Покорители вечных бурь

Глава II. Рождение идеи

Нева несла последние льдины Ладоги, била их волнами, ломала, шумела… Она точно сердилась, что, хотя уже и наступил май, ей приходится возиться с остатками зимних оков. А тут еще дул сильный ветер с залива и мешал реке спокойно изливаться в море.

Но все кругом было радостным, весенним. По небу мчались светлые облака, а само оно было голубым и глубоким. Заметно пригревало солнце, и если бы не шторм, было бы совсем тепло.

Терехов долго стоял у парапета набережной напротив входа в Летний сад и любовался Невой, небом, облаками. Постепенно на душе у него становилось спокойнее.

Час назад, когда он вышел из института, он чувствовал себя скверно. Ему казалось тогда, что он «выдохся», что его конструкторская работа кончена. Подумать только: ведь три месяца — три месяца! — ему никак не удавалось решить сравнительно простую инженерную задачу — хорошо скомпоновать конструкцию небольшой ветросиловой установки — водокачки для колхозов степных районов страны! Правда, он то и дело отвлекался от решения этой задачи и пытался решать более широкую технико-энергетическую проблему. Вот и сейчас его мысли не оставляют тысячу раз уже поставленные вопросы.

…Современная техника научилась использовать лишь силу ветра, дующего на небольшой высоте от поверхности земли. А сила ветра здесь почти всегда значительно меньше, чем даже на высоте хотя бы в 200 или 500 метров.

Каким же образом «схватить» этот ветер, использовать его энергию? Какие ветросиловые установки надо создать для этого? Может быть, строить гигантские дорогие башни? Не найдя ответа на мучившие его вопросы, как это нередко бывает с изобретателями, Терехов почти впал в отчаяние. В последние дни он не мог даже чертить. Он не видел того, что возникает перед умственным взором каждого конструктора, когда рука его кладет на лист бумаги линии и цифры, не видел контуров как бы реальной машины, в объеме, в цвете, сверкании металла деталей и нередко даже в движении.

Сегодня утром, когда Терехов пришел в институт, его вызвал секретарь партбюро и предложил поговорить с директором об отпуске:

— Директор согласится… И поезжайте, Михаил Иванович, в Крым или в Сочи. Там уже цветение весны в полном разгаре.

Тогда Терехов вскипел:

— Какое там цветение! Я ведь не выполнил задания по насосному ветродвигателю.

Секретарь партбюро сурово, даже, пожалуй, слишком сурово, попросил его не волноваться, а затем сообщил, что накануне один из аспирантов института предложил очень интересное решение конструкции ветросиловой установки для насосов.

Терехов искренне обрадовался, пошел в лабораторию, где работал этот аспирант, и до полудня просматривал его чертежи и расчеты, корректировал их, а потом заявил директору, что ему, Терехову, больше работать над своей плановой темой незачем.

— Очень хорошо! — сказал директор. — В таком случае, подумайте, исходя из перспективного плана, над новой темой для себя… А если хотите, поезжайте в отпуск.

И вот тогда-то Терехов сухо поблагодарил директора, вышел из института и побрел куда глаза глядят…

В конце концов он очутился в Летнем саду, покружил по его аллеям, еще сырым и насквозь продуваемым ветром, и вышел к Неве. И, может быть, именно потому, что могучая река была неспокойна, он почувствовал себя лучше и остался стоять, облокотившись о холодный парапет набережной.

Позади него с присвистом и шорохом проносились машины, раздавались шаги и голоса прохожих. Заглянув ему в лицо, две девушки в унисон запели: «А Лизы-то все нет и нет», и убежали, постукивая каблучками. Ветер потом еще долго доносил их звонкий смех. А Терехов все смотрел и смотрел на волны, на льдины, которые крошились под их ударами.

