Полиция Гирты (СИ)

Глава 22 Диски. (Пятница)

— О, какие стильные! — несмотря на ранний рассветный час, у ворот полицейской комендатуры уже стояли, курили, развязно заломив руки в разрезы штанов, хвостист Прулле и бездельник Коц, вели какой-то бессмысленный с недосыпу, утренний разговор с дежурным полицейским. Бестолково смотрели на шествующую по проспекту Рыцарей процессию, благо и в правду, было на что поглядеть.

Длинная пешая колонна снаряженных как на какой-то чудной парад или фестиваль бойцов шагала под вертикальным знаменем с изображением сосновой ветви и закатного солнца — штандартом Фолькарта, мимо забора полицейской комендатуры, в сторону моста через Керну.

Грозные и бородатые длинноволосые бойцы в кожаных рубахах и кольчугах, в меховых шапках и с круглыми щитами с шишками-умбонами, с топорами, копьями и луками, шагали по два три человека в ряд, и были настолько непохожи на безразличных ко всему тощих, облаченных в форменные плащи и современные бригандины, солдат Гирты, что своим архаичным и пафосным видом вызывали веселые улыбки у ранних прохожих и входящих на плащ, спешащих на службу к утренней смене полицейских.

Дружину возглавляли трое верховых. Рейн Тинкала в серой кольчуге, меховой шапке с хвостом, просторном полукруглом плаще с роскошной меховой оторочкой и камнем-лалом на золотой заколке, ехал чуть впереди всех, обозначая командира дружины. Его сопровождали бард в таком же наряде, только теперь с волынкой, вместо арфы, на которой он наигрывал однообразную воинственную мелодию и могучий рыжебородый знаменосец в остроконечном шлеме. Рядом со стременем шагали барабанщик, отбивающий ритм в расписанный рыжими и черными магическими символами барабан, больше похожий на шаманский бубен чем на военный музыкальный инструмент и чернобородый, дикого вида, иерей в сандалиях и черном шерстяном балахоне, при топоре на поясе и с раскачивающимся на широкой, богатырской груди массивным железным кресте. Следом, не поспевая в шаг за старшими, семенил маленький тощий черноризый, послушник с ликом Спаса Нерукотворного и ларцом-дарохранительницей.

Оглашая утренний, еще не проснувшийся, город гулом барабана и пронзительными завываниями волынки, дружина не в ногу маршировала по проспекту, ничуть не смущаясь ни внимательных взглядов, ни насмешек. Вертура, Фанкиль и лейтенант Турко, придерживая усталых, клонящих понурые головы к лужам на мостовой, лошадей, стояли, ждали на перекрестке, пропуская их. Тупыми с недосыпа взглядами смотрели на этих воинственных и свирепых, как с картинки из книжки про бородатых морских разбойников, мужчин. Бессмысленно моргали, словно пытаясь понять, на самом ли деле они видят перед собой этих необычных людей, или это призраки давно канувших в глубине темных веков сражений и смут пробудились ото сна и теперь, как в стародавние времена, боевым маршем следуют по зову герцогской трубы, шагают на общий сбор по улицам и проспектам Гирты.

Но все это было на самом деле. И бородатые разбойники и меховые шапки, как у лейтенанта Турко и иерей с железным крестом и пронзительная гнусавая волынка.

Капитан Галько, тоже в доспехе, но не в архаичной кольчуге, а в современной легкой кирасе с набедренниками и оплечьями, надетой поверх аккуратной лиловой мантии, ехал впереди всех, держась на некотором расстоянии от графа Рейна Тинкалы. При рыцарских регалиях: ленте, подвеске и форменной шапочке, с шеей, манерно укрытой под самый подбородок широким и длинным лиловым рыцарским шарфом, при мече с блестящим фрезерованным винтом эфесом, и треугольном щите с гербом Булле притороченном к седлу, он сопровождал дружину, сигнализировал фиолетовым флажком экипажам и полицейским, чтоб не задерживали движение.

— Серьезные мужики — кивали от ворот с усмешками им вслед — эти точно навоюют!

— Камни перегрызут!

— Воротничками передушат! Хой, Вертура! Вы уже не в моде, вон ваши конкуренты, скорее нападайте со спины!

— А ну их всех — устало, с вялым раздражением бросил в ответ детектив, и они с коллегами въехали во двор.

В зале было холодно, печь не горела. Дверь в длинный коридор стояла нараспашку, сквозняк врывался в помещение через раскрытые настежь окна, приносил сырость и запах сопревших листьев. Вертура, Фанкиль и лейтенант Турко сидели на диване рядком, поджав плечи, кутались в плащи, с ненавистью смотрели на фужеры с обжигающим кофе, ждали пока остынет. Доктор Сакс зевал во весь рот, тер глаза, но был весьма доволен проведенным временем.

— Поймали синюю кошку! — хвастливо заявил он — всю ночь на весь дом выла! Клетку опрокинула, электричество перегорело! Фонари мигали на проспекте! У нее три головы и два хвоста, я даже и не думал, что такая тварюга вообще может быть!

— Эдмон — обратился к Даскину инспектор Тралле, кивнув на Фанкиля и коллег — поедете, проследите за той постройкой. Сегодня же. Йозеф, вчера вас не было, так что сегодня уборка, вы на дежурстве. Марк, Лео, найдете Анну, напомните, что никто не отменял ее обязанности мыть пол, потом поедете к Дюку домой, посмотрите что с ним.

Вертура и Фанкиль с мрачной досадой уставились перед собой, но возражать уже не было сил.

