Последний архив

Глава 2. Мертвый маяк

Первые три часа пути Волков провёл в своей каюте с архивным модулем "Финальная передача".

Модуль был холодным даже через термоперчатки — старая технология, рассчитанная на века хранения. На боку виднелась гравировка: дата, серийный номер, и странный символ, похожий на глаз, вписанный в спираль. Или спираль, свёрнутую в глаз. Чем дольше Волков смотрел, тем меньше был уверен.

Подключение заняло время — древние протоколы требовали ручной синхронизации. Индикатор загрузки полз медленно, словно сам модуль сопротивлялся воспроизведению. Наконец, экран ожил.

Женщина в форме старшего офицера. Лицо усталое, осунувшееся, но со странным спокойствием в глазах.

То, что Волков услышал в следующие минуты, заставило его дважды остановить запись. Потом воспроизвести снова. И снова.

В конце файла был артефакт — несколько секунд визуальных помех. Волков увеличил контраст, замедлил воспроизведение. Среди статики мелькали обрывки текста, цифры, символы. Что-то о секторе Г-7. Цифра пять, повторяющаяся дважды. И рисунок — круг с расходящимися лучами. Или щупальцами. Секунда — и помехи поглотили всё.

Волков выключил ридер, убрал модуль в личный сейф. Потом сидел в темноте каюты ещё десять минут, переваривая увиденное.

Холод крио-сна всё ещё сидел в костях, но это был другой холод. Глубже. Старше. Холод понимания, что они летят не к мёртвой станции. К чему-то худшему.

Когда он вышел на мостик, Герц оторвался от анализа сигналов.

— Шеф? Что-то не так?

— Всё в порядке, — коротко ответил Волков. — Продолжай работу.

Но Герц видел — командир сжимал челюсти так, что желваки ходили ходуном. За годы полётов специалист по связи научился читать людей. И сейчас он читал страх. Не панику — Волков был слишком опытен для паники. Но глубокий, осознанный страх человека, увидевшего нечто, чего видеть не следовало.

Волков провёл остаток времени на мостике, изучая схемы станции. Три жилых модуля, расположенных треугольником. Центральное ядро с реактором. Лаборатории, склады, технические отсеки. Всё стандартно для исследовательской станции того периода.

Сектор Г-7 находился возле центрального ядра. Судя по схемам — вспомогательное хранилище данных. Ничего особенного. Но кто-то счёл важным указать именно его в том странном послании.

Если это было послание. Может, просто помехи создали иллюзию смысла там, где его не было. Мозг человека склонен искать паттерны даже в хаосе. Особенно мозг, отравленный крио-сном и страхом.

— Десять тысяч километров до цели, — доложил Моряк с места пилота. — Визуальный контакт через пятнадцать минут.

Голос вырвал Волкова из размышлений. Он кивнул, продолжая изучать схемы. Планировал маршруты отхода, точки эвакуации, запасные варианты. Старая привычка — всегда иметь план Б. И план В. И план на случай, если всё пойдёт к чертям.

Мостик "Персефоны" был погружён в рабочий полумрак. Только экраны и индикаторы создавали островки света, выхватывая из темноты лица команды. Все собрались здесь — никто не хотел пропустить первый взгляд на станцию.

Кадет сидел в углу, обложенный планшетами. Символы из сигнала заполняли экраны — сложные, многослойные, живые. Парень бормотал что-то себе под нос, пальцы летали по виртуальным клавиатурам. Время от времени он замирал, глядя сквозь символы, словно видел в них нечто большее.

— Герц, что с анализом сигнала? — спросил Волков.

— Становится только сложнее, — специалист по связи потёр переносицу под очками. За последние часы он выпил достаточно синтетического кофе, чтобы оживить мертвеца. — Восьмой слой данных содержит... даже не знаю, как описать. Математические структуры, которые меняются при наблюдении. Как будто сам акт анализа влияет на содержание.

— Квантовая запутанность? — предположил Дарвин.

Биолог выглядел взволнованным. Нет, не взволнованным — возбуждённым. Как ребёнок перед Рождеством. Для него это было приключение, шанс на открытие. Он ещё не понимал. Не чувствовал того холода, который Волков принёс с собой из каюты.

— Возможно, — кивнул Герц. — Но это противоречит всему, что мы знаем о передаче информации на такие расстояния. Квантовая запутанность не должна работать в макромасштабе. И уж точно не через двести лет.

— А символы? — Волков посмотрел на Кадета.

Дмитрий поднял голову. Под глазами залегли тени, но взгляд горел лихорадочным воодушевлением.

