Полководец

Глава четырнадцатая

Они постоянно спорили и никак не могли прийти к согласию. Арилье любил леса, чего Енифар не могла ни понять, ни принять. — Как ты можешь чувствовать себя здесь уютно! — возмущалась девочка. — Сплошное лицемерие. Ты врешь, признайся? Да здесь под любым кустом может оказаться засада! Пробираешься сквозь чащу, колючки рвут твою красивенькую одежду, а вся добыча, какую можно съесть, либо зарывается в норы, либо сидит на верхушках деревьев. Чего тут хорошего?

— По-твоему, открытая равнина лучше? — отвечал Арилье. — Ползешь, как жук по столешнице, и любой враг видит тебя издалека.

— Зато и ты его видишь! — парировала Енифар.

— Ладно, скоро мы уже выберемся из лесов и снова окажемся на твоих любимых равнинах, — ворчал Арилье. — Посмотрим тогда, как хорошо и уютно тебе будет под четырьмя ветрами, когда никакого укрытия не найти, ни от дождя, ни от ветра.

— С чего ты взял, что нас ожидают дожди и прочее?

— Время от времени они случаются.

— Не обязательно.

— Обязательно. А уж если нет возможности спрятаться — то непременно. У природы тоже есть чувство юмора, и оно никогда мне не нравилось.

— Тебе никакое не нравится, ты вообще угрюмый, — сказала Енифар. — Я вот теперь, хоть убей, не поверю в то, что эльфы — все красавцы и весельчаки.

— Для начала, с некоторых пор я — тролль.

Енифар деланно рассмеялась:

— Уж тролли-то, в отличие от тебя, знают толк в хорошей шутке!

Арилье был рад любому разговору, который отвлекал Енифар от ее тяжелых мыслей. С тех пор, как они повстречали фэйри, девочка то и дело впадала в мрачное настроение. А когда она пыталась развеселиться, все становилось еще хуже: над какой-нибудь фразой, которая почему-либо представлялась ей забавной, Енифар принималась хохотать до истерики, пока у нее не начинали течь слезы. Тогда приходилось останавливаться, и Арилье по нескольку часов успокаивал свою спутницу.

Обычно насмеявшись и наплакавшись, Енифар засыпала. Арилье сторожил ее сон, который тоже никогда не был спокойным: спящая девочка хмурилась, хватала руками воздух, а иногда вдруг громко стонала сквозь зубы. Арилье клал ее голову себе на колени и распутывал длинные темные волосы. Аргвайр как-то говорила ему, что любую троллиху можно успокоить, расчесывая ее волосы. Но на Енифар это испытанное средство не слишком-то хорошо действовало. Однажды во сне она схватила Арилье за руку и стиснула так, что остались синяки.

Последняя ночевка в лесу выдалась беспокойной. Арилье ничуть не радовало то обстоятельство, что уже завтра они выберутся из леса и окажутся на голой равнине, простирающейся перед горами Калимегдана. Однако и лес с некоторых пор перестал казаться Арилье надежной защитой. Такого с эльфом еще не бывало. Ощущение безопасности и покоя, которое всегда охватывало его в лесу, исчезло. То, что обычно воспринималось как укрытие, вдруг превратилось в ловушку; там, где Арилье всегда видел друзей и союзников, возникли враги, шпионы, соглядатаи. Чудилось, будто древесные стволы раскрыли незримые прежде глаза и начали следить за Арилье и его маленькой подругой. Недобрые взоры провожали их, злые зрячие щели отслеживали каждое их движение.

Наверное, впервые в жизни эльф почувствовал себя по-настоящему покинутым. Разумеется, ему и раньше доводилось терять тех, к кому он привязался. Как и всякий, кто живет долго, Арилье хорошо знал, что такое утраты. Он тосковал по тем, с кем разлучался; и тем не менее происходящее было вполне понятным, нормальным. Кто-то погибал в бою, кто-то уходил, избрав себе другую участь, а с кем-то Арилье расставался по доброй воле. Все это было естественно, хоть зачастую и печально.

Но Арилье при этом всегда оставался собой. Он был эльфом, он носил имя Арилье, леса были его домом, его надежным убежищем. Не случалось еще такого, чтобы на эльфа восставала естественная для него среда обитания.

И вот это произошло.

Арилье остался один во враждебном к нему мире, и отныне не найдется ни одного места, где он мог бы обрести покой. Он не стал разводить костра, чтобы не тревожить заснувшую Енифар. Она положила голову к нему на колени, вцепилась пальцами в его одежду, разбросала волосы по земле и по его ногам. Время от времени она судорожно всхлипывала. Арилье вдруг подумал: уж не захворала ли девочка? Почему ее тревожат такие болезненные сны? Арилье не верил в то, что некто может насылать на другого видения. Если мрачные видения и приходят, то вызывает их та самая душа, которая их же и поглощает.

Может быть, Енифар сумели бы вылечить в эльфийских лесах…

Он вздрогнул, горько рассмеялся. Это была старая мысль, из прежней его жизни. Странно даже представить себе, как это выглядело бы: Арилье, побратавшийся с троллями, приносит к эльфийским владычицам больного тролленка… Стройные золотистые стволы изогнутся в отвращении, лишь бы не прикасаться к отступнику. Листва рухнет ему на голову и погребет его, и ему придется выбираться наружу под презрительный смех бывших соплеменников. А если он все-таки доберется до владычиц, то тролленок будет к тому времени уже мертв, потому что ни один тролль по крови не вынесет этого.