У ворот на мосту случилась заминка. Уже как четверть часа, там не хотели пропускать через заставу дружину северных гостей. Гулко и тяжело ухал барабан. По-прежнему фальшиво, врезаясь в воспаленный мозг своими дикими первобытными звуками, завывала волынка, эхом отражалась от стен домов на проспекте.

Утомленный ее назойливым, раздражающим гудением, инспектор Тралле подошел и рывком закрыл одно из распахнутых окон, но это нисколько не помогло, что привело полицейского в еще большее бешенство.

Когда они снова выехали на проспект, колонну уже пропустили. Белое пасмурное небо стояло над головами, светлело в переулках между высоких темных стен. С реки тянуло сыростью.

У дома депутатов хриплыми, усталыми голосами перекликались кучера и пажи. Покачиваясь в седлах, развалившись на сиденьях колясок, разъезжались припозднившиеся гости. Кое-как укрывшись плащами от утренней свежести, прикорнув на борт коляски, обняв для тепла жену, вяло махали рукой оруженосцу или лакею везти себя домой, но так, чтобы не растрясти на неровных мостовых.

Обелиск все также стоял в море на том же месте. Все также вокруг него, то исчезая, то появляясь в небе, плавно, как змея в воде, покачивая длинным сегментированным хвостом, летал зонд, описывал широкие, многокилометровые круги.

Оставив Фанкиля у парадной в компании словоохотливых дворников, с лошадьми, Вертура поднялся в свою квартиру. Здесь тоже было распахнуто окно. Мариса сидела у стола, закатав рукава чтобы не испачкались в чернилах, работала с каким-то текстом. Ее белая рубашка и волосы были растрепаны сквозняком, но в комнате было тепло от жарко натопленной печи.

— Мэтр Тралле распорядился… — крепко обхватив ее за теплые плечи, обнял ее со спины, что есть силы прижался лицом к ее голове, затерся щекой об ее затылок, сказал ей детектив.

— Я сделала специально для тебя новую прическу, а ты и не заметил! — с сокрушенным видом, наматывая на палец прядь волос, отстранилась от его ласк, перебила его Мариса.

— Да, красиво — с улыбкой согласился он и, положив ладони ей на плечи, взялся за ее волосы, принялся пропускать их через пальцы, гладить их.

— Не трожь руками, я их только вчера помыла! — неприязненно дернула плечом, бросила она в ответ.

— А ну хватит тут бездельничать, стерва! Марш на службу и быстро! — сильно сжал ее плечи, надавил всем весом, нахмурился детектив — все, рыцари и принцессы кончились, тебя ждут швабра, тряпки, немытый пол и ведро грязной воды.

Мариса встала со стула, ловким красивым движением оправила подол юбки, подошла в упор к с готовностью обнявшему ее Вертуре и, со счастливой улыбкой запрокинула голову, зажмурилась, прогнулась назад спиной, демонстрируя ему свою жилистую крепкую шею.

— Тебе хорошо с такими волосами — заверил детектив, лаская ее бока и спину, касаясь ладонью ее лица, с улыбкой любуясь ее новым обличьем — почти как леди Вероника.

— Ага! — самодовольно ответила она, энергично схватила его руками за шею и лицо и привлекла к себе.

— А правда что в Лире есть собор, который все называют «пианино»? — густо дымя трубками, лукаво интересовались старики, консьерж и его друг, у Фанкиля, что важно сидел, откинувшись в седле.

— Собор Святого Петра — уточнил тот — да у него черно-белая колоннада, снизу, с улиц, примерно так и выглядит.

— А Мазини это известный художник? — уже со смехом не унимались, допытывались они у рыцаря — врут, или нет?

— Довезем до конторы? — указал на вышедшую следом за ним на улицу, потеплее кутающуюся в тяжелый темный плащ Марису, детектив.

— Не выйдет — пожал плечами Фанкиль и похлопал по высокой луке седла между своих колен — эти седла, чтобы при погоне не вылететь, а не для того, чтобы кого-то возить. Для полицейских. Не для героев и их девиц. И боком на таком тоже неудобно, проверяли, ничего хорошего не вышло.

— Вот неудачники! — с наигранной досадой покачала головой Мариса.

И, махнув на прощение рукой, быстро зашагала прочь в сторону проспекта Рыцарей.

Дюка они нашли у себя дома, в одном из кварталов у Южной Куртины. Оставив лошадей какому-то невнятному, лохматому дворнику, вошли в огромное, четырехэтажное сумрачное строение, притулившееся к высокой скальной стене одного из тех серых каменистых холмов, которые Вертура видел с балкона герцогского дворца, в день фестиваля, когда они ездили на турнир, а потом в слободу святого Саввы, к Сталелитейным.

На лестнице было темно. Женщина с грубым, мрачным лицом, сестра Дюка, встретила полицейских, провела их темным, заставленным старой мебелью, сумрачным коридором, пропахшем грязными пеленками и псиной.

— Что вы раньше-то не приехали? Помрет же — сварливо спросила она, вытирая покрытые волдырями и отеками, разъеденные щелочью руки заношенным серым полотенцем.

