Полигон

Интерлюдия. Эйзер Гискон

Толпа напоминала мутный речной поток, несущий тысячи листьев-голов. Она ревела, колыхалась и пенилась. Изредка доносились отдельные возгласы, то здесь, то там маячили идиоты с малолетними детьми на плечах, радостно машущими флажками. О чем они думают? Что силовики не посмеют причинить вред их детям? Солдат, действительно, ребенка не обидит, но помимо полицейских тут масса провокаторов, и наверняка скоро засветятся те, кто заинтересован в кровопролитии.

— В моменты смуты, — комментирует закадровый голос Корна, подготовившего трансляцию, — они теряют разум и сбиваются в стаи. «Нам повысили цену на продукты, а зарплата осталась прежней! Наших бьют!» В толпе они ощущают себя несокрушимой силой, думают, что в безопасности, как стая рыб, которую загоняет дельфин.

Камера перемещается на полицейских с огромными черными щитами, сдерживающих демонстрантов. Усиленный громкоговорителем голос призывает к порядку и просит идти по домам, но собравшиеся готовы отстаивать свои интересы до конца. Девушка в белом комбинезоне подходит к оцеплению и лепит на щит самоклеющееся розовое сердце, и к полицейским стягиваются десятки таких восторженных девушек и юношей, несколько минут — и щиты розовые от сердец.

— Обратите внимание: сердца все одинаковые. То есть акция спланирована. А теперь смотрите внимательно.

Съемка замедляется, фокус наводится на мужчину с неподвижным лицом и сосредоточенным взглядом, он смотрит перед собой, будто перемножает в уме многозначные числа. Его лицо оживает, на скулах напрягаются желваки, он отходит к разгромленному павильону, воровато озирается, лезет на крышу. Следующий кадр — съемка сверху. Глянув на дрона, мужчина выхватывает обрез и несколько раз стреляет по полицейским.

— Таких стрелков было десять, — комментирует Корн. — Все ушли, смешавшись с толпой. Надо полагать, у всех были силиконовые маски.

Полицейские открывают вялый ответный огонь. Над толпой прокатывается многоголосый вздох, перерастающий в визг, и тысячи людей бросаются врассыпную, скалясь, отшвыривая, топча друг друга.

Эйзер поджимает губы, чувствуя, как в душе зреет злость на непрофессионализм полицейских.

— Кто отдал приказ открыть ответный огонь?

— Никто. Стрелял один из полицейских, потом он покончил с собой. Но его выстрелов хватило, чтобы в давке погибло более ста человек. Думаю, не надо объяснять, что это обозлило рабочих еще больше.

Эйзер смотрит на девочку в белом, которая клеила сердце на щит, она спотыкается, падает, рыдает, пытаясь встать, но десятки ног припечатывают ее к земле, пока она не перестает двигаться.

— Кому это выгодно? — спрашивает Эйзер, тарабаня пальцами по столу.

— Вторым и третьим уровнями негласно управляют теневые структуры, мафия, как о них говорят. У них люди в правительстве, полиции — везде. Может быть, стрельбу устроили они, потому что в мутной воде проще проворачивать грязные дела. Может, черноротые как-то просочились наверх, у них-то оружие в каждом доме. Но они не смогли бы организовать наклейки, флаги и все прочее.

— Карталония, очаги по всему миру… И теперь, получается, мы имеем очаг в Новом Карфагене? Куда смотрят Магоны? Силовой блок — их ведомство!

— Увы, эту проблему не решить силой. Они делают все возможное. Насилие порождает еще большее насилие. Мы не можем просто зачистить нижние уровни. Кто тогда будет работать?

— Бунты — это все, что ты хотел мне показать?

— Да. Мятежники разнесли две телестудии на втором уровне.

— Знаю. Свободен.

Эйзер отключается от Корна, вырубает изображения на всех шести экранах, проходится по кабинету, где только стол, голопроектор и экраны. Наливает себе воды. Умер Белый судья, а новый не родился и, похоже, уже не родится, а значит, наступил конец времен: кровопролитные войны, эпидемии, крах цивилизации.

