Полумесяц и крест

Глава 4 Судьба преподносит очередной подарок

Отступление 8.

Ибрагимова М. И. Имам Шамиль. Книга 1. В 2-х кн. М., 2012.

'… Плоть от плоти простого народа, знаток и выразитель его самых сокровенных чаяний, трудяга и аскет, он с неимоверной жадностью усваивал новые для него знания, нередко пренебрегая пищей и сном. Редкие минуты отдыха имам проводил с книгами, старинными рукописями и своими записями, почитая это занятие в качестве одного из важнейших для человека. В связи с этим некоторые из современников сравнивали его с величайшим русским гением-самородком Михайло Васильевичем Ломоносовым, указывая на столь же значительные энциклопедические знания в десятках наук, поразительно широкий кругозор и потрясающую, почти пророческую прозорливость. Последнее еще при его жизни стало источником многочисленных пересудов и сплетен, в которых самым невероятным образом переплелись слухи о его святости, об обладании им необычными магическими способностями. Фанатично преданные мюриды называли его махди[1] или авлия, восхищенные его эзотерическими умениями иностранцы — новым Нострадамусом. Тщательно записаны и сохранены для потомков более тысячи высказываний имама Шамиля о будущем, большая часть которых удивительным образом сбылась с поразительной точностью.

… Одним из самых необычных его предсказаний, смысл которого открылся ученым лишь в середине прошлого века, были слова о страшной разрушительной силе атома. Как гласит легенда, имам провозгласил это пророчество после одного тяжелого боя, когда был сильно оглушен взрывом разорвавшегося рядом снаряда. Придя в себя, он несколько раз произнес неизвестное прежде слово «ядрен-батон». Удивленным спутникам, испугавшимся за его жизнь, имам рассказал про ужасное оружие будущего — ядерные бомбы, особая опасность которых состояла в неконтролируемом делении атомов радиоактивных веществ. Обращаясь к этимологии термина, исследователи высказывали различные версии его происхождения. Одни (М. К. Габдулаев, Т. Л. Шала и др.) видели во второй его части древнегрузинское слово «батоно», которое первоначало означало «господин». Согласно этой версии, страшное оружие будущего называлось уважительно, с приставкой господин или повелитель. Другие (С. Р. Карпов, Д. Н. Завгаева и др.) видели отсылку к слову «ядро», которое в будущем оружие и выступало главным источником разрушающей силы. Третьи (З. И Вершинина, Ф. Ч. Маркаев и др.) считали, что в названии оружия использовано слово «ядреный» и означающий «крепкий», «пышущий силой»…

Отступление 9.

Соколов Д. Ю. Необычные изобретения. От Вселенной до атома. М., 2012. 144 с.

'…Как вы думаете кого считают одним из самых плодовитых изобретателей в человеческой истории? Не знаете? Тогда знакомьтесь со списком самых продуктивных гениев-практиков, чьи изобретения буквально перевернули целые отрасли научного знания и оставили неизгладимый след в нашей жизни. Итак…

Шунпей Ямадзаки. Имеет более четырех тысяч оформленных патентов на свои изобретения в сфере новейших технологий. Им были разработаны новые виды транзисторов на полупроводниковых пленках, новая технология по созданию дисплев…

Томас Эдисон, автор примерно тысячи изобретений. Изобретатель «приложил руку» к совершенствованию телеграфа, телефона и киноаппарата; разработал один из первых работающих прототипов электрической лампы накаливания, фонограф…

Николо Тесла, автор более ста пятидесяти изобретений, каждое из которых является, поистине, революционным. Несмотря на то, что его изобретательскую деятельность многие связывают в первую очередь с областью электромагнетизма, великий серб имел множество зарегистрированных патентов и в других сферах — робототехники, баллистики, радиоактивности.

Имам Шамиль, прославился многими оригинальными изобретениями практического характера, многие из которых не были зафиксированы в патентах, но остались народной памяти. Его биографы говорят, как минимум, о ста документально подтвержденных изобретений — саморезный шуруп, прищепка, самописная пишущая ручка, батут, сифон, парашют,…'.

4. Судьба преподносит очередной подарок

Все шло по плану. Пусть немного сумбурному, противоречивому, словно склеенному на коленке, но все же его плану.

Сделанная им ставка на беднейшую часть горцев в попытке объединить под своей рукой Кавказ полностью себя оправдала. Горцы, веками опутанные густой сетью жестоких родовых обычаев, нередко бесчеловечных традиций, с восторженной радостью принимали его гонцов с вестью о новых справедливых законах. Мюридов Шамиля встречали как дорогих гостей. В селениях на улочки высыпали все жители, одетые в праздничные одежды. Во дворах накрывались столы, на которые ставилось праздничное угощение. В мечетях звучали молитвы, провозглашавшие здравницу имаму Шамили, защитнику обездоленных и страждущих. С самых дальних сел, затерянных глубоко-глубоко в горах, потянулись цепочки фанатичных неофитов[2], останавливавшихся в каждом ауле и зовущих на службу к великому шейху.

