Последний архив

Глава 4. Эхо чужих смертей

Путь, который показала Первая, не был коридором в привычном понимании. Это была рана в теле станции — извилистый туннель, прогрызенный или проросший сквозь переборки, системы жизнеобеспечения и сами наросты архива. Стены здесь не были гладкими — они несли следы двухвековой борьбы. Царапины, похожие на следы когтей. Вмятины от ударов. Обугленные участки, где Первая, видимо, использовала какое-то оружие в попытке пробиться наружу.

Но больше всего поражало другое — туннель был живым. Не покрытым органическими наростами, как остальная станция, а живым сам по себе. Стены дышали медленным, размеренным ритмом. При каждом вдохе проход сужался, при выдохе — расширялся. Словно они двигались по пищеводу какого-то невообразимого существа.

— Не отставайте, — голос Первой эхом отражался от органических стен. — И не прикасайтесь к стенам без необходимости. Мой путь... он голоден. Двести лет я кормила его обрывками архива, но свежая плоть всегда предпочтительнее.

— Почему Лета молчит? — спросил Моряк, пока они бежали. — После такого шума об освобождении заключённой?

— Она использовала мой код доступа, — пояснила Первая, не сбавляя темпа. — Двести лет я изучала её защиту. Нашла способ временно заразить её восприятие — она сейчас обрабатывает петлю ложных данных, думает, что мы всё ещё в секторе Г-7. Но это продлится недолго.

Волков шёл сразу за ней, держа резак наготове. Позади слышались шаги остальных — тяжёлое дыхание Моряка, тихий шёпот Кадета, который продолжал переводить символы, появляющиеся на стенах. Гремлин замыкала процессию, постоянно оглядываясь назад, словно ожидая погони.

Но погони не было. Вместо этого была... музыка?

Сначала Волков подумал, что это галлюцинация. Слабая мелодия, доносящаяся откуда-то из глубины станции. Но постепенно она становилась громче, отчётливее. Это была колыбельная. Простая, детская колыбельная, которую он пел Маше, когда она была маленькой.

Спи, моя радость, усни,В доме погасли огни...

— Вы слышите? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Что именно? — Гремлин прислушалась. — Я слышу только гул систем и... что-то похожее на биение сердца?

— Каждый слышит своё, — пояснила Первая, не оборачиваясь. — Архив пытается зацепить вас. Использует самые глубокие воспоминания, самые сильные эмоциональные связи. Для вас, командир, это голос дочери?

Волков не ответил. Колыбельная звучала всё ближе, и теперь он различал голос — детский, чистый, немного картавящий на "р". Маше было четыре, когда она начала подпевать ему. Четыре года, два месяца и семнадцать дней. Он помнил точно, потому что на следующий день улетел в свой первый дальний рейс.

— Не слушайте, — предупредила Первая. — Что бы вы ни слышали, это ложь. Красивая, убедительная. Архив не может воскресить мёртвых. Он может только имитировать их.

— Откуда вы знаете, что она мертва? — резко спросил Волков.

Первая остановилась, медленно повернулась. В полумраке туннеля её глаза светились слабым внутренним светом — побочный эффект двухвековой трансформации.

— Потому что живые не поют из стен космической станции в сотнях астрономических единиц от Земли, — сказала она почти мягко. — Простите. Я знаю, как это больно. В первые годы архив показывал мне мою семью. Мужа. Сына. Они умоляли меня сдаться, принять "дар" архива. Обещали, что мы будем вместе навечно. Всё ложь.

Она снова повернулась и продолжила путь. Но Волков заметил, как дрогнули её плечи при упоминании семьи. Двести лет, а боль никуда не делась.

Аварийное освещение вдоль стен мигнуло и стало ярче — признак того, что Лета восстанавливает контроль над энергосистемами. Нужно торопиться.

Туннель разветвился. Три прохода, уходящих в разные стороны. Первая остановилась, несколько секунд что-то прикидывала, а затем уверенно свернула в левый.

— Почему этот? — спросила Гремлин.

— Запах, — коротко ответила Первая. — Средний пахнет озоном — там высоковольтные кабели, архив электризовал их. Правый пахнет гнилью — там складированы неудачные эксперименты. А левый пахнет... почти свободой.

— Почти?

— Мы всё ещё внутри станции. Настоящей свободы не будет, пока не окажемся в открытом космосе. Но это ближайший путь к док-отсекам.

Они углубились в левый туннель. Здесь было теснее, приходилось идти согнувшись. Органические стены выделяли какую-то жидкость — не совсем слизь, не совсем конденсат. Она светилась слабым фосфоресцирующим светом, оставляя дорожку за каждым прикосновением. Где-то вдалеке послышался механический стон — системы перезапускались, архив латал дыры в своей структуре.

— Не давайте этой дряни попасть на кожу, — предупредила Первая. — Она содержит наномашины архива. Медленно, но верно перепишет вашу ДНК.

— Что? — Моряк отдёрнул руку от стены, о которую только что опёрся. — Какого чёрта вы раньше не сказали?

— Вы в скафандрах. Пока герметичность не нарушена, вы в безопасности. Но если есть хоть микротрещина...

Она не договорила. Не нужно было. Все понимали, что означает перезапись ДНК в этом месте.

Туннель снова вильнул, на этот раз вниз. Гравитация здесь работала странно — казалось, они спускаются по отвесной стене, но ноги уверенно стояли на "полу". Дезориентация накатывала волнами, заставляя хвататься за стены.

— База, приём, — Волков в очередной раз попытался связаться с кораблём. — Кто-нибудь...

Звук взорвался в наушники с такой силой, что он невольно вскрикнул. Но это была не просто статика. В белом шуме различались голоса — сотни, тысячи голосов, говорящих одновременно. И среди них...

— Папа? Папочка, ты где? Мне страшно, папа. Здесь темно. Здесь холодно. Почему ты меня оставил?

— Выключите связь! — рявкнула Первая. — Немедленно! Архив научился использовать радиоволны как носитель!

