Потерянные страницы

ШЕСТИДЕСЯТЫЕ ТРЕТЬИ МИРОВЫЕ ВОЙНЫ

Это произошло в Гамбурге, накануне Дня победы над Японией, вечером, когда исполнялась ныне легендарная концертная программа, привезенная службой организации досуга войск: «Битлы» выступали на разогреве у «Сьюпримс» и Элвиса. Этакий хор поп-валькирий, великодушно приглашенных начальством для нас — американской пехоты и веселой матросни, прежде чем столкнуть нас в кипящую пропасть, полную бутафорского сухого льда и ведущую прямо в ад, иными словами, в зияющую утробу из войск Варшавского Договора, пригнанных из Западной Германии, измотанных и обессиленных, но далеко, далеко не сломленных.

Около половины Североатлантического флота высадилось в Киле два дня назад, чтобы заправиться и взять провизию. Никому не дали увольнительной на берег. Прошел слух, что все — по крайней мере наш военный корабль «Радужный воин» — скоро отчалят в Гданьск для участия в важном десантном штурме. Зная польские укрепления на верфях и легендарного молодого майора Валеза, шансов на успех было не больше, чем у республиканцев побить Кеннеди и Стивенсона на следующих выборах, или у Вуди Аллена получить главную роль в любовной сцене с Миа, женой Синатры.

Такие вот перспективы, если, конечно, русские подводные лодки не потопят нас по пути.

Нас со Свином Бодином это не устраивало. Не то чтобы мы боялись смерти. Вовсе нет. Три года боевых действий отняли у нас этот детский страх, впрыснув вакцину, именуемую военной аномией. Мы просто не могли пропустить яркое зрелище в Гамбурге.

— Я был на концерте «Битлов» до войны, — сказал Свин, — прямо в Гамбурге, в клубе «Стар». Да, они умели играть рок. Я думал, группа достигнет высот, но так больше о ней и не слышал. Даже не знал, что парни до сих пор играют вместе.

Бодин лежал на койке, свесив голову вниз, пытаясь получить дешевый — и единственно доступный — кайф от прилива к голове крови. Физиология прикидывающаяся фармакологией. Над койкой висел потертый плакат Джеймса Дина и Брижит Бардо, кадр из фильма «Из России с любовью». (В Овальном кабинете президента, главного поклонника книг Флеминга, красовался точно такой же, только с автографом.)

Огромный волосатый живот Свина торчал из-под грязной рубашки — или, точнее, выпирал над рубашкой. Пупок был закупорен чем-то вроде отвратной смегмы, походившей на смесь медвежьего сала с маргарином «Криско».

Пупочный джем Бодина привлекал меня и в то же время отталкивал. Вскормленный на пшеничном хлебе, я вышел из семьи с прославленными предками-пуританами, окончил хорошую школу и имел возможность без проблем занять место в корпорации «Боинг». Такого человека, как Бодин, мне ранее встречать не приходилось. Для меня он был некой природной стихией, мифических размеров троллем, который в любой момент может разразиться штормом отрыжек и газов, способных валить деревья, с ливнем пота и соплей.

Я знал Бодина уже десять лет, с тех пор как вылетел из Корнелла[45] и записался в военно-морской флот в пятьдесят пятом году. Мирное время. Как давно это было, и будто вчера. Двадцать лет между первыми двумя и еще столько же до третьей. Словно специально распланировали, ждали, пока заживут раны и люди забудут боль, пока заводы снабдят новым оборудованием для выполнения заказов лабораторий НИОКР[46]? А может, мир, как и дипломатия, есть иное средство ведения войны?

Бодин все это время оставался моим бессменным спутником, даже когда я дослужился до офицерского звания и был разжалован обратно в рядовые. (Это уже другая история, которая тоже не обошлась без Свина, германского тотема смерти.) Вместе мы воплотили в жизнь немало сумасбродных замыслов. Тем не менее, как бы хорошо я его ни знал, вектор предстоящего безрассудства вышел за все мыслимые пределы. И именно ему было суждено привести нас к фатальному концу.

— Кажется, я слышал о них что-то год-два назад, — ответил я, представив, что у Свина рот на лбу, а глаза на подбородке. Висение вниз головой его не красило. — Парня по имени Маккарти…

— Маккартни, — поправил Свин.