Пора бы отказаться от старых мыслей.

И Арилье начал думать мысли новые.

Лес перестал быть для него убежищем — не означает ли это, что лес превратился в убежище для кого-то другого?

Если чаща отвергла Арилье, значит, она приняла сторону его врагов.

Арилье плохо помнил, как отбивал вторую атаку. Какие-то люди шли по пятам за ним и за девочкой, вот и все, что он знал. Зачем? Какие цели они преследовали? Кому служили? Остался ли кто-нибудь из них в живых?

Енифар пошевелилась на коленях Арилье, и он коснулся ее головы.

Она сунула в рот прядку волос и стала сосать, словно это было какое-то лакомство. Арилье отобрал у нее прядку. Не хватало еще, чтобы она замусолилась. Взрослые девочки не жуют волосы. А девочка, на которую ведется охота, достаточно взрослая…

Он поднял глаза и вдруг встретился с чьим-то взглядом. В первый миг Арилье показалось, что это ночь уставилась на него из темноты, что это деревья щурятся на него из мрака, что каждый лист вдруг обрел зрение и шпионит за двумя беглецами.

Затем все исчезло.

Но Арилье не позволил себе обмануться. Он был уверен в том, что в чаще кто-то есть.

Осторожно, чтобы не разбудить девочку, Арилье уложил Енифар на землю, подобрал свой меч и встал.

Лес и ночь безмолвно наблюдали за ним.

— Меня высматриваешь? — тихо и хрипло спросила ночь.

Арилье резко повернулся на голос, но там уже никого не было.

— Кто ты? — спросил он.

— Хочешь понять? — отозвалось нечто, скользнувшее в темноте между стволами.

— Да, — сказал Арилье. Он опустил меч и ждал.

— Ты уверен? — повторил голос.

Теперь он звучал совсем близко, но Арилье по-прежнему ничего толком не видел. Кем бы ни было это существо, оно отлично пряталось и быстро перемещалось.

— Да, — сказал Арилье снова. — Покажись.

Невидимка засмеялся, закашлялся, снова засмеялся, а потом прямо перед Арилье возникла человеческая фигура. Эльф не понял, каким образом его противнику удалось так хорошо скрываться. Обычно Арилье гораздо лучше видел в темноте.

— Ты на троллиной земле, эльф, — сказал этот человек.

Он был широкоплеч и крепок, в простой, удобной дорожной одежде; высокий воротник охватывал его шею до подбородка. Присмотревшись, Арилье понял, что это не воротник, а повязка. Человек был ранен в шею, и притом не слишком давно.

Его рыжие волосы в слабом лунном свете казались блекло-серыми.

— Кто ты? — спросил Арилье.

Человек засмеялся и напал. Он был ниже эльфа ростом, и совершенно очевидно, что рана все еще доставляла ему беспокойство; но все же он набросился на Арилье не задумывая. Эльф с трудом парировал первый удар, пошатнулся, споткнулся о спящую девочку, потерял равновесие и лишь в последний момент отбил вторую атаку врага.

— Меня зовут Ланьядо, — зачем-то сообщил человек, цедя смех сквозь зубы.

Арилье не ответил. Он внимательно наблюдал за своим врагом, едва различимым в темноте. Вторая луна троллиного мира где-то бродила, рассеянно плутая возле горизонта, а первая, ущербная, то заглядывала между деревьями, то уплывала.

Ланьядо сделал еще один шаг и вдруг метнулся к Енифар. Арилье бросился ему навстречу. Ланьядо без труда отразил удар. Клинки высекли целый сноп искр, хорошо различимых в темноте. Арилье закусил губу и напал снова. Эльф был хорошим фехтовальщиком, опытным, но Ланьядо оказался достойным противником. Шаг за шагом Арилье теснил его к лесу.

— Что тебе нужно? — спросил Арилье наконец.

Ланьядо опять засмеялся:

— Не ты.

— Девочка?

— Угадал.

Новый фонтан искр и громкий, неприятный звон.

— Зачем?

— Не мне.

— Кому?

— Моему хозяину.

— Так ты раб?

— Не совсем.

— Чей?

— Не твое дело.

Арилье уклонился от новой атаки, и Ланьядо, не рассчитав, вонзил клинок в ствол дерева.

Арилье не стал ждать, пока противник высвободит меч. Резким ударом кулака он заставил Ланьядо разжать пальцы, сомкнутые на рукояти, а вторым ударом повалил его на землю. Ланьядо хрипел, отбивался… и смеялся. Он как будто совершенно не испытывал страха перед противником, даром что тот обезоружил его и придавил к земле, намереваясь связать. Казалось, рыжебородому было известно нечто, что в самом скором времени превратит Арилье из врага в союзника. Во всяком случае, Ланьядо не сомневался в этом.

Арилье скрутил ему руки поясом, затянув узел не на запястьях, как сделали бы люди и эльфы, а на локтях, заведенных за спину, как поступали тролли. Ланьядо кривился от боли, но помалкивал.

— Енифар! — громко позвал Арилье.

Девочка больше не спала.

Она сидела на земле, обхватив колени руками, и молча смотрела в темноту.

— Он связан, — сказал Арилье.

— Я вижу, — отозвалась Енифар тихо и вздохнула. — Вижу.