Правда, были и недовольные его первыми шагами на новом поприще. Это крупные ханы, богатые беки и их приспешники уздени, которых новый порядок с положения господ и повелителей низводил до уровня простых общинников-горцев. В одночасье рушилась вся их картина мира, которые они тщательно выстраивали десятилетиями. Богатеи лишились всех своих привилегий: право владения рабами, право суда над жителями целых районов, право установления любых податей и повинностей (начиная от налога на мост и кузню и заканчивая правом первой брачной ночи).

Почти все из них молча проглотили новые правила, засев в своих родовых аулах. Превратив их в настоящие крепости, беки прятались от своих же недавних рабов, остро желавших воздать им за годы унижений и оскорблений. Лишь единицы открыто выражали свое неудовольствие — самые крупные и богатые ханы, под началом которых были сотни, а нередко и больше вооруженных джигитов. Особенно неистовал хан Джавад, род которого несколько веков владел целой областью с десятком аулов и тысячами жителей. Он принародно объявил имама Шамиля отступником от заветов предков и радетелем за запретные нововведения[3] в Исламе, пообещав все вернуть обратно. Хан разворачивал всех посланников и проповедников имама, предварительно всыпав им палок.

Ринат даже не думал воспринимать все эти угрозы, считая их проявлением бессилия ханов и беков. Однако, время показало, что он глубоко ошибался. Враг, грозя всеми мыслимыми и немыслимыми карами, все это время готовиться к нападению, которое вскоре и состоялось.

…Бах! Бах! Бах! Один за другим хлестнули ружейные выстрелы. Свинцовые шарики с визгом ударили в край бойницы и рикошетов ушли в небо. Ринат, по лицу которого хлестнула каменная пыль, выругался и спрятался обратно. Враг, по-прежнему, караулил каждое его движение.

— Падлы, плотно обложили. Носа не высунуть, — шипел Ринат, отходя в глубину башни и начиная перезаряжать второй ружье. — Какой я же болван, так подставиться! Поверить Джаваду — это же полный мрак! Приходи, уважаемый эфенди, нам нужно поговорить, решить дело миром, как и полагается добрым мусульманам, — скрипя зубами, передразнивал он своего врага. — Хан Джавад же урод, каких еще поискать надо. На нем пробы ставить негде. Б…ь, что теперь скулить⁈ Надо что-то делать…

Он в отчаянии обгляделся, словно надеясь что-то увидеть новое. К сожалению, его взгляд, по-прежнему, натыкался на каменные стены из неровных булдыганов.

Ружье перезаряжал с такой злостью, что рассыпал порох из газырницы. Руки тряслись. Хотелось этого Джавада душить и душить, медленно сжимая руки на его жирной шее.

Подумать только, его, как сопливого пацана, обвели вокруг пальца! И, главное, кто это сделал? Хан Джавад! Это твердолобый жирный мужик, который и два слова связать не мог, написал ему такое льстивое и полное меда послание, что он растаял. Хан уверял, что он во всем раскаялся, что осознал все свои прегрешения. Мол, он ясно понял свою неправоту и готов всеми силами помогать имаму в его трудном и справедливом деле — объединении Кавказа под сенью Ислама.

Боже мой, каким же он был наивным! Возомнил себя всезнающим вершителем судеб едва ли не целого мира, почти настоящим мессией. Б…ь, оракул сраный из будущего!

— Мудак! — от всех этих мыслей его даже перекосило. — Как же я на все это повелся? Правда, как сопливый пацан…

Поверив в искреннее раскаяние хана Джавада, Ринат вчера прибыл с небольшим отрядом в его родовое селение. Соблюдая горские традиции, они должны были вместе преломить хлеб, прочитать совместную молитву и этим доказать свое примирение.

— Ей Богу, бошку оторву этому уроду, — бурчал он, продолжая снаряжать ружье своего погибшего мюрида. — Б…ь, и сам пропал не за грош и людей своих подвел под монастырь.

Коварный хан встретил его с большим почетом у самого края села. Словно дорого гостя и любимого друга. Придержал Рината за стремя, пока он спускался со своего жеребца. Лично преподнес серебряную чашку с холодным айраном[4], чтобы тот освежился после дальней дороги. Вознес похвалу Всевышнему, что тот привел к нему на порог такого дорогого гостя. В самом селении играла музыка, горели костры с огромными котлами с ароматным пловом и душистой бараниной. Рассадив за богато накрытыми столами его мюридов между своими людьми, Джавад долго вел сладостные речи. Поминал через каждое слово Всевышнего, пророка Мухаммада и его, имама Шамиля. Большего почета сложно было себе даже представить! Как тут не расслабиться?

