжил путь.

Узкий поток, низвергавшийся со скалы, перерезал тропу. Над водой трепетали крылышками яркие стрекозы. Кира набросил на них плащ — и насекомые стали рубинами, изумрудами, сапфирами. Взмах плащом — и черно-оранжевая бабочка упала на землю полированным агатом «тигровый глаз». Ярко-желтые мотыльки превращались в кусочки янтаря.

Сколько драгоценных камней ему необходимо? Юноше казалось, что он никогда не сможет остановиться. Он туго набил суму на животе, но стоило ему заметить еще одну бабочку-красавицу, еще одну изящную стрекозку — и он снова хватался за плащ. Он лишился сил после бессонной ночи и многочасовой ходьбы и уже шатался, как пьяный. Идти по тропе становилось все труднее: она превратилась в полоску скользких камней, зажатую полями. Много раз он был близок к падению на нижнюю террасу, но в последний момент удерживал равновесие.

Перед ним промелькнула еще одна красивая бабочка. Крылышки размахом с его ладонь были чернее ночи, с синими прожилками. Он задохнулся при мысли, какой великолепный камень получится из такой красавицы. Он был просто обязан присоединить этот камень к своей коллекции.

Бабочка перелетала через тропу под самым его носом, но стоило ему приготовить плащ, упорхнула на поле. Он трижды тряхнул плащом и устремился за бабочкой. Один неверный шаг, подвернутая нога — и он пошатнулся. Он замахал руками, чтобы удержать равновесие, но не тут-то было. Плащ выпал у него из рук. Он опрокинулся, растопырив руки.

Плащ опустился на него сверху, укрыв с головы до ног.

Колдун бонпо наблюдал эту сцену с каменной ограды поля. Обернувшись вороном, он догнал Киру. Его карканье сильно напоминало человеческий смех. Спустя несколько минут бонпо пролетел над полем и подхватил на лету плащ. Потом устремился к северу, где его ждали дела.

В тот же день крестьянин нашел на своем поле статую, наполовину ушедшую во влажную землю. То было изваяние красивого юноши, вырезанное из единой глыбы оникса. Глаза ему заменяли отполированные бурые агаты, губы были коралловыми, зубы жемчужными. Статуя протягивала руки, словно пыталась добраться до чего-то очень желанного.

Крестьянин пригнал буйвола, призвал на подмогу двух соседей и увез статую с поля. Позже он продал ее проезжему торговцу, а тот, смекнув, какая это ценность, переправил ее в Катманду. Купец, которому была продана статуя, подарил ее королю. Король, любитель искусств и собиратель драгоценностей, принимая дар, высоко оценил мастерство ваятеля.

— Кто расскажет мне о великом скульпторе? — спросил он. — Или о юноше, позировавшем ему.

Купец опустил голову. Он был рад, что король остался доволен подарком, но ничего не мог сказать о его происхождении. Он признался, что перекупил статую у другого торговца и понятия не имеет, где живут скульптор и натурщик.

— Очень жаль, — вздохнул король. — У юноши столько вожделения во взоре! Столько рвения и одновременно отчаяния! Хотелось бы узнать, чего он так жаждет. Я даровал бы ему это, будь на то моя власть.

— Ваше величество так щедры! — пролепетал купец. — Доброта ваша не знает границ.

Король поставил статую в своем тронном зале, на самое почетное место. Все просители, побывав у короля, говорили, что юноша из оникса в тронном зале совсем как живой.

Стратегия регенерации в условиях мегаполиса

Приметив в сточной канаве среди бутылочных осколков и пустых жестянок металлический манипулятор и сразу сообразив, что эта штуковина — с корабля инопланетян, я украдкой огляделась. Привалившись спиной к стене дома, прямо на мостовой, сидел наркоман с пустыми глазами; у шоссе «голосовала» расфуфыренная девица, и все ее мысли, конечно же, были заняты проносящимися мимо машинами; проходящей невдалеке молоденькой парочке тоже было не до меня.

Я нагнулась и поспешно подняла манипулятор. У него было три сочленения; самый длинный сустав на конце имел неровную поверхность — видимо, именно в этом месте он и отломился. Хотя погода в тот день стояла по-осеннему промозглая, манипулятор на ощупь оказался теплым. Как только моя рука коснулась его, он самую малость дернулся и тут же замер.

Я сунула манипулятор в розовый пластиковый пакет, где уже лежали найденные сегодня «сокровища», и быстро зашагала к отелю.

За стойкой в холле сидел Гарольд — средних лет толстячок, страдающий манией величия. Грязная рубашка (в прошлом — белая), бурый измятый галстук и потертый на локтях голубой пиджак. Уверена, Гарольд наивно полагал, что голубой, похожий на форменный, пиджак придает ему солидности. Толстяк именовал себя не иначе как менеджером отеля, хотя в действительности был лишь мелким клерком.

Когда я вошла, он поднял голову и, разглядывая что-то поверх меня, пробурчал:

— Тебя искала инспектор из отдела социального обеспечения. По ее словам, ты не явилась на две последние встречи.

— Совсем из головы вылетело, — подпустив в голос раскаяния, произнесла я.

С месяц назад мне назначили нового инспектора — девицу, только что окончившую колледж. Похоже, она была агентом ЦРУ, поскольку стоило мне при нашей встрече как бы невзначай упомянуть об инопланетянах, как в ее глазах появилась настороженность.

— Она оставила вот это.

Гарольд протянул мне казенного вида бумагу. Там было написано, что завтра мне надлежит явиться в муниципальный отдел социального обеспечения.

Я сунула уведомление в пластиковый пакет и направилась к себе в номер. Путь мой пролегал мимо мистера Джонсона, миссис Данмен и миссис Голдмен, которые, как всегда, сидя в расшатанных креслах, наблюдали через окно за прохожими на улице. Улыбнувшись, я кивнула старикам, но они, конечно же, продолжали смотреть мимо меня, точно зомби, мучительно вспоминающие, на что похожа жизнь. Я, наверное, тоже когда-нибудь состарюсь, но, надеюсь, все же не доживу до такого вот полурастительного существования.

На грохочущем лифте я поднялась на верхний этаж. Воздух здесь был густо пропитан запахами стряпни — супом с томатами, приготовленным на запрещенной в отеле электрической плитке, подгоревшими гамбургерами, которые продаются перед входом в отель, и зловонной снедью, принесенной в картонных стаканчиках из ближайшего китайского ресторанчика. Пройдя по уже порядком истрепанной, заляпанной жирными пятнами ярко-красной ковровой дорожке, которая прикрывает дыры в сером паласе, я наконец очутилась у себя в номере — крошечной комнатенке с кроватью, тумбочкой и креслом из голубого винила. Несмотря на размеры номера, здесь нашлось место картонным коробкам и бумажным пакетам, в которых я бережно храню свою «коллекцию».

Осторожно ступая по узкой тропе, я добралась до кресла и опустила розовую сумку на истертый серый коврик. Теперь мне предстояло самое приятное занятие — рассмотреть последние приобретения. Я разложила все по местам: пуговицы — в коробку с пуговицами, крышки от пивных бутылок — в ящичек для крышек, сломанный складной зонтик — в пирамиду из сломанных зонтиков, а повестку из муниципального отдела социального обеспечения — в мусорную корзину. Неизвестно было, куда деть металлический манипулятор. После секундного размышления я решила, что, когда найду очередные обломки инопланетных кораблей, приспособлю для них специальную коробку, а до той поры пусть манипулятор просто полежит рядом с креслом.

Чиновники не желают, чтобы люди прознали об инопланетянах. Правительство вообще стремится убрать подальше с глаз добропорядочных налогоплательщиков все, что, по его мнению, лучше не видеть — доживающих в нищете свои последние дни стариков, наркоманов с безумными глазами, разбившиеся космические корабли.

Но меня-то не проведешь, я-то знаю о существовании инопланетян! По ночам я часто вылезаю из окна на пожарную лестницу и наблюдаю за небом. Свет ночного города затмевает звезды, но если приглядеться, то кое-что можно разглядеть — мигающие огоньки самолетов, заходящих на посадку в аэропорт Сан-Франциско, блуждающий сноп света, испускаемый прожектором полицейского вертолета, и, конечно, крошечные искорки — инопланетные корабли. Правда, временами космические корабли едва видны, и, чтобы различить их, приходится, прищурив глаза, подолгу вглядываться в темноту.

Позапрошлой ночью я даже попыталась связаться с инопланетянами. А дело было так. Шел нудный моросящий дождь, но через окно я различила космический корабль. Он непрерывно мигал, словно посылая серии точек и тире. Я точно знала, что корабль передает сообщение, хотя о чем оно, могла только гадать.

Вскоре космический корабль снизился и завис над зданиями в квартале от отеля. Тогда я отошла от окна и принялась включать и выключать у себя в номере свет, копируя сигналы корабля. Не знаю, ответили ли мне инопланетяне. Когда я в третий раз повторила сообщение, с улицы донеслись вопли сирен и гул полицейского вертолета. Я опрометью бросилась к окну.

Вертолет обшаривал округу ослепительным лучом прожектора; капли дождя вспыхивали то красным, то голубым светом от мигалок на крышах полицейских машин; надрывались сирены, а издалека доносились хлопки выстрелов. Затем вдруг прогремел взрыв, и я, испугавшись, отскочила от окна к кровати и залезла под одеяло.

Я вовсе не собиралась подманивать к себе поближе инопланетян. Я вовсе не собиралась навлекать на них неприятности. Просто так уж получилось.

Той ночью я долго лежала, не смыкая глаз, прислушивалась к доносящимся снизу завываниям сирен и убеждала себя в том, что с гостями из глубин космоса не приключилось ничего плохого и они благополучно улизнули от полиции.

А на следующее утро Гарольд изрёк, что на соседней улице была взорвана аптека. Он ведать не ведает об инопланетянах и верит всему, что пишется в газетах.

Сегодня я легла спать пораньше. Манипулятор, казалось, мирно дремал там, где я его оставила.

В моей комнате не бывает совсем уж тихо — в ванной капает вода, с улицы доносятся сигналы автомобилей и громыхание поездов, из-за стенки слышится телевизор: глуховатый сосед вечно врубает его на полную катушку. Однако в эту ночь я уловила еще кое-что — царапанье и скрипы, стихающие при малейшем моем шевелении. Решив, что ко мне в комнату забралась крыса (они обитают на лестнице отеля и разбегаются, заслышав шаги), я села в кровати и огляделась.

Манипулятора рядом с креслом не оказалось. Я долго шарила взглядом по комнате и наконец различила в призрачном лунном свете, льющемся из окна, смутные очертания механизма, затаившегося среди пакетов и коробок. Пока я смотрела на него, едва дыша, он вновь ожил, но стоило мне чуть-чуть пошевелиться, как предательски скрипнула кровать, и манипулятор мгновенно замер.

Он казался таким испуганным, таким беспомощным, что я мягко сказала:

— Не бойся. Я твой друг.

Я вновь легла и вскоре заснула под шелест бумажных пакетов, поскрипывание спиц от сломанных зонтиков и легкий перезвон пуговиц и бутылочных крышек.

Едва утром я приподнялась на локтях в постели, как манипулятор проворно юркнул за коробки, но мне удалось все же заметить, что за ночь он обзавелся шестью ногами, изготовленными из спиц от сломанных зонтиков.

Было приятно сознавать, что в моей комнате появилось живое существо. Однажды у меня жил бездомный котенок, которого я нашла в сквере среди мусорных куч, но его почти сразу обнаружил Гарольд и прочитал мне нотацию на тему, что держать животных в номерах «его» отеля категорически запрещено, а когда я на следующий день ушла по делам, кто-то пробрался ко мне и унес котенка. Сдается мне, это был сам Гарольд. Но манипулятор — мастер прятаться, и Гарольду его вовек не найти.

Я встала и умылась. Насыпала в голубую чашку с трещиной растворимый кофе, сахар и налила горячую воду из крана. Съела кекс, купленный накануне в магазинчике на углу. Завтракая и одеваясь, я разговаривала с манипулятором, который по-прежнему прятался среди вещей:

— Не бойся, — точно малого ребенка успокаивала его я. — У меня тебе будет хорошо, тебя здесь никто не отыщет.

Манипулятор хранил молчание, но, несомненно, внимательно слушал мои слова. Одевшись, я взяла самую удачливую сумку из розового пластика и отправилась на поиски «сокровищ» для своей коллекции.

На улице было зябко и ветрено. Обшарив за несколько часов округу, я отыскала лишь три красивых алюминиевых банки из-под лимонада, брошь со сломанной застежкой, крупную блестящую пуговицу и кусок многожильного кабеля в фут длиной, но на глаза мне ни разу не попалось ни единого обломка потерпевшего аварию корабля инопланетян.

К себе в номер я вернулась далеко за полдень. Пока меня не было, манипулятор в узком проходе между кроватью и коробками у стены соорудил из сломанных зонтиков конструкцию, похожую на опрокинутую бельевую корзину в шесть футов длиной и два фута в диаметре.

Я пробралась к креслу, но манипулятор продолжал трудиться, то ли не заметив меня, то ли уже привыкнув ко мне, а когда я выложила на пол свою сегодняшнюю добычу, даже бесстрашно приблизился и стал бережно вытягивать по одному провода из обрезка кабеля. Понаблюдав за ним с минуту, я опустила руку на пол и принялась подзывать его пальцами, как котенка. Манипулятор, оставив кабель, осторожно подполз ко мне, а затем и вовсе залез на раскрытую ладонь.

Моя рука еще не совсем отошла от уличного холода, а манипулятор излучал приятное домашнее тепло, словно протопленная печь. Я бережно подняла его и усадила к себе на колени. Чуть-чуть повозившись, он подогнул под себя ножки. Я принялась его гладить, и он потешно завибрировал — ни дать ни взять, мурлыкающий котенок.

— Бедняжка, ты, наверно, потерялся? — спросила я его. — Тебе, поди, было одиноко?

Он по-прежнему довольно мурлыкал. По моим уставшим за день ногам постепенно разлилось блаженное тепло. Хотелось сидеть так с манипулятором на коленях и не двигаться.

— Должно быть, ты испугался, — посочувствовала я. — Но ничего, все уже позади. Со мной тебе будет хорошо.

Небо за окном постепенно потемнело, и хотя после утреннего кекса я маковой росинки не перехватила, вставать и греть на плитке суп ужасно не хотелось.

Я присмотрелась к конструкции, возведенной манипулятором. Вряд ли она представляла собой опасность. Ведь манипулятор был самим воплощением дружелюбия.

— Интересно, что ты сооружаешь? — спросила я.

Манипулятор, конечно же, ничего не ответил. Через некоторое время он сполз с моих колен и занялся прерванной работой.

Ночью я проснулась от шума раздираемого алюминия. Оказалось, что манипулятор кромсает, а затем раскатывает в листы пустые банки из-под лимонада. Вокруг в каком-то неведомом мне порядке были разложены пуговицы, значки, броши, крышки от бутылок и разноцветные провода, а сам он напоминал паука, сноровисто орудующего посреди сплетенной паутины.

Утром манипулятор подошел ко мне и позволил взять себя на колени, но, посидев с полчаса и помурлыкав, вновь принялся за работу.

С грустью в сердце я покинула свой номер.

День опять выдался холодным, мне вновь не повезло, и в сумку для находок попали лишь несколько жестянок да бутылочных крышек. Хотя, возможно, и они сгодятся манипулятору.

В холле отеля я заметила инспектора из отдела социального обеспечения, которая, примостившись на диване между миссис Голдмен и мистером Джонсоном, что-то оживленно им втолковывала, но погруженные в свои мысли старики, похоже, не замечали даже ее присутствия. Я попыталась незаметно прошмыгнуть мимо, но инспектор все же углядела меня недремлющим оком и, немедленно ринувшись ко мне, жизнерадостно закудахтала:

— Рада видеть тебя живой и здоровой. Ты опять не появилась, и я даже начала волноваться, не приключилось ли с тобой чего худого. Я попросила, и менеджер отеля великодушно позволил мне заглянуть к тебе в комнату. — В поисках поддержки она метнула взгляд на Гарольда, но тот, притворившись, что погружен в изучение бумаг, не поднял глаз. — Знаешь, у тебя не комната, а настоящий свинарник!

— Да ну? — удивилась я.

— У тебя там целые залежи ржавых банок, пуговиц и еще Бог знает чего. Надо бы все это поскорее выбросить и навести у тебя порядок. Завтра сюда придет кто-нибудь из нашей службы и поможет тебе избавиться от…

— Но это же мои вещи! — запротестовала я.

— Какие там «вещи»? Сплошное барахло. — Тут в голову ей пришла мысль, от которой ее голос понизился до возбужденного хриплого шепота: — А представь, что произойдет, если вдруг случится пожар! Ведь быстро выбраться из номера ты не сможешь! Ради твоего же блага необходимо…

— Если в здешнем гадюшнике вдруг случится пожар, то все без исключения его обитатели поджарятся, не успев даже пискнуть, — возразила я. Но она, не слушая, продолжала:

— …необходимо вычистить твой номер. Кроме того, я не смогу выполнять свои обязанности, если только…

Я что было духу рванулась к себе в комнату. К счастью, инспектор за мной не последовала.

Если даже она и не агент ЦРУ, все равно нужно держаться от нее подальше. Она поучает меня, искренне веря, что мир нужно воспринимать только так, как его воспринимает она, а с этим я категорически не согласна.

Я захлопнула за собой дверь и повернула ручку замка, чего почти никогда не делала. Все пространство между кроватью и коробками у стены занимал космический корабль. Расположенный в торце люк был открыт, подобно крышке пиратского сундука. Внутри сидел манипулятор.

Мне вспомнилось, как на уроках биологии в школе мы экспериментировали с дождевыми червями. Если от червя отрезать часть, то из нее вырастает новый организм. Наверное, и инопланетный корабль, от которого откололся манипулятор, похож на червя — каждый его кусочек содержит в себе полную информацию обо всей конструкции и при необходимости способен восстановить себя до целого механизма.

— Уноси отсюда побыстрее ноги. — Я распахнула окно и отступила назад, но увидев, что манипулятор остался недвижим, поспешно добавила: — Послушай, тебе действительно пора улетать.

Он вновь не шелохнулся. Из-за стенки доносилась песня, призывающая к звездам. Меня вдруг охватила всепоглощающая тоска, и я без сил опустилась в кресло. Манипулятор влез на подлокотник, обхватил двумя лапками меня за палец и мягко, но настойчиво потянул к космическому кораблю.

— Что тебе? — спросила я, но он, как всегда не ответил, а лишь стал еще упорнее тянуть меня.

Сдавшись, я взяла манипулятор на руки и приблизилась к кораблю. Каюта как раз подходила для человека моего роста. Заботливый манипулятор там даже соорудил «гнездо» из моих свитеров и старых платьев.

Похоже, я ошиблась, сравнив манипулятор с дождевым червем. Точнее было бы сравнить его с лошадью, которая обладает собственным нравом, собственным разумом, и владелец непременно привязывается к ней. Но и лошадь привязывается к владельцу, и если тот оставляет ее, то она тоскует, ищет его. А вот, допустим, автомобиль — это всего лишь конструкция из мертвого металла. Если владелец продаст свою машину, то ему, может, и станет грустно, но машина тосковать не будет.

И мне представилось, что кто-то в дальнем уголке космоса построил космический корабль, который больше походил на лошадь, чем на автомобиль, и который к тому же мог при необходимости восстановить себя. И вдруг владелец корабля пропал. Скорее всего, погиб. Ведь кто же в здравом рассудке оставит столь чудесный корабль? А корабль поискал, поискал своего хозяина, но не нашел. И тогда он отправился на поиски кого-нибудь, кто хотя бы походил на прежнего хозяина.

Манипулятор у меня в руках безмятежно урчал. Сняв кроссовки, я осторожно забралась в металлический цилиндр-корабль, а манипулятор свернулся калачиком рядом.

— Готов? — спросила я, ощущая ногами блаженное тепло, исходящее от спрятанных двигателей.

Манипулятор как всегда промолчал, но все было понятно без слов. Протянув руку, я захлопнула крышку люка, и мы отправились в путешествие. Конечно же, к звездам.

Любовь и секс среди беспозвоночных

Это не наука. Это не имеет ничего общего с наукой. Вчера, когда упали бомбы и настал конец света, я покончила с научным мышлением. На таком расстоянии от участка взрыва бомбы, сброшенной на Сан-Хосе, я получила, можно предположить, среднюю дозу радиации. Недостаточно, чтобы тотчас умереть, но и слишком много, чтобы выжить. Мне осталось всего несколько дней и я решила провести это время, конструируя будущее. Кто-нибудь ведь должен этим заняться.

Собственно говоря, обучали меня не этому. Студенткой я изучала биологию — точнее, структурную анатомию, строение костей и тела. В аспирантуре занималась инженерией. Последние пять лет я проектировала и создавала роботов, применявшихся в промышленности. Теперь необходимость в этих индустриальных конструкциях отпала. Однако жаль было бы дать пропасть всему оборудованию и материалам, оставшимся в брошенной моими коллегами лаборатории.

Я собираю и запускаю роботов. Но я не пытаюсь их понять. Я не желаю их разбирать и рассматривать их способ функционирования, тыкать, щупать и анализировать. Время науки миновало.

Псевдоскорпион, Lasiochernes pilosus — небольшое, напоминающее скорпиона насекомое, которое поселяется в кротовьих норах. Прежде чем спариваться, псевдоскорпионы устраивают танец — бесшумный подземный менуэт, незримый для всех, кроме кротов и вуайеристов-энтомологов. Когда самец находит готовую к церемонии самку, он стискивает ее клешни своими и подтягивает к себе. Если самка сопротивляется, самец не желает смириться с отказом и ходит по кругу, уцепившись за ее клешни и таща ее за собой. Затем делает новую попытку, подвигаясь вперед и дрожащими клешнями подтаскивая к себе самку. Если самка продолжает сопротивляться, самец отступает и продолжает танец: кружит, делает паузу, чтобы подергать сопротивляющуюся партнершу, после чего кружит снова.

Спустя час, а то и больше, такого танца самка неизбежно уступает, убедившись с помощью танцевальных фигур, что ее партнер действительно принадлежит к ее собственному виду. Самец откладывает пакетик спермы прямо на землю, уже очищенную от мусора их танцующими лапками. Клешни его вздрагивают, когда он подтягивает самку вперед, располагая ее над упакованной спермой. Наконец-то его партнерша проявляет добрую волю, прижимая генитальное отверстие к земле и вбирая сперму в свое тело.

В учебниках биологии отмечается, что клешни скорпиона-самца дрожат во время танца, однако не говорится, почему. Там не строится догадок относительно его эмоций, побуждений, желаний. Это было бы ненаучно.

Я предполагаю, что клешни самца дрожат от страсти. Среди каждодневных ароматов кротовьего дерьма и гнилой растительности он почуял вдруг свою самку, и ее благоухание наполняет его похотью. Однако он смущен и испуган: одиночное насекомое, непривычное к общению, он встревожен присутствием себе подобного. Его раздирают противоречивые чувства: всепоглощающее желание, страх и непривычность к социальным взаимодействиям.

Я покончила с научным притворством. Я строю беспочвенные предположения о мотивах псевдоскорпиона, о хотениях и проблемах, воплощенных им в танце.

Половой член своему первому роботу я приделала в качестве своего рода шутки, шутки для узкого круга, шутки на тему эволюции. Пожалуй, про узкий круг я могла и не говорить — все мои шутки теперь предназначены для круга самого что ни на есть узкого. Насколько могу судить, я осталась совсем одна.

Мои коллеги бежали — кто разыскивать свои семьи, кто искать убежища в холмах, кто проводить остаток дней в суете, бегая туда-сюда. Не думаю, чтобы кто-нибудь появился здесь в ближайшее время. А если появится, то мои шутки, по всей вероятности, их не заинтересуют. Я уверена, большинство людей считает, будто время шуток прошло. Они не понимают, что война и бомба — это и есть величайшие из шуток. Величайшая шутка — смерть. Величайшая шутка — эволюция.

Я помню, как в школе нас учили теории Дарвина на уроках биологии. Уже тогда я подумала, что люди говорят о ней как-то странно. Учительница преподносила эволюцию, как fait accompli[10] законченное и пройденное. Она с трудом пробиралась сквозь сложные умопостроения об эволюции человека, говорила о рамапитеках, австралопитеках, хомо эректусе, хомо сапиенсе и хомо сапиенсе неандерталенсисе. На хомо сапиенсе она останавливалась и тем дело кончалось. С точки зрения нашей учительницы мы были последним словом, вершиной, концом прямой.

Я уверена, что динозавры думали так же, если только они вообще думали. Как можно представить себе что-то лучшее, нежели чешуйчатый панцирь и шипастый хвост. Кто мог бы пожелать большего?

Вспомнив о динозаврах, я построила свое первое творение по образцу рептилии: смахивающее на ящерицу создание, собранное из частей и деталей, которые я поснимала с фабричных образцов, заполнявших лабораторию и склад. Я дала своему творению крепкое тело длиной в мой рост, четыре ноги, торчащих по бокам из-под тела, а потом согнутых в коленях, чтобы стоять на земле, хвост такой же длины как и тело, утыканный декоративными металлическими заклепками и крокодилову пасть с огромными кривыми зубами.

Пасть требовалась только для украшения и защиты, есть это существо не будет. Я оборудовала его набором фотоэлементов, укрепленных на огромном, как парус, гребне у него на спине. Тепло солнечных лучей заставит это существо расправлять свой парус и собирать электроэнергию для подзарядки батарей. В ночной прохладе оно будет прижимать парус к спине, становясь стройным и обтекаемым.

Я украсила свое создание тем, что смогла найти по лаборатории. В мусорной корзине, находящейся рядом с автоматом по продаже газированной воды, я набрала алюминиевых банок. Разрезав их на цветастую бахрому, я прикрепила их у зверюги под подбородком, наподобие горлового мешка игуаны. Когда я закончила, слова на банках превратились в бессмыслицу, «Кока», «Фанта», «Спрайт» и «Доктор Пеппер» смешались в красочную неразбериху. Уже под конец, когда в остальном создание было доделано и готово функционировать, я пристроила ему член из куска медной трубки. Он свисал у твари под брюхом, медно блестящий и совершенно непристойный. Вокруг яркой меди я сплела крысиное гнездо из собственных волос, которые все равно лезли пучками. Мне понравилось, как это выглядит: блестящая медная трубка, торчащая из мотка жестких, словно проволока, черных кудряшек.

Временами меня одолевает тошнота. Часть дня я провожу в туалете, лежа на холодном кафельном полу и поднимаясь только для того, чтобы меня вырвало в унитаз. Тошнота, впрочем, не явилась для меня неожиданностью. В конце концов, я ведь все-таки умираю. Я лежу на полу и думаю о причудах биологии.

Для паука-самца спаривание — опасное занятие. Особенно справедливо это для тех видов пауков, которые плетут сложные изящные паутины, собирающие по утрам капельки росы, красиво искрящиеся на радость фотографамнатуралистам. Самка у этих видов крупней самца. Надо сознаться, она довольно сволочная особа и нападает на все, что ни прикоснется к ее паутине.

Когда наступает период спаривания, самец приступает к делу осторожно. Он топчется на краю паутины, осторожно подергивая шелковистые нити, чтобы привлечь внимание хозяйки. Он выстукивает совершенно особый ритм, подавая сигнал своей будущей любовнице, нашептывая ей дрожанием паутинок: «Люблю тебя. Люблю тебя».

Немного спустя паук решает, что его сообщение достигло цели. Он уверен, что понят правильно. Продолжая действовать с крайней осторожностью, он прикрепляет к паутине самки брачную нить. Он подергивает эту брачную нить, побуждая самку вступить на нее. «Только ты, крошка, — сигналит он. — Только ты одна на всем свете».

Паучиха влезает на брачную нить — страстная и свирепая, но покуда утихомиренная посулами самца. В этот миг паук бросается к ней, извергает сперму, после чего поспешно сматывает удочки, пока у его супруги не поменялось настроение. Опасное это дело — любовь.

Раньше, до конца мира, я была очень осторожной. Я с большим разбором подбирала друзей. Я бежала прочь при первых признаках недоразумения. В то время такая линия поведения мне казалась правильной.

Я была умной женщиной, опасным партнером. (Странно — я пишу и думаю о себе в прошедшем времени. Я так близка к смерти, что считаю себя уже мертвой.) Мужчины приближались ко мне с оглядкой, осторожно сигнализируя на расстоянии: «Я заинтересован. А ты?» Я не отвечала. Я не знала толком, как это делается.

Будучи единственным ребенком, я всегда боялась посторонних. Мы жили вдвоем с матерью. Когда я была еще совсем маленькой, мой отец вышел купить пачку сигарет и больше не возвращался. Мать, осторожная и заботливая по натуре, предупредила меня, что мужчинам нельзя доверять. Она может доверять мне, я могу доверять ей — и больше никому.

Когда я училась в колледже, моя мать умерла от рака. Она знала об опухоли больше года, терпеливо сносила операции и химиотерапию, а сама в это время писала мне веселые письма о том, как работает в саду. Ее духовник утверждал, что моя мать святая — она не стала мне ничего говорить, потому что не хотела мешать моим занятиям. Тогда я поняла, что мать была неправа. Я не могла доверять и ей тоже.

