Последний полустанок

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Подойдя к двери, обитой клеенкой, Багрецов увидел черную стеклянную табличку с золотыми буквами «Директор Научно-испытательного института аэрологических приборов». В окошке, где должна быть проставлена фамилия, зияющая пустота.

Истертые, исцарапанные шляпки шурупов, удерживающие табличку, подсказали Багрецову, что к ним не раз прикасалась отвертка. Золотая надпись оставалась неизменной, а в окошке менялись фамилии. «Несовершенная техника», — подумал Багрецов, запуская пальцы в свою пышную шевелюру. Он по привычке представил себе, как бы должна выглядеть табличка с автоматической сменой фамилий.

Повернувшись к своему другу Тимофею Бабкину, с которым вместе приехал в командировку, Багрецов вздохнул и сказал:

— Теперь я понимаю Бориса Захаровича, почему здесь трудно работать. Ведь каждый директор сидит на чемоданах.

— А сейчас, ты думаешь, кто-нибудь там сидит? — спросил Бабкин, кивая на дверь кабинета. — Поздно, да к тому же еще суббота.

— Но, говорят, дело срочное. Иначе бы нас не вызывали, — заметил Багрецов и приоткрыл дверь.

Кабинет был огромный, как плавательный бассейн. Ковровая дорожка, тянущаяся от двери к письменному столу, казалась зыбким мостиком, по обеим сторонам которого, как в воде, отражались тусклые светильники, похожие на старинные факелы.

И в этой настороженной полутьме, там вдали, на письменном столе, расцвел гигантский оранжевый абажур, поддерживаемый бронзовой нимфой.

В столь огромном и пышном кабинете невольно представляешь себя пылинкой мироздания, затерянной в бесконечности. И пока дойдешь под строгим начальническим взглядом до стола, успеешь вспомнить всю свою жизнь с грехами, ошибками и заблуждениями.

Кое-что могли бы вспомнить и наши друзья. Правда, возраст их нельзя признать почтенным, каждому по двадцать четыре. Но при чем тут годы, если жизнь этих друзей сложилась так интересно, что они уже успели и много поездить и многое повидать. В этих поездках для установки автоматических радиометеостанций и всевозможных контрольных приборов Вадим Багрецов и Тимофей Бабкин встречались с учеными, видными изобретателями, участвовали в интереснейших испытаниях, сами придумывали и строили приборы. А все началось с обыкновенных радиолюбительских увлечений. Потом работа в лаборатории сначала монтажерами, лаборантами, техниками. И вот сейчас перед нами инженеры с солидным практическим опытом, незаурядной смекалкой и умелыми руками.

Заведующий лабораторией Московского метеоинститута Борис Захарович Дерябин очень горевал, когда потребовалось отпустить Бабкина в недавно организованный филиал института. «Да я за такого парня трех аспирантов отдам», — говорил он директору, но пришлось утешиться лишь тем, что в лаборатории останется Багрецов. Для установки оригинального прибора — нечто вроде гигрометра на транзисторах, — сконструированного молодыми инженерами, Дерябин вызвал их в НИИАП, то есть в тот самый институт, название которого Багрецов прочитал на двери директорского кабинета и где старику Дерябину очень не нравилось. Он уже сидел здесь целых два месяца, подготавливая какие-то серьезные испытания.

Кроме того, что НИИАП недалеко от Киева и как туда добраться, ни Багрецов, ни Бабкин ничего об этом институте не знали. Но вот они уже в директорском кабинете.

Как бы стесняясь своего высокого роста, Багрецов шел несколько ссутулившись. За ним, поглаживая светлый ежик волос, не спеша, вразвалочку двигался Бабкин. Мягкая дорожка скрадывала звук шагов.

Казалось, что новоназначенный директор института должен обязательно сердиться и нетерпеливо постукивать разрезальным ножом по столу, поторопитесь, мол, товарищи, вас ждут. Но директор, склонив голову в черной атласной шапочке, какие обычно носят академики и профессора, не обращая внимания на вошедших, что-то писал.

Наконец, услышав осторожный кашель, встал, поправил тонкий кавказский поясок на защитной гимнастерке и, щурясь от яркого света настольной лампы, тщетно пытался разобрать, кто там его беспокоит.

— Чем могу служить?