— Чего тут скажешь? Я придурок! — все никак не мог успокоиться Ринат. — Черт рогатый! Уши развесил, как красная девица на свиданке. Раз и уже не девица.

Бормоча себе все это под нос, он складывал у каменной стенки свой скудный арсенал — оба винтовальных ружья, пистолет и шашку.

— Куда я смотрел? Задницей ведь чувствовал какой-то подвох. Надо было сначала умишком пораскинуть, а потом действовать…

Оказалось, во время праздника ему и его людям подсыпали сонную траву, чтобы потом их всех благополучно схватить. К счастью, в тот день Ринат животом маялся, почти ничего не ели и не пил, часто посещал отхожее место. После очередного своего возвращения к праздничному стволу Ринат совершенно случайно подслушал разговор двух горцев, обсуждавших, как они будут делить имущество плененных мюридов. Недолго думая, он заорал благим матом про засаду и сигану в темноту. Во время поднявшегося затем шума, благополучно выбрался из села и спрятался в одной из родовых башен. Тогда ему, усталому и растрепанному, казалось это наилучшим вариантом. На утро он думал осторожно спуститься в ущелье, через которое можно было в итоге выйти к селению со своими сторонниками.

Однако, все его планы пошли прахом…

Под самое утро к башне пробился один из его мюридов, истекающий кровью, едва живой. Прежде чем отдать Богу душу, горец успел рассказать, что остальных повязали сонными и по-тихому передушили. Следом появился и сам хан Джавад со своими людьми.

— Мать вашу, история повторяется! — рычал Тимур, вспоминая эти недавние события. — Опять я в башне! Б…ь, все началось в башне и, похоже, здесь же закончиться… Черт побери! В тот раз хоть спрыгнуть можно было. Здесь же, с одной стороны три десятка бородатых рыл со стволами, а с другой стороны — ущелье без дна. Рыбкой нырнул туда и всмятку…

Ринат пригибаясь прошел к противоположной бойнице, как раз выходящей в то самое ущелье без дна. Высунулся наружу почти до пояса. В очередной раз убедился, что здесь ловить было нечего. Стена здесь у башни почти отвесная, протянулась на добрых двадцать метров. После скала падала вниз еще на полсотни метров. В самой же глубине ущелья едва просматривалась голубая змейка горной речки, несущей свои воды с гор в долину.

— Не-ет, здесь глухо, без вариантов. Я не супермен, чтобы в трусах на лосины летать, — потемнел лицом Ринат и с тяжелым вздохом полез внутрь башни. — Выходит, выход из башни лишь один, а там куча народа.

Взяв ружье, он переместился к первой бойнице и осторожно выглянул из нее. Судя по увиденному, там ничего не изменилось. Два — два с половиной десятка горцев во главе с ханом плотно обложили единственную дорогу к башне. Натащив со всей округи веток колючего кустарника, они соорудили довольно высокую баррикаду. Сам же хан Джавад устроился чуть в стороне, на небольшом пригорке, где для него расстелили пушистый пестрый ковер, положили мягкие подушки, разложили угощения.

— Эй, эфенди! Спускайся к нам. Выпьем крепкий чай, попробуем свежие лепешки с медом, — ржал Джавад, тряся тремя своими потными подбородками; пальцами, унизанными перстнями, он держал глубокую пиалу с ароматным чаем. — Ах, какие лепешки, пальчики оближешь! Их готовит мой старшая жена Зейнеб, настоящая искусница. Как попробуешь лепешки, сам меня будешь умолять отдать тебе Зейнеб в жены. Ха-ха-ха-ха! К чаю есть инжир, щербет. Пахлаву, вообще, везли из самой Персии. Спускайся, поговорим, эфенди…

Ринат, приложив приклад к плечу, начал выцеливать Джавада. Ему нужен был всего лишь один хороший выстрел, чтобы отправить этого упыря к праотцам. Граненый ствол старого дедовского ружья привычно холодил его ладонь, словно говоря, что не подведет своего хозяина.

— Эфенди, зачем тебе умирать? Смерть — это плохо, жизнь — это хорошо. А хорошо жить — еле лучше, — продолжал разглагольствовать Джавад, всем своим видом демонстрируя довольство и уверенность. — Живи, эфенди. Скажи мне, что ты хочешь? Я даю слово, что все исполню. Хочешь золота? У меня есть много настоящих английских соверенов. Хочешь камней? Будут тебе индийские опалы и изумруды. Может тебе нужно женщину? Только скажи. Я достану любых. С кожей как молоко, пахнущих полевыми цветами, ласковых и покладистых. Или черных как смола, с нравом снежного барса. Нет⁈ Может тебе, эфенди, по нраву мальчики? Ха-ха-ха! Говорят, османы большие ценители этого дела. Одно твое слово и оттуда привезут…

Вздрогнув от охватившего его омерзения, Ринат непроизвольно нажал на курок.