Я думаю, что, возможно, упустила какую-то узкую полосу возможностей. Заведи я в какой-то момент друга или любовника, который бы захотел приложить усилия, чтобы выманить меня из укрытия, я могла бы стать совсем другим человеком. Но этого не случилось. В школе я искала безопасности среди книг. В колледже вечерами по пятницам занималась в одиночестве. К тому времени, как достигла аспирантуры, я, словно псевдоскорпион, привыкла к одинокой жизни.

Я в одиночестве тружусь посреди лаборатории, работая над самкой. Она крупнее самца. Зубы у нее длиннее и многочисленней. Когда я привариваю на место бедренные суставы, меня навещает в лаборатории моя мать.

— Кэти, — говорит она, — почему ты никогда не влюблялась? Почему ты не завела детей?

Я продолжаю сварку, хотя руки у меня и дрожат. Я знаю, что ее здесь нет. Бред — один из симптомов лучевого поражения. Но мать все время смотрит на меня, пока я работаю.

— Тебя нет здесь на самом деле, — говорю я матери и тотчас понимаю, что заговаривать с ней было ошибкой. Этим я как бы признала ее присутствие и придала ей еще больше силы.

— Отвечай на мои вопросы, Кэти, — говорит она. — Почему ты этого не сделала?

Я не отвечаю. Я занята, и слишком бы много времени ушло, возьмись я рассказывать ей о ее предательстве, объяснять замешательство одинокого насекомого, угодившего в ситуацию общения, описывать, как любовь и страх уравновешивают друг друга. Я не обращаю на мать внимания, точно так же, как не обращаю внимание на дрожь в руках и боль в животе. Я продолжаю работать. В конце концов мать уходит.

Я использую оставшиеся банки от газировки, чтобы покрыть самку яркой цветной чешуей: красной — от «Кока-колы», зеленой — от «Спрайта», оранжевой — от «Фанты». Из тех же банок я устраиваю яйцевод, выстланный металлом. Размеры его как раз таковы, чтобы вместить член самца.

Самец птицы-шалашника привлекает подругу, создавая своего рода произведение искусства. Из травы и палочек он возводит две близко расположенных параллельных стены, соединяющихся сверху выпуклым сводом. Шалашник украшает это сооружение и окружающую его территорию причудливыми безделушками: косточками, зелеными листочками, цветами, пестрыми камешками и перьями, оброненными птицами поярче, чем он сам. Если он живет недалеко от мест, где мусорят люди, шалашник собирает крышки от бутылок, монетки и осколки битого стекла.

Сидя в своем шалаше, он поет, возвещая о своей любви всем и каждой самке в окрестности. Наконец самка приходит в восторг от его шалаша, принимает приглашение и они спариваются.

Шалашник обустраивает свое гнездо со тщанием. Старательно он осматривает мусор, выбирая кусочек стекла ради его блеска, глянцевый листок ради его природной элегантности, кобальтово-синее перышко ради насыщенности цвета. О чем думает он, пока строит и украшает построенное? Что проносится в его мыслях, когда он сидит и поет, возвещая миру о своем присутствии?

Я уже выпустила самца и работала над самкой, когда услышала гром и лязг за стенами здания. Что-то происходило в переулке, отделявшем лабораторию от ближайшего делового здания. Я спустилась на разведку. Подойдя к тому месту, где начинался переулок, я заглянула внутрь и созданный мной самец устремился на меня, так меня этим поразив, что я отскочила. Он тряс головой и угрожающе щелкал зубами.

Я отступила на другую сторону улицы и рассматривала его оттуда. Ящер выбежал оттуда и проворно побежал по улице; потом остановился возле «БМВ», оставленного возле тротуара. Колпак с колеса со звоном ударился о тротуар. Существо отнесло блестящий металлический предмет в переулок, затем вернулось за остальными тремя, снимая их один за другим. Стоило мне пошевелиться, как ящер метнулся к переулку, пресекая любые попытки посягнуть на его территорию. Я замерла, и он вернулся к работе, собирая колесные колпаки, стаскивая их в переулок и раскладывая так, чтобы они отражали солнце.

На моих глазах он рылся в канаве, выбирая предметы, которые находил привлекательными: пивную бутылку, несколько цветных пластиковых оберток от шоколадок, кусок ярко-желтой пластиковой веревки. Каждую находку ящер уносил, скрываясь с ней в переулке.

Я ждала, продолжая наблюдение. Когда самец исчерпал канавы поблизости от переулка, он рискнул завернуть за угол и я сделала свой ход, подбежав к переулку и заглянув внутрь. Мостовая была сплошь покрыта цветными клочками пластика и бумаги; я различала обертки от шоколадок и бумажные пакеты из-под «Короля Бургеров» и «Макдональдса». Желтая пластмассовая веревка была привязана к водосточной трубе на одной стене и к торчащему крюку на противоположной. С нее, точно стираное белье, свисали цветастые клочья ткани: бордовое купальное полотенце, пестрое покрывало, голубая атласная простыня.

Все это я охватила одним взглядом. Прежде, чем я смогла бы продолжить исследование жилища, послышался лязг когтей по тротуару. Существо мчалось на меня, взбешенное вторжением. Я повернулась и бросилась в лабораторию, захлопнув за собой дверь. Стоило мне, однако, покинуть переулок, как существо перестало меня преследовать.

Из окна второго этажа я смотрела, как ящер возвращается в переулок и, по моим подозрениям, проверяет, не натворила ли я чего. Немного спустя он вновь появился и лег у входа в переулок. Солнце блестело на его металлическом панцире.

В своей лаборатории я строю будущее. О, может быть, это и не так, но рядом нет никого, кто мог бы мне возразить, поэтому я буду утверждать, что это так. Я закончила самку и выпустила ее.

После этого меня одолела тошнота. Пока еще были силы, я притащила из задней комнаты раскладушку и поставила ее у окна, чтобы можно было смотреть наружу и следить за моими созданиями.

Чего я от них хочу? В точности я и сама не знаю.

Я хочу знать, что оставляю что-то после себя. Я хочу быть уверена, что конец света не настанет вместе с моим концом. Я хочу ощущения, понимания, уверенности, что мир будет продолжаться.

Хотела бы я знать, приятно ли было вымирающим динозаврам видеть млекопитающих, крошечных крысоподобных созданий, возившихся и шуршавших среди зарослей.

Когда я училась в седьмом классе, всех девочек как-то раз по весне собрали в гимнастическом зале, чтобы посмотреть нечто особое. Мы надели спортивные костюмы, затем расселись по скамьям и просмотрели фильм под названием «Ты становишься женщиной». В фильме рассказывалось о половом созревании и о менструациях. На экране появилось контурное изображение девочки. По мере продвижения рассказа девочка превращалась в женщину, у нее развивались груди. Внутри фигурки находилось изображение матки и мультипликация показывала, как в ней развивается слизистая, как она потом сбрасывается и начинает развиваться новая. Помню, я благоговейно следила, как из яичников появляется яйцеклетка, затем сливается со сперматозоидом, после чего обустраивается в матке и из нее начинает расти дитя.

Авторы фильма, должно быть, деликатно обошли вопрос о происхождении сперматозоида, поскольку я помню, как спрашивала у матери — откуда берется сперматозоид и как он попадает в женщину. Вопрос ее порядком смутил. Мать пробормотала что-то о любви между мужчиной и женщиной — будто одна любовь и необходима, чтобы сперматозоид оказался внутри женского тела.

Как мне кажется, после этого разговора я всегда несколько путалась в вопросе любви и секса — даже после того, как узнала все о сексуальной механике и что куда помещается. Половой член проскальзывает во влагалище — но куда же девается любовь? Где заканчивается биология и начинаются высшие эмоции?

Любит ли самка псевдоскорпиона своего самца после того, как танец закончится? Любит ли паук свою подругу, убегая прочь, чтобы спасти свою жизнь? Любят ли друг друга шалашники, спаривающиеся в своем шалаше? Учебники этого не говорят. Я могу строить предположения, но способа точно узнать ответ у меня нет.

Мои существа поглощены долгим, медлительным ухаживанием. Мне все хуже и хуже. Иногда приходит моя мать и задает вопросы, на которые я не отвечаю. Иногда рядом с раскладушкой сидят мужчины — но они еще менее реальны, чем мать. Это мужчины, к которым я неравнодушна — мужчины, которых, мне кажется, я могла бы полюбить, хотя дальше этой мысли дело ни разу не заходило. Сквозь их прозрачные тела я вижу стены лаборатории. Теперь мне кажется, что они никогда и не были настоящими.

Иногда я вспоминаю в бреду разные вещи. Танцульки в колледже: я танцую медленный танец с кем-то, тесно ко мне прижавшимся. В комнате было жарко и тесно и мы вышли наружу подышать. Помню, как он целовал меня, поглаживая одной рукой мою грудь, а другой возясь с пуговицами на блузке. Я все время размышляла, любовь ли это — вся эта возня в сумерках.

Воспоминания в бреду изменяются. Я вспоминаю, как танцевала по кругу, взявшись с кем-то за руки. Ноги мои заболели и я пыталась остановиться, но партнер не отпускал, продолжая тянуть меня за собой. Мои ноги инстинктивно двигались в такт с ногами партнера, хотя не было музыки, чтобы помочь нам сохранить ритм. В воздухе пахло сыростью и плесенью; я всю жизнь жила под землей и привыкла к этим запахам.

Любовь ли это?

Я провожу дни, лежа у окна и глядя сквозь грязное стекло. Самец взывает к самке из своего переулка. Я не наделила его голосом, но он зовет по-своему, потирая друг о друга передние лапы, так что металл трется о металл и скрипит, словно кузнечик размером с «Бьюик».

Самка проходит мимо переулка, не обращая внимания на самца, который кидается к ней, лязгая зубами. Самец отскакивает, как бы приглашая ее следовать за собой. Самка проходит мимо. Однако секунду спустя она уже движется мимо переулка в другом направлении и вся сцена повторяется. Я понимаю, что на самом деле самка вовсе не так уж равнодушна к ухаживаниям самца. Она просто выжидает, прикидывает ситуацию. Самец удваивает усилия; отскакивая назад, он теперь дергает головой — делает все, что в его силах, чтобы привлечь внимание к прекрасному дому, который он создал.

Я прислушиваюсь к ним по ночам. Видеть их я не могу — электричество отказало два дня назад и фонари на улицах погасли. Поэтому я прислушиваюсь в темноте и воображаю. Металлические ноги трутся друг о друга, издавая высокий, пронзительный звук. Парус на спине у самца гремит, когда тот развертывает его, потом свертывает, потом опять развертывает, должно быть, демонстрируя сексуальное возбуждение. Я слышу, как утыканный колючками хвост с лязгом ударяет по шипастой спине — это своего рода ласка. Чьи-то зубы громыхают о металл — быть может, это любовное покусывание. (Лев во время спаривания кусает львицу за шею, и этот акт агрессии она принимает со страстью). Когти скрежещут о металлическую шкуру, звенят металлическими чешуями. Я думаю, это любовь. Мои создания знают, что такое любовь.

Я представляю, как член, изготовленный из медной трубки, проскальзывает в канал, выстланный гладким металлом от банок из-под газировки. Я слышу, как металл скользит по металлу. И тут мое воображение отказывает. В моей конструкции не имелось устройств для самовоспроизведения — спермы, яйцеклеток. Наука здесь меня подвела. Эта часть предоставлена самим созданиям.

Мое тело выходит из-под контроля. По ночам я не сплю; боль не дает заснуть. Болит все: живот, грудь, кости. Я перестала есть. Когда я ем, боль ненадолго усиливается, а затем меня тошнит. Я не могу ничего в себе удержать, так что больше и не пытаюсь.

Когда утром начинает светать, свет приходит тусклый, с трудом просачивающийся сквозь дымку, занавесившую небо. Я выглядываю в окно, но нигде не вижу самца. Он покинул свой пост у входа в переулок. Я смотрю целый час, но самка не проходит мимо. Прикончили они, что ли, друг друга?

Несколько часов я смотрю в окно, не вставая с раскладушки и завернувшись в одеяло. Иногда меня лихорадит и одеяло становится мокрым от пота. Иногда меня знобит и я дрожу, несмотря на одеяло. В переулке по-прежнему никакого движения.

Больше часа уходит у меня на то, чтобы спуститься по ступеням. Я не могу положиться на свои ноги, поэтому ползу на коленях, пересекая комнату, словно маленький ребенок, еще не умеющий стоять. Я тащу с собой одеяло, набросив его на плечи, точно плащ. Перед лестницей я отдыхаю, затем начинаю медленно спускаться со ступеньки на ступеньку.

Переулок опустел. Я кое-как поднимаюсь на ноги и, шаркая, бреду по бумажкам. В глазах туман и я с трудом различаю покрывало, болтающееся на веревке посреди переулка. Я направляюсь к нему. Не знаю, зачем я сюда пришла. Пожалуй, я просто хочу увидеть. Хочу узнать, чем все кончилось. Вот и все.

Я ныряю под висящее покрывало. В тусклом свете я различаю дверь в кирпичной стене. С карниза над дверью что-то свисает.

Я осторожно приближаюсь. Свисающий предмет серый, дверь позади него — тоже. Предмет отличается странной спиральной конфигурацией. Прикоснувшись к нему, я ощущаю внутри слабую вибрацию, словно отдаленный гул каких-то механизмов. Я прижимаюсь к предмету щекой и слышу низкую ноту, ровную и протяжную.

Когда я была маленькой, мы всей семьей как-то ездили на пляж и я провела несколько часов, исследуя лужи, оставшиеся после прилива. Среди груд черно-синих мидий и черных завитушек улиток в одной из луж я нашла яйцо рогатой акулы. Оно было спиралевидным, как и это яйцо, а посмотрев сквозь него на свет, я увидела внутри крошечный зародыш. У меня на глазах зародыш изгибался, уже способный двигаться, хотя даже не был еще по-настоящему живым.

Я лежу, скорчившись, в глубине переулка, обернув вокруг себя одеяло. Не вижу смысла куда-либо идти — я с таким же успехом могу умереть здесь, как и в любом другом месте. Я присматриваю за яйцом, слежу за его безопасностью.

Иногда я вижу во сне картины своей прошедшей жизни. Быть может, мне следовало устроить ее иначе. Быть может, мне следовало быть менее осторожной, поскорее вступить на брачную нить, ответить на призыв самца, поющего в своем шалаше. Но теперь это уже неважно. Все это сгинуло, оставлено позади.

Мое время подошло к концу. Динозавры и люди — наше время одинаково истекло. Предстоят новые времена. Новые типы любви. Я вижу во сне будущее и мои сны полны лязга металлических когтей.

Дикарки

Мне было тринадцать лет, когда я повстречалась с королевой лис.

Моя семья только что переехала из Коннектикута в Калифорнию. Был жаркий летний день, но кондиционер в нашем новом доме не работал. Отец ушел на свою новую работу, а мать в ожидании человека, который должен был починить кондиционер, распаковывала вещи. Я хотела помочь ей распаковать коробку с посудой, но уронила на пол фарфоровую тарелку (из сервиза на двенадцать персон), и она напряженным голосом предложила мне пойти на улицу поиграть.

Я не стала спорить и вышла из дома. Задний двор был не слишком велик: небольшое пространство пожухшей травы, окаймленное пыльными кустами и цветочными клумбами. Высокий деревянный забор закрывал мне обзор во всех направлениях.

Я открыла калитку в дальней стороне забора и выглянула наружу — там была грунтовая дорога, тянувшаяся параллельно ржавым железнодорожным рельсам. Наш новый дом стоял на самом краю района новостроек, располагавшегося, в свою очередь, на дальнем краю города. По ту сторону железнодорожного полотна виднелся сад, засаженный грецким орехом — рядами деревьев с темными шершавыми стволами и гладкими светлыми ветками.

Если бы я повернула направо, дорога привела бы меня в город. Повернув налево, я пошла бы прочь от города, в неведомые земли.

Я повернула налево.

Сперва дорога шла вдоль задней ограды наших соседей, но примерно через сотню ярдов жилые кварталы остались позади. Справа от меня по-прежнему была железная дорога и ореховый сад, слева — еще один сад, а за ним открытое поле. Еще дальше дорога и рельсы подходили к небольшому ручью. Я слезла с насыпи, решив пройтись вдоль воды.

Здесь было прохладнее. Деревья бросали на долину ручья мягкую зеленую тень, камни покрывал мох, из ветвей на меня кричали сойки. Овражек свернул в сторону, и я увидела маленькую тропинку, взбиравшуюся по склону сквозь путаницу ветвей и лоз. Я вскарабкалась наверх и оказалась в лесу, где под сенью старых корявых деревьев обильно разрослись сорные травы и кустарник. Вдруг я заметила, что между стволами мелькает что-то оранжевое — цвет был ярким, неестественным, бросающимся в глаза. Идя дальше по тропинке, я приблизилась к цветному пятну и обнаружила небольшую полянку, на которой все кусты были вырублены. Под деревом с кривым, дуплистым стволом стояло большое кресло, обитое яркой материей — оранжевые ромашки на бирюзовозеленом узоре. Перед креслом располагался большой валун с плоским верхом, на котором стоял заварочный чайник с отбитым носиком. В ветвях дерева были заклинены доски, образуя полки, расположенные как попало и не особенно ровно; на них была расставлена коллекция странных предметов: банка с арахисовым маслом, мятая жестянка, фарфоровая чашка без ручки, две выщербленные тарелки и потрепанный плюшевый медвежонок.

— Какого дьявола тебе здесь надо? — раздался вдруг голос совсем рядом со мной.

Вздрогнув, я взглянула в том направлении. На нижней ветке дерева слева от меня сидела девочка примерно моего возраста, в потертых джинсах и испачканной футболке. Ее лицо было разрисовано красно-коричневой глиной — на лбу вертикальные полосы, на щеках горизонтальные. Спутанные рыжеватые кудряшки были перетянуты эластичной лентой и украшены пером голубой сойки.

— Я… Я просто проходила мимо, — запинаясь, проговорила я.

— А кто тебе сказал, что ты можешь здесь ходить? — спросила она, повышая голос. — Это частное владение.

Я почувствовала, как у меня запылало лицо.

— Прости. Я просто…

— Ты что думаешь, ты можешь ходить и совать свой нос куда угодно?

— Я уже сказала, что извиняюсь.

— Эти ребята из новостроек думают, что им принадлежит все на свете!

— Я совсем так не думала…

— Почему бы тебе просто не убраться туда, откуда ты пришла?

— Да, хорошо, — успела выговорить я, прежде чем мой голос прервался. Я повернулась, чувствуя, как слезы заливают мне лицо, но тут же споткнулась о камень и полетела, едва успев подставить руки и одно колено. Когда я с трудом вскарабкалась на ноги, девочка уже стояла рядом со мной.

— Да вообще, кто ты такая, черт возьми? — взорвалась я, пытаясь прикрыть слезы гневом. — Я не делала ничего плохого!

Она рассматривала меня, склонив голову набок.

— Ты ведь не бывала здесь раньше, правда? — спросила она уже более спокойным тоном. Я мотнула головой.

— Мы только что переехали в этот вшивый район.

— У тебя колено разодрано, — сказала она. — И рука тоже. Ну-ка, садись сюда. У меня есть пластырь.

Я села в кресло, и она обмыла мои ссадины водой, которую принесла от ручейка в чашке без ручки. Потом она достала с одной из полок коробку с лейкопластырем. Промакивая мою разбитую коленку намоченным платком, она объяснила, что несколько дней назад здесь побывали какие-то ребята и перерыли все ее вещи, стащили наземь полки и перевернули кресло.

— Тут в округе есть по-настоящему плохие ребята, — сказала она. — Тебе еще повезло, что я не стала сразу кидаться в тебя камнями. Я умею прятаться на деревьях и могу пришибить человека камнем с тридцати футов. — Она выпрямилась, сидя на пятках и рассматривая мое залепленное пластырем колено. — Ну вот, так-то лучше. — Она твердо посмотрела мне в глаза. — Ты спрашивала меня, кто я такая — и пожалуй, я скажу тебе. Я королева лис.

— Королева лис! — повторила я.

— Вот именно, королева лис. — Внезапно она оказалась на ногах. — Пойдем. Я покажу тебе кое-что, это здорово.

На дополнительные вопросы не было времени. Она уже бежала прочь между деревьями, и я последовала за ней.

Она привела меня к месту у ручья, где водились оранжевые и черные тритоны с задумчивыми глазами. Королева лис поймала одного и протянула мне. На ощупь он был холодным и словно бы резиновым. Он не пытался убежать, а только моргал, глядя на меня, а потом принялся шагать по ладони, медленно и высоко поднимая ноги, словно все еще находился в воде.

Сначала я хотела остаться на берегу, но когда я объяснила, что если я перепачкаю одежду, меня ждут неприятности, королева лис возразила, что мои шорты все равно уже в пятнах грязи и крови из разодранной руки. Следовательно, поскольку неприятностей мне все равно не избежать, я могу позволить себе развлекаться сколько душе угодно. Так что я тоже влезла в ручей, отпустила тритона, которого она для меня изловила, и поймала себе другого.

Потом мы сидели на берегу и обсыхали. Пока мы сидели, королева лис разрисовала мне лицо глиной с берега ручья — она называла это «боевой раскраской». Она показала мне, как издавать пронзительные звуки, дуя в листик травы. Пара голубых соек уселась на дерево рядом с нами и выбранила нас за то, что мы так шумим.

— Слушай, кстати, а как тебя зовут? — спросила я.

— Как меня зовут? — Она откинулась назад и посмотрела вверх, ка ветки деревьев. — Ты можешь звать меня Лиса.

— Но это же не имя!

Она пожала плечами.

— Почему же?

— Но я не могу сказать моей матери, что тебя зовут Лиса! Она просто не поверит.

— А зачем тебе вообще говорить ей что-то?

— Она спросит меня.

Она снова пожала плечами.

— Ну так выдумай что-нибудь такое, что ей больше понравится. Ты будешь звать меня Лиса, а я буду звать тебя Мышь.

— Ну уж нет!

— Тогда как мне тебя называть?

— Зови меня Тритон, — попросила я, вспомнив медлительных земноводных с их задумчивыми глазами. — Так будет лучше.

Тем временем близился вечер, и я вдруг осознала, что хочу есть и что солнце уже низко.

— Слушай, мне пора идти, — сказала я. — А то мать здорово разозлится.

— А! — сказала она, ложась на спину в траву. — Мне с этим проще. У меня нет матери.

— Правда? — я украдкой взглянула на нее, но ее глаза были закрыты, и она ничего не заметила. Я еще пыталась сообразить, что на это сказать, когда откуда-то издали послышался мужской голос:

— Сара! Сара, ты там?

Она нахмурилась.

— Это мой папа, — буркнула она. — Надо пойти поговорить с ним.

Она побежала сквозь деревья в том направлении, откуда донесся голос. Немного помедлив, я пошла следом.

Тропинка привела меня к старому белому домику на краю леса. Он не был похож ни на один из домов, которые я видела прежде — здесь не было подъездной дорожки, не было и двора. К дому подходила грунтовая дорога, кончаясь прямо перед крыльцом, где рядом с огромным мотоциклом был припаркован старый потрепанный «седан». Клумба возле крыльца заросла сорняками, а рядом с крыльцом был навален всевозможнейший хлам: чугунная ванна, до половины наполненная водой, решетка для барбекю, сделанная из бочки из-под бензина, груда колпаков от колес. Краска на доме слезала хлопьями.

Лиса стояла на крыльце, разговаривая с коренастым мужчиной в голубых джинсах и черной футболке с оторванными рукавами. Одновременно подняв головы, они увидели меня, стоящую на краю леса.

— Это Тритон, — сказала Лиса. — Тритон, это Гас. Он мой папа.

Он совершенно не был похож на папу. У него не было бороды, хотя побриться ему не помешало бы. У него было три серебряных серьги в левом ухе, черные волосы перехвачены лентой, на правой руке татуировка — замысловатый узор из спиральных черных линий.

— Как дела, Тритон? — Гас совсем не выглядел обескураженным, услышав мое странное новое имя. — Откуда ты взялась?

— Моя семья только что переехала сюда, мистер, э-э…

— Зови меня просто Гас, — сказал он. — На мистера я не откликаюсь.

Я с неловкостью кивнула. Хоть он и не был похож на папу, называть его просто по имени все же казалось странным.

— Я нашла ее в лесу, — сказала Лиса. — Показала ей, где живут тритоны.

— Это здорово. Я рад, что ты зашла сюда! — Было видно, что он и на самом деле доволен. — Очень мило, что у Сары появились гости.

Я не сводила взгляда с его руки. До этого момента я никогда не встречала людей с татуировками.

Он спустился с крыльца и сел на нижнюю ступеньку.

— Что, интересуешься татуировками? Давай, смотри.

Я принялась рассматривать его руку.

— Можешь потрогать, если хочешь. Я не против.

Я опасливо провела пальцем по одной из спиралей, повторяя ее узор.

— Мне ее накололи в Новой Зеландии, один парень из маори. Считается, что она должна приносить удачу. Похоже, работает — сразу же после того, как он мне ее наколол, я продал свой первый рассказ.

Здесь подразумевалось несколько большее, нежели я была в состоянии переварить, но я все равно кивнула, словно все поняла.

Немного помолчав, он встал и сказал:

— Хочешь, поужинаем вместе? Ничего особенного, просто консервированное мясо с бобами и чили.

— Нет, спасибо, — сказала я. — Я лучше пойду домой.

— Только не забудь вымыть лицо, — напомнил он.

Мы с Лисой помылись из шланга возле дома, и я отправилась к себе.

Я пришла домой, как раз когда отец вернулся с работы. Он читал моему брату нотацию по поводу того, что тот все время сидит и смотрит по телевизору всякую чушь. Мать жаловалась, как много ей пришлось заплатить за починку кондиционера. Мне удалось прокрасться в свою комнату и переодеться, прежде чем кто-либо заметил мою грязную одежду и мокрые кроссовки.

Сойдя вниз, я накрыла на стол, и мы поужинали.

Мои родители не очень-то любят друг друга. Ужин — почти единственное событие, на котором они бывают вместе. Над столом витало ощущение смутной напряженности, центром которой был отец. Он был постоянно сердит — не на что-либо конкретное, а как будто на все сразу. При этом он делал вид, что не сердится и все время шутил, но шутки его выглядели не очень смешными.

— Вижу, ты решила, что мясо будет вкуснее, если сделать его черным по краям, — сказал он матери этим вечером. — Интересная мысль.

Жаркое по-лондонски было действительно сильно прожарено, но вовсе не до черноты. Мать засмеялась, делая вид, что это просто шутка. Он взглянул на меня.

— Твоя мать, видимо, считает, что уголь полезен для пищеварения, — сказал он.

Я улыбнулась и промолчала. Моей тактикой в общении с отцом было говорить как можно меньше.

Отец повернулся к моему брату.

— Ну и какие образовательные программы ты сегодня видел? Такие передачи, как «Назови цену», несомненно, смогут многому тебя научить!

— Я вовсе не смотрел телевизор целый день, — угрюмо ответил брат.

— Марк после обеда исследовал окрестности, — вставила мать.

— Понимаю, понимаю: искал приключений на свою голову. В этом городе, конечно же, не меньше шпаны, чем было в Коннектикуте. Не сомневаюсь, что ты и здесь отыщешь себе приятелей.

Как-то, еще в Коннектикуте, Марка привели домой полицейские — он оказался в одной компании с парнями, которых поймали на воровстве в магазине.

— Я тут познакомился с ребятами из нашего квартала, — сказал Марк. — Они все состоят в загородном клубе. А мы можем тоже записаться? Я ходил бы с ними плавать…

Этот вопрос был обращен к матери.

— Плавать в загородном клубе? — воскликнул отец. — Ну не замечательно ли? Может, нам лучше будет подыскать тебе работу, чтобы свободное время не висело на тебе столь тяжким бременем?

Марк ничего не ответил. Отец принялся рассказывать о том, как молод был он сам, когда впервые пошел работать. Я заметила, что Марк пристально смотрит на меня, и почувствовала, что момент приближается: он собирался сказать что-то, чтобы переключить отца со своих дел на мои. Дождавшись, пока отец сделает паузу, Марк спросил:

— Эй, Джоан, а почему ты все время держишься за стакан, когда ешь? Это выглядит очень глупо.

Я взглянула на свои руки. И действительно, моя левая рука крепко сжимала стакан с молоком.

— Ты словно боишься, что кто-нибудь украдет твое молоко, — сказал отец, усмехнувшись. — Расслабься, ты ведь не в логове диких зверей!

На следующий день я снова вернулась на полянку Лисы в зарослях. Когда мать спросила меня, куда я направляюсь, я сказала, что хочу поиграть с одной девочкой, которую встретила вчера, и что буду обедать у нее. Мать уже начала засыпать меня кучей вопросов, на которые я не хотела отвечать, но как раз в этот момент зазвонил телефон — звонила одна из ее городских подруг. Я с минутку постояла рядом, словно ожидая, пока мать обратит на меня внимание — и она нетерпеливо махнула мне, показывая, что я могу идти, чего я как раз и добивалась.

Лиса сидела, забравшись с ногами в свое кресло под деревом, и читала книгу.

— Жалко, что здесь не водятся ежи, — сказала она, словно продолжая разговор, начатый раньше. — В Англии их полно.

