Посредник. Противостояние

Изнутри трактир не отличался особым убранством. Помещение напоминало пещеру с запахом жареного мяса и алкоголя. В глубине, как глаз циклопа, зияло жерло большой печи, а на стенах в немногочисленных нишах покоились свечи, тусклый свет которых был чуть луше, чем ничего. На другом конце стояло что-то вроде стойки, за которой важно восседала толстая женщина, удивительно похожая на Джаю из королеской кухни. От самого входа тянулись длинные деревянные столы. По неровным углам и кривым ножкам было видно, что они сделаны наспех, однако на редкость прочно.

Посетителей в трактире почти не было, если не считать двоих мужчин, сидевших за столом рядом со стойкой. Один из них, положив голову на руки, спал, а второй, громко смеясь, рассказывал что-то женщине. Оба были одеты в лохмотья.

Появления Глеба никто не заметил, и он, медленно минуя расставленные непонятным образом столы, направился к единственным встреченным обитателям города.

— Налей-ка мне еще, Мина, – пьяным голосом попросил один из оборванцев, протягивая внушительный кубок.

– А не хватит с тебя, Пран? Сомневаюсь, что ты и за выпитое-то расплатишься, – женщина, которую назвали Миной, недовольно скрестила руки на груди.

– Ну, еще глоточек. Прошу тебя, в честь праздника, — канючил оборванец, — я тебе даже еще раз спою, — и, не давая женщине вставить слово, затянул хриплым голосом:

«Лишь колокол двенадцать раз пробьет,

Будет посредник тут как тут.

Он новые нам тайны принесет,

И узнаем мы, как в мире дела идут».

Глеб не понял ни слова из того, что пел мужчина по имени Пран, однако ему стало ясно, чей голос он слышал по пути.

– Знает, что не могу отказать в такой день, – обращаясь ко второму посетителю, проворчала Мина, однако, наткнувшись на храп вместо ответа, недовольно хмыкнула, взяла кубок и направилась к одной из бочек в углу.

— Проклятый День посредника! Весь город собрался на главной площади, и все, как болваны, ждут его появления, – сокрушался Пран, пока женщина наполняла чашу. — А ведь преемника Авла не было бог знает сколько там лет.

— Тысячу шестьсот, – не поднимая головы, неожиданно подал голос второй мужчина.

– Поглядите-ка, кто у нас проснулся, -- воскликнула Мина, подавая кубок заметно оживившемуся Прану.

Однако ее радость была преждевременной – за репликой оборванца вновь последовал мелодичный храп.

– А теперь вдруг объявится сегодня ни с того ни с сего! – продолжил воодушевленный выпивкой Пран. – Да ведь никто его и не видел! Кто знает, что там было тысячу шестьсот лет назад?! Был ли он вообще? Это всего лишь миф! Детские сказки!

Пран разошелся не на шутку. Голос его перешел в крик, а из кубка то и дело выплескивалась жидкость. Мина от греха подальше убрала остальные кружки со стола. Наконец, Пран приложился к кубку, а затем, с шумом поставив его на стол, вытер рот о рукав. Тут его взгляд упал на Глеба.

– Ты кто такой? – без обиняков спросил оборванец, с удивлением его рассматривая.

Глеб был готов, что его окликнут, однако все же на секунду замешкался с ответом. Он жадно ловил каждое обраненное в трактире слово с того момента, как открыл дверь. Он почти ничего не понял, кроме, разве что, того, что их запутанный разговор идеально вписывался в царившую во дворце атмосферу. Мальчик сильно сомневался, что ему здесь помогут, однако нужно было разузнать как можно больше, к тому же, вопрос был задан, и надо было что-то сказать.

– Я просто хотел узнать... – подбирая нужные слова, медленно начал Глеб. Однако, решив говорить все как есть, спросил прямо, – где я?

Протиравшая стойку грязной тряпкой и поначалу не обратившая на Глеба внимания Мина подняла на него глаза и, мельком взглянув на одежду, вновь занялась чисткой.

– А нам говорили, что королевским слугам запрещено напиваться! Тем более таким молоденьким, – сказала она, подмигнув оборванцу, одобрительно закивавшему ей в ответ. – В последнее время вы сюда зачастили. Тяжело во дворце приходится, наверное?

– Далеко же тебя занесло, парень! – подтвердил Пран.

Было ясно, что повторять вопрос не стоило. Оставалось лишь прикидываться слегка подвыпившим, чтобы не вызывать подозрений, и думать, как отсюда смыться.

– Выпивки с тебя, как я смотрю, хватит, не изволишь ли отобедать после долгого пути?

В животе противно заурчало. От усталости Глеб совсем забыл, что ничего не ел со вчерашнего вечера!

– Хорошо, – ответил Глеб, пойдя на поводу у желудка и стараясь казаться пьяным.

Женщина удовлетворенно кивнула, закутала руку в напоминавшую мешковину грязную, но плотную ткань, подошла к печи и достала из жерла жестяную миску, в которой что-то побулькивало.

– Пожалуйста, ваше высокоблагородие, – издевательски сказала она, приземлив миску прямо перед Глебом.

Однако, видимо, посчитав, что этого недостаточно, женщина, скрестив ноги и чуть не упав, сделала реверанс, разведя в стороны подол грязного платья.

Пран хрипло рассмеялся.

Глеб тоскливо посмотрел на угощение. По виду оно не было похоже ни на что из того, что он пробовал раньше. Темная пузырящаяся жидкость не казалась аппетитной и не внушала доверия, но отказываться было небезопасно, и Глеб, скрепя сердце, взял деревянную ложку и отправил в рот первый кусок совершенно безвкусной еды.

– Неужели их величества не соизволят почтить город своим присутствием в такую ночь? – меж тем спросил Пран у своего кубка, стараясь придать лицу как можно более задумчивый вид.

– Нечасто их особы появляются в городе, – ухмыльнулась Мина, на этот раз сделав реверанс своему приятелю. – Наверное, у его величества есть дела поважнее, чем праздник, или он просто не верит в посредника.

– Так радужника же... поймали недавно... занят он, – нечленораздельно промямлил товарищ Прана, не поднимая головы.

– Точно, а ведь и слышал такие слухи, – подтвердил Пран. – Говорят, что он подыхал с голоду, когда его подобрали.