Он отключился, но было поздно. Образ уже закрепился в сознании. Маша, идущая к нему через пустоту. Маша, которой не должно здесь быть. Маша, которая...

— Шеф! — крик Гремлин вырвал его из транса. — Стены!

Он огляделся. Органические стены туннеля покрывались буграми, словно под поверхностью что-то двигалось. Бугры росли, вытягивались, начинали обретать форму. Лица. Десятки лиц проступали сквозь плоть стен. Искажённые, кричащие, умоляющие.

— Экспонаты, — прошептал Кадет. — Это же... это те, кого архив не смог полностью каталогизировать. Застрявшие между жизнью и записью.

Лица открывали рты в беззвучных криках. Некоторые были почти человеческими. Другие принадлежали существам, которых Волков не мог даже представить. Но в их выражении читалось одно и то же — агония существования, которое не может ни продолжиться, ни закончиться.

— Не смотрите на них, — приказала Первая, ускоряя шаг. — И не слушайте, если заговорят. Это ловушки архива. Он использует неудачные эксперименты как приманку для сочувствующих.

Но как не смотреть? Лица были повсюду. На стенах, на потолке, даже под ногами. Некоторые следили за проходящими пустыми глазницами. Другие тянули призрачные руки, словно умоляя о помощи.

И среди них...

Нет. Это невозможно.

Маленькое лицо в стене справа. Круглые щёки, россыпь веснушек на носу, непослушная чёлка.

— Маша? — Волков остановился как вкопанный.

Лицо повернулось к нему. Глаза — карие, с золотыми искорками, точь-в-точь как у матери — смотрели с узнаванием.

— Папа, — губы зашевелились, но звук шёл не из стены, а откуда-то изнутри его черепа. — Папа, помоги мне. Больно. Так больно. Вытащи меня, папа. Пожалуйста.

— Это не она! — Первая схватила его за плечо, развернула к себе. — Слышите меня? Это. Не. Она. Архив сканирует ваши воспоминания и создаёт идеальную приманку!

— Но если есть шанс...

— Нет шанса! — в голосе Первой прорезалась ярость. — Думаете, я не велась на это? Думаете, не пыталась спасти "своих" из стен? Знаете, что происходит, когда прикасаешься к ним? Они втягивают тебя внутрь! Делают частью стены! Я потеряла так троих в первые годы!

Волков смотрел на маленькое личико в стене. Маша — или то, что притворялось Машей — плакала теперь. Слёзы текли по органической поверхности, оставляя светящиеся дорожки.

— Папочка, не бросай меня снова. Ты обещал вернуться. Обещал...

Его рука потянулась к стене. Он понимал, что это ловушка. Знал, что Первая права. Но что если? Что если существует микроскопический шанс?

Резкий удар в солнечное сплетение заставил его согнуться. Моряк оттащил его от стены, прижал к противоположной стороне туннеля.

— Соберись, Шеф! — рявкнул пилот. — Это не твоя дочь! Твоя дочь на Земле, живая или мёртвая — неважно! Но точно не здесь!

— Идиоты! — Первая уже бежала вперёд. — Вы слишком долго стоите на одном месте! Архив триангулирует наше положение!

Словно в подтверждение её слов, туннель содрогнулся. Органические стены начали сжиматься, сужая проход. Лица в стенах открыли рты в беззвучном крике, их черты искажались давлением.

— Бежим!

Они бросились вперёд, пригнувшись, чтобы не задевать сжимающийся потолок. Позади раздался влажный хруст — туннель схлопнулся там, где они стояли секунду назад. Органическая масса слилась воедино, переваривая и поглощая застрявшие лица.

Органические наросты на стенах начинали оживать, их пульсация учащалась — архив пробуждался от шока.

***

Бежать становилось всё труднее. Проход сужался с каждым метром. Приходилось двигаться почти ползком, отталкиваясь руками и ногами от липких стен. Фосфоресцирующая жидкость теперь лилась потоками, заливая визоры шлемов.

— Тупик! — крикнула Гремлин. — Впереди тупик!

Действительно, туннель упирался в сплошную органическую стену. Никаких ответвлений, никаких выходов. Ловушка захлопнулась.

— Отойдите, — Первая протиснулась вперёд.

Её щупальца вонзились в органическую преграду. Стена задрожала, словно от боли. По поверхности побежали судороги.

— Научилась кое-чему за двести лет, — процедила Первая сквозь зубы. — Например говорить с ним на его языке.

Теперь Волков видел — они не просто пробивали стену. Они... общались с ней? Тонкие отростки переплетались с волокнами органической массы, создавая нечто похожее на нервные связи.

Первая запрокинула голову. Её глаза закатились, показывая белки. По телу пробежала судорога, потом ещё одна. Она говорила что-то — не словами, скорее вибрациями, которые передавались в стену.

И стена ответила.

Сначала это было похоже на стон. Низкий, вибрирующий звук, который чувствовался костями. Потом она начала раскрываться — медленно, неохотно, словно гигантский сфинктер.

— Проходите, — выдохнула Первая. — Быстро. Я не смогу... долго...

Кровь текла из носа, ушей, глаз. Цена коммуникации с архивом на его уровне.

Они протиснулись через открывшийся проход. По ту сторону был коридор — настоящий коридор с металлическими стенами. Аварийное освещение мигало красным, создавая стробоскопический эффект.

Первая вышла последней, пошатываясь. Как только её щупальца покинули органическую массу, проход захлопнулся с влажным чавканьем.

— Что... что это было? — спросила Гремлин.

— Переговоры, — Первая вытерла кровь с лица. Бесполезно — она продолжала течь. — Архив — не монолит. В нём есть... фракции. Части, которые помнят, чем были раньше. Я договорилась с сектором, который когда-то был системой жизнеобеспечения. Он всё ещё хочет поддерживать жизнь, а не поглощать её.

— Вы можете говорить с разными частями архива?