Она постучала пальцем по книге, и я взглянула через ее плечо на картинку.

— Да, это здорово, — нерешительно сказала я.

— Лисы их едят, — добавила она, ухмыляясь.

Я кинула на нее опасливый взгляд.

— Пошли! — Она выбралась из кресла и повела меня в глубину леса. Она хотела показать мне место, где в ручеек впадал приток, уходивший в трубу под насыпью. Это был настоящий бетонный туннель, настолько большой, что я, стоя посреди потока, едва могла достать до верха вытянутой рукой. Мы побрели по воде вглубь трубы, сквозь пропитанную запахом водорослей темноту, пока устье туннеля не превратилось в крошечную точку света вдали.

— Правда, здорово? — голос Лисы звучал гулко, отражаясь от стен трубы. — Здесь прохладно даже в середине дня. Отличное место, чтобы прятаться.

Я посмотрела во тьму, бархатно-черную и безмолвную, если не считать нежного музыкального журчания воды. Она одновременно пугала и притягивала.

— Хотелось бы знать, куда она ведет, — сказала Лиса. — Когда-нибудь я возьму с собой фонарик и пойду туда, дальше.

Я оглянулась на отблеск света в конце трубы, потом снова уставилась в темноту и поежилась.

— Прекрасно, — сказала я. — Мы можем пойти вместе.

— Заметано. Ладно, пойдем, я покажу тебе еще кое-что. Мои секреты. — Она зашлепала по воде в сторону выхода, и я последовала за ней, возвращаясь к жару и сиянию дня.

Лиса показала мне лабиринт незаметных тропинок, проложенных в кустарнике вокруг ее полянки. Они были совсем узенькие — как раз, чтобы мы могли пролезть, не больше. В местах, где тропинки пересекались, были сложены кучки камней — «чтобы обстреливать незваных гостей», по ее словам. Вдруг она дотронулась до моей руки.

— Ты водишь! — крикнула она. — Догоняй!

И Лиса нырнула в свой лабиринт, а я припустилась следом, ныряя под ветки и огибая углы, но не сходя с тропинки, поскольку продирание сквозь кусты грозило ушибами и царапинами. Я запятнала ее, и тогда уже она погналась за мной, вопя и улюлюкая на бегу. Мы бегали кругом и кругом, сворачивая с одной тропинки на другую; порой мне мельком открывался вид на полянку с креслом — место, которое я в мыслях начала называть ее гостиной. А временами я оказывалась глубоко в кустарнике, скрытая от всего мира. Кругом и кругом, до тех пор, пока я не выучила, что тропинка, проходящая возле сломанной ветки, ведет к гостиной, а та, что возле кучи камней — к тому месту, где живут тритоны, и так далее.

Лиса гналась за мной, и внезапно ее не стало слышно. Я не могла понять, куда она подевалась, и тихо поползла обратно к гостиной, стараясь не шуметь. Уже почти добравшись дотуда, я услышала позади себя какой-то звук. Лиса прыгнула на меня с ветки орехового дерева и шлепнула по спине.

— Ты водишь! — сказала она. — Пошли поедим.

Мы вернулись в ее гостиную на полянке и принялись за ленч. Это казалось самой обыденной вещью на земле — сидеть под деревьями и поедать крекеры, намазанные арахисовым маслом.

— А здесь в округе действительно водятся лисы? — спросила я.

— Конечно, — ответила она. — Только днем их не увидишь.

— А как случилось, что ты стала королевой лис?

Она сидела в кресле, и свет, падавший сквозь листву ореховых деревьев, ложился пятнами на ее волосы. Я прищурилась, и в ленивом полуденном зное яркие пятна солнечного света засверкали, как драгоценные камни, а потрепанное кресло стало троном. Она царственно вскинула голову, вглядываясь в листву.

— Это началось очень давно, — медленно произнесла она. — Когда я была еще маленькой девочкой.

И она рассказала мне историю.

Однажды жила женщина, которой не нравилось, какой она была. Она чувствовала беспокойство относительно себя, ей словно бы было тесно в собственном теле. Глядя в зеркало, она не узнавала себя. Разве это ее нос? Разве это ее глаза? Ей казалось, что с ними что-то не так — хотя она не могла бы сказать, какими должны быть правильные глаза или нос.

Женщина жила со своим мужем в доме на краю леса, неподалеку от небольшого городка. У нее была маленькая дочка, только-только начавшая ходить в школу.

И вот однажды, когда маленькая дочка этой женщины была в школе, а муж — на работе, она положила ключи от дома на кухонный стол и вышла наружу, оставив дверь за собой широко распахнутой. Она пошла по тропе, которая вела в глубину леса. Оказавшись в самой чаще, она свернула в сторону и пошла между деревьями там, где уже не было троп.

Она ушла от тропы довольно далеко, когда начался дождь — вначале небольшой, потом все сильнее; капли молотили ее по лицу, рубашка и джинсы на ней намокли. Она поискала места, где укрыться, и нашла пустотелый упавший ствол, достаточно большой, чтобы можно было забраться внутрь.

Женщина вползла в него на животе. Внутри ствола было сухо, уютно и тепло. Она ждала, пока закончится дождь, закрыв глаза и слушая, как вода над ее головой барабанит по листьям, капает с веток на землю и течет струйками среди палой листвы. Слушая дождь, она заснула.

Проснувшись, она поняла, что изменилась. Впервые в жизни она чувствовала себя в своем теле как дома. Запахи вокруг были яркими и манящими — восхитительный аромат прелой листвы и червей, теплый запах белки, жившей наверху на дереве. Слушая, как белка прыгает среди ветвей, она вдруг поняла, что двигает ушами, чтобы следить за звуком. Тогда она посмотрела на себя и увидела, что все ее тело покрыто мехом. Она уткнулась носом в длинный пушистый хвост, обвивавшийся вокруг ее лап.

Пока она спала, она каким-то образом превратилась в лису.

Лиса пошевелилась в кресле, посмотрев на меня в первый раз за все время своего рассказа.

— Это была моя мама, — сказала она. — Маленькая дочка — это я.

Я лежала на земле, сонно прислушиваясь к голосу Лисы. Слушая ее историю, я уже забыла, почему Лиса рассказывает ее. Я села и уставилась на нее во все глаза.

— Ты что, хочешь сказать, что твоя мать превратилась в лису?

Она кивнула. Солнечный свет по-прежнему ложился пятнами на ее волосы, но драгоценные камни исчезли. Передо мной была просто оборванная девчонка, которая сидела в потрепанном кресле, глядя на меня с необычным напряжением.

Я замялась. Может быть, она шутит? Или она сумасшедшая?

— Так не бывает.

Она пожала плечами.

— Тем не менее так и было. В один прекрасный день я ушла из дома, чтобы пойти в школу. Когда я вернулась, моей мамы там не было.

— Может быть, она просто ушла куда-нибудь? С чего ты решила, что она превратилась в лису?

Лиса прислонилась головой к потертой спинке кресла.

— В тот день, когда она исчезла, мы с папой вечером сидели на крыльце, и вдруг я увидела лису, крадущуюся вдоль края лужайки перед нашим домом. И я поняла, что это моя мама.

— Как ты это поняла?

— По ее взгляду. Я просто знала это. Я спросила у папы, и он сказал, что такое объяснение ничуть не хуже любого другого. — Она нахмурилась, глядя на свои руки. — В те времена дела у нас шли не очень хорошо. Папа пил, и все такое. — Она подняла голову. — С тех пор он бросил.

Я не знала, что сказать. Бредовая история. Возможно, безопаснее будет поговорить с ней о ее отце, чем о матери.

— А кстати, чем занимается твой отец? Как это получилось, что он оказался дома посередине дня?

— Он пишет рассказы и книжки. Фантастику в основном. Ну, такие, с ракетами на обложке, даже если в книжке нет никаких ракет. А еще… — она понизила голос, — а еще иногда он пишет порнографию. По-настоящему неприличные вещи. Мне он их не показывает, но я знаю, в каком ящике он их держит. Я слышала, он как-то говорил, что за это платят лучше, чем за фантастику…

Я еще пыталась освоиться с этой информацией, когда Лиса внезапно выпрямилась.

— Слушай! — сказала она; ее голос вдруг стал напряженным.

Где-то неподалеку послышались голоса — несколько мальчиков разговаривали и смеялись.

— Надо спрятаться, — сказала Лиса, вскакивая с кресла. Не задавая лишних вопросов, я последовала за ней.

Из своего укрытия в кустах я увидела, что по тропинке идут трое мальчишек — один был мой брат, двух других я не знала.

— Учителя у нас почти все козлы, — говорил один из незнакомцев, коренастый блондин. — Возьми хоть англичанку, мисс Джексон — она только любимчикам потакает.

— Черт, да что ты все об этом! Не могу поверить, что до начала школы осталось всего две недели, — сказал второй мальчик. Этот был высоким, с сальными русыми волосами. — Давайте уже остановимся и покурим.

Блондин как раз в этот момент подошел к краю полянки.

— Эй! Взгляните-ка! — он плюхнулся в кресло, вытащил из кармана полиэтиленовый пакетик, бумагу и принялся сворачивать косячок.

Мой брат осматривался по сторонам, разглядывая полки, чайник, кукол.

— Похоже на укрытие какого-нибудь малыша.

— Это похоже на великолепное местечко для вечеринки, — ответил русоволосый мальчик, садясь на землю. — Привести сюда девчонок… — он ухмыльнулся. — Нас здесь никто не потревожит.

Блондин раскурил самокрутку и сделал глубокую затяжку. До моего укрытия донесся запах марихуаны. Он передал косяк русоволосому.

— А здешние девчонки любят вечеринки? — спросил мой брат. Блондин рассмеялся.

— Некоторые выпендриваются, но есть и вполне ничего.

Русоволосый передал косяк моему брату, и тот глубоко вдохнул дым.

Мне было интересно, куда подевалась Лиса. Русоволосый мальчик описывал Кристину, девочку, которой нравились вечеринки.

— Вот горячая девчонка! — говорил он. — Отличное тело, и она знает, что с ним делать.

— Будто ты хоть раз приблизился к ней настолько, чтобы это выяснить, — рассмеялся блондин.

Было очень странно сидеть в кустах, припав к земле, и смотреть, как мальчишки курят травку и разговаривают о школе и девочках. Я ощущала себя невидимой и странно могущественной. Мальчики не знали, что я тут, рядом. Мой брат не знал, что я вижу, как он курит травку. Они не знали, что я слушаю их разговоры.

— Надо отлить, — сказал русоволосый мальчик. Сделав шаг в моем направлении, он принялся возиться со своей ширинкой.

— Эй! Это частное владение! — Лиса выступила из леса по другую сторону полянки. — Вы нарушили границы чужой территории.

Все трое мальчиков уставились на нее. Блондин заухмылялся, а русоволосый громко рассмеялся, продолжая держать руку на ширинке.

— Ну да, верно. И знаешь что, я тут собрался пописать, так что похоже на то, что я и дальше буду их нарушать. Постой здесь немного, и ты увидишь кое-что, чего еще никогда не видела.

Лиса исчезла в зарослях. Теперь блондин тоже смеялся.

— Кажется, она не горит желанием увидеть это, Джерри.

— Заткнись, Эндрю!

Я отступила по тропинке немного вглубь.

— Эй, что это там? — сказал Джерри, вглядываясь в моем направлении. — Похоже, там есть кто-то еще!

Вылетевший неизвестно откуда камень звучно врезался в его плечо. Я пустилась бежать по тропинке, вспоминая то, что сказала Лиса, когда мы впервые встретились с ней: «Я умею прятаться на деревьях и могу пришибить человека камнем с тридцати футов».

Я слышала, как Джерри ломится сквозь кусты. Скорее всего, он гнался за мной, но когда мне нужно, я могу бегать довольно быстро. К тому же он был слишком большим, чтобы с легкостью протискиваться между кустами. Откуда-то неподалеку до меня доносилось улюлюканье Лисы и ответная ругань моего брата и блондина. Тропинка, по которой я бежала, вела прочь от гостиной, а потом снова возвращалась к ней. Я прихватила несколько камней из кучи возле тропы и, добежав до места, где до гостиной было уже близко, швырнула один в брата. Я решила, что попала, но не стала останавливаться, чтобы посмотреть; я уже снова бежала, а в кустах позади трещало, затем раздался внезапный взрыв ругательств. Еще один камень попал в цель.

Лиса где-то затаилась, однако со стороны полянки доносились грохот и ругань. Я прокралась по тропинке поближе, стараясь двигаться как можно тише. Через кусты я увидела мальчиков. Лицо и руки моего брата были покрыты царапинами, он выбирал колючки из своей футболки. У белокурого Эндрю текла кровь из ссадины на голове, куда попал камень. Джерри стаскивал с дерева полки. По земле были разбросаны осколки заварочного чайника. Должно быть, это и был тот грохот, который я слышала.

— Черт бы вас подрал, козлы! — орал он, обращаясь к деревьям. — Придурки вонючие!

Я услышала позади себя шаги и съежилась, укрывшись за кустами. По тропинке, ведшей от домика, шагал Гас.

— Проклятие! — сказал Эндрю. — Доигрались.

Он пустился было бежать, но Гас был быстрее. Одной рукой он ухватил Эндрю за ворот футболки, другая уже лежала на плече у моего брата. Джерри, однако, удрал — сбежал по тропинке куда-то в лес.

— Эй, отпустите меня! — заныл Эндрю. — Мы ничего не делали!

Гас выглядел пугающе, даже когда я впервые увидела его, а тогда он улыбался. Сейчас на его лице не было улыбки. Он рассматривал валяющиеся на земле полки, разбитый чайник, осколки тарелок и чашек, рассеянные в бурьяне.

— Улики свидетельствуют против тебя, паренек. Похоже на то, что ты здесь забавлялся с вещами моей дочери.

— Это все Джерри! — сказал Эндрю. — Мы ничего не делали.

— Мне не нравится, когда ребята развлекаются на моей территории, — продолжал Гас так, словно Эндрю ничего не говорил. — Я думаю, копам будет интересно узнать про все это. — Его глаза остановились на мешочке с травкой, забытом в кресле. — Пожалуй, если я их вызову, это будет лучшим способом обеспечить, чтобы все не произошло снова.

Блондин снова начал ныть насчет того, что они ничего не делали. Я никогда не видела, чтобы мой брат выглядел настолько бледным и унылым, даже когда отец устраивал ему выволочку.

С неохотой покинув защиту леса, я выбралась на полянку.

— Привет, Гас, — сказала я нерешительно.

— Ты в порядке, Тритон?

— Угу. Э-э… — я дернула головой в направлении Марка. — Это мой брат Марк. Э-э… — Я насупилась, поглядев сперва на Марка, затем на Гаса, и потом снова уткнув взгляд в землю. — Вы не могли бы его отпустить?

— Твой брат, вот как? — Он остро взглянул на Марка, потом перевел взгляд на Эндрю. — Сара, может быть, ты вытащишь наконец сюда свою задницу? — Его голос немного потеплел.

Лиса выступила из-за деревьев на дальней стороне полянки.

— Что здесь произошло? — спросил Гас.

— Они вторглись в чужое владение. Когда я сказала им убираться, тот, другой парень сказал, что собирается помочиться на мои вещи. Тогда я начала кидать в них камнями.

— Мы не знали, что это чужое владение, — сказал Эндрю. — Мы просто хотели срезать, и…

— Сделай одолжение, заткнись, пожалуйста, — сказал Гас.

Эндрю замолчал. Марк не говорил ничего.

— Так уже лучше, — сказал Гас непринужденным тоном. — Я не люблю, когда ребята роются в вещах моей дочери, и я не люблю, когда мне врут. Мне хотелось бы понять, каким образом я могу обеспечить, чтобы это не повторилось впредь.

— Я больше сюда никогда не приду, — сказал Марк.

Гас кивнул.

— Хорошо сказано. Твоя сестра неплохая девочка, и это говорит в твою пользу. — Он повернулся к Эндрю. — А как насчет тебя?

— Но мы действительно ничего не делали, — снова начал он. — Мы только…

Я увидела, как рука Гаса крепче сжала ворот его футболки, и Эндрю остановился.

— Я больше никогда не приду сюда, — сказал он.

— Хорошо, — отвечал Гас. — Я верю тебе. А теперь, прежде чем вы уйдете, вы поможете мне поставить эти полки обратно на дерево, ведь правда?

Марк и Эндрю кивнули. Гас отпустил их. На мгновение мне показалось, что они собираются удрать, но потом мой брат повернулся к дереву. Они с Гасом приделывали полки обратно на место, а мы с Лисой стояли на краю полянки, наблюдая за ними.

— Ну, вот и отлично, — сказал Гас, когда они закончили. — А теперь валите отсюда.

Мальчики прошли до края полянки шагом, а потом припустились бежать. Лиса пересекла полянку и встала рядом с отцом; я осталась стоять где стояла, ожидая, когда он начнет читать нам лекцию — я не сомневалась в этом. Мы не должны были заводиться, мы не должны были кидаться камнями. Мы все сделали неправильно.

Какое-то время он не говорил ничего, потом опустил взгляд на Лису.

— Если меня нет поблизости, лучше не связывайся с нарушителями, — мягко попросил он.

— Ладно, — сказала Лиса. — Наверное, так лучше.

Он коснулся рукой ее плеча.

— Ты в порядке?

— Ага. У меня все отлично.

— Ну что ж, — кивнул он, — мне все равно требовалась передышка. Но теперь я, пожалуй, лучше вернусь к работе.

И он пошел к домику, так и не начав лекцию. Я уставилась ему вслед, потом перевела взгляд на Лису.

— Ты знаешь, твой папа не похож ни на кого из тех, кого я встречала.

Она улыбнулась и кивнула.

— Да, я знаю. — Она взглянула в том направлении, куда убежали мальчики. — Похоже, он прав — они больше не вернутся.

— Угу.

— У тебя хороший бросок, — сказала она. — Ты здорово отметила своего братца. С чего это тебе вздумалось просить папу, чтобы он его отпустил?

Я пожала плечами, чувствуя себя немного неловко.

— Он был и так уже достаточно напуган. А если бы копы привели его домой, мой отец… — Я остановилась, не в силах описать, насколько это было бы ужасно. — Ему бы пришлось действительно несладко.

Лиса нахмурилась, разглядывая мое лицо.

— Да ладно. Все нормально.

Когда я вернулась домой, брат поджидал меня на заднем дворе. Он сидел на одном из расставленных там стульев, ничего не делая. Я остановилась, едва войдя в калитку.

— Мне стоило бы поколотить тебя за то, что ты бросалась в меня камнями, — сказал он.

Я оставалась стоять возле калитки, готовая убежать. Я нервно повела плечом.

— Я попросила Гаса отпустить тебя.

— Угу. — Он продолжал внимательно разглядывать меня. — А откуда ты знаешь этого парня?

— Он отец моей подруги.

— Эндрю говорит, что это какой-то шизанутый байкер. Говорит, что он опасен и что мы должны заявить на него копам.

Я вспомнила татуировки и мотоцикл рядом с домиком.

— Он пишет книжки, — сказала я. — На самом деле он правильный мужик. — Я тронулась к задней двери.

— Эй, Джоан! — окликнул он меня. Он наклонился вперед, сидя на стуле, его руки были сжаты в кулаки.

— Что? — я остановилась.

— Спасибо, что попросила его отпустить меня.

Я недоверчиво воззрилась на него. Мой брат еще никогда ни за что не благодарил меня.

— Угу. Не за что.

— Ты ведь не станешь об этом рассказывать, правда?

— Я никому ничего не скажу.

— Ну и ладно, — он с видом облегчения откинулся на стуле.

— Знаешь, Эндрю говорит, что у этой девчонки крыша не на месте. В школе над ней все смеются.

Я прикусила губу. Я могла себе представить Лису в школе. Она туда совершенно не вписывалась. Она выглядела не так, как надо, вела себя не так, как надо. Она принадлежала лесу.

— Если ты будешь с ней водиться, все решат, что ты тоже с придурью. Ну, в этом-то, конечно, ничего нового нет…

Теперь, когда он начал надо мной подтрунивать, напряжение ушло из его голоса. Я повернулась и пошла в дом, чтобы принять душ перед обедом.

Следующие несколько недель прошли замечательно. Мать занималась распаковкой вещей и была, по-видимому, только рада, что я провожу все вечера со своей подругой.

Однако в субботу, как раз перед тем, как должен был начаться учебный год, мать объявила, что мы идем в гости к соседям на барбекю возле их бассейна.

— Синди Гордон как раз твоя ровесница, — сказала она мне. — А миссис Гордон — вожатая местного отряда старших девочек-скаутов. Я с ней поговорила насчет того, чтобы меня назначили помощницей вожатой.

Должно быть, я помрачнела, потому что она спросила:

— Почему у тебя такое ужасное лицо?

— Я… э-э… я не уверена, хочу ли я записываться в скауты, — нерешительно произнесла я. — Понимаешь, быть скаутом — это было хорошо, пока я была маленькой девочкой, но мне кажется…

— Не глупи, — прервала меня мать. — Тебе всегда нравилось быть скаутом!

Мне никогда не нравилось быть скаутом. Но моей матери нравилось быть вожатой.

— Я не смогу пойти на барбекю сегодня вечером, — сказала я. — Я собиралась к Саре. Она ждет меня.

— Хочешь, я позвоню ее матери и скажу, что ты не сможешь прийти? Уверена, она поймет.

— У меня нет ее номера, а у нее нет матери. Я должна пойти к ней домой.

Брови моей матери сдвинулись еще больше, и я поняла, что она задумалась о семье Сары. Мне не следовало говорить о том, что у нее нет матери. Это просто сорвалось у меня с языка.

Но мать уже потеряла интерес к моим затруднениям.

— На это сейчас нет времени. Ты должна помочь мне сделать картофельный салат.

Она направилась в кухню.

— Но мне нужно сходить к Саре, чтобы сказать ей, что я не смогу играть с ней сегодня вечером!

Отец был в кухне, он брал пиво из холодильника. Услышав мои слова, он нахмурился.

— Твоя мать организовала это барбекю, и это наш дебют здесь, — сказал он. — Мы все должны быть. Правда ведь?

Последние слова были обращены к моей матери.

— Там будет очень весело, — оживленно отозвалась она. — Гордоны тебе понравятся.

Было неясно, обращалась она ко мне или к отцу; в любом случае, никто из нас не ответил. Отец пошел к выходу, неся свое пиво в гостиную, где собирался читать газету.

У меня не было вариантов. Я пошла на барбекю к Гордонам. Синди Гордон оказалась стройной девочкой с пластинками на зубах и короткой светлой стрижкой. Ее брат Эндрю был тем самым блондином, которого я видела в лесу.

Мы с Синди сидели рядом в шезлонгах. Эндрю и Марк плавали; наши родители были на другой стороне бассейна.

— Ты скучаешь по своим друзьям в Коннектикуте? — спросила она. — Это, наверное, ужасно — переезжать.

— Да нет, вроде все нормально.

Я не стала говорить ей, что у меня в Коннектикуте не было настоящих друзей. Было несколько ребят, с которыми мы вместе болтались, но их нельзя было назвать друзьями. Я любила читать и хорошо училась. И то, и другое вызывало подозрение.

— Чем ты занималась с тех пор, как вы переехали?

— Читала. Околачивалась в окрестностях. Не так чтобы очень много.

Я не стала упоминать Лису — вряд ли Синди знала ее. Я сидела, разглядывая лед в своем стакане с содовой.

— Моя мама говорит, что ты собираешься вступить в отряд скаутов?

Я взглянула на Синди. Она изо всех сил старалась выказать дружелюбие и казалась умненькой девочкой.

— Да, моя мама тоже так говорит.

— Это не так уж плохо. В прошлом году мы плавали по порогам на плотах.

Она рассказала мне о том, как они сплавлялись на плотах по Станислаус-ривер, и это звучало весьма интересно. Уж куда лучше, чем наклеивать этикетки на сигарные коробки — чем мы в основном занимались в Коннектикуте.

Мы покинули дом Гордонов около пяти. Я хотела наконец-то пойти к Лисе, но мать меня не пустила. У нее снова было это ее семейное настроение, и поэтому я должна была оставаться дома, даже несмотря на то, что отец сидел в гостиной и читал газету, брат смотрел телевизор, а сама она разгадывала кроссворд.

— Ты не умрешь, если немного побудешь со своей семьей, — сказала она.

Отправившись спать, я поняла, что не могу заснуть. Я слышала, как родители спорят внизу — мать распространялась о том, как она хотела бы проводить больше времени с Гордонами, а отец высмеивал эту идею. Это продолжалось некоторое время, потом они пошли спать. В доме было тихо, но я лежала с открытыми глазами, думая, скучала ли по мне Лиса этим вечером.

Я дергалась и не находила себе покоя, и в конце концов уже не могла больше оставаться в постели. Я тихо встала, оделась, прокралась на лестницу и выбралась из дому на грунтовую дорогу, которая вела к дому Лисы. С задних дворов через ограды проникал свет и на дороге было не слишком темно. Потом я свернула с дороги в лес — и вот там уже стало темно по-настоящему. На небе висел месяц, но лишь совсем немного света просеивалось сквозь листву.

Ночью лес выглядел по-другому. В кустах постоянно что-то шуршало. Даже несмотря на то, что я знала дорогу, мне все время казалось, что я заблудилась. Я не могла перестать думать о зомби и об учениках старших классов, ищущих приключений. Обе опасности казались одинаково угрожающими.

Я подошла к полянке Лисы. Было странно находиться здесь среди ночи. Я увидела среди теней какое-то движение и замерла на месте.

Из тени, падавшей от кресла, вышла лиса. В лунном свете ее мех казался серебристо-серым, а глаза были золотыми. Она села, аккуратно обвернув вокруг себя хвост, и принялась внимательно рассматривать меня, словно принимая какое-то решение. Потом поднялась и трусцой побежала по направлению к дому Лисы.

Поколебавшись, я пошла следом за ней. В окне кухни горел свет, мне был виден Гас, сидевший на кухонном столе. Подперев голову рукой, он писал что-то в блокноте. В свете голой лампочки, болтавшейся под потолком, я видела черные тени под его глазами, печальные морщинки у губ.

Я помедлила, глядя внутрь. Мне пришла мысль развернуться и пойти домой — но я не смогла бы еще раз пройти по темному лесу в одиночку. Я тихо постучала в дверь и стала смотреть в окно, как Гас поднимается с места, чтобы впустить меня.

До сих пор я еще не бывала у них в доме. Раковина на кухне была завалена грязной посудой, но не это привлекло мое внимание. Вдоль всех стен тянулись книжные полки, некоторые были до отказа забиты книгами, другие — бумагами. Это показалось мне очень необычным: книжные полки на кухне!

— Тритон, — мягко проговорил Гас. — Рад тебя видеть.

Он не стал спрашивать меня, почему я оказалась на улице так поздно, как сделал бы любой другой взрослый. И мне показалось, что он был действительно рад меня видеть.

— А Лиса спит?

— Боюсь, что да.

— Ох. А я хотела с ней поговорить. Она… она не сердится на меня?

Гас сдвинул брови и подсел к кухонному столу, жестом указав мне на второй стул.

— Она расстроилась из-за того, что ты не пришла.

— Мать заставила меня пойти на барбекю к Синди Гордон. У Синди мама вожатая в скаутском отряде, а моя мать хочет быть помощницей вожатой, и поэтому мне тоже придется записаться в отряд… Но я все равно пришла, хотя мне и было страшно!

Не знаю толком почему, но высказав все это, я расплакалась — потому что боялась, что Лиса сердится на меня, потому что мне действительно было очень страшно в лесу, а теперь я была в безопасности, потому что Гас был добр со мной… внезапно я просто не могла не заплакать.

Гас поднял руку, остановив меня прежде, чем я начала по-настоящему.

— Расслабься, Тритон. Вдохни поглубже. — Некоторое время он молча смотрел на меня. — Знаешь, ты ведь на самом деле не хотела все это рассказывать мне. Ты хотела рассказать это Саре — то есть Лисе.

Не поднимаясь с места, он протянул руку к книжной полке и достал оттуда блокнот на спирали и карандаш.

— Напиши это. Напиши ей записку и объясни, что произошло. Я прослежу, чтобы Лиса прочла ее.

— Но почему вы не можете просто рассказать ей сами?

Он откинулся на спинку своего стула.

— Если об этом стану рассказывать я, то буду говорить своими словами. Ты должна выбрать свои собственные слова. Сказать свою правду. Это важно.

Я присела на кухонный стол и написала Лисе длинную записку о том, как я не могла ей позвонить, потому что не знала ее номера, и как моя мать не позволила мне пойти к ней, и как я выскользнула наружу после наступления темноты и видела лису на полянке. Я написала, как мне было жалко, что я не смогла прийти. Потом я вырвала листки и протянула их Гасу.

— Вы передадите это Лисе?

— Конечно.

Я отдала ему блокнот. Он открыл его на первой странице и написал на ней телефонный номер.

— Это наш номер, — сказал он, протягивая мне блокнот. — Блокнот оставь себе. Будешь записывать туда всякие другие вещи.

— Какие вещи?

Он пожал плечами.

— Всякие. То, что с тобой происходит. То, чего ты боишься. То, что ты сама придумаешь. Иногда это помогает — записывать все это. Пошли, я провожу тебя до дома.