— Ты узнала его?

Арилье швырнул побежденного врага к ее ногам. Енифар взглянула на рыжебородого печально и отодвинулась, как будто не хотела с ним соприкасаться, даже случайно.

— Конечно, узнала. Я ранила его в шею. Странно, что он выжил. Я думала, он мертв.

— Маленькая дрянь, — прошептал Ланьядо.

Арилье ударил его ногой по голове.

— Выбирай выражения.

Ланьядо поднял лицо. Оно смутно белело в темноте, и вдруг луна протянула к нему хилый луч и скользнула по заросшей рыжим волосом скуле.

— О, поверь, я очень хорошо выбираю выражения, — сказал Ланьядо и опять засмеялся. Он уронил голову, прижался щекой к земле, перевел дыхание.

Енифар молча смотрела на него. Ланьядо корчился, пытаясь устроиться удобнее; вывернутые локти с каждой секундой болели все невыносимее.

— Ты — злобная тварь, — пыхтел Ланьядо. — Ты настоящий тролль. Ты убила двух человек и скормила их тела зверью… Один из них был еще жив, когда твоя лошадь загрызла его! Ты знала об этом? Конечно, знала. Ты нарочно так поступила. Скажи, ты слушала, как он стонет? Тебя это возбуждало, а?

— Она ребенок, замолчи! — сказал Арилье.

Ланьядо не обратил на него внимания.

— Ты — противоестественное чудовище, — продолжал он. — Ты не должна была появляться на свет! А когда ты все-таки родилась, нашлись мудрые люди, которые забрали тебя у матери и отправили туда, где ты никому не могла причинить вреда. Но ты нашла способ сбежать… Тебя следовало сразу утопить.

— Кто выкрал ее? — спросил Арилье. Он наклонился к пленнику, тряхнул его за плечо. — Кто обменял ее на человеческого младенца? Кто?

— А ты как думаешь, эльф?

— Нитирэн?

Ланьядо разразился смехом.

— Да, да, именно так все и должны были считать! Нитирэн! Кто же еще? Кто достаточно умен, жесток и дальновиден, как не будущий предводитель народа троллей? Ей приятно было воображать, будто у ее аристократки-матери столь могущественные враги…

— Но это вовсе не Нитирэн, — проговорила Енифар. — Ну да. Конечно.

Она беспокойно глянула на Арилье.

Арилье сказал:

— Он не тронет тебя.

— Он уже меня тронул, — ответила Енифар. Они разговаривали так, словно никакого Ланьядо поблизости не было, без стеснения.

— Я хочу кое-что от него узнать, — сказал Арилье. — Потерпи еще немного.

— А потом он замолчит? — спросила девочка.

— Да, — просто сказал Арилье.

— Хорошо, — вздохнула она покорно, — я потерплю.

И закрыла уши ладонями.

Ланьядо извернулся и ухитрился сесть.

— Послушай, — громко зашептал он, — послушай, ты, эльф…

Арилье сел рядом с ним на корточки.

— Говори.

— Ты знаешь, кто она такая? — Ланьядо кивнул на Енифар.

Девочка зажмурилась и раскачивалась из стороны в сторону, что-то шепча.

— Енифар, — сказал Арилье. — Вот кто она такая.

— Отродье Морана, — прошипел Ланьядо. — Она — отродье Джурича Морана, плоть от его гнилого семени!

Старательно сохраняя хладнокровие, Арилье пожал плечами:

— Я бы не стал говорить о ней в таких выражениях.

— Почему? — Ланьядо сверкнул зубами.

— Потому что она — троллиха знатного рода.

— Послушай, эльф, ты глуп, но я желаю тебе добра, и потому скажу всю правду… Но для начала ответь: тебе известно, зачем вы идете в Калимегдан?

— Так хочет Енифар.

— Так приказала ей мать, не так ли?

— Может быть, — не стал отрицать Арилье.

Ланьядо издал короткий, злой смешок.

— Отродье Морана не должно существовать на этом свете. Ты очень большой дурак, эльф, если еще не понял, для чего вы идете с ней в Калимегдан. Ты ведешь ее на убой.

Арилье медленно закрыл глаза, но и сквозь опущенные веки он как будто продолжал видеть кривляющееся лицо Ланьядо.

— Что, не веришь? Слишком чудовищно, слишком жестоко? Ох, не верь в милосердие, эльф, верь только здравому смыслу. Дочь Морана — самое опасное из его творений, самый смертоносный из всех созданных им артефактов. Дочь Морана должна быть уничтожена, иначе погибнет весь мир. Мастера в Калимегдане хорошо знают об этом… Они вас ждут. Они давно ждут вас, тебя и это создание.

Арилье не ответил.

Он понял вдруг: пленник говорит ему правду. Ланьядо с самого начала не сомневался в том, что исход их схватки не имеет значения; рано или поздно он с эльфом найдет общий язык. Потому что Мастера в Калимегдане ожидают Енифар, чтобы уничтожить ее. А Ланьядо, очевидно, хочет предложить какую-то альтернативу.

— Ты ведь на все пойдешь, эльф, лишь бы это маленькое отродье осталось в живых, а? — шипел Ланьядо.

Арилье наконец встретился с ним глазами и сказал:

— Да.

— Развяжи меня, — попросил Ланьядо. — Освободи мне руки. Клянусь, я не стану убегать. У нас с тобой одна цель. Я твой союзник, эльф. Ты напрасно не веришь мне.