Выстрел!

Ружье окуталось дымом и сильно лягнуло его в плечо.

— А-а-а-а-а! Шакал! Проклятый гяур! Ты ранил меня! — визгливо, совсем по-бабьи заорал Джавад, зажимая рану на плече. — Ты сдохнешь в этой башне! Слышишь меня⁈ Сдохнешь, как последняя собака! Никто не узнает, как ты умер. Никто не отомстит за тебя. Слышишь меня⁈

Спрятавшись за высокий каменный палец, хан продолжал осыпать его проклятьями.

— Ты сдохнешь, как нищий оборванец. Черви сожрут твой протухший труп! Никто не узнает правду… У нас тут есть один урус, казак с крепости. Мы его рядом с твоим трупом положим и скажем, что имама Шамиля убил урус. Понимаешь меня?

Ринат, мысленно присвистнув коварству Джавада, потянулся за вторым ружьем. Желание убить его выросло просто до необъятных размеров.

Как только этому недалекому человеку пришел в голову такой мудреный план? Вроде бы с виду пенек пеньком, а придумал оригинальную многоходовку. «Меня, значит, положат здесь. Рядом застрелят русского казака, которого, собственно, и объявят убийцей. Потом Джавад выедет на „белом коне“, как духовный наследник „невинно убиенного имама“».

— Б…ь, паскудина какая! Давить тебя, урода, нужно было сразу же! — не сдержался и снова выругался он. — Сейчас я в тебе точно сделаю дыру с кулак…

Прицелившись, он вновь выстрелил.

Мимо!

Джавад, словно чувствуя хребтом новый выстрел, бросился на землю.

— Что встали, как бараны? Плетей хотите? — Джават орал на своих людей, как резанный поросенок. — Тащите к башне хворост. Мы выкурим оттуда эту свинью.

Увидев первого же бегущего к башне горца с охапкой веток, Ринат побледнел. Намерения нападавших были ясны, как день. Его решили просто на просто выкурить, как суслика из его норы. От густого дыма он рано или поздно ослабнет, перестанет отстреливаться, после чего его можно было брать голыми руками.

— Черт! Черт! — заметался он по этажу башни, то и дело спотыкаясь о валявшиеся мешки и тюки.- Что же делать-то? Что делать, мать вашу? Прыгать что ли? Лететь птицей? Орлом? Соколом? — Ринат вновь высунулся из бойницы, вгляделся в ущелье и глубоко вдохнул холодный воздух. — Или с зонтиком прыгнуть, вместо парашюта?

В отчаянии парень вновь заметался по этажу. Бегал от стены к стене, пока не столкнулся об один из тюков и не растянулся на полу рядом с ним. Мешок от удара развернулся, и Ринат едва не носом уткнулся в его содержимое.

-…Ткань? Шелк? — из тюка выглядывал плотный рулон ткани. — Мать вашу, парашют! — едва сдержался он, чтобы не заорать от радости. — Парашют! Резануть квадратный кусок, привязать к его концам четыре веревки. После остаётся лишь забраться на крышу башни и сигануть оттуда.

Отбрасывая в стороны всякий хлам, Ринат выпотрошил тюк и начал судорожно кроить шелк. Толстая переливающаяся ткань поддавалась с трудом. Приложив усилие, он все же вырезал довольно большой квадратный кусок.

-…Кажется так как-то… Вроде бы… Не дай Бог, разобьюсь, — бормотал он, с явным сомнением в глазах разглядывая свое творение. — Где тут веревка? Должна же быть в этой башне хоть какая-то веревка! Тут явно какой-то загашник местного богатея, раз нашлась ткань. Веревка, точно, должная быть… Мать вашу, дымком потянуло. Эти уроды костер запалили, чтобы меня зажарить.

Дым, действительно, поднимался вдоль каменных стен, затягивался внутрь башни через бойницы. Сначала ветер справлялся, и исправно выдувал всю разъедающую глаза горечь наружу. Вскоре ветер утих и стало совсем плохо. Дышать стало практически нечем.

— Как ты там, эфенди? — довольный голос хана звучал еще более мерзко. Тепло? Ничего не смердит? Отвечай, эфенди! Что ты молчишь? Я очень беспокоюсь.

Чувствуя, что у него почти не осталось времени, Ринат собрал свое изделие в охапку и полез по внутренней лестнице на крышу башни. Там, дрожащими от переполнявшего его адреналина руками расправил полотно и привязал стропы к своему поясу. После встал на самый край башни.