Теперь, когда рядом был Гас, лес не казался мне страшным. Тени были просто тенями. Загадочные шумы исходили от птиц и мышей, и от машин вдали на дороге. Он расстался со мной у задней калитки нашего дома.

На следующий день я нашла Лису на полянке, в кресле.

— Привет, Лиса, — сказала я. — Прости, что мне пришлось пойти вчера на это дурацкое барбекю.

— Папа передал мне твою записку.

— Он сказал, что ты сердилась на меня.

Она пожала плечами.

— Ну да. Но он сказал, что не все родители так все понимают, как он. Что некоторые просто помыкают своими детьми.

— Это он правильно подметил.

— Так что все в порядке. Пошли в туннель.

Туннелем мы называли трубу. Иногда мы заходили глубоко в темноту, и Лиса придумывала всякие истории: мы были первыми исследователями в самой глубокой пещере в мире; мы были повстанцами, укрывающимися в парижской канализации; мы путешествовали к центру Земли, где до сих пор жили динозавры.

В тот день Лиса не стала ничего придумывать. Мы просто шли все дальше во тьму, и холодная вода хлюпала в наших кедах. Мы зашли уже довольно далеко, когда Лиса сказала:

— Ты видела лису вчера вечером. Что ты о ней думаешь?

— Она была очень красивая.

— Какие у нее были глаза?

Я пожалела, что не вижу лица Лисы. Ее голос звучал странно — высоко и напряженно.

Я вспомнила золотые глаза лисицы.

— Такие, словно… словно она знала, о чем я думаю, — ответила я.

Некоторое время Лиса молчала. Потом проговорила:

— Моя мама была очень красивая. Я помню, что у нее были очень маленькие руки. А ее волосы были такого же цвета, как лисий мех. Такие, ржаво-красно-коричневые.

Я помедлила.

— Ты действительно думаешь, что она превратилась в лису? — осторожно спросила я.

Лиса остановилась на месте. Я слышала в темноте ее дыхание; где-то рядом журчала вода.

— Иногда просто нужно поверить во что-нибудь сумасшедшее, — прошептала она в темноте. — Потому что все другие вещи, в которые нужно верить, слишком больно ранят. Понимаешь, я, конечно, могу попробовать поверить во что-нибудь другое. Например, что она просто бросила нас с папой и сбежала с каким-нибудь другим парнем. Но мне кажется, что превратиться в лису было бы по-настоящему круто. Я понимаю, почему она могла бы захотеть этого. Мне нравится думать, что она — лиса и живет в лесу. Так что это то, во что я верю.

— Понимаю, — сказала я. В ее словах действительно был какой-то бредовый смысл. Я пошарила в темноте и взяла ее за руку. — Ладно, тогда я тоже буду в это верить.

— Давай-ка пойдем посмотрим на тритонов, — сказала Лиса, уводя меня прочь из темноты.

На следующей неделе начались занятия в школе. У меня был урок английского, учительница как раз делала перекличку, когда я увидела Лису в заднем ряду. Ее лицо было тщательно умыто, на ней была чистая рубашка и вельветовые штаны — не грязные и не порванные. Я упорно смотрела в ее сторону, но она не ответила на мой взгляд.

Учительница, мисс Парсонс, была трепетная женщина с тонкими волосами и высоким, задыхающимся голосом. В тот первый день она прочла нам стихотворение о нарциссах и спросила нас, что мы о нем думаем. Мне оно показалось не очень интересным, но я не стала этого говорить.

Когда урок закончился, я поспешила догнать Лису у двери.

— Привет, Лиса! Как дела?

Она взглянула на меня с нарочито бесстрастным выражением на лице.

— Здесь меня зовут Сара.

— Очень хорошо. А меня — Джоан.

— Послушай, мне надо идти, — сказала она. Она шла быстро, и мне пришлось ускорить шаг, чтобы продолжать идти рядом с ней. Сейчас она казалась меньше ростом, чем в лесу, и прижимала свои книги к груди, словно ей было холодно. И она не улыбалась.

— В чем дело? — спросила я. — Куда ты спешишь?

Она не замедлила шага.

— Мне еще нужно кое-что сделать.

— Эй, Джоан!

Обернувшись, я увидела Синди Гордон, стоявшую возле своего шкафчика, и рядом с ней еще одну девочку. Я притронулась к руке Лисы.

— Это Синди Гордон, — сказала я. — Мы с ней знакомы. Пойдем, поздороваемся.

Я тронулась в их сторону, но когда я подошла к ним, Лисы со мной не было. Я увидела лишь ее спину, удаляющуюся прочь по коридору.

— Привет, Синди, — сказала я.

— Привет, Джоан. — Ее подруга пристально глядела вслед Лисе. — Это Сью. Сью, это Джоан.

— Ты знаешь эту девочку? — спросила меня Сью.

— Да, а что?

Она взглянула на Синди, но не ответила на мой вопрос.

Синди закрыла свой шкафчик и проговорила:

— Джоан только что переехала сюда из Коннектикута. Она живет совсем рядом со мной. — Она посмотрела на меня. — Мы собираемся пообедать в кафе. Хочешь с нами?

Лисы больше не было видно. Я неловко пожала плечами.

— Да, пожалуй, хочу.

В кафе я съела гамбургер, стоя за столиком вместе с Синди, Сью и еще с парочкой их подруг. Они задали мне несколько вопросов о Коннектикуте, но в основном говорили об уроках и о том, какие у кого учителя.

На урок естествознания я вошла вместе с Синди и Сью. Учитель, мистер Макфарланд, был высоким костлявым мужчиной в штанах из шотландки и рубашке с клапаном на кармане. Сначала он немного рассказал нам по теме занятия, а потом попросил нас разделиться на пары для лабораторной работы. Пока все толкались и переходили с места на место, пытаясь найти себе партнера, я увидела Лису — она стояла в конце класса в полном одиночестве. Покинув Синди и Сью, которые немедленно образовали пару, я направилась к ней.

— Привет, — сказала я. — Хочешь, будем партнерами?

Она посмотрела на меня, слегка нахмурившись.

— Не надо делать мне одолжений.

Я тоже нахмурилась.

— Что с тобой, Лиса? — спросила я очень тихо. — Почему ты так странно ведешь себя?

— Я вообще странная. Разве твои новые подруги еще не рассказали тебе?

Я проследила за ее взглядом. Синди и Сью старательно отвели глаза, когда я посмотрела на них. Тогда я снова перевела взгляд на Лису.

— Послушай, ты хочешь работать со мной в паре или нет?

Она прикусила губу и пожала плечами.

— Наверное.

Всю оставшуюся часть урока мистер Макфарланд заставлял нас исследовать цветы и находить в них различные части: чашелистики, лепестки, тычинки, пестики. Лиса работала со мной, но это была не та девочка, которой она была в лесу. Она была более тихой, более подавленной. В лесу она командовала, она знала, что делает. Здесь она была не на месте. Когда урок закончился, Лиса исчезла в толпе учеников прежде, чем я успела ее догнать.

После школы, когда я возвращалась домой с Синди и Сью, Сью спросила меня о Лисе.

— Откуда ты знаешь Сару?

— Я встретила ее, когда гуляла вдоль железнодорожных путей, — сказала я, чувствуя себя неловко. Я знала наверняка, что Синди и Сью никогда не стали бы в одиночку бродить по лесу.

— Я слышала, что они с ее отцом живут в этой развалюхе в лесу. Отец у нее ужасный тип. Он ездит на этом огромном «Харлее» и весь в татуировках.

— Я была у нее дома, — медленно проговорила я. — Там не так уж и плохо. И я говорила с ее отцом. Он отличный парень.

Сью поглядела на меня так, словно я сообщила ей, что летала на Марс на НЛО.

— Ты была у нее дома?

— Ну да, я была у нее дома, — повторила я несколько натянутым тоном.

— Слушай, — сказала Синди, — а как тебе понравились штаны мистера Макфарланда? Правда, смешные?

Разговор переключился на мистера Макфарланда и на то, какой он забавный. Я была благодарна Синди за то, что она переменила тему. Мне показалось, что ей не понравился пренебрежительный тон, которым Сью говорила о Лисе. Она спросила, не хотим ли мы пойти к ней поплавать, но я отказалась.

— Я не могу, мне надо еще кое-что сделать дома. Мама просила меня.

Придя домой, я переоделась в джинсы и отправилась на нашу полянку. Лисы там не было. Я пошла к ней домой, но Гас сказал, что она еще не возвращалась. Я поискала ее у ручья, где водились тритоны, потом пошла к трубе.

Возле входа я остановилась и прислушалась.

— Лиса? — позвала я.

Ответа не было. Вода уже стояла низко — всего лишь маленькая струйка текла посередине трубы. Я увидела грязные отпечатки ног на сухом цементе возле воды, они были как раз такого размера, как ноги Лисы.

— Лиса, — позвала я снова.

Я двинулась в темноту, идя по загибающемуся вверх цементному боку трубы, чтобы не ступать в ручеек. Эхо моих шагов разносилось по всей длине туннеля.

Каждый раз, когда я бывала здесь, Лиса шла впереди. Сейчас мне казалось, что в туннеле темнее, чем бывало когда-либо прежде.

— Лиса!

— Да?

Ее голос звучал тихо. Она была совсем недалеко от входа.

— Я искала тебя.

— Ну что ж, вот и нашла.

Я натолкнулась на нее — она полусидела на боку трубы, упершись ногами прямо в воду. Я присела рядом.

— Ты не подождала меня после уроков.

— Мне показалось, что ты хотела пообщаться с теми другими девочками.

— Ты могла бы пойти домой вместе с нами, — возразила я.

— Нет, не могла бы. Я им не нравлюсь.

— Просто они тебя не знают, — ответила я, уже зная, что она права. Синди еще могла бы принять ее, но не Сью.

Она не ответила.

— Моя мать хочет, чтобы я вступила в этот скаутский отряд. Если бы ты тоже вступила, то…

— Нет, спасибо, — ответила она. — Не интересуюсь. Это бы ничего не изменило.

Я сидела в темноте рядом с ней, понимая, что она права.

— Забудь о школе, — внезапно произнесла она. — Давай посмотрим, насколько далеко мы сможем пройти по туннелю.

— Прямо сейчас? У нас же нет ни фонарика, ни чего-нибудь такого…

Свет от входа казался очень далеким.

— Пошли, — сказала она. — Кажется, я знаю, где она выходит.

Я пошла следом за ней в темноте, шлепая по воде. Она быстро шагала вперед, вновь приняв на себя командование.

— Смотри, отличное место, чтобы спрятать сокровище, если бы оно у нас было, — говорила она. — Здесь его никто никогда не найдет.

Свет от входа позади нас исчез. В воздухе висел запах затхлости и глины. Мы не могли заблудиться — туннель был только один, и чтобы выйти из него, нам надо было всего лишь повернуть назад, — но мое сердце билось быстрее, и было трудно дышать. В конце концов, когда, казалось, прошло уже несколько часов, я увидела впереди булавочный лучик света, который становился все больше по мере нашего приближения.

Когда мы выбрались к солнечному свету, Лиса уже ухмылялась во весь рот. Мы вышли на другую сторону орехового сада, пройдя под землей чуть ли не милю.

— Ну как, разве это было не круто? — спросила она.

Я легла на землю, в пятно солнечного света, ужасно радуясь, что снова вижу свет дня. Она присела рядом со мной, обняв руками колени.

— Да, — признала я, — это было действительно круто. Без тебя я бы этого ни за что не сделала.

Она лишь кивнула, подтверждая свою руководящую роль и авторитет. Она снова была королевой лис.

Той осенью моя жизнь разделилась между двумя мирами.

После школы и на выходных я проводила все время, какое только могла, в лесу вместе с Лисой. В школе я старалась быть осмотрительной. Временами я общалась с Синди и ее подругами, а временами общалась с Лисой.

Как-то раз, войдя в кабинет естествознания, я обнаружила там стеклянный аквариум, полный больших зеленых лягушек. Мистер Макфарланд поднял вверх извивающуюся лягушку и продемонстрировал нам, как втыкать ей иглу в основание шеи, чтобы разорвать позвоночник.

— А теперь вы все сделаете то же самое, — сказал он. — Каждая пара лабораторных партнеров вскроет одну лягушку.

Когда он спросил, сеть ли у кого-нибудь вопросы, Лиса подняла руку и сказала, что не будет этого делать.

Он кивнул и сказал, что сам убьет лягушку для тех пар, которые не могут сделать этого сами.

— Нет, — сказала Лиса. — Я не стану вскрывать лягушку, даже если вы убьете ее. Я не хочу иметь с этим ничего общего! — она почти кричала на него.

Мистер Макфарланд слегка покраснел.

— Думаю, тебе придется поговорить об этом с деканом девочек, — натянуто проговорил он. — Джоан, может быть, ты присоединишься к одной из других групп?

— Я тоже не стану этого делать, — тихо произнесла я. — Наверное, я лучше тоже пойду поговорю с деканом девочек.

Мистер Макфарланд выглядел удивленным — все же я была на хорошем счету. Но я не могла покинуть Лису, так что мы обе вышли из кабинета и направились к декану девочек. Та посмотрела на Лису с грустью, а на меня — с удивлением.

— Сара, мне очень жаль, что я снова вижу тебя здесь. Джоан, я удивлена, что вообще тебя здесь вижу.

Лиса села, сложив руки на груди, с несчастным и упрямым видом, в то время как я принялась многословно и сбивчиво говорить о жестокости к животным и уважении к жизни. В конце концов декан девочек прониклась симпатией к тому, что она назвала нашей «чувствительностью». Я предложила, чтобы мы с Лисой пошли в библиотеку, провели исследование по этому типу лягушек и написали доклад по этой теме. Декан и мистер Макфарланд согласились.

На уроках английского я писала стихи — которые, как я знала, должны были понравиться мисс Парсонс. Всякую чепуху про облака, дождик и грустные чувства. Мне всегда это хорошо удавалось — понимать, что нравится учителям, и выдавать им это.

Лиса попросту не могла освоить этот трюк, хотя я объясняла ей.

— Это нечестно, Тритон, — сказала она как-то, когда мы сидели на нашей полянке. — Ты пишешь то, что ее ублаготворит, вместо того, чтобы писать то, что тебе нравится. Зачем тратить зря свое время?

Я пожала плечами.

— Мне ставят хорошие оценки. И тогда родители меня не достают.

Стихи, которые писала Лиса, казались мне более интересными, чем мои, но они были не о тех вещах, которые нравились мисс Парсонс. Лиса писала об отслаивающейся краске на их доме, о запахе тины в нашей трубе, о надписях на стене школьного двора. Она не хотела тратить время, проверяя, чтобы все слова были написаны правильно, и считала излишним переписывать стихотворение начисто только для того, чтобы в нем не было помарок. Ее почерк был ужасен. Мисс Парсонс снимала баллы за правописание и аккуратность — но мне кажется, что на самом деле Лиса получала низкие отметки из-за того, что ее стихи заставляли мисс Парсонс нервничать.

Когда мисс Парсонс прислали бланки для участия в конкурсе коротких рассказов, который устраивала организация женщин-писателей, она дала один бланк мне.

— Им нужна художественная проза, написанная такими девочками, как ты, — сказала она. — Почему бы тебе не попробовать написать рассказ? Ты покажешь его мне, а я представлю его на конкурс.

В этот день за обедом Синди сказала мне, что мисс Парсонс дала бланк и ей тоже.

— Я хочу написать про то, как мы плавали на плотах, — серьезно сказала она. — В реке мы видели много мусора, и это заставило меня задуматься о природе.

Я вежливо кивнула, хотя не могла себе представить ничего более скучного.

После школы я рассказала Лисе о конкурсе.

— И что, ты собираешься написать для мисс Парсонс рассказ о щепочках и котятках? — спросила она.

Я пожала плечами, чувствуя себя неловко. С тех самых пор, как Гас дал мне блокнот, я постоянно записывала в него такие вещи, которые не показала бы мисс Парсонс — такие вещи, которые не показала бы никому.

— Ты должна написать о том, что для тебя действительно важно, — сказала Лиса. — Папа говорит, что именно так и получаются самые хорошие книжки.

Я снова пожала плечами.

— Если я так сделаю, то не смогу показать это мисс Парсонс.

— Тебе и не обязательно показывать ей! У тебя есть бланк. Ты можешь просто взять и послать его сама.

— Может быть, лучше ты что-нибудь напишешь? — предложила я. Лиса покачала головой.

— Ну да. Очень им будет интересно читать то, что я напишу!

— А может, нам написать что-нибудь вместе? — сказала я. — О чем мы можем написать?

— О дикарках! — сказала Лиса не задумываясь. — О диких девочках, которые живут в лесу.

— Как они туда попали?

Она сидела в своем кресле, глядя в листву над головой и слегка щурясь на солнце.

— Одна из них там выросла.

— Ее мама была лиса, — продолжала я, — а ее отец был волшебник. Волшебник полюбил лису и превратил ее в женщину, но она так и не смогла стать счастливой, и тогда она снова сделалась лисой.

— Мне кажется, другая девочка пришла туда позже, — медленно проговорила Лиса. — Она принцесса, дочь злого короля и прекрасной, но глупой королевы. Она оказывается в лесу, отправившись в путешествие, чтобы выйти замуж за жестокого герцога. Но по дороге она убегает и находит в лесу дикую девочку.

— И они начинают жить вместе, и дальше все как в «Робин Гуде», — подхватила я. — Они грабят богатых и раздают добро беднякам.

— И все звери в лесу — их друзья!

Мы решили написать рассказ. Я ничего не сказала мисс Парсонс; я ничего не сказала моей матери. Мы рассказали об этом Гасу, но он стал единственным, кто все знал. Он показал нам, где у него лежит словарь, чтобы мы могли проверять по нему слова. Во всем остальном он предоставил нас самим себе.

Через пару недель после того, как мы начали работать над рассказом, моя мать спросила меня о конкурсе.

— Мама Синди сказала мне, что Синди пишет рассказ для конкурса детей-писателей. А ты? У тебя с английским очень хорошо. Ты не хочешь тоже написать рассказ?

— Да нет, вряд ли, — промямлила я. — У меня столько дел в школе…

— Мне казалось, у тебя куча времени, чтобы играть в лесу каждый вечер, — возразила она.

— Мы с Сарой работаем над одним заданием по биологии — изучаем тритонов. Может быть, мы потом представим эту работу на научной олимпиаде.

Зазвонил телефон, и я поспешила ретироваться.

Через месяц после того, как мы с Лисой начали работать над рассказом, Гас дал нам свою пишущую машинку, чтобы напечатать его, а также марки и большой конверт, чтобы мы могли послать рассказ на конкурс.

В течение нескольких дней после этого мы не знали, куда деваться. Мы знали, что рассказ, скорее всего, даже еще не дошел до судей конкурса — но все равно постоянно проверяли почту.

Иногда мы практиковались на нашей полянке, читая рассказ вслух, поскольку победители конкурса должны были прочесть вслух свои рассказы. Мы договорились, кто какую часть будет читать, кто какие реплики будет подавать в диалогах.

Двумя месяцами позже мисс Парсонс как-то попросила нас с Лисой остаться после урока. На ее лице было очень странное выражение — глаза были злыми, а губы улыбались скупой натянутой улыбкой.

— Вы, девочки, не сказали мне, что послали рассказ на конкурс детей-писателей, — сказала она.

Я быстро взглянула на Лису и снова перевела взгляд на мисс Парсонс.

— Э-э… Ну да, послали.

— Джоан, твоя мама даже не знала, что ты вообще пишешь его! Я только что звонила ей, чтобы сообщить новости.

Я кивнула, пытаясь улыбнуться.

— Я хотела, чтобы это было сюрпризом.

— О, это оказалось для нее большим сюрпризом! Ну и радостью, разумеется. Рассказ выиграл первый приз в твоей возрастной группе. Это большая честь. Организаторы конкурса хотят, чтобы ты приехала в Сан-Франциско и прочла свой рассказ вслух на церемонии вручения призов; его напечатают в антологии рассказов для девочек.

Я посмотрела на Лису — она ухмылялась во весь рот.

— Мы выиграли! — сказала она.

Мне очень хотелось запрыгать на месте, подскочить к ней и обнять, но мисс Парсонс еще не закончила.

— Не могу дождаться, когда я увижу этот рассказ, — сказала она. — Судьи сочли его исключительно высокохудожественным и хорошо написанным.

Мисс Парсонс пришлось попросить организаторов конкурса прислать ей экземпляр рассказа, после того как я солгала и сказала, что у нас не осталось второго экземпляра. Она дала его моей матери, и они обе прочитали его.

Рассказ не мог им не понравиться, поскольку он победил на конкурсе — но не думаю, чтобы они что-то в нем поняли.

— В нем столько выдумки, — сказала моя мать. — И как только вам с твоей подружкой пришли в голову все эти имена?

— Метафоры у тебя очень красивые, — сказала мисс Парсонс. На уроках она постоянно говорила о метафорах. — Но мне все же хотелось бы, чтобы ты показала рассказ мне перед тем как посылать. Мне кажется, я смогла бы помочь тебе немного смягчить его.

Мы дали прочесть рассказ Гасу.

— В нем бурлит энергия юности, — сказал он. — Отличная штука!

Когда я в тот вечер уходила домой, он сказал:

— Мое почтение злому королю!

Разумеется, моя мать тут же принялась строить планы. Она настояла, чтобы я дала ей телефон Лисы, и сама позвонила Гасу.

— Я подумала, что мне нужно бы походить с девочками по магазинам, купить им какие-нибудь платья для церемонии, — радостно сообщила она ему. — Это такой особенный случай — я уверена, что им захочется выглядеть как можно лучше!

Лиса не захотела идти, и Гас не стал ее заставлять. Поговорив с Гасом и Лисой по телефону, моя мать сказала, что она очень гордится, что у меня хватило терпения работать с этой девочкой, и что, может быть, мне стоит следующий свой рассказ писать уже без нее.

Мы с ней пошли в магазин, и она заставила меня примерить дюжину платьев, которые, по ее мнению, подходили для такого случая. Мне они все показались отвратительными, но она в конце концов остановилась на ярко-красной блузе, под которую следовало надеть черный свитер с высоким воротом.

— Это не слишком изящно, — признала она. — Но очень стильно.

В тот вечер, когда должна была состояться церемония, мы поехали на машине в Сан-Франциско, находившийся всего лишь в часе езды от места, где мы жили. Мой отец был в деловой командировке, поэтому он не мог к нам присоединиться. Моя мать настояла, чтобы Гас и Лиса поехали вместе с нами.

На Лисе было темно-синее платье. Гас облачился в серый костюм, но с большой харлей-дэвидсоновской пряжкой на поясе, что немного утешало.

Гас не переставая говорил нам с Лисой, как у нас все замечательно получится, но мне все равно было немного не по себе. Этот рассказ был наш, только наш! А теперь моя мать думала, что он принадлежит ей. И мисс Парсонс думала, что он принадлежит ей, и я не сомневалась, что люди на конкурсе тоже будут думать, что он принадлежит им. Все были уверены, что владеют частичкой нас. Нас искромсали, расхватали на кусочки.

Нас с Лисой оставили ждать за сценой большого театра, вместе со всеми остальными детьми, которые должны были читать свои рассказы. В одном углу комнаты сидели четверо старшеклассников, делавших вид, что говорят о прочитанных книгах, но на самом деле пытавшихся доказать друг другу, насколько они умные. Дети из начальной школы были в другом углу, они должны были читать первыми. У двери сидела молодая женщина — я решила, что она, должно быть, учится в колледже. Пока я смотрела на нее, она вытащила из кармана пальто косметичку и принялась красить губы. Я подумала о том, как стильно и безупречно она выглядит. Вот такой моя мать хотела бы видеть и меня.

Несколько минут мы посидели вместе с другими, чувствуя себя неловко и глупо.

— Давай смотаемся, — тихо сказала мне Лиса.

— Что?

— Давай свалим отсюда. Все равно ничего хорошего не выйдет. Это больше не наш рассказ.

Я посмотрела на дверь.

— Но мы не можем сделать этого!

— Еще как можем! — В ее голосе послышались умоляющие нотки. — Что нам мешает? Мы же дикарки! — Она опустила взгляд на свои руки. Она больше не была Лисой. Она была Сарой, и она была несчастна. — Черт, все пошло не так!

— Это все одежда, — сказала я. — Как мы можем быть дикарками, если мы так одеты? Так просто не бывает.

— Они не хотят, чтобы мы были дикими, — печально сказала она. — У дикарок на лицах грязь.

— Или боевая раскраска, — добавила я.

В этот момент студентка колледжа поднялась со своего места и вышла в коридор, направившись к туалету. Она оставила пальто перекинутым через ручку кресла. Несколько мгновений я колебалась, затем встала.

— Пошли, — сказала я Лисе. Она вслед за мной подошла к креслу. Я быстро сунула руку в карман пальто, вытащила косметичку и пошла дальше, пока не заметила за сценой такое местечко, где никто не мог нам помешать.

Губная помада оказалась очень симпатичного оттенка красного цвета. Лиса закрыла глаза, и я разрисовала ее лоб волнистыми линиями и точками, протянула по щекам зазубренные молнии, а на подбородке нарисовала полосы. Потом мы поменялись. Прикосновение губной помады к моему лицу было прохладным и мягким. Она нарисовала мне круги на щеках и полосы на лбу, и провела длинную линию вдоль носа. Я расплела волосы — мать дома заплела мне аккуратные тугие косички. Волосы разметались вокруг моего лица облаком мелких кудряшек.

— Ну, теперь мы готовы, — сказала Лиса. Она опять ухмылялась.

Ученики начальной школы сошли со сцены, и женщина-ведущая объявила наши имена. В тот же момент я схватила Лису за руку и мы вместе пошли к микрофону. Женщина, стоявшая на подиуме, смотрела на нас во все глаза — но я не колебалась. Я взяла из ее руки микрофон и некоторое время просто стояла, глядя на аудиторию. Потом я произнесла первую строчку рассказа, которую выучила много месяцев тому назад:

— Мы дикарки; мы живем в лесу. Вы боитесь нас. Вы боитесь, потому что не знаете, чего от нас ждать.

— Мы не всегда жили в лесу, — произнесла Лиса, подхватывая следующую строчку. — Когда-то мы жили с людьми, как и все вы. Но мы порвали с этой жизнью и оставили ее позади.

Этот момент я помню. Жаркое сияние ламп на моем лице, сладкий жирный запах губной помады, испуганные лица аудитории. Ощущение власти и свободы, когда мой голос, вырвавшись из микрофона, раскатился по залу.

Я посмотрела на море лиц перед собой — столько людей, и все глядят на нас. Я видела лицо Гаса, он ухмылялся. Рядом с раскрытым ртом сидела мисс Парсонс; моя мать сердито хмурилась. Они были шокированы. Они были разгневаны. Они были напуганы.

Это мы были дикарками, живущими в лесу. Мы выиграли конкурс, мы нанесли на лица боевую раскраску — и ничто больше не будет таким, как прежде. Мы были дикарками, и они не знали, чего от нас ждать.

Драконовы врата

Зовут меня Алита, что означает «та, которой можно верить». Матушка зовет меня Ал. Если кому-нибудь интересно, что это за имя такое, я объясняю: это уменьшительное от мужского имени Алонзо. В свои пятнадцать я вполне схожу за юношу на пороге зрелости. Я одеваюсь по-мужски и всяческим рюшам и юбкам предпочитаю туники и бриджи.

Матушка играет на арфе и поет баллады, а я — сказительница. Я знаю много народных сказок (изобилующих пошловатыми шуточками и комичными персонажами) и героических легенд, которые так нравятся знатным слушателям (обычно в них рассказывается о благородных принцах, прекрасных принцессах и куртуазной любви), а еще я знаю множество поучительных историй (священнослужителям они по душе, а вот всем остальным — не очень). Мне ведомы тайны развития сюжета.

Но история, которую я поведаю вам сейчас, своенравна: она наотрез отказывается следовать хоть какой-нибудь традиции. Она блуждает, подобно овце, отбившейся от стада. В ней говорится о принце и драконе, но лишь под самый конец. Здесь найдется место и волшебству, и желаниям, и… но всему свое время.

Начинается она в горном городке Набакхри, где каждую осень собираются пастухи и ткачи. Сюда с гор спускаются чабаны и продают шерсть, а из низовья поднимаются ткачи и покупают ее. Чтобы развлечь собравшихся, на фестиваль пришли мы с мамой.

Мы добрались до городка уже в сумерках. Дорога заняла у нас целых два дня. Началась она в теплой долине, где бежала река Алси. Там выращивают рис с просом и носят яркие наряды. В Набакхри растут ячмень и картофель, а люди потеплее укутываются в толстую шерстяную одежду.

В городок вела крутая тропа, удобная для коз, но не для нашего пони. С громадного ледника налетал ветерок и холодил лощину к западу от Набакхри. В студеном свежем воздухе горячее дыхание пони повисало белыми облачками.

На окраине города мы остановились и пропустили переходивших основную дорогу овец, которые жалобно блеяли, — их подгоняли собаки. Пожилой пастух в поношенном плаще поглядел на нас и улыбнулся, заметив мамину арфу, притороченную сбоку от вьюка на спине пони.

— Музыканты! — воскликнул он. — Подыскиваете, где бы остановиться?