— Ты не союзник мне, что бы ты ни говорил, — возразил Арилье, — и я не стану освобождать тебе руки. Выкладывай все до конца, а я уж решу, как мне с тобой поступить.

— Хорошо, — легко согласился Ланьядо.

Арилье ожидал, что тот станет торговаться, откажется продолжать рассказ, начнет ставить условия, но ничего подобного не произошло.

Хоть Ланьядо и кривился от боли, однако говорил свободно.

— Скоро ты поверишь мне до конца, эльф, так что нет смысла ссориться и спорить по пустякам. Меня прислал мой господин, один из Мастеров, величайший после Морана, но, в отличие от Морана, не извращенный и не эгоистичный…

— Угу, — сказал Арилье. — Этот не извращенный — это он приказал убить меня?

— Послушай, эльф, все вышло не так, как замышлялось изначально, — заверил Ланьядо. — Никто из нас не предполагал, что с девчонкой будет такая охрана.

— Да уж, велика охрана — один эльф, да и тот еле живой, — фыркнул Арилье.

— И фэйри, — добавил Ланьядо. — Ты забыл о фэйри.

— Их никто не звал, — возразил Арилье. — Они пришли по совершенно другой причине. Они надеялись, что я сумею излечить их подругу.

— Никто не хотел убивать тебя, — повторил Ланьядо. — Нам нужна была девочка.

— Для чего?

— Мой господин Церангевин — единственный, кто знает, как спасти ее. Он готов на большие жертвы, лишь бы сохранить ей жизнь.

— Зачем ему это?

— Ему нужна дочь Морана.

— Чтобы иметь оружие против Морана?

— Что? Нет! — рассмеялся Ланьядо. — Зачем? Моран изгнан из Истинного мира, он больше не опасен… Нет, Церангевин знает, как уберечь Енифар от тех бед, которыми грозит нашему миру само ее существование. Он сохранит ей жизнь, понимаешь? Он и только он сумеет убедить других Мастеров Калимегдана в том, что Енифар больше не представляет угрозы.

— И поэтому я должен отвести ее к Церангевину? — уточнил Арилье.

— Ты схватываешь на лету, — похвалил Ланьядо. — Так ты освободишь наконец мне руки?

— Что ты с ним сделал, Арилье? — спросила Енифар, когда эльф вернулся к ней из лесной чащи и молча уселся рядом.

— Что? — Арилье повернул голову и посмотрел на Енифар, лохматую маленькую тень в ночном мраке. — О чем ты спрашиваешь?

— Не притворяйся, ты меня понял, — проворчала она. — Где он?

— Он больше не вернется.

— Я не об этом спросила.

— Но это — единственное, что тебе следует знать, — сказал Арилье.

— Я и так уже выяснила куда больше, чем мне бы следовало, — вздохнула Енифар. — Так что ты с ним сделал?

…Арилье утащил пленника в густую чащу, подальше от лагеря и костра, подальше от Енифар. Ланьядо было трудно идти из-за связанных рук, да еще Арилье безжалостно подгонял его, и ветки хлестали их по лицам и плечам. И все-таки Ланьядо смеялся.

— Никто не должен спать с собственной дочерью! — выдавил сквозь хохот Ланьядо.

Арилье не ответил.

— Однако это повсеместно происходит, — продолжал Ланьядо. — У эльфов, у людей и у троллей. Ты скажешь — клевета?

Он подождал, но Арилье продолжал молчать.

— Они как стекло, эти дочери, — сказал Ланьядо. — Приученные слушаться, тихие. У меня было две, и с обеими я переспал. А потом меня изгнали. Мои соплеменники — они хотели побить меня камнями… но сперва они утопили мою старшую дочь. Знаешь, как у нас это делают? Сперва шьют платья. Длинные, длиннее человеческого роста. С двойной, с тройной юбкой. Очень красивые, как для невесты, только лучше, и кружево везде, и вышивка, и даже камни. Много камней. Очень тяжелые камни, говоря по правде, и их кладут везде, и юбки ими обшиты. Потом приводят женщину… Хорошенькую маленькую девочку, на самом деле. Ей было двенадцать лет, моей малышке, а второй — восемь, и ее тоже привели, посмотреть, как будет тонуть ее сестра. На нее надели это платье и столкнули в воду. А второй просто сломали шею. Она была порченая. Это я испортил ее.

Арилье молчал.

Ланьядо спотыкался, налетал в темноте лицом на стволы деревьев, несколько раз даже падал, но эльф настигал его и поднимал с земли, и пинками гнал дальше.

— Я сбежал, — сказал Ланьядо. — Я не стал дожидаться казни. Хотя многие отцы так не делают. Обычно тот, кто спал с собственной дочерью, сперва смотрит, как она погибает, а потом и сам отдается правосудию. Так нарочно заведено в наших краях, понимаешь? Ты перестаешь хотеть жить, когда видишь, как умирает та, которую ты любил двойной любовью. Но только не я. Я всегда хотел жить. Я ушел.

