Полумесяц и крест

Глава 6 Он не человек, он больше…

Отступление 14.

Героический эпос чеченцев и ингушей: сборник песен, легенд и баллад / Собр. И. Р. Имирханов, под ред. Р. Г. Гуриев. Махачкала, 2012. — 321 с.

'… Он родился той ночью,

Когда щенилась волчица.

А имя ему дали утром

Под барса рев ужасный.

Вырос он в горах,

где ветер в сердце стучится.

Постелью ему были камни,

Подушками — корни сосны.

Пил он росу скупую,

Пробавлялся дубовую листвою.

Имел члены крепкие,

С туром силой мерился.

Камни под ногами крошил,

В ладонях подковы гнул.

Росту был высокого, статного,

Волос крепкий черный.

Голосом трубным устрашал,

Взглядом сильным на колени ставил…'.

6. Он не человек, он больше…

По старой горной дороге, по которой с трудом проезжала арба[1], устало брел человек. То и дело утирая пот, он медленно переставлял ноги. Иногда останавливался, тяжело вздыхал и, вытащив из висевшей на плече котомки кожаный мех, отхлебал немного воды. После пары глотков обязательно встряхивал мех и с видимым сожалениям прятал его обратно.

Путник напоминал очередного дервиша, подвижника-аскета, коих в последние годы много встречалось в этих местах. Они скитались от селения к селению, от мечети к мечети. Рассказывали о святых местах, о благословенных суфиях. Делились последними новостями, приходящими в горы с равнин. Перед уходом из селения с благодарностью принимали подаяние, не отказываясь и от продуктов.

Он, как и остальные, бы одет в ветхий плащ, под которых скрывался покрытый пылью халат. Его бритую голову покрывала приплюснутая шапка из старой овчины, которая уже давно годилась на подстилку для бродячего пса. За плечами висела горбатая котомка, вероятно, наполненная его скудными пожитками.

Правда, вблизи от путника закрадывались некоторые сомнения в том, что он принадлежит к славному племени дервишей, этих бездомных скитальцев и ищущих истину монахов. Что-то в нем было такое, что цепляло взгляд…

— Уф… Не слишком ли я вжился в образ? — со вздохом Ринат остановился у очередного валуна и сел на него, с облегчением вытягивая гудевшие от усталости ноги. — Какого лешего я навалил столько булыжников в свою сумку⁈ Решил стать самым аскетичными подвижником из всех подвижников? В святого вздумал поиграть?

Побурчав так немного и выпустив тем самым пар, Ринат вновь закидывал котомку с тяжелыми камнями за спину и отправлялся в путь. Было тяжело, постоянно хотелось есть и пить, к ночи сводило ноги судорогой, но, стиснув зубы, он вновь шел вперед. Винить было некого. Для безопасного возвращения домой ему было нужно буквально вжиться в образ бродячего монаха, аскета и подвижника, перед которым на Кавказе были открыты все двери. Ведь скиталец-суфий, известно всем, это благословенный Всевышним гость, помочь которому долг каждого правоверного мусульманина.

Понимая все это, Ринат серьезно и основательно подошел к своей маскировке. Еще на равнине он тщательно осмотрел всю свою одежду, избавляясь от любой чужеродной и неестественной детали. Пришлось выкинуть крепкий наборный пояс, подаренный казаками. Со слезами на глазах расстался с еще крепкими из свиной кожи, которых у странствующего дервиша по определению не могло быть. На ноги одел простенькие чувяки[2] из кожи. Из котомки недрогнувшей рукой выбросил богатые припасы, что могли вызвать совсем ненужные вопросы. Взамен почти всю суму наполнил подобранными с дороги булыжниками, которых набралось килограмм шесть — семь, не меньше. Тогда это ему показалось просто отличной идеей. Мол, дервиш, усмиряющей свою плоть тяжелыми камнями, вызовет особое уважение у простых горцев.

Первые три дня пути дались Ринату особенно тяжело. Сбились в кровь ноги от острых камней, попадающихся по дороге. Полы халата разодрались в лохмотья. Часть спины от тяжелой котомки превратилась в сплошной багровый синяк. Постоянно хотелось даже не есть, а жрать.

— А сейчас, вроде, готов, — усмехнулся он на утро четвертого дня, разглядывая отражение своего измученного лица в воде ручья. — Доходяга, краше в гроб кладут. Хотя, какой к лешему гроб? Здесь же все по-другому[3]… Короче, пора к людям выходить. А то, кто будет, мать его, мир завоевывать?

Первое селение, как на грех, относилось к тейпу хана Джавада, что делало проверку его маскировки особенно волнительной.