Я кивнула. Целое лето пастухи проводят в одиночестве в горах, и, когда спускаются к людям, им очень хочется хорошей компании и музыки.

— В центре все трактиры переполнены, — сказал он. — Попробуйте зайти к Сарасри. Это постоялый двор на западном крае деревни, ближайший к леднику. Там вкусно кормят.

С той стороны, куда удалилось стадо пастуха, послышался громкий возглас. Мужчина махнул рукой на прощание и поспешил за овцами.

Таверна Сарасри оказалась ветхой развалиной на самой окраине города. Мы прицепили поводья пони возле распахнутых дверей и вошли внутрь, окунувшись в густой запах баранины и жареного хлеба. Официантка позвала хозяйку.

Из кухни поспешно вышла, вытирая руки о передник, Сарасри — дородная круглолицая женщина. В долине гостиницей непременно владеет мужчина, но женщины горных племен часто сами заводят подобный бизнес.

— Мы ищем комнату, — сказала я, но хозяйка покачала головой, прежде чем слова сорвались у меня с языка.

— Увы, молодой человек, нынче столько путешественников! — сказала она. — Не думаю, что где-то в городе вы сможете отыскать свободную комнату.

Матушка, не обращая внимания на слова трактирщицы, заглянула внутрь таверны.

— Как ты думаешь, что бы мне сегодня сыграть, Ал? — спросила она меня. — Народу так много. — Она улыбнулась Сарасри, а матушкина улыбка способна растопить снега на горной вершине даже на расстоянии десяти миль. — У вас такая замечательная таверна, — просто и весело сказала она.

Моя мама добродушная и бесхитростная — эти черты характера всегда помогают ей. Когда отец гадал на картах Таро, матушка непременно фигурировала в образе дурака — молодца в шутовском костюме, который собрался сплясать на краю обрыва. Дурак божественно наивен, и его охраняют ангелы. Ежели он навернется и упадет, то непременно приземлится в стог сена.

Сарасри взглянула на мать и спросила:

— Вы ведь музыканты? Здорово, если бы вы поиграли у нас сегодня. — Она нахмурила брови, изо всех сил пытаясь что-нибудь придумать. — Есть у нас тут одна маленькая комнатка…

Эта комнатка служила кладовой: у стены выстроились мешки с картошкой и корзины с шерстью. Все остальное место занимала кровать и стол. Окно выходило на ледник — вот и хорошо, по крайней мере утром нас не разбудит деревенский шум.

— Ну как тебе? — спросила я у матушки.

— Просто замечательно.

Ей и в хлеву будет комфортно, лишь бы дали на арфе играть.

Мой папа, прекрасный иллюзионист и предсказатель будущего, умер три года назад, когда мне было двенадцать. После его смерти обязанность заниматься практической стороной нашей жизни легла на меня, поскольку матушка была не способна справиться с этим, и я заботилась о ней как только могла.

В теплое время года мы путешествовали из города в город. Где бы ни случался фестиваль, мы шли туда и выступали в тавернах, а потом пускали шляпу и собирали деньги. Тем и жили. Зимовали мы в маленькой деревеньке в долине, где родилась матушка.

Тем вечером в таверне Сарасри мама пела для благодарных (и изрядно выпивших) слушателей — целой толпы пастухов. После ее выступления я рассказала историю о короле по имени Такла и ледяной деве. Я решила, что такой рассказ весьма уместен, когда у тебя под боком ледник.

Само собой, ледяные девы в роду с речным народом. А каждому жителю долины известно, что русалки — существа магические, красавицы с зелеными глазами и длинными волосами цвета только что народившейся листвы. Ледяные девы столь же прекрасны, только глаза у них голубые, словно глубины ледяных пещер, а волосы такие же белые, как свежевыпавший снег. Русалки живут в реках, а ледяные девы — среди высокогорных ледников.

Как-то раз во время охоты на снежных коз король Такла, правитель маленького высокогорного царства, увидел спящую в ложбинке ледника девушку. Она лежала прямо на холодном снегу, укрывшись белой шалью из такой превосходной тонкой пряжи, что она даже походила на первые ниточки морозного инея на камнях. Из-под покрывала виднелось лишь прекрасное лицо.

Такла сразу понял, что перед ним не простая женщина. Всякий, кто живет в горах, знает: если забрать шаль ледяной девы, то приобретешь над ней власть. Король схватил шерстяное покрывало, и глазам его предстала обнаженная дева во всей своей красе, которая была воистину совершенна! Гладкостью и бледностью кожа волшебной девы соперничала со льдом, на котором та возлежала. Лицо ее казалось невинным и чистым, как у спящего дитя.

Такла спрятал шаль в охотничью сумку. Потом, очарованный красотой девы, он возлег рядом с ней на лед и принялся целовать бледное лицо, ласкать обнаженную грудь и гладить бедра.

Когда она проснулась и посмотрела на короля холодными голубыми глазами, он обратился к ней со словами:

— Ты станешь моей королевой, о прекрасная!

Дева пыталась вырваться, но, несмотря на это, он схватил ее за руки и ближе привлек к себе. Им овладела страсть, и он возлег на нее.

Потом Такла завернул красавицу в охотничий плащ, привел к себе в замок и сделал королевой. Он наряжал ее в чудные платья, украшал сверкающими драгоценностями. Королева красотой превосходила любую смертную женщину, только никогда не улыбалась и редко разговаривала. Когда же она что-нибудь говорила, голос ее был нежен, словно перезвон льдинок на ветру.

— Мне нужно вернуться домой, — говорила она королю. — Мать будет скучать. Сестрицы станут по мне тосковать.

— Теперь у тебя есть муж, — отвечал ей Такла. — Твоя матушка свыкнется с этим. А если сестрицы под стать тебе красотой, тогда пусть придут ко двору и здесь найдут себе супругов. — И он целовал ее бледное лицо.

Эту историю можно рассказать по-разному. В таверне я вела повествования как бы от лица короля Таклы, описывала красоту ледяной девы и обольстительность ее наготы. Волшебные создания против воли очаровывают человека. Дева — прекрасная соблазнительница. Не в силах сдержать страсть, человек овладел ею.

В этой версии король Такла не волен в своих поступках, он сильный мужчина, которого поразила любовь. Он предстает по-своему честным человеком: женится на ледяной деве и делает ее своей королевой. Разве любая женщина может желать большего?

Думаю, сама ледяная дева рассказала бы совсем другую историю. Она мирно почивала и никого не трогала. Тут явился король, надругался над ней и похитил, силой увел из родного ледника, разлучил с сестрами.

Такой рассказ в таверне вряд ли пришелся бы по вкусу, но я часто думала об этом, особенно тогда, когда мы выступали перед солдатами. Матушка моя красива, и солдатам она сама явно нравится даже больше музыки. Я одеваюсь как юноша, поэтому солдаты не бросают на меня жадных взглядов.

Само собой, история с пленением ледяной девы не закончилась. Ибо того, кто возлег с магическим существом, ждут последствия сего деяния.

После того как Такла забрал в замок ледяную деву, по ночам на просторах ледника стали вспыхивать бело-голубые огоньки. Когда перемещались льды, глетчер стонал и скрипел, и люди говорили, что это беседуют между собой ледяные девы. Через год у короля родился сын — крепкий малыш с огненно-рыжими волосами отца и пронзительно-голубыми глазами матери.

Спустя некоторое время после рождения сына король Такла один отправился поохотиться в горы. В ста ярдах от тропы на леднике он приметил снежную козу и выстрелил. Животное упало.

По льду Такла пошел к тому месту, где стояла коза. Но когда очутился там, то ничего на льду не нашел. «Козни ледяных дев», — подумал он и развернулся, чтобы вернуться на каменистый склон. Дорогу ему преградила высокая женщина с белыми волосами.

— Король Такла, — сказала она, — ты должен освободить мою дочь.

Такла разглядывал появившуюся перед ним даму. Она была старше его жены, но столь же прекрасна. Те же ясные черты лица, те же пронзительно-голубые глаза и дивное тело.

— Твоя дочь — жена мне и мать моему сыну, — сказал он.

— Если ты ее отпустишь, я воздам тебе сторицей, — обещала красавица. И показала ему серебряный охотничий рог. — Дай ей уйти и протруби в рог — тут же тебе явлюсь я и исполню что пожелаешь. Трижды я появлюсь, стоит призвать меня рогом, и выполню три любых желания. — Она подняла рог повыше, чтобы король мог полюбоваться на тонкую работу и поразмышлять на тему желаний, которые ему бы хотелось претворить в жизнь.

Такла глядел на рог и обдумывал предложение ледяной девы. За год ему наскучило неулыбчивое молчание супруги. Да, она была очень хороша собой, но в последнее время ему приглянулась одна из фрейлин королевы — пылкая красотка с рыжими волосами и темными, карими глазами. Стоит принять предложение ледяной девы, и жена вернется к своему народу, а он сможет жениться еще раз. К тому же с помощью рога он сможет стать более могущественным.

Такла улыбнулся и принял из рук ледяной девы рог. Она дала ему пройти, и король вернулся в замок.

Тут же достал он припрятанную в дупле белую шаль. Когда он вошел в покои супруги, она кормила дитя грудью. Глаза ее расширились, когда она увидела шаль в руках короля. И передала ребенка фрейлине, той самой красотке, которая нравилась королю.

— Что это ты мне принес? — тихо спросила короля жена.

— Твоя мать преподнесла мне подарок. — Король показал рог. — В обмен на одно ее желание она обещала исполнить три моих. Она хочет, чтобы я тебя отпустил.

Ледяная дева взяла у него шаль и набросила на плечи. Не говоря ни слова, она вышла из комнаты, побежала по коридору, спустилась по ступенькам и выбежала на ледник. Больше ее не видели.

Такла улыбнулся фрейлине, потом поцеловал сына в лобик. Придворная дама качала малыша на руках, и изъявление отцовской любви даровало королю возможность вблизи восхититься грудью фрейлины.

Радуясь и предвкушая свое небывалое величие, Такла взял охотничий рог и вышел из замка, взобрался на высокую скалу, обращенную одновременно к леднику и к замку, к перевалу и к долине.

На западе солнце медленно опускалось к горизонту. Такла обвел взглядом принадлежащее ему королевство и обдумал первое желание.

Затем поднес к губам рог и протрубил. Внизу ледника вспыхнул синий огонек, и вот перед ним предстала ледяная дева.

— Каково твое желание? — спросила она.

— Я хочу возвышаться над всеми людьми так же, как стою выше всех сейчас, и желаю, чтобы мое царствование длилось так долго, как стоят горы!

Ледяная дева улыбнулась и подняла руку. Началось превращение, и серебряный рог выпал у короля из рук. Такла стал камнем — величественной статуей, созерцающей свое королевство.

— Как ты желал, так и будет. Стоять теперь тебе здесь и возвышаться над всеми, — проговорила ледяная дева. — Правление твое продлится столько, сколько простоят горы. Пока ветры и непогода не сделают свое дело, будешь ты править этими землями.

Среди горных народов бытует поговорка: «Словно дар ледяной девы». Так говорят о подарках, которые для обладателя выходят боком. Лучше не впутываться в магические дела. Нельзя доверять дарам ледяных дев.

Как только я рассказала историю до конца, порывом ветра распахнуло дверь в таверну. Тогда я подумала, что то был добрый знак: струя холодного воздуха заставила слушателей содрогнуться и глубже прочувствовать услышанное.

— Дар ледяных дев, — сказала я, и все рассмеялись.

Я обошла пастухов и собрала монеты от тех, кому история пришлась по вкусу. Проходя мимо двери на кухню, я заметила, что Сарасри неодобрительно насупилась. Хозяйка заговорила со мной:

— Не следует такое рассказывать вблизи ледника. И лучше закрой на ночь ставни. Ледяным девам не понравится, что ты болтаешь о них.

Я — простая сказительница, разве магическим существам есть до меня дело? Вряд ли ледяные девы станут утруждать себя размышлениями о моих поступках. И все же той ночью я последовала совету Сарасри и закрыла ставни, но для того, чтобы уберечься от холода, а вовсе не затем, чтобы спрятаться от ледяных дев. К сожалению, деревянные ставни давно покосились, и, хотя я закрыла их возможно плотнее, в щель все равно тянуло холодом.

Спала я плохо. Слышала, как стонет и скрипит ледник, как перемещается и передвигается лед. И была рада, когда в щели между ставнями наконец забрезжил рассвет и на матушку, которая крепко спала рядом со мной, упали яркие лучи солнца.

Я тихонько оделась и вышла на улицу. Похолодало, каменистые тропинки замерзли. В пекарне я купила на завтрак сладких булочек. Они были теплые, и я поспешила обратно в комнату.

Я вошла к нам и позвала матушку, чтобы она просыпалась, но она не шевелилась. Я ее потрясла, но она все равно не очнулась.

— Мама, — звала я. — Мама!

Но мне было никак ее не разбудить. Я разыскала на кухне Сарасри, и хозяйка послала мальчика за целительницей. Забыв про завтрак, я сидела возле матушки.

Пришла знахарка — совсем седая старушка. Она опустилась на край маминой кровати и коснулась ее щеки. Потом поднесла серебряную ложку к ее носу и проверила, запотеет ли металл от дыхания. Погладила по руке и позвала матушку по имени. Потом покачала головой и заключила:

— Ледяная болезнь.

Я уставилась на знахарку и спросила:

— Как это?

— Болезнь приносит дующий с ледника ветер, — объяснила Сарасри. И нахмурилась. — Вот к чему приводит досужая болтовня о ледяных девах.

— Тот, на кого нападает ледяная болезнь, спит себе мирно до тех пор, пока не зачахнет, — объяснила знахарка.

Я поглядела на матушку. Во сне лицо ее казалось таким спокойным и умиротворенным. Сложно поверить, будто с ней что-то неладно.

— Ее можно вылечить? — спросила я.

— Есть только одно лекарство.

— Какое?

— Три капли крови дракона. Если вылить их в рот больной, она очнется. — Знахарка пожала плечами. — Но у нас нет драконьей крови, как нет и героя, который смог бы ее раздобыть.

— Как будто герой поможет! — печально покачала головой Сарасри. — Сколько их пускалось в путь к Драконовым вратам, раздуваясь от гордости и благородных намерений! Ни один не вернулся.

— Разве для того, чтобы добыть кровь дракона, нужно непременно быть героем? — спросила я. — Нам же нужно совсем чуть-чуть. Дракону совсем не обязательно умирать ради трех капелек.

Сарасри вновь нахмурилась. Но старая целительница кивнула и согласилась:

— Верно. Убивать дракона не нужно, если получится раздобыть кровь каким-нибудь другим способом. — Она разглядывала меня. Ее блестящие глаза были ярко-синими и с возрастом не потускнели. — Известно ли тебе хоть что-нибудь о драконах?

— Только то, что говорится в героических сказаниях, — призналась я, — но это совсем крохи. Дракон обычно умирает, как только появляется принц.

— Это сказки о принцах, а не о драконах, — махнула рукой старуха. — В них дракон предстает огнедышащим змеем с крыльями.

— Разве это не так? — спросила я.

— Не скажу, что не так, просто описание неполное. Сущность дракона заключена в его нраве, а не в облике.

— И каков у дракона нрав?

— Дракон — это сгусток пылающей бешеной злобы. Это творение огня и злобы, которое питается страхом и ненавистью. — Старуха встала и набросила на плечи шерстяной плащ. — Он огнем встречает того, кто приближается к нему со страхом.

— А что, если подойти смело? — поинтересовалась я.

Знахарка пожала плечами:

— Непростая задача. Но если это получится, возможно, удастся начать беседу. Я слышала, что драконы любят поговорить. Но они чуют лжеца, и это пробуждает в них гнев. Никогда нельзя врать дракону.

Пожалуй, именно здесь история начинается по-настоящему. С того самого момента, когда я поняла: мне нужно добраться до Драконовых врат и вернуться обратно с тремя каплями крови дракона, который в последние сто лет сторожит перевал.

Я договорилась с Сарасри о том, чтобы она позаботилась о моей матушке, и оставила пони в конюшне, потому что для нашей лошадки подъем будет слишком крутым и тяжелым. И отправилась по тропе, ведущей в горы.

Когда-то Драконовы врата называли перевалом Таклы в честь короля, который взял в жены ледяную деву. Через этот горный перевал лежал кратчайший путь из долины в торговые города на берегу Северного моря. Давным-давно дорогой через горы проходили торговые караваны с грузом ковров, специй и драгоценностей. Король Такла и после его сын Ринзен взимали с купцов плату за беспрепятственное продвижение этим путем.

Сто лет назад все изменилось. Король долины Белен по настоянию богатых купцов попытался свергнуть короля Ринзена и положить конец взимаемым им пошлинам. Армия Белена вторглась в горное королевство. Дракон, которого вызвали с помощью черной магии, отбросил армию назад и с тех пор никого не пускал на перевал.

Появление дракона разорило здешние земли. Некогда процветающее королевство превратилось в бесплодную пустыню. Купцы из долины объединились и предложили награду тому, кто сможет убить дракона и вновь открыть путь через перевал. Но все герои, пытавшиеся завоевать награду, погибли: огнедышащий дракон сжег их своим дыханием, разодрал когтями.

Теперь торговцам приходилось везти товары кружным путем, огибать горы с южной стороны и пробираться через пустыню. Путешествие получалось долгим и опасным. В пустыне на караваны нападали разбойники, похищали товары и купцов, требуя за них выкуп. Но возможность попасть к разбойникам была все же лучше неминуемой гибели при встрече с чудовищем.

Я поднималась к Драконовым вратам по тропе, которая была едва ли лучше той, по которой бегают козы. Зимние лавины преградили старый торговый путь. К тому же он зарос колючим кустарником, и никто нынче его не расчищал.

Путешествие от Набакхри до Драконовых врат занимало три дня. Пока я поднималась вверх, деревеньки делались все меньше и меньше. Люди спрашивали меня, куда я иду, и, когда я рассказывала им, мрачно качали головами.

— Возвращайся-ка назад, молодой человек, — говорили они. — У тебя нет ни единого шанса выполнить задуманное.

Последняя деревушка перед облюбованным драконом перевалом представляла собой несколько чумазых хижин, цеплявшихся за горный склон. Крохотный чайный домик попутно служил еще и гостиницей. У огня в общей комнате сидели три пастуха и обедали тушеной чечевицей с жареным хлебом и чаем.

Хозяином таверны был толстяк с внушительными усами и копной густых, словно шерсть горной овцы, волос.

— Ты что, потерялся? — спросил он меня. — По этой тропе некуда идти.

Я рассказала ему свою историю. Он подал мне обед и посидел со мной, пока я ела.

— Говоришь, тебе надо бесстрашно подойти к дракону, — сказал он. — Как же ты это сделаешь? Дракона только дурачок не испугается.

Хороший вопрос. Пока я взбиралась по горной тропе, я как раз размышляла о том, как победить страх.

— Я порой рассказываю очень страшные истории, — поведала я трактирщику. — Но я их не боюсь, потому что знаю: они хорошо кончаются. То, что я делаю сейчас, вполне годится для хорошего рассказа. Если я буду думать о происходящем как об истории, которую рассказываю, то мне страшно не будет.

— Но ты же не уверен в том, что конец у этой твоей истории будет хорошим, — нахмурился трактирщик.

— Конечно же он будет хорошим, — сказала я. — Это же я рассказываю, верно? Зачем же мне приделывать к собственной истории плохой конец?

— Такое чувство, что ты сам себя обманываешь, — заметил усач.

Я кивнула со словами:

— Само собой. Вы знаете способ получше?

Он покачал головой и налил мне еще чаю. Весь оставшийся вечер он рассказывал мне о героях, которые отправлялись убить дракона и не вернулись.

Когда я утром уходила из деревни, то изо всех сил пыталась выкинуть этот разговор из головы. Оказалось непросто. Надо мной маячила бесплодная горловина Драконовых врат. Черные камни, торчащие, словно зубья, вырисовывались на фоне голубого неба. Одна из скал напоминала стоящего человека. Это, говорят, все, что осталось от короля Таклы.

Ближе к вечеру я добралась до обледенелого поля вокруг замка, где жил дракон. За многие годы ледник сровнял стены, некогда огораживавшие сады, и поглотил надворные постройки. Хотя под давлением льда разрушились внешние стены, сам замок уцелел. Из белоснежного льда торчала одна высоченная башня. С того места, откуда я смотрела на нее, она казалась величиной с большой палец вытянутой вперед руки.

Я осторожно двинулась к ней через льды. Перед тем как сделать шаг, я проверяла палкой то место, куда собиралась поставить ногу. Один раз лед от толчка провалился и в вихрях снега полетел вниз. У моих ног разверзлась такая глубокая расселина, что дно ее терялось в тенях и голубом полумраке. Ледяной обвал загрохотал на дне и отозвался во всем леднике.

Ветер пробирал меня до костей, и я дрожала не переставая. Сначала ноги ломило от холода. Через какое-то время они вовсе онемели. Я размышляла о том, каково лежать на снегу, как делала это ледяная дева в истории о короле Такле. Сначала будет больно, но потом я вся онемею. Я смогу наконец отдохнуть и заснуть так же безмятежно, как моя матушка.

Небо потемнело, сделалось темно-синим. Отражавшийся от глубоких трещин во льду свет был такого же красивого глубокого синего цвета. От усталости у меня кружилась голова. Смотреть в небо стало для меня все равно что глядеть под ноги.

Палка соскользнула, я оступилась и всем телом шлепнулась на лед. Я перевернулась на спину и, радуясь передышке, стала смотреть в синее небо.

Я подумала о том, чтобы остаться здесь на некоторое время. Только делать этого не следовало. Ни в одной таверне слушатели не заплатят за сказку о герое, который сдался и разлегся на снегу в ожидании смерти. Поэтому мне пришлось встать и на негнущихся ногах-палках брести вперед.

Наконец я добралась до башни и в поисках входа решила обойти ее кругом. На полдороге я обнаружила в стене брешь. Я пробралась в нее и очутилась на обледеневшей лестнице. Льющегося в узкие окна света едва хватало для того, чтобы осветить каменные ступени. Под слоем льда виднелись подсвечники, в которых когда-то пылали факелы. Стены закоптились там, где их некогда лизало пламя.

Хотя стены замка преграждали путь ветру, внутри было даже холоднее, чем снаружи. Зубы у меня стучали, я не могла совладать с охватившей меня дрожью. И медленно, чтобы не поскользнуться на обледеневших ступенях, брела вверх.

Лестница привела меня в широкий коридор. Здесь стены уже не блестели ото льда, было чуточку теплее. В конце коридора мерцал золотистый свет, льющийся в открытую дверь. Я направилась туда.

В дверях я остановилась, сердце бешено стучало. Я чувствовала, что на границах сознания зарождается страх, но напомнила себе, что конец-то будет счастливый. Он просто обязан быть таковым.

Посредине огромного зала почивал дракон. Он лежал на обгоревших лохмотьях некогда прекрасного ковра. Пахло гарью и дымом. Я чувствовала тепло, которым, словно от печки, веяло от громадного чудовища.

Чтобы в зачатке подавить страх, я принялась разглядывать дракона и размышлять, как опишу его слушателям. У него было тело жуткой ящерицы размером с боевого коня. На спине росли крылья — громадные и кожистые. Глаза были закрыты. Могучая голова покоилась на передних лапах. Я не стала слишком долго удерживать внимание на драконьих челюстях и длинных когтях. Вместо этого я принялась рассматривать зал и обдумывать, как бы получше описать его слушателям.

Некогда это помещение было пышным и великолепным. Под темным слоем копоти и грязи я разглядела фрески. Художники расписывали стены более ста лет назад. По левую руку от меня двое охотников с луками целились в снежных коз, которые в поисках спасения убегали в горы. На дальней стене был изображен горный пейзаж — тот же самый, что расстилался вокруг замка. Но художник писал во времена более теплые и счастливые — тогда среди серых камней цвели полевые цветы.

На уровне пола изображенные на фреске живописные камни образовывали пещеру. Нарисованные глыбы гармонично сочетались с натуральными камнями, из которых был сложен такой большой очаг, что в нем можно было целиком зажарить быка.

Возле камина в резном дубовом кресле восседал скелет с золотой короной на черепе. К костям присохли лохмотья роскошной ткани, которые трепетали от ветра, врывавшегося в пролом справа от меня.

Та стена была разрушена, и вместе с ней — фреска. Ну и жуткий же был удар! Кладка осыпалась внутрь, и образовалась такая большая дыра, что в нее смог пролезть дракон. В пролом виднелся поблескивающий далеко внизу ледник. На темнеющем небе появились первые вечерние звезды. Я содрогнулась от холодного ветра.

— Чую врага! — прорычал низкий голос.

Я перевела взгляд на дракона. Зверь не шевелился, но открыл глаза, которые пылали, подобно тлеющим углям. Их глубина мерцала и переливалась разными цветами: золотистым, красным и синим.

— Я знаю, что ты враг, потому что от тебя пахнет человеком из долины. Ты не принц. И не герой. Так кто же ты и зачем пожаловал сюда?

Я напомнила себе, что следует быть честной. Драконы чуют лжеца.

— Я простая сказочница, — ответила я.

— Сказочница? — Дракон поднял голову и глянул на меня пылающими глазами. — Как странно. За последнюю сотню лет все те, что являлись сюда, желали меня убить. Они вместе с солдатами поднимались по дороге из долины, и меня будил их страх. Я чувствовал, как содрогались их души, как пылали ненавистью сердца. Я ощущал пыл бушующих в них чувств, и в ответ распалялось мое собственное пламя. Сонливость слетала с меня, и я бросался в битву.

Дракон зевнул, обнажив большущие зубы, а потом медленно потянулся и с кожистым шелестом встряхнул громадными золотистыми крыльями. И снова посмотрел на меня:

— Но ты не герой. Хоть на тебе мужская одежда, я чую, что ты девушка. Ты боишься, но не очень. И что-то хочешь от меня. Что? Скажи мне, дева из долины, почему бы мне одним дуновением не спалить твои косточки?

Я рассказчица и знаю, что у каждого своя история. Даже больше того: у каждого есть некая повесть, которую непременно нужно рассказать.

— Я пришла сюда по нескольким причинам, — осторожно начала я. — Я рассказчица и знаю много сказок, в которых речь идет о драконах. И в каждой из них дракон в конце умирает. Мне кажется, что это неправильно. Я подумала, что ты, возможно, поможешь мне рассказать совершенно новую сказку о драконах.

— Очень хитро, — оценил дракон. — Надеешься надавить на мое тщеславие. Помнится, ты упомянула о нескольких причинах, а назвала только одну. Хочешь меня заинтриговать, чтобы я решил, будто ты достаточно занятна и стоит тебя пощадить.

Я замечала, что когда слушатели ловят тебя на чем-то, то лучше всего признать их правоту. Если пуститься в отрицания, они восстанут против тебя.

— Значит, я преуспела? — спросила я.

— Возможно. — Дракон продолжал меня разглядывать. — Я сохраню тебе жизнь до тех пор, пока ты будешь мне интересна. Если мне станет скучно, я зажарю тебя, а потом опять усну. Пока я склонен тебя пощадить, ибо ты напомнила мне одну весьма необузданную особу. — Дракон медленно-медленно моргнул. — Хочешь услышать историю этой девицы? Она была очаровательной принцессой до тех пор, пока я не уничтожил ее.

Не слишком многообещающее начало. Я напомнила дракону принцессу, которую он погубил. Хорошо еще, что зверюга не собирался меня сжечь прямо сейчас.

Меня обогрело излучаемое драконом тепло, но ноги дрожали от усталости. Я рискнула спросить:

— Можно ли мне войти и присесть, пока ты рассказываешь?

Дракон так на меня посмотрел, что я решила: все пропало.

Потом чудище устрашающе осклабилось и сказало:

— Ну конечно. Я совсем позабыл о гостеприимстве. Входи. Присаживайся. Вот сюда. — Тут дракон когтем показал на скамью возле кресла со скелетом.

Я прошла через весь зал и опустилась на указанное мне место, положив у ног мешок.

— Кажется, тебе холодно, — заметил дракон. — Позволь разжечь огонь.

Зверь открыл пасть, и в камин, располагавшийся совсем рядом со мной, ударил столб огня. Вспыхнули наполовину сгоревшие поленья — остатки давно умершего костра.

— Увы, мне нечего предложить тебе поесть и выпить, — сказал дракон. — Кухню давно разрушил ледник.

Я раскрыла мешок и достала металлическую фляжку с бренди:

— У меня есть немного коньяка. Не сказать, что самый лучший, но я с радостью поделюсь.

Зубастая усмешка сделалась еще шире.

— Ты пей, а я буду говорить. И сам потешу рассказчицу сказкой.

Я отпила из фляги и почувствовала, как по горлу и груди разливается приятное тепло.

— Та буйная особа была принцессой, — начал рассказ дракон. — Необузданной горной принцессой, которую скорее увидишь гоняющейся за разбойниками, чем сидящей за вышивкой. — Дракон поднял голову и задумчиво поглядел на меня. — Скажи, что тебе известно об этом замке, о королевстве?

Тщательно выбирая слова, я ответила:

— Мне известно о короле по имени Такла, который построил этот замок. Он пленил ледяную деву и сделал ее своей королевой.

