Последний полустанок

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В горах Кавказа еще сохранились старинные башни. О них складывались легенды, их воспевали поэты. «Вот башня револьвером небу к виску разит красотою нетроганной», — писал Маяковский. Столь же прекрасна была и другая башня. Вокруг нее ходило много легенд, но ни стихов, ни песен о ней не слагали.

Поэтические образы Тамары и Демона не витали над этой башней, здесь творилась иная легенда. В самом деле, что может быть общего между «вольным сыном эфира» из надзвездных краев и профессором Набатниковым, пожилым, грузным мужчиной в обыкновенном мешковатом костюме? Разве только общий интерес к этим надзвездным краям, куда Демон обещал умчать свою подругу.

У профессора желания поскромнее. Он лишь познавал, изучал эти неведомые края, надеясь, что рано или поздно сумеет заставить работать на человека вечную и неиссякаемую космическую энергию. А тогда уже какой-нибудь потомок сможет путешествовать в надзвездных краях с товарищами или подругой.

Жители окрестных поселков видели, как по ночам в полупрозрачном куполе башни зажигались неведомые огни, как поднимались вверх мерцающие световые столбы. А иногда из-за башни вдруг взвивалось вверх огнедышащее чудище и, оставляя за собой раскаленную, долго не гаснущую полосу, скрывалось в облаках.

Они видели плавающие над башней светящиеся шары, слышали подземные толчки, рев и шипение огненных струй. Над многоцветным куполом вдруг расступались облака, и оттуда вниз спускалась тонкая, ослепительная пряжа. А иной раз появлялась хвостатая комета, она долго кружила над горами, и на их вершинах дробился зеленоватый беспокойный свет.

Все эти чудеса жители видели собственными глазами. Люди они были грамотные, с восьмиклассным образованием и повыше, кое-что понимали в научных явлениях, но все равно таинственная башня казалась им абсолютной загадкой. Что там творилось — непонятно.

Школьники, начитавшиеся фантастики, говорили, что возле башни испытывается космический корабль, что отсюда ведутся дипломатические переговоры с марсианами… Иные утверждали, будто марсиане уже прибыли и живут в башне, куда напустили специального марсианского газа, которым они только и могут дышать.

А сегодня предположение это почти подтвердилось. Пастушонок искал пропавшую овцу и, оказавшись неподалеку от таинственной башни, видел, как из нее вышел огромный толстый марсианин в каком-то прозрачном костюме.

— Голова — во! Как тыква, — запыхавшись, рассказывал пастушок. Безглазая! Безротая!

Кто-то усомнился:

— Врешь. А как же они едят, коли рта нет? — И слушатели разошлись, оставив мальчугана в печальном недоумении.

Знал бы он, что видел самого обыкновенного человека, но только в специальном защитном костюме. Профессору Набатникову приходилось работать с радиоактивными веществами. Он уже надел защитный костюм, но в эту минуту услышал рокот самолета, с которым должен был прилететь Дерябин. Вот и вышел посмотреть, не он ли это в самом деле.

Что пастушонок? Даже старый инженер Борис Захарович, близко знакомый с подобными костюмами, и то был немало поражен, увидев странную фигуру, у которой вместо головы сиял золотой шар, какие раньше ставили на клумбах.

Фигура шла к Дерябину, широко расставив руки, как бы для объятия, но Борис Захарович что-то не очень к этому стремился.

— Борис, друг ты мой! — обрадованно воскликнул Набатников, но друг сто слышал только невнятное бормотание. — Не беспокойся, пока все в порядке.

Набатников прежде всего должен был его успокоить, так как во время полета Дерябин точно не знал, как идут испытания «Униона». Правда, отошел он от пульта управления всего лишь три часа назад, причем оставил возле него своего ученика, весьма толкового инженера, но разве не бывает случайностей.

Именно боязнь этих случайностей и мнительность Пояркова заставили Бориса Захаровича поспешить сюда к Набатникову. Скоро «Унион» придется сажать на здешней площадке ракетодрома. Конечно, Дерябин мог бы это сделать, не прилетая сюда. «Унионом» можно управлять за многие сотни километров, из того же НИИАП. Однако Борис Захарович предпочел лететь на место посадки, где диск видишь непосредственно, а не на экране радиолокатора. Зачем испытывать судьбу, тем более что после модернизации «Униона» его еще ни разу здесь не опускали.

Сквозь дымчатую позолоту, которой был покрыт изнутри пластмассовый шлем, Дерябин наконец рассмотрел знакомое добродушное лицо Набатникова и, обнимая его, выругался:

— Фу ты черт, каким страхолюдным вырядился! Перепугал до смерти.