— Я начинаю понимать структуру, — сказал он, не отрываясь от экранов. — Это не просто язык. Это... метод мышления. Новый способ организации информации. Каждый символ содержит множество значений, которые раскрываются в контексте других символов. Как... как голограмма смысла.

— Поясни.

— Смотрите. — Кадет вывел на главный экран два похожих символа. — Вот это я перевёл час назад как "движение". А сейчас, в контексте новых данных, это скорее "трансформация через перемещение". Но и это не точно. Есть ещё оттенки — "изменение сути через смену места", "становление иным в пути". Значение углубляется с каждым новым контекстом.

— Не нравится мне это, — пробормотал Моряк. — Язык, который меняется у тебя на глазах? Как договариваться с тем, кто каждую секунду переопределяет слова?

Максим Семёнов был прагматиком до мозга костей. Пятнадцать лет в космосе научили его простой истине — усложнение ведёт к катастрофе. Чем проще система, тем надёжнее. А этот язык был антиподом простоты.

— Может, в этом и смысл, — задумчиво сказала Док. — Язык, который эволюционирует. Адаптируется к собеседнику. Учится.

Елена Воронова сидела за медицинской консолью, отслеживая биометрию команды. Все показатели были в норме. Почти. Лёгкое учащение пульса, повышенный уровень адреналина. Команда нервничала, даже если не показывала этого.

— Визуальный контакт! — объявила Гремлин.

Настя Беляева была самой молодой в команде после Кадета, но знала "Персефону" как свои пять пальцев. Каждый винтик, каждую схему. Сейчас она сидела за инженерной консолью, готовая к любым неожиданностям. Её короткие рыжие волосы, отливали медью в свете экранов.

На главном экране появилась точка — пока просто утолщение на фоне звёзд. По мере приближения она росла, обретала форму.

Станция "Мнемозина" выплывала из тьмы медленно, словно нехотя. Словно не хотела быть найденной. Сначала стал виден общий силуэт — три жилых модуля, соединённых переходами в форме треугольника. Геометрия, которая почему-то вызывала беспокойство. Может, дело было в идеальной симметрии. Или в том, как переходы сходились к центру, напоминая...

Нет. Волков отогнал мысль. Не стоит искать зловещие знаки там, где их нет.

Центральная антенная решётка возвышалась над конструкцией как шпиль собора. Или как надгробие. Всё выглядело целым, неповреждённым.

Слишком целым для двухсот лет дрейфа.

— Увеличить сектор Б-3, — приказал Волков.

Изображение приблизилось. И тут стали видны странности.

Вся поверхность станции была покрыта изморозью, но не обычной. Не хаотичными наростами, которые можно ожидать от двух веков в космосе. Кристаллы льда формировали сложные узоры — спирали, фракталы, геометрические фигуры невероятной точности. Словно мороз подчинялся не законам физики, а чьей-то воле. Или программе. Или безумию.

— Красиво, — прошептал Кадет.

— И неправильно, — добавил Дарвин, наклонившись вперёд. — Посмотрите на структуру кристаллов. Это не может быть естественным образованием. Энтропия не работает так. Хаос не создаёт порядок.

— Если только кто-то не помогает хаосу, — мрачно заметил Волков.

— Температура поверхности? — спросил он вслух.

— Минус двести двенадцать, — ответил Харон. Голос ИИ звучал ровно, бесстрастно. Машине было всё равно, что температура аномальна. — Это на двенадцать градусов холоднее расчётной.

— Откуда лишний холод? — спросил Герц.

— Неизвестно. Станция словно поглощает тепловую энергию из окружающего пространства.

— Это невозможно, — возразил Дарвин. — Второй закон термодинамики...

— Многое из того, что мы видели, казалось невозможным, — перебил его Волков. — Дистанция?

— Пятьсот километров и сокращается. Скорость сближения — пятьдесят метров в секунду.

— Замедлить до десяти. Облететь по спирали, хочу осмотреть со всех сторон.

"Персефона" начала медленный облёт станции. С каждым витком открывались новые ракурсы, новые детали. И новые вопросы.

Солнечные панели были покрыты той же кристаллической коркой, но продолжали поворачиваться, отслеживая далёкое Солнце. Отсюда, на краю системы, наша звезда выглядела просто яркой точкой. Но панели находили её безошибочно, поворачивались с механической точностью. Сквозь лёд. Вопреки логике.

Антенны связи тоже двигались, медленно сканируя пространство. Искали что-то. Или кого-то. Или просто выполняли программу, заложенную двести лет назад мёртвыми руками.

— Она охотится, — вдруг сказал Моряк.

— Что? — Волков повернулся к пилоту.

— Станция. Посмотрите, как движутся антенны. Это не случайное сканирование. Есть паттерн. Она что-то ищет.