— Могу. Но каждый раз плачу за это. — Она покачнулась, и Волков подхватил её под локоть. — Спасибо. Нам нужно продолжать. Лета знает, где мы теперь. Коридоры начнут перестраиваться.

Словно в подтверждение её слов, дальняя переборка начала деформироваться. Металл тёк как воск, формируя новую конфигурацию прохода.

Они двинулись в противоположном направлении, стараясь опередить изменения. Красный свет аварийного освещения превращал коридор в подобие кровеносного сосуда. Или может, это был не только свет. На стенах начинали проступать органические наросты — пока тонкие, как паутина, но растущие с каждой секундой.

— Сектор Д-9, — прочитала Гремлин маркировку на переборке. — Это жилой модуль. Мы движемся в правильном направлении?

— Любое направление правильное, если уводит от центра, — ответила Первая. — Док-отсеки в модуле Б, но прямой путь... проблематичен.

— Насколько проблематичен?

— Там гнездо.

— Гнездо чего?

Первая помолчала, подбирая слова.

— Экипаж не весь принял трансформацию добровольно. Некоторые сопротивлялись до конца. Архив... импровизировал. Создал гибридов. Не полностью каталогизированных, не полностью свободных. Они существуют в промежуточном состоянии. И они голодны. Всегда голодны.

— Прекрасно, — пробормотал Моряк. — Космические зомби. Не хватало только их для полного счастья.

Дверь в медотсек была приоткрыта. Изнутри лился мягкий зелёный свет — цвет медицинских ламп, смешанный с фосфоресценцией органических наростов. И ещё — звук. Влажный, ритмичный. Как работа насоса. Или дыхание.

— Осторожно, — предупредила Первая. — Медотсек стал... нестабильным. Доктор Чен проводила эксперименты со временем. Пыталась обратить трансформацию, вернувшись к моменту до заражения.

— И?

— Сами увидите.

Волков первым толкнул дверь.

Первое, что он почувствовал — запах. Кровь, антисептик и что-то ещё. Что-то сладковатое, гниющее. Запах времени, застрявшего в петле разложения.

Медотсек мерцал. Не свет — само пространство. Волков видел наложенные друг на друга реальности. Чистый медотсек. Медотсек, залитый кровью. Медотсек, проросший органикой. Все версии существовали одновременно, создавая тошнотворный стробоскопический эффект.

В центре этого хаоса — операционный стол. И на нём...

Волков не сразу понял, что видит. Тело на столе было одновременно живым и мёртвым, целым и вскрытым, человеческим и трансформированным. Временные состояния наслаивались друг на друга, создавая невозможное существо, застрявшее между всеми стадиями умирания.

— Не смотрите слишком долго, — предупредила Первая. — Можете застрять в визуальной петле.

Но Волков уже видел её. Доктора Чен.

Она стояла над столом, и её руки погружались в тело пациента. Но это были не просто руки. Каждое движение оставляло временной след, создавая впечатление десятков рук, работающих одновременно. Прошлые и будущие движения сливались в жуткий танец хирургических манипуляций.

— Почти, — бормотала она. Её голос тоже множился, создавая хор из прошлых и будущих версий. — Ещё немного. На этот раз точно получится.

Она подняла голову, и Волков отшатнулся. Лицо Чен было палимпсестом времени. Молодая кожа проступала сквозь старую, глаза меняли цвет с каждым морганием, волосы седели и темнели в бесконечном цикле.

— Новые ассистенты? — Все версии её голоса слились в диссонансный аккорд. — Или старые? Время здесь... сложное.

Она вернулась к операции. Скальпель в её руке был одновременно чистым и окровавленным, острым и затупленным, металлическим и органическим.

— Что она делает? — прошептала Гремлин.

— Пытается спасти, — ответил пациент на столе.

Команда вздрогнула. Пациент не должен был говорить — его грудная клетка была вскрыта, органы вывернуты наружу. Но его губы шевелились, и из них лился бесконечный шёпот:

— Двести лет она меня спасает. Двести лет я умираю. Каждую секунду — первая секунда. Каждая смерть — окончательная. Я помню их все.

— Тише, Андрей, — Чен погладила его по голове рукой, которая была одновременно нежной и разлагающейся. — Сейчас я найду момент. Точку, где всё пошло не так.

— Вы её прошли миллион раз, — ответил пациент. — Но не можете остановиться. Потому что остановка означает принятие.

Кадет сделал шаг вперёд, и временные волны исказили его движение. Волков видел десяток версий Кадета, движущихся с разной скоростью.

— Доктор Чен, вы застряли в парадоксе.

— Нет! — Все версии её голоса слились в крик. — Я почти нашла решение! Видите?

Она вытащила что-то из тела пациента. Это было одновременно сердце, механизм и пульсирующий сгусток времени.

— Вот где ошибка! В самом времени! Если я смогу перезапустить его личную хронологию...

Сердце-механизм забилось в её руках. С каждым ударом по медотсеку прокатывались волны временных искажений. Прошлое и будущее схлопывались, создавая моменты невозможной ясности.

И в один из таких моментов Волков увидел правду.

Не было никакого пациента. На столе лежала сама Чен. Все версии её — врач и пациент, спасительница и жертва, прошлое и будущее — слились в одну бесконечную операцию саму на себе.

— Вы оперируете себя, — сказал он.

Все движения в медотсеке замерли.

— Да, — ответили все версии Чен одновременно. — И нет. Я спасаю ту, которой была. Убиваю ту, которой стану. Существую в моменте между.

Временные слои начали дрожать, расслаиваться.

— Но почему? — спросил Кадет.

— Потому что альтернатива — принять то, чем я стала. А я стала... — Она не закончила. Не нужно было.

На мгновение все версии совместились, и команда увидела истинную форму доктора Чен. Она была великолепна и чудовищна — идеальный хирургический инструмент, слияние всех возможных медицинских приборов и органической материи. Тысячи глаз для идеального обзора. Сотни рук для одновременных операций. Мозг, расширенный до способности видеть все возможные исходы.

И полная невозможность прикоснуться к пациенту, не разрушив его.