Сначала его увидели вездесущие мальчишки, тут же разразившиеся пронзительными криками. Босоногие сорванцы вороньей стайкой сорвались со своих мест и понеслись в аул, чтобы рассказать о показавшемся на тропе незнакомце. Когда Ринат добрался до невысокой, полуразрушенной стены, за которой уже начинались хижины, его уже встречали — пять или шесть угрюмых мужчин с полностью снаряженными к стрельбе ружьями. Явно не меньше горцев скрывалось за стеной и на крышах, при первой же опасности готовых обрушить на врага дождь из сотен свинцовых пыль. Не стоило обижаться на такой неласковый, почти враждебный прием. Здесь, в условиях частых междоусобных воин и нескончаемых набегах одного рода на другой, постоянная настороженность и готовность к немедленному отпору была жизненной необходимостью, залогом выживания народов Кавказа. Ведь за таким путником, выглядевшим совершенно обыденно, в любое мгновение могли появиться десятки вооруженных до зубов всадников.

Однако хмурость и неприветливость горцев тут же исчезла, когда в незнакомце они опознали безобидного дервиша. Усталого путника вежливо поприветствовали, предложили отдохнуть с дороги и поделиться своей мудростью. Хозяин ближайшей хижины, седобородый мужчина в полном расцвете сил, осторожно придержал странствующего монаха за локоть и проводил его во двор, где суетившиеся женщины уже накрывали стол. Словно по мановению волшебной палочки на чистом холсте появлялиськозий сыр, источавший пряный аромат; румяные лепешки, поджаристыми боками радующие глаз изголодавшегося путника; пузатая крынка с жирным молоком, заботливо накрытая выцветшей тряпицей; большая тарелка с кусками вяленого мяса и пучками дикого лука. С любопытством выглядывавшие из-за забора соседи шли не с пустыми руками, неся очередное блюдо с угощением.

Столь широкое гостеприимство, позднее прославленное людской молвой, тоже было неотъемлемой частью тяжелой и неспокойной жизни горца. Внутри него совершенно гармонично уживались, странным образом дополняя друг друга, два противоположных начала. Безудержная жестокость к врагу, фанатичная настороженность и враждебность ко всему чуждому и новому соседствовали рядом с истовой взаимовыручкой, исключительной готовностью к самопожертвованию и щедрым гостеприимством. Последнее в условиях Кавказа приобретало поистине фантастические проявления. Горец, принимая гостя в своем доме, угощал его, нередко в ущерб себе и своей семье, самым лучшими угощениями, защищал его от любой угрозы и опасности с оружием в руках[4].

— Слава Всевышнему, что привел тебя в наш аул, — хозяин подал Ринату влажный холст, чтобы освежить лицо и вытереть руки. — Святой человек в доме большая радость…

Его усадили на мохнатую теплую шкуру, подвинули ближе несколько пиал с ароматным содержимым. Хозяин, сидевший рядом, протянул ему лепешку. Ринат, уважительно кивнув, скупо отщипнул от нее. Только Всевышний знал, каких тяжких усилий ему стоило держать в этот момент личину аскета. С каким бы наслаждением он сейчас набросился бы на этот кусок и стал со звериным урчанием его пожирать.Этот умопомрачительный запах свежеиспеченного хлеба буквально сводил с ума, заставлял истекать слюной. Однако, срываться нельзя было ни в коем случае. Ведь, тогда могло возникнуть немало вопросов к его личине дервиша-аскета[5].

— Кушай, уважаемый. Только испекли, — хозяин, словно специально, поставил на дастархан еще две пышущие жаром лепешки.

С трудом пряча в глазах голодный блеск, Ринат положил кусок лепешки в рот и начал медленно жевать его. Рот наполнился слюной, окутавшей кусочки пищи. В доли мгновения от хлеба ничего не осталось.

— Только воды, — видя тянувшегося к пиале с чаем хозяина, пробормотал Риант; он прекрасно понимал, что ароматный чай лишь продлит страдания его голодного желудка и будет еще больше провоцировать на «жор». — Очень вкусный хлеб. Пусть благословит Всевышний твой дом и всю твою семью. Пусть твой стол всегда так же ломиться от угощений…

Расплывшийся в улыбке, пожилой горец тут же поклонился, приложив руку к сердцу. Большая честь для хозяина, принимающего гостя, слышать такие слова. Еще большая честь и награда слышать такую похвалы от святого человека, чьими устами нередко говорит пророк Мухаммад или даже сам Всевышний.

Чуть отпив горячего бульона из пиалы и надкусив лепешку, Ринат отодвинулся от стола. Пришлось еще раз поклониться удивленному таким поведением хозяину, решившему, что гостю что-то пришлось не по нраву.

— Хвала всевышнему я сыт, — скрепя зубами, выдавил из себя Ринат. — Много ли надо бездомному скитальцу, чтобы утолить свой голод и унять жажду? Совсем немного — пиалу воды и пару куском лепешки… Лучше поделись со мной новостями, которых я не знаю. Ведь хорошая беседа не хуже, а то и лучше доброго угощения…

Хозяин вновь расцвел, всем своим видом излучая гордость и важность. Ему было чем поделиться со своим гостем. Новость, рвавшаяся из его уст, была из тех, что гремит на площадях и созывает старейшин на той.

— Видно, уважаемый ты долго провел в пути и давно не выходил к людям, — Ринат утвердительно кивнул, одновременно разведя руками. — Разве ты не слушал, что люди белого царя[6] убили нашего имама. На большом тое его коварно убили, столкнув в ущелье.