— Не важно. Его арестовали за аморальное поведение. Застукали с какой-то малолеткой. А этот парень, Лимон…

— Леннон.

— Что за учительские замашки. Ты хочешь услышать историю или нет? Когда началась война, Леннон подсел на героин и был вынужден лечиться в клинике. Теперь он, выходит, кончил колоться.

— Я сам сейчас кончу, — фыркнул Свин.

— Да ты все слил в последнем порту! Хо-хо-хрю-хо! — издал я нечто вроде смеха Свина. — Бог мой, я свихнусь на этом корыте! Хочу увидеть шоу и вмазаться! Слушай, ты сохранил экипировку берегового патруля, которую мы стырили?

— Да, а что?

— Значит, так…

Через пару часов, при полном фасоне, мы были готовы прорваться через укрепления своих собственных войск.

Стемнело. Бенни Йойодин, первый тормоз в нашей армии, караулил на выходе. На мне была нарукавная повязка БП, ремень, фонарик, на рукаве — нашивка. Свин в наручниках.

— Стой! — выкрикнул Йойодин, размахивая винтовкой, как первокурсник из Аннаполиса. — Покидать судно запрещено.

— Все согласовано, Бенни. Бодин должен покинуть корабль, чтобы завтра предстать перед военным судом.

Йойодин опустил оружие и почесал лоб под фуражкой.

— Перед военным судом? Вот те на, сочувствую. А что он сделал?

— Помнишь суп, который подали на прошлой неделе? С таким дрянным привкусом? Бодин в него нассал. Это выяснилось, когда кастрюля покрылась вызываемой мочой коррозией. Капитан съел добавку, еле откачали.

Краска сошла с лица Йойодина, он позеленел.

— Боже мой! Какое… свинство!

— Пошли, Бодин, пришло время посмотреть в глаза правосудию.

Свин стал сопротивляться.

— Нет, нет, я не пойду, не тащи меня, генерал Лимей подвесит меня за яйца!

Йойодин ткнул его винтовкой.

— Брось хныкать, прими судьбу как мужчина. Ты можешь хоть раз за свою жалкую жизнь вести себя достойно?

Свин выпрямился.

— Ты помог мне осознать мои ошибки, Бенни. Идем, Том, я готов.

Я провел Свина по трапу на палубу. От него исходил дух такого святого мученичества, что мне самому стало его жаль.

Как только мы обогнули склад, Свин сбросил оковы с запястьев и повалился на бочку, сотрясаемый смехом.

— Как сказал бы Багс Банни, — отметил я, — эх, что за олух!

— Он взаправду поверил, что я вмиг исправился. Иисусе, некоторые ребята стоят службы в военно-морских силах. В путь, Джек Хер-у-ак!

Теплый июльский вечер, мы в непростительной самовольной отлучке, а король рок-н-ролла завтра играет за сотню миль к югу. Дядюшка Сэм и остальной западный мир шатаются, как получивший удар в голову боксер перед последним и решающим раундом в бессмысленном бою. Наступил недолгий период фиктивного перемирия, чтобы смочить глотку и стереть с лица кровь, а потом вернуться к драке с курносым, капустоухим папой Никитой и его зомбированной толпой коммуняк.

Из меня никогда так не била жизнь.

По Килю кишела военная полиция и береговой патруль (всё одно). Они чинно вышагивали меж толп беженцев, спекулянтов, гражданских копов, делегированных НАТО, и бездомных сирот войны — лупоглазых, в лохмотьях, норовистых, как миноги, в попытках навязаться к нам со Свином. Они принимали нас за спасителей. Дети в щегольском рванье с Карнаби-стрит, собранном лондонскими матронами и дебютантками. Шапки в горошек, рубашки цвета пейсли, штаны в полоску. Сказочные тряпки.

Мы со Свином были вынуждены перебегать из тени в тень, вдоль по усыпанным булыжниками переулкам, прятаться в дверных проемах (единственном, что осталось от зданий) и взбираться по внезапно обрывающимся лестницам, чтобы нас не окружили сироты и не задержали копы. По луне мы вычислили путь на юг, в пригород. На шоссе нам повезло: поймали попутку с обтянутым брезентом кузовом модели «мустанг». Машина держала путь как раз в Гамбург.