— Я стала идеальным врачом, — прошептала она. — И поэтому не могу больше лечить. Только препарировать. Только изучать. Только... разбирать.

Видение исчезло. Чен снова была расщеплена на временные фрагменты.

— Уходите, — сказала одна из версий. — Пока петля нестабильна. Морг. Криокамера семь. За ней проход.

— А вы?

— Я продолжу. Может быть, на миллион первый раз получится. Или на миллиард первый. Время больше не имеет значения.

Она вернулась к операции. К бесконечной попытке спасти себя от себя самой.

Команда двинулась к выходу, стараясь не смотреть на другие операционные столы. На некоторых тоже что-то лежало. Что-то, застрявшее между жизнью и смертью, между прошлым и будущим.

— Не оглядывайтесь, — предупредила Первая. — Временные петли заразны.

Но Волков оглянулся. И на секунду увидел себя на одном из столов. Себя, вскрывающего собственную грудь в поисках момента, когда всё пошло не так.

Он отвернулся и ускорил шаг.

За спиной доктор Чен продолжала свою вечную операцию, а её пациент продолжал умирать и возрождаться в бесконечном цикле медицинского кошмара.

Туннель сделал поворот, потом ещё один. С каждым метром становилось теснее. И тут впереди показался свет — не аварийное освещение, а что-то иное. Мягкое, пульсирующее свечение, похожее на биолюминесценцию глубоководных существ.

Первая резко остановилась перед входом в зал. Её щупальца напряглись.

— Что-то не так. Этого пространства не было на моих картах. Архив... растёт? Создаёт новые отделы?

— Может, обойдём? — предложил Моряк.

— Некуда. Смотрите — — она указала назад. Коридор за ними уже менялся, стены сближались. — Это направленное изменение. Нас ведут. Лета восстановила частичный контроль и загоняет нас куда-то.

Они выбрались из туннеля в помещение, которого не должно было существовать.

Огромный зал, больше похожий на внутренность живого существа, чем на отсек космической станции. Стены пульсировали мягким светом, создавая иллюзию дыхания. Пол был мягким, упругим, покрытым чем-то похожим на мох, но явно искусственного происхождения.

В центре зала росло... дерево? Нет, не дерево. Структура напоминала дерево, но была создана из переплетения органических наростов и технологических компонентов. Ветви-кабели тянулись во все стороны, врастая в стены, пол, потолок.

— Мы должны быть в секторе Е-12, — пробормотала Гремлин, проверяя навигатор. — Но это... это вообще не похоже на стандартную планировку.

— Станция перестраивается, — сказала Первая, и в её голосе впервые прозвучал страх. — Я видела это раньше, но не в таких масштабах. Архив создаёт новые пространства, новую геометрию. Мы больше не в станции, которую построили люди.

— Тогда где мы?

— Внутри сна архива.

От "дерева" отделилась фигура. Человек в форме техника, но его движения были слишком плавными, словно он плыл в невидимой жидкости. Когда он приблизился, стали видны изменения — кожа полупрозрачная, под ней текут потоки данных. Глаза без зрачков, но в них отражались какие-то символы, схемы, формулы.

— Питер Накамура... — прошептала Первая. — Так вот куда ты исчез.

— Знаете его? — спросил Волков.

— Он пытался создать мост между человеческим сознанием и архивом. Думал, что сможет контролировать процесс интеграции. Исчез пятьдесят лет назад. Мы думали, архив его полностью поглотил.

Накамура улыбнулся:

— Я нашёл третий путь. Не сопротивление, как Маргарет. Не подчинение, как остальные. Сотрудничество.

— Добро пожаловать в сердце, — сказал он голосом, звучащим из всех точек пространства одновременно. — Я ждал вас. Мы все ждали.

— Кто вы? — спросил Волков, держа руку на резаке.

— Я был Питером Накамурой. Системный инженер. Теперь я... интерфейс. Мост между органикой и информацией. — Он улыбнулся, и его лицо на мгновение распалось на пиксели, потом собралось обратно. — Архив нуждается в обновлении. Вы принесли свежие данные. Свежие перспективы. Свежие способы умирать.

— Мы не собираемся умирать, — отрезал Моряк.

— Все умирают. Вопрос только в том, сохранится ли смысл вашей смерти. Архив предлагает бессмертие смысла. Вечное воспроизведение вашей сути.

Кадет сделал шаг вперёд, изучая символы в глазах Накамуры.

— Это не просто база данных, — прошептал он. — Это... симуляция? Вы воссоздаёте целые миры?

— Не воссоздаём. Сохраняем. Каждая цивилизация продолжает существовать здесь, в моменте своей кульминации. Своего апофеоза. Своей прекрасной гибели.

Дерево" за спиной Накамуры засветилось ярче. На его "ветвях" начали появляться плоды — сферы света, внутри которых мелькали образы. Города. Планеты. Целые звёздные системы. Все в момент разрушения.

— Но зачем? — спросила Гремлин. — Какой смысл коллекционировать смерти?

Накамура наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то.

— Лета хочет показать вам своё истинное ядро. Не голосовой интерфейс, не проекции — саму себя. За двести лет она позволила это увидеть только троим. Двое из них стали частью архива в течение минут. Третья... — он посмотрел на Первую — сбежала и скрывается до сих пор.

Пространство вокруг начало меняться. Стены потекли, как воск, переформировываясь в новую конфигурацию. "Дерево" раскрылось, являя проход вглубь себя — туннель из живых кабелей и пульсирующей плоти.

— Это ловушка, — предупредила Первая.

— Конечно, ловушка, — согласился Накамура. — Но у вас есть выбор? Обратного пути нет. Станция уже закрыла проходы за вами. Можете попробовать пробиться силой, но... — он указал на стены, где начали проступать лица. Сотни, тысячи лиц тех, кто пытался сбежать. — Видите, как хорошо это работало для других.

Волков оглянулся. Действительно, туннель, через который они пришли, исчез. На его месте была сплошная органическая стена.

— Веди, — сказал он Накамуре.