— Товарищ Медоваров? — удивленно и вместе с тем разочарованно протянул Багрецов.

— По какому делу?

Но Багрецов еще не оправился от изумления. Меньше всего он ожидал этой встречи. В свое время ему много пришлось претерпеть из-за товарища Медоварова, который, будучи тогда помощником начальника одной из экспедиций профессора Набатникова, чинил всякие препятствия, чтобы конструктор маленькой радиостанции Багрецов никак по смог доказать свою правоту и занять скромное место радиста экспедиции.

Анатолий Анатольевич Медоваров, или, как его все добродушно звали, Толь Толич, вышел из-за стола и, поигрывая концом ремешка, остановился перед Багрецовым.

— Привет, золотко. Опять какую-нибудь халтурку привезли? Но ведь мы игрушками, вроде вашей карманной радиостанции, не занимаемся. Обратитесь к профессору Набатникову.

Если бы не предупреждающий толчок Бабкина, Багрецов вспылил бы обязательно.

— Простите, Анатолий Анатольевич, — поправляя галстук, сдержанно напомнил Вадим, — мы спрашиваем не профессора Набатникова, а директора НИИАП.

— Директор переводится в Москву. А новый пока не назначен.

— Кто же исполняет его обязанности?

— С вашего разрешения, — я. Устраивает?

— Вряд ли вас интересует мое личное мнение, — вздохнув, сказал Багрецов. Он вытащил из бокового кармана командировочное удостоверение и протянул его Медоварову: — Пожалуйста.

Медоваров взял бумажку двумя пальцами, взял вторую у Бабкина и сел за стол. Весь облик этого человека — и ласковая улыбочка под маленькими усиками, похожими на две чернильные кляксы, и гимнастерка с пузырящимися рукавами, и маленькие сапожки гармошкой, и постоянная привычка играть концом пояска — все это было уже знакомо и глубоко антипатично Багрецову. Но больше всего его раздражала академическая ермолка на бритой голове Толь Толича. Чужая, маскарадная. И кресло чужое, и кабинет. Даже временно нельзя посадить сюда Медоварова.

Будем снисходительны к молодому инженеру. Он не мог объективно относиться к человеку, который чуть было не погубил его изобретение. Но разве Багрецову судить, соответствует ли товарищ Медоваров занимаемой должности начальника отдела летных испытаний НИИАП? И кто виноват, что все бывшие руководители этого института оказались людьми чрезвычайно занятыми, писали научные труды, защищали диссертации; читали лекции и находились в длительных командировках в Москве? Кто виноват, что главный инженер НИИАП вот уже несколько месяцев лежит в больнице и неизвестно, когда выйдет на работу? А товарищ Медоваров человек здоровый, научными трудами не обременен, он честно отсиживает свои рабочие часы в пустующем директорском кабинете. И не только отсиживает, но и руководит, сочетая в себе твердость администратора и тонкую изворотливость хозяйственника, в чем он особенно преуспел, имея за плечами почти четверть века практики. Да и кроме того, кому же, как не начальнику самого важного отдела НИИАП, сидеть в директорском кресле, когда директор отсутствует? Заместителей у него нет — институт маленький, не положено по штату.

Вполне понятно, что Толь Толич не сразу стал начальником отдела, до этого он был помощником директора по административно-хозяйственной части. Вот где он мог развернуться и показать свой незаурядный талант организатора. Ведь ученые в этом деле ничего не смыслят. Они восхищались умением Толь Толича ладить с людьми. Слово его часто оставалось последним и решающим.

Ничего этого не знал Багрецов, однако сразу же догадался, кто фактически руководит испытательным институтом. Мучили неясные предчувствия и томительная настороженность. Во всяком случае, ничего хорошего от встречи с Толь Толичем Багрецов не ждал.

Тщательно просмотрев удостоверения, Медоваров поднес их к лампе, чтобы, разглядывая на просвет, убедиться, нет ли на бумаге следов подчистки.

— Паспорта, — скомандовал он и так же долго разглядывал штампы, где и когда прописывался Бабкин, в каких городах побывал Багрецов.

— Какие еще есть документы? — спросил Толь Толич.

— Комсомольские билеты. — И, расстегнув внутренний карман, Бабкин вытащил билет.