Хозяин рассказывал, жутко гримасничая. Набившиеся в хижину соседи — с десяток бородатых мужиков — тут же поднимали нестройный гул недовольных голосов, едва только звучало прозвище «белый царь».

—…Через две седьмицы в Уцкутлье соберутся большие люди со всего Кавказа и будут думать о новом имаме. Поговаривают, что сам хан Джвавад желал бы стать новым имамом Чечни и Дагестана. Мол, с силой и удалью можно было бы давно изгнать русских с наших исконных земель, — имя Джвавада он произносил с особым почтением и даже придыханием.

Ринат же, напротив, услышав это ненавистное имя, с трудом сдержался, чтобы не выругаться. «Вот же упырь! Меня в могилу чуть не свел, а теперь сам на мое место лезет. Просто, красавчегг! Без мыла везде пролезет. Если надо по головам пойдет… Душить бы таких и душить, пока глаза из орбит не полезут».

— Еще говорят, что наш имам с ханом породниться хотел. Думал после тоя сестру Джавада второй женой в свой дом привести, — продолжал рассказывать горец, довольный, что сумел удивить божьего человека. — Джавад после тоя поклялся, что лично схватит и вырежет сердце у того проклятого русского убийцы. И схватил. Гнался за ним, стрелял, — одобрительно кивал хозяин. — Настоящий джигит…

Едва не задохнувшись от возмущения, Ринат закашлял. «Просто подметки на лету рвет! Херой! Повернись к такому спиной… Мудила ханский! Я тебе сделаю выборы! Будут тебе 105% голосов, падла! Век будешь меня помнить. Ссаться и сраться будешь при звуке моего имени! Я тебе устрою чудесное воскресение невинно убиенного…».

Этой ночью выспаться на сеновале, куда его устроил хозяин, ему так и не удалось. Дело было отнюдь не в кусачих насекомых или колючем сене. Всю ночь от заката и до самого рассвета он строил коварные планы по возвращению и жестокому наказанию своего врага. Благодаря своей богатой фантазии и непростому опыту жизни в 90-е в самой Казани Ринату удалось придумать такое, что бедняге Джаваду могло привидеться лишь в страшных кошмарах.

Со следующего утра он и начал воплощать свой план.

Идя от аула к аулу в образе странствующего дервиша, Ринат с небывалым вдохновением, в красках рассказывал о как бы посетивших его видениях. В одном месте горцы слышали о сотнях ядовитых гадюк, наводнивших склоны соседней скалы; в другом месте — о злобных черных волках, воющих ночами; в третьем — о странных огнях, горящих на священных мазарах[7], в четвертом — о звучащем в темноте голосе погибшего имама Шамиля, читающего слова священного Корана.

В последние дни перед выборами нового имама Ринат удвоил свои усилия. Чувствуя быстро утекающее время и накрывающиеся медным тазом планы, продолжил носиться по горным тропам, стараясь посетить, как можно больше селений.

-… Истинно, правоверные, вам говорю. Всевышний дает нам знаки, что примет имамом лишь достойнейшего, — в одном ауле вещал Ринат, самозабвенно закатывая глаза. — Откройте свои сердца для него…

В другом селении он продолжал нагнетать.

-…Так ли чисто сердце хана Джавада? Так ли он набожен? Не слишком ли жаден и сладострастен? — звучали его каверзные вопросы, после которых волей- неволей в душе каждого закрадывались сомнения. — Может ли вести мусульман тот, кто поклоняется презренному металлу?

В следующем селении его уже встречала целая толпа сильно взволнованных местных жителей, прослышав о приходе дервиша-провидца. Не испорченное цивилизацией, их сознание казалось мягкой глиной, с легкостью, принимавшей любую форму. Последним свойством Ринат и пользовался без зазрения совести, что вряд ли нужно осуждать. Можно, конечно, порассуждать о поразительном двуличии, страшном обмане и тд. и тп. Можно бить себя в грудь и уверять себя и остальных, что никакая самая благая цель не оправдывает такие бесчестные средства. Только все это будет пустым словоблудием, предаваться которому было смерти подобно! Древний Кавказ, населенный сотнями воинственных родов, кипел подобно перегретому паровому котлу. Как и в той истории, все подходило к водоразделу, за которым вновь должна была начаться бессмысленная бойня! Прикрываясь священными словами Корана и скрывая собственную жадность, знать вновь толкала горцев к войне, которая истребит большую часть мужчин, разрушит большинство селений и надолго погрузит Кавказ в страшную нищету и разруху.Понимая, что все изменить ему не под силу, Ринат страстно желал, хотя бы здесь избежать войны.

—…Угоден ли Всевышнему тот, кто больше всего на свете любит золото? Разве этому нас учит Коран? — снова и снова вопрошал Ринат, оглядывая внимательно слушавших его жителей очередного аула. — Почему ваши сыновья, отцы и братья должны умирать за лживые вещи? Разве отцу больше не нужны свои сыновья, женам мужья, а детям отцы?