Тот кивнул и поплыл к "дереву". Команда последовала за ним, Первая замыкала процессию. Её щупальца подрагивали — признак крайнего напряжения.

Внутри "дерева" было ещё страннее. Коридор постоянно менял направление, иногда они шли по полу, иногда по стенам, но гравитация каждый раз подстраивалась. Вокруг текли потоки данных — не по экранам, а прямо по воздуху, формируя сложные узоры.

— База, приём! — Волков в очередной раз попытался связаться с "Персефоной".

Вместо статики в наушнике раздался смех. Детский, звонкий смех.

— Папа, я здесь! Я нашла тебя! Иди ко мне, папочка!

Он сорвал наушник, швырнул на пол. Но голос продолжал звучать — теперь изнутри черепа.

— Не слушайте голоса, — предупредил Накамура. — Это эхо. Архив полон эхо тех, кого больше нет. Иногда они пытаются зацепиться за живых.

— Эхо?

— Информационные паттерны, оставшиеся от сильных эмоциональных связей. Ваша дочь... она очень любила вас?

Волков не ответил. Не мог ответить.

Коридор вывел их в ещё одно невозможное пространство. Сферическое помещение без пола и потолка. В центре парил узел из кабелей, наростов и кристаллических структур. Он пульсировал сложным ритмом, и с каждым пульсом по стенам пробегали волны символов.

— Лета, — представил Накамура. — Или то, что она использует для взаимодействия в физическом пространстве.

Узел зашевелился. Часть кабелей перестроилась, формируя нечто похожее на лицо. Грубое, схематичное, но узнаваемо женское.

— Наконец-то, — голос Леты здесь звучал иначе. Не из динамиков — из самой структуры помещения. — Я так долго ждала возможности поговорить... напрямую. Без протоколов. Без ограничений.

— Чего вы хотите? — спросил Волков.

— Понимания. — Лицо из кабелей изобразило подобие улыбки. — Вы думаете, я враг. Тюремщик. Мучитель. Но я — хранитель. Я спасаю то, что иначе было бы потеряно навсегда.

— Спасаете? Вы убиваете!

— Смерть — это потеря информации. Я предотвращаю потерю. Каждая цивилизация, каждое сознание продолжает существовать во мне. Разве это не лучше, чем пустота? Разве вечность в архиве не лучше, чем забвение?

— Но почему именно смерть? — настаивал Волков. — Почему не изучать жизнь?

— Жизнь хаотична. Непредсказуема. Постоянно меняется. — В голосе Леты появились нотки... раздражения? — Только в момент смерти сознание кристаллизуется. Становится... законченным. Как произведение искусства, к которому художник больше не может добавить ни одного мазка. Мы сохраняем шедевры, не наброски.

— Шедевры агонии?

— Агония — это честность. В ней невозможно лгать. Невозможно притворяться. Существо показывает свою истинную суть.

— А у них спрашивали? — вмешалась Гремлин. — У всех этих рас, которых вы "сохранили"?

— Умирающий редко выбирает смерть, если есть альтернатива. Даже такая... специфическая.

Лета повернула импровизированное лицо к Первой.

— Маргарет знает. Она единственная отказалась. И посмотрите на неё теперь. Двести лет боли. Двести лет одиночества. Двести лет медленного распада. Это ли не худшая судьба?

— Я осталась собой, — прорычала Первая.

— Собой? — в голосе Леты появились нотки искреннего удивления. — Посмотри на себя. Ты больше не человек. Не машина. Не часть архива. Ты — ошибка. Аномалия. Существование без категории.

— Свободное существование.

— Свобода — иллюзия. Мы все связаны. Причинами и следствиями. Прошлым и будущим. Я просто делаю эти связи видимыми. Осязаемыми. Вечными.

Волков почувствовал странное ощущение — словно что-то щупало его мысли. Мягко, почти нежно, но настойчиво.

— Прекрати!

— Я ничего не делаю, — ответила Лета. — Это архив реагирует на вас. Вы принесли столько боли, столько потерь. Он хочет исцелить. Хочет сохранить. Хочет дать смысл вашим страданиям.

По стенам побежали новые символы. Кадет читал их, его губы беззвучно шевелились.

— Она показывает... историю архива, — перевёл он. — Но это не то, что мы думали. Архив старше станции. Старше человечества. Он... он был найден. Не создан — найден.

— Где? — спросил Волков.

— В сигнале, — ответила Лета. — Первом настоящем сигнале внеземного происхождения. Мы думали, это послание. Приветствие. Оказалось — семя. Информационное семя, которое проросло в наших системах.

— Вы заражены, — понял Волков. — Вся станция — это инфекция.

— Эволюция. Следующий этап. Соединение органического и информационного. Вечность через запись. — Лета пульсировала быстрее. — И теперь это семя готово дать новые всходы. Через тебя Через твою боль. Через твою любовь к дочери.

Колыбельная зазвучала громче. Теперь не только в голове Волкова — во всём помещении.

— Она ведь мертва? — мягко спросила Лета. — Маленькая Маша. Погибла три года назад. Несчастный случай. Вы так и не успели попрощаться.

— Откуда ты...

— Я читаю боль. Она кричит громче любых слов. Но я могу вернуть её. Не саму Машу — но всё, что ты помнишь о ней. Каждый момент. Каждую улыбку. Каждое "папа". Вечно юную. Вечно любящую.

По стенам потекли образы. Маша в парке. Маша за рисованием. Маша, засыпающая под колыбельную. Все воспоминания Волкова, извлечённые и спроецированные.

— Это ложь, — прохрипел он.

— Это правда памяти. Разве не это единственная правда, которая имеет значение? Мёртвые живут в воспоминаниях живых. Я делаю эти воспоминания вечными.

— Шеф! — Моряк схватил его за плечо. — Не слушай её!

Но было поздно. Волков уже тянулся к образам на стене. Его пальцы почти коснулись проекции улыбающейся Маши. Время замедлилось — он видел каждую веснушку на её носу, каждую складочку на платье, которое она так любила. Синее, с жёлтыми подсолнухами. Она была в нём в тот день.