За рулем сидела блондинка — лейтенант английской армии — по имени Джейн Сахарная Зайка Лейн. Ее привлекательной напарницей оказалась темноволосая эмигрантка из Румынии по прозвищу Виорика Тоукс, ныне еще и вербованная английскими вооруженными силами. Знаков отличия военных походов на пальцах не перечесть: Конго, Панама, Алжир, Финляндия, Маньчжурия… Вот это опыт, ну и парочка! Повидали больше театров военных действий, чем Хоуп, Бернс и Берль, вместе взятые.

Девчонки, как выяснилось, тоже незаконно держали путь на концерт Пресли, выудив задание доставить содержимое кузова в лагерь для перемещенных лиц, расположенный недалеко от Гамбурга. Виорика протянулась над моими коленями в бардачок, откуда выудила бутылку шведской водки. Свин тотчас бесцеремонно ее перехватил.

Я занялся встроенным радио, поймал станцию НАТО, которая пичкала щадящей диетой военных мелодий. Стрейзанд пела «Чума сразит Маркса (И Ленина тоже)». Барри Сэдлер — «День, когда мы взяли Москву». Дайан Уорвик исполняла «Знаешь путь в Рижский залив?» Прикиньте, а? Я вырубил.

— Так что это за миссия милосердия для перемещенных лиц? — поинтересовался Свин, хлебнув спиртного, но не отрывая руку от коленки Сахарной Зайки.

Чтобы было легче дышать (дверь вдавливала в бедро мой пистолет), я закинул руку на плечо Виорики. Меня завораживала ее болтовня с приятным акцентом.

— У тебя в штанах маленький козленок, или ты просто рад меня видеть? — поинтересовалась румынская детка, вызвав у Свина приступ смеха, пропитанного водкой.

Когда он устал хрюкать, я повторил его вопрос, но другими словами:

— Да, так что там в кузове? Одеяла, лекарства, таблетки?

Сахарная Зайка улыбнулась:

— Кое-что поважнее. Пропаганда. Если точнее, комиксы.

У меня сердце биться перестало.

— Американские? — спросил я, даже не надеясь. — Новые?

Виорика кивнула.

— Да, американски комикс. И довольно свежие.

— Останови грузовик, сейчас же.

Почувствовав в моем голосе нетерпеж, Сахарная Зайка повиновалась. В мгновение ока я вернулся со стопкой в целлофановой оболочке. Не мог поверить удаче. Вся сумасшедшая история начала напоминать мне эпизод из «Героев Хогана». Тот, где Хоган уговаривает тупоумного начальника лагеря Герасимова одолжить ему с ребятами грузовик, чтобы отвезти на пищевую фабрику свеклу для борща, а сам по пути заезжает взорвать завод по производству танков. Заодно он еще вытаскивает из канавы полный кузов советских красоток-пионерок.

Трясущимися руками я сорвал целлофан.

Фантастическую четверку отправили на ближневосточный фронт. Зрелище Человека-Факела, взрывающего самолеты египетских красноармейцев, расплавленный метал, брызжущий над Сфинксом, — все это тотчас напомнило мне о медиа-машине Соединенных Штатов. Девушка-невидимка влюбляется в красивого израильского солдата. Разгром русских генералов. Между тем в Тихом океане Супермен поднимает в воздух коммунистические авианосцы, швыряет их на берега сонной и внешне нейтральной Японии и, сам того не подозревая, вызывает приливную волну, которую ему приходится обгонять, пока она не смыла руины Токио. Были и еще. Флэш подхватывает генерала Уэстморленда и мчит через весь Китай, чтобы успеть на встречу с Чан Кай-ши. Субмаринер в Австралии, Капитан Америка в Тибете, Зеленый Фонарь во французском Индокитае…

Я был так поглощен чтением, что даже не заметил, как грузовик съехал с дороги и покатил по территории брошенной фермы.

— Курс на амбар! — завизжал Свин, потянув Сахарную Зайку в сторону относительно неповрежденного строения, полного манящего сена.