– Как знать, – сощурив глаза, отозвалась Мина, почему-то посчитав, что Пран обращался именно к ней. – Вряд ли радужник сунулся бы к нам. Хотя чего это мы гадаем, вон же у нас человек из дворца.

Ловивший каждое слово Глеб, стоило речи зайти о радужнике, сообразил, что рано или поздно разговор приведет к нему. Он знал, что заболтавшись, с легкостью можно было ляпнуть то, чего говорить не следовало, и решил повысить уровень мнимого опьянения. Мальчик ссутулился, расфокусировал взгляд и стал бепорядочно двигать ложкой, словно ему никак не удавалось направить ее в рот, что одновременно позволяло не есть предложенной ему гадости. Поэтому, когда взоры присутствующих вновь обратились на него, перед ними сидел с трудом воспринимавший происходящее королевский слуга.

– Смотри, как наклюкался, – добродушно сказала Мина. – До утра у него ничего не узнать.

– Ага, сейчас отключится, – почему-то обрадовался Пран и, приставив руку к губам и покосившись на Глеба, шепотом добавил: – А ведь говорят, что во дворце неплохо платят.

– К чему это ты? – вздернув брови, спросила Мина.

– А может, это... – замявшись, Пран мельком окинул взглядом мирно храпевшего товарища и все так же близкого к забытью Глеба. – Поискать, чего у него там в карманах. Поделим поровну, – заговорчески прошептал он, на всякий случай доставая из глубин лохмотьев нож.

Глеб почувствовал, как разом выветрился напускной хмель. Притворяться, чтобы быть ограбленным или, чего доброго, убитым точно не входило в его планы. Он уже собирался вскочить и бежать прочь, как Мина, подойдя к Прану, отняла у того нож и с размаху влепила пощечину.

– Вздумал меня разорить? – зашипела она, брызжа слюной и от этого напоминая очковую кобру. – Когда выйдет, хочешь перережь глотку, но здесь... – женщина еще раз замахнулась на успевшего прикрыть рукой опухшую и красную от удара щеку Прана.

Глеб немного успокоился. С грозной Миной он был в безопасности, а когда от него, наконец, отстанут, можно будет попробовать улизнуть. К тому же ремень приятно оттягивал небольшой кинжал, так любезно предоставленный ему Леви, и Глеб надеялся, что если опасность окажется прямо перед носом, подарок охотника сослужит ему добрую службу.

Долго ждать не пришлось. Изрядно захмелев от последнего осушенного кубка и успев позабыть о Глебе, Пран попытался растормошить своего товарища, а Мина, повернувшись к ним спиной, ставила очередную гадость в печь.

Решив, что это его шанс, Глеб выгнулся, как кот, и встал на цыпочки, предварительно все же положив на стол рядом с миской золотую монету. Помня, где выход, он попятился к нему, мысленно благодаря судьбу за то, что пол в трактире был каменным, а не деревянным, что исключало возможность наличия скрипящих половиц. Заодно Глеб, насколько мог, развел глаза в стороны, чтобы держать на виду и Мину, и Прана с его товарищем. При этом он постоянно шарил рукой за спиной, чтобы ненароком не врезаться в дверь, а другой нервно гладил пояс, в любой момент готовый достать кинжал.

Наконец, пальцы коснулись чего-то твердого, и, оглянувшись на миг, Глеб выхватил взглядом дверную ручку и уцепился за нее, как за спасательный круг. Он хотел уже осторожно на нее надавить, как раздавшийся снаружи громогласный голос заставил его подпрыгнуть на месте.

«Именем его королевского величества! Из дворца Формос сбежал опасный преступник, и сейчас он в городе. Всем приказывается быть бдительными и сообщать о любых подозрительных личностях королевской страже! Поймавшему – награда! Попытка укрыть преступника будет расцениваться как измена в военное время и караться смертью! Его величество Ванак, король меченосцев!».

Глашатай не успел договорить, как глаза Прана и Мины, скользнув по столу, за которым они ожидали увидеть Глеба, обнаружили его у входной двери. Даже пьяный приятель Прана недоуменно поднял голову и постарался зафиксироваться в одном положении.

О том, чтобы бежать наружу, не могло быть и речи. С трудом сдерживая настойчивое желание поддаться панике, Глеб угрожающе вытянул в сторону своих противников руку, надеясь, что это даст ему хотя бы дополнительные несколько секунд. Однако его маневр не возымел действия.

Нахмурившись, Пран вновь поднял со стойки нож, а Мина вытащила из печи расскаленную добела кочергу и угрожающе зашипела. Глеб взмахнул было кинжалом, чтобы показать, что с ним шутки плохи, но только тут сообразил, что все это время держал в руке не кинжал, а ложку, должно быть, в суматохе захваченную им со стола.

Так и было. Мельком посмотрев на стол, он убедился, что вместо золотой монеты оставил на нем свое спасение. Проследив за его взглядом, Пран в два прыжка оказался у стола. Дела были плохи. Теперь перед Глебом стоял рослый мужчина с ножом в одной руке и его кинжалом – в другой, а Мина, схватившись за кочергу, напряженно дышала, возможно, набирая в легкие побольше воздуха для крика.

– Глупцы! – неожиданно прохрипел товарищ Прана. – Преступник, которого они ищут... Сбежать не смог бы никто, кроме... ЭТО ЖЕ ТОТ САМЫЙ РАДУЖНИК... прямо перед нами!

Слова оказали на Прана и Мину ощеломительное воздействие. Сначала они с сомнением покосились на пьяницу, переваривая услышанное. Затем Мина бросила кочергу и как заправский атлет перемахнула через стойку, выставив над сооружением лишь перекошенное от ужаса лицо. Заметив такое поведение боевой подруги, Пран, не сводя перепуганных глаз с Глеба, заспешил к ней задом, больно ударившись о стойку мягким местом и от неожиданности чуть не выронив оружие. Что касается приятеля Прана, то тот и вовсе залез под стол, прихватив с собой уже давно пустой кубок.

Наблюдавший за метаморфозами готовых несколько секунд назад драться на смерть людей Глеб понял, что в первый раз за проведенное здесь время признание радужником могло оказаться ему на руку.

– Не двигайтесь и только попробуйте меня выдать, – сказал Глеб, стараясь, чтобы его голос звучал как можно убедительнее.