Откуда-то снизу вдруг донесся выстрел. Пуля свистнула где-то рядом с его головой. Оказалось, какой-то бесшабашный горец сумел протиснуться вдоль стены башни со стороны ущелья. Видно, хотел взобраться наверх там, где его никто не ждал.

— Да пошло все к черту! — закричал Ринат и, закрыв глаза, шагнул в бездну. — А-а-а-а-а!

В лицо ему тут же хлестнул сильный ветер, несущий с собой холод и сырость. Оглушительно захлопала мотавшаяся за спиной ткань, никак не желавшая расправляться.

— А-а-а-а-а-а!

Наконец, провидение смилостивилось над ним, позволив парашюту поймать нужный поток воздуха и раскрыться. Резкий удар от раскрывшегося парашюта сотряс тело Рината, подбрасывая его вверх и в сторону.

Ринат заорал вне себя от ужаса, когда в какой-то сотне метров от себя он увидел стремительно приближавшуюся каменную стенку. Каким-то чудом его не размозжило о нее. Очередной порыв ветра снова закружил его словно щепку в водовороте, бросив в другую сторону.

— А-а-а-а-а-а! — орал он до хрипа, выплескивая из себя всю боль и страх. — А-а-а-а-а!

Боже, какой это был полет! Безумный, головокружительный, пробиравший до печенок! Его мотало из стороны в сторону, то подбрасывая вверх тормашками, то бросая вниз.

Об управлении парашютом можно было, вообще, забыть. Ничего нельзя было сделать. Можно было лишь только орать и гадить в штаны. И он орал… Орал, как сумасшедший, как в последний раз…

Запас везения у него, в конце концов, закончился. Ткань не выдержала слишком сильного порыва ветра и с треском разошлась.

— А-а-а-а-а-а! — волосы по всему его телу встали торчком при виде разлетающихся над его головой кусков парашюта. — А-а-а-а-а-а!

Вопя дурным матом, Ринат рухнул с высоту девятиэтажного дома прямо в стремнину горного потока. Обжигающе холодная вода приняла его целиком, мгновенно потянув его в глубину. Захлебываясь, барахтаясь из последних сил, он все же вынырнул на поверхность.

Как долго нес его после этого бурный поток, парень не помнил. Может прошел час или два часа, а может всего лишь пара минут. Все смешалось в его памяти — бесконечные серо-бурые стены, зеленоватые воды речки, глубокое голубое небо над головой, солоноватый привкус крови во рту.

Его метало от одного берега к другому, то и дело прикладывая телом о склизкие камни. Грудь разрывало от недостатка воздуха. В кровь сбились пальцы от бесконечных тщетных попыток хоть за что-то ухватиться. Ныряя в новый водоворот, он прощался с жизнью; выныривая — не мог надышаться. Когда же силы его окончательно покинули и тело камнем пошло вниз, горная речка в очередной раз с силой приложила его о каменное дно и выбросила на берег.

— Живой, — выплевывая воду пополам с кровью, прохрипел Ринат. — Живой…

Помогая себе дрожащими руками, он отполз от кромки воды подальше и, только почувствовав под собой сухую землю, в изнеможении растянулся. Навалилась усталость, тяжесть сковала тело.

«Куда меня выбросило-то?». Ринат с трудом повернул голову сначала в одну сторону, затем в другую. Оказался он на довольно широком пологом берегу, почти вплотную подходящему к роще. С обратной сторону, видимо откуда его и принесло, возвышались знакомые горы. «Что это еще за место? Неужели к равнине вынесло? Если так, то здесь можно и на казачков наткнуться. Те же ребятишки резкие, могут без спроса и саблями порубить. Нашинкуют, б…ь, в капусту…».

Подгоняемый подобными мыслями, Ринат перевернулся на живот и пополз в сторону видневшихся в отдалении деревьев. Добравшись до первого из них, он с облегчением выдохнул. Здесь среди узловатых корней и спускавшихся почти до самой земли ветвей можно было попробовать перевести дух и собрать мысли в кучу.

— Уф… Добрался, — забормотал он себе под нос, с наслаждением откидываясь спиной к стволу дуба. — Чуть не утонул, ведь. К черту такие приключения…

Закрыв глаза, Ринат снова и снова начал прокручивать события последних дней. Недавнее покушение и убийство мюридов никак не хотели отпускать его. «Чего я тетешкался со всеми этими князьями и беками⁈ Письма писал, встречался, объяснял, что не получиться у них больше в шоколаде жить. Зачем, как младенцам разжевывал⁈ Хотел, как лучше, по-человечески. Думал, местные князьки все поймут и пожалеют своих соплеменников. Ха-ха-ха! Тысячу раз, ха! Кто в здравом уме откажется от той власти, что была у них в руках⁈ Ответ очевиден — никто!». Словом, его попытка договориться миром с богатой и влиятельной горской верхушкой провалилась. На все его потуги знать ответила незамысловато и просто — попыталась убрать его.