Не обвиняя напрямую хана Джавада в своем убийстве, Ринат в каждой проповеди ставил под сомнение его слова о русских убийствах.

—… Разве русские столь умелы и находчивы, что среди бела дня могли пробраться в наш дом? Или может наши мужчины ослабели и ослепли, позабыв свои воинские умения? — едва не выкрикивал он, заставляя горцев зло хмуриться. — Не-ет, тысячу раз нет. Наши дома подобны крепости, через стены которой и мышь не проскочит…

Не забывал Ринат и о себе любимом, всякий раз спрашивая о своем теле.

—…А разве кто-нибудь своими собственными глазами видел тело нашего имама? Ты? Или ты? Или может быть ты видел? — тыкал он пальцем первых же попавшихся горцев, сразу опускавших глаза. — Никто не видел его тела…

Когда до времени выбором осталось несколько дней, Ринат закончил метаться по селениям и будоражить народ. Его проповеди со множеством каверзных вопросов сильно «подогрели» народную молву, что породила целую волну слухов, предсказаний и недомолвок. Подобно вездесущей воде вся эта масса около- или псевдо правды / лжи проникала в каждое селение, каждую хижину и кишлак, заставляя горцев во-многом сомневаться и на многое смотреть совершенно по-другому.

В одном из селений — небольшом ауле, примостившемся под высокой скалой у него родилась идея, как более эффектно появиться среди горцев в качестве самого себя. Он прекрасно понимал, что хан Джавад, при виде его физиономии, вполне может попробовать довести убийство до конца. В очередной раз ему могло и повезти. Поэтому возвращение должно было быть таким, чтобы морально и физически раздавить своего конкурента.

—…А что может быть эффектней появления чудом спасшегося имама Шамиля с небес? Что? Ответ прост — ничего, — ухмылялся Ринат, уединившись в небольшом сарае. — Надо спуститься прямо на голову этого урода, чтобы все собравшиеся на выбору видел своего настоящего имама. В добавок еще нужно обязательно выкрикнуть что-то соответствующее месту и времени — что-нибудь сильное…

Помня о своем спасении с помощью самопального парашюта, он решил использовать здесь тот же прием. Правда, на этот раз от парашюта он отказался, посчитав мало пригодным для его целей. Перебрав в уме то, что ему было бы под силу соорудить за пару дней из подручных средств, Ринат остановился на простейшем варианте планера, точнее обыкновенного летающего змея. Кое-какой опыт полета на планерах у него был, что позволяло надеяться на успех.

Материалы удалось раздобыть в последнем из селений, где он расположился. Впечатленный идущей за ним славой всезнающего суфия и могущественного провидца, один из местных узденей, довольно зажиточный уздень, с радостью снабдил его большим отрезом настоящей шелковой ткани. В добавок в его сарае удалось даже разжиться крепкими бамбуковыми палками, которые остались у него то ли от китайского каравана, то ли от чье-то шатра. Другой горец поделился большим мотком крепкой пеньковой веревки, которая должна была пойти на скрепление каркаса змея.

Забрав все добытые материалы и погрузив их на невозмутимого пузатого ослика, Ринат отбыл из селения. Его провожало почти все селение — от мала до велика, сначала шепотом, а потом во весь голос, обсуждая и странного чудаковатого дервиша, и его непонятные вещи, и страшные предсказания. Он же, не оборачиваясь шел вперед, ища какое-нибудь укромное местечко. Предстояло много работы, а времени почти уже не оставалось.

Почти до полудня ему пришлось бродить по склонам гор в поисках подходящего места, пока, наконец, перед ним не открылась небольшая уютная ложбинка. С трех сторон она была скрыта неприступными, почти вертикальными скалами. Сюда вела узкая тропка, судя по многочисленным следам копыт осторожно архара не знавшая человека.

— То, что надо, — с облегчением выдохнул Ринат, начиная снимать поклажу с чуть живого ослика. — Думал, ишак загнется от тяжести…

У него совсем не было иллюзий в отношении своих способностей в качестве мастера-строителя летающих аппаратов. Какие у него могли быть специальные навыки? Может диплом инженера? Нет! Он имел лишь некое представление…

Бамбуковые палки по полтора — два метра длинной оказались на редкость прочными и, главное, легкими. Их было сложно сломать. При усилии бамбук гнулся и пружинил, что делало его просто незаменимым материалом для диверсии. Из бамбука он собрал каркас простейшего змея с треугольным контуром.Для пилота снизу прикрепил несколько упоров, к которым привязывались прочные ремни.

Размах крыльев получился знатный, под полных четыре метра. Где-то Ринат читал, что подобной площади крыльев должно хватит для взлета с взрослым мужчиной в качество балласта.

— Вот, мать его, и проверим эти сведения, — пробурчал он, наматывая новый веревочный виток на одно из перекрестий змея. — Лишь бы в воздухе не развалился…

Пришлось сильно помучится с шелком, который никак не хотел натягиваться на крыльях змея. Плотный шелк постоянно скользил, все время намереваясь ускользнуть из его рук. Приходилось подключать не только руки, но и ноги.