Вертура и Фанкиль молча кивнули и проследовали за ней в заваленные хламом и тряпками комнаты, где селилось большое и шумное семейство родственников полицейского. Вошли в небольшую, и тесную от обилия разнообразного хлама, отгороженную фанерой в угловом зале каморку с кроватью, письменным столом и постелью. Дюк лежал на ней на каком-то темном, наваленном лохматой горой, тряпье. Тяжелый и густой, режущий нос, запах болезни стоял в комнате, но окна были закрыты. Рядом с топчаном, на табуретке, в тазу, в зловонной, грязной воде с содержимым желудка Дюка лежали, пропитанные кровавым гноем, пожелтевшие от многократного использования тампоны и бинты. Горка серых, свежевыкипяченных, видимо приготовленных для перевязки кусков ткани лежала поверх бумаг на рабочем столе. Наготове стояли самогонный спирт в бутылке из под «Лилового Номер Один» и мазь в коробке, пропечатанной полустершимися бледно-синими аптечными чернилами.

— Лео… — мучительно приоткрыл слезящиеся глаза больной — ради Бога, прошу вас, вы же можете, выньте из меня это…

Фанкиль взял со стола папку с должностными бумагами, помеченными «Для служебного пользования», что лежала среди книг и записей полицейского. Подвинул табурет, сел, положил ногу на колено, подпер голову локтем, молча продемонстрировал папку, уставился в лицо коллеге.

— Это не я, я не хотел… — начал оправдываться тот — сэр Булле сказал, что если я не соглашусь, он прямо там вырежет мне почки и печень…

И вялым движением откинул мокрую рубаху с груди. Повязка, что охватывала его тело, уже успела снова пропитаться гноем. Фанкиль протянул руку и начал разматывать бинты. Рана была уже в таком состоянии, что больной не чувствовал, как присохшие тряпки с хрустом отламываются вместе с побелевшей, лопающейся кожей и мышцами. На груди, на всей правой стороне над ребрами сине-желтым пятном темнел один большой гнойный пролежень. Кожи на ребрах уже не было. Пожелтевшая плоть и белые кости тускло блестели в сером пасмурном свете, пробивающимся через мутное окошко над рабочим столом больного и постелью. Под ребрами справа отчетливо розовел недавно очищенный, наверное местным доктором, но уже снова гноящийся разрез.

— Там диск — кивнул головой Дюк — он врос в меня, пустил корни, его не вынуть…

Фанкиль проверил горячий лоб больного, приложив руку на запястье, посчитал пульс.

— Можно вынуть — только и сказал он и, забрав служебную папку с документами, которую Дюк вынес из отдела, встал с табурета и вышел. На вопросительный взгляд сестры, многочисленных родственников и детей, ответил — спустите его вниз. Ждите телегу — и покинул квартиру полицейского.

— Он сказал, сэр Вильмонт? — принимая поводья из трясущихся рук похмельного, покачивающегося на нетвердых ногах лохматого дворника и вручая ему мелкую монету, уточнил уже на улице детектив.

— Да — мрачно кивнул, как будто вспомнив что-то очень дурное, неподвижно уставился вдоль домов Фанкиль — там, в карантине. На втором этаже. Я тоже его видел. Он работал с теми телами в операционной. Там еще было медицинское оборудование, похожее на современное.

Большие темные каменные дома, разделенные поросшими дикой малиной и акацией мусорными кучами, стояли, прижимаясь к высокому каменному обрыву. Улица загибалась вдоль его подножья, уходя куда-то вбок и вниз. Напротив парадной желтела глухая стена какого-то казенного учреждения расположенного немного ниже по склону горы. Из трубы на его пологой черепичной крыше, стекая прямо на дорогу, лился едкий белый дым. От него першило в горле и жгло в носу.

— Баня, наверное — подумал детектив.

Фанкиль остался у дома Дюка. Вертура поехал в отдел, передал докладную записку инспектору. Тот нисколько не удивился, оторвал от уборки Марису, передал ей донесение для Хельги Тралле и велел, чтобы отнесла не задерживаясь. Детективу же приказал взять санитарную телегу и ехать за больным. Когда они выезжали со двора, снова начал накрапывать дождь. Все думали, что это будет полноценный ливень: полицейские попрятались под навесом летней столовой и на скамеечках под ветвями растущих по старому земляному валу у реки тополей, но только несколько особенно крупных капель шмякнулось в сухую пыль на плацу, и дождь прекратился.

Когда детектив вернулся с Фанкилем и Дюком, все собрались в лаборатории.

Доктор Фарне, Инга и Хельга Тралле внимательно осмотрели больного полицейского.

— Вырезать-то вырежем — вдохнул дым из шланга своей курительной машины, заключил криминалист — только уже начался абсцесс и под жаропонижающим температура критическая. Я конечно сделал ему два антибиотика, но он все равно умрет. С нашими средствами это бесполезно.

Хельга Тралле согласно кивнула, в очередной раз аккуратно проверила, пальпировала рукой, разрез.

— Обширное отторжение чужеродных тканей — продемонстрировала опухшие лимфатические узлы на шее и в паху больного Инга, достала скальпель и сделала аккуратное рассечение в районе пораженного участка на животе. В глубине плоти тусклой паутиной мерцали нити отростков, что уже видели следователи, когда вскрывали мертвых, в кого были вживлены уже знакомые диски.

— Они должны дублировать нервную систему для полного контроля тела морфов — пояснила Инга — мы нашли в справочнике описания аналогичных систем. Гибридные паразиты этого класса производятся с учетом технологии биотерминации: намеренным преданием им особенных химических и биологических свойств с целью сделать их несовместимыми с кислоуглеродными формами жизни. Иммунная система человека отвергает их как враждебный инородный организм. В принципе, извлечение на ранних стадиях симбиотического процесса могло бы привести к реабилитации организма, но, похоже, сейчас он пророс уже по всему телу, так что извлечение основного тела паразита не остановит общего отторжения. Чтобы его спасти, надо извлечь все его части, а это технически невыполнимо.