Он мог и не говорить этого. По дрожащим от ужаса Мине и Прану было ясно, что те и так были не в состоянии не то, что звать на помощь, но и хоть как-то реагировать на происходящее.

– Выход, – наконец, выдавила Мина так тихо, что Глеб уловил лишь еле заметное движение губ.

– Простите? – переспросил он, забыв, что собирался изображать грозного радужника.

– Черный ход, – шепотом повторила Мина, кивнув в конец стойки.

Проследив за взглядом женщины, Глеб с трудом обнаружил дверь. Она была без ручки, выкрашена в цвет стены, а рядом был свален хворост для печи, что исключало любую возможность ее заметить, и лишь по неровным вертикальным линиям и зазоринам между деревянными досками все-таки можно было сказать, что это действительно дверь.

Стараясь не слушать внутренний голос, настойчиво требовавший стремглав броситься к запасному выходу, Глеб направился к нему по возможности ровным шагом. Единственная загвоздка заключалась в том, что по пути предстояло миновать стойку, и, если о надежно укрывшейся и словно оцепеневшей Мине можно было не волноваться, то Пран, по-прежнему ждущий его с ножом и кинжалом, явно внушал беспокойство. Глеб, конечно, мог бы приказать ему их бросить, однако это могло пробудить сомнения насчет его мощи как радужника, и поведение Прана, да еще перед угрозой остаться безоружным перед таким противником, грозило стать непредсказуемым.

Пытаясь сохранять спокойствие, – что было довольно затруднительно, учитывая размер кинжала и то, что у него самого в руке все так же красовалась ложка, которую он почему-то решил не бросать, – Глеб чуть ускорил шаг и поравнялся с Праном.

– Постой, – вдруг сказал тот, и у Глеба что-то сжалось внутри, однако мужчина положил кинжал на стойку и подвинул его к нему.

– Ничего вашего мне не надо, – добавил он с опаской.

Не вдаваясь в подробности и рискуя стать легкой мишенью для ножа Прана, Глеб, чтобы не подходить ближе, как мог, вытянул руку и, осторожно бросив ложку, ощутил приятную прохладу стали в ладони. Затем, уже намереваясь выйти, он кое-что вспомнил. Порывшись в кармане, Глеб извлек золотую монету – на этот раз он как следует посмотрел на нее, чтобы убедиться, что это действительно она – и со звоном отправил ее на грязную поверхность прилавка.

«Вот же лошадь со двора! Он в трактире, сюда!» – крикнул вдруг кто-то снаружи, со стороны главного входа.

Словно выйдя из оцепенения, Глеб разом раскидал хворост и с опаской надавил на дверь. За ней пока никого не было.

– Только не разрушай мой трактир! – вдруг подала голос Мина, даже чуть-чуть приподнявшись над своим укрытием. – Мы тебя не выдадим.

У Глеба не было времени разубеждать ее, и, предоставив женщине гадать, зачем ему было уничтожать ее заведение, мальчик скрылся в ночи.

Он несся, не разбирая дороги. То и дело ему казалось, что сзади, совсем рядом, раздавались крики и цокот копыт, и тогда он бежал еще быстрее, прекрасно понимая, что, будь это правдой, ему бы не удалось скрыться.

Надеясь запутать возможных преследователей, Глеб, рискуя на них нарваться, несколько раз сворачивал в закоулки, пробирался между чуть ли не прижатыми друг к другу домами и непонятными нагромождениями и вновь выбирался на дорогу. На пути не попадалось ни единого огонька света, и, передвигаясь в ночи, скудно освещенной лишь половинкой луны, Глеб, не побывай он до этого в трактире, решил бы, что попал в город-призрак.

Через какое-то время грудь прорезала мучительная боль, дышать стало трудно, и пришлось остановиться. За ним, по крайней мере, здесь и сейчас никто не гнался.

Смекнув, что стоит посередине дороги, освещаемой мягким лунным светом, Глеб заставил себя уйти в тень и тяжело опустился на большой камень около одного из зданий. Если бы не смертельная опасность и усталость, валившая с ног, он мог бы решить, что перешел из мира средневековья в сказку. От нелепых домов-избушек не осталось и следа. По обеим сторонам дороги горделиво тянулись ввысь роскошные строения, напоминавшие небольшие дивные дворцы из детских фантазий. Зловоние сменилось благоуханием клумб вокруг домов, а тишина переросла в пение цикад и что-то еще, на что он поначалу не обращал внимания.

Через какое-то время слух привык к звукам, и Глеб смог разобрать голоса людей, а по их дружному хору можно было сказать, что они пели. Слышно было плохо, что указывало на дальнее расстояние до их обладателей. Глеб поднялся и, помявшись с минуту, двинулся в их направлении.

По мере того, как он шел, стараясь не выходить из-под выступавших балконов, пение нарастало. Мальчика не покидало ощущение, что мелодия была ему знакома. Лишь пройдя еще и, наконец, различив отдельные слова, он узнал песню, которую затягивал просящий выпивки Пран.

Похоже, это как-то было связано с праздником, о котором шла речь в трактире, а, значит, и с посредником, в присвоении непонятного звания которого его так несправедливо обвинила принцесса Клея. Хотя, сказать по правде, он уже и сам не был уверен насчет себя. Одни утверждали, что он таинственный радужник, и из-за этого ненавидели и боялись до полусмерти. Другие настаивали, что он выдавал себя за не менее одиозного посредника, смеялись над ним, сами же обвиняли во лжи и грозили всевозможными расправами.

Глеб даже не знал, какое из обвинений сулило большие беды, и был убежден лишь в том, что ни одно из этих слов не имело к нему ни малейшего отношения. Но должно же было существовать то, из-за чего возникала сама мысль об его «радужничестве» и «посредничестве»?

Глеб задумался. С лицом, вроде бы, все было в порядке, с телом тоже. Оставалось только так и непонятое, несмотря на все его объяснения, никем его появление. Глеб отказывался верить, что эти люди не знали, что такое самолет. Поначалу, когда принцесса Клея обозвала его летающей лодкой, он подумал, что ослышался, или же что она пошутила. Однако общее настроение не располагало к смеху, а из последующего разговора стало ясно, что это даже не местное прозвище такого обычного средства передвижения, каким был самолет.