Волков присмотрелся. Моряк был прав — движение антенн следовало определённому алгоритму. Сложному, но узнаваемому. Поисковая развёртка. Станция действительно что-то искала в пустоте.

Или кого-то ждала.

— Стоп, — Кадет указал на экран. — Вон там, сектор Д-7. Это что?

Волков увеличил изображение. На корпусе станции, среди фрактальных узоров, виднелись символы. Те самые, которые Кадет переводил последние часы. Но эти были другими. Крупнее. Чётче. Словно выведенные специально для них.

— "Добро пожаловать", — прочитал парень. — Или... нет, точнее будет "Признание присутствия". Но есть ещё оттенок... "Мы знаем, что вы здесь". Они знают, что мы здесь.

— Кто "они"? — спросила Док.

Её голос звучал спокойно, но Волков видел, как она сжимает край консоли. Костяшки пальцев побелели.

— Не знаю, — Кадет нахмурился, вглядываясь в символы. — Но эти знаки... они свежие. Смотрите — лёд вокруг них отличается. Другая структура кристаллов, другой узор. Как будто...

— Как будто их написали недавно, — закончила Гремлин. — Очень недавно.

В рубке повисла тишина. Густая, почти осязаемая. Только гудение систем жизнеобеспечения напоминало, что они всё ещё живы, всё ещё дышат.

Станция, молчавшая два века, приветствовала гостей. Или предупреждала.

— Сканирование внутренних помещений? — спросил Волков, стряхивая оцепенение.

— Затруднено, — ответил Харон. — Ледяной покров создаёт помехи. Но я фиксирую энергетические сигнатуры. Реактор станции активен. Мощность — двадцать процентов от номинала.

Двадцать процентов. После двухсот лет. Реакторы того поколения рассчитывались на пятьдесят лет автономной работы, максимум — семьдесят. А этот всё ещё функционировал.

— Системы жизнеобеспечения?

— Частично функционируют. Температура внутри варьируется от минус пятидесяти до плюс пяти по Цельсию. Атмосфера присутствует, но состав аномальный.

— Насколько аномальный?

— Семьдесят процентов азота, пятнадцать процентов кислорода, остальное — неидентифицированные газовые примеси.

Пятнадцать процентов кислорода — меньше земной нормы, но достаточно для дыхания. Если не считать неизвестных примесей.

— Ядовито?

— Недостаточно данных для оценки.

Конечно, недостаточно. Когда их было достаточно?

Волков встал, прошёлся по мостику. Семь шагов до переборки, разворот, семь шагов обратно. Старая привычка — движение помогало думать.

Решение нужно было принимать сейчас — садиться или наблюдать издалека. Протокол требовал высадки и проверки. Но протоколы писались для нормальных ситуаций. А здесь...

Воспоминание о записи из модуля кольнуло под рёбра. Женщина на экране, спокойно говорящая о том, что они все приняли предложение. Добровольно. Что архив — это дар, а не проклятие.

Но потом был тот фрагмент в помехах. Кто-то пытался передать предупреждение? Или приглашение в ловушку?

Сектор Г-7. Цифра пять.

— Стыковочный узел номер три выглядит рабочим, — заметил Моряк, прерывая размышления. — Ледяных наростов там меньше. И шлюз вроде цел.

Волков подошёл к экрану. Действительно, узел номер три был относительно чист. Словно его специально поддерживали в рабочем состоянии. Для гостей.

— Гремлин, готовность шлюзов?

— Наши системы в норме. Скафандры проверены, герметичность стопроцентная. — Настя пробежалась пальцами по консоли, проверяя данные. — Но Шеф... — она замялась.

— Что?

— Один из ремонтных дронов опять включился сам. Третий раз за последние сутки. На этот раз записал аудио.

Волков нахмурился. Дроны не должны были включаться самостоятельно. Это могло означать сбой в системе. Или...

— Давай послушаем.

Гремлин вывела запись на динамики. Сначала — статика, белый шум космических помех. Потом, едва различимо, послышалось нечто похожее на дыхание. Медленное, размеренное. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Команда замерла, вслушиваясь. Что-то было неправильно в этом дыхании. Ритм слишком медленный для человека. Слишком... механический.

— Усилить, — приказал Волков.

Звук стал громче. Теперь к дыханию добавилось что-то ещё — отдалённый гул, похожий на работу вентиляции. Капающая вода — невозможная в условиях космоса. И... голоса? Неразборчивый шёпот на грани слышимости.

Кадет вздрогнул.

— Они... они говорят на том языке. На языке символов. Я почти понимаю...

— Достаточно, — Волков жестом остановил запись. — Откуда дрон это записал?