— Очень хорошо, — сказал дракон. — Значит, ты узнаешь этот рог?

Проследив за его взглядом, я увидела серебряный охотничий рог, который лежал на каменном полу возле царственного скелета.

— Рог короля Таклы? — спросила я.

— Он самый. Протруби в рог, и ледяная дева исполнит твое желание. Только нужно очень тщательно обдумывать то, чего хочешь.

Я изумлённо разглядывала рог. Хотя мне часто доводилось рассказывать о короле Такле, до сего момента я не знала, что сталось с рогом.

— Разудалая принцесса приходилась внучкой королю Такле. Горным королевством правил ее отец, король Ринзен. Он был хорошим правителем, благородным и мудрым. Знаешь о нем?

— Слышала, — согласилась я.

Во всех известных мне сказках много говорилось о богатстве короля Ринзена и о несправедливо взимаемых им пошлинах.

— И что же ты слышала?

— Гораздо меньше, чем хотела бы знать. И намного меньше того, что ты можешь рассказать.

— Уклончивый ответ. — Дракон не спускал с меня огромных пылающих глаз. — Знаешь ли, я слышал, что все сказители — лгуны.

— Совсем не обязательно, — сказала я. — Просто некоторые из них осторожны в выборе слушателей.

— Я, значит, не гожусь в слушатели сказок о короле Ринзене, которые рассказывают в долине, — заключил дракон.

Я кивнула.

— Отлично. Тогда я расскажу тебе о том, чего ты в долинах не услышишь.

Я запрокинула голову и глотнула еще бренди, довольная, что все еще жива.

— Придворные кавалеры и дамы короля Ринзена часто ездили в горы на охоту — стреляли диких коз к столу короля и сражались с разбойниками, которым очень хотелось грабить торговые караваны. Много лет назад король Такла прогнал из этих мест самые скверные банды. Но важно было не терять бдительности, чтобы путь через перевал оставался безопасен и чтобы в этих краях не промышляли грабители и прочие прохиндеи. Конечно же, тебе это известно.

Я покачала головой. Ни в одной из известных мне сказок не говорилось о том, что короли Такла и Ринзен воевали с разбойниками. Скорее, их самих причисляли к разряду бандитов.

— Я бы мог рассказать тебе много интересного о разбойниках и припрятанных ими в тайных пещерах сокровищах. Но это подождет. Сейчас речь идет о дворе короля Ринзена. Король обожал музыкантов и сказителей, которые во множестве приходили в замок и здесь выступали. В этом самом зале играли менестрели, барды рассказывали об удивительных приключениях, а король всем внимал и сторицей воздавал за искусство.

Дракон замолчал, и я решила, что он, вероятно, потерял нить повествования.

— И что же принцесса? — напомнила я.

Дракон вновь обратил на меня взор сузившихся глаз и прорычал:

— Думаю, я имею право рассказывать так, как мне вздумается.

— Конечно, — поспешно согласилась я. — Как пожелаешь. Просто мне интересно узнать про принцессу.

— Да, принцесса Тара. Как-то раз летним вечером принцесса Тара поздно вернулась домой с соколиной охоты. Она знала, что из низовья, чтобы развлечь короля, пришла целая труппа артистов. Их прислал король Белен. Вечером ожидалось большое представление. Но Тара утомилась на охоте. Она послала извинения отцу, королю Ринзену, и не спустилась в зал. Поужинала хлебом и сыром у себя в палатах и рано легла спать. Ночью ее разбудили крики женщин и лязг железа. — Теперь глаза дракона распахнулись широко и пылали пуще прежнего. — Она оделась и выскочила в коридор. Было темно, только тлела устилавшая каменный пол солома. Факел упал и поджег ее.

— И что же она сделала?

— Она стояла в темноте и прислушивалась. Кто-то бежал по направлению к ней, топтал ногами горящую солому. В тусклом свете принцесса узнала молодого барда, который пришел в замок неделю назад. Дико блестели его глаза, кровь лилась из рассеченной брови. «Что происходит?» — крикнула она ему. «Предательство, — с трудом переводя дух, отвечал бард. — В замке люди Белена. Напали на нас в большом зале». Он побежал дальше и был таков. Тара сквозь тьму бросилась вниз. И в красноватом свете факелов увидела жуткую сцену. Сильно пахло только что пролитой кровью. Отец сгорбился на дубовом кресле у камина. Ему вонзили нож в спину. У дверей лежали еще мертвецы — стражи замка и переодетые менестрелями воины. Удар меча рассек нарядный плащ одного из менестрелей, и под бархатом виднелись доспехи.

Дракон умолк. Я поглядела на восседающий в кресле возле камина царственный скелет. Даже в смерти король Ринзен не расстался со своей короной.

— Что же произошло? — наконец спросила я.

— На самом деле труппа менестрелей, посланных Беленом, оказалась отрядом убийц. Они зарезали короля, перебили стражу и распахнули ворота своим солдатам. Тара бросилась к отцу. Поцеловав холодную щеку родителя, она поклялась, что за все отомстит негодяям. Над камином висел серебряный охотничий рог короля Таклы — дар ледяной девы, — который выпал из рук окаменевшего короля. Прекрасный, могущественный и опасный, он так и висел на стене над камином. Никто не отваживался трубить в него еще раз. Тара слышала в коридоре топот башмаков и скрежет доспехов. Отец был мертв, люди Белена взяли замок. Принцесса придвинула к камину скамью, встала на нее и сняла рог.

Я кивнула и вздрогнула, понимая, что сижу на этой самой скамье.

Тихим голосом дракон продолжал:

— Тара поднесла к губам рог и протрубила в него, выдув высокий чистый звук, который под сводом каменных стен повторило эхо. Раскололась и обрушилась стена замка. В брешь ворвался холодный ветер с ледяных просторов. В пролом Тара увидела темное небо над бледными снегами. От ледника оторвалась синяя вспышка и подлетела к башне. Перед Тарой предстала высокая женщина с прекрасными струящимися белыми волосами. «Зачем ты разбудила меня?» — спросила она.

— Ледяная дева, — проговорила я.

— Прабабушка Тары, мать той девы, которую увел Такла, — пояснил дракон. — Тара встретила взгляд ледяных глаз женщины. «Мне нужна твоя помощь, — объявила принцесса. — Люди Белена убили моего отца». — «Чего ты от меня хочешь?» — спросила ледяная дева. «Мне нужно убить врагов, прогнать чужаков из нашего королевства. Мне нужна сила, чтобы отомстить за отца». — «Средство, сила и пыл, — пробормотала дева. — Смерть и мщение. Это все так опасно, а ты совсем молода». Тара упала на колени перед ледяной девой и проговорила: «Ты должна мне помочь». Дева коснулась щеки Тары, и от этого ледяного прикосновения замерзли слезы на ее лице. «Я исполню твою волю, — обещала ледяная дева. — Сердце твое превратится в лед, а пыл — в огонь. И силу ты обретешь. Только мне жаль накладывать заклятие на столь юное существо. Поэтому я сделаю так, чтобы когда-нибудь чары разрушились и к тебе вернулся прежний облик. Когда слезы врага растопят лед твоего сердца, ты вновь станешь собой. А до этого оставаться тебе такой, как ты пожелала!» Ледяная дева коснулась груди Тары, и дух у принцессы перехватило от жгучего холода. Затем дева отошла назад и сказала: «Сейчас ты превратишься в того, кого нужно. Тебя будет переполнять огонь и пыл, злость и ярость. Так пусть же по этим чувствам ты обретешь свой облик! У тебя будет необходимая сила, а я снова спокойно усну». После прикосновения ледяной девы замерзло сердце Тары, исчезло горе, терзавшее ее после смерти отца. Теперь в ней яростью пылала жажда мщения. Превращение причиняло ей острую боль: ужасно жгло плечи, из которых вырастали крылья, страшная судорога свела спину, когда разрастался позвоночник и изменялась форма костей. Челюсти стали длинными, зубы — острыми. Руки превратились в когтистые лапы. — Дракон пошевелил крыльями и впился когтями в ковер, на котором лежал, и проделал в нем новые дыры. — Тара стала драконом.

Я уставилась на дракона.

— Дыхание ее вырывалось языками пламени, — продолжал дракон. — Чешуя сияла раскаленными углями, переливалась и меняла цвет от любого дуновения ветерка. То она была темно-красной, ярче свежей крови, потом переливалась, подобно мерцающему золоту, а затем светилась бело-голубым огнем, будто раскаленное пламя. — Драконовы чешуйки действительно пылали и мерцали. — Она расправила крылья и полетела, устремившись к солдатам на дороге. Разинула ужасную пасть, и ярость ее излилась огненным столбом. Воины дрогнули и побежали. Обезумевшие от страха кони топтали спасавшихся бегством людей. Погибли солдаты — много их полегло. В ярости она не различала ни своих, ни чужих. В пламени гибли воины Белена, но также люди из королевства Тары: конюхи и горничные, крестьяне и дворяне, которые пытались спастись от солдат Белена и скрыться он летящего по небу монстра. — Дракон ненадолго умолк, потом тихо закончил историю: — С тех пор я так и живу в замке. Уже целых сто лет. Иногда являются герои, которые хотят меня погубить, но вместо того умирают сами.

Дракон не спускал с меня мерцающих глаз. И я тоже смотрела на него, пытаясь вообразить, каково жить, заключенной в тело монстра.

— Порой гнев мой стихает, словно догорающий огонь. Но потом является некто, пышущий страхом и ненавистью, и раздувает угли, и вот пламя разгорается вновь. А теперь настал твой черед, бедная сказочница. Расскажи мне сказку, и я решу, что с тобой делать.

Дракон пристально смотрел мне в глаза.

— Я расскажу тебе, зачем сюда пришла, — начала я. — Обычно я не рассказываю таких историй, ибо большинство людей предпочитают слушать о принцах и драконах, а не о сказителях. Но я думаю, тебе она покажется интересной. Началась моя история неделю назад в горном городке. Там отмечали праздник урожая, и мы с матушкой отправились туда.

Я рассказала ей то, что вам уже известно, — о таверне у кромки ледника, о болезни матери, о целительнице, от которой узнала, что три капли крови дракона спасут матушку от смертельной болезни, которую наслала ледяная дева.

— Сюда меня привела надежда, — сказала я. — Именно поэтому я не боюсь и не испытываю ненависти.

Лучистые глаза дракона не мигали.

— Значит, ты надеешься меня убить и взять кровь? — рыкнул дракон.

— Убить тебя? — расхохоталась я.

Дракон смотрел на меня горящими глазами, однако ночь выдалась уж очень длинной: я уже прикончила бренди, а он меня все еще не убил. Мысль о том, что я, оказывается, собиралась убить дракона, показалась мне настолько смешной, что я не смогла сдержаться. И отцепила от пояса кинжал, лезвие которого было в половину длины драконьего когтя.

— Думаешь, я вот этим хотела тебя обезглавить? — Я покачала головой. — Нет, я не убийца драконов.

Я вспомнила добрую улыбку матушки, ее чистое сердце. Если бы она была здесь вместо меня… Она бы улыбнулась, и дракон тут же понял бы: этой женщине нужно помочь.

— Я надеялась, что ты сможешь помочь матушке. Только на это надеялась.

— Надеялась, — повторил дракон смягчившимся голосом. — Помню, когда я была человеком, я такое чувство испытывала. — Драконий взгляд с моего лица скользнул к пролому в стене. — Ты пришла из долины, а значит, ты мне враг. Но этой длинной ночью с тобой было интересно поговорить. Ты напомнила мне о многом, что за прошедшие годы я совсем позабыла…

Я тоже взглянула в пробоину в стене. Над ледником висел тонкий серп луны. Огонь в камине догорел, остались одни угольки. Я потеряла счет времени, пока пила бренди и разговаривала с драконом. А ведь совсем скоро рассветет.

— Ты пришла ко мне за помощью, — сказал он. — На что бы ты еще пошла ради своей матери? Что ты дашь мне взамен трех капель драгоценной крови?

Я протянула к нему руки со словами:

— Что бы ты хотела получить?

Дракон смотрел на меня не моргая. Наконец он сказал:

— В память о той неистовой девчонке, которой я когда-то была, я дам тебе три капли крови. Но ты должна вернуться ко мне после того, как отнесешь кровь матери. Ты обязана прийти сюда и на некоторое время составить мне компанию. Согласна?

— Да, — не задумываясь, ответила я. — По рукам! Я обещаю тебе вернуться сразу же, как только матушке станет лучше.

— Так и быть, — сказал дракон и протянул мне когтистую лапу.

Из мешка я достала маленький металлический пузырек и взялась за драконий коготь. Чешуйки обожгли мне кожу. Кинжалом я проткнула чешуйчатую толстую шкуру, и три капли крови упали в сосуд и зашипели на дне холодного пузырька.

— Тебя ждет долгая дорога, — сказал дракон. — Лучше бы ты отдохнула, перед тем как пуститься в путь.

Как будто я смогу уснуть с драконом под боком. Но спорить было неразумно. Я устроилась на ковре между драконом и тлеющими угольками в камине. Положила голову на дорожный мешок и закрыла глаза. И даже заснула, опьяненная долгим путешествием, бренди и успехом моего отчаянного предприятия.

Когда я проснулась, над ледником уже сияло солнце. Дракон спал. Как можно тише я вышла из большого зала и спустилась по обледеневшим ступеням.

Пожалуй, я лучше избавлю вас от описаний обратного пути. Достаточно будет сказать, что все ужасно удивились, увидев меня живой и невредимой, и с восхищением выслушали новость о том, как я преуспела и добыла три капли крови.

Наконец я добралась до таверны, где спала матушка. Сарасри не ожидала вновь свидеться со мной. Она не думала, что я вернусь. Но добрая женщина исполнила обещание и заботилась о матушке. Бледная и худая, матушка мирно почивала в той самой комнате, где ее поразила ледяная болезнь.

Сарасри пригласила целительницу, старушка пришла и улыбнулась мне.

— Три капли крови дракона, — сказала я, протягивая ей пузырек.

— Отлично, — кивнула она.

— Ты убила дракона? — воскликнула Сарасри, широко раскрыв глаза.

Я покачала головой и объяснила:

— Дракон рассказал мне историю, и я тоже поведала ему одну. Потом он дал мне своей крови при условии, что я вернусь к нему в Драконовы врата, когда матушке станет лучше.

— Ах вот как, — сказала целительница, — тогда ты в самом деле убила дракона.

Я пристально посмотрела на старую женщину и сказала:

— Да нет же. Дракон дал мне кровь по доброй воле.

— Само собой, что в знак дружбы. Именно это убивает дракона. Ибо эти существа питаются ненавистью и страхом. И слабеют, когда действуют во имя любви.

— Добрый поступок ослабляет дракона? Это нечестно!

— Ненависть и страх питают дракона, делают его сильнее. Любовь и дружба эту силу разрушают. Честно или нет, но именно так обстоят дела, — пожала плечами целительница. — Теперь следующий герой может запросто его убить. Говорят, что принц Декстер собирается в поход к Драконовым вратам. Но это уже тебя не касается.

Старуха взяла пузырек с кровью. Ее прикосновение обдало холодом мою руку. Она нежно погладила маму по голове и смочила ей губы кровью дракона.

Прямо у меня на глазах мамины щеки порозовели. Губы ее раскрылись, она вздохнула, открыла глаза и подмигнула мне.

— Ал, — прошептала матушка слабым голосом, — наверное, время завтрака прошло. Я голодна как волк.

Сарасри хлопнула в ладоши и поспешила за едой. Я держала матушку за руки, которые сначала были холодны, а потом согрелись, и рассказала ей о том, что произошло. Она поела булочек с парным молоком. Я оглянулась в поисках целительницы, но старушка уже ушла.

Мама выздоравливала быстро. К вечеру она уже встала с постели. А наутро уже спрашивала, чем мы займемся дальше.

Я знала, что должна как можно скорее вернуться в драконий замок. Слова целительницы встревожили меня. История с драконом покорила матушку, и она сказала, что пойдет вместе со мной. С трудом мне удалось ее убедить, что сейчас важнее, чтобы она осталась и сочинила балладу о Таре.

Наконец я одержала победу. И побольше разузнала о принце Декстере и его планах.

Маленькое северное королевство Эрланд лежало среди холодных и бесплодных земель. Люди жили там рыбной ловлей и охотой на громадных китов Северных морей. Принцев в Эрланде было что рыб в море (тамошний король был весьма плодовит). Принц Декстер, младший из восьми сыновей короля, покинул родной дом в поисках счастья.

В долине торговцы предложили Декстеру большую награду за то, что он убьет дракона. Купцы думали, что поступают весьма умно. Если принцу не повезет, то неудача ничего им стоить не будет. Если же у него все получится, то со смертью дракона откроется идеальный торговый путь к портовым городам и обещанная Декстеру награда станет крохой по сравнению с теми грудами золота, которые они заработают.

Ну а с точки зрения принца — что ж, готова сознаться: как раз ее-то я понять не могу. Мне кажется, что существуют более легкие способы нажить состояние, чем пытаться убить дракона, погубившего массу героев. Хотя нельзя забывать о том, что принцы воспитаны на легендах, в которых дракон непременно погибает. И принц, совсем как я, верит в счастливый конец.

Зная о том, что Декстер скоро выступит к Драконовым вратам, я пустилась в путь. Путешествие выдалось длинным и трудным — хотя все-таки полегче, чем в первый раз. Стало немного теплее. Когда я добралась до перевала, то по дороге к замку заметила несколько диких цветков, распустившихся меж серых камней. Они показались мне добрым знаком. Но тут я бросила взгляд вниз и с высоты своего наблюдательного пункта увидела солдат на дороге. Над ними реяло бело-зеленое знамя королевства Эрланд.

Я взобралась по обледеневшим ступеням замка и добралась до большого зала. Дракон, растянувшись на драном ковре, лежал точно так же, как я видела его в последний раз. Только чешуйки стали тусклыми и совсем не блестели.

— Тара! — позвала я. — Просыпайся!

Дракон не шевелился. Я бросилась та могучую чешуйчатую шею.

— Проснись! — крикнула я. — Тебе грозит опасность!

Сквозь чешую едва чувствовалось тепло. Дыхание у дракона было совсем слабое.

В коридоре раздались топот башмаков и лязг доспехов. Принц Эрланд вместе со своими воинами меня догнал.

— Ты слышишь, они пришли! — пыталась я растормошить дракона. — Чувствуешь их страх? А ненависть, пылающую в их сердцах? Они пришли тебя убить. Ты должна проснуться!

Дракон не двигался.

Принц вошел в зал. С обнаженным мечом. На мгновение я невольно увидела все так, как обычно рассказывала собравшимся в таверне. Готовый сразиться с чудовищем, благородный принц обнажил меч. Но тут же я посмотрела на все это с другой стороны: зверь неземной красоты, заколдованная принцесса, плененная и до неузнаваемости видоизмененная, погибала из-за своей собственной доброты, подорвавшей ее силы.

Я выхватила кинжал и встала между драконом и принцем, который очень удивился, увидев меня. По выражению его лица я поняла, что совсем не так он представлял себе развитие событий. Да и мне ни разу не доводилось слышать сказок, в которых кто-нибудь, пытался защитить дракона.

— Нельзя убивать дракона! — воскликнула я. — Это заколдованная принцесса. Она ослабела, потому что совершила добрый поступок. Не смей ее убивать.

— Заколдованная принцесса? — Принц, нахмурившись, разглядывал спящего дракона. — Вряд ли я вот это поцелую. Женщина, способная разорить королевство и гнать солдат, словно овец, моей женой стать не может.

Явно он переборщил и объелся историй о принцах и заколдованных принцессах: ведь я не упомянула ни о поцелуе, ни о союзе двух царственных сердец.

— Пожалуй, лучше просто убить чудище, — проговорил принц. — Если ты не отойдешь, мне придется отшвырнуть тебя силой.

За свою жизнь я рассказала столько историй о принцах, что знала, чему их учили: убивать монстров и жениться на принцессах. И вот этот принц, подобно всем остальным, явно не был склонен быстро менять принятые решения.

— Я не отойду, — заявила я, сжимая кинжал.

Но принца учили сражаться, а меня — нет. Молниеносным движением меча он отвел лезвие моего кинжала в сторону, шагнул ко мне, вырвал оружие из моих рук и швырнул в сторону. Потом поднял меч.

Я бросилась на шею дракона и прижалась к нему. Теперь, чтобы ударить по спящему дракону, он сначала должен был разрубить меня.

— Проснись же, — шепнула я Таре, и глаза мои наполнились слезами. Это уже слишком! Это несправедливо! — Ты должна спастись.

Слезы потекли у меня по щекам, упали на шею дракона и заструились по тусклым чешуйкам.

Там, куда падали слезы, чешуйки вновь искрились небывалым блеском, бело-голубое свечение стало невозможно ярким и слепило глаза. Дракон вздрогнул. Я спрыгнула с него и отбежала в сторону.

Теперь дракон светился весь — в десять раз сильнее солнечного света посреди ледника. Сквозь слезы я, прищурившись, смотрела на это сияние. И силилась разглядеть, и видела в нем изгибающуюся тень.

Сияние исчезло. Я поморгала все еще слезящимися глазами. На дырявом ковре стояла женщина. Глаза ее были голубыми, словно лед. А волосы — огненно-рыжими. На ней была старомодная охотничья туника и бриджи. В руках она сжимала рукоять пристегнутого к поясу меча, и я не сомневалась в том, что фехтовать она умеет. Думаю, опыта в сражении с разбойниками ей было не занимать.

Тара сидела у камина, в котором солдаты развели огонь, и смотрела на языки пламени.

— Конечно же, ты можешь потребовать награду, — сказала я принцу. — Купцы просили тебя покончить с драконом — и у тебя получилось. Солдаты могут это подтвердить: дракона нет.

— Что верно, то верно, — согласился принц.

— Так и должно было случиться, — объяснила я принцу. — Мои слезы растопили лед в ее сердце, и она снова стала собой.

— И что же теперь будет? — Принц задумчиво смотрел на Тару.

Она отвернулась от огня и встретилась с принцем взглядом:

— Теперь я займусь вот чем — верну своему королевству былую славу. Дракона нет, и мой народ снова придет в родные края. — Тара улыбнулась. — На это нужно время, но торопиться некуда.

— Тебе потребуется помощь, — заявил принц. — Столь прекрасной принцессе негоже править в одиночестве. Может…

— Может, тебе стоит припомнить собственные слова, которые произнес тогда, когда собирался убить дракона? — перебила его Тара, и улыбка все еще не сходила с ее уст. — Женщина, способная разорить королевство и гнать солдат, словно овец, твоей женой стать не может. — Она снова перевела взгляд на огонь и сказала: — Вернется мой народ, и разбойники — тоже. Мы будем сражаться с грабителями в горах, а торговцы станут платить пошлину за то, чтобы пройти перевалом.

— Наверное, купцам лучше пока об этом не говорить, — посоветовала я принцу.

Что ж, на этом истории конец? Не совсем. Осталось рассказать про рог короля Таклы. Этим же вечером я стояла возле ледника и трубила в него. Я увидела среди льдов голубую вспышку, и вот передо мной очутилась прекрасная женщина, закутанная в белую шаль. Ее глаза показались мне знакомыми — такие красивые, пронзительно-синие. Сияли ее белоснежные волосы. Когда она увидела меня, то улыбнулась, будто узнала.

— Ты звала меня, — сказала ледяная дева. — Чего тебе надобно?

Я протянула ей рог со словами:

— Только вернуть вот это. Больше ничего.

Ледяная дева не сводила с меня глаз, потом спросила:

— И это все? Ты не попросишь ни богатства, ни славы, ни известности?

С улыбкой я покачала головой.

— Ты одеваешься как мужчина, но на самом деле ты женщина. Хочешь стать мужчиной?

Я подумала о принцессе Таре, девушке, которая сражается с разбойниками и мечтает возродить свое королевство, и покачала головой.

— У меня нет такого желания, которое бы ты помогла мне исполнить, — сказала я. А потом спросила: — Как поживает твоя дочь?

— Очень хорошо. Она с радостью вернулась домой.

— Еще бы, — кивнула я.

— А как поживает твоя матушка? — в свою очередь спросила ледяная дева.

— Поправляется. Сочиняет балладу о Таре.

Дева взяла у меня из рук рог.

— Ты молодец, — сказала она. — Хорошо, что ты смогла помочь моей правнучке, Таре.

С поклоном я отвечала:

— Рада, что оказалась полезной.

Когда я распрямилась и подняла взгляд, ледяной девы и след простыл.

Я вернулась в Набакхри, где в таверне Сарасри меня ждала матушка. Пришла я днем. Отправилась искать матушку и нашла ее на кухне. Сарасри месила тесто для хлеба, а мама играла ей на арфе.

На кухне было тепло. На огне в горшке булькала баранина. Вкусно пахло сдобным тестом.

— А вот и Ал! — воскликнула Сарасри, увидев меня.

Матушка перестала играть и обняла меня. Сарасри положила в миску огромную порцию тушеного мяса и заставила меня все съесть.

— Чудное дитя мое, — улыбнулась матушка, — расскажи же нам, что случилось с тех пор, как мы расстались.

Я покачала головой и ответила с набитым ртом:

— Вечером. Сегодня вечером я расскажу сказку.

Народу собралось видимо-невидимо. Люди прослышали о болезни матушки, о моем путешествии к Драконовым вратам и о возвращении с кровью дракона, а потом о новом путешествии в логово чудища и о том, как я ценю данное мной слово.

Я улыбнулась слушателям. Я была одета в тунику и бриджи, с победой вернулась из логова дракона и понимала, какую сказку они ожидают услышать, — историю о храбром юноше Але, герое, который лицом к лицу сошелся с чудовищем.

— Зовут меня Алита, — так начала я, — что означает «та, которой можно верить». Кое-кому из вас я знакома как Ал, и вы думали, что я — юноша. Но мир полон иллюзий — я это поняла, когда повстречалась с драконом. Сейчас вы услышите историю обо мне.

Неадекватное поведение

На песке спал человек.

Он не должен был тут находиться. Остров принадлежал мне. Я как раз вернулась к своему роботу, и мне пора было приниматься за работу. Человека здесь быть не должно.

Я внимательно разглядывала человека глазами своего робота. Отличная оптика. Прекрасная видимость под водой даже на глубине полутора тысяч метров. Я настроила резкость на расстояние от двух дюймов до пяти футов. Дальше мир превращался в одно расплывчатое пятно тропического солнца и ярких красок. Так мне нравилось.

Накануне ночью бушевал шторм. Ветром повалило кокосовую пальму, берег был покрыт огромными листьями, кокосами, обломками древесины.

Человек выглядел очень плохо. На одной щеке у него была глубокая кровавая царапина, похожие царапины виднелись на руках и ногах, короткие каштановые волосы выпачканы в крови. На правой ноге красовались багровые и зеленоватые синяки. Одет человек был в оранжевый спасательный жилет, футболку, шорты и парусиновые кеды.

Вот он пошевелился во сне и слегка вздохнул. Потрясенная, я направила робота назад и остановилась в нескольких футах от лежащего на песке мужчины.

Робот был оснащен динамиком. Я попробовала звук, он был немного неестественный. Интересно, что мне сказать?

Мужчина снова пошевелился, поднял руку и потер глаза, потом медленно перевернулся.

— Бонжур, — выдавила я через динамик.

Возможно, этот человек с одного из островов Французской Полинезии.

Его разбудил звук — механический и пронзительный.

Эван Коллинз чувствовал на лице горячее тропическое солнце, под руками — теплый песок. Голова болела, во рту пересохло, в правой ноге пульсировала тупая боль.

Эван поднял руку и потер глаза, дотронулся до покрытой песком царапины на щеке и поморщился. Потом перевернулся на спину, и боль в ноге пронзила его словно кинжалом.

Он смахнул слезы с глаз, поднял голову и уставился на ногу. Лодыжка была разодрана в кровь о коралловые рифы и покрыта фиолетово-зелеными синяками, что говорило о наличии скрытых повреждений. Он еще раз попытался пошевелить ногой и чуть не задохнулся от боли.

И снова услышал тот самый звук: механический, дребезжащий, словно шум радио. Он повернулся на звук; солнце слепило глаза, голова раскалывалась. Его внимательно рассматривал огромный таракан с фасеточными глазами.

Существо было как минимум три фута длиной, с отвратительными мандибулами. Спинной щиток блестел на солнце, сам таракан, не двигаясь, смотрел на человека.

Потом снова издал механический, дребезжащий звук. На этот раз вслед за звуком раздался скрипучий голос:

— Бонжур.

Мужчина два года изучал: французский в старших классах, но абсолютно ничего не мог вспомнить. Наверное, все это ему снится, решил он и закрыл глаза.

— Вы говорите по-английски? — вновь зазвучал скрипучий голос.

Мужчина открыл глаза. Таракан стоял на прежнем месте.

— Да, — еле выдавил сквозь пересохшие губы мужчина.

— Вам не следует здесь находиться, — продолжал скрипучий голос. — Что вы тут делаете?

Мужчина осмотрелся, пытаясь понять, что же происходит. Песок на пляже был ослепительно белым, такого цвета бывают только измельченные кораллы. С одной стороны находились заросли мангровых деревьев. Дальше от воды росли пальмы. Вода в лагуне была лазурного оттенка, как и полагается в тропиках; немного бледнее в том месте, где коралловые рифы поднимались почти до поверхности воды, и темнее на глубине. Примерно в ста ярдах от берега мужчина разглядел торчащий из воды парус лодки. Его лодки.