К вечеру этого дня Ринат, наконец, закончил свое строительство. Получилось на вид довольно неплохо. Конструкция весила килограммов пятнадцать — восемнадцать и казалась, в целом, надежной. Нигде ничего не скрипело, не трещало. Под нажимом бамбуковые палки чуть пружинили и сразу же возвращались обратно. Удобным выглядело место для пилота, куда Ринат намотал часть своего старого плаща для мягкости. Ведь никто не знал, как пойдет полет…

Утро дня он встретил перед горой, что громадиной возвышалась над нужным ему аулом. Со склона, на который ему удалось взобраться, до селения было чуть больше пяти километров. Правда дорога проходила через глубокий овраг и небольшую речушку, еще больше утяжелявших предстоявший путь.

Все еще раз взвесив, Ринат понял, что лучшего места для старта ему не найти. Тут была наилучшая точка. Высота, ветер, уклон, обзор — все было таким, как нужно. Оставалось лишь дождаться, когда начнется сход для выборов имама Чечни и Дагестана.

К своему удивлению он едва не проспал нужный момент. Набегавшись и наволновавшись за последние дни, он задремал прямо на своем наблюдательном посту. Разбудила его какая-то здоровенная птица, от которой сильно несло тухлятиной. Это черное общипанное создание слишком громко каркнуло, отчего Ринат и проснулся.

— Вот же придавил я на массу, — проговорил он, замечая уже высоко стоявшее в зените солнце. — Чуть не проспал весь праздник… Пора, кажется. Черт, руки-то как дрожат, — те у него, действительно ходили ходуном. — Ничего… Бог не выдаст, свинья не съест. Б…ь, опять свинью вспомнил…

Еще что-то буркнув про себя, Ринат по глубже за пояс засунул кинжал, вынутый из котомки. Правда, через мгновение отправил клинок обратно на свое место. Сейчас его оружием были полет и слово. Если это не проймет сторонников Джавада и его самого, то ему не помогла бы и пушка. Слишком уж много было там его людей.

— С Богом… — выдохнул он воздух, и, еще крепче ухватившись, за ручку, резко бросил свое тело вперед со скалы.

Сердце сразу же ухнуло в пятки. Поток воздуха ударил в лицо, а тело моментально потеряло всякий вес. К свисту рвущегося воздуха присоединилось жалобное поскрипывание бамбука, отчего пол на спине лился ручьями. Однако, он летел! Он летел по настоящему!

— У меня получилось… Получилось… Ха-ха-ха-ха, — заржал он, запрокинув назад голову. — Я лечу, лечу…

Его охватило непередаваемое чувство легкости, стремительности, когда чувствуешь себя птицей. На какой-то миг он почувствовал себя абсолютно свободным, как та чайка из романа Ричарда Баха. Мог лететь вперед, назад, вправо, влево или вверх. Могло ли быть что-то чудесней этого ощущения полной раскрепощенности и абсолютной свободы? Существовало ли что-то прекрасней открывающегося перед ним вида высоченных, покрытых мохнатыми шапками снега, гор? Вряд ли.

…Далеко внизу показалась большая ровная площадка у селения, сотнями каменных хижин обнявших высокую скалу. Сотни и сотни мужчин стояли вокруг длинного стола с сидевшими за ним аксакалами со всей Чечни и Дагестана. У торца стола, на самом почетном месте, угадывалась грузная внушительная фигура хана Джавада, о чем-то вещавшая перед аксакалами. Время от времени стоявшие за ним горцы, перебивая друг друга, начинали громко выкрикивать его имя. Скандировали они его до тех пор, пока довольно улыбающийся хан не делал отмашку рукой. Мол, хватит, довольно.

Словом, все было ясно и без суфлера. Джавад, пользуясь серьезным финансовым, военным ресурсом, просто напросто продавливает свою кандидатуру на пост имама Чечни и Дагестана. Знати пообещал жить по-старине, бедноте — новые набеги и добычу, аксакалам — почет и уважение, духовенству — новые мечети и богатые подношения.

С высоты Ринат еще разглядел кое-что. Чуть в стороне от стола, где собрались аксакалы, торчал толстый вкопанный в землю столб, к которому был привязан какой-то человек в форме русского солдата.

—…Чего у них тут такое? Жертву что ли приносят… — морщась от ветра, бормотал Ринат. — Стоп! Джавад, падла, же обещал свалить мое убийство на русских. Вот тебе и готовый виновник! Хитровыделанный урод! Придумать же такое… Наверное, опять сказку свою людям рассказывет. Так мол и так, мои хорошие братья. Убили нашего мудрого и любимого имама Шамиля проклятые русские солдаты. Мне же, хану Джаваду, удалось схватить этого убийцу. Буквально, под пулями, рискуя своей жизнь… Тьфу! Падла! Слов других нет.