Пока полицейские и следопыты заняты усмирением бунтов, озверелые осмелели, грабят, губят урожаи. Соответственно, выросла цена на продукты, отсюда и недовольства. И это только начало.

Если бы медиа были не в его руках, то, как в Карталонии, с экранов лилось бы отчаянье, Эйзер же держит ситуацию под контролем, хотя все сильнее трещит ткань мироздания, и каждый микроразрыв прокатывается морозом по коже.

Холодные щупальца дурного предчувствия снова сжимают горло, и он включает голопроектор, чтобы отвлечься, посмотреть нарезку самых ярких эпизодов «Полигона». Он обожает это шоу, ему нравится смотреть, как с людей сползает шелуха и остается первобытное, животное, толкающее рвать друг другу глотки. Если эпизод его заинтересовывал, он просматривал запись с участием этого игрока за определенный промежуток времени.

Каждый раз он выбирал себе любимчиков и сопереживал им, но никогда, как бы они ему ни нравились, не вмешивался — чтобы испытать сильные эмоции, когда они выиграют или их убьют. Таков принцип «Полигона» — невмешательство.

Юбилейный сезон радует неоднозначными участниками. И уже на четвертый день силы распределяются между явным претендентом на победу Рамоном, эдаким зверюгой-крушителем, и странным персонажем, который пытается добиться успехов дипломатией. Этот участник, Тальпаллис, выделяется с самого начала, и Эйзер думал, что его быстро завалят с таким подходом, однако он оброс не просто подчиненными, а верными соратниками, готовыми рвать за него глотку, и что-то в его стратегии есть. Вот только жаль, что не устоять ему против Рамона!

Увлекшись, Эйзер смотрит подробнее, как команда Тальпаллиса укрепляет крепость, и ловит себя на мысли, что Леонард каким-то чудом собрал самых адекватных участников и самых эрудированных. А подземный ход! Это ж надо додуматься! Может, и есть шанс у этой команды.

Каждый раз Эйзер брал себе в команду на четвертый уровень кого-нибудь с Полигона, и теперь с удовольствием взял бы Тальпаллиса, у него чутье на людей и умение на них влиять. Однако что-то в этом парне было неправильным, чужеродным. Слишком ему везло в странном.

Догадка крутится скользкой рыбиной в мутной воде, будоражит, но ее никак не удается ее ухватить.

Тренькает коммуникатор. Эйзер шагает к проектору и нажимает на кнопку, останавливая трансляцию, включает связь. Приятный женский голос извещает:

— Два канала связи. Личный, уровень «альфа», и доктор Рианна Роу.

Кто бы ни названивал по «альфе», подождет, жизнь дочери важнее. Усаживаясь в кресло, Эйзер дает голосовую команду:

— Соединение с Рианной Роу.

Над столом появляется голограмма миниатюрной женщины.

— Да ниспошлет Ваал свою милость на вас, великий Эйзер Гискон, — она склоняет голову в приветствии, выдерживает секундную паузу и распрямляет плечи. — Донор найден. Можно начать пересадку костного мозга уже через два дня, но… Я не могу гарантировать результат. Мало того, результат может быть отрицательным… Совсем отрицательным. Организм Дари ослаблен нашими предыдущими попытками. Мне понадобится ваше письменное согласие.

— Вероятность? — спрашивает Эйзер.

— Летального исхода? Двадцать-тридцать процентов.

— Спасибо. Вечером буду в клинике.

Семьдесят процентов вероятности, что Дари выживет — это очень много. Болезнь быстро прогрессирует, ремиссия не наступает, и если ничего не сделать, девочка умрет в течение месяца. Может, и через неделю. От бессилия Эйзеру хочется ударить стену. В его распоряжении миллиарды, собственные клиники, лучшие врачи, и он ничем не в силах помочь любимой дочери! А тут еще и мать заболела, и тоже все очень сложно. Если б он был верующим, подумал бы, что его семью прокляли, и поспешил принести жертву Ваалу, Эйзер же был здравомыслящим человеком.

— Канал «альфа», — говорит он, мысленно перебирая фамилии великих родов, кто бы мог его побеспокоить.