Арилье оступился и чуть не упал. На мгновение он ослеп, и сразу же его охватил дикий ужас: ему показалось, что пленник воспользовался этой возможностью и сбежал. Но когда зрение вернулось к Арилье, он увидел, что Ланьядо топчется на месте. Он тяжело дышал и, судя по голосу, все еще улыбался:

— Ты меня слушаешь, эльф? Когда я удрал от наказания и оставил моих соплеменников в дураках, я пришел к Церангевину, к великому Мастеру, в Калимегдан. Я не все рассказал ему — всю правду знаешь только ты один, — но все же открыл ему достаточно, чтобы он задумался над выбором: оставить меня или выбросить вон. Церангевин добр, он никого не выбрасывает вон… Он сделал со мной кое-что, — добавил Ланьядо и вдруг оборвал рассказ.

Арилье стоял рядом с ним. Так близко, что ощущал его дыхание. От Ланьядо пахло странно — не как от тролля, горьковатым дымком костра и свежепролитым пивом, и не как от эльфа, соленой свежестью, и не как от человека, сладковатым потом; нет, от подручного Церангевина доносилась тяжкая трупная вонь.

— Я не могу умереть, — сказал Ланьядо, беззвучно хохоча. — Ты понял, наконец, тролль-эльф? Ты догадался? Долго же ты соображал! Ведь ты — такое же извращенное соединение несоединимого, как и я, мог бы понять и раньше. Твоя девчонка ткнула меня ножом в шею, но я не умер. — Он похлопал себя по белой повязке, охватывающей его горло. — Видишь? Кто бы выжил после такого удара?

— Ты, — сказал Арилье.

— Нет смерти для таких, как я, для тех, кто служит Церангевину, — продолжал Ланьядо. — Я не боюсь тебя. Мне не страшны твой меч и твоя веревка, эльф. Я просто хочу спасти девчонку. Ты понимаешь? Она — дочь Морана, его маленькая девочка, его двойная и извращенная любовь. Если только он увидит ее… какой хорошенькой она стала… когда подросла и сделалась похожей на маленькую женщину… — Теперь Ланьядо уже хохотал во всю глотку, запрокидывая голову, словно бы в поисках звезд среди листвы, и странно откидываясь назад всем корпусом. — Если Моран увидит ее, такую юную, с такой сладкой кожей, с такими ясными глазами, — разве ему не захочется замутнить эти глаза поцелуями, разве он не соблазнится слизать сладость с ее щек? Ни платье, набитое камнями, ни кружева, ни ленты, ни тесьма, — ничто не спасет тогда Енифар. Никто не должен спать с собственной дочерью… А я бессмертен.

— Не верю, — сказал Арилье и одним взмахом меча отрубил ему голову.

— Если ты хочешь жениться на Деянире, только скажи, — произнес Джурич Моран, опуская на колени зачитанный томик «Братьев Карамазовых».

Авденаго даже головы не повернул. По настоянию Морана, он занялся чисткой столового серебра. Для этого он купил специальное средство и тонкие резиновые перчатки. На столе в столовой была расстелена газета, на газете лежали две погнутые ложки, покрытые зеленым налетом, очень мятый кофейник из сомнительного металла (предположительно, серебра) и подставка для яйца в виде половинки шишечки с устрашающим количеством пупырышек, причем каждый пупырышек, по мнению Морана, нуждался в особо тщательном уходе.

Авденаго предложил было замочить все это дело разом в кислоте, а потом вытащить и поглядеть, что получится, но Моран решительно воспротивился.

— У меня викторианское настроение, — сообщил он. — Желаю, чтобы лакей в перчатках сидел в столовой и, развлекая меня легкой болтовней, чистил мое столовое серебро.

— Ага, викторианское, — проворчал Авденаго, — так что ж вы сами Достоевского читаете?

— А кого я должен, по-твоему, читать? — возмутился Моран. — Королеву Викторию?

— Королев не читают, — сказал Авденаго. — Это все равно что читать автомобиль или там дом.

— Некоторые субъекты, между прочим, не без пользы для себя как раз и читают дома, автомобили и людей, — сообщил Моран. — Но не я. Достоевский, к твоему сведению, жил практически в викторианскую эпоху, только не в той стране, где надо. Если не хочешь отведать розги, натягивай перчатки и за работу, ленивое животное.

— Угу, — сказал Авденаго.

— Что значит — «угу», тоскливый барсук? — осведомился Моран.

— Это означает согласие, — объяснил Авденаго. — И я не тоскливый барсук, если на то пошло, а викторианский лакей.

— Так-то лучше, — одобрил Моран.

— Настолько викторианский, что даже не стану намекать на происхождение вашего серебра.

— То есть? — нахохлился Моран.

— Вы же вчера весь день пропадали где-то.

— Не где-то, а на помойке, — сказал Моран. — Точно. Добывал серебро. И добыл, между прочим!

— Ну да, — сказал Авденаго. — Точно. Добыли. А я-то еще думал, с чего это от вас помойкой пахнет!

— Это потому, что я там рылся. И добыл.

— Если уж вам так необходимо было семейное серебро, так купили бы в антикварном, — рискнул Авденаго, которому ужас как не хотелось чистить погнутые ложки сомнительного происхождения.

— Я должен экономить средства, — разволновался Моран. — Я не могу тратить деньги впустую, особенно теперь, когда ты лишил меня последнего источника дохода.

— Да это я так, к слову предложил, — сказал Авденаго, демонстративно зевая. — Семейные ценности — они… — Он запнулся, не зная, что добавить.