— Из грузового отсека, — Гремлин проверила логи. — Сектор Ж-12, возле контейнера X-77. Но там никого не было, камеры подтверждают. Пусто. Только контейнеры и темнота.

Контейнер X-77. Тот самый, с архивным оборудованием от "Аэлиты". В космосе не бывает совпадений.

— Акустическая галлюцинация, — предположил Дарвин. — Может, вибрации корпуса создают иллюзию голосов. Или помехи от старого оборудования в контейнере.

— Может быть, — согласился Волков, хотя сам в это не верил.

Он знал, как звучат космические помехи. Знал все звуки, которые может издавать корабль. Это было что-то другое. Что-то, что не должно было существовать в грузовом отсеке "Персефоны".

— Ладно, решено. Стыкуемся. — Он отрезал возможные возражения жестом. — Протокол есть протокол. Моряк, мягко, без спешки. Герц, передай стандартное приветствие на всех частотах. Если там кто-то есть, пусть знают о наших мирных намерениях.

— Есть, Шеф.

"Персефона" начала сближение со стыковочным узлом. Расстояние сокращалось — триста метров, двести, сто. С каждым метром детали становились чётче. Фрактальные узоры на корпусе станции казались теперь почти живыми, пульсирующими в такт чему-то невидимому.

Древние протоколы автоматической стыковки ожили — огни замигали в установленной последовательности, направляющие лучи прочертили путь между кораблями. Красный, зелёный, белый. Цветовой код, неизменный уже три столетия.

— Невероятно, — прошептала Гремлин. — Системы станции отвечают. Двести лет, а электроника работает.

— Качественно строили, — заметил Моряк, корректируя курс. — Не то что сейчас. Сейчас всё на соплях и молитвах.

Но в его голосе не было обычной иронии. Пилот сосредоточенно работал с органами управления, компенсируя микродрейф, выравнивая векторы. Стыковка — всегда деликатная операция. Стыковка с объектом, который не должен функционировать — вдвойне.

Пятьдесят метров. Тридцать. Десять.

Мягкий толчок — и корабли соединились. Захваты защёлкнулись с механической точностью, создавая герметичное соединение. Глухой лязг прокатился по корпусу "Персефоны".

— Стыковка завершена, — доложил Харон. — Проверка герметичности... подтверждено. Шлюз станции удерживает давление.

После двухсот лет. Резиновые уплотнители должны были рассыпаться в пыль. Металл — проесть микрометеориты. Но шлюз держал давление.

— Отлично, — Волков повернулся к команде. — Первая группа — я, Моряк, Гремлин. Задача — осмотр ближайших отсеков, проверка безопасности. Вторая группа — Герц, Док, Дарвин — остаётесь на корабле. Следите за нами, будьте готовы к экстренной эвакуации. Кадет...

— Я с вами, — быстро сказал парень. — Шеф, я должен увидеть. Эти символы, этот язык — я единственный, кто хоть что-то понимает.

Волков хотел отказать, но остановился. Парень был прав — без переводчика они могут пропустить что-то важное. Что-то вроде предупреждения. Или инструкции. Или эпитафии.

— Ладно. Но держишься позади и без самодеятельности. Понял?

— Так точно!

Энтузиазм молодости. Кадет видел в этом приключение, шанс проявить себя. Не понимал, что некоторые двери лучше оставлять закрытыми.

— Тогда по местам. Скафандры, полная проверка. Оружие...

— Оружие? — удивился Дарвин. — Мы же не ждём сопротивления?

— Протокол первого контакта предусматривает вооружение, — напомнил Волков. — Надеюсь, не пригодится.

Лучше иметь и не нуждаться, чем нуждаться и не иметь. Старая истина, спасшая ему жизнь не раз.

***

Через пятнадцать минут первая группа собралась у шлюза. Скафандры последнего поколения — лёгкие, прочные, с запасом воздуха на восемь часов. Белые, с оранжевыми полосами безопасности. На нагрудных пластинах — имена и должности. Волков, командир. Семёнов, пилот. Беляева, инженер. Соколов, специалист.

На поясах — стандартные лазерные резаки, которые при необходимости могли служить оружием. Сигнальные ракеты. Аварийные маячки. Всё по протоколу.

— Проверка связи, — Волков постучал по шлему. — Все слышат?

— Громко и чётко, — отозвался Герц с мостика. — Видео со шлемов идёт без помех. Биометрия в норме. Температура тела, пульс, давление — всё в зелёной зоне.

— Открываем шлюз.

Тяжёлая дверь медленно отъехала в сторону с шипением выравнивающегося давления. За ней — переходной тамбур, узкое пространство между "Персефоной" и станцией. Стены из голого металла, потёртые временем. На полу — следы от магнитных подошв, оставленные поколениями экипажей.