Набатников хотел было с ним по привычке расцеловаться, но лишь ткнулся холодной пластмассой в щеку.

— Да сбрось ты этот дурацкий колпак! — рассердился Дерябин. — Ничего не пойму, что ты там бормочешь.

Потянув петельку застежки, Набатников расстегнул комбинезон и, облегченно вздохнув, откинул назад золотой колпак.

— Тяжел, проклятый…

Давно не видел Дерябин своего друга. Пожалуй, целый — год. Впрочем, когда тебе перевалило за пятьдесят, лишний прожитый год уже никак не отражается на внешности. Морщинок столько же, такие же припухшие красноватые веки. Как всегда, чисто выбритый упрямый подбородок, изрядно поседевшая и поредевшая шевелюра, ласковая усмешечка на губах. И абсолютно молодые, невыцветающие карие глаза.

После дружеских приветствий и выяснения некоторых особенностей текущих испытаний Набатников взял друга под руку и потащил к башне.

Дерябин вновь заинтересовался защитным колпаком.

— Первый раз такое чудище встречаю. Да что ты видишь сквозь него?

— А ты погляди.

Борис Захарович заглянул. На просвет пластмасса оказалась зеленоватой, сквозь нее было видно хорошо, как в солнцезащитные очки.

— Влип я с этим делом, Борис, — жаловался Набатников. — Теперь вот хожу и маюсь. Как-то давно в министерстве я сказал, что обыкновенный прозрачный шлем — а им я иногда пользуюсь при работе — надо бы усовершенствовать. Болят глаза от слишком ярких вспышек на экранах, да и на других приборах часто бывает такая иллюминация, что прямо ослепнешь. Пробовал я надевать темные очки, но под гермошлемом они меня раздражали. Не лучше ли сделать верхнюю его часть потемнее. Сказал — и забыл об этом. И вдруг дело завертелось. Нашелся предприимчивый человек. В институте, где он работал, оформили задание, включили его в план, получили средства. Через год приезжает ко мне некий развязный молодой человек и сует под нос удостоверение аспиранта какого-то научно-исследовательского института новых стройматериалов.

— Почему стройматериалов?

— А я откуда знаю? Видимо, в этом институте не сумели разработать дешевую пластмассу для строительства и занялись пустячками. Так вот, этот молодой человек забрал у меня старый шлем и оставил золотой. Я даже глазом не успел моргнуть.

Борис Захарович с наслаждением вдохнул чистый горный воздух.

— Так и ходишь в медном горшке?

Набатников говорил, как большинство волжан, выделяя букву «о».

— Я тебе сказал, что в золотом. Старая вещь, давно известная. Раньше в богатых домах покрывали стекла изнутри тонким слоем золота. Стоит дама у окна, смотрит на улицу, а с улицы даму не видно. Но мне такая забава ни к чему. Не хочу я прятаться и пугать людей. Вместо головы — самовар пузатый. Но это еще не все. Занялся я другой работой, где защитный костюм не требовался, и совсем позабыл о золотом колпаке. Но мне напомнили. Сегодня разворачиваю один научно-популярный журнал — и глазам своим не верю… — Набатников порылся в боковом кармане и вытащил вырезанную из журнала страничку. — Как тебе это нравится?

Борис Захарович поправил очки, взял вырезку и вдруг почувствовал нечто знакомое.

— «Космическая броня»?

— Она самая, — подтвердил Афанасий Гаврилович. — А ты читай, читай.

На странице под широковещательным заголовком было написано:

— «Один из руководителей одного института…» — рассердился Дерябин и, не дочитав страницу, вернул ее Набатникову. — Да ведь это же о Медоварове. Врет он все. Мне летчики говорили, что не хотят пользоваться золотыми набалдашниками Литовцева. Как я раньше не догадался, откуда их выписал Медоваров.

— А я его понимаю. Пластмассы — это давнишнее увлечение Анатолия Анатольевича. Так сказать, «пунктик». Явление абсолютно положительное. Иногда человек становится от этого благороднее.

— Не уверен. Ведь Медоваров из своих полимеров только брошки да клипсы прессовал. Да, кстати, а что за деятель к тебе приезжал? Аспирантом назывался.

— Не помню фамилии. То ли Поваров, то ли Пирожков.

— Плешивенький такой?

Набатников рассмеялся:

— Прошу без намеков. А вообще верно, мальчик был довольно лысоват.

— Ну, тогда это Пирожников. К нам он приезжал с «космической броней».

Протягивая Дерябину журнальную страницу, Набатников указал на фотографию:

— Слона ты и не приметил. Узнаешь?