Те его наивность и глупость сейчас осознавались особенно остро. Пытаясь переустроить целый мир, он выбрал едва ли не наихудший из возможных сценариев. В этом месте и в это время лишь только сила имела значение. Сильного уважали, ценили, равнялись на него, прислушивались к его мнению, приводили в пример детям. Сила в свою очередь диктовала и все остальное:. «Договоры, компромиссы, объяснения, расшаркивания — все это мишура! Это для слабаков». Кавказ столетиями жил в условиях тяжелых природных условий, крайней нехватки плодородной земли, перенаселенности и внимании со сторону сильных соседей, что воспитывало особого человека. Это был чрезвычайно воинственный, вспыльчивый, сильный человек, с одной стороны, не признающий чужих авторитетов, а с другой, опутанный густой сетью жестких адатов. Такое противоречие становилось причиной множества трагедий, когда ссора из-за обычной курицы могла привести к кровавой вражде между двумя родами и длиться десятилетиями[5].

— Значит, понимаете лишь силу и жестокость? Будет вам сила и жестокость… Чего-чего, а этого добра я накопил немало, — шептал Ринат, скрипя зубами. — Еще взвоете…

Он хотел еще что-то добавить, но его ноздрей вдруг коснулся восхитительный аромат свежеиспеченного хлеба. Рот немедленно заполнила слюна. Недовольно забурчал живот, напоминая, что со вчерашнего дня у него во рту не было даже маковой росинки.

— Еда… — едва не застонал он, на дрожащих ногах пробираясь в сторону дурманящего запаха.

Где-то в зарослях силы его вновь оставили. Снова упал в траву.

Однако, его шевеления привлекли к себе внимание. Послышались осторожные шаги. Кто крался, время от времени замирая на месте и вслушиваясь в окружающие звуки.

— Ох ты… — охнул негромко мужской голос и тут же послышался звук вынимаемой из ножен шашки. — Это еще что за образина?

Ринат при этих звуках встрепенулся. Звучала явно русская речь, от которой он уже давно отвык.

— Станичники! Сюды идите! — громко закричал тот же самый голос. — Лазутчика спымал!

Через какое-то время лежавшего без сил Рината обступили люди. Сквозь полузакрытые глаза он видел остро пахнущие дегтем сапоги с небольшой гармошкой, темные шаровары, черкеска, ножны шашки.

— Какой это тобе лазутчик? Вона еле дышит. Того и гляди Богу душу отдаст, — добродушно рассмеялся мордастый казак, хлопая молодого казачка по плечу. — Исчо на одежку яго поглядите, станичники. Исподние штаны да рубаха на ём. Ни кинжала, ни бебута. Ен же от побоев весь синий. Вестимо, поколотили яго знатно. Пограбили, поди.

Со стороны Ринат, действительно, выглядел неважнецки. В бурном потоке с него сорвало и черкеску, и шаровары, и папаху из белой овчины. Остатки одежды едва скрывали его многочисленные синяки и ушибы. В нем, босом оборванце, сложно было узнать грозного имама, одно имя которого наводило страх на жителей многочисленных русских приграничных городков и крепостей.

— А можа кровник он чей-то, дядько? Не ищут ли его теперь? — негромко предположил молодой казак, с подозрением оглядываясь в сторону гор. — Что же тапереча делать?

Погладив окладистую бороду, самый степенный казак из них махнул рукой:

— Давайте его к костру…

— Да, ни в жисть! — возмущенно завопил один из молодых, высокий крепкий казачина с длинным шрамом на лице. — Браты, вы на евойную рожу только гляньте! Чистой воды, абрек[6]! Такейные три дни назад в Сухоревском городке усих караульных поризали. С десяток вайнахов через изгородь перелезли и кинжалами часовых перекололи. Апосля полезли к пороховому погребу, где бонбы лежали. Хорошо собачонка хай до небес подняла, а то бы к Николаю Угоднику всех солдатиков отправили… Гнать эту рожу прикладами надо отсель, — казак обвиняюще затыкал в горца пальцем. — А еще шамполов яму след дать, чтобы кожа с зада лоскутами слезла.

— Замолкни, Митюха! — вдруг рявкнул кряжистый казак, до этого молчавший и серьезным прищуром глаз внимательно рассматривавший Рината. — Знаем мы про Сухаревский городок. Только слух дошел, что дрыхли эти горе караульные на посту. Я бы этих шелупонь сам шомполами отходил. Им надо было по бабам меньше шляться, да водку пьянствовать… А этого не по христиански бросать. Войну позже будем воевать…

Рината подхватили и потащили к походному лагерю, где уложили на чью-то шинель и напоили горячим бульоном, от которого его тут же разморило и погрузило в полудремотное состояние. Откинувшись к дереву, он молча потягивал какой-то отвар и смотрел на огонь костра. Со стороны сидевших в отдалении казаков до него доносились обрывки разговоров, в которые он толком-то и не вслушивался. Ринат просто наслаждался покоем и безопасностью.