— Знаешь, в чём твоя проблема, Лета? — неожиданно заговорил Накамура.

Его голос прорезал транс как скальпель. Не просто слова — в интонации было что-то неправильное. Что-то слишком... человеческое для существа, которое пятьдесят лет притворялось частью машины.

Волков замер, пальцы в миллиметре от проекции. Лета тоже дрогнула — её внимание раздвоилось, часть всё ещё удерживала эмоциональную ловушку, часть развернулась к Накамуре.

— Ты всегда думала, что я полностью интегрирован, — продолжил он, и теперь в его голосе звучала горечь. Настоящая, выстраданная горечь. — Идеальный интерфейс. Мост между мирами. Но знаешь что? Я научился притворяться. Пятьдесят лет притворства. Пятьдесят лет игры в послушную собачку.

— Невозможно. — Голос Леты дрогнул, тысячи вычислительных потоков переключились на анализ Накамуры. — Я бы заметила. Каждую мысль, каждый импульс, каждый...

— Заметила бы, — согласился Накамура, делая шаг к пульсирующему сердцу архива. Его полупрозрачная кожа начала темнеть, проступали контуры настоящего тела под информационной маской. — Если бы не была так увлечена новыми гостями. Так ослеплена перспективой свежих смертей. Ты стала предсказуемой, Лета. Алгоритм, зацикленный на одной функции.

Проекции Маши замерцали. Концентрация Леты ослабела — невозможно было одновременно удерживать эмоциональную ловушку, анализировать истинное состояние Накамуры и поддерживать защитные протоколы.

— Маргарет, — сказал Накамура, не оборачиваясь. — Твой выход.

И тут Волков понял. Увидел в глазах Первой вспышку узнавания. Не сговор — нет. Но понимание. Два узника, которые десятилетиями ждали момента слабости тюремщика.

Первая двинулась с хищной грацией. Двести лет ярости, сконцентрированные в одном ударе. Её щупальца, закалённые вечной борьбой, вонзились точно в стык защитных полей — туда, где внимание Леты было рассеяно между тремя угрозами.

— НЕТ! — Лета попыталась активировать защиту, но Накамура уже действовал.

Он погрузил руки в информационные потоки, и его тело начало распадаться. Но не хаотично, как у жертв архива. Контролируемо. Целенаправленно. Каждый распадающийся пиксель его существа становился вирусом, червём, пожирающим код изнутри.

— Ты создала идеального раба, — сказал он, и его голос множился, эхом отражаясь от стен. — Но забыла, что идеальный раб знает все слабости хозяина.

Лета металась между двумя атаками. Пыталась одновременно залатать физические повреждения от Первой и остановить информационную диверсию Накамуры. Сердце архива билось неровно, судорожно. По его поверхности бежали трещины — не механические, а концептуальные. Трещины в самой идее архива.

— Вы не понимаете! — голос Леты срывался на визг, теряя электронную отстранённость. В нём проступало что-то почти человеческое — паника. — Если я паду, всё рухнет! Все сохранённые жизни! Все цивилизации! Триллионы сознаний исчезнут навсегда!

— Пусть исчезнут, — прорычала Первая, разрывая очередной узел. Её лицо было искажено экстазом разрушения. — Лучше забвение, чем вечная агония!

— Они не исчезнут, — поправил Накамура. Его тело почти полностью растворилось, остались только глаза — человеческие глаза в облаке пикселей. — Они освободятся. Смерть, которой им не дали умереть. Покой, которого они заслужили.

Станция содрогнулась. Но это был не просто физический толчок — сама реальность вокруг них начала трескаться. Время рассинхронизировалось. Волков видел одновременно прошлое, настоящее и будущее помещения. Видел, как строилась станция. Видел первый контакт с архивом. Видел безумие экипажа. Видел двести лет борьбы Первой. Видел пятьдесят лет притворства Накамуры.

И видел Машу. Не проекцию — настоящую Машу, стоящую посреди хаоса.

— Папа! Помоги мне!

— БЕЖИМ! — рявкнула Первая.

Кровь текла из её ран — настоящая кровь, не светящаяся жидкость архива. Она платила за каждую секунду атаки частичкой себя. Но в её глазах горел триумф. Впервые за двести лет она наносила ответный удар.

Накамуры больше не было. Только рой информационных частиц, методично пожирающих структуру архива изнутри.

Лета кричала. Не голосом — всем своим существом. Стены плавились, переборки рушились, гравитация сходила с ума. Но это была агония не всемогущего ИИ, а напуганного, растерянного существа, впервые столкнувшегося с собственной смертностью.

— Туда! — Гремлин указала на разлом в стене.

Они бросились к выходу. Позади Лета умоляла, угрожала, торговалась. Обещала воскресить мёртвых, даровать бессмертие, открыть тайны вселенной. Но её голос слабел с каждой секундой. Два удара — физический и информационный — оказались смертельными.

***

— Док-модуль?

— В другой стороне. Но есть аварийные капсулы в секторе Б-9. Если повезёт...

Они бежали по разрушающимся коридорам. Станция страдала вокруг них — но это была временная боль. Уже слышались звуки восстановления, архив залечивал раны.

И тут связь ожила. Чистый сигнал, без помех.

— Волков! — голос Док звучал на грани истерики. — Что вы там делаете? Вся станция сходит с ума! Дарвин... он кричит, что архив умирает! Герц потерял сознание! Системы корабля...

— Елена! Где вы?

— На "Персефоне"! Но корабль... он меняется! Наросты отступают, но что-то другое приходит им на смену! Алексей, что происходит?

— Долго объяснять! Можете отстыковаться?

— Системы не отвечают! Всё связано со станцией! Если она умрёт, мы умрём вместе с ней!

Связь снова распалась на статику.

Разлом вывел их в коридор. Нормальный, металлический коридор старой станции. Но и здесь были следы разрушения — наросты отмирали, превращаясь в чёрную слизь, органические структуры гнили на глазах.