— Да, как паутина — озадаченно теребя бороду, согласился Фанкиль — ну, есть технологии квантового замещения, например…

— Где-то может и есть — пожал плечами, мрачно кивнул инспектор.

— Это значит, что человек с лицом сэра Вильмонта экспериментирует над приспособлением этой технологии к людям? — уточнил детектив.

— Да — как будто до этого было давно очевидно для всех, кроме Вертуры, с раздраженным напором ответил инспектор Тралле — все, пойдемте отсюда.

И они покинули кабинет.

— Значит, они хотят подчинить себе какого-то человека или группу людей — уже в кабинете инспектора, наверху, обсуждали происшествие инспектор Тралле, Вертура и Фанкиль. Начальник отдела Нераскрытых Дел завертел колесиком, набрал код, раскрыл сейф и достал из него массивную треугольную бутылку «Черных Дубов», налил всем троим.

— Возможно — мрачно ответил он и обвел недовольным взглядом коллег — Лео, уточните в оперативном, установили того, кто был четверным в карете сэра Визры. Марк, эту записку сэру Гессу, и вы с Анной на сегодня свободны, отдыхайте. Завтра у вас тяжелый день, утром поедете на Охоту. И не забывайте, что едете не развлекаться, а по службе, ясно это?

Он рыком развернул к коллегам папку и продемонстрировал приказ из канцелярии жандармерии, о временном переводе Вертуры и Марисы в личное подчинение полковнику Дитриху Мунзе, в должности консультантов по безопасности, подписанный майором Марком Иоганном Тинвегом.

— Та самая Охота на людей — весело пояснила Мариса, пока они собирались домой. Сегодня она особенно тщательно расчесывалась перед зеркалом, отирала от грязи сапоги и подол юбки, стряхивала с рукавов мантии пылинки — бывала я там несколько раз, писала о ней заметки. Давно, несколько лет назад. Просто так туда не пускают, развлечение не для толпы. У вас, в Мильде, есть такое? Когда берут самых опасных преступников, дают им ножи и выпускают в Лес, а через несколько часов начинают преследование и убивают как диких зверей. Знаешь, нет ничего более захватывающего, чем охота на человека. Я бывала на обычной охоте, но это глупо стрелять с коня из ружья или арбалета зайца, который не может защититься. Если мужчина убивает беззащитное животное ради развлечения, он не мужчина, а неуверенный в себе кусок дерьма. Другое дело охота на человека. Чего эти твари только не придумают, чтобы спасти свои богомерзкие жизни!

— Вот, смотри — она схватила со стола номер «Скандалов», тот самый с негром и бароном Гонзолле на карикатуре, деловито повела тонкими пальцами с недавно тщательно подпиленными ногтями по строкам и прочла вслух — лейтенант бригады Келпи, Кабестан Григге, пленен сэром Прицци накануне фестиваля. Банкир Моше Друль, тот самый, который протратил деньги из казны. И Двинт Нолле… Это же тот самый полицейский, вы же его и арестовали. Он вправду такой опасный злодей?

— Я вспомнил, откуда это. Помнишь тогда, на ужине у леди Вероники? — внезапно спохватился, бросил невпопад, детектив и, подойдя к книжным полкам, нашел какой-то старый рыцарский справочник по традициям и истории, начал листать оглавление — вот, смотри.

Мариса, держа в руках шляпу, подошла к нему и наклонилась над разворотом с, выполненным в стиле старой гравюры, красивыми черно-белым изображением.

— Перед началом важного совещания герцог или князь всегда резал себе руку для того чтобы показать вассалам, что он не оборотень, а человек. У оборотней либо нету крови вообще, либо она других консистенции и цвета. Например черная, как у многоголового волка, или синяя, как у человекоподобных машин. Долгое время это считалось архаизмом, пережитком темных веков, но леди Вероника возродила эту традицию. Возможно из-за того, что она опасается, что ее подменят…

Мариса нахмурилась.

— Если бы я писала книгу — сказала она тихо и зловеще — я бы придумала, что сэр Булле собирается передать ей власть, инсценировать свою смерть, а потом вставить в нее этот диск. Но что мешает сразу подменить ее морфом, плюнуть на все традиции и сказать так нужно? Никто же не возразит.

— Не знаю — расписываясь в журнале, что берет справочник для расследования, пожал плечами детектив — может они как раз и пытаются, но пока ничего не добились…

Белое полуденное небо заглядывало в раскрытое окно. Дул ветер, приносил запах сотен растопленных печей. Вертура оставил на спинке стула мантию и портупею с мечом, лег на кровать, потянул за собой Марису. Лаская, растрепал ее нарядную алую рубаху и волосы, повернувшись на бок, прижав ее за руки к своей спине, укрыл ее и себя одеялами и пледами так, чтобы не мерзнуть без одежды.

— Эта Белая Могила… — попытался он, но она обхватила его руками за шею и плечи, уткнулась ему лицом в затылок. От этого нежного прикосновения он быстро пригрелся, потерял мысль и, закрыв глаза, уснул.

Когда он проснулся, он некоторое время просто бессмысленно лежал, пытаясь понять, который сейчас час, но так и не смог угадать без часов.

За окнами все также стояли ясное сине-серое небо.