Попадание в город лишь еще более запутало его историю. С одной стороны, здешние виды и общение с посетителями трактира показало, что это место разделяло атмосферу дворца, что исключало наличие здесь сумасшедшего дома, на что он так надеялся. Но также выходило, что общая «средневековость» не была напускной, о самолетах действительно ничего не знали, а его появление и объяснения вполне могли принять за нечто, совершенно чуждое местным.

Как бы то ни было, в условиях, когда все отказывались признавать в нем того, кем он был на самом деле – обычным подростком с потерпевшего крушение самолета, – единственным выходом казалось не оставлять попыток на сбор информации. А наиболее доступным способом получения таких сведений было общение или, по крайней мере, нахождение среди людей.

Обдумывая все это, Глеб не заметил, как обогнул поворот и оказался на огромной площади, в которую раздалась дорога. Какое-то время он по инерции шел вперед, и лишь когда тени домов, которые его укрывали, предательски отошли в стороны, он осознал, что еще несколько шагов, и он врезался бы в выросшую перед ним толпу.

Поначалу Глебу хотелось вновь рвануть к своим покровителям, так надежно оберегавшим его от лунного света и преследователей, но затем, смекнув, что все стояли к нему спиной и даже и не думали оборачиваться, он успокоился.

Народу на площади действительно было много, и, хотя он видел лишь несколько десятков людей, обращенных к нему спиной и не позволявших разглядеть полную картину, мощный рев голосов спереди, насколько это было возможно, в ритм напевавший всю ту же мелодию, убедительно объяснял, куда делись горожане. Все они были тут, покачивались, словно маятник, под свою странную песню и чего-то ждали. Даже на расстоянии, не подходя к ним вплотную, Глеб чувствовал эту наэлектризованную напряженность, напоминающую глухой гул пчелиного улья, зашедшегося в едином, лишь ему самому понятном, порыве.

Какое-то время он просто стоял и, вслушиваясь и заодно высматривая королевских стражников, решал, как быть дальше. Все его существо старалось не разорваться между стремлением войти в гущу толпы, чтобы узнать, к чему этот странный ритуал, так не подходивший под слово «праздник», которым его нарекли в трактире, и желанием бежать, найти темное место и забиться в самый дальний его угол, выжидая окончания погони и первых лучей солнца, словно они могли расщепить на атомы охватившую его тьму.

Пока он раздумывал, спины перед ним немного разошлись, словно образовывая специальный путь для него. Глеб еще раз огляделся по сторонам, убедился, что опасности нигде не было видно, и нырнул в толпу, готовясь мягко расталкивать преграду в виде людей локтями.

К его удивлению, оказалось, что люди не стояли вплотную, и вполне можно было пройти между ними, попутно исподтишка разглядывая их.

Оказалось, что его догадки были верны – на площади действительно собрался весь город. Здесь были и бедняки, и откровенные оборванцы в лохмотьях, и под стать своим пышным платьям выпятившие грудь богачи. То тут, то там взгляд выхватывал детей, с опаской жавшихся к родителям. Необычным было и то, что большая часть людей стояла маленькими кучками по несколько человек, что и позволяло Глебу ловко продвигаться вперед. Поглядев на них какое-то время, до него дошло, что эти группки были ничем иным, как семьями, должно быть, вместе пришедшими на праздник.

Постепенно все изменилось. Люди кучковались все теснее, и вскоре Глебу действительно приходилось вклиниваться между ними. На него то и дело бросали косые взгляды, а некоторые даже что-то бурчали себе под нос, прерывая пение. Правда, ему сильно помогала форма королевского слуги, завидев которую недовольные тут же смолкали. Но полностью надеяться на одежду было глупо, и Глеб для отвода глаз затянул слова уже выученной им наизусть песенки.

Внезапно толпа оборвалась, и он чуть было не врезался в выросшего прямо перед ним королевского стражника. Тот стоял лицом к нему, опираясь одной рукой на длинное копье и наставив на него хмурые глаза. Убегать было бессмысленно, и Глеб, правда, без особой надежды успеть, потянулся было к кинжалу, но вовремя спохватился, заметив, что охранник, похоже, не имел ничего против него. Он просто расслабленно стоял, используя копье скорее как посох, чем оружие, а то, что Глеб поначалу принял на угрожающий взгляд, оказалось скучающим взором, которым тот периодически одаривал всех перед собой.

В нескольких шагах, по обе стороны от стражника, застыли его товарищи с точно такими же копьями и выражениями на лицах, а за ними, на равном удалении, еще и еще другие. Иногда какой-нибудь из охранников требовал особенно настырных успокоиться и, если это не помогало, угрожающе бряцал копьем. Они явно были тут, чтобы обеспечивать порядок. Все, как на подбор, рослые и здоровые, они были подобны скалам, о которые безуспешно разбиваются подступающие волны.

Опасности, по крайней мере, если не высовываться, не было, и Глеб, немного успокоившись, осмотрелся.

Сражники образовывали круг, с внешней стороны которого во всех направлениях раздалась толпа. Внутри круга был установлен небольшой каменный помост, в центре которого была аккуратно сложена куча хвороста, а сбоку от нее стоял с головы до пят облаченный во все белое старец. С удивительной для своего возраста резвостью крутясь вокруг хвороста, он воздевал руки к небу и затягивал песню своих слушателей, стараясь перекричать их и донести голос до самых дальних уголков людского моря.

Толпа ему вторила, отзываясь неровным ревом сотен голосов и надрываясь от восторга. И когда старец, не замолкая, повернулся в сторону Глеба, вытянув вперед руки, а все вокруг зашевелилось, а секунду спустя взорвалось восхищенными криками, он понял, чью силу ощутил, ступив на площадь. Это от него, казалось бы, обычного старика, послушно расходились волны по всем концам толпы, словно он, взмахивая руками, бросал тяжелые камни в водную гладь.

Наконец, старик обратил взор в противоположном направлении, и к Глебу вернулась потерянная на миг ясность ума. Пытаясь не думать об удивительном воздействии человека в белом, одним глазом косясь на стражников перед собой и высматривая любые измения на их лицах, он пялился на диковинный танец старика еще какое-то время. Постепенно Глеб пришел к выводу, что, возможно, было рано списывать со счетов его версию об огромном сумасшедшем доме с той разницей, что, похоже, он и сам становился его частью. Ужаснувшись новому чувству, он решил поскорее убираться отсюда, как вдруг старик, смотря как раз на него, словно оцепенел и умолк, а с ним затихла и вся толпа, причем так мгновенно, будто он и был той батарейкой, что питала всех этих людей энергией.

