Глава 8

В этот раз путники ухитрились переждать грозу, оставшись сухими. Помог высокий раскидистый дуб, одиноко стоявший посреди степи. Едва вдалеке загрохотал первый гром, как Рахта, следовавший впереди, направил коня к одинокому дереву. Покинули седла, расположились прямо на покрытой зрелыми желудями земле. Сквозь густую, уже пожелтелую листву, пока не пролилось ни капли вниз. Богатыри спокойно относились к бушующей вокруг стихии, не вздрагивали при ударах грома. Нойдак тоже был на удивление спокоен, совсем не боялся молний. Возможно, он просто никогда не видел людей, убитых молниями. А может — просто не связывал эту грозу и то, что произошло недавно на Перуновом холме…

— Говорят, в грозу под высоким деревом опасно, — сказал Сухмат, — в него молнии часто метят…

— А почему? — спросил Нойдак.

— Да Перун уж старик совсем, зрение-то никуда не годное, вот и видит только то, что поближе, — засмеялся Сухмат.

— Зря ты богов дразнишь! — покачал головой Рахта.

— А что, боишься? — засмеялся Сухмат, — Так чего же тебе-то бояться? Это ведь Нойдак любимчика Перунова убил, а не ты… Ты как Нойдак, боишься гнева великого бога Перуна?

— Нойдак боится, — сказал северянин как-то равнодушно, — но Перун не увидит Нойдака через эти ветки, листья да желуди!

— Нойдак спрятался? — улыбнулся Рахта.

— Нойдак хорошо спрятался! — согласился Нойдак.

Друзья поулыбались, затем вновь посерьезнели. Смех смехом, но…

— Да, Перун на нас сердит, — сказал Сухмат, с опаской вглядываясь в грозовое небо.

— У Перуна таких туч да молний с громами — что у степняка вшей, — пожал плечами Рахта, — что же он, специально за нами приглядывать будет? Велика честь…

— Так то оно так, но может, все ж, осерчал на нас великий бог?

— Что волхва убили?

— Да, — кивнул Сухмат.

— А что ему волхв? — пожал плечами Рахта, — Перун наш бог, он князей да дружинников покровитель, а волхвы… Подлизываются волхвы!

— А как же требы?

— Перуну угодны только те требы, что воины приносят, а боле всего мила ему кровь знатного пленного, хана или короля какого… — убежденно заявил Рахта.

— А когда деву воительницу в жертву отдали, так что ж?

— Не мила такая треба Перуну, не мила!

— Тогда почто же волхва своего защищал? — не согласился Сухмат.

— Так может договор у них какой был…

— А у нас? У нас то договора нет!

— Нам, дружине князя русского, договор не нужен, мы и так его, Перуновы, люди, а он — наш бог!

Гроза прошла так же быстро, как и пришла. Богатыри не стали терять времени, вскочили на коней и отправились дальше. Вот только Нойдак, как обычно, замешкался — на его кобылку время от времени находили приступы своеволия. Вроде и не мешала усесться, да каждый раз, стоило Нойдаку вцепиться в седло, дабы совершить прыжок наверх, кобыла в самый такой момент делала небольшой шажок в сторону — и наш колдун плюхался на землю…

— Своенравную же ты кобылку выбрал, добрый молодец! — услышал Нойдак голос за спиной.

Как же он не приметил, как к нему совсем близко подошел невысокий седовласый старичок, хорошо — не враг с мечом, да — проворонил Нойдак, что и говорить! Совсем плохой воин Нойдак!

— Нойдак кобылку не выбирал, ее выбрали друзья…

— Плохие же у тебя друзья, коли такую глупую лошадку тебе подсунули!

— Друзья у Нойдака добрые! — рассердился Нойдак, — И кобылка у Нойдака умная!

— Какая ж она умная, коли везти хозяина не хочет?

— Потому и не хочет, что умная, — сказал колдун, — чего ж хорошего — на себе кого-то возить, лучше травку щипать!

— Да, умная! — засмеялся старичок, — Стало быть, ты — дурак, что на умной ездить пытаешься?

— Да, Нойдак дурак, — согласился Нойдак спокойно — ведь его столько раз за последнее время награждали данным эпитетом…

— А что это у тебя за копьецо такое малое, из кости выделанное?

— Это гарпун.

— Дай посмотреть!

— Смотри, — и Нойдак дал в руки незнакомого старика заветный гарпун.

— И что, ты так мне в руки и отдаешь заветное оружие? — удивился старик.

— Нойдак дал посмотреть, — ответил северянин простодушно, — Нойдак насовсем не дал, этот гарпун можно отдать только следующему после меня колдуну…

— А если я заберу гарпун себе? — и старик сделал шаг назад.