«Нет, в отпуск я не поеду, — думал он, упрямо сжимая губы. — Поеду лучше на нашу опытную станцию в Заволжье. Посмотрю, как работают „ТТ-16“. Надо повысить их КПД. Переболею, если действительно болен. Да нет, это чушь! Сегодня же вечером снова попробую подсчитать, можно ли построить башню Шухова высотой в пятьсот метров…»

Далекий рокот маломощного авиационного мотора привлек его внимание. Терехов поднял голову и увидел, как за Невой, над Каменным островом, медленно плыл навстречу облакам самолет «ПО-2». Очевидно, в поисках более спокойного воздушного слоя пилот вел машину все выше и выше. И вдруг самолет попятился! Шпиль Петропавловской крепости был прекрасным неподвижным ориентиром, и нельзя было ошибиться в том, что летевший над ним «ПО-2» медленно, медленно начал сдвигаться назад, то есть полетел хвостом вперед.

— Вот история! — воскликнул Терехов.

Но сейчас же, конечно, нашел объяснение факту, казалось бы опрокидывающему законы аэродинамики. Самолет попал в ветровую струю, скорость которой превышала его скорость. Ведь «ПО-2» развивает не больше 120 километров в час, а воздушные потоки движутся иногда со скоростью и более двухсот.

— Вот чем надо овладеть! — Терехов с досадой хлопнул кулаками о гранитный парапет набережной. — Энергией вот такого мощного потока на высоте!

В этот момент над темными зубчатыми верками Петропавловской крепости сверкнул на солнце змей — обыкновенный ребячий бумажный змей. Он стремительно стал подниматься к небу по крутой дуге. И в то же мгновение в сознании Терехова сцепились, взаимно дополняя друг друга, несколько умозаключений. Они молниеносно слились в одну яркую, освещающую мозг мысль-вывод.

Терехов ощутил боль в сердце, которое сначала остановилось, а затем стало бешено стучать.

«Так волноваться вредно, — точно сказал кто-то внутри него. — Спокойней, дружище!»

Но родившаяся мысль, оформляясь все определеннее и четче, целиком захватывала сознание конструктора. Терехов потерял ощущение времени и пространства и, пошатываясь, пошел вдоль набережной, ничего не слыша, ничего не видя.

На мосту его чуть было не сбил автобус. Водитель успел затормозить громоздкую машину в полуметре от Терехова. Подбежал милиционер, взял его под руку, повел и лишь тогда отпустил, когда конструктор немного пришел в себя и, широко улыбаясь, сказал постовому, что он не пьян, а очень счастлив…

…Профессор Трубокуров только что закончил консультировать двух студентов-дипломантов, когда в дверь его квартиры раздался сильный стук.

— Кто бы это мог быть? — с неудовольствием проворчал профессор, направляясь в переднюю.

В дверь опять сильно постучали.

— Сейчас открою! Минутку… не ломайте дверь! — крикнул он.

Затем спокойно зажег свет, поправил сбившийся в сторону половичок, взглянул на себя в зеркало и только тогда повернул ключ.

— Михаил?

— Я, я, я! — Терехов стремительно ворвался в переднюю. Опять прихорашивался, прежде чем открыть! Опять!

— Т-с-с! Там ребята, — остановил его Трубокуров, — студенты.

— Почему студенты? — Терехов оторопело поглядел на профессора. — Ах, да! Наверно, дипломанты. Извини. Но чем бы ты сейчас ни занимался, все равно я не могу ждать. Я сейчас же попрошу у ребят прощения, приму всю вину за срыв консультации у профессора на себя и расскажу тебе…

— Во-первых, здравствуй, — спокойно прервал Терехова Трубокуров. — А во-вторых, мы уже закончили беседу, и я в твоем распоряжении. Но только помни наш уговор: возьми себя в руки, иначе разговаривать с тобой всерьез я не буду.

— Ну, я уже в полной норме! — улыбнулся Терехов. И вдруг подскочил к Трубокурову, сжал его в объятиях и зашептал ему на ухо:

— Сергей! Ты понимаешь — идея! Идеища! Чудеснейшая! Увидел — самолет летит задом наперед. Змей. Облака. Вспомнил подъемы стратостатов. И сразу — решение. Постоянно, понимаешь, постоянно действующий!

— Задушишь! — так же тихо сказал Трубокуров, впрочем, не делая попыток освободиться из объятий, и закашлялся.