Меня с Виорикой оставили расположиться на ночь в развалинах дома. Мы положили кой-какую подстилку в углу из двух твердо стоящих стен, под кусочком крыши. Воздух ластился к нашим обнаженным телам, звезды завидовали зрелищу. После секса Виорика немного рассказала о себе:

— Меня заставили до изнеможения работать на советском военном заводе в Тимишваре. Я перебралась через границу уже бывшей родины, проехала всю Югославию до Адриатического моря, избегая разных типов, попала на корабль с безработными, который затонул недалеко от Сицилии. Полгода я была заложницей у бандитов, которые использовали меня как куклу для развлечений. Спасли англичане — спецвойска; они устроили неслабую пальбу, когда искали похищенного посла, а нашли меня. Я приехала в Лондон прямо угадай к чему?

— Не к Напалмовой Ночи?

— Точно. Весь город, куча народу погорело от Русского Вазелина. Чудовищная неразбериха.

Слова эти можно отнести ко всему миру. Мы заснули.

Рано утром нас разбудил петух, высокомерно проголосивший, что жизнь стоит того, чтобы жить. Мы его выследили, нашли курочек и нашарили яиц. Девчонки достали казенные «Хрустящие тартинки с перчиком», и мы славно позавтракали на обломках цивилизации. Свин ел за двух… лошадей, так сказать.

Вернувшись на дорогу, мы промчали оставшиеся мили до Гамбурга. Танки, грузовики и джипы, которые мы обгоняли, все направлялись в город, никто не попадался навстречу. Казалось, весь европейский театр военных действий стекался в ганзейский город на большое представление, чтобы согреться солнечными лучами короля рок-н-ролла. Мы видели представителей американских спутниковых каналов и Би-би-си. Я вроде даже заметил среди них Уолтера Кронкайта.

— Сделай меня звездой! — выкрикнул Свин, пронесясь мимо.

Девахи высадили нас еще до полудня в центре разгромленного города.

— Нам надо отвезти эти цветастые капиталистические катехизисы людям, которые в них действительно нуждаются, мальчики, — сказала Сахарная Зайка. — Встретимся сегодня на концерте. Спасибо за компанию.

— Леди Джейн, — произнес я, подражая голосу Джаггера, — позвольте поцеловать вам ручку.

Она великодушно протянула руку из окна машины.

— Тебе бы разрешили поцеловать много больше, если б попросил, — сказал Свин.

— Свин, ты — оскорбление рода человеческого, жалкий гомо сапиенс.

— Не наткнитесь на противопехотную мину, — предупредила Виорика, когда Сахарная Зайка включила передачу. — Иван тут их изрядно натыкал до отступления!

Следуя прощальному совету Виорики, мы внимательно шли посреди пустынной улицы.

— Ну, что теперь? — спросил я Свина.

— Надраться, конечно. Это ж одна из главных причин удрать без увольнительной, забыл?

Мы нашли действующую пивную, «Железный жернов», в крытом подвале уничтоженного здания. Внутри под тусклым освещением тусовались местные и военные всех наций, не при исполнении. Кадровый состав канадцев общался с группой новозеландцев, стая австралийцев изливала душу своре португальцев. Проститутки и мошенники занимали в пищевой цепи позицию ниже. У нас было полно денег, выпущенных оккупационными войсками, и мы швырнули их на стойку бара, чтобы получить лучшее домашнее пиво герра Фельдферайна.

Свин, причмокивая, выдул две бутылки и вскоре сладко захрапел на стойке. Еще бы, рядом с Сахарной Зайкой не выспишься. Я сам дошел до того состояния, когда перед глазами все плывет и мысли текут свободно, как собаки в песне Дилана.

Мое внимание привлек человек, сидевший слева. Он был в возрасте — лет за шестьдесят, — но в хорошей форме. С бородой, в одежде стиля сафари, какие носят корреспонденты и другие белые, шатаясь по разного рода заведениям в чужих краях. От него исходила печаль мудрости — такого я в людях раньше не встречал. Подвыпивший, я чувствовал своим долгом попытаться приободрить его.

— Полагаю, передо мной господин Хемингуэй, — почтительно проговорил я, поднимая стакан.

— Извини, сынок, Хемингуэй борется с оккупационными войсками на Кубе.