— Но это нехорошо! Нойдак ведь сам его тебе дал, — удивился Нойдак.

— Да, ты прав, это нехорошо, — согласился старик и отдал гарпун обратно, — ну и глуп же ты, приятель!

— Хорошо, гарпун у Нойдака, а то что было делать? — обрадовался северянин.


— Попробовал бы у меня отобрать, — посоветовал старик.

— Стариков уважать надо, со стариками драться нельзя! — последовал мгновенный ответ.

— Да, ты — истинный дурак! — старик начал хохотать, — Ну, а дуракам, известно — счастье!

— Какое счастье?

— Да, вот решил тебе подарок сделать…

— А где подарок?

— У тебя!

— Где? — Нойдак машинально начал ощупывать себя.

— Подарок тебе — твоя жизнь, дурачок!

— Это как?

— Да хотел твое оружие заветное отобрать, да тебя убить, — сказал старик, — да не судьба! Гарпун ты мне сам как другу дал, да объяснил — неразумному, что — хорошо, а что — плохо… А коли так — живи, и зла я на тебя боле не держу!

— А почему на Нойдака держал зло? — удивился молодой колдун словам старика, но это удивление было ничем по сравнению с тем, как Нойдак удивился в следующий момент. Старик сгинул. Не так, как пропадают ведуны, отводя взгляд или делая шаг куда-то в невидимый мир… Нет, старик исчез честно, даже не устраивая «растворение в воздухе». Просто был и пропал, не стесняясь направленного на него взгляда Нойдака…

Своих друзей Нойдак нагнал далеко не сразу, те заговорились на все ту же тему — предстоящего объекта их охоты — и не заметили, что Нойдак отстал. Когда Нойдак оказался вновь между двух богатырей, он быстро, глотая слова, пересказал им то, что случилось между ним и неведомым стариком под старым дубом.

— Я ничего не понял! — заявил Сухмат, — повтори еще раз, помедленнее!

И Нойдак повторил рассказ еще раз. После этого побратимы задали несколько вопросов — как выглядел старик, как был одет, было ли что у него в руках…

— И в руках у него ничего не было, — закончил Нойдак свой рассказ.

— А взгляд? — опомнился Рахта, — Как он смотрел? Глаза?

— Нойдак не смотрит в глаза мудрым старикам, — ответил Нойдак, — так не принято. Со стариками надо разговаривать, опустив глаза…

Побратимы переглянулись. А потом некоторое время молчали. Первым высказался Рахта.

— Да ты везунчик, каких мало! — сказал он весело и почти с завистью, — Схлестнуться с богом, да еще и пристыдить его… Нехорошо мол, нечестно! А теперь — будешь жить спокойно…

— Да, Перун Слова не нарушит, — согласился Сухмат, — видно есть такой божественный закон?

— Что дуракам — счастье? — догадался Нойдак.

— Это уж точно!

— Теперь мы знаем, по каким законам боги живут!

Богатыри явно развеселились. До них дошло, какой опасности они только что миновали…

— Хорошо быть дураком! — смеялся Сухмат, — Стукни меня, братишка, по головушке кулачком, да посильнее, может и я поглупею… То-то счастливым буду!

— Дай Нойдак стукнет! — предложил Нойдак.

— Ну, если ты вдаришь, то Сухматьюшка вряд ли поглупеет, — веселился Рахта, — даже если сто Нойдаков одновременно ударят…

— Ты теперь будешь нам счастье приносить, — заявил Сухмат.

— Это как? — заинтересовался Нойдак.

— Да просто — пока ты с нами, везти нам будет, оно — точно!

— Вот какой Нойдак важный! — загордился северянин.

— Это точно! — согласился Рахта, — тебя в ином народе только кормили бы да поили, лишь бы ты счастье приносил…

— Слышал я о таком обычае у варягов, — сказал Сухмат.

— То не только у варягов, — поправил Рахта, — у других народов тоже. Вот, скажем, жил тыщу лет назад один воин великий, и так ему везло, что все аж бояться так его стали…

— Что стал он жить без охраны среди врагов своих, а их было у него великое множество, ибо злодеем он был отъявленным, и никто на него руку поднять до самой старости не посмел! — закончил Сухмат.

— А под старость все-таки посмели? — заинтересовался Нойдак.

— Нет, и на старости лет никто не посмел, так его черви заживо и съели, везунчика…

— Ой, Нойдак не хочет, чтобы его черви съели… заживо! — забеспокоился северянин.