То же сделал и Вадим.

Наконец, убедившись, что все в порядке, Медоваров возвратил документы и, снисходительно усмехнувшись, обратился к Багрецову:

— Оказывается, вы и за границей побывали?

— Да. В Болгарии. Туристом.

— Дома, значит, не сидится. Ну и как, понравилось?

— Очень.

— Для вас это вполне закономерно, — многозначительно заметил Толь Толич. Но к делу. Что вы от меня хотите?

Тут вмешался Бабкин. К делу так к делу.

— Нам бы хотелось поскорее увидеться с товарищем Дерябиным. Он скажет, где установить прибор.

— Вы бы еще завтра приехали, — обозлился Медоваров. — Отправку «Униона» я откладывать не могу.

Багрецов заинтересовался:

— Какого «Униона»?

— Это вам знать не положено.

— В таком случае прошу извинения, — подчеркнуто холодно сказал Вадим. — Но мы не в первый раз встречаемся с автоматическими радиометеостанциями. Обычно их называли «АРМС». А «Унион» — это что-то новое. Но можно спросить, на какое время назначена отправка?

Медоваров встал из-за стола, подошел к стоящему на тумбочке магнитофону и включил его. Послышались звуки старинного вальса. Заложив руки в карманы и плавно покачиваясь в такт музыке, Толь Толич лениво увещевал Багрецова:

— Поймите, золотко, что ваше любопытство неуместно. Мало ли какие у нас есть соображения. Ведь вам это безразлично. А к тому же…

— Продолжительный звонок междугородной станции прервал его на полуслове. Толь Толич приглушил музыку и нервно схватил телефонную трубку.

— Москва? — Видимо, он с нетерпением ждал этого звонка. — Нет? Откуда? Какая Хачапури? Хашпури? Опять не так? Ну, все равно… Кого вам надо? Начальника? Я начальник… Медоваров. Что? Разбился наш самолет? Есть жертвы?.. Только летчик? Насмерть? Комиссия вылетит из Москвы?.. Кого от нас? Ничего, посоветуемся. Пришлю прямо на место катастрофы… Сообщите координаты… Записываю… В двадцати километрах от станции… Долина реки… Причины? Причины?.. Загорелся? Столкновение… С чем? С чем? С орлом? Не может быть… Ничего, доищемся…

Положив трубку. Медоваров снял ермолку и вытер ею вспотевший затылок.

— Ну и штука!..

Потрясенные известием, молодые инженеры стояли молча, не шелохнувшись. «Видно, не легко сидеть на этом месте», — подумал Багрецов, и в сердце его шевельнулось что-то вроде сочувствия Медоварову.

— А может, он еще жив? — непроизвольно вырвалось у Вадима.

— Кто жив? Что жив? — словно очнувшись, встрепенулся Толь Толич. — Вы еще здесь? Командировки я потом отмечу. А сейчас отправляйтесь в город, пока автобус не ушел. Здесь у нас общежития нет.

— Нам нужно договориться с товарищем Дерябиным, — возразил Бабкин.

— Потом, потом. Отправка «Униона» откладывается. Вы же слыхали? В крайнем случае обойдемся без ваших игрушек.

Тут уж хотел возразить Багрецов, но не успел. В комнату вбежал худощавый человек с усталым, болезненно-бледным лицом.

— Что же это творится, Анатолий Анатольевич? Я настаиваю на скорейшей отправке, а Борис Захарович все еще ждет какие-то приборы из Москвы.

— Здесь его приборы, — отмахнулся Медоваров. — Да что толку-то?

— Здравствуйте, Серафим Михайлович, — с поклоном приветствовал его Бабкин, выступая из полумрака. — Узнаете? Я когда-то с вами немного работал.

— Ну как же не узнать? — и Серафим Михайлович радушно пожал ему руку. Тимофей Васильевич?

Бабкин застеснялся и даже покраснел. Сколько времени прошло, а ведь помнит по имени-отчеству!.. Конструктора Пояркова он встречал, когда вместе со своим начальником Дерябиным устанавливал в летающей лаборатории метеоприборы, а потом и телевизионную аппаратуру. (Димка в это время путешествовал по Волге догонял экспедицию, куда его никак не хотел брать Толь Толич.) Много воды утекло с тех пор, но память о хороших людях вроде Пояркова не исчезает.