Судя по голосу, он был абсолютно трезв — вероятно, единственный трезвый в этой пивной.

— Но вы же писатель, верно?

— Да. Из «Геральд трибьюн». Вы тоже?

По спине ни с того ни с сего пробежали мурашки. Я неправильно понял вопрос? Зачем он спросил? Моя форма говорит сама за себя, как грыжа сенатора Джонсона. Я считал, что мою ушибленную карму никто не видит. Я глотнул пива и ответил:

— Боюсь, нет. Может, в другой жизни. Если б я не ушел из школы…

Писатель ехидно рассмеялся. Никогда такого жуткого смеха не слышал.

— В другой жизни… Еще раз ты жить не захочешь, не сомневайся.

— Откуда такая уверенность?

Он схватил меня за рукав и пристально вгляделся.

— Я расскажу тебе одну историю, и ты поймешь сам.

Отпустив мою руку, писатель начал рассказывать:

— В 1985-м мне было восемнадцать…

— Сейчас шестьдесят пятый. Это будущее, — прервал я.

— Твое будущее. А некогда мое настоящее. Теперь оно никому не будущее. Не важно, не перебивай. Я эту историю редко рассказываю и могу передумать. В 1985 году я был простым солдатом. Жил в мире, какой тебе трудно представить. Видишь ли, Соединенные Штаты и Советский Союз были до зубов вооружены атомными бомбами. Имеешь представление, что это такое?

— Что-то связанное с атомами… — только и сумел выдать я.

— Правильно. Взрывчатое устройство, в котором расщепляются атомы, производя невероятную разрушительную силу. Они были изобретены во время Второй мировой…

— Правда?

— В моем мире — да. А после войны их производили тысячами и устанавливали в ракетах…

— Что такое ракеты, я знаю. Диво так диво. Они мне всегда нравились, но я ни разу не видел настолько большую, чтобы поднять бомбу. Фейерверки всякие.

— Поверь мне, можно построить такую мощную ракету, что перелетит океан. Представляешь тот мир? Он весь стал заложником двух сверхдержав, располагавших достаточным мегатоннажем, чтобы разрушить всю экосистему.

Мегатоннажем? Экосистему? Бред сумасшедшего… А псих не унимался.

— В 1985-м свершилось неизбежное. Советским генеральным секретарем был Юрий Андропов: ублюдок, бывший кагэбэшник. Русские проигрывали в Афганистане…

— В Афганистане? Разве на эту землю не англичане претендуют?

— Британская империя распалась после Второй мировой. Они ни на что не могли претендовать. Геополитическая карта зависела исключительно от Штатов и России. Они вдвоем вели игру. Русские вторглись к нашим союзникам в Пакистан, где располагались базы афганских повстанцев. Мы ввели войска, не собираясь использовать ядреное оружие. Конфликт начал расти. Они запустили ракеты, и началась Третья мировая.

Я был простым охранником в штабе командования под Скалистыми горами. Настолько смертоносны были те бомбы, что мы прятали наши задницы под весом гор, чтобы выжить. Первые несколько минут войны — а она длилась всего пару часов — все шло по плану. Генералы сообщили код запуска ракеты солдатам, которые работали в стартовой шахте, прочли переданный им доклад об ущербе, подсчитали свои потери и запустили в ответ вторую партию ракет… Затем все пошло наперекосяк, Мы получали визуальные данные по волоконной оптике — атмосфера, конечно, переполнилась электромагнитными лучами, — и то, что мы увидели…

Мужчина начал рыдать из-за катастрофы, которая еще не произошла и, вероятно, никогда не произойдет. Лицо его скривилось под тяжестью сильных эмоций. Мне это начинало надоедать. Занимательный, но затянутый разговор с выдумщиком, у которого разыгралось воображение, перетек в занудное повествование маньяка с неустановленным диагнозом.

Когда борода пропиталась влагой, старый репортер взял себя в руки, очевидно, задействовав некий внутренний волевой запас, и схватил меня за локоть. Я застыл. Через прикосновение мне передалась уверенность, что все сказанное — правда.