— Ну, тебе это не грозит, такую честь еще заслужить надоть…

Далее пошли воспоминания о том, что и когда кто слышал по данному вопросу. Фразу о том, что «любимцы богов умирают молодыми» первым вытащил из своей памяти Рахта, беседа чуть переменила направление, замелькали имена Лександра и Святослава, потом еще и еще…

* * *

И все-таки размышления о высших существах продолжали тревожить Нойдака. Правда, как оказалось, эти самые размышления преследовали лишь одну, конкретную задачу. И вот, на ближайшем привале, Нойдак вновь начал терзать своих друзей вопросами.

— Вот у вас, князей да богатырей, бог — покровитель Перун? Так?

— Перун. — отозвался Сухмат.

— А у тех, кто коров да овец разводит, да торгует — Велес? — продолжал допытываться Нойдак.

— Ну, да…

— А девушки любви у Лады выспрашивают?

— Ага! — улыбнулся Сухматий.

— А кузнецы да иные мастера — Сварожичу?

— Ну, правильно, — отозвался на этот раз Рахта, — надоел уже. И Роду старики молятся да ведуны, а Симаргла колдуны уваживают. Все, теперь все?

— Вот видишь, у всех есть боги, а кто у Нойдака бог?

— А ты кто? Ведун — не ведун, воин — не воин… — Рахта был в этот вечер зол, — Дурак ты, Нойдак, вот кто ты!

— Если Нойдак дурак, то кто его бог? — задал уж совершенно глупый вопрос северянин.

— Да кому из богов дураки нужны? — вконец развеселился Сухмат, который, в противоположность побратиму, теперь уже забавлялся этим разговором.

— А разве у дураков нет бога? — удивился Нойдак, — У всех есть, а у меня — нет?

— Вот уж о ком никогда слыхом не слыхивал, так это о Боге Дураков! — попытался закончить разговор Рахта.

— И нигде, ни в каких землях, нет для меня бога?

— Слыхал я о земле Хинд, — продолжал веселиться Сухматий, — так там богов так много, как у нас — сорок да ворон. Но и там, думаю, Бога для дураков не придумали…

Разговор закончился, и Нойдак, так и оставшийся без личного бога, расстроился вконец. В самом деле обидно — у всех есть, а у тебя — нет!

* * *

— Что это ты такое …? — спросил Рахта, наблюдая за действиями старой бабки.

Рахта мог и сам напечь хлеба али пирогов, прекрасно знал, как готовить тесто, на чем замешивать, сколько чего класть — крутое ли нужно было тесто для печения, иль жидкое — для блинов. Но то, что смешивала эта бабка, было непривычно. Как так — муку и патоку? Что же это получится такое? Может, старуха на старости лет совсем из ума выжила…

— Тише ты, а то заругают меня, что при чужаке пряничное тесто замешиваю, — ругнулась было старая женщина и тут же схватила сама себя руками за рот, поняв, что проговорилась.

— Так вот он, секрет пряников печатных! — воскликнул Рахта. Все любили пряники, но тайна их изготовления зорко охранялась в этих краях. Повезти в Киев на продажу — сколько угодно, пусть едят… Но секрет — наш, никому не скажем!

— Ой, дитятко, если кто узнает, что секрет тебе заветный глупая я, выболтала, ой, убьют меня смертью лютой! — заголосила бабка.

— Ладно, — вздохнул богатырь, — никому не скажу, так и быть…

— Не скажешь?

— Родом клянусь!

— Ой, спасибо тебе, добрый молодец, не погубил бабку старую, глупую…

Слова старухи о возможной расправе над ней были не пустыми страхами. Селение получало стабильный доход от продажи пряников, доход, которого станичники бы лишились, если бы секрет готовки лакомства ушел бы гулять по Руси.

— Спасибо просто не бывает, — сказал Рахта, — будешь сегодня угощать меня со товарищами своими пряниками сладкими!

— Ой, дитятко, для вас и расстаралась, для того и готовилась…

* * *

Надо отметить, что бабка угостила наших героев не только пряниками, уж она-то расстаралась! Чего только не нашли в горшках, вынутых их печи да выложенных на стол дорогие гости. Называется, положила — ну все, что только можно, и мяса и кореньев не пожалела, и гречки вкуснейшей, да все сметаной залила. Сметана запеклась, образовав скусную корочку.

Нойдак чуть не захлебнулся слюной, почуяв такие ароматы. Дернулся к своему горшочку, обжегся, замотал рукой. Рахта покачал головой и не спеша преломил поданный к столу каравай. Бабка и тут расстаралась, испекла хлебушка из белой, чисто пшеничной муки, а не из сурожи, как обычно. И чего она так старалась? Может, действительно решила задобрить Рахту?