-…Точно еле живой… Уж не в речку ли его скинули?

-…Слыхивал я, станичники, про таких. Изгнали его из рода за какой-то лиходейство. Может, коня увел, может барана, может с бабенкой какой самокруткой[7] жить решили… Видать спымали их. Ей поди плетей по мягкому месту всыпали, а яго вон в одних портках сраной метлой погнали…

-…Яще и отходили. Места живого нет…

— И шо? У нас в станице таких самокруток тоже бывало. Семена, сына Игната, помните? Он же тоже с девицей одной сговорился вместе жить. Ейный же батя про то прознал и таких, значит-ца, тумаков зыниху прописал…

—…Не-е, не изгой это. Те холеные больше и сытые. Энтот другой. Может дервиш[8], божий человек по ихнему. Говорят, они голодом себя морят и по дорогам бродят, да молитвы творят. Очень их здесь почитают. Мол, святые люди… Вона, глядите на его ноги. Там такие мозоли, что на угли не страшно вставать. Точно бродит много…

—… С ним-то что делать будем? Пропадет здесь. Или волки загрызут, или еще чаго случится…

— И пусть, дядько Макар. На кой он черт нам? Коли лиходей какой-нибудь, а не святой человек? Оставим ему мяса, да крупы немного. Пусть гуляет на все четыре стороны.

Ринат же продолжал молчать и блаженствовать. Шершавая шинель приятно грела снаружи, горячее питье согревал изнутри. Он все еще приходил в себя. «После ледяного купания горячий отвар самое то. Еще бы мясца погрызть, вообще, было замечательно… Удружили казачки. Спасибо. Без них задубел бы прямо тут, на камнях».

— Эй, бача! — вдруг хриплый голос вырвал его из своеобразной нирваны; он даже не заметил, как к нему подошел один из казаков. — Понимаешь меня? — говорил тот на ломанном горском, правда, вполне понятном. — Кто ты и куда путь держишь?

Переведя на казака взгляд, Ринат неопределенно махнул рукой куда-то в сторону. В это мгновение ему вдруг пришла в голову одна мысль, от которой его начало неудержимо «пробивать на смех». «Кто я такой? Ха-ха-ха! Его же дед Кондратий хватит, если я отвечу! Ха-ха-ха-ха! Подумать только, казачки, самого имама Шамиля спасли! Ха-ха-ха! Это же бомба!».

Он сдерживался, как мог. Надул щеки, пробовал глубоко дышать, ущипнул даже себя пару раз, но смех просто рвался из него. Стоявший рядом казак, глядя на его ужимки, едва не схватился за оружие. В конце концов, Рината реально прорвало и он самым натуральным образом заржал, выплескивая тем самым и все свои накопившиеся за последнее дни эмоции. Смеялся от души, едва ли не до слез.

— А я что говорил? — казак, что пытался с ним поговорить, уже присоединился к остальным, которые с тревогой и удивлением пялились на залившегося от смеха Рината. — Говорю же, это божий человек. Все они не от мира сего. Я его про дорогу спрашиваю, а он заливается…

— Думаю, козаки, нельзя убого одного бросать…

Таким макаром к следующему утру Ринат оказался на древней скрипучей повозке, направлявшейся вместе с небольшим казацким отрядом в ближайший царский городок-крепостицу с каким-то грузом. Казаки ему дали старенькие, латанные-перелатаные лапти на ноги, нашедшуюся в повозки чью-то ветхую шинель накинули на плечи.

Обоз по тракту шел неспешно. Горскую территорию, где можно было ждать нападения, они минули еще вчера. Верховые казаки, сопровождавшие обе повозки, расслабились на жаре. Расстегнули пуговицы на черкесках, кто-то даже папаху с головы снял. Велись неспешные разговоры о службе, начальниках и, конечно, о доме.

—…Чарка с устатку это первейшее дело, — важно изрек казак в года, оглаживая бороду. — Вы исчо сосунки. Кровь у вас играет. Вот поживете с мое и поймете, что и как…

С одной стороны доносилось до Рината, задумавшегося о своем непростом положении.

—…Слышал в городке одна солдатка есть, — про другое слышалось с другой стороны. — Это такая краля, скажу я вам, братцы, — закатывал глаза казак со шрамом, пытаясь изобразить что-то непотребное руками. — Любого обиходит, как надо…

— А берет скока? Чай не великой любви

— Берет, знамо дело, не мало. Коли же грошей не мамо, так можна и с Дунькой Кулаковой поговорить. Ха-ха-ха-ха!