От этой живо представленной картины его такая злость взяла, что он дернулся всем телом. Планер, и так державшийся на честном слове, тут же отреагировал, бросив его в пике. Волосы (что там волосы? Все тело!) встали дыбом! С хрустом переломилась одна из ореховых палок каркаса планера, из-за чего правое крыло затрепетало на ветру бесполезной тряпкой.

— А-а-а-а-а-а-а-а! — заорал он то ли от страха, то ли от восторга, едва не вываливаясь из креплений. — А-а-а-а-а-а-а-а! Джавад, падла! А-а-а-а-а-а-а!

Захлестнувший адреналин залил его до самых бровей, заставляя выпрыгивать сердце из груди. Ветер с силой хлестал по лицу, выбивая из глаз слезы. В голове завертелся безумный водоворот самых разных мыслей — самая настоящая каша, щедро сдобренная страхом и восторгом, ожиданием скорой смерти, отчаянием.

— А-а-а-а-а-а! Я, б…ь, Гастелло бородатый! Джа-в-а-а-а-ад! — тело вытянулось в струнку, еще больше увеличивая скорость падения. — А-а-а-а-а-а-а!

Переживаемые им в этот момент чувства и эмоции не шли ни в какое сравнение с теми, что снежной лавиной накрыли находившихся внизу людей. Едва только тень от его планера коснулась поля у селения, как первые люди начали задирать головы к небу. Кто-то удивленно вскрикивал, кто-то начинал шептать молитвы, кто-то хватался за кинжал или ружье. Когда же с высоты стали раздаваться первые вопли, то толпившихся внизу людей охватило настоящее безумие.

Звучали отчаянные крики. Одни взывали ко Всевышнему, другие проклинали дьявола, третьи от дикого ужаса несли безумную тарабрщину.

Бах! Бах! Загрохотал первые выстрелы! Бах! Бах! Многие ломанулись в ближайшие хижины, стремясь за их каменными стенами спрятаться от иблиса[8].

Издав громкий вопль, Джавад упал на землю и, извиваясь змеей, пополз под стол. Добротный, сбитый их мощных досок, он казался хорошей защитой. Об этом же подумали и другие, что, отпихивая друг друга, ломанулись под спасительную крышу.

— А-а-а-а-а! — Ринат орал так, как никогда до этого. — А-а-а-а-а-а!

К счастью, внезапным порывом ветра планер и его самого бросило в сторону лепившихся друг к другу хижинам. В самый последний момент перед ударом Ринат успел сгруппироваться и, закрыв голову руками, вжался в клубок.

С пушечным ударом он проломил соломенную крышу какого-то курятника или овчарни. Упади его планер несколькими метрами южнее, то своим телом ему пришлось пробовать на прочность каменную крышу дома какого-то зажиточного горца. Удалось бы ему не сломать себе шею о плиты сланца, одному только Богу известно.

Придя в себя, Ринат увидел перед глазами остатки насеста с остатками куриного помета.

— Тьфу! Тьфу! — сплюнув выступившую во рту кровь, он поднялся на ноги и медленно подошел к хлипкой двери. — Планер, б…ь… Летайте нашими авиакомпаниями….

Дверь, тихо скрипнув, пошла вперед. Он сделал шаг вперед, к солнечному свету, и встал, как вкопанный, перед десятком стволом. Кремневые ружья, старые дедовские фитильные карамультуки[9] смотрели на него, чуть подрагивая в руках бледных, без единой кровинки, горцев. Чувствовалось, вот-вот у кого-нибудь не выдержат нервы и прозвучит выстрел.

— Бисми ль-Лля̄хи р-Рах̣ма̄ни р-Рах̣ӣм[10], — развернув плечи и высоко вскинув голову, Ринат начал читать молитву; сначала тихо, а потом все громче и громче стали звучать священные для каждого мусульманина слова, открывающие[11] Коран. — Аль-Х̣амду ли-Лля̄хи Рабби ль-'а̄лямӣн[12]…

Что он еще мог сказать, смотря в десяток черных зрачков? Изрыгнуть из себя очередной поток ругательств⁈ Взывать к милости? Звать на помощь? Откуда изнутри, сами собой, начали всплывать слова молитвы, которую ежедневно читала его апкай[13] в далеком-далеком босоногом детстве. Именно сейчас перед лицом неминуемой смерти эти слова наполнились для него особым смыслом. Ринат смотрел на сотни стоявших плечом к плечу горцев, в глазах которых священный страх соседствовал с фанатичной отвагой, и ясно понимал, что именно этот миг все решит в его жизни и, в конечном итоге, в жизни всего Кавказа…

Делая шаг за шагом, Ринат шел вперед. Медленно отведя от себя стволы ружей, делал очередной шаг, затем следующий.

— Ар-Рах̣ма̄ни р-Рах̣ӣм[14], — он ловил глазами взгляд ближайшего горца и «давил», пока тот не отводил его. — Ма̄лики йаўми д-дӣн[15]…

Так, шаг за шагом, он продвигался к столу, вокруг которого вновь застыли аксакалы с вытянутыми от удивления лицами. «Момент истины… Точка бифуркации… Я смогу… Я почти победил… Осталось всего ничего…Осталось, лишь шагнуть вперед… Ринат, твою мать, давай!».