— А это ваш знаменитый друг? — спросил Поярков, взглядом указывая на Багрецова. — Не его ли прозвали «инспектором справедливости»?

— Нет, — поспешил ответить Бабкин, — тот был совсем другой. А что касается приборов, то мы один привезли.

— Так что же вы здесь делаете? — Поярков нервно закурил. — Бегите к Борису Захаровичу, а то опоздаете.

— Не опоздают, — мрачно проговорил Медоваров, пришлепывая спадающую ермолку. — Отправка откладывается.

— Как так? Набатников звонил: небывалая вспышка космических лучей. Здесь дорог каждый час, каждая минута!

— Ему минута дорога, а мне голова! — раздраженно отпарировал Медоваров. Хотите, чтобы меня по башке стукнули? Разве я могу взять на себя ответственность после того, что случилось? — и он рассказал о катастрофе.

Поярков побледнел еще больше.

— Погодите. Но кто же погиб?

Вынув из стола толстую бухгалтерскую книгу, Медоваров перелистал страницы.

— Ну да! Так я и знал. Охрименко отличился. Дисциплинка у него всегда хромала.

— Петро! Да ведь это же наш Петро! — Поярков выронил папиросу и, обхватив голову руками, бессильно опустился в кресло.

Медоваров нетерпеливо постукивал толстым карандашом по столу, и Багрецову казалось, что Толь Толич думает лишь об одном: когда же кончатся неуместные здесь переживания. Ну друг у Пояркова погиб. Теперь уж ничего не сделаешь. А за дисциплинку спросят с живых, и прежде всего с начальства. Но не такой человек Медоваров, чтобы попасть под удар. Наверное, у него заготовлены все оправдания в документах и приказах.

Ошибался Вадим. И у Толь Толича сердце не каменное, в нем была и жалость к погибшему и другие простые человеческие чувства. Но жизненная цепкость, стремление оправдать себя — как бы не подумали, что начальник прошляпил, не сигнализировал, — видимо, подсказывали ему другие слова.

— А сколько раз я Охрименко предупреждал, — говорил Медоваров, каждое слово точно подчеркивая карандашом. — Выговор за опоздание он получил? Получил. За неправильное хранение парашютного хозяйства взыскание было? Было. За появление на работе в небритом виде замечание сделано? Сделано. — Он подвел итоговую черту. — Вот и результат. Точка.

Поярков скрипнул зубами.

— Припомнили. Так и напишите в некрологе: «В небритом виде…»

— Эх, Серафим Михайлович! Мы с вами оба коммунисты и отвечаем перед партией. Но вы же вольная птица. Конструктор отвечает только, за свои технические ошибки. А у меня — кадры. Они вот где сидят, — Медоваров похлопал себя по розовой шее. — И живые и мертвые. За всех я в ответе.

Опять зазвонил телефон. Медоваров отбросил карандаш.

— Слушаю. Борис Захарович? Ну и что ж, подождет ваш Набатников. Чешская обсерватория? И они подождут. Мейсон? Это что за птица? Южноамериканец? Прилетел в Москву?

Багрецов подтолкнул Тимофея локтем и наклонился к уху. Это не укрылось от Толь Толича.

— Минуточку. — Он опустил трубку на колени и спросил Багрецова: — Что это вы там шепчетесь? Насчет Мейсона? Слыхали о нем?

— Недавно получил от него письмо.

— Родственничка нашли? Кто он такой?

— Директор фирмы.

Подозрительно взглянув на Багрецова, Медоваров приложил трубку к уху.

— Ну так вот, Борис Захарович. Без санкции вышестоящих органов отправить «Унион» в хозяйство Набатникова я не могу… Постараюсь связаться с Москвой… Не горячитесь, золотко, не горячитесь. Вы же не знаете, что произошло… По телефону неудобно. Хорошо, заходите. Кстати, вас здесь ждут. Приехали, приехали… Эх, Борис Захарович, мне бы ваши заботы!..

Поярков сидел, опустив голову на грудь, слегка покачиваясь от усталости, бессонных ночей и неожиданно свалившегося на него горя. Но вот он вскочил, точно подброшенный пружиной.