Ужин начался и закончился пивом. Впрочем, это было скорее не пиво, а какая-та бражка, уж больно она была крепка да хмельна. Известное дело — каждый варит пиво как умеет. Но Нойдак на этот раз держался молодцом — то бишь на ногах удерживался… Видно, впрок пошли северянину уроки, что от Василька он в Киеве получил!

* * *

Еще один сюрприз — с печи слез, кряхтя, дед — старый-престарый, древний-предревний.

— Ну, чем, внученька, кормить деда будешь? — прошамкал старец.

— Сейчас, деда, сейчас! — засуетилась старушка.

— Это что ж, твой дед? — удивился Рахта.

— Дед, — подтвердил дедуля, — самый что ни на есть настоящий дед!

— А как звать-величать то тебя, дедушко?

— Да так и зови — дед Пильгуй!

— А сколько ж тебе лет, дедуля? — заинтересовался Рахта.

— Я штарый дед, мне — што лет! — заявил Пильгуй с гордостью.

— Странно, у соседки моей тоже дед-сто-лет живет, и тоже Пильгуем зовется, — удивился Сухмат, — и тоже весь день на печи лежит, а слезает только когда ложками за столом застучат.

— Да, бывает, старички соберутся, да хвастают, какими в молодости силачами бывали, — усмехнулся Рахта.

— Да, их послушать… — поддакнул Сухмат.

— А што? — насупился дед Пильгуй.

— Да ты тоже, небось, добрым молодцем был?

— Был…

— А нонче постарел, послабел…

— Ну уж нет! — прошамкал дед назидательно, — Вшя моя шила при мне!

— Это как? — удивился Рахта на немощного деда.

— А так, — сказал Пильгуй, — и шилы моей не убавилось!

— А доказать— показать? — усомнился Сухмат.

— Ох, годы мои древние, — вздохнул Пильгуй, — ну, пошли, не верясшие, покажу…

И дед всамдели поковылял к двери. Богатыри отправились за ним. Последним шел Нойдак, глаза его блестели. Конечно, он повидал уже немало чудес, но и сейчас ему было страшно интересно!

— Вот, зырьте, не верясшие, вот камень немаленький! — старик оперся на валун ростом с человека, — этот камень шо времен молодости моей ждесь штоит, на нем я шилу и меряю!

— Да, камешек что надо! — согласился с уважением в голосе Рахта.

— И ты, дед, что — его? — Сухмат вообще пребывал в полной растерянности.

— Шмотри, внучек, шмотри! — и дед Пильгуй оперся обоими руками о камень, — Шмотри, вот шила моя молодесшкая!

Трое наших героев — Рахта, Сухмат и Нойдак — впились глазами в камень, явно ожидая чуда. Дед продолжал упираться, но ничего не происходило. Камень как стоял, так и продолжал стоять, ни на волосок не двинувшись с места и даже не покачнувшись. Наконец, вздохнув, Пильгуй отнял руки от валуна.

— Вот, убедилишь?

— В чем убедились? — растерянно переспросил Сухмат.

— В том, что вшя шила моя при мне!

— Как это?

— А я и в молодости не мог ни поднять, ни ш мешта шдвинуть этот камушек, — ухмыльнулся дед, — и шейчаш не могу!

Первым понял смысл шутки Сухмат, мгновением позже расхохотался Рахта, а вот Нойдак еще некоторое время растерянно смотрел на друзей, не понимая — чего это они хохочут, может, и ему надо смеяться за компанию? Но в этот момент и до северянина-простачка дошло, что над ним подшутили…

— И все-таки старость — не радость, — сказал Сухмат, когда все четверо возвратились в избу и вновь расселись на лавках за столом, — тебе, поди, еще жевать трудно — без зубов-то? Тебе кто пищу жует? Правнуки?

— Я дед бравый, — рассердился Пильгуй, — хоть и беж жубов, да пока мне чужие без надобношти!

— Так ты что, не жуешь пищу-то? Только кашкой питаешься? — пожалел старика Рахта.

— Что такое — не жую? Я вам вшем докажу и покажу! Вше шьем и шсшую!

— Ну, дед, с камнем ты нас провел, что ни говори, — покачал головой Сухмат, — но как без зубов жевать?

— Вот, не верят штарому Пильгую! — рассердился дед, — но я докажу!

— Давай, доказывай! — подбодрил деда Рахта, явно ожидая очередной шутки.

— Думаешь, шутка?

— Ну, я же вижу, что рот у тебя беззубый, — немного рассердился богатырь, — может, как и отшутишься, не знаю.

— А без шуток? — дед был, однако, еще тот!

— А без шуток не получится, — сказал Рахта спокойно и уверенно.

— Ах не получитша? — рассердился дед, — Гей, внучка, неши-ка шюда шухарь, да потверже, пошуше!