— Можно подумать, на помойке — не семейные ценности! — взъелся Моран. — Ты сегодня точно хочешь отведать кнута! Это близость Сенной так действует. Здесь били женщину кнутом, крестьянку молодую. И ее призрак до сих пор витает. Вчера вот я шел — и точно, витал. А?

— Угу, — подтвердил «тоскливый барсук».

— Любой, кто выбрасывает нечто на помойку, является членом какой-либо семьи, — продолжал Моран. Он все никак не мог успокоиться. — Следовательно, любой найденный на помойке предмет представляет собой семейную ценность. В антикварных магазинах они все какие-то искусственные, — прибавил, подумав, Моран. — Нет в них налета подлинности, если ты понимаешь, о чем я.

Авденаго нехотя кивнул. Кажется, он понимал.

И вот, когда викторианский вечер был в разгаре, и две ложки уже вовсю блестели начищенными поверхностями, Моран вдруг откладывает книгу и задает подобные ужасные вопросы!

— Деянира? — переспросил Авденаго. — Но с чего вы взяли, будто я вообще хочу жениться!

— Не можешь ведь ты до конца дней своих прислуживать мне!

— Почему?

— Потому что я загоню тебя в гроб. Потому что ты проживешь лет до тридцати, а потом сразу гроб.

— Да почему же? — опять спросил Авденаго.

— Потому что денег у меня хватит лет на десять, а потом — все. Я-то, положим, еще проживу, но убивать начну с тебя. И потом, тебе нужна какая-то стабильность. Крыша над головой. Женщина. Тебе нужна женщина?

Авденаго скривил неопределенную гримасу.

— Вот видишь! — обрадовался Моран. — Давай мы ее обманем и склоним к браку с тобой насильно? Я даже знаю, как сделать. Я скажу ей, что если она выйдет за тебя и пропишет к себе, то я сразу же отправлю ее в Истинный мир. Мол, нашелся способ. А там уж поздно будет.

— Не будет, — возразил Авденаго. — Она всегда может со мной развестись.

— Это как?

— Вот так… Аннулируются отношения, и все. Запросто. — Он вздохнул. — Да и не хочу я. Когда она поймет, что мы ее надули, она меня со свету сживет. И до тридцати не дотяну. Лучше уж вы меня сожрете, когда припасы закончатся.

— Благодарю, — серьезно проговорил Моран. — Ты по-настоящему преданный викторианский слуга.

Авденаго дернул углом рта.

— К тому же, — прибавил Джурич Моран, снова уткнувшись в книгу, — невозможно построить счастье целого мира на слезинке одного-единственного ребенка. Ай да Алешка! Конечно же, убить. Абсолютно по-нашему. Не удивлюсь, если эти ложки, которые я вчера нашел, принадлежали еще Федор Михалычу. И он кушал ими суп. Я просто восхищаюсь этим человеком!

Лес наконец расступился и выпустил из своих тисков двух путешественников. Енифар висела на локте Арилье и ныла, что устала.

Лошади охотились и не отзывались на свист; их решили подождать на равнине — с рассветом они непременно явятся и будут смотреть на своих хозяев невинными выпуклыми глазами. И от их морд будет разить сырым мясом.

— Ты знатная троллиха! — возмутился наконец Арилье. — Разве можно так ужасно вести себя?

— Я устала, — пожаловалась Енифар. — Знатные троллихи тоже устают, между прочим. Не догадывался об этом? Ну так теперь знай! И никогда не забывай! Мог бы вообще понести меня на руках, если ты такой паладин света.

— Что? — Арилье едва не рассмеялся. — Как ты меня назвала?

— А что? — пробурчала Енифар. — Тебе обидно это слышать?

— Но я вовсе не… — начал было он, но девочка перебила его:

— Ага, рассказывай эту чушь кому-нибудь другому! Какой-нибудь полудохлой фэйри, которая придет целить твои душевные раны своими чудесными ароматными травками!

— Какая полудохлая фэйри? — Арилье смотрел в лицо девочки и видел, что она сильно рассержена, а вот как ее утешить — не знал.

— Все паладины света носят своих — ну, этих, которых они спасают, — вот их они носят на руках! И ты мог бы сделать это для меня.

— Я еще не оправился от раны, — оправдывался Арилье.

— Знатные эльфы быстро оправляются от любых ран, — заявила Енифар.

— Я тролль, — буркнул Арилье. — И довольно об этом.

— А я все равно устала… — Девочка вздохнула.

Равнина лежала перед ними, озаренная слабым розовым светом. Солнце не налилось еще ядом, оно едва лишь коснулось горизонта. Скоро оно начнет яростно грызть землю, выбираясь наружу из ночного царства, а затем выскочит на небосклон и выпустит первые когти-лучи.

Горы на горизонте были черными и плоскими. Казалось, хозяин кукольного театра, забрав своих кукол, позабыл на месте картонные декорации. Арилье очень хотелось, чтобы он вернулся и подобрал забытое. Но горы никуда не исчезали и, более того, чем выше поднималось солнце, тем более живыми, объемными и цветными они становились. К полудню там уже засияют фиолетовые и синие тени…

Арилье покачал головой:

— Давай вернемся в Гарагар.

Но Енифар уставилась на него изумленно:

— Мы проделали такой долгий путь, и теперь ты предлагаешь мне вернуться?

— Ты слышала, что говорил этот тип, Ланьядо?