Было еще светло. Рыжие отсветы заката лежали на стенах, полу и на столе. На улице, на перекрестке бойко переговаривались прохожие, заливисто смеялись дети. Мариса ловко орудовала утюгом, разложив на письменном столе, сушила, гладила просторные темно-серые, хлопковые штаны. Модные и широкие, со стрелками и манерными разрезами от пояса до середины бедер, через которые пижоны крыльями выпускают расшитый подол нижней рубахи, а пьяницы и солдаты заламывают в них руки, что является признаком хамства и дурных манер. Тут же, рядом, стояла квадратная бутылка с ядовито-лиловой жидкостью и бледной наклейкой с изображением конного рыцаря, а рядом лежала новая рубаха, которая, по всей видимости, тоже предназначалась детективу: свежая, нарядная, светло-синяя, с пришитой по вороту яркой бордовой лентой.

— Я взяла твои деньги и купила тебе обновку — заверила проснувшегося Вертуру Мариса, бесцеремонно кидая ему поверх одеяла рубаху и штаны. Продемонстрировала бутылку — одеколон «Завоеватель», самый жгучий от сэра Августа. Этой дрянью поливается вся Гирта. И ленту я тебе тоже сама пришила. Запомни: я творческая личность, но не белоручка, хотя все эти дела по дому меня просто бесят.

— Ничего, привыкнешь. Погода хорошая, пойдем на улицу — требовательно разглядывая свой новый наряд, весело ответил ей детектив.

В переулке неподалеку от дома графа Прицци они услышали музыку. Идя на нее, приметили обнесенный высоким чугунным забором уютный, засаженный акацией и шиповником, с большой разлапистой ивой чьи ветви, перевешиваясь через изгородь, нависали на улицей, сквер. Сэр Порре, князь Мунзе и лейтенант Манко, как рыцари в походе, расположились под полого поднимающимся стволом дерева. Развлекали игрой на барабане, гитаре и флейте сидящих неподалеку на скамеечках, вокруг большого деревянного стола, занятых шитьем и веселой беседой девиц.

Вокруг носились, играли дети. Над головами на ветру шумели листья. Рядом с сэром Порре, что сидел на коврике, постеленном прямо на земле, вытянув раненую ногу, чесал медиатором струны гитары, лежали костыли.

Мариса ускорила шаг, настойчиво повлекла Вертуру за собой под сень ивы и с благосклонной улыбкой самой леди-герцогини гордо и важно приветствовала князя Мунзе и остальных. Увидев ее, девицы насмешливо зашептались между собой, бросая на нее быстрые недовольные взоры, но рыцари заставили их угомониться, радушно приветствовали детектива, угостили их с Марисой сидром, налив им из большой бутылки, что стояла тут же, под деревом.

— Теперь я подруга леди Вероники! Она называет меня своей сестрой! — когда, после непродолжительной благосклонной беседы, они вышли на улицу, бросила мстительный и ликующий взгляд на забор скверика Мариса — а они как и были кухарками, няньками и швеями при своих солдафонах-задирах, так и останутся на всю оставшуюся, жизнь. А ты должен соответствовать моему статусу — она требовательно дернула Вертуру за локоть — ясно это?

Они свернули на перекрестке, снова прошли мимо парка графа Прицци и дома Вертуры и, миновав еще два квартала оказались перед высоким темным фасадом стоящего на площади собора Иоанна Крестителя, где служил отец Ингвар, иерей, у которого исповедовался детектив.

Узкое, темное, с высокой колокольней и острым шестиугольным шпилем, здание, чернело, грозно возвышалось, над серой монолитной стеной квартала, фасадом смотрело на площадь, в сторону проспекта Рыцарей. Два массивных, величественных дракона с грозно поднятыми лапами и распахнутыми пастями стояли на высоких гранитных постаментах на верхней ступени широкой лестницы, по обеим сторонам от парадных дверей. Немыми каменными стражами встречали всех входящих в церковь, поддерживали на своих поднятых крыльях эркер с украшенной витражом с изображением Иисуса Христа розеткой. Узкие окна с желтыми витражами в глубоких, как бойницы, каменных портиках по обеим сторонам фасада и устремленный в небо окованный черным железом, зеленой медью и белым серебром, граненый шпиль, навевали мысли о торжественных постройках прошлых веков, о Старой Гирте, величественной и мрачной, такой же суровой и непреклонной, как и холодное, по-северному бледно-рыжее, вечернее августовское небо над головами, в вышине.

Вокруг темнели распахнутые окна домов. На площади перед храмом было людно. Вечерняя уже закончилась, но до начала всенощной оставалось еще несколько часов. Посетители выходили из парадных дверей церкви, проходили коридором между пьедесталами с драконами, разворачивались на ступенях, поднимали лица к образу Спасителя, крестились.

Остановился перед фасадом, перед широкой лестницей, ведущей ко входу в храм и детектив. Тоже осенил себя крестным знамением. Мариса встала рядом с ним, накинула на голову платок, склонила голову, перекрестилась быстро и скованно, так, чтобы никто не видел.

Люди что проходили мимо, узнавали ее, бросали короткие быстрые взгляды, но молчали, и как будто старались держаться в стороне. Только уже знакомый Вертуре старенький иерей, в темном подряснике, лаптях, с холщевой торбой через плечо, приветственно улыбнулся в густую белую бороду, кивнул, спустился к ним с высоких ступеней церкви.

— Пойдемте — сказал он, уставившись поверх своих узких очков, на Марису.

— Куда? — спросил детектив, непроизвольно подавшись вперед, словно заслоняя собой свою спутницу, несколько сбитый с толку этим внезапным приглашением.