— Бойня вышла жуткой. И ученые, и солдаты сходили с ума. Никто такого не ожидал. В штабе командования начались мятежи, перестрелки и самоубийства. Одни настаивали на продолжении войны, другие — на незамедлительном прекращении.

Я не мог принять ни одну из сторон. Мое сознание было парализовано. Я бросил винтовку и бежал, все глубже и глубже в огромный бункер. Пришел в себя в какой-то лаборатории. Вокруг все были мертвы: покончили с собой. Я хлопнул дверью, и она защелкнулась. Там было некое устройство. Машина времени.

— Иисусе! — Я стряхнул его руку и огляделся в поисках защиты от сумасшедшего, однако все были заняты распитием пива, кроме Свина, который блаженно храпел. Некому мне помочь. — Атомные бомбы, ракеты, это еще ладно. Но машина времени. Вы ожидаете, что я…

— Я от тебя ничего не жду. Просто слушай. Как только я понял, что стою перед отчаянным экспериментальным проектом, неопробованным кораблем в один конец, то решил, что мне делать.

Я хотел прожить век заново, до того года, когда началась последняя война, и потому установил машину на семьдесят лет назад, в 1915-й. Подсчитал, что могу дожить лет до девяноста. Вторая декада века как раз подходила для начала перемен.

В машине были и пространственные параметры. Я выбрал Нью-Йорк. Мгновенное перемещение, очень удобно. И вот я там, странно одетый восемнадцатилетний парень с еще не просохшими от слез глазами. Я твердо знал, что мне делать, и быстро устроился репортером. Невероятно, сколько сенсаций можно описать, когда будущее для тебя открытая книга. Затем я начал с расчетом убивать важных людей.

Сначала Эйнштейна. Он уже успел опубликовать некоторые работы, но я очернил его имя так, что люди не стали их читать. Направляясь в Швейцарию, я вез с собой яд, которым отравили себя лаборанты в Третью мировую. Припас его, перед тем как сесть в машину времени. Убивает мгновенно, без следов. Не стоило труда подлить жидкость в кофе Эйнштейна, когда я гостил у него. Я заплатил цюрихскому сироте, чтобы тот сообщил властям, будто «еврейский извращенец» умер во время полового акта с ним. Выдающийся скандал. После такого ни один уважающий себя ученый не притронулся бы к его работам и десятифутовым шестом.

Устранив главного виновника, я составил список людей, имевших отношение к расщеплению атома или созданию ракет. Бор, Лоренс, Ферми, Дайсон, Альварес, Фейнман, Панофский, Теллер, Оппенгеймер, Годдар, Сахаров, Жолио-Кюри, фон Браун, Дирак — я полностью стер с доски истории физиков-ядерщиков двадцатого века. Это оказалось легче, чем я думал. Они были важными судьбоносными гениями — и такими доверчивыми. Ученые любят разговаривать с репортерами. Меня допускали ко всем. В армии я научился сотне способов убивать, не оставляя следов насильственной смерти, чем я и воспользовался, когда закончился яд. Смешно, как все просто. Самое трудное — остаться незамеченным. Я приходил к жертвам домой ночью, без лишних свидетелей. Представлялся разными именами, называл газеты, в которых не работал. О, я был хитер — талантливый серийный убийца. Ради спасения мира!

Ни одно из перечисленных имен ничего мне не говорило, кроме Эйнштейна, сумасшедшего еврейского физика, опозорившего Швейцарию. Пришлось допустить, что эти люди некогда жили.

— Зачем вы убивали ученых? Почему не пошли в политику и не попытались изменить правительство, которое вело такую войну? Уничтожили бы главных лидеров.

— Длинный путь. Политики были всегда, а наука только зарождалась. Во всем виноваты ученые. Эти надменные ублюдки заслужили смерти. Как можно бездумно создавать то, что ты не в силах контролировать? Словно дети, которые ради удовольствия разбирают запруду. Да и что бы изменилось, если бы президентом избрали другого человека или назначили иного премьера? Стала бы Россия демократичнее, если б ее возглавлял не Андропов? Дала бы независимость союзным республикам? Вывела бы войска из Афганистана? Маловероятно. Я не игнорировал политику. Благосклонно отзывался в печати о создании нового научного совета, который появился при Рузвельте, хвалил его членов. Писал предвзятые статьи, высмеивая любую попытку финансирования чего-либо, отдаленно связанного с ракетами и атомной энергией. После моей чистки такие предложения редко проскакивали. Конечно, приходилось постоянно выслеживать выскочек, которые хотели занять нишу былых гениев.