— Не совсем, — призналась Енифар. — Я закрывала уши. У него ужасный голос. Отвратительный. Холуйский голос. Он вползает в уши, и тебе начинает казаться, что ты сдуру запачкалась… Очень неприятно. Я все время чистила ухо, особенно левое. А эльфы — они часто вычищают из ушей серу? Я к тому, что уши у вас такие огромные…

— Енифар, ты лжешь, — сказал Арилье.

Она побледнела и застыла на месте.

— Что?

— Я сказал, что ты лжешь, — повторил он.

— Ой, ты никогда раньше…

Он взял ее лицо в ладони, обратил к себе. Она доверчиво моргала, глядя прямо ему в глаза.

— Я раньше не был с тобой грубым, да?

Енифар не ответила. Она готовилась заплакать.

— Ты слышала, что он говорил?

— Пусти! — Енифар вырвалась. — Мало ли что он говорил! Я и раньше это знала. Только ты ничего не понимал. Потому что все время думал об этой своей… о фэйри. Что у нее два сердца, и оба мертвы. Как будто это имеет какое-то значение! Если она убила свои краденые сердца, значит, ей этого хотелось, вот и все. Я тебя предупреждала, что ты ничегошеньки не знаешь о фэйри, и вот — результат.

— Ты с самого начала знала? — переспросил Арилье. — Ты ведь знала, что идешь… чтобы умереть?

— Может, и не с самого! — Енифар раскраснелась, глаза ее сверкали. — Сам подумай. Все дары Джурича Морана превращаются в погибель и потому должны быть уничтожены. А я? Разве я — не дар Джурича Морана, не создание Морана, не самое большое из его творений?

— Дочь Морана должна быть убита, — повторил Арилье. — Но теперь этого не будет.

Он еще надеялся на благополучный исход.

Енифар тряхнула волосами.

— Ты — дурак, Арилье. Ты не хотел, чтобы я лгала, ну так вот тебе правда: ты — дурак, потому что ничего не понял. Я сама хочу пойти в Калимегдан. Если для спасения мира необходимо уничтожить какую-то там Енифар — ну так и пускай. Не стану я прятаться. Это мой мир. Если я не могу в нем жить, ну так и не очень-то хотелось… — Она криво улыбнулась. — По правде говоря, я не вполне понимаю, как они собираются меня уничтожать. Ядом или кинжалом? Или утопят? Вариантов много. Я все думаю об этом, думаю… И чем больше думаю, тем меньше мне кажется, что такое возможно.

— И все же это правда, — сказал Арилье тихо. — Если Мастера сочтут нужным, они… действительно уничтожат тебя.

— Я уже сказала, что прятаться и бегать от них не намерена, — упрямо наклонила голову Енифар.

Арилье смотрел на нее, маленькую, темноволосую, с браслетиками на тонких запястьях, и с каждым мгновением все острее ощущал: нет, невозможно, чтобы Мастера взяли и вот так, хладнокровно, убили это существо.

Наверное, есть какой-то способ обойти «проклятие». Непременно найдется. Не звери же они там, думал Арилье.

Енифар, кажется, прочитала его мысли. Она взяла его за руку.

— Не надейся. Но все это не так страшно, как кажется.

Через день Калимегдан приблизился, единая черная громада гор вдруг рассыпалась на множество оттенков фиолетового, и среди них явилась ярко-розовая в рассветных лучах вершина с явственно озаренными белоснежными тонкими башнями.

Енифар уже оседлала обеих лошадей. Она нередко это делала сама, пока Арилье гасил костер и собирал в сумку остаток припасов. Девочка что-то нашептала своей лошадке, а затем, вдруг бросив на Арилье короткий и странный взгляд, попросила:

— Давай же, помоги мне сесть на лошадь.

Иногда она хотела, чтобы он сам усаживал ее в седло.

Арилье подхватил ее за талию и поднял.

— Удобно?

Она вдела босые ноги в лохматые стремена.

— Подай поводья.

Он подчинился.

Она легла щекой на гриву лошади, потерлась — понежничала.

— Арилье, — сказала Енифар, — я люблю тебя. Мое сердце косматое, мое сердце маленькое, — она сжала кулачок, не выпуская поводьев, и показала Арилье, — вот такое, как этот кулак, меньше шарика для игры, но зато оно и живое, и соленое. Если ты его раскусишь, оттуда брызнет жидкая соль, а густая шерсть застрянет у тебя между зубов. Вот таким сердцем я люблю тебя.

Он не успел ответить, потому что она вдруг дико закричала и погнала лошадь вперед.

Арилье удивленно смотрел ей вслед. Оцепенение его длилось совсем недолго, но этого хватило, чтобы Енифар превратилась в маленькую темную точку на равнине.

Эльф подошел к своей лошади. Та двигала ушами и поглядывала на него выпуклым водянистым глазом. Арилье проверил подпругу — он всегда это делал, машинально, — и обнаружил, что девочка нарочно не затянула ремень. Надеялась, что он грохнется, если вздумает преследовать ее.

Что ж, она и без того ухитрилась задержать его. Арилье поправил седло и помчался вслед за Енифар.

Она хорошо ездила верхом, но все-таки хуже, чем эльф, который провел в седле лет на семьдесят пять дольше.

— Догони! — сказал Арилье своей лошади. — Видишь их? Догони их! Прегради им путь! Сбей их на землю!

Арилье не был сентиментален.