— Что вы тут говорите! Разбился самолет, и вдруг из-за него задерживается отправка «Униона»! Абсолютная чепуха. Как можно связывать такие разные вещи?

Оглянувшись на приехавших инженеров, Медоваров сказал:

— Попрошу обождать в приемной. Сейчас к вам придет товарищ Дерябин.

Он помедлил, пока за ними не закроется дверь, и терпеливо, как больного, начал убеждать Пояркова:

— Вы же знаете, как я ценю ваши труды. Я понимаю ваше нетерпение, золотко. Но посудите сами: катастрофа произошла неподалеку от хозяйства Набатникова. Ни в каких орлов я не верю. Тут что-то другое. В «Унионе» находится ценное уникальное оборудование. На пути горные перевалы. Разве можно здесь рисковать? Комиссия разберется, и все будет в порядке. А кроме того, золотко, у меня есть и другие веские выводы, касающиеся вашей конструкции.

— А именно?

Медоваров вытащил из-под газет журнал с отмеченной красным карандашом статьей.

— Читали?

— К сожалению, да.

— Ну и как вы реагируете на эту критику?

— Никак. Обыкновенная злопыхательская рецензия. Два года назад вышла моя несчастная брошюрка, и вдруг сейчас ее вспомнили. Удивительно.

— Ничего удивительного. Ведь это общественное мнение…

— Почему общественное? Здесь подпись какого-то Пирожникова. Он недоволен, что я в своей брошюре недооценил какую-то допотопную пластмассу, которую упорно пропихивает спекулянт от науки. Дождался своего времени.

Медоваров встал во весь свой не очень внушительный рост и поднял «указующий» палец:

— Общественность вам этого не простит. Вместо того чтобы честно признать свои ошибки и поблагодарить общественность за справедливую критику…

— А если она несправедливая?

— Как это может быть? В центральной печати? Вы посмотрите, кто здесь в редколлегии? Кто подписал этот номер? Академик, доктор технических наук, профессор…

— Пусть хоть двадцать академиков и докторов. Ведь они не читали ни моей брошюры, ни рецензии на нее, — постепенно накаляясь, заговорил Поярков. — Но скажите мне своими словами, что общего между «Унионом» и этой паршивой рецензией? — Он выхватил журнал из рук Медоварова и бросил на стол.

— Не вас мне убеждать, золотко. Человек, который проповедует ошибочные взгляды в печати, может так же ошибиться и в конструкции, и в разных других делах. На ошибках учимся, золотко… Не я прошу понять меня по-человечески. Вы хотите помочь Набатникову?

— Науке, а не Набатникову.

— Ну хорошо, пусть науке, — благодушно согласился Медоваров. — Она, как говорится, требует жертв. Но если что случится с вашим «Унионом», кто будет жертвой? Я, конечно, человек маленький, но с меня тоже спрашивают. Общественность сигнализировала? Сигнализировала! Тогда почему же товарищ Медоваров не прислушался к этим сигналам?

— Нелепая перестраховка.

— Это с вашей точки зрения. А я отвечать должен.

— Придет Дерябин, будем звонить в министерство.

— В десять часов вечера? Кого же вы там застанете?

— Не знаю. Но вы здесь сидите, как на транзитной станции, и задерживаете отправку. Если сорвутся опыты Набатникова, то вряд ли вам поздоровится.

И Поярков выбежал из кабинета.

Едва за ним успела захлопнуться дверь, как Медоваров стал яростно названивать по телефону. Прежде всего он связался с московской квартирой директора НИИАП — ведь тот дела еще не сдавал. Простуженным голосом, кашляя, директор высказал мнение, что, несмотря на подписанный приказ о его новом назначении, он все же считает необходимым отправить «Унион» немедленно.

Однако это не удовлетворило Медоварова. «Профессору что? Он уже отрезанный ломоть, и если дело дойдет до чего-нибудь серьезного, то вполне может отказаться от своих слов. Никаких распоряжений он не давал. Как так? Очень просто: где письменное подтверждение?»