Он вспомнил: он направлялся на острова Кука, но по дороге его застал шторм. Пытаясь обогнать ветер, он направил лодку к небольшому острову — безымянной точке на морской карте. Ему удалось обойти рифы и завести лодку в лагуну, но тут огромная волна нагнала его и разбила лодку об одну из скал. От удара его выбросило за борт на риф. Как сломал ногу и, невзирая на отлив, все же выбрался на берег, он уже не помнил.

— Пить, — выдавил он снова сквозь спекшиеся, сухие губы. — Пить, пить. Пожалуйста, помогите мне.

Он закрыл глаза от нещадного солнца и услышал металлический звук — таракан уходил прочь. Мужчина подумал, что чудище оставляет его на верную смерть.

Но спустя несколько минут он снова услышал тот же звук — таракан возвращался. Мужчина открыл глаза. Рядом стоял таракан, крепко сжимая в своих мандибулах кокосовый орех. Мужчина продолжал наблюдать за ним, а тот напрягся и проткнул скорлупу ореха острыми мандибулами. Два аккуратных отверстия.

Держа орех, таракан приблизился к мужчине, и только тогда раскрыл мандибулы и выронил кокос на землю. На песок вылилась тонкая струйка молока.

— Можешь пить, — сказал таракан.

Мужчина взял кокос, прижал губы к одному из отверстий и запрокинул голову. Молоко было теплым, сладким. Мужчина, жадно пил.

Когда он закончил, таракан уже принес еще один кокос. Так же проделал отверстия и опустил на песок.

Таракан принес еще два кокоса, аккуратно продырявил и их и уложил на песок рядом с Званом. Потом он внимательно смотрел, как Эван пьет.

— По-моему, у меня сломана нога, — пробормотал Эван.

Таракан молчал.

Мужчина закрыл глаза. Давным-давно, будучи еще студентом, он изучал психологию, в том числе психологические аспекты чрезвычайных ситуаций и катастроф. Лекции читал приезжий лектор, который сам работал в спасательных командах; он рассказывал студентам, что люди чудом умудряются оставаться в живых даже в самых критических ситуациях. При этом очень важное значение имеет внутренний настрой самих людей, их отношение к происходящему. Самое главное, чтобы люди не сдавались, а делали все, что в их силах. «Понемногу, — говорил тогда лектор. — Только такое отношение поможет в трудном положении. Не пытаться сразу найти ответы на все вопросы. Не пытаться двигаться вперед семимильными скачками, идти тихонько, дюйм за дюймом — вот в чем секрет».

Эван представил, что же он может такого сделать, чтобы помочь самому себе.

— Мне нельзя оставаться на солнце, — пробормотал он. — Еще мне нужна еда, вода, медикаменты.

Сделать надо было очень многое. Надо придумать, как наложить на ногу шину, из чего ее сделать, как подать сигнал бедствия. Обязательно нужна вода. И многое другое.

Он заснул.

На глубине было так спокойно. Сверху, сквозь толщу воды пробивался тусклый голубоватый свет. Меня окружал мир всех оттенков голубого — от темного до самого светлого. Мне очень нравилось находиться на дне океана.

Человека я оставила лежащим на песке. Но сначала я помогла, чем могла. Я всегда стараюсь всем помогать.

Он сказал, что его нельзя оставлять на солнце. Я собрала на берегу большие пальмовые листья и воткнула их в песок, чтобы устроить ему тень. Еще он сказал, что ему нужна пища, вода и медикаменты. Я добралась до его лодки, нашла какие-то консервные банки с едой, открывашку для банок, бутыли с водой и аптечку первой помощи. Все это я отнесла человеку и оставила на песке рядом с ним.

Только потом я отправилась на глубину. Мне нужно работать.

При ходьбе я высоко поднимала ноги и двигалась медленно, чтобы не взбаламутить донный ил. Температурные сенсоры проверяли подводные течения; там, где вода выходила из вулканических трещин, она была теплая. Химические сенсоры брали пробы воды; она отдавала сульфидами — привычный запах плесени.

По илу я аккуратно направлялась к своему любимому месту. Здесь ила уже не было, тут на поверхность вышла каменистая поверхность океанского дна. В том месте, где по гидротермальной шахте из недр земли поднималась теплая вода, торчала высокая труба. За многие столетия горячая вода выносила наверх отложения сульфидов меди, цинка, свинца, золота, серебра и других металлов, они и сформировали естественную трубу.

Неподалеку от этого места горнодобывающая компания искала золото. Они шли по богатой жиле руды, пока та не закончилась, и только тогда сдались. Я обследовала отвалы, но потом нашла намного более многообещающее место у трубы. Последние несколько раз я внимательно изучала трубу, отламывала от нее большие куски. Теперь можно заняться моим любимым делом — изучить эти обломки. Я проверила каждый кусок с помощью химических сенсоров, нашла те, в которых было максимальное содержание золота и серебра, и сложила эти куски отдельно.

Работа мне нравилась. И я прекрасно с ней справлялась. Дома я тоже всегда любила сортировать вещи, например, раскладывала книги по цвету обложек: красные на одну полку, голубые и синие на другую, черные на третью.

Я работала до тех пор, пока свет совсем не потускнел. Это означало, что солнце почти село. Тогда я выбрала лучший обломок, захватила его мандибулами и направилась назад к острову.

Поднялась по длинному пологому склону и оказалась на мелководье, где громоздились коралловые рифы. Тут под ногами лежало песчаное дно, поэтому можно было идти быстрее. Надо мной проплывали стайки разноцветных рыб. Заметив меня, они метнулись в стороны. «Как быстро они плавают», — подумала я. Мне самой больше нравилось на глубине. Я прошла мимо лодки мужчины, которую, как тисками, зажало между двумя коралловыми рифами.

Я вышла из воды в том месте, где росли мангровые деревья. При моем появлении крабы бегом ринулись к своим песчаным норкам.

Я положила обломок у одной из нор. В первый же свой день на острове я успела заметить, что все крабы стремились занять нору, которую один из них вырыл неподалеку от лежавшего на берегу камня. И после этого стала приносить с глубины камни для крабов.

Я уже успела принести тридцать два камня. Ровно столько дней я живу на этом острове и каждый день приношу крабам по камню. Я стараюсь помогать им. Мне казалось, что принося камни, я делаю им доброе дело.

Если бы на острове не появился человек, я осталась бы на берегу и дождалась, пока крабы снова не вылезут из своих нор. Мне нравилось наблюдать за крабами. Но теперь мне хотелось посмотреть, что делает человек, и я не стала задерживаться.

Я пошла по берегу к тому месту, где оставила его. Но там его не оказалось. Я видела оставленный им след на песке — он полз, волоча поврежденную ногу.

Я направилась по следу. Мужчина спал в тени пальмового дерева. В качестве подушки он подложил под голову спасательный жилет. Бутыли с водой, консервные банки и аптечку он завернул в футболку и притащил все с собой.

Он беспокойно пошевелился во сне. А потом открыл глаза и уставился на меня. Дикий, странный взгляд.

Эван Коллинз проснулся и обнаружил рядом с собой на песке пластиковые бутыли с водой, шесть консервных банок тунца, консервный нож и аптечку со своей лодки. Он наложил на поврежденную ногу шину на липучке, которую нашел в аптечке, съел одну банку консервов и выпил квартовую бутылку воды, потом отполз в тень пальмового дерева и принял две обезболивающие таблетки. Боль прошла, но зато теперь он чувствовал себя словно пьяным.

В тени пальмы он заснул. А когда проснулся, то рядом снова стоял огромный таракан.

Эван глотнул воды из бутыли и, прищурившись, посмотрел на чудовище. Теперь он ясно видел, что перед ним робот, машина. Щиток сделан из блестящей стали. Он легко мог разглядеть механические суставы ног. На стальном щитке имелась трафаретная надпись: ««Атлантис»: бурение скважин и подъем затонувших судов».

Конечно. Теперь все понятно. Перед ним робот, который предназначен для подводных работ. Человек управляет механическим тараканом дистанционно. Он видел описания подобных систем на ежегодной выставке инженерного факультета.

— Ты работаешь на горнодобывающую компанию «Атлантис», — проговорил он. — И доложил им, что нашел меня на острове.

Таракан молчал. Эван представил себе человека, управляющего роботом, — эдакий мрачный, очень серьезный работяга, вроде тех парней, что работают на нефтяных вышках. Лишенный фантазии и прозаичный.

— Когда прибудут спасатели? — спросил Эван.

— Не знаю, — ответил таракан. — Хочешь кокос?

Эван уставился на робота.

— Кокос? Да, но…

Таракан повернулся к нему спиной и направился к кокосовым пальмам. Там он подобрал один кокос, вернулся к Эвану, проделал отверстия в скорлупе и кинул орех на песок.

— Спасибо. — Эван с удовольствием выпил кокосовое молоко.

— Всегда пожалуйста, — ответил таракан.

Эван внимательно осмотрел робота. Ему очень хотелось увидеть лицо человека, управляющего этим механизмом. Этот человек теперь единственное, что связывает его с внешним миром. Он еще ничего не сообщил о компании «Атлантис» и об их реакции на появление Эвана.

— Что сказали твои начальники, когда узнали, что я тут? — снова спросил Эван.

— У меня нет начальников, — ответил таракан.

— О’кей, — медленно проговорил Эван. Его знобило и немного кружилась голова, разговор с чудищем зашел в тупик. — Но ты ведь кому-то сообщил, что нашел меня здесь?

— Нет, — ответил таракан, помолчал и добавил: — Я собираюсь выйти на связь с доктором Родесом. Хочешь, чтобы он знал?

По ровному, механическому голосу нельзя было судить о том, что чувствует человек, который это говорит. Эван, с трудом сдерживаясь, чтобы не крикнуть, ответил:

— Да. Когда связь?

— Сегодня вечером.

— Отлично, — проговорил Эван. — Ты скажешь ему, что у меня сломана нога и что мне нужна медицинская помощь?

Он оглядел бутыли с водой и консервы — оставалось полторы бутыли воды и пять банок тунца. Надолго этого не хватит.

— Да. Хочешь еще кокос? — спросил таракан.

Эван смотрел на бесстрастную металлическую личину чудовища, на его ограненные глаза. Эван Коллинз был антропологом, сейчас он находился в годичном научном отпуске изучал приветственные речи туземцев Океании, различия между разными островными группами и прочее. Отличный предлог, чтобы целый год провести в южной части Тихого океана. Как антрополог, он гордился своей способностью угадывать сокровенные черты характера людей. Но сейчас даже это ему не поможет. Еще кокос?

Нет, ему нужен не кокос, а спасательная команда. Нужно выудить из этого человека побольше информации.

— Знаешь, — медленно произнес Эван, — ведь я не представился. Меня зовут Эван. Эван Коллинз. А тебя?

— Анни, — ответил таракан.

Вот так-так. Совсем не то, что он себе представлял. Не какой-то там работяга, а женщина.

— Анни, — сказал Эван. — Красивое имя. Как давно ты работаешь на «Атлантис», Анни?

— Тридцать два дня, — ответил таракан.

Опять все не так, как представлял вначале Эван Коллинз. Новый работник, женщина — вряд ли она обладает большим влиянием.

— Тогда скажи мне, — продолжал он, — кто такой доктор Родес?

Таракан отступил на шаг назад и сказал:

— Я не хочу отвечать на вопросы.

— Тогда я не буду их задавать, — быстро проговорил Эван. Анни его единственная связь с миром. Он не хотел ее отпугивать. — Если хочешь, можешь задавать вопросы мне.

— Я не хочу задавать вопросы, — объявил таракан. — Я хочу, чтобы ты рассказал мне сказку.

У Эвана Коллинза так много вопросов. Он все спрашивает и спрашивает.

Мама всегда рассказывала мне сказку перед сном. Когда мама начинала задавать мне слишком много вопросов или о чем-нибудь меня бесконечно просила, я уговаривала ее рассказать мне сказку. Я собираю сказки, как камни.

— Какую сказку? — спросил Эван Коллинз.

Я вспомнила, что рассказывала мне мама, и ответила:

— Про Золушку.

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе про Золушку?

— Да.

Он помедлил, и я уже подумала, что, возможно, он не знает эту сказку. Но вот он начал:

— Давным-давно…

«Давным-давно…», да, именно так начинаются все сказки. Давным-давно у Золушки умерла мать, а отец женился заново. У Золушки появились злая мачеха и две сводные сестры.

Мысленно я представила себе диаграмму, в которой поочередно возникают все герои сказки. Отец, мать и Золушка находились в вершинах некоего треугольника, между ними пролегали жирные линии. В вершинах второго треугольника стояли мачеха и две ее дочери. Еще одна жирная линия пролегла между отцом Золушки и ее мачехой. Такие мысленные картинки помогали мне уяснить взаимоотношения между людьми, которые иначе казались совершенно запутанными.

Мачеха и сводные сестры Золушки заставляли ее делать всю работу по дому, а ночью она спала на жесткой лавке в кухне. Мужчина сказал, что Золушка сильно грустила.

Я представила Золушку и эту лавку в кухне. Не уверена, что он прав. Днем в доме шумно и много народу, все смеются, разговаривают. Ночью в кухне должно быть темно и спокойно — просто прелесть. Если для того, чтобы тебя оставили в покое, нужно называться Золушкой, я согласна.

Но вот принц решил устроить бал и пригласить на него всех благородных женщин и девушек королевства. В сказках всегда устраивают балы. Они все нейротипичны, это уж точно. Все время должны быть окружены людьми, собираются вместе, беседуют, постоянно только и думают о том, что устанавливают социальную иерархию и потом защищают ее.

То же самое, что в начальной школе. Я не сразу это поняла, но все эти игры на площадке имели одну цель — определить, кто станет главным.

Меня не волновало, кто будет главным, и я не хотела принимать участие в их играх. Поэтому сидела сама по себе и разглядывала камни, из которых была сложена стена, окружавшая площадку. Стена была старой, сложенной из интересных, необычных камней самой разнообразной расцветки. В некоторых видны были прожилки слюды. У меня уже была к тому времени коллекция камней, и я представляла, как будут смотреться в ней камни из этой стены.

Поэтому и я считала, что Золушке тоже не хотелось на бал, но мужчина настаивал, что она хотела туда поехать. Однако она не могла этого сделать, потому что ей нечего было надеть.

Я не понимала, почему отсутствие соответствующей одежды могло помешать ей поехать на бал. Еще одно правило этих невротиков, которое я отказывалась понимать. Они хотели, чтобы все люди выглядели одинаково и вели себя тоже одинаково.

В школе учительница все время пыталась заставить меня играть с другими детьми, даже когда я объяснила ей, что вместо этого хочу изучать камни. Она настаивала, что я должна вести себя так же, как другие дети, и принимать участие в их играх. Нейротипичные люди все время считают, что все остальные должны вести себя одинаково, должны соответствовать каким-то ими же придуманным стандартам.

Я очень обрадовалась, когда врач в конце концов установил, что я не отношусь к нейротипичным людям. Но разные специалисты по-разному называли мое состояние. Высокофункциональный аутизм, говорил один. Синдром Аспергера, настаивал другой. Общее расстройство развития, убеждал всех третий. Первый доктор сказал, что мое состояние это не диагноз, скорее, некий ярлык.

Но в любом случае все сходились во мнении, что со мной не все в порядке, я не была нейротипичным ребенком. Они объяснили моим родителям, что мой мозг отличается от мозга большинства остальных людей, а мое поведение — это результат не умственных нарушений, а неврологических отличий.

Одним из результатов такого моего состояния и явилось умение фокусироваться на одном определенном предмете, как, например, моя коллекция камней. Врачи говорили, что это называется персеверация — человек пытается сосредоточиться на чем-то одном, исключая при этом все остальное.

Нейротипичные люди считают, что если кто-то слишком много внимания уделяет камням, значит, он находится в состоянии персеверации. Но если уделять пристальное внимание другим людям, как это делают они сами, то все нормально. Я этого никак не могла понять. Не понимала, чем нехорош мой повышенный интерес к камням. Но была рада, что доктора поняли и признали то, что я сама уже давно знала. Я была не такой, как все. Мама плакала, когда врачи сказали ей об этом. Почему — не знаю.

Так вот, мачеха и сводные сестры Золушки отправились на бал, а ее оставили дома. Но тут появилась крестная Золушки, которая была феей. Я и ее представила на своей мысленной диаграмме и провела жирную линию между нею и Золушкой.

Фея-крестная была, конечно, нейротипична. Она взмахнула волшебной палочкой, и Золушка получила золотое платье и хрустальные туфельки. Фея хотела, чтобы Золушку на балу приняли за свою и в то же время чтобы она оказалась лучше всех. Ее волновало положение Золушки в социальной иерархии, а это характерно для всех нейротипичных людей.

Фея сказала Золушке, что та должна уйти с бала до того, как часы пробьют полночь, — все просто. Гораздо проще всех остальных правил, которым следуют нейротипичные люди. Хорошо, что фея сразу сказала об этом Золушке. Обычно нейротипичные люди не говорили о правилах своей игры. Просто делали что-то свое, а потом, если я поступала иначе, они указывали мне, что я не права.

И Золушка отправилась на бал, а в полночь убежала оттуда и по дороге потеряла одну хрустальную туфельку. А потом принц разыскал Золушку, примерил ей туфельку, она пришлась впору, и принц сказал, что возьмет Золушку в жены. Мужчина утверждал, что Золушка очень обрадовалась. Я помню, что мама говорила то же самое, когда рассказывала мне эту сказку. Но я представляла тихую кухню, скамью, на которой Золушку никто не тревожил, и была уверена, что Эван Коллинз и тут ошибается.

— Почему она рада и счастлива? — спросила я.

— Потому что ее полюбил принц. И потому что она теперь станет принцессой.

Так может ответить только нейротипичный человек. Золушка счастлива из-за своих отношений с другим человеком и из-за нового положения в социальной иерархии. Если бы Золушка была нейротипична, она, конечно, была бы счастлива. Но я считаю, что она не нейротипична. А раз так, то и радоваться ей нечего. Принц захочет, чтобы она все время присутствовала на балах и наряжалась в красивые наряды. А ей больше нравится тихая, спокойная кухня. Так думала я.

— Мне кажется, она не рада, — промолвила я и отвернулась.

Мне нужно идти на встречу с доктором Родесом.

Я спешила в сторону домика подзарядки — невысокой металлической конструкции, в которой только-только мог поместиться мой робот. На крыше были установлены солнечные панели, они преобразовывали солнечный свет в электрическую энергию, которая потом хранилась в аккумуляторах внутри домика. По ночам я возвращалась в свое физическое тело, а робота оставляла на подзарядку.

Я аккуратно завела робота в домик задним ходом так, чтобы вилки зарядного устройства попали в гнезда на корпусе робота. После этого я неохотно вернулась в свое физическое тело, спавшее в резервуаре сенсорной депривации, лишенное всякой чувствительности.

Мне не нравилось мое физическое тело. Когда я находилась внутри робота, то могла регулировать многие ощущения. Если окружающий свет был слишком ярким, я могла снизить чувствительность моих зрительных рецепторов и тем самым уменьшить интенсивность света. Если звук казался мне слишком громким, я могла временно отключить слуховые рецепторы.

Возможности физического тела были намного более ограниченными. Я впустила сознание в физическое тело и начала слышать ритмичное жужжание насоса, который подавал жидкость в мой резервуар. Доктор Родес говорил мне, что это самый тихий насос из всех доступных, но, на мой взгляд, он был достаточно шумным, я ощущала его вибрации костным мозгом.

Сейчас я плаваю в маленьком море. Вода, поддерживающая мое тело, насыщена сульфатом магния и в пять раз выше по плотности, чем морская вода. По температуре она точно соответствовала температуре моего тела. Через внутривенную капельницу в мое тело поступали все питательные вещества, моча выводилась посредством катетера.

Я спала тут каждую ночь, а робот тем временем заряжался. Я могла при желании вылезти из сенсорного резервуара и сходить в гимнастический зал или в кафетерий, но обычно я никуда не ходила.

Я думала о человеке на берегу. Вспомнила, что Эван Коллинз просил меня рассказать о нем доктору Родесу. Иногда я быстро забываю разные вещи. Доктор Родес говорит, что у меня плохо развита кратковременная память. Но сейчас я вспомнила, что должна рассказать доктору Родесу об Эване Коллинзе и его сломанной ноге.

Я протянула руку, чтобы нажать на кнопку вызова сиделки. Пришлось преодолевать сопротивление воды, ощущение не из приятных. Потом я услышала дребезжание и лязг открываемого люка, который находился в одной из боковых стенок резервуара. Внутрь ворвался свет. Я сощурилась, а сиделка сняла с моей головы электроды.

Это была женщина с круглым лицом и темными волосами. Она что-то говорила мне.

— Ты меня помнишь, Анни? Меня зовут Кири. — Она улыбнулась, я кивнула в ответ, но улыбаться не стала. С меня и так уже было довольно, слишком много общения.

Сиделка помогла мне выбраться из резервуара, протянула полотенце и халат, но я продолжала молчать. Я знала, что она ждет, чтобы я завернулась в халат, но мне так этого не хотелось. Меня раздражало прикосновение к телу любого материала. С большой неохотой я все же надела халат. Босые ноги чувствовали прохладу бетонного пола.

Всегда, чтобы пообщаться с доктором Родесом, я возвращалась в свое физическое тело и всегда чувствовала себя при этом очень странно. Тело было тяжелым и неуклюжим, руки меня не слушались, так что даже надеть халат было довольно трудно. Кири дала мне стакан воды. Когда я выходила из резервуара, мне всегда хотелось пить.

На острове я была сильной. Мой робот мог мандибулами расщеплять кокосовые орехи, мог ходить по дну океана.

В физическом теле я была маленькой девочкой, худенькой двенадцатилётней девочкой. Моя мама была библиотекарем, папа — программистом. Он звал меня Маленький профессор. Я была частью программы, которую доктор Родес называл «терапевтическим вмешательством».

Мне больше нравилось находиться в роботе.

Из коридора донеслись голоса, люди смеялись и разговаривали друг с другом, кто-то шел по холлу. Обутые в кроссовки люди направлялись в кафетерий, в гимнастический зал, в спальные комнаты. Там они спят в настоящих кроватях. Все эти люди работают на горнодобывающую компанию «Атлантис». Они не являются частью экспериментальной программы. Все они обычные нейротипичные люди.

Кири провела меня по холлу.

— Мы идем не в ту сторону, — сказала я, когда мы свернули по коридору налево.

Кабинет доктора Родеса был направо.

— Сегодня мы идем в другой кабинет, — ответила она.

В этом другом кабинете на потолке жужжали лампы дневного света. Я видела, как они мигают. Когда-то папа говорил мне, что лампы дневного света мигают шестьдесят раз в секунду, потому что электрический ток шестьдесят раз в секунду меняет свое направление. Еще он сказал мне тогда, что большинство людей этого не замечает. Сам он замечал, но его это не раздражало.

А меня раздражало.

Я закрыла глаза, чтобы не видеть, как мигают лампы, но от шума никуда не деться. Лампы жужжат словно пчелы, словно надо мной проплывает стайка ярких рыбок, как тогда, когда я поднималась со дна океана.

Я слышала, как повернулась дверная ручка, а когда открыла глаза, передо мной стоял доктор Родес. Он был высоким мужчиной с коричневыми волосами, всегда в белом халате.

— Привет, Анни, — сказал он. — Рад тебя видеть.

— Я тоже, доктор Родес, — ответила я.

Доктор Родес научил меня, что на приветствие людей полагается отвечать так же. Он улыбнулся.

Я закрыла глаза и сказала ему с закрытыми глазами:

— Мне нужно вам кое-что сообщить. На берегу…

— Погоди, Анни, — прервал он. — Почему ты закрыла глаза?

— Мне не нравятся эти лампы, — ответила я. — Они мигают и жужжат.

— А если не закрывать глаза, как еще ты могла бы забыть про них? — спросил он.

Я начала раскачиваться, меня это всегда успокаивало и отвлекало от внешних раздражителей. Правой рукой я обхватила левый локоть и сжимала его в ритм раскачиваниям. Это тоже очень помогало.

— Хочешь, я выключу свет, Анни? — спросил он, и неожиданно ужасное жужжание прекратилось. В комнате стало совсем тихо, если не считать слабого шума кондиционера. Словно кто-то скребет малюсенькими коготками по камню.

— Открой глаза, Анни, — попросил доктор Родес.

Я открыла глаза. Свет в комнату проникал через открытую дверь из холла и еще через окно. Лампы в холле тоже мигали, но они были далеко и не так раздражали меня.

— Молодчина, — сказал доктор Родес. — Так что ты хотела мне рассказать?

Шум кондиционера усилился. Коготков стало больше, и все они скребли по камню. Это напоминало мне те ощущения, которые я испытывала от соприкосновения кожи с махровым халатом. Все кругом скребется, скребется, скребется. На секунду я забыла, что должна была сказать ему, я вся сосредоточилась на халате и своей коже, на шуме кондиционера.

Но забывать было нельзя. Я продолжала раскачиваться, а тем временем припоминала все подробности, которые могла рассказать доктору Родесу. Так трудно выбрать, что нужно говорить, что нет; все казалось мне важным, а шум кондиционера мешал сосредоточиться. Я вспомнила лодку мужчины, пробоину в ее корпусе, вспомнила самого мужчину, он лежал на песке и рассказывал мне о Золушке.

— Вы знаете сказку о Золушке? — спросила я у доктора Родеса. Я смотрела на руки и пыталась сосредоточиться.

— Да, Анни, знаю.

— Ну так вот, на моем острове…

— Ты можешь смотреть на меня, когда говоришь, Анни? — спросил доктор Родес. Говорил он тихо, из-за кондиционера я едва-едва слышала его.

— Я хотела сказать вам, что на моем острове… — сказала я громким голосом, чтобы он меня услышал наверняка, но не смотрела на него. Я вся сосредоточилась на том, что мне нужно сказать.

— Смотри на меня, Анни. Помни, ты должна вести себя адекватно.

Я посмотрела на него.

— Хорошо, — промолвил он. — Когда люди смотрят друг другу в глаза, это считается адекватным поведением.

Я смотрела на доктора Родеса, губы у него шевелились, и это настолько отвлекало меня, что я уже забыла о том, что должна сказать. Я снова перевела взгляд на свои руки, тут же вспомнила, что должна смотреть в глаза тому, с кем говорю, и поспешно взглянула на доктора Родеса.

— Ты умница, Анни, — похвалил он меня.

Хотя сам он не все время смотрел мне в глаза, постоянно переводил взгляд с одного предмета на другой — то смотрел на меня, то вверх или вниз, потом снова на меня. Брови у него тоже при этом двигались, мне трудно было смотреть на все это, но я знала, что он хочет, чтобы я смотрела на него. И хотя я не могла одновременно смотреть на него и думать, я все же делала так, как он требовал. Мне так хотелось снова оказаться в своем роботе, чтобы просто отключить визуальные рецепторы. Я даже пыталась расфокусировать взгляд, но все равно передо мной стояли его движущиеся брови.

Именно так нейротипичные люди разговаривают друг с другом. Они смотрят друг на друга, потом переводят взгляд на что-то другое. Если я буду неотрывно смотреть на доктора Родеса, он скажет мне, что это неприлично. Нейротипичные люди не пялятся друг на друга, они смотрят. Все это так сложно, словно танцуешь какой-то запутанный танец. Посмотри наверх, в сторону, улыбнись, моргни — все это для них очень существенно.

Но я этот танец не понимала. Я спрашивала маму, зачем люди смотрят друг на друга, но она не сумела мне этого объяснить. Она не смогла научить меня сложному танцу взглядов, которым пользовались нейротипичные люди. А доктор Родес хочет, чтобы я смотрела ему в глаза.

— Что ты хотела рассказать мне, Анни? — спросил доктор Родес.

Я забыла, я следила за тем, как шевелились его губы, как двигались глаза.

— В последний раз ты рассказывала мне о крабах на берегу, — сказал он. — На берегу еще есть крабы?

— Да. — Я продолжала раскачиваться и думала о том, чтобы смотреть доктору в глаза.

— Можешь рассказать мне о крабах и смотреть при этом прямо на меня? — спросил доктор Родес.

Я попыталась. Мне удалось рассказать ему, что у некоторых крабов была одна большая красная клешня, которой они беспрестанно размахивали.

Доктор Родес пояснил мне, что это крабы-скрипачи, что у самцов крабов имеется большая красная клешня, с помощью которой они подзывают самок и отпугивают других самцов. Еще он рассказал, что изучал в университете биологию и много занимался именно крабами, а уж только потом стал детским неврологом.

Он расспрашивал меня о крабах, а я старалась на все ответить, хотя мне очень мешал шум кондиционера и то, что приходилось смотреть на подвижное лицо доктора.

Наконец он сказал, что мне пора идти в гимнастический зал, наша встреча закончена. В течение сорока пяти минут я занималась на тренажере, потом сорок пять минут плавала в бассейне, а затем вернулась в свой резервуар и проспала там всю ночь.