— Анне, в церковь нельзя. Присядем на скамеечку — указал иерей на высокий чугунный забор, отгораживающий от улицы и площади палисадник перед высоким, пятиэтажным домом, по своим очертаниям больше похожим не на особняк, а на замок или маленькую крепость. Его литые, украшенные металлическими листьями и венками ворота высотой в три человеческих роста выходили на площадь, на угол с улицей Прицци. За ними просматривался маленький, огороженный с трех сторон стенами и башенками строения, мощеный булыжниками двор, густо засаженный по периметру кустами шиповника и сиренью. Перед самым фасадом здания, отгораживая окна от площади, росли несколько лип. Все остальное пространство сквера занимал огромный старый вяз, что склонил свои могучие ветви к красиво выложенному черным речным сланцем и разноцветными камешками пруду с маленьким водопадом и гранитным ограждением. По краю каменной площадки перед парадными дверьми, вокруг водоема, стояли аккуратные, свежевыкрашенные в спокойные, светло-желтые тона, скамейки. Сообщив вахтеру с черной лентой на древке пики, что это с ним, иерей проводил Вертуру и Марису к одной из них и, усадив обоих, сел рядом со стороны детектива. Здесь, рядом с бегущей водой, под сенью тесно смыкающихся кронами деревьев, было как-то по-особенному спокойно и тихо. Где-то вдалеке, как будто играла музыка, звонил колокольчик, щелкали ножницы невидимого за кустами садовника. Высокая, чугунная решетка и кусты отгораживали этот маленький парк от шума соборной площади, а звуки воды заглушали голоса и цокот копыт.

На колокольне забил колокол, его эхо гулко отдавалось от стен. В вышине темнели узкие окна загадочного и торжественного дома, во двор которого отец Ингвар пригласил своих гостей.

— Вы уже все знаете или нет? — кивнул на Марису, прямо спросил он у детектива — вы все рассказали ему? — не дожидаясь ответа, задал, такой же внезапный и строгий вопрос Марисе.

Та опустила глаза и печально кивнула в знак подтверждения.

— Марк, вас же зовут Марк? — уточнил отец Ингвар — зачем вам такая жена?

Вертура был озадачен этим прямым требовательным взглядом и столь прямолинейным вопросом. Священник же оперся на свою палку обеими руками и теперь смотрел на детектива внимательно, строго и вопросительно. Детектив смутился, все мысли смешались в его голове. Ему стало страшно от того, что этот малознакомый ему человек там прямо требует от него ответа на такой важный вопрос, лежащий в сугубо иррациональной плоскости его мышления. Стала мрачной и напряженной и Мариса, отпустила руку Вертуры, поджала плечи. Печальное выражение появилось на ее лице, во взгляде читались сомнение и страх, все усиливающиеся с каждой секундой промедления детектива. Но, обернувшись к ней, заметив ее страх, он нашел в себе силы и ответил.

— Я хочу взять ее в жены. Увезти с собой в Мильду.

— Зачем? В Мильде нет подходящих девиц? — настаивал иерей. Взгляд его добрых серых глаз изменился, стал непреклонным и суровым, как у человека, готового взять и ударить в любой момент — или вы будете кормить ее обещаниями пока вы здесь, а потом сбежите, как делают все безбожники, трусы и проходимцы?

— Нет — все-таки собравшись с силами, твердо ответил детектив. Мысли спутались в его голове. Он взял Марису за руку и внимательно посмотрел в глаза иерею — я дал слово Анне, себе и Богу, чтобы все, что с ней произошло, никогда больше не повторилось. Каждому мужчине нужна женщина, что будет ему подругой и будет во всем оказывать ему поддержку и каждой женщине нужен мужчина, что будет ее другом, защитником, мужем и отцом ее детей… В общем… Я видел много всякого, я слышал об Анне много всего дурного, в некоторых вещах убедился лично, но я принял это решение и теперь намерен забрать ее в Мильду и жениться на ней.

— А что думаете вы? — дослушав детектива, кивнул Марисе иерей.

— Я не против — ответила та, тоже растерявшись от волнения и быстро прибавила — если он обманет, я его зарежу…

— Очень хорошо, с обманщиками так и нужно — кивнул ей отец Ингвар — благословляю на помолвку, а вот венчание не раньше чем через год. Но прежде вам обоим епитимья. Пятьдесят тысяч поклонов на двоих. Выполните, пишите мне, я поговорю с мэтром Дезмондом о снятии с Анны отлучения. Пятьдесят тысяч. И чтобы делали оба вместе.

Он поднялся со скамеечки. Встали и Вертура с Марисой, преклонили головы к благословению, поцеловали тяжелый стальной наперсный крест. Все втроем вышли из скверика. Отец Ингвар, попрощавшись, зашагал прочь по улице. Вертура и Мариса переглянулись.

— Пятьдесят тысяч поклонов ты понял? — строго спросила она у детектива — ты хоть представляешь, сколько это?

— А что это за дом? — оглядываясь на высокий забор и скрытый липами и вязом фасад, рассеянно поинтересовался он — почти как крепость…

Вахтер — человек явно военный, вооруженный мечом и пикой сидел в будочке у ворот в тени, внимательно наблюдал за ними.

— Ты что не знаешь что ли? — увлекая детектива подальше от ворот, раздраженно, бросила ему Мариса — это дом владыки Дезмонда, тут живет твой дружок Борис. Прячется от сэра Августа и леди Вероники. Она приглашает его на все приемы и банкеты, хочет посмеяться над ним, как над юродивым дурачком, а он все не приходит, как прокуратура игнорирует. Совсем ее вывел.