Чего-чего, а запас сухарей в избе — святое дело. Всякое ведь может случиться, а сухарики — не подведут, выручат от голодной смерти, если что…

И вот большой ржаной сухарь торжественно вложен в рот деду Пильгую. Раз-з-з! Челюсти деда сошлись вместе, раздался хруст и прямо в хари наших витязей полетела сухарная крошка. А дед продолжал разжевывать сухарик беззубым ртом. Закончив процесс жевания громким, смачным глотком, дед Пильгуй открыл рот, показав всем плотные, ороговевшие десны, на которых не было видно не единой царапинки — даже после жесткого сухаря.

— А теперь, хозяюшка, вше что ешть в печи — вше на штол мечи! — торжественно провозгласил дед.

— Стало быть, не нужно для тебя жевать? — сказал во время еды Сухмат, — хорошая старость, можно никого ни о чем не просить…

— Вообще-то, — возразил дед, — когда я лежу на печи, мне чаштенько хочетша, чтобы за меня…

— Что, принесли бы чего?

— Нет, — хихикнул Пильгуй, — вот ешли бы кто шходил за меня побрызгать…

* * *

— И все-таки этот дед — ну точно как тот, мамашин сосед, — сказал Сухмат, когда наша троица уже отъехала от деревеньки.

— Так что ж, мало ли дедов, — резонно заметил Рахта, погруженный в тяжелые думы.

— Все старики друг на друга похожи, — подал голос Нойдак.

— Похожи-то похожи, да не настолько! — продолжал гнуть свое Сухмат, — этот дед — ну, вылитый сосед, да и зовут так же — Пильгуем, и шамкает так же, и характер — занудный…

— Ну и что? — пожал плечами Рахта, — хотя… Слушай, Сухматьюшка, расскажу тебе одну байку, уж не знаю, правда это али нет…

— Ты расскажи, а мы решим!

— Как-то степняки совсем обнаглели, да забрались так далеко, как и не ждали их, — начал Рахта, — короче, в деревеньке — ни одного мужика, а тут — набег. Думают — все, пропали… Пограбят, пожгут! А тем все мало — собрали баб, да смеются — где, мол, богатыри ваши? Под лавками прячутся?

— Ну и?

— Тут слезает с печи дед-сто-лет, кстати, тоже Пильгуй, как сейчас помню, так и рассказывали — дед Пильгуй! Слезает с печи да ковыляет к супостатам. Те деда увидали — и смеются, заливаются. А он им клюкой грозит — я, мол, вас сейчас!

— А те испугались?

— Вот тут то и случилось самое странное. По разному судят. Одни говорят, что действительно испугались, потому как видок у деда был страхолюдный, ну вылитый леший!

— Да наврядли степняков видом испугаешь! — усомнился Сухмат.

— Да, вот и бабы все потом решили, что дед Пильгуй — был большой ведун в молодости, вот и под старость видно помнил и ЗНАЛ, как ворогов изгнать!

— И что же, действительно степняки ушли?

— Так и говорят — мол, ускакали прочь, едва дед-сто-лет им клюкой погрозил, — сказал Рахта.

— Что-то не верится, — покрутил головой Сухмат, — чтобы ведун в деревне жил, и никто бы не знал?

— Да, говорят, не все чуду поверили, хотя, оно конечно, может — обычай какой у степняков имеется…

— Ну, а кто не поверил чуду?

— Кто не поверил, по другому рассказывали, — голос у Рахты странно переменился, — просто ветерок в тот момент потянул, а от дедка, век на печи пролежавшим, душок был еще тот! Крепкий, видно, был дух, совсем коням степным непривычный. Как почуяли те кони этот запашок, решили, небось, что тут зверь какой-то великий да страшный сейчас их уест, ну и рванули прочь, а степняки, они ведь с конями — как одно тело…

— Решили, что неспроста?

— Может быть… Или обычай у них такой — коням доверять?

— Я и сам своему Каурому верю, — сказал Сухмат, — сколько раз он меня выручал…

— Вот так все и закончилось. Выгнал старый дед ворогов да опять на печь залез…

— И все?

— Нет, конечно не все, — засмеялся Рахта, — с той поры тот дед Пильгуй первым человеком на деревне стал, и за советом — к нему, и угощения — ему, и дети сказки слушать — и то к нему!

— Представляю, что он им нарассказывал!

— Я тоже представляю…

— Ну, а ты, Нойдак, понял хоть чего? — спросил Рахта северянина, который все это время что-то непрерывно жевал.

— Нойдак понял! — ответил тот, не переставая чмокать, — Пряники — это вкусно!

— А насчет деда?

— Старых людей уважать надо! — Нойдак был воспитан строго: стариков — уважать!