— Прости, ради бога! — Терехов разжал руки и с тревогой взглянул на бледное, сухое лицо профессора. — Что, опять активизировался процесс? Или просто бронхит?

— Еще не был у врача. Занят очень, — справившись с приступом кашля, ответил Трубокуров. — Ну, пойдем посмотрим, как выглядит твоя «идеища».

…Терехова и Трубокурова связывала многолетняя дружба и совместная работа над изобретениями. Они познакомились еще на первом курсе университета и, несмотря на разность характеров и темпераментов, сошлись во вкусах и взглядах на многое. Но нередко они расходились в каких-либо вопросах и тогда жестоко ругались. Однажды после окончания университета они вообще решили порвать «все отношения». Причиной ссоры было то, что Трубокуров, зная математические способности друга, решительно требовал, чтобы он остался в аспирантуре и готовился к научной деятельности.

— Будем вместе или порознь, как хочешь, разрабатывать самые интересные проблемы, — говорил он. — Например, проблемы динамики газов. Как это интересно! И как нужна такая теоретическая работа для практики. для наших конструкторов реактивных самолетов, турбин, ракет!

Но Терехов в ответ на все доводы упрямо твердил одно и то же:

— Хочу на завод. Хочу на производство. Хочу не только видеть явление в формуле или кривой на ватмане, но и ощупывать его.

Трубокуров попробовал воздействовать на Терехова через партийную организацию. Он убедил секретаря парткома университета в необходимости «поагитировать» Терехова остаться при кафедре профессора Никольского — одного из крупнейших аэродинамиков в стране.

Но и это не помогло. И вот Трубокуров как-то не выдержал и упрекнул друга в том, что он сухой эгоист, потому что бросает на научной стезе друга одного, а главное, обладает узким кругозором «ползучего эмпирика».

Тогда Терехов, который не раз в пылу споров обзывал Трубокурова куда более обидными словами, вспыхнул, замахал руками и ушел со словами:

— Ах, так! Я — ползучий?! Кончено!.. Прощай!..

Трубокуров начал работать над диссертацией под руководством профессора Никольского, а Терехов поступил расчетчиком в конструкторское бюро завода «Электросила». Около полугода они не виделись. Затем друзья помирились. Поводом для этого послужило первое изобретение Терехова. Придумав важное усовершенствование для генератора турбины, он пришел к Трубокурову:

— Я виноват. Прости. Погорячился…

Трубокуров с радостью принял извинения, и они вместе проанализировали все «за» и «против» предложения молодого изобретателя. С тех пор их дружба обрела прочную основу в совместном труде над решением различных технических задач. Они вдвоем сделали ряд важных изобретений. Одно из них — конструкция мощного ветродвигателя, в которую каждый из друзей вложил много мыслей и труда, — принесло им большую известность. Этот двигатель пошел в серийное производство под маркой «ТТ-16», то-есть «Терехов-Трубокуров, модель шестнадцатая»…

— Итак, Михаил, рассказывай все толком и по порядку, сказал Трубокуров, проводив студентов. — И прошу тебя — садись. Ты же знаешь, я плохо сосредоточиваюсь, если что-нибудь мелькает перед глазами.

Бегавший из угла в угол по кабинету Терехов со вздохом бросился в кресло, прикрыл глаза рукой и стал рассказывать о своих творческих поисках, о том, как он сегодня наконец нашел явно реальный способ овладеть огромной энергией ветра в верхних слоях атмосферы.

Трубокуров слушал друга, легонько покашливая в платок, и, почти не мигая, глядел в окно, поверх крыш, на проносившиеся по небу светлые облака.

Когда Терехов кончил свою повесть о мучениях мысли, так знакомых каждому изобретателю, Трубокуров некоторое время еще продолжал глядеть в окно, потом встал и быстро подошел к поднявшемуся ему навстречу другу.

— Это дерзость, Михаил! Дерзость! Но это — замечательно! — сказал он и, не сдержавшись, обнял и расцеловал Терехова.

…Это было за год до того дня, как Александров, получив «особое задание», прилетел на опытную станцию ЦЭИ в заволжские степи.