Дежурный по министерству, куда потом звонил Медоваров, сказал, что подобные вопросы директор НИИАП должен решать сам, но все же дал домашний телефон начальника главка. Очень вежливо, но с подчеркнутой иронией начальник главка напомнил товарищу Медоварову, что сейчас несколько другое время, изменилась система руководства, и товарищу Медоварову предоставляется полная инициатива. Если же его смущает «сигнал общественности», касающийся брошюры Пояркова, то пусть он возьмет на себя смелость опровергнуть выводы государственной комиссии, которая принимала «Унион». Опять же товарищ Медоваров должен сам решить, в какой степени катастрофа с самолетом может повлиять на отправку «Униона». На месте виднее.

Медоваров понял, что примерно то же самое сказал бы ему и министр, так же бы ответили и в ЦК. Безнадежно спрашивать, все будут отвечать, что у самого должна быть голова на плечах, а кроме того, есть и коллектив, с которым всегда надо советоваться. Коллектив? А что делать, если в нем появились чужие люди, временно прикомандированные, вроде конструктора Пояркова и старика Дерябина? Им что? Они приехали сюда на два-три месяца, сделали свое дело и — до свидания. Но они даже пробуют здесь командовать!

И, взвесив все «за» и «против», Медоваров утвердился в своем прежнем решении — задержать отправку «Униона».

Он нажал кнопку звонка, чтобы вызвать секретаршу, но вспомнил, что она уже давно отпущена. На звонок отозвался Дерябин. Он с усмешкой вошел в кабинет:

— Я к вашим услугам, Анатолий Анатольевич.

Разговаривая с этим стариком, Медоваров всегда испытывал глухое раздражение. Ему казалось, что Дерябин, обыкновенный инженер без степени и звания, хоть и руководит какой-то там лабораторией, но все же должен бы чувствовать разницу между собой и фактическим начальником целого института. Больше того — старик позволяет себе усмешечки «в адрес начальника», часто не соглашается с его замечаниями, особенно если дело касается технической стороны вопроса. Конечно, старик знающий, больше сорока лет проработал в лаборатории, а чего достиг? Так и помрет на этой должности.

Тяжело опустившись в кресло, Дерябин стал протирать очки.

— Я уже знаю. Поярков рассказал. Надо как-то сообщить родителям Охрименко… Теперь, что нам делать? Ребят я отправил устанавливать прибор. Через час все будет готово. Вот их удостоверения. Потом попрошу отметить.

— Не заботитесь вы о людях, Борис Захарович. Автобус уйдет, и ребята останутся под открытым небом. Завтра утречком бы приехали. Не спеша…

— Неужели вы думаете всерьез отложить отправку?

— У нас на то есть веские соображения.

— У кого это у вас?

— Дорогой Борис Захарович, золотко мое! Но вы же требуете невозможного! Неужели я должен вам напоминать, что есть такие вещи, о которых я не вправе распространяться. Откуда вы знаете, что я этот вопрос не согласовывал?

— Где?

— Ну, мало ли где… — Как бы невзначай Медоваров указал пальцем вверх.

Тонкий синенький дымок струился из пепельницы. Дерябин отогнал его от себя, быстро встал, ожесточенно смял папиросу.

— Но Поярков говорил совсем о других причинах?

— Во-первых, он не знал, что я консультировался. А во-вторых, он не стал бы вам все рассказывать. Ведь статья-то появилась неспроста.

Дрожащими руками Дерябин надел очки.

— Что-то я вас не пойму, Анатолий Анатольевич. Туман какой-то.

— А особое мнение члена государственной комиссии профессора Широкова вы читали?

— Да, но это частность.

— Вам так кажется. А другим…

Властный и долгий звонок междугородной прервал Медоварова.

— Медоваров слушает. Здравствуйте… — И, покосившись на Дерябина, он невнятно пробормотал имя и отчество. — Тут у нас всякие обстоятельства… Не очень, но… Видимо, задержим. Как нельзя?.. Тоже обстоятельства? Ну хорошо, попробую… Потом позвоню, потом… Сейчас неудобно…

— Я бы мог выйти, — раздраженно пощипывая щеточку усов, сказал Дерябин, когда разговор с Москвой закончился. — Далеко не все мне положено знать, как вы изволили заметить.

Медоваров чуточку смутился, но тут же лицо его приняло каменное выражение.

— Приготовьтесь, товарищ Дерябин: «Унион» будет отправлен вовремя.

— Туман, туман, — покачивая головой, говорил Дерябин, шагая по длинной ковровой дорожке к выходу. — Туман…