* * *

— Так где ж твой Дух, куда запропастился? — поддел в очередной раз северянина Сухмат.

— Носится невесть где, — пожал плечами Нойдак, — да и что с него взять, с несмышленыша!

— Может, и несмышленыш, — заметил Рахта, — только сейчас бы он нам ой как пригодился!

— Ты все о том, что за нами следят? — спросил побратима Сухмат.

— Следят! — сказал Рахта твердо.

— А почему я ничего не замечаю?

— Я тоже не замечаю, — ответил Рахта угрюмо, — ни разу не заметил, правда твоя… Но я часто чувствую на себе чей-то взгляд. Чувствую, понимаешь!

— Понимаю, понимаю, сам не первый раз в лесу, — кивнул Сухмат, — вот только отчего один ты замечаешь, что на тебе взгляд этот самый? Почему ни я, ни Нойдак ничего не чуют?

— Нойдак не чует, — заметил ведун, — но глаза Нойдака видели!

— Что видели?

— Видели, как вдалеке, между деревьев, мелькнула чья-то тень, — сказал Нойдак, — Нойдак думал, что глаза обманулись, поэтому не сказал…

— Надо всегда говорить, — сказал Рахта назидательно, — а вдруг это враг!

— Человек так не может, — сказал Нойдак, — быстро-быстро мелькнул! Нойдак думал, что это Дух показался, потом понял — что не Дух.

— Это почему ж?

— Дух маленький ростом, а между деревьев был большой!

— Так ты говоришь, увидел своего Духа в первый раз, когда Перун промазал?

— Нойдак видел.

— И твой дух маленький?

— Он — дитя!

— А позади нас заметил взрослого?

— Тот, кого Нойдак видел между деревьев, был роста высокого… — согласился Нойдак.

— Ладно, все понятно, — сказал Рахта, — теперь мне веришь, Сухматий?

— Похоже, что так, — кивнул Сухмат, — одно странно. Почему это ты все время взгляды замечаешь, а я — нет?

— Вот и сейчас тоже, вот, на меня кто-то из темноты посмотрел! — сказал Рахта.

— Так пусть подойдет, да скажет, чего надо!

— Слова-то правильные, только не видно там, в темноте ничего…

— А ты позови! — сказал Сухмат, — глянь, и рыба уже изготовилась, если незнакомец другом окажется, так и угостить будет чем!

Рыба, наловленная днем в малой речушке, поджаривалась на углях. Рахта в этот раз готовил сам. Терпеливо дождался, пока кучка угольков перестанет выпускать голубенькие язычки пламени, покроется сероватым налетом золы, через который все ж остается виден яркий жар угольков. И, дождавшись, выложил подготовленную рыбешку на угли. Хотя подготовленную — это сильно сказано. Рахта опускался до того, чтобы потрошить живот только у самых крупных рыбин, справедливо полагая, что с мелочью можно не то что перед готовкой, но даже и перед едой не церемониться — просто положил в рот и ням-ням! Ну, а золы заменила сразу и соль, и все приправы, вместе взятые — и так разбаловались при дворе Ясного Солнышка, скоро и в походе разносолов потребуют. Нет, можно и почище — гостеваешь, скажем, в избе землепашца, да требуешь — почему не на золоте подают?

Пока автор все это рассказывал, Рахта обдумывал предложение побратима. Позвать, да как сказке…

— Может, лучше ты? — вдруг переспросил Рахта, — у тебя переговоры лучше получаются…

— Нет, братец, он все на тебя смотрит, — не согласился Сухмат, — стало быть, ты ему и нужон, тебе и переговор вести!

— Ладно, попробую… — сказал Рахта.

— Нойдак может помочь, у Нойдака голос громкий! — подал «голос громкий» северянин.

— Сиди уж! — махнул на него рукой богатырь.

Рахта отошел — для порядка — на несколько шагов от костра, поднял руку в приветствии и сказал громко, обращаясь в темноту:

— Выйди к нам, незнакомый человек, не бойся! Коли нет у тебя зла на нас, то у нас на тебя — и подавно нет. ….

Никто не ответил из темноты. Только послышался Рахте тихий вздох… Постоял, постоял еще Рахта, да так и не услышал более ничего, сам вздохнул и к костру вернулся.

— Да ты кушай, кушай, — напомнил пригорюнившемуся побратиму Сухмат.