Когда они вернулись домой, уже начало темнеть. Рыжий закат заглядывал в окно. Холодало, сквозняк колыхал огонек керосиновой лампы на столе. Сидя рядом с ним, листая рыцарский справочник, Вертура обратил внимание на одну из статей со сложной, с многочисленными подписями, иллюстрацией выполненной в художественном стиле средневековой гравюры. Указал не нее Марисе.

— Служение Христу, что способно переломить любое проклятие, колдовство и злую волю. Это Лео такое любит, наука, математика, богословие через физику — кивнула она, встала рядом с детективом, положила руки ему на плечи. Он коснулся пальцами ее ладони. Что-то торжественное и прекрасное было во всем ее облике, словно какие-то необычные внутренние изменения произошли в ней за эти недели, одухотворив ее черты какими-то особенными спокойствием, красотой и величием, которые он впервые заметил в ее облике тогда, в ночь фестиваля, когда принцесса Вероника позвала их к себе во дворец.

Вертура спохватился. Достал из своей сумки чистый лист бумаги и написал на нем «Поклоны», встал посреди комнаты, уставился на стоящие на полке в книжном шкафу иконы и крест. Задумался, подошел к ним, вытер тряпочкой красно-белую, в шашечку, лампаду, налил в нее масла, засветил фитиль. Снова встал посреди комнаты, не решаясь начать. Отчего-то ему стало неловко и стыдно от того, насколько глупо и нелепо он будет выглядеть со стороны.

— Ничего — подбадривая, сказал он себе — Христос за нас вообще распят был, так что не пристало христианину креста стыдиться.

Он встал на колени и, перекрестившись, поклонился лбом в пол, снова встал на ноги и повторил действие. Мариса какое-то время с недоумевающим скептицизмом смотрела на него, потом встала рядом, кинула плащ, чтобы не вставать подолом юбки на доски, собрала волосы в косу, и тоже начала делать поклоны.

— Где-то двести пятьдесят на двоих — когда она окончательно выбилась из сил, чуть улыбнулся, помог ей подняться на ноги Вертура и сделал пометку на листке — осталось всего… В общем, еще много. Ничего. Это самое меньшее, чем можно расплатиться здесь, на земле. Лучше так, чем вечно гореть в бездне.

Мариса кивнула, обняла его за плечи, в изнеможении повисла на нем. У нее был утомленный и полностью сокрушенный вид. За окнами уже стемнело. Последние отсветы заката еще расцвечивали уже почти совсем по-вечернему темно-синее ясное небо. Над Гиртой снова звонили колокола, возвещая о начале всенощной.

Ему снились книги. Множество книг с картинами и схемами. Он сидел за просторным, заставленным толстыми массивными томами, столом, в темноте, в окружении жарких, оплывающих свечей, листал страницы, видел какие-то схемы и таблицы, но не понимал не текстов, ни подписей к ним.

Перед его глазами проплывали исполненные в стиле старинной гравюры иллюстрации, аллегорические рисунки изображающие историю Творения.

На них он видел, как ангелы Божие, бесконечные потоки ужасного, обжигающего пламени в непроглядной глухой пустоте, как кисти художника в руках Господа Бога, рисовали, сплетаясь своими бесчисленными хвостами и шлейфами, составляли собой ткань мира, создавали вселенную. Видел Адама и Еву, на новой, сотворенной для них и подаренной им Творцом земле: как на циферблате огромных часов, на котором росли красивые деревья, стояли горы и текли реки. Крышкой этих часов были облака и небесные светила, а снизу его вращал, приводил все в движение, сложный, состоящий из множества шестерней, колес и шкивов, механизм. Он видел сатану, великого Архитектора, что, будучи смотрителем и главным механиком этих часов, позавидовав блаженной слепоте и счастью первых людей, пожелав погубить их, открыл им суть работы этих часов, показал им устройство мира и тайные рычаги управления им, чем навсегда сломал их души, отравив их ледяных дыханием разверзшейся под ногами бездны. Видел человека темных веков со светильником и крестом в руках, с тревогой вглядывающегося вперед, слепо бредущего, в кромешной темноте. Видел пришедшего ему на смену, человека античного, отвергшего Бога, посчитавшего себя центром вселенной, научившегося с помощью наук и знаний менять свое тело и окружающий мир, познавшего тайны материи и энергии, презревшего Бога и выродившегося в чудовище, подобное обладающим бесконечной силой повелевать ветрами и земной твердью, гасить и зажигать звезды, демонам. Видел как, обратившись ужасными тварями, эти, потерявшие свой первозданный облик и разум сущности пожирали друг друга в страшной междоусобной вражде. Видел пришедшие им на смену не менее жестокие и страшные разумные машины, что утилизировали последних уцелевших из тех, чьи предки когда-то назывались людьми. Видел картину, где Ангел Божий укрывал своей десницей, оставшийся от этих огромных часов, крошечный, озаренный светом, осколок земли с реками, морями и облаками в глухой бесконечной пустоте. По нему ходили люди, работали, служили, молились в храмах, растили хлеб, а снаружи, из внешнего мрака, на них таращились множеством ненасытных глаз, скалились, исполинские уродливые твари, наводили на них свои линзы и технические устройства, раскрывали пасти, готовые в любой момент наброситься, разорвать и пожрать их.

— Воля Божия, единственное, что не дает им сделать этого — пояснила смысл последнего рисунка Мариса.