– ПОРА! – ни с того ни с сего крикнул старик так, что Глеб чуть было не подпрыгнул на месте, а среди собравшихся пронесся возбужденный гул. – Пора! – снова повторил старик уже не так громогласно. – Пускай огонь принесет нам просвещение!

Беcпрепятственно пройдя сквозь казавшуюся неприступной стену из стражников, от горожан отделился человек во всем красном. Капюшон, скрывая его лицо, свисал вниз, и было неясно, как вообще ему удается что-либо видеть и не спотыкаться. В руке он держал заженный факел, и все – и мужчины, и женщины, и даже дети смотрели на эффектный в ночи огонь с таким благоговением, что и Глеб невольно поддался чарам.

Факелоносец взошел на помост и остановился перед старцем, вытянув руку с огнем, и Глеб на миг даже подумал, не собирался ли он поджечь старика. Но тот лишь кивнул, и факел, получив разрешение, упал на груду хвороста, вспыхнувшую так быстро, словно и она ожидала приказа.

В центре внимания собравшихся немедленно оказался разгорающийся костер. Даже стражники, забыв, зачем они здесь, обратили к толпе спины. Но охранники больше и не были нужны. Все, не пророняя ни слова, с трепетом взирали на пламя, языки которого теперь поднимались высоко в небо и, казалось, были готовы дотянуться до самой луны и сжечь ее. Но выразительнее всех на огонь смотрел старик, и Глебу почудилось, что на миг он разглядел отблеск бесконечной тоски в его глазах.

Наконец, насытившись, пламя стало понемногу пригибаться к земле.

– Может, в следующем году, – обреченно произнес старик тихо, но несмотря на это, похоже, его услышала вся толпа, издавшая возглас разочарования.

Голос старца показался Глебу усталым и дряхлым, и он с удивлением отметил, что и сам его обладатель вдруг стал немощным, будто огонь пожрал и его силу.

Толпа, словно почувствовав, что старик более не имел власти над нею, беспокойно зашевелилась. Кучки людей разбивались на отдельные личности, размеренно перетекавшие с места на место. Все оживленно болтали. О песне, старике – уже куда-то подевавшемся – и догорающем огне никто не вспоминал, на луну больше не поднимали глаз, и от царившей мгновение назад гнетущей атмосферы не осталось и следа.

Вновь оказавшемуся перед неусыпным взором стражников Глебу стало не по себе, и он медленно зашагал прочь.

Горожане и не думали расходиться. Мужчины тащили длинные столы, спешно раскладывали самодельные стулья. Женщины метались с едой и щедро разбрасывали крупные ломти хлеба по столам. Самые нетерпеливые, не дожидаясь, когда все уляжется, вынимали до того скрытые в одежде бутыли с мутной жидкостью, пару стаканов, и, схватив первого встречного, заставляли пить на брудершафт. Глебу и самому пришлось пару раз вежливо отказаться от сомнительного угощения, и, каждый раз натыкаясь на настойчивые уговоры, он ускорял шаг.

По пути его внимание привлекла сидящая посреди площади и ревущая навзрыд девочка. Над ней суетливо крутилась маленькая женщина, ласково нашептывая ей что-то.

– Знала же, что он не появится, чего ревешь-то? – услышал Глеб голос мамаши, подойдя поближе.

Девочку, однако, это не успокоило, и она зашлась пуще прежнего, бессильно ударяя кулачками вокруг себя.

Понимая, какое значение для него имела любая крупица информации, Глеб, как мог, замедлил шаг, сделав вид, что чрезвычайно увлекся беспорядочно рассыпанной на ближайшем столе едой.

– Пошли, найдем тебе сладостей, – продолжала уговаривать дочку мамаша, видимо, тоже не оставшись равнодушной к видневшимся рядом угощениям.

– Не хочу сладостей, хочу п-о-с-р-е-н-и-к-а! – упрямо ответила девочка, вытолкнув последнее слово с очередной порцией слез.

Ее слова резанули слух уже потерявшего было интерес к этой бытовой ссоре Глеба. Неужели они и вправду устроили все ради этого посредника, спрашивал он себя, краем глаза косясь на упирающуюся девочку, которую уже насильно вели к столу. А если и так, то чего они от него хотели, и где же он был? И, самое главное, как можно было допускать хоть на секунду, что он, Глеб, пытался прикинуться тем, кого так сильно ждали все эти люди?!

– ... хорошей девочкой. Его величество не любит плакс, – вернули на площадь уже успевшего погрузиться в раздумья Глеба слова мамаши.

Парень резко развернулся на каблуках и, отыскав глазами проход, из которого он вышел на площадь, спешно зашагал в его сторону. Однако тут произошло нечто, заставившее его в ужасе застыть на месте. Оттуда, где он уже оказался бы, если бы не задержался послушать перепалку матери с дочерью, важно восседая на лошади, въехал не кто иной, как начальник королевской стражи.

Миркс с неподдающимся объяснению выражением на лице неспешно направлялся прямо к нему. Он, казалось, был расслаблен и даже иногда, насколько был способен, благожелательно кивал в ответ на любезные приветствия, но глаза, беспокойно, ни на ком не задерживаясь, перебегавшие с одного лица на другое, выдавали опытного вояку с головой. Миркс был всего в нескольких метрах, и то, что он пока его не заметил, можно было списать лишь на огромное везение.

Перед Глебом пронеслось обещание Миркса убить его в случае подозрений, а побег, да еще и с кулоном – королевским трофеем, по-видимому, представляющем для последнего большой интерес, иначе, чем подтверждением подозрений, назвать было трудно. Может, и Леви был где-то рядом, прямо у него за спиной, и Миркс был спокоен только потому, что полагался на смертоносность товарища.

Нет, Леви был ранен, ему с трудом удавалось держаться в седле, к тому же он сам его отпустил, одернул свои мысли Глеб, не позволяя им перерасти в панику.

Он быстро, но осторожно повернулся в противоположную Мирксу сторону, молясь, чтобы его маневр остался незамеченным. У его накидки был капюшон, но использовать его было слишком рискованно, и он, задевая прохожих и чудом не врезаясь в столы, зашагал на поводу у невидящего взора.