— Что-то нет охоты…

— Кушай быстрее, богатырь, — решил припугнуть друга Нойдак, — а то Нойдак голодный да прожорливый, все быстро съест, Рахте ничего не оставит. И будет живот Рахты всю ночь бурчать, нам спать не давать…

— Ну, ладно, — улыбнулся Рахта и сунул рыбину в рот…

* * *

Наши герои ехали день за днем, ехали спокойно, мечей из ножен не вынимаючи. Да и луки знали только стрелы охотничьи в эти дни, боевые же нежились в колчанах — думали, небось, что о них и забыли…

Поля уже начинали все чаще чередоваться с лесами, а те, в свою очередь, становились все больше и гуще. Ночевали, как правило, в чистом поле, костер не тушили всю ночь. Лишь пару раз ночевали в деревеньках, с обязательной банькой…

В одной из деревенек неожиданно отличился Нойдак, причем как колдун, и, самое интересное, он обошелся даже без помощи давно и неизвестно куда запропастившегося Духа. Дело было простое. Недавний набег степняков был успешно отбит, обошлось без треб среди деревенских. Вот только напугали девчушечку лет пяти, да так, что она и говорить перестала, онемела, бедненькая…

Своего ведуна в деревеньке — с ее полудюжиной дворов — само собой, не было. А баушка Ванда, что ворожила поблизости, совсем немощная стала, теперь ей самой хлеб жевать нужно было, куда уж ей другим помогать… А тут — хоть и чужой, да все-таки колдун. Ну как не попросить горю-то помочь? Попросили. А Нойдак и рад стараться. Сам харю страшненько раскрасил, усадил девочку, да как начал вкруг нее бегать, в бубен бить да что-то страшное приговаривать… Испугалась девчушечка, закричала «Мама, мама!», да к матери на шею, и давай жалобиться… Так и заговорила!

Уж как Нойдаку спасибо говорили, как кормили, как веничками специально собранными парили… Впрочем, самое вкусное — молоденькая вдовушка с телом, как только испеченная пышечка — это вкусное-превкусное все-таки Сухмату досталось. Оно и понятно…

* * *

— Этот рыцарь давно здесь лежит, никто ничего не взял, — сказал мальчуган.


— Я бы и не притронулся, он, знамо дело, заколдован, — добавил другой малыш.

Мальчишки привели наших героев посмотреть на то, что осталось от закованного в железо с ног до головы рыцаря, неведомо как попавшего в наши края. По рассказу местных жителей никто не видел, как этот западный воин сюда приехал, просто однажды после сильной грозы нашли «это», лежащем в чистом поле.


«Это» было заковано в железный, уже начавшим ржаветь, панцирь, на голове был глухой шлем с узкими прорезями для глаз, ну, прям ведро — ведром, только что с дырками. И руки, и ноги были в железе, не было ни одного местечка, где виднелось бы тело того, кто был внутри доспехов.

— Влах хотел взять меч себе, — рассказывал мальчик, — только дотронулся — его синим огнем и ударило. Потом Влах лежал, посинел, но — оклемался! И больше никто не трогал…

— Да, хороший меч, — согласился Сухмат, — но я чужого оружия не возьму.

— Рукоять широкая, для обоих рук назначенная, — отметил Рахта, — я бы такой опробовал бы с удовольствием, но у мертвеца не возьму. Тем боле — заколдован… Нам колдовства и так хватает, лишнего не ищем!

Нойдак оказался смелее всех. Он вытащил заветный гарпун и, держа его за один конец, подцепил острием шлем мертвеца.

— Ба! Да он совсем сгнил… — с каким-то разочарованием отметил Сухмат.

— А почему мух нет?

— Известное дело — заколдован…

Нойдак опустил шлем, так чтобы лица мертвеца не было бы видно. Зачем пугать мальчишек лишний раз.

— Надо бы ему костер погребальный соорудить, — заметил Рахта, — все же воин…

— У них в обычаях — в земле хоронить, — возразил Сухмат, — видишь — крест на груди?

— Да чего зря болтать, — спохватился Рахта, — все одно… Заколдован, не притронешься!

— А может, колдовство уже прошло?

— Ну, попробуй, если охота! А мне — нет!

Сухмат некоторое время задумчиво разглядывал мертвеца, качал головой, наконец, высказался, так и не притронувшись к чужим броням.

— Да и доспехи у него маловаты, ни на меня, ни на тебя не сошли бы. А Нойдаку, может, и в самый раз. Будешь, колдунище, носить такой панцирь?

Нойдак в испуге замотал головой.

— Оно и правильно, ты в таком наряде и с земли не встанешь, — сказал Сухмат, — а брать меч у мертвеца я не хочу… Кабы сам его убил — другое дело!

Богатыри ушли, не оглядываясь, что нельзя сказать о Нойдаке, много раз робко оглядывавшегося на брошенного мертвеца в железной одежке.