Ее отвлекали лампы на потолке. Он совсем позабыл о них. Обычно он встречался с Анни в своем кабинете, там секретарь заменил потолочные лампы дневного света на напольные лампы накаливания. Они давали более теплый, уютный свет. Но сегодня в его кабинете чинили кондиционер, и ему пришлось перенести встречу с Анни в один из конференц-залов компании «Атлантис».

И все же он считал, что его оплошность помогла ему в данном случае кое-чему научить Анни. Он дал ей возможность ясно высказать то, что она чувствовала.

Ему казалось, что проект идет успешно. В течение последующего месяца он проведет оценку того, как время, проведенное Анни в одиночестве в теле робота, сказалось на ее способности взаимодействовать с людьми, находясь в собственном физическом теле. Он был доволен тем, что Эрик Вестерман, президент компании «Атлантис», предоставил ему возможность изучить терапевтический потенциал телеприсутствия.

Жаль, что шторм уничтожил камеры, с помощью которых он обычно наблюдал за всеми действиями Анни на острове. Он уже подал две заявки на ремонт камер ответственному за оборудование на острове, но пока не получил никакого ответа. Но даже такой пробел данных не помешает дальнейшему ходу эксперимента. Гораздо важнее учет изменений в поведении Анни во время их терапевтических встреч. Сегодняшняя встреча была, несомненно, успешной.

Я снова в своем роботе и поэтому очень счастлива. Я открыла глаза с первыми лучами тропического солнца и вышла из домика подзарядки. Только увидев на берегу Эвана Коллинза, я поняла, что забыла рассказать о нем доктору Родесу. Я честно пыталась, но у меня ничего не получилось.

Мужчина спал, положив голову на свой оранжевый спасательный жилет. Выглядел он неважно. Пораненная щека раздулась и покраснела. Все тело было покрыто красными пятнами, это его покусали песочные блошки. Он расчесал укусы до крови. Во сне он обхватил себя руками, словно пытался согреться, но все равно дрожал от холода.

Бутыли с водой, которые я принесла ему из лодки, лежали пустые на песке. Я принесла ему кокос, проделала отверстия в скорлупе своими мандибулами. Так ему хоть будет что попить.

А потом отправилась работать, сортировать свои камни. Но я не переставала думать о мужчине. Мысли о нем настолько поглотили меня, что на обратном пути на остров я даже забыла взять камень для крабов.

Когда я вернулась, он глазами сидел в тени под пальмой. Глаза его были открыты и под ними залегли темные круги.

— Анни, — сказал он хриплым голосом. — Я очень хочу пить. Мне нужна вода.

Я взглянула на пустые бутыли на песке и ответила:

— С лодки я принесла все.

— А на острове есть пресная вода? — задыхаясь, спросил он.

— Нет. — Роботу пресная вода не нужна. — Хочешь кокос?

— Ладно. Давай кокос.

Я не сразу нашла кокос, пришлось поискать. Все, что лежали поблизости, он уже выпил. Но я все же нашла кокос, принесла его мужчине и проделала отверстия в скорлупе. Он жадно выпил содержимое.

— Что сказал доктор Родес? — спросил он, закончив пить.

— Он сказал, что при разговоре полагается смотреть в глаза человеку, с которым разговариваешь. Это считается адекватным поведением.

— А насчет меня он что-нибудь говорил?

— Нет, — ответила я. Доктор Родес учил меня распознавать выражения лиц. Сейчас уголки рта у Эвана Коллинза опустились вниз, глаза были полузакрыты. Выглядел он совсем несчастным. И я спросила: — Хочешь еще кокос?

Эван Коллинз смотрел, как огромный таракан идет за кокосом по направлению к пальмам. Он с огромным трудом удержался, чтобы не наорать на таракана.

После обезболивающих таблеток он чувствовал себя как с похмелья. Его тошнило и очень хотелось пить, просто ужас как хотелось пить. Он знал, что ему нужна вода, много воды. Он еще ни разу не мочился с тех пор, как открыл глаза на этом острове, а это означало, что организм сильно обезвожен. Дегидратация — это верная смерть.

Но всего понемногу. Чтобы выжить, ему надо пить, еще нужно, чтобы его увезли отсюда. А для этого в первую очередь необходимо понять таракана Анни и доктора Родеса.

Таракан бросил на песок рядом с ним кокос с аккуратными дырочками в скорлупе.

— Спасибо, — осторожно поблагодарил Эван. Кокосовое молоко помогало немного утолить жажду, но его было недостаточно. — Спасибо, что носишь мне кокосы.

— Мама говорит, что надо помогать людям, — ответил таракан.

— Мне очень хочется пить, — сказал Эван. — Если я не напьюсь вдоволь воды, то умру. И еще нужно, чтобы врач осмотрел мою ногу, иначе я тоже умру.

Таракан молча смотрел на него своими блестящими глазами.

— Хотел бы я увидеть, какая ты на самом деле, — промолвил Эван.

Если бы только он мог видеть ее лицо, то сумел бы догадаться, о чем она думает.

Таракан отступил на шаг назад. Своеобразный язык движений и жестов, который Эван сразу понял.

— Ясно, ты не хочешь встречаться со мной в физическом теле. Ладно, я понимаю. Это вполне нормально.

— Я не такая, как все, не нормальная, — сказал таракан.

Говорил таракан, как обычно, механическим, бесстрастным голосом. И Эван поэтому не мог определить, как сама Анни относится к тому, что ее считают ненормальной. Придется идти вперед наугад. Он решил рискнуть и спросил:

— Что значит «не такая, как все»?

Таракан молчал.

— Думаю, ты умнее многих других. — Комплимент никогда не помешает.

— Папа зовет меня Маленьким профессором.

— Хорошо быть умной, — заметил Эван.

— Быть умной постоянно считается неадекватным поведением, — ответил таракан.

Чуть раньше она говорила, что смотреть в глаза человеку, с которым разговариваешь, считается адекватным поведением. Слишком уж Анни волнует, что считается адекватным, что нет. Возможно, и спасатели не считаются адекватными.

— Откуда ты знаешь, что быть умной неадекватно? — спросил он.

— Так говорил мне доктор Родес, — ответил таракан. — Неадекватно.

Эван почувствовал, что у него опять начала кружиться голова и поднялась температура. Он осторожно спросил:

— А быть неадекватным нехорошо?

— Да, — ответил таракан.

— Всегда нехорошо?

— Расскажи мне сказку, — попросил таракан.

«Слишком много вопросов», — понял Эван. Он увлекся. Она ведь не любит, когда ей задают вопросы.

— Хорошо, — ответил он. — Но сначала можно еще один кокос?

Таракан отправился по песку за кокосом. Вернулся он нескоро. Эван с удовольствием тянул кокосовое молоко, но все пить сразу не стал — нужно кое-что оставить на потом.

— Ты сказала доктору Родесу, что у меня сломана нога? — спросил он у таракана.

Таракан отступил на шаг назад.

— Расскажи мне сказку.

Эван на секунду прикрыл глаза. Все, больше вопросов задавать нельзя. Надо рассказывать сказку.

— Давным-давно жил-был мальчик по имени Джек. Жил он с матерью, отец у них умер. Были они так бедны, что мать Джека отправила его на базар, чтобы он обменял корову, которая давала им молоко, на еду.

Он начал рассказывать сказку — хорошо. Я теперь могу спокойно слушать его рассказ и забыть обо всех его вопросах.

— Давным-давно…

Настоящая сказка. Мальчик по имени Джек выменял корову на пригоршню бобов, мать очень рассердилась, хотя старик, который отдал бобы Джеку, и сказал, что они волшебные. Мать Джека не послушала мальчика и выбросила бобы в окно.

Мать Джека была обыкновенной нейротипичной женщиной. Так мне кажется. А вот Джек — нет. Наверное, у нейротипичных людей должно было быть какое-то правило (о существовании которого Джек не догадывался), запрещающее обменивать корову на пригоршню бобов. Я постаралась это запомнить: если у меня когда-нибудь появится корова, будет неадекватно менять ее на бобы.

На следующий день из волшебных бобов выросло огромное растение. Джек тут же забрался по нему на самый верх, не спросив разрешения у матери. Так делать нельзя. Доктор Родес говорит, что я всегда должна спрашивать разрешение у мамы.

Джек нашел замок, в котором жил великан. Когда тот вернулся домой, старуха, жившая в замке, спрятала Джека в печи.

Я не понимала, почему она это сделала, но я многого не понимаю в сказках нейротипичных людей. Может, старуха просто хотела помочь. Так или иначе, великан спокойно зашел в замок и достал огромный мешок золота. Потом он заснул, а Джек украл золото. Такое поведение не может считаться адекватным. Доктор Родес говорит, что нужно делиться с другими людьми, но даже когда тебе что-то предлагают, нехорошо сразу брать все. А великан ничего Джеку не предлагал.

Джек спустился вниз по своему бобу и вернулся домой. А потом снова забрался наверх и украл у великана гусыню, которая откладывала золотые яйца. И в третий раз он забрался наверх и украл арфу великана.

Я была уверена, что Джек не нейротипичный мальчик. Он все время делал то, что считалось неадекватным, постоянно возвращался в замок великана, то есть можно было говорить о персеверации его действий.

Когда Джек пытался улизнуть с арфой, та издала громкий звук. Великан пустился в погоню за Джеком, вниз по бобовому стеблю, но Джек перерубил стебель, великан упал и разбился насмерть. Не знаю, можно ли считать это адекватным поведением или нет. Великан хотел убить Джека, и все равно я не уверена, правильно ли поступил сам Джек, когда перерубил стебель.

Но вот и сказке конец. Мужчина сказал, что хочет пить, и я пошла за новым кокосом. Потребовалось много времени, чтобы найти его, но в конце концов я принесла ему кокос. И сказала:

— Джек вел себя неадекватно. Ему не следовало делать то, что он делал. — Я знала, что доктор Родес ни за что не одобрил бы поведение Джека.

— А мне нравится Джек, — ответил мужчина. — Он сумел защитить и себя и свою мать.

Я обдумала его слова. Эта сказка мне понравилась больше, чем сказка о Золушке. Золушка была очень хорошей, всем помогала, но фея-крестная сделала так, что она поехала на бал, а потом ей пришлось выйти замуж за принца, хотя уж лучше бы она осталась в спокойной, тихой кухне. Она была наказана за то, что стала играть по правилам нейротипичных людей. Ну конечно, если она сама была нейротипичной, это нельзя считать наказанием, но я уверена, что она была такой же, как и я.

Джек нарушал многие правила нейротипичных людей. Сначала он обменял корову на бобы; потом без разрешения матери взобрался на бобовый стебель; потом украл у великана разные вещи. Но ему не нужно было ехать на бал и жениться на ком бы то ни было, он в конце возвращается в маленькую комнатку своего небольшого дома.

Я продолжала думать, но отвернулась. Пора поговорить с доктором Родесом.

— Анни, — сказал мужчина. — Скажи обо мне доктору Родесу. Скажи ему, что мне нужна помощь.

— На моем острове человек, — сказала Анни.

— Человек, — повторил доктор Родес. — Великолепно. — Он улыбнулся. Он уже отправил три электронных письма специалисту, возглавлявшему подводные буровые разработки на островах Кука. Он просил его починить камеры на острове Анни. Но ответа так и не получил, а раз Анни говорит о появлении на острове человека, значит, кого-то наконец прислали. — Он приведет в порядок камеры, — пояснил доктор Родес.

Он видел, что новый человек сильно подействовал на Анни, и не в лучшую сторону. На ее острове появился незнакомец, ее это, естественно, взволновало и напугало. Надо ее успокоить, и доктор Родес сказал:

— Он недолго пробудет на острове.

— Ему нужна помощь, — продолжала Анни. — Я пыталась сделать, что могла.

— Хорошо, — уверенно продолжал доктор Родес. — Он починит камеры и уплывет. Ты не должна помогать ему.

— Он говорит, что ему нужна помощь, — настаивала Анни. — Зовут его Эван Коллинз. Ему нужна помощь. — Она все время моргала. Так сильно ее расстроило появление на острове рабочего.

Доктор Родес очень рассердился, что этот рабочий вообще заговорил с Анни, сказал ей, что ему требуется помощь. Доктор Родес попробовал представить себе этого человека — эдакий средней руки работяга, не может даже камеру без проблем починить. Наверняка еще и ленивый.

— Не беспокойся за него, — твердо сказал он. — Это не твоя забота.

— Ему нужна помощь, — громким голосом настаивала девочка. — Он говорит, что ему нужна помощь.

— Я же сказал, не волнуйся за него.

— Но он…

— Анни, — так же твердо прервал ее доктор Родес, — ты ведь знаешь, что кричать во время разговора нельзя.

Анни нечего было ответить.

Помнишь, когда мы подписывали контракт на проект, о чем мы договорились? Ты обещала слушаться меня и делать все, что я скажу. Если ты не сможешь следовать моим указаниям, нам придется приостановить проект. Это ты помнишь?

— Помню, — тихо ответила она.

— Этот человек не твоя забота. Он починит камеры и уедет. У нас своя работа. Сегодня попробуем узнавать мысли людей по выражению их лиц.

Я вернулась в свой резервуар. Проспала ночь и вот на рассвете снова очутилась на своем острове, в своем роботе. Я вышла на берег, на котором спал человек по имени Эван Коллинз.

Этот человек не моя забота. Так сказал доктор Родес.

Бутыли были пусты. Кокосов тоже больше не было, я это знала. Накануне мне целый час пришлось искать последний кокос.

Мужчина дышал поверхностно, неровно. Вокруг глаз были темные круги, все тело у него было покрыто укусами песчаных блошек. Некоторые укусы покраснели и гноились. Глубокую рану на ноге покрывали черные струпья, они растрескались и привлекали во множестве мух, которые с удовольствием сосали жидкость, выделяющуюся из трещин.

— Эван Коллинз, — позвала я.

Он не открыл глаза.

— Доктор Родес говорит, что вы должны починить камеры, — продолжала я. — А потом уедете.

Эван Коллинз не шевелился.

Он не моя забота. Я пошла в сторону океана. У меня много работы.

Но у кромки воды я остановилась. А потом повернула назад к Эвану Коллинзу.

— Расскажи мне сказку, — попросила я его.

Он не двигался.

Я вернулась к домику подзарядки, вошла внутрь, отключила робота и открыла глаза уже в своем резервуаре; нажала на кнопку вызова сиделки и принялась ждать. Раздались шум и лязг открываемого люка, и я сощурила глаза от яркого света.

Когда люк открылся, я села и уставилась на Кири.

— Что-то случилось? — спросила она. — С тобой все в порядке, Анни?

— Нет. — Я говорила громко, чтобы шум насосов не заглушил мой голос. — На берегу мужчина. Это неправильно. Лицо у него покраснело, а местами почернело, его кусают песчаные блошки. Это неправильно. Он лежит на моем берегу, и у него сломана нога. Ему нужен доктор. Это неправильно.

— Мужчина на берегу, — повторила Кири и нахмурилась.

По карточкам выражений лиц, которые демонстрировал мне доктор Родес, я догадалась, что она расстроена. Так и должно быть. Я тоже расстроена.

— Мужчина на моем острове, — снова повторила я. — Это неправильно. Я старалась помогать ему. Я помогаю крабам. Но кокосов больше нет. Мужчина говорит, что ему нужна помощь. Медицинская помощь. И еще вода. — Я закрыла глаза от яркого света и принялась раскачиваться.

Думала я о мужчине. Представила мысленную диаграмму, на которой были нарисованы все, кто так или иначе участвовал в этой истории. Вот Эван Коллинз, вот доктор Родес и я. Между нами прочерчены линии, получается треугольник. Потом я добавила на диаграмму имя Кири и начертила еще несколько линий. Кири, мужчина и я составили еще один треугольник. Доктор Родес оказался в стороне.

— Как мужчина попал на твой остров? — спросила Кири.

— У него есть лодка, но она затонула, — ответила я. — Мимо нее плавают рыбы. — Я хорошо помню лодку, зажатую между коралловыми рифами. — У лодки пробоина. Она вышла из строя.

— Я позову доктора Родеса, — сказала Кири.

— Нет, — ответила я. — Доктор Родес не… — Я замолчала, не зная, что сказать. — Надо сообщить кому-то другому, — прибавила я слишком громким голосом.

Но какая разница. Мне двенадцать лет, а я могу мандибулами открывать кокосы, могу ползать по дну океана и находить золотые прожилки в камнях.

Доктор Родес сказал бы сейчас, что кричать нельзя, это считается неадекватным. Но мне это кажется вполне адекватным. На моем острове лежит мужчина по имени Эван Коллинз, вполне уместно кричать по этому поводу.

— На острове мужчина, — прокричала я. — Его зовут Эван Коллинз. Он на моем острове. У меня больше нет кокосов для Эвана Коллинза. Ему нужна вода. Ему нужна помощь.

— Эван Коллинз, — повторила Кири. — Понимаю.

— Он рассказал мне сказку о Золушке и еще о Джеке и бобовом зернышке. Зовут его Эван Коллинз, а на левой щеке у него шестнадцать укусов песчаных блох. У него сломана нога. Лодка его затонула.

Я почувствовала, как Кири положила руку мне на плечо.

— Я расскажу все своему дяде, — сказала она. — Дяде Марсу.

Мне не понравилось прикосновение руки Кири. Мне не нравился яркий свет ламп. Я снова легла в свой резервуар.

— Скажешь дяде Марсу, — согласилась я, — А я вернусь в своего робота.

Когда я вернулась на остров, солнце стояло высоко в небе. Я вышла из домика подзарядки и пошла по берегу. Единственным тактильным ощущением было давление почвы под ногами робота. Не сильное, но достаточное, чтобы я поняла, что стою на земле. Достаточное, чтобы чувствовать себя уверенной, не больше.

Эван Коллинз все так же лежал не песке и спал. Он еще дышал.

Теперь Кири расскажет дяде Марсу об Эване Коллинзе. Я вспомнила свою диаграмму взаимоотношений, там был треугольник, в вершинах которого стояли Кири, Эван Коллинз и я. Теперь я добавила на диаграмму имя дяди Марса и провела линии между ним, Кири и Эваном Коллинзом. Получился еще один треугольник. Вместе первый и второй треугольники образовали шестиугольник. Получился красивый узор. Шестиугольник напоминал камень, а камни я люблю.

Я оставила Эвана Коллинза на берегу и пошла на глубину. Когда вода сомкнулась у меня над головой, я с облегчением вздохнула. Весь день я собирала камни около гидротермальной трубы.

Полное имя дяди Кири было Матарека Варади, но все звали его Марсом. Он был начальником дальней буровой станции на островах Кука, являвшейся подразделением компании «Атлантис». Он был влиятельным и уважаемым человеком, большой человек — большая личность. Он знал всех, и все знали его.

Это он устроил Кири на работу в калифорнийский штаб компании «Атлантис». Кири была хорошей девушкой. Она усердно училась, чтобы стать медсестрой и очень хотела на время поехать пожить в Соединенные Штаты. Примерно тогда же, когда Кири заикнулась об этом Марсу, ему было дано поручение из калифорнийского офиса забросить одного из роботов на отработанную буровую — там собирались проводить какой-то эксперимент. Наблюдать за роботом должен был простой, неквалифицированный оператор. Они, наверное, с ума спятили — Марс поспрашивал у людей и выяснил, что идея проекта принадлежит Эрику Вестерману, президенту компании. Отец Вестермана был основателем компании «Атлантис»; те, кто давно работал в компании, были не слишком высокого мнения о нем.

Если Эрик Вестерман захотел рисковать дорогостоящим роботом в каком-то сумасшедшем эксперименте, Марс никак не мог его остановить. Но через двоюродного брата, работавшего в отделе персонала компании, Марсу удалось узнать, что на проект нужна и медсестра-сиделка, которая будет присматривать за неквалифицированным оператором.

И Марс решился. Он предложил отделу персонала взять на работу сиделкой Кири, тогда он не будет чинить препятствий относительно использования в эксперименте дорогостоящего робота. Конечно, Марс уточнил, что он не берет на себя ответственность за возможные убытки компании со стороны неопытного оператора — будь то поломки самого робота или какого-либо другого оборудования. И все шло отлично до тех пор, пока Марс не получил электронное письмо от Кири.

Марс знал, что Кири благоразумная и умная девушка. Поэтому когда от нее пришло срочное сообщение, он сразу обратил на него должное внимание. Кири писала, что неквалифицированный оператор, задействованный в проекте (звали ее Анни), рассказала Кири о присутствии на отдаленном острове человека по имени Эван Коллинз. Мужчина нуждался в медицинской помощи, и Кири сильно волновалась.

Стоял прекрасный день, на небе ни облачка. Марсу надо было проверить ход работ на безымянном атолле недалеко от островка, на котором работал оператор Кири. Кроме того, на острове необходимо было починить камеры наблюдения, он уже получил три электронные заявки из штаба. Руководил экспериментальным проектом человек по имени доктор Родес; это он писал заявки, в которых жаловался, что без камер не может наблюдать за тем, что происходит на острове. Марс принципиально игнорировал заявки. Он не знал этого доктора Родеса. Кири как-то упомянула, что он человек неприветливый, и Марс решил, что ради какого-то там доктора Родеса он не будет из кожи вон лезть.

Но сейчас Кири была встревожена. И день для полета выдался что надо. Лететь предстояло на поплавковом гидросамолете. Марс считал большим преимуществом работы в компании «Атлантис» именно то, что мог сам управлять гидросамолетом.

Марс вызвал своих помощников и сообщил им, что они полетят на остров, где нужно будет починить камеры наблюдения, а заодно проверят, как там идут дела у неквалифицированного оператора.

Пролетая над островом, Марс заметил в воде затонувшую лодку. Он выругался про себя и повел гидросамолет на посадку. Помощники надули резиновую шлюпку. Эвана Коллинза они нашли в тени пальм, вокруг валялись пустые бутыли из-под воды и расколотые кокосовые орехи. Мужчина бредил от жажды, но когда его хорошенько встряхнули, пришел в сознание и смог пить самостоятельно. Судя по внешнему виду, он пробыл на острове несколько дней.

Они обернули ему голову и запястья влажными тряпками, высыпали упаковку порошка-электролита в бутыль с водой и поддерживали его в сидячем положении, пока он пил. Заодно проверили шину на сломанной ноге. Пульс у мужчины был слабым и учащенным, он постоянно терял сознание.

Помощники Марса понесли мужчину к шлюпке, и в это время из воды появился робот. В мандибулах он сжимал камень. Робот подошел к Марсу, но смотрел не отрываясь на Эвана Коллинза.

— Почему сразу не сообщили об этом человеке? — спросил Марс. — Он здесь уже несколько дней.

Робот выронил камень к ногам Марса.

— Я говорила доктору Родесу. А он сказал, что человек приехал, чтобы чинить камеры.

— Доктор Родес набитый идиот, — ответил Марс. — Некомпетентный дурак.

— Потом я сказала Кири, — продолжал робот. — А она передала дяде Марсу.

— Дядя Марс это я. Марс Варади, — Марс внимательно осмотрел робота. Интересно, как выглядит оператор?

Эван Коллинз лежал на дне резиновой шлюпки. Сейчас его увезут, и я снова смогу наблюдать за крабами.

Двое других мужчин толкали шлюпку в воду, а дядя Марс внимательно разглядывал меня. Он наклонился и поднял камень, который я выронила на песок.

— Что это? — спросил он. — Человек умирает от жажды, а ты несешь ему камень?

— Камень для крабов, — ответила я. — Я приносила Эвану Коллинзу кокосы, но они кончились. Еще я принесла ему с лодки все бутыли с водой. Я старалась, как могла.

Дядя Марс пристально изучил камень, потом спросил:

— Где ты его взяла?

— У трубы, — ответила я.

Мужчины криками звали Марса в лодку. Он еще раз взглянул на меня, потом на камень и сказал:

— Я еще вернусь, и мы поговорим об этом. — И направился в шлюпку.

Я смотрела, как поднимался в воздух гидросамолет. Прибрала берег под пальмами, где лежал мужчина, аккуратно сложила скорлупу от кокосовых орехов в одну кучку, все бутыли из-под воды в другую. Теперь все выглядело опрятно. И мне было приятно.

Марс посадил гидросамолет с подветренной стороны острова Анни и вытащил резиновую шлюпку. Утром он получил электронное письмо от Кири, в котором говорилось, что экспериментальный проект доктора Родеса сворачивается. Эван Коллинз выжил, но доктору пришлось давать объяснения, почему он так и не сообщил куда следует о том, что на острове появился человек. Высшее начальство просмотрело видеозаписи встреч доктора Родеса с Анни, когда она пыталась сказать доктору о мужчине и о том, что ему нужна помощь.

«Мне жаль Анни, — писала Кири. — Она странная девочка, но у нее доброе сердце. Сегодня доктор Родес сообщит ей об окончании проекта, к концу недели они должны освободить остров. Мне кажется, что для Анни это будет настоящим ударом».

Марс вытащил шлюпку на берег, подальше от океанских волн. Робота он заметил рядом с рощей мангровых деревьев. По пути Марс увидел камни, которые лежали на песке рядом с крабовыми норками. Такие же, как тот, что он взял с собой, когда увозил отсюда Эвана Коллинза.

— Привет, Анни, — сказал он.

— Привет, дядя Марс, — бесстрастным голосом ответил робот.

Марс сел на песок рядом с роботом.

— Знаешь, я проверил тот камень, который ты вынесла с глубины, — продолжал он. — В нем очень высокое содержание золотой руды.

— Да, — согласился робот.

— Ты, кажется, немало их принесла, — кивнул в сторону крабовых нор Марс.

— Да, — ответил робот. — Я носила их специально для крабов. Я стараюсь, как могу.

— Можешь показать мне точное место, где ты берешь эти камни? — спросил Марс.

— Да, — ответил робот.

— Мы считали, что жилы вокруг острова исчерпаны, — заметил Марс. — Мои лучшие операторы разработали тут лучшую золотую жилу, потом обследовали все океанское дно вокруг в поисках новых жил, но ничего не нашли. А тебе, кажется, это удалось. Как так?

— Мне нравятся камни, — ответил робот.

— Не сомневаюсь, — кивнул Марс. — Согласишься работать У меня?

— А я смогу заниматься камнями? — спросил робот.

— Именно в этом и будет заключаться твоя работа, — ответил Марс.

— И робот останется моим? — спросил робот.

— Конечно.

— Это мне нравится, — ответил робот.

Естественно, нужно было кое-что уладить. Кири поговорила с родителями Анни, более или менее объяснила им все, что произошло, рассказала, почему Марс предложил Анни остаться. Потом Кири пришлось подыскать подходящего психотерапевта, который готов был через день встречаться с Анни. Марс взял на себя всю официальную сторону — детские организации, комиссии по контролю за использованием детского труда, начальство компании. Но Марс был неординарным человеком, и у него было много друзей, в том числе и двоюродный брат в отделе персонала компании «Атлантис» и племянница, которой Анни доверяла так, как, пожалуй, еще не доверяла никому в своей обычной жизни. И в результате все удалось уладить.

Начинался прилив. Я неподвижно стояла на берегу и наблюдала за крабами.

Вот из норы выбрался большой краб и уставился на меня. У него были блестящие черные лапки и ярко-красный щиток, маленькая черная клешня и огромная красная; ее он поднял прямо перед собой и помахал мне. Я не шевелилась, тогда краб повернулся к морю.

Теперь из норок вылезали и другие крабы. Каждый сначала смотрел на меня, потом на других крабов и размахивал большой красной клешней в сторону остальных самцов. Один краб подошел к норе другого, они долго размахивали друг перед другом своими огромными клешнями, пока наконец первый не ретировался.

Затем появилась первая самка, и самцы активизировались. Все размахивали клешнями, а самка наблюдала за ними. Она уставилась на одного самца, тот подбежал к ней, потом вернулся к своей норке, не переставая при этим размахивать клешней.

Самка последовала за ним, секунду помедлила у входа в нору и вошла внутрь. Самец опрометью бросился вслед за ней. Я смотрела, как он выталкивает изнутри мокрый песок — еще секунда, и вход в нору закрыт. Самец больше никого не хотел пускать.

Остальные самцы призывали других самок. Все они следовали каким-то таинственным правилам поведения, которые были известны только им.

Мне нравилось наблюдать за крабами. Я не понимала их, но была рада помогать, например, приносить камни.

Я подумала о дяде Марсе и о Кири, о маме и папе, о докторе Родесе. Кири всегда объясняла мне, что происходит вокруг, а я при этом рисовала в уме мысленные диаграммы. Кири поговорила с моими родителями (треугольник с Кири, мамой и папой в вершинах, я в стороне, но между мной и Кири жирная линия). Дядя Марс поговорил со мной, а потом с Кири. Еще один треугольник. Доктор Родес остался сам по себе, никаких линий, соединяющих его с кем бы то ни было. Крабы соединены со мной. И Эван Коллинз тоже.

Я вспомнила сказку про Золушку. Наверное, я похожа на фею. Отправила Эвана Коллинза на бал вместе с другими нейротипичными людьми, и теперь он заживет счастливо.

Мне нравились сказки. Мне нравились камни. Я буду собирать камни для горнодобывающей компании «Атлантис» и для дяди Марса. Буду приносить камни крабам, а они будут продолжать общаться друг с другом при помощи жестов, которых я не понимаю. И я тоже заживу счастливо, одна-одинешенька на своем острове.