Глеб пришел в себя, лишь когда площадь осталась далеко позади. Ему каким-то непостижимым образом удалось выбраться неузнанным.

Чувствуя опасность, тело стремительно насыщалось адреналином, и, удостоверившись, что позади был лишь ровный ряд зданий с совершенно пустой дорогой между ними, Глеб припустил со всех ног. Он был уверен, что мчится намного быстрее предыдущего раза, и уже сам Миркс не казался таким грозным, хотя мальчик все же частенько оборачивался на всякий случай.

Он был готов нестись еще долго, проворно юркая в самые неожиданные повороты между домами, если бы путь не преградила отвесная стена, настолько высокая, что нечего было и думать через нее перебраться. К его удивлению, тупик был хорошо освещен – по краям дороги расположились низкорослые каменные столбы с заботливо укрепленными на них огромными свечами. Словно этого было недостаточно, из окон убегавших назад высоких зданий лился такой же мягкий свет. Должно быть, хозяева уже были дома или так торопились на главную площадь, что в суматохе позабыли погасить источники света. Все это было странно – будто кто-то заранее к его приходу подготовил съемочную площадку.

Глебу сделалось неуютно – точно его вытащили из темной раковины прямо на щедро освещенный лабораторный стол.

– Скажи, мальчишка, ты и вправду думал, что я тебя не заметил? – услышал он сзади голос, от которого внутри похолодело.

Слабо еще надеясь, что ему все почудилось от усталости, Глеб медленно обернулся. В седле, возвышаясь как древнее божество, сидел Миркс, без грамма эмоций вперив в него хищные глаза.

Бежать было некуда. Начальник королевской стражи был всего в десятке метров, и, хотя проход был достаточно широк, чтобы вместить нескольких всадников, нечего было и думать улизнуть от опытного воина.

Все кончено. Он умрет.

Словно услышав его мысли, Миркс со звоном достал из ножен огромный меч, с легкостью управляясь с ним одной рукой. Путь к отступлению был окончательно отрезан.

– Не хотел поднимать переполох у всех на виду, – словно оправдывась, произнес мужчина. – Нечасто у нас бывают праздники, пусть люди повеселятся немного.

Глеб его не слушал. Он вообще уже ничего не видел и не слышал. Внутри была лишь пустота, которую меньше всего хотелось заполнять словами его будущего убийцы.

Глаза застлала пелена тумана, скрывшая все, кроме главного – медленно двинувшейся на него фигуры в центре.

И Глеб смирился. Умирать готов не был, но смирился. Миркс установил правила, и он на них согласился, ввязавшись в опасную игру. И теперь проигравший должен был сгинуть, ничего личного. Начальник королевской стражи не испытывал к нему ненависти или даже неприязни. Он просто выполнял обещание.

Завеса, еще несколько секунд назад настолько тяжелая, что хотелось просто закрыть глаза и ни о чем не думать, стала жиже, позволив ворваться в себя еще двум фигурам. Одна из них поравнялась с начальником королевской стражи и замахала руками, что-то тому доказывая. Но силуэт, который должен был быть Мирксом, покачав головой, бросил пару слов и вновь обратил внимание на Глеба.

– Но это же безумие, Миркс! – отчаянно воскликнула принцесса Клея, отстав от него на пару шагов. – Мы его нашли, зачем убивать?

– Я еще никогда, ни разу не нарушал своего слова, – не оборачиваясь, ровным тоном отозвался начальник королевской стражи. – Я обещал его прикончить, если он вздумает шутить.

От слов туман окончательно рассеялся, превратившись в легкую дымку, и Глеб отчетливо разглядел взволнованное лицо закусившей губу принцессы. Немного в стороне, прижавшись к стене здания, застыл незнакомый ему всадник, по облачению и копью напоминавший обычного стражника, и тупо переводил взгляд с Клеи и Миркса на него.

– Приступим, пожалуй, – одним словом выдохнул Миркс, заставив туман вновь начать сгущаться.

Беспомощно, как парализованный грызун перед собирающимся его проглотить удавом, Глеб наблюдал, как начальник королевской стражи, торжественно взметнув перед собой меч, продолжил шествие к добыче.

Принцесса пыталась его спасти, но и она была бессильна перед царившими здесь порядками. Еще несколько шагов даже не самого Миркса, а его коня, и все будет кончено. По крайней мере, для него. А ведь он так и не понял, где умрет. И никто не узнает, что с ним сталось, решат, что он сгинул в авиакатастрофе.

Окружавший его туман вдруг расступился и исчез, нырнув в раскрытые окна одного из домов. Даже он его оставил, то ли не желая наблюдать, как он в прямом смысле потеряет голову, то ли не собираясь умирать вместе с ним.

Теперь взгляд выхватывал мельчайшие подробности, да и другие чувства, учуяв смертельную опасность, обострились до предела. На Миркса смотреть не хотелось. На тупо уставившегося на них стражника тоже. Оставалась хотя бы проявившая к нему внимание принцесса. Ее глаза судорожно бегали вокруг, все еще ища выход, а в руке почему-то появился меч.

– Я сказала, что он не умрет, Миркс, – стараясь, чтобы голос звучал как можно тверже, проговорила она. – Он сильно помог нам с вепрем, – говорить «спас нам жизни», ей, по-видимому, не хотелось, – и мы обязаны отплатить тем же. Пусть он и один из них, – при этих словах Клея поморщилась, – но должны ли мы из-за этого брезговать честью?

– Можете изрубить меня на куски, но мечей мы не скрестим, – спокойно ответил Миркс, наконец, повернув к принцессе голову. – Если бы ваше высочество действительно желало моей смерти, то на меня смотрел бы ваш лук, а не меч.

Глеб не слушал. Он чувствовал, что уже ничто не могло остановить разошедшегося начальника королевской стражи, и думать иначе значило бы поселить в сердце напрасную надежду, умирать с которой было бы куда труднее.

Глядеть на нее, только на нее. Пускай она, ее взволнованное лицо, а не безучастный, выполняющий свою работу Миркс, будет последним, что он увидит в своей жизни. Или им суждено было стать его распаленному воображению, вылившемуся в появившуюся впереди сгорбленную фигуру в капюшоне?

Однако его воображение было ни при чем. С трудом передвигаясь, одетый в лохмотья оборванец приблизился к принцессе и, стараясь своим капюшоном заглянуть ей в лицо, протянул вперед дрожащую руку ладонью вверх.