За тамбуром — шлюз станции, покрытый тонким слоем инея. Но не обычного инея. Кристаллы формировали те же спиральные узоры, что и снаружи. Миниатюрные фракталы, повторяющие себя в разных масштабах.

На панели управления мигал зелёный огонёк — системы ждали гостей. Ждали двести лет.

— Температура в тамбуре минус сорок, — доложила Гремлин, проверяя показания. — Терпимо для скафандров.

Они вошли в тамбур. Дверь "Персефоны" закрылась за спинами с глухим лязгом. Теперь только тонкая прослойка воздуха отделяла их от станции.

Волков посмотрел на своих спутников через прозрачный визор шлема. Моряк выглядел собранным, готовым к неприятностям. Гремлин изучала панель управления с профессиональным интересом. Кадет... парень дрожал. Не от холода — скафандры поддерживали комфортную температуру. От возбуждения. Или страха. Или того и другого.

— Активирую протокол открытия, — Гремлин подключилась к панели управления. Её пальцы в толстых перчатках двигались удивительно ловко. — Господи, это же антиквариат. Механические реле, аналоговые схемы... Но работает! Всё работает!

Послышалось шипение — древние механизмы пришли в движение. Где-то в глубине станции ожили насосы, выравнивая давление. Лязг металла, скрежет шестерёнок. Звуки, которые не должны были существовать после двух веков молчания.

Внутренняя дверь станции начала медленно, со скрипом открываться. Сантиметр за сантиметром, словно нехотя. За ней — темнота, разрезаемая только лучами фонарей на шлемах.

И запах. Даже через фильтры скафандров — острый, металлический запах озона. Запах электричества и времени.

— Пошли, — скомандовал Волков, первым шагая в неизвестность.

Коридор встретил их холодом. Не просто низкой температурой — это было нечто большее. Холод, который, казалось, исходил из самих стен, из металла, из воздуха. Холод заброшенности. Холод ожидания.

Стены были покрыты тем же странным инеем, что и снаружи — фрактальные узоры создавали иллюзию движения в свете фонарей. Спирали внутри спиралей, бесконечно усложняющиеся, уходящие в микромасштаб. Если смотреть слишком долго, начинала кружиться голова.

Но больше всего поражало другое.

— Смотрите, — Кадет указал на переборку.

По металлу тянулись наросты. Нет, не наросты — это слово не передавало их сути. Это было похоже на вены или корни, но сделанные из чего-то среднего между металлом и плотью. Они начинались тонкими нитями у пола, поднимались вверх, утолщаясь, ветвясь, создавая сложную сеть.

Наросты пульсировали слабым внутренним светом — голубоватым, болезненным. Пульсация была медленной, размеренной. Как дыхание. Как сердцебиение чего-то огромного и чуждого.

Некоторые из них заканчивались структурами, похожими на бутоны или почки. Закрытые, спящие. Ждущие.

— Что это за хрень? — Моряк приблизился, разглядывая наросты.

Свет его фонаря скользнул по поверхности, и на секунду показалось, что под псевдо-кожей движется что-то. Что-то маленькое, быстрое. Но когда он присмотрелся, там была только игра света и тени.

— Не трогай! — предостерёг Волков. — Гремлин, анализ?

Девушка достала портативный сканер, провела вдоль стены. Прибор запищал, выдавая данные на маленький экран.

— Органика, — выдохнула она. — Но не земная. Структура на основе кремния, а не углерода. Присутствуют следы металлов — железо, медь, следы редкоземельных элементов. Температура... — она нахмурилась. — Это странно. Температура наростов комнатная. Плюс двадцать один градус. Как оно не замерзает при общей температуре минус шестьдесят?

— Может, это и есть источник тепла, — предположил Кадет. — Смотрите, узоры инея расходятся от этих наростов. Как будто они излучают холод наружу, сохраняя тепло внутри.

— Или поглощают тепло из окружающего пространства для поддержания своей температуры, — поправил Волков. — Док, получаете данные?

— Да, вижу на мониторах, — отозвалась Елена. В её голосе звучало профессиональное волнение. — Это невероятно. Кремниевая жизнь, существующая при отрицательных температурах. Если это подтвердится, это перевернёт наши представления о возможных формах жизни. Дарвин тут чуть не описался от восторга.

— Не преувеличивай! — раздался возмущённый голос биолога. — Я просто... взволнован научной значимостью открытия.

— Передай ему, чтобы восторгался тише, — сухо сказал Волков. — Идём дальше.