Над столом появляется голограмма лица Гамилькара Боэтарха. Он чем-то сильно недоволен, ноздри его трепещут, под глазами залегли черные круги. Промышленник, он из-за бунтов теряет больше всех. Неужели собирается предложить альянс? Эйзер и сам подумывал выступить в роли миротворца, собрать представителей всех древних пунических родов и посадить за стол переговоров, потому что иначе быдло просто всех сметет, но понимал, что слишком велика между ними ненависть, зревшая веками и сдерживаемая лишь Белым судьей.

— Да ниспошлет Ваал тебе свою милость, Эйзер Гискон, — чеканит Гамилькар. — Дай добро на приземление моего флаера, есть разговор.

Эйзер вскидывает бровь.

— Причина визита?

— Личное. Только при встрече.

— Хорошо, жду.

Через десять минут прозрачные створки распахиваются перед Гамилькаром, сопровождаемым двумя людьми из личной охраны Эйзера, к этому моменту он включает все экраны на стенах, не хочется беседовать с этим человеком в тишине и покое.

Боэтарх переступает порог, и от него буквально разит… Безумием? Опасностью? Иррациональное чувство толкает Эйзера гнать гостя взашей. Что-то в нем сильно не так. Что? Хочется, чтобы сюда вошли охранники, но беседа предстоит личная.

— У всех у нас мало времени, — говорит Боэтарх. — У тебя есть кое-что, нужное мне.

Эйзер отмечает, что поведение Гамилькара изменилось, он стал резким, излишне откровенным, может, тому причиной неожиданная смерть его жены? Но он не носит траур…

— У меня много такого, что тебе хотелось бы заполучить, — ухмыляется Эйзер.

— Буду краток. На Полигоне есть интересный мне человек, даю пять миллионов за его смерть.

Огромных усилий стоит Эйзеру не выпучить глаза. Что за глупости?

— Назови его имя, — Эйзер берет стакан, делает глоток воды.

— Леонард Тальпаллис.

Вода становится поперек горла, слезы наворачиваются на глаза, и Эйзер отворачивается, чтоб Боэтарх не видел, как подействовали его слова.

— Но почему? — сделав еще глоток, спрашивает он. — Это очень, кхм, странная просьба, и тебе придется ее объяснить.

В глазах Гамилькара разгорается фанатичный огонь, он делает шаг навстречу.

— Просто поверь, он должен умереть. Иначе мир рухнет в бездну!

Огонь безумия перекидывается на Эйзера, плавит хладнокровие, сжимает горло… Он отходит от сумасшедшего Боэтарха, нажимает на тревожную кнопку, говоря:

— Принцип шоу — полное невмешательство, и я от него не отступлюсь. К тому же шансов у этого человека один к ста.

Гамилькар хлопает по плечу, и от его прикосновения по телу разливается жар.

— Ты не представляешь, как важна его смерть. Только я могу остановить хаос!

Эйзер заставляет себя расхохотаться, хотя ему совсем не до смеха.

— Гамилькар, тебе нужно отдохнуть и полечить нервы. Как смерть одного человека может остановить все, что происходит? Ты хоть сам себя слышишь?

Входят охранники, и Гамилькар пятится к двери.

— Если захочешь это остановить, набери меня.

Он улыбается так, словно победил, а не его только что выпроводили из кабинета, и Эйзеру очень не нравится его самоуверенность. Почему он так заинтересовался Тальпаллисом? Что в этом человеке такого опасного? Он ведь просто боец со второго уровня. Или не просто боец? Просьба Боэтарха — безумие или… плеснулась догадка огромной рыбиной, показала хвост и исчезла в мутной воде.

Эйзер включает повтор эпизода, где Тальпаллис с помощником разговаривают про Трою, всматривается в объект обсуждения: черноволосый, черноглазый, пропорционально сложенный, гармонично прокачанный — обычный мужчина средних лет, ничего примечательного. Соединившись с выпускающим директором шоу, Эйзер дает распоряжение:

— Хэн, нужна вся информация по Тальпаллису. Где родился, кто его родственники, чем прославился. Внимательно отсмотрите все эпизоды, где он засветился, начиная с Чистилища. Фиксируйте все необычное. Если досье получится слишком длинным — не страшно, я сам выберу то, что мне интересно.