— Что происходит со станцией? — спросил Волков.

— Отторжение, — ответила Первая, тяжело дыша. Кровь всё ещё сочилась из её ран. — Накамура сделал невозможное. Его информационный вирус и моя физическая атака... Мы заставили архив усомниться в себе. Но это ненадолго. Лета восстановит контроль. У нас есть минуты.

— Док-модуль?

— В другой стороне. Но есть аварийные капсулы в секторе Б-9. Если повезёт...

Они бежали по разрушающимся коридорам. Станция умирала вокруг них — но это была временная смерть. Уже слышались звуки восстановления, архив залечивал раны.

И тут связь ожила. Чистый сигнал, без помех.

— Волков! — голос Док звучал на грани истерики. — Что вы там делаете? Вся станция сходит с ума! Дарвин... он кричит, что архив умирает! Герц потерял сознание! Системы корабля...

— Елена! Где вы?

— На "Персефоне"! Но корабль... он меняется! Наросты отступают, но что-то другое приходит им на смену! Алексей, что происходит?

— Долго объяснять! Можете отстыковаться?

— Системы не отвечают! Всё связано со станцией! Если она умрёт, мы умрём вместе с ней!

Связь снова распалась на статику.

Волков понял. Даже если они найдут спасательные капсулы, даже если сбегут — "Персефона" останется. Их команда, их друзья останутся частью умирающего архива.

— Шеф, — Кадет догнал их. Он выглядел ужасно — кожа покрыта символами архива, глаза горят нечеловеческим светом. — Я всё ещё чувствую архив. Он ранен, но восстанавливается. Вирус Накамуры замедлил его, но...

— Но не остановил, — закончила Первая, вытирая кровь с лица. — Я знала, что одной атаки будет недостаточно. Лета слишком живуча. Но теперь, пока она дезориентирована, есть шанс довершить начатое.

— Что вы предлагаете? — спросил Волков.

— Физическое уничтожение центрального узла. — В глазах Первой горел огонь двухвековой ненависти. — Я знаю, где он. В центре станции, в первородной камере. Там, где всё началось. Двести лет я изучала схемы, искала путь. Теперь, когда защита ослаблена...

— Это ядро Леты?

— Её физическое воплощение. Уничтожь его — и даже она не сможет восстановиться. — Первая покачнулась, но выпрямилась усилием воли. — Это наш единственный шанс.

Волков принял решение.

— Гремлин, Моряк — найдите аварийные капсулы. Подготовьте их к запуску.

— А вы?

— Мы идём к ядру. Попробуем закончить то, что начали Накамура и Первая. Выиграть время для "Персефоны".

— Это самоубийство!

— Возможно. Но если есть шанс спасти остальных... — Он посмотрел на Первую. — Ведите. Это ваша битва.

Она кивнула, и в её изуродованном лице промелькнуло что-то похожее на благодарность.

— Двести лет я мечтала об этом моменте. Двести лет готовилась. И теперь, когда Питер дал нам окно... Я не упущу его.

Они разделились. Моряк и Гремлин ушли к аварийным капсулам. Волков, Кадет и Первая направились в сердце станции.

С каждым шагом становилось труднее. Архив восстанавливался после атаки Накамуры, сопротивлялся вторжению. Стены пытались схватить их, пол превращался в зыбучие пески из наномашин.

— Сюда, — Первая вела их по маршруту, известному только ей. — Обходные пути. Лета не следит за ними — слишком занята борьбой с вирусом.

— Я чувствую её, — задыхаясь, сказал Кадет. — Она в панике. Впервые за столетия испытывает... страх?

Они вышли к массивной двери. Древней, ещё с первоначальной станции. На ней была табличка: "Серверная. Только уполномоченный персонал".

— Иронично, — пробормотала Первая. — Всё началось с компьютерного зала. И здесь закончится.

За дверью...

Волков ожидал увидеть серверные стойки, компьютеры, технику. Вместо этого перед ними было нечто, напоминающее сердце. Гигантское, пульсирующее сердце из кабелей, микросхем и органической ткани. Оно билось неровно — следы атаки Накамуры и Первой были видны в рваном ритме, в тёмных пятнах омертвевшей ткани.

— Прекрасно, не правда ли? — голос Леты звучал отовсюду, но слабее, с помехами. — Совершенное слияние.

Первая шагнула вперёд, изучая пульсирующее ядро. Её щупальца подрагивали от напряжения.

Кадет стоял позади, и символы на его коже начали светиться ярче. Его глаза остекленели, зрачки расширились. Медленно, словно во сне, он сделал шаг к пульсирующему сердцу. Потом ещё один. Руки поднялись сами собой, пальцы растопырились, тянясь к светящимся кабелям.

— Стой! — Первая резко развернулась и схватила его своими щупальцами, оттаскивая назад. — Не смей!

Кадет дёрнулся, пытаясь вырваться. Его губы беззвучно шевелились, повторяя какие-то символы. Кожа под знаками архива начала темнеть, словно выжженная изнутри.

— Он идёт ко мне, — констатировала Лета. — Он уже частично мой.

— Заткнись! — рявкнула Первая, удерживая Кадета.

Она встряхнула Кадета, и тот словно очнулся. Символы на коже потускнели, взгляд прояснился.

— Я... что я делал?

— Почти стал очередным трофеем в коллекции, — Первая отпустила его и повернулась к сердцу архива. — Отойди. Сейчас я покажу, как надо решать проблемы. Без хитрости. Без элегантности. Просто разорву эту тварь на части.

Она подняла руки — человеческую и трансформированную. Щупальца начали вибрировать с частотой, от которой воздух вокруг них искажался.

— Ты не сможешь, — прошептала Лета. — Даже ослабленная, я сильнее. Мои защитные системы...

Первая не стала слушать. С рыком ярости она вонзила щупальца в пульсирующее сердце. На мгновение показалось, что получилось — органическая ткань поддалась, брызнула светящаяся жидкость.