До Второй мировой история почти не отличалась от той, которую я помнил. Ядерная физика в моем прошлом дала о себе знать в сороковых. К тому времени как Гитлер вступил в Польшу, я был уверен, что выполнил свою задачу, предупредил атомное завершение войны. Я спас Землю от уничтожения.

Только вот мои действия привели к большим человеческим потерям при вторжении американцев в Японию. Сотни тысяч лишних смертей, и все из-за моего вмешательства в историю. Не думай, что я не переживаю об этих людях, каждую ночь сравнивая утраты с количеством беззащитных граждан в Хиросиме и Нагасаки, а потом и по всему земному шару. Чаша весов всегда перевешивает в ту же сторону. Последствия атомных разрушений намного ужасней.

Он уже говорил практически сам с собой, все более и более увлеченно, пытаясь оправдаться, и мое непонимание не имело никакого значения. Свин перестал храпеть.

— После войны события стали сильно отклоняться от тех, что я пережил. Ход истории выскользнул из-под моего контроля. Постоянное присутствие американцев в разгромленной Японии привело к усилению борьбы китайских республиканцев против Мао и его партизан, и в итоге они потерпели неудачу. Разве я мог предвидеть, что из-за американцев на границе России с Монголией русские сделаются столь параноидально-агрессивными? Все рассчитать невозможно. Инцидент на границе, который послужил поводом для Третьей мировой, — это же просто безумие! Но я ничего не мог поделать! А что нынешняя перестрелка планете? Атомных-то бомб нет. Или есть? Тебе не доводилось их видеть?

Я молча пялился на него. Писатель схватил меня за рубашку.

— Я спас твой зад от жаровни, — прошипел он. — Я сделал больше, чем Иисус! Вы все обязаны мне жизнью, сосунки. Я сотворил ваш мир…

Прогремел выстрел, сопровождаемый криками и звоном разбитого стекла. Пальцы путешественника во времени разжались, он выпустил мою рубашку и рухнул на пол. Над ним с моим пистолетом в трясущейся руке стоял Свин Бодин.

— Мой чертов папаша погиб при вторжении в Японию, — сказал он.

— Бодин, полагаю, ты только что убил Бога, — заключил я.

— Сейчас война, старина. Почему Бог должен легко отделаться?

Мы выскочили из «Железного жернова» так быстро, что нас не успели остановить. Сразу нашли Сахарную Зайку с Виорикой и перепихнулись в безопасном месте до начала шоу. После всего, что пришлось пережить, негоже будет пропустить его.

«Битлы» играли превосходно, особенно ударник Пит Бест. Толпа забыла свои переживания по поводу Дня победы над Японией и начала веселиться. Во время их последнего номера — маленькой песенки «Будущее никогда не известно» — я так зарыдал, что пропустил все выступление «Сьюпримс» и первые аккорды элвисовского «Таинственного поезда».

Однако от пения Пресли мир показался мне снова реальным и даже более значимым, чем раньше.

После концерта мы вчетвером прогуливались, держась за руки, по ночным улицам, освещенным лишь звездами, которые так высоко, что до них не долетит ни одна «ракета» с «атомной бомбой». Мы шли к грузовику, более не отягощенному красочным содержимым, как и моя голова планами.

И все же я чувствовал удовлетворение.

— Куда, мальчики? — спросила Сахарная Зайка.

— В будущее, — ответил я. — Куда же еще.

— Ну, ну, ну! — фыркнул Свин. — Как насчет того, чтоб вернуться в прошлое? Мне опять хочется в тот амбар.

— Если тебе доведется побывать в прошлом, Свин, пожалуйста, не пытайся его перекроить. И так плохо жить в мире, сотворенном моральным идеалистом. А каково будет на планете, созданной аморальным гедонистом, представить себе не могу.

Девушки ничего не понимали. Свин хотел объяснить, до визга щекоча их.

— Разве могло быть хуже, Том? Разве могло? Хо-хо-хрю!