Все эти разговоры шли мимо него, словно малоразборчивым фоном. Ринат что-то слышал, что-то пропускал мимо ушей, продолжая размышлять о своих дальнейших шагах. «…Черт побери, попал я в задницу. В горах меня свои жеищут, чтобы горло перерезать. На равнине же вздернут или к стенке поставят… Куда мне, бедолаге, поддаться⁈ К мюридам еще добраться надо. Хан Джавад, не будь дураком, уже меня поди мертвым объявил. Мол, шлепнули дорого и всеми любимого нашего имама злые русские. Поэтому теперь любите меня, хорошего. Падла! С такими друзьями и врагом не нужно… Если попробовать в крепости пересидеть, хоть пару-тройку дней. Глядишь, там Джавад успокоиться, расслабиться. Я же тихими тропами до своих доберусь и устрою ему Варфаломеевскую ночь».

Ринат уже решился следовать с казаки дальше, как вдруг услышал просто сногсшибательную новость. Он даже дыхание затаил, чтобы не пропустить ни единого слова из разговора двух негромко беседующих пожилых казаков.

—…Побожился он, Петро. Крест на том целовал, — чуть наклонившись к собеседнику, рассказывал один из казаков. — Сказывал, что исчо в Тифлисе про то поговаривали. Мол, есть у цесаревича такое желание. Хотят на границу поглазеть…

— Вот эта новость, Михайло, так новость. Понятно, чаво тогда начальство на ушах бегат. С парнишкой-то…

Для меня это же была новость с большой буквы «Н»! Встреча с цесаревичем, Александром Николаевичем, насколько помнил Ринат, могла бы сильно поспособствовать его плану по замирению с империей. «Боже мой, это же… сколько всего будущему императору можно рассказать. Глядишь, он и родному батьку сможет кое-что передать. Вопрос лишь в том, как с цесаревичем встретиться. Судя по всему, на границу охраны столько нагонят, что мама не горюй». По мере размышления, идея встретиться с Александром нравилась ему все больше и больше. Он загорелся ею настолько, что без колебания отметал все, приходящие ему на ум препятствия. «Ну, ладно, смогу я его дождаться в крепости. Может мне повезет, смогу и увидеться и даже сказать несколько слов. А, что я ему расскажу-то? Сказку о будущем? Никто мне там разглагольствовать не даст. Чуть подвох заподозрят, сразу же на штык насадят».

К счастью, долгая размеренная дорога способствовал размышлению. Неслучайно, именно путешествие советовали тем, кто сталкивался с какими-то проблемами. Мол, в дороге всегда приходит самое хорошее решение. Не стал исключением и его путешествие.

Где-то за пару часов до места назначения Рината осенило, как ему встретиться к будущим императоров. «Чего я политесы всякие развожу? Надо стать тем, кто не вызовет у охраны никаких подозрений. Цесаревич же, напротив, должен при виде этого человека заинтересоваться. Ха-ха-ха! Сама судьба мне подсказывала, буквально кричала, а я оставался глухой тетерей! Решено, я стану…».

[1] Махди — в мусульманской традиции, прежде всего шиитской, последний преемник пророка Мухаммада, своего рода мессия, который появится перед концом света. Примечательно, что с деятельностью махди как раз связывали установление социальной справедливости в мире и сражение с силами вселенского зла.

[2] Неофит — новый приверженец (новообращенный) какой-либо религии или учения.

[3] Запретные нововведения в Исламе — это особо порицаемые новшества в исполнении религиозных обрядов, которые не прописаны в Коране и Сунне и вводились после смерти пророка Мухаммада. В Исламе обвинение в принятии каких-либо запретных религиозных новшеств является крайне тяжелым оскорблением.

[4] Айран — старинный кисломолочный напиток на основе катыка, разновидности кефира, распространённый у северокавказских, южнокавказских, балканских и турецких народов.

[5] В реальной истории известен пример кровавой вражды между двумя родами мехтулинского аула в Дагестане, длившейся около трехсот лет. Вражда началась с кражи курицы, за которую был назначен штраф в виде барана. Выплативший баран, посчитав себя обиженным, у первого увел двух баранов. Первый за этой отобрал корову, но лишился двух быков. За быками был украден кахетинский жеребец, за что похититель был убит. Затем родственник убитого зарезал убийцу…

[6] Абрек — в первом значении, разбойник, живущий вне власти и закона; во втором значении, горец, изгнанный родом из своей среды за совершенное преступление.

[7] Самокрутка — в данном контексте понимается как женитьба без согласия родственников невесты. Казак использует термин, принятый в средней полосе Российской империи.

[8] Дервиш — приверженец суфизма, ведущий аскетический отшельнический образ жизни. Отречение от всего мирского, поиск смысла жизни в религии — вот его главные задачи.