* * *

— Ну как, Нойдак, жалеешь, небось, что из Киева уехал? Хорошо в Киеве было? — домогался до молодого колдуна Сухмат. Он специально притормозил коня, чтобы побалакать с тащившимся в постоянном арьергарде Нойдаком.

— В Киеве было хорошо, — согласился Нойдак, — Пироги в Киеве вкусные, и женщины веселые, и пиво…

— А вино?

— Вино — нет! — замотал головой колдун, — Нойдак любит пиво, а не вино!

— Пиво все любят, — заметил Рахта рассеянно, — а Киев, известное дело, город большой…

— Киев — город большой, — закивал Нойдак, — самый-самый большой!

— Ну, есть и побольше, — заметил Сухмат.

— Больше Киева? — не поверил северянин.

— Куда как больше! — подтвердил Сухмат, — есть Царьград, в нем людей — больше, чем волос у тебя на голове, есть Багдад, там людей и вовсе не счесть…


— Ты Сухматия слушай, слушай, — поддакнул Рахта, — он витязь бывалый, где только не побывал, чего только не повидал, ты его слушай, он тебе та-ко-го понарасскажет!

— А что, скажешь, Царьград — не большой город? — рассердился Сухмат, — Где это я сейчас байки рассказываю?

— Все еще впереди! — уверенно заявил хорошо знавший побратима Рахта.

— Я только правду молвлю!

— Конечно, правду… — кивнул Рахта, — Только не начинай снова о ковре-самолете, в который была завернута черноокая красотка со станом, как у осы, и с таким же норовом, верно!

— Насчет характера этих смуглянок ты точно заметил, — заулыбался Сухмат, — и в каждом большом граде их было не счесть…

— И все только и смотрели на русского богатыря?

— Не все, но многие! — заявил Сухмат самодовольно, — А в большом городе — большой выбор!

— А как знать, большой город или небольшой? — Нойдаку в голову, как всегда, начали приходить мысли организационно — систематизирующего характера.

— Вот в Багдаде мне один торговец халвой объяснил… — начал было Сухмат.

— А что такое халва? — перебил Нойдак, почувствовав, что слово было произнесено с какой-то слюнкой, почти как, скажем, мед…

— Это лакомство такое, одним Сухматием пробованное, — Рахта был не в духе, — Сухматьюшка — он в странах заморских был, шербет пил, халву едал, да сарацинок баловал, — Рахта показал руками, как именно баловал местных красоток его побратим, — и так он там местным понравился, что решили они оставить его у себя, а для этого надо было его малость пообрезать… А он, глупый, решил, что не малость, а поболе!

— Хватит глупости болтать! — по тому, как вдруг рассердился Сухмат, можно было сделать вывод, что не все в насмешках Рахты — выдумка.

— Отчего же глупости? — пожал плечами Рахта, — Ты расскажи-ка нашему колдунище, что с тобой сделать хотели, когда в серале среди жен царских поймали? И что потом было?

— Что было, что было… — недовольно огрызнулся Сухмат, — То и было, что каменщиков вызывали, стены заново отстраивать!

— А стены, как известно, богатырь может переломать лишь с бо-ольшого испуга! — заключил Рахта.

— Ну и ладно, — усмехнулся Сухмат, — пусть враги боятся, что я… испугаюсь!

— Сухмат хотел рассказать о торговце лакомством? — напомнил Нойдак как бы невзначай.

— Да, было дело, объяснил тот торговец мне, неразумному, — усмехнулся Сухмат, — что такое есть большой город…

— А что такое есть большой город? — переспросил Нойдак.

— Купил я у него халвы, попробовал — да выплюнул, такая это гадость была! — начал рассказ богатырь, — Хотел его малость поколотить, потом подумал — все-таки не дома, может, здесь обычаи другие, морду бить не принято. Не стал я его лупить, но спросил строго! Как это так можно подобную дрянь продавать! И как только люди у него покупают. А он — слава Аллаху — говорит… И когда мне продал, тоже своего бога славил. Я его спрашиваю — чего это ты Аллаха благодаришь? А он — спасибо говорю, что создал, мол, бог, так много людей! Ведь никто, одиножды купив у него эту дрянь, больше никогда не покупал. А он торгует уже много лет и небедно живет — дом, семью содержит… Много людей в большом городе!

— Ну, в Киеве его бы прибили, — заявил Рахта.

— Это — точно!

— А почему в Киеве его бы прибили? — не понял Нойдак.

— Наверное, потому, что Киев не такой уж большой город!

Интересно, читатель, а твой город — большой город? Если вблизи его Красной… ладно — центральной — площади продают нечто совершенно несъедобное и при этом, учитывая, что второй раз у них уже ничего не купят, эти торговцы неплохо живут — то твой город, скорее всего, большой!

Загрузка...