Поначалу не заметившая бродягу Клея с удивлением уставилась на него. Разрешить неурядицу помог быстро соориентировавшийся стражник, с возмущенным возгласом направивший на незнакомца копье. На того это подействовало, и он, еще раз покосившись на прицессу впадиной в капюшоне, заковылял прочь.

Миркс был совсем рядом. Глеб чувствовал тяжелое, зловонное дыхание его коня. Животное недовольно фыркало, словно возмущаясь, что ему приходится принимать участие в убийстве.

Начальник королевской стражи поднял меч, замахиваясь. Глеб невольно зажмурился и приготовился ощутить металл на шее.

Вдруг он услыхал крик. Не свой. Больно тоже не было, да и голова была, судя по всему, на месте. Значит, надрывали глотку не из-за него. Голос был мужской, где-то впереди. В том, что Миркс умеет кричать, Глеб сильно сомневался.

Мальчик осторожно раскрыл левый глаз, боясь попасть в самый неподходящий момент и наткнуться на приближающееся острие меча, затем открыл правый. Он увидел лишь зад развернутого в противоположном направлении коня Миркса. Посмотрел вдаль и сам удивился настолько, что тоже был готов закричать.

В десятке шагов от прицессы и в паре – от стражника стоял тот самый выпрашивавший милостыню оборванец. Капюшон он, наконец, откинул, явив окружающим суровое лицо. Его горбатый нос хищно втягивал воздух, а вперенные в принцессу глаза, казалось, не замечали ничего вокруг. В одной руке он держал лохмотья, обнажив старый, но приличный черный камзол. Его распрямившееся во весь рост и от того ставшее на голову выше жилистое тело мало чем напоминало немощный организм с трудом передвигавшегося бродяги.

Но удивительным было даже не это. В нескольких метрах аккурат над его головой откуда ни возьмись образовалось большое облако красного цвета. Несмотря на то, что почти сразу с его появлением ближайшие свечи были сметены со столбов и незнакомца окружила темнота, облако, подобно огромному светильнику, озарило все вокруг. Оно беспокойно вращалось по кругу, и иногда по нему пробегали отсветы молний. Летающий объект оставался в строго определенных границах, словно кто-то, начертив окружность диаметром в два метра, четко их обозначил. Обычная, если не считать красного цвета, беспокойная туча, какую часто можно наблюдать в дождливый день. Но сейчас была ночь, облако освещало само себя молниями, да и в пестрившем звездами и огромной луной небе не было ни облачка.

Незнакомца, похоже, нисколько не смущало возникновение такого странного природного явления прямо у себя над головой. Напротив, свободная его рука была поднята вверх, точно туда, где находился центр облака.

По его поведению можно было решить, что и это не являлось здесь чем-то из ряда вон выходящим. И Глеб, хотя увиденное никак не вписывалось в его скудные познания по физике, был бы готов поверить в это, если бы не перекошенное от ужаса лицо стражника. Выронив копье, тот обеими руками держался за голову, таким образом, проливая свет на то, кто кричал пару секунд назад.

– Скорее, парень, накинь на принцессу кулон, что ты украл, – вывел его из оцепенения практически ставший родным голос Миркса. – Если у меня не получится, лишь это сможет ее спасти.

На миг Миркс повернул к Глебу голову, и увиденное поразило его даже больше, чем красное облако над бывшим попрошайкой. Всегда невозмутимое и, казалось, давным-давно окаменевшее лицо начальника королевской стражи выражало что-то отличное от ничего. Но что это было? Беспокойство? Волнение? СТРАХ? Разумеется, даже если и последнее, то боялся он не за себя, а за принцессу, но тем не менее, выражение эмоции с его стороны было настолько невероятным, что Глеб даже на миг помедлил с исполнением приказа (или просьбы?) своего несостоявшегося палача.

Однако Миркс не медлил. С быстротой, за которой было трудно уследить, он, подняв меч высоко над головой, помчался верхом прямо на незнакомца. Начальника королевской стражи и владельца облака отделяла всего пара десятков метров, и резвому коню требовалась лишь пара секунд, чтобы преодолеть расстояние. Но казалось, незнакомец нисколько не волновался из-за крайне возросшей вероятности остаться без головы. Спокойно вглянув на напомнившего Глебу разъяренного вепря Миркса, он, все еще держа руку вытянутой вверх, направил другую на начальника королевской стражи.

Словно внемля ему, блако озарилось вспышками и извергло что-то прямо в противника. Миркса вместе с конем полностью окутало густое красное марево, скрывая их из виду. Дым соединялся с облаком тонкой красной же линией, и по ней также проносились отсветы молний. Однако незнакомцу, на лице которого не дрогнул ни один мускул, этого было явно мало. Он указал рукой на вжавшегося в здание копьеносца, и туча, подчиняясь его зову, немедленно швырнула еще часть своего дыма на беднягу.

Глеб понял, что дело запахло жареным. Миркс уже должен был добраться до хозяина облака, но судя по тому, что красный дым, на месте которого раньше находился конь начальника королевской стражи, был бездвижен, старый вояка был остановлен, и можно было только гадать, что происходило внутри тумана. Однако долго мучиться Глебу не пришлось.

Дым понемногу рассеялся. Сначала показался могучий силуэт Миркса. Он по-прежнему восседал на коне, и Глеб, забыв недавнюю обиду, обрадовался было появлению знакомой фигуры на фоне кажущегося все менее понятным окружающего мира. Но когда туман исчез, сердце Глеба упало. С Мирксом и даже с конем был полный порядок. Полный, если не считать того, что они не двигались с места. Совсем. Лицо начальника королевской стражи было точно таким, как и раньше – ничего не выражавшим застывшим слепком, но оно было каким-то отстраненным, словно утратившим всякий интерес к разворачивавшимся вокруг событиям. Его лицо ОКАМЕНЕЛО. Как и целиком Миркс и его конь. Оба застыли в нелепой позе. Чуть пригнувшись к седлу, начальник королевской стражи держал над головой меч, другой рукой сжимая поводья. Его верный конь оказался в еще более несуразной ситуации – одна нога у него была занесена вверх, морда повернута вбок, а напряженные икры говорили о том, что их владелец должен был пребывать в активном движении, а никак не застывать в противоречащей здравому смыслу позе.