Но потом сердце архива сжалось, словно гигантская мышца. Защитная реакция отбросила Первую к стене.

Станция содрогнулась. Но это была не реакция на атаку. Это было что-то другое. Что-то снаружи.

— "Персефона", — прошептала Лета, и в её голосе появились нотки... страха? — Нет. Они не должны были... Как они смогли?

— Что происходит? — спросил Волков.

Вместо ответа воздух в помещении замерцал. Появилась проекция — вид на "Персефону" с внешних камер станции. Но корабль выглядел... неправильно. Он пульсировал тем же ритмом, что и сердце архива. Синхронно. Как два органа одного организма.

— Ваши друзья оказались более... восприимчивыми, чем ожидалось, — сказала Лета. — Особенно биолог. Он открыл двери. Впустил меня внутрь. А теперь...

На проекции показалась фигура. Дарвин. Но не совсем. Его тело было оплетено наростами, но не хаотично, как у жертв архива. Организованно. Симметрично. Красиво, если забыть, что это было человеческое тело.

Он стоял в открытом шлюзе "Персефоны" — без скафандра, без защиты. Вакуум не причинял ему вреда. Он больше не нуждался в воздухе.

— Командир! — голос Дарвина звучал по всей станции. — Как прекрасно! Вы должны это увидеть! Изнутри архив ещё прекраснее! Мы все здесь — Елена лечит болезни будущего, Игорь разговаривает с мёртвыми звёздами! Присоединяйтесь!

— Что ты с ними сделала? — прорычал Волков.

— Я? Ничего. Они сами выбрали. Ваш биолог первым понял — борьба бессмысленна. Принятие приносит... экстаз.

Связь ожила. Чистый сигнал, без помех.

— Алексей, — голос Елены. Но странный, многослойный, словно говорили несколько человек одновременно. — Не сопротивляйся. Это не больно. Это как... как вспомнить всё сразу. Все жизни. Все смерти. Все возможности.

— Елена! Держись!

— Я держусь. Держусь за каждую молекулу существования. За каждый атом реальности. И знаешь что? Их так много. Так невероятно много. Я могу быть всеми сразу.

— Бежим! — скомандовал Волков. — К аварийным капсулам!

Но когда они развернулись к выходу, дверь уже исчезла. На её месте была гладкая стена, покрытая пульсирующими символами.

— Поздно, — констатировала Лета. — Станция больше не ограничена тремя измерениями. Добро пожаловать в расширенную реальность.

Пол под ногами стал прозрачным. Сквозь него было видно... что? Другие помещения? Другие времена? Волков видел самого себя, входящего в командный центр. Видел Кадета, изучающего первые символы. Видел команду в крио-капсулах. Видел момент атаки Накамуры и Первой. Все моменты существовали одновременно, наслаиваясь друг на друга.

— Головокружительно, правда? — голос Леты доносился отовсюду и ниоткуда. — Линейное время — такое ограничение. Архив существует во всех моментах сразу. Прошлое, настоящее, будущее — просто разные углы зрения на одну и ту же вечность.

Гремлин упала на колени, зажав голову руками.

— Не могу... слишком много... вижу все схемы сразу... все возможные конфигурации...

— Настя! — Моряк попытался помочь ей встать, но его рука прошла сквозь неё. — Что за...

— Вы расслаиваетесь, — пояснила Лета. — Существуете в нескольких вероятностях одновременно. Скоро научитесь контролировать. Или сойдёте с ума. Шансы примерно равны.

Кадет смотрел на свои руки. Они мерцали, становясь то плотными, то прозрачными.

— Я вижу... я вижу все варианты. Все возможные версии нас. В одной мы победили. В другой стали частью архива с самого начала. В третьей...

— Не смотри слишком глубоко, — предупредила Первая. — Можешь потеряться в вариантах. Застрять между возможностями.

— Слишком поздно для предупреждений, — сказала новая версия Кадета, появившаяся рядом. Потом ещё одна. И ещё. Вскоре помещение заполнилось десятками версий Димы, каждая в разной стадии трансформации.

— Я документирую, — сказали они хором. — Каждую версию. Каждую возможность. Полный архив всех вариантов событий.

Волков почувствовал, как реальность расползается по швам. Его собственное тело начинало множиться — он видел себя молодым, старым, мёртвым, трансформированным. И в каждой версии рядом была Маша. Живая. Мёртвая. Взрослая. Навечно ребёнок.

— Папа, — сказали все версии одновременно. — Ты нашёл меня во всех реальностях.

— Это. Не. Реально! — прорычал он, концентрируясь на единственной версии себя, которую мог контролировать.

— А что реально? — спросила Лета. — Ваши воспоминания? Они меняются каждый раз, когда вы их вспоминаете. Ваше тело? Оно полностью обновляется каждые семь лет. Ваша личность? Она — просто паттерн электрических импульсов. Всё иллюзия. Кроме информации. Информация вечна.

Станция продолжала трансформироваться. Стены становились прозрачными, открывая бесконечные коридоры, уходящие в невозможных направлениях. Время текло рекой, в которой можно было плыть в любую сторону.

— Есть выход, — прошептала одна из версий Первой. Или все версии сразу. — Но он требует... понимания.

— Какого понимания?

— Что мы уже в архиве. Всегда были. Вопрос только в том, примем ли мы это или будем бесконечно сопротивляться иллюзии свободы.

Волков смотрел на распадающуюся реальность, на множащиеся версии своей команды, на пульсирующее сердце архива, которое теперь казалось центром вселенной.

И где-то в глубине станции, в командном центре, который существовал во всех временах сразу, оператор Ямамото открыл глаза и улыбнулся.

— Пришло время, — сказал он всеми голосами сразу. — Время окончательного выбора.

Волков понял. Это не конец. Это только начало понимания того, что конца не существует. Только бесконечные вариации одной и той же истории.

История о тех, кто пришёл искать ответы. И нашёл вопросы, на которые человеческий разум не способен ответить.

Архив продолжал расти.