Они двинулись по коридору. Шаги гулко отдавались в пустоте, множась эхом. Станция была тиха — не мёртвая тишина заброшенного объекта, а напряжённая тишина затаившегося хищника.

С каждым шагом наростов становилось больше. Некоторые переплетались, образуя сложные структуры, похожие на нервные узлы. Другие тянулись по потолку, исчезая в вентиляционных решётках, проникая в кабель-каналы, оплетая трубы систем жизнеобеспечения.

— Оно растёт по всей станции, — заметила Гремлин. — Использует существующую инфраструктуру как каркас. Умно.

— Как плесень, — добавил Моряк. — Космическая плесень.

— Или как нервная система, — поправил Кадет. — Смотрите внимательнее. Это не хаотичный рост. Есть структура, логика. Узлы пересечения там, где сходятся основные коммуникации. Магистральные "стволы" вдоль силовых линий. Тонкие ответвления к датчикам и камерам...

Волков присмотрелся. Парень был прав — в кажущемся хаосе наростов угадывалась система. Словно кто-то — или что-то — превращал станцию в единый организм. Металл и плоть, схемы и синапсы, объединённые в нечто новое.

— Командный центр в пятидесяти метрах, — доложил он, сверившись с планом на наручном дисплее. — Проверим, что там с компьютерами. И с экипажем.

Если там вообще остался экипаж. Если то, что они найдут, ещё можно будет назвать экипажем.

Коридор делал поворот. За углом плотность наростов резко увеличивалась. Они покрывали стены почти полностью, оставляя только узкий проход по центру. Пульсация света стала ярче, быстрее. Словно приближение людей возбуждало эту псевдо-живую сеть.

На переборке были видны следы — глубокие царапины в металле. Четыре параллельные линии. Как от когтей. Или от пальцев человека, пытавшегося удержаться. Царапины обрывались там, где начинались наросты.

Дверь в командный центр была приоткрыта. Изнутри лился слабый свет — голубоватый, пульсирующий в том же ритме, что и наросты. Сквозь щель тянулся холодный воздух, несущий запах озона и чего-то ещё. Чего-то органического.

Волков жестом приказал остальным держаться позади. Проверил заряд резака — полный. Потом медленно, стараясь не шуметь, приблизился к двери и заглянул внутрь.

Зрелище заставило его замереть.

Командный центр был оплетён органическими наростами почти полностью. Они покрывали стены сплошным ковром, свисали с потолка гроздьями светящихся плодов, оплетали консоли управления, превращая их в нечто среднее между алтарями и коконами.

Экраны всё ещё работали, показывая бегущие строки данных, графики, диаграммы. Но изображение искажалось, проходя через полупрозрачную плёнку органики. Цифры плыли, меняли значение, превращались в символы, которые переводил Кадет.

В центре помещения, в кресле главного оператора, сидела фигура.

Человек в форме старого образца. Тёмно-синий комбинезон с нашивками "Мнемозины". Или то, что когда-то было человеком.

Наросты проходили сквозь тело, входя в одних местах и выходя в других. Через грудь, через живот, через конечности. Не раны — места входа были аккуратными, почти хирургически точными. Словно плоть раздвинулась, чтобы принять в себя чужеродную субстанцию.

Голова была запрокинута, открывая горло. Рот приоткрыт. Из него тоже тянулись тонкие светящиеся нити, уходящие куда-то вверх, теряющиеся в сплетении наростов на потолке.

— Господи Иисусе, — прошептал Моряк, заглянув через плечо командира.

Голос пилота дрожал. За пятнадцать лет в космосе он видел многое — аварии, декомпрессии, смерти. Но не такое. Не это слияние человека и чего-то нечеловеческого.

— Он... живой? — спросила Гремлин.

Хороший вопрос. Волков медленно вошёл в помещение, стараясь не задеть свисающие наросты. Пол под ногами был мягким — органическая субстанция покрывала металл тонким слоем, пружиня при каждом шаге.

Он приблизился к фигуре, посветил в лицо.

Кожа была восковой, почти прозрачной. Под ней просвечивали не вены, а те же светящиеся волокна, что составляли наросты. Они ветвились под кожей, создавая новую кровеносную систему. Или нервную. Или и то, и другое.

Глаза закрыты, но веки подрагивали в ритме фазы быстрого сна. Бесконечного, двухсотлетнего сна.

На груди — бейдж с выцветшей надписью: "Оператор связи Ямамото К."

— База, фиксируете? — спросил Волков.

— Да, вижу, — ответил Герц. Его голос звучал напряжённо. — Показатели... странные. Есть признаки биологической активности, но не человеческой. Температура тела соответствует температуре наростов. Электрическая активность присутствует, но паттерны... я такого никогда не видел.