То же можно было сказать и о выплывшем из красного тумана копьеносце. Его руки были прижаты к оцепеневшему лицу, на котором навсегда отпечатался ужас, словно тот вновь и вновь переживал знакомство с облаком.

Застыл и Глеб, хотя ни в какой туман он не попадал. Это не вписывалось ни во что, когда-либо им увиденное, услышанное или прочитанное. Такое бывало только в фантастических фильмах и книгах. Или снах. Насчет того, что он не был персонажем кино или романа, Глеб был уверен. Со снами дело обстояло сложнее. Не первый раз за последние дни ему казалось, что все это сон. Временами медленный и тягучий, как прилипшая к подошве жвачка, а временами стремительный и кошмарный, но, в любом случае, сон, из которого так и тянуло поскорее вырваться. Но сейчас что-то изменилось, здешний мир как раз-таки был на редкость реальным, а вот прежний казался надуманным. А может, это он был его сном, и Глеб всю свою жизнь находился где-то здесь, не отдавая себе в этом отчета?

От размышлений мальчика отвлек свист рассекаемого воздуха. Вдалеке, еле различимое глазом, в сторону незнакомца пронеслось что-то темное и очень тонкое. Облако отреагировало молниеносно, своей красной рукой воздвигнув завесу перед хозяином. Стрела наткнулась на дымовую стену, послышался звук, с каким переламывают сухую ветку, и, разделившись надвое, стрела гулко упала на облицованную камнем дорогу.

Словно в ответ, послышался звон металла. Принцесса Клея вытянула в руке меч и поводила им в стороны. На ее лице отобразилось напряжение, оружие, похоже, оказалось для нее тяжелым, и она, бережно убрав за спину лук, сжала эфес меча обеими руками.

– Мерзавец, я убью тебя! – проскрежетала сквозь зубы принцесса.

Получив ногой по боку, конь резво тряхнул гривой и помчался на незнакомца. Волосы Клеи разметались и развевались на ветру, лицо было перекошено от переполнявшего ее гнева, а махание мечом напомнило Глебу, как она чуть не изрубила его на кусочки над вепрем.

Промелькнувшая перед глазами картина и вновь нависшая над принцессой смертельная угроза разом выдернули Глеба из заключившего его в свои хваткие объятия оцепенения. Он вспомнил слова Миркса о том, что спасти принцессу мог только его кулон, который словно почувствовав, что в этот момент должен был находиться на другой шее, неприятно оттягивал и будто жег грудь.

– Постой, не надо! – отчаянно закричал Глеб, дергаясь с места и осознавая, что не успеет.

Однако Клея его, похоже, не слышала. А может, и слышала, но ее ничто уже не могло остановить.

Губы незнакомца чуть расползлись, превращаясь в еле различимую гадливую улыбку. Все складывалось, как он хотел. В этот раз в воздух взметнулись обе его руки, а затем, обрушившись, как упавший столб, указали на принцессу. Она была совсем рядом и уже замахивалась для удара.

Из тучи предсказуемо вырвался столп красного света. Но это был не дым, а толстая прямая линия, в противоположном от облака конце заостренная, как копье. Вряд ли принцесса просто застыла бы, попади в нее это.

Завидев перед собой стремительно приближающееся препятствие, конь возмущенно замотал головой, будто не веря глазам, а затем взметнулся на дыбы. Красная струя врезалась аккурат ему в шею, но не расползлась, как в двух предыдущих случаях, а вонзилась в плоть. Животное обреченно прохрипело, словно прощаясь с этим миром, и медленно завалилось на бок, придавив собой не успевшую спрыгнуть с него Клею. Девочка попыталась высвободить ногу, но поняв, что находится в ловушке, бессильно замотала головой и протянула руку к валявшемуся неподалеку луку.

Лишь мельком глянув на Клею и убедившись, что она жива, Глеб пронесся мимо. Он все для себя решил. Попытка натянуть на шею брыкающейся принцессы кулон дала бы повелителю облака время прийти в себя и атаковать с новой силой. Глеб понятия не имел, чем кулон мог помочь против столь смертоносного оружия, однако был уверен, что существо, в глазах которого не было ни грамма человечности, нашло бы способ довершить задуманное. Единственным шансом на спасение была игра на опережение, и сейчас, крепко сжимая кинжал, он всем своим существом наделся успеть, хотя и не представлял, что противопоставит незнакомцу.

Но он не успел. Продвинулся дальше Миркса и чуть дальше Клеи, но, вовремя спохватившись, мужчина направил на него руку. Он был так близко, что Глеб мог разглядеть белые костяшки его худых пальцев и темные глаза, с мрачным удовольствием предвкушавшие его гибель. Глеб даже не пытался уклониться, когда перед ним, приближаясь, пронеслось что-то красное. Он знал, что дым все равно его настигнет, а если бы и не настиг, то оставлять принцессу одну, да еще после того, как она за него заступилась, было бы хуже смерти.

Красная струя ударила Глебу прямо в лицо, и он, ощутив едва уловимое прикосновение, точно летний ветерок трепал волосы, был готов замереть подобно Мирксу и копьеносцу или же завалиться на спину и замолчать навеки, как и конь Клеи. От неожиданности он выронил кинжал, однако боли совсем не почувствовал, а суставы ничто не сковало, и Глеб, в первый раз заметив непонятную искру в глазах незнакомца, врезался в него, напрочь позабыв, что надо было с ним что-то делать.

Упав, они покатились по больно упиравшимся в бока неровным камням, стараясь ударить друг друга. Кулак Глеба (другой рукой он держал противника за шкирку) находил цель куда чаще, чем худые руки незнакомца. Тело опять ему помогало, подсказывая, как уворачиваться от развевавшихся, подобно пучку змей, во все стороны рук. Глеб наносил удары снова и снова, а показывавшееся и исчезавшее перед глазами лицо лишь бессильно сжимало зубы от ярости и боли. Глеб знал, что близок к победе, и куда больше хлопот ему доставлял застлавший все вокруг красный туман. Тот всячески помогал своему хозяину, норовя окутать Глеба, проникнуть в раскрытые рот и ноздри и задушить его. От него слезились глаза, а легкие захватывали пустоту вместо воздуха.

Перед тем, как потерять сознание, Глеб понял, что означала замеченная им искра в глазах незнакомца. Она означала страх.