Подойдя к столу, остановился. Обернулся назад, где замерли провожавшие его взглядами горцы.

— Я… имам Шамиль! — в стоявшей тишине его слова прозвучали особенно громко и внушительно. — Я имам Дагестана и Чечни! Я Меч Ислама! И я вернулся… оттуда, —, поискав глазами Джавада, он буквально впился в него взглядом. — Чтобы покарать предателя!

Тишина, и так напоминавшая кладбищенскую, зазвучала, как натянутая струна. Не звучало ни звука. Однако, все понимали, что сейчас заговорит оружие и прольется кровь.

Первым нервы не выдержали у Джавада, несмотря на всю его показную бесшабашность оказавшегося довольно трусливым человеком. Правда, кого не проймет столь эффектное возвращение мертвеца? Он же собственными глазами видел, как имама Шамиль, накрывшись каким-то куском тряпки, упал в ущелье, в бурную реку. Семь дней и семь ночей его люди бродили по берегам той реки, но не нашли никаких следов утопленника.

— Не-е-ет… Не может быть… Я же своими собственными глазами видел, как ты упал в ущелье, — заикаясь, бормотал хан. — Ты не можешь быть им… Не-е-ет! Это все джаду[16]… Это все проделки арвахов[17]…

Джавад был потрясен до глубины души. Бледный как смерть, с трясущимися губами и широко раскрытыми глазами, он никак не мог поверить в спасение имама Шамиля. Все его естество сопротивлялось, всячески пытаясь дать иное, сверхъестественное объяснение этому. Ведь не мог обычный человек выжить после такого, что они устроили возле той башни…

Пальцы его скользили по поясу, пытаясь нащупать рукоять кинжала. Безуспешно. Кинжал лежал под столом, где не так давно Джавад пытался спрятаться.

— Не-е-т… Это чародейство, — кривился он, начиная пятить в сторону коновязи. — Ты не человек. Не-е-е-т. Мы убили тебя… Имама Шамиля больше нет…

Оказавшись у первого попавшегося жеребца, он, несмотря на свой внушительный вес, буквально взлетел на него. Резко обернувшись, Джавад с ненавистью сверкнул глазами и вдавил шпоры в бока коня. Через мгновение к лошадям побежали его люди, спешившие догнать своего хана.

Правда, на его бегство мало кто обратил внимание. Сейчас внимание всех собравшихся горцев — сотен и сотен людей — было приковано к Ринату. Какие только эмоции не читались на их лицах: страх и подозрение, удивление и узнавание, радость и восхищение.

— Братья, я вернулся! — громко крикнул Ринат, решив «ковать железо, пока было горячо». — Услышьте меня! Все, что говорил отступник и предатель веры Джавад, ложь! Не было никакого урусута-убийцы! Было лишь предательское нападение на меня и моих кунаков[18]! Наплевав на заветы наших отцов, Джавад напал на нас за своим столом. Отравленные сонной травой, мои люди ничего не смогли сделать.

Каждое новое бросаемое обвинение в адрес врага было еще тяжелей прошлого. Ринат кричал о порушении древнего закона гостеприимства, об отсутствии чести и достоинства, об исполнении языческих обрядов.

— Я видел, братья, как он клал требы языческим идолам! Слезно просил у них удачи в воинских делах и любовных утехах! Слышал, как он хулил Всевышнего за строгость и немилость! — эти обвинения горцы ловили с каменными лицами, вот-вот готовыми взорваться гневными криками. — Разве вы не видели на его лице печать разврата и богохульства?

Из толпы к нему уже пробирались, узнавшие его мюриды. Со слезами они опускались на колено и касались губами полы его халата, выражая тем самым свое уважение и радость от встречи. Подходили седобородые аксакалы со словами приветствия. Собравшиеся на выборы имама со всего Кавказа мулы читали благодарственный намаз. Раздавались радостные голоса, выстрелы в воздух. С места срывалась очередная фигура и, взлетая на коня, исчезала за околицей, чтобы принести в другие аулы радостную весть.

Лишь когда этот сумасшедший день закончился и Ринат оказался в постели, он со всей ясностью осознал, что так больше продолжаться не может. Все его действия, усилия напоминали безумную гонку за чем-то несбыточным и очень далеким. Он постоянно прилагал совершенно немыслимые усилия, то и дело сталкивался с непонятными проблемами на пустом месте.

— Это какое-то метание из одного угла в другой, а потом в третий, в четвертый, в пятый… Проблемы лезут из все углов, как тараканы. Как теперь наказать этого урода Джавада и десяток ему подобных ханов? Где взять оружие и амуницию? Откуда раздобыть деньги на инструкторов для мюридов? Чем их кормить? Кто, вообще, должен всем этим заниматься?

Эти и сотни других подобных вопросов бомбардировали его мозг, грозя его взорвать.