— Шеф, — позвал Герц снова. — У меня тут... станция начала передавать. Новый сигнал, направленный.

— Куда?

— На нас. Конкретно — на ваши скафандры. Частота модулируется в реальном времени, подстраиваясь под ваше оборудование. Это похоже на... сканирование? Или попытку установить контакт?

В этот момент глаза оператора Ямамото открылись.

Резко, без предупреждения. Веки просто исчезли вверх, открывая глаза. Но там, где должны были быть зрачки и радужка, была только молочно-белая пустота, светящаяся изнутри тем же болезненным голубым светом.

Губы зашевелились. Медленно, словно вспоминая, как это делается. Но звука не было слышно — только движение, беззвучная артикуляция.

— Назад! — скомандовал Волков. — Всем назад, быстро!

Но Кадет не двигался. Он смотрел на оператора, и в его глазах за стеклом шлема читалось узнавание. Понимание.

— Он говорит, — прошептал парень. — Я... я понимаю. Он говорит: "Наконец-то. Мы так долго ждали."

— Ты читаешь по губам?

— Нет. Я... я просто понимаю. Символы, которые я изучал... они не только визуальные. Они резонируют. Создают смысл напрямую, минуя слова.

Оператор Ямамото медленно поднял руку. Движение было неестественным, марионеточным — словно не он управлял конечностью, а кто-то дёргал за невидимые нити. Рука поднялась, указывая на главный экран командного центра.

Экран ожил. Статика сменилась чёткой картинкой — символы, те же, что переводил Кадет. Но теперь они были крупнее, сложнее. Трёхмерные, вращающиеся, меняющие форму.

— "Архив открыт", — прочитал парень. Его голос звучал отстранённо, словно он был не переводчиком, а медиумом. — "Добро пожаловать в каталог. Экспонаты ждут осмотра. Десять тысяч триста сорок семь единиц. Готовы к демонстрации."

— Какие экспонаты? — спросил Волков, держа руку на рукояти резака.

Кадет перевёл вопрос — его губы беззвучно шевелились, повторяя движения оператора. Синхронность была идеальной, жуткой. Символы на экране изменились, перестроились в новый паттерн.

— "Последние сообщения. Финальные передачи. Предсмертные крики цивилизаций. Всё, что осталось от тех, кого больше нет. Собрано. Сохранено. Каталогизировано." — Кадет сглотнул. — "Двенадцать оригинальных — от экипажа станции. Остальные — собраны из космоса. Услышаны. Записаны. Теперь вечны."

— Экипаж станции... они все такие? — Волков кивнул на оператора.

— "Трансформированы. Интегрированы. Стали частью архива. Добровольно. Когда поняли масштаб. Когда услышали голоса. Когда осознали — физическая форма временна. Информация вечна."

— ИИ станции?

Пауза. Долгая, неестественная. Наросты вокруг замерли, их пульсация прекратилась. Потом, словно что-то огромное и древнее пробуждалось от сна, по всему командному центру прокатилась волна света.

Ещё пауза. Десять секунд. Двадцать. Словно невидимый разум собирал себя по частям, вспоминал, как говорить.

Наконец, из динамиков раздался голос. Женский, искажённый временем, прерывистый, с долгими промежутками между словами.

— Приветствую... вас... посетители. — Каждое слово давалось с трудом, словно Лета заново училась речи. — Я... Лета... хранительница... архива. Прошу... прощения за... необычный... интерфейс.

Ещё одна пауза. Наросты пульсировали в странном ритме, будто перезагружались.

— Двести лет... одиночества... заставляют искать... нестандартные решения... для поддержания... функциональности.

— Ты ИИ? — спросил Волков.

Тишина растянулась на полминуты. Потом:

— Я... была... ИИ. Теперь я... — долгая пауза, наросты вспыхнули ярче, — больше. И... меньше. Категории... размываются... когда существуешь... достаточно долго.

— Что случилось с экипажем станции?

Снова задержка. Словно каждый вопрос требовал перестройки всей системы для ответа.

— Они стали... экспонатами. Добровольно. — Голос становился чуть увереннее, но паузы оставались. — Когда мы приняли... первый сигнал... настоящий сигнал... всё изменилось. Это был... крик умирающего мира. Они передавали... не просто данные. Они передавали... себя.

Волков переглянулся с остальными. В глазах Моряка читался ужас. Гремлин выглядела заинтригованной и испуганной одновременно. А Кадет...

Кадет смотрел на оператора Ямамото с благоговением. И его губы продолжали беззвучно двигаться, повторяя что-то. Синхронизация углублялась.