— Какой-то дурак даже снялся в таком огромном блестящем колпаке. Действительно, вместо головы самовар.

— Благодарю покорно. — Афанасий Гаврилович прижал руку к груди и комично поклонился. — Ведь это я оставил свою личность потомству. Впервые в жизни мой портрет появился в журнале.

— Хорошо, что без подписи. А товарища Литовцева я уже могу на улице узнать. Привык к его портретам в разных журналах. Два раза по телевидению лицезрел.

— Но чем же он все-таки знаменит? Наш Серафим — ведущий конструктор «Униона», он его создал, а пишут про окошки Литовцева. Ерунда какая-то! Набатников взял Дерябина под руку. — Ты еще не видел, как мы здесь устроились?

Войдя в прохладный вестибюль главного пункта космических наблюдений, то есть в башню, о которой даже Борис Захарович знал только понаслышке, Набатников открыл дверцу лифта.

— Не бойся, сюда можно входить без колпака. Это я вниз собирался спуститься, в подземный зал, — говорил он, поднимаясь вместе с Дерябиным. — А наверху у нас только контрольная аппаратура. Кстати, там можно следить за координатами «Униона». Когда я уходил, то видел, что он примерно в сотне километров отсюда. Я не тороплюсь, хочется еще кое-что проверить, пока мы его не посадим.

Лифт остановился на пятом этаже. Вдоль стен круглого зала выстроились в длинную очередь десятки стеклянных дверей. Похоже было, что притащили сюда телефонные будки. Но первое впечатление обманчиво. Какие там будки! За каждой дверью находилась сравнительно большая комната с окном во всю стену. Некоторые из окон были зашторены, а в остальных горели отблески заходящего солнца.

Набатников задержал Бориса Захаровича у одной из дверей и показал сквозь стекло:

— Узнаешь? Все твои самописцы работают. Ты их встретишь чуть ли не на каждом контрольном пункте.

Действительно, не только за этой дверью Борис Захарович видел знакомые ему автоматы-самописцы, они были повсюду. В некоторых кабинах за длинным столом у стены сидели люди, сосредоточенно смотрели на приборы и что-то записывали без всякой автоматики, от руки. Перед ними то вспыхивали, то гасли небольшие экраны, мигала разноцветные лампочки. Надо попять их язык и, сопоставив многие данные, записать выводы. Вся эта обстановка была Борису Захаровичу знакома, но тут его поражала глубокая продуманность каждой мелочи, каждой детали: и эти отдельные комнаты с полной звукоизоляцией, с толстыми двойными стеклами в дверях, чтобы сотрудники не мешали друг другу, и сосредоточение множества приборов на одном пульте, и видеотелефоны в каждой кабине.

Специалисты разных профилей находились в отдельных кабинах, но были связаны друг с другом через центральную диспетчерскую, где хозяйничал профессор — человек поистине энциклопедических знаний, говорящий на нескольких языках. Он выполнял заявки как советских, так и зарубежных ученых.

Астрофизики, занятые в данный момент изучением солнечных протуберанцев, могут видеть на контрольных экранах своей кабины характер космического излучения. Метеорологи могут попросить диспетчера включить магнитофонную пленку с записью сигналов анализатора Мейсона именно в те минуты, когда «Унион» находится в грозовом облаке.

Ученых было пока немного. Очередная высотная ракета запускалась совсем недавно, а следующая будет запущена не так скоро. Что же касается «Униона», то о нем знали лишь единицы и официальных приглашений на предстоящие испытания никто еще не получал.

«Да, это не «последний полустанок», — подумал Дерябин. — Здесь Медоварову делать нечего».

Набатников подвел Бориса Захаровича к следующей двери. За стеклом можно было рассмотреть склонившегося над столом человека с пышной шапкой седых волос.

Называя фамилию известного ученого, Набатников спросил:

— Слыхал, наверное?

— Ну еще бы! Датчанин. Недавно получил от него в подарок новую книгу о воздушных течениях в верхних слоях атмосферы.

— Ему нужен экспериментальный материал. Не в каждой стране запускаются высотные ракеты. Дорогое удовольствие.

В соседней комнате о чем-то спорили два инженера: сухощавый венгр и немец с солидным брюшком — специалисты по электронной оптике.

На «Унионе» сейчас включились самонаводящиеся телескопы с телевизионным устройством. Их можно было направлять на любую планету или далекую звезду. Эти телескопы представляли собой изумительное достижение электронной оптики, и даже сам Борис Захарович, повидавший всякие технические чудеса, при установке этих телескопов в «Унионе» ахал и восхищался.