— Не-ет. Больше нельзя так. Нужна четкая система, стройная организация и строгая иерархия — исступленно шептал он, смотря остекленевшими глазами в потолок. — Словом нужно государство, а не банда разбойников, с которым никто не станет договариваться. Бандита легче пристрелить, как бешенную собаку. А вот с главой чего-то организованного и структурированного можно попробовать и поговорить. Вдруг получиться что-то дельное…

Очередное ночное бдение вылилось в яростный мозговой штурм, главными и единственным участникам которого стал он. Опираясь на опыт и знание будущего, Ринат пытался ответить на вопрос: как ему строить настоящее государство на Кавказе? Первые ответы, один за одним всплывавшие в его голове, он отвергал, не принимая.

-… Нужен стержень, на котором будет держать весь многонациональный Кавказ. Может начать с адатов и вокруг них построить государство. Неспроста ведь горцы держаться за них… Не-ет. Бред, полный бред. Тут у каждого рода свой обычай, свои правовые традиции. Они здесь веками мелкие обиды могут помнить. Как говориться, случайно задавил соседскую курицу, а лет через пятьдесят твоего внука застрелят из-за этого… Не-ет. Натягивать местные адаты на весь Кавказ совсем неудачная идея. Резать станут друг друга, как поросей. По ним вон за измену губы и нос резали до самого черепа. Или за касание чертовой шапки могли голову отрезать…

В конце концов нужная идея нашла его сама. Оказалась, она лежала на поверхности. Просто ее нужно было поднять, бережно отряхнуть и сделать знаменем.

-… Ха-ха-ха-ха. Я натуральный баран! — не сдерживаясь, заржал Ринат. — Все же уже придумано до нас. Есть же такой стержень, которой можно сделать основой Кавказа! Шариат[19]. Это же готовая система жестких правил на все случаи жизни, простая и очень понятная. Неспроста ведь в мое время по шариату почти ярд мусульман жил…

[1] Арба — высокая двухколесная повозка (телега), широко применявшаяся на Кавказе и южных губерниях Российской империи.

[2] Чувяки — мягкие сафьяновые башмаки (туфли) с тонкой подошвой.

[3] По исламскому похоронному обряду покойного заворачивают в специальное полотно и хоронят в таком виде в особой боковой или вертикальной выемке могилы.

[4] Известен пример поручика Г. В. Новицкого, который в целях картографирования восточного побережья Черного моря, Закубанья и Кабарды в 1829 г. совершил длительное путешествие по землям враждебно настроенных к русским народов. В пути он выдавал себя за слугу своего проводника. Для этого ему пришлось одеться по-черкески, отпустить бороду, обрить голову, выучить несколько черкесских слов. Когда его опознали в качестве русского офицера и попытались схватить, он стал успешно прикрываться статусом гостя. Преследователи, не желая начинать вражду с местными жителями, на время прекращали погоню.

[5] Поручика Г. В. Новицкого, тайно осуществлявшего рекогносцировку горских земель, в одном из аулов на р. Пшише разоблачили местные жители. Ему указали на характерную выпуклость изгиба большого пальца ноги, свидетельствующего о частом ношении сапог.

[6] Белый царь — прозвание, даваемое восточными народами российским государям со времен Ивана Грозного.

[7] Мазар — могила «мусульманского» святого, в ряде современных мусульманских стран считающаяся примером языческого поклонения и вследствие этого подвергается особой критике.

[8] Иблис — в исламской традиции является джином, который за свое усердие был приближен ко Всевышнему, приравнен к ангелам, а позднее низвергнут с небес. Считается врагом человека.

[9] Карамультук — длинноствольное фитильное ружье с простейшим механизмом для воспламенения порохового заряда.

[10] Во имя Аллаха Всемилостивого и Милосердного.

[11] Открывающие Коран слова — сура Аль-Фатиха (Открывающая), первая сура по порядку расположенная в Коране и первая, по канону, ниспосланная Всевышним. Сура у мусульман называется Матерью Книги по фундаментальной важности заложенных в ней идей о единобожии, неминуемого наказания за грехи, о будущей жизни и тд.

[12] Хвала Аллаху Господу миров.

[13] Апкай — бабушка на татарском языке.

[14] Всемилостив и Милосерден Он один.

[15] Дня судного один Он Властелин.

[16] Джаду — у многих народов Кавказа так называют колдовство, чародейство.

[17] Арвахи — в языческой традиции, в тот период продолжавшей игравшей большую роль у мусульманских народов Кавказа, так назывались духи предков.

[18] Кунак — лицо, связанное с кем-либо посредством древнего обряда узами крепкой дружбы и обязательствами оказания помощи. В данном контексте под термином понимается побратим, поклявшийся защищать имама, в том числе и ценой своей жизни.

[19] Шариат — комплекс предписаний, взятых из Корана и Сунны и подробно определяющих практически все сферы повседневной жизни мусульман. В настоящей истории жизнь простого горца регулировалась в первую очередь местными правовыми обычаями — адатами, которые довольно сильно разнились от местности к местности.