Он мог бы съесть собственную лошадь, если бы к этому подвели его обстоятельства; однако при других условиях считал разговор с животным делом нелишним. Никогда нельзя быть уверенным в том, что понимают и чего не понимают животные.

Теперь черная точка на равнине быстро приближалась и снова превращалась в девочку-всадницу. Енифар погоняла своего скакуна изо всех сил, но Арилье настигал ее неотвратимо. Он летел ей наперерез, заходя по широкой дуге. Он уже слышал, как дико визжит троллиха. Звук, который перепугал бы любую другую лошадь, но только не троллиную, не эту косматую зверюгу, пожирающую живое и мертвое мясо, какое только подвернется.

Арилье видел лицо Енифар, очень темное, с яростно раздутыми ноздрями.

Несколько раз Арилье пересекал ей путь, но она уклонялась и снова мчалась вперед. Наконец Арилье развернул лошадь таким образом, что беглянка едва не врезалась в ее бок. Енифар дернула поводья, вскрикнула и, не удержавшись в седле, упала на землю.

Ее лошадка отбежала на полет стрелы и там задержалась, поглядывая в сторону сумасшедшей всадницы, а Арилье остановил свою лошадь и спрыгнул.

Енифар села, обхватила голову руками и громко застонала.

Эльф подбежал к ней.

— Ты цела?

— Уйди! — закричала она, сотрясаясь всем телом. — Оставь меня! Думаешь, я не знаю, почему ты за мной увязался?

— Почему? — Арилье устроился рядом и попытался обнять ее, но она зло отталкивала его и шипела, чтобы он не прикасался к ней.

— Енифар, ты ничего себе не сломала?

— Не надейся, — сказала она неожиданно спокойным тоном. — И не дыши в мои волосы. Вообще уйди от меня. Я хочу быть без тебя.

— Енифар, я не уйду, — сказал Арилье.

— Почему ты не можешь просто оставить меня в покое?

Он не ответил. Он взял ее за руки и силой разомкнул их кольцо, сцепленное над ее головой. Он заставил ее лечь на траву, вытянуть ноги. Он пригладил ее взъерошенные, напружиненные волосы. Долго-долго он гладил ее косички и руки, пока наконец Енифар не вытянулась во весь рост, не вздохнула и не успокоилась.

— Енифар, — сказал тогда Арилье, — я не могу бросить тебя. Я не могу допустить, чтобы они… причинили тебе вред. Может быть, ты и самое страшное творение Морана, но ты — самое милое из его творений. Ты ребенок.

— Я черная дыра, — отозвалась Енифар глухо. — Я думала об этом и поняла. Я ощущаю это всем телом. Вот здесь. — Она показала пальцем себе на живот, потом подумала и переместила палец на середину груди. — И еще здесь. Сплошная черная дыра.

— Это просто печаль, Енифар, — тихо проговорил Арилье. — Ничего больше. Тебя разлучили с матерью, тебя разлучили с отцом.

Она фыркнула носом.

— Я никогда не видела отца. Не очень-то меня с ним разлучили!

— Но ты же видела его во сне.

— Моих снов у меня никто не отнимет. Откуда взяться грусти?

— Откуда взяться черной дыре? — возразил Арилье. — Ты просто ребенок, Енифар. Я не представляю себе, каким образом Мастера уничтожат ребенка.

— Для них я просто артефакт… Да я и для самой себя артефакт, — сказала Енифар. — А что, для тебя я что-то другое? Ты с самого начала носился со мной так, словно я — не живое существо, а какой-нибудь драгоценный камень.

— Камень? — повторил Арилье растерянно.

— Или книга! — наступала Енифар. — Или там картинка в рамочке! А я живая.

— Ты живая, Енифар, и должна оставаться живой.

— Ты веришь в то, что мир может погибнуть?

— Я видел, как над замком прошел кровавый дождь, — сказал Арилье. — Мир может погибнуть… Но в тот раз мы выжили.

— Не все же.

— Это война, Енифар. Всегда кто-нибудь погибает.

— А если войну можно прекратить?

— Даже если и так, — сказал Арилье, — такой мир не должен существовать.

Она уставилась в небо и сказала:

— Мне тоже не верится, что я умру. Но если это неизбежно?

— Уйдем, — попросил Арилье.

— Нет.

— Ты дура! — взорвался он вдруг. — Почему я должен тебя уговаривать? Что за глупая блажь? Как ты вообще можешь обсуждать это всерьез?

— Арилье, — сказала она, — если ты откажешься, я все равно сбегу. Мне придется ударить тебя или опоить… Не знаю, что я сделаю, но я избавлюсь от тебя и сбегу.

— Это опасно, — сказал он. — Тебя могут захватить те, кто уже пытался это сделать.

— Ты выяснил, кто это?

— Нет. Он умер прежде, чем я задал ему вопрос.

— Я так и знала, что ты убил его, — с торжеством заявила девочка. — Ты настоящий тролль. Только тролли не станут возиться с опасным врагом и разводить переживания на тему «сохраним подлецу жизнь — авось исправится».

— Теперь это не имеет значения, — сказал Арилье.

— Подчинись мне, Арилье, — просто сказала Енифар.

Она продолжала лежать, перебирая пальцами траву и глядя в небо, а Арилье сидел рядом у ее ног и молча смотрел на нее.

— Ну что, поехали? — сказал он наконец. — Что бы ни случилось, Енифар, я буду рядом, обещаю.