Миг и видение изменилось: теперь он снова созерцал диск мироздания уже целиком. Современную схему планарных пластов, как юлу из множества колец разного размера, которую великий Архитектор, князь мира, держит рукой за навершие, и кишащих у ее основания слепых, безумных и вечноголодных ужасных тварей, что, обвивая ее своими склизкими, похожими одновременно на червей и живые детали машин, тушами, вращают ее, корчась в своем бесконечном нечестивом движении. Непрестанно переваривая, обгладывая, перемалывая, высасывая сыплющиеся, падающие к ним сверху, с дисков планарных пластов, прямо в их черные страшные пасти души погрязших в беззаконии и распутстве, отвергших и презревших Бога, людей, бесконечно двигая звезды и земную твердь, порождая своими пертурбациями поддерживающие материю и энергию квантовые возмущения, порой они поднимают свои слепые уродливые головы. Прозревая на миг, вырываются из своих оков и пастями черных дыр выглядывают в видимую, осязаемую, вселенную, как пиявки, пожирая все вокруг, засасывая в свои ненасытные бездонные чрева, все, что окажется рядом с ними.

Он видел схемы и таблицы, на которых были изображены ранги и звания Ангелов — Господства, Власти, Силы и понимал, что в древних нечестивых оккультных книгах они имеют другие названия: Потоки, Колеса и Диски и младшие ангельские чины: Архангелы и Ангелы — Драконы и Рыцари. Отдельно кошки самых разных мастей и размеров — маленькие неусыпные духи-помощники, посланные через бездонный мрак внешней пустоты Господом Богом к человеку, чтобы быть всегда рядом с ним, незримо помогать, хранить от опасностей дом, вдохновлять на благочестивое служение, поддерживать на нелегком сумрачном, полном горя и отчаяния, пути.

Ему снились Маяки: как неусыпные глаза, мерцающие желтыми огнями во мгле Бездны. Те самые, с жуткими, нечеловеческими голосами, похожими на те, которые он слышал в мастерской, когда проверяли радиоэфир. Он не знал, зачем они нужны, но отчетливо видел во мгле где-то рядом, один из них.

Как будто он, Вертура, ехал в каком-то экипаже, откуда не мог выйти, вместе со множеством других, каких-то незнакомых ему сумрачных людей, по дороге у подножья какой-то огромной черной горы, где выше по обочине еще больше усиливая окружающую мглу, стояли такие же желтые и пронзительные, как будто бы электрические, фонари, а над ними, в страшной потусторонней тьме бесконечной ночи, на какой-то необычайно высокой, крутой, зловещей в своих размерах и пропорциях, противоречащей своей сущностью всем законам физики, горе, каких никогда не было и не будет в тварном человеческом мире, горел Маяк, мерцал желтым страшным светом. Как мотылька на огонь, как рыба с фонариком из бездонной пучины свою жертву, манил к себе. И этот мертвый холодный, пульсирующий, свет было видно как будто бы изо всех концов земли, а его ритмичный голос непрестанно пронизывал все вокруг, рождая в душах страх, безысходность и смятение, осознанием неизбежности разверзающейся под ногами бездны и вечного падения в ее ледяной мрак кишащей хищными и ненасытными тварями, похожими одновременно на червей, слизней и детали огромных, непрестанно движущихся, мягких, живых машин.

Он слышал шепот, вещающий что-то страшное, на всех частотах далеко за пределами ощутимого человеческим разумом и любыми созданными наукой приборами электромагнитного и гравиметрического спектра. Что-то неразборчивое, непонятное, но подрывающее веру, лишающее воли и всяких сил. Проникаясь этим голосом, все явственнее осознавал, что за этой аритмичной пульсирующей, грохочущей безбрежной тьмой небытия нет ни Бога, ни Его Царствия, ни Спасения, и что все это всего лишь наивные сказки слепцов, пытающихся успокоить себя, бежать от нее в хрупкие детские иллюзии о надежде, вере и всемогущем и всеблагом Творце. Чувствовал, как разрушается его душа, не в силах принять эту безысходную и страшную истину и одновременно желая познать ее до конца, всем своим сердцем проникнуться ей.

Но когда он спросил, зачем нужны эти шепчущие, пугающие своими пронзительным всепроникающим светом и голосами, Маяки, Мариса ответила ему, что это опасно и не для людей. Взяла его за руку, отвернула его от этого страшного, безысходного зрелища, заботливово прижала к себе.

Где-то посреди ночи он проснулся. Кто-то был в коридоре за дверью. В шелесте листьев и шуме ветра за окном было трудно различить звуки, но детектив отчетливо слышал, как кто-то тихо касается досок, ощупывает их. Потом раздался стук. Резкий, настойчивый, тяжелый и долгий, как обычно стучат солдаты или полицейские. Мариса больно вцепилась в плечо детектива, приподнялась, прислушиваясь, кто там за дверью. Ее испуганные глаза тревожно мерцали в темноте.

— Не открывай! — прошептала она тихо-тихо, прижавшись к Вертуре еще сильней, чтобы он ее защитил.

— Не открою — прошептал чуть слышно, согласно кивнул он ей. Он тихо нащупал свободной рукой ножны с мечом, что оставил у изголовья постели рядом в кресле, прижал их к груди, положил руку Марисы на холодный стальной эфес, сомкнул свою ладонь поверх ее руки.

Стучали тяжело, настойчиво и долго, как будто знали, что в темной комнате кто-то есть, словно поверяли выдержку, не спрашивали ничего, не назвали себя, ничего не говорили, не требовали открыть, но все-таки через некоторое время прекратили. Прислушиваясь в шуме ветра и шелесте листьев за окном, детектив так и не смог понять, были ли в коридоре удаляющиеся шаги. Не смогла сказать ничего определенного и напуганная, еще долго и напряженно глядящая в сторону двери, внимающая тишине за ней, Мариса.