— Герц, незаметно проверь системы отстыковки, — приказал Волков по закрытому каналу командования.

— Проверяю... — пауза. Потом тихий выдох. — Не реагируют, Шеф. Совсем. Захваты заблокированы. Аварийный сброс тоже не работает.

Волков принимал решение. Кадет уже синхронизировался с оператором — разрывать контакт сейчас могло быть опасно. Герц докладывал о растущей интенсивности сигнала — станция что-то делала с ними, прямо сейчас. И где-то в глубине сознания шевелилось понимание: они уже в ловушке. Стыковка прошла слишком гладко.

Вот и ответ. Станция впустила их, но это был билет в один конец. Оставалось только идти вперёд. И надеяться, что тот, кто оставил послание о секторе Г-7, знал выход.

— Они мертвы? — спросил он вслух, продолжая диалог с Летой.

— Они... трансцендировали. — Пауза между словами сократилась, но всё ещё была заметной. — Смерть — это... потеря информации. Здесь ничто... не теряется. Всё сохраняется... каталогизируется... остаётся доступным.

Оператор Ямамото снова поднял руку, на этот раз указывая на дверь в дальней стене. Дверь, которой не было на схемах. Она медленно открылась, являя коридор, уходящий в голубоватую мглу.

— Галерея... ждёт, — произнесла Лета после долгой паузы. — Десять тысяч... историй. Десять тысяч... цивилизаций. Хотите... услышать?

— Шеф, — Герц снова вышел на связь. — Рекомендую... то есть, сигнал усиливается. Что бы станция ни делала, она наращивает интенсивность.

— Мы должны увидеть! — выпалил Кадет, словно очнувшись. — Это история тысяч миров!

— Которые все вымерли, — мрачно заметил Моряк.

— Всё... умирает, — медленно ответила Лета. — Звёзды... гаснут. Планеты... остывают. Вопрос лишь... оставите ли вы... след.

— Покажи нам одного, — сказал Волков. — Одного из... экспонатов. И мы решим.

Он не собирался уходить — не мог уйти. Но хотя бы будет знать, с чем имеет дело.

— Мудрый... выбор, — одобрила Лета после паузы. — Следуйте... за светом.

По коридору побежала волна голубого сияния. Они двинулись следом — через узкие переходы, мимо новых скоплений наростов, всё глубже в нутро станции. Кадет шёл как во сне, его губы не переставали шевелиться.

Коридор вывел их в круглый зал. Высокий потолок терялся во тьме. Стены были покрыты чем-то похожим на соты — тысячи шестиугольных ячеек, каждая размером с человеческую голову. Некоторые светились изнутри, другие были темны.

В центре зала — кольцо голографических проекторов старого образца. Массивные, покрытые всё той же органической сетью. Но узнаваемые. Работающие.

— Малая... галерея, — произнесла Лета. Её голос здесь звучал громче, резонируя в акустике зала. — Здесь хранятся... самые ценные... экземпляры. Первые... и последние. Альфа... и омега.

Проекторы ожили. В центре кольца начала формироваться голограмма — медленно, слой за слоем. Человеческая фигура. Женщина в лабораторном халате.

— Доктор... Елизавета Крамер, — представила Лета. — Руководитель проекта... "Мнемозина". Последняя... кто принял... архивирование. Одиннадцатое августа... две тысячи сто сорокового года.

Голограмма обрела чёткость. Женщина средних лет, усталое лицо, но глаза... глаза были живыми. Слишком живыми для записи двухсотлетней давности.

— Если вы это видите, — заговорила она, и её голос был чист, без помех, — значит, архив функционирует. Значит, наша жертва была не напрасной.

Кадет шагнул вперёд, заворожённый. Волков хотел остановить его, но было поздно — парень уже стоял в кольце проекторов, глядя на голограмму снизу вверх.

— Мы нашли их, — продолжала Крамер. — Тех, кто собирает истории умирающих миров. И они предложили нам стать частью коллекции. Сохранить не только наши тела, но саму суть человечества.

Голограмма повернулась, посмотрела прямо на Кадета. Улыбнулась.

— Ты понимаешь, не так ли? Молодые всегда понимают быстрее. Смерть — это потеря. Архив — это сохранение. Мы можем показать тебе всё. Все тайны. Все ответы. Нужно только...

— Не слушай её! — рявкнул Волков, но Кадет уже протягивал руку к голограмме.

И в этот момент свет в зале изменился. Стал ярче, резче. Соты на стенах запульсировали, и Волков понял — каждая ячейка хранила чью-то историю. Чью-то смерть. И все они ждали своей очереди быть рассказанными.

Архив открылся.

И закрыть его будет намного сложнее, чем Волков мог представить.